Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Саморазвитие, Поиск книг Обсуждение прочитанных книг и статей,
Консультации специалистов:
Рэйки; Космоэнергетика; Биоэнергетика; Йога; Практическая Философия и Психология; Здоровое питание; В гостях у астролога; Осознанное существование; Фэн-Шуй; Вредные привычки Эзотерика


Мусульманскіе паломники Изъ путешествія по Аравіи

I

Заходило солнце, погружаясь за песчаный горизонтъ Этъ-Тихской пустыни Аравіи. Все вокругъ тонуло въ волнахъ неуловимаго всеобъемлющаго св?та, который проникалъ въ каждую песчинку, каждую частичку дремлющаго воздуха, каждый атомъ всего того, что составляетъ пустыню. То было море св?та, въ которомъ потонуло и море песку, какъ любятъ называть пустыню, и далекія скалы, и горизонтъ, и даже безконечная синева неба; — все какъ-то сіяло, блистало и сливалось въ н?что св?тлое, чарующее, осл?пляющее глазъ челов?ческій…

Нашъ небольшой караванъ, направлявшійся въ Аравію, отдыхалъ въ тихій іюньскій вечеръ на окраин? аравійскихъ пустынь по средин? дороги между Синаемъ и Іерусалимомъ. Подобно древнимъ израильтянамъ, мы пробирались черезъ горы и пустыни, ища страны об?тованной, и уже сд?лали дв? трети своего многотруднаго пути. Забыты были прежнія страданія, забыты нужда и лишенія, забыты и зной, и безкормица, и жажда…

Посл?дняя остановка въ Акаб?,— небольшомъ арабскомъ городк?, пріютившемся въ уголку Краснаго моря между Каменистою и Собственною Аравіею, возобновила наши силы и придала намъ н?которую бодрость, потребную для далекаго пути. Путникъ, какъ ребенокъ, скоро забываетъ прошедшія страданія и см?ло идетъ впередъ, не засматриваясь далеко, не в?дая и не справляясь о будущемъ, хотя бы оно было непроницаемо, какъ покрывало богини Нейтъ въ Саис?. Онъ уже бодръ и св?жъ, когда им?етъ случай или возможность вздохнуть свободно, хотя н?сколько часовъ, и этими минутами — не н?ги и упоенья, а утоленья вс?хъ насущныхъ потребностей, купить себ? новыхъ силъ и кр?пости, столь необходимыхъ въ пути. Онъ предоставленъ самому себ?; одинъ, вдали отъ всякой цивилизаціи, безъ друзей, въ пустын? среди ряда опасностей и лишеній, онъ можетъ над?яться только на самого себя, на свою энергію, на свое здоровье, и, если такъ можно выразиться, на свою счастливую зв?зду. Въ трудномъ путешествіи челов?къ начинаетъ в?рить въ fatum; оно не представляется ему ч?мъ-то непонятнымъ и несуществующимъ;— н?тъ — твердое уб?жденіе — чему быть, того не миновать — сидитъ кр?пко въ немъ и влечетъ его неудержимо и таинственную даль… Что манитъ его туда, онъ не можетъ дать себ? въ томъ отчета, но отдается тому влеченію безкорыстно и безотчетно, и, если счастливое открытіе ув?нчаетъ его труды, онъ такъ же безотчетно порадуется своему усп?ху, какъ и поскорбить о его неудач?. Ему кажется, что онъ исполняетъ свой долгъ, то, что ему назначено судьбою, съ ч?мъ связывается все его существованіе… Не слава, не гордость, не авантюризмъ влечетъ его впередъ; т? чувства и не должны влад?ть т?мъ, кто отправляется въ путь; онъ долженъ быть трезвъ мыслью, далекъ отъ всякихъ другихъ побужденій, кром? чистой идеи, въ пользу которой онъ несетъ вс? свои лучшія силы, весь свой умъ, часть своей жизни… То чувство, та идея, влекущія челов?ка въ таинственную даль на нужды и лишенія, должны быть не выжаты изъ челов?ка, — они должны родиться съ нимъ, быть взлел?яннымъ «отъ младыхъ ногтей» и наполнить все его существованіе…

Посл? отдыха и утоленія своихъ физическихъ потребностей, мы были бодры и см?ло шли впередъ. Тотъ вечеръ, о которомъ я поведу свой разсказъ, былъ однимъ изъ первыхъ по выход? изъ Акабы, и мы, св?жіе, безпечно отдыхали въ dolce far niente на мягкомъ песк? Уади-ель-Араби. На длинныхъ палахъ, которыя мы везли издалека, были натянуты синія полотнища, взятыя изъ Акабы; съ боковъ ихъ дополняли дв? простыни, что вм?ст? составляло импровизированную палатку. Вм?сто софъ и дивановъ лежали наши вьюки, вм?сто ковра — плащи, покрывающіе песокъ, и вм?сто ограды — четыре дромадера, мирно дремавшіе вокругъ нашей стоянки. На жалкомъ костр? кипятился небольшой чайникъ; вокругъ него мои проводники готовили ужинъ и чай, которымъ мы любили баловаться въ пустын?, особенно когда вблизи была чистая вода. То былъ обыкновенный, незат?йливый порядокъ нашего вечерняго отдыха и обыкновенная картина, которую представлялъ нашъ небольшой караванъ, едва мы останавливались на становище.

Въ тотъ день мы рано расположились на ночлегъ, потому что я въ окрестностяхъ нашей стоянки нашелъ много поучительнаго для изученія. Потрудившись довольно, ми отдыхали и любовались чуднымъ закатомъ солнца, которое быстро спускалось въ горизонту. Т? волшебные переливы цв?товъ, которыми заблистала пустыня, не поддаются простому описанію; даже бойкая кисть художника не въ состояніи передать всей прелести гармонической игры св?та и т?ней, цв?товъ и отт?нковъ на ширин? безграничной пустыни и необъятнаго неба. Оставалось только безмолвно созерцать ту дивную панораму и полною грудью вдыхать бальзамическій воздухъ пустыни, въ которомъ уже чувствовались струйки осв?жающаго в?терка, прилет?вшаго съ недалекаго берега Краснаго моря. Видн?лось отчасти съ окрестныхъ горъ и холмовъ и само, знаменитое издревле Чермное море. Какъ длинная р?ка, извивался его восточный рукавъ между берегами Собственной и Каменистой Аравіи, окруженной высокими горами, отражающимися въ его волшебномъ зеркал?, и хранящими въ своихъ дебряхъ гнусные притоны торговцевъ челов?ческимъ мясомъ, продавцами т?ла рабынь. Та р?ка или рукавъ издревле звался Эланитскимъ заливомъ; а когда на развалинахъ славной Элани стала жалкая Акаба, тотъ рукавъ прозвали Акабинскимъ заливомъ. Со временъ незапамятной древности, со временъ доисторическихъ, былъ славенъ тотъ заливъ. Много тогда онъ послужилъ челов?честву какъ гавань Краснаго моря, — протокъ, ведущій въ сердце Счастливой Аравіи и Петры. Не были тогда пустынны и эти дикіе нын? берега, и эти кристальныя воды Чермнаго моря, бороздимыя судами фараоновъ, финикіанъ (этихъ англичанъ древняго міра), арабовъ и индусовъ. Жизнью и счастьемъ цв?ла нын? пустынная Аравія, и не даромъ ее издревле прозвали Счастливою. Но т? времена прошли уже безвозвратно. Никогда больше міровой транзитъ не пойдетъ черезъ Синайскій полуостровъ, никогда порты его не будутъ центрами міровой торговли и движенія. Только Суецъ начинаетъ входить въ роль, и то пока не совс?мъ удачно. Сама же Петра, Каменистая Аравія, никогда не процв?тетъ; в?чно она будетъ пустынею, которую будутъ бороздить полудикіе сыны ея — бедуины, да хаджи, мусульманскіе паломники, пробирающіеся въ Мекку, да см?лые европейскіе туристы. И долго эта древняя страна останется во всей своей библейской простот?, какою описываетъ ее библія; очень долго она сохранитъ свой неприв?тливый характеръ, несмотря на то, что съ т?хъ поръ, какъ челов?къ сталъ помнить себя, она служила страною, около которой вращалась половина исторіи древняго міра.

Убаюканный легкою, пріятною св?жестью, утомленный моремъ св?та, разливающагося вокругъ и полупотухающаго на восток?, откуда уже появлялась синеватая, съ лиловою оторочкою, дымка, закутывающая далекіе Акабинскіе альпы, я наносилъ впечатл?нія дня въ свою записную книжку, какъ мой проводникъ Рашидь, выпрямившись, и какъ бы ужаленный зм?ею, произнесъ:

— Смотри, эффенди {Эффенди — господинъ, ваше благородіе.}, отъ востока видн?ется караванъ; вонъ идутъ дромадеры; много ихъ тамъ, — то хаджи, а не простой караванъ… Они идутъ прямо на насъ…

Я и другіе мои проводники посп?шили высунуться изъ палатки и обгляд?ть горизонтъ. Д?йствительно, занявшись кейфомъ, мы и не зам?тили, какъ изъ далекаго ущелья выдвинулся огромный караванъ. Длинною лентою черн?лся онъ въ облитомъ золотомъ и пурпуромъ горизонт?; впереди и сзади его неслись столбы пыли, которые лучами заходящаго солнца осв?щались въ чудныхъ переливахъ. Словно перья волшебной птицы, вились они вокругъ каравана, темно-красными, золотыми, пурпурными волнами и облачками, стремясь вверху и переходя въ розоватую дымку, уже сливающуюся съ лиловыми и голубоватыми тонами потухающаго неба. Несмотря на значительное разстояніе, я простымъ глазомъ даже различалъ н?которыя подробности, благодаря зам?чательной чистот? воздуха пустыни. Н?сколько десятковъ верблюдовъ было легко насчитать въ приближающемся караван?. Какъ бы выточенные изъ камня, обрисовывались они р?зко-темными силуэтами на цв?тномъ фон? горизонта и, преобразованные тою же оптическою иллюзіей, которая обусловливаетъ и миражи, они казались сравнительно огромными. Съ помощью простого бинокля я различалъ уже и всадниковъ, уныло покачивавшихся на горбахъ «кораблей пустыни». Половина хеджановъ {Хеджанъ — всадникъ, сидящій на верблюд?-хеджин?.} была вооружена, другая н?тъ. Я сообщилъ объ этомъ своимъ проводникамъ. Въ одинъ голосъ тогда, при этомъ признак?, они отв?чали, что то несомн?нно хаджіаджъ {Хаджіаджъ — множественное число отъ хаджъ, по-арабски.}— паломники изъ Мекки и Медины. Поклонившись священной Кааб?, облобызавши стопы и прахъ великаго пророка, они пробираются черезъ пустыни Іемена, Геджаса и Синая по пути хаджей (дербъ-ель-хаджіаджъ) въ Каиръ — настоящую Москву мусульманскаго міра. Давно мн? уже хот?лось вид?ть этихъ паломниковъ и пробыть хотя н?сколько часовъ съ такими интересными людьми, если будетъ возможно. Мое давнишнее желаніе исполнялось: хаджи шли прямо на насъ. Небольшой ручеекъ, у котораго мы остановились, обыкновенно высыхающій въ это время года, манилъ видно и ихъ къ себ?, какъ приманилъ онъ и нашъ караванъ, хотя мы им?ли еще полные бурдюки воды.

Я не сводилъ главъ съ интересной группы людей, приближавшихся въ намъ какъ-то особенно быстро. Чрезвычайная ли зеркальность воздуха, или другая оптическая иллюзія, приближала ихъ въ намъ какимъ-то волшебнымъ образомъ, хотя они были еще далеко отъ насъ. Вотъ уже можно различить не только самихъ всадниковъ, но даже и ихъ одежды; вотъ видн?ются бороды почтенныхъ шейховъ, или хаджей, а тамъ еще какія-то странныя фигуры, словно закутанныя въ саванъ мертвыхъ; он? не-то полусидятъ, не-то полулежатъ на ц?ломъ ворох? одежды на бокахъ огромныхъ животныхъ. Все ближе и ближе придвигается караванъ; верблюды его уже фыркаютъ, какъ бы предвкушая отдыхъ; наши вторятъ имъ; словно тяжелая кавалерія, возс?дающая на какихъ-то чудовищныхъ коняхъ, несется прямо на насъ н?сколько десятковъ арабовъ. Заходящее солнце причудливо обливаетъ золотыми своими брызгами приближающійся караванъ, и эти металлическіе переливы св?та въ пустын?, производящіе чудный эффектъ, заиграли на чалмахъ, бурнусахъ и ружьяхъ всадниковъ и на спинахъ ихъ животныхъ, казавшихся не то золотистыми, не то золотисто-пурпуровыми…

Ми приподнялись на своихъ м?стахъ, пріосанились, и Юза — самый бойкій и юркій изъ моихъ проводниковъ и вм?ст? съ т?мъ переводчикъ, величественно пошелъ впередъ, прив?тствуя пришельцевъ правою рукою и наклоненіемъ головы. Шаговъ за пятьдесять караванъ пріостановился, какъ бы по данному знаку и изъ строя верблюдовъ отд?лилось одно могучее животное, на спин? котораго возс?далъ живой и вертлявый челов?къ, сухощавый, какъ щепка, съ длинною съ прос?дью бородою, быстро б?гавшими глазами и въ зеленой чалм?,— признакъ, указывавшій, что влад?лецъ ея не разъ уже побывалъ въ Мекк? у гроба пророка и носитъ почетное имя хаджи. То былъ, в?роятно, хабиръ — вожакъ каравана, или старшій изъ погонщиковъ — шейхъ-ель-джемали, на что отчасти указывало и его, изящно украшенное оружіе, которое онъ носилъ съ большимъ достоинствомъ, нарочно выставляя на показъ.

— Ель-саламъ-алэйкумъ (миръ вамъ)! — было его первымъ словомъ, съ которымъ арабы — этотъ народъ молитвы — обращаются къ путнику, гд? бы ни встр?тили его.

— А-алейкумъ-ель-саламъ-у-рахмедъ-лилляхи-у-варактту (да будетъ милость Господня съ вами, его благословеніе и любовь)! — отв?чалъ я, прибавивъ еще — мархаабвумъ (милости проеимъ).

— Тайбинъ, салямятъ-сіякъ-кейфъ-калекъ-ву (прив?тъ и теб?, здоровъ ли ты)? — спрашивалъ меня дальше хабиръ.

— Тайбинъ, ель-хамди-лилляхи (благодаря Бога, здоровъ), — было отв?томъ съ моей стороны.

Обм?нявшись прив?тствіями, какъ глава своего каравана съ главою или выборнымъ пришедшаго, я предоставилъ дальше слово Юз?, приказавъ ему пригласить караванъ къ «благодатной и волшебной струйк? воды, которую послалъ Магометъ на помощь усталому путнику», — такъ полагается величать въ пустын? даже самую ничтожную лужу воды, хотя бы ее едва можно было пить. Наше приглашеніе не было впрочемъ необходимо, потому что бывалый предводитель хаджей безъ насъ зналъ, что не нужно проходить мимо хорошаго источника, когда онъ стоитъ на самомъ пути.

— Эль-хамди-лилляхи! — было единственнымъ отв?томъ со стороны араба.

Мой Юза что-то еще сказалъ, должно быть, очень хорошее, предводителю хаджей, такъ какъ этотъ посл?дній посл? того обратился къ своимъ спутникамъ съ н?сколькими словами, на которыя они отв?чали дружнымъ — машаллахъ (да будетъ восхвалено имя Господне)!

Караванъ сталъ подходить еще ближе къ намъ и расположился шагахъ въ двадцати отъ нашей стоянки. Безъ всякихъ усилій со стороны вожатыхъ, верблюды стали, согнули кол?ни жалобно зарев?ли, какъ бы прося, чтобы сняли скор?е грузъ съ ихъ, натертыхъ до крови, спинъ и горбовъ. Н?сколько десятковъ всадниковъ медленною и важною поступью сошли со своихъ сэрджъ (н?что въ род? верхового с?дла) и сняли разное тряпье, служившее имъ подстилкою. Зат?мъ стали разгружать животныхъ съ тою величественною медленностью и неторопливостью, какою отличается житель востока отъ юркаго, суетливаго европейца.

Несмотря на всевозможныя восклицанія и прив?тствія, сыпавшіяся вокругъ меня и обращенныя, разум?ется, ко мн?, на которыя бойко отв?чалъ Юза, я стоялъ, какъ вкопанный, и не спускалъ глазъ съ разгружающагося каравана. Полный напряженнаго вниманія, я только и вид?лъ темно-бронзовыя, загор?лыя, большею частью испитыя, лица, осв?щенныя огненными глазами, сурово гляд?вшими изъ подъ черныхъ съ поволокою длинныхъ р?сницъ… Ц?лая коллекція всевозможныхъ типовъ предстала предо мною, и сердце мое дрогнуло отъ пріятной возможности вид?ть и сравнить ц?лый рядъ типическихъ физіономій, принадлежавшихъ къ самымъ разнообразнымъ областямъ мусульманскаго міра. Въ первую же минуту я уже началъ различать представителей различныхъ мусульманскихъ націй, и струнка этнографа первая заговорила во мн?, едва я усп?лъ оправиться отъ изумленія, овлад?вшаго мною, когда вокругъ нашего тихаго становища закопошился многочисленный людъ. Даже не в?рилось, чтобы полчаса тому назадъ мы были одни въ мертвой пустын?, безъ всякой надежды увид?ть лицо челов?ческое, — и вдругъ очутились въ большомъ обществ?, подобныхъ вамъ, странниковъ. Прошло съ четверть часа, и я уже освоился съ своими новыми товарищами настолько, что пересталъ чуждаться ихъ и съ любопытствомъ разсматривалъ эту см?сь народностей. Рядомъ съ величавымъ туркомъ, од?тымъ въ великол?пную чалму и въ широчайшихъ шальварахъ, выступалъ стройный, закутанный въ бурнусъ, сынъ аравійской пустыни, съ мускулами, какъ бы вылитыми изъ стали; рядомъ съ гибкимъ и юркимъ египтяниномъ выд?лялся черный лоснящійся суданецъ, — э?іопъ въ полномъ смысл? этого слова, съ б?лыми, словно слоновой кости, зубами, желтоватыми зрачками и курчавыми жесткими волосами; кром? этихъ преобладающихъ типовъ, въ караван? хаджей были и другія народности, которыхъ трудно было распознать точно съ перваго взгляда. Съ чувствомъ, понятнымъ этнографу и антропологу, я разсматривалъ эту см?сь народностей, и отыскивалъ сходства и различія, проводилъ параллели, устанавливалъ антропологическія характеристики. Скоро, однако, мое вниманіе было отвлечено новою оригинальн?йшею личностью.

Мой Юза уже давно говорилъ съ однимъ почтеннымъ паломникомъ съ длинною с?дою бородою и въ цв?тномъ бурнус?, но я какъ-то не сразу остановилъ на немъ свой глазъ; но зато обративши свое вниманіе на этого старца, я уже не могъ оторваться отъ него. Невольно привлекала меня эта почтенная личность. Благообразный, с?дой, высокій старикъ съ умнымъ складомъ лица, обрамленнаго длинною шелковистою бородою, съ прекрасными не потухшими глазами, такъ напоминалъ собою библейскаго патріарха, что сравненіе само напрашивалось на языкъ. Длинный посохъ въ рук? и н?что въ род? капюшона, од?таго на зеленую чалму, еще бол?е дополняли сходство; когда же посл?дній лучъ догоравшаго солнца осв?тилъ еще этого истаго сына пустыни, позолачивая верхнія складки его бурнуса, который разв?вался тихо въ воздух?, онъ явился мн? вдохновеннымъ старцемъ, пов?дающимъ волю небесъ избранному народу. Р?чь его также тихо и торжественно лилась изъ устъ, ос?ненныхъ шелковистыми с?дыми усами и бородою, а безпрестанно подымающіяся руки вверху съ разв?вающимися рукавами и возводимыя часто въ небу черные пламенные глаза словно призывали небесное благословеніе на окружающихъ.

Окончивъ разговоръ съ Юзою, благообразный старецъ подошелъ и ко мн?; снова вдохновенная р?чь полилась изъ его устъ, глаза сверкнули какимъ-то яркимъ огнемъ, какъ у провозв?стника правды, въ голос? послышались чудныя ноты, въ поднимающейся рук? — казалось, творилось благословеніе… Много и долго говорилъ почтенный старецъ, Юза едва усп?валъ переводить.

— Миръ теб? благородный хакимъ (врачъ) московъ {Московъ — русскій; такъ называютъ насъ на Восток?.}, началъ онъ, прикладывая свою правую руку поочередно то ко рту, то въ сердцу, то въ голов?,— Аллахъ да благословитъ твой путь, умножитъ твою силу, укр?питъ твоихъ верблюдовъ; да будетъ милость великаго пророка надъ твоею головою. Абдъ-Алла, шейхъ арабовъ пустыни, призываетъ т?нь Аллаха на тебя и твоихъ спутниковъ. Отъ священной Каабы и горы Арарата идетъ Абдъ-Алла и ведетъ оттуда много хаджей въ Масеръ-ель-Кахира (Каиръ). Онъ проситъ своихъ верблюдовъ, благородный господинъ, поставить рядомъ съ твоими и раскинуть свои шатры на томъ же благословенномъ м?ст?, куда пророкъ привелъ и твой караванъ, эффенди. — Аллахъ муссэлемъ, вуссэлемъ аалейху (хвала Богу, а посл? Бога — пророку!!!).

На эту длинную р?чь я отв?чалъ вс?ми, изв?стными мн?, арабскими в?жливостями и приглашалъ именемъ пророка — вахіатъ-эль-расуль — весь караванъ расположиться рядомъ съ нашею стоянкою, прибавивъ еще н?сколько разъ — мархаабкумъ! (добро пожаловать).

Шейхъ, а зат?мъ Юза, громогласно передали еще разъ мое приглашеніе, что было совс?мъ напрасно, потому что караванъ и безъ того уже остановился вполн? въ нашихъ влад?ніяхъ. Посл? вторичнаго приглашенія однако, хаджи начали ставить свои походныя палатки изъ войлока, грубо скатаннаго изъ темной верблюжьей шерсти при постоянныхъ восклицаніяхъ:

— Аллахъ-селлэмакъ (Господи, благослови)! — и — бэ-биссмилиллахи (во имя Божіе), — обращенныхъ къ Богу или его пророку.

Теперь вокругъ нашей, еще недавно мирной, стоянки образовалось н?что въ род? базара; люди толклись, путались и копошились, хотя и не безъ д?ла; только одни верблюды были спокойны; разгруженные со спутанными ногами, они бродили вокругъ становища, отыскивая свою незат?йливую пищу на полувыжженной пустын? и изр?дка только пофыркивая, какъ бы отъ наслажденія отдыхомъ посл? труднаго перехода. Изъ разгруженныхъ пожитковъ образовались небольшія кучи, около которыхъ темнолицые ихъ обладатели разбивали свои незат?йливые шатры такимъ первобытнымъ способомъ, что казалось, будто передъ нами семья древнихъ евреевъ или блуждающихъ номадовъ — семитовъ — д?тей пустыни, разбиваетъ свои палатки во времена, которыя знаетъ Библія.

Да они и не изм?нились почти съ т?хъ поръ — истые сыны пустыни… Какими были они во времена Моисея, такими остались и понын?. Какъ однообразна и неизм?нчива пустыня, такъ неизм?нчивы и обитатели ея — пожалуй, счастливыя д?ти пустыни и свободы… Да и т?, которые не могутъ назвать своею матерью пустыню, ея временные гости въ род? насъ, или этихъ хаджей, хлопочущихъ около нашей стоянки, не далеко стояли отъ истыхъ д?тей пустыни въ отношеніи жизненнаго комфорта. Пустыня представляетъ свои условія, она требуетъ, чтобы всякій кто ни придетъ сюда, — гость или постоянный житель ея, жилъ такъ, какъ сл?дуетъ жить въ пустын? — этомъ безграничномъ простор?, мор? песковъ, царств? свободы, которое, однако, не создано для жизни… только насильно врывается жизнь въ эту безжизненно-мертвую часть природы и, благодаря своей живучести и могучимъ силамъ приспособляемости, она еще можетъ не только существовать съ боя, но и развиваться въ пустын?…

II

Разбиты шатры, угомонились понемногу верблюды и люди… Солнце уже закатилось, и ночь какъ-то незам?тно, неслышно подкралась и опустилась надъ пустыней… Есть зори и въ пустын?, и он? такъ прекрасны, что ихъ не опишетъ никакое перо, ихъ надо вид?ть, чтобы им?ть понятіе… Но того сумрака, который бываетъ у насъ на с?вер? передъ наступленіемъ ночи, не бываетъ въ пустын?. День см?няется ночью прямо, какъ только дневное св?тило утонетъ въ золот?, пурпур?, лазури и огн? за песчаною каемкою, за которую уходитъ горизонтъ пустыни. Ночи и зори въ пустын? — это гордость ея; лучшаго она дать не можетъ, да и трудно себ? представить что-нибудь лучшее на земл?…

Суетня и б?готня въ нашемъ становищ? уже прекратились… челов?къ и животное отдыхаютъ въ ночной тиши. Кое-гд? вспыхнули огоньки, зажженные изъ сучьевъ тарфъ (манновыхъ деревьевъ), бурьяну и навозу, отчасти привезенныхъ издалека, отчасти собранныхъ по берегамъ прив?тливо журчащаго ручейка. Какъ отрадно, тихо и спокойно все вокругъ! Какъ все дышетъ н?гою, покоемъ и южною ночью! Не могу успокоиться только я, потому что вниманіе мое развлечено разнообразными сценами усыпающагося каравана. Наконецъ вниманіе мое остановилось на групп?, которую я зам?тилъ уже давно. Не видъ мирно отдыхающаго каравана, не прелесть ночи, къ которымъ я усп?лъ уже присмотр?ться впродолженіе многихъ дней, прожитыхъ въ пустын? — привлекли мое вниманіе, а т? б?лыя странныя фигуры, которыя я зам?тилъ еще издалека полулежащими на бокахъ верблюдовъ… Я вид?лъ, какъ ихъ бережно снимали, какъ ихъ укладывали на песк?, предварительно устроивъ н?что въ род? постели, какъ ихъ накрывали шатромъ; вид?лъ даже, что эти фигуры двигались, но подходить къ нимъ не р?шался, думая, что это похищенныя, выкраденныя гд?-нибудб по дорог?… Зная же ревность мусульманъ по отношенію въ женщинамъ и свое положеніе одного среди десятковъ правов?рныхъ, я не могъ и думать поближе разсмотр?ть предметъ, привлекшій мое вниманіе.

Недавняя встр?ча съ торговцами невольницъ на берегу Краснаго моря такъ вр?залась въ мою память, что я и теперь чуть не въ каждомъ араб? пустыни вид?лъ продавцовъ живого товара. Въ данномъ случа? подобное подозр?ніе было вовсе неосновательно, потому что воровать для продажи женщинъ каравану паломниковъ, возвращающихся изъ Мекки, едва ли было прилично, хотя и случались подобные гр?хи. Юза говорилъ, что иногда хаджи привозятъ съ собою въ Каиръ хорошенькихъ рабынь изъ Счастливой Аравіи и выгодно перепродаютъ ихъ въ Египт? сластолюбивымъ пашамъ, что, разум?ется, д?лается секретно, потому что торговля челов?ческимъ мясомъ запрещена теперь въ Египт?. Почтенная личность шейха, обходившаго весь караванъ, и напутствовавшаго его прив?тливыми пожеланіями — Аллахъ-архакумъ (Богъ съ нами), — прогоняли это подозр?ніе. Я терялся въ догадкахъ насчетъ значенія этихъ таинственныхъ б?лыхъ фигуръ и внимательно наблюдалъ за ними; ихъ было всего три; около нихъ стояло н?сколько челов?къ, которые по временамъ что-то бормотали надъ лежащими, призывали громко имя Аллаха, но меня не подпускали подойти поближе. Около четверти часа я наблюдалъ за этою любопытною группою, пока громкій, словно предсмертный, стонъ не вырвался изъ груди одной изъ б?лыхъ фигуръ, которая вдругъ начала шевелиться и развертываться. — Аллахъ-архамкумъ (да помилуетъ тебя Господь!) — воскликнули арабы въ одинъ голосъ и принялись начитывать ц?лые зурэ (стихи) изъ корана… Тогда я понялъ, что странныя б?лыя фигуры были больные паломники, которыхъ добрые товарищи не хот?ли бросить въ пустын? на пути, гд? ихъ ожидала в?рная смерть, а везли съ собою, несмотря на то, что они были лишнимъ, тяжелымъ балластомъ. Я командировалъ Юзу къ старому шейху распросить подробн?е объ этихъ больныхъ, потому что во мн? заговорило тогда чувство состраданія въ ближнимъ. Теперь я уже удивлялся тому, что не могъ догадаться сразу, что передо мною были больные, и терялся напрасно въ догадкахъ… Стоны, однако, начали вырываться изъ груди несчастнаго все сильн?е и сильн?е. онъ началъ вдругъ изо вс?хъ силъ корчиться, а потомъ кричать раздирающимъ образомъ, какъ бы стараясь освободиться отъ савана, кр?пко окутывающаго его члены. Несмотря на вс? препятствія со стороны окружавшихъ, я пробился въ несчастному страдальцу и сорвалъ покровы съ его головы…

Передо мною предстало тогда не челов?ческое лицо, а образъ воплощенной смерти… Обтянутый посин?лою морщинистою кожею черепъ съ глубоко ввалившимися потускн?вшими глазами и черною, окаймлявшею обводъ лицевыхъ костей, бородою въ вид? узкой ленты, которая придавала еще бол?е смертной бл?дности и синевы этому ужасному лицу, — вотъ что явилось передъ моими глазами, когда я снялъ покрывало. Вс? мускулы его лица — подобія смерти, были передернуты; страшныя муки изображались на немъ; углы рта были оттянуты, ротъ полуоткрытъ; холодное дыханіе, казалось, вырывалось изъ этихъ посин?вшихъ, покрытыхъ коркою губъ; растрескавшійся языкъ, огромные темно-зеленые круги вокругъ глазъ, глубоко запавшихъ въ орбиты, заостренный носъ — все это придавало лицу больного такой потрясающій видъ, что, разъ увид?въ его, нельзя было забыть во всю жизнь. Я понялъ тогда, почему арабы такъ бережно закрывали это ужасное лицо умирающаго: они сами не могли вид?ть безъ ужаса страданій своего товарища; не будучи въ состояніи помочь ему, они могли только читать надъ нимъ зурэ и фэтвы (молитвы) изъ корана, да молиться пророку, чтобы онъ помиловалъ правов?рнаго и прекратилъ его невозможныя страданія; я понялъ тогда, почему другіе отступили отъ этого несчастнаго подобія смерти.

