|
|
Лэмб Гарольд
Чингисхан. Властелин мира
ТайнаСемьсот лет назад один человек покорил почти весь мир. Он стал хозяином покоренных им незнакомых территорий и внушил человечеству ужас на многие поколения.
На протяжении всей жизни ему давали много имен – Истребитель Людей, Кара Божья, Совершенный Воин и Властитель Тронов и Корон. Нам он больше известен под именем Чингисхан.
В отличие от большинства правителей он достоин всех этих титулов. Нам привычен перечень великих, начиная от Александра Македонского, Юлия Цезаря и кончая Наполеоном. Однако Чингисхан как завоеватель был более масштабной фигурой, чем хорошо известные деятели европейской исторической сцены.
Несомненно, трудно дать ему оценку, руководствуясь общепринятыми категориями. Когда он шел со своей ордой, отсчет велся масштабами широты и долготы, а не милями пройденного пути; города на его пути часто сравнивались с землей, а реки меняли свои русла; пустыни заполнялись беженцами и умирающими, и там, где прошла орда, волки и вороны оставались единственными живыми существами в некогда населенных землях.
Такая кровавая расправа над людьми приводит в замешательство современные умы, даже искушенные представлениями времен Второй мировой войны. Чингисхан, предводитель кочевников, появившийся неожиданно из пустыни Гоби, вступил в войну с цивилизованным миром и вышел победителем.
Нам следует вернуться в XIII век для того, чтобы осознать, что это значило. Мы обнаруживаем, что магометане были убеждены в том, что такое потрясение на земле могло быть вызвано только пришельцем со сверхъестественными способностями. Не иначе как близился конец света. «Никогда еще, – восклицает летописец, – ислам не оказывался в такой ситуации, меж двух огней – нашествием назаретян и монголов».
И весь христианский мир пребывал в оцепенении от ужаса еще целое поколение после смерти Чингисхана, после того, как свирепые монгольские всадники промчались по Западной Европе. Правители Польши и Венгрии Болеслав и Бела бежали с поля брани, а силезский герцог Генрих и его тевтонские рыцари пали, пронзенные монгольскими стрелами у Лигницы, разделив судьбу русского великого князя Юрия; а прекрасная королева кастильская Бланш скорбно вопрошала у Людовика Святого: «Мой сын, где же ты?» Более хладнокровный германский король Фридрих II писал Генриху III Английскому, что татарское нашествие, должно быть, не что иное, как наказание Божье, ниспосланное на христианский мир за его грехи, а сами татары – это потомки десяти исчезнувших племен Израиля, поклонявшихся золотому тельцу и за свое идолопоклонство заброшенных в азиатские пустыни.
Знаменитый Роджер Бэкон высказывал мнение, что монголы были солдатами Антихриста, которые пришли собрать последний, ужасный урожай.
Эта вера была подкреплена любопытным пророчеством, ошибочно приписываемым святому Иеремии, о том, что в день пришествия Антихриста тюркская раса появится из страны Гога и Магога, из-за гор Азии, раса грязная и немытая, не употребляющая вина, соли и хлеба, и принесет несчастья всему миру.
И вот папа созвал совет города Лиона отчасти для того, чтобы изыскать способы сдержать нашествие монголов, и отважный и уважаемый Джованни дель Плано Карпини, монах нищенствующего ордена, был направлен к монголам в качестве уполномоченного папского престола. «Поскольку мы в ужасе от близкой неминуемой опасности в их лице для Церкви Господней».
В церквах были отслужены молебны во избежание монгольской «чумы».
Если бы это разрушение, эти оковы для прогресса человечества были единственным, что принес с собой Чингисхан, то он был бы не более чем вторым Аттилой или Алариком, грозным бесцельным скитальцем. Но этот злодей был также Совершенным Воином и Властителем Тронов и Корон.
И тут мы сталкиваемся с тайной, окружающей Чингисхана. Кочевник, охотник и пастух стал покорителем трех империй; варвар, никогда не видевший цивилизованного города и не умевший писать, разработал свод законов для пятидесяти народов.
В отношении полководческих способностей Наполеон мог бы считаться самым выдающимся из европейцев. Но мы не должны забывать, что он оставил на произвол судьбы свою армию в Египте и бросил остатки еще одной своей армии в снегах России. И наконец, он потерпел поражение при Ватерлоо. Его империя распалась у него на глазах, его свод законов был разорван, а его сын лишен наследства еще при жизни самого императора. Вся превозносимая история его дел отдает театром, а сам Наполеон напоминает актера.
По необходимости нам следует обратиться к Александру Македонскому, этому безрассудному и славному в своих победах юноше, в поисках гения-завоевателя, подобного Чингисхану. Богоподобный Александр вел в поход свои фаланги навстречу восходящему солнцу, неся с собой благо греческой культуры. Оба полководца умерли в зените славы одержанных побед, и их имена живут в легендах Азии сегодня.
Лишь после их смерти разница в уровне того, чего достиг в жизни каждый из них, не оставляет места для сравнения. Военачальники Александра вскоре вступили в войну друг с другом за империю, из которой был вынужден бежать его сын.
Чингисхан настолько прочно закрепил за собой место властителя земель от Армении до Кореи, от Тибета до Волги, что его сын вступил в права наследства, не вызвав протестов, а власть его внука Хубилай-хана все еще распространялась на полмира.
Эта империя, созданная как по волшебству, рукой варвара, мистифицировала историков. Самая последняя общая история его эпохи, составленная учеными-историками Англии, признает, что этот факт представляется необъяснимым. Компетентный ученый не преминет поразиться «зловещей личности Чингисхана, которую, в конечном счете, мы могли бы объяснить не более, чем гениальность Шекспира».
Многое способствовало сокрытию от нас личности Чингисхана. Хотя бы то, что монголы не умели писать и не старались научиться. В результате летописи его времени существуют лишь в разрозненных записях уйгуров, китайцев, персов и армян.
Таким образом, самыми лучшими хроникерами великих монголов были их враги. Этот факт не следует забывать, давая оценку завоевателям. Монголы были для них людьми чужого племени. Более того, как и у европейцев XIII столетия, их представление о мире за пределами своей собственной земли было очень расплывчатым.
Они увидели монголов, неожиданно появившихся из мрака неизвестности. Они испытали весь ужас монгольского нашествия и видели, как орда прошла дальше в другие, неведомые им земли. Некий магометанин печально резюмировал то, что ему довелось пережить от монголов: «Они явились, они сломали, сожгли и убили, потом связали добычу и скрылись прочь».
Чрезвычайно трудно читать и сравнивать все эти разнообразные источники. Преуспевшие в этом востоковеды довольствовались главным образом политическими сторонами монгольских завоеваний. Они представляют нам Чингисхана как некую инкарнацию мощи варваров, кару, время от времени исходящую из пустыни, чтобы разрушить падшую цивилизацию.
Сага «Сананг сечен» не помогает раскрыть эту тайну. Она просто утверждает, что Чингисхан был богдо (ниспосланный Небом) от расы богов. Вместо тайны мы имеем чудо.
Средневековые хроники Европы склоняются к вере в сатанинскую силу, вселившуюся в монголов и нашедшую выход в Европе.
Вызывает раздражение, что современные историки фактически вторят суевериям XIII столетия. Особенно когда речь идет о Европе того времени, не видевшей кочевников Чингисхана в качестве явных оккупантов.
Есть верный способ пролить свет на тайну, окружающую Чингисхана. Он состоит в том, чтобы повернуть стрелки часов на семь столетий назад и взглянуть на Чингисхана так, как он представляется в хрониках его дней, и не как на чудо или воплощение варварской мощи, а как на реальную личность.
Нас будут интересовать не политические достижения монголов, а то, что представлял собой человек, поднявший монголов от уровня никому не известного племени до властителей мира.
Чтобы понять этого человека, мы просто должны приблизиться к нему и его окружению на той территории, которая существовала семьсот лет назад. Мы не можем оценивать его по меркам современной цивилизации. Мы должны рассматривать его согласно воззрениям сурового мира степей, населенного охотниками, кочевниками, скачущими на лошадях и использующими как средство транспорта оленей.
Там люди одевались в шкуры животных и питались молоком и мясом. Они смазывали свое тело жиром, защищая его от холода и воды. Для них не имело значения, умрут ли они от голода или мороза или же их пронзит оружие недруга.
«Тут нет ни больших, ни малых городов, – пишет доблестный Плано Карпини, первый европеец, попавший на эту землю, – но повсюду песчаные пустоши, нет и сотой части земли, которая была бы плодородной, за исключением тех очень редко встречающихся мест, которые орошают реки.
Эта земля почти лишена деревьев, хотя и хорошо подходит для пастбищ. Даже император и принцы, как и все прочие, согреваются и готовят пищу, используя в качестве топлива лошадиный и коровий навоз.
Климат очень суров, с сильными грозами и молниями, как в середине лета, от которых многие люди гибнут, и все это может сопровождаться сильными снегопадами и такими сильными порывами холодных ветров, что порой люди с трудом удерживаются в седле. Как-то при одном из них мы были вынуждены упасть ничком на землю, и ничего не было видно из-за жуткой пыли. Нередко выпадает обильный град, а невыносимая жара вдруг сменяется чрезмерным холодом».
Это пустыня Гоби, в год 1162-й нашей эры, год Свиньи по календарю двенадцати зверей.
Часть первая
Глава 1
ПустыняЖизнь не много значила в Гоби. Высокие, открытые всем ветрам плато, соседствующие с облаками. Озера с камышовыми берегами, посещаемые пернатой живностью по пути в северные тундры. Громадное озеро Байкал, овеваемое всеми демонами воздушной стихии. В ясные ночи середины зимы всполохи северного сияния, то вспыхивающие, то исчезающие над горизонтом.
Дети в этом уголке Северной Гоби не учились переносить страдания; они были рождены для них. После того как их отнимали от материнской груди и приучали к кобыльему молоку, предполагалось, что они позаботятся о себе сами.
Самые близкие к очагу места в семейном шатре предназначались взрослым воинам и гостям. Женщины, правда, могли располагаться с левой стороны, но на некотором расстоянии, а мальчикам и девочкам приходилось устраиваться где придется.
Так же и с пищей. Весной, когда лошади и коровы давали молоко в изобилии, проблем не было. Да и овцы откармливались. Добыча сама шла в руки, и охотники племени приносили оленя или даже медведя вместо тощих пушных зверей, таких, как лисица, куница и соболь. Все шло в котел и поедалось – первыми получали свою порцию крепкие мужчины, после них была очередь стариков и женщин, а детям приходилось драться за кости и жесткие куски мяса. Очень мало оставалось для собак.
Зимой, когда добыча была скудной, дети питались хуже. Оставался только кумыс — молоко, хранящееся в кожаных мешках, перебродившее и взбитое. Оно было питательным и слегка опьяняющим для трех-четырехлетнего карапуза, если только он ухитрялся выпросить или стащить немного этого напитка. За отсутствием мяса вареное просо помогало утолить голод после сезона изобилия.
Конец зимы был самым плохим временем для детей. Уже невозможно было выборочно забивать скот. В этот период воины племени обычно совершали набеги на другие племена, забирали у них запасы продовольствия, уводили скот и лошадей.
Дети научились устраивать свою собственную охоту, гоняясь за собаками и крысами с дубинками или стреляя в них тупыми стрелами. Они тоже учились быть наездниками, используя для этого овец и удерживаясь на них, уцепившись за их длинную шерсть.
Выносливость была первым качеством, которое унаследовал Чингисхан, получивший при рождении имя Темучин[1]. Он родился в отсутствие отца – тот совершал набег на одно из враждебных племен. Как роды, так и поход были удачными, неприятель был взят в плен, и суеверный отец дал младенцу имя плененного им Темучина.
Его жилище представляло собой шатер, сделанный из войлока, натянутого на сплетенный из прутьев каркас с отверстием у свода для выхода дыма. Он был обмазан белой известью и украшен орнаментом. Эта особая разновидность шатра – юрта совершала походы по степям на повозке, которую тянули с десяток буйволов. Это было практично, поскольку куполообразная форма юрты позволяла противостоять буйным ветрам, а в случае необходимости ее можно было снять.
Жены вождей – а отец Темучина был вождем – имели свои собственные украшенные орнаментом юрты, в которых жили их дети. Обязанностью девочек было следить за порядком в юрте, поддерживать огонь в каменной плите под очагом с дымоотводом. Одна из сестер Темучина стояла на платформе перед откидным полотнищем входа и управляла буйволами во время движения. Оси колес одной повозки прикреплялись к осям колес другой, и стоял скрип, и повозки раскачивались, возвышаясь над травой пастбищ, и чаще всего ни единого дерева или холма не было видно.
В юрте хранились фамильные ценности: ковры из Бухары или Кабула, захваченные, вероятно, при нападении на караван, сундуки с женской одеждой, шелковыми платьями, выменянными у ушлого арабского торговца, изделия из серебра. Наиболее ценным было оружие, развешанное на стенах: короткие турецкие ятаганы, копья, колчаны из слоновой кости или бамбука, стрелы различной длины и веса и наверняка щиты из покрытой лаком дубленой кожи. Все это также было награблено или куплено, переходило из рук в руки вместе с удачей в бою.
У Темучина – так звали Чингисхана в молодости – было много обязанностей. Мальчики в семье должны были ловить рыбу в бурных речках, которые нужно было преодолевать на пути от летнего пастбища к зимнему. Пасти лошадей входило в их обязанности, и им приходилось скакать в поле, разыскивая заблудившихся животных, и искать новые пастбища. Они следили, нет ли на горизонте вражеских всадников, и проводили ночи напролет в снегу, не разжигая огня. Жизнь заставляла их по нескольку дней не вылезать из седла и обходиться без горячей пищи по три дня кряду, а иногда и совсем без пищи. Когда баранины или конины было в избытке, они устраивали празднество, наверстывая упущенное, поглощая невероятное по сравнению с днями недоеданий количество припасов. В качестве развлечений они устраивали конные скачки в степи на расстояние двадцати миль в один конец и обратно или соревнования по борьбе, в которой ничего не стоило получить переломы. Темучин отличался большой физической силой и способностью планировать дела наперед, что было лишь еще одним способом адаптации к обстоятельствам. Он был чемпионом по борьбе, несмотря на поджарое телосложение. Он поразительно ловко обращался с луком, хотя и не столь искусно, как его брат Джучи-Касар, которого прозвали «лучник». Но Касар побаивался Темучина.
Вдвоем они объединились против своих братьев по отцу, и первым серьезным актом с участием Темучина была расправа над одним из единокровных братьев, укравшим у него рыбу. Жалость, похоже, мало ценилась у этих юных кочевников, но мщение было делом чести. И Темучин узнал всю серьезность кровной вражды, не сравнимую с враждебностью мальчиков по отношению друг к другу. Его мать Оэлун отличалась красотой. Отец в свое время похитил ее у соседнего племени прямо со свадебного кортежа, направлявшегося к шатру предназначенного ей мужа. Будучи дальновидной и волевой, Оэлун после недолгих причитаний использовала в свою пользу сложившуюся ситуацию; но все в юрте знали, что однажды люди из ее племени придут, чтобы отомстить за причиненное зло.
Ближе к ночи, при ярком свете горящего сухого навоза, Темучин любил слушать баллады бродячих певцов, старцев, скакавших от одной кибитки к другой с однострунным музыкальным инструментом, напевая утробным голосом сказания о славных предках и героях племени.
Он осознавал свою силу и право на лидерство. Разве не он первенец удалого Есугея-багатура, хана якка-монголов, или Великих монголов, хозяина сорока тысяч юрт? Из песенных сказаний он знал, что был высокого происхождения от рода Борджигин, или сероглазых людей. Он внимал повествованию о своем предке Кабул-хане, таскавшем за бороду китайского императора и впоследствии отравленном за это. Он узнал, что названым братом его отца был Тогрул-хан – вождь кераитов, самого могущественного из кочевых племен Гоби. Именно он породил в Европе миф об Иоанне – священнике Азии. Но в то время кругозор Темучина был ограничен землями пастбищ его племени, якка-монголов. «Мы не составим и сотую часть Китая, – говорил мальчику мудрый советник, – и единственная причина того, почему нам удается справляться с ним, состоит в том, что все мы – кочевники, и все нам необходимое всегда с нами, и мы опытны в нашем способе ведения войны. Когда готовы, мы совершаем набег, когда нет – мы скрываемся. Если мы начнем строить города и изменим наши старые обычаи, то процветания у нас не будет. Кроме того, монастыри и храмы способствуют смягчению нравов, в то время как жестокость и воинственность покоряет народы» {1}.
При исполнении обязанностей пастуха Темучину разрешалось скакать вместе со своим отцом Есугеем. Судя по всему, он имел приятную внешность, но крепость тела и прямота характера были более примечательными его особенностями, чем какая бы то ни было привлекательность черт лица. По-видимому, он был высок, широкоплеч и имел светловатого оттенка желто-коричневую кожу. Его широко поставленные над наклонным лбом глаза смотрели прямо. Цвет их радужной оболочки был зеленым или голубовато-серым с черными бусинками зрачков. Его заплетенные в косы длинные рыжевато-коричневые волосы болтались за спиной. Он был немногословен, а говорил, прежде обдумав то, что собирался сказать. Он обладал непоколебимой твердостью характера и талантом легко приобретать друзей. Его любовная страсть, так же как и у его предков, вспыхивала внезапно. Как-то, когда отец и сын коротали ночь в юрте одного из чужих воинов, внимание юноши привлекла девочка, следившая за порядком в шатре. Он тут же спросил Есугея, нельзя ли взять ее в жены.
– Она еще ребенок, – возразил отец.
– Когда подрастет, то будет в самый раз, – заметил Темучин.
Есугей присмотрелся к девочке, девятилетней красавице по имени Борте, навевавшей воспоминания о легендарном родоначальнике племени – Сероглазом.
– Она еще мала, – констатировал ее отец, втайне польщенный проявленным монголом интересом, – но все же вы можете на нее взглянуть. – А о Темучине он сказал одобрительно: – У вашего сына выразительное лицо и ясный взгляд.
И на следующий день сделка была заключена и монгольский хан ускакал, оставив Темучина знакомиться со своей будущей невестой и ее отцом.
Через несколько дней прискакал монгольский гонец и поведал, что Есугей, проведя ночь в гостях у вражеского племени, вероятно, был там отравлен, лежит при смерти и хочет видеть Темучина. И хотя тринадцатилетний Темучин скакал со всей быстротой, на которую конь был способен домчать его в стойбище, он застал там уже умершего отца. Мало того, произошло кое-что еще, пока отсутствовал Темучин. Старейшины рода обсудили положение дел, и две трети отказались от вождя и отправились на поиски других покровителей. Они боялись доверить свою судьбу и судьбы членов своих семей и стад неопытному юнцу.
«Глубокая вода ушла, – говорили они, – крепкий камень разбит. Что нам делать с женщиной и ее детьми?»
Мудрая и решительная Оэлун сделала что могла, чтобы избежать развала племени. Держа в руке родовое знамя с девятью хвостами яка, она поскакала за дезертирами и стала умолять их вернуться, уговорив в конце концов повернуть назад свои стада и кибитки лишь несколько семей.
Темучин теперь сидел на белом коне хана якка-монголов, но его окружали лишь немногие из оставшихся представителей рода, и он столкнулся с неизбежностью того, что все заклятые враги монголов воспользуются смертью Есугея, чтобы выместить зло на его сыне.
Глава 2
Борьба за существованиеВо времена его великого деда Кабул-хана и его отца Есугея якка-монголы были полными хозяевами в Северной Гоби. Будучи монголами, они конечно же захватывали лучшие пастбища, протянувшиеся от озера Байкал на восток до отрогов гор, известных под названием Хинган, на границе с современной Маньчжурией.
Расположенные к северу от заполонивших все песков Гоби, между двумя плодородными долинами рек Керулен и Онон, эти пастбища были лакомым куском. Холмы, покрытые березами и пихтами, полноводные реки благодаря позднему таянию снегов, – было где разгуляться. Все это было слишком хорошо известно племенам, совсем недавно подчинявшимся монголам, а теперь готовым захватить то, что переходило во владение тринадцатилетнего Темучина.
Эти владения были бесценными для кочевников – тучные луга, климат с не слишком суровыми зимами и стада, дающие все необходимое для существования: шерсть для войлока и веревок для скрепления юрт, кости для наконечников стрел, кожу для седел, а также мешков для кумыса и сбруи для лошадей.
Вероятно, Темучин мог бы сбежать. Он ничего не мог сделать для того, чтобы отвести настигающий удар. Его вассалы, как мы могли бы их назвать, были нерешительны и не слишком горели желанием отдавать юному хану положенную десятину от своего домашнего скота. Кроме того, они были разобщены, сновали по холмам, охраняя свои собственные стада от волков и неизбежных мелких вражеских набегов ранней весной.
Он не убежал. Хроники повествуют, что он некоторое время горевал в одиночестве в юрте. Затем он приступил к руководству. Оставались еще младшие братья и сестры, которых нужно было кормить, и не покинувший его сводный брат.
Борьба становилась неизбежной потому, что один из воинов по имени Таргутай, также происходивший из рода Борджигин, сероглазых людей, объявил, что теперь он властитель Северной Гоби. Таргутай был вождем тайчиутов – заклятых врагов монголов.
И Таргутаю, убедившему большинство соплеменников Темучина встать под его знамя, предстояло теперь устроить облаву на молодого хана монголов, подобно тому как матерый волк преследует и душит щенка, потенциального будущего вожака стаи.
Облава была начата без предупреждения. Тучи всадников помчались в орду, в стойбище монголов. Некоторые из них повернули в сторону, чтобы перехватить находившиеся поодаль стада. Сам Таргутай направился к юрте, где развевалось родовое знамя.
А Темучин и его братья бежали еще до нападения вражеских воинов. Искусный лучник Касар, натянув поводья, придержал коня, чтобы пустить несколько стрел во врага. Оэлун рискнула остаться в юрте: Таргутай искал не ее, а Темучина.
И началась охота. Тайчиуты след в след настигали юношей. Преследователи не особенно спешили. След был свежим, а кочевники привыкли идти по конскому следу при необходимости не один день. И если Темучин не пересядет на свежую лошадь, то его настигнут.
Юноши инстинктивно поскакали под укрытие покрытой лесом теснины. Временами они спешивались и рубили деревья в узком проходе, чтобы задержать преследователей. Когда сгустились сумерки, они разделились: младшие братья и девочки спрятались в пещере, Касар свернул на другую дорогу, а сам Темучин поскакал к горе, надеясь спрятаться там.
Там он отсиживался несколько дней, пока голод не заставил его рискнуть и попытаться прорваться на лошади через кордон тайчиутов. Его заметили, схватили и привели к Таргутаю, который велел надеть на него канг (колодку) – деревянное ярмо, надеваемое на плечи и стягивающее также кисти рук пленника. Обездвиженный таким образом Темучин был брошен, а воины поскакали обратно на свои пастбища, уводя захваченные стада. И вот он остался беспомощным, хотя и только с одним стерегущим его воином. Остальные ушли праздновать победу куда-то еще. Ночная тьма опустилась на лагерь, и юный монгол решился попытаться совершить побег.
В сумраке шатра он ударил стражника по голове краем колодки, и тот упал без чувств. Выбегая из шатра, Темучин увидел взошедшую луну и полуосвещенный лес, где был раскинут лагерь. Углубившись в гущу леса, он выбрался к реке, через которую они перебирались за день до этого. И, услышав за собой шум преследования, вошел в воду, погрузившись в нее среди нависших к воде прибрежных кустов.
Из этого укрытия он наблюдал, как тайчиутские всадники прочесывали в поисках него берег. И увидел, как один из воинов заметил его и, поколебавшись, ушел, не выдав его. В колодке Темучин оставался почти столь же беспомощным, что и прежде, и ему понадобилась как интуиция, так и смелость, чтобы сделать то, что он затем сделал. Он вышел из реки, последовал за всадниками обратно в лагерь и пробрался в юрту воина, который тогда заметил его в кустах и не выдал. Волей обстоятельств это оказался человек чужого племени, временно примкнувший к тайчиутам.
При появлении проползающего в юрту юноши этот человек испугался больше, чем Темучин. Он пожалел пленника и теперь, должно быть, подумал, что лучше всего избавиться от юноши. Он разбил колодку и сжег обломки, а Темучина пока спрятал в повозке, нагруженной шерстью.
Было очень жарко и неуютно прятаться, зарывшись в распущенную шерсть. К тому же, когда воины тайчиутов пришли обыскивать юрту и протыкали повозку копьями, острие одного из них поранило Темучину ногу.
«Дым больше никогда не появился бы над моей юртой и очаг погас бы навсегда, если бы они тебя нашли, – мрачно проговорил этот человек, в то же время давая ему пищу и молоко, а также лук с двумя стрелами. – Теперь иди к своим братьям и матери».
И Темучин, прискакав на одолженной лошади домой, нашел его не в лучшем виде, чем обрисовывал незнакомец: на месте его стойбища – пепелище, скот угнан, братья и мать куда-то исчезли. Он пошел по их следам и обнаружил свою голодную семью в укрытии: суровую Оэлун, отважного Касара и сводного брата Бельгутея, который его боготворил.
Они теперь перебивались кое-как после благополучного житья, путешествуя в ночи от стойбища к стойбищу благожелательно настроенных к ним соплеменников. В их упряжи было не более восьми лошадей, а довольствоваться им приходилось охотой на мелкую дичь, вроде сурков и диких мышей, и рыбной ловлей вместо овцеводства. Темучин научился избегать засад и прорываться сквозь цепи воинов, устраивающих на него облавы. За ним охотились, и с каждым годом он становился все хитрее. Очевидно, что второй раз он пойман не был.
По всей вероятности, молодой хан, бежавший с тучных пастбищ своих предков, не желал оставлять свое наследство врагам. Он наведывался в отдаленные друг от друга стойбища своего племени, всерьез требуя ханскую десятину от поголовья домашнего скота – верблюдов, ослов, лошадей и овец, – чтобы обеспечить свою семью.
Примечательно, что Темучин избегал двух вещей. Сероглазая Борте все еще ожидала его появления, чтобы перебраться в его юрту, а ведь отец Борте был влиятельный человек в своем племени, под началом которого было много воинов. Однако Темучин не приближался к ним.
Он также не обращался к старому и опытному Тогрулу, вождю тюркского племени кераитов, который когда-то побратался с Есугеем. Эта клятва давала право сыну любого из них в случае нужды считать побратима отца своим приемным отцом. Казалось, чего проще – прискакать через степь к кераитам, подданным этого Иоанна – священника Азии. Они жили за городскими стенами, имели настоящие сокровища, драгоценные камни, изделия из тканей, искусно сделанное оружие и даже шатры из золоченой ткани.
«Идти как нищий, с пустыми руками, – возражал Темучин, – только вызывать презрение, а не дружеские чувства».
И он упорствовал в этой решимости, которая не была ложной гордостью, а свойственной якка-монголам прямолинейностью образа мыслей. Иоанн-священник был обязан ему помочь – узы товарищества в Северной Азии связывают крепче, чем слово короля. Однако Темучин не воспользуется помощью этого хозяина городов и удивительных чудес до тех пор, пока не сможет появиться перед ним как союзник, а не как бродяга.
Между тем какие-то воры украли его восемь коней.
Случай с восьмью конями достоин того, чтобы дать его полный пересказ из хроник. Ворами оказались бродяги-тайчиуты. Бельгутей в это время отсутствовал, ускакав на девятой лошади, гнедой кобыле, той самой, на которой Темучин бежал из плена у Таргутая. Бельгутей охотился на сурков, и, когда он вернулся, молодой хан подошел к нему:
– Коней украли.
Дело было серьезным, так как все до одного братья остались пешими и могли полагаться лишь на милость проезжавших мимо всадников.
Бельгутей вызвался отправиться на поиски.
– Ты не сможешь выследить и найти их, – возразил Касар.
– Я поеду.
– Ты не сможешь их найти, – сказал Темучин, – а если и найдешь, то не сможешь их вернуть. Я поеду.
И он поскакал на усталой гнедой кобыле по следу всадников и восьмерых угнанных коней и ехал так три дня. У него с собой было немного высушенного мяса, пристроенного между седлом и спиной лошади, чтобы оно оставалось мягким и теплым. Его запас быстро иссяк, но гораздо большую помеху создавала отстававшая лошадь. Тайчиуты, имевшие возможность менять коней, оставались вне поля его зрения.
На четвертые сутки юный монгол встретил воина своего возраста, который доил кобылу неподалеку от тропы.
– Не видел ли ты восьмерых коней и угоняющих их людей? – спросил Темучин, осаживая лошадь.
– Да, перед рассветом восемь угоняемых коней промчались мимо. Я проведу тебя по их следу.
Взглянув еще раз на монгола, незнакомый юноша, завязав свой кожаный мешок, припрятал его в высокой траве.
– Ты выглядишь усталым и озабоченным, – сказал он. – Меня зовут Борчу, и я поскачу с тобой за этими конями.
Уставшую кобылу оставили пастись на лугу, а Борчу заарканил и оседлал белого коня из табуна, который он пас, и предложил его Темучину. Они вновь поскакали по следу и через три дня выбрались к лагерю тайчиутов, неподалеку от которого и увидели на выпасе украденных коней.
Их-то двое молодых людей и стали уводить, но сразу же за ними погнались воины, один из которых на белом жеребце с арканом в руке стал их нагонять. Борчу предложил воспользоваться луком Темучина и дать отпор преследователям, но Темучин этого делать не стал. Они скакали, пока не стало темнеть и воин на белом жеребце не оказался достаточно близко, чтобы воспользоваться своим арканом.
– Эти люди могут тебя ранить, – сказал юный монгол своему новому товарищу, – я воспользуюсь луком.
Соскочив с коня и оказавшись за ним, он наложил стрелу на тетиву и пустил ее в тайчиута, выбив его из седла, а другие, подъехав к упавшему, придержали коней. Молодые люди не мешкая поскакали дальше в ночной мгле и благополучно прибыли в стойбище отца Ворчу с лошадьми и с рассказом о своем приключении. Борчу поспешил отыскать и отдать отцу брошенный им кожаный мешок с молоком, чтобы избежать его гнева.
– Когда я увидел его, ослабленного и удрученного, – объяснял он, – я отправился вместе с ним.
Отец Борчу, владелец большого табуна, слушал с удовлетворением, так как слухи о приключениях Темучина передавались от юрты к юрте по всей степи. «Вы оба – молодые люди, – сказал он, – будьте всегда друзьями и впредь никогда друг друга не покидайте».
Они дали молодому хану еду, наполнили кожаный мешок кобыльим молоком и проводили его в дорогу. Борчу через некоторое время последовал за ним, с подарком для вождя и его семьи. Это была черная шерсть, которую он ранее отобрал для себя.
– Без тебя, – приветствуя его, сказал Темучин, – я не отыскал бы и не вернул своих восьмерых коней, так что половина из них – твоя.
Но Борчу не согласился с этим.
– Если я возьму у тебя то, что принадлежит тебе, как же ты сможешь называть меня своим другом?
Ни Темучин, ни его юные храбрецы не отличались скупостью. Щедрость была неотъемлемой чертой его характера, а тех, кто оказывал ему услугу, он не забывал. Что же касается тех, кто выступал против него, каждый, кто находился по другую сторону его маленького отряда, был потенциальным врагом.
«Подобно тому как купец верит, что его товар принесет прибыль, – наставлял он своих товарищей, – так же и монгол полагается исключительно на свою удачу и свою храбрость».
В нем обнаруживались как достоинства, так и жестокость представителей другой расы – кочевников-арабов. Он не очень жаловал слабохарактерных и с недоверием относился ко всему, что находилось за пределами его орды. Темучин научился использовать свою хитрость против уловок своих врагов, однако его слово, данное им кому-либо из своих сторонников, было нерушимым.
«Не сдержавший слова правитель – отвратителен», – говорил он по прошествии многих лет.
Даже в его орде, которая прибавляла числом с возвращением воинов, ранее следовавших за его отцом, его авторитет зиждился не на чем ином, как на собственном умении ускользать от своих врагов и правдами и неправдами удерживать в своих руках все самые лучшие пастбища для тех, кто следовал за ним. Их стада и их оружие, по обычаю племени, принадлежали им самим, а не хану. Сын Есугея мог рассчитывать на их лояльность лишь до тех пор, пока он мог их защищать. Традиция – закон орды – позволяла соплеменникам выбрать себе другого лидера, если бы Темучин оказался неспособным вести бесконечные и беспощадные войны за кочевые земли.
Благодаря своей хитрости Темучин был жив, и благодаря тому, что он делался все мудрее с годами, он становился центром, притягивающим к себе людей орды. В нем сочетались отвага и осторожность. Вождям, руководившим воинами своего племени в набегах в плодородный район между Керуленом и Ононом, удавалось заставить Темучина спуститься с холмов на более равнинную местность, но никогда не удавалось подчинить его себе.
«Темучин и его братья, – говорили в то время, – становятся все сильнее».
Лишь в Темучине горел неиссякаемый огонь устремленности к цели. Ему суждено было стать хозяином своего наследства. В то время, когда ему было семнадцать, он отправился в путь, чтобы найти Борте и сделать ее своей женой.
Глава 3
Битва кибитокСреди людей с луками и стрелами прижились пришельцы из страны с высокими белыми горами и длинными днями. Это были древние китайцы. Они по своему обыкновению обрисовывали «северных варваров» с присущим им юмором и взрывами смеха. Поскольку жизнь была наполнена непрерывным, тяжелым трудом, осложнялась недружелюбием некоторых людей и, в сущности, была сплошным страданием, любое отвлечение от этого тяжелого бремени давало повод повеселиться. Нельзя судить о Темучине и его монголах, не принимая во внимание, что он любил шутку. Их юмор был иногда так же необуздан, как и их жестокость.
Свадьба и похороны давали редкий повод для икхюдюр, для праздника. Таким отдохновением от непримиримой, как в волчьей стае, вражды стало прибытие Темучина в стойбище отца Борте. Несколько сот юных всадников появились внезапно, в полном вооружении и облаченные в свободные куртки из дубленой овечьей кожи, с аляповато раскрашенными лаком нагрудниками, мешками для воды на подхвостниках их высоких седел, с пиками, притороченными поперек к обмазанным жиром, покрытым пылью и грязью плечам. И их скуластые лица жир предохранял от пронизывающего холодного ветра.
«Когда до меня дошли слухи о том, что тебя преследует жестокий враг, мы уже не чаяли увидеть тебя в живых», – сказал Темучину, приветствуя его, отец Борте.
И вот уже перед нами картина так редко выпадающего веселья, взрывов смеха, снующих слуг, озабоченных забоем баранов и откормленных коней и разделкой их туш для котла. Монгольские воины, оставив свое оружие у входа в юрту, усаживаются по правую руку от ее хозяев, пьют и хлопают в ладоши. Перед каждым осушением чаши слуга поспешает окропить напитком четыре стороны света, а однострунный инструмент (комуз) начинает звучать.
Вереница степных джигитов с обветренными лицами тянут друг друга за уши, как будто собираясь растянуть вширь шеи друг друга, чтобы легче было заливать в глотку кумыс и рисовое вино, и неуклюже танцуют в своих «мокасинах» из оленьей кожи.
В юрте вождя, на третий день, Борте сидела по левую руку, наряженная в длинное платье из белого фетра, косы волос отягощены серебряными монетами и крошечными фигурками, голову украшал конусообразный головной убор из березовой коры, покрытой дорогим шелком, поддерживаемый завитком из косичек над каждым ухом. Она, как полагается, хранила молчание до тех пор, пока не наступало время ее выхода. Тогда она срывалась с места и перебегала из юрты в юрту, а Темучин должен был ее догонять, преодолевая, как полагается в этой церемонии, сопротивление ее сестер и служанок, и наконец захватывал ее и усаживал на своего коня.
Вот он, кратковременный икхюдюр для маленькой курносой красотки, которая рассталась со своим стойбищем и теперь сидела верхом на одной из низкорослых лошадей Темучина. Она ожидала его прихода четыре года, и теперь ей тринадцать лет.
И вот она скачет, перехваченная вокруг талии и груди голубыми лентами, а ее слуги везут соболью шубу в подарок матери Темучина. Теперь Борте – жена хана и обязана заботиться о его юрте: доить скот, следить за стадом, когда мужчины на войне, сбивать войлок для шатров, шить одежду нитками из расщепленных сухожилий, шить сандалии и носки для мужчин.
Все это ее обязанности. Но поистине судьба избрала ее для большего, в отличие от других женщин. В истории она известна как Борте Фуджин, императрица, мать троих сыновей, которая впоследствии управляла владениями более обширными, чем Римская империя.
У собольей шубы тоже была своя судьба. Темучин подумал, что самое время посетить властителя кераитов Тогрула. Он взял с собой своих молодых храбрецов и соболью шубу в подарок.
О Тогрул-хане сложилось представление как о честном и миролюбивом человеке. Если не он сам, то его подданные состояли преимущественно из несторианских христиан, обретших веру от ранних апостолов – святых Андрея и Фомы. Кераиты занимали земли речной долины там, где теперь находится город Урга. Будучи в большинстве тюркскими племенами, они были более привязаны к торговле и предметам роскоши, чем монголы.
В свой первый визит ко двору своего, так сказать, приемного отца Темучин не просил помощи у могущественных кераитов, и сам Тогрул напомнил ему о связывающих их узах.
Но вскоре Темучин запросил поддержки у старого хана. Вражда в Гоби вспыхнула с новой силой. Неожиданно появился грозный враг – племя с северной равнины, которое напало на монгольский лагерь. Это были меркиты, или мергены, – настоящие варвары и выходцы из района тундры, люди из «заснеженного белого мира». Там люди ездили на санях, которые тащили ездовые собаки и олени.
Это были во всех отношениях стойкие бойцы и соплеменники того воина, у которого отец Темучина украл Оэлун восемнадцать лет назад. По всей вероятности, они не забыли старой обиды. Они прискакали ночью, бросая горящие факелы в лагерь, где находился молодой хан. Темучин успел сесть на коня и своими стрелами расчистить путь к спасению, но Борте попала в руки нападавших. Следуя кодексу племенной чести, они передали ее родственнику человека, потерявшего Оэлун. Воин с севера не долго радовался обладанию невестой монгола. Не имея достаточно воинов для нападения на меркитов, Темучин направился к своему приемному отцу Тогрулу и попросил у кераитов помощи. Помощь ему была охотно предоставлена, и монголы с кераитами при свете луны как снег на голову напали на лагерь агрессоров-меркитов. Этот эпизод описывается в хрониках так: Темучин скачет среди разбросанных шатров, зовет по имени свою потерянную невесту Борте, а она, услышав его, выбегает из юрты, хватается за поводья коня Темучина и узнается им.
«Я нашел ту, которую искал», – воскликнул Темучин, обращаясь к своим спутникам, слезая с коня. И хотя он никогда не был уверен в том, что первенец Борте был именно его сын, его преданность ей не подлежит сомнению. Темучин не делал различия между сыновьями, которых она ему родила. У него были и другие дети, но эти были для него самыми дорогими.
Другие его женщины и их дети почти не упоминаются в хрониках.
Не раз интуиция Борте помогала узнавать о заговорах с целью покушения на его жизнь. Вот мы видим, как на заре она стоит на коленях у постели мужа и рыдает: «Если твои враги уничтожат твоих храбрых багатуров, величественных, как кедры, что станет с нашими маленькими, слабыми детьми?»
Не видно было конца войне между племенами пустыни. Монголы все еще оставались слабее всех кочевников, рыскавших по бесплодной равнине за Великой стеной. Защита Тогрул-хана обезопасила его на несколько лет от набегов большинства объединившихся в союзы западных племен, однако тайчиуты и татары с озера Буйр-Нур докучали ему на востоке со всей яростью старой вражды {2}.
Лишь благодаря необыкновенной физической крепости и волчьей способности инстинктивно чувствовать опасность хан еще оставался в живых. Однажды он был ранен стрелой в горло и, принятый за убитого, оставался лежать в снегу, а обнаружившие его двое товарищей отсосали кровь из его раны, растопили снег в горшке и промыли ее. Его воины были преданы ему не на словах. Они воровали для него пищу из вражеского стана, когда он лежал больной, а когда буран поднялся над равниной, они держали над ним кожаную накидку, пока он спал.
Как-то в гостях, в юрте у одного считавшегося дружественным хана, он обнаружил яму под не вызывающим на первый взгляд подозрений ковром, на который Темучину было предложено сесть. Вскоре Темучину было суждено выручить свое племя из трудной ситуации.
Набравшие силу монголы, численностью уже в 13 тысяч воинов, кочевали от летнего пастбища к зимнему. Они были рассредоточены на всем протяжении долины со своими кибитками, или крытыми повозками, которые катились меж медленно бредущих стад, когда хану доложили, что на горизонте показалась вражеская орда, которая быстро приближалась к ним.
Ни один известный нам наследник европейского трона никогда не сталкивался с подобной ситуацией. Враг предстал перед монголами в виде 30 тысяч тайчиутов во главе с Таргутаем. Обратиться в бегство означало пожертвовать женщинами, скотом и всем имуществом племени. А если собрать свои боевые отряды и двинуться навстречу тайчиутам, то это неизбежно привело бы к тому, что их окружил бы численно превосходящий противник, и монголы были бы посечены или рассеяны. Это была кризисная ситуация в их кочевой жизни, при которой племя оказалось перед лицом опасности уничтожения, и оно ждало от хана немедленного принятия решения и действий.
Незамедлительно и в свойственной ему манере Темучин встретил опасность. К этому времени все его воины были на конях и собрались под своими штандартами. Выстроив их в линию по эскадронам под защитой леса с одного фланга, он сформировал другой фланг в виде квадратного пространства, огороженного кибитками, и внутрь этого квадрата загнал скот. В кибитках спешно укрылись вооруженные луками женщины и дети.
Теперь он был готов встретить пересекавшего долину неприятеля численностью в 30 тысяч воинов. Они двигались строем, эскадронами по пятьсот всадников. Один ряд в эскадроне состоял из ста человек, и, соответственно, таких рядов было пять. В первых двух шеренгах скакали воины, носившие доспехи – тяжелые железные пластины с отверстиями, через которые пропущены скрепляющие их между собой завязанные узлами ремни, и шлемы из железа или покрытой лаком грубой кожи, увенчанные гребнем из конского волоса. Лошади также были защищены – их шея, грудь и бока были закрыты кожей. Их всадники выставили маленькие круглые щиты и пики с кистями из конского волоса пониже острия.
Однако эти шеренги вооруженных всадников остановились, в то время как самые задние ряды легковооруженных воинов продвинулись между ними вперед. На них была всего лишь дубленая кожа, и вооружены они были дротиками и луками. Они на своих юрких лошадях сновали перед монголами, метая дротики и стрелы и прикрывая выдвижение тяжелой конницы.
