Ада Баскина Чудо-остров: Как живут современные тайваньцы

Социальная экзотика

– Вы хотите, чтобы мы напечатали ваши заметки о Тайване? – спросил меня редактор одного популярного российского журнала. – А что там интересного? Экзотика?

Я немного помолчала, обдумывая, как бы поточней выразить свои впечатления. И, наконец, ответила:

– Социальная экзотика.

Редактор удивленно поднял брови:

– Никогда такого термина не слышал. Я знаю, что на Тайване успешно идет демократизация общества. Но это процесс политический. Знаю, что в результате этого процесса экономика сделала колоссальный скачок, который принято называть «тайваньским экономическим чудом». Что еще?

– «Чудо» не только в ошеломляющем индустриальном росте, – говорю я, – но и в том, как быстро он повлиял на повседневную жизнь людей, как повысил общее качество жизни.

– Замечательно. Но что же тут экзотичного? – удивленно спросил редактор.

– То, что всю эту модернизацию на стадии современного постиндустриального общества тайваньцы умудряются сочетать со своими древнейшими традициями.

Вот это соединение нового со старым – в быту, искусстве, архитектуре, медицине… да почти во всех областях – и кажется мне уникальным.

– Допустим. А откуда вы взяли термин «социальная экзотика»?

Очень мне захотелось слукавить, сослаться на какой-нибудь авторитет. Но я ответила честно:

– Сама придумала.

Так же честно, читатель, я признаюсь и тебе. Мне приходилось бывать в разных странах Запада и Востока. У меня сложилось ощущение, что, говоря грубо, страны и общества разделены на два мира. Либо это мир развитой цивилизации, научно-технических достижений, высоких технологий. Либо мир традиционный, сильно отстающий от того, что называется западной цивилизацией. На Тайване же я первое время ловила себя на том, что никак не могу идентифицировать эту маленькую страну на острове Формоза, по площади равную Голландии. С одной стороны, центр высоких технологий, инноваций в области биотехники, наноиндустрия. С другой – развитие национальных промыслов, культ народных богов, многодневные шествия в честь древних праздников. С одной стороны, современные, хорошо образованные молодые люди, живущие независимо от представлений своих родителей. С другой – неизменно соблюдаемый обычай почитания стариков, святая дань духам – памяти умерших. С одной стороны, высочайшие достижения наук, в том числе и естественных. С другой – смешные предрассудки.

Современная медицина сочетается с традиционной. Западная архитектура одновременно сохраняет черты китайской. Модерн в музыке прекрасно уживается с «пекинской оперой», насчитывающей четырнадцать веков.

Однако под «социальной экзотикой» я имею в виду не только это. Но еще и уникальные изменения ментальности целого народа – от психологии общества закрытого, провинциально-захолустного – к обществу высокоцивилизованному, являющему миру открытость и доброжелательство. Среди других примет этой новой психологии меня в первую очередь поразило отношение к своему быту – забота о чистоте улиц, охрана природы. А также внимание к человеку, к его удобствам – даже к самым мелким, казалось бы, незначительным потребностям.

Об этих переменах я, конечно, не могла судить только по своему опыту. В Тайбэе я провела всего один вузовский семестр, когда преподавала в Государственном университете Ченчжи и работала в принадлежащем ему Институте русских исследований. Из столицы я практически не выезжала. Но многое узнала из своих бесед с новыми друзьями – у меня их немало образовалось даже за недолгий срок: тайбэйцы охотно идут на дружеские контакты. Кроме того, я посетила десятки разных учреждений – школ, больниц, редакций, городских служб и правительственных организаций. Многое для понимания сегодняшней жизни страны дала мне встреча с вице-президентом республики госпожой Лю Сиу-льен.

Но, пожалуй, лучше всего о переменах, произошедших за последние два-три десятка лет, я узнала из книги «Refextions on Taipei» («Впечатления о Тайбэе»), недавно вышедшей на Тайване. Она написана «экс-патриотами», или «экспатами» – так называют иностранцев, подолгу работающих в какой-то стране. Специалисты из США, Канады, Франции и другого зарубежья, живущие на Тайване по два-три десятка лет, сравнивают свои первые и нынешние мысли о стране. Свои впечатления я сверяла с этими заметками и была рада, что они во многом совпадают. В дальнейшем я буду не раз ссылаться на эту книгу и заранее прошу читателя простить меня, если некоторые цитаты покажутся длинноватыми.

Мелочи, мелочи

Вам удобно?

– Что вам больше всего понравилось в Тайбэе? – спрашивает меня главный редактор газеты «Тайбэй таймс» Амбер Чен. Она внимательно смотрит на меня, а я наблюдаю за ней. Она вся такая изящная, по-восточному утонченная, в каждом движении аристократизм. И я тяну с ответом.

– Так что вам здесь больше всего понравилось? – переспрашивает она доброжелательно.

Какого ответа она ждет? Восхищения тайбэйской природой? Эти причудливые линии гор, со всех сторон огибающих город, в самом деле живописны. Или изумления от ультрасовременных кварталов, блеска рекламы, зеркальных стен небоскребов? Или восторга от прекрасного музея национального искусства «Гугун»?

– Туалет в метро, – наконец решившись, брякаю я.

Гладкий лоб прочерчивает складочка недоумения. Она явно шокирована, хоть и пытается это скрыть.

– Почему так?

Картинка, которая встает в моем воображении, относится вовсе не к Тайбэю, а к Москве. Я еду в столичном метро с маленьким мальчиком. «Хочу пи-пи!» – плачет он. «Потерпи, милый, сейчас доедем до остановки». Мы поднимаемся по эскалатору, подходим к открытой двери с табличкой «Служебное помещение», и я уже вижу заветную дверь, за которой угадывается туалет. Но тут нам путь преграждает милиционер. Он указывает на табличку: «Только для работников метро». Я начинаю уговаривать, упрашивать. Малыш выразительно переминает ножки. «Ну ладно, – сжаливается страж порядка. – Но только ребенок. В порядке исключения. Вам нельзя».

А теперь Тайбэй. В метро я сошла на перекрестной станции и вдруг увидела знакомую пиктограмму: мальчик и девочка. Туалет? Открыла дверь и… забыла, зачем пришла. Большое помещение, отделанное цветным камнем, эффектно подсвечивали разноцветные бра. Раковины для умывания были утоплены в белой мраморной столешнице. Тут же стоял специальный стол для пеленания младенцев. У стены – откидные стульчики. На такой можно посадить ребенка и пристегнуть: так маме будет спокойнее за закрытой кабинкой. На полках в горшочках живые цветы, а кроме того, цветы декоративные. И никакого намека на дурной запах; только слабый аромат сухих трав.

Впрочем, меня поразила не столько красота и безупречная чистота туалета, сколько сам факт его наличия. Как хорошо, что догадались его соорудить хотя бы на перекрестной станции. Через какое-то время я выхожу на другую платформу и… вижу ту же пиктограмму: мальчик и девочка. То же на третьей платформе, на четвертой. Оказывается, туалеты есть на всех станциях. Не такие роскошные, но опрятные, с приятным запахом сухих трав. Около одного такого я увидела объявление: «Ремонт» – крупными буквами. А пониже, на китайском и на английском, что-то еще, буквы поменьше. Я подошла поближе и прочла: «Извините за неудобство. Временный туалет сразу за углом. Он не очень комфортабельный, но это ненадолго».

Вряд ли бы я стала подробно говорить об этом своем впечатлении (шокируя не только изысканную Амбер, но, возможно, и своего читателя), если бы не усмотрела в этом некую тенденцию, характерную для Тайбэя. Заботу о человеке, в самом простом значении этого слова – внимание к его удобству, его самым простым потребностям. Возле стационарной – а не движущейся – лестницы висит другая пиктограмма-предупреждение: пожилая пара интеллигентного вида направляется к ступенькам. «Стоп! – перечеркнута лестница красным крестом. – Вам туда не надо. Вам удобнее ехать в лифте». И стрелочка в сторону этого самого лифта. В самом деле, если вы пожилой человек, или инвалид, или мать с коляской, зачем же вам карабкаться по лестнице? Лифт есть у любого выхода или входа, где вместо эскалатора – стационарные ступеньки.

В час пик, когда толпа плотной массой спускается к поездам, на платформе я вижу полицейского, он внимательно всматривается в пассажиров. Увидел женщину с коляской – подошел. «На этих ступеньках колеса иногда застревают, давайте помогу». А вот старик на костылях, полицейский подходит помочь и ему.

Возвращаюсь на станцию, откуда уехала какое-то время назад. Посреди вестибюля стоит пластмассовый треугольник домиком, его раньше явно не было. Подхожу поближе: «Будьте осторожны! Мы тут только что мыли полы: может быть скользко».

Впрочем, возможно, все это внимание к мелочам свойственно только метро? Что ж, выйдем на улицу, сядем в автобус.

Народу в час пик много, едем стоя. Верхние поручни немного высоко, но тянуть руку не надо: к ним приделаны специальные держалки, чтобы ухватиться было удобнее. Но вот место освободилось, едем сидя. А как теперь встать, чтобы быстро, и ловко, и не потревожить соседа?

Это ведь не просто, особенно если автобус качает. Для этого к задней стороне сидения, что перед вами, приделана ручка, обопритесь на нее, и вы обретете устойчивость. Остановки объявляются по радио – на китайском, потом на английском. Но произношение у водителей отнюдь не оксфордское, не всегда уловишь название. Такое тоже предусмотрено: вслед за радио соответствующая надпись появляется на панели над кабинкой водителя бегущей светящейся строкой и заодно той же строкой – небольшая справка: какой вы найдете универмаг, рынок, кинотеатр, стадион или музей, если сойдете на этой остановке.

Сделать жизнь человека комфортнее, предусмотреть самые незначительные мелочи – это уже вошло не только в систему общественного обслуживания, но и – от нее и кроме нее – в сознание людей. Почти на каждой остановке автобуса есть деревянная скамейка под навесом. А около этого магазинчика скамейки нет, здесь автобус останавливается редко. Но стоят три стареньких кресла, их вынес хозяин магазина: ведь если посетитель с покупками будет дожидаться транспорта, не стоять же ему все это время на ногах.

«Сидячие места» – скамьи, скамеечки, тумбы – вы увидите всюду, где бы вам ни захотелось присесть. В аллеях студенческого городка университета Ченчжи и на его центральной площади поставлены под навесом деревянные столы с деревянными же стульями. За одним устроился студент со своим ноутбуком. За другим студентка читает книгу. За третьим профессор просматривает стопку газет. Девочки расположились за столом с ланчем – купили его тут же, в одном из ларьков. А вечером, и особенно поздно ночью, тут совсем другие картинки. Парень с девушкой обнялись, целуются украдкой – откровенно здесь не принято. Компания с гитарой прилаживается исполнить что-то из современного репертуара. Где-то же этим ребятам нужно притулиться? Вот для них, для этих нужд, столы со стульями и поставлены.

В большой городской больнице я увидела знакомую картину – масса ожидающего народа. К очередям мне, москвичке, не привыкать. Я приготовилась к мучительному ожиданию. Ожидание действительно было, но не мучительное. В большом зале пациенты расположились в мягких креслах. В четырех углах работали четыре телевизора. На столиках лежали шахматы и другие игры. Желающие брали сегодняшние газеты с высокой тумбочки. Было очевидно, что администрация побеспокоилась: этим людям должно быть удобно.

Я стараюсь объяснить эти свои впечатления Амбер Ченг. Она искренне пытается меня понять: мило кивает, но, вижу, все-таки ее разочаровывают мои впечатления. Амбер руководит серьезной общенациональной газетой «Тайбей таймс». В ее компетенции международные отношения, важные проблемы общественной жизни, образования, здравоохранения…

– Все это прекрасно, – вежливо реагирует она. – Но это все-таки мелочи, мелочи… Вы лучше познакомьтесь с нашей системой охраны здоровья. У нас отличные врачи, хорошие больницы.

– Обязательно познакомлюсь, – обещаю я.

А насчет мелочей… Я думаю, она их просто не замечает, она к ним привыкла, они для нее естественны.

Этика чистой улицы

«При мысли о Тайбэе мне прежде всего приходит на ум мусоросборщик. Где еще в мире вы видели, чтобы мусорная машина оповещала о себе так громко, такой ликующей мелодией, словно она не городские отходы собирает, а, к примеру, торгует мороженым». Так говорит о своих впечатлениях Тэд Липмен, директор канадского торгового представительства в Тайбэе. Он описывает процесс сбора мусора как некий значительный ритуал тайбэйцев.

«В определенный час, в определенное место подъезжает грузовик-мусоросборщик. К нему со всех сторон подтягиваются люди с пакетами, груженными всевозможными отходами. Оставить эти пакеты можно и вдоль движения машины, она их обязательно подберет, однако горожане предпочитают дойти до стоянки. Там, ожидая знакомого мелодичного сигнала, они будут общаться, обмениваться новостями, обсуждать проблемы улицы. Эта машина объединяет соседей, дает им возможность лучше узнать друг друга, развивает у них чувство комьюнити (соседства). Она как бы символизирует их чувствительное отношение к чистоте за дверями своего дома».

На чистоту улиц я обратила внимание в первый же час, пока ехала из аэропорта в город. Вдоль шоссе стояли дома, часто попадались пешеходы, а где же следы их жизнедеятельности – отходы, мусор? Я не первый раз в азиатском городе и хорошо себе представляю, как это сложно – сохранить чистоту в жарком, влажном климате, среди многолюдья и скученности.

Наутро я вышла из дома и снова поразилась чистоте тротуара. А вечером меня повели на ночной рынок две моих аспирантки из Института русских исследований Се Цзунь-йи и Пань Гуан-жен (по традиции Института у них есть и русские имена – Нина и Таня). Они с энтузиазмом рассказывали мне об одной из важных достопримечательностей Тайбэя – night market (ночной рынок). В городе их несколько; мы отправились на не самый большой – Зинмей. Но и он поразил меня своими размерами: сотни лавок, закрытых стеклом и под открытым небом, долго тянутся влево и вправо. Их сопровождают ряды всевозможных сяо чи (закусочных) – пельменных, лапшевных, рыбных. Заведения эти стоят вплотную друг к другу, в каждой может быть десять столиков, а может быть и два. Между ними часто нет даже легкой перегородки, и трудно определить, где закончилась, скажем, лапшевная и началась пельменная. Запахи разных кухонь смешиваются в единый густой, терпкий аромат. А еще – десятки ларьков с холодным чаем, кока-колой и другими напитками. И тележки с мороженым. И столики с местным лакомством – шариками застывшего сока. Вдоль всего этого разноцветья и ароматных рядов движутся толпы людей, иногда почти впритирку друг к другу.

Сколько же здесь должно быть мусора! Но его нет. Вернее, почти нет. Вижу оброненную деревянную палочку. Через несколько шагов красную ленточку… Но в основном на этом огромном, тесно заставленном и заполненном пространстве чисто.

Хозяева приглашают нас то за один столик, то за другой. Насытившись, мы покупаем по шарику замороженного сока и двигаемся дальше. Когда лакомство съедено, Нина тихо берет у меня из рук то, что от него осталось – бумажку и палочку. Через несколько часов, когда мы покидаем рынок, я вижу у выхода несколько больших контейнеров. Нина и Таня бросают туда наши палочки с бумажками. Значит, все это время они носили мусор с собой? Не соблазнились кинуть по дороге, за углом какой-нибудь лавочки; никто бы и не заметил: тут ведь яблоку негде упасть. Это что, национальная особенность – страсть к чистоте? Нет, иностранцы-старожилы свидетельствуют о другом.

Американец Джефри Уильямс: «Когда я в 1973 году приехал сюда впервые, Тайбэй показался мне ярко выраженным городом третьего мира. Было такое впечатление, что все люди живут на улице, повсюду мусор, от копоти и сажи серые дома, серые деревья. Мой пятилетний сын на вопрос: „Как тебе нравится Тайбэй?» простодушно отвечал: „Здесь очень грязно». Сегодня я с удовольствием вижу, что город очистился от грязи…»

Значит, эта чистота на улицах не традиционная? Как же такой опыт приобретается? Чтобы разобраться в этом феномене, я отправляюсь в Отдел охраны окружающей среды городской мэрии. Чиновники отдела с энтузиазмом рассказывают мне о своей борьбе за чистую воду, воздух, за охрану парков и зелени. Но я прошу их говорить только о мусоре. Ах, это? Пожалуйста. Мне выкладывают данные статистики, последнюю информацию:

– Вот видите, до этого года на Тайване было 18 мусоросборников, сейчас их 21. Они уничтожают ежедневно 22 тысячи тонн отбросов. Но, кроме того, в последние годы люди стали значительно внимательнее относиться к чистоте улиц. Мы стараемся расширить пропаганду охраны чистоты своего города, пропагандируем этику чистой улицы…

– Стоп! Вот это-то меня больше всего интересует. Как ведется эта пропаганда?

Меня знакомят с несколькими программами. Это руководство по грамотному отношению к сбору мусора. Как его сортировать по разным категориям, как, например, не смешивать пакеты с пищевыми отходами и теми, в которых собирается бумага, тряпье, бумажные стаканчики, а также маленькие старые электрические приборы, детали электронных устройств. Я вспоминаю, что недавно была в гостях у своей подруги Жу Ти, менеджера большой косметической компании. Особа шумная, темпераментная, она, сверкая глазами, почти кричала:

– Ненавижу всех этих муниципалов! Они замучили меня своими программами! Это не клади сюда, это не смешивай с этим. С ума сойдешь! Больше мне нечего делать, как запоминать все эти глупости.

Передаю этот разговор чиновникам, они печально качают головами. Да, они довольно часто встречают сопротивление: кому же охота усложнять себе жизнь? Но это же очень важно, правда ведь?

– Вот вы, наверное, слышали о нашем вице-президенте, госпоже Лю? До того как занять этот пост, она несколько лет возглавляла провинцию Таоань. Во время ее работы этот район сделал резкий рывок в экономике, туристической индустрии, в социальной сфере. А знаете, с чего она начинала? С мусора.

Я много читала о госпоже Лю Сяо-льен, это известная народная героиня Тайваня. Она боролась за демократию, сидела в тюрьме, потом была избрана на несколько высоких постов. Мне очень хотелось взять у нее интервью, встречи этой я добивалась долго и очень обрадовалась, когда мои друзья ее организовали.

– Госпожа вице-президент, а правда, что вы начинали свою эффективную деятельность в Таоане с уборки мусора? – был мой первый вопрос.

– Чистая правда!

– Но почему с такого малозначительного дела?

– Незначительного? Вот послушайте. Давайте, я вам расскажу о своих детских впечатлениях. Я родилась там же, в Таоане. Я была очень жизнерадостным ребенком. И вот отчетливо помню один день. Веселая, с хорошим настроением выбегаю из дома во двор и вижу там клочки бумаги, спичечные коробки, старое тряпье. Повсюду мусор. На улице тоже грязь. И мое прекрасное состояние духа мгновенно улетучивается. У меня уже не светло на душе, а серо, как на улице. И вот, став руководителем этой провинции, я решила: начну с того, что может ободрить горожан, поднять их настроение. Позвала специалистов, они предложили мне несколько программ по очистке городских улиц и дворов. Эти программы сейчас, кстати, реализуют мэрии разных тайваньских городов. Теперь ответьте мне на мой вопрос: настроение сограждан – это важно или не очень? Вы говорите «Наверное, важно»? А я скажу так: для любого руководителя это задача номер один. Чисто вокруг – чисто и внутри тебя. Ты готов к большим делам.

Это интервью я брала позже, а тогда, беседуя с чиновниками из мэрии Тайбэя, я слушала, как не просто преодолевать сопротивление программам борьбы с мусором, как тяжело прививать «этику чистой улицы». Выход один – изменять психологию горожан. И начинать с детей. Они уже добились, что в школьных учебниках экологии есть специальный раздел «Мусор на улицах». Предмет этот изучают теперь в школе.

…С Ниной и Таней мы бродим по музею Сунь Ятсена. Музей большой, чинный, скучноватый. А на площади перед ним – сплошное веселье. Дети гоняют на велосипедах и роликах, играют в баскетбол, соревнуются в играх на разных площадках.

У входа на одну из таких игровых площадок я вижу пакеты из-под молока. Над ними плакат: «Ты хотел это выбросить? Лучше преврати во что-нибудь нужное». Ребятишки мастерят из пустых пакетов подставки для карандашей, коробочки для школьных мелков, рамки для фотографий. Готовые изделия передают в жюри. Там горячо что-то обсуждают: оказывается, спорят, кому дать первую премию. Мальчик лет 12 склеил замечательный шкафчик. Все ящички аккуратно подогнаны, на каждом ручка – круг лая пуговица. От фабричного не отличишь. Изделие же семилетней девочки выглядит довольно кустарно, но зато изобретательно: из такого же пакета выкроены зонтик, сумочка и даже шляпка. И вот взрослые дяди и тети горячатся, кому отдать первую премию: мальчику – за тщательность или девочке – за креативность?

А рядом еще одна площадка – там другая команда ребят. Возятся с теми же пакетами, но по-другому: разрезают их на мелкие кусочки, массу окунают в раствор, потом сушат, получается плотная разноцветная бумага. Из нее можно сделать множество полезных вещей. Руководитель игры мне объясняет: «Стараемся воспитать у детей такую привычку: прежде чем выбросить ненужную вещь, надо подумать, нельзя ли ее как-то использовать. Тогда и мусора будет меньше».

Конечно, воспитание «этики чистой улицы» – процесс трудный. Разумеется, далеко не каждый тайбэец может похвастать, что ведет себя соответственно. В этом легко убедиться, если посмотреть на берег реки Мужи.

Сюда меня пригласили на праздник богини воды Мацу. Позже я расскажу, как отмечаются здесь праздники. Доктор Уонг Шу с кафедры этнологии университета Ченчжи, которая сюда меня привела, говорит, что праздник – это повод собрать жителей близлежащих домов вместе и поговорить об общих проблемах. Одна из самых острых – замусоренное побережье реки.

– Если бы по этой набережной ходили только местные жители, здесь было бы чисто, – убеждена она. – Но на этот склон приезжают отдыхать люди со всего города, оставляют этот хлам.

Уонг Шу пришла сюда по двум причинам. Во-первых, она живет в этом округе и считает его своим домом. А во-вторых, из профессионального интереса: она изучает жизнь комьюнити.

Праздник начинается с того, что жители района чистят берег. У каждого в руках сумка, корзинка или мешок. Люди здесь самые разные. Высокий старик с лицом университетского профессора. Молоденькая продавщица – я видела ее в супермаркете. Стайка мальчишек в форменных бело-голубых костюмах спортивного клуба. Все они старательно собирают мусор – через несколько часов берег чист.

Народ постепенно подтягивается к центру торжества, под тень моста. Иначе не вытерпеть: жара в этом позднем октябре поднимается под 36 градусов. Публика собирается вокруг накрытых столов, угощается, не дожидаясь торжественной части. Выбор блюд невелик: кроме овощей и фруктов, вареные яйца и длинные макароны. Еда хоть и небогата, зато несет в себе некий высший смысл. Яйца – символ начала жизни; бесконечно длинные макароны – знак долголетия этой жизни.

Начинается торжество. Его открывают почетные гости – чиновники мэрии из того самого отдела охраны окружающей среды, где я уже побывала.

– Дорогие жители округа Уэншан! От имени мэрии огромное вам спасибо за то, что так бережно относитесь к природе своего района. Я хочу вас также попросить помочь мэрии сохранить чистыми улицы всего нашего города. Расскажу вам о некоторых наших программах. Например «Этика чистой улицы».

Неугомонная мэрия!

На празднике я познакомилась со многими интересными людьми. Один из них, доктор Чжу Чоу, стал моим хорошим другом. Позже он рассказал мне свою историю. Сын известного тайваньского художника, он по окончании школы отправился учиться в Америку. Окончил там престижный Мичиганский университет, женился на своей землячке, выпускнице того же университета. Молодые специалисты – эколог и журналист – показали себя отличными работниками, оба получили предложения работы в Штатах. И оба отказались.

– Понимаешь, это не всем объяснишь, – говорит Чжу. – Да, в США налаженная, хорошо организованная жизнь. Но американцы, очевидно, слишком благополучны. Раньше я думал, что дело только за тем, чтобы предложить хорошую идею, а там ее быстро оценят и подхватят. Оказалось, быстро не подхватят. Потребуется слишком много времени, чтобы привлечь внимание к новому. А вот и подхватят, и оценят, и тут же «пустят в дело» как раз на Тайване. Такая здесь сейчас активная деловая атмосфера. А уж что касается моей родной сферы – чистоты окружающей среды, так здесь для работы вообще простор без границ.

– Этика чистой улицы? – спрашиваю с усмешкой.

– В том числе и это. Тебе кажется слишком пафосным название этой программы?

– Не то чтобы пафосным, но чересчур торжественным, что ли.

– Да, немного есть. Но ведь это Восток, не забывай. Местная специфика. Главное же не слова. Улицы-то ведь действительно стали чище, правда?

Немного о характере

Я, наверное, не имею права писать о характере тайбэйцев. И не только потому, что времени – один университетский семестр – недостаточно, чтобы постичь любой национальный характер. Но и потому, что «феномен тайваньца» – понятие, не открывшееся до конца даже серьезным исследователям. И все-таки я накопила кое-какие наблюдения и хочу ими поделиться.

«Ни хау. Хэлло!»

Вообще-то с этого рассказа надо было бы начинать, потому что первое, что впечатляет иностранцев на Тайбэе – улыбчивость и приветливость. У меня такое ощущение, что мне рады и улыбаются все. Клерк в банке, сестра в поликлинике, приемщица в химчистке и, конечно, продавцы – от зеленщика за углом моего дома до менеджера современного супермаркета. На улице прохожий, увидев в толпе мое неазиатское лицо, ловит мой взгляд. Поймав, посылает мне улыбку и приветственно машет рукой.

Как-то вечером пошли с коллегой Ириной, доцентом из Петербурга, прогуляться. Она потянула меня в горы. Тьма накрыла нас внезапно, без переходных сумерек. Я пугливо съежилась, попросила держаться поближе к городским огням. Но она хотела показать мне город с высоты гор и тянула все выше.

– Да ты что, трусишь? – смеялась она. – Здесь же нет ни одной живой души.

И вдруг мы услышали хруст ветки.

– Ерунда, какой-то зверек пробежал, – отмахнулась Ирина.

И в ту же минуту мы увидели в этой угольной черноте огонек сигареты. Фигуры видно не было, но светлое пятнышко уверенно двигалось в нашу сторону. Мы стояли оцепеневшие. Тень приблизилась, вспыхнуло пламя зажигалки, и стало видно, что это мужчина-китаец.

– Ни хау. Хэлло! – сказал он. – Вы не боитесь? Не надо вас проводить?

Мне стало очень стыдно за только что пережитый страх. Он помахал ладошкой и пошел дальше.

«Ни хау. Хэлло!» – то и дело слышу я это «здравствуйте!» на двух языках. Вот и сейчас, в метро, меня окликает женский голос. Пассажирка лет 30, по виду служащая конторы, обращается ко мне по-английски: «Я вижу, вы ищете нужную станцию, иностранцам не так-то легко разобраться в нашем метро. Давайте я помогу. Вы меня хорошо понимаете?» Вопрос этот не праздный. У большинства тайваньцев, владеющих английским, весьма специфическое произношение. Непривычные интонации; кроме того, «р» они произносят вместо «л»; а главное, заглатывают последние звуки слов. Окончания как бы столь несущественны, что их вообще не стоит произносить. Например, «фай» – я пытаюсь угадать: то ли это «файв» (пять), то ли «файн» (прекрасно), то ли «файт» (драка). Или «най» – это «найт» (ночь)? или «найн» (девять)? или «найс» (мило?). Впрочем, я уверяю, что понимаю ее хорошо.

– Тогда, – предлагает она, – давайте пойдем вместе.

Мы спускаемся к поездам. Народу на платформе много. И я привычно пытаюсь вычислить место остановки вагона, чтобы, когда он подойдет, войти первой. Но моя попутчица, сконфуженно улыбаясь, качает головой: нужно встать в очередь. Тут я замечаю, что множество людей на платформе не просто масса: она организованно разделена на очереди. Каждый поезд – а они в час пик ходят так же часто, как московские – забирает с собой ровный отрезок этой очереди, остальные дисциплинированно ждут следующего.

Мы едем довольно долго. Два раза пересаживаемся на другие ветки. По дороге моя попутчица рассказывает, что служит в одном государственном учреждении, что день выдался жаркий, а кондиционер в ее офисе еле тянет, что ей еще надо зайти за продуктами в магазин и она очень устала. Наконец мы поднимаемся наверх, она объясняет, куда мне идти, когда я выйду на улицу, но сама за турникет не выходит: «Вы что, проехали свою станцию или, наоборот, не доехали?» – спрашиваю я удивленно. Она смотрит на меня, не понимая:

– Но моя станция там, где мы встретились. Я просто хотела вам помочь.

…Недавно в Москве, возвращаясь с работы, я увидела пару иностранцев, они растерянно озирались по сторонам. Я спросила, куда им надо попасть, поняла, что им предстоит пересечь весь город, да еще и с пересадкой, и проводила их до самого выхода на улицу. Возвращаясь обратно, я подумала: а ведь раньше, до Тайбэя, я бы этого, пожалуй, не сделала.

Об улыбчивости тайбэйцев говорят много. Некоторые даже считают, что это этническая особенность. Но это не так. Вспоминаю своего коллегу, американского профессора университета в Новом Орлеане (штат Луизиана). Он сообщил мне, что недавно женился на китаянке Ли, учительнице музыки из Пекина. Приглашая в гости, он попросил: «Слушай, ты не можешь уговорить ее чаще улыбаться, а то мне перед друзьями неловко. Ты же знаешь, как улыбчивы американцы. А у нее такой вид, будто она все время чем-то недовольна. Но мы оба очень счастливы. Она говорит, что просто китайская традиция такую повсеместную улыбчивость не предполагает».

Ли оказалась милейшей женщиной. Деликатная, нежная, радушная, но действительно неулыбчивая.

– О, я сейчас веду себя значительно лучше, – сказала она мне, когда я попыталась выполнить просьбу ее мужа. – А вначале, когда только приехала в Америку… Знаете, на первом занятии с моей американской учительницей музыки я ужасно расстроилась. Она все время улыбалась, и я решила, что это она надо мной смеется.

А вот свидетельство другого американца, Джефри Уильямса: «Я приехал сюда из Гонконга и поразился разнице между улыбчивостью и дружелюбием тайбэйцев и холодностью гонконгцев. А ведь те и другие – китайцы».

Значит, не все китайцы одинаковы? Значит, улыбка и приветливость – это не особенность китайской мимики? Отнюдь нет. Я бы даже сказала, что по чисто этнической характеристике китайские лица скорее неподвижны, маловыразительны. На них редко увидишь ярко выраженную эмоцию: радость, горе, страдание. Мне кажется, права была пианистка Ли: в традиционной китайской культуре поощряется скорее сдержанность в выражении чувств. Откуда же эта открытость, эта эмоционально выразительная улыбчивость у тайваньцев?

Меня заинтересовал этот вопрос, я обсуждала его со многими моими друзьями, тайбэйскими интеллектуалами. Объяснения я услышала разные. По одной, так сказать, «духовной» версии, все китайские религии, а их тут много, пронизаны духом доброты, любви к людям, готовностью прийти на помощь страждущему. И когда оказалось, что западная культура позволяет эту доброту не скрывать, а напротив, выражать открыто, тайбэйцы, особенно молодые, охотно восприняли эту манеру поведения.

Другая, «прагматичная», версия видит объяснение этому «феномену тайваньской улыбки» в быстрых темпах роста торговли как следствия развития отечественной экономики и международных связей. Товаров на Тайване – в многочисленных лавках, ларьках, магазинах, супермаркетах, на рынках – много больше, чем их можно продать. Конкуренция продавцов огромная. Каждый старается понравиться покупателю, каждый стремится его привлечь, то есть просто вынужден улыбаться много и часто. Звучит эта версия убедительно, хотя и коробит меня некоторым цинизмом.

Мне больше по душе объяснение третье. Сегодня тайваньцы отнюдь не замкнуты границами своего острова. Они много бывают за границей: путешествуют, занимаются бизнесом, учатся. Правительство всячески поощряет их к этому. Выделяет гранты студентам, захотевшим учиться в зарубежном университете. Субсидирует аспирантов, молодых ученых, участников всевозможных международных программ. Среди моих студентов в университете Ченчжи, например, я просто не знаю ни одного, кто бы не побывал, и не один раз, за рубежом. Возвращаясь домой, они привозят с собой новый, более широкий взгляд на мир, на человеческие отношения. Эта широта предполагает открытость, отсутствие ксенофобии и подозрительности. Ну а кроме того, конечно же, тайбэйцы заимствуют у европейских и американских горожан их манеру общения – с улыбкой.

Кстати, американскую улыбку, о которой я уже много писала, мне бы не хотелось отождествлять с тайбэйской. Если для американцев улыбчивость – привычная манера поведения, то для тайваньцев это чаще реальная готовность помочь.

Йирл Уимен, бывший американский летчик, а позже президент Ассоциации работников индустрии туризма, начиная с 1973 года побывал на Тайване несколько раз.

По его мнению, «уровень дружелюбия в этой стране выше, чем во всех других известных мне цивилизованных странах». В доказательство он приводит две истории. Одно время он постоянно ходил в городскую библиотеку Тайбэя и там познакомился и подружился с немолодой библиотекаршей, выпускницей Тайваньского национального университета. Его приятно удивило, когда она, едва с ним познакомившись, позвала его к себе домой на ужин. Ее муж, профессор того же университета, пригласил его постоянно приходить к ним обедать. А однажды предложил у них пожить. Его в шутку называли «наш приемный сын». Через некоторое время семья эмигрировала в США. Йирл уже готовился оставить свое удобное, домашнее жилье. «Но… я продолжал жить в их очаровательном доме в японском стиле еще несколько лет, – пишет американец. И добавляет: – Я не знаю ни одного другого места на земле, где бы чужестранец был принят с таким размахом гостеприимства и заботы».

В другой раз Йирл вместе со своим другом Томом отправился в двухдневный загородный поход пешком. Где-то их подвозила попутная машина, где-то – мотоцикл. Недалеко от города Даунши их догнала на велосипеде девушка и пригласила в гости. Они полюбовались роскошными орхидеями в саду около ее дома, потом там же переночевали. Несколько лет все трое переписывались. Закончилась эта история свадьбой ее и Тома.

В моем личном опыте за несколько месяцев пребывания в Тайбэе таких масштабных проявлений дружелюбия не было. Но я постоянно чувствовала готовность помочь мне в самых разных проблемах. Почти каждый день я получала поддержку от моих переводчиц Нины и Тани. Они знали мой родной язык довольно прилично, а я, к своему стыду, китайского не знала вовсе. Так что без них общаться с тайбэйцами было бы трудно.

Однако этим помощь девочек отнюдь не ограничивалась. Мало в моей взрослой жизни было людей, которые бы так внимательно и так ненавязчиво проникались моими интересами и так спешили бы их осуществить. Особенно потрясала меня Нина. Всегда улыбчивая, но при этом сдержанная и малословная, она как-то незаметно оказывалась рядом в нужную минуту.

Нина – человек очень занятой, она вечно перегружена. Кроме занятий в аспирантуре – лекций, курсовых, семинаров, выступлений на конференциях, – она еще и подрабатывает: зарплаты мамы на них двоих едва бы хватило. Но я этого почти не замечаю. Потому что как только мне что-то понадобится, Нина обязательно оказывается рядом. Надо ли разыскать материал в библиотеке, подошел ли срок уплаты за квартиру, пришло ли мне в голову что-то купить – она не станет задавать вопросов, не будет рассказывать, что собирается сделать. А просто тихо, почти незаметно решит за меня все эти задачки.

…У меня приступ жестокой аллергии, а у Нины на плечах целая делегация из Москвы (приехала на конференцию). Она мечется между гостиницами, переводит доклады, готовит презентации. А я в это время страдаю у себя дома. И вдруг на пороге вырастает Нина: «Быстро одевайтесь, едем к врачу, у меня всего полчаса. Я уже позвонила в поликлинику, нас там ждут».

В другой раз, вернувшись вечером домой, я обнаружила, что автоматический замок защелкнут, а ключ остался внутри. В отчаянии я позвонила Нине, хорошо понимая, что помочь она мне не сможет: все службы уже давно не работают. Она примчалась, кинулась в мастерскую по ремонту ключей.

Мастер, живущий, как это здесь принято, в том же доме, где его мастерская, очевидно, уже спал. Но Нина звонила и стучала в дверь и опять звонила и стучала, пока сонный и сердитый мастер ей не открыл. Я была спасена.

А однажды эта маленькая тайбэйка, годная мне разве что в младшие дочери, учила меня жить. Было это в магазине постельного белья. Я давно уже искала покрывало на кровать. И вот увидела целый комплект: одеяло, покрывало, декоративные подушки, все такое золотистое, с вышивкой, все в тон – очень нарядно. Я спросила цену и… вздохнула. Нет, мне бы что-нибудь подешевле. Продавщица что-то нашла, я, даже не рассмотрев, кивнула и пошла к кассе. «Но ведь вам понравился другой комплект», – тихо остановила меня Нина. «Да, но тот слишком дорогой», – опять вздохнула я, отводя взгляд от «того». «Раз понравился, его и надо покупать». Нина упрямо стояла между мной и кассой. Я начала слегка раздражаться; мне, наверное, видней, что я могу себе позволить, а что нет. «Да у меня и денег с собой нет», – нашла я простое объяснение. Она, не повышая голоса, так же тихо сказала: «У меня с собой есть. Я одолжу. Вы о деньгах скоро забудете, а радоваться будете долго». Это прозвучало для меня как восточная мудрость.

Я вспоминаю ее каждый раз, когда застилаю постель нарядным покрывалом, кладу на него роскошные подушки, расшитые золотистым шелком. Такая красота…

Коллективизм

В первое время мне показалось, что дружелюбие тайбэйцев к иностранцам, о котором я писала в предыдущей главе, это вроде как часть их любезности и гостеприимства. Однако постепенно мне стало понятно, что дело обстоит ровно наоборот: это скорее часть той потребности в дружбе, друзьях, дружеских контактах, которая свойственна их внутренним отношениям.

Мой друг Петер Адамек, молодой ученый из Польши, профессор университета Фу Чжень, неплохо знающий тайваньцев, говорит так:

– Конечно, постичь их истинный характер мне не удалось: очень уж в нем много невербального, интуитивного. Но есть свойства, ярко выраженные. Например, коллективизм. Я считаю это основной чертой их характера.

Дальше он развивает эту мысль:

– Тайванец не хочет, даже, пожалуй, и не может быть один. Взаимная помощь – основа их отношений. В любом комьюнити, любой организации вы найдете несколько «дань вэй» (небольших групп взаимной поддержки).

Сам Петер побывал в разных дань вэй университета. Сначала это была футбольная команда – играл он так себе, зато китайский там особенно не был нужен, а язык он знал слабо. Затем он стал по очереди певцом в студенческом хоре, актером в театральной студии… Выбирал бы, наверное, и дальше, если бы не присоединился к дань вэй «Зрячие друзья слепых».

– Нигде и никогда в жизни не было мне так комфортно, не было такого теплого общения, как в этой группе, – говорит мне Петер.

В будни студенты помогают своим сверстникам из расположенного неподалеку от университета общества слепых. Провожают их в магазин или в специальный колледж, где те получают профессию массажиста и другие, наиболее подходящие для незрячих. Иногда идут с ними небольшой компанией в кафе или чайную. Там неспешно общаются за трапезой. А по выходным выезжают за город. Раскидывают где-нибудь на лужайке лагерь. Играют на гитарах, поют, шутят, много смеются…

– Много смеются? – сомневаюсь я. – Зрячие вместе со слепыми? Это ведь, наверное, не совсем… как бы это сказать поделикатнее, не так уж весело общаться с незрячими?

– Почему? – искренне удивляется Петер. – Наоборот, никаких различий там не чувствуешь. Все ведь люди. И музыку любят одинаково, и песни, и, главное, у нас общие темы для разговоров.

– Какие же у вас общие темы?

– О политике. О еде (на Тайване это очень распространенный повод для беседы). О погоде. Ну и, конечно, о любви, о сексе. Куда же без этого – люди же молодые.

– И что это вам лично дает?

– Знаете, там я полностью раскрепощаюсь, такую чувствую легкость, свободу…

Почти о том же писал в «Refections on Taipei» голландец Робин Руизендаал: «Здесь вы можете быть самим собой: люди открыты и совершенно безразличны к вашей „инакости“. Возьмите, например, толпу на ночном рынке. С одной стороны, сюда приходят „людей посмотреть – себя показать“. А с другой – каждый выглядит совершенно естественно, без всякого притворства».

Японка Кондо Томоко воспринимает эту атмосферу еще острей: «Мои соотечественники, японцы, очень вежливы и сдержанны, они не позволят себе ничего лишнего ни в словах, ни в мимике, ни в жестах. Но я, человек экспрессивный, чувствую себя более непринужденно именно в релаксирующей атмосфере Тайбэя».

Француз, священник отец Жан Лефёвр: «На земле мало мест, так широко открытых для других культур».

Приятие всякой «инакости», открытость для всего непривычного – не есть ли это то, что принято называть модным словом «толерантность»?

О толерантности, кстати, много говорят в Америке. Ее преподают в университетах, для ее пропаганды создаются целые фонды, ей посвящают ток-шоу. Словом, всячески воспитывают у американцев вот эту широту воззрений, способность приятия нестандартного, терпимость к непривычному. Воспитывают. А на Тайване я такого намеренного воспитания не заметила. Толерантность здесь как бы разлита в воздухе, она очень натуральна.

Однажды на занятиях «ти-кон», которые я усердно посещала, я увидела среди сплошь китайских лиц резко отличное, европейское. Суховатое, вытянутое, с чуть грустными глазами. Оно принадлежало высокой молодой блондинке. «Англичанка», – заподозрила я, и не ошиблась. Мы познакомились. Эмми рассказала, что она родом из Бирмингема, что у нее произошла личная драма «космического масштаба» и что она лечит душевную травму в Тайбэе.

– Как вы сюда попали? Родные, друзья?

– Нет, родных нет, а друзья – да, друзей много, в сущности всё комьюнити. Но это потом.

Несколько лет назад она уехала куда глаза глядят зарабатывать уроками английского. Только бы подальше от дома. У нее было два желания: чтобы на нее никто не обращал внимания и чтобы дали побыть одной среди чужих, забыться. Не сбылось ни одно. Ее трудно было не заметить – такую белую, такую большую, светловолосую. И ей тут же дали понять, что она не чужая. Ее приглашали на бесконечные посиделки, праздники, дни рождения. Ей рассказывали о своих радостях и горестях. И она отошла. Повеселела. Смягчилась. Нет, любовная ее драма не забылась. Но отсюда, из этого участливого окружения, эта драма слегка померкла, перестала ей казаться катастрофой.

– Знаете, мне ведь казалось, что вселенная обрушилась. Я опасалась большого скопления людей, тем более их участия в моей жизни. Мне казалось это опасным для моего «прайвеси», моей частной жизни, закрытой от других. А тут, в Тайбэе, я почувствовала, какое это счастье – когда ты среди людей, готовых тебя выслушать, понять, умеющих горячо тебе сочувствовать. А главное – я обнаружила и в себе эту потребность – разделять переживания других людей.

Нет слову «нет»

Дружелюбие, открытость, теплота – это, несомненно, черты характера тайваньцев. Однако все это – лишь первый пласт впечатлений, лежащих, так сказать, на поверхности. Будь все так просто, не существовал бы феномен «загадочного тайваньца».

– Знаете, что отличает русского человека от тайваньца? Первый привык отвечать «нет» так категорично, как здесь совершенно не принято.

Это говорит Виолетта, жена моего приятеля Го Лунга. В родном Ростове, а потом в Москве Виолетта была моделью. Взглянув на нее, в этом не усомнишься: очень красивая молодая женщина, с безупречной фигурой. Однажды она приехала на демонстрацию русской моды в Тайбэй, влюбилась в тайваньца Го Лунга, вышла за него замуж, родила двоих детей. И постепенно приобщилась к местной жизни. Но – именно постепенно, а не сразу.

– Ой, это было так непросто. Вначале все эти улыбки, ласковые взгляды – они меня совершенно очаровали. Никакой загадки я тут не чувствовала. А потом стала замечать, что многого просто не понимаю. Например, вот это их неумение сразу отказать. Тайванец никогда не скажет «это невозможно», но – «да-да, конечно», «может быть», «я подумаю». Расплывчато. Потом мне это даже стало нравиться: так мило, приятно, ничто не режет слух.

Я хорошо понимаю, о чем она говорит. С этим я уже сталкивалась.

– Ты была в горах? – спрашивает меня коллега-профессор.

– Нет, но очень бы хотела, – отвечаю.

– Хорошо. Я за тобой заеду на машине, покажу замечательный храм.

– Ой, как хорошо. А когда?

– Скоро.

Проходит неделя, другая.

– Ты не забыл свое обещание? – напоминаю я наконец.

– Свозить тебя в горы? Обязательно. Жди, скоро приеду.

В конце концов узнаю у его друга, что у него поломалась машина, сейчас она в ремонте, и он не знает, когда ее починит и починит ли вообще. Но сказать мне прямо – очевидно, это для него просто невозможно. Даже, пожалуй, неприлично. Вообще прямой отказ я не получала никогда. Это для тайваньца звучит почти как оскорбление. Общее впечатление от общения у меня такое: все так мягко, закругленно, приятно и – неопределенно. Виолетта к этому уже привыкла, она видит в этом некую деликатность, боязнь обидеть. Ей это скорее нравится.

Меня вгоняет в недоумение. Мне не хватает вот именно что внятности, четкой прямоты. Меня сбивает с толку, как бы сказать поточнее, приблизительность, что ли. Особенно когда дело касается времени.

– Встретимся завтра, около чайной, – говорит новый знакомый.

– Хорошо. Во сколько?

– Около одиннадцати.

Прихожу в 11.00. Знакомый мой стоит. Давно? Да минут 15–20. Мне неловко. В следующий раз прихожу за полчаса до назначенного времени. Его нет. Полчаса после назначенного часа; не дождавшись, собираюсь уже уходить. Вдруг появляется – с улыбкой, не торопясь.

Вообще ко времени, как мне кажется, здесь относятся весьма условно. Зову гостей к семи вечера. Устав от приготовлений, в шесть прилегла на диван отдохнуть. Едва коснулась подушки, звонок в дверь – гости уже приехали.

На занятиях в университете другая незадача. Первая моя лекция назначена на два часа дня. Прихожу к началу – никого нет. Через четверть часа подходят первые немногочисленные студенты. Я в панике. Лекция не состоится? В половине третьего аудитория заполнена наполовину. Я начинаю свою лекцию. К трем – все места заняты, некоторые слушают стоя. Позже я к этому привыкла и больше уже не паниковала. Справедливости ради должна заметить, что такое вольное обращение со временем свойственно далеко не всем людям, с которыми мне приходилось иметь дело. Обычно те, кто уже поработал за границей, вполне точны и даже пунктуальны.

Впрочем, мне кажется, многим иностранцам именно это и нравится – отсутствие чрезмерной организованности, регламентированности. Американка Анжела Петерсон пишет об этом так: «В Америке слишком много правил, строго обязательных к исполнению, слишком много ограничений. Мне кажется, на Тайване более человечные отношения между людьми. И если ты даже нарушил правила, но не причинил вреда, тебя поймут, тебе это простят».

Анжела, например, знала, что есть правило: трехколесные тележки для перевозки грузов в Тайбэе запрещены. Но вот она увидела на шоссе такую тележку, груженную бумажным мусором. Ее владелец спокойно проехал мимо полицейского, и тот его даже не остановил. Анжеле, воспитанной в строгом подчинении закону, это показалось удивительным. Она подошла к полицейскому и поинтересовалась:

– А почему вы не остановили этого тележечника? Ведь, кажется, этот транспорт запрещен?

– Да, есть запрет, есть, – неохотно ответил полицейский. – Но ведь если я его остановлю, я должен буду забрать у него тележку. А как он будет жить? У него же, наверное, это единственное средство к существованию.

А Нина как-то вспоминала: сидела она в московской поликлинике в очереди на прием к врачу. Около семи вечера медсестра вышла из кабинета, показала на пациентку, сидящую перед ней, и сказала: «Эта женщина будет последней». Нина была в шоке: «Представляете, я и еще двое должны были уйти».

– Что тебя так поразило? – не поняла я. – Ведь прием закончился тогда, когда и должен был закончиться.

– Ну как же! – в свою очередь удивилась моей реакции Нина. – Там же люди сидели. В тайбэйских поликлиниках это правило: сколько бы ни было времени, все люди в очереди должны быть приняты.

Не только в поликлинике, добавлю, но и в любой конторе, магазине, банке. Пока не обслужат всех, находящихся в помещении, двери не закроют.

«Тоньше и сложнее, чем в Европе»

Иностранцы отмечают, что человеку западной культуры часто непонятна логика, а вернее, мотивы поведения тайваньцев. Канадец Пьер Люзель, например, предупреждает: европеец обычно стремится расставить вещи на свои места, следуя привычной последовательности. Но он вдруг обнаруживает, что не только ничто не прояснилось, а напротив, все еще больше запуталось. Привожу целиком его впечатления: «Здесь отношения, даже деловые, строятся более тонко и более сложно, чем в Европе. И если вы будете стремиться решать задачи прямолинейно, дела у вас застопорятся. Вы должны привыкнуть, что здесь, прежде чем подойти к разговору по существу, нужно найти подходы, которые построены по принципу „вокруг да около“. Сначала налаживаются отношения, потом уже все решается на этой основе. В большинстве ситуаций интерпретация окружающего мира строится не столько на строгой логике, сколько на интуиции. Многое происходило как бы „за занавесом“, и мне часто было попросту не понять истинного положения вещей».

На самом деле, на мой взгляд, не так уж сложна и запутана эта система деловых отношений. Просто западный человек привык к хорошо структурированному, деловому и четкому стилю, а тайванец – прежде всего к дружбе. То есть стоит установить добрые, дружеские отношения, и самые тяжелые деловые переговоры пойдут значительно легче.

Интересно, что вот этот специфический, несколько расслабленный стиль вполне уживается с бурным техническим прогрессом, с серьезными зарубежными контактами, с интенсивными торговыми переговорами. В городских офисах я вижу подтянутых, хорошо одетых клерков. А вечером во двор своего дома те же люди выходят, что называется, неглиже. Бедная Виолетта больше всего, кажется, страдает именно от этого пренебрежения к уличной форме одежды. Она же бывшая модель (а может, еще и будущая). Она привыкла к подтянутой, красивой одежде – рабочей, домашней, уличной.

– А тут, представляете, выхожу в воскресенье во двор, и что я вижу? Кто-то в нижнем белье, кто-то в трусах, кто-то в легком халате.

– Так ведь жара же, – пытаюсь я вступиться за тайбэйцев.

– Для жары тоже есть наряды – шорты, майки, сарафаны. Но это для кое-кого из моих соседей как будто даже и не существует. Простота.

Я, в свою очередь, тоже отмечаю некоторую непривычную простоту. Один мой знакомый, заведующий кафедрой, запаздывал на лекцию. Я спросила у его секретарши, не известно ли ей, где он.

– Известно, спит у себя в кабинете, – охотно ответила она.

Ну и ну, подумала я, так заложить своего начальника! Через некоторое время профессор появился в аудитории и без тени смущения сказал:

– Прошу прощения, я сегодня немножко заспался.

Студенты безо всякого удивления раскрыли тетради. Оказалось, профессор спит в кабинете каждый день. А что же здесь плохого? Отдохнул человек, посвежел, пошел работать дальше. И никакого секрета в этом нет.

Другой преподаватель, человек очень уважаемый, любимец студентов, откровенно сообщает:

– Пять минут перерыв. Мне нужно зайти ненадолго в туалет.

И опять никакого удивления, потому что вообще слова «уборная», «туалет» здесь не носят такого «полустыдного» характера, как в Европе. Модно одетая молодая дама подходит в метро к незнакомому и тоже модному мужчине и громко спрашивает: «Не знаете, где здесь туалет?»

Все делается для того, чтобы человеку было легко, комфортно, чтобы не напрягать его понапрасну, чтобы не обидеть. Отсюда вот эти ласковые, мелодичные голоса, обволакивающие интонации. Когда я говорю с Хон Мэйлан (Лили), молодым профессором университета Ченчжи, я чувствую себя жителем глухомани, приехавшим в столицу. Хотя на самом деле все наоборот. Я коренная горожанка, а Лили – селянка из далекой тайваньской деревни. Правда, она уже давно переехала в Тайбэй и говорит по-здешнему – плавно, с мелодичными интонациями, слегка поднимая их к концу фразы. Я же, слушая себя как бы со стороны, чувствую, как резки мои интонации, как громок голос. Я очень стараюсь, но мне так и не удается обрести эту плавность, мелодичность, эту успокаивающую тихость…

Однажды меня пригласили на вечер факультета русского языка университета Ченчжи. Студенты ставили отрывки из русских классиков на языке оригинала. Я попала на инсценировку рассказов Зощенко. Участники – режиссеры, художники, дизайнеры, ну и, конечно, актеры – очень постарались. Студенты отлично выучили тексты, костюмы были грамотно подобраны, а декорации хорошо продуманы. И все-таки это был совершенно не русский спектакль, а именно тайваньский. Потому что привычный моему уху с детства зощенковский текст в исполнении вот этих мелодичных, обволакивающих голосов звучал диссонансом – слишком резко, пожалуй, даже грубо.

Мальчики и девочки

Красота по-тайваньски

В дни моего пребывания в Тайбэе я то и дело впадаю в панику: как я их буду различать, их так много, и они же все одинаковые. Все маленькие, худенькие, все черноголовые; у всех раскосые глаза и плоские носы. Я, конечно, знаю про этот эффект восприятия другой расы: выделяешь то, что их отличает от тебя, а различия между ними самими не замечаешь. Я насмешничаю над собой: вспоминаю рассказ одного нашего кинорежиссера, который с небольшой киногруппой снимал сюжет в африканском племени. Однажды предводитель племени спросил, почему у него сегодня нет с собой кинокамеры. Оказалось, что он принял режиссера за его кинооператора. «Как нас можно было спутать, – изумлялся режиссер, – я полноватый шатен, а он худой блондин? Очевидно, мы все у него на одно лицо». Я чувствую себя здесь, на Тайване, совершенно тем же диким африканцем.

Утром ко мне подходит студент, предупреждает, что сегодня не сможет прийти на мой семинар, он встречает сестру в аэропорту. Однако перед началом занятий я вижу, как этот студент входит в аудиторию.

– Привет, – говорю, – уже встретил сестру?

Он не отвечает, только улыбается. Впрочем, они все и всегда улыбаются. Вид у этого парня, однако, несколько озадаченный, его явно что-то беспокоит. В перерыве он подходит ко мне.

– Извините, – говорит, – но у меня нет сестры. И я никого сегодня не встречал. Это, наверное, был другой ст удент.

Еще один случай. Я жду водопроводчика: он обещал прийти на другой день, но не пришел. И вдруг я встречаю его в автобусе. Прошу Нину выяснить, почему он ко мне не приходит, я его очень жду. Нина, обменявшись с ним несколькими словами, переводит глаза на меня, на него и обратно. И молчит. Мужчина смотрит на меня с интересом.

– В чем дело? – спрашиваю я Нину.

– Он говорит, что ничего вам не обещал и вообще видит вас впервые, – удивленно отвечает Нина.

Потом, конечно, эта болезнь прошла. Я стала различать не только отдельные типажи, но и отдельные лица. Я увидела, что разнообразия тут не меньше, чем в Америке или Европе. Скажем, мои аспирантки Нина и Таня. Они близкие подруги, но очень разные. Нина – маленькая, подвижная, лицом не очень приметная. Однако ее узкие глазки уголками вверх выдают ум и ироничность, а тонкая улыбка – способность глубоко понимать. Таня считается красавицей. Во-первых, она высокая – конечно, по здешним меркам, сантиметров 158–160. Во-вторых, у нее довольно светлая кожа. В-третьих, большие и не очень раскосые глаза. Она знает о своей красоте и гордится ею.

Кстати, о том, что Таня красавица, я узнала от другой аспирантки Института русских исследоаний Лин Куан-линь (Сони). Она мне объяснила, что именно ценится в женской красоте:

– Прежде всего рост: чем выше девочка, тем красивей. Потом – глаза. Чем они более круглые, тем лучше. Таких круглых, как у белых людей, здесь не встретишь, но совсем узкие, прикрытые верхним веком, считаются не очень красивыми. Потом – нос. Иногда встречаются носы подлиннее, – тут Соня посмотрела на меня и вздохнула. – Ну, не такие, конечно, как у вас. Это было бы слишком хорошо. Затем – кожа. Девочки стараются сделать ее как можно светлее, пользуются для этого разными кремами, мазями…

– А как же загар? – вспомнила я русских и американских красавиц, часами загорающих на пляжах.

– О загаре мы думаем все время, – по-своему поняла меня Соня, – бережем от него лицо. Когда на улице солнце, ни одна уважающая себя женщина из дома без зонта не выйдет.

– Рост, нос, глаза, кожа, – подытоживаю я наш разговор. – Что еще важно в женской красоте? Фигура?

– Нет, фигура большого значения не имеет. Мы же все худенькие, тонкокостные. Правда, иногда встречаются толстушки, но очень редко.

– А ноги?

В свое время Пушкин сокрушался, что по всей России не сыскать две пары стройных женских ног. Интересно, что бы он сказал о китаянках?

– А что ноги? – удивляется Соня. – По-моему, никто на них внимания не обращает.

Да уж, это точно. Иначе не носили бы модницы короткие юбочки, обнажающие и подчеркивающие огурцеобразное пространство между коленками. Отсюда, кстати, даже у самых привлекательных женщин не очень красивая походка, слегка вразвалочку. Интересно, что у молоденьких городских девушек этот дефект меньше, а в центре Тайбэя, на улицах я пару раз даже встретила совсем прямые женские ноги. Как и почему изменяется эта генетика, сказать не могу.

Я еще хотела спросить Соню, почему у многих девушек неровные зубы. Но передумала: сама она была бы прехорошенькой, если бы ее передние зубки не налезали друг на друга. Соня, однако, их не стеснялась, как и другие девушки с тем же недостатком. Правда, у двух-трех студенток я все-таки увидела брекеты. Но они, кажется, недавно вернулись из Америки. Остальных это явно не беспокоило.

«А что ценится в мужской красоте?» – этот вопрос я задавала нескольким своим студенткам, но внятного ответа не получила. Как правило, они отвечали, что внешность для мальчика дело десятое, но раз уж я так настаиваю… И дальше шел примерно тот же ряд критериев – высокий рост, круглые глаза, длинный нос. Спрашивать «блондин или брюнет» смысла не имело: брюнеты здесь все. Хотя именно у мальчиков – кажется, даже больше, чем у девочек – принято красить волосы. Я встречала и рыжеватых шатенов, и выбеленных блондинов.

Кстати, насколько мне удалось заметить, студенты не меньше, чем студентки, внимательны к одежде, как сказали бы у нас, к своему «прикиду». Впрочем, тайбэйцы лет до 50, а часто и старше, вообще большие модники.

– Как вы отличаете тайваньца от китайца с материка? – спросила я Нину.

– По одежде. Они, если только не из Пекина, Харбина или какого-нибудь другого крупного города, совершенно не следят за мировой модой.

Тайваньцы же стараются не отставать от мировых тенденций. На их худеньких изящных фигурках (без учета ног) все эти брючки, маечки, пиджачки сидят очень ловко. При огромном количестве товаров в магазинах и на рынках здесь совсем несложно подобрать правильную цветовую гамму – одежда, сумка, туфли, поясок, все в тон. И, скажем, Таня меняет свои туалеты, а с ними и стиль, едва ли не каждый день. И делает это очень умело.

Но и пожилые дамы, например профессора университета, стараются не отстать от моды: их шляпки, шарфики, украшения вполне соответствуют последним образцам, предлагаемым модными журналами Европы.

Вся эта хорошо одетая публика особенно заметна по вечерам на главных «прогулочных» улицах вроде Ксимен, Данхуа Роуд, Фуксин. Разнообразие нарядов хорошо дополняется форменной одеждой школьников и студентов профессиональных колледжей. Форма не только не скучна, наоборот, она яркая по цветовым сочетаниям, оригинальная по покрою и весьма разнообразная. Учеников одной школы сразу отличишь по красным с золотом пиджакам и шортам в клетку-шотландку. А ученицы из другой щеголяют в длинных юбках колоколом и в бело-черных пелеринах. Попадаются иногда прохожие и в национальных костюмах. Обычно это либо люди пожилые, либо, наоборот, очень молодые. Например, на углу Ксимена почти каждый день стоит старик в костюме баньфу, он продает китайские национальные корзинки. А молодые девушки в национальных платьях – это участницы народных ансамблей.

Кто им нравится?

Девочки наряжаются, наводят макияж. Мальчики делают фасонистые прически, красят волосы. Для чего это все? Ну конечно, чтобы понравиться друг другу. А что на самом деле им друг в друге нравится? По каким критериям определяются симпатии? У меня на магнитофоне десятки интервью с молодыми людьми от 18 до 25 лет.

Преимущественно это студенты, аспиранты и начинающие специалисты. То есть образованная часть тайваньской молодежи. Они, конечно, не отражают взглядов всех своих сверстников. Но, я думаю, что по их ответам можно все-таки уловить ведущие настроения и тенденции. Итак, что же им нравится друг в друге?

Мальчики

Чен Шен-шоу– 20 лет, урожденный тайбэец, сын известного в городе врача. Несмотря на свой возраст и свою занятость в университете, где он готовится к карьере дипломата, уже успел стать лауреатом нескольких конкурсов скрипачей, в том числе международных. Он интеллигентен, обаятелен, хорошо воспитан, к тому же обладает прекрасным чувством юмора. Думаю, что путь в дипломатическую сферу он выбрал правильно.

– Что для меня важно в девушке? – переспрашивает он меня. – Чтобы она всерьез относилась к учебе. Карьера в наше время для девушки так же важна, как и для юноши. Я сам трудоголик, хотелось бы, чтобы и моя девушка была трудоголиком: так нам будет легче понять друг друга. Она не станет обижаться, что я уделяю ей меньше внимания, чем работе. Еще она должна уметь себя вести в любом обществе. Быть не снобом, но и не простушкой. Внешность? Ну, это большого значения не имеет, пусть будет просто симпатичной.

Чен Пен-лин – его друг, 21 год, приехал из небольшого провинциального городка на юге Тайваня. Он тоже любит музыку, но другую: играет на гитаре в рок-группе. Он совсем не похож на друга, очень серьезен, молчалив; со своей будущей профессией еще не определился.

– С девушкой прежде всего хотелось бы найти общие темы для разговора. Как только моя новая знакомая начинает меня спрашивать: «Как я сегодня выгляжу?» или «Тебе нравится моя губная помада?» или еще: «У меня не потекли ресницы?» – у меня сразу же пропадает к ней интерес. Такую я мог бы найти и в своем городке, но я ведь приехал в большой город, в столицу, правда? Приехал с надеждой, что здесь найду умную подругу, которая, так же как и я, много читает, у которой широкий круг интересов. Да, и еще для меня очень важно, чтобы у нее была грамотная речь и хорошее столичное произношение. Внешность? Мне, если честно, кажется, что все девочки красивые. Но я обращаю внимание в первую очередь на тех, у кого длинные волосы.

Чен Чен-хоэй – аспирант, 24 года, в Тайбэе живет давно. Он занимается наукой и сотрудничает с фирмой, в которой собирается трудиться после защиты диссертации. Он твердо стоит на ногах, знает, чего хочет, работает на свою карьеру много и напористо, что, впрочем, не мешает ему быть большим сердцеедом: девочки от него без ума, и я их понимаю. Мужественность у него как-то естественно сочетается с душевной теплотой. Он всегда готов услужить. Меня перед началом лекции каждый раз встречает полупоклоном и словами: «Happy to see you, teacher!» При этом он несет либо кружку зеленого чая, либо баночку с соком, либо какую-нибудь сладость. Так же обходителен он и с девочками, и, мне кажется, каждая думает, что – только с ней. Он охотно пользуется этим расположением:

– Девочка должна иметь легкий характер. И, конечно, обязательно быть веселой. Внешность? Я люблю пухлые щечки. Знаете почему? Потому что на таком лице часто играет улыбка. А что может быть приятней улыбающейся девушки?

У Мон Йи – 25 лет, из большой семьи небогатого фермера, из далекой от Тайбэя деревни. Вопреки сопротивлению родителей и уговорам старших братьев и сестер, он вырвался в столицу, сдал экзамен в университет и теперь заканчивает аспирантуру. С девушками у него как-то не ладится. Ему нравятся серьезные отличницы, а им он – не очень. Возможно, из-за своей деревенской наивности, от которой он еще не избавился.

– Мне нравится одна девушка. Она прямая, честная, не кокетка. Пока не отвечает мне взаимностью, но я надеюсь. И она к тому же хорошенькая.

Йи Лин-у – 25 лет, коренной тайбэец, биолог, научный сотрудник Академии наук Синика.

– Я знаю, многие девушки хотят со мной познакомиться, завязать отношения. И я стараюсь никого не обидеть. Но пока еще никому не назначил свидания. Почему? Не встретил такую, чтобы почувствовать в ней родственную душу. Ведь можно говорить о чем угодно – о работе, семье, политике, но говорить по-разному. У меня так еще не было, чтобы я чувствовал, что мы имеем с нею в виду одно и то же. Слова вроде бы те же, а смысл, который в них вкладывается, разный. Это, наверное, трудно объяснить, вы меня понимаете? Насчет внешности… ну, не знаю, на дурнушку я, наверное, внимания бы не обратил, хотя красавица мне тоже ни к чему. Мне кажется, что умная девочка некрасивой быть не может: она знает, как сделать себя привлекательной. А красоток я, пожалуй, даже боюсь.

Я специально взяла людей из разных социальных слоев, разного географического происхождения и выявила некоторые общие черты. Впрочем, об этом потом. Вернусь к интервью, но теперь уже с девочками.

Девочки

Сяо Чен-хуа – 23 года, высокая, статная, правильные черты лица. Говорит неспешно, вдумчиво.

– Мой бойфренд, американский моряк, старше меня на 10 лет, мы с ним видимся раза два-три в году. Меня все спрашивают: почему ты не выбрала себе кого-нибудь в Тайбэе, было бы удобнее. А потому что некого выбирать. Все здешние мальчики именно «мальчики», у них нет чувства ответственности за девушку, за будущую семью. Они сексуально озабочены. Для них главное – доступность. А мой жених должен быть обстоятельным, всерьез думать о семейной жизни. И он должен заботиться обо мне.

Красота? Для меня во внешности мужчины главное, чтобы был не меньше меня ростом, я, видите, какая высокая, а китайцы ведь все маленькие. Все остальное никакого значения не имеет.

Лин Куан-линг – 23 года, приехала из небольшого городка, быстро вписалась в столичную жизнь, покоряет всех своей живостью и острым умом.

– В мальчике самое главное серьезность. И начитанность. Я сама люблю читать, мне нравится говорить о книгах, ну и, конечно, он должен меня хорошо понимать. А как он выглядит – для меня это вообще не вопрос.

Чин Йи-чен – 19 лет, коренная тайбэйка, студентка первого курса.

– С мальчиком прежде всего должно быть весело. Я люблю шутников, люблю посмеяться. Внешность, конечно, тоже имеет значение. Люблю симпатичных. Но некоторые мальчики считают, что «симпатичный» – это когда волосы крашеные, лакированные и торчат кверху. Мне это просто смешно.

Шелли Су – 21 год, коренная тайбэйка, студентка.

– Знаете, на что мальчики больше всего обращают внимание? Как девочка одета, какие у нее сережки, колечки, что у нее болтается на шее. А я ищу такого, чтобы мог оценить мой внутренний мир, которого бы интересовало мое «я».

Не стану излагать другие интервью. Они так или иначе повторяют приведенные, хотя, конечно, и варьируются. Но главное, они дают возможность сделать некоторые выводы.

Вывод первый. Девочки и мальчики плохо знают друг друга, судят поверхностно, а потому часто и неправильно. Вывод второй. Для тех и других внешние качества партнера играют далеко не главную роль. Для мальчиков, естественно, внешность более важна, для девочек – менее. Однако привлекательность – это не столько красота в прямом смысле слова, сколько улыбчивость, притягательность, обаяние. И третье – в критериях молодых людей обоих полов важную роль играют интеллект и душевность.

Секс до брака

На темы сексуальных отношений я много раз говорила со своими студентами в Америке. И это не составляло ни малейшего труда. Студенты обоего пола откровенно и естественно делились со мной своим сексуальным опытом. При этом разницы между девочками и мальчиками почти не было. Эта открытость облегчала мою задачу. Однако, признаюсь, она меня немного смущала. Очень уж трезво, деловито говорили юные американцы об интимных отношениях.

В Тайбэе это оказалось значительно трудней. Почти каждый раз на мой вопрос об отношении к сексу собеседник или собеседница смущались, отводили глаза в сторону. Бывало, и довольно часто, вообще отказывались говорить на эту тему. В других случаях соглашались, но нехотя, испытывая большую неловкость.

Сексуальная революция здесь, конечно, тоже победила. Однако, в отличие от Запада и Америки, все-таки не стала нормой и эталоном отношений между полами. Да, девочки и мальчики получают свой сексуальный опыт на два-три года раньше, чем двадцать лет назад. Однако далеко не все, и даже не большинство. И общественное мнение к этому еще совсем не приучено. Я долго искала социологические данные, листала диссертации и академические исследования. Однако, как только тема касалась отношений сексуальных, обязательно следовало примечание: «Достоверные данные получить не удалось ввиду закрытости респондентов».

«Респонденты» закрыты не только для социологов: даже друг с другом они не так откровенны, как те же американки. Нина призналась мне, что сериал «Секс в большом городе» покоробил ее не столько откровенно эротическими сценами, сколько откровенностью подруг, которые делятся друг с другом подробностями этих отношений. «Я не могла бы этого рассказать ни одной своей подруге, даже Тане», – сказала мне Нина.

Поэтому и мои выводы будут верны лишь в той степени, в какой мне удалось раздобыть факты.

Итак, мне показалось, что по отношению к сексуальному опыту тайбэйские студентки делятся на три категории. Первая: современная девушка не должна следовать традиционному запрету на интимные отношения до брака. Она может выбирать себе сексуального партнера на любой срок и в любом возрасте, даже в школьном. Ничего стыдного в этом нет. С таким отношением к сексу мне лично пришлось столкнуться всего три раза, из чего я делаю вывод, что мнение это не сильно распространено.

Вторая группа, и, как я понимаю, самая многочисленная: нет ничего предосудительного в том, чтобы завести бойфренда до брака, но только такого партнера, за которого ты потом собираешься выйти замуж (это, конечно, не значит, что так оно и случится). С таким отношением я встречалась часто, и мне показалось, что оно наиболее распространено.

Третья группа считает, что девственность нужно сохранять до самого брака. По моим наблюдениям, эту точку зрения разделяет достаточное число девочек и даже мальчиков.

Как я уже сказала, сексуальная революция сюда пришла позднее, чем в Европу и Америку. Если там либерализация половых отношений стартовала в 1960-е годы, то на Тайване это началось лишь к концу прошлого века. В 1990 году в Тайбэе вышла книга: «Почему они молчат?», а в 1994-м – «Отважная женщина». Обе книги призывали к сексуальной свободе для женщин, бунту против мужского господства в семье. Авторы особенное внимание уделяли chastity (целомудрию, традиционному сохранению невинности для девушки). За 10–15 лет сексуальная революция, как и положено любой революции, произвела огромные перемены в менталитете и поведении молодых тайваньских женщин. Однако не всех.

Приведу рассуждения Л. (по понятным причинам я не называю имени), 24-летней аспирантки:

– Я встречаюсь со своим бойфрендом уже четыре года. Он за это время окончил университет и получил престижную работу в успешном бизнесе. Но ему еще нужно время, чтобы встать на ноги. Я тоже еще не готова к замужеству. Слишком много времени уходит на учебу, да я еще и подрабатываю. Видимся мы раз в неделю, на выходные. Он заезжает за мной на мотороллере, и мы едем гулять. Иногда в парк, иногда в кино. Потом идем в кафе. Там же встречаемся с друзьями.

Мы любим друг друга, мы знаем, что обязательно поженимся. В наших отношениях много нежности, но секса, однако, нет. Он несколько раз просил меня перейти эту черту, укорял меня, что я несовременная девушка. Я отвечала, что знаю, что я несовременна, и не стыжусь этого. Почему я должна следовать моде? У меня есть свои принципы. Мое chastity до брака – залог того, что я сохраню верность мужу и потом, на всю жизнь. Он меня понял, сказал, что любит меня и уважает мои принципы.

Еще более поразительный образец целомудрия явила С., преподаватель русского языка и литературы:

– Я встречаюсь со своим женихом – теперь, когда назначен день свадьбы, я могу так его называть – десять лет. Я несколько раз уезжала в Россию, училась там в университете, потом в аспирантуре. Все это время мы переписывались, и я всегда знала, что у меня есть надежный друг, который меня поддержит, когда надо, всегда придет на помощь. И у нас были очень теплые, сердечные отношения. Потом я вернулась, стала преподавать, можно было бы пожениться. Но мы работаем в разных городах и хотим сначала скопить денег на квартиру. Мой университет расположен близко к его дому, и я довольно часто остаюсь у него ночевать. Правда, спим мы в разных комнатах.

– Как это? – не поняла я. – Неужели после секса не хочется остаться рядом?

– А у нас нет секса, – ошарашила она меня.

– Это после десяти лет сердечных отношений? Сколько же вам лет?

– Мне 32 года. Но ждать осталось совсем немного – через полгода свадьба.

А вот еще одна история. В Тайбэе я познакомилась с очень милым человеком, русским художником Олегом. Он синолог-любитель. Сам выучил китайский язык, глубоко изучал культуру и философию Китая. А оказавшись в Тайбэе, влюбился именно в этот город, в его, как он говорит, «ауру романтизма и неги». Насколько адекватно он воспринял этот романтический настрой, показала жизнь. Довольно скоро он встретил 20-летнюю Ю-синь, студентку университета.

– Я тогда еще плохо знал мандарин, а она вовсе не знала русского. Но я почувствовал какое-то странное чувство, близкое к чуду, будто мы воспринимаем окружающий нас мир – горы, деревья, закат, дождь – совершенно одинаково, как продолжение нас самих. Нам практически не надо было даже тех слов, которые мы знали из языка друг друга. Восприятие происходило на уровне чувств, интуиции.

Они встречались почти каждый день, он видел, как счастливо блестели у нее глаза при его появлении. И Олегу стало ясно, какую проблему необходимо решить «здесь и сейчас», – найти пустую квартиру. Она охотно приняла приглашение в квартиру его отсутствующего друга. Олег, ни на минуту не сомневаясь, что поступает адекватно ситуации, подвел ее к дивану. В решающий момент, однако, произошло необъяснимое. Девушка вдруг вскочила и с криком: «Так вот чего ты хотел!» вырвалась из его объятий и выбежала вон.

Историю эту я услышала еще до того, как познакомилась с Олегом. Она уже обросла легендами и вошла в университетский фольклор в таком виде: некий русский художник чуть не изнасиловал нашу девочку, обольстив ее всякими романтическими бреднями и заманив в пустую квартиру. Версия эта исходила от самой девочки, которая охотно делилась ею с подругами, жаловалась и возмущалась. Несчастный Олег никак не мог понять, где именно он допустил ошибку, ведь «все развивалось так естественно».

Что же касается старшего поколения, то оно, как мне показалось, и вовсе еще не готово к той свободе отношений, когда сексуальная жизнь у молодых людей начинается задолго до брака. Н., например, живет со своим бой-френдом второй год, но родители об этом даже не догадываются. Он, она и ее подруга снимают трехкомнатную квартиру: у каждого своя комната. Н. и ее возлюбленный живут вместе, третья комната пустует. Делай они это открыто, можно было бы существенно сэкономить на аренде. Но открыто нельзя: родители не должны даже догадываться об истине. Пусть считают, что Н. и ее приятель – всего только друзья и живут каждый в своей комнате.

А вот что мне рассказал молодой физик Йи Лин-у. Его 35-летняя сестра, работающая в Америке, приехала в гости к родителям в Тайбэй. Приехала не одна, а со своим бойфрендом, 38-летним американцем. Приятель дочери родителям понравился: хорошо воспитан, к папе-маме уважителен, всем привез подарки. Однако вскоре в семье разразился скандал: оказывается, папа не знал, что союз не зарегистрирован, что формально они не в браке.

Мама знала, но скрыла это от мужа. И вот из квартиры раздались крики: «Вон из моего дома! Не хочу позориться перед соседями!» Пришлось великовозрастным возлюбленным переезжать в гостиницу.

А зачем замуж?

С Сио-ун и ее приятелем У-ченом я познакомилась в Москве на выставке тайваньских товаров. Девушка обращала на себя внимание яркой внешностью и раскованностью. У-чен был ей под стать: красив, умен. Уже в Тайбэе я узнала, что пара эта в университете хорошо известна: вот уже лет пять, как их всегда видят вместе.

– И что, это только дружба? – спросила я Сио-ун, будучи под впечатлением рассказов о знаменитом chastity.

– Нет, не только, – усмехнулась она.

– А свадьба предполагается?

– Да, наверное, но неизвестно, когда, – это отвечает У-чен.

– А что мешает?

– Да вот, квартиры своей нет. Работа есть у обоих, но заработки пока невелики.

Однако Сио-ун видит ситуацию немного иначе:

– Деньги здесь ни при чем. Родители готовы нам помогать. Они ждут не дождутся этой свадьбы. Но нам сейчас нужно все внимание сосредоточить на карьере. Конкуренция на тайваньском рынке труда огромная, чтобы в ней устоять, надо много времени и сил.

Я спрашиваю, сколько же времени они собираются ждать. Мне показалось, что юноша посмотрел на нее с некоторым укором. Она неопределенно махнула рукой:

– Время покажет. Главное, все-таки мы думаем о браке. А то ведь сейчас знаете как: не каждая девушка на брак согласна.

По статистике, за последние 10 лет возраст тайваньских невест увеличился на три-четыре года: с 22 до 25–26. Это в среднем по стране. Но среди образованных городских девушек он еще выше – ближе к 30. Куда поведет развитие этой тенденции?

Я читаю лекцию о семье в России на факультете социологии университета Ченчжи. Дохожу до статистики: на каждые десять браков у нас регистрируется около пяти разводов. Вижу, тянется рука – девчушка на вид лет 17, лицо совсем юное:

– Можно вопрос? А зачем же, если русские женщины так часто разводятся, они вообще выходят замуж?

Ну, понятно, девочка задает свой вопрос по юношеской наивности. К счастью, большинство студенток в группе постарше и, наверное, поумней.

– Спроси у своих mates (сокурсники), они тебе объяснят, – снисходительно говорю я.

Но mates молчат, смотрят на меня внимательно. Пара голосов поддерживают вопрос:

– Да, почему они стремятся замуж?

– Ну, хотя бы потому, – растерянно отвечаю я, – что этого требует природа человека…

– Вы имеете в виду секс? – говорит уже другая студентка. – Но для этого достаточно иметь бойфренда.

– Но ведь если ты любишь, тебе хочется жить с этим человеком вместе, видеть его каждый день…

– Так в чем проблема? Пусть снимают квартиру и живут вместе.

– И долго они так будут жить?

– Пока не надоест.

– Ну а как же дети? – прибегаю я к последнему аргументу.

– А зачем дети? – та же девчушка.

Тут все-таки кто-то из сокурсниц подает трезвый голос:

– Дети, конечно, нужны. Но опять-таки, зачем при этом официальный брак?

Я обращаюсь за поддержкой к преподавателю, которая присутствует при нашей беседе. Профессор Сентра Ма, красивая, стройная женщина лет 35, получила образование в Америке.

– Как вам эти детские рассуждения? – смотрю я на нее в уверенности, что встречу наконец поддержку взрослого человека.

– Ну, не такие уж они детские, – отвечает она прекрасным глубоким голосом. – Просто не все из них понимают, что женщина должна для себя сделать выбор: либо семья, либо карьера. Я, например, такой выбор сделала. Для меня важна карьера, и потому от брака я принципиально отказалась.

Вот так поддержала!

А ее студентки все-таки хотят вернуть разговор к российской семье.

– Тогда почему ваши девушки так охотно вступают в брак? Тут финансовые причины? Может быть, государство дает им за это пособие? И за детей – тоже?

Они с недоумением выслушивают мои объяснения, что пособия за брак не существует.

На этой лекции присутствует мой аспирант У Мон-йинг. Он учился в России, в Новосибирске, и сейчас делится своими впечатлениями:

– Я тоже этого никак не мог понять: почему русские девочки – и те, что учатся, и те, что работают – стремятся так рано выйти замуж? Иногда я видел: самой-то лет 20 едва исполнилось, а она уже с коляской, вся в домашних заботах, готовит, стирает, моет, убирает – вот и вся жизнь. Неужели девочек это устраивает?

К этой теме я случайно возвращаюсь, беседуя с верной моей помощницей Ниной. Она рассказывает о своей недавней поездке в Екатеринбург. Этот ее визит в Россию не первый. Здесь, в том же университете, она училась несколько лет. Здесь у нее много друзей и подруг.

– Я не видела их два года, – смеется она. – Знаете, какой вопрос они задают мне самым первым? «Ты еще замуж не вышла?» Я говорю, что мне ведь только 24 года. Они восклицают: «Уже двадцать четыре!»

Моя подруга Йи Чин-чанг, руководитель сектора социологии Академии наук Синика, говорит:

– Тайваньская женщина слишком долго была зависима от мужчины, находилась в подчиненном положении. Когда с демократизацией общества пришли идеи равенства и новые возможности, тайваньки поспешили ими воспользоваться…

Тенденция эта выглядит так: чем ниже образование у девушки, тем быстрее стремится она выйти замуж. Студентки же, выпускницы университетов, как правило, откладывают брак на более поздний срок.

– Или вообще отказываются от брака, – говорю я и рассказываю о своей беседе со студентками-социологами.

– Да нет, это они так, по молодости, – смеется Чин-чанг. – Просто улавливают тенденцию. Я бы даже сказала, моду. Это как бы такой признак «продвинутости» – говорить, что ты вовсе не собираешься замуж. Иногда, впрочем, они вполне искренне так думают. Потом большинство, конечно, о замужестве задумывается, но откладывает его на более поздний срок – где-то ближе к 30–35 годам. Правда, в этом возрасте уже труднее выйти замуж. Хорошо, если у девушки есть постоянный бойфренд.

Тогда брак – акт чисто формальный. Если же партнера нет – найти его не так-то просто. Тут еще дело в том, что девушки, как правило, хорошо образованы, начитаны, с широким кругом профессиональных и политических интересов. Они, естественно, и от избранника ждут того же уровня развития, но очень часто не находят.

Сорокалетние одиночки

Незамужних женщин под сорок я встречала так часто, что готова была подумать: отказ от брака не случайность, а широко распространенная тенденция. Разговорившись и познакомившись с ними поближе, я, однако, увидела, что это не совсем так. Принципиальных холостячек в этом возрасте оказалось не так уж и много.

Главный редактор газеты «Тайбэй таймс» Амбер Чен, профессор Сентра Ма, аспирантка Ян Тин, певица Шелли Лин – все, как на подбор, красавицы, все самодостаточны, с большим чувством собственного достоинства. И, конечно, очень успешны в карьере.

– Мне бы хоть успеть встретиться с друзьями, книжки почитать, в музей сходить. Времени ни на что не хватает, – жаловалась Амбер Чен. – Какая уж тут семейная жизнь? Можно, конечно, от всего этого отказаться – и от любимой работы, и от общения с близкими людьми, и от интеллектуальных занятий. Но этого я категорически не хочу. Такую жертву в пользу брака я принести не готова. А совместить то и другое абсолютно невозможно.

Добавлю к этой славной плеяде еще и самую знаменитую женщину Тайваня – вице-президента госпожу Лю Сиу-льен. Она тоже своей семьи не завела: «А когда это было делать? – сказала она мне. – Сначала напряженная учеба в Америке, потом активная политическая борьба. Потом ответственная государственная работа…»

Другие «одиночки» признавались, что в свое время откладывали брак, а теперь, когда им около сорока, об этом жалеют. Заведующей кафедрой социологии университета Ченчжи профессору Лю на вид лет 38. Она тщательно следит за своей внешностью, всегда подтянута, модно одета, свежая прическа, умелый макияж, регулярные занятия спортом.

– Знаете, сколько раз мои бойфренды предлагали мне, как говорится, легализовать наши отношения, – признается она. – Я отмахивалась, хотела быть независимой: достичь высот в профессии, самостоятельно зарабатывать деньги, иметь свою квартиру, много путешествовать. Теперь у меня все это есть. А у моих бывших бойфрендов есть… свои семьи. И я порой чувствую себя очень одиноко.

Семья

Из истории

– Изменения, которые происходят в тайваньской семье, идут в том же направлении, что и в странах Запада, – рассказывает мне Йи Чин-чанг. – Тенденции эти хорошо известны: «постарение» женихов и невест, сокращение детей в семье, увеличение разводов. Разница лишь в том, что все эти процессы происходят в очень сжатые сроки: ведь еще лет 15 назад даже законодательство не предписывало полного равенства для мужчин и женщин в семейных отношениях.

Чтобы оценить масштаб и размах этих перемен, нужно хотя бы вкратце познакомиться с историей тайваньской семьи.

Вот как эту историю описывает Чен Уэй-синь, профессор права университета Ченчжи в своей книге «Брак и семья на Тайване». В течение тысячелетия китайская традиция требовала неукоснительного соблюдения нормы: муж – старший, его авторитет непререкаемый, он принимает все главные для семьи решения, его слово – закон. А жена – фигура второго плана, лицо подчиненное, ей следует во всем слушаться супруга и подчиняться его воле. Семейный кодекс строго различал меры наказания супругов за одни и те же проступки:

«Если муж бьет свою жену или словесно оскорбляет ее, но не наносит увечья, это преступлением не считается… Если при этом женщина даже доведена до самоубийства, мужчина за это никакой ответственности не несет.

Если же жена оскорбила мужа, то в любом случае она объявляется виновной. Наказание: 100 ударов палкой».

После экзекуции муж может подать заявление на развод. Жена на развод права не имеет.

В 1931 году под влиянием европейских демократических веяний (в частности Швеции, Германии) в гражданском кодексе Тайваня появилась так называемая Четвертая статья, провозгласившая демократичные, равные отношения между супругами. Впрочем, эти новации в законе мало изменили реальные отношения.

Во-первых, новое законодательство все равно частично оставило юридическое неравенство: за мужем, скажем, сохранилось главенствующее право на воспитание детей (выбор религии, образования, профессии и т. д.). Кроме того, муж обладал правом распоряжаться их общей собственностью, а жена – нет.

Во-вторых, как следствие несовершенного законодательства, в семье все равно оставалось традиционное неравенство. «Только в самом конце прошлого века, – пишет профессор Чен Уэй-синь, – тайваньская прогрессивная общественность начинает активную борьбу за переход к реально новым отношениям между супругами: равенство вместо мужского доминирования».

В то же время прогрессивно настроенные законодатели, судьи, ученые-правоведы поднимают кампанию за изменение законодательства в сторону полного равноправия. В мае 1992 года в Конституцию была внесена специальная глава о том, что «государство обязано способствовать отмене гендерной дискриминации и всемерно поддерживать равноправие между полами».

В это сейчас трудно поверить, но всего за шесть лет до нашего века (сентябрь 1994 года) была отменена статья о решающем голосе отца в выборе способа воспитания детей и внесена новая – о равном для обоих супругов праве на владение их общей собственностью. Сейчас мало кто вспоминает, что до середины 1990-х жене предписывалось по закону носить фамилию мужа и обязательно жить в его доме. Все это было отменено в том же 1994 году.

Короткий срок, за который происходили все эти перемены, очевидно, привел к слишком резким, порой радикальным изменениям. Об одном из них – настроенности многих девушек на учебу и карьеру, а в этой связи «отложенном браке» – я писала в предыдущей главе. Для многих из девушек это ведет к одиночеству в среднем возрасте. Если присоединить к этой группе женщин, которые от брака отказываются принципиально, то набирается довольно много одиночек.

Среди мужчин число одиноких тоже растет. Но по несколько иным причинам. Да, многие из них не торопятся жениться, потому что хотят закончить учебу, найти работу, сделать карьеру, встать твердо на ноги. Но те, кто, наконец, пришел к решению завести семью, понимают, что сделать это непросто. Вот как мне объяснил ситуацию Го Лунг:

– Когда я решил жениться, я оглянулся вокруг и… не увидел ни одной молодой образованной женщины, которая могла бы стать моей женой. Они слишком сосредоточены на учебе, карьере – мысли их далеки от того, чтобы строить семью. Кроме того, они не очень хотят заводить детей – ну, может быть, одного ребенка, и то не сейчас, а позже…

Такие мужчины, разочаровавшиеся в потенциальных невестах, тоже довольно часто остаются одинокими, и вот результат: число семей, состоящих из одного человека, сегодня по сравнению с 1971 годом увеличилось в 1,7 раза. Соответственно, сокращается и общее число семей. Процесс этот идет неуклонно. В 1971 году на каждую тысячу человек приходилось 26 семей, сегодня – только 10. Словно стараясь не отстать от других развитых стран, Тайвань энергично догоняет и перегоняет их, поражая мир стремительностью перемен. Известно, что и в Америке, и в Европе число разводов растет, но Тайвань перегнал даже Америку. Во всех цивилизованных странах уменьшается количество детей в семье, но Тайвань и тут опережает: 30 лет назад тайваньская семья имела в среднем четыре ребенка, сегодня – только одного. Это, между прочим, меньше, чем даже в таких развитых странах, как США, Сингапур, Япония, Южная Корея.

Размышляя о проблеме тайваньских женихов, Го Лунг говорит:

– И вот, оглядевшись вокруг, повстречавшись с разными девушками, поговорив с ними об их брачных представлениях, я понял, что самый правильный выход – жениться на иностранке. Так я выбрал Виолетту.

На самом деле, конечно, все было не так уж рационально и деловито. Роман молодого тайваньского бизнесмена и российской модели начался давно. Они несколько лет переписывались, несколько раз встречались – то в России, то на Тайване. У нее случилась трагедия: погиб ее жених. У него были разные влюбленности и романы. Родители с обеих сторон настороженно отнеслись к этой связи. Сделать предложение он решился после долгого разговора о том, как Виолетта себе представляет будущую семейную жизнь. Выяснилось, что их мечты совпадают.

– Сейчас, когда мы выходим на улицу с двумя маленькими мальчиками, я вижу, с какой завистью смотрят на нас прохожие. В сегодняшнем Тайбэе мы уже почти, считай, многодетная семья. Вот родим третьего, и тогда уж точно к нам будут приходить, как в музей, – счастливо смеется Го Лунг.

Выбор моего приятеля не случаен. Социологи уже отметили это явление как устойчивую тенденцию: тайваньцы-мужчины все чаще предпочитают жениться на иностранках. Прежде всего, конечно, на китаянках из КНР – благо одна кровь, общие корни, общий язык. Но также и на женщинах из Вьетнама, Малайзии, России. Каждый пятнадцатый младенец родился от матери-иностранки.

Старое и новое

– Да, многие семейные устои, существовавшие веками, изменяются и исчезают прямо на глазах, – просвещает меня Чин-чанг. – Но вот что интересно: другие традиции продолжают существовать, они даже укрепляются.

Сначала о том, что исчезает. Например, домашние обязанности, веками считавшиеся женскими, теперь все больше распределяются между супругами. Впервые я услышала об этом еще до разговора с Чин-чанг.

Молодая пианистка из Тайбэя Чин Йин-янг провела в Москве несколько лет: училась в Гнесинском музыкальном училище. Она приобрела там много друзей, не раз бывала у них в гостях и вспоминает об этом с удовольствием.

– Мне было очень комфортно в Москве, меня принимали с большим радушием, щедро угощали. Единственное, к чему я не могла привыкнуть, это к роли женщины в русской семье. Весь дом, все хозяйство и дети лежат обычно на плечах жены. Знаете, когда у нас дома ждут гостей, мои родители готовятся к приему вместе. А в знакомых мне московских домах, даже вполне современных, муж сидит за столом, а жена вокруг него хлопочет.

– На студенческих вечеринках у нас девочки и мальчики вместе накрывают на стол, готовят еду, моют посуду, приводят в порядок квартиру. В московских же компаниях это почти всегда делают девочки. Ребята только приносят выпивку, какую-нибудь закуску. Потом садятся к телевизору или идут курить, все остальное – за девочками. Мальчики, может быть, еще мебель расставят. Но полы уж точно мыть не будут.

– Но самое удивительное, – говорит социолог Чин-чанг, – тайбэйцы, да и вообще жители больших городов Тайваня, почти совсем перестали готовить дома, в лучшем случае сводят приготовление домашней еды к минимуму. Сегодня вы редко встретите хозяйку, которая готовила бы завтрак, обед, ужин, как это было в совсем еще недавние времена.

Замечу, кстати, что долгое время для меня было загадкой: почему мои новые знакомые тайбэйцы так неохотно зовут к себе в гости. В ресторан – сколько угодно: и в самый дорогой, и в самый экзотический. А я, признаться, не очень-то люблю рестораны. По мне, так домашняя, пусть и небогатая, обстановка и непритязательная еда больше располагают к главной цели встречи – общению, неспешной беседе. Но мои новые друзья настаивают, уговаривают, а когда я отказываюсь, расстраиваются. А я слегка огорчаюсь, что они не зовут домой: мне-то интересно посмотреть, какая у них жизнь там, изнутри.

– Они что, недостаточно меня уважают, чтобы позвать в гости? – спросила я как-то Йи Чин-чанг.

– Совсем наоборот, – смеясь, ответила она. – Они хотят угодить вам, но на то, чтобы приготовить еду, обычно нет времени, да и привычки тоже. Современная тайваньская семья по большей части питается «с улицы».

– Пирожками и бутербродами, что ли?

– Нет, горячими, свежими блюдами. Их приносят готовыми из кафе, ресторанов, закусочных. Это и дешевле, и питательнее, и вкуснее.

Об этом феномене «уличной еды» я расскажу в следующей главе. А в этой, раз уж она посвящена семье, поделюсь своими личными впечатлениями о еде домашней.

Домашний ужин

Профессор Университета Ченчжи Бай-гу пригласил меня в гости. Его молодая жена не работает: занимается их годовалым сыном. Ей помогает мать мужа. Эти две женщины придерживаются традиционных привычек – стараются готовить дома. Молодая – потому что сохранила навыки, которые приобрела в родительском доме в деревне. А старая – в силу своего возраста. Вот они-то меня и угощали на славу.

Еще в лифте я услышала ароматные запахи. В доме уже был накрыт стол: зелень, свежие и маринованные овощи – огурцы, морковь, чеснок, еще какие-то, – заправленные соусами. Потом появились блюда горячие. Жареные кусочки свинины, рыба, сваренная с овощами. У обоих блюд был специфический, но чем-то знакомый вкус. Оказалось, что его придавала рисовая водка. В следующую перемену принесли креветок, каждая величиной с большой палец крупного мужчины, они были опять-таки вымочены в рисовой водке и потом зажарены с чесноком. Одни блюда уносили, другие ставили на стол, но одно оставалось с начала и до конца. Это был тыквенный суп с моллюсками. Он стоял в самом центре, в кастрюле, на небольшой электрической печке.

Под конец появился десерт. Огромные яблоки, такого же размера груши. Фрукты были поданы в подсоленной воде: оказывается, так дольше сохраняется свежесть и естественный цвет.

Я, разумеется, не преминула поинтересоваться, а что же едят мои хозяева на завтрак и ужин в обычные дни, без гостей. И вот что узнала. Мама по старинке предпочитает рисовую кашу. Замечу, что этой каши я отведала еще в самолете, где нам предложили попробовать это национальное блюдо. Попробовав, я не знала, что делать дальше: глотать ее явно не хотелось. Рис, разваренный до состояния «размазни», как для диетпитания, был абсолютно пресным – ни соли, ни сахара, ни молока. Мама Бай-гу объяснила, что она по утрам ест именно это блюдо, но приправляет его сухим соленым толченым мясом, или вареньем из морской капусты, или просто овощами. Так в свое время завтракали ее мама и папа, и дедушка с бабушкой, и их родители. Но у молодых уже другое меню, более современное. Сначала – сок из яблок с соевым молоком. Потом – тост с сыром и молодыми побегами гороха. Напоследок – свежие фрукты.

Такой богатый стол, как был приготовлен для гостя, то есть для меня, накрывают далеко не каждый день. Рядовой ужин куда скромней. Горячий суп, правда, в нем присутствует обязательно, но на второе – либо только рыба, либо свинина. Ну и, конечно, рис, здесь он заменяет хлеб.

Через несколько дней я была в гостях у Го Лунга и Виолетты. Никакого стола, накрытого яствами, я там не увидела. А вопрос хозяина меня очень удивил:

– Что вы хотите на обед?

– То, что вы приготовили, – по-моему, резонно ответила я.

– Я ничего еще не приготовил, ждал вас, – ответил Го Лунг, даже не взглянув на жену, которая, по моему разумению, и должна была отвечать за угощение.

– Я сейчас пойду покупать обед для себя, Виолетты и для вас. Я предпочитаю свинину, Виолетта – тушеные овощи. А что любите вы?

Через полчаса вся эта еда, заказанная в соседнем кафе, появилась в картонных коробочках, которые по окончании обеда аккуратно сложили в целлофановые пакеты, чтобы вечером их можно было вынести к мусорной машине.

В доме Чжу Чоу я уже не удивилась, заметив, что на столе ничего нет. Чжу также поинтересовался, что я предпочитаю на ланч. Я сказала – кофе с булочкой. Он собрал пожелания у жены и двоих сыновей и так же, как и Го Лунг, спустился вниз. Через полчаса мы уже трапезничали за общим столом – каждый со своей едой.

Родственные узы

А теперь еще об одном впечатлении. Оно поразило меня своей парадоксальностью и полным противоречием со всем вышеизложенным. При всех новомодных переменах в тайваньской семье, при всей ее интегрированности в общецивилизационные потоки, при явном сокращении домашних дел – при всем при этом ценность семейных связей и контактов, оказывается, не только не уменьшается, она, наоборот, скорее укрепляется.

Тайваньцы привыкли жить большими семьями, иногда даже группами семей: несколько в одном доме. Из такой традиционной деревенской семьи, кстати, происходит и жена Бай-гу. Она рассказала мне, как тяжело ей было привыкать к дому мужа:

– Самое тяжелое, знаете что? Нас тут было очень мало: мы с мужем, свекровь со свекром, потом еще сын родился. Вот и все. Я очень тосковала, очень страдала от этого малолюдия. В нашем сельском доме жили вместе четыре семьи: мужья, жены, дети, бабушки с дедушками. Все друг другу помогали. Если кто-то болел, все за ним ухаживали. Старики не чувствовали недостатка внимания. Можно было уехать из дома даже на долгий срок и быть уверенным, что твои дети под надежным присмотром. А уж на праздник собиралась не только близкая родня, но и вся дальняя тоже.

Сельские жители и сейчас продолжают жить такими же кланами. Но и городские тайваньцы, разъехавшись по отдельным квартирам-ячейкам, упорно сохраняют эту традицию: собираться всей родней по праздникам, да и между ними тоже – большими компаниями.

В первый же свой вечер в тайбэйском ресторане я обратила внимание на большую компанию за сдвинутыми столами. Мне показалось, что это корпоративная вечеринка. Присмотревшись, однако, я увидела, что среди гостей есть дети, есть и старики. Всего их было человек тридцать. «Семейный ужин», – объяснили мне. «По какому поводу?» – поинтересовалась я. – «Без всякого повода. Просто захотелось всем вместе собраться».

На один такой сбор родственников я имела честь быть приглашенной. Профессор Национального тайваньского университета Ин Ши-оу целый день возила меня в своей машине, показывала город, а потом взглянула на часы и испугалась:

– О господи! У меня же через 15 минут встреча с родными в ресторане! – она помедлила в нерешительности, но все-таки предложила: – Хотите посидеть с нами?

Нерешительность я объяснила для себя так. Ужин с родственниками – это процесс очень неформальный. Он предполагает ту близость и душевную открытость в общении, которая свойственна только хорошо знающим друг друга людям. Эту их теплую радость от встречи друг с другом я почувствовала сразу же. Как и некоторую настороженность: не нарушит ли гостья эту обстановку взаимного понимания, которая возникает из общих корней? Мне мешали не только моя «чужеродность» по определению, не только расовые отличия и незнание их родного языка (разговаривали преимущественно по-английски, а со стариками – через переводчика). Я боялась, что не смогу поддерживать разговор просто в силу нашего разного опыта жизни, привычек, ментальности.

Но все мои опасения оказались напрасными. Очень скоро я почувствовала атмосферу их душевной открытости и вошла в нее, растворилась…

Познакомившись с родными Ин Ши, я узнала, что они живут довольно далеко друг от друга. Кто-то в другом городе, кто-то в другой провинции Тайваня, кто-то в Германии, а брат, тот вообще приехал из Бразилии. Но, несмотря на расстояния, они считают необходимым регулярно собираться всем вместе.

Потом я много раз наблюдала такие семейные посиделки. И в обычные дни, и, конечно, в праздничные. Наблюдала с удовольствием и белой завистью: наверное, это очень здорово, когда из этого внешнего напряженного мира ты можешь окунуться в узкий мир близких, родных людей и расслабиться в нем.

Кстати, интересная деталь местной жизни. По всем статистическим данным, на Тайване очень невелик процент преступлений. А те преступники, что есть, – воры, грабители, насильники – чаще всего люди приезжие. В чем причина? В семейных связях и телевидении.

– Каждого преступника обязательно показывают в полицейской хронике, – объяснили мне. – Теперь представьте себе человека, который знает, что его может узнать на экране кто-то из родни. И, узнав, рассказать об этом другим родственникам, а это подчас сто, двести, триста человек. Для всех для них это огромный позор. И этот ужас – предстать перед опозоренными родственниками – часто удерживает от преступлений.

Старики

На одном из холмов, окружающих Тайбэй, я заметила нечто, похожее на захоронения: памятники, цветы, огороженные низкими заборчиками.

– Что это? – поинтересовалась я у Нины.

– Кладбище, – подтвердила она мою догадку.

– Вот так, под открытым небом? Не в земле? На виду у всего города?

– Ну да, – не поняла она смысл моих вопросов. – Именно на виду, чтобы все время напоминать живым об ушедших. Это память о предках, знак уважения к ним.

А в доме у Бай-гу, тоже на видном месте, я увидела изящно выполненную доску, на которой золотом по черному были выбиты имена предков. Этот мартиролог ведется из поколения в поколение. Рядом лежала еще одна дощечка, совсем свежая. На ней стояло только одно имя и даты жизни.

– Это память об отце, – объяснил Бай-гу. – Он умер недавно. Через год я его имя перенесу на общий поминальник.

Отцы и дети

Об уважении азиатских народов к своим предкам я слышала много. Но такого отношения к старикам, как на Тайване, пожалуй, все-таки не ожидала. Я бы сказала, что это не только и не столько уважение, сколько глубокое внутреннее ощущение своего постоянного, неоплаченного долга.

У моего аспиранта Чен Ченга есть любимая девушка. Уже несколько лет его подружка ставит перед ним, как говорится, вопрос ребром: если ты меня любишь, почему не женишься? Может, тогда разойдемся? А он ее действительно любит и знает, что, окончив аспирантуру, получит работу с хорошим заработком. Ничто вроде бы женитьбе не мешает. «Скоро свадьба?» – спрашиваю я его. «Нескоро, – грустно отвечает он. – Сначала надо отдать долг матери».

Между прочим, с матерью и с отцом он почти никогда не жил. Родители, когда он был младенцем, уехали работать в Тайбэй, а его оставили на руках дедушки с бабушкой в деревне. Потом, правда, Чен Ченг тоже приехал в Тайбэй: учился в хорошей школе, поступил в университет. Но с родителями отношения не сложились – слишком долго они жили в разлуке. Чтобы прекратить ссоры и скандалы, он переехал в общежитие, потом стал подрабатывать и снял комнату. Мать с отцом разошлись, имущество поделили. Мать купила себе квартиру в рассрочку, теперь вот надо отдавать долг. А она уже вышла на пенсию, зарабатывать не может. Этот-то долг и взялся выплатить Чен. В ущерб своему материальному, семейному положению. Может быть, даже с риском расстаться с любимой женщиной.

– Мама очень просила? – интересуюсь я.

– Она вообще не просила, я предложил сам. Это ведь моя мать, значит, и мой долг.

А вот дедушку с бабушкой он, наоборот, очень любил.

– Они рассказывали мне древние сказки и мифы. Учили меня петь народные песни. Дед передал мне свою любовь к природе, к животным. А бабушка внушила, что самое главное достоинство человека – доброта. Я был довольно проказливым мальчишкой, но деда слушался беспрекословно. Он, например, не разрешал мне, уже школьнику, смотреть телевизор после восьми вечера. Иногда выключал ящик на самом интересном месте фильма или во время выступления моего любимого певца. Я переживал, но не смел спорить.

Уехав в город, он приезжал к старикам каждые каникулы. («Между прочим, когда мне было уже 24 года, дед разрешил смотреть телевизор аж до… девяти часов вечера», – смеется Ченг.) А потом дед умер, бабушка осталась одна. И он взял ее к себе в город, в ту же комнату, которую снимал.

Правда, ситуация эта нетипична. Обычно все-таки не внуки, а дети заботятся о своих родителях. По давно установившемуся обычаю, со стариками должен жить старший сын. Если он не может – тогда младший сын или дочь.

Моя коллега, молодая преподаватель Сяо Чин-ли, уехала из деревни давно. Отец живет там и сейчас со старшими детьми. Она сделала успешную карьеру, объездила мир, но замуж не вышла. Живет одна. Как-то она призналась, что очень ей одиноко, хотела бы с кем-нибудь познакомиться, но по своей застенчивости («деревенской», – усмехнулась она) сделать это ей трудно.

Сяо Чин-ли очень мне нравится: она в свои 35 сохранила плавные движения, нежный голос, смущенный взгляд. И надо же так случиться, что за неделю до своего отъезда я познакомилась с 40-летним преподавателем из другого университета. Он мне показался симпатичным и чем-то похожим на мою молодую приятельницу. Он посетовал, что несколько лет назад от него ушла невеста – к его лучшему другу. Ситуация эта, в общем-то классическая, ранила его так сильно, что он решил больше с этими странными существами другого пола дела не иметь. Но прошли годы, рана зажила, боль утихла, однако след оставила: он обнаружил, что не умеет знакомиться, стесняется.

Что мне следует делать в этой ситуации, для меня было очевидным. Действовать немедленно! До моего отъезда в Москву оставалось несколько дней. Я предложила обоим прийти ко мне на ужин, и оба с радостью согласились.

Встречаясь на работе с Сяо Чин-ли каждый день, я одобрительно отмечала, как она хорошеет. То купила себе новое платье, то как-то по-новому красиво убрала волосы, то подкрасила ресницы, чего я раньше не замечала. Утром назначенного дня она позвонила и сказала, что задержится. Дело в том, что папа собирается именно сегодня приехать из своей деревни в Тайбэй, и она должна его встретить. «А не может папа приехать, например, завтра?» – «Нет, не может. Завтра – праздник (один из местных праздников богов), и он договорился с утра встретиться со своим приятелем и вместе пойти смотреть парад».

Первый мой гость пришел минута в минуту, очень взволнованный и парадный. Через два часа вторая гостья позвонила и сказала расстроенным голосом, что папу она встретила, он очень голоден, они сейчас зайдут в какое-нибудь кафе, быстро перекусят и придут. Я предложила покормить папу у меня, но он отказался, сказал, что это неловко: мы же с ним не знакомы.

Еще через час на моего первого гостя было жалко смотреть. Он с трудом поддерживал разговор, который я через силу старалась раздувать. Он почти не прикоснулся к еде на столе. В 10 часов он решительно встал и откланялся, с трудом выдавив улыбку. А еще через пару минут пришла парочка: Сяо Чин-ли и ее папа. Девушка выглядела очень элегантно – туалет был продуман, аксессуары хорошо подобраны. А папа… Папа напоминал персонажа из популярного телевизионного сериала про неуклюжего деревенского дядюшку с грубым лицом и нескладными манерами.

На другой день она подошла ко мне извиниться, была очень расстроена.

– Ты понимаешь, что я уезжаю? – спросила я. – Я не смогу больше вас познакомить.

– Понимаю, – на ней не было лица. – Но что я могла сделать, ведь это же мой папа!

Новое знакомство, вполне вероятная возможность изменить жизнь, может быть, даже построить семью, о которой она мечтала, – все это было отодвинуто без всяких раздумий. Папа – это важнее всего.

А с мамой профессора Ин Ши-оу я познакомилась на том семейном обеде, на который меня пригласили в ресторан. Эту 85-летнюю женщину старушкой назвать было никак нельзя. В ней не было той неуверенности и признаков угасания, по которым – а отнюдь не по морщинам – и определяешь возраст. Чувство собственного достоинства не мешало ей излучать доброжелательность и сердечность.

– Как лучезарна ваша мама, – сказала я Ин Ши-оу. – Так может вести себя только счастливый человек.

– А она и есть счастливый человек. Смотрите, – она начала загибать пальцы. – Здоровье для ее возраста вполне приличное. Живет в большой квартире вместе со старшим сыном, моим братом. А все остальные ее дети совместно содержат филиппинку.

«Филиппинка» это не только национальность, это профессия. Так на Тайване называют девушку, ухаживающую за стариками. Обычно родственники нанимают их в специально созданных на Тайване бюро. А бюро, в свою очередь, вербует их преимущественно на Филиппинах.

С одной такой «филиппинкой» я познакомилась в супермаркете. Она рассказала, что взрослые дети ее хозяйки живут за границей; ее они наняли, чтобы ухаживать за мамой. Хозяйку разбил инсульт, она передвигается только в коляске. Поэтому надолго моя знакомая выйти не может. Работа утомительная и практически круглосуточная. Ее заработок – 300 долларов в месяц. За весь круглосуточный труд без выходных дней – всего 300 долларов?

– Нет, на самом деле меньше. Еще ведь налоги вычитают. Но с другой стороны, у меня своя комната. Питаюсь вместе с хозяйкой. А деньги я посылаю домой.

Я много раз встречала такие пары: пожилая дама в коляске, которую везет молоденькая филиппинка. Особенно почему-то их много на цветочном базаре. Сюда приходят не только для покупок, но и для прогулок. Публика на базаре нарядная, и этот колорит никак не нарушают старушки в колясках – в красивых платьях, с ярким макияжем и свежими прическами.

Но это, конечно, если дети хорошо зарабатывают или сам ты сумел накопить деньги. Если же жить только на пенсию, особенно не пожируешь. Официальная пенсия равна примерно 100 американским долларам.

Кто помогает?

На мой вопрос: «Как государство заботится о стариках?» Йи Чен-чанг только махнула рукой:

– Ах, об этом вы лучше не пишите, ничего хорошего сказать не могу.

Дело в том, что федеральный бюджет в последние годы не увеличивает статьи расходов на пожилых людей, правда, и не сокращает его. Но пенсионеров становится все больше, денег на каждого – меньше.

– Какой для себя вывод мы можем сделать из этой ситуации? Уделять людям старшего возраста еще больше внимания, относиться к ним так, чтобы они чувствовали эту нашу доброту и человечность. Ведь не только деньги определяют настроение старого человека, но и – ничуть не меньше – наше душевное к ним отношение.

Вы, может быть, подумали, что эти слова сказаны каким-нибудь прекраснодушным журналистом? Отнюдь. Они принадлежат чиновнику, заведующему отделом социальной помощи мэрии Тайбэя (здесь он называется комиссар), профессору Чен Тай-суэ. Он защитил диссертацию по социологии в США, а сейчас преподает в Тайваньском национальном университете. Читает лекции о помощи незащищенным слоям населения, в том числе старикам.

А вот еще пример отношения властей к пожилым. Я уже упоминала о своем интервью с вице-президентом Тайваня госпожой Лю Сиу-льен. Она любит вспоминать о том времени, когда была главой провинции Таоань, потому что там ей, видному политическому деятелю, борцу за свободу, представилась реальная возможность стать эффективным практическим руководителем.

– Одним из моих принципов стала не просто забота о людях, а забота дифференцированная. Молодежи нужно одно, среднему поколению – другое, старикам – третье. Пожилые люди часто впадают в депрессию. Я задумалась о том, что может украсить им жизнь? Чего им обычно не хватает? Материальной независимости и внимания. И вот мы открываем пенсионные банки, где высокий процент позволяет человеку накопить солидную сумму. Каждый праздник пенсионер получает еще и денежный бонус. Но не меньшую радость ему доставляют и персональные поздравления по телефону – по случаю праздника, дня рождения. Да, и еще. У многих к концу жизни проблемы с памятью, они могут забыть дорогу домой. Так вот, мы дарим им небольшой браслет на руку, с помощью которого можно определить, где находится человек. Знаете, скольких стариков мы спасли от депрессии?

И все-таки, конечно, государственное учреждение, как оно ни старается, каждому нуждающемуся внимание оказать не может: ни работников, ни времени на это не хватает. Именно на это обратил внимание мистер Чао Чанг еще 20 лет назад и основал Фонд социальной поддержки.

– Простите, вы не хотели бы помочь одиноким старикам? – С таким вопросом стучался в дом мистер Чао Чанг. В любой дом, на любой улице. Жители удивлялись, отмахивались, спешили по своим делам. Но были и другие.

– А сколько это будет стоить? – спросил не очень молодой, но и не старый еще человек, недавно вышедший на пенсию. И пригласил гостя в дом.

– Бесплатно, – улыбнулся мистер Чао Ченг. – Если, конечно, не считать за плату бесценный дар благодарных сердец.

– Хорошо, – подумав, согласился хозяин.

Это был первый волонтер. Так их набралось 700 человек, готовых без денег служить немощным людям, одиноким старикам.

Прежде всего, фонд составил точный список стариков-одиночек, их телефонов, адресов. Затем мистер Чанг поставил перед сотрудниками и волонтерами жесткое требование: ежедневно звонить каждому опекаемому с 2 до 5 вечера. Если три дня подряд клиент не отвечает, надо звонить соседям, друзьям, родственникам – телефоны всех предварительно тоже переписаны.

– Такие регулярные звонки не просто освобождают человека от тяжести одиночества, они могут предотвратить и серьезный приступ болезни, – говорит он. – В наши дни уход за беспомощными стариками представляет собой большую проблему. Традиционно о них заботились молодые женщины – дочери, невестки. Но сегодня ведь они в большинстве случаев днем на работе. И вот фонд организует «центры для пожилых» по принципу детских садов. Там старые люди могут позавтракать, пообедать, пообщаться друг с другом. Они объединяются в компании.

Фонд присылает в помощь своих волонтеров – купать, кормить стариков, сопровождать их к врачу. Он расширяет, разнообразит свою филантропическую деятельность.

Недавно открыл Центр здоровья и интеллекта. Сюда стариков привозят для занятий посильной физкультурой и развивающими интеллект играми, вроде маджонга.

– Нам доставляет радость, когда мы видим, как оживает у старых людей интерес к жизни под нашим потоком любви, – говорит мистер Чанг.

Я уже готова улыбнуться, но вовремя спохватываюсь. Вспоминаю, как мой друг Чжоу Чу учил меня: на Востоке привыкли к романтически-возвышенному выражению чувств. Значит, незачем со своими европейскими мерками насмешничать, например, и над таким названием – «Ангелы любви». Это имя сайта в Интернете, куда может обратиться любой старик, если ему срочно понадобится помощь.

Дом

В понятие «дом» входит несколько смыслов – это и жилище, это и внешний вид строения, то есть его архитектура, это и двор, улица. Начну с самого начала.

Жилище

Профессор Уонг Дин-шу, известный ученый, директор Института русских исследований, сегодня человек вполне столичный. Но 50 лет назад он приехал из маленькой деревушки в центре острова и сейчас любит вспоминать о тамошнем бытии с любовью и умилением.

– Вся жизнь у нас проходила открыто, на глазах у всех. В прямом смысле слова: двери домов никогда не только не запирались, но даже и не закрывались. Чтобы сократить себе путь, я, например, шел, не огибая углов, прямо через дома соседей, без стука, без спроса. Никто не удивлялся, почему это чужой пацан у нас тут бегает? Да и само слово «чужой» никому в голову не приходило: все тут были свои, деревня – это как бы общая семья. Так было принято. И когда я приехал в Тайбэй, то очень удивился: оказывается, прежде чем войти в чужой дом, надо постучаться, спросить разрешения…

Впрочем, по словам Уонга, сельские семьи, переехавшие в города, какую-то часть этого быта все-таки привезли с собой. По соседству с домом, где я живу, – современным, кирпичным, многоэтажным, стоят в ряд небольшие старые строения. В них живут преимущественно мелкие частники: владельцы маленьких мастерских, продавцы дешевых товаров. Их лавочки располагаются на первом этаже, а семьи живут на втором. Но вечером, после работы, домочадцы собираются внизу, у телевизора. И тут можно заметить, как сильна эта привычка к открытой, на глазах у всех, жизни.

Двери их жилищ широко распахнуты, с улицы хорошо виден их быт. Перед экраном телевизора сидит вся семья: в центре сам хозяин, по бокам его помощники по бизнесу, они же – члены его семьи. Под взглядами случайных прохожих с улицы они чувствуют себя совершенно свободно. Вот мать расстегнула кофточку, кормит грудью младенца. А вот тут же, в помещении, сын начищает велосипед: после ужина он отправится на нем к своей подружке. Дочка наводит перед зеркалом макияж. И все это – на всеобщее обозрение. Не напоказ, не потому, что хочется кому-то что-то демонстрировать. Нет, они, скорее всего, вообще не замечают людей на улице. Но, я думаю, если их от этой улицы отгородить, если оставить в замкнутом пространстве квартиры, они, кажется, задохнутся. Впрочем, таких кварталов в городе все меньше; большинство тайбэйцев живут все-таки в высоких современных домах, в отдельных и, разумеется, закрытых квартирах.

Вместе с профессором Чжоу Чу мы подъезжаем к его дому. Он аккуратно ставит машину на бетонную площадку. И эта площадка вдруг начинает медленно уходить под землю. Я испуганно смотрю на моего друга.

– Не бойся, – смеется он. – Это не преисподняя. Это гараж.

Главная проблема Тайбэя – катастрофический дефицит земли. Поэтому здесь и строят очень высокие дома, а гаражи помещают под землей. От того же, из-за нехватки места, и размер квартир небольшой. Правда, гостиная обычно побольше, а комнаты с дверями – здесь их называют на американский лад bad room – маленькие, каждый метр на учете.

У Чжу Чоу и его жены Дженни в одной такой комнате спальня, в другой спят двое сыновей, 16 и 10 лет. Спят они на двух плотно приставленных друг к другу кроватях, по существу, на одной широкой, и, кажется, это никого не смущает, пожалуй, даже считается неким излишеством. Вот у другого моего приятеля, Го Лунга, человека вполне состоятельного, все четверо – двое родителей и двое детей, пяти и двух лет, – спят в одной комнате, на одной широкой кровати. Вы, может, подумали, что там нет места, чтобы отделить детей от взрослых? Место есть: вторая, довольно просторная комната пустует, вернее, в ней живут двое – попугай и другая птичка, в двух клетках. И это тоже в порядке вещей и никого не смущает.

В третьей комнате у Чжоу, тоже маленькой, впритык два стола, на каждом по компьютеру – профессору и его жене часто приходится работать одновременно. Впрочем, когда мы входим, за компьютерами сидят двое мальчуганов:

– Посмотри, какие у них серьезные, умные лица, – подмигивает мне Чжоу. – Можно подумать, что они читают историю Древней Греции. А взгляни-ка на экран…

Увы, там страшилки и стрелялки. Как и у одного очень хорошо знакомого мне подростка-москвича.

Дженни ведет меня на кухню. Она узкая, вытянутая вдоль столешницы: мойка, плита, разделочный столик, холодильник. Квартира тайбэйца может быть больше, может быть меньше, но кухня неизменно сохраняет эту особенность: она длинная и тесная, так что два крупных человека не разойдутся. Вице-президент страны, госпожа Лю Сиу-льен, о которой я уже писала, ведет долгую и активную борьбу за освобождение женского труда, в том числе труда домашнего. Свою цель она определяет двумя словами – «симплификация» и «бьютификация» (то есть облегчение и привлекательность; от английского to simple – упрощать и beauty – красивый). В этой своей программе она поставила вполне конкретную задачу перед архитекторами: пересмотреть планировку жилых домов так, чтоб кухня была просторнее, светлее и нарядней.

И вот в новом доме профессора Бай-гу уже видны результаты этих усилий госпожи Лю Сиу-льен: кухня здесь значительно больше.

Дом Бай-гу потрясает меня своей красотой, едва я успеваю открыть дверцу его машины. Это, собственно, несколько 12-14-этажных домов современной архитектуры. Между ними большой двор, огороженный резным забором. За этим забором можно увидеть изогнутой формы бассейн, слева и справа – бьющие фонтаны. Через массивные стеклянные двери под присмотром бдительного служителя мы входим в вестибюль. Он размером с небольшой танцевальный зал, посредине – круглый стол черного лакированного дерева, на нем ваза, а в ней букет. О нем нельзя сказать «большой», «очень большой» – он просто грандиозный, метра два с половиной в диаметре. И все эти цветы, и листья, и ветки подобраны в очень красивом сочетании.

После такого простора извне ожидаешь чего-то подобного внутри самой квартиры. Но – нет. Все те же маленькие комнаты, и лишь гостиная, она же прихожая, она же столовая, размером побольше. Правда, хозяева разгородили ее пополам ширмой. Я думаю, что и маме Бай-гу, и его жене, привыкшей к деревенской тесноте, было бы просто неуютно в этом большом (условно, конечно) пространстве.

Цветочное торжество, начавшись в вестибюле, продолжается в этой квартире, только теперь уже в нарисованном виде. Цветами расписано все, что только можно: стены, кафель в ванной комнате, сама ванна. Ими покрыты раковина, крышка туалета и даже бачок.

Тайбэйцы любят украшать свои жилища ярко и красочно. В доме Бай-гу – это цветы. У профессора Ин Ши – атласные подушки с китайскими иероглифами: золотом по красному, или черным по зеленому. На одной подушке пожелание: «Да будет счастье в этом доме», другая оптимистично уверяет: «Здесь царит благополучие». Иероглифами же расписаны и стены. Каллиграфия китайского письма настолько художественно выразительна, что поначалу я воспринимаю эти письмена как чистую декорацию. Но – нет, оказывается, они тоже несут определенный смысл. Приведу две сентенции: «Не пытайся передать поэ зию языком прозы: от этого потеряет и первая, и вторая». Или: «Никогда, ни при каких самых сложных обстоятельствах не расставайся с друзьями».

Вообще культура декоративных призывов и пожеланий, выраженная изысканным рисунком иероглифа, здесь широко распространена. В доме у Чжоу, например, стены украшают красивые лакированные дощечки с иероглифами, расположенные на стенах то горизонтально, то вертикально.

– Это пожелания радости, удачи, душевного покоя, – объясняет мне Чжоу. И добавляет: – Мы их повесили в канун Нового года, после того как подожгли огонь, отгоняющий злого духа семьи – Ньена. Считается, что после этих ритуалов огня и пожеланий на дощечках дом очищен от скверны, заговорен от сглаза, то есть чист. В нем можно целый год жить спокойно и счастливо.

Главное, что объединяет интерьеры тайбэйских домов, – это, как и во многих других областях жизни, – соединение современного и традиционного. У каждой из известных мне семей я видела современную бытовую технику, плоские плазменные телевизоры, компьютеры новейших образцов. И вместе с тем обязательно какой-то элемент традиционной культуры – китайская роспись на ширме, национальный орнамент на коврике и почти обязательно – крошечный чайный сервиз в китайском стиле, не столько для употребления, сколько для красоты.

Но, конечно, в каждом доме заметна и индивидуальность хозяев, и их род занятий, и социальный статус. Скажем, у Ин Ши повсюду развешаны фотографии – она вместе с известными российскими деятелями. На видном месте – Ин Ши между исторической парой – Раисой Максимовной и Михаилом Сергеевичем Горбачевыми.

А дом Жу Ти, менеджера парфюмерной компании, вообще мало похож на китайский: здесь и комнаты просторнее, и кухня большая. И все это декорировано сувенирами со всего мира: гипсовые статуэтки из Малайзии, деревянные тарелки из Индии, фаянсовые вазы из Франции. Это и понятно: отец Жу Ти был известный дипломат, работал в посольствах разных стран. Да и сама она, сотрудник французско-тайваньской фирмы, только полгода проводит в Тайбэе, вторую половину живет в Париже, в собственном доме.

Однако на кухне у Жу Ти я заметила то, что видела во всех остальных домах моих друзей – сковородки совершенно необычной формы. Размером они значительно больше наших и у них высокие стенки. Это очень удобно: масло при жарке не разбрызгивается, не попадает на плиту, не пачкает одежду.

А на кухне у Дженни Чу я обратила внимание на электрическую рисоварку.

– Она варит зерно без помощи человека, – объяснила мне Дженни.

– Как это? – не поняла я.

– А вот так: сюда кладешь рис, сюда заливаешь воду в определенной пропорции. И – отключаешься. Когда рис готов, кастрюля перестает нагреваться сама, но тепло держит долго. Мы даже в Америку ее с собой брали: там таких нет.

Улица

Об улицах Тайбэя я сложила свои впечатления. Однако, не очень полагаясь на себя, поинтересовалась мнением других иностранцев. В очередной раз открыла книгу «Refexions of Taipei». И вот что там нашла.

Джерри Китинг, американец: «Если вы меня попросите одним словом охарактеризовать тайбэйскую улицу, я скажу: мотоциклы».

И мне это тоже бросилось в глаза. Как только на мостовой загорается красный свет, перед светофором выстраивается целая колонна мотоциклов и мопедов. Маленькие и юркие, они проскакивают между своими соседями-автомобилистами и еще за секунду до появления зеленого света с бешеной скоростью устремляются вперед, чтобы через пару минут остановиться у следующего красного. В семье может не быть автомобиля: это еще не признак малого достатка. Но вот если у тебя нет мотоцикла, тогда ты уж определенно бедняк. С девушкой, конечно, можно прогуляться по улице или в парке пешком, но лучше все-таки посадить ее позади себя, нацепить себе и ей на нос очки, а на головы нахлобучить шлемы. И – вперед, приятно ощущая ее тело, тесно прижатое к твоей разгоряченной спине. Парень без мотоцикла? Ну, разве что у него много других, каких-то необыкновенных достоинств. А так… если ты такой умный, чего ж ты такой бедный?

Джефри Уильямс, американец: «Тридцать лет назад, когда я только приехал в Тайбэй, город казался мне целиком окрашенным в мрачные тона: серые дома, серые деревья, серое небо. Все в копоти и саже. Сегодня, когда воздух очистился, в город вернулись естественные краски: небо – голубое, деревья – зеленые. Дома – чистые, отмытые».

Йирл Уимен, американец: «Мое первое впечатление в 1973 году, когда я сюда впервые приехал, – здесь не хватает свежего воздуха. Чтобы надышаться, надо было забраться высоко в горы. Сегодня такой нужды нет: здесь много парков, деревьев, кустарников. Они сильно очистили воздух».

Я, к счастью, уже не застала той мрачной картины, о которой с ужасом вспоминают иностранцы-старожилы. И, если честно, Тайбэй и сейчас далеко не Швейцария: количество автомобилей все время растет, а это, как известно, качество воздуха не улучшает. Но зелени здесь действительно много. И она очень заботливо оберегается. В парках на каждом шагу таблички: «Берегите деревья! Они чистят наш воздух», или «На цветы – только любуйтесь», или «Как прекрасна зеленая трава, когда она не смята, не правда ли?»

Однажды в парке я наблюдала такую сценку. Над входом в ресторан был вывешен транспарант, из него следовало, что здесь состоится собрание членов клуба «Ротари». А вдоль дорожки, ведущей от ресторана в глубь парка, на одинаковом расстоянии друг от друга были вкопаны лопаты.

Члены клуба «Ротари», самые видные люди города – крупные бизнесмены, высокие государственные чиновники, популярные артисты – появились почти одновременно, за два часа до начала собрания. Их встретил распорядитель, очевидно, работник парка, и повел к лопатам. Почтенные гости начали выкапывать в земле лунки. Через час, когда я возвращалась обратно, в эти лунки уже были посажены молодые деревца. Оказывается, «ротарианцы» закладывали здесь новую аллею.

– Неужели нельзя было нанять для этой цели рабочих? – спросила я распорядителя.

– Можно было. Но посмотрите, сколько вокруг любопытных: они должны видеть, как почетно, как престижно это благородное дело – озеленение города.

Ну и, конечно, как я уже писала, Тайбэй – это город цветов. Разноцветные клумбы, дорожки, целые цветочные площадки, словно роскошные ковры, – все это можно видеть на площадях, улицах, у входов в дома. Но есть и целый город – Цветочный базар.

Тут я в очередной раз попадаю в капкан слов: ими невозможно выразить это богатство цветовых сочетаний, тонких ароматов, декоративной изобретательности. Цветочный базар – это далеко не только рынок, это место отдыха – сюда приходят семьями: дети бегают, играют, нюхают цветы. Считается, что эта красота благотворно влияет на их эстетическое развитие, прививает вкус к прекрасному.

Здесь же и старики, многие в колясках: цветочные картинки радуют душу, а ароматы ее успокаивают. Здесь много и влюбленных – страна цветов настраивает на романтический лад. На эти пары у продавцов самые большие надежды: именно они чаще всего не могут устоять перед искушением купить букет – как же еще выразительнее заявить о своих чувствах?

Чем еще примечательна тайбэйская улица? Еще раз обратимся к «экс-патриотам».

Джерри Китинг: «Одно время я жил на Фуксинг Норд Роуд. Это, пожалуй, самый современный район с высокими зданиями, новой архитектурой. Однако по утрам меня будил какой-то странный звук, чем-то он мне напоминал детство, но я никак не мог вспомнить, что это. И вдруг выяснилось: на балконе высотного дома я заметил кур. Ну конечно, такой же петушиный крик будил меня на ферме у деда, когда я приезжал к нему ребенком погостить. Так причудливо соединяется в Тайбэе старое и новое».

О да! Это соседство традиционного и современного здесь можно встретить на каждом шагу. Рядом с «мерседесами», «ягуарами» и «феррари» – повозки с впряженными в них волами. Рядом с высокими кирпичными домами – одно-двухэтажные жилища старой постройки. В вестибюле какой-нибудь роскошной гостиницы обязательно увидишь фрагмент национального орнамента или изображение народного бога, вроде всемогущей Мацзу.

А еще – иероглифы. Ими принято украшать не только квартиры, не только внешние стены домов, но даже уличные скамейки. На прохожей части дороги, ведущей от Цветочного базара к автобусной остановке, пути довольно длинном, я присела отдохнуть на скамейку. На ее спинке красивой каллиграфией было выведено изречение. Старушку, присевшую рядом, я попросила перевести. Оказалось, текст был очень даже к месту: «Не спеши. Отдохни и спокойно продолжай свой путь».

Йоханнес Твелман, немец: «Меня поразило в Тайбэе обилие книжных магазинов. Книги много читают и много покупают».

В наш телевизионно-интернетный век, когда потребность в чтении стремительно падает практически во всем мире, в Тайбэе открываются новые книжные магазины. Мне запомнились два. Один из них – «Eslite bookstore» в центре города. В будний день он был буквально забит народом, как когда-то, в докомпьютерное время, магазины «Книги» в центре Москвы. Я поинтересовалась, какие произведения здесь имеют спрос. Оказалось – самые разные. Современная проза, национальная и зарубежная. Исторические романы и просто книги по истории. Биографии известных людей. Поэзия.

Последнее меня, признаться, удивило. Не только в России, но и в Америке, в Европе, где бы я ни была, я слышала одну и ту же жалобу: стихи перестали интересовать людей, слишком прагматичный век, нет места для романтики. А тут вдруг – спрос на поэтические сборники. Я разговорилась с продавщицей «Eslite», у нее, кстати, был прекрасный английский, и она мне объяснила так:

– Не забывайте, это все-таки Восток, здесь в крови потребность выражать свои чувства в возвышенно-поэтическом стиле. И эту потребность не может вытеснить никакой прагматизм, который, конечно, у нас тоже наступает. – Она сделала паузу. А потом осторожно добавила: – Пока не может. А там – кто знает.

Другой магазин с простым названием «Книжный» был расположен на улице Зинан Роуд, на северной окраине города. Сюда я часто заходила по вечерам. Однажды, в бессонницу, я решила прогуляться по Зинан Роуд глубокой ночью. Витрина «Книжного» светилась: магазин работал. Тут надо объяснить, что «Книжный», как и большинство подобных заведений, не только магазин, это еще и читальня, и Интернет, и кафе. Сюда приходят студенты в поисках учебной литературы, и книгоманы – покопаться в новинках или в раритетах. И, наконец, тинейджеры, которым больше по душе глянцевые журналы, и – что немаловажно! – недорогой, но крепкий кофе с дешевой булочкой.

Тони Фамзир, индонезиец: «В этом городе я чувствую себя очень спокойно и днем, и глубокой ночью. Вы можете пойти в любое место, в любое время и не опасаться, что к вам кто-нибудь пристанет. Кажется, в самом воздухе разлита атмосфера безопасности».

Я уже писала, как мы с моей коллегой из Петербурга Ириной пошли вечером погулять в горы и нам навстречу попался прохожий, которого я испугалась, а потом этого испуга устыдилась: он был приветлив и дружелюбен. С того времени я уже больше ничего на улице не боялась.

В один поздний вечер, когда за окном было совсем темно, я вдруг вспомнила, что на завтрак у меня нет хлеба и овощей. С утра же я в университете читаю первую пару лекций, а потом еще две подряд. Ближайший супермаркет – минут двадцать пять пешком – закрывался через тридцать минут. Я вышла на улицу. За пять минут до закрытия магазина все успела купить.

Чтобы сократить дорогу обратно, иду дворами. Пустынно. Черно. Однако я иду не спеша, не озираясь, не вздрагивая от незнакомых звуков. И тут только понимаю, что несмотря на эту пугающую обстановку, я совершенно не испытываю никакого страха, а ведь вообще-то я большая трусиха. Но тут – не боюсь. Потому что и сама ни разу не сталкивалась с опасностью на улице, и ни от кого не слышала о таких случаях. То есть криминал здесь, конечно, есть. Но он оперативно и строго пресекается полицией.

Бомжи

Особая тема – «стрит френдc», то есть друзья с улицы. Так, соблюдая политкорректность, здесь зовут бездомных бродяг. Бомжей я видела мало, и это неудивительно: на весь город насчитывается всего 200 человек. Но это сейчас, а десять лет назад их было две тысячи. Как произошло это стремительное сокращение? Я предположила, что просто бомжей административным порядком выставили из города. И ошиблась. Оказалось, наоборот, социальные службы города и благотворительные организации стали всячески помогать бродягам снова войти в социум.

Мне удалось познакомиться с одной такой неправительственной организацией «Мирный приют для друзей с улицы» (Street Friends Peace Port, SFPP). Он расположен на улице Га-ли, в районе Уан-хуа.

«Приют» заботится о бродягах очень активно, делает это явно не для галочки. Прежде всего, сотрудники следят, чтобы их подопечные не страдали от голода. Ежедневно здесь раздают еду. Не бог весть какую, без деликатесов, в основном рис, бобы, овощи, но все-таки пищу, без которой бомжи могут попросту умереть с голоду. Кроме того, во время всевозможных праздников «друзья с улицы» получают еще и дополнительное, более богатое угощение.

Особенно беспокоятся здесь о бродягах в зимнее время года. Тайбэй, конечно, не Москва: морозов не бывает. Но для тайбэйца температура ниже 15 градусов – уже катастрофа, а при минус 7–8 они могут замерзнуть до смерти. Поэтому SFPP собирает пожертвования на одеяла, подушки, матрасы. Довольно часто добровольцы приносят и складывают в большие короба теплые вещи из дома.

Третье направление – лечение бродяг. Для этого фонд добивается от официальных властей разрешить его подопечным, откуда бы они ни приехали, пользоваться врачебной помощью бесплатно.

И вся эта благотворительность имеет очень четкую цель – не просто накормить, согреть, вылечить, но добиться, чтобы люди, выпавшие из социума, могли бы в него снова вернуться. Этой цели помогают достичь так называемые «консультанты», социальные работники. Они побуждают своих подопечных справляться с психологическими проблемами, преодолевать депрессию, бороться с судьбой. Они пробуют восстановить их интерес к жизни, к работе, которая давала бы им возможность независимого существования.

С сотрудником фонда мы идем по улице Га-ли, доходим до перекрестка. Он показывает мне на фигуру регулировщика на площади.

– Видите мужчину в форме? – спрашивает он меня с некоторой гордостью. – Посмотрите на его лицо – оно трезвое, не испитое. Глаза ясные. Одет аккуратно, роль свою исполняет точно, с достоинством. А ведь еще полгода назад это был пропащий бродяга, алкоголик, с мутным взором, в грязной одежде. Мы с ним много помучились – привык к бродяжничеству, не хотел работать, растерял всех друзей, родных. А теперь вот, видите, вполне социализированный гражданин.

Архитектура

Как я уже писала, самый большой дефицит в Тайбэе – земля. Ее мало. Так что другой градостроительной политики не придумаешь: дома должны расти ввысь. Они и растут. И тайбэйцы очень гордятся высотой своих новых зданий. Хотя меня поначалу такое засилье многоэтажных домов немного подавляло. Мне они казались скучноватыми и однообразными. Потом, правда, я обнаружила несколько кварталов с довольно симпатичным архитектурным решением – современным и своеобразным. Один из них, Фуксинг Роуд – излюбленное место прогулок нарядной публики. Небоскребы сверкают огнями реклам, отраженных в стеклах Гизела: это когда с улицы кажется, что смотришься в зеркало, а изнутри оказывается, что глядишь через прозрачное стекло.

Предмет наибольшей гордости всех тайваньцев – «Тайбэй-101», международный финансовый центр высотой в 101 этаж. Это самое высокое здание в мире – 508 метров и еще 60-метровый шпиль. Такое определение дано ему не на глазок, а по вполне официальному сертификату, выданному Советом высотных зданий США. Я своими глазами видела это удостоверение, где прямо сказано: «Тайбэй-101 – высочайшая крыша и высочайший обитаемый этаж». Он состоит из восьми центральных секций.

И верхний угол каждой заканчивается серебристой головой дракона: по народному поверью, дракон охраняет дом от злых сил.

«Тайбэй-101» – несомненно, красивое, современное, очень большое сооружение, и все-таки он не произвел на меня сильного впечатления. Может быть, потому что откровенно напомнил Нью-Йорк. А весь недавно застроенный центр – маленький Манхэттен.

Другое дело – исконно китайская архитектура, либо действительно старая, либо новая, но стилизованная под традиционную. Вот тут глазу есть на чем остановиться, есть чему порадоваться…

Прежде всего – удивительному рисунку крыш. Они, такие массивные, вдруг на концах изящно загибаются кверху, что придает всему зданию легкость и даже некоторую изысканность. Этот утонченный силуэт крыши венчает вполне простой остов самого здания. Дом состоит из основного корпуса-коробки и двух флигелей по бокам. Пристройки стоят к центральному зданию перпендикулярно, образуя таким образом внутренний двор. Все здание окружено с трех сторон глинобитными стенами, а ворота и окна выходят на четвертую, парадную, сторону. Обычно хозяин дома располагался в главном здании в передней комнате, его родители и другие старые родственники – в задних помещениях, а дети – во флигелях.

Все постройки дома собирались из дерева. Этот природный материал символизирует жизнь, то есть самый важный символ. Деревянные части дома покрыты цветным лаком ярких тонов. А сами конструкции стоят на специальных платформах. Наиболее богатые и знатные владельцы строили эти платформы высокими, тогда здание приобретало бол2 ьшую солидность и величавость.

Так или примерно так объяснял нам экскурсовод особенности традиционной китайской архитектуры, показывая старинное владение Баньцяо в пригороде Тайбэя. За самим зданием располагался огромный парк. Полюбовавшись им, мы вернулись к дому и еще долго рассматривали красочную роспись по дереву – причудливые изображения мифических драконов, фениксов, а также вполне реальных животных, птиц, цветов.

Очень хороши также и храмы, их на Тайване более пяти тысяч. Несмотря на разность конфессий – буддизм, даосизм или культ народных верований – их объединяют общие архитектурные принципы.

Но мне не меньше нравятся и здания более поздних построек, стилизованные под национальную традицию. Расскажу о двух – Мемориал Чан Кайши и отель «Президент».

Мемориал – это целый комплекс зданий: концертный зал, театр, ресторан, чайная. Все они выполнены в типичном китайском стиле – множество изогнутых пересекающихся линий, изящно загнутые крыши, выразительное сочетание ярких красок. О традиции напоминают и иероглифы, выгравированные на стенах: «Не склоняйся ни вправо, ни влево. Стой прямо» или «Самое большое достоинство человека – преданность своей стране».

Сама же гробница впечатляет краткостью стиля. Это статуя Чан Кайши: строгие линии, белый цвет, ничего лишнего. Вполне в духе современного минимализма.

А отель «Президент» покорил меня своей откровенной праздничностью. Я ощутила здесь торжество нескрываемой радости жизни. Не помню, приходилось ли мне еще где-нибудь видеть такую красивую, такую нарядную гостиницу. Здесь царит красный цвет – различных оттенков, от пурпурного до вишневого. В него окрашены ковры по всей ширине лестницы, вкрапления в стены, кресла, диваны… Обычно этот цвет несет в себе агрессию, бьет по нервам. Но тут – ничего подобного. Более того, в дополнение к красному использованы белые и золотые тона. Опасные сочетания, близкие к безвкусице и вульгарности. Но авторам каким-то образом удалось избежать этой опасности. Напротив, все в целом вызывает ощущение точной выверенности, гармонии. Словом – безупречно.

Религия

Храм Лунгшан тэмпл на площади Манка уже издали поражает своим великолепием – архитектурой, декоративной сложностью, многокрасочностью. Я пытаюсь понять, что именно создает это ощущение роскоши и величия. Глаз выхватывает детали. Замысловатая резьба по граниту, его цветовое сочетание – черный, бежевый, зеленый – составляет изысканную цветовую комбинацию. Две бронзовые колонны в виде драконов. Две башни отделяют передний зал от среднего (есть еще и задний), каждая завершается изящным коническим шестиугольником в виде шлема.

К какой религии принадлежит храм, гадать не приходится. Вот он, прозревший, озаренный, просветленный Будда. Сидит на троне в позе лотоса под Деревом знаний, где он наконец-то прозрел истину. Постамент, где он восседает, стилизован под распустившийся цветок лотоса – символ чистоты и совершенства. Местный гид, красавец в черном костюме, похожем на монашеский, рассказывает историю храма. Он был построен в XVII веке, затем разрушен и восстановлен вновь в 1924 году.

Я внимательно вглядываюсь в толпу молящихся. Старухи с истовыми лицами. Девчушка в школьной форме. Женщина средних лет с печатью трагедии во всем облике.

Народу невпроворот, все движутся плотной массой. В воздухе застыл сладковатый запах сандала: в руках у каждого по тлеющей сандаловой палочке. Все это торжественно, как и подобает в подобном месте. И все понятно: сюда пришли помолиться поклонники Будды.

Но вот перехожу из двух передних залов в третий, задний, и что же я вижу? Дао Дэ-цин, он же Лао-цзы, главное божество совершенно другой религии – даосизма. По данным статистики, даосы – отнюдь не меньшинство (четыре с половиной миллиона) на Тайване, их немного меньше буддистов (пять с половиной миллионов). Почему же эти божества оказались под одной крышей? Я опять всматриваюсь в толпу молящихся. Они все с теми же сандаловыми палочками и они… да это просто те же самые люди: истовые старухи, школьницы, дама с трагическим лицом. Может ли такое быть?

– Да, – подтверждает красавец гид. – Многие тайваньцы молятся всем богам, не слишком различая их религиозные доктрины.

Так я впервые узнала об этой особенности религиозной жизни на Тайване – толерантности к другим конфессиям. Это резко отличает тайваньское общество от большинства других.

В современной квартире Бай-гу, едва открыв дверь, я увидела прямо напротив стену. Слева направо и сверху вниз она была разрисована ликами богов. Каких?

– Понятия не имею, – говорит Бай-гу. – Я не очень-то религиозный человек.

– Но мама ведь религиозна?

– Да, она молится на эту стену, мы называем ее одним словом – «Религия». Каждое утро и каждый вечер.

– И кому она молится?

Бай-гу переводит маме мой вопрос, но та лишь пожимает плечами.

– Мама говорит, она тоже не знает. Вообще всем богам, которые могут помочь ей в ее молитвах: чтобы дети были успешны, чтобы сама она была здорова и чтобы ее покойному мужу, моему отцу, на том свете жилось счастливо.

В семье профессора Чжу Чоу ни одного истинно верующего нет. Но и у него дома есть стена «Религия». Скажу сразу, я не видела ни одного жилища, где бы такой стены не было.

Чжу Чоу, однако, в отличие от многих других, всех богов знает поименно.

– Это Будда, это Дао Дэ-цин, это Мацзу, это Вен-Е…

– А к какой религии принадлежат два последних?

– Ни к какой официальной. Это персонажи легенд и сказаний.

Так я узнала еще об одной характерной черте религии на Тайване: в число своих богов молящиеся включают и героев народных верований.

В том же храме Лунгшан на площади Манка в даосском зале рядом с ликом Дао Дэ-циня я увидела некоторых из этих народных богов. На самом видном месте восседала самая известная из них – Мацзу, богиня моря. Рядом с ней бог Ван-Е, оберегающий людей от эпидемий и болезней. По соседству Тянь Чунг (бог неба), Туди Гун (бог земли), Цзи Бу (бог дома), и еще десятка два.

– Как же люди узнают, когда и какому богу молиться? – спрашиваю гида.

– В зависимости от надобности. Предположим, началась эпидемия гриппа. Вы сразу увидите, как сотни людей молятся богу Ван-Е. Или выпускник школы поступает в университет. Тут уж вся семья, родственники и друзья молятся богу просвещения. Между прочим, празднества в честь дней рождения народных богов по своей грандиозности часто превосходят даже официальные государственные праздники. Например, всенародные торжества в честь богини Мацзу. По преданию, известен даже год ее восхождения на небо – паломники со всего острова отметили тысячелетие этой даты в 1987 году. Обычно на 23-й день Лунного месяца (где-то в марте) целую неделю длятся шествия по городам и селам Тайваня в честь дня рождения Мацзу. В торжествах принимают участие миллионы людей, включая самых известных руководителей государства и деятелей культуры.

Но и на этом многообразие веры тайваньцев, их религиозная толерантность не заканчиваются. Во время очередной прогулки в горы недалеко от своего дома я заметила маленькую кумирню – небольшое сооружение из серого камня. Оно мало чем отличалось от многочисленных молелен, которые встречаются тут на каждом шагу. Одни из них принадлежат буддистам, другие – даосам, третьи – богине Мацзу или еще какому-нибудь народному богу. В маленькой кумирне на горе присутствовали все те же атрибуты, что и в других подобных: широкие скамьи, мыло, полотенце, кувшин с водой. Крошечный чайничек и чашечки, а рядом – коробочки с заваркой зеленого чая. Веник и совок. Все это для того, чтобы можно было спокойно посидеть, помолиться, выпить чаю и потом убрать за собой, оставив все в безукоризненном порядке.

В самой глубине висел в рамке портрет какого-то бога, но я в него не всматривалась – какая разница, я все равно местных кумиров не знаю. Однажды все-таки решила выяснить, кому именно здесь поклоняются. Я взглянула на портрет и очень удивилась. Это оказалась фотография мужчины средних лет с бородкой, напоминающей те, что носят современные интеллектуалы. На плечах у него был пиджак, на шее – галстук. Бог в галстуке? Такого мне еще видеть не приходилось.

Молящиеся, которых я тут однажды застала, рассказали, что это влиятельный тайваньский купец, человек богатый и благородный, родом из этих мест. Он много сделал для своего комьюнити: построил мост через речку, починил крышу местного храма, засадил целую аллею молодых деревьев взамен старых и засыхающих. Вот на него члены комьюнити и молятся.

– Он не бог? – удивилась я.

– Бог, конечно же, бог, – энергично закивали молельщики.

И это – третья особенность тайваньских верующих: в ранг бога они часто возводят вполне реальных смертных, сотворивших какой-то акт благородства и героизма. Наиболее известен генерал Чжен Чен-ун: в XVII веке армия под его началом изгнала с Тайваня оккупантов-голландцев.

А французский священник, отец Жан Лефёвр, и сейчас живущий в Тайбэе, постоянно посещал храм, главным божеством которого был когда-то тоже вполне реальный человек. Будучи слугой некоего богача, он присматривал за его маленькой дочерью. Однажды шалунья захотела прогуляться возле пещер. Там девочке понравилось, и, несмотря на просьбы и предупреждения слуги, она побежала в глубь пещеры. Довольно скоро оба заблудились. Наступила ночь, девочку и мужчину сковал холод, слуга снял с себя всю одежду и закутал в нее ребенка. Когда наутро посланцы рыдающего отца отыскали пропавших, они нашли обоих, только один из них был уже мертв – скончался от холода, а другая спала, завернутая в его одежду. На стене храма написано: «Тому, кто умер от милосердия».

Это, конечно, не значит, что религиозные доктрины на Тайване вообще не существуют или что их ритуалы не соблюдаются.

Заведующий кафедрой религиозных исследований университета Ченчжи, доктор Очи Хуанг систематизировал мои представления так:

– Примерно половина всего населения Тайваня признают себя верующими. Среди них есть и мусульмане, и протестанты, и католики, и даже небольшая православная община, возглавляемая греческим архимандритом. Однако наиболее влиятельных религий две – буддизм и даосизм.

– А в чем разница между этими двумя религиями?

– В двух словах, конечно, на этот вопрос не ответишь. Но я постараюсь коротко обобщить.

По религии даосизма, Вселенная устроена так, что над людьми, духами и небом стоит могущественная сила Дао. Сила эта бестелесна, бесформенна, неисчерпаема и бесконечна. Дао – источник всего: человеческой жизни, богов и природы. Человек – неотъемлемая часть природы, и главная его цель – жить в согласии с природой, по ее законам. Все несчастия людей происходят оттого, что они идут вопреки этим законам. В даосизме очень сильна идея бессмертия, поэтому служители культа здесь часто занимались медициной, алхимией, магией. В даосских трактатах подробно описаны способы изготовления эликсиров бессмертия.

О буддизме говорить вообще очень сложно. Есть множество разных направлений этой религии: у Будды было несколько последователей, трактующих его доктрину иногда совершенно противоположным образом. Даже сегодня на Тайване существуют четыре школы буддизма. Все школы объединяют следующие основные идеи. Человек живет в страдании, оно сопровождает его всю жизнь: болезни, старость, смерть. Прекратить страдания можно только отказом от желаний, освобождением от власти вожделений. Это освобождение происходит через «правильность» – правильные мысли, помыслы и поступки, через нравственное и духовное очищение. Очищение достигается смирением, щедростью, милосердием, отказом от насилия и самоконтролем. Высший же уровень просветления приходит к человеку тогда, когда он переходит в нирвану, то есть в состояние безмятежного прозрения, бесстрастия и мудрости. Только нирвана избавит его от всех страданий.

– Впрочем, – добавляет Очи Хуанг, – все это весьма упрощенные схемы двух наших основных религий.

– А конфуцианство? – напоминаю я собеседнику. – В одном из справочников по Тайваню я прочла, что это – третья религия…

– Конфуцианство – не религия, – перебивает он меня с некоторой досадой. – Я все время это повторяю своим студентам на лекциях. Это философия, возникшая в VI веке до нашей эры. Великий мыслитель Конфуций в беседе со своими учениками создал школу, в которой обобщил опыт воспитания и образования древнего Китая и обогатил его своими собственными оригинальными идеями. Впоследствии знаменитый трактат «Беседы и суждения», где были воспроизведены беседы философа с учениками, вошел в обязательную школьную программу. Это и есть конфуцианство. В укороченном и более простом виде трактат изучается и в современных школах. Ученики заучивают наизусть главные принципы: человек должен быть верен долгу, почтителен к старшим, уважителен к памяти предков. А также великодушен и человеколюбив. Каждому выпускнику школы сегодня следует знать черты идеально воспитанного человека: благородство, стремление к истине, почтительность, правдивость. Я бы еще сказал, что это первая в истории человечества идея всестороннего развития личности, где главное – нравственное начало и образование. Именно в такой последовательности.

Я рассказываю Очи Хуангу о стене «Религия», которую часто видела в знакомых мне домах, где люди молятся разным богам, не особо их различая.

– Да, – говорит он, – так случается часто. Но есть и глубоко убежденные приверженцы одной только конфессии. Это служители храмов, монахи. Ну и, конечно, многие простые верующие.

…Моя аспирантка Ши Ти-льяо – девушка вполне современная. Всегда по моде одета, всегда в курсе всех политических и культурных новостей. Она обладает научным складом ума, который хорошо заметен в ее выступлениях: точность, логичность, склонность к анализу. Войдя в аудиторию, она отыскивает глазами Чен Хоэя и садится рядом с ним. Оба принадлежат к тому англоязычному слою тайбэйской молодежи, которая предпочитает и читать и говорить на этом языке и даже брать себе вторые, английские, имена – Келли и Питер. Однажды я спрашиваю, как они вдвоем проводят свое свободное время. Она удивленно на меня смотрит.

– Вы имеете в виду Питера? Но мы не видимся вне этой аудитории.

– То есть вы недавно познакомились?

– О нет, давно, мы ведь учились в одной школе.

Мне кажется, что они очень гармонично смотрятся друг с другом. И, наверное, были бы неплохой парой. Я осторожно намекаю на это Келли. Но она качает головой.

– Нет, это абсолютно невозможно.

– Почему?

– Потому что он – даосист, а я – буддистка. У меня есть жених, мы принадлежим одной и той же буддистской общине.

Келли рассказывает мне, как они с женихом соблюдают все религиозные ритуалы, предписания, в частности, вегетарианство. Как вместе молятся, как читают книги по буддизму и потом их обсуждают.

– Ты с ним счастлива? – прямо спрашиваю я.

– Да, конечно, – отвечает девушка.

Но мне как-то не слышится в ее словах некоего счастливого отзвука. А может, она чего-то недоговаривает?

Однажды Келли приходит на занятие очень бледная, с опухшими глазами. Плакала? Почему? Она не сразу открывается, но, видно, и нести свою муку в себе ей больше невмочь.

– Я плохая буддистка, – говорит она наконец очень тихо.

– А что это значит?

– Я ревную. А это большой грех.

История проста и банальна. Ее жених ей изменяет. Собственно, это даже нельзя назвать изменой (по-английски, кстати, слово «измена» будет cheating, то есть обман), потому что он ее не обманывает. Просто на очередном свидании он ей рассказал, что живет с другой девушкой. Это приносит ему большую физическую радость. Но это вовсе не значит, что он порывает с Келли: напротив, он уверен, что они когда-нибудь поженятся. «Почему ты не женишься на ней?» – спрашивает Келли. – «Потому что она не буддистка».

Так при чем же здесь Келли? В чем ее грех перед богом? «Ну как же, – всхлипывает она. – Мною же движет ревность, одно из самых больших зол! Будь я истинной буддисткой, я бы подавила в себе это чувство, радовалась бы радости своего жениха. Я вообще должна быть выше всех этих земных страстей. Иначе мне никогда не достичь нирваны…»

Через несколько дней у меня был большой, очень откровенный разговор с Питером. Я спросила его, насколько он правоверный даосист.

– Я – даосист? – удивился он. – Мои родители вообще неверующие, а деревенские бабушка с дедушкой действительно исповедовали культ Дао. Но оба давно умерли и мне свою веру не передали.

– Так ты что, атеист?

– О нет!

– Агностик?

– М-мм, как вам сказать… Ни о каких богах я в обычной жизни не думаю. Но вот когда происходит какая-то неприятность, я начинаю молиться. И знаете, молюсь так истово…

– Каким богам? – уточняю я.

– Не знаю. Всем, наверное. И вот что интересно – они, как правило, помогают.

А моя студентка У Чи отказалась от пельменей. Это было в кафе, куда мы часто заходили перекусить.

– Ты вчера еще так их хвалила, – удивилась я.

– Так с сегодняшнего дня сессия же начинается, – объяснила она. – А боги не любят, когда люди едят мясное. Не хочу их раздражать. Вот экзамены окончатся, тогда уж наемся.

Я спросила, какие именно боги не любят мясоедов, но ответить она не смогла.

По контрасту с этим эпизодом мне вспомнился один разговор. Это было во время семейного ужина с Ин Ши и ее родными в ресторане. Ее сестра, инженер, рассказывала мне о своих сыновьях: с младшим было все в порядке, а вот старший… Сложности начались с того дня, когда сын принял протестантскую веру. Сама женщина, как и вся семья, убежденная католичка. Переход сына в другую конфессию, пусть даже и в той же религии – христианстве, она восприняла не просто как драму – как трагедию. Они когда-то были очень дружны – мать и сын, но теперь они почти не видятся. Недавно сын позвонил, что у него какая-то сердечная травма. Он по старой привычке обратился к маме – поделиться, найти понимание, утешение. Но она отказалась с ним встретиться:

– Как же я могу тебя понять? – спросила она. – Чем могу утешить? Ты же больше не католик. У меня просто не найдется слов, которые могли бы принести покой твоей душе.

…А тайваньцы идут в своей толерантности все дальше. Недавно в пригороде Тайбэя открыли Музей мировых религий. Здесь хранятся экспонаты, представляющие все крупнейшие религии мира. Основатель музея, буддийский наставник Синь Дао, сказал:

– Здесь нашли олицетворение идеалы мировой духовной цивилизации. Он должен положить начало диалогу между религиями всего мира.

Суеверия

Я стою у прилавка в магазине головных уборов и занимаюсь привычно нудным и бесполезным делом: в который уже раз пытаюсь подобрать себе шляпку. Может, все-таки какая-нибудь мне пойдет? Вот эта, с длинными полями? Или вон та – с короткими? Или вот еще – одно поле вверх, другое вниз? Вся эта ненавистная процедура заканчивается как обычно: я натягиваю очередной берет – единственное, что хотя бы не портит мне лицо.

И тут дверь открывается и в магазин впархивает Дама. Именно так, с большой буквы. Вежливая, обязательная улыбка продавщицы сменяется искренней радостью: ей, как и мне, понятно, что с этой посетительницей проблем не будет. Продавщица подает шляпу за шляпой – все они отлично смотрятся на хорошенькой головке. Но тут продавщица достает откуда-то из-под прилавка еще одну – цвета беж. И мы, глядя в зеркало, все втроем замираем: совершенно очевидно, что именно этот головной убор подходит покупательнице больше всего и, главное, будто специально подобран к ее туалету: пальто, туфли, перчатки, сумка – все в коричнево-палевых тонах.

– Ах! – восторженно произносит Дама и лезет в сумочку. Вместе с портмоне она достает мобильник и, извинившись, набирает какой-то номер. Потом кому-то сообщает:

– Хочу купить шляпу – очаровательную, – она описывает ее форму, материал и под конец добавляет: – Она цвета беж.

И тут происходит что-то непонятное. Лицо покупательницы вытягивается, глаза начинают быстро моргать…

– Ну хорошо, хорошо, – говорит она, – зеленая так зеленая.

И обернувшись к продавщице, спрашивает:

– А точно такой же зеленого цвета у вас нет?

– Нет, – довольно резко отвечает продавщица. – Зеленого цвета у меня ничего нет. К тому же зеленый совсем не подходит к цвету вашего лица.

– Я знаю, знаю, – извиняясь, умоляющим голосом говорит Дама. – Но что же делать: моя гадальщица говорит, что бежевый цвет не принесет мне счастья, а удачу даст только зеленый.

Когда дверь за нею закрывается, продавщица ловит мой недоуменный взгляд и бросает в сердцах:

– А ведь, наверное, университетский диплом имеет, наверное, даже доктор каких-нибудь наук. А суеверна, как деревенская бабка.

На эту особенность верований тайваньцев обращают внимание все иностранцы: они довольно широко привержены традиционным суевериям. Приметы, гадания, предсказания судьбы – все это можно встретить в самых разных слоях общества. Даже в столице. Даже в университете. Приходя на экзамены, студенты приносят с собой амулеты – колечко, камешек, ремешок, цепочку – кто во что горазд. Многим амулет достался по наследству, из семейных реликвий. Другие придумали его сами.

Меня пригласили на свадьбу, «где-то в начале декабря». Разговор происходил в середине ноября, и я удивилась: за две недели еще не известна точная дата бракосочетания? «Гадальщица сказала, что у нее пока нет ответа, какая дата будет благоприятна», – объяснили мне.

На свадьбу я не попала: нужная дата выпала аж на январь.

В соседнем доме медлили с другим решением: в какой день хоронить покойника так, чтобы ему было комфортно на том свете. Социологи только разводят руками – опросы, много раз перепроверенные, показывают: четыре пятых всех респондентов прежде чем принять решение, прибегают к гаданиям.

В ресторане я наблюдала такую картину: посетитель-европеец, уходя, оставил палочки в миске с недоеденным рисом. Официант окликнул его у двери и вежливо объяснил: «Этого у нас нельзя делать. Хозяин может обидеться: такой жест – палочки, оставленные в рисе, – означает, что еда посылается покойнику».

По другой примете нельзя одалживать зонтик: «сань» это и «зонт», и «разбивать, разъединять». Дав другому зонтик хотя бы на время, рискуешь эту дружбу разбить. Так же как не рекомендуется дарить настенные или настольные часы: «санг чанг» звучит как «присутствовать на похоронах». Так невзначай наживешь себе врага. Ну, и чтобы уж покончить с подарками, носовые платки тоже надо выбросить из списка: ими вытирают слезы, значит, такой подарок приносит несчастье.

Однажды я посылала открытку одной доброй знакомой. Купила красивую, дорогую, а для придания праздничного настроения написала текст от руки красными чернилами. Хорошо, что в этот момент вошла моя студентка. «О, это совсем-совсем зря! – разволновалась она. – Красные чернила – это протест или обвинение, в общем, неприятие, негатив. Я-то во все это не верю, но для многих это важно. Вы же не знаете, суеверна ли ваша знакомая? Может ведь и обидеться».

Валентин Лю в своей книге «Тайваньское радио говорит…» целую главу посвятил суевериям. Он считает, что, хотя многие тайваньцы не разделяют сегодня традиционные предрассудки, они все-таки часто обсуждают свои проблемы с гадальщиками: «Более 80 процентов участников социологических опросов признали, что прибегают к помощи гаданий перед открытием бизнеса, покупкой или продажей квартиры, перед сдачей экзаменов или даже визитом к врачу».

Лю приводит любопытный факт. Оказывается, имя, перешедшее к тебе от предков, тоже может быть несчастливым. Но это-то как раз дело поправимое: имя можно просто поменять. Один известный на острове гадальщик в интервью, которое он дал журналистам, рассказал, как он проводит подобные операции. Однажды, например, он выбрал новые имена для целой семьи из пяти человек, начиная с бабушки. «Впрочем, по закону жители Тайваня имеют право на двухразовую смену своего официального имени. Это значит, что если новое имя оказалось несчастливым, его владелец может испытать судьбу еще один раз. Или даже вернуть свое старое имя», – заключает автор.

Моя подруга Жу Ти, о которой я уже писала, менеджер французской компании, конечно, не совсем типичная тайванька: полжизни она проводит в своем доме в Париже. Поэтому она рассказывает о своих тайбэйских подругах со смехом:

– Знаете, почти все они стараются не брать деньги в долг или очень быстро их отдавать: по народному поверью, долги в прошлой жизни приводят к неудачному супружеству в жизни будущей.

«Судя по опросам, – пишет Валентин Лю, – 64 процента современных, хорошо образованных тайваньских женщин в возрасте от 20 до 35 лет регулярно посещают гадальщиков. И эта цифра все время растет».

Ну ладно, женщины: они, как известно, вообще более эмоциональны и легко поддаются различным влияниям. Но вот совсем другая социальная категория: мужчины от 25 до 55 лет, представители самой современной науки и высоких технологий. Я имею в виду инженеров и ученых известного на весь мир Научно-промышленного парка в Синьчжу – так сказать, представителей передовой современной мысли. Вот что о них рассказал мне Дарси Чжу, руководитель отдела общественных связей Парка:

– Знаете, что делает наш сотрудник, прежде чем начать новый исследовательский проект? Идет к гадальщику и выясняет, какой день наиболее благоприятен для начала его работы. А теперь догадайтесь, о чем думает владелец компании перед тем, как начать строительство нового корпуса.

– В какой день лучше начать строительство?

– Это само собой разумеется. Но не только в этом дело. Главная его забота – в каком направлении этот дом поставить, на какую из четырех сторон света будут выходить окна. Тут уж без гадальщика никак не обойдешься.

– И много среди ученых мужей таких «верующих»?

– Признаются чуть меньше половины. Остальные, я думаю, просто стыдятся признаться.

…Я рассказываю о своих впечатлениях знакомой тайбэйской журналистке. Она подтверждает:

– Да, традиционные предрассудки имеют у нас большую популярность. Многие верят, что предсказания гадальщиков, да и некоторые приметы, сбываются.

– Да ну, какая ерунда! – восклицаю я.

Мы в этот момент выходим с ней из здания редакции, рассуждая о том, как глупы эти пережитки, сохранившиеся с незапамятных времен.

– Ой, – спохватывается она. – Я же забыла фолдер! В этой папке – все наши предложения.

Иными словами, там все бумаги по нашему с ней совместному проекту, с которым мы идем в одно важное учреждение. Она поворачивается обратно к двери, но я ее возвращаю:

– Что ты делаешь, возвращаться нельзя!

– Почему?

– Ну как же, это же дурная примета. Разве у вас не так?

– Нет, такой приметы у нас, кажется, нет.

– Ну ладно, пойдем, а потом сплюнем через левое плечо, – говорю я.

– Плюнем на плечо, зачем?

Я подробно объясняю, куда и зачем нужно плевать:

– Не «на», а «через» плечо. И именно левое.

И тут на нас нападает смех, а потом и хохот. Ну прямо до истерики…

Food Mecca

Голландец Робин Руизендаал вспоминает, что больше всего в Тайбэе его поразило «разнообразие заведений, где можно наскоро перекусить или основательно поесть: от ресторанов высшего класса до рядовых „забегаловок“ на улицах. Это своеобразная Мекка еды».

Такое определение придумал не Робин. Food Mecca – очень расхожее выражение, его можно встретить в любом туристическом справочнике по Тайваню. Я еще об этом расскажу. Но начну с того, что в первую очередь привлекло мое внимание.

Уличная еда

Российскому человеку невозможно себе представить, чтобы на любой улице, в любом переулке можно было встретить чуть ли не через дом, а иногда и в каждом доме на первом этаже заведения, которые называются «сяо чи» (маленькая еда). Иногда это больше похоже на кафе, иногда на столовую, а иногда… ну как назовешь такое место: небольшая плита, прямо на улице под тентом, а рядом – три-четыре столика или, наоборот, один длинный стол, а за ним несколько стульев. Каждое такое сяо чи имеет свой профиль: в одном готовят лапшу, в другом – овощные блюда, в третьем – пельмени, в четвертом – сладкое. И, конечно, в каждом – без ограничения овощи, зелень, фрукты.

Мой приятель Го Лунг, например, владеет «лапшовней»: у отца он научился варить лапшовый суп с рисовой водкой и различными приправами. Вообще-то по образованию Го Лунг филолог, он даже защитил диссертацию на тему: «Отражение русской жизни в современной литературе». Собирался заниматься наукой, но как раз в это время его отец, унаследовавший небольшую «лапшовню» от своего отца, пожаловался, что сил больше не хватает. Его жена, мать Го Лунга, тоже уже не в состоянии помогать мужу. Не может ли сын хотя бы временно их поддержать? Не сворачивать же бизнес, который приносит хоть и небольшой, но устойчивый доход.

– Отец ни на чем не настаивал, но я, почти не раздумывая, согласился. Почему? Во-первых, потому что, по тайваньским обычаям, если родители уже не могут содержать себя, старший сын обязан о них позаботиться. Во-вторых, наукой, особенно гуманитарной, больших денег не заработаешь, а мне нужно было становиться на ноги, я хотел приобрести хорошую машину (сейчас у него последней марки «мерседес»), купить квартиру. Ну а в-третьих, я был уверен, что бизнес – это ненадолго. Оказалось – надолго, может быть, даже до конца жизни.

– Так затягивают деньги? – спрашиваю я.

– И деньги, конечно, тоже. Но, главное, само дело. Я стал его развивать очень успешно: увеличил помещение, прибавил столики. Потом открыл филиалы. Это ведь тоже очень увлекательно – расширять бизнес. Для этого требуется много энергии, сообразительность, интеллект…

– Интеллект?

– Да, а как вы думаете? Мне мой филологический «бэкграунд» многое дает, например, понимание людей, умение с ними общаться.

– Ну а как насчет… как бы это сказать, насчет самой сферы деятельности? Трудиться в торговле после университетской среды…

– Ах, вот вы о чем! Нет, никакой социальной неполноценности я не чувствую. Работа, она и есть работа, если ты ее, конечно, хорошо делаешь.

Эту философию разделяет и его жена Виолетта. Она тоже помогает мужу делать лапшу, готовить из нее суп и другие блюда. Я специально дожидаюсь, когда мы останемся с ней одни, чтобы задать свой вопрос:

– Виолетта, скажите откровенно, как себя чувствует звезда подиума в роли повара?

– Отлично, – вполне искренне отвечает она. – Дело в том, что здесь, в Тайбэе, владельцы ресторанов, кафе, столовых в большом почете. Повар – престижная профессия. Вы, наверное, слышали, что Тайвань называют Меккой еды? И каждый, кто к этому причастен, чувствует себя как бы частью этого имиджа.

Я спрашиваю Виолетту, готовит ли она дома блюда из меню своей «лапшовни». Она отрицательно мотает головой и говорит, что вообще редко кашеварит дома, как и большинство тайбэйских женщин. Зачем тратить время на то, что можно принести «с улицы».

– Но ведь домашняя еда все-таки питательнее, да и дешевле, – возражаю я.

– Как раз наоборот, – уверяет меня Виолетта. – Еда «с улицы» и качественнее, и не так дорога, как домашняя.

Да, в этом я имела возможность убедиться много раз: «уличная еда» готовится по высшим санитарным стандартам, с учетом питательных свойств разных продуктов и их грамотных соединений. Кроме того, здесь всегда соблюдаются строгие гигиенические нормы.

Однажды я попросила в столовой положить мне пару коробочек с блюдами, которые собиралась съесть на ужин. Деньги в кассу заплатила, а коробки забыла на столе. Через два часа, уже дома, обнаружила эту оплошность и поплелась обратно. Коробок на столе не было. Я спросила уборщицу, не видела ли она мою покупку. Она ответила, что пришла час назад, и на столе ничего не было. Тут я увидела, что все лица – и кассирши, и раздатчицы – другие: пришла новая смена. Я уже собиралась вновь покупать себе ужин, но меня заметил старший менеджер. «Наконец-то вы пришли, – радостно воскликнул он. – Я жду вас уже два часа. Повторите, пожалуйста, что вы купили». Я повторила, и раздатчица стала набирать еду из кастрюль в новые коробки.

– А нельзя ли мне взять те, за которые я уже заплатила?

– Нельзя, – ответил менеджер, – мы их выбросили.

– Почему? – уже недовольно спросила я. – Если вы меня ждали, зачем же было выбрасывать?

– Но ведь еда стояла тут целый час, за это время она уже потеряла свежесть, – объяснил менеджер. – Мы вам сейчас положим те же блюда, только прямо с плиты.

Вздохнув (жаль платить дважды), я подошла к кассе расплатиться, но менеджер удивился:

– Зачем? Вы же уже заплатили. Больше не надо.

По мнению филиппинской журналистки Мари Филициано, «в Тайбэе трудно найти плохую еду, независимо от того, где ты ешь и сколько это стоит. Тайваньские повара чрезвычайно внимательно следят за полезностью своих блюд».

Однажды я забежала в какую-то рыбную столовую. И суп, и тушенная с овощами рыба были вкусными, но совсем несолеными. Хозяин столовой подошел узнать, как мне понравилась еда. Я сказала, что все прекрасно, только повар, по-моему, забыл ее посолить. Хозяин придвинул ко мне солонку.

– Нет, это не случайно. Просто мы заботимся о здоровье наших гостей. Кладем очень мало соли: ведь она вредна, и большинство наших посетителей стараются солью не злоупотреблять. Ну а если кому-то мало, можно же исправить, правда?

И он еще раз пододвинул ко мне солонку.

Я долго не понимала, почему уличная еда дешевле домашней. Ведь дома вы же не платите за аренду помещения, за транспорт или зарплату работникам. Ответ оказался настолько прост, что я бы могла и сама догадаться, если бы вовремя вспомнила главный закон экономики, знакомый любому школьнику: принцип конкурентной борьбы. Ну конечно, когда еда предлагается на каждом шагу, как же можно выстоять в таком соревновании? Только одним способом – снижать цену.

Вот почему тайбэйские хозяйки любят покупать блюда «с улицы». У них на эти изыски – и вкус, и питательность – дома времени не хватает.

Пир для гурманов

Эту главу я советую читать на сытый желудок. Очень сытый. А настоящим гурманам, если они не собираются в ближайшем будущем ехать в Тайбэй, может, лучше и не читать ее вовсе. Читатель захлебнется слюной и отчаянием от того, что не сможет продегустировать все и немедленно. Впрочем, для такой реакции описание еды должно быть соответствующим: остро соблазнительным и влекущим. А вот этого я не обещаю: боюсь, не получится. Просто потому, что невозможно передать вкусовые, обонятельные и зрительные ощущения с помощью пера. И все-таки постараюсь попробовать.

Походы по ресторанам я начинаю с доктором Чжан Су-цинем, офтальмологом по своей основной профессии и гурманом по своим пристрастиям. Собственно, сам он себя называет гурманом-любителем и объясняет это так:

– Сначала я просто любил вкусно поесть, потом стал ценить хорошую кухню и качество ее приготовления. А потом углубился в историю, теорию приготовления еды.

Так что теперь доктор, можно сказать, большой знаток Food Mecca.

– Главная традиционная еда тайваньцев – продукты моря, – начинает он меня просвещать.

Об этом я и сама могла бы догадаться: Тайвань же остров, куда ни поедешь, обязательно уткнешься в морской берег. На одном таком берегу я видела, как вдоль моря вытянулись километры рынков, где предлагались, кажется, все виды рыбы и другой живности, которая водится в водах Южной Азии. По желанию покупателя вылавливается любой приглянувшийся образец, а в ближайшем ресторанчике его можно приготовить по своему вкусу. Только одних крабов здесь насчитывается около сорока видов.

– Островное положение страны определило и другую его особенность, – продолжает доктор Чжан. – Сюда съезжались эмигранты из самых разных регионов Китая, и поэтому тайваньская кухня – это хорошо сохраненная кухня Китая. Здесь найдешь блюда, типичные для разных провинций материкового соседа: пекинский, кантонский, сычуаньский – только основных стилей восемь. Впрочем, можно разделить их на пять более общих: восточный – пресный, западный – кислый, южный – сладкий, северный – соленый, центральный – острый. Например, северная кухня предпочитает мясо, жаренное на открытом огне, блины и пельмени; все это порядком соленое. Южный стиль отдает предпочтение сладким блюдам, здесь повара славятся также утиными перепонками в устричном соусе и черепаховым супом. Центральный стиль отличается острой пищей: курица с арахисом под соусом из красного перца; отвар из древесного гриба; свинина в чесноке и имбире.

По выбору доктора Чжана мы едем в самый знаменитый ресторан морской кухни «Хайбаван» («Морской царь»). Правильнее сказать, это один из ресторанов; их тут целая сеть – красивые здания красного кирпича в национальном китайском стиле. Первое, что мне бросилось в глаза, – накрытые столы поразительной красоты. Яркие краски овощей и фруктов оттенялись полутонами основной еды и гармонично сочетались с цветом скатертей, салфеток, посуды.

– Они что, приглашают дизайнеров для оформления стола? – спросила я доктора.

– Нет, это вкус самих поваров. Дело в том, что подбор цветовой гаммы – одно из трех главных требований китайского кулинарного искусства. Продукты контрастных тонов – зеленый, красный, желтый, белый – подбираются так, чтобы один был основным, а остальные его оттеняли. Даже соусы, приправы, гарниры должны учитываться в общей цветовой гамме.

– Кстати, – продолжал мой гид, – вы не случайно обратили внимание на внешний вид блюд. Значит, первый принцип китайской кулинарии выполнен. Он называется «сэ», то есть «цвет», или «вид».

– А какие два других? – говоря это, я уже было приступила к еде.

– Подождите, – остановил меня доктор. – Сначала прислушайтесь к аромату. Это и есть второе требование – «сян» («запах»).

Аромат и в самом деле был очень аппетитный. Чжан объяснил, что эффект достигается искусным подбором чеснока, имбиря, красного перца, аниса, вина, сушеных грибов, кунжутной массы. А также десятком приправ и трав, которым нет эквивалентов ни в английском, ни в русском языках.

– И только требование третье – «вэй» – чтобы у блюда был хороший вкус, – закончил доктор.

Я вдруг почувствовала грубость своего европейского воспитания, примитивность привычки потребления еды: лишь бы было вкусно. Восточная же этика, да и эстетика тоже, предполагают постепенное, утонченное наслаждение едой – ее красотой, запахом и лишь потом – вкусом.

Описать удовольствие от блюд, заказанных доктором, я, как и говорила, не берусь. Лишь перечислю некоторые из них: жаренный на гриле угорь, салат из медузы, омлет с устрицами и осьминогами, крабы на пару. Кроме того, нам были предложены креветки в разных вариациях – свежие с острым соевым соусом, подкопченные, креветочные блинчики. Подали, конечно, и суп – центральное блюдо на китайском столе. Он стоял в центре стола на печке с газовой горелкой. Печка эта сама регулирует температуру, чтобы, не дай бог, не дать остынуть главному блюду, но и не сделать его слишком горячим. На этот раз ароматный, золотистого цвета суп был приготовлен из акульих плавников.

На сладкое принесли фрукты. Кроме тех, что мне известны по московским прилавкам как редкий импортный товар – манго, гуава, папайя, – были еще и вовсе не известные – личжи, голова Будды, глаз дракона. Я попробовала провести хотя бы приблизительную ассоциацию с известными мне вкусовыми ощущениями, но – нет, ничего даже отдаленно похожего не припомнила.

Еду мы запивали мягким рисовым вином. Всю трапезу сопровождал чай в позолоченном чайнике. Впрочем, это тема отдельного разговора.

В «Хайвабане» я с удовольствием ела с помощью серебряных приборов: ложек, вилок, ножей. Палочки, разумеется, тут тоже присутствовали. Вообще-то я порядком намучилась с этими тонкими деревяшками: ведь в большинстве ресторанов, кафе, закусочных только они и лежат на столе. Правда, если попросить ложку или вилку, может быть, и принесут, но выглядеть это будет как-то… немного странновато. Я стоически овладевала этим искусством – зажать две палочки между пальцами одной руки так, чтобы, манипулируя, можно было ухватить ими кусок рыбы, или мяса, или скользкую креветку, или – верх искусства! – щепотку риса. Я старательно наблюдала за пальцами моих соседей по столу, но напрасно. Хотя все они держали палочки между теми же пятью пальцами, однако делали это каждый по-своему, а главное, сама моторика пальцев была совершенно иной, чем у меня – более мелкие и более точные движения. В конце концов, я как-то освоила это искусство. Но именно «как-то», и с облегчением переходила к супу, который, к счастью, палочками есть нельзя. К нему подают узкие вытянутые лодочкой фарфоровые ложки, похожие на детские совки для песка; обычно они покрыты глазурью и расписаны веселыми цветочками.

В другой раз доктор Чжан повел меня в ресторан в центре Тайбэя, где, по его словам, готовили настоящую пекинскую утку. Он сообщил мне, что блюдо это было известно уже 600 лет назад и теперь его приготовление достигло совершенства. Готовится оно так. Утка выращивается на соевых продуктах. Затем между нежным мясом и тонкой кожей вводится сжатый воздух. Потом все это ошпаривается кипятком, обливается сиропом и запекается в печи при очень высокой температуре. Дрова в печь кладут не любые, а только из фруктовых деревьев: они придают аромату особую прелесть.

Но вот утку – красноватого цвета (от сиропа), с хрустящей кожицей вынули из печи. Готова? Не торопитесь. Теперь ее разрезают на 100 (сто!) кусочков, каждый обмакивают в кисло-сладкий соевый соус и заворачивают в тончайший блинчик. Вот теперь можно приступать к еде. И я этот шедевр вкушала, предварительно насладившись красно-бело-палевыми его красками (сэ) и тончайшим ароматом (сян), как учил меня доктор. А вкус (вэй)… Впрочем, я предупредила, что об этом говорить не буду. Скажу только, что он сильно отличается от того, что я почувствовала в одном китайском ресторане в Москве, когда поглощала блюдо с таким же названием.

Были мы с доктором и в «мучных ресторанах», где подают пельмени, лапшу, равиолли, манты, вантоны – всевозможные изделия в тесте. Они тоже отличались от знакомых нам с детства. Скажем, пельмени не только варят, но и жарят, и готовят на пару. А фаршируют не только, как у нас, говядиной и свининой, но также и рыбой, креветками, овощами, даже красным перцем. Тесто при этом достигает такой тонкости, что его почти и не чувствуешь.

Невозможно было не зайти и в японский ресторан – они тут, особенно в центральной части Тайбэя, встречаются на каждом шагу. Я получила удовольствие от суши в соусе из имбиря, чеснока и сои, от маринованной редьки, от вассаби, мицо и других блюд. Но теперь уже без доктора Чжана, и некому было объяснить, как готовятся эти замечательные кушанья.

А на окраине города, в небольшие ресторанчики на улице Зинан Роуд, меня приглашал профессор Уонг Дин-шу. Иногда мы с ним оказывались за столиком вдвоем, но чаще – в компании его сослуживцев, сотрудников Института русских исследований. Такие корпоративные обеды здесь практикуются часто. Наш последний, прощальный обед проходил в недорогом, но знаменитом своей отличной кухней ресторане «Син Фу» («Счастье»). В центре стола, как и положено, стояла печка с горячим супом – куриный бульон, кусочки курицы, картошка и дикая слива. Печку огибал металлический поднос, который медленно вращался и предлагал блюда на выбор. То, что понравилось, можно было взять потом еще несколько раз, а что не приглянулось – игнорировать. Передо мной неспешно прокатился ананас с креветками, потом зеленая тыква с кожей бамбука, потом копченый тофу в соусе из свинины, грибов и стебля зеленого горошка…

Тут я должна признаться, что далеко не всегда с удовольствием воспринимала изыски местной кухни. Скажем, еще в Москве, попробовав тофу (творог из сои), я сморщилась от, как мне показалось, полного отсутствия какого бы то ни было вкуса: пресная, невыразительная еда. Но вот его подали с острым, сложным соусом, и оказалось, что это – аппетитнейшее блюдо. Таким же безвкусным, слегка отдающим сырым картофелем, я восприняла (а вернее не восприняла) местное соевое молоко. И удивилась, узнав, что тайбэйцы любят пить его на завт рак, предпочитая молоку коровьему. Считается, что оно очень полезно. Раз так, решила я, его надо несколько дней попить как лекарство, «через не хочу».

И что же? Через неделю я привыкла, через две полюбила, а сейчас, в Москве, по-настоящему тоскую по его такому мягкому, такому деликатному, легкому вкусу. То же самое произошло с соком гуавы: путь от неприятия к обожанию я прошла еще быстрее.

Правда, были блюда, к которым я так и не смогла привыкнуть. Например, палочки из свиной крови. Или «вонючий тофу», который, в отличие от своего родственника просто тофу, имел запах и вкус: и то и другое было, по-моему, тошнотворным. А вот японка Кондо Томоко пишет: «Вонючий тофу – блюдо очень специфическое: его многие терпеть не могут. Я же его не просто люблю, я его обожаю».

Было еще несколько кушаний на Тайване, вкуса которых я не узнала, потому что не попробовала. Честно признаюсь, не могла себя заставить отведать мяса змеи, лягушки, черепахи. Соблазнилась было тарелкой зажаренных блинчиков, но узнав, что начинка – ножки и крылышки насекомых, – поблагодарила и тарелку отставила.

К огорчению своих тайбэйских друзей, я совершенно не оценила местных сладостей. Во-первых, в них просто было мало сахара (или какие там еще сластители?). А во-вторых, их желеобразная, липнущая к зубам консистенция вовсе не радовала мой язык. Я, конечно, всячески пыталась это скрывать: коробки с этими пастилками относила домой и потом тайком угощала ими соседских детей.

Но особенно сложно мне пришлось с любимым деликатесом тайваньцев – «травяным чаем». Несмотря на название, это вовсе не чай, а скорее компот или кисель. Сначала я наблюдала, как в стаканы наливают коричневый, цвета настойки из сухофруктов, напиток, как он потом застывает до густоты киселя и как мои студентки, причмокивая от удовольствия, медленно этот кисель едят. Потом я зачерпнула полную ложку этого напитка, и – больше мне не захотелось. Он имел такой же вкус, как и цвет – компота из сухофруктов, к тому же почти совсем несладкого.

Впрочем, таких неоцененных мною блюд оказалось мало. В основном же тайваньская еда была для меня соблазнительной и аппетитной. И я с удовольствием посещала замечательные рестораны, ресторанчики, закусочные Тайбэя. Однако если бы я свела их роль только к еде, я бы сильно обеднила и приуменьшила их роль в жизни города. На самом деле цель этих заведений шире: быть комфортным местом дружеского общения – эмоционального и содержательного.

Вот как об этом написал американский летчик Йирл Уимен: «В Тайбэе есть множество мест, куда приходишь не просто перекусить, но встретиться с друзьями, завести новых. Я, например, очень люблю улицу Шуангчен стрит. Я бы назвал ее Улицей знакомств. В ее пабы, клубы, закусочные я приходил в течение многих лет и обрел там друзей, с которыми мы и сейчас, десятилетия спустя, продолжаем регулярно встречаться. Во время этих встреч мы обмениваемся дружеской болтовней или ведем вполне серьезные разговоры о политике, бизнесе. Встречи эти проходят так. Мы назначаем место сбора у ресторана „Империал“, а затем, выйдя из него, двигаемся вдоль улицы, заходя в любимые заведения. И там обязательно встречаем знакомых или еще не знакомых, но близких нам по духу людей».

О той же атмосфере, располагающей к дружескому, свободному общению, вспоминает и голландец Робин Руизендаал: «Разнообразие мест, где можно перекусить, в Тайбэе огромно: от мелких закусочных до дорогих ресторанов. Последние, разумеется, для фешенебельной публики: там можно, например, заказать 79 сортов скотча. Но я больше люблю бар „Мод“. Это место, где встречаются люди одной профессии или одинаковых интересов. Меня обычно интересовали театралы. Еще мне нравилось гулять в Восточном районе. Он стильный, современный, у роскошных витрин приятно видеть нарядных людей. И там очень удобно, близко расположены бары, пабы, закусочные. Мы любили с друзьями зайти сначала в один, потом в другой, в третий…»

Добавлю, что «зайти» – значит затеять неспешную беседу за едой, рюмочкой вина или кружкой пива. Но вот если общение захочется продолжить за чаем, тогда это уже совсем другой разговор.

Чайная церемония

«Китайский чай – это кладезь здоровья и мудрости». Откуда идет это изречение, точно не известно, но многие приписывают его монаху по имени Лю Люй. Именно он еще в середине VII века написал свою знаменитую книгу «Трактат о чае». С ее помощью чай стал популярным сначала в самом Китае, а в XVII веке и во всей Европе. Сегодня о китайском происхождении этой культуры можно догадываться по словам «чай» и «tea», соответствующим двум диалектам китайского языка. В Тайбэе, да и в любом городе Тайваня, есть множество чайных заведений и магазинов, где можно посидеть за столиком, не спеша вкусить этот древний напиток. Однако чайная церемония требует специальной подготовки и особой настроенности. Без того и другого эффект может быть соершенно неожиданным.

Сяо Ю-чен и его невеста Чанг Сяо-уин, двое веселых и красивых молодых людей, пригласили меня в чайный домик, расположенный в знаменитом культурном центре «Мемориал Чан-Кайши». Чайная была оформлена в традиционном китайском стиле: на трех стенах – национальный орнамент, а четвертая во всю ширину украшена иероглифами. Не исписана, а именно украшена: значки выведены золотым цветом по красному. А содержание текста, который мне перевели, было поэтичным и философски возвышенным.

Низко и часто кланяясь, к нам подошла улыбающаяся официантка. Поговорив с ребятами и узнав, что у них в гостях иностранка, она бесшумно удалилась и вскоре вернулась с подносом, на котором стояли чашечки, каждая размером с водочную рюмку. Рядом красовался такой же маленький чайник, в нем уже был заварен чай. Ребята объяснили, что сначала надо открыть крышку чайничка и вдохнуть аромат его содержимого. Ничего особенного я не учуяла – пахло крепко заваренными листьями чая. Теперь, сказали мне, отпивайте маленькими глоточками.

С первой же пробы я поняла, что предупреждение это напрасно: пить большими глотками оказалось просто невозможно. Это был «чифирь» такой крепости, какой мне пробовать не доводилось. Соответственно и вкус был под стать – чистейшая горечь. Больше двух глотков я сделать не смогла.

Потом фаянсовую посуду убрали и вместо нее принесли фарфоровую: теперь уже пиалочки такого же размера, как предыдущие чашечки и, соответственно, такой же чайничек. Церемония повторилась. Я заметила на блюдце крохотный кусочек печеного теста, сжевала его и «вприхлебку» смогла одолеть три глотка столь же крепкого чифиря, но уже другого запаха и вкуса. Фарфор сменился керамикой, сорт чая был другой, но размер посуды остался тем же. Четвертый чай, а затем и пятый, и шестой, были, разумеется, разных сортов. Однако из-за жгучей крепости заварки я с трудом могла эти вкусы различить.

Официантка спросила, какой именно напиток мне понравился больше всего и какой сухой чай в коробке я хотела бы купить. Я решительно от покупки отказалась: по мне все они были одинаковы.

Похожая история происходила со мной в разных кафе и ресторанчиках. Единственным предлагаемым напитком был зеленый чай – крепкий, горький. Сахар к нему не полагался.

И все-таки я оказалась не столь уж безнадежной. По университетской традиции в перерывах между лекциями студенты обычно приносили мне кружку зеленого чая. Заметив, что мне не очень-то приятно пить их любимый напиток из-за его горечи, они раздобыли где-то шесть пакетиков сахара и все их ссыпали в кружку. Так я, наконец, почувствовала довольно приятный вкус зеленого чая. Постепенно мне, однако, стало казаться, что напиток этот слишком приторный. Я сократила число пакетиков, потом еще и еще. Ребята, однако, продолжали приносить мне сахар, но однажды – забыли. Я забыла тоже. Выпила кружку неподслащенного зеленого чая и вдруг… почувствовала, что так он, пожалуй, мне более приятен. Уезжая в Москву, я набрала несколько коробок замечательного оолунгского чая: теперь я уже не представляла себе, как смогу без него сесть за стол.

Думаю, останься я в Тайбэе подольше, сумела бы войти во вкус настоящего чая и чайной церемонии. Все тот же доктор Чжан пытался, правда, объяснить мне некоторые тонкости чаепития:

– Чай – главный напиток любого китайца. Есть даже такая поговорка: «В твоем доме главное – топливо, рис и чай». На плантации чайные листья могут быть одного и того же сорта, но в готовом виде это совершенно различные продукты. Потому что главное – процесс обработки. Ключевое слово в этом процессе – «ферментация».

Чай до ферментации называется «зеленым»: он имеет желто-зеленый или изумрудный цвет. По мере обработки чай становится красно-коричневым, китайцы так его и называют – красный, а европейцы – черный. Чем сильнее ферментация, тем очевиднее изменение чая. Меняется и вкус, и аромат. Сначала он имеет цветочный вкус и запах, потом – фруктовый, потом – солодовый, со сладковатым «послевкусием».

После доктора Чжана моим образованием занялись мастера чайного домика рядом с моим домом. Именно там я узнала, что хорошая заварка не может получиться из воды, где много минеральных солей: вода должна быть мягкой, чистой и свежей. Для красного (черного) чая нужен кипяток (около 100 градусов), а зеленый можно заварить и при 90.

Лучшим для заварки считается керамический чайник из красной глины. Он может заполняться листьями либо на одну четверть, либо на три четверти: это зависит от того, насколько сильно скрутились листья в процессе их обработки. Настаиваться чай должен не меньше одной минуты, но если в ту же заварку потом добавляется кипяток, то настаивать нужно дольше. Объему и форме чайника должны соответствовать и чашки. К ним есть еще одно требование: стенки должны быть белыми. Тогда легко будет по цвету определить, насколько крепка заварка.

В китайский чай, как мне объяснили, никогда не кладется сахар. Представляю, каким дикарем я представала перед своими студентами. Не добавляют в него и молока, как мне объяснили мои соседи, владельцы чайного домика. Однако, как известно, нет правил без исключения. И в одной очень респектабельной чайной в центре Тайбэя меня угостили так называемым пенистым, или жемчужным, чаем. Правда, это была уже не китайская традиция, а местное, тайбэйское изобретение. Чай, молоко, сахар варятся в чайнике вместе, а потом полчаса настаиваются. Это было очень вкусно.

Чайная церемония не терпит суеты, торопливости. Здесь следует смаковать тонкий вкусовой букет, вдыхать неповторимый аромат и сосредоточиться на этом ритуале. На бурлящих улицах центра города я иногда видела вывески с одним иероглифом «чай». Здесь ведут неторопливую беседу знатоки чайной церемонии. А еще я встречала стариков, сидящих в тени какого-нибудь храма. Они собираются вокруг маленького, величиной с кулак ребенка, чайничка, в руке у каждого – крошечная чашка. И идет неспешный разговор. О чем? О вечности, наверное…

Национальные традиции

Сегодня во всем мире входит в моду обращение к народным обычаям, к историческим традициям. В Америке устраивают состязания ковбоев и шоу индейцев. У нас в России время от времени появляются на эстраде, а потом и на телевидении русские народные ансамбли. Фольклор, хотя и вяло, но возрождается.

В Тайване никакого возрождения нет: там народные традиции и не прерывались. Новейшие информационные технологии, электроника, а теперь еще и нанотехнологии – да! Но и свое, исконное, исторически сложившееся, украшающее быт, делающее праздничной повседневность – тоже да! Правда, в период наиболее резкого скачка научно-технического прогресса интерес к прошлому стал несколько падать. Но тут государство, на самом своем высоком, правительственном уровне это падение решительно остановило. Как? Пропагандой старины.

Народное искусство

Несколько раз в году пышными карнавальными шествиями отмечаются различные национальные праздники. В школах ребятишки из младших классов делают для этих праздников реквизит. На уроках учителя демонстрируют видеофильмы об уличных китайских представлениях, о народных играх, обычаях. В старших классах это просвещение становится более глубоким. Подростки изучают особенности китайской народной оперы. И не только изучают. Чтобы привить детям вкус к оперному искусству, в школах выступают артисты Академического театра искусств «Фусин» (он существует, кстати, под эгидой Министерства образования).

Какой бы местный телеканал я ни включила, обязательно увижу спектакль китайской оперы. Все труппы – «Танен», «Хайгуан», «Мугуан» – обязательно дают спектакли традиционной китайской оперы в школах.

Телевидение и радио вообще много делают для пропаганды и внедрения лучших образцов национального искусства. И это тот редкий случай, когда слова «пропаганда» и «внедрение» не вызывают у меня отторжения, я, наоборот, всячески это одобряю.

Особенно, мне кажется, эффективны детские телепрограммы. В каждой найдешь какой-нибудь элемент традиционной культуры: игру, символ, песню, танцевальные движения.

Чтобы народное исполнительское искусство не иссякло, а состав самих исполнителей не истощился, высшие учебные заведения – оперные и хореографические – готовят ежегодно новых артистов. Но и это не все. При многих колледжах и университетах открыты кафедры национальных танцев. В них не только познают историю этого искусства, но и учатся непосредственно хореографической технике. Разумеется, из студентов, выбравших этот предмет, совсем не обязательно получатся профессиональные танцоры. Но интерес к народному танцу у них наверняка сохранится.

Празднества

Как же выглядит это традиционное искусство в жизни? Начну с праздников. Их тут множество. У каждого свои особенности, но много и общего.

Первый из них – Новый год, или Праздник весны. Для нашего уха это сочетание звучит странно – Новый год и весна. Но праздник отмечается по старому лунному календарю, где-то в середине февраля, то есть когда на Тайвань уже приходит весна. В канун Нового года домочадцы дарят друг другу подарки, деньги. Красные конверты с купюрами – не столько материальная поддержка, сколько символ: деньги в красном конверте (но не подписанном красными чернилами!) – это пожелание удачи, знак грядущего благоденствия.

В предновогоднем застолье первую еду приносят тем, кого за столом нет, – духам предков. Следующие в иерархии – старики, потом – родители, последние – дети. Продолжается встреча Нового года уже в храме – там возжигают ритуальные благовония. С утра Нового года начинаются визиты к родным и друзьям. А чуть позже семья вливается в уличное гулянье.

Через полмесяца новое празднество – Праздник фонарей. Улицы и площади расцветают фонарями самой разной величины и окраски. Оранжевые, лиловые, желтые – от миниатюрных фонариков до фонарей огромных размеров. Все угощают друг друга специфической (весьма специфической, на мой вкус) едой, которая называется шань-юань-сяо. Это небольшие шарики из рисовой муки, внутри – сладкая начинка.

На пятый день мая начинается веселый Фестиваль драконьих лодок. Вообще-то по своему происхождению праздник этот не очень радостный. По преданию, в этот день в древнем царстве Чу утонул поэт Чжу Юань. По более поздней легенде, он бросился в бурные воды в знак протеста против тирании правителей. Праздник называется «Праздник поэта», а главное его действие – гонка на драконьих лодках, которые должны найти (но веками так и не находят!) бедного поэта. Считается, что рыбы до сих пор охотятся за его телом, пытаясь им пообедать. Чтобы этого ужасного деяния не произошло, глупым рыбам участники фестиваля бросают цзун-цзы (что-то вроде наших голубцов – рис, завернутый в листья бамбука). В этот день предусматривается также соревнование гребцов на лодках.

Как я уже сказала, праздников много, всех не перечислишь. Упомяну только еще один – день рождения Туди Гуна, бога Земли. Отмечается он в середине осени, на восьмой месяц лунного календаря. Это как раз время, когда заканчиваются работы на земле, и весь смысл праздника – благодарность Туди Гуну за щедрый урожай. Весь праздник состоит из нескончаемого шумного шествия по улицам. И, разумеется, со всевозможными народными представлениями.

Уличные представления

Утром просыпаюсь от грохота барабанов, звона гонга, шумных выкриков. Мимо моего окна, почти тычась в него, проплывает огромная морда с разверстой пастью. Догадываюсь, что это Дракон, символ могущества и власти. Словно у настоящей змеи, его многочленное тело извивается и играет золотистым, зеленым, огненно-красным. Длится это долго. Пока многоцветное чудище плывет мимо, успеваю насчитать десять сочленений, а каждое – около двух метров. Двадцатиметровый змий! Впрочем, этот еще малыш.

Вот, говорят, в День республики, 10 октября, по улицам шествует Гипердракон, его длина достигает 120 метров, а вес 100 килограмм. Чтобы заставить этого гиганта двигаться, внутри него прячутся солдаты трех видов вооруженных сил Тайваня!

Выхожу на улицу и обнаруживаю, что Дракон отнюдь не пассивен. Он то бурно устремляется вперед, то, наоборот, как бы прикидывается ленивым и равнодушным. Предмет его внимания – Жемчужина, тоже, разумеется, в сотни раз больше своего натурального размера. По легенде, огромный Дракон, «резвясь, гоняется за изящной Жемчужиной», которая, как и положено ветреной красавице, дразнит и соблазняет чудовище, но никак ему не дается. Веселая толпа, а особенно, конечно, детвора, приходят в восторг от этой игры. Но ненадолго. Потому что шествие еще только началось, вокруг много других развлечений. И я спешу не пропустить ни одно из них.

Вот исполняет свой знаменитый танец плюшевый Лев, второй после Дракона популярнейший герой праздника. Он уже значительно меньше размером и «танцует» с помощью всего двоих артистов: один «отвечает» за туловище, другой – за голову.

Среди театрализованных сюжетов ищу знаменитую «Сухопутную лодку». А увидев, пытаюсь отгадать, как же «работает» это бамбуковое судно с сидящей внутри него девушкой. Мне приходит на помощь студент, стоящий рядом со мной в толпе:

– Так ведь это не девушка, а сильный мужчина, загримированный под женщину, он несет всю эту конструкцию на себе.

Таких жанровых сценок в уличных представлениях много. И хотя сюжет каждой из них хорошо известен даже детям, эти мини-спектакли смотрят с большим интересом. Среди всей этой толпы я, конечно, в выигрышном положении: мне-то большинство сюжетов неизвестно. Поэтому я с искренним любопытством слежу за тем, поймает ли Рыбак в свою сеть Морскую раковину («Танец волшебной Раковины»), удержит ли Старец на своей спине Девушку (шуточная сценка «Девушка на спине Старца»). Мне также любопытно, каким образом клоуны на ходулях то вырастают на полметра, то на столько же становятся ниже.

А уж когда я встречаю команду участников какой-нибудь уличной игры, я впадаю в настоящий спортивный азарт. Кто победит в состязании с ножным воланом (подбрасывание ногой небольшого диска с перьями)? Кто дольше всех удержит «жужжалку» (легкую катушку, вращающуюся на тонкой бечевке)? И когда у игрока упадет толо (китайский волчок из дерева или металла?)

У каждой такой группы игроков, так же как и вдоль всего уличного шествия, много наблюдателей. Я чуть было не сказала «зевак», но так назвать этих людей было бы неправильно: они не просто смотрят, они активно участвуют, страстно болеют. Их энтузиазм, крики одобрения, возгласы, хохот создают ту радостную атмосферу, без которой праздник не был бы настоящим Праздником.

Я внимательно вглядываюсь в толпу и вижу, что и сама она каким-то образом несет на себе печать национального колорита. Ну, конечно, на многих вместо обычной современной одежды – народные китайские костюмы. Вот прошел юноша в атласном халате до колен и длинной юбке. На голове у него – высокий ярко вышитый головной убор. Это – бяньфу, парадная мужская одежда. А вот девушка в костюме фасона шэньи: две широкие шелковые полосы сшиты сзади и перехвачены нарядным поясом. Одеяние это свободными складками ниспадает с плеч девушки к ее ногам, образуя широченные рукава. Кромки рукавов, так же как и все края наряда, отделаны яркой вышивкой, аппликацией, плетением.

Покопались в сундуках у бабушек? Взяли напрокат специально для этого карнавала? Можно только гадать. Впрочем, большинство девушек одеты во вполне современные платья и блузки. Но сегодняшняя мода очень естественно переплетается с модой традиционной: свободные рукава кимоно, плетеные пояса, а в отделке – тесьма и вышивка. С одной стороны, современные модницы, будто сошедшие со страниц «Вог», с другой – явно выраженный национальный колорит.

Пекинская опера

Было время, а именно в VII–VIII веках, когда китайская опера (она еще называется Пекинской) была не только любимым видом искусства китайцев, но и доступным зрелищем для всех – и богатых, и бедных. Спектакли давались прямо на площадях, на сцене, открытой с трех сторон, с одной только стеной-задником. Сегодня, придя на спектакль в Театр китайской оперы, я увидела вполне для меня привычный зрительный зал, а перед ним сцену, закрытую с трех сторон. Четвертая же, та, что напротив зала, была задернута занавесом потрясающей красоты. Он был разукрашен сложной многоцветной вышивкой.

Раздалась музыка – гонг, барабаны, смычковые инструменты. Занавес раздвинулся, и на сцене начали появляться артисты. Они, однако, сильно отличались от тех, что мне приходилось видеть на сценах других оперных театров мира. В глаза бросились две особенности: чересчур ярко выраженный, пожалуй, даже вычурный грим и сложные, многоцветные одежды, как бы намеренно выражающие и утрирующие характер героев. На этом несоответствие с моими представлениями об опере не закончилось. На сцену вышла тоненькая девушка в старинном одеянии, мелодичным голосом она начала свою партию и вдруг… прервала ее танцем. Вслед за ней появился юноша в костюме воина, он тоже начал с того, что спел арию, потом сделал несколько мощных акробатических прыжков и стал показывать приемы боевых единоборств.

На протяжении всего спектакля, где, как я поняла, трагическое тесно переплеталось с комическим, я видела то, что современным языком можно было назвать «синтетическим искусством». Пение было лишь фоном, на котором возникали то танец, то стихотворные монологи, то быстрые диалоги, то акробатика, то пантомима. Понятней всего для меня оказалась именно пантомима. Жесты были просты и шутливы – как это принято в обыденной жизни.

Однако разобраться с остальными особенностями спектакля я бы ни за что не смогла, если бы не запаслась брошюрой «Китайская опера. Традиционное искусство в Китае», выпущенной издательством «Гуан Хуа». Так, сверяя свои зрительские впечатления с текстом брошюры, я стала кое-что понимать. Например, что литературную основу оперного спектакля составляет либо известное историческое событие, либо народная легенда. Актерских амплуа не так много, и за каждым закреплена определенная характеристика. Скажем, «младший шэн» – это благовоспитанный юноша, страстно влюбленный в юную героиню. Ее амплуа «дань-цветок» – наивная романтическая девушка, мечтающая о чистой любви. Другие персонажи: «цзин» – сильный, волевой мужчина; «дань в темном халате» – добронравная и рассудительная женщина средних лет. Среди этих героев выделяется еще один – вообще даже не человек, а обезьяна. Вернее, знаменитый обезьяний царь Сунь У-кун. Это персонаж комический. Он постоянно почесывается, кривляется, дразнится. К тому же всех задирает и высмеивает различные пороки. Такой вот китайский шут.

А грим, как я узнала, утрирован не просто так: он несет определенную смысловую нагрузку. Красный цвет – символ верности и отваги, черный – решительность, синий – расчетливость. А белый… Вот уж неожиданность! Вы подумали что-нибудь вроде девичьей невинности и чистоты? Ничего подобного. Белым обозначается личность лживая и коварная. Грим персонажей-людей не может быть золотым или серебряным – это привилегия актеров, изображающих богов.

Скажу сразу, что, несмотря на всю эту условность и кажущуюся устарелость, все действие в целом – динамичное, заряженное энергией, многоцветное – захватило даже меня, мало что понимавшую как в отношениях героев, так и в сюжете вообще. Что же касается зрителей-тайбэйцев, то полный зал (аншлаг!) постоянно взрывался то бурными возгласами, то громкими аплодисментами.

Куклы и тени

Не менее давнюю историю имеет и другой театр – кукольный. Известно, что уже в середине X века артисты-кукольники выступали на площадях, на открытых подмостках и имели огромную популярность. Хотя сегодня представления даются в закрытых театральных помещениях, часто их можно увидеть и на рынках, и во дворах во время праздников, и на семейных торжествах.

Кукольное искусство сохранилось до наших дней в трех основных видах: марионетки, перчаточные куклы и театр теней.

Марионетками – каждая величиной в половину человеческого роста – манипулируют артисты с помощью ниток. Они достигают такого мастерства, что порой забываешь, что на сцене – куклы. Тщательно продуманными костюмами, гримом, прическами они точно воспроизводят живых людей.

Перчаточные (то есть надетые на пальцы) куклы пришли в китайское искусство позднее. Их действия более динамичны и разнообразны. В их представлениях много сцен боевых единоборств, акробатических прыжков, кульбитов, бойцовских приемов. Сегодня артисты-»перчаточники» широко используют для всех этих действий современные технические возможности.

Несколько в стороне от этих двух разновидностей кукольного театра стоит третья – театр теней. Его еще иногда называют «театром кожаных обезьянок». Дело в том, что все фигурки, а также реквизит – деревья, дома, цветы, мебель – вырезаются из кожи. Куклы плоские. Они помещаются за прозрачный экран, а при подсветке кажутся тенями.

Содержанием кукольных спектаклей могут быть фольклорные сюжеты или средневековые романы. Но довольно часто марионеточные представления используются для религиозных ритуалов. Марионетки могут быть частью церемонии моления накануне брачной церемонии, или во время появления на свет ребенка, или в день рождения главы семьи. Куклы на нитках иногда совершают некие сакральные действия с целью изгнания злого духа или, наоборот, благодарения богов. Близость кукольных театров к религии часто подчеркивается духовной музыкой.

Под бой барабанов

Мой рабочий день в университете Ченчжи заканчивается часов в шесть. Но если я засиделась, о времени мне забыть не удастся: о нем напомнят звуки бамбуковой флейты «ди», двухструнной скрипки «хуцинь» или щипкового струнного инструмента «чжэна». Потому что ровно в шесть начинается репетиция студенческого оркестра народных инструментов. В Ченчжи таких оркестров (ансамблей, студий) пять или шесть. В других университетах бывает и больше. Иногда они объединяются в клубы китайской музыки. На одном таком концерте студенческого клуба я побывала.

Это был Ансамбль народных инструментов факультета национального искусства университета Нан Хуа. Руководил им очень известный профессионал – Уанг Ба-цень, композитор, дирижер, танцор и ударник. Вообще-то весь концерт состоял из выступлений барабанщиков. Скажу честно, для моего неподготовленного уха представление это оказалось довольно тяжким испытанием. Посреди сцены стоял огромный барабан, на нем исполнил соло первый музыкант. Потом вышли и сыграли на двух небольших барабанах две миловидные девушки. Сыграли ритмично, темпераментно, хотя и несколько громковато. Затем на сцене появилось еще 19 человек: 3 барабанщика и 16 тарелочников. Тут начался такой грохот, что я с трудом удержалась, чтобы не закрыть уши. Дальше – больше. Грохот барабанов и бой тарелок превышал все мыслимые пределы. Казалось, что главное намерение музыкантов – оглушить зрителя. Ну а традиционной целью, как я догадалась, было устрашение врага. Зал все это приводило в неописуемый восторг. Зрители, в основном молодые люди, вскакивали со своих мест, свистели, отбивали ритм в ладоши. Для меня же удовольствия не было никакого: от номера к номеру вся эта «громовуха» усиливалась, била по ушам, по нервам…

Но вот вышел секстет девушек, они начали с того же – громких барабанных перестуков. Но одновременно проделали некие ритмичные танцевальные па. Я залюбовалась этими движениями, а также яркими национальными костюмами. Потом я стала прислушиваться к ритмичной музыке и вдруг почувствовала, что все это – бой барабанов, ритм, танцы – хорошо слажено и создает ощущение единого стиля.

Дальше я уже почти не реагировала на чудовищную громкость, я любовалась девушками, исполнявшими очередной боевой танец. Я заряжалась энергией самого Уанг Ба-ценя, который играл на барабане и прыгал вокруг него в сопровождении тарелочников. Я вдруг осознала простую истину, что проще всего сказать: «Я этого не понимаю, мне это не нравится». Но лучше совершить эту нелегкую работу – понять, почувствовать чужую культуру и обрести способность наслаждаться ею.

Аборигены

Ну и, конечно, верным хранителем традиций тайваньцев можно назвать аборигенов. Первые обитатели острова Формоза населяли его уже 12–15 тысяч лет назад. Находки археологов показывают, что поселенцы-пионеры приходили сюда частью из Индонезии, а частью с юга Китайского материка. Являются ли современные тайваньские аборигены потомками тех, первых? Антропологи на этот вопрос точного ответа не дают.

Тайваньскими аборигенами называют сегодня коренных жителей острова, имеющих отличные от китайцев расовые признаки, обычаи и языки и переселившихся на Тайвань в далекой древности. Ами, атайял, кавалан… Всего официально зарегистрированы 12 племен. Они составляют два процента населения Тайваня. Живут в горах или на островах. Правительство, последовательно соблюдая политику сохранения национальной культуры, запретило продавать эти земли любым неаборигенам.

Коренные тайваньцы занимаются охотой, земледелием и рыболовством. А также народными художественными промыслами. Они шьют национальные костюмы, материалы для которых тоже изготавливают сами – вручную, на ткацких станках. Известна также уникальная одежда из коры, она называется «тапа». Кроме того, они делают лубочные картинки на дереве, разрисованные фигурки из теста. Очень сложна традиция замысловатых «китайских узелков»: геометрические узоры, наподобие макраме, сложенные из узелков на веревках.

Все эти изделия, а также много других, названия которых мне не удалось узнать, я увидела на одной из самых больших площадей Тайбэя. Площадь Сун Ят-сена, где проходил ежегодный праздник аборигенов, была по периметру заставлена аккуратными лотками. На них красовались, привлекая яркими красками и замысловатыми рисунками, изделия аборигенского народного творчества. Особенно привлекательно выглядели головные уборы. Все одинаковой формы – в виде шапочки-банданы – они, однако, поражали разнообразием исполнения. Шапочки были украшены перьями, стеклышками, блестками, монетами, узорами из узелков, камешками нефрита или яшмы и еще чем-то ярким, пестрым.

Такие же банданы увидела я и на головах участников концерта, который исполнители из разных племен (в основном ами и кавалан) давали посреди площади. В отличие от замысловатых изделий, танцы и пение аборигенов показались мне совсем простыми и даже примитивными. Взявшись за руки и образовав круг, они делали два-три шага вперед, невысоко поднимали правую ногу, потом столько же шагов назад – и опять поднимали, но уже левую. Еще два-три шага по кругу в одну сторону, то же в другую. Все эти движения сопровождались пением: горловыми звуками, иногда сильно напоминающими голоса животных.

Но я очень прошу читателя не слишком доверять моим впечатлениям: наверняка я не могла почувствовать прелести происходящего просто в силу своей неосведомленности в тонкостях искусства пения и танца аборигенов.

Зато я с удовольствием наблюдала, как к исполнителям в национальных костюмах присоединяются молодые люди в маечках и джинсах. Юные тайбэйцы и тайбэйки, встроившись в круг, с упоением проделывали те же па, дополняя их современными и более привычными движениями – как на дискотеках.

Забота о здоровье

Ну вот мы и добрались до того, о чем с такой гордостью говорила блистательная Амбер Чен, главный редактор газеты «Tайбэй таймс». Система охраны здоровья тайваньцев. Едва начав знакомиться с этой сферой жизни, я хорошо поняла Амбер. Ей и впрямь было чем гордиться.

Как устроена система?

За последние десятилетия на Тайване полностью избавились от многих болезней, не только от таких редких теперь, как чума, холера, оспа, бешенство. Но, по заявлению ВОЗ (Всемирной организации здравоохранения), последние 40 лет на Тайване не было и малярии, которая часто вспыхивает в разных странах, в том числе и высокоцивилизованных. Долгие годы одной из ведущих причин смерти на Тайване (как говорят врачи, «главным киллером») был гепатит. Но 20 лет назад там провели широкую вакцинацию: прививки делали новорожденным, маленьким детям, школьникам, всем медикам, а также членам семей больных гепатитом. Это был первый в мире опыт такого рода. И вот результат: в 1995 году медики фиксировали 850 случаев смертей от гепатита, в 2000-м – только 68. Всего за пять лет печеночников стало умирать в 12 раз меньше!

Очень не хочется «грузить» читателя цифрами. Но они не просто впечатляют – порой ошеломляют. Вот только одна таблица: «Изменение причин смертности на протяжении десяти лет». Сегодня от пневмонии умирает больных в 6 раз меньше, от бронхита – в 3 раза; от нефрита – в 1,5 раза, чем десятилетие назад. В 1995 году среди различных причин смертельных случаев на первом месте стояли желудочные заболевания. Сегодня среди этих роковых причин их нет вовсе.

Не буду больше вдаваться в подробности, сразу обобщу: смертность среди тайваньцев за последнее время упала в три раза. И наоборот, продолжительность жизни существенно выросла. Сегодня она составляет в среднем 73 с половиной года для мужчин и 79 лет – для женщин.

Чем же объясняется такое очевидное улучшение здоровья тайваньцев? Я попыталась разобраться и обнаружила несколько причин.

Прежде всего, медицинское обслуживание в стране стало бесплатным. Почти все тайваньцы (точнее, 96 %) застрахованы. И потому за свое лечение ни в поликлиниках, ни в больницах, ни в любых лечебных центрах платить не должны.

Я с интересом посмотрела, какие именно медицинские услуги оказываются на Тайване бесплатно. Кроме тех, что я получаю в своей районной московской поликлинике по обязательной страховке (прием у врача, вызов на дом, лабораторные анализы, рентген), я обнаружила и стоматологическую помощь, а также терапию ВИЧ-инфицированных и пациентов, нуждающихся в трансплантации органов. Я внимательно прочла про две последние услуги и проверила по разным информационным источникам. Все верно. И дорогущий коктейль для больных СПИДом, и пересадка органов – за все это тайваньцам платить не надо. Иностранцам – тоже, правда, если те живут на Тайване (и платят налоги) не меньше четырех месяцев.

При этом совершенно не важно, в какой именно части страны живет человек: если, предположим, в глухой деревне, а болезнь подстерегла его в Тайбэе, ему все равно предоставят место в современной клинике, и все услуги не будут стоить никаких денег.

Я несколько раз бывала в этих больницах, в поликлиниках: нигде не видела обшарпанных стен, вонючих туалетов, пыльных окон. Здания, как правило, новые или сильно подновленные, чистота блюдется такая, какой ей и положено быть в медучреждении.

Я упомянула о благоустроенности больниц потому, что она бросается в глаза. Но, конечно, качество лечения – это прежде всего уровень квалификации врачей. И об этом уровне постоянно заботится государство. Правительство в данном случае представляет министерство здравоохранения. Именно под его контролем проводится в жизнь неукоснительный закон: лицензию на право работать в медицинском учреждении врач получает только на пять лет. После чего это право необходимо подтвердить. Врач должен пройти переаттестацию и доказать, что он не остался на том же уровне знаний и умений, с каким пришел пять лет назад – теперь он еще обязан быть знакомым с новыми методиками лечения, последними технологиями, должен уметь пользоваться современным оборудованием.

Так же раз в три года министерство выдает лицензию и всему медучреждению (больнице, поликлинике, лечебному центру). При этом комиссия оценивает его деятельность по нескольким параметрам: кроме собственно лечения, также по качеству ухода за больными, мастерству медсестер и старательности санитаров, по наличию необходимых лекарств, питанию пациентов. Только при положительной оценке по всем этим и многим другим критериям учреждение получает новую лицензию. Так что расслабиться за три года вряд ли удастся.

Ну ладно, в больших городах, крупных населенных пунктах с медициной все в порядке, но по своей стране я знаю, как тяжело обеспечить врачебную помощь в районах отдаленных. Как с этим на Тайване? «Для нас это тоже огромная проблема» – ответили мне в министерстве. И рассказали, какими способами пытаются ее решить. Всего таких способов три.

Первый. В разы увеличить зарплату врачам, согласным работать, например, в труднодоступном горном селении. Дорого? Да, конечно. Но это смотря чем измерять – деньгами из госбюджета или здоровьем сограждан.

Второй. Выдавать правительственную ссуду выпускникам школ, которые хотели бы поступить в престижный медицинский вуз, но не могут оплатить учебу. Тогда государство платит за все годы обучения, а выпускник должен потом отработать эту помощь там, куда его направят.

Третий способ привлечь специалистов в глухомань касается иностранцев. Им тоже государство готово оплачивать учебу, но с условием отработать потом в горной деревушке или на отдаленном острове.

Ну и, наконец, житель любого далекого селения может приехать в ближайшую городскую клинику, бесплатный транспорт ему будет обеспечен.

Одним из важнейших принципов системы здравоохранения на Тайване считается также контроль за продуктами и за учреждениями общественного питания. Любой новый товар, который собрался выпускать производитель, должен пройти сертификацию, подтверждающую не только его безопасность для здоровья, но и его полезность. То же относится и к импорту. Тайваньцы удивлялись нашим казусам с американскими окорочками и польской говядиной: «Да как же эти продукты вообще могли попасть в Россию? Как они прошли врачебный контроль на таможне?»

Очень строгий надзор за генетически модифицированными продуктами. Их проверяют, анализируют, подвергают сложным испытаниям в течение долгого времени. Сегодня из нескольких десятков предложенных видов таких продуктов к продаже разрешены только десять.

Особую сложность в системе здравоохранения представляет контроль за так называемыми «нерегулируемыми» закусочными. Специфика Тайваня в том, что мелкие «едальни» – придорожные кафешки, пищевые лотки, а также сяо чи – маленькие столовые, пельменные, пирожковые, не говоря уж о продуктовых автоматах – здесь можно встретить буквально на каждом шагу. Тем не менее санитарное состояние каждого из них проверяется неукоснительно.

Недалеко от моего дома я все время видела один такой автомат с холодными напитками. В одно утро, дойдя до места, где обычно стоял этот Vendor, я обнаружила, что его там нет – вместо него темнела площадка со свежесрытой землей. Причину таинственного исчезновения автомата мне удалось узнать через несколько дней.

При очередной санитарной проверке выяснилось, что среди банок и коробок с напитками два сока – старые. Срок их годности истек месяц назад. Как оказалось, хозяин Vendor’а уже дважды был пойман на таком нарушении санитарных норм. Два раза отделывался штрафами, а в третий его бизнес просто закрыли.

Кстати, тайваньские врачи говорили мне, что, по их мнению, именно такая строгость в отношении уличных торговцев едой уменьшила количество желудочных заболеваний и резко сократила число смертных случаев по этой причине.

Насколько субъективно мое мнение о системе здравоохранения на Тайване? Не слишком ли я поддалась своим внешним впечатлениям, беседам с докторами и работниками министерства? Что ж, обращусь за поддержкой к такому авторитетному изданию, как международный журнал «Экономист». Проведя рейтинг по своей шкале оценок, он пришел к такому выводу: «Среди высокоразвитых промышленных стран Тайвань занимает по качеству охраны здоровья второе место в мире после Швеции».

Народная медицина

Вместе с современной медициной существует на Тайване и та, что называется народной, китайской. Кстати, на Западе и у нас в России принятые сегодня методы лечения именуют «традиционными», а народные – «нетрадиционными». Тайваньцы все называют наоборот: китайская народная медицина – это и есть медицина традиционная. Для нее выстраиваются хорошие современные здания. Ее врачи получают более длительное образование в учебных заведениях. Лечение в госпиталях китайской медицины так же бесплатно, как и в любой другой больнице.

В Главный госпиталь народной китайской медицины я пришла после того, как две мои коллеги из России рассказали, как им помогли решить проблемы со здоровьем врачи-»традиционщики». У доцента ЛГУ Ирины дочь много лет болела аллергией. Врачи испробовали, кажется, все способы, чтобы ее вылечить, но не смогли. Девочка приехала на каникулы из Петербурга в гости к маме. Ирина отвела ее к докторам китайской медицины, и та вернулась домой совершенно здоровой.

А профессор МГУ Марина всю свою «дотайваньскую» жизнь промучилась гастритом. И тоже вылечила его с помощью народных средств. Решила попробовать и я.

Директор госпиталя доктор Чен Чан-фа, крупный немолодой человек, встретил меня широкой улыбкой. Его сопровождали несколько врачей, главным из которых, насколько я поняла, был Чанг Ю-уанг, руководитель отдела акупунктуры. Из беседы с этими специалистами я кое-что смогла узнать о некоторых принципах и методах народной медицины. Но именно «кое-что», потому что остальное лежало явно за пределами моего понимания.

Итак, поняла я следующее. Традиционная медицина лечит только природными лекарственными средствами: в их основе лежат травы, никакой химии нет. Огромную роль играет еда: жирная, жареная – способна сделать больным самого здорового человека. Примерно то же мне много раз говорили и московские врачи. Правда, к «жирному, жареному» они еще добавляли «острое». Здешние эскулапы про этот третий запрет не упомянули.

Следующий принцип: человек с помощью специальной тренировки может вылечить себя сам. Для этого, как я поняла, он должен сосредоточиться на больном органе, «уговорить» его не болеть. Вообще же главная задача врача-»традиционщика» – научить пациента, как самому, без медицинской помощи, сохранять в себе здоровые, «добрые» силы, как не дать «силам зла» их победить. Для этого нужно последовательно выдерживать два основных условия: не сердиться и не волноваться. Я засомневалась: возможно ли эти условия выполнить в современном, напряженном, полном стрессов мире?

– Это зависит от ваших преференций, – заверил меня доктор Чен Чан-фа. – Если состояние души, ваш дух и ваше тело для вас важнее всего, то с помощью совсем несложной подготовки можно не то чтобы полностью отключить все свои переживания и стрессы, но как бы отодвинуть их на второй план. Только для этого надо понять, а вернее прочувствовать то, что для вас важнее всей суеты жизни, а именно – внутренний покой.

– Но ведь бывают обстоятельства, когда просто невозможно отодвинуть, отключиться, – попыталась было возразить я.

– Не бывают, – мягко, но твердо перебил меня доктор. – Или случаются очень редко – тревога за жизнь близкого человека, например. Или его смерть. Но ведь это происходит не каждый день, правда?

Честно говоря, все эти рекомендации несколько меня разочаровали, показались чересчур простыми, даже примитивными. Но вскоре я отказалась от этих своих впечатлений: поняла, что доктор Фа и его коллеги намеренно упрощают и огрубляют принципы китайской медицины – специально для меня. И правильно делают. Потому что когда они начали разговаривать со мной серьезно, я поняла, что явно не соответствую уровню интеллекта и знаний, на которые они рассчитывают.

Довольно долго наш разговор крутился вокруг того, что представляет собой человек по отношению к Вселенной. Это своеобразный микрокосм. Он состоит из двух начал. Первое – Инь, женское, пассивное, оно почему-то называется «темное». Второе – Ян, мужское, активное и, странно, но – светлое начало. У здорового человека должен сохраняться баланс между Инь и Ян. У больного это соотношение нарушено.

Кроме того, жизнедеятельность организма определяют пять функциональных систем: «синь» (сердце или душа); «фэй» (легкие); «гань» (печень); «пи» (селезенка) и «шень» (почки). Равновесие между этими системами – необходимое условие для здоровья человека. На организм также влияют времена года и изменения погоды; они называются «шестью аномалиями»: ветер, холод, жара, влажность, сухость и жжение (?!). Существуют еще и внутренние факторы, так называемые «семь эмоций»: радость, гнев, тревога, страх, тоска, печаль, удивление. Причину заболеваний следует искать во взаимодействии «шести аномалий» с «семью эмоциями». Суть китайской медицины сводится к стремлению достичь гармонии между физической природой и психическим состоянием человека.

Еще более сложной оказалась концепция, в которой фигурировали такие понятия, как Земля, Дерево, Огонь, Вода и Золото. Эти пять элементов, взаимодействуя, тоже оказывают влияние на состояние нашего здоровья.

Привожу здесь основные принципы знаний, на которые опирается китайская медицина, не для того, чтобы что-то разъяснить читателю (сама плохо понимаю!), а лишь для того, чтобы дать представление о чрезвычайной сложности этих знаний.

Способов лечения у «традиционщиков», как мне показалось, не так уж много: акупунктура (иглоукалывание и жжение), массаж, хиропрактика и лекарства. Впрочем, последнее слово здесь стараются не произносить, чтобы не было ассоциации с аллопатическими химическими препаратами. Китайские медики пользуются только средствами, взятыми у природы, то есть растительного и животного происхождения. Некоторые из них весьма экзотичны. Скажем, янтарь – для успокоения нервной системы, миндаль – для кровообращения, медвежья желчь – для снятия стресса и как болеутоляющее, женьшень – для улучшения работы сердца.

Врачи китайской медицины любят повторять, что лечат они не болезнь, а больного. Однако чтобы установить, где именно дал сбой разбалансированный организм, а затем подобрать правильное средство восстановления этого баланса, нужно долго учиться.

Обычно только теоретический курс обучения составляет семь лет, на один-два года больше, чем у врача современной медицины. Сегодня некоторые вузы выпускают специалистов, владеющих обоими методами. Это, такое типичное для Тайваня, соединение современного с традиционным оказалось весьма эффективным и для медицины. Именно на пересечении этих двух направлений удается сегодня вылечивать такие тяжелые болезни, как гепатит, гипертонию, рак.

Возможно, я узнала бы о народной китайской медицине больше на своем собственном опыте. Однако со мной, к сожалению, произошел казус, в котором я была виновата сама. Я назвала врачам свою проблему, с которой боролась уже несколько лет. Но тут же предупредила, что у меня аллергия, что мой капризный организм реагирует почти на любые новые лекарства, которые мне приходится принимать. «А на (он назвал какой-то фрукт, что-то вроде фейхоа), у вас аллергии нет?» – спросил доктор Фа.

Я вспомнила, с каким удовольствием поедаю южные фрукты – апельсины, мандарины, ананасы, фейхоа – и с уверенностью ответила: «Нет, на это аллергии у меня нет».

Вскоре молоденькая, очень хорошенькая сестричка в наглаженном халате принесла мне большой бумажный пакет с порошками. «Принимайте три раза в день до еды», – сказал мне доктор Фа на прощанье.

На следующий день я выполнила предписание. На второй день опять. А на третий у меня началась жесточайшая крапивница. Кто не знает, что это такое, – не советую узнавать. Жуткий зуд не оставлял меня ни днем, ни ночью. Если бы я могла спокойно отлежаться какое-то время, может, эта хворь и прошла. Но у меня как раз на эти дни пришлась утроенная нагрузка: кроме ежедневных лекций еще и две международные конференции, на которых я должна была выступать. От стрессовой ситуации моя аллергия еще пуще обострилась.

Доктора из госпиталя народной медицины, узнав о моей неприятности, предложили принять другое лекарство – уже от аллергии. Но мой страх – не будет ли еще хуже? – был так велик, что я наотрез отказалась.

Однако себе в укор я могу сказать, что потом встречала еще несколько человек из России, которым тайбэйские врачи-»традиционщики» помогли. Причем помогли в таких заболеваниях, которые те много лет безуспешно лечили медициной современной. Это мое признание – извинение перед доктором Фа и его коллегами. Не их, а только моя вина в том, что они не смогли мне помочь.

Без врачей

Я могла бы рассказать еще о замечательных достижениях современной тайваньской медицины, об уникальных операциях, излечивающих безнадежных больных, о применении новейших технологий и сложнейших приборов.

Все это имеет прямое отношение к продолжительности жизни, так феноменально выросшей в последнее десятилетие.

Однако было бы несправедливо умолчать о том, какую роль в этом феномене играют сами тайваньцы. Я имею в виду их заботу о здоровом образе жизни. Сами они называют это народным движением «Без врачей».

Утром, идя на работу в университет, я пересекаю стадион. Вернее, даже не стадион, а большое спортивное поле с площадками для тенниса, волейбола, баскетбола. По кромке поля разбиты беговые дорожки. С раннего утра по ним уже бегают десятки людей. Стадион открыт для всех. И кроме студентов здесь «наматывают круги» люди самых разных возрастов. Бег считается одним из лучших способов укрепления мышц, дыхания, работы сердца.

Внутри стадиона занимаются многочисленные оздоровительные группы: ти-кон, тай-цзы – штук пять-шесть. У каждой своя методика, но цель одна – укрепить собственный организм, сделать его «болезнеустойчивым», умеющим сопротивляться простудам и инфекциям. Состав этих групп весьма примечателен: люди среднего возраста и старики образуют примерно одинаковые пропорции с молодежью.

Такие же оздоровительные группы заполняют и парки города. С раннего утра это в основном трудовой люд – тренируются перед работой. Позднее – пенсионеры, очень активные физкультурники. Их сменяют дети: часто это ученики соседних школ, члены всевозможных спортивных клубов и секций.

Пропаганду здорового образа жизни массированно ведут также все без исключения телеканалы Тайваня. По одному из них харизматичный юноша, улыбаясь, показывает физические упражнения по одной системе оздоровления. По второму – миловидная женщина лет 40, прекрасно сохранившая фигуру, демонстрирует другую систему. По третьему каналу три очаровательные девушки выступают в той же роли, но уже с третьей системой оздоровления.

Мне очень нравится программа «Два доктора». Двое ведущих, врачей, в легкой, иногда шутливой форме изо дня в день объясняют телезрителям, какой образ жизни надо вести, чтобы всегда чувствовать в себе большой запас сил и не обращаться к медикам. Ключевое слово в этих передачах – «энергетика», или то, что американцы называют «драйвом». Телезрители узнают, как правильно дышать, ходить, спать. Как сидеть за рабочим столом, за компьютером. Как делать перерыв в работе, как отдыхать после трудового дня.

Особенно большое внимание передача уделяет еде. Какими продуктами надо питаться, чтобы поддерживать в себе силы, но одновременно не поправляться? Специфическая тайбэйская проблема – сладости. Традиционно китайцы едят мало сладкого, даже чай они пьют без сахара. Я, например, уже писала, что не получаю большого удовольствия от их конфет, желе, пирожных. Но сегодня в тайбэйских магазинах много сластей, сделанных по американским рецептам, а то и напрямую привезенных из Америки. Соблазн для покупателей велик: все эти сладкие булочки, круассаны с шоколадными кремами выглядят так привлекательно, что рука, кажется, сама тянется к кошельку.

Вот теледоктора и объясняют, убеждают, что именно традиционная, малосладкая еда полезна, что не надо потакать своему языку, который только один и получает удовольствие от сладостей. А заботиться надо не о языке, а обо всем организме, которому от чрезмерно переслащенной пищи – чистый вред.

Передача о еде – не только разговор о пище. Это и рекомендации, как надо правильно есть: немного, но и не допуская голода. Жевать медленно, тщательно перетирая пищу. Может, эти двое врачей и не говорят ничего нового.

Но многие ли из нас следуют этим общеизвестным правилам? Однако если слышать их каждый день, невольно запоминаешь и постепенно начинаешь ими проникаться.

Кстати, передачи о здоровье всегда сопровождаются интересным зрительным рядом. Постановочные сценки, отрывки из фильмов, киносъемки на улице, в ресторане, в кафе.

Социологи отмечают, что о здоровом образе жизни сегодня заботятся и молодежь, и старики.

Я уже писала о том, как часто, даже и в яркие солнечные дни, тайбэйцы носят с собой зонтики. Некоторые, конечно, чтобы не портить лицо загаром. Но большинство – чтобы защититься от солнечной радиации. Забавно видеть, как в ненастный день с моросящим дождем люди ходят без зонтов. А как только прояснилось и выглянуло солнышко, сразу же их раскрывают.

Еще больше меня удивляют повязки на лицах. Такого я не видела нигде: и девушки, и парни то и дело закрывают лица по самые глаза кусочками материи, как это делают медсестры и врачи во время хирургических операций. Зачем? Ответов на этот вопрос я получила несколько. Самый частый – защита от уличной пыли. Это обычно делают мотоциклисты и их пассажиры: с мостовой от быстрого движения транспорта и впрямь поднимается пыль. Но такие же повязки я замечаю и у пешеходов, особенно когда они подходят к многолюдным площадям и перекресткам. Повязки защищают от выхлопных газов и все от той же пыли.

Закрывают лица и пассажиры автобусов и метро – берегутся от инфекции. Особенно в сырые зимние месяцы, когда простуда гуляет по городу. Еще повязки надевают те, кто болен или недавно переболел какой-то инфекционной болезнью – вдруг ненароком чихнешь и заразишь окружающих?

И, наконец, о курении. Можно, конечно, исписать всю пачку сигарет предостережениями о том, как вредно курение и что Минздрав об этом предупреждает. Но видели ли вы хоть одного курильщика, который, прочитав это предупреждение, бросил бы курить? Я лично не видела.

В тайваньских молодежных телепрограммах пошли по другому пути: здесь создают моду. Курящий герой какого-нибудь сериала – деревенский простофиля, глуповат и смешон. А подтянутый современный столичный житель – этот не курит. «Имиджевый» герой создает моду, и в этой моде нет места курению.

Есть и другие способы отучить курить. Например, состязания заядлых курильщиков, отказавшихся от пагубной привычки. Победителей не просто чествуют и поздравляют. Их награждают довольно крупными денежными премиями. Желающих участвовать в конкурсах предостаточно.

Наконец, к антиникотиновой пропаганде можно привлечь и известных актеров. Причем не каких-нибудь местных, а звезд мирового значения. Например, Джеки Чана. Его выступления пользуются грандиозным успехом. Хочешь быть похожим на этого ловкого, сильного, крепкого парня? Хочешь быть таким же обаятельным? Так он-то ведь не курит.

Школа

С кем бы из иностранцев мне ни приходилось беседовать о Тайване, все подмечают легкость, с которой здесь принимаются новые идеи, энергичную предприимчивость, свободу мысли, независимость суждений, способность перенимать все лучшее, что есть у других народов.

«Тайваньцы путешествуют по всему миру, с энтузиазмом воспринимают новые идеи, привозят их домой, совершенствуют и приспосабливают к новой среде», – отмечает американец Джеффри Уильямс.

«Сегодня я вижу политически активную публику, которая не ждет пассивно от правительства решения своих проблем. В общественные дебаты вовлечены большие интеллектуальные силы», – это суждение принадлежит канадцу Джону Ван Дюрсену.

«Не знаю ни одного другого города, кроме Тайбэя, который был бы открыт всем культурам мира», – это мнение американского профессора Джерри Китинга.

Все сходятся в одном: эти перемены произошли буквально в последние десятилетия, а вызваны они демократическими преобразованиями в стране. Меня, однако, заинтересовал сам механизм этой перемены сознания. Как все эти черты передового современного мышления могли овладеть целым народом, особенно, конечно, его молодым поколением, за такой короткий срок.

Говорит министр

Многое мне стало понятно, когда я заинтересовалась образованием на Тайване. Прежде всего меня потрясла цифра: расходы на образование составляют 18,8 % от всех расходов федерального правительства. Почти пятая часть бюджета! На что, на какие цели тратятся эти деньги?

Приведу практически целиком интервью, напечатанное в одной из тайбэйских газет. Его дал главный человек, отвечающий за просвещение своих соотечественников, министр образования доктор Чен Шен.

– Какие слова вы считаете ключевыми в воспитании молодого поколения?

– Демократия, свобода, власть закона и права человека. Без знания и усвоения этих ценностей человек не может стать полноценным гражданином цивилизованного современного государства. А именно в таких гражданах нуждается наше общество в эпоху глобализации.

– Что значит сегодня отвечать вызовам глобализации?

– Для этого нужно уметь использовать новейшие достижения развитых стран, приспосабливать их к условиям нашего государства. Только так мы сможем устоять в тяжелейшей и жестокой международной конкуренции. Мы должны так учить своих школьников и студентов, чтобы они были готовы к модернизациям XXI века.

– Какими качествами для этого должен обладать выпускник?

– В идеале каждый должен владеть четырьмя важнейшими достоинствами. Первое – способность к аналитическому мышлению, ясному и четкому. Второе – умение улавливать все новое и всемерно его поддерживать. Третье – включаясь в научно-технический прогресс и поддерживая его, не забывать о природе. Забота о чистом воздухе, воде, земле, деревьях – ни на минуту не должна покидать молодого специалиста. Четвертое, и, пожалуй, самое важное – мы обязаны воспитать в каждом из наших выпускников ответственность за свою страну.

– Вы ничего не сказали о том, что составляет главное содержание образовательного процесса – приобретение знаний.

– Ну, это само собой разумеется. Учителя обязаны совершенствовать педагогический процесс. Так, чтобы школьники и студенты получали представления о том, что нового происходит в науке и передовой технологии. Они, естественно, должны хорошо разбираться в гуманитарных сферах, особенно в истории, литературе, музыке, религии, а также в народных традициях.

– Вы не упомянули знание иностранных языков.

– Потому что это скорее не знание, а метод его постижения. Два иностранных языка – тот минимум, без которого молодой специалист просто не сможет работать.

– Возвращаясь к вызовам глобализации, как, по вашему мнению, тайваньские студенты могут наиболее эффективно встраиваться в международный процесс?

– Самый эффективный путь – получать образование за границей. Правительство всячески поддерживает тайваньских ребят, решивших учиться за рубежом. Много наших студентов занимаются в Америке, Франции, Швеции, России, других странах. Мы проводим конкурсы и наиболее способным даем гранты – деньги на обучение и проживание за рубежом.

– Не боитесь, что они там останутся?

– Некоторые там и остаются. Но большинство все-таки возвращается. Потому что оплата специалистов у нас не намного ниже, чем в Европе и даже в США. Условия жизни – квартиры, машины, школы – не хуже. А чувствовать себя гостем даже в самой замечательной, но чужой стране или хозяином в собственной – большая разница. К тому же многие тайваньцы, учившиеся за рубежом, считают, что и работать сегодня на родине значительно интересней.

Прочитав это интервью, я вспомнила, как мой друг профессор Чу Чжоу объяснял мне, почему он и его жена Джени не остались работать в Америке, где им предлагали хорошие должности: «На Тайване идеи подхватываются легче и реализовываются быстрее».

Учителя и ученики

Мне, конечно, интересно было посмотреть, как выглядит тайбэйская школа, так сказать, «живьем». Мне предложили несколько на выбор, но посетить все времени не было, и я выбрала ту, что поближе к дому. Кроме того, что мне это было удобно, здание это недавно отстроили, на его примере можно было видеть, как будет развиваться школьное строительство на Тайване. К тому же мне хорошо рекомендовали нового директора, профессора Танг-чи Мина. Я рассчитывала увидеть здесь новые образовательные тенденции и направления педагогической мысли.

Очаровательная девушка с английским именем Френсис, данным ей при рождении, недавно окончила педагогический институт. Здесь она стажируется как педагог и одновременно работает гидом и переводчиком. Гид нужен потому, что в эту школу приезжают бесконечные гости и целые делегации – посмотреть на ее архитектуру. Френсис помогает также тем, кто не говорит на мандарине: английским она владеет прекрасно.

При первом же взгляде на школьное здание мне стало понятно, что это не просто дом, а замечательное архитектурное сооружение. Шесть его этажей завернуты в круги, полукружья; изогнутые линии то пересекаются, то продолжают друг друга в замысловатом и вместе с тем легком рисунке. И все это выкрашено в разные оттенки коричневого: от палевого до шоколадного.

Внутри тоже все красиво, а главное – удобно. Большой зал отдыха со столами и стульями, в голубом и желтом цветах. Это место, где можно отдохнуть, почитать, а можно и перекусить. Ланч приносит официант из соседнего ресторана – по заказу желающих. Но это не обязательно. Можно принести завтрак с собой – обычно в специальной металлической коробочке. Тут же его и разогревают: микроволновки стоят в углу. Там же автомат с горячими (чай, кофе трех сортов) и холодными (преимущественно содовыми) напитками.

Не выходя из здания, можно приобрести вещи, необходимые школьнику – учебники, тетради, ручки, линейки. Если же чего-то нужного нет, пожалуйста, заказывайте. Можно взять и в долг – отдать, когда деньги будут.

Есть тут и большой кинозал: для учебных фильмов во время уроков и художественных – после занятий.

Ну а на самом нижнем этаже – любимейшее место ребят – бассейн. Плавание входит в обязательную школьную программу. Ему придается большое значение. Я пришла на урок биологии со звонком: класс был пуст. «Ребята задерживаются, – объяснила учительница. – Зачеты по плаванию», – добавила она уважительно. И мы терпеливо ждали минут 15, пока не стали появляться первые ученики; волосы у них еще были влажными.

С директором школы, профессором Танг-чи Мином, у нас состоялся долгий и очень интересный разговор. Человек он незаурядный, причем в разных ипостасях. В университете Чженчжи он работает на кафедре педагогики. Вместе с тем он и архитектор: здание школы сделано по его проекту. Судя по тому, как хорошо организована сложная жизнь школы, он и менеджер неплохой. Ну а главное – просто живой человек, умеющий мыслить неординарно.

– В интервью вашего министра образования я прочла, что одна из важнейших задач школы – воспитание креативности. Вы тоже так считаете? – спрашиваю я его.

– Не совсем так. На мой взгляд, развить творческие способности ребенка не «одна из важнейших задач», а наипервейшая цель. Однако знаете, чиновники любят говорить о креативности, но не всегда себе представляют, какими способами она развивается.

Мы, например, предлагаем ученику кроме контрольной работы выбрать любую другую форму проверки знаний. И вот кто-то пишет реферат. Кто-то делает доклад. Кто-то снимает видеофильм.

А вот другой способ научить ребенка мыслить неординарно – задать ему непривычный вопрос, который заставит его выйти из мира стереотипов. Скажем, учитель спрашивает: «Всегда ли один плюс один равняется двум?» И дети тянут руки: «Если парень (один) и девушка (одна) поженились, у них образовалась одна семья. Таким образом получилось, что 1 + 1 = 1». Другой предлагает такой вариант: «Муж (один) плюс жена (одна) родили ребенка. Теперь их трое: 1 + 1 = 3». Еще вариант: «Птица (одна) съела червяка (одного) и теперь: 1 + 1 = 1». Бывают, конечно, и смешные ответы. На вопрос учителя, как можно использовать кирпич, после ответов «построить дом» вдруг выскочил еще один: «убить человека, если кирпич свалился с крыши на голову прохожему». Пускай так, лишь бы учились видеть мир нетривиально.

– Или вот еще, – продолжает директор, – break storm (мозговой штурм). Метод этот обычно применяют ученые, инженеры, да и люди других профессий. Садятся вместе несколько специалистов и начинают обсуждать одну задачу. В группе мысль работает живее, рождаются самые неожиданные решения. Вот и наши учителя часто прибегают к такому методу. Для этого класс делится на несколько групп, каждая по 7 человек. А столы составляются вместе по 7 штук. Каждой команде дается какое-то одно задание или наоборот – всем одинаковое. Какая группа придумает наиболее оригинальное решение – та и выиграла.

– Так это похоже на известную во всем мире телевизионную игру. У нас в России она называется «Что, где, когда?».

– Ну конечно, игра. У нас, между прочим, большинство предметов преподается в виде игры – так детям интересней, а материал усваивается легче.

– А как вы развиваете детскую активность?

– Ну, тут у нас мало оригинального: кружки, секции, ансамбли народной музыки. Это делается во всех школах. С той только разницей, что перед праздником дети готовят выступления абсолютно самостоятельно: взрослые просто не допускаются на репетиции. И вот кто-то подготовил маленький спектакль, кто-то песню, танец, кто-то номер у-шу. Кто-то оформил зал, кто-то выпустил газету. Тут я должен сказать, что иногда все это выглядит неказисто, не очень складно. Мы часто проигрываем в соревнованиях с другими школами. Пусть. Зато в тех школах проявляют больше активности учителя, а у нас – ученики.

– Ваш министр говорил также о воспитании чувства свободы. Вы об этом тоже задумываетесь?

– Обязательно. Это самый сложный процесс. Потому что он невербальный. Тут важно выработать у каждого ученика чувство на уровне интуиции: тебя никто не ограничивает, ты волен делать что хочешь (если это не вредит другим), ты независим от учителей в принятии важных для тебя решений. Мы не делаем им замечания на переменах – пусть бегают, кричат, словом, отдыхают от работы во время уроков. Здесь отменили замки на шкафчиках: мы вам доверяем, ребята! И, знаете, был всего один случай кражи: пропал мобильник, но ребята сами нашли воришку, сами с ним поговорили, ни один взрослый не вмешался. С тех пор – ни одного происшествия.

– А почему в вашей школе нет униформы? На других учениках я видела такие красивые костюмы, залюбуешься. Жаль, – говорю я.

– Не жаль, – отвечает директор, – вы пробовали когда-нибудь ходить в форме?

– Пробовала. Во времена моего детства я, как и все девочки в классе, носила коричневые платья и черные, а по праздникам белые передники.

– Ну и как вы себя чувствовали?

– Я бы сказала, что форма дисциплинирует. И потом, не видно разницы в том, как обеспечена семья: и богатые, и бедные – все одеты одинаково.

– Так, давайте по очереди. «Форма дисциплинирует». Наверное. Но одновременно и ограничивает, сдерживает.

Вспомните, что вы делали, придя домой, – тут же переодевались в домашнее, правда? А почему? Потому что в домашней одежде вы чувствовали себя свободней. Обратили внимание на это слово? Дальше. Вы чувствовали себя похожей на всех других учеников? То есть ваша индивидуальность как бы стиралась, растворялась в массе остальных детей. Таким образом легко воспитывается конформизм, труднее отстаивать отличие своего «я». Теперь о богатых и бедных, – продолжает директор. – А за пределами школы дети тоже не увидят этой разницы? Если один ребенок проводит с родителями каникулы на роскошном заграничном курорте, а другой вынужден играть во дворе или помогать дома по хозяйству – оба не почувствуют, что они находятся на разных социальных ступенях? Нет, форма тут не поможет. Тут нужно другое, куда более сложное и трудно воспитуемое – толерантность. В данном случае я имею в виду толерантность социальную. Дети должны знать, что не все семьи живут одинаково, что есть хорошо обеспеченные люди, а есть обеспеченные плохо. И как бы государство ни помогало последним, выбиться из своего круга в круг людей побогаче можно только одним способом – трудом. Ну конечно, одного старания мало, нужно образование, ум, креативность.

– Поэтому вы и отменили униформу?

– Мы – это кто? Я, директор? Педагогический совет школы? Нет, это решили сами дети. Чувство свободы развивается у ребят, когда они ощущают себя независимыми от давления взрослых. Поэтому в тех сферах школьной жизни, где мы, учителя, можем устраниться, мы устраняемся. Ежегодно в школе выбирается Совет учеников, который решает массу рутинных дел, вплоть до того, в какой цвет выкрасить забор, или сдавать ли в аренду на каникулы бассейн, или как часто и по какому маршруту должен курсировать школьный автобус. Нам остается только одобрить решение совета…

Затем директор перехватил инициативу в нашем разговоре и начал спрашивать о моих тайваньских впечатлениях. Я рассказывала о том, о чем уже написала в этой книжке. Он слушал внимательно. Но когда я дошла до приветливости и дружелюбия тайваньцев, вдруг перебил:

– А вы знаете, что так было не всегда?

– Знаю, знаю, – ответила я и перечислила ему причины тайваньской улыбки, как мне их объясняли мои знакомые.

– И вы считаете, что это все? – спросил директор. – А про то, что приветливость надо прививать с детства, про это вам никто не говорил?

И он подробно изложил мне целую программу воспитания дружелюбия и открытости, которая по его личной инициативе проводится в школе. Изложу ее коротко.

Требование первое: учителя должны улыбаться. И друг другу, и главное – детям. Необходимо, чтобы доброжелательность стала атмосферой школьной жизни. Требование второе: в соревнования, которые проводятся между классами, обязательно входит пункт «дружелюбие». В каком классном коллективе умеют крепче дружить, помогать друг другу, поддерживать в случае необходимости – тот и лучший. Требование третье: принимая любых гостей, а их здесь бывает много – от родителей до делегаций, в том числе иностранных, – и учителя и ученики должны проявлять искреннее радушие и открытость. Пропускаю несколько других пунктов программы и перехожу к последнему, самому, с моей точки зрения, любопытному: работа классного руководителя оценивается, кроме всего прочего, по тому, какое настроение царит в классе. Если дети часто улыбаются, выглядят веселыми, значит у них хороший учитель, который умеет создать хорошее настроение.

Под конец моего визита в школу я заглянула в один класс, кажется, информатики.

«Кажется», потому что очаровательная Френсис привела меня сюда, чтобы показать его прекрасное оборудование, а я, к ее неудовольствию, на него почти не обратила внимания, так что даже не помню, какой предмет там преподавали. Вместо этого я уткнулась в стену, на которой увидела листочки с фотографиями учеников. Это были так называемые profles – словесные портреты каждого ребенка с его фотографиями. Там не было характеристики его успеваемости, его успехов или недостатков. Но были перечислены его хобби – спорт, марки, фотографирование. Если человек любит читать, то названия любимых книг. Если ходит в кино, то какие фильмы предпочитает. Про одну девочку было сказано, что она в свободное время ходит на дискотеку и тут же – какие танцы она любит. В портрет входили и планы на будущее, точнее так: «Кем мечтаешь стать?» На нескольких листочках этот пункт не был заполнен. Не захотел человек по каким-то причинам делиться мечтами? И не надо. На двух других пустовала графа «друзья». Ну и правильно: не каждый же будет рассказывать, с кем он дружит. Может, это для него заветная тайна, и он не хочет ее афишировать.

Последней строчкой шел пункт nickname (сокращенное, уменьшительное имя или необидное прозвище).

– А это зачем? – спросила я Фрэнсис.

– Ну а как же учитель будет обращаться к ученику? Не по фамилии же!

Проблемы образования

Чтобы у читателей не осталось приторного осадка от моего визита в школу – напомню, все-таки одну из лучших школ города, – скажу, что в образовании Тайваня много проблем.

Одна из них – та, что нам сегодня ближе других, – ЕГЭ. Единый государственный экзамен проводится на Тайване уже не первый год и требуется не только для поступления в вуз, но и для перехода из школы низшей ступени (9 лет) в среднюю школу высшей ступени (12 лет). По мнению специалистов, такая тотальная проверка знаний учащихся, с одной стороны, повышает их общую грамотность, а с другой – является тормозом для их развития.

Оценки знаний по тестам, общим для всех школ страны, естественно, должны были повысить низший уровень образования до среднего. Учителя самых отдаленных районов вынуждены были подтягиваться сами и подтягивать своих учеников до общенациональных требований. Но одновременно эта усредненность понизила критерии для наиболее подготовленных и ярких выпускников. Как выявить людей действительно талантливых, неординарных, пригодных именно в этой сфере деятельности, если от них требуется отвечать на тесты по общей усредненной программе? Конечно, не для всех одинаковой: для гуманитариев больше гуманитарных предметов, для «технарей» и «естественников» – больше математики, физики, химии и так далее. При этом результаты тестирования имеют императивное значение, с моей точки зрения, чересчур механистичное. Поясню на одном примере.

Мой студент Ну Уонг хотел быть врачом, – с детства мечтал. Он сдал ЕГЭ неплохо, но не смог поступить в один из престижных государственных вузов, а на частный денег у него не было. Пришлось ему идти на языковый факультет – это было бесплатно. Вообще же система такая. Наиболее престижные университеты – государственные.

Они не только дают высокий уровень образования, но к тому же еще бесплатные. В платные вузы попасть тоже непросто, они строго ранжируются: чем ниже результат ЕГЭ, тем менее престижный вуз абитуриенту доступен.

Ценность образования на Тайване велика. К сдаче ЕГЭ дети начинают готовиться очень рано, иногда прямо с первого класса. Вернее, конечно, не дети, а их родители. Чтобы получить высокий балл за ЕГЭ, школьных занятий обычно недостаточно: надо заниматься дополнительно. Практика индивидуального репетиторства распространена не очень широко. Да в этом и нет нужды: функцию подготовки к экзаменам выполняют специальные репетиторские агентства, частные и государственные. Родители мечтают, чтобы дети сдали экзамены с наивысшим баллом, и никаких денег для этого не жалеют (конечно, это в первую очередь относится к городским образованным папам и мамам, хотя в последнее время все больше вкладывают в образование детей и сельские родители, диплома не имеющие). Как сказала мне моя подруга Жу Ти, «тайбэйская мама готова почку продать, только бы заплатить за хорошее образование ребенка».

Дженни, мама двоих сыновей, описывает ситуацию так:

– Если вы приходите в гости к друзьям, где есть дети-школьники, будьте готовы к тому, что вас замучают разговорами: как найти лучшее репетиторское агентство, сколько дополнительной литературы должен читать ребенок, каким способом лучше заполнить те цифры, таблицы, даты, схемы, которые могут встретиться на экзамене. К концу девятого класса это напряжение нарастает и создает настоящую паранойю. Самое обидное при этом, что больше половины вызубренных таким образом знаний ребенку в дальнейшем не пригодятся и вскоре после сдачи ЕГЭ прочно забудутся.

В этом месте я понятливо усмехнулась.

– Что, и у вас так же? – спросила Дженни.

– Нет, у нас ЕГЭ только еще входит в школьную практику. Только по окончании 11-летки – для поступления в вуз.

– Будьте осторожны! – предупредила Дженни. – У нас уже многие общественные силы выступают против. Во всяком случае, при переходе из девятилетки в десятый класс.

Уточню, что сегодня сдавать экзамены по единой программе во всех тайбэйских школах уже стало необязательным. Дети могут выбрать и другую форму: сочинение, собеседование. Комиссия также рассмотрит отметки за успеваемость в течение девяти лет и рекомендации школьных учителей.

В наиболее престижные вузы тоже отказываются принимать только по результатам ЕГЭ. Единый государственный не отменяется, но наряду с ним университет получает право отбирать наиболее перспективных абитуриентов по своим критериям.

Другая проблема тайваньского образования – разросшаяся сеть высших учебных заведений. Когда два десятка лет назад правительство всячески приветствовало появление новых колледжей и университетов (преимущественно частных), оно стремилось к одной цели – воспитать как можно больше собственных специалистов, избавиться от необходимости приглашать на ведущие должности иностранцев. Однако новые университеты и колледжи так разрослись, что сегодня число доступных в них мест на 10 % больше, чем число всех выпускников средних школ. Кроме того, уровень подготовки в некоторых новых вузах заметно ниже, чем в старых: откуда же взять столько дополнительных сильных кадров? Обходимся теми, что под рукой.

Среди других проблем мне показалась интересной и такая: образование в течение всей жизни. Ведь сегодня не только ученые, не только программисты или инженеры нуждаются в углублении или обновлении профессиональных знаний. Научно-технический прогресс не ждет: он уже не движется, а скачет гигантскими прыжками. Как за ним угнаться, если не держать руку на пульсе его движения? Проблема эта, важная для всех стран мира, для Тайваня особенно важна: он уже интегрирован в мировой цивилизационный поток и, значит, должен выстоять в условиях напряженной конкуренции.

А закончить эту главу я хочу совершенно неожиданно. Вернусь к разговору с Дженни. Она рассказывала об успехах старшего сына, 16-летнего Мин Чоу, гордилась ими: учиться он любит, старательно готовится к предстоящему экзамену. Родители ему всячески помогают: платят немалые деньги за репетиторство. А вот 10-летний Лин Чоу к учебе относится с прохладцей. Он с удовольствием гоняет мяч во дворе, у него масса друзей, он их любит, они любят его. И он с удовольствием делает то, что можно сделать руками.

– Все наши родные, дедушки, бабушки – а это в основном представители тайбэйской интеллигенции – нам все уши прожужжали: наймите репетиторов, чтобы подготовить Лина к экзаменам. Мы с мужем обдумали этот вариант и – отказались от него. Он играет себе в удовольствие. Получает радость от общения с друзьями. Он всегда весел и доволен. Зачем же лишать его этой радости?

– Но если потом он увидит, что его сверстники, которых родители насильно заставляли учиться, теперь лучше образованны, больше, чем он, готовы к жесткой конкуренции, не упрекнет ли он своих родителей за этот воспитательный выбор?

– Но ведь это его, не наш выбор. Не хочет учиться – мы его не будем заставлять. Захочет – поддержим. Не сможем – пусть сам зарабатывает на образование. Просто мы не хотим ему мешать быть счастливым. Хотим, чтобы он вырос оптимистом. Разве этого мало?

Синьчжу-парк

Еще четверть века назад Тайвань был известен как экспортер зонтов, солнцезащитных очков и игрушек. Но уже к началу нынешнего века он стал занимать одно из первых мест в мире по производству компьютеров, ноутбуков, интегральных схем, беспроводных локальных сетей.

Чтобы типичной стране третьего мира стать одним из современных индустриальных центров, необходимо было создать свой научный и технический потенциал. А поддерживать конкурентную способность товаров можно было только одним способом: непрерывно осваивать все новые и новые технологии. Большую роль в этой революции сыграли научно-промышленные парки. Первый из них открылся в 1980 году в уезде Синьчжу, в 70 километрах к югу от Тайбэя. Туда я и направилась.

Неожиданная встреча

Среди теперь уже привычных мне китайских лиц я увидела много «иностранцев». Беру это слово в кавычки, потому что так тайваньцы называют не просто всех иноземцев, а только белолицых людей из Европы и Америки.

Так вот трое из этих «иностранцев» – двое молодых мужчин и девушка – особенно привлекли мое внимание. Мне показалось, будто мы даже знакомы.

– Здравствуйте! – приветствовали они меня по-русски. И мои сомнения прояснились.

– Привет, ребята, – обрадовалась я. – Давно здесь?

– Третий год уже.

– По родине не соскучились?

– О, еще как соскучились! – с чувством ответила девушка.

– Ностальгия замучила, – то ли подшучивая над ней, то ли поддерживая всерьез, сказал один из мужчин.

– А чего же не возвращаетесь? – задала я явно риторический вопрос: ответ-то мне был известен. – Деньги?

– Да не только деньги, – несколько удивили они меня.

Мы условились встретиться под конец моего визита в ресторане и обо всем подробно поговорить.

«Силиконовая долина»

Первое мое интервью в Синьчжу-парке я провожу с одним из его руководителей, директором отдела планирования мистером Полом У. Вот отрывки из нашей беседы.

– Ваш Парк, я слышала, называют «Силиконовой долиной на Формозе». Что, он и впрямь сколок с этого авангарда научной мысли в США?

– И да, и нет. С одной стороны, мы действительно стараемся собрать здесь самые мощные умы, способные рождать инновации в науке и технике. С другой, у американцев Силиконовая долина – это только научный центр, который определяет, в каком направлении должна развиваться индустрия. А Синьчжу-парк – не только наука, но и производство. Наши ученые-исследователи знают, что их разработки будут тут же реализованы в конкретные технологические процессы, а потом – в реальную продукцию. В то же время мы в известной степени можем считать себя «клоном» Силиконовой долины. Вся организация Парка – планирование, менеджмент, инфраструктура – скопированы у американцев. Да это и естественно. Здесь же работает больше тысячи специалистов из Америки.

– Переманили?

– Да, переманили. Так же, как и десятки специалистов из других стран. Но упор был все-таки на возвращение тайваньцев, ранее эмигрировавших в США. Мы много сделали, чтобы соблазнить их вернуться обратно.

– Мне как-то трудно себе представить, что могло заставить специалистов высокого класса уехать из крупнейшего научного центра Америки в тогда еще захолустное местечко Синьчжу, вдали от всякой науки.

– Ну, не совсем «вдали». Там уже работали два известных университета Цин-хуа и Цзяо-тун. Потом на деньги правительства в очень короткое время выстроили на территории Парка НИИ индустриальной технологии. Все эти три института дали новому образованию сильную академическую поддержку.

– Пусть так. Но ведь все равно этот научный уровень не выше, чем в Америке? И потом, не одной же наукой жив человек, даже если это ученый-энтузиаст.

– Конечно. Мы это хорошо понимали и потому постарались создать целую систему льгот, комфортные условия для работы и, конечно, хорошую среду для обитания.

– Давайте по порядку. Какие льготы?

– Прежде всего налоговые. Компания, открывающая свой бизнес в Синьчжу, полностью освобождается от налогов на первые пять лет. Если потом она продолжает инвестировать в этот бизнес, то получает новые налоговые льготы. Затем – аренда. Где вы еще видели, чтобы один акр земли (2,5 гектара) стоил 5–7 тысяч долларов?

При этом правительство Тайваня гарантирует, что в течение 20 лет цена не изменится и право собственности не будет нарушено. Дальше. Компании получают банковские ссуды под очень низкий процент. Правительство также выдает гранты на перспективные исследования и технологические разработки.

– А что вы имели в виду, когда говорили о комфортных условиях работы?

– Прежде всего освобождение компаний от бремени бюрократической канители, а если точнее – от бюрократических проволочек. Аренда, строительство новой компании, вопросы жилья, электро– и водоснабжение, утилизация отходов… Все эти вопросы решаются очень быстро.

– Быстро – это как?

– В течение недели, не больше. Или, скажем, такой сложный процесс, как экспорт-импорт. Обычно на него уходит от нескольких недель до нескольких месяцев. У нас же администрация Парка берет весь процесс таможенного регулирования на себя – от разрешения на продажу продукции до ее транспортировки заказчику. Когда я говорю о привлекательности рабочих условий, я также имею в виду и новые образования, стимулирующие творческую мысль ученых и инженеров. Например, так называемые «межкорпоративные группы». Специалисты нескольких компаний совместно работают над какой-то общей проблемой, а затем делятся полученными результатами. Такая система существенно уменьшает расходы, а значит и стоимость готовой продукции.

– Вообще администрация Парка внимательно изучает, как можно облегчить работу сотрудников, как высвободить их головы для решения непосредственно творческих задач. Парк, например, берет на себя всю рутинную процедуру лицензирования и сертификации продукции.

– А что вы делаете для комфортного быта?

– Строим удобные дома с современными квартирами. Открываем рестораны, магазины, банк. Особенно поощряются занятия спортом. Теннисные корты, площадки для волейбола, баскетбола – все это доступно любому жителю нашего Парка. Особенной популярностью пользуется бассейн, выстроенный по самому современному проекту.

– А дети? Им ведь надо учиться. Вы что, возите их за 70 километров в Тайбэй?

– Зачем? У нас открыта билингвистическая школа, на которую приезжают посмотреть педагоги со всей страны. Обучение там идет с первого года сразу на двух языках – мандарине и английском.

– Ну, на мандарине-то детям учиться легко, а на английском…

– Смотря каким детям. Во-первых, у нас много иностранцев: для них, как правило, английский родной. А во-вторых, дети репатриантов, родившиеся в Америке, своего языка не знают. Ведь родители обычно не собирались возвращаться, поэтому хотели, чтобы их дети побыстрее адаптировались к американской среде. Они даже у себя дома старались по-китайски не говорить.

– И многих тайваньцев вам удалось вернуть?

– Много, они составляют 40 % всех инженеров и исследователей Парка. Мы ими очень дорожим. Во-первых, они приобрели знания и опыт в передовых странах мира и таким образом сократили разницу уровней между этими странами и Тайванем. Во-вторых, многие из них сохранили свои контакты и помогают нам налаживать зарубежные связи. Сегодня Синьчжу-парк имеет шесть представительств в США, столько же в Европе, по одному-два в других странах мира. В-третьих, поработав в крупных международных корпорациях, репатрианты содействуют открытию у нас филиалов этих корпораций, таких как «Hewlett Packard», «Ericsson», «IBM» и другие.

– Правильно ли я поняла, что уровни специалистов, приехавших из-за рубежа, и своих, местных, существенно различаются? Как же в таком случае вы их выравниваете?

– Ваш вопрос поставлен не совсем точно. Правильнее было бы спросить, как мы вообще повышаем уровень знаний и навыков наших работников. Ведь научно-технический прогресс все ускоряет свое движение, и даже те, кто еще вчера находился на его гребне, сегодня уже могут не поспевать за новой информацией. Поэтому в Парке широко развита система повышения квалификации и переподготовки. На курсах студенты получают знания от профессоров университетов, а также от специалистов высшей категории с промышленных предприятий.

– Надо думать, такое обучение недешево стоит?

– Да, хорошие преподаватели должны получать высокие гонорары. Но наши слушатели платят только 40 % от реальной стоимости обучения; еще 40 берут на себя компании, а 20 – правительство Тайваня.

– Мой последний вопрос: какая продукция Синьчжу-парка пользуется наибольшим спросом?

Наши мониторы, ноутбуки, сканеры сегодня на одном из первых мест в мировой торговле. Большой спрос на жидкокристаллические дисплеи, литиевые батареи, цифровые камеры. Сектор биотехнологий у нас появился недавно, но развивается стремительно: за пять лет вырос на треть. Препараты для лечения рака, иммуноглобулин уже сейчас хорошо себя зарекомендовали, их охотно покупают. В разработке сегодня несколько новых интересных продуктов. Например, биочипы, которые по капле крови смогут определять туберкулез, диабет и другие болезни. Ну а о нашей продукции в области микроэлектроники я говорить не буду. Вы ведь встречаетесь с Дэвидом Ли?

И в шторм, и в бурю

Главный менеджер компании «Microelectronics Technology Engineering» (MTI) Дэвид Ли начал свой рассказ с истории компании. В 1982 году ее создали семь предпринимателей, старшим был Патрик Уанг. В середине 1950-х, едва окончив школу в Тайбэе, он уехал в Америку. Учился там в университете, защитил диссертацию и стал работать в американской компьютерной компании НР.

Интеграция в тамошнюю жизнь, как у многих эмигрантов, у Патрика не очень получалась: мешала разная ментальность, привычки, традиции, а главное – языковой барьер. Но зато он познакомился и сблизился со своими земляками. У них сложилась тесная компания – семеро друзей: менеджеры, компьютерщики, инженеры.

Долгую рабочую неделю они трудились на свои компании. Не просто трудились – вкалывали, не зная, что такое нормированный рабочий день. По уикендам же встречались у кого-нибудь за барбекю. Ели говяжьи стейки, запивали джином с тоником и ностальгически вспоминали о свежей рыбе и рисовой водке.

Среди разнообразных бесед в их разговорах все чаще стали появляться новые темы: а нельзя ли в этой богатой, но дорогой Америке открыть свой бизнес? Энтузиазма у молодых тайваньцев хватало, образованности тоже. Не было денег.

Однажды, это было в начале 1980-х, Патрик Уанг поехал на Формозу навестить родных и вернулся с интересной новостью. Да, Тайвань – все еще бедная, отсталая страна, но она полна энтузиазма и стремления вырваться из нищеты, догнать самые передовые и богатые страны. Ускорителями этого процесса должны стать научно-промышленные парки, где, как в Силиконовой долине, собираются лучшие умы – ученые, инженеры, программисты, мастера логистики. Один такой парк, в Синьчжу, уже открыт. Правительство всячески поддерживает специалистов из-за рубежа. А в первую очередь – своих «блудных сынов» – тайваньцев, эмигрировавших в разное время. И тогда у семерых друзей впервые появилась мысль о том, что бизнес и свежая рыба с рисовой водкой не так уж несовместимы.

Конечно, денег, которые они скопили, все равно было мало: не больше пятой части от суммы стартового капитала. Но, оказывается, остальные четыре пятых можно взять в банке Синьчжу-парка под очень маленький процент. И они решились.

Так первые семь совладельцев образовали компанию MTI. Сначала они арендовали две небольшие комнаты в готовом здании, а позже выстроили свой трехэтажный дом площадью пятьсот квадратных метров. В нем сейчас работает восемьсот человек. Президентом же и сегодня, четверть века спустя, остается все тот же Патрик Уанг, душа и генератор передовых идей.

Дэвид Ли приехал сюда в 1984 году, начинал инженером-электриком. Сейчас вот дорос до главного менеджера. Он ведет меня в так называемую «Еxposition room» – комнату, где выставлены образцы продукции компании. Мне, человеку далекому от техники, все эти приборы, шнуры, провода не говорят ничего. Но вот я замечаю на стене над каждым экспонатом рисунок или фотографию. Рассматриваю.

…По пустыне движется караван верблюдов с проводниками. Это фотография, вырезанная из журнала. Подпись: «Китайско-британская экспедиция в „Пустыне смерти“, около местечка Такламакан. Китай, 1993 год».

А вот рисунок. Шторм на море. В его волнах качается опрокинутое судно. Под рисунком подпись: «Большая рыболовецкая шхуна попала в шторм в водах Северной Атлантики. Она завалилась на бок и опрокинулась. 2000 год».

…Монгольская степь. На снимке, сделанном с вертолета, видно, как одиноко белеют кибитки разведчиков угля, разбросанные далеко друг от друга.

…Яркая картинка на экране телевизора, транслирующего футбольный матч. Из подписи следует, что снимок сделан в заброшенной перуанской деревушке Барреро, высоко в горах.

– Что общего между этими картинками и фотографиями? – недоумеваю я.

– На всех изображениях вы видите критические ситуации, когда люди отрезаны от цивилизации. Им необходима связь с «Большой землей», но ее нет. И вот тут на помощь приходят наши приборы. MTI – ведущий производитель микроинтегральных схем, которые используются в спутниковой связи.

– Видите экспедицию разведчиков в «Пустыне смерти»? Они заблудились и четыре дня брели под палящим солнцем без глотка воды. Только наша система помогла им связаться с городом, они запросили помощь и были спасены. А это – рисунок судна, потерпевшего аварию у берегов Новой Англии. В последнюю минуту перед тем, как лодка перевернулась, шкипер включил сигнал бедствия. И это тоже наша система коммуникации. С ее помощью общаются между собой разведчики угля в степях Монголии, а жители высокогорной деревушки в Перу могут смотреть передачи по телевидению.

– Кстати, о телевидении. Во время первой войны в Персидском заливе в 1991 году канал CNN вел прямые репортажи с места событий. Но однажды иракцы перерезали все известные им средства связи в Багдаде. Прямая трансляция, однако, продолжалась. Каким образом? Телевизионщики включили нашу систему связи «Ultra-light».

Дэвид Ли ведет меня по рабочим комнатам. Они кажутся мне скучноватыми. Помещение разделено вдоль на две неравные части тонким «заборчиком». Между ним и стеной – узкая часть, это проход к офисам, расположенным в другой части. Слово «офис» тут, наверное, не совсем уместно: это кубики, отделенные друг от друга перегородками в половину человеческого роста. В каждом кубике – стол с выдвижными ящиками, полки для немногочисленных бумаг, компьютер, телефон. Все целесообразно, функционально, ничего лишнего.

Вся работа на виду, что, наверное, хорошо для начальства – легко контролировать, но не дает расслабиться сотруднику. Есть здесь и удобная, с мягкой мебелью комната, но это для переговоров с гостями. Такой же стиль – краткость, точность и «ничего лишнего» – я заметила и во время моих бесед. Дэвид Ли перед встречей спросил, сколько времени на интервью мне потребуется. Я сказала: «Минут сорок». Он предупредил: «У меня только тридцать». И ровно через полчаса встал и попрощался, оставив мне брошюрки и другую печатную информацию.

Дальше меня сопровождал уже милейший Дарси Чжу, руководитель отдела общественных связей Парка. На его машине мы объезжаем весь Синьчжу-парк. Он выглядит так же скучновато, как и внутреннее помещение. Похож на современный индустриальный город. Добротные здания в серовато-бежевых тонах – жилые дома мало чем отличаются от производственных. Строгие геометрические формы, никаких архитектурных изысков. Правда, так называемая третья секция, выстроенная в последние годы, кажется уже веселее: здесь строгая геометрия зданий перебивается сферическими окружностями, серо-бежевая гамма разнообразится розовым, бордовым и желтым.

– Архитектура Парка с годами явно улучшается, – замечаю я. – Еще через пару лет здесь, наверное, будет красивый город?

– Не думаю, – охлаждает меня Дарси. – Архитектура Парка, так же как и весь его стиль, отличает деловитость. Удобство, комфорт, целесообразность, но при этом – краткость, функциональность. И ничего лишнего.

Неожиданная встреча (продолжение)

Перед отъездом, как и договаривались, я встречаюсь в ресторане с соотечественниками. Дмитрий, Артем и Ирина приехали из Ульяновска. Все трое – инженеры-программисты, занимаются беспроводным сетевым оборудованием, специалисты высокого уровня. В таких очень нуждается отечественная экономика. И я прошу объяснить, что именно их удерживает на Тайване. Ну, деньги, это я понять могу.

– Нет, деньги не самое главное, – говорит Андрей. – Примерно такую зарплату я мог бы найти и в России. Но ведь кроме денег есть еще кое-что.

– Что?

Он задумывается:

– Как бы это сказать одним словом? Ну, наверное, так – отношение. С первых дней мы чувствовали, что нас здесь уважают, нами дорожат. Нам во всем идут навстречу. Например, с жильем. Когда мы приехали, всем предложили по номеру в гостинице-общежитии для одиночек: комната с ванной и маленькой кухней. Платил за нее Парк.

Поначалу такой вид жилья им показался удобным. Однако другие иностранные специалисты жили с куда большим комфортом. К тому же Дмитрий и Ира поженились, вскоре ожидался ребенок. Поэтому решили снимать отдельную квартиру со всеми современными удобствами и хорошей планировкой. Такая квартира – две спальни, гостиная, столовая, кухня – стоит 500 долларов в месяц. По их окладам – дороговато. Однако самим супругам рента обходится в 100 долларов, остальные 400 доплачивает компания Arcadian, где они трудятся.

Во время нашей встречи Ира уже не работала – компания оплачивает ей 10 месяцев отпуска по беременности.

– Рожать боитесь? – задаю я Ирине типичный вопрос взрослой женщины женщине молодой, собирающейся впервые стать матерью.

– Нет, не боюсь, – отвечает она. – Я говорила со многими молодыми мамами. Они рожали в местной больнице и считают, что хирургия здесь первоклассная. Роженицу и ребенка встречают аплодисментами и улыбками. А сестры и няни выучены улыбаться все время, пока пациенты находятся в больнице. Согласитесь, это тоже весомая причина, чтобы здесь оставаться.

В разговор вступает Артем:

– А я человек несемейный. Для меня очень важно, где и как проводить свободное время. Дома я спортом почти не занимался – спорткомплексов поблизости нет, а главное, это как-то не было широко принято. Здесь спорт – привычная, почти обязательная часть жизни. Администрация всячески поощряет и личные занятия, и участие в различных соревнованиях. Я хожу в бассейн, играю в теннис. И, знаете, чувствую, что у меня голова лучше работает. За целый день успеваю больше, чем раньше за два, а устаю меньше.

– А еще, – добавляет Андрей, – мы часто бываем в зарубежных поездках. Начальство это всячески поощряет. Считается, что если ты сидишь безвылазно на одном месте, твой кругозор сужается, а образ мысли становится провинциальным. А общение с коллегами в других странах расширяет масштаб мышления, позволяет лучше ориентироваться в современной науке. Да и вообще в сегодняшнем мире.

Россия: взгляд с острова Формоза

Личные впечатления

Куо Синь-и (русское имя – Света) училась в МГУ, сейчас преподает русскую литературу в университете. Я спрашиваю, что ей больше всего понравилось в Москве.

– Снег, конечно же снег! – восклицает она. – На Тайване же такого природного явления нет, и студенты меня часто просят объяснить, на что похож снег. На дождь? Нет, отвечаю, дождь – это ведь неприятно, от него пытаются укрыться. А русские даже в снегопад зонты не раскрывают. Снег, говорю, это очень красиво. Когда смотришь из окна, кажется, что за стеклом нарядное белое кружево. Оно движется, перемещается, меняет свой рисунок. Когда же идешь по улице, такое впечатление, что на тебя падает пух – такой легкий, нежный. Он попадает на лицо и тут же тает, превращается в маленькие теплые капли. Очень приятно. А еще снег – это веселые детские игры в снежки и смешные «снежные бабы» в человеческий рост с морковкой вместо носа. Нет, рассказать это невозможно. Я только желаю своим студентам самим побывать в России и полюбоваться на это белое чудо.

Света вообще романтик, она склонна к некоторой восторженности. А вот Се Цзунь-йи (это моя аспирантка Нина) человек более трезвый. К тому же она «мерзлячка». Поэтому для нее снег – «это значит, что на улице холодно и я сегодня не выйду погулять».

Ин Ши (Люба), студентка, тоже скучает по снегу:

– Если тепло одеться – меховая шуба, меховые ботинки, шерстяные варежки, то это большой кайф – гулять под снегом. На мой вкус, московская зима, пусть и морозная, приятней, чем тайбэйская: здесь и при плюсовой температуре бывает холодно и промозгло. А в Москве и в мороз сухо, холода даже иногда и не ощущаешь. Зато красиво.

О красоте русской природы тайваньцы говорят часто.

Чен Тен-хен (Люда):

– В Москве такие замечательные парки. В Тайбэе сейчас тоже большое парковое хозяйство, но до Москвы ему далеко. Например, Парк Горького, или Сокольники, или Измайлово. Это целые лесные пространства, мне еще ни разу не удалось обойти весь парк за весь день. А если выехать за город, то там и вовсе богатая природа: густые леса, чистые реки, просторы полей. В лесах можно собирать ягоды и грибы, в реках можно купаться и ловить рыбу. А от просторов полей просто дух захватывает: на Тайване-то места мало и даже между городами не всегда найдешь промежуток, иногда один просто упирается в другой.

Чин Йин-ян (Инна) тоже с восхищением вспоминает подмосковные леса:

– Их зелень такая сочная. А если стволы, как у березы, белые, в штрихах – красота необыкновенная.

Инна – пианистка. Она выиграла грант на обучение за границей (правительство ежегодно устраивает такие конкурсы) и получила три предложения: Германия, Америка и Россия.

– Я выбрала Россию, – говорит Инна, – потому что русская школа считается лучшей в мире. Рихтер, Флиер, теперь вот Кисин – ни с кем не могу их сравнить. Дома, до приезда в Россию, я достала записи концертов Якова Флиера – по ним и училась.

Инна побывала, кажется, на всех фортепианных концертах в Зале Чайковского, Большом зале консерватории. Однако ее интересы одной музыкой не ограничиваются.

– А какие потрясающие дворцы под Москвой: Архангельское, Абрамцево, Новый Иерусалим! Я много раз бывала также в православных церквях. Их величественная архитектура, богатое убранство внутри, а главное, иконы – все это потрясает. Я была в разных странах Европы, в Америке – нигде не ощущала так сильно Божественного присутствия, как в российских храмах.

Пэн Гуэй-ин (Нина), заведующая кафедрой русского языка университета Ченчжи, в России была несколько раз. Училась, защищала диссертацию, совершенствовала русский. И каждый свой визит начинала с музеев:

– В Москве – Третьяковка, в Санкт-Петербурге – Эрмитаж, Русский музей, Пушкинский дом. Многие туристы считают, что в каждом из них достаточно побывать по одному разу. И потом хвастают перед друзьями своими культурными познаниями. На самом деле эти сокровищницы искусства нужно посещать много раз, а экспонаты разглядывать подолгу. Только так можно понять красоту русской культурной традиции.

А еще Нина любит театр. В Большом, в Москве, и в Мариинском, в Санкт-Петербурге, она не пропустила ни одного спектакля, ни балетного, ни оперного.

Любит русский театр и Дэн Цзи-и (Илья), студент университета Ченчжи, изучающий русскую культуру. Правда, он предпочитает театры драматические:

– Где же лучше усваивать русский, как не в театре? – говорит он.

Впрочем, интерес к театру у него не только чисто утилитарный. Он вообще любит сценическое искусство, да и сам – актер-любитель. Я впервые увидела его именно в этой роли. Он играл в гоголевской «Женитьбе». Спектакль шел на сцене университетского зала во время так называемой «Русской недели».

Меня тронуло, с какой тщательностью молодые тайваньцы подбирали костюмы, строили декорации, пытались как можно правильнее говорить по-русски. Правда, я уже писала, что спектакль был все-таки «иностранным», то есть скорее тайваньским, нежели русским. Герои двигались более плавно, жесты их выглядели более закругленными, а интонации звучали смягченно, мелодично. Словом, явно чувствовался налет тайваньского колорита, который трудно изжить. Да и надо ли изживать? В этом колорите я увидела своеобразное обаяние.

– В Петербурге жизнь веселее, – делится впечатлениями Илья, – там больше театров и в них легче попасть. Чтобы купить билет на галерку, моих денег хватало. А в Тайбэе таких мест нет, да и вообще билеты стоят в два раза дороже.

(А мы-то ругаем наших театральных администраторов за высокие цены!)

Я интересуюсь у своих собеседников, как они в России питались. Все-таки тайваньская кухня сильно отличается от русской.

– Да, конечно, отличается. Мне там не хватало овощей и фруктов, – говорит Нина. – Но я готовила себе рис с капустой, помидорами, кукурузой. Конечно, это не так вкусно без тонг куа (земляная вишня), без имбиря, как это привыкла готовить моя мама. Но зато мне понравились некоторые русские блюда: маринованные грибы, квашеная капуста. Я раньше никогда не видела творога, когда впервые попробовала, думала никогда не смогу его есть. Потом привыкла, он мне стал даже нравиться. А к сметане я так и не привыкла. Еще у вас замечательное печенье – много сортов, я каждый раз покупала новый. Да, и коровье молоко. Оно вкуснее, чем в Тайбэе, только очень быстро скисает.

Пристрастилась к русским блюдам и Пин Куан-лин (Соня) – к борщу, щам, жареной картошке:

– Мне их готовила моя хозяйка, у которой я снимала комнату в Петербурге. Сначала она меня угощала жарким и котлетами. Но я призналась, что я вегетарианка. И тогда Нина Павловна стала готовить мне овощные супы, салаты, сырники, омлеты. Все это я ела с большим аппетитом. Нина Павловна вообще заботилась обо мне: следила, чтобы я не замерзла, не простудилась…

– Такое отношение к тебе в России было скорее исключением?

– Ой нет, что вы! Я была в Новгороде, Перми, Твери, и практически всюду чувствовала это участие. Когда я еще только собиралась в Россию, я представляла себе холодную страну с холодными людьми. Все оказалось не так. Нина Павловна относилась ко мне как к родной дочке или внучке – она уже пожилой человек.

– А мне тоже в Екатеринбурге вначале показалось, что я там совсем чужая, – вспоминает Се Цзунь-йи (Нина). – Языка я тогда еще не знала. Ни одного знакомого не было. Я подумала: неужели целый год придется жить в таком вот одиночестве. Но в тот же вечер меня пригласили к себе Маша и Андрей, они недавно поженились и им дали отдельную комнату. Маша испекла пирог с капустой, очень вкусный. И хотя мы плохо понимали язык друг друга, наше общение – глазами, улыбками, жестами, смехом – было очень теплым. Русские вообще теплые люди, и я в них это ценю.

Чин Йин-ян (Инна), пианистка, это подтверждает:

– Мои русские друзья гостеприимны, хлебосольны. Меня много раз приглашали в гости на семейные вечера. Тайваньцы тоже любят приглашать своих иностранных друзей, но не домой, а в ресторан. Но вот парадокс. На личном уровне русские производят впечатление людей доброжелательных, а когда с ними встречаешься, так сказать, в «открытом пространстве», на улице, в магазине, – они порой кажутся неприветливыми.

– В Тайбэе я привыкла все время улыбаться, – говорит Света. – В России же от этой привычки пришлось отвыкать. Там, кажется, считают, что если у человека нет повода, а на лице улыбка, то он какой-то странный.

Нину особенно огорчали работники сервиса, которым, по ее убеждению, просто необходимо быть улыбчивыми:

– Продавец магазина, сестра в поликлинике – это самые хмурые, а часто и просто грубые люди. Они могут не ответить на вопрос, раздраженно отреагировать, если ты их не понял, – говорит Нина.

Ин Ши (Люба), студентка, вспоминает, как в одном московском кафе официантка разговаривала с ней без улыбки, с отчужденным выражением лица.

– Я решила, что просто не нравлюсь ей, и немножко огорчилась. Я заказала какое-то незнакомое мне блюдо из меню. Но когда она принесла, я поняла, что есть его не могу: очень уж оно было непривычным. Я заказала другое. Увы! Это мне тоже не понравилось. Судя по лицу официантки, я решила, что лучше мне уйти. Но она вдруг наклонилась и спросила, что у нас принято есть на обед. Через десять минут она принесла рыбу с овощами, я съела это блюдо с удовольствием. Значит, на самом деле она оказалась человеком внимательным, никаких дурных чувств ко мне не испытывала. Но почему же такое хмурое лицо? Почему без улыбки?

Впрочем, дело не только в неулыбчивости. По мнению моих собеседников, в России вообще не принято заботиться о простых, мелких нуждах людей. Скажем, с Ниной произошла такая история.

В Екатеринбурге, куда она прилетела с Тайваня, Нина не обнаружила багажа, который сдала в аэропорте Тайбэя. Она не очень огорчилась, по опыту знала, что это случается и что багаж скоро доставят. Но ей никто ни разу не позвонил. Она же звонила каждый день, и каждый раз ей отвечали: «Ваш багаж не нашли. Звоните». На двенадцатый (!) день наконец обрадовали: «Да, можете приезжать за своими чемоданами».

– Представляете? По их вине пропал багаж, и я сама же должна за ним приезжать! – до сих пор не может успокоиться Нина.

Случались с ними в России и более крупные неприятности. У Пэн Гуэй-ин украли в метро сумочку с деньгами и паспортом. С ее знакомым студентом-тайваньцем приключилась беда и того хуже: около метро его окружили бритоголовые парни, попросили закурить. Он сказал, что вообще не курит, и они начали его бить. К счастью, рядом появился милиционер, бандиты испугались и разбежались.

Больше, правда, таких печальных эпизодов с моими собеседниками в России не происходило. Но их беспокоили другие, чисто бытовые неудобства. Например, душ.

– Я даже представить себе не могла, что в доме может не быть горячей воды, – говорит Инна. – Но в общежитии Института имени Гнесиных, где я жила, на три месяца закрыли женский душ, а потом – и тоже на три месяца – закрыли мужской.

Любе создавало неудобство другое обстоятельство:

– В России очень мало мест, где можно недорого перекусить. Ну, знаете, как у нас в Тайбэе. Днем еще ничего – работают университетские столовые, а вечером открыты только дорогие рестораны или кафе-кондитерские, где только кофе и сладости – и тоже, кстати, недешево.

Но все это меркнет в сравнении с многочисленными дружбами, веселыми тусовками, бесконечными разговорами. И в этом тайваньцы, побывавшие в России, единодушны.

У Мон-ин (Антон) учился в Новосибирском государственном университете и до сих пор с удовольствием вспоминает тамошнюю студенческую жизнь:

– У меня там остались добрые друзья. И очень хорошие девушки. Между прочим, встречаться с девушками в Новосибирске намного проще, чем в Тайбэе. У меня была одна подруга, потом мы с ней расстались. Я начал встречаться с другой. Здесь же завести себе девушку можно, только если ты намерен в дальнейшем жениться. А я как раз не намерен: мне еще аспирантуру надо закончить, потом карьеру делать…

Русский институт

Интерес к России на Тайване велик. В пяти его главных университетах есть кафедры русского языка и литературы. Кроме того, на специальных отделениях изучается русская культура и история. Главный центр всех этих исследований – Институт по изучению России университета Ченчжи, или, как его принято называть, Русский институт.

Вся деятельность этого учебно-научного центра управляется, направляется и вдохновляется его многолетним бессменным директором профессором Уонг Дин-шу. Это он ведет здесь два семинара для аспирантов: «Русская история» и «Внешняя политика современной России». Это он проводит регулярные сборы всех тайваньских специалистов по России. Два-три раза в год профессор Уонг собирает международные конференции по проблемам российской экономики, по внешней политике, социальным аспектам современной жизни.

Несколько раз я была участницей этих конференций и всегда поражалась четкости и слаженности их организации.

Однажды я затянула со своими тезисами, прислала их буквально накануне конференции. Тем не менее в день открытия я увидела свой текст в сборнике материалов, который лежал перед каждым участником. И никаких сбоев, накладок, неразберихи. Такая видимая легкость и… огромный труд за этой видимостью. Достаточно сказать, что перевод выступлений докладчиков делается на трех языках: с мандарина на английский, с английского на русский и наоборот – и все это синхронно.

Отправляясь на далекий Тайвань, я опасалась, что не смогу регулярно следить за событиями на родине (кроме Интернета, разумеется). И зря. Каждый день на семинаре, который я вела вместе с профессором Уонг Диншу, один из студентов представлял какую-нибудь статью из газеты или журнала о политической жизни России. Обычно после этого разворачивалась дискуссия.

Мне были также любопытны научные работы и самого директора Института, и его коллег. Профессор Уонг Дин-шу интересуется больше всего внешней политикой России. В день любого международного события, связанного с РФ, телефон в кабинете директора Института не замолкает: за комментариями звонят журналисты главных газет, Тайбэйского радио, телевидения, интернет-изданий. Его мнение считается наиболее компетентным.

С большим интересом также читала я работы профессора Хон Мэй-лан. Она давно уже исследует влияние экономических реформ в России на социальные условия жизни населения. От замкнутой тоталитарной, сильно централизованной системы к открытому рынку, к либерализации и демократизации – как этот переход отражается на жизни обычного человека? Работы ее еще и тем интересны, что она сравнивает ситуацию в России с ситуацией в Китае.

Проводятся в Институте и другие важные исследования. Одно из них заканчивает сейчас моя студентка, аспирантка Се Цзунь-йи (Нина). Я несколько раз уже вспоминала о Нине как о человеке добром, умном, верном моем друге в Тайбэе. Но Нина еще и талантливый молодой ученый.

Творческих вам успехов, мои дорогие друзья и коллеги по Русскому институту!

Послесловие

На моем письменном столе в Москве лежит черная лакированная шкатулка. Ее изогнутые линии точно воспроизводят очертания острова Формозы. Внутри шкатулки печатка и красные чернила. Я покрасила печатку чернилами, прижала к листу белой бумаги и получила отпечаток с китайскими иероглифами.

– Что тут написано? – спросила я Нину и Таню (это был их прощальный подарок).

– Угадайте, – хитро переглянулись они.

– Ваши имена? – предположила я.

– Почему наши? Это же ваш штамп для печати. Тут написано: «Ада Баскина».

А в гостиной на видном месте у меня стоит миниатюрный китайский сервиз. Когда я угощаю гостей зеленым чаем, я накрываю стол этими крошечными чашечками и таким же маленьким чайником. Этот сервиз мне подарил профессор Уонг Дин-шу.

В кухне, на крышке холодильника, возвышается большая декоративная кружка. На ее боку выгравирована красивая картинка – тот же остров Формоза. Внутри надпись: «В подарок от вице-президента Республики Китай (Тайвань) госпожи Лю Сиу-льен».

У меня еще много таких сувениров в доме, так что забыть о Формозе, а вернее – о Тайване, мне не удастся.

Но даже если бы этих памятных знаков не было вовсе, я бы все равно надолго сохранила в душе образ этой удивительной далекой страны. Так сильны были мои впечатления.

Именно на Тайване увидела я своими глазами, как демократия может в исторически ничтожный срок превратить отсталую страну в передовое индустриальное государство.

Именно там познакомилась я с людьми, порожденными этой демократией, – свободными, предприимчивыми, открытыми.

Но, пожалуй, больше всего меня поразило сосуществование двух противоположных направлений – напористое устремление к достижениям ХХI века и столь же сильная тенденция к сохранению древних традиций. Модерн и народное искусство. Либеральные отношения между мужчиной и женщиной и патриархальное почитание старших. Новое, хорошо сочетающееся со старым, – вот что было для меня самым удивительным открытием на Тайване.

Меня покорило, что при всей конкурентности деловой жизни тайваньцы умудряются сохранять душевность в человеческих отношениях. Напряженная сосредоточенность, с одной стороны, и легкая неспешность, теплая атмосфера – с другой.

В разных странах, где мне приходилось работать, я заводила хороших знакомых. Но нигде не было у меня столько истинных друзей, столько настоящих дружб – искренних, тесных, глубоких. Нигде больше за границей не чувствовала я себя так раскованно, нигде не было мне так свободно и комфортно.

Спасибо тебе, Тайвань!

Оглавление

Социальная экзотика

Мелочи, мелочи

  Вам удобно?

  Этика чистой улицы

Немного о характере

  «Ни хау. Хэлло!»

  Коллективизм

  Нет слову «нет»

  «Тоньше и сложнее, чем в Европе»

Мальчики и девочки

  Красота по-тайваньски

  Кто им нравится?

  Секс до брака

  А зачем замуж?

  Сорокалетние одиночки

Семья

  Из истории

  Старое и новое

  Домашний ужин

  Родственные узы

Старики

  Отцы и дети

  Кто помогает?

Дом

  Жилище

  Улица

  Бомжи

  Архитектура

Религия

Суеверия

Food Mecca

  Уличная еда

  Пир для гурманов

  Чайная церемония

Национальные традиции

  Народное искусство

  Празднества

  Уличные представления

  Пекинская опера

  Куклы и тени

  Под бой барабанов

  Аборигены

Забота о здоровье

  Как устроена система?

  Народная медицина

  Без врачей

Школа

  Говорит министр

  Учителя и ученики

  Проблемы образования

Синьчжу-парк

  Неожиданная встреча

  «Силиконовая долина»

  И в шторм, и в бурю

  Неожиданная встреча (продолжение)

Россия: взгляд с острова Формоза

  Личные впечатления

  Русский институт

Послесловие

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно