Я - грозный любовник. История Сида и Алисы

Эрмес Леал Я – грозный любовник. История Сида и Алисы

1

Шум такой, что пусти я себе пулю в лоб – никто и не услышит.

Работать здесь – сущее наказание. Дышать невозможно. С самого утра мечтаю я подышать свежим воздухом, да где же его возьмешь, когда трубы целый день дымят? А поблизости еще и речонка гнилая течет, и грузовики с обильным выхлопом снуют по двенадцати полосам проспекта Виа-Маржинал... вонь стоит такая, будто кит напукал. Кит ведь пукает, правда? Он же млекопитающее, так? Значит, пукает! Наверно, всплывает на поверхность воды множество пузырьков, которые взрываются в воздухе, точно новогодний фейерверк.

Оживленное тут место. Все двигается. А я сижу, как пришитый, на работе – в видеопрокате, что на автозаправочной станции, черт ее дери. Эта станция – ни дать ни взять нацистский концлагерь, видеопрокат – газовая камера, а я – ее невинная жертва. Если задержусь тут надолго – подохну мучительной смертью. Я всегда боялся загнуться от удушья. И теперь боюсь. Не считал, но когда-нибудь посчитаю, сколько в час проезжает передо мной автобусов, грузовиков и легковушек, да еще с таким шумом, что с ума сойти можно. Как будто Виа-Маржинал – это катальная горка чудовищных размеров. Когда я тут трахаю девчонку – дверь не закрываю, чтобы никто не догадался – ей страшно.

Поскольку без кислорода мне пока что не обойтись, приходится дышать ртом, чтобы не чувствовать этой вони, но при этом кажется, что рот набит дерьмом. Слюна отдает палеными покрышками и вкусом вчерашних поцелуев. Меня тошнит, да куда деваться – нельзя же все время дышать ртом! Через нос вонища проникает до самого желудка. Хочешь – не хочешь, а приходится от нее избавляться. Когда я пукаю дома или в комнате у Мальро – все жалуются, что я воздух испортил. Я говорю, что дело не во мне, а в гнилой речке и в выхлопном газе с проспекта Виа-Маржинал. Вонь из меня выходит такая, что в доме у Мальро дохнут все блохи.

На работе что пукай, что не пукай – один черт. Ни звука не слышно, ни запаха не чувствуется.

Как же я к этой гадости притерпелся? Хреново здесь! Но это ненадолго. Когда-нибудь брошу все и отправлюсь покорять мир – и плевать мне на всех! По правде говоря, лучше было бы здесь не проявляться и целый день ни фига не делать. А так сижу я в этой дыре с утра до вечера один да обслуживаю посетителей. На станции продают бензин, спирт и дизельное топливо. Асфальт перед нею весь в колдобинах. Фасадом она выходит на проспект Виа-Маржинал, а задворками на жилой массив. И там, и там хреново. И от шоферни, и от местных жителей одинаково воняет. Дальнобойщики заходят только для того, чтобы поглазеть на похабные фотки на коробках от видеофильмов или даже взять с собой. Я им тут же вырезаю. Не люблю грубиянов, тупиц, от которых несет старой покрышкой. Не люблю посторонних. Мне бы устроиться куда-нибудь подальше от хозяина да поближе к девчонкам, потому что без них я – никто, я – не Сид.

Прежде чем знакомиться со мной, познакомьтесь с моими посетителями, если сейчас кто-нибудь завалится в эту поганую дыру. Рожи у них веселые, у одних наглые, у других смущенные, а у большинства порочные. Входя, они орут во всю глотку, чтобы мне было слышно среди такого шума. Все так загазовано, что лучше не курить, а то взорвешься к чертям собачьим. А здорово будет, если все взорвется! Пожарные наедут, повалит дым столбом, народ высыплет на улицу, телевизионщики притащатся... Покажут все по телику, а я буду спокойно глядеть да радоваться.

Ни дня больше не хочу барахтаться в этом дерьме. Мне восемнадцать лет, и помирать мне не охота лет, по крайней мере, до двадцати. Но раз уж я взялся рассказывать свою историю, то изложу все по порядку. Мне еще много чего надо успеть. Девок тут тусуется много – толстенькие, смугленькие, рот нараспашку, у одних ножки волосатенькие, у других бритые – в общем, на любой вкус, трахай – не хочу. Выберусь отсюда и подцеплю себе бабенку.

У нескончаемого шума, из-за которого пулю в лоб хочется пустить, есть, правда, одно преимущество. Когда этот придурок Жоржи сердится на меня и орет, что я хреново обслуживаю посетителей, мне ничего не слыхать. Вижу, что он бранится, ищет повсюду окурки, грозится, что заявит в полицию – зато ничего не слышу. А иначе ни за какие коврижки не стал бы тут вкалывать. Когда-нибудь я с ним поквитаюсь. Убью гада.

Жоржи – хозяин этого долбанного пункта проката. Подонок, каких мало. На дух его не переношу. Мне на такую работу хрен положить, да хозяин не отпускает. Врезать бы ему по морде! Он держит свой пункт проката только затем, чтобы заманивать посетителей определенного склада. Поэтому, выходя, я оставил дверь открытой, чтобы все видели, что за ней делается, и предупредил Тонью – низенького усача родом из Мараньяна – что пошел в бар кофе пить. Мне нужно была избавиться от мерзкого вкуса во рту.

Войдя в бар, я направился прямо в туалет. Посмотрелся в зеркало. До чего хотелось убраться подальше от этого гребаного проспекта Виа-Маржинал! Вода в раковине оказалась вонючая, точно из гниловатой речки Тьете, и в ней копошилось что-то похожее на рыбешку, тоже вонючую и отвратного цвета. Я причесался, взглянул на собственные зубы и вышел из туалета.

Подойдя к стойке, я спросил сигарет, кофе и чаю. Принялся глазеть на улицу, где могло произойти что-нибудь интересное. В любой момент может подвернуться клевая телка! Кофе я не пью – только чай. Кофе никогда мне не нравился. Так я и не притронулся к чашке с черной, тепловатой, подслащенной жидкостью. Я снова взглянул на пункт проката и увидел, что к нему приближается знакомая девчонка по имени Сузи – хорошо сложенная, худенькая, среднего росточка, с хорошенькой попкой. Ее-то мне и предстоит покорить. Наверняка она сдастся.

Сузи шла нога за ногу, словно разомлевшая от жары собака, которой лень даже зевнуть. Я решил подождать, пока она поравняется со мной. Выпил чаю, чтобы промочить глотку, закурил сигарету и принялся ждать.

Издали я следил взглядом за Сузи. Одним глотком выпил этот чертов чай, обжигая горло. Решил выйти, когда она окажется у дверей. Руководствовался я не столько разумом, сколько интуицией. Когда речь идет о женщине, я мигом избавляюсь от всех комплексов. Бабы от меня не шарахаются. Так что бояться нечего. Они всегда ожидают наслаждения. Ждут вас или меня. Меня меньше всего заботит, что ощущают женщины – хорошо им или плохо. Я думаю только о себе. Иначе не умею.

Она прошла, не заметив меня. Оно и к лучшему – пойду за ней да полюбуюсь на ее попку. Продолжая свой путь, она и не заметит, что я на нее пялюсь. Поначалу мне это удалось. Но стоило мне пройти десяток шагов, как она обернулась, увидела меня и заговорила, улыбаясь уголком рта:

– Привет, Сид.

– Привет, Сузи, – отозвался я.

Я подошел поближе. Этого она и ждала. Она была симпатичная, приветливая и в то же время слегка замкнутая. Меня-то она знает.

Возвращаясь из супермаркета, она тащила два больших нагруженных доверху, но явно не тяжелых пакета.

– Давай я тебе мешки донесу.

– Спасибо, не надо.

– Я серьезно. Дай помогу.

– Да они не тяжелые. Но все равно спасибо.

– Давненько ты не появлялась. Ни в пункте проката, ни в фургоне. Куда ты пропала? Я по тебе скучал, понимаешь? Все спрашиваю ребят: «А где Сузи? А где Сузи?».

– Врешь ты все.

– И подруг твоих спрашиваю. Серьезно.

– Ты же знаешь, почему я больше не хожу на танцульки.

– Знаю. И все равно глупо не ходить. Хочу, чтобы ты ходила вместе со мной. Ты мне нравишься. Серьезно.

– Не сидится тебе на месте, Сид.

Она дала мне один пакет. Я даже не взглянул на пункт проката, чтобы увидеть, не следит ли за мной Жоржи.

– Сходим куда-нибудь сегодня?

– Нет, Сид.

– Может, пивка попьем, завалимся к Мальро?

– Я не пью.

– Ах да, я и забыл...

Я не отставал. Дело того стоило. Мне всегда хотелось сходить куда-нибудь с Сузи, но это никогда не удавалось. Она всюду бывала с очередным дружком. Когда роман у нее кончался, я всегда запаздывал. Она считала, что я слишком молод для нее.

– Ну, тогда в субботу. Завтра я ничем не занят и весь в твоем распоряжении. Сходим завтра?

– Завтра у меня свадьба.

– Ну, перед свадьбой.

– Перед свадьбой мне надо привести себя в порядок, сделать прическу, надеть подвенечное платье. А вот и мой автобус. Спасибо, что помог.

– Увидимся завтра на свадьбе.

– Ладно. Очень мило с твоей стороны.

– Не понять нам друг друга...

Разговаривая со мной, она всегда улыбалась. За дурачка меня держала. Всерьез не принимала. Ну, выходит она замуж – и ладно. Мне-то что? Вообще-то плохо, когда девчонка выходит замуж. Будет спать только с одним парнем. Даже если бы она вышла замуж за меня, мне бы это не понравилось. Мне и двадцати лет еще не стукнуло, а раньше сорока я не женюсь. Честное слово.

Нужно было возвращаться на работу, чтобы Жоржи не возникал. Придется его терпеть, пока не научусь чему-нибудь другому. Раньше я занимался серфингом, да бросил раньше времени. На скейте тоже неплохо катаюсь. Но тоже бросил. Чего мне надо – так это трахать девчонок и копить деньги на машину. Куплю – и перестану зависеть от друзей или от отца. Но это пока что в проекте. Главное – девок трахать. Завтра или послезавтра натяну Сузи – что тут плохого?

На автобусной остановке я увидел знакомых ребят и готов был забыть про Сузи, когда она вошла в автобус, устроилась на сиденье и помахала мне на прощание ручкой. Успею еще ее натянуть. Я-то знаю, что если эти ребята собрались вместе – значит, собрались весело провести время.

Я поглядел на пункт проката, потом на ребят. Повернувшись спиной к проспекту Виа-Маржинбл, ткнул пальцем по направлению к пункту проката и процедил:

– Пошли вы все в задницу!

Я хоть и понимал, что не получил отставки от Сузи – все упиралось лишь в то, что завтра у нее свадьба – однако с отказом примириться было трудновато. На душе было хреново. Надо бы покурить и успокоиться.

Скоро Сид опять будет на взлете. И телку клевую подцепит.

2

Домой я вернулся часов в десять вечера. Хоть и потусовался с приятелями, но на душе было паршиво. В таких случаях мне ничего не хочется. Поэтому никто мной не интересуется, а девчонки сторонятся меня.

Отец с матерью то ли спали, то ли ушли куда-то. Я уселся на диван в большой комнате. До меня донесся шум из сестриной комнаты. С дружком трахается, паршивка! Я врубил телевизор на всю катушку, чтобы не слыхать их. Но она меня достала своими воплями да стонами, когда кончала. Это меня возбудило. Как всегда в таких случаях, член у меня тут же встал, как лом. Плохо только, что возбудила меня собственная сестра. Возбуждаться от сестры – последнее дело. Один мой приятель уже успел переспать со своей сестрой. Скотина он, больше никто. Уж лучше натянуть чужую сестру, чем свою.

Мне захотелось выйти и проветриться. А то голова уже пухнет.

Подойдя к дому Мальро, я позвонил в звонок. Никакого ответа. Ушел, не дождавшись меня, сукин сын... а может, он все еще в школе? В большой комнате горел свет. Видимо, кто-то смотрел телевизор. Я закурил сигарету и снова позвонил. Было еще рано, и я боялся кого-нибудь побеспокоить. Повернув дверную ручку, я убедился, что дверь не заперта. Она все время открыта, потому что всегда кто-нибудь дома – либо хозяева, либо посторонние. Хоть входную дверь надо было запирать – но никто не запирал. В таком доме и жить-то опасно. Почему никто дверь не запирает? Любому злоумышленнику войти – раз плюнуть.

Я вошел и громко позвал Мальро. Отец у него журналист и поэт. Мать – учительница истории. Оба обожают рассказывать мне всякие заумные вещи. Мальро терпеть не может, когда они сидят в компании друзей и курят без передыху. Другой такой семьи, наверно, нет.

Впрочем, у них я чувствовал себя как дома. Даже лучше, чем дома. Я продолжал звать Мальро, но безрезультатно. Запах дыма от недавно выкуренных сигарет в большой комнате немного успокоил меня. Мне бы хотелось тут жить. Я осмотрел его комнату, спальню родителей и сестренки. Никого.

Распахнув холодильник, я взял баночку пива. На самом деле я не люблю пиво и вообще ничего спиртного, но время от времени употребляю. Телевизор был включен, но почти без звука. Я прибавил громкости, открыл банку, закурил другую сигарету и, взяв дистанционное управление, развалился на диване, пытаясь найти что-нибудь путное да скоротать время. На экране появилась аппетитная бабеночка в трусиках. Она мастурбировала и предлагала позвонить ей. Я заерзал в нетерпении. Возбудился еще сильнее. Черт-те что!

Я взял телефон правой рукой и набрал номер, хоть и знал, что минута разговора стоит целое состояние. Потом переложил телефон в левую руку.

В трубке зазвучал голос рыжей красотки. Она описывала свою попу и сиськи и уверяла, что хочет мне отсосать. Меньше чем через минуту, когда она меня умоляла войти в нее, я – раз! – и кончил. И здорово сглупил, потому что разговор только еще начинался, а я все испортил. Кто оплатит счет – не знаю. Во всяком случае, не я. Все равно никто не догадается.

Поэтому я решил еще послушать потаскушьи откровения. Сделал несколько звонков. На смену рыжей красотке появилась мулатка. Наговорила кучу непристойностей. Описала все, чем проститутка может заняться с клиентом. И тут меня прорвало:

– Ну ты, корова! Я тебя в задницу оттрахаю. Свинья грязная! Мне шлюху не надо, корова ты этакая. Я тебе в задницу вставлю, потаскуха, да послушаю, как ты заорешь. Я тебе в рот кончу так, что не проблюешься. Шлюха!

Я говорил так, будто они слышали. Когда одна блондиночка пообещала вылизать мне задницу, я так громко выругался, что наверняка разбудил соседей. Не сдержаться было.

Я неплохо оттянулся. Прошло уже минут двадцать. Здорово было! Тут я спохватился. Вдруг кто придет и застукает меня? Я отключил телефон и почувствовал, что явно перевозбудился. Надо хоть в себя прийти.

– Наверняка все эти шлюхи – уродины. Могу представить, какие у них рожи! Такой, наверно, мордоворот! Ну их на хрен, потаскух, – процедил я.

На кухне я взял еще баночку пива. Вернувшись в комнату, закурил еще одну сигарету. Дверь в спальню матери Мальро оказалась открытой. Меня разбирало любопытство, какая постель у этой бабищи? И я ничего не мог с собой поделать!

Кажется, его мать никогда не стриглась и носила прозрачные индийские платья. Я уже знал, какого цвета все ее трусы. Они виднелись под платьем, туго обтягивая пышную попу. Вообще, в теле была эта тетя. Я бы ей вставил, да страшновато! Нет, не стану. А воображать могу все, что заблагорассудится. Ей-то и в голову такое не придет. Для нее это нелепость.

Я преспокойно вошел к ней в спальню. Воображал, что ложусь с нею, с мужем и Мальро и при этом курю и смотрю телевизор. Люди приходили и уходили, а они оставались в постели, словно на диване в большой комнате. Им-то что!

Я сел на кровать и включил телевизор. А вдруг кто-нибудь заявится? На тумбочке я заметил оставленные ею трусы. Искушение оказалось слишком велико. Я схватил кружевные трусики и поднес к носу, чтобы насладиться запахом. Причем совершенно машинально. Раньше я никогда такого не делал. А вдруг они грязные, и меня стошнит? Оказалось, что нет, трусики очень приятно пахли туалетным мылом. Закрыв глаза, я положил их себе на лицо. Какой запах! Я совсем обалдел и возбудился. Бросил на кровать и кончил на ее трусики, будто последний дурак. Сто раз выкрикнул ее имя. Открыв глаза, схватил банку пива и выбежал из дома. Трусики захватил с собой, потому что они были все мокрые.

Шел я, не разбирая дороги. Иногда я думаю, что сделал много того, что делать нельзя. Да ведь глаза боятся, а руки делают. Я решил вернуться домой, пока кто-нибудь меня не разоблачил.

Сеструха моя все еще трахалась с дружком. Наверно, уже второй и третий раз подряд. Да уж! Сегодня не мой день, не моя ночь.

На душе все еще было хреново. Вроде оттянулся, но все же было не по себе. Не того я хотел. Мне бы провести целую ночь с женщиной. А лучше – с двумя. Везде, всегда и во всем мне чудится секс. Когда говорю об этом с другими – убеждаюсь, что у них – то же самое.

Иногда мне кажется, что у меня должна быть только одна девушка, одна любимая. Потом я отвергаю эту мысль как нереальную. Не этого мне надо. Я уже влюблялся, и мне это не понравилось. Вернее, понравилось, но мне этого мало. Отымею девчонку – тут же тянет к ее подружкам. Так и должно быть. Баб надо трахать. Для того они и существуют. Мне и хочется их трахать. Трахать, трахать и трахать.

3

К свадьбам я равнодушен. Считаю, что глупо, когда двое принимают какие бы то ни было обязательства перед судьей или священником. Как будто в книжке или телесериале. По-моему, со свадьбой любовь кончается. Свадьба сильно напоминает гражданскую панихиду. Иногда мне охота завалиться туда, где совершаются подобные церемонии, чтобы увидеть эти радостные или скорбные лица, в зависимости от того, где эти церемонии совершаются – в церкви или в траурном зале при кладбище. В траурных залах толпа элегантно одетых людей пялится на того, кто растянулся в гробу. Я бы с интересом зашел и посмотрел, если, конечно, покойник не имел бы ко мне никакого отношения. Как-нибудь завалюсь на панихиду с дружками да устрою там переполох. Раньше мне такой возможности не представлялось. А свадьба, по-моему – штука нудная. Так чего мне зря время терять на такое дерьмо? Надо не глазеть, а действовать – вдруг повезет! Я-то себя знаю.

Но сейчас у меня появился повод присутствовать на свадьбе.

Речь идет о финале романа Сузи, поэтому прийти имеет смысл. Со мной Мальро и Банан – так что если что случится, я не один. Мы покурили травки, прежде чем войти в помещение. Курение всегда сплачивает людей. У Банана были ушки на макушке, он весь разрумянился, издали пялился на девчонок, но не решался поздороваться ни с одной. Он в принципе парень неплохой, но все время оставаться с ним у меня не хватало терпения. Такое впечатление, что он высасывает жизненные силы у того, кто оказывается поблизости.

Я отправился на поиски того, кто заинтересовал бы меня среди незнакомых людей, парившихся в вечерних костюмах и нарядных платьях под нестерпимым солнцем.

Сузи походила на куклу Барби. Я и не предполагал, что она может так прекрасно выглядеть в подвенечном платье, окруженная улыбающимися людьми. Артистка, да и только. Все у нее получилось, как она хотела – точно в книге или в театре. Волосы у нее светлые, но в облике ощущалось нечто восточное – ведь отец у нее китаец, а мать – немочка из Сан-Паулу. Вечно ее окружали выходцы из Китая и голубоглазые блондины с юга Бразилии. Удивительную смесь являла собой Сузи!

«Я бы на такой женился», – подумал я. Во мне тоже есть нечто от артиста. Артистизм очень красил Сузи. Восточная примесь – тоже. Я бы женился на ней хотя бы ради медового месяца.

Такой союз людей разных рас представлялся мне экстравагантным. Восточные люди довольно замкнуты. В школе мне понравилась одна девчонка из их среды, куда я попробовал проникнуть, но принят был крайне недружелюбно. Чужих они не жалуют и в свои тайны не посвящают. Лопочут что-то по-своему – ни хрена не поймешь. Должно быть, они обожают Бразилию. Я пялился на них – в первую очередь на девчонок. Правда, тощие они какие-то. Болтают только друг с дружкой. Подцепить, что ли, какую-нибудь? А чем черт не шутит? Надо попробовать.

Я обводил взглядом алтарь, убранный цветами и пальмовыми листьями. Перед алтарем стояла Сузи – на голову выше всех, кто топтался вокруг нее на лужайке и глядел на нее, задрав голову и вытянув шею. Несколько взглядов упало и на меня. Видно, кого-то разбирало любопытство, кто я такой. А действительно, кто я такой?

Я совсем не такой, как они. Так, по крайней мере, кажется.

Я посмотрел на женщину, одетую, как монахиня – белая блузка, черная юбка – которая сидела за органом и ожидала, когда закончится обручение и ворвется гомонящая толпа. Мать твою так! Я уж лучше смоюсь. Что у меня с ними общего? Завалюсь лучше к Мальро да послушаю классику. У его отца клевые диски, которые я обожаю слушать. А дома у меня рок и Боб Марли. Я появился на свет под звуки дисков, которые у Мальро-отца. От «Лед Зеппелин» до Кинга Кримсона. Чуть не забыл про «Пинк Флойд». Я и теперь от них тащусь. Из новых групп люблю только «Нирвану». От нее вообще балдею. Еще обожаю «Сепультуру». А есть еще «Рамонес», но мне не нравится. А ведь они будут играть здесь, на свадьбе у Сузи. Она любит рок на тусовках. Представьте, как группа «Рамонес будет играть на танцах для этих придурков, белобрысых и узкоглазых! С ума сойти можно. Вот бы это все заснять!

Церемония, кажется, завершилась. Все выстроились в очередь, чтобы пожать руку Сузи, и я примазался к ним. Мне, однако, хотелось поцеловать невесту в губы при всем честном народе – но так, чтобы никто не заметил. Когда подошел мой черед, я даже не взглянул на жениха. Я сжал ей руки и чмокнул в щечку, представляя, что целую ее груди, на которые при этом пялился. Потом отошел в сторонку. Должно быть, все парни представляли то же самое, видя то, что увидел я. Всякий нормальный мужик это представит при виде таких пышных, жарких и аппетитных грудей. Кроме того, невеста – это женщина, в любой момент готовая к совокуплению. Моя мать всегда это говорит. Мне хотелось продолжить, да все на меня глазели, и отведенное мне время закончилось очень быстро.

Все это было страшной чушью – инсценировкой секса. Приятнее всего знать, что невесту натянут сразу после бракосочетания. Дорого бы я дал, чтобы увидеть, как мужчины признаются в этом своим женам. Когда женщина облачается в свадебный наряд, она дает понять, что готова вступить с интимную связь – своеобразный пролог к соитию. Это все равно что сказать: «Оттрахайте меня – я к вашим услугам». Все знают, что они начнут трахаться, как только гости уберутся. Сразу после свадьбы начинается секс. И это всегда так. Но говорить вслух об этом не принято. Лицемеры! Вот почему я не женюсь. Я хочу невесту. Она станет моей – это не составит труда.

Люди много думают о сексе. Я, наверно, думаю больше, чем другие, и потому всячески избегаю об этом говорить. Свои отношения с девчонками тоже предпочитаю не обсуждать ни с кем. И не говорю, скольких уже поимел. Это все Мальро, Урод и Жердяй подсчитывают, сколько баб они заклеили и сколько я. А какое им дело до меня?

Итак, я отошел от Сузи, вокруг которой толпилось множество народу. Щелкали фотоаппаратами, рассыпались в любезностях и в глубине души желали снять с нее платье и увидеть в одних трусиках и лифчике, которые, должно быть, совсем новенькие и белоснежные. Мне взгрустнулось из-за неосуществимости собственных намерений. Я хотел трахнуть эту невесту. Она могла бы стать моей только сегодня. Я бы ее похитил, если бы мог. Или купил. Вот именно. Пришел бы к отцу и назначил цену, как эти козлы в мексиканских сериалах, когда хотят женщину, которая их отвергает. С другой стороны, если разобраться, то покупать живого человека – это бред. Но вообще это довольно романтично. Но дорого. А денег у меня нет. Лучше уж похитить. И изнасиловать. Без лишних разговоров.

Иногда мне случается приврать, но именно сейчас я говорю чистую правду – можете поверить. Я уж решил, что все кончено, как вдруг заметил, что на меня уставилась незнакомая девчонка, стоявшая рядом с Сузиными родичами. Мелочь – а приятно! На тебя обратили внимание среди такой толпы, хотя бы на тысячную долю секунды! Я не выдержал и выпалил:

– Черт побери! Видали? Ну просто вылитая Сузи! Ее что, клонировали? А я и не знал!

Я сказал, обращаясь к Мальро и Банану, но те, как всегда, ни хрена не поняли. Пришлось им объяснять. Те принялись озираться по сторонам.

– Где?

– Ты о ком?

Действительно, девчонка была настоящей копией Сузи и все время терлась подле нее. Эта принцесса, впрочем, казалась помладше. Стояла и улыбалась. Глаза у нее были то ли голубые, то ли зеленоватые – не помню: глаза меня меньше всего интересуют. Ногти выкрашены черным лаком – вот это я заметил. Платье на ней было белое, и она тоже казалась невестой – только в миниатюре. Такие девчонки вообще-то мне не нравились. Но, как говорится, нищему да вору все впору. И вместо Сузи я решил попользоваться ее сестренкой. Вроде она говорила, что у нее есть сестра и брат.

Я отбросил всякую робость и нерешительность. Подозвал Мальро, поделился с ним планами, и мы оба подошли к ней. Я постарался встать к ней лицом. Когда она, наконец, на меня посмотрела и улыбнулась в ответ, я заметил, что кому-то это не понравилось, да было уже поздно. Сид победил!

Когда я уже раскрыл рот и собирался что-то произнести, Сузи протолкалась сквозь толпу и сказала:

– Сид, оставь в покое мою сестру.

– Твою сестру? Это твоя сестра?

– По лицу, что ли, не видно, что сестра? Или не помнишь? Вот и оставь ее в покое, – отрезала Сузи.

Ей действительно хотелось, чтоб ее сестра держалась от меня подальше.

– Но почему?

– Ты еще спрашиваешь? Ты же бабник, каких свет не производил!

– Ну и что?

– А то, что моя сестра заслуживает лучшей участи. Она же совсем девочка, ей только шестнадцать стукнуло. Она не для тебя. Так и знай.

Девочка глядела на Сузи. Ей льстило, что сестра за нее заступается. Она прекрасно понимала, в чем дело, и потому не проронила ни слова. Ушлая деваха! Нравится, когда из-за нее копья ломают. Будем иметь в виду.

– Отвали, Сузи! Я просто подошел поздороваться. А впрочем, я с ней поболтаю. Ты-то все равно уже замужем. Так что тебе по-любому ничего не светит...

Не успела Сузи возразить, как к ней подошла целая толпа с поздравлениями. Подошел и муж. Я ведь так толком его и не разглядел. Спросите меня, какого цвета у него волосы и есть ли усы – не смогу ответить. Просто не удосужился рассмотреть. Ни его, ни Сузиного отца – экстравагантного китайца с непроницаемым лицом и черной трубочкой в зубах. На него мне тоже наплевать. Да и Сузина сестренка – ничего особенного. А может, я просто боялся растаять перед телкой, которую впервые вижу? Мальро мне уже не раз говорил, что я как увижу бабу, так сам не свой становлюсь. А при второй или третьей встрече все волнение как рукой снимает. С чего бы это?

Мальро и Банан наблюдали всю сцену. Их хлебом не корми – дай только поглазеть, как я перехожу к активным действиям. Я поглядел на них и дал понять, что от Сузиной сестренки не отступлюсь. К ним подошел и Сузин брат – парнишка лет пятнадцати. Но в отличие от Сузи, он предпочел не вмешиваться.

– Привет. Я Сид, друг Сузи. А тебя как зовут? – спросил я, пристально глядя ей в глаза.

– Как меня зовут?

– Ну да...

– Меня – Алиса.

– Алиса – это как в детской книжке.

– Вот так все и говорят.

– Я не то хотел сказать.

– А все-таки сказал.

– Я и забыл тебя. Это платье так тебя изменило? Вот я и не узнал. А теперь узнаю.

– Ничего-то ты не помнишь.

– А ты-то меня узнала?

– Ясно, узнала. Тебя тут все знают, – мне это очень польстило. – Ты уже со мной как-то разговаривал. Мы с Патрисией и Флавиньей стояли у дверей школы, а ты с приятелями шел мимо. Правда, правда. Ты остановился поболтать с Флавией, и она нас с тобой познакомила.

– Точно! Ну и память! Ослеп я, что ли, раз тебя не узнал...

Я глядел на эту девчонку, одетую ангелочком, и был уверен, что никогда прежде ее не видел, хотя знал всех окрестных телок. Я стал будто пьяный, в голове мутилось. Иногда я думал, что мечтаю, когда думаю, или предаюсь мечтам, когда нужно бы думать головой.

Она сосем юная, только начинает взрослеть и сближаться с людьми, в том числе с мужчинами вроде меня. Грудки у нее маленькие, точь-в-точь два апельсинчика. Маленькие, но крепенькие. Они больше привлекали мое внимание, чем попка. Алиса заметила, что я рассматриваю ее груди. Я быстро поднял голову и посмотрел ей в глаза. Они были светлые, как у матери, но по-восточному слегка раскосые; при разговоре она покачивала головой – тоже по-восточному.

– Ты похожа на Сузи. Я с ней в одной школе учился. Она в первую смену, а я во вторую. Виделся с ней на уроках физкультуры. Она в моих дружков влюблялась, а в меня нет, потому что я в футбол плохо играл.

– Она мне другое говорила. Совсем наоборот. Она сказала, что ты за ней бегал и теперь еще бегаешь.

– Ни за кем я не бегаю. Дурак я, что ли? Видишь – мы с тобой говорим, а я тебя пальцем не тронул и не пытался поцеловать.

– И не тронешь. Тем более не поцелуешь.

Алиса отказала мне с улыбкой. Она была холодной и горячей одновременно. Неужели все целочки такие? Она мне понравилась. Чего хорошего в доступной женщине? Я поцеловал ее в щечку, почти в губы, и ощутил легкий вкус ее слюны. Как приятно! Еще несколько минут – и она стала бы моей. Но время мое вышло, да и день был не из легких...

И тут я передумал. Мне охота трахнуть настоящую бабу, а у этой молоко на губах не обсохло! Такие, как я, на дороге не валяются! Людям я нравлюсь. Друзей у меня много, девок тоже хоть отбавляй. Так что встречу сегодня еще не одну...

4

Когда посетителей не было, я оказывался полным хозяином в пункте проката. Жизнь моя сливалась с безумными фильмами, я полностью зависел от пленки, от коробки. Я прятался, чтобы никто меня не нашел. Поставив кассету, на несколько часов я становился загипнотизированным, полностью погруженным и в чужую, вымышленную, и в свою собственную жизнь. Фильм «Двери» почти стерся от нещадной эксплуатации. Я настолько вжился в виртуальную реальность, что уже недоставало сил отделаться от нее. Иногда хочется там и остаться – как, например, сегодня, после того как я посмотрел фильм Китаро. И плевать мне на все. Только бы никого не принесла нелегкая.

Я лежал на спине, пристроив голову там, где не так грязно. Пахнет чистым бензином. Если я задерживаюсь тут надолго, то к концу дня начинает болеть голова. По мне уже лучше дышать угольной пылью наверху.

Словно страус в дождливый день, я смутно ощущал какое-то беспокойство. Стал раздумывать о самом себе. Это было ужасно.

Ну что ж – на ошибках учатся.

Жоржи вошел в пункт проката и испугался, увидев меня. Я испугался еще больше. Увидав меня в таком положении, он стал принюхиваться – не накурился ли я травки. Он один умел определять наркоту по запаху среди этой вонищи. Кабы чего учуял – хреновато бы мне пришлось

Если что – запрусь в туалете.