Воины Темучина, вооруженные и экипированные подобным же образом, встретили атакующих стрелами, выпущенными из мощных, укрепленных рогами луков.
Перестрелка прекратилась, когда легкая кавалерия тайчиутов откатилась назад, под прикрытие конников в доспехах, и ударные отряды перешли в галоп.
Тогда Темучин выпустил им навстречу своих монголов. Но он выстроил свою орду в двойные эскадроны, по тысяче человек по фронту и десять рядов в глубину. И хотя у него было только тринадцать боевых дружин, а у тайчиутов шестьдесят отрядов, напор его более глубоко эшелонированных формирований на узком фронте сдерживал продвижение тайчиутов, и их первые эскадроны были рассеяны.
Теперь Темучин мог бросить свою ударную тяжелую конницу против легких эскадронов неприятеля. Рассредоточившиеся и мчащиеся монголы под своим родовым знаменем из девяти хвостов яка пускали стрелы с каждой руки.
И вспыхнула одна из жесточайших степных битв – орды всадников, яростные крики, наступающие под градом стрел воины, вооруженные короткими саблями, стаскивающие своих врагов с коней арканами и крюками на концах копий. Каждый эскадрон бился самостоятельно, и сражение шло по всей протяженности долины, а ратники рассеивались под натиском противника, перестраивали ряды и вновь шли в бой.
Это продолжалось до сумерек. Темучин одержал решительную победу. Пали на поле брани 5 или 6 тысяч воинов неприятеля, и семьдесят вождей были доставлены ему с мечами и колчанами на шеях.
Некоторые источники утверждают, что монгольский хан велел всех этих пленников тут же сварить заживо в котле, – эта жестокость выглядит неправдоподобной. Молодой хан был не очень-то жалостлив, но видел пользу, которую могли бы принести эти еще полные сил пленники у него на службе.
Глава 4
Темучин и потокиРыжеволосый хан монголов вступил в свой первый и решительный бой с неприятелем и победил. Он мог теперь с гордостью носить жезл из слоновой кости или рога в виде маленькой булавы, которая по праву принадлежала полководцу и вождю.
И он страстно жаждал иметь в подчинении верных ему людей. Несомненно, эта страсть объяснялась страданиями в те трудные годы, когда Борчу пожалел его, а стрелы простоватого Касара спасли его жизнь.
Однако Темучин признавал за силу не политическую власть, о которой он не очень задумывался, и не богатство, в котором он, очевидно, видел мало проку. Будучи монголом, он хотел только того, что ему было необходимо. Его концепция силы сводилась к людской силе. Когда он восхвалял своих багатуров, он говорил, что они разбивали на мелкие части твердые камни, переворачивали валуны и останавливали стремительный напор врага.
Превыше всего он ценил преданность. Предательство считалось непростительным грехом соплеменника. Предатель мог стать причиной разгрома всего стойбища или же завлечь орду в засаду. Преданность племени и хану была, так сказать, ultimum desideratum (в высшей степени желаемым). «Что можно сказать о человеке, дающем обещание на заре и нарушающем его с наступлением ночи?»
Отголосок его страстного желания иметь верных подданных звучал в его молитвах. Для монгола было привычным делом подниматься на вершину скалы, которую он считал постоянным местопребыванием тенгри – небесных духов воздуха верхнего плана, которые ниспосылали ураганы и громы и порождали все внушающие трепет чудесные явления безграничного неба. Он возносил молитвы на четыре стороны света, перекинув через плечи свой пояс.
«Вечное Небо, будь благосклонно ко мне; пошли духов верхнего воздуха мне в помощь, а на земле направь людей мне на подмогу».
И люди собирались под его знаменем из девяти хвостов яка уже не семьями и юртами, а сотнями. Племя скитальцев, ставшее врагом для своего бывшего хана, всерьез обсуждало достоинства Темучина, предводителя монголов. «Он позволяет охотникам оставлять себе всю добычу во время большой охоты, а после битвы каждому воину оставлять себе причитающуюся ему долю захваченных трофеев. Он подарил шубу со своего плеча. Он слез со своего коня, на котором скакал, и отдал его нуждающемуся».
Ни один коллекционер не радовался с таким пылом редкому приобретению, как монгольский хан, привечая этих скитальцев.
Он собирал вокруг себя двор без казначеев и советников, которых ему заменяли духи войны. В него, конечно, вошли Борчу и Касар – его первые товарищи по оружию, Аргун – музыкант, игравший на лютне, Бэйян и Мухули – хитроумные и закаленные в сражениях военачальники, а также Су – искусный арбалетчик.
Аргун предстает перед нами не столько как бард, сколько как просто веселый и общительный человек. С ним связан один яркий эпизод, когда он одолжил у хана золотую лютню и потерял ее. Вспыльчивый монгол пришел в ярость и послал двух паладинов убить его. Вместо этого они схватили провинившегося, заставили его выпить два кожаных мешка вина и заперли в укромном месте. На следующий день на рассвете они растолкали его и проводили ко входу в юрту хана, восклицая: «Свет уже озаряет твою орду (центр племени, ханская ставка и главная юрта стойбища), о хан! Открой вход и прояви свое милосердие».
Воспользовавшись возникшей паузой, Аргун запел:
Когда дрозд поет «динг-донг»,Ястреб хватает его когтями перед последней нотой —Так же и гнев моего господина обрушивается на меня.Увы, я люблю выпить, но я не вор.И хотя воровство каралось смертью, Аргун был прощен, а судьба золотой лютни остается загадкой и по сей день.
Эти сподвижники хана были известны во всей Гоби под прозвищем «яростные потоки». Двое из них – Джебе-ноян («военачальник-стрела») и доблестный Субедей-багатур, – в то время еще просто мальчишки, впоследствии подвергли опустошению территории по всему девяностоградусному меридиану.
Джебе-ноян впервые появляется в веренице событий как юноша из вражеского племени, спасающийся бегством после боя и окруженный монголами во главе с Темучином. Он потерял коня и попросил другого у монголов, предложив за это сражаться на их стороне. Темучин внял его просьбе, подарив юному Джебе быстроногого белоносого скакуна. Однако, сев на него, Джебе ухитрился прорваться между монгольскими воинами и ускакать. Затем он все же вернулся и сказал, что хочет служить хану.
Впоследствии, когда Джебе-ноян пробирался через Тянь-Шань, преследуя Кучлеука с его племенем кара-киданей, он собрал табун в тысячу белоносых коней и послал его в дар хану. Это был знак того, что Джебе не забыл того давнего случая с конем, когда ему была сохранена жизнь.
Не таким порывистым, как юный Джебе, но более сметливым был Субедей из племени оленеводов урианкхи. В нем было что-то от жестокой целеустремленности Темучина. Прежде чем ввязываться в войну с татарами, хан спросил у своих сподвижников, кто бы отважился повести воинов в наступление. Субедей вышел вперед и был удостоен за это похвалы хана, который предложил ему отобрать сто самых лучших воинов в качестве своих телохранителей. Субедей ответил, что ему никто не нужен для сопровождения и он намерен двинуться впереди орды в одиночестве. Темучин, поколебавшись, разрешил, и Субедей прискакал в лагерь татар и заявил, что ушел от хана и желал бы присоединиться к ним. Он убедил татар, что монгольской орды поблизости нет, так что они оказались совершенно не готовы, когда монголы напали на них и обратили в беспорядочное бегство.
– Я буду оберегать тебя от твоих врагов так же, как войлок юрты укрывает от ветра, – обещал Субедей молодому хану. – Именно это я буду делать для тебя.
– Когда мы будем брать в плен прекрасных женщин и захватывать великолепных жеребцов, то будем отдавать их тебе, – обещали ему его паладины. – Если же мы тебя ослушаемся или нанесем тебе вред, брось нас погибать в бесплодных местах.
– Я был как во сне, когда вы пришли ко мне, – отвечал Темучин своим храбрецам. – Я прежде сидел в печали, а вы воодушевили меня.
Они чествовали его так, как он того заслуживал в качестве истинного хана якка-монголов, а он определил каждому положение, которого тот заслуживал, учитывая особенности его характера.
Он сказал, что Борчу будет сидеть подле него на курултае (собрании вождей) и будет в числе тех, кому доверено нести лук и колчан хана. Кому-то предстояло ведать продовольствием, отвечать за домашний скот. В ведении других были кибитки и слуги. Обладающего большой физической силой, но не блистающего умом Касара он поставил мечником.
Темучин тщательно отбирал смышленых и отважных воинов в качестве военачальников, полководцев для своей вооруженной орды. Он ценил умение сдерживать гнев и выжидать подходящий момент для нанесения удара. Поистине суть характера монгола – его терпение. Храбрым и самоотверженным Темучин доверил присматривать за кибитками и запасами продовольствия. Бестолковых оставлял стеречь скот.
Об одном военачальнике он сказал: «Нет человека более доблестного, чем Есудай, ни у кого нет таких редких способностей. Но поскольку самые длительные походы не утомляют его, поскольку он не чувствует ни голода, ни жажды, он полагает, что и его подчиненные тоже не страдают от этого. Вот почему он не годится для высокого командного поста. Полководец не должен забывать о том, что его подчиненные могут страдать от голода и жажды, и должен разумно использовать силу своих людей и животных».
Чтобы поддерживать свой авторитет у этого сонма «яростных бойцов», молодому хану требовались непоколебимая решимость и тонко взвешенное чувство справедливости. Вожди, вставшие под его знамя, были так же неуправляемы, как, например, викинги. Хроники повествуют, как отец Борте появился со своими сторонниками и семью взрослыми сыновьями, чтобы представить их хану. Произошел обмен дарами, и семеро сыновей заняли места среди монголов, вызывая бесконечное раздражение, особенно один из них – шаман по имени Тебтенгри. Считалось, что он, как шаман, способен покидать по желанию свое физическое тело и посещать мир духов. Он также был наделен даром предсказания.
И у Тебтенгри была агрессивная амбиция. Проведя несколько дней в юртах нескольких вождей, он и некоторые из его братьев напали на Касара и били его кулаками и палками.
Касар пожаловался хану Темучину.
– Ты же, брат, хвалился, – ответил тот, – что тебе нет равных в силе и хитрости, как же ты дал этим парням себя побить?
Обозлившись, Касар ушел на свою половину в ставке хана и уже не подходил к Темучину. Тут хана разыскал Тебтенгри.
– Мой дух слышал сказанное в другом мире, – сказал он, – и эта истина передана мне самим Небом. Темучин будет править своими подданными некоторое время, но потом над ними будет Касар. Если ты не покончишь с Касаром, твое правление продлится не долго.
Хитрость шамана-волхва возымела действие на хана, который не мог отмахнуться от того, что он искренне принял за предсказание. В тот вечер он сел на коня и отправился с несколькими воинами схватить Касара. Об этом узнала его мать Оэлун. Она велела слугам приготовить повозку, запряженную быстроногим верблюдом, и поспешила за ханом.
Она приехала к юрте Касара и пробралась мимо окружившей было ее ханской охраны. Войдя в главную юрту, она обнаружила Темучина напротив стоящего на коленях Касара без шапки и кушака. Встав на колени, она обнажила груди и сказала Темучину: «Вы оба вскормлены из этих грудей. У тебя, Темучин, много достоинств, а у Касара лишь его сила и искусство меткого лучника. Когда мятежники выступали против тебя, он их поражал своими стрелами».
Молодой хан слушал молча, ожидая, когда иссякнет гнев его матери. Затем он вышел из юрты, сказав: «Мне было не по себе, когда я делал это. А теперь мне стыдно».
Тебтенгри продолжал ходить из юрты в юрту и создавать неприятности. Утверждая, что в своих действиях руководствуется откровениями свыше, он был для монгольского хана как бельмо на глазу. Тебтенгри собрал вокруг себя немало сторонников и, будучи амбициозным, верил, что способен подорвать престиж молодого хана. Опасаясь вступать в конфликт с самим Темучином, он и его сообщники разыскали Темугу-отчигина, самого младшего из братьев хана, и принудили его преклонить перед ними колени.
Традиция запрещала монголам применять оружие в разрешении конфликтов друг с другом, однако после этого поступка шамана Темучин вызвал Темугу и сказал ему:
– Сегодня Тебтенгри придет в мою юрту. Обращайся с ним так, как захочешь.
Положение Темучина было непростым. Мунлик, вождь олкунутов и отец Борте, много раз помогал ему в битвах и снискал уважение. Сам Тебтенгри был шаманом, прорицателем и колдуном. Темучин как хан должен был выступать в качестве судьи в урегулировании конфликтов и не идти на поводу своих желаний.
Он был в юрте один и сидел у огня, когда вошли Мунлик и семеро его сыновей. Он приветствовал их и они сели по правую руку от него, когда вошел Темугу. Все оружие, конечно, было оставлено у входа в юрту, и младший брат схватил Тебтенгри за плечи.
– Вчера меня силой заставили встать перед тобой на колени, но сегодня я померяюсь с тобой силой.
Какое-то время они боролись, а другие сыновья Мунлика поднялись с места.
– Боритесь не здесь! – обратился Темучин к дерущимся. – Идите наружу.
У входа в юрту стояли в ожидании трое сильных бойцов. Они как раз ждали этого момента, действуя по указке Темугу или хана. Они схватили Тебтенгри, как только он появился, сломали ему позвоночник и отшвырнули в сторону. Он остался лежать неподвижно у колеса повозки.
– Тебтенгри поставил меня вчера на колени! – воскликнул Темугу, обращаясь к своему брату хану. – Теперь, когда я хочу померяться с ним силой, он лежит и не встает.
Мунлик и его шестеро сыновей бросились к выходу, выглянули и увидели тело шамана. Горе охватило вождя, и он обернулся к Темучину.
– О, каган, я верой служил тебе до сегодняшнего дня.
Значение сказанного не оставляло места сомнениям, и его сыновья приготовились наброситься на Темучина. Темучин встал. Он был безоружен и иначе как через вход выйти из юрты не мог. Вместо того чтобы звать на помощь, он сказал сурово разъяренным олкунутам:
– Прочь с дороги! Мне нужно выйти.
Озадаченные неожиданной командой, они посторонились, и он вышел из шатра к посту стражи из своих воинов. Все же этот случай стал одним из инцидентов в череде бесконечных конфликтов вокруг рыжеволосого хана. Но ему хотелось по возможности избежать кровавой вражды с родом Мунлика.
Ночью Темучин велел двум своим людям поднять тело шамана и вытащить его через дымоход на самом верху юрты. Когда среди ордынцев стало расти любопытство по поводу того, что стало с колдуном, Темучин открыл вход в юрту, вышел и объяснил им:
– Тебтенгри бил моих братьев и неправедно клеветал на них; за то небо не возлюбило его и отняло вместе и жизнь, и тело его.
Но когда он вновь остался наедине с Мунликом, то говорил с ним совершенно серьезно:
– Ты не учил своих сыновей послушанию, хотя им это и было необходимо. Что касается тебя, то я обещал оберегать тебя от смерти в любом случае. И давай закончим с этим {3}.
Между тем не было видно конца межплеменным войнам в Гоби, этой «волчьей распри» больших родов с погонями и преследованиями. И хотя монголы все еще считались слабее других племен, все же под знаменем хана было сто тысяч юрт. Защитой для его подданных были его ум и хитрость, а его жестокая смелость воодушевляла его воинов. Ответственность не за несколько семей, а за целый народ ложилась на его плечи. Сам он мог спать спокойно по ночам; поголовье его домашнего скота неуклонно росло благодаря получаемой «ханской десятине». Ему было уже за тридцать, он был в расцвете сил, а его сыновья теперь скакали вместе с ним и уже высматривали будущих жен, подобно тому как он сам когда-то путешествовал по равнинам бок о бок с Есугеем. Он отобрал у своих врагов то, что ему принадлежало по наследству, и не хотел лишаться этого богатства.
Но что-то еще зрело в его голове – недодуманный план, невыраженное до конца желание.
«Наши старейшины всегда говорили нам, – сказал он как-то на совете, – что различные мысли и думы не должны храниться только в одной голове. И с одной из них я хочу с вами поделиться. Я хочу распространить свою власть за пределы земель наших соседей».
«Чтобы объединить «разящих воинов» в союз племен, чтобы противостоять своим заклятым врагам», – думал он. И он приступил к осуществлению задуманного со всем своим поистине величайшим упорством.
Глава 5
Когда штандарт остался на ГуптеМы не станем здесь углубляться в перипетии войн кочевых племен – татар и монголов, меркитов и кераитов, найманов и уйгуров, сновавших на всем пространстве от Великой Китайской стены до далеких гор срединной Азии на западе. XII век близился к закату, а Темучин все еще был поглощен созданием союза племен, о невозможности которого говорили старейшины. Это могло быть осуществлено только при одном условии – при превосходстве одного племени над всеми другими.
Кераиты в своих городах на караванном пути от северных ворот Великой Китайской стены и далее на запад поддерживали, если так можно выразиться, баланс сил. Темучин направился к Тогрулу, прозванному Иоанн-священник, с предложением заключить союз. Монголы для кераитского хана были теперь достаточно сильны, что делало такой союз возможным.
«Без твоей поддержки, о отец мой, я не буду чувствовать себя в безопасности. А твои коварные братья и племянники вторгнутся на твою землю и поделят между собой твои пастбища. Да и ты не сможешь жить в мире без нерушимой дружбы со мной. Твой сын недостаточно мудр, чтобы знать все это сегодня, но он лишится власти и самой жизни, если одержат верх твои враги. Единственный для нас выход, дающий нам возможность сохранить власть и выжить, – это установить друг с другом отношения непоколебимой дружбы. Там, где я, твой сын, наши общие проблемы будут разрешены».
Старый хан был по праву названым отцом Темучина, и Иоанн-священник дал свое согласие. Он был стар, и ему был симпатичен молодой монгол. Слово свое Темучин держал. Когда кераиты были вытеснены со своих земель и изгнаны из своих городов западными племенами, в большинстве своем магометанами и буддистами, строго следовавшими своим обрядам, что вызывало неприятие кераитов, с их христианско-шаманистской верой, – монголы двинули на помощь оказавшемуся в трудном положении вождю свои «яростные потоки».
И для начала, как союзник старого кераита, Темучин испробовал свои силы в искусстве управлять империей.
И для этого, по его разумению, существовала прекрасная возможность. За Великой стеной Желтый император Китая не давал ему спокойно спать, напоминая о набегах татар с озера Буйр-Нур, которые досаждали на границах {4}. Он объявил, что лично поведет войско в поход через Великую стену, чтобы наказать агрессивное племя, – что породило панику среди его подданных. В конце концов, один из военачальников был направлен вместе с китайской армией в поход против татар, которые привычно отступили безо всякого для себя урона. Войско китайцев, состоявшее большей частью из пеших бойцов, не смогло догнать кочевников.
Весть об этом дошла до Темучина, который стал действовать столь же энергично, как скакали нещадно подстегиваемые степные лошади, доставляя его послания через равнины. Он собрал всех людей племени и послал их к Иоанну-священнику, своему престарелому союзнику, с напоминанием, что именно татары когда-то расправились с его отцом. Кераиты ответили на призыв, и объединенные орды поскакали на татар, которые не могли отступить, так как в тылу у них находились китайцы.
Последовавшая за этим битва подорвала силы татар, многие из них пополнили количество пленников племен-победителей, а военачальник китайского войска воспользовался благоприятной возможностью представить эту победу как свою личную заслугу. Он пожаловал Иоанну-священнику титул Ван-хан, или Царь царей, а Темучину – звание «командующий карательным корпусом». Эта награда ничего не стоила китайцам, если не считать покрытый позолотой серебряный медальон. Как титул, так и медальон, должно быть, произвели глубокое впечатление на привыкшего к суровым битвам монгола. Во всяком случае, медальон, впервые увиденный жителями пустыни, был выставлен на всеобщее обозрение в юрте хана.
Темучин видел, как его сыновья следуют за Джебе-нояном («военачальник-стрела»), имевшим пристрастие носить сапоги на собольем меху и посеребренную кольчугу. Ее он отобрал у одного странствующего китайца. Джебе-ноян никогда не был спокоен, если не видел скачущих за собой товарищей. Он был хорошим наставником для старшего сына Темучина Джучи («гость»), родившегося как символ мрака, неприветливого и своевольного и все же достаточно сильного духом, что радовало хана.
В последний раз в уходящем XII столетии повел Темучин своих соплеменников на охоту к низовью рек, к земле кераитов. Рассредоточившись широким полукругом, всадники загнали немало антилоп, несколько оленей и более мелкого зверя. Замкнув круг и пустив в ход прочные изогнутые луки, расстреливали свои жертвы до тех пор, пока последняя из них не легла бездыханной к ногам лучников.
Охота монголов – дело нешуточное. Их ждали крытые кибитки и верблюжьи повозки где-нибудь поодаль в степи, и до возвращения охотников с быков была снята упряжь. Были установлены ограждения юрт, натянуто войлочное покрытие на каркас. Разведен огонь в очагах. Немалая добыча была оставлена в дар Тогрулу, который теперь именовался Ван-хан. Кераиты держались высокомерно по отношению к монголам. Добычу, по праву принадлежавшую людям Темучина, забирали люди Ван-хана, и монголы переживали по этому поводу.
У Темучина было слишком много врагов на землях кераитов, выходцев из рода Борджигин, которые хотели бы отстранить его от ханства и от положения фаворита у кераитского властителя. И он направился к своему названому отцу. Между ними была договоренность, что, если возникнут разногласия, ни один из них не пойдет против другого, а оба встретятся и спокойно поговорят, чтобы прояснить суть проблемы.
Темучин многому научился на горьком опыте. Он знал, что после смерти Ван-хана опять вспыхнет война, но среди кераитов были группы воинов, благоволивших к нему. Телохранители Ван-хана, подстрекаемые врагами монгольского хана к тому, чтобы захватить его, не пошли на это. А брачные предложения поступали к монголам. Среди девушек семьи вождя кераитов для Джучи была невеста.
Однако Темучин оставался в своем лагере, предусмотрительно держась на расстоянии от ставки кераитов, в то время как его люди шли впереди него, проверяя, нет ли опасности. Его всадники не вернулись, но два пастуха прискакали ночью с новостью о кераитах. Новость была неприятной и зловещей.
Его враги на западе – Джамуга-сечен, Токтоа, вождь непримиримых меркитов, сын Ван-хана и дяди Темучина – приняли решение покончить с ним. Они выбрали Джамугу гуркханом. Они убедили престарелого и нерешительного Ван-хана объединиться с ними. Предложение о браке было уловкой, как отчасти и подозревал Темучин.
Его попытки по управлению империей провалились. Похоже, он старался сохранять вражду между кераитами и западными тюркскими племенами, укрепляя тем временем свои позиции на востоке, и поддерживать союз с Ван-ханом до тех пор, пока его восточные племена не станут достаточно сильными для того, чтобы обращаться с кераитами на равных. Его политика была благоразумной, но его хитрость столкнулась с еще большей хитростью и к тому же еще с вероломством.
Кераиты, как сообщили ему пастухи, подтягивались к его лагерю, намереваясь напасть на него ночью и расстрелять хана стрелами прямо в юрте.
Ситуация была почти отчаянной, поскольку у кераитов было численное преимущество, а Темучин должен был по мере сил оберегать семьи своих воинов. У него было 6 тысяч воинов; по некоторым источникам, эта цифра не превышает 3 тысяч воинов. Он был предупрежден и не стал терять ни минуты.
Он направил тех, кто охранял его юрту, поднять спящих, предупредить военачальников и вывести мальчиков-пастухов. Скот был отогнан, чтобы произвести его клеймение еще до рассвета, а затем выгнать как можно больше на пастбища. Другого способа сохранить его не было. Люди ставки хана поспешили сесть на коней, всегда стоявших наготове, и погрузить весь свой скарб и женщин на легкие верблюжьи повозки. Безо всяких стенаний и споров они двинулись в долгий путь обратно на свои лагерные стоянки.
Юрты и большие дубовые повозки он оставил на своих местах и поручил нескольким людям на резвых конях следить за тем, чтобы освещающие лагерь огни костров были достаточно высокими. Темучин уходил вместе со своими военачальниками и лучшими воинами племени, позаботившись о скрытности отхода. Не было никакой возможности избежать налета на лагерь вражеских войск, которые все приближались под покровом темноты.
Беглецы проскакали восемь или девять миль по направлению к холмам, которые могли бы послужить некоторым укрытием для людей Темучина на случай, если они будут рассеяны. Он дал команду остановиться, чтобы дать передышку коням после того, как всадники перебрались через ручей.
Тем временем кераиты еще до рассвета ворвались в покинутый лагерь. Они расстреляли из луков белый войлочный шатер хана, прежде чем обратили внимание на тишину в стойбище и отсутствие в нем скота и родового знамени. И они остановились в недоумении и стали совещаться. Яркие огни в лагере заставили их подумать, что монголы все еще оставались в юртах. А когда они поняли, что те покинули свои шатры, захватив ковры и утварь, даже запасные седла и кожаные мешки для молока, им показалось, что монголы сбежали в страхе и неорганизованно.
Широкую полосу следов, которые вели на восток, не могла скрыть темнота, и кераиты сразу же бросились в погоню. Они перешли в галоп и прискакали к подножию холмов, когда рассвело, поднимая густые облака пыли позади своих коней. Темучин наблюдал за их приближением и видел, как они вереницей вытянулись в бешеной скачке. Всадники скакали порознь: те, кто был на лучших конях, вырвались вперед, оставляя позади соплеменников на менее резвых лошадях.
Вместо того чтобы продолжать поджидать их в ущелье, Темучин вывел своих воинов в пешие построения ближнего боя, оставив коней отдыхать. Воины перебрались через речку, рассеяли передовые отряды кераитов и выстроились поперек холмистого поля, прикрывая отход всей орды. Затем появились Ван-хан и другие вожди кераитов. Кераиты перестроились, и началась жестокая смертельная битва.
Никогда еще Темучин не сталкивался с таким жестким натиском. Потребовались все мужество его «яростных потоков» и стойкость его соплеменников, тяжеловооруженных всадников родов урут и мангут, которые всегда были к его услугам. Малое число воинов не позволяло ему атаковать с фронта, и ему оставалось полагаться на небольшое преимущество, которое давала ему местность, – единственное, на что могли уповать монголы. Когда день был на исходе, а Темучин на волоске от неотвратимого поражения, он вызвал Гюлдара – одного из своих названых братьев, который был хранителем знамени и вождем мангутов. Темучин велел ему обойти боевые порядки кераитов и взять и удержать высоту на их левом фланге. Эта высота называлась Гупта.
«О хан, брат мой, – отвечал измотанный в бою Гюлдар, – я сяду на своего лучшего коня и прорвусь, кто бы ни стоял у меня на пути. Я установлю знамя с хвостами яка на Гупте. Я покажу тебе свое мужество, а если я буду сражен, будь кормильцем и наставником моих детей. Это все, что мне будет нужно, когда настанет мой конец».
Это продвижение в обход было излюбленным маневром монголов. Оно называлось тулугма, или «обычный охват», когда заходят во фланг противника и обрушиваются на него сзади. В ситуации, когда его формирования потрепаны, а кераиты прорывают фронт и надвигается темнота, этот маневр Темучина был не чем иным, как отчаянной попыткой оказать сопротивление. Но верный Гюлдар все-таки поднялся на высоту, установил стяг и удержал позицию. Это сковало действия кераитов, особенно после того, как сын Ван-хана был ранен в лицо стрелой.
Когда солнце зашло, кераиты частично отвели свои отряды с поля боя. Темучин задержался, чтобы прикрыть отход Гюлдара и подобрать раненых, среди которых было двое его сыновей, скакавших на захваченных лошадях по двое на одном скакуне. Затем он повернул на восток, а кераиты двинулись в погоню на следующий день.
Это было одно из самых ожесточенных сражений Темучина, и он потерпел в нем поражение. Однако он сохранил боеспособное ядро своего племени, охрану ханской ставки и остался в живых сам.
«Мы сражались с человеком, – говорил потом Ван-хан, – с которым нам не следовало бы ссориться».
В монгольском сказании упоминается о том, как Гюлдар принес родовое знамя на Гупту.
Но во время длительного отступления «зализывающих раны» воинов на измученных конях – так уж диктовала жизнь в этом бесплодном краю – они опять выстраивались полукругом для охоты, чтобы загнать антилопу, оленя или любую другую дичь, которую могли поразить их стрелы. И не спортивный азарт заставлял их делать это. Нужно было обеспечивать пропитанием орду.
Глава 6
Смерть Иоанна-священникаНепосредственным результатом победы кераитов было укрепление союза против Темучина. Вожди кочевых племен склонны были заключать союз с набирающим силу племенем; это обеспечивало им защиту и обогащение.
Разъяренный монгол обратился с красноречивым упреком к Ван-хану:
«О хан, мой отец, когда тебя преследовали враги, разве я не направил тебе в помощь четырех своих багатуров? Ты добрался до меня на слепом коне, в изорванной одежде, питаясь мясом одной-единственной овцы. Разве я не дал тебе много овец и лошадей?
В прошлом твои люди брали себе военные трофеи, по праву принадлежавшие мне. Потом твои враги отняли их у тебя. Мои багатуры возвратили их тебе. Затем у Черной реки мы клялись, что не будем слушать тех, кто говорит о нас плохо, чтобы нас рассорить, но встретимся и обсудим проблему. Я не говорил, что моя награда за заслуги мала, и не требовал большего.
Если сломается колесо запряженной быками повозки, быки не смогут двигаться дальше. Разве я не колесо твоей кибитки? Чем я тебя прогневал? Почему ты нападаешь на меня теперь?»
В этом монологе можно уловить отголосок презрения. И упрекает он этого человека прежде всего за его нерешительность, отсутствие своей точки зрения: Иоанн-священник «сел на слепую лошадь».
Темучин приступил к осуществлению самого нужного со всей своей непоколебимой решимостью. Курьеры были отправлены к соседним племенам, и вскоре как ханы подвластных ему территорий, так и их соседи уже сидели в юрте вождя монголов, согласно этикету поджав ноги, по обе стороны его ковра из шкуры белой лошади. Их длинные кафтаны были подпоясаны украшенными орнаментом кушаками, их морщинистые бронзовые лица проглядывали из-за дыма от очага. Это был совет ханов.
Каждый выступал в свой черед. Это были представители рода Борджигин – сероглазых людей. Многим из них довелось познать горечь поражения в борьбе с Темучином. Некоторые из них готовы были уступить сильным кераитам и подчиниться Иоанну-священнику и его сыну. Более смелые выступали за войну с ними и передачу скипетра власти Темучину. Последних на совете оказалось большинство.
Принимая скипетр, Темучин заявил, что все племена должны подчиняться его приказам, и ему должно быть предоставлено право наказывать тех, кто, по его мнению, того заслуживает. «Я с самого начала вам говорил, что у земель между тремя реками должен быть свой хозяин. А вы этого не понимали. Теперь, когда вы испугались, что Ван-хан займется вами, вы выбрали лидером меня. Я вам отдавал пленных, женщин, юрты и скот. Теперь я сохраню для вас земли и обычаи наших предков».
В ту зиму Гоби была разделена на два враждебных лагеря – люди к востоку от озера Байкал противостояли западной конфедерации. На этот раз Темучин первым появился на равнине еще до того, как снег сошел с долин. Со своими новыми союзниками он без предупреждения приблизился к лагерю Ван-хана.
Хроники дают забавное толкование уловки, на которую пошли кочевники. Темучин направил своего человека в стан врага, чтобы тот пожаловался на плохое отношение к нему в стойбище монголов. Он также должен был сообщить кераитам, что монгольская орда все еще очень далеко от их лагеря. Не слишком доверяя этому, кераиты послали несколько всадников на ближайшую высотку. Захватив с собой перебежчика, они должны были сами удостовериться в справедливости его слов. Монгольский воин-«перебежчик», проявляя осмотрительность, неподалеку от лагеря кераитов заметил фрагмент родового знамени Темучина на другой стороне того холма, по которому они поднимались. Он понимал, что на лошадях его стражи могут ускакать беспрепятственно, если заметят монгольский стяг. Поэтому он слез с коня и стал его осматривать. Когда его спросили, что он делает, он ответил: «Камень застрял в одном копыте». К тому времени, как сообразительный монгол «освободил» копыто коня от мнимого камня, подоспел передовой отряд Темучина и взял этих кераитов в плен. Лагерь Ван-хана был атакован, и начался ожесточенный бой.
К ночи кераиты были разбиты, Ван-хан и его сыновья были ранены и бежали. Темучин прискакал в захваченный лагерь и отдал своим людям имущество кераитов: седла, покрытые цветным шелком и мягкой красной кожей, тонкие и искусно выкованные сабли, тарелки и кубки из серебра. Все это было ему не нужно. Шатер Ван-хана, покрытый золоченой тканью, он отдал в полную собственность двум пастухам, предупредившим его о наступлении кераитов в ту первую ночь близ Гупты.
Ворвавшись далее в центр становища кераитов, монголы окружили их и пообещали оставить в живых, если те сдадутся. «Мужи, сражающиеся так, как вы, защищая своего господина, – герои. Присоединяйтесь ко мне и служите мне».
Оставшиеся в живых кераиты встали под знамя Темучина, и он вошел в их город в пустыне Каракорум (Черные Пески).
Его двоюродный брат, Джамуга-хитрец, впоследствии был схвачен и приведен к нему.
– Какой участи ты заслуживаешь? – спросил Темучин.
– Той же, что я уготовил бы для тебя, если бы ты мне попался! – отвечал не колеблясь Джамуга-сечен. – Медленную смерть.
Он имел в виду мучительную смерть – медленное «расчленение по-китайски», которое начинается в первый день с отрезания мизинцев и продолжается до отрезания всех конечностей. Безусловно, потомкам рода Борджигин мужества было не занимать. Темучин, однако, следовал обычаю людей своего племени, который запрещал проливать кровь вождя высокого рода. И он велел предать Джамугу казни через повешение на шелковой тетиве или удушение тяжелым войлоком.
Иоанн-священник, который не по своей воле вступил в войну, безнадежно пытался спастись бегством за пределами своей земли, но был убит двумя воинами одного из тюркских племен. Его череп, как повествуют хроники, был покрыт серебром и остался в юрте вождя этого племени, став предметом поклонения. Его сын был убит в сходной ситуации.
Наверное, можно было бы ожидать, что вождь кочевников удовлетворится плодами такой победы. А последствия завоеваний кочевников всегда были одинаковы: накопление награбленных богатств, праздность или неугомонность, вслед за этим ссоры и дележ необустроенной кочевой империи.
Темучин показал, что он не таков. У него теперь была основа для создания империи у кераитов, которые обрабатывали землю и строили города, дома в которых были, правда, из высушенной илистой земли и соломы, но все же это было постоянное место жительства. Изо всех сил стараясь поддерживать спокойствие и мир в стане кераитов, он, не откладывая ни на минуту, направил свои орды на новые завоевания.
«Ценность предпринятого действия, – говорил он своим сыновьям, – в том, чтобы завершить его до конца».
В течение трех лет после битвы, сделавшей его хозяином Гоби, он посылал своих закаленных в боях всадников далеко в долины западных тюркских племен, найманов и уйгуров, с их более высокой культурой. Прежде они враждовали с Иоанном-священником и, видимо, объединились, чтобы оказать сопротивление Темучину. Однако он не дал им времени осознать, с кем они имеют дело. Его всадники скакали от череды белых гор на севере вниз вдоль Великой стены, через древние города Бишбалык и Хотен.
Марко Поло так говорил о Темучине:
«Когда он покорял какую-либо провинцию, то не причинял вреда людям и не трогал их имущество, но просто оставлял часть своих людей наместниками в том краю, в то время как остальных вел на завоевание другой провинции. А когда те, кого он покорил, узнавали, как заботливо и надежно он защищает их от всех прочих и что он не сделал им ничего плохого, и видели, какой он благородный аристократ, – они присоединялись к нему со всей искренностью души и становились его преданными сторонниками. И когда он таким образом собрал такую массу людей, которая, казалось, могла заполонить всю землю, он стал думать о завоевании значительной части мира».
Участь его давних врагов вряд ли была такой, как описано здесь. Как только силы кераитов были разгромлены, монголы стали преследовать всех мужчин ханской семьи и предавать их смерти. Побежденные были распределены между заслужившими поощрение монголами: самых привлекательных женщин они взяли себе в жены, других пленников сделали своими рабами. Брошенных детей взяли в свои семьи монгольские матери, а пастбища и скот побежденного племени перешли к новым владельцам.
До этого момента жизнь Темучина складывалась в зависимости от действий его врагов. Невзгоды закалили его тело и придали ему мудрость матерого волка, которая как будто заставляла его интуитивно действовать в верном направлении. Теперь он был достаточно силен для того, чтобы завоевывать земли, исходя из своих собственных расчетов. И после первых побед над теми, кто ему угрожал с оружием в руках, он проявил себя как снисходительный властитель.
Он вступал на новые земли, проходя через древние караванные пути и города Центральной Азии, и огромное любопытство пробуждалось в нем. Он отмечал среди пленников людей в свободной одежде, которые держались с достоинством. Он узнал, что они были учеными – астрологами, которые знали о звездах, и врачами, которые умели пользоваться целебными растениями, такими, как, например, ревень, и лечить женские болезни.
Некий служивший побежденному вождю уйгур, не расстававшийся с маленькой золотой вещицей необычного вида, был приведен к Темучину.
– Почему ты все время носишь это с собой? – спросил его монгол.
– Я обязался хранить ее до самой смерти того, кто мне ее доверил.
– Ты верно служишь своему хану, – согласился Темучин, – но он мертв, а его земля и все, чем он владел, теперь мое. Скажи мне, для чего нужен этот символ?
– Когда мой господин хочет взять дань серебром или зерном, он дает поручение одному из своих подданных. Возникает необходимость заверить его повеление печатью, которая удостоверяет, что указ на самом деле исходит от хана.
Темучин тут же велел сделать для него печать, и она была изготовлена из зеленого нефрита. Он помиловал пленного уйгура, дал ему должность в суде и велел обучать ханских детей письму уйгуров – разновидности сирийской письменности, принесенной к ним, по всей вероятности, несторианскими священниками еще задолго до того, как она вышла из употребления. Но самой большой награды удостоились его соратники – те из них, кто оказал помощь хану в трудные времена. Каждый из них получил титул map-хан (приближенный к хану) и занял более высокое положение, чем другие. Они имели право беспрепятственно входить в ханский шатер в любое время. Они могли первыми выбирать свою долю добычи, взятой в бою, и были освобождены от ханских «десятин» оброка.
Более того, они фактически были вне подозрений. Девять раз подряд им могли прощаться проступки, за которые предавали смерти. Им предоставлялись любые земли, на их выбор, и эти привилегии передавались по наследству их детям до девятого поколения.
В понимании кочевников, не было ничего более желанного, чем завязать дружбу с одним из тар-ханов. Их воодушевляли победа, трехлетний разгул в новых землях, а на данный момент их пока сдерживало благоговение перед монгольским ханом.
Но вокруг личности завоевателя собрались самые необузданные натуры во всей Азии, тюрко-монгольские воины от моря до Тянь-Шаня, где Гучлук правил кара-киданями (или кара-китаями – «черными китайцами»). На время была забыта межплеменная вражда. Буддисты и шаманисты, сатанисты, магометане и несторианские христиане по-братски садились вместе в ожидании новых событий.
Могло произойти все, что угодно. А случилось то, что монгольский хан перешагнул через рамки ограничений, в которых оставались его предки. Он созвал курултай, совет ханов, чтобы выбрать единого правителя всех народов Северной Азии. Императора.
Он объяснил им, что они должны выбрать одного из их числа, чтобы отдать ему власть над всеми другими. Вполне естественно, что после событий последних трех лет выбор на курултае пал на Темучина. Более того, совет постановил, что он должен взять подобающее имя. Вперед вышел обладающий даром предсказания человек и объявил, что его новое имя должно быть Чингис Ха-Хан, Величайший из правителей, Повелитель всех людей.
Совету этот титул понравился, и по единогласному решению ханов Темучин принял новое имя.
Глава 7
ЯсаВ 1206 году собирался великий курултай, а в Китае в тот же год уполномоченный по охране западных пограничных областей, в чьи обязанности входило следить за «варварами», обитающими за Великой стеной, и собирать с них дань, докладывал, что «абсолютное спокойствие царит в дальних землях влияния империи». Вслед за тем как тюркомонгольские племена выбрали своего правителя Чингисхана, впервые за последние несколько столетий произошло их объединение. На волне этой эйфории они верили, что Темучин, а теперь уже Чингисхан, на самом деле был богдо, ниспосланный богами, наделенный «силою Вечного Неба». Но никакая эйфория не могла сдержать эти необузданные орды. Слишком долго они жили подчиняясь обычаям своего племени. А обычаи столь же различны между собой, как и характеры людей.
Чтобы держать их под контролем, Чингисхан имел в своем распоряжении военную организацию из своих монголов, основу которой составляли заслуженные ветераны. Но он также объявил, что создал ясу, которой должны следовать все. Яса (или джасак) была его сводом законов, комбинацией из его собственных идей и наиболее подходящих для его целей традиционных обычаев племени. Он давал понять, что особенно нетерпим к воровству и прелюбодеянию, которые должны быть наказуемы смертной казнью. Такое же наказание ожидало вора, укравшего коня. Вызывало осуждение неповиновение детей родителям, младших братьев – старшим; стремление мужа повиноваться жене и нежелание жены подчиняться мужу, а также нежелание богатого оказать помощь бедному и нижестоящего по положению оказать уважение вышестоящему. Что касалось крепких напитков, к которым питали слабость монголы, Чингисхан говорил: «Пьяный подобен получившему удар по голове; его здравый смысл и мастерство полностью изменяют ему. Напиваться можно не чаще трех раз в месяц. А лучше было бы не напиваться вовсе. Но кто может полностью воздерживаться от этого?»
Еще одной слабостью монголов была боязнь грозы. Во время сильных гроз в Гоби эта боязнь временами столь сильно овладевала ими, что они бросались в озера или реки, чтобы там уберечься от гнева небес, по крайней мере, так об этом рассказывает нам досточтимый «брат» Рубрук.
Яса запрещала купаться и вообще касаться воды во время грозы.
Сам склонный в гневе к насилию, Чингисхан запрещал проявление насилия среди своих людей.
Яса запрещала ссоры среди монголов. Еще в одном из ее пунктов Чингисхан со всей непреклонностью утверждал, что, кроме него, другого Чингис Ха-Хана быть не должно. Его имя и имена его сыновей писались золотыми буквами или не писались вовсе. Нельзя было также подданным нового императора произносить его имя всуе.