Отступилъ невольно и я, отступилъ не оттого, что испугался вида смерти… Я отступилъ потому, что узналъ ее — тотъ ужасающій бичъ, отъ котораго н?тъ спасенія, который, какъ гн?въ божій, какъ страшная кара провид?нія, и когда обрушивается на погрязшее въ житейской сует? челов?чество, словно для того, чтобы искоренить гр?хъ, искупить его огромною гекатомбою — десятками и сотнями тысячъ смертей… Я узналъ ее, — она шла тогда черезъ пустыни отъ священныхъ городовъ Геджаса въ Египетъ, и призналъ въ лицо ту ужасную эпидемію, которой одно имя наводитъ смертельный ужасъ и теперь на всю Европу. Это была — азіатсвая холера… Передъ страшнымъ призракомъ невидимой, но жестокой гостьи, я отступилъ въ ужас?, потому что сердце невольно дрогнуло при одной мысли о томъ, что я долженъ произнести ея настоящее имя.

Я слыхалъ уже давно объ этой ужасной эпидеміи, но никогда не чаялъ встр?тить ее лицомъ къ лицу… И вотъ, она внезапно предстала передо мною во всемъ своемъ ужасающемъ величіи, окруженная жертвами своего смертоноснаго дыханія. Еще вскор? посл? вы?зда изъ Суеца по караванной дорог? къ Синаю при встр?ч? съ бедуинами Каменистой Аравіи я началъ слышать, что на Восток? у «святыхъ городовъ», какъ называютъ арабы Мекку и Медину, появилось снова «джино-туси», дыханіе злого духа, о которомъ не слышно было уже н?сколько л?тъ. Я зналъ, что подъ этимъ именемъ бедуины разум?ютъ какую-то эпидемію въ род? чумы или холеры. Бол?знью этою, по словамъ арабовъ пустыни, хвораютъ по преимуществу хаджи, идущіе отъ поклоненія священной Кааб?. Бедуины, Феранской долины (недалеко отъ Синая), только что прі?хавшіе изъ Акаби, города стоящаго на границ? Собственной и Каменистой Аравіи, описывали бол?знь, поражающую паломниковъ по гн?ву пророка, такъ ясно, что уже и тогда для насъ не оставалось никакого сомн?нія, что д?ло идетъ о холер?, хотя въ Египт? о ней еще не говорили вовсе. Отдыхая въ синайскомъ монастыр?, мы получили отъ одного путешественника такое обстоятельное описаніе бол?зни, встр?ченной имъ среди каравановъ паломниковъ у развалинъ Петри, что сомн?ваться было нельзя, что джино-туси арабовъ не что иное, какъ cholera asiatica. Теперь же, пройдя Акабу и столкнувшись на пути хаджей со страшною эпидеміею, я тотчасъ созналъ свое полное безсиліе въ борьб? съ такимъ ужаснымъ врагомъ, т?мъ бол?е, что, в?роятно, я первый изъ европейцевъ увид?лъ воочію и окрестилъ ея собственнымъ именемъ ту эпидемію, которой въ 1881 году было суждено напугать всю Европу, всполошить весь образованный міръ… Страшный бичъ челов?чества почему-то остановился въ этомъ году; онъ не проникъ даже черезъ пустыни Каменистой Аравіи въ Египетъ, а остановился гд?-то, на границахъ ли пустыни съ Египтомъ, или въ самой дельт? благословеннаго Нила, чтобы черезъ два года выступить снова на борьбу съ челов?комъ съ удесятерившеюся силою. Тысячи, а, можетъ быть, и десятки тысячъ жертвъ, нажатыхъ уже холерою въ Египт? въ посл?днее время, служатъ ужаснымъ memento more челов?честву, за ту неряшливость и пренебреженіе къ гигіеническимъ м?ропріятіямъ, которыхъ оно не хочетъ и знать, осл?пленное житейскою суетою…

Новые стоны и страшныя ворчи страдальца перервали мои размшыленія; я поборолъ свои колебанія и бросился въ больному… Быстро совлекъ я съ него излишніе, спутывающіе покровы и далъ волю судорожнымъ сгибаніямъ конечностей… Я прикоснулся къ рук? умирающаго — она была холодна, какъ ледъ; посин?лая, сморщенная, въ мелкія складки отлупливающаяся кожа едва обтягивала кости, которыя были видны такъ же хорошо, какъ на скелет?; пульса не было слышно, жизнь б?жала уже отъ «дыханія злого духа», и приближалась роковая развязка…

— Хауэнъ-ааллайна-я-рабба! (Помилуй насъ, Господи), — вопили вокругъ стоявшіе арабы, подымая руки въ небу. А небо было такъ высоко и чисто, и облито такимъ прекраснымъ мерцаніемъ зв?здъ, какъ будто на земл? не было мученій…

Я влилъ согр?той води и вина въ запекшійся ротъ страдальца, что мн? едва позволили сд?лать арабы. Слабый крикъ «А-я-рабба» (о, Боже мой)! — раздался изъ изсохшей груди умирающаго.

Арабы — «народъ молитвы», какъ ихъ справедливо называютъ. Имя божіе у нихъ всегда на устахъ — и въ минуту торжества, и въ минуты страданія, и при посл?днемъ предсмертномъ воздыханіи. Около часу еще я провозился съ умирающимъ, а потомъ онъ заснулъ на в?ки, обернувъ свое лицо въ той сторон?, гд? находится Кааба. Его полузасохшіе уста еще силились произнести имя пророка, но изъ его груди вырывались одни хриплые звуки; губы шептали еще что-то, и только одно отрывочное — лилляхи — показывало, что страдалецъ шепталъ ту запов?дь, на которой зиждется Магометовъ законъ… Страшно тяжело мн? было въ эти минуты, и я вздохнулъ свободн?е, когда мученикъ пересталъ дышать. Онъ не долго боролся съ страшною смертью, потому что отъ него оставался одинъ скелетъ, обтянутый пергаментообразною кожею. Возясь съ однимъ, я забылъ о двухъ другихъ; но когда отходилъ я отъ св?жаго трупа, на который мы набросили его бурнусъ, двое другихъ боролись съ тою же ужасною бол?знью… Старый Абдъ-Алла стоялъ уже надъ ними и читалъ длинную зурэ изъ корана, гд? описывались страданія челов?ческія, и гд? великій пророкъ об?щаетъ за то много наградъ правов?рному, когда онъ перейдетъ въ загробную жизнь. «Страшно мученіе земное, но презр?нно, — говорилось тамъ, — огонь, кажется, попалаетъ твои внутренности, червь точитъ твое т?ло, и скорпіонъ разитъ твое сердце; но ты борись со смертію, правов?рный, жди и над?йся… Испов?дуй, что Богъ единъ, сынъ мой!..»

Но не до испов?данія имени Аллаха и пророка было несчастному страдальцу; онъ стоналъ отъ нестерпимой боли и корчился отъ судорогъ; об?щаніе райскихъ радостей и жаркихъ объятій хорошенькихъ черноокихъ гурій не услаждало «земныхъ, презр?нныхъ мученій».

Когда я подошелъ въ Абдъ-Адд?, онъ пересталъ читать и прив?тствовалъ мой приходъ. Старый шейхъ уже зналъ отъ Юзы, что я принадлежу въ «благородному роду хукама» (врачей), а потому, указывая на больныхъ, сказалъ:

— Ты врачуй т?ло, благородный хакимъ, а я буду врачевать душу. «Аллахъ-ху-акбаръ» (Богъ великъ!) онъ поможетъ намъ. Страшное джино-туси — гн?въ великаго пророка; онъ ниспосылаетъ его въ міръ, чтобы наказать его за беззаконія…

Теплое вино, горячіе компрессы, обтираніе и другія посильныя средства, бывшія у васъ подъ руками, сд?лали свое д?ло. Больнымъ стало немного легче… Они смолкли и, повидимому, спокойно заснули. Тогда-то и началось настоящее врачеваніе души. Десятка полтора арабовъ съ Абдъ-Алдою во глав? затянули такую длинную молитву, что, казалось, ей не будетъ и конца. По временамъ чтеніе за расп?въ прерывалось громогласнымъ испов?даніемъ в?ры: — Ляль-иль-лаха-иль-Аллахъ, ву-Махометъ-расуль-Аллахъ (н?тъ Бога, кром? Бога, и Магометъ пророкъ его!) которое повторяется десятки разъ на день мусульманами и способно разстроить самые кр?пкіе нервы. Несмотря за вс? мои просьбы, врачеватели души не замолкали и за мое заявленіе, что подобное средство можетъ повредить больнымъ, мн? отв?чали единогласно:

— Мафишь, фаида, минъ-шанъ-эль-мухтъ-аббаттенна (смерти не изб?жишь!)

Уже совс?мъ стемн?ло, когда окончилось врачеваніе души. Ночь чудная, зв?здная, какія бываютъ только въ пустын?, царила вокругъ… Я еще разъ влилъ немного теплаго вина въ ротъ своихъ паціентовъ и обложилъ ихъ конечности тряпками, согр?тыми у костра, который приказалъ поддерживать всю ночь. Зат?мъ я могъ вздохнуть свободн?е, какъ челов?къ, исполнившій свой долгъ. Мои, Ахмедъ и Рашидъ, тоже развели небольшой костеръ невдалек? отъ нашего шатра и самымъ невинн?йшимъ образомъ варили похлебку и чай, какъ будто до нихъ ничего и не касалось, не в?дая и не догадываясь, что около насъ р?етъ невидимая ужасная смерть, которой дыханіе, быть можетъ, мы уже вдохнули въ себя. Прилегъ было у костра и я, чтобы отдохнуть отъ треволненій, какъ къ нашему огоньку подошелъ Абдъ-Алла и прив?тствовалъ васъ пожеланіемъ спокойной ночи — лейльвумъ!

Мы пригласили почтеннаго старца прис?сть и разд?лить нашъ скудный ужинъ. Абдъ-Алла отв?чалъ самыми изысканными арабскими выраженіями и сталъ разм?щаться за подложенномъ для него куск? войлока. Мы и не зам?тили, что съ нимъ пришелъ и другой гость въ вашему костру. То былъ высокій мужчина съ красивымъ, немного загор?вшимъ лицомъ не арабскаго типа, небольшими подстриженными усами и бородою, и въ костюм?, отличавшемъ его сразу среди другихъ богомольцевъ. Мы изъ в?жливости пригласили и этого незнакомца къ своему огоньку, на что онъ тотчасъ согласился. Н?сколько минутъ мы сид?ли молча, не зная о чемъ говорить. Лицо Абдъ-Аллы, озаренное багровымъ пламенемъ костра, было торжественно-спокойно; поджавъ ноги подъ себя, онъ сид?лъ, уставивъ глаза свои въ огонь, и перебиралъ четками, когда какъ его спутникъ долго осматривалъ меня своими черными, живыми глазами, которые какъ будто говорили что-то, но не могли остановиться на одной точк?. Я нарочно старался не смотр?ть на любопытнаго незнакомца, какъ вдругъ онъ произнесъ довольно чисто по-русски.

— В?дь вы, кажется, русскій? Не правда ли?

Я встрепенулся и вздрогнулъ невольно при звукахъ родного языка. Громъ среди яснаго неба меня не могъ бы поразить сильн?е, ч?мъ русская р?чь, которую я услышалъ въ дикой пустын? недалеко отъ Чермнаго моря, на границахъ Собственной Аравіи. Первую минуту я не могъ придти въ себя и только внимательно уставилъ оба свои глава въ эту красивую физіономію. Она, правда, была не похожа за арабскую, но и русскаго, даже европейскаго, ничего не было въ ней.

— Да, — машинально отв?чалъ я, не сводя глазъ съ таинственнаго незнакомца, слегка улыбнувшагося при этомъ отв?т?.

— Вы, кажется, удивляетесь, что я говорю по-русски, — продолжалъ онъ — правда, я не русскій, но я живу въ Россіи; мое семейство и теперь тамъ. Я русскій татаринъ, купецъ изъ Ташкента — Букчіевъ, — прибавилъ онъ, видя мое возрастающее смущеніе; я былъ въ Мекк?, а теперь пробираюсь въ Каиръ, а оттуда черезъ Стамбулъ въ Россію.

Мн? оставалось только пожать руку своему соотечественнику, хотя мое изумленіе не могло пройти такъ скоро.

— Я удивился еще бол?е, — продолжалъ мой новый знакомый, — встр?тивъ одинокаго русскаго среди пустынь Аравіи, а вамъ, кажется, удивляться нечего. В?дь не мало насъ, магометанъ, ежегодно уходитъ изъ Россіи помолиться въ Мекку ко гробу Магометову… Я такъ радъ былъ увид?ть русскаго, посл? того, какъ восемь м?сяцевъ не слыхалъ слова по-русски, что не могъ скрываться бол?е, и пришелъ прямо къ вамъ, хотя это не совс?мъ-то удобно для меня… Вы не говорите только шейху, что я вашъ соотечественникъ, иначе они подумаютъ, что я переод?тый гяуръ, и тогда горе мн?!..

Несмотря на вс? эти объясненія, очень понятныя и правдивыя, несмотря на то, что въ этомъ, собственно говоря, ничего не было удивительнаго, я все-таки не могъ оправиться вполн? — теперь уже отъ пріятнаго изумленія. В?дь встр?чалъ же я на берегахъ Нила феллаховъ, болтающихъ русскія слова, вынесенныя изъ пл?на; в?дь говорилъ же я съ природнымъ египтяниномъ по-русски въ вагон? Каиро-Александрійской дороги; встр?чалъ я и русскихъ богомольцевъ въ Синайской пустын? и слышалъ самое лестное мн?ніе о русскихъ отъ араба пустыни, шейха племени терабиновъ на берегу Акабинскаго залива, — и думалось мн?: такъ нечего посл? того удивляться тому, что русскій мусульманинъ встр?тился на пути въ Мекку и Медину. Не прошло и десяти минутъ, какъ мы съ Букчіевымъ были, какъ старинные знакомые. Какъ-то отрадно стадо на душ?, когда я услышалъ хорошую русскую р?чь, посл? того, какъ н?сколько нед?ль не слыхалъ ни одного родного слова… Въ Россіи я равнодушно посмотр?лъ-бы на этого татарина, но зд?сь, — среди пустынь, среди полудикихъ арабовъ, египтянъ, суданцевъ и др. выходцевъ всего мусульманскаго міра, — онъ былъ для меня совс?мъ роднымъ челов?комъ, котораго я отличалъ отъ вс?хъ, какъ земляка. Даже мои проводники, съ которыми я такъ сроднился во время пути и лишеній, стали въ эти минуты не такъ дороги и близки моему сердцу, какъ этотъ ташкентскій татаринъ купецъ. А когда посп?лъ нашъ русскій чай и кружки съ душистымъ напиткомъ, такъ необходимымъ въ пустын?, были поднесены нашимъ обоимъ гостямъ, мы уже сплотились въ одинъ т?сный кружокъ, около небольшого ярко вспыхивавшаго костра, н?сколько поодаль отъ остальныхъ членовъ нашего каравана. Даже суровый Абдъ-Алла оживился, потому что бойкій ташкентецъ, говорившій хорошо по-арабски и еще лучше по-русски, былъ гораздо лучшимъ переводчикомъ, ч?мъ много уже послужившій нашъ Юза, переводившій съ арабскаго за ломанный французско-итальянскій языкъ. Абдъ-Алла сперва съ н?которымъ смущеніемъ, которое старался не показывать, попробовалъ первый глотокъ чаю, причемъ на своемъ лиц? изобразилъ такую гримасу, какъ будто онъ вкушалъ ужасную кислоту; но посл? н?сколькихъ глотковъ нашъ напитокъ такъ ему понравился, что онъ, забывъ свое достоинство, воскликнулъ отъ души: «Аа-джайбэ-таибъ-валлахи!» (клянусь Богомъ, удивительно хорошо). Про Букчіева и говорить нечего. Земляку чашка чаю показалась такимъ угощеніемъ, о которомъ онъ никогда и не мечталъ.

— Много м?сяцевъ, — говорилъ онъ, — я вспоминалъ только о ча?, къ которому такъ привыкъ въ Россіи, и часто готовъ былъ за чашку чаю заплатить сколько угодно денегъ, и вотъ Богъ мн? судилъ пить его въ аравійской пустын? у русскаго въ гостяхъ.

За чаемъ оживился еще бол?е нашъ, сперва безмолвный кружокъ. Былъ веселъ больше вс?хъ я, обрадовавшись отчасти встр?ч? земляка, отчасти возможности разузнать кое-что о паломничеств? мусульманъ, о чемъ такъ мало еще изв?стно; забыта была даже за время страшная холера, которой жертвы лежали въ н?сколькихъ десяткахъ шаговъ отъ насъ, забыты и труды, и лишенія, и неопред?ленная будущность, — все было забыто пока, въ дружеской бес?д? за кружкой чаю, казавшагося божественнымъ нектаромъ въ аравійской пустын?.

Рашидъ и Ахмедъ, молча, только вслушивались въ нашъ разговоръ, который я велъ съ почтеннымъ шейхомъ при посредств? Букчіева и Юзы, и, повидимому, тоже чувствовали особенное уваженіе какъ въ с?довласому старцу, уже много разъ побывавшему въ Кааб?, такъ и въ моему соотечественнику, котораго они уважали, какъ «москова». О многомъ я выспросилъ обоихъ хаджей въ эту тихую ночь. Живой разсказъ паломниковъ, только что возвращавшихся посл? труднаго богомолья, живое описаніе всего вид?ннаго и претерп?ннаго, украшенное еще арабскою фигурностью слова и чисто восточными преданіями, — какъ-то особенно слушалось ночью, среди песковъ, около ярко вспыхивавшаго костра, подъ легкое журчаніе недалеко катившагося ручейка, мертваго безмолвія пустыни — и тишины, царствовавшей во всемъ нашемъ караван?, затерявшемся и пескахъ.

III

Оживился старикъ Абдъ-Алла, черныя его глаза сверкали не разъ огонькомъ юности, когда онъ вспоминалъ старое, говорилъ о своихъ походахъ, о т?хъ сраженіяхъ; гд? участвовалъ подъ знаменами основателя современнаго Египта Махмета-Али и его поб?доноснаго сына Ибрагима. Абдъ-Алла былъ въ то время беемъ, начальникомъ бедуинской кавалеріи. Онъ участвовалъ и въ походахъ въ Суданъ, и въ Абиссинію, и въ Малую Азію, когда отъ меча Ибрагима затрепетала вся оттоманская имперія. Въ битв? при Коніи, когда Ибрагимъ сокрушилъ окончательно силы Порты, Абдъ-Алла былъ раненъ и былъ близокъ въ смерти. На смертномъ одр?, умирая, онъ далъ об?тъ, если поправится, посвятить всю жизнь свою Богу и Магомету, и Аллахъ сохранилъ его жизнь, чтобы въ новомъ Абдъ-Алл? умеръ старый воинъ, неукротимый челов?къ. Абдъ-Алла сдержалъ свое слово; онъ стать в?чнымъ хаджею — в?чнымъ паломникомъ къ священной Кааб? и ко гробу Магометову. Много разъ онъ побывалъ уже тамъ, много каравановъ сводилъ онъ къ святымъ городамъ; и много хаджей погибаетъ въ пустын? въ т? полтора или два м?сяца, которые они употребляютъ на переходъ, но никогда еще не погибалъ караванъ, предводительствуемый Абдъ-Аллою. — Аллахъ-архамту (Господь ихъ помиловалъ)! — говорилъ с?довласый старецъ, возводя глаза свои къ небу и благодаря Бога и великаго пророка. Только мерцающія зв?зды и темно-лазурное небо слышали молитву стараго хаджи. — Н?тъ Бога, кром? Бога, и Магометъ пророкъ его! — вотъ вся суть исламизма, его первая запов?дь, основаніе его ученія. Эгу запов?дь готовъ денно и нощно испов?дывать Абдъ-Алла и среди песковъ, и среди морей, и среди многочисленной толпы гяуровъ; за это онъ пойдетъ и въ огонь, и въ воду, не попобоится принять самую смерть. Онъ знаетъ весь коранъ, ниспосланный Богомъ великому пророку чрезъ архангела Гавріила; вс? стодвадцать зурэ этой божественной книги знаетъ наизусть старый Абдъ-Алла. Не десятую часть имущества, какъ повел?ваетъ коранъ, а девять-десятыхъ раздалъ нищимъ Абдъ-Алла и не жал?етъ о томъ. Къ чему ему вс? прелести міра сего, когда его страстное ожиданіе — пророкъ! Ради его, онъ сталъ и хаджею, и шейхомъ. Вс? семь членовъ т?ла своего бережетъ отъ гр?ха Абдъ-Алла, чтобы достигнуть благочестія, безъ котораго, говоритъ Магометъ, лучшими д?лами нельзя угодить Богу. Уши, глаза, языкъ, руки, ноги, животъ — сд?лаются вратами ада, если не смотришь за ними. И вотъ Абдъ-Алла, храбрый воинъ, мужъ десяти женъ, упивавшійся въ крови и сладострастіи уже сорокъ л?тъ, больше не преклонитъ уха своего ко лжи или непристойнымъ р?чамъ и не посмотритъ на то, на что запрещено смотр?ть доброму мусульманину. Не только на женскія прелести не засмотрится старый шейхъ, но онъ отворачивается даже отъ т?ла голаго мужчины. Выше кол?на не добро смотр?ть истому муммэаину (правов?рному), и Абдъ-Алла всегда отвернется, когда Ахмедъ обнажается въ глазахъ мусульманина до неприличія, хотя мой проводникъ гр?етъ только свой жввотъ. Тридцать л?тъ уже отказался старый хаджа отъ жены и не смотритъ вовсе на женщину, хотя коранъ дозволяетъ самому прим?рному мусульманину им?ть до четырехъ законныхъ женъ. Языкъ Абдъ-Аллы свободенъ ото лжи, клеветы или злословія; рука его никогда не осквернилась въ продолженіе сорока л?тъ прикосновеніемъ къ чему-нибудь нечистому, нога не совершида умышленно того же гр?ха и не вошла туда, куда не сл?дуетъ ходить мусульманину; не погр?шили нич?мъ и другія части его т?ла, отданнаго всец?ло на служеніе Богу и великой идеи — паломничества…

Абдъ-Алла за свою мудрость, благочестіе и многократное пос?щеніе Мекки пользуется большимъ почетомъ среди своихъ соотечественниковъ. Онъ, в?роятно, сантонъ (святой) или уэли (любимецъ неба), говорили мн? потомъ Юза и Ахметъ, пораженные благочестіемъ стараго хаджи. Онъ настоящій рабъ божій, какъ говоритъ его самое имя (Абдъ — рабъ, Алла — Богъ). Я видалъ многихъ «сантоновъ» въ Египт? — этихъ полусумасшедшихъ, полуидіотовъ, которыхъ, какъ и у насъ, подъ именемъ блаженныхъ и юродивыхъ, почитаетъ простой народъ. «Они носятъ на себ? печать Аллаха; ихъ умъ и душа на небесахъ въ рукахъ великаго Бога, — такъ говоритъ коранъ, — только бренное т?ло ихъ осталось блуждать по земл? — этой юдоли борьбы и страданій…» Я не думаю, чтобы Абдъ-Алла былъ такимъ сантономъ на родин?, но что онъ могъ считаться уэли — любимцемъ неба и чудотворцемъ, можно было пов?рить по тому почету, какимъ онъ пользовался во вс?хъ караванахъ. Какъ истинный святой, онъ, погруженный въ созерцаніе великихъ тайнъ исламизма, часто не обращалъ вниманія на самого себя и, какъ буддистъ, иногда ц?лые часы проводилъ въ священномъ безмолвіи и самозабвеніи, погружаясь въ нирвану мусульманскихъ міросозерцаній, вылившихся въ форму одного принципа, одной запов?ди… Старый Абдъ-Алла прошелъ вс? ступени іерархіи ислама; онъ былъ много л?тъ имамомъ (священникомъ) въ разныхъ мечетяхъ Каира, раныне того онъ исполнялъ обязанности кайина (дьячка) и даже муэзинна (призывателя къ молитв?). Теперь онъ шейхъ и проводникъ въ одной изъ знаменитыхъ мечетей Масфа-ель-Кахира.

Никто изъ правов?рныхъ такъ не чтитъ молитвъ, омовеній и постовъ, предписанныхъ кораномъ. Онъ знаетъ, что постъ есть преддверіе рая, а молитва — средство возвести свой умъ и направить его на высокіе помыслы, и ничто въ мір? не отвратитъ Абдъ-Аллы отъ совершенія положенныхъ фэтха (молитвъ), эль-удгуу (омовеній) и всего предписаннаго закономъ (ракаатъ) въ род? священныхъ обрядовъ, кол?нопреклоненій и т. п. Гд? бы ни засталъ часъ молитвы Абдъ-Аллу, будь то на мор?, или въ пустын?, или среди огня, суеты базара, или во дворц? калифа, онъ станетъ тотчасъ же на молитву, когда съ высокого минарета муэзинъ провозгласитъ: «Гай-аль-эль-салахъ (жив?е на молитву)! Аллаху-акбаръ» (Богъ великъ)! и испов?даніе в?ры. Пять разъ въ сутки молится Абдъ-Алла: утромъ за полчаса до восхода солнца, въ полдень, за два часа до заката, въ минуту заката и часа черезъ полтора посл? заката. Онъ становится тогда на молитву благогов?йно: разстелетъ небольшой коверъ — седжадекъ, (который всегда у него съ собою), чтобы не стать кол?нами на нечистое м?сто, возьметъ въ руки освященныя суббахъ — четки и сотворитъ омовеніе; зат?мъ уже, обратившись лицомъ къ Кааб?, т. е. той линіи, по направленію которой видн?ется полум?сяцъ минарета, онъ произноситъ молитву. Сверхъ положенныхъ ракаатъ, Абдъ-Алла всегда еще прибавитъ н?сколько поклоновъ во славу Бога, потому, что ему все изв?стно — Аллаху-далемъ!

Ни одной пятницы не пропускалъ Абдъ-Алла, чтобы не сказать пропов?ди, чающему отъ него поученія народу. Какимъ являлся этотъ бывалый старикъ, искушенный жизнью и благочестивыми подвигами хаджи, когда произносилъ съ высоты ка?едръ свою пламенную р?чь; какимъ огнемъ тогда блистали его черны? глаза изъ-подъ с?дыхъ длинныхъ бровей, какою силою и фанатизмомъ дышало каждое слово вдохновенной пропов?ди того, кто Бога ради и пророка въ себ? убилъ и воина, и сластолюбца, убилъ свои помыслы, свое собственное я. Въ каждый муллетъ — день, посвященный воспоминаніямъ о пророк? — старый шейхъ говорилъ также свои вдохновенныя р?чи, и тогда, по словамъ Юзы, во всемъ громадномъ Каир? никто не говорилъ лучше Абдъ-Аллы. «Самъ пророкъ (да будетъ благословенно имя его!) влагалъ силу и огонь въ уста с?довласаго старца на поученіе правов?рныхъ, самъ пророкъ въ иныя минуты говорилъ словами стараго шейха, и народъ въ трепет? внималъ пламенной р?чи.

Только на праздник? курбамъ-байрам? не бываетъ въ Каир? вдохновенный пропов?дникъ-хаджа. Онъ молится тогда у гроба пророка, и тамъ у самаго подножья таинственной Каабы или за гор? жертвоприношеній Арарат? слышится его вдохновенная, горячая, какъ огонь р?чь. Букчіевъ слышалъ эту пропов?дь стараго шейха и, удивляясь сил? его краснор?чія и огня, сравнивалъ ее съ трубою архангела Израфіила, который будетъ трубить при всеобщемъ воскресеніи. Большой (курбамъ) байрамъ — величайшій изъ мусульманскихъ праздниковъ, когда коранъ открылся людямъ и, низойдя на землю, сталъ св?точемъ правов?рнаго челов?чества — лучшій день въ году для стараго хаджи. Онъ молится тогда не столько за себя у гроба Магометова, сколько за свою обширную паству; всю ночь онъ лежитъ тогда ницъ передъ святынею и ждетъ, когда т?нь великаго пророка пройдетъ передъ нимъ и коснется его головы… Т? минуты — райское блаженство для Абдъ-Аллы; тогда онъ предвкушаетъ и небо, и рай, и все, что уготовано въ горнихъ высяхъ для истиннаго правов?рнаго. Весь постный м?сяцъ рамазанъ, — предшествующій байраму, строго постится суровый къ самому себ? Абдъ-Алла. Съ ранняго утра, какъ только утренняя заря позволитъ различить черную нитку отъ б?лой, и до наступленія ночи не только ничего не ?стъ и не пьетъ старый хаджа, но даже не куритъ, не вдыхаетъ благовоній. Даже легкій ароматъ аравійской розы, питающій обоняніе, по уб?жденію шейха, несетъ съ собою невидимый гр?хъ. Ни бол?знь, ни путешествіе не отклоняютъ его отъ этихъ священныхъ обязанностей, хотя коранъ, снисходя къ слабости челов?чества, и дозволяетъ въ этихъ случаяхъ смягченіе поста. Много разъ рамазанъ заставалъ Абдъ-Аллу въ пустын?, и онъ, сгорая отъ нестерпимой жажды, падалъ отъ изнеможенія, не позволялъ себ? до наступленія ночи не только-что ни капли воды, но даже глотнуть свою собственную слюну. И даже ночью, когда законъ разр?шаетъ мусульманину и пить, и ?сть, и веселиться, когда въ городахъ Египта происходятъ ночныя оргіи, когда красивыя раузіатъ (публичныя танцовщицы) и альмеи пляшутъ сладострастные танцы, когда пиршество и „фантазія“ (всякое увеселеніе) правов?рныхъ достигаетъ nec plus ultra страстности, Абдъ-Алла читаетъ только молитвы и перебираетъ свои освященныя суббахъ (четки), поддерживая свое изможденное строгимъ постомъ т?ло одною ключевою водою, хл?бомъ, плодами и трубкою душистаго наргилэ.