– Ну, ты даешь! Растянулся на полу, точно собака. А кассеты кто расставлять будет? – произнес этот подонок, глядя мне прямо в лицо и все еще принюхиваясь. Меня так и подмывало ответить: сукин ты сын! Да где уж мне...

Я ответил:

– Сейчас расставлю. Только воздухом подышу.

– Воздух везде одинаковый – что внизу, что наверху.

– Нет, я прочел в журнале, или в газете, или в кино видел – не помню, что если человек дышит лежа, то не отравится. Так делают при пожаре. А тут то же самое.

– Врешь ты все.

– Смотри, прилавок какой грязный, коробки все черные от пыли, хоть с мылом мой. Это масло горелое с проспекта Виа-Маржинал. Сегодня протру – завтра все так же запачкается. Вот я и стараюсь не дышать загрязненным воздухом, от которого кассеты чернеют. Вот в чем все дело, – попытался объяснить я.

Жоржи повернул ко мне свою бульдожью морду и со свойственным ему цинизмом изрек, что пыль портит только коробки, а никак не кассеты. Так что все равно их надо вытирать.

Я встал, чтобы больше его не слушать.

Другого такого придурка, как Жоржи, свет не видывал. Родит же земля уродов! Он, кажется, никого не любит, даже своих родных – разве только мою сестру. Достает кассеты из коробок и оставляет где попало – они и пачкаются. Головки быстро выходят из строя, а посетители и не догадываются о причине. Этот сукин сын готов обмануть кого угодно, а еще – отыметь всех девчонок, которые сюда приходят. Чтоб он сдох! Когда-нибудь я его убью. Может, даже сегодня, если он догадается, что я покуриваю травку в пункте проката – обычно в туалете, чтобы никто не допер. Он-то знает – не раз заставал меня за этим делом. Буду поступать, как моя сестра, которая обвела отца вокруг пальца. Отец заметил, что она курит в туалете, и принялся ждать, пока она выйдет, чтобы наподдать ей. А у нее как раз была менструация. Она вынула грязный тампон и плотно завернула в туалетную бумагу так, что он стал похож на окурок, и оставила на раковине, чтобы отец, когда войдет, решил, что это остатки наркоты и развернул пакет. Она вышла, а он вошел. Она задержалась у двери и услышала, что отец ругается на чем свет стоит. Он попался в ловушку. Когда до него дошло, он весь побагровел от ярости. Но со мной такое не пройдет. С Жоржи я буду действовать не так. Если он станет мне угрожать – убью, честное слово.

Сейчас он пересчитывает деньги в кассе и при этом все еще принюхивается, не попахивает ли травкой. Понимает, гад, почему я лежал, когда он вошел.

Видели бы вы, как он весь тает, когда в пункт проката заявляется девчонка! Он перещупал всех девок, которые тут работали. Они накатали кучу жалоб на него, а ему хоть бы что. Доказательств-то никаких! Поначалу он гладил их по головке. Со временем, осмелев, просил их приходить в облегающих шортах или мини-юбках. Заставлял их подниматься по лестнице, чтобы доставать кассеты с антресолей или, наоборот, складывать их туда. Сидя за столом, он любовался их трусиками. Этот маньяк нанимал тех, кто помладше, чтобы поменьше платить и безбоязненно вытворять всякие непристойности. Когда девчонка поддавалась на уговоры, он ее подкупал. Одной рукой совал ей бумажку в пятьдесят реалов, а другой рукой лез под юбку. Сам-то я этого не видел, но слухом земля полнится. Одна знакомая девчонка рассказывала мне, что он хорошо заплатил ее подружке за то, что она дала ему понюхать свою киску. Запах его заводит, так что ей даже трусы снимать не пришлось. Он пообещал не трогать ее, а только слегка прикоснуться кончиком носа. Он добился своего, да и девчонка, похоже, внакладе не осталась. Линчевать бы этого охальника! Да вот никак его не застать с поличным, а многие и не подозревают, что он такими делами занимается.

Вот почему я здесь. Его все-таки прищучили, и пришлось ему с тех пор брать на работу только парней. Пока что я тут один, и мне не хватает помощника. Моя мать умоляла, чтобы я устроился на работу, потому что мне уже исполнилось восемнадцать, и что нужно порвать с дурной компанией. К матери я иногда прислушиваюсь. Сам бы я ни в жизнь сюда не пришел. Но поскольку Жоржи не так уж много времени проводит в пункте проката, я решился. Чего уж там!

Жоржи поднял глаза от кассы и поглядел на дверь, разинув рот.

Там замаячили силуэты двух девчонок. Они вошли в волчье логово, чтобы обменять кассеты и наполнить старому хрычу голову порочными фантазиями. Губы ему скривила улыбочка, когда он сквозь очки с толстенными линзами пялился на их едва обозначившиеся груди, слегка вырисовывающиеся из-под кофточек, забыв, что я здесь и все вижу. На одной из девчонок была кофта с откровенным, глубоким вырезом и нейлоновые шортики. Этот сукин сын пожирал глазами их ноги и попки, пускал слюни и был вне себя от счастья, когда девчонки, повернувшись к нему спиной и ничего не подозревая, выбирали кассеты на стойках. Я оставался верен себе. Не мое это дело. Если телки дадут слабину, я их тут же отымею. От бабы я никогда не отказывался. Я не дурак. Но только чтобы все по-хорошему. Чтобы не возникло никаких проблем. Это и бабам нравится.

В дверях появилась тень и раздался голос Мальро. Он-то и спас посетительниц от старого маньяка, который предпочел смыться. На людях он менялся до неузнаваемости. Тогда он – сама любезность, и никто не догадывается о его порочных наклонностях. Он тихонько вышел, и я ощутил полную свободу. Хоть и на время.

Мальро посмотрел на меня и мотнул головой в сторону девчонок. Я показал большим пальцем вниз, делая отрицательный жест. Тот возмущенно замахал руками. По правде говоря, не понравились мне эти телки. Ни кожи, ни рожи, да и дуры вдобавок. Разве что так – потрепаться. Вскоре они убрались, и Мальро подошел ко мне. Хотелось побыть одному, но...

– Слушай, чего скажу. Алиса идет на тусовку и приглашает всех. Одноклассников своих. Пойдешь? Брат ее тоже будет, помнишь? На свадьбе был.

– Да я его вроде знаю.

– Клевый чувак, тоже хочет потусоваться. Говорит, что она тебя ждет, – заговорщически произнес Мальро.

– Алиса – целка, Мальро. С нею лучше не связываться. Не хочу даром время терять

– Целка? А ты откуда знаешь?

– Сузи сказала.

– Напугать тебя, наверно, хотела.

– Да нет. Наверняка целка, по разговору видно. И потом, тощая она какая-то да и мордашка так себе. Мне такие не нравятся. Потом не отвяжешься. Ну ее. Если не будет ко мне клеиться – пойду. А будет – так не пойду.

– Может, просто дым в глаза пускает? Все так делают, – убеждал меня Мальро.

– Все, кроме моих родителей, дедушек, бабушек, дядьев и теток. Все дым пускают, кроме моих родных.

– Сид, мать твою так! Я о бабах говорю, заметь. А эту телку все хотят. Ты-то на свадьбе тоже к ней приставал. Все это видели.

Я взглянул на Мальро и убедился, что он прав. Дело в том, что я не спешу соглашаться с чужой точкой зрения, даже если она совпадает с моей. Чего хорошего в том, чтобы мыслить так, как все? Чем тогда мы будем друг от друга отличаться? Я ведь не говорил, что хочу Алису, потому что если уж хочу, то овладеваю, стремлюсь сломить чью-то волю, похищаю – и меньше всего меня интересует, хочет этого моя партнерша или нет. И вовсе она меня не возбуждала – во всяком случае, ничто не могло меня уверить в обратном. Я так думаю, хотя, быть может, ошибаюсь. Стоит мне возбудиться, и я тут же думаю, как реализовать желание. С ней я ни разу не пробовал, да и неохота. Но чего только в жизни не бывает, как не устает повторять моя мать.

– Сегодня-то я, конечно, думал об Алисе. Дай срок, Мальро. Сам не знаю, что со мной творится.

– О чем ты думаешь?

– Да ни о чем. Просто вспомнил. Только и всего.

Я не мог рассказать Мальро обо всем. В тот самый день я действительно положил глаз на Алису. Все разворачивалось постепенно, как в кино. Ей хотелось со мной трахнуться, и я попробовал воспользоваться моментом. Я притиснул ее в уголочке и засунул ей руку в трусы – такие же черные, как ее лак для ногтей – и поласкал киску. Стащив с нее трусы, я приник губами к щелочке – м-м-м! Раздевать ее не стал, а просто задрал длинное белое платье и не спеша вошел. «Ой, ой! Больно!» – пискнула она, а я тем временем кончил себе в кулак. Мне нетрудно было представить, какая у нее киска, потому что видел много таких. Затянувшись пару раз травкой, я увидел ее голенькой сквозь дым. Она похожа была на Мадонну, выходящую на эстраду. Повертев попкой, она сунула туда собственный пальчик. Я хотел ее, ясное дело – ее ведь все хотели. Она хорошенькая, не дает первому встречному-поперечному, и худенькая – натянуть ее легко. Такие телки с ума меня сводят – лучше об этом сейчас не вспоминать. И с Мальро лучше не обсуждать. А то член встанет – и придется бежать в туалет делать свое черное дело. Важно не переборщить. И мой, и его отец наверняка делали это множество раз, думая, скорее всего, о наших матерях. Со мной такое может случиться раза два или три в сутки – в зависимости от того, сколько выпью и выкурю. Обычно я предпочитаю это делать с партнершей, но у меня осталась некоторая подростковая нервозность. Перестав думать о сексе, я обратился к Мальро:

– Слушай, Мальро! По-моему, Алиса слишком тощая. Не в моем она вкусе. Скорее, в твоем. Она в принципе ничего, но бывают гораздо лучше. Такой подружки мне не надо. Разве что так – на несколько раз, пока другую не найду. Таких телок, как Алиса, полно возле школы топчется. Бери – не хочу.

– Ну, ты даешь! Грозный же ты любовник! Она же от тебя тащится. Ты один этого не видишь. То, что она с самого начала тебя отбрила, еще ничего не значит. У тебя еще все впереди.

– Пошел ты на хрен с такими разговорами, блин!

– Сам пошел.

– Мне такие бабы на хрен не нужны. Сам будто не знаешь.

– Да даст она тебе! И брательник не против. Может, она к себе тебя пригласит. Пользуйся случаем!

Мальро носил бейсболку, как в фильме «Парк Юрского периода», которую я когда-то ему подарил. Иногда он целый день ее не снимал. По вечерами носил черную импортную кепку с буквами NY. Он белый, а ведет себя как негр. Он и сам мне в этом признавался. Одежда на нем всегда болталась, будто на вешалке.

– Девка считай что твоя. Только руку протянуть. Все говорят, что эта дуреха от тебя тащится. Ты слушай, что я тебе говорю. Только помани ее, понятно? И все чин-чином. Не ошибешься – гарантирую. Я даже с Флавиньей поболтал. Она говорит, что ты, мол, у Алисы с языка не сходишь. Так что дело в шляпе.

– Пошел ты на хрен, Мальро.

– Да что такое? Я же помочь тебе хочу.

– Мне твоя помощь на хрен не нужна. Когда я хочу бабу, сам с ней договариваюсь.

– Извини, а не много ты на себя берешь?

– Мальро, потрепались – и хватит. И вообще мне тут обрыдло. Хочу найти клевую телку, не такую, как в нашем квартале.

– Смотри, не прогадай, – сказал на прощание Мальро, забирая со стойки несколько кассет Боба Марли.

Он вышел рассерженный. Я задумался. Все-таки схожу на праздник. Познакомлюсь поближе с Алисиным братом. Ничего особенного на празднике не будет, это как пить дать, но все же лучше, чем дома сидеть. На таких праздниках пьют только кока-колу, а о травке, даже самой легкой, и мечтать нечего. Девки все на одну колодку: и одеваются, и душатся одинаково, а хуже всего – болтают об одном и том же. Так и подмывает взять одну да раздеть догола – так, для понта. А то все они как куклы. Разве их можно уважать? А приходится – иначе ославят меня белой вороной. А белой вороной меня еще никто не обзывал. Это мне совсем ни к чему.

Я-то знаю, что мне нужно.

Я не дурак.

5

Праздник оказался отстойный. Хотелось оттянуться, побазарить – не получилось. Люди, которых я отродясь в глаза не видел, несли всякую белиберду. А что толку болтать, коли неохота? И вот я здесь, посреди шума и гама, гляжу, как все улыбаются, пьют пиво или лимонад, оглушительно чавкают и глубоко затягиваются сигаретами. Я сюда пришел с единственной целью, от которой не отступлюсь.

Алиса рядом, но как будто не обращает на меня внимания. Если приглядеться, она ничего. Поглядим – может, чего и получится. А пока, раз такое дело, я тоже слегка отстранюсь и буду вращаться только среди своих приятелей и лишь издали поглядывать на девчонок, снующих туда-сюда и строящих глазки. Все только и делают, что переглядываются и словно принюхиваются друг к другу. Словно собаки во время течки!

Судя по всему, ничего хорошего из этой тусовки не выйдет, так что зря я теряю время. Такие праздники обычно устраивают одноклассники в школе, когда родители и даже учителя держатся стайкой, точно на школьном дворе. Держатся друг дружки и несут такую же чушь, что и весь учебный год. Об одном и том же треплются, как будто пересказывают одну и ту же книжку. Точка зрения у всех одна и та же, вот они и городят черт знает что. Даже в туалете сплетничают. И ржут, будто кобылы. Ну что ж – будем принимать их такими как есть. А что делать?

Из своего угла, болтая с Мальро и с Фернанду по кличке Урод – хотя на самом деле он симпатичный парень, вроде героя фильма «Река Феникс», чьи фотки девчонки налепляют на школьные тетрадки – я все время стремился встретиться взглядом с Алисой. Казалось, она не такая, как другое девчонки – но вряд ли это так. Мы уже давно переглядывались. Урод, надо заметить – любитель тяжелого рока. Обожает NOFX и Сайко Мико и разбирает все, что они поют. Кроме него, это никому не удается, потому что для него музыка – это все. У меня впечатление, что Алиса тоже неравнодушна к тяжелому року. Мне он тоже нравится, но я предпочитаю Нирвану. Алисин брат Пилдит тоже тусовался с нами и трепался, как Мальро. Думаю, в музыке он ни уха ни рыла не смыслит, только делает вид, что понимает. Он примазался к нам, хоть мы и старше его, и, кажется, нашел общий язык с Бананом, который все помалкивал да поддакивал. Вот в какой компании я оказался. А дальше что?

От моего внимания не ускользнуло, что мальчишки и девчонки с нетерпением ожидали, когда представится случай поцеловаться и потискаться. Разгоряченным кискам не терпелось освободиться от тесных трусиков и, подобно черепашатам, устремиться к неведомому морю. Море – это я. Жду черепашек... Нет, извините. Я – хищник. Проглочу всех этих несмышленых черепашек, когда праздник закончится, и они выйдут за дверь, но еще не успеют затеряться в толпе.

Свет из гостиной проникал в сад. Освещенные цементные скамьи озарялись бликами плещущейся воды из бассейна. Идеальное место, чтобы посидеть и расслабиться, потягивая коктейль. Я рассеянно глядел на воду, навевавшую меланхолию. Будь она теплой – искупался бы вместе с какой-нибудь черепашкой. Из-за августовского тумана воздух становился тяжелым и сырым, а ночное освещение напоминало фильм ужасов: в доме светло, в саду темно. Мне хотелось побродить по саду и покурить в одиночестве, да в доме оставалась Алиса с кучей девчонок. С ними можно было бы оттянуться, но если сидеть сложа руки, ничего не выйдет. Нередко черепашки разбредаются уже за полночь, когда у меня уже не хватает сил за ними угнаться. Надо действовать.

Бегство должно быть незамедлительным, чтобы наше отсутствие оставалось незамеченным как можно дольше. Мы с Мальро покурили травки незаметно для остальных. Пилдит сделал затяжку и чуть с копыт не свалился. Представляю, что бы с ним сталось, кабы он еще и выпил. Здесь, должно быть, масса девчонок, которым курить не в новинку, но признаться в этом подругам они не решаются. Большинство считает это преступным. Банан сидел без движения; когда он курит травку, балдеет так, что рта раскрыть не в состоянии, поэтому молчит, точно рыба.

Мы вернулись в дом из темного сада. Я задумался. Такой красотки, как Алиса, я сроду не видывал. Все считали ее очаровашкой. Но для меня она малолетка. Мне нравятся девчонки постарше. Однажды я спал с бабой под тридцать. Понравилось, хотя и не очень. И собеседница Алиса никудышная. Все молчит, будто воды в рот набрала. Некоторым, правда, удается с ней поболтать. Как им это удается – не знаю.

На Алисе были черные брюки, плотно облегающие ноги, бедра и попу. Талия занижена, пупок открыт. Маленькие груди из-за топика казались больше. Соски, похожие на два глаза, устремлялись вверх и как будто просили, чтобы я их поцеловал. Охренеть!

Если б я поцеловал Алису в губы, ткнулся бы ей подбородком в груди. Я еще не определил, зеленые у нее глаза или голубые. Казалось, они двухцветные. Лицо ее я прежде видел лишь издали да на черно-белом снимке, где цвет глаз не распознать. Много чего я передумал, глядя на нее, но действовать не решался. Знал, что пора переходить в наступление, да что-то меня удерживало. Не хватало решимости. На этой дурацкой тусовке мне захотелось овладеть Алисой, но мне она казалась чем-то недостижимым, чего я недостоин.

Я принялся рассматривать ее пупок – единственную неровность на гладкой коже ее мерно вздымающегося живота – дышала она спокойно и ровно. Как чудесно смотрелась она против света! Ее живот, казалось, готов превратиться в летающий диск, отделиться от тела и подлететь ко мне, чтобы я покрыл его поцелуями. А себя я возомнил молодым волком. Волчонком. Волки ведь едят черепах? Вокруг пупочка замкнутым кругом поднимается нежная плоть, отбрасывающая легкую тень. Зрелище это напоминало разворот модного журнала, рекламирующий нарядное белье. У манекенщиц-то тоже хорошенькие пупки! Я отвел взгляд. Все заметили, что я пялюсь на Алису, но никто не видел того, что было мне открыто. Наверняка Алиса тоже заметила, что я на нее любуюсь, но виду не подала – принимала как должное.

Пилдит болтал с Мальро о футболе. Оба они болели за одну команду, но не знали, как зовут футболистов. «Ну, этот самый, как его там?» – то и дело срывалось у них с языка. Я перестал пялиться на Алису, чтобы переменить тему – футбол я не люблю. И не любил никогда. Могу сходить на матч, когда играет бразильская сборная – только и всего. Спортом я не занимаюсь. Вернее, раньше занимался. Потом бросил. Больше не хочу.

– Может, хватит, Мальро? И так тоскливо, а ты еще о футболе болтаешь. Больше не о чем поговорить, что ли? Свалю-ка я отсюда! Сколько можно?

– Смотри, какие милашки, – обратился Пилдит к Мальро и ко мне.

– Это точно. Хорошенькие, – отозвался Мальро.

– Вот и потрепались бы с ними. А то все футбол да футбол.

– Да о чем с этими дурехами говорить? – усмехнулся Мальро.

– О чем угодно, только не о футболе. Ну его на хрен.

В этот момент подошли Флавинья и Патрисия. Мальро широко осклабился. Пилдит застыл в ожидании, когда его с ними познакомят. Девчонки были постарше – лет по семнадцать – и явно опытней его. Ясно, что никакого внимания они на него не обратят. Я-то их как облупленных знаю. Сто раз мы уединялись в комнате, которую Мальро отвел для интимных свиданий. А еще мы частенько собирались в одном месте, на острове, что на реке Тьете. Вы потом узнаете, что это за место такое. Эти дадут в любой момент – только позови. Но мне это ни к чему. Мне целка нужна, для новых ощущений. С целкой я никогда дела не имел. Оттого и положил глаз на Алису.

Да, Алиса меня заинтересовала. Я вовсе не был уверен в успехе. По животу у меня прошел холодок. К ней ведь нужен особый подход! Просто так ее не возьмешь. Набравшись храбрости, я подошел к ней.

– Привет, Алиса, – сказал я и поцеловал ее в щечку.

– Привет, Сид.

– Что слыхать о Сузи?

– В свадебное путешествие отправилась. Медовый месяц, сам знаешь.

– Скажешь, когда вернется?

– Скажу.

– Ты хорошенькая. Не такая, как все. Я серьезно.

Готово. Крючок заброшен.

Все, наверно, пойдет на лад. Баб на празднике хватало. В последний момент еще две подгребли. Я мог выбрать любую, но не хотел. В их доступности можно было не сомневаться. Впрочем, недоступных женщин нет. И не было никогда. Они могут поломаться в самом начале, но, в конце концов, обязательно уступят. Я это говорю по собственному опыту – ведь восемьдесят процентов присутствующих здесь слишком медлят, и, когда доходит до дела, теряют интерес.

С Алисой поначалу было трудновато – должно быть, по моей вине. Я же говорил, что к каждой девчонке нужен особый подход! Она рассказывала какие-то нелепые случаи из школьной жизни и улыбалась, а я принужденно смеялся. Мало-помалу мы удалились от компании, остались один на один, продолжали беседу и при этом страшно робели. Меня распирало вожделение, хотелось прижаться к ней, снять с нее что-нибудь, вместо того чтобы попусту трепаться. Неужели такая канитель протянется целый вечер? Нет, только не это!

Она отстранилась, когда я попытался к ней прижаться, и продолжила беседу. Ловко она меня отшила! Действительно, как я могу ее поцеловать, когда она болтает без умолку? А мне-то как этого хотелось! Я сдался и принялся рассказывать разные разности про свою работу. Сам не заметил, как начал! Когда речь зашла о посетителях, я сказал:

– У меня все время берет напрокат фильмы одна пара геев. Они сами киношники и занимаются рекламой. С ними и пообщаться интересно – в кино-то я разбираюсь. Может, я и сам в кино снимусь.

– Серьезно?

– Ну да. Я же говорю, что в кино разбираюсь. Знаешь, кто такой Герцог?

– Нет.

– Очень известный и влиятельный немецкий режиссер. Хорошие у него фильмы. Каждый фильм – это безумный поиск Эльдорадо, стремление достичь невозможного, воплотить мечту. Обожаю немецкое кино! От «Альгирре» просто тащусь! Потом я посмотрел «Фицкаральдо». Оба фильма об одном и том же. Героям на месте не сидится. Даже если плывут вниз по реке, все равно кажется, что они движутся против течения. Трудно объяснить. Не знаю, как это сделать. Если хочешь, могу тебе их поставить прямо в пункте проката.

– Странные какие-то названия у фильмов. Что они означают?

– Сам не знаю. Что-то по-немецки.

– Интересно, должно быть. Я ни разу не смотрела ни одного немецкого фильма. Вот французские смотрела. Только скучновато. Я чуть не задремала. Не помню, как они называются. И кто играет, тоже не помню. Ни одного известного актера.

– Посмотришь. Тебе понравится.

– Серьезно?

– Ну, конечно. Серьезно.

Алиса вроде бы попалась на мой крючок. Я нарочно завел такой разговор, чтобы показаться умнее, чем есть. Иногда это действует.

– Когда-нибудь я снимусь в кино, но только никому об этом не говорю, даже друзьям. А может, не стоит время терять? Или стоит? Наверно, все-таки стоит.

– Пожалуй, стоит.

– Я тоже так думаю.

Обычно я говорю девчонкам всякие глупости, какие только в голову приходят. Но в разговоре с Алисой я взвешивал каждое слово, и это наполняло меня гордостью. Я сам себя зауважал. Нужно ли это все? Сегодня я с одной, завтра с другой. Так было и так будет. Я ведь еще молоденький, у меня нет ни прошлого, а значит, нет и сожалений о прошлом, нет, пожалуй, и будущего, никто меня не уважает. Могу девок снимать, могу бросать – и совесть у меня спокойна.

Но с Алисой – совсем другое.

Алиса – не такая дуреха, как мне поначалу представлялось. А если прежде и была дурехой, то поумнела. Мне ужасно нравились ее груди и пупок, и я уже предвкушал отличный секс. Но она действительно переменилась. И даже не пыталась меня соблазнить, как в прошлый раз. Флавинья, видимо, что-то ей наговорила. Я был близок с Флавиньей пару лет назад, когда лет ей было столько, сколько теперь Алисе. Кажется, этих двух лет и не было. Разве что прическа у меня стала другая. Тогда я носил длинные волосы, а теперь подстригся. И бороденка стала пробиваться. Роста я невысокого, а вешу семьдесят пять килограммов.

Некоторых девчонок моя фигура пугает. Не такой уж я, положим, здоровяк. И все-таки они побаиваются, как я навалюсь на них своей тушей. Потом, когда попробуют – им нравится. И с Алисой то же будет. Сто процентов! Я-то знаю, когда можно иметь дело с девчонкой. Нашлось бы только место. Тем более сейчас мы в саду одни – и я, хозяин положения, действую со спокойной уверенностью.

Я прижал Алису к стене возле двери. На этот раз черепашка никуда не денется от подстерегающего ее хищника! Нужно овладеть ею, покуда она не скрылась в море и не попалась акуле в пасть. Навалившись на нее всем телом, я продолжал беседу. Наши носы почти соприкасались. Я ощущал ее жаркое дыхание, сладостно щекотавшее мне ноздри. Губы мои неуклонно приближались к ее губам. Я впился в ее не закрывавшийся от разговоров рот, приник к губам и языку и ощутил вкус тепловатой слюны. Она меня не оттолкнула, и я запечатлел на ее губах еще один ненасытный поцелуй.

Частенько мне доводилось целовать девчонок, прежде чем мы успевали поздороваться. Сначала целовались, потом принимались беседовать. Особенно в шумных местах, где приходится кричать друг другу в ухо. А для поцелуев шум – не помеха.

Дальше поцелуев у нас дело не пошло. Алиса не дала. Я провел рукой по ее животику, пупку, попке и ощутил, что в штанах у меня кое-что зашевелилось. Совсем обалдев, я попытался залезть своими бесстыжими пальцами ей в брюки, чтобы ухватить черепашку за лапку – но она не дала. Тогда я попытался забраться ей под кофточку – но тоже получил отпор. Из-за сильного возбуждения мне хотелось кончить ей прямо на ноги. Но я сдержался, потому что мы стояли у самого дома. Честное слово, если бы мы отошли подальше, я выпростал бы член, чтобы она сжала его рукой, а если бы не захотела, то я кончил бы ей на одежду, прокрутив остальное в воображении. Вот сучка!

Не дала она мне.

Высвободившись из объятий, она оттолкнула меня.

Пиво кончилось. Осталась только кока-кола. Меня потянуло покурить. Свои возможности я исчерпал. Надеяться больше не на что – время только попусту терять.

Но все же я попытался!

Мы вернулись в гостиную. Я состроил довольную физиономию, а она пошла поболтать с подругами. Может, подождать, пока она вернется, и начать все сызнова? Вряд ли. Произошло то, что должно было произойти. Надежды не осталось никакой.

Ко мне, умильно улыбаясь, подбежал Пилдит. Рад, гаденыш, что его сестра мне нравится! Тусовка мне осточертела. Мальро заметил, что я хочу свалить.

– Я сваливаю, – сказал я.

Мальро болтал с какой-то девчонкой и, чтобы избежать однообразия, говорил обо мне. Вместо того чтобы рассказывать о себе, он всячески расхваливал мои достоинства – мол, Сид такой, Сид сякой... О самом себе забывает – вот и уйдет несолоно хлебавши. Если только какая-нибудь телка сама на шею вешаться не станет. Но друг есть друг. Хороший он парень! И я рад, что он меня расхваливает. Все ему дается труднее, чем мне, но он всегда готов бескорыстно помочь. И родители у него такие. Оставив девчонку, он обернулся и спросил:

– Ну что, получилось у тебя?

– Да нет, конечно, – ответил я раздосадовано, но все же немножко довольный собой.

Мы пересекли гостиную и направились к выходу. Мальро даже не простился со своей собеседницей. В этом отношении он точно, как я. Урод, увидев нас, тоже решил слинять. Банан последовал его примеру. Четыре зверя собрались бросить добычу, но без нас и праздник не праздник. Мальро обратился ко мне:

– Я же видел, как ты ее тискал.

– Дальше дело не пошло. Она же целка. И что меня потянуло к ней? Ничего ведь не вышло. И выйти не могло. Мне ведь потрахаться надо! А так – время только зря терять, – отозвался я.

– Все знают, что она ни с кем не трахалась. Поэтому вокруг нее куча парней вьется – каждому охота ей целку сломать. Один ей говорит, что она такая вся из себя необыкновенная, другой еще какую-нибудь лапшу на уши вешает. Она слушает, а как доходит до дела – так от ворот поворот.

Мальро говорил с таким пылом, словно он сам был главным заинтересованным лицом.

– Все. Я в этом не участвую. Серьезно. Пошла она подальше. Надоело.

– Кто ей целку сломает – тот герой! Вся школа за ним табуном бегать будет, – продолжал Мальро.

– Я в школу-то уже не хожу, дурак!

– Все равно – тебя там все знают.

– Да мне-то что?

– Как это – что? Натянешь эту телку – от других отбоя не будет. Дошло?

– Хреново на душе у меня, Мальро. Ни одной бабы я сегодня не заклеил. Ухожу, несолоно хлебавши. Мне бабу надо, ясно? Я трахаться хочу.

– Стареешь ты, что ли? Жалуешься, когда никого трахнуть не удается. Я-то небось не жалуюсь. Знаю, когда телка отдаться хочет. Так что даром сил не трачу.

– Знаешь, что я сделаю, Мальро? Приду домой и кончу в кулак, воображая, что передо мной Алиса. А до самой Алисы потом еще очередь дойдет.

6

– Алло!

– Алло?

– Алло! Кого вам?

– А кто говорит?

– Это Маркус с проходной.

– Извини, Маркус, мне надо поговорить с Кароль. Можно ее?

– Нет. Спит она. А кто говорит?

– Друг ее.

– Позвоните лучше ей домой.

– Да пошел ты!

– ...

– Алло?

– Алло. Будьте добры, я бы хотел поговорить с Кароль.

– Нету здесь никакой Кароль. Вы ошиблись.

– Что, Кароль здесь не живет? И Эдуарду не живет?

– Нет.

– А кто говорит?

– Мария Жозе.

– Мария Жозе, это Мальро говорит.

– Кто, кто?

– Мальро. Вы живете в доме напротив?

– Нет, не живу. Работаю в школе. Слышу – телефон звонит, вот и подошла.

– Я хочу поговорить с Кароль.

– Никакая Кароль тут не работает.

– Это школа?

– Да. Но вы, верно, номером ошиблись.

– А как вы выглядите?

– А вам-то что?

– Кажется, вы мне нравитесь.

– Я курчавая брюнетка, мне двадцать два года, люблю танцевать.

– Хотите потанцевать со мной?

– Нет.

– Бросила трубку, дура. Ну и хрен с ней. Ты слышал, Сид?

– Алло?

– Алло. Это квартира Кароль?

– Нет, это не квартира. Вы ошиблись.

– Извините, мне нужно поговорить с Кароль.

– Из девяносто второй или из сто пятой квартиры? Мало ли кого зовут Кароль в этом доме!

– Вас тоже Кароль зовут?

– Нет, меня – Саманта.

– Саманта? Это здорово! А меня – Мальро.

– Это что за имя такое?

– Французское. Был такой писатель, очень известный. У вас тоже красивое имя. Сколько вам лет, Саманта?

– Мне семнадцать. А вам?

– Мне тоже семнадцать. Здорово, правда? Вы, наверно, хорошенькая. Ужасно хочется вас увидеть! Голосок у вас красивый! И сами вы, наверно, очень красивая.

– Это верно.

– С вами очень интересно разговаривать! Можно узнать что-нибудь новенькое. Забудьте про Кароль – мне хочется узнать побольше про вас.

– Я блондинка. Глаза голубые. Правда. Волосы у меня, как у Веры Фишер^[1] . Серьезно. Продолжать?

– Конечно!

– Я очень хорошенькая. И не только я, но и моя подруга. Она тут рядышком. Тоже милашка. Когда парни нас обеих видят, они в отпаде. Увидишь – убедишься сам.

– Интересно!

– Хочешь, еще кое-что скажу?

– Хочу!

– С парнями я люблю делать все. Дай мне только волю! Сосу, кусаюсь – парни от этого балдеют. Меня так все в доме и зовут – Саманта Пожирательница. Обожаю сосать! Правда, правда. И не подумай, что я шлюха какая-нибудь. Заполучить меня трудно, но дело того стоит. Хочешь попробовать, Мальро?

– Хочу, еще как!

– Можно прямо сейчас.

– Где ты живешь?

– А ты что, не знаешь?

– Нет.

– Тогда иди гуляй.

– Подожди, не бросай трубку. Дай мне телефон. Не бросай трубку! Бросила... Корова.

– Алло?

– Алло. Я бы хотел поговорить с Кароль или Сузи.

– Нет тут никакой Сузи. И Кароль нет, мой хороший. Но если тебе нужна куколка-секси, я сделаю все как надо и дорого не возьму.

– Эге, да ты парень? Этого мне даром не надо.

Все время Мальро пытался кого-нибудь подцепить, названивая по телефону-автомату. Так он искал себе партнершу. Службой знакомств отец ему пользоваться запретил. Единственный выход – звонить наудачу. Как знать – может и снимет клевую телку. У него уже пять адресов – все в разных концах города. Один – на южной окраине. Далековато – даже на метро ехать около часу. Но звонить и договариваться о свидании лучше часов в десять вечера. Так, по крайней мере, считает Мальро.

Я встревал в беседы, которые вел Мальро, лишь тогда, когда они казались мне занятными. А болтал он подолгу.

Сегодня мы пребывали в приподнятом настроении. Успели покурить немного хорошей травки. Мать Мальро поладила с одним астрологом, с лицом мексиканского индейца, про которого болтали, что он-де голубой. Это тот самый, что телезвездам гороскопы составляет. Умеет людям пыль в глаза пускать!

Сегодня мать Мальро рассказала интересную историю про сына. Когда Мальро был совсем еще крохой, он так много и громко плакал, что спать никому не давал. Тогда мать закуривала травку, делала глубокую затяжку и выпускала ему в рот. Через несколько минут он уже дрых без задних ног. Иначе его было не уложить.

Даром это не прошло. Он подсел на травку.

7

«Привет, дружище! У телефона Шавес. Минута разговора стоит один реал девяносто. Нормально, дружище? Вот какая сегодня будет история. Шикинья получила в подарок от сеньора Мадруги набор игрушек, изображающих фазенду. Там дом, лошадь, бык, амбар. Она сказала, чтобы я не смел эти игрушки трогать. Я, мол, неаккуратный и сломаю их. Пришел Кику и сказал, что тоже хочет поиграть. Она вырвала игрушки у него из рук, но не рассчитала сил, так что они упали на пол и разбились. Было очень интересно собирать обломки Шикиньиных игрушек. Пока она ревела в своем углу, мы попытались починить игрушечный домик, но тут появился сеньор Мадруга и отругал меня».

Я уже в пятый раз слушал эту историю. Иногда рассказывали что-нибудь другое. Но все равно это была чушь собачья. Я смеялся, потому что, слушая эти истории, воображал себе нечто совсем другое. Для понта я орал в трубку всякие приколы. Предлагал Шавесу натянуть Шикинью. Мне всегда казалось, что они втроем, в том числе Кику, играют в доктора, а еще в мужа и жену. Один из них должен изображать жену. Пока Кику трахает Шикинью, Шавес глядит на них и кончает в кулак. Ну и зрелище! А еще лучше, когда Шавес оттрахает Кику, а Шикинья будет смотреть и плакать. А тут Шавес отпустит Кику, задерет Шикинье подол и вставит ей куда надо. Тогда уже Кику заплачет. Когда-нибудь я запишу эти телефонные фантазии. Как бы мне хотелось, чтобы все детишки, вместо всякой фигни, послушали интересную сказочку!

Я сидел один на телефоне в квартире у Мальро. Хозяев дома не было. Они люди тактичные, но лучше этим не злоупотреблять.

Вдруг я услыхал шаги. Родители Мальро вернулись домой, увидели открытую дверь в спальню и застигли меня врасплох с телефонной трубкой в руке. Я попался на месте преступления. Быстро я повесил трубку, покуда они таращились на меня, не зная, что сказать, потому что им было невдомек, чем я занимаюсь. Заинтригованные, они силились угадать, почему я ржу, будто жеребец, и почему у меня расстегнуты штаны. Рядом с ними стояла сестренка Мальро и не сводила с меня глаз. Растянувшись на тюфяке, я чувствовал себя как дома. На мое счастье, плакаты с Бобом Марли ни о чем не говорили.

Мальро в это время торчит в школе и прикидывается, будто учится, хотя на самом деле думает о черепашках на своем пляже. Я остался у него дома и ждал, когда он придет под кайфом. Травки мы с ним накурились вдосталь. Он ушел, а я остался. Даже забыл, что надо идти в пункт проката. А Жоржи не счел нужным спросить, почему меня нет – он вообще не обратил на меня ни малейшего внимания. А если бы обратил и вообще не отходил бы от меня – ушел бы я на хрен из этого заведения.

Отцу Мальро, журналисту, было плевать, что я тут. Я мог делать что угодно – он и внимание не обратит. Он вообще неразговорчив, и ему по барабану, что творится в доме, с женой и детьми. Дело в том, что он был в партизанах, попал в плен и подвергся пыткам. Он, по-моему, даже не знает, как меня зовут. Мать – другое дело. Немножко с придурью. Ждет внучку от восемнадцатилетней дочери от первого брака. Смерив меня взглядом, она спросила:

– Как ты сюда вошел, сынок?

– Мальро в школе, а я его жду.

– Шел бы ты лучше домой. Когда он придет, я ему скажу, чтобы зашел к тебе. Ладно?

Сестра Мальро взглянула на меня с подозрением. Как будто она знала обо мне нечто такое, о чем не ведали родители. Эта соплячка еще в кроватку писается, за что получает по попке. Впрочем, Масиел – другой мой приятель, о котором я еще расскажу, – у него, кстати, такой здоровый член, какого ни у кого из нас нет – говорит, что девчонка далеко пойдет. А хоть бы и так. Только поддразнивать меня нечего. Ей еще расти да расти, чтобы хоть кости-то мясом обросли. Так вот, эта ссыкуха так на меня смотрела, как будто знала, что я вытворяю в спальне у ее мамаши.

Если сестренке Мальро чего-то хочется или она думает, что слишком много знает, то придет когда-нибудь и ее черед. Ох, что будет, если она положит на меня глаз! В десять лет у девчоночки уже начинается зуд, только она не знает, как с ним быть. А уж Сид-то знает!

Я воспользовался разрешением матери Мальро, чтобы тихо смыться, застегнув ширинку, потушив окурки в пепельнице, зачесав волосы назад, надев кожаную куртку, поскольку на улице было довольно холодно, и по-быстрому простился, прежде чем обнаружат мои бесчинства и запретят приходить сюда. Впрочем, запрещать что бы то ни было – не в их правилах.

Пора мне кончать с непристойными звонками по телефону! Да и на что мне это надо? Чего тут путного? И как я глупо попался, мастурбируя под телефонный разговор! Если кто об этом проболтается – вот стыдоба-то будет! Лучше об этом и не думать... Кто-нибудь наверняка захочет мне подгадить. Раз десять сегодня я слушал порнушку, а уж сколько раз кончал в кулак – за неимением альтернативы – и не припомню. Только бы девчонки не прознали – а то беда! Придется тогда переехать в другой район или даже в другой город...

Когда я вернулся домой, тешить самого себя уже не хотелось, даже воображая себе Алису. Интересно, Алиса тоже этим пробавляется? Надоело за ней бегать. Все-таки она мне немножко нравится. Хорошо это или плохо? Наверно, все-таки плохо. У меня эта девчонка из головы не идет. Другие телки меня перестали интересовать – вот до чего дело дошло. Скоро стану как Мальро, который подсел на секс по телефону. Пора с этим завязывать. Иначе мне кранты. Никак не сдержаться!

Последней жертвой моего беспутства стал телефон в магазине канцтоваров, что на углу, напротив газетного киоска, рядом с метро. Его хозяйка – занудная бабка-пенсионерка, которая ни с кем не желает разговаривать. Покупателей ненавидит. Глядеть на них не хочет. Я уже десять лет туда наведываюсь, а она прикидывается, будто не узнает меня. Проучить бы ее! За магазином – школа и обнесенный стеною пустырь. В стене – пролом, так что ничего не стоит прошмыгнуть туда, не раз я туда забегал, чтобы покурить с одноклассниками Мальро да потискаться с девчонками. Этим я давненько занимаюсь.

И вот однажды я додумался, как пробраться поздно вечером в магазин через черный ход. Во-первых, это лучшее место, чтобы трахаться; во-вторых, мне стал доступен секс по телефону. Трижды я забирался в магазин. Один раз с девчонкой и два раза, чтобы воспользоваться телефоном. Только за этот месяц я звонил Монике, Шавесу и даже Режининье – блондиночке, которая снималась голышом для «Плейбоя». Клевая телка! Я балдею, когда слышу ее голос и при этом рассматриваю ее фотки – вся голая, груди и киска напоказ. Потом кончаю в кулак. И ей того хочется, и мне. Думаю, что в этом все мои друзья единодушны.

До конца месяца я больше не звонил. Меня может подкузьмить счет, когда придет. Старуха наймет здоровенного охранника-костолома, помешанного на компьютерных играх, чтобы тот подловил любителя позвонить на халяву. Я лег на дно, чтобы не залететь. Выход – воспользоваться квартирой Мальро. Когда придет счет, они увидят, на сколько я наговорил. А я тем временем найду другой телефон. Из пункта проката звонить стремно – Жоржи догадается.

Разыскивать ли мне Алису? Погожу еще. Если не перестану думать о ней, то буду искать – а что делать?

Ее запах преследует меня. Стоит мне зажмурить глаза, как она возникает у меня в воображении – на пляже или дома, в одних трусиках. Или представляю, как она танцует стриптиз, сбрасывает одежду, пока не останется в чем мать родила. И все – под балдежную музыку... А музыка-то, оказывается, доносится из прачечной, что по соседству. Я пошел прочь. Такой музыки мне сто лет не надо.

Пора мне спуститься с небес на землю. Рано мне еще такими делами заниматься. Хочется, чтобы кто-нибудь меня выслушал. Правда, правда! Хочется выложить всю подноготную, откровенно рассказать о своих безумных фантазиях – у кого их, на самом деле, нет? Может, я и вправду чокнутый – но все же не такой, как большинство моих знакомых. Хочу, чтобы здесь, у меня в комнате, всегда была девчонка и ничего не делала, не разговаривала, не докучала мне, но чтобы была со мной долго-долго – может быть, всю жизнь. И больше никого мне не надо. Тогда и по телефону звонить ни к чему.

8

Свет фар слепит глаза. В башке – туман. В крови – мощный выброс адреналина. Мчатся машины. Скрипят тормоза. Молодежь сама не своя. Для поборников морали такое зрелище – золотое дно. По улицам, где яблоку упасть некуда, снует толпа, и каждый рискует в любой момент попасть под машину. Я пришел сюда в полночь, чтобы поиграть с опасностью, пощекотать нервы, встретиться с друзьями и с женщинами. Пока не случилось ничего особенного, но все еще может произойти.

Вроде нет ничего хорошего в том, чтобы пялиться на других – и все же это разогревает кровь и пробуждает безумные фантазии. Многовато тут придурков. Обзаведусь машиной – буду лишь изредка сюда наведываться. Чтобы только баб снимать. Гляжу я на слоняющихся здесь маменькиных сынков и стремлюсь извлечь выгоду из ночи, которая начинается здесь, а кончится где-то в другом месте. Есть тут неподалеку одно местечко, о котором я потом расскажу, где собирается вся наша компания, вместе с бабами. Туда-то я и намылюсь. Нынче мой день.

Я замер в ожидании.

Глаза у меня шныряют туда-сюда, нос принюхивается, за шиворот ползет холодок, руки немеют, ноги тоже. Вот бы погреться! Для этого нужен огонь и девчонка.

– Надоело, блин! Всякий раз одно и то же, а толку никакого, – обратился я к Мальро, который, смешавшись с толпой, в этот момент поворачивался на триста шестьдесят градусов, силясь заметить похоть хоть в каком-нибудь женском взгляде, более робком, чем его собственный.

Если сначала я хоть поглядывал на слоняющихся полудурков, то теперь уже и смотреть расхотелось. На хрен мне чужой адреналин! Пусть это произойдет со мной – или зарасти все дерьмом. С другой стороны, в таких ночах есть свое преимущество. Когда все пустеет, девчонки снуют взад-вперед, как скейтбордистки.

– Ну что, пойдем? – спросил Мальро.

Он намекал на самый приятный момент, когда мы уединялись с девками на нейтральной территории. Там мы могли вытворять все, что заблагорассудится. Начиналось все тут, где нетрудно подцепить девок, которым охота выпить, покурить и потрахаться. Потом мы их отводили в укромное местечко, и начиналась вакханалия в близлежащей эвкалиптовой роще, возле озера, на безлюдном островке на реке Тьете. Только сумасшедшие выбирают такие места! Вам наверняка понравится...

Мы с Мальро ждем Урода и еще двоих приятелей – Масиела и Лампрею. Банан потащился вместе с отцом на работу в ночную смену и будет вкалывать до утра. Площадь и перекрестки широкого проспекта изменяли наше место встречи по разным причинам. Мы не только знакомимся с новыми девчонками, такими же сумасшедшими, как и мы сами, и готовыми на что угодно, но и даем волю разнообразнейшим фантазиям. Так было до недавних пор. Теперь уже не то, но иногда получается. Авось и сегодня получится. Нашлись бы девки.

И я, изголодавшийся донельзя, довольствовавшийся целую неделю одной мастурбацией, сегодня нуждаюсь в полноценном сексе. Не надо было бы мне этого говорить, стоило лишь ограничиться намеком – но мне правда нужно кого-нибудь оттрахать, чтобы успокоиться и вспомнить, что я мужчина. Мы условились встретиться ночью на нашем острове, подальше от полиции, как делали прежде. Там-то никто не помешает. И вот еще что. Если всего не предусмотреть, девчонки быстро охладеют, и тогда ни о каком сексе и речи быть не может. А куда же нам без секса! Значит, сегодня надо непременно закадрить девчонку. Если не придется искать нового места, то все на мази – Патрисия обещала прийти.

Площадь – наша. Здесь мы собираемся каждую пятницу, как будто строго условились о месте, дне и часе, где всякий раз занимаемся одним и тем же. А то можно вволю накуриться в комнате у Мальро, выпить молочного коктейля в Макдоналдсе, сходить в кино или к кому-нибудь в гости, а потом вернуться.

Парни пришли.

Ядро нашей компании составляют восемь человек. Вот сейчас вы можете познакомиться с Лампреей – веселым и разговорчивым толстячком, и с Масиелом – негром-баскетболистом ростом под два метра. Так он вырос к тринадцати годам, и с тех пор больше не растет. Сейчас ему двадцать, и он старше всех нас. Во всем разбирается – и в людях, и в наркотиках: все перепробовал. А Урод – настоящий джентльмен: голос мягкий, движения плавные, никогда ни с кем не ссорится и не считает себя лучше или умнее прочих. Он красивый и сообразительный, чем и довольствуется. Все трое пришли вместе, уверенные, что найдут девчонок, с которыми можно приятно провести время и которые готовы за ними пойти хоть на край света.

Вот и девчонка нарисовалась.

Атмосфера изменилась. Ребята оживились.

У Патрисии, которая всегда с нами охотно общается, во рту была жевательная резинка. С ней пришла худенькая брюнеточка по имени Глаусиа. Я хорошо ее знаю. Пьет как лошадь и трахается так же. Она с нами уже во второй раз. С ними еще какая-то телка.

Патрисия познакомила нас с Глаусией и своей новой подругой – высокой, голенастой, опрятной, которая тут же заказала выпивку и попросила у меня закурить. Мне пришлось ей угождать, чтобы добиться ее расположения. Я знал, что у нее только что закончился роман с вокалистом из одной известной рок-группы. Так что она была свободна. Она отличалась длинными гладкими волосами, доходившими до пояса, и модельными формами, запихнутыми в джинсы с прорехой на заднице. Много курила. Нюхала тальк и балдела.

«Хороша!» – шепнул я Патрисии.

Все три – наши.

Девок сегодня – море. Не знаешь, к которой и прибиться. Масиел и Лампрея, как всегда неразлучные, глядят на телок, думают, к какой бы подкатиться. Они друзья – не разлей вода, хотя несходны буквально во всем – во внешности, в сложении, в манере одеваться. Не смотря на это, они всегда держатся вместе. Масиел – негр. Но не расист. Когда кто-нибудь рассказывает анекдоты про негров, он смеется вместе со всеми. А трахает только белых девок. Вообще он здоровяк, силач – его побаиваются.

Я совершенно согласен с Масиелом, что без девчонок наша компания рассыпалась бы. Наши загородные прогулки предпринимались только ради них. Никуда от этого не деться. Сами понимаете.

У меня было предчувствие, что больше я с ними никуда не поеду. А то каждый раз одно и то же. Вот и сегодня ничего нового не произойдет, видимо, я расту, а друзья мои – нет. Об этом и Мальро не один раз говорил. Надоело заниматься прежними глупостями или искать новых глупостей, хотя в глубине души сознаюсь, что хочется, чтобы все осталось как есть.

Раздумывать было некогда, настала пора действовать. Я уже представлял, как засажу этой подруге, у которой прореха на джинсах.

В три часа мы, наконец, решились отправиться в наш уголок – возле озера, на берегу реки Тьете. Никто, кроме нас, туда не заглядывал. А кто уж там оказывался, те с нами трахались.

Я бросил клич, и мы пустились в странствие к зачарованному лесу, где нас ожидал дворец наслаждений и природа, похожая на рай, куда я, может быть, попаду после смерти.

Я терся возле новенькой, чтобы прозондировать почву. Она уже у меня в руках. Отведу ее в укромный уголок да и засажу ей. Лучше места для этого дела не найти нигде. Об Алисе я и думать забыл. Знал, что если встречу другую клевую телку, Алиса мне будет ни к чему. Ее-то я сюда не потащу. Не знаю, почему, но у меня не хватит смелости сделать это. Там-то девчонкам скучать не приходится. Если дело и не дойдет до секса, то хоть потискаемся да пообнимаемся. Когда наступают холода, почти невозможно раздеться догола посреди ледяного тумана. Но нам было без разницы, потому что холода мы не ощущали и в городе – на улицах, в домах, в комнатах, под фланелевыми одеялами, которыми девочки укрываются с головы до ног и, засыпая в тепле, думают о нас.

Придурки, разъезжающие на машинах и слоняющиеся по улицам, остались позади. Мы покурили травки. Все мы держались вместе. Мальро с Масиелом пошли покупать сигареты, пока мы гуськом спускались к реке, к острову, к наслаждению, к месту, куда все заходят возбужденные, а уходят удовлетворенные и насытившиеся.

Ходим мы гуськом, потому что мы индивидуалисты, если верить Мальро. Не поднимаем шума, когда идем ночью по улице. Не хотим, чтобы нас заметили. Сами никого не беспокоим и не хотим, чтобы нас беспокоили. Хотим жить в свое удовольствие. Мы уже не замечаем ни улицы, ни домов, ни людей. Иногда останавливаемся, чтобы достать сигарету или покурить травки на углу. Перед нами река Тьете. Мальро и Масиел остались позади.

Мы прошли мимо целующейся парочки, которая не обратила на нас никакого внимания. Возле шоссе остановились, чтобы дождаться ребят с сигаретами.

Когда Мальро проходил мимо парочки, он решил вогнать их в краску. Подошел вплотную и обратился к парню.

– Слышишь, друг, огоньку не найдется? – спросил он, держа сигарету в руке.

Тот вздрогнул, выхватил оружие и направил в лицо Мальро. Я оказался довольно далеко, поэтому подробности драки от меня ускользнули. Масиел подскочил к нему и вырвал у него из рук револьвер, что большого труда ему не стоило – парень-то оказался слабаком. И все равно Масиел и Мальро отдубасили его как следует. Парень упал. Девка сидела, не смея шелохнуться. Поглядев на нее, Мальро приблизился, покуда ее ухажер валялся на земле с разбитой головой – Масиел постарался. Она запаниковала. Серьезно. Мальро совсем одурел: выпростал член и сказал, что сейчас ее изнасилует. Стал хватать ее за груди и за попу. Его вздыбившийся член наводил на нее ужас. Кабы Масиел не вмешался, он бы ее точно натянул. Он упивался своей властью над женщиной и проявил такую агрессивность, о какой прежде мы и не подозревали. А того парня они с Масиелом так отделали, что ему долго лечиться придется.

Пока те двое валандались с девкой, я занимался с новенькой, у которой, как я уже говорил, модельные данные и джинсы с прорехой. Вот только имени ее я так и не узнал. Обнимал ее, целовал, а как ее зовут – не догадался спросить! А может, она и назвала свое имя, да я не расслышал. Когда мы с Лампреей решили посмотреть, что с теми двумя, они сами заявились. Легки на помине.

– Сид, мать твою так! Смотри, – сказал Масиел, показывая револьвер.

– Ни хрена себе! – произнес я.

– Отняли у того типа, который на Мальро хотел напасть. Здорово мы ему врезали! Ему и теперь еще не подняться. Ничего, подружка о нем позаботится, – сказал Масиел, чтобы всем стало ясно, что он крутой чувак.

Чувствовалось, что оба возбуждены, но старались говорить так, как будто ничего из ряда вон выходящего не произошло. Я только потом узнал, что они этого типа сдуру чуть не замочили. В этот момент ничто не могло нарушить наших планов. Не для того мы сюда шли.

Мы снова пустились в путь, болтая о разных пустяках. Недалеко был уже проспект Виа-Маржинал и мой пункт проката.

Пока мы переходили Виа-Маржинал, Мальро рассказывал свою версию случившегося. Он, правда, был так возбужден, что плохо помнил, что произошло.

Девушкам понравился поход. У них рот не закрывался от смеха. Мы шли в опасное место, напоминавшее один из островов в Диснейленде, где я бывал, когда мне было лет двенадцать, и влюбился в Белоснежку. Наше место было кладбищем семи гномов и других подзабытых сказок. На детали мы не обращали внимания. Действительно, было опасно. В такие места никто не ходит. Я не сводил глаз с прорехи на джинсах. Мы остановились у перехода, чтобы посмотреть, нет ли грузовиков, которые в предрассветные часы мчатся как угорелые. Мы бросили окурки и перешли широкий путепровод, напоминающий поблекшую радугу над рекой.

Мостом через реку нам послужила дугообразная водопроводная или канализационная труба. Она была такая огромная, что пройти по ней было проще простого. Там была еще какая-то дверца, запертая на заржавленный замок, но и ее мы преодолели без труда. Не успев еще добраться до острова, мы обернулись и выкрикнули пару теплых слов в адрес города, исчезавшего в моросящем дождике и белесом тумане, поднимающемся от реки.

Вот мы и на озере. Тут мы полные хозяева положения. Это место располагалось между грязной рекой и шоссе на Рио-де-Жанейро. Все пространство между двумя путями – сухим и водным – заросло эвкалиптами, под которыми все блистало чистотой, как будто ведьмы все подмели волшебными метлами. Палая листва устилала черную землю, словно перина – супружеское ложе, а осколки глиняной посуды навевали мысль о развалинах старинного замка. Шоссе пролегало довольно далеко, оставляя пустынным место, которое мы окрестили островом семи мертвых гномов. Заметить нас не мог никто – ни с шоссейной дороги, ни с другого берега реки.

Здесь мы менялись до неузнаваемости. Ожидала нас, можно сказать, групповуха. Почти. Те, которые приходили сюда с нами, знали, что могут потрахаться со всеми, если только захотят. Это никогда не планировалось. Все получалось само собой. Патрисия это знала. Глаусия побывала здесь однажды, и ей понравилось. Теперь она привела подругу, должно быть, предупредив, что ее ожидает. Мальро был как помешанный. Все зависело от девчонок и от парней. Силком никто ничего делать не станет.

Патрисия – мне ровесница. Ей тоже восемнадцать, и разница у нас всего в несколько дней. Глаза у нее голубые, волосы осветленные, длинные и распущенные. Полновата. Много курит и пьет. Обожает трахаться. Никогда не упускает случая. Готова лечь с первым встречным-поперечным. Однажды за одну ночь дала десятерым парням кряду. Я и сам два раза в нее кончил. Не помню, первым я был, третьим или последним.

Мы с Уродом решили, что первыми станем мы. И стали совсем как скоты, потому что девчонки готовы были отдаться нам с легкостью. Частенько они сами брали на себя инициативу. Начинали они с Урода – из-за его атлетического сложения и богатырской силы: любого верзилу спокойно мог уложить. С виду он спокойный, но лучше с ним не связываться. Так даст сдачи, что мало не покажется. Я подумал, что девчонка с прорехой на джинсах достанется мне: Урод вроде бы не проявлял к ней интереса.

Масиел и Лампрея, как всегда, неразлучны. Они уже заводятся. Мальро в прежние разы брал на себя инициативу, но девки его отвергали, сводя все к шутке. Потом помаленьку уступали. Давали, плохо соображая, кому дают. Со мной такой номер не пройдет. Никаких «не хочу» или «не сейчас» я не признаю. Я их брал нахрапом, не давая опомниться. В такие минуты я и сам иногда так дурею, что не соображаю, кого трахаю. Я же крутой facker! Поначалу еще отдаю себе отчет, а потом сам не свой становлюсь. Когда я два раза натянул Патрисию, у меня пропало желание, словно я увяз в молочном коктейле.

Мальро, я думаю, сегодня тоже повезет. А я к девчонке подлизываться не умею. Улещать ее болтовней – нет. Я умею атаковать. И добиваюсь своего. Любопытный факт: о сексе при этом я с ними даже не говорю. Не знаю, так же ли они кончают с Лампреей или Масиелом, как со мной. Что-то больно быстро у них все происходит. Я знаю, что Лампрея часами готов лизать девкам промежность. Дурак он, что ли? А Масиел их в задницу трахает. После такого дела как бы не пришлось нам везти кого-нибудь из девчонок в больницу. На его счастье, девки ему пока что попадались привычные. Что, хорошо это?

Я всегда сначала думаю, а потом делаю. Потом подумаю еще раз и делаю снова.

Настоящие мужчины – это только я, Мальро, Масиел, Лампрея, Фернанду, да еще, пожалуй, Банан. Мы с Уродом, как я уже говорил, бываем первыми. А что делать остальным, если девчонок не хватает? Жалуются потом... Мы с Уродом таких жалоб не признаем. Я даже не задумываюсь, первому мне девка даст или нет. Ведь не в каждые выходные это случается. Сегодня все удалось. Алиса никогда бы сюда не пришла. Да я бы ее и не привел.

Мы идем в укромное местечко. Ступаем осторожно – всюду рытвины. Не свалится в яму, не испугать бы новенькую! Чтобы все получилось хорошо, нужно обдумывать каждый шаг. А то девки смоются. Это же не вакханалия, где каждый сношает, кого ни попадя, как в старых бразильских фильмах, которые показывают по телику ночью, где голые придурки на окраинах Рио-де-Жанейро вытворяют черт знает что.

Только сумасшедшие девчонки способны раздеться догола при всем честном народе, завалиться на подстилку из сухой листвы и отдаваться первому попавшемуся. Обалдеть! С такими и дело иметь приятно. И никаких проблем. И им нравится, и нам. Флавинья и Патрисия ездят для этого в Сан Томе-дас-Летрас. Там тоже нормально, но здесь лучше и безопаснее.

Еще несколько минут – и мы окажемся на нашем острове, в нашем Диснейленде. Вам понравится – вот увидите.

9

Холодало – а мы и не замечали. Густой туман окутывал дорогу, и мы в упор не видели друг друга. Шли на ощупь, прислушиваясь к голосам и смутно угадывая очертания. Так, по крайней мере, казалось. Дорога была недолгой, но представлялась бесконечной. Мы рисковали попасть под несущуюся с бешеной скоростью машину или нарваться на полицию.

Все совсем обалдели. Мы – от девчонок, они – от нас. По правде говоря, нам было без разницы, куда идти. Дорогу мы с трудом различали. Миновав шоссе, мы принялись искать укромный уголок, словно коты и кошки на церковной крыше. В квартале Жамбейру я наблюдал, как кот с кошкой занимались любовью у самого алтаря, рядом с распятием в натуральную величину. Им ни до кого не было дела. Вот и нам тоже. Что хотим, то и делаем.

На минуточку мы задержались у обочины, чтобы подождать отставших и не потеряться в тумане, – и тут нас чуть не сшибла машина с горящими фарами. Все мы хором послали ублюдка-шофера куда подальше. В это мгновение мы с Мальро заметили, что впереди что-то поблескивает. Масиел с Лампреей уже миновали это место, но ничего не обнаружили. Мальро приблизился, сказал какую-то чушь и поднял с земли человеческую руку. Показал ее сначала девчонкам, чтобы напугать их. Поскольку было темно, они ее разглядели только когда подошли вплотную. Перепугались так, что и сказать нельзя. Ну и ну!

Это была громадная мужская рука, отрезанная у самого плеча чем-то острым, словно бритва. Видимо, принадлежала она рослому и толстому негру. Огромное кольцо из позолоченного серебра с зеленым камнем сверкало на толстом черном пальце. Чтобы точно убедиться, что это человеческая рука, мы долго ее разглядывали при свете зажигалки. Других останков поблизости мы не обнаружили.

– Брось-ка ты это, Мальро, – сморщившись, проговорила Глаусия.

– Мафиози, должно быть, – отозвался Мальро, рассматривая находку и делая вид, будто что-то в этом понимает.

– Брось, действительно. Это человеческая рука. Правда, брось, – вмешалась подруга Патрисии. От страха у нее зуб на зуб не попадал. Но физиономия у нее сделалась такая, что мне тут же захотелось засадить ей по самое некуда, без всяких предисловий. Было уже почти пять часов утра, времени оставалось всего ничего.

– Ну-ка, валим отсюда, пока нас не застукали с этой рукой. Надо бы ее в озеро закинуть. А то если здесь оставим – кранты нам всем, – сказал я, не слишком соображая, что творится вокруг.

– Тьфу, гадость какая, – снова поморщилась Глаусия.

– Да ну, ты что! Ручонка целехонькая. Кто же ее потерял, бедолага? – сказал Мальро.

– Да брось ты ее, – повторила Глаусия.

– Успеется, – ответил Мальро.

Я прислушивался к их разговору, но продолжал двигаться вперед. Ориентировались мы по слуху, будто летучие мыши. В башке у меня роились всякие глупости. Мальро держал отрезанную руку за запястье. Он бы ее не бросил, даже если бы я ему приказал зашвырнуть ее в воду.

Девчонки болтали между собой, и я подошел, чтобы узнать, о чем разговор. Воспользовавшись случаем, я потрогал свою телку ниже пояса. Сказал, чтобы не рыпалась, потому что в темноте все равно не видно. А если что – может закрыть глаза. Она засмеялась, посмотрела на меня, затянулась сигаретой – и я увидал ее губы. Я решил поцеловать ее, но попал не в губы, а в подбородок. Она не сопротивлялась. Мне это понравилось, но нельзя было терять времени. Надо действовать решительнее. Хотелось покурить да обогреться у костра, а то спина у меня застыла. (Когда у большинства людей зябнут руки и ноги, у меня почему-то мерзнет спина. Это ужасно.)

Собрав хвороста, я разжег костер. Вокруг все озарилось. Лица у всех зарумянились. Все заулыбались, будто дыни наелись, и, казалось, с уголков рта у всех стекают струйки сладкого сока. Болтают без умолку, смеются, сами не зная, чему. Огонь, дым, обмен мнениями. Весь мир сжался до размеров рощицы, где несколько десятков эвкалиптов оберегали нас от постороннего взгляда. Нам ни до кого не было дела. Клево, что мы сюда пришли! Свет только здесь, у костра, где мы все сгрудились, а в нескольких метрах уже ничего не видать.

Новенькие при свете костра заметили, что неподалеку – свалка промышленных отходов. Перед нами оказалась груда керамических осколков. Когда мы обнаружили свалку, то порылись в ней и откопали ангела с отбитой головой, на место которой приладили отбитую голову гнома, и получился ангел-гном. Клево! Так мы его и оставили. Вот он на нас и глядит. Мальро обожает ангелов. Он их на свалке целую кучу набрал – безногих, безруких, бескрылых – и вот они все окружают нас и стерегут наш покой. Ангелы-хранители, хоть и калеки. А еще мы на них садимся, как на стулья. Кроме ангелов, нас охраняли гномы из сказки про Белоснежку. Их роль – отпугивать чужаков, которые посмеют приблизиться.

Глаусия дрожала от холода и страха – ее пугала отрезанная рука. Эта корова мне все испортит, чего доброго. Хотел было я сказать ей об этом – да ладно, будь что будет. А то еще разревется, пожалуй. Послать бы их всех под такую мать – да как же без них! А то побросать бы их в озеро... Болтают много, вечно всем недовольны, а на уме – одни парни.

Сегодня нелегко было добраться сюда.

Кругом темно, хоть глаз коли. Мы подбросили хворост в костер, и стало посветлее. Я еще больше обалдел, земля уходила из-под ног, лицо похолодело, и кожа на нем, казалось, так истончилась, что ее волоском можно было поранить. Девичьи голоса, исходившие из сладких губ, звучали, точно музыка. Не все ли равно, о чем девчонка болтает – лишь бы голосок ее слушать! Вот здорово! Хотя порою бывает и мучительно...

Когда огонь разгорелся и костер наполнился угольками, весь туман вокруг нас рассеялся, образуя поодаль белесый круг. За этим кругом и за керамическими поделками была только белая масса, словно весь мир сделан изо льда и снега и тверд, точно камень. А может, так оно и есть? Кроме нас, никого не было видно. Из-за жаркого пламени мы оказались как бы в капсуле с теплым воздухом, под присмотром слепых леших и полинявших каменных фей.

Мы оказались как бы внутри матки. На затерянном греческом острове, который задержался тут, миновав юг Соединенных Штатов, превратившись в Диснейленд, а потом снова явился в мир, пока не очутился на реке Тьете. Теперь это наша территория, где мы пользуемся полной свободой и занимаемся известно чем. Хочу всегда жить здесь.

Мы снова все обезумели. Все происходящее, которое я силился разглядеть, показалось мне нереальным. Масиел откупорил бутылку русской водки. Глотнул. Я последовал его примеру. Перед тем как иметь дело с бабой, я стараюсь не напиваться. Так, немножко – чтобы согреться. А то вдруг набухаюсь – и ничего у меня не получится. У меня такого не было, но как это бывает, я знаю.

Отрезанная рука валялась подле костра, как будто тоже хотела погреться. Глаусия споткнулась об нее и заворчала:

– Ну, блин! Выкиньте вы, в конце концов, эту ручищу! Страшно ведь! Вы что, покойников не боитесь? Уберите эту мерзость куда-нибудь.

– А если придет ее владелец, что тогда? – задала вопрос Патрисия.

– Придет он, как же! Наверняка уже окочурился. Разве только призрак явится, – отозвался Масиел, подбрасывая дровец в костер. Огонь разгорелся сильнее.

– Это точно. Если он помер, где-то здесь должен быть труп, – заметила Патрисия.

– А может, свалим отсюда? Поищем другое место, – предложила Глаусия.

– Да ну тебя! Так вся ночь пройдет, – ответил я.

– Вот выкинем мы руку, а вдруг ее хозяин заявится! Что делать станем? В озеро ее лучше не бросать. Пусть Мальро отнесет ее туда, где нашел, – не унималась Глаусия.

– Да ты что, Глаусия! Хозяин руки давно уже спит вечным сном на дне озера. Его, наверно, зарезали где-то в другом месте, а потом притащили сюда. Самого в озеро бросили, а руку в спешке обронили. Смотри, как ловко ее отрубили! Профессионально! Чистая работа, – сказал Мальро, схватив отрезанную руку и поднося ее к самого носу Глаусии.

Глаусия прижалась к Уроду, пытавшемуся за нее заступиться.

– Это рука негра. Разносчика, должно быть, – предположил Лампрея.

– Или мафиози. Смотри, перстень какой огромный! Такой крестные отцы мафии носят, – высказал гипотезу Масиел.

– Мафиози или не мафиози, а что негр – это точно, – повторил Лампрея.

– Слушайте, выкиньте вы эту дрянь, – впервые заговорила новенькая.

Лампрея встал, взял отрезанную руку за запястье и произнес:

– У меня идея.

– Какая? – заинтересовался Масиел.

– Давайте ее сожжем. Бросим в огонь – и дело с концом.

– Не проще ли в озеро закинуть?

– Нет, это глупо. Наши отпечатки пальцев останутся. Кто-нибудь выловит, чего доброго.

Лампрея замолк и бросил отрезанную руку на угли. Огонь разгорелся, и через несколько минут с руки стал стекать жир. Запахло жареным.

– А вдруг сейчас явится безрукий покойник? – обратилась к Масиелу девчонка с модельными данными.

– Тогда мы ему покажем! Долго ли с безруким-то сладить...

Все точно с ума посходили из-за отрезанной руки. Накурились травки – и хоть бы что! Новенькой и девчонке с модельными данными приспичило нюхнуть. Но у нас ничего не было. На вечеринке – другое дело. Не для того мы сюда пришли.

Секс – вот чего нам надо.

Запах жареного поднялся до самой купы эвкалиптов и достиг противоположного берега реки. А вдруг этот запах проникнет в окно какому-нибудь полицейскому! Тот продерет глаза, станет искать, откуда эта вонь исходит, и припрется сюда. Ну и что? Найдет один пепел! Теперь ведь глубокая ночь – сразу-то он не проснется! Спит, небось, и видит во сне, что кого-нибудь повязывает.

– Смотри, как мясо поджарилось! – восхитился Лампрея. – Может, съешь кусманчик, Масиел?

– Отвали, Лампрея, – огрызнулся Масиел.

– Что, брезгуешь, потому что это рука негра?

– Да нет. Я съем, если сначала ты съешь.

– Да ладно тебе! Брезгуешь ведь, потому что это негритянское мясо.

– Я сам негр, как же я могу брезговать? Иди ты на хрен!

– Тогда жри.

Масиел выхватил отрезанную руку из огня, поднес к самому носу и понюхал. Потом поднес к носу Лампреи, но тот ее оттолкнул. Тогда Масиел предложил девчонкам, но те отшатнулись. Масиел положил отрезанную руку обратно в огонь, отщипнув перед этим от нее кусочек.

– Ну, что? Кто попробует?

– Я попробую, – отозвался Мальро, – но только после всех.

– Я не стану, – заупрямилась Патрисия.

– А я попробую, – пролепетала девочка с модельными данными.

Она взяла у Масиела кусочек, отщипнула совсем крошку, положила в рот и тут же выплюнула.

– Теперь твой черед, Масиел.

– Ни фига подобного. Ты же не съела. Просто в рот положила.

– Не все ли равно, – сказал Мальро.

– Мальро обещал съесть, – внес ясность Лампрея.

– Он не хочет, потому что расист! Сукин сын! – крикнул Масиел.

– Жри тогда сам, – возразил Лампрея.

Масиел взял кусочек и положил в рот, проглотил и запил водкой, не оставив ни капли. Все над ним смеялись, а Глаусия корчила рожи.

– Видал, как это делается? Слабак бледнолицый, – сказал Масиел, глядя на сообщника.

Лампрея испугался. Понял, что ему не отвертеться.

– Ты что, охренел? Стану я жрать мясо незнакомого человека! Вдруг оно отравленное, тогда как?

– Не дрейфь, не отравленное. Ты просто брезгуешь, что это негр.

– Ни фига подобного.

– Тогда жри.

– Да мне плевать, негр это или нет. Мясо у всех одинаковое.

– Вот и попробуй. Ничего тут страшного нет. Можешь мне поверить.

Лампрея отщипнул кусочек и положил в рот. Долго держал на языке, не решаясь проглотить, покуда все над ним смеялись. Наконец зажмурился и проглотил. Все захлопали в ладоши. Он отвернулся и стал блевать. Его всего выворачивало. Он выблевал все содержимое желудка, а не только кусок жареной руки.

– Ну что, не говорил я, что ты расист? Не смог сожрать мясо, потому что покойник был негр. Понял? Это же мясо негра. Слабак ты, больше никто! – издевался над ним Масиел.

Лампрея согнулся в три погибели, силясь блевануть еще. Новенькая сделала вид, что жареная человечина ей обалденно понравилась. У меня пропала всякая охота соблазнять ее. Я был в трансе от этого расистского каннибализма.

– Если больше никто не станет жрать это долбанное мясо, я зафитилю его в реку. А то к утру набегут собаки и устроят себе пир. Или полиция обнаружит и нас всех повяжут. Ну, кто хочет? – спросил я.

– Ну, Сид, ты даешь! Я от тебя тащусь! – произнесла Патрисия.

– Если решитесь, то в следующий раз я поищу руку белого человека и поджарю. Тогда и я пожру. А теперь – нет, – сказал я, чтобы только не молчать.

– Никогда больше в жизни мяса в рот не возьму, – простонала Глаусия.

– Да ты к нему даже не притронулась, – съязвил Мальро.

– А мне понравилось, – похвасталась девчонка с модельными данными.

– Мне тоже, – откликнулся Масиел.

Лампрее и Масиелу было плевать, что они жрали человечину. Они спорили из-за другого: отказаться есть мясо негра – это расизм или нет? Мать твою за ногу! Они в глотку готовы друг другу вцепиться... Это всерьез и надолго.

Патрисии хотелось остаться со мной – судя по тому, как она меня обхаживала. Но атмосфера была уже не та. Мы так увлеклись спором о жареной человечине, что забыли, для чего сюда пришли.

Ночь кончилась. При свете утра стал виден пейзаж. Рожи были у нас веселые, хотя жалко было, что темнота так быстро рассеялась.

– День настал. Смотрите, какое небо! Уже рассвело. Пора собираться, – сказал я, сожалея, что ночь так скоро прошла.

Девчонка с модельными данными встала, держа Урода за руку. У них вроде кое-что наклевывалось, да я их потревожил, сказав, что пора домой. Я и сам только что заметил, что они хотят заняться сексом, но не придал этому значения. Все с трудом отходили от транса, всем было лень подниматься. А надо было идти, чтобы потом все начать сначала.

Машины мчались на взморье по проспекту Виа-Литорал, словно бешеные. Всем хотелось окунуть свои попки в соленую воду. Было раннее субботнее утро, но весь город уже стал подобен аду. Люди зверели. Что же будет к вечеру? На улицах давка. Все готовы пожрать друг друга...

Мне, должно быть, приснится, как хозяин съеденной руки вылезет из озера в поисках недостающей части тела.

10

Сегодня пока что суббота. Проспал я всего несколько часов. Пытаюсь сообразить, что произошло минувшей ночью. Все плывет перед глазами, во рту горит, а в ушах все еще звучат голоса девчонок – голоса, которые прежде казались такими сладостными, а теперь наводят тоску и уныние. Уже за полдень. Хочешь – не хочешь, а пора открывать пункт проката да глядеть на придурков, которые берут фильмы, пялятся на коробки и задают идиотские вопросы. Придется обслуживать посетителей. Не работа, а хрен знает что! И рад бы тут не работать, да деваться некуда. И кому нужен этот дерьмовый пункт проката? Кто сюда таскается? Нормальные люди эту дыру стороной обходят. Да и держать этот пункт проката – только себе в убыток. А уж работать здесь – хуже, чем сидеть в тюрьме, среди убийц, рецидивистов, невинно осужденных, за десятиметровой стеной, не оставляющей ни малейшей надежды на побег. В тюрьме, где начальство только и знает, что издеваться над заключенными. Когда-нибудь я брошу это к такой-то матери! Подожгу этот долбаный пункт проката – и гори он ясным пламенем вместе с Жоржи и с фильмами, которые он закупил. А сам стану бродягой.

Такая жизнь мне на фиг не нужна!

В окно я вижу проспект Вила-Маржинал, а вдали – купы деревьев, среди которых мы отрывались минувшей ночью. Приятно было вспомнить все, что мы выделывали, да так, что никто не увидел и не узнал. Это место не так далеко, как казалось, и при дневном свете оно выглядит совсем иначе. Днем там совсем не страшно. Это же посреди города – вроде парка, только дети там играть не любят. О нашем острове никто не знает, потому что на него не смотрят, не смотрят даже на озеро – уж слишком загрязненный там воздух, хоть по стаканам разливай. Наш остров – это место, где водители сплевывают через левое плечо. Место, куда матери бросают из окна автомобиля испачканные, вонючие детские пеленки. Ночью это место напоминает дешевый ужастик с плавающими трупами или валяющимися на дороге отрезанными конечностями.

Почувствуйте разницу!

Еще один день, проведенный здесь, – и я застрелюсь.

Я подумал об Алисе. Вечно я думаю о том, как бы завершить едва начатое; а тут и не знаю, началось ли вообще что-нибудь. Я должен ее соблазнить, потому что мне, как любому индивидууму, нужен секс. Нюх у меня отменный. Но здесь – что-то совсем другое. Я ломаю голову, пытаясь понять, каким же магнитом тянет меня к ней. Слишком молод я, что ли? Значит, пора отсюда сваливать. Завалиться к Мальро, трахнуть Патрисию или Флавинью, поискать новую кошечку, сесть на телефон в канцелярском магазине. Надо что-то делать.

Ни одна баба в эту дыру не заглянет.

Мать твою за ногу!

Пора отсюда линять. Закрою пункт проката. Все равно посетителей нет.

Ну и хрен с ними со всеми!

11

– Есть у меня член, в конце-то концов? Когда девчонка мне нравится, я просто засаживаю ей член. Дошло? Любовью я занимаюсь именно с помощью члена. Логика у меня железная. Когда я влюбляюсь, кровь у меня приливает не к сердцу...

– А к чему?

– Да к члену, блин! Ты что, оглох, Пилдит?

– Ты столько всякой всячины наговорил, что я и слушать устал.

– Я все время говорю не о себе, а о своем члене. Он – одно дело, я – другое. Логично? Время, в течение которого член у меня не встает, пока я болтаю с девчонкой – это показатель того, насколько сильно она мне нравится. Вот одна из его функций. И далеко не единственная.

– Ну, ты даешь!

– А?

– Мне-то что за дело до твоего члена? Ты ведь говорил о празднике.

– А теперь хочу поговорить о своем члене.

– Ты что, совсем обалдел? Разве об этом говорят?

– Слушай дальше, – продолжал я. – Я своим членом действую, так? Нет у меня никакого комплекса вины, так? И знаешь, почему? Потому что это он трахает чужих сестер. Вот ему и должны мстить, а не мне.

Я разговаривал с Алисиным братом по телефону из комнаты Мальро. Дурачок этот пацан, одно слово. Мальро, Банан, Урод и две девчонки перестали болтать, чтобы послушать наш диалог. Поводом к беседе с этим сопляком Пилдитом послужила его сестра Алиса. Он начал говорить о ней, а я – о своем члене. Разговор еще не кончился.

Комната Мальро служила нам казармой. А также гостиницей и церковью. Здесь мы развлекались, атмосфера бывала раскованной, все было классно. Пока я слушал болтовню Пилдита, в комнату ввалились родители Мальро. Телевизор был включен без звука, на канале MTV – мы тем временем слушали на сидюке «Пинк Флойд», «Стену» – этот диск все знают. Я к такому уже привык, но те, кто приходил впервые, могли испугаться: они оттягиваются по полной, а тут врываются посторонние. Весь кайф ломают. Вместе с родителями заявилась и сестренка Мальро. Маленькая, да удаленькая – уже смотрит эротические фильмы по телику. Она даже не заметила, что мы накурились травки, хотя вся комната провоняла. Бросилась на шею к подруге Мальро и стала ее целовать. Родители Мальро дали всем закурить и убрались. Девчоночка осталась. Семейство Мальро всех угощало травкой, точно обедом.

– Я не мог говорить о нем.

– О ком о нем-то?

– Мать твою за ногу! Ты что, совсем дурак? О ком? Да о члене моем! Тут родители Мальро приперлись. Козел ты, одно слово.

– Ты, по-моему, обкурился до охренения.

– Дураки мы с тобой оба.

Мальро поглядел на меня издали и покрутил пальцем у виска: так, мол, у тебя с Алисой точно ничего не выйдет. Но я так разговорился, что было уже не остановиться. Вру всякую чушь – лишь бы потрепаться.

– Можешь прихватить с собой сестру. Она, должно быть, классная телка, – сказал пацан.

– Сестру? На что тебе моя сестра?

– Возьми ее с собой. Мне много про нее рассказывали.

– Да на что тебе эта корова? Она с первым встречным ляжет. С ней только один Мальро не спал. Если уж так хочется – познакомлю. За милую душу. А хочешь – сам приходи познакомиться. Она, небось, со своим хахалем трахается. Делать им больше нечего. День и ночь трахаются.

– Ну ее совсем. Пойду лучше на праздник. Ты-то пойдешь?

– Как? Пойду ли я? Ясное дело! Вместе с собственным членом. Да здравствует бразильский член! Да здравствует член Сида! Да здравствует член Мальро, член моего отца, который засадил моей матери, чтобы родился я! Ну, блин! Подумать только – я родился от чьего-то члена! Клево, да? Вот поэтому на выборах я проголосую за свой член и за киску моей сестры. Взаправду.

– Ты что, совсем обалдел? Пошел ты на хрен!

– Пойду. Хрен у меня – что надо. Его зовут Лула, а киску моей сестры – Эрундина. Нравится?

– Нравится. Захвати еще травки покурить.

– Травки? Захвачу, ясное дело.

– И подруг приводи.

– Что, тебе бабу нужно? Приведу. Не сомневайся. Есть у меня одна кошечка на примете.

– Родителей дома не будет. Вся квартира в нашем распоряжении.

– Клево. Чао. Скоро буду.

Мальро набросился на меня, стоило мне положить трубку.

– Сид, мать твою! Ты же весь праздник испортишь, блин. Надо было по-хорошему разговаривать с мальцом, а ты чего натворил?

– Он сам начал. Не дури.

Банан не обращал на мою болтовню никакого внимания. Он совсем отрубился, накурившись травки, которую подбросил нам папаша Мальро. Девчонки не поверили тому, что я наболтал Пилдиту. Решили, что я просто пыль в глаза пускаю. Потом стали сравнивать дом Мальро со своими. Все так делают, когда сюда приходят. Кроме меня, потому что я не знаю, с чем можно сравнить мой дом и семью. С родителями я почти не общаюсь и не вижу в том проблемы.

Урод привел новую телку – рыжую, толстозадую. Задница у нее была, точно лошадиный круп. Стоило мне представить, как такую попу облегают тугие трусы, как у меня тут же поднялся член. Но дружба – дело святое. Раз Урод ее привел, так пусть ее и трахает. Только лучше бы он поменьше светился с ней у меня перед носом. Вообще мне что-то хреново. Хоть я и не жалуюсь. Не люблю жаловаться – я не из таких.

Клево в комнате у Мальро! Скучать не приходится. Любая мать ужаснулась бы, увидев, что тут вытворяют детки. Комната безумца, смесь старого и нового, где все либо развешано, либо разбросано по полу. А придурки, у которых одно на уме – как бабу натянуть – это самые классные ребята, какие мне попадались в жизни. Нравится мне здесь. Потому-то я и закорешился с Пилдитом: хочу уломать целочку-Алису и затащить сюда.

Настал момент, когда все замолчали, словно онемели – такое часто бывает – и только музыка тихонечко играла, словно ожидая, кто осмелится нарушить безмолвие.

Раздался чей-то голос:

– Слушай, чего я в газете прочитал.

Это был голос Банана, который сидел на тюфяке, прислонившись к стене, и поклевывал носом.

– Ты уже рассказывал, – заметил я.

– А что ты прочитал-то? – спросил Мальро.

– Статейку прикольную. Небольшую – на одну колонку всего лишь. Девку убитую полиция нашла в лесу. Так вот на ней оказалось четыре пары трусов. Ни хрена себе! Зачем бабе четверо трусов натягивать?

Никто не ответил Банану.

– Повтори, а то я не понял ни фига, – попросил Урод, до которого все как до жирафа доходит. Он лежал на полу, на другом тюфяке, в обнимку с девчонкой.

– Нашли убитую бабу, на которой оказалось четверо трусов.

– Ну и что? – спросил Мальро.

– А то, что она была мертвая, и на ней было четверо трусов. Тот, кто ее убил, попытался снять хотя бы две пары, да не смог. Все остались на ней. Никак в толк не возьму: зачем ей четверо трусов? – разглагольствовал Банан.

– А ты почем знаешь, что ее мужик убил, и что пытался снять с нее трусы? – спросил я.

– Знать-то не знаю, но баб всегда мужики убивают. Сроду не слыхал, чтобы одна баба убила другую. А ты слыхал?

– Нет, – ответил Мальро.

– Вот и ответ, – заметил я.

– Ни фига вы не поняли, – не унимался Банан.

– У этой бабы четыре хахаля было. Вот она и натянула четверо трусов. На каждого по штуке, – рассуждал Мальро.

– Наверняка ее хахаль возбуждался на трусы. Вот она и натянула четыре штуки, чтобы он завелся, – высказал предположение Банан, выпустив дым изо рта.

– К бабе в четырех трусах я бы и близко не подошел. И одни-то ни к чему, – заметил Мальро.

Девчонкам нравилось слушать Банана. Они любят людей действия – а ведь мы такие и есть. Банан глубоко затянулся травкой, задержал дыхание и заговорил сдавленным голосом, точно справлял большую нужду, усевшись на горшок:

– Я все думаю про эту телку. Какого цвета у нее трусы? Где она их купила? А может, сперла в магазине? Натягивала одни на другие, и уже мечтала, как с хахалем встретится. Сперва он снимал с нее трусы одного цвета, потом другого. А как он заводился, когда стягивал последние! Ставлю тысячу против одного: не зря она погибла.

– Да иди ты в жопу, Банан!

12

Я пришел сюда, чтобы овладеть Алисой. Шансов познакомиться поближе в таких местах больше. На самом деле тут все друг друга знают, даже если никогда в жизни не виделись. Для того-то тусовки и нужны. На этот раз все было более или менее рассчитано. Дождусь подходящего момента, чтобы подойти к Алисе – но так, чтобы ее не испугать, не то снова останусь в дураках. Сегодня, надеюсь, повезет.

Травки пока что я не курил – не время. Успеется.

Хороший дом у Пилдита! Типичное жилище нарождающегося среднего класса, украшенное дорогостоящими безделушками из Азии, наверняка доставленными через Парагвай. Его папаша, говорят, не брезгует контрабандой – то ли наркотиками, то ли оргтехникой. Но мне без разницы. У восточных людей иная культура, но их дети бывают непохожими на них. Пилдит, например. Стоит нам прийти – не отходит от нас ни на шаг. Бабки, чтобы купить травку, у него водятся, но он слишком молод для этого. А так во всем стремится подражать нам. Неплохая все-таки идея – овладеть его сестрой! Возле него трутся какие-то китайцы или японцы – бабки, небось, из него тянут. Мои-то друзья – ребята честные. Мошенников среди них нет, а вот вокруг Пилдита до фига косоглазых паразитов – а ему хоть бы хны. Окажут они ему когда-нибудь медвежью услугу ради папашиных бабок – он хоть и держит язык за зубами, но бабок-то у него куры не клюют. Впрочем, для хозяина магазинчика оргтехники живет он неплохо. Наверняка все привозит из Китая или Парагвая, а пошлину не платит. Мафиози, одно слово – а ведь ни сном, ни духом не ведает, что у нас тут творится.

Много тут разношерстного народу, все выпивают и курят; а пройдет немного времени – и все, как будто в миксере, превратятся в однородную массу. Две девчонки с белыми прядками в волосах и с дурацким пирсингом в носу изображали танцевальные движения, пялясь на меня и на любого, в ком замечали хоть какое-нибудь мужское начало.

Алисе я пока сказал только «приветик». От нее не отходили подруги, похожие на нее и такие же замкнутые, как она сама. Пилдит вроде уже курнул травки и всем улыбался. Казалось, что он лучше, чем на самом деле. Наверняка он впервые устраивал у себя тусовку. Все шло классно – ни предков, ни родичей не было. Издали он показал мне всю молодежь, как будто все они были его закадычными друзьями, и довольно засмеялся, перехватив мой взгляд, устремленный на его подруг – совсем молоденьких девчоночек. Пацаненок держался с ними как взрослый. А эти юные нимфоманки готовы были на все – их так и подмывало раздеться догола и повиснуть на шее у первого встречного. Так и ждут, чтобы черепашки разорвали резинки на трусах, оживились и попали в сети похотливых ловцов.

Я ощутил шевеление в паху, увидев Алисину попку. Вот какую приманку подбросил мне ее брательник, чтобы затащить сюда! Алиса болтала с подружками, посматривая на меня издалека. Похожа на принцессу из мультика – маменькина дочка, вся ухоженная и надушенная. Хорошенькая – и все еще целка! На ней черная кофточка с вырезом на спине и короткие, облегающие «бермуды». Ногти выкрашены черным лаком, глазки блестят, на ресницах тушь. Не знаю сам, всерьез она мне нравится или нет. Гляжу на нее издали. Интересная все-таки девчонка!

– Сегодня рыбка клюнет, – обратился я к Мальро, который стоял рядом со мной и, как всегда, блаженно улыбался. Урод притащил свою рыженькую. Вернее сказать, она его притащила.

Без Боба Марли ни одна танцулька не обходится. Будем, наверно, слушать его весь вечер. Каждый раз мы слушаем его музыку. Где танцы – там и Боб Марли.

Лампрея и Масиел потанцевали в свое удовольствие, а потом подошли ко мне потрепаться. Мальро тоже решил передохнуть. Подожду, не подойдет ли ко мне Алиса. Одними поцелуями она не отделается.

Я выпил пива и покурил травки вместе с Мальро и Бананом в туалете.

Большой уверенности в себе я не ощущал.

Масиел и Лампрея положили глаз на двух девиц с белыми прядками и пристроились рядышком с ними потанцевать. Казалось, что перед ними две курочки, у которых они хотят стырить яйца. Урод не отходил от рыженькой и напоминал священника, благоговейно смотрящего на образ обнаженной святой, прежде чем отойти ко сну. Она, кажется, не болтушка, да и он не трепло. Урод – хороший товарищ. Мне очень нравится, когда он молчит. Дома у него полно проблем, с матерью нелады – не знаю точно, что там у них происходит, но догадываюсь. Наверно, он много размышляет о жизни. Мне бы так!

Но я не такой.

Я болтал, курил, болтал, пил, курил и болтал. А еще глядел на Алису. Подружки не оставляли ее ни на миг. Одни уходили, другие приходили. Она среди них себя чувствовала как рыба в воде. Было много клевых телок. Глаусию и Флавинью затомило целый день тискаться по углам, и они решили познакомиться с новыми парнями.

– Черт возьми! Смотри, кто идет, – обратился я к Мальро и к Банану, который в этот момент издали пялился на какую-то телку, подпирая подбородок рукой и производя впечатление загипнотизированного. Он всегда такой. Медленно отвел он глаза от своей цели, посмотрел, на кого я указываю, и снова отдался своей платонической страсти.

Пришла девчонка с модельными данными и с прорехой на джинсах – та, что сожрала кусочек жареной негритянской руки, которую все отказались есть. Длинноногая красотка, высокая, держится с достоинством, никакой косметики. А как одета – коротенькая белая кофточка, открывающая живот и верхнюю кромку трусов. В прорехе на джинсах сзади виднелось нижнее белье. Я засмотрелся, член у меня снова ожил – я же не так на нее смотрю, как Банан. У меня слюнки потекли. Есть же телки, которыми нужно попробовать овладеть. Дело стоящее. Глупо пройти мимо такой. «Давай, давай», – сказал я себе.

Я решился.

– А как же Алиса? – удивился Мальро, когда я направился к девчонке с модельными данными.

– Да что там Алиса. Смотри.

Сердце билось у меня в груди, прокопченной от табачного дыма. Надо его как-нибудь успокоить. Я совсем уже никакой. Клюнет ли рыбка? Лучше забыть об Алисе на несколько минут, а может, не надо? То ли да, то ли нет, то ли может быть.

Отделавшись от одолевающих меня мыслей, я перешел в наступление.

Мальро иногда говорит дельные вещи, но на этот раз явно ошибся, когда несколько минут назад сказал, что, во-первых, она профессионалка, а во-вторых, если я буду к ней подъезжать, то с Алисой уже точно ничего не получится.

Девица с модельными данными вяло улыбнулась мне. Тут я заметил, что она успела нанюхаться какой-то дряни. Возле нее все время крутились какие-то придурки в синтетике, с серьгами и побрякушками.

То, что я интересуюсь девицей с модельными данными, могло бы вызвать ревность у Алисы, но я не знал, что делать со своими чувствами, когда не ощущаешь уверенности с девчонкой. Я ждал, когда Алиса подойдет ко мне поговорить, попросит, чтобы я остался с ней – я-то ей это уже говорил! А нет – так и фиг с ней, пусть остается одна!

Придерживаясь безошибочной тактики, я приблизился к девчонке с модельными данными, погладил ее по волосам, стал болтать всякую чушь – что она, мол, очень красивая и я-де в нее влюбился. Я всегда говорю такое, когда хочу затащить телку в постель без лишней канители. Эти слова срываются у меня с губ совершенно естественно, словно я действительно влюблен. Все, что я говорю – конечно, неправда, потому что, натянув бабу, я уже ничего не чувствую и ни о чем не жалею. Забываю обо всем, что говорил и что чувствовал. Замыкаюсь в своем внутреннем мире, и никто мне больше не нужен. Но говорил я так убежденно, что сам был готов поверить в то, что говорю.

Алиса меня больше не заботила. Мой член следовал другим курсом, безошибочно, словно по компасу, не боясь сбиться с пути. Девица смеялась мне в лицо, слушая мои дерзкие откровения. Я же все-таки крутой facker. Ее спутники равнодушно смотрели на меня. Я ничем на них не походил и даже не глядел в их сторону. Мне даже не хотелось узнать, кто они такие. Я не сводил глаз с этой горы соблазнительной плоти. Быстро, украдкой я пару раз поцеловал ее в губы. Об Алисе уже не вспоминал, как будто ее больше не существовало. Я даже не соображал, где я – в гостях у Пилдита или где-то еще. Действовал молниеносно. Повалил ее на диван и принялся целовать ее губы, вкусом напоминавшие сочную дыню. Она не отвечала на поцелуи. Оставалась совершенно холодной. Накурилась или нанюхалась до потери сознания. Но мне было плевать. Я просто взял и потащил ее в угол. Мы решили поискать местечко поукромнее, и остановились возле окна, прислонившись к стене. Там вроде ничего.

Я много чего от нее хотел, так что мне было по фигу, что она совсем обессилела. Оно, может, и к лучшему. По всему было видно, что она готова на все – не то что Алиса. Вот-вот она возбудится! А не возбудится – и не надо. Мне без разницы, понравится ей или нет, приятно ли ей будет, когда я ей засажу по самое некуда в одной из этих комнат или хотя бы в туалете. Здесь не годится. Девки любят, когда погорячее. Кабы меня не удержали, я бы занялся с ней сексом прямо сейчас. Такое здесь, наверно, не в новинку.

Я обхватил руками тело девицы с модельными данными, словно лепил глиняную скульптуру, глядя на снимок Синди Кроуфорд. Стискивал ее жаркие груди, попу, талию и уже готов был ей засадить. Но тут ее приятели, придурки, потрогали ее за плечо – пора, мол, уходить. Она меня отстранила, когда я уже возбудился донельзя, – оторвала от своих губ со вкусом спелой дыни и от щелки, поросшей густыми волосами, в которую я готов был кончить, даже не стягивая с нее трусов. Слегка прибалдевшая, она со смехом встала. Поглядела на меня, потом на своих спутников, потом на часы, потом снова на меня.

– Мне пора. У нас там важная тусовка. Будут люди из агентства. Может, работенка подвернется. Потом как-нибудь пересечемся и продолжим, ладно? Мне правда очень надо идти, а я и забыла. Все было классно!

Сказав мне «чао», она направилась к выходу вместе со спутниками. Обернувшись, послала мне воздушный поцелуй и ушла. А я остался несолоно хлебавши, так никого и не натянув.

– Сука, блин! Мать твою за ногу!

– Ну что, не говорил я тебе, что она профессиональная шлюха? Оставила тебя с носом, – подколол меня невесть откуда взявшийся Мальро.

– Иди ты на хрен, Мальро! Я ей пальцем в щель засадил. Ты не видел. На, понюхай, – я распрямил палец и поднес ему к самому носу.

– Отвали!

– Понюхай, как от ее киски пахнет. Мы еще встретимся. Мне было клево с ней, придурок. Теперь хочу узнать, где Алиса. Ну-ка, Алисочка, иди к своему Сиду.

Ну и дурацкую рожу скривил Мальро! Я оставил его в гостиной, а сам отправился на кухню. Там я очутился лицом к лицу с Алисой, которая испугалась или сделала вид, что испугалась. Смерив меня оскорбленным взглядом, она устремилась к выходу, толкнув меня по дороге, словно не заметив. Ревнует, что ли? Ненавидит, наверное, меня – и правильно делает: она ведь застала меня с другой. А дальше-то что?

Я именно такой, каким она меня себе представляет.

Я глотнул горького тоника. Тьфу, гадость! Я запустил руку в пакет с изюмом и набил рот. Глотнул еще тоника, не переставая думать об Алисе, и засмеялся. Сцена показалась мне забавной. Нужно было начинать все сначала, снова попытаться овладеть ею, может быть, прибегнуть к хитрости. А вдруг сегодня же удастся? И я решил попробовать.

В гостиной Алисы не оказалось. Я, как угорелый, стал врываться во все комнаты, словно пришла охота поиграть в прятки, и обнаружил ее вместе с двумя подружками – полукровками, как и она. Рассевшись на кровати, она, представьте себе, курила травку. Не такая, значит, она невинная, как кажется.

Подруги вышли, и я уселся рядом с ней, но она повернулась спиной. Я сказал первое, что пришло в голову:

– Ты мне нравишься.

– Врешь.

– Я пришел только ради тебя.

– Врешь.

– Я все время думал о тебе, но не знал, как сказать.

– Врешь. Бабник.

– Я люблю тебя.

– Не верю.

– Все ведь знают, что ты мне нравишься.

– Все знают, что тебе на всех наплевать. Ты только собой занят. И все-таки ты мне нравился. А теперь уже нет.

– Врешь.

13

Не отдавая себе отчета, я обнял Алису сзади. Она никак не отреагировала. Прижавшись к ней грудью, я и шелохнуться не смел. Мне вовсе не хотелось упускать шанс. Вроде бы дело в шляпе – только бы не сглупить. Терпеть я мог часами, лишь готовясь и ожидая, пока скользнет вниз резинка ее трусов. Этого времени вполне достаточно, чтобы я сделался не таким, какой есть. Самое худшее – а может быть, лучшее – это то, что мне хочется, чтобы длилось это всю оставшуюся жизнь: не бросать ее, даже если очень захочется. Просто безумие!

Она повернулась и поцеловала меня.

Бах! Все пошло к черту. Я обезумел, прижался к ней, целый час целовал ее губы, покусывая их, и сосал ей язык. Для меня это было слишком – я совсем обессилел. Даже не ощущал вкуса поцелуев. Все смешалось. Шея заболела от неудобного положения, а я и не заметил. Мы легли, не прерывая поцелуя, словно любовники из третьеразрядного фильма, на ее мягкую кровать, застеленную простыней с детскими картинками.

Руки мои шарили по ее кофточке, лезли под лифчик – она не сопротивлялась. Потом, теребя пальцами крепкие и жаркие соски, я ощутил на губах вкус надкушенной зеленой груши. Я не останавливался, она не возражала. Я все помню – до мелочей. Потом я принялся ласкать ей киску – через брюки. Пока все хорошо. Потом запустил руку ей в трусики, перебирая редкие волоски и нащупывая разрезик, на котором должен, в конце концов, сосредоточиться, коли уж пора ловить освободившихся черепашек.

Поглаживая пальцами ее лоно, я решил: «Пора». Когда дело доходит до этого, сопротивления уже никто не оказывает. В такие моменты я становлюсь сам не свой. Мне бы хотелось иметь тысячу рук, чтобы одновременно ласкать ими девчонку и чтобы не думала о том, что вот-вот должно случиться, пока оно еще не случилось. Тем более, если это целка, которой предстоит лишиться невинности.

Алиса – мое завоевание, моя добыча. Это наполняло меня гордостью. Радость поднималась у меня между ног, и я заулыбался, как дурачок, от такого зрелища. Я открыл глаза, чтобы убедиться, где я и с кем. Все было реально. Классно было видеть. В комнате были мишка, зайчик и другие игрушки. Они упали с кровати на пол. В доме было тихо, и я стал говорить шепотом, чтобы не нарушить тишину. Мне и в голову не пришло, что вечеринка, может быть, кончилась.

Словно в телесериале, я вдруг оказался в одних трусах, а она – в трусиках и лифчике. Она взяла мой член и стала водить по нему рукой вверх и вниз, а я ласкал пальцами влажное лоно, не прерывая бесконечного поцелуя. Пока все хорошо. Мне, естественно, хотелось сделать следующий шаг. Я полез рукой ей в трусы, приспустил их и стал лизать поросшую черными волосами киску. Она стонала, как сумасшедшая, и просила, чтобы я не останавливался, говорила, что ей очень хорошо, но я ее не слушал. Я так обалдел, словно впервые трахал девчонку и старался не упустить ни одной детали. Я еще немного спустил ей трусы, чтобы дать ей возможность раздвинуть ноги, но она схватила меня за руку и прошептала:

– Трусики не надо.

Блин! «Трусики не надо» мне уже сто раз приходилось слышать.

– Я не сделаю тебе больно. Только попробую.

– Страшно. Мне и так хорошо.

– Не надо бояться. Больно не будет. Честное слово.

Произнеся эти слова, я снял с нее бюстгальтер и стал целовать ей груди. Как приятно, когда во рту этот живой бугорок со вкусом зеленой груши! Нельзя отвлекаться на разговоры, даже если надо сказать что-нибудь очень важное. Да мне было и не остановиться. Я ласкал ей лоно, упрашивая, чтобы она уступила – но, судя по всему, ей хотелось ограничиться мастурбацией. Есть девчонки, которые с парнями не трахаются, но любят с ними мастурбировать. Алиса вроде из их числа.

– Хватит, Сид.

Она сказала «хватит», когда ее трусы уже сползли до колен, а я был на ней и собирался засадить член, стараясь принять такую позу, чтобы ей не удалось увернуться. Так все делают.

– Я никогда ни с кем не трахалась.

– Я знаю.

– Почему же ты настаиваешь?

– Все когда-то бывает в первый раз.

– Но я не хочу.

– А чего же ты хочешь? – спросил я, не оставляя попытки ввести свой член.

– Не знаю. Я думала, это будет не так.

– А я хочу. Мне это нужно.

– Хватит. Ты с ума сошел. Не надо больше.

– Будет немножко больно, но только в самом начале. Потом будет очень приятно. Не беспокойся.

– Ой, Сид! Больно! Ты с ума сошел!

Я уже не слышал, как она жалуется, что ей больно. Мой член в этот момент уже проник ей между ног и стремился внутрь, в теплое и влажное местечко. Вот он уже входит и выходит, принося невыразимое наслаждение и стремясь к финишу своей марафонской дистанции. Ее криков я не слышал. А кричала она громко. Но в такие минуты я не услышал бы даже выстрела, направленного в мою собственную голову. Да и кто бы услышал?

– Вынь, Сид, а то больно. Вынь. Потом продолжим.

Я кончил, как сумасшедший, а она перестала кричать и отталкивать меня – вернее, сбрасывать с себя. Я почувствовал, что ей тоже приятно, хотя немножечко больно. По первости все девчонки склонны это драматизировать. Я остановился, когда кончил, и только в этот момент услыхал ее крик. И тут же раздался другой крик – на этот раз мужской.

– Сукин сын! – заорал мужчина.

Сначала я подумал, что мне просто померещилось, но быстро спустился с небес на землю.

Обернувшись, я увидел над собой чью-то физиономию. Не успел я слезть с Алисы, как ощутил сильный удар в плечо.

Этот был ее отец, с налитыми кровью глазами, от которого разило перегаром. Мощным броском китаец скинул меня с кровати. Я упал весь голый, член у меня еще стоял. Алиса – тоже голая, с окровавленным лоном – спряталась от разъяренного отца под простыней.

Она осознала свою вину и вопила, как сумасшедшая. Воспользовавшись замешательством, она завернулась в простыню и выбежала из комнаты с плачем и криком: «Не надо, папа!». Больше она ничего не могла из себя выдавить.

Я попал в ловушку.

От удара в лицо я совсем очумел. Из-за непрекращающихся ударов мне никак не удавалось отыскать штаны. Но наконец, я все-таки умудрился подобрать одежду и слинять. Пулей пролетел через гостиную. Многие кемарили на диванах и на полу, но большинство бодрствовало. Увидев мое отчаяние, они ничего не поняли. Смутно они различали мои очертания. Я несся, словно сорвавшийся с привязи козел, спешащий наесться сочной травы, освеженной капельками утренней росы.

Одеться мне удалось у самого выхода. Выйдя следом за мной, Мальро помог мне привести себя в порядок. Еще и посмеивался, гаденыш.

– Ну, блин, и досталось тебе. Зато Алису натянул. Дело того стоило.

– Досталось, это точно. Черт бы побрал этих китайцев.

– Ну, ничего. Схлопотал пару раз – и все тут. Ничего даже не заметно.

Я действительно легко отделался. А то уж думал, что этот тип меня прикончит. Но все обошлось. У страха глаза велики.

Мы вышли на улицу. Небо было синим в желтых пятнах, которые, как нам хорошо было известно, скоро пропадут, и оно снова станет голубым или серым, как обычно. Мальро вылил потоки дерма на Алисиного папашу, но видел-то он и чувствовал совсем не то, что видел и чувствовал я.

– Слушай. Папаша у Пилдита – отпетый контрабандист. У этого типа магазин оргтехники, но на самом деле он промышляет контрабандой. И наркотой наверняка приторговывает.

– Да ты что, Мальро? Не преувеличивай. Я уже слышал об этом.

– Серьезно. Он точно мафиози. И наверняка мокрушник.

– Если он на самом деле контрабандист, сдадим его в полицию. Он чуть меня не замочил за то, что я его дочку трахнул. Сукин сын! Ненавижу!

– Смотри, подловит он тебя.

– Руки коротки.

– Ты натянул Алису и вышел сухим из воды. Еще хочешь?

– Мальро, блин, ты меня достал, – огрызнулся я, хотя чувствовал себя счастливым.

– Повезло тебе! Трахнул ты его дочку – такую милашку. Сломал ей целку у него под самым носом. Она орала, как резаная. Я-то слышал. Ревела, как корова. И что на нее нашло? Хорошо с ней было, а? Даже папаша притащился, чтобы вырвать ее из когтей безумца. Думал, наверно, что ты ее насилуешь.

– Отвали, Мальро. Что было, то было. Ее папашу я не боюсь. Рано или поздно это должно было случиться. Она ведь не малолетка. Другие девчонки к шестнадцати годам трахались не раз.

– Это точно.

– Ну да. А что тут плохого? И вот заявляется этот тип и дерется. Он что, вышел из себя только потому, что это в первый раз? А откуда ему знать-то, в первый это раз или нет? А если во второй, то уже ничего? Где же тут логика? Сумасшедший, одно слово. Завтра он об этом и думать забудет. Зато я своего добился. Вот что самое главное.

Пока мы шли по улице, утреннее солнце освещало дома, поблескивало на глянцевых обложках журналов в только что открывшихся газетных киосках. Всегда и всюду мне виделись те же постельные сцены. Я считал, что получил достойную награду. В то же время меня не оставлял страх. Мне мерещилось, что меня бьет по морде бешеный китаец со сморщенным лицом и налитыми кровью глазами. Обезумев от ярости, о детях он и не подумал. А ведь это может травмировать Алису. Неужели этот козел будет лезть с кулаками на любого, кому захочется ее натянуть? Она, чего доброго, тогда руки на себя наложит.

Какой дурак станет драться из-за этого?

Улица терялась в глубине города. Дома, мостовые, собаки, пьяницы, машины, тишина, шум. Проспект Виа-Маржинал шипел, словно змея, ползущая с кучей железа на спине. Домой тащиться не хотелось. Хреново мне дома. Я бы мог прийти и поцеловать мать, сестру и отца. Но отец бы сразу понял, что я сломал кому-то целку, почувствовал бы запах у меня изо рта.

Мы остановились у булочной.

Я зашел в туалет, чтобы посмотреть на себя в зеркало. Лицо у меня пылало, словно с него содрали кожу. Я все еще ощущал боль от ударов, которые нанес мне этот несчастный, но Алисин запах тоже не покидал меня, как и сладостное ощущение ниже пояса. Эту ночь я никогда в жизни не забуду.

14

Под правым глазом у меня образовался синяк. Его появлению предшествовало красное пятно, вскоре почерневшее – нечто противоположное тому, что творилось на небе.

Выйдя из туалета, я увидел, что Мальро стоит у стойки. Он решил заморить червячка чашкой кофе с молоком. Бабок у нас хватило только на кофе и кока-колу, которая оказалась такой холодной, что мне аж худо стало. Субъект в покрытом грязными пятнами переднике – ни дать ни взять шкура одного из 101 далматинцев – принес нам заказ и плутовато поглядел на меня – вернее, на синяк у меня под глазом.

– Подрался, что ли? – спросил этот хренов официант.

– Не твое дело, – ответил я.

– Это ему врезал папаша одной девчонки, Силвиу, – вмешался Мальро.

– Силвиу – это ты, что ли? Силвиу Сантус? Слыхал я, что в какой-то булочной служит Силвиу Сантус. Это ты, что ли?

– Ну, я. А что?

– Да ничего, просто спрашиваю. Впервые вижу живого человека по имени Силвиу Сантус. И кому только пришло в голову так назвать сына? Это все равно, что дочку назвать Роберта Клоз: она одна на свете. Вот и Силвиу Сантус тоже один и неповторим; другой – это разве что его сын. Вот мне и смешно, что у тебя такое имя.

– Отвяжись от него, Сид, – снова встрял Мальро.

– Привет! Привет! Кто хочет разбогатеть? Кто хочет разбогатеть? – издевательски запел я, передразнивая телеведущего Силвиу Сантуса.

– Ты что, смеешься надо мной? Я тебе сейчас и второй глаз подобью!

– Это шутка, Силвиу Сантус. Мой друг не в духе, потому что отец его любовницы ему врезал. Не обращай внимания.

– Шут.

– Это же я телевизионную заставку пою! А петь я могу, что хочу и как хочу. А станешь ссориться с каждым, кто поет песенку Силвиу Сантуса – так лучше тебе телохранителей нанять, а то без них не справишься. Хреново тебе придется.

– Ну, Силвиу Сантус я. А тебе-то что? Чего пристал?

Он собрался было отойти.

– Кто тебя так назвал? Папаша или мамаша? Силвиу Сантус... С ума ты сошел, чувак. Меня бы так окрестили – я бы застрелился. Что-то в этом имени не то. Как ты думаешь?

Официантишка так на меня поглядел, словно собирался разорвать на части. Мальро, хорошо с ним знакомый, попросил его успокоиться, а то я и вправду мог бы получить по морде.

– Не дури, Силвиу. Моего друга обидели, вот он и не соображает, что говорит. Серьезно. Оставь его в покое.

– Сдачи не надо, Силвиу Сантус. Оставь себе.

Я встал, не допив кока-колу. Выйдя на улицу, я показал ему палец.

– Пошел ты в задницу, – заорал он мне вдогонку.

– Чего он хочет, раз носит такое имя? А я никому не позволю себя оскорблять. Я его одной левой отделаю! От Алисиного папаши я потому только схлопотал, что он меня без штанов подловил.

– Да успокойся ты, Сид! Мы всю ночь глаз не сомкнули. Надо хоть отоспаться. Я совсем уже никакой, братан. Пойдем ко мне, поспим у меня?

– Нет. Спать я не хочу. День да ночь – сутки прочь, как моя мать говорит. Вчерашний день прошел. А сегодняшний никогда не кончится, будь на то моя воля. Стану думать об Алисе. Классно с ней было! Такого клевого секса у меня давно не было. Жаль, что все так быстро кончилось. Долго я добивался – и наконец добился.

– Зато потом схлопотал. Да еще как!

– Да, со мной такого прежде не бывало. Ни в школе, ни дома меня так не били. Самому мне драться приходилось. Но редко. Не для меня это. Дураки пусть дерутся. А я – нормальный человек! Не хочу с придурками связываться, ясно?

– Что ты мне лапшу на уши вешаешь? Фигню ведь гонишь!

– Когда-нибудь у меня будет машина, и я смогу выбираться из этого долбанного района. Стану жить по-другому. Баб снимать буду не здесь. Другим человеком сделаюсь. Потом поеду в Соединенные Штаты, буду учиться и стану знаменитым. Баб у меня будет до фига. Может, киноактером стану. Или режиссером. Дошло?

– Не совсем...

– Я в Штаты поеду, чувак.

– А в Германию не хочешь?

– Нет, я же в коммерческом кино буду сниматься, бабки хорошие зарабатывать. А бабок много в Штатах – в Майами.

– Майами – это круто. Станешь знаменитым, про тебя в журналах будут писать, интервью брать. Меня-то с собой возьмешь?

– Возьму, а то! И баб дам кучу целую.

– Круто!

– Серьезно. Я поеду.

– Ладно, хорош трепаться. Вспомни, как тебе досталось! У тебя фингал под глазом, а ты все треплешься. Шел бы спать. А завтра поищешь Алису. Узнаешь, как ее папаша.

– Алису, говоришь, поищу?

– Ну да. Поищешь. Чтобы узнать, что дальше было.

– Да она меня и видеть не захочет!

– Как не захочет? Она же у тебя в руках! Никуда не денется! Давай, дуй к ней. Не раздумывай! Тебе же лучше будет.

– Ладно. Пойду. Может быть. Когда-нибудь... Пойду.

Солнце разогнало утренний холодок. Большую часть года народ лишен этой привилегии из-за тумана и загрязненности воздуха. У меня, как у истинного полуночника, такая привилегия есть. Зато ее нет у придурков, не умеющих видеть очевидного.

Я пришел домой, закрыл дверь и напрочь забыл – то ли светит солнце, то ли небо окрашено в черно-красные тона.

15

Четыре часа дня – а я дрыхну без задних ног. К уличному шуму мне не привыкать. Не то чтобы я соня, но иной раз целый день в постели могу проваляться. Никогда я не засыпал ни в классе, ни в кино, ни с бабой, если только сперва ее не отымею. Но бывает, что мне весь день глаз не продрать – ни во тьме, ни при свете. Может, это защищает меня от мыслей, от которых не отделаться? В этот момент мне снилось, что кто-то за мной гонится и орет, как бешеный, но потом кто-то другой приходит ко мне на выручку.

Я с трудом открыл глаза и тут же увидел склонившуюся надо мной физиономию Мальро. Зайдя в комнату и распахнув окно, он принялся меня будить.

Мать твою за ногу! Я насилу соображаю, что происходит.

– Отвянь, Мальро. Спать охота. Дай поспать, будь человеком.

– Потом поспишь.

Посмотрев ему в лицо, я понял, что Мальро чем-то встревожен. Не дал, такой-сякой поспать – а вдруг бы Алиса приснилась!

– Что с тобой? Испугался, что ли?

– Слушай. Хреново твое дело. Алисин папаша всем говорит, что ты пытался ее изнасиловать. Как только я узнал, что он хочет с тобой поквитаться, так сразу решил: пойду, предупрежу Сида. Дошло? Этот узкоглазый выскочил на улицу и стал орать, что, мол, отомстит за дочку. А он-то ни перед чем не остановится – наверняка даже на мокрое дело пойдет. Он же бандит отъявленный! Так что берегись.

– Иди ты на хрен, Мальро!

– Это Пилдит мне рассказал, что его папаша собирается тебя замочить. Я ничего не выдумываю.

– Зайди попозже, Мальро. Дай поспать.

– Это же правда, чувак!

– Я никого силой не брал.

– Я тоже так думаю. Но узкоглазый думает иначе. Он же псих ненормальный, не надышится на свою Алису, глаз с нее не сводит.

– Да ну его в задницу!

– Надо тебе рвать когти и лечь на дно. Раз он контрабандист, значит – крутой. Не один срок, наверно, отмотал. С ним шутки плохи – это тебе не кино.

– Мальро! Станешь трепаться – я тебя самого замочу. Ты такой же псих, как и он. Если бы все отцы мочили всех, кто их дочкам целку ломает, никого бы в живых не осталось. Весь мир, что ли перевернется оттого, что девке целку сломают? Ну, трахнул я ее, и что? Не я – так другой бы. Какая разница-то?

– А мне почем знать? Я-то целку никому не ломал.

– Ну и дурак.

– Почему дурак-то? Я же помочь тебе хочу.

Я встал. Спал я, оказывается, не раздеваясь. Я обулся в кроссовки, натянул футболку и вышел из комнаты.

Мальро спросил, куда я намылился. Я ответил:

– Так просто люди друг друга не убивают. Мы ведь не в кино, так? Ты ничего не выдумываешь, но и я не выдумываю. Пошлю я этого косоглазого на хрен, потом вернусь, лягу в постель и отосплюсь. По бабам сегодня не пойду. Натянул я девчонку и доволен. Насчет контрабанды и прочего все, по-моему, туфта. Убедишься сам. Ничего тут страшного нет. И ничего плохого я не сделал. Алиса мне почти ровесница. Что плохого, что мы трахнулись?

– Почем я знаю! Потом ведь опять дураком обзовешь.

– Пойду и поговорю с ней. С косоглазым, если он дома, говорить не стану. Я к девчонке иду, а не к нему.

Я пошел.

Я вошел в Алисин дом, точно герой старого сериала – тех времен, когда моя мать была подростком. Такие сериалы крутят в дневное время. Один из них как раз показывали по телику, когда я вошел.

Алиса вместе с матерью сидела в гостиной перед телевизором, скрестив ноги и закрыв на ключ дырочку, проделанную мною минувшей ночью в девственной черепашке, которая в этот момент болела – трудно даже пописать.

Она глазам не поверила, увидев меня. Нужно ли было мне приходить? Все и так бы забылось – а теперь придется краснеть, просить прощения, а вдруг еще папаша снова набросится на меня с кулаками... Риск, впрочем, оправдан: когда все устаканится, я снова могу натянуть Алису – прямо здесь, в ее родительском доме. Вот бы было круто! Как цивилизованный человек, я понимал, что ничего особенно не случилось. Я догадался, что отца дома не было, остановился посреди гостиной – не для того, чтобы выяснять отношения, а для того, чтобы просто пообщаться с девчонкой лично, а не через письмо, по телефону или электронной почте.

Пилдит тоже не поверил, увидев меня у себя дома. У пацаненка голова совсем квадратная – где ж ему понять!

Я встал лицом к лицу с Алисой, а она, с жалкой улыбочкой, свесила ноги и встала навстречу мне.

– Пойдем поговорим, ладно? – доверительно предложил я, думая, что бы на самом деле могло меня растрогать.

Алиса, не зная, что ответить, взглянула на меня с некоторой опаской – и не без основания, – потом посмотрела на мать, ища у нее поддержки. Да, грубоват я был минувшей ночью – она просила меня остановиться, а я не послушал. Красные – видимо, заплаканные – глаза вопросительно глядели на меня, а я думал, как она себя поведет, если отец ей запретит встречаться со мной.

Мать бросила на меня испуганный взгляд. Она явно нервничала.

– Алиса, можешь поговорить со мной? Очень нужно поговорить... а то зачем же я сюда притащился? Все ведь нормально? – настаивал я и уже подумывал, как бы отсюда свалить. Но слово взяла мать.

– Лучше тебе уйти. Если ты встретишься с отцом, то греха не оберешься. Если он застанет тебя здесь с Алисой, то снова изобьет тебя. Понятно? Мало тебе того, что ты сделал с Алисой? Какого черта тебе еще здесь надо?

Казалось, этой бабе тоже охота броситься на меня с кулаками. Все как будто ополчились против меня. Наконец Алиса – жертва, казалось бы, всей этой истории – тихонечко захныкала, словно маленькая. Как будто я ее побил или что-нибудь еще сделал в этом роде. Отчего же она плакала? Меня пожалела или родители побили? Кому, как не ей, знать, что ее отец так себя повел потому, что был пьяный в стельку. Теперь-то все должно закончиться миром. Поэтому я подошел вплотную к Алисе, покуда ее мать продолжала разглагольствовать, и попытался прикоснуться к ней.

– Прости меня. Я не хотел так. Сам не знаю, как все получилось.

Я попросил прощения. Это все, что я мог сделать. Не глядя на меня и не переставая хныкать, она поплелась из гостиной, насилу ступая, бережно неся черепашку между бедер, избегая всего, что напоминало бы ей обо мне, а матери – о том, как у нее было в первый раз, как это бывает в первый раз у всех женщин, когда мужчина лишает их девственности.

– Пошел вон! А то полицию позову. Чтобы духу твоего тут не было! – процедила мать, надувшись, точно индюшка, и не вынимая сигарету изо рта, отчего дым у нее валил не только из носа, но, казалось, даже из затылка. Она походила на огнедышащего дракона и наверняка в этот миг ненавидела своего китайца – иначе почему она так неряшливо одета и неухожена?

Мальро и Пилдит держались вдали от меня, стояли возле входной двери и наблюдали сцену, похожую на картину из церкви в Жамбейру, где Христа распинают, женщины вокруг плачут, а воины взирают с победным видом. Оба глядели на меня как на сумасшедшего, на трупешник или что-нибудь в этом роде. Да так оно, в сущности, и было. Я действительно сплоховал. Но, честное слово, я с трудом понимал, что происходит. В глубине души мне все же хотелось поговорить с Алисой и выяснить, сможем ли мы и дальше встречаться или нет. Мне нравилось, что она нравится мне. Пока что я был полон приятных воспоминаний о минувшей ночи. Но не более того.

– Простите. Я ухожу. Просто я хотел поговорить с Алисой. Только поговорить, больше ничего. Простите.

Такой уж я есть.

Я никогда никого не боялся. Не боялся кого-нибудь убить, не боялся, что меня убьют. Впрочем, я никого не убивал и никогда не видел умирающего. Но, если нужда заставит, смогу и убить. Знаю, что способен на это, хотя кровь и насилие мне претят. По телевизору – другое дело: там не убиваешь, а только смотришь.

Я – крутой facker. Люди вроде меня проявляют героизм и с легкостью умирают лишь потому, что не отдают себе отчета, что они на линии огня.

Я хочу всегда оставаться самим собой, иначе и жить ни к чему. Я не Бог весть что из себя представляю, но ничем не хуже многих других, с которыми меня пытаются сравнивать.

Выходя из дома, я заметил странную суету возле дверей. Мать в испуге вскочила и выбежала, выпуская из себя дым и издавая звуки, похожие на паровозный свисток. Пилдит и Мальро посмотрели на меня в еще большем испуге, увидев, что кто-то заходит с улицы – должно быть, боялись, что повторится вчерашняя сцена в еще худшем варианте. Я тоже сдрейфил. Китаец, что ли, приперся? Алисы не было. Первым моим побуждением было помчаться к ней в комнату и попросить, чтобы она спрятала меня. Надо было что-то делать, как-то действовать. Косоглазый пулей влетел в дом и бросился ко мне. Сукин сын! Сейчас убьет меня, и никто ничего не сможет поделать. Хреново это все!

– Вот этот! – крикнул он, тыча в меня пальцем.

Вооружен этот придурок не был. Зато двое полицейских, возникших из-за его спины, – были. Точно, были. А с полицией шутки плохи. Сопротивляться бесполезно – себе только хуже сделаешь. Придется подчиниться.

Не повышая голоса, полицейские сказали, что я арестован, надели на меня наручники и вывели из дома. Запихнули в жуткую, вонючую машину. Там я немного успокоился. Ну, отвезут меня в участок – так это полбеды. Я-то думал, что меня прямо сейчас ухайдакают! Долго в участке меня держать не станут. А в этом доме ноги моей больше не будет. Даже чтобы повидаться с Алисой.

Пока меня заталкивали в машину, множество любопытных глаз следило за мной. Кто-то обронил: «Марихуаны накурился, вот и достукался». Я улыбнулся Мальро и Пилдиту. Ничего страшного не будет. Что в наши дни может сделать придурок-отец парню, который против его воли лишает невинности его совершеннолетнюю дочь? За такое никого не сажают. Кто с кем хочет, тот с тем и трахается. Трахнуть – это же не значит убить. Все живые существа на земле этим занимаются.

Я готов был обратить все это в шутку. Я еще не знал, за что меня арестовали и в чем собираются обвинить.

16

Я под арестом. Сегодня день свиданий – только бы мои друзья соизволили явиться. Я в грязной комнате, один-одинешенек, жду, когда они придут. Трудно было мне притерпеться к этому месту, но все же удалось. Когда же меня выпустят? Завтра, может быть, послезавтра – думаю, что надолго здесь не задержусь. Сперва я плакал каждый вечер – так хотелось пойти куда-нибудь развлечься с приятелями! Потом перестал. Плачу я по-мужски – молча глотаю слезы, от которых слюна становится соленой.

Если выживу – ничто мне больше не грозит. Удастся выйти – никогда больше не вернусь в это грязное место, где никому нет пощады, даже тем, кто сидит безвинно, как я. Освобожусь – стану другим человеком, сохранив лишь имя и родство. Стремление выйти на волю пронизывает все мое существо, на которое я поплевывал всего несколько дней назад. Стану совсем другим, потому что меня заставили измениться. Мне отбили охоту трахаться и болтать чего не надо, а в голове – полная пустота.

Меня арестовали за изнасилование.

Меня посадили под стражу по обвинению, что я изнасиловал Алису. Для мужчины нет более тяжкого обвинения, чем в изнасиловании. Хуже некуда. Так поступают больные люди, у которых нет женщины или которые живут с нелюбимой. Эти вообще нелюди.

Что у меня с ними общего?

Никого я не насиловал. Трахаться еще не значит насиловать. Любому я готов это сказать. Кто-нибудь меня услышит и заберет отсюда. И Алисе скажу, что никакого насилия не было.

Когда человек рождается свободным, ему представляется, что за каменными стенами тюрьмы ему остается только умереть. Здесь нет свободы даже для сна. А кто рождается в неволе, тот должен всю жизнь думать, что это единственно истинная жизнь до самой смерти – ведь после смерти-то, наверно, ничего не будет: мы ведь созданы не из той материи, что деревья. Когда умирают деревья, из них делают шкафы, спички и мосты.

Однажды я ощутил жгучее желание умереть. Сейчас уже не припомню, из-за чего это случилось и почему я не наложил на себя руки. Мы, наверно, всегда готовы к смерти. Жизнь от этого становится только интереснее, словно в телесериале. Телевидение я, впрочем, ненавижу. Смотрю только документальные фильмы – в основном про природу. Но здесь телевизора нет, поэтому я ощущаю себя оторванным от действительности.

Масиел, Лампрея, Мальро и Урод явились как будто из иного мира и вошли в комнату, отведенную для скорбных встреч с людьми, оказавшимися вне общества. Могу представить, каково им было идти в это грязное место, где я очутился в окружении таких подонков! Вместе со мной сидели растлители детей, убийцы женщин и негодяи, готовые зарезать родную мать в день ее рождения.

– Скорей бы уж выйти отсюда!

Это было первое, что я сказал, не успев даже обнять друзей. Мне стало веселее, радостнее – и я впервые улыбнулся за целую неделю, с тех пор, как я здесь.

– А на фиг тебе выходить? Тут так клево! И такие классные чуваки с тобой, – съехидничал Мальро.

– Кретин ты, – ответил я, не теряя чувства юмора.

– Спасибо на добром слове.

– Вот и посидел бы за меня.

– Да ну тебя! Тут баб нет. Странно, что тебя самого как бабу не использовали.

– Не шути так и говори тише.

– Почему? – заинтересовался Урод.

– Насильника в тюрьме самого насилуют. Все, кому не лень, – пояснил Масиел.

– Ни хрена себе!

– Мой дядя дал им на лапу, чтобы меня оставили в покое. Вы и представить себе не можете, что со мной творилось всю неделю. Кажется, я тут заперт целую вечность. И все-таки меня выпустят. Готов побиться об заклад.

– Мы займем бабла, чтобы адвокату заплатить, – пообещал Лампрея.

– Насчет адвоката мой дядя позаботится. Он и сам адвокат. Как только выйду – сразу бабу заклею, – заговорил я с воодушевлением.

– Крупно ты влип, – произнес Масиел с идиотским глубокомыслием. – Эх ты, горе– любовник!

– Нас в камере человек десять. Ночами не сплю – опасаюсь. Днем иногда подремываю. Ничего: вернусь домой – отосплюсь вдосталь! Не может же этот косоглазый всю жизнь меня держать здесь – есть же законы.

– Думаешь, этот псих заберет заявление? – спросил Масиел.

– А хрен его знает. Мой дядя возьмется за дело раньше. Он занял бабла у Жоржи и сунул моим сокамерникам. Тут дело такое – доверять никому нельзя. Дядя сказал, чтобы я ни в коем случае не спал ночью. Хоть он им и дал на лапу – мало ли чего можно ожидать от тюремных извращенцев! Оттрахают, чего доброго, а потом сделают на лице и на руках татуировки, какие наносят насильникам. Так что спать мне никак нельзя.

– Значит, ты совсем не спишь? – заговорил, наконец, Урод.

– Ночью – нет. Иногда утром или днем. А ночью глаз не смыкаю. Читаю и размышляю, чтобы не заснуть. Читаю все, что под руку попадется. Старых книжек тут куча. Я их почти все проглотил. А что мне еще делать?

– Я читал в газете, что всем насильникам в задницу засаживают в тюрьме. Никому этого не избежать. Другие заключенные делают ему депиляцию, одевают в яркое женское платье, в уши – сережки. Заставляют пройтись. Натягивают на него женское белье, а потом трахают. Кто не трахает, тот смотрит и мастурбирует. Спроси кого хочешь, – издевательски проговорил Лампрея.

– Ну и гад же ты, Лампрея! – сказал я.

– Так ведь это все правда. Да, Масиел?

– Правда.

– Никого я не насиловал. Вы же знаете. Это Алисин папаша мне подгадил. Подонок он, но скоро остынет, одумается и признает свою ошибку. Ничего плохого я не сделал, ясно? Врет все этот китаец хренов! Я ее натянул – только и всего. Ей очень понравилось – спроси сам, если хочешь. По первости ей боязно было, но очень хотелось – иначе ничего бы у меня не вышло. Сам знаешь: сучка не захочет – кобель не вскочит.

– Это точно. Главное, чтобы она ноги раздвинула, – произнес Лампрея с присущей ему тупостью.

– Мы тут кое-что для тебя припасли, но нам разрешили пронести только пачку сигарет. Все равно тебя скоро выпустят. Доказательств-то нет, – успокоил меня Масиел, которому уже довелось побывать за решеткой, и вообще у него были крупные нелады с полицией.

– Этого более чем достаточно. Ночью буду курить побольше, чтобы не заснуть. А выпустят-то меня быстренько. Это место для скотов. Поглядите, что за рожи у этих типов. На людей-то не похожи.

– Не дрейфь, чувак. Если что – рассчитывай на нас. Нужно будет – замолвлю словечко. Скажу, что девчонка, которую ты натянул, – потаскуха, что до тебя я ее имел, – Лампрея молол эту чушь из желания мне помочь. Я тут же ответил, что это ни к чему.

– Все было по взаимному согласию, почти что по любви.

– Тебе же свидетели нужны будут, чувак.

– Ну, и что с того? Неужели ты заявишь судье, что сидел под кроватью, пока они трахались? – задал вопрос Мальро.

– Да нет, конечно.

– Ну и не возникай.

– Слушай. Кончай эти глупости, Лампрея. И не вздумай ляпнуть, что Алиса – потаскуха. Оставь девчонку в покое. Когда меня выпустят, с ней у меня все будет нормально. Ты же знаешь, что она ни в чем не виновата. Это отец у нее – сукин сын. Вот его бы я замочил, если бы встретил. Если кто из сокамерников пальцем меня тронет, я с ним потом расквитаюсь по полной. Вот когда мне понадобится твоя помощь. Сохрани револьвер, Масиел, который ты отобрал ночью у того типа. Даже если этот кретин упрячет меня за решетку, все равно я найду способ свести с ним счеты. Убить гада мало! Пилдиту с Алисой мы только услугу окажем.

– Его жене тоже. Представляю, каково спать с таким подонком.

– Дело серьезное, Мальро, – озабоченно произнес я.

– Да. Я знаю.

– Мне нужна еще одна услуга, – продолжал я, доставая из кармана сложенный листок бумаги и протягивая Мальро. – Передай письмо Алисе. Сам не читай и никому не давай. Отдай ей лично в руки, ясно? Мне нужно сообщить ей кое-что очень важное.

– Понимаю.

Последнюю часть просьбы он вряд ли выполнит. Наверняка прочитает, придурок, а потом станет со всеми обсуждать. Но другой возможности подать весточку Алисе нет.

Друзья ушли.

Я оставался на месте, пока охранник не отвел меня в камеру. Я ощущал уныние и упадок духа. Целую неделю я не смотрел ни одного фильма, ни разу не покурил травки, не натянул ни одной бабы, даже ни разу не кончил в кулак. Мастурбировать вообще нет никакого желания. Мать твою! Скорей бы меня выпустили.

Когда Мальро, Лампрея, Масиел и Урод ушли, я мысленно последовал за ними.

Поскольку побеги мне никогда не удавались, я покорно дал себя отвести в мою камеру. Это одно название, что камера моя. Ничего моего здесь нет. Когда-нибудь я сбегу. В четырнадцать лет я пытался сбежать из дому в порыве отваги и безумия. Собрал манатки и решил, что поселюсь в таком месте, где отец и близко не покажется. Он меня уже достал своими разговорами, что я-де бездельник, что у меня нет будущего, а я и не знал, что сказать в ответ. Но из-за юного возраста и полного отсутствия житейского опыта побег не удался. Целый день я слонялся по улицам с рюкзачком. Заночевал у одной подруги, но ее мать наутро меня выставила, когда узнала, в чем дело – и пришлось мне вернуться обратно и вести себя по-другому. Но мне всегда хотелось быть не таким, каков я есть, жить в Соединенных Штатах, самому распоряжаться своей судьбой. Если бы я рассказал об этом людям, мне бы не поверили.

Мне стало известно, что каждый арестованный думает же, как я: поскорей бы выйти и забыть про это жуткое место, как про ночной кошмар.

Я думаю о мести. Для меня это новое слово, попавшееся прошлой ночью в прочитанном детективном романе. Читать – это почти то же самое, что смотреть кино. Не знаю, почему я прежде не любил читать. Наступает момент, когда повествование превращается в зрительный образ, высвечивается на экране – и передо мной исчезают буквы на странице читаемой книги. Для того-то, наверно, люди и читают. За неделю я книжек пять прочитал.

Потому-то я, наверно, и начал писать.

Итак, я в камере. Скоро ночь, и я опять услышу рев умирающего кита, раненного гарпуном в глаз. Еще услышу, как целую ночь трахаются какие-то сукины дети, а другие арестованные мастурбируют под их стоны. Не хочу этого слушать – хочу почитать книжку и забыть, в какое дерьмо я вляпался. А завтра меня наверняка выпустят.

Мальро наверняка уже успел сходить к Алисе. Внутри у меня похолодело, когда я вспомнил содержание письма. Она наверняка примет меня за идиота, раз я пишу, что она мне нравится. Какой только чуши я не накарябал! Зря, наверно, я послал письмо – да теперь уж поздно. Наверняка она его уже получила.

17

Дорогая Алиса!

Прежде всего мне хочется попросить у тебя прощения. Будь ты здесь – я встал бы на колени и, глядя тебе в глаза, повинился бы за все, в чем виноват перед тобой и твоим отцом. Не знаю, как сказать, но уверен, что у нас есть о чем поговорить. Надо исправить то, что так глупо, по-дурацки у нас началось. Постараюсь писать так, как я бы говорил с тобой, потому что писать я не умею – вернее, писать мне труднее, чем разговаривать. Я попал сюда потому, что наделал много глупостей, но у меня не было ни малейшего намерения сделать тебе больно, а кончилось все тем, что я очутился в холодной, ледяной, загаженной тюрьме. Тут хуже, чем в аду. Хочу выйти отсюда. Помоги, ради Бога, вызволи меня отсюда! Я вправду совсем замучился. Помоги!

Я поторопился и натворил глупостей. Это я признаю. Хотелось всего и сразу – вот и вышла несуразица. Что было, то было, но все еще можно исправить – поговорить, поближе узнать друг друга. Со многими и вел себя, как последняя сволочь, только не с тобой, потому что ты и я – одно. Только я никому не говорю, вот никто и не знает.

Теперь я немножко проник в твой внутренний мир и хотел бы жить в нем. Если будем вместе – никто нам не будет нужен и не надо ни перед кем отчитываться. Ты знаешь, что меня обвиняют несправедливо. Нельзя меня наказывать за то, что я с кем-то занимался любовью. Ты-то меня, надеюсь, простишь. Я выйду отсюда, чтобы быть с тобой. Если меня не выпустят, я наложу на себя руки, потому что лучше смерть, чем такая жизнь. Трудно писать, потому что я не заслуживаю тебя, и не знаю, как ты воспримешь мои слова. Но мне хочется, чтобы и ты жила моей жизнью, проникла в мой внутренний мир. Вдруг меня отсюда не выпустят – кто его знает, всякое может случиться. Не могу об этом думать. Когда думаю – вспоминаю о тебе, о том, что у нас было, что не очень хорошо началось, но все еще можно исправить. Ты очень хорошая и очень мне нравишься. Я хочу выйти и всегда быть с тобой и готов даже жениться – можно в церкви, как твоя сестра Сузи, а можно просто расписаться. Никогда я не был таким искренним, как сейчас. Готов повторить это сотню раз. Раньше не говорил, потому что не представлялось случая. Прости, что так вышло – я не хотел.

Не знаю, где мы сможем уединиться и лечь в постель, чтобы родичи нас не доставали. Можно уехать в Мауб или в Сан-Томй-дас-Лйтрас. Там и места хорошие, и люди добрые. Если можно – хочу, чтобы ты осталась со мной на всю жизнь. Женился бы, обзавелся детьми, как положено мужчине. Ни я бы в этом не раскаялся, ни ты. Мне нужно либо все, либо ничего.

Надеюсь, когда мне стукнет девятнадцать, я буду уже далеко от этого бандитского логова. А пока я тут, приходи ко мне, чтобы поговорить, пообщаться, подружиться хоть на время, если не на всю жизнь, если она не оборвется здесь. Но ведь меня скоро выпустят, правда? А пока приходи ко мне – тут есть, где пообщаться с глазу на глаз. Мальро тебя проводит. Мне очень одиноко и грустно. Удери из дому и навести меня. Друзья меня сегодня уже навестили. Родители тоже. Если надолго тут задержусь – хочу, чтобы ты меня навещала. Я не просто прошу, а умоляю. Надо, чтобы ты меня простила, полюбила меня – а пока хотя бы пожалей. Неужели тебе это трудно? О многом ли я прошу? И да и нет. Я способен на многое – и на любовь в том числе. Я не смеюсь. Я серьезно. Я, может, и с придурью, но что сказал – то сделаю.

Расскажу теперь о дыре, где очутился. Тут полно блох и тараканов. Это единственные живые существа, которые обожают это дерьмо и живут эти бескрылые насекомые бок о бок с такими же бескрылыми людьми. Сейчас ночь, и я почти не вижу бумагу, на которой пишу. Всю ночь бодрствую, чтобы не пасть жертвой насилия. Потом как-нибудь расскажу, что тут у нас творится и что могло бы случиться со мной, кабы я не уберегся.

Слушай, мне особо рассказывать нечего, так что расскажу, какой сон мне привиделся. Сплю я обычно днем, и мне чудится, что путешествую по местам, где сроду не бывал и которых на самом деле нет, и что меня выпустили, но я какой-то бесчувственный, точно мертвый – не ощущаю ни холода, ни жары. Это все во сне. Будь это наяву, я бы взял тебя с собой и мы бы никогда не расставались. Тебе хочется?

Сплю я помалу – полчасика всего. Потом пробуждаюсь, но времени хватает, чтобы попутешествовать во сне. Иногда грезятся водопады, реки с чистейшей водой, зеленые поля, цветы, изысканные, необычайные, уединенные места. Красиво, точно на картинке! Совсем не так, как в нашем дерьмовом городе. До чего здорово смотреть на эти пейзажи, на этот мир, так не похожий на наш, хотя до слуха доносятся звуки, исходящие из реального мира, где все достало. Пару раз привиделось место, где морозно, будто в холодильнике, от ветра дрожит подбородок, словно порезался бритвой, кровь стынет в жилах – а я и не чувствую. Везде чистота, все белое – и небо, и земля, и весь горизонт. Вот бы кто-нибудь явился и раскрасил – поставил бы где-нибудь черное или кроваво-красное пятно. Я шагаю и глубоко увязаю в снегу. В глубине снег теплый – мне как будто кто-то об этом сказал, хотя вокруг не видно ни души. И вот шел я, шел и наконец дошел до берега реки, где вода белая, словно молоко. Мне понадобилось переплыть реку. У другого берега стояла на якоре лодка с белыми веслами. Чтобы сон кончился, нужно было переплыть реку, но было боязно. Я бросился вплавь, но посреди реки меня затянуло в водоворот и я стал было тонуть. Мне, однако, удалось набрать воздуху и выбраться из водоворота. Посреди белизны ничего не было видно. Повезло мне, однако, что я не захлебнулся. В воде было очень хорошо – она такая приятная, теплая, согрела мне лицо, только что стывшее на морозе. Мало-помалу мне стало ясно, что я не один – неподалеку тонули какие-то люди. Им не удавалось набрать воздуха, и они шли ко дну. Среди множества утопающих я вдруг различил лица Масиела и Лампреи. Я подплывал к ним и одного за другим доставлял к лодке, словно всеобщий ангел-хранитель. Мне нравилось спасать людей. Вся операция по спасению заняла немного времени.

Когда все были спасены, лица у всех стали радостными. Я вышел из реки и присоединился к ним. Я был уверен, что меня осыплют благодарностями за спасение. Однако все хранили молчание.

Проснулся я оттого, что солнце светило прямо в лицо. Первой пришла мне в голову мысль о тебе. Вот бы Алиса помогала мне спасать людей! Если бы я потонул, ты бы тоже потонула, а если бы выжил, то выжила бы и ты. Готов побиться об заклад, что раз в жизни тебе хотелось покончить с собой. Об этом все подумывают. Но не все делают, потому страшно переступить таинственный порог, и люди боятся, что умирать больно. На самом деле ничуть не больно. Если выживу, женюсь на тебе и докажу, что умирать не больно, потому что ты будешь со мной в момент моей смерти. Если меня не выпустят, то договоримся, что встретимся в лучшем мире, и старшие нам не помешают и не станут распоряжаться нашей судьбой. Если понадобится, я жизнь готов отдать за тебя, только чтобы это не оказалось на твоей совести. Я не только в той реке, что видел во сне, но и в нашей вонючей речонке Тьете готов утонуть – лишь бы ты была жива. Если ты умрешь, я тоже умру. А ты бы на это решилась? Я знавал людей, которые решились бы. Я бы точно решился. Мне бы хотелось, чтобы сон сделался явью – но, к сожалению, так не бывает.

Сам не знаю, зачем это рассказываю. Охота с кем-нибудь поговорить, заняться чем-нибудь ночью, а не только книжки в темноте читать. Я воображаю, что разговариваю с тобой, и ты мне отвечаешь своим обычным, ровным и негромким голосом. Все собирался рассказать тебе свои сны. Теперь ты их знаешь. Все они означают одно: пока я жив, нам нужно встретиться – на этом или на том свете. У меня хватит мужества умереть за тебя или вместе с тобой. Стараюсь думать о чем-нибудь хорошем, а вокруг столько дерьма! Хочется поделиться мыслями с тобой. И быть с тобою рядом. Если меня не выпустят – увидишь, на что я способен.

Никогда я не жаловался ни на жизнь, ни на семью, ни на сукиного сына Жоржи – ни на что. И теперь не жалуюсь. Но мне нужен кто-то близкий, с кем можно поделиться сокровенным. Хорошо, если бы это была ты. Ты мне очень нравишься. Хочу быть с тобой, а там пусть хоть весь мир провалится. Твой отец – говнюк, еще хуже моего, но ни тот ни другой не в силах запретить мне быть таким, как я хочу. Я еще молод, ты тоже, у нас еще все впереди и на многое хватит времени.

Тебе, может быть, покажется трудным понять мои чувства, но, пожалуйста, отнесись к моему письму серьезно. Приходи меня навестить, а то я умру. Я люблю тебя.

Сид

18

Вот уже три недели, как я в этой куче дерьма. Алиса ко мне так и не пришла. Я все еще сплю днем и читаю по ночам, чтобы не спать, но иной раз охота заснуть и не просыпаться, чтобы забыть, где я и что творится у меня в башке. Здесь приходится много думать. В голову лезут всякие пакости, потому что жизнь тут пакостная и никакой суд или судья ничего не исправит. Пытки, пытки, господин судья, здесь широко практикуются, и никуда от них не денешься. Но хуже всякой пытки то, что невозможно прочесть многие страницы в книгах – особенно в конце, на самом интересном месте. Заключенные вырывают страницы, чтобы свернуть цигарку или подтереть задницу. Неудовлетворенное любопытство причиняет мне невыразимые мучения. В каждой книге я отмечаю недостающие части и неразгаданные тайны – ведь когда-нибудь меня выпустят и я смогу все это прочесть. А судье скажу, если состоится суд – слово, прозвучавшее не далее как вчера, – что в тюрьме я подвергался пыткам.

Худшая пытка – это когда хватаешь книжку, где недостает последних страниц. Поэтому приходится либо бросить чтение, либо просить Мальро, чтобы он притащил какую-нибудь книжку из папашиной домашней библиотеки – что-нибудь из французских писателей, которых легко читать, но трудно понимать и от которых голова не болит за героев, как в дешевой, коммерческой литературе, в бестселлерах. Французские, немецкие или английские книги написаны просто для того, чтобы их читали, и кажется, что в них нет ни начала, ни середины, ни конца. Приходя в гости к Мальро, я пролистал несколько таких книг, и они показались мне нудными, но голова от них действительно не болит. Вчера я целый день ломал голову, чем кончится одна дурацкая история, потому что читать религиозно-нравственную книжку у меня не было ни малейшей охоты. Там сюжет несколько напоминал то, что происходит со мной и что может закончиться либо теперь, либо никогда. Это никому неизвестно. Так же как и то, что в конце концов станется со мной. Разные возможны варианты – что и говорить.

Когда мне совсем уж невмоготу, я беру эти чертовы книжки, чтобы насытить любопытство. Когда меня выпустят, найду себе девку и засажу ей. Серьезно. И с Алисой отношения выясню. Серьезно.

Алиса не отвечает на мои письма. Оно, может и к лучшему – мало ли чепухи я там накарябал! Мальро клялся и божился, что передал ей все письма лично в руки. Она их получила, спросила, как у меня дела – а больше ни слова из нее не вытянуть. Вид у нее, уверял Мальро, очень грустный – жалеет, наверно, меня. А я до сих пор не знаю, прочла она мои письма или нет. Может быть, порвала, не читая. Хотя вряд ли. Наверняка помешало женское любопытство и тщеславие. Женщина обязательно прочтет любовное послание, даже если оно пришло из тюрьмы. Для них это вроде как отрывок из слезного любовного романа. Я написал еще несколько писем и скоро передам их Мальро. Потом стану ждать – вдруг она все-таки смягчится и напишет ответ. Мне это нужно. Очень нужно. А еще нужно, чтобы она сама пришла меня навестить. Если не придет – тут уж я точно наложу на себя руки. Мне уже некуда деваться.

Наступление ночи представлялось мне невыносимым. Никто меня пока не трогает, но мало ли что может случиться? С таким парнем, как я, им дела иметь не приходилось. Я им не дамся. Ни живым ни мертвым.

У Алисы две альтернативы. Либо она останется со мной, либо станет преследовать меня, как призрак, всю оставшуюся жизнь. Об этом я напишу в следующем письме. Если не придет – убью себя, пока этого не сделает кто-нибудь другой. Мне уже невтерпеж. В последнем письме я написал, что она мне все еще нравится. Может, хоть на этот раз ответит? Уже восемь часов утра. Покемарить, что ли?

– Сука!

19

Сегодня мне повезло. Сейчас узнаете, почему. Я и помыслить не мог, что мое письмо будет использовано для моего же освобождения! Его даже в газете напечатали, где рассказали мою сенсационную историю. Благодаря стараниям моего опытного и умелого адвоката, сегодня же я навсегда выйду из этой дыры. Дело в том, что Мальро все-таки не выдержал и рассказал о письме моей сестре, а сестра – матери, а мать – дяде. Дядя прочел письмо, где я просил Алису стать моей женой. Это было нечто вроде послания страстно влюбленного жениха, написанного в минуту отчаяния. Кабы я его перечитал, то не поверил бы, что написал его сам. Факт тот, что из-за письма судья оправдал меня, полагая, что в них изложены честные намерения, ввиду чего претензии отца потерпевшей лишаются смысла. Если я женюсь, дело будет прекращено. Меня выпускают. Алиса не сказала, согласна ли она выйти за меня замуж. Если не согласится, меня снова посадят. Чтобы не посадили, нужно жениться. Оно и к лучшему. Я уже не думаю о смерти.

А вот об убийстве – думаю.

Целый месяц я провел в заключении. Похудел, оброс. Вот я шагаю по коридору, где вовсю работают вентиляторы, по направлению к выходу, и ощущаю привилегированность своего положения – бывшие товарищи по несчастью глядят на меня с завистью. Все я забуду, словно страшный сон, как только вернусь домой, приму душ, переменю одежду, а вместе с ней – и шкуру. Одна мысль об этом наполняет меня радостью, и я улыбаюсь, словно во сне, когда мне привиделось, будто я ступаю по теплому снегу. Никогда уже снова мне не ступать по этому бесконечному коридору. Столько народу перебывало в заключении, иногда по нескольку лет! Потом вышли – и вернулись к нормальной жизни. Так и я сделаю.

– Сид, ты свободен, – возгласил дядя.

Он ожидал меня у входа с какими-то бумагами в руке. Я подписал одну из них, а он вручил ее какому-то господину в пиджаке. Потом подхватил меня под руку, будто инвалида, и объявил, что отвезет меня домой задаром – из уважения к моему отцу. Стоило мне выйти из тюрьмы – и время понеслось, точно стрела. Вот я уже на улице и слышу шум машин, гомон людей, которые идут куда хотят и делают, что им вздумается.

Усевшись в такси, брат моего отца подробно объяснил, как меня освободили и как мне следует вести себя в дальнейшем. Я слушал, не соображая, какие обстоятельства адвокат возложил на меня. Думал только об Алисе. Невольно вспоминалось, как мы были близки – о чем я тысячу раз вспоминал в тюрьме: как мы целовались, как трахались в запертой комнате.

Я хочу быть с Алисой, но, обдумывая то, о чем дядя меня просит, нахожу затруднительным выполнить задание, то есть жениться, жить вместе, работать, обзавестись детьми, подсчитывать деньги в конце месяца, ходить за покупками – словом, все то, что приходится делать и дяде, и отцу. Так жить я не умею. Такой жизни я никогда для себя не представлял. Родители ни словом не обмолвились, что когда-нибудь мне придется жениться. По-моему, они и сестре не говорили, что надо ей подыскать жениха.

– Дядя, потом поговорим. Я выполню вашу волю.

– Вот и хорошо. Кстати, Жоржи очень зол на тебя.

Я смотрел на улицу, на людей, на солнце, на машины – словно надолго отлучался с планеты Земля. Я уже чувствовал возбуждение – и мне хотелось потрахаться во всеми девками, какие попадались на пути. Придется Алисе немного подождать.

Таков уж я – ничего не поделаешь.

Дядя думает иначе, чем я. Для него главное – закон. А для меня – собственный член, потому что он определяет все мои желания. Девчонки, которым я нравлюсь, остаются со мной, потому что я никогда не думаю так же, как они. И думаю, и веду себя я не так, как другие. Не знаю никого, кто хоть в чем-нибудь походил бы на меня. Я всегда остаюсь самим собой и поэтому часто попадаю впросак. Это для меня не секрет. Но поделать с собой я ничего не могу.

Мне хочется увидеть Алису и сделать то, что велел дядя – но только попозже. Жениться сразу, прямо сейчас – для меня ровно нож козлу. Мне ведь всего восемнадцать лет. А дядя повторяет, точно испорченный граммофон: если, мол, женюсь – дело прекратят.

– В тюрьме много людей, покушавшихся на чью-то невинность. Им дают по пятнадцать, а то и по двадцать лет за изнасилование. Многие не доживают до освобождения. А кто и доживет, у того вся жизнь сломана. Подумай об этом, – твердит дядя.

А мне не страшно.

Я думаю о своем. Родители Мальро будут моими адвокатами. Их мировоззрение меня восхищает. Они жили в шестидесятые–семидесятые годы, занимались свободной любовью, о чем рассказывали тысячу раз, придерживались левых взглядов, не раз попадали в тюрьму, употребляли ЛСД. Они и теперь плюют на реакционных политических деятелей. Это классно. С реакционерами мириться нельзя. Не надо подлаживаться под послушное большинство. Правильно они живут и мыслят – дай Бог всякому.

Не знаю, как стать такими, как они, но думать так же, как они – уже хорошо.

20

Мы вышли из такси у моего дома. Дядя попросил таксиста подождать, потому что ему надо было ехать на Форум. Я ощущал себя солдатом, вернувшимся с фронта к невесте, как в одном фильме про Вторую мировую войну. Теперь-то я наверстаю упущенное!

Придерживая одной рукой дверцу такси, а другой поднося сигарету ко рту, дядя говорил с Жоржи обо мне. Старик благодарил его за то, что тот сделал. Его непутевый сын был гораздо лучше его самого – добрее, человечнее. Я молча стоял в дверях с узелком в руке, не вслушиваясь в их разговор. На улице не было ни души. Я закинул узелок в дом, повернулся и ушел. Жоржи позвал меня, но я не откликнулся. Есть люди, которых приходится терпеть всю оставшуюся жизнь – например, родители, родственники, близкие. А моя семья ни к черту не годная. Отца я убил бы, будь у меня на то право. Жоржи я точно когда-нибудь убью.

В лучах палящего солнца все сверкало – даже припаркованное в тенечке такси.

Я пересек улицу и направился к Мальро, который жил через два квартала. Постучав в дверь, я позвал его. Тот появился и, увидев меня сверху, – жилые помещения у них наверху, потому что внизу гараж, – спустился и стал прогуливаться со мной, почесывая голову. Он был очень рад меня видеть.

– Ну, вот ты и вольняшка. Глазам своим не верю! Надо бы отметить.

Мы обнялись прямо на улице. И даже незнакомые люди, глядя на меня, догадывались, что я снова пущусь во все тяжкие. Поднявшись в комнату и оказавшись сами себе господами, мы покурили травки для настроения.

– Мне обалденно хотелось травки в тюряге! Нам пару раз передавали из-под полы, но лишь на одну затяжку. Там это на вес золота.

– На, это все тебе, – сказал Мальро, вручая мне такую ценность.

– Я насилу живой, Мальро. Целый месяц моей жизни брошен коту под хвост. Каково мне приходилось среди стольких придурков! Каждый готов замочить из-за косого взгляда. А пидоров сколько! Так и норовят новичку засадить!

– Да, брат, – произнес Мальро.

– Это точно. А ты как, никого за это время не натянул? – спросил я сдавленным голосом, выпуская дым изо рта.

– Нет. Гляди, что я тебе припас. Сюрприз! Сейчас увидишь.

Мальро приподнял подушку и показал новенький револьвер.

– Охренеть! Ни фига себе!

– А ты думал! Все, как ты просил. Заряжен. Шесть маслин. Масиел дал на время. Так что можно пользоваться – бояться нечего.

– Обалдеть. Клевая штучка. Мне, правда, стрелять не доводилось.

– Научишься, – сказал Мальро.

Я взял револьвер и, не выпуская цигарки изо рта, принялся осматривать комнату.

– Классно, наверно, стреляет, а?

– Слона уложить можно, не то что китайца.

Все в башке у меня перемешалось: люди, мечты, револьвер. То я в тюрьме, то на воле, то меня опять арестовывают, то я с оружием в руках и при этом не знаю, что делать и будет ли со мной Алиса. Из-за травки перед глазами у меня проносилось феерическое шоу, в ушах раздавалась музыка «Led Zeppelin», Going to California. Я развалился, расслабился, поудобнее устроился на подушках. Думать ни о чем не хотелось, даже о музыке. Четыре раза я слушал одну и ту же песню и послушал бы еще сорок раз, если бы Мальро меня не прервал и не напомнил, что в руках у меня огнестрельное оружие.

– Круто! Я все шесть маслин этому козлу в жопу засажу. Этому гаду, что в тюрьму меня упек, живым не уйти.

– Знаешь что? Оставь лучше в покое этого косоглазого. И не болтай лишнего. Узнает кто – всю жизнь в тюрьме просидишь.

– То есть как это?

– Ты же хочешь Алису натянуть, так? Так иди к ней, двинь ее папаше по морде, и хорош с него! Револьвер тебе для другого чего-нибудь пригодится. Нападет кто, или еще что-нибудь...

– Да кому нападать-то? Полиции, что ли?

– Да хотя бы.

– Мальро, я поквитаюсь с этим подонком. А потом увезу Алису в Соединенные Штаты. Она поедет со мной. Мы отправимся в Калифорнию, совершим кругосветное путешествие. Какая девчонка от такого откажется?

– Клево! Можно, я с вами?

Правой рукой я сжимал револьвер, левой размахивал, держа в ней цигарку. Глубоко затянувшись, я закрыл глаза и снова принялся слушать музыку. Открыв глаза, я посмотрел на револьвер и снова зажмурился. Что я, оружия раньше не видел? Вот пускать его в ход не приходилось. Думал, что и не придется. Самое противозаконное, что я себе позволял, – это мелкие кражи в супермаркетах. Напитки, чипсы, конфеты. Теперь – не то. Я стал, как Billy the Kid.

– Сид!

Я жизнь прожил с недоброй бабой заодно,

Табак весь выкурил и выпил все вино.

Ну а потом, пока еще хватало сил,

Податься в Калифорнию я для себя решил.

Слыхал, там девушка с цветами в волосах –

И светится любовь в ее глазах.

На реактивный самолет купил билет,

Не веря никому, что девушки той нет.

И моря красный цвет и серый цвет небес,

Исчезло мое завтра и этот день исчез,

И затряслись ущелья, горы и земля,

Как будто пробудились солнца сыновья.

И получил я в нос от яростных богов,

И юшка потекла, и жизнь – без берегов,

И я иду ко дну,

Конец веревки брось,

Авось не потону,

Не потону авось.

Эх, мне бы королеву без короля найти,

Услышать ее песню на своем пути.

На белой кобылице в небесной вышине

Отправлюсь я за девушкой, увиденной во сне.

На холм мечты поднявшись, я встану на виду,

Упрямо повторяя: найду, найду, найду...^[2]

21

Я валяюсь на кровати у себя в комнате и гляжу в окно на нескончаемую вереницу домов, где окна то загораются, то гаснут. Делать не хрен, вот я и придумываю всякие глупости про тех, кто живет в этих домах. Сегодня почти во всех окнах темно, поэтому мрак, окутывающий дома, кажется еще гуще. Лишь несколько окон освещено. Я стал думать о девушке, которая танцует в одном из освещенных окон и бесцельно, как и я, глядит на улицу. Ее движения – это все, что можно различить при желтоватом свете на темном фоне. Они бесшумны, словно кадры из немого кино. Может, у меня с ней что-нибудь получится? Не исключено, но пока что я вижу только ее силуэт, движущийся вместе с пейзажем. Ее тело уже почти за пределами здания. Выставляет себя напоказ – хочет, чтобы ее увидели. Ведь если кто-нибудь рядом с нею и есть, то это либо другая женщина, либо кто-то из родных – не перед кем красоваться. Она одна, ей не с кем поделиться сокровенным, а ей столько хочется показать – хотя бы издали, чтобы не приняли за эксгибиционистку. Она привлекает мое внимание, но стоит мне вспомнить, что целый месяц я провел в камере, как у меня пропадает всякая охота думать о чем бы то ни было. Завтра, думаю, полегчает.

Казалось бы, я должен радоваться, снова глядя на мир из окна собственной комнаты. Но ощущение такое, будто я все еще в камере и ожидаю, когда меня выпустят. Странное дело! Глаза у меня то закрываются, то открываются. Чувствую, что засыпаю, но вдруг пугаюсь при мысли, что все еще читаю эти дурацкие книжки и снова смотрю в окно, но девушка уже исчезла из виду.

Свечерело. Надо бы заснуть. Холодно, наверно, на улице. Но я-то покуда жив и к полуночи выйду погулять с ребятами. Смотрю на часы в изголовье. Осталось три часа, чтобы попытаться заснуть, а потом встать посвежевшим и наверстать упущенное в обществе друзей и подруг. Я совершенно разбит, ничего не хочется, но, надеюсь, что это только из-за всех моих последних обстоятельств. Все равно на душе погано. Хватит думать, особенно о себе самом. Нужно просто закрыть глаза и заснуть без сновидений. Они мне ни к чему. Никого и ничего не надо. Нужна только одна женщина. Это всем нужно – иначе вы умрете и никто вас не оплачет. Обычно нас оплакивают женщины. Если я умру, будет ли Алиса плакать обо мне? Теперь я уже ничего не знаю. Мне становятся ясными значения некоторых обыденных слов и поступков, не вполне понятных для меня прежде, да, пожалуй, и теперь. Свобода – изнасилование – тюрьма – любовь – адвокат – свобода. Мне всегда плевать было на эту долбанную свободу – хоть свою, хоть чужую. Во многом я и сейчас так думаю. Нужно все-таки выбраться из дерьма, в которое я вляпался. Попробую. Добьюсь своего. Будь я какою-нибудь знаменитостью, вряд ли пришлось бы пройти через тюрьму, унижения, всю эту дрянь – но когда-нибудь я прославлюсь и отомщу за себя. Сузи тоже стремилась прославиться. Хотела стать моделью и актрисой. Посещала какие-то курсы, показывала буклет с эротическими фотографиями. Об этом, наверно, все девчонки мечтают. Хотят быть фотомоделями, чтобы все любовались на их потаенные местечки. Все они шлюхи. Алиса в том числе. Спать охота. Девчонки. Тюрьма. Алиса. Не хочу больше думать об Алисе – не стоит она того.

Я задремал с мыслями об Алисе.

22

Холодно. Уже за полночь, но даже не верится, потому что некогда считать, смотреть и чувствовать. Я спешу на нашу площадь, на место наших встреч, в наш уголок, чтобы повидаться с друзьями и продолжить наши отношения.

Пока я шел, у меня было ощущение, будто я иду в свой сон, на Северный полюс, и приближаюсь к миру белого безмолвия. Но нет! Это обыкновенная улица, без всяких сновидений, а вдалеке уже маячит наша площадь.

Издали различаю мальчишек, выделывающих немыслимые фигуры на велосипедах и скейтбордах. Возле них собралась группа человек из десяти, которые стояли неподвижно, но неистово размахивали руками и болтали всякую чушь. Иногда собирается побольше народу – человек пятнадцать, а то и двадцать. Здесь встречаются приличные люди, но я все-таки предпочитаю комнату Мальро, где чувствую себя как дома. Там я полный хозяин и могу оттрахать девчонку, пока Мальро пойдет погулять или под каким-нибудь иным предлогом уйдет из дома. Там, куда я в одиночестве направляюсь, толкутся люди, точно скот на пастбище, как это показывают в фильмах про животных. У них есть марихуана, а есть еще какая-то дрянь, которую я на дух не переношу. Я шел быстро, не сводя глаз с ребят, но на подходе замедлил шаг.

Возле площади пролегает оживленный проспект, где полно педиков, и тихая улочка, где есть два бара, куда я отродясь не заглядывал. Там танцуют под традиционную бразильскую музыку. Играют тихо, никому не мешают. Сегодня исполняют какое-то старье. Слушать неохота. Наша территория – это площадь, до остального нам дела нет. Здесь мы собирались, уходя от Мальро, а потом шли обратно к кому-нибудь еще, чьи родители нам не мешали, а мы, соответственно, им. Когда накуримся, все спускаемся к реке Тьете и возвращаемся, когда кайф проходит. Когда к утру народ расходится, остаются одни скейтеры. Да еще наркоторговцы. Эти всегда к услугам тех, кто в них нуждается.

Я подошел почти одновременно с Мальро и Бананом. Все зашевелились. Всем хотелось меня видеть. Все принялись спрашивать, как у меня дела. Масиел, Лампрея, Урод, Патрисия, Флавинья и еще какие-то незнакомые люди. Причем хорошие люди, повторяю. У одной из подошедших телок папаша, блин, адвокат, с полицейскими корешится, твою мать. Хотел было я ее закадрить – и ни хрена не получилось.

Я пришел. Всеобщее оживление, веселье, объятия. Я тоже всех приветствовал так, словно несколько лет назад умер, а теперь воскрес. Да ведь так оно и было!

Девчонка с модельными данными в джинсах с прорехой на попе тоже пришла. Попа у нее что надо! Я взглянул на нее, и мне все стало ясно. Я сказал себе: «Сегодня я кончу то, что начал в гостях у Алисы». Радость возникла у меня на лице, но вскоре пропала, когда Урод подошел к ней, обнял, взглянул на меня и сказал:

– Мне очень нравится Андреа. Я по-настоящему влюбился.

Он обнял ее за плечи, и они словно слились в единое существо.

– Блин! Ты в эту телку влюбился?

– Ее зовут Андреа.

– Клево, чувак! Хорошая новость. Серьезно! – с притворной радостью произнес я. Как ее звать, я действительно не знал, а может, знал, да забыл. Какая разница?

– Мы собираемся пожениться, – сообщил Урод.

– Ну, ты, блин, даешь! Пожениться? Треплешься, что ли? – выпалил я.

– Ни фига подобного! – вмешалась она. – Все на полном серьезе. Мы с Фернанду собираемся пожениться. Он уже поговорил с моим отцом. Все путем. Фернанду ему понравился. Папа устроит его на работу в магазин и поможет нам снять квартиру.

– Чем торговать-то станешь? – поинтересовался я.

– Импортными машинами. Клево, да?

– Слушай, Сид! Он женится, потому что хочет. Если я подцеплю такую телку – тоже женюсь, – сказал Лампрея, тыча пальцем в Андреа.

– Извини. Для меня это сюрприз. Отдохну пару деньков – подыщите и мне кого-нибудь. Только без всякой женитьбы.

– Ну да, без женитьбы! Сам будто не хотел жениться на Алисе. Забыл, что ли? – рассердился Лампрея.

Я посмотрел им в лицо и увидел, что они осуждающе смотрят на меня. Неужели все против меня?

– Этого я не говорил. Правда, написал в письме. Но о женитьбе у меня и мыслей не было. Такая чушь мне и в голову не приходила. А в последние дни я только об этом и слышу. Хватит трепаться. Достали уже!

– Ты же обещал жениться, когда просил, чтобы тебя выпустили. Не женишься на Алисе – снова сядешь, – разозлился Лампрея.

Вот зануда, блин! Травки, что ли, обкурился?

– Ладно, хватит. Есть у меня еще время, чтобы подумать об этой дурацкой женитьбе? Завтра же поговорю с Алисой. Посмотрим, захочет ли она жить со мной. Буду вести с ней честную игру и узнаю, пожелает ли она мне помочь. Я только что из-за решетки, надо же хоть как-то с мыслями собраться. Утро вечера мудренее.

– Ты поговоришь с Алисой, чувак? – спросил Масиел.

– Поговорю. А в чем проблема? – ответил я вопросом на вопрос.

Масиел вытаращился на меня, словно я сказал что-то непотребное.

– Ты разве ничего не знаешь?! – спросил он.

– А что я должен знать?

– Насчет Алисы. Никто тебе не говорил?

– А что случилось с Алисой? – удивился я.

– Неужели никто тебя не известил?

– Да нет же!

– Хреново дело.

– Да что такое? Что ты виляешь вокруг да около?

– Алиса покончила с собой. Ты что, не знал?

– Покончила с собой? Ты что, охренел?

– Неужели ты не знал?

– Да откуда мне знать? Я и не догадывался, на что ты намекаешь.

– Так-то вот. Покончила с собой Алиса.

Я похолодел. Перед глазами все поплыло. В порыве отчаяния мне хотелось кого-нибудь убить или самому помереть. Только успели меня выпустить, как я узнаю об ужасной смерти Алисы. Мать твою за ногу! Все это вранье, блин! Заговор, что ли, составили против меня?

– Она проглотила кучу таблеток. Ее положили в больницу в тяжелейшем состоянии. В глубокой коме. Врачи говорят, что все кончено. Говорят, она теперь обречена на растительное существование, – объяснил Масиел.

– Так она жива? – спросил я.

– Такая жизнь хуже смерти.

Не веря собственным ушам, я посмотрел на Мальро.

– Ты ничего не сказал мне...

– Я и сам не знал, честное слово.

– Это случилось позавчера вечером. Наутро ее нашли мертвую в ванне с одним из твоих писем в руке. Ее папаша схватил письмо и не дал никому прочесть. Это Пилдит мне рассказал, – вмешался Лампрея.

Андреа заплакала. Всем стало грустно. Стало слышно музыку из соседнего бара, казавшуюся неподходяще громкой. Я что-то пнул ногой и крикнул какую-то чушь – уж не помню, какую, потому что мыслей в голове не было.

– Что за черт! Для чего она это сделала? – сказал я наконец.

– Ей хватило смелости, – отозвалась Андреа.

– Слишком далеко она зашла. Наложить на себя руки – это же безумие! Не надо было этого делать. Люди не кончают с собой только из-за того что им хочется умереть. Людям хочется умереть, чтобы лучше жилось. Это игра, в которую люди играют, чтобы жить счастливо, а не для того, чтобы на самом деле умереть, – печально произнес я.

– Она еще жива. Может, еще встанет на ноги. А вы все говорите так, будто она мертвая, – сказал Мальро.

– У них вся семейка чокнутая. Сам Пилдит в этом как-то признался, – сообщил Лампрея.

Андреа, которая, казалось, всегда была занята лишь собственной персоной, теперь очень горевала. Беду, которая приключилась с Алисой, она воспринимала как свою собственную. Вдруг она сбивчиво заговорила:

– Я знаю, что она чувствовала. Вы же ничего не знаете! Я тоже пыталась покончить с собой. Первый раз наглоталась порошка. Второй раз – таблеток. Целый пузырек заглотнула. Мне было так одиноко! Когда стало совсем плохо, я испугалась, что умру, и позвала отца. Чуть с ума не сошла! Меня отвезли в больницу, и я все выблевала. Не знаю, как жива осталась. Думала, помру. На такое идут только от одиночества. Мне тогда было четырнадцать лет. Подруг не было, поделиться было не с кем. Мама умерла, когда мне было одиннадцать. Я очень ее любила. Потом папа снова женился. С его новой женой, такой дрянью, я никогда не ладила. С тех пор жила в постоянной депрессии и сама не знала, отчего. Папа никогда меня не понимал и никто никогда не поймет. Время от времени случаются рецидивы. В последний раз я пыталась наложить на себя руки во время карнавала с Гуаружа. Вечером зашла в море и попыталась утопиться. Не получилось. Море было слишком спокойным. Убедившись, что все это пустая трата времени, я ограничилась ночным купанием, которое взбодрило меня. Теперь, правда, я уже отошла от этого всего, зато понимаю, что творится в душе у человека, задумавшего убить себя. До этой точки доходят те, у кого ничего не остается в жизни. Когда жить больше ни к чему. Когда все хорошее позади, а в будущем ничего не светит. Представьте, что у нее в голове творилось!

В напряженном молчании выслушивали мы откровения Андреа. Грустно слушать такие вещи. Тем более, когда речь о моей Алисе. Не успел я близко узнать Алису, но знаю, что она была добрая, не очень веселая, но и не такая истеричка, как Андреа, которая рассказала свою историю только для того, чтобы Урод ее пожалел. Тот нежно обнял ее. Клевый он чувак. А эта сучка его захомутала. Как последнего дурачка.

Я смотрел на остальных, а те на меня, да так, словно мы по разные стороны баррикад.

– Что же теперь будет? – сказал я себе.

– Боишься снова угодить в тюрягу? – съязвил Лампрея.

– Иди ты в жопу, Лампрея! Сейчас по морде схлопочешь, козлина! – в ярости крикнул я.

– Отвяжись от него, Лампрея. Видишь, как он мучается. Иди гуляй. Оставь его в покое, – вступился за меня Мальро.

– Я ухожу. А то вы еще бросите меня в костер, как ту отрезанную руку. Пошли, Масиел?

– Нет, я побуду здесь еще немножечко.

Я и не заметил, как Лампрея ушел. Мне так хотелось двинуть ему по морде, но вскоре пыл у меня поостыл. Потом и Масиел незаметно смылся, а за ним и девчонки. Слишком много событий произошло за один день, за одно мгновение.

Как же так получилось с Алисой? Полной правды о ее гибели я, наверно, никогда не узнаю. Есть в этом моя вина или это из-за отца, из-за семьи? Почему, умирая, она сжимала в руке мое письмо? Надеюсь, насчет письма – это не выдумка, чтобы усугубить мою вину. Зато теперь я точно знаю, что письма мои она читала. Ей хотя бы нужно было дождаться, пока меня выпустят. Может, мы бы все уладили, и ей не пришлось бы пойти на столь отчаянный шаг.

Оглянувшись, я убедился, что площадь почти опустела. Остались только велосипедисты да скейтбордисты. После такого жуткого известия хуже ничего уже не могло произойти.

23

Если бы мне удалось остаться на площади, я бы еще долго слонялся без цели. Делать ничего не хотелось – ни для себя, ни для других. Надо, чтобы что-нибудь меня оживило, расшевелило.

Где же девчонки? Где подруги моих подруг?

Кажется, я задавал вопросы, только не помню, кому. По-моему, я обкурился. Со мной такое редко случается. Чтобы закадрить девчонку, это ни к чему. Лучше об этом не думать. Еще я слышал чьи-то голоса вблизи, речь шла об Алисе, о девчонках, но я больше ничего не понимал. Чувствовал себя совершенно разбитым, подавленным. Надо что-то делать.

По-разному люди страдают. Например: мне кажется, что я все еще в тюрьме. Что ж теперь делать?

Урод попросил у меня позволения удалиться вместе с Андреа. Не хотел он уходить, не поинтересовавшись, в порядке ли я. Я ответил: «В порядке, просто супер». Такие люди, как Фернанду, сильно меняются. То отращивают длинные волосы, то коротко стригутся, то заводят миниатюрную бородку, то сбривают ее, без конца меняют мнения, а, в сущности, остаются самими собой. Мне тоже не чужды перемены. Но меняюсь я медленнее.

– Связался Урод с девчонкой. Женится – отколется от нашей компании. Он будет пытаться ее удержать, да и она от него не отвяжется. Вот и Сузи замуж выскочила. Да и ты, Мальро, не сегодня-завтра женишься, – с горечью проговорил я.

– Хреново тебе, да?

– Все изменилось, как-то все по-другому. И телки тоже какие-то не такие... Не знаю, как и сказать... Правда, Мальро?

– Вот и я не знаю, чувак, – ответил Мальро.

Компания наша разваливалась уже давно: одни приходили, другие уходили. Два года назад у меня были другие друзья, кроме одного Мальро. И время мы проводили по-другому. Мне хотелось измениться, заняться другими делами, вот только не знаю, как, где и с кем. Вернее, я не то чтобы хотел измениться, а стать лучше, совершить что-нибудь впечатляющее, играть по другим правилам. Я хорошо знал лишь своих недавних знакомых и привязан был только к ним. Теперь, когда мне самому нужна была помощь, что я могу сделать, чтобы все снова стало так, как прежде?

– Мальро, хреново мне, браток, – признался я своему верному, преданному, доброму другу, подражая его манере говорить. Вот уж действительно – браток, что и говорить.

– Пойдем отсюда, – предложил Мальро.

Ему было холодно, он дрожал. Сгустилась ночь. Бары закрылись. Я уж не помню, когда в последний раз ночью спал. Придется снова привыкать к нормальному режиму дня. Я похудел и ослаб. Некоторая потеря веса сопутствовала моральному ущербу. А еще я почти утратил всякую надежду, после того как узнал, что Алиса при смерти. Хуже всего, что виноватым мог оказаться я. Ей хватило смелости, а мне – нет. Я – придурок, но не безнадежный. Тут есть разница. Я знаю, что мне было бы легче убить кого-нибудь, чем самого себя. Никогда не пробовал, но если понадобится – рука у меня не дрогнет. Тюрьмы я больше не боюсь.

Захотелось еще покурить.

– Мальро, побудь со мной. Завалимся к кому-нибудь за травкой. А Лампрея с Масиелом – да пошли они в жопу! Я не один.

– Хреново тебе, приятель. Пойдем-ка домой. Тут больше ничего не будет, холодно уже. Тебе надо набраться сил. Друг, тебя же только что выпустили! Прежде всего выспись. Потом все обдумай. И все тогда будет в порядке.

– Что в порядке-то будет? Нечему уже быть в порядке! Ничего уже не поделаешь! Сейчас покурить бы. А потом отправлюсь к Алисе. Надо что-то делать.

– Алиса в больнице. Тебя туда не пустят. И думать об этом нечего.

– Ну уж нет! Хочу видеть Алису. Хочу поцеловать ее. Жениться на ней. Спать с ней. Сегодня же хочу ее видеть.

– Ты чего, совсем сбрендил, чувак?

– Сам ты сбрендил. Издеваться надо мной хочешь – так лучше проваливай. Держать себя в руках я умею. Оставаться в одиночестве и хныкать по углам я не намерен. Я все преодолею.

– Пошли отсюда. Мне уже невтерпеж. И хватит мозги мне трахать. Знаешь, сколько сейчас времени? Пятый час утра. Какого хрена нам еще тут оставаться? Холодно, спать охота. Я сваливаю. Завтра пообщаемся.

– Не уходи.

Я попытался удержать его, но тот меня не слушал – взял да ушел. Впервые он меня предал. Раньше не бросал меня в трудную минуту. Сегодня мне было невыносимо. Жизнь моя не стоила ломаного гроша или заезженного диска «Лед Зеппелин».

Скейтбордисты от холода не страдали, и они не понимали, зачем я здесь и почему на них пялюсь. Сегодня они решили разойтись пораньше. Я, пожалуй, тоже скоро свалю. В конце концов, что хочу – то и ворочу. Засадить, что ли, кому-нибудь? Надо бы!

Я встал.

Куда хочу – туда иду.

Я и пошел. Знаю, где всегда найду друзей. Клевые ребята, всегда готовы покурить со мной травки. И телки там всегда найдутся. Одну какую-нибудь можно закадрить. Туда-то я и отправлюсь. Решено. Оторвусь по полной!

Глядя все время перед собой, я шел, куда нос меня вел. Наверно, уже поздновато. На улицах мерещились кошмары, и кругом не было ни одной доброй души, готовой прийти на помощь в случае нападения. Я оглянулся и увидел удаляющуюся площадь, с которой исчезали последние скейтбордисты.

Холод такой, что хороший хозяин собаку или кошку на улицу не выпустит. Поэтому мне лучше побыть одному. Так будет лучше. Слабаки у меня приятели. Засранцы. Да ну их!.. Не нужны они мне. И не были никогда нужны. Встречусь с Алисой и пошлю их всех к такой матери. Мне нужна только Алиса.

Захотелось пройти по узким, едва освещенным улицам. Темная ночь напоминала тюремную камеру. Из каждого переулка мог вынырнуть страдалец, готовый напасть на другого страдальца, то есть на меня. Мрак окружал меня со всех сторон. Страха я не чувствовал, потому что был начеку – врасплох меня не застать. Я остановился перед домом и поднял голову, чтобы увидеть освещенные окна, а ветер холодил мне глаза. Мелькнула мысль – а стоит ли туда идти, не лучше ли вернуться домой? В такое время шляются по улицам только те, у кого проблемы. У меня-то проблем нет.

Но раз уж я здесь, так надо зайти. Если ничего не получится – вернусь домой, решил я. Утерев глаза тыльной стороной ладони, я приблизился к дверям. Решил все-таки сходить потусоваться как истинный искатель приключений. Должно быть, там народ курит и балдеет под музыку. Ничем другим тут не занимаются. Запираются по комнатам с девчонками. Что за жизнь без девчонок! Хуже, если обходиться без секса – это не на пользу ни им, ни нам. Секс нужен. Бабы это любят. Мы им нужны.

Я не спешил нажимать на кнопку звонка. Накурился, был под сильным кайфом. Если меня впустят, вести себя буду прилично, никто и не заметит, что я один. Я позвонил.

24

Жалко, наверное, было смотреть на меня со стороны. Вытянув шею, я ожидал ответа сверху, где движущиеся в окне тени казались похожими на призраки, но указывали, что квартира обитаема и зовет меня оттянуться. Видимо, все уже были под сильным кайфом, раз не слышали звонка. Я позвонил еще раз. Дом старый – вот-вот рухнет.

Отступать я не собираюсь.

Возле меня резко затормозила машина. Я решил, что это кто-то из жильцов. Из машины выскочили двое в вязаных шапочках и кожаных куртках и велели мне оставаться на месте, а двое других наставили на меня пистолеты. Ошеломленный, я даже не помышлял о бегстве. Когда я пришел в себя, было уже поздно.

Это было нападение.

«Блин! Этого только недоставало!» – подумал я.

– Берите все, что есть. Ничего у меня нет, – сказал я.

Мощный удар заставил меня замолчать. Меня толкнули, и я ударился о решетчатую ограду. Боль пронзила меня. Жестокость, с которой со мной обращались, была явно излишней. Меня обшарили с ног до головы – искали оружие. Один сообщил, что оружия у меня нет. Меня подхватили под руки и запихали в машину. Не произнеся ни слова, меня посадили на заднее сиденье.

Это было похищение.

– Дайте мне сказать, – начал я, но пинки и удары снова заставили меня умолкнуть.

Машина тронулась, взвизгнув покрышками, а я поднял голову, чтобы определить, где я. Тут же мне отвесили еще несколько ударов.

Со мной не церемонились. Стоило мне пошевелиться, как тут же я получил очередную зуботычину. Мне хотелось знать, что же все-таки произошло. Чего этим гадам нужно? Может, схватили меня по ошибке?

Ответ не заставил себя долго ждать.

Машина вдруг затормозила в незнакомом мне месте. Фары погасли. Когда я поднял голову, бесконечные улицы были погружены во мрак. Ни один фонарь не горел. Похитители изо всех сил старались, чтобы я молчал. Я решил не говорить им, что меня взяли по ошибке – из страха, что схлопочу еще зуботычин. Лучше уж подождать и посмотреть, что эти сволочи будут делать дальше. Может, опять в тюрьму повезут?

Меня вытолкали из машины и потащили к дверям какого-то дома. Казалось, дом пустовал и служил прибежищем для бродяг и наркоманов. Когда холодно, бездомные укрываются в этих заброшенных ульях и спят, сгрудившись в кучу. Я почувствовал запах реки Тьете. Значит, я неподалеку от Виа-Маржинал, у обрыва возле железнодорожного депо. Сам черт сюда не сунется.

Меня втолкнули в дом, и я рухнул на кучу старого картона. Меня ударили в пах, от чего у меня захватило дух, потом под ребра. Я вскрикнул и выругался. Мои мучения продолжались. Чего им нужно от меня?

– Отпустите, мать вашу!

За тысячную долю секунды, когда я падал от сильнейшего удара в затылок, причинившего нестерпимую боль, я различил людей, которые спали вповалку на полу, точно свиньи в свинарнике. Они с ворчанием поднимались, получая пинки от моих мучителей. Всех растолкав, они потащили меня по вонючей лестнице, словно зарезанную свинью, и доставили в грязную комнатенку. Четверо меня держали, а один не давал мне говорить, кричать, плакать. Не произнося ни слова, меня яростно избивали – казалось, что насмерть. Я попытался опознать их. Умирать не хотелось. Лучше уж вернуться в тюрьму, просидеть там всю жизнь – только бы остаться в живых.

Меня ударили лицом о стену, и я упал на пол, весь заливаясь горячей кровью. Стали срывать с меня одежду, но я сопротивлялся и измазал мучителей кровью. С трудом верилось, что я еще жив. Завтра утром обнаружат мой холодный голый труп. Совершенно голого меня уложили ничком, как укладывают спать маленького ребенка. По углам комнаты жались какие-то люди. Они безучастно наблюдали, как совершается убийство, или притворялись мертвыми, чтобы не разделить мою участь.

Вдруг кто-то перевернул меня на спину. Меня насиловали. Пока один сукин сын меня насиловал, остальные держали меня за руки и за ноги и запихивали в рот скомканную газету.

Наутро меня обнаружат мертвым, изнасилованным, голым, смердящим, с набитым газетами ртом.

Я кричал. Кричал громко и ругал своих истязателей последними словами, но услышан не был. Никто не приходил на помощь. Я знал, что живым мне уже не выйти. Оно и к лучшему. Они убьют меня. Вдруг насильник с меня слез, и меня выпустили. Открыв глаза, я увидел морду того, кто мне засадил. Это был худой лысый тип с раскосыми глазами. Он него разило спиртным. Он засмеялся, другие тоже, и кто-то произнес: «Чистая работенка». Один из мерзавцев напоследок помочился на меня.

Я не понимал, за что меня хотят убить. Думал – меня застрелят, и готовился услышать выстрелы и ощутить в своем теле пули. Пора уже вроде. Я замер в ожидании. Но ничего не увидел и не услышал. Полная тишина. Неужели я уже умер? Смерть – это избавление. Мне хотелось умереть, прежде чем меня настигнут пули.

В испуге я открыл глаза. Потом опять закрыл. Вдруг наступило облегчение, боль утихла, и я больше ничего не видел и не чувствовал, кроме нежелания покидать этот мир. Я не сомневался, что буду ввергнут в ад, так и не узнав, за что меня убили. Вскоре я навеки соединюсь с Алисой. Где бы мы ни оказались, нас уже ничто не разлучит. Я потерял сознание.

25

Мне что-то снилось, потом я пробудился и ничего не помнил из того, что произошло минувшей ночью, а может, и раньше. Попытавшись пошевельнуться, я ощутил острую боль по всему телу. Мертвым не больно. Болело все – ребра, пах, челюсти, глаза, язык. Хорошо бы это оказалось страшным сном, за которым последует пробуждение. Я убедился, что не умер, а только спал. Недоставало сил даже для того, чтобы позвать на помощь. Хотелось кричать, но было не отвести глаз от потолка. Ко мне возвращалось сознание, а вместе с ним – тягостные воспоминания, которые я пытался отогнать, но не мог, лежа пластом на мягких белых простынях.

С трудом я пошевелил плечом, не зная, где я и один ли я, и по болевым ощущениям пытался определить, где у меня пулевые ранения.

Пулевых ранений не оказалось, зато ушибов – хоть отбавляй. Я действительно очутился в больнице, в окружении других больных, лежал на койке и чувствовал облегчение. Кажется, я заплакал, будучи не в силах избавиться от кошмара, от воспоминаний о тюрьме, о моем дяде, о Жоржи, об Алисе, о письме, о ее самоубийстве и о покушении на меня. Все это должно пройти, и я это преодолею, если выкарабкаюсь.

Дверь отворилась, и, улыбаясь, вошла медсестра. Сделала мне укол и вышла. Я повернул голову и не сводил глаз с сестры, пока она не вышла и дверь не затворилась. В исходное положение вернуть голову не удавалось. Я впал в забытье.

На этот раз мне снились бегущие, кричащие люди и чудились голоса Жоржи и моей матери. Пробудившись, я увидел их обоих у моей койки. Они то плакали, то улыбались. Я находился на пороге смерти, но шанс выжить у меня оставался. Мне снова вспомнился произошедший со мной кошмарный случай.

Я не умер.

Я не умру.

Я убью гада, который сделал это со мной.

Я смотрел на родителей, но, казалось, не замечал их. Впервые я видел, как они плачут. Как будто то ли они никогда в жизни не обращали на меня внимания, то ли я на них. Мне хотелось, чтобы родители у меня были такими, как у Мальро, которые детей своих не достают, особенно отец, которому плевать на все, что творится в мире, в Бразилии, да и в собственном доме.

– Как хорошо, что ты пришел в себя! Верно, мальчик? – сказала медсестра, снова входя в палату.

Вслед за нею вошел мой дядя в сопровождении полицейского.

– Ничего, сынок. Худшее позади, – сказал дядя-адвокат. – Полиция уже установила, кто это сделал, и принимает меры, – добавил он.

Я уже не тот, что прежде. Недостает многих деталей. Меня разобрали, а теперь снова собирают, как будто есть возможность сменить кожу, как и жизнь. Лицо помято, все тело в ушибах, голова забинтована... Если б я мог не быть самим собой в последние дни, если б я, допустим, пришел навестить друга в больницу... Но выбора у меня нет, да и бежать от действительности я не охотник. Когда не знаешь, жив ты или мертв, долго думать не приходится.

Взглянув на озабоченные лица родителей и дяди, я, наконец, задал вопрос, долго сверливший мне мозг:

– За что они меня?

Никто не ответил. Больше я ни о чем не спрашивал – хотя бы потому, что очень трудно было разговаривать. Да и думать тоже трудновато.

Я вспомнил об Алисе, которая наверняка в этой же больнице.

– Мама, постарайся узнать, здесь ли Алиса, – попросил я.

– Здесь, сынок. Только она без сознания, – откликнулся дядя.

– Ты тут останешься еще на денек. Потом тебя выпишут и отпустят домой. Мы с мамой устроим тебе каникулы в Соединенных Штатах, когда поправишься, ладно? Поживешь несколько дней у тети, – пообещал Жоржи, мой отец.

Жоржи говорил тоном религиозного проповедника и в то же время содержателя публичного дома. Он приходил домой со своей щетиной на подбородке, щекотавшей перед тем девочкам попки, а губами, которыми он присасывался к их кискам, он целовал потом мать, сестру, а иногда и меня. Но никто и не подозревал, какой он распутник, кроме меня да мамы, которая делала вид, будто ничего не замечает, чтобы не потерять его, словно он – неизлечимо больной, требующий неустанных забот и беспредельного терпения, чтобы не вышло хуже. Внешне он слегка походил на дядю. Трудно было определить его личность. В ней смешалось столько свойств, что трудно было отделить их друг от друга. Его никогда не интересовало, что происходило со мной в детстве и в отрочестве, и он никогда не давал мне советов. То ли отец он мне, то ли нет... Однажды мы с ним здорово повздорили. Поводом послужила пустячная ссора с сестрой. Он принял ее сторону, а меня полностью проигнорировал. Я вышел из терпения, стал крушить все на своем пути и заперся в комнате, ожидая, что либо мать, либо отец встанут на мою сторону и утешат в моем детском горе. Я был совсем еще маленьким. Вдруг Жоржи распахнул дверь и увидел мои слезы. Значит, я ему все-таки не безразличен, подумал я. А он всего-навсего спросил, где инструменты, которые он принес, чтобы просверлить отверстие в стене. Порывшись в ящиках, он взял дрель со сверлами и вышел, словно со мной ничего не случилось. Он обращался ко мне только затем, чтобы что-нибудь запретить, и всегда был неоправданно жесток.

Я никогда не требовал внимания. Да и не нуждался в нем. Но в тот день я кое в чем разобрался. Родители подумали, что я придуриваюсь и строю из себя невесть что. Они ошиблись. Для чего нужны родители? Почему нам нельзя выбрать семью, которая действовала бы заодно с нами, а не против нас, почему мы должны поступать так, как хотят родители, почему приходится подлаживаться под них? Вот почему я никого по-настоящему не люблю.

А меня-то кто любит? Мне не было до этого дела. Ни прежде, ни теперь.

– Дядя, хочу видеть Алису.

– Не время. Да и твои не хотят, чтобы ты общался с ней. Потом поговорим об этом, о письмах и обо всем прочем. Отдохни пока, а потом тебе предстоит разговор с полицейским.

– Заберите меня отсюда.

26

Комната Мальро – это киберпанковский склад, где хранится всякое старье, голубая неоновая птичка, CD-плеер последнего поколения, видео, компьютер, журналы, еще какие-то обломки, которые не сгодятся нигде, кроме как здесь. Кровати у него нет. Есть только тюфяк на полу, который служит также сиденьем. Он сильно обшарпанный. Мы здесь просиживали целыми днями. Смотрели видео, курили, трепались, дрыхли. Теперь тут пусто. Многие стали жить по-другому. Чушь собачья.

Лежа на тюфяке, я приподнял голову и поверх собственных ног поглядел на Мальро. Вид у него был неважнецкий. У меня, видимо, тоже. Остались еще отметины на лице, заработанные после тюрьмы. Я обо всем помалкивал. О том, что надо мной надругались – никому ни гу-гу. Даже ангелу-хранителю я не поведал бы эту историю. Хотелось узнать, за что меня так? Это взялся расследовать Масиел. Скоро он узнает, какой подонок это сделал, и я собственными руками убью гада. Тысячу раз готов убить сукиного сына!

– Мальро, где револьвер?

– Тут. Надо будет – возьми. Есть и пули, и все такое.

– Уже сегодня понадобится.

Мальро вытащил несколько рубах из ящика комода. Под ними он, оказывается, и держал завернутый в бумажку револьвер. В другой бумажке – пули. Иной бы изумился, узнав, что у парня в доме оружие, да и родители ужаснулись бы. Но я-то знал, что ничего страшного нет. Он ведь трусишка, ему ни в жизнь не хватит храбрости напасть на человека. Даже если травки накурится.

Я радостно вскрикнул.

– Что делать собираешься?

– Пока не знаю, но есть кое-какие планы.

– Какие планы-то?

– Да какие, какие! Разыскать этих гадов, которые меня избили. Убью их, подонков! Одного-то точно убью. Всажу ему маслину, а там будь что будет.

– Что тебе эти сволочи сделали, раз тебе не терпится их замочить?

– Избили, чувак. Непонятно, что ли? Тогда зачем спрашивать?

– Ладно. Не стану больше выспрашивать. Раньше ты хотел убить Алисиного отца за то, что он тебя ударил. Теперь хочешь убить еще кого-то, кто тебя ударил. Так тебе всю округу поубивать придется. Ты хоть выбери, кого убивать-то.

– Я покончу с этим подонком, ясно? И поскорее, покуда гнев не прошел.

– Счастье, что ты в живых остался, чувак. Забудь лучше обо всем. Тебе еще повезло, что так кончилось.

– Ты же представить не можешь, что со мной было. Лучше бы меня убили. А раз не убили, так я сам убью. Замочу, и дело с концом.

– А как же Алиса?

– Меня даже в больницу не пускают. Никто ничего не говорит. Сестра моя сказала, что плохо дело. Алиса молчит, не двигается, не встает. Еле-еле живая. Я не верю. Хочу убедиться сам. У нас ведь с ней все было. И не один раз, если хочешь знать. И хочу еще. Пойду к ней сегодня же. Во что бы то ни стало! Эта девушка моя, чувак. Моя!

– Ты же мало ее знаешь.

– И так ясно, что мы созданы друг для друга. Это действительно так. Может, я эгоист, наглец, сумасшедший. А она такая красивая, с черным лаком на ноготках! И тоже с сумасшедшинкой.

– Так какого хрена ты бомбардировал ее письмами? Она из-за тебя умирает. Это все говорят.

– Мальро, никто ни из-за кого не умирает. Тем более из-за писем. Она это сделала, потому что так захотела – может быть, чтобы спровоцировать меня, или оттого, что возненавидела жизнь, или от одиночества. Ей не хватало взаимопонимания. Она ведь смелая. Ты только подумай, на что она решилась! Пойду к ней, и все тут! Не сомневаюсь, что стоит ей меня увидеть, как к ней вернется сознание. Сяду с ней рядышком, она откроет глаза – и я стану первым, кого она увидит, когда возродится к новой жизни. Когда я ее поцелую, она меня узнает.

– Совсем ты обалдел, чувак.

– Она пробудится, вот увидишь.

– Как по волшебству?

– Да. Наверно. Если она не проснется, я поцелую ее в губы тысячу раз и разбужу ее. Но бьюсь об заклад, что хватит и одного поцелуя – в самое сладкое местечко.

– В киску?

– Может быть.

– Фигня все это! Ты как мультяшный герой, целующий мертвую красавицу. А потом скажешь, что у меня не все дома.

– Не мертвая она, а спящая.

– А хрен разница.

– Ни о каком мультике я и не думал. Речь об Алисе, пойми.

Мы беседовали как двое добрых друзей. Лежали, расслабившись, пялились в потолок и курили. Товарищеский союз. Брата у него не было, у меня тоже. Сестра моя дальше своего носа ничего не замечала, а его сестра – совсем еще соплячка. Будь она побольше, я бы давно ее отымел. Долго ли умеючи!

Зазвонил звонок.

Мальро встал и пошел открывать. Впервые в жизни я пожалел, что не родился женщиной.

Это оказался Масиел. Весь в поту. Вошел и поздоровался со мной. Уселся на пол, провел рукой по лбу и обратился ко мне:

– Надо кое-что тебе сказать.

Я достал из-под подушки револьвер и поднес к самому носу Масиела. Тот сделал вид, что испугался, потом рассмеялся. Он не из робкого десятка.

– Я пришел с тобой поговорить, а ты оружие на меня наставляешь. Этого даже в шутку делать нельзя.

– Не заряжен. Пули вот, – я разжал ладонь и показал.

– Класс. Он тебе пригодится. Сейчас все объясню.

Я сел на тюфяк и навострил уши.

– Давай, выкладывай, – сказал Мальро.

– Ну, выяснил что-нибудь?

– Я знаю, кто тебя избил. Вернее, знаю, где живут двое из них. Судя по описанию, ты стал их жертвой.

– Точно? – взволнованно спросил Мальро.

– Точно. Они наркоманы – морфий, кокаин и все такое. Я знаю, где двое из них живут.

– Как тебе удалось узнать?

– Ты что, чувак, забыл, где я живу и где работаю? Кто только у меня перед глазами не проходит! А наркоманов там до фига.

– Отведешь меня туда?

– Отведу. Можно прямо сегодня, если хочешь.

– Пойдем прямо сейчас.

– Ладно, пойдем.

– А где эти сволочи живут?

– Возле трущоб, где ютится беднота да потаскухи-минетчицы. Как стемнеет, туда будет легко проникнуть. Если тебя и заметят, так не узнают.

– Возьмите меня с собой, – попросил Мальро.

– Опасно это! – предупредил Масиел.

– Можешь в такую передрягу попасть, – подхватил я.

– Все равно пойду. Не отстану. Так и знайте.

27

Скоро я стану убийцей. Или меня самого убьют. В этот момент Масиел, Мальро и я шагали по темной, пустынной улице, спеша совершить преступление. Страх – это болезнь бедноты. У кого деньги и власть, тому нечего бояться.

Мы напряжены, но мысли у нас рассеянны, и нас влечет инстинкт, подобно лошади, которая тащит колымагу, набитую женщинами. Чтобы снять страх, мы покурили травки. Не я придумал курево и не я первым стал курить, но я преклоняюсь перед тем, кто это изобрел. А как еще зарядиться энергией, чтобы человек без посторонней помощи ощутил себя суперменом – или, если есть охота, погрузиться в комфортную пустоту. Перед лицом смерти лучше поменьше думать о том, что должно произойти.

И покуда мы шли по улице, я глубоко затянулся и передал цигарку Масиелу, а тот – Мальро, а он – снова мне. Квартала через три нам предстояло сесть в машину и подъехать к месту, где прольется кровь моих мучителей. Мы нарочно накурились, чтобы не думать, какая хреновая штука – жизнь. Мы вообще старались ни о чем не думать.

Наверно, уже полночь. Я не смотрел на часы, не замечал времени. Вроде было поздно, но никто не говорил, который час, вот мы и не знали. Даже когда мы ходили цеплять девочек, и то не чувствовали себя столь уверенно. Моего безумия, ненависти, гнева, унижения хватило бы на двоих. И вот мы втроем шагаем по заледенелым улицам, точно зомби, вооруженные, прибалдевшие от травки, но крутые парни, много чем интересующиеся – экологией, к примеру. Никогда мы никого не убивали – повинны только в мелких кражах и еще в кое-каких смертных грехах.

Шагали мы бок о бок – не так, когда ходили на наш остров, который прозвали Диснейлендом на реке Тьете, куда мы спускались гуськом во главе с Масиелом, ведомые мыслью, что должны сделать что-то безотлагательное. Как в кино. Точно, как в кино.

Я хотел бы сделать все сам. Масиел – человек опытный, надежный, потому и взялся мне помочь. Он хотел свести счеты с мерзавцами не меньше, чем я. Он понял, как солоно мне пришлось. Теперь он рядом со мной. Мальро – тоже. У меня был револьвер и желание пустить его в ход. Я прижимал револьвер к себе, как мать прижимает дитя к собственному телу, желая защитить его от волка. Впервые я намеревался применить оружие. Прежде я его и в руках-то не держал. Видел неоднократно, но никогда не интересовался, как им пользоваться. Оружие – это для слабаков, для трусов, и я думал, что мне оно ни к чему. У меня, если что, и кулаки есть. Если надо было кого-то подловить – так я и делал. Надо было ударить – бил. От драки не бегал. Но в одиночку не дрался. Теперь – не то.

– Ай да я! Иду на убийство. С оружием в руках... Чем же тогда я отличаюсь от тех, кого собираюсь убить? – размышлял я вслух.

– Хватит фигню толкать. Придем, тогда поговоришь. Пока помолчим, чтобы адреналина было побольше. Скоро сядем в машину и покончим с нашим делом, – нервно заговорил Масиел.

Он весь вспотел, несмотря на холод. Глаза у него блестели. Решимости у него было в сто раз больше, чем у меня, но палец-то на курке – в буквальном смысле – держал я!

Лишь сегодня, может быть, я почувствовал то, что чувствовала Алиса. Чтобы что-то предпринять – вот как я сегодня – нужна цель. У нее такая цель была, если правду говорят, когда она решилась уйти из жизни, чтобы избавиться от недобрых людей.

– Если Алиса поправится, если выйдет из комы и выпишется из больницы – я поквитаюсь с тем, кто навлек на нас эти беды, – снова стал я размышлять вслух.

– Забудь про Алису, браток. Надо с этими сначала поквитаться, – сказал Мальро, вцепившись мне в руку и подражая интонациям Масиела, который тоже обратился ко мне:

– Успеешь о ней подумать. Когда идешь на дело, нельзя и рта раскрывать – можно только размышлять, чтобы сосредоточиться. Подумай о чем-нибудь приятном, – посоветовал Масиел.

– Подумай, как ты трахаешь клевую телку, за которой долго бегал, и она, наконец, тебе дала, – подхватил Мальро.

– Вот именно, – поддержал Масиел.

– Подумай, как ты имеешь ее в попу – это круче, – сказал Мальро, заговорщически глядя на меня.

Я замолчал. Мне не давала покоя мысль о револьвере. И об Алисе.

Масиел предложил мне подумать о чем-нибудь приятном, как будто трудно думать о сексе. Не один я так думаю. Все думают. Даже великие люди об этом думают, говорят и пишут. У Мальро есть книжка про Сальвадора Дали, там фотография его скульптуры, где Кастор и Поллукс с голыми жопами. Дали написал, что жопа – самое теплое место в человеческом теле и, следовательно, самое уютное для человека. Я попытался объяснить это одной девчонке, но безуспешно. Надо было действовать иначе – подпоить ее, что ли. Мало кто из девчонок дает в попу. Мне только Патрисия давала, к тому же без презерватива. Я даже не просил, а она поворачивалась, раздвигала ягодицы руками, раскрывала попку и умоляла: «Сид, войти в меня». Я скучал по ней и решил, что, прежде чем идти к Алисе, надо будет наведаться к Патрисии.

– О чем задумался, Сид?

– Ни о чем, Мальро.

– Подумай о том, что нам предстоит, перестань думать об Алисе, – посоветовал Масиел.

Я любил девушку, которую, в сущности, не знал и которая ничего не сделала для меня, но я-то обязательно что-нибудь сделаю, чтобы понравиться ей. Она выздоровеет, а я потом постараюсь избавиться от ее родителей. Придурки они, больше никто! Никого мне не надо, кроме нее. Я уж не говорю, что иначе снова могу угодить в тюрьму. Глупо думать о том, чтобы выйти замуж за такого, как я, никогда не помышлявшего о женитьбе, – разве что последовать примеру родителей, поныне живущих в браке. А ее родителей я убью, чтобы очистить почву и чтобы все пошло по-моему. Отправлю их обоих на тот свет. Сегодня этого гада убью, завтра – китайца косоглазого, сукиного сына. Вот так. А потом Алиса будет у меня в руках.

– Не буду больше делать глупостей, – сказал я, нарушая молчание.

– Глупостей делать никто не перестанет. Из тех, кто делает их поныне. Я, например, не делаю, – откликнулся Мальро.

– Если человек курит или нюхает – это еще не значит, что он делает глупости. Мои родители, например. Или я, или ты. Фигню ты толкаешь. Не поймешь, нормальный ты или придурок. Правда, Масиел? – сказал Мальро. У него-то дома – полная свобода. Делает, что хочет. Поэтому ничего и не умеет.

– Мы уже пришли, Масиел? – нервно спросил я.

– Да. Вон тот подъезд. Видишь?

– Вижу. Подождите меня тут. Выкачу машину и возьму вас, – сказал Масиел.

Он вошел в какой-то гараж и вскоре появился на новенькой машине. Остановился перед нами и велел садиться. Машина была что надо – магнитофон, кондиционер. Масиел сидел в ней по-хозяйски.

– Машина – обалдеть! Я ее одолжил. Через час надо вернуть. Больше нам ни к чему. Номер фальшивый, так что не беспокойтесь, – сказал Масиел.

Проехав несколько минут, мы остановились на какой-то улице. Масиел кошачьим взглядом обвел местность.

– Они рядышком живут. Надо как следует продумать, что станем делать, когда проникнем к ним в логово. Надо быть готовыми ко всему. Когда будешь стрелять в гада, не давай воли гневу. Всади все шесть маслин в задницу этому козлу. Действуй хладнокровно. Успеешь потом расслабиться, – объяснял мне Масиел как совершить преступление.

– Я-то знаю, что делать. Вы и представить не можете, что эти сволочи со мной вытворяли! Смелости мне хватит, – сказал я.

– Мне тоже, – отозвался Мальро.

– Мальро, сейчас ты приобретешь бесценный жизненный опыт. У тебя на глазах сейчас подохнет сукин сын. Готовьтесь, мы уже у цели, – заключил Масиел, повышая голос.

Нас захватила волна энергии и воодушевления.

– Покончим с гадами! – возбужденно повторял Мальро.

Мы врубили магнитофон и принялись подпевать: «Йе-йе!» – как будто ничего опасного в нашем предприятии не было.

Масиел тормознул машину. Наступила тишина. Масиел выключил фары и свернул в старую темную улочку. Остановил машину напротив ветхого строения и велел нам выходить.

– Вот тут, – указал Масиел.

Револьвер уже был у меня в руке.

28

Масиел рассматривал дом так, будто знал, что делается внутри, – кто где сидит или стоит, кто чем занимается, кто курит или жует печенье на диване, кто смотрит телевизор. Мы стояли у машины на случай, если придется бежать, пока не случилось непоправимое, пока я не схлопотал те пули, которых избежал несколько дней назад. Я все время поглядывал на Масиела, ожидая дальнейших указаний. Масиел шепотом приказал нам идти за ним следом и выполнять все, что он скажет. Он решил войти первым и убедиться, тот ли это человек. Он постучит в дверь, и я издали опознаю субъекта, перед тем как броситься на него.

Я согласился. Мальро тоже.

– Мне надо держаться рядом с тобой, чтобы не ошибиться, – решительно произнес я, подавляя волнение.

– О’кей. Держись рядом, но не вплотную. Вдруг они вооружены, хрен их знает. От них всего можно ожидать. Поганое тут местечко! Тут и наркоторговцы живут, и сутенеры, и прочее дерьмо. Тут на каждого приличного жильца – хотя бы один наркоторговец. Кого тут только нет.

На улице не было ни души. Воздух пронзало оголтелое мяуканье котов. Я громко пукнул. Никому это не понравилось. Света на улице не было, освещалась она только отблесками луж. Сдавленный пьяный храп доносился, казалось, из самых недр преисподней и гулко отдавался у меня в голове. Если я сейчас пущу себе пулю в лоб, то даже не услышу выстрела.

Вдруг всю видимость застлал невесть откуда возникший туман. Глядя вниз, я не различал собственных ног. Я сунул руку под рубашку и достал револьвер. Сжимая его правой рукой, я чувствовал, как тяжел этот кусок металла, оказавшийся бы бесполезным в руках епископа или папы римского. Ну и хрен с ним, с папой.

Масиел вошел, и я за ним следом. Мальро держался несколько поодаль, беспрестанно озираясь, выискивая врага в каждом темном углу, чтобы напасть на него, прежде чем тот успеет напасть, – как в компьютерной игре.

Я почти прижался к Масиелу, когда он постучал в дверь.

Чей-то сдавленный, приглушенный голос спросил, кто там. Хозяин едва приоткрыл дверь, опасаясь за свою безопасность. Узенькая полоска света, ударившая в лицо Масиелу, осветила физиономию субъекта восточного типа, худого и безобразного. Глаза мои видели его почти вплотную. Прокашлявшись, тот спросил, что нужно Масиелу.

– Это он! – заорал я. Крик мой встряхнул окутанную туманом тишину.

Субъект не успел пошевельнуться. Масиел бросился в дверь, резким движением порвал цепочку. Ворвался в квартиру. Китаец далеко отлетел от удара, и мы услыхали хруст ломаемых костей. Мы ворвались вслед за Масиелом.

– Стреляй, Сид! – яростно заорал Масиел. Он был похож на сумасшедшего.

– Стреляй, твою мать! Кончай с ним – и линяем, – снова заорал он, глядя на меня.

Я смотрел на субъекта, раздумывая, точно ли это он. Тот открыл глаза, увидел меня и пришел в себя. Попытался бежать, но не мог подняться. Масиел опять заорал:

– Стреляй в сукиного сына! Убей гада!

Я взвел курок и подошел к нему. Масиел с силой пнул его по ногам, чтобы он уже точно не мог встать. Убивать – занятие не из приятных.

В комнатенке все пошло кувырком. В окно выскочил кот. Испугавшись кота, разлетелись голуби. Разве голуби ночью летают?

– Чего ты ждешь? Это не он, что ли?

– Он. Это он меня оттрахал.

– Да что тут происходит? Кончай с ним поскорее – и линяем отсюда, – вмешался Мальро.

– Этот гад не просто так на меня напал. Им не просто нужно было надругаться надо мной. Зачем я, по-твоему, пришел сюда? Ну, давай, колись, сука! Выкладывай, кто тебя послал?

– Этот подонок изнасиловал Сида, надругался над ним. Представляешь, Мальро? – сказал Масиел, и эти слова больно резанули меня по сердцу.

Мальро от ужаса разинул рот и стал наблюдать сцену, напоминающую фильм ужасов, где все умирают мучительной смертью.

– Погляди на этого сукиного сына. Он явно больной, – заметил Масиел.

Преступник молчал. Он лежал на полу, закатив глаза. Худое, костлявое лицо свидетельствовало, что он умирает от какой-то болезни.

– Убей гада, – сказал Мальро, которому тоже не нравилась моя нерешительность.

– Нет, погоди. Сперва пусть скажет, для чего он так со мной поступил. Говори, сука, кто тебя послал? Никто за здорово живешь насиловать парня не станет – кругом баб как собак нерезаных. Говори, кто тебя послал, а то убью.

– Да я тебя впервые вижу! Отпусти меня, – сказал этот кретин.

– Вы его похитили, отвезли в заброшенный дом и надругались над ним. Вспомнил? – начал допрос Масиел.

– Ну, давай, гад, говори, кто тебя послал? – не унимался я.

– Китаец, – прохрипел несчастный.

– Что еще за Китаец? – спросил Масиел.

– Китаец мне заплатил, чтобы я тебя отделал, – признался преступник, глядя мне в глаза.

– Это Алисин отец. Китаец – это его кликуха. Он же мафиози. У него сообщники вроде этого, – вмешался Мальро.

Пока он говорил, я снова навел оружие на мерзавца и готов был спустить курок.

– Китаец велел мне сделать то, что сделали с его дочкой. Насильник достоин смерти, он же дочь его изнасиловал, и Китаец мне сказал, что пусть моя совесть будет спокойна. Я не виноват, раскаиваться не в чем. Он мне помогает. Я скоро подохну. Лишь бы больно не было. Мне очень больно. Убейте меня, если хотите. Жизнь мне не дорога.

– Сколько заплатил тебе Китаец? – задал вопрос Масиел, поглядывая на дверь и окна, дабы убедиться, что за нами не следят.

– Он целую гору наркоты мне дал. Больше-то мне ничего не надо, все равно подохну скоро. Только бы не мучиться, – проговорил подонок. Он и вправду одной ногой стоял в могиле.

– Сейчас я убью тебя, несчастный.

– Кончай с ним скорее! Стреляй! Не тяни резину, – сказал Масиел.

– Можешь и не стрелять, раз не хочешь. Я и так насилу живой. Не видишь, что ли? – тоскливо произнес обреченный. Ему даже говорить было тяжело.

– Он же заразный! У него СПИД! Наверняка он тебя заразил! Мать твою за ногу! – заорал Масиел, совершенно обезумев, как будто заразили его, а не меня. Тут только до меня дошло, что я обречен, осужден на медленную и мучительную смерть, и что больше мне не спать ни с одной бабой.

Я спустил курок. Раз, другой, третий.

Прогремели выстрелы. Извращенец растянулся в луже крови.

Мы переглянулись и пустились наутек, словно мертвец собирался за нами в погоню.

На улице меня ласково обнял туман, защищая от скотов вроде Алисиного отца.

Да, наверняка я заразился. Стал ВИЧ-инфицированным.

Мне хана! Осталось только найти Алису и бежать с ней на край света. Ничего не поделаешь. Вот беда! А может, найдется выход? Может, научатся лечить этот гребаный СПИД и я смогу остаться с Алисой навсегда?

Нас мутило от запаха крови. Кого бы ты ни убил – петуха, свинью, человека – сразу начинаются рвотные позывы. Меня вырвало.

Выстрелы всколыхнули землю и пронеслись над городом, точно пылевая буря. Нас преследовало гробовое безмолвие до тех пор, пока мы не вернули машину. Масиел попрощался и сказал, что ему нужно идти по каким-то делам. Он велел нам сохранять хладнокровие и держать язык за зубами.

Где уж там!

Я ушел вместе с Мальро, думая только об Алисе. Кроме нее, ничто меня не интересовало в жизни. Хотя какая это жизнь!

29

Знаете, почему ночь так приятна? Потому что более эгоистична. Наверно, у меня недостает времени искать иных отличий, так же как выискивать разницу между моим отцом, которого я ненавижу, и отцом Алисы, который ненавидит меня. Ночью мне почему-то не кажется, что я должен умереть. Мальро пошел домой и сказал, чтобы я тоже отправлялся к себе, но вместо этого я пошел в больницу к Алисе.

Не спеша, я иду туда, где мне могут оказать помощь. Потом пущу все на самотек, подобно тому, как электрический ток сам по себе течет из генератора по проводам и, попадая в источник света, разоблачает преступников и убийц в их собственном доме. Я никогда не размышлял о жизни. Что о ней раздумывать – пускай все идет своим чередом! Чему быть, того не миновать. Все происходит помимо моего хотения. Никуда от этого не деться.

Дураки живут подолгу. А бессмертных никогда по-настоящему и не было.

Я буду жить, покуда предаюсь порокам. Человек живет, пока грешит. Моя природа, если можно так выразиться, – из дерева и камня, как на запущенном кладбище в деревне, где живет Боб Марли. Все на этом свете подобно мне – преходящее, преисполненное противоречий, движущееся неизвестно куда. Больница тоже может оказаться скопищем людских отморозков. Если там есть родильное отделение, то оно подобно небу. Все может оказаться не тем, что есть. Кроме меня.

Я таков, каков есть.

Остановившись напротив больницы, я задумался, зачем сюда пришел и помню ли еще об Алисе. Хотелось совершить какой-нибудь благородный поступок, пока не угасну и не умру, если вовремя не найдут лекарства от СПИДа. Мне нужна была уверенность, что Алиса выздоравливает, что я смогу ей помочь, если у нее состояние тяжелее, чем мне бы хотелось. Она должна выжить. Слухи о ее смерти распускались для того, чтобы испугать и обвинить меня. Теперь мы в одинаковом положении... и, наверное, недалек тот час, когда мы оба уйдем навсегда.

А для этого нужно, чтобы наша любовь стала вечной и чтобы мы не расставались никогда, чему так противился Алисин отец, и всегда помогали друг другу. Но перед смертью меня снова могут упечь в тюрьму. Нужно, чтобы оставалась хоть какая-нибудь надежда. Надо, чтобы Алиса меня ждала. Хочу, чтобы нас связали теснейшие узы, чтобы наши тела сплелись в единое целое, и ничто на свете не смогло бы нас разлучить. И если уж суждено мне умереть, то умру я счастливым, если она будет мне улыбаться, говорить красивые слова и поможет стать таким, каким мне всегда хотелось быть. Даже если у меня нет будущего.

Надо что-то делать.

Охранники, сидящие у входа в больницу, походили на рогатых стражей, не пускающих грешников на небеса. Настоящие демоны, преграждающие вход порочным душам в мир больных. Нужно пройти мимо них, чтобы найти Алису в том же коридоре, где побывал я. Надо рискнуть.

А если ее здесь нет? Если это все козни ее родителей?

Вряд ли. Наверно, все-таки она здесь.

Я знаю, что она встретит меня с улыбкой. Здесь или где бы то ни было. Поищу ее сначала в больнице, потом у нее дома и, наконец, у друзей.

Целую ночь готов ее искать.

Сейчас войду.

Бдительный страж даже не взглянул на меня. Я подошел вплотную к окошечку. Регистраторша говорила, тоже не глядя на меня, точно я был бесплотный дух, невидимый глазу. Никто из сидящих в холле не обратил на меня ни малейшего внимания. Облокотившись на стойку, я начал:

– Девушка, мне надо к врачу.

– А что тебя беспокоит?

– Голова болит. Очень болит. И общая слабость. Мне совсем плохо. И аппетита нет. Мне стало плохо, вот я и решил зайти к врачу по дороге домой. Боюсь, не стало бы еще хуже.

– Посиди немного. Я тебя вызову.

Она снова уткнулась в бумаги и забыла обо мне. Я остался стоять, обводя взглядом коридор.

Я спокойно прошел в дверь с надписью «Посторонним вход запрещен». Прошел мимо врачей и медсестер. Они тоже не обратили на меня внимания или не заметили меня, как будто я и вправду бесплотный дух. Лишь глаза выдавали мои намерения, да и руки говорили, что я убил кретина. Я зашел в туалет, причесался, умылся, улыбнулся собственному отражению в зеркале. Хотелось прилично выглядеть перед Алисой. Все будет хорошо. Не терпится ее увидеть. Не так тоскливо будет.

Поднявшись по лестнице, я пошел по коридору. По пути заглядывал в палаты через открытые двери. Везде лежал народ. Все спали. Кое-где оставался включенным телевизор. В конце коридора была закрытая дверь. Это была палата для тяжелобольных.

Я медленно отворил дверь. Увидев меня, санитар спросил, что я здесь делаю. Я промолчал и поманил его пальцем, дав ему понять, что разговаривать надо тихо.

Ничего не понимая, санитар обернулся, вытянул шею и приготовился меня выслушать. Уклониться от удара ему не удалось. Я ударил его по голове рукояткой револьвера – бил насмерть. Он повалился на пол, и я нанес ему еще три удара. Рука у меня залилась кровью.

Синий свет освещал белые простыни, покрывавшие койки, разделенные между собою желтыми пластиковыми занавесками. Из стен торчали провода, питавшие аппараты, которые, в свою очередь, питали искусственной жизнью больных, а те лежали как мертвые и лишь порой чуть слышно постанывали. На одной из коек, озаренной лунным светом из выходившего на улицу окна, лежала девушка с открытыми глазами. Это была Алиса.

Я подошел и прикоснулся к ее лицу. Свои окровавленные руки я вытер о покрывало. Еще раз проводя рукой по ее лицу, я тихонечко, чтобы не разбудить остальных, прошептал ее имя. Мне хотелось обнять ее всю, но мешали провода и трубочки, введенные ей в нос.

Я притронулся к ее руке, к груди, к губам. Хотелось разбудить Алису и сказать, что я люблю ее. А еще хотелось попросить, чтобы она писала мне, когда я снова сяду с тюрьму, или чтобы она бежала со мной на край света. Или чтобы каждый год, в день моего рождения, посещала мою могилу. Больше ни о чем просить бы не стал. Но она не слышала меня, так что не стоило и говорить – оставалось только проститься, раз уж никуда она со мной не пойдет.

Я попытался поднять ее. К счастью, она была худенькая, хотя и высокого роста, и потому оказалась легкой, словно пушинка. На ней был голубой халатик. Я подложил руку ей под поясницу, силясь поднять ее с кровати, и ощутил ее голое тело, теплые ягодицы, ничем не прикрытое лоно. Я ощутил возбуждение. Потом заплакал. Моя рука застыла у нее на попе.

Нужно было поднять Алису с койки. Мне это удалось, но она вдруг выскользнула у меня из рук и упала к моим ногам. Провода натянулись и лопнули. Она и не почувствовала.

Я понял, что шансов больше нет. Алиса была уже одной ногой в могиле. Я ее пережил.

Я утратил самообладание. Вставил дуло револьвера в рот и зажмурился, чтобы не слышать выстрела. Передумав, я открыл глаза и посмотрел на Алису. Вынул револьвер изо рта. Задумался. Опустился на пол и поцеловал Алису в губы. Расстегнув на ней халатик, стал целовать ее груди. Хотел раздеть ее догола, но тут же устыдился своего желания.

Впрочем, ненадолго.

Я снял с нее все, раздвинул ей ноги и с трудом поверил, что все увиденное мною – это только для меня. Я снял брюки и лег на нее, выбирая позицию поудобнее, чтобы проникнуть к ней во влагалище, остававшееся поначалу холодным. Было трудно. Я остановился. Я сунул пальцы в рот, смазал их слюной и слезами и начал все сначала. Вошел в нее до конца, словно нож в мякоть спелого арбуза. При этом плакал навзрыд. Овладев ее телом, я переживал небывалое вожделение и, кончив, получил такое наслаждение, какое прежде мне было неведомо. Я слез с Алисы, созерцая ее неподвижные черты. Вот наши судьбы и соединились. Дело того стоило. Теперь нас не разлучит даже ее отец – если, конечно, она выйдет из комы.

Я приставил к голове пахнущий пороховым дымом револьвер. За окном красные огни машин образовывали цепь, опоясывающую Виа-Маржинал. Их рев сливался с рычанием, исходившим из моего рта. Если я себе пущу пулю в лоб, то наверняка ничего не услышу. Уличные огни, проникая мне в душу, вызывают целую бурю.

Я посмотрел на Алису, приставил заряженный револьвер к виску и произнес:

– Спи спокойно. Не открывай глаз, не пробуждайся. Скоро встретимся и больше не расстанемся. Буду тебя ждать.

Примечания

1

Вера Фишер – бразильская актриса. Снимается в сериалах. – Прим. пер.

(обратно)

2

Песня «Going to California» группы «Led Zeppelin». Перевод с англ. И. Ю. Куберского.

(обратно)

Эрмес Леал Я – грозный любовник. История Сида и Алисы

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

Примечания

1

2

Оглавление