Сам он был деистом, воспитанным среди оборванных и плутоватых шаманов, и его кодекс снисходителен в отношении религии. Лидеры других вероисповеданий, посвященные, муэдзины мечетей освобождались от налогов. И действительно, толпы всякого рода служителей культа сопровождали монгольские орды: бродячие ламы в желтых и оранжевых одеяниях, вращавшие свои молитвенные колеса, иные носили «паланкины с рисунками, напоминавшими изображение дьявола, как его представляет христианское вероучение», – отмечал «брат» Рубрук. А Марко Поло рассказывает, что перед битвой Чингисхан требовал, чтобы астрологи делали предсказания. Предсказатели из сарацинов не давали достаточно достоверных прогнозов, а несторианские христиане делали это успешнее, используя две маленькие тростниковые палочки с написанными на них именами лидеров каждой из противных сторон. Они опрокидывались одна поверх другой, в то время как вслух зачитывались строки из Псалтыри. И хотя Чингисхан, видимо, слушал прорицателей, а в более зрелые годы внимал предостережениям китайского астролога, он, похоже, на этом основании не отказывался ни от одного из своих рискованных предприятий.
Яса в незамысловатой манере указывала, что делать со шпионами, содомитами, лжесвидетелями и черными магами. Им была уготована смертная казнь.
Довольно любопытен первый закон ясы. «Постановляется, что все должны верить в единого Бога, создателя неба и земли, единственного дарующего богатство или обрекающего на нищету, дарующего жизнь и обрекающего на смерть, согласно высшей воле Того, чья власть над всем сущим абсолютна». Здесь слышен отголосок учения ранних несторианцев. Но этот закон никогда не озвучивался публично. У Чингисхана не было никакого желания проводить разграничительную линию между своими подданными или «раздувать тлеющие угли» скрытого антагонизма различных доктрин.
Психолог мог бы сказать, что яса преследовала троякую цель: обеспечивать повиновение Чингисхану, сплочение кочевых племен и неотвратимость наказания за проступки. Она была ориентирована на людей, а не на собственность. И тот или иной человек, между прочим, не мог быть признан виновным, если не признавался и не был застигнут на месте преступления. Не следует забывать, что среди безграмотных монголов большое значение придавалось произнесенному слову.
Чаще всего кочевник, перед лицом обвинения в каком-либо преступлении, признавался сам, если был виновен. Бывали отдельные случаи, когда виновный приходил к хану и сам просил для себя наказания. В более поздние годы жизни Чингисхана повиновение ему было абсолютным. Армейский тысячник подчинился постановлению о своем отстранении за тысячу миль от суда, который его вынес. Он был казнен по указу хана, доставленному обычным посыльным.
«Степень их повиновения своему господину несравненно выше, чем в любом другом обществе, – отмечал отважный «брат» Карпини, – и он выказывал им свое огромное уважение и никогда не обманывал их ни словом, ни делом. Они редко ссорятся и скандалят, а нанесения друг другу ранений, а тем более убийств друг друга у них почти не бывает. Нигде не встретишь у них воров и грабителей, поэтому они никогда не запирают свои дома и кибитки, где лежат их вещи и драгоценности. Нашедший домашнее животное не забирает его себе, а, как правило, отгоняет к десятнику, ведающему такими пропажами. В общении друг с другом они учтивы и при всей скудности провианта охотно им делятся. Они очень терпеливо переносят лишения и даже, если приходится голодать день-другой, все равно будут петь и веселиться. В походах они, не жалуясь, переносят холод и жару. Они никогда не ссорятся и, хотя часто напиваются, не бранятся, будучи «под мухой».
(Это, по-видимому, вызывало некоторое удивление у путешественника, прибывшего из Европы.)
«Пьянство у них в чести. Если кто-нибудь перепьет и его вырвет, то он начинает пить снова. По отношению к чужакам они держатся в высшей степени надменно, властно и с презрением, независимо от того, насколько высокое положение те занимают. Так, мы видели в императорском суде Великого русского князя, сына грузинского князя, многих султанов и других сановных особ, к которым относились без всякого почтения и уважения. Действительно, даже приставленные в услужение к ним татары, несмотря на свое низкое положение, все время лезли вперед этих высокородных пленников и занимали лучшие места.
Они раздражительны, и пренебрежительны к чужим, и невероятно лживы. Какое бы зло они ни замышляли, они это тщательно скрывали, чтобы никто не мог принять контрмеры. А в кровавых расправах над чужими они не видели ничего особенного».
Их принцип: помогать друг другу и уничтожать других. И тут слышен отголосок ясы. Этих воинственных и закаленных в издревле существовавших междоусобицах ордынцев можно было сплотить только одним способом. Если предоставить их самим себе, то они скоро примутся за старое – взаимное истребление в борьбе за богатства и за пастбища. Рыжеволосый Ха-Хан посеял ветер, и ему оставалось пожинать бурю.
Он это сознавал, он должен был это сознавать, судя по его следующим действиям. Он был плоть от плоти кочевников и знал, что единственным способом удержать их от того, чтобы они перегрызли друг другу горло, было повести их в поход на войну куда-либо еще. Он намеревался обуздать «бурю» и оградить от нее Гоби.
Хроника дает нам фрагмент о нем во время окончания торжеств по случаю курултая. Он стоял у подножия горы Делюн-булдак, под сенью которой был рожден, а над ним развевался его стяг – родовое знамя с девятью белыми хвостами яка. Он обратился к людям рода Борджигин и к вождям, присягнувшим ему на верность:
«Я хотел бы всех людей, кто в будущем разделит со мной удачи и потери, чья верность будет подобна чистому горному хрусталю, называть монголами. Я хотел бы, чтобы они получили власть над всем, что дышит на земле».
У него хватало воображения видеть это сборище необузданных натур объединенными в орду. Умных и загадочных уйгуров, дюжих кераитов, мужественных якка-монголов, свирепых татар, суровых меркитов – молчаливых и выносливых людей из снежной тундры, охотников за дичью – всех всадников Северной Азии предстояло собрать в единое гигантское племя с ним самим в качестве вождя.
Они уже объединялись когда-то, на короткое время, под властью гуннов, разорявших Китай до тех пор, пока не была воздвигнута Великая стена для защиты от их набегов. И Чингисхан нисколько не сомневался в своей способности повести их за собой.
Он представил им картину того, как они будут завоевывать незнакомые страны, но в то же время он приложил все свои силы к тому, чтобы мобилизовать эту новую орду. Он задействовал ясу.
Всякому воину орды запрещалось оставлять своих товарищей по «десятке». Или же другим воинам «десятки» бросать одного из своих раненых товарищей. Подобным же образом всякому ордынцу запрещалось покидать поле битвы прежде, чем с него вынесено знамя, или же отъезжать в сторону для грабежей прежде, чем на то будет дано разрешение командира отряда.
(Неистребимой склонности рядового бойца грабить при первой возможности соответствовало правило о том, что ордынцам предоставлялось право на все, что они добудут, без оглядки на их начальников.)
И наблюдательный «брат» Карпини авторитетно свидетельствует, что Чингисхан внес соответствующие дополнения в ясу, так как, по словам монаха, монголы «никогда не покидали поля боя, если знамя еще не было вынесено, и никогда не просили пощады, попав в плен, и не щадили живого врага».
Сама орда не была беспорядочным сборищем племен. Подобно римскому легиону она имела постоянную организацию – боевые единицы от «десятки» до «тумена» в 10 тысяч воинов, образующего дивизию, само собой разумеется кавалерийскую. Армиями командовали орхоны (урхан), маршалы хана, такие, как верный Субедей, старый и опытный Мухули, горячий Джебе-ноян и другие испытанные сподвижники Чингиса. Всего их было одиннадцать.
Оружие орды, по крайней мере копья, тяжелое оружие и щиты, хранилось в арсенале под надзором специальных стражников, которые за ним ухаживали и его чистили. Так продолжалось до тех пор, пока воины не призывались в поход, и тогда им раздавалось оружие, которое осматривали и проверяли гуркханы. Предусмотрительный монгол не хотел, чтобы несколько сот тысяч вооруженных с ног до головы человек свободно разъезжали по равнинам и горам на территории в миллион квадратных миль.
Чтобы давать выход энергии орды, яса предписывала в зимний период – от первого снежного покрова и до появления первой травы – устраивать большую охоту: загонять антилоп, оленей и быстроногих, диких ослов.
Весной он объявлял проведение собраний, и все высшие начальники должны были на них присутствовать. «Тех, кто вместо того, чтобы прийти ко мне и услышать мои указания, останутся в своих жилищах, ожидает судьба камня, брошенного в водную глубь, или стрелы, пущенной в заросли бамбука, – они исчезнут без следа».
Нет сомнения в том, что Чингисхан был хорошо знаком с традицией предков и извлек для себя выгоду от существования этих обычаев; однако создание орды как постоянной военной организации было его рук делом. Яса регулировала ее жизнь и была неотделима от нее благодаря «кнуту» непререкаемого авторитета хана. Чингисхан имел в своем распоряжении новую военную машину, дисциплинировавшую людскую массу, в виде тяжелой конницы, способной к быстрым действиям на любой местности. До этого древние персы и парфяне, пожалуй, обладали столь же многочисленной кавалерией, однако им недоставало умения монголов уничтожать, используя свои луки и бесстрашие дикарей.
В своей орде он видел оружие, способное подвергнуть опустошению огромную территорию, если им правильно управлять и уметь сдерживать. И он был полон решимости продемонстрировать его Китаю, древней и несокрушимой империи за Великой стеной.
Часть вторая
Глава 8
КитайЗа Великой стеной все происходило совершенно по-другому, чем в Северной Азии. Здесь существовала цивилизация, которой было пять тысяч лет, с письменными свидетельствами о ней за последние тридцать столетий. И здесь жили люди, проводившие свою жизнь как в медитациях, так и в сражениях.
Когда-то предки этих людей были кочевниками. Они проводили всю жизнь в седле и были искусными лучниками. Но за три тысячи лет, вместо того чтобы мигрировать, они построили города и сделали, по-видимому, и многое другое. Их численность возросла неимоверно, а когда число людей возрастает и им становится тесно, они воздвигают стены. И происходит деление людей на различные классы.
В отличие от жителей Гоби люди за Великой стеной были рабами и крестьянами, учеными, солдатами и нищими, чиновниками, дворянами и князьями. Непременно у них был император, Сын Неба, T’ien tsi, и суд, Облака Неба.
В 1210 году – году Овцы по календарю двенадцати зверей – на троне был представитель династии Цзинь, Золотой династии. Его двор располагался в Яньцзине, близ того места, где находится современный Пекин.
Китай был подобен престарелой женщине, погруженной в медитацию, облаченной, пожалуй, в слишком роскошные одежды, окруженной множеством спящих детей, за которыми не очень присматривают. Над головами его (Китая) высших чиновников носили зонты. На входе в жилища китайцев ширмы ограждали их от назойливых бродяг. Там почитали церемонии и оттачивали их до совершенства.
Варвары – кара-китаи и чжурджени – пришли туда с севера столетием ранее. Они растворились в огромной людской массе за Великой стеной. Со временем они переняли обычаи Китая, носили его традиционную одежду и следовали его церемониям. В городах Китая были пруды для приятного времяпрепровождения и баржи-кафе, где можно было посидеть за бутылкой рисового вина, слушая перезвоны серебряных колокольчиков в руках женщин. На этих баржах, под черепичной крышей на манер пагод, можно было медленно плыть и слышать призывные звуки гонга, доносящиеся из какого-нибудь храма. Эти люди изучали книги, написанные на бамбуке в глубокой древности, и обсуждали друг с другом, во время продолжительных праздников, золотые времена династии Тан. Они были цзиньцами, слугами сидящего на троне императора, и следовали традиции, которая учила их, что в служении династии – наивысший долг. И даже при всем этом эти схоласты могли, как и во времена учителя Куна[2], выкрикивать в сторону императорского кортежа, когда тот с придворными следовал мимо них: «Смотрите-ка, вон впереди у них страсть, а добродетель плетется в хвосте».
Бродячий поэт в состоянии хмельного созерцания красоты лунного света над рекой мог упасть в реку и утонуть, но остаться при этом не в меньшей степени поэтом. Погоня за совершенством – трудное и долгое дело, но время не имело значения в Китае.
Художник довольствовался нанесением на шелк чуть-чуть краски, изображая птицу на ветке или покрытую снежной шапкой гору. Одна деталь передавала совершенство.
Астролог на крыше среди своих медных глобусов и квадрантов отмечал каждое движение звезды.
Менестрель мог философски задумчиво спеть о войне: «Ни одна птица уже не нарушает мертвую тишину, охватившую крепостные стены. Лишь ветер свистит в длинной ночи, в которой духи умерших бродят во мраке. Бледная луна бросает мерцающий свет на падающий снег. Крепостные рвы полны замерзшей крови и тел убитых, бороды которых стали твердыми от мороза. Все стрелы выпущены, все тетивы порваны. Сила боевых коней ушла. Так выглядит город Хан-ли после нашествия врага». Так менестрель, перед взором которого предстала картина смерти, рассказал о том, как выглядели города после нашествия врага, и это осталось в анналах истории Китая.
Из орудий войны, которые были у китайцев, можно отметить двести конских колесниц, древних и бесполезных, пращи для метания камней, арбалеты, натянуть которые не смогли бы и десять человек, катапульты, которые смогли тащить за канаты не менее двухсот артиллеристов; у них был также «летучий огонь», а также огонь, который мог вырываться из бамбуковых труб.
Ведение войны было искусством в Китае еще с тех пор, когда одетые в доспехи полки и боевые колесницы совершали маневры в пустынях Азии, и храм был превращен в лагерь главного командования, которое могло бы там без помех обдумывать свои планы. У бога войны Куан-чи никогда не было недостатка в ярых приверженцах. Сила Китая была в дисциплине обученных многочисленных воинов и в огромных людских ресурсах. Что касается его слабости, китайский генерал писал со злой иронией семнадцать столетий назад: «Правитель может привести к поражению свою армию, если попытается управлять ею так же, как империей, если он игнорирует обстановку, с которой сталкивается армия, и условия, которые существуют в ней самой. Это называется калечить армию. Это приводит к брожению среди солдат.
А когда в армии появляется беспокойство и подозрительность, в результате возникает анархия и о победе говорить не приходится».
Слабость Китая была в его императоре, который должен был оставаться в Яньцзине и переложить дела по руководству войсками на своих генералов. Сила же кочевников за Великой стеной была в военном гении их хана, который лично вел свою армию.
В случае с Чингисханом все складывалось почти так же, как с Ганнибалом в Италии. У него было ограниченное число воинов. Одно-единственное сокрушительное поражение заставило бы кочевников возвратиться в свои пустыни. Сомнительная победа стала бы бесполезной. Его успех должен был быть несомненным без слишком больших потерь в живой силе. И ему следовало совершать маневры своими дивизиями, противодействуя армиям под руководством мастеров тактики.
И при этом в Каракоруме он все еще оставался «командующим карательным корпусом» под началом Золотого императора.
В прошлом, когда Китаю улыбалась удача, императоры требовали дань с кочевников за Великой стеной. В периоды ослабления Китая его императоры откупались от кочевников, направляя к ним караваны с дарами, чтобы удержать их от набегов. Караваны были нагружены серебром, шелком-сырцом, выделанной кожей, украшенным резьбой нефритом, а также зерном и вином. Чтобы показать, что это делается не в ущерб своему достоинству, или, другими словами, не потерять лицо, представители китайских династий называли эту дань подарками. Однако в годы усиления Китая то, что взималось с кочевников, они называли данью.
Воинственные племена людей в шапках и с кушаками не забывали ни эти богатые дары, ни надоедливые требования китайских чиновников, ни свои редкие набеги из-за пределов Великой стены. Таким образом, люди восточной части Гоби в тот момент формально являлись подданными Золотого императора и теоретически подчинялись ему в отсутствие уполномоченного по надзору за западными пограничными областями. Чингисхан состоял в списке официальных представителей в качестве «командующего карательным корпусом». В положенное время канцелярия Яньцзиня, просматривавшая записи, направила к нему эмиссаров для сбора дани из табунов и скота. Он не заплатил эту дань.
Как вы поймете в дальнейшем, складывалась типично китайская ситуация. Позицию, которую занял Чингисхан, можно охарактеризовать в двух словах: настороженное выжидание.
Еще во время его военных кампаний в Гоби на его пути вставала Великая стена, и он внимательно присматривался к этому крепостному валу из кирпича и камня с башнями над воротами и внушительной дорогой наверху, по которой могли скакать галопом шесть конников в ряд. В дальнейшем он стал выставлять свое знамя то у одних, то у других ворот вдоль ближайшей дуги, образованной стеной. Но на этот маневр ни уполномоченный по надзору за западными областями, ни Золотой император не обратили ни малейшего внимания. Однако этот вызывающий шаг не ускользнул от внимания приграничных племен, людей буферного пространства вдоль стены, живших на прилегающих к ней территориях. Между собой они пришли к выводу, что Золотой император боялся вождя кочевников. Но едва ли это было так.
Укрывшись за прочными стенами своих городов, миллионы китайцев совсем не вспоминали об орде в четверть миллиона воинов. Разве что Золотой император в ходе нескончаемых войн с древним императорским домом Сун, империи в бассейне впадающей в океан реки Янцзы, направил к монголам эмиссаров с просьбой поддержать его своими конниками.
Джебе-ноян и другие военачальники командовали этими кавалерийскими подразделениями. Несколько туменов (корпусов) были с готовностью предоставлены Чингисханом. Как они действовали от имени Золотого императора, неизвестно. Но они смотрели во все глаза и задавали вопросы. Они обладали свойственной кочевникам великолепной способностью запоминать ориентиры. И когда прискакали обратно в орду, в Гоби, у них уже было прекрасное представление о топографии Китая. Они привезли с собой также рассказы о чудесах.
В Китае, говорили они, дороги проходят прямо через реки; они кладутся на каменное основание; деревянные кибитки плавают по рекам; вокруг крупнейших городов – стены, слишком высокие для того, чтобы их мог перепрыгнуть конь.
Люди в Китае носят сорочки из желтой хлопчатобумажной ткани «нанкин», а также разноцветные шелка, и даже у рабов есть не менее семи сорочек. Вместо старых бродячих певцов, молодые поэты развлекают двор не заунывными песнями героического эпоса, а стихами, написанными на шелковом полотне. А вот как они описывали красоту женщин: она достойна восхищения.
Военачальники Чингиса горели желанием идти на штурм Великой стены. Доставить им это удовольствие, повести свои дикие племена в тот момент на Китай для хана было бы губительным. К тому же это грозило обернуться катастрофой дома. Если бы он, покинув свою новую империю, еще и потерпел поражение на востоке, в Китае, другие его враги, ничуть не колеблясь, вторглись бы в его монгольские владения. Пустыня Гоби была в его власти, но к югу, к юго-западу и западу он видел трех грозных противников. Вдоль южного караванного пути «Нан-лу» существовало странное царство Хэй, так называемая разбойничья империя. Там обитали худощавые и склонные к грабежам тибетцы, спустившиеся с холмов, чтобы разбойничать на дорогах, а также объявленные вне закона китайцы. За этим царством в горах раскинулась сильная империя кара-китаев. А на западе можно было встретить бродячие орды киргизов, которые старались держаться подальше от монголов. Всем этим беспокойным соседям Чингисхана противостояли дивизии под командованием его полководцев.
Сам он уже несколько сезонов совершал со своим войском набеги на государство Ся, которые убедили его главу в том, что лучше заключить с монголами мир. Мир был скреплен кровными узами – одну из женщин императорской семьи отдали в жены Чингисхану. Другие такого рода связи были установлены на западе. Все это делалось из предосторожности, говоря военным языком, чтобы обезопасить свои фланги. Но благодаря этому Чингисхан также приобрел союзников в лице вождей соседних племен, а также новых воинов для своей орды. А сама орда приобретала столь необходимый ей опыт военных кампаний.
Тем временем умер правитель Китая; его сын был посажен на трон дракона. Этот высокого роста бородач интересовался в основном рисованием и охотой. Он называл себя Вэй-шао Ван, – слишком громким именем для заурядного человека.
К положенному сроку чиновники в Китае приготовили для нового правителя списки по взиманию дани, и посыльный был отправлен на плоскогорья Гоби для сбора дани у Чингисхана. Он взял с собой также указ нового сюзерена Вэй-шао Вана. Этот императорский указ полагалось принимать опустившись на колени, однако монгольский хан стоя протянул руку, чтобы взять его. Он даже не потрудился передать его переводчику, чтобы тот зачитал его вслух.
– Кто новый император? – спросил Чингисхан.
– Вэй-шао Ван, – был ответ.
Вместо того чтобы склонить голову, обратившись к югу, хан плюнул в ту сторону.
– Я полагал, что Сын Неба должен быть человеком необыкновенным, а глупец вроде Вэй-шао Вана не достоин трона. Почему это я должен унижаться перед ним?
С этими словами он сел на коня и ускакал.
В ту ночь воеводы были вызваны в его шатер вместе с его новыми союзниками – идикутом (князем) уйгурских «пикирующих ястребов» и верховным правителем западных тюрков-карлуков.
На следующий день посланник был вызван к хану и ему вручили послание для Золотого императора. «В наших владениях, – говорилось в нем от имени Чингисхана, – теперь наведен полный порядок, так что мы можем посетить Китай. Так же ли хорошо все организовано во владениях Золотого императора для того, чтобы он нас принял? С нами армия, подобная ревущему океану. Не имеет значения, встретят нас как друзей или же как врагов. Если Золотой император предпочтет стать нашим другом, мы позволим ему иметь правительство под нашим началом и править в своих владениях; если же он выберет войну, то она будет продолжаться до тех пор, пока один из нас не окажется победителем, а другой побежденным». Других подобного рода оскорбительных посланий уже не требовалось. Чингисхан, должно быть, решил, что настал благоприятный момент для вторжения. Пока был жив прежний император, его сдерживала вассальная верность Китаю. При Вэй-шао Ване она его уже не заботила.
Посланник вернулся в Яньцзинь, где была резиденция императорского двора. Вэй-шао Ван пришел в ярость от ответного послания, которое ему принесли[3]. Уполномоченного по надзору за западными областями империи Цзинь спросили, что замышляют монголы. Он ответил, что они куют много стрел и собирают коней. И за это преувеличение, по мнению императора, угрозы с севера уполномоченный по надзору за западными областями был посажен в тюрьму.
Зима заканчивалась, а монголы продолжали заготавливать множество стрел и собирать коней. К несчастью для Золотого императора, они занимались не только этим. Чингисхан послал гонцов с подарками правителям царства Ляодун, в северной части Китая. Он знал, что там обитал воинственный народ, который не забыл покорение его предыдущим Золотым императором.
Посланник Чингисхана встретился с принцем династии Ляо, и между ними был заключен договор и дана клятва, скрепленная кровью и переломленными стрелами, в верности друг другу. По этому договору люди Ляо, или буквально «железные люди», займут весь Северный Китай, а монгольский хан возвратит им все их прежние земли. Договора этого, надо сказать, Чингисхан придерживался строго. В дальнейшем он возвел династию Ляо на престол Китая под своим покровительством.
Глава 9
Золотой императорВпервые орда кочевников направлялась для вторжения на территорию более цивилизованной державы, обладавшей гораздо большей военной мощью. Мы можем увидеть, как Чингисхан действовал на войне.
Передовой отряд орды был отправлен из Гоби лишь после того, как были посланы шпионы и воины для захвата «языка». Последние уже были за Великой стеной. За ними последовали головные дозоры в количестве около двухсот всадников, которые попарно рассредоточились по окрестностям. Далеко позади дозорных следовал авангард войска, численностью примерно в 30 тысяч лучших воинов на хороших конях. При этом на каждого приходилось по меньшей мере по две лошади. Этими тремя туменами командовали: Мухули, яростный Джебе-ноян и порывистый юный Субедей. В тесном взаимодействии с этим авангардом посредством курьера главные силы орды проскакали по безжизненному плато, поднимая клубы пыли. Сто тысяч преимущественно якка-монголов образовывали центр войска, и столько же насчитывали его левое и правое крыло. Чингисхан всегда командовал центром. Вместе с ним находился его младший сын, которому хан передавал свой опыт.
У Чингисхана, как в будущем и у Наполеона, была своя императорская гвардия, состоявшая из тысячи крепких наездников на вороных конях с кожаными доспехами. Вероятно, в свою первую военную кампанию 1211 года против Китая орда была еще не так уж сильна. Она приблизилась к Великой стене и преодолела эту преграду без задержки и не потеряв ни одного воина. Чингисхан втайне поддерживал отношения с приграничными племенами, и его сторонники из их числа открыли ему ворота.
Оказавшись за стеной, монгольские войска разделились, двинувшись в разных направлениях провинций Шаньси и Чжинли. Им были даны четкие указания. Им не требовался какой-либо транспорт, и они не имели понятия о базах снабжения.
Передовая линия китайских армий, выдвинутых для охраны приграничных дорог, оказалась небоеспособной. Монгольская конница гонялась за разбегавшимися войсками императора, состоявшими в основном из пеших воинов, сбивая их с ног, сея панику своими стрелами, стреляя из-за крупа лошади на полном скаку в плотно сомкнутые ряды пеших китайских воинов.
Одна из главных армий императора, продвигаясь наобум навстречу агрессору, заблудилась в лабиринте ущелий и небольших холмов. Командовавший ею только что назначенный генерал не знал местности и вынужден был спрашивать дорогу у крестьян. Двигавшийся ему навстречу Джебе-ноян прекрасно помнил дороги и долины этого района и фактически совершил ночной бросок в обход сил цзиньцев, зайдя им в тыл на следующий день. Их армия понесла тяжелые потери от монголов, и остатки ее бежали в восточном направлении, сея панику в рядах большинства армий Цзинь.
Они, в свою очередь, дрогнули, а их генерал бежал в столицу. Чингисхан достиг Дай-тон-фу, первого из крупных городов с крепостными стенами, и взял его в осаду. Затем он спешно двинул свои тумены на императорскую резиденцию, среднюю столицу Яньцзинь. Опустошения, произведенные ордой, и ее близость привели Вэй-шао Вана в паническое состояние, и сидящий на троне дракона убежал бы из Яньцзиня, если бы его не удержали министры. Вся мощь обороны империи сосредоточилась теперь в руках императора, как это всегда происходило в Китае, когда нация оказывалась под угрозой. В ополчение вступили многочисленные представители среднего класса, невозмутимые и верные массы людей – отпрыски воинственных предков, которые не видели более высокого долга, чем встать на защиту трона.
Чингисхан с поразительной быстротой сломил первое вооруженное сопротивление Китая. Его тумены захватили несколько городов, однако Дай-тон-фу, западная столица, еще держался. И все же, подобно Ганнибалу при осаде Рима, он столкнулся с истинным упорством оказавших сопротивление жителей. Новые армии появлялись в верховьях больших рек; гарнизоны осажденных городов, казалось, приумножались. Он миновал прилегающие к самому Яньцзиню сады и впервые увидел внушительные по высоте и протяженности стены, возвышения и мосты, а также целый ряд крепостей с воинами поверху. Должно быть, он видел бесполезность осады такой укрепленной цитадели силами своего не слишком многочисленного войска, так как он сразу отошел назад, а когда наступила осень, он велел повернуть полковые стяги и уходить в Гоби.
Весной следующего года, когда кони восстановили свои силы, Чингисхан вновь появился у Великой стены. Он обнаружил, что сдавшиеся ему в первую кампанию города теперь имели гарнизоны и не желали подчиняться, так что все приходилось делать заново. Западная столица была обложена вновь, и теперь он стянул туда всю орду. По-видимому, он использовал осаду в качестве приманки, поджидая войска, посланные на помощь осажденным, и разбил их, когда они подошли.
Эта война выявила две вещи. Монгольская конница могла добиваться преимущества искусным маневром и уничтожать китайскую армию в открытом поле. Однако она все еще была не в состоянии брать сильно укрепленные города. Но как раз это удалось сделать Джебе-нояну. Союзников монголов – правителей царства Ляо – сильно потеснила шестидесятитысячная армия Китая на севере, поэтому они обратились за помощью к Чингисхану. Он направил им в поддержку Джебе-нояна во главе тумена, и энергичный военачальник взял в осаду город Ляоян (восточную столицу) в тылу китайских сил. Первые попытки монголов взять город не принесли им никакого успеха, и Джебе-ноян, который был так же нетерпелив, как маршал Ней, попробовал применить одну из военных хитростей Чингисхана. Вождь кочевников использовал ее в открытом поле и никогда при осаде. Джебе-ноян оставил свои обозы на виду у китайцев и отступил вместе с табунами, делая вид, что прекращает сражение или боится приближения китайской армии, брошенной на подмогу. Два дня монголы медленно отходили, затем пересели на самых резвых коней и галопом помчались обратно, прискакав к городу «сабли наголо» всего за одну ночь. На рассвете они были у стен Ляояна. Китайцы же, уверенные в том, что монголы отступили, занялись разграблением брошенных ими обозов и перетаскиванием награбленного за стены города. При этом ворота были распахнуты настежь и горожане смешались с воинами. Внезапное нападение кочевников было для них полной неожиданностью, и результатом его стала резня, за которой последовал штурм Ляояна. Джебе-ноян не только вернул весь свой обоз, но и взял еще сверх того.
Между тем в ходе осады западной столицы получил ранение Чингисхан. Его орда ушла из Китая, подобно отливу с морского берега, увозя с собой своего раненого вождя. К тому же возвращаться они должны были каждый раз с наступлением осени. Нужно было собрать новых лошадей. Летом орда находила еду для себя и корм для животных в стране пребывания, но зимой в Северном Китае не было достаточного для нее пропитания. Кроме того, были воинственные соседи, которых приходилось сдерживать. На следующий год Чингисхан предпринял всего несколько боевых рейдов, лишь для того, чтобы китайцы не слишком расслаблялись. В своей первой широкомасштабной войне он оказался в патовой ситуации. В отличие от Ганнибала он не мог оставить свои гарнизоны в захваченных городах империи. Его монголы, не привыкшие в то время к боевым действиям из-за крепостных стен, были бы уничтожены китайцами в течение зимы. Ряд побед на равнине был одержан над китайской армией благодаря скрытным передвижениям его эскадронов и соединению их путем невероятно быстрой переброски. Однако в результате войска противника просто укрывались за городскими стенами. Он появился у самого Яньцзиня в попытке добраться до императора, но главу цзиньской империи невозможно было изгнать из почти неприступной цитадели.
Между тем армии цзиньцев успешно сражались с войсками царств Ляодун и Ся, которые защищали фланги Чингисхана. При сложившихся обстоятельствах от вождя кочевников можно было бы ожидать, что он бросит все и не станет больше появляться из-за пределов Великой стены, довольствуясь своей добычей предыдущих кампаний и лаврами победителя цзиньской империи. Однако раненный и все-таки непреклонный Чингисхан накапливал опыт, используя его с выгодой для себя, в то время как Золотого императора стали терзать тяжелые предчувствия. Эти предчувствия переросли в страх с появлением первой травы весной 1214 года. Три монгольские армии с разных сторон вторглись в Китай. На юге трое сыновей хана со своими воинами широкой полосой перерезали провинцию Шэньси; на севере Джучи перешел через Хинганский хребет и соединился с силами царства Ляодун, в то время как Чингисхан с силами центра орды достиг океанского побережья за Яньцзинем.
Эти три армии избрали новую тактику. Продолжая действовать по отдельности, они приступили к осаде хорошо укрепленных городов. Собирая людей из окрестных деревень, монголы гнали их впереди своих отрядов во время штурма. Чаще всего китайцы на городских стенах отпирали ворота. В этом случае их оставляли в живых, даже если все вокруг в незащищенных местах уничтожалось и разорялось, а урожай вытаптывался. Столкнувшись с таким проявлением в войне a’l outrance (крайностей), несколько китайских генералов перешли со своими войсками на сторону монголов и были вместе с другими военачальниками Ляодуна сделаны монголами своими ставленниками в захваченных городах. Голод и болезни – два апокалиптических всадника – следовали по стопам монгольских конников. Через линию горизонта лентой тянулись караваны орды: бесконечные повозки, стада волов, украшенные рогами знамена. Когда сезон военной кампании подходил к концу, урон орде нанесли болезни. Лошади ослабели и потеряли былую форму. Чингисхан с центром орды разбил лагерь неподалеку от стен Яньцзиня, и военачальники упрашивали его брать штурмом город. Он опять отказался, но направил послание императору. «Что ты теперь думаешь о войне между нами? Все провинции к северу от Желтой реки подвластны мне. Я собираюсь на родину. Но неужели ты отпустишь моих военачальников, не прислав им подарки, чтобы умилостивить их?»
Эта просьба, на первый взгляд необычная, представляла собой банальный политический ход со стороны прагматичного монгола. Если Золотой император выполнит это требование, Чингисхан получит подарки для поощрения своих военачальников. Престижу императорского трона дракона наносился таким образом чувствительный удар. Некоторые китайские советники, видевшие, что орда ослаблена, умоляли императора выступить всеми силами Яньцзиня против монголов. Кто знает, каков был бы результат такого шага. Однако цзиньский монарх слишком много пережил для того, чтобы действовать решительно.
Он послал в дар Чингисхану рабов – пятьсот юношей и столько же девушек, а также табун отборных лошадей и подводы с грузом шелка и золота. Было заключено перемирие, и цзиньцы обязались не угрожать безопасности принцев Ляо в Ляодуне. Более того, условием прекращения враждебных действий хан поставил требование отдать ему в жены девушку императорской крови. И представительница императорской фамилии была выбрана для отправки хану.
Чингисхан в ту осень повернул свою орду назад в Гоби, но на краю пустыни он предал смерти множество угнанных в плен людей, что выглядело актом неоправданной жестокости. (Как видно, такая расправа над пленными стала к тому времени привычной для монголов. Толпы получающих скудную пищу пленников пешим ходом были не в состоянии преодолеть безжизненные пустоши, окружавшие родные края кочевников. Вместо того чтобы отпустить пленных, монголы покончили с ними подобно тому, как мы избавляемся от старой ненужной одежды. Человеческая жизнь ничего не стоила, по понятиям монголов, стремившихся лишь к истреблению населения на плодородных землях, годных под пастбища для их стад и табунов. Они похвалялись тем, что к концу войны с Китаем конь мог беспрепятственно проскакать во многих местах там, где помехой ему до этого были китайские города.)
Нельзя с определенностью сказать, ушел бы Чингисхан с миром из Китая или нет. Однако Золотой император действовал на свой страх и риск. Оставив своего старшего сына в Яньцзине, он бежал на юг.
«Мы объявляем нашим подданным, что меняем свою резиденцию на южную столицу». Но даже указ императора выглядел лишь слабой попыткой спасти свою честь. Его советники, губернаторы Яньцзиня, высшая знать империи Цзинь умоляли монарха не покидать своих подданных. Однако он все-таки уехал, и за этим бегством последовал мятеж.
Глава 10
Возвращение монголовЦзиньский монарх, покидая со своим окружением столицу империи, оставил во дворце своего сына – бесспорного наследника. Ему не хотелось покидать центральную часть своей страны, не оставляя в Яньцзине хотя бы некоторую видимость власти – представителя династии, который был бы на виду. В Яньцзине оставался сильный армейский гарнизон.
Однако хаос, который предвидела элита, теперь начал разрушать вооруженные силы Цзинь. Некоторые войска императорского эскорта взбунтовались и перешли на сторону монголов.
В самой столице империи произошел необычный переворот. Наследные принцы, сановники и чиновники собрались и дали клятву оставаться преданными династии. Брошенные своим императором, они выразили решимость самим продолжать войну. Высыпавшие на улицы, без головных уборов в дождь, верные долгу солдаты Китая клялись в верности бесспорному наследнику и феодалам империи Цзинь. Старое доброе глубокое чувство верности было продемонстрировано вновь в этот момент, оно во всей своей неподдельности было как бы вытолкнуто на поверхность самим бегством слабого императора.
Император послал гонцов в Яньцзинь отозвать своего сына на юг.
«Не делай этого!» – потребовал, протестуя, старший представитель Цзинь. Император был упрям, и его желание все еще было высшим законом страны. Бесспорный наследник уехал, проявив малодушие, и лишь некоторые женщины семьи, губернаторы древнего города, евнухи и солдаты остались в Яньцзине. Тем временем пламя, раздутое преданными феодалами, переросло в настоящий пожар. Были совершены нападения на монгольские гарнизоны и аванпосты, а армия «освобождения» была направлена в оказавшуюся в весьма бедственном положении провинцию Ляодун. Эта армия добилась неожиданного успеха благодаря той самой стремительности, с которой была создана.
О таком неожиданном обороте дела стало известно в совершающей отход орде. Чингисхан остановил движение в ожидании более подробного доклада от шпионов и следовавших за ним военачальников.
Как только хану все стало ясно, он сразу начал действовать.
Самый боеспособный тумен он направил на юг к Желтой реке с приказом преследовать отступающего императора.
Была зима, но монголы быстро продвигались вперед, вынуждая властителя Цзинь отступать через реку во владения своего старого врага – в царство Сун. Даже там монголы преследовали его, пробираясь меж покрытых снегом гор, перебираясь через ущелья, используя для этого запасные копья и ветви деревьев, связывая их вместе цепями. В самом деле, эта дивизия так далеко проникла на вражескую территорию, что была оторвана от основной орды, но продолжала преследовать беглеца-императора, который обратился за помощью в императорский двор Сун. Гонцы, посланные ханом, отозвали блуждающий тумен, который каким-то образом выбрался, сделав большой крюк вокруг городов царства Сун и форсировав со всей осторожностью Желтую реку по льду.
Джебе-ноян прискакал галопом обратно в Гоби, чтобы успокоить вождей дома.
Чингисхан отправил Субедея для ознакомления с ситуацией. Этот орхон на несколько месяцев исчез из поля его зрения, направляя хану лишь обычные донесения о состоянии своих лошадей. По-видимому, он не обнаружил в Северном Китае ничего стоящего для доклада, потому что вернулся в орду, привезя с собой свидетельство о подчинении Кореи. Предоставленный самому себе, он действовал без лишнего шума и обогнул залив Ляодун, чтобы изучить новую страну. Эта его склонность к путешествиям при получении права на самостоятельные действия в дальнейшем обернулась бедствием для Европы.
Сам же хан с основной армией оставался у Великой стены. Ему уже было пятьдесят пять, родился его внук Хубилай в задних помещениях павильонов, а не в традиционной для Гоби войлочной юрте. Его сыновья были уже взрослыми людьми, но в этой критической ситуации он предоставил командовать своими туменами орхонам, испытанным в боях военачальникам, людям, не поступавшим опрометчиво. Благодаря этим качествам их потомки не знали нужды и лишений. Чингисхан научил Джебе-нояна управлять конными дивизиями (туменами) и проверил, как действует ветеран Мухули. Таким образом, Чингисхан мог оставаться наблюдателем падения Китая, сидя в своих шатрах и выслушивая донесения гонцов, которые скакали к нему галопом, не делая остановок для еды или сна.
Мухули с помощью ляодунского принца Мин-аня вел наступление на Яньцзинь. С силами не более чем в 5 тысяч всадников он изменил направление движения, повернув на восток, набирая по пути в свое войско множество китайских дезертиров и воинов из бродячих банд. Субедей, находившийся на одном из его флангов, разбил лагерь перед внешними стенами Яньцзиня. Имея достаточное количество людей, чтобы успешно выдержать осаду, и необходимый запас оружия и всех атрибутов войны, китайцы тем не менее были слишком дезорганизованы, чтобы выстоять. Когда бои завязались на окраинах, некоторые цзиньские генералы дезертировали. Женщины двора императора, которых он упрашивал уехать с ним, задержались и теперь остались одни в темноте. Начался грабеж на торговых улицах, и несчастные женщины беспомощно бродили среди групп кричащих и напуганных солдат. Затем в различных частях города вспыхнул пожар. Во дворце можно было видеть евнухов и рабов, снующих по коридорам с грудами золотых и серебряных украшений в руках. Зал приемов опустел, а стражники покинули свои посты, чтобы присоединиться к грабителям. Ван-Янь, генерал императорских кровей и один из командующих войсками, незадолго до этого получил указ от уехавшего императора. В нем объявлялась амнистия всем преступникам и заключенным в Китае и говорилось об увеличении жалованья солдатам. Отчаянная и бесполезная мера. Она совсем не помогла осажденным. В безвыходной ситуации командующий войсками генерал приготовился к смерти, как того требовал обычай. Он удалился в свои покои и написал петицию императору, в которой признавал себя виновным и достойным смерти, поскольку не смог защитить Яньцзинь.
Это, так сказать, прощальное послание он написал на отвороте своего халата. Затем он позвал слуг и разделил между ними всю свою одежду и богатства. Приказав одному из своих приближенных приготовить чашу с ядом, он продолжал писать.
Затем Ван-Янь попросил своего друга оставить его и выпил яд. Яньцзинь был в огне, и монголы прискакали и учинили расправу над его беззащитными жителями.
Педантичный Мухули, не обращая внимания на проходящих мимо представителей династии, занялся собиранием и отправкой хану захваченных в городе ценных вещей и военного снаряжения.
Среди пленных офицеров, отосланных к хану, оказался и принц из Ляодуна, который служил китайцам. Он был высок и с бородой до талии, и внимание хана привлек его сильный звучный голос. Он спросил, как зовут пленного, и узнал, что его имя Елюй Чуцай.
– Почему ты служишь династии, являющейся старым врагом твоей семьи? – спросил его Чингисхан.
– Мой отец был слугой у Цзинь, да и другие члены семьи тоже, – отвечал молодой принц. – Не подобало бы мне поступать иначе.
Ответ понравился монголу.
– Ты верно служил своему бывшему господину, так что сможешь послужить и мне. Будь одним из моих приближенных.
Некоторых других, предавших династию, он повелел казнить, полагая, что на них нельзя положиться. Именно Елюй Чуцай говорил позднее Чингисхану: «Ты завоевал большую империю, сидя в седле. Ты не сможешь управлять ею подобным же образом».
Понимал ли победоносный монгол справедливость этих слов, или же он сознавал, что в просвещенных китайцах он приобрел столь же важные инструменты, как и механизмы, способные метать камни и огонь, но он позволял давать себе советы. Он назначил губернаторов в покоренные области Китая из числа людей Ляодуна.
Должно быть, он отдавал себе отчет в том, что плодородная, возделанная людьми земля не может быть превращена в голую, пригодную лишь для пастбищ равнину, как того желали монголы. К коммерческим способностям китайцев, к их философии, к их иерархии в отношении рабов и женщин он, несомненно, относился с полным презрением. Но он восхищался мужеством горожан, взявших в руки оружие после бегства их господина, и в отваге и мудрости этих людей он увидел кое-что полезное для себя самого. Елюй Чуцай, например, знал названия звезд и мог определять, что они предвещают.