Только въ день малаго байрама расправляются морщины на чел? стараго хаджи. „Аллахъ-хуакбаръ“, повторяетъ онъ н?сколько разъ, од?вается въ свои лучшія одежды и идетъ за базаръ, гд? для праздной толпы придуманы всевозможныя увеселенія въ род? качелей, п?сенниковъ, сказочниковъ, укротителей зм?й, раузіатъ, обезьянъ, музыкантовъ и т. п. Но и въ тотъ день веселья ни одного больного не оставитъ Абдъ-Алла; онъ не пройдетъ мимо ни одного несчастнаго, нуждающагося въ помощи; въ день праздника много денегъ своихъ раздаетъ старикъ шейхъ неимущимъ и сиротамъ…

Чистъ и праведенъ Абдъ-Алла, и онъ можетъ съ чистою сов?стью ожидать смерти, чтобы испов?дывать громогласно Бога и пророка, умереть во имя божіе, чтобы двери рая Магометова отверзлись передъ нимъ. Поселится онъ тогда въ саду наслажденій, и какъ добрый мусульманинъ возляжетъ за одръ, усыпанный самоцв?тами, изваянный изъ драгоц?ннаго металла, и будетъ, окруженный своими друзьями, пить искрометное вино изъ золотыхъ чашъ, которыя поднесутъ ему в?чно юныя, кудрявыя д?ти. То вино не затуманитъ головы, оно просв?титъ только бол?е разумъ и духовное оно. Мясомъ р?дкихъ птицъ и лучшими плодами будетъ тамъ въ селеніи Аллаха питать свое просв?тленное т?ло правов?рный, а кто не найдетъ ут?хи въ вин? и яствахъ, того ут?шитъ милосердный Аллахъ неземною прелестью. Чудныя небесныя гуріи съум?ютъ вознаградить мусульманина за добрыя д?ла, совершенныя въ семъ мір? — юдоли страданія. Ихъ черныя глава, темнвя какъ мракъ полуночи, блещутъ огнемъ и неземною страстью, ихъ станъ, стройный, какъ пальма Востока, ихъ т?ло, которое б?л?е ливанскихъ сн?говъ и блестящ?е перловъ, заставятъ забыть о всемъ пережитомъ на земл?, а ихъ улыбка прекрасная, какъ день, ихъ поц?луи горячіе, какъ песокъ пустыни, ихъ прекрасное, какъ роза изъ садовъ Фарсистана, лицо и объятія, подобныхъ которымъ н?тъ за земл? — все это создано для ут?хи правов?рныхъ въ горнемъ мір?, чтобы вознаградить ихъ за молитвы, омовенія, посты и добрыя д?ла…

Люди, подобные Абдъ-Алл?, служатъ настоящею опорою исламизму, и не мудрено, что посл? смерти они будутъ почтены, какъ великіе шейхи и сантоны, и надъ могилою ихъ будутъ построены ц?лые храмы и гробницы, какихъ много стоитъ на вс?хъ караванныхъ дорогахъ на протяженіи всей аравійской пустыни.

Пока Букчіевъ и Юза пов?ствовали мн? о знаменитомъ паломник? мусульманства, возс?давшемъ вм?ст? съ нами, костеръ нашъ то вспыхивалъ ярко, озаряя живописную группу, среди которой старый шейхъ казался настоящимъ патріархомъ, то опять погасалъ, пока Ахмедъ и Рашидъ не подкладывали снова сучковъ тарфы (маниоваго дерева) или сухого бурьяна. Абдъ-Алла и Букчіевъ остались у насъ ужинать. Ми ничего не могли предложить своимъ гостямъ, кром? той же бурды, которую ?ли сами. Хотя Юза — нашъ поваръ, и величалъ ее громкимъ именемъ супа, но то было самообольщевіе, и наше варево походило не столько на супъ, сколько на пойло для коровъ, въ которомъ были сварены вм?ст? и хл?бъ, и оливки, и финики, и все это было подкрашено для цв?та и вкуса краснымъ виномъ. Небольшой кусочекъ перепелки, убитой мною на восход? солнца въ тотъ день, служилъ вторымъ блюдомъ, а сладкіе финики составляли недурной, но сильно прі?вшійся дессертъ. По?вши, мои собес?дники смолкли; даже словоохотливый Букчіевъ молчалъ, о чемъ-то задумавшись; Рашидъ и Ахмедъ дремали, а старый Абдъ-Алла, затянувшись душистымъ наргилэ, который онъ сперва предложилъ мн?, сид?лъ, потупивъ свои глаза, какъ буддистъ, и погрузившись въ свою священную нирвану. Казалось все смолкло, все приготовлялось ко сну; даже костеръ нашъ, не поддерживаемый ник?мъ, началъ потухать. Только отъ меня сонъ б?жалъ далеко; я всталъ и пошелъ въ своимъ паціентамъ; обернутые въ б?лье, какъ бы въ саваны, они лежали неподалеку, около другого, тоже полупотухающаго огонька. Вокругъ курившагося небольшого костра сид?ло н?сколько хаджей, дежурившихъ у своихъ умирающихъ сотоварищей, съ которыми они разд?лили много горя и лишеній, проведя десятки дней на многотрудномъ пути въ священной Кааб?. Полумерцающій огонекъ слабымъ багровымъ св?томъ озарялъ, и саваны живыхъ мертвецовъ, и испитыя физіономіи людей, сид?вшихъ вокругъ пламени…

Пустыня, объятая ночнымъ спокойствіемъ, спала мертвымъ сномъ… Легкая ночная св?жесть см?нила удушающій дневной зной. Воздухъ, казалось, благоухалъ. Дышалось какъ-то легко, свободно, полною грудью… Бъ благовоніяхъ пустыни былъ заключенъ чистый бальзамическій, озонированный воздухъ не загрязненный міазмами. Чуднымъ голубымъ шатромъ покрыло небо пустыню, какъ бы сжимая ее въ своихъ объятіяхъ… И въ неб?, и наземд?, и въ воздух?, все было такъ тихо, торжественно и спокойно… Пустыня спала мертвымъ сномъ, погрузившись въ ту дымку полумрака, который не есть ни туманъ, ни испареніе, а какое-то среднее состояніе между св?томъ и тьмою, въ которомъ тонутъ вс? рельефы, вс? очертанія, вс? цв?та, и выступаютъ одни легкіе абрисы, одни цв?товыя отраженія. Небо спало тоже, но не т?мъ мертвеннымъ сномъ, какъ пустыня… Въ немъ видн?лась, чудилась незримая, особенная, широко разлитая жизнь… Оно жило жизнью милліоновъ св?тилъ, мерцавшихъ въ его голубомъ простор?, оживлялось милліонами серебристыхъ лучей, которыхъ совокупность придаетъ особенный фосфорическій отт?нокъ зв?здному небу, видный только въ пустын? въ безлунныя, но чудныя зв?здныя ночи.

Вдали на голубоватой дымк?, ближе въ горизонту видн?лись неясные очертанія горныхъ массъ, которыхъ зубчатыя вершины казались Юз? таинственными горами Кафа, замыкавшими плоскую, по понятіямъ мусульманъ, поверхность земли. Въ т?хъ горахъ еще не ступала нога челов?ка; въ ихъ дебряхъ живутъ злые геніи — африты — полустихійныя существа, старающіяся днемъ и ночью вредить Аллаху и его любимому созданію — челов?ку. Ихъ не любитъ пророкъ, но безконечно милосердный Аллахъ терпитъ ихъ, какъ и гяуровъ (нев?рныхъ) и другую нечисть, до поры, до времени.

— Смотри, эффенди, — вдругъ произнесъ Юза, приподнимаясь и указывая на падающую зв?зду, — то долготерп?ливый Аллахъ послалъ огненную стр?лу, чтобы поразить африта, совершившаго много горя людямъ и пророку. Да сокрушитъ Господь врага в?ры, — прибавилъ онъ, провожая глазами блестящій метеоръ, оставившій длинную серебристую ленту на своемъ пути.

— Оборони меня Господи отъ злого духа! Злой афритъ въ эту ночь им?етъ большую силу, эффенди, — пояснилъ мн? дальше мой проводникъ. — Сегодня ночь афритовъ, въ которую джины (тоже злые духи) пустыни собираются вм?ст?, чтобы играть челов?ческими головами; ихъ приносятъ съ собою нечестивцы (да проклянетъ ихъ Аллахъ за в?ка!) Эльдабахъ (гіены) и эльтибь (шквалы) сб?гаются сотнями на эту игру афритовъ и воютъ вокругъ ихъ собранія, и когда вой тотъ дойдетъ до ушей Алллха. онъ посылаетъ свое огненное копье или стр?лу, чтобы разогнать отверженныхъ. Посмотри, эффенди, — продолжалъ дал?е Юза, — кругомъ спятъ и горы, и песокъ; какъ тихо все вокругъ, во не спятъ африты. У ручья, который создалъ пророкъ да утоленія жаждущаго путника и верблюда, живутъ джинъ и афритъ. Въ эту ночь они бродятъ по пустын? и носятся въ вид? пара надъ сыпучими песками. Въ каждой гор?, каждомъ ручь?, каждомъ дерев?, живетъ свой джинъ или афритъ, который выходитъ по ночамъ и пугаетъ путниковъ. Храни меня отъ него Господь! Прислушайся чуткимъ ухомъ, эффенди!

Невольно я прислушивался въ безмолвію пустыни при этихъ словахъ Юзы, но ничего не было слышно, кром? разв? легкаго лепетанія катившагося по песку ручейка. Мой проводникъ замолчалъ и прислушивался тоже, какъ будто онъ ожидалъ чего-то. Н?сколько минутъ продолжалось это молчаніе.

Немного мы прождали… и дождались. Глухой, отрывочный, словно замогильный звукъ, несшійся какъ будто изъ группы скалъ, замыкающихъ выходъ изъ нашей уади, прервалъ ночное безмолвіе пустыни.

— Слышишь, эффенди, какъ стонетъ вдали худхудъ (таинственная птица арабскихъ сказаній); онъ сзываетъ афритовъ на ночное пиршество, — вдругъ произнесъ Юза трепетавшимъ отъ страха и волненія голосомъ.

Я прислушался еще внимательн?е въ этому таинственному крику и взглянулъ невольно и на Юзу, и за Абдъ-Аллу, и на другихъ арабовъ. Мой проводникъ, обыкновенно см?лый, на этотъ разъ слегка вздрогнулъ; при слабомъ отблеск? костровъ казалось, что бронзовое лицо его стало бл?дн?е. Букчіевъ былъ спокоенъ, а Абдъ-Алла сид?лъ неподвижно какъ статуя, словно замеръ на м?ст?, прислушиваясь въ стонамъ ми?ической птицы. Прошло еще минуты дв?… Злов?щіе крики нев?домаго п?вца становились все р?зче и р?зче, и, казалось, приближались. На моемъ храбромъ Рашид?, см?ло гляд?вшемъ въ глаза смерти, теперь не было и лица. Близость непогребеннаго трупа и безъ того дурно д?йствовала на суев?рнаго проводника, а при дикомъ крик? худхуда онъ трясся, какъ осиновый листъ. Многіе въ караван? уже спали давно, измученные дневнымъ переходомъ; бодрствующіе же видимо чувствовали себя не лучше, ч?мъ Рашидъ. Н?сколько минутъ длилось это всеобщее оц?пен?ніе, которое д?йствительно могло разстроить нервы, даже не поддающагося общему влеченію, челов?ка; но худхудъ не замолкалъ. Его потрясающіе, леденящіе душу крики, казалось, вырывались изъ могилы; въ т?хъ заунывныхъ протяжныхъ стонахъ слышался и вой дикаго зв?ря, и стонъ умирающаго, и вопль страдальца, и еще что-то такое, чему н?тъ опред?ленія на язык? челов?ческомъ…

Вдругъ Абдъ-Алла приподнялся; его могучая фигура встала какъ привид?ніе, слегка озаренное отблескомъ востра. Онъ приподнялъ руку, поднялъ глава въ небу и торжественно спокойнымъ голосомъ произнесъ:

— Да проклянетъ Господь этого дьявола, а насъ помилуетъ. — Какъ могучее заклинаніе, прозвучали эти слова въ ночной т?ни въ мертвой пустын? и замерли въ отдаленіи… Старый хаджа, полуосв?щенный пламенемъ костра, казался настоящимъ жрецомъ подземнаго бога, заклинающимъ силы ада и преисподней и вызывающимъ духовъ. Я погляд?лъ тогда снова на арабовъ. Большинство паломниковъ переполошилось, на лицахъ вс?хъ былъ написано не то изумленіе, не то страхъ. Боязливо перебирая четки и бормоча про себя священные зурэ изъ корана, они испов?дывали Бога и его великаго пророка.

Снова застоналъ худхудъ, и на этотъ разъ ближе… Какъ изъ каменной могилы, отражаясь и дробясь на р?жущіе ухо, тянущіе душу мотивы, слышались эти отрывистые звуки. Я былъ хорошо знакомъ съ ними, и въ горахъ Ливійскихъ въ Египт? въ Феран?, дебряхъ Синая и Акабинскихъ альпахъ, я слышалъ не разъ эти звуки, д?йствующіе обаятельно на самаго хладнокровнаго челов?ка; я зналъ, что страшный худхудъ не что иное какъ горная сова. Мн? припомнились тогда т? св?тлыя майскія и апр?льскія ночи въ л?сахъ нашего с?вера, и Филяндіи, Пріонежь? и на Урал?, когда я на зар? своей скитальческой жизни съ такимъ же трепетомъ, какъ и эти арабы, прислушивался къ страшнымъ завываніямъ совъ и филиновъ… Я помню, какъ тогда у меня замирало и трепетало сердце, какъ стучало въ вискахъ, какъ холод?ло въ голов?, и волосы какъ-то ерошились невольно, когда пятнадцатил?тнимъ юношей, забредшимъ ночью въ дикую тайгу и заночевавшимъ у востра, я прислушивался къ крикамъ и стонамъ л?шихъ и русалокъ, какъ называютъ на Руси темныхъ ночныхъ виртуозовъ л?са. Много л?тъ прошло съ т?хъ поръ; позже я уже часто съ удовольствіемъ слушалъ концерты совъ и филиновъ въ нашихъ с?верныхъ л?сахъ на охотничьей сидьб? въ короткія весеннія ночи; но въ ночь афритовъ и я поддался отчасти чувству, какъ и десять л?тъ тому назадъ. Обстановка была, правда, самая располагающая. Кругомъ меня въ пустын? творились молитвы, усердно призывалось имя Аллаха, какъ заклинаніе, шепталось „ля-иллехи-иль-аллахъ“, и трепетно вс? прислушивались въ эту ночь злыхъ духовъ, какъ будто ждали появленія неземныхъ существъ. Съ такимъ священнымъ трепетомъ древніе жрецы и заклинатели ожидали появленія изъ мрака своихъ божествъ или духовъ, которыхъ они вызывали. Легкое замираніе костра, всполошившійся лагерь, безмолвіе пустыни и мертвецъ, лежащій среди живыхъ, какъ нельзя бол?е способствовали тяжелому состоянію духа у суев?рныхъ и безъ того арабовъ.

Худхудъ все еще не умолкалъ; его дикіе, заунывные и р?зкіе криви, то приближаясь, то отдаляясь, одни нарушали безмолвіе пустыни. Немного прошло еще времени, в?роятно казавшагося часами для трепетавшихъ хаджей, какъ другой, тянущій душу вой жалобно раздался не вдалек? отъ нашего каравана; казалось, эхо въ недалекомъ дивомъ ущель? усиливало этотъ отвратительный звукъ.

— Это шайтанъ (чортъ), это ел-таабъ (гіена), это марафилъ (оборотень), — раздался шопотъ вокругъ меня. — Да проклянетъ его аллахъ! Это не зв?рь, а марафилъ (оборотень) и саахръ (волшебникъ); у-аллахъ (клянусь Богомъ)! клянусь великимъ пророкомъ — проговорилъ, возвышая голосъ Абдъ-Алла, — онъ не обманетъ меня. — Слышишь, благородный хакимъ (врачъ) московъ, какъ воетъ сынъ проклятаго; такъ не можетъ выть зв?рь; въ эту ночь афритовъ свободно живется проклятому!

Еще сильн?е зашептали молитвы перепуганные члены каравана, даже верблюды какъ-то громко зафыркали и зачихали, будто сочувствуя своимъ хозяевамъ въ д?л? прогнанія нечистой силы отъ становища. Злой же саахръ, какъ будто не слушаясь молитвы и заклинаній, въ эту ночь свободно надрывался все сильн?е и сильн?е, ч?мъ приводилъ въ неописанный ужасъ весь караванъ. Гіена чуяла запахъ мертвеца и думала поживиться добычею; она чуяла, быть можетъ, что смерть готова скосить и еще дв? жертвы и была особенно назойлива, См?лые и испытанные хаджи, много разъ слышавшіе не только гіенъ и шакаловъ, но даже и львовъ въ пустыняхъ, — только подъ приливомъ особеннаго суев?рія и т?хъ чрезвычайныхъ обстоятельствъ, которыя сопровождали вой эль-таабъ въ ночь афритовъ, могли трепетать при каждомъ надрывающемъ душу завываніи этого знакомаго на Восток? отвратительнаго зв?ря ночи и падали. Абдъ-Алла, какъ истый мусульманинъ и служитель пророка, былъ неистощимъ въ средствахъ для прогнанія злыхъ духовъ отъ становища правов?рныхъ; когда не помогли молитвы изъ Корана, когда не могло отогнать дьявола даже заклинаніе именемъ пророка и Аллаха, когда самое проклятіе не могло заставить замолчать этого трижды проклятаго, — тогда старый шейхъ р?шился пустить въ ходъ самое сильное средство.

— Братья мои, — заговорилъ старикъ торжественнымъ голосомъ, — отдайте мн? свои хеджабы (талисманы) для прогнанія сына проклятаго, злого духа, афритовъ горъ и пустыни. Аллахъ-аснарлакъ (Богъ ихъ да сокрушитъ)!

— Хвала теб? Абдъ-Алла! — проговорили паломники и начали подавать шейху свои ладанки и амулеты. Большинство ихъ было завернуто въ шелковыя матеріи, и въ вид? свертковъ носилось на груди или на ше?; н?которыя были даже вшиты въ одежду. Тутъ попадались, какъ пояснилъ Букчіевъ, и кусочки крыши Каабы и прахъ съ гроба Магометова, и камешки съ горы Арарата, в?тки дерева пророка изъ Мекки, и священная земля изъ Модины, по которой ступалъ посланникъ божій, и благовонія, составленныя изъ аравійской смолы и камеди, обладающія силой отгонять духа тьмы, и вода изъ фонтана Зинзенъ, биющаго въ храм? Каабы, и ц?лыя зурэ Корана, написанныя на клочкахъ бумаги. Хеджабъ Абдъ-Аллы былъ самый сильный и д?йствительный — это песчинка съ самаго гроба Магометова, облитая водою священнаго фонтана и завернутая въ шелковую матерію, од?вавшую н?когда махмиль (имущество пророка, о которомъ мы скажемъ впосл?дствіи), на которой были написаны вс? девяносто-девять титуловъ и именъ пророка. Этотъ талисманъ им?етъ великую силу, и пожелай Абдъ-Алла, онъ могъ бы при помощи его „заключить дьявола въ темницу въ сердц? скалы, какъ заключаетъ его Аллахъ во дни святого рамазана“.

Собравши талисманы на шелковый платокъ, старый шейхъ прочиталъ тукейатъ (особая молитва) изъ корана; провозгласилъ хвалу пророку, и потомъ именемъ божьимъ приказалъ дьяволу уйти отъ правов?рныхъ или въ преисподнюю, или къ горамъ Кафа на край міра. Приглашеніе это онъ сопровождалъ поднятіемъ рукъ къ небу; зат?мъ онъ замахалъ по воздуху платкомъ, въ которомъ были заключены хеджабы. Посл? этой церемоніи, Абдъ-Алла, какъ бы сд?лавъ все, что могъ, ус?лся спокойно у костра, скрестилъ свои ноги, опустилъ лицо на с?дую бороду и забормоталъ молитвы. Другіе арабы тоже посл?довали его прим?ру, даже мои проводники, вообще плохо исполнявшіе свои религіозные обряди, разс?лись подобно великому шейху. Но шакалы не унимались.

Зато ночь была обворожительно хороша. Изъ-подъ темной зубчатой линіи горъ, идущихъ къ Петр?, показался серебристый м?сяцъ; онъ тихо выплылъ изъ-за каменныхъ громадъ, и, какъ лучезарный шаръ, покатился по небу. Побл?дн?ло темно-голубое небо, легкій серебристый св?тъ проб?жалъ по его темной лазури, какъ-то короче и бл?дн?е стали трепещущіе лучи зв?здъ, словно померкая, сб?жали со свода серебристыя зв?здочки и утонули гд?-то въ безконечной глубин? надзв?зднаго э?ира, какъ лучезарная царица, тихо плыла по небу луна и своею золотистою ризою наполнила колеблющійся воздухъ… Воздухъ затрепеталъ, утопая въ легкомъ сіяніи, пронизывающемъ каждый атомъ его; въ немъ утонули и вс? т?ни, и горизонтъ, и вдали син?ющая полоса моря, и темныя громады аравійскихъ горъ, и мертвая бл?дная пустыня… Но зат?мъ ожило и небо, и земля, ожила пустыня, облитая фосфорическимъ св?томъ луны. Въ св?тозарной дымк?, окутавшей весь горизонтъ, возстали какія-то неясныя очертанія, какъ бы отраженія пустыни, какъ бы другіе горизонты, за которыми начиналось уже настоящее царство полумрака и т?ней.

Все было хорошо и прекрасно вокругъ. Одинъ темный худхудь, да проклятая гіена все продолжали стонать въ грозной дебри горнаго ущелья, которое выходило близко въ становищу, выпуская изъ своей каменной груди нашъ ж у рчащій ручеекъ съ кристальною водою. Страшныя заклятія, которыми можно вогнать дьявола въ камень и поворотить землю, и священные талисманы, обладающіе могучею силою, не могли испугать ни совы, ни гіены, в?роятно, и не помышлявшихъ объ ужасныхъ орудіяхъ, направленныхъ на ихъ головы благочестивыми хаджами.

Долго я стоялъ погруженный въ раздумье, забывъ даже о томъ, что полчаса тому назадъ собрался было пойти въ своимъ паціентамъ, казавшимся издалека настоящими б?лыми пятнами, особенно выд?лявшимися изъ слегка озаренной луною мрачной массы каравана. Легкій стонъ одного изъ несчастныхъ прервалъ мои размышленія и направилъ мои мысли опять къ нему. Несчастный просилъ пить, а взявшіеся сид?ть около больного арабы, испугавшись крива худдуда и марафила, б?жали со своего поста и столпились въ кучу вокругъ Абдъ-Алли, какъ бы ища защиты подъ с?нію с?довласаго шейха. Посл? глотка теплой воды съ виномъ и перем?ны теплыхъ компрессовъ моему паціенту стало лучше, и онъ опять погрузился въ то полузабытье, изъ котораго легко перейти въ иной міръ, не просыпаясь, но изъ котораго вывести его едва ли было возможно при самыхъ даже утонченныхъ терапевтическихъ пріемахъ. Безоружный, какъ врачъ, безсильный вполн?, я могъ быть только н?мымъ свид?телемъ и пассивнымъ участникомъ сцены, разъигрывавшейся на моихъ главахъ. Передо мною уже умеръ одинъ несчастный, два другихъ умирали тою же ужасною, къ несчастью, медленной смертью. Страшно было смотр?ть на эти осунувшіяся, пріостренныя черты лица, на эту характерную его синеву, на эти злов?щія круги подъ глазами, синія губы и потухшіе глава, и ужасную худобу вс?хъ, какъ бы высыхающихъ членовъ, что такъ характерно для холеры — этой ужасной бол?зни, которая лишаетъ организмъ его д?ятельной подвижной силы — вс?хъ его соковъ. Страшно было смотр?ть, но еще страшн?й было представлять что помочь уже нич?мъ нельзя, когда смерть носится уже надъ нашими живыми мертвецами, р?етъ, быть можетъ, и надъ нашими головами, готовая выхватить облюбленную жертву… Въ эту чудную ночь, казалось, должна быть далеко всякая мысль о смерти, но условія были такъ исключительны, что мн?, по крайней м?р?, ни о чемъ другомъ и не думалось, какъ только о смерти и бол?зни. Грозный призракъ страшной эпидеміи носился, какъ живой, передъ моимъ воображеніемъ и подавлялъ вс? другіе образы и представленія своею ужасною реальностью, которой прообразомъ мн? являлся изможденный трупъ, только что похищенной холерою, жертвы.

А ночь была по прежнему упоительно хороша, и воздухъ благоухающій такъ и трепеталъ въ лунномъ сіяніи, такъ переливались его живительныя струи, наполняя грудь жизнью и радостью существованія… Зач?мъ же эта ужасная встр?ча, думалось мн?, зач?мъ смерть является тамъ, гд? все должно говорить о жизни?.. Зач?мъ такіе ужасающіе контрасты?

Вой гіены между т?мъ сталъ видимо приближаться; онъ слышался уже вблизи отъ нашихъ верблюдовъ. Рашидъ сперва хот?лъ отогнать несносное животное, но потомъ, какъ ужаленный зм?ею, в?роятно, вспомнивъ, что это не гіена, а саахръ или марафилъ, вернулся назадъ и прижался ближе къ толп? трепещущихъ арабовъ. Видя смущеніе своего беззав?тнаго храбреца и желая хотя немного успокоить волненіе суев?рной толпы, я р?шился прогнать ночного хищника, вой котораго началъ разстраивать въ эту ночь даже мои кр?пкіе нервы. Но едва я, взявъ свою берданку, направился черезъ шатры хаджей и верблюдовъ, лежавшихъ со связанными ногами и пережевывавшихъ жвачку, какъ Абдъ-Алла остановилъ меня словами предостереженія.

— Куда ты благородный хакимъ-московъ? В?дь ты идешь на в?рную смерть, потому что это не зв?рь, а саахръ, — клянусь Богомъ! Останься у костра твоихъ друзей и у хеджаба Абдъ-Алли; сюда не подойдетъ трижды проклятый, потому что онъ побоится гн?ва пророка. Бойся, чтобы его айетель-хассидъ (злой глазъ) не увид?лъ тебя вдали отъ святого покрова Магомета; онъ пронзитъ твое сердце, прожжетъ твой мозгъ и попалитъ твои внутренности. Не ходи, храбрый московъ. Послушайся Абдъ-Алли. Твое ружье не можетъ убить марафила — да проклянетъ Господь врага челов?ка!

Предоставивъ Букчіеву разуб?ждать старика шейха и р?шившись хотя немного успокоить переполошившійся караванъ, я былъ твердъ въ своемъ нам?реніи и быстро пробирался между верблюдами, пережевывавшими колючій бурьянъ, обильно росшій у нихъ подъ ногами, и направился въ горамъ, откуда слышался еще вой гіены, и по временамъ — горной совы.

Я подошелъ въ ручейку; тихо журча, онъ катился по своему песчаному ложу, блистая серебряными и жемчужными струйками, слегка зм?ившимися отъ камней, загромождавшими путь. Такъ и хот?лось зачерпнуть этихъ перловъ и алмазовъ, сверкавшихъ подъ ногами на подобіе баснословной розсыпи, такъ и хот?лось умыться этою серебристою влагою, чтобы „заблистать красотою подобно гуріямъ Магометова рая, умывающимся серебристою водою райскихъ фонтановъ“. Кругомъ было такъ торжественно и спокойно, что если-бы не вой гіены, раздававшійся за скалою, какъ надгробный вопль надъ мертвецомъ, лежавшимъ непогребеннымъ въ караван?, то можно было бы вспомнить одну изъ т?хъ безмолвныхъ лунныхъ ночей, которыя описываетъ волшебными красками „Тысяча и одна ночь“.

Пройдя съ четверть версты по теченію ручейка, я подошелъ къ каменной громад?, подходившей съ с?веро-востока и замыкавшей въ себ? узкую горную уади. Какъ узкая трещина, въ ст?н? черн?лось ущелье; его мрачныя, словно прорубленныя, скалы расходились, казалось, только внизу, чтобы образовать ложбинку для ручейка, да на верху, чтобы пропустить снопъ серебристыхъ лучей въ мрачную т?снину.

Все ущелье было загромождено камнями, разбросанными въ хаотическомъ безпорядк?, и въ каменной ст?н? т?снины, и на пути извивающагося зм?йкою ручейка. Когда я вступилъ въ эту горную трещину, когда охватили меня отовсюду каменныя ст?ны въ свои холодныя объятія, — какъ-то грустно защемило сердце; мн? показалось, что я изъ вольнаго простора сіяющей пустыни попалъ въ темницу, изъ трепещущаго, пронизаннаго фантастическимъ св?томъ, воздуха — въ какую-то мрачную, давящую своею неподвижностью атмосферу. Настоящимъ входомъ въ Дантовъ адъ мн? казалось это дикое ущелье, которое Абдъ-Алла поэтически прозвалъ почему-то сердцемъ дьявола — кхольбы-эль-шайтанъ.

Гіена, почуявъ приближеніе челов?ка, быстро начала удаляться; ея вой уже слышался все выше и выше и вм?ст? съ т?мъ все дальше и дальше, такъ что два мои выстр?ла, пронесшіеся съ грохотомъ по ущелью и отдавшіеся по н?скольку разъ въ горныхъ дебряхъ, служили скор?е указаніемъ несносному животному, ч?мъ д?йствительною угрозою. Посл? выстр?ла совс?мъ замолкъ марафилъ и саахръ — волшебникъ, испугавшійся не столько гн?ва пророка и заклинанія съ талисманами Абдъ-Алли, сколько выстр?ловъ берданки, которые д?йствительно были очень эффектны въ мертвой тишин? ночи въ горномъ ущель?. Даже мрачный худхудъ, другъ афритовъ, до сихъ поръ, несмотря на вс? проклятія и самыя ужасныя пожеланія арабовъ, продолжавшій сзывать духовъ пустыни, замолкъ посл? двухъ выстр?ловъ, потрясшихъ всю окрестность. Простякъ Рашидъ, восхищенный эффектомъ берданки, все-таки утверждалъ, что, в?роятно, сами африты попрятались по своимъ норамъ и ущельямъ, если они прогуливаясь вблизи, заслышавъ ружье москова, не испугавшагося ихъ близкаго присутствія.

Настоящимъ поб?дителемъ я вернулся въ нашъ лагерь.

— Аллахъ-арханкулъ, эффенди (Господь тебя помиловалъ господинъ)! Машаллахъ (да будетъ восхваленъ Богъ)! — встр?тили меня при моемъ возвращеніи.

— Субхану-ву-талэ (Ему честь и слава)! — отв?илъ я, стараясь попасть въ тонъ мусульманъ. Этотъ отв?тъ до того пріятно поразилъ Абдъ-Аллу, что онъ пожелалъ мн? столько благополучій, что я не понялъ и десятой доли ихъ.

Было уже далеко за полночь, когда я воротился съ ц?лью поскор?е лечь спать. Луна сіяла въ полномъ величіи на серебристой синев? неба, озаряя спавшую непробуднымъ сномъ пустыню; костры потухали по недостатку топлива; верблюды дремали сладко; только люди еще не могли успокоитбся. Долго еще продолжались толки и шопотъ и разговоры; много еще было прочтено молитвъ и стиховъ изъ корана, много душеспасительнихъ изреченій было произнесено для назиданія некр?пкимъ въ в?р?; много еще проклятій раздалось въ ночной тиши несчастнымъ афритамъ, худхуду и марафиламъ, которымъ, в?роятно, пришлось бы разсыпаться въ прахъ, если-бы хотя одна сотая пожеланій, сыпавшихся на ихъ головы, могла бы исполниться… Мало-по-малу, однако, вс? начали поуспокоиваться. Абдъ-Алла, пожелавъ мн? спокойной ночи, отправился въ свою палатку.

— Леилькумъ-саиди (пріятнаго сна)! — отв?чалъ я ему по-арабски, подученный Букчіевымъ.

— Раббэна-таликъ-муселемъ-эффенди (Господь да сохранитъ, тебя, благородный господинъ)! — проговорилъ самымъ н?жнымъ голосомъ старый шейхъ, уже опуская полотнища своего шатра.

Двое часовыхъ были оставлены на всякій случай Абдъ-Аллою; съ своей стороны, я поставилъ на первую очередь Рашида. Вс? трое ночныхъ караульныхъ собрали со вс?хъ костровъ оставшійся горючій матеріалъ, зажгли огонекъ, осмотр?ли тщательно оружіе, и закуривъ свои длинныя трубки, которыхъ было много у хаджей, расположились коротать свою очередь до второй см?ны. Когда Ахмедъ и Юза улеглись, а Букчіевъ забрался подъ свой шатеръ, я обошелъ еще разъ весь караванъ, уже начинавшій укладываться, а потомъ и самъ собрался. отдохнуть посл? треволненій ночи.

Какъ изваянные изъ камня, высились верблюды, лежавшіе неправильнымъ кругомъ около нашей стоянки; палатки и покрывала, натянутыя на ружья и, палки, разбросанныя въ безпорядк? корзины съ провизіею, занны и зимзимы (кожаные м?шки съ водою), кое-гд? торчавшія ружья и пики, и кучка людей у небольшого востра — все это, залитое луннымъ сіяніемъ, представляло чудную картину, которой декораціями служила только блистающая пустыня, да бл?дно-голубое небо, подернутое серебристою, дымкою, сливающеюся съ горизонтомъ.

Какъ и въ прежнія ночи, проведенныя въ пустын?, я не хот?лъ спать въ палатк?, а предпочелъ лечь подъ покровомъ голубого неба, вдыхая бальзамическій ночной воздухъ пустыни. Подложивъ толстое од?яло въ углубленіе въ песк?, а свою походную сумку подъ голову, и прикрывшись простынею, я улегся рядомъ съ Ахмедомъ и Юзою, уже давно спавшими богатырскимъ сномъ въ ожиданіи своей очереди. Событія посл?днихъ дней прошли длинною вереницею въ моемъ воображеніи, невольно я перебиралъ ихъ по одиночк?, какъ бы стараясь запомнить хорошенько. Переходъ черезъ пустыню въ 40° жары, хорошій отдыхъ въ Акаб? посл? перенесенныхъ страданій въ глубин? Синайскаго полуострова и на берегахъ Краснаго моря, встр?ча съ паломниками и антропологическія наблюденія надъ арабами на пути — вотъ въ общемъ все, ч?мъ наполненъ былъ мой дневникъ за посл?днее время. Хотя я давно ожидалъ встр?тить паломниковъ Мекки, и хот?лъ, если возможно, провести съ ними н?сколько часовъ, но все-таки я никогда и не думалъ, чтобы можно было такъ близко сойтись съ мусульманскими фанатиками — хаджами, и встр?тить среди ихъ два такихъ различныхъ типа, какъ Абдъ-Алла и нашъ Букчіевъ.

Оба они отличались другъ отъ друга, какъ небо отъ земли, и оба вм?ст? съ т?мъ они сходились между собою, если не по наружному, то по внутреннему содержанію. Ихъ разсказы для меня были полны такого захватывающаго интереса, что я едва усп?валъ записывать ихъ въ свою дорожную книжку. Сцена, происшедшая съ суев?рными паломниками при крик? худхуда и во? гіены, отчасти вид?нная мною въ Феран? и Буддра, скоро улетучилась въ моихъ воспоминаніяхъ, уступивъ м?сто мысли о встр?ч? съ грозною эпидеміею, о которой я досел? зналъ только по наслышк?; она показалась мн? центромъ событій моихъ посл?днихъ дней, группировавшихся вокругъ нея, какъ группируются факты обыденной жизни около событія, составляющаго эру. Снова защемило и сжалось успокоившееся было сердце, какъ бы въ предчувствіи грозящаго несчастія; снова нич?мъ инымъ какъ мыслью о ней — страшной гость? — наполнилось все мое существованіе… Голова, уставшая уже мыслить логично, стала создавать грозные образы, страшныя вид?нія… Мн? казалось тогда, что я увид?лъ воочію ужасную гостью, бичъ челов?чества, который съ этимъ караваномъ идетъ въ Египетъ, чтобы оттуда пробраться въ Европу. Грозный призракъ неумолимаго врага всталъ во всемъ всеоружіи своего потрясающаго облика, своей безпощадной жестокости въ моемъ воображеніи и заставилъ померкнуть другіе образы, другія представленія… Порою, сквозь сонъ, мелькала мысль о томъ, что я долженъ остановить этотъ караванъ, несущій смерть въ благословенную Нильскую долину; порою казалось мн?, что я и самъ служу сосудомъ, въ которомъ азіатская гостья пойдетъ дал?е въ глубь т?хъ земель, куда она не могла бы проникнуть иначе. Какъ тяжелый кошмаръ, давили меня эти неотвязныя мысли и не давали забыться мозгу, и безъ того усталому отъ впечатл?ній минувшихъ дней… Не много, в?роятно, я спалъ въ эту ночь, потому что работа мысли не давала покоя; отдыхало т?ло, но не покоился умъ; что-то душило мою грудь, что-то заставляло трепетать и замирать сердце, что-то непонятное наполняло все мое существованіе…

IV

Проснулся я на другой день рано, сонъ какъ-то б?жалъ отъ меня. когда я открылъ глава и приподнялся, караванъ хаджей уже шевелился, несмотря на то, что вс? улеглись очень поздно вчера, посл? сцены заклинанія худхуда. Солнце еще не взошло, но по всему небу уже поб?жали пурпуровыя, багровыя и золотистыя съ краснымъ полосы, которыя, играя по голубому небосклону, то расходясь, то сливаясь, производили игру утренней зари. Чтобы вид?ть это прекрасное явленіе природы во всей его красот?, надо пойти самому въ пустыню, переспать на ея пескахъ подъ покровомъ безоблачнаго неба и его блестящихъ созв?здій, и, вперя свой взоръ въ небеса, обрызганныя ихъ серебристымъ мерцаніемъ, дождаться того часа, когда на ясномъ свод? померкнутъ св?тила ночи, и, утопая въ наб?гающемъ откуда-то на небосклонъ б?ловатомъ св?т?, уйдутъ въ безпред?льную надзв?здную глубину. Тогда почувствуетъ каждый, кто до сихъ поръ жилъ далеко отъ природы, забившись въ т?сныя конуры городовъ, все величіе и красоту мірозданія; тогда ему станетъ понятно, почему арабъ — этотъ сынъ пустыни, который ежедневно видитъ и золото, и пурпуръ, и лазурь на восток?, обращаетъ туда свое лицо и, повергаясь въ прахъ, полный благогов?нія произносить свой утренній феджэръ (утренняя молитва)… Я провелъ уже много ночей въ пустын? на ея сыпучихъ пескахъ подъ покровомъ одного неба и много разъ любовался чуднымъ восходомъ дневного св?тила; мн? была знакома волшебная картина этого явленія, и, несмотря на то, каждое утро съ одинаково напряженнымъ вниманіемъ я созерцала вс? фазисы разцв?та утренней зари — этой прекрасной богини арійскихъ ми?ологій.

— Аллахъ-хуакбаръ (Богъ великъ!)! — раздалось, около, меня. Я оглянулся; старый Абдъ-Алла, вышелъ изъ палатки съ глиняной кружкой съ длинною шейкой. Увид?въ восходящее св?тило, онъ набожно развелъ руками и повергся ницъ, погружая, свое лицо въ песокъ, и прочиталъ небольшую фэтха. Затемъ онъ прив?тствовалъ меня словами — саба-хелькеръ, (счастливое утро)! Пожелавъ кром? того мира душ? моей и осв?домившись о моемъ здоровь?, онъ пошелъ къ ручейку, чтобы совершить омовеніе. Уже въ догонку старику я послалъ свое прив?тствіе.

За полчаса до восхода солнца каждый мумменинъ (правов?рный) долженъ совершить утреннюю молитву — фэджэръ, чтобы ангелъ утра, нисшедшій съ небесъ, занесъ его въ списокъ совершившихъ законъ пророка. Въ городахъ Востока муэзинъ съ высоты минарета въ этотъ часъ д?лаетъ свой первый призывъ въ молитв?, обыкновенно далеко до восхода солнца, когда задребезжатъ первые лучи нарождающагося дня.

Старый Абдъ-Алла въ пустын? принялъ на себя обязанность муэзина. Громкимъ, привычнымъ пропов?дывать голосомъ, онъ началъ приглашеніе, войдя въ середину каравана.

Зычный голосъ стараго шейха, то поднимаясь, то опускаясь на ц?лыя октавы, разносился далеко по пустын?, которая еще была безмолвна и покоилась сномъ, облитая золотыми лучами восходящаго солнца. Быстро вставали и выходили изъ своихъ палатокъ правов?рные, произнося хвалу Богу и великому пророку. Вс? они им?ли въ рукахъ небольшіе кувшины и коврики и отправлялись за Абдъ-Аллою на ручеекъ, чтобы совершить священное омовеніе (ель-удгуу) текучею водою, какъ предписываетъ коранъ. Мои проводники, — очень плохіе мусульмане, сильно. объевропеившіеся, — въ дорог? часто не исполняли того, что требуетъ законъ, но теперь, сл?дуя благому прим?ру, отправились за хаджами, чтобы не отстать, отъ нихъ…

Все всполошилось, пришло въ движеніе. Началась вседневная жизнь. Всполошились даже верблюды въ ожиданіи того, что скоро наступитъ минута, когда опять нагрузятъ несносные вьюки и м?ха съ водою на ихъ мозолистыя, протертыя до крови спины. Они жалобно зарев?ли, и тотъ ревъ, похожій на вопль, исторгшійся изъ ихъ многострадальной груди, выражалъ протестъ дальн?йшему путешествію. Разум?ется, не этотъ протестъ животныхъ, а другія соображенія заставили хаджей остаться на этомъ м?ст? ц?лый день и провести еще одну ночь у животворной воды, горнаго ручейка, такъ р?шилъ Абдъ-Алла, и никто не былъ противъ этого р?шенія, потому что всякому хот?лось отдохнуть. Ради хаджей, конечно, остался и я еще на одинъ день. Но не ради отдыха одного остановились хаджи. Какихъ-нибудь десять дней осталось имъ для того, чтобы перейти пустыни Синайскаго полуострова и достигнуть границъ Египта, гд? они могутъ отдохнуть вполн? посл? многотруднаго пути и получить въ награду почетное имя — паломниковъ Мекки — блаженныхъ хаджладжъ, и зеленую чалму, какъ лавровый в?нокъ, ув?нчивающую головы божьихъ подвижниковъ. Пользуясь отдыхомъ и остановкою, хаджи нам?ревались похоронить умершаго собрата, потому что мусульмане никогда не оставляютъ своихъ покойниковъ безъ торжественнаго погребенія, даже когда они умерли жертвою эпидеміи. Правов?рный не боится заразиться; онъ даже прямо од?ваетъ одежду умершаго отъ холеры или чумы, какъ это было и въ настоящемъ случа?.

Вм?ст? съ правов?рными пошелъ и я на ручеекъ — эту «благословенную струйку воды, чистую какъ роса», — такъ прозвали его благодарные арабы, знаюшіе ц?ну каждой капл? воды въ пустын?. Тамъ думалъ и я совершить, если не омовеніе, то, по крайней м?р?, умовеніе, им?ющее живящую силу въ пути. Паломники уже начали свой религіозный обрядъ, кажущійся страннымъ и непонятнымъ для европейца, но въ высшей степени гигіеническій и ц?лесообразный на неряшливомъ Восток?, гд? гн?здятся вс? эпидеміи. Коранъ предписываетъ мусульманину не совершать молитвы, пока онъ не совершитъ омовенія вс?хъ нечистотъ своего т?ла и не умоетъ лица. Освятивъ воду призваніемъ имени божія и пророка, каждый правов?рный зачерпнулъ кружкою воды изъ потока и полилъ сперва правую — чистую руку, потомъ л?вую — нечистую, по три раза, шепча при этомъ зурэ изъ корана. Зат?мъ, наполнивъ ротъ водою онъ долго полощетъ его; посл? трехъ прополаскиваній очищаются уста. Въ очищенный ротъ онъ снова вбираетъ воду и умываетъ ею лицо об?ими руками, посл? чего приступаетъ въ омовенію передней части головы, ушей, а также и затылка, потомъ обмываются трижды руки до локтя. Въ заключеніе обмывается сперва правая, а потомъ л?вая нога до щиколки; этимъ, и кончается эль-удгуу — омовеніе, за что правов?рный приноситъ благодареніе Богу словами — эль-хамди-меллахи (слава Богу)!

Въ разныхъ м?стахъ по протяженію источника творился этотъ копотливый обрядъ. Абдъ-Алла мылся тщательн?е и дол?е вс?хъ, присоединивъ еще въ омовенію смываніе нечистотъ т?ла, для чего удалился отъ прочихъ. Весь обрядъ продолжался около десяти минутъ, посл? чего шейхъ провозгласилъ громогласно призваніе въ молитв?. Кружки были отставлены въ сторону, развернуты на песк? коврики — седжадэхъ, чтобы не прикоснуться въ нечистому м?сту омытыми кол?нями, и вс? правов?рные стали на нихъ, обратившись на югъ въ Кааб?, какъ приказываетъ XX зурэ, такъ какъ въ той сторон? стоитъ древн?йшій храмъ въ мір?, воздвигнутый еще Авраамомъ. Размахнувши руками трижды, вс? произнесли Аллаху: акбаръ! — и зат?мъ начали молитву. Сперва каждый сд?лалъ по н?скольку поклоновъ, прикасаясь слегка руками къ кол?нямъ, и произнесъ — гай-аль-иль-саллахъ, иль-фэтахъ (приступимъ въ священной молитв?). — Съ этими словами правов?рные приложили свои ладони въ груди и начали въ одинъ голосъ читать фэтху. Посл? небольшого молитвословія они опустились на кол?ни, прис?ли, а потомъ пали ницъ. Со словами: Аллахъ-хуакбарь (Богъ великъ)! они подымали голову отъ земли. Н?сколько разъ совершилось такое кол?нопреклоненіе, положенное по уставу, посл? чего н?сколько минутъ правов?рные перебирали четки, шепча молитвы. Въ заключеніе фэтхи, произносилось испов?даніе в?ры и превознесеніе имени Аллаха. Окончивъ молитву, вс? хаджи, обращаясь другъ въ другу, произнесли: эль-саламъ-алейкумъ (миръ вамъ)! Абдъ-Алла по окончаніи общей молитвы совершилъ еще н?сколько кол?нопреклоненій и что-то еще долго бормоталъ про себя, павъ лицомъ на землю. Когда всталъ старикъ и подошелъ къ лагерю, на его длинныхъ р?сницахъ видн?лась слеза.

Пока совершался весь этотъ религіозный обрядъ, день наступилъ вполн?; осл?пляющимъ золотымъ блескомъ засіяло солнце, выкатываясь изъ-за далекаго горизонта; пустыня вспыхнула отъ блеска лучей, отражавшихся отъ б?ловатыхъ песковъ ея; мрачная каменная масса на вершинахъ украсилась золотистою каемкою; ночная св?жесть какъ-то незам?тно пропала въ воздух?, и все преисполнилось св?та, блеска и огня…

Караванъ ус?лся закусывать, напередъ давши и верблюдамъ по горсточк? ячменя и пустивъ ихъ пастись спать по окрестностямъ становища, отыскивать кустики артемизіи, терновника и бурьяна. Юза зажегъ изъ сучьевъ тарфы небольшой костеръ и началъ варить утренній чай, къ которому я пригласилъ Абдъ-Аллу и Букчіева. Старый шейхъ, пожелавъ всего лучшаго намъ вс?мъ и произнеся имя Аллаха, бросилъ въ огонь пучекъ душистыхъ травъ; ароматное куреніе поднялось прямо къ залитому св?томъ небу тонкою струйкою, какъ жертва Богу за благополучно проведенную ночь. Выпили ми чаю, закусили черствымъ хл?бомъ, оливками и козьимъ сыромъ. Абдъ-Алла и Букчіевъ были неумолкаемы и разсказывали многое изъ своей паломнической жизни.

Мои паціенты были все въ томъ же ужасномъ положеніи, умирая медленною смертью. Большую часть времени они остались въ забытьи; иногда какъ бы просыпались, просили воды, шептали молитвы; изр?дка корчились, словно терзаемые внутренними мученіями, и тогда ихъ лица искажались до нев?роятности. Мое простое средство всегда облегчало ихъ страданія; прикладываніе теплыхъ, нагр?тыхъ, то на солнц?, то у костра, кусковъ матерій на животъ и на ноги было, повидимому, особенно пріятно страдальцамъ. Уъ мертвецу меня не подпускалъ даже близко Абдъ-Алла, прося не нарушать его в?чнаго сна. Трупъ былъ положенъ въ отд?льную палатку, гд? еще съ вечера возилось н?сколько паломниковъ, хотя самъ шейхъ туда не входилъ, пробывъ весь вечеръ съ нами. Закусивъ у нашего востра, старикъ вдругъ приподнялся, словно по сигналу, и произнесъ:

— А теперь, мои братья, надо предать земл? т?ло нашего собрата. Аллахъ да благословитъ его! Пойдемъ и ты со мною, благородный московъ. Милосердный Аллахъ назначилъ Хафизу умереть въ пустын?, совершивъ свой жизненный путь; отправимъ же его въ землю, какъ повел?ваетъ Коранъ. Изъ земли созидается т?ло челов?ка, въ землю оно снова и возвращается. Хвала и честь всемогущему Богу!

Я пошелъ за Абдъ-Аллою. Т?ло покойнаго четверо хаджей бережно внесли изъ шатра. Оно было уже обмыто и облечено въ погребальный саванъ съ ногъ до головы. Въ виду этой-то церемоніи, в?роятно, и не допустили меня въ палатку въ покойнику, чтобы гяуръ не могъ вид?ть нагого т?ла правов?рнаго. Омовеніе покойника есть такое святое д?ло у мусульманина, что омытый трупъ считается уже вполн? чистымъ, и надъ нимъ уже могла быть совершена молитва. Хотя по обычаю мусульманъ, при церемоніи омовенія умершаго, т?ло очищается даже отъ волосъ, которые выбриваются, спеціально занимающимися этимъ д?ломъ людьми — мухазилами, но въ пустын?, в?роятно, было сд?лано исключеніе для погибшаго такъ внезапно Хафиза. Только затылокъ до темени былъ пробритъ, да вс? отверстія т?ла были заткнуты чистыми тряпками для того, чтобы т?ло, очищенное омовеніемъ, не запачкалось изверженіями, какъ пояснилъ Букчіевъ. Лица покойнаго, впрочемъ, я не видалъ, потому что все т?ло было съ головы до ногъ закутано въ кеффнъ — саванъ простой, несшитый кусокъ хлопчатобумажной матеріи, который хаджи им?ютъ всегда съ собою на случай смерти, отправляясь въ дальній путь. Такая предусмотрительность н?сколько странна для насъ, но она показываетъ, насколько хладнокровно относится къ смерти мусульманинъ, хорошо зная, что — отъ смерти не уйдешь. Всегда ожидая и помня о смерти, правов?рный въ большихъ путешествіяхъ обыкновенно возитъ съ собою и саванъ — кеффнъ, въ который должно быть завернуто его т?ло. Бояться, впрочемъ, ему нечего, чтобы т?ло его осталось не обвитымъ погребальными одеждами: всякій магометанинъ считаетъ своею святою обязанностью прикрыть трупъ единов?рца.

Положенный на песокъ, обвитый какъ кукла, лежалъ несчастный Хафизъ; случайные товарищи его по путешествію, сдружившіеся на долгомъ пути среди опасностей и лишеній, окружали его т?снымъ кругомъ и читали молитвы. У многихъ на глазахъ были видны слезы; н?которые рыдали; но т?хъ отвратительныхъ причитаній и «улулеха» — этого, потрясающаго самые кр?пкіе нервы, вопля по умершемъ, на Восток? исполняемаго тоже особыми спеціалистами и въ особенности женщинами, не было слышно вокругъ т?ла несчастнаго хаджи, потому что, в?роятно, у него изъ окружающихъ не было ни одного родственника. Но тихая грусть, слезы, катившіяся по загор?лымъ впалымъ щёкамъ хаджей, прошедшихъ огонь и воду, и горячія молитвы говорили о томъ чувств?, которое одушевляло вс?хъ окружавшихъ. Въ этой безмолвной скорби высказывалось глубокое горе, р?дкое у фанатика-мусульманина въ особенности по отношенію къ чужому челов?ку; оно свид?тельствовало о томъ, какъ дорогъ каждый членъ каравана, который можно назвать настоящею религіозною общиною. Въ самомъ д?л?, гд?-нибудь въ Каир?, н?сколько м?сяцевъ тому назадъ, собрались вм?ст? во имя одной идеи н?сколько челов?къ, сплотились они во едино, бэ-иссле-лиллахи (во имя Божіе)! — выбрали себ? хабира — главу и вожака, и пошли черезъ гори и пустыни, чтобы выполнить об?тъ, данный Аллаху и великому пророку. Много выстрадаетъ потомъ такой мусульманскій паломникъ, прежде ч?мъ доберется до Каабы, много переиспытаетъ онъ, а потому вполн? понятно, почему такъ сдруживаются между собою члены каравана хаджей. Это настоящіе «братья въ Бог?», истинные «друзья въ пророк?» — какъ ихъ называетъ одно арабское изреченіе.

Я стоялъ тоже молча, занятый иными чувствами, иными мыслями, при вид? укутаннаго въ б?лый саванъ мертвеца. Мн? представилась воочію одна изъ т?хъ нев?домыхъ міру смертей, которыя уставляютъ мертвыя пустыни какъ в?хами — костями и черепами людей, погибшихъ на пути. Какъ memento more, стоятъ он? на вс?хъ тропахъ, перес?кающихъ пустыню, какъ бы говоря путнику: «иди впередъ скор?е, чтобы пройти это царство смерти…» Смерть и жизнь идутъ тутъ рядомъ, но смерть преобладаетъ надъ жизнью, — бол?е мертвыхъ, ч?мъ живыхъ… Стоитъ только изнемочь хотя на одни сутки и склонить свою усталую голову, — и новыя безв?стныя кости заб?л?ются въ пустын? и, торча изъ песку, будутъ говорить новому страннику: «и отъ тебя недалека смерть»!..

Минутъ десять продолжалось общее безмолвіе, и эти минуты казались часами. Солнце, уже выкатившееся теперь во всемъ своемъ величіи на безоблачномъ неб? пустыни, осв?щало ярко б?лосн?жный саванъ несчастнаго Хафиза, такъ что даже трудно было на него смотр?ть, и глаза отворачивались невольно; но и вокругъ негд? было отдохнуть взору: вся окрестность блистала т?мъ же нестерпимымъ св?томъ, а лучи аравійскаго солнца начали вновь опалять и безъ того опаленные мертвые пески. На восход? солнца другого дня обыкновенно мусульмане хоронятъ своихъ умершихъ, чтобы червь тл?нія не прикоснулся къ т?лу правов?рнаго на земл?, чтобы лучи дневного св?тила еще разъ облили трупъ своимъ живительнымъ св?томъ, прежде ч?мъ онъ будетъ погруженъ въ темную могилу. Уходя изъ міра и изъ жизни во прахъ, изъ св?та во тьму, онъ долженъ уносить съ собою лучи св?та, которые должны не потухать во мрак? могилы, какъ не исчезнетъ безв?стно и душа правов?рнаго…

Старый Абдъ-Алла, какъ шейхъ и имамъ, приступилъ къ обряду погребенія немедленно, какъ только была готова могила. Пятеро хаджей длинными своими ножами и ятаганами, при помощи другихъ товарищей, работавшихъ просто руками, выкопали небольшую яму въ песк?, саженяхъ въ ста отъ нашего становища. Мои, Юза и Рашидъ, усердно помогали имъ въ ихъ благочестивомъ занятіи; ханджары (длинные ножи) оказывали мн? всегда большую услугу въ раскопкахъ, и теперь они работали, какъ лопаты, въ сыпучемъ песк?. Не трудно рылась могила, но работа спорилась не быстро, такъ какъ часто ее прерывали обильными молитвословіями и отдыхами. Наконецъ выкопана была яма сажени полторы длиною и футовъ пять глубиною, — и настоящее погребеніе началось съ подобающею торжественностью.

Посл? короткой молитвы, произнесенной шейхомъ, челов?къ восемь хаджей на помочахъ, сд?ланныхъ изъ плаща покойнаго, подняли его трупъ и медленно понесли по направленію къ могил? головою впередъ. Вся толпа громогласно возопила: ля-иль-аллахъ-аллахъ, у-Мухаметъ-расуль-аллахъ! Нап?вая медленнымъ и торжественно печальнымъ голосомъ слова этого символа исламизма, вс? пошли всл?дъ за покойнымъ. Многіе хаджи при этомъ плакали и шептали въ промежутки зурэ изъ корана. Мы съ Букчіевымъ замыкали шествіе, а Абдъ-Алла открывалъ его. Н?сколько верблюдовъ, увлеченные толпою людей, признали своихъ хозяевъ и присоединились къ процессіи. Челов?къ до шестидесяти участвовали въ этомъ погребальномъ шествіи. Только Ахмедъ да трое хаджей, ухаживавшихъ за умирающими собратами, остались въ становищ?. Недалеко было до могилы, но наша печальная процессія продолжалась минуть десять, въ продолженіе которыхъ безостановочно слышалось м?рное, потрясающее своимъ однообразіемъ и заунывнымъ нап?вомъ испов?даніе мусульманской в?ры.

Абдъ-Алла снялъ свой голубой плащъ съ плечъ и положилъ въ могилу; въ этомъ акт? должна была выразиться вся теплая привязанность его въ умершему собрату; на длинныхъ р?сницахъ шейха видн?лись крупныя слезы, катившіяся по щекамъ с?довласаго старца. На плащъ Абдъ-Аллы былъ опущенъ бережно трупъ Хафиза, причемъ ноги покойнаго были обращены въ юго-востоку, въ Мекк?, по направленію Каабы, куда долженъ смотр?ть правов?рный, даже въ могил?. Когда вострубитъ Израфіилъ въ день судный, тогда возстанетъ и мусульманинъ прямо лицомъ къ Кааб? и провозгласитъ испов?даніе в?ры. Въ голубой плащъ обвернули покойнаго, чтобы этотъ плащъ съ плечъ самого шейха служилъ и гробомъ, и покровомъ, которыхъ нельзя достать въ пустын?. Короткую молитву прочиталъ Абдъ-Алла надъ опущеннымъ въ могилу покойнымъ, и должно быть эта фэтха была очень умилительна, потому что прослезился даже Букчіевъ, до сихъ поръ довольно холодно относившійся ко всему обряду. Про другихъ хаджей и говорить нечего, они и не скрывали своихъ слезъ.

— Братья мои и друзья, — началъ наконецъ Абдъ-Алла посл? долгаго молчанія, окончивъ религіозную сторону погребенія — эшхету-ипула-иль-аллахъ (испов?дуйте, что Богъ единъ)!

— Ву-эшхету-ину, Мухаметъ-расуль-аллахъ (испов?дуемъ, что Магометъ пророкъ его)! — отв?чали вс? въ одинъ голосъ.

Такое испов?даніе в?ры, со стороны присутствовавшихъ при церемоніи, свид?тельствовало, что они вс? ручаются, что погребенный умеръ истиннымъ мусульманиномъ, и что ушедшій въ могилу и въ другой жизни, словами своихъ, оставшихся въ живыхъ товарищей, испов?дуетъ исламъ.

— Господь благій и премудрый отнялъ отъ насъ товарища, — продолжалъ снова старецъ — онъ взялъ Хафиза съ земли, чтобы водворить его въ своемъ раю, гд? встр?тятъ ангелы угоднаго пророку. Онъ много претерп?лъ ради Аллаха, и Аллахъ его помиловалъ)!.. Хафизъ молился у гроба пророка и у святого чернаго камня; онъ приносилъ жертву на гор? Арарат?; онъ былъ истый мусульманинъ, но дни его были сочтены. Его жены не увидятъ бол?е мужа, д?ти — своего отца, мы — своего друга; онъ останется зд?сь въ пустын?, пока ангелъ смерти не позоветъ его на небо… На берегу тихаго Нила есть небольшая деревня; въ ней жилъ Хафизъ; я знаю его благословенный домъ, ос?ненный пальмами, и онъ былъ всегда открытъ для странника. Добрый Хафизъ (да благословитъ его Богъ!) былъ радъ всякому гостю, и Аллахъ благословилъ его своею милостью за его благод?янія… Но потомъ послалъ ему испытанія. Старшій сынъ Хафиза — Юсуфъ, былъ убитъ въ Судан? въ войн? съ шилуками; старшая дочь его Заина, красотой подобная цв?ту жасмина, утонула въ р?к?; любимая жена его была похищена изъ гарема пашею Хуссейномъ. Померкли дни Хафиза, какъ померкаютъ зв?зды передъ зарей. Онъ пошелъ со мною въ Мекку, чтобы молить пророка помиловать его, и Аллахъ услышалъ молитву праведнаго, призвавъ Хафиза къ себ?… Садъ, орошенный небесною влагою, возраститъ цв?ты и плоды; роса, подобная жемчугу, разбросанная по трав?, напитаетъ мотыльковъ; роза, преисполненная благоуханіемъ, дастъ плодъ и с?мена, — но земля, принявъ въ себя челов?ка, не возраститъ изъ положеннаго въ нее — другого челов?ка… Жизнь челов?ка подобна сорванному цв?тку…

Выстр?лъ, похожій на хлопанье бича, раздавшійся недалеко отъ насъ въ ущель? прервалъ краснор?чіе Абдъ-Аллы. Онъ остановился на минуту, посмотр?лъ въ сторону выстр?ла и закончилъ свою р?чь обычнымъ призваніемъ имени Аллаха.

Онъ замолчалъ; потомъ нагнулся и об?ими пригоршнями бросилъ песокъ на завернутое въ плащъ т?ло Хафиза; за нимъ четверо арабовъ начали руками и ногами сбрасывать песокъ въ могилу, произнося: хауэнъ-аалейна, я-раббэна (помилуй насъ, Господи)! Скоро было засыпано, видн?вшееся сначала голубымъ пятномъ изъ-подъ золотистаго песка, т?ло погребеннаго; могила его сравнялась съ землей, и надъ нею поднялся небольшой холмикъ изъ песку.

— Эльхамди-лиллахи! — проговорили арабы всл?дъ за Абдъ-Аллою и пошли прочь отъ могилы.

А солнце по прежнему св?тило ярко и горячо, наполнивъ всю пустыню и воздухъ безпред?льнымъ сіяніемъ. Но не долго кости Хафиза будутъ лежать въ земл?; гіены и шакалы разроютъ своими лапами небольшой холмъ, и разбросаютъ обглоданныя кости безв?стно погибшаго путника по пустын?, чтобы напомнить и другимъ о смерти… Скоро люди, забудутъ о Хафиз?, но — в?ритъ мусульманинъ — не забудутъ его небожителя: Мункиръ и Накиръ, два ангела, придутъ тотчасъ же нав?стить покойнаго и спросятъ его, доволенъ-ли онъ в?чнымъ сномъ и могилою. И когда онъ дастъ утвердительный отв?тъ, тогда душа его придетъ и посл?дній разъ взглянуть на покинутое т?ло, чтобы возлет?ть въ заоблачныя выси, а тамъ Аллахъ въ день судный взв?ситъ все сод?ланное Хафизомъ на земл? и разсудитъ по справедливости…

Мрачные возвращались хаджи отъ могилы въ своему становищу, какъ будто они оставили въ ней самое дорогое для нихъ вс?хъ. Даже мой веселый Юза былъ хмуръ, какъ осенняя ночь, что вовсе не шло въ его подвижному лицу.

V

Было еще довольно рано, и пустыня не усп?ла сд?латься раскаленною печью, а потому я, чтобы разс?ять непріятное впечатл?ніе, оставленное похоронами Хафиза, отправился вм?ст? съ моимъ Юзою вдоль ручья по ущелью, въ надежд? развлечься охотою. На утренней зар? въ камняхъ я слышалъ верещанье куропатокъ и перепеловъ и крикъ каменнаго козла (carpa sinaitica), а потому надежда встр?тить какое-нибудь живое существо не была невозможною, т?мъ бол?е, что Абдъ-Алла ув?рялъ, будто въ ближайшихъ въ намъ горахъ очень многочисленны еще даманы или жиряки (hyrax siriacus), которыхъ онъ называлъ «уерберами», часто встр?чающіеся въ горахъ Каменистой Аравіи.

Вскинувъ свои ружья на плечи и захвативъ еще по длинному ножу съ веревкою, всегда необходимыми въ горахъ, мы вступили въ самое сердце каменной громады, разс?дающейся вдоль ручья. Скоро насъ охватили со вс?хъ сторонъ холодныя ст?ны ущелья, и мы были уже такъ далеко отъ каравана, что оттуда не доносилось въ намъ ни одного звука.

Торжественно, спокойно и дико было въ мрачномъ ущель?. Огромныя каменныя т?снины, выдвинувшіяся впередъ черными утесами, и кругомъ, разбросанные какъ бы гигантскимъ наводненіемъ, не только чудовищной формы и величины камни, но и ц?лыя скалы — вотъ и все, что было въ ущель?. Ни откуда — ни звука, ни движенія, ни признака жизни на этихъ обожженныхъ склонахъ, ни признака растительности на огромномъ выжженномъ аравійскимъ солнцемъ пространств?. Жизнь и немыслима среди этихъ камней, хотя бы они были облиты плодоносн?йшею влагою въ мір?. «Изъ камня родится огонь», говоритъ арабское изреченіе, — но изъ камня не родится никогда жизнь… Мы поднялись по камнямъ на ближайшіе утесы; оттуда, помогая другъ другу и приб?гая жъ помощи ружей, ножей и веревки, мы взобрались на такую высь, что въ начал? казалось даже невозможнымъ подняться такъ высоко. Везд?, гд? мы пробирались, особенно на м?стахъ подъемовъ и спусковъ, мы оставляли небольшія кучки камней — необходимая предосторожность, чтобы не заблудиться въ этомъ хаос? скалъ, утесовъ и горныхъ склоновъ.

Пробираясь трудною стезею вокругъ подошвы одного изъ грандіозн?йшихъ утесовъ, мы зам?тили св?жій характерный пометъ козла… Охотничье сердце заговорило во мн?… Я забылъ обо всемъ, и о недавно пережитыхъ минутахъ, и о трудности пути, и о спускахъ съ отв?сно стоящихъ высотъ, и о палящемъ немилосердно наши головы аравійскомъ солнц?… Одна мысль, одно желаніе было — скор?е настигнуть дорогую добычу… Храня полное молчаніе, лишь изр?дка перемигиваясь и держа на готов? ружья, мы съ Юзою начали ц?пляться дальше по кромк?, которая неправильною спиралью восходила на вершину одного изъ высочайшихъ утесовъ въ этой групп? горъ. Стараясь не заглядываться внизъ, мы стремились все выше и выше, такъ какъ очевидно, что козлу невозможно никуда спрятаться на обнаженной скал?, если мы застигнемъ его по возможности ближе къ вершин?. Эта ув?ренность и поддерживала наши, начинавшія уже падать, силы…

Солнце уже поднялось высоко и немилосердно жарило наши затылки, хорошо, впрочемъ, прикрытые покрышками и полотенцами. Въ глазахъ чувствовался жаръ и колотье; они начали слезиться, что всегда бываетъ, когда приходится долго смотр?ть на блистающіе предметы. Потъ градомъ катился съ насъ; ни одна нитка нашей легкой одежды не оставалась не смоченной, хотя и быстро высыхала на ужасающей жар? отъ лучей палящаго солнца.

Около часу мы поднимались такимъ образомъ. Я уже начиналъ терять вм?ст? съ силами и терп?ніе. Вершина утеса, казалось, была такъ близка, что еще н?сколько саженей кверху — и мы тамъ; но на самомъ д?л?, такъ какъ подъемъ шелъ зигзагами, то путь еще былъ далеко не оконченъ и намъ постоянно приходилось приб?гать къ помощи веревокъ, ружей и другъ друга… А св?жій пометъ козла, какъ Аріаднина нить, завлекалъ насъ все выше и выше… Еще два или три поворота, и мы услыхали надъ головою шумъ отъ сильнаго движенія. Несомн?нно, наша добыча попалась, потому что б?жать ей было некуда; единственная возможность спастись для животнаго — вернуться по той же кромк?, по которой шли и мы, но на это едва ли бы р?шился осторожный козелъ, в?роятно почуявшій врага. Вершина же, куда онъ попалъ по своей неосторожности, была совершенно уединенна, и спрыгнуть оттуда куда-либо, что иногда д?лаютъ эти животныя въ минуты крайней опасности, не представлялось никакой возможности, потому что прыжокъ съ высоты саженей полутораста былъ бы salta mortale даже для альпійскаго козла. Неминуемая смерть отовсюду грозила б?дному животному… Интересно было, на что оно р?шится…

Немного еще поднялись мы, двигаясь шагомъ съ берданками наготов?,— какъ увид?ли свою добычу. То былъ великол?пный матерой козелъ съ прекрасными рогами. Увидя насъ, онъ опустилъ голову, наклонилъ рога и сталъ въ боевое положеніе; глаза его сверкнули огнемъ, голова слегка тряслась. Немного онъ постоялъ въ такомъ грозномъ положеніи, а потомъ началъ см?ло, но тихо спускаться прямо на насъ… Было что-то трогающее сердце въ этой отчаянной самозащит? б?днаго животнаго противъ неумолимаго, грознаго врага; въ эти минуты хот?лось бы даже его пощадить, если бы къ выстр?лу не вынуждала собственная опасность. Я выждалъ немного, чтобы подпустить ближе взб?шенное животное и выц?лить в?рн?е; Юза тоже былъ насторож?. Палецъ готовился спустить собачку, какъ вдругъ козелъ, какъ бы испугавшись своей см?лости, великол?пнымъ прыжкомъ, который надо было вид?ть, чтобы оц?нить, отбросился на другую сторону утеса.

Посл? этого изумительнаго скачка начался рядъ б?шеныхъ, изумительно граціозныхъ прыжковъ, знакомыхъ только горному охотнику. Животное перебрасывало себя на н?сколько саженей съ такого же легкостью, съ какою отскакиваетъ резиновый шаръ отъ ст?ны или пола. Его ноги, казалось, были сд?ланы изъ кр?пкихъ пружинъ, а т?ло — изъ упругаго каучука. Минуть десять безпрерывно прыгало это великол?пное животное, не давая возможности даже приц?литься, и какъ будто понимая, что одна минута его покоя равносильна смерти. Мы, пораженные чуднымъ зр?лищемъ, которое р?дкому охотнику приходится вид?ть, съ ружьями въ рукахъ наготов?, смотр?ли и просто любовались отчаянными прыжками своей жертвы.

Вдругъ животное сд?лало чудовищный прыжокъ, какимъ-то волшебнымъ образомъ пошло ц?пляться по отв?су и очутилось на самой вершин? утеса, а оттуда спустилось осторожно и куда-то исчезло за выступомъ скалы… Дорогая добыча, казалось, ушла… Не предпочелъ ли козелъ броситься съ огромной высоты и разбить свою могучую грудь о камни — постыдной смерти отъ руки охотника. Для охотничьяго сердца это были бол?зненныя минуты. Съ понятнымъ волненіемъ я поползъ на верхъ, оставивъ Юзу на всякій случай внизу для того, чтобы перес?чь единственную тропинку, возможную для спуска. Когда я всползъ на самый конечный выступъ гранитнаго утеса, — отъ сердца у меня отошло, и оно опять забылось ровн?е. Выступъ скрывалъ небольшую трещину или пещерку, куда въ смертельномъ страх? и забился козелъ. Я вид?лъ, какъ сверкали не то отчаяніемъ, не то злобою и яростью его глаза, какъ грозно моталась могучая голова, вооруженная огромными рогами, выставившимися изъ трещины скалы, и вся фигура прекраснаго животнаго слегка дрожала, выражая вызовъ на посл?дній, смертный бой. Шансы на поб?ду все еще колебались; не для одного козла то были р?шительныя минуты, и я тотчасъ же понялъ это, когда мы сошлись лицомъ другъ съ другомъ — охотникъ и его добыча. Насталъ посл?дній моментъ борьбы. Животное было готово на все…

Я обошелъ выступъ скалы и очутился шагахъ въ пяти отъ разъяреннаго козла. Каждый моментъ можно было ожидать, что онъ выпрыгнетъ, какъ резиновый шаръ, изъ расщелины скалы и нанесетъ ужасный ударъ своими могучими рогами. Полулежа на кромк? обрыва ужасающей высоты, я вид?лъ, что наши шансы на усп?хъ борьбы были почти одинаковы, и я въ случа? неудачи могу такъ же в?рно погибнуть какъ до сей минуты предполагалъ в?роятною гибель козла. Каменный выступъ, на которомъ я находился, былъ всего фута два съ половиною шириною; я не могъ даже встать на немъ, чтобы свободно влад?ть руками, а въ противномъ случа? я рисковалъ потерять равнов?сіе и свергнуться внизъ о камни саженей съ полутораста вышины. Впереди за трещиною, гд? притаилась моя добыча, былъ также ужасающій обрывъ, отв?сный, какъ ст?на. Впереди торчали могучіе рога моего противника, а сзади — узенькая кромка для отступленія, теперь уже невозможнаго…

Медлить было поздно, иначе — значило рисковать жизнью. Кто первый изъ насъ начнетъ, тотъ я поб?дить… Такъ какъ козелъ не догадался первымъ напасть на своего врага и сбросить его съ утеса, что было сд?лать легко въ первые моменты моей нер?шительности, когда я, понявъ свое незавидное положеніе, на минуту лишился самообладанія, — то и началъ я… Еще н?сколько мгновеній помедливъ, чтобы лучше выц?лить свою жертву, я спустилъ курокъ. Раздался выстр?лъ. Эхо громко отдало его н?сколько разъ съ долгими перекатами; облава дыма скрыли отъ меня козла. Не зная о результатахъ своего выстр?ла, я быстро отступилъ я очутился вн? уступа на бол?е широкомъ м?ст?. Едва я это усп?лъ сд?лать, какъ изъ разс?явшагося дыма показался козелъ, облитый кровью. Пуля угодила ему въ лобъ. Онъ выскочилъ за уступъ, и пригнувъ аршина два впередъ, зашатался. Вторая пуля, пущенная Юзою, окончила его страданія. Усп?хъ охоты нашей былъ полн?вшій.

Утомленные, мы растянулись съ Юзою на гладкомъ каменномъ плато, и слегка обдуваемые SW-омъ, прилегли отдохнуть въ н?сколькихъ шагахъ отъ своей дорогой добычи. Бол?е получаса мы лежали почти безъ движенія, измученные тяжелымъ подъемомъ. Совс?мъ оправившись, мы сняли шкуру съ еще теплаго козла, выр?зали лучшіе куски мяса и рога, которые, какъ трофей, я взялъ съ собою, чтобы отвезти на далекую родину. Зат?мъ, прежде ч?мъ начать спускъ, мы стали осматриваться вокругъ. Высоко мы однако забрались съ Юзою. Подъ нами лежалъ ц?лый хаосъ нагроможденныхъ другъ на друга скалъ, утесовъ и камней. Мы, казалось, царили надъ вс?мъ. Къ юго-востоку шла широкою грядою горная страна, но зато на с?веро-западъ отъ насъ тянулось одно безбрежное море пустыни, замыкаемое только кое-гд? на горизонт? зубчатою линіею отдаленныхъ горъ. Прямо на югъ, между горными вершинами, видн?лась узкая лента Акабинскаго залива; св?тло-голубою съ серебромъ полоскою шла она далеко, извиваясь между окаймлявшими ее желтоватыми песками да темно-голубыми силуэтами береговыхъ альпъ. Внизъ — страшно и посмотр?ть; такъ обрывисто и круто спускалась вершина утеса, на который мы взобрались въ пылу охотничьяго увлеченія. Выше былъ одинъ безграничный просторъ св?тло-голубого неба, гд? царило во всемъ своемъ величіи «око міра, глазъ Аллаха», какъ поэтически зовутъ арабы пустыни св?тозарное св?тило дня. Въ этомъ выраженіи кроется доля сабеистическаго міровозр?нія, но арабъ и теперь еще сабеистъ въ душ?, хотя и пропитанъ насквозь исламомъ. «Великій пророкъ» все-таки не могъ искоренить сабеистическаго начала въ поэтическомъ воззр?ніи араба на міръ.

Труденъ былъ нашъ подъемъ, но въ десять разъ трудн?е былъ спускъ. Правда, благодаря м?ткамъ, оставленнымъ нами на пути, мы легко различали тропу, по которой взобрались, но при подъем? наши трудности были совс?мъ иного характера. Поднимаясь, мы изнемогали физически, а спускаясь — психически, если такъ можно выразиться. Нагруженные дорогою и не легкою добычею, сильно измученные, мы должны были испытывать головокруженіе при каждомъ спуск?. Сколько разъ вамъ приходило въ голову оставить мясо, добытое съ такимъ трудомъ, какъ лишнюю тяжесть, но такая м?ра намъ казалась крайнею, и мы предпочитали рисковать спусками, приб?гать къ помощи веревокъ, ножей и плечъ товарища, ч?мъ оставить что-нибудь изъ добычи. Сколько разъ кружилась голова при вид? обрывистыхъ спусковъ и узкихъ кромокъ, по которымъ приходилось спускаться… Достаточно было поскользнуться, оступиться, сд?лать нев?рный шагъ, или лопнуть нетолстой веревк?, чтобы полет?ть головою внизъ и удариться о камни, выставившіе свои острыя верхушки и ребра внизу. Рядъ усп?шно преодол?ваемыхъ препятствій и постоянное, настороженное вниманіе при каждомъ шаг? скоро мн? вернули все хладнокровіе, такъ что я могъ даже подкр?плять Юзу, несмотря на то, что н?сколько разъ судорожно замирало и трепетало сердце, когда приходилось д?лать шагъ или движеніе, отъ котораго могла завис?ть жизнь или смерть обоихъ изъ насъ. Юза безпрестанно шепталъ молитвы…

Около двухъ съ половиною часовъ сходили мы по этому головоломному спуску, пока не вошли опять въ русло потока, въ мрачное ущелье, которое теперь намъ казалось пріятно, какъ домъ. И жизнь, и честь, и добыча наши были спасены; я отъ души могъ бы присоединиться къ Юз?, когда онъ, сойдя съ «проклятой скалы козла», какъ онъ усп?лъ уже прозвать гору, на которой мы столько промучились, упалъ ницъ и, погружая свое чело въ песокъ, произнесъ: «Эль хамди Лиллахи»!

Еще четверть часа, и мы были уже въ лагер?, гд? насъ встр?тили какъ поб?дителей. Самъ Абдъ-Алла произнесъ длинное прив?тствіе, прибавивъ однако, что пророкъ намъ послалъ богатую добычу, потому что сегодня счастливый день — благословенный четвергъ (ель мубаракъ). Едва сбросилъ я съ себя оружіе и добычу, какъ посп?шилъ къ ручейку и сотворилъ тамъ не только умовеніе, но и омовеніе вс?хъ частей т?ла, пострадавшихъ при спуск?. Мы съ Юзою очутились въ лагер? за полдень, когда благочестивые мусульмане уже совершили свою полдневную молитву — тохиръ, и четыре уставныхъ кол?нопреклоненія; спасаясь отъ нестерпимой жары, они валялись въ своихъ шатрахъ, занимаясь богомысліемъ, или, если не благочестивыми размышленіями, то кейфомъ — занятіемъ тоже угоднымъ Богу и Великому пророку, потому что, кейфуя, челов?къ-молъ не можетъ погр?шить. Даже верблюды на такой жар? не розыскивали свой жалкій кормъ, а тоже кейфовали съ полузакрытыми глазами, испекаясь на солнц? и пережевывая комочки бурьяну.

Къ об?ду у насъ сегодня было св?жее мясо — дичина, не виданная нами посл? перепелокъ, убитыхъ во время стоянки на берегу Краснаго моря. Къ об?ду нашему приглашены вс? вчерашніе собес?дники: Абдъ-Алла, Букчіевъ и еще одинъ хаджа, котораго ташкентскій купецъ называлъ казанскимъ татариномъ, хотя этотъ посл?дній упорно скрывалъ свое знаніе русскаго языка, по глазамъ же и каждому жесту, съ какимъ онъ прислушивался къ разговору Букчіева со мною, можно было догадаться, что этотъ плутъ хорошо понимаетъ по-русски. Сегодня Юза попытался сварить настоящій супъ изъ козлятины, прибавивъ туда кусочки хл?ба, зам?сто крупы и клоцекъ, и оствокъ зам?сто зелени. Вышло н?что вкусное, разум?ется, для об?да въ выжженной пустын?. Жаркое же, финики и посл? всего чай съ краснымъ виномъ — все это была такая роскошь, которой мы не видали посл? вы?зда изъ Египта. Немудрено поэтому, что даже старый Абдъ-Алла, распинавшій свою плотъ, чмокнулъ н?сколько разъ и обливался, когда куски жаренаго мяса, правда, сильно припахивавшаго козломъ, одинъ за другимъ исчезали во рту. Когда же насытился вполн? старый хаджа, и запивъ об?дъ калашниковскимъ чаемъ, взялъ дв? трубки (изъ которыхъ одну покрасив?е предложилъ мн?) и затянулся душистымъ наргилэ, — то, не разъ прикладывая руку то къ груди, то къ правому плечу, онъ обращался ко мн?, повторяя: «Раббэна-шаликъ-эффендина» (Господь да сохранитъ тебя, господинъ!).

Между т?мъ солнце палило невыносимо; мы забрались подъ нав?съ палатки, какъ и другіе члены каравана, и тамъ за душистымъ наргиле и кофе, который внезапно проявился у паломниковъ, — полулежа на тюкахъ, предались кейфу и безд?лью, пока не задремали. Юза заснулъ первымъ, что было не мудрено посл? такого похода, за нимъ — Букчіевъ и посл? вс?хъ Абдъ-Алла, еще долго тянувшій свой узорчатый чубукъ. Такъ какъ въ палатк? было нестерпимо душно, то я вышелъ вонъ и направился снова къ ручейку, чтобы осв?житься хотя немного его животворною влагою.

То было время ужасающаго зноя, невыносимой жары, когда пустыня пышетъ огнемъ, и чувствуешь, что идешь по горячему песку, прожигающему ногу черезъ подошву, какъ по накаленной плит?, и когда не можетъ работать ни одна мысль въ мозгу, переполненномъ кровью. Ужасно въ это время быть безъ крова, безъ капли води въ пустын?. Глаза сильно ломятъ и слезятся, въ вискахъ стучитъ невыносимо, голова трещитъ, губы сохнутъ и трескаются, жажда нестерпимая палитъ внутренности, сколько бы ни было выпито воды. Н?тъ нигд? прохлады, н?тъ и намека на т?нь… Везд?, куда ни посмотришь, одинъ раскаленный песокъ, отражающій пламенные лучи палящаго солнца, осл?пляющій глаза, или горячій обожженный камень, или воздухъ, пронизанный зноемъ и огнемъ. Горе путнику, если онъ не пристроится вовремя къ источнику или въ т?нь!.. Горячій воздухъ весь трепещетъ отъ зноя, и это колебаніе легкой стихіи, обжигающей т?ло горячими струями, можетъ высосать посл?днюю воду изъ кожаныхъ м?шковъ; они сожмутся, изсохнутъ, и влага улетитъ въ пространство, разум?ется, утонувъ въ немъ и не осв?живъ ни одного кубическаго дюйма горячей стихіи… И когда нестерпимый внутренній жаръ начнетъ изсушать мозгъ и т?ло, когда одинъ глотокъ воды былъ бы драгоц?нн?йшимъ подаркомъ для путника, — тогда у него останется одинъ пустой, покоробившійся м?хъ. Напрасно тогда онъ будетъ молить небо послать ему хотя одну осв?жающую струю воздуха, напрасно онъ будетъ тогда проглатывать свою собственную слюну и ею утолять на мгновеніе нестерпимый внутренній жаръ, — напрасны вс? его движенія, потому что часы его тогда сочтены, и челов?ка хватитъ уже не на долго. Губы и десны скоро совс?мъ засохнутъ и истрескаются, запекшаяся кровь вм?ст? съ мелкимъ пескомъ наполнитъ эти трещины и образуетъ язвы; въ голов?, переполненной кровью, перестаетъ работать мозгъ, инстинктъ самосохраненія подавляется; глаза туманятся, сознаніе пропадаетъ, хотя и не вполн?. А между т?мъ, изнеможенный верблюдъ тоже начинаетъ приставать и уменьшаетъ свой б?гъ. Путникъ сознаетъ свою гибель, онъ видитъ, что ему н?тъ спасенія… Сначала наб?гаетъ легкій туманъ на его зр?ніе, зрачки съуживаются до минимума; въ глазахъ начинаютъ появляться багровыя и зеленоватыя пятна, которыя, сливаясь между собою въ невозможномъ сочетаніи, застилаютъ зр?ніе. Зат?мъ все ярче и ярче становятся эти пятна; ихъ см?няютъ фіолетовые и темно-зеленые съ голубымъ круги, за которыми въ глазахъ уже не видно ничего, кром? чего-то неопред?леннаго, темно-краснаго или зеленовато-голубого. Но вотъ на н?сколько мгновеній опять проясняется зр?ніе, и сквозь багрово-красный раскаленный воздухъ, который тогда наполняетъ пустыню, онъ видитъ чудное зр?лище, преисполняющее на н?сколько минутъ св?тлою надеждою сердце несчастнаго… Не вдалек? на горизонт? передъ нимъ колеблятся св?тло-голубыя струи чистой воды; высокія пальмы, тихо помахивая своими в?нцами, склонились надъ водою и словно манятъ къ себ? умирающаго путника. — «И-я-раббэна-аалейна» (помилуй меня Господи!) восклицаетъ онъ и торопитъ своего измученнаго верблюда. И ч?мъ больше сп?шитъ онъ, тратя свои посл?днія силы и силы полуиздыхающаго верблюда, т?мъ дальше отодвигается чудное вид?ніе… Оно колеблется слегка, и то поднимаясь, то опускаясь, въ далекой перспектив?, какъ въ волшебномъ калейдоскоп?, показываетъ все новыя и новыя картины — одна прекрасн?е другой. И голубыя небеса, и серебристыя струи, и пальмовые л?са, и подобія ц?лыхъ городовъ, глядящихся въ трепещущую поверхность далекаго озера — все это манитъ путника въ таинственную даль, ближе въ чудному вид?нію. Но вотъ все бол?е и бол?е трепещутъ воздушные образы, какъ бы расплываясь, улетая кверху или утопая въ багровой дымк? горизонта, яркія краски бл?дн?ютъ, голубоватыя полосы, походившія на водную поверхность, на краяхъ перем?шиваются съ неопред?ленными цв?тами отдаленной перспективы, и изъ этого см?шенія опять выходитъ багрово-красное небо, желтовато-б?лый песокъ раскаленной пустыни, и горизонтъ, облитый огнемъ и пурпурово-красною мглою. Чудное вид?ніе было только волшебною иллюзіею, чудною галлюцинаціею, «моремъ дьявола», какъ его называютъ арабы; дьяволъ хочетъ надсм?яться надъ правов?рнымъ въ посл?днія минуты, говорятъ они, когда Аллахъ оставитъ его!

Пропалъ миражъ — это дивное вид?ніе — эта лучшая оптическая иллюзія, и съ нимъ пропала и посл?дняя надежда. Путникъ истомилъ свои посл?днія силы; его животное припадаетъ на кол?ни. И если дождется такой несчастный, когда солнце склонится къ закату, и лучи его не будутъ такъ жгучи и горячи, и пов?етъ откуда-то легкою прохладою, онъ можетъ тогда вздохнуть свободн?е — но это еще не спасеніе; мучительная смерть только отдалена до другого дня, и можно сказать, она сд?лалась еще продолжительн?е и ужасн?й… Что ждетъ путника впереди, если пустыни еще не конецъ, если н?тъ вблизи источника или зелен?ющей уади? Въ м?хахъ его — ни капли воды; благодатной росы не бываетъ въ пустын?, дождей также; источники же до того р?дки въ песчаныхъ степяхъ, что можно ?хать нед?ли, и не встр?тить ни одного, особенно, если не знаешь м?ста ихъ нахожденія. А переживетъ несчастный ночь, не затушивъ палящей жажды, не прохладившись глоткомъ воды, то другой день едва ли принесетъ съ собою что-нибудь иное кром? смерти. Грозная участь только отсрочена жестоко, чтобы въ физическимъ страданіямъ присоединить еще душевныя.

Верблюдь уже, в?роятно, больше не поднимется и не поб?житъ, и его хозяину останется только зар?зать своего спутника и насладиться кровью, если только это можетъ облегчить его посл?дніе часы. Но и это средство не поможетъ, если Аллахъ отступился отъ правов?рнаго и счелъ дни его. Тогда, потерявъ свои посл?днія силы и сознаніе, получивъ отъ убійственной жары солнечный ударъ, онъ падаетъ на песокъ и умираетъ въ страшныхъ, в?домыхъ одному Богу да пустын?, мученіяхъ. Изсохнетъ его трупъ, обожженный аравійскимъ солнцемъ, какъ высыхаетъ финикъ или бобъ; песокъ горячій занесетъ эту мумію, какъ заноситъ часто даже заживо многихъ несчастныхъ, если только зв?ри пустыни — гіены и шакалы — расхитители падалей, или коршуны-стервятники не обглодаютъ раньше трупъ и не разнесутъ костей по пустын?. Б?л?ющіе остовы, которыми ус?яна пустыня, разсказываютъ не одну ужасную пов?сть людскихъ страданій, подобную той, какую я разсказалъ.

А что бываетъ въ пустын?, когда задуетъ самумъ — этотъ «ядъ», это «дыханіе шайтана?» Я этого не испыталъ, къ счастью, и потому не могу описать. Знаю только, что тогда не спастись ни одному путнику, что тогда гибнутъ ц?лые караваны. Кому изв?стны вс? прелести и ужасы пустыни, кто терзался голодомъ и былъ палимъ жаждою, кто получалъ солнечный ударъ, кто трясся ц?лыя нед?ли на «корабл? пустыни», и пережилъ страшный обманъ, какой представляетъ миражъ, — тотъ только и пойметъ вполн? меня и представитъ себ?, что значитъ быть въ пустын?, когда задуетъ самумъ — песчаный жгучій в?теръ, изсушающій кожу на живомъ челов?к?, убивающій всякое живое существо своимъ смертоноснымъ ядомъ, своею всепроницающею горячею пылью.

Въ тотъ день, когда мы отдыхали, были около полдня именно такіе часы, когда гибнутъ сотни людей въ пустын?; небо приняло уже багрово-красный цв?тъ, на горизонт? появлялась даже дымка, подобная предв?стниц? самума, и мы ожидали его — «дыханія злого духа», но страшная чаша миновала насъ, и намъ, сытымъ и здоровымъ, у горнаго потока все-таки жилось сравнительно легко. Когда я подходилъ въ ручейку, чтобы вновь умыться и осв?жить горячую голову, вдали на восток? показалась легкая синеватая дымка; въ воздух? какъ будто промелькнули тончайшіе, почти незримые, абрисы пальмъ и строеній въ трепещущей отъ зноя атмосфер?; казалось, готова была создаться чудная картина «фата-морганы», и былъ готовъ весь матеріалъ для этого призрачнаго творенія, — но легкая зыбь въ воздух?, едва зам?тная, вырвавшаяся изъ ущелья, какъ посл?дній вздохъ, Богъ в?сть, откуда прилет?вшаго в?терка, разс?яла волшебную фантасмагорію. Я зналъ эти миражи; я ихъ видалъ не разъ въ пустын?, и «море дьявола» не обмануло бы меня.

Когда я осв?жилъ наконецъ свою пылающую голову и разгоряченное т?ло въ прохладной вод? ручейка, то какъ-то невольно вырвалось у меня самого, по-арабски — эль хамди лиллахи! Такъ благотворно под?йствовало омовеніе. Осв?женный, я вернулся подъ свой самод?льный импровизированный шатеръ; омочивъ еще разъ голову водою и обложивъ ее намоченными платками, я легъ на тюки и уснулъ богатырскимъ сномъ, стараясь наверстать время безсонной ночи и потери организма за сегодняшнюю трудную экскурсію.

Проснулся я около шести часовъ вечера. Весь лагерь былъ уже на ногахъ и копошился. Солнце давно перешло зенитъ и спускалось ближе въ западу; въ воздух? не чувствовалось уже страшнаго зноя, дышалось легче и свободн?е. Наступило лучшее время въ пустын? — вечеръ и ночь. Мои паціенты были по прежнему въ полубезсознательномъ положеніи; вс? холерные припадки увеличились еще сильн?е; не сегодня, такъ завтра несчастнымъ угрожала смерть. Тутъ уже была безсильна всякая помощь, и я вполн? соглашался съ Абдъ-Аллою, что чтеніе корана и молитвы были для умирающихъ полезн?е, ч?мъ вм?шательство врача, неим?ющаго подъ руками никакихъ пособій. Утоленіе жажды, теплые компрессы и обтиранія производились еще, по моему настоянію, импровизированными сестрами милосердія изъ хаджей, но по временамъ даже и этотъ палліативъ доставлялъ мученіе страдальцамъ. Везд? страшна холера, но всего страшн?е она въ пустын?, гд? и безъ нея вокругъ все безмолвно и мертво, гд? и въ природ? царитъ одна смерть.

Старый шейхъ, то шепталъ какія-то слова изъ корана, особенно, в?роятно, помогающія въ подобныхъ случаяхъ, то приказывалъ ихъ начитывать по очереди передъ умирающими хаджами. Монотонное, заунывное чтеніе среди тишины пустыни напоминало мн? чтеніе псалтыря надъ умершими у насъ, съ той только разницей, что зд?сь оно производилось еще надъ живыми — в?рн?е сказать — живыми мертвецами. Только изр?дка среди однообразнаго начета корана вырывалось вм?ст? со стономъ изъ груди несчастнаго — «вахіати-эль-расуль-атина-шуэйта-этъ-маа» (во имя пророка дайте мн? воды!) И когда прохладная влага орошала его изсохшія уста, онъ снова умолкалъ.

Мы опять собрались вм?ст?, я съ своими проводниками. Абдъ-Алла и Букчіевъ. Закуривъ наргилэ и по временамъ осв?жая свои губы душистымъ кофе въ миніатюрныхъ, почти игрушечныхъ чашечкахъ, которыхъ мы испили не мало, мы разс?лись на тюкахъ около костра и мирно бес?довали. Приказавъ другимъ хаджамъ читать коранъ — эти «сладостн?йшіе стихи въ мір?», надъ умирающими, старый шейхъ былъ спокоенъ, какъ бы совершивъ все то, что составляло его долгъ и священную обязанность. Отступился на время и я отъ своихъ паціентовъ, предоставивъ молитвамъ корана ц?лить неисц?лимыхъ, вырывать жертвы изъ когтей смерти. За трубкою наргилэ и чашкою кофе, посл? хорошаго отдыха среди уже наб?гавшей вечерней прохлады, пріятно бес?довалось намъ. Абдъ-Алла и Букчіевъ разсказывали о своемъ паломничеств?, хотя, повидимому, скрывали многое, пожалуй самое интересное, в?роятно, потому что не хот?ли пов?дать вс?хъ тайнъ московскому гяуру.

И все-таки много они поразсказали мн?, сидя у нашего костра, въ долгій вечеръ и еще бол?е долгую ночь. Только за полчаса до заката солнца они сошли со своихъ м?стъ, чтобы совершить молитву — аасръ, и четыре уставныхъ кол?нопреклоіенія, да въ минуту заката еще два, съ произнесеніемъ молитвы — аймэ, съ т?мъ, чтобы ангелы т?хъ часовъ не преминули ихъ записать въ книгу правов?рныхъ, исполняющихъ вел?ніе пророка.

И ч?мъ больше смотр?лъ я на эту см?сь народностей, соединившихся въ одинъ караванъ челов?къ въ шестьдесятъ, подъ предводительствомъ бывалаго шейха, котораго они нав?рное считали святымъ, т?мъ бол?е я задумывался надъ этими странными пилигримами. Вотъ, что я узналъ, и что мн? удалось слышать объ этомъ интересномъ хожденіи мусульманъ къ своимъ зав?тнымъ святымъ м?стамъ и преимущественно въ благословеннымъ городамъ Геджаса — Мекк? и Медин?, гд? зачался исламъ, гд? совершалось служеніе основателя религіи, пророка Магомета, «ниспосланнаго Аллахомъ въ міръ для наставленія челов?чества».

VI

Но кром? Мекки и Медины, этихъ, по преимуществу, мусульманскихъ паломническихъ м?стъ магометанскаго міра, есть еще и другіе религіозные центры, притягивающіе массу паломниковъ. Эль-Будсъ (Іерусалимъ), который они уважаютъ, какъ м?сто поклоненія Христу — «великому пророку»; Эль-Халиль (Хевронъ), гд? находятся гробницы патріарховъ Авраама, Исаака, Іакова, Іосифа и др., чрезвычайно уважаемыхъ мусульманами; и наконецъ, Эль-Масръ-Бахира (Каиръ) — гд? находится чуть не «сорокъ-сороковъ» мечетей (между ними мечеть Амру — одна изъ величайшихъ святынь ислама); вотъ т? центры поклоненія, куда стекаются богомольцы со вс?хъ концовъ магометанскаго міра. Не вс? паломники однако носятъ почетное имя хаджей; для того, чтобы получить его и вм?ст? съ нимъ вн?шнее отличіе въ зеленомъ цв?т?, надо непрем?нно пойти въ Аравію, въ святынямъ Геджаса, поклониться гробу Магометову. Хотя кораномъ и положено каждому мусульманину сходить, по крайней м?р?, разъ въ жизни въ Мекку, но большинство, конечно, не исполняетъ этого предписанія, ссылаясь на всевозможныя препятствія; между ними, впрочемъ, есть и законныя, дозволенныя кораномъ, исключенія — б?дность и бол?знь; на женщинъ не распространяется вовсе предписаніе корана относительно пос?щенія Мекки, хотя и имъ не возбраняется поклоняться на м?ст? величайшимъ святынямъ ислама.

Желающіе отправиться въ далекое и трудное богомолье собираются въ изв?стные пункты, гд? и устраиваются настоящіе паломническіе караваны. Жители азіатскаго мусульманскаго міра — индусы, персы, малоазіатскіе турки, среднеазіатцы, собираются въ Дамаск?, тогда какъ мусульмане Африки, турки изъ европейской Турціи, албанцы и др. — въ Каир?. Хотя караваны н?сколько разъ въ годъ выступаютъ изъ этихъ пунктовъ, но главный сезонъ хаджей — это конецъ м?сяца «шеваля», когда караванъ, вышедшій изъ Каира или Дамаска, можетъ въ первыхъ числахъ м?сяца «зельхаджи», въ самому празднику курбатъ-байраму быть въ Мекк?.

Изъ Дамаска богомольцы идутъ на Мцерибъ, Балатъ-Эфтемъ, Балатъ-Церка, черезъ Петру и Моавію; другіе же, оставляя въ сторон? сирійскую и моавійскую пустыни, направляются черезъ Іерусалимъ, Хевронъ и Акабу, чтобы по дорог? помолиться въ Эль-Кудс? и въ Эль-Халил?. Путешествующіе т?мъ или другимъ путемъ сходятся въ Акаб?, черезъ которую проходитъ также и путь хаджей — дербъ-эль-хаджіаджъ, идущій отъ Каира и перес?кающій весь Синайскій полуостровъ по прямой линіи отъ Суеца до Акаби. Только немногіе азіатскіе паломники и, по преимуществу, персіане и кавказцы, собираются въ Багдад?, и оттуда по Уади-Неджедъ, идущему поперегъ черезъ весь Аравійскій полуостровъ, спускаются въ Медин?. Изъ Каира — главн?йшаго м?ста отправленія хаджей, эти посл?дніе могутъ пробраться въ Геджасъ двумя способами: сухопутьемъ черезъ всю Каменистую и Собственную Аравію, по пути хаджей, или изъ портовъ Египта по Красному морю до Джедды, откуда недалека и Мекка. Индусы тоже обыкновенно прямо моремъ, изъ Калькутты въ Джедду, совершаютъ свое паломничество; н?которые, впрочемъ, предпочитаютъ высаживаться въ Оман?, откуда имъ приходится пробираться труднымъ путемъ поперегъ Аравійскаго полуострова, далеко не безопаснымъ.

Дербъ-эль-хаджіаджъ — путь хаджей, по преимуществу, идетъ изъ Каира на Суецъ, черезъ весь Синайскій полуостровъ на Нахель и Акабу, гд? сходятся вс? караванные пути, отсюда идущіе въ югу по одному тракту хаджей. Этотъ посл?дній по Аравіи идетъ круто въ югу, придерживаясь ближе восточнаго берега Краснаго моря; пунктами, защищающими богомольцевъ на этомъ пути отъ насилій полудикихъ бедуинскихъ племенъ, служатъ на западномъ берегу Аравіи небольшія укр?пленія съ египетскимъ, гарнизономъ, въ род? Мойлахъ, Муніахъ, Сомавъ, аль-Акра, эль-Хаура и т. п., въ которыя, впрочемъ, очень р?дко заглядываютъ хаджи. На весь путь до Мекки богомольцы употребляютъ около пятидесяти дней, считая отъ Каира.

Въ настоящее время развитія пароходства на Чермномъ мор?, сравнительно немногіе путешествуютъ по пустын?, придерживаясь описаннаго дербъ-эль-хаджіаджа; огромное же большинство отправляющихся изъ Каира предпочитаетъ морской путь трудному долгому и опасному пути по прежнему паломническому тракту. Этого рода богомольцы отправляются изъ Каира по жел?зной дорог? въ Суецъ, или Сіутъ, а оттуда черезъ пустыню въ н?сколько переходовъ достигаютъ Коссейра — гавани на берегу Краснаго моря. Изъ Суеца же и Коссейра, на спеціальныхъ паломническихъ или обыкновенно содержащихъ правильные рейсы, пароходахъ отправляются въ Джедду — гавань Мекки. Пробираясь въ Коссейру, хаджи останавливаются въ Кеннехъ, въ которомъ, по словамъ одного путешественника, «для удовлетворенія земныхъ потребностей святыхъ хаджіаджъ им?ется множество шинковъ, кофеенъ и публичныхъ домовъ съ черными, коричневыми, желтыми и б?лыми женщинами; эти красавицы въ огромномъ большинств? такъ безобразны и возбуждаютъ такое отвращеніе, что никакимъ образомъ не могутъ олицетворять собою небесныхъ гурій». Объ этихъ посл?днихъ пилигриммахъ и говорить нечего, т?мъ бол?е, что я ихъ самъ не наблюдалъ. Я буду говорить только о т?хъ паломникахъ, которыхъ я вид?лъ, съ которыми провелъ н?которое время и сблизился настолько, насколько можно сблизиться гяуру съ правов?рнымъ. Хаджи, описываемые мною, все-таки настоящіе хаджи; они составляютъ значительное меньшинство, и число ихъ ежегодно убываетъ, тогда какъ паломниковъ, идущихъ въ Мекку для прогулки или для виду, съ каждымъ годомъ прибываетъ столько, что на паломническихъ пароходахъ иногда не хватаетъ м?ста. Очевидно, что паломничество мусульманъ отживаетъ также свой в?къ. Золотая пора для него давно уже прошла; изъ паломничества вырабатывается прогулка и спекуляція, и изъ богомольца, или хаджи, выходить бездомный бродяга въ род? русскаго, знакомаго намъ типа странника, или н?что еще худшее.

Гд? бы ни собрались мусульманскіе паломники, но разъ они очутились въ одномъ город?, что обыкновенно д?лается на двор? какой-нибудь мечети, они долго сговариваются и толкуютъ о предстоящемъ путешествіи. Первымъ д?ломъ, оно требуетъ не мало денежныхъ расходовъ, а потому финансовый вопросъ — одинъ изъ важн?йшихъ. Сообразившись съ деньгами, паломники прежде всего избираютъ изъ своей среды или приглашаютъ челов?ка опытнаго, бывалаго, часто пос?щавшаго Мекку и носящаго уже почетный титулъ хаджи съ его отличительнымъ зеленымъ цв?томъ. Обыкновенно это бываетъ шейхъ, которому вс? паломники, по выбор? его, уже безусловно подчиняются съ мусульманскою покорностью. Съ той поры вс? частные крупные и мелкіе вопросы р?шаются избраннымъ вожакомъ или главою каравана. Онъ даетъ сов?ты, ч?мъ запастись на дорогу, какъ од?ться удобн?е для путешествія, гд? взять верблюдовъ, такъ какъ большинство не им?етъ своихъ собственныхъ. При найм? животныхъ и покупк? ихъ бываютъ еще большіе торги; верблюдохозяева наперерывъ предлагаютъ своихъ верблюдовъ. Нанявъ изв?стное число ихъ за н?сколько піастровъ поденно и прихвативъ еще н?сколько лишнихъ на случай несчастья, на что расходы падаютъ одинаково на вс?хъ членовъ каравана, выбираютъ еще шейха-эль-джемали — начальника погонщиковъ, и хабира — проводника или вожака, если глава экспедиціи самъ не берется вести хаджей, что бываетъ, впрочемъ, очень р?дко, особенно, если выбираются бывалые шейхи.

Нанявъ верблюдовъ, начинаютъ снаряженіе и нагрузку. Кром? верблюдовъ верховыхъ хеджиновъ, которые везутъ богомольцевъ и ихъ небольшую поклажу, въ караван? еще им?ется н?сколько вьючныхъ верблюдовъ-джемель, несущихъ на себ? провизію и въ особенности воду. Верблюды-водоносы выбираются самые здоровые, такъ какъ ихъ ноша, особенно въ начал? пути, чрезвычайно тяжела. Воду несутъ они въ особыхъ кожаныхъ м?шкахъ, сд?ланныхъ изъ ц?лыхъ шкуръ различныхъ животныхъ; эти м?шки носятъ различныя наименованія. Такъ, раихъ называются большіе м?шки, сд?ланные изъ бычачьей шкуры, а кирба — самые маленькіе изъ козьей или овечьей; высушенная кожа пропитана, для прочности и непроницаемости для воды, особенною скверно пахучею смолою или дегтемъ, им?ющимъ проносное свойство, благодаря которой вода, правда, сохраняется дол?е, но за то скоро получаетъ ужасающій вкусъ и запахъ, скоро портится, загниваетъ и производитъ настоящіе желудочно-кишечные катарры, скоро, впрочемъ, проходящіе при употребленіи чистой води. Гораздо лучше раихъ и кирба, м?шки зимземіэ, выд?лываемые, какъ говорятъ, въ Іемен?; въ нихъ вода сохраняется относительно порядочною гораздо дол?е. Мн? самому, на опыт?, пришлось испытать все преимущество этихъ м?шковъ передъ раихъ. Недостатокъ матеріальныхъ средствъ не позволилъ мн? купить ни одного хорошаго зимземіэ, сд?ланнаго изъ прочной кожи съ ручкою и съ однимъ или двумя отверстіями для рта. Въ м?шкахъ посл?дняго рода вода, особенно на в?тру, даже немного охлаждается. Ничего хорошаго зато я не могу сказать про т? бурдюки, которыми пользовался я при переход? чрезъ пустыни. Наши хирбана другой день уже содержали горьковатую, начинавшую портиться, воду, тогда какъ въ зимземіэ вода была еще вкусна и во всякомъ случа? не отвратительна. Забота о снабженіи каравана водою — главная забота шейха или хабира.

Кром? воды — хл?бъ, сыръ, оливки, финики, ячмень, дурра — вотъ и все, что берутъ изъ съ?стного съ собою паломники; дорогою м?стами у полуос?длыхъ бедуиновъ они покупаютъ еще молоко, зелень и изр?дка мясо. Окончивъ снаряженіе каравана, что часто продолжается ц?лыя нед?ли, богомольцы, прихвативъ еще походные шатры и оружіе на всякій случай, наконецъ, выступаютъ въ путь. Передъ т?мъ они долго молятся, постятся и просятъ благословенія на дальній путь у шейховъ уважаемыхъ мечетей. Такъ отправляются въ Мекку караваны небольшіе, путешествующіе въ разное время года, по м?р? того, какъ соберется партія богомольцевъ.

Но такъ какъ чаще всего караваны собираются въ Каир? около конца м?сяца шеваля, когда отправляется въ Мекку ц?лая религіозная процессія, то вс? они собираются въ одинъ общій большой караванъ, надъ которымъ принимаетъ начальство эмиръ-эль-хаджи — начальникъ надъ паломниками. Абдъ-Алла три раза удостоивался чести предводительствовать хаджами. Такой огромный караванъ несетъ съ собою сокровище пророку, всл?дствіе чего отправленіе его совершается съ большею торжественностью. Праздникъ перенесенія священнаго ковра въ Каир? — одинъ изъ торжественн?йшихъ дней въ году, для котораго собираются сотни тысячъ паломниковъ со вс?хъ концовъ мусульманскаго міра; на этомъ праздник? обязательно присутствуютъ вс? отправляющіеся въ путь богомольцы со вс?мъ своимъ скарбомъ, вполн? снарядившись въ дальній путь, потому что имъ, какъ членамъ религіознаго каравана, вв?ряются дары, отсылаемые въ Мекку ко гробу пророка.

При огромномъ стеченіи народа, масса духовенства вс?хъ разрядовъ и сектъ открываетъ шествіе. Тутъ можно вид?ть вс? степени іерархіи мусульманъ. Священники (фукера), назиры, улемы, имамы, шейхи, ватифы, моэззины, каины, даже амара (потомки пророка) и халифы (духовные князья, въ род? патріарховъ) идутъ въ великол?пныхъ разноцв?тныхъ одеждахъ и расп?ваютъ священные гимны. За ними сл?дуютъ всевозможные святоши и юродивые — сантоны и уэли, оборванные, полусумасшедшіе, часто совершенно обнаженные, или едва прикрытые лохмотьями, а также дервиши всевозможныхъ братствъ, въ род? западныхъ монашескихъ орденовъ; вс? они отличаются другъ отъ друга цв?томъ своихъ знаменъ, чалмъ и одеждъ. За духовенствомъ сл?дуютъ факиры — настоящіе изступленные фанатики; они поютъ, ревутъ, б?снуются и истязаютъ себя; за ними заклинатели зм?й и представители вс?хъ сектъ ислама: Ханафи, Шарехъ, Мельхи и Гамбалэхъ. Плуты-дерввши и тутъ прод?лываютъ свои удивительныя штуки; они ?дятъ стекло, огонь, горячіе угли, р?жутъ себя, царапаютъ, бросаются подъ колесницу, какъ инд?йскіе факиры; другіе пляшутъ религіозный танецъ — сикръ, особенно пріятный Аллаху и его посланнику.

Вся эта разношерстная толпа предшествуетъ махмилю — деревянному ящику, гд? хранятся сокровища, посылаемыя султаномъ-повелителемъ правов?рныхъ, т?нью Аллаха на земл?, ко гробу Магомета. Эти сокровища составляютъ два экземпляра корана, одежда изъ чернаго шелка, вышитая серебромъ и золотомъ для покрова святой Каабы, и другіе дары. Этотъ махмиль несется черезъ весь Каиръ на равнину Хаши на городъ къ озеру Бирветъ-эль-хаджъ. Тутъ это сокровище вручается эмиру-эль-хаджи, и отсюда уже паломники, принявъ дорогую ношу, отд?ляются отъ толпы и начинаютъ выступленіе, настоящее паломничество въ зав?тной Мекк?.

Описывая пустыню, я уже вм?ст? съ т?мъ описалъ часть т?хъ трудностей, которыя предстоитъ перенести богомольцамъ, пробирающимся сухимъ путемъ черезъ пустыню, но это еще не все, потому что слишкомъ непредвид?нны случайности въ пути. Только тотъ, кто самъ испыталъ вс? трудности путешествія черезъ пустыни, тотъ согласится со мною, что великій и многотрудный подвигъ во имя религіи предпринимаютъ мусульманскіе паломники. Кром? затраты значительныхъ матеріальныхъ средствъ, голода, жажды, ужасающаго зноя, опасности во вс?хъ видахъ, б?дный хаджа всегда еще можетъ ожидать нападенія со стороны полудикихъ арабовъ пустыни и страшныхъ насилій съ ихъ стороны. Какъ ни священно имя хаджи для правов?рнаго, не мало все-таки ихъ на пути къ зав?тной Мекк? или Масръ-ел-Бахиру простр?лено пулями бедуиновъ, изрублено ятаганами такихъ же мусульманъ, проколото копьями единов?рцевъ. Спросите вы любого паломника, и онъ вамъ разскажетъ скорбную пов?сть всего переиспытаннаго и пережитаго въ дорог?. Часто, часто приходится б?дному богомольцу въ неисходной скорби и лишеніяхъ падать ницъ лицомъ въ пылающій песокъ и взывать въ небу;— и если пройдетъ чаша смерти или скорби сегодня, то впереди его ожидаетъ не мало. Не даромъ не возвращается добрая четверть, иногда и половина изъ каравана, отправившагося сухимъ путемъ ко гробу Магометову. Абдъ-Алла далъ въ этомъ отношеніи поучительныя цифры. Разъ онъ повелъ изъ Каира въ Мекву 110, и изъ нихъ привелъ 63; другой разъ отправился съ 88, и вернулся всего съ 34 паломниками. Этихъ прим?ровъ, бол?е ч?мъ достаточно.

— Гд? же остальные? — спросилъ я стараго шейха.

— Они погибли. Иншаллахъ (такъ угодно Богу)! — отв?чалъ с?довласый старецъ.

Если же не посчастливится каравану, и его гд?-нибудь застанетъ песчаный вихрь или самумъ, когда пустыня д?лается адомъ, когда воздухъ навалится и пронижется огнемъ, когда столбы раскаленнаго песку пойдутъ кружиться и своею страшною силою сметать все на пути, когда солнце будетъ гор?ть кровавымъ огнемъ — тогда н?тъ спасенья каравану… Спасется только разв? счастливецъ какимъ-нибудь чудеснымъ образомъ, и Абдъ-Алла былъ одинъ изъ такихъ — эль-хамддлидлахи!

Въ дорог? дни идутъ однообразно. Днемъ, во время жаровъ, караваны по большей части стоятъ, стараясь спрятаться гд?-нибудь подъ нав?сомъ скалы или пріютиться у колодца, по ночамъ же они пробираются черезъ самыя безводныя ужасныя м?ста, черезъ которыя днемъ они идти не р?шаются. Пять ежедневныхъ молитвъ своихъ твердо помнятъ правов?рные и въ пути, хотя омовеніе за недостаткомъ воды совершается иногда пескомъ. Этими фэтхами (молитвами) паломники разд?ляютъ день; он? же служатъ имъ и нравственною поддержкою во вс?хъ скорбяхъ и лишеніяхъ.

Такъ проходятъ хаджи ц?лыя сотни верстъ, терпя все, что только можетъ вытерп?ть челов?къ… и все потому, что — схокхи-эль-расуль (его страстное ожиданіе — пророкъ). А не дойдетъ правов?рный до зав?тной ц?ли, погибнетъ онъ въ пустын? во славу пророка, то — Аллахъ-веримъ (Богъ милосердъ)! — Онъ поставитъ въ счетъ доброе д?ло, — и двери рая отворятся передъ нимъ, черноокія гуріи заключатъ его въ свои горячія объятія…

Исхудалые, истощенные долгою и трудною дорогою, едва передвигая ноги, доходятъ паломники до воротъ запов?дной Мекки. Но и тутъ еще не конецъ лишеніямъ, а начало новымъ страданіямъ — не меньшимъ, если не большимъ. Въ пустын? по крайней м?р? было широко, свободно дышалось полною грудью; чудныя зв?здныя ночи съ ихъ бальзамическою прохладою искупали дневныя страданія. Не то ожидаетъ хаджей за ст?нами священнаго города.

Когда достигнетъ паломникъ воротъ «благословеннаго трижды отъ в?ковъ» города, когда зав?тная ц?ль его жизни, предначертанная пророкомъ, исполнилась, тогда онъ забываетъ все, что претерп?лъ на пути. Сладкимъ, райскимъ для души странника кажется отдохновеніе въ с?ни священныхъ пальмъ, у ступеней священнаго источника, подъ сводами многов?кового храма — колыбели ислама; паломникъ и не думаетъ о томъ, ч?мъ встр?титъ его Мекка. Правда, въ воротахъ ея усталыхъ хаджей встр?тятъ имамы и улемы, вс? въ зеленыхъ чалмахъ, знаменующихъ ихъ происхожденіе отъ святого с?мени пророка; правда, они узрятъ уже издали священную Каабу; правда, ихъ палящіе уста осв?жатся водою изъ источника Магометова; правда, они станутъ теперь попирать прахъ, на который н?когда ступала нога ихъ великаго пророка, — но миръ душевный не дастъ покоя т?леснаго, не мен?е необходимаго посл? труднаго пути.

Усердная молитва, кром? истощенія силъ, требуетъ еще и истощенія кошелька; а кошелекъ уже опуст?лъ сильно у паломника. Снаряженіе въ путь, страшные поборы и грабежи въ пустын?, сократили его уже на половину. Вотъ и т?снится богомолецъ кое-какъ; не о т?л? ему теперь надо заботиться, думаетъ онъ, а о душ? онъ забываетъ, что только въ здоровомъ т?л? — здоровая душа. Т?ло же не совс?мъ здорово у большинства хаджей, когда они прибываютъ къ воротамъ священнаго города. Кром? страшнаго истощенія силъ, многіе изъ нихъ уже несутъ въ себ? зачатки изнуряющихъ бол?зней или инфекціонныя начала лихорадочныхъ и болотныхъ формъ, полученныхъ еще дома или при прохожденіи черезъ страны, изв?стныя антигигіеничностью своихъ условій… А тутъ и разм?ститься-то негд? какъ сл?дуетъ: многіе изъ богомольцевъ, говорилъ Букчіевъ, разм?щаются хуже скота на скотопригонныхъ дворахъ нашихъ прогонныхъ пунктовъ.

Не велика Мекка или Медина; тамъ и для туземцевъ м?ста едва хватаетъ, а при восточной чисто сказочной неряшливости, оба эти города, какъ и вс? города на Восток?, залиты грязью, помоями и засыпаны отбросами. Представьте же себ?, что сюда въ сезонное паломническое время прибываетъ по н?скольку десятковъ тысячъ богомольцевъ со вс?хъ концовъ мусульманскаго міра. Понятно тогда, какъ должны сбиться т?сно и кучно несчастные паломники въ узкихъ, загаженныхъ, заваленныхъ грязью уголкахъ. Тутъ на небольшомъ пространств? въ н?сколько квадратныхъ аршинъ кучатся десятки пришельцевъ. Кто побогаче, тотъ еще пом?щается въ ханахъ — грязныхъ гостиницахъ, или, в?рн?е сказать, постоялыхъ дворахъ; остальные же въ огромномъ большинств? ютятся въ темныхъ арабскихъ лачугахъ, едва заслуживающихъ названіе челов?ческаго жилища. Но все это еще аристократы въ сравненіи съ т?ми несчастными, которые доберутся до Мекки почти безъ піастра или рупіи въ карман?, когда тамъ уже гн?здятся десятки тысячъ паломниковъ; тогда для этихъ нищихъ хаджей н?тъ совершенно пріюта даже у гостепріимн?йшихъ мусульманъ.

Сотни и тысячи новыхъ пришельцевъ этого истощеннаго люда за неим?ніемъ лучшаго крова, разм?щается просто на улицахъ, загрязненныхъ нечистотами, и питается гнилыми продуктами и даже т?мъ, что валяется, оставшись посл? трапезы другихъ б?дняковъ. Что тогда бываетъ въ Мекк?, по словамъ Букчіева, то даже себ? трудно представить тому, кто не видалъ востока. Тогда нер?дко можно вид?ть, какъ на половину залитне помоями, въ грязи какъ свиньи, въ своихъ собственныхъ изверженіяхъ, въ лохмотьяхъ и нагишомъ валяются безъ всякаго призора сотни несчастныхъ забол?вшихъ. Ужасные міазмы наполняютъ городъ постоянно, а во время паломническаго нашествія люди просто мрутъ подъ палящими лучами аравійскаго солнца, за?даемые паразитами, пропитанные міазмами, изуродованные страшными накожными бол?знями, офтальміями, сифилисомъ, проказою, элефантіазисомъ, и валяются въ ужасающихъ мукахъ предсмертной агоніи. Трупы ихъ, разлагающіеся среди органическихъ отбросовъ всякаго рода, поражаютъ зловоніемъ даже привыкшихъ жителей Востока, и многіе б?гутъ въ пустыни, чтобы не вид?ть и не осязать вс?хъ этихъ ужасовъ. Можно безъ преувеличенія сказать, что въ это время вс? обитатели Мекки бол?е или мен?е худосочны, ибо вс? условія антигигіеничны въ высшей степени. Почва для развитія вс?хъ эпидемій уже подготовлена, и нуженъ только толчекъ къ перечисленнымъ этіологическимъ моментамъ, чтобы разразилась самая ужасная эпидемія. Д?ло не стоитъ и за этимъ. Пилигриммы изъ Египта приносятъ съ собою кровавый поносъ и тифы; паломники Индіи — холерную заразу, эндемичную на Деканскомъ полуостров?. Заразныя начала идутъ преимущественно съ караванами, губя по дорог? многихъ членовъ посл?днихъ и доходя до м?стъ поклоненія. Вс? эти заразы, какъ мн? говорилъ потомъ одинъ французскій врачъ, прожившій два года въ Джедд? съ паломниками, губятъ изъ нихъ около четверти или трети ежегодно; процентъ смертности такимъ образомъ ужасающій, т?мъ бол?е, поразительный, что онъ, такъ сказать, хроническій. Изъ этого зам?чанія будутъ понятны мн? цифровыя данныя, которыя сообщилъ Абдъ-Алла относительно количества возвращающихся изъ Мекки богомольцевъ.

Вотъ т? причины, благодаря которымъ мусульманскіе паломники, достигнувъ своей зав?тной ц?ли, мрутъ въ Мекк?, не мен?е, если не бол?е, ч?мъ въ пустын?, и, мало того, уносятъ съ собою хроническія худосочія и разносятъ всевозможныя инфекціи по домамъ. Спасибо еще, что пустыня, черезъ которую многимъ хаджамъ приходится возвращаться, не только задерживаетъ и не даетъ распространяться, но даже еще убиваетъ заразныя начала. Исходнымъ пунктомъ многихъ инфекцій, зарождающихся въ Египт? и Малой Азіи, служитъ Мекка и Медина, а разносителями — хаджи.

Въ караван? Абдъ-Алли холера шла также изъ Мекки. Букчіевъ разсказывалъ, что въ ихъ караван? изъ 60 скоро по выход? изъ Мекки забол?ло 15; изъ нихъ десять уже умерло по дорог?; двое осталось на м?ст?, а трое забол?ло на-дняхъ, облачившись за неим?ніемъ другой одежды въ бурнусы умершихъ товарищей; этихъ-то посл?днихъ намъ и пришлось наблюдать. Съ караванами при небрежности и неряшливости мусульманъ пробираются вс? эпидеміи на далекое разстояніе; такъ пробралась въ 1881 году въ Египетъ холера, которой суждено было зимою перепугать всю Европу. Смотря на страшное д?йствіе яда ужасной эпидеміи недалеко отъ береговъ Краснаго моря, я уже думалъ и тогда, какъ легко пойти зараз? въ страву благословеннаго Нила, а оттуда и дал?е. Къ сожал?нію, мои опасенія сбылись… Но воротимся снова къ паломникамъ посл? экскурсіи въ область зарожденія и разноса эпидемій.

Не красна жизнь богомольцевъ въ Мекк?; но зато, ч?мъ бол?е распинается т?ло, т?мъ бол?е духовнаго наслажденія представляетъ зав?тная Мекка для истаго мусульманина. Къ сожал?нію, Абдъ-Алла и Букчіевъ были скупы на описаніе святилищъ ислама, и намъ придется о нихъ говорить урывками.

Кааба — величайшее святилище мусульманскаго міра — это небольшое четырехъугольное зданіе, около шестидесяти футовъ въ длину, пятидесяти въ ширину и восьмидесяти въ высоту. Выстроена она изъ кр?пкаго прочнаго камня, вытесаннаго огромными глыбами. Вершина зданія ув?нчана небольшимъ куполомъ, какимъ обыкновенно ув?нчиваются мечети. Ни золото, ни серебро, ни драгоц?нные камни не украшаютъ этого святилища. Оно сд?лано просто безъ всякихъ украшеній, потому что его строилъ праотецъ Измаилъ съ двумя помощниками, нисшедшими съ неба. Изъ огромныхъ дикихъ камней сложено ея основаніе; м?стами Кааба только узорочена мозаикою; ст?ны ея гладки, безъ всякихъ изваяній. Въ середин? этого таинственнаго храма, куда ведетъ н?сколько ступеней, и куда впускаютъ сразу только изв?стное число богомольцевъ, есть небольшое отд?леніе, гд? и пом?щается святая святыхъ мусульманскаго міра. Подробно описать это святилище мн? не захот?лъ ни одинъ хаджа. Они разсказывали только, что они трепетали отъ священнаго ужаса, когда находились въ святилищ?, потому что имъ казалось, что самъ Господь зд?сь присутствуетъ невидимо; «не до того намъ было, — говорилъ Букчіевъ, — чтобы разсматривать или запоминать; въ голов? все кружилось, глаза были преисполнены слезами». Огромные персидскіе ковры, бархатныя и шелковыя покрывала, затканныя золотомъ и серебромъ скрываютъ входъ въ святая святыхъ, гд? хранится знаменитый черный камень, «принесенный съ неба архангеломъ Гавріиломъ въ даръ Магомету и служащій залогомъ между Богомъ и людьми, небомъ и землею». Тотъ камень не великъ, но «кто смотритъ на него, того душа исполняется величайшимъ миромъ и блаженствомъ, т?ло очищается ото вс?хъ гр?ховъ, оно способно взлет?ть на воздухъ, потому что въ эти минуты становится чище и легче воздуха, н?жн?е дыханія в?терка; въ эти минуты челов?къ приближается къ божеству, отражаетъ часть божества, преисполненный благодати пророка».

О гроб? великаго Магомета ни одного слова не проронилъ мн? ни одинъ хаджа; даже Букчіевъ, сколько я ни просилъ его, отказался сообщить какія-нибудь св?денія, отговариваясь т?мъ, что это величайшая тайна, о которой даже не долженъ говорить правов?рный; что вид?лъ хаджа, то онъ долженъ запечатл?ть только въ сердц? своемъ, не говоря даже о томъ единов?рцу; и если выдастъ онъ зав?тную тайну, то ему угрожаетъ величайшее наказаніе, какое только можетъ быть прим?нено къ душ? челов?ка. Я не думалъ до т?хъ поръ, что Букчіевъ, этотъ все-таки просв?щенный, отшлифовавшійся около русскихъ купецъ, былъ такимъ истымъ мусульманиномъ. Быть можетъ, онъ также боялся т?хъ сочленовъ каравана, которые, повидимому, были русскіе татары изъ Крыма или Казани, и почему-то усердно скрывали свое отечество, не отв?чали ни на какіе мои вопросы, отговариваясь плохимъ знаніемъ арабскаго языка, о русскомъ же они говорили, что никогда его и не слыхали.

Такимъ образомъ, о гроб? Магометовомъ я знаю только то, что тамъ клубится постоянно дымъ отъ ароматныхъ кадильницъ съ благовоніями счастливой Аравіи, и горитъ неугасаемый пламень золотыхъ лампадъ, осв?щающихъ «чудно блистающій гробъ великаго пророка, едва не восхищонный Аллахомъ на небо».

Храмъ Кааба стоитъ на огромномъ двор?, вымощенномъ великол?пными плитами, напоминающими дворъ мечети Омара въ Іерусалим?. На этомъ двор? находится знаменитый источникъ пророка, ископанный, по преданію, самимъ Магометомъ, докончившимъ трудъ праотца Авраама на м?ст?, которое указалъ самъ Господь. Вода этого источника творитъ великія чудеса, и есть настоящая Ви?езда магометанъ; отъ употребленія воды священнаго фонтана «сл?пые прозр?ваютъ, глухіе начинаютъ слышать, хромые ходить; безногіе получаютъ возможность передвигаться и даже прокаженные очищаются». Интересно только одно, почему не исц?ляется тамъ множество изъ стекающихся туда страдальцевъ, пораженныхъ самыми ужасающими формами всевозможныхъ заразъ. У источника пророка, какъ и вообще во двор? Каабы, постоянно сидитъ огромное количество несчастныхъ паломниковъ, чающихъ, в?роятно, не столько исц?ленія, сколько щедраго даянія со стороны богомольцевъ. Вахіатъ-ель-расуль (ради имени пророка)! просятъ эти несчастные, и р?дко рука имущаго правов?рнаго не подастъ хотя небольшой милостыни этимъ меньшимъ братьямъ своимъ, этимъ возлюбленнымъ пророка. Среди двора Каабы растутъ и т? священныя деревья, которыя, по одному сказанію, садилъ Магометъ, а по другому, — праотецъ Авраамъ. «Они должны быть в?чнозелеными и юными, но гр?хи міра такъ велики, что Аллахъ отнялъ эту милость, чтобы правов?рные вид?ли всегда, что онъ не вполн? доволенъ ими». Листья, сучья и кора этихъ деревьевъ, кажется, кипарисовъ, считаются тоже одною изъ величайшихъ святынь и вм?ст? лучшимъ средствомъ отъ «айенъ-эль-хасидъ» — дурного глава; особенно д?йствительно оно для прогнанія злого духа и колдовства.

Вокругъ Кааби выстроено множество небольшихъ домиковъ и мечетей, гд? пом?щаются гостинницы или подворья для паломниковъ, разум?ется, привилегированныхъ и преимущественно изъ духовнаго званія, а также публичныя школы — медрессе, гд? имамы обучаютъ мальчиковъ богословію, а вади и наибы (судьи и юристы) — законамъ, приготовляя изъ нихъ священнослужителей и канонниковъ. Тутъ же ютится огромное множество дервишей и факировъ, фанатизмъ которыхъ заставляетъ ихъ терзать часто свое т?ло до полусмерти, «во славу Бога и пророка»; благодаря этимъ-то фанатикамъ, невозможенъ и понын? доступъ иностранцамъ-гяурамъ не только въ Каабу, но даже и въ Мекку; всякія усилія н?которыхъ путешественниковъ проникнуть въ этотъ центръ исламизма кончались всегда горькими неудачами: вс? они были умерщвляемы толпою фанатиковъ, или едва изб?гали смерти. Какъ мальчики въ медрессе, такъ и дервиши, и факиры, содержатся на счетъ мечети.

Кром? дервишей, около Каабы гн?здятся и другіе представители мусульманской іерархіи, въ род? имамовъ, улемовъ etc. Въ одномъ изъ выдающихся зданій, расположенныхъ около святилища, обитаютъ шерифы — подлинные потомки пророка, а рядомъ съ нимъ и самъ великій шерифъ-халифъ — папа мусульманскаго міра. Къ этому-то высочайшему духовному лицу являются паломники на поклоненіе. Его благословеніе считается равносильнымъ благословенію пророка; у него, какъ и у папы, правов?рные ц?луютъ зеленую туфлю. Духовенства въ Мекк? такая масса, что оно составляетъ никакъ не меньше четвертой части населенія.

Достигнувъ воротъ священнаго города, богомольцы останавливаются, творятъ молитву, омовеніе и читаютъ одну или дв? фэтхи изъ корана. Встр?чающее ихъ съ молитвеннымъ п?ніемъ, духовенство требуетъ отъ пришельцевъ прежде всего испов?данія в?ры. Зав?тный символъ — н?тъ Бога, кром? Бога, а Магометъ пророкъ его — открываетъ двери Мекки. Войдя въ ворота священнаго города, богомольцы расходятся искать себ? пристанища, при этомъ ихъ хабиръ, или глава каравана, знающій Мекку, какъ свои пять пальцевъ, оказываетъ несомн?нную помощь при разм?щеніи каравана. Кром? того, около хаджей снуютъ особые люди, въ род? факторовъ, и дервиши, зазывающіе къ себ? пилигримовъ, по своимъ угламъ, чтобы потомъ ободрать ихъ, какъ липку; хитрые бродяги знаютъ, что хаджа изъ Стамбула или изъ Каира не придетъ во гробу пророка съ пустымъ кошелькомъ.

На другой или третій день, однимъ словомъ, когда немного оправятся и отдохнутъ богомольцы, они начинаютъ недолгій, но строгій постъ, неустанно творятъ молитвы и омовенія, чтобы, по возможности, сд?лать себя чистыми и достойными поклоненія святыни.

Въ назначенный день, подъ предводительствомъ своего главы, вс? члены каравана собираются на дворъ Каабы, гд? имъ читаются громогласно имамами предварительныя наставленія и назиданія, располагающія ихъ душу къ великому созерцанію и «претворяющія сердце въ воскъ», какъ выразился Абдъ-Алла. Когда это чтеніе окончено, — правов?рные снимаютъ свою обувь и поочередно, наклонивъ головы, съ замираніемъ сердца вступаютъ въ таинственный храмъ.

Зат?мъ двери великаго святилища закрываются, — и что происходитъ тамъ, изв?стно одному Аллаху да правов?рнымъ, испытавшимъ эти «минуты райскаго блаженства». Какъ происходитъ моленіе передъ знаменитымъ Чернымъ Камнемъ, «котораго одинъ прахъ, снятый съ поверхности, можетъ сжигать дьявола»; какъ совершается поклоненіе гробу пророка, и что переиспытывается тамъ въ «с?ни божьей» въ душ? истиннаго правов?рнаго, — трудно сказать. По всей в?роятности, истый мусульманинъ до того наэлектризовывается вс?мъ, совершающимся вокругъ его, что приходитъ въ экстазъ, ничего не видитъ, ничего не понимаетъ; его возбужденному до nec plus ultra уму и настроенной ко всему чудесному восточной фантазіи мерещатся дивные образы, чудныя представленія. Заунывное п?ніе молитвъ подъ сводами таинственнаго храма, одуряющія ароматомъ куренія, подавляющее величіе окружающей обстановки и, быть можетъ, какія-нибудь музыкальныя приспособленія, своею убаюкивающею мелодіею въ полумрак?, озаренномъ только св?томъ золотыхъ лампадъ, мерцающихъ надъ гробомъ посланника божія, невольно могутъ привести душу паломника въ такому соверцательному настроенію, что ему представляется самъ пророкъ во всемъ своемъ небесномъ и земномъ величіи, какъ это утверждаютъ н?которые полупом?шанные сантоны и любимцы неба — уэли. «Съ т?ломъ, готовымъ залет?ть на небо, и сердцемъ чистымъ, какъ огонь, съ душою прозрачною, какъ воздухъ», выходитъ правов?рный изъ великаго святилища. Теперь онъ д?лается настоящимъ хаджею; теперь каждый изъ нихъ настроенъ такъ, что онъ можетъ стать факиромъ, броситься на смерть, потому что сердце его преисполнено созерцаніемъ величія пророка. Эль-хамди-Лиллахи! — восклицаетъ онъ, повергаясь на каменный помостъ, окружающій Каабу. Облобызавъ священный Черный Камень и прахъ гроба Магометова, счастливый паломникъ обходитъ другія мечети Мекки, везд? д?лая посильные вклады, и творя молитвы.

Если пилигримъ прибылъ во-время въ Мекку, т. е. въ первыхъ числахъ зельхаджи, къ празднику курбатъ-байраму, то онъ долженъ совершить еще одинъ духовный подвигъ, посл? котораго можетъ считать свое паломничество вполн? оконченнымъ. Подвигъ этотъ состоитъ въ пос?щеніи священной горы Арафатъ, въ н?сколькихъ часахъ пути отъ Мекки. На этой гор?, послушный вел?нію Бога, праотецъ Авраамъ приносилъ въ полночь великое, неслыханное жертвоприношеніе. Большою толпою идутъ туда пилигримы съ трубными звуками и п?ніемъ испов?данія в?ры; впереди несутъ зеленое знамя пророка, гд? вышиты слова символа в?ры. Громкое п?ніе — ля-иллахи etc., потрясаетъ воздухъ, а десятки тысячъ, участвующихъ въ церемоніи, въ разноцв?тныхъ од?яніяхъ двигаются торжественно и медленно подъ звуки трубъ п?нія священныхъ гимновъ. Интересно, что при восхожденіи на гору Арафатъ женщины должны находиться при своихъ мужьяхъ; одинокимъ совершенно воспрещенъ входъ на священную. Многія, поэтому, неим?ющія мужей, берутъ себ? на это время номинальныхъ, временныхъ. Эти посл?дніе, впрочемъ, обыкновенно усп?ваютъ воспользоваться даже однодневными правами, такъ что зав?тъ пророка женщинамъ восходить на гору Арафатъ вм?ст? съ своими мужьями исполняется буквально. Букчіевъ им?лъ счастье быть однодневнымъ мужемъ хорошенькой полудикой арабки, съ которою у него были связаны вс? воспоминанія о полночномъ восхожденіи на склоны горы Авраамовой.

Въ полночь на девятое число зельхаджи, вм?сто обыкновенной ночной молитвы — айшехъ — читается особенная длинная молитва, слушать которую и собираются паломники, еще съ утра выступивъ изъ Мекки, и только посл? захожденія солнца поднимаюся съ п?ніемъ молитвъ подъ с?нью знамени пророка на гору Арафатъ. Все духовенство Мекки въ особенныхъ странныхъ од?яніяхъ совершаетъ эту полночную молитву. Громкое торжественное чтеніе, восклицанія многотысячной толпы, облака ?иміама, восходящія надъ этою горою отъ множества кажденій въ полночный часъ, когда такъ торжественно на неб? к на земл? и когда одн? зв?зды смотрятъ на міръ — должно д?йствовать потрясающимъ образомъ на душу зрителей.

— Та молитва, — говорилъ Абдъ-Алла, — торжественна какъ служеніе самихъ ангеловъ; ея звуки, кажется, родятся въ воздух?, а не исходятъ отъ земли. Валлахи (клянусь Богомъ)! — только на гор? Арафат? въ ночь на курбатъ-байрамъ можно вид?ть служеніе праведныхъ на седьмомъ неб? передъ немерцающимъ ликомъ великаго Аллаха!

Промолившись всю ночь на священной гор? Арафата, паломники подъ утро спускаются въ долину Муну, гд? совершается чудовищная и единственная въ мір? въ наше время гекатомба. Всякій богомолецъ старается сообразно толщин? своего кошелька принести и соразм?рную жертву Богу. Кто побогаче, заваливаетъ верблюда или быка, кто б?дн?е — козу, барана или козленка, даже простую дичь изъ пріятныхъ Богу, и закалываютъ животныхъ десятками. Говорятъ, что по самому ум?ренному счисленію въ Мекк? въ этотъ день закаливается и приносится въ жертву до сорока или сорока пяти тысячъ головъ рогатаго скота. Это чудовищное жертвоприношеніе начинается съ ранняго утра и кончается далеко посл? заката солнца. Вся долина Муна тогда оглашается предсмертнымъ ревомъ закалываемыхъ животныхъ, п?ніемъ молитвъ, восклицаніями многотысячной толпы; весь воздухъ пропитанъ дымомъ куреній и дымомъ сожигаемыхъ жертвъ. Высоко къ небу поднимается этотъ дымъ огромныхъ жертвенныхъ костровъ, «благодаря которымъ, по словамъ Абдъ-Аллы, только и держится многогр?шный міръ; давно уже люди разгн?вали великаго Аллаха, и онъ хот?лъ погубить весь міръ своимъ гн?вомъ, но милосердный пророкъ (да будетъ во в?къ трижды благословенно имя Его!) указалъ Аллаху на дымъ жертвоприношеній, поднимавшійся съ долины Муны и просилъ помиловать міръ, хотя для правов?рныхъ. Аллахъ-керямъ (Богъ милостивъ)! — прибавилъ старый шейхъ. Онъ увид?лъ дымъ, поднимающійся отъ многихъ тысячъ жертвъ, и позналъ, что еще многіе на земл? почитаютъ имя святое его на земл?, и для нихъ пощадилъ міръ».

Когда совершено жертвоприношеніе и воскуренъ ?иміамъ Богу на м?ст? святомъ, тогда каждый, побывавшій въ Кааб? и на Арафат?, можетъ считать себя хаджею, а свой об?тъ, данный передъ Богомъ, вполн? исполненнымъ. Долго потомъ прощается пилигримъ со священными м?стами, но едва ли ему удастся поклониться гробу Магометову: онъ прощается съ этою величайшею святынею издали, припадая челомъ къ тому священному праху, на который н?когда ступала нога великаго пророка. Съ обновленною душею и чистымъ сердцемъ, какъ челов?къ свершившій все, что могъ, собирается хаджа въ обратный путь. Его не страшатъ вовсе трудности обратнаго пути, потому что — аллахъ-керимъ — Богъ милостивъ; онъ донесетъ его до дому своею благостью, а если дни его сочтены (хаса-махтуль-минъ раантъ), то онъ, какъ избранникъ божій, слуга пророка, прямо попадетъ въ рай. Т?мъ же порядкомъ, какъ и пришли, собираются въ обратный путь хаджи, хотя въ гораздо меньшемъ числ?, ч?мъ вышли изъ Каира. Аллахъ оставилъ у себя многихъ изъ нихъ, какъ потрудившихся довольно на этомъ св?т?!

Шерифъ Мекки, духовенство и масса народу провожаютъ караванъ хаджей. П?ніе молитвъ и зурэ изъ корана, звуки трубъ и добрыя пожеланія напутствуютъ ихъ. Они же, позапасшись святыми талисманами въ род? воды изъ источника Магометова, праха съ гроба его, листочковъ священныхъ деревьевъ, кусочка крыши съ Каабы и т. п., съ св?тлою надеждою идутъ въ обратный путь, громогласно благодаря Бога и пророка, давшихъ имъ свершить паломничество. Громкое «эльхамди лиллахи»! вырывающееся изъ ихъ многострадальной груди, несется къ небу и сливается съ трубными звуками провожающихъ и восклицаніями толпы. Долго еще раздаются въ пустын? благочестивыя напутствія, и громкое эвъ-аллахъ (съ Богомъ)! несется далеко во сл?дъ хаджамъ, уже зашедшимъ на окрестные холмы Мекки и вышедшимъ на раздолье пустыни, на тернистый путь всевозможныхъ лишеній. Старымъ, торнымъ путемъ они пойдутъ назадъ черезъ горы, дебри и пустыни, истощенные, исхудалые, худосочные, неся въ себ? зародыши изнуряющихъ бол?зней, а смерть продолжаетъ вырывать новыя жертвы по дорог?, не смотря на то, что караванъ и безъ того пор?д?лъ уже значительно въ сравненіи съ т?мъ, какъ вышелъ изъ Дамасска или изъ Каира.

Такъ и прибредутъ они домой, откуда вышли н?сколько м?сяцевъ тому назадъ. М?сяцъ саферъ — эпоха возвращенія каравановъ изъ Мекки; онъ потому и носитъ названіе — нислетъ-ель-хаджи — м?сяцъ прибытія паломниковъ. Съ радостными, хотя и изможденными, лицами при звукахъ трубъ они вступаютъ въ Каиръ: толпы народа встр?чаютъ ихъ съ восклицаніями — эсъ-саламъ-алейкумъ — (миръ вамъ)! Родственники и друзья б?гутъ на встр?чу каравана и ищутъ близкихъ своего сердца, и если Аллахъ сохранилъ ихъ жизни, они присоединяютъ свои благодарныя молитвы къ молитвословіямъ; если же не находятъ въ рядахъ «божьей рати» своихъ, они испускаютъ раздирательные вопли, смущающіе торжественныя минуты возвращенія хаджей. Тотъ, кто остался въ живыхъ, кто перенесъ во имя божіе и пророка вс? нужды и лишенія, тотъ становится уже выше толпы; онъ получаетъ почетный титулъ хаджи и право носить зеленый цв?тъ на чалм?: на него уже смотрятъ какъ на святого; онъ служитъ отнын? ходатаемъ между Богомъ и простыми людьми.

Вотъ почти все, что я узналъ о паломничеств? мусульманъ и что слышалъ во время своего путешествія на Воксток? отъ самихъ хаджей. Предметъ этотъ им?етъ особенный интересъ для насъ русскихъ въ виду того, что изъ Россіи ежегодно ц?лыми сотнями ходятъ ваши магометане къ аравійскимъ святынямъ.

VII

За интересными разсказами Абдъ-Аллы, Букчіева и Ахмеда, также совершившаго путешествіе въ Мекку, я и не зам?тилъ, какъ солнце начало склоняться къ закату и какъ наступилъ вечеръ. Мы вышли изъ палатки; мусульмане тотчасъ же начали читать молитву — аасръ, съ четырьмя уставными кол?нопреклоненіями за полтора часа др захожденія солнца. Долго я вглядывался въ эти типическія физіономіи хаджей, въ которыхъ трудно что-нибудь прочитать: даже глаза — это зеркало души — были у нихъ спокойны, безстрастны и не выражали ничего, кром? самосозерцанія или нежеланія ни на что смотр?ть, хотя и сверкали въ нихъ порою искры того огня, который всегда можетъ вспыхнуть въ душ? фанатика мусульманина. Въ этихъ неподвижныхъ чертахъ, въ этихъ, какъ бы застывшихъ, формахъ, казалось, отражали весь востокъ застывшій, неподвижный, безстрастный, и вм?ст? съ т?мъ живой, увлекающійся, страстный, живущій иною жизнью, непонятною для насъ европейцевъ; но жизнь эта была знакома всему челов?честву; вс? народы прошли такія же ступени въ своей исторической жизни; одинъ Востокъ задремалъ, кажется, и заснулъ уже давно, начиная еле просыпаться въ XIX в?к? подъ ударами вторгающейся насильно европейской цивилизаціи въ его сказочное царство кейфа, гарема и восточной фантазіи. Живая, д?ятельная жизнь Востока умерла уже н?сколько стол?тій тому назадъ. Т? формы и выраженія, въ которыя тогда отлилась жизнь восточнаго челов?ка подъ ферулой деспотизма, ислама и азіатской роскоши, остались и понын? таковыми. Сколько вы ни очищайте сына востока, чтобы снять съ него толстую кору, подъ которою кроется н?что общечелов?ческое, что составляетъ божью искру отличающую въ челов?к? его челов?чность, вы не очистите его, если не съум?ете взяться за д?ло, потому что въ фанатичномъ сын? Востока н?тъ современнаго челов?ка, какимъ вы себя считаете. Много есть достойныхъ чертъ въ мусульманин?, которыхъ н?тъ въ насъ самихъ — цивилизованныхъ людяхъ; но зато, все-таки, въ немъ н?тъ того, ч?мъ движется челов?чество, н?тъ свободы воли и ума. Она скована исламомъ, какъ жел?зными оковами, и пока не спадутъ т? ц?пи, пока живетъ и стоитъ исламъ, до т?хъ поръ не проснется Востокъ; онъ будетъ всегда Востокомъ, а сынъ Востока — отлитою пять в?ковъ тому назадъ формою, не лишенною впрочемъ изв?стіой доли гармоніи и совершенства…

Наступалъ вечеръ, — тихій, чудный, располагающій къ бес?д? и н?г?, и волшебная чарующая лунная ночь — это лучшее время въ пустын?. Не даромъ сынъ пустыни поетъ: «Яхъ-тейли! яхъ-тейли! О, ночь! о, ночь, несравненная ночь! Какъ объятія черноокой красавицы, я жду тебя, вождел?нная ночь! Обойми ты меня страстными объятіями твоими, задуши поц?луями твоего, н?жно-ласкающаго щеки, в?терка, погляди мн? въ очи серебристыми глазками твоихъ д?токъ — воздушныхъ зв?здъ, и возьми меня со вс?мъ, что есть во мн?, въ твою темную обитель, покрой меня душистымъ покровомъ твоимъ и усыпи ласкою твоихъ поц?луевъ! Яхъ-тейли, яхъ-тейли!»

Кажется, солнце еще не усп?ло спрятать на горизонт? свои золотые лучи, какъ въ воздух? поплыла легкими незримыми струйками живящая прохлада нев?домо откуда налет?вшаго в?терка. И люди, и животныя, повесел?ли сразу. Весь многочисленный лагерь нашъ словно проснулся; везд? образовались живописныя группы, везд? слышались разговоры; верблюды забродили снова, и легкимъ, не особенно благозвучнымъ, фырканьемъ изъявляли свое удовольствіе посл? перенесенной дневной страды.

Нашъ кружокъ, окончивъ свои частныя занятія, опять разс?лся около востра, который развелъ Юза, чтобы сварить намъ по чашечк? чайку, чуть не въ десятый разъ сегодня; при обиліи чудной воды, въ продолженіе длиннаго дня въ пустын?, какъ бы для того, чтобы вознаградить свои потери въ вод?, мы любили баловаться душистымъ напитеомъ, и надо сказать, что едва ли въ любомъ московскомъ трактир? русскій чай пьется съ такимъ удовольствіемъ, какъ въ Аравійской пустын?. За чаемъ, притомъ, даже говорилось какъ-то весел?е, что зам?тно было, въ особенности, на Букчіев?. Вчера была ночь афритовъ, сегодня день благословенный — эль-мубаракъ (четвергъ); сегодня же и добрая ночь на счастлив?йшій и лучшій день для мусульманина въ нед?л? — фаделихъ (пятница). Въ эту ночь ни одинъ афритъ не посм?етъ выйти изъ своего мрачнаго уб?жища, потому что Аллахъ не разр?шилъ имъ въ ночь на фаделихъ смущать правов?рныхъ, и если кто-нибудь изъ этихъ «трижды проклятыхъ» афритовъ покажется на земл?, то съ неба полетитъ огненная стр?ла, которая загонитъ его снова въ его потаенное уб?жище. Поэтому, мои собес?дники были см?л?е и болтали, не боясь, что ихъ подслушаетъ шайтанъ или саахръ.

Ночь об?щала быть еще лучше, ч?мъ вчера, потому что прохлада ощущалась сильн?е, и первыя, показавшіяся на неб?, зв?зды почти не мерцали, что служить для сына пустыни добрымъ признакомъ. Мусульмане уже совершили свою вечернюю молитву — морхребъ, и высчитали по три земныхъ поклона, какъ положено кораномъ.

— Добрая ночь будетъ сегодня, эффенди, — началъ Абдъ-Алла, — смотри, какъ мерцаютъ глаза небесной газели на голубомъ неб?. А вонъ загорается красноватымъ огонькомъ рукоятка меча пророка; онъ встанетъ скоро на защиту правов?рныхъ; его мечъ уже заблест?лъ… Не всегда вид?нъ тотъ благословенный мечъ; не всегда онъ блеститъ такъ ярко, какъ сегодня. Я думаю, эффенди, много крови мусульманской прольется…

Старый шейхъ, произнеся это пророчество, замолчалъ. Я невольно вглядывался въ чудное созв?здіе, выкатывавшееся надъ темными силуетами восточныхъ горъ; оно отсв?чивало д?йствительно красноватымъ св?томъ и было похоже на рукоятку меча. Абдъ-Алла, минуту посмотря на меня испытующимъ взглядомъ и зам?тивъ, что его прорицанія не произвели на меня никакого дурного впечатл?нія, см?ло продолжалъ:

— Много л?тъ я живу на св?т?, но никогда мечъ Магомета не былъ такъ ярокъ, какъ въ эту ночь. Не возстаетъ ли пророкъ (да будетъ трижды благословенно имя его). Горе тогда нев?рнымъ!.. Долго терпитъ Аллахъ гяуровъ, чтобы испытать правов?рныхъ. Смотри, господинъ, они завлад?ли совс?мъ страною мусульманъ. Франки царятъ въ Египт?, франки царятъ въ самомъ Стамбул?, и т?нь Аллаха на земл? — повелитель правов?рныхъ опутанъ ихъ коварными с?тями… Но скоро будетъ конецъ тому… Правов?рный уйдетъ отъ франковъ; онъ броситъ имъ великодушно Стамбулъ, какъ собак? обглоданную кость, потому что ту кость онъ отнялъ давно отъ франковъ. Самъ пророкъ станетъ тогда на защиту ислама: и правов?рный подъ защитою его уйдетъ въ страну, гд? издревле обитали его предки, и сюда уже не пріидутъ франки. Да проклянетъ ихъ Господь!

Съ внимавіемъ слушалъ я это предскаваніо стараго хаджи, и т?мъ какъ бы подбивалъ его распространяться дал?е.

— Но ты самъ франкъ, эффенди! — вдругъ произнесъ быстро Абдъ-Алла, и р?чь его, начинавшая принимать восторженный характеръ, внезапно оборвалась. — Замехуни-я-эффенди (извини меня, господинъ)!

Я просилъ Букчіева уб?дить стараго хаджу, что мы, московы, далеко не франки, и что слова его нисколько не оскорбляютъ меня.

— Н?тъ, господинъ, — отв?чалъ онъ — у насъ есть еще много о чемъ поговорить. Если ты, эффенди, посмотришь туда на восходъ, гд? еще играютъ пурпурныя тучки, ты увидишь прекрасную зв?зду, которую въ Египт? зовутъ Вечерницею, а мы — д?ти пустыни — читаемъ въ небесной книг? зв?зды, и зовемъ ее Зюлемою. Такъ зовутъ ее и свободные арабы въ Іемен? и Геджас?. Хочешь я разскажу теб? исторію прекрасной Зюлемы, и за что Аллахъ пом?стилъ ее на неб?. Я не медда (сказочникъ), эффенди, — прибавилъ онъ, — я не могу теб? разсказать хорошо, и ты простишь старика.

Букчіевъ мн? переводилъ слово въ слово прекрасный разсказъ Абдъ-Аллы.

— Та Зюлема была дочь пустыни, дочь свободнаго араба въ Геджас?. Если ты былъ на берегу моря, эффенди, и вид?лъ б?лосн?жную п?ну между камнями, то ты поймешь, какъ было прекрасно т?ло ея, потому что, когда Зюлема купалась въ мор? на прибрежіи, то мылась п?ною, и та п?на была бл?дн?е ея чуднаго т?ла. Стройная станомъ, она была похожа на гибкую тростинку на берегу Нила, которую н?жный ниссимъ (зефиръ) склоняетъ во вс? стороны; золотой поясъ, опоясывавшій ее, казалось, хранилъ хрупкій станъ, чтобы онъ не сломался… Я старикъ, эффенди, и не мн? описывать красоту розы и благоуханіе жасмина, но если я сравню лицо Зюлемы съ ними, потому что розы цв?ли на бархатныхъ щекахъ ея и пышныя лиліи на лбу, ше? и лебединой груди, то это будетъ лучше всего. Алыя губки на ароматныхъ устахъ ея, которыми соблазнился самъ великій пророкъ (да будетъ благословенно имя Его)! были такъ же св?жи, какъ внутренность сп?лаго граната; волосами своими черными, какъ крыло ворона, украшенными морскими жемчужинами, она — сама перлъ земли — могла не только прикрыть свое б?лосн?жное т?ло, но окутаться ими, какъ плащемъ. Въ главахъ Зюлемы, прекрасныхъ какъ у газели, видн?лась и темная ночь съ такими же блистающими зв?здочками, какія ты видишь и теперь, и ясный день, озаренный солнцемъ. Въ ея очахъ, какъ въ мор?, тонулъ другой смотрящій глазъ, а блескъ оттуда мерцающихъ зв?здочекъ, казалось, проникалъ во все существо челов?ка. Я — старый хаджа, благородный эффенди, у меня н?тъ словъ описать прелесть крошечныхъ ручекъ и ножекъ арабской красоты, потому что я не видалъ ничего подобнаго. Лучшей д?вушки не видывалъ св?тъ, лучше Зюлемы не производила ничего Счастливая Аравія, богатая красавицами. Когда выходила она купаться на взморье, и съ ея прекраснаго т?ла спадали одна одежда на другою, а ихъ было немного у красавицы (да проститъ мн? эти мысли; милосердный Аллахъ!), то волны нарочно поднимались выше и морской в?теръ стремился скор?е, чтобы своими струями обнять и облобызать эту дивную обнаженную красоту. Одинъ старый шейхъ говорилъ, что лучше Зюлемы не было даже гуріи въ раю, а старый Селихъ любилъ женщинъ и вид?лъ во сн? всю райскую красоту. Красавица Зюлема была счастлива, какъ улыбающійся младенецъ, какъ беззаботный буль-буль (соловей). Од?та она была всегда въ голубой шелкъ и другія н?жныя ткани; въ волосахъ ея блистали кораллы и жемчугъ со дна Краснаго моря, на рукахъ и ногахъ — великол?пныя ожерелья, а на голов? всегда — в?нокъ изъ горныхъ душистыхъ цв?товъ и перловъ, блистающихъ цв?тами радуги, но сама она была прекрасн?е и цв?товъ, и перловъ. Ц?лый день она сид?ла на берегу моря и п?ла своимъ серебристымъ и п?вучимъ, какъ у буль-буля, голоскомъ; тогда и камни, и море, и в?теръ, и небо заслушивались ея п?нія.

Въ то время (то было счастливое время) пророкъ еще былъ на земл?. Мрачный, усталый, оскорбленный и отвергнутый людьми, онъ ?халъ дикою пустынею; не весело тогда было у него на душ?… Вдругъ слышитъ онъ чудное п?ніе на высокой скал? у берега моря. Трижды благословенный, онъ остановилъ свою верблюдицу, и — о, чудо! Она заговорила челов?ческимъ языкомъ: «То Зюлема — первая красавица въ мір?, перлъ земли, великій посланникъ Божій! Она ждетъ тебя»…

И воспрянулъ пророкъ съ верблюдицы своей и пошелъ къ той скал?, откуда неслось въ воздух? райское п?ніе незримой пока п?вицы. Недвижно остановился посланникъ божій, и ц?лый день простоялъ беззвучно, не колыхнувшись, любуясь чудною красотою, какой онъ не видалъ и въ райскихъ селеніяхъ, и очарованный п?ніемъ, какого не слыхалъ на небесахъ. Насталъ вечеръ… Красавица поетъ… Наступила ночь — Зюлема неумолкаетъ, а пророкъ все стоитъ и стоитъ, забывъ обо всемъ въ мір?, забывъ о себ? самомъ. Загрохоталъ громъ на небесахъ, зарев?ла буря, заговорили морскія волны вокругъ, но Зюлема поетъ, а посланникъ божій стоитъ недвижимъ. Сквозь ревъ бури и свистъ в?тра, и говоръ моря онъ слышитъ неземную чарующую п?снь. Насталъ другой день — Зюлема все поетъ и поетъ, а пророкъ ее слушаетъ, не сводя съ нея жадныхъ очей. Такъ прошло три дня и три ночи; неумолкно звучала райская п?снь и врачевала разбитое сердце посланника божія, пока волны гн?ва его на людей не улеглись и сердце его не размягчилось, какъ воскъ. Тогда подошелъ трижды великій къ поющей д?вушк? и взялъ ее за б?лосн?жныя руки, какъ бы обмытыя морскою п?ною; когда погляд?лъ онъ въ глаза чудной п?вицы, онъ забылъ весь міръ, забылъ даже, что онъ посланникъ божій, потому что взоръ его, прожигающій демоновъ, потонулъ въ очахъ Зюлемы, какъ тонетъ и гаснетъ одна искорка въ мрак? ночи. И небо, и солнце, и ночь, и зв?зды, и огонь, увидалъ посланникъ божій въ очахъ Зюлемы. Онъ погляд?лъ ей въ уста; они были отверсты для дивной п?сни, которой слова, какъ чудныя жемчужины, сами нижутся въ ожерелье; въ устахъ гранаты, розы и перлы… Они осл?пили пророка. Онъ погляд?лъ на прекрасныя ручки и ножки Зюлемы — он? были такъ малы, что ихъ надо было взять въ об? руки, чтобы не потерять, и также прекрасны, что надо было им?ть десять, а не два глаза, чтобы налюбоваться на нихъ… Не мудрено, что три дня и три ночи простоялъ небесный пришелецъ и пролюбовался земною красавицею. — Кто ты, чудное созданіе? — спросилъ онъ наконецъ.

— Я Зюлема, дочь шейха Гассана, дочь свободной пустыни. Я знаю, что ты посланникъ божій, и я ожидаю тебя вотъ уже три долгихъ дня и три темныхъ ночи. Небесный в?стникъ мн? сказалъ о теб? и повел?лъ мн? дожидаться тебя, несравненный! П?снь моя неслась въ теб? на встр?чу; морской в?теръ, в?роятно, донесъ ее до ушей великаго пророка.

И когда протянулъ об? руки въ Зюлем? небесный посланникъ, она обвила его шею своими рученками, прижимаясь кр?пко въ его могучей груди, вм?щавшей въ себ? весь міръ, и поц?ловала прямо въ уста, которые пов?дали земл? волю ея небеснаго творца..

— Я такъ же чиста, какъ и ты, — говорила Зюлема, — обнимая пророка;— не бойся, ты не осквернишься, я создана для тебя, какъ для перваго челов?ка создана его жена.

И взялъ тогда Магометъ на руки въ себ? Зюлему; вм?ст? съ нею с?лъ на верблюдицу и по?халъ въ Мекку. Тамъ онъ спряталъ красавицу, подаренную ему Аллахомъ, въ темной пещер? отъ глазъ жены своей, которая бы извела ее со св?та. Никого такъ не любилъ пророкъ на земл?, какъ эту чудную жемчужину Краснаго моря. Каждую ночь онъ уходилъ въ своей Зюлем?. Онъ спалъ на ея душистыхъ кол?няхъ; она расчесывала волосы посланника божія, умащала ихъ благовоніями Аравіи, обсыпала цв?тами горъ и ц?лыя ночи усыпляла дивными п?снями посланника божія. И когда Аллахъ ваялъ пророка въ себ?, онъ взялъ съ нимъ и Зюлему, чтобы она царила и на неб?, какъ на земл?. Та Зюлема смотритъ и теперь на землю съ своей небесной выси, изъ той блестящей зв?здочки… Теперь ты знаешь, эффенди, что такое Зюлема…

Я опять невольно взглянулъ на ту серебрянную зв?здочку, на которую указалъ Абдъ-Алла. Арабская Зюлема — наша Венера (инымъ именемъ, кром? имени красавицы трудно обозвать эту блестящую планету), была такъ же дивно хороша среди своихъ небесныхъ подругъ, какъ выдавалась и богиня среди земныхъ красавицъ. Какъ грекъ перенесъ богиню красоты на небо, такъ и арабъ, сынъ пустыни, пом?стилъ свою ми?ическую красавицу въ самое прекрасное св?тило лучезарнаго неба.

— Много тамъ среди небесъ въ зв?здахъ, — продолжалъ старый шейхъ, — разм?стилъ Аллахъ смертныхъ среди безсмертныхъ духовъ. Изъ зв?здъ смотрятъ они на землю, потому что имъ нравится земля, съ которой они взяты; то мерцаніе — ихъ слезы по прекрасной земл?; то движеніе по голубому небу — ихъ стараніе опять найти дорогу на землю… ты не знаешь, эффенди, какъ многомилостивъ Аллахъ. Не въ одномъ челов?к? ты познаешь его твореніе; н?тъ — посмотри вокругъ. Не только въ челов?к?, но и въ каждой песчинк?, въ каждой щепоточк? воздуха вид?нъ Аллахъ; онъ далъ душу и челов?ку, и вв?рю, и птиц?; онъ далъ ее и жуку, и мотыльку, и пестрой мух?, чтобы они славили Творца; но души т? не такія какъ у насъ. Подобно пару, он? созданы изъ ничего, и въ ничто обращаются; для нихъ н?тъ другой жизни, потому что они и не созданы для нея. Если бы ты былъ, эффенди, въ моей родин? за Ниломъ и пирамидами въ Ливійской пустын?, ты увидалъ бы какъ премудрый Аллахъ изъ песку сотворилъ золото, которое и спряталъ въ песк?; какъ онъ населилъ и пустыню животными, чтобы они славили его…

Р?чь Абдъ-Аллы перебилъ стонъ нашего больного. Я бросился въ ту сторону; старый шейхъ тоже. Когда мы были передъ несчастнымъ, онъ снова замолкъ и погрузился въ то положеніе, которое граничитъ между жизнью и смертью.

— Вс? мы гости на земл?,— заговорилъ снова Абдъ-Алла, надъ умирающимъ, — дни вс?хъ насъ сочтены въ книг?, которую отм?чаетъ ангелъ смерти. Тамъ, на неб? наше в?чное жилище; тамъ вс? мы встр?тимся опять. Тамъ увидимъ мы и тебя, Гафизъ…

При произнесеніи этого имени вс? мы невольно взглянули на небольшой, едва зам?тный, холмъ, видавшійся не вдалек? отъ насъ, облитый луннымъ сіяніемъ. Рашидъ, одинъ изъ самыхъ суев?рныхъ арабовъ, какихъ я только встр?чалъ, вздрогнулъ вс?мъ т?ломъ, какъ бы увидавъ т?нь покойнаго въ серебристой дымк?, окутывавшей зіяющее ущелье и изъ?денныя вершины скалъ.

Долго еще мы бес?довали потомъ у дымящагося костра, и много разсказывалъ интереснаго старый шейхъ, но вдругъ онъ, говорившій почти безъ умолку, началъ постепенно умолкать.

— Массекбилькеръ (спокойной, благополучной ночи), эффенди, быстро проговорилъ онъ, поднимаясь и д?лая мн? саламъ.

— Смотри, эффенди, на зв?зды!.. Он? теб? скажутъ много хорошаго. Мн? теб? всего не разсказать. Он? в?дь живыя; Анахъ населилъ ихъ…

Сказавъ это, старикъ пошелъ въ свой шатеръ. Букчіевъ тоже распрощался и ушелъ. Я остался одинъ, и отойдя отъ своего каравана на н?сколько саженей, разостлалъ свой плащъ, легъ на него, и какъ-то безсознательно уставилъ глаза на верхъ, гд? сіяла луна, откуда смотр?ли блестящія созв?здія, и небесная Газель, и небесный Верблюдъ, и арабскій охотникъ, и душа Факира, и Зюлема, и другія зв?зды, названныя мн? арабами пустыни, по преданію отъ ихъ поклонниковъ — сабеистовъ или халдеевъ, — отцевъ небесной науки, — тоже сыновъ пустыни и безграничныхъ степей.

А на горизонт? уже выходили новыя яркія созв?здія; поясъ Оріона показался надъ черною зубчатою линіею горъ, и Сиріусъ заблисталъ великол?пно даже черезъ дымку луннаго сіянія. «Яхъ-тейли, яхъ-тейли»! о, ночь, божественная, чудная ночь! хот?лось мн? сказать не разъ словами арабской п?вучей, звонкой п?сни. Ради ночи одной, я снова готовъ уйти въ пустыню, чтобы увидать опять этотъ безграничный просторъ, гд? все говоритъ о свобод?, о безпред?льномъ пространств? и о в?чности, гд?, даже измученная житейскими треволненіями, душа утопаетъ въ нирван? и, погружаясь въ сладкое небытіе, забываетъ о мір? и его страданіяхъ, и его безконечной сует?.

Потухли востры… Мрачный Рашидъ опять отбывалъ первую очередь съ т?мъ паломникомъ, котораго Букчіевъ назвалъ русскимъ татариномъ. Какъ т?ни, оба караульные двигались по уснувшему лагерю, не выхода изъ круга «кораблей пустыни», замыкавшаго наше становище. Не хот?лось вовсе спать, потому что ночь — это лучшее время въ пустын?, лучшее, что можетъ дать эта мертвая часть природы, — песчаное море; но усталость взяла свое. Я закутался въ свой плащъ, и прилегъ въ небольшой ямк?, вырытой въ песк?, положивъ подъ голову свою охотничью сумку. Ничего мн? не мерещилось въ эту ночь; даже грозные призраки холеры не являлись передъ усталымъ воображеніемъ. Сегодня была «счастливая» ночь, а не ночь афритовъ, а потому, в?рно, и не хот?лось думать о смерти; сознаніе жизни и движеніе, напротивъ, чувствовалось и осязалось во всемъ, и въ каждомъ біеніи сердца, и въ каждомъ дыханіи свободно поднимавшейся груди, и въ каждомъ слов?, невольно вырывающемся на волю, и въ каждой мысли, роившейся въ голов?. «Яхъ-тейли, яхъ-тейли»! только и думалось мн?, пока я не забылъ обо всемъ, не погрузился въ нирвану, въ то успокоеніе, которое не знаетъ ни сновъ, ни грезъ, ни вид?ній. Длинная т?нь Рашида, какъ ангелъ сна, промелькнула въ моихъ глазахъ, когда они открылись, чтобы закрыться на всю ночь…

Часа за полтора до восхода солнца раздирающій вопль верблюдовъ разбудилъ меня. Караванъ паломниковъ поднимался со становища, чтобы идти дал?е. Магометане уже совершали свой утренній намазъ и омовеніе, и приступили къ съемк? съ лагеря… Едва завид?ли несчастныя животныя, что ихъ хозяева принялись снимать шатры и хвататься за тюки, какъ догадались, что опять на ихъ, истертые до крови, спины и горбы взвалится все это вм?ст? съ ихъ с?доками; отчаянный, какъ бы умоляющій о помощи ревъ исторгся изъ ихъ многострадальной груди. Развязали верблюдамъ спутанныя ноги, дали имъ по горсточки дурры или ячменя, сводили ихъ напиться еще разъ въ ручейку, чтобы они наполнили свои бездонные желудки водою на н?сколько дней, потому что теперь предстоялъ переходъ черезъ безводную пустыню, и приступили къ нагрузк?.

Хотя и много разъ верблюды испытали этотъ процессъ, но все-таки до сихъ поръ не могли привыкнуть къ нему и старались увернуться всячески отъ предстоящей имъ непріятности. Н?которыя животныя пытались даже отб?жать отъ каравана, не говоря уже о томъ, что лечь упрямились совершенно. Но хаджи — народъ бывалый, и управлять «кораблями пустыни» они ум?ють еще лучше, ч?мъ моряки своимъ судномъ. Два, три непереводимая междометія, не передаваемыя европейскимъ горломъ, и потягиваніе за уздечку принуждаютъ упрямца согнуть кол?ни и лечь на землю. А не слушается «корабль пустыни», реветъ, плюется, лягается, кусается, что случилось съ двумя упрямцами изъ каравана хаджей, то стоитъ только потянуть изо всей силы уздечку или, еще лучше, за прод?тый черезъ ноздри ремень — и строптивый зв?рь успокаивается. Помогаетъ еще упираніе ногою въ кол?но животнаго, что заставляетъ его согнуть ноги. Когда верблюдъ легъ на землю — главное уже сд?лано. На горбину животнаго накладывается особенная упряжь, различная для верхового и вьючного верблюдовъ. На горб? посл?дняго укр?пляется рауіэ — деревянный переплетъ, на который накидываются оба вьюка, удерживаемые въ равнов?сіи только собственною тяжестью, которая одинакова для того и другого, по возможности. Также нагружаются и верблюды-водоносы; такихъ въ караван? хаджей было около пяти. Верховой же хеджинъ снаряжается иначе; на спину ему набрасываютъ серджъ — н?что въ род? с?дла, укр?пленнаго подпругою, проходящею черезъ шею и животъ, и неудобное сид?нье, покрытое или кускомъ войлока или овчины — фарра, которая часто очень ярко окрашивается.

Черезъ полчаса весь огромный караванъ снарядился. Несчастныхъ больныхъ, скор?е умирающихъ, тоже подв?сили какимъ-то особеннымъ образомъ на плащахъ сбоку верблюжьяго горба, что вышло впрочемъ довольно удачно, такъ что я даже удивлялся искусству арабовъ въ этомъ отношеніи, зная по опыту военнаго времени, какъ трудно транспортировать раненыхъ или больныхъ.

Несчастные все еще не выходили изъ сопорознаго состоянія; они просыпались гораздо р?же, грозя скоро заснуть на в?ки. Судороги въ икрахъ очень часто сводили ихъ ноги, а р?зь въ живот? заставляла ихъ даже въ безсознательномъ положеніи схватывать руками нестерпимо бол?вшія м?ста. Лица этихъ страдальцевъ изображали вс? т? муки, какія только можетъ вынести челов?къ въ предсмертной агоніи.

Нашъ небольшой караванъ собирался тоже, но собирался гораздо скор?е, такъ какъ Юза и Ахмедъ изловчились быстро нагружать нашихъ верблюдовъ, несмотря на то, что грузъ нашъ былъ очень сложенъ.

Много сов?товъ далъ я черезъ Букчіева Абдъ-Алл? и прочимъ хаджамъ относительно обращенія съ больными и въ особенности на счетъ изв?стной осторожности въ употребленіи одеждъ умирающихъ и больныхъ; но слова мои, в?роятно, падали на камень, потому что, какъ говорилъ Букчіевъ, платье погибающихъ см?ло од?вается ихъ сотоварищами.

Скоро снарядились совс?мъ оба каравана. Начались и самыя минуты разставанія. Немного времени мы провели вм?ст?, но пережили и перечувствовали въ эти двое сутокъ столько, сколько иногда не переживешь въ м?сяцъ. Несмотря на то, что я въ своихъ блужданіяхъ по б?лу св?ту привыкъ ко всевозможнымъ встр?чамъ, привыкъ сходиться и разставаться, но тутъ мн? какъ-то особенно грустно было прощаться съ моими хаджами… Правда, они были люди честные, хорошіе, не старавшіеся утащить что-нибудь, гд? плохо лежитъ, какъ другіе арабы, встр?чавшіеся намъ, но все-таки между нами было такъ мало общаго, что едва ли что-нибудь могло связывать насъ между собою… Несмотря на это, однако, что-то нев?домое тянуло и привязывало меня въ каравану хаджей, первому изъ встр?ченныхъ нами въ пустын?.

— Прощай, эффенди, — говорилъ мн? старый шейхъ Абдъ-Алла. — Въ твоемъ сердц? н?тъ коварства, ни лжи, оно блеститъ, какъ капля росы на солнц?, чистотою своей правды; языкъ твой нераздвоенъ, какъ и у стараго Абдъ-Аллы; мы были друзьями… Абдъ-Алла полюбилъ тебя, храбрый московъ, и не забудетъ тебя никогда. Аллаху-акбаръ! Онъ сближаетъ людей, хотя между ними лежитъ ц?лая страна, но онъ и разлучаетъ ихъ, когда ему это угодно. Ты пойдешь въ Эль-Будсъ, благородный московъ, а потомъ черезъ моря на свою благословенную родину, а мы пойдемъ въ Эль-Масръ и въ землю благодатнаго Нила. Ты будешь далеко, но у-аллахъ (клянусь Богомъ)! мысль моя всегда будетъ стремиться къ теб?, и въ сердц? Абдъ-Алли всегда найдется уголокъ, гд? останется память о теб?, московъ! Помни и ты стараго Абдъ-Аллу, а онъ всегда благословитъ твое имя. Мои братья тоже шлютъ теб? прощальный прив?ть. Абдъ-Алла б?денъ; онъ ничего не можетъ подарить своему другу. Прими отъ меня хотя этогь малый и вм?ст? съ т?мъ великій подарокъ.

Съ этими словами старый шейхъ подалъ мн? небольшой свертокъ, обернутый въ шелкъ.

— Хотя ты и гяуръ, благородный московъ, — продолжалъ старикъ, — но ты не франкская собака, которая лаетъ на Бога и великаго пророка (да будетъ благословенно во в?ки имя его); ты примешь и оц?нишь этотъ мой даръ. Въ немъ хранится великій талисманъ: кусокъ изъ ст?нки Каабы и листъ его священнаго древа, обрызганные водою источника пророка. Да хранитъ тебя пророкъ своею силою. Въ дальней Московіи ты не забудь меня, а я на берегахъ Нила и въ пустыняхъ Геджаса, пока живъ, буду помнить и повторять твое доброе имя — Искандеръ (Александръ) московъ. Аалейкумъ-ель-саламъ-ву-рахметъ-лиллахи-ву-варакату (да будетъ надъ тобою милость Господня, его благодать и благословеніе)… Прощай!.. — Старый шейхъ замолчалъ и наклонилъ свою с?дую голову. Какъ могъ, я при помощи Юзы и Букчіева благодарилъ его и выразилъ т? же добрыя чувствованія, какія высказалъ и Абдъ-Алла.

— Быть можетъ, мы съ тобою и снова увидимся, Абдъ-Алла, — сказалъ я на прощаніе.

— Аллаху-далемъ, иншаллахъ (Богу все в?домо, какъ Ему угодно), — отв?чалъ старикъ.

Получивъ отъ стараго шейха такой ц?нный подарокъ, который былъ для него дороже всего, я не зналъ, ч?мъ отблагодарить старика. Къ счастью, у меня въ сумк? нашлась моя фотографическая карточка, которую я и преподнесъ Абдъ-Алл?. Этотъ подарокъ до того обрадовалъ его, что онъ, какъ ребенокъ, выражалъ свое удовольствіе. Долго, долго онъ разсматривалъ мой портретъ, а потомъ воскликнулъ:

— Джаибъ-валляхи (удивительно, клянусь Богомъ)! — Съ этими словами старикъ протянулъ об? руки, и мы съ нимъ обнялись на прощаніе. Зат?мъ Абдъ-Алла с?лъ на своего верблюда, и раскачиваясь, огромное животное поднялось.

— Рабэна-шаликъ-я-эффенди (Господь да сохранитъ тебя) — закричалъ, кивая головою и прикладывая руку къ груди, старый шейхъ, когда его хеджинъ двинулся.

— Аллахъ-маакумъ (Богъ съ тобою)! — отв?чалъ я. — Миръ твоей душ? во в?ки! — Ювз, Рашидъ и Ахмедъ произнесли длинныя прощальныя р?чи, на которыя, уже сид?вшіе на верблюдахъ, хаджи отв?чали тоже длинными прив?тствіями и пожеланіями.

— Да сохранитъ тебя Господь и да умножитъ твое счастье Аллахъ! — крикнулъ еще разъ Абдъ-Алла, оборачиваясь ко мн? и кивая головою.

Зат?мъ старикъ поднялъ правую руку къ небу, и что-то зашептали его, отт?ненныя шелковистыми усами и бородою, уста. Абдъ-Алла, в?роятно, молился на меня и призывалъ благословеніе пророка на мою голову.

Наконецъ, караванъ хаджей тронулся. Букчіевъ простился со мною по-русски; другіе паломники сыпали на меня ц?лый градъ прощальныхъ прив?тствій и пожеланій всего лучшаго. Имя Аллаха и его великаго пророка слышалось въ каждой ихъ фраз?, каждомъ прив?т?, чуть не въ каждомъ слов?.

Караванъ пошелъ рысцей. Хаджи быстро удалялись, оставивъ одного изъ своихъ товарищей спать в?чнымъ сномъ въ горячемъ песк? пустыни, какъ искупительную жертву за свое паломничество. Сегодня или завтра они погребутъ еще двухъ своихъ сотоварищей, уже не принадлежащихъ жизни, въ той же пустын?, а сами пойдутъ все также бодро впередъ и впередъ, не страшась ни трудовъ, ни лишеній, ни даже смерти. Да и чего имъ теперь страшиться? Они в?дь хаджи — люди божіи, присные пророку…

Мы остались опять одни въ пустын?. Солнце уже выходило изъ-за горизонта, и пустыня засверкала огнемъ, пурпуромъ и лазурью… Пора и намъ въ походъ.

Мы испили въ посл?дній разъ изъ горнаго потока его журчащей прохладной воды и с?ли на своихъ добрыхъ хеджиновъ. Юза схватилъ моего верблюда на поводъ и повелъ его впередъ.

Я оглянулся въ посл?дній разъ на прив?тливый уголокъ, пріютившій насъ въ пустын?, и мы тронулись…

Передъ нами, залитый солнцемъ, стоялъ св?жій, вчера насыпанный надъ трупомъ Хафиза, холмикъ. Мои проводники зашептали молитвы. Между т?мъ, день разгорался все сильн?е и сильн?е. Горизонтъ блисталъ золотомъ и огнемъ, а огромный шатеръ неба — дивною лазурью. Въ поднебесь? высоко кружились какія-то черныя птицы. То, в?роятно, коршуны-стервятники пустыни уже почуяли своимъ чуткимъ носомъ добычу, и ихъ зоркій главъ уже разсмотр?лъ, в?роятно, и небольшой холмъ, возвышавшійся надъ могилою Хафиза. Они слетаются на свой пиръ, который увидитъ одна пустыня, да солнце, да голубое небо…

Все шибче и шибче шагали наши верблюды, какъ бы стараясь унести насъ подальше отъ одинокой могилы, которая уже затерялась на желтоватомъ фон? пустыни… Скор?е впередъ и впередъ… Но нашъ путь еще далекъ… Передъ нами пока широкая даль — пустыня, черезъ которую насъ мчатъ быстро «корабли» песчанаго моря. Тамъ, на с?вер?, за тою ц?пью горъ, что потянулась въ востоку, въ Петр? и Моавіи, и вокругъ Мертваго моря, лежитъ та страна, куда правитъ путь нашъ маленькій караванъ. Та страна была когда-то названа об?тованною и тогда она текла медомъ и млекомъ — а теперь и тамъ одна голая пустыня да холмы, за которыми прячется Іерусалимъ…

А. Елис?евъ.


Оглавление

  • I
  • II
  • III
  • IV
  • V
  • VI
  • VII
  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно