Саморазвитие, Поиск книг Обсуждение прочитанных книг и статей, Консультации специалистов: Рэйки; Космоэнергетика; Биоэнергетика; Йога; Практическая Философия и Психология; Здоровое питание; В гостях у астролога; Осознанное существование; Фэн-Шуй; Вредные привычки Эзотерика

Маркиз де Сад Двойное испытание

***

Испытывать женщину исстари почиталось занятием препустейшим; как подтолкнуть ее к падению – известно, слабость женская – бесспорна, отсюда искушения любого рода – излишни. Женщины подобны осажденным городам, у тех и у других имеется сторона незащищенная; одна забота – отыскать ее. Едва она раскрыта – крепость сдана; искусство сие, как и все иные, зиждется на основных положениях, из них выводятся предписания частные, учитывающие особенности подступа к женщинам того или иного склада.

Тем не менее, из общих правил порой встречаются исключения, и в доказательство тому написана наша история.

Герцогу де Селькуру было тридцать лет, блеск ума и красоты соединялся в нем с преимуществом куда более ценным – ибо оное выставляет в выгодном свете остальные достоинства – он был владельцем восьмисот тысяч ливров ренты и тратил их с беспримерным вкусом и щедростью, пять лет он пользовался плодами этого огромного богатства, внеся в свой любовный список имена тридцати парижских красавиц, и наконец, не став дожидаться, пока зарождающееся пресыщение перерастет в полное бесчувствие, Селькур вознамерился жениться.

Опыт общения с женщинами его не радовал: всякий раз в поисках искренности он сталкивался с притворством, в поисках серьезности – с ветреностью, в поисках человечности – с эгоизмом, а в поисках здравомыслия – с умствованием... все они уступали, движимые корыстолюбием или похотливостью, добившись обладания ими, он встречал то стыдливость при отсутствии добродетели, то распущенность при отсутствии сладострастности, и вот, сделавшись крайне разборчивым и боясь ошибиться в главном, что определяет покой и счастье жизни человеческой, Селькур решил испытать будущую свою избранницу, применив к ней разом и то, что призвано обольщать, и то, что призвано разочаровывать; сначала нужно обворожить, обеспечив верную победу, а затем разрушить иллюзию, дабы удостовериться: что же на самом деле определило успех. Вполне надежный маневр для вынесения правильного приговора. Но сколько угроз таилось вокруг! Отыщется ли хоть одна в мире женщина, способная выдержать такое испытание? И если она, в упоении чувств, в которое сначала ввергнет ее Селькур, проявит готовность ему принадлежать, то сумеет ли она смириться с утратой престижа, полюбит она Селькура за него самого или будет дорожить лишь искусными его обольщениями? Чем более он осознавал опасность подобной уловки, тем более безоговорочно готов был вверить себя той, кто выкажет полное бескорыстие: отринет роскошь, которой он себя окружит, с целью очаровать ее, и будет любить его таким, какой он есть.

Итак, взоры свои он обратил на двух женщин, решив выбрать ту, которая окажется более искренней, а главное, более чуждой корысти.

Одна из этих женщин – баронесса Дольсе. Она овдовела два года назад. Выйдя замуж шестнадцати лет за немолодого человека, она прожила в браке полтора года, после чего супруг ее скончался, не оставив наследников.

Небесный облик Дольсе воскрешал в памяти ангелов с полотен Альбана. Высокая... тоненькая... с трепетной небрежностью жестов... такая непринужденность в манерах почти наверное выдает женщину пылкую, наполненную чувством, а не изображением его, она будто не догадывается, насколько хороша, и оттого становится еще неотразимей. Мягкий нрав, нежная душа и романический склад ума довершали портрет молодой сей персоны. Не было в тогдашнем Париже никого обворожительней.

Иной тип красоты являла другая вдова, двадцатишестилетняя графиня де Нельмур; рослая, приятной полноты, не миловидная, а скорее, величественная, яркостью черт и выразительностью глаз она напоминала римлянку; эта элегантная кокетка знала себе цену; острый ум и холодное сердце, в сочетании с требовательным властным характером, неудержимо подталкивали ее к удовольствиям – на ее счету уже значилось два-три приключения, не столь явных для того, чтобы замарать ее репутацию, однако достаточно известных, чтобы дать повод упрекнуть ее в неосмотрительности.

С точки зрения выгоды и престижа, мнение суетного круга большого света было бы однозначным – обладание ни одной из женщин Парижа не польстило бы Селькуру так, как победа над госпожой де Нельмур. О том, чтобы склонить графиню ко второму браку, никто и мечтать не смел. Однако сердце порой не внимает умствованиям, питающим себялюбие: оно предоставляет их усмотрению спесивости, и решение свое выносит, не советуясь с ней.

Такова история Селькура. Питая живой интерес к госпоже де Нельмур и уясняя самому себе природу своих чувств, он вынужден был признать, что движим более жаждой успеха, нежели трепетом любви.

И напротив, постигая суть непреодолимой своей склонности к прелестной Дольсе, он не обнаруживал иных мотивов, кроме нежности – чистой, свободной от примесей. Словом, ему было бы приятно считаться любовником де Нельмур; однако мужем ему хотелось бы стать только для Дольсе.

Герцог слишком часто обманывался из-за наружности женщин – к несчастью, даже обладая ими, узнаешь их ничуть не лучше, – и на этот раз, наперекор собственным глазам, не доверяя более своему сердцу и полагаясь только на свою голову, он вознамерился, как мы уже отмечали, выявить особенности характера обеих претенденток и отдать предпочтение той, кто не даст ни малейшего повода для сомнений.

В соответствии с этими соображениями, Селькур первым делом отправился к Дольсе; он знал, что три раза в неделю ее можно застать на званом обеде, устраиваемом в доме одной их общей знакомой. Он объяснился в любви. Молодая вдова выслушала его, поначалу она поразилась, затем обрадовалась: помимо богатства – ценности, в глазах баронессы, малозначительной, – Селькуру нельзя было отказать в изощренной проницательности ума, в статности фигуры и в обходительности... редкая женщина устоит против такого обаяния и безупречности манер.

– Сказать по правде, – говорила госпожа де Дольсе своему поклоннику, – нужно быть такой бесхарактерной или такой безумной, как я, чтобы поверить в то, что меня удостоил внимания первый прожигатель жизни Парижа; очень скоро я поплачусь за мимолетный приступ гордыни; будьте со мной откровенны; обманывать самую чистосердечную женщину, какую вам доводилось встречать на своем пути, несправедливо и жестоко.

– Мне обманывать вас! Прекрасная Дольсе... и вы это допускаете? Какого же презрения заслужит тот, кто солжет вам! Разве замышляется лицемерие рядом с душевной чистотой? Разве рождается преступление у подножия добродетели? Ах, Дольсе, чувства мои искренни, клянусь, они не иссякнут, пока я жив, ведь пыл их я черпаю в ваших притягательных взглядах.

– Такие разговоры вы ведете со всеми женщинами. Полагаете меня несведущей в языке любви? Надо просто выучиться витиевато выражать свои мысли! Истинное чувство не имеет ничего общего с искусством обольщения. Зачем тратиться на любовь, если для успеха довольно одного мастерства?

– Нет, Дольсе, нет, не нужно вам усваивать уроки лжи! Впрочем, преподать их вам почти невозможно: стоит холодному искусителю, преуспевшему в науке страсти нежной, упасть к вашим ногам, как один луч ваших пленительных глаз разрушит все победоносные замыслы и тотчас превратит его в вашего раба – божество прикует к себе цепями поклонения того, кто отважился бросить ему вызов.

Речи, произнесенные бархатным голосом и подкрепленные изящностью слога, приобретали особую живость и яркость – Селькур умел нравиться – очень скоро он понял, что впечатлительная душа бедняжки Дольсе принадлежит ему без остатка.

Добившись своего, лукавец переходит к стремительной атаке графини де Нельмур.

Такая женщина – опытная, утонченная и надменная – требовала к себе иного подхода. Селькур, намеревавшийся испытать обеих, отдавал себе отчет – его склонность к графине не столь ясна и определенна, как его чувство к баронессе, ему будет нелегко изъясняться с ней на языке любви. Что есть страсть, предписанная рассудком, в сравнении со страстью, подсказанной сердцем?

Итак, изначально отношение Селькура к каждой из женщин было неравноценным, тем не менее признать себя побежденным он намерен был лишь перед той, кто выдержит задуманное им испытание. Окажется более стойкой Нельмур? Что ж, у нее достанет прелестей утешить его от потери соперницы, а если ей удастся выиграть и в целомудренности – она сделается еще милее.

– Что с вами сталось, сударыня? – сказал ей как-то вечером Селькур. – Сдается мне, вам вздумалось пожить в уединении; прежде присутствием своим вы украшали любую прогулку, любой спектакль; все мчались туда стремглав в надежде вас увидеть; не покидайте свет – без вас скучно и пусто... К чему такое затворничество? Это что – мизантропия или стремление устроить личную жизнь?

– Личная жизнь? Занятное выражение! И с кем же, по-вашему, мне ее устраивать?

– Сие мне неведомо; хотя доподлинно известно, кто был бы не прочь устроить свою личную жизнь с вами.

– Не называйте его имени, прошу вас: мне ненавистны любые планы подобного устройства...

– Возможно ли быть столь непримиримой?

– Мне думается, вы принимаете меня за кокетку, ведь так?

– Подобает ли сие звание восхитительнейшей женщине, существующей в мире? Если подобает, позвольте вам его присвоить...

Графиня одарила герцога де Селькура едва скользнувшим нежным взглядом и тут же отвела глаза:

– Сказать по правде, вы самый опасный из моих знакомых мужчин; сто раз зарекалась никогда больше с вами не встречаться, и все-таки...

– Вот оно что! Разум строит планы, а сердце все-таки их нарушает?

– Вовсе нет; замыслы мои всегда благонамеренны, но после – они расстраиваются, из-за моих же необдуманных поступков; только и всего. Рассматривайте сие, как вам заблагорассудится, только не делайте выводов в свою пользу.

– Запретом своим вы, стало быть, допускаете, что у меня появится повод возгордиться?

– Ах, мне ли не знать, что вы из тех, кто стремится произвести впечатление! Они твердо уверены, что не могут не понравиться, и свято верят в свой успех; легчайшие намеки, вырвавшиеся из женских уст, кажутся им признаниями, один взгляд равнозначен поражению, их тщеславие хватается за любые наши слабости, всегда расценивая их как подтверждение одержанных над нами побед.

– О как я далек от подобных мыслей!

– И совершенно правы, не заблуждаясь на сей счет.

– Это невыносимо – быть так близко от вас и удержаться от...

– Значит, вы не ждете от меня пощады?

– Навлечь на себя ваш гнев?.. Пожалуй, рискну, если заручусь вашим прощением.

– Вы умираете от желания признаться мне в любви.

– Я?.. Не пророню ни слова; я не столь неловок, чтобы затевать объяснение... При виде вас я тотчас подпал бы под влияние чувства, о котором вы говорите, ваше присутствие вдохновило и воспламенило бы меня безмерно... я оказался бы совершенно беззащитен... и если бы пришлось открыться вам во всем, я бы ни за что не отыскал выражений, способных верно отобразить то, что вы мне внушаете, и горел бы, лишенный возможности описать сжигающий меня огонь.

– И что же! Это не объяснение в любви?

– Вам хочется расценить мои слова, как таковое? Неслыханная милость с вашей стороны – теперь я избавлен от труда признаваться вам на самом деле.

– Поистине, сударь, вы – самый несносный человек, какого я встречала.

– Вот благодарность, рожденная в этой прекрасной душе... В ответ на мои старания вам угодить вы осыпаете меня обвинениями.

– Угодить мне? С точностью до наоборот; гораздо проще искренне сказать женщине, любите вы ее или нет, вы же прикрываетесь цветистыми фразами, стараясь опутать меня, словно паутиной.

– Предположим, именно таков мой замысел, но тогда я вас не разочарую даже после того, как вы меня разгадаете.

– Выходит, мне самой надлежит вам сказать, любите вы меня или нет?

– По крайней мере, дайте знать, что не слишком огорчитесь, если я осмелюсь все вам высказать.

– Разве подобные откровения огорчительны?

– А по-вашему, они занимательны?

– Смотря по обстоятельствам.

– Вы, право, меня обнадеживаете.

– О, я же говорила: чтобы узнать правду, мне придется встать перед ним на колени!

– Либо не очень сердиться, если это сделаю я...

И Селькур падает к ногам своей чаровницы, пылко сжимая ее руки и покрывая их поцелуями.

– Снова меня побуждают к легкомысленному поступку, – говорит Нельмур, поднимаясь. – Теперь мне потребуется целая неделя для раскаяния...

– Ах, не предвосхищайте горести любви еще до того, как вкусили ее радости.

– Нет, нет, тем, кто подобно мне, опасается шипов, лучше никогда не срывать розы... Прощайте, Селькур. Где вы ужинаете сегодня?

– Как можно дальше от вас.

– Вот как! Отчего же?

– Я вас боюсь.

– Это было бы правдой, будь вы в меня влюблены; однако несколько минут назад вы намекнули, что это не так.

– Малейшее ваше сомнение на сей счет сделало бы меня несчастнейшим из смертных.

Графиня устремляется к своей карете, пора расставаться, на прощание она берет с герцога де Селькура слово явиться к ней завтра на званый обед.

Тем временем прелестная Дольсе, и не помышлявшая о том, что поклонник ее сейчас у ног другой, была преисполнена блаженства и ощущала себя любимой. Она поделилась со своей наперсницей, что недоумевает, как ей, обладательнице столь скромных достоинств, удалось пленить самого привлекательного мужчину в мире... Чем заслужила она его внимание? Что надлежит ей предпринять, дабы поддержать этот интерес? А вдруг герцог окажется ветреником – не умрет ли она от горя? Эта милая доверчивая женщина говорила совершенную правду, она пока не осознавала, сколь сильно влюблена, и сколь непереносимым ударом станет для нее известие о неверности Селькура.

Иное дело – графиня де Нельмур, в ее чувствах не было ни тени трагизма: польщенная одержанной недавно победой, она не теряла самообладания. Селькур рассматривает ее в качестве любовницы? Что ж, принизить двадцать соперниц – дивное наслаждение, тут есть чем гордиться... Герцог намеревается жениться на ней? Чудесно – тогда она станет женой человека, имеющего восемьсот тысяч ливров ренты. Во главу любовного расчета она ставила выгоду и честолюбие, что, впрочем, отнюдь не упрощало построение ее оборонительных комбинаций. Допустим, герцог отведет ей роль любовницы, и не более того, тогда надо заставить его мучительно ждать; чем настойчивее будут его старания понравиться, тем более будет возбуждено общее внимание. Стоит сдаться сразу – через каких-нибудь пару дней – и вместо торжества ей достанется унижение. Теперь предположим, что Селькур нацелен на женитьбу, в таком случае, еще важнее правильно защищаться: кто знает, вдруг он откажется от своих планов, если получит из рук любви то, чего добивался путем брака? Итак, нужно раскусить его, привязать... умерить его пламя, если он слишком загорится... и снова разжечь огонь, если он попытается ускользнуть... В отличие от чувствительной Дольсе, наивно поддавшейся нахлынувшей на нее искренней нежности, Нельмур берет на вооружение хитрость, кокетство, жеманство и лицемерие... Таковы были планы, вынашиваемые графиней в одиночестве: нам еще предстоит узнать, в какой мере то, что решено женщиной подобного склада при отсутствии страстей, претворяется в жизнь при их пробуждении.

Так обстояли дела, когда герцог, приступая к первому этапу испытания, решает начать с баронессы. Это было в июне, в пору пышного цветения природы. Герцог приглашает баронессу на два дня в свое великолепное имение, расположенное в окрестностях Парижа, там он намеревался пленить ее, не скупясь на самые изысканные фантазии, и выяснить, что творится в ее душе в ходе этого первоначального воздействия, дабы предвосхитить результат последующего испытания, которое он предпримет ближе к развязке.

Селькур был человеком благороднейших правил, состоятельный и щедрый, он просчитал каждый свой шаг, стараясь сделать празднество, предназначенное им для Дольсе, не только пышным, но и приятным для всех сторон. Графиня не примет участия в этой поездке и не узнает об истинном ее замысле, а герцог, в свою очередь, позаботится о том, чтобы на общем фоне женщин, подобранных им для окружения баронессы, она выделялась настолько выгодно, что ни у кого не вызовет удивления, отчего он воскуряет фимиам именно у ее ног; что касается мужчин, приглашались только те, в ком он был совершенно уверен. Таким образом, предусматривалось всеобщее поклонение идолу, при этом никто и ничто не должны задевать достоинство самого влюбленного и затмевать даму его сердца.

Дольсе звали Ирен; в день именин очаровательной вдовушке будет преподнесен букет цветов – чем не повод для устройства всеобщего увеселения.

И вот она в пути: на расстоянии одного лье от замка дорога разветвляется на широкие, обсаженные деревьями аллеи. На краю дороги баронессу поджидала перламутровая колесница, управляемая юношей в образе Амура, запряженная шестью оленями, украшенными лентами и цветами, по форме она напоминала трон, покрытый зеленым балдахином с золотыми блестками. Двенадцать девушек, веселых и игривых, извлекают ее из дорожного экипажа и переносят на трон. Пятьдесят всадников в старинных доспехах эскортируют колесницу, кругом звучат ликующие напевы.

Баронесса выходит из колесницы, к ней приближается величественная дама в наряде рыцарской эпохи в сопровождении двенадцати девиц-фрейлин. [1]Они проводят Дольсе к лестнице, ведущей в замок, где ее поджидает наш герой в рыцарском облачении, прекраснее самого Марса. Едва завидев баронессу, он преклонил перед ней колено – так поступил бы во времена «круглого стола» самоотверженный Ланселот Озерный.

Он вводит ее в апартаменты. Там все подготовлено к веселому празднеству с обильным угощением, прежде это называлось пир на весь мир. Во всех залах вдоль стен расставлены столы, ломящиеся от разнообразных яств. При появлении Дольсе раздается звучание фанфар, флейт и гобоев, менестрели заводят утренние серенады, жонглеры выделывают акробатические трюки, трубадуры со всех сторон превозносят героиню торжества. Наша дама и ее шевалье направляются в последний пиршественный зал, где изысканные блюда разложены на очень низком столе, вокруг стоят скамьи, покрытые коврами и подушками. Для омовения рук девицы-фрейлины приносят позолоченные кувшины с водой, источающей нежнейшие ароматы, а для вытирания – предлагают свои прекрасные волосы. Рыцари и дамы садятся за стол парами, чтобы есть из одной тарелки, [2]нетрудно догадаться, что и Селькур оказывается рядом с Дольсе. Во время десерта снова появляются трубадуры, они развлекают баронессу поэтическими и музыкальными импровизациями.

По окончании трапезы действие переносится на площадь для состязаний; это огороженное турнирное поле, вокруг – великолепные трибуны, застланные зелеными коврами с золотыми блестками, предназначенные для судей и дам. Перед началом ристалища герольды оглашают турнир, выкрикивая: «К почестям!». Появляются турнирные судьи и приступают к проверке оружия. Взору представляется несравненное по красоте зрелище боевых приготовлений: гербы и боевые доспехи, слепящие глаза блеском отраженных в них солнечных лучей, рыцари, демонстрирующие свое военное снаряжение, множество зрителей, – трудно определить, что восхитительнее, и чему отдать предпочтение, – наконец, со всех уголков ристалища раздаются звуки труб, к ним присоединяется нарастающий шум рукоплесканий и приветственных возгласов.

После того как женщины рассаживаются по скамьям амфитеатра, баронесса подает знак, и турнир открывается общей схваткой. [3]Сто рыцарей-зачинщиков облачены в зеленое и золотое – это цвета баронессы. Им противостоит равное число атакующих бойцов в красном и лазурном: их лошади, пущенные во весь опор, казалось, вот-вот оторвутся от земли и взлетят в небо. Защитники обрушиваются на зачинщиков... Всадники пересекаются в схватке... Кони ржут, щиты разлетаются на куски, шлемы падают, кому-то удается поразить соперника, кто-то вылетает из седла и, вывалявшись в пыли, пытается подняться и продолжить сражение. К чудовищному хаосу битвы примешивается барабанный бой и выкрики; казалось, на этом поле брани собрались воители с четырех сторон света, дабы обессмертить себя во славу Беллоны и Марса.

Турнир завершается победой зеленых, пора переходить к поединкам.

В одиночном бою принимают участие рыцари всех цветов, каждого из них сопровождает его дама, она ведет за узду, украшенную цветами, боевого коня своего возлюбленного. Рыцари атакуют друг друга. Бой длится несколько часов, завершаясь появлением героя в зеленом, бросающего вызов всякому, кто появится на ристалище... он гордо объявляет, что Дольсе – самая прекрасная и самая достойная из всех дам; двадцать воинов пытаются оспорить его заявление, но все они сражены в поединке и, у ног героини Селькура, вынуждены признать себя побежденными, выполнив те или иные предписанные им условия.

Первая часть представления длится весь день, затем госпожу Дольсе, еще не успевшую как следует освоиться, препровождают в отведенные ей покои, и Селькур испрашивает у нее позволения зайти за ней час спустя, дабы совершить ночную прогулку по его садам. Скромница Дольсе воспринимает это приглашение настороженно.

– О небо! – восклицает ей в ответ Селькур. – Неужели вы не знаете неписаного нравственного кодекса рыцарства? Прекрасная дама в наших замках чувствует себя в такой же безопасности, как у себя во дворце. Честь, любовь и благоприличие – таковы законы наши и добродетели. Чем сильнее вдохновляет нас красота той, кому мы служим, тем смиреннее мы склоняемся пред нею ниц.

Дольсе одаривает Селькура улыбкой, обещая сопровождать его повсюду, куда бы он ее ни повез, они расходятся, и каждый готовится ко второму акту этого приятного праздника.

В десять вечера Селькур является к предмету своего поклонения. Они следуют по дороге, освещенной мерцающими раковинами, ленты их огоньков, хитроумно переплетаясь, сливаются в два имени – обожателя и его возлюбленной – изображенные на фоне привычной символики Амура. Они заходят в театральную залу, там ведущие актеры французской сцены разыгрывают два спектакля: «Соблазнитель» и «Зенеид». Выходя из комедийного театра, они направляются в другую часть парка.

Здесь находится роскошный пиршественный зал, украшенный внутри гирляндами из живых цветов, с вплетенными в них свечами.

Во время трапезы появляется конный воин при полном боевом снаряжении, он посылает вызов одному из присутствующих рыцарей; тот встает из-за стола, его облачают в доспехи; участники поединка поднимаются на открытую площадку напротив стола и демонстрируют перед дамами мастерское владение тремя видами оружия: копьем, мечом и булавой. Битва завершается, и далее пирующих развлекают своим искусством многочисленные жонглеры, трубадуры и менестрели. Все разыгрываемые представления: пантомима, музыка, стихи – обращены к Дольсе – воспевают и прославляют ее, все устроено сообразно ее вкусам и посвящено ей одной.

Изысканная деликатность шевалье не оставляет Дольсе равнодушной, она взволнована, в глазах ее ясно проступает выражение любви и благодарности...

– Благородный сеньор, – простодушно признается она, – воистину я готова поверить – если бы мы родились в те славные времена, вы избрали бы меня своей прекрасной дамой...

– Ангел небесный, – шепчет ей в ответ Селькур, – в какие бы времена не довелось нам жить, мы предназначены друг для друга; не лишайте меня радости в это верить, пока не настала блаженная пора, когда я сумею вас в этом убедить.

После ужина гости переходят в следующую залу, убранную проще, там установлены театральные декорации для двух замечательных опер Монвеля, и лучшие итальянские комедианты исполняют их в присутствии самого автора – не просто талантливого сочинителя очаровательных бесхитростных произведений, но и милейшего человека, любезно согласившегося возложить на себя бремя по устройству этого блистательного празднества.

Вторая пьеса завершилась при свете едва забрезжившей утренней зари. Пора возвращаться в замок.

– Сударыня, – говорит Селькур, провожая баронессу до ее покоев, – простите меня за то, что я не могу отвести вам больше часов для сна; рыцари на этом празднике воодушевляются лишь от блеска ваших глаз и пылко сражаются, лишь заслужив от вас похвалу, завтра они собираются штурмовать башню великанов, но при условии, что вы почтите их своим присутствием... Неужели вы откажете им в такой милости? Будучи лучше других осведомлен об окончательной цели этого необыкновенного приключения, не стану скрывать, что соучастие ваше, желанное всегда и везде, в данном случае, приобретает важность чрезвычайную: рыцарь в черных доспехах, неистовый великан, живущий в башне, давно уже нам докучает... он со своими сообщниками не первый год совершает набеги на мои земли и добрался уже до ворот замка. Но в конце концов грозный этот рыцарь вынужден будет отступить – по воле звезды, восходящей в момент его рождения – при виде вашей красоты он ослабеет ровно вдвое. Покажитесь же, прекрасная Дольсе, и пусть все вокруг вторят мне: вы принесли в наши края радость и любовь, а отныне одаряете их миром и покоем.

– Я всегда буду следовать за вами, шевалье, – произносит баронесса, – и пусть покой, которым, по-вашему, я распоряжаюсь, воцарится в сердцах других, коль мне не дано его сейчас установить в собственном моем сердце.

При этих словах ее огромные голубые глаза, полные огня, встречаются с глазами Селькура, такими и запечатлелись в глубине его души божественные черты этого лица.

Госпожа де Дольсе улеглась, но ей не спалось из-за охватившего ее глубокого волнения; предупредительность, заботливость и учтивость со стороны обожаемого ею мужчины погружали ее в омут новых, неизведанных ощущений; после столь очевидных ухаживаний ей казалось невозможным, чтобы тот, кто владел ее чувствами столь безраздельно, не пылал к ней равной страстью – она оказалась беззащитной перед натиском любви, ожидая одних радостей и не подозревая об уготованных ей невзгодах.

Селькур же оставался непреклонен в своих планах довершить испытание, и хотя нежные взгляды такой красивой женщины глубоко разбередили его сердечную рану, ему удалось устоять и еще более укрепиться в решении сдаться на милость той, кто окажется действительно достойной привязать его к себе навсегда.

После беспокойной ночи, в девять часов утра баронесса просыпается от звуков труб, кимвалов, рогов, призывающих рыцарей к оружию... Она быстро собирается и спускается; Селькур ждет ее; впереди выстраиваются пятьдесят рыцарей в зеленом, при полном облачении; баронесса и Селькур едут следом – в коляске такого же цвета, запряженной двенадцатью сардинскими лошадками в сбруе из зеленого бархата с золотыми блестками. Едва они отъехали примерно на пять лье от замка Селькура и поравнялись с лесом, в котором обосновался рыцарь в черных доспехах, вдалеке показываются шесть великанов, вооруженных булавами, на огромных конях, еще четыре рыцаря мчатся в авангарде.

Все останавливаются: коляска Селькура и его прекрасной дамы выдвигается во главу отряда. Посылается герольд с поручением задать вопрос одному из появившихся великанов, защищающих проход на черную башню: неужели тот будет настолько неучтив, что откажет даме Солнца в ее просьбе – отобедать у него, в обществе рыцаря в зеленых доспехах, удостоенного чести служить ей.

Навстречу герольду, со стороны опушки леса, приближается рыцарь в черном – могучая стать, тяжелая булава, боевой конь... каждое его движение внушает страх; обе стороны наблюдают за исходом их встречи, наконец, возвращается герольд и объявляет о том, что ничем не удается смягчить Качукрикакамбоса:

– Лучезарный лик дамы Солнца, – сказал рыцарь в черном, – уже ослабил меня наполовину; испытываю на себе непреодолимую власть ее глаз; однако я буду отстаивать свою свободу – я слишком ею дорожу, и не согласен утратить даже то немногое, что от нее осталось; передайте этой даме, – добавил великан, – что принудить меня выполнить любое ее требование можно только силой оружия, и уверьте: биться с сопровождающими ее воинами я буду с тем же пылом, с каким буду стараться избегать ее взглядов... одного их луча довольно, чтобы низвергнуть меня к ее ногам.

– К бою... к бою, друзья мои! – призывает Селькур, вскакивая на великолепного боевого коня. – А вы, сударыня, извольте следовать за нами поодаль, взгляду вашему назначено закрепить нашу победу; предстоит сражение с неприятелем серьезным – такого не одолеть одной силой, понадобится еще и военная хитрость.

Начинается битва; число великанов растет; они появляются отовсюду, изо всех уголков леса; рыцари в зеленом разделяются на группы, дабы встретиться с неприятелем лицом к лицу; они несутся на горячих скакунах, тесня противников с флангов и умело ослабляя превосходство в силе с помощью ловкости и легкости – они наносят меткие удары, от которых невозможно уклониться, особенно воинам, обремененным огромным ростом и тяжелым оружием. Героиня сопровождает рыцарей, сражающихся ради нее; тех, кого ее защитникам не удается поразить железом, она добивает прекрасными своими глазами... Враг сломлен... и отступает в замешательстве; победители оттесняют побежденных в густую лесную чащу, наконец, открывается проход на поляну, посреди которой стоит замок Качукрикакамбоса.

По бокам этого огромного сооружения возвышаются четыре башни из черного, как смоль, мрамора; на стенах симметрично располагаются серебряные вензеля и орнаментальные украшения в виде военных доспехов; замок окружен рвом, в него можно попасть лишь с помощью подъемного моста; на верхушках башен толпятся темнокожие карлики, при приближении коляски дамы Солнца они обрушивают на нее поток маленьких стрел из эбенового дерева, наконечник каждой стрелы увенчан большим букетом цветов. Не проходит и десяти минут, как Дольсе, ее экипаж, ее лошади, все пространство на четыре туаза вокруг, усыпано розами, жасминами, сиренью, нарциссами, гвоздиками и туберозами... ее едва можно разглядеть под этой грудой цветов.

Противостояние окончено; ворота замка отворяются. Появляется Селькур, он ведет на поводке из зеленой ленты рыцаря в черных доспехах, тот устремляется к ногам баронессы и во всеуслышание признает себя ее рабом. Он молит ее о милости почтить своим присутствием его обиталище, после чего и победители, и побежденные заходят во дворец, под звуки кимвалов и кларнетов.

Из внутреннего дворика баронесса переходит в роскошно убранные залы, там ей свидетельствуют почтение шестьдесят женщин, ростом выше восьми футов. Это жены побежденных рыцарей. У каждой в руках по корзинке с прекрасными подарками – простыми, и в то же время необычными и редкостными. Все подобрано так, чтобы не задеть деликатность Дольсе, не согласившейся бы принять дорогостоящие украшения: это были цветы и натуральные плоды удивительной красоты и редких сортов, привезенные со всех концов света. Женская одежда всевозможных фасонов из разных стран, множество разноцветных лент, фигурки из сахара, варенья из разных фруктов, тридцать коробочек с эфирными маслами, помадами и итальянскими цветами, великолепные кружева, стрелы и колчаны дикарей, римские древности, дорогие греческие вазы, букетики из перьев всех птиц планеты, шестьдесят головных уборов, модных у нас и в других странах, пятнадцать видов меха и тридцать парочек редких птиц, среди которых особым совершенством выделялись желтые и лиловые горлицы из Китая, два полных сервиза из французского фарфора и три – из иноземного, шкатулки с миррой, алоэ и другими благовониями из Аравии, в их числе нард, сжигаемый израильтянами лишь перед ковчегом завета, коллекция драгоценных камней, коробочки с корицей, шафраном, ванилью, кофе редчайших сортов из самых экзотических и диковинных мест, сто фунтов свечей розового цвета, четыре набора обивки для мебели, одна – из зеленого атласа, расшитого золотом, другая – трехцветная, из узорчатого шелка, третья – из бархата, четвертая – из полосатого шелка, шесть персидских ковров и один паланкин из Индии.

Продемонстрировав все эти вещицы баронессе, великанши в симметричном порядке раскладывают их на скамьях амфитеатра, устроенного в зале для пиршеств; приближается рыцарь в черных доспехах и преклоняет колено перед Дольсе, с мольбой принять дары, уверяя ее, что таковы законы войны, и что он и сам потребовал бы таких подношений от своего неприятеля, если бы ему улыбнулась удача, и победителем бы стал он. Дольсе заливается краской... делает попытку отказаться; смотрит на своего шевалье, смущаясь и трепеща от любви... Селькур сжимает руки очаровательной женщины, покрывая их слезами и поцелуями; он умоляет ее не огорчать его отказом от безделиц столь малозначащих; невольные слезы текут из прекрасных ее глаз, при виде которых пламя в груди Селькура разгорается все сильнее. У баронессы недостает сил произнести «да», но лицо ее светится благодарностью, и ей подносят подарки.

Скамьи амфитеатра, напротив тех, на которых разложены подарки, тотчас заполняются побежденными великанами. Качукрикакамбосот их имени просит у баронессы разрешения исполнить несколько музыкальных пьес.

– Возвышенное сие искусство здесь, в наших лесах, вряд ли достигнет благозвучия, к коему вы привыкли в своих блистательных городах; едва наши исполнители наскучат вам, сделайте им знак, и они тотчас умолкнут.

В тот же миг слышится увертюра к «Ифигении», исполненная столь безупречно, что, казалось, здешние музыканты исполняют ее и в оперном театре Парижа.

Под звуки этой восхитительной музыки присутствующие рассаживаются за стол, попеременно звучат отрывки из произведений крупнейших композиторов Европы. На трапезу допущены только рыцари-победители и несколько дам из свиты баронессы, прислуживают за столом черные карлики и великанши. Обязанности по устройству пира возложены на Качукрикакамбоса, и он справляется с ними великолепно – перемены блюд невиданно изысканны и изобильны.

По окончании пиршества благородный великан спрашивает у баронессы, не доставит ли ей приятность охота у него в лесу. Вовлекаясь то в одно удовольствие, то в другое, она ощущает себя в новом неведомом мире и с радостью принимает очередное приглашение; победители присоединяются к побежденным, даму Солнца сажают на трон из цветов, воздвигнутый на пригорке, с высоты которого просматриваются все лесные дороги, примыкающие к замку из черного мрамора.

Едва она оказывается на троне, как шестьдесят белых ланей, украшенных большими розовыми бантами, садятся перед ней на задние ноги – после преследования воображаемыми охотниками, доезжачие подводят их к ней на поводьях, сплетенных из фиалок.

Вечереет... трубы возвещают об отъезде; все рыцари – друзья и недруги – возвращаются с охоты и ожидают указаний повелителя. Селькур подает руку своей даме, помогая ей подняться в великолепную коляску, на которой она сюда приехала. В тот же миг шумно распахиваются ворота черного замка, и оттуда выезжает огромная колесница, запряженная двенадцатью великолепными лошадьми; это нечто вроде передвижной сцены, украшенной дарами, преподнесенными даме Солнца; четыре самые красивые пленницы-великанши прикованы к четырем углам колесницы гирляндами из роз; это грандиозное творение следует впереди.

По дороге Селькур предлагает баронессе еще раз взглянуть на дворец великана, недавно устроившего для нее пир... Она оглядывается: здание охвачено огнем; наверху, в окнах и на эспланадах башен мечутся среди языков пламени толпы негритят, прислуживавших за столом; они зовут на помощь, их пронзительные крики сливаются в едином вихре с хрустом изъеденных пожаром обломков – зрелище воистину впечатляющее и величественное. Баронесса встревожена; ее добрая отзывчивая душа не в силах смириться со страданиями ближних; поклонник убеждает ее, что все увиденное – лишь фейерверк и декорации... Она успокаивается; наконец, все сооружение обращено в пепел, и они отправляются в замок.

Там все подготовлено к балу. Открывают бал Селькур и Дольсе, танцы продолжаются, звучит упоительная музыка, исполняемая на самых разнообразных инструментах.

Неожиданно празднество нарушается. Около десяти часов вечера появляется некий рыцарь, он обеспокоенно сообщает, что Качукрикакамбосготов мстить за то, как с ним обошлись, за наложенные на него выплаты, за сожжение своего дворца и прибывает во главе большого войска, дабы уничтожить рыцаря в черных доспехах, даму его сердца и его владения.

– Смелее, сударыня! – восклицает Селькур, подавая руку Дольсе. – Прежде чем пугаться, пойдем разузнаем, в чем дело...

Публика в суматохе покидает бал, столпившись у подножия амфитеатра, и тут вдалеке появляются пятьдесят огненных повозок, запряженных сверкающими животными самых невиданных очертаний. Удивительный этот легион величаво движется навстречу... В ста шагах от зрителей каждая волшебная колесница испускает множество фейерверочных ракет, они сгорают в полете, разбрызгиваясь по воздуху дождем из лучистого колчедана, ниспадая в виде вензелей Селькура и Дольсе.

– Какой галантный враг, – произносит баронесса, – я его больше не боюсь.

Выстрелы продолжаются; ракеты и снопы искр беспрестанно сменяют друг друга; пламя зависает в воздухе. В этот миг, сверху, в середину легиона из колесниц, спускается Раздор; он разделяет колесницы своими огненными языками; те разъединяются... разбегаются – возникает величественное зрелище: карусель из огненных повозок; незаметно повозки смешиваются, совмещаются, обмениваются между собой осветительными снарядами; одни – сталкиваются, переворачиваются, разбиваются, другие – их около тридцати – взметаются в небеса на крыльях гигантских грифонов и орлов, где взрываются, сверкая на расстоянии пятисот туазов; из их блистающих осколков вырываются сто стаек Амуров, держащих гирлянды из звездочек; они едва уловимо опускаются к террасе, где находится баронесса, и около десяти минут парят у нее над головой, наполняя весь парк, до краев, ослепительным светом, затмевающим по яркости любое небесное светило; слышатся звуки сладчайшей на свете музыки, величественный фейерверк, поддержанный чарами гармонии, пленяет воображение, невольно представляешь себя то ли в Элизиуме, то ли в раю, полном неги, который нам посулил Магомет.

Ослепительные огни гаснут, их сменяет полная темнота; пора возвращаться. Селькур считает, что настало время для первой части испытания, уготованного для возлюбленной, и потихоньку увлекает ее под сень цветущей рощицы, где их поджидают удобные сиденья, устроенные на газоне.

– Ну как, прекрасная Дольсе, – начинает он, – удалось ли мне хоть на миг рассеять вас, должно ли мне опасаться, что вы жалеете о милостивом согласии своем целых два дня проскучать в деревне?

– А должно ли мне счесть вопрос ваш не иначе, как насмешкой, – говорит Дольсе, – и досадовать на вас за то, что в разговоре со мной вы употребляете тон такой неискренний? Вы наделали кучу сумасбродств, и вас следовало бы за это пожурить.

– Если единственное в мире создание, которое я люблю, насладилось минутой радости, то стоит ли оценивать поступки мои в подобных выражениях?

– Галантности утонченнее и представить невозможно, однако чрезмерное обилие щедрот мне претит.

– И чувство, вдохновившее меня на них, равно вызывает в вас досаду?

– Вы желаете разгадать мое сердце?

– Я желал бы куда боле – царить в нем.

– По крайней мере, будьте уверены – никому другому не предоставлено на это больших прав.

– Воспламенить надежду, и наряду с ней – неопределенность, значит разрушить чары одной невыносимыми пытками другой.

– Не сделаюсь ли я несчастнейшей из женщин, если поверю в истинность чувства, которое вы стараетесь изобразить?

– А я – самым обездоленным из мужчин, если мне не удастся вам его внушить?

– О Селькур, вы хотите заставить меня всю жизнь сожалеть о коротком счастье узнать вас!

– Мне хотелось бы заставить вас дорожить им, чтобы миг, о котором вы говорите, стал для вас столь же бесценен, как и любовь, навек приковавшая меня к вам...

На глазах Дольсе выступают слезы:

– Вы не знаете, сколь я впечатлительна, Селькур... еще не знаете... Ах, не тщитесь помутить мой разум, если не уверены, что достойны занять место в моем сердце... вы не понимаете, во что мне обойдется неверность... Рассмотрим то, что произошло, как обычные, пустые слова... как развлечения... Честь и хвала вашему вкусу и вашей деликатности, я бесконечно благодарна вам за все, на этом и остановимся... Для спокойствия своего предпочитаю видеть в вашем лице любезнейшего из кавалеров, так гораздо лучше, нежели однажды получить основания винить вас за жестокость; я дорожу своей свободой, мне еще не доводилось оплакивать ее потерю, и если вы – не более чем обольститель, мне предстоит пролить немало горьких слез.

– Как вы несправедливы, Дольсе, как огорчительно мне наблюдать ваши тревоги, мне, делающему все, дабы их истребить! Ах, чувствую, уловками этими меня извещают о моей судьбе... От меня требуют, чтобы я отступился, не переносил в вашу душу из собственной своей души огонь, ее пожирающий... требуют, чтобы я нашел несчастье всей своей жизни там, где чаял я обрести блаженство... И жестокой разрушительницей сладости дней моих будете именно вы!

Темнота не позволяла Селькуру разглядеть, что творилось с его возлюбленной, – она в слезах... ее душат рыдания... Она силится подняться и уйти из рощи; Селькур удерживает ее, принуждая сесть на место.

– Нет, нет, вы не спасетесь бегством, пока я не узнаю, как мне быть... Скажите же, на что мне надеяться; либо верните меня к жизни, либо тотчас вонзите мне в грудь кинжал... Удостоюсь ли я когда-нибудь вашего ответного чувства, Дольсе... или умру от отчаяния из-за невозможности вас тронуть?

– Оставьте меня, оставьте, умоляю, не вырывайте признания, которое, ничуть не прибавив счастья вам, совершенно расстроит благополучие мое.

– О небо праведное! Таково ваше обращение со мной? Слушаю вас, сударыня... ну же, огласите мой приговор... проясните весь ужас моего жребия... Извольте! Готов покинуть вас... избавить от отвращения находиться долее в обществе человека, которого вы ненавидите.

Произнося это, Селькур встает.

– Мне ненавидеть вас! – вскрикивает Дольсе, в свою очередь удерживая его. – Ах! Вам ли не знать, напротив... Вы хотите услышать... что ж, да... я вас люблю... Вот оно и высказано, то самое слово, ах, чего мне это стоило... Но если вы злоупотребите им, чтобы мучить меня, если когда-нибудь полюбите другую... вы сведете меня в могилу.

– Несравненный, сладчайший миг! – восклицает Селькур, покрывая поцелуями руки своей любезной. – Вот я и услышал то ласковое слово, что будет отрадою жизни моей... – Он берет ее руки в свои и прижимает их к своему сердцу. – О, вас я буду обожать до последнего моего вздоха, – продолжает он с горячностью, – если мне на самом деле посчастливилось внушить вам нечто... отчего вы колеблетесь и не убеждаете меня в этом... зачем нам откладывать возможность сделаться счастливыми?.. Уединенное место... полная тишина кругом... страсть, от которой мы оба сгораем... О Дольсе! Нам дарован миг насладиться друг другом, не станем его упускать.

После речи, преисполненной самого страстного пыла, Селькур с силой сжимает в объятиях предмет своего обожания... Но баронесса высвобождается.

– Опасный человек, – негодует она, – так я и знала, тебе хотелось просто обмануть меня... Пусти, я уйду... не терплю вероломства... Ах! Ты больше не достоин меня... – И продолжает в неистовстве: – Вот оно, обещание любви и уважения, вот награда за признание, которое ты у меня вырвал... Ты счел меня достойной тебя, чтобы удовлетворять желание! Бессердечный! Как ты меня оскорбил! Выходит, мне следовало ожидать, что Селькур отведет мне роль столь презренную?.. Иди и ищи женщин низменных, им от тебя не нужно ничего, кроме утех, а мне предоставь пожалеть, что в непомерной своей гордыне я возомнила себя властительницей твоего сердца.

– Ангел ьское создание! – восклицает Селькур, падая к ногам этой небесной женщины. – Нет, вы ничуть не пожалеете о том, что владеете сердцем, которым соблаговолили хоть сколько-нибудь дорожить! Оно ваше... ваше навеки... вы будете править им деспотически. Простите миг помрачения ума, тому виной неукротимая сила моей страсти... но преступление сие – ваше, Дольсе, оно – результат действия ваших чар, и было бы чудовищной несправедливостью винить в нем меня одного. Забудьте... забудьте об этом, сударыня... как возлюбленный ваш, заклинаю вас.

– Вернемся, Селькур. Вы дали мне почувствовать, сколь я неосмотрительна... Не полагала, что рядом с вами меня подстерегает опасность. Вы правы, это моя вина...

Она снова делает попытку выйти из рощицы:

– Желаете видеть, как я умру у ваших ног? – говорит Селькур. – Нет, не встану с колен, пока вы меня не простите.

– Сударь, могу ли я извинить вам поступок, более всех иных свидетельствующий о вашем равнодушии?

– Поступок сей совершен от избытка любви.

– То, что любят, не обесценивают.

– Простите исступление чувств.

– Поднимайтесь, Селькур, случись, что меня вынудят перестать любить вас, наказана я буду тяжелее, чем вы... Хорошо, я вас прощаю, только впредь не оскорбляйте меня, не унижайте женщину, с которой, по вашим словам, связываете надежды на высшее счастье. Возможно ли, будучи столь щедро одаренным тонкостью ума, быть лишенным деликатности сердечной?.. Если бы вы действительно любили меня так, как люблю вас я, неужели вам бы вздумалось принести меня в жертву минутной фантазии? Как смотрели бы вы на меня сейчас, утоли я ваши желания, и как презирала бы я себя сама, опустись душа моя до подобной слабости!

– Но я ведь не внушаю вам отвращение, Дольсе, за то, что пленился вашими чарами?.. Вы не возненавидите меня за то, что я всего лишь на миг внял голосу любви... опьяненный ее пылом? Ах, как жажду я услышать, что получил прощение.

– Пойдемте, пойдемте, Селькур, – говорит баронесса, увлекая возлюбленного в замок, – да, я прощаю вас... но от чистого сердца произнесу я это, лишь когда оба мы окажемся вне опасности и уклонимся от новых, гибельных ее последствий; виноваты мы оба... вы – в том, что познали любовь недостаточно, а я – в том, что слишком ее переоценила, ускользнем же раз и навсегда от всего, что благоприятствовало бы новому промаху и умножило бы число наших ошибок.

Они вдвоем возвращаются на бал; у входа в зал Дольсе берет Селькура за руку.

– Дорогой мой друг, – говорит она, – теперь вы прощены совершенно искренне... не стоит обвинять меня ни в показной добродетели, ни в излишней суровости, я желаю владеть вашим сердцем подлинно, и слабость с моей стороны повлекла бы за собою его потерю... Принадлежит ли еще оно мне безраздельно?

– О Дольсе! Никогда не встречал женщины мудрее... тактичнее, более достойной поклонения.

Бал вступает в свои права... Селькур в восторге от проведенной им операции и мысленно оценивает результаты: «Вот эта женщина мне подходит, именно она предназначена составить мое счастье; душевна настолько, что подвергать ее второму этапу испытания представляется почти излишним; не найдется на всей земле ни одной добродетели, которая не нашла бы прибежища в сердце моей Дольсе... возвышенном и чистом, как само небо. Тем не менее, не будем ослепляться, – рассуждал он, – ведь я дал себе слово исключить всякую пристрастность... Графиня де Нельмур чуть ветрена, но жива и весела, она привлекательна ничуть не менее Дольсе, и кто знает, может, душа ее столь же прекрасна... Попробуем».

Сразу после бала Селькур сам довез баронессу до границ своих владений на коляске, запряженной шестью лошадьми, по дороге он снова и снова испрашивал прощения и тысячу раз клялся в вечном обожании, расстался он с этой обворожительной женщиной, удостоверившись в ее любви, в ее добродетели и в ее мягкосердечии.

Подарки, полученные баронессой от рыцаря в черных доспехах, были отправлены заранее, без ее ведома; войдя к себе, она обнаружила, что они уже украшают ее дом.

– Увы! – грустно вздохнула она при виде этих даров. – Какую радость буду я испытывать всякий раз, глядя на них, если он любит меня искренне, и как хочется в это верить! И сколь роковыми станут эти дары, как больно ранят мое сердце, если явятся лишь привычным для галантного кавалера выражением легкомыслия в очередном любовном приключении.

По приезде в Париж первой заботой Селькура было поскорее нанести визит графине де Нельмур; он не знал, известно ли ей о празднике, устроенном им для Дольсе, если графиня была о нем осведомлена, крайне любопытно было увидеть, какое впечатление это произведет на такую горделивицу.

Графине только что обо всем сообщили. Селькур принят с холодностью; его спрашивают, как мог он так скоро покинуть деревню, где наслаждался столь изысканными удовольствиями. Селькур отвечает, что не представляет, отчего светский пустяк... букетик, преподнесенный приятельнице, наделал столько шуму.

– Смею уверить вас, прекрасная графиня, – продолжает он, – если бы мне, по вашему утверждению, взбрело в голову повеселиться, то я решился бы на это только ради вас.

– Случись так, вы бы, по крайней мере, не выставили себя в смешном виде, как вы это сделали недавно, избрав на роль дамы, поглотившей ваши помыслы, какую-то маленькую недотрогу, которая нигде не показывается, впрочем, мнимое ее уединение, несомненно, служит прикрытием для тайных романтических отношений со своим ненаглядным шевалье.

– Вы правы, признаю свои ошибки, – отвечает Селькур, – но, к несчастью, знаю один только способ их исправить.

– Какой же?

– Правда, нужно, чтобы вы поддались на уговоры... а вы ни за что не согласитесь.

– И что же мне надлежит делать, скажите на милость?

– Прежде, чем сердиться, выслушайте. Букетик для баронессы де Дольсе – смешно и нелепо, согласен, загладить вину может только праздник, устроенный в честь графини де Нельмур.

– Мне становиться подражательницей этой дамочки... позволить швырять себе цветы в лицо, выставляться напоказ!.. О, вот вы и сознались – вам есть что заглаживать! Исправляя ваши ошибки, я тем самым переложу их на себя, а у меня нет никакого желания разделять ваши безрассудства, как, впрочем, и намерения покрывать вашу необдуманность, подвергая себя насмешкам.

– Дарить женщине цветы – вряд ли стоит признавать это верхом нелепости и безрассудства.

– Значит, вы ею обладаете, этой женщиной?.. Примите мои поздравления, поистине премиленькая парочка... Надеюсь, вы мне откроетесь... вы должны... разве вы не знаете, как я пекусь о вашем благе? Кто бы подумал каких-нибудь полгода назад, что вы заинтересуетесь этой малюткой... с ее кукольной внешностью... глазки красивые, вполне, но невыразительные... с ее целомудренным видом... будь я мужчиной, это раздражало бы меня до безумия... и с ее развитием – будто только что из монастыря. Дамочка эта прочла несколько романов и теперь воображает, что у нее философский склад ума, и она угонится за такими, как мы. Ах! Как занятно... не мешайте мне, умоляю, дайте насмеяться всласть... Но отчего вы мне не рассказываете, скольких трудов это вам стоило... Бьюсь об заклад, хватило одних суток... Ах, Селькур! Отменная история! Ужасно хочется позабавить ею весь Париж, полагаю, в свете с восхищением отнесутся и к вашему выбору, и к вашему пристрастию устраивать праздники... Кстати, если серьезно, говорят, выглядело это весьма утонченно... Словом, вы делаете милость, обращая свои взоры на меня, как на преемницу славной сей героини?.. Крайне польщена...

– Прекрасная графиня, – говорит Селькур, сохраняя хладнокровие, – когда поток иронических ваших замечаний иссякнет, поговорим дельно... если это возможно.

– Что ж, говорите, говорите, я вас слушаю, доказывайте, что невиновны, если смеете.

– Доказывать мою невиновность?.. Для этого нужно обвинить меня в дурном отношении к вам, а это невозможно, вы ведь знаете, какие чувства я к вам питаю.

– Мне не известно ни о каком вашем чувстве ко мне, и я не испытала ни одного из его проявлений, будь оно истинно, вы, конечно, не устраивали бы праздник в честь Дольсе.

– Ах, сударыня, оставьте; какой-то бал и несколько цветочков для Дольсе – сущая безделица, не более того, настоящий праздник я устрою лишь в честь графини де Нельмур... дамы великосветской, которую я приметно отличаю от других.

– Вознамерившись устроить два праздника, могли бы, по крайней мере, начать с меня!

– Но помилуйте, загляните в календарь: святая Ирина на три недели опережает святую Генриетту – по моей ли то вине? Стоит ли придавать серьезное значение этой перестановке, если в сердце моем царит одна Генриетта, там ее не опередит никто?

– Об этом вы уже говорили и не раз, но как заставить меня вам поверить?

– Отважится наговорить самых колких дерзостей, как вы сегодня, только тот, кому недостает гордости и уверенности в себе,

– О, поосторожнее! Непоследовательно себя веду не я, а вы; самолюбие мое не ущемлено ни на йоту; я не ставлю себя ниже вашей богини и, сочтя возможным подтрунить над вами обоими, отнюдь не допускаю собственной приниженности.

– Оцените хотя бы раз по справедливости, кто чего стоит, и от этого все мы только выиграем.

– Будь я столь безрассудна, что пожелала бы заявить свое право на вашу привязанность... потребовалось бы нечто вроде залога одержанной мною победы, неудачу я переживала бы болезненно... Поклянитесь мне, что эта вялая апатичная кукла никогда не внушала вам никаких чувств.

– От того ли, кто всецело в вашей власти, требовать такую клятву? Не прощу вам самой мысли об этом... Задет за живое настолько, что готов прекратить дальнейшие наши встречи.

– Ах, я так и знала, этот лукавец принудит меня просить у него извинения.

– Не тратьте слова понапрасну, многое из того, что происходит вокруг нас, кажется неправдоподобным.

– Наша с вами история точно из невероятных.

– Раз вы это чувствуете, откуда такая смятенность?

– Мне хочется избавиться от всего, что способно отнять вас у меня.

– Кто и что в силах оттолкнуть меня от вас?

– Не знаю, разве вас, мужчин, поймешь?

– Не судите обо мне общей мерою.

– Мне совершенно ясно: вы бы предпочли получить от меня прощение.

– У вас нет другого выхода... Ну же, довольно ребячиться, поедемте ко мне в имение на два дня, там я сумею убедить вас куда вернее, чем в Париже, задумывал ли я устраивать праздник для иной женщины, кроме моей дорогой графини...

И ловкий ухажер хватает свою испытуемую за руку и кладет ее себе на грудь.

– Жестокая, – говорит он восторженно, – здесь, в моем сердце, образ ваш запечатлен навеки, должно ли вам помышлять о том, что найдется соперница, способная пошатнуть ваше господство?

– Довольно об этом... ну что, дать вам согласие на два дня...

– Очень на него рассчитываю.

– Сказать по правде, это чистое безумие.

– Вы его совершите.

– Придется. Трудно противиться вашему напору, вы всегда возьмете верх.

– Всегда ли?

– О, не надо обобщать, существуют некие границы, которые я не перейду никогда... стоит мне усмотреть в вашем предложении хоть малейшее посягательство на мое благоразумие – откажусь со всей определенностью.

– Нет, нет, к строгости ваших правил мы отнесемся почтительно... Зачем мне добиваться, чтобы вы потеряли рассудок, если мои виды на ваш счет никак не сочетаются с обольщением? Обманывают женщину, которой пренебрегают, от нее ждут минутных удовольствий и, вкусив их, не намерены уделять ей внимание впредь. Как разительно непохоже обхождение с той, от кого ожидают счастья жизни своей!

– Приятно видеть, вы не лишены мудрости... Коль вы так настаиваете, я к вам поеду... но никакой показной роскоши – пусть хотя бы по этому признаку будет явлено различие между мною и соперницей моей; хочу, чтобы говорили, что с той дамочкой вы действовали парадно, с помпой, как с женщиной, к которой относятся церемонно, а со мной держались как с самой искренней и сердечной своей подругой.

– Поверьте, – говорит Селькур на прощание, – руководством к действию для меня станут одни ваши желания... устраивая праздник, на котором вы любезно позволяете вас чествовать, я немного тружусь и для себя, и несложно представить, что и сам я не успокоюсь, пока не пробужу в этих прелестных глазах выражение счастливой уверенности в своем всевластии, свойственное предмету любви и поклонения.

Селькур занялся подготовкой к празднику; за это время он два или три раза увиделся с графиней, чтобы не расхолаживать ее, пока она настроена решительно; так же не преминул он нанести два тайных визита к Дольсе, продолжая уверять ее в пылкости своих чувств; сейчас ему было яснее, чем прежде, сколь ранима эта чувствительная женщина, и сколь болезненно восприняла бы она известие о том, что ее вводят в заблуждение. Он проявил особенную тщательность, скрывая от нее все, что касалось праздника в честь Нельмур, а в остальном – всецело положился на волю судьбы и обстоятельств. Когда мы намерены принять решение, и побуждают нас мотивы силы непреодолимой, нужно, прежде всего, постараться их не разглашать, после чего без боязни поддаться неизбежным последствиям замысла своего – чрезмерные предосторожности могут расстроить его исполнение, и тем самым помешать нам добиться цели.

Утром двадцатого июля, в канун своих именин, очаровательная госпожа де Нельмур отправляется во дворец; к полудню она прибывает к въезду на проспекты; карету встречают два посланника и просят графиню задержаться на миг.

– Сегодня, сударыня, вас не ждали во владениях короля Оромазиса, – начинает один из них. – Спасаясь от пожирающей его страсти, он укрылся здесь, в глуши, дабы свободно предаться своим страданиям; ему так хотелось безлюдья, что он повелел разворотить все подступы, ведущие в его королевство.

Графиня вгляделась в открывшийся перед ней широкий проспект, и взору ее действительно предстали голые бесплодные деревья, лишенные листвы, разбитая дорога, на каждом шагу испещренная ямами и лощинами, пустынность... На какое-то мгновение она засомневалась и чуть было не попалась на эту удочку...

– О, так я и знала, у него в голове только одно – как бы выставить меня на посмешище! В ответ на такой прием, освобождаю его от дальнейшего ухаживания и возвращаюсь обратно.

– Постойте, сударыня, – удерживает ее один из посланников, – известно ли вам, что одного слова короля достаточно, чтобы изменить лик земли: потрудитесь подождать, пока его уведомят о том, что вы здесь, и он тотчас прикажет создать благоприятные условия для вашего проезда к нему.

– А что будет со мной во время этого ожидания?

– О, сударыня, неужели для того, чтобы уведомить короля, потребуется целое столетие?

Посланник взмахивает волшебной палочкой, и из-за дерева вылетает сильф, вздымается к небу, исчезает, возвращается с тем же проворством. Подлетает к карете графини, чтобы объявить, что она вольна выходить. Сильф стремительно носится по воздуху, повторное его кружение знаменует большие перемены. Пустынная полуразрушенная сельская улица, где не видно было ни души, внезапно заполняется трехтысячной толпой, взорам графини предстает великолепная ярмарка, на каждой стороне аллеи расположены яркие лавочки, ломящиеся от украшений и модных вещиц. Торгуют в лавочках очаровательные девушки в живописных костюмах, они наперебой расхваливают свой товар. Ветви деревьев, еще минуту назад высохшие и бесплодные, теперь изнемогают под тяжестью цветочных гирлянд и фруктов, а дорога, недавно казавшаяся непроходимой, теперь устлана зеленью, вокруг благоухают кусты роз, сирени и жасмина.

– Признаться, король ваш – просто безумец, – говорит графиня сопровождающим ее посланникам. Но, произнося эти слова, она меняется в лице, нетрудно заметить, сколь она польщена, горделиво оценивая усилия, предпринятые ради того, чтобы поразить и заинтересовать ее. Она продолжает свой путь.

– Королева, – обращается к ней один из посланников, – все безделки и кружева, услаждающие лучезарные ваши глаза, преподнесены вам в подарок; смиренно просим, соблаговолите сделать выбор по вашему вкусу, то, к чему прикоснутся белоснежные ваши пальцы, сегодня вечером вы обнаружите в предназначенных вам апартаментах.

– Это очень любезно, – отвечает графиня. – Знаю, как будет огорчен здешний правитель, если я отвечу отказом на его учтивую просьбу, постараюсь держать себя с не меньшим тактом.

И она начинает обходить аллеи, то слева, то справа, бегло осматривая лавочки, кажущиеся ей наиболее изысканными; немногое из увиденного удостаивает она прикосновения, хотя, признаться, дотронуться хотелось бы до большего; за ней внимательно наблюдают, не упуская из виду ни одного из ее жестов и взглядов, с равной исправностью отмечается и то, на что она указывает, и то, что она втайне желает; наблюдают также и за тем, с каким удовольствием рассматривает она некоторых красоток, торгующих драгоценностями... Вскоре станет ясно, в какой манере исполнит Селькур малейшее ее желание.

В тридцати шагах от дворца нашу героиню встречает ее поклонник, он символизирует дух Воздуха, за ним следует свита из тридцати человек.

– Сударыня, – говорит Оромазис (под таким именем читатель без труда узнает Селькура), – я был далек от мысли, что вы соблаговолите оказать мне такую честь: если бы я смел предвидеть милостивое ваше согласие, то прилетел бы раньше вас. Позвольте мне, – продолжал он, свидетельствуя почтение, – поцеловать каждую пылинку, по которой ступали ваши ноги, и униженно склониться перед божеством, правящим на небесах и вершащим судьбами земными.

В подтверждение сказанному, и дух, и все его окружение падают ниц, прямо на песок, графиня подает им знак, повелевая встать: ее приказ исполняется. Процессия движется к дворцу.

У парадного входа графиню почтительно приветствует фея Всесильная, это покровительница владений Оромазиса: высокая сорокалетняя женщина редкой красоты, в величественном наряде. Ее благожелательный вид вызывает расположение.

– Сударыня, – говорит она богине сегодняшнего дня, – вы приехали погостить к моему брату; могущество духа Воздуха не столь безгранично, как мое, и для того, чтобы вы были приняты так, как вы этого заслуживаете, брату потребуется моя помощь. Для женщины куда легче довериться другой женщине, нежели мужчине; позвольте мне сопровождать вас и выполнять любые ваши приказы.

– Милая фея, – ответила графиня, – я очень рада вас видеть; готова поделиться с вами всеми своими мыслями; первым доказательством моего доверия станет просьба разрешить мне зайти на несколько минут в мои апартаменты: здесь очень жарко, я прошлась быстрым шагом, и мне бы хотелось переодеться.

Фея следует впереди, мужчины уходят, и госпожа де Нельмур прибывает в огромную залу, где глазам ее предстает новый знак внимания со стороны ее поклонника.

У этой женщины, элегантной во всем... даже в своих недостатках, была одна слабость, вполне простительная для такой красавицы. Ее парижская квартира была великолепна и хорошо распланирована, куда бы ей ни приходилось уезжать, она с сожалением покидала свое уютное гнездышко; она привыкла к своей кровати, к своей мебели, и всегда внутренне напрягалась, оказываясь в чужом доме. Селькур принял и это в расчет... Фея подходит и волшебной палочкой ударяет по одной из стен залы, где они находятся вдвоем; перегородка обрушивается, а за ней показывается точная копия парижской квартиры, о которой так скучает Нельмур. То же убранство, те же цвета... та же мебель... та же планировка.

– О, какая деликатная заботливость! – говорит она. – Он растрогал меня до глубины души!

Она заходит в эти покои, фея удаляется, оставляя ее в обществе шести девушек, более остальных понравившихся ей на улице; они предназначались ей в услужение. Начинают они с того, что выкладывают корзинки, где графиня обнаруживает двенадцать полных комплектов одежды... Она выбирает... ее раздевают, а затем, прежде чем снова надеть на нее новые подаренные платья, четыре девушки делают ей расслабляющие растирания на восточный манер, за это время остальные две готовят ванну, и она целый час нежится в воде с ароматами жасмина и розы; ее наряжают в великолепный туалет, тот, которому она отдала предпочтение... Она звонит, появляется фея и ведет ее в роскошный пиршественный зал.

Посредине круглого стола стояло большое красивое блюдо, обрамленное своеобразным кругом, покрытым флёрдоранжами и лепестками роз; этот круг поднимался и опускался, доставляя нужные блюда, однако сейчас на нем не было выставлено ничего; графиня де Нельмур слыла в Париже одной из лучших ценительниц вкусной еды, ей было довольно трудно угодить: Селькуру показалось, что вместо подачи готового обеда, лучше предоставить ей распоряжаться самой. Графине предложили сесть за стол, и пока за цветочным кругом рассаживались двадцать пять мужчин из свиты и столько же женщин, фея поднесла ей золотую книжечку, дабы графиня ознакомилась с меню – это был перечень ста кушаний, наилучшим образом соответствовавших ее вкусу... Стоило ей сделать выбор, фея ударяла палочкой, круг опускался, оставалась площадка такой же формы с расставленными тарелками, вскоре цветочный круг поднимался, нагруженный пятьюдесятью порциями того блюда, которое выбрала госпожа де Нельмур. Она отведывала какое-нибудь кушанье, или взглянув на него, теряла к нему интерес, выбирая новое – и оно тотчас появлялось, таким же образом и в таком же количестве – непостижимо, какими уловками удавалось доставлять все, что бы она ни пожелала, с такой скоростью. Она отступает от перечня, указанного в меню, и просит другое: все исполняется с той же старательностью и с тем же проворством...

– Оромазис, – обратилась графиня к духу Воздуха, – это совершенно невероятно... Я в гостях у чародея: позвольте мне спастись бегством, чувствую – дом этот небезопасен для сердца моего и для ума.

– Я тут ни при чем, сударыня, – ответил Селькур, – магическое действие оказывают ваши желания; вы не осознаете их всесилия; пробуйте дальше, любая ваша попытка окажется удачной.

По окончании трапезы Селькур предложил графине прогуляться по садам. Не успели они пройти тридцати шагов, перед ними предстает чудесная водная гладь, края ее искусно скрыты, и нельзя разглядеть, где заканчивается этот бескрайний водоем: казалось, это настоящее море. Внезапно, с западной стороны показываются три золоченых корабля со снастями из пурпурного шелка и парусами из тафты такого же цвета, с золотыми блестками; с противоположной стороны, им навстречу направляются три другие судна, все, что обычно изготовлено из дерева, в них – из серебра, остальное – в розовых тонах. Суда готовы к схватке и ждут сигнала.

– О небо! – сказала графиня. – Эти корабли вот-вот вступят в бой... А по какой причине?

– Сударыня, – ответил Оромазис, – сейчас я вам объясню. Если бы эти воины к нам прислушались, возможно, удалось бы прекратить их раздор; но они уже ввязались в борьбу, и нам будет нелегко смягчить их. Золотыми кораблями командует дух Комет, владелец светящихся дворцов, год назад у него выкрали его юную фаворитку Азелис, чья красота, говорят, не знает равных; похититель – дух Луны, стоящий во главе серебряного флота; украденную девушку он перевез в форт, расположенный на этой скале, – продолжал Оромазис, указывая на горный хребет, где под самыми небесами виднелась неприступная цитадель, – там он удерживает свою добычу, постоянно держа оборону, для чего и служит ему морской флот, во главе которого вы видите его сегодня. Но дух Комет готов на все, чтобы вернуть Азелис, для чего и прибыл сюда на кораблях, представших перед вами, если ему удастся разбить флот своего соперника и захватить форт, он вновь овладеет своей возлюбленной и увезет ее в свое царство. Тем не менее, существует одно простое средство положить конец этой распре: по приговору судьбы дух Луны обречен вернуть своему противнику плененную им красавицу, как только взоры его поразит женщина, более прекрасная, чем Азелис. Но разве не очевидно, – продолжил Оромазис, – сколь ваши, сударыня, чары выше прелестей сей юной особы? Показавшись этому духу, вы тем самым вернете свободу несчастной невольнице, которую он держит в оковах.

– Великолепно, – сказала графиня, – но не вынуждена ли буду я занять ее место?

– Да, сударыня, этого не избежать, однако он не сумеет злоупотребить своей победой тотчас же; от нас потребуется немного ловкости и хитроумия – и он окажется в ловушке, а я – у ваших ног. Как только вы очутитесь во власти духа Луны, нужно настойчиво его просить показать вам принадлежащий ему остров Алмазов: он вас туда отвезет; все, чего я хочу – пусть он поедет туда вместе с вами – только там он окажется слабее меня, чтобы вырвать вас из его рук, мне нужно появиться именно на этом острове. Таким образом, вы, сударыня, совершите благородный поступок, освобождая Азелис, при этом не подвергнете себя никакому риску, и уже сегодня вечером вернетесь в мои владения.

– Все это великолепно, – повторила графиня, – но рассудите, непременное условие свершения благородного сего поступка: я должна быть красивее Азелис?

– Ах, стоит ли страшиться сравнений с Азелис – той, кто красивее всех женщин на земле! К сожалению, сейчас не время это подтверждать, если дух Комет одержит верх, великодушная ваша помощь будет излишней. Корабли готовы сойтись в схватке, подождем исхода сражения.

Едва Селькур произнес эти слова, два флота направляются навстречу друг другу... Больше часа с обеих сторон ведется интенсивный огонь... Наконец, суда сближаются, палубы заполняются морской пехотой... Шесть кораблей сталкиваются, сцепляются, становясь единым полем брани; пыл сражения накаляется, растет число убитых с обеих сторон, море окрашивается кровью раненых, бросающихся в волны в надежде обрести спасение. Явное преимущество на стороне духа Луны – золотые корабли разбиты, мачты рушатся, паруса разрываются, в живых остается несколько солдат-защитников; дух Комет вынужден обратиться в бегство, он пытается отбиться от неприятеля, его флоту удается оторваться от преследования, но он уже не в состоянии отвоевать море; видя, как смерть подступает со всех сторон, командующий и несколько матросов прыгают в шлюпку; это последний шанс: не успевает шлюпка выйти в открытое море, как от взрыва пороха, подожженного противником на флангах, все три корабля взлетают на воздух, раскалываясь со страшным грохотом, жалкие их останки падают в бурные воды.

– Никогда в жизни не видела зрелища прекраснее, – говорит графиня, сжимая пальцы своего поклонника; вы словно угадали – больше всего на свете мне хотелось увидеть морской бой.

– Понимаете ли вы, сударыня, во что вы вовлечены? Зная ваше великодушие, не сомневаюсь, теперь вы поспешите на выручку Азелис и вернете ее принцу Комет – взгляните, он направляется к вам просить помощи.

– О нет! – усмехается графиня. – У меня не достанет спеси затевать такую авантюру... Представьте, какое унижение, если девочка эта окажется красивее меня... К тому же, забираться так высоко – на шесть или семь туазов от земли... одной, без вас... с незнакомым мужчиной... который может проявить настойчивость... Вы беретесь отвечать за последствия?

– О, сударыня, ваша добродетель...

– Моя добродетель? Как, скажите на милость, тому, кто наверху, где так близко до небес, помнить о добродетелях мира земного? А вдруг дух этот будет походить на вас, полагаете, я сумею с ним справиться?

– Вам, сударыня, известно, как избегнуть опасности: выкажите желание посетить остров Алмазов, и я вас тотчас вырву из рук назойливого ухажера.

– Кто вам сказал, что вы поспеете вовремя? Для вашего вмешательства потребуется несколько часов, а на то, чтобы сделать возлюбленную неверной, красавцу духу довольно и шести минут... Ладно, так и быть, я согласна, – продолжает графиня. – Вверяюсь вам, даже не столько вам, сколько любезной вашей сестре; не покидайте меня, ни вы, ни она, тогда я спокойна...

Фея заверяет в своей поддержке; в тот же миг появляется поверженный дух, и еще более настойчиво просит возлюбленную Оромазиса об одолжении... Она наконец решается; в крепость послан сигнал; оттуда получен ответ...

– Отправляйтесь, сударыня, пора, – говорит Оромазис. – Дух Луны только что услышал меня, он готов вас принять.

– И как же, по-вашему, я взберусь на такую высоченную скалу, редкая птица долетит до ее вершины?

Тут фея взмахивает волшебной палочкой... Шелковые канаты, незаметно закрепленные со стороны берега, и другим концом плотно привязанные к стенам форта, натягиваются до жесткости... с их помощью из форта стремительно спускается колесница из белого фарфора, запряженная двумя черными орлами. Приземлившись, она готова тотчас вернуться в форт; графиня и две ее служанки садятся в колесницу, и хрупкий экипаж, с быстротой молнии, доставляет к крепостной ограде доверенный ему ценнейший груз.

Навстречу королеве выходит дух Луны.

– О священные веления рока! – восклицает он. – Вот та, кого мне предвещали... та, кто поработит меня навек и вынудит освободить Азелис. Заходите, сударыня, вот моя рука, заходите, дабы насладиться плодами своего торжества...

– Ваша рука! – в голосе госпожи де Нельмур звучат тревожные нотки. – Сказать по правде, я не очень в ней нуждаюсь, впрочем, неважно, пойдемте, думаю, мы договоримся.

Двери отворяются, и графиня входит в небольшое помещение, потолки, стены и полы сказочных покоев изготовлены из фарфора, белого или цветного. Вся мебель в небесном замке также фарфоровая.

– Подождите меня здесь, пока я, с вашего позволения, схожу за моей пленницей, – говорит дух, оставляя свою даму в кабинете из светло-желтого фарфора, – более точное сравнение с ней еще вернее упрочит вашу победу...

Дух удаляется.

– Признаться, он премило здесь устроился, этот дух, – говорит графиня, быстро усаживаясь на фарфоровое канапе, с отделкой из голубого шелка в клетку. – Хорошенький домик, лучше не бывает....

– Поосторожней, сударыня, как бы все это не разбилось, – отвечает ей служанка, к которой она обратилась. – Сдается мне, все, что мы видим вокруг, – ненастоящее, мы висим в воздухе и, похоже, впутались в опасное дело.

Тут все три женщины начинают ощупывать стены и вскоре обнаруживают – находятся они в сооружении из картона, лакированного с таким мастерством, что с первого взгляда его никак не отличить от тончайшего фарфора.

– О небо! – говорит госпожа де Нельмур с деланным испугом. – Нас снесет первым же порывом ветра, здесь очень опасно.

Изобретатель этой уловки, безусловно, принял все меры предосторожности, чтобы та, кем он так дорожит, пребывала среди этих волшебных декораций, не подвергая себя никакому риску.

Дух Луны возвращается. Вот так сюрприз для графини! Та, кого приводят... та, кто намерена состязаться с ней в красоте... не кто иная, как Дольсе... соперница, которой она боялась, или, вернее, не станем более смущать нашего читателя... ее образ... совершенное подобие Дольсе, девушка, так удивительно на нее похожая, что все приняли копию за оригинал.

– Ну что ж, сударыня, – говорит дух, – законы судьбы выносят мне приговор отпустить эту пленницу, как только взоры мои поразит женщина более прекрасная. Теперь, надеюсь, вы поверите, что я разобью ее оковы?

– Сударыня, – графиня приближается к юной особе, которую все еще принимает за Дольсе, – объясните мне, что происходит, умоляю.

– Вам ли взывать о жалости? – отвечает девушка. – Любое слово и действие лишь подтверждают ваше превосходство и мое унижение... Царствуйте, королева, царствуйте, вы этого достойны, а меня избавьте от мук выносить ваше присутствие, я ухожу, навек унося с собой оскорбительное свое поражение...

Молодая женщина исчезает, но иллюзия не пропадает, графиня по-прежнему считает, что виделась с соперницей, хотя ей трудно разобраться, какие странности судьбы сделали бы возможной их встречу при подобных обстоятельствах.

– Теперь вы довольны, сударыня, – спрашивает дух, – и согласны подать мне руку?

– Да, – отвечает графиня, настроенная на продолжение удивительного путешествия, – но я ставлю условия: прежде, чем мы скрепим наши узы, вы сегодня вечером устроите для меня ужин на острове Алмазов, а пока мы туда не отправились, я, не торопясь, прогуляюсь по необыкновенному вашему жилищу.

Дух Луны соглашается на эти условия, и графиня продолжает осмотр его волшебных покоев. Наконец, она добирается до будуара, отделанного под японский фарфор, посреди которого на столе возвышается алмазный дворец в миниатюре. Нельмур изучает алмазы, удостоверяясь в их подлинности.

– О, на этот раз, – сказала она своим служанкам, – речь идет не о подделке, как тогда, со стенами этого дома, никогда не видела ничего красивее. Что это за шедевр, – спросила она у духа, – расскажите поподробнее, прошу вас.

– Это мой свадебный подарок, сударыня, точное воспроизведение дворца с того острова, где вы желаете отужинать сегодня... Соблаговолите ли вы, – продолжил он, указывая на маленький дворец, – принять его в залог благосклонности, которой я надеюсь от вас добиться?

– Ах, – ответила госпожа де Нельмур, – чуточку умерим проворство! Ваши алмазы великолепны, принимаю ваш подарок от всего сердца... но признаться, мне бы не хотелось брать на себя какие-либо обязательства... Щекотливость подобных сделок мне претит.

– Я согласен, жестокая! – ответил дух. – Поступайте, как вам угодно, располагайте мною по своему усмотрению, все здесь принадлежит вам: мой замок, мои драгоценности, моя мебель, владения, по которым мы с вами проедем сегодня вечером, все ваше, без заключения сделок, коли они вам не по нраву; полагаться я буду лишь на ваше сердце и приложу все силы, дабы заронить в нем чувство, коего я жажду.

Тотчас же стол с алмазным сооружением опускается под землю, когда он вновь поднимается, вместо дорогого украшения, на нем стоят всевозможные засахаренные фрукты; дух предлагает графине насладиться их свежим вкусом, она соглашается, но не скрывает горького сожаления о том, что исчез миниатюрный дворец из драгоценных камней, который, похоже, произвел на нее сильное впечатление.

– Где же маленький шедевр? – говорит она с беспокойством... – А как же ваши обещания...

– Они исполнены, – говорит дух. – То, о чем вы сожалеете, сударыня, уже украшает вашу квартиру.

– О Боже! – восклицает наша героиня, призадумавшись и немного волнуясь. – Вижу, следует остерегаться того, что здесь произносится: быстрота, с которой удовлетворяются выказанные тут желания, порождает во мне тревогу... Покинем это колдовское место и хоть немного приблизимся к земле, уже темнеет, а нам предстоит добраться до острова, где нас ожидает ужин, пора двигаться в путь.

– Но не устрашитесь ли вы, сударыня, узнав, каким способом придется нам покинуть небесную сию обитель?

– Неужели не на той самой колеснице, доставившей меня сюда?

– Нет, сударыня, раскрою вам трагизм моего положения: после вашего несогласия осчастливить меня в этом обиталище мне запрещено иметь на него какие-либо притязания; жизнь моя подчинена влиянию окружающих планет, а они предписывают мне безвозвратно терять ту часть моих владений, где я встречаю холодную суровость женщин, для меня желанных: прекрасный остров Алмазов, куда я вас сейчас повезу, также будет мною утрачен, если вы не примете решение стать моей женой.

– Значит, вы лишитесь этого прелестного карточного домика?

– Да, сударыня, он пропадет бесследно с нашим уходом.

– Слушаю вас и содрогаюсь, такая манера путешествовать крайне опасна, особенно для меня – всякий раз садясь в экипаж, я думаю, хоть бы он не опрокинулся, теперь представьте, как вы меня напугали.

– Время не терпит, сударыня, – говорит дух, – нельзя терять ни секунды; соблаговолите прилечь на канапе, накройтесь шелковыми занавесями, они спрячут вас и ваших служанок от опасности, главное – ничего не страшитесь.

Едва он произнес эти слова, едва графиня укуталась, как послышался оглушительный громовой удар, на мгновение она почувствовала, будто ее опускают в какой-то люк... она раздвигает занавеси и оказывается на необычном троне, стоящем на верхней палубе фелюги, плывущей по морю, где недавно разворачивался бой; фелюгу со всех сторон окружают двенадцать корабликов, с тросами из лучей света; мачты, палубы, снасти и корпус суденышек состоят из огромного числа огоньков. В роли гребцов выступают шестнадцатилетние девушки, прекрасно сложенные, в венках из роз и в панталонах телесного цвета, плотно облегающих фигуру и приятно подчеркивающих их юные формы.

Дух Луны подходит к графине и почтительно спрашивает:

– Дорога, надеюсь, не очень утомительная?

– Не припомню дороги более легкой; а теперь покажите мне место, из которого мы выехали.

– Вот оно, сударыня, – говорит дух, – только ни от скалы, ни от дворца не осталось и следа.

Все, действительно, куда-то провалилось или, вернее, артистически преобразилось в чудесную фелюгу, где сейчас находится графиня.

Матросы налегают на весла... и тут, сквозь шум волн, пробиваются волшебные звуки; на галерах, идущих одним курсом с парусником нашей героини, играют музыканты; начинается оркестровая перекличка, на манер праздников, устраиваемых в Италии, когда музыка звучит непрерывно; варьируется и исполнение отрывков одного произведения, и игра на различных инструментах. На одной стороне – флейты вперемежку с арфами и гитарами, на другой – одни голоса; там – гобои и кларнеты, тут – скрипки и басы; все гармонично сливается в единый ансамбль.

Чарующие мелодичные звуки... глухой плеск волн под мерно опускающимися веслами... атмосфера безмятежности и покоя, бесчисленные огоньки, отраженные в зеркале моря... глубокое безмолвие, на фоне которого разыгрывается величавая сцена... От пьянящего обольщения чувств душа всецело предается тихой грусти – земному воплощению блаженства небесного, доступного нам лишь в лучшем мире.

Наконец, дух Луны указывает сопровождаемой им даме на виднеющийся вдалеке остров Алмазов – его нельзя не заметить – оттуда во все стороны испускаются сверкающие лучи, в центре возвышается великолепное сооружение.

Строение коринфского ордера, в форме огромной ротонды, держится на колоннах, они образованы из светлых огоньков, и потому кажутся алмазными. Купол из пурпурных огней имитирует топаз и рубин и, приятно контрастируя с белыми огоньками колонн, делает этот ансамбль похожим на дворец неведомого божества. Трудно представить зрелище более возвышенное.

– Вот, сударыня, остров, где вы пожелали отужинать, – говорит дух, – но прежде чем пристать к нему, считаю необходимым поделиться с вами своими опасениями... Как видите, я больше не в своей стихии; дух Воздуха, отправивший вас ко мне, может потребовать вашего возвращения, он явится сюда, на этот остров, где я слишком слаб и где не осмелюсь вести с ним бой, а значит, вынужден буду, как это ни прискорбно, уступить вас. Мне не на что надеяться, укрепит мое положение только ваше сердце, сударыня, соблаговолите выразить, хотя бы на словах, что оно склоняется в мою пользу...

– Пристанем... пристанем к берегу, – говорит госпожа де Нельмур, – если праздник, который вы готовите для меня, окажется занятным, тогда посмотрим, как с вами поступить.

Пожелание исполняется, судно причаливает к краю дороги, усеянной цветами, справа и слева ее озаряют световые пучки, изображающие наяд, из губ и из кончиков грудей которых бьют чистые прозрачные фонтаны. Графиня высаживается, под звуки музыки, исполняемой на различных инструментах, дух ведет ее к Алмазному дворцу, за ними следует толпа нимф, дриад, фавнов и сатиров, они резвятся и танцуют вокруг нее.

Ротонда, прекрасно иллюминированная снаружи, с таким же великолепием украшена и внутри. Посередине круглый стол, накрытый на пятьдесят персон, освещенный сверху отблесками, отраженными от центра купольного свода так, что источники света остаются невидимыми. [4]Дух Луны представляет графине де Нельмур нескольких духов – и в женском, и в мужском обличье, испрашивая у нее позволения на их участие в празднике, устраиваемом для нее. Графиня дает согласие, и все садятся за стол.

В тот же миг с вершины свода доносятся нежные мелодичные звуки, и с небес спускаются двадцать юных сильфид, проворно и искусно украшающих стол яствами. Через десять минут прилетают другие небесные существа, уносят старый сервиз и обновляют столовые приборы с не меньшей быстротой, они, казалось, исчезают, поднимаясь к облакам, кружащимся бесконечным вихрем в центре купольного свода, похоже, оттуда они и спускаются каждый раз, когда нужно переменить блюда: за всю трапезу совершено двенадцать перемен.

После подачи фруктов сладкая мелодия, сопровождающая ужин, внезапно сменяется блестящим военным маршем...

– О небо! Я погиб, сударыня, – говорит дух, управляющий праздником, – сюда идет мой соперник... Слышу, как приближается Оромазис, и я не в силах защититься от него.

Все происходит, как он сказал: шум усиливается; появляется Оромазис в окружении нескольких сильфов, он подлетает к ногам своей возлюбленной.

– Наконец я вновь обретаю вас, сударыня! – восклицает он. – Мой противник побежден без боя и не посмеет отнять вас у меня.

– Всемогущий дух, – отвечает графиня, – ничто не сравнится с блаженством снова видеть вас; но умоляю, будьте милосердны к сопернику своему... Не могу не воздать должное его щедрости и любезности.

– В таком случае, сударыня, пусть он остается на свободе, – отвечает Оромазис, – я разбиваю оковы, которые мог бы на него наложить; пусть он с такой же легкостью, как я, наслаждается счастьем видеть вас... Но соблаговолите следовать за мной; вас ожидают новые сюрпризы; полетим в края, где они приготовлены.

Обратно они отправляются морем, удаляются от острова Алмазов и прибывают в Королевство Воздуха. Там их взорам предстает великолепный зрительный зал, светящийся бесчисленными огнями иллюминации... Для графини де Нельмур дают «Армиду» в исполнении ведущих солистов Парижской оперы. По окончании спектакля графиню встречает элегантный уютный экипаж и, следуя по ярко освещенным аллеям, где царят танцы и веселье, привозит ее к возлюбленному.

– Сударыня, – говорит Селькур, отводя героиню праздника в предназначенные для нее апартаменты, – сейчас мы с вами попрощаемся: завтра нас ожидает множество приключений, чтобы преодолеть таящиеся в них опасности, вам потребуется несколько часов покоя.

– Быть может, спокойствие мое, коему вы советуете мне предаться, будет несколько нарушено, – говорит графиня, уходя к себе, – на то есть причина, но ее я вам не раскрою.

– Мне стоит ее остерегаться?

– Ах, вам то что, счастливец! Это мне есть о чем беспокоиться!

И госпожа де Нельмур возвращается в свои прелестные комнаты; там она обнаруживает девушек, прислуживавших ей по приезде и купавших ее. Но какая роскошь, какое изобилие вокруг! Графиня видит не только все безделушки... все драгоценности, которые она отобрала сегодня утром на уличной ярмарке, но даже все то, что ей хотелось бы... все, на чем она, едва заметно, задержала взгляд... Она проходит дальше; перед ней открывается комната, подобия которой не было в ее парижском доме: она узнает – это японский будуар, который она видела у духа Луны, со стоящим посередине столом, где красуется маленький алмазный дворец.

– О это уже слишком! – вскрикивает она. – На что он претендует, этот Селькур?

– На то, чтобы упросить вас принять от него эти безделки, сударыня, – отвечает одна из ее служанок. – Они ваши; нам велено тотчас их упаковать, и завтра, когда вы проснетесь, они будут доставлены вам домой.

– И даже маленький алмазный дворец?

– Конечно, сударыня, господин де Селькур будет очень огорчен, если вы не примете его подарок.

– Сказать по правде, этот человек – безумец, – говорит наша кокетка, пока ее раздевают, – но безумец очаровательный. Я была бы неблагодарнейшей из женщин, если бы не отнеслась к таким поступкам с самым теплым чувством, какого они, безусловно, заслуживают...

И госпожа де Нельмур – не нежно влюбленная, а скорее завлеченная, и не сильно впечатленная, а скорее польщенная – предалась приятным иллюзиям, забывшись в счастливых сновидениях.

На следующее утро, около десяти часов, Селькур зашел к своей даме спросить, хорошо ли она отдохнула... и достанет ли у нее сил и мужества для встречи с духом Огня, чьи владения граничили с его землями.

– Я пошла бы на край света, любезный дух, – отвечает графиня, – хотя, признаться, не без опаски, а вдруг я заблужусь... Но кто знает, что для меня предпочтительнее, сбиться с пути с вами или найти дорогу вновь с кем-нибудь другим? Что до остального, объясните мне, прошу вас, что сталось со всеми украшениями и со всеми прелестными вещицами, которые были вчера в моей комнате?

– Сие мне неведомо, сударыня, я не соучаствовал более в доставке их в ваши апартаменты, не стал я вмешиваться и в их вынос оттуда... Все решит судьба: я неодолимо скован ее велениями и не распоряжаюсь ничем, вам же, с помощью своих желаний, управлять ею легче, нежели мне – на нее влиять... Я – лишь взываю к милости судьбы, ваши же глаза – ее покоряют.

– Все это очень мило, – отвечает графиня, – но вы, вероятно, и представить себе не могли, что я соглашусь принять такие дорогие подарки: среди прочего, есть там один маленький алмазный дворец – всю ночь он не выходил у меня из головы – так вот, держу пари, стоит он больше миллиона... Вы прекрасно сознаете, что такие вещи дарить не принято.

– Понятия не имею, что вы этим хотите сказать, сударыня, – говорит Селькур. – Но мне кажется, если, к примеру, некий влюбленный подарит той, кого он обожает, миллион, а взамен ожидает он от боготворимой им женщины то, что стоит в его глазах вдвое дороже – его возлюбленная не только не должна совеститься того, сколько она получила, но напротив, поклонник, как видите, еще оказывается перед ней в долгу.

– Истинно деликатный любовный расчет, друг мой; проникаюсь его идеей и откликнусь на него подобающе... А теперь поспешим к вашему духу Огня... Да, да, уйдемте отсюда, рассейте меня чужим пожаром... тот, что пылает во мне самой, грозит толкнуть меня на какую-нибудь причуду, в коей, невзирая на всю вашу учтивость, мне придется однажды раскаяться. Едемте.

Для графини уже подан изысканно отделанный воздушный шар.

– Сударыня, – говорит Оромазис, – стихия, которую я собой определяю, почти всегда побуждает меня путешествовать на такого рода экипажах; благодаря мне они стали известны людям. В такой поездке вам нечего опасаться: шаром управляют два подвластных мне духа, они обеспечат большую скорость полета и не допустят подъема шара на высоту, превышающую двенадцать-пятнадцать туазов.

Графиня без страха усаживается на изящный диван, установленный вдоль перил; дух пристраивается рядом, примерно за шесть минут они пролетают три лье, и шар приземляется на небольшой возвышенности. Наша любовная парочка спускается и оказывается в кругу поджидавшей их свиты. Их встречает Всесильная; теперь все взоры обращены на представшую перед ними картину.

На эспланаде размером около шести арпан, амфитеатром на уступах располагается целый город; создается зрительное впечатление, что каждое из великолепных его строений хорошо просматривается; храмы, башни, пирамиды гордо возносятся до небес; виднеются улицы, городские стены, сады, дорога, ведущая в город, – на ее краю находится пригорок, где сейчас стоят Селькур и его дама. На правой стороне, по отношению к зрителям, виднеется огромный вулкан, изрыгающий в небо языки пламени, вскормленные в его чреве, и густые тучи, скрывающие солнце, словно заключающие в себе громы и молнии.

– Мы у ворот владений духа, руководящего огнем, сударыня, – говорит Оромазис. – Однако нам, из предосторожности, лучше остановиться здесь, пока он не даст нам знать, когда наступит благоприятный момент для въезда в его город, ибо пребывание там небезопасно.

Едва Селькур произнес эти слова, из вулкана извергается Саламандра и падает к ногам той, ради кого затеяны все эти игры. Саламандра обращается к Селькуру:

– Оромазис, – говорит она, – дух Огня послал меня предупредить вас, что для того, чтобы войти в его город, вам надлежит прежде отправить к нему даму, находящуюся рядом с вами; он увидел ее... он любит ее и хочет немедленно на ней жениться; если вы откажете ему в этом дарении, он нашлет на вас и на тех, кто вас окружает, все имеющиеся в его распоряжении силы огня и принудит вас удовлетворить его претензию.

– Идите и скажите своему хозяину, – отвечает Селькур, – что мне легче уступить жизнь свою, чем ту даму, которую он требует. Я считал его своим другом... мы и теперь друзья; он знает, насколько огненные его силы дополняются моими, воздушными, полезность моя для него позволяла мне рассчитывать на иное обращение... Пусть делает все, что ему заблагорассудится: я защищен от его громов и молний... Пусть насылает их: мы не испугаемся, а напротив, воспользуемся их мощью, поставив бессильный его гнев на службу нашим удовольствиям. Перевес, данный мне над ним самой природой, простирается дальше, чем он полагает, я еще посмеюсь над его несостоятельностью и заставлю ощутить полное свое превосходство...

Саламандра возвращается обратно... не проходит и двух минут, как она поглощена вулканом...

Внезапно небо темнеет, из-за тучи пробивается молния, вихри пепла и битума из недр горы взметаются вверх и, змеясь, снова падают на городские здания... разверзаются потоки лавы... по всем улицам растекаются огненные ручьи... слышится удар грома... земля содрогается... языки пламени, изрыгаемые вулканом все более неудержимо, сливаясь с огненными разрядами на небе и с подземными толчками, сжигают, разрушают, ниспровергают постройки этого великолепного города, прямо на глазах он разваливается по частям... Падающие башни, истребленные храмы... рухнувшие обелиски, все холодит душу, наполняя ее ужасом, в памяти всплывает мрачный образ недавних разрушений в Испании и в Италии – искусная имитация реальности в данной обстановке лишь усиливает их трагизм...

– Ах, как величественно то, что ужасно! – восклицает графиня. – Сколь прекрасна природа, даже нарушающая свой порядок! Воистину зрелище это могло бы послужить материалом для серьезных философских размышлений.

Тем временем горизонт проясняется. Тучи едва уловимо рассеиваются, земля приоткрывается, вбирая в себя обременяющие ее груды пепла и останки зданий... Декорации меняются, представляя красивый пейзаж, это цветущая Аравия... Струятся прозрачные ручьи, окаймленные лилиями, тюльпанами и акациями; виднеются лабиринты лавров, переходящие в лес из тамариндовых деревьев; на одной стороне – причудливые неровные аллеи из пальм, азуласов и розовых деревьев; на другой стороне виднеются живописные рощицы желенгов и делебсов, где симметрично расположены живые изгороди из кардемониума и жинжембры; слева вдалеке просматривается лес из лимонных и апельсиновых деревьев, а дальняя перспектива справа представляет еще более красочное изобилие цветущих на пригорках кофейных и коричных деревьев, кустарников жасмина. Центральную часть этого чарующего пейзажа украшает шатер на манер тех, что служат пристанищем шейхам арабов-бедуинов, но бесконечно превосходящий их в роскоши. Высота этого шатра восемьдесят футов, изготовлен он из индийского атласа с золотым шитьем; украшает его отделка из великолепной тканой бахромы; держится шатер на пурпурных канатах с золотыми вплетениями.

– Пройдем вперед, – говорит фея, – нам больше не страшен гнев этого духа; негодование его отступает перед нашим могуществом: теперь ему предоставлена только одна возможность – творить для нас добро.

Графиня поражена еще сильнее, чем прежде, она берет Селькура под руку, заверяя, что высоко ценит редкое его умение сочетать великолепие с хорошим вкусом.

Они прибывают во владения духа Саламандры; едва увидев даму, вступающую на его землю, дух бросается к ее ногам и просит прощения за то, что на миг замыслил против нее нечто неподобающее.

– Ничто так не развращает правителей, как власть, сударыня, – говорит он ей. – Нередко они злоупотребляют ею, в угоду своим капризам; они привыкают не встречать препятствий ни в чем, и в случае их возникновения приходят в ярость, им нужно пережить мучения и невзгоды, дабы напомнить, что они всего только люди. Я благодарен судьбе за страдания, испытанные мною; умерив пыл моих желаний, они научили меня владеть собою... Я был королем... теперь я пастух. Но стоит ли сожалеть об изменении звания, если ему одному обязан я счастьем видеть вас у себя?

Нельмур вежливо отвечает на эти льстивые речи, и всех приглашают в шатер. Там приготовлена еда на открытом воздухе... но деревенским такое роскошество не назовешь!

– Сударыня, – говорит новоявленный пастух, – устроит ли вас скромная снедь, кою я в состоянии предложить своему победителю?

– Такая манера подавать обед мне незнакома, – отвечает графиня, – нахожу ее пикантной и забавной.

Внутри шатра располагалась целая роща из пахучих кустиков, каждая ветка гнулась под тяжестью множества птичек самых разнообразных видов; птички эти, словно присевшие передохнуть, являлись точной копией настоящих птиц со всех четырех сторон света, они были украшены их оперением и выглядели как живые... Когда их брали в руки, обнаруживалось: либо под искусственным оперением зажарена именно такая птичка, либо тушка ее открывалась, а внутри находились другие деликатесы. Сиденья из дерна, свободно расставленные рядом с небольшим земляным возвышением, покрытым цветами, служили гостям столами и стульями, такой обед на свежем воздухе напоминал охотничий привал в прохладном лесу.

– Пастух, – обращается Селькур к духу после первого блюда, – от еды в таких условиях королева может испытать некоторые неудобства; дайте добро на то, что в течение одной минуты распоряжаться здесь буду я.

– В моих ли силах вам противодействовать? – отвечает дух. – Вам ли не знать, каково ваше влияние на меня?..

В тот же миг, по взмаху волшебной палочки, появляется стол более привычный, представляющий собой клумбу, усеянную красивейшими и ароматнейшими цветами Аравии, на ней беспорядочно рассыпаны фрукты, созревающие в любой сезон в любом уголке земного шара. Искусный декоратор позаботился о том, чтобы никому не доставлять беспокойство из-за передвижек с места на место; одно и то же сиденье опускалось, заменяясь другим, и в мгновение ока гости уже рассажены вокруг стола.

После этой перемены блюд дух предлагает графине прогуляться по его рощам и там отведать десерт. Прямо у выхода из шатра берут начало восхитительные аллеи, состоящие из всех существующих в мире фруктовых деревьев, на ветке каждого дерева висит присущий ему плод... но засахаренный и окрашенный так искусно, что присутствующие не сразу догадываются об обмане. Нельмур вскрикивает от восторга – верх оригинальности: великолепные персики и гроздья винограда в такое время года, кокосовый орех, плод хлебного дерева, ананас, все свежее, будто вы в стране, где эти фрукты обычны. Селькур срывает для нее лимон с Антильских островов в доказательство того, что эти искусственные фрукты соединяют достоинства натурального их вкуса с изысканной нежностью сахарной глазури.

– На этот раз, – не удержалась госпожа де Нельмур, – безрассудство ваше переходит все границы, такие авантюры вас разорят.

– Стоит ли сожалеть о том, что потрачено ради вас? – Селькур любовно сжимает руку госпожи де Нельмур, радуясь, что она сама уловила, как нам вскоре станет ясно, в чем суть важнейшего из испытаний... – Ах! – продолжал он с пылом. – Пусть однажды, из-за стараний угодить вам, состояние мое придет в расстройство, разве вы не предложите мне воспользоваться вашими средствами для поправки моих дел?

– Неужели вы сомневаетесь? – холодно ответила графиня, срывая засахаренные китайские финики. – Лучше все-таки не разоряться... Все это очень мило, но я хочу, чтобы вы стали умереннее... Льщу себя надеждой, что ради этой малышки Дольсе вы не наделали столько сумасбродств... Не будь я в этом уверена, ни за что бы вас не простила.

Селькур собрался было ответить, но тут к ним присоединилась остальная компания, и беседа их сделалась общею.

Пока они прогуливались по волшебным рощам и пробовали фрукты, незаметно наступил вечер; Селькур и ничего не подозревающие гости оказались на холме, возвышающемся над небольшой пустынной долиной, кругом полная темнота.

– Оромазис, – сказал дух, – вы вышли за пределы моих земель, и я обеспокоен, не слишком ли далеко вы продвинулись.

– Вот как, – произнесла госпожа де Нельмур, – еще несколько сюрпризов; этот человек не знает жалости, он ни на миг не даст нам поразмыслить о приятностях, оставшихся позади; с ним нет времени на передышку.

– А что происходит? – спросил Селькур.

– Вам известно, – ответил дух Огня, – что мои владения находятся вблизи островов Эгейского моря, где циклопы трудятся на службе у Вулкана. Эта долина входит в состав острова Лемнос; и поскольку сейчас объявлена война между Богами и Титанами, [5]я уверен, что прославленный кузнец Олимпа проведет всю ночь в своей мастерской. Не рискуете ли вы, подойдя к ней так близко?

– Нет, нисколько, – ответил Оромазис, – мы с сестрой неразлучны, она наша хранительница и защитит нас от любых опасностей.

– Ловкая отговорка, – сказала графиня, – но с меня довольно, после этого приключения я решительно вас покину: не желаю ставить себе в укор участие в ваших экстравагантных выходках.

Едва она это произнесла, в кузню заходят циклопы. Эти великаны ростом в двенадцать футов, с одним глазом посередине лба, казалось, состоят из огня. Они начинают ковать оружие на огромных наковальнях; от ударов их молотов, от каждой наковальни источаются миллионы искр, вспыхивая, они скрещиваются в разных направлениях и наполняют пространство непрерывным свечением. Раздается грохот, огонь прекращается, с небес к циклопам спускается Меркурий; он подходит к Вулкану, тот передает ему пучки выкованных стрел и молний, затем бог кузнецов берет одну из стрел и прямо перед посланцем небес поджигает ее – из нее сыплются десять тысяч искр, Меркурий хватает оружие и возвращается на небеса... На сцене, поднятой на сто туазов от земли, разворачивается картина Олимпа, здесь при ясном дневном свете, созданном с помощью лучей огромного солнца, горящего на высоте пятисот футов, представлено общее собрание всех мифологических божеств... Меркурий припадает к ногам Юпитера, который выделяется среди остальных богов величественной фигурой и великолепным троном, и передает ему огненные стрелы и молнии, принесенные им с острова Лемнос. Все внимание приковано к этому необычному зрелищу, и незамеченными остаются изменения, происходящие внизу. Внезапно оттуда раздается шум. Все видимое глазом пространство занимают Титаны, готовые бросить вызов богам; они нагромождают скалы... боги вооружаются, всеобщее волнение и движение, сверху светит солнце, снизу снопы искр, ежесекундно забрасываемые на Олимп... Мало-помалу нагромождаемые друг на друга камни, казалось, почти достигают неба; гиганты решительно атакуют; огни, которые они забрасывают, карабкаясь на свои скалы, соединяясь с огнями, исходящими от земли, вскоре затмевают свет небес... Все божества мечутся, содрогаются и наконец вступают в бой. Лавины взрывов, вызванных запуском грозных орудий, выкованных Вулканом, бесчисленные удары грома и молний вносят замешательство в ряды гигантов. Одни пытаются подняться, другие падают; благодаря силе и мужеству некоторые из них добираются до облаков, прикрывающих богов; надежда возрождается, новое нагромождение скал, гиганты снова появляются, число их умножается настолько, что они сливаются в единую массу, неразличимую среди вихрей дыма и пламени... Но напор Олимпа усиливается: пучки молний в конце концов разгоняют это самонадеянное племя, и вот они перед великой бездной, она уже разверзлась и готова их принять; все переворачивается, рушится, тонет в потоке криков и стонов; чем сильнее давит поглощаемая масса на уста Эреба, тем шире они раздвигаются; несчастные проваливаются, при последних усилиях уст тьмы исчезают и их останки. Ад, похоже, потворствует их восстанию; в результате многочисленных раскрытий Тартара к небесам взлетает сноп из восьмидесяти тысяч ракет, каждая из которых делает в воздухе круг в один фут; огни достигают небес, заслоняя Элизиум; этот грандиозный неподражаемый фейерверк виден на двадцать лье вокруг, вспыхнув, он обрушивается сверкающим звездным дождем, и густая темнота ночи еще четверть часа озаряется ярче, чем ясным солнечным днем.

– Ах, Боже правый! – графиня потрясена. – Никогда не любовалась зрелищем поразительнее; если сражение это существовало на самом деле, оно, несомненно, было менее возвышенным, чем картина недавнего представления... О дорогой мой Селькур! – продолжала она, опираясь на него. – Вы выше всяких похвал... Вам нет равных в искусстве устраивать праздник, вы добились невозможного – соединили порядок, роскошь и вкус. Однако я вынуждена покинуть вас, от магии до соблазна один шаг; я ничуть не противилась, пока меня зачаровывали, но обольщать себя не позволю.

Произнеся эти слова, она в то же время не сопротивлялась Селькуру, который увлек ее в темноту жасминовой беседки, предложив присесть на скамейку, покрытую, как ей показалось, травой; он уселся рядом с ней. Не успела графиня опомниться, как оба они очутились под каким-то странным навесом, так что наша героиня уже не разбирала, ни где она находится, ни что это за беседка.

– Новое колдовство! – воскликнула она.

– Вы порицаете чудо, сблизившее нас так тесно и укрывшее от глаз света, точно мы одни в целом мире?

– Я ничего не порицаю, – сказала графиня взволнованно, – просто мне хотелось, чтобы вы не злоупотребляли восторгом моих чувств, которого вам удалось добиться за эти сутки.

– То, о чем вы говорите, предполагает обольщение – вы уже употребили это слово – то есть, речь, по-вашему, идет непременно о притворстве одного и о слабости другого? Разве можно, сударыня, так трактовать нас обоих?

– Предпочла бы считать, что нет.

– Прекрасно! А раз так, что бы ни случилось, виной тому будет любовь, а отнюдь не слабость ваша, равно как и не мои обольщения.

– Изворотливы вы исключительно.

– О, не более, чем вы жестоки!

– Нет, это не жестокость, а благоразумие.

– Как приятно порой о нем забывать.

– Вообще-то да... но муки раскаяния!

– Полноте! Откуда им взяться? Вы еще держитесь таких глупостей?

– Меньше, чем кто бы то ни было, поверьте... пугает меня лишь ваше непостоянство. Мысль об этой малютке Дольсе приводит меня в отчаяние.

– Что же, вы не видели, как я пожертвовал ею ради вас?

– Сделали вы это умело, я бы даже сказала, изящно... Но как всему этому верить?

– Лучший способ для женщины, желающей обеспечить постоянство возлюбленного – привязать его к себе высшими свидетельствами своей благосклонности.

– Вы полагаете?

– Не знаю средства более верного.

– Где мы сейчас, ответьте, прошу вас?.. Быть может, в лесной глуши, вдали от людей... А вдруг вы предпримете... нечто крайне неосмотрительное, сколько бы я ни звала на помощь, никто не придет.

– Но вы не станете звать на помощь?

– Смотря чего вы будете домогаться.

– Всего...

И Селькур, сжав возлюбленную в объятиях, сделал попытку увеличить число своих завоеваний.

– Ну конечно! Разве я не говорила, – томно произнесла графиня, вяло защищаясь, – разве не предупреждала?.. Вот к чему все это ведет: теперь вам потребуются какие-то экстравагантности?

– Вы ведь мне их не запретите?

– О! По-вашему, в этих условиях можно что-либо запретить?

– Это означает, что, не будь благоприятных условий, победа моя – лишь дело случая...

Проговаривая это, Селькур, казалось, охладевал; вместо того, чтобы торопить развязку, он ее задерживал.

– Вовсе нет, – сказала графиня, возвращая его на путь, с которого он только что сошел. – Вы хотите, чтобы нас здесь застали? Принуждаете меня делать вам авансы?

– Да, это одна из моих причуд, хочу, чтобы вы мне сказали... и доказали, что иллюзии и обстоятельства ничуть не влияют на мое торжество и, будь я неизвестнее и беднее всех на свете, я добился бы от вас не меньше того, на чем настаиваю сейчас.

– Ах, мой Боже, что за важность!.. Да я скажу все, что вам захочется; в иные минуты ничего не стоит говорить, сколько угодно, и я уже готова вас заверить, что вы пробудили к жизни одну из таких минут.

– И вы склоняете меня ею воспользоваться?

– Я не склоняю, но и не запрещаю: я уже говорила вам, что сама не ведаю, что творю.

– Тогда позвольте, сударыня, не терять рассудок мне, – сказал Селькур, поднимаясь. – Любовь моя осмысленней вашей, она чиста и стремится сохранить чистоту предмета, ее вдохновляющего. Если я, подобно вам, поддамся слабости, чувства наши быстро угаснут; ищу я, сударыня, руки вашей, а не суетных утех: зиждутся они на распутстве, поводом для них служит исступление восторга, но очень скоро они заставляют горько сожалеть тех, кто предался им, забыв о чести и добродетели. Вас неприятно поражает то, как я веду себя в миг, когда взволнованная ваша душа жаждет уступить напору желаний, порожденных стечением обстоятельств; после нескольких часов размышлений поведение мое больше не покажется вам оскорбительным: тогда и настанет время для нашей встречи, сударыня, я брошусь к вам в ноги, и будущий супруг станет вымаливать прощение для повинного любовника.

– О сударь! Как я вам обязана! – сказала графиня, поправляя смятое платье. – Остается только пожелать женщинам, готовым забыться, всегда обнаруживать рядом таких разумных мужчин, как вы! Пожалуйста, прикажите подать экипаж, мне не терпится попасть домой, где я вволю наплачусь и из-за слабости своей, и из-за ваших обольщений.

– Вы и так в экипаже, сударыня. Это немецкая берлина, запряженная шестью английскими скакунами, ожидающими вашего приказа: последнее волшебство короля Воздуха, но отнюдь не последние подарки счастливого супруга прекрасной де Нельмур.

– Сударь, – ответила окончательно сбитая с толку женщина после некоторого размышления, – жду вас у себя, дабы выразить расположение свое и благодарность... Вы увидите, я, наверное, буду более благоразумной, что отнюдь не приуменьшит моей готовности вам принадлежать.

Селькур открывает дверцу, спускается; лакей закрывает ее за ним и спрашивает, какие будут указания.

– К моему дому, – говорит Нельмур.

Лошади трогаются в путь, и в скором времени наша героиня, недавно воображавшая себя лежащей на ложе из зелени, в жасминовой беседке, въезжает в Париж на роскошном экипаже, который отныне принадлежит ей.

Первые предметы, поразившие ее взор, едва она вошла к себе – великолепные подарки, полученные ею от Селькура, не позабыт и маленький алмазный дворец.

– По здравом размышлении, – решает она, ложась спать, – ясно: человек этот одновременно и очень умен, и очень глуп. Такой, несомненно, должен стать отменным мужем, но для любовника он холодноват, мне кажется, будь он чуть погорячее, любовные ощущения, сдобренные пылом, ничуть не повредили бы чувствам супружеским. Как бы там ни было, пусть приходит; крайнее средство – сделаться его женой, устраивать праздники совокупно с ним и разорить его в короткий срок; сие сулит немало наслаждений, особенно для такой, как я, фантазерки. Уляжемся же, с приятными этими мыслями, они послужат заменой действительности, которой я лишена... О! Совершенно правильно говорят, – добавила она, отдаваясь себе самой, – никогда не надо рассчитывать на мужчин.

– Этой не удалось меня обмануть, – рассуждал со своей стороны Селькур с гораздо большим хладнокровием. – О Дольсе, сравнения нет! Подвергать эту восхитительную женщину второй части моего испытания теперь уже почти бессмысленно, – продолжал он. – Там, где властвует добродетель, неизбежно присутствие других достоинств; насколько могу я рассчитывать на женщину, которая являет изрядную стойкость, не попадаясь в сети, расставленные чувственностью, настолько недостает последовательности характера и благодетельности сердца той, которая вовлекается в авантюры под влиянием самых малозначащих обстоятельств. Хотя нужды нет – неважно, пробуем дальше, иначе я буду укорять себя за то, что изменил свое решение.

Подробно рассматривая сложившуюся ситуацию, Селькур счел, что обе женщины, подвергаемые испытанию, находятся примерно в одинаковом положении: Дольсе получила знаки любви, подарки, и в душе ее состояние счастья – после того, как она узнает о недавних событиях – должно смениться самой глубокой печалью, какая только возможна для женщины благонравной и чувствительной. Госпожа де Нельмур в свою очередь также получила знаки любви и подарки, и ее душа от приятного спокойного настроения – после последней сцены с Селькуром – должна была перейти к состоянию самому обидному для женщины кокетливой и самолюбивой. Ожидания обеих женщин также были одинаковы: что бы ни случилось, и та и другая могла рассчитывать на руку Селькура. Таким образом, устроитель испытаний, мастерски применяя к каждой из женщин особое средство, добился полного сходства их мироощущения. И теперь, в обстановке устойчивого равновесия, последние опыты над ними должны были подействовать одинаково, то есть, по существу, обе побуждались к поступку, из которого следовал либо положительный, либо отрицательный результат, с учетом разности их душевного склада. Итак, глубоко обдумав и прочувствовав все эти соображения, Селькур наметил последний эксперимент.

Он нарочно остается четыре дня в деревне, на пятый – возвращается в Париж. На следующий же день он продает лошадей, мебель, драгоценности, увольняет слуг, не выезжает в свет, и в письменной форме извещает обеих возлюбленных о том, что учинилось ужасное несчастье, и он вмиг лишился богатства, отныне он разорен, и в надежде спасти плачевное свое положение, он только уповает на доброту их и на их руку. Все знали о непомерно больших тратах, недавно совершенных Селькуром, и слух о его разорении быстро разнесся повсюду, никому не показавшись неправдоподобным, и вот, слово в слово, ответы, полученные им от двух женщин.

Селькуру от Дольсе:

«В чем повинна я, сударь, за что вонзаете вы мне в грудь кинжал? Я просила вас об одной только милости – не притворяться влюбленным, не чувствуя себя таковым; я открыла вам свою душу, и зная ранимость ее, вы причинили ей боль, задев самую чувствительную струнку, вы пожертвовали мною ради соперницы моей, вы свели меня в могилу. Однако довольно говорить о моих невзгодах – речь идет о ваших; вы просите моей руки, так придите и посмотрите, жестокий, до какого состояния вы меня довели, удостоверьтесь, может ли рука эта вам принадлежать... Я угасаю, но знайте, жертва интриг ваших умирает, обожая вас. Скромное вспоможение, которое я вам предлагаю, быть может, немного поправит ваши дела и сделает вас достойным госпожи де Нельмур; будьте счастливы с ней, вот единственное пожелание, которое остается высказать несчастной Дольсе.

P. S. В этот конверт вложены векселя на сто тысяч франков; это все мои свободные средства, посылаю их вам; примите эту пустяковую сумму в дар от подруги, самой нежной... от той, чье сердце вы так и не познали и кого лишаете жизни убийственным своим вероломством».

Письмо от Нельмур:

«Вот вы и разорились; сколько раз говорила я вам, нельзя совершать подобные безумства; невзирая на ваше разорение, я все же вышла бы за вас замуж, если бы смогла перебороть вечное и неодолимое свое отвращение к супружеским узам. Я предложила вам сделаться моим любовником, вы этого не пожелали... а теперь вас берет досада. Как бы там ни было, от любой напасти есть лекарство; кредиторы ваши подождут, для того они и предназначены... А вы – путешествуйте... Тому, кто пребывает в печали, нужно рассеяться; совету этому я следую и сама: завтра же отправляюсь к сестре, у нее поместье в Бургундии, вернемся мы оттуда только к Рождеству. Я порекомендовала бы вам эту малютку Дольсе, будь она богата; но всего ее имущества не хватит на то, чтобы оплатить даже один из ваших праздников. Прощайте, впредь будьте умницей и ведите себя хорошо».

Селькуру потребовалось немало усилий, чтобы отнестись к этому посланию по-философски и не разглашать по всему Парижу, каково истинное лицо этой недостойной женщины, чего она вполне заслуживала. Он ограничился лишь собственным презрением к ней, ничуть не сожалея о потраченных на нее деньгах:

– Мне крупно повезло, что удалось разоблачить это чудовище такой ценой: если бы не испытание, скомпрометировано могло быть все – и мое состояние целиком, и честь моя, и даже жизнь.

Мысль о Дольсе не дает ему покоя; тревожась за ее здоровье, он мчится к ней; огорчение его еще усиливается при виде прелестной несчастливицы – бледной, осунувшейся, ослабевшей в предчувствии скорой смерти. Ее, обожающую Селькура и нрава от природы мягкого и ревнивого, ужасное известие о празднестве, устроенном им для соперницы, настигло в один из тех критических для женщин моментов, когда сообщения о любых невзгодах не проходят для них бесследно. Ужасное потрясение... и как следствие – лихорадочный жар.

Селькур бросается к ее ногам; он тысячу раз испрашивает прощения и считает своим долгом раскрыть правду о задуманном испытании.

– Я не ставлю вам в вину, что вы намеревались испытать меня, – ответила Дольсе. – Проще простого: вы привыкли не доверять женщинам, и вам хотелось быть уверенным в своем выборе. Но после того, в чем вы имели случай убедиться, допускаете ли вы, что в мире существует женщина, способная любить вас сильнее, чем я?

Селькур, не считавший себя неправым в отношении своего замысла, вдруг осознал, что второе испытание явилось непростительной ошибкой, он виноват перед Дольсе, ведь с ее стороны не было игры, и теперь он искал себе оправдания в слезах и в проявлении самой пылкой любви.

– Слишком поздно, – сказала ему Дольсе, – удар уже нанесен. Я предупреждала вас, что чутка на впечатления, вам надлежало принять это во внимание; поскольку разорение ваше – только притворство – умираю я со вздохом облегчения... Однако пора нам расставаться, Селькур, пора прощаться навек... Я очень молода для ухода из жизни... где благодаря вам могла бы обрести счастье... Ах, как дорожила бы я ею, будь вы рядом! – продолжала она, рыдая на руках своего возлюбленного. – Какую искреннюю и нежную жену, какую верную и задушевную подругу нашли бы вы во мне!.. Я сумела бы сделать вас счастливым, смею в это верить... И как наслаждалась бы счастьем, мною же сотворенным!..

Селькур заливался слезами; лишь тогда он от всей души раскаялся в роковом своем испытании, результат которого сводился к тому, что он распознал женщину бесчестнуюи потерял женщину божественную. Он умоляет Дольсе согласиться стать обладательницей хотя бы звания его супруги и, невзирая на тяжелую ее болезнь, просит позволения как можно скорее начать церемонию вступления в брак.

– Это будет мне мучительно, нестерпимо, – говорит Дольсе. – Какими горькими слезами я обольюсь, сходя в могилу вашей супругой! Предпочту умереть, скорбя о том, что не заслужила это звание, нежели принять его в злополучный миг, когда я не в силах сделаться его достойной... Нет, живите, милый Селькур, живите и позабудьте обо мне. Вы еще молоды; пройдут года, и воспоминания о подруге нескольких дней изгладятся из вашего сердца... вам покажется, что вряд ли она вообще когда-либо существовала. Если вы все же порою соблаговолите подумать о ней, то пусть та, кого вы вот-вот потеряете, предстанет перед вами, чтобы вас успокаивать; воскрешайте в памяти немногие мгновения, проведенные нами вместе, пусть мысли о них, слегка взволновав вашу душу, не причинят ей боли и облегчат ее страдания. Женитесь, дорогой мой Селькур, этого требуют высокое ваше положение и знатный род, постарайтесь, чтобы избранница ваша обладала хотя бы некоторыми из черт, которые вы цените во мне. И если существа, покидающие этот мир, способны принимать утешения от тех, кого они оставляют на земле, поверьте: ваша возлюбленная искренне порадуется, узнав, что вы связали свою судьбу с женщиной, которая хоть в чем-нибудь на нее похожа.

Дольсе с трудом договаривает, она теряет сознание... Душа удивительной этой женщины на редкость уязвима... Недавно она напряглась сверх сил, теперь снова занемогла, и вот ей в дверь уже заглядывает смерть... Селькура уводят в другую комнату; он в отчаянии, глядя на него, все содрогаются от ужаса; ни за что на свете не хочет он покидать дом боготворимой им женщины... Его с трудом заставляют уйти. По возвращении домой его тотчас сваливает страшный недуг; три месяца он находится между жизнью и смертью, и выздоровлением своим обязан исключительно летам своим и незаурядной живучести своей натуры. Пока он болел, от него тщательно скрывали правду об ужасной утрате, им понесенной; наконец ему сообщили о смерти той, кого он любил. Оплакивал он ее до конца дней своих; жениться он не пожелал и все богатства свои употребил на благотворения и богоугодные дела. Он умер молодым, в окружении скорбящих друзей, и тяжкой безвременной этой кончиной дал жестокий урок того, как легко может статься, что даже на лоне роскошества и добродетели мужчина упускает сладчайшее свое счастье – общество женщины, которая ему подходит.

Оглавление

***

• Реклама на сайте

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно