Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Саморазвитие, Поиск книг Обсуждение прочитанных книг и статей,
Консультации специалистов:
Рэйки; Космоэнергетика; Биоэнергетика; Йога; Практическая Философия и Психология; Здоровое питание; В гостях у астролога; Осознанное существование; Фэн-Шуй; Вредные привычки Эзотерика




Александр фон Шёнбург

ИСКУССТВО

СТИЛЬНОЙ БЕДНОСТИ

Как стать богатым без денег

Часть первая

В жизни лучше привыкать к неудачам. Это избавляет от лишних печалей.

Хельмут Бергер


Исходная позиция

Почему надо экономить

В те славные времена, когда экономика еще переживала эпоху бурного развития, я сидел в роскошной конторе, раздавал визитки одного из лучших медиаконцернов стра­ны и благодаря нашему трудовому праву готовился узако­нить свои отношения с рабочим местом по истечении испытательного срока. Дома, в книжном шкафу, в акку­ратной папочке хранился трудовой договор, предполагав­ший регулярное повышение моего оклада. Согласно дого­вору, ежегодная надбавка составляла около 1000 марок. Так что я собирался медленно, но верно богатеть. Заботы о будущем, которые меня в то время не беспокоили, взял на себя мой работодатель. Почти равные заработку суммы уходили на разные виды страхования: пенсионное, на слу­чай болезни, страховку по безработице и страховку жилья.

Получилось же все иначе, и виной тому стал стоп-кран. Работодатель сорвал его, когда в Нью-Йорке Уса­ма Бен-Ладен кардинально изменил ход истории и руко­водство медиаконцерна пришло к выводу, что огромные инвестиции в новый human capital — следствие наивно­го убеждения, что золотой век конца девяностых будет Длиться вечно. Резкое торможение выбросило за борт всех, кого набрали за последние два года.

Когда нас принимали на работу, газету настолько распирало от всяческих объявлений, что по выходным почтальон не мог засунуть ее в прорезь почтового ящи­ка. Читатели, которых не интересовал рынок труда, бра­ли в руки субботний выпуск и сразу же выкидывали раз­дел объявлений. За год на этот раздел наверняка уходил небольшой смешанный лес, для транспортировки кото­рого сжигали энергию, накапливавшуюся миллионами лет. Издательства, разумеется, полагали, что так будет продолжаться и дальше. Люди боялись упустить благо­приятный момент. Все, от руководства концерна до пен­сионеров, грабивших собственные сберкнижки и от­правлявшихся на биржу, боялись оказаться в стороне от экономического подъема. Компании делали массовые инвестиции, а граждане — скупали все подряд, в том числе и «народные акции».

В результате наступило тяжкое похмелье, и неудиви­тельно, что сначала его почувствовали работники средств массовой информации. А первое, на чем там экономят, когда уменьшается приток денег, — это объ­явления. Сокращение отводимой на них статьи бюджета позволяет сэкономить миллионы. При этом не возника­ет социального напряжения, не требуется администра­тивно-технических затрат и, главное, результат достига­ется в мгновение ока. Мы работали в прогрессивном приложении к консервативной газете и, конечно, стали первыми жертвами резни бензопилой на рынке хорошо оплачиваемого труда.

Лично мне пришлось довольно тяжко, потому что прокормить небольшую семью можно, только если есть постоянный заработок. И все же я старался войти в положение компании: ведь никто не мог заранее пору­читься, что фирма сможет содержать целый штат новых сотрудников. Я принял свое увольнение с юмором ви­сельника, решив, что это один из тех случаев, когда важ­но не ударить в грязь лицом. В оставшиеся рабочие дни я приходил на работу в подчеркнуто прекрасном настро­ении и старался вести себя так, чтобы ни у кого не воз­никло ощущения, будто я ропщу на судьбу. Теперь я, как и некоторые старые сотрудники, каждый день являлся в галстуке. Придя в редакцию последний раз — стоял не­обычайно солнечный осенний день, — я устранил на ра­бочем месте следы своего недолгого пребывания, пере­дал комнатные растения в ведение главной секретарши и обошел всех коллег, прощаясь и давая понять, что ос­тавил свой кабинет «стерильно чистым».

Большинство уволенных считали, что с нами «скверно обошлись»: сперва нас цапнули, как лакомый кусочек, а потом выплюнули, когда надобность в нас отпала. И все же, хотя это увольнение стало для меня первым и оста­ется по сей день единственным, так что сравнивать его пока не с чем, мне не кажется, будто с нами поступили чересчур скверно. «Скверные» увольнения выглядят совсем иначе. В странах с либеральными порядками, на­пример в Великобритании, нет никаких правил по опо­вещению служащих о грядущем сокращении. Поэтому одна лондонская страховая компания просто-напросто разослала CMC-сообщения. А другая фирма придумала способ еще похлеще. Включив пожарную сигнализацию, руководство заставило всех выйти на улицу. Обратно во­шли лишь те, у кого сработали магнитные карты. Нако­нец, Американский инвестиционный банк и вовсе уст­роил в своем лондонском отделении лотерею: увольняли тех, кто вытягивал «ноль».

Разумеется, не бывает приятных увольнений, но ес­ли бывают деликатные, то мое, несомненно, относится к таковым. Меня усадили в мягкое кожаное кресло, на­чальник заверил, что с моим уходом компания понесет большой урон, а сослуживцы, которых не коснулось со­кращение, нянчились со мной так, словно я был неиз­лечимо болен. Причем не только коллеги относились ко мне с участием. На летнем празднике у президента — одном из последних мероприятий, о которых я писал для нашей газеты и на котором мне удалось хорошень­ко угоститься, — мне выразил свои соболезнования да­же глава магистрата, прежде не удостаивавший меня вниманием.

Берлинцы, строившие планы на будущее, понимали, что вскоре последуют новые сокращения. На окнах стек­лянных дворцов, спроектированных модными архитек­торами девяностых и выстроенных словно по мановению волшебной палочки, красовались вывески: «Сдается под офис». Нередко буквами помельче приписывали: «На выгодных условиях». Потом выяснилось, в чем заключа­лись эти условия. Некоторым владельцам до того не тер­пелось снова задействовать пустовавшие помещения, что они бесплатно сдавали их прогоревшим компаниям. Фридрихштрассе, которую собирались сделать чем-то вроде Бонд-стрит или Фобур Сент-Оноре с роскошными отелями, ювелирными магазинами, мужскими парикма­херскими и дорогими магазинами одежды, пустовала в то самое время, когда пешеходные кварталы Ульма и Фил-линген-Швеннингена кишели чокнутыми потребителя­ми. Продавщицы в пустующих магазинах «Шанель», «Гермес» или «Луи Вюиттон» тосковали без покупателей. Люди, заходившие туда (какие-нибудь заблудившиеся русские), по их удивленным лицам догадывались о глуби­не экономического кризиса. Тех сумм, которые прежде позволяли концернам вроде «Фольксвагена» или «Не­мецкого банка» отхватывать филейные кусочки на буль­варе Унтер-ден-Линден, теперь хватило бы на то, чтобы скупить полгорода.

Стали видны недостатки нашей социальной системы, так как серьезные проблемы с трудоустройством испы­тывали молодые, здоровые, образованные люди. Боль­шую часть прежнего оклада мне теперь выплачивало го­сударство, и после определенного срока я имел право рассчитывать на регулярное пособие, размер которого определялся размером все того же оклада. Таким обра­зом, можно было вообразить себя директором собствен­ной фирмы и ежемесячно получать годовой заработок индийского пилота.

Особенно занимательным мне показалось то, что произошло с моей знакомой. Уволили нас почти одно­временно. Она работала редактором на телевидении и, несмотря на то что ее отец был председателем правления смешанного концерна, всерьез говорила о получении так называемых «переходных денег». На подаренной па­почкой «пятерке» БМВ она отправилась в Грюнвальд, в эти трущобы богатых близ Мюнхена, чтобы пожаловать­ся на злую судьбу под сенью пригородного дворца роди­телей. «Переходные деньги» она получала без всякого зазрения совести, так как, по ее собственным словам, имела на них право. А кто же станет пренебрегать пра­вами?

Я и сам сперва получал такое пособие. Весьма при­личную сумму, которая позволила безработному отцу се­мейства начать новую жизнь с длительного путешествия. Когда же я вернулся домой, то обнаружил кипу писем с биржи труда. В них говорилось, что если я лично не яв­люсь на биржу до такого-то числа, то выплаты прекра­тятся. За мной сохранялось право опротестовать данное решение. Но я этим правом не воспользовался.

Конечно, замечательно, что мы живем в стране, где, по словам Петера Стордейка, «общее благосостояние рас­пределяется среди восьмидесяти процентов населения». Однако по-прежнему неясно: выдержит ли наша про­славленная стабильность приостановку в медоточивом потоке государственных инвестиций и пособий, скрыва­ющем все социальные различия, согласно концепции Эрхарда «Благосостояние для всех».

Большинство экспертов, к сожалению, считают, что массовые увольнения — лишь предвестники будущего величия. В этом году ожидается еще около 100 тысяч банкротств компаний и частных предпринимателей, а также ускорится перемещение производства в страны с дешевой рабочей силой. Согласно осторожным прогно­зам, к 2010 году сократятся каждое четвертое рабочее место на производстве и каждое третье в розничной тор­говле. К тому же не надо забывать о распространившей­ся практике слияний. Сейчас в Германии более 400 ты­сяч банковских служащих. Но кто из них сохранит свое место, когда число банков уменьшится вдвое? Давление глобализации на наши кошельки скоро станет настоль­ко сильным, что даже те, у кого будет работа, не смогут поддерживать прежний уровень жизни.

«В тот день, когда откроют последнюю цистерну неф­ти, капитализм рухнет», — сказал Макс Вебер в знамени­той беседе с Вернером Зомбартом. Большинство из нас до этого дня доживет. Колин Кемпбелл, непререкаемый авторитет в оценке запасов нефти, в 2004 году заявил: «Судя по всему, в следующем году мы достигнем макси­мума». Этот «пик», который Кемпбелл раньше прогнози­ровал на 2010 год (за что числился в рядах пессимистов), станет «моментом истины для всемирной экономики». После него она будет существовать за счет запасной ка­нистры, а размеры потребления увеличатся.

Если справедливо, что сегодняшний рост цен на нефть свидетельствует о начале решающей гонки по до­быче нефти, то мы приближаемся к смене эпох и кризис 1929 года по сравнению с грядущим всемирным эконо­мическим кризисом покажется детской забавой. Время беззаботного предрождественского шопинга, время, когда можно было включить стиральную машинку, что­бы постирать пару носков, время двух квартир, трех ав­томобилей и поездок в Тунис на выходные скоро станет для нас далеким, сказочным прошлым. Цены на элект­ричество, отопление, воду, транспорт взлетят вверх, а значит, во много раз возрастет стоимость коммунальных услуг. Старательное мытье баночек из-под йогурта и ис­пользование ламп дневного света ничем ситуацию не улучшат. Так что на самом деле стабильность нашей эко­номики можно сравнить лишь со стабильностью браков Йошки Фишера.

Не будем обманываться: лучшие годы уже позади. Однако в этом есть и положительная сторона: капита­лизм веками учил нас, что бедность — нечто постыдное. Бедняки считались неудачниками, тупицами, лентяями. И все же аксиома капитализма, утверждавшая «Может каждый!», оказалась ложной. Может не каждый! Рушатся карьеры, люди разделяются на победителей и побеж­денных, и число последних постоянно растет. Сегодня обеднение перестает быть личной катастрофой, потому как оно вызвано общими проблемами. Судьба отдельно­го бедняка становится проявлением исторической зако­номерности, а это в какой-то степени утешает.

Намного легче перенести собственное фиаско на фо­не краха целой эпохи. Этим объясняется то хладнокро­вие, с которым люди, изгнанные в 1945 году из своих дворцов и усадеб, продолжали жить при новых порядках. Старый остзейский граф сказал мне как-то со смешным, характерным для прибалтов выговором : «Имуш-шество, друг мой, имуш-шество — веш-шь преходяш-шая. Мы потеряли всё, зато расселились по миру. Париж, Мадрид, Южная Америка. В эстонской провинции порой бывает невыносимо скуш-шно».

Собственный опыт позволяет мне утверждать, что определенная степень обеднения и правильное отноше­ние к нему могут способствовать формированию непод­ражаемого стиля. Предки мои беднели на протяжении многих веков, и нет ничего странного в том, что я могу дать несколько советов, как чувствовать себя богатым в годину бедности.

Возвышение нашего рода относится к глубокой древно­сти. Люди тогда боялись разбойников и искали защиты от отчаянных головорезов у их менее отчаянных коллег «в законе». Деньги текли рекой и позволяли нам отстра­ивать прекрасные замки. Наше первое родовое гнездо, Шёнбург, с X века стоит в Тюрингии на берегу Зале. Во времена императора Барбароссы, в середине XII века, мы расширили наши владения в районе Мульде и по­строили новую резиденцию в Глаухау. Рвы замка в Гла-ухау не были заполнены водой, как это обычно делалось. Нет, в качестве дополнительного устрашения во рвах жили медведи. До XVIII века наш род правил в сего­дняшней Юго-Западной Саксонии. Веттины, ставшие к тому времени курфюрстами, из поколения в поколение старались оспорить наше главенство на берегах Мульде. И чем сильнее они становились, тем лучше у них это по­лучалось.

В 1803 году королевство Саксония окончательно за­хватило наши земли. Но лишь спустя полтора столетия коммунистам удалось изгнать моих родных из замков. В частности, из Вексельбурга, где мой отец провел детство и где Мульде так красиво вьется по бесконечному парку. Впрочем, к тому времени фундамент нашей власти и на­шего богатства был уже давно разрушен. Экспроприация замков советскими властями лишь логически завершила затянувшийся процесс: превращение маленькой, неза­висимой династии в квартирную аристократию. А вот привычка терпеть неудачи сослужила нам после добрую службу.

Моих родителей можно назвать высококвалифици­рованными бедняками. Им обоим суждено было стать беженцами вместе с десятками тысяч других представи­телей того поколения. Отец в шестнадцать лет перевез свою мать и пятерых младших братьев и сестер на Запад, а затем еще раз вернулся на Мульде, поскольку не пони­мал, отчего надо бояться русских оккупантов. Он избе­жал ареста только потому, что сам тоже перебрался на Запад. Любопытно, какие вещи из замка своих родите­лей отец захотел взять с собой. Оставив драгоценности и столовое серебро, он забрал рога первого зверя (неболь­шого козлика), убитого им с разрешения отца на охоте.

Мать — ей был двадцать один год — бежала из Венг­рии в 1951-м, в эпоху очередного ужесточения сталинско­го режима. Когда она вся в пиявках вышла на австрий­ский берег озера Нойзидлер-Зе, у нее не осталось ровным счетом ничего. В Венгрии ей, как классовому врагу, за­прещали работать даже уборщицей.

Свадьба родителей, у которых был лишь минимум необходимых вещей, пришлась на самый пик немецко­го экономического чуда. Они поселились в маленькой квартирке в берлинском рабочем районе Темпельхоф, и там на свет появилась моя сестра Майя. Потом переехали в Штутгарт, где родилась Глория. Тут отец устроился специальным корреспондентом «Немецкой волны» в Африке. С середины до конца шестидесятых семья жи­ла в Африке: сперва в Ломе (Того), где родился мой брат, а затем в Могадишо (Сомали). И там, и там со скромной зарплатой немецкого корреспондента можно было чув­ствовать себя королем.

Я родился в Могадишо в год высадки на Луну, и тог­да же в Сомали произошла революция, заставившая моих родителей вернуться в Германию. Закончился беспеч­ный — по крайней мере, в том, что касалось финансов, — африканский период жизни нашей семьи. Родители сно­ва обустроились в Германии, но от того благосостояния, что царило здесь в те времена, нам, детям, перепадало не­много. Стиль жизни родителей был чрезвычайно эконом­ным. Когда в домах моих школьных приятелей холодиль­ники ломились от провизии и у каждого ребенка было неоспоримое право на «Нутеллу», в нашем холодильни­ке, как мне теперь кажется, трудно было отыскать что-нибудь, кроме бутылки молока, а на столе чаше всего по­являлись жареная картошка и яичница-глазунья. О том, что такое семейный отпуск или карманные деньги, я знал только из рассказов друзей. Зато наша квартира всегда была обставлена с большим вкусом, чем квартиры одно­классников. Матери для этого приходилось жульничать и прибегать к искусству новых бедных: книжные полки из ДСП были обтянуты материей, а под подушками и кра­сочными покрывалами пряталась мебель, купленная в «Икее». Пока все вокруг всячески демонстрировали свой высокий статус, мои родители совершенствовали искус­ство экономии. Отец, как правило, носил не раз штопан­ную рубашку и надевал кожаные брюки, жалея матерча­тые. Я постоянно донашивал вещи моего брата и кузенов. А устрашающий ритуал приобретения детской одежды в магазине, по счастью, обошел меня стороной.

Отец работал не только на «Немецкой волне». Он за­нимался организацией экономической помощи развива­ющимся странам, был защитником природы, а в конце жизни несколько лет представлял родные берега Муль­де в бундестаге. Однако истинным смыслом и целью его бытия оставались лес и охота. Поэтому воспоминания о детстве связаны у меня с промозглой погодой, желтым анораком и улюлюканьем во время облавы, а еще с си­дением на охотничьей вышке, когда нельзя ни шеве­литься, ни перешептываться и не слышно ничего, кроме собственного дыхания. Машина у отца всегда была са­мая дешевая. Его «Жигули», его кожаные брюки и изно­шенные рубашки не раз вызывали у меня отвращение. Только теперь я понимаю, что на самом деле у отца был непревзойденный стиль. Когда я вспоминаю, как он в слегка потертом темном костюме появлялся в бундеста­ге, то отец смотрится лучше, чем множество его с иго­лочки одетых коллег.

Экономность родителей, как я понял впоследствии, была следствием отнюдь не практических, а эстетических принципов. В книге «Дзен в искусстве стрельбы из лука» Айсаку Судзуки, говоря о красоте немногого и эстетике экономии, описывает вабийский идеал самурая. Чрезмер­ность претила самураям, а расточительность считалась «бесчувственной». Моих родителей можно назвать евро­пейскими ваби. Склеенные или потрескавшиеся чайники были отцу милее целых. А из курток он выбирал те, кото­рые не представляли никакой ценности для других.

Когда моя сестра Глория вышла замуж за князя Турн-унд-Таксиса, наша жизнь не вышла из привыч­ной колеи лишь потому, что роль бедных родственни­ков уже была нам хорошо знакома. После окончания войны семья все время жила у богатой родни. Бабушка, перебравшись на Запад, поселилась вместе с детьми у сестры моего деда, которая была замужем за князем Максимилианом Фюрстенбергским, одним из крупней­ших лесопромышленников Европы. С непривычным да­же для того времени великодушием князь предоставил в бабушкино распоряжение часть своего замка Хайлиген-берг на Боденском озере, где та и стала жить с восемью детьми. Лишь много лет спустя, когда у моих родителей появился собственный дом, бабушка переехала к нам. Сестры, брат и я полдетства провели в замках и лесах бо­гатой родни. При этом нас воспитывали так, чтобы мы не путали свое с чужим. Как-то раз я осмелился попро­сить слугу принести «колу» или что-то еще в этом роде и туг же выслушал рацею о том, что детям не полагается обращаться с просьбой к слуге.

В близком сосуществовании бедности и богатства для меня не было ничего необычного. Но между имущими и неимущими всегда сохранялась некая грань. Во время встреч аристократов — на охоте или на праздниках — часто собирается разношерстная компания, только вот бедных родственников любят и уважают далеко не все­гда. Типичным можно назвать случай с вестфальским ба­роном, который после войны велел снести крыло своего замка, чтобы избежать нашествия голодающей родни. Поколение глав семейств, которые регулярно оказывали финансовую помощь всем нуждающимся родственни­кам, давно вымерло. Их дети решили не следовать при­меру отцов, и, разумеется, не вызвали одобрения у бед­ствующей родни.

Смешению бедной и богатой аристократии препятст­вует то, что все меньше богатых живут в больших домах с прислугой, и возможность продолжительного визита бедных отпадает сама собой. Уже прошли те времена, когда можно было заехать попить чаю и остаться погос­тить на тридцать лет. Даже богатые княжеские семейст­ва, которые двадцать лет назад обитали в замках, десять лет назад переехали в небольшие флигели, а сегодня жи­вут в намного более практичных загородных домиках. Повсюду царит современность, миры бедных и богатых почти не соприкасаются. Девяносто процентов аристо­кратов снимают квартиры или живут в секционных до­мах где-нибудь в провинции, трясутся за свое рабочее место, если оно у них есть, и ездят на подержанных ма­шинах. Когда меня уволили, кто-то из сотрудников ска­зал: «Вам же не надо из-за этого беспокоиться!» Сказал так, словно у каждого человека с приставкой «фон» в фа­милии непременно есть заволжские латифундии, куда он в любой момент может удалиться. Но вопреки расхо­жему мнению немецкое дворянство, за исключением не­скольких крупных землевладельцев, давно уже поглоти­ла социальная реальность сегодняшней Германии.

Сам я превратился в настоящего посредника между мирами постыдной бедности и бесстыдного богатства, потому что князю Иоганнесу фон Турн-унд-Таксису нра­вилось включать меня в свою свиту. Получалось так, что в один день я встречался с нефтяными магнатами, маха­раджами и принцами, а на другой шел учиться или зани­маться журналистикой. Всю свою сознательную жизнь я подавлял в себе синдром официанта в отеле «Ритц»: тот вирус расточительства, которым обычно заражаются официанты, работающие в атмосфере роскоши и мотов­ства, а потом возвращающиеся в двухкомнатную квар­тирку, где течет кран.

Экономность родителей вызывала во мне обратную реакцию, и иногда мне нравилось шиковать. Так, напри­мер, я пристрастился путешествовать первым классом. Если в Мюнхене мама провожала меня на вокзал, то я садился в купе второго класса, ждал, пока она скроется из виду, а потом переходил в первый. Мои пристрастия следовало держать в тайне, иначе в семье меня подняли бы на смех. Когда мама нашла у меня счет, свидетельст­вовавший о том, что я купил в мюнхенском «Прантле» дорогой писчей бумаги, то подумала, что произошла ка­кая-то ошибка. А услышав от одной из моих кузин, ра­ботавшей в баден-баденском отеле «Бреннере Парк», что я однажды останавливался у них, решила, что та обо­зналась.

Когда я покинул родительский дом и поселился с друзьями в Лондоне, то порой очень неплохо зарабаты­вал, но умудрялся спускать деньги быстрее, чем получал новые. Тем не менее наличные неким чудесным образом все же появлялись из банкомата, как электричество из сети или вода из крана. Лишь поняв, что не могу уехать с заправки или выйти из привокзального киоска, не на­купив кучу всяких разностей, а во время чистки зубов не закрываю кран, потому что мне нравится шипение воды, не лезу под водительское кресло за выпавшей монеткой, я понял, что моя страсть к расточительству не что иное, как смехотворная реакция на безумную экономность от­ца и матери. Затем я постепенно пришел к выводу, что искусство отказывать себе, усовершенствованное роди­телями, выше любого расточительства не только с эсте­тической точки зрения, но и с практической: оно увели­чивает наслаждение.

Первооткрывателем этого принципа был Эпикур, со­ветовавший избегать чрезмерных чувственных наслаж­дений не потому, что они плохи сами по себе, а потому, что после них наступает похмелье. Согласно Эпикуру, временный отказ увеличивает степень наслаждения. Ко­му мало малого, тому мало всего. В политэкономии это называется «убывающей предельной полезностью»: на­чиная с определенного момента увеличение переизбыт­ка не играет никакой роли. Даже если вы, как Хайни Тиссен, повесите работы Пикассо в туалете для гостей или, как сын шейха из ОАЭ, будете еженедельно пригла­шать Ника Фалдо* на партию в гольф, качество вашей жизни не улучшится.

В обществе чрезмерного достатка потребители неиз­бежно становятся жертвой обмана. Экономика упорно заставляет нас поверить, что счастье можно купить. Пропагандой здорового образа жизни, от аюрведического чая до фитнесшокопудинга, промышленность стара­ется отвлечь наше внимание, хотя теперь уже нельзя не признать: нам надо изменить свое представление о рос­коши! Благосостояние давно не зависит от того, каким количеством денег и вещей мы располагаем. Главное — проявлять сдержанность.

Под сдержанностью подразумевается способность отказаться от того, без чего не могут обойтись осталь­ные. Независимость, при которой чужой стиль жизни не становится примером для подражания. А также понима­ние того, что экономический упадок — не беда и его можно расценить как шанс улучшить собственную жизнь. Макс Фриш утверждал, что кризис — это продук­тивное состояние, важно только избавиться от привкуса катастрофы.

В эпоху полной гомогенизации и стандартизации кризис дает возможность задуматься, стоит ли подда­ваться стадному чувству. Если сети кофеен предлагают нам «Супер Гранд Супремо», то это отнюдь не причина для того, чтобы не заказать большую чашку обычного кофе без сахара и молока. И если какой-нибудь марке­тинговый отдел решит ввести такую единицу, как «Супердупер-мега-чашка», то разве мы должны клюнуть на их выдумку? Известен знаменитый случай с гулявником, который раньше не добавляли даже в самые изысканные салаты. Потом кому-то пришло в голову назвать гуляв­ник «рукола», и теперь всё в Германии подают или «с руколой», или «на руколе». В эпоху расцвета «новой эко­номики» спрос на гулявник между Гамбургом и Мюнхеном был настолько велик, что лишь в Бранден-бурге и Мекленбурге-Передней Померании нашлось до­статочно земли для его удовлетворения.

Чтобы стать богатым без денег, сперва надо проверить все свои потребности. Задать себе вопрос, можно ли обойтись без них. Например, так ли уж нужен мобиль­ный телефон? Или недосягаемость сегодня стала приви­легией людей вроде Бен-Ладена. А Интернет? Президент Всемирного банка Джеймс Вольфенсон сказал однажды, что самые бедные жители Земли имеют право не только на пресную воду, но и на свободный доступ к Всемир­ной паутине. Ведь тот, у кого нет доступа к Интернету, не может участвовать в экономической революции и ав­томатически зачисляется в низший общественный слой новой, цифровой эпохи. И все-таки надо решить, явля­ются ли общемировые беседы в чатах и он-лайн игры жизненной необходимостью или роскошью.. Может, на­стоящей роскошью стоит признать возможность от них отказаться? В Древней Греции слово «идиот» обознача­ло человека, не принимавшего участия в общественной жизни. Кажется, постепенное разрастание Всемирной паутины придало этому слову диаметрально противопо­ложное значение. Сегодня идиотом правильнее назвать того, кто не в силах вырваться из общественных пут.

* Знаменитый игрок в гольф. (Здесь и далее примеч. перевод­чика.)


Если мы сможем избавиться от ненужных привычек, то, вероятно, научимся ценить действительно прекрас­ные вещи. Бедность помогает выбирать приоритеты, осознавать, что в жизни важнее. Благодаря ей мы сосре­доточиваемся на самом главном и берем на вооружение экономический принцип «lean management», то есть, прежде всего, снижаем расходы. О том, как при сниже­нии расходов улучшить качество жизни, и повествует данная книга.

Однако читатель ошибется, если подумает, что книга хоть каким-нибудь образом отрицает значимость на­слаждения. Конечно, сперва надо разобраться, нет ли чего получше столь популярных ныне кратковременных туристических поездок. И не безвкусно ли наше желание «вкусно поесть». Тем не менее все эти потребности сви­детельствуют о тяге к хорошей жизни. А эта тяга объеди­няет человека с внешним миром. Отказ от материально­го благополучия и аскетизм — путь трусов и ригористов. Если кто-нибудь хочет, как Диоген, валяться в вонючей бочке и настолько закоснел, что ему противны всякие удобства, то тут говорить об искусстве не приходится. Искусство начинается с умения различать прекрасное и так его дозировать, чтобы получать максимум наслажде­ния. Умение отказать себе — вот единственное условие для получения удовольствия.

Один из важных принципов оптимизации наслажде­ния мне хотелось бы оговорить уже сейчас. Чем мы кап­ризнее, тем зависимее от окружающих нас вещей, а значит, и беднее. Очень многие богачи — бедные люди, по­тому что их постоянно что-нибудь раздражает: шелковая рубашка недостаточно хорошо выглажена, федеральный канцлер опять не поздоровался, от шофера несет чесно­ком, да и вообще... Стоит поразмыслить над тем, что процент несчастных выше именно среди богатых. Един­ственные богачи, которые хоть сколько-нибудь похожи на счастливых людей, — те, которые могут себя ограни­чивать. Существование таких безобидных реалий, как капучино, без которого утро — уже не утро, или столо­вого серебра, без которого принц Уэльский не сядет за стол, к делу не относится. Хотя любое признание, что мы не можем без чего-то обойтись, похоже на капитуля­цию. В борьбе с всепоглощающей вульгарностью массо­вой культуры приходится рассчитывать лишь на скром­ные победы, к примеру на способность отказаться от того, что прежде казалось необходимым.

Эта книга призвана дать несколько советов, как огра­дить жизнь от царящего потребительского безумия. Тот, кто вовремя научится обходиться скромными денежными средствами, наверняка войдет в элиту будущего, потому что грядущая эпоха окажется несладкой для собственни­ка. Ему останется лишь трястись над своим имуществом, когда тот, у кого собственности мало, многого и не поте­ряет. А если еще вдобавок обзавестись самообладанием Владимира Набокова, то для хорошей жизни собственно­сти и вовсе не потребуется.

Нисхождение по социальной лестнице, безусловно, является искусством. В нем преуспели целые народы. И порой только такое нисхождение проливает свет на ис­тинную красоту. В следующей главе мы познакомимся с людьми, в полной мере овладевшими этим искусством.


Герои бедноты

Успех – это когда терпишь одно поражение за другим и не теряешь энтузиазма.

Уинстон Черчилль

Как показать себя с лучшей стороны без денег

Если бы существовал Зал Славы героев бедноты, то в нем оказалось бы множество людей. Один их список не уместился бы в этой книге. В зале следовало бы предста­вить не только отдельных личностей, но и целые города и цивилизации. Почетного места среди современников удостоился бы и человек, с которым мне доводилось встречаться несколько раз на протяжении многих лет и которого я в последний раз навестил, чтобы взять интер­вью, незадолго до его шестидесятилетия. Это один из ве­личайших актеров за всю истории кинематографа — Хельмут Бергер.

ХЕЛЬМУТ БЕРГЕР

Для меня это интервью было далеко не самым простым. Во-первых, я испытывал большую симпатию к собесед­нику, поскольку дружил с ним. А во-вторых, журна­листский отзыв о нем мог быть лишь таким: Хельмут Бергер, звезда европейского кинематографа и, наверно, самый красивый человек на свете, у ног которого ле­жали Голливуд и «Чинечитта», спустился со звездного Олимпа в мир простых смертных. У него кончились Деньги, он съехал со своей квартиры в Риме и теперь снова живет у матери в Зальцбурге. Так как социальное нисхождение считается в наши дни чем-то постыдным, нахальная венская пресса уже не раз заявляла, будто Бергер появляется на вечеринках вконец опустившим­ся и пьяным.

Мы договорились встретиться в «Австрийском дво­ре», который теперь называется «Захер Зальцбург». В помещение вошел человек, с виду смахивавший на клошара, но полный такого внутреннего достоинства, что люди в вестибюле отеля расступались перед ним и с почтительного расстояния наблюдали за актерской иг­рой, которая, в их представлении, всегда сопутствует Хельмуту Бергеру. Когда взъерошенный Бергер, забро­сив за плечи концы своего кашне, вошел в вестибюль через стеклянную дверь-вертушку, лицо администрато­ра исказилось от ужаса. И в то же время на нем можно было прочесть: «Этот человек — величайший сын на­шего города после Моцарта, его трогать нельзя. Если он испугает каких-то японских туристов, если пройдет мимо них с дьявольскими гримасами и покажет язык, то ничего страшного».

Австрийский эрцгерцог Карл, одетый в националь­ный костюм, стоял в вестибюле и с кем-то беседовал, но даже он бровью не повел, когда Бергер прошел мимо, непристойно жестикулируя.

Потом состоялся обед, для которого дирекция отеля предусмотрительно отвела отдельную комнату в зимнем саду. Поскольку Бергер в молодые годы сам работал официантом, то хорошо знал, чего стоит ожидать в по­добных заведениях.

— Господин Бергер, разрешите предложить вам ома­ра? — вопрошает подоспевшая обслуга.

— Разделанного?

— Конечно, вместе с тальятелле в масле и белым трю­фелем.

Вы с ума сошли? Никакой лапши, никакого мас­ла! Что за наглость?! Можете подать к омару уксусный соус — и все. У вас есть уксусный соус? Или лимонная долька?

Пересказать в деталях нашу беседу не представляется возможным, потому что многое не получало словесного выражения, одной из причин чего было безрассудное ре­шение заказать вина. Бергер до сих пор владеет всем ре­пертуаром магических жестов и виртуозно использует его, если ему осточертеет та или иная тема разговора, что случается довольно часто. Он смотрит собеседнику в глаза, а указательным пальцем подражает движению ав­томобильных дворников. Если это не помогает и к нему еще раз обращаются с тем же вопросом, он пикирует в свою тарелку и поднимается уже с кусками зажаренного омара на своем кашне.

В памяти потомков мне хотелось бы сохранить лишь некоторые фрагменты того напряженного и тем не ме­нее великолепного обеда. Хельмут Бергер, символ про­мискуитета и бисексуальности, который несколькими годами ранее написал в своей автобиографии, что сек­сом лучше заниматься, «когда хочется и уж конечно без всяких улещиваний до и после», накануне своего шести­десятилетия сказал, устало поливая омара уксусным со­усом:

—  Знаешь, секс не по любви — это... Нет!.. C'est rrrrien! Ни за что в жизни!

Не так давно он признался в интервью, что с детства страдал от католической морали и при любой мысли о сексе у него возникало чувство вины. Во время нашей беседы он заявил:

—  То чувство вины, которое я с трудом подавлял... было внушением свыше. 1 decided not to listen*.

Быть эксцентричнее других становилось все труднее и труднее. Когда римское общество в семидесятые годы пристрастилось к кокаину и люди часто отлучались нюх­нуть в туалет, Бергеру не оставалось ничего, кроме как в открытую поглощать горы наркотика, насмехаясь над мещанскими замашками остальных. Он заказал себе у «Булгари» небольшую золотую соломинку и носил ее на цепочке. К тому же у него под рукой всегда было золо­ченое лезвие для размельчения кристаллов.

Его лучшие роли — действительно великие роли — относятся к далекому прошлому. Молодой наследник Мартин фон Эссенбек в «Гибели богов» Лукино Вискон­ти (1968), чахоточный барчонок в «Саду Финци-Конти-ни» Витторио де Сики и, наконец, «Людвиг». В свои тридцать Хельмут Бергер был самым популярным моло­дым актером. А потом он, по шекспировскому принци­пу, увидел в жизни сцену и начал играть сам себя. Когда в 1976 году умер Висконти, его главный благодетель, Хельмут Бергер выбрал себе роль, затмившую все осталь­ные: роль безутешного вдовца, не теряющего самообла­дания даже в трудную минуту. На Бале роз у Гримальди в Монте-Карло его однажды развезло настолько, что он потерял контроль над желудком и так изгадил свой бе­лый костюм, что вынужден был не шелохнувшись про­сидеть до горького окончания праздника в шесть часов утра.

Бергер стал воплощением эксцентричности. Свой пятидесятилетний юбилей он отметил в доме графини д'Эстенвиль. И возможно, тот вечер оказался запозда­лым финалом, последним всплеском беззаботного де­кадентства семидесятых, пиком освобождения от обы­денности и одновременно мощным заключительным аккордом падения. Многие из тех, кто были на праздни­ке в римском дворце, либо недавно умерли, либо исчез­ли из поля зрения. Тот вечер стал рекордным по количе­ству поглощенного кокаина, икры и шампанского.

К пережившим этот праздник относятся Джек Ни-колсон, Роман Полански и по-своему Хельмут Бергер. Бергеру не предлагали приличной роли уже много лет. Но, несмотря на это, в восьмидесятых он

 * Я решил не слушать (англ.).


жил, словно странствующий римский принц, — всегда с личным сек­ретарем, швырял деньги направо и налево. Останавливался только в лучших отелях, хотя некоторые из них от­казывали ему в ночлеге. Так, в мюнхенском отеле «Вре­мена года» дорогостоящий интерьер люкса внезапно по­мог отметить «праздник джунглей»: настенные гобелены пошли на костюмы гостей, а люстры превратились в ли­аны. Уезжая, Бергер без всяких угрызений совести опла­тил счет на 90 тысяч марок, на котором в графе «Прочее» было приписано: «Убедительно просим больше у нас не останавливаться».

Бульварный журналист Михаэль Гретер написал од­нажды, что Хельмут Дитль первоначально хотел пригла­сить Бергера на роль мюнхенского бульварного журна­листа Беби Шиммерлоса в свой фильм «Королевский кир», но из страха перед эксцентричными выходками «былой звезды», к которому со временем стали отно­ситься как к актеру немого кино, отверг эту идею и утвердил Франца Ксавера Кретля. Бергер промелькнул еще в нескольких лентах. В «Криминальном чтиве» Квентина Тарантино он становится на экране своеоб­разной цитатой. Его было взяли в «Денвер-клан», но по­том по желанию режиссера уволили, так как во время съемок актер решил наведаться в гости к Джеку Николсону («I told them to go and fuck themselves!»). Наконец, осенью 1992 года, когда уже не было никакого личного секретаря, сгорела его римская квартира. В огне погиб­ли картины Миро, Шагала, Шиле, керамика работы Пи­кассо, собрание ваз и мебели в стиле немецкого модер­на, множество писем и памятные вещи. Бергер потерял практически все свое имущество. Переезд на виа Немеа стал для него прощанием с целой эпохой.

Постепенно Бергер смирился со случившимся, ис­тратил последние деньги на подарки друзьям и, когда его однажды попросили съехать с квартиры на виа Немеа, собрал те немногочисленные вещи, которые для него что-то значили, и вернулся к матери в Зальцбург. К ней Бер­гер испытывал чувство искренней привязанности с са­мых юных лет, когда выяснилось, что Хельмут немного «не такой, как все». Она понимала, что сын хочет вы рваться из гнетущей домашней атмосферы в большой мир. А теперь он снова вернулся к ней, ее мальчик. И ни мать, ни сын не видят в этом никакого несчастья. Ино­гда Хельмут Бергер выходит на улицу, блоками покупа­ет сигареты, тайком крадет в «Лидле»* лососевое филе, и если его ловят с поличным, то обходятся с ним самым что ни на есть вежливым образом. Ведь зальцбуржцы все-таки культурные люди.

Во время нашей встречи он стащил из киоска деше­вую зажигалку и почтовую открытку, хотя за минуту до того купил сигарет почти на 100 евро. Все это он делает, чтобы не выходить из роли, навязанной ему окружаю­щим миром: роли гран-сеньора, превратившегося в клошара. Пока мы гуляли по Зальцбургу, он не раз преду­преждал меня, что его в любой момент может вырвать, и когда перед домом Моцарта увидел кучу смятых картон­ных коробок, то облегчился на них с неповторимым чув­ством стиля, на миг перевоплотившись в бомжа. Кажет­ся, даже после смерти этот человек будет выглядеть безукоризненно.

Новые роли его особо не привлекают. Раз побывав на Олимпе, Бергер не хочет снижать планку: «Я видел все и вся. Париж, Мадрид, Монте-Карло, Нью-Йорк, Рим, Милан». Этот список он выговаривает так, словно речь идет об одном гигантском городе, переливающемся раз­личными названиями.

У него при себе был какой-то сценарий, присланный английским режиссером вместе со слезной мольбой. Бергера просили сыграть призрака, который постоянно является Александру Македонскому, и предлагали ас­трономический гонорар. Но Бергер пришел в ужас: «В таком фильме я сниматься не буду! Баста! Je ne veux pas. I will tell them ce soir. Fuck 'em!»**

Перед тем как поймать такси, он купил на оставши­еся в кармане деньги — три скомканные двадцатиевро-вые купюры — большую шоколадную фигурку для своей матери и торт «Захер» для моей жены Ирины, с которой он познакомился во время нашего свадебного путешест­вия. (Тогда он был столь любезен, что в конце ужина с Харви Кителем — после того как он, к нашему сожале­нию, почти целый вечер вел себя тихо — оступился, вставая из-за стола, и так грохнулся, что едва не разнес весь ресторан.)

Прощаясь, Бергер спросил, не хочу ли я зайти к ним в гости. «Моя мать делает лучшие палатшинки*** в мире».

ПИЗА

Как есть старые бедные и старые богатые, новые бедные и новые богатые среди людей, так есть они и среди го­родов. Например, Берлин в обществе городов смотрится выскочкой. Если Берлин попадет на одну вечеринку с Мюнхеном, Кельном, Гамбургом и Франкфуртом, то кто-нибудь из них наверняка смерит его уничижающим взглядом. По углам станут шептаться о том, что в Берли­не нет ни одного камня старше 150 лет, а большинство новых построек лишь копии с копий копий. В общем и целом оно, может быть, и так,

* Сеть дешевых немецких супермаркетов. ** Я не хочу. Скажу им сегодня вечером. Пошлю их! (фр. и англ.)

* ** Традиционные венгерские пирожные.

но только вот мюнхенцы соорудили собственный центр всего на какую-то сотню лет раньше. Вокруг

королевской резиденции, как в Лас-Вегасе, выросли флорентийские дворцы, которые сего­дня кажутся нам столь естественными. А что по праву старшинства сможет сказать Аугсбург? Или Регенсбург? Или Вормс, или Кельн? По сравнению с Кельном Мюн­хен — несомненный парвеню. Также, как Кельн по срав­нению с Римом. А Рим — с Афинами. И так можно идти в глубь веков, пока не дойдем до Багдада или какого-нибудь города в Междуречье, где, согласно Книге Бы­тия, располагался райский сад.

Если вы хотите отыскать город, превосходящий дру­гие по благородству, то сведений о возрасте будет недо­статочно. Настоящей элегантностью отличаются города минувшего величия. Чем ярче был их прежний расцвет и чем сильнее контраст с сегодняшним днем, тем боль­ше в них изысканности. А если так, то Пиза, безуслов­но, заслуживает место среди элиты городов.

В VIIT веке уровень образования в Пизе был настоль­ко высок, что Карл Великий настоял, чтобы грамоту ему преподавал пизанец. Уже в XII веке в Пизе начали обу­чать юридическим наукам. Свой первый расцвет Пиза пережила задолго до основания Рима. На протяжении столетий она оставалась единственной крупной гаванью на западном побережье итальянского сапожка. Когда же поднялся Рим, Пизу уравняли в правах с другими горо­дами, и она стала обыкновенной колонией. К северу от нее построили новую гавань — Геную.

Когда огромная империя рухнула под натиском се­верных варваров, во всей Европе осталось лишь не­сколько островков цивилизации: монастыри и... Пиза. Старый портовый город превратился в культурную мет­рополию и морскую державу — в вакууме, образовав­шемся после падения империи, развертывались гранди­озные планы мирового господства. «Миром» тогда считалось Средиземноморье, и мировое господство Пи­зы продлилось два века, начиная с середины XII. В эпо­ху наивысшего расцвета Пизы городу принадлежали от­воеванная у пиратов Калабрия, а также Корсика и Балеарские острова. После основания Франкского го­сударства Пиза стала резиденцией правительства. Око­ло 1200 года, в разгар рыцарской эпохи, город, находив­шийся на пересечении Запада и Востока, был местом обитания придворных, аристократов, ученых, купцов. Собор, объединяющий в себе элементы мечети и сина­гоги, служит ярким примером многообразия культур, властвовавших в Пизе, наиболее честолюбивой морской столице тогдашней Европы.

Однако на смену рыцарской пришла новая эпоха. Империя Гогенштауфенов развалилась. Фридрих Барба­росса скончался в 1190 году (принимая ванну во время одного из крестовых походов). Его сын Фридрих II без­заботно правил Священной Римской империей, пребы­вая в Сицилии, и немного враждовал с Римским Папой; когда же Европе стали угрожать монголы, эпоха Штауфенов закончилась, а Пиза утратила власть над внешним миром. Соседние города, Генуя, Лукка и Флоренция, которые с давних пор завидовали Пизе, воспользовались возможностью привести гордый город в запустение — объединились и завоевали его. В 1392 году Пизу прода­ли миланским Висконти, а те в свою очередь передали ее Флоренции. Восстания пизанцев против ненавистного им города торгашей беспрестанно подавлялись. Когда в XVI веке в Пизе работал Галилей, она уже давно была не метрополией, а провинцией.

Если бы город был живым существом, то Пиза чувство­вала бы себя оскорбленной тем, что сегодня ее знают лишь благодаря покосившейся башне. Однако она тер­пеливо сносит те сотни и тысячи туристов, которые еже­дневно высыпают на Кампо-дей-Мираколи, Площадь чудес, чтобы успеть сфотографировать башню, не обра­щая внимания на другие, куда более импозантные стро­ения: уже упомянутый собор и неповторимый баптисте­рий. Пиза и ее жители с добродушными улыбками встречают приезжающих на автобусе туристов, которые фотографируются, оставляют здесь часть своих сбереже­ний и, не причиняя никакого вреда Старому городу, от­правляются во Флоренцию, Лукку или в путешествие по Тоскане.

Большинство молодых людей, встречающихся на Улицах Пизы, учатся в Скуола-Нормале-Супериоре, единственном элитарном вузе Италии. В известном смысле Пиза так и осталась мини-метрополией для избранных, разве что теперь она находится вне центра ми­ровых интересов. И если вручать призы за равнодушие к утрате собственной значимости, то Пиза будет числить­ся среди первых кандидатов.

ВЕНГРИЯ

Нельзя говорить о величественном нисхождении, не упомянув страны, где это искусство усовершенствовано в высшей степени: Венгрию и Англию. Здесь особенно заметно, что истинная мера народов, городов и людей проявляется в тяжелые времена. Быть счастливым по­бедителем просто, куда трудней достойно нести бремя поражения и при этом не терять чувства юмора. Герцог Шаро по пути на эшафот читал книгу. Поднявшись по лестнице к палачу, он отметил то место, где закон­чил чтение. Ни одному европейскому народу юмор ви­сельника не присущ в той степени, в какой он присущ венграм.

Юмор всегда есть там, где люди высоко несут голову, несмотря на любые неурядицы. Немногим культурам до­велось испытать столько тягот, сколько венгерской, и все же если бы юмор стал экспортным товаром, то эко­номика Венгрии пережила бы небывалый подъем. Гол­ливуд, да и вся киноиндустрия, — это изобретение вен­герских эмигрантов, среди которых Вилмош Фокс, создавший автоматы «Никель-Одеон», Адольф Цукор, основатель «Парамаунт Студиос», и режиссеры Майкл Кертис («Касабланка»), Джордж Кукор («Моя прекрас­ная леди») и Александр Корда («Генрих VIII»).

Венгры так долго главенствовали в американском и английском кино, что на одной из крупных голливуд­ских студий даже вывесили плакат: «Чтобы получить у нас работу, быть венгром недостаточно!» В фильме Кор­ды «Алый первоцвет» (1934) Лесли Ховард сыграл арис­тократа сэра Перси, ставшего образцом для изображе­ния великосветского англичанина, хотя самого актера прежде звали Ласло Штайнер и родился он в Будапеште. Фильм был снят по роману венгерской баронессы Орци, сценарий написал Лайош Биро, музыку — Миклош Рожа, и большинство остальных членов съемочной группы тоже были венграми. Сам Александр Корда, помимо прочего, был знаменит тем, что не одно десятиле­тие помогал деньгами своим неимущим согражданам и знакомым актерам, оказавшимся не у дел. Список дру­зей, в которых он принял участие, длиннее его фильмографии, а ведь в ней больше пятидесяти лент. Таким об­разом, Корда стал одним из тех меценатов, которых сегодня можно встретить разве что в Венгрии и для ко­торых граничащее с безрассудством великодушие — не­пременная составляющая жизни.

Кроме пристрастия венгров к развлечениям, склон­ности к остроумию, их игрового азарта, «тайну успеха венгров» лучше всего раскрывает следующее наблюде­ние: в самых безвыходных ситуациях венгр никогда не утратит самообладания и чувства юмора.

В 1848—1849 годах казалось, что Венгрия может стать независимой от Австрии. Однако Вена обратилась за по­мощью к русскому царю, и народные волнения были по­давлены с небывалой для того времени жестокостью. Премьер-министр Шварценберг, действуя в духе буду­щего столетия, добился от девятнадцатилетнего импера­тора Франца-Иосифа разрешения казнить почти всех офицеров-венгров — от штабных офицеров и выше. По­сле чего по всей Европе прокатилась волна негодования, которая усилила революционные настроения. Офицеры, принявшие смерть без раскаяния и просьб о помилова­нии, стали национальными героями Венгрии. Лишь предводителю восстания, Лайошу Кошуту, удалось бе­жать в Турцию, переодевшись камердинером польского графа.

Следующий мощный удар по венгерской нации на­нес Версальский мирный договор, заключенный по окончании Первой мировой войны. Территория страны уменьшилась настолько, что Венгрия стала походить на один большой Будапешт. Более трех миллионов венгров оказались за пределами Венгрии, экономика рухнула. Когда четвертого июня 1920 года правительство и парла­мент были вынуждены подписать Трианонский мирный договор, на зданиях развевались черные флаги, а газеты вышли в траурной рамке.

Третьим ударом стало поражение восстания против советской власти. Сто пятьдесят волнующих часов осе­нью 1956 года Венгрия была независимой. Царило не­обычайное повстанческое настроение. 29 октября пред­седатель Совета министров Имре Надь демонстративно покинул партийный центр и под ликование народа во­шел в здание парламента. В холодное ноябрьское вос­кресенье, в четыре часа утра, началась ответная опера­ция советских войск. Тысячи венгров погибли в уличных боях против превосходящих сил Красной армии.

После восстановления «порядка» советское коман­дование пообещало Надю разрешить уехать за границу, во что он с поразительной наивностью поверил — его, разумеется, арестовали и казнили, как и 229 других ре­волюционеров. После кровопролитий 1848 и 1956 годов венгры и русские не могли оставаться в дружеских от­ношениях. Есть некая ирония судьбы в том, что в 1989 году именно Венгрия первой получила возможность вы­рваться из сферы советского влияния. Открытие вен­герских границ, которое произошло наперекор настой­чивому сопротивлению ГДР и Москвы, повлекло за собой распад Восточного блока и Советского Союза. Сегодня же с политической и экономической точек зре­ния Венгрия — самая успешная страна среди бывших стран Варшавского договора.

История Венгрии доказывает, что поражения порой оборачиваются победами. Прежние победители со вре­менем могут стать проигравшими, тогда как проиграв­шим никто не может запретить оставаться самими со­бой.

В качестве примера венгерского самообладания мне хотелось бы привести своего прапрадеда, графа Стефана Сечени. Его бескорыстие граничило с безумием, по­скольку он полагал, что вещи надо отдавать, прежде чем их у тебя заберут. Впрочем, как экономист и политик, он проповедовал бережливость. Одно из его поучений гла­сило: «Если у тебя есть 300 овец, то управляй хозяйством так словно у тебя их всего 30». По сей день прапрадед остается самым прогрессивным экономическим и соци­альным реформатором Венгрии. Благодаря его усилиям страна вышла на новый, современный этап самосозна­ния. До начатой им «эпохи реформ» Венгрия была фео­дальным, средневеково-византийским государством, чья знать спускала на венских скачках капитал, зарабо­танный в поместьях крепостными. Богатство некоторых венгерских князей достигало таких размеров, что приоб­ретало восточный колорит. Избирательным правом об­ладали лишь высшие слои общества, они и решали судь­бу страны. Землевладельцы были защищены законом 1600-летней давности, который запрещал закладывать земельные участки.

Сечени положил конец привилегиям своего сосло­вия. Решив послужить хорошим примером для других, он предоставил годовой доход со своих 50 тысяч гекта­ров в распоряжение Академии наук. А также урезал на­логовые свободы аристократии, построил порты на Ду­нае, исправил русло Тисы и приказал построить первое связующее звено между Будой и Пештом, Цепной мост. Его язвительные замечания по поводу самодовольства правящего класса и рискованные проекты вызвали ос­трое сопротивление. Мелкие помещики специально собирались в провинции для того, чтобы сжигать его книги.

Вместе со своими политическими противниками, Кошутом и поэтом Петёфи, Сечени был одним из главных реформаторов венгерского самосознания. Он надеялся, что Венгрия пойдет по пути эволюционного развития в рамках Дунайской монархии, а не по революционному, через отделение от Вены. Революционеры, однако, жаж­дали вооруженного столкновения с Австрией. Сечени ушел из политики и переселился из надьценкского зам­ка в «Дом умалишенных», как он сам называл свое новое жилище. Среди его остроумных замечаний есть и такое: «В жизни надо быть либо молотом, либо наковальней. Я отношу себя к наковальням...»

Судя по записям моего прапрадеда, которые он сде­лал в «Доме умалишенных», он никогда не переставал воспринимать политическое фиаско моральной побе­дой. Историки согласились с ним лишь после его смер­ти. Сечени превратился в мифологического националь­ного героя Венгрии, достигнув той степени признания, в которой было отказано даже Лайошу Кошуту, побе­дившему прапрадеда на политической арене.

АНГЛИЧАНЕ

(вообще и в частности)

Ближайшие родственники венгров по духу — англичане. Так же, как и венгры, они считают свою страну центром мироздания. Ко всем иноземцам англичане, без всякого зазрения совести, относятся как к дикарям или полуди­карям, с которыми надо общаться дружелюбно и по воз­можности воспитывать или подавлять. Последнее они делают довольно вежливо, так как разница между былым величием и глубиной нынешнего падения научила их смирению.

Трудов о том, как Великобритания из великой держа­вы превратилась в социально ориентированное государ­ство, хватит не на одну библиотеку, однако до сих пор нет внятного ответа, почему это никак не повлияло на самооценку англичан. Быть может, потому, что англича­не, как и венгры, азартные игроки? Ведь игрок должен уметь проигрывать и ждать, когда ему снова улыбнется удача. Есть один венгерский анекдот, который вполне можно рассказать и об англичанах.

Венгр захотел купить глобус и отправился в магазин. Продавец подает ему первый попавшийся. «Где же тут Венгрия?» — недоумевает венгр. Продавец указывает ногтем мизинца. «Дайте мне, пожалуйста, глобус по­больше, чтобы на нем была только Венгрия», — говорит покупатель.

Нисхождение Англии, самой богатой и могуществен­ной страны, началось еще во второй половине XIX сто­летия, а примерно с 1900 года стало неизбежной реаль­ностью, на которую сами англичане не обращали особого внимания. Знаменитая английская выдержка и в какой-то мере самовнушение позволяли им отстра­ниться от внешнего мира. Примером тому стал финан­совый крах высших слоев общества. Его предпосылки историки усматривают в парламентской реформе 1832 года, лишившей аристократию политической власти. Через полвека начались и экономические проблемы, на­прямую связанные с общеевропейским аграрным кри­зисом, который был спровоцирован развитием индуст­риализации и увеличением числа импортеров дешевой сельскохозяйственной продукции. В 1894 году в Англии был установлен налог на наследство, вынуждавший каж­дое новое поколение оплачивать кончину главы семьи за счет продажи имущества. Тот, у кого после этого еще ос­тавались деньги, потерял их во время мирового кризиса 1929 года. Последний источник легких денег закрылся для англичан в 1946 году, когда Индия объявила о своей независимости.

Любопытно, что именно те дамы и господа из выс­шего общества, которые менее других обращали внима­ние на новую социально-экономическую обстановку, в итоге оказались в лучшем — в том числе и материаль­ном — положении. А семьи, первыми запаниковавшие на рубеже веков, продали свои земельные владения за смешные деньги. Некоторые работы Рубенса и Ван Дейка поменяли владельцев всего за несколько сотен Фунтов. Семьи, которые не замечали, что в их загородных домах течет крыша, и которым удалось сохранить часть имущества, продержавшись до экономических чу­дес ХХ столетия, поправили свое финансовое положение за счет роста цен на землю и прежде всего на пред­меты искусства. Граф Дерби двадцать лет боролся с ис­кушением продать картину Рембрандта «Пир Валтаса­ра». Лишь в 1964 году он все-таки решился и выручил за нее 170 тысяч фунтов, что в пересчете на сегодняшние деньги равняется примерно 500 тысячам евро. А вот гер­цог Девонширский продержался до семидесятых годов и был вознагражден еще лучше, получив за своего Рем­брандта рекордную цену.

В то же время семьи, рано поддавшиеся панике, рас­продали все ценное имущество и были вынуждены втя­гиваться в рабочую жизнь. Английские аристократы ра­ботали не только в банках или аукционных домах. Некоторые, например лорд Тевиот, зарабатывали на хлеб тем, что водили автобус. Виконт Бойль и лорд Блэкфорд, когда им не надо было заседать в палате лордов, подра­батывали официантами, баронесса Шарплз управляла питейным заведением, а леди Диана Спенсер была вос­питательницей в детском саду.

Отпрыски аристократических родов, крутившие руль и разливавшие пиво, прославились тем энтузиазмом, с каким они выполняли пролетарскую работу. Небольшое жалованье никак не влияло на их настроение, — вероят­но, они еще в детстве научились с презрением относить­ся к деньгам. Чем больше опыта накопила семья в искус­стве бедности, чем лучше предки научились отыскивать тень в годину засухи, тем легче было их потомкам пере­носить по-настоящему трудные времена. Такие семьи, как семья египетского короля Фарука, которая не смог­ла привыкнуть ни к власти, ни к ее потере, не выдержали социального краха. Остатки своего состояния, хранив­шиеся до времени в Европе, Фарук спустил в рулетку. Его сестра, принцесса Фатия, эмигрировала в Америку, некоторое время проработала уборщицей, а потом вы­шла замуж за служащего, который позже застрелил ее в лос-анджелесском мотеле.

А вот лорд Кингсейл, чьи предки веками определяли историю Ирландии, сумел привыкнуть к новой жизни. Его род считался обедневшим еще во времена Кромвеля, поэтому потрепанные куртки нисколько не смущают лорда. Кингсейл во всем винит Генриха VII с его «бездумными войнами». Сегодня он живет в маленьком дере­венском домике, некогда принадлежавшем его предкам, пользуется всеобщим уважением соседей, которые уч­тиво обращаются к нему «сэр». И если в местном пабе засорится сток, его хозяин пошлет за помощью именно к «сэру», потому что в качестве вознаграждения за работу тот не потребует ничего, кроме нескольких кружек пива. Одежду, в которой ходит лорд Кингсейл, не согласится купить даже старьевщик.  Единственную приличную куртку он надевает, лишь когда его приглашают в город­ской ресторан или на какой-нибудь праздник. Однажды его спросили, лучше ли ему живется оттого, что он лорд. Кингсейл ответил с чисто английской самоиронией: «О да, много лучше. Если я вдруг на званом вечере гром­ко выпущу газы, то все сочтут это за эксцентричную вы­ходку, милую шалость. Если же пукнет кто-нибудь дру­гой, то люди вознегодуют и заговорят о непростительной вульгарности».

Большинство знакомых мне английских снобов пой­дут на все, чтобы обзавестись домашней прислугой, — даже если у самих денег останется меньше, чем у убор­щицы. Те, у кого средства совсем истощились, вовсе не обращают внимания на собственное жилище и притво­ряются, что в нем убрано. Их гости не должны удивлять­ся толстому слою пыли в комнатах и залежам грязной посуды на кухне.

Правда, есть в Англии джентльмены, которые каж­дую неделю играют в уборку своей квартиры. Они высо­ко закатывают рукава, натягивают резиновые перчатки и пытаются изобразить собственную прислугу.

Одного моего друга можно назвать профессионалом этого действа. Крах страховой компании «Ллойдс» уничтожил его последние сбережения. После чего жена предпочла начать новую жизнь с баснословно богатым маркграфом. В один прекрасный день друг решил перехитрить судьбу и стать своим собственным слугой. Он сам начищает себе до блеска ботинки, а когда заканчи­ваются сигареты, посылает себя в ближайший табачный киоск. Он пользуется почтовой бумагой от Смитсона, в его квартире всегда царит совершеннейшая чистота, аодевается он просто шикарно, хотя возраст одежды пре­восходит его собственный. На его письменном столе унаследованном от предков, лежит множество преду­преждений от компании «Бритиш Гэс», которая грозит­ся отключить отопление. Порой до него невозможно до­звониться, потому что за неуплату отключен домашний телефон. И все же, несмотря на эти бытовые неуряди­цы, он ведет себя как аристократ. Стиль его жизни не изменился по отношению к прежнему ни на йоту. Раз­ве что банковская карточка у него теперь не работает. Но даже это дает ему некоторое преимущество перед те­ми, у кого она еще действует.

Одна из особенностей английского общественного устройства заключается в том, что хотя классы и суще­ствуют, но между ними нет непреодолимых границ, и из одного класса в другой можно перейти не только с по­мощью денег. Важнейшие критерии — поведение и язык, а и то и другое поддается воспитанию. В юности Маргарет Тэтчер говорила совсем не так, как в зрелые годы, когда стала лидером консерваторов. Любой пред­ставитель рабочего класса сможет приобщиться к сред­нему классу, если будет играть на бегах, а представитель среднего класса приобщится к высшему, если вместо бе­гов будет ходить на скачки. Говоря иначе, если Англия и является страной господ, то не в немецком понимании слова, согласно которому «господин» обязательно дол­жен над кем-то «господствовать», а в понятном любому венгру и любому англичанину смысле: «господин» — тот, кто господствует в собственном мире, владеет самим собой.

Венгры и англичане гордятся своей национальнос­тью не из высокомерия, а для того, чтобы ощущать себя частью чего-то особенного. Мой друг Кевин, с которым мы  долгое время жили в одной лондонской квартире, од­нажды на моих глазах удержал какого-то самоубийцу от прыжка с моста Бэттерси. Сильнее всего на беднягу подействовал аргумент: «You can be proud to be British!» Ecли же немцу сказать в подобной ситуации: «Ты можешь гордиться тем, что...», он прыгнет, не дождавшись окон­чания фразы. Англичан прежде всего отличает их «self-esteem», чувство собственного достоинства. Оно помога­ет не сломаться даже в самых трудных ситуациях.

Никто не воплощает превосходства английской социаль­ной системы лучше, чем Чарльз Бенсон. Он не распола­гал большими средствами, но оставался незаменимым членом лондонского общества. Официально Бенсон ра­ботал в «Дейли экспресс» и писал о скачках. Однако в ре­дакции его было не застать: либо он обретался в Аскоте или Эпсоме на ипподроме, либо занимался своим глав­ным делом — крутился в салонах зажиточных друзей. В их узкий круг входили Ага-хан, коневод-магнат Роберт Сенгстер, миллиардер Джимми Голдсмит, греческий теннисист Таки Теодоракопулос и гонщик Грэм Хилл.

Таки вел колонку в «Спектейторе» и после смерти Бенсона написал: «Чарльз не мог и дня прожить без азартных игр. Денег у него никогда не было, но никто из нас не вел такой роскошной жизни, как он. От Чарльза я узнал, как любят проводить время англичане (скачки, загородные поездки на выходные и казино), а он от ме­ня — как развлекаются на континенте (бордели, среди­земноморские яхты и такие же казино)». Бенсон был из тех людей, что, как магниты, притягивают к себе других. Хозяин казино Джон Аспинелл поощрял игроманию Бенсона не только из-за того, что ценил его общество, о и потому, что Бенсон притягивал «крупную рыбу», которая всплывала вслед за ним из находящегося под ка­зино ночного клуба «Аннабель».

Основным капиталом Бенсона было его остроумие. Он не мог похвастать ни родословной, ни деньгами, но все же считался звездой лондонского общества. Ежегодно он совершал три поездки: после рождественских праз­дников гостил у Роберта Сенгстера на Барбадосе, пере­жидая противный лондонский январь; летом несколько недель, словно приклеенный к палубе, плавал на яхте Ага-хана и с бокалом шампанского в руке веселил чест­ную компанию; а по завершении сезона скачек в Англии отправлялся с Сенгстером в Австралию смотреть скачки на Кубок Мельбурна. Помимо этих обязательных поез­док, всегда находились какие-нибудь дамочки, которые так высоко ценили общество Бенсона, что готовы были оплатить ему поездку во Флориду или на Барбадос, лишь бы он по вечерам развлекал гостей фейерверками своего красноречия. Вероятно, за всю свою жизнь Бенсон не за­платил за билеты на самолет ни пенни, но летал всегда первым классом и даже получил прозвище по номеру своего любимого места — 1А.

Тайна английской общественной модели, скорее все­го, заключается в том, что теоретически все могут пре­вратиться в «леди» и «джентльменов». Быть может, именно открытость социальных границ и помогает клас­сам сохраниться. Если хочешь быть господином веди себя подобающим образом. It's as simple as that.


МОИ РУССКИЕ ПРЕДКИ

Бывшие места встреч высшего общества сегодня пере­стали быть таковыми, потому что их оккупировали но­вые русские. Даже самые невзыскательные богачи не могут теперь без зазрения совести показаться в таком месте, как Санкт-Мориц. Богатство приобрело оттенок вульгарности, и главные виновники этого — новые рус­ские. Они превзошли все границы пошлости. Есть зна­менитая фотография одного олигарха, на которой тот снят в шлепанцах и тренировочных штанах на фоне сво­их позолоченных апартаментов. Ее вполне достаточно для того, чтобы элитные подразделения русских выта­щили его из личного самолета и препроводили в суд. Другой олигарх, бежавший от Путина в Лондон, приобрел дом на Итон-Плейс и — в этом сходятся мнения всех людей с чувством стиля позаботился о том, чтобы Ноттинг-Хилл перестал считаться самым невзрачным местом города.

Экспорт новых богатых русских в Европу оказал гу­бительное воздействие на европейское чувство стиля. Напротив, старые бедные русские, эмигрировавшие по­сле революции 1917 года, обогатили тогдашнюю Европу. Парижская богема двадцатых годов расцветала, прежде всего, благодаря притоку талантливых русских людей. В то время за рулем такси или среди официантов мог на­ходиться обедневший князь. Бежавшие из России арис­тократы были желанной домашней прислугой, потому что благодаря многолетнему опыту прекрасно знали, как и что надо делать. Многие русские эмигранты-беженцы попали из волшебной страны, где имели высокое поло­жение, на Запад без гроша в кармане и лишь здесь узна­ли настоящую жизнь. Так, один мой родственник, с ко­торым я познакомился еще в детстве, стал слугой в Париже и, по собственному признанию, начал жить ку­да веселее, чем в Петербурге.

Упомянутый выше Владимир Набоков, сын петер­бургского аристократа, во время пребывания в Берлине был вынужден работать в ванной, потому что только там мог устроиться удобно. И хотя в те дни он не знал, когда ему в следующий раз придется поесть горячей пищи, в его стихах, рассказах, романах присутствует неудержи­мое чувство счастья. «Блуждая по улицам, по площадям, по набережным вдоль канала, — рассеянно чувствуя губы сырости сквозь дырявые подошвы, — я с гордостью несу свое необъяснимое счастье»*. Набоков даже собирался составить практическое руководство под названи­ем «Как быть Счастливым»**.


*Цитата из рассказа Набокова «Письмо в Россию».                                                                                 

**Составлением этого руководства хотел заняться не Набоков, а Годунов-Чердынцев, главный герой «Дара».

Получив гонорар за «Лолиту», писатель посетовал что успех заставил себя долго ждать, но добавил, что не обращал внимания на материальные тяготы во время нужды. Уже в своих ранних произведениях Набоков пре­зрительно отзывался о тех русских эмигрантах, которые оплакивали потерянное состояние.

Такие, конечно, были. Однако большинство бежав­ших аристократов приняли утрату имущества с таким до­стоинством, что стали вечным примером для потомков. Великая княгиня Ксения, сестра царя Николая II, жила в Виндзорском парке, в небольшом домике, предостав­ленном ей кузеном Георгом, королем, и королевой Ма­рией. Великую княгиню находили скромной и непритя­зательной. Говорили, будто она даже запретила слугам целовать ей руку, как то было принято в России. Порой королева приглашала ее на чай и однажды показала ве­ликой княгине недавно купленную шкатулку Фаберже, спросив, не знает ли та, что означает инициал «К». Кня­гиня, разумеется, знала: ее муж подарил ей эту шкатулку в честь рождения их первого сына. В латинском написа­нии ее имя начиналось с «X», а в русском — именно с «К». Тем не менее она ответила, что, вероятно, за «К» скрывается некий «Кристоф», и никак не выдала своей тайны. Ведь иначе королева попала бы в неловкое поло­жение и непременно вернула бы великой княгине ее вещь. А ставить королеву в неловкое положение... это ли не верх бестактности?

Моей бабушкой по материнской линии была княги­ня Майя Голицына. Ее сестры прекрасно знали великую княгиню и нисколько не уступали ей в умении мирить­ся с утратой. Выросли сестры неподалеку от Санкт-Пе­тербурга, в усадьбе Марьино, построенной в XIX веке их прабабкой Софьей Строгановой. Зимой Голицыны пе­реезжали в Новгород. Во время их отсутствия за домом следил старый слуга, вся работа которого состояла лишь в том, чтобы отапливать его. Управляющий имением из года в год предупреждал моего прадеда Павла Голицына, что старик становится все забывчивей и ему нельзя доверять. Но прадед настолько привык к слуге, что не решался обидеть того увольнением. Разумеется, однажды дом сгорел: дымоход засорился и искры, вылетавшие из камина, вызвали пожар. Прадеду не оставалось ничего другого, как отстроить усадьбу заново.

Читатель скажет: «Не умно». И: «Сами виноваты». Что ж, подобная нерасчетливость была характерной чер­той прадеда, и позже оказалось, что у нее есть свои по­ложительные стороны.

У прадеда и прабабушки, Александры Мещерской, долго не было детей. Когда у них появилась Аглаида, старшая сестра бабушки, прадед из благодарности по­строил в своей деревне больницу, нанял трех медсестер и устроил так, что каждую неделю больных навещал врач. Для местных жителей это стало настоящим событием. До того они обращались за медицинской помощью к само­му прадеду, и он либо лечил, либо — в тяжелых случаях — велел закладывать экипаж и отправлял их в город.

Когда в начале Первой мировой войны в России на­чались революционные волнения, старшая медсестра попыталась восстановить крестьян против моих пред­ков. Она была родом из Петербурга, где ее и нанял мой прадед. Вообще, сторонники у большевиков были толь­ко в городах, а в деревнях их люто ненавидели. Первые беспорядки были безжалостно подавлены, зачинщики — пойманы и повешены. Упомянутая медсестра прибежа­ла к моему прадеду, упала перед ним на колени и стала молить о пощаде, хотя за несколько недель до этого го­ворила ему в глаза, что ждет не дождется того дня, когда овесят всю его семью. Любой знаток человеческой на­туры выдал бы бунтовщицу властям, но только не Павел Голицын. Он дал ей немного денег и довез в карете до вокзала, где медсестра села на поезд и навсегда пропала из виду.

Сам прадед не дожил до революции, до крушения привычного ему мира. Он умер в первый год войны и похоронен с большими почестями. Его смерть была безболезненной, им самим предвиденной. Гроб с его те лом крестьяне пронесли пятнадцать километров и захо­ронили в марьинском парке, который прадед очень лю­бил.

Всю свою жизнь Павел Голицын отличался щедрос­тью, часто граничащей с расточительством. Принято считать, что подобная черта хороша для людей, верящих в загробное бытие, но в земной жизни считается прояв­лением некой глуповатости. И все же, во-первых, мало есть на свете вещей ценнее подобной глуповатости, а во-вторых, что касается прадеда, то его щедрость была оце­нена и в земной жизни: его жена и все его дети пережи­ли революцию. Они бежали на Кавказ, а оттуда — в Константинополь. Затем одна из сестер оказалась в Лон­доне, другая — в Нью-Йорке, моя бабушка — в Будапе­ште, где она вышла замуж за графа Балинта Сечени, а тетя Ага, которую я прекрасно помню, в Зальцбурге. Я так и вижу, как тетя Ага сидит в крохотной однокомнат­ной квартирке, разливает чай в надтреснутые чашки и рассуждает о жизни. Ее комната была до отказа забита всяким хламом: письмами, фотографиями в рамках, книгами. Однако благодаря ее присутствию комната преображалась в залу загородного дворца. У тети было то внутреннее величие, которого достигают лишь редкие люди, однажды потерявшие все на свете, а потом взгля­нувшие на утрату без всякого сожаления.

В итоге оказалось, что мой прадед был разумным че­ловеком. Даже с точки зрения утилитарной этики. Бла­годаря ему у членов его семьи выработался иммунитет против чрезмерной зависимости от материального. Если выражаться терминами Эриха Фромма, то бытие тети Аги никак не зависело от ее обладания. Ей в удел доста­лось такое богатство, о котором алчным людям не дано даже мечтать.


Часть вторая

Чему нам обязательно следует научиться у героев бедно­ты, так это не воспринимать успех и неуспех исключи­тельно с бухгалтерской точки зрения. Люди, которые не теряют лица даже в трудном положении, отличаются од­ним качеством: они никогда не прекращают действо­вать. У них есть достоинство, не зависящее от внешних обстоятельств, — они умеют разглядеть во временной неудаче новые возможности.

Парадокс счастья заключается в том, что порой оно таится под маской несчастья, так же как и несчастье ино­гда наряжается в пестрые одежды счастья. Конечно, не всегда это становится ясным так быстро, как в случае с говаром из Иллинойса, который выиграл в лотерею 3,6 миллиона долларов, а через несколько дней скончался от 1фаркта, поскольку не смог перенести нервного напря­жения. Или у «лотерейного Лотара», историю которого не так давно наперебой рассказывали газеты. Безработный выиграл 3,9 миллиона марок, вместо обычного пива пить марочное, приобрел «ламборджини», и пошло-поехало: алкоголь, вечеринки, очаровательные красотки. А через пять лет «лотерейного Лотара» не стало. То, что мы склонны называть счастьем, часто оказывается его противоположностью. Об этом метко высказался Оскар Уайльд. «Если Господь хочет покарать людей, Он при­слушивается к их молитвам».

Мало того, можно даже предугадать в неудаче будущий успех. Если бы Набоков не оказался бедным эми­грантом, то превратился бы в богатого коллекционера бабочек и второразрядного поэта. Однако, к счастью для нас и, возможно, к счастью для него, он потерял все со­стояние. Великие триумфы и громкие провалы не просто соседствуют друг с другом, иногда провал становится за­логом будущего триумфа.

Тот, кто стремится воплотить общепринятое пред­ставление о счастье, наверняка станет несчастным. По-настоящему беден не тот, кому не хватает каких-то вещей а тот, кто вечно стремится к совершенному здоровью, со­вершенной красоте, совершенному богатству. Лишь лю­ди, умеющие ценить жизнь со всеми ее перипетиями и не падать духом в трудную минуту, способны стать счастли­выми.

Грубо говоря, к богатству ведут два пути. Первый путь: работать, чтобы удовлетворить свои потребности; страдать, мучиться и мечтать о недоступных вещах, на­конец, обрести их и осознать, что не в них счастье. Путь второй: изменить свои потребности.

Я вынужден разочаровать тех читателей, которые в нижеследующих главах хотят найти конкретные реко­мендации — шаг за шагом на пути к счастью, богатству и успеху. Речь пойдет, скорее, о переоценке тех потреб­ностей, которые насаждаются нам массовым сознанием, хотя, по сути своей, они скучны и безвкусны. Кто оста­нется верен таким потребностям — да будет это сказано уже сейчас, — никогда не почувствует себя богатым. Бо­гатым станет тот, кто сможет от них избавиться.

Первое правило стильной бедности гласит: выби­райте приоритеты! Две недели в году глодать диетиче­ские ребрышки в каком-нибудь сонном царстве близ Аликанте или провести отпуск в родном городе, гуляя по паркам и выезжая на озера? Подписки на газеты и ежемесячные отчисления поставщику низкопробной телепродукции или просто — хорошая книга?

Настоящую роскошь не найти в магазинах «Гермес» KaDeWe»*, так как она состоит в добровольном отказе от лишних соблазнов, которые засоряют, а не украшают нашу жизнь. Тот, кто надеется стать по-настоящему богатым, должен набраться смелости и отвоевать хотя часть собственной независимости. Например, покупать лишь то, что доставляет истинное удовольствие, а не предаваться оголтелому стяжательству.

Для того чтобы быть богатым, совсем необязательно иметь много денег. Главное, иметь «собственный стиль». Это словосочетание долгое время оставалось оружием массовой индустрии, однако в будущем ему суждено стать заветным ключом к тайне счастливой жизни.


*«Kaufhaus des Westens» — крупнейший торговый центр Берли на.


Жизнь или кошелек

В чем прелесть денег, если ради них надо работать?

Джордж Бернард Шоу


Work less, live more!

Первые недели моего существования в качестве больше-не-работающего стали не совсем обычными. Я нарочно избегаю слова «безработный», потому что мне было чем заняться дома. Быстрее всего к перемене привыкла же­на, открыв во мне талантливую немецкоязычную домо­хозяйку. Когда на вечеринках меня спрашивали: «Кто вы по профессии?» — я с удовольствием отвечал: «Безработ­ный», хотя бы потому, что мне не нравится сам вопрос. Однажды я решил подсчитать, сколько времени прохо­дит, пока тебя не спрашивают об этом в том или ином обществе. Простые труженики и люди с хорошим воспи­танием выжидают по нескольку минут, а то и вовсе не касаются данной темы. Люди свободных профессий, ад­вокаты и врачи не проявляют своего интереса одну-две минуты. Рекламщики и работники средств массовой ин­формации редко терпят дольше тридцати секунд.

Сам вопрос настолько же опошлился, насколько и устарел. Давно прошли те времена, когда людей можно было классифицировать в зависимости от места работы. Хотя бы оттого, что все больше людей это место теряют. А тот, кого еще не уволили, правильно делает, если ищет другие стимулы к существованию, кроме работы. Перво­начально работа воспринималась как наказание за дерзость Евы в райском саду: «в поте лица твоего...» и т. д.

Потом онастала обязанностью, нравственной заповедью Лютера и Кальвина. Однако смыслом жизни работа быть не может, потому что в большинстве случаев она является бегством от настоящей жизни, перед которой человек остается один на один с horror vacui*, если работа, с сопутствующими ей признанием, которое она дает, уважением и статусом, вдруг исчезает.

Среди деловых людей долго считалось, что пусть лич­ная жизнь у трудоголиков не складывается, зато работу свою они выполняют профессионально, В любое время дня и ночи с ними можно обсудить проблемы компании, потому что ради нее они готовы на все. Такая точка зре­ния давно устарела. В лучших бизнес-школах мира, в Гарварде или INSEAD**, сейчас учат, что подобный тип работника представляет опасность для производитель­ности компании и способствует увеличению издержек. Зачастую эти люди постепенно выбиваются из привыч­ного трудового ритма, после чего у них в любое время может произойти срыв. Тот, кто сегодня занят круглые сутки, не расстается с мобильными телефонами, пейд­жерами, ноутбуками и не может оторваться от работы, чтобы привести в порядок свои мысли, тот ведет хищни­ческую добычу собственного здоровья, духовных сил и с предпринимательской точки зрения собственной произ­водительности. Помимо этого исследования последних лет показывают, что люди с повышенным честолюбием склонны к недовольству собой, меланхолии и серьезным депрессиям.

Интересно, что здоровью больше всего угрожает вовсе не сама работа, а страх ее потерять. Например, доказано, что на предприятиях, которые начинают активно сокращать расходы, люди чаще берут больничный. Страх и стресс сильно действуют на жизнеспособность и иммунную систему. Финские ученые установили, чтовероятность инфаркта у служащих предприятия, где регулярно происходят сокращения, за четыре года возросла в пять раз.

Постепенно медики начинают понимать, что кроется за словом «стресс», которое до сей поры служило свое­образным родовым понятием для многих психофизио­логических расстройств. Стресс подразумевает не просто выброс кортизола и адреналина, гормонов, не раз спа­савших наших предков от опасности. Дело в том, что вы­брос этих гормонов происходит не за один раз, как во время шока, а за длительный отрезок времени: напри­мер, во время интенсивной работы, при необходимости отвечать на непрерывные звонки, при постоянном на­пряжении. И эти маленькие порции гормонов действу­ют как аварийный выключатель,

*Боязнь пространства (лат.).

**Высшая школа экономики в Фонтебло. У нее есть крупный филиал в Сингапуре и несколько центров по всему миру.

застрявший в промежу­точной позиции: человек и не отдыхает, и не работает во всю силу, а пребывает в каком-то среднем состоянии, которое со временем изматывает и приводит к отчая­нию.

В Америке все больше предприятий отчисляют сред­ства на «проактивную», как сказал бы Юрген Клинсман, борьбу со стрессами своих служащих. Во многих кали­форнийских компаниях раз в день проводится общая дыхательная гимнастика или медитация, на которой должны присутствовать все. Другие компании нани­мают массажистов, которые приходят к сотрудникам и предлагают массаж шеи. И хотя известно, что массаж благотворно действует даже на омаров, большинство людей воспринимают его только как временную пере­дышку: положительный эффект довольно быстро сходит на нет.

Кажется, против стресса есть только одно средство, по сравнению с которым все остальные — сплошное зна­харство и шарлатанство. Средство это когнитивное. Че­ловек должен сам понять или услышать от терапевта, что определенные жизненные позиции, привычки и отно­шение к работе помогают сохранить энергию и психическое здоровье. А потом уже решать, отдаваться ли целиком работе или нет и так ли уж важно уходить домой последним, чтобы доказать свое прилежание. Я знаю много газетных репортеров, которые с головой ушли в работу и у которых нет никакой личной жизни, потому что главная страсть их жизни — журналистика. Однако при ближайшем рассмотрении эти сча­стливые профессионалы оказываются смертельно уста­лыми людьми, мечтающими лишь о том, чтобы хоть раз окунуться в настоящую жизнь, от которой они так упор­но бегут.

У меня есть друг, как раз такой журналист. Когда я приехал в Берлин, то устроился на работу в бульварный журнал, в котором он работал редактором раздела ново­стей. Выкладывался он на всю катушку, без передышки курил и незадолго до тридцатилетия стал главным редак­тором большой ежедневной газеты. Несмотря на моло­дость, он занимал одну из главных должностей в городе. Перед ним заискивали сенаторы, ему завидовали стар­шие коллеги. Однажды летним утром он проснулся со странной тяжестью в груди. Сказал, что чувствует себя так, будто на него положили гранитную плиту. Его левая рука пылала от боли, В тридцать три года с ним случил­ся инфаркт.

С другим моим знакомым произошла история, поч­ти диаметрально противоположная моей. Примерно в то время, когда меня уволили, он устроился на работу в адвокатскую контору. Так же как и я, он женат и у него двое детей. Теперь он работает шестнадцать часов в день вместо разгрузочных двенадцати, на выходных просматривает судебные бумаги и раз в два-три дня летает во Франкфурт, где купил себе двухкомнатную квартиру, поскольку там живет большинство его подзащитных. Теперь он вместе с семьей — или, вернее, семья без него — живет не в мюнхенском районе Швабинг, а к югу от Мюнхена, в уютном домике с садом («все ради малышей»). Со своими детьми он познакомится, когда те будут заканчивать школу, а жена крайне удивится, если он случайно заскочит домой. Хотя материальных проблем они испытывать не будут — скорее всего.

Денежные заботы, конечно, обременительны, особенно если надо обеспечивать детей. Однако, справившись с этими заботами хотя бы отчасти и не став при этом ра­бочим волом, можно ощутить преимущества безденеж­ного положения. Сам я сражаюсь лишь с неотложными платежами: я журналист и мне приходится держать се­мью на плаву благодаря случайным заработкам. Поэто­му, в отличие от прежних лет, я не сижу в душном каби­нете с видом на крытый внутренний дворик. Стоит мне только распахнуть окно, и в комнате появится свежий воздух. Путь на работу, от кухонного стола до компью­тера, занимает у меня в зависимости от загруженности дорог 10—20 секунд. Раньше же мне приходилось проводить около двух часов в общественном транспорте. У ме­ня никогда не было такого количества времени для ра­боты, как после увольнения. Сидя в редакции, я порой тратил часы на бессмысленное чтение газет, ненужные разговоры, какие-то дискуссии и откровенную болтов­ню, бездельничал во время долгих перерывов на обед — в общем, не жалел ни времени, ни нервов.

Как и раньше, большая часть моей работы заключа­ется в чтении. Но теперь я читаю не в душной конторе, а, если позволяет погода, на балконе. Разумеется, жена не сразу научилась различать, думаю ли я над чем-то или просто греюсь на солнышке. Поэтому иногда я прячусь в кабинете. Если дверь в кабинет, как сейчас, закрыта, то, согласно строгому внутрисемейному закону, беспо­коить меня категорически запрещено. Отрывать меня от работы не могут ни дети, ни жена, ни почтальон, ни су­дебный исполнитель, ни даже федеральный канцлер. Введение подобных ограничений необходимо. Иначе ничего не достигнуть. («Нет, Летиция, сейчас я не мо­гу!») Так, на чем я остановился? Я знаком с успешным консультантом по вкладам, бывшим директором инвес­тиционного банка, который уволился по собственному желанию и с тех пор работает дома. Он («Нет, я не могу тебе почитать. Пожалуйста, дай мне еще чуть-чуть пора­ботать!») установил в своем доме такие порядки, что если на нем галстук и костюм, то по семейным делам его можно тревожить только в самом крайнем случае. Гал­стук равнозначен предупреждению: «Папу трогать нель­зя!» («Летиция, не сейчас! Прошу тебя! Я обещаю, что почитаю тебе. Но только минут через десять. Дай мне за­кончить мысль, пойди к маме!») Надо будет обязательно попробовать фокус с галстуком, наверняка сработает.

Главное преимущество в том, что никто не определя­ет моего рабочего дня. Я не только могу делать, что мне хочется, но и когда мне хочется, и как мне хочется. Ес­ли у меня нет никакого желания идти к письменному столу, но откладывать дольше нельзя, то я прибегаю к старой уловке: воспринимаю работу как игру. Когда мне надо отредактировать какой-нибудь занудный текст, то я не говорю себе: «Иди и работай», а начинаю с ним иг­рать. И благодаря этому работать становится легче.

Интересно, что еще лет десять назад справочная ли­тература советовала нам полностью посвящать себя ра­боте, теперь же она утверждает, что работу надо рассма­тривать лишь как средство для пропитания, а смысл жизни следует искать в кругу семьи или на отдыхе. Пре­много благодарен за советы, но и то и другое одинаково бесполезно. Если человек рассматривает работу только как средство для пропитания и не вкладывает в нее частицу себя, то он останется таким же несчастным, как и беспросветный трудоголик. Секрет заключается в том, надо воспитать в себе непринужденное отношение к работе и воспринимать ее как некую игру. Если научиться видеть в работе игру, то можно и заниматься ей игра­ми. Ведь и к игре мы, пока не прекращаем ее, относимся серьезно, а не как к пустой трате времени. По окончании партии мы не чувствуем себя оторванными от общества. И даже если проигрываем, стремимся взять реванш.

Способность играть тесно связана с умением хорошо провести свободное время. Меня с детства учили что досуг — это святое. Во время него человек остается один на один с самим собой. Лишь в свободное время, в соб­ственное удовольствие люди делают действительно ве­ликие вещи. Эйнштейн придумал теорию относитель­ности, плавая в лодке по Капутскому озеру. Лампочку изобрел немецкий часовщик, мастер на все руки, а Ин­тернет — два компьютерных фрика, соединившие свои ЭВМ ради прикола. В книге «История культуры Ново­го времени» Эгон Фридель пишет, что многими велики­ми открытиями человечество обязано игре изобрета­тельного ума, простому дилетантскому удовольствию (diletto).

Мой школьный учитель латыни, д-р Дойч — неза­бываемый старик, пережиток эпохи телесных наказа­ний, щедро раздававший ученикам подзатыльники за незнание глагольных форм и заканчивавший каждую вторую фразу утвердительным «не так ли», — всегда го­ворил, что в мире существует лишь две отвратительные вещи: лень и завышенная самооценка. Однако для де­тей обедневших аристократов завышенная самооценка была синонимом сословного сознания, нашего единст­венного козыря. А способность хорошо провести сво­бодное время, так называемая лень, позволяла получать удовольствие от тех вещей, которые по-настоящему любишь.

К счастью, умение хорошо провести досуг и склон­ность к игре я впитал еще с молоком матери. Слишком часто за последнюю сотню лет мои предки ходили на охоту и играли в карты. Надо сказать, что в ФРГ восьми­десятых годов у обедневших дворян охота уже не счита­лась феодальным развлечением. Для моего отца охота состояла из подъема среди ночи, долгого пути до владе­ний знакомого или родственника, сидения на морозе в кустах и, наконец, спустя три дня, когда он уже насквозь пропах еловыми шишками, возвращения домой с гордой улыбкой и подстреленной вороной, которая приносила не меньше счастья, чем какой-нибудь носорог. Ничто не могло сравниться с охотой для мужчин из нашего рода. Второе место занимала карточная игра. Если где-нибудь встретятся четверо моих родственни­ков — дяди, тети или кузены, — без карт не обойдется. Если же до четырех не хватает одного, тут уж никому не отвертеться — за стол садятся даже люди с физически­ми недостатками. Например, тетя Ойле, у которой из-за болезни почти не поднимались веки. Она играла с за­крытыми глазами и изредка бросала короткий взгляд, чтобы оценить ситуацию. Отец играл, даже всерьез хво­рая болезнью Паркинсона, вплоть до самого конца. Не­задолго до смерти, когда он уже плохо говорил, отец от­правился навестить своего младшего брата Георга и там сказал, что хочет сесть за «Gartentisch» (садовый стол). Когда же дядя повел отца во двор, тот не на шутку рас­сердился: разумеется, ему нужен был «Kartentisch» (лом­берный стол).

Подростком я не находил в охоте и карточной игре ничего особенного. Но теперь мне кажется, что у этих занятий есть какой-то глубокий смысл, который до кон­ца мне пока не открылся, но который, видимо, обеспе­чивает душевное спокойствие. Обедневший отпрыск французских аристократов Монморанси, потерявших состояние во время экономического кризиса 1929 года, работал дворником на парижских улицах. Сложенные про него истории повествуют о счастливом человеке, благодарном судьбе за то, что может трудиться на свежем воздухе. Среди них есть особенно поучительная. Однаж­ды кто-то спросил Монморанси, почему ему так нравится профессия дворника, ведь подметание бесконечно длинных улиц — дело скучное и утомительное. Тогда Монморанси объяснил собеседнику алгоритм своей игры: он мысленно разделял улицу на участки, которые надо было подметать в строгой последовательности. Таким образом, ему удавалось сосредоточить все внимание на небольшом отрезке улицы, переходя от одного участка к другому.

Без всякого сомнения, Монморанси работалось лег­че, чем многим его коллегам. Знаменитый венгерский психолог Михали Шикжентмихали разработал понятие «flow», которым обозначается состояние полного погру­жения человека в какую-либо деятельность: время оста­навливается и человеку больше ничего не нужно. Счита­ется, что состояние «flow» положительно влияет на психику. Оно может возникать во время работы, но ча­ще всего появляется во время игры. Поэтому чем боль­ше игрового начала мы привносим в работу, тем она нам приятней.

Долгое время считалось, что работа — это долг. В конце XIX века, когда подобное восхваление работы до­стигло апогея, американский экономист Торстейн Веблен, сын норвежского эмигранта, написал знаменитую книгу «Теория праздного класса» (1899), которая крити­кует высшее общество, проводящее время в играх и раз­влечениях. Однако сегодня мы знаем, что склонность к игре и развлечениям — наше единственное спасение, так как, кроме нее, у нас ничего не осталось.

Несколько лет назад Фонд Михаила Горбачева со­брал ведущих экономистов, политиков и предприни­мателей мира в роскошном отеле в Сан-Франциско и предложил обсудить тему «Будущее трудоустройства». Единогласное решение экспертов, среди которых были Маргарет Тэтчер, Джереми Рифкин и несколько нобе­левских лауреатов, было таким: чтобы поддерживать мировую экономику в XXI веке, хватит двадцати про­центов работоспособного населения. «Большее количе­ство рабочей силы не потребуется».

Тогда же Джон Кейдж, топ-менеджер американской компьютерной компании «Сан Майкросистемс», во время публичных дебатов заявил: «Мы нанимаем толь­ко тех, кто нам нужен, сейчас это чаще всего талантли­вые индусы. Зачисление на работу производится с по­мощью компьютера, люди работают за компьютером, и же их увольняет. Мы оставляем себе только самых умных. Благодаря этому наш капиталооборот за лет вырос с нуля до шести миллиардов долларов».

Другой участник этих дебатов, Дэвид Паккард, один из основателей «Хьюлетт-Паккард», спросил Кейджа:

—   Скажите, Джон, сколько незаменимых работников в вашей компании?

— Шесть. Может быть, восемь, без них нам при­шлось бы худо. И для нас не имеет никакого значения, в какой стране они живут.

— А сколько всего работников сейчас в «Сан Сис­теме»?

— Шестнадцать тысяч. И каждый из них — наш ра­ционализаторский потенциал.

Когда Томас Мор в 1516 году писал свою «Утопию», дав­шую имя целому жанру литературы, то мечтал, что на­станет время, когда людям не придется работать. Сего­дня эта утопия почти осуществилась. Но есть один маленький нюанс: если меньшинство населения облада­ет постоянным доходом, то лишь у этого меньшинства остаются деньги на покупку товаров и услуг. Ханна Арендт еще в 1958 году, задолго до того, как сегодняш­нее положение дел стало предсказуемым, писала в своей книге «Vita Activa»: «В будущем нас ждет общество, в котором закончится работа, тот единственный вид дея­тельности, благодаря которому общество существует. Что может быть ужаснее?»

Поэтому настоятельно рекомендуется найти себя и получить признание в том, что не имеет никакого отношения к оплачиваемой работе. После увольнения или во время душевного кризиса люди отчаянно пытаются жить так, словно ничего не изменилось. Когда я бываю в районе, где раньше находилась моя контора, между станцией «Фридрихщтрассе» и бульваром Унтер-ден-Линден, то вижу молодых людей, собирающихся вместе, чтобы перекусить. Они ведут себя так, словно спешат обратно на работу, хотя очевидно, что они просто придумали себе перерыв на обед, а после разойдутся по домам.

В Берлине живет около десяти тысяч безработных журналистов. Если еще принять во внимание тех, кто потерял работу после провала «новой экономики», слу­чившегося примерно за год до волны сокращений в СМИ, и жертв из родственных сфер (рекламщиков и пресловутых пиарщиков), то у столицы появляются шансы вновь стать городом богемы. Хотя вместо счаст­ливых, немного потрепанных художников, провозгла­шающих в кафе свои гениальные идеи, видишь лишь дурно воспитанных и жалующихся на судьбу или в луч­шем случае меланхолично настроенных коллег. Они на­столько заняты составлением высокохудожественных прошений в службу социальной помощи и заполнением прочих формуляров, что у них просто нет времени на бо­гемный образ жизни.

Мой бывший коллега, некогда работавший в теперь уже закрывшейся газете, до сих пор старается выдать се­бя за чрезвычайно занятого журналиста. Дни свои он проводит в правительственном квартале и ходит на все­возможные пресс-конференции, где объявляют о слия­нии двух капелек. Обедать он не обедает. А в разговорах всеми силами пытается не выдать, что у него нет рабо­тодателя. Порой его можно увидеть на телевизионном экране — он стоит среди журналистов и что-то сосредо­точенно записывает.

Причина возведения подобных фасадов — ложная вера в то, что общественного признания можно достичь лишь за счет работы. А вот со времен Античности и до Реформации работа, напротив, считалась помехой на­стоящей жизни. Смысл и цель работы заключались в по­лучении свободного времени. Именно такой подход пригодился бы нам сегодня! Работа снова должна вос­приниматься как неизбежное зло, а не как целительное средство, даже если без нее у нас в кошельке будет мень­ше денег. Надо снова вспомнить о том, что на протяже­нии длительных периодов нашей истории работа отнюдь не была достойным занятием. Достойным считалось помогать людям, лечить их, учить и защищать. Работали из-за нужды или из-за скупости. Лишь после Реформации у работы появилась моральная составляющая. Лютер был одним из тех, кто допустил роковую ошибку, смешав для последующих поколений смысл слов «про­фессия» и «работа».

Долгое время люди пытались придумать новую тру­довую этику, и в какой-то момент сами пали ее жертва­ми. Работа и «право на труд» (по Марксу и Энгельсу, од­но из основных прав человека и с той поры неизменный пункт политических программ всех немецких партий) стали для жителей Центральной Европы ключевыми ка­тегориями мышления. В связи с этим очень жаль, что зять Карла Маркса, Поль Лафарг, вызвавший гнев тестя книгой «Право на лень» (1880), так и остался второсте­пенным творцом истории.


Лелей домашний очаг

Сегодня комната кажется роскошной,

если она пуста.

Ханс Магнус Энценсбергер


О ценности квартиры

Фраза «My home is my castle» («Мой дом — моя кре­пость») цитируется так часто, что утратила всякий смысл. С одной стороны, в ней слышится некий воин­ственный подтекст, но прежде всего она говорит о гор­дости хозяина своим домом. Англичане считают, что их слово «home» нельзя перевести ни на один язык в мире, и пекутся о доме как о маленьком королевстве, в кото­ром они полновластные правители. Все англичане, с ко­торыми мне доводилось встречаться, обладают ярко вы­раженной способностью видеть в своем доме и цитадель, и что-то вроде дворца.

Дома рядовой застройки, некогда возведенные в при­городах Лондона, а сегодня поглощенные окрестными городами, первоначально (большинство в XIX веке) за­думывались как небольшие усадьбы. Владельцы земли и фабрик строили для своих рабочих жилища, состоявшие из совершенно одинаковых модулей и до известной сте­пени копировавшие господское имение. За каждым до­мом был крошечный парк (полоска зелени). Гостиная — люди больше не собирались у кухонной печи — называ­лась «drawing room», потому что туда после трудового дня удалялись рабочие (от глагола «to withdraw»). Здесь, как и в аристократическом доме, был камин. Такие по­селения создавались, чтобы вывести рабочих из мрачных подвалов и хозяйственных построек. Поднять уровень честолюбия, привить вкус и улучшить жизненные условия народа — часть викторианской идеологии. Сегодня, сотню лет спустя, многие могут устроить жизнь в отдельной квартире на таком уровне, который тогда был доступен лишь самым высоким общественным слоям. В нынешнее время вполне можно от­носиться к своему жилищу как к дворцу. А если трудно увидеть в квартире дворец, то уж точно можно воспри­нимать ее как просторный номер в гостинице. Самая ма­ленькая квартира больше номера люкс в шикарном со­временном отеле. Если вы печалитесь из-за того, что живете в двухкомнатной квартире, представьте, будто перед вами номер люкс с дополнительной кухней в од­ном из тех редких отелей, которые еще не стали жертвой глобальной стандартизации. Пусть ваша ванная станет спа-салоном. Все получится! В романе Жориса Карла Гюисманса «Наоборот» (1884), который упоминается в уайльдовском «Портрете Дориана Грея» как загадочная «желтая книга», великолепно описано, каким образом с помощью воображения можно почувствовать себя в ван­ной не хуже, чем в Тихом океане: «А если при этом под­солить себе воду, добавив в нее по рецепту из медицин­ского справочника хлористый магний, хлористый кальций и сульфат натрия; если достать из плотно за­крывающейся коробки моток веревок или бечевки, специально купленный в магазине, где торгуют канатами и вес от прилавка до складских помещений насквозь пропиитано запахом гавани и прибоя; и если вдохнуть этот запах моря...»

Достойное существование можно вести в самом тесном помещении. В Манхэттене квартира площадью кв. м считается роскошью для холостяка со средним заработком. (А согласно немецкому социальному праву, государство должно оплачивать квартиру плошадью 30 кв.м безработному холостяку.) Однако это жилище и выглядит лучше, чем просторный, безвкусно обставленный пентхаус, если хозяин отказывается от чрезмерного уюта. Уют подразумевает мягкую мебель, эле­гантность — стоящие вдоль стены стулья. Уют раскаты­вает ковры, а элегантность оставляет пол непокрытым даже если это не паркет, а простой ламинат. Уют собира­ет вещи, элегантность выбрасывает. Уют любит малень­кое пространство, элегантность — пустоту.

Один из главных врагов вкуса — боязнь холода и сквозняка. Люди стараются заставить все углы, засте­лить все полы коврами, использовать каждый санти­метр. Отвратительнее всего выглядят квартиры, владель­цы которых пытаются компенсировать недостаток чувства стиля покупкой дорогой мебели и технической дребедени. Когда входишь в такую квартиру, в нос бьет неприятный запах искусственной кожи, источаемый креслами а-ля ар-деко. На стенах коридора в слишком высоко висящих рамах можно увидеть литографии Ми­ро, а в гостиной — громадный плоский экран, выполня­ющий функцию домашнего алтаря. В совсем уж бездар­ных квартирах еще вывешивают плакат Кита Харинга, фото Гунтера Сакса или картину Джеймса Рицци («при­везенную из Нью-Йорка»).

Но самый главный враг вкуса, безусловно, деньги. Это легко продемонстрировать на примере моего рода. Постепенное обеднение из века в век оказало нам нео­ценимую услугу. Раньше в замках каждое новое поколе­ние устраивало все по-своему. Прекраснейшие фрески были закрашены, изумительные рентгеновские* столи­ки выброшены ради чванливого ампира, а фантастиче­скую мебель эпохи барокко сменил какой-то историче­ский хлам. Старая мебель полюбилась богатым совсем не так давно. Еще сто лет назад они при любой возмож­ности стремились избавиться от «старья».

К счастью, в эпоху общего падения художественного вкуса у моих предков не осталось денег, чтобы еще раз поменять обстановку. Пришлось оставить и использовать мебель начала XVIII века. Финансовые кризисы не­ идут на благо культуре. Знаменитая мюнхенская церковь Фрауэнкирхе сохранила свои купола лишь потому, ­что в XVI веке у города не нашлось денег, чтобы заменить их остроконечными башнями. Так что своим символом сегодняшний Мюнхен обязан тогдашней нищете.

Грубо говоря, чем больше денег, тем меньше вкуса. И хотя чрезмерные доходы обычно заканчиваются скупкой всякой дешевки, стильному бедняку лучше поселиться в том городе, где средний уровень жизни не очень высок. Есть города, для бедняков не подходящие. Например, Цюрих и Лондон. Сегодняшний Мюнхен я бы тоже не посоветовал. На немецкоязычном пространстве сущест­вует два города, в которых стильному бедняку особенно привольно: Берлин и Вена.

Преимущества Берлина для вечных студентов, безра­ботных, отказников от военной службы (в былые време­на) и журналистов (сегодня) стали причиной того, что основные продовольственные товары (котлеты, огурчи­ки, а позже сосиски и безалкогольное пиво) здесь дешев­ле, чем в других городах. На множестве встреч в ино­странных культурных центрах, которые каждый день проводятся в Берлине, можно, если прилично одеться, без всякого труда выпить несколько бокалов вина и ос­новательно перекусить, не заплатив ни цента. Достаточно лишь выглядеть «как все», а приглашения на подоб­ных мероприятиях проверяют крайне редко. Берлин может стать раем для нахлебников и любителей поживиться за чужой счет. Здесь не так уж сложно получить приглашение на вечер к послу. Иностранные представительства всегда рады посетителям, которые умеют себя вести.

Так как я не собираюсь составлять путеводитель для нахлебников, то могу поделиться самым первоклассным советом уже сейчас. Попробуйте сходить на банкет к федеральному президенту. В Германии, мировом центре эгалитаризма, легче, чем в какой-либо другой стране «Большой восьмерки», пробраться на прием у главы государства. Сделайте так: узнайте о предстоящих встречах на высшем уровне и отправьте вежливое пись­мо (не на самой роскошной бумаге), в котором доход­чиво объясните, почему вам хотелось бы присутствовать именно на этой встрече. Придумайте название вашей средней по значимости компании, которая, разумеется намерена войти в торговые отношения с соответствую­щей страной, или упомяните об обмене культурными ценностями (а еще лучше о благотворительности), и приглашение не заставит себя ждать, если только вы не собираетесь попасть на встречу с Путиным или англий­ской королевой. Не важно, приедет ли президент Узбе­кистана, Чили или Словении (или тогда была Слова­кия?), — затраты будут одинаковые. Кстати, кормят у федерального президента очень даже неплохо. Разве что застольные речи порой скучноваты. Зато, встав из-за стола, можно поболтать почти со всеми участниками встречи (за исключением министра иностранных дел Фишера, который весьма разборчив в собеседниках). А когда надоест общаться, можно с легкостью отпра­виться восвояси: прямо у дворца Бельвю есть автобус­ная остановка.

Обычно Берлин дружелюбен по отношению к бед­някам. Долгие годы обособленного существования спо­собствовали появлению психологии взаимной выручки. Во всех общественных классах сохранились воспомина­ния о том, как люди выживали лишь благодаря денеж­ным подаркам. Ни в одном другом немецкоязычном го­роде общество не помогает так активно нуждающимся людям, нигде власти не относятся с такой заботой к своим подопечным. Быть может, величайшим достиже­нием революционеров шестьдесят восьмого года стало изгнание тяжелого прусского духа из берлинских канце­лярий.

Когда мы еще жили в районе Кройцберг, к нам приходила замечательная сборщица налогов. Молодая, очаровательная женщина, имя которой состояло преимущественно из согласных: Скржипчакик. Когда она шла по улице (неся в сумке судебные уведомления), то приветливо улыбалась всем встречным. Временами она, как и все, заглядывала в «Джованни» и выпивала две чашечки эспрессо, наблюдая за подотчетным ей районом. Ее визиты никогда никого не раздражали.

* Деревянные столики, сделанные в мастерской Абрахама и Давида Рентгенов в Нойвиде.

Берлинские жилищные условия тоже как нельзя луч­ше подходят беднякам. Здесь можно недорого снять квартиру, причем большинство людей не относится к своим квартирам как к показателю престижа, не прида­ет большого значения представительности, а уделяет внимание стилю.

Среди двух лучших для бедняков городов Берлин от­личается большей живописностью, а Вена — большей красотой. В Вене приятно то, что богатые здесь даже вы­зывают подозрение. И никого не изгоняют из общества по причине отсутствия средств. Людей приглашают в гости, даже если у них нет визитной карточки, лишь бы они были хоть немного остроумными. Общественный успех в Вене приходит тогда, когда в кафе «Хавелка» вас начинают называть по имени (разумеется, добавляя при этом «господин» или «госпожа»). А нуворишей здесь презирают, даже если они финансируют филармонию или оперу. Почти в любом городе западного мира деньги открывают двери в общество. А в Вене — нет. Тот, кто хочет «быть своим» в этом городе, должен хотя бы при­твориться, что у него нет денег.

Бывшую столицу централизованной монархии, Вену, выделяет прежде всего типичная гордость горожан за родные стены. Когда после распада Австро-Венгерской империи Вена быстро обеднела, черты придворной представительности сохранились в довольно милой форме. Беднейшие из беднейших живут здесь в просторных старых домах, унаследовав их от бабушек или дядюшек вместе с мебелью и не существующим ныне уровнем арендной платы. В Вене никто не верит, что недостаток вкуса можно вылечить денежным мешком. Поэтому Beну миновала участь других богатых городов со схожей историей.

Большинство крупных немецких городов, включая вольные имперские города и города Ганзейского союза были резиденциями князей или монархов. А во всех придворных культурах правит одно человеческое каче­ство: снобизм. Каждый общественный слой подражал нравам и образу жизни вышестоящего. Стремление ока­заться на высоте не раз приводило к тому, что подража­тели попадали в долговую зависимость. Прототипом всех королевских дворов был версальский. И чтобы по­нять снобистскую систему мюнхенского или ганновер­ского, дрезденского или кассельского дворов, надо про­анализировать устройство двора французского.

В королевской Франции XVIII века была установле­на четкая иерархия, определяющая, кто в каком здании живет и как он это здание называет. Лишь короли и принцы жили в «palais», дворянам следовало скромно именовать свои жилища «l'hotej». Представитель бур­жуазии проживал в «maison», а большую часть город­ских домов составляли «maisons particulieres» — перевод которых как «частные дома» не совсем точен. В этих домах люди вели «vie particuliere», отдельную, незначи­тельную для общества жизнь. Норберт Элиас с неко­торой издевкой называет такую жизнь «преличной». В придворной культуре лишь достаточно представи­тельный человек мог принять участие в общественной жизни. A «vie particuliere» считалась чем-то жалким и второсте п ен ным.

Подобное мировоззрение было характерно для всех слоев общества. Тот, кто в Дармштадте, Бонне или Мюнхене хотел подчеркнуть свое высокое социальное положение, старался придать своему дому солидный вид. Из-за этого появилась до отвращения ухоженная гостиная: комната, в которую почти не заходили, где фотографировались в день конфирмации, а в остальное время лишь вытирали пыль, куда дважды в год приглашали гостей, которым было положено рассматривать фотографии в бархатных рамках и какие-нибудь безделушки в витринах, поглощать пироги на изящнейших кофейных сервизах и ни в коем случае не сажать пятен на скатерть. Ухоженная гостиная была крохотным об­разчиком придворной представительности.

К счастью, дни ухоженных гостиных уже позади, изящнейшие сервизы ушли в прошлое, и мебель сегодня используют, а не берегут. Хотя бы потому, что людям лень часами вытирать пыль, они спешат избавиться от ненужного хлама. Везде стоит простая и стильная мебель, которая буквально несколько лет назад обошлась бы в це­лое состояние.

Чтобы поддержать или даже повысить уровень жизни, все больше людей выбирают древние формы общежития и снимают вместе одну квартиру. Действительно, самый длинный отрезок своей истории люди прожили коллек­тивно. Уже неандертальцы видели преимущества совме­стного существования (один телевизор, одна посудомо­ечная машина и т.д.), поэтому и нам нет никаких причин пренебрегать столь компанейской формой жиз­ни. Не только студенты, но и те, кто работает, и пенси­онеры, и родственники, и друзья живут сегодня по мо­дели, противоположной расточительному дроблению общества на ячейки. Даже глава правительства самой маленькой немецкой земли живет в общей квартире. Родители съезжаются со взрослыми детьми, потому что так у них появляется больше жилого пространства, они экономят деньги, сообща управляются с домашним хо­зяйством.

Квартиры, где живет несколько человек, квартиры, двери которых всегда открыты для самых разных гостей, с давних пор притягивают меня какой-то магической силой. В ­них мне куда интересней, чем в любом общественном заведении. Даже в кафе «Хавелка», которое лучше всего подошло бы на роль домозаменителя, со временем становится неуютно, а в квартире друзей, где люди постоянно входят и выходят, часы летят незаметно. Там нет услужливого официанта, предлагающего чего-ни­будь выпить, уборные выглядят почище, чем в секторе Газа (в «Хавелке» они настолько грязны, что их можно выставлять напоказ), и мебель для сидения в квартирах обычно удобнее, нежели в кафе.

Ни в каком другом месте так ясно не чувствуешь что Шопенгауэр имел в виду, приводя сравнение с дикобра­зами. У Шопенгауэра дикобразы хотят согреться, поэто­му подходят вплотную друг к другу. Но иглы причиняют им боль, и они вновь расходятся. В итоге дикобразы ус­троились на «умеренном расстоянии друг от друга, по­этому они с наибольшим удобством могли переносить холод». Некоторая отдаленность от других людей (не слишком близко, но и не далеко) придает совместному обитанию особую прелесть. По собственному опыту мо­гу еще заметить, что лучше всего жить вместе, когда две­ри всегда открыты для гостей. И нет никакой разницы, поселитесь вы на чердаке или на первом этаже. Атмо­сферу гостеприимства, спокойствия, непринужденности можно создать даже в крохотной хижине.

Самая очаровательная квартира, в которой мне дово­дилось бывать, не отличается большими размерами и расположена на первом этаже старого будапештского дома. Она принадлежала дяде Зигмонду, графу Ньяри, которого я навестил, когда Венгрия еще была одной из стран Варшавского договора. Его старшая дочь не вер­нулась из поездки на Запад, после чего власти сочли всю семью (отца, мать и четверых детей) классовыми врага­ми и переселили ее в двухкомнатную квартиру.

Квартира Ньяри служила неоспоримым доказатель­ством того, что вкус и стиль можно сохранить даже в без­выходных ситуациях. Ночью вся квартира походила на ночлежку, а ранним утром кардинально меняла свои вид. Раскрывались окна, куда-то исчезали матрасы, кни­ги водворялись на свои привычные места, отодвигались кресла – и квартира превращалась в салон, где дядя Зигмонд принимал гостей. Чайная посуда дяди представляла собой чудесную смесь разномастных, надтреснутых чашечек. Когда в дом приходили друзья и знакомые, то воцарялось непринужденное, почти дачное настроение. Каждый день Зигмонд носил два костюма: днем — коричневый, а вечером — черный, не важно, ждал он гостей или нет (последнее бывало редко). Он относился к тем людям, чей внешний облик не менялся с появлением компании. Ему бы никогда не пришло в голову осла­бить галстук или надеть тапочки лишь потому, что он один в квартире. Кто-то сказал, что не каждый шаг за дверь заслуживает названия «прогулка», иначе любой выход из спальни пришлось бы называть прогулкой. Ска­завшему эти слова, вероятно, ни разу не случалось встре­тить такого человека, как Зигмонд Ньяри.

Прелесть той или иной квартиры заключается не в количестве вложенных в нее денег, не в районе, где она расположена, а в том радушии, с которым принимают гостей. Богат тот, чья квартира привлекает друзей. И бо­гат тот, кто может провести у друзей дождливые дни, когда в собственном доме крыша готова обвалиться на голову. И ни музыкальные центры, ни домашние кино­театры, ни мебель от Конрана не сделают вашу кварти­ру более притягательной.


Аппетит приходит во время еды

У них что, дома нет?

                                          Моя сестра Глория (при входе в переполненный ресторан)

Плохая привычка хорошо поесть

Еще существуют люди, которые полагают, будто их при­мут за представителей богемы, если они обмолвятся, что у них в холодильнике нет ничего, кроме бутылки шам­панского и пленки «Кодак» (или лака для ногтей). Хотя подобные откровения давно не в моде. Во-первых, шам­панское — это второсортный продукт, при его изготовле­нии используют виноград, непригодный для вина. А во-вторых, если разобраться, нет ничего вульгарнее, чем привычка пойти куда-нибудь хорошо поесть.

На вопрос: «Чем бы нам заняться сегодня вече­ром?» — городской житель, скорее всего, ответит: «Да­вай сходим куда-нибудь поесть». А когда люди отправ­ляются есть, то разговаривают они исключительно о еде. Можно услышать следующие диалоги:

—  Ах, мой салат с руколой великолепен, а уксус на­верняка из Модены.

—  Нет, ты попробуй мое филе из утиной грудки. (На руколе. — Примеч. автора.)

—  М-м, волшебно!

Потом посетитель ресторана поднимает бокал и с ви­дом знатока замечает, что рецину лучше пить только в Греции и выбор в пользу сансерре был совершенно оп­равдан. Когда темы закусок и вина исчерпаны, на по­мощь спешит главное блюдо, о котором можно говорить весь вечер.

Одно из проклятий современной цивилизации — так называемая практическая гастрономия. Приходя поесть, теперь хотят чему-нибудь научиться, потому что просто так разговор у них не вяжется. «Практическая гастрономия» подразумевает официантов в фартуках и своеобразное оформление помещения. Надо снимать обувьи ходить по мягкому полу или пить подслащенные напитки из пластмассовых чаш в форме кокосовых половинок с непременным бумажным зонтиком. Ханс Пе­тер Водарц, державший некогда в Висбадене ресторан «Леельская утка», одним из первых понял, что людям нравится, когда кто-нибудь говорит вместо них. Он объ­единил цирк и ресторан и не один год ездит по Герма­нии со своим изобретением. В его бродячем ресторане официанты поскальзываются и обливают посетителей, а на сцене выступают артисты. К концу вечера люди, не сказавшие друг другу ни слова, уходят домой в прекрас­ном настроении, отдав за удовольствие трехзначную сумму в евро.

Были такие времена, когда люди выбирали тот или иной ресторан, потому что там вкусно кормили. Но се­годня в любом ресторане подадут лишь филе из утиной грудки или то же филе с руколой. Даже haute cuisine («высокая кулинария») давно перестала быть съедобной. Я помню старые добрые времена звездной кухни, когда Эки Витцигманн заведовал мюнхенским «Баклажаном» подавал избранным гостям тушеный бычий хвост и ко­ролевский омлет, а адвокаты за соседними столиками вынуждены были довольствоваться nouvelle cuisine («новой кулинарией») и бросали на нас завистливые взгляды, не найдя наших блюд в меню.

В пору своего изобретения nouvelle cuisine была настоящим событием, так как освободила французскую о от муки и жира. Но теперь она уже давно сдала свои позиции. Повара, зараженные сумасбродной, по­ощряемой журналистами тягой к новшествам, пытались превзойти друг друга в оригинальности и теперь совершенно разучились готовить. Недавно я первый раз за много лет посетил звездный ресторан и, как только от крыл меню, понял, что закат nouvelle cuisine не за горами. Среди прочих блюд предлагались «устричная лазанья» и «карпаччо в пивной пене». Верхом абсурда был пожалуй, шербет «яичница с ветчиной». Из чистого любопытства я решил его заказать. Принесли какой-то желтый осклизлый шарик мороженого, от которого ра­зило прогорклым жиром.

Однако хуже всего в ресторанах не еда, а обслужива­ние. Официанты либо нахальны, либо пытаются заиски­вать особенно манерным прислуживанием, что выгля­дит еще нахальнее. Ресторанный критик американского «Вога» прошел школу официантов и написал об этом книгу, из которой мы узнали, что старшие официанты в Нью-Йорке получают примерно 75 тысяч долларов чае­вых в год. Существуют специальные уловки, чтобы по­лучать побольше чаевых. Речь идет не об особой услуж­ливости, которая обычно заставляет нас раскошелиться. Настоящий официант должен завладеть своим клиен­том. Начинается все с того, что людей сажают не туда, куда они хотят, а куда хочет сам официант. Затем он под­ходит, если ему будет угодно, к столику и, не обращая никакого внимания на то, что вы выбрали в меню, на­стоятельно рекомендует взять филе из барабульки. При­чем делает он это так, словно отказ от его предложения оскорбит всех официантов на свете.

Поход в ресторан — настоящее мучение, но некоторым людям ничего другого не остается. Хотя бы из-за недо­статка времени. Работа отнимает столько сил, что надо идти в этот ад либо потому, что голоден, либо чтобы пре­рвать заседание. У того, кто не работает с раннего утра до позднего вечера и не может позволить себе регулярные визиты в ресторан, есть все основания почувствовать се­бя утонченным человеком. Мой бывший коллега, кото­рый до сих пор трудится на ниве журналистики, часто предлагает мне «сходить куда-нибудь поесть». И каждый раз я пытаюсь втолковать ему, что это дурная привычка, от которой избавлены стильные бедняки, так как существуют куда более изысканные способы встречи с друзьями. В таких городах, как Лондон, Париж и Вена, люди не стесняются приглашать друг друга к себе домой, вне зависимости от размеров квартиры. Не имеет значения, живет человек: в Кенсингтонском дворце, в доме рядовой застройки на Лэвендер-Хилл или снимает помещение в казармах. Можно пригласить друзей без особого повода, даже если дома нет ничего, кроме спагетти. Тот кто постоянно сидит в ресторанах, признает себя неудачником. Походы в ресторан были модными лишь в непродолжительную, но оттого не менее ужасную эпоху леди Дианы. Она сама подала плохой пример, так как ча­сто бывала в «Сан-Лоренцо» на Бошам-Плейс (площа­ди, которую англичане, проявляя изрядную глупость, упорно называют Байчем-Плейс), желая покрасоваться перед журналистами, а многие лондонцы слепо ей под­ражали. Но со временем все вернулось на свои места. Люди снова приглашают друг друга к себе, что не толь­ко элегантней, но и удобней.

Неудобства случаются, лишь когда ходишь в гости к нуворишам. Убранство стола у новоиспеченных богачей всегда такое, будто над ним поработал подсевший на экстази флорист. Гипс, песок, какие-то деревяшки, раз­розненные цветы — все это вмонтировано в гигантские ящики и, если вы находитесь в Дюссельдорфе или мюн­хенском районе Богенхаузен, опрыскано искусственной позолотой. Отдельные частицы этих скульптурных групп нередко добираются до огуречного супа-пюре с кориан­дром и пиниевыми орешками — блюдо, которого, к счастью, нельзя отведать, потому что предназначенные для го ложки спроектированы Филипом Штарком и ими можно только любоваться. Перед гостем выстраивают целый ряд риделевских бокалов, куда наливается дорогое по цене, но дешевое на вкус вино, его можно выпить, подняв бокал и обменявшись многозначительным лядом с хозяином. Обычно рядом с тарелкой лежит карточка с вашим собственным неправильно, но калли графическим почерком написанным именем. А ваши ушам предлагают прослушать бессмысленную болтовню о том, сколько хлопот доставляет дача в Фуэртевентупе

Сильное впечатление на меня произвел ужин у Шоны Борер-Филдинг в те времена, когда она и ее муж еще считались образцом нового берлинского общества. Все украшения стола, включая фарфор, были от «Версаче». Сервировка утопала в золоте и белизне, а сквозь угрожа­ющую композицию из плюща проглядывали свечи Прислуживали два жеманных официанта, нанятых спе­циально на этот вечер. Один из них накрасил себе лицо и надушился «Куросом» от Ива Сен-Лорана. Воспоми­наний о блюдах того ужина у меня, к счастью, не сохра­нилось. Помню только, что весь вечер меня преследовал запах «Куроса», исходивший от официанта, и еще не­сколько недель я не мог видеть ничего от «Версаче».

Куда приятнее прийти в небольшую двухкомнатную квартиру, где два десятка гостей прохаживаются между гостиной и спальней, сидят на краю кровати, едят мака­роны с грибами и не хотят уходить домой. На званый ужин обычно приглашают не больше семи гостей, чтобы можно было вести общий разговор, не разбивающийся на диалоги соседей. Треснутая тарелка никого не смутит, и если у супницы не отыщется второй ручки — всех это только порадует. Столовые приборы вполне могут быть собраны из вилок «Люфтганзы», ножей МВФ и в край­нем случае серебряных ложек.

Главное, не обращать особенного внимания на еду. Плохи хозяева, которые беспрестанно бегают между кух­ней и столом и просят прошения за то, что птица подго­рела и соус не удался. Чем меньше заботятся о еде, тем лучше получается вечер. Мы с женой обычно предлагаем гостям таиландское овощное карри. Вкус у него такой, словно над ним не один час трудилась целая бригада по­варов, а на самом деле это всего-навсего тушеные овощи в сдобренном пряностями кокосовом молоке. Моя мать на протяжении всей своей жизни угощала гостей одним и тем же: венгерским кушаньем «капостас коска». А за ним шел венгерский десерт: пюре из каштанов. Она умела готовить только два эти блюда, но зато уж их делала вели­колепно. У нас никогда не говорили много о еде. Гости общались, а не проводили полвечера в восхвалении достоинств меню, не решаясь замолвить и слова о себе.

Ни отрицательный баланс на счету, ни крошечные размеры квартиры не лишают стильного бедняка воз­можности принимать у себя гостей. Домашнее гостепри­имство с давних пор высоко ценится во всех культурах. Большое значение ему придают в некоторых богатых странах, хотя гостей иногда встречают довольно скром­но. Трапеза становится там поводом для общения, а ее главными действующими лицами — люди, собравшиеся за столом. У нас же все наоборот: либо главным действу­ющим липом становится пища, либо мы вообще не об­ращаем внимания на то, что едим.

Мы едим, чтобы убить время, чтобы развлечься, едим, даже если не испытываем голода, а лишь чувствуем, как возрастает аппетит. Тем не менее диетическая промыш­ленность остается единственной отраслью в Западной Европе и Северной Америке, где постоянно увеличива­ется капиталооборот. Конечно, самые большие суммы уходят на лечение сердечных заболеваний, повышенного кровяного давления, диабета, болей в суставах и спи­не, появляющихся в связи с излишним весом. Благодаря тяге к обжорству промышленность открыла для себя новый рынок роста. В Соединенных Штатах на операции по уменьшению желудка ежегодно расходуется три мил­лиарда долларов.

Любопытно, что на протяжении многих веков излишний вес был признаком материального богатства. Однако сейчас в нашей культуре утвердился принцип, провозглашенный полвека  назад герцогиней  Виндзорской Уоллис Симпсон: «You can never be too rich or too thin»*. Впрочем, слишком худым быть, разумеется, можно. Это доказывают те юные существа, которые из отвращения к прожорливости своих родителей и учителей впадают другую крайность, в похудание. Невероятно, но факт: сегодня о статусе человека свидетельствует его стройность. Упитанность стала отличительной чертой нижних слоен общества, а в верхних слоях культивируются стройность и фитнес. На севере берлинского района Нойкельн и в мюнхенском Хазенбергле люди питаются преимущест­венно шаурмой и картофельными чипсами, в центре Берлина ничего не обходится без руколы, а на Хакешен-маркт есть небольшое кафе «Кузнечик», где можно вы­пить свежевыжатые соки с ростками пшеницы и съесть суп с имбирем. То, что полезная пища должна быть до­роже, чем обычная, изготовленная в промышленных ус­ловиях, — один из урбанистических мифов. В капусте, помидорах, яблоках, бобах, картошке и луке ученые по­стоянно открывают новые, незаменимые для человече­ского здоровья вещества. А эти овощи и фрукты — одни из самых дешевых продовольственных товаров.

Давно известно, что питание напрямую связано с физическим здоровьем, а вот оценивать влияние пита­ния на психику начали сравнительно недавно. Раньше говорили «ешь рыбу, будешь умней» и «сытое брюхо к учению глухо», но мы пропускали это мимо ушей как бабушкины сказки. Теперь потрачены миллионы евро на научные исследования и установлено, что употребле­ние рыбы повышает умственные способности, а наби­тый живот отупляет и нагоняет тоску.

Британская благотворительная организация «Майнд» несколько лет финансировала исследование взаимосвя­зи питания и духовного развития. Результаты были опубликованы в 2004 году. Согласно данным ученых, беспрерывное обжорство, а также потребление сахара, кофеина и алкоголя снижает

*Нельзя быть слишком богатым или слишком худым (англ.).

уровень серотонина, «гор­мона счастья». С другой стороны, если выпивать много воды, есть (не до объедения) овощи, фрукты и рыбу, то снабжение мозга серотонином улучшится.

Жирные кислоты «Омега-3», содержащиеся в рыбе, - это своего рода смазочное масло для мозга. Питер Роджерс, профессор Бристольского университета, нисколько не сомневается, что богатая витаминами пища и регулярное употребление рыбы могут вылечить от легких депрессий, способствуя интеллектуальной работе мозга. Пациенты, обратившиеся к врачам из-за депрессии, уча­ствовали в эксперименте, проведенном вышеупомяну­той организацией «Майнд», где ежедневный рацион ис­пытуемых состоял из фруктов, овощей и по меньшей мере двух литров воды или чая без сахара, а также хотя бы один раз в неделю они ели рыбу. Восемьдесят про­центов людей почувствовали существенное улучшение своего состояния, а каждый четвертый полностью изба­вился от депрессии.

Майкл Кроуфорд, директор Института нейрохимии в университете Северного Лондона, выдвинул тезис о том, что из-за неправильного питания эволюция нашего моз­га, веками двигавшаяся вперед, теперь пошла в обрат­ном направлении. Если верны его данные о том, что в Великобритании с каждым поколением «генетический компонент интеллигентности» уменьшается на полпро­цента, то скоро нам придется взять наших островных друзей под опеку, потому что даже такая газета, как «Сан»*, в один прекрасный день покажется им слишком умной. Хотя мы не едим на завтрак жареную ветчину, как это делают англичане, и не питаемся фастфудом в середине дня, наши кулинарные привычки очень похожи на англосаксонские. С каждым проглоченным куском мы тоже становимся не только толще, но и глупее. Это в буквальном смысле так: согласно новейшим исследованиям кембриджских ученых, даже одна-единственная трапеза способна повлиять на работу мозга. Поэтому зря мы смеялись над бабушкиными сказками про рыбу и полное брюхо.

*Образец английской желтой прессы.

Вина за то, что люди используют себя как мусоросжигательную печь, лежит не только на потребительской глупости, но и на пищевой промышленности, которая в погоне за низкой ценой давно исключила и готовых продуктов необходимые для мозга питательные вещества. Драгоценные жирные кислоты «Омега-3» «Омега-6» содержатся не только в рыбе, но и в мясе, молоке, яйцах и овощах, однако промышленность позабо­тилась об изгнании их из нашего рациона, так как они уменьшают срок годности продуктов. Вы не найдете этих жиров ни в полуфабрикатах, ни в салями, ни в пиц­це глубокой заморозки. Единственные виды жиров, ко­торые мы потребляем в большом количестве, — те, что закупоривают наши артерии. Применение дешевых ис­кусственных удобрений приводит к тому, что в нашей пище остается все меньше витаминов. К тому же в про­мышленности широко используются химические добав­ки, которые увеличивают срок хранения, улучшают цвет и вкус, но наносят вред нашему здоровью.

Прежде химикалии предназначались лишь для суп­чиков-пятиминуток, а сегодня в супермаркете нет про­дуктов, не напичканных доверху консервантами, стаби­лизаторами, усилителями вкуса, антиоксидантами и красителями. Соусы из пакетиков, готовые блюда и су­пы в пластиковых баночках только ими и напичканы. За несколько минут, которые вы экономите, подавая спа­гетти с порошковой томатной пастой, а не со свежими помидорами, используя при изготовлении блинов не на­туральные продукты, а готовое тесто из холодильника, поливая брокколи специальным «соусом для брокколи», а не обыкновенным оливковым маслом, люди расплачи­ваются не только здоровьем, но и деньгами.

В США очень популярны сладкие пирожки «Твин­кис», которые, если верить рекламе, являются идеаль­ной пищей для школьников. У «Твинкис» нет никакого срока годности, потому что они целиком и полностью сделаны из ненатуральных продуктов. Если эти пирожки положить за окно, то ими побрезгуют даже изголодавшиеся птицы и муравьи, — верно, они чувствуют, что «Твинкис» для них неполезны. На одном судебном процессе в Сан-Франциско адвокаты даже пытались доказать невменяемость убийцы тем, что он перед преступлением объелся «Твинкис», а те, как известно, помутняют рассудок. Суд хотя и отказался принять подобную аргументацию, но согласился с тем, что чрезмерное употребление подсудимым бросовой еды можно считать показателем угнетенного душевного состояния, и причислил это к смягчающим обстоятельствам.

Пока я не потерял работу, мне было все равно, чем пи­таться. Еда оставалась простым источником энергии, была, как правило, горячей и нередко жирной. А дома жена готовила блюда из овощей, купленных в магазине здоровой пищи. И у меня даже мысли не возникало, что несколько «здоровых» помидоров и огурцов стоят столь­ко же, сколько целая тележка овощей в «Алди»*. Деше­вые сосиски, проглоченные в городской суете, тушеные кабачки дома — я не придавал значения своему рацио­ну. Мое отношение к еде изменилось, лишь когда я по­терял работу.

Конечно, мы по-прежнему продолжаем ходить в магазины здоровой пищи, но теперь это стало для меня некой роскошью. Я прекрасно помню, как вскоре после увольнения пытался заполнить приложение «Самостоя­тельная деятельность» к ходатайству о получении пособия, а моя жена приходила домой с яйцами из магазина здоровой пищи. На упаковке с шестью яйцами был штамп «Высокое качество» и забавные рисунки, изображавшие счастливых кур на насесте, клюющих зерно, и т.п. Пока жена настаивает на том, чтобы мы покупали яйца благородных кур, пили молоко лопающихся от счастья коров и ели жизнерадостные, пасущиеся на свободе огурцы и морковки, я могу быть уверен, что знаю цен­ность каждого кабачка. Бедность приучила меня обра­щать внимание на качество. Когда выбираешь приори­теты, начинаешь избавляться от ненужного и ценить то, что тебе по-настоящему дорого.

Недавно я встретил старого знакомого и весьма уди­вился: он перестал пить вино. Я знал его как ценителя и любителя вин — время от времени он работал дегустато­ром в аукционном доме «Кристис». Он коротко объяс­нил мне, что не в состоянии позволить себе те вина, ко­торые ему нравятся. Стоимость любого среднего по качеству бордо ему не по карману, а дешевую дрянь он пить не хочет. Так что он перестал пить вино и перешел на немецкое пиво, которое, как и вода, является самым чистым напитком в мире.

Разве все мы не смотрели снисходительно на пиво как на удел низших слоев общества, когда пили просекко?* Разве все мы не брали со шведских столов бокал с вином вместо кружки пива, потому что думали, будто вино более утонченный напиток, хотя и знали, что в нем нельзя почувствовать привкус яда? А теперь один из крупнейших знатоков вина в Европе, посвятивший ему не одно десятилетие своей жизни, перешел на пиво. Быть может, он подал нам хороший пример. Ведь воз­вращение от вина к пиву — лучшая иллюстрация куль­турного превосходства, скрытого в нашем относитель­ном обеднении.

*Еще одна сеть дешевых супермаркетов. См. также словарь в конце книги.

* Игристое белое вино.


Fitness for free

Все человечество делится на три типа людей.

На неподвижных, подвижных и тех, кто двигается.

Арабская пословица

Как поддерживать форму ноюму бедному

Фитнес, то есть хорошую физическою форму, купить не­возможно. Движение нельзя заменить здоровой пищей и тем более таблетками или магнитными матрацами. Однако, несмотря на эту прописную истину, людям больше всего нравится, когда им обещают, что делать ничего не придется. Вспоминается случай с диетой, вы­думанной одним американцем, в которой разрешалось есть даже жирное мясо. Этот американец стал одним из самых читаемых авторов в мире, но самумер от инфарк­та. Его книги до сих пор имеют успех, в честь него на­зывают разделы меню, а его вдова предъявляет иск вся­кому, кто осмелится заявить, что ее муж умер из-за выдуманной им диеты. Калифорнийская фирма продает по всему миру кроссовки, заверяя покупателей, что обувь сама позаботится об их физической форме. Пру­жинящее устройство подошвы каждый день тренирует мышцы во время движения, поэтому владельцу кроссо­вок даже не надо специально заниматься спортом.

Забавно, что кроссовки «Пума» и спортивные кос­тюмы «Адидас» стали модными именно в то время, символом которого должны были бы служить домашние тапочки. В Европе за неиспользованные абонементы в фитнес-клубы на ветер ежегодно выбрасываются милли­арды евро. Видимо, люди считают, что лучше потратить эти деньги на некое успокоение совести, чем капитулировать перед ростом жировых тканей.

Человек не создан для спокойной жизни среди окружающих его удобств. На протяжении тысячелетней истории своего развития люди привыкли большую часть дня проводить в движении, за собиранием и охотой. Серьез­ных биологических изменений в наших организмах с той поры не произошло, но вокруг постепенно образовался мир, в котором больше не требуется больших затрат фи­зической энергии. В отличие от техники, которая может годами пылиться, а потом работать, как и прежде, наше тело требует постоянной заботы. Отсутствие физической нагрузки приводит к ухудшению обмена веществ, избы­точному весу, сутулости, усталости, нехватке кислорода, плохому сну, закупорке артерий и, наконец, к инфарк­там и апоплексическим ударам. Мы сами зарываем себя в землю тем, что пытаемся избавить свой организм от на­грузок.

Зная об этом, многие из нас пытаются исправить свою несовершенную жизнь, возместить неподвижность на рабочем месте созданием некоего культа здоровья. Однако при всей значимости движения для здоровья и хорошего самочувствия нет ничего грустнее, чем люди, воспринимающие здоровье как высшее благо. У религии здорового образа жизни, весьма популярной в наши дни, есть свои умеренные приверженцы и фундаменталисты. Они стремятся лишь к одному: как можно дольше пре­бывать в добром здравии. Тем не менее здоровье любого человека несовершенно. И постоянные заботы о собст­венном самочувствии сильно ограничивают круг жиз­ненных интересов.

Пока я ходил на работу в контору, я тоже считал, что здоровье можно купить. Платил деньги за возможность посещать фитнес-студию, однако появлялся там все ре­же и реже. Сегодня я экономлю на членских взносах и регулярно занимаюсь спортом с помощью двух упоров, которые ставлю на пол, чтобы отжиматься, и перекладины в дверном проеме спальни, на которой подтягиваюсь. Если мне хочется сделать несколько упражнений, то я не едув фитнес-студию и не переодеваюсь в раздевалке с запахом одеколона «Бак-Деоспрей», который не пред­назначен для использования в закрытых помещениях. Не перехожу, согласно идиотскому плану тренировок, от одного спортивного снаряда к другому и не жду, пока какой-нибудь наглотавшийся анаболиков верзила в об­тягивающих шортах и розовой майке с надписью «Just do it» слезет с тренажера для нижних мышц спины. Когда меня тянет пробежаться, то я отправляюсь в ближайший парк, а не топчусь на ленте беговой дорожки, тупо уста­вившись в телевизор.

Самый стильный вид спорта — это ходьба (на свежем воздухе). Раз в несколько лет у нее меняется наименова­ние. Сейчас ее, кажется, называют просто «walking», но делят на hill-, Nordic-, power-, ZEN-, race-, aqua-, vital- и body-walking. Журналы стремятся открыть новый вид спорта каждые две недели, хотя людям нужно всего-на­всего двигаться на свежем воздухе, а не посещать дорого­стоящие курсы по тай-чи, квигонгу или сенфи. Каждому модному виду спорта обязательно полагается иметь собст­венный костюм, из-за чего на наших лужайках возрастает число читателей журналов, разодевшихся в яркие, крича­щие одежды и вооружившихся всеми необходимыми прибамбасами. Чем меньше денежных вложений требуют за­нятия спортом, тем больше в них стиля и вкуса. Для бега вполне достаточно старых тренировочных штанов, пары кроссовок и майки. И даже несмотря на то, что некоторое время назад бег обозвали джоггингом, а теперь пытаются придумать его разновидности, он остается самым простым и верным способом избавления от ада удобств.

Подъем по лестнице так же эффективен, как и бег. У того, кто ежедневно восемь минут взбирается по ступеням (желательно раза два-три сбить дыхание), резко увеличивается количество эритроцитов и улучшается снабжение организма кислородом. Это самое дешевое и безотказное средство для поднятия сил. Никакой «степпер», никакой «эргостепмастер де люкс» не поможет достичь того результата, которого достигает человек ежедневно поднимающийся по лестнице. Мадонна поняла это еще много лет назад. Когда она ездила в турне, то ни когда не пользовалась тренажерной комнатой в отелях а просила управляющего перекрыть лестницу на четверть часа и взбегала по ней несколько раз. Директор знаме­нитой берлинской благотворительной клиники Детлев Гантен утверждает, что подъемы по лестнице — «самая надежная профилактика от сердечных заболеваний». Он даже запретил устанавливать лифт в административном здании клиники, чтобы заставить людей ежедневно за­ниматься спортом.

Тот, кто хочет улучшить свою жизнь самым элегант­ным и эффективным способом, должен больше двигать­ся. Малоподвижность — одна из форм бедности, кото­рая приводит к отупению и унынию. Но к счастью, с этой бедностью легко справиться, не заплатив ни цента. Достаточно лишь преодолеть себя: подняться по лестни­це, а не поехать на лифте, сесть на велосипед или прой­тись пешком, а не поехать на автобусе, на такси или тем более на собственной машине. Двигаясь, мы приобрета­ем нематериальный капитал, а отказываясь от движе­ния, его растрачиваем.

Согласно такому расчету, квартира на четвертом эта­же в доме без лифта — не мучение, а капиталовложение, приносящее ежедневную прибыль. Качество жизни и ее богатство напрямую зависят от того, сколько мы двига­емся. У человека, который раз в неделю полчаса занима­ется спортом, происходят такие изменения в обмене ве­ществ и иммунной системе, что он не только лучше себя чувствует, но и становится менее подверженным всяче­ским инфекциям, а также заболеваниям сердца и дыха­тельных путей. Чувство жизни, приобретаемое за счет движения, не купишь в магазине и не закажешь на скла­де или в Интернете — оно бесценно.


Наваждение вождения

На машине надо ездить редко и со знанием дела –

по пустым дорогам вдоль побережья или в горах.

Никлое Маак

Почему лучше не иметь машины

У меня никогда не было машины, и это очень облегчает мою жизнь. Я не машиноненавистник и понимаю, что автомобиль дает свободу передвижения. Выехав из дома где-нибудь в Гессене, можно через несколько часов ока­заться в Трансильвании, Провансе или Дании, что, ра­зумеется, прекрасно. Только вот большинство моих дру­зей, у которых есть машина, беспрестанно жалуются, какая это обуза. Расходы на бензин, страховку, ремонт, парковку, неправильную парковку и т. д. намного пре­вышают ту сумму, что я трачу на автобус и редкие поезд­ки на такси. Время, которое у водителя уходит на поиск места для стоянки, у меня остается свободным.

Наверное, я бы иначе смотрел на машину, если б вы­рос в Фюрстенфельдбруке или еще большей глуши, где лишь дважды в день проходит автобус до ближайшей же­лезнодорожной станции. Однако я провел первую часть своей юности в Мюнхене, вторую в Лондоне, а в этих го-Родах машина совершенно не нужна. Мюнхен покрыва­ет густая сеть общественного транспорта, а мюнхенские окрестности лучше изучать из окна вагона или с желез­нодорожных станций, чем из металлического дома на колесах.

Когда я переехал в Лондон, вопрос о покупке машины даже не возникал. Лондон — сущий ад для любого автолюбителя. Даже в маленьких пригородах на улицах всегда образуются пробки. Такого понятия как час пик, там больше не существует: лишь ночью движение немного успокаивается, но отнюдь не пре­кращается. Окружная дорога М25 уже насчитывает во­семь полос, но все равно остается сплошным месивом которое по-черепашьи ползет вокруг Лондона. В не­которых частях города проезд платный, хотя и там де­ла обстоят не лучше. Причем повсюду, на берегу ли Темзы или в Гайд-парке, пахнет, как на заправочной станции. А слово «парковка» давно вычеркнуто лон­донцами из активного словаря. Ездить на машине по Лондону — настоящее безумие, но люди продолжают исправно залезать в свои автомобили. Вероятно, они привыкли к машинам так же, как к пижамам или к «orange scented Traditional Cologne»* д-ра Харриса. Те, у кого нет этих привычек, ничуть не сожалеют об их отсутствии.

Кроме того, мне никогда не нравилась манера речи водителей. Самые милые и спокойные люди, садясь за руль, превращаются в отчаянных сквернословов. В бро­шюре «Агрессия на дорогах», выпущенной Федераль­ным управлением автотранспорта, довольно сдержанно сказано: «Когда люди говорят о своих эмоциях во время вождения, то редко упоминают о радостях — чаще всего им на ум приходит агрессия».

Первый параграф правил дорожного движения в со­временной Германии звучит и вовсе как насмешка:

1) Участие в дорожном движении требует посто­янного внимания и взаимного уважения.

2)    Каждый участник дорожного движения должен поступать так, чтобы без необходимости не мешать другим участникам движения, не причинять им вре­да, не ставить под угрозу их здоровье и жизнь.

* Традиционный одеколон с ароматом апельсина (англ.,

Далеко не все соблюдают второй параграф, даже когда не сидят за рулем, а уж в панцире своего автомо­биля люди попросту ведут себя как враги. Из «Левиафана» Томаса Гоббса мы знаем, что раньше жизнь бы­ла «nasty, brutish and short»* и каждый человек прятался броню, навеки отделявшую его от ближних. Однако последним слоем брони стал автомобильный кузов, который позволяет забыть обо всех правилах культур­ного общения.

Если знаешь, к чему приводит опасная езда на не­мецкоязычном пространстве, то Германию лучше объез­жать стороной. Проезд со скоростью 150 км/ч в санти­метре от машины с детьми — это исключительно немецкий феномен. От десяти до пятнадцати процентов несчастных случаев с «людскими увечьями», то есть тех, что привели к смертям или серьезным травмам, проис­ходят по причине несоблюдения дистанции. Альфред Фур, специалист из Института транспортной социоло­гии, утверждает: «Каждая страна заслуживает тех води­телей, которых она вырастила». В Германии чаще всего встречается тип «школьного учителя, подверженного психологическому давлению», который сперва долго терпит, а потом взрывается и становится опасным для окружающих.

Чем дольше я живу без машины, тем лучше понимаю, что вождение не только бессмысленно с практической точки зрения, но и вредно с эстетической. Большое впечатление на меня произвела выставка с выразительным названием «Наваждение вождения: изобретение столетней давности и его последствия», проходившая зимой 6 года в Городском музее Мюнхена. Организаторам хватило сотни фотографий, чтобы показать, насколько машина обезобразила окружающую среду. Порой, когда пересекаещь долину Альтмюля по четырехполосной дороге, невольно возникают мысли, что раньше здесь наверняка было очень красиво, но в большинстве случаен и об этом уже не задумываешься. На выставке наглядно показали типичный облик современного города: не огре­хи дорожного строительства, а

 *Отвратительной, грубой и быстротечной (англ.).


будни, заполненные ма­шинами рыночные площади, обычный немецкий пере­кресток, парковка рядом с Кельнским собором.

Массовой моторизации мы обязаны тем, что во всех уголках страны теперь одинаковый автомобильный ландшафт. Различия между городом и деревней, ко­торые существовали до середины XX века, начали ис­чезать. Города выдыхались, а приветливые деревни превращались в безликие пригороды с въездными и объ­ездными дорогами. Массовая моторизация сделалась идеологией немецкого государства.

В 1955 году на свет появился первый миллион фольксвагенских «жуков», и с тех пор количество легко­вых машин непрерывно растет. В 1958 году на немецких дорогах было 3,1 миллиона машин, а через пять лет — уже 7,3 миллиона. В 1978 году была превышена 20-мил­лионная отметка, а в 1986-м все население старой Фе­деративной Республики могло с комфортом разместить­ся на передних сиденьях более 30 миллионов машин. Наконец, в 2004 году автомобильный парк Германии насчитывал 54 миллиона транспортных средств.

Параллельно росло число дорог и крупных магистра­лей. В шестидесятых годах при поддержке широкой об­щественности Гельмут Шмидт заявил: «Каждый немец должен иметь возможность приобрести машину. А мы должны построить ему дороги». В 1977 году по распоря­жению Министерства путей сообщения в силу вступила «Координационная программа инвестиций в строитель­ство федеральных транспортных дорог», которая поста­вила цель, с той поры преследуемую тремя главными не­мецкими партиями: расстояние от любого жилого дома до ближайшего шоссе не должно было превышать 25 ки­лометров. Привязка к шоссе стала одним из основных прав немецких граждан.

Подобная политика привела к тому, что в Германии число машин на 5 миллионов превышает число домашних хозяйств. За дом надо выплачивать стоимость аренды или кредит, который под покупку машины дается на куда более выгодных условиях. А так как от выбора марки и модели ничего не меняется, то обычно берут самые новые: в сельской местности, где асфальтом покрыта каждая тропинка, а самый крутой подъем — въезд в во­рота собственного двухместного гаража, приобретают полноприводные машины; а в городе — самый длин­ный лимузин, на котором по вечерам можно изучать улицы и районы родного города в поисках удобного ме­ста для парковки; наконец, юноши, у которых еще мо­локо на губах не обсохло, покупают двухместный спор­тивный автомобиль, чтобы можно было поехать за город с друзьями — разумеется, если у тех тоже есть ма­шина.

То, что машины нужны лишь для транспортировки тяжелых, громоздких вещей или перевозки людей, неко­торым автовладельцам даже не приходит в голову. Ма­шины уже воспринимаются не только как любимые иг­рушки, они стали полноправными членами семьи. Грустная шутка из рекламы «опеля» лучше всего иллюс­трирует этот парадокс. За рулем сидит улыбающийся мужчина лет тридцати пяти в коричневом вельветовом костюме, наискосок от него, на детском сиденьице, — ребенок, его сын.

—Пап, ты бы променял меня на машину? — спраши­вает мальчик.

—Нет, Филипп. То есть Оливер. То есть как там те­бя... Михаэль!

Единственная возможная реакция на всеобщую любовь к автомобилям — максимальное к ним пренебре­жение.

Когда проходила выставка «Наваждение вождения», мне попалась книга Роальда Даля с рассказом о дяде Освальде. Этот бонвиван с повадками Тиля Уленшпигеля оказал на меня большее влияние, чем некоторые из мои родных дядей. Он странствовал по свету с афродизиаком, суданским жуком, в составе какой-то миссии «астон мартин лагонде». С тех пор у меня пропал всякий интерес к получению водительских прав, потому что на «астин мартин лагонду» мне (я смотрел на вещи реалис­тично) не накопить никогда, а кроме нее, в мире нет ни одной стоящей машины.

Много лет во мне таилось враждебное отношение к автомобилям, и я даже причислял себя к машиноненавистникам. Лишь разговор с Никласом Мааком, искус­ствоведом и автомобильным философом, прояснил мне собственную позицию. Ненависть к массовой моториза­ции характерна не для врагов автомобилей, а для их дру­зей, потому что вождение машины — это изысканное наслаждение, а не способ передвижения в пространстве. «Вы ведь не пьете каждый день по бутылке «Петрюса» или «Белой лошади», так же и с машинами: на них надо ездить редко и со знанием дела — по пустым дорогам вдоль побережья или в горах», — объяснил мне Никлас Маак. Проблема заключается не в «мазерати» или «астон мартине», так как они, несомненно, созданы для на­слаждения, а в миллионах «опелей корса», «фольксваге­нов гольф» и «третьих» БМВ, которые заполонили наши дороги.

Так что машина должна быть либо непрактичным средством получения радости, к которому человек испы­тывает едва ли не сердечную привязанность, либо про­стой и полезной вещью, с которой следует обходиться без всяких сантиментов. Промежуточное положение — удел мещанства, от него веет акациями и промокшей ов­чиной.

Время роскошных автомобилей уже миновало, ведь нельзя же всерьез считать роскошью товар массового производства. Первые звезды кинематографа и шоу-биз­неса разъезжали по Берлину в специально оборудован­ных машинах. Актриса Анна Хельдт устраивала в своем «рено» обед на троих, известная певица кабаре Габи Десли встроила в машину ванную комнату, а за автомобилем великой английской актрисы немого кино Филлис Лэйр ездил прицеп, из которого во время каждой оста­новки предупредительно выскакивал слуга. Сейчас же роскошью считается определенная модель, которая стала высшим достижением той или иной дизайнерской эпохи, превратилась в раритет и недоступна каждому второму владельцу дискотеки.

Так что у человека со скромными средствами выбор невелик: Большинство машин, на которых можно ез­дить для получения удовольствия, очень дороги. Один мой знакомый с давних пор мечтал о роскошном лиму­зине, но позволить себе мог только малолитражную ма­шину. Он подумывал купить подержанный автомобиль советской номенклатуры, но потом отказался от этой идеи и после долгих поисков нашел бывшего диплома­та, который продавал машину, оставленную в Бонне индийским послом. Теперь мой приятель ездит на ли­музине той же марки, что была у Индиры Ганди. Его ма­шина смотрится намного стильнее, чем обычный «мер­седес», — и это по цене «рено твинго». Но приятелю повезло. Предложение от дипломата не найдешь в вос­кресной газете. Что же касается спортивных машин, до­ступных стильным беднякам, то их совсем немного. К ним можно отнести «альфа ромео 2000 GTV», у которого звук мотора напоминает о лете, проведенном на зага­зованных римских улицах, и «порш 911 тарга», кабрио­лет 1973 года выпуска.

Если относиться к машине как к «простой и полез­ной вещи», то у стильного бедняка, который по той или иной причине не может отказаться от автомобиля, выбор значительно расширится. Хотя бы потому, что, пользуясь машиной с пренебрежением, трудно погре­шить против стиля. Любая консервная банка может вы­пь симпатию, если ее владелец обходится с ней запросто. Здесь нам есть чему поучиться у итальянцев. В Италии проектируют самые красивые автомобили мира, но уважающие себя итальянцы ездят на обычных легковушках, которые только тогда становятся снобапильными, когда стареют и приобретают вмятины.

Приз за самое наплевательское отношение к машине должна получить моя подруга Шарлотта. Шарлотта — одна из наиболее стильных дам, которых мне доводи­лось встречать, и однако же (или, может, именно поэто­му?) она никогда не ездит на дорогих машинах, а деше­вые превращает в настоящую свалку. Когда я однажды оказался в ее автомобиле, груды мусора доходили мне почти до колена. По ним без труда можно было предста­вить себе привычки побывавших в салоне людей. Три года спустя, вновь оказавшись в том же кресле, я вспом­нил, что позабыл здесь зажигалку, и сразу отыскал ее в археологическом слое за 1997 год.

В наших широтах долгое время было лишь две маши­ны, покупка которых говорила о полном равнодушии владельца к автотранспорту и о том, что машина нужна ему только как средство быстрого передвижения между Тюбингеном и родительским кровом: «рено 4» и «ситро­ен 2 CV» (также известный под названиями «дё-шево» и «утка»). Обе были антимашинами экстра-класса. Когда «рено 4» появился на рынке, журнальные критики на­звали его «последней моделью зонтика». И тем не менее эта машина доказала, что если обращать внимание толь­ко на функциональность и отказаться от всяческих из­лишеств, то можно сделать весьма стильную машину. Машину, которая, в отличие от «утки», не стала симво­лом борьбы за курение и против атомных электростан­ций. «Рено 4» был первоклассным автомобилем и без по­литической подоплеки.

Сегодня уже нет аналогов «утки» и «рено 4». Таких дешевых и удобных машин больше не выпускают. Хотя европейские автомобильные концерны отчаянно пыта­ются произвести на свет автомобиль, стоимость кото­рого не превышала бы 5 тысяч евро. С помощью такой машины можно завоевать и китайский рынок, и евро­пейский, потому что, если верить специалистам, в Европе будущее тоже принадлежит дешевым машинам, потребляющим минимальное количество бензина. Однако куда более вероятно, что езда на автомобиле в скором времени не подешевеет, а, наоборот, подорожает. Настолько подорожает, что сумевший заранее отказаться от машины, почувствует себя счастливым человеком. В конце эпохи благосостояния, на протяжении которой автомобиль играл столь значительную роль, он опять станет тем, чем был в самом ее начале: непозволитель­ной роскошью.


Отпускное отупение

It's a little bit demode, eh?*

Карл Лагерфельд о путешествиях

Научные исследования давно показали, что почти каж­дый человек глупеет за время отпускных поездок. Про­ведя три недели на чужбине в отрыве от духовной среды, мы теряем около трех процентов IQ. Что же говорить о людях, которые, следуя примеру jet set**, совершают по десять поездок в год? Не пропуская ни одного отпу­скного сезона — весна на Капри, лето в Порто-Серво, осень в Марбелье, зима в Энгадине, — они могут по­терять до тридцати процентов своего умственного ка­питала.

 * Немного не в моде, а? {англ.)

** В 1950—1960-х гг. так называли людей, путешествовав­ших по всемирным центрам развлечений на личных самолетах.

Нескромная тяга к дальним странствиям, к сладкой жизни на берегу, круизам и роскошным отелям, экзоти­ческим напиткам у бассейна и тому подобным клише возникает в нас из-за распространенного, но ошибочно­го представления, будто путешествия сами по себе обла­дают некой неоспоримой ценностью.

С тех пор как появилось слово «туризм» — первая фиксация в словаре датируется 1810 годом, — только ле­нивый не возводил на туризм хулу. Уже через тридцать лет Фонтане сетует: «К особенностям нашего времени относятся массовые путешествия. Раньше в странствования отправлялись избранные, сегодня — все поголовно». Причем толки о «старых добрых временах» для странствующих — совершеннейшая чепуха. Длительные перемещения в пространстве прежде были уделом курь­еров пилигримов, разбойников и купцов. Они никогда невоспринимались как удовольствие и часто были со­пряжены с опасностями. Перед тем как отправиться в долгую поездку, заказывали службу, а прощаясь, не чая­ли вернуться. Собираться в путешествие без веских на то причин до середины XIX века считалось безумием.

Путешествия ради путешествий стали изобретением младших сыновей из зажиточных английских семейств. Буржуазия наблюдала, как авантюристы из высших сло­ев надев кникербокеры, взбирались на высокогорья и блуждали там с раскрытыми путеводителями. И буржуа­зии захотелось им подражать. То, что мы сегодня назы­ваем туризмом, стало логическим продолжением экстра­вагантной причуды английских снобов. А нынешние попытки следовать джентльменским обычаям былых времен выглядят полной несуразицей.

К примеру, в Кении, посреди зарослей, неподалеку от озера с бегемотами, стоит «Финч Хаттон Лодж», отре­ставрированный охотничий домик Дени Финча Хаттона, английского суперсноба. Персидские ковры, бордо в хрустальных графинах, столы из красного дерева — все это хранится в маленьком домике. В отличие от фильма Сидни Поллака «Из Африки», где роль Финча Хаттона исполняет остроумный и обольстительный Роберт Редфорд, реальный Хаттон был трусоватым эксцентриком, который вел себя в Кении примерно так же, как, по нашим представлениям, должен был вести себя Рудольф Мосхаммер*. В конце XIX столетия сотни подобных джентльменов заполонили английские колонии, и этостало еще одним признаком общего упадка Британской империи.

*Мюнхенский модельер, известный своим эксцентричным повелением.


Со временем причуды избалованных и скучающих анг­лийских снобов переросли в массовую индустрию число ежегодных туристических поездок достигло 10 миллиардов. Люди устраивают себе пляжный отдых в сонных царствах и «отводят душу», которая тут же забо­левает морской болезнью. Или кочуют по городам и ве­сям от одной достопримечательности к другой, подни­маясь на каждую башню, посещая каждую ратушу, до тех пор, пока у них не отвалятся ноги. Среди всех увлечений состоятельных европейцев туризм доставляет наиболь­шее количество неудобств.

Совершенно непонятно, почему люди копят целый год деньги, чтобы потом бездумно разбрасываться ими в поездке («Мы же отдыхаем!») и жаловаться на то, что ис­комое удовлетворение приходит не так быстро, как ухо­дят деньги из кошелька. Влечение к азартным играм, ко­торое отличает наших соотечественников во время отпуска в Австрии, Италии, Греции или Испании, после введения евро, к счастью, немного поутихло. Однако не­изменным остается желание угодить в одну из туристи­ческих западней и вести себя с той же отрешенностью, с какой пьются подслащенные коктейли с ромом и второ­сортное вино, к которым дома никто даже не подумает притронуться. И еще особую радость вызывает «рос­кошь» проживания в отеле.

Провозглашение отеля оазисом светскости также относится к мифам индустрии развлечений. Долгое время отели служили последним прибежищем для лю­дей, которым негде было остановиться. Точно такую же роль они играют и сегодня. Светскими отели были лишь в коротком промежутке между своим появлением в 1910 году и началом Первой мировой войны, то есть четыре года. Тогда их считали сенсационным открыти­ем (таким же, как пассажирские лайнеры) и они при­влекали внимание высших слоев общества. После Первой мировой отельная культура расцвела еще один раз: с середины двадцатых до кризиса 1929 года. А затем время больших и роскошных отелей миновало безвоз­вратно.

Всемирные сети отелей абсолютно уравняли степень комфорта. Дорогой номер в Вольфсбурге ничем не от­личается от такого же в Куала-Лумпуре или Ванкувере и, хотя относится к категории «суперлюкс», размерами не превышает двухместный номер в гуммербахском пансионе. На крохотном баре, в котором можно отыс­кать яблочный и апельсиновый соки, пиво «Беке», ми­неральную воду и соленые палочки, установлен малень­кий телевизор. Окна открыть нельзя, но слышно, как работает вентиляционная система. И если вы находи­тесь не в арабской стране, то на телевизоре обнаружит­ся карточка с рекламой местного порноканала.

Хуже, чем городские отели, выглядят только отели туристические. Они вполне могут сравниться с преис­подней: искусственная пьяцца, стилизованная под «итальянскую деревню» (так, постойте, а мы разве не в Шарм-эль-Шейхе?), вокруг которой расположены не­сколько круглосуточно работающих магазинов и семь различных ресторанов «all inclusive»*. Детей заманива­ют в специальные комнаты и на экскурсии, из-за чего родители их почти не видят. Причем все устроено так, чтобы посетителю не хотелось выходить за пределы ого­роженной территории, поэтому администрация отеля всеми силами пытается создать идеализированный об­раз местной жизни на курорте.

Еще более далека обыденность от круизов, которые представляют собой не что иное, как клубный отдых в чистом виде. Однажды — не ради удовольствия, а по работе — я совершил поездку на «Корэл Принсес», крупнейшем пассажирском лайнере, который так и не толкнулся по пути ни с одним айсбергом. Брутто-регистровый тоннаж этого корабля составляет 120 тысяч тонн. А в соответствии с ним вычисляется то количест­во сладостей, которое берут на борт.

*«Все включено» (англ.).

Для людей, влюбленных в море, лучшего отдыха и не придумаешь, они могут непрерывно удовлетворять все свои потребности: завтракать, обедать, полдничать и два раза ужинать. А двадцатиминутную паузу между трапе­зами без труда удается заполнить всяческими закусками в круглосуточно работающих бистро, где хранится две трети мировых запасов калорий. По-настоящему ужасно то, что люди не отказываются ни от одного предложения поесть, так как уже заплатили за эту возможность круг­ленькую сумму.

Сравнявшись по весу с небольшим автомобилем, люди выбираются на сушу, но проводят там не более двух-трех часов, так как цена стоянки высока и каждая дополнительная минута может принести убытки фрах­товщикам. Сошедших на берег тут же загоняют в стоя­щие наготове автобусы и быстро провозят по центрам туземных промыслов, где желающие могут купить ка­кую-нибудь деревянную безделушку. Как ни странно, безделушки эти одинаково выглядят и на Ямайке, и в Таормине, а делают их наверняка в Гонконге или Тайване.

На большинстве крупных кораблей есть площадки для мини-гольфа, бассейны, тренажерные залы, но ни­кто ими не пользуется, потому что «bord-shop» не пре­кращает работать ни на минуту. В этом корабельном ма­газине можно отовариться беспошлинно, то есть купить ненужные вещи и продукты чуть дороже, чем в город­ском супермаркете, получив в подарок пакет с надписью «Duty Free». Люди, пренебрегшие магазином и бистро, греются на солнышке и пытаются как можно быстрее сравняться загаром с Мишелем Фридманом*.

* Немецкий адвокат, политик и телеведущий. В 2001— 2003 гг. был президентом Европейского еврейского конгресса.


Вероятно, круизный отдых пользуется особенной по­ностью у пенсионеров, потому что только они мо-отдохнуть от него дома.

Тому, кто не придает отдыху большого значения, сове­ют взять билет на самолет. Тогда путешествие начи­нается с подъема около четырех утра, чтобы вовремя приехать в аэропорт. Ведь главное правило европейско­го воздухоплавания гласит, что пассажиры должны простоять не меньше часа в очереди, чтобы зарегистри­роваться на рейс, а потом прождать еще два часа, что­бы не улететь с пустыми руками. Когда же вы наконец благополучно добираетесь до места 84G (мисс Хрюшка с одной стороны, мистер Острые Локти с другой), то команда воздушного корабля не упускает случая поза­ботиться о том, чтобы вы не опустили спинку вашего кресла.

Вертикальное положение спинки кресла при взлете и посадке — правило, которого придерживаются только для порядка. С точки зрения техники безопасности не важно, опустим ли мы кресло на те три миллиметра, на которые его можно опустить, или нет. Но вероятно, стюардессы скорее откажутся от части своей зарплаты, чем от возможности наставлять пассажиров.

Удобство заказа авиабилетов через Интернет спо­собствовало появлению нового типа часто летающих людей. Каждые выходные в Пизу, Прагу или Барселону с неба спускаются толпы подвыпивших иноземцев из Лондона или Манчестера. Горячим английским головам дешевле долететь до Праги и напиться там, чем отсижи­ваться в местном пабе. Вот они и шастают по Староместской площади или перегибаются через перила Карлова моста, не будучи в силах усвоить чешское пиво. В южных странах нередки случаи смерти английских туристов от злоупотребления алкоголем в жаркое время года. Разумеется, не обходится и без массовых дебошей. Только на испанском побережье каждый год арестовывают шестьсот пьяных бесчинствующих англичан. Ког да же летом 2003 года на прекрасном острове Корфу английская туристка, подстрекаемая сотнями ревущих пьяных, занялась оральным сексом со своим соотечест­венником, то волна возмущения и протеста прокатилась по всей Греции.

Одно время, в семидесятых или восьмидесятых го­дах, частые полеты считались престижными. Я вспоми­наю Бобси, покойного друга нашей семьи, который по­рой вынимал кипу авиабилетов из нагрудного кармана и жаловался на то, что завтра ему лететь в Ла-Пас через Мехико, а через три дня после этого в Боготу, что домой он вернется не раньше чем через две недели и сразу же улетит в Париж. Сегодня над подобными признаниями только посмеются. Часто летающие люди вызывают со­жаление или досаду. Почти никто из них не платит за билет из собственного кармана, потому что они уже на­летали за счет фирмы столько километров, что хватило бы на частный самолет. Поэтому они с серьезными ли­цами проходят мимо регистрации, бросая в мобильный что-нибудь вроде: «Предупреди остальных, что я опаз­дываю».

С антропологической точки зрения очень жаль, что нет больше вида летающих на «конкорде». Было на что посмотреть, когда Кейт Мосс и семнадцать мрачноватых мужчин в черных костюмах поднимались на борт своего самолета, который за три с половиной часа долетает до Нью-Йорка. А потом через полчаса, вне себя от гнева, вновь возвращались в зал ожидания из-за обнаружения «технической неисправности».

На дешевые полеты смотрят примерно так же, как на частые, и поэтому нет ничего удивительного в том, что на трех крупнейших туристических рынках (в США, Германии и Японии) отказ от полетов считается при­знаком высокого общественного положения. Любой уважающий себя человек сегодня относится к полетам с пренебрежением. Смешон тот, кто кичится своими вы­лазками в «Эл-Эй», «Ню-ю-Йорк» или на «райские пля­жи Бали». Люди начинают понимать, что счастье нельзя заказать в TUI*. Поэтому бедные скоро последуют примеру богатых и пресытятся воздушными путешествиями. Англичане называют это «trickle down effect», эффект просачивания.

Единственной формой путешествия, о которой можно серьез задумываться, остается длительное пребывание. Великий философ Николас Гомес-Давила сказал однаж­ды: «Лишь интеллигентные и ограниченные люди обна­руживают склонность к оседлости. Посредственность не­угомонна, ее постоянно тянет в дорогу». Однако тот, кто отправляется в другую страну на несколько недель или месяцев, чтобы набраться опыта, поучиться, поработать или просто навестить друзей, не путешествует в совре­менном смысле этого слова. Такие поездки были некогда в моде даже у императоров и королей, которые перебира­лись из одной резиденции в другую. Принцев отсылали к чужим дворам, с тем чтобы они постранствовали по све­ту и научились общепринятой «светскости».

Современной версией подобного путешествия явля­ется «gap year», предоставляемый выпускникам школ, или «sabbatical», отпуск для студентов и простых труже­ников, во время которого они уезжают на полгода куда-нибудь в Африку или Азию и узнают местную культуру намного лучше, чем обычные туристы. Ведь для того, чтобы разобраться в чужой культуре, мало увидеть ее — к ней надо приобщиться.

Длительное пребывание за границей выгодно для стильного бедняка хотя бы потому, что расходы на хо­зяйство среднего европейца довольно велики. Сдавая свою квартиру и живя в другой стране, вы можете даже сэкономить. Месяц роскошества в Стамбуле или Каире обойдется дешевле, чем неделя экономии в Мюнхене. И хотятакие классические центры всеобщего паломниче ства, как Париж, особой дешевизной не отличаются, появились новые города, заслуживающие внимания  Например, Таллин (Ревель) с полностью сохранившимся средневековым городом — такого в Германии не найдешь. Или София. Если загодя заказать билеты на поезд, то цена их будет чисто символической. На «Интерсити» можно добраться до Белграда, там пересесть на поезд до Софии и через сутки оказаться в городе, где правит быв­ший царь, где среди мечетей и азиатских рынков стоят древнейшие церкви Европы, где на окнах вагонов метро можно увидеть занавески, а еще попробовать самый вкусный в мире кофе.

*Tounstik Union International, крупнейший немецкий тур­оператор.


До шестидесятых—семидесятых годов в каждом ев­ропейском городе можно было найти сотню старушек, сдававших комнату в просторной квартире или держав­ших небольшой пансион. Если верить литературным описаниям, то приюты эти частенько выглядели далеко не лучшим образом, зато давали дешевый кров заблуд­шим душам, художникам и студентам. Сегодня в боль­шинстве городов можно на несколько недель снять ма­ленькую квартиру, которая будет стоить меньше, чем комната в недорогом пансионе. Преимущество наших дней заключается еще и в том, что за отсутствием стару­шек, подающих завтрак, надо самому заботиться о себе в чужом городе и ходить в магазин или на рынок не как туристу, а как местному жителю.

Такие путешествия по-настояшему обогащают жизнь, хотя в них, конечно, не отправляются три-четыре раза в год. Важно идти по миру с открытыми глазами, а не про­бираться по нему туристической ощупью. Поэтому ино­гда намного полезнее остаться дома, чем «отправиться в отпуск». Например, если проводить отпуск в родном го­роде, то можно и не осматривать достопримечательнос­ти. Ни одному пизанцу не придет в голову лезть на Пизанскую башню, ни одному парижанину — на Эйфелеву. А вот турист полезет — вероятно, чтобы избавиться от тайной уверенности в бессмысленности туристических поездок как таковых.

Не надо заказывать всеобщие мечты на рынке услуг, надо придумывать свои, достижимые собственными силами. Быть может, не заходить так далеко, как Жан Флорессас дез Эссент, главный герой романа Гюисманса «Наоборот», но хотя бы немного у него поучиться.

Дез Эссент, уединенно живущий, сверхчувствительный отпрыск старинного дворянского рода, совершенно от­казывается от всяческих путешествий, потому что в его собственном доме в окрестностях Парижа и без того есть все, что ему нужно. Хотя однажды, поначитавшись Диккенса, он все-таки решил съездить в Англию. И просит своего слугу собрать чемоданы, а потом объяв­ляет, что вернется через год, или несколько месяцев, или несколько недель — когда точно, он сам пока не знает.

Дез Эссент садится в парижский поезд, едет на ули­цу Риволи и там покупает путеводитель Бедекера по Лондону. Ни на минуту не прекращающийся дождь ка­жется ему предвестником грядущего путешествия. Прежде чем отправиться дальше, дез Эссент сперва заходит в винный погреб, чтобы выпить английского портвейна, а потом перебирается в английский ресто­ран, где, вновь оказавшись среди островитян, ест, за­пивая трапезу элем. От сытной еды, непривычных за­пахов и звуков, портвейна и эля дез Эссента одолевает усталость, и он пропускает свой поезд до Дьеппа, пор­та, в котором ему надо было сесть на корабль. Испол­ненный счастья, оттого что, с одной стороны, не при­шлось отправляться в дальнее путешествие, а с другой, удалось испытать множество новых ощущений, дез Эс­сент возвращается домой на поезде и нисколько не со­жалеет о содеянном. Воображение с помощью дождя, гумана, уличной сутолоки и так позволило ему побы­ть в Англии: «Зачем же мучиться, переезжать с места на место и растрачивать драгоценные впечатления?» Спустя несколько часов после своего отбытия дез Эс сент вновь оказывается с чемоданами, саквояжам пледами и зонтиками перед изумленным слугой, «oщущая физическую и душевную усталость человека, приехавшего домой после долгого и опасного путешествия».

Примеру дез Эссента последовали итальянцы. Жаль только, что это вызывает у них ложную скромность. Италия — единственная страна в Европе, где существу­ет феномен псевдоотпуска. Люди включают автоответ­чик, отдают комнатные цветы на попечение соседям, хо­лодильник до отказа забивают едой, а детям разрешают смотреть видеофильмы. И так живут две недели, не вы­ходя из дома. Подобный отпуск из-за нехватки денег ежегодно проводят около трех миллионов итальянцев. Не мог бы кто-нибудь объяснить им, что они относятся к мировому авангарду?


Старый наряд короля

Мой кумир — герцог Девонширский:

его манжеты и воротнички так потрепанны,

будто он свою одежду сперва на год дает поносить

садовнику. Теперь вы понимаете, что значит стиль!

Леди Рендлсхем («Тайме», 1973 г.)

Шик новых бедных

В этой главе я буду краток, потому что много рассуждать об одежде почти так же неприлично, как и быть плохо одетым. Если вы чересчур много думаете о своей одежде, то вы, как говорит наше юное поколение, «uncool», «не­клевый». Ваш внешний вид лишится всякой непосредст­венности, если вы слишком часто станете сновать между шкафом и зеркалом. Людей по одежке все-таки только встречают. Можно надеть костюм с иголочки, подобрать к нему рубашку, шелковый галстук и самые дорогие бо­тинки, но если в них вы чувствуете себя неловко, то и выглядеть будете, как далай-лама в бермудах. Элегант­ность зависит не от того, какую одежду вы носите, а от того, насколько она вам идет. Причем нет никаких не­преложных правил, справедливых для всех и каждого.

Одному моему другу, когда он чувствует себя по-на­стоящему плохо, помочь может только костюм. Летом, при 32°С в тени, с отрицательным балансом на счету и легким похмельем в голове, когда остальные ходят в шортах и майках, моему другу не нужно ничего, кроме легкого светлого костюма и галстука. Только они могут снова вернуть его к жизни. Чем выше поднимается температура и чем больше плавятся мозги, тем нужнее станов­ится дисциплинирующий галстук. Другой мой приятель постоянно носит костюм на работе и кажется при этом чересчур напыщенным. Лишь на выходных в джинсах и футболке он выглядит действительно элегантно

Важнейшее правило звучит следующим образом: носите одежду сами и не позволяйте ей носить себя. Элегантно смотрится лишь тот, кто относится к своей одеж­де с известной долей пренебрежения. В большинстве случаев лучше быть «underdressed», чем «overdressed» Еще не перевелись люди, которые с помощью одежды пытаются нам что-то сказать. Например: «Посмотрите на меня, я еще молодой!» — или: «Посмотрите на меня я ношу самое дорогое!» — или даже: «А плевать я хотел на свою одежду!» Так или иначе, одежда не должна при­влекать к себе внимание.

Если человек намеренно одевается небрежно, то у него тоже не все в порядке со стилем. Зримые усилия — будь то ради небрежности или изящности — в любом случае мешают внешней элегантности. Элегантность всегда должна быть естественной. О том, кто выглядит так, словно только вышел из ателье, не стоит и гово­рить: он сам подчеркивает свое стремление обзавестись новой одеждой. Ничуть не лучше смотрятся и псевдо­денди, щеголяющие в потрепанно-элегантных одеждах. По ним прекрасно видно, как они хотят, чтобы другие оценили их старания. Я знаком с одним берлинским галерейщиком, который изо всех сил пытается выглядеть, как обедневший английский помещик. На рукавах его пиджака пришиты кожаные заплаты, хотя видно, что пиджак совсем новый и еще не успел протереться. Ему наверняка подошел бы «лендровер», на котором он во­зил бы глину, чтобы еще больше подчеркнуть привязан­ность к земле.

Кажется, начиная с определенного возраста, когда у человека образовался некий гардероб, покупать новые вещи нужно лишь на смену тем, что носить уже никак нельзя. Человеком, пренебрегавшим этим правилом, был Рудольф Шарпинг, которого Мориц Хунцингер одевал с головы до пят в самых дорогих магазинах муж­ской одежды. Шарпинг выглядел настолько смехотворно, что именно его манера одеваться, скорее всего, и послужила главной причиной его отставки с поста минис­тра обороны.

У женшин все, разумеется, немного иначе. Вернер Зомбарт дошел даже до того, что признал склонность прекрасного пола к расточительству причиной возникнове­ния капитализма. Он утверждал, что если бы дамы в XV—XVI веках не сходили с ума от сладостей, то объемы торговли сахаром, какао, кофе и чаем никогда бы не до­стигли значительных масштабов. Производство этих то­варов в колониях и торговля ими сыграли решающую роль в развитии капитализма. По Зомбарту, дух совре­менности родился из духа расточительности, а послед­ний — один из «женских» факторов в мировой истории.

Я готов согласиться с Зомбартом, когда заглядываю в обувной шкаф своей жены. Хотя и у нее уже замечаю не­которые признаки утомления. Недавно она призналась, что обуви ей вполне достаточно. И, судя по показателям розничной торговли, так думает не только моя жена. Большинство ее подруг тоже миновали фазу «куплю-платье-и-повешу-его-в-шкаф», потому что покупка но­вой одежды превратилась в слишком дорогую терапию. Как ни странно, все они одеты сегодня ничуть не хуже, чем в те времена, когда переплачивали лишние деньги за марку того или иного модельера.

У женщин, которым красивая одежда особенно раду­ет сердце, есть свои способы так одеваться во времена финансовых затруднений, что их экономность остается незамеченной. Например, мадам Эррасурис оказала большое влияние на Кристиана Диора и одно время счи­талась законодательницей парижской моды, хотя сама была бедна как церковная мышь. Она приехала в Париж беженкой, вероятно из Константинополя, и жила в крошечной, очень элегантной квартире на улице Виктора Гюго. Она не хотела брать у Диора ни сантима и зарабатывала публикациями статей в журналах мод. Раз в году выбирала себе платье «от кутюр» и носила его целый год на всех общественных мероприятиях, где считала нужным появиться. Правило экономии от мадам Эррасурис звучало так: тот, кто не очень богат, вынужден от давать предпочтение качеству, ведь ему нужна одежда которая не надоедает и не изнашивается в считаные дни. Хотя, возможно, ей было легко так говорить, потому что она дружила с Диором.

А вот моя сестра Майя с удовольствием покупает се­бе одежду в «ZARA», «Н&М» или «Top Shop» и при этом старается выглядеть, словно одевается у Жозефа или Гуччи. Вся одежда должна быть дешевой, купленной ли­бо на распродаже, либо в секонд-хэнде. Один из наибо­лее красивых предметов гардероба моей жены, японское шелковое пальто, в котором она всегда выглядит превос­ходно — не важно, отправляемся ли мы на свадьбу или на простую вечеринку, — было приобретено за 30 евро в мюнхенском секонд-хэнде. Кроме таких магазинов, у женщин со скудным бюджетом, но хорошим вкусом есть еще один источник одежды: «hand-me-downs»*. У подруг моей жены существует хитроумная сеть обмена и даре­ния одежды. Чтобы не появляться на разных праздниках в одном и том же, женщины обмениваются своими нарядами. Последней новинкой стали «upperwear par­ties»**, на которых обедневшие владелицы чересчур бо­гатых гардеробов устраивают для своих подружек част­ную распродажу.

Во времена экономического подъема даже женщины с хорошим вкусом ненадолго заразились погоней за име­нами модельеров. Но потом наступил спад, и свое закон­ное место вновь занял le style simple. Тот, кому сегодня требуется много денег, чтобы хорошо выглядеть, обыч­но удостаивается снисходительной улыбки. В худшем положении находится лишь тот, кто уделяет одежде больше пяти страниц своей книги.

* Поношенные вещи (англ.).

 ** Вечера одежды (англ.).



Детки, детки

Мы не можем снова стать такими, как дети,

но можем сделать все, чтобы дети не стали такими, как мы.

Эрих Кестнер

О воспитании без потребительской зашоренности

Дети — это благословение? Да, но и самое серьезное ис­пытание. Если в обычном торговом центре вы спросите продавщицу, нет ли у них старой, доброй «детской поч­ты», то на вас посмотрят, как на исламского террориста. Вульгарный капитализм обнажает в магазинах детских игрушек свою отвратительную сущность: все находится в руках двух-трех крупных концернов, которые, как фантастические киношные монстры, поделили на части весь мир. Пластмассовые игрушки содержат пластифи­каторы и выделяют ядовитые вещества, независимо от того, сосут ли дети игрушки или просто берут их в руки. Около ста процентов всех игрушек производят в Китае или Вьетнаме. Тамошние дети, не разгибая спины, вка­лывают для здешних, в таких местах, как Кунчулин и Хайфон, в плохо проветриваемых заводских цехах, кото­рые время от времени сгорают.

Причем, к ужасу исследователей рынка, детям больше не нужны обычные игрушки. В Северной Аме­рике и Западной Европе половина всех детей от четы­рех до шести лет предпочитают видеоигры. Гиганты, вроде «Toys'H'Us» и «F. А. О. Schwarz», пребывают в панике, потому что их целевая группа становится все моложе и моложе. Раньше одиннадцатилетние дети с удовольствием играли в конструктор, а сегодня шести летних малышей в основном интересует только папочкин ноутбук.

Маркетинговые стратеги постепенно осознают фено­мен, который наглядно проявился в моей семье: обыч­ные игрушки нужны детям не больше чем рыбе зонтик. Моему сыну компьютер интереснее, чем вся пластмассо­вая дребедень, вместе взятая. Если оставить его без при­смотра на несколько минут, то он либо начнет расхажи­вать по квартире с туалетным ершиком, потому что недавно видел его у меня в руках, либо отыщет радиоте­лефон и наберет любимый американский номер. Вызы­вать пожарных он умел задолго до того, как научился вы­говаривать слово «машина». Дочери тоже много не надо, ее интересует одна-единственная любимая кукла. Та, как и все любимые куклы девочек, выглядит далеко не самым лучшим образом: у нее остался только один глаз и почти нет волос. Однако все, что ей дарят, моя дочь принимает без особого восторга и снова играет со старой, любимой куклой, которую всюду таскает за собой.

Страсть к подаркам и игрушкам никак нельзя назвать врожденной. Очевидно, мы сами постепенно прививаем ее детям. Чтобы дети не утратили интерес, надо уметь се­бя ограничивать. Родители со скромным бюджетом час­то приобретают множество игрушек и детских вещей, которые им не по карману. Из страха обделить ребенка они покупают кучу ненужной ерунды: говорящие иг­рушки, школьные портфели с изображениями диснеев­ских персонажей, видеоигры, полное спортивное об­мундирование от «Найк» и т. п. А когда дети вырастают в самостоятельных потребителей, то они уже не могут контролировать себя — им обязательно нужно то, что есть у соседа. В худшем случае детей заваливают подар­ками с самого рождения до конца школы, после чего им во взрослой жизни недостает сильных ощущений. С та­кими детьми происходит то же, что и с главным героем романа Кристиана Крахта «1979», который все время бежит от мира безвкусной роскоши, пока не оказывается в китайском исправительном лагере.

Самым бедным из встречавшихся мне детей был Али Кашогги, младший сын мультимиллионера Аднана Кашогги. Его детская во дворне, возвышающемся над Марбельей, по площади не уступала спортивному залу. А все игрушки были одного размера: XXL. Гигантские плюше­вые мишки, гигантские игрушечные машины, в том чис­ле «феррари»и «роллс-ройсы», на которых можно было ездить. Среди пищащих, звенящих, гудящих и мигаю­щих игрушек сидел Али, первоклассный мучитель, кото­рый вовсю издевался над своими сестрами и не мог се­бя занять. Настроение у него менялось с быстротой молнии. После обеда мальчика развлекали клоуны, но я ни разу не видел, чтобы Али смеялся. Потом я слышал, что его отправили учиться в Нью-Йорк. Наверно, в од­ну из школ для богатеньких: в «Двайт», «Спенс» или «Сент-Эннс». Школа «Спенс» знаменита тем, что там сумочками «Прада» щеголяют уже одиннадцатилетние девочки, а «Двайт» и «Сент-Эннс» — пристрастием уче­ников к алкоголю и наркотикам. Чем же эти дети могут порадовать себя во взрослом возрасте? По-видимому, им не остается ничего, кроме как стать хиппи на Гоа или бродягами-наркоманами в Алжире, чтобы хоть как-то компенсировать избыточность детских чувств.

Для того чтобы испытывать радость, надо сперва на­учиться отказывать самому себе. Философ Арнольд Гелен утверждал, что человек чувствует непрерывное вле­чение к вещам, находящимся за пределами его обычных потребностей. Это влечение он называл «избытком по­буждения». По Гелену, человек никогда не достиг бы то­го, чего он достиг, не будь у него избытка побуждения. Стремление к большему, к лучшему, к новому, как и тяга к радости, к наслаждению заложены в человеческой природе. Тот, кто пытается им противостоять, обрекает себя на неудачу, потому что идет против собственного естества. Тайна радости и наслаждения заключается в познании своих желаний и в умении ими управлять, а не подавлять их или игнорировать. Латинистам знакомо красивое слово «temperantia». Красота его заключается в

том, что оно указывает не на обуздание и послушание, а на искусство правильно составлять композицию. Так же обстоит дело с кулинарными рецептами, которые не за­прещают использование сахара и муки, а лишь учат, сколько того и другого надо добавлять, чтобы не испор­тить единое целое. В христианском мире воздержание является одной из главных добродетелей. Умеренность проповедуют и буддисты. Что уж  там говорить о докторе Мюллере-Вольфарте, главном враче мюнхенской «Бава­рии»?

Педагогическую задачу можно сформулировать сле­дующим образом: как защитить своих детей от мира не­совершеннолетних потребителей, которые жаждут всего, что рекламируют? Как воспитать в них волю, пробудить самосознание? Ясно, что общего рецепта здесь нет и быть не может. Можно добиться лишь того, чтобы ваши дети играли искусно вырезанными деревянными уточ­ками, но нельзя предугадать, понравятся ли им когда-нибудь переполненные насилием видеоигры или гово­рящая кукла под названием «Лавинг беби». Понятно, что если выбирать между игрушкой, хорошей с педаго­гической и экологической точек зрения, и пластмассо­вым монстром, то... надо сделать правильный выбор. И пусть мне неизвестно, как воспитывать дружелюбных и экономных граждан мира с хорошим вкусом, но я точ­но знаю, что было бы большой ошибкой не обращать внимания на индивидуальные склонности и потребнос­ти ребенка или подменять их стереотипом — чаще всего ничего путного из этого не выходит.

Основываясь на многолетней психотерапевтической практике, Криста Мевес утверждает, что именно дети тех заботливых родителей, которые хотят отучить своих от­прысков от влечения к материальной собственности, впоследствии отличаются особой алчностью, а иногда становятся и одержимыми кладоискателями. В израильких кибуцах практикуется коллективное воспитание де­тей, при котором роль матери сводится только к кормлению грудничка. Израильский психоаналитик С. Наглер показал, что у детей, которых пытались лишить чувства собственности, от подобного воспитания оставались тя­желые душевные травмы. Так, например, психоаналитик рассказывает о смышленом малыше, который не хотел учиться считать, потому что ему запрещали брать и ос­тавлять у себя что бы то ни было. Такие попытки отучить детей от стяжательства редко заканчиваются успешно. Желание иметь свое — не слабость, а нормальная чело­веческая потребность, которой надо учиться управлять, а не подавлять ее всеми силами.

Одно педагогическое правило я все-таки позволю се­бе привести. Оно состоит в том, что надо воспитывать в детях самостоятельность, так как она открывает прямой путь к свободе. Дети должны сами уметь принимать пра­вильное решение. Например, моя дочь чистит зубы не потому, что так «надо», и не потому, что так делают «другие», — она просто знает, что иначе на зубах начнут скапливаться бактерии. И чем легче человеку самостоя­тельно принимать правильное решение, тем он счастли­вее! Когда мы называем музыканта виртуозом, то подра­зумеваем не только способность сыграть без единой ошибки «с листа», но и легкость его игры. Она-то и от­личает виртуоза от начинающего бедолаги, который иг­рает с видимыми усилиями. Тот, кто умеет поступать правильно и непринужденно, безусловно, заслуживает уважения. А к этому можно прийти только через внут­реннее осознание, ведь заставить человека быть непри­нужденным нельзя.

Однако внутреннее осознание просто так не появля­ется. Если моя дочь захотела мороженого вслед за подру­гой, то у меня есть три возможных варианта действий. Первый вариант: купить ей мороженое и тем самым бы­стро закрыть тему. Второй: наотрез отказаться покупать мороженое и примириться с ее негодованием. И нако­нец, третий вариант: попытаться разъяснить дочери, что люди отличаются от овец тем, что могут не блеять, ког­да остальные закричат «ме-е». В восьмидесяти процентах случаев это приводит к тому, что моя дочь по-настоящему начинает хотеть мороженого. И тогда уже мне ос­тается выбрать между двумя первыми вариантами. Тре­тий вариант пользуется у дочери большим успехом. Порой ей даже доставляет удовольствие отказываться от мороженого в жаркий день, когда мимо проходят люди с огромным рожком и так вкусно едят, что у нас обоих текут слюнки. Тайным паролем тогда становится «ме-е». Когда кто-нибудь из нас произносит «ме-е», это значит, мы пытаемся побороть в себе овцу, которая все время хочет того, что есть у других.

При воспитании самостоятельности важно соблю­дать меру и не требовать от детей, чтобы они всегда чем-нибудь отличались от других. Как и птицы, дети любят собираться в стайки — быть может, потому, что опаса­ются взрослых хищников. Патентованного рецепта для воспитания нонконформизма не существует хотя бы из-за того, что, по закону природы, дети рано или поздно стремятся перепутать родителям все карты. Дети вегета­рианцев почти наверняка станут большими любителями мясного, а дети, сызмальства приучаемые к игре на му­зыкальных инструментах, позднее приложат все усилия, чтобы не стать музыкантами. Хотя если пытаться после­довательно приноравливать воспитание к этому закону от обратного, то родителям придется делать все, чего они не пожелали бы своим детям. Такое даже трудно себе представить.

Когда я перестал работать в офисе, то мне стало легче воспитывать детей. Теперь они знают: работа вполне мо­жет сочетаться с подстриганием ногтей и послеобеден­ным сном. И хотя статья семейного бюджета, предназначенная на детские игрушки, была сильно урезана после того, как я лишился регулярного заработка, у меня появилась возможность щедро дарить детям то, на чем экономят богатые семьи, — внимание. Ведь преуспевающим на работе родителям часто не остается ничего другого, как успокаивать свою совесть беспорядочной скупкой игрушек.

В детской психологии широко известен случай роди­телей, которые обратились за помощью к психологам, поскольку их сыновья девяти и одиннадцати лет, у кото­рых было «все, что нужно», бесконечно ссорились друг с другом. После беседы психологи сделали вывод: родите­ли почти не уделяли детям внимания; даже когда они были дома, то чаще всего принимали гостей. Ссоры мальчиков были похожи одна на другую. Они спокойно занимались каждый своим делом, пока мама не прихо­дила посмотреть, все ли в порядке. С ее появлением де­ти начинали ссориться, и матери, разумеется, приходи­лось их успокаивать. А через полчаса после заключения перемирия ссора возобновлялась вновь. Потому что стоило детям в очередной раз поднять шум, как прихо­дила не только мать, но и отец, который ругался еще громче, чем мальчики. Дети успокаивались, однако на их лицах оставалось выражение, которое в учебниках по детской психологии, получило название «улыбка Моны Лизы». Когда родители спросили психологов, отчего ссорятся их мальчики, те объяснили: «Ваши дети ссорят­ся лишь потому, что таким способом они обязательно привлекут к себе ваше внимание».

Так что самым драгоценным даром для детей обла­дают те родители, у которых меньше денег, но больше свободного времени. Внимание ребенку можно уде­лять, отправляясь в опасное путешествие к ближайше­му почтовому ящику или стряпая вместе аппетитное кушанье — главное, все делать сообща. Одним из таких совместных действий, от которого я долгое время воз­держивался, был поход в магазин. Ведь люди и без то­го проводят за шопингом огромную часть своей жизни, поэтому мне не хотелось приучать детей к бессмыслен­ному валанданью. Но с другой стороны, в магазине есть возможность лишний раз показать ребенку, что искушений может быть много и не всем следует подда­ваться.

Товары, вызывающие у детей выброс дофамина, в за­падных супермаркетах предусмотрительно расположены на досягаемой для них высоте. Чтобы защитить себя от подобного террора, мы с дочерью придумали игру: для нас прогулка по магазину — это преодоление пути, на котором стоят сотни ловушек, заставляющих покупать то что нам не нужно. Смысл игры заключается в том, чтобы пройти по этому пути и не поддаться соблазну. Выигрывает тот, кто покупает товар, за которым при­шел: литр молока, связку бананов или любимые фигур­ки из мармелада. Когда мы отправляемся за покупками всей семьей, то делимся на команды. Для победы необ­ходимо, чтобы тележка как можно дольше оставалась пустой.

Игровое начало помогает заметно уменьшить потре­бительскую зависимость. Уже нам, поколению молодых отцов, было нелегко жить в мире, где люди круглые сут­ки бегают за привлекательными разноцветными продук­тами. Но следующему поколению надо приготовиться к более серьезным искушениям, потому что чем меньше денег будет оставаться у населения, тем острее будет борьба между производителями.

В некоторых калифорнийских супермаркетах сети «Сэйфвэй» будущее уже стало явью. Там каждый поку­патель прослушивает рекламу — но не из примитивных, старомодных колонок, а персональное сообщение, нахо­дящее адресата с помощью специальной ультразвуковой волны. Стоит подойти к полкам с сырами, как друже­любный женский голос расскажет вам, что на «пекорино сардо», который вы так любите, сегодня объявлена скидка. Причем этот сыр предлагают только вам, а пол­новатую даму, стоящую рядом с вами, соблазняют но­вым «блё д'Овернь».

Если эта технология завоюет потребительский рынок (а в этом можно не сомневаться), то нас ожидает мир персонально адресованной рекламы. Широкое распро­странение технология, несомненно, получит, если на каждого покупателя заведут досье с информацией о личных пристрастиях. Это позволяют сделать чипы радио­частотной идентификации, или, коротко, чипы RFID* Такие мини-микрочипы не имеют никакого отношения к музыкальным носителям будущего, их уже давным-давно используют, например, в автомобильных сигнали­зациях или для лучшей сохранности библиотечных книг. По размеру они не больше песчинки, а по вместитель­ности вполне сравнимы с органайзером. С такими чипа­ми выпускали билеты на чемпионат мира по футболу 2006 года, и они есть в новых европейских паспортах. Энтузиасты, ратующие за внедрение RFID, говорят, что нам не надо будет стоять в очереди у кассы: деньги будут автоматически сниматься с банковского счета при выхо­де из магазина.

Потребитель скоро станет довольно прозрачным су­ществом, средства которого будут выманивать все более изощренными способами. И только если нам удастся воспитать в детях самостоятельность, они поймут, что иногда приятнее устоять перед искушением, чем под­даться ему, и у них сохранится возможность быть бога­тыми вне зависимости от количества денег на счету.


Стильный шопинг

Жить в коллективную эпоху

можно более независимо — вот единственная роскошь,

доступная нам сегодня.

Орсон Уэллс

Как ходить за покупками, не теряя головы

Во дворе Пекинского ветеринарного института стоит па­мятник неизвестной подопытной крысе. И это совер­шенно справедливо, если вспомнить о том, сколько ты­сяч крыс, мышей и обезьян стали жертвами научных экспериментов. Только наивные до сих пор верят, что походы по магазинам могут быть действенным средст­вом против депрессий. Ученые уже давно выяснили, что шопинг отнюдь не делает людей счастливее, а, напротив, отупляет их. Согласно проведенным исследованиям, че­ловека вдохновляет предвкушение радости, тогда как ис­полнение желаний лишь навевает скуку.

Широко известен эксперимент Вольфрама Шульца над обезьянами. Подопытных животных посадили в клетки с небольшим отверстием величиной с ладонь, над которым повесили маленькую лампочку. Перед тем как дать обезьянам кусочки яблока, исследователи включали свет. Обезьяны быстро уловили взаимосвязь: когда зажигалась лампочка, в их мозгу резко увеличива­лась выработка дофамина. Шульц установил, что это происходит только в состоянии ожидания. Стоит обезьяне получить вожделенное угощение, и выработка нейрогормона снова возвращается в обычное русло. Так что само вознаграждение не приносило обезьяне никакой радости, не вызывало в мозгу особой реакции.

Однако профессор Шульц пошел в своих исследова­ниях дальше. Ему хотелось узнать, вызовет ли более вкусное вознаграждение более сильную реакцию. И тог­да он решил вместо яблока давать обезьянам изюм. Все вышло, как и предполагал профессор! Теперь, как толь­ко загоралась лампочка, в мозгу обезьян вырабатывалось еще больше дофамина. Но в скором времени обезьяны привыкли к лакомству, и количество вырабатываемого нейрогормона снизилось до уровня, который был при виде кусочков яблока. А когда Шульц снова перешел на яблоки, мозг обезьян стал вырабатывать еще меньше до­фамина. Включение света больше не вызывало у обезьян бурной реакции. Если раньше сотый кусочек вызывал у них такую же радость, как и первый, то теперь при виде яблок они испытывали лишь разочарование. В итоге профессор сделал следующее заключение: чем выше на­ши потребности, тем сложнее нам испытывать радость. И еще: радость мы получаем не от самого удовлетворе­ния потребностей, а от его предвкушения.

Знаменитому философу Эрнсту Блоху для установле­ния того же факта даже не пришлось ставить опыты на обезьянах. Его теория о «меланхолии от достигнутого» задолго до научных экспериментов над животными ус­тановила, что желания угасают на пути к исполнению.

А ведь если поверить в справедливость подобного вывода, можно сэкономить много денег. Хорошо иметь карманный компьютер или последнюю модель цифро­вой камеры, но так как эти вещи доставляют лишь не­продолжительную радость, вы нисколько не обделите себя, отказавшись от их приобретения.

Моя сестра Майя поверила в справедливость этого вывода, так толком и не рассмотрев вопрос с научной точки зрения. Во всяком случае, ходить с ней за покуп­ками — одно удовольствие. Она переступает порог обув­ного магазина с твердым намерением купить себе пару туфель. Перемерив несколько пар, она просит принести ей еще одну, последнюю, со склада или из другого мага­зина той же сети, а потом, когда настает время идти к кассе, сестра говорит: «Вы знаете, я еще немного подумаю и вернусь к вам попозже». И конечно, не возвращается. Гуляя по пешеходной зоне, торговому центру или зданию аэропорта, сестра не упускает случая зайти в ма­газин парфюмерных товаров и надушиться, потом выби­рает какой-нибудь флакон духов или новую пену для ванной и отправляется к кассе. Простояв некоторое вре­мя в очереди и порядком заскучав, Майя возвращает то­вар на его законное место и выходит из магазина. Эта усовершенствованная версия давнего, но подзабытого в наши времена варианта похода в магазин хороша, толь­ко если вы действительно собираетесь что-то купить. Ходить по магазинам ради издевательства над продав­щицами не стоит.

Майя, Эрнст Блох и профессор Шульц сошлись в од­ном: приобретение товаров, к которому нас побуждают рекламой и распродажами, приносит нам радость в очень редких случаях. Те вещи, за которые мы расплачи­ваемся деньгами, при ближайшем рассмотрении оказы­ваются ненужной, не представляющей никакой ценнос­ти мишурой. Хотя, если верить рекламе, без них никак нельзя обойтись. Теперь давайте посмотрим на понятие «ценная вещь» глазами вора. Что сегодня привлечет вни­мание грабителя в первую очередь? Телевизор, DVD-проигрыватель, музыкальный центр, компьютер — все, что через два-три года будет стоить гроши. Историк Рольф Петер Зиферле утверждает, что, несмотря на на­ше относительное благополучие, мы живем в «обществе без собственности». У каждого человека, независимо от социальной принадлежности, есть сотни личных вещей, но настоящими ценностями обладает абсолютное мень­шинство.

Сегодня представитель нижнего слоя среднего клас­са может неплохо зарабатывать. Квалифицированный рабочий получает за свою жизнь больше миллиона евро, однако в личную собственность обращается лишь часть этих денег. Много тратится на всякий хлам и бессмыс­ленное времяпрепровождение: поездки на Сейшелы, бары из мягкой древесины, клубные карты, вафельницы, йогуртницы, утварь для изготовления фондю, туфли на платформе, спортивные рюкзаки, непромокаемые ком­бинезоны, весы, взвешивающие жир отдельно от осталь­ной массы тела, мясорубки из «сверкающего металла» электрические массажеры, соковыжималки и магнит­ные подушки.

Один из наиболее приятных аспектов относительного обеднения — это возможность освободиться от ненужно­го благополучия. Сначала, правда, надо осознать, как хо­рошо поставлено у нас промывание мозгов простым по­требителям. Почему рекламе всегда удается убедить нас в абсолютной необходимости товара, который на самом деле только обременяет нас? Почему в кафе мы заказы­ваем фрапуччино с карамельным вкусом, посыпанный шоколадной крошкой, а не чашку обычного, более при­ятного нам кофе? Почему одни люди платят за мелодии для мобильных, а другие за бутылку «мутон-кадет» с кра­сивым шале на этикетке и второсортным красным вином внутри? Почему компании «Жиллет» постоянно удается выпускать новый станок для бритья с каким-нибудь аб­сурдным названием вроде «МАСН 3 Turbo» и вбивать лю­дям в голову, что он бреет лучше, чем предыдущий?

Чтобы понять механизмы воздействия рекламы, я со­ветую прочитать книгу Фредерика Бегбедера «99 фран­ков». Бегбедер сам писал рекламные тексты в течение десяти лет. Главный герой книги, Октав Паранго, испы­тывающий отвращение к миру, где все и вся, в том чис­ле и он сам, продажно, говорит следующее: «Когда вы, затянув пояса, соберете денежки и купите наконец ма­шину — предел ваших мечтаний, она моими стараниями давным-давно выйдет из моды. Я ведь иду на три круга впереди вас и, уж будьте уверены, позабочусь о том, что­бы вы чувствовали себя облапошенными. Гламур — это праздник, который всегда с другими — не с тобой. Я приобщаю вас к наркотику под названием «новинка», а вся прелесть новинок состоит в том, что они очень недолго остаются таковыми... Сделать так, чтобы у вас по­стоянно слюнки текли, — вот она, моя наивысшая цель. В моей профессии никто не желает вам счастья. Ведь счастливые люди — не потребляют»*. Уже в двадцатых годах прошлого столетия один специалист по рекламе говорил филадельфийским предпринимателям: «Прода­вайте людям то, о чем они мечтают, то, чего они жаждут и ждут… Они покупают не необходимое. Они покупают надежду, надежду, воплощенную в вашем товаре». Рек­лама работает за счет постоянного обмана чувств. Если обман прекратится, то рухнет и вся система. Обещания надо обновлять, а обещанное держать на расстоянии. Случай с ослом и морковкой на палке — прекрасная ил­люстрация происходящего.

Особенно эффективным оказалось обещание экс­клюзивности. Так, например, часы должны показывать не только время, но и высокий социальный статус их владельца. Правда, в нашу эпоху, когда предприятия по производству дешевой текстильной продукции пригла­шают на работу модных кутюрье, а сети супермаркетов держат модных поваров в качестве консультантов по ди­ете, требуется только отборная морковка. Сегодня даже самые простодушные люди не верят, что продукты мас­сового потребления могут считаться роскошью. Долгое время подобная точка зрения насаждалась за счет созда­ния искусственного дефицита. Концерны, производив­шие товары роскоши, следили за тем, чтобы не снизить интерес покупателей, завалив рынок модной продук­цией. Люди, желавшие приобрести сумочку «Келли бэг» от «Гермеса» или часы «ролекс-дайтона», должны были месяцами дожидаться товара, несмотря на то что не су­ществовало никаких особых препятствий для мгновен­ного удовлетворения спроса.

А сейчас даже в Рурской области, войдя в общественныйтранспорт, вы увидите двух-трех человек с сумками от «Гуччи» и «Луи Вюиттона». И никто не переживает если вместо оригинала носит дешевую подделку. Ориги­налы даже считаются «неклевыми». Вокруг копий ведь создается некий романтический ореол далеких странст­вий, потому что их не найти на немецких торговых ули­цах, за ними надо ехать в Гонконг или Бангкок. И если даже моя сестра Глория говорит в интервью «Шпигелю» что предпочитает сумкам от «Луи Вюиттона» хорошие подделки, которые стоят на порядок меньше («оригина­лы пусть покупают русские олигархи»), а моя теща идет в монхенский магазин «Картье» с гонконгской поддел­кой, просит немного укоротить ремешок часов и на так­тичное замечание продавщицы о том, что это — фаль­шивка, непринужденно отвечает: «Я знаю», то времена индустриальной роскоши, безусловно, миновали.

* Перевод И. Волевич.

Что же тогда говорить о таких классических символах престижа, как золото и драгоценные камни? Их носят только люди с плохим вкусом, которые минуту назад до­рвались до денег. Тот, кто хочет «потрясти брюликами», пусть включит какой-нибудь рекламный канал вроде QVC. Там продают то, чего уже не найти на улицах Цю­риха и Гамбурга: золотые цепи толщиной с сосиску, кольца величиной с огромный фурункул, колье «для ко­ролевских приемов» предлагаются продавцом по имени Боб, который уверяет, что «короли и принцы» тоже но­сят украшения с филигранью и надо поторопиться с за­казом, потому что на всех зрителей может не хватить.

Что касается технических игрушек, то тут ситуация изменилась кардинальным образом. Когда появились первые портативные модели телефонов, они вызывали большой интерес. С некоторой грустью вспоминаю я те­перь свой пятикилограммовый «Сименс» размером с дамскую сумочку. Он так резво звонил, что вызывал па­нику среди окружающих. Сегодня же нет ничего обычнее мобильного телефона, и те, кто стремится выделиться из толпы, отказываются от круглосуточной доступности. Смешно выглядят старики, которые возятся со своими мобильниками, как дети с приставкой «Нинтендо». Трудно представить себе бундесканцлера Ангелу Меркель, заседаюшую в правительстве с осоловевшим от «Нинтендо» взглядом и беспрестанно посылающую CMC.

Престиж и статус определяются потребительскими склонностями человека, однако в еще большей степени они определяются отказом от потребительства. Матери­альное благополучие крайне редко делает людей счаст­ливыми — оно для этого просто не приспособлено. В упомянутой нами «Теории праздного класса» (1899) Торстейн Веблен утверждает, что богатство является признаком силы и интеллигентности, а бедность свиде­тельствует об отказе от борьбы. К сожалению, до недав­него времени эту точку зрения разделяло большинство людей. Владелец новой модели автомобиля считался до­стойным уважения членом общества, а владелец старой развалюхи — не способным ни на что бездельником. С точки зрения капитализма любой человек обязан быть потребителем, потому что потребление — это способ са­моутверждения. Иными словами, благополучие долгое время считалось вопросом бюргерской чести.

Однако в последнее время все, к счастью, измени­лось. Тот, кто сегодня кичится благополучием, вызыва­ет подозрение (русский? сутенер? Татьяна Гзель?*). Ведь настоящая роскошь заключается в самостоятельном со­противлении потребительскому давлению. Так что гря­дущее уменьшение благополучия может, как ни странно, привести к повышению качества нашей жизни.

*Немецкая знаменитость польского происхождения.


В последнее десятилетие прошлого века возникло движение сопротивления материальным благам. В Аме­рике его спровоцировали книги «Последний оплот бес­порядка» (1984) и «Добровольная простота» (1989). А не­давно вышла книга Наоми Кляйн «No Logo» (2000), после которой отказ от продукции всемирных концернов стал отличительным признаком авангарда. Центром антипотребительского движения традиционно считается Ванкувер. Там живет Калле Ласн, автор книги «Глушение культуры». Он издает ежеквартальный журнал «Эдбастерс», который прославился не только статьями по культурологии, но и антирекламой («uncommercials») использующей типичную рекламную психологию для высмеивания потребительства. Одна из самых известных антиреклам — пародия на рекламу Кельвина Кляйна. Исполненный достоинства мужчина смотрит в свои тру­сы, а внизу подпись: «Obsession»*. На другой антирекла­ме Джо Кэмел, главный герой рекламы сигарет «Кэмел» изображен под именем Джо Кэмо** в онкологической клинике

У Калле Ласна есть и антирекламные видеоролики, но их показывают только на кинофестивалях, потому что телеканалы не хотят отпугивать своих зрителей. По­явление антирекламы на телевидении — заветная мечта Ласна. Для него это — захват главного штаба потреби­тельской культуры, величайший триумф. Его ролики рекламируют неделю без телевизора, обвиняют институ­ты красоты в распространении булимии и похудания, а также издеваются над автомобильной промышленнос­тью. Большинство uncommercials создают высокоопла­чиваемые рекламисты-профессионалы, которые, по словам Ласна, обращаются к нему для очистки совести.

Ради контроля за своим потребительским поведением люди используют разнообразные уловки. В Америке борцы против потребительства проводят «Buy Nothing Day»***. Это затея гениальна хотя бы потому, что в ней есть элемент игры. Один день в неделю (например, по пятницам) люди не тратят ни единого цента - не расплачиваются ни наличными, ни кредитной картой. А то не так-то просто. Любой, кто участвовал в этой игре, знает, сколько раз на дню приходит желание что-то купить. Легче всего, конечно, играть тем, у кого нет та­ких дорогостоящих привычек, как курение или походы в кафе.

* Обыгрывается двусмысленность слова «obsession». УКляйна подразумевается страстное увлечение, а у Ласна — сек­суальная озабоченность.

** Переиначенная фамилия отсылает к «chemotherapy», химиотерапии.

*** «День без покупок» (англ.).


В США даже возникло движение по популяризации «credit card condoms»*. Люди прятали свою кредитную карточку в небольшой конверт с надписью «Do you real­ly need that?»** или «Are you buying this to fill some kind of inner hole?»***. И при каждой покупке приходилось вы­таскивать карточку из конверта. Понятно, что широко­го успеха эта инициатива иметь не могла. Но идея была абсолютно верной: в основном мы покупаем ненужные вещи, а по-настоящему деньги нам требуются в самых редких случаях.

Другая ловушка, которой стоит поостеречься, — это мелочность. Больше всего денег люди теряют в погоне за копейкой. С началом экономического спада рынок за­полонили книги, советующие покупать в «Алди» деше­вое шампанское, а на аукционах, которые проводит бю­ро находок Немецких железных дорог, — выторговывать горные велосипеды. При этом никто, видимо, не зада­вался вопросом: зачем пить плохое вино или кататься на горных велосипедах в Гамбурге, где в радиусе трехсот километров нет ни одной серьезной возвышенности?

Владельцы торговых сетей давно заметили, какое внимание привлекает снижение цены, поэтому в некоторых магазинах уже почти не осталось товаров без ски­док. А приводит это к тому, что люди покупают двойные упаковки каких-нибудь антибактериальных салфеток для уборки ванной, хотя вполне могли бы обойтись обычным «Доместосом». В Швейцарии у меня есть зна­комый, который в один прекрасный день решил поку­пать веши только тогда, когда на них делали скидку. Ка­залось бы, правильно делает. Но потом он стал покупать все товары со скидкой и остановился, только когда едва не купил подстилку для кошки, которой у него не было.

*  Презервативы для кредитных карт (англ.).

*  Вам действительно это нужно? (англ.)

** Вы покупаете это, чтобы заполнить душевную пустоту?(англ.)

 В отказе от роскоши нет ничего нового — так заверша­ется любая эпоха благополучия. Поздняя Античность от­казалась от роскоши по эстетическим соображениям, Средние века — по религиозным, а эпоха английской индустриальной революции — из приверженности к ро­мантизму и салонному социализму (Джон Рёскин, Уиль­ям Моррис и др.). Однако эти устремления никогда не были особо популярными, потому что всегда отличались излишней назидательностью. После того как Рёскин уп­рекнул своих соотечественников в том, что экономиче­ский прогресс заставил их забыть о простых жизненных радостях, критик из «Сатердей ревью» сравнил его с че­ресчур усердной гувернанткой.

Сегодня ситуация изменилась. Отказ от потребитель­ства вызван не стремлением выполнить моральный долг, преуспевая в добродетели, и не желанием сохранить ок­ружающую среду. Сегодня мы вынуждены остановиться. И раз мы признаем, что наше неприкосновенное благо­получие будет нарушено, если продолжать жить по-ста­рому, то, отказавшись от роскоши, мы обретаем некую свободу. Промышленность, пытаясь удержать нас в сво­их сетях, заваливает нас товарами для фитнеса и веллнеса, поэтому современное мыло или крем для кожи спо­койно можно намазывать на хлеб. Однако увлечение подобной продукцией — лишь временная победа про­мышленности. Нам остается подождать, когда во всех уголках потребительского мира люди поймут, что благо­получие не продается, но его можно обрести, сократив количество покупок.


Часть третья

Но я не могу не сказать бедности: приходи,

ты будешь желанной гостьей, если только не придешь

под самую старость. Богатство больше обременяет талант,

чем бедность, и под золотыми горами и тронами

наверняка погребен не один гигант духа.

Жан Поль




Бедные богачи

Почему деньги мешают снастью

Должно быть, вы уже поняли, что большинство вещей, которые относятся к категории «роскошь», безвкусны и обременительны. Кому нужны трюфели, если есть све­жий хлеб, масло и соль? Хотя, наверно, будь селедка та­кой же дорогой, как и красная икра, то все Тани Гзель этого мира ели бы ее с большим благоговением, отведя мизинчик в сторону.

Если не бояться за свое существование и не терпеть нужду, платить за квартиру и иметь возможность поку­пать действительно необходимые веши, можно вести стильную жизнь и быть счастливым. А вот мечтая о бо­гатстве, вы станете все время сравнивать то, что имеете и что могли бы иметь, и вам будет трудно угодить. В этом случае один из самых верных способов сделать себя не­счастным — играть в лотерею.

Счастье не зависит от размера банковского счета. Са­мое баснословное богатство не в силах осчастливить че­ловека. Многие богачи знают это и хотят жить «просто», но, как они ни стараются избавиться от груза благосостояния, он все равно не дает им целиком окунуться в «simple life». А вот стильному бедняку не надо прилагать никаких усилий, чтобы освободиться от тяжкого груза. Его к этому принуждает ситуация. Богачи всегда остаются пленниками своих денег — и если хранят их как зе ницу ока, и если бегут от них. Именно богачи — как бы капитализм ни старался убедить нас в обратном — са­мые бедные люди. Они вызывают зависть, потому что много зарабатывают, а им впору вызывать жалость и со­страдание.

Большинство богачей живут в страхе, что их ограбят Я знаком с одной супружеской парой, которая живет на прибрежной вилле в Сен-Тропе, — казалось бы, о таком можно только мечтать. Однако бедные супруги словно за решеткой сидят. На вилле хранится множество дорогих предметов искусства: у входа стоит скульптура Джакометти, в столовой висит картина Ренуара, в гостиной — Пикассо. Поэтому страховая компания согласилась вы­дать полис лишь при одном условии: кто-то всегда дол­жен находиться дома и на участке круглые сутки будут дежурить охранники. Супруги, купившие виллу, чтобы красиво провести остаток жизни на Ривьере, ни на ми­нуту не покидают свое владение вместе. Им приходится мириться с тем, что вечером, когда они сидят в своей зо­лотой клетке, каждые полчаса в окно заглядывает усатый страж, дабы удостовериться, что все в порядке.

Одного из беднейших богачей, которого мне доводи­лось встречать, зовут Марк Рич. И это не псевдоним. Свое состояние американец сколотил на торговле сырь­ем, причем не обошлось без укрывательства от налогов, мошенничества и нелегальных сделок с Ираком и Ли­вией, после чего он попал в черный список ФБР. Мис­тер Рич бежал от преследования в Швейцарию и посе­лился в кантоне Цуг, из которого не решался выезжать, опасаясь ареста. В скором времени у американца, кото­рый имел привычку летать по всему свету на своем реак­тивном самолете, начались острые приступы швейцар­ской клаустрофобии. От этих приступов Рича спас Билл Клинтон, амнистировавший его своим последним ука­зом. До сих пор неизвестно, отблагодарил ли Рич своего благодетеля многозначным счетом в швейцарском бан­ке или нет, однако сам он стал образцом заключенного роскошной тюрьмы, того типа людей, который часто встречается в Цуге, Монте-Карло или на Бермудах. Этибеглецы от налогов особенно заслуживают сострадания. Люди, которые могли бы позволить себе жить в любой точке земного шара, должны селиться в какой-нибудь дыре вроде Цуга, потому что им очень не хочется отда­вать несколько миллионов налоговой службе. Потеря этих денег никак не отразилась бы на уровне их жизни, однако жадность заставляет богачей влачить жалкое, одинокое существование в ненавистном им месте.

Пару слов по поводу одиночества. В Мюнхене я знал одного очаровательного молодого человека, который вырос в небогатой семье, но уже в юности стал много за­рабатывать, подписав контракт с главной футбольной командой города. Однако ему совершенно не хотелось заводить новых друзей. Но когда теперь он гулял по го­роду с давними приятелями, было видно, что их отноше­ния изменились. Он постоянно расплачивался за всех, отчего друзья стали чувствовать себя неловко. Появи­лись новые знакомые, которым нравилось развлекаться за чужой счет. Постепенно встречи со старыми друзьями сошли на нет, потом он избавился от свиты нахлебни­ков, и теперь его можно увидеть лишь среди людей, ко­торые получают примерно столько же, сколько он. Толь­ко в их обществе он может быть уверен, что его не используют. Круг его знакомых стал намного однообраз­нее и скучнее.

Особенно неприятной стороной богатства является то, что богатые всегда хотят, чтобы их любили не ради денег. Им невдомек, что любить «ради денег» нельзя. Можно любить, не обращая внимания на деньги, пото­му что богатство делает людей претенциозными и при­дирчивыми, капризными и закомплексованными. Этому феномену посвящено множество книг, тысячи театраль­ных пьес и фильмов. Ведь богатые женихи и невесты больше всего боятся свадьбы по расчету. И чем сильнее эти опасения, тем вероятней, что они осуществятся, принцессу Монако Каролину постоянно предостерегали от замужества с красавцем, который польстится на ее  деньги. В результате она вышла за Филиппа Жуно, кото­рый был воплощением всего, что так не нравилось роди­телям. Есть даже такой анекдот. Две нью-йоркские даны встречаются после долгой разлуки. У одной на пальце красуется огромный брильянт. «Ах, какой он чудес­ный», — восхищается другая. «Да, — говорит первая, — жаль только, что над ним тяготеет проклятие Платни-ка». — «Какое такое проклятие Платника?» — «Мистер Платник».

Абсолютное большинство богачей — разумеется, за ис­ключением моих друзей-миллионеров — просто невы­носимы. По-человечески с ними можно общаться, толь­ко если им богатство досталось по наследству. В таком случае они или стараются помогать другим, или притво­ряются, будто у них нет денег, что, наверно, весьма не­просто.

В Гштаде я однажды попал в компанию молодых лю­дей, детей очень состоятельных родителей. Гштад — это небольшая деревенька в Бернских Альпах, куда време­нами съезжается столько богачей, что тихие улочки вме­щают в себя больше денег, чем все страны—кандидаты на вступление в ЕС, вместе взятые.

Бернские горцы, слывущие мрачноватым народом, относились к заполонившим их родные места миллиар­дерам как к корове, дающей большой удой: недоверчиво и удивленно. А тинейджерам, чьи фамилии значатся в списках Доу-Джонса, в такой глуши было явно неуют­но. Приехав сюда, они сделали большое одолжение ро­дителям. Ни внешностью, ни манерами они старались не показывать своего богатства. Ходили в затасканных джинсах, какие можно увидеть по MTV на братве из гет­то, слушали «Эминем» и «Стрите», болтали только о том, как им нравится «нормальная жизнь». Один из них гово­рил, что уехал из отцовского дома на авеню Фох и пере­брался в квартиру на окраине Парижа, откуда каждый день добирается до школы на метро. Другой уверял, что отец дает ему очень мало денег. Этот мальчик, когда ему надоело, что фамилию отца все время переспрашивают («Делл? Случайно, не ваша семья владеет «Делл Ком­пьютере?»), сменил ее на девичью фамилию матери. Тре­тий был отчаянным антиглобалистом. На каникулах он всегда ездил на встречи «Большой восьмерки» и тому по­добные мероприятия. С необыкновенной гордостью он рассказывал о том, как «тогда в Давосе» был сорван Все­мирный экономический форум.

То, что наследство может и навредить, доказывает случай одного моего знакомого. Его отец, предпринима­тель-миллионер, всегда мечтал, что сын пойдет по его стопам: закончит тот же университет и в один прекрас­ный день займет его место во главе предприятия. А сын, как часто бывает в подобных случаях, совсем не разде­лял взглядов отца. Он хотел стать художником. Отец пригрозил урезать или совсем прекратить ежемесячные выплаты, но, разумеется, до сих пор не сделал ни того, ни другого. Подобное положение стало настоящей ката­строфой для молодого человека, имя которого я не хочу называть из дружеских чувств. Сегодня он работает в своей мастерской на севере Лондона, рисует одну карти­ну за другой, но вряд ли когда-нибудь станет знаменитым, потому что в отличие от коллег из соседних мастер­ских у него всегда найдутся деньги, чтобы оплатить аренду. Талантом он, может, даже превосходит своих ни­щенствующих собратьев, однако ему, естественно, не хватает стимула добиваться большего. Именно такие случаи имел в виду Жан Поль, когда говорил, что «под золотыми горами и трона и наверняка погребен не один гигант духа».

Много лет наблюдая за сверхбогатыми людьми, я заме­тил интересный феномен: богачи, обладающие чувством такта, с юных лет пытаются вести себя как можно проще и чем они богаче, тем больше им нравится имитиро­вать «нормальную» жизнь. Чем просторнее их загород­ные дворцы, тем привлекательнее для них маленькая городская квартира со всеми удобствами. Роскошью считается не сидеть за накрытым другими столом, а пой­ти на рынок (или лучше — в супермаркет) и, вернувшись домой с туго набитыми пластиковыми пакетами, самому приготовить еду и вымыть посуду.

Точно так же читатели глянцевых журналов пытают­ся подражать привычке богатых проводить летний от­пуск на яхте. Яхта — это походная жизнь для состоятель­ных людей. Они спят вдвоем или втроем в тесной каютке и кое-как умываются в ванной комнатке, которую ван­ной-то и не назовешь. Им нравится ходить целый день в футболке и вести простой образ жизни. А вышеупомяну­тые читатели журналов разглядывают фотографии грею­щихся на солнышке богачей и воображают себе всякую всячину. На самом деле богачи отчаянно пытаются под­ражать читателям тех же журналов — просто они не чи­тают на солнце, жалея глаза.

Попытки богатых вести простой образ жизни можно воспринимать с улыбкой или называть декаденством. А ведь они немногим отличаются от попыток Отто Горо­жанина приобщиться к природе прогулками, походами и пикниками на открытом воздухе. Ведь походники то­же берут с собой палатку и прочие блага цивилизации, а люди, выбирающиеся на пикник, жарят купленные в магазине сосиски. Собираясь на прогулку, люди не ищут полного единения с природой, а надевают удобные бо­тинки и куртки. Подышав свежим воздухом, они хотят снова вернуться к родному очагу. Так что у всех нас, ес­ли говорить начистоту, стремление к «простой жизни» сводится лишь к символическим жестам.

Высокооплачиваемые менеджеры и медийные мил­лионеры, пресытившиеся путешествиями на Красное море и Маврикий, нашли для себя новый способ время­препровождения: они нанимаются пастухами на аль­пийские луга. Несколько швейцарских туристических агентств предлагают подобную работу и с трудом отби­ваются от уймы желающих. Однако еще задолго до по­явления широкого интереса к «отпуску на крестьянском дворе» высшие слои общества любили отдыхать среди крестьян от ужасов цивилизации. В романе Толстого «Анна Каренина» есть замечательное место, которое может послужить тому иллюстрацией. Богатый поме­щик Левин, осматривая свое имение в пору сенокоса, решает сам пойти на луг с косой в руках. Работа достав­ляет ему такое удовольствие, что он хочет провести сре­ди косцов несколько дней. Дальше приводится следую­щий диалог между Левиным и его братом Сергеем Ивановичем:

« — Я очень люблю эту работу, — сказал Сергей Ива­нович.

—   Я ужасно люблю. Я сам косил иногда с мужиками и завтра хочу целый день косить.

Сергей Иванович поднял голову и с любопытством посмотрел на брата.

—То есть как? Наравне с мужиками, целый день?

—Да, это очень приятно, — сказал Левин.

—Это прекрасно, как физическое упражнение, толь­ко едва ли ты можешь это выдержать, — без всякой на­смешки сказал Сергей Иванович.

—Я пробовал. Сначала тяжело, потом втягиваешься. Я думаю, что не отстану...

—Вот как! Но скажи, как мужики смотрят на это? Должно быть, посмеиваются, что чудит барин.

— Нет, не думаю; но это такая и веселая и вместе трудная работа, что некогда думать.

— Но как же ты обедать с ними будешь? Туда лафи­ту тебе прислать и индюшку жареную уж неловко.

— Нет, я только в одно время с их отдыхом приеду домой».

В итоге Левин так и не возвращается домой, чтобы поесть жареной индюшки, потому что предложенная стариком крестьянином «тюрька была так вкусна, что Левин раздумал ехать домой обедать».

Французская королева Мария-Антуанетта тоже была горазда на выдумки: она велела построить в версальском парке небольшую деревеньку. Королева надевала про­стой крестьянский наряд, соломенную шляпку, пила парное молоко, ела свежий хлеб, масло и сыр. Даже во время осады Бастилии королева орудовала подойника­ми из севрского фарфора и чашками, сделанными по форме ее груди, получившими название «sein de la reine» («грудь королевы»). Такое экстравагантное поведение свидетельствует о том, что стремление к «простой жиз­ни» появляется из совершенно понятного, зачастую от­чаянного желания хоть на короткое время освободиться от власти денег.

Прямо противоположный опыт временного погружения в мир роскоши из мира бедности может быть весьма по­лезным. Главное, уметь сопоставлять контрастные впе­чатления и не уподобляться игроку в лотерею, который жаждет того, чего не получит, а если и получит, то не станет счастливым.

Одним из самых контрастных впечатлений в моей жизни стала поездка в гости к султану Брунея, Ведь ес­ли у богатых есть чувство вкуса, то они тянутся к обще­нию с «нормальными» людьми. Королева Великобрита­нии однажды сказала, что в узкий круг ее друзей входят только новые бедные. Большинству богачей редко уда­ется прорвать оболочку окружающего их мыльного пу­зыря. И они пользуются любым случаем (например, уче­бой в школе или службой в армии), чтобы обзавестись друзьями и приобщиться к настоящей жизни.

Во время учебы в военной академии брунейский сул­тан подружился с сыном английского фермера. И когда тот несколько лет назад решил жениться, султан вос­пользовался возможностью вырваться из замкнутого ми­ра дворцового протокола и поехать на празднование свадьбы в Англию. Там, посреди английских пампасов, мы с женой и познакомились с одним из самых богатых людей на планете, а он пообещал пригласить нас когда-нибудь к себе.

Когда примерно полгода спустя ранним утром в квартире зазвонил телефон и на другом конце вежливый голос стал что-то говорить с сильным иностранным акцентом, я был уверен, что это владелец киоска на углу, торгующий кебабами, спрашивает, может ли его дочь се­годня снова погулять с нашей собакой. Прошло некото­рое время, пока я догадался, что со мной говорит чело­век, у которого родной язык малайский. И этот человек приглашает меня отпраздновать пятьдесят седьмой день рождения брунейского султана.

Разумеется, мы приняли приглашение. Однако нере­шенным оставался один щепетильный вопрос: как нам добраться до Брунея? Каким-то образом мне удалось объяснить личному секретарю султана, что мы бы с ра­достью приехали к ним в гости, но авиабилеты на дру­гой конец земного шара в клочки разорвут весь семей­ный бюджет. В результате мы полетели на самолете местной авиакомпании «Брунейские королевские авиа­линии». В той графе билетов, где обычно написано «No changes, no refunds»*, было помечено «On Royal Brunei Government expenses»**.

Билеты нам доставили весьма оригинальным спосо­бом. Король же не приглашает никого сам, а поручает это своим придворным. И еще королевские приглаше­ния не посылают по почте, а доставляют лично. Так что сотрудника берлинского посольства попросили отвезти приглашение к нам домой. Тогда мы еще жили в райо­не Кройцберг, и наша квартира располагалась в ново­стройке возле того самого киоска с кебабами. Архитек­тор, проектировавший здание, позаботился о том, чтобы у входа, над почтовыми ящиками, был неболь­шой навес. Сам он приехал из Беблингена и не пони­мал, что под навесом сразу начнут собираться все кройцбергские бомжи. Здесь можно было укрыться от Дождя и ветра, отдохнуть от палящего зноя. А так как чистота и опрятность, увы, не относятся к числу добро­детелей кройцбергских бомжей, то у входа постоянно валялись осколки пивных бутылок, горы сигаретных бычков и стоял запах уборной.

*Обмену и возврату не подлежит (англ.).

**За счет брунейского правительства (англ.).


Наверное, сотрудник посольства решил, что попал в Калькутту, когда шофер остановил машину перед нашим подъездом. Думаю, удивились и бомжи, увидев, как он вышел из «мерседеса» со штандартом, пробрался мимо них и оставленных ими нечистот и опустил приглашение в наш почтовый ящик. Оно было отпечатано на бумаге ручной выделки, которую почти нельзя было согнуть. Это была не обычная печать. Буквы были оттиснуты едва ли не золотом. Эти приглашения я решил сохранить, ведь одна их материальная стоимость способна прокормить нашу семью в небогатую заработками зиму.

Спустя несколько недель мы с Ириной поднялись на борт самолета «Брунейских королевских авиалиний», который раз в неделю летает из Франкфурта до Брунея Даруссалама (в переводе: «Бруней, оплот мира») через Дубай. Как только мы вошли в салон, наша немецкая, полная финансовых тягот жизнь осталась далеко позади. Мы летели первым классом, а в арабских авиакомпани­ях это гарантирует великолепный сервис, который лич­но я оценил сполна. Я ни на секунду не смыкал глаз, чтобы не пропустить ни одной мелочи, а Ирина преспо­койно дремала, словно мы ехали на рейсовом автобусе из Котбуса в Эйзенхюттенштадт. Каждый час из своей кабины выходил капитан и осведомлялся о нашем само­чувствии. А у нас все было просто замечательно! Я бы с удовольствием еще летел и летел, но самолет приземлил­ся, и нам пришлось выйти из него и окунуться в жаркое и влажное брунейское утро.

В аэропорту нас встречала делегация из двенадцати придворных, которую возглавляла сестра султана. Среди придворных стоял и советник посольства Германии в Брунее, который даже не предполагал, кого, собственно, дожидается и зачем. Прибытие немецкого графа с супру­гой даже самый исполнительный немецкий служащий никогда не воспримет как «официальный визит». Вот ес­ли бы прилетал депутат крейстага, тогда ладно, но приезжать в аэропорт из-за частного визита людей, о кото­рых МИД Германии не мог сообщить ничего особенно­го, советнику казалось излишним.

Колонна «роллс-ройсов» отвезла нас в дом для гостей султана, где температура была такая же, как внутри хо­лодильника. Приветливые слуги вносили наш багаж, по­ка я осматривал дом, а жена принимала ванну. При этом каждый из нас сделал открытие. Жена поняла, что даже богатейший человек в мире не всегда может позволить себе горячую воду — вода в ванной была чуть теплой. А я понял, куда исчезают с аукционов импрессионистов картины Моне и Сезанна, когда публике объявляют, что их приобрел покупатель, пожелавший остаться неизве­стным.

После официальных торжеств в честь дня рождения султана, военного парада, вручения орденов и банкета нас пригласили на аудиенцию во дворец, который, каза­лось, был построен исключительно из мрамора и золота. Везде стояли вазы, но не с живыми цветами, а с искус­ственными, из драгоценных камней. Мы подарили сул­тану маленький глиняный сосуд в стиле модерн произ­водства королевского фарфорового завода, так как единственным материалом, пришедшимся по душе сул­тану и по кошельку нам, была глина.

К счастью, султан вырос и жил в той среде, где по­дарки делают прежде всего гостям. Каждое утро к нашей двери приносили по небольшому презенту: одни часы Ирине, другие — мне. Жаль, что мы пробыли там всего два дня. Когда немецкие банки опять стали отказывать­ся оплачивать мои счета, у меня порой возникало иску­шение продать подарки султана. С другой стороны, я чувствую, насколько это стильно: не иметь возможнос­ти оплатить счет, однако носить на руке механизм швей­царской фирмы, который стоит дороже многих легковых автомобилей.

Не так-то легко было вернуться из прекрасного дале­ка в маленькую кройцбергскую квартирку, где меня жда­ла стопка писем с просьбой погасить задолженность и CMC-сообщение об отключении услуг на исходящие звонки с дружеской подписью телефонной компании. Тем не менее я окончательно понял: глупо пытаться пе­ренести размах чужой жизни на свою. Тот, кто так посту­пает, никогда не почувствует себя богатым: сколько бы он ни накопил денег, всегда найдется другой богач, у ко­торого их больше. А копить можно до бесконечности. Поэтому лучше научиться чувствовать себя богатым с тем имуществом, которое при тебе. Иначе можно вечно ощу­щать себя бедняком, не имея того, что есть у других.

Однажды мне довелось брать интервью для журнала «Эсквайр» у Аднана Кашогги, которого в восьмидесятых часто называли самым богатым человеком на планете. Он сидел в своем личном Boeing business jet (реактивном «боинге») в лондонском аэропорту Хитроу, когда грузо­вой автомобиль врезался в хвост его самолета. И пока он дожидался замены транспорта, я взял у него интервью. Из здания аэропорта мы видели, как к соседнему терми­налу подогнали «Гольфстрим V» сэра Джеймса Голдсмита. Кашогги не мог оторвать глаз от этого чуда техники. Белый фюзеляж был украшен полосками темно-зелено­го цвета (British racing green), тянувшимися вдоль всего корпуса. На хвосте вместо привычных инициалов был нарисован скорпион. От прежней невозмутимости мое­го собеседника не осталось и следа. Он начал говорить о всевозможных преимуществах «боингов», хотя было очевидно, что ему просто захотелось такой же самолет, как у Голдсмита.

Стремление ни в чем не отставать от других — один из вернейших способов лишить себя счастья. И не важ­но, на каком уровне достатка это стремление начинает развиваться. Счастье возможно лишь при условии, что человек умеет быть довольным тем, что у него есть, и не завидует состоятельным людям. А тот, кто хочет жить не по средствам, обречен на неудачу.

Вероятно, у богатых есть только один способ вести не­принужденную жизнь. Апостол Павел открыл его почти две тысячи лет назад, когда сказал, что «имеющие долж­ны быть, как не имеющие». Тот, кто живет по возмож­ностям, обладает многими преимуществами — напри­мер, хорошим вкусом. Вспомним хотя бы Розамунду Пилчер*. Родители ее были зажиточными англичанами, а она, выйдя замуж, поселилась в Шотландии, в про­сторном загородном доме. Когда к ней пришла извест­ность, она отнюдь не стала обустраивать жизнь на ши­рокую ногу, и, после того как гонорары за ее книги превысили миллион фунтов стерлингов, Пилчер вовсе сделала то, на что не решилось бы большинство из нас: они с мужем переехали из загородного дома в неболь­шой коттедж.

У максимы апостола есть и практическое значение. Тому, кто имеет, словно не имеет, не придется перекра­ивать свою жизнь, если в один прекрасный день он ли­шится своего состояния. Чем дороже привычки, чем вычурней мечты, тем больнее внезапное падение. Ког­да Карл Маркс оказался беженцем в Англии, то в отли­чие от своей жены Дженни, уроженки Вестфалии, вел себя далеко не лучшим образом. Маркс привык к мно­жеству слуг и скандалил из-за того, что его жене прихо­дилось готовить. А вот сама супруга была более кротким созданием и, нисколько не унывая, великолепно овла­дела кулинарным искусством. У нее было то, чего явно недоставало ее мужу: способность мириться с обстоя­тельствами.

Что же сказать о тех, кто вышел за рамки апостоль­ской максимы и совершенно отказался от обремени­тельного имущества? Кто заслуживает большего восхи­щения: те, кто стойко переносят потери, или те, кто Целиком отказываются от владения материальными бла­гами? На первый взгляд полный отказ от власти, денег и социального положения выгладит благороднее, но, по-моему, в нем всегда остается доля какой-то неестествен­ности.

* Современная английская писательница, книги которой приобрели особую популярность в Германии, поскольку были экранизированы немецким телеканалом ZDF.


Когда в истории или литературе нам встречаются лю­ди, прославившиеся своим пренебрежительным отно­шением к собственности, в большинстве случаев мы имеем дело с Детьми очень богатых родителей. Алексий, отпрыск римских аристократов, живший безвестным нищим под окнами родителей и питавшийся объедками с их стола, Франциск Ассизский, сын торговца сукном, и святая Клара, его спутница, ушедшая за ним от бога­тых родителей, Сиддхартха, сын брахмана, — слишком часто знаменитыми аскетами становились дети из знат­ных и состоятельных семейств.

Особенно выразительный пример — философ Люд­виг Витгенштейн. В пьесе Бернхарда «Племянник Вит­генштейна» племянник бросает дяде такой упрек: «Муль­тимиллионер и сельский учитель в одном лице — не кажется ли тебе, что это слишком?»

Людвиг Витгенштейн родился в богатейшей семье Австрии. Его слава во многом подкреплялась репута­цией аскетичного денди. Он гордился своей самоотре­шенностью, кичился своей бережливостью. Пройдя солдатом Первую мировую войну, Витгенштейн отка­зался от прав на наследство в пользу братьев и сестер. Вместо того чтобы изучать философию в университете, он стал сельским учителем в каком-то горном захолус­тье и лишь позже превратился в величайшего мыслите­ля своего времени, которого боготворили студенты. Пока кембриджские профессора еще ходили по улицам в мантиях, Витгенштейн намеренно одевался в поно­шенный твидовый пиджак. Целое поколение кемб­риджских студентов копировало поведение Витген­штейна до мельчайших подробностей. Они спали на узких кроватях, овощи носили в сетках, чтобы те «ды­шали», а ели совсем немного, в основном пареный сельдерей, пили кипяченую воду. Правда, сам Витгенштейн, когда ему надоедала аскеза, отдыхал от нее у своих родственников в Австрии.

Как бы человек ни старался, а от аристократических привычек избавиться сложно. Люди, знавшие Витген­штейна лично, утверждают, что его умеренность была исключительно показной. Чрезвычайная проницатель­ность ума сочеталась в нем с заметным высокомерием. При всей отрешенности у него всегда сохранялись мане­ры представителя высшего венского общества.

В качестве другого примера можно привести Уилья­ма С. Берроуза, с которым я познакомился благодаря своему другу, коллекционеру Карлу Ласло. Берроуз был одним из основателей движения битников вместе с Ал-леном Гинзбергом и Джеком Керуаком. В знак недо­вольства цивилизацией он вел подчеркнуто антибуржу­азный образ жизни, но всегда оставался отпрыском богатых южан, предпочитавшим, как большинство бух­галтеров, серые костюмы. Его дед был изобретателем счетной машины и основателем могущественной корпо­рации «Берроуз». А внучок Билл жил в Нью-Йорке сре­ди сутенеров и уличных воров, обирал пьяных в метро, чтобы купить очередную дозу героина, а после перебрал­ся в Танжер и писал романы о жизни низших слоев об­щества.

Когда Гинзберг и Керуак, у которых не было бога­той родни, хотели подшутить над Берроузом, они вспо­минали об инвестиционных фондах, созданных для него родителями. Фондов-то, конечно, никаких не бы­ло — Берроузу во время путешествий по Южной Аме­рике однажды даже пришлось продать свою пишущую машинку. Тем не менее на протяжении многих лет он ежемесячно получал деньги от отца и свои первые кни­ги (в том числе роман «Джанки») издавал под псевдо­нимом, опасаясь лишиться родительского воспомоществования. Несмотря на то что Берроуз воспевал мелких жуликов, промискуитет и наркотическую зави­симость, ничто не заставляло его жить в этой среде, она требовалась ему только для чувственного и интеллектуального удовлетворения. Качеству его прозы подобная смесь буржуазности и уличных материй повредить ни­как не могла. Напротив, она только повышала притяга­тельность его книг.

Эрнесто Че Гевара тоже относился к числу простых денди. Че превратился в культовую фигуру целого поко­ления, стал мучеником и мстителем за обездоленных, но ему никогда не удавалось скрыть свое знатное проис­хождение, хотя он и демонстрировал открытое прене­брежение к деньгам и разделению общества на социаль­ные классы. После свержения Батисты в 1959 году Гевара стал президентом Национального банка Кубы и министром национальной промышленности, а прозви­ще Че сделалось нарицательным и приобрело значение «дружище, приятель». Че Геваре нравилось принимать гостей в незаправленной рубашке, положив ноги в ды­рявых носках на письменный стол. Его вдохновляла идея отмены денег на Кубе, мораль, ориентированная на общее благо, должна была стать двигателем экономики и общественной жизни. При этом Че выступал и в роли палача: он вынес более двухсот смертных приговоров, один из которых привел в исполнение собственноручно.

Когда его миссия на Кубе была закончена, Гевара от­правился в Конго, чтобы разжечь там мировую револю­цию. Затея не удалась во многом потому, что конголез­цы не доверяли революционеру-аристократу. В итоге Гевара перебрался в Боливию, где с небольшим отрядом своих приверженцев пытался устроить государственный переворот. Однако боливийские крестьяне не видели в нем освободителя. Самые бедные из них владели крохот­ным участком земли и не подходили на роль тех неиму­щих, о которых часто рассуждал Че. Но революционера это нисколько не смущало: скромные потребности бо­ливийских крестьян казались ему незначительными в масштабах мировой революции — в этом он оставался верен высокомерию верхних социальных слоев. Когда спецподразделения ЦРУ захватили его отряд в октябре 1967 года посреди джунглей, у Гевары нашли двое часов «ролекс» и пятнадцать тысяч долларов.

После того как Че тайно казнили, он стал современ­ной альтернативой Христу, а его портрет — модным ак­сессуаром, которым поп-индустрия отомстила пуритан­ской революции. Теперь без труда можно купить пиво «Че» и сигары «Че», производство которых стало, пожа­луй, величайшим наказанием революционно настроен­ному аристократу. То, что Гевара был ярым палачом, что он разозлился на Хрущева за ненанесение ядерного уда­ра по Америке во время Карибского кризиса, никак не повредило мифу. От Гевары остался образ аскета-аль­труиста, ратующего за права бедняков. А на самом деле бедняки на Кубе, в Конго и Боливии бежали без огляд­ки, заслышав имя аргентинского аристократа и студен­та-медика, «дружищи» Гевары.

Из мифологизированных за свою скромность персо­нажей мировой истории, добровольно отказавшихся от материального достатка, самым известным, безусловно, является Франциск Ассизский, которого церковь почи­тает как одного из главных святых и основателя знаме­нитого ордена. Для Франциска, сына богатого торговца сукном, стоимость денег никогда не превышала стоимо­сти... дерьма. И он постоянно твердил об этом своим братьям по ордену. Когда какой-то прихожанин однаж­ды оставил под крестом несколько монет, а один из бра­тьев взял их, собираясь выбросить в окно, Франциск строго наказал своего ученика за то, что тот прикоснул­ся к деньгам. После чего монаху пришлось собрать мо­неты, надев на руку мешок, и отнести их на навозную кучу, где им было самое место.

В пору своей юности Франциск стал свидетелем од­ного из первых успешных восстаний буржуазии против аристократов. В 1198 году ассизцы захватили замок, на руины которого можно взглянуть по сей день, и с удиви­тельной быстротой возвели оборонительную стену во­круг города. Франциск, которому по происхождению следовало бы поддерживать аристократов, на горе родителям разделял взгляды восставших. Когда в 1203 году бежавшим в Перуджу аристократам удалось-таки отвое­вать Ассизи в битве при Коллестраде, Франциск, как и сотня других молодых ассизцев, сражался на стороне бунтарей, был схвачен и брошен в тюрьму. После этого он окончательно порвал со своим прошлым и основал орден нищенствующих монахов.

Гилберт К. Честертон, написавший биографию зна­менитого святого, предлагает нам воспринимать Фран­циска как милого сумасброда («loveable lunatic»), как че­ловека, который, слишком уж соблюдая рыцарский этикет, характерный для его времени, дошел до чудаче­ства: проповедовал птицам и просил прощения у стуль­ев, прежде чем на них сесть. Франциск видел во всем проявление божественной природы и поэтому благого­вейно относился к любому творению Создателя.

Если бы Франциск жил сегодня, то его родители дав­ным-давно упрятали бы его в психиатрическую лечеб­ницу. Радикальность святого вызвала бы, мягко говоря, непонимание. А ведь именно эта радикальность Фран­циска так восхищает людей. Что же касается его духов­ных воззрений, его благоговения перед мирозданием, то они не утратили актуальности и сегодня, когда люди при помощи эзотерики ищут утраченную связь с космосом и полагают, что потребление дешевого мяса со скотобой­ни — одно из основных прав человека. И хотя трудно оценивать поведение человека, который жил восемь ве­ков назад, ригоризм святого Франциска (например, по сравнению с убежденностью святого Бенедикта в том, что роскошь и аскеза одинаково вредят духовной жизни) кажется некатолическим. Во всяком случае, чувство ме­ры, temperantia, явно не принадлежало к числу главных добродетелей Франциска.

Вероятно, только бедные люди могут вести богатую жизнь. Только тот, у кого нет денег, может почувство­вать нечто именуемое роскошью, а для богача рос­кошь — это бремя. Человек, который не способен позволить себе ужин в дорогом ресторане, но пришел туда по приглашению, сможет получить большое удовольствие. А вот богач будет все время переживать из-за того, что у Эберлинов* или в «Серебряной башне»** цыплят гото­вят вкуснее.

Так что настоящая бедность присуща именно бога­чам. Ведь деньги — это наркотик, отдаляющий от жиз­ни, позволяющий укрыться за неким фасадом: путеше­ствиями или одеждой из престижных ателье. У кого на счету слишком много денег, может бежать от жизни на реактивном самолете в Нью-Йорк или Сен-Тропе, оста­навливаясь в самых дорогих отелях, и оставаться таким же несчастным, как и прежде. Счастье всегда подразуме­вает некоторую долю смирения, а смирение с трудом да­ется богатым. Способность признавать собственные ошибки, ценить других людей независимо от их соци­ального статуса напрочь отсутствует у большинства со­стоятельных людей.

Беднее богачей, пожалуй, только бедняки, которые стремятся стать богачами. Единственный игрок в лоте­рею, которым я не перестаю восхищаться, проживает в земле Северный Рейн—Вестфалия. Всю свою жизнь он каждую неделю играл в лотерею и, разумеется, даже не мечтал, что ему повезет. А в один прекрасный день вы­играл 9,1 миллиона евро. Сперва он пребывал в состоя­нии шока, а потом, оставив себе 10000 евро, пожертво­вал остальное на благотворительность. И сделал он это для того, чтобы его жизнь не вышла из привычного рус­ла. Chapeau!***

*Прославленная династия французских рестораторов.

** Знаменитый парижский ресторан.

*** Умница! (фр.)


Непреходящие ценности

Тому, кто хочет стать богатым, деньги не нужны.

Малколм Форбс

О том, что делает нас богатыми

Принц Чарльз любит попадать в скандальные истории. Один случай из его послужного списка можно назвать прямо-таки показательным. Некая юная особа, приня­тая во дворец Сент-Джеймс на место секретарши, в письменной форме поинтересовалась у старшего слуги, есть ли возможность занять во дворце более выгодную должность. Ее запрос в конечном счете попал к наслед­нику престола, который в гневе записал свои соображе­ния по этому поводу, а те каким-то образом стали досто­янием общественности и послужили причиной долгих дебатов на щекотливую тему: стоит ли мириться со сво­им общественным статусом или надо пытаться повысить его. Чарльз написал: «Что творится с людьми? Почему каждый считает себя призванным делать то, к чему не имеет ни малейших способностей? Люди сегодня так и лезут в поп-звезды, телеведущие и т. п. Наверное, вино­вата в этом изнеживающая система воспитания».

После обнародования личных записей принца обще­ственность, разумеется, вознегодовала. Министр образования выразился в том смысле, что у престолонаслед­ника слишком старомодные взгляды на современную жизнь. «Не все рождаются королями, — сказал министр в радиоинтервью, — зато у всех есть право желать луч­шей участи для себя и своих близких». В самом дворце скандал попытались замять. Королевский пресс-секре­тарь заявил, что принц Чарльз далек от мысли лишать людей права на мечту, он хотел лишь подчеркнуть необ­ходимость развивать индивидуальные способности каж­дого человека и т. д. Но слово уже вылетело, и поймать его не представлялось возможным. Когда у Тони Блэра спросили, что он думает о произошедшем, тот воздер­жался от комментариев.

Конечно, огласка записей принца не способствовала увеличению числа его поклонников. Зато ему удалось за­тронуть одну из ключевых проблем нашей обществен­ной жизни, проблему беспочвенных ожиданий. Социа­лизм внушил нам иллюзию того, что все люди равны и нет больше никаких наследуемых привилегий, а капи­тализм убаюкивает нас сказками о кухарках, которые становятся миллионершами. Скоро уже нельзя будет включить телевизор, не наткнувшись на программу, уча­стники которой хотят стать звездами или миллионерами. Повсюду нам обещают счастье и успех. Нет ни «верхов», ни «низов», во всяком случае, согласно бытующему ми­фу, любой выходец из «низов» может достичь «верха». Подобные убеждения, без сомнения, полезны, но есть в них и один большой недостаток: тот, кто не пробивает­ся «наверх», считается неудачником и бездарем.

Одним из первооткрывателей этой дилеммы был Алексис де Токвиль, который в тридцатых годах поза­прошлого столетия посетил Соединенные Штаты, «страну неограниченных возможностей», и написал по впечатлениям от поездки книгу «О демократии в Аме­рике» (1835—1840). Токвиль проанализировал слабые стороны нового демократического социального устрой­ства, а также упомянул чрезвычайно актуальную на се­годняшний день проблему: «Если все привилегии, кото­рые даются рождением и собственностью, отменены, если все должности доступны для каждого... то для че­ловеческого честолюбия открывается ровная, бесконеч­ная дорога, а сами люди легко воображают себе, что способны на многое. Однако тут они заблуждаются, в чем мы удостоверяемся каждый день... Когда неравен­ство является основным законом общества, то люди не обращают внимания на самые вопиющие контрасты, а когда все подстрижено под одну гребенку, то малейшие различия вызывают возмущение... В этом и кроется причина меланхолии, которую испытывают граждане демократических государств, живущие внешне благопо­лучно... В Америке я не встречал ни одного бедняка, ко­торый не смотрел бы на довольство богачей с надеждой и завистью».

Токвиль был отнюдь не реакционером, а либералом. Так что он не мечтал о возвращении в феодальную эпо­ху с четкими социальными границами. Но он назвал проблему, которая беспокоила людей в эпоху эгалита­ризма. Нам постоянно внушают, что мы можем поднять­ся на верхнюю ступеньку социальной лестницы. «Хотя вера в неограниченные возможности и придает, особен­но молодежи, силы, способствует успеху самых талант­ливых и удачливых, большинство людей со временем впадает в отчаяние и ожесточается».

С тех пор как сгладились границы между общественны­ми слоями, недовольство собственным социальным по­ложением стало повсеместным. Чем больше нас убежда­ют в том, что богатство — вполне доступно, тем сильнее наше разочарование, когда его нет. Впрочем, разбогатеть не так уж и трудно, если суметь придумать собственное определение богатства. Если под богатством я буду под­разумевать «феррари» и дом на Коста-Смеральда, то, скорее всего, так и останусь жалким бедняком. А вот ес­ли я определю богатство как наличие свободного време­ни, которое я потрачу не только на себя любимого, но и на общественно полезную работу, то смогу фантастиче­ски разбогатеть. Другими словами, если я установлю взаимосвязь между чувством собственного достоинства и тем, на что могу оказывать ощутимое влияние, то ста­ну богатым, а если мое счастье будет целиком и полностью зависеть от вещей мне недоступных, то я так и ос­танусь несчастным.

Половину своей жизни я провел возле людей намно­го богаче меня и был несчастен, поскольку мне казалось, будто я смогу быть счастливым, только если у меня по­явится столько же денег, сколько у «других». А когда я понял, что в моей жизни — такой, какая она есть, — много своих прелестей и что это моя жизнь, а не чья-ли­бо другая, я почувствовал себя свободным. Богатство — материя тонкая, и если осознать, что большинство на­ших воображаемых потребностей надуманны, а в неко­торых случаях даже противоположны нашим истинным потребностям, то неожиданно появляется хорошая воз­можность разбогатеть — хотя и не по правилам потреби­тельского рынка.

Когда первые европейцы высадились на американ­ский континент и попытались начать торговать с тамош­ними жителями, то столкнулись с серьезными затрудне­ниями. У европейцев не было ничего, что представляло бы интерес для индейца, а самим им очень хотелось за­получить медвежьи шкуры. Чтобы добраться до охотни­чьих трофеев, европейцы прельстили туземное населе­ние бисером и пристрастили к алкоголю. В XVII веке английский колониалист Джон Банистер писал, что ин­дейцев научили «стремиться к обладанию вещами, в ко­торых прежде не было никакой надобности, но которые с началом ведения торговли стали совершенно необхо­димыми».

Подобное стремление можно излечить, лишь поняв, каким бесстыдным способом создается искусственная потребность. Индейцев так долго убеждали, что бисер имеет высокую ценность, что они этому и в самом деле поверили. Затем на рынке появились алкоголь и оружие. Всем известно, к чему это привело.

Сегодня искусственные потребности создаются в ос­новном СМИ. В 1896 году Альфред Хармсворт основал английскую газету «Дейли мейл», цинично заявив, что ее идеальным читателем будет человек, зарабатывающий сто фунтов в год и мечтающий о тысяче. Ален де Боттон, анализирующий в своей книге, как людям навязывают­ся потребности, говорит, что у появившихся примерно в одно время журналов «Космополитен» и «Вог» была од­на общая цель: прельстить представителей среднего класса образом жизни высшего. Первый номер амери­канского «Вога» вышел в 1892 году, из него читатели уз­нали, кто плавал на яхте Джейкоба Астора «Нурмагал», что было модно в лучших школах для девочек, кто уст­раивал самые интересные вечеринки в Ньюпорте и Саутгемптоне, а также с чем надо подавать икру (с картош­кой и сметаной). «Подобная возможность заглянуть в мир высшего общества, — утверждает де Боттон, — со­здает у читателей иллюзию, что они сами к нему принад­лежат. Этот же эффект впоследствии станет вовсю ис­пользоваться радио, кино и телевидением».

Создание искусственных потребностей подкрепля­лось появлением множества книг в жанре «ты тоже мо­жешь». Основателем жанра был не кто иной, как Бенд­жамин Франклин. В своей автобиографии Франклин описывает путь сына бедного свечника в большую поли­тику. Обманчивый посыл книги таков: по этому пути сможет пройти каждый, у кого хватит дисциплины и прилежания. Литература подобного рода пользуется большим успехом и по сей день. Книги с названиями вроде «Найди в себе героя», «Подумай и разбогатей», «Долгожданный успех», «Магия успеха», «Все достижи­мо» гарантированно попадают в число бестселлеров, а их авторы получают огромные гонорары.

К счастью, есть и обратная тенденция. Одной из самых популярных книг последних лет является труд не­коего Джона ф. Демартини, который отстаивает пози­цию прямо противоположную той, которую проповеду­ют кузнецы успеха. Эта книга называется: «Count Your Blessings». На немецкий заглавие перевели несколько старомодно: «Наслаждайся тем, что даровано свыше». Более удачным был бы перевод: «Принцип Робинзона Крузо». Демартини предлагает не гнаться за несбыточными мечтами, а ценить то, что есть под рукой. Никто не воплощал в жизнь эту стратегию лучше, чем герой ро­мана Дефо.

Когда Робинзон Крузо остался один на острове, жизнь ему спасла простая хитрость. Взяв перо и бумагу, Робинзон составил два списка: в один попало все «зло», которое он претерпел, а в другой — то «добро», которо­му он мог порадоваться. Зло: «Я заброшен судьбой на мрачный, необитаемый остров и не имею никакой на­дежды на избавление». Добро: «Но я жив, я не утонул, подобно всем моим товарищам». Зло: «У меня мало одежды, и скоро мне будет нечем прикрыть свое тело». Добро: «Но я живу в жарком климате, где я не носил бы одежду, даже если бы она у меня была». И так далее. По­том Робинзон решает вычеркнуть из памяти все плохое, сосредоточиться только на хорошем и делает порази­тельное заключение: «Теперь, наконец, я ясно ощущал, насколько моя теперешняя жизнь, со всеми ее страдани­ями и невзгодами, счастливее той позорной, исполнен­ной греха, омерзительной жизни, какую я вел прежде».

Конечно, можно сказать, что Крузо занимался само­обманом, забывая про зло. Однако самообман позволял ему не терять того мужества, без которого он бы не смог прожить долгое время на острове и спастись.

Преимущество «принципа Робинзона Крузо» состо­ит не в банальном «positive thinking»*, а в умении видеть противоречия и продолжать действовать. Тогда как ли­тература жанра «ты тоже можешь» делает людей несча­стными, потому что заставляет поверить в ложный образ счастья. Жизнь полна неурядиц, и никуда от этого не деться. Человек, который хочет стать счастливым, дол­жен принимать жизнь такой, какая она есть, а не погру­жаться в мир сладостных грез. Во всяком случае, тот, кто смиряется с несовершенством бытия, имеет больше шансов стать счастливым, чем тот, кто ищет вечного здоровья, бесконфликтных семейных отношений и осу­ществления всех мечтаний о материальных благах. Уди­вительным образом счастье никак не зависит от внеш­них обстоятельств. Есть несчастные среди богатых, здоровых, семейных людей, и есть счастливые среди ни­щих, больных и одиноких. Одно можно сказать наверня­ка: люди, стремящиеся к постоянному счастью, будут несчастливы. А тот, кто всю жизнь гоняется за матери­альным благополучием, останется бедным.

* Подразумевается известный принцип «think positive» — «думай о хорошем».

Целительница, к которой обращается моя жена, ска­зала бы сейчас: «Вот именно! Нужно уметь раскрепо­щаться». И была бы, как ни странно, права, ведь в по­добном умении и заключается весь секрет. Зачастую даже секрет материального благополучия. Аднан Кашогги всегда говорил, что разбогател только потому, что ос­вободился от денежной зависимости, а не благодаря скрупулезному накопительству. Когда он был студентом в Америке, у него не водилось лишних денег, поскольку отец Аднана, личный врач короля Саудовской Аравии, не хотел ему помогать. На те скудные средства, что у не­го имелись, Аднан купил себе самый дорогой из попав­шихся ему на глаза костюмов, сел в фойе лучшего нью-йоркского отеля «Вальдорф Астория» и принялся ждать. Последние пятьдесят долларов он дал официанту на чай. Этим он привлек к себе внимание предпринимателя, ко­торый решил познакомиться с молодым, хорошо одетым арабом и предложить работу — ему могли пригодиться представительные люди. Так началась головокружитель­ная карьера Аднана Кашогги.

Психологи называют подобную манеру действий «парадоксальным вмешательством». В результате не­ожиданных поступков довольно часто решаются серь­езные проблемы. Когда на поверхности только два решения какого-нибудь жизненно важного вопроса, парадоксальное вмешательство означает поиск третье­го, непривычного, необъяснимого здравым смыслом решения. Знаменитый психолог Пауль Вацлавик на историческом примере показал, насколько полезным мо­жет стать третье решение. В XIV веке тирольская графи­ня отправилась завоевывать Каринтию, и на ее пути оказалась крепость Хохостервиц. Войска графини при­ступили к обычной по тем временам осаде. Но осада за­тянулась, близилась зима, и графиня, как и ее войска, начинала терять терпение. У осажденных дела обстояли ничуть не лучше. Коменданту крепости сообщили, что из провизии остались один бык да два мешка зерна. Ка­залось бы, любой главнокомандующий, получив подоб­ные сведения, прикажет сдаться. Однако комендант на­шел необычное решение: он приказал зарезать быка, набить его тушу зерном и сбросить с крепостных стен. Так как положение в любом случае было аховым, то его послушались, и бык полетел вниз к осаждавшим. А те, увидев тушу, пришли в отчаяние. Ведь бык доказывал, что в крепости провианта хватит еще надолго, а тироль­цы долго ждать не хотели. Графиня сняла осаду и убра­лась восвояси. Крепость Хохостервиц была спасена.

Робинзона Крузо, Кашогги и коменданта крепости от­личает то, что они не сидели сложа руки, а продолжали действовать. При сегодняшней экономической ситуа­ции опыт Робинзона Крузо показывает нам, с какой легкостью можно отказаться от мнимых потребностей, если к этому вынуждают обстоятельства. С другой сто­роны, действительно необходимые нам вещи во времена нужды становятся роскошью. И хотя сейчас в каждом немецком доме техники столько же, сколько в средней болгарской деревне, все скоро изменится. То, о чем се­годня мы даже не задумываемся, в будущем снова станет роскошью. Многие не смогут принять ванну, включить посудомоечную машину или отправиться в путешествие. Вкус к простым вещам вернется, когда нам трудно будет их себе позволить.

Внимательный читатель уже давно заметил, что эта книга адресована не тем, кого новое положение дел в экономике ввергает в панический страх за свое существование, а тем, кому попросту приходится «урезать бю­джет». Большинство из нас способно вести достойную, порой роскошную жизнь, обходясь весьма скромными средствами. Надеюсь, мне удалось показать, что тощий кошелек может повысить качество жизни. Понятия «роскошь» и «бедность» неоднозначны, и, даже если нам удастся вложить в них некий особый смысл, это не улуч­шит и не ухудшит нашей жизни. В книге «Любовь, рос­кошь и капитализм» Вернер Зомбарт пишет: «Роскошью считается любая трата, выходящая за границы необходи­мого. Это понятие, безусловно, относительно и обрета­ет смысл, лишь когда мы можем установить, где начина­ется и заканчивается "необходимое"».

Единственное стоящее определение «необходимого» дал великий Адам Смит. В его «Исследовании о природе и причинах богатства народов» (3776) написано следую­щее: «Я вынужден признать, что порядочному человеку даже из низших слоев не пристало жить не только без предметов потребления, объективно необходимых для поддержания жизни, но и без соблюдения любого обы­чая, принятого в его стране: строго говоря, льняная ру­башка не является жизненной необходимостью, но сего­дня порядочный работник не появится без нее на людях».

В 1966 году льняной рубашке соответствовал радио­приемник, в 1986-м — телевизор. А что будет соответст­вовать ей в 2006-м? Льняная рубашка Смита — тот то­вар, который не требуется для физического выживания, но помогает человеку не чувствовать себя изгоем в своей социальной среде. Индийский экономист, лауреат Но­белевской премии Амартья К. Сен, основываясь на смитовском примере, утверждает, что бедность и богатство не столько зависят от материального дохода, сколько от социальной среды. Не сытный обед и мягкая постель оп­ределяют богатство человека, а возможность считаться признанным членом общества. И беден тот, кто лишен такой возможности.

Немецкий закон о социальной помощи, принятый бундестагом в 1961 году, был прогрессивным в том, что на двадцать лет предвосхитил данное Сеном определе­ние бедности. Согласно этому закону, государственная поддержка — не милостыня нищим, а подтверждение права на общественную жизнь. Первый параграф закона гласит: «Социальная помощь призвана обеспечить ее получателю жизнь, достойную человека». Это значит, что государство обязуется снабдить граждан не только товарами, необходимыми для выживания, но и теми то­варами, без которых жизнь в обществе невозможна.

Решающим фактором, вне зависимости от вопроса о «необходимом», является существование вещей, опреде­ляющих социальный статус человека. Не надо думать, что деление общества на слои вовсе исчезло из нашего сознания. Каждому хочется, чтобы его признали другие. Хорошо, правда, что со временем вещи и поступки, обеспечивающие чужое признание, меняются. В антич­ной Спарте, например, авторитетом в обществе пользо­валась сила тренированного воина, а все остальное счи­талось несущественным. К концу XIX века, когда буржуазия окончательно освободилась от власти быв­ших феодалов, признания добивались те, кто подражал жизни свергнутой социальной верхушки, строил себе просторные дома и путешествовал по дальним странам. Обедневшие аристократы продавали свои особняки, и в них открывались роскошные отели.

Сегодня, сто лет спустя, происходит новое преобра­зование общества. Его легко заметить, если взглянуть на людей, летающих первым, бизнес- и экономическим классом. Впереди обычно сидят ярко накрашенные да­мы, с ног до головы одетые от «Версаче». За ними рас­полагаются мужчины в просторных пиджаках от «Бос­са», с которыми стюардессы обходятся запросто, позволяя себе пренебрежительное отношение к пасса­жирам не первого класса. Люди, которые хотя бы отчас­ти умеют соблюдать приличия, встречаются лишь в эко­ном-классе. И хотя только некоторых из них можно назвать «элегантными» в старомодном смысле слова, все они выгодно отличаются от двух сидящих впереди клас­сов тем, что менее вульгарны.

Знаменитая законодательница мод Эльза Скьяпарелли сказала однажды: «Истинная роскошь заключается не в богатстве и не в вычурности стиля, а в отсутствии вуль­гарности». Вульгарно же все, что источает запах денег. Не замечают этого только нувориши. Никто не станет восторгаться стилем Оливера Кана, хотя он ходит с сум­кой от «Луи Вюиттона», носит одежду от модных кутю­рье, а приезжая на отдых в Дубай, останавливается в пя­тизвездочном отеле «The Palace at the One & Only Mirage». Чтобы представить себе, как сегодня выглядит вульгар­ность, достаточно вспомнить английского футболиста Уэйна Руни и его суженую Коллин Маклафлин. По слу­чаю помолвки Руни подарил Коллин бриллиантовое кольцо ценой в 40000 евро, к тому же она носит часы «ролекс» за 30 000 евро и одевается у «Миссони». Так как в Манчестере редко выглядывает солнце, а Коллин нра­вится быть загорелой, то она пользуется самым дорогим спрей-автозагаром «Сен-Тропе» ценой 120 евро за буты­лочку. За покупками Уэйн и Коллин отправляются на полноприводном «кадиллаке эскалада» или «крайслере ЗООС V8». Отсутствием вульгарности, то есть настоящей роскошью, сегодня отличается только нижний слой на­логоплательщиков, у которого деньги появились не вче­ра, и его представителям хватает вкуса, чтобы избежать показухи.

То, что приносит настоящее наслаждение, купить нельзя. Потерю предмета настоящей роскоши не в силах восполнить ни одна страховая компания в мире. Напи­санное от руки письмо. Неповторимый экслибрис. Цве­ты из сада пожилой дамы, которая иногда позволяет вам собрать у нее букет. Духи, которые вы смешали сами, а не купили в парфюмерном магазине. Работа, выполнен­ная мастером по его собственному эскизу. Прогулка в парке под легкое похрустывание снега. Купание в озере жарким летним днем. Вино, замурованное для вас вашим отцом в день его пятидесятилетия. Роскошь, как пишет мой друг Карл Ласло в своей книге «Воззвание к роскоши» (I960), это «обладание тем, чем хочется обла­дать, и отказ от того, чем обладать нужно». Серийная продукция, ночь в номере люкс, дорогая машина — все, что покупается и продается, не может быть роскошью по определению.

Бедные богачи, которые до сих пор не поняли, что излишек благосостояния не только обременителен и скучен, но и давным-давно вышел из моды, даже не вы­зывают нашего сострадания. А вот стильные бедняки принадлежат к авангарду, ведь в скором времени все мы, без исключения, станем куда беднее. И чем быстрее мы научимся относиться к этому спокойно, не теряя свой стиль, тем меньше у нас будет лишних забот. Богатыми останутся только те, чьи потребности неподвластны деньгам, потому что утрата материального богатства, к счастью, никак не влияет на богатство духовное.

То, что придает нашей жизни смысл, не зависит от уменьшения средств на банковском счету. Например, внутренняя свобода совершенно не связана с материаль­ным достатком. Начитанность. Вежливость. Мой дядя, родители которого потеряли состояние после войны, сделал карьеру в отельном бизнесе. Начинал он офици­антом, а в один прекрасный день стал директором отеля. Единственное, что в его жизни не менялось, — это пора­жавшая меня исключительная вежливость. Однажды дя­дя позвал к себе на ужин гостей. Гостям, среди которых был австралиец, не знавший европейских обычаев, пода­ли спаржу. Рядом с тарелками стояли маленькие плош­ки с водой и лежали лимонные дольки. Разумеется, они предназначались для мытья пальцев после еды. Австра­лиец же этого не знал и выпил воду из плошки, вызвав у присутствующих неодобрительное покачивание головой. Дядя отреагировал мгновенно: он тоже взял и выпил во­ду, чтобы гость не почувствовал своей оплошности.

Вежливость, обходительность, дружелюбие, готов­ность прийти на помощь, все те добродетели, которые у крашают жизнь, можно совершенствовать до бесконеч­ности, и они ни в коей мере не зависят от материально­го достатка. Если нравственные законы устанавливают жесткие рамки, предписывая «делай так и никак иначе», то добродетели имеют неоспоримое преимущество: у них нет границ. Нельзя слишком сильно любить, верить или надеяться. Быть слишком умным, храбрым, спра­ведливым или воздержанным. В трудные времена богат­ство приобретается именно добродетелями.

Если в эпоху благополучия некоторые добродетели вышли из моды, то в нелегкие времена они наверняка переживут свое возрождение. Истощение природных ре­сурсов, понижение уровня благосостояния необязатель­но повлекут за собой ожесточенную борьбу, а, напротив, могут привести нас к социальному ренессансу. Пройдут те времена, когда заботу о ближних можно перепоручить какому-нибудь казенному учреждению. И это станет од­ной из побед нового времени, вне зависимости от глуби­ны экономического кризиса.

Когда людям приходится помогать друг другу, в них пробуждаются давно забытые человеческие качества. Подтверждением тому служит любое историческое ли­холетье. И не исключено, что кризис, в который мы се­годня погружаемся, — лучшее из того, что может с нами произойти.


Словарь

А

«Алди»

Торговый рай для продвинутых жен адвокатов, которые толкутся здесь вместе с простым народом, дабы не выгля­деть зазнайками.

Альпийские луга

Прекрасное место отдыха для задерганных трудоголи­ков. Новомодный способ прийти в себя. Вместо того чтобы отчаянно искать успокоения, люди нанимаются на одну-две недели и вкалывают на А. л. с утра до вечера. Подроб­ная информация на сайтах www.zalp.ch, www.sab.ch, www.almferien.org.

Альтруизм

Один из проверенных способов сделать себя несчаст­ным — все время жить лишь своими заботами. А вот ино­гда забывать о себе и заботиться о других чрезвычайно по­лезно.

АТТАС

Организация детей зажиточных родителей, которая бо­рется против феномена под названием «глобализация». Де­ти ратуют за отказ от потребительского мышления и против крупных международных концернов. За музыкальное со­провождение отвечают группы «Notwist», «Slut» и «Under­world».

Белый чай

Альтернатива кофе и черному чаю. Секретный рецепт ки­тайской кухни. Приготовляется легко и просто, потому что не содержит ничего, кроме кипятка. Отличается богатым послевкусием и считается целебным напитком в аюрведической медицине. Б. ч. имеет одно неоспоримое преимущество: да­же если он становится теплым или холодным, у него сохра­няется отменный вкус. Б. ч. не может быть слишком крепким или слишком жидким и не продается в пакетиках.

Блошиный рынок

Новые богатые любят такие роскошные торговые центры, как «Квартир-206» в Берлине или «Бергдорф Гудман» в Нью-Йорке, а новые бедные предпочитают Б. р. «Растро» в Мад­риде. «Растро» открывается каждое воскресное утро в неко­тором отдалении от главных достопримечательностей города. Как добраться: от Пуэрта-дель-Соль идите по улице Картерас в сторону площади Каскорро, пересеките площадь Бенавен-те и продолжайте движение по улице Конде-де-Романонес, а затем по улице Дуке-де-Альба. В результате вы окажетесь у площади Каскорро, на южном краю которой и располагает­ся «Растро».

В

Витамины

Все больше людей в Западном полушарии пытаются компенсировать недостатки жирной и бедной В. пищи при­емом таблеток с В. Больше всех этим злоупотребляют в Се­верной Америке. А так как печень имеет свойство быстро выявлять лишние В. и обогащать ими мочу, то американ­ская моча — самая дорогостоящая в мире.

Г

Газеты

Главный герой уэльбековской «Платформы» читает только финансовые разделы Г. Таким образом он получает наиболее достоверную информацию о том, что творится в мире. Для стильных бедняков лучше всего подойдет издаю­щийся в Брюсселе европейский вариант «Уолл-стрит джорнал». Из этой Г. можно узнать больше нелепостей, проис­ходящих в мире торговли и финансов, чем из «таца» и «Шпигеля», вместе взятых.

Гардероб

Как не заботиться о Г. и выглядеть не хуже тех, кто ста­рается казаться стильным и непринужденным. Стив Джобс, генеральный директор «Эппл компьютере», поступил сле­дующим образом: купил себе кучу черных футболок и деся­ток одинаковых синих джинсов.

д

Драгоценности

Сальвадор Дали говорил, что их умеют носить лишь те женщины, которые относятся к ним с величайшим прене­брежением.

DVD

Скоро выйдут из употребления, как и виниловые плас­тинки или видеокассеты. Поэтому коллекционирование DVD — пустая трата денег. С другой стороны, DVD осво­бождают нас от просмотра телепрограмм, которые с каж­дым днем становятся все скучнее и скучнее. Дилемма.

Ж

Жасминовый чай

Идеальный напиток для стильных бедняков, заботя­щихся о своем здоровье, который можно купить в любом азиатском магазине. Из-за большой концентрации флаво-ноидов Ж. ч. полезнее любого другого.

И

Икра

«Confiture de poisson» («рыбный мармелад») — так назвал это лакомство Людовик XV и тут же его выплюнул.

iTunes Music Store

Гигантский виртуальный магазин музыки. Прекрасная возможность траты денег для пользователей. Скачивание одной песни на свой компьютер стоит 99 центов. Кажется, скоро можно будет распрощаться с привычными музыкаль­ными магазинами.

К

«Картье»

Некогда — видный парижский ювелирный магазин. Се­годня — фабрика безвкусных и не в меру дорогих вещиц для русских олигархов и жен футболистов «Бохума».

Кокаин

Очень дорогое наркотическое средство, качество кото­рого в Европе неуклонно падает на протяжении последних двадцати лет, поскольку ради наживы в него все чаще до­бавляют дешевые амфетамины. Тот, кто сегодня употребля­ет К., безвылазно застрял в 80-х годах прошлого столетия.

Консультация должников

Потребительское общество загнало многих людей в дол­говую яму, но из нее можно выбраться. Так, например, ни один закон не заставляет нас продолжать платить страховые взносы или погашать имеющийся долг, если мы находимся в трудном финансовом положении. Можно уменьшить от­числяемые суммы или вовсе приостановить выплаты. Вам объяснят, как это сделать, если вы обратитесь в К. д.

Королева английская

Немногие знают, что К. а. Елизавета Н — большая по­клонница новых бедных. Английские снобы только покача­ли головами, когда из-за чрезмерной болтливости одного Слуги узнали, что К. а. ест на завтрак кукурузные хлопья из супермаркета, причем не с серебра, а из пластиковой таре­лочки. Long live our glorious Queen!*

Ксенофобия

Во времена экономического спада боязнь чужаков при­обрела особенно неприглядный вид, на который общество смотрело сквозь пальцы. Виной тому был страх перед «де­шевой рабочей силой» из соседних стран. Однако если мы всерьез собираемся следовать нашим высоким социальным принципам, то нам надо научиться делиться с другими и избавиться от иллюзии о замкнутости нашего мира. Чеш­ская семья должна иметь такое же право на заработок, как и нижнебаварская.

*Да здравствует наша великая королева! (англ.)

Л

Ломбард

Наряду с секонд-хэндами Л. — одно из важнейших за­ведений для стильных бедняков. Хотя недостаток боль­шинства Л. заключается в том, что они стремятся использовать финансовые затруднения своих клиентов. Единст­венный Л., пользующийся доброй славой как у закладчи­ков, так и покупателей, — венский «Доротеум», который также является крупнейшим аукционным домом Европы. В «Доротеуме» можно найти все: от часов «ролекс» до чу­чела кенгуру. С тем, кто приходит сюда что-нибудь зало­жить, всегда обходятся вежливо и предлагают хорошую цену. Аукционы начинаются в 14 часов по будням и в 10 часов по субботам.

LVMH

Французский концерн, производящий продукцию мас­сового потребления (включает в себя «Луи Вюиттон» и «Моэт-Шандон»), который отчаянно пытается убедить покупате­лей в эксклюзивности своего товара, но терпит неудачу из-за китайских и вьетнамских подделок высокого качества.

м

Марбелъя

Среди бывших игровых площадок высшего общества М. первой встала на путь вульгаризации. Теперь там рады даже богатым арабам, от которых в 80-е годы брезгливо отворачи­вались. Впрочем, такие места, как Санкт-Мориц или Сен-Тропе, ничем не лучше М. Единственные стильные люди в подобных местах — официанты и прислуга.

Метро

Высокомерное отношение к М. отмечал еще Фрэнк Си-натра: «То, что называют давкой в метро, в ночных клубах считается приятной близостью».

Минеральная вода

Новая элита здорового образа жизни, «Lohas» («Lifestyle of Health and Sustainability», «Здоровый образ жизни и забо­та об окружающей среде»), широко пропагандирует М. в. — так же, как их пред предшественники, яппи, пропагандиро­вали шампанское. Снобы предпочитают японскую М. в. «Рокко-но» (в берлинском «Адлоне» бутылка стоит 62 евро). Шампань М. в. — это Шотландия, где бьют источники лю­бимых ценителями М. в. «Ловат», «Хайленд Спрингс», «Дисайд Нейчурал Минерал Уотер» (ее пьют в замке Балморал) и «Фионнар». Правда, Мартин Штрик, автор первой в Германии книги о М. в., на вопрос о лучшей М. в. уверенно на­зывает немецкую «Штатлих Фахингет»: «Это «мерседес» в мире минеральной воды». Действительно, в литре этой во­ды содержится 2,97 грамма минеральных веществ, что поз­воляет ей благотворно влиять на здоровье.

н

Нахлебник

В 80-х годах в Мюнхене жил некий человек, выдавав­ший себя за великого князя. Его можно было встретить на всех мероприятиях мюнхенского Института иностранной культуры, и он ни разу не отказывался от тамошних фурше­тов. Все его знали, улыбались ему, радовались его приходу. Его угощали итальянцы, испанцы, французы. В будущем искусство нахлебников от культуры должно непременно возродиться.

Неплатежеспособность частная

Благодаря правительству Шредера теперь банкротами могут становиться не только компании, но и частные лица. Появилось понятие «потребительская неплатежеспособ­ность». Раньше людей сажали в долговую башню, а еще не­сколько лет назад должник под присягой давал показания в суде о своем имущественном положении. После чего его до конца дней преследовали кредиторы и он не мог самостоя­тельно распоряжаться заработанными им деньгами. Сего­дня остаток долгов списывают после семи лет и дают право начать новую жизнь.

О

Отель

Наряду с многозвездочными отелями в любом круп­ном городе есть уютные домики, где плата за жилье ниже, а вкуса в убранстве комнат больше. Так, в Вене есть пан­сион «Пертши» и отель «Венгерский король». В Париже — «Бедфорд». В Лондоне, разумеется, «The Gore». Настоя­щие же знатоки либо останавливаются у друзей, либо сни­мают на несколько дней квартиру. Например, через сайты www.apartmentservice.com, www.furnishedquarters.com или www.urbanstay.com

П

Платежи

Венгерская пословица гласит: «Джентльмен не платит, не спешит и не удивляется».

Поезд

Редкая возможность посидеть несколько часов спокойно.

Пост

Очень эффективный способ повышения жизненного тонуса. Одну-две (максимум три) недели в году посидеть на овощах и воде крайне полезно. Вы сэкономите деньги, улучшите обмен веществ и при счастливом стечении обсто­ятельств сподобитесь небывалой ясности рассудка. (Одно время мудрые люди постились перед тем, как принимать ответственные решения.) Если же вы разом откажетесь от всех ядов (кофе, черный чай, никотин, алкоголь), то ваш кошелек значительно поправится.

Потлач

Праздник североамериканских индейцев, на котором социальный статус определяется тем, сколько своего иму­щества тот или иной индеец подарит другим. Самым знат­ным считается тот, кто отдал больше всех.

Предельная полезность убывающая

Экономический феномен. Начиная с определенного уровня благосостояния, рост имущества никак не улучшает качества нашей жизни. Случай из собственного опыта: Пе­тер X. взлетел вверх по служебной лестнице, стал зарабаты­вать намного больше, чем мог потратить (иногда у него во­обще не оставалось времени на покупки). Дорогой костюм, кратковременная поездка в Нью-Йорк — все это Петеру вполне по карману. Но теперь исполнение желаний не до­ставляет ему такого удовольствия, как прежде, когда ему приходилось ждать и экономить.

Преподобный Билли

На самом деле его зовут Билл Тален. Это один из са­мых чокнутых и самых забавных борцов против потребительства в Америке. Во время своих акций протеста П. Б,, выходит на улицу как апокалиптический уличный про­рок — всегда в белом костюме и с белыми крашеными волосами, в руках у него картонный рупор, через который он выкрикивает что-то вроде: «Stop shopping! Start stop­ping! Halleluja!» Потерпев неудачу на актерском поприще и устав работать официантом, П. Б. организовал «Church of Stop Shopping»*, у которой есть приверженцы во всем мире.


*Церковь отказа от шопинга (англ.).

р

«Роллс-ройс»

Когда в 80-х гг. двадцатого столетия лопнул банк SMH, принадлежавший графу Галену, Коммерцбанк был одним из немецких банков, на работу которого банкротство SMH никак не повлияло. Пауль Лихтенберг, давний член правле­ния банка, объяснил это весьма просто: «Я не даю денег тем, кто разъезжает по улицам на "роллс-ройсах"».

С

Секонд-хэнды

Женщины, обладающие вкусом, но не имеющие при се­бе золотого осла, покупают модные вещи в С. Один из луч­ших С. Германии, «Секонд-хэнд агентур», находится в Мюнхене на Зигесштрассе, 20. Все мюнхенское снобщест-во одевается именно здесь и не стесняется сдавать сюда свои вещи. А тот, кто комплектует гардероб в дорогих мага­зинах на Максимилианштрассе, вызывает у мюнхенцев лишь снисходительную улыбку. В Цюрихе высшее общест­во продает и покупает в магазине «Жасмин» (Зефельд-штрассе, 47).

Слуга

Хорошие С. имеют свойство повелевать господами, по­этому настоящей роскошью является отказ от их помощи. Последний герцог Мальборо так сильно зависел от своего С, что однажды, отправившись в дорогу без него, очень удивился, обнаружив, что зубная щетка сама по себе не пе­нится. Так что лучше всего стать своим собственным С. Приносить себе завтрак в постель и посылать себя за покуп­ками. Так можно сэкономить деньги и нервы.

Совместный съем квартиры

Самый старомодный и самый современный способ сов­местного житья, который может решить кучу социальных и финансовых проблем. Жить в одиночестве глупо, по тем же социальным и финансовым соображениям.

«Социально слабые»

Гадкое понятие. Им поносят бедных, подразумевая, что те не могут общаться на равных с другими. При этом в бан­кирском поселении «Таунус» или на уродливых виллах Грюнвальда обретается очень много одиноких жен банки­ров, к которым понятие «социально слабые» подошло бы куда лучше. Их можно было бы назвать даже «социально изолированными» или «социально парализованными».

Страна благосостояния

Чтобы исследовать образ мышления граждан в нашей С. б., профессор Тюбингенского университета провел экспе­римент. Он пригласил своих студентов в ресторан и сказал: «Вино, пиво и воду я беру на себя. А за остальное платите сами». Студенты выбрали в меню самые дешевые блюда. Спустя несколько недель профессор снова пригласил их в ресторан, но на этот раз сказал: «Платить будем в складчи­ну». Студенты принялись внимательно изучать меню. Испы­туемые пошли по протоптанной логической тропинке — за­чем ограничивать себя, если платить будут все? Пока у людей не изменится образ мышления, ни о каком общем благосо­стоянии не может быть и речи.

Сфера услуг

Германия традиционно считается страной без хорошей С. у. Зато мы можем гордиться тем, что у нас услужливость не продается. Лишь в странах с низким уровнем благососто­яния чаевые вызывают раболепное послушание. То, что в Германии работники С. у. не падают клиентам в ноги, сви­детельствует о прогрессе цивилизации.

т

Торговые центры

Более-менее сносные Т. ц. и универсальные магазины существуют только на бумаге — например, придуманный Золя магазин «Дамское счастье». Кто читал одноименную книгу, вышедшую в 1873 году, не может относиться к совре­менным Т. ц. без презрения.

Туалетные принадлежности

Т. п. лучше всего пополнять, когда вам выпало несчастье переночевать в Отеле. Это единственно возможная форма отельной кражи. Самыми опасными отельными ворами счи­таются голландцы и англичане. Они крадут все, что плохо лежит. Кражу Т. п. администрация обычно переносит спо­койно — разумеется, если та остается в рамках приличия. Когда утром горничная убирает ваш номер, вы можете осто­рожно запустить руку в мешочек с мылом и шампунями, ко­торый обычно остается на тележке, проплывающей по ко­ридору как авиаматка.

Турист

...это всегда кто-то другой. Смешно.

У

Усама Бен-Ладен

Аскетизм постепенно начал проникать и в арабские стра­ны. Еще не так давно престиж обязательно подразумевал те­лесную полноту. Короля Фарука, когда он взошел на престол, несколько месяцев прятали от публики: он был слишком худощав и сперва его нужно было откормить, чтобы он вы­зывал у людей уважение. Сегодня же образцом стильного че­ловека в арабском мире стал аскетичный У. Б.-Л. Его попу­лярность не в последнюю очередь держится на том, что, согласно слухам, он живет без всяких излишеств.

Ф

Филармония

В Берлине Ф. — лучшее место, где стильный бедняк может достойно провести вечер. Цены на билеты весьма умеренные, а знатоки еще и пробираются в антракте за кулисы, чтобы угоститься яствами дешевого служебного кафе.

Фитнес-центр

Лучший Ф. — это ближайший парк. Никаких членских взносов, дурно пахнущих раздевалок, где рядом с вами пе­реодеваются владельцы заправочных станций, поглощающие анаболики. В парке вас ожидает свежий, бесплатный воздух. Большинство членов Ф, не используют свой абоне­мент до конца, и таким образом в Германии ежегодно пус­каются на ветер 300 миллионов евро, то есть примерно ВНП Монголии.

ш

Шампанское

Пенящийся винный напиток из Франции, при изготов­лении которого используется виноград низших сортов. Из-за чего Ш. годно к употреблению только в полузамороженном состоянии. В Ш. любят не вкус, которого нет (исключением является случай, когда у вас в бокале Ш. урожая 1978 года), а ритуал открытия бутылки, завершающийся громким хлоп­ком. Модным напитком зарождающейся эпохи будет Мине­ральная вода.

Я

Яхты

Основная проблема владельцев яхт — не высокие нало­ги и не кок, страдающий морской болезнью, а гости. Чем богаче человек, тем больше проблема: увеличивается раз­мер яхты, которую приходится кем-то заполнять. Гости первой категории исключены, поскольку у них тоже есть яхты и поместья, за которыми надо следить. Гости второй категории (актеры, топ-модели) идут нарасхват, поэтому их не достать. Остается третья категория профессиональных гостей, которым, несмотря на многочисленные поездки по миру, часто недостает образования. Так, одну даму, вернув­шуюся из путешествия по Средиземному и Черному морям, спросили, как ей понравились Дарданеллы. «Очень милые люди, — ответила гостья. — Мы прекрасно провели с ними время».


Коротко об авторе

Александр фон Шёнбург родился в 1969 году в Могадишо (Со­мали). Сын графа Иоахима фон Шёнбург- Глаухау и графини Беатрикс Сечени де Шарвар-Фелыдовидек. Долгое время ра­ботал журналистом, писал статьи для «Эсквайра», «Вога», «Ди цайт» и «Зюддойче цайтунг». Два года проработал редактором берлинских страниц «Франкфуртер альгемайне» и был уволен во время общей волны сокращений в немецких СМИ.

Прославился в 1999 году как участник «поп-культурного квинтета» (вместе с Кристианом Крахтом, Экхартом Никелем, Ббньямином фон Штукард-Барре и Иоахимом Бессингом), из­давшего книгу «Tristesse Royale» («Королевская грусть»).

В том же 1999-м женился на Ирине, принцессе Гессенской, и сегодня живет с женой и двумя детьми в Потсдаме. В 2003 го­ду увидела свет его книга «Счастливый некурящий. Как бро­сить курить, не испортив настроения».

В 2005 году вышла книга фон Шенбурга «Искусство стиль­ной бедности», о которой Крахт сказал: «Эта книга переверну­ла мою жизнь».

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно