Мишо Г

Гильом Мишо

История крестовых походов

М.: Алетейа, 2001. - 368 с.:

Книга из серии "Vita memoriae" - "Живая память" - обращается к временам средневековья, раскрывая одно из интереснейших явлений этой эпохи - крестовые походы. Невиданный прежде энтузиазм паломников и воинов, отправляющихся в неизведанные земли для освобождения Святой земли, - и гибель тысяч людей из-за необдуманных действий вождей похода; подвиги отваги и благородства на полях сражений - и нравственное падение войска, забывшего о своей высокой дели... Написанная очень живо и образно, эта историческая книга читается, как приключенческий роман. Печатается по изданию: Мишо Г. История крестовых походов /Пер. с фр. С.Л. Клячко. - М., СПб.: Издание товарищества М.О.Вольф, 1884.

Глава XVIII. Четвертый крестовый поход. - Призыв к крестовому походу в Германии. - Император Генрих принимает крест и покоряет Сицилию. - Дела в Палестине. - Осада Торона. - Смерть Генриха VI и конец крестового похода (1195)

Глава XIX. Пятый крестовый поход. - Организатор похода Фульк Нельиский. - Переговоры вождей крестового похода с Венецией о флоте. - Дож Венецианский принимает крест. - Осада Зары. - Разногласия между крестоносцами. - Алексей, сын Исаака, обращается к помощи крестоносцев. - Выступление армии в Константинополь. - Нападение крестоносцев на Константинополь (1202-1204)

Глава XX. Первая осада Константинополя латинянами. - Бегство похитителя престола Алексея. - Исаак и его сын восстановлены на императорском престоле. - Договор с крестоносцами. - Смуты и восстания в Константинополе

Глава XXI. Крестоносцы продолжают свое пребывание в Константинополе. - Соединение греческой церкви с латинской. - Недовольство византийского народа. - Умерщвление молодого Алексея. - Мурзуфл провозглашен императором. - Вторичная осада и взятие императорского города крестоносцами

Глава XXII. Разграбление и разорение Константинополя. - Назначение латинского императора. - Раздел Греческой империи между победителями

Глава XXIII. Крестоносцы проходят по провинциям империи для подчинения их. - Восстание греков. - Война с болгарами. - Император Балдуин взят в плен. - Беспорядки и окончательное падение Византийской империи

Глава XXIV. Иоанн Бриеннский, король Иерусалимский. - Собор, созванный в Риме Иннокентием III по поводу крестового похода. - Начало шестого крестового похода. - Экспедиция в Святую землю короля Венгерского, Андрея II (1215-1217)

Глава XXV. Продолжение шестого крестового похода. - Осада Дамиетты. - Битвы и бедствия крестоносцев. - Взятие города (1218-1219)

Глава XXVI. Крестоносцы остаются в продолжение нескольких месяцев в Дамиетте. - Выступление к Каиру. - Крестоносцы остановлены в Мансуре. - У них прерваны все сообщения. - Христианская армия подвергается голоду и сдается мусульманам (1218-1219)

Глава XXVII. Продолжение крестового похода. - Приготовления Фридриха II к священной войне; отъезд его; отлученный от церкви за свое возвращение, он уезжает во второй раз. - Договор, по которому Иерусалим переходит к христианам. - Различные суждения о завоевании Иерусалима (1228-1229)

Глава XXVIII. Конец шестого крестового похода. - Экспедиция Тибо графа Шампаньского, герцога Бретонского и многих других знатных владетелей французских (1238-1240)

Глава XXIX. Нашествие татар. - Нападение на Святую землю и опустошение ее хорезмийцами. - Лионский собор и низложение Фридриха II. - Седьмой крестовый поход. - Экспедиция Людовика IX. - Приготовления к отъезду (1244-1253)

Глава XXX. Продолжение приготовлений Людовика IX к крестовому походу. - Отъезд его из Эгморта. - Прибытие его в Каир. - Армия высаживается на берег в Египте. - Взятие Дамиетты

Глава XXXI. Движение христианской армии к Каиру. - Битва при Мансуре. - Нужда, болезни и голод в лагере крестоносцев. - Пленение Людовика IX и его армии. - Освобождение его и прибытие в Птолемаиду

Глава XXXII. Скорбь на Западе при известии о несчастиях, постигших Людовика IX в Египте. - Пребывание короля в Палестине. - Переговоры с каирскими мятежниками. - Возвращение Людовика во Францию. - Окончание похода (1250-1253)

Глава XXXIII. Несчастное положение христиан в Святой земле. - Восьмой крестовый поход. - Вторая экспедиция Людовика Святого. - Французские крестоносцы перед Тунисом. - Смерть Людовика Святого. - Окончание восьмого крестового похода (1268-1270)

Глава XXXIV. Продолжение восьмого крестового похода. - Болезнь и кончина Людовика Святого. - Мирный договор с князем Тунисским. - Возвращение французских крестоносцев во Францию

Глава XXXV. Прибытие в Палестину Эдуарда, сына Генриха III. - Эмиссар Старца Горы угрожает его жизни. - Возвращение его в Европу. - Положение христианских колоний в Сирии. - Завоевание египетскими мамелюками Триполи и многих других городов, принадлежавших франкам. - Осада и разрушение Птолемаиды (1276-1291)

Глава XXXVI. Напрасное проповедование крестового похода. - Татары - властители Иерусалима и союзники христиан. - Крестовый поход генуэзских дам. - Попытки к крестовому походу во Франции. - Проект священной войны под начальством Филиппа Валуа. - Петр Люсиньян, король Кипрский, во главе 10 000 крестоносцев. - Разграбление Александрии. - Крестовый поход, предпринятый генуэзцами и французскими рыцарями на африканском побережье (1292-1302)

Глава XXXVII. Война христиан с турками. - Экспедиция большого числа рыцарей и знатных владетелей французских. - Битва при Никополе. - Взятие в плен французских рыцарей. - Другая экспедиция. - Поражение при Варне (1297-1444)

Глава XXXVIII. Осада Константинополя Мехмедом П. - Императорский город попадает во власть турок (1453)

Глава XXXIX. Папа проповедует новый крестовый поход против турок. - Собрание рыцарей в Лилле во Фландрии. - Снятие осады Белграда Мехмедом. - Проповедь Пия II. - Папа Пий II во главе крестового похода. - Смерть Пия II перед отплытием его из Анконы. - Венгерская война, осада Родоса, вторжение Отрантское. - Смерть Мехмеда II (1453-1481)

Глава XL. Пленение Джема, брата Баязида. - Экспедиция Карла VIII в Неаполитанское королевство. - Селим покоряет Египет и Иерусалим. - Лев Х проповедует крестовый поход. - Взятие Родоса и Белграда Сулейманом. - Завоевание турками Кипра. - Лепантская битва. - Поражение турок Собесским при Вене. - Склонение к упадку Османской империи (1491-1690)

Глава XLI. Взгляд на крестовые походы в XVI и XVII столетиях. - Мнение Бэкона. - Памятная записка Лейбница на имя Людовика XIV. - Последний крестовый поход против турок. - Воспоминание о Иерусалиме. - Путешествие в Святую землю (XVII и XVIII вв.)

Глава XLII. Нравственная характеристика крестовых походов

Глава XLIII. Продолжение нравственной характеристики крестовых походов

Глава XLIV. Влияние крестовых походов

ГЛАВА I

От странствий на поклонение Святому Гробу до Клермонского собора (IV в. - 1095 г.)

С самых первых времен христианской эры последователи Евангелия собирались вокруг гроба Иисуса Христа, Спасителя мира, для молитвы. Император Константин воздвиг храмы над гробом Сына человеческого и на некоторых из главных мест Его страданий; освящение храма Святого Гроба было великим торжеством, при котором присутствовали тысячи верующих, собравшихся со всех сторон Востока. Мать Константина, св. Елена, уже в преклонных годах предприняла странствие в Иерусалим и содействовала своим усердием открытию древа Креста Господня в одной из пещер, поблизости от Голгофы. Бесплодные усилия императора Юлиана возобновить храм Иудейский, в опровержение слов Священного писания, сделали еще более дорогими Святые места. Между благочестивыми поклонниками IV века история сохранила имена св. Порфирия, бывшего впоследствии епископом Газским, Евсевия Кремонского, св. Иеронима, изучавшего в Вифлееме Священное писание, св. Павлы и дочери ее Евстахии из знаменитого рода Гракхов, могилы которых находит в настоящее время путешественник рядом с могилой св. Иеронима, близ той пещеры, где Спаситель возлежал в яслях. В конце IV века число паломников было так велико, что многим из отцов церкви, между прочим и св. Григорию Нисскому, приходилось уже красноречивыми доводами указывать на злоупотребления и опасности странствования на богомолье в Иерусалиме. Напрасные предостережения. Не могло впредь явиться в мире такой власти, которая преградила бы христианам путь к Святой Гробнице.

Вскоре из глубины Галлии нахлынули толпы новых христиан, которые спешили поклониться колыбели верования, только что воспринятого ими. Маршрут, или дорожник, составленный собственно для паломников, служил им путеводителем от берегов Роны и Дордоны до реки Иордан и на обратном пути из Иерусалима до главных городов в Италии. В первых годах V века мы встречаем на пути к Иерусалиму императрицу Евдокию, супругу Феодосия Младшего.

В царствование Ираклия войска персидского шаха Хосроя II нахлынули на Палестину; после десятилетней борьбы победа осталась на стороне христианского императора. Он возвратил святилищу Иерусалима древо Животворящего Креста, похищенное варварами; босой проходил он по улицам священного города, неся на плечах своих до самой Голгофы это орудие искупления человеческого. Шествие это было торжественным праздником, память о котором церковь празднует и доныне под именем Воздвижения Честного Животворящего Креста. В последние годы VI века выехал из Пьяченцы с благочестивыми спутниками св. Антонин, чтобы почтить поклонением места, освященные следами Божественного Искупителя. Дорожник, носящий имя его, доставляет очень любопытные сведения о состоянии, в котором находилась в то время Святая земля; между тем как Европа волновалась среди разнообразных бедствий войны и переворотов, Палестина покоилась под сенью Голгофы и как будто во второй раз сделалась землею обетования. Но недолго должны были продолжаться это спокойствие и благосостояние.

Из хаоса религиозных и политических смут, среди развалин, загромождающих с каждым днем более и более слабый, колеблющийся и разделенный Восток, выступил человек со смелым замыслом возвестить новую веру, основать новое царство. Это был Мухаммед, сын Абдуллы, из племени курейшитов. Он родился в Мекке в 570 г.; был сначала бедным погонщиком верблюдов, но был одарен пылким воображением, энергичным характером, живым умом и имел глубокое познание аравийских народностей, их наклонностей, вкусов и потребностей. Коран, над сочинением которого он провел 23 года, хотя и проповедовал чистую нравственность, но вместе с тем обращался и к самым грубым страстям человеческого сердца и сулил убогим обитателям пустыни обладание целым миром. Сын Абдуллы, когда ему было 40 лет, начал проповедовать свое учение в Мекке, но после 13-летней проповеди должен был бежать в Медину, и с этого бегства Пророка в Медину, 16 июля 622 г., начинается мусульманская эра. Не много понадобилось времени Мухаммеду, чтобы завоевать все три Аравии, но яд прервал его победы и жизнь в 632 г. Войну и проповедь его учения продолжали Абу Бекр, тесть Мухаммеда, и Омар, который покорил Персию, Сирию и Египет. Амру и Серджий, наместники Омара, подчинили своей власти Иерусалим, который мужественно защищался в продолжение четырех месяцев. Омар, явившийся самолично принять ключи побежденного города, велел выстроить большую мечеть на том месте, где возвышался храм Соломона. При жизни халифа, наследовавшего власть Абу Бекра, участь палестинских христиан была еще не очень бедственна, но по смерти Омара им пришлось терпеть всякий позор и разграбление.

Нашествие мусульман не остановило паломничества. В начале VIII века мы встречаем в Иерусалиме епископа Галльского, св. Арнульфа, описание интересного путешествия которого сохранилось до нашего времени, а лет через 20 или 30 после того посетил Святые места другой епископ - Гилебальд из саксонской страны, о путешествии которого сохранился рассказ его родственницы-монахини.

Распри между разными мусульманскими партиями, добивавшимися высшей власти, гибельно отражались на палестинских христианах; долго тяготели на них ужасы преследования, прерываемые лишь кратковременными отдыхами, и только в царствование Гарун аль-Рашида, величайшего халифа из династии Аббасидов, настали для них более спокойные дни. Карл Великий в это время распространял свое владычество на Западе. Взаимное уважение между великим государем франков и великим халифом ислама выражалось посредством частых посольств и роскошных подарков. Гарун аль-Рашид послал в дар Карлу Великому ключи от Святого Гроба и священного города: в этом приношении была политическая идея и что-то вроде смутного предчувствия крестовых походов.

В это время европейские христиане, посещавшие Иерусалим, были принимаемы в странноприимном доме, учреждение которого приписывают Карлу Великому. В конце IX века монах Бернар, родом француз, посетил Святые места с двумя другими лицами монашеского звания; он видел это странноприимное учреждение латинской церкви, состоящее из 12 домов или гостиниц; тут для паломников была открыта библиотека, как и в других странноприимных домах, основанных в Европе Карлом Великим. В пользовании этого благочестивого учреждения были поля, виноградники и сад, расположенный в долине Иосафатовой. Желание обрести частицы мощей, а также и торговые расчеты способствовали умножению этих путешествий за море; ежегодно 15 сентября в Иерусалиме открывалась ярмарка: торг, по обыкновению, происходил на площади церкви св. Марии Латинской. Купцы из Венеции, Пизы, Генуи, Амальфи и Марселя имели свои конторы в разных странах на Востоке.

Путешествия к Святым местам стали налагаться в виде публичной кары и средства к искуплению вины. В 868 г. один знатный бретонский владетель, по имени Фротмонд, убивший своего дядю и меньшего из своих братьев, был присуждаем три раза к путешествию в Святую землю для получения полного отпущения своих преступлений. Цензий, римский префект, который в церкви Санта-Марии-Маджоре нанес оскорбление папе, схватив его в алтаре и заключив в темницу, был присужден оплакивать свою вину у подножия Гроба Господня.

Эти частые путешествия установили братские отношения между христианами Востока и европейскими. Письмо Илии, патриарха Иерусалимского, написанное в 881 г. к Карлу Младшему и великой семье христианского Запада, представляется нам торжественным выражением этих отрадных и благочестивых отношений. Патриарх описывает несчастное положение иерусалимской церкви: бедным и монашествующим угрожает смерть от голода; для лампад святилища недостает масла; иерусалимские христиане взывают к состраданию своих европейских братьев. Не дошло до нас никакого свидетельства, которое пояснило бы, как отозвалась христианская Европа на это трогательное послание, но можно предполагать, что два монаха, посланные с письмом от Илии, возвратились не с пустыми руками.

По ниспровержении владычества Аббасидов мусульманский мир под влиянием распрей и несогласий распался и утратил свою силу; зрелище этого падения приободрило на некоторое время греков. Никифор Фока, Ираклий и особенно Цимисхий сделали несколько удачных попыток; но смерть Цимисхия, отравленного внезапно среди пути, возвратила сарацинам все, что они потеряли. Халифы Фатимиды, поселившиеся недавно по берегам Нила, сделались новыми обладателями Иудеи. Под их управлением положение христиан было сносным до тех пор, пока не стал халифом Гакем, о жестоком фанатизме и яростном безумии которого сообщает история. Герберт, архиепископ Равенский, сделавшийся папой под именем Сильвестра II, видел бедствия христиан во время своего путешествия в Иерусалим. Письмо этого прелата (986), в котором Иерусалим сам оплакивает свои несчастья и взывает к состраданию своих детей, возбудило волнение в Европе. Следствием этого негодования и сострадания была морская экспедиция пизанцев, генуэзцев и короля Арльского, Бозжа, которая угрожала сарацинам до берегов Сирии; но эта неблагоразумная демонстрация возбудила только недоверие сарацин и привлекла на христиан усиленные меры строгости.

Летописцы того времени, описывая бедствия Святой земли, сообщают, что все религиозные церемонии были запрещены и большая часть церквей превращены в конюшни; храм Святого Гроба также подвергся опустошению. Христиане принуждены были удалиться из Иерусалима. Со слезами приняли на Западе известие о разрушении Святых мест. В разных явлениях представились благочестивым христианам как бы знамения этих несчастий: например, в Бургони выпал каменный дождь; на небе видны были кометы и метеоры. В различных по климату местностях природа действовала как бы вопреки своим определенным законам, и год бедствий Иерусалима был полон печальных, таинственных знамений. Но все эти бедствия делали еще более дорогим и священным для христиан город их Искупителя. Вообще, конец Х века составляет эпоху тревог и мрачной озабоченности; в Европе думали, что скоро наступит последний день мира и Иисус Христос сойдет на землю, чтобы судить живых и мертвых. Мысли всех были обращены к Иерусалиму, и путь странствия туда сделался как бы путем вечности. Богатые учреждали благотворительные заведения, так как блага земные вменялись тогда в ничто. Не одна дарственная запись начинается такими благочестивыми словами: "так как приближается конец мира" или "убоясь наступающего дня Суда Божия" и т. п. Когда умер Гакем - халиф-притеснитель, то преемник его, Захир, позволил христианам выстроить вновь храм Святого Гроба; император Константинопольский предоставил черпать средства из своей собственной казны для покрытия издержек по восстановлению храма.

В XI веке примеры странствий к Святым местам, налагаемых в виде церковного покаяния, встречаются еще чаще, чем в предыдущем столетии. Великие грешники должны были оставлять на некоторое время свое отечество и вести скитальческую жизнь, подобно Каину. Этот способ искупления греха (кражи, убийства, нарушения примирения во имя Бога) согласовался с деятельным и беспокойным характером западных народов. Чем дальше подвигается XI век, тем более любовь к странствиям на поклонение Святым местам становится потребностью людей, привычкой, законом. Посох странника виден в руке каждого уроженца Европы; старание ли избежать опасности или преодолеть затруднение, исполнение ли какого-нибудь желания или обета - все это служит причиной покинуть домашний очаг и стремиться к дальним небесам. Странник, направляющийся в Иерусалим, был как бы священной личностью; отъезд его и возвращение ознаменовывались религиозными церемониями. Ни в какой стране не подвергался он лишению благодетельного гостеприимства. Особенно же во время празднования Пасхи стечение паломников бывало многочисленно в Иерусалиме; толпы верующих стремились увидеть, как нисходит священный огонь и зажигает светильники у Гроба Господня.

Знаменитейшими паломниками первой половины XI века считают Фулька Анжуйского, по прозванию Черный, и Роберта Hopмандского, отца Вильгельма Завоевателя. Фульк, обвиненный в убийстве своей жены и, сверх того, в других убийствах, три раза путешествовал к Святым местам, заявляя многими доказательствами набожное свое настроение и милосердие, и умер в Меце в 1040 г. по возвращении из третьего странствия на богомолье. Роберт Нормандский, виновный, как говорят, в том, что по его повелению был отравлен брат его Ричард, также отправился вымаливать прощение Господа у Его Святого Гроба; по прибытии в Иерусалим встретил он у ворот города толпу бедных странников, стоявших тут в ожидании милостыни от какого-нибудь богатого господина, которая открыла бы им доступ в священный город, и заплатил за каждого из них по золотой монете. Роберт умер в Никее, сожалея, что ему не пришлось кончить жизнь свою при самом Гробе своего Господа.

В 1054 г. Литберт, епископ Камбрейский, отправился в Иерусалим во главе трех тысяч поклонников из Пикардии и Фландрии. Этот отряд, известный у летописцев под замечательным названием "войска Божьего", погиб в Болгарии, побитый оружием варваров и также от голода. Епископ Камбрейский прибыл в Сирию с очень немногими уцелевшими спутниками; но он был так несчастлив, что должен был возвратиться в Европу, не видав Гроба Господня. Другой отряд, более многочисленный, отбыл с берегов Рейна в 1064 г.; эти благочестивые германцы достигли Святой земли, где патриарх устроил им торжественную встречу при звуках литавр. В числе путешественников к Святым местам в это же время можно упомянуть еще о Фридрихе графе Вердюнском, о Роберте Фризоне графе Фландрском, и о Беранжере графе Барселонском.

Вторжение турок, эта "наковальня, которая должна была тяготеть над всею землею", по выражению одного летописца, подчинило Восток новым владыкам, а палестинских христиан - новым притеснителям. К такому громадному количеству врагов, восставших против последователей Евангелия, Европа не отнеслась равнодушно. Папа Григорий VII, человек энергичный, смелый и предприимчивый, начал убеждать христиан вооружиться против мусульман; пятьдесят тысяч человек отозвались на его призыв, и Григорий VII сам должен был вести их в Азию. Но он не мог осуществить этого предприятия. Преемник его, Виктор III, обещал отпущение грехов всем, кто выступит на битву с сарацинами, свирепствовавшими по берегам Средиземного моря; флот, снаряженный жителями Пизы, Генуи и других городов Италии, явился у африканских берегов; итальянские воины изрубили множество сарацин и сожгли два мусульманских города в древней стране Карфагенской.

Но не первосвященник римский, а простой отшельник стал тем, кто под влиянием идеи, властвующей над веком, поднял знамя великой войны между Востоком и Западом. Петр Пустынник, родом из Пикардии, ища удовлетворения для своей пламенной и тревожной души и на войне, и в мире, и в церкви, избрал последним своим убежищем уединение в одном из самых суровых монастырей. Он покинул его лишь для того, чтобы пойти на поклонение к Святым местам. Вид Голгофы и Святого Гроба воспламенил его христианское воображение; зрелище страданий палестинских христиан возбудило его негодование. Петр Пустынник вместе с патриархом Симоном плакали над бедствиями Сиона, над порабощением последователей Иисуса Христа. Патриарх вручил отшельнику письма, в которых он умолял о помощи папу и государей; Петр обещал ему не забыть Иерусалим. И вот из Палестины отправляется он в Италию, припадает к ногам папы Урбана II, испрашивает и достигает его предстательства в пользу освобождения Иерусалима. И после того Петр Пустынник, воссев на мула, с босыми ногами, с обнаженной головой, в простой, грубой одежде, с распятием в руках отправляется из города в город, из провинции в провинцию, проповедуя на площадях и по дорогам. Таким образом проходит он по всей Франции и по большей части Европы; красноречие его потрясает толпы; все умы воспламеняются, все сердца растроганы.

Немедленно в Пьяченце был созван собор; тут были и послы от императора Алексея, на которых было возложено представить папе картину бедствий на Востоке. Более 200 епископов и архиепископов, 4000 духовных лиц и 30 000 лиц светского звания присутствовали на соборе. Но ничего здесь не было решено. Великое решение состоялось на новом соборе, более торжественном и многочисленном, - Клермонском соборе в Оверни. После многих совещаний о преобразовании духовенства, об установлениях относительно порядка, справедливости и человечности был поднят вопрос о Святой земле. Совещание, на котором раздалось слово о Иерусалиме, было десятым на соборе; оно происходило на большой Клермонской площади, покрытой несметными толами народа; для папы был воздвигнут престол. Петр Пустынник заговорил первый; голос его дрожал от слез, когда он обратился к народу, и слова его произвели потрясающее впечатление. После него начал говорить папа Урбан, который представил зрелище наследия Христова в позорном порабощении, Божиих верных сынов - терпящими гонения и преследования, Европу христианскую - под угрозой победоносных варваров; папа призывал государей и народы послужить Богу Живому. При словах папы слышны были общие рыдания; на призыв его к мужеству воинов толпа отозвалась пламенным рвением. Перед благочестивыми душами в словах папы открывалось Царствие Небесное, которое предстояло завоевывать, а перед честолюбивыми - земные блага и царства Азии. И подобно грому огласил Клермонскую площадь крик, вырвавшийся из сердец несметной толпы: "Этого хочет Бог! Этого хочет Бог!" Здесь мы только слегка касаемся действия, произведенного речью папы; только в истории крестовых походов можно видеть торжественное величие зрелища, явленного тогда перед христианским миром.

Глава II

С отбытия крестоносцев до осады Никем (1096-1097)

Епископы, бароны, рыцари и все верующие, которые присутствовали на Клермонском соборе, поклялись идти освобождать Иерусалим. Они облачились в одежду, украшенную красным крестом (из шелковой или шерстяной материи), и от этого произошло название крестоносцев. Урбан, с целью окончательно воспламенить сердца христиан, посетил многие провинции во Франции, созвал соборы в городах Руане, Анжере, Type и Ниме; толпы народа следовали за ним, и воинственный энтузиазм охватил всю страну. Собор, на котором решен был крестовый поход, происходил в ноябре 1096 г., а в августе следующего года было назначено крестоносцам выступить в поход. В продолжение зимы делались приготовления. Епископы всех епархий были заняты освящением крестов, оружия и знамен. Религиозное рвение и разные привилегии, предоставленные крестоносцам, содействовали увеличению числа пилигримов и воинов. Им отпускались все прегрешения; церковь принимала под свое покровительство и крестоносцев, и их семейства, и имущество; они освобождались от податей и налогов и от преследования своих кредиторов во все продолжение похода.

Рвение к пилигримству разгорелось повсюду; это сделалось единственным стремлением, единственным предметом интереса и честолюбия. Желание посетить Святые места и завоевать Восток превратилось во всеобщую страсть. Земли начали продаваться по низкой цене; ремесленники, купцы и земледельцы охладели к своим обычным занятиям и сделались безучастными ко всему, кроме крестового похода. Даже монастыри оказались не властны удержать в своих стенах их суровых обитателей; клятва жить и умереть в уединении должны была уступить силе влечения в дальние области. И странное явление! Даже воры и разбойники выползли на свет Божий из своих скрытых притонов и вымаливали счастье принять крест и идти искупить свои преступления в бою с врагами Иисуса Христа. Восторженное настроение крестоносцев, начавшееся во Франции, перешло оттуда в Англию, Германию, Италию и Испанию; под знаменем Креста различные западные народы слились в одном общем стремлении. Для народов, как и для отдельных личностей, не стало земли более желанной, чем Палестина; не представлялось более славного подвига, чем крестовый поход; не утешала иная надежда, кроме освобождения Иерусалима. Фантазия и народные страсти присоединили саму природу к этому всеохватывающему воинственному порыву: она то покрывала небо кровавыми облаками, то ниспускала комету в виде меча или расстилала по небесному пространству движущиеся города с башнями и украшениями, вооруженные легионы и знамение креста. Знаменитые покойники минувших времен (таковы были толки в народе) покинули свои могилы, чтобы принять участие в этом великом движении христианской Европы.

В первые весенние дни 1096 г. внезапно и повсеместно разгорелся порыв выступить в поход; ничто более не могло сдерживать благочестивого рвения крестоносцев. Все звания, возрасты и сословия смешались под знаменем Креста. Дороги были усеяны отрядами, из среды которых то тут, то там раздавался возглас "Этого хочет Бог!", слышались звуки труб и литавр и пение гимнов и псалмов. Целые семьи, забрав с собой провизию, утварь и мебель, пускались в Палестину, предавая себя провидению Того, Кто питает птиц небесных. Деревенские дети, встречая на пути город или замок, спрашивали в своем простодушном неведении: не это ли Иерусалим?

Князья и вожди, которые должны были предводительствовать различными отрядами крестоносцев, решили, что они отправятся в разное время и по разным дорогам, но все соединятся в Константинополе. Большая часть ополчения не хотела ждать; не имея предводителя, она требовала, чтобы Петр Пустынник повел ее на Восток. Петр согласился на это. В шерстяной мантии с капюшоном на голове, в сандалиях на ногах, на том же муле, на котором он разъезжал по Европе, Петр направился в Германию во главе восьмидесяти и даже до ста тысяч народа. Проповедник крестового похода, сделавшийся предводителем такой массы пилигримов, не подумал о беспорядках и бедствиях, могущих возникнуть вследствие грубого невежества и отсутствия всяких разумных мер и дисциплины. Авангард армии Петра Пустынника, предводительствуемый Готье Голяком, состоял только из восьми всадников, все прочие шли завоевывать Восток, собирая милостыню по дороге. Этот авангард прибыл в Константинополь, совершив печальный и бедственный двухмесячный поход через Венгрию и Болгарию. Император Алексей дозволил ему тут дожидаться армии Петра Пустынника. Армия же эта, следуя по пути, проложенному ратниками Готье Голяка, увидела следы бедствий, которые они потерпели, и неблагоразумно пожелала отомстить за них. Высокую идею крестовых походов она осквернила страшнейшими ужасами, которые пришлось ей искупить под стенами Ниссы. И когда остатки армии Петра Пустынника соединились с остатками авангарда вокруг Константинополя, то все поклялись соблюдать впредь дисциплину и подчиняться разумным распоряжениям. Петр Пустынник оказался предметом большого любопытства при императорском дворе; Алексей осыпал его подарками, приказал снабдить его армию деньгами и провиантом и посоветовал ему подождать прибытия владетельных князей, чтобы начать войну.

Но князья и настоящие предводители крестового похода еще не выступили из Европы; им предшествовали новые ополчения, подобные тем, какие вели Готье Голяк и Петр Пустынник. Пфальцский священник Готшальк отправился с 15 000 (до 20 000) войска из разных провинций Германии, вооружившегося по его призыву; при переходе через Венгрию отряд этот предался всем неистовствам разгула и был истреблен оружием венгров. С берегов Рейна и Мозеля выступило другое ополчение под предводительством священника Фолькмара и графа Эмикона; эта толпа - сборище бродяг и искателей приключений, - руководимая двумя лицами, плохо разумевшими смысл и дух крестового похода, устремилась как на врагов на всех евреев, которых встречала на пути, и кровью их обагрила несколько городов в Германии. Рейн и Мозель покрыты были израильскими трупами. После этих кровопролитий перед ратниками Эмикона, подвигающимися по направлению к Венгрии, все местное население обращались в бегство. Месбург не пропустил их через свои ворота и отказал им в продовольствии. Большинство этих недостойных крестоносцев погибло под стенами Месбурга после неудачной осады этого города; только немногочисленный авангард из отряда Эмикона достиг Константинополя.

Все эти соединившиеся теперь ополчения становились опасными гостями для Алексея; уже несколько домов, дворцов и даже византийских церквей были сожжены и разграблены этими необузданными пилигримами; император заставил их перейти на другую сторону Босфора, и крестоносцы расположились лагерем в окрестностях Никомедии. В скором времени возникли несогласия между французами, итальянцами и германцами. Последние под предводительством Рональда двинулись к Никее, отняли у мусульман крепость Эксерогорго, но вскоре после того, осажденные турками, все почти погибли под ударами их мечей. Узнав о печальной участи итальянцев и германцев, французы потребовали от своего предводителя Готье, чтобы он повел их навстречу неприятелю, для того чтобы отомстить за своих братьев-христиан. Готье отговаривал их от этого, но его благоразумные доводы были встречены общим ропотом. Яростные крики толпы заставили его уступить, и отряд в беспорядке двинулся к Никее. Немедленное поражение его было наказанием за это возмущение. Готье, которые был бы достоин предводительствовать лучшими воинами, пал, сраженный семью стрелами. Петр Пустынник, который давно уже лишился доверия крестоносцев, возвратился в Константинополь еще прежде битвы. С этой минуты отшельник не выдавался из ряда прочих лиц, принимавших участие в крестовом походе; он был едва замечен на войне, которую он вызвал силой своего красноречия.

Такова была участь 300 000 крестоносцев, вышедших из Европы. Прискорбно, но не удивительно было услышать о бедствиях, постигших эти передовые отряды, которыми не руководили ни законы, ни добродетели, ни дисциплина и которые создались, так сказать, из пены взволнованного западного строя. Но эти несчастья не возбудили отчаяния в предводителях крестового похода; более правильно сформированные и более одушевленные христианским духом войска должны были оказаться более грозными борцами с Востоком, чем скопища и отряды, распавшиеся или уничтоженные в Болгарии, Венгрии и Вифимии. Теперь только мог начаться настоящий крестовый поход; теперь только откроется перед нами борьба за Крест во всем ее героическом и настоящем смысле.

Во главе христианских армий является сначала Готфрид Бульонский герцог Лотарингский, из рода графов Бульонских, происходящий по женской линии от Карла Великого. Очень еще юный, он успел уже отличиться на войне между папой и германским императором и в борьбе против папы, защищая дело антипапы Анаклета; но эта служба была признана святотатственной, и он должен был искупить свои преступные подвиги путешествием в Иерусалим. По свидетельству летописцев, Готфрид соединял в себе мужество и добродетель героя с простотой отшельника; он обладал большой физической силой и отличался благоразумием, воздержанием и искренним благочестием. Глубокий ум придавал ему такое нравственное превосходство, которое прямо указывало в нем главного и настоящего предводителя крестового похода. По призыву герцога Лотарингского все высшее сословие французское и прирейнское предоставило свои богатства для снаряжения экспедиции.

Под знаменами Готфрида собралось восемьдесят тысяч пехоты и десять тысяч человек конного войска. Он выступил в поход через восемь месяцев после Клермонского собора, в сопровождении брата своего Евстафия Бульонского, другого брата, Балдуина, и двоюродного брата Балдуина Бурского; при нем были еще Балдуин граф де Геннегау, Гарнье граф де Грэ, Конон де Монтегю, Дюдон де Гутц, братья Генрих и Готфрид Гашские, Рено и Пьер Тульские, Жерар Керизийский, Гуго де Сен-Поль и сын его Энгельран. Эти предводители вели за собой множество других рыцарей. Армия Готфрида Бульонского встретила помощь и получила продовольствие в тех же самых странах Венгрии и Болгарии, где воины Петра Пустынника, Готшалька и Эмикона возбудили только недоверие и подверглись всякого рода бедствиям.

Франция, между тем, вооружала новые войска для поддержания священной войны. Граф Гуго, брат Филиппа I, соединил под своими знаменами пилигримов Вермандуаских. Роберт по прозванию Курт-Гез, герцог Нормандский, старший сын Вильгельма Завоевателя, был во главе своих вассалов; не имея достаточно средств, чтобы содержать войско, он заложил Нормандию брату своему Вильгельму Рыжему, не очень заботившемуся о делах на Востоке. Другой Роберт, граф Фландрский, сын Роберта, прозванного Фризоном, предводительствовал фризами и фламандцами. Стефан граф Блуаский и Шартрский, замков у которого было столько же, сколько дней в году, также присоединился к делу крестоносцев. За этими четырьмя вождями последовала толпа рыцарей и вельмож, между которыми история упоминает о Роберте Парижском, Эвранде Пюизейском, Ашарде Монмерльском, Изуарде Мюзонском, Стефане графе Альбмарльском, о Готье Сен-Валерийском, Рожере Берневильском, о двух знаменитых бретонцах, Фержане и Кононе; о Ги Трюсельском, Миле Брейском, Рауле Божансийском, о Ротру, сыне графа Першского; об Одоне, епископе Байеском, дяде герцога Нормандского; о Рауле Гадерском, Иве и Альберике, сыновьях Гуго Гранменильского. Все эти французские отряды перешли через Альпы с намерением отплыть на судах из одного из итальянских портов.

При слухах о проходе французских крестоносцев взволновалась; и Италия. Боэмунд, князь Тарентский, сын Роберта Гискара, пожелал также разделить честь и опасности священного предприятия. Это был человек ловкий, храбрый и честолюбивый, полный ненависти к греческим государям, он радовался при мысли, что будет переходить через их империю во главе целой армии. Без сожаления готов он был отдать свое маленькое Тарентское владение за надежду покорить царства на Востоке. Боэмунд был со своим братом и со своим дядей Рожером при осаде Амальфи; он сам выступил проповедником крестового похода, и лагерь осаждающих огласился вслед за тем криками: "Этого хочет Бог! Этого хочет Бог!" И вот войско отходит от стен Амальфи, и Боэмунд провозглашается предводителем новой армии пилигримов. С 10 000 всадников и 20 000 пехоты он садится на суда и отправляется в Грецию; славнейшие рыцари Апулии, Калабрии и Сицилии последовали за князем Тарентским. Между знатнейшими спутниками сына Роберта Гискара были Ричард, князь Салернский, и брат его Ранульф, Герман Канийский, Роберт Гозский, Роберт Сурдевальский, Роберт, сын Тристана, Буаль Шартрский, Гумфрид де Монтегю и знаменитейший из всех - Танкред, рыцарский героизм которого воспели поэты и прославили историки. Адемар Монтейльский и Раймунд, граф Сен-Жильский и Тулузский, были избраны вождями крестоносцев из южных провинций. Епископ Адемар, первым принявший крест на Клермонском соборе, получил от папы Урбана П титул апостольского легата, духовного вождя крестового похода. Митра духовного владыки и рыцарский шлем были попеременным его облачением; он был образцом, опорой и утешителем всех ополчившихся в священный поход.

Раймунд Сен-Жильский обагрил свой меч кровью мавров в Испании. В нем уже не было первого пыла молодости, но и в преклонных годах он отличался неустрашимостью и непоколебимой твердостью характера. Он простился со своими обширными многочисленными владениями на берегах Роны и Дордоны и отправился на Восток в сопровождении знатнейших владетелей из Гаскони, Лангедока, Прованса, Лиможа и Оверни. Летописцы упоминают между ними Ираклия графа де Полиньяка, Вильгельма Сабранского, Элезара Монтредорского, Пьера-Бернара Мотальякского, Элезара Кастрийского, Раймунда Лилльского, Пьера-Раймунда Готпульского, Гуссье Ластурского, Вильгельма V, владетеля Монпелье, Рожера графа Фуаского, Раймунда Пеле, владетеля Алеского, Изуарда графа Дийского, Рембота графа Оранжского, Вильгельма графа Форезского, Вильгельма графа Клермонского, Жерарда, сына Гильяберта, графа Руссильонского, Гастона виконта Беарнского, Вильгельма-Аманжье Альбертского, Раймунда VI графа Тюренского, Раймунда виконта Кастильонского, Вильгельма-Дюржеля графа Форкалькверского. Епископы Аптский, Лодевский, Оранжский, архиепископ Толедский были во главе своих вассалов, как и епископ Адемар. Армия Раймунда Сен-Жильского состояла из ста тысяч крестоносцев; она перешла через Альпы, Ломбардию, Фриуль, Далмацию и вступила в пределы греческой империи.

Алексей Комнин искал помощи на Западе в защиту от вторжения мусульман, но, по мере того как князья-крестоносцы подвигались со своими войсками к Константинополю, Алексей начинал опасаться многочисленности своих освободителей. И этому наплыву народов на его владения он противопоставил политику хитрости, коварства и подкупа. Он трепетал на своем ветхом престоле; и в самом деле, если бы не было благочестивого Готфрида, который не допустил нарушения присяги, принятой перед крестовым походом, то латинские знамена развевались бы уже с тех пор на стенах Византии.

С помощью подарков и низкой угодливости Алексей пользовался-таки временным уважением латинских князей, за исключением Танкреда, пребывшего нечувствительным к обольщениям императорского двора. Но ради обеспечения мира Алексей не отступил ни перед каким унижением, ни перед каким обещанием. Однако же он успокоился не прежде того, как все эти пришельцы с Запада перешли по ту сторону Босфора.

Начиналась весна 1097 г., когда воины креста вступили в Вифинию; на пути к Никее они увидели замок Эксерогорго, ставший могилой для предприимчивых спутников Рональда и полем битвы, на котором непокорный и своевольный отряд Готье был истреблен мусульманским оружием. Четыре тысячи работников, вооруженных лопатами и заступами, были заняты теперь разравниванием дороги; железные или деревянные кресты, расставленные на разных расстояниях, обозначали путь, по которому должно было следовать латинское войско.

При приближении крестоносцев султан Кылыч-Арслан (Львиная Сабля) созвал со всех сторон своих поданных и союзников для защиты ислама; он постарался образовать из них войско и укрепить город Никею, на который должны были обрушиться первые удары христиан. Этот город, столица Вифинии и резиденция Румского султана, был выстроен на берегах Асканского озера, сообщающегося с Мраморным морем. 370 каменных или кирпичных башен защищали двойную ограду его стен, по которым можно было бы прокатить колесницу. Румский султан со своим стотысячным войском расположился на горах близ Никеи. С ужасом должен был он смотреть оттуда на христианскую армию, распространившуюся по долине; эта армия состояла из более чем 100 000 конницы и 500 000 человек пехотного войска.

Крестоносцы решились приступить к осаде Никеи; каждому корпусу армии было отведено свое место, каждому народу - свой участок, окруженный стенами и тыном. Первые дни осады прошли в бесплодных попытках. Но вдруг неприятельский авангард, состоящий из 10 000 всадников, стремительно спускается в долину; крестоносцы, предупрежденные о нападении, остаются в выжидательном положении под оружием. Начинается битва. На помощь помятому сарацинскому авангарду выступают 50 000 всадников под предводительством султана. Почва долины колеблется под натиском двух армий; стрелы сыплются в ряды воинов; воздух оглашается ударами копий и мечей и криками мусульман. Готфрид, брат его Балдуин, Роберт Фландрский, Роберт Нормандский, Боэмунд и Танкред бросаются всюду, где заметна опасность. Битва эта длилась с утра до ночи; победа осталась за христианами, но они потеряли 2000 своих братии; сарацины же убежали в горы, оставив в долине 4000 убитых.

Освободясь от соседства неприятельского войска, крестоносцы возобновили осаду Никеи. Во время одного из приступов перед христианами является сарацин-гигант, который, стоя на стенах, поражает смертью одного врага за другим, но сам остается невредим от ударов; как бы желая доказать, что он ничего не боится, гигант отбрасывает свой щит, обнажает свою грудь и начинает метать в крестоносцев целями глыбами камни; крестоносцы валятся в бессилии защитить себя. Наконец выступает Готфрид, вооруженный самострелом и в сопровождении двух оруженосцев, которые ограждают его своими щитами; мгновенно вылетает стрела, пущенная его могучей рукой; гигант, пораженный в сердце, падает мертвый на стену в виду обрадованных крестоносцев и неподвижных от страха осаждаемых.

Семь недель уже длилась осада, и тогда только крестоносцы заметили, что мусульмане пополняли свои потери подкреплениями, прибывающими через озеро Асканское, примыкающее к городу с западной и южной стороны. Тогда они послали за лодками и за судами в одну из гаваней Пропонтиды, называемую Сивито (ныне Гемлик); эти лодки и барки поставлены были на телеги, запряженные лошадьми, и в одну ночь, отправленные на них сильного сложения люди, успели подъехать к Никее и пересесть на суда, так что на заре суда с этими неустрашимыми крестоносцами покрывали уже все озеро Асканское. Удивлены и поражены били таким зрелищем защитники Никеи. После нескольких усиленных приступов со стороны крестоносцев, они лишились всякой надежны на спасение; Никея должна была или сдаться, или пасть после последнего приступа, но политика Алексея вырвала из рук латинян эту победу. Между войсками крестоносцев было два греческих отряда под начальством двух воевод, которым поручено было хитростью перехватить Никею в пользу императора. Один греческий офицер пробрался в город и предложил мусульманам подчиниться власти императора Константинопольского, объявив им, что в этом - единственное средство для них избежать мщения со стороны крестоносцев; ему поверили, и мусульмане сдались на его предложение - к великому удивлению и негодованию христиан. Когда они вслед за тем увидели развевающиеся на башнях знамена Алексея. Впрочем, ропот скоро затих. Алексей остался обладателем Никеи.

Император приобрел Никею, но это не удовлетворило его вполне; ему нужен был Танкред, то есть ему нужно было, чтобы этот рыцарь дал клятву быть подчиненным и верным ему. Танкред, уступая просьбам Боэмунда и других вождей, обещал быть верным императору, пока сам император пребудет верным делу крестоносцев. В этом согласии была угроза, но Алексей не мог требовать ничего больше. Впрочем, после всего, что произошло в Никее, искренний союз между греками и латинянами сделался более невозможным; взаимное враждебное чувство между греками и крестоносцами доходило до ненависти и составляло между ними как бы непроходимую бездну.

Глава III

С отбытия из Никем до прибытия в Антиохию (1097-1098)

Малая Азия, в то время еще неизвестная, которая впоследствии поглотила столько западных народов, открылась теперь перед христианскими войсками со своими местностями без проложенных путей, со своими горами и пропастями и со своими дикими обитателями. Крестоносцы, продолжая свой путь к Сирии и Палестине, отбыли из Никеи в 1097 г., 25 июня; через два дня пути подошли они к мосту, построенному на том самом месте, где река Галл впадает в Сангарий, известный ныне под именем Сакарии. Так как им предстояло пробираться теперь по местности пустынной и безводной, то армия разделена была на два корпуса, значительнейшим из которых предводительствовали Готфрид, Раймунд, Гуго Великий и граф Фландрский; во главе другого корпуса были поставлены Боэмунд, Танкред и герцог Нормандский. Войско Готфрида двинулось направо, а войско Боэмунда - налево. После трех дней пути перед войском Боэмунда открылась долина Горгони. И тут внезапно устремляется на него с гор неприятель; султан Кылыч-Арслан после неудачи своей при Никее собрал новые силы; он следовал за крестоносцами, изыскивая случай заставить их дорого поплатиться за взятие его столицы.

Боэмунд делает распоряжение, чтобы были расставлены палатки; мгновенно на берегу реки устраивается лагерь, и здесь располагается слабейшая часть войска. Нападение на него было сильное; неприятель имел превосходство численности, перед которой все чудеса храбрости христианских воинов должны были оказаться бесплодными.

Воины Кылыч-Арслана вторгаются в латинский лагерь, предают избиению всех на пути своем, щадя только женщин, которых забирают в неволю. Боэмунд является на поле битвы, и сцена изменяется. Герцог Нормандский, вырвав свое белое знамя, вышитое золотом, из рук человека, несшего его, бросается в толпу сарацин и с криком: "За мною, нормандцы!" - начинает косить мечом своим кровавую жатву в неприятельских рядах. Танкред, который в начале битвы изнемог бы без помощи Боэмунда, с новым жаром и неистощимым мужеством продолжает битву. Уже несколько часов рыцари Креста неутомимо поддерживали неравную борьбу; многочисленность врага уже преодолевала их, когда вдруг тысячи радостных возгласов возвестили о прибытии войска Готфрида: в самом начале битвы Боэмунд отправил гонца, чтобы предупредить герцога Лотарингского. Немного понадобилось времени, чтобы решить, на чьей стороне останется победа.

Вечером, когда битва кончилась, три тысячи высших чинов и более двадцати тысяч низших чинов мусульманского войска лежали убитыми; неприятельский лагерь, расположенный в двух милях за долиной Горгони, перешел во власть победителей. Крестоносцы потеряли 4000 товарищей, тела которых были преданы погребению при пении священных молитв. Битва эта, первая с начала крестового похода, получила название Дорилейской, по причине близости города этого имени, который теперь называется Эскишехир (Старый город).

Христиане, продолжая путь, решились не расставаться более. Это решение было хорошо в том отношении, что усиливало их в случае нападения, но было вместе с тем и неудобно в случае других бедствий, например голода и жажды. Турки позаботились разорить те места, которые не могли защищать; грабежом и пожарами опустошили они ту часть Каппадокии, Исаврии, Фригии, по которой должны были проходить крестоносцы. Путь христианской армии от долины Горгони до Антиохетты, столицы Писидии, был продолжительным бедствием. Антиохетта открыла перед ними своим ворота; тут оказались пастбища и продовольствие, и армия отдохнула здесь. Во время пребывания ее вокруг этого города она едва не лишилась двух главных своих предводителей: Раймунд Сен-Жильский опасно захворал, а Готфрид, защищая одного крестоносца, на которого напал медведь, победил зверя, но сам был ранен в бедро, к счастью, однако же, не смертельно. Обоих вождей пришлось в продолжение нескольких недель переносить вслед за войском на носилках.

С тех пор как крестоносцы покинули Европу, между ними еще не происходило несогласий, но пришлось испытать и это бедствие. Танкред во главе итальянских воинов, Балдуин, брат Готфрида, - с фламандцами были посланы вперед. Проходя через Ликаонию, они нигде не встретили врага и поспешили достигнуть Киликии. Танкред, шедший впереди, остановился у Тарса и приказал повесить свое знамя на стенах города, бывшего колыбелью св. Павла. Вслед за ним подходит Балдуин и требует, чтобы город был сдан ему, под тем предлогом, что отряд его многочисленнее, чем отряд итальянского героя. Испуганные его угрозами, жители соглашаются заменить знамя Танкреда знаменем Балдуина на стенах их города. Брат Готфрида довершает негодование итальянцев отказом принять в городе, предавая таким образом мечу турок, триста крестоносцев, посланных Боэмундом. В таких обстоятельствах воздержанность Танкреда только и могла обуздать ярость итальянцев, которые ограничились тем, что предали мщению своих братьев - тех мусульман, что оставались в башнях города. В это время корсары фландрские и голландские, прослышав о походе христиан, явились в Тарскую гавань; предводитель их Гимер, булонец, узнал Балдуина, сына своего прежнего господина, принял крест вместе со своими товарищами и обещал служить брату Готфрида.

Танкред, удалившись из Тарса со своим отрядом, хотел расположиться лагерем у стен Аданы, крепости в Киликии, которая уже была занята властителем Бургильонским; сложив свои палатки, он двинулся к другому городу, по имени Мальмистра, откуда и выгнал турок. Балдуин, выступив из Тарса, где он оставил гарнизон, также подошел к Мальмистре. При виде фламандских палаток итальянцы, уверенные, что Балдуин захочет воспользоваться и этой их победой, берутся за оружие. Начинается страшная битва между этими двумя христианскими войсками. Отряд Танкреда, уступающий в численности, принужден был отступить. На другой день, однако же, противники помирились во имя религии. Вожди обняли друг друга в присутствии своих войск. Танкред подчинил потом своей власти несколько крепостей в Киликии.

Между тем, главная армия крестоносцев перешла через Иконий и Ираклию; переступив через Тавр, она остановилась на отдых и нашла продовольствие в городе Коксоне (древней Кукузе, прославившейся как место ссылки св. Иоанна Златоуста). Переход из Коксона в Марезию был тяжелым и бедственным; на этом пространстве более восьми или десяти миль не было ничего, кроме колючего кустарника, хвороста, скал и пропастей; не было ни дорог, ни даже пооторенной тропинки. Эта часть Тавра была свидетельницей великих бедствий и великого отчаяния. Крепость Марезия, изобилующая всякого рода средствами к жизни, население которой состояло из христиан, была в конце этого пути. Жена Балдуина умерла и была похоронена в этом городе.

В Марезии Балдуин присоединился к христианской армии; он пожелал увидеть собственными глазами, в каком положении был брат его Готфрид. Он был обвинен за свою несправедливость и насилия относительно Танкреда; вследствие ли этого обстоятельства или того, что освобождение Святой земли не было единственной его целью, Балдуин поддался предложениям одного армянина, искателя приключений, который прельщал его победами на берегах Евфрата; и вот в сопровождении тысячи воинов, которых ему удалось отбить у крестового похода, он отправился основывать в Месопотамии графство Эдесское, которое впоследствии оказалось полезным для латинян. В пространной истории крестовых походов читатель найдет любопытные подробности, которыми сопровождались эти быстрые завоевания Балдуина.

Артезия, в древности Халкида, город, занятый турками, не замедлил подчиниться власти крестоносцев. Эта крепость была последней из охранявших путь в Антиохию, и мусульмане не пренебрегли ничем, чтобы ее защитить; но они принуждены были удалиться из нее. Оставался еще пункт - мост Оронтский, называемый Железный мост (ныне Герс-ил-Гаддид), оконечности которого были защищены двумя башнями, обшитыми железом. Мусульманские воины заняли эти башни, и весь левый берег Оронта покрылся неприятельскими батальонами. Напрасные преграды, которые должны были рухнуть перед великой христианской армией! Выступив из Артезии, где Танкред присоединился к прочим крестоносцам, армия продвигается в полном порядке. Авангард, предводительствуемый Робертом Нормандским, подходит к Железному мосту и сначала не может пробить себе дорогу; большинство христианских батальонов являютcя подкрепить отряд Роберта; бросаются на мост. Франки оказываются победителями на обоих берегах Оронта, а турки, ускользая от избиения, быстро скрываются по направлению к Антиохии.

Еще четыре часа пути, и перед армией франков должна была; открыться столица Сирии. Вождям известны были грозные укрепления Антиохии; архиепископ Адемар, желая подготовить крестоносцев и придать им бодрости, рассудил не оставлять их в неведении того, что им предстояло осаждать страшный город, стены которого "были выстроены из каменных глыб огромного размера, скрепленных между собою неизвестным и неразрушимым цементом", - город, в котором собраны были со всех сторон враги имени Христова.

Христианская армия перешла на левую сторону Оронта; направо от него было озеро Бар-эль-Абиад (Белое море); путь, по которому она направилась, называемый у летописцев царским путем, проходит по долине, не имеющей ни одного деревца. Пурпуровые и золотые хоругви развевались на воздухе; позолоченные щиты, каски и кирасы блестели на солнце и неслись вперед, как лучезарное пламя; шестьсот тысяч крестоносцев покрывали долину Умк, которая известна теперь только алеппскому каравану да туркменскому всаднику. Двоякое впечатление могло охватить христианскую армию в виду Антиохии: чувство страха при виде громадных стен и гор, защищавших город, и чувство благочестивого умиления перед "городом Божиим" (Феополь), столь знаменитым в истории первых веков христианства.

Глава IV

Осада и взятие Антиохии (1097-1098)

Антиохия была окружена стенами на пространстве четырех миль в окружности; над ней с юга возвышались четыре холма, заключенные в городских стенах; с севера вблизи от укреплений протекала река Оронт; с этой стороны укрепления были не так грозны, как в других частях города, потому что Оронт служил уже естественной защитой. В Антиохии было 130 башен. Стены были увенчаны зубцами, которых, по свидетельству аравитянского летописца, было 24 000. Когда крестоносцы подошли к Антиохии, минуло уже 14 лет, как она перешла от владычества греков под владычество мусульман. В городе тогда находилось множество сарацин, которые, испугавшись приближения латинян, сбежались сюда из окрестных земель, чтобы вернее укрыться со своими семействами и имуществом. Туркменский эмир Башзиам или Акциан, получивший верховную власть над городом, заперся в нем с 7000 конных воинов и 20 000 человек пехоты.

Осада Антиохии была решена, несмотря на приближение зимы. Боэмунд и Танкред раскинули свой лагерь на высотах, находящихся недалеко от восточных ворот, или ворот св. Павла; направо от итальянцев, на плоскости по левому берегу Оронта до Собачьих ворот, расположились два Роберта, Стефан граф Блуаский, Гуго граф де Вермандуа с их нормандцами, фламандцами и бретонцами; далее, к северу от города, размещались граф Тулузский и епископ Пюизейский со своими провансальцами; войско же Раймунда занимало весь промежуток от Собачьих ворот до следующих ворот, названных впоследствии воротами Дюка. Тут начиналось размещение войска Готфрида, которое достигало ворот Моста; таким образом, оно простиралось до того места, где Оронт омывал стены Антиохии. Вследствие такого распределения крепость была обложена с трех сторон: с востока, с северо-востока и с севера. С юга же крестоносцы не могли обложить город, потому что тут лежала неприступная гористая местность. Осаждающим был бы очень полезен пункт к югу от Антиохии, потому что им были бы замкнуты западные ворота, или ворота св. Георгия, через которые мусульмане могли выходить и получать продовольствие, но для этого им пришлось бы перейти через Оронт. Таково было лагерное расположение христианского войска.

Из 600 000 пилигримов насчитывалось 300 000 способных к военному делу. Какое величественно зрелище представляло это громадное множество палаток, эти многочисленные вооруженные легионы и вся эта масса народа, прибывшего с Запада! Какая грозная сила для осажденных!

В первые дни осады крестоносцы были так уверены, что ужас принудит осажденных открыть ворота города, что сами предавались бездействию; осенняя пора доставляла им обильную пищу; зеленеющие берега Оронта, рощицы Дафны, прекрасное сирийское небо располагали их к удовольствиям; беспорядок и бесчинство появились среди христовых воинов. Турки в разных вылазках убили и забрали в плен множество пилигримов, скитавшихся по окрестностям. Желая отметить за смерть товарищей, крестоносцы задумали взять город приступом, но у них не было лестниц и боевых машин. Они построили мост на ладьях, чтобы воспрепятствовать набегам мусульман на противоположный берег. Христиане позаботились загородить осажденным все проходы. Они старались разрушить мост, построенный на болоте, напротив Собачьих ворот, через который мусульмане обыкновенно выходили; после многих бесплодных усилий они поставили там громадную башню, которую неприятели подожгли, и она обрушилась. И не удалось иначе пилигримам загородить этот проход, как притащив руками к самым Собачьим воротам громадные каменные глыбы и самые толстые деревья, срубленные в соседних лесах.

Между тем, отважные рыцари бодрствовали вокруг лагеря. Танкред, подстерегавший врагов в засаде, напал однажды на шайку сарацин, и семьдесят голов скатились под его ударами. В другой раз Танкред, прохаживаясь по окрестностям с одним только оруженосцем, познакомил множество сарацин с непреодолимой мощью своего меча, но, движимый поразительной героической скромностью, явный рыцарь приказал своему оруженосцу никому не рассказывать о подвигах, которым тот был свидетелем.

Вылазки осаждаемых становились реже; но крестоносцы, за отсутствием боевых машин, не могли решиться на приступ. Таким образом, все эти гордые рыцари осуждены были ждать победы от отчаяния турок или от милости Божией. Вскоре началась зима; продовольствие, назначенное на несколько месяцев, было уничтожено в несколько дней. В лагере появился беспощадный голод; дождевые потоки наводнили палатки, так что этот лагерь, недавно еще оживленный весельем, представлял теперь крайне печальное зрелище. Решено было предпринять экспедицию в соседние страны, чтобы добыть съестных припасов. После праздников Рождества тысяч 15 или 20 пилигримов под предводительством Боэмунда и Роберта фландрского направились в область Харим, находящуюся в нескольких милях к юго-востоку от Антиохии, и скоро возвратились со множеством коней и верблюдов, навьюченных съестными припасами. Не много понадобилось времени, чтобы истощились эти припасы; были сделаны новые набеги, которые ничего не доставили лагерю. Ежедневно холод, голод и разные болезни усиливали страдания армии и рыли новые могилы для новых жертв. Недоставало священников, чтобы отпевать умерших, и места не хватало для могил. Летописцы, описывая опустошения, производимые голодом, изображают рыцарей бледными, в лохмотьях, вырывающими острием оружия корни растений, вытаскивающими из полевых гряд новые посевы и оспаривающими дикие травы у вьючных животных. От неимения надлежащей пищи почти все боевые кони погибли. Их насчитывалось вначале осады до 70 000; теперь оставалось их не более 2000, и те еле-еле бродили вокруг палаток, истлевших от зимних дождей.

Ко всем этим бедствиям присоединились побеги из лагеря. Герцог Нормандский, удалившийся в Лаодикею, возвратился к воинству только после трех убедительных призывов во имя Иисуса Христа и религии. Бегство Вильгельма Шарпантье (Плотника) и Петра Пустынника произвело позор и уныние. И неслыханная противоположность! Среди самой ужасной нищеты появился разврат; в палатках крестоносцев воцарились рядом голод и разврат. Епископ Адемар громил своим строгим словом развратников и святотатцев; из главных военных и духовных начальников был снаряжен суд, чтобы преследовать и предавать наказанию виновных.

Приближение весны оживило надежды христианского воинства; болезни уменьшились; в лагерь доставлялось продовольствие от графа Эдесского, от князей и монахов армянских, с островов Кипра, Хиоса и Родоса. Готфрид, который по случаю опасной раны долго не мог выходить из палатки, явился наконец в лагерь, и присутствие его произвело оживление среди общего упадка духа. В это время прибыли в христианский лагерь послы от египетского халифа. Христиане, желая скрыть от врагов-мусульман свое бедственное положение, постарались окружить великолепием свою обстановку и выказывали веселое настроение духа. Послы предложили им содействие халифа на том условии, чтобы христианское войско ограничилось простым поклонением гробу Иисуса Христа. Франкские воины отвечали, что они пришли в Азию не для того, чтобы подчиняться каким-либо условиям, но что целью их путешествия в Иерусалим было освобождение священного города. Почти в это же время Боэмунд и Роберт Фландрский одержали победу над князьями Алеппским, Дамасским, Шайзарским, Эмесским, которые выступили в путь на помощь Антиохии. Крестоносцы не скрыли и этого последнего торжества от каирских послов, готовых к отплытию из порта св. Симеона; на четырех верблюдах были препровождены к ним головы и останки двухсот мусульманских воинов.

Прибытие в порт св. Симеона пизанского и генуэзского флота было поводом к кровопролитным столкновениям. Толпы пилигримов, не имевших иной защиты, кроме меча Боэмунда и графа Тулузского, присоединились к европейскому флоту, снабженному продовольствием; но на обратном пути от моря в лагерь антиохийский эта толпа была настигнута мусульманами. Около тысячи христиан погибло, остальные, преследуемые турками, также не избежали бы смерти, если бы Готфрид и другие вожди не поспешили на помощь пилигримам, узнав об их поражении. Неприятель поспешил перейти через мост, чтобы возвратиться в Антиохию, но христиане успели перехватить эту дорогу; сверх того, те, кто бежал сначала к Черным горам на севере Антиохии, возвратились, чтобы возобновить битву, и мусульмане, заключенные таким образом и стиснутые между Оронтом и горами, видели перед собой неминуемую гибель. Акциан, правитель города, наблюдавший из башен, возвышающихся над его дворцом, и с высоты укреплений, видя гибельное положение мусульман, немедленно послал к ним подкрепление и, затворив за своими воинами ворота, ведущие к мосту, объявил им, что они должны или победить, или умереть. Тогда началось избиение мусульман рассказанное в летописях очевидцев с ужасающими подробностями. Это избиение происходило на холме против самого моста, который теперь, как и тогда, служит кладбищем для турок. Волны Оронта вокруг моста были как бы задержаны в своем течении загромоздившими их трупами.

После этого побоища крестоносцы выстроили на этом холме укрепление, которое было поручено храброму графу Тулузскому; оно препятствовало мусульманам выходить из города воротами моста и открыло для крестоносцев безопасное сообщение с правым берегом Оронта.

Оставались у осажденных еще одни городские ворота, через которые они могли получать продовольствие и пользоваться свободным движением по левому берегу Оронта; сюда не проходил еще ни один крестоносец. Они были с западной стороны и назывались воротами св. Георгия. Вожди рассудили, что необходимо устроить возможность производить нападения отсюда, и пришли к тому заключению, что следовало захватить позицию вокруг этих западных ворот; но это было сопряжено с большой опасностью, и некоторые из предводителей войска отказывались брать на себя такое дело. Тут выступил Танкред; но у знаменитого рыцаря недоставало денежных средств, чтобы осуществить это предприятие; тогда граф Тулузский дал ему 100 марок, и остальные вожди помогли, каждый по возможности. На холмике вблизи ворот св. Георгия возвышался монастырь того же имени; Танкред приказал его укрепить и, поддерживаемый избранным отрядом воинов, сумел продержаться на этом важном посту.

Таким образом, в руках у христиан оказалась вся внешняя сторона крепости; надежда и рвение воодушевляли крестоносное воинство; дисциплина была восстановлена и придала силы войску. Даже нищие и бродяги, толпа которых увеличивала беспорядок и затрудняла военные действия, были теперь заняты осадными работами и числились на службе, под начальством так называемого "командира" или "царя сволочи" (roi traund или roi des gueux).

Все антиохийские ворота были заперты, битвы были приостановлены; между тем, с обеих сторон продолжалась война, выражавшаяся в варварских действиях. Ярость турок обрушилась в особености на пленников. История сохранила имя одного, пленного христианского рыцаря, Раймунда Порте, который был выведен на городские укрепления и которому угрожали смертью, если он не убедит крестоносцев выкупить его деньгами. Обращаясь к осаждающим, Раймунд Порше умоляет их смотреть на него как на человека умершего, не жертвовать ничего ради его спасения и продолжать осаду города, который не мог уже долго выдерживать ее. Правитель Антиохии, узнав, что он говорит, требует, чтобы рыцарь немедленно принял ислам; он объявляет, что осыплет его дарами и почестями, если он на это согласится, в противном же случае велит отрубить ему голову. Вместо всякого ответа благочестивый рыцарь, скрестив руки и обратив глаза к востоку, преклоняет колена - и голова его скатывается со стен. Прочие христианские пленники в тот же день были сожжены на костре.

Однако же и осаждающим пришлось страдать от голода. Акциан предложил перемирие, на которое последовало неблагоразумное согласие. Во время этого перемирия между вождями произошли распри по поводу богатых подарков, присланных вождям и воинству Балдуином, графом Эдесским. Крестоносцы свободно проходили внутрь крепости, а сарацины бывали в лагере латинян. Вскоре убийство одного рыцаря, по имени Баллон, подало повод к нарушению перемирия, и осада возобновилась.

Однако же не посредством терпения и храбрости была покорена Антиохия; после семимесячных тяжелых трудов только посредством хитрости и побуждаемые честолюбием крестоносцы достигли успеха своего дела. Боэмунд, увлеченный на Восток не ради духовных, но ради светских целей, смотрел не без зависти на то, что счастье благоприятствовало Балдуину; он замыслил овладеть Антиохией и случайно встретил человека, который мог помочь ему прибрать в свои руки эту крепость. Это был один армянин по имени Пирруз, сын фабриканта кирас; человек подвижного и тревожного нрава, он перешел из христианства в ислам, чтобы поправить свои дела. Он приобрел доверие Акциана, который принял его даже в свой совет. Пирруз заведовал тремя городскими башнями, которые поначалу усердно защищал; но бесплодная служба ему надоела, а он был не такой человек, чтобы отступить перед изменой, если она могла доставить ему выгоды.

Пирруз и Боэмунд поняли друг друга с первого взгляда. Князь Тарентский пообещал отступнику от веры много заманчивого. Чтобы убедить Боэмунда в своей преданности и оправдать свою измену Пирруз рассказал, что ему явился во сне Иисус Христос и посоетовал предать Антиохию в руки христиан. Когда Боэмунд услоился с Пиррузом, каким образом исполнить задуманное ими предприятие он предложил собраться главным предводителям христианской армии; он представил им все бедствия, которые они уже вынесли и те, которые угрожали им в будущем, и заключил словами что совершенно необходимо войти в Антиохию, что не следует быть разборчивыми в средствах для одержания этой победы. Многие вожди поняли тайное побуждение, которым руководствовался Боэмунд, и возразили ему, что несправедливо было бы допустить, чтобы один человек воспользовался общими трудами; восстали и против того, чтобы овладеть крепостью посредством какой-нибудь уловки или коварства изобретением которых свойственно пробавляться женщинам.

Боэмунд, которого история прозвала Улиссом латинян, не отказывается, однако же, от своего замысла; он начинает распространять самые тревожные слухи. Христиане узнают, что Кербога, властитель Мосульский, приближается к Антиохии с 200 тысячами войска, поднявшегося с берегов Тигра и Евфрата. Вожди снова собираются на совет; Боэмунд предупреждает о великих опасностях, угрожающих крестоносцам. "Время не терпит, - говорит он, - торопитесь действовать: завтра, может быть, будет поздно". Он объявляет вождям, что знамя крестового похода может уже через несколько часов развеваться на стенах Антиохии, и показывает письма Пирруза, который обещает предать им три башни, которыми он заведует, но только с условием не иметь дела ни с кем, кроме Боэмунда, и чтобы ценой этой услуги было предоставление города во власть Боэмунда; между тем, опасность с каждым днем увеличивается; бежать - позорно, предпринимать битву - безрассудно. Эти слухи встревожили всех и заставили умолкнуть все личные интересы соперников. Все вожди, исключая непоколебимого Раймунда, согласились предоставить Боэмунду главенство в деле покорения Антиохии; князь Тарентский назначил осуществление этого предприятия на следующий день.

Чтобы усыпить вполне бдительность осаждаемых, крестоносцы за несколько часов до наступления ночи вышли из лагеря как будто бы с целью направиться навстречу эмиру Мосульскому по той дороге, откуда его ожидали. Ночью же они тихо подкрались к стенам Антиохии с западной стороны и стали близ башни Трех сестер, которой заведовал Пирруз. Пользуясь темнотой ночи, когда гарнизон антиохийский был погружен в глубокий сон, один ломбардец по имени Пайен, подосланный Боэмундом, взбирается по кожаной лестнице на башню Трех сестер; Пирруз извещает его, что все готово и что ради обеспечения успеха дела он только что убил одного из своих братьев, которому он не доверял. По той же лестнице взбирается и сам Боэмунд, за ним следуют еще несколько воинов. Скоро целые батальоны наводнили антиохийские улицы. Более 10 000 городских жителей погибли в эту ночь. Акциан ускользнул через маленькие ворота на северо-восточной стороне города, но был узнан армянскими дровосеками, которые отрубили ему голову и доставили ее новым властителям Антиохии. Едва только рассвело, знамя Боэмунда уже развевалось на одной из самых высоких башен города.

Эта измена не доставила Пиррузу ни славы, ни счастья: сделавшись снова христианином, он последовал за крестоносцами в Иерусалим и умер через два года, перейдя опять в мусульманство и презираемый со стороны и христиан, и мусульман, которым он поочередно служил и изменял.

Таким образом взята была Антиохия в начале июня 1098 г. Осада длилась около восьми месяцев. Победу отпраздновали пиршествами и танцами; но еще тяжелые дни предстояли победителям сирийской столицы. Осажденные, в свою очередь, армией Кербоги, они подверглись всем ужасам голода. Разнесся слух, что император Алексей выступил в Малую Азию и дошел до Филомелия, чтобы оказать помощь крестоносцам в Антиохии, но, обманутый рассказами об отчаянном положении пилигримов, возвратился в Константинополь.

Антиохия была взята, но цитадель города, стоявшая на третьем холме на востоке, осталась во власти турок. Через малые северо-восточные ворота, оставшиеся свободными, гарнизон цитадели получал ежедневно подкрепление из армии Кербоги и успевал делать опустошительные вылазки на самых улицах Антиохии. Но этот вызывающий образ действий был напрасен! Голод довел христиан до рокового, мертвенного равнодушия, и спасение их должно было произойти из самой крайности их бедствий. Однажды один бедный священник из Марселя по имени Бартелеми явился в совет вождей и рассказал, что три ночи сряду он видел во сне св. апостола Андрея и что апостол повелел ему пойти в церковь св. Петра в Антиохии, раскопать землю вокруг главного алтаря, чтобы найти железо того копья, которым было прободено бедро Искупителя, и сказал, что это священное железо следует нести впереди армии на пути ее и что оно дарует победу христианскому оружию. Копье действительно было найдено в указанном месте; вид священного железа воодушевил всех верой, надеждой, радостью и силой. Эти толпы людей, казавшихся призраками, помертвевшими от голода, превратились внезапно в непобедимый народ. Решено было вступить в бой с Кербогой, шатры которого покрывали берега Оронта и возвышенности к востоку от Антиохии.

Выступив из ворот Моста, христианская армия, разделенная на 12 корпусов, растянулась в боевом порядке таким образом, что заняла всю долину от ворот Моста до Черных гор, находящихся на один час расстояния к северу от Антиохии. Приняв такую позицию, христиане должны были воспрепятствовать неприятелю овладеть доступами к крепости или окружить их. Вскоре трубы подали сигнал к битве, и знаменосцы открыли шествие. Те самые христиане, которые только что изнемогали от голода, с истинно чудным рвением устремились на бесчисленные батальоны эмира Мосульского. Победа осталась за воинами Креста; никогда еще человеческое мужество не производило ничего подобного. По сказаниям историков, 100 000 мусульман пали мертвыми в долине, которая отделяет Антиохию от Черных гор, по обоим берегам Оронта и по Алешгской дороге. Кербога был обязан своим спасением лишь быстроте своего коня. Крестоносцев погибло 4 000. Военная добыча этого дня была громадная. Понадобилось несколько дней, чтобы перенести в город все оставшееся после побежденных.

Первой заботой крестоносцев после их победы было восстановить поклонение Иисусу Христу; часть сокровищ, отнятых у сарацин, послужила на украшение святых храмов. Затем князья-предводители, патриарх Антиохийский и латинские духовные высшие власти послали письма к западным народам, в которых поведали им о трудах и победах пилигримов.

Глава V

После отбытия из Антиохии до прибытия в Иерусалим (1099)

Победоносное христианское воинство пожелало немедленно выступить в Иерусалим; предводители же решили переждать, чтобы прошла летняя жара и наступила осень. Подобными причинами для замедления не имели, однако же, обыкновения руководствоваться князья и бароны. Действительным же их побуждением были честолюбивые планы, заставлявшие их забывать благочестивую цель крестового похода. Первым несчастным последствием замедления отбытия армии из Антиохии была смерть огромного числа пилигримов, среди которых распространилась ужасная эпидемическая болезнь, похитившая в продолжение одного месяца до 50 000 жертв. Печальнее всего была смерть епископа Адемара, останки которого были преданы погребению в храме св. Петра. Вид общего горя, зрелище стольких погребений не рассеяли честолюбивых замыслов лиц, стоящих во главе похода. Счастье, благоприятствовавшее Балдуину графу Эдесскому и Боэмунду князю Антиохийскому, было как будто соблазном для прочих вождей армии; оно возбуждало в них кипучую зависть. В день поражения Кербоги Раймунд Тулузский водрузил свое знамя на стенах цитадели и отказывался передать ее Боэмунду.

Для того чтобы вывести войска из зараженной эпидемией местности и, отчасти, увлекаясь военными приключениями, предводители рассеялись по разным соседним странам. Раймунд Тулузский начал осаду Маарры, крепости, расположенной между Хамой и Алеппо. Жители защищались с ожесточением. Раймунд, при содействии графов Фландрского и Нормандского, вел в продолжение нескольких недель кровопролитные битвы. Взятие Маарры сопровождалось избиением всего мусульманского населения. Между тем, между христианами-победителями снова возник голод; доведенные до крайности, многие из них решались на ужасные меры. Обладание Мааррой сделалось предметом новых распрей. Раймунд требовал в свою пользу это завоевание. Толпы пилигримов, утомленные этими раздорами, принялись разрушать крепость. В скором времени пожар довершил истребление, начатое народом. Раймунд, в сопровождении двух Робертов, с грустью покинул Маарру, перешел через землю Эмесскую, через Ливанские горы и расположился лагерем близ Архаса, крепости в Финикии.

Разные завоевательные предприятия вождей в соседних странах только раздражали нетерпение христианского ополчения, стремившегося идти исполнить свой обет. Когда же наступила осень, то поход был снова отложен под предлогом позднего времени и зимних дождей. Наконец, отбытие из Антиохии было назначено на март 1099 г. В определенное время Готфрид и граф Фландрский выступили в Лаодикею; Боэмунд провожал их до этого города, но поспешил возвратиться в Антиохию, опасаясь потерять тут свое главенство. Продолжая путь, Готфрид и Роберт Фландрский взяли Тортоссу, начали осаду Джебеля, но покинули вскоре этот город, и затем вся армия соединилась под стенами Архаса, осада которого уже была начата Раймундом.

Во время этой осады возникли сомнения насчет открытия священного Копья. Чтобы покончить с этими толками, священник Бартелеми решился подвергнуться огненному испытанию. В обширной долине был приготовлен костер. В присутствии христианской армии марсельский священник, облаченный в простую тунику, держа в руках священное железо, обернутое в шелковую материю, вошел на пылающий костер и через минуту вышел из пламени. Бартелеми умер через несколько дней после этого, упрекая своих усердных приверженцев, что они подвергли его необходимости доказывать истину своих слов посредством такого страшного испытания.

В то время как крестоносцы осаждали Архас, к ним прибыли два посольства: одно - от императора Алексея, которому они сделали не очень лестный прием, другое - от халифа Каирского. Этот халиф только что сделался властителем Иерусалима и давал знать христианам, что ворота священного города будут отперты не иначе как перед обезоруженными пилигримами. Воины Креста с презрением отнеслись и к предложениям, и к угрозам египетского халифа. Армии был подан сигнал поспешного выступления в Иерусалим.

В христианской армии, состоявшей из 300 000 воинов под стенами Антиохии, теперь насчитывалось не более 50 000, но войско это, за которым уже не следовала толпа бесполезного сброда, составляло грозное ополчение. Эмир Трипольский, побежденный после кровопролитной битвы, откупился данью, чтобы спасти свою столицу. Пилигримы перешли через владения бейрутские, тирские и сидонские, не встречая на своем пути неприятеля. Правители прибрежных городов посылали им продовольствие и заявляли о своем миролюбии и покорности. Богатая Финикийская страна, раскрыв свои сокровища перед крестоносцами, произвела на них радостное впечатление: земля обетованная предстала перед ними во всей прелести; ливанские христиане явились приветствовать своих братии и избавителей. Армия ликовала и, оживленная святой надеждой, сделалась образцом дисциплины и благочестивого единения. Проходя через Птолемаиду, крестоносцы получили обещание от эмира этого города подчиниться их власти, если они покорят Иерусалим. Гора Кармил, Кесария, Лид да и Рамла представились глазам крестоносцев одна за другой, и все эти местности, полные священных воспоминаний, признали владычество латинян. Но вот что представляется почти невероятным: в Рамле предводители вдруг возбудили вопрос, идти ли им осаждать Дамаск или предпринять осаду Каира. Воины Креста были уже только в десяти милях от Иерусалима, и мужество их как будто поколебалось в ту минуту, когда они приближались к городу, где должна была осуществиться цель их тягостного и славного похода. Однако же страх был скоро заглушен воспоминанием о стольких подвигах и также о близости Святых мест. Единогласно было решено приступить к осаде Иерусалима.

Ночь накануне прибытия христианской армии в Иерусалим была проведена без сна. Сколько стран было пройдено ими, скольким бедствиям подверглись они, чтобы достигнуть этой святой цели крестового похода! В их благочестивом нетерпении им казалось, что эта ночь тянется слишком долго. Когда показалась утренняя заря, не один из крестоносцев опередил знамена. Иерусалим не открывается издали; его можно увидеть, только когда уже совсем приближаешься к нему; в продолжение нескольких часов глаза 60 000 пилигримов, пробирающихся по горам Иудейским, были неотступно устремлены туда, откуда должна была открыться перед ними Масличная гора. Велик был их восторг, радостны были их слезы, когда, наконец, показались стены и башни того города, который вмещал в себе Голгофу! Всадники сошли со своих коней и пошли босые; стоны вопли, преклонения, молитвы и тысячекратно переливающийся возглас "Иерусалим!" служили выражением трогательного и восторженного благоговения воинства Святого креста.

Глава VI

Осада и взятие Иерусалима (1099)

Иерусалим, город еврейских царей, пророков и Христа, Спасителя мира, столько раз прославленный и столько раз разоренный, имел во время первого крестового похода то же пространство, ту же окружность и тот же вид, что и в настоящее время. Характер местности был также тот же самый; тогда, как и теперь, смоковница, масличное и терпентинное деревья составляли скудную растительность иерусалимской почвы. Природа вокруг священного города представилась спутникам Готфрида такой же, как и нам, неизвестным путешественникам новейших времен,- безмолвной, суровой, мертвенной. Над ней как будто навек суждено тяготеть проклятиям Священного писания. Впрочем, следует заметить, что печальная картина этих бесплодных гор находится в соответствии с судьбой Иерусалима: как не омертветь природе вокруг того места, где принял смерть сам Бог, Творец ее?..

Обозначим прежде всего расположение христианского лагеря. Плоская местность северной части Иерусалима, покрытая масличными деревьями, представляет единственное подходящее место для лагеря. На этой площади, к северо-северо-востоку от Иерусалима, и раскинули свои палатки Готфрид Бульонский, Роберт Нормандский и Роберт Фландрский; против лагеря, с этой стороны, были ворота, называемые теперь Дамасскими, и другие, малые ворота, Иродовы, которые теперь заделаны. Танкред расположился на северо-западной стороне против ворот Вифлеемских; затем, палатки Раймунда Тулузского были расставлены на возвышенности, называемой теперь холмами св. Георгия; между ними и стенами города находилась узкая долина Рефраимская и обширный, глубокий пруд. Такая позиция была не совсем благоприятна для осады. Поэтому граф Тулузский решился перевести часть своего лагеря на гору Сион, к югу от города. На востоке же были долины, или, вернее, глубокие овраги, Иосафатовы и Силоамские, которые не позволяли ни стать лагерем, ни приступить к осаде города с этой стороны.

Египетский гарнизон, защищавший Иерусалим, состоял из 40 000 человек. Взялись за оружие и 20 000 городских жителей. Толпы мусульман с берегов Иордана, Мертвого моря и из других окрестных стран собрались также в столице Иудеи, ища здесь прибежища или с целью присоединиться к защитникам города. Имамы ходили по улицам Иерусалима, убеждая и призывая к мужеству защитников ислама и ободряя их обещанием победы во имя Пророка.

В первые дни осады в христианский лагерь явился один отшельник с Масличной горы и посоветовал им начать приступ всеми силами разом. Крестоносцы, поверив чудесным обещаниям отшельника, решились сделать приступ к стенам. К сожалению, одного только мужества и восторженного настроения духа недостаточно было, чтобы разрушить стены и башни; понадобились лестницы и стенобитные орудия. Христиане, разделившись на батальоны, приступили к осаде города, не обращая внимания на то, что их закидывали огромными каменьями и обливали сверху горячим маслом и смолой. Сарацины могли удивляться в этот день чудному мужеству своих врагов. Если бы у крестоносцев были орудия и машины, то после этого первого приступа перед ними открылись бы ворота Иерусалима. Но не суждено было исполниться чудесам, обещанным отшельником, и крестоносцы возвратились в свой лагерь, оставив под стенами города многих товарищей, павших со славою.

Вожди армий позаботились тогда о том, чтобы достать дерево, необходимое для сооружения машин, но это было нелегко в стране с обнаженной почвой. Первым деревом, послужившим для осадных работ, были дома и даже ближайшие по соседству церкви, разрушенные пилигримами.

Знойное лето было во всем разгаре, когда франкская армия прибыла к стенам священного города. При слухах о приближении крестоносцев неприятель засыпал или отравил все цистерны. Ни одной капли воды не осталось в пыльном русле Кедрона. Силоамский источник, из которого истекала временами вода, был недостаточен для множества пилигримов; головы их жег палящий зной, а под ногами была иссохшая земля и раскаленные скалы. Воины Креста подверглись всем мучениям жажды, и так велико было это бедствие, что недостатка в пище они почти и не замечали. Генуэзский флот, прибывший в Яффу с продовольствием всякого рода, несколько рассеял мрачное настроение христиан; в лагерь доставлены были съестные припасы, различные инструменты для сооружений, инженеры и плотники-генуэзцы под защитой 300 человек, предводительствуемых Раймундом Пеле.

Между тем, дерева все-таки еще не могли достать. Но крестоносцы узнали, что есть лес в окрестностях Наплусы, и вскоре доставлен был в лагерь на верблюдах сосновый, кипарисовый и дубовый лес. Во все руки роздана была работа, ни один из пилигримов не остался без дела. В то время как одни сооружали тараны, катапульты, крытые галереи и башни, другие, взяв в проводники христиан той местности, отправлялись с мехами за водой к источнику Эльпирскому, по дороге в Дамаск, или к источнику Апостолов, повыше Вифании, к источнику Марии, в долине, называемой пустыней св. Иоанна, или еще к одному ключу, к западу от Вифлеема, где, по сказанию, раб эфиопской царицы, Кандакий, принял крещение от св. Филиппа-диакона.

Между приготовленными боевыми машинами угрожающего вида замечательны были три огромные башни совершенно нового способа постройки; в каждой из этих башен было по три этажа: первый предназначался для рабочих, которые руководили движением, второй и третий - для воинов, которые должны были вести осаду. Эти три перекатные крепости были выше стен осаждаемого города. На вершине их прикрепили что-то вроде подъемного моста, который можно было перекинуть на укрепления и по которому можно было проникнуть в саму крепость. К этим могущественным средствам для нападения следует присоединить и религиозный энтузиазм, который произвел уже столько чудес во время этого крестового похода. После трехдневного строгого поста крестоносцы, в настроении глубочайшего смирения, совершили крестный ход вокруг священного города.

Осажденные, между тем, также запаслись большим количеством боевых машин и укрепились с той стороны города, откуда угрожали им христиане; восточную же часть они оставили без защиты. Сюда-то и перенесли свой лагерь Готфрид и оба Роберта и заняли позицию против ворот св. Стефана. Это перемещение, ради которого понадобилось разобрать башни и разные военные машины и которое должно было решить участь Иерусалима, было совершено в одну ночь, и в ночь июньскую, то есть в течение пяти или шести часов. 14 июля 1099 г., на рассвете дня, предводители армии подали сигнал ко всеобщему наступлению. Все силы армии, все боевые орудия разом нагрянули на неприятельские укрепления. Три большие башни или перекатные крепости под управлением Готфрида на востоке, Танкреда на северо-западе и Раймунда Тулузского с южной стороны города двинулись к стенам, среди грома оружия и криков рабочего люда и воинов. Этот первый натиск был ужасен, но он еще не решил судьбу сражения; после 12-часовой упорной битвы нельзя еще было определить, на чьей стороне останется победа. Когда наступившая ночь заставила враждующих разойтись по лагерям, христиане томились тем, что "Бог не удостоил еще их войти в священный город, чтобы поклониться Гробу Его Сына".

На следующий день битва возобновилась. Осаждаемые, узнав о приближении египетской армии, ободрились надеждой на победу. Но вместе с тем и мужество воинов Креста возросло до непобедимой силы. Нападая с трех сторон, они действовали разрушительно. Две колдуньи, которые, стоя на укреплениях, заклинали стихии и все адские силы, свалились мертвыми под градом стрел и каменьев. Осада длилась уже полдня, но крестоносцы все еще не могли проникнуть в Иерусалим. Вдруг на Масличной горе показался рыцарь, размахивающий щитом и подающий христианским вождям знак, чтобы они вступали в город. Это внезапное появление воспламенило рвение христиан. Башня Готфрида выступает вперед под градом каменьев, стрел и греческого огня и опускает свой подъемный мост на стены. Крестоносцы в то же время пускают горящие стрелы в боевые машины осажденных, и в мешки с сеном и соломой, и в шерстяные тюки, прикрывающие остатки городских стен. Ветер раздувает пожар, относит пламя в сторону сарацин, и они, окруженные (столбами дыма, в смятении отступают. Готфрид, предшествуемый двумя братьями, Летальдом и Энгельбертом Турнейскими, сопровождаемый Балдуином Бурским, братом его Евстафием Ремботом Кротонским, Гишером, Бернаром де Сен-Валье, Аманжье и Альбертским, теснит неприятеля и по следам его вторгается в Иерусалим. Танкред, оба Роберта и Раймунд Тулузский не замедлили со своей стороны с вступлением в крепость. Крестоносцы вошли в Иерусалим в пятницу, в три часа пополудни, в самый день и час крестной смерти Спасителя.

С ужасом описывает история гибель мусульман в побежденном гоооде. Избиение их продолжалось целую неделю, и жертвами его оказалось до 70 000 человек. Причиной такой варварской политики было то соображение, что трудно было бы наблюдать за слишком большим числом пленников и что рано или поздно пришлось бы вновь бороться с ними, если бы их теперь только выселить из Иерусалима. Ярость победителей уступила только рвению, с которым они устремились в храм Воскресения, чтобы поклониться Гробу Христа. Загадочное противоречие человеческой природы! Те самые люди, которые только что избивали на улицах побежденных врагов, шли теперь с босыми ногами, с обнаженными головами, с благочестивыми воздыханиями и проливали слезы умиления и любви. Молитва и набожные рыдания внезапно раздались в Иерусалиме вместо яростных криков и стонов погибающих жертв.

Глава VII

Со времени избрания Готфрида до Аскалонской битвы (1099)

Раздел военной добычи произошел без всякого беспорядка; по определению, постановленному перед последним приступом, каждый воин мог почитать себя обладателем того дома или здания, в которое он вступит первый; крест, щит или какой-нибудь знак, прибитый к двери здания, служит для победителя правом на обладание. Святилища, посвященные имени Иисуса Христа, сироты и бедные также имели свою долю в богатствах, забранных у неприятеля. Несметные сокровища, найденные в мечети Омара, достались Танкреду.

В продолжение нескольких дней в Иерусалиме переменились обитатели, законы, вероисповедание. Латиняне немедленно позаботились о выборе царя, чтобы сохранить и поддержать свое завоевание. Собрался совет из князей. Между вождями, которым предстояло предложить царствование в Иерусалиме, особенно выдавались Готфрид, Роберт Фландрский, Роберт Нормандский, Раймунд Тулузский и Танкред. Роберт Фландрский задумывался о своем возвращении в Европу и довольствовался титулом сына св. Георгия, который он заслужил своими подвигами во время священной войны. Герцог Нормандский всегда выказывал более мужества, чем честолюбия. Что касается Танкреда, то он только и стремился к военной славе и титул рыцаря ставил гораздо выше, чем титул царя. Оставались Готфрид и Раймунд Тулузский. Последний, известный своим честолюбием и несокрушимой гордостью, не пользовался ни доверием, ни любовью пилигримов, так что все данные на избрание короля оказывались на стороне герцога Лотарингского.

Решено было, что избрание будет произведено советом из десяти самых представительных лиц духовного и военного звания. Этот совет, тщательно разузнав мнение войска о каждом из подлежащих избранию вождей, расспросив даже прислугу их и домашних, провозгласил Готфрида. Избрание герцога Лотарингского было встречено с живейшим сочувствием. Готфрид отказался от короны и знаков королевского достоинства, говоря, что он никогда не примет золотого венца в том городе, где на Спасителя мира был возложен терновый венец. Он удовольствовался скромным титулом барона и защитника Святого Гроба.

Итак, новое государство получило правителя; следовало дать правителя и церкви Иерусалимской. Но епископами городов, подчинившихся латинской власти, выбраны были, в большинстве случаев, ловкие и пронырливые люди, вместо благочестивых и действительно достойных этого сана. Это странствующее духовенство, потеряв своего разумного вождя и преобразователя в лице епископа Адемара, очень испортилось и представляло из среды своей мало добродетельных и просвещенных личностей. Арнульд, капеллан герцога Нормандского, избранный патриархом Иерусалимским, не отличался безукоризненной нравственностью. Первым заявлением его духовной власти было оспаривание у Танкреда богатств Омарской мечети, как бы составляющих достояние Гроба Господня; ему не удалось, однако же, получить отсюда более 700 серебряных марок.

Слух о завоевании Иерусалима распространился по всему Востоку. Христиане из Сирии, Киликии, Месопотамии и Каппадокии направились в Иерусалим, иные - чтобы поселиться в нем, другие - чтобы поклониться Святым местам. Радость воцарилась между последователями Евангелия, между тем как жители Каира, Дамаска, Багдада предавались отчаянию. Имамы и поэты оплакивали бедственную участь иерусалимских мусульман. "Хребты верблюдов и утробы коршунов - вот единственное прибежище братьев наших, бывших доселе владыками Сирии!" - пела муза ислама. Мусульмане из Дамаска и с берегов Тигра присоединились к многочисленной египетской армии, прибывшей для нападения на новых владетелей Палестины. Готфрид получил уведомление, что несметное неприятельское войско перешло уже через Газские владения и что через три дня оно может подступить к Иерусалиму. Воины Креста решились выступить на битву с ним.

Крестоносцы собрались в Рамле. Оттуда двинулись они к югу, имея налево от себя горы Иудейские, а направо - груды песка, покрывающего морской берег. Таким образом перешли они через землю Ибелимскую, через древние города Гаф, Экрон и Азот. От пленников узнали крестоносцы, что мусульманская армия расположилась лагерем на Аскалонской равнине; христиане находились от нее только на один час пути. 14 августа на самом рассвете герольды возвестили, что сражение начинается; иерусалимский патриарх обошел тогда ряды воинов, показывая им древо Животворящего Креста, которое почиталось у латинян самой священною драгоценностью. Вскоре затем крестоносцы являются перед неприятелем в равнине Аскалонской, окаймленной с востока холмами, с запада - плоскогорьем, возвышающимся над морем, а с юго-запада - громадными песчаными заносами. Город Аскалон был выстроен на западном плоскогорье. Египетская армия расположилась на скате песчаных холмов, к юго-западу от равнины.

Готфрид, Раймунд Тулузский, Танкред и оба Роберта заняли каждый тот пункт, откуда удобнее всего было произвести общее нападение. Христианских воинов было едва 20 000; мусульманская же армия насчитывала до 300 000 под своими знаменами. И сверх того, с моря угрожал египетский флот. Несмотря на это, не без испуга встретили враги Креста отряд, смело выступивший против них. Египетские легионы дрогнули, когда засвистели сквозь их ряды первые дротики латинян. Поэтому битва не затянулась. При первом натиске вождей крестоносцев мусульманская армия пришла в полное смятение. Вихри пыли, поднявшиеся по Газской дороге, обозначили бегство неприятеля. Но не все мусульмане нашли спасение в бегстве. Те, которые направились к морскому берегу, чтобы присоединиться к египетскому флоту, погибли большей частью в волнах или от меча. Несколько корпусов мусульманской армии хотели соединиться между собой, но Готфрид ворвался в их ряды, и снова латинский меч произвел между ними страшное опустошение. "Он косил мусульманские головы, - говорится в летописи, - как колосья на бороздах или как траву на лугах". То, что было найдено при павших на поле битвы, обогатило победоносных христиан. Они не запаслись продовольствием и нашли его в изобилии в неприятельском лагере. Ссора, возникшая между Готфридом и Раймундом Тулузским, который хотел удержать Аскалон за собой, воспрепятствовала присоединению этой крепости с той же минуты к новому Иерусалимскому королевству.

По возвращении из Аскалона Раймунд Тулузский, шедший во главе христианского войска, напал со своим отрядом на город Арсур, находящийся на берегу моря, в нескольких часах расстояния к северу от Рамлы; но, встретив сильный отпор, он отказался от осады города. Покидая крепость, Раймунд послал сказать гарнизону, чтобы тот не пугался нападения со стороны короля Иерусалимского. Скоро после того Готфрид явился под стенами Арсура; жители решились защищаться. Узнав, что это противодействие было следствием советов Раймунда, король Иерусалимский пришел в негодование и решился отомстить оружием; Танкред и оба Роберта помирили князей, которые обнялись в присутствии своих ратников. Армия христианская снова направилась в Иерусалим и принята была в священном городе с шумными изъявлениями радости и при пении священных гимнов. Большое знамя и меч предводителя египетской армии были прикреплены к колоннам Святого Гроба.

Весть об этой битве скоро распространилась и снова навела страх на врагов христианской армии. Это обеспечивало на несколько времени спокойствие христиан. И многие бароны и рыцари стали подумывать о возвращении в Европу. Те же, которым приходилось оставаться здесь, просили своих товарищей не забывать их и убеждать христианский мир не оставаться безучастным к спасению и славе Иерусалима. Нетрудно представить себе картину слез и печали во время прощания пилигримов с уезжавшими товарищами. Готфрид остался царствовать в священном городе, имея пособниками только Танкреда и 300 рыцарей. Раймунд Тулузский, решившийся кончить жизнь свою на Востоке, получил от императора Константинопольского княжество Лаодикею. Петр Пустынник, возвратясь во Францию, кончил свою жизнь в монастыре, основанном им самим. Евстафий, брат Готфрида, Роберт Фландрский и Роберт Нормандский возвратились в отечество, и, без сомнения, последние дни их жизни были часто озарены хотя и грустными, но вместе с тем славными воспоминаниями о крестовом походе.

Глава VIII

Экспедиция 1101-1103 гг.

В Европе, без сомнения, с восторгом была принята весть об освобождении Святого Гроба из рук неверных. Победы крестоносцев снова воспламенили настроение духа в Европе; письма князей, написанные после взятия Антиохии и Аскалонской битвы, читались народу с церковных кафедр, и в христианском мире возобновились те сцены, которые происходили после Клермонского собора.

Те, кто в 1097 г. принял крест и не отправился в поход, те, кто покинул знамена крестового похода, сделались внезапно предметом общего презрения. Гуго, брат французского короля, который покинул своих спутников, не дойдя до цели путешествия, Стефан граф Блуаский, покинувший святые знамена, и все, кто последовал их примеру, принуждены были предпринять вторичное путешествие в Иерусалим. Они присоединились ко множеству знатных владетелей и баронов, которые не увлеклись общим движением во время первого крестового похода, но которых вырывал теперь из их отечества новый взрыв общего энтузиазма. Вильгельм IX граф Пуатьерский, поэт, любезного и веселого нрава, также решился проститься с Пуату и Лиможем, "и с рыцарством, которое он так любил, и с суетой мирскою"; его сопровождали многие из его вассалов: Гильом граф Неверский, Герпин граф Буржский, Одон герцог Бургонский, собрались под знаменами Креста; последний надеялся напасть на какие-нибудь следы своей дочери Флорины, которая погибла в Малой Азии вместе со своим женихом Светоном.

Воодушевление, охватившее теперь Италию и Германию, было еще живее, чем после Клермонского собора. Ломбардских пилигримов оказалось до 100 000; во главе движения стали Альберт граф Бландратский, и Ансельм, епископ Миланский, Вельф IV герцог Баварский, Конрад, коннетабль императора Генриха III, явились во главе громадного сборища германских пилигримов. Вместе со знатными и могущественными крестоносцами Германии приняла участие в походе и маркграфиня Ида Австрийская. Летописцы свидетельствуют, что число пилигримов, устремившихся на Восток в 1101 г., простиралось до 500 000. Эта экспедиция разделилась на три отряда.

Первыми выступили в поход ломбардские крестоносцы; путь их через Болгарию и греческие провинции был ознаменован страшными насилиями. Этот отряд, не сдерживаемый никакой дисциплиной, просто разбойничал по пути до самого Константинополя, откуда император Алексей, чтобы обуздать их дерзость, рассудил выслать против них не вооруженных людей, а львов и леопардов. Пришлось прибегнуть к роскошным дарам и смиреннейшим мольбам, чтобы убедить ломбардцев перейти через Босфор. Достигнув Никомедии, ломбардцы расположились тут лагерем; сюда же прибыли коннетабль Конрад с 2 000 германских воинов, герцог Бургонский, граф Блуаский, епископы Ланский и Суассонский во главе французских ратников с берегов Сены, Луары и Мааса. Эта первая армия, соединившаяся в Никомедии, состояла из 260 000 пилигримов. Начальство над нею принял Раймунд, граф Тулузский, находившийся тогда в Константинополе.

Ломбардцы не захотели идти по той дороге, по которой шел Готфрид; они принудили своих предводителей вести их в Пафлагонию, "чтобы завоевать, - говорили они, - царство Хорасанское". Этот путь, между тем, должен был завести их в такие страны, которые были для них неизвестны и где предстояло им встретиться с неодолимыми препятствиями. Через три недели пути они дошли до Анкиры, известной у летописцев под именем Анкраса. Путь из Никомедии до Анкиры проходит через плодоносные страны, и на этом пространстве армия не испытала голода. Она овладела Анкирой в пользу греческого императора и, продолжая путь, достигла укрепления Гаргара, или Гангра, и с этих пор начались страдания армии. "Крестоносцы подвигаются вперед через необитаемые страны и через ужасные горы", - повествуют летописцы. Турки, укрываясь в засадах, делают частые нападения на отставших от армии, больных и вообще на слабую часть войска. Герцог Бургонский и Раймунд иринимают на себя заботу защищать арьергард. К бедствиям, причиняемым неприятелем, присоединяется голод. За недостатком продовольствия крестоносцы питаются листьями, корой деревьев и корнями диких растений. На своем пути христиане встречают город Констамн (древний Германикополь); шли они, следуя по извилистому берегу Галиса, то приближаясь, то удаляясь от берега. Тысяча пилигримов, остановившихся близ Констамна в долине, чтобы собрать ячменя и спечь из него хлеб, погибли в огне: турки обложили долину сухой травой и древесными ветвями и спалили ее.

Вслед за христианской армией устремились бесчисленные легионы турок из разных местностей Малой Азии и Месопотамии. С каждым днем неприятель становился смелее, дороги - труднее, опасности - грознее; на совете предводителей решено было вступить в битву. В назначенный день, убеждая воинов вооружиться всем своим мужеством, епископ Миланский прошел по рядам армии, показывая руку св. Амвросия как залог благословения Божьего, а граф Тулузский представил воинам копье, найденное в Антиохии, которое он принес с собой, и напомнил крестоносцам обо всех чудесах, произведенных на берегах Оронта действием этого чудотворного оружия. Разные отряды - графа Альберта, Конрада, графа Блуаского, герцога Бургонского - сражались все в одиночку, а не соединенными силами, и поочередно были принуждены обращаться в бегство от турок. Этот день был несчастлив. В следующую ночь граф Тулузский, который бился храбро и неустанно и едва мог спастись, покинул лагерь и отправился по дороге к Синопу. Весть об этом бегстве привела в смятение христианскую армию; князья, знатные владетели и рыцари в свою очередь обратились в бегство, оставив на произвол неприятеля весь обоз и растерявшиеся толпы пилигримов. Когда наступил день, христианский лагерь представлял истинно жалкое зрелище: женщины и девушки, предоставленные ярости турок, оглашали воздух рыданиями и стонами.

Изменники воины, покинувшие беззащитную толпу, искупили свое преступление, все почти погибнув от мусульманского меча. Верхом на быстрых конях неприятель преследовал беглецов, и ни глубина пещер, ни густая чаща леса не могли спасти их от смерти. Золото, серебро, драгоценные камни, шелковые ткани, пурпуровые, подбитые горностаем и куницей мантии, все драгоценности, оставленные пилигримами, достались победителям-мусульманам. 160 000 крестоносцев погибли в долинах и горах Каппадокии. Множество женщин было уведено в неволю. Граф Раймунд из Синопа возвратился морем в Константинополь; остальная же часть христианской армии прибыла сухим путем в столицу империи.

Вторая армия, под предводительством Гильома Неверского, состояла из 15 000 ратников и множества монахов, женщин и детей. Достигнув Константинополя, она переправилась через Босфор, дошла до Сивито и направилась к Анкире, чтобы присоединиться к ломбардцам, об участи которых еще ничего не знала. Не встретив ломбардцев, она свернула с дороги в Анкиру и направилась к Иконию, известному у летописцев под именем Станконы. В окрестностях Икония начались несчастья и этой, второй армии. Турки, которые за несколько дней перед тем истребили или разогнали ломбардцев, напали теперь на спутников Гильома Неверского и перебили множество из них. Крестоносцы после неудачной осады Станконы отправились по южной дороге в Сирию и дошли до города Ираклии между Иконием и Тарсом. Турки завалили все колодцы и источники в Ираклии, и триста пилигримов погибли от жажды. Недалеко от Ираклии была река, но крестоносцы не отыскали ее. После бедствий от жажды явился неприятель; большая часть войска была истреблена турками, и только около 700 христиан спаслись, добравшись до гор и лесов. Граф Неверский нашел убежище в Мараше, в Киликии. Выступив отсюда со своими последними спутниками на дорогу в Антиохию, они были ограблены турками и лишены последней одежды; когда они прибыли в город, где развевались латинские знамена, на них не было ничего, кроме жалких лохмотьев.

История похода третьей армии не менее печальна. 160 000 пилигримов (один летописец насчитывает их до 300 000), выступив под начальством Гильома Пуатьерского, Гуго Вермандуаского, Вельфа герцога Баварского, и Иды, маркграфини Австрийской, покидают лагерь в Никомедии, приходят в Станкону, где немедленно подвергаются страданиям от голода и жажды. Разграбив два мусульманских города во Фригии, они пробираются в Караманию и доходят до Ираклии, где незадолго перед тем погибли спутники графа Неверского. В окрестностях этого города, близ реки, турки нападают на них, и река и окрестные поля покрываются трупами христиан, сраженных стрелами и мечами врага. Граф Пуатьерский, в сопровождении одного только оруженосца, спасается бегством в горы, потом укрывается в местечке по соседству с Тарсом и, наконец, достигает Антиохии. Гуго граф Вермандуаский укрывается в Тарсе, где и умирает от ран. Герцогу Баварскому удается спастись от преследования победителей; участь же графини Иды остается неизвестной современникам.

Итак, в одно и то же время три армии, три многочисленные полчища ратников переходят из Европы в Азию и погибают в неизвестных странах, как бы поглощенные разверстой могилой. Числом их было не менее, чем первых крестоносцев; между тем, все эти вновь прибывшие легионы были уничтожены теми самыми турками, которых спутники Готфрида победили в Никее, в Дорилее и в Антиохии. Обвиняют политику Алексея в том, что она способствовала этих ужасным поражениям, но, может быть, справедливее будет признать, что предводители и воины погибли жертвами своей собственной неосторожности и отсутствия всякой дисциплины.

Были случаи, что пилигримы во время бедственного бегства и скитания по областям Малой Азии обязаны были своим спасением местным христианам. Весной 1103 г. 10 000 крестоносцев, оставшихся из трех армий, соединились в Антиохии. Они имели отраду исполнить свой обет поклонения божественной Гробнице, достигнув священного города под предводительством тех вождей, которые пережили это общее избиение. Отпраздновав св. Пасху в Иерусалиме, одни из них возвратились в Европу, другие - в Палестину для охранения королевства, созданного мечом латинян. Герцог Бургонский, граф Блуаский, Герпин Буржский и герцог Баварский никогда уже более не увидали своего отечества.

Остановимся теперь, чтобы вкратце отметить значение всех предыдущих событий. Первый крестовый поход и сокрушительные последствия его в 1101 г. вырвали из Европы более миллиона людей. Крестовые походы служат представлением двух вероисповеданий, вооружившихся одно против другого; вот почему с обеих сторон было так много увлечения и ненависти: войны за веру были всегда самыми тяжелыми и самыми убийственными. Первый крестовый поход ознаменован чудными подвигами; они покрыли вечной славой старую Францию, и память о них пребудет навсегда дорога для отечества. Перед ужасом христианского оружия отступили мусульманские народы, готовые нахлынуть на Запад; столица Греческой империи, которой угрожали сарацины, была ограждена крестоносцами. Варварство было снова отодвинуто в недра Азии. Крестовые походы были полезны и для внутреннего состояния Европы: частные войны и бедствия феодальной вражды прекратились; все ненависти слились в одну - против врагов христианства. И в этом общем настроении заключались великие данные в пользу мира и цивилизации.

Первый крестовый поход открыл Восток перед Западом, и эта встреча двух обществ, до тех пор неизвестных друг другу, должна была, естественным образом, дать некоторый толчок европейскому умственному развитию. Это обширное движение было благоприятно для мореплавания и торговли. Христианские суда стали чаще появляться на Средиземном море. Пизанцы и генуэзцы извлекли выгоды из основания Иерусалимского королевства. Денежные обороты оживились, и Запад как будто стал богаче, так как золото распространилось понемногу повсеместно. Нельзя сказать, чтобы первый крестовый поход доставил что-нибудь Европе в отношении наук, литературы и искусства; первые отношения между христианством и исламом ограничились разрушительными предприятиями. Крестовый поход нанес первый удар феодальной системе: многие князья по возвращении из Азии заменили тиранические злоупотребления благоразумным управлением. Священная экспедиция принесла освобождение многим рабам. Множество знатных вассалов государства разорились или погибли под знаменами священной войны; это было началом падения феодальной власти, и это падение ее содействовало усилению независимости королевской власти. Таковы были характерные черты и последствия первой священной войны.

Глава IX

Царствования Готфрида и Балдуина I (1099-1118)

Город Иерусалим и около 20 городков и сел, находившихся в его окрестностях, составляли все королевство, вверенное Готфриду. Многие укрепленные местности, перешедшие под латинские знамена, были отделены одни от других укреплениями, над которыми еще развевались мусульманские флаги. Чтобы привязать пилигримов к этому новому отечеству, добытому оружием, присоединена была к обаянию Святых мест прелесть собственности. Пребывание в каком-нибудь доме или на возделанной земле в продолжение одного года и одного дня обращалось в право владения. Отсутствие в продолжение такого же времени уничтожало все права на владение. В высшей степени достойно замечания то явление, что это Иерусалимское государство, защищаемое всего-то 200 или 300 рыцарей, окруженное такими неприятельскими силами, которые могли бы одним ударом уничтожить его, спокойно держалось в силу того ужаса, которое внушало христианской оружие.

Готфрид позаботился о расширении пределов государства. Танкред покорил Тивериаду и несколько других укрепленных местностей в Галилее, за что и получил их в свое владение, а позже эта страна составила княжество. Король Иерусалимский, со своей стороны, налагал подати на эмиров Кесарии, Птолемаиды, Аскалона и подчинял своей власти аравитян по левую сторону Иордана. Город Арсур также признал владычество христиан. По случаю отказа со стороны этого города в уплате наложенной на него подати он подвергся осаде Готфрида. Ему противопоставили такой способ защиты, какого он предвидеть не мог. Жерар Авенский, отданный заложником городу Арсуру, был привязан к вершине мачты, так чтобы в него попадали удары, наносимые осаждающими; несчастный рыцарь умолял Готфрида, чтобы он спас ему жизнь, отказавшись от осады, но государь Иерусалимский убеждал Жерара Авенского смириться перед своей участью ради пользы своих братии и ради славы Христовой. Христиане с увлечением начали осаду города, но их боевые машины были уничтожены греческим огнем, которым действовали мусульмане. Готфрид был вынужден удалиться от Арсура, оплакивая бесплодную гибель своего доблестного товарища. Но Жерар не погиб. Тронутые его героической твердостью, мусульмане отвязали его от мачты и оставили в живых. Рыцарь возвратился в Иерусалим к удивлению и радости латинян, которые уже взывали к нему как к мученику. В воздаяние за свое самоотвержение он получил замок св. Авраама, находящийся в Иудейских горах. Во время осады Арсура Готфрида посетили самарийские эмиры; он смиренно принял их, сидя на соломенном куле; по их желанию он одним взмахом меча отрубил голову верблюду. Было чем произвести впечатление на восточные головы!

Перед праздником Рождества прибыла толпа паломников с целью посетить Святые места. Это были большей частью пизанцы и генуэзцы под предводительством епископа Дуриано и архиепископа Пизы Даимберта. Последний прибыл в Иерусалим в качестве апостольского легата и сумел присвоить себе звание иерусалимского патриарха вместо Арнульда. Он тревожил Готфрида, требуя во имя церкви верховного владычества над Иерусалимом и Яффой. Между тем, прибыли в священный город Боэмунд князь Антиохийский, Балдуин граф Эдесский, Раймунд Тулузский с итальянскими паломниками. Боэмунд и Балдуин согласились, так же как и сам Готфрид, получить от папы инвеституру завоеванных их оружием стран.

Иерусалимское королевство, возникшее в силу победы, тревожимое внутри честолюбивыми и страстными домогательствами, подверженное беспрестанным и неизбежным переменам в правах на недвижимое имущество, населенное отступниками от всех религий и искателями приключений всех стран, постоянно посещаемое паломниками, среди которых были великие грешники, не возвысившиеся до любви к добру, - королевство это, вновь созданное, в котором царил беспорядок, свойственный только что покоренным странам, нуждалось в законодательстве, которое установило бы формы правильные и стойкие. К этому и стремился разумный Готфрид. Присутствие латинских властителей в Иерусалиме представилось ему счастливой случайностью, чтобы осуществить свои благие предприятия.

В назначенный день состоялось торжественное собрание во дворце Готфрида, на горе Сионской. Князья, бароны, люди самые просвещенные и преданные религии установили законоположение, которое и было сложено во храме Гроба Господня и получило название Иерусалимских ассиз. Тут были приведены в порядок и определены взаимные обязательства государя, властителей и подчиненных; но внимание законодателей было обращено только на носящих оружие, так как война была главным делом этого государства. Что же касается людей простого звания, земледельцев и военнопленных, то о них было только слегка упомянуто; на них смотрели только как на собственность. Стоимость сокола была та же, что и стоимость раба, а боевой конь ценился вдвое дороже простолюдина или пленника. И только религия приняла на себя обязательство покровительствовать этому несчастному разряду людей. Учреждены были три судилища, так чтобы все жители государства подлежали суду себе равных. В Иерусалимских ассизах видны следы грубости того древнего времени; тем не менее, в них можно усмотреть постановления, изобличающие высокую мудрость законодателей. Это законодательство, удержавшееся дольше самого Латинского государства, было благодеянием для Святой земли и образцовым учреждением для Запада, находившегося еще в варварском состоянии.

Полезные подвиги в прииорданских странах возвысили славу Готфрида; король Иерусалимский был занят покорением укрепленных местностей в Палестине, остававшихся еще подвластными исламу, когда смерть похитила его у любящего его и уповающего на него христианского населения. Он скончался, поручив товарищам своих побед честь Креста и благосостояние государства. Останки Готфрида были преданы погребению близ Голгофы, в церкви Воскресения. Освободитель Святого Гроба удостоился могилы возле Гробницы своего Господа. Готфрид был великим полководцем, и если бы смерть не свергла его так рано с престола Давидова, то история причислила бы его к величайшим из государей. Он соединял в себе тройное могущество: меча, мудрости и добродетели. Письменные свидетельства наших героических времен не представляют имени более славного, чем имя Готфрида. Мы имели честь прикоснуться к мечу его, до сих пор сохраняемому во храме Святого Гроба, и это воспоминание восхищает нас в то время, как мы воспроизводим благородную жизнь первого латинского короля в Иерусалиме.

Патриарх Даимберт, в качестве папского легата, первый выступил для принятия наследия Готфрида. Бароны отвергли такие притязания. Даимберт написал Боэмунду князю Антиохийскому, призывая его на помощь иерусалимской церкви; но вскоре узнали, что Боэмунд, потерпевший поражение от турок в северной Сирии, задержан в плену. Престол Иерусалимский следовало занимать воину. Балдуин граф Эдесский призван был наследовать своему брату, но он уступил свои права двоюродному брату, Балдуину Бурскому. Балдуин выступил в Иерусалим с 400 человек конницы и с 1000 человек пехоты. На берегах Финикийского моря, в трех милях от Бейрута, при устье реки Лик, брат Готфрида подвергся нападению эдесского и дамасского эмиров, предупрежденных о его прохождении молвой или предательством. Христианским воинам пришлось бороться с неприятелем, значительно превосходившим их численностью, и только мужество и благоразумие могли спасти их от гибели. Балдуин вступил в священный город, приветствуемый радостными восклицаниями толпы. Поддерживаемый одобрением баронов и большей части духовенства, Балдуин не обращал внимания на Даимберта, который, протестуя против избрания нового короля, удалился на гору Сион, снедаемый честолюбием и гневом.

Владычество латинян в Иерусалиме должно было быть постоянной битвой; Балдуин этого не забывал. Едва вступив на престол священного города, он предпринял поход против мусульман в сопровождении небольшого войска. Он явился перед стенами Аскалона, но гарнизон заперся там в укреплениях города. Так как наступившие холода препятствовали начать осаду города, он ограничился тем, что разорял его окрестности. Он направился потом на Хеврон, следуя по бесцветным берегам Содомского моря, и проник в Аравию до Моисеева источника. С набожным восторгом созерцали христианские воины все эти места, полные воспоминаниями Священного писания. По возвращении в Иерусалим Балдуин нашел патриарха Даимберта в более благосклонном расположении; он принял помазание на царство в Вифлееме, так как не хотел возложить на себя золотой венец в виду Голгофы.

Танкред не забыл несправедливостей Балдуина под стенами Тарса. Он отказывался признать его королем. Желая положить конец роковой ссоре, Балдуин снизошел до просьбы, чтобы победить гордость Танкреда; князья имели свидание в Кайфе, и при этом они помирились и обняли друг друга. Между тем, Танкред был призван управлять Антиохией, которая оставалась без правителя со времени пленения Боэмунда; он предоставил Гуго де Сен-Омеру город Тивериаду и княжество Галилейское.

Балдуин предпринял новые набеги на врагов Креста; он перешел через Иордан, разогнал аравитянские племена и собрал с них богатую добычу. Свой обратный путь в Иерусалим он ознаменовал благородным и трогательным поступком. Перейдя через Иордан, он услышал жалобные стоны: это была мусульманка, страдающая в родах. Он кинул ей свой плащ, чтобы она покрылась, и велел уложить ее на ковер, потом принесены были для нее фрукты и мехи с водой; привели к ней верблюдицу, чтобы кормить ее новорожденного, и поручено было одной рабыне отвести родильницу к ее мужу; последний, бывший почетным лицом между мусульманами, поклялся, что никогда не забудет великодушного поступка Балдуина.

Каждый месяц, каждую неделю прибывали в Иерусалим европейские христиане, привлекаемые известием о завоевании священного города. Немного воинов было при Балдуине, и потому он предложил генуэзским паломникам, прибывшим в Сирию на кораблях, последовать за ним в его нападениях на неверных; он обещал им третью долю добычи и улицу в каждом завоеванном городе, которая будет называться Генуэзской. Генуэзцы приняли это предложение, и тогда предпринята была осада Арсура, который открыл перед ними свои ворота. После того христиане направились в Кесарию; последовал приступ, причем патриарх Даимберт, в белом облачении и с древом Животворящего Креста в руках, поощрял воинов храбро сражаться. Христианский отряд не замедлил ворваться в укрепленный город. Жажда добычи была поводом к варварским действиям. Многие сарацины проглатывали золотые монеты и драгоценные камни, чтобы укрыть их от победителей; воины распарывали животы всем мусульманам, которые им попадались; кровь лилась потоками в мечетях и на улицах. Генуэзцы похвалялись, что на их долю добычи досталась та самая чаша, которая была употреблена при Тайной Вечере. В Кесарию был поставлен латинский архиепископ.

Аскалонские мусульмане, которые с давних пор уже не осмеливались выступать из убежища своих укреплений, попытались напасть на Рамлу. Балдуин во главе 300 всадников и 900 человек пехоты выступил против египетского войска, которое было в десять раз многочисленнее христианского. Во время решительного боя иерусалимский государь воодушевлял своих рыцарей и воинов, напоминая им, что они сражаются во славу Иисуса Христа. "Нет спасения в бегстве, - прибавил он, - так как Франция очень далеко, а на Востоке нет убежища для побежденных". Балдуин выиграл битву; поля вокруг Рамлы и дороги, ведущие к Аскалону, были свидетелями поразительных подвигов. Король Иерусалимский вступил в Яффу с победоносными знаменами.

Вскоре после того пришлось снова сразиться с египетским войском, вышедшим из Аскалона. Остатки трех армий, разбитых в Малой Азии, пришли незадолго перед тем в Палестину. Извещенный о выступлении неприятельского войска, Балдуин, не употребив достаточно времени, чтобы собрать всех своих воинов, поспешил навстречу египтянам с немногими рыцарями, прибывшими из Европы. В этой-то битве погибли Стефан граф Блуаский и герцог Бургундский, отец Флорины. После поразительных подвигов мужества Балдуин скрылся в травах и кустарниках, покрывающих поле. Сарацины подожгли их; Балдуину с великим трудом под прикрытием ночного мрака удалось найти убежище в Рамле. На следующий день этот город должен был подвергнуться осаде; лишенный всяких средств защиты, Балдуин предавался уже самому тревожному раздумью, когда вдруг явился к нему один мусульманский эмир и предложил вывести его потаенным ходом. Этот эмир был муж той мусульманки, в отношении к которой Балдуин был таким великодушным. Король Иерусалимский отказывается спасаться один; он не хочет покидать своих товарищей. Но товарищи, во имя священных интересов королевства Иерусалимского, умоляют его воспользоваться предлагаемым спасением; Балдуин уступает их просьбам и со слезами прощается с ними; в сопровождении эмира и немногих своих людей он убегает из города в бурную ночь. Приблизившись к Арсуру, эмир и король расстались, оба растроганные до слез. В этом укрепленном городе нашел убежище Балдуин. После нескольких новых битв, в которых мусульмане потерпели поражение и были рассеяны, иерусалимский король возвратился в священный город, где его уже почитали умершим.

В это время, по свидетельству истории, христианские колонии были в тревожном положении вследствие разлада между их начальствующими лицами. При осаде Харрана Боэмунд, получивший свободу, Танкред, Балдуин Бурский и Иосцелин Куртнейский, уверенные в скором завоевании этого богатого города Месопотамии, начинают спорить о том, кому достанется владеть им, но в это время совершенно неожиданно нападают на них полчища мусульман, прибывших из Мосула и Мардина. Балдуин Бурский и Иосцелин Куртнейский попадают в плен; Боэмунд и Танкред, ускользнув от резни, возвращаются в Антиохию в сопровождении всего шести всадников. Боэмунд задумал поехать в Европу, чтобы набрать там новое войско и напасть на греков, которыми были недовольны завоеватели Святой земли. Встреченный в Риме как доблестный защитник Креста, принятый французским двором как самый блестящий из рыцарей, он воспламенил во всех сердцах порыв к священной войне. Многочисленная армия восстала по его призыву. Вступив во владения греческой империи, он осадил город Дураццо, но после бесплодной осады заключил унизительный для него мир с византийским императором, которого хотел свергнуть с престола, и умер от отчаяния в своем Тарентском княжестве. Иосцелин же и Балдуин Бурский возвратились в свои княжества не прежде, чем пробыв в Багдаде в плену в продолжение пяти лет.

Король Иерусалимский, стремясь к расширению своих владений, заботился о подчинении укрепленных приморских местечек в Палестине, так как через них удобнее было получать помощь и достигать скорейшего сообщения с Западом. Балдуин, с помощью генуэзцев, осадил город Акру, который сдался после 20 дней сопротивления. Этот город служил тогда, как и теперь, ключом к Сирии. Триполи также подчинился власти христиан. Раймунд Тулузский умер в виду этой крепости, осаду которой он предпринял. Триполи был возведен в графство, которое сделалось наследием его рода. Этим латинским графством были вознаграждены пожертвования и подвиги Раймунда, покинувшего свои богатые владения во Франции и предоставившего свою судьбу всем случайностям крестового похода на Востоке. Другие прибрежные города Сирии - Библ, Сарепта, Бейрут - были присоединены к королевству Иерусалимскому. После этих завоеваний пизанцы и генуэзцы возвратились на Запад. Сидон принадлежал еще мусульманам. В это время прибыли в Палестину 9000 норвежцев под предводительством Сигура, сына Магнуса, норвежского короля; Балдуин получил от них обещание содействовать ему в поддержании и распространении королевства, и с их помощью король Иерусалимский осадил Сидон, который, после шестинедельного сопротивления, открыл перед христианами своих ворота. Вслед за радостью, доставленной этими различными победами, поразила всех горестная утрата: скончался Танкред, заменивший Боэмунда в княжестве Антиохийском, лишившемся теперь в нем одного из самых знаменитых своих охранителей. Таким образом исчезли один за другим старые товарищи Готфрида.

Годы 1113, 1114, 1115 были несчастливы для королевства Иерусалимского. Нахлынувшие с берегов Евфрата и Тигра мусульманские полчища опустошили Галилею; аскалонские и тирские мусульмане разорили окрестности Наплусы; ураганом пронеслись все эти полчища и, подобно урагану, внезапно исчезли. Тогда другие бедствия обрушились на христианские владения: саранча, налетевшая из Аравии, опустошила палестинские поля; голод распространился по всему графству Эдесскому и княжеству Антиохийскому, землетрясения превратили в развалины многие местности начиная от Тавра до пустынь Идумейских.

Успокоившись относительно Багдада и Сирии, Балдуин задумался о подчинении Египта, войска которого уже столько раз были рассеяны его оружием. В сопровождении избранных воинов он переходит через пустыню, настигает врасплох и разграбляет город Фараму, расположенный на берегу моря, близ развалин древнего Пилусия; но, возвращаясь оттуда с богатой добычей, король занемог в Эль-Арише и скончался к величайшему горю своих спутников. Последними словами его были мольбы и увещания жить для защиты королевства Иерусалимского. Умирающий король просил также своих товарищей не покидать его останков на неприятельской земле, но перенести в священный город и похоронить возле могилы его брата Готфрида. Он сам распорядился насчет бальзамирования своего тела и погребения, и последняя воля его была свято исполнена.

Царствование Балдуина, продолжавшееся 13 лет, представляет одно из любопытнейших зрелищ в истории. Ежегодно огромный иерусалимский колокол возвещал о нашествии сарацин, и древо Животворящего Креста, предшествовавшее воинам-пилигримам, не могло покоиться неподвижно во храме Святого Гроба. Сколько было опасностей, сколько битв произошло в это царствование! Сколько раз королевство Иерусалимское совсем погибало и было спасаемо только благодаря чудесам храбрости своего хранителя! Военная добыча составляла главный источник доходов Балдуина, и когда мир продолжался несколько месяцев или война была неудачной, то государственная казна оказывалась пустой. Но с малыми средствами Балдуин постоянно совершал великие дела. Какой деятельностью обладал этот воинственный гений! Во время первого крестового похода Балдуин навлек на себя ненависть за свой честолюбивый и гордый нрав; сделавшись королем Иерусалимским, он отличался великодушием; не было в латинских владениях более неусыпного охранителя, более неустрашимого защитника: меч Балдуина, единственный скипетр, который он когда-либо держал в руках, улегся в ножны только в тот день, когда король латинский сам был положен в могилу.

Глава Х

Царствования Балдуина II, Фулька Анжуйского и Балдуина III (1119-1145)

Умирая, Балдуин назначил преемником своей власти Балдуина Бурского; многие бароны и прелаты, однако же, пожелали предложить корону Евстафию Булонскому, брату Готфрида; но Иосцелину Куртнейскому, одному из первых графов королевства, удалось собрать большинство голосов в пользу выбора Балдуина Бурского, который и вступил на престол под именем Балдуина II. Новый король передал свое графство Эдесское Иосцелину Куртнейскому.

Княжеству Антиохийскому угрожали в это время бедствия мусульманского вторжения. На Рожера Сицилийского, сына Ричарда, управлявшего этой областью в ожидании совершеннолетия сына Боэмунда и заменявшего Танкреда, сделано было нападение со стороны эмира Ильгази, явившегося во главе мусульман из Персии, Сирии и Месопотамии. Рожер призвал на помощь короля Иерусалимского, графов Эдесского и Трипольского, но, не имея терпения их дождаться, вступил в битву и был убит. Оружие короля Иерусалимского отметило за это поражение.

Эта часть истории христианских колоний преисполнена их бедствиями. Иосцелин Куртнейский и двоюродный брат его Галеран застигнуты врасплох, закованы в цепи и заключены в одну из месопотамских крепостей. Король Иерусалимский, прибывший к ним на помощь, также был взят в плен и предан заключению. Тогда 50 армян, преданных до героизма христианским властителям, проникают в крепость, перерезают мусульманский гарнизон и выставляют знамя Христа. Вскоре после того начинается осада крепости; Иосцелин успевает спастись и отправляется по христианским городам, испрашивая помощи баронов и рыцарей. Граф Эдесский в сопровождении множества воинов, собравшихся по его призыву, шел обратно к месопотамской крепости, когда узнал, что она снова во власти мусульман. Мужественные армяне погибли в истязаниях; король Иерусалимский был отведен в крепость Харран. Иосцелин и его товарищи с сердечной болью отказались от своего предприятия.

Египетские мусульмане, желая воспользоваться заключением в крепость короля Иерусалимского, чтобы освободить в это время Палестину из-под власти христиан, осадили Яффу и со стороны моря, и сухим путем и заняли Ибелинскую область; они разделились на две армии. Евстафий д'Агрэн граф Сидонский, назначенный регентом королевства в отсутствие Балдуина, велел возвестить войну при звоне иерусалимского колокола. Во главе отряда, состоящего из 3000 воинов, предшествуемый древом Животворящего Креста, Копьем Спасителя и чудотворным сосудом, в котором, по сказанию, хранилось молоко Божьей Матери, регент королевства выступает против неверных, заставляет отступить при своем приближении мусульманский флот и разбивает всю египетскую армию, которая ожидала франков в Ибелине. Латиняне возвратились в Иерусалим с богатой военной добычей, оглашая воздух пением священных гимнов.

Две важные прибрежные крепости Сирии, Тир и Аскалон, оставались еще во власти мусульман. Сил христианского войска недостаточно было, чтобы предпринять осаду этих городов; для этого нужно было подкрепление из Европы. Подкрепление это прибыло. Венецианский флот под начальством венецианского дожа вошел в Птолемаидскую гавань; дож отправился в Иерусалим, где христианское население приняло его с большим торжеством. До сих пор венецианцы принимали очень небольшое участие в событиях крестовых походов. Побуждаемые более корыстолюбивыми, чем благочестивыми целями, они хотели выждать вестей о победе, прежде чем решиться на что-нибудь. Завоевание Иерусалима и основание Латинского королевства показались им событиями довольно знаменательными, чтобы решиться, наконец, принять участие в судьбах христианских армий. Венецианцы не хотели предоставлять пизанцам и генуэзцам дальнейших выгод, сопряженных с торжеством Креста в Сирии.

Вскоре после прибытия венецианского дожа в Иерусалим был собран совет, на котором следовало решить, какой город подвергнуть осаде - Тир или Аскалон. Мнения были различны, и решения этого вопроса положено было ожидать от судьбы, или, вернее, от воли Божьей. Два билета из пергамента, на одном из которых было написано "Тир", а на другом "Аскалон", были положены на престол в храме Святого Гроба. Жребий пал на билет с именем города Тира. Венецианцы, имея в виду торговые и национальные интересы, обещали свое содействие при осаде этой крепости на таких условиях, на которые правители королевства принуждены были согласиться.

Город Тир, столь прославленный с древних времен, выдержавший осады и Навуходоносора, и Александра, сохранял еще отчасти вид своего прежнего великолепия; с одной стороны служили ему защитой волны морские и крутые скалы, а с другой стороны - тройная стена, уставленная высокими башнями. Дож начал блокаду города со стороны моря, а с прочих сторон окружили его регент королевства, патриарх Иерусалимский и Понтий граф Трипольский. Турки и египтяне, защищавшие город, были в разладе между собой, и это с самого начала послужило в пользу осаждающих христиан. После нескольких месяцев осады боевые машины латинян потрясли укрепления, жители начали бедствовать от голода, и город неизбежно должен был прибегнуть к капитуляции.

Но вдруг и между христианами возникают несогласия и угрожают обратить в ничто столько доблестных трудов. Рыцари и простые ратники, недовольные тем, что им одним приходится выносить усталость и вести битву, между тем как венецианцы остаются неподвижно на своих судах, заявляют, что и они желают пребывать в спокойствии в своих палатках. Тогда венецианский дож в сопровождении своих моряков является в лагерь и объявляет, что он готов идти на приступ. Это предложение возбуждает соревнование; с обеих сторон оживляется бодрость; осада продолжается с усиленной настойчивостью, и Тир, наконец, сдается. Сопротивление его длилось пять с половиной месяцев. Знамя короля Иерусалимского было поднято на башне, господствующей над главными воротами города, знамя венецианцев заколыхалось на другой башне, известной под названием Зеленой, а знамя Понтия графа Трипольского появилось на башне Танарийской. Известие о взятии Тира было радостно принято в священном городе; совершено было благодарственное молебствие, и звон колоколов возвестил об этой новой победе; дома в Иерусалиме увешаны были гирляндами цветов, оливковыми ветвями, роскошными тканями, которые придали городу праздничный вид.

И Балдуин II узнал об этой победе в своем харранском заточении; тяжело ему было, что он не принимал участия в новых подвигах. Разлад, распространившийся между мусульманами Сирии, показался ему благоприятным обстоятельством, чтобы завести переговоры о своем выкупе. Получив свободу, Балдуин возвратился в Иерусалим после того, как произвел несколько неудачных попыток осадить Алеппо. Желая покрыть славой воспоминания о своих несчастьях и приобрести доверие своих подданных, предводительствуя ими в битвах, король Иерусалимский освободил Антиохию ет опустошавших ее врагов, а в другой раз разбил и преследовал мусульманскую армию до самых стен Дамаска. Добыча, доставшаяся после этой последней победы, послужила для выкупа заложников, которых Балдуин оставил в руках турок.

Врагами колоний Креста были в это время халиф Багдадский и эмиры Мосульский, Алеппский и Дамасский; могущество халифа Каирского, ослабленное многочисленными поражениями и потерей многих прибрежных городов в Сирии, уже не было так грозно; во власти египетской армии оставался один только город Аскалон, и не могла она существенно угрожать спокойствию христианских владений. Различные народности, как, например, племена курдов и туркменов, рассеяны были по Месопотамии и Сирии и с целью добычи вели войны во имя ислама. Среди племен, поселившихся в Сирии, история упоминает об исмаелитах - ассасинах, гашишимах, названных так по имени растения гашиш, из которого сектанты извлекали опьяняющий напиток. Во второй половине XI века исмаелиты, пришедшие из Персии в Сирию, основали колонию на Ливанской горе; начальник этой колонии, называемый франками Старцем или Властителем Горы, имел под своей властью до 20 местечек или крепостей и до 60 000 подданных, разделенных на три больших отдела: народ, воинов и стражу, или федаев. Народ занимался земледелием и торговлей; воины были храбры и отличались искусством вести осаду и умением защищаться; федаи, слепо подчиненные воле начальника, были вооружены кинжалами для того, чтобы убивать тех, на кого им будет указано, для них не существовало ни страха, ни препятствий, намеченную жертву должны были они отыскать и среди толпы, и во дворцах, и на поле битвы, собственной гибели они не опасались, убежденные, что через смерть войдут в обладание всех радостей рая. Эти радости будущей жизни, эти райские блаженства представлялись им в грезах и сновидениях, возбуждаемых употреблением гашиша. Под влиянием этого напитка федаи по повелению Старца Горы соскакивали с верха башен, бросались в пламя и наносили себе оружием смертельные раны. Эта фанатичная преданность, из которой начальник исмаелитов мог извлекать какое ему было угодно орудие, составляла грозную силу на Востоке. С высоты своего Мосиадского укрепления Старец Горы царствовал силой ужаса, который он внушал всем князьям.

Постоянные раздоры между мусульманами и постоянные чудеса доблести, оказываемые христианами, содействовали усилению христианских колоний, так что они сделались грозными. Граф Эдесский господствовал над обоими берегами Евфрата и обратной стороной Тавра; в области его были цветущие города. Княжество Антиохийское, распространившееся в Киликии и северной части Сирии, было важнейшим из латинских княжеств. Граф Трипольский между Ливаном и Финикийским морем держался как бы в центре государства франков. На юге королевство Иерусалимское распространило свои пределы до ворот Аскалона и оканчивалось пустыней, отделяющей Сирию от Египта.

Выше мы перечислили имена врагов латинян; мы должны прибавить, что король Иерусалимский имел своими союзниками и пособниками всех христиан, рассеянных тогда на Востоке. Во всяком случае, этого было недостаточно для защиты латинских колоний, и только с Запада можно было ожидать действительной помощи. Европа принимала участие в судьбе царства, основанного ее сынами ценой пролитой крови и стольких утомительных подвигов. Христианский мир полагал свою славу в том, чтобы поддержать дальний плод своего оружия.

Ежедневно пилигримы, друзья прибывали в Сирию, превратившуюся в восточную Францию. Новый Иерусалим внушал всякому желание его защищать; все чувства сердечные превратились в воинственный порыв, и сама любовь христианская вооружилась мечом. Из дома, учрежденного для призрения больных пилигримов и благочестивых путешественников, выступали неустрашимые воины. Орден св. Иоанна является в истории, окруженный двойным сиянием: святого человеколюбия и непобедимого мужества. Пример рыцарей св. Иоанна не остался без подражания; несколько лиц высшего звания объединились близ того места, где был прежде храм Соломона, и объявили себя защитниками паломников, приходящих в Иерусалим. Это и был орден храмовников (Тамплиеров. - Прим. ред.), утвержденный собором, постановления которого были написаны св. Бернаром. Ордена св. Иоанна и храмовников служат истинным выражением духа крестовых походов, духа воинственного и религиозного, и они преисполнили славой весь христианский мир; они были для королевства Иерусалимского как бы живой крепостью, вечно поражающей и никогда не поддающейся. Какая радость бывала для бедных, безоружных пилигримов, когда где-нибудь, в горах Иудейских или на равнинах Саронских, они примечали вдали красное одеяние иоаннитов или белую мантию рыцарей-храмовников!

В 1131 г. Балдуин Бурский "заплатил дань смерти", как выражаются древние летописи; в последний свой час он велел перенести себя к Гробнице Иисуса Христа и тут же скончался на руках дочери своей Мелисанды и зятя своего Фулька Анжуйского. 18 лет был он графом Эдесским, 12 лет - королем Иерусалимским; два раза - военнопленным и семь лет просидел в оковах. Балдуин Бурский отличался храбростью, но злая судьба не допустила его принимать большое участие в славных событиях, ознаменовавших его царствование. Он был набожнее, чем, может быть, это подобало князю и воину; "руки его и колена одеревенели от благочестивых упражнений", говорит летописец. История замечает, что Балдуин II обращал особенное внимание на внутреннее устройство государства. Чтобы предохранить Иерусалим от недостатка продовольствия, он дал армянам, сириянам, грекам и даже сарацинам хартию, на основании которой им было дозволено привозить в город без пошлины вино, пшеницу и всякое зерно.

Во время царствования Балдуина Бурского был созван собор для рассуждения о мерах против испорченности нравов. Это был уже второй собор в Святой земле со времени завоевания Иерусалима. Первый, во время царствования Балдуина I, имел целью обсуждение действий и прав Арнульда Родосского, поставленного патриархом Иерусалимским.

Фульк Анжуйский, сын Фулька Решина и Бертрады де Монфор, прибыл в Палестину, чтобы принимать участие в делах христианских рыцарей; лишившись супруги своей Эремберги, дочери Илии, графа Менского, он сделался зятем и наследником короля Иерусалимского. В продолжение целого года Фульк Анжуйский содержал на свой счет и водил на войну 100 человек вооруженных ратников; благочестием своим и храбростью он заслужил уважение всех христиан. В начале же своего царствования он был занят восстановлением порядка в княжестве Антиохийском. Сын Боэмунда, прибывший из Испании для получения наследия отца, должен был вступить в борьбу с Иосцелином Куртнейским и погиб в Киликии. Фульк Анжуйский положил конец бедственным несогласиям, выдав замуж дочь Боэмунда; супруг ее, который должен был управлять Антиохией, был князь Европейский, Раймунд Пуатьерский. Но вскоре возникли гибельные раздоры в его собственном государстве. Присутствие Иоанна Комнина, сына и наследника Алексея, возбудило новые распри в христианской Сирии. В это время если бы греки и латиняне действовали заодно, то могли бы нанести окончательный удар мусульманскому владычеству, но франки никогда не могли отказаться от своих предубеждений против греков.

Единственным важным событием в царствование Фулька Анжуйского было завоевание Панеады в Антиливане, при источниках Иордана. Король Фульк погиб, упав с лошади, на равнине Птолемаидской. Ему было уже за 50 лет, когда он вступил на престол; старый король, не отличавшийся деятельностью и энергией, строил крепости, вместо того чтобы собирать войска; во время его царствования воинственный дух христиан уступил место духу раздора. Вступив в управление государством, король нашел его сильным и могущественным, умирая, он оставил христианские колонии на пути к разрушению.

С головы старца корона иерусалимская перешла на голову ребенка, и этот ребенок состоял под опекой женщины. Двенадцатилетний Балдуин III вступил на престол отца своего Фулька Анжуйского, а Мелисанда, мать его, была регентшей королевства. Ему было едва 14 лет, когда на него возложена была царская корона. Совершенно юный Балдуин III предпринял поход на Буеру, столицу Гавранитиды, на расстоянии нескольких дней пути к югу от Дамаска. Эмир, правитель Буеры, вышел навстречу христианам и предложил предать им эту крепость. Некоторые бароны и знатнейшие люди королевства не решались принимать этого предложения на основании только слов неизвестного человека, который ничем не мог обеспечить исполнения своего обещания, но желание увидеть страну, о которой рассказывали чудеса, и надежда на легкость победы увлекли большинство военачальников и рыцарей.

При выходе из Антиливанских гор христианский отряд встретил неприятеля, который хотел загородить ему дорогу. Дальнейший путь в Тракониту христиане совершали медленно и среди опасностей. Солнце жгло их в этой стране, где негде было приютиться под тенью, не было у них и воды для утоления жажды; засады и дротики сарацин не давали им покоя. Наконец открылся перед ними богатый город, мысль о котором поддерживала их среди страданий, но вместе с тем последовало для них жестокое разочарование. После продолжительных мучений им приходится возвращаться назад, отказавшись от завоевания, которое было обещано: им объявляют, что жена правителя Буеры заставила вооружиться гарнизон Буеры и что она сама намеревается защищать крепость. Можно судить об изумлении и о великой досаде христиан! Пораженные угрожающей им опасностью, бароны и рыцари убеждают короля Иерусалимского покинуть войско и спасать себя и Святой крест. Молодой Балдуин отвергает советы своих верных баронов и желает разделить с ними все опасности.

Христианский отряд в своем отступлении выказал много терпения, мужества и энергии. Сарацины подожгли поля, через которые должны были проходить крестоносцы; преследуемые стрелами, пламенем и дымом, они подвигались в молчании, сомкнув свои ряды и унося с собою своих убитых и раненых. Мусульмане, шедшие вслед за ними, не встречая никаких следов гибели неприятеля, удивлялись и думали, что они имеют дело с людьми железными. С восторгом встречено было войско Балдуина в Иерусалиме; радостно приветствовали возвратившихся, как бы воскресших из мертвых.

Но гроза собиралась над христианами: она приближалась из Месопотамии и северной Сирии. Зенги, князь Мосульский, основатель династии Атабеков, неутомимый предводитель полчищ, замышлял нанести окончательное поражение латинскому государству; он распространил власть свою от Мосула до пределов Дамаска, и могущество его возрастало все более и более. Старый Иосцелин Куртнейский, граф Эдесский, кончил жизнь, преподав последний урок героизма своему трусливому сыну, и смерть этого искусного и доблестного защитника Креста оставила беззащитными христианские владения в Месопотамии.

Зенги, давно уже замышлявший покорение Эдессы, внезапно явился под стенами этого города во главе громадного войска. Иосцелин, слабый и изнеженный юноша, находился тогда в Телльбашере с большей частью франкских воинов, вовсе не думавших о том, чтобы оберегать графство. В Эдессе были высокие стены, многочисленные башни, сильная цитадель, но у жителей не оказалось предводителя, который повел бы их на битву и мог бы воодушевлять их мужество. Городские жители, духовенство и даже монахи показались на укреплениях, женщины и дети приносили им пищу, воду и оружие. Надежда на скорую помощь поддерживала их рвение, но эта помощь не являлась. Запоздалые демонстрации молодого Иосцелина, усилия его доставить Эдессе защитников не привели ни к чему.

Зенги продолжал вести осаду; к войску его присоединились курды, арабы и туркмены. Семь больших деревянных башен возвышались над укреплениями города, громадные машины потрясали стены; землекопы, прибывшие из Алеппо, сделали подкопы под основание нескольких башен; предстоявшее скорое разрушение их должно было открыть доступ в город мусульманским воинам, когда вдруг Зенги прекратил осаду и потребовал, чтобы город сдался. Жители отвечали, что они предпочитают умереть. В 28-й день осады несколько башен обрушилось по сигналу, поданному Зенги, неприятель вторгнулся в город, и мусульманский меч обагрился кровью христиан. Старцы и дети, бедные и богатые, молодые девушки, епископы и отшельники - все пали жертвами безжалостного победителя. Резня продолжалась от рассвета до третьего часа дня. Уцелевшие христиане были распроданы на площадях, как непригодное стадо. Ужасы резни закончились кощунством. Священные сосуды послужили для оргий в честь победы, и сцены ужасающего разврата осквернили священные алтари.

Весть о взятии Эдессы распространила радость среди мусульман. Свирепый Зенги, оставив в городе гарнизон, готовился к другим победам, но был убит своими рабами при осаде одного укрепления, недалеко от Евфрата. Между тем как Азия праздновала его славу и могущество, повествует арабская история, смерть низвергла его в прах, и прах сделался его жилищем. Смерть Зенги обрадовала христиан, но на них предстояло обрушиться новым бедствиям.

Зенги, пораженный красотой и важным значением Эдессы, хотел снова ее населить. Множество христианских семейств, уведенных в неволю, получили разрешение возвратиться в город. После смерти Зенги эти христианские семейства возроптали на своих мусульманских владык; граф Иосцелин счел это обстоятельство благоприятным, чтобы взять обратно свою столицу. Жители, действительно, помогли ему войти в город ночью, с помощью веревок и лестниц. Граф, забравшись со своими товарищами в крепость, предал смерти множество мусульман. Овладев столицей, Иосцелин отправил послов ко всем сирийским князьям, убеждая их поспешить к нему на помощь, чтобы удержать за собою христианский город. Но ни один князь не явился, а вскоре Нуреддин, второй сын Зенги, показался у ворот города во главе многочисленного войска.

Иосцелин и товарищи его не имели ни средств, ни времени приготовиться к сопротивлению. Видят они, что нет для них иного спасения, кроме бегства. Придумывают христиане, как бы им ускользнуть из города, который должен сделаться их могилой. Ночью растворяются все ворота, и каждый уносит с собой все, что у него есть самого драгоценного. Цитадель остается во власти неприятеля. Встревоженный шумом несчастных беглецов, мусульманский гарнизон выступает и присоединяется к войску Нуреддина, которое устремляется в город и овладевает воротами, через которые бегут толпы христиан. Тут происходит страшная битва. Христиане прорываются и разбегаются по соседним селениям, но и в темноте ночной не успевают они спастись от меча; те из них, кто вооружен, строятся в батальоны. Но их преследуют беспощадно, и не более 1000 человек успевают спастись в стенах Самосаты. Во время двух нападений - Зенги и Нуреддина - погибло до 30 000 христиан, история насчитывает до 16 000 пленных, осужденных на бедствия рабства. Нуреддин, желая довершить мщение, превратил весь город Эдессу в развалины, оставив в нем только небольшое число христиан-нищих, как бы памятник своего гнева. Несчастье Эдессы исторгло слезы у христиан сирийских и иудейских; мрачный ужас охватил латинские колонии. Молния, разразившаяся в это время над Святым Гробом и над горою Сионом, и появление кометы возбудили окончательно самые мрачные предчувствия в сердцах христиан...

Глава XI

Крестовые походы Людовика VII и императора Конрада (1145-1148)

Сорок пять лет прошло со времени освобождения Гроба Господня; народное настроение в Европе не изменилось. Бедствия Эдессы и гибельное положение Королевства Иерусалимского должны были снова взволновать Запад. Христианская депутация, отправившаяся из Сирии, нрибыла в Витербо, где находился папа. Бедствия Сиона тронули его до слез. В эту эпоху гражданские войны раздирали Германию и Англию, но Франция благоденствовала под управлением Сугерия. Людовик VII, посредством брака своего с дочерью Вильгельма IX, присоединил герцогство Аквитанское к своему королевству. События, нарушившие мир во Франции, послужили для молодого короля поводом к крестовому походу. Римский престол отказался утвердить избрание одного епископа, и это произвело ссору между папой и Людовиком VII, который настаивал на сопротивлении, не совсем достойном христианского государя. Гнев церкви обрушился на королевство; говорили, что граф Шампаньский Тибо интригами своими вооружил папу против своего собственного государя. Ослепленный жаждой мщения, король устремился во владения своего непокорного вассала. Людовик VII опустошил Шампань, овладел Витри и предал мечу всех на своем пути. Даже и неприкосновенность святыни не спасла множество жителей, которые надеялись укрыться, как в верном убежище, у подножия алтаря: церковь, где искали спасения 1300 человек, сделалась добычей пламени.

Известие об этом навело ужас на все королевство. Св. Бернар в письме своем к монарху дерзнул высказаться против оскорбления религии, против надругания над человечностью. Король осознал свою вину и почувствовал раскаяние. Несчастия Эдессы озабочивали тогда всю Европу; желание искупить грех насилия, в котором церковь упрекала короля и в котором сам он горько винил себя, возбудило в нем решение отправиться на войну с неверными на Восток. Людовик собрал в Бурже баронов и духовенство, чтобы объявить им о своем предприятии. Однако же св. Бернар выразил мнение, что король должен посоветоваться с папой, прежде чем приводить в исполнение свое намерение; это мнение было одобрено, и в Рим отправлено было посольство.

На папском престоле был тогда Евгений III, преемник Иннокентия II, более чем кто-либо убежденный в пользе крестового похода. Дух протеста и ереси возникал тогда на Западе и волновал столицу христианского мира; экспедиция за море могла отвлечь умы от этой опасной новизны. Папа поздравил короля Французского с его благочестивым решением, обратился с увещаниями к христианскому миру и обещал пилигримам те же привилегии, те же награды, которые даровал папа Урбан П воинам первого крестового похода. Оставаясь в Риме ради отстаивания своей колеблющейся власти, он сожалел, что не может, подобно Урбану, перейти через Альпы, чтобы речами своими оживить рвение христиан.

В булле, в которой папа объявлял о крестовом походе, он возлагал на св. Бернара миссию проповедовать войну. Никто не мог исполнить эту миссию с большим успехом, чем аббат Клервоский. Этот человек, возвышавшийся над своим веком могуществом своего слова, с двадцатилетнего возраста предался уединению в монастыре в Сито и увлек за собой туда многих родных и друзей. В непродолжительное время бургиньонский отшельник поставил неизвестную долину Клерво в один ряд со знаменитейшими местами, приспособленными для монастырского уединения. Св. Бернар имел огромное влияние на события своего времени; несколько соборов подчинялись его постановлениям; среди его учеников были аббат Сугерий и папа Евгений Ш. Короли и высшие духовные лица подчинились его властному слову. Могущественного действия на народ можно было ожидать от проповеди такого человека. Св. Бернару, олицетворявшему религиозный энтузиазм XII века, представлялись только два пути, ведущие к небу: пустыни и крестовый поход. И на тот или другой из этих путей были направлены его современники под влиянием его чудесного красноречия.

Когда решение папы сделалось известным, созван был собор в Везеле, маленьком городке Бургундии. В день Вербного воскресенья многочисленная толпа народа, состоявшая из знатных владетелей, рыцарей, прелатов и людей всех званий, расположилась на скатах холма вокруг города. Людовик VII во всем великолепии царского облачения и св. Бернар в скромной одежде отшельника заняли места на обширной трибуне посреди многочисленного народа, который приветствовал их радостными возгласами. Оратор крестового похода прочел сначала письма верховного первосвященника. Потом, воодушевленный воспоминанием о бедствиях Эдессы и об опасностях, угрожающих наследию Иисуса Христа, он употребил все чары своего красноречия, чтобы возбудить сочувствие и соболезнование христиан. Он представил Европу как бы преданной соблазну, демону ереси и божественному проклятию и заклинал всех присутствующих умилостивить гнев небесный - не стенаниями и слезами, не молитвой и власяницей, но трудами войны, тяжестью меча и щита и спасительной борьбой с мусульманами. Возгласы "Этого хочет Бог! Так угодно Богу!" прервали его слова, как прервали они и речь Урбана на Клермонском соборе. Возбужденный энтузиазмом толпы, св. Бернар предсказал успех крестового похода, угрожал божественным гневом тем, кто не восстанет на борьбу за Иисуса Христа, и воскликнул подобно пророку: "Горе, горе тому, кто не обагрит меча своего кровью!"

Сильное волнение и рвение к священной войне охватили все собрание. Людовик VII повергся к ногам св. Бернара и попросил у него крест. Облаченный этим обожаемым знаменем, король Французский сам начал убеждать всех верующих последовать за ним на Восток и привел в слезное умиление все собрание. Элеонора Гиеньская, бывшая при своем супруге, также получила крест из рук аббата Клервоского. Альфонс граф Сен-Жильский и Тулузский, Генрих, сын Тибо, графа Шампаньского, Тьерри граф Фландрский, Гильом Неверский, Рено граф Тоннерский, Ив граф Суссонский, Гильом граф Понтьеский, Гильом граф Варенский, Аршамбо Бурбонский, Энгерранд де Куси, Гуго Люсиньянский, граф Дреский, брат короля, дядя его, граф Мориенский, множество баронов и рыцарей последовали примеру Людовика и Элеоноры. Многие прелаты, между которыми история упоминает о Симоне, епископе Нойонском, Готфриде, епископе Лангрском, Алексее, епископе Аррасском, Арнульде, епископе Лизьеском, дали клятву идти на битву с неверными. У св. Бернара недостало крестов для раздачи нетерпеливой толпе, и он разорвал свою одежду на полосы, чтобы сделать из них как можно больше крестов.

Св. Бернар не ограничился проповедованием похода в Везеле; он посетил разные места королевства, воспламеняя все сердца рвением к крестовому походу. Во Франции распространились слухи о чудесах, которыми, казалось, сам Бог освящал его миссию. Все прониклись убеждением, что св. Бернар был орудием Божественной Воли. На собрании, бывшем в Шартре, несколько знатнейших князей решили поставить аббата Клервоского во главе экспедиции. Св. Бернар, вспоминая пример Петра Пустынника, уклонялся от лестных предложений со стороны баронов и рыцарей и в испуге заклинал папу "не предавать его мечтаниям человеческим". Ответ папы был сообразен с желанием св. Бернара, который продолжал проповедовать поход во имя Евангелия.

Подготовив крестовый поход во Франции, св. Бернар перешел в Германию. Первым делом его по прибытии к народу, расселенному по берегам Рейна, было состязание с монахом Рудольфом, который убеждал христиан избивать евреев, и тут понадобилось все обаяние аббата Клервоского, чтобы заставить замолчать германского проповедника, умевшего искусно льстить страстям толпы. В это время император Конрад III созвал большой сейм в Шпейере. Св. Бернар приехал сюда с намерением проповедовать войну против мусульман и мир между христианскими государями. Ни частные совещания, ни официальные обращения не могли убедить Конрада принять крест; причиной своего отказа он выставлял возникшие недавно смуты в германской империи. Но настойчивое красноречие св. Бернара не ослабевало. Однажды, служа обедню в присутствии владетельных князей и знатнейших лиц, собравшихся в Шпейере, он внезапно прервал божественную службу и начал проповедовать поход против неверных, представил перед своими слушателями картину Страшного суда, представил им изображение Иисуса Христа, несущего Свой Крест, и упрекал императора Конрада, который со слезами на глазах поклялся идти на защиту христиан. Множество рыцарей и баронов приняли крест по примеру императора.

Некоторое время спустя, на новом сейме, созванном в Баварии, многие прелаты и знатные германские владетели также заявили желание стать под знамя священной войны. Между епископами были епископ Пассауский, Ратисбонский и Фрейзингенский; между знатными владетелями - Владислав герцог Богемский, Одоакр маркиз Штирийский, Ренард граф Каринтийский. Фридрих, племянник императора, принял крест, несмотря на слезы своего старого отца, который умер от горя. Св. Бернар посетил все города по Рейну, начиная с Констанца до Маастриха; везде многочисленные чудеса дополняли действие его речей; толпа слушала его, как пророка, почитала, как святого. Несколько раз одежда его была разрываема толпой слушателей, спешивших разделить между собой обрывки ее, чтобы сделать из них знак своего странствия в Святую землю.

Возвращение св. Бернара во Францию произвело всеобщее оживление. Успех его проповедничества в Германии, решение, принятое императором Конрадом под его влиянием, были новым возбудительным толчком для крестоносцев. Людовик VII и знатнейшие лица королевства, собравшиеся в Этампе, еще ничего не решали. Св. Бернар воодушевил совет князей и баронов. В то же время на собрание съехались многие посланники, предлагавшие различные планы нового крестового похода. Между ними обращали на себя внимание послы от Рожера, короля Апулии и Сицилии, который предлагал крестоносцам суда, продовольствие и обещал отпустить с ними в Святую землю своего сына, если поход будет предпринят морским путем. Начались рассуждения по поводу предложения короля Сицилии и относительно того, каким путем отправиться в Палестину. Морской путь представлял менее затруднений и опасностей, однако же принято было неблагоразумное решение отправиться сухим путем.

Собрание этампское оказалось под влиянием лучших внушений, когда оно назначило аббата Сугерия и графа Неверского правителями Франции на время отсутствия Людовика VII. Аббат Сен-Денийский был против крестового похода и убеждал короля, что он действеннее искупит свои заблуждения мудрым правлением своего государства, чем завоеваниями на Востоке. Сугерий, сознавая бремя и опасность назначения, которое было предложено ему, умолял короля и собрание сделать другой выбор. Но просьбы монарха и в особенности повеление папы Евгения убедили его принять управление государством. Что же касается графа Неверского, то он уклонился от сделанного ему предложения, заявив, что он дал обет поступить в монахи ордена св. Бруно. Это благочестивое побуждение было уважено.

Между тем, приготовления к походу продолжались, и всякий день на призыв св. Бернара являлись новые защитники Креста. Куда же не достигало слово св. Бернара, там с кафедр читались его красноречивые письма. История упоминает об одном проповеднике фламандском, Арнульде, который присоединился к апостольской миссии св. Бернара. Арнульд посетил несколько провинций в Германии и в Восточной Франции; суровым образом жизни и странностью одежды он возбуждал любопытство и благоговение толпы. Он не знал ни романского, ни греческого языка и имел при себе переводчика по имени Ламберт, который передавал на местном наречии благочестивые увещания фламандского проповедника.

Примером Франции и Германии увлеклись Англия и Италия. С Альпийских возвышенностей, с берегов Роны, из Ломбардии и Пьемонта двинулись толпы под предводительством маркиза Монферратского и графа Мориенского, дяди Людовика VII по матери. Английские крестоносцы выехали на судах из гаваней Ла-Манша и направились к берегам Испании.

Немецкие крестоносцы должны были соединиться в Регенсбурге, а французские - в Меце. Дороги к этим двум городам в продолжение нескольких месяцев были заняты пилигримами. Движение войск происходило в порядке; в обстановке этой второй священной войны было более правильности и согласования, чем прежде; ничто не внушало предчувствия несчастий, которые таились в будущем.

Для ведения крестового похода нужно было много денежных средств. Благочестивые пожертвования были очень значительны, но все-таки недостаточны для содержания большой армии. Людовик VII был принужден прибегнуть к займам и новым налогам. Петр Достопочтенный, присоединившийся к св. Бернару, чтобы воспрепятствовать преследованию иудеев, был, однако, того мнения, что можно было отнять у них богатства, нажитые ростовщичеством и даже святотатством; он посоветовал французскому королю заставить иудеев принять участие в издержках для похода, и по всему можно предполагать, что советы аббата Клюнийского не остались напрасными. Духовенство, в свою очередь, также поплатилось значительным налогом; оно обогатилось во время первого крестового похода, но второй обошелся ему довольно дорого. Налогов не миновали ни ремесленники, ни земледельцы, и это возбудило ропот, не совсем благоприятный для поддержания энтузиазма к священной войне.

Между тем, Людовик приготовлялся к благочестивому путешествию молитвами и делами милосердия. Когда настало время отъезда, он отправился в Сен-Дени за получением хоругви (Oriflamme), которая всегда открывала шествие французских королей на войну. Во время этого посещения церкви в Сен-Дени, вероятно, Людовик и товарищи его по оружию неравнодушно созерцали портреты Готфрида Бульонского, Танкреда, Раймунда Сен-Жильского и картины сражений при Дорилее, Антиохии и Аскалоне, изображенные на стеклах хоров базилики. Папа Евгений I сам вручил Людовику VII знаки его паломничества: котомку и посох. Затем король, в сопровождении Элеоноры и большей части своего двора, собрался в путь; он плакал, прощаясь и обнимая аббата Сугерия, который также не мог удержаться от слез. Армия французская, состоявшая из 100 000 крестоносцев, выступила из Меца, перешла через Германию и направилась к Константинополю, где должны были присоединиться к ней прочие легионы Креста. Со своей стороны, и император Конрад, совершив венчание своего сына королем Римским и поручив управление страной мудрости аббата Корбейского, выступил из Регенсбурга во главе многочисленных батальонов.

Глава XII

Продолжение крестового похода Людовика VII и императора Конрада (1148)

Мануил Комнин, внук Алексея I, занимал в то время константинопольский престол. С большим искусством, чем его предок, держался он той же скрытной и коварной политики в отношении франков. Во время первого крестового похода греческий император, встревоженный успехами мусульманского оружия, вел себя сдержанно по отношению к латинянам; но со времени побед, одержанных армией Готфрида, столице греческой нечего было опасаться со стороны турок, и Мануил Комнин уже не так тщательно прикрывал свою ненависть к латинянам. Неприязненные чувства греческого императора усиливались еще и тем распространенным тогда повсюду мнением, что западные воины замышляют овладеть Константинополем.

Едва только армия Конрада вступила во владения Мануила, как ей уже пришлось испытать недовольство греками. Оба императора отправили друг к другу послов, и на коварство греков латиняне отвечали насилием. В Никополе и в Адрианополе разыгрались кровавые сцены. В нескольких милях от Константинополя, на равнине Селиврийской, армия Конрада, раскинувшая свои палатки, чтобы отпраздновать торжественный день Успения Богородицы, была внезапно застигнута страшной бурей с ливнем. Потоки, устремившиеся с соседних гор, наводнили реку, протекающую по равнине Селиврийской, и затопили лагерь. Нахлынувшие волны уносили в своем течении людей, скот и имущество.

Мануил и Конрад, оба - наследники разрушившейся Римской империи, имели одинаковые притязания на верховную власть; церемониал свидания между ними возбудил продолжительные споры; наконец было решено, что оба императора, верхом на лошадях, приблизятся друг к другу, чтобы обменяться братским поцелуем.

Ненависть греков не переставала преследовать германцев в продолжение всего времени, пока они совершали переход через владения империи. Отставших от армии попросту зарезали. К муке, доставляемой крестоносцам, примешивали известь. Мануил Комнин ввел в употребление фальшивую монету, которой расплачивались с крестоносцами, когда покупали у них что-нибудь, и которой не принимали от них, когда им приходилось расплачиваться с греками, и таким образом германцы шли до самой Малой Азии.

Армия французская, прибывшая в Константинополь после германской армии, выказала более умеренности и дисциплины. Жители Венгрии принимали французов как братьев; военная палатка Людовика VII сделалась прибежищем для венгерцев, страдавших от междоусобной войны; тогда-то молодой монарх и высказал эти прекрасные слова: "Жилище государя есть храм, и подножие ног его - алтарь". Послы Мануила являлись приветствовать французского короля, но их низкая лесть возмущала французскую гордость. Император греческий трепетал в своем дворце; по его повелению все знатнейшие лица империи встретили короля Французского у ворот константинопольских; но король, жалея встревоженного Мануила, опередил свою армию и без всякой свиты явился в императорский дворец. Пребывание Людовика VII со своими баронами в Константинополе было поводом к постоянным празднествам; ежедневно император расточал заявления своей преданности делу французских крестоносцев. Но неискренность этих заявлений вскоре обнаружилась: крестоносцы узнали, что Мануил поддерживает дружеские отношения с султаном Иконийским и что их военные распоряжения передаются туркам.

Велико было негодование французских знатных владетелей при этом известии, и когда император выразил желание, чтобы они почтили его так же, как и вожди первого крестового похода, и передали в его руки древние греческие города, которые они покорят своей власти, то, вместо ответа на такое предложение, на совете было предложено овладеть Константинополем. Епископ Лангрский обратился с речью к присутствующим, напомнил им о ловушках и засадах, которыми греки везде обставляли путь крестоносцев; он представил Константинополь как несносную преграду между латинянами и их братьями на Востоке и сказал, что следует, наконец, проложить свободный путь в Азию. "Греки, - сказал наконец епископ Лангрский, - допустили до того, что турки захватили Гроб Господень и все христианские города на Востоке; они не сумеют защитить и Константинополя; их позорная слабость откроет когда-нибудь неверным дорогу на Запад. Воины Мануила не могли выносить даже вида французских крестоносцев; почему же крестоносцам не утвердить своего владычества в этой столице, куда, по-видимому, сам Бог призывает их?" В этих словах выражались политические соображения, но и голос религии не безмолвствовал на совете; крестоносцы шли в Азию, чтобы искупить свои прегрешения, а не для того, чтобы наказывать греков; они были вооружены для защиты Иерусалима, а не ради того, чтобы подчинить своей власти Константинополь; они приняли крест, но Бог не вручал им меча Своего правосудия. Следует вспомнить, что Готфрид дал точно такой же ответ князьям-вождям первого крестового похода, когда они предлагали овладеть Византией; таким образом, священное для франков чувство чести во второй раз спасло столицу греческой империи.

Армия Людовика VII перешла на другую сторону Босфора, вступила в Вифинию и стала лагерем на берегу Аскалонского озера, близ Никеи. В это время произошло солнечное затмение, и суеверная толпа увидела в этом явлении роковое предзнаменование. Не напрасно встревожились пилигримы: вскоре до них дошла весть о полном поражении германцев.

Отряды Конрада выступили из Никеи в Иконий. Обманутые греками, которые служили им проводниками, они запаслись продовольствием не больше чем на неделю: их уверили, что этого времени будет достаточно, чтобы дойти до Икония. Но через неделю все запасы были истощены, а германцы, вместо того чтобы дойти до богатой столицы Ликаонии, оказались как бы затерянными среди пустынной местности, не представлявшей даже никаких дорог. Еще три дня пробирались они по неизвестным им горам, и тут-то на императорскую армию напали несметные толпы турок; это были горы, находящиеся вблизи Лаодикеи. Германские пилигримы, ослабевшие уже от голода и от тяжелого пути, внезапно решились на отступление; но это отступление, приведшее германцев обратно в Никею, было постоянным их поражением в продолжение нескольких дней. Император Конрад был ранен двумя стрелами; больше 30 000 гepманцев погибли от голода на константинопольской дороге. Таким образом исчезла эта армия, бывшая столь многочисленной при выходе из Германии, что, как говорится в летописи, и реки были не довольно длинны, и поля не довольно пространны, чтобы позволить ей свободное передвижение.

Король Французский выехал навстречу императору и плакал вместе с ним о несчастной участи германских крестоносцев. Конрад приписывал все эти бедствия коварству Мануила, но он должен был бы винить и самого себя в недостатке осторожности. Оба монарха возобновили клятву идти вместе в Палестину, но большинство германских баронов, которые лишились всего, долго не могли следовать за французской армией. Сам Конрад, имея только небольшое число воинов, расстался в скором времени с королем Французским и возвратился в Константинополь, где Мануил встретил его тем радостнее, чем более видел его униженным и унылым.

Не желая забираться в глубь Малой Азии, Людовик VII следовал вдоль морского берега; дорога это была трудная, перерезанная речками и потоками, и шла посреди скалистых холмов и тесных проходов. Перейдя за Мраморное море и за Геллеспонт, пилигримы прошли через владения Пергама и Смирны и остановились в Эфесе, и здесь Людовик принял несколько посольств от греческого императора: иные возвещали короля Французского о близости неприятеля и приглашали его принять приют в крепостях, принадлежащих империи, другие угрожали ему мщением греков за насильственное вторжение в их земли. Людовик VII отнесся с пренебрежением к послам императора и не обратил внимания на их угрозы. Продолжая свой путь по направлению к востоку, армия расположилась лагерем в долине, называемой в летописи Децервион (ныне Вади Техикалесси - Долина козьего замка); палатки были расставлены по берегам Каистра; тут отпраздновали дни Рождества Христова и потом выступили в Лаодикею.

Здесь произошел самый славный подвиг оружия во время крестового похода Людовика VII - победа, одержанная на берегах Меандра, через который следовало перейти, чтобы достигнуть Лаодикеи. Неприятель обступил равнину вдоль Меандра и Тральские горы, ныне Гюзель-Хиссар; главные мусульманские силы заняли брод через реку, чтобы не допустить к нему французов. Людовик VII выстроил свои батальоны в полном порядке, поместил обоз и слабейших пилигримов посреди войска, авангард, арьергард и фланги армии поставил под защиту надежнейших рыцарей. В таком порядке крестоносцы начали медленно подступать к равнине, сохраняя все-таки оборонительное положение. Но король, постоянно тревожимый неприятелем, принял намерение вступить в решительную битву и направился к броду, занятому мусульманами.

Едва успели несколько рыцарей перейти через Меандр, как страх охватил неприятельскую армию. В это же время последовало нападение на турецкую армию с разных сторон; победа над нею была немедленно одержана, и оба берега Меандра покрылись трупами. Король Французский бросился на мусульман, которые тревожили арьергард армии, и преследовал их до самых гор. Большинство турок, избежавших смерти, укрылись в Антиохетте, ныне Иени-Шер-Калесси, находившейся невдалеке от того места, где французы перешли вброд Меандр. Несмотря на дождь из стрел, которыми осыпана была христианская армия в этом славном переходе, она не потеряла ни одного человека; только рыцарь Милон Ножанский, ко всеобщему сожалению, утонул, переплывая через реку.

Жители Лаодикеи, известной в летописях франков под именем Лалиш, - города, находившегося на реке Лик, от которого остались теперь только два холма, покрытые развалинами, - пришли в ужас, узнав о приближении победоносных крестоносцев, и обратились в бегство. Людовику VII пришлось проходить через опустевший город. Он направился к Атталии, пробираясь по страшным утесам Кадмской горы, называемой по-турецки Бабадаг. По горе этой, по которой пришлось переходить пилигримам и которую Одон Дейльский называет проклятою горой, не было проложено дорог; с одной стороны ее возвышались громадные скалы в виде длинной, высокой и отвесной стены, с другой стороны была бездонная пропасть, по краю которой нужно было пробираться через узкий, покатый, чрезвычайно опасный проход.

Людовик VII послал вперед Жоффруа Ранконского, владетеля Тайльбургского и графа Мориенского, брата короля; вступление в этот проход было отложено до следующего дня; авангарду было приказано выжидать прибытия остальной части армии. Король, предполагая встретить турок в этом проходе, желал, чтобы части войска не разъединялись, но оставались в виду одна у другой; авангард же, забывая распоряжение короля, перешел через проход и расставил палатки по другую сторону горы. Людовик VII остался один со своим отрядом для охранения толпы пилигримов и обоза армии. Турки, разумеется, воспользовались разъединением армии, чтобы успешнее напасть на арьергард, которому и без того трудно было бороться с естественными препятствиями этой местности. Можно представить себе этих пилигримов, пробирающихся по краю бездны под стрелами преследующих их мусульман и греков! Только и слышно было падение людей, лошадей и мулов; и пропасть поглощала останки христианских воинов

История останавливается здесь в благоговении перед трогательным и мужественным самоотвержением Людовика VII среди этих горных пропастей, куда валился его народ, как бессильное стадо. Забывая самого себя ради погибающего народа, говорит летописец, очевидец события, король бросился в ряды мусульманского войска и при неимоверных усилиях достиг спасения множества пилигримов. Арьергарду пришлось выдерживать нападение неприятеля во сто раз многочисленнее его; свита короля вся погибла во время этой схватки. Людовик, не изменяя своему царскому сердцу, говорит летописец, ухватился за ветви дерева и бросился на вершину одного утеса; тут, защищенный кирасой своей от турецких стрел и стоя на своем утесе, как на стене или на укрепленной башне, король Французский продолжал рубить головы и руки тем, кто на него нападал. Этот день великих подвигов и великих бедствий составляет прекраснейшую страницу в жизни Людовика VII.

На другой день, когда присоединилась к авангарду уцелевшая часть крестоносцев, составлявших арьергард, король Французский, которого считали погибшим, был принят с полнейшим восторгом. Против Жоффруа Ранконского поднялся общий ропот. Монарх счел бесполезным наказывать его за непоправимую ошибку и ограничился назначением на его место одного старого воина по имени Жильбер, искусство и храбрость которого были известны всей армии. Этот новый вождь разделил начальствование над войском с Эвераром Баррским, великим магистром храмовников.

Переход от Бабадага до Атталии, составляющий не более 50 миль, потребовал, однако же, 12 суток, так как тут приходилось идти по гористой, бесплодной и пустынной местности, а также потому, что пилигримы, терпя недостаток в продовольствии, мучимые голодом, продвигались медленно. Сверх того, войску приходилось бороться и с нападениями турок, и с суровостью наступившего холодного времени года. Но оно с успехом выдержало четыре битвы, несмотря на бедственное состояние, в которое было приведено продолжительными лишениями и постоянными проливными дождями.

В Атталии французская армия надеялась встретить конец своим страданиям. Напрасная надежда! Новые бедствия ожидали крестоносцев под стенами этого города, населяемого греками. Холодное время года еще не миновало, и толпа полунагих пилигримов должна была оставаться в лагере по соседству с городом, подвергаясь ежедневно опасности погибнуть от холода, голода или меча. Ничто не может служить лучшим доказательством плачевного состояния французских крестоносцев, как эта их тупая покорность, которая препятствовала им овладеть городом, запертым для них жестокими жителями. Однако же, встревоженный ропотом отчаяния, доходившим до его слуха, правитель Атталии предложил Людовику VII суда для отправления крестоносцев в обратный путь. Это предложение было принято, но после пятинедельного ожидания прибывшие суда оказались и не довольно велики, и не довольно многочисленны, чтобы перевезти всю французскую армию.

Людовик VII, чтобы ободрить упавших духом и предупредить несчастья, утешал их, как мог, и доставлял денежные пособия. Для начальствования над теми, для кого не нашлось места на судах, он избрал Тьерри графа Фландрского и Аршамбо Бурбонского; он доставил правителю Атталии 50 серебряных марок для содержания больных, оставшихся в городе, и для провода сухопутного войска до берегов Киликии. Когда в сопровождении королевы Элеоноры, знатнейших рыцарей и остатков своей конницы он отъезжал от берега, он не мог смотреть без слез на крестоносцев, оставшихся на берегу. Эти несчастные крестоносцы, которые должны были сухим путем добраться до Тарса, напрасно ждали обещанных им конвоя и проводников - жестокий правитель Атталии изменил своему честному слову, и этот бедный народ, прибывший из Франции, весь перемер от болезней и голода под стенами или за оградой христианского города. Те же из них, кто были помоложе и посильнее, не захотели погибнуть жалкой смертью в своих палатках; мусульмане были недалеко, и эти доблестные крестоносцы погибли славной смертью в битвах с ними за Крест. Волны Цестия и Эвримедона принесли в Караманское море тысячи христианских трупов.

После трехнедельного плавания флот Людовика VII приплыл к устью Оронта, в гавань св. Симеона. Раймунд Пуатьерский, правитель Антиохии, радостно приветствовал короля Французского. Он устроил несколько праздников, на которых блистала королева Элеонора, побуждения которой к паломничеству были не совсем благочестивого и смиренного свойства. Много европейских дам знатного происхождения было тогда в Антиохии; между ними отличались графиня Тулузская, графиня Блуаская, Сибилла Фландрская, Маврила, графиня де Росси, Талькерия, герцогиня Бульонская.

Раймунд Пуатьерский, не теряя из виду своих интересов как властителя, пожелал присоединить французских крестоносцев к своим предприятиям против тигрских и евфратских мусульман; он предложил Людовику VII осаду городов Алеппо и Шайзара. Обладание этими двумя крепостями должно было предупредить вторжение мусульман и обеспечить продолжительность существования христианских колоний. Главной заботой антиохийского правителя было ослабить могущество Нуреддина. Но воины, прибывшие с Запада, не знакомые ни с латинскими колониями, ни с могуществом их неприятелей, не способны были понять значение политических соображений Раймунда Пуатьерского. Вообще, Людовик VII приехал на Восток исключительно вследствие религиозных побуждений; прежде всего он желал посетить Святые места и отказался от участия в предлагаемой войне.

Князь Антиохийский, восхваляемый в летописях как человек сладкоречивый и чрезвычайно любезный, решил, чтобы удовольствия послужили в пользу его планов; он задумал убедить королеву Элеонору продолжить свое пребывание на берегах Оронта. В это время была весна; вид полей Антиохийской долины дополнил действие красноречия Раймунда. Королева Элеонора, упоенная поклонением изнеженного двора, начала упрашивать Людовика отложить путешествие в священный город. Настояния Элеоноры возбудили подозрение короля, который, наконец, чувствуя себя оскорбленным и как монарх, и как супруг, ускорил свой отъезд и, принужденный увезти жену свою тайным образом, в ночное время возвратился с нею в свой лагерь. Людовик VII не мог забыть поведения Элеоноры, опозорившего ее и в глазах христиан, и в глазах неверных; он отказался от нее впоследствии, и она вышла замуж за Генриха II. Этот брак, посредством которого герцогство Гиень присоединилось к Англии, был одним из несчастнейших последствий второго крестового похода.

Людовик VII, уступая желаниям короля и иерусалимских баронов, поспешил отправиться в Палестину и был принят в священном городе с величайшим восторгом. Около того же времени прибыл в Палестину император Конрад, в качестве простого пилигрима и в сопровождении только нескольких баронов. Оба европейских монарха, встретясь в Иерусалиме, оплакивали бедствия своего похода. Молодой Балдуин Ш, горя нетерпением увеличить пределы своего королевства, воспользовался присутствием европейских крестоносцев, чтобы начать войну. В Птолемаиде было назначено собрание; тут были король Французский, император Конрад, молодой король Иерусалимский, бароны, рыцари и высшие духовные чины. Во время этого многолюдного собрания решено было начать осаду Дамаска, овладение которым обещало победителю богатую военную добычу. Завоевание этой крепости должно было также составить надежную защиту для королевства Иерусалимского. Здесь следует заметить, что хотя поводом к соединению сил Запада под знаменами Людовика VII и Конрада и было благочестивое желание возмездия за бедствия Эдессы, но об Эдессе не было и помину во все продолжение этого крестового похода.

В мае 1148 г. христианские отряды соединились в Тивериаде. Они отправились в Панеаде, перешли через Антиливанский хребет и прибыли на Дамасскую равнину. Но тут встретили их препятствия и опасности. Чтобы достигнуть города, который они намеревались осаждать, нужно было перейти через густые сады, перерезанные земляными стенами, разделенными между собой узкими проходами. Неприятель овладел уже всеми этими проходами и выходами; увеселительные домики, рассеянные в садах Дамаска, были заняты мусульманскими воинами, и со всех сторон сада летали стрелы и метательные снаряды. И другие смертельные опасности разного рода угрожали христианскому войску. На протяжении всего пути в земляных стенах были проделаны маленькие отверстия, откуда поражали воинов копья мусульман, засевших за стенами; но все эти изгороди были опрокинуты, отовсюду неприятель был выгнан и обращен в бегство или смертельно поражен.

Многочисленный корпус мусульманской конницы подоспел на помощь беглецам; он хотел воспрепятствовать христианам занять берега реки Барради или Баррада, против самых укреплений Дамаска, с западной стороны; но мужество и энергия короля Французского и императора Германского принудили мусульманскую конницу отступить обратно в город. В этой битве Конрад одним взмахом меча перерубил надвое одного гиганта, который вызвал его на борьбу. Крестоносцы могли тогда расположиться свободно по берегам Барради, частью в садах, частью на лугу, называемом ныне Эль-Мержи, а в древних арабских летописях - Мейдан-Альхадар (Зеленая площадь).

Ввиду такой позиции христианского войска Дамаск не мог долее сопротивляться, тем более что с западной стороны город был слабо защищен, и потому торжество франков было обеспечено. Жители страшно встревожились; Коран халифа Османа, выставленный в большой мечети, привлекал унылую толпу, которая последнюю свою надежду возложила на Божье милосердие. Но бедствие, угрожавшее Дамаску, миновало этот город: несогласия, возникшие между христианами, послужили к его спасению. С западной стороны город был почти открыт для крестоносцев, достаточно было самого ничтожного нападения, чтобы захватить крепость; сверх того, осаждающие имели в своем распоряжении реку Барради и сады с созревшими уже в то время плодами. С восточной же стороны тянулось большое бесплодное пространство, без деревьев, без воды, не представляющее никакой поддержки; с этой стороны защищали город толстые стены и высокие башни, и сюда-то неожиданно решили крестоносцы перенести свой лагерь.

Только что они раскинули тут палатки, как в Дамаск прибыло до 20 000 ратников - курдов и туркменов, которым было поручено его защищать. Латиняне сделали несколько неудачных нападений, и вскоре, узнав о приближении новых неприятельских подкреплений под предводительством султанов Алеппского и Мосульского, они отказались от своего предприятия. Перенесение лагеря решило участь экспедиции. Христианские князья перессорились из-за обладания городом, который они считали уже завоеванным, и с самого начала потеряли время в роковых препирательствах. Перемещение лагеря было последствием соперничества из-за честолюбивых целей. Пошли слухи о коварстве и измене. Христиане европейские и христиане сирийские разъединились под стенами Дамаска и не захотели соединить свою храбрость и рвение в единодушном усилии, и таким образом подверглись плачевным неудачам вместо победы, которая предоставила бы в их Обладание роскошную область и много хороших городов Антиливанских.

Одним из любопытнейших обстоятельств этой осады было то, что войсками в Дамаске командовал тогда Аюб, глава династии Аюбидов, и при нем был его сын, молодой Саладин, которому суждено было в будущем нанести такие ужасные удары королевству Иерусалимскому.

Несчастный исход осады Дамаска произвел общее раздражение и уныние; на совете вождей предложена была осада Аскалона, но решение о начале новой войны не было принято. Император Конрад возвратился в Европу. Людовик VII также решился на обратный путь во Францию после еще одного года пребывания в Палестине - уже в качество только благочестивого паломника.

С первого взгляда на этот крестовый поход представляется мало славных подвигов и много больших неудач. Религиозные побуждения, которые заставляли крестоносцев переносить оскорбления и коварство греков, довели их до гибельного положения. Оставляя позади себя враждебную столицу и народ, действующий против них скрытыми путями, крестоносцы вступили на стезю бедствий. Отсутствие дисциплины и распущенность нравов христианской армии способствовали в значительной степени ее неудачам. Эта распущенность нравов происходила в особенности от многочисленности женщин, вмешавшихся в ряды воинов. В этом крестовом походе был целый отряд амазонок, под предводительством военачальника, который отличался более щегольством, чем храбростью, и которого за его вызолоченные сапоги прозвали "дамой с золотыми ножками". Людовик VII принимал все бедствия с покорностью мученика, а на поле битвы был храбрым воином; но кажется, что его можно осудить за излишнюю веру в Провидение, которое не покровительствует тем, кто уклоняется от стези благоразумия и осторожности. Император Конрад был человек недальнего ума и лишился всего по своему неумению и самонадеянности. Эта вторая священная война не представляет ничего ни героического, ни рыцарского; в ней не проявляется ни великих характеров, ни великих страстей первого крестового похода. Бесцветным и печальным вышеизложенным очеркам никак нельзя придать размеров эпопеи.

Во всяком случае, не все силы этого крестового похода были направлены против Азии. 50 000 христиан из Дании и Саксонии производили нападения на дикие славянские племена, погруженные еще во тьму идолопоклонства. Но это не имело плодотворных последствий. Другие христиане, вооружившиеся на борьбу с восточными мусульманами, действовали успешно против мавров на берегах Таго.

Возвратившись во Францию, Людовик VII одобрил деятельность аббата Сугерия, который сумел поддержать порядок в государстве и благоразумным и твердым управлением усмирил различные партии; король Французский почтил своего министра титулом "отца отечества". На стороне аббата Сугерия оказалось тогда важное преимущество: он был единственным человеком в Европе, восстававшим против крестового похода. Народ превозносил теперь мудрую предусмотрительность аббата Сен-Денийского и громогласно обвинял св. Бернара, обещавшего победу войскам, исчезнувшим на Востоке. Аббат Клервоский принужден был написать "оправдательное слово", в котором он приписывает бедствия войны преступлениям христиан. В этом "слове" преобладает мрачное и таинственное страдание. Благочестие св. Бернара в ужасе отступает перед глубиною божественных предопределений; апостол дивится, что Господь не вменил ему его постов и молитв; ему представляется, что земля преждевременно обречена на осуждение и что Владыка неба и земли отрешился от Своего милосердия. Одно из интереснейших зрелищ XII века - это зрелище, которое представляет нам гений св. Бернара, изнемогающий под бременем ответственности за несчастный исход крестового похода, проповеданного им во имя Неба.

Глава ХIII

Со времени взятия Аскалона Балдуином III до взятия Иерусалима Саладином (1150-1187)

Крестовый поход Людовика VII и Конрада окончился без пользы для Святой земли; по отъезде отсюда обоих государей-пилигримов христианским владениям стали грозить большие опасности. Со всех сторон мусульманское оружие угрожало владычеству франков. Король Иерусалимский, патриарх священного города и Антиохии, начальники военных орденов св. Иоанна и храмовников в скорби своей обратились с мольбами к западным христианам. Тронутый их страданиями, папа старался убедить европейские народы подать помощь своим братьям на Востоке. Но бедствия последней священной войны еще не были позабыты: духовенство и дворянство, разоренные крестовым походом, не были расположены возбуждать энтузиазм толпы. Голос аббата Клервоского более не раздавался, и молчание св. Бернара было как бы предупреждением, которое поддерживало народ в благоразумном покое.

Но вот чему трудно поверить! Когда Европа безмолвствовала и никто не осмеливался вновь встать под священные знамена, аббат Сугерий, сопротивлявшийся походу Людовика VII, задумал новый поход против врагов Иисуса Христа. На Шартрском соборе он старался воспламенить воинственное рвение князей, баронов и прелатов. Но они отозвались на его увещания только выражением скорби и удивления. Сугерий, семидесятилетний старец, объявил тогда, что он один берется осуществить то предприятие, которое не удалось двум государям. Уже более 10 000 пилигримов, вооруженных на его счет, готовы были последовать за ним на Восток, когда смерть воспрепятствовала осуществлению его намерений. На своем смертном одре аббат Сен-Денийский выражал сожаление, что не может помочь священному городу, - любопытный пример неотразимого влияния идеи во все времена!

Между тем, на Востоке Балдуин III всеми силами старался остановить успехи Нуреддина, сына Зенги. Этот доблестный государь замыслил подчинить наконец своей власти город Аскалон, против которого христиане столько раз направляли свое оружие и который служил как бы оградою для египтян против Сирии. По призыву своего короля бароны, рыцари, епископы немедленно собрались под его знамена. Во главе армии шел патриарх Иерусалимский, неся древо Животворящего Креста.

Город Аскалон, выстроенный кругообразно на плоскости на берегу моря, укрепленный толстыми стенами и высокими башнями, получал четыре раза в год из Египта продовольствие, оружие и воинов. Ничего не было упущено из вида для поддержания этой важной крепости; все ее жители были воины. Армию Балдуина при осаде Аскалона поддерживал флот, состоявший из 15 кораблей под управлением Жерара Сидонского. Христиане, как и мусульмане, проявляли мужественное настроение и неусыпную бдительность. Во избежание неожиданного нападения среди ночной темноты осаждаемые повесили на зубцах самых высоких башен стеклянные фонари, от которых и ночью распространялся свет, подобный дневному. После двухмесячных трудов под стенами Аскалона в христианский лагерь явились многочисленные толпы западных пилигримов с судов, прибывших в гавани Яффу и Птолемаиду; многие из этих судов, прибывших из Европы, присоединились к флоту Жерара Сидонского.

Между боевыми орудиями, изготовленными для нападения на укрепления Аскалона, была замечательная, чрезвычайно высокая башня; она имела вид крепости с гарнизоном и наносила страшные удары осаждаемым. Пятимесячная осада истощила силы неприятеля; на помощь к нему пришел египетский флот, состоявший из 70 кораблей, и это придало бодрости мусульманам; но и пламенное рвение христиан не ослабело; большая подвижная башня и другие боевые орудия латинян не давали отдыха городу. Осаждаемые, желая избавиться от большой подвижной башни, набросали между нею и укреплениями огромное количество дров, облили их маслом, обложили серой и другими горючими веществами и все это подожгли; но ветер, дувший с востока, обратил пламя на город, в противоположную сторону от башни. Этот пожар, длившийся весь день и всю ночь, раскалил каменные укрепления, так что они совершенно разрушились, и таким образом огонь открыл христианским воинам вход в крепость, которою они теперь могли легко овладеть; но жадность лишила их этой победы. Храмовники, поспешив воспользоваться добычей, немедленно устремились в город; но, желая, чтобы все досталось им одним, они поставили в проходе сторожевых, для того чтобы устранять всех, кто захотел бы за ними последовать. Мусульмане, заметив, что христиане заняты грабежом и что их немного, соединились и напали на храмовников, которые частью погибли, частью поспешили спастись через тот же проход, через который не захотели допустить своих товарищей.

Христиане, удивленные оживлением своих врагов, с печальным недоумением возвратились в свой лагерь. Смущенные и упавшие духом вожди предложили прекратить осаду города. Но патриарх и епископы посоветовали вступить вновь в битву, и их мнение было уважено. На другой день христианское войско снова явилось перед стенами города; битва длилась весь день, обе стороны действовали с большим оживлением, но потери мусульман оказались значительнее. Предложено было перемирие для погребения убитых. Во время этого перемирия воспоминание о бедствиях, которые они вытерпели, о числе воинов, которых они потеряли, о тревожных известиях, полученных из Каира, навело уныние на аскалонских мусульман. Большинство жителей в мрачном отчаянии изъявляли желание покинуть эту песчаную страну, над которой, казалось, тяготело проклятие и которую Бог в гневе своем как бы предал франкам. Египетский отряд требовал удаления из христианских владений, выхода из Аскалона, представлявшегося ему могилой на чужбине. Выбрали депутатов для предложения сдачи города Иерусалимскому королю. Когда мусульманские послы сообщили вождям христианского войска возложенное на них поручение, печальные и обезнадеженные со своей стороны предводители уже не ожидали получить от своих врагов предложений, внушенных им отчаянием; выслушав депутатов из Аскалона, бароны и прелаты, пораженные удивлением, не нашли другого ответа, кроме радостных слез и благодарственных излияний перед Богом. Жителям Аскалона дано было три дня, чтобы выселиться оттуда со всем своим имуществом, но они не дождались и третьего дня. Франки, почитая истинным чудом взятие города, вошли туда в священной процессии. Первым делом их после овладения городом было посвящение большой мечети св. апостолу Павлу. Таким образом покорена была эта крепость, которая открывала латинянам путь в Египет и преграждала мусульманам доступ в Палестину.

Мусульманские государства оставили на некоторое время в покое королевство Иерусалимское. Незаконное нападение Рено Шатильонского на безоружный и мирный остров Кипр, набег Балдуина на арабские племена, пасшие стада свои, по договору, в лесах Панеадских, поражение короля близ Иордана, на месте, называемом "брод Иакова", несколько удачных битв в графстве Триполийском и княжестве Антиохийском - вот и все незначительные события, последовавшие в течение нескольких лет после взятия Аскалона. Женитьба Балдуина на племяннице императора Мануила в 1155 г. доставила обогащение бедному королевству Иерусалимскому; этот союз был бы очень полезен для королевства, если бы он способствовал соединению греков и латинян против их общего врага.

Между патриархом Антиохийским и князьями-правителями Антиохии возникали частые ссоры, и, к сожалению, король Иерусалимский имел обыкновение вмешиваться в эти постыдные раздоры. Рено Шатильонский в несогласиях своих с престарелым патриархом Амальриком довел насилия до крайней степени. По его приказанию прелат выведен был на вершину Антиохийской цитадели; с обнаженной головой, обмазанной медом, он целый день подвергался страданию от мух и от солнечного зноя. Во время пребывания своего в Антиохии Балдуин III был поражен болезнью, от которой вскоре и умер. Страдая изнурительной лихорадкой, он велел перевезти себя в Триполи, потом в Бейрут, где и скончался. Останки его были перенесены в Иерусалим и преданы погребению у подножия Голгофы. О Балдуине III сожалели; говорят даже, что Нуреддин, из уважения к печали народа, оплакивавшего своего государя, прекратил на несколько дней нападения на христиан.

Наследником Балдуина III был брат его Амальрик; он был скуп, горд, честолюбив и не без труда достиг того, чтобы его признали королем. Тайное притязание на иерусалимский престол некоторых местных князей преувеличило недостатки наследника Балдуина. Новый король Иерусалимский обратил все свои предприятия против Египта. Так как халиф Каирский отказался платить дань победителям Аскалона, то Амальрик произвел нападение на берега Нила и возвратился в свое королевство не прежде, как заставив неприятеля откупиться от войны. По причине междоусобий, раздиравших в то время египетские провинции, Амальрик снова появился в этой стране, чтобы поддержать партии, требовавшие его посредничества.

Между тем, Нуреддин угрожал владениям Антиохийским и Триполийским; христиане продолжали искать помощи на Западе. Тьерри граф Фландрский приехал в четвертый раз в Палестину; прибыли также воины из Пуату и Аквитании, под начальством Гуго Лебрена и Жоффруа, брата герцога Ангулемского; с Гуго Лебреном были два его сына: Жоффруа Люсиньянский, уже прославившийся своей храбростью, и Ги Люсиньянский, которому суждено было со временем занять иерусалимский престол. С помощью этого подкрепления сирийские христиане одержали победу над Нуреддином в Триполийской области. Султан Дамасский вскоре отомстил за это поражение: он одержал победу близ Харенка и забрал в плен нескольких христианских князей. Между ними были Раймунд граф Триполийский, прозванный сарацинами "франкским сатаной", и Боэмунд III князь Антиохийский, который отправлен был в алеппскую темницу - разделять заключение с Рено Шатильонским, томившимся уже многие годы в оковах. В это же время мусульмане отняли у христиан город Панеаду.

Мы не последуем за королем Амальриком в Египет, куда он отправился подать помощь халифу Каирскому при нападении на него Ширку, одного из полководцев Нуреддина; христиане, в союзе с египтянами, не раз разгоняли орды Ширку. Избавленный от своих врагов, халиф Каирский - или, вернее, визирь Шавер, управлявший государством от имени своего владыки, который сидел взаперти в своем дворце, как бездушный идол, - обязался платить королю Иерусалимскому ежегодную дань в 100 000 червонцев и согласился на принятие гарнизона в Каире. Возвратясь в Иерусалим, Амальрик женился на племяннице императора Мануила; вспоминая о богатствах халифа, о плодородии и роскошных жатвах Нила и сравнивая их с тесной и бедной страной, составлявшей его королевство, он задумал завоевание Египта; для осуществления своего предприятия он надеялся извлечь пользу из союза своего с родственницей Мануила и отправил в Константинополь послов - просить императора о содействии завоеванию Египта; император согласился на это. Тогда Амальрик, не желая больше скрывать своих намерений, собрал на совет высших государственных сановников. Благоразумнейшие из них объявили, что это предприятие несправедливо, и заметили, что в таком случае всего можно будет опасаться со стороны Нуреддина и что не следует жертвовать городами христианскими и, может быть, даже Иерусалимом ради надежды покорить отдаленную страну. Но король Амальрик и большинство владетелей и рыцарей, убежденные в успехах на берегах Нила, настояли на объявлении войны.

Нуреддин, между тем, имел те же замыслы, что и Амальрик; он также мечтал о завоевании слабого государства Каирского. Амальрик опередил в Египте войска султана Дамасского. Он приступом взял Бильбеис, город, расположенный на правой стороне Нила, и велел предать смерти всех его жителей. Несчастья Бильбеиса заставили содрогнуться весь Египет; быстрое наступление на Каир обеспечило бы королю Амальрику завоевание этой столицы, но, как будто устрашенный внезапно смелостью своего предприятия, он склонился на предложения послов халифа и прекратил враждебные действия на условии значительной откупной суммы. После целого месяца переговоров Амальрик, однако же, не получил ничего из обещанных ему сокровищ. Между тем, полководец Нуреддина, призванный халифом на помощь, вступил в египетские владения и, избегая встречи с христианскими воинами, но соединясь с египетской армией, противопоставил королю Иерусалимскому такие силы, перед которыми тот должен был отступить. Амальрик со стыдом возвратился в Иерусалим. Скоро после того прибыл в порт Птолемаиду греческий флот, обещанный императором Мануилом и напрасно ожидавшийся в минувшую экспедицию. Рассчитывая на этот флот, король Иерусалимский решился вернуться в Египет и предпринял осаду Дамиетты. После пятидесятидневной осады этого города, во время которой погибла от голода и от неприятельского оружия половина христианских воинов, а суда греческие были истреблены частью греческим огнем, частью бурей, король Иерусалимский с печалью отказался от своего предприятия.

Среди смут, сопровождавших конец существования династии Фатимидов, является мусульманский князь, имя которого приобрело известность и в Азии, и в Европе. Халиф Каирский велел снести голову своему визирю Шаверу, а вместо него назначил Ширку, полководца Нуреддина, но Ширку через два месяца внезапно умер; его заменил младший из эмиров армии Нуреддина. Этот эмир был Саладин, племянник Ширку и сын Аюба, явившийся с диких гор Курдистана, чтобы служить мусульманским властям в Месопотамии. Молодость свою Саладин провел в распущенности и в праздной жизни в серале. Когда ему минуло 30 лет и халиф избрал его первым министром, он вдруг сделался совершенно другим человеком. Он замыслил полное подчинение Египта власти Нуреддина. По смерти последнего халифа-фатимида черный цвет Аббасидов был заменен белым цветом потомков Али, и в мечетях стали поминать в молитвах только имя халифа Багдадского. По смерти Нуреддина в Дамаске в 1174 г. государство осталось без наследника и повсюду в мусульманских провинциях возникли раздоры; тогда сын Аюба оказался на пути к верховной власти.

Около этого же времени умер Амальрик, который, вероятно, не предвидел в свой последний час, какие великие события должны произойти после его царствования. Наследником его престола был сын его, Балдуин IV. Он принял помазание на царство в храме Святого Гроба, но по возрасту своему еще не мог вступить в управление государством. Впрочем, этому юному королю, пораженному проказой, не суждено было царствовать самостоятельно. Современная история не нашла для него другого имени, кроме имени "Прокаженного короля" (le roi Mezel).

Регентство было предоставлено Раймунду Триполийскому, четвертому в роде потомку знаменитого Раймунда Сен-Жильского.

Новый завоеватель Египта, Саладин, провозвестил себя призванным продолжать апостольскую миссию Зенги и Нуреддина; казалось естественным, что он будет наследником и могущества их. Халиф Багдадский предоставил Саладину во имя Пророка властвовать над городами, покоренными его оружием, не исключая даже и города Алеппо, где нашел себе последнее убежище Малик-Шах, слабый наследник Нуреддина. С этих пор Саладин был провозглашен султаном Дамасским и Каирским и имя его стало упоминаться в молитвах во всех мечетях Сирии и Египта.

В конце 1178г. Саладин, видя, что силы франков направлены против Антиохии, выступил в поход, чтобы произвести нападение на Палестину. Услыхав об этом, король Балдуин в сопровождении рыцарей, которых он успел собрать, поспешил отправиться в Аскалон. Войско Саладина расположилось лагерем по соседству с этим городом. Рассчитывая на легкую победу, мусульмане рассеялись по равнине и опустошили ее до Рамлы и Лидды. Видя это, христиане не захотели оставаться в бездействии в своем городе; однажды утром они вышли из Аскалона, направились к морскому берегу, скрывая свой путь за песчаными наносами, и напали врасплох на лагерь Саладина. Напрасно трубили мусульманские трубы, созывая рассеявшихся воинов; Саладин старался ободрить отряды, оставшиеся в лагере. Балдуина сопровождали только 375 всадников, но поражение мусульман было полное, и дороги покрылись их трупами и пожитками. Саладин, без всякой свиты, умчался в степь верхом на верблюде.

Эта победа, хотя и значительная, не могла, однако же, успокоить встревоженное настроение тех, кто внимательно следил за ходом дел; и действительно, Саладин скоро вновь появился, вооруженный прежними своими преимуществами над христианами; с другой стороны, Галилее также угрожали опасности, и, в довершение всех бед, низкие интриги при самом дворе Балдуина производили общее смущение; сыны Белиала, истые производители разрушения, старались пользоваться слабостью и недугами короля, чтобы сеять раздор, зависть, ненависть и недоверие. В Сирии оказался голод; войска оставались без продовольствия. Последовало перемирие с Саладином на двухлетний срок. Это перемирие было нарушено насильственными действиями Рено Шатильонского. Сделавшись владетелем Крака и Монреаля вследствие вступления во вторичный брак с вдовою Жоффруа Торонского, Рено Шатильонский попытался, вопреки договору, вторгнуться в неприятельские пределы около Красного моря и не побоялся выступить с оружием против священных городов Мекки и Медины. Рено Шатильонский, человек предприимчивый, необузданного нрава, романтический тип того странствующего рыцарства, которое крестовые походы увлекали на Восток, раздражил Саладина своим пренебрежением к международному праву и тем довел королевство до войны, в которой померкла слава христианского имени на Востоке.

Все дело тогда состояло в том, чтобы остановить успехи завоевательного наступления Саладина - но каким образом возможно было сирийским христианам противостоять этому могучему урагану? Балдуин IV, потерявший зрение и дошедший до самого печального состояния, согласился назначить регентом королевства Ги Люсиньянского, который не пользовался ничьим доверием. Между тем, могущество Саладина с каждым днем возрастало. Все князья месопотамские были в союзе с ним или платили ему дань. Однако же представился случай победить Саладина, войска которого опустошали Галилею. Войско христианское, состоявшее из 1300 рыцарей и более чем 20 000 пехоты, могло бы напасть на неприятеля, расположившегося лагерем между горой Гельвуе и древним Скифополем; но Ги Люсиньянский, командовавший армией, поколебался вдруг в виду опасности или, вернее, в виду победы. Это возбудило против него общее негодование; Балдуин лишил его власти и хотел даже отнять у него графства Аскалонское и Яффское. Он передал регентство графу Триполийскому и возложил корону на голову пятилетнего ребенка, рожденного от второго брака Сибиллы с маркизом Монферратским. Новый король вступил на престол под именем Балдуина V.

В этом опасном положении Святая земля всю свою надежду возлагала на помощь с Запада. Патриарх Ираклий и великие магистры храмовников и иоаннитов были посланы просить помощи у западных христиан. Колеблемая смутами, Европа не могла тогда заботиться о защите Иерусалима. Рвение к крестовым походам еще не угасло в ней, но, чтобы возбудить его во всей его первоначальной силе, нужны были какие-нибудь чрезвычайные события, какие-нибудь великие общественные бедствия, которые могли бы растрогать сердца и подействовать на воображение народов. По возвращении в Иерусалим патриарх Ираклий нашел дела в еще худшем положении. Не было недостатка в роковых предзнаменованиях грядущих общественных бедствий. Землетрясения, затмения луны и солнца казались очевидными признаками близкого разрушения королевства; чрезвычайная распущенность нравов также наводила страх на благочестивых людей. Другим предвестием несчастий было то, что управление находилось в руках безрассудных, бессильных и развратных людей, а высшая власть имела представителей в лице только князей и королей-неудачников. Балдуин IV, живая развалина, давнишнее достояние могилы, умер, окруженный презренными партиями, оспаривавшими друг у друга право на верховную власть. Скоро после того внезапно умер и Балдуин V, слабая и ненадежная опора христиан. Он был последним из королей, погребенных у подножия Голгофы. Ги Люсиньянский и супруга его Сибилла были торжественно помазаны на царство во храме Святого Гроба вопреки желанию баронов. Граф Триполийский, со скорбью видя, в каких руках оказалось управление Святой землей, удалился в Тивериаду, владение, доставшееся ему через брачный союз.

Падение Иерусалимского королевства, преданного в неискусные руки, было неизбежно; но доблести христианской суждено было покрыть славой воспоминания о его последних днях. 1 мая 1187 г. на 7000 мусульманских всадников, двинувшихся в Галилею, напали в окрестностях Назарета 130 воинов, среди которых были рыцари-храмовники и иоанниты. Мусульманской кавалерией командовал Афдал, сын Саладина. Защитники Креста не поколебались вступить в неравный бой. Современные летописи, наполненные воспоминаниями о подвигах этого дня, распространяются в особенности, описывая славную смерть Жакоба де Моле, магистра храмовников. Этот непоколебимый защитник креста выдержал бой верхом на белом коне и только после невероятных, чудесных подвигов борьбы был побежден. Сарацины приняли его за св. Георгия, который часто представлялся христианам спускающимся с неба во время их битв. В этом сражении, происходившем на площади, которая до сих пор существует близ селения Эль-Махед, погиб весь христианский отряд, исключая великого магистра храмовников и двух его рыцарей.

Через два месяца после этого предстояло совершиться еще большим несчастьям в стране Галилейской. Саладин двинулся к Тивериаде во главе 80 000 войска. На совете в Иерусалиме решено было соединиться всем христианским силам на равнине Сефурийской. В христианской армии оказалось до 50 000 воинов; сюда собрались все могущие владеть оружием; гарнизоны были выведены из крепостей королевства, и в городах остались только женщины и дети. Вскоре пришла весть, что Саладин занял Тивериаду и что мусульмане осаждают крепость, в которой нашла убежище жена графа Триполийского. Был собран большой совет, чтобы решить, идти ли на помощь Тивериаде. Когда все вожди высказали свои мнения, граф Раймунд, хотя и наиболее заинтересованный в этом деле, посоветовал забыть в эту минуту о Тивериаде и остаться в Сефури, где близка была вода и не было недостатка в продовольствии; он заявил, что было бы гибельным неблагоразумием завести громадное количество людей и лошадей в бесплодные пустыри, где они могут подвергнуться страданиям от голода, жажды и солнечного зноя. Раймунд предполагал, что после взятия Тивериады неприятель двинется навстречу христианам и что он потеряет много людей, проходя по пустынной и выжженной земле между Тивериадой и Сефури; в заключение он прибавлял, что народ христианский, имея в изобилии продовольствие и воду, с большим успехом может сопротивляться мусульманской армии. Раймунд предпочитал потерю Тивериады потере королевства. Мнение графа Триполийского было предусмотрительно и мудро. Но великий магистр храмовников был противоположного мнения. Слабость Ги Люсиньянского погубила все: был отдан приказ выступать против неприятеля.

Утром 3 июля христианская армия выступила из своего лагеря в Сефури. Граф Триполийский со своим отрядом составлял авангард; в арьергарде были король Иерусалимский и рыцари-храмовники и иоанниты. Древо Честного Креста несли избранные воины, поставленные в центре войска. Христиане подошли к селению Марескальция, в трех милях от Тивериады; тут встретили их стрелы сарацинов, тут пришлось им испытать жажду и зной. Чтобы добраться до Галилейского озера, им нужно было проходить через тесные проходы и скалистые местности; граф Триполийский послал сказать королю, чтобы он поспешил пройти через селение не останавливаясь, для того чтобы успеть дойти до Галилейского озера. Люсиньян отвечал, что он будет следовать за графом. Но вдруг мусульмане напали на арьергард и привели в смятение храмовников и иоаннитов. Король, не зная, что делать, решился остановиться, и из уст его вырвались слова: "Увы! Увы! Все для нас кончено, мы все погибли, и королевство потеряно!" Христиане провели тут ужасную ночь; неприятель поджег равнину, покрытую сухой травой и кустарником; дым, пламя, тучи стрел, голод и жажда начали одолевать воинов Креста.

На другой день христиане решились перебраться через утесистые возвышенности, отделявшие их от озера Галилейского; но Саладин, вышедший на рассвете из Тивериады, приближался, чтобы вступить в битву с христианской армией. Авангард графа Раймунда уже направлялся к холмам, которые сарацины начали занимать. Завидев сарацин, христианская пехота, выстроившись клином, поспешила занять вершины холмов и таким образом отделилась от отряда короля, который напрасно посылал к ней одного гонца за другим, призывая ее на защиту древа Животворящего Креста. Храмовники, иоанниты и остальная часть арьергарда мужественно выдержали первый натиск неприятеля, но, обессиленные наконец все возрастающим в числе неприятелем, они стали призывать короля на помощь; король же не придумал ничего лучшего, как расставить палатки и предать себя Божьему милосердию. Отряды, предводительствуемые Люсиньяном, храмовниками и иоаннитами, пришли в смятение и рассеялись вокруг хоругви Святого Креста. При виде такого расстройства граф Раймунд в отчаянии пробил себе путь сквозь неприятельские ряды и бежал по направлению к Триполи со своим авангардом. Батальоны Саладина бурей налетели на то место, где находился Иерусалимский король. Древо Креста, которое столько раз служило путеводным знаменем латинских воинов к победе, попало во власть неприятеля; король был взят в плен; храмовники и иоанниты - убиты или забраны в плен. Главные сцены этой ужасной битвы разыгрались на холме Хиттин, том самом, который в Евангелии известен под названием "Горы блаженства". Поле битвы представляло повсюду следы страшного кровопролития. Один арабский историк, очевидец события, рассказывает о чудном благоухании, который он чувствовал среди смертных останков, рассеянных по этим холмам и долинам. Веревок со всех мусульманских палаток было недостаточно, чтобы связать всех забранных в плен христиан. Число пленников было так велико, что победоносные сарацины не находили для них покупателей, и один христианский рыцарь был обменен за пару обуви.

Ги Люсиньян и главные вожди христианской армии, попавшие в руки неверных, были приведены в палатку, поставленную посреди лагеря Саладина. Султан обошелся благодушно с французским королем и предложил ему освежиться напитком, охлажденным снегом. Король, отпив из чаши, предложил ее Рено Шатильонскому, находившемуся возле него, но султан остановил его и сказал: "Этот изменник не должен пить в моем присутствии, так как для него у меня нет пощады". И, обращаясь к Рено, он упрекнул его в нарушении договоров и пригрозил ему смертью, если он не примет веры Пророка, которого он оскорбил. Рено с благородным пренебрежением отнесся к угрозам султана и отвечал ему как подобало со стороны христианского воина; раздраженный султан ударил мечом безоружного пленника, и мусульманские воины, по знаку своего властелина, отрубили голову рыцарю. Таким образом, Рено Шатильонский погиб за Крест смертью мученика; такая кончина его заставляет забывать то, что было небезукоризненного в его жизни, полной воинственных приключений. На другой день Саладин, восседая на троне, повелел умертвить рыцарей-храмовников и иоаннитов, заключенных в оковы; все эти доблестные воины с благочестивой радостью приняли мученический венец. Султан помиловал только великого магистра храмовников, вероятно, ради того, что благодаря его неблагоразумным советам христианская армия предана была в руки сарацин. Последствием этой роковой для латинских владений победы было то, что султан подчинил своей власти один за другим города Птолемаиду, Наплусу, Иерихон, Рамлу, Кесарию, Арсур, Яффу, Бейрут. Только прибрежные города Тир, Триполи и Аскалон остались во владении христиан. Последняя крепость, осажденная Саладином, геройски защищалась, но наконец сдалась на условии освобождения султаном короля Ги Люсиньяна, не совсем достойного такой жертвы.

Городу Иерусалиму, освобождение которого стоило так много подвигов и страданий, предстояло вновь подпасть мусульманской власти. Саладин приступил к стенам священного города; в Иерусалиме, наполненном христианами, которые пришли сюда, надеясь найти тут верное убежище, было очень немного воинов для его защиты. Но жители, ободряемые духовенством, готовились к борьбе с мусульманами; они избрали своим начальником Балеана Ибелинского, старого воина, бывшего в сражении при Тивериаде, опытность и добродетели которого внушали доверие и уважение к нему. Первой заботой Балеана Ибелинского было исправить городские укрепления и приучить к дисциплине новых защитников Иерусалима. За неимением денежных средств на военные расходы пришлось обирать церкви, и народ, встревоженный приближением Саладина, уже не смущался при виде того, что драгоценный металл, украшавший часовню Святого Гроба, идет на выделку монеты. Прежде чем приступить к осаде города, султан предложил жителям капитуляцию; христиане отвечали, что никогда они не уступят того города, в котором Бог их принял смерть. Начались битвы; осажденные мужественно сопротивлялись; во время частых вылазок против неприятеля они действовали копьем и мечом; множество из них погибало и возносилось, как выражаются летописи, в небесный Иерусалим.

Саладин расположился лагерем сначала на западной стороне Иерусалима, на тех самых возвышенностях, где были расставлены палатки Раймунд а Тулузского 88 лет тому назад. Потом он переменил позицию и стал на северной стороне города, на том месте, откуда Готфрид действовал своими огромными боевыми машинами. Султан велел сделать подкопы под те укрепления, которые тянутся от Иосафатовых ворот до ворот св. Стефана; мужественные усилия осаждаемых воспрепятствовать угрожающим работам сарацин были безуспешны. Башни и стены готовы были рухнуть по первому сигналу. Велико было отчаяние в Иерусалиме; духовенство совершало процессии по улицам; повсюду только и слышались мольбы и стоны, взывающие к божественному милосердию.

Среди этого смятения и общего тревожного волнения открыт был заговор греческих и сирийских христиан, которые с трудом переносили свое подчинение власти латинян; заговор имел целью предать Иерусалим мусульманам; это довершило отчаяние жителей. Балеан Ибелинский и главные лица города явились к Саладину и просили его о том, чтобы он принял капитуляцию на тех условиях, которые он сам предложил жителям до начала осады. Но Саладин вспомнил, что на первый отказ жителей он отвечал клятвой разрушить иерусалимские стены и истребить всех жителей. Несколько раз возвращался Балеан Ибелинский в лагерь султана, но тот оставался неумолим. Однажды старый воин объявил Саладину, что если он не смилосердится над христианами, то они окончательно придут в отчаяние, подожгут Иерусалим и превратят священный город в кучу развалин и в одну обширную могилу. Испуганный этими словами султан, посоветовавшись со своими учеными законниками, которые решили, что он может принять капитуляцию, не нарушая своей клятвы, подписал предложенные условия. Победитель даровал жизнь жителям и позволил им выкупить свою свободу. Выкуп состоял из десяти червонцев за мужчину, пяти за женщину и двух за ребенка. Все воины, бывшие в Иерусалиме при заключении капитуляции, получили разрешение удалиться в Тир или в Триполи.

С приближением дня, в который христиане должны были удалиться из Иерусалима, мысль, что они оставляют навсегда Святые места, прощаются навек с божественной Гробницей и Голгофой, погрузила весь этот несчастный народ в глубочайшее горе; все желали в последний раз облобызать священные следы Иисуса Христа и совершить последнее молебствие в тех церквах, где они так часто молились; слезы были у всех на глазах, и никогда Иерусалим не был так дорог христианам, как в тот день, когда им приходилось подвергнуться изгнанию из этого святого отечества. Когда наступил этот печальный день, все городские ворота, исключая ворота Давидовы, были закрыты. Саладин, сидя на троне, смотрел, как проходил мимо него погруженный в уныние народ. Патриарх в сопровождении духовенства шел впереди, унося с собой священные сосуды, украшения Святого Храма и сокровища, ценность которых была известна одному только Богу, как выражается арабский летописец. За патриархом шла королева Сибилла, окруженная знатнейшими баронами и рыцарями; Саладин отнесся почтительно к ее горю и сказал ей несколько приветливых слов. За королевой шло множество женщин с детьми на руках, потрясая слух раздирающими воплями. Проходя мимо Саладина, они умоляли его возвратить им их мужей и сыновей, содержащихся в неволе, и он внял их мольбам. Многие христиане оставили в городе свое имущество и драгоценнейшие вещи и несли на плечах кто престарелых родителей, кто - недужных и увечных друзей. Это зрелище растрогало сердце Саладина. В порыве великодушного сострадания он позволил рыцарям-иоаннитам остаться в городе, чтобы ухаживать за больными пилигримами и другими, кому болезнь помешала выйти из города. Большинство христиан были освобождены из рабства.

Почитание пророка Мекки заменило поклонение Иисусу Христу в завоеванном городе. Все церкви, исключая храм Святого Гроба, были обращены в мечети. Саладин приказал омыть розовой водой, доставленной из Дамаска, внутренние и наружные стены Омаровой мечети. В первую пятницу, последовавшую за взятием Иерусалима, главный имам произнес речь в честь чуждого вероисповедания. Христиане печально бродили по сирийским равнинам, отверженные своими братьями, обвинявшими их в том, что они предали Гроб Сына Божия. Город Триполи закрыл перед ними свои ворота. Те, кто удалились в Египет, были менее несчастливы и нашли сострадание в сердцах мусульман; многие возвратились морским путем в Европу, где и возвестили с печалью, что Иерусалим подчинился власти Саладина.

Глава XIV

Призыв к новому крестовому походу. - Экспедиция императора Фридриха I (1188-1189)

По понятиям современников, спасение веры христианской, сама слава Божия состояла в прямой связи с сохранением Иерусалима; потеря священного города должна была, следовательно, произвести общее уныние на Западе. Урбан I, получив это известие, умер от горя. Имя Иерусалима переходило из уст в уста с воплями отчаяния. Знамения небесные, казалось, возвещали о бедствиях Святой земли; вслед за несчастьями, разразившимися над Святыми местами, явились чудеса, как бы в отзыв на общую скорбь: слезы верующих смешивались с кровавыми слезами, источаемым Святым Распятием и иконами святых угодников Божиих. Все обвиняли себя в бедствиях Иерусалима, почитая их наказанием Божиим за грехи; все стремились смиренным покаянием умилостивить прогневанного Господа. За этим взрывом общей скорби и раскаяния последовали разные благочестивые преобразования. Европа была готова отозваться на призыв папы Григория VIII, который умер, не осуществив начатого предприятия; руководительство крестовым походом принял папа Климент III.

Вильгельм, архиепископ Тирский, прибывший с востока, чтобы испросить помощь князей, был уполномочен папой проповедовать священную войну. Прежде всего он обратился к народам Италии, а потом поехал во Францию; он явился на собрание, созванное близ Жизора Генрихом II, английским королем, и Филиппом-Августом, королем французским. По прибытии Вильгельма Тирского оба эти короля, находившиеся в войне за Вессень, заключили мир. Епископ Святой земли прочел во всеуслышание, в присутствии собравшихся князей и рыцарей, донесение о взятии Иерусалима Саладином, и при описании этого бедствия все присутствовавшие рыдали. Оратор начал убеждать верующих принять крест; он представил им страдания христиан, изгнанных из их жилищ, лишенных имущества, скитающихся среди азиатского населения, не имея где приклонить голову; он упрекал князей и рыцарей, допустивших похитить наследие Иисуса Христа, забывших христианское государство, основанное их отцами; он упрекал их в том, что они ведут войны между собой из-за границ провинции или берегов реки, между тем как неверные победоносно попирают царство Иисуса Христа. Эти увещания растрогали все сердца. Непримиримые до того враги, Генрих II и Филипп-Август со слезами обняли друг друга и приняли крест. Ричард, сын Генриха и герцог Гиеньский, Филипп граф Фландрский, Гуго герцог Бургундский, Генрих граф Шампаньский, Тибо граф Блуаский, Ротру граф Першский, графы Суассонский, Неверский, Барский и Вандомский, братья Иосцелин и Матье де Монморанси, множество баронов и рыцарей, несколько епископов и архиепископов французских и английских дали клятву освободить Иерусалим. Все собрание повторяло слова "Крест! Крест!", и на этот крик, призывающий к войне, отозвались все провинции. Энтузиазм крестового похода овладел всей Францией и всеми соседними странами.

Недоставало денег для святого предприятия; на совете князей и епископов было решено, что все те, кто не примет креста, должны будут уплатить десятую часть своих доходов и стоимости своего движимого имущества. Этот налог был назван саладиновой десятиной, как бы в объяснение воинственных целей, ради которых он был назначен. Тех, кто отказывался уплатить этот священный налог, подвергали отлучению от церкви. Духовенство заявляло, что оно может быть полезно крестоносцам только молитвами, но на эти заявления не было обращено никакого внимания; церковь также была принуждена починиться налогу. Взимание саладиновой десятины было определено статутами. Но так как и этого налога оказалось недостаточно, то вспомнили, что евреи богаты. Король Французский приказал их арестовать в их синагогах и принудил внести в государственную кассу 5000 серебряных марок.

Приношения верующих не достигли их священного назначения; они были употреблены на войну, предпринятую против короля Генриха сыном его Ричардом, перешедшим на сторону Филиппа-Августа. Папский легат отлучил Ричарда от церкви и угрожал Филиппу наложением духовного запрещения на все королевство; оба государя отнеслись с пренебрежением к этим проклятиям и угрозам. Кончина Генриха II положила конец этой распре; английский монарх умер, проклиная своего непокорного сына. Сделавшись английским королем и обвиняя себя в смерти своего отца, Ричард устремил все свои помышления на священную экспедицию. Он собрал близ Нортгемптона всех баронов и прелатов королевства; на собрании этом архиепископ Кентерберийский Балдуин проповедовал крестовый поход. Этот прелат посетил также и провинции, стараясь везде возбудить общее религиозное и воинственное настроение; миссия его сопровождалась чудесными случаями. Энтузиазм англичан проявился прежде всего в виде гонения на евреев; кровь их полилась в Лондоне и в Йорке. Ричард, надеясь извлечь из этого преследования выгоды для своей казны, не торопился обуздывать ярость толпы. Богатств, добытых путем гонения на евреев, и саладиновой десятины, которая взыскивалась в Англии с беспощадною строгостью, оказалось, однако же, недостаточно для короля Ричарда; он посягнул и на государственные земли и положил продать с аукциона права на высшие государственные должности; он не поколебался бы, как говорили тогда, продать и Лондон, если бы только нашел на него покупателя.

Между тем как совершались эти приготовления к крестовому походу и знаменитый Петр Блуаский воспламенял своим красноречием благочестивое рвение баронов и рыцарей, в Нонанкуре произошло свидание между Филиппом-Августом и Ричардом.

Оба короля, желая обеспечить порядок и дисциплину в тех армиях, которые они должны были вести на Восток, составили очень строгие постановления для обуздания страстей и пороков пилигримов. Присутствие женщин во время первого крестового похода было причиной многих беспорядков; Нонанкурское собрание запретило им путешествие в Святую землю. Запрещены были все азартные игры; умерена была роскошь стола и одежды. Ричард отправился в Марсель, а Филипп-Август - в Геную, чтобы ехать дальше морским путем. Управление королевством французский монарх поручил матери своей Адели и дяде своему кардиналу Шампаньскому. В Сен-Дени он принял посох и котомку пилигрима.

Простясь в Жизоре с королями Французским и Английским, архиепископ Тирский, уполномоченный проповедовать священную войну, отправился в Германию, чтобы убедить Фридриха Барбароссу принять крест. Этот государь был в разладе с папским престолом, и крестовый поход представился ему естественным средством помириться со святейшим отцом. Храбростью своей Фридрих Барбаросса уже прославил себя в 40 сражениях; но в ХП веке одна только слава признавалась истинной славой - та, за которой приходилось отправляться в Азию; император Германский увлекся современными воззрениями. Он принял крест на сейме в Майнце; знаменитейшие германские воины последовали примеру Фридриха. Увещаниями римского двора огласились все церкви Германии. Апостолы-проповедники священной войны и депутаты Палестины рассеялись повсюду, оплакивая участь христианства на Востоке и кровные оскорбления, нанесенные Кресту Спасителя.

Фридрих сопутствовал своему дяде Конраду во время второго крестового похода; ему были известны те беспорядки, которыми сопровождались эти отдаленные экспедиции. На нюренбергском собрании и на многих других, имевших предметом приготовления к священной войне, постановлены были мудрые распоряжения; приняты были все меры, чтобы предохранить многочисленную армию от необузданности и нужды. Тевтонские крестоносцы получили предписание соединиться в Регенсбурге. Император Германский выступил в поход со своей армией незадолго до праздника Пятидесятницы, в 1189г., предоставив сыну своему Генриху управление государством во время его отсутствия. По пути на Восток Фридрих отправлял впереди себя послов ко всем мусульманским и христианским князьям и государям, через владения которых он должен был проходить; Генрих граф Голландский был уполномочен вести переговоры с Саладином; император, напоминая ему о своих дружеских отношениях к султану Каирскому и Дамасскому, объявлял, что он не может более оставаться в дружбе с ним и что вся Римская империя восстанет против него, если он не возвратит Иерусалима и Креста Спасителя, доставшихся в его руки. Ответом Саладина было объявление войны.

Проходя через Венгрию, армия Фридриха встречала везде гостеприимное население. Она изведала нужду, только проходя через Болгарию, еще более дикую теперь, чем во времена Петра Пустынника. Города здесь опустели, мельницы были разрушены, горные проходы завалены огромными камнями и служили притонами для разбойничьих шаек. Жители грубо обращались с пилигримами и грабили их; им это не сходило даром: "их вешали на деревьях, как поганых собак или как хищных волков", по выражению летописи. Прибыв в Филиппополь, германская армия узнала, что послы, отправленные к императору Исааку, были заключены им в тюрьму в Константинополе; тогда преданы были забвению договоры, заключенные перед выступлением из Регенсбурга, и в продолжение нескольких месяцев вся страна была в страшном волнении. Когда послы, выпущенные на свободу, появились среди пилигримов, они разожгли в них вражду, напомнив о коварстве византийского государя, сделавшегося союзником Саладина.

Адрианополь, Дидимотика, Селиврия, Галлиполи и все укрепленные места по правому берегу Пропонтиды и Геллеспонта подчинились германцам. Подготовляемо было нападение и на Константинополь; послали просить у Венеции, Анконы и Генуи больших и малых судов, чтобы предпринять осаду императорского города со стороны моря. Фридрих убеждал папу проповедовать крестовый поход против греков. Наконец, Исаак, долго противившийся пропустить крестоносцев чрез свои владения, смирился перед ними и понял необходимость поставить море между Грецией и этой грозной армией. 1500 кораблей и 26 галер перевезли пилигримов на азиатский берег. Герцог Швабский во главе своего отряда первый перешел через Геллеспонт; император Фридрих при звуках труб переплыл через пролив с остальным корпусом армии. Фридрих вышел из Лампсака, перешел через реку Граник близ того места, где встретились армии Александра и Дария, и, оставив налево за собой гору Олимп, а направо - гору Иду, направился к Филадельфии. Христианской армии приходилось обуздывать дерзость греческих отрядов, которые часто нападали на безоружных пилигримов и грабили убитых. "Крестоносцы, - сказано в одной летописи, - находились на земле скорпионов, головы которых не представляют ничего внушающего опасение, но которые уязвляют хвостом". Реки и города, чрез которые проходил Фридрих на пути своем от Лампсака до Филадельфии, называются славными именами, к которым примешиваются поэтические предания древности; у летописцев же они означены только варварскими именами; Эсеп, Герм и Пактол, Пергам, Сарды и Магнесия не пробуждали никаких воспоминаний в воображении тевтонских крестоносцев.

Филадельфия - последний греческий город на границе мусульманских владений - отказала в продовольствии армии франков.

Рыцари, раздраженные таким приемом, выломали одни из городских ворот и ранили многих греков; другие крестоносцы метали в них со стен стрелами и камнями; эти враждебные действия прекращены были только вмешательством Фридриха. На пути из Филадельфии в Лаодикею крестоносцы потеряли много лошадей в горах Месосийских. Проходили они мимо развалин Триполи и Иераполиса; последние находились по южному скату одной горы, в двух часах пути от Лаодикеи. Христианская армия перешла через реку Лик, которую летописцы называют Малым Меандром, и вступила в Лаодикею, где продовольствие было доставлено ей в изобилии.

Описывая путь Фридриха от Лаодикеи, летописцы прежде всего упоминают об озере Солончаке, находившемся в 16 милях от этого города. Императорская армия потеряла много вьючного скота в этой бесплодной местности, где не растет ни деревьев, ни цветов, ни даже травы; близ озера армия встретила большое стадо, принадлежавшее туркменам, кочевавшим по его берегам. Туркмены бросили свои палатки и убежали в горы, но германские пилигримы, не желая возбуждать ненависть туземных племен, рассудили не касаться этого стада; во время прежних экспедиций войска не явили бы такого примера воздержания и дисциплины. От озера Солончака путь крестоносцев был постоянной борьбой и непрестанным рядом разных бедствий. Этот путь продолжался 20 дней. Близ Филомелия напали на лагерь христианской армии мусульманские отряды, но были отражены. На другой день после праздника св. Пятидесятницы в семи или восьми верстах от Икония крестоносцы вступили в битву с войском султана Иконийского; летописцы говорят, что это войско состояло из 300 000 воинов. "Подобно саранче, налетели во множестве и покрыли равнину турецкие всадники", - говорится в летописи. Но тевтоны принудили эти неприятельские полчища обратиться в бегство. Один пилигрим поклялся честью крестоносца, что он видел св. Георгия, сражающегося во главе батальонов Креста. Остатки султанской армии искали убежища в Иконии.

Один мусульманин служил проводником германцам на пути их к столице Ликаонии; этот проводник завел их в пустынную и безводную местность. Им пришлось испытать все мучения жажды; иные, чтобы утолить ее, пили кровь своих лошадей; другие пили урину или жевали листья и траву, чтобы соком их хоть сколько-нибудь освежить воспаленную гортань. Встретив болото, гнилая вода которого показалась им приятной, как нектар, они, по выражению летописца-очевидца, бросились к нему, "как олень, убегающий от охотников, устремляется к источникам водным".

Один мусульманский посол явился предложить Фридриху продать за 300 червонцев свободный проход армии через неприятельские земли. "Мы имеем обычай, - отвечал Фридрих, - не золотом покупать себе путь, а пролагать его оружием и помощью Господа нашего Иисуса Христа". Германские летописцы подробно описывают битвы, посредством которых открылись для крестоносцев ворота в Иконий; армия разделена была на два корпуса, из которых одним командовал Фридрих, а другим - герцог Швабский; первый должен был напасть на неприятеля, рассыпавшегося по равнине, а второй - направить удары на город. Император и сын его, после целого ряда чудесных подвигов, овладели городом. Один свидетель рассказывает об этой победе как о событии, совершенно достойном того, чтобы быть помещенным на страницах истории, так как "город Иконий, - говорит он, - равняется по величине городу Кельну". Германцы, продолжая свой путь, прибыли в Ларанду, город, находящийся в 35 милях от Икония, известный ныне под именем Карамана. Один летописец, описывая этот путь, говорит, что ни на каком языке, даже на ангельском, не нашлось бы достойных слов, чтобы описать все страдания, которые без малейшего ропота вытерпела германская армия во имя Иисуса и во славу Честного Креста Его.

Тевтоны приближались к границам христианских владений. Армянские князья выслали им навстречу послов, чтобы предложить Фридриху всякого рода помощь. Пилигримам нечего уже было больше опасаться нападения или каких-нибудь неожиданностей со стороны турок, но их терпению и мужеству оставалось еще преодолевать трудности перехода через Тавр. "Кто не был бы растроган до слез, - рассказывает старинный летописец, - при виде благороднейших вождей армии, которым болезнь или утомление мешали идти и которые, лежа на мулах, переносились по крутым утесам и опасным тропинкам! Кто взглянул бы без содрогания на этих рыцарей, князей, знаменитых епископов, когда они пробирались по крутизне, недоступной даже для диких серн, или по краю пропастей, цепляясь руками и ногами, как четвероногие животные! Сколько пилигримов лишились тогда и оружия, и имущества, и лошадей, рискуя притом и сами скатиться в пропасть! Любовь к Тому, кто направлял их шаги, надежда обрести отечество на небесах, к которому они стремились (так выражается современный историк), заставляли их безропотно переносить все эти страдания".

Мы приближаемся теперь к катастрофе, которая бедственным образом закончила эту экспедицию, слухи о которой привели в трепет Азию. Армия Креста следовала по берегам Салефа, маленькой речки, вытекающей близ Ларанды и впадающей в Киликийское море. Император Фридрих, желая ли выкупаться или только переплыть через эту речку, спустился в воду и через минуту был вытащен оттуда без всяких признаков жизни. Смерть его привела в смятение и уныние всю армию; некоторые пилигримы не могли пережить этого бедствия; другие, предавшись отчаянию, отпали от веры Христовой. Современная история, описывая это несчастное событие, в трепете отступает перед ужасающими тайнами Провидения. Крестоносцы продолжали медленно продвигаться вперед, унося с собой останки своего знаменитого вождя, который до сих пор поддерживал в них бодрость; свидетельства летописцев представляют несогласие относительно того места, где предано было погребению тело Фридриха: иные говорят, что в Тире, другие - что в Антиохии. Разделившись на несколько корпусов, часть армии крестоносцев прибыла в Антиохию, где сделалась жертвой чумной эпидемии; другие, проходя через алеппские владения, все почти попали под власть мусульман. "Во всей стране, - говорил один арабский писатель, - не было семьи, в которой не имелось бы трех или четырех невольников-германцев". Из 100 000 тевтонских крестоносцев, отправившихся из Европы, едва только 5000 добрались до Палестины. Несчастная участь, постигшая эту могущественную армию, приводит в недоумение человеческую мудрость - при мысли обо всем, что произвел проницательный гений Фридриха для того, чтобы обеспечить успех этой экспедиции.

Глава XV

Победы Саладина. - Осада Сен-Жан-д'Акры (1189-1190)

После всего рассказанного до сих пор о священных войнах историк останавливается в затруднении среди множества совершившихся уже фактов и перед вновь возникающими со всех сторон событиями. Становится трудно передавать их в полной последовательности и с соблюдением строгой точности в числах; приходится то забегать вперед, то возвращаться назад, чтобы представить с большей ясностью различные происшествия.

Между тем как в Европе слышались повсюду новые призывы к крестовому походу против Саладина, победителя Тивериады и Иерусалима, войска султана продолжали вторгаться во владения христиан. Однако же один город внезапно проявил сопротивление соединенным силам нового властелина Востока. Жители Тира поклялись скорее умереть, чем подчиниться мусульманской власти; эту великодушную решимость возбудил в них Конрад, сын маркиза Монферратского, прибывший в город в то время, когда истомленные жители помышляли уже о капитуляции Саладину. Конрад принял на себя начальство в городе, расширил рвы, восстановил укрепления, и под его руководством жители поняли, как следовало вести борьбу с сухопутными и морскими силами сарацин.

Отец Конрада, взятый в плен во время Тивериадской битвы, томился в заключении в Дамаске, когда вдруг Саладин велел привести его к себе; он вздумал воспользоваться личностью старого маркиза Монферратского, чтобы обезоружить храброго защитника Тира. Султан обещал Конраду возвратить ему его отца и предоставить ему богатые владения в Сирии, если он откроет для него городские ворота. Вместе с тем он угрожал ему выставить маркиза Монферратского впереди рядов сарацин и таким образом подвергнуть его ударам осажденных. Конрад отвечал, что он считает презренными дары неверных, что жизнь отца для него менее дорога, чем успех христианского дела, и что если варварство сарацин дойдет до того, что они погубят старца, то он вменит себе в славу быть сыном мученика. Саладин возобновил осаду; сопротивление тирян доходило до героизма. Среди волн, у подножия укреплений возникали беспрерывно новые битвы. Везде мусульмане встречали тот же героизм христиан, который столько раз приводил их в трепет. Отчаявшись взять Тир, Саладин отправился осаждать Триполи, который также принудил его отступить.

Ги Люсиньян, получив свободу, задумал возвратить себе престол, который был однажды предоставлен ему судьбой. Он явился в Тир, но здесь не захотели признать его королем, и тогда он предпринял осаду Птолемаиды во главе 9000 человек, которых ему удалось собрать под свои знамена. Город Птолемаида, или Сен-Жан-д'Акра, выстроенный на берегу моря, на окраине большой равнины, был окружен с этой стороны высокими стенами, глубокими рвами и грозными башнями, между которыми замечательна была башня под названием Проклятая. Каменная плотина ограждала гавань и заканчивалась фортом, выстроенным на уединенном утесе, возвышавшемся среди волн. Осада Птолемаиды, длившаяся два года, началась в конце августа 1189 г. Флот, состоявший из пизанцев, заграждал все входы в крепость со стороны моря. Немногочисленное войско короля Ги разместилось в палатках по скату холма Туронского, одного из холмов, пересекающих равнину по соседству с Акрой. Спустя три дня после своего прибытия христиане сделали энергическое нападение на город. По словам летописца, это первое нападение открыло бы вход в крепость, если бы весть о приближении Саладина не распространила панический страх среди осаждающих. Между тем, сюда прибыли 12 000 фризонских и датских воинов и отряд англичан и фламандцев под начальством архиепископа Кентерберийского и Иакова Авенского и подкрепили силы небольшого войска Ги Люсиньяна.

Саладин, между тем, также приблизился со своей армией, раскинул свои палатки по Кизанскому холму и окружил ими со всех сторон лагерь христиан. После многих битв, которые не могли поколебать христиан, султан пожелал дать генеральное сражение и назначил его на пятницу - день, который у всех народов, исповедующих магометанскую веру, посвящается молитве; он выбрал этот день и час, чтобы возбудить фанатизм и усиленное рвение мусульманской армии. Во время этого сражения Саладин вытеснил христиан со всех постов, которые они занимали по берегу моря, и пробился за стены крепости. Здесь оставил он самых надежных воинов и возвратился на Кизанский холм.

Ежедневно приходили сюда новые христианские отряды из западных стран; с прибытием подкреплений из Италии, Франции, Германии и Англии лагерь все более и более увеличивался; глубокие рвы и земляные окопы окружали его и придавали ему вид крепости. Больше 100 000 воинов собралось уже перед Акрой, между тем как могущественные монархи, руководившие крестовым походом, занимались еще только приготовлениями к отъезду.

Уже 40 дней франки осаждали эту крепость, и беспрерывно происходили у них схватки или с гарнизоном, или с отрядами Саладина. 4 октября христианская армия спустилась с холма и расположилась на равнине в боевом порядке. На многих прелатах были каски и кирасы. Король Ги, впереди которого четыре рыцаря несли Евангелие, начальствовал над французами и над иоаннитами. Конрад, прибывший из Тира, чтобы разделять труды христиан, предводительствовал венецианскими, ломбардскими и тирскими воинами. Ландграф Тюрингский шел во главе германцев, пизанцев и англичан, составлявших центр армии. Великий магистр храмовников со своими рыцарями, герцог Гвельдрский со своими ратниками составляли резервный корпус; охранение лагеря было поручено Готфриду Люсиньянскому и Иакову Авенскому. При первом столкновении левый фланг мусульманской армии отступил в беспорядке. Лагерь Саладина был взят. Множество сарацин под влиянием страха обратились в бегство по направлению к Тивериаде.

Овладев турецким лагерем, христиане бросились грабить палатки, и всякий порядок был нарушен. Тогда сарацины, заметив, что их больше не преследуют, соединились по призыву Саладина, и сражение возобновилось. Изумление и ужас овладели толпой христиан. Разные слухи, распространившиеся под влиянием страха, довершают беспорядок; растерянная толпа не повинуется более своим вождям. Анри Бриеннского опрокидывают с лошади в ту минуту, когда он старается собрать свой рассеявшийся отряд; он ранен, ему угрожает смерть, но крики его не возбуждают сострадания ни в ком, даже в брате его Эрарде Бриеннском; маркиз Тирский, покинутый своими, обязан был своим спасением только великодушной храбрости Ги Люсиньяна. Иаков Авенский спасся только благодаря преданности одного молодого воина, который решился предложить своего коня знаменитому вождю. Рыцари-храмовники почти одни сопротивлялись сарацинам; большинство их погибло; начальник их, попавшийся в руки мусульман, был предан смерти в палатке Саладина. В этот день более 200 000 сражающихся было на акрской равнине.

При наступлении зимы мусульманская армия удалилась в Саронские горы, называемые арабами Каруба по причине огромного количества растущих на них рожковых деревьев (caroubiers). Что же касается крестоносцев, то, оставшись на равнине одни, они растянули линии своих войск по всей цепи холмов, окружающих Птолемаиду. Христиане вырыли рвы по скату холмов, на вершинах которых они расположились; они обнесли свои участки высокими стенами, и лагерь их был так сильно укреплен, что даже, как выражается арабский историк, "и птицы с трудом могли бы туда проникнуть". Зимние потоки разлились по равнине. Крестоносцам нечего было опасаться теперь внезапных нападений армии Саладина, и они деятельно продолжали осаду Птолемаиды; гарнизон крепости уже не мог долго поддерживать защиту без помощи мусульманской армии.

С наступлением весны несколько мусульманских князей из Сирии и Месопотамии присоединились к армии Саладина, который спустился с Рожковых гор и в виду христиан перешел через равнину, с распущенными знаменами и при звуках труб и литавр. Тогда началась новые битвы. Зимой три большие перекатные башни пробили стены Акры; во время одного генерального сражения эти башни были сожжены нового рода греческим огнем, изобретателем которого был один дамасский житель; сожжение этих трех башен привело в уныние христианскую армию; ландграф Тюрингский, потеряв надежду на успешный исход дела, возвратился в Европу.

Осаждающую армию тревожили беспрерывные нападения неприятеля. Под знаменами обоих вероисповеданий одновременно шла борьба на море и на суше; между европейскими и мусульманскими судами, нагруженными оружием и продовольствием, происходили ожесточенные схватки в Птолемаидской гавани; от победы или поражения зависели поочередно изобилие или голод в городе или в христианском лагере. С другой стороны, берега реки Вила и Туронский, Магамерийский и Кизанский холмы всякий день оглашались громом оружия и шумом битв. Колесница, на которой возвышалась башня, увенчанная крестом и белым флагом, указывала место сбора христиан и предшествовала им в битве. В армии франков оказывалось, однако же, более храбрости, чем дисциплины; жажда военной добычи увлекала их за пределы строя, и вожди их, не пользовавшиеся в их глазах достаточным авторитетом, не в состоянии были удерживать их. Саладин, более уважаемый своими подчиненными, часто пользовался беспорядками и неурядицей, бывшими у крестоносцев, чтобы с выгодой нападать на них и вырывать из их рук победу.

Между тем, на Востоке распространились слухи о скором прибытии армии германского императора. Встревоженный Саладин выслал отряды навстречу такому опасному врагу; несколько мусульманских князей покинули лагерь в Акре, чтобы идти на защиту своих владений, угрожаемых со стороны новых пилигримов с Запада. Крестоносцы, опасаясь, чтобы германцы не подоспели разделить с ними честь победы над Птолемаидой, понуждали своих вождей подать сигнал к битве, тем более что ослабление Саладинова лагеря казалось им благоприятной минутой для нанесения решительного удара. Князья и духовенство старались обуздать их неблагоразумное рвение - напрасные старания! В день праздника св. Иакова посредством возмущения и насилия открываются все выходы из лагеря, и толпы христиан быстро наводняют равнину и пробиваются в лагерь Саладина; пораженные ужасом, мусульмане отступают сначала перед этим бурным нападением, но между тем как христиане увлекаются жаждой грабежа, мусульмане соединяются и настигают внезапно победителей, занятых разграблением палатки Малик-Адила, брата Саладина.

Меч турок является искуплением необузданности и корысти христиан. "Враги Господа, - повествует один арабский летописец, - дерзнули войти в лагерь львов ислама, но они подверглись ужасным последствиям божественного гнева; они пали под ударами мусульманских мечей, как листья падают осенью под ударами бури". "Девять рядов мертвецов, - говорит другой арабский писатель, - покрывали равнину, лежащую между холмами и морем; в каждом ряду было по тысяче воинов". Нападение птолемаидского гарнизона на лагерь крестоносцев довершило бедствия этого дня; палатки христиан были разграблены, множество женщин и детей уведены в неволю мусульманами. Горе христианской армии перешло в мрачное отчаяние, когда до них дошла весть о смерти Фридриха Барбароссы и о бедствиях, вынесенных германской армией. Вожди пилигримов только и думали теперь о возвращении в Европу; но вдруг в гавани Птолемаидской показался флот. Надежды крестоносцев оживились при виде огромного количества высаживающихся на берег французов, англичан, итальянцев под предводительством Генриха, графа Шампаньского.

Саладин, устрашенный прибытием этого подкрепления из Европы, отступил во второй раз на высоты Карубы. Городу пришлось подвергнуться новым нападениям. Тараны колоссальной величины, две громадные башни из дерева, железа, стали и меди, сооружение которых стоило графу Шампаньскому 1500 червонцев, угрожали стенам крепости; несколько раз уже крестоносцы ходили на приступ крепости и почти готовы были водрузить на стенах ее свои победоносные знамена. Осаждаемые, однако же, неутомимо защищая крепость, сожгли боевые машины христиан и, в свою очередь, произвели несколько вылазок, посредством которых они оттеснили крестоносцев и загнали их в лагерь.

Между тем, с моря подоспевала помощь акрскому гарнизону; крестоносцы, чтобы воспрепятствовать сообщениям крепости с морем, решились овладеть Мушиной башней, господствовавшей над Птолемаидским портом. Экспедиция против этого укрепления, под начальством герцога Австрийского, не имела успеха; в гавань была пущена подожженная барка, наполненная горючими веществами, для того чтобы поджечь мусульманские суда, но внезапно переменившийся ветер направил пылающую барку к деревянной башне, поставленной на корабле герцога Австрийского, и пламя охватило башню и христианский корабль. В то время как герцог Австрийский старался овладеть Мушиной башней, армия крестоносцев совершала бесполезное нападение на город; отряды Саладина, пользуясь этим, нахлынули на лагерь осаждающих, и те должны были поспешно возвратиться, чтобы защитить свои палатки от пожара и разграбления. В это время прибыл сюда Фридрих герцог Швабский с жалкими остатками германской армии. Он пожелал ознаменовать свое прибытие битвой, которая не привела ни к чему, кроме бесплодных подвигов. В христианской армии начали чувствовать голод. Конные воины, побуждаемые голодом, убивали своих лошадей; внутренности лошади или вьючного скота продавались за 10 золотых су. Владетельные князья, бароны, привыкшие к роскошной жизни, с жадностью разыскивали растения и коренья, чтобы утолить ими свой голод. Доведенные голодом до отчаяния, многие христианские воины перешли под знамя ислама.

В скором времени появились заразные болезни от трупов, разбросанных по равнине. В христианском лагере под стенами Акры возобновились мрачные сцены смерти и похорон, бывшие во время осады Антиохии, зимой 1097 г. Чума поразила знаменитых вождей, избежавших роковых случайностей войны. Герцог Швабский умер вследствие лишений и болезни. В довершение бедствий возникли распри из-за наследования оставшегося вакантным иерусалимского престола. Сибилла, жена Ги Люсиньяна, и двое детей ее умерли; Изабелла, вторая дочь Амальрика и сестра королевы Сибиллы, осталась наследницей иерусалимской короны. Ги Люсиньян также предъявлял на нее свои права; но этот принц, не умевший защитить Иерусалима, не имел многочисленных приверженцев. Конрад маркиз Тирский, прославившийся своей храбростью, также питал честолюбивые замыслы царствовать над Палестиной; женатый на сестре Исаака Ангела, императора Константинопольского, он задумал жениться на Изабелле, бывшей уже замужем за Гумфридом Торонским. Лесть, дары, обещания - все было пущено в ход со стороны маркиза Тирского; наконец, духовный совет решил развод принцессы Изабеллы с Гумфридом Торонским, и наследница королевства сделалась супругой Конрада, у которого таким образом оказалось две жены, одна - в Сирии, другая - в Константинополе. Подобный скандал не мог содействовать успокоению враждующих сторон. В конце концов решено было отдать это дело на суд Ричарда и Филиппа, прибытия которых ожидали в скором времени.

В Мессине произошло свидание этих двух монархов. По прибытии в Сицилию они застали здесь войну за наследство по смерти Вильгельма II. Констанция, дочь Вильгельма II, вышла замуж за Генриха VI, римского короля, и поручила ему защиту своих прав; Танкред, брат Констанции, любимый и народом, и высшим сословием страны, держался, между тем, силой оружия на престоле, принадлежащем сестре. Немецкие отряды, призванные поддерживать права Констанции, опустошали Апулию. Танкред, не успевший еще упрочить за собой власть, опасался встретить в Филиппе-Августе союзника германского императора, а в Ричарде - брата королевы Иоанны, вдовы Вильгельма, которую он держал в тюремном заключении. Покорностью и угодливостью он обезоружил короля Французского, но Ричард, умиротворить которого оказалось труднее, гордо потребовал приданого Иоанны и овладел двумя фортами, господствовавшими над Мессиной. Он выставил свое знамя в самой столице Сицилии, но это знамя было сорвано по приказанию Филиппа-Августа. Недоверие и ненависть возникли между двумя королями, а следовательно, и между Францией и Англией. Ричард отказался жениться на принцессе Алисе, сестре Филиппа-Августа, руки которой он прежде добивался и ради которой вел войну со своим отцом Генрихом II. Элеонора Венская, питая непримиримую вражду к французам, хлопотала о том, чтобы Ричард женился на принцессе Беренгарии, дочери дона Санчеса Наваррского.

Однако же английский король, увлеченный внезапно порывом раскаяния и покаяния, пожелал подвергнуться бичеванию, чтобы искупить вину свою перед крестоносцами. Он решился обратиться к одному отшельнику по имени Иоаким, спасавшемуся в уединении в горах Калабрийских и славившемуся искусством открывать тайны будущего посредством Апокалипсиса. На вопрос о последствиях предполагаемой войны в Палестине Иоаким отвечал, что Иерусалим будет освобожден через семь лет после взятия Птолемаиды и что до тех пор Бог ниспошлет победы Ричарду и прославит имя его выше всех земных князей. Из этого предсказания исполнились только слова отшельника относительно будущей славы Ричарда.

В первый весенний день христианские флоты отправились в Палестину. Филипп-Август был принят как ангел Божий в христианском лагере под Акрой. Французы расположились лагерем на расстоянии выстрела от неприятельских укреплений; они сделали такие приготовления к приступу, что, как говорят, могли бы овладеть городом; но Филипп, воодушевляемый рыцарским духом более, чем политическим расчетом, пожелал, чтобы Ричард присутствовал при этой первой победе. Это великодушие было невыгодно в том отношении, что предоставило осажденным время получить подкрепление.

Флот Ричарда по выходе из мессинской гавани был застигнут сильной бурей; три корабля были разбиты у берегов острова Кипр, и спасшиеся от кораблекрушения были очень грубо приняты жителями. Корабль, на котором находились Беренгария Наваррская и Иоанна, королева Сицилии, не был даже допущен в порт Лимасол. Самому Ричарду, прибывшему сюда с соединенным флотом, было отказано в приеме; один греческий князь, по имени Исаак, владетель и притеснитель острова Кипр, стал угрожать английскому королю. Немного понадобилось времени, чтобы укротить этого греческого князя. Ричард овладел островом, который оставался потом 300 лет во владении латинян. Таким образом, в то время как Филипп-Август поджидал своего соперника, чтобы отнять крепость у сарацин, Ричард положил основание новому королевству. В городе Лимасол, по соседству с древним Амафунтом, Ричард отпраздновал свою свадьбу с Беренгарией Наваррской. После этого он отправился в путь, чтобы присоединиться к крестоносцам, стоявшим в лагере близ Птолемаиды.

Узнав о прибытии с Запада двух могущественных государей, Саладин разослал во все стороны послов к мусульманским князьям; во всех мечетях возносились молитвы о даровании победы его армии и имамы призывали народ к восстанию против врагов Мухаммеда. "Походы ваши против неверных, - говорили имамы, - опасности, раны и даже просто переход через поток - все будет записано в книге у Бога". Воодушевляемые речами апостолов ислама, мусульмане со всех сторон Азии стекались в лагерь Саладина.

Со времени ссоры в Мессине отношения между Филиппом и Ричардом приняли характер раздражительной зависти; хотя частые разногласия между ними и кончались заверениями в дружбе, но эти заверения скоро забывались. Филиппу-Августу досадно было выслушивать восхваления Ричарду за покорение им острова Кипр; армия английского короля была многочисленнее армии короля Французского. Ричард, истощивший все средства своего государства перед отправлением в поход, был теперь, по прибытии в Акру, богаче Филиппа; союз между этими людьми ни в каком случае не мог быть вполне искренним, в особенности же если принять в соображение пылкий нрав Ричарда; притом, герой с львиным сердцем сознавал свои достоинства и был не такой человек, чтобы смиренно переносить положение вассала, в котором он находился. Такие поводы к соперничеству между французами и англичанами повредили успешному ходу осадных работ и замедлили взятие Птолемаиды.

Филипп-Август, обязанный принять решение по поводу споров о короне иерусалимской, объявил себя на стороне Конрада; этого было достаточно, чтобы Ричард принял сторону Ги Люсиньяна. Христианская армия распалась на две части; в одной были французы, германцы, храмовники, генуэзцы; другая состояла из англичан, пизанцев и иоаннитов. Филипп-Август и Ричард, захворав по прибытии в Палестину, вынуждены были оставаться в бездействии в своих палатках. Во время болезни оба короля поддерживали с Саладином отношения, отличавшиеся такой вежливостью и великодушием, что это не могло пройти незамеченным в истории. Выздоровев, оба монарха занялись соединением всех христианских сил против общего врага; и прежде всего покончили с гибельными спорами, порешив, что Ги Люсиньян пожизненно сохранит титул короля, а Конрад и его потомство будут по смерти Ги Люсиньяна наследниками Иерусалимского королевства. В довершение мирного согласия решено было, что в то время, когда Ричард или Филипп-Август поведет атаку против города, один из них останется оберегать лагерь и противодействовать армии Саладина.

Явившись снова под стенами города, осаждающие встретили сопротивление, какого не ожидали; мусульмане успели укрепить город в то время, когда христиане заняты были бесплодными спорами. Тут начались страшные битвы, так как приходилось то вести осаду города, то отражать армию Саладина. Теперь как под знаменем Креста, так и под знаменем ислама деятельность, мужество, презрение к смерти заявили себя поистине чудными подвигами. Христиане ежедневно пускали в ход новые средства, чтобы сокрушить стены и проникнуть в крепость. Когда их деревянные башни и тараны были сожжены, они делали подкопы и пробирались подземным ходом до самой основы укреплений. В особенности замечательна была храбрость французов; целью своих нападений они избрали Проклятую башню на восточной стороне города; стены с этой стороны уже начали обрушиваться, и скоро должен был открыться пролом. Встревоженные близкой опасностью и ослабевшие от болезней и голода, воины гарнизона пришли в уныние. Комендант крепости решился просить о капитуляции; он явился к Филиппу-Августу и предложил отдать ему город на тех же условиях, на которых христиане отдали его мусульманам четыре года тому назад, то есть с предоставлением осаждаемым жизни и свободы искать убежища, где они пожелают. Французский король, посоветовавшись с главными начальниками войска, отвечал, что крестоносцы не согласятся даровать пощаду жителям и гарнизону Птолемаиды, если мусульмане не возвратят Иерусалима и всех христианских городов, перешедших к их власти со времени Тивериадской битвы. Комендант удалился, поклявшись Мухаммедом погрести себя заживо под развалинами города.

Плодом этого мужественного решения было последнее и сильное сопротивление. Но после этого мимолетного порыва отчаяния вид разрушенных башен, бегство нескольких вождей, бедственное положение жителей побудили эмиров к новым переговорам с христианами. Возвратясь в палатку Филиппа-Августа, вожди обещали заставить возвратить франкам древо Животворящего Креста и 1600 пленных; сверх того они обязались уплатить государям христианским 200 000 червонцев. Заложники со стороны мусульман и весь народ, заключенный в Птолемаиде, должны были остаться во власти христиан в ожидании полного осуществления договора. Эта капитуляция была принята. Саладин получил известие об этом в ту минуту, когда был готов употребить последние усилия, чтобы спасти крепость; такой исход дела после стольких битв поразил душу его глубокой скорбью.

Таким образом кончилась осада Птолемаиды; жители города и гарнизон защищались в продолжение двух лет с непоколебимой стойкостью, с неутомимым рвением. Крестоносцы под стенами этого города пролили более крови и проявили более храбрости, чем было бы нужно для завоевания целой Азии. Во все это время более 100 000 христиан пали жертвами меча и болезней. По мере того как европейские легионы гибли на акрской равнине, прибывали с Запада новые силы; суда, отправляемые из всех западных портов, доставляли вооруженных ратников, которым предстояло так же бедственно исчезнуть вокруг Туронской возвышенности или на песчаном дне реки Вилы; можно было предположить, что море и земля Сирии вошли в соглашение между собой и что одна взялась поглощать то, что доставляло ей другое. Эта осада Птолемаиды, предпринятая королем-беглецом, соединила мало-помалу все разрозненные христианские силы. Целые государства восстали и стремились к освобождению Иерусалима, и вся эта гроза разразилась и замерла в одном из прибрежных городов Палестины. Следует заметить при этом, что спасение христианских войск под стенами Акры последовало от превосходства христианского флота над флотом мусульманским; если бы франкские суда, доставлявшие продовольствие в лагерь крестоносцев, потерпели поражение в битвах с судами сарацин, то армия осаждающих погибла бы от голода.

Во время этой продолжительной осады Акры обнаружились и получили толчок к развитию дух, нравы и страсти христианского и мусульманского народов. Средства для нападения и для защиты усовершенствовались. Не являются более, как в прежних экспедициях, чудесные знамения для возбуждения благочестивого рвения крестоносцев; но фанатизм европейских воинов, тем не менее, силен и неустрашимость их, тем не менее, непоколебима. В разгар войны, когда многие изобретения увеличили число гибельных случаев, с обеих сторон оказались проявления человечности, и христиане, так же как и мусульмане, чуждались иногда варварского образа действий. В дни перемирия рыцарские празднества прерывали печальное однообразие битв: на акрской равнине происходили турниры, на которые бывали приглашаемы и сарацинские воины. Франки танцевали под звуки арабских инструментов, а мусульмане плясали под аккомпанемент песен менестреля. Лагерь крестоносцев близ Птолемаиды как бы превратился в большой европейский город с его ремеслами, механическими искусствами и рынками. Жадная промышленность часто пользовалась бедствиями крестоносцев, но часто и получала подобающую кару. Пороки, всегда присущие многочисленным сборищам, и сцены разврата примешивались к зрелищу бедствий. Были, однако же, и назидательные проявления и блистательные примеры милосердия. Образовались учреждения для напутствия умирающих и для погребения умерших. Во время этой осады великодушная заботливость о северных воинах положила основание благодетельной ассоциации Тевтонских рыцарей. В это же время возникло учреждение во имя Святой Троицы, целью которого был выкуп христиан, взятых в плен мусульманами.

Филипп-Август и Ричард разделили между собой продовольствие, военные запасы и богатства города, к великому неудовольствию множества крестоносцев, пострадавших и участвовавших в битвах под стенами Птолемаиды в продолжение двух лет. Король Французский выказал в своих действиях мягкость и умеренность; английский же король воспользовался победой без всякого стеснения не только в отношении к неверным, но и в отношении к крестоносцам. Леопольд Австрийский оказал чудеса доблести, и знамя его развевалось на одной из городских башен; Ричард приказал его снять и бросить в ров. Леопольд удержал германских воинов, которые взялись за оружие, чтобы отомстить за такое оскорбление; сама судьба позаботилась впоследствии об удовлетворении его справедливого негодования. Конрад, имевший причины быть недовольным английским королем, внезапно удалился в Тир. Филипп-Август объявил в скором времени о своем намерении возвратиться в свое государство и отправился морским путем в Европу, оставив в Палестине 10 000 французов под начальством герцога Бургундского. Он понял, что крестовый поход не представлял дальнейшего поприща для его славы.

Глава XVI

Поход армии Ричарда от Сен-Жан-д'Акры до Яффы. - Битва при Арсуре. –

Пребывание в Яффе. - Аскалон выстраивается вновь (1191-1192)

Прошло уже более месяца, а условия Птолемаидской капитуляции еще не были выполнены. Саладин не мог решиться выдать крестоносцам 2000 пленных, готовых снова вооружиться против него, 200 000 червонцев, назначенных на содержание той армии, которую он не мог победить, и древо Честного Креста, вид которого возбуждал энтузиазм и рвение христианских воинов. Христиане уже несколько раз обращались к султану с требованием исполнения данных им обещаний, угрожали умерщвлением мусульман, находившихся в их власти, если он не исполнит условий договора; но политика Саладина оставалась непоколебимой. Страшные угрозы христиан были не напрасны. 2700 сарацин в оковах были выведены на равнину и поставлены в виду лагеря султана; выбор места казни несчастных пленников был как бы последним напоминанием Саладину об исполнении договора. Затем Ричард отдал приказ умертвить этих 2700 пленников. Не следует обвинять в этом варварском поступке одного только английского короля, так как казнь пленных решена была на общем совете вождей христианской армии. Некоторые летописцы говорят, что Саладин еще прежде того велел умертвить христианских пленников, которых он обязался возвратить в обмен на мусульманских. Впрочем, мусульмане не упрекали Ричарда в умерщвлении их пленных братьев, они вознегодовали на султана, который мог бы выкупить их жизни и свободу, если бы исполнил условия договора.

После продолжительных трудов наступил теперь отрадный отдых для христиан-победителей. Изобилие продовольствия и кипрского вина заставляло крестоносцев забывать суровую цель их похода. Не без сожаления покинули они город, в котором жизнь их была полна удовольствий. В назначенный день 100 000 крестоносцев под предводительством Ричарда перешли реку Вилу, обошли Каифский залив и направились к Кесарии, куда они прибыли после шести дней утомительного пути. На колеснице, поставленной на четырех колесах, обтянутых железом, водружен был высокий шест, на котором развевалось знамя священной войны; вокруг нее же соединялись все в минуту общей опасности. Шествие христиан было продолжительной битвой и постоянным страданием; им приходилось на всяком шагу отражать нападения неприятеля и бороться с трудностями пути. Армия проходила не более трех лье в день; каждый вечер она расставляла свои палатки, и, прежде чем войско предавалось ночному покою, герольд провозглашал на весь лагерь: "Господи, помоги Святому Гробу Твоему!" Трижды повторял он этот возглас, и все войско повторяло эти слова вслед за ним, возведя к небу глаза и руки.

Летописцы отметили те местности, по которым проходила христианская армия; прежде всего упоминают они о замке Капернаумском, которого не находят теперь путешественники. Затем упоминают они об "узких дорогах" - это было что-то вроде дороги, пробитой в камне человеческой рукой между двумя грядами скал на протяжении полумили; за равниной, в конце этих узких дорог, возвышается теперь замок пилигримов, называемый Атлик, выстроенный храмовниками через несколько лет после того, как проходил тут Ричард. Крестоносцы перешли через реку Крокодилов, называемую теперь Нхар-Куках. В Кесарии, где остановилась на отдых армия Ричарда, нет теперь жителей, но уцелели еще ее башни на морском берегу.

Миновав Кесарию, крестоносцы подверглись большим опасностям. Саладин, сгорая нетерпением отомстить за потерю Птолемаиды и избиение мусульманских пленных, собрал всю свою армию. 200 000 сарацин расположились по горам и на равнине; они заняли берега реки, известной у летописцев под названием Рошеталии (ныне Леддар), чтобы преградить путь крестоносцам. При виде мусульманской армии Ричард приготовился к битве. Христианские войска разделились на пять отрядов; они были так тесно сомкнуты, говорит один летописец, что нельзя было бы бросить между ними какого-нибудь плода, не задев человека или лошадь. Воины получили приказ не выступать из рядов и стоять неподвижно при приближении неприятеля. Вдруг, в третьем часу дня, на арьергард крестоносцев нападает толпа сарацин, спустившихся с гор с быстротой молнии, при звуках труб и литавр, оглашая воздух страшным ревом. За первыми фалангами варваров следуют другие, и вскоре мусульманская армия, как выражается арабский писатель, окружила христианскую армию, "как ресницы окружают глаз". Иоанниты, позади которых выступали стрелки и метальщики, составлявшие арьергард крестоносцев, отразили этот первый натиск неприятеля; христиане, несмотря на повторяющиеся нападения, не прерывали своего шествия. Ричард возобновил приказ оставаться в оборонительном положении и не бросаться на неприятеля прежде, чем будет подан сигнал из шести труб: двух во главе армии, двух в центре и двух в арьергарде.

Наконец, однако же, несколько рыцарей, не стерпев позора бездействия и не дождавшись сигнала Ричарда, бросились на сарацин. Примером их увлеклись и разные отряды армии, горевшей нетерпением сразиться с неприятелем, и битва закипела. Король Ричард появлялся всюду, где нужна была помощь христианам, и повсюду его появление сопровождалось бегством турок. Сражение происходило на пространстве между Арсурской возвышенностью и равниной Рамлы, от моря до гор. Земля была покрыта изорванными знаменами, переломленными копьями и мечами. В двадцати телегах не поместились бы все стрелы и дротики, которыми была усеяна земля, рассказывает летописец-очевидец. Сарацины не могли выдержать яростного напора франков; желтые значки Саладина отступили перед знаменами Ричарда.

Христиане, с трудом веря своей победе, оставались еще на поле сражения. Они занялись уходом за ранеными и уборкой оружия, покрывавшего поле битвы, когда вдруг 20 000 сарацин, собранные своими вождями, появились вновь, чтобы возобновить битву. Не ожидавшие нового нападения крестоносцы были сначала поражены изумлением. Изнемогая от зноя и усталости, они нуждались для своего ободрения в присутствии Ричарда, перед которым ни один сарацин не мог устоять и которого среди этой ужасной схватки летописцы сравнивают с жнецом, пожинающим колосья. В то время как победоносные христиане снова двинулись к Арсуру, отчаяние придало силы мусульманам еще раз напасть на их арьергард. Ричард, два раза отразивший неприятеля, устремляется на место битвы в сопровождении только 15 рыцарей, громко повторяя военный лозунг: "Господи, спаси Святой Гроб!" И мусульмане разбегаются при первом столкновении; войско их, трижды пораженное, было бы истреблено совершенно, если бы уцелевшим остаткам его не удалось поспешным бегством скрыться в арсурском лесу. Больше 8000 мусульманских воинов и 32 эмира погибли во время сражения. Христианская же армия потеряла только около 1000 человек. Велика была скорбь христиан, когда они увидели между мертвыми Иакова Авенского. Его нашли покрытого ранами и окруженного товарищами и родственниками, убитыми возле него. Неустрашимый Иаков Авенский, который продолжал битву и тогда, когда у него были уже оторваны рука и нога, воскликнул, умирая: "О Ричард! Отомсти за мою смерть!" Этот защитник Креста похоронен в Арсуре, в церкви Богородицы, оплаканный всей армией.

Летописи древности и новых времен не представляют битвы более замечательной, чем эта битва Арсурская; тут встретились храбрейшие воины Европы и Азии; берега Леддара, на которых теперь виднеются только черные шатры бедуинов и слышатся только робкие шаги пилигрима, направляющего свой путь к Святым местам, были тогда свидетелями такого героизма, какого не видели Граник и Симоис. Современные летописи с изумлением повествуют о невероятных подвигах Ричарда. Из одного из писем короля Английского мы узнаем, что он был ранен слегка в левый бок. Эта битва могла бы решить участь крестового похода: если бы победа осталась за Саладином, то Крест исчез бы из Сирии. Франки не воспользовались своим торжеством, но если бы они продолжали преследовать побежденного неприятеля, то могли бы вырвать Сирию и Египет из-под власти мусульман.

Сарацинские воины, устрашенные воспоминаниями об осаде Птолемаиды, не решались более запираться в укреплениях. Саладин разорял города и замки, которых не мог защищать, прибыв в Яффу, крестоносцы нашли там только развалины. Между предводителями христианскими одни хотели воспользоваться страхом, овладевшим неприятелем после Арсурской битвы, и были того мнения, что следует немедленно идти к Иерусалиму; другие думали, что благоразумнее восстановить сначала разрушенные крепости. Первое из этих мнений принадлежало герцогу Бургундскому, второе - Ричарду. Вероятно, эти различные мнения вытекали не из убеждения в их справедливости, а были внушены духом противоречия и соперничества. Английская партия оказалась многочисленнее, и мнение Ричарда восторжествовало. Решено было приступить к восстановлению стен Яффы. Сюда приехали к королю Английскому королева Беренгария, вдова Вильгельма, короля Сицилии, и дочь Исаака. Шатры христиан были раскинуты среди огородов и фруктовых садов Яффы, и все роскошные дары осени предоставлены были пользованию пилигримов.

Во время пребывания христианской армии в Яффе Ричард едва не попался в руки мусульман. Однажды, охотясь на полях саронских, он прилег отдохнуть под деревом и заснул. Вдруг он был разбужен криками своих товарищей, завидевших приближающийся отряд сарацин. Английский король вскакивает на лошадь и приготовляется к битве; вскоре неприятель окружает его и теснит; Ричарду становится трудно бороться с многочисленным неприятелем. Ему угрожала неминуемая опасность, но в это время один из рьщарей его свиты по имени Вильгельм де Пратель восклицает на мусульманском языке: "Я - король! Пощадите жизнь мою!" Великодушного воина берут в плен, а Ричард, обязанный, таким образом, своим спасением преданности французского рыцаря, успевает добраться до Яффы, где христианское войско с ужасом приняло весть об опасности, которой подвергался король. Вильгельм де Пратель, между тем, был отведен в дамасскую тюрьму. Ричард впоследствии не находил, что он заплатил слишком дорого за свободу своего верного рыцаря, возвратив Саладину десять его эмиров, взятых в плен крестоносцами.

Христианская армия выступила из Яффы и к празднику Всех Святых расположилась лагерем между замками Планским и Майе. Сарацины и крестоносцы не искали более новых битв, и, проходя по стране, разоренной их победами, одни старались только о том, чтобы разрушать города, а другие - чтобы строить вновь башни и стены. Тем не менее, время от времени блистательные подвиги примешивались к трудам христианской армии; в Лидде, в Рамле, в Аскалоне произошли стычки с неприятелем, и Ричард продолжал одерживать верх над сарацинами. Между тем, герцог Бургундский и его французы неохотно подчинялись власти английского короля. Конрад маркиз Тирский под влиянием враждебного чувства к нему дерзнул даже предложить мусульманам соединиться с ними против Ричарда. Английский король, со своей стороны, повторив Саладину обещание, данное уже им Малик-Адилу, объявил ему, что он готов возвратиться в Европу, если христианам возвратят Иерусалим и древо Животворящего Креста. Ричардом сделаны были и другие предложения, которые, по своему свойству, не могли вызвать одобрения христианской армии: он предложил Иоанну, вдову Вильгельма Сицилийского, в супружество Малик-Адилу; под покровительством Саладина и английского короля супруги эти должны были царствовать над мусульманами и христианами и управлять королевством Иерусалимским. Мысль о подобном союзе поразила удивлением законников ислама; султан же, по-видимому, принял ее не без сочувствия. Но епископы христианские энергически восстали против этого союза, и переговоры по этому поводу не привели ни к чему.

Ричард, обвиняемый в намерении изменить делу Креста и желая возвратить утраченное им доверие пилигримов, велел обезглавить всех мусульман, находившихся у него в плену, и объявил о своем намерении идти на освобождение Иерусалима. Зимние дожди привели христианский лагерь в бедственное состояние; погибло громадное количество лошадей и вьючного скота; большинство пилигримов снова упали духом. Однако же надежда увидеть в скором времени город Иисуса Христа оживила умы и возбудила вновь мужество. Между тем Саладин окружал Иерусалим новыми окопами и распоряжался починкой стен и башен. Конница мусульманская оберегала пути к священному городу.

В христианской армии некоторые были против плана предпринимать осаду Иерусалима в зимнее время, но большинство крестоносцев были под влиянием пламенного энтузиазма. Когда вожди решили приступить к восстановлению Аскалона, одной из крепостей, разрушенных Саладином, это привело христианскую армию в глубокое уныние; среди толпы, столько выстрадавшей ради того, чтобы идти в Иерусалим, послышались вопли отчаяния; поднялся горький ропот против вождей, против Ричарда и против самого Бога. Герцог Бургундский и его французы покинули знамя Ричарда; но депутаты, которые стали убеждать их именем Иисуса Христа, склонили их возвратиться в лагерь.

В Аскалоне глазам крестоносцев представились только груды каменьев. Они принялись перестраивать город. Ричард являлся повсюду, чтобы ободрять работников, и сам рыл землю и ворочал каменья. 1200 пленных христиан, освобожденных Ричардом на египетской дороге, присоединились к работникам-крестоносцам. Однако же построение Аскалона сопровождалось ропотом. Леопольд Австрийский на обвинение в том, что он остается в праздности со своими германцами, отвечал Ричарду, что он не плотник и не каменщик. Многие рыцари громко высказывали, что они прибыли в Азию не для того, чтобы строить Аскалон, а для освобождения Иерусалима. Герцог Бургундский внезапно покинул армию. Произошел также открытый разлад между королем Английским и маркизом Тирским; взаимные оскорбления и угрозы сделали примирение между ними невозможным. Армия отпраздновала Пасху в 1192 г. на равнине Аскалонской; среди обрядов, приводящих на память страдания, смерть и славное Воскресение Иисуса Христа, не один пилигрим возроптал в душе на Ричарда за то, что он не продолжал вести войско в Иерусалим...

Глава XVII

Последние события крестового похода Ричарда (1192)

Вскоре после праздника Пасхи прибыли к Ричарду послы из Англии и известили его, что брат его Иоанн поднял смуты в королевстве. Английский король объявил собравшимся вождям, что ему скоро нужно будет возвратиться на Запад, но что, уезжая, он оставит в Палестине 300 человек конницы и 2000 отборного пехотного войска. Вожди сожалели о необходимости его отъезда. Они предложили избрать короля, чтобы поставить его во главе интересов христиан; выбор пал на Конрада, которого хотя и не очень любили в армии, но уважали за его мужество и искусство в делах. Ричард, хотя и удивленный этим выбором, дал, однако, свое согласие. Отправлено было посольство для объявления маркизу Тирскому об избрании его королем Иерусалимским. Конрад не мог скрыть своего удивления и радости перед послами Ричарда при таком известии, но ему не пришлось наслаждаться королевским достоинством. Два молодых исмаелита, рабы Старца Горы, пронзили кинжалами маркиза Тирского в то время, когда народ приветствовал его избрание пиршествами и праздниками.

Иные писатели обвиняют Саладина в том, что он потребовал этого убийства и заплатил за него; другие приписывают убиение Конрада Готфриду Торонскому, который мог мстить ему за похищение своей жены и за потерю своих прав на престол Иерусалимский; но ни то, ни другое предположение не достоверны. Смерть Конрада могла быть особенно желательной для английского короля, и французские крестоносцы обвиняли его в ней. Хотя героическое мужество Ричарда и не допускало мысли о таком позорном мщении, тем не менее, ненависть, возбужденная им к себе, заставила поверить этому обвинению. Узнав о смерти Конрада, Филипп-Август начал опасаться подобной же участи и появлялся в народе не иначе, как окруженный стражей. Генрих граф Шампаньский, приходившийся племянником и английскому и французскому королям, заменил Конрада в управлении Тиром; он избран был также вместо него иерусалимским королем и вступил в супружество со вдовой убитого государя.

Ричард действовал на равнинах Рамлы, заявляя себя ежедневно новыми подвигами против сарацин, когда вдруг до него дошла весть о смерти Конрада и о возвышении Генриха Шампаньского. Он послал за своим племянником и уступил ему христианские города, завоеванные его оружием. Новый король Иерусалимский отправился потом в Птолемаиду, где народ с восторгом приветствовал его; все улицы были украшены шелковыми тканями, на площадях курился фимиам, пели женские и детские хоры; духовенство встретило и проводило в церковь преемника Давида и Готфрида. Следует припомнить, что в силу решения, принятого вождями при осаде Акры, иерусалимская корона должна была достаться Ги Люсиньяну; но теперь никто не вспомнил о сопернике маркиза Тирского; его считали человеком совершенно неискусным, и никто в христианской армии не произнес его имени.

Между тем новые послы, прибывшие с Запада, возбудили беспокойство Ричарда вестями о смутах в королевстве, произведенных принцем Иоанном, и о том, что Филипп-Август угрожает Нормандии. Незадолго перед этим английский монарх овладел замком Дарумским, на юге Палестины; под знаменами своими он видел только покорных воинов и верных союзников; в ту минуту, когда счастье улыбалось ему, мысль об отъезде становилась наперекор его блестящим надеждам. Все вожди собрались и поклялись не оставлять крестового похода, уедет ли Ричард или отложит свой отъезд. Это решение распространило радость в христианском лагере. Но английский король задумывался и уединялся среди танцев, пиров и песен, и, без сомнения, это общее веселье наводило на него тоску. Армия расположилась лагерем поблизости Хеврона, города, где покоятся в каменных гробницах предки Израиля. Мрачное раздумье не покидало Ричарда. Страх, внушаемый его суровым нравом, препятствовал решиться предложить ему какой-нибудь совет или утешение.

Однажды, когда король Английский одиноко сидел в своей палатке, склонив голову как бы под влиянием особенно тяжкого раздумья, перед ним явился один пилигрим - священник по имени Вильгельм. Лицо его выражало печаль и сострадание; остановясь на пороге палатки, священник, казалось, ожидал знака, чтобы приблизиться к королю; он смотрел на короля, и по лицу его струились слезы. Ричард пригласил его войти, спросил его, почему он плачет и не он ли причинил ему скорбь? Получив от короля обещание выслушать его без гнева, священник сказал королю, что решение его покинуть Палестину возбуждает сожаление всей армии, и в особенности тех, кто принимает близко к сердцу ее славу, и что его ожидают упреки потомства в том случае, если он покинет дело христиан. Он напомнил королю Английскому многочисленные его подвиги, сказал ему, что пилигримы смотрят на него как на опору и на своего отца и что отъезд его повергнет всех в отчаяние. Ричард выслушал священника; он ничего не отвечал ему, но выражение лица его сделалось еще пасмурнее. На другой день английский король объявил графу Генриху и герцогу Бургундскому, что он не поедет в Европу до праздника Пасхи следующего года; герольд, провозгласив это решение, объявил вместе с тем, что христианская армия скоро выступит к священному городу. Эта весть подняла дух армии; все бедствия были забыты; повсюду раздавались восхваления Ричарду, и такое доброе настроение предвещало победу. Но все эти благородные стремления, неустрашимое рвение должны были остаться бесплодными вследствие возникших вслед за тем роковых несогласий.

Крестоносцы расположились лагерем в Вифинополе, нынешней Бэйтнубе, в семи милях к востоку от Иерусалима. Ричард остановился тут на несколько недель, потому ли, что его устрашило приготовление сарацин, или потому что он снова был под влиянием своего непостоянного характера. Герцог Бургундский и многие другие вожди, завидуя славе Ричарда, неохотно содействовали его предприятию. После целого месяца напрасного ожидания в Вифинополе христиане с горестью восклицали: "Верно, мы не пойдем в Иерусалим!" Ричард делал вид, что не слышит ропота пилигримов, но он разделял их горе и негодовал на свою собственную судьбу. Однажды, увлеченный в погоне за неприятелем до возвышенности Модинской, откуда виднеется Иерусалим, Ричард заплакал при виде священного города, который он еще не освободил. Вынужденный принять какое-нибудь решение, он созвал совет из пяти рыцарейиоаннитов, пяти французских баронов и пяти баронов или владетелей палестинских. Этот совет обсуждал дело в продолжение нескольких дней. Те, кто стояли за начатие осады Иерусалима, говорили о восстании в Месопотамии против власти Саладина и об угрозах султану со стороны халифа Багдадского; они прибавляли, что мамелюки отказываются запереться в Иерусалиме, если Саладин не придет туда, чтобы разделить с ними все опасности, и что, следовательно, время для осады теперь самое благоприятное. Другие, державшиеся противоположного мнения, видели во всех этих известиях только ловушку со стороны Саладина; они выставляли на вид недостаток воды в летнюю пору в бесплодных окрестностях Иерусалима, длинные, узкие проходы по этой гористой местности, где несколько мусульманских солдат могли легко уничтожить целые фаланги христиан; и притом, в случае неудачи под стенами священного города, каким образом обеспечить отступление христианской армии, окруженной со всех сторон войсками Саладина?

Такова была сущность прений на этом совете, как нам сообщает история; но причины, которые представлялись в защиту необходимости удалиться от Иерусалима, не имели ничего нового или непредвиденного; те же препятствия существовали для армии Готфрида, но не остановили ее движения вперед. Следовательно, в основании этого вопроса были какие-нибудь другие мотивы, кроме тех, которые передают современные известия. Эта часть нашего рассказа остается неясной. История может наблюдать за человеческими страстями, когда они разыгрываются, так сказать, при солнечном свете, но она бессильна описать их с полной достоверностью, когда они сосредотачиваются в совете князей и когда к ним примешивается множество неизвестных побуждений.

Впрочем, колебания эти и споры не препятствовали Ричарду производить постоянные нападения на сарацин. Несколько сирийцев явились предупредить его, что из Египта в Иерусалим идет богатый караван. Ричард немедленно собирает лучших воинов, к которым присоединяются и французы. Вечером отряд этот выступает из лагеря, идет всю ночь при лунном свете и на заре подходит к местечку Хари, в Хевронской области; тут стоял караван с конвоем, состоявшим из 2000 сарацин. Ричард устремился на мусульман, которые не выдержали даже первого натиска и разбежались, повествует летопись, "как зайцы, которых преследуют собаки". Караван был забран, Ричард со своими спутниками возвратился в лагерь, ведя за собой 4700 верблюдов, множество лошадей, ослов и мулов, навьюченных самыми ценными азиатскими товарами. Добыча эта была разделена поровну между теми, кто сопровождал английского короля, и теми, кто оставался в лагере. Взятие этого каравана произвело смятение в священном городе; в мусульманской армии поднялся ропот против Саладина.

Однако же христиане не воспользовались смятением сарацин и беспорядками, возникшими в войсках Саладина. На совете рыцарей и баронов было решено удаление армии от гор Иудейских и возвращение ее к морскому берегу. Это повергло пилигримов в великое отчаяние. Вражда между французами и англичанами усилилась. Герцог Бургундский и Ричард язвили друг друга сатирическими песнями. Надежды на этот крестовый поход исчезали вследствие распадения христианской армии. Во время колебаний Ричарда армия Саладина, подкрепленная эмирами Алеппским, Месопотамским и Египетским, напала на Яффу и после нескольких приступов овладела городом. Цитадель, куда укрылся гарнизон, готова была тайно капитулировать, как вдруг Ричард прибыл из Птолемаиды с несколькими кораблями, на которые были посажены войска. В гавани Яффы было множество сарацин; английский король, сопровождаемый храбрейшими из своих воинов, бросился в воду по пояс, достиг берега, разогнал всех перед собой, выгнал из города только что одержавших победу мусульман и, преследуя их по равнине, раскинул свой лагерь на том самом месте, где за несколько часов перед тем стояли палатки Саладина.

Но Ричард еще не восторжествовал над всеми опасностями. Присоединив к своему отряду гарнизон цитадели, он насчитывал у себя не более 2000 солдат. Через три дня по освобождении Яффы один генуэзец, выйдя рано утром из города, увидел в поле мусульманские батальоны и возвратился в город с криком: "К оружию, к оружию!" Ричард вскочил со сна и едва успел надеть кирасу, как нахлынули толпы сарацин; король и большинство его приближенных бросились в битву с босыми ногами, иные в одной рубашке; в отряде христиан оказалось не более десяти лошадей. Одну из них подали Ричарду. Мусульмане принуждены были отступить; английский король спешил воспользоваться этой первой удачей, чтобы поставить своих воинов в боевой порядок на равнине и воодушевить к новым битвам. Вскоре 7000 сарацин, возвратясь назад, снова устремляются на христиан; христиане выдерживают яростный натиск неприятеля; удивление и ужас распространяются в рядах мусульман; Ричард бросается вперед и нападает со своими воинами на сарацин. В это время ему объявляют, что неприятель вступил в Яффу и избивает христиан, оставшихся для защиты ворот города; король спешит к ним на помощь в сопровождении только двух всадников и нескольких метальщиков; при виде его мамелюки разбегаются; он убивает всех, кто оказывает сопротивление. Выгнав неприятеля из города, он возвращается на равнину, где идет схватка его воинов с мусульманской конницей. Ричард, расточая чудеса храбрости, приводит в смятение толпу сарацин. Наконец он так порывисто устремляется в ряды неприятелей, что никто не поспевает следовать за ним и он исчезает из вида своих воинов. Когда он возвратился к крестоносцам, которые считали его уже погибшим, лошадь его была вся в крови и в пыли, а сам он, по наивному выражению очевидца-свидетеля, "весь пронизанный стрелами, был похож на подушечку, со всех сторон унизанную иголками". Эту необычайную победу, одержанную доблестью одного только человека, можно считать самым чудесным событием в летописях человеческого героизма.

Столько подвигов и славы должны были остаться бесплодными для крестового похода. Герцог Бургундский, удалившийся в Тир, отказывался принимать какое-либо участие в войне. Германцы, под предводительством герцога Австрийского, покинули Палестину. Ричард, захворав, пожелал отправиться в Птолемаиду, а несправедливость его воинов упрекала его в желании покинуть их. Вынужденный доверять одному только своему мечу, он думал теперь лишь о том, как бы возобновить переговоры с Саладином. И христиане, и сарацины, казалось, были одинаково утомлены войной; Саладин, покинутый многими своими союзниками, опасался смут и восстания в своем государстве. Для султана, как и для английского короля, мир был желателен, и потому заключено было между ними перемирие на три года и восемь месяцев. Доступ в Иерусалим был открыт для христианских паломников, и, сверх того, христианам предоставлено было владение морским берегом, от Яффы до Тира. Крепость Аскалон, на которую заявляли свои притязания и крестоносцы, и мусульмане, решено было разрушить. О древе Честного Креста, для востребования которого Ричард прежде отправлял к Саладину многих послов, теперь не упоминалось. Главные вожди обеих армий поклялись, одни Кораном, другие Евангелием, соблюдать условия договора. Султан и король Английский ограничились взаимным честным словом и пожатием руки посланников. Имени Ги Люсиньяна не было упомянуто в трактате; лишенный своего королевства, он получил королевство Кипрское, обладание которым представляло более существенное значение, но за него следовало еще уплатить храмовникам, которым Ричард продал его или заложил. Палестина была уступлена Генриху графу Шампаньскому. Прежде чем возвратиться в Европу, крестоносцы, разделившись на несколько караванов, отправились поклониться Гробу Иисуса Христа. Французы, оставшиеся в Тире, не захотели воспользоваться доступом в Иерусалим, который был открыт для них Ричардом: предубеждения и зависть оказались сильнее, чем усердие к Святым местам. Герцог Бургундский умер в то самое время, когда уже готовился к отъезду ва Запад.

Когда английский король сел на корабль в Птолемаиде, христиане Святой земли не могли удержать слез: они сознавали, что лишаются в нем единственной своей опоры против сарацин. Ричард сам плакал, выезжая из гавани акрской. Он устремил своей взор к берегам и воскликнул: "О Святая земля! Поручаю народ твой Господу Богу и молю Бога да снабдить меня опять посетить тебя и помочь тебе!"

Таков был этот третий крестовый поход, в котором германцы потеряли одного из величайших своих императоров и лучшую из своих армий, а Франция и Англия лишились множества людей, составлявших цвет их воинственного дворянства. Весь вооружившийся Запад не мог достигнуть большего успеха, как только взятия Птолемаиды и разрушения Аскалона. Но несмотря на несчастный исход этого крестового похода, он не возбудил в Европе такого ропота, как поход св. Бернара, так как воспоминание о нем было соединено с воспоминаниями о подвигах, прославивших крестоносцев. На Востоке узнали тогда двух великих монархов, которые могли вести войну между собой, не переставая уважать друг друга; казалось, что оба народа отрешились отчасти от своего варварства. Эмиры сарацинские бывали приглашаемы иногда к столу Ричарда, а крестоносцы обедали за столом Саладина; сообщаясь между собой, христиане и мусульмане могли позаимствовать друг у друга некоторые хорошие обычаи, познания и даже добродетели. Страсть к славе была для спутников Ричарда таким же могущественным двигателем, как и религиозный энтузиазм.

Две славы затмевают все остальное в истории этого крестового похода: Ричард и Саладин, различные между собой по гению и по характеру, являются оба героями великой эпопеи, которая сосредотачивала на себе внимание Востока и Запада в последние годы XII века. Первый был смелее и мужественнее, второй отличался благоразумием, степенностью и умением вести дела. У Ричарда было больше воображения, у Саладина больше рассудительности; увлекаемый непостоянством своего характера, необузданно предаваясь разгулу страстей, английский король никогда не понимал, что значит воздерживать себя; он не был бы способен к управлению людьми, потому что он не умел управлять самим собой; знакомясь с его жизнью и судьбой, испытываешь больше удивления, чем восхищения. Из всех героев новейших времен Ричард представляет наибольшее сходство с героями Гомера; в нем снова встречается то мужество, которое не останавливается ни перед чем, та самонадеянность, которая никогда не сомневается в победе, то стремление возвести до небес славу своего оружия и также та слабость душевная, та чувствительность, которые заставляют Ахилла плакать, как женщина. Саладин, ставший во главе государства, доставшегося ему не по праву рождения, но которое, можно сказать, было вручено ему случайностями войны, загладил преступление узурпации своим искусством в войне, своими высокими добродетелями и постоянной любовью к добру. "Среди своей походной жизни он осенял народы крылами своего правосудия, - говорится в одной восточной летописи, - и, подобно облакам, низводил свои щедроты на города, ему подвластные". Христиане прославляли благородное великодушие Саладина, неверные восхваляли непобедимое мужество короля франков; имя английского короля в продолжение целого века наводило ужас на жителей Востока; если на дороге лошадь мусульманина пугалась внезапно тени, кустов или дерева, то всадник спрашивал у своего коня: "Уж не привиделась ли тебе тень Ричарда?.."

Одним из самых важных последствий третьего крестового похода было то, о котором христиане и не помышляли, а именно основание Кипрского королевства. На острове Кипр, самом значительном из островов Средиземного моря, были цветущие города, плодоносные равнины, и он славился своим вином; гавани его давали убежище судам, идущим с Запада в Азию и возвращавшимся из Сирии в Европу. Королевство, завоеванное Ричардом, было полезным соседом для христианских колоний. Когда мусульмане разрушили латинские владения, то на острове Кипре сосредоточились остатки их. Из латинских государей одни только никозийские сохранили ассизы королевства Иерусалимского, учрежденные Готфридом и его преемниками.

Крестовый поход разорил Англию. Филиппу-Августу он доставил средства ослабить знатнейших вассалов и присоединить к короне Нормандию. Пользуясь бедствием своих соседей, Франция усилилась увеличением территории и утверждением королевской власти.

Героя же этого крестового похода ожидала в Европе томительная неволя. Возвращаясь в Европу, Ричард потерпел кораблекрушение близ берегов Италии и, не желая проезжать через Францию, отправился через Германию, скрываясь под одеждой простого пилигрима. Но его щедрость выдала в нем короля; враги у него были повсюду, и солдаты герцога Австрийского задержали его: Леопольд не забыл оскорблений, нанесенных ему при осаде Птолемаиды. Ричард был заключен в темницу, а Европа ничего не знала о постигшей его участи; Англию же известил о ней один преданный королю дворянин. Трубадур Блондель, отыскивая следы своего государя, пробирался по Германии в одежде и с лирой менестреля. Однажды подошел он к башне, где томился в заключении, как ходили слухи, какой-то знаменитый пленник. Вдруг он услышал пение первого куплета той песни, которую он сочинил когда-то вместе с Ричардом; менестрель пропел второй куплет песни, устремив глаза к верху той башни, откуда послышались ему знакомые звуки; пленник узнал Блонделя. Герцог Австрийский, узнав, что местопребывание его пленника было открыто, поспешил выдать его императору Германскому, который также имел причины мстить Ричарду. Генрих VI недостойным образом заключил его в тяжелые оковы. Пленный король принужден был явиться на германский сейм в Вормсе; здесь, в присутствии епископов и знатнейших владетелей, он был обвинен во всевозможных преступлениях, которые только могли измыслить зависть и злоба; но когда царственный узник произнес речь в свое оправдание, то все собрание залилось слезами; те, которые явились в Вормс, чтобы осудить Ричарда, должны были отступить перед его славой. Тем не менее, император Генрих, не обращая внимания на проклятия святого престола, продолжал держать Ричарда в заточении еще более года и возвратил ему свободу не прежде, как получив за него от Англии выкуп, который окончательно разорил эту страну.

Между тем как герой, слава которого наполняла весь мир, томился в тесной германской темнице, Саладин лежал больной в Дамаске и предавался печальным предчувствиям своей близкой кончины. Латинские летописи, описывая его смерть, повествуют, что султан, умирая, приказал одному из своих эмиров носить по всем улицам Дамаска его саван и повторять во всеуслышание: "Вот что Саладин, победитель Востока, уносит с собой из всех своих завоеваний".

Глава XVIII

Четвертый крестовый поход. - Призыв к крестовому походу в Германии. –

Император Генрих принимает крест и покоряет Сицилию. - Дела в Палестине. –

Осада Торона. - Смерть Генриха VI и конец крестового похода (1195)

По смерти Саладина в основанной им империи начались смуты; восточные историки говорят, что после него осталось 17 сыновей, которые разделили между собой его наследство; один из них был признан султаном Египетским, другой - Каирским, прочие - князьями месопотамскими; но ни один из этих князей не наследовал гения своего отца и не мог сохранить власть, предоставленную ему судьбой. Малик-Адил, брат Саладина, ловко воспользовался раздорами, возникшими между его наследниками, и соединил наконец в своих могущественных руках все рассеянные остатки империи Аюбидов. Таким образом, во второй уже раз в течение немногих лет оправдалось арабское замечание, что "большая часть тех, кто были основателями государств, не оставили их в наследство своему потомству".

Усилением своего могущества Малик-Адил был обязан не только раздорам между неверными, но также и духу несогласия и уныния, господствовавшему между христианами. По отъезде английского короля христианская колония все более и более приходила в упадок. Сколько раз Генрих Шампаньский в своем жалком Иерусалимском королевстве с сожалением вспоминал о своем графстве Шампаньском, о своих замках Труаском и Прованском! Боэмунд III, князь Антиохийский, находился постоянно в войне с князьями Армении, и обе эти области поочередно подвергались неприятельскому вторжению и разорению; сильная распря вспыхнула между иоаннитами и храмовниками из-за права владения одним из замков, по соседству с Маргатом. Голос самого папы оказывался бессильным среди этих гибельных раздоров; палестинские христиане имели перемирие с сарацинами, но не имели достаточно силы, чтобы заставить их соблюдать условия договора.

С другой стороны, Запад, утомленный столькими усилиями, столькими чудесными подвигами, которые ни к чему не привели, казалось, был не очень расположен помогать Святой земле. В этото время Целестин III, на призыв которого отозвались и отправились на Восток Ричард Львиное Сердце, Филипп-Август III и Фридрих Барбаросса, задумал возбудить снова воинственный энтузиазм христиан. В красноречивом бреве, в котором он объявлял о смерти Саладина, он убеждал всех верующих принять крест и вооружиться; осквернение Святых мест, угнетение христиан на Востоке, дерзость и все возрастающая наглость сарацин - таковы были причины, на которых он основывал свои апостольские увещания. Папа очень желал, чтобы Ричард опять отправился на Восток, но Ричард опасался Филиппа-Августа; Филипп-Август, со своей стороны, побаивался Ричарда; оба монарха на призыв папы ответили торжественным уверением в своей преданности делу Иисуса Христа, но остались в своих владениях; высшее сословие и народ последовали их примеру. У Целестина осталась одна надежда на Германию.

Хотя император Генрих VI был отлучен от церкви святым престолом за удержание Ричарда в заключении, папа все-таки послал к нему легатов, уполномоченных напомнить ему о примере его знаменитого отца, Фридриха; Генрих, у которого было больше честолюбия, чем благочестия, сообразил, что священная экспедиция может оказаться благоприятной для завоевания Сицилии и даже для замышляемого им покорения Греции. Он принял римских легатов с большим почетом и проповедовал крестовый поход на общем сейме в Вормсе. Красноречие главы империи и говоривших после него епископов так воспламенило умы, что и знатные люди, и простолюдины не могли не "признать в этом перста Божия". Генрих в присутствии своего двора облачился в одежду крестоносца; множество знатных германских владетелей приняли крест, иные ради угождения Богу, другие - в угоду императору; во всех провинциях Германии нашлись воины для священной войны. Генрих VI возвестил о своем намерении вести на Восток крестоносцев; но так как война, которую он хотел вести с Сицилией, уже началась, то его очень легко было убедить остаться в Европе. Он выступил во главе армии в Неаполитанскую область. Две же другие армии крестоносцев, одна под предводительством герцога Саксонского и Брабантского, другая под предводительством епископа Майнцского и Валерана графа Лимбургского, сели на суда и отправились на Восток. Первые крестоносцы, прибывшие в Палестину, захотели нарушить перемирие с сарацинами, между тем как местные христиане желали его сохранения. Это повело к оживленным прениям, в которых, с одной стороны, ставилась в упрек неразумная опрометчивость, могущая погубить все дело, а с другой стороны - трусливое благоразумие, которое не осмеливалось восстать на защиту своего дела. Германцы сами начали войну. Среди смут и опасностей этой новой войны христианам пришлось, сверх того, оплакивать смерть Генриха Шампаньского, упавшего из окна своего дворца. И другое несчастье постигло христиан: Малик-Адил при первых военных действиях со стороны крестоносцев осадил Яффу, взял город приступом, и все население погибло от меча сарацин.

Христианская армия, усилившаяся ежедневно прибывавшими германскими пилигримами, выступила тогда из Птолемаиды и направилась против неверных. Решено было приступить к осаде Бейрута, где мусульмане держали множество пленных и хранили большую добычу, захваченную в покоренной стране; Малик-Адил выступил навстречу христианам. Обе армии сошлись на берегах Элевтера (ныне Нахр-эль-Кебир), между Триполи и Тортозой; победа осталась за крестоносцами. Сарацины покинули несколько прибрежных городов, и Бейрут, слабо защищенный, без битвы подчинился власти воинов Креста. Во всех христианских городах были отслужены благодарственные молебствия, и, в упоении от этого первого успеха, только и шли толки о походе в Иерусалим.

Между тем как крестоносцы заняты были войной в Сирии, Генрих VI пользовался всеми средствами и всеми силами, предоставленными ему по случаю крестового похода, чтобы закончить покорение королевства Неаполитанского и Сицилийского. Он женился на Констанции, дочери Рожера, и на этом основании заявил свои права, с оружием в руках, на престол и на наследство государей Нормандских; сначала ему пришлось бороться с Танкредом, сыном Рожера, которого высшее сословие Сицилии избрало своим королем; но по смерти последнего королевство, оставшееся без короля, раздираемое множеством партий, было со всех сторон открыто для вторжений германцев. При этом завоевании Генрих VI действовал более посредством палачей, чем солдат, и ужас казней довершил то, что было начато победами.

Новый владетель Сицилии, залитый кровью христиан и все еще отлученный от церкви, прославлял себя, тем не менее, как первого между воинами Иисуса Христа; так как ему больше нечего было делать в Сицилии, он занялся войной с сарацинами. Он послал во все провинции своей империи письменный приказ ускорить выступление в поход тех, кто принял крест, но оставался еще дома. В послании своем Генрих обещал содержать армию в течение года и выдать по 30 унций золота всем крестоносцам, которые дослужат до конца священной войны. Конрад, епископ Хидельсхаймский, канцлер империи, сопровождавший Генриха VI и помогавший ему советами во время войны в Сицилии, должен был вести в Сирию эту третью армию пилигримов.

Прибытие в Палестину такого сильного подкрепления удвоило силы и рвение христианских воинов; теперь можно было начать осаду Иерусалима; но наступала зима, и решено было дождаться весны, чтобы начать осаду, которая могла затянуться и сделаться опасной. С другой стороны, все другие палестинские города снова подчинились власти христиан. Решено было употребить все силы крестоносцев на осаду укрепления Торонского, грозного замка, выстроенного на горах Ливанских, в нескольких милях от Тира; здешний мусульманский гарнизон постоянно угрожал Галилее и приморским равнинам. Когда армия собралась под стенами Торона, то тут только замечены были все трудности осады; стрелы и камни, метаемые машинами, едва могли достигать укреплений и башен, между тем как бревна и обломки скал катились с высоты укрепления, производя опустошение в рядах христиан. Непомерных трудов стоило крестоносцам раскопать землю и пробить себе путь через скалистую гору, на которой был выстроен замок Торонский; на эту трудную работу употреблены были рабочие из гоцларских рудников, последовавшие за пилигримами в Сирию. Осаждающим удалось наконец укрепиться у самых стен; с помощью своих машин они могли поколебать стены и провести подкопы под основание башен. Осаждаемые, не надеясь на возможность дальнейшего сопротивления, предложили капитуляцию. В это самое время возникли между христианами такие раздоры, каких еще не бывало с самого начала крестовых походов. Депутаты, посланные в лагерь крестоносцев, не знали сначала, к кому из вождей они должны были обратиться.

Генриха, палатина Рейнского, герцога Саксонского и Брабантского, слушались только одни их солдаты; канцлер Конрад занимался только введением роскоши, неизвестной в лагере; военные же труды были не по его ленивому характеру. Христиане палестинские с самой смерти Генриха Шампаньского не имели вождей, которые руководили бы ими. Мусульманские депутаты были приняты в собрании, волнуемом самыми различными страстями. Сарацины предлагали покинуть крепость и просили только пощадить их жизнь и оставить им свободу. Когда начались рассуждения по поводу этого предложения, то одни приняли его с радостью, а другие хотели взять город приступом. Но так как мнение последних не было преобладающим, то они дошли до того, что посоветовали осажденным защищаться. Вместе с тем, они обращались к христианским воинам и говорили им, что предстоит заключение постыдного договора с неверными. Когда депутаты возвратились в крепость, они повторяли, что слышали, и рассказали также о несогласиях, возникших между христианами. С этой минуты осаждаемые забыли, что стенам их угрожает падение; они поклялись скорее умереть, чем сдаться. Отчаяние придало им силы; они сделали несколько удачных вылазок. Между крестоносцами была одна партия, которая защищалась, другая же как будто и забыла об осаде. Скоро пришла весть, что Малик-Адил приближается с армией; эта весть распространила ужас и была как бы сигналом отступления, которое произошло в величайшем беспорядке; христианская армия, которую ожидала полная победа, возвратилась, таким образом, в Тир, обращенная в бегство побежденным врагом. Дух раздора все усиливался между крестоносцами, которые упрекали друг друга в позоре своего бегства. Дело дошло до того, что христиане сирийские и крестоносцы германские не могли оставаться под одними знаменами.

Однако же приближение мусульманской армии возбудило мужество в воинах Креста. В битве близ Яффы победа осталась за тевтонскими крестоносцами. В то же время Амальрик, преемник Ги Люсиньяна в королевстве Кипрском, был призван царствовать над тем, что оставалось от королевства Иерусалимского, и прибыл сюда, чтобы разделить с Изабеллой, вдовой Генриха Шампаньского, малозначащие почести королевского достоинства. Явилась надежда, что согласие восстановится и что крестовый поход кончится лучше, чем начался. Но, между тем как праздновали свободу Амальрика, пришла весть о смерти императора Генриха VI; эта неожиданная новость изменила все дело и внезапно положила конец священному походу. Князья и владетели германские только и думали о возвращении в Европу; из всех князей, прибывших с Запада для защиты дела Господня, одна только королева Венгерская оказалась верной своим обетам и осталась со своими рыцарями в Палестине.

Этот четвертый поход, в котором все силы Германской империи разбились о стены одной крепости на Ливане и который представляет нам странное зрелище священной войны, веденной отлученным от церкви монархом, не ознаменован в истории столькими чрезвычайными событиями и великим бедствиями, как предыдущие экспедиции. У воинов Креста не было недостатка ни в рвении, ни в мужестве во время опасности, но имя Иерусалима уже не воспламеняло более энтузиазма пилигримов. В прежних священных войнах было более религиозного чувства, чем политики; в этой же, можно сказать, главную роль играла политика, а не религия. В то время как христиане возносили к Богу молитвы об успехе похода, двигателем и главой которого был император Генрих VI, этот государь вел безбожную войну и опустошал христианскую страну, чтобы подчинить ее своей власти. Мы увидим впоследствии, какие смуты среди христианских народов произвело это покорение Сицилии и какую ужасную вражду вызвало оно между сыновьями Генриха VI и преемниками Целестина.

Глава XIX

Пятый крестовый поход. - Организатор похода Фульк Нельиский. – Переговоры вождей крестового похода с Венецией о флоте. - Дож Венецианский принимает крест. - Осада Зары. - Разногласия между крестоносцами. - Алексей, сын Исаака, обращается к помощи крестоносцев. - Выступление армии в Константинополь. - Нападение крестоносцев на Константинополь (1202-1204)

Плачевныи исход последнего крестового похода и столько бедствий без всякой славы поумерили религиозное рвение и воинственное благочестие христиан. Никогда в Европе не было так мало заботы об освобождении Иерусалима. Среди общего равнодушия один только человек был тронут жалобами, доносившимися из-за моря, и сохранил надежду спасти христианское население на Востоке.

Иннокентий III, достигший 33-летнего возраста, был только что избран папою, и едва вступил он на престол, как начал стараться вновь воспламенить священный огонь крестовых походов; в послании к епископам, духовенству, высшему сословию и простому народу во Франции, Англии, Венгрии и Сицилии папа возвещал волю, угрозы и обетования Бога христианского. "Если Бог принял смерть ради человека, - прибавлял Иннокентий в заключение своего послания, - то неужели человек побоится умереть для Бога? Неужели он откажется пожертвовать своей мимолетною жизнью и тленными благами этого мира Тому, Кто предлагает нам сокровища вечной жизни?" Легаты, посланные римским двором, обещали отпущение грехов и особенное покровительство церкви всем тем, кто примет крест и вооружится или кто будет доставлять одежду и содержание воинству Христову. В церквах были расставлены кружки для приема приношений от верующих; священникам было вменено в обязанность влиять на свою паству во время исповеди и возбуждать раскаяние грешников и сочувствие их в пользу крестоносцев и христиан на Востоке.

Проповедуя крестовый поход, Иннокентий III сначала не имел успеха по многим причинам. Отгон Саксонский и Филипп Швабский оспаривали друг у друга германскую корону; папа объявил себя на стороне Отгона и угрожал громами церкви приверженцам Филиппа; вся Германия была вовлечена в эту великую распрю, и никто не принял креста. В это время Филипп-Август состоял под проклятием Рима за свой незаконный союз с Агнессою Меранийской; Франция, на которую глава церкви только что наложил интердикт, не могла обратить своего внимания на христианские колонии на Востоке. Римский двор ждал в особенности, чтобы Ричард стал во главе крестового похода. Английский король устроил в Лондоне турнир, на котором сам проповедовал священную войну; но, в сущности, этот государь не имел намерения возвращаться на Восток, и хотя он часто возобновлял обещание снова отправиться на битву с неверными, но до самой смерти воевал только с христианами.

Между тем, один священник из Нельи-на-Марне приобрел большое влияние на народ своим красноречием и чудесами. Самые ученые проповедники становились в ряды его учеников и говорили, что "Святой Дух глаголет его устами"; он воспламенял по своему желанию страсти толпы, и даже до дворцов государей доносились возвещаемые им "громы евангельских угроз". Иннокентий III обратил внимание на Фулька и возложил на него миссию, которую исполнил за 50 лет перед тем св. Бернар.

Для дела Иисуса Христа нужны были в особенности пример и мужество государей и баронов. В Шампани был объявлен турнир, на котором должны были присутствовать самые доблестные воины Франции, Германии и Фландрии; поэтому Фульк приехал в замок Экри-сюр-Эн, где назначено было собраться рыцарям. Среди мирского веселия рыцарства послышались вдруг жалобные стоны Сиона, выраженные красноречием Фулька. Когда оратор Креста заговорил об Иерусалиме, плененном сарацинами, то рыцари и бароны забыли бой на копьях, и ломание копий, и блистательные состязания, и подвиги, "и даже присутствие дам и девиц, раздававших награды отличившимся". Во главе владетельных князей, принявших участие в крестовом походе, были Тибо граф Шампаньский и Людовик граф Шартрский и Блуаский. Их примеру последовали граф де Сен-Поль, графы Готье и Жан Бриеннские, Манассия Лилльский, Ренар де Дампьерр, Матье де Монморанси, Гуго и Роберт де Борн, графы Амьенские, Рено Бульонский, Готфрид Першский, Рено Монмерльский, Симон Монфорский и Готфрид де Виллегардуэнь, маршал Шампаньский, который оставил нам реляцию об этом походе на наивном языке своего времени.

Фландрское дворянство также захотело выразить свое усердие к освобождению Святых мест; граф Балдуин поклялся в храме св. Донациана Брюггского отправиться в Азию для битвы с сарацинами; Мария графиня Фландрская пожелала сопровождать своего супруга; примеру Балдуина последовали оба его брата, Евстафий и Генрих, графы Саарбрукский и Геннегау, и Конон Бетюнский, известный своей храбростью и красноречием. Главные вожди крестового похода, собравшись сначала в Суассоне, а потом в Компьене, избрали предводителем священной экспедиции Тибо графа Шампаньского. На том же собрании было принято решение отправить армию крестоносцев на Восток морским путем и с этой целью послать шесть депутатов в Венецию, чтобы выпросить у республики суда, необходимые для переправы войска и лошадей.

Маршал Шампаньский, бывший в числе депутатов, подробно рассказывает о переговорах рыцарей Креста с дожем и народом венецианским. Депутаты были приняты с восторгом девяностолетним дожем Дандоло, старость которого состояла только в опытности и добродетели, но сердце которого еще воспламенялось при одном имени отечества и славы. Дандоло обещал доставить крестоносцам суда для 4500 рыцарей, 20 000 человек пехоты и продовольствие для всей христианской армии в продолжение девяти месяцев. Он предлагал, сверх того, от имени Венеции вооружить 50 галер с условием, чтобы венецианцам была предоставлена половина будущих завоеваний крестоносцев. Рыцари и бароны со своей стороны обещали уплатить республике 85 000 серебряных марок. Этот договор, обсужденный и одобренный на советах дожа и патрициев, был представлен на утверждение народа, собравшегося в соборе св. Марка. Маршал Шампаньский, говоривший от имени знатных владетелей и баронов Франции, заклинал венецианцев иметь сострадание к Иерусалиму, который был в пленении у турок. "Князья и бароны, - сказал он в заключение, - поручили нам припасть к ногам вашим и не подыматься до тех пор, пока вы не исполните мольбы нашей". При этих словах депутаты преклонили колена и протянули умоляющие руки к собравшемуся народу; тогда 10 000 голосов слились в одном восклицании: "Мы на это согласны, мы на это согласны!".

Когда депутаты возвратились в Шампань, они нашли Тибо опасно больным. Узнав о договоре, заключенном с венецианцами, молодой князь был так обрадован, что, забывая о болезни, удерживавшей его в постели, захотел облечься в доспехи и сесть на коня, "но, - прибавляет Виллегардуэнь, - это было великим горем и несчастьем; болезнь развилась и усилилась до такой степени, что он приступил к завещанию и разделу своего имущества и уже не садился на коня". В скором времени Тибо скончался, и бароны избрали Бонифация маркиза Монферратского, "князя доблестного, одного из самых искусных во владении оружием и в военном деле". Бонифаций приехал в Суассон, где и принял крест из рук священника Нельиского и был провозглашен вождем крестового похода в церкви Божьей Матери в присутствии духовенства и народа.

Весной 1202 г. все принявшие крест отправились в путь, "не без того, чтобы многими слезами не было оплакиваемо их отбытие". Граф Фландрский, графы Блуаский и де Сен-Поль, маршал Шампаньский и множество рыцарей фламандских и шампаньских перешли через Альпы и прибыли в Венецию. Вскоре после их прибытия сюда нужно было уплатить республике условленные 85 000 марок. Крестоносцы, если бы они даже отдали все, что имели, могли бы уплатить не более третьей части такого значительного долга. Тогда дож собрал народ и объявил ему, что недостойно прибегать к строгому взысканию с пилигримов Иисуса Христа; а крестоносцам было предложено помочь республике подчинить город Зару, восставшую против Венеции. Бароны, которым открывалась таким образом возможность уплатить свои долги победами, приняли с радостью это условие. Однако же многие пилигримы вспомнили, что они клялись сражаться с неверными и потому не могут обратить своего оружия против христиан. Папский легат Петр Капуанский почитал святотатством предприятие, в которое хотели вовлечь воинов Креста. Чтобы победить все колебания и рассеять все опасения, дож решил принять личное участие в трудах и опасностях крестового похода и убедить своих соотечественников объявить себя товарищами по оружию крестоносцев. В одном народном собрании Дандоло попросил позволения встать в ряды крестоносцев и прикрепил крест на свою дожескую шапку; многие венецианцы последовали его примеру и поклялись умереть за освобождение Святых мест; крест пилигримов сделался знаком союза между венецианцами и французами и слил их, так сказать, в один народ; с этих пор стали менее слушать тех, кто говорил от имении папы, и пилигримы выказали столько же усердия в экспедиции против Зары, как и народ венецианский.

В то время, когда крестоносцы готовы были к отплытию, внезапно приключилось, говорит Виллегардуэнь, "большое чудо, неожиданное и самое странное, неслыханное событие". Исаак Ангел, император Константинопольский, был лишен престола братом своим Алексеем, ослеплен и брошен в темницу; сын Исаака, убежав из своего заточения, прибыл на Запад, чтобы умолять о сострадании христианских государей. После напрасного обращения к Филиппу Швабскому и к папе он перенес свои упования на крестоносцев, этих избранных воинов Запада. Посол Исаака произвел сильное впечатление на баронов и венецианцев. Но так как все уже было готово для экспедиции в Зару, то решение этого дела было отложено до более благоприятного времени.

Зара не могла долго сопротивляться силам французских крестоносцев и венецианцев; осада, продолжавшаяся не более двух недель, не замечательна и не возбуждает внимания ничем, кроме несогласий, возникших по ее поводу между крестоносцами. Многие пилигримы, как это уже было в Венеции, с жаром восстали против завоевания христианского города; жалобы недовольных поддерживались и неоднократными осуждениями главы церкви, который настойчиво напоминал крестоносцам их клятвы, значение и цели крестового похода. Папа с горечью упрекал венецианцев в том, что они вовлекли христовых воинов в мирскую и несправедливую войну; в письмах своих он убеждал одновременно и баронов, и рыцарей раскаяться в своих действиях и исправить ущерб, нанесенный жителям Зары. Тем не менее, венецианцы разрушили укрепления города, взятого приступом; что касается французских баронов, то они отправили в Рим депутатов, чтобы испросить прощение папы. Иннокентий, тронутый их покорностью, отозвался на нее с кротостью, дал им отпущение грехов и благословил их, как детей своих; в письме своем к ним он увещевал их отправиться в Сирию, "не оглядываясь ни направо, ни налево", и позволял им переправиться через море с венецианцами, которых он перед тем отлучил от церкви, "но только по необходимости и с болью сердечною".

Скоро после этого прибыли в Зару послы Филиппа Швабского, чтобы исходатайствовать у воинов Креста великодушную помощь молодому принцу Алексею, сыну Исаака; принц-изгнанник обещал продовольствовать целый год армию и флот пилигримов и уплатить 200 000 серебряных марок на военные расходы; сверх того он обещал подчинить греческую церковь римской и уничтожить все преграды между Востоком и Западом, воздвигнутые отпадением одной церкви от другой. Когда приступили к переговорам по поводу этих блистательных предложений, крестоносцы, которые восставали против осады Зары, удивлялись тому, что Бог и Алексей поставлены на одни весы и что приходилось выбирать между наследием Иисуса Христа и наследием Исаака; без сомнения, похвально было увлекаться великодушным сочувствием к несчастию, но разве великие бедствия Святой земли не дают ей еще большего права на помощь? Не следует ли при этом принять в соображение опасности и трудности подобного предприятия? Эти недоумения и опасения благочестивейших пилигримов не могли удержать баронов, которых привлекала сама перспектива опасностей и особенно чудесные приключения экспедиции. Подобные соображения не могли влиять и на венецианцев, которые горели нетерпением уничтожить конторы пизанцев, основанные в Греции, и видеть свои суда, с торжеством вступающие с Босфор. Итак, на совете решено было принять предложение Алексея и отправить армию Креста на судах в Константинополь в первые весенние дни 1203 г.

Как только папа узнал о решении крестоносцев, он обратился к ним с самыми горькими обвинениями и укорял их за то, что они, подобно жене Лота, оглядываются назад на пути своем. Иннокентий заключал письмо лишением их своего благословения и угрожал им Божьим гневом. Вожди крестового похода были искренно огорчены неодобрением верховного владыки, но, тем не менее, не отказались от своего решения; они убеждали себя, что победами они оправдаются в глазах папы и что он признает тогда в их завоеваниях выражение Божьей воли.

Крестоносцы уже были готовы сесть на суда, когда сын Исаака явился лично в Зару; он возобновил обещания, сделанные от его имени, и получил обещания крестоносцев. Рыцари Креста были, без сомнения, удивлены отсутствием посланников или посланий от государя, царствовавшего тогда над греками; похититель престола Исаака не сделал ни одного шага, чтобы предупредить готовую вспыхнуть войну, и, если верить греческим историкам, он не предпринял даже ничего, чтобы защитить свою империю от угрожающей ей опасности; отдаленные слухи о силах крестового похода, направленного против него, нисколько не смутили ни его, ни его народа. Армия пилигримов вступили в море в последних числах апреля; она высадилась в Дураццо и Корфу, где молодой Алексей был провозглашен императором. Во время пребывания в Корфу воспоминание крестоносцев о Иерусалиме, сделавшемся предметом раздора между ними, возобновило несогласия, возникшие в Заре. Многие воины Креста хотели покинуть своих товарищей, но те бросились к ногам несогласных и удержали их, при восклицании "Благодарим!".

Флот с пилигримами отошел из Корфу 24 мая, накануне дня св. Пятидесятницы; он приблизился к берегам Пелопоннеса, обогнул мыс Тенарон (Матапанский) и остановился перед Андросом и Негропонтом. Идя под всеми парусами, сопутствуемые постоянно благоприятным ветром, крестоносцы вошли в Геллеспонт, прошли мимо берегов Троады, запаслись продовольствием в городе Абидос, или Авис, как его назвал маршал Шампаньский. Переплыв через Пропонтиду, или Мраморное море, флот бросил якорь 23 июня у мыса Сан-Стефано; тут бароны и рыцари высадились на берег, и взорам их представился царь городов со своими высокими стенами и башнями. На другой день, когда флот, пробираясь по проливу, подошел под стены Константинополя, не было ни одного между этими гордыми воинами Запада, "чье сердце не дрогнуло бы" и чья рука не протянулась бы к мечу. Армия пилигримов пристала сначала к Халкедону, а потом к Скутари. Здесь уже, в самом дворце императоров, Николай Росси, посланный похитителем престола Алексеем с приветствием к баронам и рыцарям, спросил их, зачем они пожаловали в чужую империю. "Земля, на которой мы стоим, - отвечал Конон Бетюнский, - принадлежит императору Исааку, незаконно лишенному ее; она принадлежит этому молодому государю, который находится теперь между нами. Если ваш господин желает загладить свою вину, то скажите ему, что мы ходатайствуем за молодого государя; если же нет, то берегитесь возвращаться!"

После такого ответа, данного Николаю Росси, все вожди крестоносцев сели на коней и стали держать совет на обширной равнине, где теперь Скутарийское кладбище. Было решено, что армия переправится через пролив и высадится на правом берегу Босфора. В десятый день их прибытия, б июля, трубы подали сигнал и вся армия села на суда, чтобы переплыть пролив. Похититель престола Алексей, стоявший с 70-тысячным войском у подошвы Фигового холма, или Перы, не посмел дожидаться крестоносцев и возвратился в город, прежде чем они высадились на берег. Вскоре знамена Креста уже развивались на Галатской башне и по всему западному берегу Босфора; в то же время цепь, запиравшая вход гавани, или Золотого Рога, была разбита, и флот крестоносцев бросил якорь в константинопольской гавани.

Глава XX

Первая осада Константинополя латинянами. - Бегство похитителя престола Алексея. –

Исаак и его сын восстановлены на императорском престоле.- Договор с крестоносцами. –

Смуты и восстания в Константинополе

Овладев Галатой и гаванью, крестоносцы помышляли теперь о том, чтобы сделать нападение на императорский город и со стороны моря; венецианский флот двинулся в самую глубь гавани; французские крестоносцы, разделившись на шесть батальонов, перешли через реку Кидарис и расположились лагерем между дворцом Влахернским и замком Боэмунда, бывшим тогда монастырем, защищенным стенами. Маршал Шампаньский, описывая осаду, говорит, что рыцарям и баронам удалось осадить только одни из константинопольских ворот, и "это было большое чудо, ибо на четырех человек западных приходилось двести городских обывателей".

Крестоносцы раскинули свои палатки на самой оконечности мыса, близ того места, где венецианский флот был расположен в боевом порядке; они не имели ни минуты покоя и проводили дни и ночи под оружием. Неприятель делал частые вылазки и толпился на укреплениях; латиняне встречали его повсюду и, несмотря на свое мужество, с недоумением отступали пока перед его численностью. Венецианцы на своих кораблях сражались при более выгодных условиях. Во время одного общего приступа Энрико Дандоло, который, "будучи старым человеком", захотел дать пример своим товарищам, велел высадить себя на берег; вдруг, как бы водруженное невидимой рукой, является на одной из башен знамя св. Марка; вслед за тем 25 башен оказываются во власти осаждающих; победители преследуют греков до самого города и поджигают ближайшие к укреплениям дома; в то же время похититель престола, побуждаемый народом, садился на коня, а императорское войско выходило из трех разных ворот, чтобы сразиться с французскими крестоносцами; эта армия, состоявшая из 60 батальонов, была вчетверо многочисленнее войска латинян. Бароны и рыцари укрылись за своими укреплениями, где и ожидали, не без некоторого страха, сигнала страшной битвы; венецианцы, узнав об опасном положении французских воинов, прерывают свои победоносные действия и спешат на помощь своим товарищам по оружию. Видя, что пилигримы действуют соединенными силами, похититель престола Алексей не осмеливается нападать на них в их ретраншаментах и велит трубить отступление. Потерянное большое сражение не могло бы распространить большего ужаса в городе, чем это отступление без всякой битвы... Император, точно он остался без войска и как будто греки покинули его, искал только спасения своей жизни и на следующую ночь отплыл со всеми своими сокровищами, надеясь найти убежище в каком-нибудь уголке своей империи.

Когда на следующее утро греки узнали, что у них нет больше императора, то беспорядок и смятение в народе дошли до крайних пределов. Среди шумных волнений Исаака выводят из его темницы и ведут во Влахернский дворец, где на него, слепого, возлагают императорскую порфиру и возводят его на престол. При этом известии вожди крестового похода собираются в палатке маркиза Монферратского; они приказывают войску построиться в боевом порядке и, готовые к битве, посылают Матье де Монморанси, Готфрида де Виллегардуэнь и двух патрициев венецианских в Константинополь, чтобы осведомиться о настоящем положении дел.

Эта депутация находит Исаака, действительно, восседающем на блестящем золотом престоле и окруженным многочисленным двором; депутаты приветствуют императора и предлагают ему утвердить договор, заключенный с крестоносцами сыном его Алексеем. Условия этого договора, как уже было известно, были очень неудобоисполнимы; но Исаак не мог ни в чем отказать крестоносцам; он мог удивляться, что они не потребовали от него половины его империи. По возвращении депутатов дож и главные вожди армии садятся на коней и сопровождают молодого Алексея в императорский дворец; народ встречает и приветствует их восторженными восклицаниями; на площадях, в церквах и во дворцах раздаются радостные и благодарственные священные гимны; никогда еще рыцарская храбрость не получала такого вознаграждения. В радостном чаду этого дня более всего тронуты были рыцари зрелищем встречи Исаака со своим сыном и выражениями общей их благодарности своим освободителям.

Вожди крестового похода известили христианские народы и государей о чудесном успехе их предприятия. Слава имен их разнеслась по всем странам Запада; но, между тем как слава их наполняла весь мир, они вменяли ее в ничто без одобрения папы; они написали папе и представили ему, что победы их не были делом рук человеческих, но дарованы самим Богом; действуя в одном духе с вождями армии, и молодой Алексей написал папе с целью оправдать себя и крестоносцев.

В скором времени следовало уже приступить к исполнению условий договора; следовало уплатить крестоносцам обещанные суммы и объявить подчинение греческой церкви латинской. Тут обнаружилось недовольство народа и возникли вновь враждебные чувства, затихшие временно в удовлетворенных победой крестоносцах. Для предупреждения несчастий, угрожавших империи и ему самому, сын Исаака заклял баронов и знатных рыцарей содействовать укреплению его власти, которую они восстановили с такой славою. "Отложите отъезд ваш, - просил он их, - до той минуты, когда в империи восстановится мир под управлением его законных государей. Тогда вы приобретете всю Грецию в союзники для вашего священного предприятия; тогда я сам буду в состоянии исполнить клятвы, приковывающие меня к вашему делу, и сопровождать вас в Сирию с армией, достойной быть императорской армией". Вожди крестового похода передали на обсуждение совета предложения Алексея. Те крестоносцы, которые хотели отделиться от армии в Заре и в Корфу, восстали всеми силами против всякий новой задержки крестового похода; тем не менее, дож Венецианский и большинство баронов, которые видели славу свою в константинопольской экспедиции, не могли решиться пожертвовать плодами своих трудов; император, которого они только что восстановили на престоле, нуждался еще в содействии их оружия не только для сохранения империи, но и для того, чтобы быть в состоянии исполнить условия договора, заключенного с пилигримами. Что сказали бы на Западе, если бы они теперь покинули несчастного императора и предоставили бы торжество греческой церкви? После долгих рассуждений было решено отложить выступление армии до праздников Пасхи следующего года.

Чтобы уплатить долг крестоносцам, пришлось перелить в монету серебряные священные сосуды и украшения святых икон; это возбудило сильный ропот в народе. Вожди армии, побуждаемые советами латинского духовенства и страхом перед папой, потребовали, чтобы патриарх, священники и монахи константинопольские немедленно и торжественно отреклись от заблуждений, которые отделяли церковь греческую от церкви римской. Греческий патриарх, с высоты кафедры во храме св. Софии, объявил от своего имени и от имени императоров и всего христианского народа на Востоке, что он признает "Иннокентия, третьего по имени, за приемника св. Петра и за единственного наместника Иисуса Христа на земле". С этих пор греки и латиняне разъединились еще более, чем прежде, так как чем более заявляли о соединении двух церквей, тем более оба народа удалялись один от другого и смертельно ненавидели друг друга.

Скоро после этой церемонии в столице произошел страшный пожар. Этот пожар, который, по словам одних, начался с мечети, по словам других - с синагоги, распространился от ближайшего к Золотым воротам квартала до прибрежья залива и гавани и истребил половину императорского города. Народ, оставшийся без приюта, бродящий среди развалин, обвинял в своем бедствии латинских воинов и обоих императоров, которых они восстановили на престоле. В это время сын Исаака возвратился из экспедиции против похитителя престола Алексея и болгар. Эта экспедиция еще более отвратила греков от императоров: так как бароны и рыцари сопровождали императора и он с каждым днем все более сближался с крестоносцами, то его начали обвинять в том, что он принимает обычаи франков и развращается в сближении с варварами.

Священных сосудов и церковных драгоценностей оказалось недостаточно, чтобы уплатить долг латинянам; народ, обремененный вследствие этого страшными налогами, восстал, говорит Никита, подобно морю, взволнованному бурею. Толпа, стремившаяся выместить на чем-нибудь свои бедствия, начала с мрамора и меди; в своем суеверном озлоблении она опрокинула статую Афины, украшавшую площадь Константина. Этой статуе Афины приписывали то, что она привлекла варваров, и объясняли такое предположение тем, что она изображена с глазами и руками, устремленными к западу. Недовольные имели обыкновение высказывать свои жалобы, собираясь в Ипподроме, вокруг Калидонского вепря, служившего символом и изображением раздраженного народа. Для успокоения расходившихся страстей толпы мудрость императоров не придумала другого средства, кроме перенесения Калидонского вепря во Влахернский дворец. Между тем как со всех сторон собирались гроза, готовая разразиться, молодой Алексей, по-видимому, выпустил из рук бразды правления, а старый Исаак целые дни проводил с астрологами, которые предсказывали ему чудное царствование. Враждебное настроение греков к латинянам с каждым днем возрастало; наконец, народ, перейдя от ропота к открытому восстанию, устремился во дворец императоров, стал упрекать их в измене Богу и отечеству и с громкими криками требовал оружия и мщения.

Народ был возбужден одним молодым принцем из императорского дома Дуков. Он также носил имя Алексей, имя, которому суждено было всегда быть соединенным с историей несчастий империи; он был прозван Мурзуфлом, что означает на греческом языке, что брови у него сходились одна с другою. Мурзуфл превосходил всех греков в искусстве скрытности; слова "отечество", "свобода", "религия" были постоянно на устах его, но они служили только прикрытием его честолюбивых замыслов. У Мурзуфла не было недостатка в храбрости, и в городе, охваченном трепетом, мнения, составившегося о его храбрости, было достаточно, чтобы обратить на него общее внимание. Ненависть, которую от выказывал к иностранцам, подавала надежду, что он избавит от них империю. Он успел убедить молодого Алексея в необходимости прервать сношения с латинянами, чтобы приобрести доверие греков; он сильно возбудил народ против крестоносцев и, чтобы произвести разрыв, сам, во главе отряда, наскоро собравшегося под его знамя, сделал вылазку против врагов. Последствием этого неосторожного и безуспешного нападения была война, погубившая империю, которую он надеялся спасти.

Глава XXI

Крестоносцы продолжают свое пребывание в Константинополе. - Соединение греческой церкви с латинской. - Недовольство византийского народа. - Умерщвление молодого Алексея. - Мурзуфл провозглашен императором. - Вторичная осада и взятие императорского города крестоносцами

В это самое время прибыла в лагерь крестоносцев депутация от палестинских христиан; депутаты эти привезли самые печальные известия: страшный голод свирепствовал в Египте и в Сирии в продолжение двух лет; потом явились заразные болезни; больше 2000 христиан в один день было предано погребению в Птолемаиде. Большое число фламандских и английских крестоносцев погибли в несчастных экспедициях. "Если бы армия Креста переплыла через море, - прибавляли депутаты, - то ей представилось бы много случаев победить сарацин; но задержки ее на пути подвергли опасности самое существование христианских колоний, которые своим спасением обязаны были теперь только перемириям, плохо уважаемым неверными, да общественным бедствиям, удерживавшим все восточные народы в выжидательном и бездеятельном состоянии".

Посланные народа христианского, передавая свои жалобные рассказы, взывали со слезами и рыданиями о быстрой помощи со стороны армии крестоносцев. Рыцари Креста отвечали, что войны с Грецией теперь нельзя избегнуть и что для них небезопасно удалиться от Византии, готовой нарушить все свои обещания. В то же время депутация из вождей армии была отправлена к Алексею, чтобы убедить его исполнить его клятвы. "Если вы не исполните условий договора, - сказали ему депутаты, - то крестоносцы не будут больше помнить того, что они были вашими союзниками и друзьями, и будут действовать не просьбами, а мечами; выбирайте мир или войну".

Эти слова, произнесенные угрожающим тоном, были выслушаны с сильным негодованием. "При этом, - говорит Виллегардуэнь, - поднялся во дворце страшный шум; послы поспешили скрыться за дверями, и когда они удалились, то каждый из них мог поздравить себя, что дешево отделался, потому что весьма легко могло статься, что их задержали бы или даже не выпустили живыми". С этого дня о мире не было и речи; греки, не решаясь вступить с латинянами в открытый бой, задумали сжечь венецианский флот. 17 судов с греческим огнем и легко воспламеняемыми веществами были пущены в темную ночь в гавань, где стояли на якоре венецианские корабли. Попытка эта оказалась безуспешной, так как крестоносцы успели удалить все 17 судов прежде, чем те успели нанести им какой-нибудь ущерб. После такой враждебной выходки грекам оставалось лишь запереться в своих укреплениях; латиняне же только и думали о войне и мщении. Алексей, встревоженный их угрозами, снова обратился к их великодушию, обвиняя народ, которого он не мог обуздать. Он заклинал их прийти на защиту престола, близкого к падению, и предлагал предать им свой собственный дворец. Мурзуфл принял на себя передать крестоносцам эти мольбы Алексея, а пока он исполнял это поручение, преданные ему лица распространяли везде слух, что решено предать Константинополь западным варварам. Вскоре народ страшно заволновался, бросился в храм св. Софии и решил избрать нового императора. В перемене властителя народ видит единственное избавление от своих бедствий; все порфироносные личности кажутся ему достойными избрания; он побуждает их, он угрожает тем, кто отказывается от этой опасной почести; наконец, после трех дней бурных обсуждений один безрассудный юноша по имени Канав позволяет провозгласить себя преемником Исаака и Алексея. Мурзуфл все подготовил и пользовался таким образом неизвестной личностью, чтобы испытать степень опасности; маркиз Монферратский, к состраданию которого прибегнул Алексей, явился во главе избранного войска, чтобы защитить престол и жизнь обоих императоров. Мурзуфл спешит тогда к сыну Исаака и убеждает его, что все потеряно, если вооруженные франки покажутся в его дворце. Когда Бонифаций является перед Влахернским дворцом, то находит все ходы запертыми; Алексей высылает ему сказать, что он более не властен принять его, и умоляет его выйти из Константинополя со своими воинами. Отступление франков возбуждает бодрость и ярость толпы, она обступает дворец, и начинается восстание; Мурзуфл, показывая вид, что спешит на помощь Алексею, увлекает его в уединенное место и запирает в темнице; вслед за тем он является объявить народу о том, что он сделал ради спасения Византии. Тогда народ проникается убеждением, что только Мурзуфл может спасти империю; его увлекают в храм св. Софии, и 100 000 голосов провозглашают его императором. Едва получает он императорскую власть, как спешит обеспечить плоды своего преступления; опасаясь изменчивости народа и судьбы, он идет в темницу Алексея, заставляет его проглотить отравленный напиток, и так как он медленно действует на молодого государя, то Мурзуфл удушает его собственными руками.

Но ему остается совершить еще одно великое преступление - он пытается погубить посредством измены главных вождей армии. Он отправляет посла в лагерь крестоносцев, чтобы объявить им, что император Алексей, о смерти которого еще не было известно, приглашает в свой Влахернский дворец дожа Венецианского и всех главных французских вождей, чтобы передать в их руки все суммы, обещанные по договору. Бароны, которые не могли подозревать такого низкого коварства, обещали сначала явиться на приглашение императора: они с радостью готовились отправиться туда, когда вдруг Дандоло, который, по словам Никиты (Никита Хониата. - Прим. ред.), заставлял называть себя "осторожным из осторожных", возбудил в них недоверие. Между тем, слухи об умерщвлении Алексея и о кончине отца его, умершего от отчаяния и испуга, не замедлили распространиться. При этом известии все пилигримы пришли в крайнее негодование; на совете вождей было решено объявить беспощадную войну Мурзуфлу и наказать народ, который возложил царский венец на изменника и цареубийцу.

Новый похититель престола всю надежду на спасение возлагал на укрепления столицы, которые он велел восстановить, и на двусмысленную доблесть своих воинов, которых он старался воодушевить своим примером. Для того чтобы иметь средства для содержания своей армии и, вместе с тем, чтобы угодить народу, он конфисковал имущество тех, кто обогатился в предшествовавшие царствования. Ежедневно греки делали вылазки, стараясь застигнуть врасплох латинян, но всякий раз были отражаемы. Снова и опять безуспешно попытались греки сжечь флот крестоносцев.

Во время первой осады французы хотели сделать нападение на город со стороны суши, но опыт заставил их наконец оценить разумные советы венецианцев. Вожди единогласно решили направить все войска со стороны моря. Армия села на суда 8 апреля. На другой день, при первых лучах солнца, флот снялся с якоря и приблизился к стенам. Корабли и галеры, выстроенные в одну линию, покрывали море на пространстве трех полетов стрелы, или полутора миль. Городские укрепления и суда были покрыты оружием и воинами; сам Мурзуфл расположился на одном из семи холмов Византийских, поблизости от Влахернского дворца.

При первом сигнале к битве греки пускают в ход все свои машины, крестоносцы делают усилия взобраться на стены и на башни. Преимущество было сначала на стороне осаждаемых, которых защищали высокие стены. Крестоносцы, и в особенности французские воины, толпившиеся на судах и непривычные в такому подвижному полю сражения, действовали вяло и в большом беспорядке против отчаянных усилий неприятеля. "Около 3-го часа дня, - говорит Виллегардуэнь, - по грехам нашим судьбе угодно было, чтобы нас отразили". Вожди, опасаясь потерять и флот, и армию, приказали трубить отступление.

Вечером в тот же день и бароны собрались в одном доме на берегу моря, чтобы обсудить дальнейшие действия; "люди с Запада были сильно взволнованы тем, что приключилось им"; однако же на совете было решено сделать новое нападение на город и на тот же пункт, но только в большем порядке, чем прежде. Два дня было употреблено на починку судов и машин; на третий день, 12 апреля, раздался призывный звук труб; флот тронулся и подступил к укреплениям; суда были связаны между собою и шли попарно; вскоре подъемные мостики были спущены и покрыты неустрашимыми воинами; вожди воодушевляли всех своим примером и шли на приступ рядом с простыми солдатами. Солнце было уже высоко, а чудеса храбрости не могли еще восторжествовать над сопротивлением осаждаемых, когда вдруг поднялся северный ветер и направил под самые стены два корабля, бившиеся рядом; на этих кораблях находились епископ Труаский и епископ Суассонский, прозывавшиеся Пилигримом и Райским. Едва только подъемные мостики были прикреплены к стенам, как на одной из башен показались два франкских воина; эти два воина, из которых один был француз по имени д'Арбуаз, а другой венецианец по имени Пьеро Альберта, увлекли за собой толпу своих товарищей; и вот знамена епископов Труаского и Суассонского, развевающиеся на вершине башни, поражают взоры всего войска; со всех сторон бросаются на приступ, овладевают четырьмя башнями; трое городских ворот сокрушаются под ударами тарана; рыцари выскакивают на берег со своими конями; все войско устремляется в город. Мурзуфл покидает холм, на котором стоял его лагерь; крестоносцы овладевают императорскими палатками и поджигают все дома на своем пути; ужас и отчаяние распространяются во всех частях города; но, между тем как все бежало перед ними, победители удивлялись своему торжеству. Когда наступила ночь, венецианцы возвратились в лагерь в виду своих кораблей, а бароны расставили свои палатки вблизи укреплений. Византийский народ провел ночь в страшной тревоге; Мурзуфл, покинутый своими, помышлял только о бегстве и вышел через Золотые ворота, намереваясь искать убежища в каком-нибудь неизвестном уголке на берегах Геллеспонта или во Фракии. Между тем как совершалось таким образом падение империи, те из греков, которые еще не утратили всякой надежды, собрались в храме св. Софии, чтобы избрать нового императора; выбор трепещущей толпы падает на двух лиц: Феодора Дука и Феодора Ласкариса. Ласкарис одерживает верх над своим соперником; но когда он хочет обратиться к народу и к знатным лицам с увещанием прибегнуть к последнему усилию для спасения империи, то не находит вокруг себя ни граждан, ни воинов; оставшись один, он принужден и сам покинуть город, который никто не хочет защищать.

Глава XXII

Разграбление и разорение Константинополя. - Назначение латинского императора. –

Раздел Греческой империи между победителями

Пожар, произведенный крестоносцами, охватил несколько кварталов и истребил больше домов, чем их могло быть в трех больших городах Франции и Германии. Он продолжался всю ночь; на рассвете крестоносцы готовились продолжать свое победоносное наступление. Они ожидали, что им придется выдержать еще несколько битв, когда вдруг взорам их представилась идущая к ним навстречу толпа женщин, детей, стариков, оглашавших воздух своими стонами и предшествуемых духовенством, которое несло в руках кресты и иконы. Вожди были тронуты слезами этих несчастных и отдали приказ воинам щадить жизнь жителей и уважать честь женщин и девушек; латинское духовенство присоединило к этому свои увещания, и это содействовало прекращению кровопролития. Историки единогласно свидетельствуют, что среди самых страшных сцен войны погибло от меча не более 2000 человек. Но если крестоносцы и пощадили жизнь своих врагов, то ничто не могло ни сдержать, ни умерить того необузданного рвения, с которым они пользовались печальными преимуществами победы; неистово и без разбора разыскивали они добычу в богатых и бедных жилищах; они не отступали ни перед святынею церквей, ни перед мирным успокоением под крышей гроба, ни перед невинностью молодых существ; запрестольный образ Божьей Матери, служивший украшением храма св. Софии и возбуждавший удивление как произведение искусства, был искрошен в мелкие куски, а завеса алтаря превращена в лохмотья; победители играли в кости на мраморных досках с изображением апостолов и пили до опьянения из сосудов, назначенных для употребления при божественной службе. Никита рассказывает, что одна девица, которую он называет "служительницею демона", взобралась на патриаршую кафедру, запела кощунственную песню и начала плясать в священном месте в присутствии победителей. Загородные места, по соседству Босфора, представляли не менее плачевное зрелище, чем столица: деревни, дачи были все опустошены; патриции царского происхождения, сенаторы скитались в лохмотьях вокруг императорского города, не находя нигде приюта. Между тем как происходило разгромление храма св. Софии, патриарх бежал из города, испрашивая подаяния у проходящих; все богатые люди превратились в нищих, а подонки народа, радуясь общественному бедствию, называли эти злополучные дни днями равенства и справедливого воздаяния.

Во всей Византии только одно жилище оставалось неприкосновенным - в одном только императорском дворце нашлось верное убежище для знаменитых несчастливцев. Когда Бонифаций вошел в Буколеонский дворец, который, как полагали, был охраняем стражей, он с удивлением встретил там множество женщин из знатнейших фамилий империи, не имевших другой защиты, кроме слез и стенаний. Маргарита, дочь венгерского короля и жена Исаака, Агнесса, дочь французского короля, супруга двух императоров, бросились на колена перед баронами и рыцарями, умоляя их о пощаде; маркиз Монферратский и его товарищи были растроганы при виде такого несчастия, и дворец Буколеонский стал для них более священным, чем были церкви.

Историк Никита рассказывает, каким образом он сам спасся во время последних бедствий своего отечества. Он со своим семейством укрылся в одном доме близ храма св. Софии; здесь один венецианский купец, которого он спас еще прежде осады от ярости греков, защищал теперь в продолжение нескольких дней вход в его жилище. Но наконец, угрожаемый сам, он предупредил Никиту об опасности, которую уже не имел средств предупредить, и предложил ему проводить его за город; Никита с женой и детьми последовал за верными венецианцами и выбрался из Византии среди тысячи опасностей.

Между разными сценами в опустошенной столице, франкам нравилось переодевание в греческие костюмы; в насмешку над изнеженностью побежденных они драпировались в их широкие развевающиеся одежды, окрашенные в разные цвета; они смешили своих товарищей, надевая на головы лошадям полотняные головные уборы с шелковыми шнурками, в которые наряжались жители Востока; некоторые из них расхаживали по улицам, нося в руках вместо оружия бумагу и чернильницу в насмешку над греками, которых они называли нацией писарей и переписчиков.

Константинополь, устоявший до сих пор среди развалин многих государств, наследовал от них остатки искусств и обладал еще множеством великих произведений, пощаженных временем и варварством. Когда же он был завоеван франками, то из бронзовых предметов, на которых отпечатался античный гений, стали выделывать грубую монету; герои и боги Нила, Древней Греции, Древнего Рима пали под ударами победителей. Никита описывает в своей истории большую часть примечательных памятников искусства, украшавших тогда ипподром и площади императорского города. Венеция, в которой с этого времени появились мраморные дворцы, обогатилась некоторыми богатыми остатками Византии; но фламандцы и шампаньцы пренебрегли такого рода военной добычей; в стенах Константинополя хранились другие памятники, другие сокровища, более драгоценные для греков той эпохи: это были мощи и изображения святых. Эти священные сокровища были соблазном для благочестивой стяжательности победителей; между тем как большая часть воинов захватывали золото, драгоценные камни, ковры и роскошные восточные ткани, благочестивейшие из пилигримов, и в особенности лица духовного звания, старались приобрести более невинную и более приличную Христовым воинам добычу; многие из них действовали вопреки запрещениям своих вождей и начальников и не боялись прибегать к угрозам и насилию, чтобы завладеть какими-нибудь частицами мощей, этим предметом их благоговейного почитания; большинство византийских церквей лишились таким образом своих украшений и богатств, которые составляли их блеск и славу; священники и монахи греческие со слезами расставались с останками мучеников и апостолов и орудиями страданий Спасителя, охранение которых возложено было на них их религией. Этим священным останкам предстояло теперь украшать церкви во Франции и в Италии, и они были приняты верующими Запада как самый достославный трофей крестового похода.

Константинополь был взят латинянами 12 апреля; это было в конце великого поста; маршал Шампаньский, описывая сцены и смуты, последовавшие за победою, наивно говорит: "Так проведены были праздники Вербного воскресенья". Всю добычу, собранную в Константинополе, решено было сложить в трех церквях; под страхом смерти и отлучения от церкви запрещено было присваивать себе что-нибудь из этих предметов. Несмотря на эту двойную угрозу, нашлись между крестоносцами ослушники; Виллегардуэнь, упоминая о строгости суда над виновными, говорит: "Много было казнено повешением, и господин де Сен-Поль велел повесить одного из своих со щитом на шее". Три части добычи были разделены между французами и венецианцами, а четвертая часть была отложена в запас. Из части добычи, доставшейся французам, было взято ценностей на 50 000 марок в уплату их долга Венецианской республике. Хотя Виллегардуэнь и восклицает, что "такой богатой добычи не видано было от создания мира", но в общем распределении оказалось не более как по 20 серебряных марок на каждого рыцаря, по 10 на конного воина и по 5 марок на пехотинца. Все богатства Византии доставили сумму, не превышавшую 1 100 000 марок.

Крестоносцы, поделив между собою достояние Византии, не подумали о том, что разорение побежденных ведет за собою разорение победителей и что они не замедлят обеднеть так же, как и греки, которых они ограбили. Ни о чем не жалея и ничего не предусматривая, рассчитывая только на свой меч, они занялись теперь избранием правителя над утратившим все народом и над разоренным городом. Для этого назначены были шесть патрициев венецианских и шесть лиц из французского духовенства. Выбор избирателей должен был пасть на одного из главных предводителей армии: Энрико Дандоло, маркиза Монферратского и Балдуина графа Фландрского. Дож Венецианский был призван достойным императорского престола за его заслуги и благородный характер, но венецианцы опасались поставить во главе большого государства главу их республики. Бонифаций был уже признан главою латинян, и греки заранее приветствовали его как своего будущего властелина; но венецианцы, по зависти, не могли допустить, чтобы какой-нибудь князь Монферратский восседал на престоле константинопольском. Что касается Балдуина графа Фландрского, то с его стороны нечего было опасаться, и выбор остановился на нем; его молодость, отважный и вместе с тем воздержанный характер давали предполагать его товарищам по оружию, что он будет достойным этого выбора. Двенадцать избирателей обсуждали это дело в продолжение двух дней; в конце второго дня, в самую полночь, епископ Суассонский обратился ко всем собравшемся пилигримам и сказал им: "В тот самый час, когда родился Иисус Христос, мы произвели избрание императора, этот император есть Балдуин граф Фландрский и Геннегаутский". Балдуина подняли на щит и торжественно понесли в храм св. Софии.

Коронование нового императора произошло не раньше четвертого воскресенья после Пасхи. Оно происходило со всей торжественностью греческих обрядов; во время божественной службы Балдуин восседал на золотом троне; он принял присягу из рук папского легата, который совершал службу вместо патриарха; два рыцаря несли перед ним латиклаву римских консулов и меч императорский, который снова оказался наконец в руках воинов и героев; глава духовенства, став перед алтарем, произнес по-гречески: "Он достоин царствовать", - и все присутствующие повторили хором: "Он этого достоин, он этого достоин!"

Высшие должности при императорском дворе были распределены между баронами и знатнейшими владетелями; дож Венецианский назначен был деспотом, или Римским князем, с привилегией носить пурпуровые сапоги; Виллегардуэнь получил титул маршала Романийского; граф де Сен-Поль - великого коннетабля; Конон Бетюнский был наименован протовестиарием; Макарий Сен-Менегудский - великим или главным кравчим; Миль Брабантский - главным виночерпием, Манассия Лилльский - главным гофмаршалом и т.д. На совете, состоявшем из 12 венецианских патрициев и 12 французских рыцарей, было решено разделить все завоеванные земли между обоими народами. Вифиния, Романия или Фракия, Фессалоника, вся древняя Греция, от Фермопил до мыса Сунион, самые большие из островов архипелага: Хиос, Лесбос, Родос и Кипр - достались французам; венецианцы получили многие острова из тех, которые называются Спорадскими и Кикладскими, острова вдоль восточного берега Адриатического моря, Пропонтиду и Геллеспонт с их гаванями и станциями; острова Кианейские и устье Понта Эвксинского; города: Кипсед, Дидимотику, Адрианополь, прибрежные местности Фессалии и проч. Таков был первоначальный раздел провинций и владений империи, доставшихся крестоносцам по взятии ими Константинополя; со временем, вследствие различных обстоятельств, в нем произошли изменения, за которыми неудобно следить в этом сокращенном описании.

Земли, расположенные по ту сторону Босфора, были превращены в королевство и вместе с островом Кандией предоставлены маркизу Монферратскому; Бонифаций обменял их на провинцию Фессалоникскую, или древнюю Македонию, и продал остров Кандию Венецианской республике за 30 фунтов золотой монеты. Азиатские провинции достались графу Блуаскому, который принял титул герцога Никейского и Вифинийского. Если основываться на показаниях Никиты, то крестоносцы разделили между собою города, которых не существовало, провинции, которые уже с давнего времени не принадлежали империи; греческие историки сообщают, что Мидия, Парфия и королевства, бывшие под властью турок и сарацин, были разделены по жребию. Константинополь в продолжение нескольких дней был рынком, на котором шел торг о море и об островах, о Востоке и народах, обитающих там.

Латинское духовенство также не упустило случая воспользоваться своей долею при дележе остатков Греции; вожди крестового похода порешили между собой, что если император Константинопольский был избран из французов, то патриарх должен быть избран из венецианцев; по этому соглашению, сделанному еще до победы, на кафедру св. Софии был возведен венецианский священник Томмазо Морозини, который после того был утвержден или избран снова папою. Во все церкви, отнятые у побежденных, поставлены были священники, избранные из обоих народов, и доходы со всех константинопольских церквей были разделены между ними; в то же время и в другие покоренные города были посланы латинские епископы и священники, которые и овладели всеми церковными должностями и имуществом греческого духовенства.

После своего коронования Балдуин написал папе, извещая его о необыкновенных победах, которыми Богу угодно было увенчать храбрость воинов Креста; маркиз Монферратский также написал папе письмо, в котором выражал свою смиренную покорность и свое полное послушание всем решениям святого престола. Дож Венецианский, который до сих пор с таким гордым пренебрежением относился к угрозам и к громам Рима, признал теперь высшую власть папы и присоединил выражение своей покорности к мольбам Бонифация и Балдуина.

Глава XXIII

Крестоносцы проходят по провинциям империи для подчинения их. - Восстание греков. –

Война с болгарами. - Император Балдуин взят в плен. –

Беспорядки и окончательное падение Византийской империи

Важные победы крестоносцев и смиренная покорность вождей не вполне обезоружили гнев Иннокентия. Он упрекал победоносную латинскую армию в том, что она предпочла богатства земные сокровищам небесным; он в особенности не мог простить воинам Креста тех бесчинств и крайностей, которым они предавались вслед за своими победами. Однако же глава верующих не дерзал углубляться в рассуждения о делах Божиих; ему свойственно было думать, что греки были справедливо наказаны за их заблуждения и что Провидение вознаградило пилигримов как орудие своего правосудия; папа напоминал крестоносцам об их обещаниях помочь Святой земле, которые они так часто повторяли.

Папа одобрил избрание Балдуина, который принял при этом титул рыцаря святого престола, и не колеблясь признал империю, которую победа подчинила его духовной власти; он написал еписко пам французским и выразил им, что Господу угодно было утешить церковь обращением в ее лоно еретиков; в то же время от имени императора Балдуина он приглашал французов всех сословий отправляться в Грецию, завоеванную оружием Креста. Индульгенции крестового похода были обращены к тем, кто присоединится к победителям Византии, чтобы защищать и содействовать процветанию новой Восточной империи.

Нигде покорение Византии не произвело такой радости, как в Святой земле. Защитники и жители христианских городов за морем, на долю которых выпали только бедствия войны, пожелали разделить счастие и славу французов и венецианцев; папский легат Петр Капуанский, посланный в Сирию Иннокентием, покинул Палестину и приехал в Грецию, где присутствием своим оживлял ревность латинского духовенства к обращению греков; иоанниты и тамплиеры также прибыли в Грецию, которая сделалась настоящей обетованной землею; король Иерусалимский остался почти одиноким в Птолемаиде.

В это время Балдуин получил весть о кончине жены своей Марии Фландрской. Принцесса эта, отправившаяся на флоте Иосифа Нелльского, думала, что встретит своего мужа в Палестине; вследствие утомления и, может быть, также печали о разлуке с мужем она заболела и умерла, получив известие о взятии Константинополя; корабль, на котором новая императрица должна была приехать к берегам Босфора, привез только ее смертные останки; и Мария была погребена с великою торжественностью в храме св. Софии, где за несколько дней перед тем Балдуин возложил на себя императорскую корону. В это же время крестоносцы лишились одного из своих вождей, Матье де Монморанси, при погребении которого присутствовала вся армия, с плачем следовавшая за его гробом. Таким образом, Провидение как бы предупреждало время от времени новых властителей Востока и предвещало им ненастные дни, которые приближались.

Двадцатитысячной армии крестоносцев было достаточно, чтобы сокрушить стены Византии; но как ни грозна была эта армия, все же ее одной было недостаточно, чтобы занять и охранять все города и провинции, доставшиеся в их руки после однодневной победы; народы Греции были побеждены, но не подчинены; в том расстройстве, в котором находилась побежденная империя, все греки, у которых только было оружие, пожелали устроить свое княжество или королевство. Повсюду из развалин восставали новые государства или империи и уже угрожали тому, которое было основано недавно крестоносцами; внук Андроника основал княжество Трапезундское в одной из греческих провинций, в Малой Азии; Лев Сегур, владетель Наполи-ди-Романии, царствовал или, вернее, распространял ужас в Арголиде и Коринфском перешейке; Михаил Ангел Комнин, действуя посредством измены, восстановлял королевство Эпирское и удерживал под своей властью дикий и воинственный народ. Феодор Ласкарис, который, подобно Энею, убежал из своего отечества, преданного пламени, собирал отряды в Вифинии и провозгласил себя императором Никейским, откуда со временем семейству его суждено было с торжеством возвратиться в Константинополь. Если бы оба императора, свергнутые с престола, имели сколько-нибудь умения и мужества, если бы они соединились в своем несчастии, то могли бы сохранить что-нибудь из остатков своего собственного достояния и снова укрепиться. Но таковы были эти государи, что если они сближались между собою, то только для того, чтобы изменить друг другу, и Провидению, чтобы их наказать, достаточно было только свести их; Алексей, осыпав ласками Мурзуфла, привлек его к себе в дом и велел вырвать ему глаза. Мурзуфл, покинутый всеми своими сторонниками, попался в руки крестоносцев, которые отправили его в Константинополь и сбросили с вершины колонны Феодосия; Алексей, в свою очередь, покинутый всеми приближенными, долго скитался в Азии и в Европе и дошел до такого бедственного и недостойного царского сана положения, что история того времени совершенно потеряла его из вида и не могла сообщить, каков был его конец.

Между тем как греческие князья оспаривали друг у друга остатки империи и воевали между собою, французские бароны оставляли столицу, чтобы вступить во владение доставшимися на их долю городами и провинциями; но, вместо того чтобы найти повсюду подчиненные народы, они часто встречали врагов, с которыми приходилось вступать в битву; им приходилось завоевывать то, что им было дано, и в довершение несчастья между ними стали возникать такие же раздоры, как и между побежденными ими. Император Балдуин, посетив Фракию во главе своих отрядов, захотел вступить как властелин и в Фессалоникское королевство, несмотря на просьбы и сопротивление Бонифация Монферратского; эта распря, которую Виллегардуэнь приписывает "возбуждению со стороны некоторых льстецов", превратилась в большую ссору, которая довела противников до открытой вражды; Энрико Дандоло, граф Блуаский и главные вожди приняли тогда на себя посредничество между воюющими сторонами; новый император и король Фессалоникский не могли сопротивляться голосу самых знаменитых своих товарищей, которые убеждали их именем Иисуса Христа и крестового похода и ради их собственной славы и той империи, которую они основали общими силами. Наконец, оба государя подчинились окончательно доводам баронов, поклялись не поддаваться более коварным внушениям и обнялись в присутствии войска. "Если бы в этом Бог не умилосердился над крестоносцами, - говорит Виллегардуэнь, - то они были бы в опасности потерять все свои завоевания, и христианству восточному могла бы приключиться погибель".

Восстановив мир между Балдуином и Бонифацием, знатные бароны продолжали проходить по провинциям для подчинения их своей власти; графу Людовику Блуаскому, получившему Вифинию, пришлось вступить с битву с воинами Ласкариса; Никомедия и многие другие города открыли перед ними свои ворота; все прибрежные местности Пропонтиды и канала св. Георгия, с одной стороны до горы Олимпа, а с другой стороны - до устья Понта Эвксинского, подчинились владычеству французских рыцарей; Генриху Геннегаутскому поручено было подчинить азиатский берег Геллеспонта от Эсепа и Граника до порта Адрамитского и древнего мыса Лектоса (ныне Баба). Брат Балдуина и его товарищи без затруднения утвердили власть латинян в местности по соседству с Идой и не встретили врагов в стране, где был Илион. В то же время новый король Фессалоникский или Македонский продолжал завоевание Греции; победоносное войско его выступило в Фессалию, перешло через горы Олимп и Оссу и овладело Лариссою; Бонифаций со своими рыцарями без страха и без опасности перешли через Фермопильский перешеек и добрались до Беотии и Аттики. Между тем как маркиз Монферратский овладевал прекраснейшими странами Греции, Готфрид де Виллегардуэнь, племянник маршала Шампаньского, заставлял признавать законы франков в Пелопоннесе; в Греции, подчинившейся военным феодальным обычаям, появились знатные владетели: Аргосский, Коринфский, вассалы Фивские, герцоги Афинские, князья Ахейские.

Однако же новая империя, едва побежденная, склонялась уже к своему падению; победители, лишив греков их достояния, не захотели оставить им их верований, нравов и обычаев; они думали, что меч победителя достаточен для охранения их могущества. Они не удостаивали даже принимать детей Греции в свои войска и довели их таким образом до отчаяния. Император Балдуин не удовольствовался тем, что относился к грекам с полным презрением; он пренебрег и более могущественными соседями - болгарами, оттолкнул их как союзников, не имея, однако же, достаточно сил, чтобы обращаться с ними как с врагами. В греках, притесняемых таким образом и доведенных до крайности, проснулось наконец утраченное мужество; составился обширный заговор, в котором приняли участие все, кому рабство сделалось невыносимым, и болгары, презираемые латинянами, сделались естественными союзниками всех вооружившихся против владычества франков. По условному сигналу восстала вся Фракия. На стенах Адрианополя, Дидимотики и многих других городов появились флаги восставших греков или варваров, привлеченных надеждою военной добычи.

По берегам Геллеспонта и Пропонтиды не было ни одного места, которое не служило бы полем гибельной битвы; латинские воины выступили со всех сторон навстречу победоносному неприятелю и защищали теперь остатки новой империи с таким же мужеством, как и завоевывали ее; но никакие усилия их не могли уже отвратить великих бедствий, и сам император Балдуин, жертва своей безумной отваги, попал в руки болгар.

Поражение и плен императора распространили отчаяние между латинянами. Множество рыцарей, пораженных таким оборотом дел, поспешили возвратиться на венецианских судах на Запад, чтобы объявить о гибельном положении Латинско-византийской империи. Крестоносцы не могли больше остановить успехов греков и болгар и опасались нападения их на самую столицу. Епископ Суассонский и многие бароны и рыцари были посланы в Италию, Францию и Фландрию печальными вестниками гибели империи. В церквях оплакивали несчастья Византии, как в прежнее время оплакивали бедствия Иерусалима; но проповеди и воззвания к народу были безуспешны. Среди опасностей, которыми угрожали со всех сторон новые завоеватели, никто не мог узнать, какая участь постигла несчастного Балдуина; обращались к папе с просьбою разузнать о военнопленном императоре; болгарский король ограничился ответом, что "освобождение пленного монарха уже не во власти смертных". Генрих Геннегаутский получил тогда печальное наследие своего брата и был коронован среди общей скорби народа. Вскоре латинянам пришлось оплакивать смерть Дандоло, которому суждено было видеть в последние минуты жизни быстрое падение основанной им империи. Большинство вождей крестового похода погибли в битве. Бонифаций получил смертельную рану в одной из экспедиций против жителей Родопских гор; о наследстве его возникли споры между крестоносцами, и Фессалоникское королевство, которое успело заявить себя с некоторым блеском в свое недолгое существование, исчезло в смутах войны междоусобной и войны с иноземцами.

Следует прочесть в нашей пространной истории крестовых походов подробное описание этого пятого крестового похода. Никогда ни одна эпоха не представляла более величественных подвигов и более великих несчастий. Эти славные и трагические сцены сильно поражают воображение и заставляют его переходить от удивления к удивлению. Сначала удивляет тридцатитысячная армия, переплывающая море для завоевания страны, у которой могло найтись несколько миллионов защитников; буря, эпидемия, недостаток продовольствия, раздоры между вождями, нерешительная битва - все могло погубить армию крестоносцев и сделать их предприятие безуспешным. При неслыханном счастии, ни одно из этих бедствий не постигло их; они спасаются от всяких опасностей и преодолевают все препятствия; не имея на своей стороне никаких пособников в Греции, они овладевают столицею и провинциями; но в то время, когда уже развеваются их победоносные знамена, счастье покидает их и все вокруг них начинает разрушаться. В этом виден великий урок народам со стороны Провидения, которое пользуется иногда завоевателями для наказания царей и народов и после того сокрушает орудия своего правосудия.

Герои этой войны не сделали ничего для освобождения Иерусалима, о котором они постоянно упоминали в письмах к папе; Византия, подчинившись оружию крестоносцев, вместо того чтобы быть путем к земле Иисуса Христа, как это думали, была только препятствием к завоеванию священного города. Европа до сих пор должна была поддерживать христианские колонии в Сирии, теперь ей нужно было поддерживать еще новую колонию, основанную на берегах Босфора, а энтузиазма к крестовым походам, который становился все слабее, уже недоставало для этого.

Фландрия, Шампань и большая часть провинций Франции, пославшая своих лучших воинов, бесплодно пожертвовали своим народом и своими богатствами на завоевание Византии; можно сказать, что французы не выиграли в этой войне ничего, кроме той славы, что дали на одну минуту Константинополю властителей, а Греции - феодальных владетелей; одна Венецианская республика извлекла выгоды из этой войны: посредством покорения Византии она распространила свое могущество и свою торговлю на Восток; венецианские крестоносцы под знаменем Креста никогда не переставали вести борьбу ради интересов и славы своего отечества. Три года спустя после взятия Константинополя венецианский сенат издал декрет, которым разрешалось всем гражданам республики завоевывать острова архипелага с правом приобретать в свою собственность покоренные ими страны. Скоро рядом с герцогами Афинскими, владетелями Фивскими, князьями Морейскими появились князья Наксосские, герцоги Паросские, владетели Микенские; но герцоги и князья архипелага были только вассалами республики, и Венеция умела извлекать пользу из доблести и честолюбия своих граждан и воинов.

Глава XXIV

Иоанн Бриеннский, король Иерусалимский. - Собор, созванный в Риме Иннокентием III по поводу крестового похода. - Начало шестого крестового похода. - Экспедиция в Святую землю

короля Венгерского, Андрея II (1215-1217)

Иннокентий, который до сих пор употреблял напрасные старания для освобождения Святых мест, не мог утешиться в утрате больших армий на завоевание Греции; однако же он все еще не терял надежды на осуществление своих намерений. Но после того, что произошло на Востоке, ничего не могло быть труднее, как вовлечь Европу в новый крестовый поход. Энтузиазм священных войн, которому представляли несколько предметов сразу и который вызывали в одно и то же время и в пользу Византии, и в пользу Иерусалима, ослабевал с каждым днем. К возрастающим бедствиям христианских колоний общество относилось равнодушно. Жители Святой земли лишились короля своего Амальрика. Изабелла, царствовавшая лишь над опустевшими городами, скончалась через несколько месяцев после своего супруга. Королевство Готфрида должно было перейти по наследству к молодой принцессе, дочери Изабеллы и Конрада маркиза Тирского. Аймар, владетель Кесарийский, и епископ Птолемаидский отправились за море, прибыли к Филиппу-Августу и умоляли его, именем христиан Святой земли, назначить правителем королевства одного из его баронов. Рука молодой королевы, королевский венец и благословение Божие должны были служить наградою тому, кто отправиться сражаться за наследие Иисуса Христа. Французский король принял с большим почетом депутатов восточных христиан и предложил им Иоанна Бриеннского, брата Готье, только что скончавшегося в Апулии со славою героя и с титулом короля: можно было надеяться посредством этого брака возбудить рыцарский дух и возродить рвение к войнам в дальних странах.

Папа одобрил выбор Филиппа-Августа и дал свое благословение новому Иерусалимскому королю. Прибытие Иоанна Бриеннского в Птолемаиду очень обрадовало палестинских христиан, но не внушило страха сарацинам, так как его сопровождали не более 300 рыцарей. Едва только совершилось торжественное коронование нового короля, едва только он отпраздновал свою свадьбу с дочерью Изабеллы, как ему уже пришлось защищать свое королевство, угрожаемое со всех сторон, и отражать нападение на самую столицу. Преемник Амальрика, которого ожидали как спасителя христиан заморских, вскоре вынужден был обратиться к Филиппу-Августу, к папе, ко всем государям на Западе, заклиная их прийти к нему на помощь для спасения венца, который ему предоставили.

Смуты, волновавшие тогда церковь, не давали возможности христианским государствам, и особенно Франции, помочь христианским колониям за морем, в которых принимали участие храбрые бароны и рыцари. И в то время, когда шла война против альбигойцев, сарацины становились более грозными в Испании; папа проповедовал поход против мавров и все христианское рыцарство призывалось на борьбу за Пиренеями.

Тогда представилось миру зрелище, невиданное даже в эти времена, богатые чудесами и необыкновенными событиями. 50 000 детей соединились и ходили по городам и селам, повторяя слова: "Господи, возврати нам наш Святой крест". Когда у них спрашивали, куда они идут и что они хотят делать, они отвечали: "Мы идем в Иерусалим, для освобождения Гроба Господня". Большинство верующих видели в этом Божие внушение и думали, что Иисус Христос, чтобы посрамить гордыню могущественных и мудрых земли, вручил свое дело простодушным и робким детям; многие из этих юных крестоносцев заблудились в пустынях, погибли от зноя, голода, жажды и утомления; другие возвратились домой, говоря, что они "не знали, зачем уходили"; из тех, кто отправился морем, многие потерпели кораблекрушение или попали в руки сарацин, с которыми они шли сражаться. Это детский крестовый поход служит наглядным выражением того, до какой степени поколеблена была и ослабела идея крестовых походов. Чтобы воспламенить энтузиазм верующих, Иннокентий решил собрать в Риме общий собор. "Необходимость помочь Святой земле, - писал он в своих пригласительных посланиях, - надежда победить сарацин теперь более велика, чем когда-нибудь". Папа сравнивал Иисуса Христа с государем, изгнанным из своего царства, а христиан - с верными подданными, которые должны помочь Ему возвратиться в свои владения; могущество Мухаммеда близилось к своему концу, и, подобно зверю в Апокалипсисе, он не должен был превзойти числа 666 лет. Глава церкви требовал от всех верующих молитв, от богатых людей - милостыни и вкладов от воинов - примеров мужества и самопожертвования, от приморских городов - кораблей и со своей стороны обязывался сделать самые значительные пожертвования. История не может почти проследовать за Иннокентием, воздвигающим повсюду врагов неверным; он охватывал взором одновременно и Восток и Запад, письма его и посланники способны были расшевелить Европу и Азию.

Во все христианские государства посланы были папские легаты; на проповедников было возложено убеждать верующи к принятию креста. Иаков де Витри проповедовал по берегам Рейна; Петр Курсонский - в провинциях Франции; Филипп-Август предоставил сороковую часть своих удельных доходов на издержки крестного похода - многие знатные владетели и прелаты последовали примеру монарха. Архиепископ Кентерберийский призывал Англию вооружиться против неверных; король Иоанн, находившийся в воине с баронами и общинами, принял крест, надеясь таким образом снискать покровительство церкви; в Германии Фридрих II также принял облачение пилигрима, но с единственной целью;- угодить римскому пале и найти поддержку святого престола в войне против Отгона Саксонского.

В христианском мире шли приготовления к общему собору, объявленному папой Иннокентием. В Рим уже прибыли депутаты из Антиохии и Александрии, патриархи Константинопольский и Иерусалимский, послы Фридриха, Филиппа-Августа, королей Английского и Венгерского. Собор, на котором присутствовало более 500 епископов и архиепископов, происходил в Латеранской церкви под председательством папы. Иннокентий произнес речь, в которой он оплакивал заблуждения своего века и несчастия церкви; он обратался к духовенству и ко всем верующим с увещанием освятить своими молитвами те меры, которые предстояло принять против еретиков и сарацин; он представил Иерусалим облаченным в печаль, изнемогающим в оковах своего пленения и вещающим устами своих пророков, чтобы тронуть сердца христиан. Собор употребил несколько заседаний на обсуждение вопроса о средствах доставить помощь Святой земле. Было постановлено, что духовенство будет уплачивать двадцатую часть своих доходов для издержек крестового похода, папа же и кардиналы - десятую часть; решено было соблюдать пятилетнее перемирие между всеми христианскими государями; собор Латеранский предал проклятию пиратов, которые затрудняли путь пилигримов, и тех, кто доставлял продовольствие и оружие неверным. Постановления о священной войне были возвещены во всех церквях Запада; толпе начали чудиться сверхъестественные явления, как и во время первых крестовых походов, и христиане, которые только что перед тем воевали между собою, сблизились теперь и поклялись Евангелием не иметь других врагов, кроме мусульман.

Однако же Иннокентий III не мог довершить начатого им предприятия и умер среди забот об улаживании распрей, возникших между пизанцами и генуэзцами. Первая мысль преемника его, Гонория III, была об освобождении Иерусалима. "Да не сокрушит вашего мужества смерть Иннокентия! - писал он христианам палестинским. - Я проявлю не меньше усердия для освобождения Святой земли и употреблю все старания помочь вам". В письме своем ко всем епископам и государям Запада папа увещевал их продолжать проповедовать крестовый поход и приготовляться к этой священной войне.

Между государями, принявшими крест, был также и венгерский король Андрей П; он покинул двор и королевство, раздираемое партиями. Подобно своей матери, вдове Бала, он надеялся найти в местах, освящаемых страданиями Христа, верное прибежище от горя, которое преследовало его всю жизнь; венгерский монарх мог надеяться также, что пилигримство со священной целью доставит ему уважение его подданных и что церковь, всегда вооруженная в пользу государей-крестоносцев, лучше, нежели он сам, защитит права его короны. Андрей, в сопровождении герцога Баварского, герцога Австрийского и многих германских владетелей, отправился на Восток во главе многочисленного войска и прибыл в Спалато, древний Салон, где ждали его корабли венецианские, анконские и из Зары. Множество крестоносцев, сев на суда в Бриндизи, Генуе и Марселе, опередили короля Венгерского; кипрский король Люсиньян со своими баронами также отправился из Лимиссо в Птолемаиду. Со времен Саладина у христиан не было такой многочисленной армии в Сирии.

Когда крестоносцы прибыли в Палестину, там свирепствовал сильный голод; недостаток жизненных припасов и крайность нужды доводили пилигримов до распущенности и разбойничества; чтобы прекратить беспорядки, вожди поспешили перевести своих воинов во владения неверных. Крестоносцы нахлынули на область Наплускую и на верхнюю Галилею, принадлежащую мусульманам, и опустошили их; Малик-Адил, поспешно прибывший с войском из Египта, принужден был обратиться в бегство перед победоносными батальонами Креста.

Возвратясь в Птолемаиду, христианская армия ожидала сигнала для новых битв. Решено было сделать нападение на крепость, которую Саладин велел выстроить на горе Фавор. Перед выступлением крестоносцев патриарх пришел в лагерь и принес частицу Честного Креста, которую, как уверяли, удалось спасти во время битвы при Тивериаде; пилигримы благоговейно преклонились перед знаменем спасения и выступили в путь, воодушевленные воинственным энтузиазмом. Армия, выстроенная в боевом порядке, прошла по горе под градом стрел и камней и преследовала неприятеля до самой крепости, к осаде которой и приступили немедленно. После нескольких приступов мусульманский гарнизон готов был сдаться, когда вдруг христиане были охвачены паническим страхом и отступили в беспорядке, как будто бы они были побеждены. Это отступление, причины которого история не объясняет, произвело смятение и уныние между пилигримами. Патриарх Иерусалимский с гневом покинул армию, унося с собою Честное Древо, в присутствии которого христиане вели себя таким недостойным образом. Князья и государи, которые руководили крестовым походом, не посмели возвратиться в Птолемаиду и отправились в Финикию, стараюсь загладить позор своего отступления на горе Фавор. Здесь крестоносцы не встретили врагов, с которыми им нужно было бы сражаться; но зима уже началась, им пришлось много пострадать от ураганов, дождя, холода, голода, болезней; ко всем этим бедствиям присоединились и раздоры.

В армии христианской было три короля, и ни один из них не командовал; новый король Иерусалимский предводительствовал только своими рыцарями и баронами Святой земли; король Кипрский заболел и умер, когда уже собирался возвратиться в свое королевство. Король Венгерский, оставивший Европу как вождь крестового похода, не сумел приобрести повиновения себе среди своей армии, как и между подданными своего собственного государства. После трехмесячного пребывания в Палестине он забыл свои клятвы и, ничего не сделав для дела Иисуса Христа, думал только о своем отъезде; патриарх старался удержать его под знаменами священной войны, но так как венгерский монарх был глух ко всем просьбам, то прелат осыпал его угрозами церковного наказания; тем не менее Андрей настаивал на своем решении покинуть Восток; но, чтобы не казаться изменником делу Иисуса Христа, он оставил половину частицы мощей, приобретенной им во время посещения Святой земли; если верить летописи, то по возвращении его в Венгрию принесения этой святыни было достаточно, чтобы прекратить смуты в его государстве и доставить процветание в его провинциях миру, законам и правосудию. Большинство венгерских историков говорят, наоборот, что эта бесславная экспедиция навлекла на него презрение его народа и только усилила беспорядки в его королевстве.

Глава XXV

Продолжение шестого крестового похода. - Осада Дамиетты. –

Битвы и бедствия крестоносцев. - Взятие города (1218-1219)

После отъезда венгерского короля в Птолемаиду прибыло множество крестоносцев, выехавших из гаваней Голландии, Франции и Италии. Крестоносцы из Фрисландии, из Кельна, с берегов Рейна остановились на португальском берегу и в нескольких битвах нанесли поражение маврам. Прибытие этих воинов, рассказы об их победах оживили мужество пилигримов, остававшихся в Палестине под начальством герцога Австрийского Леопольда; при таком посильном подкреплении только и было речи, что о возобновлении военных действий, и на совете князей и вождей было решено перенести войну на берега Нила.

Христианская армия под предводительством короля Иерусалимского, герцога Австрийского и Вильгельма графа Голландского выступила из Птолемаиды в начале весны 1218 г. и высадилась в виду Дамиетты. Город Дамиетта, расположенный на расстоянии одной мили от моря, на правом берегу Нила, был укреплен двойным рядом стен со стороны реки и тройным рядом со стороны суши; посреди реки возвышалась башня; проход для судов был загражден железной цепью, протянутой от города к башне. В городе был многочисленный гарнизон, снабженный достаточным количеством продовольствия и военных снарядов, что давало ему возможность выдержать продолжительную осаду.

Крестоносцы расположились лагерем на левом берегу Нила, на равнине, на которой не произрастало ни деревьев, ни растений и которая представляла с западной и южной стороны бесплодную пустыню; перед ними был город, выстроенный между рекою и озером Менсал, на пространстве, прорезанном множеством каналов и покрытом пальмовым лесом. Едва они успели устроить лагерь, как сделалось совершенно темно по случаю лунного затмения; это небесное явление воспламенило мужество крестоносцев и было для них предзнаменованием блистательнейших побед.

Первые нападения были направлены на башню, выстроенную посреди Нила; пущены были в ход всякого рода боевые машины, сделано было также несколько приступов. Башня, как видно из предыдущего, соединялась с городом посредством деревянного моста; таким образом, она получала помощь, при которой все чудеса храбрости оказывались бесполезными; после осады, продолжавшейся несколько недель, крестоносцы сделали нападение на мост и разрушили его; потом соорудили громадную деревянную крепость, которая была поставлена на двух судах, связанных вместе; на этой подвижной крепости избранные воины двинулись на приступ башни. Мусульмане с высоты своих стен, крестоносцы - с берегов реки следили глазами за христианскою крепостью; два судна, которые подымали ее, бросили якорь у подножия стен; сарацины осыпали их тогда градом каменьев и потоками греческого огня; воины Креста, бросившись на приступ, вскоре достигли зубцов башни. Среди битвы, в которой действовали мечи и копья, пламя вдруг охватывает деревянный замок крестоносцев, и подъемный мост, перекинутый на стены башни, колеблется; знамя герцога Австрийского, командовавшего атакующим отрядом, уже в руках осажденных! Крики радости раздаются в городе, продолжительный стон слышится с берега, где стоят крестоносцы. Патриарх Иерусалимский, духовенство, вся армия коленопреклоненно с мольбою воздевают руки к небу. Вскоре, как будто бы Богу было угодно внять их молитвам, пламя угасает, машина снова действует, надземный мост утвержден. Товарищи Леопольда возобновляют нападение с большим жаром; повсюду под ударами христиан рушатся стены; растерянные мусульмане складывают оружие и молят победителей пощадить их жизнь. Крестоносцы приготовлялись к этой победе молитвами, постом, религиозными процессиями. Видны были лики воинов небесных среди сражающихся; все пилигримы считали взятие башни делом Божиим.

Христиане не могли воспользоваться этим первым своим успехом за неимением судов для переправы через Нил. Большая часть кораблей, на которых они прибыли в Египет, возвратились обратно; даже многие из пилигримов, присутствовавших при начале осады, возвратились на этих судах в Европу. Это бегство их, повествуют летописи, так разгневало Бога, что множество из них погибло от кораблекрушения, а иные погибли несчастными образом уже по возвращении домой. Между тем, папа не переставал торопить с отъездом тех, кто принял крест; и в то время, как христианская армия оплакивала еще удаление крестоносцев фрисландских и голландских, в лагерь при Дамиетте прибыли новые воины из Германии, Пизы, Генуи и Венеции; прибыли также воины из всех провинций Франции; Англия выслала в Египет своих храбрейших рыцарей, явившихся сюда для исполнения клятвы монарха их, Генриха III. Между пилигримами, высадившимися тогда на берегах Нила, история не должна забывать кардинала Пелагия, которого сопровождало множество римских крестоносцев; он привез с собою сокровища, собранные с верующих на Западе и назначенные для расходов на священную войну. Папа поручил ему вести крестовый поход с твердостью и не вступать в переговоры о мире иначе, как с побежденными и подчинившимися власти римской церкви врагами. Войну с мусульманами хотели вести такую же, как с греками и еретиками: хотели одновременно и побеждать их, и обращать. Пелагий, избранный для этой миссии, был человек ревностный и горячий, имел характер упрямый и непоколебимый. Через несколько дней после его приезда, в день св. Дионисия, сарацины произвели нападение на крестоносцев; новый легат выступил во главе христианской армии; он нес крест Спасителя и вслух молился: "О Господи, спаси нас и яви нам помощь Твою, чтобы мы могли обратить этот жестокий и развращенный народ!.." Победа осталась на стороне христиан. Пелагий оспаривал командование армией у короля Иерусалимского; в подкрепление своих притязаний он говорил, что крестоносцы вооружились по призыву папы римского и что они были воинами церкви. Толпа пилигримов подчинялась его распоряжениям, убежденная, что на это была Божия воля, но притязание Пелагия руководить действиями возмущало рыцарей Креста и должно было привести к бедственным последствиям.

Христианская армия, несмотря на все свои победы, оставалась на левом берегу Нила и не могла приступить к осаде Дамиетты. Много раз она делала попытки переправиться через реку, но всегда была останавливаема сарацинами и часто повторяющимися здесь в зимнее время бурями. Пилигримы начали наконец роптать на легата. "В этой несчастной пустыне, - говорили они, - что с нами будет? Разве в нашей стране недоставало могил?" Пелагий, до слуха которого доходили эти жалобы, приказал соблюдать пост в продолжение трех дней и молиться перед Святым Крестом, чтобы Иисус Христос научил их, как перебраться через реку. В это самое время поднялась страшная буря и полил такой дождь, что нельзя было отличить реки от моря, и вода сделалась везде горькою; лагерь был затоплен, на вопли растерявшихся христиан легат повторял им то, что Иисус Христос сказал Петру, когда его лодку заливало волнами: "Маловерные, зачем усомнились вы?" Вскоре вновь просияло солнце, и вода начала убывать. Крестоносцы сделали новые усилия переправиться через Нил, но берег, занятый сарацинами, оставался все-таки недоступным. Христианской армии оставалось возложить надежду только на небесную помощь. Незадолго до празднования памяти св. Агафий, говорится с летописи, произошло великое чудо. Св. Георгий и многие другие воины небесные, облаченные с "белую одежду и вооруженные, представились сарацинам в их лагере, и три дня сряду сарацинам слышался голос: "Бегите отсюда, иначе вы погибнете!" На третий день голос послышался вдоль реки и возвестил христианам: "Вот, сарацины убегают!"

Сарацины действительно покинули лагерь, и вот как рассказывают об этом чудном событии арабские историки. Между эмирами составился заговор против Малик-Камила; накануне того дня, когда предполагалось привести его в исполнение, султан, предупрежденный об этом, вышел ночью из лагеря, а войско его, не имея больше вождя, разбежалось в беспорядке; тогда христиане могли совершить переправу через Нил и беспрепятственно расположиться на левом берегу реки. Они раскинули лагерь под стенами Дамиетты, и город был осажден и со стороны Нила, и со стороны суши.

В это самое время мусульманские князья решились разрушить укрепления и стены Иерусалима; они разрушили также крепость Фаворскую и все укрепления, которые еще оставались у них в Палестине и в Финикии. Все сирийские войска были призваны на защиту Египта. Прибытие их на берега Нила и сознание опасности, распространившееся между неверными, возбудило мужество Малик-Камила; разбежавшаяся египетская армия поспешно возвратилась, полная рвения и усердия, на помощь Дамиетте. Крестоносцам пришлось одновременно сражаться с гарнизоном крепости и несметными толпами сарацин, покрывавших оба берега реки.

В Вербное воскресенье произошла битва на Ниле и на равнине. Воины Креста, говорит современная история, вместо пальмовых ветвей держали в руках в этот день обнаженные мечи и обагренные кровью копья; 5000 мусульманских трупов осталось на поле битвы. Через несколько дней после того, в день памяти Иоанна Крестителя, демон зависти и гордости предал христиан мечу их врагов. Христианская пехота, постоянно сражавшаяся на приступах и на судах, жаловалась, что на нее обрушивается все бремя войны, и упрекала рыцарей за то, что они сидят спокойно в лагере. Рыцари же хвастались тем, что они держат в страхе сарацин, и приписывали себе все победы крестового похода. Вспыхнула ссора, и, чтобы доказать, на чьей стороне было больше храбрости, и конница, и пехота поспешно устремились в бой с неприятелем; бились с ожесточением, но без всякого порядка; вожди, следившие за этой толпою, действовавшей без всякой дисциплины, не могли добиться от нее подчинения своим распоряжениям; король Иерусалимский, старавшийся соединить воинов Креста, едва спасся от греческого огня, пущенного в него сарацинами; множество христиан погибли от меча. "Это поражение, - говорит очевидец-историк, - было нам наказанием за наши грехи, и наказанием, далеко не превышающим грехи наши".

Весна и лето 1217 г. прошли в постоянных битвах. Христианская армия, хотя понесла уже значительные потери, все еще покрывала все окрестности Дамиетты на протяжении более десяти миль; при всяком новом приступе к городу жители зажигали огни на башне, называемой Муркита, и армия султана спешила на помощь городу. Несколько раз христианам приходилось выдерживать сильные нападения, но они отражали их, "потому что Бог был с ними".

С каждым днем прибывали с моря новые крестоносцы; получено было известие о скором приезде германского императора, также принявшего крест. Неверные с трепетом ожидали вступления в борьбу с могущественнейшим монархом Запада. Султан Каирский отправил, от имени принцев своей фамилии, послов в лагерь крестоносцев, чтобы просить их о заключении мира; он возобновил предложение, сделанное им в начале осады, - уступить франкам королевство Иерусалимское и оставить в своем владении только крепости Крак и Монреаль, за которые он соглашался платить дань. Вожди крестового похода приступили к обсуждению этого предложения. Король Иерусалимский, бароны французские, английские, германские находили этот мир столь же выгодным, сколько славным; но кардинал Пелагий и большинство прелатов не разделяли этого мнения; в предложениях неприятеля они видели только новую ловушку - ради того, чтобы замедлить взятие Дамиетты и выиграть время. Для них казалось постыдным отказываться от завоевания города, против которого велась осада уже в продолжение 17 месяцев и который не в силах был оказывать дальнейшее сопротивление. Рассуждения тянулись несколько дней, но не привели ни к какому соглашению, а между тем, как обе стороны вели горячие споры, враждебные действия возобновились; тогда все крестоносцы соединились, чтобы продолжать осаду Дамиетты.

В окрестностях города произошло еще несколько битв. Назначая день общего наступления, готовились к нему трехдневным постом, процессией, за которою следовали пешком, с босыми ногами, и молебствиями перед Честным Крестом. Во время битвы трупы сарацин покрывали равнину, как снопы покрывают плодородную землю во время жатвы, а неверные, сражавшиеся на Ниле, бедственно гибли в волнах, как фараоновы воины. Наконец, говорится в летописи, дети и старики в городе с плачем восклицали на стенах: "О, Мухаммед, зачем ты покидаешь нас?"

Кое-какое соленое мясо, дыни, арбузы, сберегаемые в кожаных мешках, завернутые в саванах вместе с покойниками, которых спускали по течению Нила, были для самых богатых людей последней поддержкою против голода. Многие мусульманские воины, пытавшиеся проникнуть в крепость, погибли под ударами христиан. Крестоносцы ловили сетями и предавали смерти пловцов, которые, ныряя под водою, добирались до города с какими-нибудь поручениями; всякое сообщение между крепостью и мусульманской армией было прервано; ни султану Каирскому, ни крестоносцам не могло быть известно, что делалось в осажденном городе, где царствовало молчание смерти и который, по выражению одного арабского писателя, был уже не что иное, как закрытая могила.

Кардинал Пелагий, проповедовавший на совете вождей войну, ревностно следил за ее продолжением; беспрерывно воодушевлял он крестоносцев своими речами; в лагере ежедневно совершались им молебствия Богу браней. Действуя то обещаниями, то угрозами церкви, он имел индульгенции для случаев опасности, индульгенции по поводу бедствий, которые терпели пилигримы, и всех трудов, которые он возлагал на них. Никто и не помышлял теперь покидать знамена Креста; воины и вожди только и дышали битвами. В первые дни ноября герольды объезжали лагерь, повторяя громогласно: "Во имя Господа и Богородицы, мы идем на приступ Дамиетты; с помощью Божией мы ее возьмем". И вся армия отвечала: "Да будет воля Божия!" Пелагий проходил по рядам, обещая победу пилигримам. Для решительного нападения он рассудил воспользоваться темнотою ночи, и в глубокую ночь был подан сигнал. Бушевала сильная гроза; под укреплениями и в городе все, было тихо. Крестоносцы в молчании взобрались на стены и убили несколько сарацин, которых нашли там. Овладев башнею, они призвали на помощь тех, кто следовал за ними, и, не встречая нигде врагов, начали петь: "Kyrie eleison!" Армия, выстроенная в боевом порядке у подножия укреплений, отозвалась словами: "Gloria In excelsis". Немедленно выломаны были двое городских ворот, через которые открывался свободный проход осаждающей армии. В продолжение этого времени кардинал Пелагий, окруженный епископами, воспевал победный гимн "Те Deum laudamus!".

На рассвете дня воины Креста с мечами в руках двинулись преследовать неверных в их последних убежищах, но, когда они вошли в город, представившееся им страшное зрелище поразило их ужасом и заставило даже сначала отступить: городские площади, дома, мечети были завалены трупами. При начале осады в Дамиетте насчитывалось до 70 000 жителей, теперь же оставалось едва 3000, да и те были еле живы и бродили, как бледные тени в громадной могиле.

В городе была знаменитая мечеть, украшенная шестью обширными галереями и 150 мраморными колоннами и увенчанная башнею. Эта мечеть была посвящена Богородице. Вся христианская армия собралась в мечети, чтобы принести благодарение Богу за торжество, дарованное оружию пилигримов. На другой день бароны и прелаты снова собрались здесь для совещания о новом своем завоевании и единодушно решили предоставить город Дамиетту королю Иерусалимскому.

Глава XXVI

Крестоносцы остаются в продолжение нескольких месяцев в Дамиетте. - Выступление к Каиру. - Крестоносцы остановлены в Мансуре. - У них прерваны все сообщения. –

Христианская армия подвергается голоду и сдается мусульманам (1218-1219)

Крепость Танис, выстроенная посреди озера Менсал, была покинута защитниками, и христиане без битвы овладели ею. Судьба, казалось, доставляла крестоносцам благоприятный случай для покорения Египта; все обращалось в бегство при их приближении. Нил, вошедший в свое русло, не затоплял больше своих берегов; пути к Каиру были открыты для христиан. К несчастью, раздоры, возникшие между победителями, задерживали их в бездействии: Пелагий распоряжался в лагере как хозяин; Иерусалимский король, не будучи в состоянии переносить его первенства, удалился в Птолемаиду. Между тем, каждый день прибывали новые пилигримы; герцог Баварский и 400 баронов и рыцарей германских, посланных Фридрихом II, высадились на берега Нила; прелаты и архиепископы привезли с собою множество крестоносцев из всех провинций Германии, Франции и Италии; папа прислал своему легату продовольствие для армии и значительную сумму денег, частью из своей казны, частью - пожертвованных верующими. Все эти пособия внушили Пелагию мысль довершить свои завоевания; он решился идти на столипу Египта. Его воинственное решение не встретило сопротивления в духовенстве, но рыцари и бароны отказались следовать за ним, и так как причиною своего отказа они выставляли отсутствие короля Иерусалимского, то прелат вынужден был послать депутатов к Иоанну Бриеннскому, чтобы просить его возвратиться в армию.

Крестоносцы потеряли таким образом несколько месяцев. Мусульмане ободрились, а Нил начал выступать из своих берегов; султан Каирский удалился со своими войсками за канал Ашмонский, в 12 лье от Дамиетты и в 15 от столицы. Здесь он ежедневно принимал под свои знамена воинов, собиравшихся изо всех стран мусульманских. В своем лагере он велел выстроить дворец, окруженный стенами; тут выстроены были также дома, бани, лавки; лагерь султана превратился в город, названный Мансур ("Победоносный"), которому суждено было прославиться в истории поражением при нем и уничтожением многих христианских армий.

По возвращении Иоанна Бриеннского в христианский лагерь начались совещания о дальнейших действиях. Папский легат первый высказал свое мнение и предложил идти на столицу Египта. Взоры всего христианского мира были обращены на крестоносцев; от них ожидали не только освобождения Святых мест, но и покорения и уничтожения всех народов, которые осквернили своим владычеством город Иисуса Христа. Епископы, прелаты, большая часть духовных лиц, тамплиеры аплодировали речам легата. Иерусалимский король, не разделявший мнения Пелагия, возразил ему, что предполагаемая экспедиция могла быть успешною три месяца тому назад, но что она имеет меньше вероятностей на успех с тех пор, как началось разлитие Нила; он прибавил, что, выступив против Каира, придется иметь дело не с одной армией, но с целым народом, доведенным до отчаяния. Такое возражение Иерусалимского короля раздражило Пелагия, и он с горечью возразил против тех, кто имеет в виду опасности, а не славу предприятия, кто расположен более к рассуждениям, чем к битвам. Прелат и его сторонники представили на вид, сверх того, что верховный первосвященник запретил мириться с неверными без его согласия; наконец, те, кто противился походу на Каир, были устрашены отлучением от церкви. Совет утвердил мнение Пелагия.

Христианская армия соединилась в Фарескуре, расположенном в четырех лье от Дамиетты, и двинулась по левому берегу Нила. Многочисленный флот, нагруженный продовольствием, оружием и боевыми машинами, подымался в то же время по реке. Не встретив ни препятствий, ни неприятеля, крестоносцы прибыли к тому месту, где канал Ашмонский отделяется от Нила. Лагерь сарацин был раскинут на противоположном берегу канала, по равнине и в городе Мансуре.

Уныние охватило все провинции Египта; весь народ взялся за оружие, в городах оставались только женщины и дети. Чтобы изобразить возбуждение умов и состояние египетского населения, писатель арабский ограничивается сообщением, что Нил тогда разливался, и никто не обращал на это никакого внимания. Жители Сирии и Египта, сбежавшие со всех сторон в лагерь султана Каирского, не содействовали его успокоению; он возобновил предложения мира, деланные им уже много раз; он предлагал крестоносцам, если они оставят Дамиетту, возвратить им Иерусалим и все города Палестины, завоеванные Саладином; он соглашался даже уплатить им 300 000 золотою монетой, чтобы они могли возобновить укрепления священного города. Иерусалимский король и бароны выслушали с радостью эти предложения и без всякого колебания готовы были принять их; но они больше не пользовались никаким влиянием ни в армии, ни в совете, и кардинал Пелагий, которому никто не сопротивлялся, настаивал на том, что следует воспользоваться паникой мусульман и что настала минута уничтожить ислам,

Между тем как шли эти рассуждения и переговоры и крестоносцы отказались от выгодного мира, в Мансур ежедневно прибывали новые отряды, подвозилось продовольствие и оружие; мусульмане ободрились. Крестоносцы, остановленные Ашмонским каналом, принуждены были укрепить свой лагерь против нападений неприятеля. Продовольствие, привезенное ими в собою, начало вскоре истощаться; мусульманские суда, вошедшие в Нил через один из рукавов дельты, стали против Барамонта, в четырех лье ниже от Мансура.

С этого времени прервано было всякое сообщение христианской армии с Дамиеттой. Крестоносцам, терпевшим уже нужду в продовольствии и не бывшим в состоянии двинуться вперед, оставалось только поспешно отступить. По приказанию султана все шлюзы были подняты на восточном берегу реки; в то же время вся мусульманская армия переправилась через Ашмонский канал, и крестоносцев начали преследовать сразу разлившееся воды, многочисленные враги и голод. Вожди, отказавшиеся возвратить Дамиетту в обмен на Иерусалимское королевство, предложили теперь возвратить ее ради спасения своей армии. Когда мусульманские князья обсуждали на совете последние предложения христиан, то многие из них были того мнения, что не следует щадить франков и что нужно покончить войну одним ударом. Каирский султан, более умеренный, чем другие, отвечал, что побежденные франки не составляют всей христианской армии и что могут прибыть новые армии с Запада. Переговоры продолжались несколько дней; наконец, 13 сентября, говорит Оливьер Схоластик, капитуляция была принята, "крестоносцы протянули руку египтянину и сириянину, чтобы получить от него хлеба и свободу уйти из Египта". Итак, решено было возвратить Дамиетту султану Каирскому и, сверх того, заключить с ним перемирие на восемь лет. Обе стороны обменялись заложниками; султан отдал своего собственного сына. Современная история не упоминает более о кардинале Пелагии, кроме того, что он вместе с королем Иерусалимским и герцогом Баварским был отдан заложником со стороны христиан.

Эта экспедиция, от которой ожидали завоевания Египта и всего Востока, привела только к тому, что началось преследование местных христиан; все последователи Христа, жившие по берегам Нила, лишились имущества, свободы, а многие из них самой жизни; раздраженный фанатизм мусульман уничтожил повсюду христианские храмы. В Птолемаиде же и во всех колониях франков в Сирии все ожидали своего возвращения в Иерусалим и в прочие города, завоеванные Саладином. Каково же было отчаяние христиан, когда они узнали, что армия, недавно победоносная, со всеми ее вождями и с государем священного города должна была капитулировать перед сарацинами!

Глава XXVII

Продолжение крестового похода. - Приготовления Фридриха II к священной войне; отъезд его;

отлученный от церкви за свое возвращение, он уезжает во второй раз. - Договор, по которому Иерусалим переходит к христианам. - Различные суждения о завоевании Иерусалима (1228-1229)

Во время этого крестового похода в Сирии и в Египте перебывало несколько больших армий с Запада. Но все эти армии ничего не сделали ни для освобождения Иерусалима, ни для спасения христианских колоний. Иоанн Бриеннский, возвратясь из Птолемаиды, увидел вокруг себя только трепещущий и упавший духом народ; разоренный издержками, сделанными им во время последней экспедиции, не имея никаких средств защищать остатки своего слабого королевства, он вознамерился отправиться за море, чтобы лично ходатайствовать о доставлении ему оружия и помощи со стороны христианских государей.

Папа принял короля Иерусалимского с большим почетом; во всех городах принимали короля в процессии и с колокольным звоном; при дворах государей относились с благоговением к охранителю государства Иисуса Христа. При всем этом представлялось верующим и воспоминание о несчастной египетской экспедиции и охлаждало рвение и энтузиазм их к заморским войнам.

Сам император Германский, Фридрих II, который принял крест и отправил уже много рыцарей на помощь христианам Святой земли, колебался ехать на Восток. Запад, казалось, ожидал примера со стороны могущественного монарха, и папа не пренебрегал никакими средствами, чтобы ускорить его отъезд. Чтобы заинтересовать Фридриха крестовым походом, глава церкви придумал предложить ему королевство на Востоке и женить его на Иоланте, дочери и наследнице короля Иерусалимского. Эта свадьба была отпразднована в Риме, при благословении духовенства и верного народа. Фридрих возобновил при этом случае клятву вести свою армию за море; посланные императора присоединились к папским легатам с целью убеждать князей и рыцарей принять крест; зять и наследник короля Иерусалимского выказал такую деятельность и так много рвения и усердия, что обратил на себя внимание всего христианского мира, и его начали почитать душою и двигателем священного предприятия. Палестинские христиане возложили последние надежды свои на Фридриха; с Востока писали ему, что ожидают его на берегах Нила и Иордана, "как некогда ожидали Мессию или Спасителя мира". Слухи о приготовлениях к священной войне дошли даже до отдаленной Грузии, и царица этой страны уведомляла, что и она отправит своих лучших воинов в Палестину для присоединения к воинам Креста, ожидаемым с Запада.

Проповедование крестового похода продолжалось во всех христианских государствах. Хотя Франция была занята войною с альбигойцами и король Людовик VII находился в распре с Генрихом III, во всех провинциях Франции народ поклялся идти биться с неверными за морем; такое же рвение выказал народ и в Англии, где разные небесные явления, принятые народом за чудесные знамения, содействовали успеху красноречия духовных ораторов. Лучшие провинции Италии, хотя и находившиеся в то время под влиянием иного энтузиазма - не крестовых походов, а свободы, - тем не менее, выставили многочисленных воинов в армию Иисуса Христа. В Германии ландграф Тюрингский и герцоги Австрийский и Баварский приняли крест, и пример их увлек высшее сословие и народ. Все крестоносцы должны были соединиться в Бриндизи, где ожидал их флот, готовый к отплытию на Восток.

Однако же Фридрих не без страха смотрел на участь своего владычества в Италии; он опасался намерений ломбардских республик и даже римского двора, который с беспокойством смотрел на германцев, занимающих сицилийский трон; он попросил у папы позволения отложить на два года исполнение своего обета; папа с трудом согласился на это. Еще одно обстоятельство содействовало нарушению согласия, существующего между вождями священной войны. Между Фридрихом и королем Иоанном возникли сильные споры; папа Гонорий III употребил все усилия, чтобы восстановить мир и согласие и уничтожить все препятствия, представлявшиеся к отъезду крестоносцев; но первосвященник умер, не дождавшись начала войны, знамя которой он поднял и на которую он смотрел как на славу своего царствования. Преемник его Григорий IX обладал такою же твердостью и добродетелью и был так же деятелен, как и Иннокентий III. Как только он возложил на себя тиару, то все свои мысли сосредоточил на крестовом походе. Отсрочка, данная Фридриху, теперь кончилась, и пилигримы, прибывшие из различных местностей Европы, собрались в Бриндизи.

Папа именем Иисуса Христа увещевал императора ускорить свой отъезд; каждый день прибывали из-за моря христиане, чтобы умолять верующих о помощи. Европа, казалось, с нетерпением ожидала отъезда крестоносцев. Фридрих, не смея больше откладывать, подал сигнал к отъезду; во всей империи начались молебствия об успехе его благочестивого странствия. Но армия, которою он предводительствовал, подверглась эпидемическим болезням, и сам он, казалось, не был тверд в своем решении. Едва только вышел флот из порта Бриндизи, как был рассеян бурею; император заболел и, опасаясь за свою жизнь и, может быть, также за империю и королевство Сицилию, вдруг отказался от своего отдаленного предприятия и высадился на берег в порту Отрантском.

Григорий отпраздновал отъезд Фридриха как торжество церкви, на возвращение же он взглянул как на возмущение против святого престола. Император отправил к папе послов, чтобы оправдать перед ним свой образ действий. Папа отвечал ему проклятиями; он обратился ко всем верующим и представил им Фридриха как безбожного государя и клятвопреступника. В защитительном слове, обращенном ко всем христианским государствам, раздраженный император жаловался на превышение власти святым престолом и выставлял в самом недостойном виде политику и намерения римского двора.

До сих пор внимание всей Европы было обращено к крестовому походу; теперь другое зрелище должно было представиться ее взорам - печальное зрелище открытой войны между главою церкви и главою христианской империи. Фридрих, чтобы отомстить за отлучение от церкви, которому он подвергся, привлек на свою сторону все римское высшее сословие, которое вооружилось, нанесло оскорбления папе у подножия алтаря и принудило его бежать; изгнанный из Рима, папа употребил против своего врага страшную власть вселенской церкви и освободил подданных императора от присяги. Это возмущение Фридриха против церкви повергло в глубокое уныние весь христианский мир и в особенности восточных христиан, которые лишались таким образом всякой надежды на помощь. Патриарх Иерусалимский, епископы Кесарийский, Вифлеемский, великие магистры орденов св. Храма, св. Иоанна и Тевтонского ордена обратились со своими соболезнованиями к святому отцу; Григорий снова обратился к верующим с увещанием оказать помощь их братьям в Святой земле, но все христианское общество, погруженное в печаль и уныние, казалось, забыло о Иерусалиме.

Христианские колонии, предоставленные самим себе, преданные в жертву всевозможным бедствиям, дошли бы тогда до окончательного падения, если бы Господь не допустил раздоров между мусульманскими князьями. Потомки Саладина и Малик-Адила оспаривали друг у друга обладание Сирией и Египтом. Дело дошло до того, что султан Каирский решился отправить послов к Фридриху и просить его союза и помощи; султан приглашал императора Германского прибыть на Восток и обещал отдать ему Иерусалим. Это обстоятельство побудило Фридриха решиться на продолжение крестового похода. В присутствии народа сицилийского он появился в облачении пилигрима-крестоносца и, не обращаясь к разрешению святого престола, не призывая имени Иисуса Христа, объявил сам о своем отъезде в Сирию.

Когда Фридрих приехал в Палестину, христиане приняли его не как освободителя, но как государя, которого Бог послал им во гневе Своем. Напрасно обещал он им освобождение Гроба Господня - христианский народ отвечал на это мертвым молчанием; на всех лицах выражались печаль и недоверие, и не оглашались церкви молебствиями о даровании победы христианскому оружию. Когда Фридрих выступил во главе крестоносцев из Птолемаиды, иоанниты и тамплиеры отделились от него и следовали за ним издали; воины Креста едва осмеливались произносить имя своего вождя. Фридрих вынужден был убрать знамя империи, и приказы его провозглашались только от имени христианской республики. Султан Каирский, который обещал императору передать ему Иерусалим, удерживаемый страхом других князей мусульманских, а может быть, и надеждою воспользоваться несогласиями, возникшими между франками, сначала колебался и медлил с исполнением своего обещания. Это происходило в ноябре. Переговоры длились всю зиму, и любопытное зрелище представляли эти переговоры между двумя государями, в равной мере подозрительными в глазах тех, чье дело они защищали, и спорящими из-за города, к обладанию которым они были равнодушны. Для султана Каирского в Иерусалиме не было ничего, кроме разрушенных церквей и домов, и Фридрих постоянно повторял, что если он желает водрузить знамя на Голгофе, то только ради того, "чтобы приобрести уважение франков и приподнять свою голову над государями христианского мира". Однако же заключено было перемирие на десять лет, пять месяцев и сорок дней; Малик-Камил предоставлял Фридриху священный город, Вифлеем и все селения, расположенные по дороге в Яффу и Птолемаиду. По условиям договора мусульмане сохранили за собой в священном городе Омарову мечеть и право свободно отправлять свое богослужение. Узнав об условиях перемирия, сарацины, жившие в Иерусалиме, покинули со слезами свои жилища и прокляли египетского султана; христиане же сокрушались об освобождении города, как сокрушались они в прежние времена о его пленении. Епископ Кесарийский наложил интердикт на возвратившиеся во владение христиан Святые места, а патриарх Иудейский отказал пилигримам в позволении посещать Гроб Господень. Никто не сопровождал императора при вступлении его в Иерусалим, кроме немецких баронов и рыцарей Тевтонского ордена. Храм Воскресения Христова, в котором он пожелал короноваться, был обтянут траурной материей; иконы святых и апостолов были также завешены. Фридрих взял свой венец и сам возложил его себе на голову и был провозглашен королем Иерусалимским без всяких религиозных церемоний.

Император пробыл только два дня в священном городе и не позаботился даже о восстановлении его укреплений. Он возвратился в Птолемаиду, где встретил только возмущенных подданных и христиан, стыдящихся его победой над неверными. После своего коронования он написал папе и всем западным государям, что он вновь завоевал Иерусалим без пролития крови и благодаря чудесному содействию Божественного могущества. В то же время патриарх обращался письменно к Григорию IX и ко всем верным христианам с целью обличить нечестие и позор договора, только что заключенного немецким императором. По возвращении в Италию Фридриху пришлось усмирять восставшие против него ломбардские республики и вести войну против тестя своего, Иоанна Бриеннского, вступившего в Апулию во главе папских войск. Одного присутствия императора было достаточно, чтобы рассеять всех его врагов. Однако же Фридриху становилось трудно продолжать долее борьбу с главою церкви; он обратился со смирением к милосердию верховного первосвященника, и, тронутый мольбами победоносного монарха, папа даровал ему мир и признал его королем Иерусалимским.

Эта экспедиция Фридриха II содействовала, без сомнения, ослаблению энтузиазма священных войн. Жестокие распри между папским престолом и империей, примешивавшиеся таким образом к крестовым походам, должны были умалить в представлении верующих все, что в этих войнах было высокого и святого.

Глава XXVIII

Конец шестого крестового похода. - Экспедиция Тибо графа Шампаньского,

герцога Бретонского и многих других знатных владетелей французских (1238-1240)

Иерусалим был возвращен христианам, но оставался без укреплений; ему постоянно приходилось опасаться нападений мусульман. Обитатели Святой земли жили в беспрерывной тревоге, никто больше не осмеливался посещать Святые места; более 10 000 пилигримов были умерщвлены в Иудейских горах. На соборе, созванном папою в Спалато, вновь послышались стоны Сиона. Собор этот, на котором присутствовал Фридрих с патриархами Константинопольским и Иерусалимским, постановил продолжать войну с неверными и идти на помощь христианским колониям на Востоке. В ожидании, пока соберутся армии, папа послал за море нескольких миссионеров - сражаться мечом слова с учителями и последователями ислама; в то же время Григорий обратился с посланиями к халифу Багдадскому, к султанам Каирскому и Дамасскому и ко многим мусульманским князьям, убеждая их принять христианскую веру или, по крайней мере, покровительствовать христианам. Такой способ борьбы с исламом был нечто новое в священных войнах; мысль о нем явилась во время борьбы с альбигойцами и северными язычниками, где миссионеры почти всегда предшествовали воинам Креста.

Монахам Доминиканского и Францисканского орденов было поручено проповедовать священную войну всему христианскому миру; они были уполномочены не только раздавать кресты пилигримам, но и освобождать от пилигримства тех, кто обязывался доставлять содержание крестоносцам. Везде духовенство встречало их в процессии, с хоругвями и самыми лучшими церковными украшениями. Присутствующим на их проповедях выдавались индульгенции, действие которых простиралось на несколько дней; именем святого престола они требовали, чтобы каждый верующий вносил еженедельную подать на расходы для крестового похода. Они имели в своем распоряжении духовные сокровища для всех, кто служил священному предприятию, и проклятия тем, кто изменял делу Господа Бога или оставался равнодушным к нему.

Все эти средства, увещания папы, имя Иерусалима, так могущественно действовавшие в прежние времена, не могли больше возбуждать энтузиазм народов, и дело этого крестового похода не двинулось бы дальше напрасного проповедования его, если бы нескольким знатным вассалам королевства Французского, восставшим против королевской власти и побежденным ею, не пришла мысль искупить посредством священной войны преступления междоусобной войны. Тибо граф Шампаньский и король Наваррский, герцог Бретонский, Петр Моклерк приняли крест; по их примеру графы Барский, Форезский, Маконский, де Жуаньи, Неверский, Амальрик, сын Симона Монфорского, Андрей Витрейский, Готфрид Ансениский, множество баронов и знатных владетелей дали клятву отправиться на войну с неверными в Азии. Тогда созван был в Type собор - не для возбуждения усердия верующих, но для обсуждения различных вопросов, касающихся этого крестового похода. В прежних экспедициях в ряды воинов Иисуса Христа становились и воры, и разбойники, и такое чудо служило как бы в назидание всем верующим. Мнения в этом отношении изменились теперь, и собор, чтобы не вводить в соблазн рыцарей Креста, был принужден постановить, чтобы великие преступники не были принимаемы в армию пилигримов. По причине дурного обхождения с иудеями Турский собор оградил их жизнь и имущество особенным покровительством церкви.

Когда новые крестоносцы готовились к отправлению в Палестину, константинопольские франки, доведенные до последней крайности, явились на Запад просить о немедленной помощи. Эта латинская империя, основанная таким славным образом, ограничивалась теперь пределами одной столицы, постоянно угрожаемой болгарами и никейскими греками. Иоанн Бриеннский, которому судьба, повидимому, назначила в удел поддерживать всякое разрушающееся величие, был призван спасать Византию, как прежде того он был призван спасти Иерусалим; но он не мог победами своими утвердить поколебленный трон. Процарствовав четыре года над остатками империи Константина, он скончался на 89-м году жизни, в смиренном облачении монаха Францисканского ордена. Из императорской фамилии Куртнеев оставался теперь только один принц, который ездил по Европе, обращаясь к милосердию государей и народов. Папа был тронут бедствием и унижением Балдуина П и не мог равнодушно относиться к жалобным воплям латинской церкви в Византии. Крестоносцы, готовые к отъезду в Святую землю, были приглашены помочь своим братьям в Константинополе. "Греция, - говорил им Григорий, - была путем в Иерусалим", - и дело Балдуина становилось таким образом делом Божьим.

Крестоносцы колебались между Константинополем и Иерусалимом и, удерживаемые то папою, то Фридрихом, долго заставили ждать восточных христиан обещанной им помощи. В довершение несчастия, вспыхнула новая ссора между Григорием IX и германским императором. Пререкания между папским престолом и империей дошли до крайности; для императорской партии церковь не имела больше ничего священного. Папа проповедовал крестовый поход против своего грозного соперника и предлагал императорскую корону тому, кто будет в состоянии свергнуть его с престола. Фридрих выступил тогда против папы с оружием в руках и явился во главе армии в самую столицу христианского мира.

Среди общего смятения и уныния не слышны были более вопли и мольбы христианских колоний на Востоке. По окончании срока перемирия, заключенного с Фридрихом, мусульмане возвратились в Иерусалим, оставшийся без защиты. Птолемаида и христианские города не имели более сообщения с Европой, от которой они ожидали спасения; между всеми флотами в Средиземном море шла война - одни сражались за папу, другие за императора. Тибо и его спутники едва могли найти суда для переезда в Сирию и одни выехали из Марселя, другие - из разных итальянских портов. Прибыв в Палестину, они нашли эту страну раздираемой несогласиями: одна партия действовала в пользу германского императора, другая стояла за короля Кипрского, и не было никакой власти, которая могла бы управлять силами крестового похода. Толпа пилигримов не была связана никаким общим интересом, который мог бы надолго удержать ее под одними и теми же знаменами; каждый из вождей избирал своих врагов и вел войну за свой собственный счет и от своего имени. Герцог Бретонский со своими рыцарями произвел нападение на дамасские владения и возвратился со множеством буйволов, баранов и верблюдов. При виде такой богатой добычи пробудилась зависть в других крестоносцах, и они отправились грабить плодородные газские земли. Самые пылкие из крестоносцев очутились лицом к лицу с мусульманской армией и, не видя надежды на помощь со стороны своих товарищей, не побоялись сразиться с грозным неприятелем. Многие из них погибли на поле битвы; Симон Монфорский, граф Барский с самыми храбрыми рыцарями попали в руки неверных. После этого поражения ни один из князей-крестоносцев не осмеливался вступать в новые битвы; в христианской армии слышались только жалобы и ропот на бедствия крестового похода. Папский легат и духовенство обличали в своих проповедях завистливый и высокомерный дух вождей и не переставали молить Господа Иисуса Христа, чтобы Он пробудил в них усердие к Кресту и энтузиазм к священной войне. Праздность породила пороки и раздоры, которые заставляли отчаиваться в исходе этой экспедиции. К счастью для христианских колоний, между мусульманами также происходили раздоры, и они не производили нападений на владения франков. Князья и бароны, просидев несколько месяцев в своих палатках, думали теперь только о возвращении в отечество; они вступили в отдельные переговоры с сарацинами и заключили мир таким же способом, каким они вели войну. Одни из них заключили договор с султаном Дамасским, другие - с султаном Египетским. Посредством этих переговоров они снова приобрели в свое владение Святые места. Но освобождение Иерусалима, который столько раз был завоеван и никогда не мог был сохранен, не было принято верующими с прежним восторгом. Граф Шампаньский, герцоги Бретонский и Бургундский были заменены Ричардом Корнуэллским, братом Генриха III и племянником Ричарда Львиное Сердце. Последний оказался не счастливее тех, кто ему предшествовал; все, что ему удалось приобрести посредством своей экспедиции, была только возможность предать погребению тела крестоносцев, павших в сражении при Газе.

Таковы последние события этого крестового похода, во время которого сменилось четыре папы и который продолжался около 30 лет.

История следующих крестовых походов имела бы очень мало интереса, если бы нам не оставалось выставить личность великого и святого монарха, сражавшегося в Египте во главе своего дворянства, почитаемого самими мусульманами, которых он сделался пленником, и кончившего впоследствии свою жизнь на африканским берегу в борьбе за Крест. Нам предстоит рассказать о двух экспедициях Людовика IX.

Глава XXIX

Нашествие татар. - Нападение на Святую землю и опустошение ее хорезмийцами. –

Лионский собор и низложение Фридриха II. - Седьмой крестовый поход.

Экспедиция Людовика IX. - Приготовления к отъезду (1244-1253)

В начале XIII века монгольские татары, предводительствуемые Чингисханом, нахлынули почти на всю Азию. Впоследствии бесчисленные орды этих варваров перешли через Волгу и распространились в восточной части Европы. Они опустошили берега Вислы и Дуная и стали угрожать одновременно и Германии, и Италии. Папа хотел проповедовать венгерцам крестовый поход против монголов; но в этой стране, опустошенной варварами, не оставалось даже ни одного епископа, который мог бы обратиться к народу с увещанием принять крест. Папа хотел обратить в христианскую веру свирепых победителей и послал к ним для проповеди монахов Францисканского и Доминиканского орденов - победоносные орды стали угрожать самому папе. Фридрих, император Германский, отправил к ним также своих послов, но и они были приняты не лучше. Глава империи написал тогда одновременно всем христианским монархам, убеждая их соединиться общими силами против этого народа, врага всех других народов; но каждый их них был так занят своими собственными делами, что близость такой большой опасности не внушала никому решения вооружиться и поспешить на встречу общего врага. "Если варвары придут к нам, - говорил Людовик Святой королеве Бланке, - то или они нас пошлют в рай, или мы их отправим в ад". Все, что могли сделать христиане, это усилить молитвы и повторять во всех церквах слова: "Господи! Избави нас от ярости татар!"

Хотя общее настроение в пользу крестовых походов очень ослабело, все же они не выходили из мысли государей и народов. Европа, сильно потрясаемая борьбою духовной власти с империей и угрожаемая ужаснейшим из нашествий, все еще устремляла свои взоры на Константинополь и на Иерусалим.

Татары, производя свои вторжения, не подумали о Византии, имя которой им было даже неизвестно. Так как они не исповедовали никакой религии, то бесплодные горы Иудейские еще меньше могли обратить на себя их внимание. Но весь Восток был потрясен их нашествием; ни одна страна, ни один народ не могли пребывать спокойными. Один народ, выгнанный преемниками Чингисхана из Персии и искавший страны, где бы он мог поселиться, был призван в Сирию султаном Египетским, бывшим тогда в войне с эдесскими и дамасскими мусульманами и с палестинскими франками. Орды хорезмийские поспешили в Иудею, обещанную их победоносному оружию. Они овладели Иерусалимом, в который только что возвратились тогда христиане; все христианское население было предано мечу. Скоро после того христиане, соединившиеся с сирийскими эмирами, были побеждены и все войско их истреблено в большой битве, происходившей близ Газы.

Передать в Рим эти печальные вести поручено было епископу Бейрутскому. Папа принял с сочувствием жалобы палестинских христиан и дал обещание помочь им. В то же время и Балдуин II вторично обратился к помощи Запада; Иннокентий не отказал ему в поддержке. К нему обратились за помощью против хорезмийцев, против греков-схизматиков, против мусульман; сам он вел ожесточенную войну с Фридрихом, а Европе угрожало нашествие татар. Папа не отступал ни перед какою опасностью и решился вооружить весь христианский мир против всех врагов сразу. Для этой цели он созвал в Лионе общий собор.

Восточные епископы и князья присутствовали также на этом соборе. Между прелатами замечателен был епископ Бейрутский, который приехал, чтобы рассказать о несчастиях священного города. Между государями был император Константинопольский Балдуин, умолявший о сострадании к нему и к его империи. Император Фридрих также отправил на это собор послов, уполномоченных защищать его против обвинений Иннокентия. Собор этот был открыт 28 июня 1245 г. Папа, пропев "Veni creator" ("Приди, Создатель!"), произнес речь, содержанием которой были пять скорбей, которыми он был терзаем, уподобленные пяти язвам Спасителя мира, распятого на кресте. Первой скорбью было вторжение татар, второй - раскол в Греции, третьей - нашествие хорезмийцев на Святую землю; четвертой - успех еретических учений, пятой, наконец, - преследование со стороны Фридриха. Хотя папа и упомянул о монголах в начале своей речи, но собрание обратило на них мало внимания; татары отступили перед опустошениями, произведенными ими самими, и удалились от Венгрии, которую они превратили в пустыню. Удовольствовались по этому поводу тем, что предложили народам германским выкапывать рвы, ограждаться стенами на пути варваров. Главнейшие же заботы отцов собора были о Константинополе и Иерусалиме. Проповедан был крестовый поход с целью освобождения того и другого; собор постановил, что духовенство будет уплачивать двадцатую часть, а папа и епископы - десятую часть в пользу крестового похода. Половина бенефиции без резиденции была определена собственно для латинской империи на Востоке.

Сделаны были также на Лионском соборе несколько постановлений для воспрепятствования успехам ереси; но все это было не главной заботою Иннокентия. Из пяти великих скорбей, о которых он упоминал в своей речи, преследование Фридриха принимал он ближе всего к сердцу. Напрасно император обещал, через своих посланных, остановить вторжение монголов, восстановить в Греции владычество латинян и пойти самому в Святую землю; напрасно обещал он возвратить святому престолу все, что он у него отнял, и загладить свою вину перед церковью. Папа, имевший основания не доверять искренности его обещаний, был неумолим и не захотел отвратить "секиру, готовую поразить". Разбирательство дела Фридриха заняло несколько заседаний; наконец Иннокентий, как судья и владыка, произнес приговор: "Я - наместник Иисуса Христа; сообразно с обещанием Бога главе апостолов, все, что я свяжу на земле, будет связано на небесах. На этом основании, посоветовавшись с нашими братьями кардиналами и обсудив дело всем собором, я объявляю Фридриха виновным в святотатстве и ереси, в измене и клятвопреступлении; объявляю его отлученным от церкви и лишенным императорской власти; разрешаю навек от присяги всех тех, кто клялся ему в верности; запрещаю навсегда повиноваться ему - под угрозою отлучения от церкви за нарушение этого моего запрещения. Повелеваю, наконец, избирателям выбрать другого императора, а себе предоставляю право располагать троном Сицилии". Современный историк с точностью передает то глубокое впечатление, которое произвел на собрание приговор папы. Когда папа и епископы, держа свечи в руках, наклонили их к земле в знак проклятия и отлучения, все затрепетали, как будто бы сам Бог пришел судить живых и мертвых. Среди молчания, воцарившегося после этого в собрании, послышались вдруг слова послов Фридриха, внушенные им отчаянием: "Теперь еретики воспоют победу; хорезмийцы и татары воцарятся над миром". Совершив благодарственное молебствие и объявил распущение собора, папа удалился со словами: "Я исполнил мой долг, да совершится воля Божия!"

На этом Лионском соборе в первый раз кардиналы облеклись в красную одежду - символ их крови, всегда готовой излиться ради торжества религиозной истины. Запад, погруженный в трепет и смятение, без сомнения, забыл бы тогда о христианах Святой земли, если бы один благочестивый монарх не явился во главе крестового похода, провозглашенного главою церкви и епископами христианскими.

За год до Лионского собора, в то время, когда Европа узнала об опустошениях, произведенных хорезмийцами в Палестине, Людовик IX, только что пережив тяжкую болезнь, пожелал возложить на себя знаки пилигримов. Чтобы придать более торжественности своему решению, он созвал в Париже парламент, в котором находились прелаты и знатнейшие люди королевства. После папского легата заговорил сам король Франции и представил баронам ужасное положение Святых мест. Он напоминал им о примере Людовика Младшего, Филиппа-Августа; он убеждал всех слушающих его воинов вооружиться на защиту славы Божией и славы французского имени на Востоке. Когда Людовик кончил свою речь, три его брата - Роберт граф Артуаский, герцоги Анжуйский и Пуатьерский - поспешили принять крест; королева Маргарита, графиня Артуаская и герцогиня Пуатьерская поклялись сопровождать своих супругов. Примеру короля и принцев последовала большая часть прелатов, присутствовавших в собрании. Между знатными владетелями, поклявшимися тогда идти биться с сарацинами, были Петр Дреский, герцоги Бретонский, граф де ла Марш, герцог Бургундский, Гуго Шатильонский, графы Суассонский, Блуаский, Ретельский, Монфорский, Вандомский. Между этими благородными крестоносцами история не может забыть верного Жуанвилля, имя которого останется навсегда нераздельным с именем Людовика Святого.

Между тем, решение короля вызвало глубокую печать среди его народа. Королева Бланка, говорит Жуанвилль, когда увидела сына своего в одежде крестоносца, была поражена трепетом, как будто бы увидела его мертвым. Без сомнения, и для Людовика IX горестно было расставаться со своею матерью, которой он никогда не покидал и которую он любил, по его собственному выражению, "превыше всех созданий". Не без великой скорби расставался он и со своим народом, который во время болезни его молился, чтобы отвлечь его от преддверия могилы, и который сокрушался теперь о его отъезде, как сокрушался прежде о его болезни. Он сам видел все опасности и осознавал все трудности, сопряженные с войной на Востоке; но он верил, что повинуется внушению свыше, и ничто не могло отклонить его от благочестивого намерения.

Крестовый поход проповедовался тогда во всех странах Европы; но голос духовных ораторов терялся среди смятения партий и шума оружия. Когда епископ Бейрутский обратился к Генриху III с просьбою помочь христианам Востока, то английский монарх, бывший в войне с Шотландией и Уэльсом, отказался принять крест и запретил проповедовать крестовый поход в своем королевстве. В Германии война была в полном разгаре, и тевтонские народы если брались за оружие, то только для того, чтобы защищать дело Фридриха или Генриха, ландграфа Тюрингского, которому папа повелел передать императорскую корону. Италия было потрясена не менее, чем Германия; вооруженные распри между святым престолом и императором усилили вражду между гвельфами и гибеллинами. Проповедь священной войны имела некоторый успех только в провинциях Фрисландии и Голландии и в некоторых государствах на севере. Гакон, король Норвежский, принял крест и известил о своем отъезде Людовика IX, который одобрил его решение и обещал ехать в ним вместе; но после долгих колебаний государь Норвежский не уехал, а остался в своем королевстве, удержанный надеждой самому воспользоваться смутами на Западе.

В интересах крестового похода Людовик сделал несколько попыток помирить императора с папой. Несколько послов били отправлены в Лион умолять папу следовать в этом деле более голосу милосердия, нежели правосудия; король Французский имел в аббатстве Клюни два совещания с Иннокентием, которого он снова умолял своим великодушием положить конец смутам, возникшим в христианстве. Но восстановление мира сделалось затруднительным. Напрасно император, расстроенный и унылый, соглашался оставить престол и провести остаток дней своих в Палестине - с одним только условием, чтобы папа дал ему свое благословение и чтобы сын его Конрад был наследником его престола. Христиане заморские также просили папу в пользу государя, от которого они ожидали могущественной поддержки. Глава церкви, хорошо понимавший намерения Фридриха, оставался неумолимо строгим. Папским декретом было передано королю Кипрскому королевство Иерусалимское, которое принадлежало Фридриху; потом папа обратился к султану Каирскому и убеждал его прервать всякий союз с императором Германским. Фридрих, со своей стороны, не ожидая более ничего от папы, начал действовать теперь не щадя ничего и не соблюдая никакой меры и таким образом сорвал покровы, в которые облекалось его лицемерие. Он не боялся больше изменять делу христиан и доказал теперь, что, освобождая Гроб Господень, он вовсе не имел в виду действовать ради славы Иисуса Христа. Послы его отправились предупредить властителей мусульманских обо всем, что приготовлялось против них на Западе.

Франция была единственным государством в Европе, где серьезно занимались крестовым походом. Людовик IX объявил о своем отъезде палестинским христианам и приготовлялся ко святому пилигримству. Королевство не имело ни флота, ни порта в Средиземном море. Людовик приобрел в свое владение территорию и порт Эгморт. Генуя и Барселона должны были доставить ему корабли. В то же время Людовик заботился о продовольствии армии Креста, об устройстве запасных вкладов на острове Кипр, где предстояло быть первой высадке на берег. Средства, которые были употреблены, чтобы добыть необходимые денежные суммы, не возбудили никаких жалоб и ропота, как это было во время крестового похода Людовика VII. Богатые добровольно отдавали плоды своих сбережений в королевскую казну; бедные несли свои лепты в церковные кружки; арендаторы королевских доменов выдали доходы за целый год вперед; духовенство уплатило больше, чем оно было обязано, и доставило десятую часть своих доходов.

Известия, получавшиеся в это время с Востока, возвещали о новых общественных бедствиях. Хорезмийцы, опустошив Святую землю, исчезли, погибнув от голода, от раздоров, от меча египтян, воспользовавшихся ими только как орудием; но другие народы, например туркмены, превосходившие свирепостью хорезмийские орды, опустошали берега Оронта и княжество Антиохийское. Султан Каирский, который перенес войну в Сирию и покорил ее, овладел также Иерусалимом и угрожал покорением всех христианских городов. Война против неверных, провозглашенная на Лионском соборе, усилила раздражение мусульманских народов. Эти варвары не только укрепили свои города и границы, но, если верить тогдашним народным слухам, высланы даже были на Запад агенты Старца Горы, и Франция трепетала за жизнь своего монарха. С ужасом повторяли во всех городах, что пряности, вывезенные из восточных стран, были отравлены врагами Иисуса Христа. Все эти слухи, выдуманные или преувеличенные легковерными людьми, наполняли сердца верующих святым негодованием. Народ повсюду выражал нетерпение отомстить сарацинам и двинуться в поход под знаменем Креста.

Глава XXX

Продолжение приготовлений Людовика IX к крестовому походу. - Отъезд его из Эгморта. –

Прибытие его в Каир. - Армия высаживается на берег в Египте. - Взятие Дамиетты

Три года спустя после принятия креста Людовик созвал в Париже новый парламент, в котором отъезд крестоносцев был назначен на июнь 1247 г. В этом собрании король назначил королеву Бланку регентшей королевства; все знатные владетели и бароны поклялись в присутствии монарха пребыть верными его семейству, если бы с ним случилось какое-нибудь несчастие во время его поездки за море.

Людовик IX принял самые мудрые меры, чтобы обеспечить отправление правосудия и соблюдение законов во время его отсутствия. Прежде чем идти воевать с сарацинами, благочестивый монарх вел борьбу с ложью и несправедливостью; он рассылал по всем провинциям комиссаров с целью обличения несправедливостей, учиняемых именем королевской власти. Тщательно добирались они до злоупотреблений, от которых приходилось страдать народу, и строго их преследовали. Частные войны были отложены на пять лет, что должно было способствовать внутреннему спокойствию государства. Мудрость Людовика не упустила из виду ничего, чтобы предохранить народ от раздоров, которые могли возникнуть извне. Бог благословил отеческие попечения монарха; в то время как смуты волновали всю Европу, Франция в мире готовилась к крестовому походу.

В это время во всех церквах было прочитано послание Иннокентия, обращенное и к высшему сословию, и к народу во Франции. Апостольское послание папы прославляло в торжественных выражениях храбрость и воинственную доблесть французской нации и ее монарха; папа посылал свое благословение французским крестоносцам и карою церкви угрожал всем тем, кто, дав обет пилигримства, отложит отъезд в Святую землю. Вся Франция пришла в движение; крупные вассалы собрали своих рыцарей и воинов; знатные владетели и бароны обменивались посещениями или переговаривались между собою через посредство послов. К военным приготовлениям присоединялось исполнение благочестивых обрядов. Все пилигримы, с босыми ногами, принимали у подножия алтаря знаки крестового похода; многие рыцари, сложив с себя щит и меч, отправлялись на поклонение святым мощам, находившимся в ближайшем соседстве; во всех приходских церквах совершались молебствия об успехе священной войны. Воины Креста со слезами на глазах трогательно прощались со своими родными, со своими друзьями, со всем тем, что им предстояло покинуть; семьи поселян поручали детей своих покровительству баронов и рыцарей, которые клялись или умереть, или возвратиться в отечество со всеми крестоносцами, отправившимися под их знаменами.

Перед празднованием св. Иоанна Крестителя Людовик IX в сопровождении своих братьев отправился в Сен-Денийское аббатство. Прибегнув молитвенно к помощи апостолов Франции, он принял из рук легата посох и котомку пилигрима и ту хоругвь (Oriflamme), которая уже дважды сопровождала на Восток его предшественников. После того Людовик возвратился в Париж, где выслушал литургию в церкви Нотр-Дам; на другой день он выступил из столицы; духовенство и народ провожали его до городских ворот с пением священных гимнов. Королева Бланка проводила его до аббатства Клюни и возвратилась в слезах, не надеясь свидеться со своим сыном иначе, как уже в будущем мире.

Флот, который перевозил пилигримов, выступил в море 25 августа и бросил якорь в порте Лимасол 22 сентября. Король Французский торжественно вступил в Никозию, столицу королевства. Король, знатные владетели и прелаты кипрские - все приняли крест и обещали королю Людовику присоединиться к его святому предприятию, если армия Креста отложит свой отъезд до весны. Людовик согласился провести зиму на острове Кипр и не замедлил раскаяться в этом. Прелесть климата, продолжительная праздность породили нравственную испорченность и ослабление дисциплины в армии крестоносцев. Многие знатные владетели начали роптать на то, что продали свои земли и разорились, чтобы последовать за королем в крестовый поход; щедрых подарков Людовика было недостаточно, чтобы успокоить жаловавшихся на свою судьбу. Невоздержанность и знойный климат причинили болезни, жертвами которых сделалось множество пилигримов. Пребывание короля Французского на Кипре не было, однако же, бесполезно для восточных христиан. Тамплиеры и иоанниты обратились к нему и сделали его судьей в своих все возобновляющихся ссорах. Он заставил их поклясться в том, что они примирятся между собою и не будут иметь других врагов, кроме врагов Иисуса Христа. Генуэзцы и пизанцы, поселившиеся в Птолемаиде, также постоянно препирались между собою; обе стороны готовы были решить свой спор оружием, и ничто не могло остановить ярости и позора междоусобной войны в христианском городе. Мудрое посредничество Людовика восстановило между ними мир. Много и других неурядиц было улажено. Монарх Французский являлся, таким образом, на Востоке в виде ангела согласия. Предсказания, распространившиеся даже до Персии, возвещали, что один франкский государь в скором времени освободит Азию от неверных. Толпы христиан из Сирии, Египта и самых отдаленных стран поспешили поклониться тому, кого Бог послал для исполнения своих божественных обетовании. В это же время прибыло к Людовику посольство от татарского хана, который объявлял королю о своем обращении в христианскую веру и предлагал ему помогать крестоносцам в их экспедиции. Людовик принял монгольских послов со всякими изъявлениями радости и в письмах своих к королеве Бланке уведомлял ее, что татарские князья скоро соберутся под знаменами Христа. Это произвело сильное впечатление на всем Западе и подало самые большие надежды на успех священной войны.

Решено было сделать нападение на Египет. Людовик в письменном обращении к султану Египетскому объявлял ему войну. "Спеши, - писал он ему, - поклясться мне в подчинении, признать власть христианской церкви и воздать торжественное поклонение Кресту; иначе я сумею добраться до тебя в самом твоем дворце; воины мои многочисленнее песка в пустыне, и сам Бог повелел им вооружиться против тебя". Арабские историки, передающие об этом письме, говорят, что султан не мог без слез читать его, но, тем не менее, на угрозы, полученные им, он отвечал другими угрозами. Египетский государь, Негем-эд-дин, с которым предстояло вступить в битвы, был сын Малик-Камиля, который одержал победу над Иоанном Бриеннским и взял его в плен со всей армией.

Около Троицына дня христианский флот выступил из Лимасола; он состоял из 1800 больших и малых судов. Застигнутый бурею, он остановился утром 4 июня в виду египетских берегов. Его скоро заметили с башен Дамиетты, и немедленно весь морской берег был покрыт мусульманскими воинами. На королевском корабле собрался совет из прелатов и баронов; некоторые из них были того мнения, что следует отложить нападение и выждать суда, рассеянные бурей. Но Людовик не хотел ждать и подал сигнал к высадке на берег. Все воины Креста пересели с кораблей в барки или плоские лодки и выстроились в две линии. Людовик IX был впереди с обоими своими братьями. Рядом с ним находились рыцарь, державший хоругвь, и папский легат, который нес Крест Спасителя. Приблизившись к берегу, вся армия бросилась в море с криком: "Мон жуа Сен Дени!" Король Французский шел во главе армии, со щитом на груди и с обнаженным мечом в руке. Вступив на берег, крестоносцы раскинули палатки и построились в боевом порядке. Вскоре завязалась битва на песчаной равнине; мусульманская конница налетала несколько раз на ряды христиан, но повсюду натыкалась она на целый лес копий, на стальную стену. Битва продолжалась весь день. Потеряв многих из своих эмиров, неверные в беспорядке отступили к Дамиетте и оставили во власти христиан морское прибрежье и северный берег Нила.

В радости провели ночь крестоносцы. На другой день, на заре, некоторые из них выступили вперед и дошли до Дамиетты, не встречая неприятеля; они перешли по деревянному мосту, перекинутому через Нил, вошли в город и нашли его пустым. Известие об этом было сейчас же передано в христианский лагерь. Вся армия двинулась в боевом порядке и овладела покинутым городом. Король Французский и все пилигримы, впереди которых шли епископы, отправились совершать благодарственное молебствие в большую мечеть, из которой во второй раз устроили церковь, посвященную Божией Матери.

Слух о взятии Дамиетты распространился вскоре по всем египетским провинциям. Один арабский историк, бывший тогда в Каире, рассказывает, что все мусульмане пребывали тогда в печали и страхе и что храбрейшие из них даже отчаивались в спасении Египта. Султан Негем-эд-дин лежал больной в одном селении на берегу Нила и не мог сесть на коня; он приказал обезглавить многих из своих воинов, которые покинули Дамиетту, но зрелище мучений не могло заглушить страха, внушаемого прибытием франков. Крестоносцы в продолжение нескольких недель не видели ни одного врага.

Многие бароны предлагали Людовику воспользоваться страхом, охватившим мусульман, и двинуться на столицу Египта. Король же для продолжения своих завоеваний хотел выждать прибытия своего брата, графа Пуатьерского, который должен был выехать морем во главе дворянского ополчения французского королевства. Такое решение короля было несчастливо, и бездеятельность христианской армии сделалась источником величайших беспорядков. В гибельной праздности рыцари Креста забыли свои воинственные доблести и предмет священной войны. Так как им были обещаны богатства Египта и Востока, знатные владетели и бароны спешили истратить на пиры стоимость своих земель и замков. Страсть к игре овладела и вождями, и простыми солдатами, и они увлекались до проигрыша даже меча и шлема. Под сенью знамен Креста войско предавалось самому позорному распутству, как говорит Жуанвилль, "вокруг самой палатки короля, на расстоянии брошенного мелкого камешка". Грабили купцов, доставлявших продовольствие войску. Во всем лагере происходили ссоры и раздоры. В довершение несчастий, власть короля не признавалась, и даже братья его не повиновались ему. Эта непокорность принцев, эта распущенность знати довершили беспорядок; об охранении лагеря, расположенного по равнине и на западном берегу Нила, плохо заботились. Отсутствие дисциплины между христианскими воинами возвратило мужество воинам мусульманским. Ежедневно аравийские бедуины доходили до самых палаток, нападали на спящую стражу и, обезглавив часовых, относили их головы султану Каирскому. Аванпосты армии постоянно подвергались нападениям неприятеля, который не встречал другого сопротивления, кроме одной безумной отваги, только увеличивавшей опасность.

Между тем султан, удалившись в Мансур, собирал войско. Из всех провинций Египта спешили к нему подкрепления. Присутствие некоторых пленников, которых водили по городам, вид нескольких голов, выставленных на стенах Каира, долгое бездействие крестоносцев, которое приписывали страху, рассеяли наконец тревогу мусульман. Во всех мечетях возносились благодарственные молитвы к Богу, не допустившему франков воспользоваться их победою, и весь народ египетский готов был подняться для отражения их нападения.

Глава XXXI

Движение христианской армии к Каиру.- Битва при Майсуре. - Нужда, болезни и голод в лагере крестоносцев. - Пленение Людовика IX и его армии. - Освобождение его и прибытие в Птолемаиду

Ожидалось прибытие графа Пуатьерского с многочисленными пилигримами, вышедшими из Лангедока и южных провинций Франции. Когда он приехал, Людовик IX созвал совет князей и баронов; на этом совете было предложено напасть на Александрию или пойти на Каир. Завоевание Александрии представляло меньше трудностей и больше выгод; Роберт, граф Артуаский, человек пылкий и увлекающийся, предпочитал нападение на столицу Египта. "Когда хотят убить змею, - говорил он, - то следует раздавить ей голову". Это мнение восторжествовало; армия двинулась в путь; армия эта состояла из 60 000 человек, между которыми было 20 000 человек конницы; многочисленный флот шел по Нилу с продовольствием, кладью и военными машинами; эмир Факредин от имени султана известил о наступлении франков посредством циркуляра, который был прочитан во всех мечетях; вся египетская страна взволновалась; крестоносцы, вышедшие из Фарескура 7 декабря, прибыли 19 числа того же месяца к Ашмонскому рукаву и расположились лагерем на том самом месте, где стояла армия Иоанна Бриеннского. Ашмонский рукав имеет ширину реки Марны, русло у него глубокое и берег крутой; крестоносцы оставались тут несколько недель и были не в состоянии устроить переправу, так как постоянно были подвержены стрелам и греческому огню мусульман, а неприятельская конница производила ежедневные нападения на их лагерь. Только в конце февраля явился в лагерь один аравитянин-бедуин, который показал им брод; они могли переправиться через канал. Переправа было трудная, и армия употребила на нее несколько часов. Первые, успевшие переправиться, не имели терпения дождаться тех, кто следовал за ними; безрассудная смелость Роберта графа Артуаского увлекла их сначала в лагерь сарацин, которым они и овладели, а потом в Мансур, который они стали грабить. Неприятель, повсюду обращенный в бегство, вскоре, однако же, заметил, что он имеет дело не со всей христианской армией; мусульманские отряды, соединившиеся по призыву Бибарса, вождя мамелюков, напали на отважный отряд Роберта; между тем, не все еще корпуса христианской армии успели переправиться через канал; величайшее смятение царствовало на восточном берегу Ашмона и на равнине Мансурской; повсюду дело доходило до рукопашного боя. Схватки происходили в различных местах; с той и с другой стороны сражающиеся проявляли чудеса храбрости. "Мы видели Мансур, мы проходили по его тесным и темным улицам, среди которых погибли в бою граф Артуаский, великий магистр ордена тамплиеров, Рауль де Куси, Вильгельм Длинный Меч и столько других храбрецов, захваченных неприятелем в городе; мы проходили по этой обширной равнине, на которую Людовик IX, переправившись через канал, вступил со всеми своими людьми, который шел при великом шуме труб, рогов и рожков". Корпус армии, при котором сражался французский король, опирался с правой стороны на Ашмон - тут множество сарацин и христиан были сброшены в воду и потонули; на противоположном берегу находились крестоносцы, которые не могли последовать за армией и оставались для защиты лагеря; "так как они не могли, - говорится в рукописной летописи, - подать помощь товарищам по причине канала, который был между ними, то все, большие и малые, громко кричали и плакали, ударяли себя по голове и по груди, ломали руки, рвали на себе волосы, царапали свои лица и говорили: "Увы! увы! король и его братья и все, которые с ними, погибли!" На этой равнине Мансурской, свидетельнице стольких кровопролитных битв, стольких геройских подвигов, мы искали ту лачужку, в которой приютился благодушный Жуанвилль и в которой он вспомнил о господине св. Иакове; нам казалось, что мы нашли тот самый маленький мостик (poncel), стоя на котором, храбрый сенешаль говорил графу Суассонскому: "Еще мы поговорим об этом в дамских комнатах"".

Битва продолжалась до вечера; победа осталась за христианами, но она была куплена ценою тяжелых потерь; граф Артуаский, весь почти отряд тамплиеров, множество храбрых рыцарей французских и английских погибли в битве при Мансуре. Мусульмане, хотя и побежденные, тем не менее радовались тому, что они загородили путь франкам; в начале битвы был послан голубь в Каир, и там подумали, что настал последний час ислама. Но в тот же день к вечеру было дано знать таким же образом, что все спасено.

На другой день битвы, в первую пятницу поста, бесчисленное множество мусульман, вооруженных железом и греческим огнем, нахлынули на христианский лагерь. Рыцари Креста, из которых большая часть были ранены накануне, многие лишились в битве оружия и все были изнурены от усталости, мужественно защищались. Со всех сторон лагеря, расположенного по берегам канала, пришлось отражать ожесточенные нападения неприятеля. Граф Пуатьерский, попавший в руки мусульман, был освобожден пилигримами, которые вооружились всем, что только попало им под руку, чтобы спасти любимого ими принца. Людовик IX успевал являться повсюду, где только была опасность; греческий огонь опалил его одежду и сбрую его лошади; по словам Жуанвилля, он спасся только чудом Божиим. За французами осталась вся слава этих двух дней, но выгоды выпали на долю мусульман, так как христианская армия, несмотря на свои победы, не могла продолжать своего наступления на Каир.

Скоро болезни начали свирепствовать в христианском лагере; они похищали и сильных, и слабых; тело высыхало, посиневшая кожа покрывалась черными пятнами, десны распухали до того, что не пропускали пищу; кровотечение носом было признаком близкой смерти; к этой болезни, которая была не что иное, как скорбут (Цинга. - Прим. ред.), присоединялись дизентерия и самые опасные лихорадки. В лагере крестоносцев только и слышались молитвы об умирающих; сарацины перестали нападать на христиан, предоставляя их губительному действию болезней. Они ограничились только тем, что сосредоточили множество кораблей под Мансуром и преградили сообщение по Нилу; все суда, приходившие из Дамиетты, попадали в их руки, и с этих пор всякое сообщение было прервано; в лагерь крестоносцев не могло больше доходить продовольствие, нельзя было ожидать никакой помощи. Скоро и голод начал производить ужасные опустошения в христианском лагере; те, кого пощадили болезни, умирали теперь от голода; уныние овладело вождями и солдатами; все только и думали о заключении мира. Султан Негем-эд-дин умер, и сын его Альмодам, прибывший из Месопотамии, был провозглашен его преемником; с ним и были начаты переговоры. Было предложено возвратить Дамиетту сарацинам; взамен того крестоносцы требовали уступки им Иерусалима. На эти условия последовало обоюдное согласие; мусульмане только пожелали иметь заложником самого короля; Людовик IX был на все согласен, но бароны и рыцари отвечали, что они охотнее примут смерть, чем "отдадут в залог своего короля", и переговоры были прерваны.

Крестоносцы, одержавшие победы во всех битвах, но побежденные болезнями и голодом, покинули равнину Мансурскую и, переправившись через Ашмонский канал, возвратились в свой прежний лагерь. Здесь бедствия их только увеличились; наконец, 5 апреля, во вторник второй недели после Пасхи, армия снова выступила по направлению к Дамиетте; на суда посадили женщин, детей и больных; но все те, кто мог ходить и сохранил еще оружие, отправились сухим путем. Чтобы подать сигнал к выступлению армии, ожидали ночи, что еще более увеличило беспорядки этого отступления или бегства. Людовик IX, больной и едва державшийся на ногах, распоряжался всем сам и отправился уже с арьергардом. Ему предложили ехать на корабле легата, но он считал, что "лучше умереть, чем покинуть свой народ". Мусульмане, увидев эти приготовления, поспешили переправиться через канал, и скоро все равнины, по которым должны были проходить крестоносцы, были покрыты неприятелем. История не может перечислть всех битв, всех страданий в эту ужасную ночь; повсюду смерть косила воинов Креста, рассеянных и бегущих по неизвестным полям и дорогам; тем, кто спускался по Нилу, пришлось пострадать не меньше; им также нельзя было ускользнуть от неприятеля, находившегося повсюду; сарацины, стоя на берегу или забравшись на барки, стерегли их вдоль реки и всех или потопили, или умертвили, или забрали в плен. Одному только кораблю легата удалось достигнуть Дамиетты. С трогательной наивностью рассказывает нам "сир" Жуанвилль, каким чудом он спасся от смерти. Когда в 1831 г. мы подымались по Нилу, мы могли видеть с нашего судна то место, на котором сенешаль, угрожаемый мусульманскими галерами, приказал своим морякам бросить якорь; мы останавливались на том месте реки, где он побросал в воду свои драгоценности и частицы святых мощей, где он был спасен одним "сарацином, который, держа его в своих объятьях, перенес его в одну из галер египетского султана, крича: "Это двоюродный брат короля"".

Когда рассвело, почти все воины Креста, все пилигримы были уже в руках неверных или погибли от меча. Маленький отряд храбрецов, при котором находился и Людовик IX, продолжал еще сражаться; арьергард этот, в котором отличились Саркин и Гоше Шатильонские, с трудом достиг одного местечка на берегу Нила; прибыв сюда, король Французский был в таком изнеможении от болезни и усталости, что все ожидали его кончины. Мусульмане, удивленные мужеством рыцарей, собравшихся вокруг короля, уже готовы были согласиться на перемирие, когда вдруг один "изменник, плохой сторож" по имени Марсель начал кричать, что нужно сдаться; тогда всякое сопротивление прекратилось. Людовик IX, братья его, все, кто сражался возле него, были заключены в оковы; хоругвь, знамена, весь обоз сделались добычею сарацин.

Король Французский был отведен в Мансур, где его заключили в доме Факредина бен-Локмана, секретаря султана, и приставили к нему евнуха Сабиха; граф Пуатьерский, герцог Анжуйский и большая часть знатных владетелей, взятых в плен вместе с Людовиком IX, были размещены в разных домах в Мансуре; обширное пространство, огороженное кирпичными стенами, вместило до 10 000 пленников, как рыцарей, так и простых воинов. Читая Жуанвилля и нашу пространную историю крестовых походов, можно составить себе понятие о той смиренной покорности, с которою Людовик IX переносил свой плен. То, что несчастие имеет самого горького для великих мира сего, послужило только к тому, чтобы проявить в нем во всем блеске добродетель христианского героя и характер великого государя. Из всех своих богатств он спас только книгу псалмов и в ней черпал свою философию и свои утешения. Пленному монарху сделано было предложение освободить его от оков с условием, чтобы он возвратил Дамиетту и все города, остававшиеся во власти франков. "Христианские города Палестины мне не принадлежат, - отвечал он, - что же касается Дамиетты, то сам Бог передал ее в руки христиан, и я не могу располагать ею". Угрожали отправить его к халифу Багдадскому и подвергнуть его раздроблению костей; он оставался непоколебим. Султан хотел добиться от французских баронов того, в чем отказывал ему король Французский; бароны, которые в прежнее время едва признавали власть монарха, теперь только и жили его мыслью и его волею; они последовали примеру короля и пренебрегали всеми угрозами сарацин.

Между тем, бедные пленники, скученные на тесном пространстве одного двора, на выкуп которых не было надежды, подвергались всевозможным страданиям; он них не требовали уступки христианских городов, но их заставляли отступиться от своей веры; каждую ночь выводили из заключения по 200 и по 300 человек; те из них, кто оставался верными христианами, погибали под ударами меча, и трупы их были выбрасываемы в Нил. Ничто так не огорчало короля, как бедствия, претерпеваемые его народом. Поэтому он предложил заплатить выкуп за бедных и за богатых. Собственную свою свободу он должен был получить после освобождения всех других; подобно тому как он оставался последним на поле сражения, он захотел выйти последним из заключения у варваров.

В Дамиетте страдали не меньше, чем в Мансуре; печаль и уныние царствовали в городе. У королевы Маргариты родился сын, которого назвали Тристаном; расстроенному воображению королевы представлялся то супруг ее, терзаемый сарацинами, то неприятель, овладевающий городом; в смертельном страхе она заставила одного старого рыцаря, приставленного для охраны ее, поклясться, что он "отрубит ей голову", если сарацины вторгнутся в Дамиетту, и старый рыцарь очень охотно (moult volontiers) поклялся исполнить это. Маргарита призвала к постели своей пизанцев и генуэзцев, которые хотели покинуть город, и умоляла их сжалиться над народом христианским и над ее ребенком, лежащим возле нее. В современных летописях есть рассказ и том, что мусульмане после победы появились у ворот города с оружием и с знаменами франков, их узнали по их длинным бородам и смуглым лицам.

Со времени бедствий, постигших христиан при Мансуре, прошло несколько месяцев; Египет уже видел поля свои, орошенные ежегодным разлитием Нила, уже река вошла в свои берега, а король Французский все еще был в плену со своей армией. Сын Негемэд-дина согласился наконец вступить в переговоры о мире; у Людовика IX требовали теперь только 400 000 солидов (около 2000 турских ливров) и возвращения покоренного христианским оружием города. "Я отдам Дамиетту за мое освобождение, а 400 000 солидов - за освобождение всех пленников", - отвечал пленный монарх. Тогда мир был заключен; на четырех больших галерах разместились рыцари и бароны и готовы были спуститься но Нилу. Султан Каирский выехал прежде них; он поджидал христианских пленников в Серензахе, в великолепном деревянном дворце, который он велел выстроить нарочно, чтобы отпраздновать здесь заключение мира. Сюда прибыли эмиры из Сирии, чтобы поздравить его с победами, одержанными над франками; халиф Багдадский прислал к султану своих послов; все мусульманские народы приветствовали его как спасителя ислама. Среди зрелищ и празднеств молодой султан упивался восхвалениями, доносившимися до него из дальних стран, и не знал, что вокруг него завистливое недовольство мамелюков подготовляет восстание против него и угрожает его могуществу. В конце одного большого пира, устроенного в честь вождей египетской армии, несколько эмиров вдруг бросаются на него с обнаженными мечами; напрасно ищет он убежища в одной из башен своего дворца; башню поджигают; в трепете он убегает к Нилу; но вскоре его настигают, и он умирает под мечом убийц в виду тех самых галер, на которых отправились французские пленники.

Эта кровавая трагедия, причин которой они не знали, поразила удивлением и ужасом Людовика IX и его спутников. Пленный монарх находился тогда в палатке, подаренной ему султаном; вдруг является перед ним с обнаженным мечом и весь в крови один из главных эмиров. "Султан не существует, - говорит он ему угрожающим тоном, - что дашь ты мне за то, что я освободил тебя от врага, который замышлял твою и нашу погибель?" Людовик не отвечал ничего. Тогда, приближая к королю острие меча, эмир в ярости закричал: "Разве ты не знаешь, что я теперь властелин над тобою? Сделай меня рыцарем, или ты погиб!" - "Сделайся христианином, - возразил король, - тогда я сделаю тебя рыцарем". Эмир удалился, не сказав больше ни слова. В то же время другие эмиры, вооруженные мечами и с бердышами, повешенными у шеи, взошли на галеры, где находились бароны и знатные владетели, и начали угрожать пленникам голосом и жестами, повторяя на своем варварском наречии, что они истребят теперь всех франков. Бароны думали, что для них настал последний час; в испуге начали они готовиться к смерти и исповедовались друг другу; сир Жуанвилль рассказывает нам, что он принял исповедь от Ги Ибелинского, коннетабля Клирского, и что тот дал ему "такое разрешение, на какое Бог дал ему власть". Несколько дней король и его рыцари подвергались угрозам. Между тем, дошло дело и до переговоров о соглашении. Одни из эмиров хотели, чтобы исполнены были условия перемирия, заключенные с султаном; другие настаивали на заключении нового договора. После долгих споров было решено, что король Французский возвратит Дамиетту, прежде чем получит свободу, и что франки уплатят половину выкупа, прежде чем выйдут из Нила. Когда наступило время давать клятву в соблюдении условий перемирия, король обещал исполнить все эти условия, но отказался дать формальную клятву, которую требовали от него; патриарх Иерусалимский и епископы умоляли его согласиться на принесение присяги; мусульмане угрожали ему смертью, если он не произнесет клятвы; Людовик устоял и перед мольбами, и перед угрозами и не произнес присяги, которой требовали от него.

С той и с другой стороны заботились теперь только об осуществлении договора. Галеры с пленниками спускались вниз по Нилу, между тем как мусульманская армия двинулась сухим путем. Христиане, оставшиеся в Дамиетте, передали город эмирам; египетская армия шумно вступила в город; оставшиеся в городе больные были умерщвлены; все принадлежавшее франкам было предано разграблению. Распущенность и беспорядки среди мусульман дошли до того, что мамелюки готовы были на самые жестокие крайности и задумывали истребить всех христиан. Эмиры, увлеченные страстями толпы, приказали возвратить галеры обратно по Нилу и начали советоваться между собою о том, что им делать с пленниками. Одни были того мнения, что не следует давать пощады ни королю франков, ни его спутникам. "Смертью, - говорили они, - следует воздать ему за смерть, которую они принесли, и костями их должны убелиться поля, которые они опустошили". После долгого совещания готовы были уже произнести ужасный приговор над пленниками, но тут один эмир заметил, что "с мертвецов нельзя будет взыскать выкупа"; губительный меч остановился перед этою мыслью, и страх лишиться 400 000 солидов спас монарха и его баронов. Последовал приказ проводить галеры до Дамиетты; мамелюки вдруг стали обнаруживать более мирное настроение; уплатив сумму, обещанную по договору, Людовик IX покинул Нил и 14 мая высадился в Птолемаиде с семейством своим и с печальными остатками своей армии.

Глава XXXII

Скорбь на Западе при известии о несчастиях, постигших Людовика IX в Египте. –

Пребывание короля в Палестине. - Переговоры с каирскими мятежниками. –

Возвращение Людовика во Францию. - Окончание похода (1250-1253)

Весь Запад был убежден, что Египет покорен крестоносцами; во Франции первые, кто заговорил о пленении короля и его армии, были заключены в тюрьму и преданы смертной казни; когда же истина стала известна, всеми овладело отчаяние; глава верующих послал христианским государям и епископам письма, преисполненные печали. "О, обманчивые страны Восточные! - восклицал папа. - О, Египет, царство мрака, неужели для того только сулил ты в начале войны радостные дни, чтобы повергнуть всех нас в мрачную тьму и самому оставаться похороненным во тьме глубокой ночи!" Иннокентий выразил письменно свои соболезнования королеве Бланке, написал также Людовику IX, чтобы подкрепить его в его испытаниях. Преемник Петра в письмах своих заклинал Господа "изъяснить тайны гнева Его, чтобы не усомнились и не посрамлены были верующие". Матфей Парижский передает нам, что в некоторых городах Италии в стонах народа слышались проклятия и что вера многих поколебалась. Рыцари и бароны Англии не могли простить Генриху III, что он задержал их у своих очагов в то время, как братья их крестоносцы подвергались таким страданиям на берегах Нила; Фридрих отправил на Восток послов, чтобы ходатайствовать у султана Египетского об освобождении короля Французского и его товарищей по несчастью. Даже Испания, сама занятая войною с сарацинами, видела теперь одни только несчастья христиан за морем, и король Кастильский поклялся отправиться на Восток для отмщения за удары, нанесенные делу Христа.

Когда Людовик IX приехал в Палестину, то первой его заботою было отправить послов в Каир для уплаты остального долга эмирам и для освобождения воинов Креста, которые томились еще в плену у неверных. Возвратившиеся послы привезли с собою только 400 пленников и рассказали со слезами, как ежедневно эмиры и народ египетский предают смерти баронов и рыцарей Креста "различными истязаниями". Между тем как Людовик таким образом весь был поглощен мыслями о печальных товарищах своей неволи, он получил письмо от королевы Бланки, которая убедительно просила его покинуть Восток. У него явилось было намерение возвратиться в свое королевство; но палестинские христиане умоляли его не покидать их. И действительно, если бы он возвратился в Европу, то на какие средства спасения осталось бы надеяться Святой земле и народу Иисуса Христа? Какая власть освободила бы воинов Креста, которых мамелюки все еще держали в оковах? Король пожелал посоветоваться с обоими своими братьями и знатными владетелями, бывшими при нем; большая часть баронов имели родственников или друзей среди пленников, оставшихся еще в Египте; но желание переправиться отсюда за море, увидеть вновь свои давно покинутые замки заглушало в них всякое сострадание. Они представляли Людовику IX, что у него не было войска и что состояние его королевства требует его возвращения в Европу. Многие даже резко выражали свое мнение по этому поводу; но сир де Шастеней, Вильгельм Бомонский, маршал Франции, и благодушный Жуанвилль думали, напротив того, что для короля постыдно отступаться от крестового похода. После многих рассуждений Людовик, обратясь к присутствующим на совете, сказал: "Если я покину эту землю, ради которой Европа принесла уже столько жертв, то кто осмелится остаться тут после меня? Разве желательно, чтобы меня, прибывшего для защиты королевства Иерусалимского, могли упрекнуть в его разорении? И потому я останусь здесь, чтобы спасти то, что у нас осталось, чтобы освободить моих пленников и чтобы воспользоваться, когда это будет возможно, раздорами между сарацинами". После этого заявления короля, говорит Жуанвилль, "многие были совершенно поражены и начали плакать горячими слезами". Герцоги Анжуйский и Пуатьерский, многие знатные владетели начали готовиться к отъезду. Король поручил им отвезти письмо, обращенное ко всему французскому народу, в котором он рассказывает о победах и о несчастиях христианской армии, и просил верующих подать помощь Святой земле.

Единственное, на что мог надеяться теперь Людовик IX и что могло несколько успокаивать христианские колонии, - это раздоры, царствовавшие в это время между мусульманами. Вскоре после отъезда своих братьев король принял посольство от Алеппского и Дамасского султана, который предлагал ему соединиться с ним, чтобы пойти войной на Египет и наказать восставших мамелюков. Людовик ограничился ответом, что он связан договором с египетскими эмирами и что в случае неисполнения ими условий договора он охотно присоединит свои войска к армии султана Сирийского. В то же время он отправил в Каир Иоанна Валансьенского с предложением эмирам выбора между миром и войною; эмиры снова обещали исполнить все их обещания, если король Французский согласится быть их союзником или помощником. И более 200 рыцарей были немедленно выпущены на свободу. Эти несчастные жертвы крестового похода прибыли в Птолемаиду около 1 октября 1251 г. Воспоминание о том, что они выстрадали, зрелище их настоящего бедственного положения исторгало слезы сострадания у всех, кто видел их. Посреди этих пленников несли гроб с останками Готье Бриеннского, графа Яффского. Готье Бриеннский был мученически умерщвлен народом каирским за его преданность делу христиан. После битвы при Газе, где он был захвачен в плен, его отвели в Яффу, принадлежавшую ему, которую осаждали теперь хорезмийцы; его поставили перед городом и обещали возвратить ему свободу, если он убедит жителей сдаться; вместо того чтобы исполнить требование неверных, Готье, напротив того, стал убеждать защитников города биться до смерти ради спасения народа Божьего; жестокое заточение и наконец смерть были воздаянием за его великодушное самопожертвование. Людовик IX пожелал почтить этот образец христианского патриотизма; вместе с духовенством и со всем народом птолемаидским он сам сопровождал останки Готье Бриеннского, которые были погребены в церкви рыцарей-иоаннитов.

Все мусульманские властители искали союза с французским монархом; если бы у него была армия, он мог бы исправить и вознаградить неудачи крестового похода; но Восток предоставлял ему очень небольшое число воинов, а Запад не был расположен оказать ему помощь.

Король Кастильский, принявший крест, умер в то самое время, когда собирался пуститься в плавание; преемник его направил все свои силы против африканских сарацин. Тогда же умер Фридрих II в королевстве Неаполитанском; смерть его не остановила войны, объявленной швабскому императорскому дому. В империи Германской и даже в Италии одни подняли оружие в пользу Конрада, сына и преемника Фридриха II, другие - в пользу Вильгельма, графа Голландского, которого папа приказал избрать королем Римским. Римский двор оспаривал неаполитанскую корону у Манфреда, и Сицилийское королевство было раздираемо смутами. Во многих провинциях Франции общественное горе выразилось восстанием "пастушков"; между сельским народом распространилось убеждение, что Иисус Христос гнушается служением знатных и богатых людей и призывает служить своему делу земледельцев и пастухов; королева Бланка сначала покровительствовала собраниям поселян, надеясь, что они доставят помощь Людовику IX и христианам Востока; но "пастушки", настроение и намерения которых не обозначены явственно в современной истории, удовольствовались тем, что выставили агнца на своих знаменах, и не приняли креста. Вожди их, которые восставали против духовенства и проповедовали в церквах, не упоминали ни о Иерусалиме, ни о Святых местах. Кончилось тем, что народ, который они сначала обольстили и увлекли под свои знамена, обратился против них и истребил их, обвинив в заговоре и в союзе в сарацинами.

Глава церкви убедил короля Английского отправиться за море; Генрих III сам проповедовал крестовый поход в аббатстве Вестминстерском. Так как папа предоставил ему для войны десятую часть доходов духовенства в продолжение трех лет, то Матвей Парижский приписывает его благочестивое решение одному только желанию получить 600 000 турских ливров. История объясняет это иным побуждением. Людовик IX в своих письмах побуждал его прибыть на Восток и подавал ему надежду, что Нормандия будет, может быть, когда-нибудь ценою услуг, оказанных им делу Иисуса Христа. Если верить вышеупомянутому историку, то по этому поводу спрашивали мнения даже баронов французских, но они отвечали с таким гневом и высокомерием, что Генрих III испугался и перестал думать о крестовом походе.

Людовик IX, не ожидая больше ничего ни от Франции, ни от других западных народов, собирал ополчения в Морее, в Романии и на острове Кипр. Эти ополчения, стоившие очень дорого, привели в Палестину только воинов, преданность которых не была испытана, и таких рыцарей, которые, по непостоянству своего характера, увлеклись новизною путешествий за море и из числа которых многие продавали уже свою храбрость варварам. С другой стороны, воины Креста, которых Людовик освободил из неволи, возвратились из Египта в крайне бедственном положении и не имели ничего для своего пропитания; те, которые не покидали короля, были также разорены и запрашивали так дорого за свою службу, говорит Жуанвилль, что королевской казны недоставало на их жалованье. Людовик не мог собрать под своими знаменами более 600-700 рыцарей; с таким малочисленным войском он не мог решиться на какую-нибудь значительную экспедицию, потому что прошло уже то время славы и чудес, когда человек 300 рыцарей, соединившись под знаменем Креста, обращали в бегство бесчисленные армии Каира, Дамаска и Мосула.

Во все время пребывания Людовика IX на Востоке одной из главных забот его было отыскивать Евангелию новых последователей, а делу христиан - новых союзников и защитников. На Анри де Лонжюмо была возложена миссия отправиться к великому хану Татарскому. Анри и его спутники, как рассказывает Жуанвилль, были в дороге целый год, делая ежедневно десять лье, прежде чем достигли столицы, или, вернее, главной стоянки монголов; в то же время монах ордена св. Франциска Рубрук был послан к хану Татарскому, княжившему на Дону, подданные которого одевались в собачьи и козьи шкуры. Король Французский надеялся, что эти монгольские народы примут христианскую веру и сделаются союзниками воинов Креста.

Нравы и обычаи Востока сильно привлекали внимание крестоносцев; особенно возбудило их любопытство и удивление посольство от Старца Горы, прибывшее в Птолемаиду. Послы князя ассасинов, приведенные в присутствии короля Французского, спросили у него, знает ли он их господина. "Я слышал о нем", - отвечал монарх. "Почему же, - прибавил один из послов, - не искали вы его дружбы и не посылали ему даров, как император Германский, король Венгерский, султан Каирский и столько других государей?" Два великих магистра - храмовников и иоаннитов, которые считали грозного Владыку Горы в числе своих вассалов и данников, присутствовали при этой аудиенции; они строго остановили депутатов и сказали им, что если Старец Горы сам не пошлет даров королю Французскому, то немедленно будет наказан за свою дерзость. Посланные передали эти угрозы своему владыке, который, желая внушить страх другим, испугался сам и вновь отправил послов своих с богатыми подарками, среди которых были замечательны шахматная доска и слон из горного хрусталя; князь ассасинов присоединил к этим подаркам рубашку и кольцо как символ союза. Людовик принял это новое посольство и поручил посланным отвезти их князю золотые и серебряные вазы и шелковые материи алого цвета. Ив Шартрский, знавший арабский язык, сопровождал этих послов до Масиата. Он рассказывал по возвращении своем, что князь ассасинов принадлежит к секте Али и что он выражает высокое уважение к великому "господину св. Петру", который, по его мнению, жив еще, но душа которого последовательно воплощалась в Авеле, Ное и Аврааме. Ив Шартрский рассказывал в особенности о страхе, внушаемом Старцем Горы своим подданным, и между прочим сообщал, что когда Старец появлялся в народе, то герольд провозглашал громким голосом: "Вот тот, кто держит в руках своих жизнь и смерь всех царей!"

Главная забота Людовика IX была о пленниках, остававшихся в руках мусульман. Их плен не был единственной причиною его огорчения: тысячи крестоносцев обратились в мусульманскую веру; никогда еще в продолжение крестовых походов не было столько случаев отступничества от веры; сколько воинов, которые не боялись смерти на поле битвы, не могли устоять при виде истязаний, которыми угрожали им! Жизнь в довольстве и роскошный климат Египта, о которых часто с сожалением воспоминали евреи во время их странствования по пустыне, могли также обольстить и увлечь жалкую толпу пилигримов. Людовику IX удалось освободить только небольшое число пленников; напрасно посылал он миссионеров, чтобы возвратить к евангельской вере отступивших от Христа; напрасно запрещал Людовик указами оскорблять отступников, возвратившихся к христианству; все отрекшиеся от веры остались в Египте, из опасения, как говорит Жуанвилль, чтобы их не называли "отступник, отступник!".

Так как крестоносцы не вели больше войну, то начали совершать паломничества. Многие бароны и рыцари, сложив с себя оружие и взяв вновь котомку и посох пилигрима, отправлялись тогда на поклонение Святым местам, освященным чудесами и жизнью Иисуса Христа и святых апостолов. Жуанвилль говорит, что и он ходил молиться Божией Матери Тортозской; Людовик IX посетил гору Фавор, селение Кану, город Назарет; в Иерусалиме он не был, несмотря на приглашение князей мусульманских, будучи убежден, что только победа должна открыть перед ним ворота этого города и что христианский монарх не может войти в священный город иначе, как освободив его своим оружием.

Людовик IX не прерывал своих переговоров с мамелюками, и, наконец, заключен был договор, по которому священный город и все города в Палестине, за исключением Газы и Даруна, переходили в руки франков; крестоносцы и владетель Египта обещали общими силами занять Сирию и разделить между собою завоевания. Вследствие этого договора эмиры отослали к Людовику IX христианских детей, попавших в руки мусульман, и головы мучеников крестового похода, которые были выставлены на стенах Каира. Обе армии должны были соединиться в Газе; но египтяне не явились. Прождав их здесь около года, Людовик IX узнал, что султан Каирский и султан Дамасский примирились и заключили между собою союз, чтобы объявить войну христианам. Таким образом, все договоры с Египтом были нарушены; пришлось сосредоточить все внимание на защите христианских городов, угрожаемых одновременно с двух сторон. Людовик IX не упустил из вида ничего, чтобы укрепить Яффу, Кесарию, Птолемаиду и Сидон; он ободрял рабочих своим присутствием. Дело это, потребовавшее значительных сумм, заставило неверных предполагать, что король Французский - самый богатый и самый могущественный из монархов. В то время как воздвигались стены Сидона, 2000 рабочих были застигнуты врасплох и умерщвлены туркменами, прибывшими из Панеады. Людовик, поспешно прибывший из Яффы, нашел их тела оставленными без погребения; так как никто не решался подходить к ним, то святой монарх сам поднял одно из этих тел, уже разложившееся, и перенес его на место, которое он велел освятить. "Пойдемте, друзья мои, - сказал он, - дадим немного земли труженикам Иисуса Христа". Сопровождавшие его поспешили последовать его примеру, и все мертвые были погребены. Какая победа может сравниться с подобным подвигом милосердия!

Во время пребывания короля в Сидоне пришло известие о кончине королевы Бланки; ни одно несчастье не огорчало его так сильно; с этих пор он думал только о возвращении во Францию; это возвращение становилось необходимым: для христианских колоний больше нечего было делать. После трехлетнего пребывания в Палестине он выехал морем из Птолемаиды, унося с собою сожаление, что не мог исправить те несчастья, которые постигли его в Египте.

Таков был этот седьмой крестовый поход, начало которого преисполнило радостью все христианские народы и который впоследствии поверг в печаль весь Запад: никогда еще во время священных войн не было принято стольких мер для обеспечения успеха экспедиции, и никогда еще не было такого несчастного крестового похода. Никогда еще государь-крестоносец не был так чтим своими товарищами по оружию, и никогда еще распущенность и отсутствие дисциплины не заходили так далеко в христианской армии; если бы этот крестовый поход был удачен, то, вероятно, уже с тех самых пор Египет сделался бы колонией франков. Историки сообщают, что Людовик IX увез с собою множество мастеров и земледельцев; что делалось в другие времена в видах торговли или цивилизации, то же делалось тогда в интересах христианства, и результаты были тождественны, потому что религия была политикой того времени. Подобно экспедиции Иоанна Бриеннского и Пелагия, поход Людовика IX навлек на египетских христиан великие преследования. Древняя Дамиетта была разрушена тогда и вновь выстроена в двух лье от устья Нила; во время этой экспедиции Людовика Святого образовалась та странная республика мамелюков, которая, выдержав несколько революций, властвовала над Египтом в продолжение более пяти столетий и которая пала окончательно и исчезла во время другой французской экспедиции - бонапартовой.

Хотя этот крестовый поход сопровождался большими несчастиями, нельзя, однако же, сказать, что собственно Франция много пострадала от него. Между тем как Европу волновала война между духовной властью и империей, королевство лилий было оберегаемо мыслью о священной войне. Как золото, испытанное до семи раз, Людовик возвратился еще лучшим, чем был тогда, когда уехал; он возвратился еще более почитаемым своими подданными, еще более великим в глазах своих современников; в продолжение 15 лет, последовавших за крестовым походом, он никогда не забывал уроков, преподанных ему несчастием, и эти 15 лет составили эпоху славы и благоденствия его народа.

Во время пребывания Людовика на Востоке в Европе продолжались экспедиции во имя Креста; в некоторых северных странах шла война против язычников и идолопоклонников; во время этой войны были выстроены разные города; многие варварские народы были озарены светом евангельского учения, и семья западных христиан увеличилась благодаря победам крестоносцев.

Глава XXXIII

Несчастное положение христиан в Святой земле. - Восьмой крестовый поход. –

Вторая экспедиция Людовика Святого. - Французские крестоносцы перед Тунисом. –

Смерть Людовика Святого. - Окончание восьмого крестового похода (1268-1270)

После отъезда Людовика IX христианские колонии продолжали подвергаться тем же бедствиям и тем же опасностям. Не стало больше ни короля, ни королевства Иерусалимского; каждый город имел своего владетеля и свое управление; в приморских городах население состояло из венецианцев, генуэзцев, пизанцев, которые перенесли с собою из Европы дух зависти и соперничества; нигде не было сильной власти, которая могла бы заставить уважать законы внутри страны и договоры, касающиеся внешних отношений. Одна церковь в Птолемаиде, находившаяся в общем владении у генуэзцев и пизанцев, сделалась предметом кровопролитной борьбы, настоящей войны, которая в продолжение нескольких лет производила смуты во всех христианских городах в Сирии и распространилась до самого Запада. Раздоры между храмовниками и иоаннитами, утихшие на короткое время, возобновились с яростью; в одной современной летописи говорится, что в одной битве не осталось ни одного храмовника, чтобы возвестить о поражении рыцарей этого ордена. Главные опасности угрожали палестинским христианам со стороны Египта. Безобразное управление мамелюков, образовавшееся во время плена Людовика Святого, возросло и укрепилось даже среди насилий и разгара страстей, которые содействуют обыкновенно ослаблению и разрушению государств. Среди неурядицы партий и междоусобной борьбы народ сделался воинственным, и преобладание власти досталось самым храбрым и самым искусным. Женщина, ребенок, несколько человек, имена которых даже неизвестны в истории, последовательно занимали престол султанов, пока, наконец, он не достался одному вождю, более неустрашимому, более предприимчивому, более смелому, чем все другие. Бибарс, невольник, купленный на берегах Окса, изучил, в лагерях и среди разных партий, все, что нужно знать, чтобы управлять варварским народом, к которому он принадлежал. Он воскресил могущество Саладина, и все силы новой империи были употреблены на борьбу с колониями франков.

Первым враждебным действием со стороны Бибарса было взятие Назарета и сожжение великолепной церкви Божией Матери. Потом он устремился на Кесарию, где все население было предано смерти или рабству, и на Арзуф, который был обращен в развалины. Множество дервишей, имамов, благочестивых мусульман присутствовали при осаде этих двух христианских городов и воодушевляли воинов своими речами и молитвами. Бибарс, совершив паломничество в Иерусалим, для того чтобы призвать себе на помощь Мухаммеда, предпринял осаду города Сафеда, выстроенного на самой высокой горе в Галилее; храмовники, которым принадлежал этот город, были принуждены сдаться и, несмотря на капитуляцию, погибли все от меча. Когда были отправлены к султану послы с жалобой на это нарушение международного права, то он, во главе своих мамелюков, начал обходить всю страну, убивая всех встречавшихся ему и повторяя, что он хочет опустошить христианские города и населить их гробницы. Вскоре и Яффа, укрепленная Людовиком Святым, попала в руки мамелюков, которые перерезали всех жителей и предали город пламени. Самым великим бедствием этой войны было взятие Антиохии: город этот, стоивший столько крови и страданий товарищам Готфрида Бульонского, в продолжение двух веков отражавший нападения варваров с берегов Евфрата и Тигра, не дольше недели мог сопротивляться солдатам Бибарса. Так как граф Триполийский, владетель этого города, бежал из него, то султан письменно уведомил его о своей победе. "Смерть, - писал он, - пришла со всех сторон и по всем путям; мы умертвили всех тех, которых ты избрал для охраны Антиохии; если бы ты видел рыцарей своих, попираемых ногами коней, жен подданных твоих, продаваемых с молотка, опрокинутые кресты и кафедры церковные, рассеянные и разлетающиеся по ветру листы из Евангелия, дворцы твои, объятые пламенем, мертвецов, горящих в огне мира сего, то, наверное, ты воскликнул бы: "Господи! Пусть и я превращусь в прах!"".

Таков был враг франков, такова была война, которую он вел с христианскими колониями на Востоке. Всего печальнее то, что современная история не упоминает ни об одной битве, данной христианами; каждый город, казалось, ждал в своих стенах наступления своего последнего часа; в предшествующее столетие подобные бедствия воспламенили бы весь Запад; в настоящее же время к варварским действиям неверных относились равнодушно, и воинственный энтузиазм, который произвел столько чудес во время первых крестовых походов, казалось, перешел теперь на сторону мусульман. Во всех мечетях проповедовали войну против христиан; со всех народов собирали десятину в пользу священной войны, и эта десятина называлась "Божьим налогом". Все слухи, доносившиеся из христианских колоний, возвещали, что могущество христиан падает со всех сторон и что не остается почти никаких следов завоеваний героев Креста. После известия о падении Антиохии пришла весть, что Византия перешла во власть греков; эта латинская Восточная империя, не просуществовав даже века человеческой жизни, тихо угасла; нам едва известны обстоятельства, сопровождавшие конец ее; чтобы выразить нам, до какого унижения дошла они во всех отношениях, история ограничивается сообщением, что греки вошли в императорский город, как тати ночные, и что воины Палеолога пробрались туда через сточную трубу, находившуюся недалеко от Золотых ворот.

Снова явился на Запад император Балдуин, испрашивающий милостыню и умоляющий папу о сострадании к своему бедственному положению. В то же время прибыли сюда с берегов Сирии архиепископ Тирский и великие магистры храмовников и иоаннитов, которые возвестили, что империя франков за морем неизбежно погибнет, если ей не будет оказана помощь. Во многих государствах начали опять проповедовать крестовый поход, но никто не принял креста. Чтобы объяснить это равнодушие народов, о котором мы уже говорили и которого не могли тронуть даже великие бедствия, необходимо сделать одно замечание. Пока ворота Иерусалима были открыты для христиан, из всех стран Запада отправлялось множество паломников с целью поклониться Гробу Господню; но с тех пор, как Иерусалим снова перешел под власть мусульман, завистливое и подозрительное варварство загородило совсем путь к Сиону христианам и в особенности франкам; не встречались почти больше пилигримы по дороге к священному городу; и даже те из них, которые приходили в Палестину или жили в городах, принадлежавших христианам, не ходили больше на поклонение Святому Гробу; усердие к паломничеству ослабевало, таким образом, с каждым днем, а с ним и энтузиазм к священной войне, возбуждаемый этим паломничеством.

На священные войны смотрели тогда как на роковое несчастие, и только недоставало того, чтобы обвинять Провидение, отступившееся, по-видимому, от своего собственного дела; кафедры, с высоты которых так долго провозглашались крестовые походы, хранили теперь унылое молчание; один поэт того времени, описывая несчастия Святой земли, восклицал в своей сатире: "Неужели приходится верить тому, что сам Бог покровительствует неверным?" Тот же поэт или трубадур выражал отчаяние христиан в таких словах, которые в настоящее время показались бы безбожными. "Безумен тот, - говорил он, - кто пожелал бы вступать в борьбу с сарацинами, когда сам Иисус Христос оставляет их в покое и допускает их торжествовать одновременно и над франками, и над татарами, и над народами Армении, и над народами Персии. Всякий день христианский народ подвергается новому унижению; потому что Он спит, тот Бог, которого свойством было бодрствование, между тем как Магомет является во всей своей силе и ведет все вперед свирепого Бибарса".

Среди всех смут в Европе, раздираемой разнородной борьбою, один только монарх еще заботился об участи христианских колоний на Востоке. Само воспоминание о несчастиях, вынесенных им за достояние Иисуса Христа, привлекало благочестивого Людовика IX к тому делу, от которого, казалось, все отступились. Когда он посоветовался с папой о своем намерении возобновить войну с неверными, Климент IX колебался относительно своего ответа и долго старался убедить себя, что намерение монарха было внушено ему Богом. Наконец, 23 марта 1268 г., когда парламент королевства собрался в одной из зал Лувра, французский король, сопровождаемый папским легатом, который нес в руках терновый венец Иисуса Христа, объявил о своем намерении помочь Святой земле. Людовик IX обратился ко всем окружающим и увещевал их принять крест; посланник главы церкви говорил речь после него и в патетическом увещании призывал всех французских воинов вооружиться против неверных. Людовик получил крест из рук легата; примеру его последовали три сына его; вслед за тем легат принял клятву от многих прелатов, графов и баронов; между теми, кто принял крест в присутствии короля и в следующие за проповедью дни, история упоминает об Иоанне графе Бретонском, Альфонсе Бриеннском, Тибо короле Наваррском, герцоге Бургундском, графах Фландрском, де Сен-Поле, де ла Марше, Суассонском. Женщины высказали не меньшее рвение: графини Бретонская и Пуатьерская, Иоланта Бургундская, Иоанна Тулузская, Изабелла Французская, Амелия Куртнейская и многие другие решились последовать за своими мужьями в эту заморскую экспедицию. Все те, кто поступали таким образом в крестоносцы, действовали не под влиянием энтузиазма к крестовым походам, но из любви к святому королю и из уважения к его воле. Никто не мечтал теперь о завоевании богатых владений в стране сарацинов; Святая земля предлагала только пальмы мученичества тем, кто обнажал меч для ее защиты. Все были разочарованы в надеждах на успех на Востоке; королева Маргарита, столько выстрадавшая в Дамиетте, не могла решиться сопровождать в это раз своего супруга; сир Жуанвилль, верный товарищ Людовика IX, не мог согласиться покинуть своих вассалов, которые уже испытали тягость его отсутствия; по мнению, составленному им о новом крестовом походе, он не боялся говорить, что "те, кто посоветовали королю предпринять путешествие за море, смертельно согрешили".

Однако же никто не жаловался и не роптал на Людовика IX. Дух смирения, бывший одною из добродетелей монарха, казалось, сообщился и душам его подданных, и, выражаясь словами папской буллы, в самоотвержении короля французы видели только благородную и горестную жертву делу христиан, тому делу, ради которого "Господь не пощадил Единородного Своего Сына".

Выступление крестоносцев было назначено на 1270 г.; таким образом, около трех лет было употреблено на приготовления к походу. Духовенство, обремененное разными налогами, не без некоторого сопротивления уплачивало предписанную папой десятину. Король прибегнул к налогу, называвшемуся поголовной податью, который, в силу феодальных обычаев, государи могли требовать от своих вассалов в чрезвычайных обстоятельствах. Знатные владетели, принявшие крест, уже больше не были воодушевлены энтузиазмом до такой степени, чтобы продавать свои земли и разоряться; Людовик взял на себя путевые издержки и назначил им жалование, о чем и в помине не было во время крестовых походов Людовика VII и Филиппа-Августа. Благочестивый монарх употребил все средства, чтобы обеспечить спокойствие королевства во время своего отсутствия; вернейшим способом для этого было составление хороших законов: в это время были обнародованы указы (les ordonnances), которые еще до сих пор составляют славу его царствования.

Проповедовали крестовый поход и в других государствах Европы; на Нортгемптонском соборе принц Эдуард, старший сын Генриха III, дал обет идти сражаться с неверными. Своим блистательным мужеством он восторжествовал над баронами, восставшими против короля; те, которых он победил, последовали его примеру, и все страстные увлечения междоусобной войны превратились тогда в рвение к священной войне. Каталония и Кастилия доставили также многочисленное ополчение крестоносцев; король Португальский и Иаков Арагонский пожелали сражаться под знаменами Людовика Святого и ехать с ним на Восток. Новый король Неаполитанский, Карл Анжуйский, избранием которого были недовольны, приказал также проповедовать священную войну в своих владениях; честолюбие его стремилось воспользоваться крестовым походом с целью покорить Грецию или подчинить своей власти африканское прибрежье.

Между тем, французские крестоносцы выступали в путь из всех провинций и направлялись к портам марсельскому и эгмортскому, где ждали их генуэзские корабли. Король передал управление королевством Матвею, аббату Сен-Денийскому, и Симону сиру Нельискому. В марте 1270 г. он поехал в Сен-Денийское аббатство и принял хоругвь; на другой день он присутствовал при литургии, совершенной ради крестового похода в соборе Парижской Богоматери (Нотр-Дам де Пари), и ночевал в Венсене, откуда и отправился в свое дальнее странствие. Народ и двор были в великой печали. Общая скорбь еще более усиливалась от того, что не знали, куда именно будет направлена экспедиция; были смутные предположения относительно африканского прибрежья. Папа написал палестинским христианам, чтобы возвестить им о помощи с Запада. Крестоносцы арагонские и многих других стран уже отплыли к берегам Сирии; но честолюбивая политика Карла Анжуйского заставила изменить все планы; он посоветовал напасть на Тунис и достиг того, что его мнение восторжествовало на совете Людовика IX. Святой король увлекся надеждою обратить в христианскую веру князя Тунисского и его народ. По совершении молебствия и обычных церемоний флот, на котором был Людовик IX со своей армией, выступил в море 11 июля и направился к берегам Африки; 14 июля он был в виду Туниса и высадился на берегах древнего Карфагена, на месте которого было теперь местечко, называемое Марза. Высадившись без всяких препятствий, крестоносцы, с мечами в руках, овладели башнею, охраняемой маврами, раскинули тут свой лагерь, и, не зная того, что они попирают ногами развалины Ганнибалова города, начали приготовляться к осаде Туниса.

Глава XXXIV

Продолжение восьмого крестового похода. - Болезнь и кончина Людовика Святого. - Мирный договор с князем Тунисским. - Возвращение французских крестоносцев во Францию

Тунис, известный у римлян под названием Тунес или Тенисса, расположенный в пяти лье от того места, где стоял Карфаген, по развитию промышленности и многочисленности народонаселения был одним из самых цветущих городов Африки. В нем насчитывалось до 10 000 домов и было три больших предместья; обогащению его содействовало унаследование достояния многих народов и успешная торговля, производимая в огромных размерах. Доступы в город были защищены башнями и стенами. Для начатия осады Туниса Людовик IX поджидал короля Сицилийского, который должен был прибыть с флотом и армией; благочестивый монарх надеялся также, что мусульманский князь, обещавший принять христианскую веру, предупредит бедствия войны искренним обращением. К несчастью, король Сицилийский заставил ждать себя несколько недель, а тунисский властитель, вместо того чтобы обратиться с христианскую веру, собрался с силами, и посланные его наконец объявили, что они явятся "принять крещение на поле битвы". В последние дни июля и в первую половину августа толпы мавров и аравитян постоянно являлись поблизости лагеря крестоносцев, но еще не осмеливались сделать открытого нападения. Воины Креста не удостаивали почти внимания подобных врагов; но в тех местах, где была их стоянка, их ожидали более грозные опасности, чем война. Страна эта, некогда плодородная, превратилась теперь в бесплодную и знойную пустыню; с первых дней прибытия у крестоносцев уже оказался недостаток в воде; пищей им служило соленое мясо; дизентерия и злокачественные лихорадки начали производить опустошения в христианском лагере; первыми жертвами, которые пришлось оплакивать, были графы Вандомский и де ла Марш, знатные владетели де Монморанси, де Пьеннь, де Бриссак и другие. Наконец, стало умирать столько народа, что пришлось заваливать могилы трупами без разбора. Людовик IX старался поддерживать бодрость в вождях и в воинах и словом своим, и примером своей покорности, но сам захворал дизентерией. Пока был в силах, он заботился о нуждах армии; когда же болезнь усилилась и он почувствовал приближение смерти, он велел поставить перед собою крест и, воздев руки, начал молиться Тому, кто пострадал за род человеческий. Вся армия была поражена скорбью; солдаты заливались слезами. Затем Людовик обратился к сыну своему Филиппу, наследнику своего престола, с советами, как управлять государством, которое должно перейти к нему теперь. Заповедав ему уважать самому и других заставлять уважать святую веру и ее служителей во всякое время и больше всего бояться оскорбить Бога, он прибавил: "Дорогой сын мой, если ты взойдешь на престол, то покажи себя своим поведением достойным сподобиться святого помазания, которым посвящаются на царство французские короли... Когда ты сделаешься королем, то будь справедлив во всех отношениях, не уклоняйся ни ради чего от прямого пути и правды... Употреби все твои усилия, чтобы умиротворить раздоры, могущие возникнуть в государстве, так как Богу всего угоднее зрелище мира и согласия... Будь справедлив во взимании общественных налогов, мудр и умерен в распоряжении ими... Исправляй благоразумно и осторожно все недостатки в законах королевства... Поддерживай с честью установленные права и привилегии... Чем счастливее будут твои подданные, тем более ты будешь велик... Чем безукоризненнее будет твое управление, тем более оно внушит страха врагам, и они не посмеют нападать на твое государство..." Таким образом было преподано это евангелие царствования среди бедствий крестового похода умирающим королем. Мы сожалеем, что во время нашего долгого путешествия по следам крестоносцев нам не удалось прочесть эти последние слова Людовика IX на том самом месте, где они были произнесены.

Преподав наставления своему сыну, Людовик IX не хотел более помышлять ни о чем, кроме Бога, и остался наедине с своим духовником. "Уста его не переставали, - говорит один очевидец, - ни днем, ни ночью прославлять нашего Господа и молиться Ему за народ, который он сюда привел"; иногда он призывал св. Дионисия, к которому часто прибегал с молитвою во время битв, испрашивая его помощи для той армии, которую он теперь оставлял без вождя. В девять часов утра в понедельник 25 августа у него отнялся язык, но он продолжал "смотреть на всех благосклонно". "Между третьим и девятым часом он, казалось, заснул и так более получаса оставался с закрытыми глазами, потом как будто оживился, открыл глаза, посмотрел на небо и сказал: "Господи! Я войду в дом Твой и буду поклоняться Тебе в Святилище Твоем!"" Он скончался в три часа пополудни. Филипп, сам больной, принимал среди общей скорби приветствия и присягу в верности от вождей армии, баронов и знатных владетелей, которые находились здесь. Трем духовным лицам, присутствовавшим при кончине Людовика, было поручено отправиться с этим печальным известием на Запад. Они повезли с собою послание, обращенное "к духовенству и ко всем добрым людям в королевстве". Филипп в письме своем, которое было прочитано в присутствии всех верующих, просил молиться об упокоении души отца его и обещал следовать примеру государя, который всегда любил королевство Французское и берег его как зеницу ока.

Король Сицилийский, прибывший в Африку в то самое время, когда умирал Людовик IX, принял на себя командование армией; война возобновилась; воины Креста, отвлеченные в продолжение целого месяца от дела смертью и погребениями своих вождей и товарищей, искали развлечения в битвах и во многих схватках обратили в бегство толпы мавров и аравитян. Князь Тунисский, боясь за свою столицу, отправил к вождям крестового похода послов просить мира; он обязывался платить дань королю Сицилии и обещал, сверх того, передать христианам часть своих сокровищ для покрытия военных издержек. 31 октября было заключено перемирие на 15 солнечных лет между халифом, имамам, повелителем правоверных Абу-Абдуллой-Мехмедом, с одной стороны, и князем знаменитым Филиппом, Божией милостью королем Франции, князем знаменитым Карлом, королем Сицилии, князем знаменитым Тибо, королем Наваррским, - с другой стороны. В силу этого договора следовало произвести с той и другой стороны обмен пленных и заключенных в темницах, монахам и священникам христианским позволялось селиться во владениях повелителя правоверных, свободно проповедовать в пределах своих церквей, беспрепятственно отправлять богослужение и делать в Тунисе все то, что они делали в своей стране. Большая часть знатных владетелей и баронов, сопровождавших Людовика IX в крестовом походе, были поименованы в этом договоре.

Флот, который должен был перевезти во Францию печальные остатки крестового ополчения, вышел в море в конце октября. На пути к Сицилии он был застигнут страшной бурей; более 4000 крестоносцев погибли в волнах. Король Наваррский умер скоро после того, как вышел на берег в Дрепане (ныне Трепани). Жена его Изабелла не могла перенести эту потерю и умерла от горя. Филипп, остановившийся в Сицилии, уехал во Францию в январе; молодая королева, сопровождавшая его, была новой жертвой крестового похода: проезжая по Калабрии, она умерла вследствие падения. Оставшись один, король продолжал путь, увозя с собою останки своего отца, брата и жены. Вскоре он получил известие, что граф и графиня Пуатьерские умерли в Тоскане, на обратном пути в Лангедок. Перебравшись через Мон-Сени, Филипп снова увидел свое королевство, которое нашел в глубокой скорби. Какое зрелище и для Франции! Погребальные урны, остатки когда-то цветущей армии, молодой государь, больной и только чудом избежавший всех бедствий крестового похода! Останки Людовика IX были перенесены в аббатство Сен-Дени, где на наших уже глазах они были развеяны по ветру, сердце и внутренности остались в Сицилии, где аббатство Монреальское лучше защитило их от оскорбительных ударов времени и революций.

Эта экспедиция Людовика IX, как видно из вышеизложенного, была действительно лишь рядом погребений и несчастий без всякой славы; благочестивый гений, или, вернее, ангел крестовых походов, облекшись тогда в траурный креп, возвратился на небо с душою святого короля. Тем не менее, в наш век шагнувшей далеко вперед цивилизации, в то время когда распространение повсюду просвещения вменяется во славу, мы не должны забывать, что эта дальняя война, среди которой умер король Франции, имела целью озарить светом Евангелия варварские страны и присоединить народы африканские к развитию и судьбам христианской Европы.

Глава XXXV

Прибытие в Палестину Эдуарда, сына Генриха III. - Эмиссар Старца Горы угрожает его жизни. –

Возвращение его в Европу. - Положение христианских колоний в Сирии. - Завоевание египетскими мамелюками Триполи и многих других городов, принадлежавших франкам.-

Осада и разрушение Птолемаиды (1276-1291)

В то время, когда спутники Людовика IX покидали берега Африки, в Палестину приехал принц Эдуард, сын Генриха III, с графом Британским, братом своим Эдмундом, 300 рыцарями и 500 крестоносцами, прибывшими из Фрисландии. Все эти крестоносцы, к которым присоединились храмовники, иоанниты и местные воины, составили войско численностью от 7000 до 8000 человек, готовых выступить против неприятеля. Это войско направилось сначала в Галилею, рассеяло в Панеадском лесу многочисленное племя туркменов, овладело их стадами, приступило к осаде Назарета и умертвило все здешнее мусульманское население, обвиняемое в том, что оно предало пламени великолепную церковь Богородицы. После всех этих подвигов, составивших более военной добычи, чем славы, принц Эдуард возвратился вдруг в Птолемаиду и не заботился более о продолжении войны.

Из предыдущего видно, что в последних крестовых походах дело шло не только о победе над неверными, но и об обращении их в христианскую веру. Надежда привести к евангельской истине князя Тунисского заставила Людовика IX принять крест и взяться за оружие; принц Эдуард, воодушевляемый тем же намерением, увлекся целью просветить верою эмира Яффского; эмир отправил к английскому принцу посла, чтобы объявить о желании принять христианскую веру; но под этим скрывалось самое низкое коварство: посол этот был эмиссаром Старца Горы. Однажды, застав Эдуарда одного в его комнате, он бросился на него с кинжалом; принц Английский, хотя и раненный в руку и в лоб, умертвил своего убийцу и вылечился от ран. Но после этого трагического приключения он только и думал об отъезде из Палестины и отправился морем со своими рыцарями в обратный путь в Европу. Мы не будем упоминать о мирном договоре, который заключил Эдуард с султаном Каирским перед своим отъездом, договоре ничем не обеспеченном, который был нарушен Бибарсом прежде, чем крестоносцы успели переправиться за море. Крестоносцы французские, как это видно из предыдущего, заключили такой же договор и перед выездом из Туниса. Такого рода договоры между владетельными князьями накануне того дня, когда водам морским предстояло поставить между ними бездну разделения, так что после того ни встретиться, ни даже слышать одним о других им больше не приходилось, довольно верно характеризуют конец крестовых походов. После Эдуарда уже ни один христианский принц не переплывал за море, чтобы воевать с неверными, и маленькое войско, которое он привозил с собою в Сирию, было последнее отправившееся с Запада для освобождения или для возвращения Святой земли.

Среди обстоятельств, способствовавших неудачам крестовых походов Людовика IX и Эдуарда, история не должна забывать того, что святой престол долгое время оставался вакантным; во все это время не слышалось ни одного голоса для возбуждения рвения крестоносцев. Однако же после двух лет конклав избрал преемника св. Петра, и, к счастью для восточных христиан, выбор кардиналов пал на Теобальда, архиепископа Люттихского, сопровождавшего фризов в Азию, которого весть о его возвышении застала еще в Палестине; христиане сирийские могли тогда надеяться, что новый первосвященник, бывший долго свидетелем их опасностей и бедствий, употребит все силы, чтобы помочь им. Теобальд уверил их в этом перед отъездом своим из Палестины; в своей речи, обращенной к собравшемуся народу, он повторил слова пророка-царя: "Аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буди десница моя. Прилипни язык мой к гортани моей, аще не помяну тебе..." По возвращении своем в Европу Теобальд, принявший имя Григория X, действительно стал заботиться об исполнении своего обещания; но имя Иерусалима не возбуждало уже больше ни энтузиазма, ни даже сострадания.

Новый папа созвал в Лионе собор, на котором присутствовали патриархи Иерусалимский и Константинопольский, послы от всех христианских государей Востока и Запада. Особенное внимание обращали на себя в этом собрании послы могущественного вождя монголов, который предлагал христианам свой союз для войны с мусульманами. Но даже и такое величественное зрелище, открывшееся перед христианским миром, не могло возбудить сочувствия верующих, не могло разбудить в них прежних чувств, которые, по выражению Святого писания, были только "курящимся остатком сгоревшей звезды". Отправлены были легаты во все европейские государства; находились еще проповедники, которые действовали словом во имя Креста; снова духовенство должно было платить налог, равнявшийся десятой части годового дохода; но рыцари и бароны пребывали везде в бездействии и равнодушии. Даже и для честолюбия их не было более ничего заманчивого, и царства на Востоке утратили все свое мнимое величие. "Папа, - как выразился один кастильский король, - назначил меня государем Сирии и Египта; я не хочу быть неблагодарным и, в свою очередь, провозглашаю святого отца халифом Багдадским". Этот анекдот, переданный Петраркой, доказывает, что время завоеваний на Востоке прошло и что крестовые походы не могли больше обещать князьям и рыцарям ничего, кроме мученического венца.

Положение христианских колоний становилось все хуже и хуже; следует здесь заметить, что для королевства Иерусалимского, которое уже не существовало, было тогда три короля. Все эти претенденты без армии не подавали ни малейшей надежды на спасение того, что оставалось еще от империи франков; и если на долю христиан выпало еще несколько дней спокойствия, то они обязаны этим были смерти Бибарса, самого опасного из их врагов. Преемник Бибарса Келаун нанес поражение татарам, дошедшим до Сирии, опустошил Армению и сдался на мольбы христиан палестинских, которые просили у него мира. У султана Каирского не было флота, чтобы приступить к осаде приморских городов франков; притом он боялся крестового похода, обещанного папой восточным христианам. Не вступая в открытую войну с христианскими колониями, он подготовлял все для их разрушения и даже при заключении перемирия с ними поставил такие условия, которые заранее подчиняли их его власти и должны были привести их к окончательной погибели. Когда война возобновилась, Келаун начал враждебные действия взятием Маркаба, Лаодикеи и Триполи. Триполи, который крестоносцы осаждали пять лет, не мог сопротивляться более 35 дней атакам мамелюков; все население было умерщвлено или отведено в рабство. Победоносный султан повелел сжечь и разрушить город.

После взятия Триполи Келаун стал угрожать Птолемаиде, главному городу франков в Сирии; однако же, потому ли, что опасался доводить христиан до отчаяния, или не находил еще эту минуту благоприятною, он уступил просьбам христиан и возобновил с ними перемирие сроком на два года, два месяца, две недели, два дня и два часа. Вследствие этого договора возникли несогласия между христианами, и в несогласиях этих был залог их будущих бедствий. Папа прислал в Птолемаиду 1600 воинов, набранных в Италии, которые, не получая жалованья, ходили из города в город и грабили и христиан, и мусульман. Келаун прервал перемирие и собрал свою армию, чтобы идти снова на христианские города. С тех пор все заботы жителей Птолемаиды состояли в том, чтобы приготовиться к защите угрожаемого города. Во всех мечетях Сирии и Египта возвещали, что настал последний час могущества франков. Келаун перед смертью своей, среди приготовлений к этой войне, призвал к своему смертному одру сына своего Халиля и заклинал его не воздавать ему почестей погребения до тех пор, пока Птолемаида не будет разрушена до основания. Вскоре армия Халиля явилась перед городом. Эта армия растянулась с одной стороны до Кармила, а с другой - до Карубских гор; всю защиту города составляли 18 000 человек, взявшихся за оружие, и укрепления, воздвигнутые Людовиком IX. Осада началась в первых днях апреля.

Опасность соединила сначала всех жителей Птолемаиды; во время первых битв рвение их было выше всякого сравнения; их поддерживала надежда на получение помощи с Запада; надеялись они также и на то, что их победоносное сопротивление поколеблет мужество сарацин. Но по мере того, как исчезали эти надежды, ослабевало и рвение их; большая часть их не могли переносить продолжительного утомления; постоянно возрождающиеся опасности колебали их бодрость; с каждым днем уменьшалось в городе число защитников, а гавань, куда стекалось народа более, чем на городские укрепления, была полна людьми, ищущими спасения в бегстве. Вскоре снова оказались несогласия между вождями и народом; осаждаемые упрекали друг друга в бедствиях, которые они терпели. 4 мая мусульмане сделали страшный приступ; король Кипрский, явившийся на защиту города, сражался до вечера, но, устрашенный опасностью, бежал со своего поста и отплыл ночью в море со своими воинами, оставив весь народ в отчаянии. На другой день- новый приступ; машины и башни мусульман разрушили укрепления на восточной стороне; после нескольких часов битвы рвы и проломы в стенах были завалены трупами; мусульмане пробили доступ в город, но тут они были отражены поистине чудесным мужеством иоаннитов, во главе которых был Вильгельм Клермонский. Большая часть жителей, потеряв надежду на спасение, отступили от битвы и ждали только смерти. Патриарх Иерусалимский, почтенный старец, старался ободрить их своим присутствием и своими речами; при третьем приступе он вдруг появился среди сражающихся, призывая помощь Иисуса Христа; вокруг него храбрейшие из христианских воинов бросались на копья врагов, громко призывая Милостивого Иисуса Христа; сарацины, со своей стороны, призывали имя своего Мухаммеда и надвигались на город; тогда все население восстало против них и принудило их отступить. Ежедневно мусульмане возобновляли свои нападения; в конце каждого дня христиане поздравляли себя с победою над врагами; но на другой день, когда солнце освещало равнину, они снова видели вокруг своих стен несметные полчища мусульман.

18 мая, в роковой день для христиан, мусульманская армия получила сигнал к общему наступлению; это столкновение было упорнее и кровопролитнее, чем в предыдущие дни; между погибающими на поле битвы было семь мусульман на одного христианина, но мусульмане могли вознаграждать свои потери; потери же христиан были незаменимы; великий магистр ордена храмовников погиб, сражаясь среди своих рыцарей, в то же время и великий магистр ордена иоаннитов получил рану, которая сделала его неспособным продолжать битву. Все силы сарацин были направлены против ворот св. Антония на восточной стороне города; с этой стороны оставалось не более тысячи христианских воинов, защищавших полуразрушенные укрепления городские и башни. Тогда-то смерть распространилась над всей Птолемаидой; битва перенеслась в самый город; не было ни одной улицы, по которой не лились бы потоки крови; отстаивали в битве каждое укрепление, каждый дворец, доступ на всякую площадь; во всех этих столкновениях было столько убитых, что, как выражается писатель-очевидец, "по трупам ходили как по мосту". И в это же время страшная гроза разразилась над городом. Как бы ночная темнота распространилась вокруг; едва можно было различать флаги, развевающиеся еще на башнях; пожар охватил многие кварталы города, и никто уже не заботился тушить его; множество людей бежали, сами не зная куда; растерявшиеся семейства укрывались в церквах, где они или задыхались в пламени, или были умерщвлены у подножия алтарей; инокини, робкие девушки терзали себе грудь и лицо, чтобы избежать грубого обхождения победителей; все вожди христианские погибли от меча или обратились в бегство; оставался в живых только патриарх Иерусалимский, который в продолжение всей осады разделял опасности с осаждаемыми и теперь продолжал возносить мольбы за свое рассеявшееся стадо. Когда его насильно уводили к гавани, чтобы скрыть от преследования мусульман, этот великодушный старец жаловался, что его разлучают с народом, с которым он хотел умереть; его принудили наконец взойти на корабль, но так как он принял с собою на корабль всех, кто искал на нем спасения, то корабль затонул, и верный пастырь погиб жертвою своего милосердия.

Разорив завоеванный город, мусульмане продолжали битву в замке храмовников, выстроенном близ моря; храмовники защищались в продолжение нескольких дней. Наконец главная башня была подрыта в своем основании; женщины, дети, воины христианские, все, кто укрылся в храме, погребены были под его развалинами. Все городские церкви были осквернены, ограблены и сожжены; султан приказал разрушить все главные здания, башни и укрепления. Раскинув свой лагерь на развалинах Птолемаиды, сын Келауна отправил часть своей армии для завоевания Тира. Пораженный страхом, город этот открыл свои ворота без всякого сопротивления. На стенах Сидона, Бейрута и всех прибрежных христианских городов вскоре стали развеваться победоносные знамена мусульман; население этих городов было или умерщвлено, или отведено в рабство в Египет. От фанатизма победителей не устояли самые камни, перерыта была даже земля, которую попирали христиане.

Весть об этом плачевном конце владычества франков в Азии повергла в глубокую скорбь весь Запад; никто не подумал вооружиться для оказания помощи Святой земле, но все оплакивали ее погибель. Верующие, в отчаянии своем, обратили свои жалобы на папу; они вознегодовали и на могущественных монархов христианских, обвиняя их в том, что они "покинули Птолемаиду, как овцу среди волков". Народ, подавленный унынием, говорил о чудесных знамениях, которыми Бог христианский предвозвещал определение Своего гнева. Многие были убеждены, что ангелы и святые отступились от священных обителей иерусалимских, что они покинули святилища Вифлеема, Назарета и Галилеи; всякий день высаживались на берегах Италии несчастные жители Палестины, которые ходили теперь по городам и селам, прося милостыню, и рассказывали со слезами о последних бедствиях, постигших христиан на Востоке.

Этим кончились крестовые походы за море; один арабский историк, описав это разрушение христианских городов, делает, такое замечательное предсказание: "И положение такое, волею Божиею, пребудет до дня последнего Суда". Прошло уже с тех пор пять столетий, и мусульманское предсказание продолжает осуществляться. Можно сказать, что со времени окончательного уничтожения владычества христиан в Сирии последовало разделение мира на две половины: Восток, как бы осужденный на коснение в варварстве, и Запад, одиноко подвигающийся на пути к просвещению. Средиземное море со своими берегами и островами, бывшее матерью просвещения древнего мира, осталось в этот раз на стороне неверных.

Глава XXXVI

Напрасное проповедование крестового похода. - Татары - властители Иерусалима и союзники христиан. - Крестовый поход генуэзских дам. - Попытки к крестовому походу во Франции. - Проект священной войны под начальством Филиппа Валуа. - Петр Люсиньян, король Кипрский, во главе 10 000 крестоносцев. - Разграбление Александрии. - Крестовый поход, предпринятый генуэзцами и французскими рыцарями на африканском побережье (1292-1302)

Николай IV глубоко скорбел о разрушении христианских колоний на Востоке; он открывал все сокровища божественного милосердия для тех, кто примет крест. Король английский Эдуард, который дал клятву отправиться еще раз за море, ограничился сбором десятины в пользу Святой земли; император Рудольф, который уже решился принять знаки пилигрима, умер в это время, более озабоченный делами в Германии, чем поддержанием владычества христиан в Азии.

Между тем как о Иерусалиме забывали таким образом на Западе, персидские татары, которые привели в тревогу всю Европу и о которых потом никто и не думал, вдруг явились союзниками дела христиан, приняв намерение вырвать из рук мусульман Сирию и Палестину. С давнего времени татары вели войны с врагами христиан; Газан-хан, который царствовал тогда над монгольским народом, смотрел на последователей Христа как на своих союзников, и в войсках его, в которых служили грузины, знамя Креста блистало рядом со знаменами хана. Этот хан победил египетских мамелюков на равнине Эмесской. Алеппо и Дамаск открыли перед ним свои ворота; христиане, сопровождавшие его войско, вошли в Иерусалим, и сам он вместе с ними поклонился Гробу Спасителя. Отсюда Газан-хан отправил послов к папе и к государям христианской Европы, предлагая им свой союз и обладание Святой землей. Не нашлось ни одного государя в Европе, который отозвался бы на это приглашение монголов; недавний крестовый поход детей показал, до какой степени упало значение священных войн. Этот упадок выразился теперь еще более знаменательным и странным признаком. Одни только дамы генуэзские отозвались на призыв папы, который обращался к мужеству воинов; эти амазонки Креста, получившие благословение папы, не отправились, однако же, в Палестину; Газан-хан, к знаменам которого они должны были присоединиться, умер в Дамаске, и с ним похоронена была последняя надежда христиан.

Рыцари-храмовники и иоанниты были последней военной силой и последней защитой христианских владений в Азии. После разрушения Птолемаиды иоанниты поселились на острове Родосе и присоединили к "острову Солнца" острова Кос, Кефалонию и Киму; государство, основанное их оружием, распространилось на берега Азии, и знамя св. Иоанна развевалось на развалинах Галикарнаса, в Книде и Тамасе. Храмовники, менее проницательные, переселились в свои европейские владения и здесь, предав забвению статуты св. Бернара, возбудили против себя алчную и завистливую политику монархов; орден их был уничтожен, и воспоминание о героизме, с которым они послужили делу Христа, о стольких бедствиях, вынесенных ими за веру, не могло спасти этих благородных рыцарей от мучений, которым подвергали еретиков и язычников.

Христианские государи еще не отказывались от обещаний освободить Святую землю; но клятва идти сражаться с сарацинами считалась тогда, как говорит один современный писатель, "не более священною, чем те клятвы, которые рыцари расточали перед дамами". Филипп Красивый и его преемники вызывались оказать помощь то Армении, то королевству Кипрскому, но никогда не заботились об исполнении своих обещаний. Красноречие Петрарки, неимоверные усилия Сануто и Раймунда Луллия, последних апостолов священных войн, не могли поколебать равнодушия христианского мира. Филипп Валуа в первой половине XIV века был единственным государем, который серьезно готовился стать во главе крестового похода. Священная война проповедовалась по всему королевству и "очень приходилась по сердцу, - говорит Фруассар, - всем знатным владетелям, и в особенности тем, которые желали тратить время на войну". Архиепископ Реймсский, посланный к папе Иоанну XXII в Авиньон, произнес в присутствии всей консистории речь по поводу священной войны и объявил, что король Французский отправляется в поход в августе 1334 года. Флот должен был ожидать крестоносцев в Марселе; Эдуард обещал присоединиться к экспедиции; но, когда все приготовления были почти кончены, папа Иоанн XXII скончался, и с его смертью дело остановилось. В это время началась между Англией и Францией страшная война; Филипп, угрожаемый опасным врагом, должен был отказаться от заморской экспедиции и употребить собранные им для освобождения Святой земли войска и флот на защиту своего собственного государства.

В конце XIV века вышло из западных портов три или четыре экспедиции, которые можно считать как бы продолжением, или, вернее, слабым изображением священных войн. Флот, снаряженный папой и Венецианской республикой, прошел через архипелаг, и на короткое время знамя Креста было водружено на стенах столицы Ионии. Вскоре после того дофин Вьеннский, Гумберт II, назначенный папой "предводителем священного похода против турок и против изменников римской церкви", отправился в Азию из Марселя во главе 100 000 вооруженных людей, с тем чтобы обрести или счастье завоевателей, или славу мучеников; он не достигнул ни того, ни другого и возвратился в Европу без всякой славы, но обремененный долгами. Разоренный крестовым походом, он предоставил свое княжество французскому королю и, потеряв свою жену, которая умерла на острове Родос, принял сан священника, был назначен архиепископом Реймсским и получил титул патриарха Александрийского.

Королевство Кипрское было тогда во всем своем блеске и боролось со славою с мусульманами в Сирии и в Египте. В надежде возвратить христианские владения за морем Петр Люсиньян явился на Запад, чтобы лично ходатайствовать о доставлении ему помощи; при дворе авиньонском, где собрались король Кипрский, король Французский и король Датский, снова раздались стенания Сиона; папа проповедовал крестовый поход в присутствии монархов; Петр Люсиньян проехал потом по Европе с полномочиями со стороны папы; он сам проповедовал войну при дворе королей, но не достиг успеха. Среди смут, волновавших Европу, и в особенности Францию, не было недостатка в людях, воспитанных на поле сражения, не имевших, кроме меча, никаких средств к существованию, которых война приучила жить военной добычею; из подобного разряда людей королю Кипрскому удалось собрать войско. Он соединил таким образом под своими знаменами до 10 000 крестоносцев и первые наступательные удары направил на Александрию, которую он нашел незащищенною. Ведя за собою полчище искателей приключений, он не мог обойтись без того, чтобы не предать разграблению богатейший из египетских городов. После трехдневного опустошения он не мог, однако же, удержаться в городе; он поспешно покинул его, предоставив местных христиан мщению разъяренных мусульман. Эта экспедиция направилась после того к прибрежью сирийскому, где города Триполи, Лаодикея, Тортоза и Бейрут, которые король Кипрский пришел освобождать, были также разграблены и сожжены, как и Александрия. Эта война пиратов навела страх на неверных; чтобы положить ей конец, султан Каирский счел лучшим средством предложить христианам выгодное перемирие; договор был принят, крестоносцы прекратили враждебные действия, а когда они уезжали, все осталось в том же положении, как и до войны. Такова была политика мусульманских властей.

Во время царствования Карла VI генуэзцы, предприняв экспедицию против мусульман в варварских владениях, просили вождя и войска у французского короля. При одном слухе об этой экспедиции в дальние страны поспешили присоединиться к ней из всех провинций королевства и даже из Англии толпы воинов, горевших нетерпением заявить свою отвагу. Дофин Оверньский, сир де Куси, Ги де ла Тремуль, мессир Иоанн Вьеннский добивались почести отправиться сражаться с сарацинами в Африке; 1400 рыцарей и знатных владетелей под предводительством герцога Бурбонского, дяди короля, собрались в Генуе и отправились на судах республики. Эта, новая армия Креста, переплыв через море, пристала к берегам Африки и раскинула палатки в городе Африке или Амальдии, которую Фруассар, по ее расположению и ее гавани, сравнивает с городом Кале во Франции. Сарацины сначала заперлись в своих укреплениях и ограничились метанием стрел с верха башен. Через несколько дней они послали в лагерь одного генуэзца, жившего в городе, с поручением спросить в особенности у французов и англичан, зачем они пришли из таких далеких стран воевать с народом, который не сделал им никакого зла; бароны и знатные владетели, собравшись, отвечали посланному генуэзцу, что мусульмане "умертвили и распяли на кресте Сына Божия, называемого Иисусом Христом", и что поэтому воины Запада считают их своими врагами. Рыцари английские и французские упрекали сарацин, между прочим, в том, что они нанесли оскорбление генуэзской республике - "обстоятельство, которым они были оскорблены столь же, как если бы оскорбление было нанесено Парижу или Лондону". Тогда начались битвы, в которых осаждаемые выказали более благоразумия, чем храбрости, а войско рыцарей Креста - более пыла, чем дисциплины. Город был в особенности защищен пожирающим солнечным зноем; при первом приступе к городу в лагерь было принесено 60 рыцарей и оруженосцев, задохнувшихся от жара. Армии пришлось также перенести много страданий от голода, болезней и разных неудобств непривычного климата. После летнего зноя представляло опасность и дождливое время года. Ко всем бедствиям, постигшим крестоносцев, и к тем, которые предвиделись в будущем, присоединились еще и раздоры. Французы и англичане скоро утратили всякое доверие к генуэзцам - "изменникам и жестокосердым людям". Генуэзцы, со своей стороны, удивлялись тому, что рыцари выказывают так мало рвения и храбрости в битвах; наконец, с той и с другой стороны решено было прекратить осаду и возвратиться в Геную.

Экспедиция эта, вызванная генуэзцами с целью защитить европейскую торговлю от африканских пиратов, только увеличила то зло, которое желали уничтожить; мщение, негодование, страх вооружили всех неверных против христиан. Со всех сторон Африки вышли в Средиземное море корабли, которые препятствовали сообщению с Европой; прекратилось обычное получение товаров из Дамаска, Каира и Александрии, и историки того времени оплакивали как какое-нибудь бедствие невозможность получить пряности; история прибавляет, что в это смутное и опасное время все пути на Восток были закрыты и западные пилигримы не могли посещать Святую землю.

Глава XXXVII

Война христиан с турками. - Экспедиция большого числа рыцарей и знатных владетелей французских. - Битва при Никополе. - Взятие в плен французских рыцарей. - Другая экспедиция. –

Поражение при Варне (1297-1444)

Африка и Сирия больше не привлекали к себе внимания. Христиане лишились всех своих владений в этих странах; знамя полумесяца развевалось во всех городах, обитаемых прежде христианами; не являлись более из этих отдаленных стран послы с повествованиями о великих несчастиях для возбуждения сострадания верующих. С другой стороны, народы Африки и Сирии, отделенные морем от Европы, не угрожали больше Западу своими нашествиями. Но иначе было в отношении Греции, где блистал еще Крест Иисуса Христа и народы которой, хотя и мало симпатизировали франкам, не прекратили, однако же, всяких сношений с христианской Европой. Слабые преемники Константина беспрестанно обращались за помощью к римским папам и в минуты опасности постоянно обещали им присоединиться к католической церкви. Следует прибавить, что Византии приходилось тогда защищаться против турок, могущественного народа, завоевавшего недавно многие провинции империи и подступавшего к пределам западных государств.

Турки, о которых мы упоминаем теперь и которые стали грозными для христианства еще в конце XIV века, были, как и предшествовавшие им турки, татарского происхождения. Воинственные племена, поселившиеся в Хорезме, были изгнаны оттуда преемниками Чингисхана, и остатки этого победоносного народа, опустошив Месопотамию и Сирию, пришли за несколько лет до первого крестового похода Людовика Святого искать убежища в Малой Азии. Слабость Греческой империи и раздоры между мусульманскими князьями позволили туркам завоевать многие провинции по соседству с Тавром и основать государство, столицей которого сначала была Ларанда, а потом Иконий, или Конья. Владения их простирались до Никеи и берегов Босфора. В то время, о котором мы говорим, они перешли через Геллеспонт, овладели Адрианополем, и султан их, Баязид, по прозванию Ильдерим, или Молния, угрожал Эпиру, Пелопоннесу и Аттике.

Печальные остатки наследия кесарей занимали тогда не более 30 миль пространства, которое вмещало империи Византийскую, Родосскую и Селиврийскую. В довершение несчастья, раскол разделял тогда христианскую церковь, двое пап оспаривали главенство над нею, и республика европейская не имела более вождя, могущего предупредить ее об опасности, не имела органа для выражения своих стремлений и своих опасений, не было у нее связи, могущей соединить ее разрозненные силы. Послы, отправленные Мануилом на Запад, повторяя вечные жалобы греков на варварство турок и все те же обещания соединения церквей, не знали уже, к кому и обращаться им со своими жалобами и обещаниями, и бесплодно взывали к состраданию верующих. Послы Сигизмунда, короля Венгерского, прибывшие к французскому двору, имели более успеха, когда они воззвали к храбрости рыцарей и баронов; Карл VI обещал принять участие в союзе христианских государей против турок. По призыву монарха все высшее сословие Франции собралось под знаменами нового крестового похода; во главе храброй французской милиции был герцог Неверский, сын герцога Бургундского, по прозванию Иоанн Бесстрашный; между другими вождями известны граф де ла Марш, Генрих и Филипп Барские, Филипп Артуаский, коннетабль королевства; Иоанн Вьеннский, адмирал; сир де Куси, Ги де ла Тремуль, маршал де Бусико. Когда французские крестоносцы прибыли на берег Дуная, их встретило тут ополчение из высшего сословия Богемии и Венгрии. "Если бы небо начало падать, - говорил король Сигизмунд, - то копья христианской армии удержали бы его среди падения". Венецианский флот, соединенный с судами императора Греческого и рыцарей родосских, выступил в Геллеспонт и должен был заставить уважать знамя Креста во всех морях по соседству с Константинополем.

Когда открылись военные действия, ничто не могло сопротивляться оружию крестоносцев. Повсюду они наносили поражение туркам, завоевали несколько городов в Болгарии и Сербии и уже осадили Никополь. Если бы эта христианская армия повиновалась правилам дисциплины и слушалась советов благоразумия, если бы все народы, собравшиеся под знаменем Креста, действовали постоянно соединенными силами, то можно предполагать, что Греция была бы освобождена от варваров. Но когда султан Баязид подошел на помощь к осажденному городу, то самонадеянные французские рыцари побоялись, чтобы кто-нибудь не стал оспаривать у них славы победы, и вступили в битву с несметным полчищем турок, не дождавшись воинов венгерских и чешских. Таким образом, крестоносцы сражались отдельно одни от других и были поочередно побеждены: французы почти все были убиты или забраны в плен, а венгерцы рассеяны и обращены в бегство.

Баязид, раненный в битве, выказал себя после победы варваром; он велел привести к себе пленных, почти нагих, большей частью раненых, и приказал своим янычарам зарезать их перед его глазами. Были пощажены только герцог Неверский, граф де ла Марш, сир де Куси, Филипп Артуаский, граф Барский и некоторые из тех, за кого султан мог надеяться получить выкуп. Когда эти печальные известия дошли до Парижа, то первых заговоривших о них угрожали бросить в Сену; наконец, узнали всю правду через мессира де Гели, посланного Баязидом. Глубокое уныние распространилось при дворе и во всем королевстве; вся забота была теперь о том, чтобы выкупить пленников, задержанных турками, и смягчить гнев победоносного султана дарами. По возвращении во Францию сына герцога Бургундского и его товарищей по несчастию рассказы их о плене у неверных выслушивались с жадностью; они передавали чудеса о могуществе Баязида; ужасом и удивлением поражены были слушатели, когда они рассказывали о войсках, которые вождь турок набирал между своими народами, не только намереваясь завоевать Византию, но надеясь добраться и до Рима, где он хотел, по его выражению, "покормить овсом свою лошадь на престоле св. Петра".

Вскоре объявлена была в королевстве новая экспедиция против турок. Маршал де Бусико, едва вырвавшийся из плена, повел новых крестоносцев на Восток. Прибытие их на берега Босфора освободило Византию, осажденную османской армией. Подвиги их ободрили греков и восстановили честь западного воинства во мнении турок.

Однако же победы французских рыцарей не остановили вторжений со стороны неверных; греческий император Мануил, постоянно угрожаемый ими, решился лично просить христианских государей о помощи. Но обстоятельства не благоприятствовали дальней экспедиции: болезнь Карла VI усилилась, во всем королевстве происходили смуты. Англия и Германия также были раздираемы смутами, одна - по причине узурпации Генриха Ланкастерского, другая - свержением с престола императора Вацлава; сверх того, здесь проповедовался крестовый поход против последователей Яна Гуса.

Император Греческий, принимаемый везде с большим почетом, покинул Запад, не получив ничего; он отчаивался уже в спасении своего государства, когда вдруг освобождение пришло к нему со стороны народов, от которых он не ожидал ничего и которые оказались еще более варварами, чем турки. Монголы истребили османскую армию на полях анкирских, и Баязид был взят в плен Тамерланом, или Тимуром. Эта победа татар принесла несколько лет спокойствия Византии; но греки не воспользовались ею, чтобы возвратить свои потерянные провинции, и преемники Мануила вскоре увидели свою столипу вновь угрожаемой османами.

Папа Евгений, достигнув подчинения своей власти восточной церкви, на соборах Феррарском и Флорентийском решился проповедовать крестовый поход в пользу королевства Кипрского, острова Родоса и в особенности Константинополя - этих последних оплотов христианской Европы. Папа первым подал пример: он снарядил корабли и собрал войско; флоты Генуи, Венеции и приморских городов Фландрии соединились под знаменами св. Петра и направились к Геллеспонту; опасение скорого нашествия пробудило рвение народов, живших по берегам Дуная и Днестра; на польском и венгерском сеймах была провозглашена война против турок. На границах, угрожаемых варварами, отозвались на голос религии и отечества и народ, и духовенство, и высшее сословие.

Предводителями армии, собравшейся под знаменами Креста, были Гуниад, воевода Трансильванский, и Владислав, король Польский и Венгерский. Папа назначил своим легатом кардинала Юлиана, человека пылкого, неустрашимого нрава, решившегося не давать покоя туркам и считавшего мир возможным только после истребления неверных. Крестоносцы, выступив из Буды, направились к Софии, столице Болгарии; их победы открыли им проходы горы Гема, или Балкан, и дороги в Византию; только зима могла остановить их победоносные фаланги. Победы христианского оружия навели страх на все провинции, занятые мусульманами; у последних не было более армии, чтобы остановить успехи их врагов. Султан Мурад отправил к крестоносцам послов с предложением выгодного мира; вожди собрались для обсуждения сделанных им предложений; и, в то время как все ожидали, что они будут продолжать свои завоевания, вдруг стало известно, что заключен мир. Кардинал Юлиан, который не соглашался на мир, протестовал от имени папы против заключения договора и вышел из совета, решившись употребить все меры для возобновления войны. Вскоре пронеслись слухи, благоприятные для его намерения, что многие князья и народы решились присоединиться к победоносным крестоносцам и что близок последний час могущества осман, не имевших вождя. Когда эти слухи распространились повсеместно, кардинал Юлиан снова собрал вождей на совет и упрекал их в том, что они изменили своему счастию и своей собственной славе; беспощадно упрекал он их в том, что они подписали позорный, святотатственный, гибельный для всей Европы, роковой для церкви договор. По мере того как он говорил, воинственный пыл, которым был одушевлен он сам, перешел в души его слушателей. Они начали сознавать крайнюю умеренность своих требований, начали обвинять себя в малодушии относительно турок, которых они пощадили; наконец, общим голосом на том же месте, где они поклялись сохранять мир, решено было возобновить войну,

Вожди крестового похода сделали в одно и то же время две большие ошибки, за которые они вскоре были наказаны: первая состояла в том, что они подписали мир с турками, которых могли прогнать за пределы Геллеспонта; второю же ошибкой было забвение и нарушение только что заключенного договора, чем они могли повредить доверию к чести христианских государей. Впрочем, оказалось, что большая часть распространившихся слухов, на основании которых возобновились неприязненные действия, не подтвердилась: объявлено было, например, крестоносцам, что итальянский и греческий флоты ожидают их в Варне; армия двинулась в Варну и не нашла там ни одного корабля. Воины Креста не рассчитывали, что им снова придется сражаться с грозным султаном Мурадом, так как он, утомленный мирской суетою и даже славою побед, сделался отшельником, оставив свою империю малолетнему сыну своему Мехмеду II. Но когда, в уединении своем, в Магнезии, он узнал о нарушении договора крестоносцами, то поклялся отомстить изменившему клятве неприятелю и перешел через Геллеспонт во главе грозной армии. Узнав о приближении османов, Гуниад и кардинал Юлиан предложили отступление; но Владислав хотел или победить, или умереть. Сражение было дано. При первом столкновении многие турецкие батальоны пришли в смятение; король Венгерский, увлекаясь неразумной отвагою, захотел разбить корпус янычаров, среди которых сражался Мурад. Он бросился на них в сопровождении только немногих воинов, но вскоре был убит, пронзенный множеством копий, и голова его, привязанная к острию пики, была показана венгерцам. При этом виде уныние распространилось в рядах крестоносцев; напрасно епископы старались ободрить их, напоминая, что они сражаются не ради царей земных, но ради Иисуса Христа; вся армия рассеялась и разбежалась в беспорядке. 10 000 крестоносцев пали в битве; множество из них было взято в плен турками; кардинал Юлиан погиб в битве или во время бегства.

Война, которую мы описали и которая кончилась поражением при Варне, привела только к утверждению господства турок в завоеванных ими провинциях Европы. Византия, которую хотели спасти, осталась подверженной всевозможным угрозам со стороны варваров.

Глава XXXVIII

Осада Константинополя Мехмедом II. - Императорский город попадает во власть турок (1453)

Покинув свое уединение для воины с христианами, Мурад уже не возвращался более к отшельнической жизни и всю остальную жизнь свою провел среди битв; его армии несколько раз опустошали границы Венгрии; он умер во время приготовлений к осаде Константинополя. Преемник его Мехмед II задался единственной мыслью - перейти через Босфор и разрушить все, что оставалось от Греческой империи. Уже турки выстроили крепость на левом берегу пролива, в трех милях выше Византии; в первое же время царствования Мехмеда II и другая крепость была воздвигнута на левом берегу пролива и становилась угрозою и признаком последней страшной войны. Константин Палеолог и Мехмед, воцарившиеся почти одновременно, один - на престоле цезарей, другой - на троне османов, не менее различны были между собою по характеру, как и по судьбе. Первый обладал всеми добродетелями, которые могут придать величие несчастию и окружить некоторой славой даже падение империи; второй был предан всем необузданным страстям победителей, и в особенности таких, которые злоупотребляют победою и составляют отчаяние побежденных. Между тем как Мехмед собирал свои силы, чтобы произвести нападение на столицу Греции, Константин взывал о помощи к христианскому миру; папа возвещал в своих циркулярах всем христианам на Западе об опасности, в которой находилась Византия; но апостольские увещания не могли пробудить энтузиазма к крестовым походам; во Франции, Англии, Германии и даже Италии на опасности империи смотрели как на воображаемые или считали падение ее неизбежным; владетельные князья Морей и архипелага, Венгрии и Болгарии, иные из страха, другие из зависти, отказывались принимать участие в войне, от которой зависело решение их участи. Но так как Генуя и Венеция имели конторы и торговые учреждения в Константинополе, то на защиту императорского города было отправлено 2000 римских воинов под предводительством кардинала Исидора. Вот и вся помощь, которую получила тогда Греция со стороны Запада.

Такое равнодушие христианского мира не было еще в настоящем случае самым большим несчастьем для знаменитого города. Большая часть его граждан также оставались равнодушными к угрожавшим ему опасностям, безумный фанатизм не допускал их обращаться за помощью к латинянам; вместо того чтобы слушать Константина, призывавшего их на защиту отечества, они с увлечением слушали предсказания монаха Геннадия и врагов латинской церкви, которые постоянно твердили, что все было потеряно; самые яростные фанатики договаривались до того, что они желают лучше видеть в Константинополе чалму Мухаммеда, чем тиару римского папы. Слепой фатализм, овладевший страстно возбужденной толпою, внушал ей, что Византия обречена на гибель самим Богом и что было бы нечестием восставать против определений Божественного гнева. Эгоизм, эта язва народов, близких к падению, побуждал богатых скрывать свои сокровища, и для того чтобы укрепить императорский город, пришлось обирать церкви. Наконец в угрожаемой столице этой древней империи, которая носила еще название Римской, накануне того дня, когда должны были погибнуть ее законы, ее верования и само имя ее, нашлось не более 4970 защитников.

Между тем как греки забывали таким образом об опасности, в которой находилась их империя, враги их воодушевлялись все более и более энтузиазмом победы. В них как бы возродилось то рвение и тот воинственный фанатизм, который воодушевлял сподвижников Омара и первых борцов ислама.

Из всех стран, лежащих на пространстве от Тигра и Евфрата до берегов Ибера и Дуная, собирались мусульманские воины, привлекаемые надеждою завоевать город цезарей и обогатиться остатками Греции. Мехмед П выступил из Адрианополя во главе своей армии в первых числах марта 1453 г. В первых числах апреля знамя султана было водружено перед воротами св. Романа (ныне Пушкарные ворота). При этой достопамятной осаде и осаждающие, и осаждаемые применили к делу все изобретения военного искусства, все усовершенствования, произведенные в нем от древнейших до позднейших времен. Во время приступов и при защите совместно действовали порох, недавно изобретенный в Европе, и греческий огонь - старинное изобретение Востока; лук из рога или слоновой кости метал стрелы, а из баллисты вылетали бревна и каменья; тараны потрясали стены, между тем как артиллерия изрыгала на дальнее расстояние свинцовые пули и гранитные или железные ядра.

История того времени с удивлением упоминает об одной пушке в 12 пальм калибра, которая выбрасывала на расстояние мили массу камня до 600 центнеров весом. Палатки турок были раскинуты на пространстве нескольких миль от гавани до берегов Пропонтиды. Ежедневно, говорит османский писатель, это полчище осаждающих бросалось на укрепления и башни города, подобно волнам, разлившегося моря.

Вооружившиеся греки вместе с венецианцами и генуэзцами составляли гарнизон не более как в 9 000 или 10 000 человек. Эти самоотверженные ополченцы бодрствовали день и ночь на башнях и укреплениях и беспрерывно должны были то отражать приступы, то исправлять проломы, то защищать подступы ко рвам. Они поспевали повсюду, и их доставало на все, так как они были воодушевлены присутствием своих вождей и особенно примером Константина.

В первое время осады осаждаемые сохраняли за собою одно преимущество: город был недоступен по направлению к Пропонтиде и со стороны порта. Гавань, при входе в которую была протянута цепь, оставалась закрытой для мусульманских судов и открывалась только для христианских кораблей, на которых доставлялись в город военные снаряды и всякого рода помощь. Мехмед решился перевести свой флот из Босфора в гавань. Мусульмане, повествует османская история, перетащили с моря на берег суда свои, "величиною с гору"; натерев их салом и разукрасив флагами, они волочили их по земле на подъемах и на спусках и спустили в те воды, которые омывают стены города. Этот флот, вышедший из долины ДолмаБаши, прошел позади Галаты и остановился на том пункте берега, где теперь находится арсенал. Это предприятие привело в ужас осажденных и принудило их разделить свои силы для защиты стен со стороны порта, которые не позаботились укрепить. В то же время турки не прерывали нападений со стороны ворот св. Романа и по всей линии, начиная от ворот Карсийских до ворот Селиврийских.

Во время осады не раз поднимался вопрос о капитуляции; Мехмед требовал, чтобы ему предоставили столицу той империи, все 5 провинций которой уже находились в его власти; султан угрожал императору истребить его со всем семейством и рассеять его народ по всей земле, если он будет настаивать на сопротивлении; Мехмед предлагал своему врагу владение в Пелопоннесе; Константин предпочел умереть со славою.

27 мая султан, посоветовавшись со своими гадателями, повелел объявить решительное общее выступление; все богатства Константинополя, греческие женщины, пленники должны были служить наградою храбрости его воинов; себе он предоставлял только город и здания. Он сам проходил по рядам своей армии, снова обещал своим воинам отдать им Византию на разграбление и поклялся именем отца своего Мурада, сыновьями своими и четырьмя тысячами пророков, что город будет взят через три дня. 200 000 османлисов также поклялись своим оружием и отвечали все в один голос: "Бог есть Бог, и Мухаммед - его пророк". После захода солнца и ночь не помешала продолжить осадные работы; у каждого мусульманского воина к острию копья был прикреплен зажженный факел, что и послужило поводом турецкому историку сказать, что местность, окружающая город, была похожа "на поле, покрытое розами и тюльпанами".

Глубочайшее молчание царствовало в лагере, где все были заняты переноской и исправлением машин; до самого рассвета тишина вокруг городских укреплений прерывалась только возгласами муэдзина, призывавшего правоверных на молитву и часто повторявшего слова из Корана: "Будет большая битва при взятии Константинополя".

На другой день Константин собрал в своем дворце вождей храброго ополчения, защищавшего вместе с ним укрепления Византии. Между греками, составлявшими этот последний совет, были друг Палеолога Франдзи, один из историков этой несчастной эпохи; великий дука Нотара, которого Мехмед упрекал по окончании осады в том, что он скрыл свои богатства; игумен иноков св. Василия, благочестивых людей, преданных своему отечеству; командир 300 критских стрелков, поспешивший прибыть в императорский город при первом слухе о предстоящей войне. Из латинян присутствовал Джустиниани, начальник генуэзских воинов, и вождь венецианского ополчения кардинал Исидор, который на свой собственный счет велел исправить порученные ему укрепления и во все время осады сражался во главе воинов, прибывших с ним из Италии. Горячими убеждениями Константин старался ободрить и обнадежить своих товарищей по оружию, напоминая грекам об их отечестве и об их семействах, латинянам - об их вере и о Западе, угрожаемых варварами.

В продолжение его речи все заливались слезами, и сам он был так взволнован, что едва мог найти несколько слов, чтобы объявить о предстоящем на другой день сражении. Прощаясь со всеми этими знаменитыми вождями, Константин сказал им: "До завтрашнего славного дня!" После этого он пошел в храм св. Софии и причастился Святых Таинств. Благочестивое смирение, с которым он испрашивал прощения своих прегрешений, слова, которые он произнес, обращаясь к народу, и в которых чувствовалось прощание навсегда, могли только способствовать усилению общей скорби и уныния.

Наконец наступил последний день Римской империи. 29 мая 1453 г. раздались звуки труб и барабанов в турецком лагере; приступ сделан был одновременно со стороны порта и со стороны ворот св. Романа; толпы мусульман хлынули на укрепления; историк Франдзи сравнивает эти сплошные ряды с огромной веревкой, которая как бы обвила вокруг и стиснула весь город. После двух часов страшного натиска Мехмед выступил вперед с отборными отрядами и 10 000 янычар. Осаждаемые выдержали этот приступ с удивительным мужеством, и фаланги османские как будто поколебались, когда вдруг Джустиниани, который сражался возле Адрианопольских ворот, был поражен стрелою; увидя свою кровь, он растерялся, велел нести себя в Галату, где через насколько дней и умер от стыда и отчаяния. Это подобие бегства повлекло за собою отступление генуэзцев и венецианцев; греки, оставшись одни, не могли больше сопротивляться полчищам врагов своих. В эту минуту, говорит турецкий историк ходжа Эффенди, император, окруженный храбрейшими воинами, находился в своем дворце, близ ворот Карсийских (Эгри-Капу). Он мог видеть оттуда, что турки перебрались через стены со стороны гавани и что со стороны ворот св. Романа воины Мехмеда толпами входили в город. Тогда Константин, схватив свой меч, в сопровождении своих верных слуг бросился навстречу неприятелю; история не могла узнать, был ли он задавлен в толпе сражающихся или погиб от меча победителя; известно только, что он исчез среди смятения в этот ужасный день и что конец его жизни был последней славою империи.

Избиение безоружных жителей, разграбление города, осквернение священных мест, оскорбление девиц и женщин, заключение в оковы целого населения - вот предметы повествований летописей того времени - турецких, греческих, латинских. Такова была судьба этого императорского города, который частые восстания покрыли развалинами и который сделался наконец игрушкою и добычею народа, с давних времен презираемого им.

Нам удалось видеть, чем стало это завоевание в руках турок; мы видели укрепления и башни, защищавшие город во время осады; эти стены, заросшие мхом и обвитые плющом, еще стоят с проломами, пробитыми пушками османлисов. Любопытно то, что эта восточная империя, населенная теперь иным народом, исповедующим другую религию, дошла в настоящее время до такого же упадка, как и во время последнего Константина. Здесь тот же фанатизм, та же гордыня, то же ослепление; однако же участь османов менее плачевна, чем участь народов, побежденных их оружием, так как в Европе в настоящее время проявляется более готовности сохранить Византию для турок, чем в былое время помочь грекам удержать ее в своем владении.

Глава XXXIX

Папа проповедует новый крестовый поход против турок. - Собрание рыцарей в Лилле во Фландрии. - Снятие осады Белграда Мехмедом. - Проповедь Пия II. - Папа Пий II во главе крестового похода. - Смерть Пия II перед отплытием его из Анконы. - Венгерская война, осада Родоса,

вторжение Отрантское. - Смерть Мехмеда II (1453-1481)

Узнав о последней победе Мехмеда, все христианские народы были поражены ужасом; представлялось уже, что турецкие солдаты разрушают алтари в храмах Божиих в Венгрии и Германии; постыдный ислам, от которого Европа стремилась освободить Восток, готов был завоевать саму Европу. Сколько уже было войн, сколько бесплодных усилий ради спасения Иерусалима, ради спасения Византии! И вот, Риму, столице христианского мира, угрожает та же опасность. Обвиняли папу Николая V, страстно увлекавшегося возрождением наук, в том, что он оставался равнодушным к гибельному положению христианской Греции; его упрекали в излишней заботливости о предохранении от разрушения творений великих гениев языческой древности в то время, когда вере Христовой предстояло погибнуть под ударами варваров. Николай приказал тогда проповедовать крестовый поход всему христианскому миру; но среди общего уныния никто не думал взяться за оружие. Европа, неподвижная от страха, смотрела на приближающееся владычество мусульманское, как смотрят обыкновенно на заразные болезни, эти смертоносные потоки, которые пробираются из страны в страну и наступления которых не может остановить никакая человеческая сила.

Скоро после взятия Константинополя Филипп Добрый герцог Бургундский собрал в Лилле во Фландрии все высшее сословие своего государства и на одном рыцарском празднестве старался возбудить энтузиазм в рыцарях Креста. Среди зрелищ и блистательных рыцарских церемоний вдруг показался слон, которого вел гигант сарацин; на спине у слона была башня, в которой была заключена женщина, облаченная в траурную одежду. Эта женщина, представлявшая собою христианскую церковь, вышла из своего заключения и, обращаясь к герцогу Бургундскому, произнесла длинное стихотворение, заключавшееся в жалобах на бедствия, которыми она была обременена; в особенности жаловалась она на вялость и на недостаток усердия государей и рыцарей в том, чтобы помочь ей. Филипп Добрый, прибавляет Оливье де ля Марш, посмотрел с состраданием на "даму - святую церковь"; потом герольд громко провозгласил, что он клянется прежде всего Богу, Творцу своему, Пресвятой Деве, "дамам и фазану", что он будет сопровождать короля Французского и будет служить ему "так хорошо, как только благодать Божия допустит его", если христианнейшему монарху будет угодно "подвергнуться подвигу защиты веры и сопротивления достойному осуждения предприятию великого турка". Все государи, знатные владетели и бароны, присутствовавшие на этой церемонии, также поочередно признавали имя Божие и Пресвятой Девы, не забыв и дам и фазана, и поклялись пожертвовать всем своим имуществом и жизнью на служение Иисусу Христу и "их весьма грозному господину герцогу Бургундскому". Некоторые из них присоединили к клятве особенные, личные вызовы султану - "великому турку", обещая сразиться с ним лицом к лицу; другие предлагали вызов на поединок многим князьям "враждебного лагеря". Один рыцарь обязывался не вкушать по пятницам "никакой вещи, подлежащей смерти", пока он будет в борьбе с одним или многими врагами веры; другой давал обет пойти прямо на знамя "великого турка" и "сбросить его на землю или тут же умереть".

Тому, кто желает познакомиться со всеми странными и исключительными подробностями касательно этого рыцарского празднества, мы предлагаем обратиться к пространной истории крестовых походов. Какое громадное различие между такого рода призывом к священной войне и проповедью Петра Пустынника и св. Бернара! Поэтому и не было заметно на этом рыцарском собрании того энтузиазма, который так блистательно проявился на Клермонском соборе и на многих других соборах, созванных по делам Востока. Французский король Карл VII, который должен был вести крестоносцев в Азию, не принял креста, и Франция забыла о нашествии османов.

Между тем, некоторые благочестивые люди прибегали к невероятным усилиям, чтобы воскресить первые времена священных войн: Иоанн Капистрано, монах ордена св. Франциска, Эней Сильвио, епископ Сиенский, употребляли все средства для воспламенения умов и для возбуждения воинственного благочестия крестоносцев. Первый из них, почитаемый святым, проходил по всем городам Германии и Венгрии, рассказывая народу об опасности, угрожающей святой вере со стороны неверных; второй, один из просвещеннейших епископов своего времени, изучивший греческую и латинскую литературу, оратор и поэт, увещевал государей вооружиться, чтобы предупредить вторжение варваров в их собственные пределы и спасти христианский мир от близкой погибели. Тому и другому, при содействии влияния главы церкви, удалось возбудить в уме народов некоторые возвышенные чувства, но, чтобы применить их к делу, народ нуждался в примере и влиянии со стороны государей, а государи, разделяемые несогласиями или озабоченные поддержанием своей власти, пребывали в бездействии. "Христианская Европа, - говорит епископ Сиенский, - была тогда не чем иным, как телом без головы, республикою без судей и без законов". Николай V, при котором совершилось падение Константинополя, умер, прежде чем мир христианский успел что-нибудь предпринять для исправления этого великого бедствия и для предупреждения других несчастий.

Каликст III, преемник Николая V, вступая на папский престол, возобновил прежде данную им клятву употребить все зависящие от него средства, чтобы остановить завоевания турок; он разослал легатов и проповедников по всей Европе, чтобы возвещать и проповедовать войну против неверных. В это самое время Мехмед II намеревался вести свою армию в Венгрию.

Две кометы, появившиеся тогда на небе, показались всем зловещими предзнаменованиями, и весь Запад находился в страхе. Каликст возбуждал христиан к покаянию; он представлял им священную войну как средство искупить свои прегрешения и умиротворить гнев Божий. В скором времени Белград был осажден турками. Жители соседних стран поспешили на защиту его. Тогда папа приказал каждый день в полдень звонить в колокола во всех приходских церквах, чтобы созывать верующих на молитву за венгерцев и за всех сражающихся с неверными. Каликст раздавал индульгенции всем христианам, которые по этому призыву трижды произнесут Молитву Господню и Ангельское приветствие. Отсюда произошел обычай молитвы к Богородице (Angelus), сохранившийся в западной церкви до новейших времен.

Осада Белграда продолжалась уже 40 дней, и Мехмед II угрожал превратить город в развалины, когда на помощь к осажденным явились Гуниад и монах Капистрано, один во главе многочисленных батальонов, другой - без всякого оружия против врага, кроме убедительного и проникнутого благочестием красноречия и своих пламенных молитв. В один день б августа 1456 г. воины христианские обратили в бегство армию Мехмеда и уничтожили османский флот, стоявший на Дунае и на Саве. Гуниад проявил чудеса храбрости; Капистрано в минуту самой большой опасности ходил по рядам христианского войска с крестом в руках, повторяя слова: "Победа, Иисус, победа!" Более 20 000 мусульман погибли в битве или в бегстве; султан был ранен среди своих янычар и поспешно удалился от Белграда со своей побежденной армией.

Возвратясь в Константинополь, Мехмед скоро оправился от своего поражения и занялся завоеванием всех провинций, принадлежавших греческой империи; через семь лет после покорения Византии он повел своих победоносных янычар в Пелопоннес; не встречая почти никакого сопротивления, он с пренебрежением отнесся к такой легкой победе; он задумывал более обширные предприятия, и когда он водрузил знамя полумесяца среди развалин Афин и Спарты, взоры его устремлялись на моря Сицилии и старались наметить тот путь, который должен был привести его к берегам Италии.

Между тем, после Каликста III на папский престол вступил Эней Сильвио, неутомимый проповедник священной войны. Первым делом Пия II было возвестить Европе о таких опасностях, которые угрожали ей, и убеждать христианских государей соединить свои силы против турок. На соборе, созванном в Мантуе, явились депутаты из всех стран, завоеванных или угрожаемых османами, и передали плачевную повесть о бедствиях, которые терпели христиане под владычеством варваров. Папа энергично восстал против равнодушия тех, на кого Бог возложил защиту христианства; слова главы церкви были преисполнены религиозного чувства, а религия его была проникнута патриотизмом. Но ни увещевания его, ни мольбы не могли положить конец печальному недоверию между государями; Европа, столько раз поднимавшаяся на защиту отдаленных стран, не вооружалась для защиты своих собственных пределов.

Между тем, турки опустошали уже границы Иллирии и угрожали Рагузе; знамя полумесяца развевалось на всех островах архипелага и Ионийского моря; опасность угрожала итальянским берегам; папа созвал совет кардиналов и объявил им, что он решился сам выступить против неверных. "Удрученному годами и недугами, ему оставалось жить, может быть, только несколько мгновений; он шел на верную почти смерть. Но что ему было за дело до места и времени его смертного успокоения, если он принимал смерть за народ христианский!" Кардиналы единодушно одобрили благородное решение Пия II. С этой минуты папа занялся приготовлениями к крестовому походу, которого он был вождем и апостолом; в красноречивом увещании, обращенном ко всем верующим, он объяснил благородные побуждения своего самопожертвования. "Отцы наши, - говорил он, - потеряли Иерусалим и всю Азию; мы потеряли Грецию и несколько государств в Европе; у христианства остался только один уголок в мире: в этой крайней опасности отец всех христиан идет сам навстречу неприятелю. Без сомнения, война не свойственна ни слабости старцев, ни назначению пап; но когда святой вере угрожает гибель, то кто может нас удержать!.. За нами последуют наши кардиналы и многие епископы; мы выступим с развернутым знаменем, с мощами святых, с самим Иисусом Христом - в святом причастии. Кто из христиан откажется последовать за наместником Божиим, идущим со всем своим собором и церковным синклитом на защиту веры и человечества?" Папа в своем послании назначал местом сбора крестоносцев город и порт Анкону. Он обещал отпущение грехов всем, кто прослужит полгода или будет содержать на свой счет одного или двух воинов в продолжение того же времени. Это папское послание было прочитано во всех церквях на Западе, и такова была сила влияния одного человека, преисполненного христианского самопожертвования, человека, великодушно приносившего самого себя в жертву делу Креста, что на короткое время как бы воскресли то рвение и тот энтузиазм, которые воодушевляли воинов первых крестовых походов. В самых отдаленных от вторжения турок странах и на дальнем Севере принимали крест и вооружались.

Призвав Божию помощь в базилике св. Апостолов, Пий II выехал из Рима в июне 1464 г. Страдая изнурительной лихорадкою и опасаясь, чтобы вид его страданий не лишил бодрости воинов Креста, он скрывал свою болезнь и запрещал своим служителям сообщать о ней. По всему пути народ молился об успехе экспедиции и приветствовал папу как освободителя христианского мира. Прибыв в Анкону, он встретил здесь многочисленную толпу пилигримов, умиравших от голода и почти нагих; апостольские увещания его подействовали сильнее на простой народ, чем на рыцарей и баронов, и замечательно, что бедные, казалось, более были поражены опасностью, угрожающей Европе, чем богатые и великие мира. Пий II был тронут нищетою крестоносцев; но, не имея возможности содержать их всех на свой счет, он удержал только тех из них, которые могли существовать во время войны на собственные средства, а остальных распустил, наделив их индульгенциями крестового похода. Флот уже готов был выступить в море. Какое зрелище для истории представлял этот отец всех верующих, пренебрегающий опасностями войны и морского путешествия ради того, чтобы освободить от оков христиан в отдаленных странах и посетить детей своих в их печали! К несчастию, силы папы не соответствовали его усердию, и смерть не допустила его совершить до конца свою жертву. Чувствуя близкую свою кончину, он созвал кардиналов и сказал им: "До сего дня я делал все что мог для овец, врученных моему попечению; я не щадил трудов и не обращал внимания на опасности; принес в жертву жизнь мою ради общего спасения; я не в состоянии исполнить то, что предпринял; вам предстоит кончить дело Божие". С усилием выговорив последние слова, он скончался.

Смерть Пия II привела в отчаяние пилигримов, и так как он был душою крестового похода, то с его смертью кончился и крестовый поход. Одни венецианцы перенесли войну в Пелопоннес, но не достигли большого успеха в действиях своих против турок; греки, обнадеженные помощью, также подняли знамя свободы, но не могли устоять против янычар Мехмеда II и погибли жертвами своего самоотвержения. Скандербег, столицу которого осаждали османы, приехал сам просить помощи на Западе. Принятый преемником Пия II в присутствии кардиналов, он объявил, что на Востоке уцелел только Эпир, а в Эпире - его маленькая армия, которая еще сражается за дело христианства. Он прибавил, что если он будет побежден, то не останется никого для защиты доступа в Италию, Павел II снова предупредил христианский мир об опасности, ему угрожающей; но на предупреждения его никто почти не обратил внимания; Скандербег, не получив никакой помощи, возвратился в Албанию, опустошаемую турками, и умер в Лиссе, покрытый славою, но в полной безнадежности на спасение того дела, за которое он вел борьбу.

В это время (1475) Мехмед дал торжественную клятву, в присутствии улемов и знатнейших сановников своей империи, что он не будет пользоваться никакими удовольствиями и не даст себе никакого отдыха, пока не истребит все христианское племя и не провозвестит славу Пророка от Востока до Запада. Вся Османская империя повторила грозные обеты султана и присоединилась к его разрушительным предприятиям. Подготовлявшаяся страшная война началась с острова Негропонта, или Эвбеи. Все население острова было умерщвлено или продано в рабство; все, что мог сделать папа в отмщение за поругание человечества и веры Христовой, было снаряжение флота, который, соединившись с флотами венецианским и неаполитанским, отправился опустошать берега Малой Азии. Но эти бесплодные экспедиции не могли остановить успехов османского владычества. На короткое время Мехмед был отвлечен войною с Персией, но, одержав победы по берегу Тигра, он возвратился в Константинополь, откуда снова стал угрожать Западу. Многочисленное войско выступило против Венгрии; в то же время снаряжались экспедиции для нападения на остров Родос и на берега Италии. В Трансильвании произошли многие кровопролитные битвы; во время одной из этих битв христиане, одержав победу, предались безумной радости и начали плясать на поле сражения, покрытом ранеными и убитыми. В этом пировании среди смерти и разрушения было что-то варварски дикое, совершенно не достойное воинов Креста. Осада Родоса представила более героическое зрелище. Мы видели этот "остров Солнца", на котором орден св. Иоанна, это вечно живущее изображение крестовых походов, сохранял еще славу первых времен; мы видели эти еще устоявшие башни, эти гранитные бастионы, эти рвы, вырытые в голых утесах, которые носят еще имена разных западных народов и которые христиане защищали в продолжение нескольких месяцев против турок. Папа Сикст IV, один только пославший помощь непобедимым охранителям Родоса, провозгласил их защитниками церкви христианской и отправил великому магистру ордена д'06юссону красную кардинальскую шляпу. Только в столице христианского мира радовались тогда победам над турками; Рим установлял тогда праздники в ознаменование тех дней, когда неверные бывали побеждены.

Между тем, Италии угрожали самые серьезные опасности. Грозная османская армия высадилась на берегах Неаполя и завладела Отрантом, где все сделалось добычею пламени и меча. Это вторжение турок, которого совсем не ожидали, распространило страх во всех соседних странах. Дофин сообщает, что была минута, когда папа намеревался покинуть город апостолов и бежать за Альпы; история вовсе не упоминает о том, какие из христианских народов вооружились тогда, чтобы отразить победоносных османов. Во всяком случае. Провидение, на которое возложила Европа всю свою надежду на спасение, явилось на помощь христианскому миру. Мехмед умер внезапно в Константинополе 3 мая, в самый день обретения Честного Креста; это известие быстро распространилось повсюду и было принято христианами как весть о великой победе. В Риме, где всех более тревожились и опасались, папа разрешил общественные увеселения в продолжение трех дней, и во все это время мирные пушечные залпы из замка св. Ангела не переставали возвещать об освобождении Италии.

Глава XL

Пленение Джема, брата Баязида. - Экспедиция Карла VIII в Неаполитанское королевство. –

Селим покоряет Египет и Иерусалим. - Лев Х проповедует крестовый поход. - Взятие Родоса и Белграда Сулейманом. - Завоевание турками Кипра. - Лепантская битва. - Поражение турок Собесским при Вене. - Склонение к упадку Османской империи (1491-1690)

После Мехмеда остались два сына, между которыми начались споры о власти над империей; Баязид одержал верх над своим братом Джемом, и последний, вынужденный бежать, укрылся на острове Родос. Гроссмейстер ордена иоаннитов Д'0бюссон понял выгоду пребывания на острове такого гостя, забыл о долге гостеприимства и без всякой церемонии задержал в своей власти доверившегося его чести принца. Но, опасаясь, что соседство турок не допустит его удержать на долгое время в своей власти такого пленника, он решился его удалить и под разными предлогами заставить уехать на Запад. Известно, что орден св. Иоанна имел в Европе много командорств; в одном из них должен был находиться принц Джем под строгой охраной. Сначала его держали в заключении в разных замках в графстве Ниццком, Савойском, в Дофинэ и в Оверни; потом его препроводили в Бурганеф, где он провел несколько лет заключения в башне. Тайна, окружавшая пленного мусульманского принца, возбудила внимание и любопытство публики. Рассказывали о приключениях знаменитого пленника, об империях и царствах, которых его лишили; князья, рыцари и, в особенности, дамы стремились увидать "сына того султана, который взял Константинополь". Наконец, вообразили, что можно воспользоваться Джемом при крестовом походе на турок. Папа Иннонкентий VIII вытребовал его и отправил в Венгрию, чтобы противопоставить его Баязиду.

В то же время Карл VIII задумал предъявить права Анжуйского дома на королевство Неаполитанское. Так как общее внимание было занято Востоком, то не трудно было убедить молодого короля предпринять завоевание не только Апулии и Сицилии, но и освободить Грецию и даже Святую землю из-под ига неверных. Когда французская армия перешла через Альпы, короля Карла приветствовали везде как освободителя христиан; он письменно обратился к французским епископам, прося их о доставлении десятины крестового похода. "Предприятие наше, - писал он им, - имеет целью не одно только наше королевство Неаполитанское, но также и благо Италии и возвращение Святой земли". По прибытии в Рим Карл велел выдать ему брата Баязида, и присутствие мусульманского принца среди французской армии было как бы сигналом войны с Востоком. Эпирским туркам показалось, что французы уже приближаются, и, если верить словам одного современного писателя, на султана Баязида нашел такой страх, что он велел прибыть своим кораблям в Босфор, "чтобы спасаться в Азию".

Албанцы, славяне и греки, прибавляет Филипп де Комин, только и ждали сигнала для восстания. В таком положении находились дела и таково было настроение умов, когда Карл победоносно вступил в королевство Неаполитанское. Но вскоре все должно было измениться; несчастный Джем умер отравленный по прибытии в Неаполь; народы, которые объявили себя на стороне Карла VIII, были теперь против него; он принужден был покинуть Апулию, королем которой уже был провозглашен, и отказаться от покорения Греции, которая призывала его как своего избавителя. Таким образом кончилась эта неаполитанская война, с которою, казалось, возвратились самое славные времена священных войн и которая привела только к преследованию христиан, оставшихся под игом османов.

После этой неаполитанской экспедиции папа Александр VI и преемники его, Пий III и Юлий II, много раз убеждали западных христиан вооружиться против турок. Генуя, Венеция, Неаполь и некоторые другие христианские государства соединялись и составляли экспедиции, у которых не было недостатка в благословениях церкви, но которые не остановили нашествия османов. Италия и Германия обязаны были своим спасением только ленивому, бездеятельному характеру Баязида, которого Филипп де Комин называет ничтожным человеком и который пренебрегал заботами о войне для удовольствий сераля. Опасности для христиан не замедлили возобновиться с воцарением Селима, который едва только достиг власти, как обещал своим янычарам завоевание всего мира и начал угрожать одновременно Европе, Персии и Египту.

Поколебав могущество мамелюков, Селим овладел Палестиной; на стенах Иерусалима водружено было тогда знамя полумесяца, и сын Баязида, по примеру Омара, осквернил своим присутствием святыню Гроба Господня. Когда Европа узнала, что Святые места во власти турок, ей казалось, что Иерусалим как бы впервые подпал под иго неверных, и немногого недоставало для возбуждения в ней духа старинных крестовых походов. Следует прибавить, что могущество османов взросло в размерах угрожающего свойства и что Селим, победитель Персии, властелин Египта, готовился направить все свои силы против христиан. На пятом Латеранском соборе папа Лев Х уже проповедовал крестовый поход против грозного повелителя османов; позже, после совещания со своими кардиналами, папа отправил просвещенных и благочестивых легатов в Англию, Испанию, Германию и в северные страны Европы, возложив на них миссию прекратить все споры и рознь между государями и содействовать образованию могущественного союза против врагов христианства. Лев X, который заранее провозгласил себя главою этого священного союза, объявил перемирие на пять лет между всеми христианскими государствами, угрожая отлучением от церкви нарушителям мира.

Чтобы привлечь благословение Божие на свое предприятие, этот папа приказал в продолжение трех дней совершать процессии и молебствия в столице христианского мира; он сам совершил божественную службу, раздавал милостыню и с босыми ногами и непокрытою головой пришел в храм святых апостолов. Секретарь святого престола Садолето в присутствии римского народа и духовенства произнес речь, в которой восхвалял рвение и деятельность верховного первосвященника, готовность христианских государей прекратить все свои ссоры и желание их соединиться общими силами против турок. Духовный оратор заключил свою речь энергичным обращением к османским племенам, которым он угрожал силою соединенных армий Европы, и призывал Бога, заклиная его благословить оружие новых крестоносцев на сокрушение Мухаммедова владычества над миром и на прославление имени Иисуса Христа по всей земле - от юга до севера и от западных до восточных стран.

С согласия главных христианских государств, папа составил наконец план этой священной войны. Германский император обязывался выставить армию, к которой должна была присоединиться венгерская и польская кавалерия, и, перейдя Болгарию и Фракию, должен был атаковать турок по сю и по ту сторону гори Гема (Балкан). Король Французский со всеми своими силами, с войсками Венеции и других итальянских государств и с 16 000 швейцарцев должен был отплыть из Бриндизи и высадиться на берега Греции, между тем как флоты испанский, португальский и английский выступили бы из Картагены и соседних с нею портов для перевозки испанских отрядов на берега Геллеспонта. Сам папа предполагал отправиться из Анконы морским путем к стенам Византии, назначенной общим сборным пунктом всех христианских сил.

Греческие музы, приютившиеся в Италии после взятия Константинополя, проповедовали тогда крестовый поход против свирепых властителей Спарты и Афин. Латинские музы, которым покровительствовал Лев X, также не безмолвствовали при таких обстоятельствах. Знаменитый Вид клялся в своих поэтических строфах, что он сам отправится в знойные пустыни Африки, зачерпнет своей каской воды из Ксанфа и Иордана и поразит своим мечом варварских царей Востока. Другой писатель, воспитанный в школе Цицерона, прославлял заранее победы Льва Х и предвидел уже тот достопамятный день, когда бесчисленные граждане, устремляясь по следам папы, будут "благословлять его за спасение их семейного очага, их свободы, их жизни". Читая поэтов, трудно поверить, что османское владычество могло устоять против стольких разнородных сил, направленных против него. Но все эти прекрасные обещания поэзии не замедлили быть опровергнутыми и забытыми: мир между христианскими монархами в скором времени был нарушен, и каждый из них употребил для своей защиты те армии, которые были назначены для войны на Востоке; наконец соперничество Карла V и Франциска I перенесло войну в Европу, и все перестали думать о крестовом походе против турок.

Впрочем, политическое состояние Европы было не единственным препятствием для этой священной войны; второе затруднение возникло из взимания десятины. Во время первых походов на Восток от христиан требовалась их собственная жизнь, и никто не отступал перед подобною жертвой. В последнее время священных войн от верующих требовались только деньги, и тут-то и началась оппозиция или сопротивление. Прибавим еще, что реформация естественным образом должна была отвлечь внимание от войны с турками. Дух сектантства породил в некоторых христианских народах Запада равнодушие не только к опасному положению христианства, но и к опасностям своего отечества. Среди жестоких споров, которые волновали Европу, и в особенности Германию, церковь и даже гражданская власть, провозглашенная Лютером, утратили единодушие, без которого нельзя было ожидать успеха в борьбе с таким могущественным врагом. Последователи Лютера желали лучше видеть торжество турок, нежели торжество католиков.

Крестовый поход Льва Х возбудил только воинственный фанатизм турок против христиан. Преемник Селима Сулейман овладел Белградом и снова направил силы османов на остров Родос. Угрожаемые таким образом рыцари ордена св. Иоанна напрасно взывали о помощи к христианскому миру, они могли противопоставить османам только свою доблестную милицию. После героического сопротивления в продолжение многих месяцев остатки этого христианского рыцарства искали убежища в Италии. Когда великий магистр ордена и благородные товарищи его по несчастию рассказали в присутствии папы о подвигах и о бедствиях рыцарей, слезы полились у папы и у всех римских прелатов; но этого сострадания пастырей христианской церкви недостаточно было, чтобы доставить рыцарям то, что они просили у государей европейских, а именно уголок земли, какой-нибудь пустынный остров в Средиземном море, где они могли бы продолжать бороться с турками. Более десяти лет прошло, прежде чем политика государей решила отдать им во владение Мальтийский утес, где этот знаменитый орден, подобно Христу на утесе Голгофы, должен был завершить свою последнюю жертву и выдержать последние битвы священной войны.

Между тем, завоеватель Белграда и Родоса явился на берегах Дуная и начал снова угрожать Европе. Людовик II, потерпевший поражение при Мохаче, погиб среди общего смятения, оставив королевство свое раздираемым партиями и опустошаемым турками. Между тем как папа Климент VII возвещал об опасностях Венгрии, Карл V занял Рим и держал пленником главу церкви - печальное и новое зрелище для христианского мира! Из глубины своего заключения папа все еще приискивал врагов туркам, но все старания его были напрасны. Столица Австрии, осажденная османами, обязана была своим спасением только разлитию Дуная, храбрости своего гарнизона и, если верить некоторым историкам, измене великого визиря, подкупленного деньгами христиан.

Сулейман заключил тогда мирный договор с христианскими государями, включая в том числе и папу. Из истории видно, что султан называет именем "брата" Карла V, так же как и венгерского короля Фердинанда, и именем "отца" - наместника Иисуса Христа. С этих пор уже не приходилось заводить речи о крестовых походах против турок. Папе, как он говорил сам, не оставалось более ничего, как только умолять Провидение "бодрствовать над спасением христианского мира". Единственными предприятиями против неверных были две экспедиции Карла V на берега Африки: одна кончилась взятием Туниса, в другой он потерпел поражение при Алжире. К концу своей жизни Сулейман II, изгнавший иоаннитов с острова Родоса, захотел преследовать их и на Мальтийской скале; тут в последний раз проявились мужество и героические доблести борцов священных войн. Христово воинство рыцарей-иоаннитов, окруженное развалинами и почти совершенно покинутое христианским миром, устояло против всех нападений османов. Сулейман, чтобы загладить позор своих поражений, сам повел своих янычар на Венгрию, овладел многими народами, и только Бог спас Германию, отозвав из мира победоносного султана. Величайший из государей Османской империи умер в виду одного маленького венгерского городка, который он осаждал во главе сильной армии.

На Востоке еще оставалось одно христианское государство, основанное еще во время крестовых походов. Королевство Кипрское по прекращении рода Люсиньянов перешло под власть Венеции. Давно уже угрожали ему сначала мамелюки каирские, затем турки; наконец, во время царствования Селима, высадилась на остров грозно вооруженная османская армия; она опустошила селения и поля; города Никозия и Фамагуста оказались не в состоянии сопротивляться приступам варваров. Можно было бы упрекнуть Венецию за те средства, которые она употребила, чтобы наследовать династии Люсиньянов, но если вообразить все то, что сделали венецианцы во время этого вторжения турок, все страдания, которым они подверглись, защищая остров Кипр, то представляется только их героическая храбрость и бедствия христианского народа. Этот остров Кипр, одно из чудес древности, бывший в таком цветущем состоянии еще под властью латинян, с тех пор как бы погружен в бездну несчастий. Даже и в настоящее время представляет он глазам путешественников только зрелище смерти и разрушения.

Для утешения друзей человечества история может сообщить им о знаменитой победе при Лепанто, которая последовала вскоре после завоевания турками Кипрского королевства. Флот османский и флот христианский под начальством дона Хуана Австрийского встретились в водах древнего Акциума; эта морская битва напоминает нам несколько дух и энтузиазм священных войн. До начала битвы дон Хуан велел водрузить на своем корабле знамя церкви и знамя Креста, и весь флот приветствовал радостными криками это религиозное знамение победы. Никакую битву в древнем мире нельзя сравнить с битвою при Лепанто, в которой турки сражались за обладанием миром, а христиане защищали Европу. Венеция ознаменовала торжество христианского флота необыкновенными увеселениями; победа лепантская была начертана на монетах, и день битвы причислен к ежегодно чествуемым праздникам. Во Франции, в Англии, в Испании и у всех северных народов совершали благодарственные молебствия за победу, дарованную доблести христианских воинов. Так как папа существенно содействовал успеху христианского оружия, то в Риме проявилось наибольшее ликование. Марк-Антоний Колонна, командовавший кораблями папы, был с торжеством введен в Капитолий; в церкви Ara Caeli (Алтаря Небесного) были вывешены знамена, отнятые у неприятеля; папа Пий V установил празднество в честь Девы Марии, предстательством которой, по общему верованию, была одержана победа над мусульманами, и праздник этот, совершаемый 7 октября, в день битвы, получил названия праздника в честь Богородицы побед (Notre-Dames des Victoires).

Война, кончившаяся Лепантской битвой, была последняя, в которой являлось знамя Креста. Христианская Европа после такого блистательного торжества сложила с себя свое победоносное оружие и не воспользовалась страхом, внушенным ею мусульманам. Великое европейское общество было тогда на пути к своему широкому развитию, и каждое государство было преимущественно занято или увеличением своих пределов, или сохранением их и не помышляло об отдаленных войнах. С другой стороны, народы придерживались домашнего очага по причине выгод или обещаний возникающей цивилизации. В это время произошли четыре великих открытия: Америка, путь в Индию, книгопечатание и порох; война, законы, нравы, промышленность - все должно было измениться. Новый переворот оказался вдруг лицом к лицу со старым переворотом, произведенным кончающимися уже теперь крестовыми походами, и овладел умами, чтобы направить их к иным замыслам и иным предприятиям.

Счастливым обстоятельством для христианского мира было то, что, когда крестовые походы, имевшие целью защиту Европы, клонились к упадку, и военное могущество турок также начало ослабевать. В средневековой истории Востока замечательно то обстоятельство, что многие мусульманские династии, быстро возвысившись посредством оружия, вдруг останавливались среди своего торжества; османы, казалось, также истощили все свои силы на завоевании Греции. После этого завоевания, которое было как бы окончательным осуществлением угроз аравийского пророка, армии их перестали быть непобедимыми и началось их падение. Ислам, давший им все, что нужно было, чтобы побеждать, не помог им воспользоваться победами. Могли расширяться только владения их, но не могущество. С тех же пор, как перестали их бояться, не колебались сближаться с ними посредством мирных договоров; христианская Европа поочередно то посылала войска против османов, то отправляла к ним послов. Так было и в войне Кандийской, во время которой Людовик XIV доставлял помощь венецианцам и в то же время держал при Порте полномочного посла.

Завоевание Кандии, хотя и стоило туркам неимоверных усилий и потери многих армий, возбудило, однако же, на некоторое время их воинственный энтузиазм. Снова вооружилась вся империя, и в лагере под стенами Вены собралось до 300 000 мусульман. Германия была в страхе; Собесский поспешил тогда на помощь со своими поляками, и появление его подействовало ободрительно. Столкновение между двумя армиями произошло 16 сентября 1683 г. и дошло до рукопашной схватки. Победа была скоро решена. "Слава Богу, - писал по окончании битвы король Польский, - Господь даровал победу нашему народу; даровал такое торжество, какого и не видано было в прошлых веках!" На другой день после битвы совершены были благодарственные молебствия во всех венских церквах, которые великий визирь клялся превратить в мечети. Большое мусульманское знамя было послано папе, а королю Французскому Собесский послал "донесение о выигранном сражении и о спасении христианского мира". В это же время поляки нанесли поражение туркам на берегах Прута; флот водрузил знамя папы и венецианское в городах Модоне, Короне, Наварине, Патрах, Коринфе и Афинах. Армии турецкие были везде разбиты и рассеяны. Два визиря и многие паши заплатили своими головами за поражения, нанесенные исламу. Мехмед IV, обвиняемый в этих поражениях народом и улемами, был свергнут с престола среди всех этих смут, которые приписывались гневу небесному и от которых распространились беспорядки и смятение во всей империи. Карловицкий договор служит свидетельством громадных потерь турецкого народа и неоспоримого превосходства христиан в эту эпоху.

Два обстоятельства должны быть отмечены историей при этом Карловицком договоре: Венгрия, которая в продолжение двух веков сопротивлялась всем нападениям со стороны Османской империи и территория которой была как бы Фермопилами христианского мира, ослабленная, наконец, внутренними раздорами и внешними войнами, бывшая целью нападений то со стороны германских императоров, то со стороны константинопольских султанов, утратила в это время свою независимость и была присоединена к владениям австрийского дома. Между государствами и государями, подписавшимися под этим договором, участвовали и цари Московские - новая могучая сила, на которую до сих пор, среди борьбы между христианами и неверными, не обращали большого внимания и которая должна была впоследствии нанести самые сокрушительные удары османскому владычеству.

Если турки остались еще обладателями многих стран, отнятых ими у христиан, то только потому, что их империя не казалась уже опасною для европейских государей. На турецкую империю перестали смотреть как на силу, которую следовало истребить вооруженной рукой; довольствовались тем, что отнимали у нее или приобретали иным способом те блага и преимущества, которые были у нее в руках, но которыми она не пользовалась. На европейскую промышленность, при содействии дипломатии, можно было исключительно возложить достижение такого рода победы над нею. Когда знаменитый колосс Родосский упал, то долго никто не мог поднять его, и он оставался лежать на земле. Наконец, наехали купцы, разделили между собой металл, из которого он был сооружен, и нагрузили им своих верблюдов. Такова же была судьба Османской империи.

Глава XLI

Взгляд на крестовые походы в XVI и XVII столетиях. - Мнение Бэкона. - Памятная записка Лейбница на имя Людовика XIV. - Последний крестовый поход против турок. - Воспоминание о Иерусалиме. - Путешествие в Святую землю (XVII и XVIII вв.)

В ту эпоху истории, которой мы достигли, те страстные увлечения, которые породили чудеса крестовых походов, перешли в состояние отвлеченных идей, привлекавших более внимание писателей и ученых, чем царей и народов; таким образом, священные войны с их причинами и последствиями сделались достоянием ученых и философов, выводящих из них свои заключения. И потому самому, что крестовые походы сделались предметом рассуждений, можно сказать, что исчез вполне тот энтузиазм, которому они были обязаны своим возникновением. Некоторые последователи Лютера видели даже в турках помощников протестантских христиан; их привело к этому странному мнению то убеждение, что римские папы были единственными двигателями священных войн. Папы, между тем, стали во главе крестовых походов только тогда, когда их сила и общее рвение к ним ослабло. Они в этом случае заявили себя бодрствующими стражами христианства и верными охранителями христианской Европы; усердие их в деле священных войн в дни опасности было внушаемо им религиозным патриотизмом.

Мы должны, однако же, сказать, что великие писатели и люди, известные своим просвещением и принадлежавшие к последователям реформы, оплакивали в это время равнодушие христианского мира к священным войнам. Канцлер Бэкон в диалоге своем о священной войне ("De bello sacro") пустил в ход всю силу своей диалектики, чтобы доказать, что турки были вне закона, общего для всех народов; он призывал и естественное право, и право человеческое, и право божественное против этих варваров, которым он отказывал в имени народа, и настаивал на том, что с ними следует вести такую же войну, как "с пиратами, антропофагами и хищными животными".

Отчасти разделяя мнение знаменитого канцлера, нельзя, однако же, допустить подобных преувеличений; самые пламенные проповедники крестовых походов никогда не заходили так далеко. Другой философ того же времени говорил с большей умеренностью и правдой о способе войны с турками. В то время, когда Людовик XIV намеревался воевать с Нидерландами, Лейбниц послал ему записку объемистого содержания, чтобы убедить его возобновить поход Людовика Святого в Египет. Завоевание этой богатой страны, которую Лейбниц называет Восточной Голландией, должно было содействовать торжеству и распространению христианской веры; оно должно было доставить христианнейшему королю знаменитую славу Александра, а французской монархии - самые верные средства для достижения могущества и процветания. "Египет - мать земледелия, промышленности, - говорил он, - служит в одно и то же время и преградою и путем между Африкой и Азией; он есть соединительный пункт и место общего торгового склада, с одной стороны, для Индии, а с другой - для Европы; он, в некотором роде, "око" прилегающих к нему стран; богатый по причине плодородия своей почвы и многочисленности своего населения, среди пустынь, окружающих его, он соединяет в себе чудеса природы и искусства, которые в продолжение стольких веков составляют предмет вечно нового удивления". Германскому философу представлялась уже христианская вера вновь процветающей в Азии и соединяющей весь род человеческий под одними законами; одним словом, в обладании Египтом ему виделось столько преимуществ для Франции и для христианства, что "за исключением философского камня" ничто в мире не казалось ему столь важным, как завоевание этой страны.

Мы имели случай познакомиться со многими мемуарами XV и XVI столетий, имевшими целью убедить христианских владетелей перенести войну на Восток. Св. Франциск Сальский, живший при Генрихе IV, часто в письмах своих высказывал желание увидеть Святую землю освобожденною от ига неверных. Бонгарс, озаглавливая собрание историй, изданное им, "Gesta Dei per Francos", выражает этим свое благоговение к священным предприятиям во имя Креста. В одном посвящении Людовику ХIII он не упускает из вида напомнить монарху о примере его предков, которые отправлялись на Восток, и обещает ему славу героя и святого, если он предпримет освобождение Византии или Иерусалима. Таким образом, проповедовали священную войну даже в книжных посвящениях, но в сущности никто не думал принимать крест или браться за оружие. Идея крестовых походов переходила постепенно в область поэзии, подобно тем сказочным чудесам, которым никто больше не верил, но которые воспламеняли еще воображение поэтов. Когда Тассо воспевал освобождение Иерусалима, священные войны могли только составлять великолепное содержание для эпопеи. Когда Буало, обращаясь в стихотворении своем к Людовику XIV, говорил ему: "Я жду тебя через полгода на берегах Геллеспонта", - нельзя было предполагать в нем другого намерения, кроме того, чтобы польстить великому монарху, и такого рода лесть достаточно выражала, сколько воспоминания о крестовых походах сохраняли поэзии и славы во мнении современников.

Однако же можно упомянуть еще об одной, последней попытке христиан против турок. Несколько лет спустя после договора Карловицкого Венеция, опасаясь лишиться своих владений в Морее, обратилась к помощи папы. Климент XI разослал повсюду своих легатов, чтобы убеждать царей и народы взяться за оружие. Во всех церквах проповедовали священную войну; музы христианства присоединили свои голоса к голосам проповедников крестового похода. Испания, Португалия, Генуя, Тоскана, Мальтийский орден снарядили корабли; многочисленный флот под знаменем церкви двинулся в архипелаг и к берегам Азии. Климент употребил свои собственные сокровища на войну, успех которой, как он выражался, охотно купил бы он посредством продажи "чаш и дароносиц". По призыву папы императорская армия выступила навстречу туркам, которые надвигались на Германию; 6000 швейцарцев, вооружившихся на средства римского двора, присоединились к немецкой армии; христианский мир молился о торжестве христовых воинов, сражавшихся в Венгрии и в Пелопоннесе. Когда узнали о победах, одержанных над турками, верховный первосвященник во главе священной коллегии отправился в церковь Санта-Мария-Маджоре для возблагодарения Господа воинств; знамена, отнятые у турок, были положены на алтарь Богородицы, к предстательству которой прибегали верующие. Тогда османы подчинились судьбе, которая повелевала им остановиться на пути завоеваний, и стали заботиться только о защите своей империи, угрожаемой поочередно то германцами, то русскими. Когда опасность для христианства миновала, то и церковь перестала проповедовать экспедиции против турок, и с тех пор побуждением к войне с Востоком служило только честолюбие государей или воспоминания о древней Греции.

Во всех этих войнах с османами не было ни одного воспоминания, никакого предания, которое могло бы возбудить энтузиазм христианских народов. Необходимость для каждого народа на Западе защищать свои собственные очаги действовала на души и сердца верующих менее сильно, чем одно имя Иерусалима, одно представление мест, освященных присутствием и чудесами Иисуса Христа. С прекращением войн с мусульманами снова начались путешествия к Святым местам, и крестовые походы за море кончились тем же, чем и начались. В продолжение XVI и XVII столетий множество лиц святой жизни, знаменитых государей посетили Иудею в качестве пилигримов; большинство христианских государей, по примеру Карла Великого, полагали славу теперь не в освобождении Иерусалима, но в оказании покровительства христианскому населению Иудеи. Капитуляции Франциска I, возобновленные большей частью его приемников, заключали многие постановления, которые обеспечивали последователям Христа мир и свободное исповедание христианской религии среди неверующих народов. В царствование Генриха IV французский посланник при константинопольском дворе Дезе посетил иерусалимских христиан и принес им утешение с истинно царской щедростью. Граф Ноантель, представитель Людовика XIV при дворе турецкого султана, также посетил Святую землю, и имя могущественного монарха было благословляемо у Голгофы и в Святых местах. После договора Пасаровицкого Порта отправила к Людовику XIV торжественное посольство. Оно было уполномочено представить христианнейшему королю фирман турецкого повелителя, по которому католикам в Иерусалиме предоставлялось безусловное обладание Гробом Господним и свобода восстановления своих церквей. Христианские государи ежегодно посылали свои приношения священному городу; во время торжественных церемоний храм Воскресения Христова блистал драгоценными украшениями, присланными в дар христианскими государями. Пилигримов принимали в Иерусалиме уже не рыцари-иоанниты, но иноки Францисканского ордена, сделавшиеся хранителями божественного Гроба.

Однако же пилигримство, как и крестовые походы, имело свои фазы процветания, колебания и упадка; энтузиазм пилигримов, как и воинов Креста, зависел от чувств и понятий, преобладавших среди великого европейского общества. Настала эпоха равнодушия, такого же, к какому близки теперь и мы, когда Святые места перестали привлекать к себе христиан Европы. В конце последнего столетия целая армия отправилась из портов Франции на Восток. Во время этой славной экспедиции французские воины одержали победы над мусульманами при пирамидах, в Тивериаде, на Фаворе; но Иерусалим, от которого они были так близко, не заставил биться их сердце, не обратил даже на себя их внимания: все уже было изменено в понятиях, которые управляли судьбами Запада.

Глава XLII

Нравственная характеристика крестовых походов

В кратких очерках мы изложили теперь главные события священных войн; хотя мы и старались представить характеристику каждого крестового похода, все же нам остается дополнить наш рассказ, изобразив сущность войн Креста, с их страстями, нравами и их славою; нам остается обозначить, какие блага и бедствия принесли эти заморские предприятия на долю современных и будущих поколений.

Читатель мог заметить, что современники крестовых походов смотрели на них как на дело самого Бога; они были уверены, что успех этих отдаленных походов содействует славе Божией; и по тому слабому разумению их трудно было понять торжество сарацин. Св. Бернар, сокрушаясь о бедственном исходе того крестового похода, который он проповедовал, удивлялся тому, что Богу угодно было, отложив свое милосердие, осудить вселенную преждевременно; когда погибла вся армия германских крестоносцев с вождем своим, души христианские недоумевали и не дерзали испытывать судьбы Господние, так как эти неисповедимые судьбы подобны безднам, среди которых теряется и приходит в смущение разум человеческий. При известии о пленении в Египте Людовика IX многие крестоносцы перешли в торжествующую религию Мухаммеда, и во многих европейских странах многие поколебались в своей вере.

Во всяком случае, так как нельзя было убедить себя, что Бог действительно отступился от дела священных войн, то несчастия и неуспех этих экспедиций приписывали каре Божией за преступления и развращение крестоносцев. Сами пилигримы в тяжелые дни обвиняли себя и сознавали, что поведением своим заслужили те бедствия, от которых им приходилось так сильно страдать; к страданиям их всегда примешивались угрызения совести и суровые подвиги покаяния. Когда победа возвращалась к их знаменам, они верили, что в них произошло улучшение, и благодарили Бога, сделавшего их достойными его милосердия и его благодеяний. Следует заметить, что желание оправдать крестовые походы часто доводило летописцев и проповедников до таких комических преувеличений, которых не может допустить беспристрастная история. Приписывая неудачи крестовых походов действию правосудия или гнева Божия, объясняли их также действием божественного милосердия, которое хотело испытать добродетель праведных и обратить грешников. Народная вера находила пользу и выгоду даже и в несчастливо кончавшихся войнах; она представляла тогда себе многочисленный сонм мучеников, стяжавших царствие небесное. Такого рода настроение современников естественно должно было содействовать продолжительности крестовых походов.

Примерами доблестного мужества, блистательных подвигов изобилует история священных войн; но что особенно отличает героизм наших рыцарей, это смирение, добродетель, неизвестная героям древних времен. Воины Креста не тщеславились своими подвигами: они приписывали успех свой помощи Божией и молитвам верующих. Часто бывало, что они спорили при разделе военной добычи, но никогда не оспаривали они друг у друга славы; этот дух смирения, никогда не покидавший воинов Креста, избавил их от жестоких раздоров и был великим благодеянием для народов. В тот век, когда вся сила заключалась в мече, когда гордость и гнев могли доводить воинов до всевозможных крайностей, ничто не могло быть успокоительнее для человечества, как самозабвение этой силы, уничижения ее перед религией.

Другой отличительной чертой крестоносцев было чувство братства. Ораторы священных войн постоянно проповедовали евангельскую братскую любовь; короли и принцы служили примером этой любви. Ричард во время крестового похода, вождем которого он был, часто проявлял то великодушное самоотвержение, ту героическую христианскую любовь, которая не отступает ни перед какою опасностью, когда нужно защитить слабого. Однажды, когда он бросился на помощь графу Лейчестерскому и когда окружающие старались его удержать, "нет, я не был бы достоин имени короля, - воскликнул он, - если бы не умел презирать смерть ради защиты тех, кто сопровождал меня на войну!". Когда Людовик IX умирал на голой земле в Тунисе, забота об участи его товарищей по оружию не покидала его до самой последней минуты: "Кто отведет во Францию этот народ, который я привел сюда?" - говорил святой король. Всякий раз как крестоносцы покидали Европу, вожди их обещали им возвратить их в родную страну и заботиться о них во время путешествия. И горе было тем, кто не исполнял своего обещания! Они были осуждены и Богом, и людьми за недостаток веры и любви. Каждый отряд крестоносцев представлял изображение настоящей семьи; приятно встречать у летописцев того времени латинское выражение "familia" для обозначения военной домашней обстановки какого-нибудь князя или рыцаря Креста.

В обыкновенных войнах солдат принимает лишь слабое участие в интересах того дела, которое он защищает; но в войне, имевшей единственной целью торжество веры, у всех борцов были одинаковые опасения, одинаковые надежды и, можно прибавить, одинаковое честолюбие. Эта общность чувств и интересов придавала много силы армиям Креста и сближала на поле битвы не только воинов с их вождями, но и народы, отличающиеся один от другого и нравами, и характером, и языком. "Если британец, германец или кто-нибудь другой из чужестранцев заговаривал со мною, - говорит один французский летописец первого крестового похода, - то я не знал, как отвечать ему, но хотя и разделенные различием языков, мы все же составляли один народ, сливаясь в общей любви нашей к Богу и к ближнему".

Вспоминая о видениях и чудесах, возбуждавших в одно и то же время и благочестие, и храбрость крестоносцев, можно заметить, что чрезвычайная вера их происходила не от суеверия. Они почитали совершенно естественным вмешательство божественной силы в то дело, которое они защищали, и уже одно это убеждение их доказывает, сколько было благородного и возвышенного в той области чудес, которыми окружены были в их глазах священные войны. Магия, известная уже тогда в Европе, не последовала за христианами под знаменами священных войн. Библейские воспоминания, евангельские чудеса, Голгофа, Иордан - разве этого не было достаточно, чтобы воспламенять энтузиазм пилигримов иудейских? И потому не без удивления мы видим, что магия играет такую важную роль в "Освобожденном Иерусалиме"; чары Йемена и очарования Армиды не заимствовали настоящего колорита того времени.

В арабских летописях встречается менее рассказов о сверхъестественных явлениях, чем в летописях Запада. Но и мусульмане признавали различные небесные силы, которые являлись им на помощь среди опасностей войны. Историк Кемаль-эд-дин, рассказывая о поражении, нанесенном антиохийскому князю Рожеру, упоминает об ангеле, облаченном в одежду зеленого цвета, который обратил в бегство армию франков и взял в плен одного из их вождей. Бога-эддин сообщает, что легион небесный спустился ночью в город Птолемаиду, когда осаждали этот город Филипп-Август и Ричард Львиное Сердце. В летописи того же писателя есть рассказ о том, как после избиения мусульманских пленников по повелению Ричарда на полях птолемаидских мученики ислама показывали свои славные раны товарищам, приходившим посетить их, и рассказывали им о тех радостях, которые ожидали их в райских садах. При осаде Маргата явились войску султана четыре архангела, к помощи которых мусульмане имеют обыкновение прибегать во время опасности, и присутствием своим вселили бодрость в души осаждающих.

Во время священных войн, войн истребительных, благочестивые верования не всегда могли обуздывать варварство; часто встречается в это время и забвение человеческих прав, и нарушение справедливости и данной клятвы. Победоносные христиане оказывались безжалостными; кровь врагов почитали они приношением, угодным Господу. Производя губительные опустошения, они считали себя свободными от всякого упрека, так как сарацины, по их мнению, были не что иное, как "нечистые собаки"; истребляя мечом безоружное население мусульманских городов, они радостно восклицали: "Так были очищены жилища неверных!" Но если крестоносцы и поступали варварски со своими врагами, то в отношениях между собою они часто были достойны удивления, и современная история неоднократно упоминает о духе справедливости, милосердия и о других благородных чувствах, одушевлявших пилигримов под знаменами Креста. В настоящем повествовании читатель не раз встречал описание позорной распущенности нравов в среде христианских армий, но он мог так же часто видеть и поучительные примеры. Среди этой смешанной толпы пилигримов, в число которых принимались и добродетельные, и порочные люди, должны были оказаться очень резкие противоположности.

Крестовые походы, в особенности первые из них, представляют нам зрелище целого народа, переходящего из одной страны в другую. Ошибочно было бы думать, что большая часть пилигримов были воины, вооружившиеся для борьбы под знаменами Креста. Вслед за воинами Креста шла толпа, такая, как и во всех больших городах. Тут были и рабочие, и праздные люди, купцы, бедные и богатые, монахи, женщины и даже грудные дети. Священное писание, изобразившее нам бедствия, страсти, пороки, добродетели еврейского народа во время странствования его по пустыне, представило как бы заранее всю картину шествия крестоносцев, которых также называют Божиим народом.

Один писатель XII столетия дает довольно верное описание той толпы, о которой мы теперь говорим, вкладывая следующие слова в уста женщин, убогих и стариков, отправлявшихся на Восток: "Вы будете сражаться с неверными, - говорили они, - а мы пострадаем ради Христа". Нет сомнения, что никакое обязательство никогда не было лучше исполнено, с той и с другой стороны; никогда мужество и покорность судьбе не проявлялись в такой высокой степени, как в этой войне, которую по всей справедливости можно назвать войною мучеников и героев.

Между тем как воины Креста сражались и готовились к битвам, толпа пилигримов молилась, совершала процессии, слушала проповеди духовенства. Толпе этой приходилось хуже, чем прочим крестоносцам, так как она не могла защитить себя в случае опасности и редко пользовалась плодами победы. "Заботьтесь о бедных и слабых пилигримах, - говорил епископ Адемар воинам Креста, - они не могут, подобно вам, сражаться и добывать для себя необходимые средства жизни; но в то время, как вы преодолеваете труды и опасности войны, они молятся, чтобы Господь отпустил вам ваши прегрешения".

Привычки и развлечения европейские последовали за христианами в их воинственном странствовании: охота, азартные игры, военные упражнения и торжественные увеселения турниров поочередно занимали их досуг в те дни, когда не происходили битвы. Страсть к игре была одинаково развита между франками и между сарацинами; султан Кербога играл в шахматы в то время, когда крестоносцы выступили из Антиохии, чтобы дать ему битву, в которой армия его была уничтожена. Чтобы видеть, до какой степени пилигримы доводили страсть к игре, достаточно прочитать строгие постановления, изданные во время разных крестовых походов. После завоевания Константинополя простые рыцари разыгрывали в кости города и провинции Греческой империи. Спутники Людовика Святого во время пребывания в Дамиетте проигрывали даже лошадей своих и само оружие. Не было такого бедствия, которого крестоносцы не могли бы забыть, предаваясь игре. Когда король Французский был освобожден из плена и остатки его армии возвращались морем в Птолемаиду, граф Анжуйский и граф Пуатьерский играли в кости на королевском корабле; Жуанвилль, присутствовавший при этом, сообщает, что Людовик IX, разгневанный на игроков, опрокинул их стол, выхватил из их рук кости и бросил их в море.

Во время экспедиции на Восток крестоносцы должны были подчиняться известным постановлениям. При осаде Антиохии строгой каре закона подвергались те, кто обвешивал или обмеривал, обманывал при размене монеты или при торге кого-нибудь из "своих собратий во Иисусе Христе". Особенно же строго преследовали за воровство и прелюбодеяние. Во время третьего крестового похода короли Французский и Английский строго относились к беспорядкам и преступлениям пилигримов-крестоносцев. Фридрих I, отправляясь в Азию, издал "во имя Отца и Сына и Святого Духа" уложение об уголовных наказаниях для поддержания порядка в своей армии. За нанесение кому-нибудь побоев или раны крестоносец присуждался к отсечению правой руки. Так как для продовольствования армии было очень важно пользоваться доверием тех, кто доставлял или продавал съестные припасы, крестоносец, изменивший слову, данному при торговой сделке, или нарушивший произвольно контракт, подвергался смертной казни.

Можно предполагать, что, независимо от общих законов, установлявшихся вождями крестовых походов, каждый народ, прибыв на Восток, приносил свои обычаи, которыми можно было руководствоваться для поддержания подчинения и для отправления правосудия относительно пилигримов; во всяком случае, от этих разных законодательств уцелели только отдельные отрывки. Чаще всего крестоносцы руководствовались только евангельским учением, и всего страшнее было для них подвергнуться суду и наказанию церковному.

Глава XLIII

Продолжение нравственной характеристики крестовых походов

Европа отправляла на Восток так много войска, что неизбежно являлся вопрос, каким образом доставить им все нужное для их содержания. Все эти франкские воины, которые никогда не оставались более 20 или 40 дней под знаменами феодальных войск, не в состоянии были запастись продовольствием на все время этих отдаленных войн, продолжавшихся иногда по несколько лет. Всякий вождь, без сомнения, заботился о путевом продовольствии своего войска; но никто из них не имел понятия о трудностях предстоящего пути и о расстояниях, которые придется проходить, и это самое незнание поддерживало их в несчастном беспечном спокойствии. Наилучшим образом устроенные и снабженные отряды редко доходили до Константинополя, не успев подвергнуться всем ужасам голода.

Когда пилигримы подходили к морскому берегу, продовольствие для них подвозилось на кораблях; но эта помощь прибывала не всегда вовремя, а когда и прибывало это продовольствие, то пилигримам, не имевшим денег, тем не менее, приходилось страдать от голода. Жители стран, через которые проходили крестоносцы, убегали при их приближении, унося с собою все свое имущество, так что христианам приходилось продолжать путь по опустошенным и бесплодным странам, не имея даже надежды на победу, которая могла бы их выручить, доставив им военную добычу с поля битвы или из города, взятого приступом.

Дело было не в одном доставлении продовольствия, но и в перевозках его. По-видимому, во время длинных переходов с места на место каждый крестоносец сам нес свое продовольствие. Во время первой экспедиции употреблялись телеги, от которых пришлось отказаться по причине дурных дорог. При описании неурожая или голода современные летописи постоянно упоминают о чрезвычайной дороговизне жизненных припасов, что доказывает, что за христианскими армиями следовали купцы, которые продавали провизию. Когда крестовые походы начали предпочтительно совершаться морским путем, то продовольствие христианских армий представляло менее затруднений; тем не менее, толпы пилигримов подвергались голоду всякий раз, когда их останавливали на пути осада города или неожиданное сопротивление со стороны неприятеля.

Проследив за защитниками Креста на полях битвы на Востоке, желательно узнать, в чем состояло их оружие и каким образом вели они битвы. Наступательное оружие у них состояло из копья, сделанного из осинового или ясеневого дерева, заканчивающегося железным острием и украшенного, большей частью, значком; из длинного и широкого палаша, заостренного только с одной стороны; из разнородных стрел и дротиков, боевого топора и булавы; среди оборонительного оружия были овальные или четырехугольные щиты, кольчуга, составленная из железных колец, шлем или шишак с украшением на вершине, боевая туника, гобиссон (le gobisson), кожаный или суконный на шерстяной подкладке, панцирь или нагрудник, стальной или железный. Мы не думаем, что крестоносцы, особенно во время первых походов, имели тяжелое вооружение, подобно воинам XV столетия. Такого рода вооружение было бы слишком неудобно при ведении войны в отдаленных странах.

Военные машины, употреблявшиеся при крестовых походах, были те же, что и у римлян; там можно было видеть таран - толстое бревно, вооруженное на переднем краю железной массою; этот таран раскачивали посредством канатов и цепей и направляли его удары на стену; мускулус ("мышонок") - род навеса, обложенного кожей или железом, защищавший работников от стрел и камней неприятеля; плутеус и вульнеа (le pluteus и le vulnea) - оружие вроде большого щита, обтянутого бычьей или верблюжьей кожей, который поддерживался воинами для защиты взбиравшихся на приступ; катапульты и баллисты, метавшие громадные дроты и каменные глыбы, иногда даже трупы людей и животных; наконец, подвижные башни в несколько этажей, верхушки которых возвышались над стенами и против которых осаждаемые не имели другой защиты, кроме поджога.

При христианских армиях была военная музыка, посредством которой подавались сигналы к битвам. Наиболее употребляемыми инструментами были медные трубы и рожки деревянные, золотые и серебряные, систры, арфы, цимбалы или накеры (les nacaires) и барабаны, заимствованные у сарацинов. Мы уже упоминали о военных кликах крестоносцев. Всем известно, что в средние века кавалерия составляла главную силу армий. Рыцари Креста переставали рассчитывать на свою храбрость, когда лишались своих лошадей; они предпочитали садиться на верблюдов, на ослов, на быков, чем сражаться пешими. При христианской кавалерии всегда было значительное число пехотного войска, обозначаемого в летописях латинским словом "vulgus", которое с большой пользою служило при осадах. Крестоносцам неизвестны были различные военные хитрости, и даже сам Саладин упрекал их в пренебрежении такого рода средствами для достижения побед; вся их тактика состояла в том, чтобы, встретившись с неприятелем, устремиться на него и напасть открытой силою.

Подчинение и порядок никогда не преобладали в армиях Креста, и отсутствие дисциплины доводило их часто до крайних бедствий. При всякой битве крестоносцам запрещалось касаться военной добычи прежде достижения окончательной победы; но ничего не было труднее, чем добиться их послушания в этом случае; самые строгие запрещения не всегда могли предупредить несчастия, до которых доводила необузданная страсть к военной добыче. Среди причин отсутствия дисциплины в христианских армиях можно считать также безмерную отвагу и вождей, и простых воинов. Для отваги этой не существовало опасности, и всякая предосторожность, принятая против неприятеля, казалась признаком слабости или трусости. Но существовало зло еще важнее и опаснее: это распущенность нравов и феодальные привычки, которые бароны и рыцари приносили с собой и на священную войну. Мы видели, например, как во время второго крестового похода погибла целая армия по причине своеволия одного из вождей, своеволия, за которое Готфрид Рансонский был наказан лишением командования и потерей своей военной славы.

Мы закончим очерк нравственной характеристики крестовых походов, рассмотрев вкратце сущность тех отношений, которые существовали между христианами и мусульманами во время войны и во время мира. В первую священную войну религиозное увлечение доходило до такой страстности, что не допускало дипломатических сношений. Бывали иногда заключаемы между христианами и некоторыми мусульманскими князьями наступательные и оборонительные союзы; но взаимное недоверие препятствовало продолжительности этих союзов, и они не успевали достигать желаемых последствий. Одни боялись прогневить Бога сближением с неверными, другие страшились гнева Мухаммеда, присоединял свои знамена к знаменам Креста. Замечательнейшими отношениями между франками и мусульманами были переговоры между королем Иерусалимским Амальриком и халифом Каирским. К великому соблазну мусульман, "государь правоверных" должен был подать свою непокрытую руку христианским депутатам. Мы видели, с каким рыцарским великодушием действовали Фридрих Барбаросса, Филипп II Август и Ричард Львиное Сердце по отношению к мусульманам. Крестовый поход Фридриха II состоял из одних только продолжительных переговоров, император Германский и султан Каирский находились в одинаково затруднительном положении: одного презирали христиане, другого проклинали мусульмане, и оба желали мира из опасения своих союзников и их солдат.

Во время пребывания своего в Палестине Людовик IX поддерживал сношения с каирскими эмирами и государством Дамасским; если эти сношения и не могли исправить всех несчастий крестового похода, то милосердный король Французский был обязан им, по крайней мере, освобождением множества христианских пленников. Возвратясь в Европу, монарх не переставал стремиться на Восток и горел желанием снова явиться туда под знаменем христианской веры. Известно, что к Людовику несколько раз являлись послы от князя Туниссого; он все надеялся, что этот мусульманский государь обратится в христианскую веру; надежда эта увлекла его, наконец, в новый крестовый поход, в котором ожидала его пальма мученика.

Когда армии Креста перестали появляться на Востоке, сношения с мусульманами ограничились исключительно торговыми договорами. Любопытно читать, с какой утонченной хитростью и благоразумием были предусмотрены в них все затруднения и как разумно составлены эти акты. Многие из них сохранились в летописях восточных историков; вникая в них, можно заметить, что мусульманские власти долго опасались возобновления священных войн и никогда не переставали относиться с недоверием и предубеждением к западным христианам.

Глава XLIV

Влияние крестовых походов

После каждого крестового похода, рассказанного в этом сокращенном очерке, мы говорили о последствиях этих различных экспедиций; нам остается только обозначить их с большей определенностью и полнотой, и для этого мы обратимся к 22-му и последнему тому пространной "Истории", посвященному оценке политических и нравственных последствий наших старинных войн за морем.

Затруднительность оценки крестовых походов происходит оттого, что они не оказались ни вполне успешными, ни вполне безуспешными. Ничего нет труднее, как судить о том, что осталось неопределенным, несовершенным. Для пополнения того, чего нам недостает, мы можем сделать два предположения. Предположим сначала, что эти отдаленные экспедиции имели бы тот успех, которого от них ожидали, и посмотрим, что могло бы из этого произойти. Египет, Сирия, Греция сделались бы христианскими колониями; для восточных и западных народов открылся бы совместный путь к цивилизации; язык франков распространился бы до крайних пределов Азии; варварские берега, населенные пиратами, усвоили бы нравы и законы Европы, и внутренняя часть Африки с давних пор перестала бы быть недоступною ни для торговых сношений, ни для изысканий ученых и путешественников. Чтобы понять выгоды этого соединения народов подчинением одинаковым законам, исповеданием одной и той же религии, следует представить себе состояние римского мира в царствование Августа и некоторых из его преемников, составлявшего, некоторым образом, один народ, живущий по одним и тем же законам, говорящий на одном и том же наречии. Все моря тогда были свободны; самые отдаленные провинции сообщались между собою по удобным дорогам; города обменивались своими искусствами, своей промышленностью, произведениями различных климатов, просвещением различных народов. Если бы крестовые походы подчинили Восток христианству, то можно допустить, что это великое зрелище единения и мира возобновилось бы с большим блеском и на более прочных основаниях в новейшие времена; в таком случае все сошлись бы в своих мнениях и не могло бы возникнуть никакого сомнения относительно пользы и выгод священных войн.

Но допустим другое предположение и представим себе то состояние, в котором находилась бы Европа, если бы она не предпринимала походов против азиатских и африканских сарацин или если бы христианские армии не имели никогда и никакого успеха. В XI веке многие европейские страны были завоеваны, а другие угрожаемы сарацинами. Какими средствами могла бы тогда защитить себя христианская Европа, большинство государств которой страдали от распущенности нравов, от внутренней неурядицы и были погружены в варварство? Если бы христианский мир, по замечанию одного писателя (Г. Бональда.), не выступил тогда навстречу грозному врагу, то не следует ли предположить, что этот враг воспользовался бы тогда бездействием христианских народов, что он напал бы на них врасплох среди их раздоров и подчинил бы своей власти один народ за другим? Кто из нас не содрогнется от ужаса при мысли, что Франция, Германия, Англия и Италия могли бы подвергнуться участи Греции и Палестины?

Сделав это общее заключение, из которого видно, что крестовые походы, прежде всего, послужили крепкою оградой против вторжения мусульманского варварства, следует сделать обозрение различных государств Европы и рассмотреть, что они выиграли и что потеряли через священные войны.

Папа Урбан, желая побудить христианский мир к вооружению, обратился преимущественно к французам; французский народ, подав сигнал к крестовым походам, стал, некоторым образом, во главе величайших событий средних веков. Слава первой экспедиции всецело принадлежит ему, и королевская власть, хотя и не принимала в ней непосредственного участия, должна была извлечь из нее большую выгоду. Во время второго крестового похода, по причине развода Людовика VII с королевою Элеонорой, Гиень попала в руки англичан; но потеря эта была вскоре вознаграждена, и Филипп-Август приобрел больше, чем Людовик Младший потерял. Судя по тому, какого рода участие принимает Филипп-Август в третьем крестовом походе, можно подумать, что он отправился в Азию только за тем, чтобы увлечь туда и Ричарда и удалить с Запада самого грозного из своих соперников.

Между всеми странами Запада Франция извлекла наиболее выгод из крестовых походов; дух и даже привычки, усвоенные во время отдаленной войны, способствовали умерению гордости графов и баронов. Экспедиции за море нанесли самые сильные удары этой феодальной анархии, среди которой монархическая власть находилась на краю гибели; они благоприятствовали развитию народного духа, стремившегося к тому, чтобы французское общество составляло одну большую семью, подчиненную единой власти. Таким образом, крестовые походы содействовали величию Франции - усилением королевской власти, посредством которой могла явиться цивилизация. С самого начала священных войн перестали отделять народ от его королей; древний панегирист Людовика Святого не находит лучшего способа почтить память французского монарха, как описанием чудес и славы Франции. Замечательно то совпадение, что династия Каролингов утвердилась на престоле посредством побед, одержанных над сарацинами, переступившими через Пиренейские горы, а могуществу Капетингской династии способствовали войны, предпринятые на Востоке.

Англия не извлекла никаких выгод из священных войн. Она и не принимала большого участия в этом движении, потрясшем весь мир; все ее приобретение заключается в славе Ричарда, на которую, однако же, не обратили особенного внимания новейшие историки Великобритании. В Англии крестовые походы не оказали благоприятного влияния в пользу королевской власти. Во время восстания баронов, соединившихся против Генриха III, противники короны принимали крест, как и на крестовый поход за море, и священники обещали мученические пальмы тем, кто примет смерть во имя свободы. Мы не думаем, чтобы священные войны содействовали сколько-нибудь усилению едва только возникающих тогда общин или усилению аристократии, от которой должны были зависеть будущие судьбы английского народа. Британская держава не воспользовалась крестовыми походами даже для распространения своей торговли и своей промышленности; у нее никогда не было ни одной конторы и ни одной колонии среди христианских владений на Востоке, в мореплавании ее не произошло никакого успеха, о котором история могла бы упомянуть.

Между тем как Англия завоевывала свободу у своих королей, а Франция содействовала усилению королевской власти, Германия представляла другого рода зрелище. Империя, просиявшая таким блеском в царствования Отгона I и Генриха III, начала быстро клониться к упадку во время крестовых походов. Никакие усилия императоров не могли привести к тому, чтобы престол перестал быть избирательным; право на императорскую корону продолжало зависеть от избрания князей и высшего сословия, которые сами, со своей стороны, освободились от всякой зависимости от государей. Среди революций, волновавших Германскую империю, трудно разобрать, каково было влияние крестовых походов на немецкий народ. Он не выказал сочувствия при слухах о первой священной войне; понадобилась вся сила красноречия и в особенности многочисленные чудеса св. Бернара, чтобы возбудить в Германии решимость вооружиться за дело Иисуса Христа. Крестовый поход Конрада представляет только ряд бедствий без всякой славы; Фридрих Барбаросса, величайший военный человек своего времени, погиб несчастной смертью среди триумфов, которых он мог ожидать. Фридрих II, пораженный анафемами Рима под самым знаменем Креста, которое он незаконно поднял, возвратился с Востока осыпанный новыми проклятиями. Один германский союз, образовавшийся из остатков империи, воспользовался священными войнами. Экспедиции против неверных на Востоке возбудили мысль о борьбе с языческими племенами, рассеянными по берегам Вислы, Прегеля и Немана; племена эти, подчиненные крестоносцами, вошли в состав германского союза. В конце ХIII века те провинции, из которых составилась и от которых получила свое имя прусская монархия, были еще отделены от христианского мира и язычеством, и дикостью нравов; завоевание и цивилизация этих провинций были последствием войны за веру.

Италия, обуреваемая, с одной стороны, страстями демократическими, с другой стороны, занятая своими торговыми интересами, принимала довольно слабое участие в священных войнах. Города Пиза, Генуя и Венеция были обязаны своим процветанием торговым сношениям, установившимся между Италией и Востоком до начала священных войн; эти сношения только увеличились и распространились во время экспедиций за море. Странное зрелище представляют эти республики, владевшие небольшим клочком земли на берегу Средиземного моря и охватывавшие сношениями своими Сирию, Египет и Грецию. В особенности поражает удивлением Венецианская республика, опередившая своим могуществом в Азии оружие крестоносцев, на которую средневековые народы смотрели как на царицу Востока. История сообщила о заслугах в пользу священных войн со стороны итальянских народов, то продовольствовавших христианские армии, то помогавших завоеванию приморских городов Палестины, то, наконец, сражавшихся с флотами неверных. Везде учреждали они свои колонии, везде принадлежала им часть завоеванных крестоносцами местностей.

Но итальянские народы, принимая участие в священных войнах, были более увлекаемы корыстными побуждениями, чем преобладающими в то время понятиями. Учреждение конторы, приобретение торговой выгоды удовлетворяло их гораздо более, чем победы, одержанные над неверными. Они доставляли, это правда, продовольствие и оружие крестоносцам, но их нередко обвиняли в доставлении того же самого и мусульманам. После разрушения христианских колоний один флорентийский историк ограничивается замечанием, что торговля Италии потеряла половину своих выгод. Одним словом, итальянцы не очень усердно заботились о торжестве дела Креста, если не предвидели возможности воспользоваться победами для личной выгоды, и мы не опасаемся обвинений в несправедливости, выразив мнение, что итальянцы заимствовали от крестовых походов только то, что могло их обогатить и развратить.

Королевство Неаполитанское и Сицилийское, находящееся на окраинах Италии, служило для крестоносцев путем в Грецию и на Восток; богатства, которые, оказалось, оставались никем не охраняемыми, земли, жители которых никогда не умели защищаться, должны были служить предметом искушения для алчности или честолюбия государей и даже рыцарей Креста. В продолжение более двух веков история этой страны соединена с историей экспедиций за море. Германия, Франция, Арагония, Венгрия поочередно давали этой стране королей, и каждый из них приносил свою войну. Во время этих войн обращались к власти церкви, часто выставляли изображения креста; проповедовали, одним словом, более крестовых походов ради подчинения этого несчастного королевства, чем ради освобождения Иерусалима; и все эти крестовые походы распространяли только смуты и неурядицу между народами Италии и большей части Европы.

Из этого краткого обзора состояния европейских государств можно заметить, что влияние крестовых походов было не одинаковым на каждый из западных народов. Положение Испании представляет также некоторые особенности среди государств, которых мы коснулись в нашем обозрении. В продолжение всего времени крестовых походов испанцы защищались против тех самых сарацин, для битвы с которыми все прочие европейские народы отправлялись на Восток. Вторжение мавров в Испанию имело некоторое сходство с вторжением франков в Азию. Вера в Мухаммеда побуждала к битвам сарацинских воинов, так же как вера христианская воспламеняла рвение воинов Креста. Много раз Африка и Азия отзывались на призыв мусульманских колоний в Испании, так же как Европа - на тревожные вопли христианских колоний в Сирии.

Испания тогда только приняла участие в крестовых походах, когда рвение к священным войнам начало угасать в остальной Европе. Следует, однако же, прибавить, что это королевство находило и выгоды в экспедициях на Восток. Во всех почти предприятиях христиан против азиатских мусульман большое число крестоносцев останавливались на берегах Испании, чтобы сражаться с маврами. Много крестовых походов было провозглашено на Западе против неверных, господствовавших на полуострове. Знаменитое поражение мавров при Тулузе было плодом крестового похода, проповеданного в Европе по предписанию папы. Экспедиции за море были также полезны для испанцев и в том отношении, что они задерживали у себя дома сарацин египетских и сирийских, которые иначе могли бы присоединиться к сарацинам африканского побережья. Королевство Португальское было основано крестоносцами. Крестовым походам обязаны своим возникновением рыцарские ордена, которые образовались и в Испании по образцу палестинских и без помощи которых испанский народ никак не мог бы восторжествовать над маврами.

Различные державы, которых мы теперь коснулись, подчинены были высшей власти, составлявшей связь и центр политического мира: это была власть главы церкви; Утверждают, что папы устраивали крестовые походы; но достаточно хоть отчасти изучить историю, чтобы убедиться, как несправедливо такое мнение. Энтузиазм к священным войнам развивался постепенно, как мы это и представили; наконец им увлечено было все общество, папы точно так же, как и народы. Доказательством, что не духовные владыки произвели этот великий переворот, служит то, что они никогда не могли пробудить рвения к крестовым походам, когда это рвение угасло в сердцах христиан. Утверждали также, что священные войны содействовали усилению папской власти; нет сомнения, что священные войны способны благоприятствовать развитию папской власти; но эти же войны породили события и обстоятельства, представившие более затруднений и камней преткновения, чем удобств для возвеличения папской власти. Достоверно лишь то, что при окончании крестовых походов могущество пап было уже не тем, чем оно было при возникновении священных войн.

Еще одно заблуждение распространилось между писателями последнего столетия: они полагают, что крестовые походы содействовали усилению власти пап и обогащению духовенства. Первая священная война, действительно, не обременила духовенство, так как усердием верующих были пополнены все расходы на нее. Но начиная со второй священной войны духовенство было обложено разорительными сборами - без всякого внимания к горячим возражениям с его стороны. С тех пор и установилось в христианском мире понятие, тяжело отразившееся на духовенстве: то, что священные войны, предпринимаемые во славу Иисуса Христа и ради освобождения Святых мест, должны вестись за счет церкви. При первом налоге на духовенство соображались только с необходимостью и с обстоятельствами; после объявления "саладиновой десятины" налоги эти установлялись папами и соборами; их взыскивали с такой строгостью, что у церквей отбирали все украшения и продавали иногда с аукциона священные сосуды. Мы смело утверждаем, что в продолжение 200 лет духовенство выдало на священные войны более денег, чем понадобилось бы, чтобы скупить большую часть его имуществ. Поэтому-то постепенно и ослабевало рвение духовных лиц к освобождению Святых мест; в них первых выразилось то равнодушие, которое последовало за рвением христианских народов к крестовым походам. В Германии и во многих других странах недовольство духовенства было так сильно, что папы, наконец, не смели больше доверять епископам проповедование крестовых походов и возлагали это дело только на нищенствующие ордена.

Рассматривая влияние крестовых походов, не следует забывать о выгодах, приобретенных торговлей и мореплаванием под знаменами Креста. Священные войны открыли новое поприще для мореплавания; ничто не могло быть так благоприятно для успехов его, как то сообщение, которое установилось тогда между Балтийским морем, Средиземным, океаном, омывающим берега Испании, и северными морями. Крестовые походы распространили также отношения между разными народами, усилили связь между ними, умножили их интересы, удвоили их деятельность и соревнование. Практические знания проверялись одни за другими, умножались и распространялись повсеместно; определены были очертания берегов, положение мысов, портов, гаваней, заливов, островов. Исследовано было морское дно; сделаны были наблюдения над направлениями ветров, течений, приливов и отливов; таким образом исчезло невежество, бывшее прежде причиною многочисленных кораблекрушений. Морская архитектура также усовершенствовалась во время крестовых походов. Размеры судов были увеличены ради перевозки многочисленных пилигримов. Опасности, сопряженные с дальним плаванием, заставили обратить внимание на более крепкое сооружение судов, отправляемых на Восток. Искусство ставить по несколько мачт на одном корабле, увеличение числа парусов и умение располагать их таким образом, чтобы они могли служить против ветра, произошли от соревнования, воодушевлявшего в то время мореплавателей.

Открывая повсюду новые пути, отдаленные экспедиции естественным образом благоприятствовали развитию торговли. Задолго до крестовых походов товары, получаемые из Индии и из Азии, прибывали в Европу или сухим путем, через земли Греческой империи, Венгрию и Болгарскую страну, или Средиземным морем, при котором находились все портовые города Италии. Оба эти пути были облегчены при содействии священных войн, и с тех пор ничто не могло остановить быстрого развития торговли, покровительствуемой флагом Креста. Большинство приморских городов на Западе обогатились, доставляя Европе произведения Востока и, сверх того, извлекая значительные выгоды из перевозки пилигримов и христианских армий. Флоты следовали вдоль побережья стран, где сражались крестоносцы, и доставляли им военные снаряды и жизненные припасы, в которых они постоянно нуждались. Все богатства приморских городов Сирии и даже Греции принадлежали купцам западных стран, они были обладателями большей части христианских берегов в Азии. Известно, что досталось на долю венецианцев после взятия Константинополя; они обладали всеми островами архипелага и половиной Византии. Греческая империя сделалась как бы второй Венецией - со своими законами, своими флотами, своими армиями. Французские города не принимали большого участия в восточной торговле: крестовые походы были созданы французами; другим народам пришлось воспользоваться их последствиями. Марсель в средние века был единственным городом во Франции, который поддерживал торговые сношения с отдаленными народами. Испания, промышленность которой уже была довольно развита, приобрела еще более в этом отношении от крестовых походов; у испанцев были конторы на всех берегах Азии. Но более всех других стран воспользовалась торговлей с Востоком Италия.

Следовало бы еще рассмотреть, какое влияние оказали крестовые походы на ход науки в Европе; по этому поводу мы ограничимся простым указанием. Без сомнения, движение, произведенное священными войнами в средние века, содействовало пробуждению человеческой мысли. Народы, переходившие с Запада на Восток, оказывались в совершенно новом для них мире - и по природе, и по нравам, и по типам; и так как крестовые походы были путешествием, то народы, примкнувшие к заменам Креста, должны были приносить домой из своих отдаленных странствий некоторый опыт, некоторые знания, некоторые воспоминания. Время крестовых доходов было для человеческой мысли временем оживленной деятельности, пламенной любознательности; тем не менее, невозможно с точностью определить, что выиграла Европа в отношении просвещения. География воспользовалась заморскими предприятиями. Европа дорого купила познание тех стран, которые она намеревалась завоевать; сколько произошло бедствий по причине незнания местностей! В конце крестовых походов Восток, в котором, как во тьме ночной, скрылись и исчезли несколько армий, стал более известен. Во время священных же войн было введено в Европе употребление арабских цифр; это употребление не расширило науки о числах, но очень облегчило ее изучение. Во врачебном искусстве греки и аравитяне имели большое преимущество над франками; однако же европейская медицина сделала мало успехов во время крестовых походов; она ограничилась тем, что заимствовала от Востока многие лекарственные средства, а именно: кассию, египетскую кассию или александрийский лист, териак и прочие. Астрономия могла бы сильно продвинуться вперед в это время: Восток был колыбелью этой науки, и в первые века геджры, азиатские государи, оказывали ей большое покровительство. Фридрих II и султан Каирский задавали друг другу астрономические и геометрические задачи. Однако же математические и астрономические науки делали мало успеха. Что же касается искусств и литературы древнего Востока, то крестоносцев это нисколько не занимало, и, возвратясь в Европу, они не предавались воспоминаниям о памятниках греческой и римской цивилизаций, рассеянных в Пелопоннесе, Малой Азии и Сирии. Трудно измерить пределы умственных завоеваний, сделанных современниками, ценою потрясения всей Европы, двинувшейся против Азии; всего справедливее будет заключить, что крестовые походы были первым шагом европейского общества на пути к его великому назначению. Они были продолжительным и мужественным усилием в пользу христианской веры со стороны Запада против Востока, откуда она просияла, но где погибала теперь под владычеством варваров. В наше время цивилизация, имеющая источником Евангелие, снова устремляется на путь в Азию, чтобы распространять в ней свои благодеяния; и в стремлениях этих можно усматривать продолжение крестовых походов мирным путем.

Оглавление