Когда Чингисхан вместе с ним возвращался в Каракорум с сокровищами из разных городов, он взял с собой также литераторов из Китая. Военное руководство в своих новых провинциях и окончательное завоевание царства Сун он перепоручил Мухули, похвалив его публично за заслуги и вручив ему знамя, украшенное девятью белыми хвостами яка.
«В этом регионе, – объяснял он своим монголам, – команды Мухули следует исполнять как мои собственные команды».
Не было более высокой обязанности, которая могла бы быть возложена на этого ветерана. И Чингисхан, как всегда, был верен соглашению. Мухули был оставлен полным хозяином с частью подчиненной ему орды в новом владении.
Почему монгольский хан предпринял такой шаг, можно только гадать. Он хотел вернуться, чтобы укрепить свои западные границы, в этом нет сомнения. Должно быть, он хорошо понимал, что подчинение всего Китая заняло бы много лет. Но нельзя отрицать, что его интерес к чужой стране угас после этой победы.
Глава 11
КаракорумВ отличие от других завоевателей Чингисхан не остался жить в самой богатой области своего нового владения – в Китае. После того как на пути домой он миновал Великую стену после падения Цзинь, он не стал возвращаться в Китай. Он оставил там правителем Мухули и поспешил назад на бесплодные плато, которые принадлежали ему от рождения.
Здесь у него была ставка. Из городов пустыни он выбрал Каракорум, Черные Пески, в качестве главной ордынской ставки.
И тут у него было все, чего только мог пожелать кочевник. Странный город Каракорум, мегаполис пустыни. Обдуваемый ветрами и засыпаемый песками. Жилища из высушенного ила и соломы, разбросанные в беспорядке. Вокруг них – черные купола войлочных юрт.
Годы полной лишений кочевой жизни – в прошлом. Просторные конюшни заполняли зимой отборные лошади с ханским клеймом. Амбары с зерном и фуражом спасали от голода: просо и рис – для людей, сено – для лошадей. Караван-сараи давали пристанище путникам и прибывшим с визитом послам, которые стекались со всей Северной Азии.
С юга приезжали арабские и турецкие купцы. С ними Чингисхан устанавливал взаимоотношения по-своему. Он не любил торговаться. Если купцы пытались заключить с ним сделку, то их товар отбирался без всякой оплаты, если же, наоборот, они отдавали все хану, то получали от хана подарков на большую сумму, чем им заплатили бы за товар.
За районом посольств был квартал священнослужителей. Старинные буддистские храмы соседствовали с каменными мечетями и маленькими церквами несторианских христиан. Каждый житель был свободен в вероисповедании до тех пор, пока он следовал законам ясы и правилам, установленным в монгольском лагере.
Гостей встречали монгольские должностные лица на границах и направляли в Каракорум с провожатыми. Весть об их прибытии передавалась с нарочными караванных путей. Перед взором гостей сразу представали черные купола юрт и ряды кибиток на лишенной лесов и холмов равнине, окружавшей город хана. Прибывающие попадали в руки блюстителя закона и исполнения наказаний.
Следуя старому обычаю кочевников, гости должны были пройти между двух больших костров. Как правило, в этом не было для них никакого вреда, но монголы верили, что если в них кроется дьявольская сила, то огни костров ее сожгут. Затем гостям выделяли жилище и питание и, если хан давал на то свое согласие, им давали возможность предстать перед монгольским завоевателем.
Его двор располагался в высоком павильоне из белого войлока, украшенного шелковыми полосами. У входа стоял серебряный столовый прибор с угощениями: кобылье молоко, фрукты и мясо, так что каждый, кто приходил к хану, мог съесть столько, сколько пожелает. На возвышении в дальнем конце шатра сидел сам хан на низкой скамейке, рядом с ним Борте и иногда еще одна из жен, которая сидела пониже, с левой стороны.
Несколько министров сопровождали его – Елюй Чуцай, пожалуй, в своем украшенном вышивкой халате, выглядевший достаточно таинственно со своей длинной бородой и утробным голосом, писарь-уйгур со своим бумажным свитком и кистью, монгол-ноян[4] – почетный виночерпий. На скамьях вдоль стен павильона сидели другие люди знатного происхождения в благопристойном молчании, в длинных овечьих тулупах, подпоясанных кушаками со свешивающимися концами, в окантованных шапках из белого войлока, являющихся повседневной одеждой ордынца. В центре павильона горел огонь, горючими материалами для которого были верблюжья колючка и кизяк.
Tap-ханы почитались выше всех прочих, они могли вести себя кичливо и садиться на скамьи, подсунув под них ноги, положив руки в шрамах на свои крепкие бедра искусных наездников. Орхоны и командующие туменами могли сидеть рядом с ними, со своими булавами – символами данной им власти. Разговор велся неторопливо, низкими монотонными голосами, и воцарялась полное молчание, когда говорил хан.
После того как он что-либо сказал, тема считалась исчерпанной. Никто уже не мог добавить к сказанному что-либо еще. Сказать что-либо против было нарушением этикета, попранием морально-этических норм и грозило передачей дела мастеру исполнения наказаний. То, что говорилось ханом, было лаконичным и до скрупулезности точным.
Чужестранцам полагалось приносить с собой подарки. Дары приносили к хану, прежде чем пропускали к нему самих гостей в сопровождении начальника дежурившей в этот день стражи. Затем посетителей обыскивали на предмет оружия и следили, чтобы они не зацепились за порог павильона или за какую-либо из веревок, если это происходило в шатре. Чтобы поговорить с ханом, они должны были прежде опуститься на колени. Представившись хану в его ставке, они не могли уйти до тех пор, пока он не позволит им сделать это.
Каракорум, ныне погребенный под барханами Гоби, управлялся железной волей хана. Люди, вступавшие в орду, становились слугами Властителя Тронов и Корон. По-другому быть не могло. «Присоединившись к татарам, – отмечал мужественный «брат» Рубрук, – я ощутил себя вошедшим в другой мир».
Это был мир, который жил по законам ясы и безропотно ожидал, какова будет воля хана. Повседневная жизнь носила характер сплошь и рядом военизированный, и порядок был на первом месте. Павильон хана был обязательно обращен к югу, и с этой стороны оставалось свободное пространство. Справа и слева, подобно тому, как у детей Израиля было закрепленное за каждым место в храме, у ордынцев были закрепленные за ними места.
Семейство хана умножалось. Наряду с сероглазой Борте, в его шатрах, разбросанных по орде в ожидании своих будущих хозяев, жили другие его женщины. Он сделал своими женами принцесс Китая и Ляо, дочерей из семейства турецкого султана, а также самых красивых женщин из различных племен Гоби.
Он умел ценить красоту в женщинах в не меньшей степени, чем сообразительность и храбрость в мужчинах и резвость и выносливость в лошадях. Как-то один ордынец рассказал ему, что видел очень красивую лицом и внешностью девушку в одной из покоренных провинций. Но этот монгол не знал, как ее теперь найти.
– Если она действительно красива, – ответил нетерпеливо хан, – то я ее найду.
Забавную историю рассказывают о сне, потревожившем хана, в котором одна из его женщин якобы замышляла причинить ему вред. И вот, когда он проснулся и уже, как обычно, скакал в степи, он сразу спросил:
– Кто начальник стражи у входа в шатер?
Когда сопровождающий назвал имя этого человека, хан отдал такое распоряжение:
– Такая-то и такая-то женщина даруется тебе. Бери ее в свой шатер.
Проблемы этического характера он разрешал своими собственными методами. Некая наложница в его семействе уступила домогательствам одного из монголов. Обдумав ситуацию, хан не стал предавать смерти никого из этой пары, но прогнал их с глаз долой, со словами:
– Я ошибался, когда брал к себе девушку с низменными инстинктами.
Из всех своих сыновей он признавал в качестве своих наследников лишь четверых, рожденных от Борте. Они были его избранными спутниками, и он опекал их, приставив к каждому наставника. Когда он почувствовал удовлетворение от того, что все они разные по характеру и способностям, то «окрестил» их орлукс (орлы) и удостоил чести считаться принцами императорской крови. И им отводилась своя роль в четком распорядке дел.
Его первенец Джучи стал мастером охоты, от которой монголы все еще получали значительную часть пропитания. Джагатай стал блюстителем закона и исполнения наказаний; Угедей – мастером курултая, самого же младшего – Тулуя, получившего номинальный пост главнокомандующего армией, хан держал подле себя. Впоследствии сын Джучи – Бату – создал Золотую Орду, которая сокрушила Русь, Джагатай получил в удел Центральную Азию, а его потомок Бабур стал первым из Великих Моголов Индии. Сын Тулуя Хубилай покорил земли от Китайского моря до срединной Европы.
Юный Хубилай был любимцем хана. Он испытывал особую гордость за этого внука и говорил: «Запоминайте хорошенько слова юного Хубилая, они исполнены мудрости».
По возвращении из Китая Чингисхан нашел западную половину своей молодой империи в высшей степени деморализованной. Сильные тюркские племена Центральной Азии, вассалы империи кара-китаев, оказались под пятой ловкого узурпатора, некоего Гучлука, вождя найманов.
Гучлук, как видно, выдвинулся и прославился путем предательства и измены с наибольшей выгодой для себя. Он заключил союз со все еще могущественными дальневосточными племенами, а приблизившего его к себе доверчивого хана кара-китаев обрек на гибель. В то время как Чингисхан был занят событиями за Великой Китайской стеной, Гучлук расстроил ряды союзных монголам уйгуров, убил христианского хана Алмалыка, ставленника монголов. Вечно неугомонные меркиты покинули орду и примкнули к Гучлуку.
Против Гучлука и его недолговечной империи, простиравшейся от Тибета до Самарканда, после своего возвращения в Каракорум Чингисхан действовал решительно. Орда пересела на свежих коней и двинулась против найманов. Властитель кара-китаев со своим войском был выманен с занимаемых позиций и наголову разгромлен монгольским ветераном[5].
Субедей выступил с туменом, чтобы приструнить меркитов, а Джебе-ноян был удостоен чести командовать двумя туменами. Ему был дан приказ преследовать Гучлука и привезти его мертвым.
Не будем вдаваться в подробности того, как ловко маневрировал Джебе-ноян среди горных цепей. Он потрафил мусульманам, обещав помилование всем своим противникам, за исключением Гучлука, и открыв закрывшиеся было из-за войны буддийские храмы. Затем он гонялся за этим «императором на год» по горным тропам под Крышей Мира до тех пор, пока Гучлук не был убит. Его голова была доставлена в Каракорум вместе с табуном в тысячу белоносых коней, которых энергичный Джебе собирал на всем своем пути.
Все это предприятие, которое могло бы стать для хана опасным, проиграй он первое в нем сражение, дало в итоге два результата. Ближайшее из диких тюркских племен, занимавших пространство от Тибета и через его предгорья до русских степей, стало частью орды. После падения Северного Китая эти же самые кочевники поддерживали то, что можно было бы назвать балансом сил в Азии. Победоносные же монголы все еще оставались в численном меньшинстве.
Помимо прочего, открытие храмов добавило популярности Чингисхану. От горных селений до городов долин разносилась молва о том, что он завоевал Китай, и его личность была окутана ореолом огромного мистического влияния буддистского Китая. С другой стороны, приведенные в замешательство муллы были довольны, что им не докучали и что они были освобождены от «ханской десятины» и от налогов. Под заснеженными вершинами Тибета, на арене самой ожесточенной борьбы на почве религиозной ненависти, язычники, муллы и ламы были поставлены в равные условия и были предупреждены. В этом угадывалось влияние ясы. Эмиссары хана – бородатые китайцы – излагали новый закон завоевателя. Они появились, чтобы упорядочить образовавшийся хаос, поскольку старались облегчить положение Китая под управлением «железного» Мухули.
Гонец галопом помчался по караванному пути к ликующему Джебе-нояну с вестью о том, что табун в тысячу лошадей доставлен хану.
К спеху или нет, Джебе-ноян продолжал собирать воинов у отрогов Тибета. Не вернулся он и в Каракорум. Ему предстояла работа в другой четверти мира.
Между тем со свержением Гучлука перемирие в Северной Азии установилось так внезапно и неотвратимо, как неожиданно спущенный занавес. От Китая до Аральского моря правил один хозяин. Прекратились мятежи. Гонцы хана носились галопом даже за пятидесятый меридиан, и люди говорили, что девственница, с мешком золота и без оружия, могла без опаски скакать из конца в конец кочевой империи.
Однако эта управленческая деятельность не вполне удовлетворяла стареющего завоевателя. Он уже больше не получал удовольствия от зимней охоты в степи. Как-то в павильоне, в Каракоруме, он спросил начальника своей стражи, в чем, по его мнению, величайшее счастье на земле?
– Скакать в вольной степи в ясный день на быстроногом коне, – отвечал монгол после некоторого раздумья, – и чтобы был сокол на руке для охоты на зайцев.
– Нет, – отвечал хан, – в том, чтобы сокрушать врагов, видеть, как они падают к твоим ногам; чтобы забирать их коней и имущество и слышать стенания их женщин. Нет ничего лучше этого.
Властитель над Тронами и Коронами был также Карой Божьей. Его следующим шагом стало очередное завоевание, ужасное в своем проявлении, и оно было направлено на Запад. А произошло оно весьма странным образом.
Часть третья
Глава 12
Правая рука исламаДо сих пор власть Чингисхана не выходила за пределы Восточной Азии. Он вырос среди пустынь, и его контакт с цивилизацией ограничивался Китаем. А из городов Китая он вернулся назад на пастбища своих родных плато. Несколько позднее благодаря истории с Гучлуком и прибытию мусульманских купцов он немного познакомился с другой частью Азии. Он теперь знал, что за пределами западной границы его владений есть плодородные долины, где никогда не выпадает снег. Там также есть реки, которые никогда не замерзают. Там живут большие массы людей в городах, более древних, чем Каракорум или Яньцзинь. И от этих людей с запада прибывают караваны, которые привозят тонкой работы стальные клинки и самую лучшую кольчугу, белую ткань, красную кожу, амбру и слоновую кость, бирюзу и рубины.
Чтобы добраться до владений Чингисхана, этим караванам приходилось преодолевать естественные препятствия срединной Азии – цепь горных хребтов, протянувшихся примерно к северо-востоку и к юго-западу от Тагх-думбаш – Крыши Мира (Великого Памира). Эта горная преграда существовала с незапамятных времен. У древних арабов она была известна как горная гряда Каф. Громадная и частью безлюдная, она встала между кочевниками Гоби и остальным миром. Время от времени некоторые кочевники прорывались через эту преграду под натиском более сильных племен с более дальних земель на востоке. Гунны и аварцы ушли в эти горы и так и не вернулись. А время от времени завоеватели с запада проходили через эту горную цепь и появлялись с другой ее стороны. Семнадцать столетий назад персидские цари прошли со своей тяжелой, одетой в кольчугу конницей на восток к Инду и Самарканду мимо горных массивов Тагх-думбаша. Еще через два столетия бесшабашный Александр Македонский прошел со своими фалангами тем же путем. Таким образом, эти хребты являлись своего рода гигантским континентальным гребнем, отделяющим родные равнины Чингисхана от долин, где жили люди запада. Эти места китайцы называли Та-цзинь, то есть «дальняя страна». Один талантливый китайский полководец как-то повел свою армию в этот горный мир безмолвия, однако ни разу ни одна армия не рискнула вести войну за этой горной грядой. Теперь Джебе-ноян – самый непоседливый из монгольских орхонов – расположился в самом сердце этих гор. А Джучи двигался в сторону заходящего солнца в район степей, где жили племена кипчаков. Оба они доложили хану, что есть два прохода через горные цепи. Какое-то время Чингисхан интересовался торговлей. Товары, и особенно оружие мусульман из-за гор срединной Азии, были большой роскошью для привыкших к простой жизни монголов. Он вдохновил своих собственных купцов, правоверных мусульман, на то, чтобы они направили свои караваны на запад. Он узнал, что ближайшим его соседом на западе был шах Хорезма, который сам завоевал много земель. К этому шаху хан направил своих гонцов с посланием. «Я шлю тебе свой привет. Я знаю, насколько ты силен и как далеко простирается твоя империя, и я готов почитать тебя наравне с самым дорогим из своих сыновей. Тебе же должно быть известно, что я завоевал Китай и многие тюркские племена. Моя страна – это лагерь воинов, залежи серебра, и мне не нужны другие земли. Мне кажется, что у нас есть обоюдный интерес в поощрении торговли между нашими подданными». Со стороны монголов в данном случае это было мягкое по характеру послание.
Императору Китая, теперь уже покойному, Чингисхан направлял оскорбительные послания явно провокационного характера. Ала эд-Дину Мухаммеду, шаху Хорезма, он фактически прислал приглашение завязать торговые связи. Несомненно, сквозило пренебрежение в том, что он называл шаха сыном, ведь в Азии такое обращение подразумевает зависимое положение того, к кому так обращаются. И была колкость в упоминании покоренных тюркских племен. Тюркского происхождения был и шах. Ханские послы привезли шаху богатые подарки: серебряные слитки, драгоценный нефрит и кафтаны из белой верблюжьей шерсти. Однако колкость задевала за живое.
– Кто такой Чингисхан? – требовательно спросил шах. – Он что, в самом деле завоевал Китай?
Послы ответили, что это действительно так.
– И его армии так же велики, как мои? – спросил затем шах.
На это посланцы тактично – они были магометане, а не монголы – отвечали, что армия Чингиса не может равняться по силе с войсками хорезмшаха. Шах был удовлетворен и согласился на взаимовыгодные торговые сношения.
В течение года или около того дела шли довольно хорошо. Тем временем имя Чингисхана стало известно в других мусульманских странах.
Халиф Багдада в то время подвергался притеснениям со стороны того же хорезмшаха. И халифа убедили, что в его проблеме мог бы помочь таинственный хан из пограничной с Китаем страны. Из Багдада был направлен гонец в Каракорум, и, поскольку, чтобы попасть туда, он должен был проследовать через земли шаха, были приняты некоторые меры предосторожности.
Согласно хроникам, полномочия этого посланца были записаны путем выжигания на его предварительно выбритом черепе. Затем дали отрасти волосам и заставили гонца выучить послание наизусть. Все шло хорошо. Агент халифа благополучно добрался до хана. У него вновь сбрили волосы на голове, и его полномочия были подтверждены, а содержание послания пересказано.
Чингисхан не обратил на него особого внимания. По всей вероятности, посыльный и его тайное послание не были восприняты им благосклонно. Кроме того, существовало торговое соглашение с шахом.
Однако эксперименту монголов с торговлей был неожиданно положен конец. Караван из Каракорума с семьюстами купцами был захвачен неким Инельюком Гаир-ханом, губернатором Отрара – пограничной цитадели шаха. Инельюк доложил своему хозяину, что среди купцов были шпионы, что вполне можно рассматривать как инцидент.
Шах Мухаммед, не слишком вдаваясь в подробности, отдал губернатору распоряжение казнить купцов, и, соответственно, все они были преданы смерти. Об этом своевременно доложили Чингисхану, который сразу же послал к шаху своих представителей с выражением протеста. А Мухаммед, ничтоже сумняшеся, велел казнить главу этой делегации и спалить бороды у других ее членов.
Когда возвратились оставшиеся в живых посланцы Чингисхана, хозяин Гоби удалился на гору, чтобы предаться размышлениям. Убийство монгольских послов не могло остаться безнаказанным; традиция предписывала совершить отмщение за причиненное зло.
Затем настоящие шпионы были посланы за горные хребты, и гонцы разосланы по пустыне, чтобы собрать людей под знамя орды. Краткое и зловещее послание было на этот раз направлено шаху. «Ты выбрал войну. Чему быть, того не миновать, а что будет, мы не ведаем. Знает это один только Бог». Война в любом случае была неизбежна между этими двумя завоевателями, и она началась. И у предусмотрительного монгола был повод к объявлению войны. Чтобы понять, что за противник был перед Чингисханом, мы должны заглянуть за горные хребты, где был мир ислама и шаха.
Это был мир воинственный, но умеющий ценить песню и услаждать слух музыкой. Мир, наполненный внутренними переживаниями, погрязший в рабстве, в страсти к обогащению и в немалой степени в пороках и интригах. Этот мир доверял управление своими делами вымогателям, своих женщин – опеке евнухов, а свою совесть вверял Аллаху. В этом мире следовали различным догмам и по-разному толковали Коран. Здесь подавали милостыню нищим, мылись со всей тщательностью, собирались на освещенных солнцем двориках посплетничать и опирались на покровительство сильных мира сего. По крайней мере раз в жизни здесь совершали путешествие в Мекку к покрытому бархатом «черному камню» – метеориту храма Кааба. Во время этого паломничества исповедующие ислам потирают плечи, укрепляют свой религиозный пыл и возвращаются домой с чувством благоговения перед необозримой широтой своей земли и многочисленностью правоверных. Несколько столетий назад их пророк зажег огонь, который был далеко разнесен арабами. С тех пор самые разные люди, исповедующие ислам, объединялись в общем деле завоевания. Первая волна завоевателей захватила испанскую Гренаду и всю Северную Африку, Сицилию и Египет. Со временем военная мощь ислама от арабов перешла к туркам, но и те и другие вступили в священную войну против облаченных в доспехи воинов-крестоносцев, которые пришли захватить Иерусалим. Теперь, уже в начале XIII столетия, ислам был в зените военной мощи. Теряющие силу крестоносцы были оттеснены к побережью Святой земли, и первая волна турок очистила Малую Азию от солдат деградирующей греческой империи.
В Багдаде и Дамаске халифы – главы исламских общин – сохраняли великолепие времен Харуна аль-Рашида и Бармекидов. Поэзия и песнопения были изящными искусствами, а остроумные изречения формировали личность. Небезызвестный ученый – астроном Омар Хайям – отмечал, что люди, верившие, что страницы Корана содержат земные знания, чаще других видят гравировку на дне чаши выпитого вина.
Даже глубокомысленный Омар Хайям не мог игнорировать блеск и великолепие воинственного ислама. «Так султан за султаном проживали часы своей судьбы во всем их великолепии и уходили».
Омар, писавший свои печальные четверостишия (рубай), не преминул восхититься двором царя Джамшида, золотым троном Махмуда и поразмышлять о возможности рая, который ожидает этих паладинов ислама.
Как Омар, так и Харун уже давно были в могиле, а потомки Махмуда Газневи управляли Северной Индией.
Халифы Багдада впитали мудрость мира, занимаясь политикой, а не завоеваниями. Но предводители исламского воинства, которые смогли оставить свои внутренние распри и объединиться против рокового врага, выглядели не менее роскошно и беззаботно, чем в те дни, когда Харун аль-Рашид веселился на пирах со своими товарищами. Они, эти потомки воинственных принцев, жили в мире изобилия, где реки, текущие с лесистых горных хребтов, делали плодородными песчано-глинистые почвы пустыни, способными давать богатые урожаи зерна и фруктов. Жаркое солнце возбуждало живость ума и желание жить в роскоши. Их оружейные мастера выковывали стальные клинки, которые можно было согнуть пополам, сверкающие серебряным покрытием щиты. Они носили кольчугу и легкие шлемы из стали. Они скакали на чистокровных скакунах, быстроногих, но не слишком выносливых. И им были известны секреты воспламеняющегося лигроина и ужасного «греческого огня». В их жизни было немало развлечений:
«Стихи, и песни ашугов, и сладкое вино, текущее рекой. Нарды и шахматы, охотничьи раздолья, а для охоты и сокол и гепард. Мяч на поле и гости в холле, сраженья и пиры рекой. Конь, доспехи, щедрая рука, восхваленье бога и моленье, чтобы не было греха»[6].
В центре исламской империи восседал шах Мухаммед, провозгласивший себя великим полководцем. Его владения простирались от Индии до Багдада и от Аральского моря до Персидского залива. Его власти покорялись все, за исключением турок-сельджуков, победивших крестоносцев, и возвышающейся династии Мамлюков в Египте. Он был императором, и халиф, ссорившийся с ним, не мог не признавать его и должен был довольствоваться властью духовного главы.
Предки главы хорезмийской империи шаха Мухаммеда так же, как и у Чингисхана, были кочевниками[7]. Его предки были рабами, виночерпиями у великого Сельджука Мелик-шаха. Он и его атабеки (военачальники) были тюрками. Настоящий воин из Турана, он обладал определенным военным талантом, политической хваткой и безграничной жадностью.
Нам известно, что он отличался чрезмерной жестокостью, предавал смерти верных ему людей, удовлетворяя свои низменные побуждения. Он мог казнить почтенного сайда, а потом требовать у халифа прощения. Не получив его, он мог сместить халифа и поставить на его место другого. Отсюда и размолвка, приведшая к отправке к Чингисхану гонца из Багдада. Кроме того, Мухаммед был амбициозен и любил лесть. Ему нравилось, когда его называли воином, и его придворные превозносили его, как второго Александра Македонского. Он был под стать своей матери, интриганке и угнетательнице, и мог накричать на своего управляющего делами – вазира (везира).
Ядро его войска из четырех тысяч воинов составляли хорезмийские тюрки, но, кроме того, в его распоряжении были армии персов. Боевые слоны, огромные верблюжьи караваны и множество вооруженных рабов сопровождали его. Но главным в обороне его империи была цепь крупных городов вдоль рек, таких, как Бухара – центр исламских учебных заведений и мечетей, Самарканд, с его высокими стенами и садами для развлечений, Балх и Герат – центр провинции Хорасан. Этот мир ислама, с его амбициозным шахом, с его многочисленным воинством, был мало знаком Чингисхану.
Глава 13
Поход на западДве проблемы необходимо было решить Чингисхану, прежде чем он мог повести свою армию против тюрок Мухаммеда. Когда он шел завоевывать Китай, то вел с собой большую часть союзных племен пустыни. Теперь же он должен был оставить на несколько лет за собой огромную, только что образованную империю и управлять ею со стороны – с другого края горных хребтов. И к этой проблеме у него был свой подход. Мухули огнем и мечом держал в повиновении оккупированный Китай, по соседству принцы Ляо были поглощены восстановлением своего режима. Чингисхан «прочесал» остальные районы своей империи, высматривая неординарных личностей в покоренных странах, людей именитых и амбициозных, которые могли бы натворить бед в его отсутствие. К каждому из них был направлен курьер с серебряной дощечкой (пайцзой) с призывом прибыть в орду. Под предлогом того, что ему нужны их услуги, хан взял их с собой за пределы империи.
Само же управление империей он предполагал оставить в своих руках, куда бы он ни направлялся. Он связывался через посыльного с советом ханов в Гоби. Одного из своих братьев он оставлял наместником в Каракоруме. Все это было сделано, но оставалась вторая, более масштабная проблема – переброска орды в четверть миллиона воинов от озера Байкал через хребты срединной Азии в Персию. Это было расстояние в две тысячи миль, – дистанция вороньего полета, – а места таковы, что путешествовать по ним сегодня путники рискнули бы только с хорошо экипированным караваном. Такой марш невозможен для сопоставимой по численности современной армии.
У него не было сомнения в способности орды совершить этот марш. Он сделал из нее мощную армию, для которой не было преград на суше. Примерно половине ее бойцов не довелось больше увидеть Гоби, хотя некоторые из его монголов прошли за девяностый меридиан и вернулись назад.
Весной 1219 года он приказал орде собраться на пастбищах в пойме реки на юго-западе. Там были сформированы тумены под командованием различных орхонов. Каждый монгол вел на поводу четыре-пять лошадей. Большие стада скота были отогнаны на пастбища, где и откармливались в течение лета. Самый младший сын хана также прибыл получить командование, и в первые бодрящие дни осени сам хан выехал из Каракорума. Он выступил с кратким обращением к женщинам кочевой империи: «Вам не пристало носить оружие, но у вас есть свои обязанности. Поддерживайте порядок в юртах, которые будут ожидать возвращения мужчин, чтобы и курьеры, и утомленные тяжелой дорогой нояны могли найти подобающее им пристанище и еду, если остановятся на ночь. Жена может таким образом отдать дань уважения воину».
По-видимому, когда он скакал к войску, ему пришло в голову, что он и сам может не вернуться из похода живым. Проезжая красивым лесом и глядя на рощу из высоких сосен, он заметил: «Хорошее место для косуль и для охоты. Хорошее место для отдыха старого человека». Он отдал распоряжения, чтобы после его смерти свод законов ясы читали бы вслух и люди жили бы в соответствии с ним. Перед своей ордой и своими военачальниками он выступил с другой речью: «Вы идете со мной, чтобы нанести удар всей нашей силой по тому, кто отнесся к нам с презрением. Вы разделите со мной славу побед. Пусть десятник будет столь же бдительным и исполнительным, как и командир тумена. Если кто-либо из них не выполнит свой долг, он будет лишен жизни, так же как и его женщины и дети». После совещания со своими сыновьями, орхонами и вождями племен хан отправился осматривать стойбища орды. Ему было уже пятьдесят шесть лет, широкое лицо избороздили морщины, а кожа задубела. Он сидел на белом, быстроногом боевом коне, в глубоком седле, согнув ноги, продетые в короткие стремена. В его белой войлочной шляпе с загнутыми кверху полями торчали орлиные перья, и красные матерчатые ленты свисали от ушей как рога животного и могли быть использованы в качестве подвязок при сильном ветре. Его черная соболья шуба с длинными рукавами была перехвачена поясом из золотых пластинок или же из золотой ткани. Он скакал вдоль рядов сформированных эскадронов и был немногословен. Орда была экипирована лучше, чем прежде. Ударные тумены были на лошадях, облаченных в доспехи из лакированной кожи красного или черного цвета. У каждого воина было по два лука и запасной колчан, укрытый от влаги. Их шлемы были легкие и практичные, с кожаным забралом с железными кнопками, защищающими шею сзади. Только полки ханской гвардии имели щиты. Кроме сабель, у воинов тяжелой кавалерии были топоры, висевшие на поясах, и по мотку веревочного аркана или шнура для вытаскивания увязших в грязи осадных машин. Снаряжение было небольшим и строго целесообразным – кожаный мешок, вмещавший торбу для корма коней, и котелок для всадника; воск и напильник для заточки наконечников стрел, а также запасные тетивы. Позднее каждый воин получит паек неприкосновенного запаса – копченое мясо и сухое молоко. Это молоко в порошке помещали в воду и нагревали ее. Поначалу они просто скакали по дороге. В орде было много китайцев – целая новая дивизия. По-видимому, она состояла из десяти тысяч человек, и во главе ее был китаец. Это был ко пао ю, или мастер артиллерии, с подручными, которые были искусны в установке и применении осадных машин, баллист и камнеметов. Эти машины, похоже, везли не целиком, а по частям в нескольких повозках. Что касается хо пао, то есть огнемета, то мы увидим его в действии позднее.
Медленно двигалась орда через малые горные цепи, ведя с собой стада. Ее численность составляла около 200 тысяч воинов – слишком большое количество для того, чтобы держаться компактно, поскольку им приходилось питаться за счет скота и того, что давала дикая природа. Старшему сыну, Джучи, хан доверил командование двумя туменами, и он должен был соединиться с Джебе-нояном на другой стороне Тянь-Шаня. Остальные рассредоточились, держа курс на долины.
В начале марта одно событие навеяло астрологам дурные предчувствия. Снег выпал прежде положенного времени. Хан послал за Елюй Чуцаем и потребовал, чтобы тот объяснил значение предзнаменования. «Оно означает, – отвечал хитроумный китаец, – что повелитель холодных снежных краев одержит верх над повелителем теплых мест».
Китайцы, должно быть, страдали от холода в ту зиму. Среди них были умеющие применять лекарственные растения в лечебных целях, и, если втыкалась пика острым концом в землю перед шатром, это означало, что находившийся в нем монгол болен, и для его лечения вызывались эти знатоки трав и звезд. В орде было еще много других, не участвовавших в боевых действиях спецов – переводчиков, купцов, действовавших затем в качестве шпионов, чиновников-китайцев, чтобы взять на себя управление захваченными районами. Ничего не было упущено, и каждая мелочь должна была быть учтена. Следовало позаботиться даже об утерянных вещах – для этого был назначен специальный уполномоченный.
Металлические украшения на доспехах и седлах должны были быть начищены, а снаряжение укомплектовано. Марш начался, как только прогремели на заре барабаны. Впереди гнали стада, а воины двигались вслед за ними со своими повозками. К вечеру скот собирали, устанавливали штандарт командующего, а вокруг него разбивался лагерь: воины снимали юрты с повозок и распрягали верблюдов. Приходилось переправляться и через реки. Привязанные друг к другу за штыри седел кони по двадцать и более в ряд грудью преодолевали течение. Иногда всадникам приходилось плыть, держась за конские хвосты. Ветка втыкалась в кожаный мешок со снаряжением, а его шнурок затягивался, и он плыл и не тонул, привязанный к поясу воина.
Очень скоро они уже могли переходить реки по льду. Снег покрыл все, даже песчаные дюны пустынь. Высохший серый тамариск «танцевал» под порывами ветра, словно призрак умершего старика. Тумены Джучи отклонились от орды к югу, спустившись с перевала высотой в семь тысяч футов на Пе-Лу – Великий Северный путь. Здесь, на одном из старейших торговых маршрутов Азии, им повстречалась вереница лохматых верблюдов с уздечками от ноздрей к хвосту, которые вышагивали под бренчание ржавых колокольчиков. Их было несколько сот, нагруженных мешками с рисом и всякой всячиной, и сопровождали их с полдюжины погонщиков с собакой.
Главные силы ордынцев очень медленно продвигались в западном направлении, спускаясь по ущельям и переходя через замерзшие озера, выходя на обледенелую дорогу Джунгарских Ворот, перевала, через который все кочевые племена выходили из Северной Азии. Там они были атакованы ветрами и таким сильным холодом, что весь скот мог бы замерзнуть, если бы был застигнут бураном, черной ветряной бурей. К этому времени полегла и была съедена большая часть скота. Последние запасы сена были израсходованы; повозки волей-неволей приходилось оставлять, и лишь самые сильные верблюды оставались в живых.
«Даже в середине лета, – писал китаец Елюй Чуцай о походе на восток, – массы льда и снега громоздились в этих горах. Армии, следовавшей этим путем, чтобы сократить дорогу, приходилось идти по льду. Огромные сосны и лиственницы, казалось, достигали небес. Все реки к западу от Цзинь-Шаня – «Золотых гор» – текли в западном направлении».
Чтобы защитить копыта неподкованных лошадей, их обматывали лентами из кожи яка. Лошади, очевидно, страдали от нехватки корма, и у них начали кровоточить вены.
Начиная преодолевать западные хребты за Вратами Ветров, воины рубили деревья, выбирая мощные стволы, которые использовали для наведения мостов через ущелья. Лошади выкапывали копытами из-под снега мох и сухую траву. Охотники поскакали на равнину охотиться на дичь. Упорно продвигаясь вперед в условиях жесточайшего холода Северной Азии, орда в четверть миллиона человек подвергалась испытаниям, которые современную дивизию отправили бы в госпиталь. Монголы же не придавали им особого значения. Закутанные в овечьи шкуры и в одежды из кожи, они могли спать в сугробах, а при необходимости отогреваться в своих круглых тяжелых юртах. Когда есть было совсем нечего, они вскрывали вены у лошадей, выпивали немного их крови и опять закрывали раны.
И они продолжали путь, растянувшись на сто миль по горной стране, а вслед за ними скользили сани и оставались лишь кости павших животных.
Прежде чем растаял снег, они уже вышли в западные степи и поскакали быстрее, огибая мрачное озеро Балхаш. К тому времени как появилась первая трава, они уже пробирались через последнюю преграду – Кара-may, «Черную гряду». Скакали на исхудавших лошадях после того, как преодолели первые двенадцать сот миль своего похода. Теперь первые дивизии сомкнули ряды, связные засновали взад-вперед между соединениями; неописуемо выглядевшие купцы скакали группами по двое-трое в разные стороны, чтобы раздобыть ценную для орды информацию. Цепь разведчиков была выдвинута впереди каждой колонны. Ордынцы подправляли снаряжение, пересчитывали стрелы, смеялись и собирались у костров, где бродячие певцы на коленях исполняли свои заунывные песни о погибших героях и необыкновенных чудесах.
Под ними сквозь леса уже просматривался последний рубеж, отделявший их от мира ислама, – широкая река Сырдарья, теперь вздыбившаяся от весеннего половодья.
Глава 14
Первая кампанияТем временем Джучи и Джебе-ноян под Крышей Мира вступили в решительную схватку с магометанами.
Магометанский шах появился на поле раньше монголов. Только что одержавший победы в Индии, он имел под своим началом 400 тысяч воинов. Он собрал своих атабеков и укрепил свои тюркские войска отрядами из арабов и персов. Эту армию он повел на север на поиски монголов, которые еще не объявились. Он встретил и атаковал разведывательные отряды Джебе-нояна, который не знал о том, что началась война. Появление кочевников в меховых одеяниях и на косматых низкорослых лошадях вызвало чувство презрения у более богато одетых хорезмийцев. Когда шпионы уведомили шаха о численности орды, тот не изменил своего первоначального мнения. «Они покоряли всего лишь неверных, а теперь против них ряды воинов под знаменем ислама».
Вскоре показались монголы. Их атакующие отряды спустились с предгорий к широкой Сырдарье. Они появились в деревнях плодородных долин, угоняя скот и отбирая все, что удавалось захватить из зерна и продуктов. Они поджигали дома и уходили в клубах дыма. Их повозки и скот отправлялись назад на север с несколькими отрядами воинов, но уже на другой день они врывались в деревню за пятьдесят миль от разграбленного ранее места.
Это были передовые отряды снабжения, собиравшие запасы продовольствия для основного войска. Трудно было понять, откуда они взялись и куда направлялись. А их послал Джучи, приближавшийся через длинную цепь долин с востока, двигаясь по пути Пе-Лу. Следуя по более легкому маршруту, чем главные силы орды, он преодолел последнюю горную гряду несколько быстрее по сравнению с руководимой его отцом армией.
Шах Мухаммед оставил главные силы своего войска у Сырдарьи и двинулся вверх по реке к ее истокам, пробираясь через хребты на восток. Узнал ли он о появлении Джучи от своих разведчиков или вновь случайно наткнулся на эту монгольскую дивизию, но его войско нос к носу столкнулось с монголами в этой протяженной долине, окруженной лесистыми отрогами гор. Его армия в несколько раз численно превосходила монгольскую дивизию, и Мухаммед, впервые повстречав темную массу воинов в одеждах из кожи и меха, без щитов и кольчуг, думал только о том, чтобы начать атаку, прежде чем странные всадники успеют удрать. Его дисциплинированные тюрки выстроились в боевые ряды, и зазвучали длинные трубы и кимвалы. Между тем монгольский воевода посоветовал своему принцу Джучи немедленно отступить и попытаться навести тюрок на главные силы орды. Однако старший сын хана отдал приказ атаковать мусульманских воинов. «Если я буду спасаться бегством, что я потом скажу своему отцу?»
Он был главнокомандующим, и, когда был отдан приказ, монголы послушно тронули лошадей. Чингисхан никогда бы не оказался или не оставался долго в такой западне в долине – он отступал бы до тех пор, пока не расстроятся в ходе преследования ряды войска шаха. Однако своевольный Джучи бросил своих людей вперед, «эскадрон смерти»[8] шел первым, а вслед за ним шла тяжелая ударная кавалерия с саблями в левой руке и с длинными пиками в правой. Более легкие эскадроны прикрывали фланги. Брошенные таким образом в атаку, не имея ни пространства для маневра, ни времени для своего излюбленного метания стрел, монгольские всадники жестко шли напролом со своими более тяжелыми, слегка изогнутыми мечами против кривых турецких сабель.
Хроники повествуют, что потери мусульманских воинов были неисчислимы, а как только передовой отряд монголов вклинился в центр тюркского войска, сам шах оказался в опасности. На расстоянии полета стрелы он видел рога штандартов орды, и только отчаянные усилия его личной гвардии спасли ему жизнь. Джучи также избежал гибели, как гласит предание, благодаря китайскому принцу, сражавшемуся в его рядах.
Между тем монголы были потеснены с флангов кумиром хорезмийской армии Джелал эд-Дином – старшим сыном шаха. Это был истинный тюрк – маленький, стройный и смуглый. Его страстью были крепкие напитки и фехтование на мечах. Только он возвратился домой героем, имея в активе победную контратаку, заставившую монголов отступить со своими штандартами. В конце дня монгольские конные отряды разделились, а ночью они прибегли к одной из своих обычных уловок. Они либо поджигали траву, либо поручали кому-нибудь поддерживать высокое пламя костров в своем лагере до самого рассвета. А тем временем Джучи и его люди ушли, пересев на свежих лошадей и совершив в ту ночь марш, на который обычно уходит два дня. Восход солнца Мухаммед и его потрепанные эскадроны, заполняя долину, встретили среди тел убитых. Монголы исчезли.
Дурные предчувствия охватили до сих пор непобедимых тюрок, когда они проезжали по полю недавней битвы. Хроники свидетельствуют, что они потеряли 160 тысяч своих воинов в этом первом сражении. Тут есть, конечно, преувеличение, но оно говорит о том, насколько шокирующе повлияли на них монголы. На мусульманских воинов всегда оказывала большое впечатление победа либо неудача в начале военной кампании. Воздействие этой ужасной битвы на самого шаха было не менее велико. «Страх перед этими неверными поселился в душе этого монарха, так же как и уважение к их храбрости. Если кто-либо говорил ему о них, то он отвечал, что никогда еще не видел столь отважных и стойких в сражении, а также столь искусных в нанесении ударов мечами воинов».
Шах уже больше не помышлял о поисках орды в долинах предгорий. И без того засушливая страна была разграблена монгольскими отрядами снабжения и не могла уже содержать такую огромную армию. Но прежде всего ужас перед странным противником побудил его повернуть назад к своим укрепленным городам вдоль реки Сырдарьи. Он направил своих людей на юг за подкреплением, особенно за отрядами лучников. Он объявил, что одержал полную победу, и в знак этого раздал почетные халаты своим участвовавшим в сражении военачальникам.
Чингисхан выслушал доклад гонца о первом боевом столкновении. Он похвалил Джучи и направил ему в подмогу пятитысячный корпус с указанием следовать по пятам за Мухаммедом.
Монгольские воины Джучи – приданное ему левое крыло орды – скакали через одну из садово-бахчевых областей Северной Азии, где у каждой речки была деревня за белой стеной со сторожевой башней. Там выращивали дыни и необыкновенные фрукты; а стройные башни минаретов поднимались до высоты ив и тополей. По правую и левую стороны были плодородные угорья, где на косогорах паслись стада. За ними – белые вершины высоких горных хребтов подпирали небо. «В Кицзяне (Коканде) в изобилии растут гранаты, – отмечал наблюдательный Елюй Чуцай в своем описании этой экспедиции. – Они величиной с два кулака и имеют сладковато-терпкий вкус. Их арбузы весят пятьдесят фунтов, и двумя можно полностью нагрузить осла».
После зимы и вымерзших перевалов здесь был для монгольских всадников настоящий курорт. Река становилась все шире, и они подошли к большому городу за крепостными стенами под названием Ходжент. Там их ожидал пятитысячный корпус поддержки, который готовил осаду Ходжента.
Тюркским гарнизоном в городе командовал доблестный Тимур Малик – «железный воевода». Он отобрал тысячу лучших воинов и закрепился с ними на одном из островов. События приняли неожиданный оборот.
Река в этом месте была широкой, а остров укреплен. Тимур Малик взял с собой все лодки, какие мог достать; мостов к острову не было. Монголам были даны указания не оставлять за собой укрепленных городов. А камни, выпущенные из их катапульт, не достигали острова.
Тимур Малик являл собой прекрасный пример проницательного и храброго тюрка, которого не так-то просто было изгнать с острова. И монголы взяли его в осаду со свойственной им методичностью, а Джучи, не тратя зря времени, спустился вниз по реке, оставив командующим одного из ноянов.
Они послали конные разъезды и согнали множество деревенских жителей, заставив их собирать крупные камни и таскать к берегу. И мало-помалу образовывалась дорога к острову Тимура Малика, который тоже не сидел сложа руки.
Он отобрал с десяток барж, соорудил вокруг них деревянные ограждения, посадил на них лучников и ежедневно отправлял их к берегу обстреливать монголов. Но сконструированные в Китае артиллерийские орудия были использованы против барж. Прежде всего это были баллисты – камнеметные машины. Только стреляли из них монголы по этим судам не камнями, а горшками, кувшинами и бочонками с горящей серой или с другой зажигательной смесью китайских артиллеристов. Тимур Малик изменил конструкцию своих барж, сделав наклонными боковые защитные стенки и крыши, вероятно покрыв их сверху землей. Он оставил амбразуры, или, иначе говоря, бойницы для лучников. Каждодневная перестрелка между судами и артиллерией возобновилась, дорога из камней становилась все длинней, и Тимур Малик понял, что не продержится на своем острове. Он погрузился со своими людьми на самое большое судно, разместил своих лучших воинов на крытых баржах и эвакуировался с острова, поплыв вниз по реке ночью при свете факелов. Им пришлось обрывать тяжелую цепь, которую монголы протянули через Сырдарью.
Но монгольские всадники следовали за спускавшимися вниз по реке беглецами вровень по берегу. Ушедший вперед еще раньше Джучи соорудил мост из лодок на значительном расстоянии ниже по течению и заставил своих спецов подготовить камнеметы к стрельбе по флотилии. Весть об этих приготовлениях дошла до смекалистого тюрка, и он высадился со своими людьми в безлюдном месте на берегу. Монголы, не найдя беглецов на реке, искали их до тех пор, пока не обнаружили. Убегая с небольшим отрядом личной охраны, Тимур Малик видел, как все его люди были порублены.
Оставшись без охраны, он продолжал спасаться бегством на резвом коне, оторвавшись ото всех преследователей, за исключением трех монголов. Ему посчастливилось убить одного из троицы, поразив его стрелой в глаз. «В моем колчане еще две стрелы, – крикнул он двум оставшимся преследователям, – они не уйдут мимо цели!»
О храбрости Тимура Малика вспоминали и повторяли как монголы, так и тюрки. Он еще не один месяц совершал нападения на монгольские отряды. Осада продемонстрировала изобретательность монголов в меняющейся ситуации, но это был не более чем эпизод в войне, которая теперь расширилась до масштабов фронта в тысячу миль.
Глава 15
БухараКогда шах спустился ниже с высоких гор, он повернул со своим войском на север к Сырдарье, ожидая приближения орды и намереваясь дать ей бой при попытке монголов форсировать реку. Но он ждал напрасно.
Чтобы разобраться в том, что произошло, нам следует взглянуть на карту. Эта северная часть империи Мухаммеда представляла собой наполовину плодородную равнину, наполовину засушливые и песчаные равнины, разделенные полосой земли из красной глины, покрытой пылью и безжизненной. Поэтому города были лишь на холмистой местности вдоль рек. Две крупные реки текли на северо-запад через эту пустынную равнину, чтобы излить свои воды в расположенное за шестьсот миль соленое Аральское море. Первая из этих рек – Сырдарья, в древности именовавшаяся Яксарт. И там были города с крепостными стенами, соединенные караванными путями, своего рода цепь населенных оазисов, протянувшихся через пустыни. Вторая река, южнее, – Амударья, когда-то называвшаяся Оксус. И возле нее были расположены цитадели ислама – Бухара и Самарканд.
Шах расположился за Сырдарьей и не имел возможности узнать, приближаются ли монголы. Он ожидал свежих подкреплений с юга, а также доходов от очередного сбора налогов. Эти мероприятия были прерваны тревожными новостями. Монголов видели спускающимися с горных перевалов за двести миль с правой стороны и почти с тыла.
А произошло то, что Джебе-ноян, расставшись с Джучи, перешел через горы к югу, обошел тюркские войска, которые стерегли этот путь в направлении на Хорезм, и теперь быстро двигался среди ледников в верховья Амударьи. И на расстоянии не более чем в две сотни миль на его пути находился Самарканд. У Джебе-нояна было не более двадцати тысяч воинов, но шах об этом не знал.
Вместо того чтобы получить подкрепление, Мухаммед оказался практически отрезанным от своей второй и главной линии обороны – Амударьи, с ее крупными городами Бухарой и Самаркандом. Встревоженный новой опасностью, Мухаммед сделал то, за что подвергся резкой критике в мусульманских хрониках в более поздние годы.
Для усиления гарнизонов вдоль реки Сырдарьи были направлены 40 тысяч воинов, а сам он двинулся с основными силами на юг, оставив 30 тысяч Бухаре, а часть войска перебросив в оказавшийся под угрозой Самарканд. Он сделал это, полагая, что монголы не смогут взять штурмом эти цитадели и отступят после совершения ряда рейдов и грабежей. Он ошибся в своих предположениях. Но уже до этого двое сыновей хана появились у Отрара, ниже по течению Сырдарьи и на север. Это был тот самый Отрар, губернатор которого предал смерти купцов монгольского хана. Инельюк, велевший казнить купцов, все еще оставался губернатором города. Зная, что ему от монголов пощады не будет, он со своими лучшими воинами забаррикадировался в крепости на самом верху, а израсходовав все стрелы, стал сбрасывать на своих врагов камни. Взятый в плен живым, несмотря на отчаянное сопротивление, он был доставлен к хану, который приказал залить его глаза и уши расплавленным серебром, совершая казнь возмездия. Стены Отрара были сровнены с землей, а все его население изгнано. Пока все это происходило, вторая монгольская армия подошла к Сырдарье и взяла Ташкент. Третий монгольский отряд опустошил районы у северного конца Сырдарьи, штурмуя более мелкие города. Тюркский гарнизон покинул Дженд и города, жители которых сдавались, как только монголы ставили к стенам приставные лестницы и потоком устремлялись на стены. В таких случаях в этот первый год войны монголы учиняли кровавую расправу над воинами шаха и тюркскими гарнизонами, а жителей, в большинстве своем персов, выгоняли из города, который затем грабили подчистую. Затем пленных сортировали: сильных молодых мужчин использовали на работах при осаде следующего города, а ремесленников заставляли изготавливать изделия для завоевателей.
В одном из эпизодов, когда посланный монголами купец-магометанин был буквально разорван на куски жителями одного из мелких городов, последовал ужасающий штурм, которому не было видно конца: новые воины становились на место убитых и так до тех пор, пока этот населенный пункт не был взят, а его жители пали от монгольских мечей и стрел.
Чингисхан совсем не появлялся на Сырдарье. Он пропал из виду вместе с основными силами орды. Никто не знал, где он переправился через реку и куда направлялся. Но должно быть, он сделал большой крюк через пустыню Красные Пески, потому что вышел из пустыни, следуя быстрым маршем на Бухару с запада.
Мухаммед был не просто обойден с фланга. Он подвергся опасности быть отрезанным от своих южных армий, войск своего сына и подкреплений, от богатых земель Хорасана и Персии.
В то время как Джебе-ноян выдвигался с востока, Чингисхан шел с запада, и шах в Самарканде не мог не почувствовать, что дверцы западни вот-вот захлопнутся.
В этом трудном положении он разделил главные силы своего войска между Бухарой и Самаркандом, а других своих атабеков направил в Балх и Кундуз. Взяв с собой лишь своих приближенных сановников, со слонами, верблюдами и отрядами личной гвардии, хорезмшах покинул Самарканд. И он взял с собой ценности и свою семью, предполагая вернуться во главе новой армии. Но и эти его ожидания не оправдались.
Мухаммед-воин, второй Александр Македонский, как его называли люди, был абсолютно превзойден в военном искусстве. Монгольские войска под командованием сыновей хана, огнем и мечом наводившие ужас среди населения территорий вдоль реки Сырдарьи, делали это для того, чтобы замаскировать нанесение истинного удара точно в цель силами войск Джебе-нояна и Чингисхана.
Хан спешил выбраться из пустыни и так торопился, что не задерживался для взятия малых городов, встречавшихся на его пути, и брал там только воду, чтобы напоить коней.
Он рассчитывал застать врасплох Мухаммеда в Бухаре, но по прибытии туда узнал, что шах бежал. Ему противостоял один из оплотов ислама, крепостная стена протяженностью тридцать шесть миль в сочетании с довольно глубокой рекой. В городе был гарнизон из 20 тысяч тюркских воинов и большого числа персов. Бухара удостоилась чести быть обителью многих имамов и саидов (потомков Пророка), исламских богословов, толкователей «Благородной книги».
Этот город хранил в себе внутренний огонь, истовость набожных мусульман, которые теперь пребывали в весьма смешанных чувствах. Стена была слишком мощной для того, чтобы взять ее штурмом, и если бы широкие массы населения решили оборонять ее, могли бы пройти месяцы, прежде чем монголы завоевали этот плацдарм.
Чингисхан вполне справедливо отмечал: «Стена не прочнее и не слабее мужества обороняющих ее людей». В данном случае тюркские военачальники предпочли оставить горожан на произвол судьбы и бежать вслед за шахом. И они ушли в ночь с воинами шаха через шлюз в направлении Амударьи. Монголы дали им уйти, но три тумена отправились за ними и вслед за ними вышли к реке. Там тюрки были атакованы и почти все порублены мечами.
Оставшиеся без защиты гарнизона старейшины, судьи и имамы, посовещавшись, вышли к странному хану и отдали ему ключи от города, заручившись его обещанием в том, что жизнь горожан будет сохранена. Губернатор же с оставшимися воинами заперся наверху, в крепости, но это его убежище было сразу же окружено монголами, которые обстреливали его горящими стрелами до тех пор, пока не загорелась крыша дворцовых построек.
Всадники потоком заполнили улицы города, врываясь в амбары и хранилища, устраивая стойла для коней в библиотеках, приводя в бешенство магометан, которые не единожды трепетно разглядывали страницы священного Корана, теперь истоптали копытами кони. Сам хан придержал коня перед внушительным зданием главной мечети города и спросил, не это ли дом императора. Ему ответили, что это дом Аллаха. Он тут же повернул коня и поскакал вверх по ступеням в мечеть, где слез с коня и поднялся к столу для чтения, на котором лежал огромный Коран. Там он, в черных лакированных доспехах и в шлеме с кожаным забралом, обратился к собравшимся муллам и богословам, которые ожидали узреть, как огонь с небес поразит эту чудную фигуру в странных доспехах. «Я пришел сюда, – сказал им хан, – лишь для того, чтобы сказать вам, что вы должны найти провиант для моей армии. За городом нет сена и зерна, и мои люди страдают от недостатка в них. Так откройте двери ваших хранилищ»[9]. Но когда мусульмане поспешно вышли из мечети, они увидели, что воины из Гоби уже хозяйничали в амбарах и поставили в стойла коней. Эта часть ордынского войска слишком много дней двигалась форсированным маршем через пустыню, для того чтобы теперь терпеливо ждать на пороге изобилия.
Из мечети хан пошел на городскую площадь, где обычно ораторы собирали народ послушать выступление на научную тему или проповедь.
– Кто этот человек? – спросил прохожий у почтенного сайда.
– Тсс! – прошептал тот. – Это гнев Божий, обрушившийся на нас.
Хан был человеком, отлично знавшим, как говорить с большой массой людей, и, как сообщают хроники, он взошел на трибуну и обратился к бухарцам. Прежде всего он подробно расспрашивал об их религии и всерьез высказал мнение, что паломничество в Мекку – заблуждение. «Поскольку сила небес пребывает не в одном только месте, а в любом уголке земли».
Старый вождь прекрасно улавливал настрой охваченных благоговейным ужасом магометан. В их глазах он выглядел язычником – разрушителем, воплощением грубой силы варвара, фигурой в определенной степени гротескной. До сих пор Бухара не видела ничего иного, кроме преданности исламу.
«У вашего императора много грехов, – уверял их хан. – Я – гнев и бич небес, пришел, чтобы уничтожить его так же, как я сокрушил других императоров. Не оказывайте ему помощи или содействия». Он подождал, пока переводчик переведет сказанное им. Магометане казались ему похожими на китайцев, такими же строителями городов, сочинителями книг. Он понимал, что у них можно взять провиант, отобрать богатство, что они полезны в качестве источников информации, а также тем, что давали рабочих и рабов для его людей, ремесленников для отправки в Гоби.
«Вы поступили правильно, – продолжал он, – снабжая мою армию пищей. Теперь принесите моим военачальникам припрятанные драгоценности. Не беспокойтесь о том, что плохо лежит в ваших домах, мы об этом позаботимся».
Богатые люди Бухары были взяты под надзор монгольской стражи, которая не оставляла их ни днем ни ночью. Некоторых пытали, подозревая, что они принесли не все спрятанные ценности. Монгольские военачальники позвали танцовщиц и музыкантов для исполнения пьес в мусульманском стиле. Восседая с полной серьезностью с чашей вина в руках в мечетях или во дворцах, они взирали на это представление – усладу жителей городов и поселков.
Засевший в крепости гарнизон держался стойко, и монголы понесли потери, что привело их в ярость, вслед за чем губернатор и его воины были посечены. Когда последние ценности были извлечены из подвалов и колодцев и выкопаны из-под земли, жителей согнали в поле. Мусульманский летописец приводит нам фрагмент о том, как пострадали его (Мухаммеда) люди.
«Это был ужасный день. Слышны были только стенания мужчин, женщин и детей, которым предстояло расстаться навсегда. Женщин варвары насиловали на глазах тех, у кого не было сил защитить несчастных. Некоторые из мужчин, не в силах перенести позор семьи, предпочли броситься на воинов и умереть в схватке». В разных частях города вспыхнули пожары, и пламя вырывалось из деревянных строений и обжигало их глиняные покрытия. Клубы дыма поднимались над Бухарой, закрывая солнце. Пленников погнали в направлении Самарканда. Не в состоянии поспевать за ехавшими на лошадях монголами, они неимоверно страдали во время этого короткого марша.
Чингисхан оставался в Бухаре всего два часа, спеша застигнуть шаха в Самарканде. По пути он встретил ордынское войско, следовавшее со стороны Сырдарьи под командой его сыновей, которые рассказали хану о захвате городов вдоль северной линии фронта.
Самарканд был самым укрепленным из городов хорезмшаха. Он начал строить новую мощную стену вокруг вереницы садов. Однако быстрое наступление монголов не оставило шансов на завершение сооружения этого оборонительного вала. Старые оборонительные сооружения были достаточно внушительными. Среди прочего там были двенадцать железных ворот с башнями по бокам. Охранять их были поставлены двадцать защищенных доспехами слонов и 110 тысяч тюркских и персидских воинов. Монголы были в численном меньшинстве по сравнению с гарнизоном, и Чингисхан готовился к длительной осаде, сгоняя сельских жителей и пленных Бухары на осадные работы.
Если бы шах остался со своими людьми или если бы войсками командовал такой военачальник, как Тимур Малик, Самарканд, пожалуй, мог бы продержаться до тех пор, пока не кончатся запасы продовольствия. Но быстрые и методичные приготовления монголов вызвали панику у мусульман, которые, наблюдая за ними издали, видели большое количество людей и решили, что в орде больше воинов, чем было на самом деле.
Гарнизон совершил вылазку, сразу же попал в мастерски устроенную монголами засаду и понес большие потери. После этого защитники города совсем пали духом, и имамы и судьи сказали свои слова, а когда утром монголы готовились штурмовать один из участков стены, город сдался без боя.
Тридцать тысяч тюрок-канкали по своей инициативе перешли на сторону монголов и были благосклонно приняты. Им выдали монгольское обмундирование, а на следующую или на вторую ночь все они были перебиты. Монголы всегда не доверяли хорезмским тюркам, особенно тем, которые становились предателями.
Когда городские мастеровые были отправлены в орду, а трудоспособные мужчины отобраны для более грубой работы, остальным жителям было позволено вернуться в свои дома. Но примерно через год их угнали в орду.
Елюй Чуцай так пишет о Самарканде: «Вокруг города повсюду на протяжении нескольких миль – фруктовые сады, рощи, квадратные водоемы и круглые пруды, расположенные в строгой последовательности. Самарканд – прелестное место».
Глава 16
Орхоны в погонеУ Самарканда Чингисхану доложили, что шах Мухаммед покинул город и поскакал на юг. Монгольский хан непременно хотел взять хорезмшаха в плен, прежде чем тот соберет новое войско, чтобы выступить против завоевателей. Чингисхану не удалось настигнуть правителя Хорезма, и тогда он послал за Джебе-нояном и Субедеем и отдал им распоряжения.
«Следуйте за шахом Мухаммедом, куда бы он ни отправился. Найдите его живым или мертвым. Не трогайте города, которые откроют вам свои ворота, но штурмуйте те, которые окажут сопротивление. Я думаю, что это не будет настолько трудным, как кажется».
Странное поручение – гнаться за императором за тридевять земель. Поистине, это было задание для самых отчаянных и самых надежных из орхонов. Они получили под свою команду два тумена – двадцать тысяч воинов. Получив такие указания, оба орхона с этой конной дивизией сразу же двинулись на юг. Был апрель 1220 года – года Змеи.
Мухаммед ушел из Самарканда на юг, в Балх, расположенный на краю высоких хребтов Афганистана. Как всегда, он проявлял нерешительность. Джелал эд-Дин был далеко на севере, где собирал новую армию из воинов пустынных областей близ Аральского моря. Но Чингисхан в Бухаре был между шахом и этим возможным пунктом сбора.
Шах думал попасть в Афганистан, где его ждали воинственные племена. В конце концов, после некоторых колебаний, движимый чувством охватившего его страха, он повернул на запад через пустыню в горный район северной Персии и прибыл в Нишапур, полагая, что между ним и монгольской ордой теперь пятьсот миль.
Джебе-ноян и Субедей обнаружили хорошо укрепленный город на Амударье. Они пустили коней вплавь через реку и узнали от посланных вперед разведчиков, что Мухаммед покинул Балх. И они повернули на запад в пустыню, разделившись для большей безопасности и для того, чтобы коням досталось как можно больше пастбищ.
У каждого предводителя этих двух отборных туменов было по два резвых коня, а трава вдоль рассыпанных вокруг речушек и ключей была сочной. Должно быть, они проходили по восемьдесят миль в день и слезали с коней на закате, чтобы приготовить ужин. В конце пустыни им встретились сады роз и белые стены древнего города Мерв.
Довольствуясь тем, что шах не мог быть в этом городе, они помчались галопом в Нишапур, прибыв туда через три недели после Мухаммеда. Последний, прознав об этой их погоне, бежал из города под видом поездки на охоту. Нишапур не открыл ворота, и орхоны штурмовали его со всей яростью. Им не удалось взять стены, но они убедились, что шаха не было среди защитников города.
И снова они вышли на его след и взяли направление на запад по караванному пути, ведущему к Каспийскому морю, рассеивая остатки армий шаха, выбравших эту дорогу, чтобы спастись от монгольского террора. Близ современного Тегерана орхоны соединились и разбили тридцатитысячную персидскую армию.
И вновь они разделились: след бежавшего императора на время был потерян. Субедей отклонился к северу и двинулся через горный район. Джебе-ноян помчался на юг по краю солончаков. Они значительно удалились от Хорезма и опережали саму весть о своем приближении.
Тем временем Мухаммед сначала отослал свою семью, затем отправил сокровища. Он оставил свои шкатулки с драгоценными камнями в крепости, где позднее их нашли монголы, а сам решил отправиться в Багдад. В Багдад, где правил тот самый халиф, с которым шах не ладил в прежние времена. Он повсюду набирал людей из своих сторонников, которых оказалось всего несколько сот. И он поехал по большой дороге, ведущей в Багдад.
Но у Хамадана появились монголы и двинулись за ним по пятам. Его люди были рассеяны и потоптаны, и несколько стрел были пущены в него: монголы не узнали шаха. Он вырвался и, запутывая следы, поскакал по направлению к Каспию. У некоторых из его тюркских воинов зрело недовольство и неповиновение, и Мухаммед решил ночевать в маленьком шатре, притулившемся позади его личного шатра. И однажды утром он обнаружил, что пустовавший шатер был полон выпущенных в него стрел. «Неужели на земле нет места, где меня не поразит удар монголов?» – спросил он своего военачальника.
Шаху посоветовали сесть на корабль у берега Каспийского моря и плыть к острову, где он мог бы укрыться, пока его сыновья и атабеки не соберут достаточно сильную армию для его защиты.
Мухаммед так и поступил. Изменив внешность, с несколькими не привлекающими внимания спутниками он пробирался через ущелья в поисках маленького городка на западном берегу Каспийского моря – тихого места, где жили рыбаки и торговцы. Но слабый и больной шах, лишенный своего двора, своих рабов и товарищей по пирам, не хотел ронять свой престиж. Он требовал устройства массовых молений в мечети, и ему недолго удавалось скрывать свою личность.
Некий мусульманин, который когда-то подвергся притеснениям со стороны шаха, выдал его местонахождение монголам. Они как раз разбили еще одну персидскую армию у Казвина и скакали по холмам в поисках Мухаммеда. Они прискакали в город, где шах скрывался, в тот момент, когда он уже собирался садиться на рыбацкий ялик. Вслед посыпались стрелы, но лодка уже отошла от берега, и некоторые кочевники в приступе ярости даже бросились на конях в воду. Они плыли за яликом до тех пор, пока кони и люди не выбились из сил и не скрылись в волнах.
Несмотря на то что рука монгола так и не коснулась шаха, фактически ордынцы его убили. Ослабленный болезнью и невзгодами, этот мусульманский правитель умер на своем острове в такой нищете, что его единственной одеждой была рубаха одного из его преданных людей.
Ветераны разбойных рейдов Джебе-ноян и Субедей, которым было приказано доставить шаха живым или мертвым, не знали, что тому была уготована могила на пустынном острове. Шах стал еще одним несчастливцем, участь которого оказалась не лучшей, чем у китайца Вэй Вана, священника Иоанна, Токта-беки и Гуч-лука. Орхоны отослали хану груз сокровищ шаха, которые собрал аккуратный Субедей, большинство его членов семьи и сообщение о том, что сам он уплыл на судне в восточном направлении.
Чингисхан, полагая, что Мухаммед попытается присоединиться к своему сыну в Ургенче, городе ханов, послал в том направлении тумен.
Но Субедей, зимуя на заснеженных пастбищах Прикаспийской низменности, предложил совершить марш на север вокруг Каспийского моря, чтобы затем соединиться с ханом. Он послал гонца в Самарканд испросить разрешения на такое путешествие, и Чингисхан дал свое согласие, направив при этом орхонам в качестве подкрепления несколько тысяч туркмен. Субедей же по своей инициативе мобилизовал в войско дикие курдские племена. Совершив небольшой бросок на юг для осады и штурма стратегически важных городов, мимо которых они проходили, преследуя Мухаммеда, монголы повернули на север, на Кавказ.
Они совершили набег на Грузию. Отчаянная битва произошла между монголами и воинами-горцами. Джебе-ноян укрылся на одном краю длинной долины, ведущей в Тифлис, в то время как Субедей применил старую монгольскую уловку с ложным бегством. Пять тысяч воинов совершили вылазку из засады во фланг грузинам, которые в этом бою потерпели сокрушительное поражение.
Далее монголы пробивались через хребты Кавказа и прошли через «железные врата» Александра Македонского. Появившись на северном склоне, они обнаружили армию горцев – аланов, черкесов и кипчаков, ополчившихся против них. Горцы имели значительное численное преимущество и не собирались отступать, но Субедею удалось отрезать кочевников-кипчаков от прочих, и монголы стали прорываться сквозь ряды стойких аланов и черкесов.
Затем, следуя за кипчаками в солончаки за Каспием, «сорвиголовы» из Китая рассеяли этих кочевников и продолжали их упорно гнать на север, в земли русских князей. А там их встретил новый, весьма мужественный противник. Из Киева и дальних княжеств собрались 82 тысячи русских воинов. Они спустились в низовья Днепра в сопровождении сильных отрядов кипчаков. Это были отважные всадники, которые с незапамятных времен враждовали с кочевниками степей.
Монголы отходили с Днепра в течение девяти дней, наблюдая за скоплением русских войск до тех пор, пока не вышли к заранее выбранному для сражения месту. Воины севера размещались по отдельным лагерям; они имели довольно внушительный вид, но отличались леностью и ссорились между собой. У них не было такого полководца, как Субедей.
Два дня продолжалась битва в степи между русскими и монголами – их первое столкновение. Великий князь пал, сраженный оружием варваров вместе со своей знатью, и мало кто из его войска остался в живых и смог вновь подняться к верховьям Днепра. Вновь получившие возможность действовать по своему усмотрению, Субедей и Джебе-ноян спустились в Крым и штурмовали оплот торговцев из Генуи. Кто знает, что бы они еще могли совершить? Они уже собирались форсировать Днепр и вторгнуться в Европу, когда Чингисхан, следивший за их перемещениями через гонцов, отдал им приказ вернуться для встречи с ним в месте, находившемся на расстоянии в две тысячи миль к востоку.
Джебе-ноян умер в пути, но монголы довольно далеко отклонились в сторону, чтобы вторгнуться во владения булгар, расположенные на Волге, и произвести там опустошения.
Это был поразительный марш, и, наверное, он и сегодня остается величайшим подвигом конников, зафиксированным в анналах человеческой истории. Совершить его могли только люди потрясающей выносливости, абсолютно уверенные в своих собственных силах.
«Вы разве не слышали, – восклицает персидский летописец, – что банда пришельцев из мест, где восходит солнце, проскакала по земле до Каспийских Ворот, производя на своем пути разрушения и сея смерть среди людей? Ну а что касается ее главаря, то он вернулся живым и здоровым с грузом трофеев. И все это менее чем за два года».
Марш-бросок двух корпусов до девяностого градуса западной долготы принес удивительные плоды. За воинами следовали китайские и уйгурские ученые, в том числе несторианские христиане. По крайней мере, нам известно о предприимчивых мусульманских купцах, продавших рукописи христианских пророчеств.
И Субедей не двигался вслепую. Китайцы и уйгуры отмечали расположения рек, через которые они переправлялись, богатых рыбой озер, соляных копей и серебряных рудников. Пункты почтовой связи были устроены вдоль маршрута, а в захваченных районах обозначались дороги. Вместе с монголами-воинами пришли китайские чиновники-администраторы. Пленный армянский епископ, которого взяли с собой в качестве писаря, рассказывает нам, что в землях за Кавказом была проведена перепись всех мужчин в возрасте от десяти лет и старше.
Субедей обнаружил огромные пастбища южной России, черноземный регион. Он запомнил эти степи. Годы спустя он вернулся с другого края света, чтобы войти в Москву. И он возобновил прерванный поход с того места, откуда он был отозван ханом, перешел Днепр и вторгся в Европу.
И венецианские, и генуэзские купцы прибыли, чтобы вступить в контакт с монголами. Поколения спустя Марко Поло из Венеции отправился в путешествие посмотреть владения Великого хана.
Глава 17
Чингисхан едет на охотуВ то время как орхоны совершали рейды западнее Каспийского моря, двое сыновей хана предприняли экспедицию к другому внутреннему морю, которое теперь нам известно как Аральское. Они были посланы вперед, чтобы собрать информацию о шахе Хорезма и отрезать ему путь к возвращению. Узнав, наконец, что тот уже в могиле, они проскакали вдоль Амударьи через глинистые степи к родному городу хорезмийцев.
Там монголы приступили к длительной и тяжелой осаде, во время которой за неимением крупных камней для камнеметных машин они использовали бревна. Их они выпиливали из стволов, затем вымачивали в воде, чтобы сделать достаточно тяжелыми. В рукопашных сражениях на стенах, продолжавшихся неделю, они, как отмечает летописец, применяли воспламеняющийся лигроин – новый вид оружия, который они, должно быть, переняли у мусульман. А те эффективно использовали его поражающую силу против крестоносцев Европы. Гургандж (иначе Ургенч) пал, и они поскакали с пленными и трофеями назад, в ставку хана, но Джелал эд-Дин – доблестный сын своего слабого отца – избежал плена и ушел собирать и вести за собой новое войско против монголов.
Тем временем Чингисхан увел своих воинов с низменности на время летней жары, палящего зноя, который изнурял людей, привыкших к высоким широтам Гоби. Он повел их вверх к более прохладным горным грядам за Амударьей. Чтобы занять чем-то воинов, пока табуны откармливались на пастбищах, и не давать ослабнуть дисциплине, Чингисхан выпустил постановление относительно того, как проводить время досуга. И заполнять его следовало сезонной охотой.
Монгольская охота была не чем иным, как той же регулярной кампанией, но только не против людей, а против животных. В ней была задействована вся орда, и ее правила установлены самим ханом, который считал их нерушимыми.
Мастер охоты Джучи на этот раз отсутствовал, выполняя свое задание, и его военачальник помчался галопом на разведку, чтобы в радиусе нескольких сот миль установить вымпелы, отмечавшие стартовые пункты для различных сотен. За горизонтом выбирался гуртай, или конечный пункт охоты, который также отмечался.
Показались снующие туда-сюда конные сотни, разбивающие бивуаки по приказу загонщиков, в ожидании, когда появится хан и фанфары, горны и цимбалы возвестят о начале охоты. И вот охотники выстроились редким полукругом, охватывающим порядка восьмидесяти миль дикой местности.
Хан появлялся со старшими военачальниками, принцами и юными внуками – всадники выстраивались в плотно сомкнутый ряд, а иногда и в два ряда в глубину. Они были вооружены и экипированы, как если бы их противниками были люди, и, кроме того, имели плетеные щиты.
Кони трогались вперед, военачальники давали команду, и облава на животных начиналась. Воинам запрещалось применять против животных оружие и дать животному проскользнуть через цепь загонщиков считалось позором. Они пробивались через чащу, перебираясь через овраги и взбираясь на бугры, поднимая крик и шум при появлении из чащобы тигра или волка.
Тяжелее приходилось по ночам. Месяц спустя после начала охоты огромное количество животных оказывалось согнанным внутрь полукруга из загонщиков. Воины шли в лагерь, зажигали костры, выставляли часовых. Использовали даже обычный на войне пароль. Военачальники совершали обходы. Нелегко было поддерживать ночью нерушимость линии аванпостов перед возбужденными четвероногими обитателями гор – при виде их горящих хищных глаз, в сопровождении волчьего воя и злобного рычания барсов.
Чем дальше, тем труднее. Еще один месяц спустя, когда окружение стало плотнее, масса животных уже начинала чувствовать, что она преследуется врагами. Напряжение охоты не спадало. Если лисица забиралась в какую-нибудь нору, ее во что бы то ни стало выгоняли оттуда; медведя, скрывающегося в расселине между скал, кто-нибудь из загонщиков должен был выманить, не нанося ему вреда. Понятно, что такая обстановка была благоприятна для проявления молодыми воинами молодечества и удали, например, когда одинокий, вооруженный страшными клыками кабан, а иногда и целое стадо таких разъяренных животных в исступлении бросались на цепь загонщиков.
Одна часть цепи загонщиков наткнулась на широкую излучину реки и остановилась. Сразу же были посланы гонцы, мчавшиеся вдоль полукруга охотников, с приказом оттянуться назад остальной части цепи, пока не перейдут реки те, кто впереди. Преследуемые звери большей частью уже переправились.
Воины повели в воду своих коней и соскочили с седел, держась за конские гривы и хвосты. Некоторые накрепко затянули свои кожаные походные сумки и использовали их как примитивные поплавки. Оказавшись на том берегу, они опять сели на коней, и охота продолжалась.
Тут и там появлялся старый хан, наблюдая за тем, как действуют его люди и как командуют ими их начальники. Он не делал никаких замечаний во время охоты, но ни одна мелочь не ускользала от его внимания. Направляемое охотниками полукольцо загонщиков сомкнуло свои правый и левый края у самого гуртая. Животные стали ощущать давление: олени выскакивали в поле зрения колышущихся флангов, тигры сновали из стороны в сторону, прижимая голову к земле и рыча. Вне видимости за гуртаем круг замкнулся. Металлический звон медных цимбал и крики становились все громче, охотники перестроились, образовав два-три ряда в глубину. Хан поскакал к скоплению людей и обезумевших зверей, давая знак. Всадники расступились, давая ему дорогу. По старому обычаю хан должен был первым приблизиться к загнанным животным. В одной руке он держал обнаженный меч, а в другой лук. Теперь уже было можно воспользоваться оружием. Летописцы рассказывают, что он сделал более опасный выбор из двух диаметрально противоположных вариантов – пустить стрелы в тигра либо затоптать конем волков.
Убив нескольких зверей, он выбрался из кольца, поскакал вверх на холм, с которого просматривался гуртай, и уселся там под балдахином, наблюдая за действиями принцев и военачальников, которые выступали после него. Это была арена монголов, гладиаторские игры кочевников, и так же, как у гладиаторов Рима, из ступивших на арену немало было тех, кого вынесли с нее либо покалеченными, либо без признаков жизни. Когда был дан сигнал на общий выход для забоя животных, воины орды двинулись вперед, хватая все, что попадалось на их пути. Эта охота могла продолжаться в течение целого дня, пока, наконец, согласно обычаю, внуки хана и малолетние принцы не являлись к нему просить пощады для оставшихся в живых животных. Эта их просьба удовлетворялась, и охотники приступали к сбору туш.
Такая охота была превосходной школой для воинов, а практиковавшееся во время хода ее постепенное сужение и смыкание кольца могло находить применение и на войне против окруженного неприятеля.
В тот год в стане врага охота продолжалась не более четырех месяцев. Хану хотелось быть готовым к осенней кампании и встретиться с Джучи и Джагатаем, возвращавшимся с берегов внутреннего моря с вестью о смерти хорезмшаха.
До сих пор монголы почти без задержек шествовали по царству ислама. Они перебирались через реки и брали города в таком же быстром темпе, как современный путешественник с караваном и слугами перемещается из одного пункта в другой.
Мухаммед-воин, слишком амбициозный сначала и слишком трусливый в конце, покинувший своих людей, чтобы спасти себя самого, заслужил бесчестье и умер в нищете. Подобно императору Китая, он перебросил свои армии в города, пытаясь избежать боя с монгольской конницей, которая оставалась невидимой до часа сражения, а затем совершала маневр в ужасающей тишине, повинуясь сигналам, подаваемым перемещением штандартов. Эти сигналы военачальник передавал движением рук воинам своего эскадрона. Этим способом пользовались и в светлое время суток, и в шуме боя, когда не слышно того, что можно передать голосом, а звон цимбал и литавр можно принять за сигналы, подаваемые противником. Ночью такие сигналы производились подъемом и опусканием цветных фонарей у тугха, или стяга командующего.
После первого набега в земли к северу от Сырдарьи Чингисхан бросил свои армии на взятие Бухары и Самарканда, которые считал главными городами хорезмийской империи. Он сломал эту вторую линию обороны без особых трудностей и вновь сосредоточил силы орды на том, что можно было бы назвать третьей линией обороны, – на лежащих на плодородных холмах Персии и Афганистане.
До сих пор борьба между монголами и тюрками – неверными и магометанами – оборачивалась полной катастрофой для последних. Монголы явились перед напуганными тюрками как воплощение Божьей кары во всей ее полноте, как бич, опустившийся на них за их грехи.
Чингисхан вовсю старался укрепить эту веру. Он также позаботился о безопасности своих восточных флангов, и сам скакал через плоскогорья верховьев Амударьи, и послал другие дивизии занять города на западе, через которые прошли Джебе-ноян и Субедей, направив донесение о своих действиях хану. После этого он стал хозяином Балха и посвятил лето большой охоте в этих местах.
Там он захватил центральные торговые пути мусульманских купцов. Он собирал информацию и уже знал о существовании неизвестных ему сильных держав за горизонтом.
Глава 18
Золотой трон Тулуя«Я жил в то время, – повествует в хронике принц Хорасан, – в своей цитадели высоко в горах, в скалистой горной местности. Крепость была одной из самых неприступных в Хорасане и, если верить преданиям, принадлежала моим предкам с тех пор, как ислам был занесен в эти края. Расположенная вблизи центра провинции, она служила убежищем беглым заключенным и жителям, бежавшим из плена и от гибели у татар.
Через некоторое время перед этой цитаделью появились татары. Увидев, что им ее не взять, они потребовали в качестве выкупа за свой уход десять тысяч халатов из хлопковой ткани и массу других вещей, несмотря на то что были зажаты в ущелье Неса.
Я согласился на это. Но когда нужно было передавать им выкуп, не находилось смельчаков осуществить это, так как все знали, что их хан имеет обыкновение убивать всякого, кто попадает им в руки.
Наконец двое пожилых людей предложили свои услуги и привели ко мне своих детей, оставляя их на мое попечение на случай, если сами они погибнут». Собственно говоря, татары убили этих добровольцев перед тем, как уйти.
«В скором времени эти варвары заняли весь Хорасан. Когда они входили в какой-либо район, то гнали перед собой крестьян и пригоняли пленных к городу, который хотели захватить; их они использовали для приведения в действие осадных машин. Всюду царили страх и запустение. Взятый в плен человек бывал более спокоен, чем тот, кто оставался в доме, не зная, чего ему ожидать. Вожди и знать были обязаны приходить со своими вассалами и военными машинами. Любой без исключения, кто не подчинялся, предавался смерти».
Это был Тулуй, младший сын хана, мастер ведения войны, который теперь вторгся в плодородные провинции Персии. Он получил приказ от своего отца искать Джелал эд-Дина, но хорезмийский принц ускользнул от него, и монгольская армия стала наступать на Мерв, жемчужину пустыни, город приятного времяпрепровождения для шахов. Он был расположен на «реке птиц», мургаб, и хранил в своих библиотеках много тысяч томов манускриптов.
Монголы заметили неподалеку двигавшуюся колонну туркменов и рассеяли ее, после чего Тулуй вместе со своими военачальниками объехал вокруг городских стен, изучая оборонительные укрепления. Ряды монголов подтянулись ближе, город был обложен, а скот туркменов выгнан на пастбища.
Обозленный потерей тысячи своих лучших людей из императорской гвардии хана, Тулуй бросал все новые силы на штурм стен Мерва. Штурм следовал за штурмом. Была сделана земляная насыпь напротив оборонительного вала, которая прикрывала наступающих от стрел. Так продолжалось двадцать два дня, а во время последовавшего затишья к монголам был направлен имам, который был принят со всей учтивостью и возвращен на свои позиции невредимым.
Этот священнослужитель, судя по всему, приходил к монголам не как представитель горожан, а по повелению губернатора, некого Мерика. Получив заверения в своей безопасности, губернатор вышел к монгольским шатрам с богатыми дарами – серебряными кубками и украшенными бриллиантами чекменями. Искусный обманщик Тулуй послал Мерику в знак уважения халат и пригласил его в свой шатер на обед. Там он убедил перса, что жизни его ничто не угрожает.
«Позови же своих друзей и близких приятелей, – предложил Тулуй. – Я найду для них дело и отнесусь к ним с уважением».
Мерик послал слугу за своими приближенными, которые сидели подле губернатора на празднествах. Затем Тулуй попросил предоставить ему список самых богатых людей Мерва, и губернатор и его приближенные послушно написали имена самых состоятельных землевладельцев и купцов.
После этого перед объятым ужасом Мериком его товарищи были задушены монголами. Список из шестисот имен, составленный губернатором, был взят одним из военачальников Тулуя, который подъехал к воротам Мерва и потребовал вызвать этих людей для допроса.
Через некоторое время они вышли и были взяты под стражу. Монголы умели обращаться с воротами, и отряды их всадников ворвались на улицы Мерва. После этого все жители были разделены на три группы: мужчины, женщины и дети. Мужчин заставили лечь, скрестив сзади руки. Вся эта масса несчастных людей была поделена между монгольскими воинами, которые кого задушили, а кого порубили мечами. Исключение сделали лишь для четырехсот ремесленников, которые были нужны орде, а также для некоторых детей, чтобы держать их в качестве рабов. Несладко пришлось и шести сотням богатых жителей – их пытали до тех пор, пока они не показали монголам, где спрятаны их самые ценные вещи.
Опустевшие дома монголы разграбили, стены города сровняли с землей, и лишь после этого Тулуй отвел войско. Единственными, кто остался в живых в городе, по-видимому, были те 5 тысяч мусульман, которые спрятались в погребах и водостоках, но и они прожили недолго. Отдельные отряды орды, вернувшись в город, устроили за ними охоту и не оставили в городе ни единой живой души.
Подобным же образом один за другим были взяты где хитростью, а где штурмом соседние города. В одном из мест некоторые жители спасались, притворившись мертвыми среди груды тел убитых. Монголы прознали об этом, и был отдан приказ в дальнейшем обезглавливать жителей. В развалинах еще одного города удалось остаться в живых небольшому количеству персов. Туда был вновь отправлен монгольский отряд с приказом истребить выживших. Кочевники отправились в это поселение и устроили охоту за несчастными с меньшими угрызениями совести, чем если бы это были животные.
Это и в самом деле походило на охоту на животных. Самые изощренные уловки использовались для уничтожения людей. В одном месте, среди развалин, силой заставили взятого в плен муэдзина призвать людей к молитве в мечети. Прятавшиеся в укромных местах мусульмане вышли, поверив, что ужасные завоеватели ушли. Все они были уничтожены.
Когда монголы оставляли какой-либо пригород, они вытаптывали и сжигали все, что вырастало на поле, для того чтобы те, кто избежали их мечей, умерли бы от голода. У Гурганджа, где из-за длительного сопротивления его защитников монголы несли потери, они ввязались в рискованное предприятие, перекрыв реку над цитаделью, чтобы вода хлынула на полуразрушенные стены домов. Это изменение русла Амударьи долгое время озадачивало географов.
Все эти подробности слишком ужасны, чтобы на них останавливаться сегодня. Это была война, которая велась на максимально большом по протяженности пространстве, что сопоставимо с размахом боевых действий во Вторую мировую войну. Это была кровавая расправа над человеческими существами, но без ненависти, а просто чтобы покончить с ними.
Она превратила в tabula rasa (чистую доску) самое сердце ислама. Выжившим после этой резни людям ни до чего уже не было дела, кроме как искать пропитание и убежища: они слишком были запуганы для того, чтобы покинуть заросшие сорной травой развалины, и оставались в них, пока их не загрызли или не прогнали привлеченные неубранными трупами волки. Подобные зрелища невыносимы для человеческого восприятия, подобно шрамам на «лице» некогда плодородной земли. Не раз уже превращали землю в руины, а потом на этом месте сажали зерна.
Кочевники, ценившие человеческую жизнь меньше, чем почву, на которой прорастало зерно и кормились животные, стирали с лица земли целые города. Чингисхан пресекал на корню зарождавшиеся против него ростки восстаний, подавлял сопротивление прежде, чем оно успевало сформироваться. Он не знал пощады. «Я запрещаю вам, – говорил он своим орхонам, – проявлять милосердие к моим врагам без моего на то указания. Только суровость делает этих людей послушными. Когда враг завоеван, это еще не значит, что он покорился: он всегда будет ненавидеть своего нового хозяина».
Он не применял такие крутые меры в Гоби и не был до такой степени жесток в Китае. Там же, в царстве ислама, это был только беспощадный бич. Он с горечью укорял Тулуя за то, что тот оставил в живых жителей Герата, за исключением десяти тысяч воинов султана Джелал эд-Дина. И действительно, Герат поднял мятеж против ига, и его монгольский наместник был убит.
Другие города взрывались мятежом на короткое время, когда в них наведывался молодой султан и выступал перед народом. Но конные отряды монголов были тут как тут. Судьба Герата была не менее ужасна, чем судьба Мерва. Очаги сопротивления были подавлены жесточайшим образом. В какой-то момент вылезла наружу реальная опасность – джихад, «священная война».
Теперь истовые мусульмане за глаза называли монголов «проклятыми». Пламя гнева угасло. У исповедовавших ислам был лидер, но центр их мира лежал в руинах, а Джелал эд-Дин – единственный, кто мог сплотить их и выступить против старого завоевателя, – был обессилен, преследуемый монгольскими корпусами в районе пограничных областей. И у него не было ни времени, ни возможности собрать армию.
На второй год, когда наступило лето с его жарой, хан увел большую часть орды в горы, на покрытые лесом хребты Гиндукуша, возвышавшиеся над выжженными долинами. Там он позволил воинам разбить лагеря для отдыха. Пленные, как из знати, так и рабы, судьи и нищие, были поставлены на работу по выращиванию пшеницы. Охотой в это время не занимались. Слишком большие потери понесла орда из-за болезней. Теперь воины могли целый месяц отдыхать в шелковых павильонах из покоренных императорских дворов. Сыновья тюркских атабеков и персидских эмиров были их виночерпиями. Самые красивые мусульманские женщины ходили без чадры по лагерю, приковывая к себе взгляды исхудавших, со впалыми глазами, подневольных рабочих пшеничных полей. На них болтались лохмотья, едва прикрывавшие руки и ноги, и им приходилось делить еду с собаками, когда воины распоряжались насчет кормежки.
Дикие туркмены, грабители караванов, спустились с холмов, чтобы брататься с завоевателями, и жадно смотрели на серебром и золотом расшитую одежду, кипами лежавшую под навесами в ожидании отправки назад в Гоби. Тут были лекари – в диковинку для кочевников, – чтобы позаботиться о больных, и ученые – чтобы вести диспуты с китайцами, в то время как разбойники из Гоби терпеливо слушали, не понимая и половины либо не придавая этому значения.
Что касается Чингисхана, то у него не кончались дела административного характера. Гонцы прибывали к нему от орхонов в Китае и от Субедея в русских степях. Руководя военными операциями на этих двух фронтах, он в то же время должен был поддерживать связь с советом вождей в Гоби.
Не довольствуясь донесениями, Чингисхан заставлял своих китайских советников прибывать к нему в Гиндукуш, и, пусть даже им приходилось совершать конный поход по скалистым тропам и безжизненным плато, никто не жаловался.
Чтобы проложить эти новые пути между Востоком и Западом, хан придумал ямы, или промежуточные посты монгольских конников – конный экспресс Азии XIII столетия.
Глава 19
Устроители дорогЗа многие поколения племена Гоби приспособились передавать вести из стойбища в стойбище через конного посыльного. Если появлялся на лошади человек с призывом на войну, кто-нибудь в становище седлал коня и передавал весть друзьям, находившимся еще дальше. Эти вестники привыкли к таким скачкам и преодолевали по пятьдесят – шестьдесят миль за день. По мере того как Чингисхан расширял свои владения, возникла необходимость усовершенствовать почтовые станции. Как и большинство его административных мер, это было сделано исключительно в интересах армии. Были устроены постоянные промежуточные лагеря на протяжении всего маршрута движения, и в каждом из них был табун сменных лошадей с юношами пастухами и несколькими воинами, чтобы стеречь их от воров. Там, где хоть раз прошла орда, более серьезной охраны уже не требовалось. Эти лагеря, состоящие из нескольких юрт, навеса для сена и мешков с ячменем на зиму, располагались, наверное, через каждые сто миль друг от друга вдоль караванных путей. Взад-вперед по этой линии коммуникации скакали перевозчики ценностей, доставляя в Каракорум драгоценные камни, золотые украшения, лучшие нефритовые и покрытые эмалью изделия, а также крупные рубины из Бадахшана. По этим дорогам сведения об орде доставлялись на родину, в Гоби. В стойбищах кочевников, должно быть, со всевозрастающим удивлением воспринимали ежемесячное прибытие грузов с ценностями и людьми из незнакомых мест. Пожалуй, ничто уже не казалось невероятным в семьях жителей кочевий, которые за свою жизнь привыкли получать сокровища, привезенные на трофейных верблюдах прямо ко входу в юрту. Что думали женщины о не снившихся и во сне предметах роскоши или что думал старец о походе орхонов за пределы знакомого им мира? Что стало с этим богатством? Как монгольские женщины использовали сшитую из жемчужных нитей чадру, привезенную из Персии?
Завидовали ли пастухи и юноши этим возвратившимся из похода ветеранам, ведущим за собой вереницы арабских скакунов и извлекавшим из своих седельных мешков отделанное серебром оружие принца или атабека?
Монголы не оставили нам записей о таких подробностях. Но мы знаем, что они воспринимали победы хана как нечто предопределенное. Ведь он же великий богдо, то есть ниспосланный богами, творец законов. Почему же ему не взять ту часть земли, которая ему приглянулась?
По-видимому, Чингисхан не связывал свои победы с вмешательством божественных сил. Он неоднократно повторял: «Есть только одно солнце на небе. Только одному Ха-Хану (Великому хану) есть место на земле».
Почитание его буддистами он принимал как данность; он не прочь был играть роль Кары Божьей, предложенную ему магометанами; он даже напоминал им об этом, когда видел, что таким образом можно что-то приобрести. Он слушал рекомендации астрологов, но составлял свои собственные планы. В отличие от Наполеона в нем ничего не было от фаталиста. Не предполагал он в себе, как Александр Македонский, и признаков божественного. Он приступил к задаче управления половиной мира с такой же непоколебимой целеустремленностью и настойчивостью, с какими он в юные годы выслеживал пропавшую лошадь.
Он рассматривал титулы с точки зрения практической целесообразности. Однажды он велел написать письмо соседнему мусульманскому принцу. Составлявший его писарь был перс, и он вставлял в текст всякие громкие титулы и лестные эпитеты, к которым так тяготеют иранцы. Когда этот опус был зачитан Чингисхану, старый монгол пришел в ярость и велел уничтожить его. «Ты написал глупо, – сказал он писарю. – Этот принц подумает, что я его боюсь».
И он быстро и повелительно продиктовал другому писарю одно из своих обычных посланий и подписал его – Ха-Хан (Великий хан).
Для поддержания связи между своими армиями Чингисхан соединил между собой старые караванные пути.
На этих почтовых станциях останавливались военачальники, показывали опознавательные пластины с изображением сокола и получали сменных мохнатых лошадей из табуна. Тут были прибывшие на двухколесных занавешенных повозках бородатые китайцы, закутанные в просторные халаты, и их слуги откалывали куски от плиток традиционного чая, чтобы заварить его у костра. Тут останавливались и уйгурские ученые, теперь постоянные спутники орды, в своих высоких бархатных шляпах и желтых накидках, один конец которой был перекинут через плечо.
Мимо этих ямов брели нескончаемой вереницей верблюжьи караваны. Они везли в пустыню ткани, слоновую кость и прочие всевозможные товары мусульманских купцов.
Ям служил одновременно телеграфом, вокзалом и почтово-пересылочным пунктом. Он давал возможность пришельцам из незнакомых регионов связаться с монголами в Гоби. Евреи с худощавыми лицами вели по почтовому тракту своих груженых ослов и повозки; армяне с землистым цветом кожи и квадратными подбородками скакали мимо, бросая любопытные взгляды на молчаливых монгольских воинов, сидевших на своих попонах у огня либо спавших под навесом из поднятого матерчатого полога, открывавшего вход в шатер.
Эти монголы были смотрителями дорог. В крупных городах были так называемые дарога, или управляющие дорогами, наделенные абсолютной властью в своем районе. У каждого управляющего был служащий, записывавший прибывающих на станцию и следовавшие мимо нее грузы с товарами. Охрана на станции была столь незначительной, что не намного превосходила эскорт начальника станции. Ее обязанности были несложными. Все, что монголы конфисковывали в сельской местности, должно было проследовать беспрепятственно. Монголу достаточно было появиться на своей мохнатой лошадке с тонким копьем на плече и в лакированных доспехах, зорко взирающим из-под накидки из собольего меха или оленьей кожи на стоящих неподалеку людей, как те покорно спешили ему навстречу. Типичные для Азии мелкие воришки не попадались им на глаза.
На этих пунктах останавливались обессилевшие группы мусульманских ремесленников, музыкантов, каменщиков, кузнецов, оружейников и ткачей – пленников, следовавших в Каракорум. Дрожащие, они шли, спотыкаясь, по пустыне, окружавшей внутренние моря, под охраной и руководством всего лишь одного ордынского конника. Был ли у них шанс на побег? Мимо этих станций торопливо проходили и другие любопытные группы. Ламы в желтых колпаках, вращавшие свои культовые колеса, устремив взор на далекие снежные вершины. Пришельцы с пустынных склонов Тибета в черных шляпах, улыбчивые косоглазые буддисты-пилигримы, посвятившие годы жизни поискам пути постижения истины, по которому когда-то шел сам Великий Просветленный. Босоногие аскеты, длинноволосые факиры, безразличные к окружающему миру, и несторианские священники в серых рясах, обладавшие многими магическими знаниями, но помнившие лишь отрывки христианских молитв и кое-что из ритуалов.
И часто прибывал всадник на сильном взмыленном коне, заставляя разбегаться врассыпную священников и китайских мандаринов, и, зычно выкрикивая что-то, осаживал коня возле юрт. Этот человек вез донесения хана, покрывая без отдыха расстояние в сто пятьдесят миль. Ему немедленно выводили лучшего на станции коня.
Таким был ям, а через два поколения Марко Поло описал его так, как видел во время своего путешествия в Камбалу (Хан-Балык) – город ханов {5}. Даже когда посыльным приходилось преодолевать отрезок пути по бездорожью, где не было постоялых дворов, все равно обнаруживались станции, пусть даже на очень большом расстоянии друг от друга. И там было все необходимое для императорских гонцов, из какого бы района они ни прибыли.
«Никогда еще император, король или князь не были в состоянии устроить нечто подобное. Ведь на всех этих станциях держали 300 тысяч лошадей и насчитывалось более 10 тысяч построек. Это такая потрясающая по своим масштабам вещь, что с трудом поддается описанию».
Таким образом, император получал донесения из мест на расстоянии десяти дней пути всадника, скачущего день и ночь. Нередко в Камбалу нужно было набрать фруктов, а к вечеру следующего дня доставить их хану в Джанду. Император освобождал этих людей от всяких податей и, наоборот, платил им сам.
Более того, на этих станциях были люди, которые в случае чрезвычайной срочности преодолевали добрых двести – двести пятьдесят миль в течение дня и столько же за ночь[10]. Они брали на станции коня из тех, что стояли наготове, оседланные, свежие и заводные, садились на него и скакали во весь опор. А когда те, кто находились на следующей станции, слышали звон колокольчиков, они уже готовили свежего коня. Скорость, с которой скакали курьеры, была поразительна. Однако ночью они не могли двигаться так же быстро, как днем, поскольку скакали в сопровождении людей с факелами.
«Эти курьеры имели большие привилегии; и они никогда не смогли бы выполнить то, что им поручено, если бы не обматывали туго крепкими лентами живот, голову и грудь. И у каждого из них была дощечка с изображением сокола в знак того, что он является чрезвычайным посыльным, так что если бы вдруг его конь выбился из сил, курьер имел право ссадить с лошади первого встречного, чтобы продолжить на ней путь. Никто не смел отказать в этом случае».
Почтовые тракты были стержнем управленческой деятельности хана. Монгольский дарога в каждом небольшом городе непременно обязан был держать наготове табун лошадей и запасать продовольствие, собирая этот оброк из окрестных мест. Кроме того, районы, которые не были в состоянии войны с ханом, орда обкладывала данью. Яса – свод законов хана – становилась законом страны, заменив собой Коран и мусульманских судей. Проводилась перепись населения.
Священники и проповедники любого вероисповедания освобождались от налогов. Так требовала яса. Всех лошадей, отобранных для орды, клеймили, у каждой из них было клеймо ее хозяина, у ханских же лошадей было особое клеймо.
Для хранения данных переписи населения и записей дароги неутомимые китайцы и уйгуры основали ямен, или государственный дом. Позади здания монгольского губернатора разрешалось создавать учреждение для местного сановника покоренной территории. Он предоставлял монголам необходимую им информацию и выступал в качестве посредника.
Но влиятельному шейху одной из провинций Чингисхан даровал дощечку с изображением тигра – знаком большой власти. Шейх имел право отменять распоряжения, которые отдавались дарога, и отменять вынесение обвиняемым смертного приговора. Эта теневая власть, которую хан распространил на местных правителей, облегчала положение населения, страдавшего от бесчинств. Еще не пришло, но было уже недалеко время, когда население покоренных народов станет молиться на монголов и их ясу. Помимо всего прочего монгол был последователен. После страданий, принесенных с первой военной оккупацией, он проявил себя терпимым хозяином.
Но Чингисхана мало заботило что-либо другое, кроме его армии, новых дорог и богатства, потоком текущего из покоренных стран мира к его людям. Военачальники орды теперь носили кольчугу тонкой турецкой работы и пользовались клинками из дамасской стали. Не считая того, что хан всегда проявлял интерес к новому оружию и к новым знаниям, его мало трогала мусульманская роскошь. Он оставался верен традиционной одежде и привычкам кочевника Гоби.
Временами он проявлял сниходительность. Но он был настойчив и решителен в завершении начатого дела завоеваний. Его ужасные вспышки гнева случались не часто. Он обласкал одного лекаря из Самарканда с весьма отталкивающей внешностью, который лечил хану глаза. Этот человек, обнаглев от проявляемой ханом терпимости, стал просто невыносим для монгольских военачальников. Он попросил себе особенно красивую певицу, захваченную во время штурма Гурганджа.
Хан, забавляясь его настойчивостью, приказал отдать ему девушку. Уродство лекаря было противно прекрасной пленнице, и самаркандец вновь пришел к хану просить, чтобы тот приказал ей подчиниться ему. Это привело в ярость старого монгола, который разразился тирадой о мужчинах, которые слабовольны и не могут добиться послушания, и о тех, которые становятся изменниками. Затем он велел казнить лекаря.
Этой осенью Чингисхан созвал высших чинов на обычный совет, но Джучи, его старший сын, не явился, прислав вместо этого в подарок коней и сообщение о том, что он болен.
Некоторые ордынские принцы не любили Джучи, припоминали ему позор, связанный с его рождением, называли «татарином». И они указали хану на то, что его старший сын не внял приглашению на курултай. Старый монгол послал за офицером, который пригнал лошадей, и спросил, в самом ли деле Джучи болен.
«Я не знаю, – отвечал этот человек из племени кипчаков, – но когда я уезжал, он охотился».
В ярости хан ушел в свой шатер, и его военачальники ожидали, что он выступит против Джучи, совершившего проступок непослушания. Вместо этого он продиктовал послание одному из своих писарей и отдал его курьеру, который отправился на запад. Ему не хотелось раскола в орде, и весьма вероятно, он надеялся, что его сын не пойдет против него. Поэтому хан приказал Субедею вернуться из Европы и привезти Джучи в свою ставку.
Глава 20
Битва на ИндеМало оставалось времени для чего-либо еще, кроме действий, в ту богатую событиями осень. Герат и другие города поднялись против завоевателей. Джелал эд-Дин собирал армию на востоке – об этом приходили донесения из корпусов наблюдения, рассредоточенных вдоль Гиндукуша. Чингисхан собирался направить Тулуя, своего самого надежного лидера, за хорезмийским принцем, когда до него дошли вести о восстании в Герате. Тогда он послал Тулуя на запад в Хорасан с несколькими туменами.
Чингисхан выступил с 60-тысячным войском, чтобы разыскать и уничтожить хорезмийскую армию. Он встретил на своем пути хорошо укрепленный город Бамиан на горной гряде Кох-и-Баба. Тогда он стянул войска для осады города, а большую часть своих сил во главе с еще одним орхоном направил против Джелал эд-Дина.
Через некоторое время к Бамиану прискакал курьер с сообщением о том, что с Джелал эд-Дином 60 тысяч воинов и что монгольский орхон вошел с ним в боевой контакт и сорвал несколько попыток хорезмийцев заманить монголов в засаду. Разведчики наблюдали за передвижениями грозного принца.
А произошло то, что афганская армия присоединилась к Джелал эд-Дину в трудной для него ситуации, удвоив таким образом его силы. Вскоре после этого пришло сообщение о том, что тюрки и афганцы нанесли поражение монгольскому орхону, загнав его людей в горы.
Чингисхан еще яростней принялся за город, стоявший на его пути. Его защитники позаботились о том, чтобы местность вокруг оставалась голой, они убрали даже крупные камни, которые можно было бы использовать в осадных машинах. У монголов не было с собой их обычного оборудования, а их деревянные башни, воздвигнутые напротив стен, были подожжены горящими стрелами и горючим лигроином. Тогда монголы забили скот и использовали шкуры животных для того, чтобы накрыть ими деревянные конструкции башен.
Хан дал приказ иди на штурм, который не должен был прекращаться до тех пор, пока город не будет взят. В этом бою был убит один из его внуков, который вслед за ним пошел на штурм. Старый монгол велел унести назад к шатрам тело юноши, которого любил за храбрость.
Он позвал воинов за собой в атаку и, сорвав с головы свой шлем, вырвался сквозь их ряды вперед, возглавив штурмующие колонны. Они смогли просочиться через пролом в стене, и через некоторое время Бамиан пал к их ногам. Все, кто оставались в живых за его стенами, были умерщвлены, а мечети и дворцы снесены. Даже сами монголы стали говорить о Бамиане как о «городе скорби», или мубалиг.
Но Чингисхан сразу же покинул его, чтобы собрать свои рассредоточившиеся тумены. Они направлялись к нему вслепую через холмы – не самый худший исход после серьезной военной неудачи. Вместо того чтобы обвинять неудачливого орхона, потерпевшего поражение от Джелал эд-Дина, он вернулся вместе с ним на то место, где произошло сражение, и указал ему на ошибки, который тот совершил.
Хорезмийский принц не проявил себя столь же достойно в качестве победителя, как это было, когда он терпел поражение. У него был момент торжества, когда его люди замучили до смерти монгольских пленников, а их лошадей и оружие разделили между собой. Но афганцы рассорились со своими начальниками и ушли.
Чингисхан выступил против Джелал эд-Дина после того, как откомандировал армейский корпус для наблюдения за афганцами. Джелал эд-Дин отступил на восток к Газни, но монголы упорно его преследовали. Он разослал гонцов, чтобы призвать под свои знамена новых союзников, но те обнаружили, что монголы перекрыли горные проходы. Со своими тридцатью тысячами воинов Джелал эд-Дин поспешил вниз через подножия холмов и за их пределы к долине Инда. Он надеялся переправиться через реку и объединиться с султаном Дели. Но монголы, которым было пять дней пути до него в Газни, теперь уже отставали всего на полдня конного похода. Чингисхан почти не оставлял своим людям времени для того, чтобы приготовить пищу.
Уже в отчаянии, хорезмийский принц поспешил к реке и обнаружил, что вышел к месту, где течение Инда слишком стремительно, а глубина велика для переправы. Тогда он, загнанный в тупик, развернул войска так, что его левый фланг был защищен горным хребтом, а правый – излучиной реки. Рыцарь ислама, изгнанный из своей вотчины, готовился помериться силами с беспощадным монголом. Джелал эд-Дин велел разбить все лодки вдоль берега реки, чтобы его люди не помышляли о бегстве. Его позиция была прочной, но он должен был удержать ее или быть уничтоженным.
На заре монголы продвинулись по всему фронту. Они неожиданно появились из темноты в четком построении. Чингисхан со своим стягом был в центре, а десять тысяч конников императорской гвардии – позади него в резерве. Поначалу они не вступали в бой.
Экспансивный хорезмийский принц первым двинул своих людей в наступление. Правое крыло его войска, как всегда, было представлено самой сильной мусульманской дивизией под командованием Эмира Малика. Она вступила в схватку с левым крылом войска хана и развивала атаку вдоль берега Инда, заставив монголов отступить на этом участке. Монголы под командованием одного из сыновей хана, как обычно, рассредоточились по эскадронам, перестроились, но были вновь потеснены.
Справа передвижения монголов сковывали естественные преграды из высоких голых скал, поэтому они остановились. Джелал эд-Дин перебросил войска с этого участка фронта на помощь наступающему правому крылу Эмира Малика. А ближе к концу дня он отозвал еще больше эскадронов, находившихся в обороне со стороны гор, чтобы укрепить центр.
Решив поставить все на карту, он атаковал с воинами своей элитной гвардии центр монгольского войска, прорываясь к знамени хана. Но старого монгола там не было. Под ним убили коня, и он, пересев на другого, куда-то ускакал.
Это был момент вероятной победы хорезмийцев, и улюлюканье магометан перекрывало топот копыт, скрежет стали и стоны раненых.
Центр монгольской армии был сильно потрепан атакой, но продолжал упорно сражаться. Чингисхан заметил отвод почти всего левого крыла хорезмийцев, располагавшегося на высотах. Он велел темнику Бела-нояну двинуться с допрошенными ранее проводниками через горы и пройти любой ценой. Это был старый обходной маневр монголов, традиционный охват.
Ноян и его люди, ведомые проводниками, пробирались через отвесные ущелья и взбирались по скалистым тропам, казавшимся непроходимыми. Некоторые воины срывались в ущелья, но большинство добрались до горной гряды ближе к концу дня и обрушились на оставшихся оборонять этот участок воинов Джелал эд-Дина, число которых было невелико. Фланг хорезмийцев за горным массивом был опрокинут. Бела-ноян ворвался в лагерь противника.
Тем временем Чингисхан встал во главе своей десятитысячной тяжелой кавалерии и двинулся не к оказавшемуся под угрозой центру, а к поверженному левому крылу. Атаковав войска Эмира Малика, он разгромил их. Не тратя времени на их преследование, хан повернул свои эскадроны и бросил их в атаку с фланга на центр отрядов Джелал эд-Дина. Он отрезал крыло войска хорезмийского принца у реки.
Сопротивление было отчаянным, но слабеющие мусульманские воины сделались беспомощными перед умелыми действиями старого монгола и маневрированием его войск, таким же безупречным, как последний ход в шахматной партии. Конец наступил быстро и неумолимо. Джелал эд-Дин сделал последнюю, безнадежную попытку атаковать гвардейскую кавалерию и прорваться со своими людьми к реке. Ему уже «наступали на пятки», его эскадроны были разбиты; его сильно теснил Бела-ноян, и, когда хорезмийский принц, наконец, достиг крутого берега Инда, с ним было не более семисот верных ему людей.
Поняв, что пришел конец, он пересел на свежего коня, скинул доспехи и с одним мечом и луком со стрелами помчался к обрывистому берегу реки.
Чингисхан отдал приказ взять принца живым. Монголы бросились в воду преследовать последнего хорезмийца, и хан подстегнул коня, выбираясь с поля боя, чтобы посмотреть на всадника, который на его глазах прыгнул в воду с берега высотой в двадцать футов. Некоторое время он молча смотрел на Джелал эд-Дина. Приложив в удивлении палец к губам, он одобрительно проговорил: «Вот каким у отца должен быть сын!»
И хотя он восхищался отвагой хорезмийского принца, он, конечно, не собирался щадить его. Однако, когда некоторые из воинов хана выразили желание преследовать принца вплавь, хан не позволил. Он смотрел, как Джелал эд-Дин достиг далекого берега, несмотря на течение и волны. На следующий день хан послал в погоню за ним тумен к тому месту, где можно было переправиться через реку, возложив эту задачу на Бела-нояна, того самого военачальника, который провел тумен по тропам через скалы в хорезмийский лагерь. Бела-ноян опустошил Мултан и Лахор, вышел на след беглеца, но опять потерял его в большой массе людей по дороге в Дели. Изнуряющая жара поразила пришельцев с плато в Гоби, и ноян, в конце концов, повернул назад, доложив потом хану: «Жара в тех местах просто убивает людей, а вода не отличается ни свежестью, ни чистотой».
Так Индия, вся за исключением ее северной части, избежала завоевания монголами. Джелал эд-Дин остался жив, но его звездный час прошел. Он вновь вступал в схватку с ордой, но как партизан, авантюрист без родины.
Битва на Инде была последней демонстрацией хорезмийской доблести. От Тибета до Каспийского моря сопротивление угасло, а выжившие приверженцы ислама стали рабами завоевателя. И с окончанием войны, как и раньше в Китае, мысли старого монгола возвращались к родным местам.
«Мои сыновья захотят иметь такие земли и города, как эти, – говорил он, – но у меня такого желания нет».
Он был нужен в дальней Азии. Мухули умер, успев надеть крепкое монгольское ярмо на китайцев; в Гоби в совете вождей возникали смятения и раздоры; в царстве Ся зрело восстание. Чингисхан повел орду к верховьям Инда. Он знал, что до Ся, на далеких склонах Тибета, не более восьмисот миль от Кашмира, где он теперь находился. Но, как и до него Александр Македонский, он обнаружил дорогу, перекрытую массивами непроходимых хребтов. Проявив большую, чем Александр, мудрость в момент разочарования, он без колебаний повернул назад и отправился по своим же следам вокруг Крыши Мира к караванному пути, который он обнаружил во время своего вторжения.
Он штурмовал Пешавар и совершил марш по известному маршруту обратно в Самарканд. Весной 1220 года он впервые увидел стены и сады Самарканда, а теперь, осенью 1221 года, его миссия под Крышей Мира закончилась.
«Пора покончить с кровопролитием», – согласно кивал мудрый Елюй Чуцай.
Когда орда покинула последние руины за собой на юге, хан отдал обычный приказ – предать смерти всех пленных, и так погибло множество несчастных, следовавших за кочевниками. Женщины мусульманских правителей, которых монголы собирались взять в Гоби, оплакивали свою участь, в последний раз бросая взгляды на свою родину.
Похоже, в какой-то момент старый монгол задумался над значением своих завоеваний.
«Не думаешь ли ты, – спросил он у мусульманского мудреца, – что кровь, которую я пролил, люди мне припомнят?» Он вспомнил, как пытался понять, но равнодушно отверг древнюю мудрость Китая и ислама. «Я размышлял над изречениями мудрецов. Теперь я вижу, что убивал, не зная о том, что значит поступать правильно. Но какое мне дело до этих людей?»
К беженцам, собравшимся в Самарканде, которые вышли к нему в страхе, принеся дары, он был добр. Он говорил с ними, снова объяснял недостатки их последнего шаха, который не умел ни держать обещание, ни защищать своих подданных. Он назначил губернаторов из их числа и распространил на них то, что можно было бы назвать избирательным правом в монгольском владении – доля права на защиту, предоставляемого ясой. Этими людьми будут править достаточно долго его сыновья.
Завоеватель ощущал боль старых ран и, кажется, понимал, что его время в этом мире подходило к концу. Ему хотелось, чтобы вокруг был порядок: мятежи подавлены, яса проводилась бы в жизнь, а его сыновья были бы у власти.
Он разослал по почтовым трактам гонцов с призывом ко всем высшим военачальникам прибыть на великий совет на Сырдарье, близ того места, где он впервые вступил в Хорезм.
Глава 21
Двор паладиновТерритория, выбранная для собрания, представляла собой луг в семь лиг (около тридцати пяти километров. – Примеч. перев.) в окружности, – идеальное место для неспешного обдумывания проблем. Водоплавающие птицы заполняли заболоченное пространство у реки; золотые фазаны порхали в сочной траве. Тучные пастбища, мелкий зверь для охоты на холмах. Была ранняя весна, месяц традиционного курултая.
И незамедлительно в ответ на вызов стали съезжаться лидеры ордынцев. Лишь неугомонный Субедей, отозванный из Европы, несколько задержался.
Они прибыли со всех четырех концов света, эти «орлы» империи – полководцы дальних рубежей, скитальцы тар-ханы, подчиненные хану князья и послы. Они совершили путешествие издалека в этот Камелот кочевых лордов. И у них не было с собой даже самой захудалой свиты. Покрытые шелковой тканью из Китая кибитки тянули лучшие пары яков. На их платформах развевались захваченные знамена.
Военачальники с отрогов Тибета имели позолоченные и лакированные повозки, которые тащили тяжеловесные длинношерстные яки с массивными рогами и шелковистыми белыми хвостами. Эти животные были в большом почете у монголов. Тулуй, мастер ведения войны, прибывший из Хорасана, привел с собой караван верблюдов. Джагатай, спустившийся с заснеженных горных хребтов, пригнал сто тысяч лошадей. Эти ордынские военачальники носили расшитые золотом и серебром кафтаны, поверх которых у них были накидки из соболя и серебристо-серой волчьей шкуры, предохранявшие их роскошные одежды.
Из Тянь-Шаня прибыл уйгурский князь, самый блистательный из всех союзников и знаменитый лидер христиан; широколицые киргизские вожди, готовые засвидетельствовать свою союзническую преданность завоевателю; долговязые туркмены в нарядных халатах.
На конях, вместо кожаных, защищающих от непогоды попон, была звенящая кольчуга, их сбруя блестела отполированным серебром и сверкала драгоценными камнями.
Из Гоби приехал заслуживший многие похвалы, совсем юный Хубилай, сын Тулуя. Ему только исполнилось девять лет, но уже разрешили участвовать в первой для него охоте, что было важным событием для этого внука императора. Чингисхан собственноручно завершил церемонию его посвящения.
Ордынские полководцы собрались в месте проведения курултая – белом павильоне, таком огромном, что в нем помещалось 2 тысячи человек. В него был вход, которым не разрешалось пользоваться никому, кроме хана; воины со щитами у ханского входа, обращенного на юг, были обычной стражей. Дисциплина в орде была такой строгой и так неукоснительно поддерживался уклад жизни империи, что никто из не имевших доступа не осмеливался заходить на ханскую половину.
Прежде ордынские вожди доставляли хану в Гоби захваченных лошадей, женщин и оружие, а теперь они преподносили ему свои дары иного рода – сокровища, тщательно собранные с доброй половины мира. «Никогда еще, – замечает летописец, – там не видели такого великолепия». Вместо кобыльего молока у этих принцев империи были медовуха и красное и белое вина из Персии. Сам хан признавался, что любит вина из Шираза.
Он восседал теперь на золотом троне Мухаммеда, привезенном им из Самарканда; рядом с ним покоились скипетр и корона покойного мусульманского императора. Когда собрался совет, ввели мать шаха, с кандалами на руках. А перед троном был раскинут палас из серого войлока, сбитого из шерсти животных, как символ его давнего владычества в Гоби.
Перед собравшимися вождями восточных областей хан выступил с рассказом о военных кампаниях последних трех лет. «Я обрел такую огромную власть благодаря ясе, – сказал он серьезно. – Живите же в ладах с ее предписаниями».
Умный монгол не тратил слов на превознесение своих успехов, его задачей было добиться подчинения установленному им закону. Ему уже не нужно было давать советы и наставлять персонально каждого из своих военачальников, они были в состоянии вести боевые действия, руководствуясь своими собственными соображениями, и он усматривал большую опасность в размежевании между ними. Чтобы подчеркнуть, насколько велики его завоевания, он дал каждому из прибывших послов подойти к трону.
К своим троим сыновьям он обратился с предостережением: «Не допускайте ссор между собой. Будьте преданны Угедею и станьте его опорой».
После этого на курултае на целый месяц было устроено празднество. На этот съезд прибыли два самых желанных гостя. Субедей прискакал из пограничной области Польши и привез с собой Джучи.
Первенца хана Джучи орхон-ветеран разыскал и убедил его появиться на совете и вновь повидаться с отцом. И вот Джучи предстал перед ханом и встал перед ним на колени, приложив руку ко лбу. Старый завоеватель, который был сильно привязан к Джучи, был доволен, но не подал виду. Покоритель степей преподнес в подарок своему отцу тысячу кипчакских лошадей. Джучи не любил двор, он попросил разрешить ему вернуться на Волгу и получил такое разрешение.
Настало время, и собравшиеся стали разъезжаться. Джагатай поскакал обратно в свои горы, а другие ордынцы отправились в Каракорум. Летописец повествует, что в каждый день пути Чингисхан призывал к себе Субедея, чтобы тот рассказывал ему о своих приключениях в западной части мира.
Глава 22
Конец миссииЧингисхану не суждено было последние годы жизни провести на родине. Все было устроено для его сыновей, за исключением двух вещей. Две враждебные силы, насколько было известно хану, все еще существовали в мире: причиняющий беспокойство правитель царства Ся в предгорьях Тибета и древнее царство Сун в Южном Китае. Он в течение года отдыхал в Каракоруме в кругу близких, и рядом с ним была его жена Борте, но затем неугомонный кочевник снова был в седле. Субедей был отправлен с приказом вторгнуться в земли Сун, сам же Чингисхан поставил себе задачу навсегда приструнить пустынные племена Ся.
И он это сделал. Отправившись зимой в поход через замерзшие болота, он обнаружил своих давних врагов, выстроившихся, чтобы встретить его. Это были остатки китайских армий, в основном из Западного Китая, тюрки и собственно армия Ся. Хроники дают нам один из эпизодов их беспощадного разгрома: монголы в отороченных мехом одеждах сражаются на льду реки, «союзники», на первый взгляд побеждающие, атакуют всей массой ветеранов в центре ханского войска. Около 300 тысяч человек погибли в том бою.
И вот последствия. Попавшие в западню, ошеломленные и преследуемые, воины «союзников» пытались спастись бегством. Но все мужчины, способные носить оружие, уничтожались на пути орды. Правитель Ся спрятался в цитадели в горах, под прикрытием лавиноопасных хребтов, извещая о своей покорности беспощадному хану, пряча свою ненависть и отчаяние под маской дружелюбия, прося забыть прошлое.
«Скажите вашему господину, – отвечал Чингисхан посыльным, – что у меня нет желания вспоминать, что было в прошлом. Я сохраняю для него дружбу».
Но Чингисхан не собирался прекращать войну. Были еще в царстве Сун те из бывших «союзников», которых следовало приструнить. Орда подступила в середине зимы к границам древнего Китая. Мудрый Елюй Чуцай осмелился протестовать против поголовного истребления царства Сун.
– Если этих людей перебить, какую же пользу они принесут, мертвые, тебе и как смогут приумножить богатства твоих сыновей?
Старый император задумался, вспоминая, наверное, о том, что после того, как он превратил в пустыни когда-то населенные земли, мудрецы Китая помогли поддерживать порядок. Он неожиданно ответил:
– Что ж, будь по-твоему, мастер улаживания дел с подданными, служи верой и правдой моим сыновьям.
Он не отказался от военного похода против царства Сун. Оно должно было быть окончательно подчинено. Хан продолжал руководить и повел армии через Желтую реку. Тут до него дошла весть о смерти Джучи в степях. Он сказал, что хочет побыть в шатре один, и молча горько переживал смерть своего первенца.
Не так давно, когда младший сын Угедея был убит на его глазах у Бамиана, хан приказал оставшемуся без сына отцу не показывать своего горя. «Послушайся меня в таком деле. Твой сын убит. Я запрещаю тебе плакать!»
Он и сам внешне никак не показал, что смерть Джучи волнует его. Орда двигалась дальше, дела шли своим чередом, но хан реже вступал в беседы со своими военачальниками, и было замечено, что известия о новой победе у Каспия не смогли воодушевить его или вызвать у него отклик или похвалу. Когда орда вошла в густой еловый лес, где в тени деревьев еще лежал снег, несмотря на то что уже пригревало солнце, он дал команду остановиться.
Он приказал курьерам быстро скакать к ближе всех находившемуся от него сыну Тулую, который разбил лагерь неподалеку. Когда мастер ведения войны, теперь уже взрослый мужчина, спешился возле юрты хана, то нашел своего отца лежащим на ковре у огня, закутанным в войлочные и собольи накидки.
«Для меня ясно, – сказал старый монгол, приветствуя принца, – что теперь уже я должен бросить все и покинуть этот мир».
Он уже некоторое время был болен и теперь знал, что эта болезнь отнимает у него жизненные силы. Он вызвал к себе высших военачальников орды и в то время, как они и Тулуй стояли на коленях, сосредоточенно вслушиваясь в его слова, давал им четкие указания, как вести войну против царства Сун, которую он начал, но не довел до конца. В частности, Тулуй должен был захватить земли на востоке, Джагатай – на западе, в то время как Угедей должен был стать главным над ними и Ха-Ханом в Каракоруме.
Он умер как истинный кочевник – так безропотно, как будто владел всего лишь юртами и стадами, а не оставленной своим сыновьям в наследство величайшей из империй и самой грозной из всех армий. Это произошло в 1227 году, году Мыши по календарному циклу двенадцати зверей.
Хроники говорят нам, что Чингисхан во время своей последней болезни вынес постановление, повелевающее уничтожить царство Ся и его правителя, своего старого врага, который тогда как раз направлялся в орду. Хан повелел держать в строжайшей тайне известие о своей смерти, если он умрет прежде, чем падет Ся.
Было воткнуто копье острым концом в землю перед белой юртой завоевателя, стоявшей в стороне от остальных юрт лагеря. Астрологов и мудрецов, пришедших прислуживать хану, не пропустила стража, и только высшие военачальники свободно входили в юрту и выходили из нее так, будто их вождь просто нездоров и отдавал распоряжения находясь в постели. Когда правитель Ся и его свита прибыли к монголам, гостей пригласили на пир, вручили почетные халаты и посадили среди военачальников орды. Затем все до одного они были перебиты.
Оставшиеся без Чингисхана, охваченные благоговейным ужасом при виде смерти, казалось, несгибаемого человека, который сделал их хозяевами всего, чего только они могли пожелать, орхоны и принцы орды повернули назад, чтобы сопровождать тело покойного в Гоби. До погребения его полагалось показать подданным и отнести к кочевью его первой и любимой жены Борте.
Чингисхан умер на территории царства Сун, и, чтобы его враги не узнали об утрате, которую понесли монголы, воины, сопровождавшие похоронную процессию, убивали всякого, кто попадался им на пути, пока не оказались на границе пустыни. Там ордынцы, ветераны многих войн, громко выразили свою скорбь, следуя на конях за похоронной колесницей.
Им казалось невероятным, что Великий хан уже не пойдет перед знаменем и что он уже не будет их посылать в то или иное место, как на то будет его воля.
«О Великий богдо, – воскликнул седовласый тар-хан, – неужели ты нас покинул? Твоя родная земля с ее реками ждет тебя, твоя счастливая земля с твоим золотым домом в окружении твоих героев ждет тебя. Почему ты покинул нас на этой теплой земле, в которой лежит так много мертвых врагов?»
Другие продолжали скорбеть, когда вышли на порог пустыни. Летописец таким образом передает их горестное стенание:
Обернувшись крылом парящего ястреба, ты отлетел,О, мой Хан!Неужели ты грузом стал повозки грохочущей,О, мой Хан!Неужели оставил жену и детей ты, и совет твоих воинов,О, мой Хан!Гордо ты расправлял свои крылья орла, когда вел нас вперед,Но сейчас ты, споткнувшись, упал,О, мой Хан!Покоритель земель был привезен не в Каракорум, а домой, в те долины, где он мальчиком боролся за жизнь, чтобы быть похороненным на земле своих предков. Курьеры орды вскочили на коней и помчались галопом в степи, разнося весть орхонам, и принцам, и далеким полководцам о том, что Чингисхан умер.
После того как последний военачальник, спешившись, вошел в юрту проститься с телом покойного, оно затем было перевезено в место последнего успокоения, которое Великий хан, вероятней всего, выбрал сам. Никто не знает точного места, где он похоронен. Могила была вырыта где-то в лесу под большим деревом.
Монголы рассказывают, что одно из их племен освобождалось от военной службы, но его люди обязаны были присматривать за тем самым местом, и что в той роще беспрестанно воскурялся фимиам, из-за чего окружающий лес стал таким густым, что то высокое дерево затерялось среди своих собратьев и все следы захоронения исчезли.
ПослесловиеДва года прошли в трауре. В течение этих двух лет Тулуй оставался в Каракоруме в качестве регента, а когда подошло время, принцы и полководцы отправились назад в Гоби, чтобы избрать нового Ха-Хана, или императора, выполняя волю покойного завоевателя.
Они прибыли как обладатели права на престол, права наследования во исполнение воли Чингисхана. Крутого нрава Джагатай, теперь уже старший из сыновей, прибыл из Центральной Азии и мусульманских земель, неунывающий Субедей – с плоскогорий Гоби, Бату, Великолепный, сын Джучи, – из русских степей.
С детства до зрелого возраста они росли как и другие монголы-кочевники, но теперь они были хозяевами, каждый своей части мира с его богатствами, о существовании которых они и не подозревали. Они были азиатами, выросшими среди варваров, но каждый из этой четверки имел в своем распоряжении мощную армию. В своих новых владениях они уже почувствовали вкус роскоши. «Мои потомки, – говорил Чингисхан, – будут носить расшитые золотом одежды, они будут вдоволь есть мяса и будут ездить на великолепных скакунах. Они будут ласкать молодых и прекрасных женщин, и они не будут задумываться над тем, благодаря чему они обладают всеми этими столь желанными вещами».
Не было бы ничего более естественного, чем ожидать, что они рассорятся и начнут воевать друг с другом из-за наследства. Это было почти неизбежно после тех двух лет, особенно в отношении Джагатая, который был теперь старшим и, согласно монгольскому обычаю, мог претендовать на ханство. Но воля покойного завоевателя довлела над всеми. Дисциплина, установленная железной рукой, все еще сдерживала их от междоусобицы. Послушание – верность своим братьям и отсутствие ссор – это сама яса!
Много раз Чингисхан предостерегал их о том, что они лишатся своих владений и пропадут сами, если пойдут наперекор. Он понимал, что эту новую империю можно уберечь от распада только при подчинении всех власти одного человека. И он выбрал наследником не воинственного Тулуя или прямолинейного Джагатая, а великодушного и простого Угедея. Прекрасно зная своих сыновей, он сделал такой выбор. Джагатай никогда бы не подчинился Тулую, самому младшему, а мастер ведения войны не смог бы долго выносить своего грубого старшего брата.
Когда принцы собрались в Каракоруме, Тулуй – улугх ноян, или Величайший из благородных, – снял с себя регентство, и Угедея попросили занять трон. Мастер совещаний отказывался, заявляя, что негоже его возвышать над дядями и старшим братом. Либо из-за упрямства Угедея, или потому, что не благоприятствовали звезды, сорок дней прошли в неопределенности и тревоге. Затем орхоны и старые воины подошли к Угедею и поговорили с ним негодующе. «Что ты делаешь? Сам хан выбрал тебя своим наследником!»
Тулуй, со своей стороны, напомнил последние слова своего отца, а Елюй Чуцай, китайский мудрец и казначей, приложил все усилия для того, чтобы избежать возможной беды. Тулуй обеспокоенно спросил у этого министра и астролога, благоприятен ли нынешний день.
– После того как пройдет (впустую) этот день, – сразу же ответил китаец, – ни один из последующих не будет благоприятным.
Он призвал Угедея не откладывая сесть на золотой трон на покрытом войлоком помосте, и, пока новый император это делал, Елюй Чуцай встал сбоку и заговорил с Джагатаем.
– Ты старший, – сказал он, – но ты подданный. Будучи старшим, используй этот момент, чтобы первым преклониться перед троном.
Поколебавшись мгновение, Джагатай упал ниц перед своим братом. Все военачальники и титулованные особы в павильоне собраний последовали его примеру, и Угедей был признан Ха-Ханом. Все собравшиеся вышли и повернули головы на юг, к солнцу, и вся масса людей в лагере сделала то же самое. Затем последовали дни празднеств. Сокровища, оставленные Чингисханом, богатства из чужих стран были переданы другим монгольским принцам, военачальникам и воинам[11].
Угедей помиловал всех, обвиненных в преступлениях со времени смерти его отца. Он правил, проявляя терпимость, что было нехарактерно для монголов в то время, и прислушивался к советам Елюй Чуцая[12], который трудился с героическим упорством, стараясь, с одной стороны, укрепить империю своих хозяев, а с другой – удерживать монголов от дальнейшего истребления людей. Он осмелился выступить против грозного Субедея в то время, когда этот орхон, который вел вместе с Тулуем войну в землях царства Сун, вознамерился перебить всех жителей крупного города. «Все эти годы в Китае, – возражал мудрый советник, – наши армии поддерживали свое существование благодаря урожаю зерна и богатствам этих людей. Если мы уничтожим людей, что нам даст голая земля?»
Угедей уступил в этом вопросе – и жизни полутора миллионов человек, заполнивших город, были спасены. Именно Елюй Чуцай упорядочил норму сбора дани: одну голову домашнего скота с каждых ста человек у монголов и на определенную сумму серебра или шелка с каждой семьи в Китае. Он спорил с Угедеем по вопросу назначения грамотных китайцев в высшие учреждения казначейства и администрации.
– Чтобы изготовить вазу, ты пользуешься услугами гончара. Чтобы вести книги и записи, следует использовать знающих людей.
– Ну и что же, – возражал монгол, – тебе мешает их использовать?
В то время как Угедей строил себе новый дворец, Елюй Чуцай основывал школы для юных монголов. Пятьсот повозок отправлялись каждый день в Каракорум, теперь приобретший известность как орду-балиг, город императорского двора. Эти повозки привозили продовольствие, зерно и драгоценности для кладовых и казначейств императора. Полмира держали ханы пустыни под своим правлением.
В отличие от империи Александра владения монгольского завоевателя оставались целыми и после его смерти. Он заставил монгольские племена подчиняться одному правителю. Он дал им строгий кодекс законов, примитивный, но хорошо согласующийся с преследуемой целью, а во время своего военного господства он заложил основы управления империей. В осуществлении этой задачи Елюй Чуцай оказался бесценным помощником.
Пожалуй, самым великим наследством, которое завоеватель оставил своим сыновьям, была монгольская армия. По его воле Угедей, Джагатай и Тулуй поделили основную орду, его личную армию, как можно было бы ее назвать. Но система мобилизации, обучения и маневрирования в бою оставалась такой, какой ее создал Чингисхан. Кроме того, в лице Субедея и других полководцев-ветеранов сыновья завоевателя имели людей, абсолютно подходящих для выполнения задачи расширения империи.
Он привил своим сыновьям и подданным идею о том, что монголам дано быть хозяевами мира, и он так уверенно сломил сопротивление самых сильных империй, что завершение этой работы было сравнительно простым делом для них и Субедея. Это можно было бы назвать очисткой территории после первого продвижения.
В первые годы правления Угедея монгольский военачальник Джармаган разгромил Джелал эд-Дина и покончил с ним навсегда. Он также объединил регионы к западу от Каспийского моря, такие, как Армения. В то же самое время Субедей и Тулуй продвинулись далеко на юг от Хуанхэ и покорили оставшихся цзиньцев.
В 1235 году Угедей собрал совет, результатом которого стала вторая большая волна монгольского завоевания. Бату-хан, первый хан Золотой Орды, был отправлен с Субедеем на Запад, к несчастью для Европы. Они дошли до Адриатики и ворот Вены[13]. Другие армии вели боевые действия в Корее, Китае и Южной Персии. Эта волна завоеваний была остановлена из-за смерти Угедея в 1241 году. Субедей опять был отозван приказом, не учитывающим его целей в Европе.
Десять последующих лет были наполнены конфликтными ситуациями, растущей враждой между домом Джагатая и Угедея, мимолетным появлением Куюка, который, возможно, имел отношение к несторианским христианам: управлял через христианских министров, одним из которых был сын Елюй Чуцая, и воздвиг часовню напротив своей юрты. Затем правление перешло от дома Угедея к сыновьям Тулуя – Мангу и Хубилай-хану. И третья, самая крупная волна завоеваний захлестнула мир.
Хулагу, брат Хубилая, с помощью Субедея вторгся в Месопотамию, взял Багдад и Дамаск, сломив навеки мощь халифатов, и вышел почти к самому Иерусалиму. Антиох, заселенный потомками христианских крестоносцев, подчинился монголам, которые продвинулись в Малую Азию, вплоть до Смирны, и им оставалась всего неделя пути до Константинополя.
Почти в то же самое время Хубилай двинул свою флотилию на Японию и простер границы своей империи до малайских княжеств и за Тибетом до Бенгалии. Его правление (1259–1294) было «золотым веком» монголов[14].
Хубилай отошел от обычаев своих предков, перенес свой двор в Китай и по образу жизни стал больше походить на китайца, чем на монгола. Он управлял, проявляя умеренность, и относился к своим подданным гуманно. Марко Поло дал яркое описание его двора. Однако эти изменения были предвестником распада центральной империи. Ильханы Персии, потомки Хулагу, достигшие наибольшего могущества при Газан-хане, примерно в 1300 году, были слишком далеко от Ха-Хана, чтобы поддерживать с ним связь. Кроме того, они довольно быстро стали мусульманами. Похожая ситуация была и с Золотой Ордой на Руси. Монголы Хубилая стали исповедовать буддизм. Войны на религиозной и политической почве вспыхивали после смерти этого внука Чингисхана. Монгольская империя постепенно растворилась в нескольких отдельных царствах.
Около 1400 года тюркский завоеватель Тимур Ленг (Тамерлан) воссоединил Центральную Азию и персидские княжества и разгромил Золотую Орду, которую основал сын Джучи Бату-хан.
До 1368 года монголы оставались хозяевами Китая, но только в 1555 году они потеряли свой последний оплот на Руси, потерпев поражение от Ивана Грозного. Вокруг Каспийского моря их потомки – узбеки – представляли значительную силу. В 1500 году они под предводительством Шайбани изгнали Бабура, потомка Чингисхана, получившего прозвище Тигр, в Индию, где он основал династию Великих Моголов.
Была середина XVIII столетия, и минуло шестьсот лет со дня рождения Чингисхана, прежде чем последние потомки завоевателя оставили свои рубежи. Затем на полуострове Индостан моголы[15] уступили англичанам. На востоке монголы сдались прославленному китайскому императору Цянь Луну.
В Крыму татарские ханы стали подданными Екатерины Великой в то же самое время, когда неудачливая орда Калмура, или Торгута, покинула свои пастбища на Волге и двинулась в длительный и полный опасностей путь на восток, на свою прежнюю родину. Этот поход ярко обрисовал д’Кэнси в своем труде «Бегство татарского племени».
Взглянув на карту Азии середины XVIII века, мы увидим, что она отображает исход последних кочевых племен – потомков орды Чингисхана. На огромных пространствах между бурным озером Байкал и соленым Аральским морем, едва обозначенным на картах того времени, с нечетко отмеченным словом татары, или независимые татары, по горным хребтам срединного материка кочевали они от летних пастбищ к зимним, жили в своих войлочных юртах и перегоняли свои стада. Эти кераиты, калмыки и монголы совершенно не подозревали о том, что по этим самым долинам когда-то Иоанн-священник бежал навстречу своей гибели, а стяг Чингисхана из хвостов яка во главе его войска наводил ужас на весь мир.
Вот так и завершилась история монгольской империи, растворившейся в кочевых племенах, из которых когда-то вырвалась на свет Божий, а оставила после себя лишь немногочисленных мирных кочевников-скотоводов там, где раньше двигались многотысячные войска.
Короткое и грозное воцарение монгольских всадников прошло, как не бывало. Город в пустыне Каракорум погребен под песчаными барханами; могила Чингисхана заброшена где-то в лесу у одной из рек в тех краях, где он родился; богатство, собранное им во время завоеваний, роздано людям, которые ему служили. Никакой надгробной плиты нет в месте захоронения Борте – жены его юности. Ни один грамотный монгол, его современник, не записал событий его жизни в эпическую поэму.
О его победах главным образом писали его враги. Настолько разрушительным было его воздействие на цивилизацию, что фактически для половины мира жизнь началась заново.
Империя Китая, Иоанна-священника, кара-китаев, Хорезма и, после его смерти, – Багдадский халифат, Русь, а на какое-то время и польские княжества перестали существовать. Когда этот неукротимый варвар завоевывал какую-то страну, все прочие войны там прекращались. Весь порядок вещей, хочешь не хочешь, менялся, и среди выживших после монгольского завоевания мир воцарялся на длительное время.
Кровавая междоусобица великих князей Древней Руси – властителей Твери, Владимира и Суздаля – отошла на второй план перед более серьезной бедой. Все эти фигуры старого мира появляются перед нами лишь как тени.
Империи рушились под лавиной монгольских орд, и монархи бежали навстречу своей смерти, объятые ужасом. Что бы происходило, если бы не было Чингисхана, никто не знает.
А произошло то, что мир под властью монголов, так же как когда-то под властью римских императоров, дал возможность цивилизации сделать скачок на новую высоту. Происходило перемещение народов или, точнее, тех, кто выжил, мусульманская наука и ремесло продвинулись далеко на Дальний Восток, мастерство китайцев и их искусство администрирования были завезены на Запад. В разоренных мусульманских регионах ученые и архитекторы переживали если не золотой, то серебряный век под монгольскими ильханами. А в Китае XIII век отмечен расцветом литературы, особенно драматургии, триумфальное шествие которой приходится на период династии Юань.
Политическое развитие в мире после ухода монгольских орд привело к вполне естественным, но довольно неожиданным результатам. Из руин погрязших в междоусобицах русских княжеств возникла империя Ивана Великого, а впервые объединенный под властью монголов Китай предстал в качестве единого государства.
С приходом монголов и их врагов мамлюков завершился длительный период походов крестоносцев. Во время монгольского господства христианские пилигримы имели возможность, не опасаясь за свою жизнь, совершить паломничество к Гробу Господню, а мусульмане – к храму Соломона. Впервые священники из Европы могли отважиться на поездку в дальнюю Азию, что они и делали, понапрасну озираясь в надежде увидеть старого завоевателя с гор, который разгромил крестоносцев, империю Иоанна-священника и Китай.
Пожалуй, самым важным результатом этого вселенского перетряхивания народов был подрыв растущей мощи ислама. С уничтожением хорезмийского войска перестала существовать и главная военная сила магометан, а с падением Багдада и Бухары – древняя культура имамов и халифов. Арабский язык перестал быть универсальным языком богословов в половине мира. Тюрки были оттеснены на запад, и один из тюркских родов Османов (или Оттоманов) стал со временем властвовать в Константинополе. Вызванный из Тибета лама в красной шляпе, чтобы председательствовать на коронации Хубилая, принес из своих гор систему священноначалия, принятую в Лхасе.
Чингисхан, разрушитель, сломал барьеры Средних веков. Он проложил дороги. Европа познакомилась с искусством Китая. При дворе его сына армянские принцы и персидские вельможи были накоротке с русскими князьями.
Кардинальная перетасовка идей последовала за открытием дорог. Неистощимое любопытство относительно дальней Азии не давало покоя европейцам. Вслед за Марко Поло фламандец Рубруквис (Рубрук) совершил путешествие в Камбалу (Хан-Балык). Через два столетия Васко да Гама отправился в морское путешествие на поиски пути в Индию. Колумб плыл, чтобы достигнуть не берегов Америки, а земли Великого хана.
Примечания
РасправыВ этой книге не дается подробного описания ужасных во всей своей живописности картин смерти на пути, по которому следовали монгольские всадники. Кровавые расправы над целыми народами, обреченными на мучительную смерть, уже достаточно хорошо изображены в общих трудах по истории монголов, написанных европейцами, мусульманами и китайцами. Здесь же дается не так много ссылок на эпизоды такого рода резни, как, скажем, при разгроме Киева, двора «золотых голов», как называли монголы древнюю крепость византийской архитектуры с ее золочеными куполами. Там были пытки стариков, изнасилования молодых женщин, охота за детьми, и все завершилось полным опустошением, с последовавшими затем эпидемиями и голодом. Зловоние разлагавшихся трупов было таким сильным, что даже сами монголы избегали таких мест и называли их мубалиг, то есть «города скорби». Изучающий историю посчитает имеющим существенное значение факт такого беспрецедентного уничтожения и, как следствие, новое возрождение народов «из пепла». «Неудержимо бесстрашные, они были способны преодолевать безжизненные, огромные пространства пустынь, горные и морские преграды, суровость климата и мор от голода и болезней. Их не пугали никакие опасности, их не останавливали никакие крепости, и никакие мольбы о пощаде не трогали их. Мы столкнулись с новой силой на исторической арене, с силой, которой предстояло как deus ex machina («богу из машины») в одночасье положить конец многим драмам, которые в противном случае зашли бы в тупик или продолжались бы бесконечно долго».
Эта «новая сила в истории» – способность одного человека изменить цивилизацию – впервые появилась в лице Чингисхана и ушла вместе с его внуком Хубилаем, когда обозначился распад монгольской империи. С тех пор она больше не появлялась.
В этой книге не делается попытки оправдать личность Чингисхана или же еще больше подчеркнуть кровавый характер его завоеваний. В ней учтен тот факт, что большая часть наших знаний о завоевателе основывается в прошлом на свидетельствах средневековых европейцев, персов и сирийцев, которым, как и китайцам, больше всего досталось в результате опустошительного нашествия монголов. Юлий Цезарь писал свои собственные мемуары о покорении галлов, и у Александра Македонского были свои Арриан и Квинтус Курциус.
Мы находим в Чингисхане, когда мы видим его в кругу его близких и приближенных, правителя, который не казнил никого из своих сыновей, министров или генералов. И Джучи, и его брат Касар давали ему повод для проявления жестокости, и можно было бы ожидать, что он предаст смерти монгольских военачальников, которые позволили одержать над собой верх. Послы разных племен и народов приходили к нему и возвращались целыми и невредимыми. Не обнаруживаем мы и свидетельств того, что он подвергал пыткам пленных, за исключением чрезвычайных обстоятельств.
С воинственными и родственными племенами кераитов, уйгуров и ляо-тун – «железными людьми» – он обходился мягко, также как и его потомки с армянами, грузинами и оставшимися в живых крестоносцами. Чингисхан тщательно оберегал то, что, по его мнению, приносило пользу ему и его людям, все остальное уничтожалось. По мере того как он все дальше уходил от родных мест и приходил в земли чужих цивилизаций, разрушения становились все масштабнее до почти полного уничтожения всего.
Мы, живущие в современном обществе, начинаем понимать, почему это беспрецедентное уничтожение человеческих жизней и творений людей вызвало проклятия в его адрес со стороны мусульман. Так же, как его невероятная гениальность снискала ему глубокое уважение у буддистов.
Поскольку Чингисхан, в отличие от пророка Мухаммеда, развязал войну в мире не во имя своей религии и не ради личной славы или славы политика, как Александр и Наполеон, мы поставлены в тупик. Объяснение же этой загадки состоит в первобытной простоте монгольского характера.
Он брал от мира все, что ему было нужно для своих сыновей и своих людей. Он делал это путем ведения войны, потому что других средств не знал. То, что ему было не нужно, он разрушал, так как не знал, что с этим делать.
Законы Чингисхана«1. Предписывается верить, что существует только один Бог – создатель Небес и Земли, и только Он один дарует жизнь и обрекает на смерть, делает богатым или бедным, так, как Ему заблагорассудится, и имеет абсолютную власть над всем.
2. Духовные лидеры, проповедники, монахи, посвятившие себя служению Богу, муэдзины мечетей, лекари и те, кто обмывают тела умерших, освобождаются от налогов.
3. Запрещается кому бы то ни было и карается смертной казнью провозглашение себя императором, если таковым его предварительно не избрали на общем совете принцы, ханы, военачальники и прочая знать.
4. Запрещается вождям племен и народов, подчиняющихся монголам, носить возвеличивающие титулы.
5. Запрещается заключать какой-либо мир с неподчинившимся монархом, принцем или народом.
6. Принцип, согласно которому армия делится на десятки, сотни, тысячи и десятитысячные тумены, должен быть сохранен. Эта установка позволяет в короткое время собрать армию и сформировать подразделения во главе с их командирами.
7. Как только наступает время кампании, каждый воин получает оружие из рук назначенного для этого командира. Воин должен содержать оружие в порядке и перед боем давать для проверки своему командиру.
8. Запрещается и карается смертью мародерство в стане неприятеля прежде, чем на то будет дано разрешение главного командования, но после того, как оно дано, рядовой воин имеет равное право с командиром и ему разрешается взять себе все, что ему удалось захватить, при условии, что он заплатил свою долю сборщику дани для императора.
9. Чтобы поддерживать боевую подготовку армии, каждую зиму надлежит устраивать большую охоту. По этой причине воспрещается кому бы то ни было убивать от марта до октября оленей, козлов, косуль, зайцев, диких ослов и некоторые виды птиц.
10. Запрещается перерезать горло животным, которых используют в пищу. Охотник должен каждого связать, разрезать грудину и вырвать руками сердце.
11. Разрешается пить кровь и есть внутренности животных, хотя раньше это делать запрещалось.
12. (Список привилегий и льгот, предоставляемых вождям и военачальникам новой империи.)
13. Каждый, кто не идет на войну, должен в течение определенного времени работать на империю бесплатно.
14. Уличенный в краже коня, или уздечки, или равноценной вещи наказывается смертной казнью, и его тело разрезается на две части. За более мелкую кражу наказание выносится в зависимости от ценности украденной вещи – семь, семнадцать, двадцать семь и до семисот палочных ударов. Но телесного наказания можно избежать, заплатив девятикратную стоимость украденной вещи.
15. Ни один подданный империи не может иметь монгола в качестве слуги или раба. Каждый, за редким исключением, должен служить в армии.
16. Чтобы не допустить бегства чужеземных рабов, запрещается укрывать их, давать пищу и одежду, что карается смертью.
17. Закон о браке предписывает каждому обзавестись женой и запрещает брак между родственниками первой и второй степени родства. Мужчина может взять в жены двух сестер или иметь несколько наложниц. Женщины должны заботиться об имуществе, делать покупки и торговать так, как им хочется. Мужчины должны заниматься только охотой и войной. Дети, рожденные от рабынь, считаются законными наравне с детьми, рожденными от жен. Отпрыск от первого брака почитается выше других детей и наследует все.
18. Прелюбодеяние карается смертью, и уличенный в нем может быть убит на месте.
19. Если две семьи хотят породниться, но у них еще юные дети, то они, если это мальчик и девочка, могут вступить в брак. В случае их смерти брачный контракт все равно может быть составлен.
20. Запрещается купаться или стирать белье в проточной воде во время грозы.
21. Шпионы, лжесвидетели, предающиеся грязным порокам люди и колдуны осуждаются на смерть.
22. Военачальники и вожди, не справившиеся со своими обязанностями или не явившиеся на призыв хана, будут казнены, особенно это касается тех, кто находится в отдаленных районах. Если их проступок не очень серьезный, то они должны лично предстать перед ханом».
Эти выдержки из законов Чингисхана позаимствованы у Пети де ля Круа, который поясняет, что не смог отыскать полный список законов – «Ясы Чингисхана». Он собрал эти двадцать два установления из различных источников – у персидских летописцев, Гильома де Рубрука и Карпини. Приведенный перечень явно неполон и попал к нам из зарубежных источников. Объяснение необычного десятого закона, вероятно, может быть найдено исходя из существовавших религиозных предрассудков в отношении способа убийства предназначенного в пищу загнанного зверя. Одиннадцатое правило, похоже, предполагает заготовку запасов еды на голодное время. Двадцатый закон, касающийся воды и грозы, Рубрук объясняет необходимостью не дать монголам броситься в озеро или реку во время грозы, которая вызывает у них ужас.
Пети де ля Круа утверждает, что ясу Чингисхана перенял Тимур Ленг. Бабур, первый из Моголов Индии, говорил: «Мои предки и моя семья всегда с благоговением относились к законам Чингиса. В своем кругу, в своих дворах, на праздниках и во время развлечений, когда садятся и встают, они никогда не поступают вопреки уложениям Чингиса».
Иоанн – священник из АзииВ середине XII столетия до Европы докатились вести о победах христианского монарха Азии над тюрками. Более поздние исследования убеждают нас в том, что первое упоминание о христианском правителе к востоку от Иерусалима пришло одновременно с сообщениями о победах, одержанных над магометанами Георгием, главнокомандующим Грузии, на Кавказе, в регионе, который смутно ассоциировался с Арменией и Индией.
Вспоминали, что трое волхвов появились из этого региона; дух Крестовых походов витал в Европе, и рассказы о всемогущем христианском монархе в дальней Азии стали притчей во языцех. Несторианские христиане, разбросанные от Армении до Китая, посчитали разумным сочинить и послать письмо папе Александру III, заявляя, что они от пресвитера Иоанна, и описывая в свойственной Средневековью манере необыкновенное великолепие и чудеса процессий за пустыней, окружение семидесяти королей, сказочных зверей, город на песках. Короче говоря, славное собрание первосортных выдумок.
Но если что и было правдивого в этом описании, то оно подходило Ван-хану (это имя несторианцы произносили как «унг-хан», или «король Джон») племени кераитов, которые в основном были христиане. Его город Каракорум мог называться оплотом долго игнорировавшихся несторианцев Азии. Это был город в пустыне, а Ван-хан был императором, в подчинении у которого были ханы и короли. Многие хроники упоминают о преобразовании слова «король» в «керитс». Марко Поло увидел в Ван-хане действующее лицо теневой роли Иоанна-священника.
Численность монгольской ордыОбщей и вполне понятной ошибкой историков является их стремление представить монгольскую армию как огромную массу людей. Даже доктор Стенли Лэйн-Пул, один из самых выдающихся авторитетов современной исторической науки, не смог устоять перед неизбежным bi nehaiet и говорит, что «за Чингисханом следовали орды кочевников, которых было несть числа, как песчинок в море».
В нашем восприятии монголов мы продвинулись вперед, существенно опередив представления Мэттью Пэриса и средневековых монахов, не сомневаясь в том, что орда Чингисхана не была, подобно гуннам, мигрирующей массой, а являлась дисциплинированной армией вторжения. Личный состав орды, согласно английскому историку сэру Генри Ховорсу, выглядит следующим образом:
Таков, по-видимому, был состав армии во время войны против хорезмшаха и похода на запад. Следовательно, это самое большое войско из всех, что собирал Чингисхан. Прочие контингента состояли из 10 тысяч китайцев, а также сил идикута уйгуров и хана Алмалыка, – двое последних были отправлены назад, сразу после того, как началось вторжение.
Блестящий ученый Леон Казн настаивает на том, что фактически действующая армия монголов не превышала 30 тысяч воинов. При наличии трех таких армейских корпусов, помимо 20 тысяч отряда Джучи и союзников, войско могло насчитывать при таком раскладе до 150 тысяч воинов. И конечно, не могло быть большего количества зимой в пустынных долинах Северной Азии.
Известно, что армия Чингисхана ко времени его смерти состояла из четырех корпусов вместе с императорской гвардией, – всего около 130 тысяч воинов. Обращаясь к скудным имеющимся данным о количестве населения на землях Гоби, мы можем определить его общую численность в не более чем 1,5 миллиона душ. Из этого количества могло быть рекрутировано не более 200 тысяч воинов в действующую армию. Бригадный генерал сэр Перси Сайке в своей книге «Персия» пишет о «монголах, войско которых численно невелико, а сами они сражались за тысячи миль от своей основной базы».
Современные исламские хроники по привычке преувеличивают численность орды, называя цифры от 500 до 800 тысяч. Но все доступные свидетельства указывают, что Чингисхан совершил в 1219–1225 годах выдающийся военный подвиг, подчинив себе земли от Тибета до Каспийского моря с войском, не превышающим 100 тысяч человек, и от Днепра до Южно-Китайского моря всего с 250 тысячами воинов. И монголы, похоже, составляли не более половины этого количества. Хроники упоминают о 50 тысячах союзников-туркмен к концу кампании; силы Джучи были увеличены за счет диких кипчаков, людей пустыни. В Китае предки нынешних корейцев и манхутов сражались под монгольскими штандартами. В правление Угедея – сына Чингисхана – еще больше тюркских племен присоединились к монголам, которые дали им вволю повоевать. Они составили большую часть армии, с которой Субедей и Бату-хан завоевывали Восточную Европу. Конечно, армии Угедея насчитывали более 1 миллиона готовых к сражениям воинов, а внуки Чингисхана – Мункэ и Хубилай – удвоили их число.
Монгольский план вторженияОрда Чингисхана следовала установленному плану при вторжении в чужую страну. Такой способ никогда не подводил и обеспечивал успех до тех пор, пока монголы не получили отпор от мамлюков, наступавших на Египет через сирийскую пустыню примерно в 1270 году.
1. Собирался курултай, или главный совет, в ставке Ха-Хана. На нем должны были присутствовать все высшие военачальники, за исключением тех, кому было дано разрешение оставаться в действующей армии. Там обсуждались складывающаяся ситуация и план предстоящей войны. Выбирались маршруты движения и формировались различные корпуса.
2. Высылались в неприятельскую страну шпионы и добывались «языки».
3. Вторжение в страну противника производилось несколькими армиями в разных направлениях. В каждой отдельной дивизии или армейском корпусе был свой полководец, который двигался с войском к намеченной цели. Ему предоставлялась в пределах данной ему задачи полная свобода действий при тесной связи через курьера со ставкой верховного вождя или орхона.
4. При подходе к значительно укрепленным городам войска оставляли для наблюдения за ними специальный корпус. В окрестностях собирались запасы и, в случае надобности, устраивалась временная база. Монголы редко просто ставили заслон перед хорошо укрепленным городом, чаще всего один или два тумена приступали к его обложению и осаде, используя с этой целью пленных и осадные машины, в то время как главные силы продолжали наступление.
5. Когда предвиделась встреча в поле с неприятельской армией, монголы обыкновенно придерживались одного из следующих двух способов: либо они старались напасть на неприятеля врасплох, быстро сосредоточивая к полю сражения силы нескольких армий, как это было с венграми в 1241 году, либо, если противник оказывался бдительным и нельзя было рассчитывать на внезапность, они направляли свои силы так, чтобы совершить обход одного из неприятельских флангов. Такой маневр носил название «тулугма», или стандартный охват.
Среди других оперативных приемов производилось притворное бегство в течение нескольких дней до тех пор, пока неприятель не раздробит своих сил и не ослабит меры охранения. Тогда монголы садились на свежих лошадей и совершали быстрый налет. Этим способом были разбиты близ Днепра сильные дружины русских князей.
Случалось, что при таком демонстративном бегстве монгольские войска рассеивались так, чтобы охватить противника с разных сторон. Если оказывалось, что неприятель держится сосредоточенно и приготовился к отпору, они выпускали его из окружения, давая отступить. Затем они атаковали его на марше. Таким способом была уничтожена бухарская армия.
Многими из этих оперативных приемов пользовались изобретательные ранние тюрки – гунны, от которых частично происходили монголы. Для китайцев было привычным совершать маневры кавалерийскими колоннами, а исконные китайцы знали все приемы стратегии. Чингисхану оставалось реализовать свою непоколебимую устремленность к цели и редкую способность делать правильный шаг в нужное время, а также поддерживать в войсках железную дисциплину.
«Даже китайцы говорили, что он руководил своими армиями как бог. То, как он приводил в движение большие массы людей, перебрасывая их на огромные расстояния без видимого усилия, здравый смысл, с которым он проводил военные кампании в странах, отдаленных друг от друга, его стратегия в незнакомых регионах, способность всегда быть начеку и в то же время никогда не допускать колебаний или перестраховки во вред своему предприятию; осады, осуществление которых приводило к успеху, его блестящие победы, череда «дней Аустерлица» – все вместе взятое создает картину его карьеры, которой Европа не может противопоставить ничего, если она вообще имеет что-то, что может с этим сравниться» – так Деметриус Булгер суммирует оценку военного гения великого монгола.
Субедей-Багатур против средней ЕвропыМонголам не довелось помериться силами с европейцами при жизни Чингисхана. Это произошло после заседания курултая при Великом хане Угедее.
Коротко говоря, происходило следующее.
Бату – сын Джучи – отправился в поход на запад со своей Золотой Ордой, чтобы захватить земли, по которым в 1223 году проскакал Субедей. С 1238 года по осень 1240-го Бату Великолепный совершил набег на племена Поволжья, на русские города и степи Причерноморья, брал штурмом Киев и посылал конные корпуса совершать рейды в Южной Польше, или, скорее, Рутении, поскольку Польша была в то время раздроблена на ряд отдельных княжеств.
Когда в марте 1241 года растаял снег, монгольская ставка находилась к северу от Карпат между современным Львовом и Киевом. Осуществлявшему руководство кампанией многоопытному Субедею противостояли следующие противники:
прямо по фронту – великопольский князь Болеслав Храбрый с собранным им войском. К северу от него, в Силезии, Генрих Благочестивый, который собирал 30-тысячную армию из поляков, баварцев, тевтонских рыцарей и тамплиеров из Франции, добровольно вызвавшихся отразить нашествие варваров. На расстоянии около ста миль за Болеславом король Богемии собирал еще более сильную армию, куда вливались отряды из Австрии, Саксонии и Бранденбурга;
на левом фланге монголов – Мечислав Галицкий и другие князья, которые готовились защищать свои земли в Карпатах. На левом краю монголов несколько дальше за Карпатами развернулось 100-тысячное мадьярское войско под знаменем короля Венгрии Белы IV.
Поверни Бату и Субедей на юг, в Венгрию, в тылу у них оставалась бы польская армия, в случае их продвижения на запад, навстречу полякам, венгры оказывались у них с фланга.
Субедей и Бату, по-видимому, были прекрасно осведомлены о подготовке христианских воинств. В результате прошлогодних разведывательных рейдов они получили ценную информацию о странах и их монархах, которые теперь противостояли им. С другой стороны, христианские короли мало знали о передвижениях монголов.
Бату стал действовать, как только в достаточной степени высохла земля и кони могли скакать напрямую, вместо того чтобы совершать марш вдоль Припяти и через густые леса, окаймляющие Карпатские горы. Он разделил свое войско на четыре армейских корпуса, направив самые сильные из них под командованием двух надежных полководцев, внуков Чингисхана, Кадана и Байдара, против поляков.
Эта дивизия быстро двигалась на запад и столкнулась с силами Болеслава, преследующего отдельные отряды монгольской разведки. Поляки, как обычно, храбро атаковали и были разбиты – Болеслав бежал в Моравию, а остатки его войска отходили на север, выбрав направление, на котором монголы не стали их преследовать. Было 18 марта. Монголы взяли и сожгли Краков и под командованием Кадана и Байдара поспешили навстречу герцогу Силезии, прежде чем тот соединится с войсками Богемии.
Они наткнулись на армию Генриха Благочестивого у Лигницы 9 апреля. О последовавшей битве у нас нет свидетельства из первых рук. Нам только известно, что германцы и поляки были сломлены атакой главных сил монгольского войска и были почти полностью уничтожены; Генрих и его бароны были сражены все до единого, так же, как и госпитальеры. Говорят, что Великий Магистр тевтонских рыцарей пал в бою с девятью рыцарями храма и пятьюстами кнехтами[16].
Как гласит легенда, монголы отрезали ухо у каждого мертвого врага и прятали в мешок, наполняя таким образом девять мешков, которые они доставляли своему принцу Бату. Голову несчастного Генриха они на копье доставили в Лигницу.
Лигница была сожжена самими же ее защитниками, а на следующий после сражения день Кадан и Байдар со своими дивизиями через пятьдесят миль пути вступили в бой с еще более крупной армией короля Богемии Венцеслава. Венцеслав медленно двигался от одного места к другому, в то время как монголы то появлялись, то исчезали. Громоздкий боевой порядок его войска был слишком массивен для атаки монгольской дивизии, но его всадникам было не угнаться за конниками из Китая, которые могли положиться на своих лошадей. На глазах Венцеслава они подвергли опустошению Силезию и прекрасную Моравию и в конце концов хитростью вынудили его двигаться на север, а сами повернули на юг, чтобы соединиться с Бату.
«И знайте, – писал Понс Д’Обон во Францию Сент-Луи, – что все бароны Германии, и король, и все духовенство, как и в Венгрии, поднялись в крестовый поход против татар. И если верно то, что говорят нам наши братья, если то, что происходит, – Божья воля, то они, эти татары, будут побеждены».
Но когда магистр ордена тамплиеров писал это, венгерское войско было уже разбито. Субедей и Бату с тремя туменами прошли через Карпаты. Правый фланг входил в Венгрию через Галицию, левый, под командованием Субедея, двигался в обход вниз через Молдавию. Незначительные армии противника они сметали на своем пути, и три колонны соединились, прежде чем Бела со своими венграми достиг Будапешта. Это было еще в начале апреля, как раз перед битвой под Лигницей. Субедей и Бату не знали, как шли дела на севере; они направили тумен установить связь с внуками Чингисхана на Одере.
Маленькая армия епископа из Уголина двинулась против них, они отступили в болотистую местность, а потом окружили опрометчивых венгров. Епископ и трое его приближенных спаслись бегством, но они были единственными, кому удалось остаться в живых.
Тем временем Бела начал форсировать Дунай со своим войском из мадьяр, хорватов, германцев, а также французских тамплиеров, которые оставались в Венгрии. Общая численность их составляла 100 тысяч воинов. Монголы медленно отступали перед ними, двигаясь шагом. Бату, Субедей, Мункэ – завоеватель Киева – отъехали от войска и стали осматривать место, выбранное для сражения. Это была равнина Мохи, окруженная с четырех сторон – рекой Сайо, виноградными холмами Токая, темным лесом и высокими холмами Ломница.
Монголы отступили через реку, не разрушая широкого каменного моста, и углубились миль на пять в заросли на дальнем берегу. Войско Белы последовало за ними вслепую и встало лагерем на равнине Мохи. Бела разбил лагерь со всем своим тяжелым багажом, с оруженосцами, со своими рыцарями в кольчугах и с их свитой. Тысяча воинов была оставлена у дальней стороны моста и прочесала лес, не обнаружив никаких признаков неприятеля.
Ночью Субедей встал во главе правого крыла монгольского войска и повел его широкой дугой назад к реке в том месте, где он обследовал брод. Он приступил к сооружению моста, чтобы облегчить переправу.
На рассвете передовые отряды Бату двинулись назад к мосту и, появившись внезапно перед совершенно не ожидавшими такого маневра охранявшими мост воинами, перебили их. Основные силы Бату перешли через реку на позиции Белы; семь катапульт ударили по его рыцарям, пытавшимся задержать стремительное продвижение всадников по мосту. Монголы неотвратимо нахлынули на расстроенные ряды их противников, неся ужасный стяг с девятью хвостами яка, вокруг которого клубился дым от огня, разведенного шаманами в черепах. «Огромное серое лицо с длинной бородой, – так описывал это действо один из европейцев, – испускало зловонный дым».
Не подлежит сомнению храбрость паладинов Белы. Битва была ожесточенной и не прекращалась до полудня. Затем Субедей завершил свой фланговый маневр и появился позади боевых порядков Белы. Монголы атаковали и разбили венгров. Подобно тевтонским рыцарям у Лигницы, тамплиеры все до одного пали на поле брани[17].
Затем ряды монголов разделились в западном направлении, оставив свободной дорогу через ущелье, по которой войско Белы выдвинулось на равнину. Венгры бежали, и их нехотя преследовали. За два дня гонки дороги были устланы телами европейцев. 40 тысяч из них было убито.
Бела расстался со своими людьми, оставив своего умирающего брата и убитого архиепископа. Лишь благодаря своей быстроногой лошади ему удалось оторваться от преследования, спрятавшись на берегу Дуная. Он был обнаружен, преследовался и убежал в Карпаты. Там, через некоторое время, он добрался до того самого монастыря, в котором скрывался его брат, монарх Польши Болеслав Храбрый.
Монголы штурмовали Будапешт и подожгли окраины Грана. Они вошли на территорию Австрии до города Нейштадт, не ввязывались в бой с пассивным войском германцев и богемцев и повернули вниз на Адриатику, опустошив города вдоль берега, кроме Рагузы. За менее чем два месяца они прошли Европу от верховьев Эльбы до моря, разгромили три большие армии и с десяток более мелких и взяли штурмом все города, кроме Олмуца, оборона которого была хорошо организована под руководством Ярослава из Штернберга с его 12 тысячами воинов.
Никакие повторные выступления не могли спасти Западную Европу от неизбежного бедствия. Ее армии, способные совершать маневр лишь большими массами под руководством правящих монархов, таких же некомпетентных, как Бела или Людовик Святой во Франции, были достаточно храбрыми, но совершенно неспособными одержать победу над совершающими быстрые маневры монголами под руководством таких полководцев, как Субедей, Мункэ и Кадан – ветеранов, всю жизнь воевавших на двух континентах. Но война так и не нашла своего завершения. Курьер из Каракорума привез монголам весть о смерти Угедея и призыв вернуться в Гоби.
Там на совете годом позже битва при Мохи имела любопытные последствия. Бату обвинил Субедея в слишком позднем появлении на поле сражения, что стало причиной гибели многих монголов. Старый полководец отвечал язвительно: «Вспомни, что перед тобой река не была глубокой и там уже был мост. Там, где я переходил ее, было глубоко, и мне пришлось возводить мост».
Бату признал его правоту и больше не обвинял Субедея.
Что думала Европа о монголахПожалуй, достаточно уже сказано о том, что у монгольских армий был ряд преимуществ перед европейскими в то время. Они были более мобильными – Субедей проскакал со своими туменами 290 миль за менее чем три дня во время вторжения в Венгрию. Тот же Понс Д’Обон отмечает, что монголы за один только день могут пройти такое же расстояние, «как от Шартре до Парижа».
«Ни один народ в мире, – признает современный составитель летописи Европы[18], – не способен был, особенно в столкновениях в открытом поле, победить такого врага, как монголы, благодаря личной храбрости или знаниям искусства ведения войны».
Это мнение подтверждает Плано Карпини, который был послан к монгольскому хану вскоре после ужасного вторжения 1238–1242 годов, чтобы уговорить завоевателей-язычников пощадить христиан. «Ни одно королевство и ни одна провинция не в состоянии выдержать натиск татар». И он добавляет: «Татары воюют, применяя больше стратегию, чем грубую силу». Этот мужественный святой отец, который, как видно, разбирался в военном деле, отмечал, что «татары» не были столь многочисленны и не обладали атлетическим сложением и силой европейцев. И он далее призывает европейских монархов, которые всегда вставали во главе своего войска во время войны, независимо от того, обладали ли они достаточным умением для такого руководства, создать свою военную организацию по образцу той, что была у монголов.
«Наши армии следует организовать в том же порядке, как у татар, и по тем же суровым законам войны. Поле сражения должно выбираться, по возможности, на равнине, которая просматривается со всех сторон. Армия ни в коем случае не должна представлять собой единую боевую единицу, а ее следует разбить на дивизии. Разведчики должны высылаться во всех направлениях. Нашим генералам следует держать свои отряды денно и нощно наготове и всегда во всеоружии, готовыми к сражению, поскольку татары всегда бодрствуют, как дьяволы».
«Если принцы и правители христианского мира предполагают оказать сопротивление их нашествию, необходимо, чтобы они объединили усилия и противостояли им всем миром».
Карпини не преминул обратить внимание на оружие монголов и советовал европейским военным улучшить их вооружение. «У принцев христианского мира должно быть много солдат, вооруженных крепкими луками, арбалетами и артиллерией, которой татары наводят ужас. Помимо этого, следует иметь людей, вооруженных булавами из хорошего железа, или топорами с длинными рукоятками. Стальные наконечники стрел следует закалять так, как это делают татары, погружая их раскаленными в подсоленную воду, чтобы они могли лучше пробивать латы. У наших воинов должны быть хорошие шлемы, надежные доспехи и кони. А тем, кто так не вооружен, следует держаться позади хорошо вооруженных».
На Карпини произвела сильное впечатление убийственная стрельба из лука монголов, этих детей войны. «Людей и коней они ранят и убивают стрелами, и, когда люди и лошади поражены таким образом, они к ним приближаются».
В это время император Фридрих II, тот самый, вражда которого с папой приобрела скандальную известность, попросил помощи у других принцев и писал королю Англии: «Татары малого роста, но у них крепкие руки и ноги, они подвижны, храбры и мужественны, всегда готовы рисковать жизнью по знаку своего командира… Но, – и туг мы не можем сдержать вздоха, – прежде они были защищены кожей и латами из железных пластин, а теперь на них более изящные и практичные доспехи, взятые в качестве трофеев у христиан, так что, к нашему стыду и горю, они будут убивать нас, пользуясь нашим же оружием. Более того, кони, на которых они скачут, лучше, они могут довольствоваться скудной пищей».
Переписка между европейскими монархами и монголамиПосле того как Бату и Субедей ушли из Европы в 1242 году, охватившая всех паника, из-за опасения нового монгольского нашествия, побудила владык христианского мира к действиям различными способами. Иннокентий IV созвал совет города Лиона, чтобы обсудить среди других вопрос о том, как защитить христианство. Беспечный Людовик Святой объявил, что, если «татары» появятся вновь, рыцарство Франции умрет за церковь. После чего он отправился в опасный крестовый поход в Египет, направляя время от времени священников и посыльных на монгольский юг Каспия, где в то время распоряжался Байчу-хан.
Одно из его посольств было направлено к хану в Каракорум с забавным результатом. Жуанвиль, средневековый хронист, рассказывает нам, что, когда послы были встречены со своими незначительными дарами, хан обернулся к собравшейся вокруг него знати и сказал: «Здесь послы с выражением покорности короля франков, а это дань, которую он нам прислал».
Монголы часто призывали Людовика подчиниться их хану, приносить дань и пользоваться защитой власти хана, как это делали другие правители. Они также советовали, чтобы он вступил в войну с сельджуками в Малой Азии, с которыми они сами тогда воевали. Людовик через несколько лет отправил ко двору хана энергичного и умного Рубрука, но из предосторожности наказал монаху не представляться в качестве посланника и не обставлять свое путешествие так, чтобы оно выглядело как акт подчинения.
Среди писем, которые получал Людовик из орды, в одном упоминалось о том, что среди монголов можно найти немало христиан. «Мы пришли со своей властью и могуществом объявить, что все христиане освобождаются от сервитута и налогов в мусульманских странах и с ними будут обращаться с уважением и почтением. Никому не будет позволено трогать их товары, а те их церкви, которые были разрушены, будут отстроены заново и им будет разрешено звонить в свои колокола».
Это верно, что у монгольских ильханов Персии было несколько христианских жен и что армяне-христиане были у них министрами. Некоторые из оставшихся в живых крестоносцев, осевших в Палестине, иногда сражались в рядах монголов. А ильхан Аргун восстановил церкви, разрушенные в предыдущих войнах.
А один разгневанный мусульманин писал, что в 1259 году монгольский ильхан Хулагу повелел, чтобы во всей Сирии «каждая религиозная секта открыто заявила о своей вере, и что ни один мусульманин не должен против этого возражать. В тот день не было ни одного христианина, будь то из простого народа или из знати, кто бы не облачался в свои самые нарядные одеяния».
Каким бы ни было отношение монголов к христианам в Палестине, но их лидеры искренне хотели прибегнуть к помощи европейских армий против мусульман и в 1274 году направили посольство из шестнадцати человек к папе и к Эдуарду I Английскому, который ответил с изрядной долей казуистики, поскольку не имел ни малейшего желания отправляться в Иерусалим: «Мы со вниманием относимся к принятому вами решению освободить Святую землю от врагов христианства. Мы в высшей степени признательны вам, и мы благодарим вас. Но мы в настоящее время не можем известить вас со всей определенностью о времени нашего прибытия на Святую землю».
Тем временем папа направил новых посланников к Байчу, расположившемуся у Каспийского моря. Эти посланники весьма вызывающе вели себя по отношению к монголам, потому что они не знали имени хана и проповедовали язычникам о греховности кровопролития. Монголы заявили, что папа, должно быть, очень невежествен, если не знает имени человека, управляющего всем миром, а что касается кровавых расправ над своими врагами, то они совершали их по повелению самого Сына Неба. Байчу хотел было казнить незадачливых священников, но сохранил им жизнь и отправил их назад невредимыми, так как они все-таки были посланниками.
Ответ Байчу, переданный с письмом через эмиссаров Иннокентия IV, достоин того, чтобы его привести:
«По повелению Великого хана, Байчу-ноян адресует эти слова папе. Знаешь ли ты, что твои посланники прибыли к нам с твоими письмами?
Твои посланники говорили громкие слова. Мы не знаем, делали ли они это по твоему приказу. Поэтому мы направляем тебе это послание. Если ты хочешь властвовать над землей и водой твоей вотчины, ты, папа, должен прибыть к нам лично и предстать перед тем, кто правит территорией всей земли. А если ты не придешь, то мы не знаем, что может произойти. Один Бог знает, что случится. Только было бы лучше, если бы ты сообщил через курьеров, приедешь ли ты или нет и хочешь ли ты прийти с дружбой или нет?» В этом письме вновь появляется зловещая фраза: «Мы не знаем, что может произойти. Один Бог знает». Это обычная фраза предостережения, когда монголы подразумевают войну. Принцу сельджуков Каю Косру они ответили лаконично: «Ты сказал смело. Бог даст победу тому, кому возжелает». По-видимому, они всегда направляли посыльных в стан врага, по установленному Чингисханом обычаю, с предложением заключить соглашение. Если следовал отказ, то они высказывали свои предостережения и готовились к войне.
Излишне говорить, что Иннокентий IV не совершил поездки в Каракорум. Да и монголы больше не возвращались в среднюю Европу. Но нет и указаний на то, что рыцари Западной Европы взяли оружие, чтобы обуздать их. До Нейштадта в Австрии монголы дошли, проделав путь почти в шесть тысяч миль от своей родины. Умерли Субедей и агрессивный Тулуй. Сын Джучи Бату был вполне доволен пребыванием в Сари, своем золотом городе на Волге. Гражданская война тлела на остатках азиатской империи, и поход орды на запад подошел к концу. Орда вновь разорила Венгрию ближе к концу XIII столетия, затем отошла к волжским равнинам.
Внук Чингисхана на Святой землеМалоизвестной главой истории является контакт монголов с армянами и христианами Палестины после смерти Чингисхана. К его внуку Хулагу, брату Мункэ, который тогда был ханом, перешли во владение Персия, Месопотамия и Сирия в середине XIII столетия.
«По прошествии более чем ста лет армяне уже не доверяли своим соседям – латинцам в качестве союзников[19]. Хайтхон (царь армян) стал доверять не этим христианам, а язычникам-монголам, которые за полвека проявили себя как лучшие из всех когда-либо существовавших друзей армян… В начале царствования Хайтхона монголы… сослужили хорошую службу армянам, покорив турок-сельджуков. Хайтхон заключал военный союз с монгольским полководцем Байчу, а в 1244 году стал вассалом хана Угедея[20]. Десять лет спустя он лично присягнул Мункэ-хану и закрепил дружбу между двумя народами своим долгим пребыванием при монгольском императорском дворе».
«Оставшееся время его правления было занято борьбой против мамлюков, продвижению на север которых, к счастью, воспрепятствовали монголы. Хайтхон и Хулагу объединились у Эдессы, чтобы затем захватить у мамлюков Иерусалим».
Елюй Чуцай. Сага о КитаеМало кому довелось сыграть более трудную роль в жизни, чем этому молодому китайцу, который был замечен Чингисханом. Он был одним из первых китайских философов, присоединившимся к орде, а монголы не делали скидок ученым, философам, астрономам и медикам. Воин, отличавшийся своим искусством изготовления луков, подтрунивал над высоким длиннобородым китайцем:
– Какое может быть дело у книжника, – спросил он, – среди братства воинов?
– Чтобы делать прекрасные луки, – отвечал Елюй Чуцай, – нужен мастер по дереву; но когда доходит дело до управления империей, требуется мудрый человек.
Он стал фаворитом у старого завоевателя и во время длительного похода на запад, в то время как другие монголы собирали богатую добычу, китаец собирал книги, астрономические таблицы и травы для своих нужд. Он составлял карту маршрута, а когда на орду обрушилась эпидемия, он взял реванш философа над воинами, которые его задевали. Он назначал им ревень и лечил их.
Чингисхан ценил его за его прямоту, а Елюй Чуцай не упускал возможности противодействовать массовым убийствам, которые кровавым следом тянулись за ордой. Существует легенда о том, что во время марша по отрогам Гималаев Чингисхан увидел на тропе удивительное животное, внешне похожее на оленя, но зеленого цвета и с одним рогом. Он позвал Елюй Чуцая, чтобы тот дал свое объяснение этому феномену, и китаец серьезно ответил: «Это странное животное зовется Кио-Туань. Оно знает все языки на земле, и любит живых людей, и ужасается от убийств. Его появление, несомненно, означает предостережение тебе, о мой хан, чтобы ты повернул назад с этой тропы».
При Угедее, сыне Чингисхана, китаец фактически управлял империей, и ему удалось отобрать у монгольских военачальников прерогативу наложения наказаний, назначения судей и сбора налогов на нужды казначейства. Его сообразительность и невозмутимое мужество нравились завоевателям-язычникам, а он знал, как на них влиять. Угедей злоупотреблял вином, а у Елюй Чуцая был резон желать, чтобы он жил как можно дольше. Возражения никак не действовали на хана, и китаец принес ему железную вазу, в которой некоторое время хранилось вино. От вина края сосуда заржавели.
«Если вино, – сказал он, – так разъело железо, суди сам, что оно сделало с твоим кишечником».
Угедей был потрясен этой наглядной демонстрацией и стал меньше пить, но все же пьянство стало истинной причиной его смерти. Однажды, обозленный каким-то поступком своего советника, он бросил Елюй Чуцая в тюрьму, но позднее передумал и приказал его освободить. Китаец не хотел покидать тюремной камеры. Угедей послал узнать, почему он не появляется при дворе.
Он получил от мудреца такой ответ: «Ты назначил меня своим министром. Ты посадил меня в тюрьму. Значит, я виновен. Ты выпускаешь меня на свободу. Значит, я невиновен. Легко тебе играть со мной. Но как же мне руководить делами империи?»
Его восстановили в должности, на благо миллионов людей. Когда Угедей умер, административные функции от старого китайца перешли к мусульманину Абд эль-Рахману. Переживания по поводу крутых мер, к которым прибегал новый министр, ускорили смерть Чуцая.
Полагая, что он накопил огромные богатства за свою жизнь на службе у ханов, некоторые монгольские военачальники обыскивали его резиденцию. Они не нашли никаких других сокровищ, кроме обычной коллекции музыкальных инструментов, рукописей, карт, дощечек и камней, с вырезанными на них какими-то надписями.
Угедей и его сокровищеСын, которому удалось сесть на трон отца-завоевателя, обнаружил, что не очень-то горит желанием быть хозяином половины мира. У Угедея были свойственные монголам чувство юмора и выдержка и не было жестокости его братьев. Он мог сидеть в своем шатровом дворце в Каракоруме и ничего не делать, выслушивая сообщения, которые доставляются гонцами к ханскому трону. Его братья и военачальники занимались войнами, а Елюй Чуцай следил за тем, чтобы поступали доходы.
Угедей, с массивным телом и спокойным характером, являет собой любопытный образ: великодушный варвар, имеющий богатства из Китая, женщин из десятка империй и стада лошадей на нескончаемых пастбищах – все к его услугам. Его поступки шокируют, как не свойственные монарху. Когда его военачальники протестовали против его привычки раздавать все, что только попадется ему под руку, он отвечал, что все равно скоро покинет этот мир, и единственное, что от него останется неизменным, будет память о нем людей.
Он не одобрял жажду накопления огромных сокровищ у персидских и индийских монархов. «Они были глупцами, – говорил он, – и им от них было мало проку. Они ничего не взяли от мира с этими сокровищами».
Ушлые мусульманские купцы, прослышав о его беспечном великодушии, не преминули явиться гурьбой к его двору с разными товарами и огромным счетом за них. Такие счета представлялись хану каждый вечер, когда он сидел на людях. Как-то присутствующие сановники протестующе заявили ему, что купцы беззастенчиво ставят завышенную цену. Угедей согласился. «Они приехали, надеясь получить от меня прибыль, и я не хочу, чтобы они ушли разочарованными».
Его поступки были чем-то в стиле Харуна аль-Рашида пустыни. Он любил побеседовать с забредшими путниками и однажды был поражен бедностью одного старика, который дал ему три дыни. Не имея под рукой серебра или богатой одежды в тот момент, хан велел одной из своих жен отблагодарить нищего жемчужинами из ее серег, которые были крупного размера и очень ценными.
– Было бы лучше, о мой господин, – запротестовала она, – позвать его завтра ко двору и дать ему серебра, которое он мог бы употребить с большей пользой, чем эти жемчужины.
– Очень бедный человек не может ждать до завтра, – возразил практичный монгол. – Кроме того, жемчужины довольно скоро вернутся в мое казначейство.
Угедей, как и все монголы, обожал охоту, любил смотреть состязания по борьбе и конные скачки. Бродячие певцы и атлеты приезжали к его двору из далекого Китая и городов Персии. В его время в империи начались раздоры между мусульманами и буддистами, между персами и китайцами. Эти свары раздражали сына Чингисхана. И его простодушие иногда обескураживало интриганов. Некий буддист пришел к монголу с рассказом о том, что ему во сне привиделся Чингисхан и приказал: «Иди и потребуй от моего сына, чтобы он истребил всех магометан, так как они – порождение сатаны».
Суровость покойного завоевателя по отношению к исповедующим ислам была хорошо известна, и ярлык – приказ Великого хана, отданный, пусть и в видении, был делом серьезным. Угедей задумался на некоторое время.
– Чингисхан обращался к тебе через переводчика? – спросил он дотошно.
– Нет, о мой хан, он говорил сам.
– А ты говоришь по-монгольски? – не унимался Угедей.
Было очевидно, что человек, удостоившийся видения, не говорил на другом языке, кроме турецкого.
– Тогда ты мне солгал, – возразил хан, – потому что Чингисхан говорил только по-монгольски.
И он приказал казнить противника магометан.
В другой раз китайские артисты развлекали Угедея кукольным представлением. Среди других кукол хан заметил фигуру старика в чалме, с длинными белыми усами, которого волокли, привязав к хвосту лошади. Угедей потребовал, чтобы китайцы объяснили, что это значит.
– Это изображает, – отвечали куколоводы, – как монгольские воины тащат за собой мусульманских пленных.
Угедей велел остановить представление, а своим слугам принести из сокровищницы самые богатые одежды, ковры и драгоценные изделия из Китая и Персии. Он показал китайцам, что их товары уступают изделиям с запада, и добавил:
– В моих владениях нет ни одного богатого мусульманина, у которого не было бы нескольких рабов-китайцев, но ни у одного богатого китайца нет рабов-мусульман {6}. Кроме того, вам известно, что Чингисхан дал указание о выдаче вознаграждения в сорок слитков золота тому, кто убьет мусульманина, в то время как он полагал, что жизнь китайца не стоит и осла. Как же вы можете насмехаться над мусульманами?
И он выпроводил артистов с их куклами со двора.
Последний двор кочевниковЛишь два европейца оставили нам описание монголов до того, как резиденция ханов была перенесена в Китай. Один из них – монах Карпини, а другой – солидный Гильом де Рубрук, который мужественно скакал к татарам, почти уверенный, что его замучают до смерти. По поручению своего хозяина его величества короля Франции Людовика IX Святого он ехал не как эмиссар своего короля, а как посланник мира, в надежде, что завоеватели-язычники, может быть, воздержатся от войны с Францией.
В качестве попутчика с ним был до смерти напуганный собрат-монах. Они миновали Константинополь, и их окружили степи Азии. Рубрук промерз до костей и едва не умирал с голоду, проскакав 3 тысячи миль. Монголы снабдили его овечьими шкурами, валенками, сапогами и кожаными шапками. Они также подбирали для него сильную лошадь на каждый день длинного пути от Поволжья, поскольку он был дородный и тяжелый.
Он был загадкой для монголов – этот босой человек в длинной рясе, прибывший из дальней страны франков, который не был ни купцом, ни послом, который не имел оружия, не дарил подарков и не принимал вознаграждения. Вызывал любопытство облик этого тяжеловесного и истово верующего монаха нищенствующего ордена, бедствующего, но не униженного, приехавшего из разгромленной Европы увидеть хана. Он стал одним из длинной череды путников, совершивших путешествие на восток, в пустыню. Там побывали и русский князь Ярослав, и китайские и турецкие вельможи, и сыновья грузинского князя Георгия, и посланник халифа Багдада, и великие сарацинские султаны. А наблюдательный Рубрук описал для нас двор кочевников-завоевателей, где «бароны» пили кобылье молоко из инкрустированных драгоценными камнями кубков и скакали в овечьих шкурах, сидя в седлах с искусно выполненным золотым орнаментом.
Он так описывает свое прибытие ко двору Мункэ-хана:
«В день святого Стефана в декабре мы прибыли на широкую равнину, на которой не было видно ни холмика, а на следующий день нас привели ко двору хана.
Для нашего провожатого был выделен большой дом, и лишь маленький коттедж предназначался для нас троих, в котором едва помещался наш багаж, кровати и маленький очаг. Многие приходили к нашему провожатому с напитком из риса в бутылках с длинным горлышком, не отличавшимся от лучшего вина, разве что запахом. Нас вызвали и расспросили о нашем деле. Секретарь спросил меня, хотим ли мы, чтобы татарская армия помогла нам в борьбе с сарацинами, и это поразило меня, так как я знал, что в письмах его величества[21] не было никакой просьбы, и он лишь советовал хану быть другом всех христиан.
Затем монголы потребовали, чтобы я ответил, хотим ли мы заключить с ними мир. На это я сказал: «Не сделав ничего плохого, король Франции не дал повода для войны, если с нами воюют без веского на то основания, мы уповаем на Божью помощь».
При этих словах они, как видно, все были поражены, воскликнув: «Ты пришел не для того, чтобы заключить мир?»
На следующий день я пришел ко двору босым, и все вытаращились на меня с удивлением; но венгерский юноша, который оказался среди них, объяснил им, в чем причина. После этого несторианский христианин, который был главным секретарем двора, много расспрашивал о нас и мы вернулись в свои апартаменты[22].
По дороге, со стороны двора, обращенной на восток, я увидел маленький дом, с небольшим крестом над ним. Я этому обрадовался, решив, что там должны быть какие-нибудь христиане. Я смело вошел и обнаружил алтарь, украшенный золотистой тканью с изображением Христа, Девы Марии, святого Иоанна Крестителя и двух ангелов. Линии, обрисовывавшие контуры их тел, состояли из мелких жемчужин.
На алтаре был большой серебряный крест, сверкавший драгоценными камнями и инкрустацией. Перед ним горела лампа с восьмью огнями. За алтарем сидел монах-армянин, какой-то весь черный и тощий, облаченный в грубую длинную власяницу, опоясанный железной цепью.
Прежде чем поприветствовать монаха, мы пали ниц на пол с пением Аве регина и других псалмов. Монах присоединил свой голос к нашим в молитве. Затем мы присели рядом с монахом, перед которым горел огонь небольшого очага. Монах поведал нам, что он – отшельник из Иерусалима и прибыл на месяц раньше, чем мы.
Поговорив с ним немного, мы двинулись дальше к месту нашего ночлега и приготовили на ужин суп из мяса и проса. Наш проводник монгол и его приятели были в стельку пьяны, угостившись при дворе, и на нас почти не обращали внимания. Холод был таким пронизывающим, что к утру у меня были отморожены кончики пальцев ног, и я уже не мог ходить босым.
С наступлением морозных дней мороз не прекращался до самого мая, и даже тогда по ночам и утром бывали заморозки. И во время нашего там пребывания от холода, усиленного ветром, пало много животных. Люди при дворе принесли нам овечьи тулупы, штаны и обувь, которые приняли у них мой спутник и переводчик {7}. Пятого января нас доставили ко двору.
У нас спросили, в чем будет состоять выражение нашего уважения хану, и я сказал, что мы приехали из далекой страны и с их позволения прежде всего прославим в песнопении Господа, благодаря которому мы находимся здесь целые и невредимые, и потом готовы делать для хана все, что только он возжелает. Потом они пошли к хану и передали ему то, что мы им сказали. Вернувшись, они привели нас ко входу в залу и у порога подняли вверх закрывавший вход войлок, а мы запели A solis ortus cardine.
Они обыскали нас, чтобы узнать, не спрятано ли у нас на груди какое-нибудь оружие, и заставили нашего переводчика оставить свой пояс с ножом у одного из стражников у двери. Когда мы вошли, нашему переводчику велели встать у сервированного стола с кобыльим молоком, а нас усадили на скамью перед женщинами.
Весь дом был обвешан дорогими тканями, в середине был очаг, огонь в котором разводили, используя в качестве топлива сухие колючки, кривые древесные корни и коровий навоз. Хан сидел на кушетке, покрытой светлым блестящим, как кожа тюленя, мехом. Это был человек с плоским носом, среднего роста, примерно сорока пяти лет, а одна из его жен, прелестная маленькая женщина, сидела рядом с ним. Также и одна из его дочерей – молодая женщина с грубыми чертами лица – сидела на кушетке возле него. Этот дом принадлежал ее матери, которая была христианкой, и теперь ее дочь стала его хозяйкой.
Нас спросили, будем ли мы пить рисовое вино, или кобылье молоко, или медовую брагу, поскольку эти три хмельных напитка они употребляют зимой. Я ответил, что мы не получаем удовольствия от них и будем довольствоваться тем, что соизволит предложить нам хан. И перед нами поставили рисовое вино, которого я немного выпил в знак уважения.
После довольно продолжительного перерыва, во время которого хан забавлялся с соколами и другими птицами, нам приказали говорить и преклонить колено. У хана был свой переводчик, несторианец, а нашему переводчику дали за столом так много вина, что он был совершенно пьян. Я обратился к хану со следующими словами:
«Мы благодарим Бога и воздаем Ему хвалу за то, что по Его воле мы прибыли из таких далеких уголков мира, чтобы предстать перед Мункэ-ханом, которого Он наделил таким великим могуществом. Христиане Запада, и особенно король Франции, направили нас к хану с письмами, в которых умоляют его позволить нам оставаться в его стране, поскольку наше дело – учить людей закону Бога. Мы, таким образом, нижайше просим его высочество позволить нам остаться. У нас нет ни серебра, ни золота, ни драгоценных камней, чтобы предложить в дар, на мы отдаем себя, чтобы предложить свои услуги».
Хан ответил на это следующее:
«Так же, как солнце испускает свои лучи повсюду, так и наша с Бату власть распространяется повсюду. Поэтому нам не нужно ваше золото или серебро».
Я умолял его высочество не сердиться на меня за упоминание о золоте и серебре, так как я говорил это лишь для того, чтобы подчеркнуть наше желание услужить ему. До сих пор я понимал нашего переводчика, но теперь он был пьян и не мог вымолвить ничего вразумительного, и мне показалось, что хан тоже пьян, поэтому я умолк.
Затем он поднял нас, потом опять посадил, и после нескольких слов выражения любезности мы удалились. Кое-кто из секретарей и переводчиков вышли с нами и много расспрашивали о французском королевстве, особенно о том, много ли там овец, скота и лошадей, как будто они предполагали все это сделать своей собственностью. Они назначили одного из секретарей, чтобы позаботиться о нас, и мы направились к монаху-армянину, куда затем пришел переводчик и сказал, что Мункэ-хан позволил нам оставаться два месяца, пока не пройдут самые сильные холода.
На это я ответил: «Бог да убережет Мункэ-хана и дарует ему долгую жизнь. Мы нашли этого монаха, которого считаем святым человеком, и мы с удовольствием останемся и будем молиться вместе с ним о благополучии хана».
(Так как в праздники христиане приходят ко двору и молятся за него и освящают его кубок, после которых сарацинские служители культа делают то же самое, а после них – монахи-идолопоклонники[23]. Монах Сергий утверждал, что хан верит только христианам, но в этом Сергий лгал. Хан никому не верит, но все слетаются к его двору, как мухи на мед. Он дает всем, и каждый думает, что он его лучший друг, и каждый ему предсказывает процветание.)
Мы затем направились в свое жилище, которое нашли очень холодным, поскольку у нас не было топлива, и мы еще постились, хотя к тому времени уже наступила ночь. Но тот, кто должен был о нас заботиться, дал нам немного дров и еды, а проводник в нашем путешествии сюда, который должен был возвращаться к Бату, выпросил у нас коврик. Его мы ему отдали, и он отбыл с миром.
Холод стал жестоким, и Мункэ-хан прислал нам меховые пальто с мехом наружу, которые мы с благодарностью приняли. Но мы объяснили, что у нас нет подходящего помещения, чтобы совершать молебен в честь хана, наш коттедж был так мал, что мы едва могли стать в нем во весь рост, не могли мы и открыть наши книги, когда зажигали огонь из-за того, что мешал дым. Хан послал узнать у монаха, будет ли ему приятно наше общество. И тот с радостью нас принял, и таким образом у нас появился дом получше.
В то время как мы отсутствовали, сам Мункэ-хан пришел в часовню и была подана роскошная кровать, на которой он сел со своей императрицей за алтарем. Затем послали за нами, и стража обыскала нас на предмет припрятанного оружия. Войдя внутрь с Библией и требником под мышкой, я прежде поклонился перед алтарем, а потом поклонился Мункэ-хану, который велел показать наши книги ему и спросил, что означают украшающие их миниатюры. Несторианцы ответили ему так, как считали нужным, так как своего переводчика у нас не было. Загоревшись желанием исполнить псалм, следуя нашей традиции, мы запели Veni, Sanctu, Spiritus. Затем хан ушел, а госпожа осталась, чтобы раздать подарки.
Я почитал монаха Сергия как своего епископа. Во многом он поступал так, что вызывал у меня большое неодобрение, так как он соорудил себе головной убор из павлиньих перьев с маленьким золотым крестом. Но крест мне нравился. Монах, следуя моему совету, попросил позволения носить крест на конце копья, и Мункэ дал разрешение носить его так, как мы сочтем подходящим.
И мы шествовали с Сергием, вознося крест, который выглядел как знамя на длинном, как копье, древке, а мы носили его между юртами татар, исполняя Vexilla Regis prodeunt, к великому сожалению мусульман, которые завидовали нашему фавору, и к зависти несторианских священников, которые видели, как выгодно он, Сергий, использовал свой крест.
Под Каракорумом у Мункэ был большой двор, обнесенный кирпичной стеной, как у наших настоятелей. В этом дворе стоит огромный дворец, где хан дважды в год устраивал праздники – на Пасху и летом, когда он демонстрировал все свое великолепие. Поскольку не подобало, чтобы в зале дворца вино в бутылях переносили туда-сюда, как в таверне, золотых дел мастер из Парижа Уильям Бушье воздвиг огромное серебряное дерево как раз с наружной стороны среднего входа в зал. У корней дерева располагались четыре серебряных льва, из которых текло настоящее коровье молоко. На четырех больших суках дерева лежали свернутые в клубок золотые змеи, которые испускали струи вина различных сортов.
Дворец похож на церковь с тремя приделами и двумя рядами колонн. Хан сидел на возвышении у северной стены, где он виден всем. Пространство между ханом и серебряным деревом оставалось свободным для подходящих и уходящих виночерпиев и посыльных, которые приносят дары. По правую сторону от хана сидели мужчины, по левую – женщины. Лишь одна женщина сидела рядом с ним, но не так высоко, как он.
Если не считать дворца хана, Каракорум не так красив, как город Сен-Дени. В нем две главные улицы – одна для сарацинов с их торговыми рядами, а другая для китайцев с их ремесленниками. Кроме того, есть много дворцов, где располагаются дворы ханских секретарей, а также ярмарки, где продают просо и зерно, овец и лошадей, ослов и повозки. Есть двенадцать храмов идолопоклонников, две мусульманские мечети и одна несторианская церковь. Где-то на Страстное воскресенье хан отбыл в Каракорум только со своими малыми домами[24], а монах и мы последовали за ним. По пути нам ехать по холмистой местности, где нас атаковали сильные ветры, пронизывающий холод и обильный снегопад. Около полуночи хан послал за монахом и за нами с просьбой, чтобы мы помолились Богу и попросили его прекратить бурю, так как животные его каравана почти погибают, будучи большей частью стельными. Монах послал ему фимиам, сказав, чтобы он поместил его на тлеющие угли, в качестве жертвоприношения. Сделал ли он это или нет, я не знаю, но ветер и снегопад, продолжавшиеся два дня, прекратились.
На Вербное воскресенье мы были близ Каракорума, а на рассвете освятили ветки ивы, на которых все еще не было почек. Около девяти часов мы вошли в город, неся высоко крест и проходя по улице сарацинов. Мы проследовали до церкви, где несторианцы встретили нас торжественной процессией. После литургии, когда уже был вечер, золотых дел мастер Уильям Бушье пригласил нас к себе на ужин. У него была жена родом из Венгрии, и мы также встретили там Базиликуса, сына англичанина.
После ужина мы ушли в свой коттедж, который, как и часовня монаха, находился поблизости от несторианской церкви, довольно внушительной и красивой, с потолком, покрытым шелком, украшенным золотой вышивкой.
Мы остались в городе, чтобы отпраздновать Пасху. Было очень много венгров, аланов, русичей, или русских, а также грузин и армян, которые не причащались с тех пор, как попали в плен. Несторианцы упрашивали меня провести церемонию праздника, а у меня не было ни ризы, ни алтаря.
Но золотых дел мастер нашел мне ризу и оборудовал молельню на колеснице, сделав на ней, как положено, рисунки, иллюстрирующие библейские сюжеты. Он также изготовил серебряную дарохранительницу и создал изображение пресвятой Девы Марии.
До сих пор я надеялся на приезд короля Армении, ожидался и некий германский священник. Не имея никаких вестей о приезде короля и опасаясь еще одной суровой зимы, я послал узнать у хана, что он соизволит пожелать: чтобы мы остались или чтобы уехали?
На другой день ко мне пришли несколько главных секретарей хана, один из них – монгол, ханский виночерпий, а остальные – сарацины. Эти люди от имени хана потребовали, чтобы я ответил, зачем я к ним приехал. На это я ответил, что Бату велел мне явиться к хану, которому мне нечего было сказать от имени кого-то из людей, кроме как повторить слова Господа, если он их услышал.
Тогда они потребовали, чтобы я ответил, какие слова я хану говорил, думая, что я имел в виду предсказания процветания, как об этом говорили другие.
Тем не менее я сказал: «Мункэ я говорил, что Бог дал ему многое и что богатства, которыми он пользуется, достались ему не от идолов буддистов».
Тогда они спросили меня, не был ли я на небесах, коль скоро знаю заповеди Божьи. На следующий день вновь пришел посыльный от хана, объясняя, что хан знает, что у нас нет никаких посланий для него и что мы прибыли, чтобы молиться за него, как это делают другие священники, но все же он желает знать, бывали ли какие-нибудь наши послы в его стране? Тогда я объявил им все, что знаю, касающееся Дэвида и монаха Эндрю, все, что было изложено в письменном виде и передано хану. В Троицын день я был призван к хану. Прежде чем я к нему вошел, сын золотых дел мастера, который был теперь моим переводчиком, сообщил мне, что монголы решили, что я должен вернуться в свою страну, и посоветовал мне не возражать против этого.
Когда я предстал перед ханом, я преклонил колени, а он спросил меня, говорил ли я его секретарям, что он буддист. На это я ответил:
– Мой господин, я так не говорил.
– Я так и думал, что ты так не говорил, – ответил он, – потому что ты не должен был говорить таких слов. – Затем, вытянув вперед посох и опершись на него, он проговорил: – Не бойся.
На это я ответил, улыбаясь, что если бы боялся, то не пришел бы сюда.
– Мы, монголы, верим, что есть один Бог, – сказал он затем, – и мы принимаем его с открытым сердцем.
– Тогда, – отвечал я, – наверное, Бог даровал тебе такой образ мыслей, потому что без этого дара его бы не было.
– Бог дал рукам разные пальцы и дал человеку много путей. Он даровал вам Писание, вы же его не придерживаетесь. Уверен, что в вашем Писании не сказано, что один человек может обвинять другого.
– Нет, – сказал я, – и я дал понять вашему высочеству с самого начала, что я не соперничаю ни с кем.
– Я говорю не о тебе, – сказал хан. – Также в ваших Писаниях не говорится, что человек может отворачиваться от справедливости ради собственной выгоды.
На это я отвечал, что пришел не корысти ради и даже отказался от того, что мне предлагали. И один из присутствовавших секретарей признал, что я отказался от серебряного слитка и от отреза шелка.
– Я говорю не об этом, – сказал хан. – Бог дал вам Писание, а вы его не придерживаетесь; но нам он дал прорицателей, и мы делаем то, что они нам говорят, и живем в мире.
Думаю, что он раза четыре прикладывался к своему напитку, прежде чем сказать это, в то время как я вежливо ждал, полагая, что, может быть, он выскажется еще в пользу своей веры.
Он снова заговорил:
– Ты пробыл здесь долго, и мне хочется, чтобы ты вернулся домой. Ты сказал, что не осмеливаешься брать с собой моего посла. Тогда, может быть, ты захватишь с собой моего посыльного или мои письма?
На это я ответил, что если хан сделает для меня понятным их содержание, представленное в письменном виде, то я с радостью приложу все силы для того, чтобы эти письма доставить.
Он тогда спросил, хотел бы я получить от него золото, серебро и дорогую одежду, и я ответил, что нам не пристало иметь такие вещи, однако без его помощи нам не выбраться отсюда. Хан заверил, что обеспечит нам это, и спросил, до какого места мы хотели бы, чтобы нас доставили. Я сказал, что вполне достаточно, если бы нас проводили до Армении.
– Я распоряжусь, чтобы тебя туда доставили, – изрек он в ответ, – а дальше уж полагайся на себя самого. Два глаза даны голове, но оба они устремлены на один объект. Ты прибыл от Бату, и, значит, ты должен к нему вернуться. – Затем, после небольшой паузы, задумчиво добавил: – Тебе предстоит длинный путь. Подкрепись едой, чтобы ты мог вынести тяготы путешествия.
Затем он велел слугам налить мне напитка, после чего я удалился, расставаясь с ним навсегда».
1Темучин означает «чистая сталь» – Tumur-ji. Китайская версия T'ie mou jen дает совершенно другое значение – «Величайший человек земли»
(обратно)
2Конфуций.
(обратно)
3Согласно некоторым источникам, цзиньская армия была направлена против ближайшего из кочевых племен Гоби, и весьма вероятно, что так оно и было, так как мы знаем о сражениях с ней монголов за пределами Великой стены, перед тем как они вторглись на территорию империи Цзинь.
(обратно)
4Ноян (нойон) – командующий туменом, т. е. подразделением в 10 тысяч всадников, иногда просто человек благородного происхождения.
(обратно)
5Империя Гучлука включала в себя территорию, ставшую позднее центром владений Тамерлана. Боевые действия, приведшие к поражению найманов и кара-китаев, носили масштабный характер. О них упоминают вскользь потому, что Чингисхан в них лично не участвовал.
(обратно)
6Из «Хрестоматии по истории Персии» Эдуарда Дж. Брауна.
(обратно)
7Хорезм почти не упоминается в исторических хрониках. Подобно кара-китаям и империи Цзинь, он был стерт монголами с лица земли прежде, чем успел достичь апогея своей мощи.
(обратно)
8Мангудэй, или «эскадрон Бога», смертники.
(обратно)
9Эта выдержка почти без вариантов неверно приводится в исторических трактатах и выглядит следующим образом: «Чингисхан въехал на коне в мечеть и крикнул своим людям: «Сено кончилось – дайте своим коням фураж».
(обратно)
10Приведенные здесь цифры несколько преувеличены. Они взяты из выпущенной Жюлем Кордье книги о Марко Поло.
(обратно)
11Существует легенда о том, что сорок красивых молодых женщин в украшенных драгоценными камнями платьях, а также сорок пять чистокровных жеребцов были свезены к захоронению Чингисхана и там преданы смерти.
(обратно)
12См. примечания о Елюй Чуцае и Угедее.
(обратно)
13См. примечания о Субедее в Европе.
(обратно)
14«Он управлял более обширной территорией, чем любой другой монгольский император или правитель. Он был первым, кто правил, поддерживая порядок мирными средствами. Великолепие его двора и пышность окружения значительно превосходили двор любого западного монарха».
(обратно)
15Так первые посетившие Индию европейцы произносили слово «монголы».
(обратно)
16Приводится письмо на французском языке Великого Магистра французских тамплиеров Людовику Святому, цитируемое Леоном Каэном.
(обратно)
17Цитата на латинском языке Леона Казна из Томаса де Спалато о магистре тамплиеров.
(обратно)
18Томас де Спалато.
(обратно)
19Бароны-крестоносцы, которые сохраняли за собой свои феодальные поместья на Святой земле, а именно в области Богемонда, города Антиоха.
(обратно)
20В тексте – Бачу, так же как Хетум, Огдай и т. д. Написание изменено, чтобы соответствовать тому, что приводится в других главах этой книги. Байчу часто путают с Бату, который был внуком Чингисхана и первым правителем Золотой Орды на Руси.
(обратно)
21Король Франции Людовик Святой, который был тогда в плену у мамлюков.
(обратно)
22Рубрук был францисканским монахом и первым святым отцом, появившимся в сутане в дальней Азии. Посланник папы – Карпини – был одет в гражданское платье.
(обратно)
23Буддисты, с религией которых Рубрук ранее не был знаком.
(обратно)
24Кибитками или шатрами на повозках.
(обратно) (обратно)
1Следует иметь в виду, что монголы не относятся к той же расе, что и собственно китайцы. Они ведут свой род от коренных тунгусов, вобрав также значительную примесь иранской и турецкой крови, – потомками этой расы являются нынешние урало-алтайцы. Это были кочевники Северной Азии, которых греки называли скифами.
(обратно)
2Татары были отдельным племенем. Ранние европейцы ошибочно связывали название «татары» с монголами и с империей монгольских ханов. Это слово китайского происхождения – Т’a-T’a или T’a-цзи, то есть «дальний», хотя сами татары, исходя из собственных соображений, могли взять название племени по имени правившего в далеком прошлом вождя Татура.
(обратно)
3Монгольское «Сокровенное сказание» довольно аллегорично и создает впечатление, что события в Гоби были порождением проявления доблести одних и коварной измены небольшой кучки других. В действительности история заговора шамана продолжалась длительное время и в это противоборство были вовлечены и немалые силы противных сторон. По-своему этот факт столь же значителен, как и в Европе война между церковью и королем в царствование Фридриха II, а затем и Фридриха-Вильгельма IV – «Невинного».
(обратно)
4Китай XIII века, который был затем поделен между империями Цзинь (иначе Хин), или Золотой династией, и Сун – династией, правившей на юге. Само слово «Китай» происходит от «к(х)итай» – татарское название Китая и династии, предшествующей Цзинь. В Центральной Азии и России до сих пор употребляется это старое название татарского происхождения «Китай». Первые путешественники из Европы принесли с собой это название.
(обратно)
5Хан-Балык, город правителя, Хубилай-хана, который был императором во времена Марко Поло и имел резиденцию в китайской столице, называвшейся в то время Джанду, или Шанду. В поэме Колриджа это название звучит как Занаду: «В Занаду у Хубла-хана был величественный и роскошный императорский дворец, там, где Алф – священная река текла». Марко Поло рассказывает, что путешествие от Джанду до Камбалу заняло у него шесть дней. И должно быть, им был пройден длинный путь.
(обратно)
6«Вслед за армией завоевателей пришли китайские чиновники-администраторы», – пишет Леон Казн. Первые монголы никак не могли привыкнуть к деньгам, и они лишь презирали людей, которые всю жизнь копили их. Лонгфелло приводит в своих поэмах эпизод о неудачливом багдадском халифе, который был побежден и взят в плен, со всеми его накопленными сокровищами, племянником Угедея – прославленным Хулагу. // «Я сказал халифу: «Ты стар, // Тебе не нужно так много золота, // Тебе оно ни к чему, припрятанное и сваленное здесь грудой, // Когда дыханье битвы все горячей и ближе».
(обратно)
7Когда Рубрук говорит о дворе, он имеет в виду резиденцию Мункэ-хана, с его женщинами и высшими чинами, располагавшуюся в центре лагеря. О лагере Бату, двоюродного брата Мункэ, находившегося на Волге, он рассказывает так: «Мы были поражены великолепием его поселения. Дома и шатры растянулись на огромное расстояние. И большое число людей разъезжали вокруг в радиусе трех-четырех лиг».
(обратно) (обратно)Оглавление
Тайна Часть первая Глава 1 Пустыня Глава 2 Борьба за существование Глава 3 Битва кибиток Глава 4 Темучин и потоки Глава 5 Когда штандарт остался на Гупте Глава 6 Смерть Иоанна-священника Глава 7 Яса Часть вторая Глава 8 Китай Глава 9 Золотой император Глава 10 Возвращение монголов Глава 11 Каракорум Часть третья Глава 12 Правая рука ислама Глава 13 Поход на запад Глава 14 Первая кампания Глава 15 Бухара Глава 16 Орхоны в погоне Глава 17 Чингисхан едет на охоту Глава 18 Золотой трон Тулуя Глава 19 Устроители дорог Глава 20 Битва на Инде Глава 21 Двор паладинов Глава 22 Конец миссии Послесловие Примечания Расправы Законы Чингисхана Иоанн – священник из Азии Численность монгольской орды Монгольский план вторжения Субедей-Багатур против средней Европы Что думала Европа о монголах Переписка между европейскими монархами и монголами Внук Чингисхана на Святой земле Елюй Чуцай. Сага о Китае Угедей и его сокровище Последний двор кочевников
Наш
сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального
закона Российской федерации
"Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995
N 110-ФЗ, от 20.07.2004
N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения
произведений
размещенных на данной библиотеке категорически запрешен.
Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.
 |
|
Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно
