Над картой Родины

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА К ТРЕТЬЕМУ ИЗДАНИЮ

В первой пятилетке, двадцать пять лет назад, я сделал первую попытку рассказать о том, как в руках творящего народа меняется лицо нашей страны. Эта тема такова, что, коснувшись ее, нельзя в конце рассказа поставить точку. Страна продолжает строиться и изменяться — чем дальше, тем больше. И нужно поспевать за быстрым бегом жизни.

Мой рассказ развивался, принимал разные формы, превратился в книгу «Над картой Родины», изданную впервые в 1947 году, затем в 1949.

Над обновлением книги для настоящего издания я работал около трех лет. С пером в руках я догонял время, а оно работы все подбавляло: Волго-Дон, огромные гидростанции на Волге, новые оросительные каналы, подъем целины, научные станции на дрейфующих льдинах… Все это нужно было включить в книгу, описать, а для того — сначала увидеть собственными глазами. Мне пришлось совершить целый ряд поездок — от Кара-Кумов на юге до полюса на севере.

Идея этой книги — быстрый рост страны, сильная изменчивость. Чем больше перемен, тем книга более выигрывает. И потому она требует непрерывных обновлений. Но ведь и сам меняешься, яснее видишь свои слабости и промахи, и не только дописываешь новое, а раз уж взялся — и в старом тексте многое переделываешь.

В настоящем издании в одни главы внесены дополнения, другие главы в значительной мере переписаны. Глава о природе СССР («Карта природы») и ряд разделов в других главах написаны заново. Объем книги увеличился почти вдвое.

При работе над новым изданием учтены пожелания, высказанные читателями в полученных мною письмах и на читательских конференциях Надеюсь, что и сейчас читатели помогут мне указанием на допущенные мною погрешности, чтобы я мог устранить, их в дальнейшей работе и улучшить эту книгу.

Н. Михайлов.

Москва, октябрь 1954 года

I ПОЧЕРК ИСТОРИИ

РОДИНА

На стене висит карта. Подойдем к ней, как к распахнутому окну: сквозь легкую градусную сеть видна страна. Словно лицо матери, ее очертания знакомы нам с детства. Красная звездочка Москвы, ветвистое дерево Волги, уральские складки, серпик Байкала… Мы взглянули в лицо Родине. Редина — могучее слово. Торжественное, властное, сердечное, нежное. Родина для нас — все, ради нее мы живем. Всей полнотой и силой чувства мы любим свою Родину. Какой же смысл вкладываем мы в это слово?

Смысл старого слова «родина» социалистическим человеком углублен и расширен.

Каждый любит то место, где родился и вырос. Никогда не забыть отцовский дом, игры детства, дорогу в школу, первые дни труда, которые делают человека взрослым. «Вот тут я рос» — так начинается любовь к родной стране.

Но только начинается. Зрелой она станет в тот час, когда родиной назовешь не село и не город, а всю страну, всю свою большую страну.

Пусть ты родился на Волге и не можешь вспомнить ее без волнения. Пусть так. Но и Днепр тебе родной, и Нева дорога, и далекий Амур близок, и берега реки Москвы священны. О том сказал Ленин: «Владивосток далеко, но, ведь, это город-то нашенский».

Родина — страна целиком, страна во всем величии ее неоглядных пространств.

С чувством гордой ответственности сознаем мы, что нет на земле страны больше нашей. На две части света раскинула она свои крылья. Просторы шестой части мира — вот наша Родина. Но одни ли просторы? Нет, — и просторы и то, что их заполняет.

Равнины, на огромном протяжении покрытые плодороднейшей почвой или ценнейшими лесами. Горы, богатые рудами. Реки, несущие в себе неиссякаемую мощь.

На Великой Русской равнине есть места, где скрытая под землей железная руда притягивает стрелку компаса с силой, превышающей силу магнитного полюса. В Кузбассе лежат пласты угля мощностью в пятиэтажный дом. На Апшероне, на Волге, на Сахалине нефть бьет из-под земли фонтанами. В дни рунного хода Амур так наполнен рыбой, что она заскакивает через иллюминаторы в каюты пароходов. Тепло и влага Колхиды вытягивают молодое бамбуковое дерево за один день на целый метр.

Все это наше, родное.

Но может ли одна природа, без человеческого труда, исчерпать понятие Родины? Нет, без него все богатства мертвы.

Руду, нефть, уголь ведь надо найти и добыть. Плодородную почву надо вспахать и засеять… Родина — это нечто гораздо большее, чем просторы земли и богатства природы. Слово «Родина» вбирает в себя родных нам людей и их труд.

Раздвинем же понятие Родины на те поколения, что передали страну в наши руки, не забудем родства.

Предки наши укрепили рубежи на Балтике, в горах юга и на Тихом океане. Они защитили родную страну своими телами на льду Чудского озера, на берегах Непрядвы и на Бородинском поле. Поколения тружеников передали свою творческую силу Ломоносову, Пушкину, Авиценне, Навои, Руставели…

Люди труда обживали страну из века в век. Их пот оросил распаханные степи, проторенные через болото и лес пути-дороги, ушедшие в землю стены старых городов. Раскопки в Москве вскрывают «культурный слой» мощностью до десятка метров — много здесь положено сил.

Мы помним труд наших дедов. Но мы помним и их страдания. Люди работали, а царь и князья, торгаши и заводчики отнимали плоды их труда. С кровью был смешан пот, слезами был полит хлеб.

Другие картины нас манят.

Вспахана степь, но не сохой на полтора вершка, а тракторным плугом на четверть метра. Вскрыта рудоносная жила, но не кайлом, а электрическим буром. Построен город, но не за века — за пятилетку.

Палец на кнопке — вот вся сила Днепра. Сутки в кабине самолета — вот расстояние от Москвы до Камчатки. Зеленые листья над пашней — вот преграда вчера еще всесильному суховею. Нить воды между Доном и Волгой — вот наша поправка к природе.

Дворцы метрополитена в недрах московской земли, башни магнитогорских домен, колонны комбайнов в степи, порталы новых театров в столицах национальных республик, библиотеки в деревне — вот черты любимой Родины.

Но посмотрим глубже. За что мы любим «Магнитку», что нас радует в веренице комбайнов, о чем говорит нам новый театр?

Завод — наш. Его строили мы сами. Он — не владение частного лица. Люди на заводе не растят своим трудом капитал собственника, а умножают достояние народа.

Поле — наше. Мы его сами засеяли, сами вывели на него отряды машин. Кругом нет и следа от былого господства кулаков и помещиков. Урожай вырастили крестьяне-колхозники. Они работают, увеличивая свое артельное богатство, а вместе с тем и богатство всей страны.

Культура — наша. Артист в театре не тешит бездельников, не торгует талантом. Он находит высшее счастье, отдавая свое дарование народу. И народ видит, как сын народа выражает его чувства и помыслы.

Дума о благе человека — вот что стоит за Магнитогорским заводом, за колонной комбайнов, за театральным залом.

В нашей стране созданы новые отношения между людьми, ни один человек не угнетает другого. Создано социалистическое общество — вот этот-то новый общественный строй, несущий людям счастье, и дает великую силу слову «Родина».

Да и захватывающая дух широта просторов, и несравнимая красота богатой природы, и вековые усилия народного гения, и огромные материальные ценности, так быстро созданные на освобожденной от капитала земле, которую мы впервые называем по-настоящему нашей, — все это Родина. Но прежде всего Родина — новый строй жизни, завоеванный в тяжелой борьбе. Это тот воздух разума и справедливости, которым мы дышим на своей земле. Он поднимает человека, умножает его силы, делает полной его жизнь, раскрывает перед ним ворота в будущее.

Мы исполнены гордостью за нашу Родину потому, что она первая прорвала фронт капитализма. Потому, что она первая установила социалистический строй. Потому, что она первая строит коммунистическое общество.

Родина коммунизма — вот что такое наша Родина.

Родина коммунизма — у этих слов глубокий, всечеловеческий смысл.

Великие сдвиги сейчас совершаются в мире. Нарастает, крепнет, ширится борьба народов за мир, за демократию. И во главе этого непреоборимого движения идет наша Родина.

Советский народ дал пример, по-братски помог — и на путь социализма встали новые страны в Европе и Азии. Треть человечества уже скинула с себя оковы капиталистического рабства. На нашу Родину с вдохновляющей надеждой смотрят народы, еще зажатые в тисках империализма, — теперь они знают, какие неоценимые блага несет социализм человеку, и все упорнее ведут бой за свое освобождение.

У советских людей учатся строить новую жизнь рабочие из Праги и Шанхая, крестьяне с берегов Вислы и Янцзыцзяна. В СССР видят друга и батраки Сицилии и докеры Марселя. Людям труда во всех частях света наша страна дорога, как родная.

Вот как расширилось и углубилось понятие Родины в применении к Советской стране!

Родина наша строит коммунизм. И естественно, что слово «Родина» в нашем сознании связано с великим строителем — народом, с его творческим трудом, с его могучим созидательным порывом. И с той руководящей силой, которая направляет, вдохновляет труд народа, — с Коммунистической партией.

Гениальным научным предвидением, титанической волей партия коммунистов вывела когда-то отсталую Россию в авангард человечества. И потому каждый из нас, произнося слово «Родина», наполняет его чувством глубочайшей любви и благодарности к славной Коммунистической партии. Понятие Родины от нее неотделимо.

ОТПЕЧАТОК СТРАНЫ

Наша Родина необозримо велика, и все-таки ее можно окинуть единым взглядом, можно сразу увидеть всю. На стене висит географическая карта. Подойдем же к ней и всмотримся в нее.

Мысль просвечивает карту — и под нашим мысленным взором за пестрой плоскостью в трехмерном пространстве ложатся равнины, громоздятся хребты. Синие пятнышки разливаются в широкие озера, извилистые нити становятся реками, кружочки вырастают в города, полные жизни. Слышно, как на севере холодные льдины шуршат у бортов корабля, а на юге горячий песок тонкой струйкой стекает с бархана.

Будто ветер с далеких просторов ворвался и ударил в лицо. Вся страна перед нами.

И есть «четвертое измерение» у всего, что нам раскрылось: не широта, не долгота, не отметка над уровнем океана, а годы человеческих усилий. Реки взнузданы, дороги исхожены, равнины распаханы. Бревно к бревну — срублены села, кирпич к кирпичу — возведены города. Толща земли пробита стальными сверлами, из глубин хлынул поток минералов. Металл и бетон вторглись в спокойствие природного ландшафта вышками шахт, корпусами заводов, железным кружевом мостов. Поезда загрохотали на рельсах, тяжелые самолеты оторвались от земли.

Человек преображает земную поверхность смелее и быстрее, чем игра горообразующих сил, работа текучих вод или смена климатов. Он роет, бурит, насыпает, строит, строит. Лик земли вбирает все новые и новые черты, условностью знаков и красок передает их географической карте — и карта своим языком повествует нам о деянии народа.

Карта отзывчива, как светочувствительная пластинка. Она запечатлевает бег времени, рождение городов, перемены в жизни государств.

Ступенями революций разделяются на исторической лестнице способы производства. При каждом из них по-своему складывается размещение хозяйства. Общественные эпохи отличаются друг от друга наряду с прочим и силуэтами на карте.

Символикой знаков и расцветки, своеобразием рисунка карта ловит жизнь. И рассказывает нам не только о городах и дорогах, о нивах и шахтах, но также о тех, кто все это создал. Она говорит о деятельности людей, об отношении человека к человеку.

Карта отмечает и падение и рост. Она может и возмущать и увлекать. Она умеет и обличать и возвеличивать.

История чертит на карте свой путь — и карта выступает перед нами живым свидетелем, умным собеседником, честным судьей.

В тысяча девятьсот семнадцатом году человечество вступило на самый крутой, самый высокий перевал своей истории. Молния озарила земной шар — в России грянул Октябрь. На карте мира вспыхнула красная черта — это граница советской земли засверкала как грань двух эпох, как рубеж между прошлым и будущим.

Черта легла на карту, подводя итог борьбы: на земном шаре возник новый мир — мир социализма. Государство, в котором власть — у людей труда. Страна, где нет и никогда не будет порабощения человека человеком.

В пределах красной черты на пространстве от черноморских вод до скал Чукотки, от лесов Карелии до сопок Приморья стала расти и крепнуть великая Советская держава.

Не раз враги пытались стереть с мировой карты эту красную линию — границу Советской страны. Но всякий раз наш народ, сильный своей сплоченностью вокруг Коммунистической партии, своей любовью к Родине, разбивал и отбрасывал захватчиков. Он победил в тяжелых битвах и высоко поднял торжествующую славу первого социалистического государства на земле. Твердо нанесена на карту мира красная черта — от Печенги до Калининграда, от Калининграда до Измаила, от Измаила до Курильской гряды.

Это не только граница величайшей из стран мира, — это линия, через которую не переступают извне бесправие, произвол, угнетение. Мы не знаем рабства и нищеты, власти денег, разжигания войн — всего того, что несет капитализм. В нашей стране и в странах народной демократии — строй справедливости и разума, радость мирного труда, каждодневное улучшение жизни.

Таков смысл красной линии на карте. И этот смысл одинаково ясен и неопровержим, где бы карта мира ни висела — в классах советской школы или в кабинетах Пентагона.

ДВЕ КАРТЫ

Печать неравномерности лежит на карте старого, капиталистического мира. Там, где человек работает на человека, одни области и страны вырастают и богатеют за счет разорения других. У фабрикантов Манчестера драгоценностями заполнены сейфы, а египетскому феллаху, который выращивает для Манчестера хлопок, едва хватает средств, чтобы купить ткань для рубахи. В Нью-Йорке выросли небоскребы, а у негров в Луизиане нет сил внести плату за житье в соломенной хижине. Где-нибудь в Пенсильвании или Руре завод примыкает к заводу, а на бескрайних пространствах внутри африканского материка вся индустрия ограничивается ручным жерновом для перетирания зерен. Мощь «передовых» государств держится на порабощении и ограблении колониальных народов. Это отражается на экономической карте: в одних местах она перегружена, в других — пуста.

В нашей социалистической стране нет порабощения человека человеком, значит нет и быть не может порабощения района районом. Все области в СССР развиваются, растут. Мы не знаем колониальных окраин, как не знаем отсталых народов.

Печать стихийного развития лежит на экономической карте старого, капиталистического мира. Заводы и рудники там вызваны к жизни частным предпринимательством. Корчевать леса и осушать болота заставляет дельцов жажда денег. Борьба с природой идет и при капитализме, но она не может там быть ни планомерной, ни широкой. Конкуренция разобщает усилия людей. В погоне за прибылью безрассудно опустошают и леса, и недра, и животный мир.

В капиталистических странах, которые кичатся своей «культурностью», учреждены всякие «национальные парки», «институты» и «бюро» для охраны природы. А толку все нет, да и быть не может. Месторождения нефти из-за хищничества сильно испорчены, в лесах вырублены лучшие породы деревьев, на больших пространствах почвы смыты из-за неправильной распашки, и плодородные поля превращены в пустыню. Обогащение одного человека сочетается с неисчислимыми потерями для народа — безрассудно расточаются и труд людей и богатства природы. Там удача одного — ущерб для других.

Ныне капитализму с его частной собственностью на средства производства, с погоней за наибольшей прибылью, с анархией производства и кризисами, с безработицей и захватническими войнами противостоит новый, неизмеримо более совершенный общественный строй — социалистический. В СССР, где средства производства принадлежат народу, люди совершенствуют технику, строят заводы, возделывают поля, борются с засухой, проводят дороги не для обогащения немногих, а для счастья всех.

Здесь все совершается ради человека, во имя удовлетворения его растущих потребностей. Не стихийно, а планомерно развивается у нас народное хозяйство. Создавать и осуществлять хозяйственные планы советским людям не мешают ни своекорыстные интересы капиталистов, ни игра цен на рынке, ни кризисы.

Такого сознательного, целеустремленного, планомерного труда, какой кипит на нашей земле, мир до Октября не видел. Не видел он и таких результатов народных усилий.

Облик нашей страны изменился. Он продолжает изменяться. Учебники географии едва поспевают за жизнью. Карты быстро стареют.

Человека, выросшего в капиталистическом мире, удивляют быстрые изменения нашей географической карты.

Один иностранный пилот, тщась побить мировой рекорд скорости полета вокруг света, залетел в нашу страну. Был разгар работ по выполнению довоенных пятилеток. Летчик должен был пересечь СССР по воздуху с запада на восток — от Белоруссии через Волгу, Урал и Сибирь до Анадыря. В планшете у него лежала карта, напечатанная всего лишь лет за пять до полета.

Пилот спокойно промчался над Западной Европой. Он видел под собой города, давно возникшие и стойко определившие географический рисунок, — города эти он нашел бы на своем месте и десятилетия назад. Он видел нити дорог, дороги эти обозначились еще в прошлом веке. Карта была точна и услужлива — она не отставала от жизни.

Но вот самолет пересек советскую границу — и жизнь вступила с картой в спор. Старые города разрослись — подлетая к ним, пилот находил улицы там, где на листе расстилались пустыри. Среди полей и лесов, залитых на карте сплошной зеленой краской, возникали города и новые заводы. Их соединяли еще не отмеченные линии дорог.

Чем дальше на восток, тем лететь было труднее. Новые приметы сбивали летчика с толку, вселяли сомнения — он потерял доверие к карте и стал плутать. За Новосибирском самолет пошел вдоль новой, еще не нанесенной на карту железной дороги, заблудился и сел.

Когда мы, советские люди, смотрим на давно изданную карту, мы не обвиняем ее в том, что она ошибается. Мы делаем поправку на время — каждый из нас знает, что живет в стране, где, что ни день, появляется новое, а старое день ото дня молодеет и меняется. Сравнивать старую и новую карту нам радостно — видя перемены на карте, мы живее ощущаем быстроту нашего роста, острее чувствуем силу Советской державы.

А тот летчик из чужой страны, что растерялся среди новостроек нашего Кузбасса, вылез из кабины изумленный. Оказалось, зря пенял он на «неточную карту». В руках летчика карта молчала не потому, что была неправильной, а потому, что Советская страна пребывает в непрерывном стремительном движении.

Недавно какой-то богатый англичанин, захватив с собой путеводитель, изданный лет сорок назад, отправился в один из французских городов. Там он установил, что старый путеводитель годен еще и сейчас: те же здания, те же вывески, те же достопримечательности. И, умиленный незыблемостью порядков в этом мире, даже опубликовал свои восторженные впечатления в газете.

Человек из капиталистического мира незнаком с быстрыми и притом плановыми изменениями в ландшафте. И это дает повод буржуазным ученым распространять угодные капитализму теории. Не желая видеть истинных сил, движущих историю, они все объясняют влиянием природы. Не способ производства материальных благ, не общественное бытие, а климат, характер поверхности, положение на земном шаре, словом, географическая среда — вот что, по их мнению, определяет жизнь народов и стран. Циклоны, дескать, вселяют в народы активность и ведут к росту индустрии; равнины, дескать, предрасполагают народы к пассивности и навсегда обрекают их оставаться землепашцами. «В основе истории лежит география», — твердят западноевропейские и американские социологи вслед за старым идеалистом Кантом.

Но раз в основе общественной жизни лежит география, а география неизменна, то неизменным должен быть и строй общественной жизни — вот весь смысл этих идей.

Приспособив географию для своей философии, реакционные ученые современного Запада придумали немало глубокомысленных тезисов: «география не создается, а сама собой рождается»; «ландшафт — это неотвратимая судьба…» Между тем все это лишь пестрые одежды для голой мысли, которую они хотят вбить в сознание людей: «капиталистический строй вечен».

Наша карта отвечает: нет, география не рождается, чтобы пребывать неизменной; смотрите, как смело мы ее преобразуем. Силу для этого нам дает социалистический строй.

Наша карта свидетельствует: неправда, что ландшафт «неотвратим». Постигая законы природы и общества, мы с разумным расчетом переделываем старые ландшафты; на научной основе преображаем мы свою страну.

Разумеется, природная обстановка в известной мере влияет на ход исторического развития — она может его и облегчать и затруднять. Но не она определяет ход истории. «Географическая среда, бесспорно, является одним из постоянных и необходимых условий развития общества, и она, конечно, влияет на развитие общества, — она ускоряет или замедляет ход развития общества. Но ее влияние не является определяющим влиянием, так как изменения и развитие общества происходят несравненно быстрее, чем изменения и развитие географической среды» (Сталин). Эта марксистская истина разрушает теорию географической предопределенности, опору современных буржуазных социологов.

Профессора наняты капиталистами не только затем, чтобы оправдать капитализм. Они имеют и другое задание — оправдать империалистические войны. Пожалуйста, они готовы и на это.

Применяется все та же теория всемогущества географической среды. Если география «определяет» историю — значит она «определяет» и политику. И достаточно трактовать географию желаемым образом, чтобы она «определяла» ту политику, которая задана, — политику войны. Так геополитики выводят неизбежность войн из географического положения стран, которое они, напустив туман учености, толкуют произвольно, — как нужно их хозяевам.

Британским колонизаторам требовалось подвести «научную» теорию под свои захватнические замыслы. И географ Маккиндер, провозвестник современных геополитиков, представил формулу, хоть и бессмысленную, но угрожающую: «Тот, кто господствует в Восточной Европе, управляет ядром Евразии; кто управляет ядром, правит мировым островом (Евразией); а кто правит мировым островом, тот господствует над миром». Подразумевалось: Англия должна контролировать Европу и Азию.

Позже и немецким фашистам понадобилось «научно» обосновать свою агрессию. И геополитик Хаусхофер, вопреки науке и здравому смыслу уподобив государство растущему животному организму, взялся доказывать, что немцам «не хватает жизненного пространства». Значит — покоряй соседей, забирай их земли.

Так же ведут себя сейчас и заокеанские геополитики. Империалисты США жаждут мирового господства — и Уэллер с глобусом в руках им подпевает: «Где же лежат в наши дни американские границы? Их нет. Они повсюду». Американским генералам потребовалось оправдать создание военных баз вокруг Советского Союза — и Спикмен к услугам: он выворачивает наизнанку все тот же вздор Маккиндера — «кто господствует над поясом приморских стран, управляет всей Евразией; кто управляет Евразией, решает судьбы мира». Задумав войну против нашей страны, американские дельцы захотели подготовить к ней общественное мнение — и Реннер усмотрел возможность войны «в географическом положении некоего евразийского государства», а Смит объявил центр Евразии «колыбелью потрясений»…

Поджигатели войны намечают угодные им границы мечом на географической карте.

Но их карта будет бита. Будет бита силой народов, оберегающих мир.

КАРТА ГОВОРИТ

На карте СССР новыми знаками, новыми красками, новыми наименованиями отразились глубокие общественные изменения, происшедшие в стране.

Но, конечно, карта улавливает далеко не все перемены. Даже самый подробный атлас не сможет рассказать обо всех хозяйственных различиях между царской Россией и Советским Союзом.

Города, скажем, показаны на карте скупыми кружками — «пунсонами» Мы можем только догадываться, что скрыто за каждым из кружков: сколько там заводов, институтов, театров. И пунсоны остаются пунсонами, может быть чуть укрупняясь, между тем как означенные ими города неузнаваемо меняются. Многие из них выросли вдвое, втрое и больше. За годы довоенных пятилеток число жителей в Алма-Ате увеличилось в пять раз, в городе Сталино — в шесть, в Мурманске — в тринадцать…

^{Важнейшие направления географических сдвигов промышленности в годы советской власти.}

Городов, где населения более пятидесяти тысяч, в России перед революцией было лишь семьдесят, а в СССР к началу Великой Отечественной войны — уже около двухсот. Совсем другое дело, хотя кружки почти такие же. А ведь экономическое и культурное значение городов выросло еще сильнее, чем число их жителей.

Или возьмем транспорт. На карте СССР мы найдем много новых железных дорог, каких не было в царской России. Можно подсчитать их длину: к 1954 году они увеличили рельсовую сеть более чем вдвое. И это все, что нам скажет карта. А между тем железнодорожный грузооборот возрос гораздо сильнее — в двенадцать с лишним раз.

Но хоть и не все нам расскажет географическая карта, а многое. Нужно лишь внимательно всмотреться в нее, нужно суметь прочитать ее знаки. И если расшифровать картографический язык, если правильно понять суть отраженных на карте явлений — карта будет не менее красноречива, чем книга.

Взглянем на эту вот картосхему со стрелками. На нее нанесены старые промышленные центры — опора нашего могущества, арсенал индустриализации страны. И показано, в каких направлениях мы, продолжая развивать старые центры и опираясь на них, ведем промышленность по лицу нашей Родины.

Об основных сдвигах в размещении советской индустрии, преобразовавших за годы пятилеток экономическую географию страны, говорит нам эта карта.

Она напоминает карту военных действий, где отмечены главные и второстепенные удары. Но это не карта войны. Здесь тоже наступление, руководимое из единого центра, тоже движение человеческих масс, тоже фронт, но фронт иной — фронт мирного труда.

В остриях этих стрел — накаленная воля, властный разум, напряжение моральных и физических сил. Вглядитесь в эти стрелы, поймите, что они выражают направление ваших собственных усилий, — и вы услышите, как от тяжести сосредоточенного удара рушится старое.

Под рукой рабочего зубья экскаваторов впиваются в землю, стрелы подъемных кранов легко вздымают тяжелые балки, здания заводских цехов рядами выстраиваются там, где лес застилал горизонт, где степь шелестела нетронутой травой. Могучее движение на Волгу, на Урал и дальше, к берегам сибирских рек; решительный бросок на далекий юг, где слово «пустыня» уже начинает терять свой прежний смысл; смелый удар на северо-восток, где сама вечная мерзлота, кажется, оттаивает от человеческого жара.

Посмотрим же на эту карту — и представим себе, что скрывается за каждым ее штрихом: километры изменившегося пейзажа, неумолчный шум труда, новые отряды рабочего класса, новая техника, новые профессии, миллионы тонн чугуна и угля, миллионы метров ткани, подъем благосостояния — новый шаг страны вперед. И дадим себе отчет: где, в каком капиталистическом государстве возможно такое кипение жизни?

Карта говорит: там, куда направлены острия стрел, на землях, завоеванных мирным трудом, один за другим возникают новые индустриальные районы, новые бастионы нашего процветания и мощи, все новые и новые ступени в будущее. А вместе с тем крепнут, преображаются и старые промышленные центры, вооружаются новой техникой, наливаются новой, невиданной ранее силой.

Растет индустрия и увлекает за собой все отрасли хозяйства.

Возле заводов и рудников поднимаются новые города. Их строят у нас десятками в разных концах страны. А всякий новый город — это очаг социалистической индустрии и культуры, оплот союза рабочего класса и крестьянства.

Развивается земледелие в центральных, густонаселенных областях, а вместе с тем оно появляется и там, где его раньше никогда не бывало. Сады расселяются по всей стране, пшеница колосится на рубеже тундры, яблоки зреют на далекой Лене.

По-новому размещаются сельскохозяйственные культуры, меняя старые представления о пейзаже, — сахарная свекла в оазисе среди лёссовой пустыни, виноград в Подмосковье, рис на Украине.

Новые полосы леса расчленяют засушливую степь; глубокая вспашка на больших пространствах изменяет почвенный покров; искусственные потоки орошают новую землю, бросают зелень на иссохший серозем.

Худа идут по новым каналам, поднимаясь иной раз выше макушек леса, что за дамбами растет на берегу. Высокие плотины преграждают и углубляют реки, накапливают новые «моря», устремляют воду в колеса турбин — и все вокруг преображается.

Страну опоясывают новые железные дороги, автомобильные и воздушные трассы — они протягиваются во всех направлениях, сближают с центром далекие края, приобщают их к передовой культуре, ускоряют жизнь.

Впервые изучены и нанесены на карту неведомые ранее земли, по площади не уступающие европейским государствам.

А знания о минеральном мире страны обогащены настолько, что, в сущности, его можно считать заново открытым.

Карта Советского Союза и карта дореволюционной России. Похожими кажутся только общие очертания огромного государства — материка. Те же контуры морей, те же горные хребты, те же реки. Но экономическая нагрузка этих карт уже не та.

О бедности отсталой страны, о скованных силах народа, о низком уровне жизни, о богатых, но неразбуженных возможностях говорила карта старой, царской России. О подъеме хозяйства и культуры, об обновлении страны, о росте ее могущества, о социалистической жизни рассказывает нам карта Советского Союза.

География страны стала иной. Это значит: по иному, новому пути идет у нас история. По-новому складывается отношение народа к стране — новой жизнью живет географическая карта. Она отмечает новое отношение людей к природе, а значит, и друг к другу.

Карта образным своим языком способна повествовать нам о смене исторических эпох. Зная это, Гоголь говорил: «Я всегда думал написать географию; в этой географии можно было бы увидеть, как писать историю…»

Да, не та ныне Русь! Не та, какой она была до октября 1917 года. Выросла и обновилась страна, облик ее стал другим.

А вместе со страной изменились и люди. Преобразуя окружающий мир, они преобразуют и самих себя. Они идут к великой цели, мужая в борьбе, закаляясь в преодолении препятствий, побеждая собственные недостатки, изживая в своем сознании следы, оставленные капиталистическим прошлым.

Любовь к Родине, преданность коммунизму, государственное мышление, непоколебимая стойкость, готовность всего себя отдать общему делу — и в труде и в бою проявились эти замечательные качества советского человека. И в труде и в бою развернулись его могучие, богатырские силы.

Вот мы говорим: на карте видны новые города, заводы, дороги, рудники. Это так, конечно. Но ни города, ни заводы не возникают сами. Экономическая карта — это человеческий документ. Карта — это послужной список народа, творца истории.

Значок завода — в нем и героизм рабочих, и организационный талант руководителей, и слава новаторов. Прямоугольный массив засеянного поля — в нем радость коллективного труда, новая культура работы, новое отношение крестьянина к земле. Флажок полярной станции на берегу Карского моря, точка ледниковой обсерватории в горах Памира — в них скромный, но сознательный подвиг. Всюду труд наших близких, всюду напряженная мысль, движение мускулов, волнение сердца у таких же людей, как мы сами.

Везде родной нам народ, везде единая цель и единая руководящая, направляющая сила. Великий труд народа, мудрость и энергия Коммунистической партии — вот что укрепило и возвысило страну.

Еще в первые месяцы революции, в начале 1918 года, Ленин провозгласил решимость большевиков «добиться во что бы то ни стало того, чтобы Русь перестала быть убогой и бессильной, чтобы она стала в полном смысле слова могучей и обильной…

У нас, — писал он, — есть материал и в природных богатствах, и в запасе человеческих сил, и в прекрасном размахе, который дала народному творчеству великая революция, — чтобы создать действительно могучую и обильную Русь».

Далеко видел вождь, сбылись его вещие слова. За годы советской власти преобразили мы лицо своей страны.

И ни на час не оставляем работы. С нарастающей силой продолжаем мы строить свой дом, свое государство — камень за камнем, шаг за шагом. На карту ложатся новые штрихи. Штрихи эти — почерк истории.

Подойдем же к карте нашей Родины, всмотримся в нее, подумаем над ней.

II КАРТА ПРИРОДЫ

Прежде чем говорить об отдельном, пронесемся мыслью по просторам страны из края в край. Очертим контуры темы, которой посвящена эта книга. Оглядим то место, где действует герой книги — наш народ.

Широкие равнины, богатые рудами горы, сильные реки, плодородные почвы — все в наших руках. Но нельзя подчинить природу, не постигнув ее законов, не овладев ими, не опираясь на них.

Прежде чем повести речь об освоении и преобразовании природы в СССР, нам нужно присмотреться к самой природе и понять ее.

ПРОСТОРЫ

К Москве, столице Советского Союза, со всех концов страны сходятся железные дороги. Из далеких городов, из-за тысяч километров бегут сюда поезда с надписями на белых дощечках: Одесса, Мурманск, Ашхабад, Владивосток… Посмотрите на эти обветренные вагоны, посчитайте, сколько дней и ночей провели они в непрестанном беге, и вы ощутите, как беспредельно велика наша страна.

Чтобы от Одессы дойти до Москвы, скорый поезд должен затратить почти 40 часов — за это время он успел бы в оба конца пересечь всю Францию. Поезд из Мурманска был в пути двое суток с лишним — он пробежал пространство, равное тому, какое отделяет Швецию на севере от Испании на юге. Из Владивостока экспресс мчался полторы недели — он преодолел такое же расстояние, как от Нью-Йорка до Патагонии, как от экватора до полюса.

Пробудьте час на Внуковском аэродроме в Москве. Там не умолкает рев моторов: самолет в Алма-Ату, самолет в Хабаровск, самолет в Кишинев. Самолет из Тбилиси, из Сталинабада, из Львова… Нити, идущие по воздуху в столицу со всех концов страны, сходятся на этом плоском поле, вымощенном шестигранными шашками.

До чего же нити длинны, до чего страна громадна! Авиация укорачивает расстояния в нашем сознании, привыкшем к поездам, и все же — сколько времени летит пассажирский самолет из Ашхабада в Москву? Он летит 12 часов — летит быстрее птицы.

Гигантским изрезанным эллипсом протянулась наша страна с запада на восток. На западе она начинается у польской границы недалеко от Калининграда, на длинной песчаной косе, отделяющей Вислинский залив от Гданьской бухты (19°38? восточной долготы). На востоке ее конец — мыс Дежнева (169°40? западной долготы). Но это крайняя точка страны на материке, а еще дальше, посреди Берингова пролива, который размыкает Америку и Азию, лежит самая восточная точка СССР на острове. Это остров Ратманова (169°02? западной долготы). Выходит, что Советский Союз простерся с запада на восток более чем на 171 градус долготы — почти во всю ширину полушария.

Крайние точки так далеки друг от друга, что на одной из них светает, когда на другой смеркается. На что уж стремительно вращается земной шар вокруг своей оси, на что уж быстро скользит по лицу земли утренний луч, но стране нужно 11 часов, чтобы успеть пройти под солнцем. Когда на Чукотке 5 часов утра, на Байкале еще только полночь, а в Москве всего лишь 7 часов вечера — для жителей Чукотки это уже не сегодняшний, а вчерашний день.

На исходе декабря наш народ встречает в своей стране новый год одиннадцать раз, по часовым поясам: сначала на берегу Тихого океана, потом все западнее и западнее, наконец в Москве. Для слушателей на советском Дальнем Востоке центральное радио вещает в другое время, на другой волне: там люди бодрствуют, когда москвичи спят.

Размеры СССР поистине космические: когда читатель в дни полнолуния увидит лик луны, пусть он вспомнит, что видимая им часть этой планеты меньше советской территории и что к лунному полушарию нужно было бы прибавить, скажем, Аргентину, чтобы оно по площади сравнялось с нашей страной.

Самая южная точка Советского Союза лежит на афганской границе в Туркмении, у аула Чильдухтер, недалеко от города Кушки (35°08? северной широты). Отсюда всего лишь 12 градусов до тропиков. А самая северная материковая точка отдалилась за линию Полярного круга, на мыс Челюскин в Сибири (77°43? северной широты). Отсюда только 12 градусов до полюса.

^{СССР на карте мира.}

Самая же северная наша точка на острове отстоит всего лишь на 8 градусов от полюса — это оконечность мыса Флигели на острове Рудольфа в архипелаге Земли Франца Иосифа (81°5? северной широты).

Юг Туркмении и север Сибири разделены почти пятью тысячами километров. Сравним природу этих широт, чтобы почувствовать весь пространственный размах нашей страны. В туркменских субтропиках под горячими лучами солнца приносит плоды дерево Аравии — финиковая пальма. С полей здесь можно собирать три урожая в год: к октябрю — хлопок, к январю — овощи, к апрелю — маю — зерно. А на мысе Челюскин даже среди лета суровый морской ветер часто прибивает льдины к берегу и громоздит торосы.

Не только грань Между ночью и днем долго бежит у нас от меридиана к меридиану. И смена времен года долго движется через параллели.

Весна рождается на юге Туркмении совсем рано, в первые же недели года. Зима там коротка, да и как назвать ее зимой? Лишь короткими морозами перемежаются теплые не то осенние, не то весенние дни. Средняя температура января выше нуля.

Смотришь — весна уже уходит. Здесь ей не нужно ждать, пока растает снег. Ночи дышат прохладой, а днем земля накалена. Оторвавшись от южной границы, весна начинает двигаться к северу.

В марте — апреле весна царит над Кара-Кумами. Пустыня на себя не похожа: в воздухе влага, солнце не сжигает, а греет. Желто-бурую землю покрыли красные тюльпаны и маки, лиловый гелиотроп, зеленое кружево ферулы. Но уже в конце апреля распаляется жара. Весна ушла, будто сгорела.

Теперь все расцветает севернее, на степных равнинах. Сходит снег, до фиолетового оттенка темнеет распаханный мокрый чернозем.

Отдавая примерно полсотни километров за сутки, зима пятится дальше на север, в леса. Степям уже грозит суховей, а сюда только-только добралась сырая теплая пора цветения. Вот шаги весны: яблоня зацветает в Москве в среднем 23 мая, в Енисейске ее бутоны лопнут через три недели, а в Ашхабаде она цвела почти два месяца назад.

На крайний север Сибири весна приходит совсем поздно — в июне. В тундре вскрываются реки, пестреют цветы. Но там нет и дня, когда не мог бы ударить заморозок. Весна достигла, наконец, берегов Северного Ледовитого океана — и, едва став летом, превращается в осень, чтобы уже в августе двинуться в долгий путь на юг.

Нет страны на свете больше нашей — 22 372 140 квадратных километров! Соединенные Штаты Америки по площади почти в три раза меньше Советского Союза. Если сложить вместе Англию, Францию, Италию и Испанию, то получится лишь четырнадцатая часть той площади, какую занимает СССР. На нашей территории могло бы поместиться 7 Индий, 60 Японии, 700 Голландии.

Не со странами — с материками легче сравнивать нашу страну: она меньше Африки, больше Южной Америки, втрое крупнее Австралии… На земном шаре шесть материков, а СССР занимает шестую часть обитаемой суши.

Советская страна простерлась через всю Евразию, через крупнейший материк земного шара. Поэтому СССР — государство сразу двух частей света: самое большое государство Европы и самое большое государство Азии. Советский Союз на виду у всех — и тем виднее, тем ярче пример, который он своим существованием, своей мирной работой дает людям всех стран — и стран Востока и стран Запада. Географическое положение СССР облегчило решение задачи, возложенной историей на нашу страну.

^{Размеры СССР и других стран.}

Полный надежды, но неудовлетворенный, веривший в силу народа, но не видевший путей впереди, великий Гоголь обращал взор к родной стране, которая «ровнем-гладнем разметнулась на полсвета», и взывал: «Что пророчит сей необъятный простор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему?»

Так сложилась история человечества, что именно здесь, в России, родилась беспредельная мысль, развернулся народ-богатырь. Радостно нам сознавать, что социализм победил в самой большой стране земного шара. С гордостью говорим мы: коммунистическое общество создается в крупнейшей стране нашей планеты.

Чем обширнее площадь страны, тем, как правило, больше в ней природных богатств. В маленькой стране чего-нибудь всегда недостает — то угля мало, то нефти нет, то леса, а в большой стране и возможностей найти нужное сырье гораздо больше. Как сравнить природные богатства обширного Китая и крошечного Люксембурга? Большой стране легче укрепить экономическую независимость, легче достичь обилия материальных благ.

Но при соответствующих условиях, конечно. Размер страны сам по себе еще ничего не решает — он способен лишь помогать или мешать тому ходу дела, который определяется не им, а способом производства, общественным строем.

Величина территории относится к географической среде. А мы помним, что ее влияние не является определяющим влиянием.

Размер нашей страны по сравнению с дореволюционным почти не изменился. Но как изменился ход развития общества!

В старой России из-за ее отсталости громадные пространства могли мешать росту народного хозяйства. Сто лет назад царь Николай I признавался: «Россия терпит от расстояний».

В Советском Союзе, стране социализма, грандиозные пространства тоже требуют от транспорта напряженных усилий, особенно в малоосвоенных местах, но транспорт теперь у нас не тот, что раньше. Работая в плановом хозяйстве, став технически мощным, социалистический транспорт позволяет использовать неоценимое преимущество большой территории.

Обширность страны помогла нам и в борьбе с врагами. В гражданской войне и в войне с германским фашизмом мы имели возможность отступить, когда было нужно. В глубинах страны, неуязвимых для врага, накопили мы силы и затем вернули утраченную землю, разгромили вражеские армии.

Размер страны нам помог. Но не он решил исход борьбы. Всякому ясно, что победы советского народа как в мирном труде, так и в схватке с напавшим врагом объясняются не величиной территории, а превосходством нашего общественного строя. Превосходство советского строя, основанного на социалистическом способе производства, — вот определяющая сила.

Так по-новому раскрывается смысл старых слов о народе-богатыре: «есть место, где развернуться и пройтись ему».

Таковы ныне преимущества страны, которая «ровнем-гладнем разметнулась на полсвета».

РАВНИНЫ

«Ровнем-гладнем…» Да, русский народ почти весь живет на плоскости, на просторной плоскости, не знающей, кажется, ни преград, ни конца. И этот простор под стать широте и размаху русского человека, выкованным в нем историей.

Русская равнина, растянувшаяся до Урала, зовется Великой. Вся Западная Европа с Альпами и с Пиренеями могла бы поместиться на ней. А Западно-Сибирская низменность, простершаяся за Уралом, правда, не называется Великой, но зато На деле она — одна из величайших равнин на земле. И притом едва ли не самая ровная из всех. Почти вся западная половина Советского Союза вплоть до Енисея покрыта на карте зеленым цветом — цветом равнин, цветом травы и листьев.

Было время, русского человека на этнографических картинках рисовали в лаптях и с косой на безбрежном поле. Равнинностью страны пытались объяснить и оправдать перевес сельского хозяйства над промышленностью. Но вот сейчас страна стала великой индустриальной державой. Не природа определила этот путь, а новый общественный строй. Промышленные города поднялись над полями.

Но и сельское хозяйство, став колхозным и механизированным, движется вперед, и равнинность страны облегчает его развитие.

Вспаханные и засеянные поля, где так легко развернуться машинам, идут за горизонт. Когда стоишь на мостике комбайна и держишься за его дрожащие поручни, кажется, что плывешь в море среди волн.

За нами — первое место в мире по посевам пшеницы, ржи, овса, ячменя, льна, конопли, подсолнечника и сахарной свеклы. С каждым годом у советского народа все больше хлеба, сахара, волокна и растительного масла. Равнины нам служат.

Они облегчают и транспорт. Нашей огромной стране нужны дороги протяженностью в тысячи и тысячи километров. Но не так уж много пришлось нам рыть на них глубоких выемок и сверлить тоннелей. Главный грузовой поток идет по нашим рельсовым путям без больших уклонов. Да и спокойные реки много груза берут на себя, расстилают перед ним дешевую дорогу. Мы выигрываем оттого, что самая населенная часть страны — равнина.

Откуда же взялось это русское «ровнем-гладнем», в чем его геологическая основа?

В том основа, что Европейская часть страны, где живет большинство нашего народа, почти на всем своем протяжении покоится на «платформе», на одной из тех древних массивных платформ, которые составляют ядра континентов. Каждый из материков опирается на платформу, а пространная Евразия — сразу на несколько. Та из них, что подстилает Великую Русскую равнину, называется Русской платформой или плитой.

Меж этих гигантских малоподвижных глыб, уплотнившихся свыше миллиарда лет тому назад, по земному шару протягивались более подвижные «геосинклинальные области», или просто «геосинклинали». Частью они сохранились и теперь. Из геосинклиналей в эпохи сильного горообразования со дна морей вырастали цепи гор, потрясая землю и сочась пылающей магмой, которая по разломам и трещинам напирала с глубин.

Горы вырастали и дугами припаивались к окраинам платформ. И платформы разрастались вширь за счет этих каменных рубцов, но сами хоть и прогибались и раскалывались, но сминаться в складки уже почти не могли. Даже те горы-складки, что покрывали их раньше, стерлись от времени. Среди геосинклиналей, способных морщиться, устойчивые, жесткие платформы могли лишь медленно колыхаться, как крупные пластины, вкованные в кольчугу на груди у воина.

Великая Русская равнина лежит на такой плите — вот почему и нет на ней высоких гор, кроме гор на окраинах.

Правда, из-за расколов и вековых колебаний, которые продолжаются и до наших дней, уровень Русской плиты, фундамента Русской равнины, не везде одинаков. Кое-где ее древние кристаллические граниты и гнейсы «щитами» выходят наружу — на Кольском полуострове и в Карелии, стране камня, и в откосах речных долин на юге Украины, где из-за них-то и бурлил Днепр на порогах, сейчас перекрытых Днепрогэсом.

А на остальном пространстве плита глубоко ушла в землю. В Москве среди домов на Остаповском шоссе за Крестьянской заставой видна вышка, похожая на нефтяную — с блоком и тросами, с лесенкой наверх. Здесь бур нащупал гранитную кровлю Русской плиты на глубине 1 654 метров.

Неровен древнекаменный фундамент Русской равнины, но эти неровности сглажены. Плита колыхалась, то местами поднимаясь, то опускаясь, и когда она спадала, по ней разливались моря. Их отложения слой за слоем заполнили все впадины. Как память о давней жизни, находим мы в этих слоях и известковый панцырь морского ежа, и раковину аммонита, как бараний рог завитую в спираль и похожую на острие каменной стрелы скелетную часть белемнита, которую часто зовут «чортовым пальцем».

Чтобы все это отстоялось, накопилось, затвердело, нужны были тысячи тысяч лет. Около города Чекалина в обрыве над Окой найдены следы сравнительно недавнего озера — его заполняют глинистые отложения, прослоенные пленками; пленки образовались из листьев, которые ветер сдувал на воду каждую осень. По числу пленок видно, что за две тысячи лет мог накопиться лишь один метр таких осадков.

Прогибы в кристаллическом ложе Русской плиты заполнены отложениями древних морей, и покров этот лежит более или менее горизонтально. Вот откуда идет русская равнинность.

Но Великая Русская равнина не однообразно-равнинна. Ее поверхность спокойна, но не монотонна. Не забудем: Москва выросла «на семи холмах». Вспомним русские названия: Ленинские горы, Поклонная гора, село Горки, Горица, Крутуша… Повторим за поэтом: «Направо станция, налево Акулова гора».

Откуда горы на Русской равнине?

На лице равнины сохранились следы старых складок вроде возвышенности Донецкий кряж. В давнюю пору Русская плита дала здесь глубокий прогиб, вода нанесла туда отложений с соседней суши и эти толщи, собравшись под давлением в складки, породили горный хребет. Время стесало его, как рубанком, но он еще горбится, заставляя Северский (Северный) Донец на своем пути к югу свернуть в сторону и течь в обход.

На равнине волнятся также возвышенности, приподнятые неравномерным и медленным движением суши — Среднерусская, Приволжская и другие. Пологие изгибы кое-где разломаны «сбросами»: земные слои, рассеченные трещиной, сдвинулись, сместились. Гребень Жигулей над Волгой как раз и есть верхний край такого сброса, вернее — крутого перегиба, осложненного сбросом.

^{Схема строения земной коры в пределах СССР.}

Изгибы и сбросы, сглаженные работой воды и расчлененные долинами рек, покоробили Русскую равнину. Но этого мало. По равнине трижды прополз ледник со Скандинавских гор: на месте Ленинграда последний лед стаял лишь 12 тысяч лет тому назад.

Холодный панцирь давил толщей льда в сотни метров. Передними своими языками он дотягивался до тех мест, где ныне Кременчуг на Днепре и Серафимович на Дону. Надвигаясь, лед с силой бороздил и выпахивал землю, сгребая и вбирая в себя обломки камня, по дороге обтачивая их и округляя. А стаяв, он все это бросил — и тяжелые глыбы, как та, что потом была на катках притащена в Петербург, чтобы лечь под ноги Медному всаднику, и мелкие валуны, вроде тех обкатанных кусков розового шокшинского кварцита с Онежского озера, которые, очутившись в обрыве речного берега под Москвой, рассказывают нам, откуда шел лед, и до песка перемолотый каменный мусор, и в порошок растертую вязкую глину. Он все это бросил, всхолмив местность грядами морен.

Будете плыть в лодке по озеру Селигер, оглянитесь: кругом эти ледниковые холмы. На вершине одного из них остался гранитный валун величиною в стог сена.

А в ложбины у края ледника талые воды нанесли песку, и там возникли песчаные низины, покрылись соснами — Мещера в изгибе Оки и Полесье, на Припяти.

Не успел уйти ледник, изменивший лик равнины, снова начали свою работу реки, прорезая долины и овраги, подтачивая берега и снося вниз то, что лежало наверху.

Равнина в конце концов остается равниной, подъемы ее невелики. Уж как высоко вздымает над нами Приволжская возвышенность известняковые утесы Жигулей, а сколько это метров? Над уровнем океана — 370, над Волгой — 354: полтора новых здания МГУ на Ленинских горах.

Другие возвышения на Русской равнине немногим меньше, немногим больше. Редко-редко, как в Жигулях, кручи над плесами рек превышают двести метров относительной высоты — ступень, на которой наука переводит холмы в разряд гор…

И льется, льется без конца и края та равнинная волнистость, к которой мы привыкли и которая так мила русскому глазу.

К востоку от Русской плиты до теперешнего Енисея пролегала урало-сибирская геосинклиналь. Обычно геосинклинали превращаются в горные страны с хребтами и межгорными впадинами, но с этой случилось иначе. В отличие от других она на большом протяжении стала тоже похожа на плиту вроде Русской. Это молодое подобие древней плиты покрыто Западно-Сибирской низменностью.

Здесь когда-то вздымались горы, может быть высокие, но после они сгладились и прогнулись, ушли под волны более поздних морей. И моря, отстаиваясь миллионами лет, постелили на них свой покров из глин, песка и песчаника с зубами акул, раковинами моллюсков и другими следами угасшей жизни. А схлынули воды — и вышло наружу гладкое дно. Бывшая геосинклиналь спрятала свои каменные складки под плоской равниной.

Ни высоких холмов, ни глубоких долин. Лужицам озер некуда уйти. Крупные реки текут не спеша, а на маленьких иной раз и вовсе не сразу поймешь — текут ли? Они «исходят травой», как говорят сибиряки.

Поезд, пересекая Западно-Сибирскую низменность из конца в конец, движется день, ночь и еще день, но за все это долгое время уклоны его пути остаются почти незаметными глазу. На перегоне Омск — Новосибирск нужно проехать четверть километра, чтобы подняться всего лишь на один сантиметр.

А на юге Западно-Сибирская низменность сухим широким Тургайским проливом по линии Курган — Кустанай — Тургай соединяется с другой низменностью — Туранской. Там, тоже на бывшем морском дне, покрытом речными наносами, лежат равнины Средней Азии.

Есть в нашей стране и другие, более мелкие куски плоских пространств.

Вот и выходит, что страна «разметнулась ровнем-гладнем».

ГОРЫ

Но страна так велика, что в ней, кроме равнин, есть и высочайшие хребты, есть горные области, настолько грандиозные, что одна из них называется даже «Крышей мира».

Миллиарды лет жизни земного шара и его коры, разная судьба отдельных ее мест, эпохи их сравнительного покоя и времена сильных движений отразились на рельефе, придали ему несхожие черты. И естественно, что в стране, занимающей шестую часть суши, представлено почти все многообразие форм земной поверхности.

По левую сторону Енисея на обширной площади местность гладка, почти как стол, а по правую, тут же, лежат возвышенные и пересеченные пространства.

В Западном Казахстане впадиной Карагие (Батыр) земля уходит от уровня океана на 132 метра вниз, а недалеко, в Таджикистане, пиком Сталина она поднимается на семь с половиной километров вверх.

Бакинцы живут ниже уровня океана, а селения памирских киргизов вознесены от уровня океана на 4 тысячи метров.

На Восточном Памире долины — широкие и плоские, как дую корыта, а совсем рядом, на Западном Памире, они врезаны в землю узкими и глубокими щелями…

Что за горы скрылись там, где сейчас по ровной Западно-Сибирской низменности спокойно текут Обь с Иртышом? Не остался ли след от них? Да, есть след: Казахская складчатая страна и Урал.

Горная область, выросшая из геосинклинали, погребена под сухим дном моря, но ее края уцелели.

Длинным и узким пучком хребтов Урал прирос к Русской плите, стал ее восточным бортом. Он начинается у северных морей, тянется к югу более чем на две тысячи километров, как порог между Великой Русской равниной и Западно-Сибирской низменностью, и затухает в Мугоджарах. Урал возник давно, около трехсот миллионов лет тому назад, и хоть уцелел, но стерт, как бывает стерт порог в старом доме.

Уже позже, сравнительно недавно, Уральские горы были приподняты новым напором земных сил — на севере вершиной Народная они достигли высоты 1 894 метра над уровнем океана, а на юге вершиной Яман-Тау — 1 638 метров. Но подъем этот меньше затронул середину Урала — те места, где сейчас больше всего выросло городов и заводов.

Железная дорога Кунгур — Свердловск проходит по низким корешкам древних сглаженных гор. Стоишь у окна вагона и боишься пропустить перевал: его высота над уровнем океана всего лишь 410 метров. Поезд спускается на какую-то сотню метров, подходит к перрону Свердловска.

^{Схема рельефа СССР.}

^{1. Хибинские горы. 2. Карпаты. 3. Крымские горы. 4. Кавказ. 5. Памир. 6. Тянь-Шань. 7. Алтай. 8. Яблоневый хребет. 9. Верхоянский хребет. 10. Хребет Черского. 11. Камчатский хребет. 12. Сихотэ-Алинь.}

И путник, впервые едущий из Москвы на восток, разочарован: пересек Уральский хребет, не заметив.

Если из Свердловска ехать дальше к востоку, Уральских гор совсем уж не увидишь. Со всеми своими рудами они уходят под равнину Западной Сибири — под сосновые боры, болотистые леса из елей и пихт, черноземные пашни и березовые рощицы. Но многосильный бур может пробить километровую толщу слежавшихся глин и песков, нащупать крыло подземного Урала. Когда-нибудь глубинные шахты дотянутся до руды и в Тобольске и в Омске… Пока же в середине этой обширной равнины нет ни одной шахты, которая добывала бы металл из рудных жил.

Но если мы по равнине направимся на юго-восток, к границам Казахстана, то там вспомним об Урале: горные дуги, погрузившись в землю, тянутся сначала на юг, потом расходятся широкие веером и поворачивают на восток, огибают с юга, подобно берегу, усохшее море Западно-Сибирской низменности и зримо проявляются в древней, уже частью распавшейся на мелкие сопки, Казахской складчатой стране с ее сокровищами Джезказгана, Караганды и Коунрада. Это тоже остаток гор урало-сибирской геосинклинали.

А еще дальше к востоку древние горные дуги дотягиваются до самого Алтая, тоже по-уральски богатого.

Если двинуться от Урала прямо на юг, по тому направлению, как шли и исчезли под землей Мугоджары, — Урал тоже напомнит о себе. По ту сторону Аральского моря, в далеких кызыл-кумских песках, подземные горы показывают свою спину невысокими и короткими хребтами Султан-Уиз-Даг, Букан-Тау, Тамды-Тау.

Нет здесь ни еловой тайги, ни студеных рек, ни заводского дыма, — лишь выщербленные каменные горбы в жарком мареве пустынь, но это отзвук Урала. Знакомый голос слышен в древних скалах, сложенных из кристаллического сланца, гранита и мрамора, в зеленых змеевиках и пестрых яшмах. И когда на Аму-Дарье стали расти новые города, как раз в склоны этого-то уралоподобного Султан-Уиз-Дага и врезались карьеры, давшие камень для стройки.

Удивительные и неожиданные намечаются здесь перемычки и связи. К уральским дугам под ровным покровом полупустыни причленяется еще не совсем разгаданная линия, ведущая ниже дна Каспия на запад к Украине, где в давно ушедшие времена раздалась Русская плита и зародился Донецкий бассейн — зародился примерно в то время, когда у восточного края плиты из морских пучин вырастали Уральские горы. И мы угадываем какую-то связь между Уралом и Донбассом, двумя основными горнопромышленными очагами нашей Родины, казалось бы так друг от друга далекими.

А та главная подземная Уральская дуга, которая мраморным пунктиром тянется с севера через Султан-Уиз-Даг и другие острова в песчаном море Кызыл-Кумов, отгибается на восток и выводит прямо к Нуратинскому хребту и им прочно выходит на поверхность. Нуратинский же хребет — это крайний отрог Тянь-Шаньских гор. Это по сути дела тот самый хребет, который, все повышаясь и принимая разные названия — Туркестанский, Алайский, Кок-шаал-Тау, — доходит далеко на востоке, у китайской границы, до пика Победы и массива Хан-Тенгри, средоточия всей огромной Тянь-Шаньской системы.

Тянь-Шань и Урал — это братья, они порождены одной и той же древней геосинклиналью.

Так мы замкнули с запада и юга затвердевшую урало-сибирскую геосинклиналь, которая лежит восточнее Русской плиты.

А южнее по широте протягивается другая геосинклиналь, еще живая. Она идет из области Средиземного моря через центральную часть Азии к Тихому океану и задевает южную окраину Советского Союза.

Когда-то лентой по линии этой геосинклинали простиралось море, некоторые геологи называют его «океаном Тетис». Средиземное, Черное и Каспийское моря — вот все, что в Европе от него осталось. На месте геосинклинального моря вырос великий пояс молодых хребтов от Пиренеев и Альп на западе до Памира, Гималаев и гор Малайского архипелага на востоке. Дугами Карпат, Крыма, Кавказа, Копет-Дага и Памира этот горный пояс вступает в пределы нашей Родины.

Поросшие елью и буком Карпаты (Говерла — 2 058 метров) и обнаженный Копет-Даг (Реза — 2 942 метра) переходят нашу границу не самыми высокими своими частями. Крымские горы (Роман-Кош — 1 545 метров) тоже ниже, чем могли быть: главная их масса погрузилась в глубины Черного моря, оставив лишь край, круто стоящий над берегом.

Но Кавказ, перегородивший пространство от Черного моря до Каспийского, поднимает свои горы от теплых подножий через лесистые склоны до царства льдов. Белый раздвоенный конус Эльбруса достигает 5 633 метров.

А дальше на востоке Памир громоздится выше всех гор нашей страны. Там на 7 495 метров могучей пирамидой среди глетчеров и горных гребней вздымается пик Сталина — высочайшая вершина Советского Союза. Белые клинья льда и снежников одевают ее склоны от головы до подножья. Но эта седина — признак не старости, а молодости гор. Время еще не успело сточить их — раскрошить морозом и микроорганизмами, свеять ветром, смыть водой.

Современный Памир молод. Еще недавно, всего полсотни миллионов лет назад, на месте заоблачного, нагорья плескались волны. «Крыша мира» лежала под водой. После с глубин поднялись величайшие горы, вознеся с собой окаменелые остатки морских животных за линию вечного снега, — там альпинист их встретит в теле скал.

Иногда этот южный пояс гор напоминает нам о своей молодости землетрясениями. Подвижка земной коры осенью 1948 года поколебала подножье Копет-Дага и разрушила город Ашхабад. Вся Советская страна помогла туркменскому народу вновь его построить.

Да и вулканы на юге погасли недавно. Человек еще застал извержения на Кавказе: вблизи озера Севан найдена стоянка, погребенная под лавовым потоком. У вершины Эльбруса до сих пор из-под скал вырывается сернистый газ, а возле подножья бьют теплые источники.

Движения этой геосинклинали были так сильны, что по соседству затронули старые, ранее сложившиеся горы.

Тянь-Шань стар, как Урал, но выглядит он молодым, как Кавказ, — почему? Откуда эти острые гребни и высокие пики, узкие прорези долин? За долгую жизнь горы Тянь-Шаня были так же размыты и сглажены, как горы его ровесника — Урала. Там, где сейчас к югу от Алма-Аты один за другим возносятся высочайшие хребты, убеленные нетающим снегом, оставались лишь холмы: древние горы «съели свои зубы». Но вот в недавнее время вдруг приходит вторая молодость. Вблизи, в полосе южной, широтной геосинклинали, о которой сейчас говорилось, могучий напор горообразующих сил поднимает молодые хребты, он захватывает корни Тянь-Шаня и как бы гофрирует их — поднимает в одном месте выше, в другом ниже. Потом берутся за работу ледники и реки, мороз и жара, бактерии и грибки. Они обтачивают, разъедают эти каменные волны, и вот перед нами острым частоколом громоздятся вершины, возглавляемые пиком Победы (7 439 метров).

Голубовато-зеленые озера лежат в углублениях и впадинах, еловые леса зеленой щетиной покрывают северные склоны, пенистые реки с ревом мчатся по ущельям. Но если уйти в глубину гор к югу от Иссык-Куля, подняться от Пржевальска на уединенные безмолвные «сырты» — увидишь среди хребтов слегка волнистые, почти плоские пространства: память о тех временах, когда Тянь-Шань был стерт до корней.

Казахскую складчатую страну с ее округлыми увалами, невысоко поднимающимися из собственных обломков, не коснулись эти омолаживающие движения, но старик Алтай на юге Сибири испытал их. Его сглаженная поверхность была, как и на Тянь-Шане, сильно покороблена, и мы найдем здесь не только хребты с плоским верхом, но и такие отточенные водой и морозом острые вершины, как высочайшая гора на Алтае — Белуха (4 506 метров).

Горные хребты западной половины СССР выросли из двух геосинклиналей разного возраста, и часть этих хребтов с боков припаялась к Русской плите, нарастив ее, как бы загнув ей края. Но Советский Союз так велик, что в отличие от всех других стран мира включает в свои пределы не одну, а сразу две древние платформы — кроме Русской, еще Сибирскую. Она залегла к северу от Байкала на просторах между Енисеем и Алданом. Как и Русская плита, этот кусок земной коры с глубочайших времен уплотнился и уже не способен сминаться в складки. Как и Русская плита, эта жесткая глыба знает лишь медленные колебания. Как и на Русской плите, здесь расплескивались моря, укрывшие прогибы древней гранитной постели слоистым плащом отложений. И так же гранитный этот фундамент выходит наружу лишь местами — на Алдане и в верховьях далекой северной реки Анабары.

Почему же на картах Русская плита залита зеленой краской, а Сибирская — коричневой? Потому, что Сибирская плита выше поднята. Средняя высота Великой Русской равнины — 170 метров над уровнем океана, а этих мест — примерно 500. Земля здесь выше поднята и потому сильнее пропилена и размыта реками. Ее испещряют глубокие и широкие долины, а наверху лежат слабоволнистые водоразделы — остаток плоскости. Они и дают название всей местности: плоскогорье Средней Сибири.

Равнинные водоразделы сплошь покрыты тайгой, люди живут в долинах. И когда из селения или с борта речного парохода смотришь вокруг — видишь лишь высокие склоны долин и кажется, что ты в горах. Но если подняться в самолете и на пути из Енисейска в Якутск смотреть вниз на плоские водоразделы — скажешь себе: да, здесь все-таки плоскогорье, все-таки платформа.

К Сибирской платформе много хребтов приросло с востока и с юга, где третья наша, восточно-сибирская геосинклиналь постепенно отодвигалась, рождая горные цепи и припаивая их к растущей жесткой глыбе. Там огромное пространство заполнено дугами гор: Саяны, Хамар-Дабан, хребты Байкальский, Яблоновый, Становой, Буреинский, Сихотэ-Алинь, Джуг-джур, Верхоянский, Черского, Колымский…

Сглаженные временем горы эти поросли хвойным лесом. Лишь местами поднимают они над тайгой до высоты примерно в три тысячи метров над уровнем океана свои каменистые, выветрелые макушки — «гольцы». Между хребтами лежат волнистые плоскогорья, болотистые низменности и глубокие впадины; в самой глубокой из них налилось озеро Байкал.

На первый взгляд кажется, что хребты к востоку от Сибирской платформы сгрудились таким сложным сплетением, что в них невозможно разобраться. Однако смотрите — их дуги на карте обтекают окраину Сибирской платформы. Горные цепи, рождаясь из геосинклинали, прикреплялись к платформе и в основном сохраняли ее очертания.

Но есть место, где это соответствие нарушено: при взгляде на карту сразу видно, что на далеком северо-востоке хребты Черского и Колымский не идут параллельно, а расходятся углом. Круто разойтись их заставила древняя Колымская глыба — небольшой, но жесткий кусок земной коры. Он лежит вокруг той точки, где скрещиваются Полярный круг и река Колыма.

Крайние восточные цепи гор возвышаются над глубинами Тихого океана — Корякский хребет, хребты Камчатки и Сахалина, гирлянда Курил. Этот тихоокеанский пояс гор, уходящий в Японию, — совсем молодой. Тут жизнь геосинклинали еще длится, отдаваясь землетрясениями, моретрясениями и извержением огнедышащих гор.

На Камчатке — около двадцати действующих вулканов, на Курилах — еще больше. Вулканы дымятся, а время от времени изливают лаву. Настает час — под раскаты подземного гула поднимается на многокилометров черный газовый столб, освещается снизу багровым пламенем, сверкает стрелами молний, обрушивает на землю дождь пепла, град раскаленных каменных бомб, и огненные реки льются из жерла вулкана, источая запах серы, пенясь и шипя.

Вот наши горы. Они обрамляют равнины узким, но высоким барьером с юга, широким, но низким — с востока, а Уральским хребтом разрезают площадь равнин пополам.

Равнины полезны: широкие поля, гладкие пути. Но и горы нам нужны. Конечно, в горах нет простора земледелию — поля либо малы, либо круты, либо дороги, если приходится террасировать склоны. И трудно прокладывать путь — всё вниз да вверх, вгрызаясь в скалы, пробуравливая горы, повисая над бездной…

Но зато на горных склонах так сочетаются влага и тепло, что нигде не найдем мы лучших лугов для скота — все лето стоит здесь сочная трава. Она напоена нектаром — нигде нет богаче пасек, душистее меда. Горные курорты хорошо исцеляют больных — чистый легкий воздух высот будто сам льется в грудь, обогащает кровь, лечит нервы.

Когда в пору отдыха мы выбираем маршрут путешествия, нас тянут горы. Нигде не увидеть столько красоты. Мир встает перед нами в трех измерениях и меняет облик на каждом изгибе тропы. Он бросает нам в глаза то грань ледника, то глубокую тень ущелья, то брызги водопада, то вдруг раскрывает в разрезе долины туманную даль предгорной равнины, подобную морю. И если мы сильны и смелы — свернем с исхоженного пути, зацепимся концами пальцев за выщербленную бровку отвесной скалы, вонзим ледоруб в скрипучий фирн, преодолеем тяжелую крутизну и в порыве борьбы и счастья взберемся на острие высочайшей из вершин.

Любовь к горам сильна, особенно у тех, кто в них жил. Когда поэт Валерий Брюсов захотел выразить чувство жизнерадостности, он не нашел иных слов:

…как старый горец горы,

Люблю я землю…

Но важно и другое. Добычу минерального сырья мы зовем «горной промышленностью». В горах глубоко разъялись недра и обнажилось много минеральных богатств, которые мы добываем и отвозим на заводы, чтобы росла и крепла наша индустриальная мощь и приближалась та великая цель, к которой идет Советская страна.

МОРЯ

Необозримые равнины, бесконечные вереницы гор — широка земля нашей Родины. Из больших государств нет ни одного более континентального, чем Советский Союз. За Алма-Ату, в Джунгарский Ала-Тау запряталась точка, дальше всех других в мире отстоящая от морских побережий. Оттуда до открытого моря почти три тысячи километров. СССР, конечно, — великая сухопутная держава. Но СССР так обширен, что вместе с тем он — и великая морская держава.

Один старый русский поэт сказал: «Океан объемлет шар земной». Да, океан объемлет все материки, объемлет он и Советскую страну, которая велика, как материк. Ее с трех сторон достигают волны Мирового океана: наш восточный рубеж сплошь морской, северный — тоже сплошь морской, а западный — морской почти наполовину.

Признаемся — каждый из нас носит в себе чудный образ моря. С поры детских сказок где-то вдалеке плещется перед нами «море-океан». Разве не останется на всю жизнь в памяти тот час, когда, поскрипывая галькой и окунаясь в шум волн и в запах свежести, впервые вышли мы к берегу моря? Разве каждый раз, покидая море, мы мысленно не простимся с ним и, удаляясь, не оглянемся, чтобы лучше запомнить?

Свободным простором, неумолчным движением, силой, способной перемалывать камни, отзывается море в наших душах. Оно Зовет нас навстречу преградам.

Берега наших морей могли бы опоясать земной шар. Обойти их — значило бы совершить путешествие подлиннее кругосветного. Ни у одной другой страны нет такой длинной линии соприкосновения с морем.

Мировой океан расчленен, его моря далеко углубляются в сушу. Ленинград, Севастополь, Ростов и Архангельск выросли у внутренних морей, охваченных землей. Но на самом-то деле они стоят у берега единого Мирового океана.

От наших берегов океан дотягивается до всех стран земного шара, кроме тех немногих, которые вовсе не выходят к морю. Их всего какой-нибудь десяток: Чехословакия, Венгрия, Австрия, Швейцария, Люксембург, Монгольская Народная Республика, Афганистан, Непал, Боливия, Парагвай, Эфиопия… Ко всем остальным, во все концы света, ведет от Советского Союза морская дорога. Все моря видели наш флаг.

С моря не раз вторгались враги в пределы нашей Родины. Шведы в допетровские времена входили с моря в устье Невы и закреплялись на ее берегах. В дни Крымской кампании французы, англичане и турки с моря напали на Севастополь, англичане спалили Колу на Мурмане, обстреляли Петропавловск-Камчатский. С моря же в 1904 году ударили японцы. Чаще всего с морских портов начиналась иностранная интервенция в гражданскую войну: англичане и американцы завладевали Архангельском и Мурманском, американцы и японцы высаживались во Владивостоке, французы вцеплялись в Одессу, немецкие и английские корабли пытались подбираться к Петрограду. Естественно, что империалисты хотели бы отвлечь наше внимание от моря и тем ослабить охрану наших морских границ.

Так они и поступают. Они хотят убедить и себя и других, что Советский Союз не морская держава и что ему не нужен морской флот. Но мы знаем подоплеку этих идей.

Из глубины веков гремит морская слава русского народа.

Тысячелетие назад наши предки господствовали на Черном море, которое называлось тогда Русским; не зная страха, они в челнах переплывали его. Дружинники Олега прибивали свои щиты к вратам Царь-града. Новгородские кормщики, не боясь атлантических волн, ходили вокруг Европы в Венецию. Триста лет назад, а может быть и раньше, поморы уже огибали Северным морским путем мыс Челюскин — крайнюю материковую точку в Арктике. Русские мореплаватели нашли пролив между Азией и Америкой, достигли Аляски, открыли Антарктиду.

Под начальством Петра Первого, Федора Ушакова, Павла Нахимова русские моряки громили и жгли неприятельские эскадры, подавая флотам всего мира пример в искусстве морского боя. Русский крестьянин, выросший на сухопутных просторах какой-нибудь Тамбовщины, чувствовал себя на зыбкой палубе, как на твердой земле, и взбегал по вантам, скользил по реям с такой отважной ловкостью, что «морские» иноземцы лишь заламывали головы да разевали рты.

Россия не могла жить без выхода на морские пути, и, сломив все препятствия, русский народ утвердил ее как великую морскую державу.

Опоясав грудь пулеметными лентами, моряки шли в первых рядах борцов за победу Октября.

По воле Коммунистической партии создан мощный советский Военно-Морской Флот. Балтийцы, черноморцы, северофлотцы, тихоокеанцы помогли Советской Армии в годы Великой Отечественной войны отстоять Родину и разгромить врага. Они заслоняли с моря Ленинград, торпедировали гитлеровские линкоры в арктических водах. Они десантами освободили Южный Сахалин и Курилы от японцев.

День и ночь сторожевые корабли следят за спокойствием наших морских рубежей.

А морские рубежи у нас вдвое длиннее сухопутных. Единый Мировой океан разделен на четыре океана, и три из них прилегают к нам двенадцатью морями, непохожими одно на другое.

* * *

С запада Атлантика, изогнувшись меж полуостровов Европу, дотянула до нас крайние свои моря — Черное и Балтийское. Одно на карте, как все мы знаем со школьных лет, похоже очертаниями на башмак, другое подобно вставшему на дыбы допотопному животному, которое оседлал горбатый всадник.

Черное море синеет в лучах южного солнца у подножья гор. Балтийское стелется за известняковым обрывом, за песчаными дюнами, поросшими сосной, — серое под пасмурным небом и зеленоватое, когда разойдутся облака.

Моря эти почти равны друг другу — примерно по 400 тысяч квадратных километров каждое. Но по глубине не сходятся: Черное море врезано в землю котлом с крутыми стенками, а Балтийское будто разлилось по подносу. В первом глубина достигает 2 245 метров, а во втором хоть к превышает в одном месте 400 метров, но в среднем не достигает и сотни.

В Черное море с верхом ушли бы наши Карпатские горы, а Балтийское могло бы лишь замочить их подошву. В Крыму и на Кавказе черноморские волны ломаются, переливаются через самих себя и вскипают пеной обычно возле самого пляжа, а на мелководье балтийских заливов — у Сестрорецка или на Рижском взморье — даже при слабом волнении белые барашки бегут уже издалека.

Разница в глубинах понятна: Черное море вместе со Средиземным и Каспийским дожило до нас как след «океана Тетис», который длинной полосой тянулся между теперешними Европой и Африкой и уходил в Азию, заполняя своими водами прогибы геосинклинали. Эта подвижная полоса земной коры с впадинами и горными цепями ограничивала на юге Русскую плиту. Сейчас от «океана Тетис» осталась лишь цепочка морей, напоминающих большими глубинами о своем геосинклинальном прошлом.

А Балтийское море само поместилось на Русской плите. Оно, как пруд, налилось в неглубокой ложбине из талых пресных вод Скандинавского ледника, налилось недавно, можно сказать, на глазах человека. Черное море выстлано слежавшимся илом, а дно Балтики, особенно в северной части, кроме того, усеяно ледниковыми валунами, которые местами мешают ловить рыбу донным тралом.

История этих двух атлантических морей при всем своем различии имеет и сходство. Оба они далеко вдаются в сушу, и на них легко отзываются все ее движения, — а ведь земная кора беспокойна.

На протяжении тысячелетий берег обоих морей медленно колыхался и то открывал им связь с соленым океаном, то закупоривал. Моря превращались в озера, озера превращались в моря. К тому же и приток речных, малосоленых вод из-за перемен в климате не был постоянен. Соленость водоемов поэтому непрерывно менялась.

Сейчас и Черное море и Балтийское — не озера, а моря. У обоих есть связь с океаном. Но связь затрудненная: из Балтики в океан ведут узкие и мелкие проливы Эресунн, Большой и Малый Бельты; на черноморскую пучину приходится лишь маленькое горлышко Босфора.

Через эти проливы из морей поверху сливается легкая опресненная вода — и реки воду не устают подбавлять. А понизу проливы цедят в моря тяжелую соленую воду. Итог спора рек с океаном таков: черноморская и балтийская вода преснее океанской, особенно в верхних слоях.

Балтийское море — самое пресное из всех наших морей. Тут на поверхности вдалеке от берегов растворено в литре воды лишь 6–8 граммов соли, а в океане — 35. Корабль дальнего плаванья, вступая в Балтику, дает осадку, и чем ближе он подходит к Ленинградскому порту возле устья многоводной Невы, тем глубже погружается. Когда плывешь на пароходике из Ленинграда в Петродворец, в одном месте, около порта, проходишь под бортами океанских судов, и опытный глаз по отметке у ватерлинии может заметить, как глубоко они сидят.

И рыба в этом море живет и ловится та, которая любит не соленую, а лишь солоноватую, опресненную воду: мелкая балтийская сельдь — салака, килька, корюшка.

В Черном море промышляют хамсу, кефаль, скумбрию, бычков. Море это не так опреснилось, как Балтийское, и летом здесь в сети то и дело попадается рыба, пришедшая на откорм из соленого Средиземного моря.

Немало рыбы дают Черное и Балтийское моря и будут давать еще больше, но не здесь выросли главные центры нашей рыбной промышленности. И все из-за того же своеобразия этих морей, о котором сейчас говорилось.

В морях многие крупные рыбы питаются мелкими рыбами, а многие мелкие рыбы — планктоном, мельчайшими животными и растениями, населяющими толщу морских вод. Среди животных планктона — больше всего еле видных веслоногих рачков. А растения планктона — это парящие в воде водоросли размером в одну клетку. Растения планктона вместе с бактериями служат пищей для животных планктона. Поэтому микроскопический растительный планктон можно считать первопищей, начальным звеном в цепочке морской жизни.

Чтобы эти мельчайшие растения, эти пловучие водоросли-клетки могли развиваться, вода должна быть «плодородной» — должна содержать питательные соли. Нужны, в частности, соли азота и фосфора. Они вносятся в море реками, усваиваются организмами обитателей моря и вместе с их останками опускаются в глубокие слои, где растворяются. Но они должны снова вступать в оборот. И то море плодородно, в котором при перемешивании вод восходящие токи поднимают придонные питательные соли наверх, ближе к свету, — к месту развития растений планктона.

Как раз и в Черном и в Балтийском морях меньше возможностей для таких восходящих токов, для быстрого перемешивания вод, чем в других наших морях. И вот почему: помалу вливаясь в море через высокий порог проливов, тяжелая соленая вода уходит на дно и там застаивается; а более легкая, опресненная, как масло расплывается поверху. Глубинная вода, богатая питательными солями, с трудом поднимается вверх, а поверхностная вода, обогащенная кислородом, который растения планктона восприняли с помощью солнечного света, с трудом опускается вниз.

В корытообразном, глубоком Черном море толща воды, кроме наружного пласта в 200 метров, вовсе лишена кислорода. Уж на что это южное теплое море кажется нам благодатным, а оказывается — вся жизнь замыкается здесь в верхнем тонком слое, таком тонком, что его можно насквозь проткнуть Ялтинским молом. Наверху, где вода хорошо вентилируется, кипит жизнь, а глубже все отравлено сероводородом. Там живут лишь немногие бактерии.

Но вот что интересно: в глубинах Черного моря обосновалась самая бедная, безжизненная часть Мирового океана, и тут же рядом, в двух шагах, мы находим самый богатый его участок, где каждая капля полна жизни. За узким Керченским проливом как раструб Дона лежит Азовское море — залив Черного, его «пазуха», как говорили в старину. Это самое маленькое из всех наших морей — менее 40 тысяч квадратных километров. Оно хоть и не выделяется разнообразием животных и растений, но по обилию их на единицу площади занимает первое место среди всех морей планеты. Азовское море совсем мелкое — хороший пловец нырнет до дна. Рядом с черноморской бездной Азовское море похоже на ладонь, подставленную под текущую воду. Дон и Кубань насыщают его питательными веществами, которые они сносят с черноземных полей; солнце просвечивает его и прогревает до дна; ветер перемешивает воду при малейшем дуновении. Все это и делает море плодородным, хотя оно зимой и замерзает.

Во время цветения планктона Азовское море, как сказал один русский гидробиолог, становится похожим на зеленые щи. И если сквозь воду Черного моря человеческий глаз видит на 28 метров, то в Азовском взгляд в летнее время проникает местами лишь сантиметров на 10. Одноклеточными водорослями, которые так густо насыщают это море, питаются мельчайшие животные, а их пожирает рыба. Много рыбы сюда устремляется из Черного моря на откорм.

На рыбьих пастбищах Азовского моря рыбаки берут больше улова, чем где-либо. Это прежде всего хамса, судак и тюлька.

Но и обильные уловы Азовского моря не ставят атлантические моря на первое место в нашей рыбной промышленности. Для нас главное их значение в другом. Моря Атлантики — Черное, Азовское и Балтийское — глубоко вдаются в материк, они подходят к нашим жизненным центрам, омывают их и принимают на себя много грузов.

К Черному и Азовскому морям близки Донбасс и Приднепровье — наша первая угольно-металлургическая база, сюда же тяготеют Кавказ и богатые хлебом южные степи, а после постройки Волго-Дона — еще и. Поволжье. В портах Батуми и Туапсе в морские танкеры наливается нефть, пришедшая по трубопроводам или в цистернах поездов с кавказских нефтепромыслов. Поти у своих причалов грузит в трюмы кораблей марганцевую руду Чиатуры. Новороссийск отправляет цемент. Порт Жданов на Азовском море — это морские ворота для донецкого антрацита А через Ростов, Херсон и Одессу вывозится зерно, собранное в кубанских и украинских степях.

Суда малого каботажа перевозят эти грузы из одного черноморского порта в другой, включая порты народно-демократических стран — Румынии и Болгарии. А суда большого каботажа проложили отсюда путь в далекие моря и океаны — вплоть до берегов Антарктиды, куда уходит бить китов флотилия «Слава» из Одессы.

И Балтика близко подступает к важным центрам страны. Даже еще ближе, чем Черное море: от Москвы до черноморского берега больше 1 000 километров, а до балтийского — только 650. Если Черное море — прежде всего море Украины, Кубани и Кавказа, то Балтийское море — море Северо-Запада и Центра. Тут — морская связь с народно-демократической Польшей и Германской Демократической Республикой. Тут — прямой водный путь в Европу, путь в Атлантику.

На Балтике — тоже цепь портов, и среди них — Ленинград, самый крупный порт в СССР. Туда перед войной заходило до двух тысяч кораблей заграничного плаванья в год. А год Ленинградского порта не 12 месяцев, а 7. На Балтике лишь южные порты не замерзают — от Калининграда до Вентспилса.

Торговые пути из нашей страны уже давно выходили к Балтийскому морю — со времен «пути из варяг в греки». Балтика была от века нашим морским рубежом. Но в годы татаро-монгольского ига шведский король и немецкие рыцари оттеснили Русь от моря. Русские ответили упорной борьбой: «никто никогда не мог бы представить себе великую нацию оторванной от морских побережий и от устьев ее рек» (Маркс). Воины Александра Невского начали, воины Ивана Грозного продолжили, воины Петра Первого закончили. Страна вернулась к балтийским водам.

После Октябрьской революции империалисты опять попытались отбросить нас от морских берегов. Но воля народов СССР, мощь Советской державы сорвали их планы. Балтийский рубеж снова наш, прочно наш — от Выборга в углу Финского залива до незамерзающих портов на Янтарном берегу.

Такой же путь прошли мы и на Черном море.

Наш народ издавна владел северными берегами Черноморья. Еще в 1068 году дружина князя Глеба Святославовича по-хозяйски измеряла ширину Керченского пролива. Но татаро-монгольское нашествие отрезало Русь от Черного моря, орды завоевателей стали кочевать на его берегах. Потом Турция рукой крымских ханов запирала русским выход к морю — и лишь смелые запорожцы проскальзывали мимо вражеских крепостей на своих легких челнах.

И тут историческая справедливость была восстановлена. С чужого берега турок сбросили в море силой оружия.

Дружба с Россией спасла народы Кавказа от порабощения их турецким султаном и иранским шахом. «Господство России, — писал в свое время Энгельс, — играет цивилизующую роль для Черного и Каспийского морей…»

Появлялись захватчики на нашем черноморском берегу и после Октября. Но теперь уж и подавно они не могли здесь удержаться.

Таковы наши атлантические моря. Сам Атлантический океан от нас не близок, но он глубоко проникает в расчлененный материк Европы, и его моря на протяжении трех тысяч километров граничат с Советской страной. Богатейшие наши земли прилегают к ним, круглый год открыта нам дорога в Атлантику.

Все это хорошо. Но худо, что Черное и Балтийское моря похожи на двор с узкими воротами, — в любой момент и Босфор и датские проливы могут быть недругами заперты снаружи, как это не раз уже бывало. Проливы ограничивают для нас значение атлантических морей.

Вот почему так важна для нашей Родины роль незамерзающего Мурманска на Баренцовом море.

* * *

Баренцово море со своим заливом — Белым морем, Карское море, море Лаптевых, Восточно-Сибирское, Чукотское — цепочкой этих морей к нам примыкает Северный Ледовитый океан. Советскому Союзу принадлежит более половины его побережья. Сам он разлегся за пунктиром островов вокруг полюса. А эти его окраинные моря выплеснулись на материковую отмель, залили часть суши.

За последние тысячелетия берег здесь незаметно, но постоянно меняется — приподнимется земля, и океан отпрянет; опустится земля, и океан снова наступит. Отпрянет — и оставит сухой плавник на холмах среди тундры, чтобы потом путник ломал себе голову, кто это закинул стволы деревьев так высоко. Наступит — и уйдут под воду русла в низовьях рек, обозначаясь ложбинами морского дна при промерах.

Но как бы черта сибирского берега ни колебалась — она вся остается на пологой материковой отмели, которая уже дальше на севере, кое-где в тысяче километров от берега, крутой ступенью вдруг обрывается в пучины океана. Поэтому наши северные моря неглубоки. Из-за близости грунта море Лаптевых при сильном волнении взмучивается. Льдины-стамухи сидят на мели.

В Черном море зимой лишь северные заливы могут подернуться льдом, но и малому судну обычно ничего не стоит взломать эту корку. А в северных морях лед никогда не растаивает. Лишь в разгар скупого полярного лета кромка льда отступит от земли, и корабли Северного морского пути, встречая пловучие льдины, раскалывая ледяные поля, пойдут вдоль сибирского берега. Через три месяца снова все будет заковано в лед, и ледяной панцырь достигнет к маю толщины в два метра. Только в середине морей ударами ветра и волнением он будет взламываться, нагромождать торосы и в полыньях обнажать чистую воду, охлажденную почти на два градуса ниже нуля.

Но жизнь есть и тут, в арктических морях. Цепляясь бивнями, как багром, вылезает на льдину жирный морж. Оставляя косолапые следы на снежном насте, слоняется между торосами белый медведь, спугивает в воду тюленей. Белогрудые кайры, тучей поднявшись с птичьего базара, схватились с орланом — на уступах скал, как ванька-встанька, еще вращаются, не скатываясь, их остроконечные яйца, задетые при взлете, а в воздухе порхают выщипанные пушинки.

Опустись мы под лед в глубины моря — и там, в зеленоватой тьме, за сплетением полупрозрачных водорослей, тоже встретим живые существа: хищная зубатка таращит свои злые глаза, розовый моллюск, лежа на дне, то раскрывает, то закрывает раковину, цветная актиния, похожая на астру, своими лепестками захватывает рыбку. И в морях Арктики есть жизнь, по-своему богатая.

Но в студеной воде, долго прикрытой ледяным щитом от солнечного света, сравнительно плохо с первопищей — с растительным планктоном. А из-за первой ступеньки страдает и вся лестница океанской жизни.

Этого не скажешь о Баренцовом море, самом большом и самом глубоком из наших арктических морей.

Синей струей течет Гольфстрим через всю Атлантику, из Мексиканского залива к Шпицбергену. Поток в десять тысяч Волг несет с собой в Арктику тепло тропического солнца. За Шпицбергеном он вливает это тепло в Северный Ледовитый океан. Теплая, но соленая и потому тяжелая вода Гольфстрима уходит вниз и, остывая, продолжает тихо и незримо двигаться глубоко под ледяным покровом к полюсу и дальше.

Но еще перед Шпицбергеном ветвь атлантических вод отщепляется вправо от главного потока и Нордкапским течением заворачивает в Баренцево море. Там этот отпрыск Гольфстрима медленно крутится, погружаясь и отдавая тепло. Вот почему вся южная часть Баренцова моря остается в суровую зиму свободной от льда. Эта незамерзающая часть наших арктических вод равна по площади всему Черному морю.

Морозной полярной ночью под зеленовато-лиловым пламенем северного сияния Кольский залив весь курится клубами пара, но не замерзает. Иногда над заливом даже рождаются кучевые облака. На этих берегах зимой теплее, чем в Москве.

Белое море южнее Баренцова, но туда не заходят теплые воды, и его надолго сковывает лед. Лишь ледокол в силах вывести зимой судно из Архангельска, нашего главного лесного порта. А в Мурманске на Баренцовом море круглый год распахнуты ворота в Атлантику и Арктику. Туг у нас — близкий и свободный выход на просторы Мирового океана.

Но мы не забываем: где выход, там и вход.

В истории еще не было случая, чтобы выход в море через Мурман послужил русскому народу для каких-нибудь захватов. А обратное бывало, и не раз. Мы помним, как сто лет назад наши поморские города и селения горели под английскими ядрами. Помним, как в гражданскую войну американцы и англичане вгрызались в наш Север, чтобы подать руку Колчаку и ударить на советскую столицу.

Сейчас этот вход открыт для друзей и заперт для врагов.

Под защитой Северного флота растет Мурманский порт, самый северный из больших портов мира. Первое время он был лишь зимней заменой замерзающего Ленинградского порта, а потом, когда советские геологи открыли у него под боком хибинские апатиты, получил свой собственный груз и стал работать круглый год.

Круглый год в Баренцовом море траулеры ловят рыбу — треску, сельдь, пикшу, морского окуня — и свозят в Мурманск, где сложился один из наших крупнейших рыбопромышленных центров. Рыба так же могла бы стать гербом Мурманска, как Астрахани. Рыбный комбинат здесь вырабатывает более шестидесяти изделий из рыбы.

Как раз тут, в Баренцовом море, единственном из арктических морей, вода хорошо перемешивается, чего недостает Балтийскому и Черному морям. К северу от Мурмана соленые атлантические воды уходят на глубину и несут вниз кислород. А оттуда на их место поднимаются воды со дна, увлекают питательные соли наверх, где под лучами света бурно развивается планктон. Перемешиванию вод помогают еще приливы и отливы. За лето в одном кубическом километре воды Баренцова моря образуется до 5 тысяч тонн планктона. Косяки сельди и трески приходят сюда из Северной Атлантики на откорм, на жировку.

Второй наш крупный рыбопромышленный район — моря Дальнего Востока.

На всем Тихом океане самая длинная береговая линия — у нас. Она тянется от корейской границы до мыса Дежнева по прямой почти на пять тысяч километров, а с извилинами — не меньше, чем на двадцать. На юге к берегу подплывают тропические рыбы, яркие и пестрые, как бабочки, а на севере и летом к воде со скал спускаются снежники. У берегов дальневосточные моря, охлаждаемые материком, зимой замерзают, у Шантарских островов не все льдины успевают растаять за лето. А со стороны океана ветви течения Куросио круглый год вливают теплую воду.

Советский Союз — крупнейшая тихоокеанская страна. Не нужно забывать, что Тихий океан, при всей широте своей, сближает нашу землю с главными районами Китайской Народной Республики, с Вьетнамом, а также и с Японией, Соединенными Штатами Америки, Канадой, Филиппинами, Индонезией, Австралией.

Тихий океан прилегает к нашей стране тремя морями, ограниченными цепями островов, — Беринговым, Охотским и Японским. А у Петропавловска-Камчатского он и сам примыкает к материку, лижет волнами подножье вулканов. В ясную погоду с океана за сотни километров видно, как курится Ключевская сопка.

Тихоокеанские моря велики: Японское море крупнее Черного более чем вдвое, Охотское — вчетверо, а Берингово — впятеро. Черное море глубоко, а они вдвое глубже.

Как и Черное море, эти моря залили прогиб геосинклинали. Геосинклиналь еще живет: вздымающиеся хребты рядом с величайшими глубинами, клокочущие вулканы, жестокие землетрясения. На месте наших тихоокеанских морей суша ушла под воду сравнительно недавно.

Дно Японского моря опустилось низко, а седла проливов, ведущих в него из океана, высятся барьером, и глубоководные океанские животные сюда не проникли. Охотское же и Берингово моря не отгорожены таким высоким порогом, и только там, в этих двух морях из двенадцати, мы можем поднять наверх диковинные существа, обитающие на глубинах океана, — с телескопическими глазами, светящимися боками и ощеренной пастью.

Жизнь в наших тихоокеанских морях, на стыке океанских и материковых вод, разнообразна и обильна.

Одни из рыб в этих морях и живут и мечут икру — так поступает сельдь. Другие живут здесь, а на нерест уходят в реки: так ведут себя лососевые рыбы — кета и горбуша. А третьи приплывают сюда только на откорм: в Японское море с теплого юга до последних лет заходили косяки некрупной, но жирной сардины — иваси.

Рыбы здесь множество. Весною сельдь идет на нерест к сахалинскому берегу так плотно, что иной раз чайки стоят на спинах у рыб; случается, штормы выносят икру на отмель и нагромождают высоким валом; бывает, молоки окрашивают море в белый цвет и, разливаясь как масло, тушат волны. Траулер берет полный груз камбалы за какие-нибудь двое-трое суток. Лососи входят в устья речек и забивают все русло.

В Беринговом море киты пускают фонтаны охлажденного пара. На лежбищах Командорских островов размножаются морские котики. По дну около камчатских берегов передвигаются несметные полчища крабов. Под водой разрослись леса из водорослей.

Рыба, жир китов, мех котиков, крабы, ценные водоросли — на эти богатства много набегало охотников. Царское правительство не смогло достойно защитить дальневосточные моря и земли, открытые, изученные и обжитые русскими. Оно за бесценок, за какие-то семь миллионов долларов, продало американцам Аляску, разрешило им обогащаться чукотской пушниной; пустило японцев на Сахалин и Курилы, открыло им доступ к нашей рыбе.

Лишь советская власть этим захватам положила конец.

Острова, возвращенные нашей стране после победы над Японией, открыли советским кораблям свободный выход на простор океана. А это важно, потому что из Владивостока, из Советской Гавани, из Николаевска-на-Амуре ведут пути не только в далекие страны по ту сторону океана, не только в братский, свободный Китай; не только в Черное море через Суэцкий канал, но и в наши же порты на Сахалине, на Камчатке, на Чукотке и в Восточной Арктике, куда нет другого пути с Большой земли, кроме как по морю, если не считать, конечно, связи самолетом.

* * *

До недавнего времени наши моря были разобщены, а теперь они сомкнулись в единую водную дугу, обрамляющую Советский Союз. Вот эта дуга. По всем нашим Тихоокеанским морям можно свободно плавать от Владивостока до Берингова пролива. От Берингова пролива до Баренцева и Белого морей проложен Северный морской путь. Из Белого моря по Беломорско-Балтийскому каналу легко попасть в Балтику. А из Балтики с помощью Мариинской системы и Волго-Донского канала можно достичь Черного и Каспийского морей.

Советский корабль должной осадки при желании может доплыть по родным морям от Владивостока до Батуми.

Каналы, о которых в своем месте будет сказано подробнее, причленяют к великой нашей морской дуге и внутреннее море — Каспийское. Его правильнее было бы называть не морем, а озером, потому что оно никакими проливами не соединено с Мировым океаном. Но Каспий ведет себя, как настоящее море. И не грех именовать его морем.

Как на море, легко на нем потерять из виду берег: Каспий по размерам почти равен Черному морю (около 400 тысяч квадратных километров). Как море — он бурен: пересекая его, не минуешь качки. Как море — глубок: почти до километра. Довольно солен: в средней части до 13 граммов соли на литр. И как море — богат: это один из наших главных районов рыболовства.

В своей северной части Каспий мелок, как Азовское море. Тонкий слой воды хорошо прогревается и перемешивается, а могучее течение Волги насыщает его питательными веществами, сносимыми с полей. Здесь много рыбы — вобла, сельдь, судак, осетр, севрюга. Одни породы мечут икру в реках, другие — в протоках и заливчиках.

По перевозкам Каспий идет впереди других наших морей, хотя его северная часть надолго замерзает: лес везут на юг, а хлопок и, главное, нефть — на север. За счет бакинской нефти, в емких танкерах идущей в Астрахань, каспийский грузооборот и держит первенство.

Но все же Каспий — озеро: нет таких морей, где уровень воды ниже, чем в Мировом океане. А тут она стоит ниже океана почти на 28 метров. Если Каспий соединить свободным проливом с Черным морем, то Астрахань, Гурьев, Баку и Красноводск уйдут под воду.

Как в хорошем кипятильнике, в Каспии испарение в общем покрывается новым притоком. Ежегодно с поверхности здесь улетучивается водный слой толщиной почти в метр. Этот метр восстанавливается, потому что реки и дожди вливают в Каспий 400 кубических километров воды за то же время.

Но в балансе этом есть колебания: то чуть превышает испарение, то чуть превышает приток. За последние-годы по климатическим причинам приток отставал, и уровень Каспия упал на два метра. Да и рост орошения в Закавказье, вспашка полей с осени и снегозадержание в бассейне Волги снижают сток в Каспий. Северо-восточные заливы Каспийского моря обмелели — и на карте у крутогривого морского конька, на которого Каспий был очень похож, исчезло заостренное рыльце.

Каспий — это осколок давнего геосинклинального водоема, как и Черное море, с той лишь разницей, что Черное море сейчас связано с океаном, а он отъединился. Но для человека, для его хозяйства, для транспорта этот разрыв неудобен. И Волго-Доном мы исправили природу — снова, уже искусственно, силой современной техники собрали обломки доисторического «Тетиса».

Каналы не превращают озера в моря, не делают их частями Мирового океана, но они связывают их с океаном транспортным путем.

Есть среди наших морей большие и малые, глубокие и мелкие, соленые и чуть солоноватые. Черное море и зимой не замерзает, а в Карском море и летом плавают льдины. Летом в Азовском море вода наверху нагревается почти до 30 градусов, а в арктических морях с ледников обрываются айсберги. У Ленинграда разница между приливом и отливом меньше 5 сантиметров, а в Пенжинской губе Охотского моря вода во время прилива поднимается на 11 метров…

Моря на огромном протяжении составляют государственную границу Советского Союза. Они связывают наши порты почти со всеми странами мира. Они ставят СССР на одно из первых мест в мире по количеству вылавливаемой рыбы и на первое место по общей ценности улова.

Но на этом дело не кончается. Воздействие океана на сушу проявляется еще и в другом. Хотя и с неодинаковой силой, но океан дает себя знать во всех уголках нашей страны — вплоть до того самого Джунгарского Ала-Тау, который больше всех других мест земного шара удален от океана.

Дыхание океана во многом определяет климат и погоду.

ЗИМА И ЛЕТО

На дне горных котловин за Верхоянским хребтом воздух выхолаживается зимой до –70° и больше, пар человеческого дыхания опадает ледяной шуршащей пылью. А дальше к северу, но в другом конце страны, у прибрежных скал Мурмана, плещется море без единой льдинки.

Под безоблачным небом Средней Азии летняя жара поднимает столбик термометра до +50° в тени, капля дождя не освежит раскаленный песок. А примерно на той же широте у берегов Приморья матрос на палубе корабля в непроницаемом тумане ежится от холодной сырости.

Колебания термометра от –70° до +50°, показания осадкомера от 2 500 миллиметров до 60 и меньше, размах стрелки на весь циферблат барометра «буря — великая сушь» — такие крайности вмещает наша огромная страна. И эти крайности существуют прежде всего потому, что лик земли расчленен на сушу и моря.

Не будь океана, климат не был бы так разнообразен и сложен. Будь шар земной сухим — слово «климат», что по-древнегречески означает «наклон», более бы себя оправдало. И тогда климат умеренных широт из-за движения воздушных масс не был бы неизменным, но все же ой гораздо теснее зависел бы от угла падения солнечных лучей: в тропиках солнце над головой — там жарко; удаляемся мы от тропиков к полюсу — солнце проходит все ниже и ниже, нам становится холодней и холодней. Но существует океан, и в этот закон он вносит серьезные поправки.

Не будь океана, климат нашей страны гораздо сильнее определялся бы ее летним и зимним положением под солнцем. И можно было бы сказать: раз Советский Союз лежит на середине расстояния «экватор — полюс», значит солнце над СССР стоит не высоко, но и не низко, и климат наш поэтому в целом не тропический, но и не полярный, а средний, умеренный, более теплый летом и более холодный зимой. Это правильно, но есть океан, и он делает такую оценку слишком общей.

Вторгается океан — и продвигает никогда не замерзающий порт севернее мирового полюса зимнего холода. Дышит океан — и бумага набухает влагой и не держит чернил на той же широте, где она так высыхает, что ломается.

Воду и сушу не одинаково легко нагреть и остудить. Упал солнечный луч на землю и упал на воду — земля нагрелась быстрее. Солнце зашло — земля быстрее остыла. К полудню тропинка жжет босые ноги, а ступишь в воду — холодно; вечером скинешь рубашку — и зябнешь, а бросился в реку — тепло. Летом материки раскалились, а океаны еще прохладны с зимы. Зимою материки остыли, а океаны хранят летнее тепло.

И совершается вечный перенос тепла — не только главный, круглогодовой перенос тепла с тропиков к полюсам, но и переменный, сезонный перенос с океана на сушу и обратно. Вот это-то и осложняет простую формулу «чем ближе к полюсам, тем холоднее».

А на пути воздушных потоков, переносящих тепло и влагу, встают барьером горные страны со сложным очертанием. Воздух то стынет над снежным покровом, то его поджаривает песчаная плита пустынь. И это еще больше разнообразит карту климатов.

Нигде океанам не противостоит такой большой массив суши, как в нашей стране. Поэтому и колебания климата от полугодия к полугодию в Советском Союзе резче, чем где-либо.

Вот кончилось лето, наступает зима. Океаны медленно остывают, отдавая в воздух тепло, накопленное летом. Отдача эта щедрая: 1 кубометр морской воды охладился на градус — на градус нагрелись 3 118 кубометров воздуха. А суша, как кончилось лето, быстро растеряла тепло. Она уже остужает воздух. И пришел, в движение зимний муссон: над охлажденной сушей воздух остывает, сжимается, тяжелеет и опускается, чтобы понизу течь к океанам. Теплый воздух с океанов поверху стекает на сушу.

Осенью верхние потоки на сушу больше нижних потоков к океанам, потому что над сушей из-за сжатия холодного воздуха как бы становится просторнее. Массы воздуха поверху стекают на огромный материк Евразии, и в середине Сибири на каждый квадратный метр земной поверхности теперь давит лишняя четверть тонны. Образуется большое поле высокого давления со средоточием южнее Байкала. Стрелка барометра в январе там показывает не нормальные 760 миллиметров ртутного столба, а до 774. Вот откуда должна начинаться расшифровка сибирской зимы, а за нею — и зимы во всех других местах нашей страны. Не забудем только, что этот сложный процесс здесь изложен схематично.

В глубинах Сибири на рассвете мороз ниже сорока. Снег голубеет, белеет сквозь туман — отражает светлеющий купол неба. Скрип полозьев слышен километра за два. Топят речи — дым из труб столбом поднимается вверх. Солнце — как круг докрасна раскаленного металла.

Днем все сверкает — сверкает солнце, сверкает снег. Туман уже растаял. Голубое небо, чуть белесое от невидимых кристалликов льда, пронизано светом — посмотришь вверх из окна теплого дома и скажешь: «как летом». А на дворе стужа лишь немногим слабее, чем утром. Мороз силен. Силен, да совсем не страшен: воздух сух, ветра нет.

Розовато-сизый вечер переходит в темно-синюю ночь. Созвездия горят не точками — кусками серебра. Шорох выдоха кажется «топотом звезд». Мороз все крепчает, в тайге с гулом лопаются деревья.

Воздух тихо нисходит, а нисходящий воздух не склонен источать влагу, которую содержит, не образует облаков. Земля, не прикрытая облаками, теряет тепло. Поэтому-то зимой в Восточной Сибири и стоит ясная морозная погода без оттепелей. В Якутске средняя температура января –43°, с декабря по март выпадает на круг лишь 18 миллиметров осадков.

Так мы выделили сердцевину зимы — морозные места за Енисеем с высоким давлением и нисходящим воздухом, мощную Азиатскую антициклональную область. В пределах СССР она занимает все пространство от монгольской границы до Полярного, круга. И, выделив этот средний отсек страны, должны теперь обратиться к двум другим ее отсекам — к той части Советского Союза, что лежит к востоку отсюда, за горными хребтами у Тихого океана, и к той части, которая простерлась к западу, от Енисея до Балтики. Какая зима там?

Легко понять зиму восточного отсека — тот обмен воздухом между морями и сушей, о котором шла речь, проявляется у нас в наиболее чистом виде именно на Дальнем Востоке. Когда зимой откроешь дверь на улицу — холодом несет в ноги; так и здесь. На высотах воздух с океанов стекает на сушу, а понизу пластом мощностью до четырех километров к Тихому океану из Сибири движется студеный и тяжелый материковый воздух.

^{Средние температуры июля.}

^{Средние температуры января.}

Над селами и городами Приморья дует сухой, холодный ветер. Солнце блещет в безоблачном небе, а сильный мороз как схватил с начала зимы, так и не отпустит до весны.

Владивосток лежит на одной широте с субтропическим Сухуми, а морозы там, как в Архангельске: средняя январская температура –13°.Снег едва прикрывает землю. Лишь севернее, в низовьях Амура, на Сахалине и Камчатке, куда и зимой заходят морские ветры, иногда нужно откапывать избы из-под снега.

А может быть, и в западный отсек страны Азиатская антициклональная область посылает вместе со своим холодным растекающимся воздухом такие же сухие и морозные зимы без оттепелей, как и в дальневосточное Приморье? Нет, там дело обстоит сложнее.

Казалось бы, по закону зимнего муссона холодные и сухие восточные ветры из глубин материка должны там безраздельно господствовать. Но они не господствуют. Как бы в нарушение правила их то и дело сбивают западные ветры с Атлантики.

Чтобы найти силу, которая, сминая зимний муссон, гонит атлантический воздух с запада на нашу страну, надо начать с далеких тропиков.

В тропиках, на той опоясывающей землю черте, где солнце стоит над головой, массы воздуха нагреваются и поднимаются вверх, чтобы, раздвоившись, течь к полюсам, нести им тепло. Но прямым путем до полюсов им дойти не удается. На тридцатых параллелях вращение Земли отбрасывает их в северном полушарии вправо, а в южном полушарии влево, то есть к востоку. Вместо того чтобы двигаться к полюсам, воздух мчится с запада на восток по умеренным широтам вокруг земного шара. И тот воздушный поток, который несется с запада в северном полушарии, подхватывает, усиливает зимний муссон на нашем тихоокеанском берегу. Но он приходится «против шерсти» зимнему муссону в западной половине страны, в конце концов сводя его на нет.

Этот могучий воздушный поток, всегда льющийся с запада на восток по умеренным широтам, не пускает теплый воздух тропиков к полюсу, не дает холодному воздуху без помехи достигать тропических широт. И все же обмен происходит: коли воздуху с юга нельзя течь в северные широты непрерывно, ему удается проникать туда рывками.

В полосе западных ветров постоянно змеятся зыбкие рубежи между теплым и холодным воздухом, между воздушными массами разной температуры, разной влажности, разной скорости движения. И там, где такие неодинаковые массы, скользя, соприкасаются друг с другом, в определенных условиях рождаются огромные воздушные волны, затем превращаются в завихрения — в циклоны и антициклоны.

Циклоны и антициклоны с поперечником в одну-две тысячи километров и более втягивают в себя с юга клин теплого воздуха, с севера — клин холодного воздуха и бросают массы теплого воздуха на север, массы холодного воздуха на юг. Насильственно, прорывом осуществляют они тот обмен воздухом между севером и югом, гладкий ход которого пресечен Непрерывной тягой воздуха к востоку.

У циклонов низкое, а у антициклонов высокое давление внутри. В циклонах северного полушария ветры дуют против движения часовой стрелки, а в антициклонах — наоборот.

Циклоны часто родятся над Атлантикой. Воздушный поток, постоянно текущий с запада на восток, тотчас же увлекает их за собой, почти со скоростью поезда они мчатся к берегам Европы, потом над Европой и, в числе не менее восьмидесяти за год, пересекают границу Советского Союза. С ними к нам вторгается атлантический воздух.

Так какая же зима в западной половине страны?

Обширное пространство от Балтики до Урала и даже дальше на восток становится ареной борьбы воздушных масс: пришлый сырой и теплый воздух моря борется с сухим и морозным, воздухом суши. Борьба идет с переменным успехом, потому зимняя погода в Москве и неустойчива — то морозы, то оттепель.

Материковый воздух, частью пришедший с востока, частью образовавшийся из морского воздуха, который уже успел охладиться над снежным покровом, пытается отстоять свои позиции и даже наступать. Ему помогают холодные воздушные массы, вталкиваемые циклонами и антициклонами с ледяных просторов Арктики. Настают дни «сибирской» зимы — сухой воздух нисходит, столбик термометра грозит пасть до минус тридцати, по утрам над землею стелется туман, снег скрипит, на воротнике иней, мороз щиплет нос и уши, солнце в небе — красным кружком.

Но занесло с теплых вод Атлантики очередной циклон, и зима из «сибирской» стала «ленинградской»: давление упало, а температура поднялась, небо задернулось серой пеленой, подул сырой ветер, морозы миновали, — пожалуй, вот-вот начнет капать. Это значит — пришел воздух с моря. Более теплый и потому более легкий, он взбирается по наклонной поверхности тяжелого холодного воздуха вверх, вверху расширяется и потому охлаждается, а охладившись и затянув небо облаками, источает влагу.

Много воды приносят циклоны с далекого океана — иногда до 40 кубических километров за раз. Зимой вода эта выпадает звездочками ледяных кристаллов: пришел циклон — повалил снег. И химический анализ находит в том снеге следы морской соли.

Однако потеплело ненадолго — вот морской воздух весь ушел на высоты и там остудился, циклон изнемог. Материковый воздух вновь спешит водворить холодную и ясную «сибирскую» зиму.

В теплые дни Москва как бы сдвигается к Азовскому морю, а в холодные — к Новой Земле. Эти сдвиги в среднем определяют для Москвы температуру января немногим ниже –10°.

Все пространство от Балтики до Сибири, весь западный отсек страны — арена борьбы воздушных масс. Но, конечно, не на всем этом пространстве ход борьбы одинаков. Есть хоть на первый взгляд и неуловимая, но определенная межа: по одну ее сторону — перевес в борьбе у морского воздуха, по другую — у материкового.

Зимнее поле высокого давления, та мощная Азиатская антициклональная область, где безраздельно царит и достигает крайних пределов «сибирская» зима, на обобщенных метеорологических картах дает длинный отрог в Европейскую часть СССР — через Саратов и Харьков к Кишиневу. Это и есть межа зимней погоды: к северу от нее в общем преобладают ветры с запада и юго-запада, а к югу — ветры с востока и северо-востока. Это полоса частых антициклонов, а в антициклонах воздух движется ведь как часовая стрелка.

К югу от линии Саратов — Харьков — Кишинев западные циклоны тоже заходят, но реже. Там, в южной части Великой Русской равнины, особенно на востоке, преобладает сравнительно холодная погода с сухими восточными ветрами.

А к северу от линии Саратов — Харьков — Кишинев, особенно на западе, господствуют ветры с Атлантики — там то и дело появляются циклоны, смягчая морозы, принося временные потепления и низкую облачность.

Словом, северо-запад Европейской части СССР чаще видит вторжения теплого атлантического воздуха, чем юго-восток. Вот почему зима в Астрахани холодна, как в Ленинграде: Астрахань лежит на 1 300 километров южнее, но зато на 1 000 километров восточнее.

^{Карта годовых осадков.}

Зимой в Европейской части СССР самые холодные места — на северо-востоке, в бассейне Печоры. Оттуда обычно и врываются к нам массы арктического воздуха, пользуясь тем, что не находят на пути своем горных преград до самого Крыма и Кавказа.

А теплее всего — на Черноморском побережье, огражденном горами от вторжений холодного воздуха с севера. Лишь в редкие годы он прорвется туда, поморозит нежные побеги южных растений. В среднем же январская температура там выше нуля: на курорте Гагра, в самом теплом месте, +7°, как в Москве в апреле или в сентябре. За последними осенними цветами там сразу идут первые весенние цветы. На Новый год среди камней распускаются фиалки. Иногда белый снежок прикроет их синеву да сейчас же стает. И не переставало бы светить нежаркое зимнее солнце, если б не забредали сюда со Средиземного моря циклоны, на время задергивая серыми тучами небо и горы, будоража помрачневшее море.

Проходят зимою циклоны и в Среднюю Азию, лепя мокрым снегом и разводя липкую грязь. В горах, где их влажный воздух взбирается по склонам, льют дожди, нарастают снежные поля — накапливается влага для орошения полей.

Горы обрамляют Среднюю Азию с юга и востока, а не с севера. Прикрой они этот край со стороны Сибири — и в Средней Азии зимой было бы не холоднее, чем на черноморском берегу Крыма и Кавказа. Но, кроме отдельных долин, Средняя Азия равнинами распахнута на север, и всю зиму Сибирь сливает туда свой холодный воздух, заполняя низины.

Правда, продвигаясь все южнее и южнее, холодный воздух прогревается, юг берет свое: средняя январская температура в Ташкенте ниже нуля лишь на градус — днем окна открыты, ребятишки бегут в школу без пальто, загар на лицах держится до самой весны. Но иногда вдруг докатится волна арктического воздуха — холод скует и высушит грязь, слезы замерзнут под глазами верблюдов.

Цепи гор загораживают Среднюю Азию с юга, и лишь там, где они пониже, порой переливается к нам теплый воздух с Иранского плоскогорья — чаще к весне. Спускаясь с гор, он от сжатия еще более нагревается. Будто лето пришло — стало жарко, солнце светит в ясном небе, далекие горы густо синеют. И в радиосводке погоды перечень городов, начатый Верхоянском или Якутском с их сорокаградусными морозами, чудесно завершается: «…в Ашхабаде двадцать пять градусов тепла».

Но зимой погода в Средней Азии изменчива. На соприкосновении иранского воздуха с сибирским родится циклон, бросит холодный воздух на место теплого, и через день-два в Ашхабаде — ветер и снег, термометр падает ниже нуля.

Зимой земля в Советском Союзе на всем своем пространстве получает меньше тепла от солнца, чем расходует на излучение. Этот недостаток тепла пополняют теплые воздушные массы с океана, — как мы видим, в разных районах Союза по-разному.

* * *

Вот зимняя половина года в северном полушарий прошла, наступила весна. Воздушные потоки муссона приостановились, замерли, чуть поколебались — и вот уже двинулись снова, но в обратную сторону. Теперь под высоким солнцем начинает раскаляться суша, а океаны еще хранят зимний холод. Морской воздух несется понизу на горячую сушу, материковый воздух поверху стекает к океанам, разгружает землю от зимней тяжести, понижает давление. Разгорается лето.

Снова Дальний Восток в наиболее чистом виде представляет нам этот обратный бег муссона: летом с Тихого океана дуют прохладные, влажные ветры. Но летний дальневосточный муссон куда слабее зимнего: ведь он идет с востока — против главного воздушного течения умеренных широт.

С моря приходят тихоокеанские циклоны и обрушивают ливни на горы и пади Приморья. Рекам, после малоснежной зимы не знавшим весеннего наводнения, летом настает час выходить из берегов. Почва на полях промокает. Сырой туман источает еле видные капельки — от мороси стали мокрыми каменные стены домов, волгнут паруса на яхтах, тяжелеют сети на вешалах. Во Владивостоке относительная влажность в июле 88 процентов.

Это значит, что высокое давление на суше сменилось низким, муссон стал дуть в противоположную сторону. На тихоокеанском берегу сухая зима уступила место сырому лету.

Поле низкого давления также лежит теперь внутри материка, как зимой лежало там поле высокого давления. Но средоточие низкого давления, крайняя его точка — уже не около Байкала, а в тех местах, где жарче — недалеко от советской границы в Иране. Над обнаженными горячими пустынями воздух накален и расширен. Давление в Средней Азии падает до 752 миллиметров. Там-то и нужно искать подлинную сердцевину лета.

В глубинах материка, в поле низкого давления, при ясной, солнечной погоде воздух сильно прогревается. У Верхоянска и Оймякона, где зимой располагался мировой полюс холода, теперь под открытым небом созревают огурцы, помидоры и скороспелая пшеница. Температура в Якутске может достичь +38°. В поезде, пересекающем равнины Западной Сибири, так жарко, что хочется открыть все окна в вагоне. Песок в Кара-Кумах накаляется до +80°, а иногда и выше. Он жжет через подошву сапога. А в Термезе на афганской границе жара достигает крайнего в Советском Союзе предела: +50° в тени.

Здесь жарче, чем под самым экватором. Но жара переносится много легче, чем там, потому что воздух не влажен, а сух: относительная влажность в пустыне может измеряться единицами процентов. Пот обилен, но он сразу испаряется, и это охлаждает наше тело.

В Байрам-Али, в оазисе посреди пустыни Кара-Кумы, находится знаменитый санаторий для лечения почек. Там почки отдыхают: основную работу по изгнанию влаги из тела берет на себя кожа.

Ветры в Среднюю Азию летом дуют с севера: можно сказать, что зимой их гнало сюда высокое давление в холодной Сибири, а теперь притягивает низкое давление в горячих пустынях. Проносясь с севера на юг над раскаленной землей, воздух быстро нагревается, струями вырывается вверх, закручивает смерчи и затуманивает небо мелкой пылью. Он так здесь сух, что даже в восходящем потоке не дает осадков — лишь над далекими вершинами видны облака, грозы грохочут в горах. А на равнине, где-нибудь в Байрам-Али, все лето годами не бывает дождя при средней июльской температуре +30°.

Летом в Средней Азии господствует горячий материковый воздух — метеорологи называют его уж не умеренным, а «тропическим», потому что он в самом деле похож на воздух более южных, тропических пустынь. Европейская же часть страны по-прежнему остается полем борьбы между воздухом суши и воздухом моря. Как и зимой, хоть и с несколько меньшей силой, океан простреливает Русскую равнину циклонами.

Но зимой суша остужала воздух, теперь она его нагревает. Утром еще прохладно, на траве в косом свете солнца разноцветными искорками мерцают росинки. Небесная голубизна глубока и чиста. Потом начинает припекать, воздух пришел в движение, зашелестел листвой. Взглянешь на небо — округлые белые глыбы облаков с плоско подрезанным низом взялись неизвестно откуда. Жара распаляется. Воздух восходит от нагретой земли, в вышине, расширяясь, охлаждается, облака растут, клубятся. Пожалуй, после полудня и сизая туча зайдет, брызнет холодными каплями на встрепенувшуюся зелень, на горячую пыль. И день уходит снова ясный, тихий, теплый. До океана далеко, мы во власти нагревшегося материкового воздуха.

Вызовем в памяти начало первого «Стихотворения в прозе» Тургенева — точное, как синоптическая сводка:

«Последний день июля месяца; на тысячу верст кругом Россия — родной край.

Ровной синевой залито все небо; одно лишь облако на нем не то плывет, не то тает. Безветрие, теплынь…»

Но час придет, дрогнет и упадет стрелка барометра, проступят на небе высокие перистые облака — предвестники ненастья, а потом и низкие серые тучи потянутся с запада, «из гнилого угла», заволокут все небо, зальют землю дождем.

Пронесся циклон, на время возмутив спокойствие материкового воздуха, прогрелся, угас — и кончилось ненастье, снова светит солнце.

Как и зимой, циклон изменил температуру, но теперь он не повысил ее, а понизил, потому что принесенный им морской воздух летом холоднее, чем воздух суши.

Летом, как и зимой, не на всей Русской равнине одинаково распределены силы в борьбе материкового воздуха с морским. И летом через Харьков — Саратов тянется незримая черта — по северную ее сторону чаще проходят циклоны, по южную — чаще стоит безоблачная жаркая погода.

Но происхождение этой климатической границы другое, чем зимой. Тогда это был отрог Азиатской антициклониальной области, выдвинутый к западу. Теперь, в летнюю жару, азиатский антициклон исчез вместе со своим западным отрогом. Максимум воздушного давления переместился с горячего материка на прохладный океан. Давление на Атлантике у Азорских островов поднялось до 768 миллиметров. Вот эта Азорская антициклональная область и выдвигает летом свой отрог к востоку, простирая его на южную часть Русской равнины.

Правда, антициклональная полоса высокого давления на линии Харьков — Саратов летом выражена слабее, чем зимой. Но все-таки она существует, И, как полагается при антициклонах, по северной ее стороне текут, подчиняясь правилу часовой стрелки, юго-западные и западные ветры. Обозначается ветрораздел, расчленяющий Великую Русскую равнину летом на две части: на более влажный, подверженный циклонам северо-запад и на Жаркий, сухой юго-восток, В Москве с ее средней температурой июля +19 выпадает около 600 миллиметров годовых осадков, а в Сталинграде, где средняя июльская температура +24°, только 300.

Так мы подошли к злому и тяжелому явлению засухи.

На юго-востоке Русской равнины, от украинских степей до Северного Кавказа и Заволжья, и дальше на востоке, в зауральских степях, часто повторяются засушливые годы, сокращая урожай. В среднем там засушлив один год из трех. А время от времени разражается особенно сильная засуха — тянет опаляющий ветер, в воздухе, застилая солнце, повисает мгла, трава желтеет, листья свертываются в трубочку, колосья на полях высыхают, гибнет хлеб.

Не нужно думать, что горячие ветры дуют непременно из пустынь Средней Азии. Они могут, конечно, дуть и оттуда, и иногда «тропический» воздух Закаспия в самом деле прорывается на север, но так бывает не всегда. Ведь мы помним: над пустынями Средней Азии летом — низкое давление, и ветер склонен дуть не оттуда, а туда.

Засуху на юго-востоке Русской равнины чаще вызывает воздух, пришедший с севера или северо-востока, даже из Арктики. Попадая из холодных мест в более теплые, он нагревается и потому иссушается. Либо же не пришлый, а свой местный, ранее пришедший воздух так разогревается от соприкосновения с залитой солнечными лучами землей, что его дуновение становится подобным пламени.

Летом Советский Союз почти на всем своем пространстве получает больше тепла от солнца, чем растрачивает на излучение. Воздушные потоки с океана охлаждают и увлажняют нашу землю, но, как мы видим, середины страны достигают с трудом.

* * *

Какой же у нас климат в целом?

Советский Союз простирается от севера к югу на 42 градуса широты, почти на половину расстояния «полюс — экватор». И потому попадает сразу в три климатических пояса — в полярный, умеренный и субтропический, не дотягиваясь лишь до тропического.

Однако места с полярным климатом, где средняя температура самого теплого месяца не выше +10° и где холод не дает расти деревьям, лежат у нас лишь неширокой полосой вдоль крайнего севера Сибири. Они занимают только 6 процентов площади Советского Союза.

Мало у нас и мест с субтропическим климатом, где, при средней температуре самого холодного месяца примерно в +4°, хотя бы некоторые из растений зимой без прикрытия не прекращают вегетацию.

Южный берег Крыма, Черноморское и Каспийское побережья Кавказа, укрытые горами долины на юге Средней Азии — их площадь еще меньше, чем мест полярных. И получается, что основная, подавляющая часть нашей страны обладает умеренным климатом.

Но назвать наш климат умеренным и этим ограничиться нельзя. Он умеренный в том смысле, что он не полярный и не субтропический; за малыми исключениями, о которых сейчас говорилось, в Советском Союзе нет средних температур июля ниже +10° и нет средних температур января выше +4°. Именно в этом смысле наш климат умеренный. В стороны от очерченных границ температурные отклонения в СССР огромны.

Наш климат называется умеренным потому, что в июле почти по всей стране средняя температура не опускается ниже +10°. Это холодная граница теплого летнего времени. А в теплую сторону для лета предел не установлен, и мы видели, что летом в СССР температура поднимается чрезвычайно высоко: до +50° в тени.

Наш климат называется умеренным потому, что в январе почти нет мест, где средняя температура поднималась бы выше +4°. Это теплая граница холодного зимнего времени. А в холодную сторону для зимы нет ограничения. В СССР есть места, где средняя температура самого холодного месяца падает до –56°.

Этот необычайный размах температурных колебаний от лета к зиме вызван, как мы уже знаем, громадными размерами Советского Союза и того материка, на котором он простерся. Массивный материк сильно разогревается летом и сильно остужается зимой. Значит, климат наш не умеренный — он континентальный, «материковый».

Зима у нас холодная, и чем дальше от Атлантического океана вглубь страны на восток и северо-восток, тем холоднее: средняя январская температура в Калининграде –3°, в Москве –10°, в Омске –19°, в Якутске –43°.

Лето нас теплое, даже жаркое, и чем дальше на восток и юго-восток, тем жарче: средняя июльская температура в Калининграде +17°, в Москве +19°, в Сталинграде +24°, в Термезе +31°.

Так же и с осадками — чем ближе к Атлантическому океану, тем их больше, а чем дальше вглубь страны, особенно к юго-востоку, тем меньше: в Калининграде 700 миллиметров в год, в Москве около 600, в Сталинграде 300, в Нукусе 80, на Восточном Памире 60 и меньше.

Словом, чем дальше вглубь страны, тем зима морознее, лето жарче, осадков меньше. Чем глубже в страну, тем континентальнее климат.

Континентальность климата несет нам и плюсы и минусы. Советский народ разумным хозяйствованием плюсы использует, а минусы стремится устранить.

Зима холодна, зато мелкослойна, и потому крепка, упруга древесина в лесах, тепел мех пушных зверей. Почва промерзает, но озимые культуры под снежным покровом переживают любые холода. Мороз губил на севере фруктовые деревья, но мичуринцы сумели закалить их. Реки надолго покрываются льдом, но мы учимся речными ледоколами удлинять навигацию.

Кое-где дуют сильные ветры, особенно в Арктике и на Дальнем Востоке. Ураган «бора», низвергающийся с гор на Новороссийск, может опрокинуть груженые вагоны. На Памире в скалах ветром просверлены дыры… Но ветер — это богатство, овладение которым только начинается. На просторах СССР можно уловить колоссальную ветровую энергию.

Летом и жарко и сухо, зато нигде не вызревает такое отличное, богатое белком зерно, как у нас. Жара и сушь быстро переводят крахмал растений в сахар: нигде нет такого сладкого винограда, таких сахаристых дынь, как в Средней Азии. Хлопковое волокно у нас тонкое и прочное. На юго-востоке осадков не хватает, нам приходится тратить много сил на борьбу с засухой и на полив растений, зато, уж овладев водой и получив возможность дозировать ее по своей воле, человек сразу становится властелином полей.

Солнце на юге жжет немилосердно, но и это можно обратить на пользу: в Средней Азии уже работают первые гелиобани, гелиокухни и даже гелиохолодильники; человек прямым путем овладевает энергией солнца — без посредства хлорофилла растений.

Да ведь и не везде у нас знойное лето и суровая зима. Субтропики наши невелики, но при полном освоении они смогут давать много ценнейших плодов. Немало у нас земель засушливых, но есть и места достаточно влажные, где можно возделывать сколько нужно влаголюбивых растений — красного клевера, льна-долгунца.

ОТ ТУНДРЫ ДО СУБТРОПИКОВ

Узнав, от сколь многих условий зависит климат разных мест нашей Родины, мы увидели, что правило «чем севернее, тем холоднее» справедливо лишь в общем. Но в общем-то оно справедливо. Если отвлечься от исключений и частностей, на севере, разумеется, холоднее, чем на юге.

Все на земле, в конечном счете, живет энергией солнца — и крепкий дуб и малая былинка. А низкое солнце севера шлет земле меньше тепла, чем высокое солнце юга, и то, что растет на крайнем юге, не может расти на Крайнем Севере — там своя жизнь, приноровившаяся к недостатку тепла. На Земле Франца Иосифа квадратный сантиметр поверхности получает непосредственно от солнца 16 калорий тепла в год, а в Ташкенте — 101, в шесть раз больше. На севере зимой в термометре замерзает ртуть, а на юге летом к раскаленному песку страшно прикоснуться. В Туркмении колосится ячмень, когда села Камчатки засыпаны снегом до крыш. В сибирской лесотундре лиственница за сотню лет едва достигает толщины лыжной палки, а в Колхиде годовалый эвкалипт превышает два человеческих роста.

На разных широтах неодинакова сила солнца, меняется почва, меняется вся живая природа — мир растений и животных. Одна за другой, с постепенными переходами, идут полосы по лицу нашей страны, — в каждой из них черты живой природы во взаимных влияниях под определяющим воздействием климата приобретают свой особый, неповторимый облик.

В одной полосе — болото на вечной мерзлоте, в другой — южный краснозем. В одной — карликовая береза, в другой — вечнозеленая лиана. В одной — полярная сова, в другой — розовый фламинго.

Эти полосы, эти природные зоны шли бы друг за другом ровно и размеренно, если б наша планета была однообразной и гладкой, как биллиардный шар, и если б климат целиком определялся наклоном солнечных лучей. Но ведь обмен теплом и влагой между океаном и сушей, причудливость очертаний морей и горных хребтов, неодинаковость земной поверхности — все это, как мы уже знаем, усложняет климатическую карту. Нарушается и плавность перехода от одной зоны к другой: их площади неодинаковы, их границы извилисты.

Прежде чем пройти с севера на юг все природные зоны нашей Родины, уясним себе общий их порядок.

^{Схема природных зон СССР.}

Вспомним, что Советский Союз лежит в умеренном климате, кроме узкой полоски на Крайнем Севере, где климат полярный, и небольших уголков на крайнем юге, где климат субтропический. Вот эти крайности и отсечем первым делом. Полярному климату у нас отвечают ледяные шапки на арктических островах и тундра на материке, а на противоположном конце страны, за горами, у южной границы, где и зимой под открытым небом не угасает растительная жизнь, лежат субтропики.

Так верхний и нижний этажи отчленились. Осталась главная часть здания, то, что относится к умеренному климату, — основной массив страны.

Сначала разделим его на две большие части: на северную с лесом и на южную без леса. Граница пройдет примерно по линии Харьков — Саратов — Барнаул. А эта черта нам уже знакома — так тянется полоса повышенного давления, полоса антициклонов. Она-то и отделяет лес от безлесья. И понятно почему: на окраинах антициклонов в северном полушарии ветры дуют, как движутся стрелки часов — по северную сторону с юго-запада и запада, а по южную — с северо-востока и востока; первые несут с Атлантики влагу — леса растут хорошо; вторые исходят из глубин материка и потому дают мало влаги — лесам расти труднее.

Теперь берем обе части — северную лесистую и южную безлесную — и каждую из них членим на три доли. Северная часть делится так: хвойные леса, хвойно-широколиственные, или, как часто говорят, смешанные, леса и лесостепь. Полосы, переходящие друг в друга и объединенные присутствием леса. А вот три доли южной части: степь, полупустыня, пустыня. Полосы, переходящие друг в друга и объединенные отсутствием леса на ровных местах.

Получилось восемь этажей, — будем лишь помнить, что это деление упрощенное, грубое. Спустимся по этажам сверху вниз.

Волны полярных морей бьют в низкий берег тундры. Ветрено, пасмурно. Мелкий дождь как из сита сеет на лишайник и мох, на морошку, на блеклую траву, — стебельки ее, защищая друг друга, как бы свалялись в подушки.

Лето с немеркнущим светом, но с постоянной угрозой заморозка пролетает за два-три месяца, и хоть брызнет оно на землю яркими цветами — розовыми смолками, желтыми лютиками, голубыми незабудками, — но согреть ее успеет лишь на какой-нибудь метр. Ниже лежит твердый и непроницаемый щит вечной мерзлоты.

Осадков в тундре мало, всего лишь 200–300 миллиметров в год, но зато и испарение из-за холода совсем невелико. Поэтому почва заболочена. К тому же и ледяной щит вечной мерзлоты задерживает влагу, не дает ей просачиваться вниз.

В болотистую почву воздух проникает с трудом. Бактериям, разлагающим остатки растений, не хватает кислорода воздуха, им приходится отнимать кислород у окисных соединений железа, — те превращаются в бедные кислородом закисные соединения и окрашивают почву в сизый цвет. Отмершие растения в холоде, в сырости не до конца разлагаются. Идешь — земля и пружинит и чавкает.

Кое-где по земле стелются кустарники, но деревьев нет. На Крайнем Севере за линией средней июльской температуры +10° они без помощи человека не растут: листья и ветви испаряют больше влаги, чем корни могут поднять из холодной почвы.

Безлесная, под серым небом, тянется тундра вдоль полярных морей на сотни, тысячи километров из конца в конец страны. Гогочут гуси и крякают несметные стаи уток на озерах, кричат кулики, неотступно звенят тучи комаров.

А минует короткое лето — и месяцев на девять падет неглубоким, но плотным слоем снег, закрутит в полярной ночи пурга, заполыхают в небе огни северного сияния, ударят сорокаградусные морозы.

Птицы улетят в теплые края — встретишь только белую куропатку да полярную сову. Песец из бурого станет белым. Пеструшки проложат свои ходы под снегом. Северный олень в поисках ягеля ударит по насту острым копытом и по самые рога всунет в снег свою волосатую морду. Люди с ног до головы оденутся в меха.

К югу теплее. Хоть дождей там и больше, но воздух суше. Тундра через лесотундру постепенно переходит в лес.

Сначала по долинам рек, а потом и всюду начинают появляться одиночные деревья «криволесья» — низкие, корявые, изогнутые, обросшие космами лишайников. Вот, наконец, они сплотились в чащу, выпрямились, поднялись, стали даже касаться друг друга ветвями, затенили землю. И распростерся на полстраны — от Балтики до Камчатки — дремучий хвойный лес — тайга.

На юге хвойные леса дотягиваются до Ленинграда, Иванова, Горького, Тюмени и Томска, а за Томском — до государственной границы и долины Амура. Это самая широкая из всех наших зон, она могла бы покрыть всю Европу — целую часть света.

До Урала тайга стелется по равнине, вместе с Уралом горбится, снова плоско расстилается по Западной Сибири, а за Енисеем до самого Тихого океана пологими, спутанными волнами идет по возвышенностям.

Чем дальше на восток, вглубь Сибири, тем меньше в тайге сел и городов. Зато больше зверья — дымчато-серых белок, красных лисиц, горбоносых лосей, полосатеньких бурундуков. Но и туда, в далекие края, углубились дороги, поля и селения. Жужжит пила, готовит лес для строек.

В таежной полосе при теплом лете — суровая зима. Почва сильно промерзает. Но в западной половине тайги, где теплее, нет вечной мерзлоты. До Урала растет ель и сосна, в Западной Сибири — ель вперемежку с пихтой и сибирским кедром. А за Енисеем мало снега, морозы же сильны как нигде, и земля оттаивает только снаружи. Вечная мерзлота выстилает всю восточную половину страны, кроме Приамурья и Приморья. И потому главное дерево в Восточной Сибири — лиственница. Она еще больше, чем ель, похожа со своими корнями на рюмку — пустила их не вглубь, а тонким слоем в стороны и держится на этом кружке. Зато ветру ничего не стоит ее повалить — хоть и не силен там ветер, но вся тайга в буреломе.

Чтобы сократить испарение и меньше тянуть влаги из холодной почвы, лиственница на зиму сбрасывает хвою. Осенью, когда иглы пожелтеют, вся тайга золотая. Стукнешь по стволу топором или прикладом ружья — и дерево вмиг обнажится. На плоском кружке да без хвои лиственница и забирается на север дальше всех деревьев мира.

Получается, стало быть, что не вся тайга вечнозеленая. Лиственничные леса зимой стоят голые, прозрачные — черная сеть на белом фоне снега.

И не вся тайга — сплошь хвойная. Кое-где к иглам примешаны и листья. Вырубки и гари покрылись березой да осиной, сырой луг зарос ольхой.

Но у березы, осины и ольхи листья мелкие. Широколиственных же, теневыносливых пород в таежных лесах нет, лишь редко-редко попадется липа. Нет клана, нет ясеня, нет вяза, а главное — нет дуба. Там, где эти деревья «широколиственно и шумно» вторгаются в молчаливые, колючие ельники, тайга перестает быть тайгой и превращается в хвойно-широколиственный, смешанный лес.

Деревья с широкими листьями требуют больше влаги и тепла. А таежная полоса, пересекая весь Советский Союз, захватывает и холодные, невлажные места. Поэтому в смешанные леса тайга переходит не везде. И они лежат у нас на карте не полосой по всей южной кромке хвойных лесов, а лишь в двух местах, на концах страны, поближе к океану: на Русской равнине треугольником от Ленинграда до Киева на юг и до Уфы на восток и на Дальнем Востоке треугольником от Комсомольска-на-Амуре до Владивостока на юг и до Благовещенска на запад.

В обоих этих треугольниках выпадает не меньше 650 миллиметров осадков в год. И оба они с удалением от океана вглубь страны сужаются, «выклиниваются», сходят на нет. Между ними, на всем пространстве от Урала до Амура, смешанного леса не найдешь; липа кое-где встречается, но дуб слишком много испаряет зимой влаги, чтобы жить в лесах континентальной Сибири.

Милые глазу и сердцу леса Подмосковья — из хвойно-широколиственного треугольника Русской равнины. Так сложилось, что именно здесь, в этих-то лесах, задушевно-красивых и скромных, выросло и окрепло историческое ядро русского государства — Московская Русь. Леса эти стоят фоном на полотнах «Золотой осени», «Марта», «Аленушки». По ним «идет-гудет Зеленый шум». К ним прислушивался Чайковский: «неизъяснимый подъем духа, доходящий почти до проникновения в область абсолютной красоты, я испытывал только среди нашей смиренной природы…»

Сосна с высоким медным стволом, на котором отшелушилась и трепещет под ветром желтая пленочка. Береза с черными узлами, на белой атласной коре, вся просвеченная солнцем. Ель с тихо колышущимися лапами, с верхушкой в одну веточку. Дуб в кружеве ярко-зеленых листьев.

Но не сосна и не береза отличают этот лес. Сосновый бор здесь растет не потому, что это его зона, — он может уйти и в тайгу и в степь. И березовая роща разрослась, воспользовавшись случаем: на вырубках первым делом появляется светолюбивая, неприхотливая, быстрорастущая береза, но пройдут годы, и она уступит место первоначальным хозяевам леса, — после того, как те не спеша поднимутся под сквозным пологом листвы, защитившим их от яркого света и заморозков.

Ель и дуб вместе — вот что определяет эту зону. К северу от линии Ленинград — Уфа в лесах Русской равнины, если не считать речных долин, нет дуба: там тайга. К югу от линию Киев — Уфа нет ели: там лесостепные места. А треугольник Ленинград — Уфа — Киев, где ель растет рядом с дубом, — это и есть зона смешанного леса.

Ель и дуб здесь «смешиваются». Но они не друзья. Этот треугольник — поле борьбы. Когда на Русской равнине растаял ледник и очистил место, тайга вступила в бой с широколиственным лесом.

На рубеже тайги, за Верхней Волгой, сосредоточились несметные полчища еловых лесов — суровая армия в остроконечных шлемах. Ели сомкнулись плечом к плечу, сдвинув свои перистые ветви и сгустив сумрак у земли, где лишь белые цветочки кислицы, вечнозеленые листики брусники да резные лопасти папоротников нарушают однообразие мохового покрова.

А на юге, на рубежах леса и степи, стоят дубравы, весело блистая на солнце. Дуб испаряет много влаги, — а тут как раз наибольшее испарение во всей нашей стране: и осадков много и тепло.

Могучий дуб не один, у него целая свита. Когда листва еще не распустилась и дно леса залито солнцем, у ног дуба ложится яркий и пестрый ковер из весенних цветов — подснежник пронзает своим зеленым острием и старый лист и зернистую корочку последнего снега. А позже, когда лес погрузится в тень, разрастутся широколиственные травы — сныть, колокольчики, ландыш. Сверху их прикроет орешник, всегда верный дубу. Сплетут свои ветки дикая груша, татарский клен, а еще выше, под стать самому дубу, иногда уж восьмым ярусом поднимутся ясень, клен, липа, вяз, а на крайнем западе, за Полтавой, и граб, за Хмельницким — еще и бук.

И вся эта семья, предводительствуемая дубом, ведет на пространстве от Киева до Ленинграда и Уфы сражение с армией елей. Спутники дуба стараются защитить, вытянуть молодые дубки, устилают своими листьями землю, чтобы помешать расти мху, спутнику ели. А теневыносливые елочки втихомолку подрастают под пологом листвы и, простирая сплошной шатер и разводя кругом мох, хотят все заглушить и воцариться.

Смешаны хвойные и широколиственные деревья и в другом треугольнике — на юге Дальнего Востока, где в диковинных уссурийских лесах виноградная лоза обвивает северную ель, клюква растет рядом с лотосом, тигр встречается с соболем.

Иногда уссурийскую природу называют субтропической, но это неправильно: нет зим без мороза, нет непрерывной растительной жизни. Но все же природа там необычайно богата.

Когда-то на Дальнем Востоке был жаркий климат, а потом похолодало. С севера и с гор поползли ледники. Но до Уссурийского края они не добрались, не стерли прежнюю богатую растительность. Древний южный лес тысячелетиями привыкал к холодам. Он погрубел, поблек, но весь не погиб, — остатки давней пышной флоры сохранились.

Лиственные породы смешаны в непролазную многоярусную чащу: дуб, граб, ясень, клен, орех, белая амурская сирень, амурская липа, белая, желтая и черная березы, красное дерево — тис, бархатное дерево с пробковой корой, береза Шмидта, которая на изгиб прочнее чугуна… Подножья деревьев скрыты зарослями орешника, леспедезы, жимолости, смородины, жасмина. А из хаоса листвы колоннами встают кедровые сосны, или, как их обычно называют, корейские кедры, — деревья редкой красоты и мощи, ростом с десятиэтажный дом. Висят лианы, иной раз толщиной с телеграфный столб. Трава густая, высокая, сочная, сорок видов одних папоротников. Цветы яркие, крупные — подчас четверть метра в поперечнике. Порхает тропическая бабочка «данаис тация», ползет жук-дровосек доледниковой эпохи («каллипогон реликтус») длиною в десять сантиметров, родственный жукам тропической Америки. В ночном воздухе мерцают летающие светлячки… Все это в местах, где зимою бывают морозы в минус сорок.

Зима в лесах — и в смешанных и в хвойных и на Русской равнине и особенно за Уралом — морозная. Но лето теплее, чем в тундре. Быстрее разлагаются отмершие корешки и травинки, истлевают в перегной.

Но зато в лесах и осадков больше — не 200–300, а 300–600 миллиметров. Дожди поливают землю, затененную пологом леса, и вода, вместо того, чтобы испариться, просачивается туда, где, как насос, работают корни деревьев. И по пути уносит вниз питательные вещества, выщелачивает, вымывает почву. Сверху тонким слоем лежит свежий перегной, а под ним, выше того слоя, куда вмыты питательные вещества, находится пустой «подзолистый» горизонт, с землей рассыпчатой и светлой, похожей на золу.

Только в болотах, как и в тундре, распад замедлен избытком воды и недостатком кислорода. Там все лето нарастает торф. Болот же в лесной полосе немало, особенно на плоских местах: леса Западной Сибири заболочены наполовину, белорусское Полесье — на треть.

В подзолистой почве 2–4 процента перегноя, по плодородию ее не сравнишь с черноземом. Но обработай поле получше, напитай удобрениями, внеси известь, введи тот севооборот, который нужен, — и лесные края урожаями могут обогнать своих черноземных соседей. Сверимся с директивами XIX съезда партии по пятому пятилетнему плану: на неполивных полях центрально-черноземных областей урожайность зерновых к концу пятилетки должна подняться в среднем до 16–18 центнеров с гектара, а в нечерноземной полосе несколько выше — до 17–19 центнеров. Дело в том, что в лесной полосе почти не бывает засух.

Смешанный лес Русской равнины на юге переходит в другую, более сухую зону — в лесостепь.

Туда ель не досягает — ей уже суховато и жарко. Дуб мог бы там господствовать, но у него появляется другой враг — степная трава. Для взрослого дуба травинки, конечно, так же страшны, как щелчки для слона. Но дубок, только что выклюнувшийся из желудя, должен, чтобы вырасти, отбить буйный, опасный натиск трав.

В полосе лесостепи, от линии Киев — Уфа до линии Харьков — Саратов, дубравы борются со степью. То курчавится дубовый лесок — как обычно, с примесью ясеня, клена и липы, с неизбежным орешником. То оголилось открытое поле. Полю еще помог человек — много лесов порубил. В лесостепи западнее Волги сейчас под лесом не больше седьмой части площади.

Есть поля и в лесной полосе, и большие. Но там, где ни встань, куда ни погляди — горизонт замыкается лесом. А здесь куртины деревьев с серой лесной почвой лежат островками среди широкого степного океана.

Здесь «тучный дуб растет над тучной нивой». Широта, плодородие, а зайдешь в рощу — прохлада, лучи солнца процежены сквозь полупрозрачную листву.

Эти места становятся всем нам еще ближе, роднее, когда мы прочитаем «Записки охотника». Недаром очерк, завершающий их, так и назван — «Лес и степь». Там сказано: «Свежо, весело, любо!»

Лесостепь уходит и за Урал, тянется полосой вдоль Сибирской железнодорожной магистрали. На гладкой Западно-Сибирской равнине среди озер растут в еле заметных глазу блюдцах-западинках не дубовые уже, а березовые рощицы — «колки», с ивой в подлеске, с обильной костяникой в траве. Чем севернее, тем они теснее сплотились. Чем южнее, тем больше растворились в степи.

* * *

Вернемся на Великую Русскую равнину и продвинемся дальше на юг. Последние лесочки исчезнут или попрячутся в долины речек да в балки. И только молодые лесные полосы, прямые, как по линейке, будут разграфлять колхозные поля.

Циклоны заходят и сюда, но реже, чем в зону лесов. Чаще стоит ясный, солнечный антициклон, дуют сухие ветры, иной раз даже опаляя хлеб. Дождь не моросит, как в лесах, а сразу прольется ливнем, зажурчит мутной водой по оврагам — и снова светит солнце, сушит землю. Не зайдут сюда циклоны — грянет засуха.

Лес растаял где-то на линии Харьков — Саратов, и до Одессы, до Краснодара и Ставрополя широкой полосой легла открытая черноземная степь с массивами колхозных и совхозных полей. В Сибири степь уходит к Алтаю.

Кончилась лесная полоса, кончились сначала подзолистые, а потом и серые лесные почвы. В степи поля черные, будто жирные; накатанные дороги так и лоснятся.

Густая степная трава отмирает каждый год. Для полного распада стебельков и корней хватило бы тепла, да не хватает влаги — и темный перегной накапливается мощным слоем: до метра и больше. Здесь процент перегноя не 2–4, как в лесах, а в среднем 10. В тепле влага скорее испаряется, чем просачивается, она не так вымывает, не так выщелачивает питательные вещества из почвы, как под покровом леса.

Вот почему в наших степях толщи палево-желтого рыхлого лёсса, намытые в свое время ледниковыми водами, на обширных пространствах покрылись благодатным черноземом. Азота в нем не меньше, чем в навозе. Корешки растений прокладывают поры, а перегной и углекислая известь, присущая лёссу, скрепляют частички почвы в мелкие зерна, делают ее «структурной», комковатой, доступной для воздуха и влаги — от этого плодородие чернозема еще увеличивается.

Плодородную степь, что разлеглась во все стороны, и широчайшим окаемом ушла под купол неба, мы называем «привольной», «раздольной». Мы любим ее размах, ее щедрость. Любовь народа к степному простору вырвалась восклицанием Гоголя: «Чорт вас возьми, степи, как вы хороши!» Конечно, и во времена Тараса Бульбы конь не скрывался в степной траве, как в лесу, так же как птица не могла не долетать до середины Днепра… Простим поэту восторг преувеличений — степи в самом деле прекрасны.

Чуть сошел снег, лиловые цветы прострела уже смотрят на солнце. Степь еще только собралась зеленеть, а уж горит на ней золото горицвета сквозь светлую голубизну гиацинта. А там пойдут ирисы, ветреницы, незабудки, и, наконец, ковыль выбросит свои белые перья. Летняя жара разольется темно-лиловым цветением шалфея, пока не ляжет белый ковер кашки и таволги. Но синий оттенок бросят на него колокольчики, их сменят тускло-розовые цветы эспарцета — и яркость мало-помалу поблекнет, трава побуреет, приблизится осень.

Впрочем, все это можно увидеть лишь кое-где по склонам логов да в заповедниках.

За Уралом еще есть нетронутая степь, ее надо поскорее распахать На Русской равнине она почти сплошь распахана. В степи и лесостепи — семь десятых нашей пашни, тут — главная житница Советской страны.

Степь покорена человеком, она кормит наш народ, с каждым годом дает больше хлеба. И для всех, кто ценит человеческий труд, кто понимает его смысл, кто видит великую цель наших усилий — бескрайное море отборной пшеницы больше говорит сердцу, чем степное разнотравье.

К югу лето все жарче, дождей все меньше. Почва уже не черная, а коричневая, как скорлупа у каштана. Разнотравье ушло, господствуют узколистные злаки — ковыль да типчак. Слышен запах полыни. Среди лета трава выгорает, и только в августе, когда цветет ковыль тырса, степь вновь подергивается золотой пеленой.

Терпкий, острый, легкий запах сухой степи никогда не забудешь.

Степной травы пучок сухой,

Он и сухой благоухает!

И разом степи надо мной

Все обаянье воскрешает…

Эти строки — из стихотворения Майкова на тему, взятую из Волынской летописи. Брат не внемлет зову брата возвратиться в родные степи. Он глух даже к песням детства. Но все сомнения исчезают, когда ему дают понюхать пучок душистой травы из тех мест, где он вырос.

Степь постепенно переходит в полупустыню. Полоса полупустыни со светло-каштановыми солонцеватыми почвами идет от Сталинграда по Казахстану севернее Аральского моря и озера Балхаш к Семипалатинску. Здесь не столько полей, сколько пастбищ. На них большие стада. Нет уже сплошного травяного покрова — видны голые плешины, как на вытертом сукне. Всюду норы сусликов. Ковыль и типчак начинают отступать перед полынью. Осенью ветер гонит упругие шары перекати-поля, и они мчатся, подпрыгивая, пока не свалятся в ложбину.

Двигаясь к югу, мы вступили в полосу антициклонов — в полосу нисходящего воздуха. В спину нам стали чаще дуть северо-восточные ветры. Эти струи воздуха, подобные пассатам, несутся из менее теплых, мест в более теплые, иссушаются и потому не источают влаги. К югу от линии Астрахань — Балхаш выпадает 200 и меньше миллиметров осадков в год — малая толика воды, выжатая из забредших циклонов.

Дождей совсем мало — равнины Туранской низменности под крутыми лучами южного солнца, падающими с безоблачного неба, могли бы испарять раз в десять больше влаги, чем сами получают. Здесь до гор Средней Азии разлеглись пустыни.

Почва не то что черная или коричневая — она даже не бурая, а серая, будто выгорела. Мало в пустыне падает на землю отмерших растений — тут голой земли больше, чем заросшей. Да и те остатки растений, что упали на почву, в жаре перегорели, разложились почти нацело. В почве лишь полтора процента перегноя, потому она и серая.

Но после распада питательные вещества из-за безводья выщелочены слабо, и эта серая земля — дай ей воду — будет на диво плодородной.

Правда, это больше относится к южным, среднеазиатским пустыням. А в пустынях Казахстана земля слишком уж соленая. Эта область лишена стока, и здесь накопилась соль, принесенная реками. А Каспий соли все подсыпает да подсыпает: ветер выносит с моря и развеивает по земле мельчайшие соляные частицы. Чтобы почувствовать соль, нужно лизнуть листик тамарикса: за ночь на нем выступили горько-соленые капельки, а днем солнце их высушило в мелкие кристаллы.

Всюду пятна солонцов — здесь в почве сода, а она растениям вредна. Пучками на голой земле торчат солянки да полынь.

На взгляд поверхностного путника — гиблые, скучные места. Меж тем это не так. Обработка гипсом делает солонцеватые почвы плодородными. Тронутая первым морозом полынь теряет эфирные масла, а вместе с ними горечь и становится лакомым и питательным кормом. Когда гонят овец на мясокомбинат и хотят поднять их убойный вес, выбирают маршрут по полынным пастбищам.

Даже пустыня, покрытая пятнами солонцов, не покажется скучной, если взглянуть на нее внимательным глазом. Вот что написал один исследователь: «Огромные, весной ярко-зеленые солонцы с появлением удушливыx жаров постепенно получают желтоватый, а наконец, и ярко-желтый цвет, который с наступлением первых осенних дней переходит в розовый, кроваво-красный и фиолетовый. В то же время показывается молодая зелень новых отпрысков, и все четыре цвета удивительно хорошо гармонируют между собой. Представить себе весь эффект подобной оригинальной картины, особенно при восходе и закате солнца, трудно. Нужно ее видеть, чтобы убедиться во всей ее красоте».

А знаменитый туркменский поэт Сейди оказал даже так:

Земли все пред тобою убоги, пустыня.

Любовь к родному краю естественна, и ее уважаешь. Но все-таки пустыня есть пустыня. Душа радуется, когда пустыня возделана и щедро служит народу.

В южных, среднеазиатских пустынях плодороднейшие сероземы лежат на чуть покатых предгорных лёссовых равнинах, где больше осадков. Вредные растворимые соли унесены в пористый лёсс. От лёсса в почву перешел углекислый кальций. В избытке тепла и света политый серозем предгорий успевает дать семь укосов люцерны до осени, налить яблоки на трехлетнем дереве.

Поле в Средней Азии получает не только свои 100–200 миллиметров влаги с неба, а еще 400–600 из оросительных каналов — за счет горных дождей и снегопадов. В увлажненном, зеленом, затененном оазисе температура летом по сравнению с окрестной пустыней снижается на три градуса и больше — будто люди сдвигают это место на полтысячи километров к северу. Так велика сила воздействия человека на природу.

А вокруг сушь и голизна. Только ранней весной, когда сюда заходит теплый иранский воздух и, поднимаясь в вихре циклона, смачивает землю дождями, пустыня сразу покрывается сплошной зеленью осоки и мятлика, а на зеленом фоне трав расцветают яркие ирисы, маки, тюльпаны и лютики. И где-нибудь в предгорьях у Ташкента на одном квадратном метре ботаник насчитает тогда больше пяти тысяч растений — плотность растительности у нас в стране, пожалуй, наивысшая.

Но промчалась свежая, разноцветная весна, почва стала горячим серым камнем. Иссохла трава, черепахи и желтые суслики зарылись в землю, завалились спать на девять месяцев, до будущей весны.

Между северными и южными серозёмными пустынями лежат пустыни песчаные — Кара-Кумы, Кызыл-Кумы, Муюн-Кумы, — великие наносы доисторических рек, перевеянные отложения морей, необозримые поля раздробленного, стертого камня древних гор.

Как раз тут-то, вдали от океана и от горных хребтов, выпадают самые скудные осадки во всей нашей зоне пустынь — в глубине Кара-Кумов до 80 миллиметров в год. Как раз тут-то земля и накаляется иногда больше чем до +80°, и даже ящерица гибнет, если ее три минуты подержать на солнцепеке. И вместе с тем именно тут, в раскаленных песках, и запасена живая влага. Туркмен говорит: «есть песок — есть вода».

Песчаная земля не только впитывает дождевые капли, но и сгущает водяные пары в своих прохладных недрах. Песок слишком крупен, чтобы задерживать влагу, и она уходит вниз, накапливается там слоем грунтовой воды. И в то же время песок слишком крупен, чтобы оттуда она сама могла подняться вверх. Потому песчаная пустыня почти вся заросла. Голого песка там мало. Кустики травы растут, правда, поодаль друг от друга, но пустыня велика — богаты и пастбища. Полынь для овец хороша, а осечка «иляк» едва ли хуже: весной отцвела, а стоит целый год, долго сохраняя часть жира и белка. Пустыня не пуста. Там пасется скот.

Под песком всегда влага — и растению, чтобы напиться, нужно лишь пустить ветвистый, длинный корень. В летний день жарко и сухо, как в печи, а верблюжья колючка зеленеет.

Корни у растений песчаной пустыни длинные и жадные, они так и всасывают воду.

А чтобы в этом пекле впитанная влага не сразу испарялась, от листьев остались одни жесткие жилки вроде нитей и веточек. Да и те саксаул, скрюченное дерево пустынь, в июле наполовину сбросит. У многих растений листья превратились в колючки..

Песок зыбок, как морские волны, — подул ветер, двинулись, полетели песчинки, захлестнули растение. А оно из верхних почек выбросит отростки, пробуравит песок, и вот кустик как ни в чем не бывало выплыл на поверхность. Растения выплывают, а животные нарочно утопают: чуть опасность — маленькая ящерица вдруг содрогнулась и исчезла. А степной удав может даже ползти под песком — сам не виден, а чертит змейку. Приноровились животные и к отсутствию воды. Одни просто не пьют, другие бегают попить за сотни километров: антилопа джейран может мчаться по пустыне со скоростью 80 километров в час. Но и джейрану не легко отыскать водопой — своих рек в пустыне нет. Лишь зимой да весной блестят среди песков пресные озера: дождевая вода тонким слоем заливает глиняные понижения — такыры. А потом и такыры высыхают, растрескиваются. Летом они похожи на паркет.

Не такыры и не сыпучие барханы дают облик песчаной пустыне. Она исчерчена длинными заросшими грядами, которые в общем идут с севера на юг. Их издавна намели господствующие северные и северо-восточные ветры.

Дыхание Сибири овевает всю Туринскую низменность и до самых гор доносит зиму. Морозы, хоть на юге и небольшие, не позволяют назвать пустыни Средней Азии субтропиками — пусть там летом и жарче, чем даже под экватором.

И только в немногие низкогорные долины не достают эти холодные ветры, смиряясь перед стеною гор. За спиной Гиссарского хребта скрыты долины Сурхан-Дарьи, Кафирнигана и Вахша. Левое плечо Копет-Дага загораживает долину Атрека и Сумбара. Вот там-то — субтропики.

В нашей стране субтропики не развернулись в широкую, непрерывную зону. Они раскололись на кусочки и, защищаясь от холодных ветров, встряли в тот гигантский пояс гор, что тянется по южной границе.

Субтропики Средней Азии и есть звенья этой раздробленной цепи.

В укрытых предгорьях за Копет-Дагом, где ущелья поросли непролазными чащами граната, миндаля, алычи и грецкого ореха, где все перевито диким виноградом, летом жарко, а зимой тепло. Бывает, мороз заглянет, но не часто. Средняя температура января около 5° выше нуля. Растительная жизнь в холодное время замедляет свой ход, но почти не останавливается.

Вложишь труд, и приживутся нежные растения далеких южных стран. На Атреке перебирают стрелами своих перистых листьев аравийские пальмы, метр в обхвате.

Немногим холоднее и за Гиссарским хребтом, где Сурхан-Дарья, Кафирниган и Вахш текут к Аму-Дарье. Там тростник, похожий на бамбук, вытягивается над водой, как лес, и скрывает тигров.

У всех звеньев субтропической цепи, протянувшейся по южной границе Советского Союза, есть общее: почти безморозная зима. Но влагой наделены они по-разному.

В среднеазиатских субтропиках осадков совсем мало — лишь немногим более 200 миллиметров в год. Дожди перепадают зимой да весной, а летом — сухо. Это «сухие субтропики». Тут поля и сады нельзя не орошать. В сущности, это та же сероземная пустыня, но с безморозной зимой.

Так же и в другом, похожем звене — вдоль Куры и Аракса и на Апшеронском полуострове в Восточном Закавказье. По соседству с южным Каспием зима мягкая, снег бывает редко: в Баку средняя температура января почти +4°. А лето жаркое и без дождей: 200 с лишним миллиметров осадков набирается в другое время года.

Похож и самый северный участок советских субтропиков — берег Крыма, прикрытый горами. В Ялте средняя температура самого холодного месяца +4°. И осадков, казалось бы, порядочно: 400–600 миллиметров. Но они выпадают зимой. Лето там тоже сухое.

Между Каспийским морем и Талышскими горами вокруг Ленкорани, где растет необычайно прочное железное дерево, где в горных лесах можно найти тысячелетние тисы, где на колхозных фермах живет горбатый бык зебу, животное Индии, куда залетает белый ибис, священная птица древних египтян, осадков еще больше — 1 200 миллиметров. И они уже наступают на лето, но все же влажными субтропиками эти места можно назвать с оговоркой: в первой половине лета воцаряется засуха. Молодняк субтропических растений приходится цыновками и листьями папоротника защищать от солнца. Скажем так: это «полусухие субтропики».

И лишь к другому, последнему и самому важному, звену в той цепи, которую мы перебрали, — к Черноморскому побережью Кавказа — название «влажные субтропики» приложимо вполне. В Батуми, где средняя температура самого холодного месяца выше 4–6°, осадкомер показывает 2 500 миллиметров годовых, как нигде в нашей стране. Ливии льют и осенью, и зимой, и весной, и летом. Если б вода не стекала и не испарялась, одноэтажные дома за год были бы залиты до крыш. Тут уж приходится не орошать пустыню, а осушать болота.

В тепле и сырости остатки растений разлагаются почти целиком и выносятся водой. На возвышенных местах из-за бедности перегноем почва не темная, а красноватая и желтая: она окрашена примесью железа, которое не вымывается, а, наоборот, накапливается. Такие почвы после обработки хороши под чай.

В широколиственном лесу вечнозеленые заросли лавровишни, рододендрона и самшита. Деревья покрыты доверху блестящей чешуей плюща, оплетены канатами лиан. Шестиметровый лес вырастает на заброшенном поле за год, за два — только по несгнившим стеблям кукурузы можно догадаться, что здесь совсем недавно была пашня.

Растению нужно не только тепло, ему нужна и влага. И та череда растительной жизни, что прошла перед нами от тундры до субтропиков, определена не только градусами температуры, но и миллиметрами осадков. В Колхиде и Бет-Пак-Дале летом одинаково жарко. Но в сухой Бет-Пак-Дале идешь по голой запекшейся глине, а во влажном колхидском лесу прорубаешь дорогу топором.

Влажно в Колхиде потому, что над нею лотком возвышаются горы. Воздух, поднимаясь по лотку, охлаждается и выделяет дождь, который поливает не только склоны гор, но и предгорную равнину.

Когда мы приближались с севера к горным хребтам юга, тепло нарастало, а осадки уменьшались. Но стоит массам воздуха с ходу удариться в горы и хоть чуть вскользнуть, подняться по их склонам, температура станет падать, а осадки расти.

Будто мы, поднимаясь в горы, обратились вспять и вновь, уже в обратном порядке, пересекаем пройденные зоны. Но пересекаем их в ускоренном темпе: когда двигались по плоскости, накапливали градус тепла примерно через полтораста километров, а в горах теряем градус тепла на каждых двухстах метрах подъема.

Горы с их лестницей зон занимают третью часть нашей страны. Поднимаясь с уровня пустыни где-нибудь на Тянь-Шане, мы первым делом минуем полупустыню, затем степь и, наконец, леса. Сначала сухие полукустарники на голой серой земле, потом редкая трава на каштановых почвах, потом густой ковыль на почвах, подобных чернозему, потом пятна ельников.

А после леса, казалось бы, нужно ждать тундру. И правда: в горах севера тундра идет выше леса — скажем, на приполярном Урале. Но в южных горах вместо тундры над лесом раскинулись высокогорные луга с невысокой, но густой и сочной травой, с обилием пестрых цветов.

Хоть мы, восходя, и пересекаем в обратном порядке те зоны, что лежат на равнинах, но это не значит, что условия природы повторяются сплошь. Термометр падает, но нет вечной мерзлоты, долго не скудеют осадки, не уменьшается наклон солнечных лучей, а их сила в разреженном воздухе даже нарастает. Поэтому горный лес и переходит не в тундру, а в луг.

И лишь дальше, еще выше, где совсем уж холодно, а осадки начинают убывать, жизнь клонится к ущербу. Но она борется до последнего метра. Бутоны пурпурного первоцвета смело пробивают холодный панцырь снега. Венчики цветков ночью хрупки от мороза, как стекло. А днем они оттаивают под лучами солнца наперекор всему.

Но вот скалы, осыпи, голый камень под ударами жестокого ветра.

И вечный снег.

Мы говорим «вечный», а он не перестает обновляться. Выпал, и если не испарился под ярким солнцем и не скатился лавиной, то слежался, уплотнился сначала в зернистый фирн, а потом в прозрачный лед и сполз твердым, ломким, но пластичным потоком ледника, зашумел в долине мутноватой рекой. И снова выпал и снова сошел.

Вечен не снег, а белый цвет на высях гор.

РЕКИ

Выпал и стаял снег, пролился дождь…

Вторгся сырой воздух с океана и отдал нашей стране влагу. Журчит вода ручейками, впитывается в землю, сбегает в реки и в конце концов стекает обратно в океан. Но стекает не вся: часть по дороге испаряется, и ветер уносит ее.

Впрочем, часть испарившейся воды может снова возвратиться дождем в пределах нашей же страны. Часть этой части стечет в общем потоке к океану, а часть опять испарится, и уже часть этой новой части снова где-то прольется… Так и борются две силы — солнце вздымает влагу в воздух, а земля ее притягивает. Итог борьбы можно выразить простым уравнением: сток с поверхности Советского Союза за ряд лет равен осадкам минус испарение. Все, что выпадет, и то, что просочится в землю, рано или поздно либо стечет, либо поднимется в воздух.

Дождем и снегом на поверхность нашей страны падает по меньшей мере 8 600 кубических километров воды в год — куб с гранью в 20 километров. С неба проливается 35 рек, равных Волге, текущей двенадцать месяцев подряд, 54 процента выпавшей воды испаряется, а 46 — стекает. Вот эти-то 46 процентов всего дождя и всего снега и есть сток наших рек. Они могли бы заполнить Азовское море меньше чем за месяц.

По руслам рек уходит почти половина осадков. Но это вывод для Советского Союза в целом. А внутри страны от места к месту сток колеблется. Здесь реки многоводны, там — скудны. Ткань речной сети то плотна, то редка. В теплых краях больше доля испарения — значит, меньше доля стока. В холодных краях доля испарения падает — значит, доля стока возрастает.

Следя за стоком, за жизнью рек, мы снова идем с севера по ступенькам зон до южных гор.

С каждым шагом теплее и теплее. Покидая тундру, мы пересекли линию средней июльской температуры +10°, со смешанными лесами расстались приблизительно на рубеже +20°, вступили в степь при +22°, полупустыня нас встретила линией +24°, а в пустыне перевалило за +30°, и лишь в горах температура стала падать. Изменялось и количество осадков — от 200 миллиметров в тундре оно поднялось в смешанных лесах за 600, а потом спустилось в пустыне до 80 и вновь пошло вверх на склонах гор. Соотношения влаги и тепла постепенно менялись — и мы видели перед собой то олений мох, то хвою, то листья, то ковыль, то полынь, то саксаул.

В тундре дождь хоть и моросит целыми днями, но «миллиметров» набирает мало. Зато в холоде и испарение ничтожно, поэтому доля стока велика. Почти все, что падает с неба, стекает. Но падает-то мало, и реки там сравнительно немноговодны.

Шаг на юг — начинаются леса. И осадки и температура идут рядом: нарастают. Дожди все обильнее, лето теплее. Поэтому испарение быстро растет и начинает снижать долю стока. Но осадков избыток, и поэтому объем стока велик. Речная сеть густа, воды в реках много, особенно весной, когда тают снега. Даже короткие реки обильны водой: Великая около Пушкинских гор — небольшая речка, а во Пскове, всего лишь в ста с небольшим километрах ниже по течению, она уже так велика, что оправдывает свое название.

Но вот в той же зоне лесов наступает перелом: дальше к югу тепло все нарастает, а осадки, пройдя примерно на широте Валдайской возвышенности высшую точку, начинают убывать.

Правда, на первых порах влаги еще много и испарение на переходе леса в лесостепь достигает предельной высоты, но на ней удержаться не может и скоро начинает падать. Ножницы расходятся: тепло увеличивается, осадки скудеют. Влага охотно бы испарилась, да ее самой становится все меньше.

Начинается степь. И осадков мало и испарение большое — хоть оно и меньше, чем могло бы быть. В итоге сток сильно сократился. Речек в степи немного. Они маловодны, в жару пересыхают. Известная Каменная степь лежит на речке Таловой — значит, эта речка бывает настоящей только весной, когда бегут талые воды.

Южнее раствор ножниц достигает крайнего предела. Мы в зоне пустынь. Жара поднялась до максимума, а осадки упали до минимума. Все, что может испариться, испаряется дочиста. Тепловой энергии на испарение тратится мало, она остается в избытке и подбавляет жары. Сток совсем ничтожен. Речки оголили свои русла, да и русел мало. В среднем в СССР на один квадратный километр приходится 140 метров речной сети, а на среднеазиатских равнинах — только 2 метра.

Теперь шаг вверх — мы поднимаемся в горы, которые с юга подступили к пустыням. Ножницы начинают смыкаться: температура падает, до определенной высоты осадки увеличиваются. Это сразу отзывается на стоке: с гор по ущельям и долинам мчатся бурные реки.

Так и сплетена речная сеть нашей Родины: там, где сток велик, она частая и полнокровная, а там, где сток мал, она редкая и вялая.

Все это, однако, относится лишь к местным рекам — к тем коротким рекам, которые черпают воду тут же на месте, в своей зоне. Они-то, местные реки, и составляют основу речной сети.

Но ведь собранная вода не остается на месте. Речки, сбегаются и, сливая струи, постепенно заполняют русло большой реки, та идет дальше и дальше, выходит за пределы своей зоны и по другим зонам несет «чужую» воду.

Волга вливает в степь воду лесов — ниже Куйбышева река уже не получает притоков и скоро начинает терять даже то, что имеет: ее сток от Сталинграда до Астрахани из-за испарения уменьшается на 2 процента. Аму-Дарья вливает в пустыню 60 кубических километров горной воды в год, не получая за 1 200 километров пути по равнине ни единого притока и теряя на орошение полей, просачивание в землю и на испарение четвертую часть стока.

^{Наиболее крупные озера и реки СССР.}

Сплетаясь, как жилки в листе, местные реки пронизывают страну своею сетью. Но не эту тонкую сеть речных капилляров видим мы на обычной стенной карте. Мы видим там лишь рисунок «транзитных» крупных рек — тех самых, которые хоть и родились и в малых, но зажили большой своей жизнью, покинули родные места, утекли за тысячи километров и даже пересекли всю страну. Енисей, считая от истоков Селенги, идет на 5 940 километров, Обь от истока Иртыша — на 5 570, Амур от истока Шилки — на 4 510, Лена — на 4 270, Волга — на 3 690 километров. Вот этот-то рисунок крупных рек сейчас нам и нужно уяснить.

Местные реки в своем течении зависят и от устройства поверхности, но прежде всего они, как мы видели, зависят от климата. В рисунке крупных рек тоже, конечно, отражается климат. Но главный путь к пониманию рисунка больших рек нам укажет рельеф.

По южным границам Советского Союза проходит великий пояс гор, позвоночный столб Евразии. Страна полого ниспадает отсюда к северу. Это наша главная покатость, главное направление рек.

Крымские горы, правда, в силах послать на север лишь такие маленькие, летом пересыхающие речки, как Салгир. С Кавказского хребта текут Кубань и Терек, но тоже недалеко: со Ставропольской возвышенности воды Кубани скоро сливаются на один бок — в Азовское море, а воды Терека на другой бок — к Каспию. С гор Средней Азии немало низвергается рек, но и они иссякают поблизости; Аму-Дарья и Сыр-Дарья начинают, было, путь на север, но их улавливает и гасит в себе бессточная впадина Аральского моря. Зато реки, сбежавшие с гор Южной Сибири, идут на север до конца, поперек всей страны.

Енисей, самая многоводная из рек Советского Союза, вливает в Северный Ледовитый океан 17 400 кубических метров воды в секунду. Лена и Обь отстают не намного.

У этой главной покатости нашей страны есть два важных исключения.

Великая Русская равнина в отличие от Сибири не имеет общего уклона на север, потому что в середине приподнята — как раз там, где обилие осадков. И эти срединные поднятия сами порождают крупные реки, которые отсюда растекаются звездой. На север идут Северная Двина и Онега, на запад Нева и Западная Двина, которую в Латвии называют Даугавой, на юг текут Днепр, Дон и Волга.

Три большие реки, стекающие с Уральских гор, пристраиваются к этой «звезде»: Печора, равняясь на Северную Двину, поворачивает к северу, Урал, сопутствуя Волге, течет к югу, а Кама просто впадает в Волгу и добавляет ей столько воды, что Волга, самая большая река Европы, доносит до Каспия 8 000 кубических метров воды в секунду.

Так на карте Советского Союза к западу от речной «решетки» Сибири ложится речная «звезда» Русской равнины.

А за Байкалом общая покатость к северу сломлена другой покатостью — к востоку. Там склон обращен к Тихому океану и по этому склоку стекает Амур.

В СССР — самая большая и разветвленная речная сеть в мире.

У рек — разный облик. Одни из них, такие, как Обь, пересекают равнины и текут спокойно; другие, как Ангара или Катунь, кипят на порогах. Волга выходит из берегов весной, когда тают снега на полях, а Амур на малоснежном Дальнем Востоке разливается летом от сильных дождей. Колыма на севере сковывается льдом на восемь месяцев, а Рион в теплой Грузии не замерзает вовсе…

Сколько же рек в нашей стране? Подсчитать, конечно, можно, но неизвестно, где остановиться, когда дело дойдет до подсчета самых тонких и коротких волосков. В СССР 100 тысяч рек, бассейн которых не менее ста квадратных километров. А если включить бассейны с площадью не менее десяти квадратных километров, то число рек, наверное, удесятерится и достигнет миллиона. В бассейне одного лишь Дона 15 тысяч рек с именами.

Там, где на пути стока лежат котловины, налились озера. Их много, они сильно друг от друга отличаются, даже по, внешнему виду: озеро Ладожское — с коричневато-зеленым оттенком, Белое — белесоватое, Телецкое — зеленое, озеро Ильмень — желтоватое, Балхаш — голубоватое, Зайсан — зеленовато-бурое, Иссык-Куль — синевато-зеленое, Байкал — темно-синее…

Больше всего озер на северо-западе. Одни из них, вроде многих озер Валдайской возвышенности, подпружены моренами ледника, который был здесь и стаял; другие, вроде Онежского озера и мелких, как бисер, карельских озер, накопились во впадинах и трещинах земной коры, впоследствии перепаханных ледником.

Немало озер на равнинах юга — от таких пигмеев, как, скажем, Майнакское озеро на Евпаторийском курорте, до таких озер-гигантов, как Арал, которое до того велико, что называется морем. Бессточные озера сухого юга засолены, но по-разному — вода Аральского моря в три раза, менее солона, чем в океане, а озера под Евпаторией так насыщены солью, что в них тебя так и выталкивает вверх, когда купаешься.

Налились озера и в морщинах гор — от знаменитого своей красотой алма-атинского озера Иссык, которое можно переплыть в лодке за несколько минут, и до огромного Байкала, который многоводнее Балтийского моря и глубже всех озер земного шара (1 741 метр).

И есть озера искусственные — от множества мелких водоемов на перегороженных степных речках и балках до «Рыбинского моря», которое так велико, что ветер разводит на нем волну высотой до трех метров.

В Советском Союзе больше озер, чем в любой другой стране, — четверть миллиона, не считая самых мелких. На подробной карте Карело-Финской республики их сорок с лишним тысяч — будто чернильные точки на бумаге, когда перо зацепится и брызнет.

Вода несет с собою жизнь.

В питье и пище людям нужно от двух с половиной до четырех литров воды в сутки, а общее потребление на человека в наиболее благоустроенных городских домах превышает двести литров в сутки. Вот почему для коммунального хозяйства вода — предмет больших забот. Этих цифр достаточно, чтобы понять значение канала, приведшего волжскую воду в многомиллионную Москву.

Нужна вода и заводам. Без 1 500 тонн воды не выплавить тонну алюминия. Без 750 граммов воды не выработать простого кирпича. Магнитогорский завод один потребляет не меньше воды, чем весь Ленинград. Заводам и городам Донбасса нужно так много воды, что приходится рыть канал длиной 125 километров от Северского (Северного) Донца по направлению к городу Сталино, строить на канале большие водохранилища. Чтобы вдоволь напоить Иваново, река Уводь, на которой стоит этот город, скоро будет соединена с Волгой каналом длиной 73 километра.

Нет без воды и сельского хозяйства. Чтобы вырастить тонну зерна, пшеничное поле должно испарить воды до полутысячи тонн.

В засушливых краях растения не могут воспринять обильную энергию солнца из-за недостатка воды. На дождь надежды нет — о влаге для полей должен заботиться сам человек. И он поправляет природу. Хлопковые оазисы Средней Азии дают урожай потому, что на них с помощью каналов в общей сложности выливают больше воды, чем несет такая крупная река, как Сыр-Дарья.

Плохо, что у нас карта температур, как мы уже видели, расходится с картой осадков: дождей не хватает именно там, где они из-за жары всего нужнее. Но зато хорошо, что сухие места лежат у нас там, куда стекает много рек, — на Великой Русской равнине с севера, а в азиатской части страны — с юга В зону засухи несут свою воду Днепр, Дон, Волга, Теджен, Мургаб, Аму-Дарья, Зеравшан, Сыр-Дарья, Чу, Или… Их-то воду и поднимают на поля.

Больше других дают влаги оросительным каналам среднеазиатские реки, а полноводны они во-время — летом, когда сходят горные снега и тают ледники.

В воде рек обитают рыбы — от снетка длиной меньше мизинца до амурской калуги ростом с акулу. В нашей стране десятая часть выловленной рыбы приходится на реки и озера.

Вода несет на себе суда. В речной сети, пронизывающей Советскую страну, свыше полумиллиона километров пригодны для судоходства и сплава. Большинство крупных рек при этом течет скорее по долготе, чем по широте, и связывает разные природные зоны с им присущими грузами — прежде всего лесистый север с хлебным югом.

Полмиллиона километров — это в четыре раза больше, чем вся наша рельсовая сеть.

Но рельсы можно проложить куда угодно, а направление рек задано природой, и чтобы его исправить, надо рыть каналы.

По рельсам можно двигаться в любое время года, а по рекам — нет. В нашей континентальной стране почти все реки замерзают, и надолго: Волга у Астрахани на 3 месяца, Северная Двина у Архангельска на целых полгода. Лена в низовьях покрывается льдом огромной толщины, Шилка у Сретенска в суровые зимы промерзает до дна.

Сбросив половодьем талую зимнюю влагу, реки сильно мелеют. Ока у Калуги в иные весны поднимается почти на 19 метров, а потом мель на перекатах скребет днище судов.

Нужно исправить природу, чтобы эти помехи устранить. И мы исправляем ее.

Вода несет энергию. Реки текут, движимые земным тяготением, и давят, лижут, точат, сносят. Они пропиливают ущелья, углубляют и расширяют долины, нагромождают береговые валы. Аму-Дарья, в сто раз более мутная, чем Волга, выносит с гор на своей спине свыше 200 миллионов тонн «твердого стока» в год.

О Киваче, водопаде на карельской реке Суне, Державин сложил стих: «алмазна сыплется гора…» За одну секунду немногим менее 75 кубических метров воды, оглашая ревом лес, падало на 11 метров, при сплаве бревна разбивались в щепы.

Но теперь Кивач стал меньше — часть вод реки Суны отведена для гидростанции.

Мы все полнее овладеваем энергией рек.

Мощность потока определяется известной формулой:

N = 9,8 QH

Q означает, сколько кубометров воды падает за одну секунду, а H — высоту падения в метрах. Значит, мощность гидростанций тем больше, чем водоноснее река и чем круче уклон ее русла.

У крупных рек на равнине течение пологое, H — небольшое; чтобы его увеличить нужно затратиться на высокую и длинную плотину. Зато Q велико.

Горные же реки из-за малой площади водосбора, как правило, не так многоводны, у них Q отстает. Зато H большое.

Волга — пример многоводной равнинной реки. Ценой постройки плотин мы получаем там много энергии. Пример крутого горного потока — грузинская Храми. Короткая, некрупная, она с сильным напором обрушивается на турбины по трубе с высоты почти в половину километра. Вода Большой Алмаатинки падает на турбины одной из гидростанций с высоты 600 метров.

А самое лучшее, когда река и водой обильна и течет с большим уклоном. Тогда Q и Н ст?ят друг друга. Пример — Ангара. У Волги сток в два раза больше, зато уклон в три раза меньше.

Плохо, когда сток у реки неравномерный — приходится то выключать часть турбин, то сбрасывать излишек воды через плотину. И тут Ангара — на высоте. Она вытекает из Байкала, а зеркало его так велико, что ни таяние снега, ни засуха, ни ливни, буде они случатся, не могут сильно поколебать стока его вод в Ангару. На Днепре у Киева наибольший сток разнится от наименьшего в 248 раз, а на Ангаре у Иркутска — только в 6. Реки, вытекающие из озер и водохранилищ, особенно удобны для постройки гидростанций.

Сила речных потоков огромна, и она не иссякает. По мощности рек Советский Союз стоит впереди всех стран: общая мощность только больших наших рек достигает 300 миллионов киловатт. Она могла бы пустить в ход несколько сот Днепрогэсов.

Наша Родина — великая речная держава.

По рекам шел и обживал страну русский народ. Рубил города на яру, смолил и спускал на воду челны, расширял свои пределы. Вместе со Святославом бился на волоках и порогах, за Ермаком плыл в Сибирь, с Москвитиным и Поярковым выходил к тихоокеанским берегам.

Реки «реяли», вились по стране, побеждая ее бескрайность, уравновешивая ее тысячеверстные сухопутные пространства. Они поили и кормили. Крутили жернова, мололи хлеб. Обрамляя поля и леса, тешили взор. Давали прохладу жарким континентальным летом.

Река стала в сознании русского человека «реченькой», «матушкой», «красою природы».

Миновали века. Изменилась страна, изменилась, ушла вперед жизнь. Однако любовь к реке у нашего народа не иссякла, нет.

Сбежать с кручи берега, чуть остыть — и упасть в шуме холодных брызг, нырнуть, коснуться дна, не закрывая глаз, не зажимая ушей. И поплыть, чувствуя собственную легкость, не поддаваясь течению…

Хорошо, но любовь наша стала более деятельной, активной — повзрослела, поднялась. Достичь из Москвы пяти морей, взломать ледоколом речной лед среди зимы, напоить иссохшую пустыню, запереть поток стеной плотины и воздвигнуть самую большую гидростанцию в мире!

РАЗНООБРАЗИЕ

Равнины и горы, моря и реки, леса и степи — в могучих проявлениях прошла перед нами природа Советского Союза. Мы поразились обширности, восхитились разнообразием, прониклись величием любимой Родины.

Любовь наша к Родине слагается из сознания, что в Советской стране утвержден справедливейший общественный строй, который берут для себя образцом народы мира; из сознания, что мы — участники великой коммунистической стройки; из непоколебимой веры в гений нашего народа, создавшего могучее государство и способного на пути к победе выдержать все испытания; из уважения к тому героическому и славному, что было в нашем историческом прошлом.

И еще — из любви к самой нашей земле, из любви к тому ландшафту, что создан вокруг нас воздействием энергии родного народа на родную природу.

Страна наша — дело трудолюбивых рук народа, результат приложения его творческого гения. Поля на месте раскорчеванного леса, осушенные болота, перегороженные плотинами реки, громады городов — все это наше достояние, наше культурное богатство. Образ родной страны живет в нас как и вся великая отечественная культура, как стих Пушкина, как мотив Глинки, как штрих Репина, как мысль Ленина.

Один русский публицист прошлого века говорил: «Человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее». Конечно, ведь наша страна — это мы сами, а самих себя мы обязаны знать.

Картины родной природы с раннего детства входят в наше сознание. Они навсегда остаются в нем и питают наше чувство любви к Родине. Мы любим, как любил Лермонтов, «ее лесов безбрежных колыханье, разливы рек ее, подобные морям». Наш мысленный взор с любовью видит «на холме средь желтой нивы чету белеющих берез…».

Где бы ни жил в нашей стране человек, везде ему есть что любить, чем гордиться. Если ты родился и вырос в степи, всю жизнь бережно носишь в себе память о ее бескрайной шири, о золотом ее просторе, Если провел детство в горах, никогда не забудешь крутых вершин, пенистых рек. Если рос среди лесов, радует зелень деревьев, родной напев слышишь в шума листвы.

Но, продолжая нежно лелеять в своей памяти родимые места, ты с ростом гражданского чувства больше и больше простираешь любовь на всю страну, которая живет одной жизнью с тобой.

Да, близка русскому сердцу чета берез на холме. Но разве грохот морского прибоя в Крыму или на Курилах не прекрасен? Разве может что-нибудь сравниться по красоте с бирюзовым озером в тянь-шаньской долине, поросшей темно-зелеными елями? Разве не волнует душу вид снежных вершин на Кавказе или на Памире, когда в час заката, уже в сумерках, их сверкающая белизна окрашивается пурпурно-розовым цветом? Вся страна согрета нашей сыновней любовью.

В старое время заезжие иностранцы распространяли легенду о бледности и убогости природы в России. Коммивояжеры империализма страшились, что народ-богатырь поднимется во весь рост и не даст себя грабить; клеветой они старались его принизить. Замысел был давний: еще два столетия назад русский историк и географ Василий Татищев негодовал, что сочинения иностранцев о нашем отечестве «неправдами и поношениями наполнены». А дворянская и буржуазная интеллигенция России, боясь собственного народа, охотно повторяла чужую хулу.

Бывало, если увидят красивое место, говорят: «как в Швейцарии», Под именем «Русской Швейцарии» слыл у дачников наш холмистый Звенигород. Самый лучший курорт был всего лишь «русским Давосом». И даже склон к Яузе в московских Сокольниках, где катались на лыжах, тоже назывался не иначе, как «Швейцарией»…

Альпы, слов нет, хороши. Но сколько у нас гор и красивее и грандиознее! Монблан среди великанов нашего Памира или Тянь-Шаня был бы горой самой заурядной.

Книги, написанные в чужих странах, старались прославить североамериканские прерии. Но им и раньше нельзя было сравняться с нашими степями ни просторами, ни плодородием, а ныне тех прерий вовсе не осталось — они опустошены, обеспложены. Капитализм истощил когда-то урожайную землю, на больших пространствах превратил ее в пустыню.

Книги, переведенные с другого языка, много рассказывали о горячих фонтанах Исландии. Гейзеры открыты и у нас. На Камчатке струи кипящей воды со свистом взлетают в тучах пара и рассыпаются брызгами. Вокруг всегда тепло, и даже зимой среди снежных сугробов синеют фиалки.

В устье Волги расцветает лотос, такое же растение есть в Индии. В предгорьях Копет-Дага вода течет на поля по подземным каналам — кяризам, как в Иране. На Мурмане есть фиорды вроде норвежских. На Земле Франца Иосифа лежит ледяной панцырь, как в Гренландии. В уссурийских лесах живут тигры ростом не меньше бенгальских. Там мы встретим в составе отечественной фауны тибетского медведя, японского ибиса, китайскую кукушку, индийскую иволгу. В Амурский залив заплывают летающие рыбы тропических морей. В Кара-Кумах обитает барханный кот, как в Сахаре. В Таджикистане растет сахарный тростник, а на Курилах и Сахалине — бамбук…

Нигде нет такой обширной площади плодороднейшего чернозема — «царя почв», как говорил великий русский почвовед и географ Василий Васильевич Докучаев. Чернозем в СССР покрывает пространство, в четыре раза превышающее Францию.

Нигде нет такой огромной площади леса — до миллиарда гектаров. Она равна всей территории США вместе с Аляской. У нас — треть лесов мира. Нигде нет такого обилия растений: в нашей стране — около половины всех известных на земном шаре ботанических семейств.

Нигде нет таких рыбных богатств — в водах Советского Союза больше тысячи видов рыб, четвертая часть этих видов — предмет промысла.

Наш Байкал — самое глубокое озеро в мире, а Каспий — самое крупное.

Самый большой в мире долинный ледник — тоже в СССР. Это ледник Федченко на Памире. Он течет среди гор ледяной рекой на протяжении 70 с лишним километров. Растай он сразу — и Аральское море поднимется на 4 метра.

Наша страна занимает первое место на земном шаре по длине речной сети. И первое место по общей мощности рек. И первое место по числу морей. И первое место по богатству недр.

Велика наша страна, но не только велика, а и разнообразна. Почти все мировое землеведение можно изучать на примере нашей Родины. Нет в мире государства с более разнообразной природой.

И нас увлекает, вдохновляет, обогащает эта многогранность, многообразность страны. Она повышает ответственность, расширяет задачи.

Правда, у нас, — если не считать таких сильно расчлененных мест, как Кавказ, — меньше дробного разнообразия природы, чем в Западной и Центральной Европе, где пейзажи, пусть не столь сильно, меняются на коротком расстоянии. Наша страна состоит из крупных районов, внутри которых хоть и много местных различий, но в целом ландшафты довольно однородны: украинская степь, западносибирская тайга, равнины Казахстана… Но зато этих крупных районов из-за обширности территории у нас так много, что в итоге Советская страна по разнообразию природы выходит на первое место среди всех стран земного шара.

Чужеземные литераторы много писали не только о блеклости, но и об однообразии России. Эти россказни о монотонности, если не были заведомой клеветой, объяснялись тем, что турист попадал лишь в какой-нибудь один из тех крупных районов, которые составляют страну. И поездив внутри такого одного района, скажем — в полосе смешанных лесов Европейской России, уже кричал: «все одно и то же».

В отсталой России обширные части страны были разрознены, разобщены, плохо связаны друг с другом. Поэтому страна казалась более однообразной, чем была. Советская власть, дружба народов, плановое хозяйство, выросший транспорт, социалистическая культура сцементировали нашу страну, сделали ее подлинно единой, и изумительное ее разнообразие стало для всех очевидным. Ныне для жителя, скажем, Русской равнины близки, понятны и берега Черноморья, и горы Средней Азии, и «нашенский» Дальний Восток. Все это наш, советский дом. Сейчас Гоголь уже не сказал бы: «Велико незнание России посреди России. Все живет в иностранных журналах и газетах, а не в земле своей. Город не знает города, человек человека; люди, живущие за одной стеной, кажется, будто живут за морями…».

Для страны очень важно, разнообразна ли ее природа. Нужно обладать, например, своим сырьем для тканей. Одни ткани делают из хлопка, другие — из льна. Но хлопок растет на юге, а лен — на севере. Маленькая страна с однообразной природой никак не может выращивать, сразу и южное волокно — хлопок, и северное волокно — леи. А страна, которая далеко простерлась и на юг и на север, может возделывать в своих пределах и то и другое. Значит, разнообразие природы облегчает развитие народного хозяйства и борьбу за экономическую независимость страны.

Чем разнообразнее страна, тем, при прочих равных условиях, в ней больше возможностей для географического разделения труда, когда районы развивают свое хозяйство так, чтобы работать не только для себя, но и друг для друга, для всей страны в целом. А чем шире географическое разделение труда, тем лучше для народного хозяйства. Маркс писал: «Не абсолютное плодородие почвы, а ее дифференцированность, разнообразие ее естественных продуктов составляет естественную основу общественного разделения труда; благодаря смене тех естественных условий, в которых приходится вести свое хозяйство человеку, это разнообразие способствует умножению его собственных потребностей, способностей, средств и способов труда».

Богатства природы, ее разнообразие, все эти «географические рекорды», ставящие наши леса, почвы, речную сеть на первое место в мире, существовали и раньше. И до революции наша страна была велика и разнообразна. Но у косных правителей царской России не было ни сил, ни желания с должным размахом бороться за покорение природы. Они не переставали пенять на «пустынность» и «однообразие» страны.

Лишь социалистическая революция дала верный ключ к нашим несметным природным богатствам.

И вот теперь советские люди, создавая новое общество, могут получить в пределах своей богатой и разнообразной Родины все, что им нужно.

Много выгод от разнообразия страны. Чернозем протягивается у нас такой длинной полосой — из Молдавии в Сибирь, что захватывает края с разным климатом, и в случае засухи или проливных дождей бывает затронута лишь часть нашей пшеничной житницы. Если заболевшему человеку нужно лечиться в определенном климате, он всегда найдет среди обилия курортов, разбросанных по лицу нашей страны, именно тот, который ему нужен. Кинорежиссеры могут, не выезжая из пределов Советского Союза, подобрать натуру для съемки любых фильмов…

Но вот что важно. Чем дальше вперед идет техника, тем производство больше усложняется. Оно требует сочетания самого различного сырья. Чтобы построить самолет и снарядить его в рейс, нужно иметь алюминий, сталь, хром, никель, медь, олово, ниобий, бериллий, магний, цинк, слюду, торий, бензин, масло, дерево, ткань, каучук, и это еще далеко не все. Тело автомобиля состоит из 65 химических элементов, образующих более 250 различных сочетаний. Комплексность пронизывает современную промышленность. Ясно — чем разнообразнее и богаче страна, тем ей легче комбинировать, сочетать разные виды производства.

Черная металлургия — основа промышленности. Но чтобы выплавить черный металл, нужно совместить кокс и железную руду. В Западной Европе государственная граница разделяет руду французской Лотарингии и коксующийся уголь германского Рура. Это создает почву для политических махинаций и постоянных конфликтов. А у нас в пределах одной Украины для черной металлургии есть и руда, и уголь, и марганец, и все остальные виды нужного сырья. Между тем Украина по территории всего лишь сороковая часть Советского Союза. Сколько же сочетаний возможно в пределах всех наших громадных пространств! Сколько возможностей для создания индустриальных баз по всей стране!

При социалистическом плановом хозяйстве производственное комбинирование не знает никаких общественных преград. Эта высшая организация промышленности находит благоприятное условие в обширности и разнообразии нашей страны. И масштабы производства, размеры предприятий у нас могут быть самыми крупными.

«Жили бы мы с вами, — говорил Киров, — на таком месте, как пустыня Сахара, господа империалисты чувствовали бы себя спокойнее. А мы живем и работаем по Марксу и Ленину на богатейшем куске земного шара, который располагает решительно всем».

Разнообразна природа нашей страны — разносторонен и всеобъемлющ труд народа.

Промышленной обработке подвергается самое разнообразное сырье. Вовлечены в производство почти все элементы периодической таблицы Менделеева. На советских электростанциях превращается в ток скрытая энергия угля — каменного и бурого, угольной пыли, мазута, торфа, горючих сланцев, природного газа, древесины; дает электрическую энергию и сила падения воды. А ныне нашему хозяйству стала служить и энергия атома. Мы выплавляем чугун и сталь, медь и никель, свинец и цинк, алюминий и магний, вольфрам и молибден, множество других важных металлов. Мы строим машины любой сложности — от землесоса, заменяющего труд 25 тысяч землекопов, до приборов более чувствительных, чем человеческий нерв.

Разнообразие климата и почв позволяет нам возделывать всевозможные культуры. На наших полях вызревают и влаголюбивый рис, и сухолюбивый сорго, и солнцелюбивый подсолнух, и холодостойкий ячмень, и теплолюбивый чай.

Наша земля широка, и способы ее обработки различны: в Белоруссии у нее отнимают влагу, в Узбекистане искусственно наделяют влагой; в нечерноземной полосе почву насыщают известью, а в солонцеватых полупустынях — гипсом; везде грядки насыпают, а в сухой земле у Аральского моря выкапывают; на севере поля очищают от леса, а в степях лес вдоль полей насаждают.

Мы приближаем границу овощеводства к берегам Северного Ледовитого океана и создаем очаги земледелия в песчаных пустынях — так, раздвигая пашню, мы в одно время решаем противоположные по характеру задачи: и «осеверяем» земледелие и «оюжняем» его.

Огромную протяженность нашей страны преодолевает разветвленнейшая транспортная сеть. В Комсомольск-на-Амуре мы едем, на Курилы плывем, в Хорог летим…

Велика и разнообразна Советская страна, богата и щедра ее природа. Однако это не значит, что в природе все для нас пригодно и все хорошо. Безводны земли еще не орошенных пустынь, мелки перекаты на многих реках, немало оврагов на черноземных полях, долог ледостав, велика площадь вечной мерзлоты, слишком уж обширны топкие болота.

Но советский народ, руководимый Коммунистической партией, ведет победоносную борьбу за исправление природы. Он возделывает новые земли, углубляет и поворачивает реки, уничтожает болота, улучшает почвы и даже поднимает властную руку на климат — смягчает суховеи, умеряет температуру, увлажняет воздух. Постигая законы природы, он подчиняет ее, обращает на благо человеку, заставляет служить коммунизму.

III НОВЫЕ ЗЕМЛИ НА СТАРОЙ КАРТЕ

СЛАВА РУССКИХ ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ

Мы всмотрелись в карту нашей страны, чтобы лучше понять ту природную среду, в которой живет и работает советский народ. И мы, может быть, не подумали при этом, что карта, отразившая природу нашей Родины, ее реки и горные хребты, сейчас не совсем такая, какой она была всего лишь треть века назад. Природа в общем та же, да отчет-то о ней был неполным. Лист карты пестрел пустотами, похожими на типографский брак. Только после работы советских ученых наша родная страна нанесена на карту целиком.

Есть у нас земли, которые всегда оставались в пределах страны и все же могут быть названы «новыми». Их впервые познали, изучили, освоили.

Новыми вершинами, новыми островами, новым начертанием рек на карте мы обязаны росту советской культуры.

Но было бы неправильно думать, что в прошлом Россия мало знала способных и смелых географов. Нет, русский народ и раньше рождал славных путешественников, мореходов, землеведов.

Русский пахарь изведал степь, охотник углубился в леса, рыбак познал морской берег. Эти знания обжитых мест запечатлевались в летописях, писцовых книгах, «чертежах».

Когда в шестнадцатом столетии русским открылась вся громадная, неведомая Сибирь, они за каких-нибудь полвека прошли ее насквозь до самой Аляски. Такой бросок через огромный континент — единственный пример во всей человеческой истории. Народ, прошедший из конца в конец шестую часть мира, — народ великих подвигов.

Вопреки путам самодержавия, вопреки противодействию недальновидных властей, русский народ вырастил умных и мужественных деятелей. Проявляя необычайную силу воли и ломая все препятствия, они пронесли передовую русскую культуру по просторам России до берегов Тихого океана и рубежей Центральной Азии.

В исследованиях своей земли русские люди показали размах небывалый. Вот тому пример: в середине восемнадцатого века Великая Северная экспедиция по замыслу Петра описала труднодоступные берега полярной Сибири всего за десять лет. На небольших деревянных судах, не только при свете дня, но и во мраке полярной ночи, в леденящей стуже наши люди проследили берег океана на протяжении многих тысяч километров — от Вайгача до Анадыря, — и карта Северной Азии приобрела те очертания, к которым теперь все привыкли. Память об этих героях русская Арктика запечатлела в именах мысов, бухт, кораблей: мыс Челюскин, море Лаптевых, ледокол «Малыгин»…

Великий Ломоносов, ушедший от своего времени на целую эпоху вперед, возвел изучение России на научные основы. Проницательно и мудро указал он на государственный смысл освоения Арктики и Северного морского пути.

Сын петровского солдата Степан Крашенинников, подобно Ломоносову, выдвинулся из народных глубин талантом и упорством. Ради науки он провел годы на Камчатском полуострове, и нужда, на которую начальство его обрекло, не помешала ему создать «Описание земли Камчатки», по богатству идей, совершенству метода и мастерству изложения превзошедшее все, что тогда было известно мировой географии.

Исследователь Дальнего Востока Геннадий Невельской первым вошел с моря в устье Амура и доказал, что Сахалин не полуостров, а остров. Неоценима заслуга этого ученого-героя, поднявшего русский флаг над пространствами Нижнего Приамурья, Сахалина и Приморья. Преданный идее, Невельской не отступил ни перед суровой природой, ни перед голодом зимовок, ни перед угрозами тяжкого наказания, которыми бюрократический Петербург пытался сдержать его пыл. Он смело действовал «вне повелений», и в итоге нашим стал край, где ныне крепнут советские твердыни — Владивосток, Хабаровск, Советская Гавань, Комсомольск.

Петр Петрович Семенов Тян-Шанский был руководителем Русского Географического общества, основоположником великой русской географической школы, оставившей позади все географические школы Запада. Эпоху блестящих экспедиций в пустыни и горы срединной Азии начал он своим знаменитым путешествием к ледникам Хан-Тенгри. Тогда, столетие назад, в глубинах Тянь-Шаня еще сохранялся патриархально-родовой быт, и Семенов был там первым посланцем русского народа. Он показал высокий образец всестороннего географического исследования, предмет которого — не только природа, но и жизнь людей.

Настойчиво и смело работали русские путешественники в Центральной Азии. На большом протяжении этот континентальный край примыкает к южным и восточным границам России, и все последнее столетие лился туда свет русской географической культуры. На смену смутным средневековым россказням о таинственном поднебесном Тибете, необъятной Монголии, безжизненной Гоби пришли точные знания, их внесли в мировую науку прежде всего русские географы.

Больше всех сделал Николай Михайлович Пржевальский, один из самых замечательных путешественников всех времен и народов. Неутомимо совершая экспедицию за экспедицией, он, говоря словами Семенова Тян-Шанского, «своим орлиным полетом рассекал самые неведомые части Азии». Проведя в пути почти 11 лет и пройдя свыше 30 тысяч километров, великий русский географ обновил ее карту.

Пржевальский открыл много новых горных хребтов и распутал строение гор Центральной Азии, опровергнув схему, предложенную Гумбольдтом. Он достиг в Тибете верховьев великих китайских рек Янцзыцзян и Хуанхэ, положил на карту озера Лобнор и Кукунор, нашел дикую лошадь и дикого верблюда, собрал и привез богатейшие ботанические и зоологические коллекции — до 35 тысяч образцов. Труднодостижимая, дотоле почти неизвестная середина самого большого из материков была впервые изучена, осмыслена и с блеском описана.

В Пржевальском слились лучшие черты русского человека — широкий размах и скромность, глубина чувства и ясность мысли, самозабвенное служение высокой цели и готовность во имя ее преодолеть любые преграды. Жажда познания, необычайная целеустремленность, всепобеждающее мужество, неистребимая любовь к активной, творческой жизни, преданность родине и стремление прославить ее — вот Пржевальский. Чехов говорил: «Таких людей, как Пржевальский, я люблю бесконечно…»

Рождая легенды, совершал свои мирные подвиги этот светлый человек и укреплял нашу давнюю дружбу с народами Китая, Кореи и Монголии.

Ученики Пржевальского продолжали его дело. Петр Козлов во главе экспедиционного каравана вдоль и поперек исходил середину Азии. Ему удалось найти мертвый город Хара-Хото, а в нем — библиотеку с двумя тысячами древних книг. Эту занесенную песками столицу народа си-ся местные жители оберегали от взоров европейцев, но наш путешественник ее отыскал.

Правители России боялись народа и, чтобы подорвать его веру в свои творческие силы, приучали к раболепию перед всем иностранным. И в географии предавали они наши интересы. Связанные с заграничным капиталом издатели, продавшиеся им журналисты молчали об успехах русских путешественников, но поднимали на щит иностранцев.

Рассказывали о работе Кука в высоких южных широтах и оставляли в тени явный пример нашего научного превосходства — открытие русской экспедицией Фаддея Беллинсгаузена и Михаила Лазарева материка Антарктиды. Писали об открывателе Индии Ваоко да Гаме — и забывали, что Афанасий Никитин проник в Индию на четверть столетия раньше. Считали, что Норденшельд первым из людей обогнул самый северный мыс Сибири, тогда как русские мореходы плавали в тех местах раньше на два с лишним века.

Царские власти были склонны оставлять в пренебрежении замыслы русских ученых. Петр Кропоткин силой научного прозрения предсказал Землю Франца Иосифа, но задуманная им экспедиция не была разрешена, и архипелаг открыли, и при том случайно, Пайер и Вейпрехт — австрийцы.

Труды самых знаменитых наших путешественников выходили редко, — даже книги Пржевальского, который был настоящим народным героем, до революции не переиздавались ни разу. А иные работы и вовсе не печатались. Да советской власти не увидело света полное описание путешествия на Тянь-Шань Семенова Тян-Шанского — гордость русской географической науки.

В основе работы русских географов всегда лежало необычайное обилие настойчиво собранных, тщательно проверенных, глубоко продуманных и обобщенных фактов — это придавало слову русского ученого убедительность и достоверность.

Русские географы-классики всегда думали об интересах родины, обращались в своих книгах к народу — и именно в этом устремлении находил силу и краски их язык, всегда яркий, а подчас подлинно художественный.

Глубокая человечность пронизывала всю работу передовых русских географов, как и всех деятелей передовой русской культуры. Они без предубеждения относились к другим народам и не делили людей на «низшие» и «высшие» расы.

Не зная национальной узости, русские географы Федор Литке, Юрий Лисянский, Александр Воейков, Николай Миклухо-Маклай и многие другие бескорыстно отдавали свои силы изучению всего земного шара. В оставленных ими описаниях мы видим тропические леса и ледяную Арктику, борьбу кораблей с океанскими штормами, преодоление мелей и рифов в неисследованных дотоле местах, а главное — постигаем благородные и отважные характеры…

При всем том, при всем таланте и благородстве русских географов, старая Россия была недостаточно исследована.

ДООТКРЫТИЕ СТРАНЫ

С доблестью, но и с тяжелым трудом русские люди закладывали основы научного познания родины — земли, милой сердцу.

Страна Дежнева и Хабарова, Семенова Тян-Шанского и Пржевальского была страной великих географических подвигов, и вместе с тем даже в самом первоначальном, поверхностном ее знании зияли провалы.

До самой Октябрьской революции карту далеких краев России испещряли «белые пятна» — знаки мест, где ни разу не был исследователь.

Географы вели научную работу на весьма скудные, неохотно отпускаемые средства. Путешественники смело проникали в неведомые края, но поле их деятельности было меньше, чем территория, ждавшая исследования. Ведь Россия по площади равна частям света, целым континентам: в ее пределах могут уместиться две Европы.

Хозяйственное освоение страны, а значит, и уточнение ее географической карты шли очень неровно. Рельсовые и речные пути вымывали богатства России изнутри, направляя их в промышленный Центр. Морские пути опутывали государство снаружи, вывозя его сырье за границу. Глубины страны, далекие от индустриальных очагов, от торговых путей, привлекали к себе меньше внимания. Они требовали слишком крупных затрат, не обещая завтра же вернуть их верным и обогащающим доходом.

Предприниматель остановился перед хаосом гор, перед простором пустынь, — вместе с ним приходилось останавливаться также и географу. В старой школе преподавали не «экономическую», а «коммерческую» географию.

Углы далекого Севера, глубины северо-восточной Сибири, Кара-Кумов, Тянь-Шаня, Памира были мало исследованы — они лежали в стороне от проторенных дорог, вдалеке от обжитых мест. В ста километрах от Тобольска, от Ташкента уже начинались «белые пятна».

Лишь при советской власти наш народ довел до конца дело открытия страны. Эпоха великого хозяйственного и культурного подъема стала вместе с тем эпохой завершающих географических открытий.

Страна быстро познавала самое себя, изучала площадку социалистической стройки. Из года в год с весны и до осени в далеких краях белели палатки, горели костры экспедиций. Географическая наука помогала распространению новых общественных отношений, новой культуры по всей стране.

Академия наук и другие научные учреждения провели множество экспедиций. Географ проник всюду.

Прежние экспедиции часто были делом решительных одиночек, счастливо отыскавших благотворителя, уважающего науку. Советские экспедиции — это сложные организации, создаваемые государством и изучающие страну шаг за шагом по единому плану.

А помимо экспедиции, в жизнь вошел и новый способ изучения страны — постоянные географические станции, «лаборатории природы».

Экспедиция не все может увидеть, изучить и объяснить. Не только потому, что во многих краях трудно путешествовать зимой и половину года природа остается скрытой, но и потому, что при маршрутном исследовании наблюдатель находится в одном месте сравнительно недолго. А многие процессы в жизни земли текут медленно. Долгое время, скажем, нужно следить за рекой, чтобы уловить изменение русла. Не сдвигаясь с места, легче вести подсчеты, чтобы явление природы выразить цифрой. К тому же для современных исследований нужны сложные, иногда громоздкие или очень хрупкие приборы, нелегко их возить с места на место.

Поэтому в помощь экспедиционному способу изучения природы у нас теперь введен еще стационарный.

Круглый год живут научные работники на таких географических станциях. Они следят за жизнью природы весной и осенью, летом и зимой. Ничто не ускользает от их взгляда: ни ход погоды, ни смена растительности, ни работа рек.

Эти станции — комплексные. Обычно они имеют дело не с каким-нибудь одним явлением, а с ландшафтом в целом, где все друг с другом связано и взаимно обусловлено.

До сих пор наиболее известны были полярные научные станции. Их у нас создано много. Но теперь появились научные станции и в других местах страны. Они уже есть под Москвой и в Хибинах, на берегу Черного моря и в горах Тянь-Шаня.

На Тянь-Шане, в 35 километрах к югу от озера Иссык-Куль, Институтом географии Академии наук основана высокогорная физико-географическая станция. Она заброшена на высоту трех тысяч метров над уровнем океана, в леса тянь-шаньской ели, туда, где из слияния ледниковых потоков рождается речка, текущая к озеру. Здесь построен дом в двенадцать комнат. В нем большие окна, обширные застекленные террасы. Чтобы соорудить это здание в необитаемой долине, бревна спускали с гор волоком на быках по крутым склонам, заваленным буреломом и камнями, кирпичи поднимали вьюком на лошадях по головоломным тропам.

Люди двенадцать месяцев в году изучают жизнь гор, следят, как движутся и тают ледники, как выветриваются горы, как сползают осыпи, как реки прокладывают себе путь по долинам.

Советское государство не жалеет средств на изучение страны. Одну за другой устраивает оно научные станции и экспедиции, богато оснащенные инструментами, приборами, всем необходимым.

В экспедиционный отряд теперь обычно входят не только топографы или геологи. В нем работают также почвоведы, гидрологи, биологи, экономисты, этнографы. Край познается всесторонне. Топографическая съемка — лишь основа для более подробных разносторонних исследований.

Географам дана новая техника. Песчаные Кара-Кумы они пересекают на автомобилях, карту бездорожной Чукотки снимают с самолета, по ледникам Новой Земли движутся на вездеходах. Это облегчило решение трудной задачи: дооткрывать пришлось самые отдаленные, едва проходимые места.

НА ЮГЕ

Далеко в глубине Азии, где окруженные просторами пустынь завязываются в могучий горный узел хребты Гиндукуша, Куэнь-Луня и Тянь-Шаня, громоздится Памир. Скалистые гребни уходят все выше и выше, за границу деревьев, за линию вечного снега. Между ними прогнулись безжизненные долины со слабым запахом высохшей, пыльной травы. Камни покрыты бурой коркой «пустынного загара». Снежные пики высятся в лучах ослепительного, обжигающего солнца.

Памир был краем света. Безлюдье. Полуразрушенный рабат на караванной тропе — каменная хижина с грудой сухого ячьего помета для костра. Редкая кочевая юрта. Жертвенные лоскутки от одежды суеверных путников — на ветру, у высшей точки перевала.

^{Вновь исследованные районы Памира.}

В середине Памира, за обрывистыми стенами поднебесных хребтов, за ледяными барьерами глетчеров таилась неисследованная область. Через заоблачный рубеж, разделяющий Восточный и Западный Памир, через центр величайшего оледенения вели легендарные перевалы. Ходила молва о диком племени, убивавшем всякого, кто попадал туда из внешнего, уже «открытого» мира.

Так и лежало бы на карте, как бельмо, еще многие годы это «белое пятно», если б Средняя Азия не стала советской.

В первой пятилетке начался штурм неисследованного Памира. Этого требовала советская наука. К этому вел и расцвет хозяйства среднеазиатских республик.

В горах Средней Азии скапливается влага, приносимая западными ветрами. Там тают снежники и ледники, вода несется вниз, в оазисы, и поит поля хлопка. Чтобы двигать хлопковое хозяйство вперед, нужно знать законы таяния снега и льда, законы перемены погоды в горах.

Штурм длился год за годом. В Оше снаряжались караваны лошадей и верблюдов. С тюками экспедиционного груза они переваливали сначала Алайский, потом Заалайский хребты. Научные базы продвигались в долину реки Кызыл-Су, на берег озера Кара-Куль, к снежным полям хребта Академии. На возвышениях ставились триангуляционные знаки. Чертились карты, новые вершины и новые ледники получали имена.

Загорала и лупилась кожа, мерзли ноги на льду, тяжелый теодолит давил плечо.

Пересекли «белое пятно» во всех направлениях. Измерили величайший ледник Федченко — медленно ползущую широкую белую ленту с узкими черными кантами морен. Нашли таинственные перевалы Кашал-Аяк и Таыымас. Определили самую высокую вершину Советской страны — пик Сталина. И взошли на нее. Первым поднялся Евгений Аба-лаков.

Научное завоевание Памира было закреплено постройкой ледниковой обсерватории. Она сооружена у ледника Федченко на высоте 4 160 метров.

Эта обсерватория — как палец, уловивший биение пульса. Она следит за льдом и снегом, прислушивается к наполнению потоков, слагающих Аму-Дарью, самую многоводную реку Средней Азии.

Приземистый, обтекаемый, хорошо укрепленный дом не боится ветров, а ветры здесь, пожалуй, могут сбросить в пропасть человека. Дом построен в Ташкенте и сюда доставлен по частям через перевалы, броды и ледниковые трещины. Оборка шла при морозе в минус тридцать. В обсерватории — отдельные комнаты для каждого наблюдателя, общий зал, радиолаборатория, метеорологический и фотографический кабинеты, электрическая станция.

В одну из новогодних ночей Москва услышала по радио рассказ зимовщиков: «Нас пятеро. На леднике бушует метель, даже днем в двух метрах ничего не видно. Ветер так силен, что сбивает с ног. Стоят крепкие морозы. Но все это не отражается на нашей работе. Каждый занят своим делом. В свободное время читаем, книг у нас много. В, нашем металлическом домике уютно и тепло».

Это одно из самых высоких человеческих поселений в стране.

Сложный узел памирских хребтов теперь целиком распутан. Экспедициями послевоенных лет уточнены детали. Составлена полная и точная топографическая карта Памира.

К Памиру с северо-востока примыкает Тянь-Шань. Пучком высочайших хребтов протянулся он от Сыр-Дарьи до далекой Гоби.

Горные цепи Тянь-Шаня скреплены в гигантский узел ледяным массивом. Он возвышается за глубокой котловиной Иссык-Куля, за горбатыми сыртами, за бурным Сарыджасом. Путаница ледников, непроходимых ущелий и крутобоких вершин, засыпанных снегом чуть не до подножья. Там, в толпе гор, вздымается мраморный пик Хан-Тенгри, как острый сверкающий клин, вогнанный в небо.

Область подножий Хан-Тенгри площадью в сотни квадратных километров была не исследована. Белый снег лежал на горах, белая краска лежала на карте.

Ныне к пику Хан-Тенгри почти каждый год уходят экспедиции. Они минуют памятник у могилы Пржевальского на высоком берегу Иссык-Куля — бронзовую фигуру орла с оливковой ветвью над картой Азии; верхом на лошадях поднимаются к перевалам; движутся по высокогорьям-сыртам; переходят вброд стремительные реки, еле преодолевая напор воды, клокочущей у самого седла; разбивают лагерь в долине, где тает язык ледника Южный Иныльчек; ставят палатки в последнем лесочке из узких и густых тянь-шаньских елей. И вонзают, наконец, шипы своих «кошек» в покатый, скользкий лед.

Альпинисты провели вьючных лошадей по испещренному трещинами Южному Иныльчеку до самого Хан-Тенгри. В надувной резиновой лодке, а местами по отвесным скалам — вся тяжесть тела на пальцах рук — они одолели самое большое в нашей стране ледниковое озеро и проникли на «белое пятно» Северного, Иныльчека. Сняли на карту все извилины долин, ступеньки ледников, гребни хребтов. Поднялись и на вершину самого Хан-Тенгри. Раньше других туда взошла группа Михаила Погребецкого.

^{Карта массива Хан-Тенгри прежде и теперь.}

Но на Хан-Тенгри поднялись, чтобы его развенчать. На юге, у самой китайской границы, в космах туч была угадана вершина еще более величественная.

Не один год к ней подбирались. Карабкались на ее обледенелые плечи. Засекали ее с окрестных вершин. Снимали на карту с самолета, поднявшись выше девяти тысяч метров, — едва заметной серебряной точкой плыл он в голубом небе над диким морем льда и камня, оставляя после себя белый след, сносимый ветром.

Новая вершина на полкилометра превышает Хан-Тенгри — 7 439 метров над уровнем океана. Она, а не Хан-Тенгри, — высшая точка всей этой горной страны, средоточие Тянь-Шаня, одна из величайших вершин мира.

Открытая в дни войны, вершина была названа пиком Победы.

Пик Победы возвышается всего лишь в 16 километрах от Хан-Тенгри, но его не замечали. Для наших экспедиций, шедших с севера, он был скрыт гребнями гор. Не рождалось сомнений, что исполинский, высоко парящий Хан-Тенгри — главная вершки а на Тянь-Шане.

Между тем с юга, с равнин Синьцзяня, где живут народы, давшие высочайшей вершине «Небесных гор» имя Хан-Тенгри, «Властелина Духов», виден не наш Хаи-Тенгри, а именно та вершина, что теперь называется пиком Победы.

Надо думать, что мы и жители Синьцзяня называли одинаково два разных пика.

НА СЕВЕРЕ

Северо-восточный угол Сибири был далек и трудно доступен. Заросшие тайгою горы и заболоченные долины преграждали путь в неисследованную область. Тысячи километров отделяли ее от крупных городов, и немногие добирались туда по большим и малым сибирским рекам, по едва проходимым вьючным тропам.

^{Район хребта Черского на старых и новых картах.}

Географы плохо знали, как идут горы и реки внутри каменной дуги Верхоянского и Колымского хребтов. Они ограничились тем, что, по рассказам местных жителей, нанесли на карту голубые дорожки предполагаемых рек, коричневые линии вероятных гор. Этот непроверенный рисунок вошел в атласы мира.

^{Карта реки Колымы прежде и теперь.}

Через топкие болота и таежные буреломы сюда в 1926 году впервые проникла советская экспедиция во главе с Сергеем Обручевым. Ею была открыта громадная горная страна — свыше 1 000 километров протяжением, в 300 километров шириной и до 3 000 метров высотой. На этой площади могли бы поместиться все хребты Кавказа.

Горы внутри большой дуги Верхоянского и Колымского хребтов идут вовсе не радиусами и не между верховьями рек, как говорили карты, а вдоль дуги, и реки Колыма и Индигирка режут их поперек узкими «долинами прорыва». Колымский хребет не встает между верховьями Колымы и Охотским побережьем резким барьером, как мыслилось раньше. Река Колыма проходит ближе к Охотскому морю, чем думали.

Карта края, по площади превышающего Германию, переделана заново. Новые горы названы «хребтом Черского» — в память об ученом Иване Черском, который был близок к их открытию. Сосланный царем в далекую Сибирь, Черский самоотверженно ее исследовал. Он и скончался там, на реке Колыме, во время путешествия, в лодке, на руках у жены.

Ныне на бывшем «белом пятне» много рудников и поселков. Эти места входят в Магаданскую область.

Не только Колыма, но и другие реки северо-востока Сибири были указаны на карте неправильно, иногда с отклонением более чем в 200 километров. Новые приборы для определения долготы позволили нанести на карту течение сибирских рек вполне точно.

Перечерчены сибирские изотермы — полюс зимнего холода сдвинут из Верхоянска к Оймякону, где морозы заходят за семьдесят градусов.

^{Карта Северной Земли прежде.}

В послевоенные годы около Оймякона совершено новое открытие. Летом в верховьях Индигирки при жаркой безоблачной погоде реки вдруг вскипают бурным паводком. Он казался странным: причиной могло быть только внезапное таяние льда. Но думали, что из-за сухости климата большие ледники здесь невозможны.

Теперь в бассейне Индигирки найдено двести с лишним ледников. Их сняли на карту с самолета, а затем обследовали особой экспедицией.

Неожиданно открыто одно из самых больших оледенений наших гор: местами толщина льда достигает здесь четверти километра.

А попутно там же отмечена и самая высокая гора северо-восточной Сибири — более 3 000 метров над уровнем океана. Ее вершина похожа на острие карандаша.

Больше всего советские географы сделали в наименее доступной области — в Арктике. Они помогли проложить трассу Северного морского пути.

Осенью 1913 года суда гидрографической экспедиции Бориса Вилькицкого «Таймыр» и «Вайгач», пробиваясь сквозь льды севернее мыса Челюскин, вышли к неизвестной земле. На берегу, у хмурых гор, покрытых снегом, был поднят русский флаг. Но близкая полярная зима заставила экспедицию уйти. Успели снять лишь часть вновь открытого берега. Суша в этих местах, как и Земля Франца Иосифа, была предугадана Кропоткиным.

На картах Северного Ледовитого океана появились две извилистые линии — робкий пунктир неведомой земли. Неизвестно, что он обозначал — один большой остров или, быть может, архипелаг. Земля оставалась неизученной, хоть она и была услужливо названа именем царя.

В 1926 году новая территория была переименована в «Северную Землю», а в 1930 году советская экспедиция Георгия Ушакова дошла до загадочных берегов на ледоколе. На острове, названном Домашним, остались четыре зимовщика. Они разведали архипелаг площадью в 37 тысяч квадратных километров — крупнее Голландии. За два года экспедиция прошла на собаках семь тысяч километров — по снежным полям, по ледникам, сквозь полярные вьюги. Острова были полностью изучены и запечатлены на карте. Северная Земля — последний большой кусок суши, остававшийся неизвестным на нашей планете.

Немало других островов открыто в арктических морях: остров Сергея Кирова, острова Арктического института, острова «Известий ЦИК». Изменились очертания Новой Земли и Земли Франца Иосифа. Округлился контур острова Врангеля, а на самом острове гора Берри уступила первое место по высоте горе Советской.

^{Карта Северной Земли теперь.}

Некоторые из географических открытий были примером научного предвидения. На картах Карского моря с 1924 года условным пунктиром отмечалась «Земля Визе». Советский ученый Владимир Визе открыл этот остров умозрительно, не выходя из кабинета, — подобно тому, как Адаме и Леверье умозрительно открыли планету Нептун. В 1914 году в Арктике вместе с судном «Св. Анна» погибла экспедиция Георгия Брусилова, но участник ее, штурман Валериан Альбанов, спас и доставил вахтенный журнал. По записям в этом журнале Визе изучил линию дрейфа зажатого льдом корабля и, заметив отклонение морского течения, заключил, что оно вызвано каким-то препятствием — большой отмелью, а может быть, островом. Экспедиция 1930 года доказала, что «Земля Визе» на самом деле существует. Визе, участник экспедиции, первым сошел с ледокола на предугаданный им остров. А иные предположения отвергнуты или пересмотрены. В начале девятнадцатого века промышленник Яков Санников видел землю на морском горизонте к северу от Новосибирских островов. «Землю Санникова» долгое время искали. Она дала повод академику Владимиру Афанасьевичу Обручеву написать научно-фантастический роман «Земля Санникова».

В недавние годы эти места были пересечены советскими судами, которые не обнаружили никаких островов. В 1944 году, по просьбе академика Обручева, туда были посланы самолеты. Но и они ничего не нашли. Не были найдены и другие такие же загадочные острова. Еще недавно господствовало мнение, что эти острова существовали, но со временем исчезли. Считалось, что они могли образоваться из неподвижного льда, впоследствии размытого: ведь исчез же не так давно в море Лаптевых небольшой остров Васильевский, за ним остров Семеновский.

Но теперь загадка «Земли Санникова» решена иначе. Советские летчики, обслуживающие своими ледовыми наблюдениями Северный морской путь, обнаружили в Полярном бассейне большие дрейфующие айсберги в виде пловучих островов. Это обломки мощных ледников Земли Франца Иосифа, Северной Земли и Канадского архипелага. Пловучие ледяные острова достигают размера в десятки и сотни квадратных километров. Толщина льда иногда составляет более ста метров. Холмообразная поверхность островов отдельными своими частями бывает поднята на 15–20 метров над обычными морскими льдами. Местами айсберги покрыты песком, глиной и валунами. Вот такой пловучий ледяной остров, издали имеющий вид суши, наверное, и был в свое время принят за «Землю Санникова».

^{Острова в Арктике, открытые и исследованные советскими учеными (черным залиты новые острова и уточненная береговая линия).}

Много открытий сделали советские ученые в высоких широтах. Они расшифровали Центральную Арктику, стерли «белое пятно» посреди северного полушария.

Еще в 1937 году Валерий Чкалов и Михаил Громов на самолетах пересекли всю Арктику, пролетели над полюсом в Америку. А на самом полюсе в том году была создана научная станция.

Самолеты доставили на полюс, на «вершину мира», четырех зимовщиков — Ивана Папанина, Петра Ширшова, Евгения Федорова и Эрнста Кренкеля. Над белым ледяным полем заалел советский флаг.

Лагерь папанинцев расположился на льдине толщиною в три с лишним метра. Льдина быстро дрейфовала от полюса к Гренландскому морю. Там после шестидневного шторма она раскололась на куски. Но герои и на обломке льдины не прекращали работы, пока ледоколы «Таймыр» и «Мурман» не взяли их на борт.

Папанинцы пробыли на льдине 274 дня и проплыли вместе с нею около двух с половиной тысяч километров.

Раньше было известно лишь, что глубина у полюса не менее 2 742 метров — на этой глубине во время промера оборвался трос у Пири, достигшего полюса в 1909 году. Папанинцы впервые измерили здесь глубину океана: получилось 4 290 метров.

Уже Нансен знал, что в Северный Ледовитый океан проникает вода из Атлантики. Но он думал, что вся она у Шпицбергена поворачивает вправо и идет вдоль материкового берега. Папанинцы у самого полюса на глубине в несколько сот метров нашли теплую воду. Это значит, что под Северным полюсом проходит вода Мексиканского залива, нагретая горячим солнцем юга.

Многие считали, что средняя часть Арктики безжизненна. Но папанинцы увидели на полюсе жизнь. В воде, даже на глубине трех километров, они нашли рачков и водоросли. Вблизи полюса попадались чайки, нерпы и белые медведи с медвежатами.

Полагали, что у полюса постоянно держится высокое давление и что погода там поэтому мало изменчива. На самом же деле и над полюсом проходят сильные циклоны. В центре Арктики теплее, чем думали. Дело, однако, не только в географических открытиях. В подвиге папанинцев всему миру был показан образец большевистского стиля работы — размах, соединенный с деловитостью. Широкую и смелую идею наши полярники претворили в жизнь быстро, четко, спокойно, плодотворно. Всему миру было показано, как выросла у нас организационная культура.

Черта оптимизма отличала всю работу дрейфующей станции. Вопреки прежним мнениям обнаружилось, что на льду Центральной Арктики можно жить, что глубоко под льдами есть теплая вода, что полюс — не биологическая пустыня. Папанинцы доказали, что советский человек никогда не теряет бодрости и мужества. Он не предается панике перед лицом препятствий, а смело борется с ними и побеждает их. Коммунистическая партия вырастила людей отважных, стойких, знающих, безгранично преданных Родине.

Работу папанинцев продолжали седовцы. Осенью того же 1937 года, когда папанинская льдина уже переместилась к югу, в другом конце Арктики, у Новосибирских островов, ледокол «Седов» начал свой дрейф на север. Выбраться в порт на зимовку он не мог из-за поломки руля. На корабле, скованном льдами, захваченном их медленным движением, осталось пятнадцать полярников, включая капитана Константина Бадигина. И они превратили вынужденный дрейф в научный подвиг.

812 дней сжимали «Седова» ледяные тиски все это время изо дня в день его команда вела наблюдения.

Зигзагами дрейфуя вместе с ледяной пустыней, в которую он вмерз, «Седов» прошел менее чем в 400 километрах от полюса. Он достиг широты, куда до него не забирался ни один корабль — 86°40?. Снова пополнились наши знания о Центральной Арктике.

Полюс был разгадан. Но географический Полюс — это центр северного полушария, а не Полярного бассейна. Самую далекую от берегов, срединную Часть Северного Ледовитого океана тоже называли полюсом — Полюсом Недоступности.

В апреле 1941 года началось покорение и этого полюса. Переждав десятидневную пургу, советский летчик Иван Черепичный поднял, самолет с острова Врангеля и через семь часов полета достиг Полюса недоступности. На ломкую пленку полярного океана воздушный корабль опустил семь человек. А с ними — целый склад вещей: от глубоководной лебедки весом в десять пудов до патефона с пластинками. Было сравнительно тепло, немногим меньше минус двадцати. Исследователи провели полный цикл океанографических и географических работ: измерили глубину океана, скорость и направление течения и ветров, силу тяжести, исследовали планктон, взяли пробы воды на химический анализ.

Все это повторилось трижды; пробыв на льду дней пять, экспедиция возвращалась на остров Врангеля и опять улетала к Полюсу недоступности, на новую льдину. Иной раз, подыскивая подходящее гладкое поле, по два часа держались в воздухе. И в конце концов садились на лед, затянувший старое разводье.

Так возник новый тип полярной экспедиции, кочующей со льдины на льдину.

В послевоенное время советские полярники проделали в Арктике огромную комплексную исследовательскую работу. Они вели и продолжают вести гидрологические, метеорологические, магнитные наблюдения с ледоколов, с самолетов и на дрейфующих станциях, создаваемых на различное, иногда длительное время в Полярном бассейне, включая его центральную часть.

В 1950–1951 годах в Центральном Полярном бассейне к северу от острова Врангеля работала дрейфующая станция «Северный полюс-2» под руководством Михаила Сомова. Весной 1964 года в Арктике были организованы две дрейфующие станции: в районе полюса — «Северный полюс-3» под руководством Алексея Трешникова и к северу от острова Врангеля — «Северный полюс-4» под руководством Евгения Толстикова.

Станции эти имеют регулярную воздушную связь с материком. Каждая из станций оснащена автомобилем, трактором и вертолетом. Палатки научных работников отапливаются углем и газом.

Исследовательская работа облегчила хозяйственную деятельность на трассе Северного морского пути и вместе с тем принесла важные открытия.

Основательно изучены водные массы Северного Ледовитого океана, причем в планктоне обнаружен ряд ранее неизвестных организмов. Составлена карта глубин центральной части Полярного бассейна. Открыт и обследован мощный подводный хребет высотой в 2,5–3 километра, пересекающий Северный Ледовитый океан от Новосибирских островой через район полюса к Гренландии. Хребет этот назван именем Михаила Васильевича Ломоносова — основоположника арктической океанографии.

Хребет Ломоносова разделяет Северный Ледовитый океан на две части, имеющие свои особенности в составе растительного и животного мира и в системе течений. Эти течения придают ледяным островам — айсбергам, о которых выше говорилось, круговое движение; в восточной части — по часовой стрелке, в западной — против часовой стрелки, Иногда круговой дрейф льдины прерывается выносом ее в Атлантику.

Советские ученые провели в Арктике и другие исследовательские работы большого значения.

Недоступное становится доступным, неизвестное — известным.

* * *

За годы советской власти добавлено новое в познание каждого края нашей великой страны. Новый общественный строй обогатил географическую карту.

Самой высокой горой на Урале считалась гора Тельпос-Из. Теперь первенство перешло от нее к горе На?родной, возле которой — истоки Народы. Вопреки ожиданиям, на Уральском хребте обнаружены ледники, хотя и небольшие; их примерно сорок. На полуострове Таймыр найдены горы высотой более километра. Впервые открыто оледенение на Корякском хребте. Сдвинута граница между песчаными Кара-Кумами и глинистым Устюртом. Киргизский хребет в одном месте переместился к югу на 25 километров. Новые ледники найдены в Алтайских горах, — их там в пятнадцать раз больше, чем думали. Сарыкамышская впадина по глубине оттеснена с первого места на шестое; на первое место вышла впадина Карагие, у восточного берега Каспия. Даже на давно обжитой Русской равнине нашли новый кряж — длиною до 200 километров и высотой до 350 метров; это Ветреный Пояс к западу от реки Онеги. Совершены открытия в растительном и животном мире: например, в наших дальневосточных морях впервые пойманы светящиеся рыбы.

Совершены восхождения почти на все главные вершины. Пик Сталина, Хан-Тенгри, Белуху, Ключевскую сопку впервые взяли советские альпинисты.

Проверена высота многих гор с ревнивой точностью: отметка пика Ленина в Заалайском хребте — 7 134 метра, а не 7 127, как считали раньше; на Кавказе гора Шхара на 3 метра обогнала гору Дых-Тау; самая высокая вершина на юге Забайкалья не голец Сохондо, а гора Бурун-Шибертуй, она оказалась выше на 15 метров.

Впервые в стране обнаружены гейзеры. Их нашли на Камчатке, к югу от Кроноцкого озера. Через равные промежутки времени под землей возникает смутный гул; он быстро нарастает, и вдруг струя кипящей воды, окутанная клубами пара, с грохотом бьет из земных недр на десятки метров вверх.

Самые размеры планеты и ее форма определены нашими учеными по-новому. Земной шар чуть сплющен не только с полюсов, но и с боков, и самый выпуклый меридиан проходит через Гонолулу и Прагу, а самый сжатый — через Иркутск и Филадельфию. Точные измерения кривизны земной поверхности помогают географам чертить более правильные карты.

Успехи советской географической науки позволили создать большую и полную Государственную карту СССР. Ее масштаб 1: 1 000 000, на ней в миллион раз уменьшены все длины.

Карта в 54 квадратных метра выполнена в красках. На ста восьмидесяти ее листах отражена вся Советская страна — ее горы, реки и леса, города и селения.

Территория США почти в три раза меньше нашей, но она покрыта подобной «миллионной» картой всего лишь на треть. Американские империалисты предпочитают изучать чужие земли.

Работа над Государственной картой СССР шла в годы Великой Отечественной войны. Карта печаталась в Сибири. Сто ученых уверенно наносили на картографический лист очертания родной страны, когда воины защищали ее от врага.

В Советском Союзе нет больше не нанесенных на карту больших участков суши. Оставалась неисследованной середина Таймыра, но недавно снята на карту и она. Стерто последнее крупное «белое пятно».

Мы знаем свою страну много лучше, чем знали ее до Октября.

Но надо перечертить, исправить карту местности, карту наружного земного покрова.

Что скрыто под этой поверхностью и не видно простому, невооруженному глазу?

IV НОВЫЕ БОГАТСТВА НЕДР

ПОДЗЕМНАЯ КАРТА

На карте СССР изображена уменьшенная в сотни тысяч или миллионы раз поверхность страны. Густотой желтовато-коричневой краски передана высотность местности. Зеленым цветом отмечены низменности. Бегут, извиваются линии-змейки — это реки. А вот синева озер… Мы видели, как за годы советской власти уточнена, обновлена эта карта — географическая карта нашей Родины.

Но есть еще и другая карта страны — геологическая. На ней отражено скрытое от наших глаз в толще земных недр. Радугой красок, набором значков она говорит о глубоких пластах, налегающих друг на друга, о минералах, таящихся под землей, о месторождениях полезных ископаемых, — в той мере, конечно, в какой все это познано.

А человек не может обойтись без минералов. Вглядимся в окружающий мир: в топке горит каменный уголь; автомобиль работает на бензине, который добыт из нефти; машины сделаны из металла, а металл — это руда, переплавленная с помощью угля; урожайность полей повышают минеральные удобрения. Чем большими запасами минерального сырья располагает страна, тем больше простора ее хозяйственному росту.

Приподнимем же верхний покров земли, заглянем внутрь.

Карта полезных ископаемых Советского Союза большая и сложная. Ее узоры и россыпь точек сначала кажутся беспорядочными и пугают своей Непонятностью. Почему Урал богат, а равнина Западной Сибири бедна, хоть они и рядом? Почему уголь, нефть и соль часто тяготеют к предгорьям? Почему свинец — обычный сосед цинка, а платина сопутствуем никелю? Почему простой камень для подмосковного шоссе нужно добывать не ближе чем на Украине или у Онежского озера?

Все это, однако, понятно. Законы природы с четкостью распределили атомы веществ в коре земного шара, подобно тому, как четко разместили их в клетках таблицы Менделеева.

Не до конца еще эта трудные законы разгаданы. Но уже и теперь они не только объясняют геологу, почему он сегодня нашел минерал в данном месте. Они учат, где найти его завтра.

Мысль возвращается далеко назад, уходит вглубь времен и вглубь земли.

Планета наша спокойна не была никогда, но с ритмом примерно в полтораста миллионов лет наступали эпохи особенно сильного горообразования. Могучее давление здесь и там поднимало землю, сминало ее и ломало. Местами — обычно в геосинклиналях — земные пласты разрывались, и из недр под страшным капором в жару тысячи и больше градусов поднималась, вскипала расплавленная магма. Она или прорывалась из своего очага наружу, чтобы огненными языками лавы хлынуть по земле, или останавливалась, не дойдя до поверхности, и там остывала. Остывая, она выделяла в первую очередь на глубине нескольких километров тяжелые, тугоплавкие металлы — платину, никель, хром, железо.

Ту рожденную магмой каменную массу, где смешались розовый или серый полевой шпат, прозрачный белый кварц и блестящая слюда, мы называем гранитом. Уже после, много миллионов лет спустя, выходит он наружу из-под размытых и снесенных верхних слоев земли, и человек тяжело поднимает его из скал, чтобы высечь колонны и сложить ступени дворцов. А тогда, при рождении, он был скрыт в земных недрах. Он превращался в зернистый твердый камень, источая пары, летучие газы и горячие водные растворы.

Жаркое дыхание раскаленного гранита рвалось вверх, внедрялось в земную кору по пустотам, разломам и трещинам и медленно застывало, кристаллизуясь теми сгустками металлов, которые открываются нам в горах ветвями рудных жил: триллион триллионов атомов На один кубический сантиметр кристалла.

Это выделение веществ шло по строгим законам. В нижних жилах, в трещинах соседних пород и самого гранита Появлялись титан и цирконий, выше — олово, вольфрам и драгоценные камни, далее скоплялось золото, потом медь, цинк, свинец, серебро. И ближе к поверхности земли, в более холодных слоях — сурьма, мышьяк и ртуть.

Ход оруденения зависел и от того, с какими породами соприкасались огненно-жидкая магма и ее выделения. На контакте с известняками часто появлялись, например, железные руды.

Все это, конечно, лишь общая схема, в природе она сильно осложнялась из-за различного строения земной коры от места к месту. И не только от этого. Сам очаг магмы со временем менялся, давал другие выделения, и они двигались по новым путям, по новым трещинам. Геологическая среда и течение геологической жизни меняли тот ход дела, который здесь очерчен кратко.

Но как бы ни рождались руды, время шло своим чередом, разрушая и сглаживая горы. Руды постепенно обнажались, выходили наружу — и выходили в определенном порядке, определенными группами.

В нашей стране есть горы молодые, только-только приоткрывшие свои недра; есть горы древние и все же высокие, потому что они вновь потянулись вверх в пору старости; и есть горы столь древние, что они уже перестали быть горами, превратившись в стертую, чуть холмистую равнину. Во всех этих горах что-то заложено ценное — и в молодых и в старых. Но все же, как правило, рудные богатства чаще открываются там, где горы старше, где больше глубина размыва, — если, конечно, там есть чему открыться.

Вулканы Курил и Камчатки родились недавно — Ключевской сопке всего лишь примерно 5 тысяч лет. Но и эти места не бесплодны: они дают нам серу. И на Карпатах мы найдем полезные нам руды. Однако все же не здесь, не в этих молодых горах, глубоко таящих свои недра, видим мы основные центры нашей горной промышленности.

Кавказские горы богаче, хотя их современный рельеф тоже сравнительно не стар. Мы не только пьем там теплую минеральную воду — след еще не уснувших вулканических сил, но еще и добываем в расколовшихся складках, в глубоко пропиленных реками ущельях цинк, свинец, медь, железо и редкие металлы.

История Кавказа уходит далеко назад — в разное время вырывалась там магма, разные породила она руды. Часто у месторождений возраст старше, чем у гор, где они скрыты: вырастая, горы подняли вместе с собой те пласты, которые раньше сложились на их месте. «Молодой» Кавказский хребет в своей осевой, самой высокогорной части сложен из древнейшего камня. Вот Терек «жилкой трепещет в дарьяльском виске»: его вода на наших глазах прогрызает гранит, которому много сот миллионов лет.

Богаты металлом и более старые, чем Кавказ, горы Восточной Сибири — те хребты, что заполнили восточно-сибирскую геосинклиналь и с востока прикрепились к Сибирской платформе. В них много олова и золота.

Но все же и не там лежат наши главные рудные сокровища. Чтобы их увидеть, нужно пойти к более древним горам.

Нужно вернуться к тем временам, когда заполнялась последними горами урало-сибирская геосинклиналь, когда Урал поднимался на восточном рубеже Русской платформы, когда горы Центрального Казахстана сбирались в те складки, от которых ныне остались лишь корни, когда бушевали вулканические силы на Тянь-Шане и Алтае. С этой-то более ранней порой горообразования, захватившей огромное пространство в середине страны и создавшей хребты, ныне успевшие обнажить свои недра, и связаны наши основные, наиболее известные рудные богатства.

Перед нами гигантский пояс месторождений — он идет с севера на юг вдоль Урала, потом поворачивает на юго-восток, захватывает развалины гор Казахской складчатой страны и северные дуги хребтов Средней Азии и уходит к Алтаю и дальше в Сибирь — это как раз тот самый древний горный пояс с «уральскими» чертами, о котором говорилось выше, когда шла речь о горах Советского Союза.

По всему поясу разбросаны месторождения руд. И почти всюду среди них можно найти много или мало железа, меди, цинка, свинца, золота, вольфрама — словом, всяких металлов.

Урал сильно срезан и многим богат. Там мы насчитаем более тысячи минералов, более ста полезных ископаемых. Но есть руды и камни, которые Уралу особенно присущи.

Посредине, чуть восточнее водораздельного хребта, тянется позвоночный столб Уральских гор — зеленокаменная полоса самых глубинных пород, вышедших наружу. Она подняла с собой знаменитую уральскую платину — металл, похожий на серебро, но вдвое более тяжелый, «серебрец» старых горщиков. А вместе с платиной поднялись ее химические родичи — никель и хром. Есть здесь и месторождения меди.

Восточнее, вдоль склона, протягивается полоса серых уральских гранитов — их останцы «елтыши» кое-где торчат среди тайги. Эти граниты принесли с меньших глубин золото и драгоценные камни. Самоцветы редкой красоты выкристаллизовались в жилах среди гранита, по пустотам-«занорышам». Фтор положил начало прозрачным фиолетовым и медово-желтым топазам, бор — разноцветным турмалинам, то черным, то красным, то зеленым. А там, где магма, вырвавшаяся из глубин, соприкасалась с древними известняками, образовались залежи богатых железных руд вроде Магнитной горы.

Если же мы сдвинемся от Урала к юго-востоку и перейдем к Казахской складчатой стране, то там зазвучат другие ноты. Голос меди слышит наше ухо в знакомых словах Джезказган, Коунрад, Бощекуль. Многим богат Центральный Казахстан, но медь в нем — главное.

Спустимся дальше на юг, к горам Тянь-Шаня, и встретим другое сочетание. Поверхностные руды сурьмы, ртути и мышьяка окажут нам о сравнительно недавних извержениях магмы, о молодых движениях земли, создавших высокие горы, а медь, цинк, свинец и редкие металлы — о тех более глубоких слоях, которые лежали здесь раньше и были подняты вверх.

Перейдем на восток к Алтаю, у него опять свое лицо. Много здесь мест, богатых металлами, но особенно известен Рудный Алтай. Магма вырвалась здесь по узкому и длинному разлому, идущему ныне по правобережью Иртыша, и породила богатейшие месторождения цинка и свинца.

А дальше к северо-востоку, в Средней Сибири, много и черных, и цветных, и редких металлов. В Горной Шории, например, мы найдем железо, рожденное излияниями магмы. Излияния заложили железо и на берегах Ангары, где на больших пространствах землю покрывают «траппы» — затвердевшая базальтовая магма.

Так от Урала через Среднюю Азию на Алтай и дальше к Сибирское платформе протягивается великий рудный пояс Советской страны. Горы этого пояса сильно размыты за сотни миллионов лет их жизни.

Но пояс богатых гор растянулся на тысячи километров — от города Серова на Урале через Фергану и Балхаш до Лениногорска на Алтае и дальше. На таком большом протяжении строение и срез гор не могут быть одинаковыми.

На разных участках единого пояса наружу выходят разные сочетания руд. Местами эти старые сглаженные горы были снова смяты и расколоты, одни глыбы поднялись, а другие опустились, и поэтому кое-где различные группы металлов налегают друг на друга, как бы нарушая порядок. Но зоркая мысль геолога улавливает новые, еще неизвестные закономерности и разгадывает эти смещения — правда, не без труда.

Есть в Советском Союзе еще более древние, совсем уже ветхие горы, — вернее, не горы, а их начисто состроганные корни. Это «щиты» — те места на холмистых равнинах, где подходит к поверхности кристаллическое тело древних платформ — Русской и Сибирской. Окаменевшая магма настолько здесь срезана, что из ценных минералов обнажились уже самые нижние, самые глубокие — например, никель Печенги и Норильска.

Но древние платформы не лежали неподвижно, а медленно колыхались и временами кое-где раскалывались, и тогда магма по глубоким разломам поднималась наверх. Ее окаменевшие вздутия мы видим на Кольском полуострове в Хибинских горах. После размыва они проступили наружу в виде округлых вершин.

Магма вынесла с собой соединения фосфора — и они лежат сейчас в Хибинах массой зеленоватых, крупичатых апатитов. Вместе с апатитами громоздится серый нефелин. Тут сложилось необычайное многообразие элементов — Хибины представлены в 58 клетках таблицы Менделеева.

И, конечно, во всех тех местах, где древние гранитные платформы выходят наружу — в Карелии, на юге Украины, в средней части Сибири, — обнажается ценный строительный камень: гранит, диабаз, диорит. Вот почему под Москвой не найдешь гранита, кроме гранитных валунов, принесенных ледником из Карелии.

В теле платформ заложено и другое сырье, более важное: не магматические, а осадочные железные руды. Было время, когда нашу планету, богатую железом, еще не одевал покров осадочных пород — слои глины, песка, известняков. Ливни изначальной пустыни хлестали оголенное тело земли, вода вымывала железо, несла его с поверхности и с глубин, откладывала по низинам, и время хоронило его там, давило, обжигало жаром магмы, пока не сложились те чистые руды, которые в огромной массе открыты в Кривом Роге, в районе Курской магнитной аномалии и в Средней Сибири — там, где ближе дорыться до гранитной плиты.

А чем же богаты те обширные пространства на равнинах, где до плиты не дорыться?

Равнины богаты по-своему и, пожалуй, немногим меньше, чем горы. Конечно, где взломана земная кора и пласты ее подняты, там легче найти минеральное сырье. Но горная промышленность может существовать и на плоскости.

На равнинах не так много мест, где древний кристаллический фундамент обнажен или скрыт лишь под тонким чехлом. Обычно морские и речные отложения уходят на большую глубину. Платформы медленно колыхались, прогибаясь и слегка вспучиваясь, и по ним перекатывались моря, то широко разливаясь, то стекая в океаны. И на дне морей слагались в толщи известняков скорлупки и мертвые тельца корненожек, полипов, морских лилий, водорослей.

Оставляя на черной доске обломки когда-то живых существ, мы со стуком пишем мелом в классах и аудиториях белые буквы и те думаем о том, сколько потребовалось времени, чтобы эти мельчайшие организмы сложили, как, например, под Харьковом, слои мела почти в полкилометра толщиной.

В каменоломнях мы вырезаем известняковые плиты и возводим из них здания — такой известняк возрастом в сотни миллионов лет и дал Москве имя белокаменной.

Мы украшаем наши города разноцветным известняком, сжатым в глубинах и опаленным горячим дыханием магмы, — известняк этот называется мрамором; Московский метрополитен являет его в полном блеске — красный, серый, желтый, белый, пестрый… Если вглядеться в отполированные стены станции «Красные ворота», можно отыскать следы ракушек.

Но на дне морей отлагалось не только то, что было рождено самим морем. Сюда же опускались и перемолотые временем горные вершины. Галькой, песком, глиной и растворами водные потоки сносили их вниз и расстилали по равнине или погружали на морское дно. В прогибах, заполненных морями, собиралось все, что вода слизывала и смывала с земли, и особенно много осадков накоплялось в тех морях, которые лежали в предгорных впадинах, ближе к окраинам платформ.

На равнинах с берегов рек, сегодняшних и бывших, берем мы глину для кирпича и посуды, сгребаем песок, чтобы превратить его в стекло. Но этого мало. Спустя многие века на дне высохших морей, в окаменелых пластах, мы находим и металлы, снесенные с гор, — в отложениях уже, а не в жилах. И в преображенном виде, потому что на них воздействовали морские микроорганизмы и иногда снизу их успевало коснуться подземное тепло.

Вот железо, вымытое из горных пород, скопилось буро-зелеными шариками на дне морского залива у южного края Русской плиты, пролежало там миллионы лет, частью вышло на поверхность и было найдено: это богатейшее месторождение железных руд около Керчи. Вот железо легло в середине Русской плиты на дно древних озер среди песков и глин: это менее богатые железорудные месторождения Тулы и Липецка.

Марганец, принесенный потоками, с помощью бактерий накопился в бухтах ныне уже не существующих морей и проявился черной рудой Чиатуры и Никополя.

Алюминий сносили воды, и в предгорьях Северного Урала возникла, скажем, «Красная Шапочка» — месторождение глиноподобного красноватого боксита.

На непроветренном дне морских заливов, куда не достигал кислород атмосферы, из несметных мириадов мельчайших организмов под большим давлением и при повышенной температуре время выжало маслянистую жидкость, и она пропитала земные слои. Это нефть, более молодая нефть Кавказских предгорий и более древняя нефть «Второго Баку», Ухты и Эмбы.

А вот как разместился уголь.

Сотни миллионов лет назад в теплом влажном климате сушу покрывали богатейшие леса. Тогда росли громадные чешуйчатые деревья, папоротники вытягивались на двадцать метров; птиц еще не было, но зато стрекозы в размахе крыльев достигали почти метра. Лес этот заливали моря, снова уходили, снова наступали, и под их наносами рождались слои угля. Они рождались, как говорил Ломоносов, «без вольного воздуха», «под тягостью кровли», «в жару земной утробы».

Если представить себе карту гор и морей того времени, сразу бросились бы в глаза гирлянды прибрежных бассейнов — чаще у края платформ, на месте предгорных прогибов — на месте Донецкого длинного и узкого желоба, в Подмосковной котловине, у склона Урала, на северной окраине Казахской складчатой страны, в вилке двух северных отрогов Алтая и Саян, на западной окраине Сибирской платформы… У всех этих бассейнов знакомые названия: Донецкий, Подмосковный, Печорский, Кизеловский, Карагандинский, Кузнецкий, Тунгусский.

В более позднее время появились месторождения Ткварчели, Челябинска, Ферганской долины, Черемхова, Буреинского бассейна, Сахалина и Сучана. Молодой этот уголь отложился не столько в морских заливах, сколько в озерах и болотах.

Скопление фосфора в морях дало начало залежам фосфоритов — например, в горах Кара-Тау на юге Казахстана и под Москвой около Егорьевска.

На месте предгорных морей и лагун обычно под новыми слоями нанесенной земли мы открываем пласты соли: калийной — в Соликамске, поваренной — в Донбассе, Илецкой защите, Усолье-Сибирском.

И в наши дни еще откладываются ценные ископаемые: торф в болотах, соль в озерах полосы пустынь, в Кара-Богаз-Голе, в заливах Аральского моря, в Сиваше.

Но тут законы усложняются, потому что, кроме горообразующих сил, все более властно поднимают голос и климат и своеобразие жизни водоемов и почв с их географической зональностью. Законы усложняются, но человек продолжает их разгадывать.

И перед нами ложится не немая уже, а осмысленная карта богатств родной земли.

ПОИСКИ

Карта подземных богатств нашей страны за годы советской власти так обновлена, что, в сущности, ее можно считать новой.

Что могло измениться в недрах меньше чем за полсотни лет? Прибавилось торфа в болотах; здесь просочились, там иссякли ключи; где-нибудь в пещере сосульки сталактита и сталагмита срослись в единую колонну.

^{Важнейшие разрабатываемые месторождения полезных ископаемых прежде и теперь.}

На образование пластов угля или рудных жил потребны не десятки лет, а миллионы. Эти пласты и жилы с успехом могли быть обнаружены и в прошлом столетии. А сравните прежнюю и нынешнюю карты полезных ископаемых. Сколько новых открытий, сколько на карте новых знаков!

Полнота карты естественных ресурсов — вопрос не только природы, но и человеческой истории. Растущие цифры вскрытых запасов полезных ископаемых не только свидетельство о кладах земли, это мера культуры и энергии общества.

Богатая Россия была бедна знанием своих богатств. На рубеже двадцатого века во всей Сибири, например, работал только один государственный геолог. По дореволюционным подсчетам на долю России приходился лишь один процент мировых запасов железной руды, один процент фосфоритов, три процента угля. Залежи никеля, калия, бора, серы, бокситов вовсе не были известны. Геологическая съемка не затронула девять десятых страны. Под гигантским «белым пятном» геологической карты лежал целый неоткрытый материк.

Положил начало геологии в России все тот же Ломоносов — титан энергии и мысли. Прежним религиозным бредням о сотворении мира и неизменности земли он противопоставил науку о постоянных изменениях коры земного шара. На десятки лет опередил он геологическую науку Западной Европы.

Потом в России заблистали имена Александра Карпинского, Феодосия Чернышева, Евграфа Федорова, Владимира Вернадского, Александра Ферсмана…

Карпинский расшифровал далекое прошлое Русской плиты, на которой, как мы уже знаем, покоится главная, самая населенная часть нашей страны. Эта работа бросила Свет на всю мировую геологию. Чернышев прославился исследованием недр Урала и Севера. Федоров создал современную кристаллографию — науку о кристаллах. Вернадский и Ферсман стали творцами геохимии — новой науки, изучающей распространение химических элементов в коре земного шара.

Горько сознавать, что страна великанов геологической науки, страна проницательных уральских и алтайских рудознатцев в мировой таблице полезных ископаемых была отмечена петитом.

Сказывалась вековая отсталость. Не умели, не были способны преодолеть ее правители старой России. Распахнув двери перед иностранным капиталом, они лишь прочнее закрепили за Россией ее место отсталой и зависимой страны.

Много сырья для заводов и фабрик шло из-за границы.

В стране, богатой углем, своего угля не хватало. Заводы Петербурга получали его из-за моря — из Англии.

Не хватало фосфатов — их везли из Марокко.

Не хватало калия — его закупали в Германии.

Не хватало сырья для азотных удобрений — ввозили чилийскую селитру.

Да что промышленное сырье! Простой камень для стройки, и тот российские предприниматели умудрялись привозить из чужих стран, расплачиваясь золотом. Фасады на Невском в Петербурге облицовывали песчаником с Рейна. Театральную площадь в Москве мостили брусчаткой из Швеции. Даже нефть иногда ввозили, даже соль.

Наруку это было дельцам, закабалявшим Россию: бедность страны минеральным сырьем ограждала от конкуренции, приносила большие барыши.

Давно ходила молва о залежах угля на европейском севере. Свой уголь был бы кладом для промышленности Петербурга. Но вместо того чтобы его искать, купцы заключали сделки с кардифскими углепромышленниками.

Слышно было о сере, залегающей в песках Кара-Кумов. Но вместо того чтобы отправить туда геологическую экспедицию, посылали заказы в Италию.

Да и разведанные минеральные богатства у слабосильной российской буржуазии уплывали из рук. В рудных сокровищах Алтая и Казахстана рылись английские капиталисты, уголь Донбасса расхищали капиталисты французские и бельгийские. Нефтью Баку, железной рудой Кривого Рога, марганцем Чиатуры тоже обогащались иностранцы.

После Великой Октябрьской социалистической революции земля и ее недра стали собственностью трудового народа. Народ познал свои владения и обратил их к делу.

Началась социалистическая индустриализация, и она потребовала пересмотра карты природных богатств.

Новая промышленность должна была в пределах страны получить сырье, которого недоставало раньше. И она это сырье получила.

Промышленность потребовала не только больших масс сырья, но и определенного их расположения, потому что не случайно она размещалась, а по определенному замыслу. В краткий срок были расширены уже известные месторождения полезных ископаемых и в нужных местах открыты десятки, сотни новых.

Разнообразнейшие новые заводы строились на советской земле, и геологическая разведка готовила для них все необходимое — от угля и железной руды до редчайших элементов; о которых заводчики царской России лишь читали в заграничных прейскурантах, а то и вовсе не слыхивали.

Немало заводов вырастало на редко населенной и слабо изученной окраине, и цепкое бездорожье мешало подводить под них минеральную опору. Нужно было прокладывать новые дороги, чтобы в горную долину, в таежное урочище, в болотистую тундру привезти громоздкие буровые станки и тяжелые обсадные трубы. Дороги эти зачастую шли первопутьем на сотни километров.

А многие заводы вырастали в старых, уже обжитых местах. Чтобы не возить к ним сырье издалека, сплошь и рядом требовалось во что бы то ни стало «вытащить его из-под земли» — там, где, казалось, все уже давно изучено, выработано.

Но за советских геологов была сама жизнь — кипучая, полнокровная советская жизнь. Она несла их на гребне крутой и сильной волны.

Не мешали кризисы, которые лихорадят хозяйство капиталистических стран. Не мешала конкуренция, разъединяющая усилия людей. Все отрасли хозяйства, а значит и геологическая разведка, развиваются у нас планомерно, в интересах трудового народа. В руках Советского государства сосредоточены огромные средства, которые всегда можно направить туда, куда требуется. Это и позволило вести работу широчайшим фронтом, с небывалым размахом.

За советских геологов была и сама природа, неприступная для слабых и отзывчивая для смелых, скупая для равнодушных и щедрая для пытливых, для настойчивых.

Нигде нет такого обилия природных богатств, как у нас. Мы уже видели — нет в мире страны с более разнообразной геологией. Древняя толща Русской и Сибирской платформ, обнаженные недра Урала и Казахстана, великая цепь гор, идущая от Карпат через Крым, Кавказ и Среднюю Азию в Сибирь, — они включают в набор горных пород минералы самого разного строения, самого разного возраста. Могучие силы природы не только разметали по лицу шестой части мира хребты и нагорья, высокие плато и низменные равнины, но и насытили их ценнейшим рудным и нерудным сырьем.

Народ по праву хозяина страны смелым, широким движением стал осваивать, обживать свои владения. Тысячи советских людей — геологи, шахтеры, инженеры, дорожники — по зову Коммунистической партии вышли познавать и завоевывать подземные богатства.

Мешала отсталость техники. Требовались тысячи знающих инженеров-геологов: сначала их было совсем мало. И это, может быть, самое трудное — надо было разбить старые догмы, сломить рутину, рожденную невежеством царских чиновников, злым умыслом тайных врагов.

Еще не были раскрыты многие из тех, кто тянул нашу страну вспять, кто хотел помешать росту новой, социалистической жизни. Вредители повторяли доводы наезжавших в царскую Россию «специалистов», полуисследователей-полудельцов, не то ученых, не то шпионов: «в Туркестане не может быть меди…», «в недрах России нет олова…», «искать нефть на Русской равнине бессмысленно…», «на молодом Кавказе редкие металлы не вскрыты…», «на старом Урале редкие металлы уже смыты…»

Партия сломила сопротивление врагов, развеяла их вредоносные теории.

Вырастали новые люди. Опрокидывались старые схемы. Появлялась новая техника. Фронт изыскателей, «разведчиков пятилетки», все ширился, набирал силы, ускорял продвижение.

В поле ныне работают тысячи опытных геологов советской, нашей школы. Партия воспитала их, указала им путь.

Заметим: множество ценных открытий совершили у нас люди из народа. Колхозники, охотники, школьники наводят геолога на признаки полезных ископаемых, и геолог открывает новые месторождения. На далеком Севере, за Полярным кругом, охотник коми Виктор Попов натолкнулся на приметы угольных залежей и, верный долгу, дал о том знать в Москву. Вскоре Советская страна обогатилась новым угольным бассейном. Правительство наградило первооткрывателя орденом Ленина.

В нашей стране инициативу поддерживают и не забывают. В горах Сибири ценное месторождение помог открыть шорец Шерегешев. И месторождение стали называть его именем: Шерегешевское. В этой, казалось бы, незаметной черте отразилось великое: помыслы народа направлены на усиление могущества Родины, и Родина ценит людей по их патриотическим делам.

Уже не только молотком да горным компасом вооружены советские геологи. Буровые станки вонзают свое стальное жало вглубь земной коры. Сейсмографы улавливают отклонения волн в геологических пластах при искусственных землетрясениях — взрывах. Электроаппараты очерчивают контуры месторождений с помощью тока. Точные маятники, частотой колебаний измеряя силу тяжести, прощупывают землю. Чуткие приборы находят залежи нефти по едва уловимым выходам газа. Аэромагнитометры смотрят сквозь землю из поднебесья.

Быстро тает «белое пятно» геологической карты. До Октября была снята лишь ¹/₁₀страны. В 1945 году эта доля достигла ³/₄. А сейчас геологической съемкой охвачена почти вся страна.

На геологическую карту впервые снята площадь, более чем вдвое превышающая территорию США. И эта съемка несравнимо совершеннее дореволюционной.

Уже не опутано сознание геологов прежними предельческими «теориями»: в основе разведки лежат иные идеи, подлинно научные и вместе с тем смелые, не сужающие кругозор исследователя, а необъятно его расширяющие. Многие открытия в СССР были нашими учеными заранее теоретически предсказаны. Губкин предугадал нефтяные богатства «Второго Баку», Смирнов наметил пояс олова в Восточной Сибири, Степанов сначала мысленно, а затем и на деле раздвинул границы Донбасса.

С невиданным миру размахом, целеустремленно и планомерно познаются недра Советской страны.

Что же в них найдено?

НАХОДКИ

Коммунисты Ленинграда, возглавленные Сергеем Мироновичем Кировым, взялись за освоение Кольского Севера. Дело началось с геологической разведки. За Полярный круг отправились советские геологи, руководимые академиком Ферсманом, и совершили там великое открытие.

В ядрах непрорвавшихся хибинских вулканов были найдены неисчислимые залежи зеленоватого рассыпчатого камня — апатита, в котором много окиси фосфора. Из апатита с помощью серной кислоты изготовляют суперфосфат для полей. Идет апатит и на другие нужды.

Россия привозила фосфаты из Северной Африки. Золото уходило за границу, обогащало иностранцев. Покупать заморские удобрения было по средствам лишь помещикам и кулакам.

Не легко дался нам собственный фосфор. Природа Кольского полуострова сурова. Лысые, лобастые горы над топкими болотами и взъерошенной тайгой. Сырое короткое лето. Долгая морозная зима с темнотой полярной ночи, с ураганами, с непроходимыми снежными завалами в ущельях. Не было ни дорог, ни селений, ни топографических карт.

Наши люди на пути к цели побороли все препятствия. Билось полотнище палатки, стучала сталь о камень, отмеряла температуру ртуть, щелкали затворы фотографических аппаратов, брались шурфы, чертились горизонтали на маршрутных картах. Люди взбирались на кручи, преодолевали перевалы, спускались по веревкам с обрывов. За годы работы на Кольском полуострове советские геологи вынесли с Хибинских гор на своих плечах для лабораторных исследований ни много, ни мало пять тонн камней.

Вместе с горами апатита в Хибинах найдены неиссякаемые залежи нефелина, — он вкраплен в апатитовую руду серыми прожилками и пятнами. Это сырье для алюминия, стекла, эмали, красок. Много в Кольском Заполярье и других ценнейших минералов.

Открытие хибинских богатств было событием мирового масштаба.

А скоро вырос еще новый массив фосфора — в другом конце страны, в горах Кара-Тау, на юге Казахстана. Найдены «Вторые Хибины» — залежи фосфоритов необычайной мощности. Сейчас там уже построен крупный комбинат.

Апатиты Хибин, фосфориты Кара-Тау, фосфорное сырье других месторождений — все это пошло на заводы. Большинство их построено заново.

Мы не только обходимся теперь собственным фосфором, а и вывозим его за границу.

И калийные удобрения Россия привозила извне — из Германии. А калия у нас в несколько раз больше, чем во всех других странах, вместе взятых.

Соликамское месторождение розовато-белого минерала, содержащего калий, — по мощности единственное среди месторождений всех стран. И наш калийный рудник там — крупнейший в мире.

Еще до революции заметили, что в Соликамске на Северном Урале есть соль с красноватым оттенком. Техник Рязанцев добыл образцы, и академик Курнаков подтвердил: это калийная соль. Но дело с русским калием не сдвинулось с места. Оно погрязло в канцеляриях.

А немцы-химики с ученым видом все твердили, что если и залегает в Соликамске калий, то в ничтожных количествах, в таких ничтожных, что о нем нечего и думать.

Советским геологам пришлось открывать Соликамский калий заново. Его разведали в 1925 году.

О печорских углях сто лет ходили слухи. Но тундра, морозы, пустынность были непреодолимой преградой.

Когда в Москве узнали от охотника Попова, что он встретил на притоках Печоры признаки хорошего угля, туда были посланы геологи во главе с профессором Александром Черновым. В накомарниках, в сапогах выше колен они проникали вглубь тундры по рекам на «шняках» — то отталкивались шестом, то тащили лодку бечевой. Они двигались не только по рекам летом, но и на санях зимой, когда жестокая пурга слепит глаза и сбивает с ног, когда северные олени ложатся и зарываются в снег.

В итоге были открыты громадные залежи угля, годного и на кокс и для топок.

Но, может быть, успехи советской геологии виднее всего там, где разведчики шли по следам своих дореволюционных предшественников, где все уже казалось изученным. Глаз геолога открывал новые залежи угля иногда в самых заселенных, давно известных местах.

Разбуренный, обжитый, оплетенный дорогами Донецкий бассейн, наша первая угольная база, представлялся полностью исследованным. И все же советские геологи его разведанные запасы сильно увеличили.

За счет глубоких угленосных слоев они расширяют границы Большого Донбасса на север к Воронежу, на запад к Днепру, на восток к Волге и на юг к Дону и Сальским степям. Среди пшеничных полей их взору рисуются копры угольных шахт.

Запасы Донбасса увеличились сильно, а запасы Кузбасса — еще сильней: в десятки раз. Подсчитано — если из всего кузнецкого угля сложить гору, то она будет почти вдвое выше Казбека. Кузнецкий бассейн усилиями советских геологов, особенно Василия Яворского, стал самым крупным в стране — не считая Тунгусского бассейна, еще слабо изученного. Спрашивается: когда же открыта наша вторая угольная база — до Октября или в наши, советские дни?

И Караганда по сути дела впервые разведана только в советское время.

Сто с небольшим лет назад пастух-казах нашел в пустынной полынной степи горючие черные камни: сурок выбросил их с землей из норки. Хозяин-бай продал всю эту местность — десять верст на десять верст — за 250 рублей купцу из Петропавловска. Потом она попала к французам, от французов — к англичанам. В маленьких шахтенках, а чаще просто в наскоро вырытых ямах добывали уголь и на верблюдах отвозили на небольшой Спасский завод для медеплавильных печей.

Советские геологи, и прежде всего Александр Гапеев, разведали на месте этих ям крупнейшие залежи угля. Тут нашлись пласты мощностью в двадцать с лишним метров.

Это и есть Караганда, наша третья угольная база.

Выходит, что даже давно всем известные Донбасс, Кузбасс и Караганда, основные угольные бассейны Советского Союза, или получили новую сценку, или почти заново открыты.

ПО СТАРЫМ СЛЕДАМ

Наука социализма прокладывает широкую дорогу там, где прежде вились тропы, проторенные народом с мучительным трудом.

Тяжело жил казахский народ под владычеством царя и ханов. И, как всякий народ, в песнях воплощал свою мечту о лучшей жизни. Казахский эпос донес до нас древнее предание: любимая девушка, образ счастья, ускользает из рук, превращается в златорогую серну, мчится и исчезает в скале… Счастье нужно достать из скалы, из камня. Песня говорила: будущее Казахстана — в его недрах.

В тех местах тектонические силы давно взломали и смяли земною кору. Она вздыбилась высокими горными складками, будто рубцы легли на лицо страны. Разломились пласты земли, и под огромным напором хлынули из глубин расплавленные кипящие массы, то внедряясь в кору, то выливаясь наружу и выделяя металлы.

Проходили сотни миллионов лет, землю Казахстана покрывали моря. Они оставляли после себя залежи солей. Отлагались все новые и новые пласты каменного угля и нефти. Вода и солнце, мороз и ветер мало-помалу разрушили высокие горы, сгладили их, превратили в холмистую равнину. Только в более позднее время земля вновь пришла в движение: на юго-востоке поднялись современные горы Алтая и Тянь-Шаня.

Стесав землю, время обнажило скрытые в ее недрах залежи руд. Они как бы поднялись к земной поверхности.

Не перечислить всех ценных минералов Казахстана. Здесь есть киноварь, дающая ртуть — самую тяжелую из жидкостей; есть литий — самый легкий из металлов; есть тальк — самая мягкая из горных, пород; есть корунд — самый твердый из минералов, не считая алмаза… По насыщенности недр полезными ископаемыми Казахстан может поспорить с Уралом.

На просторах нынешнего Казахстана еще в бронзовом веке народный труд начал вгрызаться в неподатливую каменистую землю. Кайлом высекали руду меди и олова, плавили ее на кострах, по крупице собирали металл для ножей, для наконечников стрел, для украшений. Бронза расходилась отсюда чуть ли не по всему тогдашнему миру. Сюда устремлялись за ней из дальних стран: о том говорят найденные в Северном Казахстане египетские бусы.

Все это давно миновало. Развеялось и исчезло мастерство древних кузнецов. В годы соединения с Россией Казахстан был отсталой страной.

До революции в Казахстане ничтожно мало добывалось меди, не было ни одного промышленного месторождения олова.

Разведанные запасы меди во всей царской России уступали по величине годовой выплавке меди в США. Запасы олова исчислялись цифрой двухнедельной его добычи в Малайе.

Потом все изменилось. В Советском Союзе были открыты большие месторождения меди и олова. Олово найдено в Казахстане, в Забайкалье и на далеком северо-востоке, где его отыскали экспедиции, продвигавшиеся на самолетах, на собаках, на оленях. Меди всего больше открыто в Казахстане.

На пустынном берегу Балхаша обнаружено богатое месторождение медной руды — Коунрад. На небольшом участке — меньше квадратного километра — сосредоточено много металла.

В самой сердцевине Казахстана, недалеко от гор Улу-Тау, разведано удобное для разработки месторождение меди — Джезказган. Руда здесь лежит неглубоко, коренные породы устойчивы, приток подземных вод ничтожен. По запасам это месторождение — одно из самых крупных в стране.

Работу советских геологов направляли современные идеи геологической науки. Ученым помогали новейшие методы геофизической разведки. Но кое-где на руду указали и заросшие травой отвалы древних, давно забытых «чудских» разработок.

А иногда на мысль наводила частица «кан» в названии селения, урочища, долины, она напоминала, что когда-то в этих местах был рудник. Слово Джезказган переводят: «место, где копали медь». Подсчитано, что древние рудокопы добыли там более миллиона тонн руды и породы. И геологи, работая в казахской степи, не забывают прислушиваться к звучанию местных географических названий. Это «кан» привлекло к себе и в киргизском Хайдаркане: там были найдены следы разработок, копоть в пещерах от кустарных тиглей и залежи ртути.

СИЛА МАГНИТА

Задолго до революции было замечено, что в курских степях компас шалит. Его стрелка не смотрит прямо с юга на север, а отклоняется: в разных местах в разную сторону и с разной силой.

Отмечая эти магнитные склонения, московский геофизик Эрнест Лейст вычертил фигуру магнита, простертого под поверхностью земли. Для этого он сделал в степи за несколько лет более четырех тысяч измерений. Магнит мог быть только железорудным телом исполинских размеров. Местами сила притяжения в три-четыре раза превышала силу северного магнитного полюса.

Курские помещики, мечтая о барышах, отвели было средства на буровые работы. Буренье началось. Чем глубже опускался стальной бур, тем сильнее намагничивался.

Но до руды не добрались. Разведка затянулась, богатства сами собой в руки не дались, и помещики, привыкшие к даровщине, перестали давать деньги.

Карты магнитного поля попали в руки иностранцев. В годы гражданской войны один немецкий делец предложил их Советскому правительству за 8 миллионов рублей золотом. Ему отказали.

Искать курское железо Ленин послал экспедицию во главе со знаменитым геологом Губкиным. И сказал: «Дело это надо вести сугубо энергично».

Разведку начали под огнем: тогда в курских степях шли бои с белогвардейцами.

Поле научных работ было полем сражений.

Дельцы в Берлине посмеивались: «Русские собираются искать железо под Курском. Это все равно, что заложить буровые скважины на Унтер ден Линден».

Советским геологам пришлось начать работу без всяких чертежей. Заново измеряли магнитные склонения, заново вычерчивали рудное тело.

Заложили, наконец, первую скважину. Прошли сквозь пласты, обильные подземной водой. Иступляя стальные долотья, пробились сквозь твердый каменный свод. Бур так намагничивался, что уже мог держать на себе двухпудовую гирю.

Прошли толщу осадочных пород и достигли древнейших руд в кристаллическом теле Русской платформы. В апреле 1923 года на глубине в 162 метра были встречены кварциты, содержащие магнитный железняк.

Железа в рудах и кварцитах Курской магнитной аномалии найдено не меньше, чем его числят во всех остальных месторождениях земного шара, вместе взятых.

Это значит — мировые запасы железа, по меньшей мере, удвоились.

* * *

Так боролись советские люди за обогащение своей социалистической Родины. Проявляли геологическую карту, как проявляют трудный негатив. Совершали открытия, менявшие мировую географию минерального сырья. И в конце концов поставили нашу страну по богатствам недр на первое место среди всех стран земного шара.

У нас не было многого, теперь у нас есть все необходимое для строительства коммунизма, для защиты Отечества.

Богатства наших недр неисчислимы, и это естественно: ведь сама наша страна необозрима. И богатства эти, как ни в какой другой стране, разнообразны. Понятно и это: за миллионы лет геологическая история по-разному текла в разных местах необъятной нашей Родины и по-разному овеществилась в минералах.

Прочностью металла, жаром угля и нефти, плодоносящей силой фосфора и калия, красотою мрамора вливаются недра в поток богатств, направленных на служение нашему великому делу.

Много руд. По запасам железной руды недра Советского Союза занимают первое место в мире. Мало сказать первое — исключительное место: железной руды у нас не меньше, чем во всех других странах, вместе взятых. Нигде нет столько марганца, хрома, ванадия. По богатству никелем СССР стоит на втором месте в мире. Велики у нас залежи меди, цинка, свинца, редких металлов. Немало найдено бокситов.

Много топлива в недрах. В Советском Союзе — больше половины всей нефти, разлитой в недрах земли; по нефтяным богатствам мы стоим на первом месте в мире, как и по запасам природного горючего газа. По общим запасам угля за нашей страной — второе место после США, но если отбросить посредственный уголь и считать только высококалорийный, то и по углю за нами будет первое место. А торфа у нас две трети мировых запасов.

Много в недрах химического сырья. Апатиты Хибин и фосфориты Кара-Тау ставят нас впереди всех стран по запасам фосфора. Впереди всех стран стоим мы и по запасам калия: его у нас в несколько раз больше, чем во всем остальном мире. Залежи поваренной соли неисчерпаемы. Одного соляного озера Баскунчак нам могло бы хватить на полтысячи лет.

Природные богатства дореволюционной России тоже были обильны. Но при тогдашних общественных порядках они не были освоены, не были даже достаточно изучены, часто о них попросту не знали.

В России перед революцией добывалось всего лишь 30 химических элементов, а в СССР накануне войны в ходу было уже 80 с лишним элементов.

Минеральный мир у нас не только раскрывается и познается, — он вовлекается в производство, становится достоянием промышленности.

* * *

Советский Союз стал богат минералами. Но это не значит, что наши геологи уже решили все задачи. Впереди еще много работы.

Мы продолжаем испытывать недостаток в некоторых видах сырья. Сырье это нужно разведать в достаточном количестве.

Залежи минерального сырья у нас велики, но подготовлены для разработки они далеко не везде. Мало открыть месторождение, его надо изучить. Надо знать, где и какой глубины строить шахты. Надо быть уверенным, что на месте рудника угольные пласты или рудные жилы достаточно мощны. Подготовка месторождения к разработке иной разберет не меньше времени, чем его открытие.

Отличное сырье может лежать не там, где оно всего нужнее. Промышленные центры зачастую получают топливо издалека, а в неосвоенных местах оно остается нетронутым. Надо не просто отыскивать сырье — его надо искать по возможности там, где в нем наибольшая нужда.

Жизнь страны ставит перед геологами все новые задачи. И наши геологи стараются итти в ногу с жизнью.

Стране нужна железная руда на северо-западе и в Сибири, нужны новые месторождения марганца на Урале и за Уралом, нужны новые залежи коксующегося угля в Кузбассе, нужна нефть по обе стороны Волги, нужны месторождения нового топлива — газа, нужно многое другое.

Геологи отвечают на эти запросы: вот руда карело-финской земли, Кустаная и новых районов Сибири, вот Томь-Усинское и Тушталепское месторождения угля в Кузбассе, вот нефть под Сталинградом…

Вместе с открытием новых месторождений продолжается общая геологическая съемка всей страны.

Вслед за полной географической картой создается полная геологическая карта нашей Родины в масштабе 1: 1 000 000. Совершается дело крайней важности: идет подробная паспортизация недр великой державы, земли которой простерлись на две части света.

V НОВЫЕ ГРАНИЦЫ

Советская страна так велика и так разнообразна, что нам потребовалось немало времени, чтобы обозреть ее физическую карту, ту основу, на которую уже потом общественная жизнь накладывает свой отпечаток — к изломам морского побережья, к змейкам рек, к неровностям гор добавляет знаки городов и сел, заводов и дорог, рудников и шахт. Но и на физической карте есть нечто не от природы, а от человека. Есть то порожденное обществом, без чего карта — не карта.

Границы — вот что еще нанесено на всякий картографический лист. Не рубежи морского берега, не труднопреодолимые русла рек, не горные хребты, разделяющие равнинную землю, — все это существовало от века и изменялось по своим естественно историческим законам. Нет, на карте есть еще границы, начертанные не природой, а людьми. Они рассекают и реки, и горы, и побережья морей, и угольные бассейны, и рудные поля.

Карта Советского Союза вся покрыта сетью внутренних границ, полных значения. Байкал не просто в СССР — он между Иркутской областью и Бурят-Монгольской автономной республикой, которые составляют часть Российской Федерации, входящей в Советский Союз. Пик Хан-Тенгри не просто в СССР — его северный склон в Казахской союзной республике, а южный — в Киргизской. Колхозная гидростанция «Дружба народов» построена не просто в СССР, а на скрещении границ Белорусской, Литовской и Латвийской республик, и в этом особый ее смысл.

Внутренние границы подразделяют не только Советский Союз, но и любое государство в капиталистическом мире. Существовало, конечно, административно-территориальное деление и в царской России. Но в разных общественных условиях сеть границ и говорит о разном.

КАРТА СВОБОДНЫХ НАЦИЙ

Петр Первый ввел полицейское расчленение России на губернии, помогавшее управлять, взимать налоги, набирать рекрутов. Позже Екатерина Вторая нарезала губернии по-своему. С тех пор окостеневшие очертания внутренних границ почти не изменялись.

Неоправданными рубежами зачастую рассекались хозяйственно единые области, даже города. Граница Московской и Владимирской губерний раскалывала пополам Орехово-Зуево, будто это по-прежнему две деревни, а не цельный и крупный промышленный центр. Разросшийся Иваново-Вознесенск не был даже уездным городом. Нижний Тагил с тридцатью тысячами жителей оставался «селом». В громадной Томской губернии появились новые хозяйственные центры: Новониколаевск — нынешний Новосибирск — и Барнаул; далекий Томск был не в силах с ними управиться, но губерния не разукрупнялась. А иной раз какой-нибудь помпадур получал нарочно для него выкроенную губернию, чтобы стать губернатором — «блюстителем неприкосновенности верховных прав самодержавия».

Предвзято разрезались земли народов. Волжские татары попали сразу в пять губерний, мордвины — в четыре. Холмская губерния была создана с единственной целью — облегчить царским чиновникам насильственное обрусение поляков.

Великая Октябрьская социалистическая революция заложила новые начала жизни в стране, и старое деление карты — свидетельство полицейского режима и национального неравенства — не могло сохраниться. Географическую карту покрыл новый контур внутренних границ. В его основу легли ленинско-сталинская национальная политика и хозяйственная целесообразность, которые дополняют друг друга.

При советской власти прежние очертания губерний скоро стерлись не только в атласах, но и в памяти. Карта запестрела красками союзных республик, наполнилась названиями автономных республик, автономных областей, национальных округов.

Большие республики разделились на области, которые были продуманно созданы, чтобы облегчить планирование и развитие народного хозяйства, — например, контур Московской области делает на юге длинный выступ и включает район Сталиногорска: хозяйству области, обладающей крупной индустрией, придан свой уголь.

Нашу страну населяет много народов — и больших и малых. Численность русского народа заходит за сто миллионов, а на Кавказе есть народ, который весь живет в одном ауле.

Русских в стране — больше половины, украинцев — пятая часть, дальше по численности идут белорусы, узбеки, татары, казахи и другие — вплоть до белуджей в Туркмении, арабов под Самаркандом.

В советской школе учат детей более чем на ста родных языках. И эти языки различны, как различны облик народов и их прошлое: в грузинском языке сохранились письменные памятники пятнадцативековой давности, а нивхи получили письменность лишь в наши дни, как ее получили и другие сорок семь ранее бесписьменных народов.

В царской России были угнетены все трудящиеся, но особенно тяжело жилось трудящимся нерусской национальности. На работе платили им меньше, чем русским, в гимназии и университеты не принимали или принимали по скудной норме, унижали всячески. Многие народы не призывались в армию — царь не доверял оружие узбекам, казахам, таджикам, киргизам, туркменам.

Однажды буряты пожаловались царскому министру на произвол местных властей. И получили ответ: «Вздумает ваш народ проявить какую-либо вольность, сопротивляться велениям государя, тогда знайте, что вы будете моментально стерты с лица земли. От вас не останется и следа. Требовать вы ничего не должны. Вы можете лишь просить милостыню».

Численность многих народов, например киргизов, не росла, а сокращалась. Жили киргизы в войлочных юртах, страдали от голода и эпидемий, постепенно вымирали.

В большинстве своем жители национальных окраин были неграмотны. И вообще-то грамотность в царской России была низкая, а у нерусских народов — тем более. Известна пометка Николая II на донесении олонецкого губернатора об открытии нескольких школ в районах, населенных карелами. «Излишняя торопливость вовсе нежелательна».

Несмотря на всю свою отсталость и забитость, народы нашей страны постоянно боролись с угнетателями. Вместе боролись люди всех национальностей. Они понимали, что враг у них общий.

Вождем и учителем народов России стал русский рабочий класс со своим авангардом — Коммунистической партией.

В Великой Октябрьской социалистической революции восстание русских рабочих, солдат и трудящихся крестьян было поддержано трудовым людом всех национальностей России. И это стало одним из самых важных условий победы.

Вскоре после революции была оглашена «Декларация прав народов России», подписанная Лениным и Сталиным. Она узаконила свободное развитие и полное равноправие всех национальностей страны.

Сначала советские республики, возникшие на территории России, хотя и действовали вместе, но не были государственно объединены. А 30 декабря 1922 года они объединились, чтобы сообща строить Советское государство и сообща защищаться от врагов. В тот день, на первом Всесоюзном съезде Советов, было создано единое союзное государство — Союз Советских Социалистических Республик.

Тогда Советский Союз образовали четыре советские социалистические республики: Российская Федеративная, Украинская, Белорусская и Закавказская Федеративная. После Союз рос и расширялся.

Каждый раз, когда, поднимая и окрыляя душу, заставляя встать и обнажить голову, звучат над нами слова Государственного гимна СССР, с новой силой ощущаем мы величие Союза, подготовленного всем ходом революции и закрепленного на исходе 1922 года:

Союз нерушимый республик свободных

Сплотила навеки Великая Русь.

Шестнадцать советских республик в собственных интересах и по собственному почину передали союзному государству долю своих прав. Верховному Совету СССР принадлежат такие, например, важные права, как издание общесоюзных законов, представительство Союза в международных сношениях, заключение договоров с другими государствами, организация обороны, установление общесоюзных народнохозяйственных планов, утверждение государственного бюджета Союза. Вне точно оговоренных пределов каждая союзная республика вполне суверенна: она осуществляет государственную власть самостоятельно.

Объединение это полностью добровольное. За каждой союзной республикой сохраняется право в любой момент выйти из Советского Союза. Но еще не было случая, чтобы какая-нибудь республика того пожелала.

Объединение это полностью равноправное. Ни одна из республик не имеет каких-нибудь преимущественных прав.

На старой карте — царская империя. На новой — социалистическая держава, единый сложный организм свободных государств. Сверкающие многими гранями кристаллы образуют цельное гармоническое сочетание, чудесный узор, в котором сплелись счастливые судьбы десятков народов, сила освобожденного труда, щедрость природных богатств, разнообразие ландшафтов. На развалинах старых, буржуазных наций сложились и расцвели новые, социалистические нации.

Шестнадцать братских союзных республик разделены на карте линиями границ. Рисунок этих линий говорит нам о новом государственном устройстве, о победе новых законов общественной жизни.

СПЛОЧЕННЫЕ РУСЬЮ

Окреп, возмужал Союз республик. Но не умаляется значение силы, его сплотившей, — той силы, которая в запеве гимна торжественно названа Великой Русью.

Течет время, но не умаляется в составе Союза значение и роль РСФСР — республики, первым председателем Совнаркома которой был Владимир Ильич Ленин.

Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика обширнее всех других наших республик. Карту Советского Союза она заняла более чем на три четверти. Площадь Российской Федерации в два с лишним раза превышает территорию США. На просторах РСФСР могло бы поместиться тридцать Франций.

РСФСР — самая большая из советских республик не только по площади, но и по численности населения. В ней живет свыше половины населения Советского Союза.

И по хозяйственной мощи Российская Федерация идет впереди. Самые сложные машины и приборы, лучшие ткани и лучшая обувь, металл разных марок, отличный уголь, крепкий мелкослойный лес — вот дары ее многогранной индустрии. Российская республика дает примерно три четверти всей промышленной продукции Советского Союза.

В пределах РСФСР лежит индустриальная Москва. Она одна за каких-нибудь три месяца выпускает по стоимости не меньше промышленных изделий, чем вся царская Россия выпускала за год. Тут, в РСФСР, и важный центр технического прогресса Ленинград со своими турбинами-великанами, точными приборами, изящными изделиями легкой промышленности. Тут и все Поволжье с цепью крупных заводов. Тут и неиссякаемо-богатый Урал, и беспредельная Сибирь, и заманчиво-своеобразный Дальний Восток. Насыщенные электропилами, трелевочными тракторами, электролебедками лесосеки Севера, металлические вышки нефтепромыслов «Второго Баку», механизированные рыбные промыслы Каспия, Мурмана и тихоокеанских морей, гигантские шахты и домны Кузбасса — все это в пределах Российской республики. Богатая белком пшеница, шелковистый лен, маслянистый подсолнух, холмогорские, ярославские, костромские коровы, романовские, алтайские и ставропольские овцы, башкирские и «орловские» кони — вот слава ее сельского хозяйства.

Давно ли Большая Волга была лишь замыслом? А после пятой пятилетки, в ближайшие за нею годы, Волгу будут преграждать плотины уже 7 гидростанций, и переделка великой русской реки приблизится к своему завершению.

Давно ли Каменная степь, затененная докучаевским лесом, была одиноким оазисом в русских степях? А сейчас на них ложится сеть лесных полос-ветроломов.

Давно ли мы закладывали на Урале и в Сибири восточную промышленную базу — Урало-Кузнецкий комбинат? А сейчас наша индустриальная мощь шагнула еще дальше на восток, в край невиданных богатств — на берега многосильной Ангары, и близок час, когда вода, собранная Байкалом, упадет на лопасти турбин…

Но только ли потому называет наш народ любимую всеми Российскую республику первой среди равных, что она самая большая из советских республик по площади, по числу жителей, по хозяйственной мощи? Нет, не только поэтому. Он величает РСФСР первой среди равных прежде всего потому, что она — первая по государственному значению, по политическому весу.

Много народов, кроме русского, живет в Российской Федерации, много русских людей живет за ее пределами, в других наших союзных республиках. Но основное население Российской республики — русский народ, в Российской республике живут основные массы русского народа. А русский народ — старший в семье советских народов.

История сплотила народы России, единое хозяйство их скрепило, в огне революции, в борьбе за социализм, за независимость Родины закалилось их братство. Русский народ своей освободительной борьбой, своим примером и братской помощью завоевал признательность народов. Российская Федерация стала примером новых взаимоотношений между государствами. При создании великого Советского Союза РСФСР служила и образцом и притягательным центром. Этого ни советские люди, ни народы всего мира не забыли и никогда не забудут.

Не будет забыт и тот решающий вклад, который внесла РСФСР в строительство Советского Союза, в защиту его от врагов.

Центральная Россия была очагом революции. Здесь — в Москве, Питере, Иваново-Вознесенске, Туле, Ярославле — сосредоточивался, как говорил Ленин, «цвет нашей пролетарской армии». И эта гвардия русского рабочего класса, вдохновленная коммунистами, взяла на свои плечи главную тяжесть индустриализации ранее отсталой аграрной страны.

Отсюда, из Центра, в братские республики с машинами пошла промышленность. И пошли люди — поток русских инженеров, конструкторов, умелых рабочих. Русские институты приняли студентов из национальных республик. А когда началась коллективизация, посланцы русских городов стальным отрядом влились в армию строителей новой жизни в деревне.

Советский строй и помощь русского народа привели к расцвету национальностей и в других союзных республиках и внутри самой РСФСР.

В автономных республиках и областях Российской Федерации сложились крупные индустриальные центры. Машиностроительная Удмуртия, углепромышленная Коми, деревообрабатывающая Адыгея, металлургическая Северная Осетия, нефтяная Башкирия, а теперь уже и нефтяная Татария — не мечта, но повседневность. Всюду машины на колхозных полях — от Черкесии у подножья Кавказа до Тувы за Саянскими горами.

Бурят-Монголия вовсе не имела заводов, а ныне половину ее промышленной продукции дают наиболее сложные отрасли — машиностроение и металлообработка.

В далекой приполярной Якутии — больше 70 человек с учеными степенями, филиал Академии наук, Горький и Стендаль на театральной сцене.

У адыгейского народа не было письменности, а в наши годы писатель-адыгеец Тембот Керашев получил за роман Сталинскую премию.

Ранее неграмотная Чувашия еще несколько лет назад расходовала на народное просвещение в среднем полмиллиона рублей за один лишь день.

К своему тридцатилетию Удмуртия превысила дореволюционный уровень промышленного производства более чем в сорок раз.

В Мордовии не было ни одного театра, а при советской власти там созданы театр драмы, театр кукол, не говоря уже о кинотеатрах.

Пушкин мечтал, что имя его назовет «и ныне дикой тунгуз». Сейчас великий русский поэт переведен на эвенкийский (тунгусский) язык и эвенкийские поэты отвечают Пушкину стихами.

Эвенки — один из народов Севера. Исчезновение этих малых народов было лишь вопросом времени. Купцы и князьки довели их до полного упадка. Таежные охотники платили скупщикам мехов за коробку спичек белкой, за иголку — лисицей, за бутылку водки — соболем. Кочевники, они жили в ветхих чумах, вымирали от болезней.

За девятнадцатый век многие племена начисто исчезли — омоки, котты, хойданы, шелаги, анюиты, маторы, зоаны, аринцы. В пределах России унанганов (алеутов) когда-то было много тысяч, к 1917 году их сохранилось триста с небольшим человек. В словаре-справочнике 1899 года было сказано о ненцах, населяющих один северный район: «…вымирающее племя, насчитывается 16 тысяч человек». В том же справочнике издания 1913 года о тех же ненцах говорилось: «…вымирающее племя, насчитывается 2 тысячи человек». Один русский этнограф писал: «на инородческом нашем Севере тихо тянется процесс угасания…»

Советская власть спасла эти народности. Все они возродились к жизни, растет их численность. В составе областей и краев Российской Федерации они образовали несколько национальных округов.

Народы Севера представлены в Верховном Совете СССР. В 1954 году, например, в Совет Национальностей от Эвенкийского национального округа был избран эвенк Митрофан Койначенок.

Перестроено хозяйство — охотники и рыболовы получают от государства скорострельные ружья, льняные сети, моторные вельботы, сдают свою добычу государству по справедливой, высокой расценке. Оленеводство узнало ветеринарию, зимние укрытия. Появилось сенокошение, а с ним — коровы. К Полярному кругу продвинулось земледелие, да еще с машинами, и народности Севера впервые узнали, что такое растительная пища. Кочевники переходят на оседлость, заменяют чумы настоящими домами. Для народов Севера открыто до пятисот национальных школ. Много детей из далеких становищ живут в интернатах при школах на средства государства. На языках народов Севера печатаются учебники, книги и газеты. Из людей, выросших в тайге и тундре, выходят общественные деятели, учителя, летчики, работники науки. А раньше житель заброшенного Севера с трудом мог сосчитать пальцы на одной руке…

Не похожа судьба этих малых народностей нашего Севера на судьбу малых народностей, живущих в капиталистическом мире.

В Северной Америке было свыше миллиона индейцев, а сейчас осталось втрое меньше. Их объявили «врагами белой расы». Они истреблялись колонистами по принципу: «хороший индеец — мертвый индеец». Остатки индейских племен согнали с родной земли, заперли в резервации, расположенные в горных и лесистых неудобных местах. И там в бесправии и полном пренебрежении гаснет жизнь этих коренных насельников богатого материка. Нищие, распродают они томагавки и орлиные перья туристам, приезжающим поглазеть на уж подлинно последних могикан.

Советская власть принесла великие права всем народам — большим и малым. На месте разрушенной «тюрьмы народов» поднялось могучее многонациональное союзное государство, где все народы связаны нерушимыми узами дружбы и братства.

Сила дружбы советских народов проявляется всюду.

Мы видели кровное братство наших народов в борьбе с врагом. Туркмены помогали освобождать Украину от гитлеровцев; украинцы оросили своей кровью поля Подмосковья; москвичи боролись на рубежах Прибалтики… В войсках 1-го Украинского фронта звание Героя Советского Союза получили 586 русских, 146 украинцев, 18 белорусов, 19 осетин, 15 татар, 11 евреев, 7 мордвинов, 6 узбеков, 6 казахов, 5 грузин, 4 чуваша, 2 башкира, 2 марийца, 2 хакаса, 1 азербайджанец, 1 поляк, 1 киргиз, 1 адыгеец. Общая Родина — общая борьба против врага.

Русский юноша Александр Матросов закрыл собою амбразуру вражеского дзота — и по примеру Матросова в других частях Советской Армии такой же геройский подвиг совершили узбек Эрджигитов, эстонец Лаар, украинцы Прокольчук и Гутченко, удмурт Куликов, киргиз Тулебердиев.

Летчик белорус Николай Гастелло зажег колонну гитлеровских автомашин и танков, бросив на них свой подбитый в бою, горящий самолет. Так же пожертвовали собой русские Иванов, Сковородим, Черкашин, Михайлов, Служенкин и Тарасов, украинец Шевчук, казах Нуркен.

Мы видим дружбу народов в труде. Москвичи для всех союзных республик производят сложные машины из украинской стали; украинцы крепят рудники лесом, пришедшим с Онежского озера; карелы вывозят его к воде тракторами, работающими на горючем, которое прислали им азербайджанцы; Азербайджан получает хлеб, собранный колхозниками Заволжья; до Заволжья доходит уголь, добытый казахами… Совместный труд ради общей цели — ради усиления могущества Родины, ради счастья и благополучия советских людей.

Мы видим силу союза, силу дружбы народов и в борьбе за культуру. Русские ученые помогают изучать землю Молдавии; напевы молдавских песен звучат над Грузией; стихи грузинских поэтов читают на Украине; гастроли украинских театров — праздник для Москвы… Единый порыв к знаниям, к свету, к раскрытию всех творческих сил.

Дружба советских народов, братский их союз, равноправие отражаются и на географической карте: в начертании национальных границ, в наименовании республик, в четырех исполненных величественного смысла и значения буквах — СССР.

РУБЕЖИ В СРЕДНЕЙ АЗИИ

В девятнадцатом веке Туркестан, как раньше называли тот край, где ныне сложились среднеазиатские республики, был присоединен к России. Его народы пошли по одной дороге с великим русским народом, и это должно было послужить залогом их расцвета. Но царские власти думали совсем о другом. Они превратили Туркестан в бесправную колонию, приносившую до ста миллионов прибыли в год.

Народы Туркестана удерживались в подчинении армией и полицией. В помощь административному аппарату были обращены и административные границы. Законодатель набросал внутренние рубежи пером на географической карте и при этом преднамеренно расчленил единые национальные и экономические области, чтобы легче было над ними господствовать. Он разрезал живое тело страны. Он опутал Среднюю Азию, населенную несколькими народностями, сеткой пограничных линий.

Граница разобщила киргизов, попавших в Туркестанское и в Степное генерал-губернаторства.

В Туркестанское генерал-губернаторство вклинивались Бухарский эмират и Хивинское ханство, сохранявшие усилиями английской дипломатии самостоятельность, хотя и призрачную. Они были населены теми же народами, что и соседние местности.

Граница между Бухарой и Туркестанским генерал-губернаторством в пустыне Кызыл-Кумы была проведена с тем расчетом, чтобы не оставить без воды путь, избранный царскими генералами для похода на Хиву. Источники жизни в пустыне — колодцы были включены в пределы империи.

Граница раскроила поперек Зеравшанскую долину и, разрезав единую оросительную сеть, отдала верховья Зеравшана России, а низовья — Бухаре. Российский генерал-губернатор держал в своих руках воду, а значит и власть. Так узбеков, живших на берегах Зеравшана, разобщили, а живших в Хорезме, наоборот, соединили с туркменами.

Народности были намеренно разделены или смешаны. Царизм разжигал межнациональную вражду по старому правилу колонизаторов: «разделяй и властвуй».

После Октябрьской революции и гражданской войны народы Средней Азии, включая население Бухары и Хивы, решили образовать на своих территориях новые, советские государства, построенные по национальному признаку. В Средней Азии было проведено национальное размежевание и воссоединение разобщенных народов.

На карту легли новые границы.

Сейчас на географической карте Средней Азии показаны четыре добровольно входящие в СССР советские союзные республики: Узбекская с Кара-Калпакской автономной республикой, Туркменская, Таджикская и Киргизская соответственно коренным народам, населяющим Среднюю Азию. А рядом со Средней Азией на территории бывших генерал-губернаторств и губерний образовалось огромное государство казахов — союзная Казахская советская республика. Новая политическая карта повторила основные силуэты этнографической карты. Границы очертили места расселения народов.

Советский строй, победа социализма, ленинско-сталинская национальная политика привели эти государства к расцвету. Навсегда исчезли межнациональные распри.

Нацело изменились общественные отношения. Создалась новая структура хозяйства, опирающаяся на современную технику. Если раньше в Средней Азии человеку служила лишь поверхность земли — почва и растительность, то теперь подняты и недра. Созданы не только новые промышленные предприятия, но и новые отрасли хозяйства, включая высшую отрасль индустрии — машиностроение. Из земледельцев и пастухов вышли не только индустриальные рабочие и инженеры, но и ученые.

^{Внутренние границы Средней Азии прежде и теперь.}

Узбекистан, раньше разорванный на три куска, сейчас большое и единое социалистическое государство, жителей в нем свыше шести миллионов. Это страна хлопка, но вместе с тем уже и текстиля, металлургии, химии, машиностроения. Кара-калпакская земля, раньше принадлежавшая частью России, частью Хиве, получила автономию внутри Узбекистана. Она стала всемирно известным очагом семенной люцерны, а также краем рыбоконсервной и хлопкоочистительной промышленности. Впервые увидела она железную дорогу.

Туркмения, когда-то входившая сразу и в Россию, и в Бухару, и в Хиву, превратилась в единое национальное советское государство, стала страной растущего животноводства и хлопководства, страной химии, нефти, текстиля.

Таджикистан, до революции расчлененный между Бухарой и Россией, также стал единой социалистической республикой. Он не только ввел новую ветвь сельского хозяйства — разведение длинноволокнистого хлопчатника, но и создал индустрию: добычу цветных и редких металлов, производство текстиля.

Киргизия, ранее разделенная между двумя генерал-губернаторствами, теперь тоже союзная советская республика. Она перестроила на социалистических началах свое сельское хозяйство, развила животноводство и земледелие, увеличила добычу угля, создала новые отрасли промышленности — добычу нефти и редких металлов, производство сахара, выделку сукна.

Сосед Средней Азии — Казахстан, в прошлом расчлененный, известный только скотоводством, превратился в социалистическое государство, в страну цветных металлов, угля, нефти, хлопка. Почти заново создана здесь железнодорожная сеть.

По культурному облику старый Туркестан стал совсем новой страной. За годы, равные по своему значению векам, он прошел путь от патриархально-родового строя, от полного бесправия женщины, от кочевок, от поголовной неграмотности к социализму, к расцвету культуры, национальной по форме и социалистической по содержанию.

Едва ли в прежние времена был хоть один узбек с высшим образованием, а сейчас в Узбекистане 36 вузов. В Ташкенте работает Академия наук Узбекской ССР. В Академии, в сотне научных институтов мы встречаем узбеков академиков и докторов наук. Рабочие и инженеры узбеки на новых крупных предприятиях варят сталь, строят сложные машины и станки, вырабатывают удобрение из азота воздуха с помощью электролиза воды.

Из каждых двухсот таджиков грамотным был лишь один. А сейчас в новом городе Сталинабаде, выросшем из кишлака, таджики учатся в университете и пяти институтах, работают в лабораториях, ходят в таджикскую оперу. Да и не только в столичном Сталинабаде: на Памире, в самой глубине его, в Хороге, куда вели тропы по отвесным скалам, а сейчас регулярно летают самолеты, таджикские актеры на таджикском языке играют и Островского и Шиллера.

Перед революцией во всей Туркмении были только две туркменки-школьницы. На суде свидетельские показания двух женщин приравнивались к показаниям одного мужчины. А в Советской Туркмении мы видим среди женщин руководителей больших предприятий, новаторов производства, деятелей культуры, членов правительства.

Киргизы не могли читать и писать на родном языке, не знали ни печатной литературы, ни науки, ни театра, не имели своей интеллигенции. Сейчас в Киргизской советской республике больше средних школ, чем их было в сельских местностях всей Российской империи. В Киргизии — свои научные работники, писатели, артисты.

Перепись 1939 года показала, что в среднем по СССР на каждую тысячу человек приходилось 223 учащихся, а в Туркменской республике — 291, в Киргизской — 303, в Узбекской — 330, в Таджикской — 394. Это значит, что в нашей стране за годы советской власти изменилась не только география промышленности и сельского хозяйства, но вместе с тем и география культуры.

Тоже и в Закавказье. И там названия губерний забыты. Их границы скрылись за очертаниями Азербайджанской, Грузинской и Армянской союзных республик, Абхазской, Аджарской и Нахичеванской автономных республик, Юго-Осетинской и Нагорно-Карабахской автономных областей.

История часто селила народы вперемежку. Контур среднеазиатских республик извилист и сложен: в Ферганской долине границы Узбекистана, Таджикистана и Киргизии чертят причудливый рисунок. Контур границ иногда даже разорван: Хорезмская область Узбекской республики отделена от других узбекских областей землей Кара-Калпакии. Буржуазный мир не знает подобной смелости и последовательности национального размежевания.

Проведение границ по национальному признаку не шло, однако, вразрез с экономикой. Хозяйственно единые области не разрывались. Каждая оросительная система, как правило, включалась в одно государство. Национальный момент дополнялся экономическим. К этому есть полная возможность в стране, где народы живут едиными интересами, одной советской жизнью.

Границы не затвердевают на десятилетия, не превращаются в стесняющие обручи. Рост народов ведет их от низших ступеней национального оформления к высшим. Еще можно найти карты, на которых Узбекистан и Таджикистан закрашены одним и тем же цветом. Но уже давно Таджикистан из автономной республики, входившей в Узбекскую ССР, сам вырос в союзную республику. В глубине Таджикистана, на Памире, образовалась Горно-Бадахшанская автономная область. Кара-Калпакская автономная область превратилась в автономную республику, а Киргизская — сначала в автономную республику, а потом и в союзную.

На карте — не только новые очертания, но и новые наименования. Царизм лишал «инородцев», как презрительно окрестили коренное население колоний, не только национальной целостности, но даже правильного имени. Казахов называли киргизами, киргизов — кара-киргизами, узбеков — сартами, подобно тому как на Севере ненцев переделали в самоедов, эвенков — в тунгусов, а на Дальнем Востоке нивхов — в гиляков. Но и этих названий нельзя было прочитать на карте империи. Земли не полагалось называть именами народов, их населявших.

Советская власть не только восстановила правильные национальные наименования-самоназвания, но и нанесла их на карту. Полные уважения к национальному достоинству, читаем: «Узбекская ССР, Киргизская ССР, Казахская ССР…» И у городов восстановлены истинные национальные названия: не Эривань, а Ереван, не Тифлис, а Тбилиси, не Усть-Сысольск, а Сыктывкар.

Эти новые внутренние границы, эти новые названия на карте отражают общественные изменения величайшего значения.

ГОСУДАРСТВЕННАЯ ГРАНИЦА

Шестнадцать союзных советских республик граничат друг с другом. И каждая из них граничит еще с иностранными государствами. Внешние границы союзных республик сливаются в единую государственную границу СССР.

Границ между советскими республиками и не заметишь, когда едешь. Поезд по дороге из киргизского города Джалал-Абада в киргизскую же столицу Фрунзе пересекает границы четырех союзных республик. Меняется облик народов, звучит другой говор, а самих границ не видно, будто их и нет. Поезд идет по советской земле, одинаково родной.

Другое дело — внешние границы. Они и на карте показаны более резким пунктиром и в жизни громко о себе заявляют. Запретная зона, шлагбаум, ров, полосатый столб с гербом, пограничники в зеленых фуражках. Край родной земли.

Но и эти границы за последние годы изменились.

Но прежде чем говорить об изменениях наших внешних границ, посмотрим, как лежат они на карте.

В мире нет страны, у которой государственная граница была бы длиннее, чем у Советского Союза. И это естественно: ведь в мире нет страны больше нашей.

Рубеж нашей Родины тянется на шестьдесят с лишним тысяч километров. Это три таких расстояния, как от Северного полюса до Южного, сто таких расстояний, как от Москвы до Ленинграда.

Чтобы удивить гигантской протяженностью границ, обычно исчисляют, за сколько времени можно их объехать. Это едва ли выразительно — ведь на деле по черте границы не ездит никто, а сравнения хороши, когда реальны. Но если уступить традиции, получится: воображаемый поезд, делающий в сутки тысячу километров, потратил бы на безостановочный объезд советской границы 2 месяца, а пешеход, проходящий за сутки 25 километров, едва успел бы обойти нашу страну за 7 лет… Впрочем, в 1937 году группа украинских велосипедистов на самом деле совершила большой путь вдоль линии границ: 30 872 километра было покрыто за 268 ходовых дней.

Советский Союз огромен, и лежит он не на острове, а на большом материке, причем многие обжитые, развитые области далеки от океана. И все же наша Родина не только сухопутная, но и морская держава. СССР широчайшим фронтом обращен к Северному Ледовитому и к Тихому океанам, а внутри материка советские границы проходят по Балтийскому, Черному и Каспийскому морям. Примерно на две трети наша граница морская, на треть — сухопутная.

На северо-западе сухопутная граница Советского Союза начинается за Полярным кругом, у берега незамерзающего Баренцова моря, к западу от Мурманска. Там СССР на коротком протяжении граничит с Норвегией.

Потом граница с Норвегией переходит в границу с Финляндией и тянется на юг вдоль Кировской железной дороги, среди холмов и озер, по лесам. Чем южнее, тем чаще селения. Граница оставляет в наших пределах Ладожское озеро, пересекает сначала порожистую реку Вуоксу, затем Сайменский канал и к западу от Выборга выходит на берег Финского залива.

Дальше идут морские рубежи.

Граница снова выходит на сушу у южного берега Балтики. Там длинная коса с песчаными дюнами и сосновым бором отделяет от моря Вислинский залив. На этой косе стоит самый западный пограничный столб Советского Союза.

Начинается граница с Польшей. Она идет сначала почти прямо на восток, южнее Калининграда, а затем поворачивает на юг, рассекает Беловежскую пущу и вьется по Западному Бугу, притоку Вислы. На берегу реки стоит наш город Брест.

Покинув Западный Буг, граница уходит еще дальше на юг, к Карпатским горам, где к нам прилегает Чехословакия.

Перевалив лесистые Карпаты, граница возле Ужгорода спускается к Тиссе, притоку Дуная. Здесь, на равнине, начинается граница с Венгрией. Она вскоре переходит в границу с Румынией, снова переваливает поросшие лесом Карпаты, оставляет к северу от себя город Черновцы и сливается с Прутом, извилистым притоком Дуная. Ниже устья Прута граница идет на восток по Дунаю и по северному рукаву его дельты выходит к Черному морю. Этот рукав называется Килийским. На берегу Килийского рукава стоит город Измаил.

У нас нет сухопутной границы с Болгарией, но эта страна совсем недалеко: каких-нибудь двести километров по Черному морю.

Государственная граница Советского Союза вновь становится сухопутной в юго-восточном углу Черного моря, за городом Батуми. Там начинается граница с Турцией. Она идет на юго-восток по горам, сначала лесистым, потом обнаженным. К югу от Ленинакана граница переходит на реку Араке и вместе с ним полукольцом огибает Ереванскую котловину, самую населенную часть Советской Армении. По турецкую сторону границы остается гора Арарат.

К востоку от Арарата граница с Турцией сменяется границей с Ираном. Вместе с Араксом она прорезает узкое ущелье, а потом, когда Араке выходит на равнину, покидает его и сворачивает к югу по Талышским горам. Обогнув по лесистым горам влажную и жаркую Ленкоранскую низменность, граница выходит у советского города Астары к западному берегу Каспийского моря.

К востоку от Каспия граница отделяет от Советского Союза сначала Иран, а затем Афганистан. Она сначала идет по реке Атрек, а затем поднимается в горы и проходит по голому хребту Копет-Даг — он лишь в редких местах, по ущельям, порос мелким лесом. Северные его склоны обрывисты. У подножья хребта стоит Ашхабад.

Между реками Теджен и Мургаб, у города Кушки, граница достигает самой южной точки СССР. От Кушки линия границы по песчаной пустыне идет к Аму-Дарье и тянется далее вверх по реке.

Аму-Дарья течет быстро и размывает берега. Она несет много ила, ил оседает на дно, и фарватер реки часто меняется. Островки то исчезают, то образуются вновь. Сырые берега речных протоков покрыты тугаями — густыми, труднопроходимыми зарослями.

Выше устья Вахша Аму-Дарья называется Пяндж. Пяндж мчится по дну глубокого ущелья среди высоких, диких гор Памира. Река зажата теснинами, она скачет по камням и шумит. Берега близко сходятся. На отвесных скалах местами нет даже троп. Их заменяют овринги — узкие полочки из кольев, покрытых хворостом и дерном.

Узкая полоска земли, принадлежащей Афганистану, отделяет нашу страну от Пакистана и Индии.

Там, где близко сходятся Советский Союз, Афганистан, Пакистан, Индия и Китайская Народная Республика, граница поворачивает на север. Она покидает Памир и переходит на Тянь-Шань. Пограничная линия идет по высоким хребтам, разделяющим СССР и Синьцзянскую провинцию Китая.

Граница пересекает высшую точку Тянь-Шаня — пик Победы и потом, то равнинной полупустыней, то горами, уходит на север, к Алтаю.

На лесном Алтае пограничная линия отделяет СССР сначала от Китайской Народной Республики, а затем от Монгольской Народной Республики.

Спустившись с Алтая, граница огибает с юга верховья Енисея и вновь подымается на покрытые лесом горы — Саяны.

За Байкалом, южнее Читы, вновь начинается граница Советского Союза с Китаем. Здесь открытая холмистая местность с жарким летом и холодной зимой. Граница тянется по реке Аргунь и после впадения ее в Амур — по Амуру.

Амур течет в высоких берегах и только около Благовещенска выходит на равнину. Река разбивается на протоки и образует острова, поросшие невысоким, но густым лиственным лесом.

Приняв слева Бурею, Амур снова входит в горы. Узким ущельем прорывает он хребет Малый Хинган.

Немного не дойдя до Хабаровска, граница переходит на реку Уссури, оставляя в пределах нашей страны большой остров при слиянии Уссури и Амура. Теперь граница идет на юг — сначала вверх по Уссури, а затем по ее небольшому, очень извилистому притоку Сунгаче, вытекающему из озера Ханки. Потом пересекает Ханку и направляется дальше по сопкам на юг.

Юго-западнее Владивостока Советский Союз на небольшом протяжении граничит с Корейской Народно-Демократической Республикой. По реке Туманган (Тумыньцзян) граница выходит к Японскому морю южнее залива Посьета.

На востоке земля нашей Родины омывается Тихим океаном и его морями — Японским, Охотским и Беринговым.

От Аляски, принадлежащей США, нас отделяет Берингов пролив шириною в 85 километров. Там-то, на острове Ратманова, в четырех километрах от ближайшего американского острова, и лежит наша самая восточная точка.

На севере береговая линия вьется вдоль морей Северного Ледовитого океана.

В архипелаг Земля Франца Иосифа, на остров Рудольфа, заброшена наша самая северная точка.

Условные линии, идущие к Северному полюсу от Рыбачьего полуострова на Мурмане и от Берингова пролива, выделяют советский сектор Арктики.

Для всякой страны важно, проходят ли ее государственные границы по открытому месту или по естественным труднопреодолимым рубежам. Оборонять удобно берег моря, горный хребет, русло широкой реки.

Впрочем, естественный характер рубежа хоть и важен, но сам по себе он еще не предопределяет успеха или неуспеха обороны. Для одной из провокаций на советской границе японские захватчики в свое время избрали очень труднообороняемый участок и вторглись крупными силами. Об этом открытом болотистом участке в материалах Российского генерального штаба говорилось: «Оборона невозможна». А части Советской Армии и пограничники на этом самом месте в кратчайший срок разгромили врага наголову.

Для обороны существенно, проходит ли граница далеко или близко от больших и важных промышленных и культурных центров. Ленинград отстоял всего лишь на 32 километра от границы, он мог быть в любой момент обстрелян из орудий. В 1940 году, при заключении мирного договора с Финляндией, государственная граница была отодвинута за Выборг.

Близость границы затрудняет оборону, но ее исхода, разумеется, не определяет. Мурманск, расположенный недалеко от границы, в годы войны с фашизмом почти непрерывно подвергался атакам тирольских горных егерей, но все попытки взять этот город оказались тщетными.

Ни одна страна на свете не имеет столько стран-соседей, как Советский Союз.

По сухопутью с нами граничат двенадцать государств.

Соседи такой пространной страны, как наша, не похожи друг на друга. С Советским Союзом граничат и лесистая, прохладная, влажная Финляндия и безлесная, континентальная, сухая Монголия.

Но в оценке стран-соседей главное не природа, а их общественный строй, их политический и экономический облик.

Особенность нашего положения на довоенной карте мира была в том, что мы находились между двумя «очагами войны» — между фашистской Германией и империалистической Японией. Обе они готовили войну против Страны Советов.

Правда, непосредственные границы с Германией и Японией у нас были совсем небольшие. Но ведь сильный агрессор может взять нужные ему границы у другого, более слабого государства «в кредит», как это сделала Германия с Финляндией в 1941 году. А другие границы, удобные для нападения, агрессоры просто забирают силой. Польша, например, была в руках Германии с осени 1939 года, а Маньчжурия — в руках Японии с 1931 года.

Ничто не помогло — вторая мировая война закончилась разгромом агрессоров.

Ныне на свете многое успело измениться.

Изменилось и положение нашей страны среди соседних государств.

До Великой Отечественной войны Советский Союз почти на всем протяжении своей пограничной линии соприкасался с капиталистическими странами.

Лишь в одном месте, в глубине Южной Сибири, к нам примыкали Монгольская и Тувинская Народные Республики.

Разгромив фашистских захватчиков, Советская Армия спасла от неволи много народов в Европе и Азии. Рабочие и крестьяне ряда освобожденных стран взяли власть в свои руки и установили строй народной демократии. Эти страны откололись от капиталистического лагеря.

Вырос и окреп социалистический лагерь, возглавляемый Советским Союзом. Этот лагерь распростерся на четвертую часть земного шара и сплотил более трети его населения.

Наша страна граничит на западе с Польской, Чехословацкой, Венгерской и Румынской Народными Республиками, а на востоке — с Китайской и Монгольской Народными Республиками и Корейской Народно-Демократической Республикой.

Границы со странами народной демократии — линии дружбы, братства, мира.

Через эти границы переливается взаимная помощь — прежде всего помощь Советского Союза.

Материально и идейно, оборудованием и опытом наша Родина помогает народно-демократическим странам строить социалистическое общество, улучшать жизнь трудящихся.

Через черту границы — за Буг, за Карпаты, за Амур, за Туманган — идут советские машины, комплекты оборудования новых заводов, ценные руды, эшелоны хлопка. Пересекают границу советские специалисты, везут технические проекты, чтобы не только безвозмездно передать их дружественным странам, но и помочь осуществить.

А навстречу в обмен идут нужные нам товары народно-демократических стран. Идет поток молодежи учиться в наших вузах.

Автомобильные заводы в Польше, новые металлургические комбинаты в Чехословакии и Венгрии, комбинат искусственных удобрений в Болгарии, дворец полиграфии в Бухаресте, домны в китайском Аньшане, гидростанции Кореи, железная дорога в Улан-Баторе — все это и многое другое создается с помощью Советского Союза.

Эта братская взаимопомощь — не случайное, не преходящее явление. В ней выражено разделение труда между странами социалистического лагеря. Каждая страна, входящая в этот лагерь, направляет в русло демократического рынка часть своих ресурсов, нужных другим странам, и сама получает от них то, чего ей недостает. Так, опираясь на собственные возможности и на дружескую взаимопомощь, страны социалистического лагеря непрерывно развивают свою экономику и культуру.

На восемь десятых наша внешняя торговля в 1953 году велась в рамках социалистического лагеря. Но и границы с капиталистическим миром нами отнюдь не закрыты. Чем шире взаимно выгодный оборот товаров, тем лучше.

Из капиталистических стран с Советским Союзом граничат Финляндия, Норвегия, Турция, Иран, Афганистан.

Верный своей мирной политике, Советский Союз делает все возможное для того, чтобы международная обстановка улучшалась. В частности, он делает все для того, чтобы эти страны находились с нами в добрососедских отношениях.

* * *

Изменился не только характер государственной границы, в ряде мест изменилось и ее начертание. Контур Советского Союза на карте уже не тот, что прежде.

Велика наша страна: когда на Курильских островах солнце садится, в Калининграде оно еще только восходит; когда в Калининграде спускается ночь, на Курилах светает. Но и тут и там — советская земля. И в Калининграде, что стоит на балтийских берегах, и на Курилах, которые поднимаются из вод Тихого океана, свободно реет алый флаг. По всем этим необъятным просторам — от славного города, свято несущего имя Ленина, до пиков Памира, до волн Берингова пролива, до переправ через широкий Дунай — победным маршем прошла советская революция. Под стяг революции стали десятки народов. Они обрели свободу, создали свои национальные государства, соединившиеся в непобедимый Союз Советских Социалистических Республик.

Но не сразу приняло наше союзное государство тот контур, который мы ныне видим на карте. Было время, когда за рубежом великой революции поневоле оставались миллионы обездоленных людей, наших братьев по языку и крови.

Еще томилась под пятой Австро-Венгрии украинская галицийская земля. Еще властвовали над крестьянами Закарпатской Украины мадьярские помещики. А когда распалась, не выдержав испытаний первой мировой войны, лоскутная Австро-Венгерская империя, земли эти стали разменной монетой в руках империалистов Антанты, перекраивавших карту Европы. По живому телу резали они нашу родную Украину.

Так было на западе. А на Дальнем Востоке, на исконных землях нашей Родины, открытых и обжитых смельчаками-землепроходцами, хозяйничали японские самураи, их военные форты приросли к телу Южного Сахалина и к Курилам.

В годы гражданской войны империалисты штыками и деньгами утвердили реакционный режим в Прибалтике. Западные области Украины и Белоруссии попали в руки польских панов, а Бессарабия и Буковина — в руки румынских бояр.

Долго страдали наши братья в разлуке с Родиной. Тяжкое чувство: совсем рядом, за близкой чертой — родная страна, свой народ. А ты под началом у чиновника-иноземца, в кабале у кулака или помещика, севшего на чужую землю. Насильник смотрит на тебя как на раба, глумится над твоим национальным достоинством, над твоими обычаями, не дает твоим детям говорить на родном языке…

И лишь ныне соединились разобщенные народы. Посмотрите на карту новых советских территорий, помещенную в книге. Эта карта — свидетельство исторической справедливости. Вы видите земли, по праву воссоединившиеся с нашей страной. Вы читаете названия городов, сбросивших чужеземное иго и навсегда ставших советскими. Вы узнаете даты воссоединения: 1939, 1940, 1944, 1945; миллионы людей запомнили эти годы как счастливейшие в жизни.

^{Изменения границы СССР.}

Украинец-лесоруб из Закарпатья, украинец-шахтер из Донбасса, украинец-колхозник с Полтавщины, украинец-рыбак с Измаильщины, украинец-академик из Киева — ныне граждане одного государства. Белорус-полешанин не кланяется польскому пану — пана уже нет, и по земле, которая была им захвачена, идут тракторы, присланные из Сталинграда и Харькова. Чудское озеро уже не разделяет эстонцев и русских запретной границей — оно их соединяет.

Вновь вернулись мы к берегам Дуная, вновь вышли к открытым тихоокеанским просторам.

НА СЕВЕРО-ЗАПАДЕ

За далеким Мурманском в рамку советской границы вошла область Печенги. Это крайний север Европы. Здесь выщербленный узкими и извилистыми заливами-фиордами материк уходит за черту Полярного круга и обрывается голыми скалами в серо-стальное Баренцово море. Дыхание Гольфстрима не дает морю замерзнуть, и даже зимой, в суровый мороз, когда небо залито холодным пламенем северного сияния, море неумолчно бьется волнами о берег.

Русские люди с давних пор обитали здесь, у незамерзающих вод Варангер-фиорда. Еще во времена Ярослава Мудрого, почти тысячелетие назад, местность эта входила в черту Русской земли. Далекий полярный край обживали потомки смелых новгородцев — поморы. Они селились в прочно срубленных бревенчатых домах. Светильниками из тюленьего жира разгоняли мрак полярной ночи, спускали на воду свои устойчивые, подвижные корабли, на парусах и на веслах уходили в бурное море и добирались до Новой Земли, до таинственного Груманта. Поморы промышляли рыбу и морского зверя, торговали с норвежскими купцами. Печенгский монастырь был основан русскими иноками еще в шестнадцатом веке.

В первые годы советской власти Печенга была включена в состав финского государства. Но после Великой Отечественной войны по договору о перемирии Финляндия возвратила эту землю Советскому Союзу. Она вошла в пределы Мурманской области РСФСР.

Очертания нашей границы изменились. Прежде Мурманск, единственный незамерзающий порт Советской Арктики, стоял у пограничной линии. Наш выход на простор Атлантики и Арктики был сравнительно легко уязвим. Правда, как уже говорилось, близость к границе врагу не помогла: бились, бились гитлеровцы, но к Мурманску советские войска их не подпустили.

Расширились границы у вод незамерзающего Баренцова моря, и у нас теперь, кроме Мурманска, появилась вторая гавань, которую зимою не сковывает лед.

На новой советской земле, среди холмов и порожистых рек есть богатое месторождение никелевой руды. Теперь эту руду добывают советские шахтеры, советские металлурги ее плавят, и печенгский никель идет на нужды советского народа.

Не зря наши далекие предки боролись здесь с морозами и бурями, селились на каменистой земле, открывали для Руси ворота в океан. Их труды окупились. Великая Советская держава прочно закрепила за собой эти жизненно важные для страны незамерзающие берега Заполярья.

Перенесем свой взгляд к югу, на земли, лежащие западнее и севернее Ладожского озера. Они вошли в состав Советского Союза в 1940 году. До того государственная граница на Карельском перешейке пролегала от Ленинграда всего лишь на расстоянии пушечного выстрела.

В первый же день войны великий город, средоточие неисчислимых ценностей, мог быть атакован в лоб. На него в любой момент могла обрушить огонь артиллерия. Этого нельзя было терпеть. И Советское правительство, заботясь о безопасности города Ленина, предусмотрело в мирном договоре с Финляндией, который был заключен в 1940 году, передвижку границы на несколько десятков километров к северу. И если бы не эта мудрая заблаговременная мера — оборонять Ленинград в дни Великой Отечественной войны было бы много труднее.

Новые земли вошли в Карело-Финскую ССР и в Ленинградскую область РСФСР. Расположенный на этих землях Выборг — Петр Первый называл его «крепкою подушкой Петербургу» — стал пограничным форпостом Ленинграда. Ладожское озеро, древняя наша Ладога, превратилось во внутреннее озеро — его облегла полоса советской земли, и по земле этой прошла, замкнувшись кольцом, советская железная дорога. Карельский перешеек, который раньше, как шрамы и швы, уродовали доты «линии Маннергейма», предоставил свои сосновые боры, еловые чащи, тихие озера и песчаные пляжи для отдыха ленинградцев. На берегу Финского залива созданы отличные курорты. Советские новоселы построили на Карельском перешейке жилье, завели скот и пашни. Окрепли колхозы и совхозы, стали питать Ленинград овощами, мясом, молоком. Отстроены бумажные фабрики. Питкяранта дала нам цветные металлы, Сортавала — свой чудесный мрамор, бурная Вуокса — электроэнергию. Гидростанции Вуоксы, разрушенные оккупантами, были скоро восстановлены. От них к Ленинграду проложены по просекам сквозь леса линии высоковольтных передач.

Карельский перешеек вошел в сферу влияния огромного города и стал давать ему электроэнергию, лес, бумагу, продукты питания, а в обмен получил еще более ценное — заботу, внимание, хозяйственную и культурную помощь, все то, что нужно было этой молодой советской земле для быстрого и всестороннего расцвета.

Так изменилась карта пограничных районов нашего северо-запада.

НА ЗАПАДЕ

Юго-западнее Ленинграда идут морские рубежи. Пологие лесистые холмы, болотистые равнины, древние города, разбросанные среди полей и пастбищ селения с зеленью садов, и линия прибоя, где светлые балтийские волны под соснами дюн неустанно лижут желтый песок. Это земля эстонцев, латышей и литовцев.

Прибалтика занимает край Великой Русской равнины. Издревле народы Прибалтики живут в братской дружбе с народами России, с русским народом. В долгих боях за независимость и свободу Родины — за самое дорогое, что есть на свете, — сложилось и окрепло это братство.

Семь-восемь столетий назад нагрянули сюда поработители. Немецкие рыцари, потрепанные неудачными походами в «священную землю» — Палестину, жаждали прибыльных подвигов. Немецкие дворяне искали даровых земель и крепостных. Немецкие купцы, прельстившись богатствами Северной Руси, добивались доходной торговли. Рыцари-меченосцы покоряли народы Прибалтики, цепко вгрызаясь в чужой край зубцами своих замков.

Борьба против немецких баронов, закабаливших Прибалтику, длилась века, то вспыхивая яростными восстаниями, то тлея под пеплом.

В борьбе этой народам Прибалтики помогал русский народ. По этой-то земле после Ледового побоища гнал Александр Невский смятые полчища немецких рыцарей. Воины Ивана Грозного боролись здесь в тяжелых Ливонских войнах. Волной прошла здесь армия Петра, закрепляя восточный берег Балтийского моря за Русью.

Около двух столетий Прибалтика была неотрывной частью России. Их плотно сплетали нити экономических связей. Заводы и фабрики Латвии почти две трети своих изделий — вагоны, ткани, калоши, обувь — сбывали во внутренних губерниях России. Для российского рынка Эстония вырабатывала ткани, строила суда. В Петербург везли сливочное масло и яйца эстонские животноводы. Почти треть всего российского экспорта проходила через латвийские порты. На верфях, за станками, за портальными кранами латыши и эстонцы трудились бок о бок с русскими пролетариями. В Ревеле, который ныне называется Таллином, в молодые годы работал на заводе Михаил Иванович Калинин, и для тверского крестьянина, ставшего рабочим, Ревель был таким же родным городом, как Питер.

Из общения с русскими рабочими узнали латыши и эстонцы душевную теплоту русского народа, его гостеприимство, отвагу и твердую волю к свободе. В Петербурге и Москве учились юноши из Риги и Ревеля, из Вильно и Ковно и возвращались к себе на родину, обогащенные передовыми идеями, которые они черпали в революционных кругах русского общества, в великой русской литературе и науке.

Плечом к плечу с рабочим классом и крестьянством всей России трудовой народ Прибалтики боролся за свободу. Ленин говорил, что в революции 1905 года латышский пролетариат занимал одно из первых, наиболее важных мест.

Поздней осенью 1917 года над Прибалтикой, как и над всей нашей страной, взвилось знамя социалистической революции. Рабочие и крестьяне Прибалтики, следуя примеру своих русских братьев, свергли царских наместников, капиталистов, немецких баронов-помещиков и установили власть Советов.

Недолго просуществовала там советская власть. Прибалтику заняли германские войска. Потомки псов-рыцарей возвратились грабить, жечь, избивать. Снова полилась кровь народа.

Но уже в декабре 1918 года под натиском красных стрелков бросились в бегство ставленники немецких генералов, закачались и пали дутые «правительства».

На выручку им поспешили империалисты Антанты. Они помогли буржуазии Прибалтийских стран вернуть утраченное ею господство. На целых два десятилетия воцарился в Латвии, Литве и Эстонии реакционный режим.

Вопреки воле трудового народа, в нарушение всех исторических связей Прибалтику оторвали от России. Империалистам было выгодно отгородить Советскую страну от Балтийского моря, подобраться к самому Петрограду, чтобы затем выпускать на него наемные банды Юденича. Они пропитали своим капиталом хозяйство Прибалтики, закабалили ее, заставили жалких выкормышей, «президентов» и «премьеров», плясать под свою дудку. «Независимые» буржуазные республики стали «кордоном» на границах со Страной Советов. «Колючей проволокой» называл их французский министр Клемансо.

Самостоятельность была крикливой, но мнимой. Все — и политика и основы хозяйства — было захвачено тузами с Запада. В Литве, например, банки принадлежали немцам, электропромышленность — бельгийцам, спичечные фабрики — шведскому королю спичек Крейгеру.

Настали дни тяжелого, изнурительного гнета, хозяйственного упадка, запустения.

Привычный российский рынок для промышленных изделий закрылся, а на европейском рынке, охваченном лихорадкой послевоенных кризисов, изделия эти оказались неходкими — их забивали английские, немецкие, шведские товары. Заводы закрывались один за другим. Развитая машиностроительная промышленность стала далеким воспоминанием. Опустели цехи знаменитой Кренгольмской мануфактуры в Эстонии: из 14 тысяч рабочих осталось 2 тысячи. В Латвии на заводах, где раньше строились суда и вагоны, стали вырабатывать гребенки, катушки да кухонную утварь. Всех лишних рабочих рассчитали.

Промышленность зачахла, и пришлось, на манер Дании, заняться животноводством для внешнего рынка. Крестьяне Прибалтики — отличные мастера животноводства, но и тут дело шло с трудом. Правители хотели превратить Прибалтику в молочную и свиноводческую ферму Лондона, однако им не под силу оказалось вытеснить оттуда датский бекон и австралийское масло. Кулаки наживались на батрацком труде, а большая часть крестьян беднела, разорялась, вязла в долгах, пускала свое добро с молотка. Десятки тысяч людей каждый год уходили батрачить в соседние страны; например, почти третья часть литовцев должна была покинуть свою родину.

Но не прекращалась революционная борьба. Палачам не удалось потушить веру в освобождение ни судами, ни тюрьмами. И освобождение настало. В 1940 году трудовой народ Прибалтики сверг реакционные правительства и снова поднял знамя Советов. Это были незабываемые дни света и радости. Латвия, Литва и Эстония провозгласили себя советскими социалистическими республиками. Они обратились в Верховный Совет СССР с просьбой принять их в Советский Союз. И они были приняты.

Народы Прибалтики вошли в дружную семью советских народов. Насильственно разрезанные ткани срослись. Хозяйство Прибалтийских республик стало частью единой, непрерывно растущей экономики Советского Союза.

Воскресла промышленность. Вновь загудели гудки, распахнулись заводские ворота, и ткачи, слесари, электрики, долгие годы томившиеся без работы, заняли свои места у машин. Отпали, стали нелепыми вопросы, где брать сырье, куда девать продукцию, что делать с кадрами рабочих. Прибалтика стала частью великого Союза, и все черты прежнего застоя исчезли.

Изменилась и жизнь на хуторах. Советская власть объявила землю достоянием народа. Она взяла ее у «серых баронов» и у помещиков, отдала в пользование безземельным и малоземельным крестьянам. Крестьяне не только расширили свои земельные участки, они получили от государства и все необходимое для их обработки.

Расцвет новой жизни был скоро прерван нападением немецких фашистов. Огнем и мечом прошли гитлеровцы по земле литовцев, латышей и эстонцев. Убийства, разорение, голод… Только в одной Латвии оккупанты разрушили около восьмисот предприятий, сожгли пять городов, вырезали или угнали в Германию почти полмиллиона молочных коров.

Но враг был разбит и изгнан, и уже ничто не мешает народам Прибалтики мирно жить, строить и расти. Советская Армия стеной стала на пограничных рубежах, и под ее защитой, с помощью всех советских народов Прибалтика возобновила свой путь к коммунизму.

Послевоенное время принесло Прибалтийским республикам социалистическую индустриализацию. По величине капиталовложений на душу населения, по темпам роста промышленной продукции Эстония, например, в четвертой пятилетке стояла на первом месте среди всех наших союзных республик.

Старые заводы помолодели. Созданы десятки новых. Возникли новые для Прибалтики отрасли хозяйства — станкостроение, производство тончайших приборов, радиоаппаратов, турбин, электромоторов, вагонов для электрических дорог. Машиностроение продолжало быстро расти и в пятой пятилетке.

Плавится сталь в Лиепае, впервые в истории вырабатывает сложные станки Литва, машины добывают торф, новые заводы Эстонии превращают горючие сланцы в газ и бензин, дает пряжу и ткани разрушенная гитлеровцами Кренгольмская мануфактура, в море вышли новые рыболовные суда, строятся большие электрические станции, включая гидростанцию на реке Нарове в Эстонии. Росту хозяйства Прибалтики помогает вся Советская страна — например, оборудование для нового завода электросчетчиков в Вильнюсе было прислано из 42 городов СССР.

Развивается и сельское хозяйство, особенно животноводство. При советской власти прибалтийская деревня воспрянула, стала колхозной, вооружилась машинами, никогда раньше здесь не виданными.

Растет культура народов Прибалтики, во всех трех республиках учреждены Академии наук.

Все изменилось, а главное — вместо старых начальников уездов, корыстолюбивых фабрикантов, банкиров, купцов и всяких политических спекулянтов страной правят сами рабочие, крестьяне, трудовая интеллигенция. Это и есть советская власть.

До 1940 года балтийские воды примыкали к советским берегам лишь в глубине Финского залива. А ныне в пределы Советского Союза входит весь восточный берег Балтийского моря — от Финского залива до Немана. Область Клайпеды, отнятая гитлеровцами у литовцев в 1939 году, ныне воссоединилась с родной Литвой и дала ей удобный выход к морю. Порты Таллина и Риги скованы льдом более короткое время, чем порт Ленинграда, а порты Вентспилса, Лиепаи и Клайпеды не замерзают вовсе, и мы теперь через Балтику круглый год связаны с Мировым океаном.

После Великой Отечественной войны в пределы Советского Союза вошел не только восточный берег Балтики, но и часть его южного берега — от устья Немана и Курского залива до Вислинского залива в Гданьской бухте.

Ныне эта территория стала Калининградской областью Российской республики.

На этой земле в древние времена жили литовские и славянские племена. Германские захватчики либо истребили их, либо поработили и вытеснили. Восточная Пруссия с крепостью Кенигсбергом стала кинжалом, вонзенным в славянские земли. Не раз отсюда замахивалась на нашу страну рука завоевателей. Не раз набегали отсюда злобные и жадные орды.

Теперь этот вечно чадивший очаг агрессии потушен. Здесь осели наши люди из Смоленска, из Брянска, из Пензы. На месте огромных имений, где прусские юнкера обогащались трудом польских и литовских батраков, созданы сельскохозяйственные артели, совхозы и машинно-тракторные станции. Колхозники разводят скот, засевают поля; сплавщики леса ведут плоты по Неману; рабочие стоят у станков на машиностроительных заводах, у машин на бумажных фабриках; портовики принимают суда в незамерзающей гавани; на берегу моря добывается янтарь — окаменевшая желто-прозрачная смола древних деревьев. Сюда съезжаются советские люди со всей страны на отдых в санатории, созданные возле чудесных пляжей.

Граница СССР на Балтике удлинилась, если не считать мелких изгибов берега, на тысячу с лишним километров.

Южнее Калининградской области лежат земли, воссоединившиеся с Белорусской советской республикой.

Западный край белорусских земель долгое время входил в пределы панской Польши, был ее отсталой и забитой колонией. По одну сторону границы, в Советской Белоруссии, росли заводы, богатели колхозы, расцветала национальная культура. А по другую сторону рубежа белорусы под пятою польских помещиков жили в нищете и бесправии. В их бедных хозяйствах сохранялась самая первобытная техника. В глухих деревнях Полесья можно было встретить топоры из камня.

Ныне эта земля — от Молодечно до Гродно, от Минска до Бреста — входит в Советскую Белоруссию. В 1939 году наш народ избавил западных белорусов от чужеземного гнета. Договор, заключенный в 1945 году с народно-демократической Польшей, закрепил новую советско-польскую границу. Белорусы полностью воссоединились в едином советском национальном государстве. В западных областях построены новые промышленные предприятия — в Гродно, например, появился тонкосуконный комбинат, обувная, швейная, мебельная фабрики, в Скиделе — сахарный завод. В деревнях нет и помина о прежнем безземелье — там колхозы. Дети ходят в родные, белорусские школы.

Минск, национальный центр белорусского народа, стоял прежде возле самой границы. Теперь он в середине объединенной белорусской земли. Кругом него — и в индустриальном Витебске, и на торфяных массивах у Орши, и на Днепро-Бугском канале, и на осушенных болотах у Пинска, и возле Беловежской пущи — труд на свободной земле.

НА ЮГО-ЗАПАДЕ

Южнее лежат украинские земли. Далеко на запад простирались они еще в стародавние времена, при Киевской Руси. О князе галицком Ярославе Осмомысле в «Слове о полку Игореве» говорится, что он «рядил суды до Дуная».

На благодатные западноукраинские земли издавна зарились и венгерские князья, и польские воеводы, и немецкие рыцари. Четыре столетия подряд кипели жаркие бои на галицийской земле, в карпатских предгорьях. Храбро сражались наши воины, и не раз под их ударами враги обращались в бегство.

Но тяжелой тучей нависло над русской землей татаро-монгольское иго, и, ослабленная, обескровленная, не смогла Русь нанести последнего удара, отбить недругов на западе. Как хищные птицы, накинулись они на земли Украины, чтобы растащить их, расклевать. Добычей польской шляхты стала украинская Галиция, под ярмо венгерского короля попала Закарпатская Украина, турецкие янычары ворвались в бессарабские степи.

Шли годы, сменялись поработители, не раз перекраивалась карта этого многострадального края. Украинцев пытались то онемечивать, то ополячивать.

Лишь в семнадцатом веке, при Богдане Хмельницком, основная часть Украины воссоединилась с братской Русью. Долгая борьба украинского народа с чужеземными захватчиками, борьба за воссоединение с русским народом завершилась победой. Украинцы и русские кровно родственны друг другу, они происходят от единого корня. И, воссоединившись, они пошли одной дорогой. Это спасло украинцев от порабощения польской шляхтой и турецким султаном и укрепило единое Российское государство.

Позже совместную борьбу украинских и русских трудящихся против угнетателей возглавил самый революционный в мире русский рабочий класс, руководимый своим передовым отрядом — Коммунистической партией. На русской и украинской земле, как и во всей нашей стране, восторжествовала советская власть, победил социализм.

Воссоединение Украины с Россией имело величайшее значение для всей нашей Родины, и в 1954 году советские люди отметили трехсотлетие этого события как всенародный праздник. РСФСР и Украинская ССР были награждены орденом Ленина.

В годы советской власти украинский народ полностью воссоединился в едином национальном государстве, ставшем, если не считать РСФСР, крупнейшим в Европе.

В 1939 году к Украинской ССР отошла Западная Украина, находившаяся под гнетом панской Польши. Ныне по договору с новой, народно-демократической Польшей западные границы Советской Украины определены окончательно.

На географической карте нашей Родины мы видим теперь древний украинский город Львов, плодородные поля Волыни и Подолии, цепь нефтяных промыслов в предгорьях Карпат, соляные шахты, буковые и хвойные леса в складках гор.

Другие украинские земли перешли к Советской Украине в 1940 году от Румынии. Это гористая Буковина с густыми лесами и альпийскими лугами, с оживленным городом Черновцы; это жаркая Измаильщина со степными пастбищами, с черноморскими лиманами, богатыми рыбой. Там, у Измаила, памятного суворовским штурмом, наша земля снова простерлась до самого Дуная.

Собирание украинского народа завершилось в 1945 году. По договору между Советским Союзом и Чехословакией к Украинской ССР отошла Закарпатская Украина.

Столетиями ждали закарпатские украинцы воссоединения с родиной. И оно совершилось в наши дни.

Украина сильно пострадала от гитлеровцев. Они разрушили города, взорвали заводы, опустошили плодородные поля. Но украинский народ под руководством Коммунистической партии, с братской помощью русского народа и других народов СССР быстро стер с лица земли следы войны.

На новых советских землях, как и по всей Украине, восстановлена и растет промышленность. Колхозное земледелие осваивает последние достижения агротехники, вводит новые культуры вплоть до чая. Крупным индустриальным центром стал Львов; в нем — филиал Академии наук Украинской ССР и больше десяти вузов. Расширяются нефтепромыслы Предкарпатья, закладываются новые газовые скважины. Развивается лесная промышленность: среди гор сооружена гигантская фабрика картона, оснащенная совершенными машинами: картонная лента сходит с них и сматывается в рулон со скоростью 20 метров в секунду… По селам созданы машинно-тракторные станции. В Ужгороде, по ту сторону Карпат, открыт украинский университет, и закарпатские украинцы впервые могут получать высшее образование в своем родном крае.

Между Днестром и Прутом лежит край виноградарей и виноделов — Бессарабия. Молдавское население этих мест с давних времен было тесными узами связано с украинцами и русскими.

Веками молдаване испытывали давление Турции. Долго они сопротивлялись, но борьба была неравной, и в шестнадцатом веке Молдавия подпала под власть турецкого султана. Однако в сердце народа не переставала жить идея молдавской государственности. В своей борьбе за независимость молдаване находили братскую поддержку на Руси. Посланцы молдавских господарей пробирались в Москву, завязывали политические и культурные связи с русским народом.

Не раз русские военачальники — от Петра Первого до Кутузова — водили свои армии за Днестр, бились с турками. В 1812 году русские воины освободили молдаван от турецкого гнета. Бессарабия вошла в пределы России. Хозяйство этого края сплелось в одно целое с хозяйством всей страны. Рука об руку с русскими, под руководством русского пролетариата, трудящиеся Бессарабии боролись с царизмом и капитализмом. И в 1917 году в Бессарабии, как и во всей стране, установилась советская власть.

Но в следующем году Бессарабию захватили румынские бояре. Советский народ никогда не признавал этого насилия. На наших картах Бессарабия закрашивалась такой же краской, как вся страна. И только штриховка говорила, что временно отторгнута эта земля, что лежит на ней гнет чужеземцев.

В 1940 году по требованию нашего правительства королевская Румыния возвратила Бессарабию Советскому Союзу. Середина Бессарабии, где молдаван большинство, вошла в границы Молдавской союзной советской республики, а северные и южные уезды, где много украинцев, были включены в Украину.

Молдавский народ получил, наконец, собственную государственность.

Границы нашей Родины вновь прошли по Пруту, отдалившись от Одессы. В пределы страны возвратились плодородная Белецкая степь, виноградники и сады холмистых Кодр, знойный Буджак, густые заросли днестровских плавней. Снова стали нашими городами и Кишинев, и Оргеев, и Бендеры.

В городах этого некогда аграрного края развилась промышленность; послевоенные пятилетки принесли с собой индустриализацию. Растет не только промышленность по переработке продуктов сельского хозяйства — винодельческая, консервная, сахарная. Эти отрасли остаются главными, ведущими для современной Молдавии, но уже поднимаются первые заводы металлообработки и машиностроения. На Днестре построена гидростанция.

Села Молдавии стали колхозными. Поля правобережья Днестра впервые узнали о машинах, об агрономической науке. Восстановлены вырубленные врагом сады и виноградники.

Свободно развивается национальная молдавская культура. В Кишиневе открыт университет, создан Молдавский филиал Академии наук СССР. В селах всюду работают и строятся клубы. Дети молдаван учатся в школах на родном языке.

Бессарабия была страной неграмотных крестьян. Но уже несколько лет назад в Молдавии закрыты за ненадобностью последние школы ликбеза.

НА ВОСТОКЕ

Карта отметила изменения границ и на востоке нашей Родины.

В далекой Сибири, в самом центре Азии, у истоков Енисея, лежит страна тувинцев — народа, родственного хакасам и якутам. До революции Тува была среди самых бедных, самых отсталых стран Центральной Азии. Крестьяне-араты терпели от маньчжурских завоевателей, от лам, от князьков-нойонов.

В 1921 году с помощью русского народа трудящиеся Тувы изгнали захватчиков, свергли феодалов, установили народно-революционную власть. Тува стала народной республикой.

Братская поддержка Советского Союза позволила свободному тувинскому народу осуществить преобразования, приблизившие Туву к социалистическому строю. И в 1944 году Тува по просьбе ее народа была принята в состав Советского Союза. На карте нашей Родины мы видим теперь Тувинскую автономную область РСФСР.

Граница продвинулась на юг, зашла за хребет Танну-Ола. Весь Енисей, от истока до устья, течет теперь в наших пределах.

Советская Тува — край лесистых гор, богатых пушным зверем и ценными минералами, край степных долин с обширными пастбищами, с плодородными пашнями.

В Советской Туве крепнут колхозы, развиваются животноводство, земледелие и молодая промышленность. Народ, раньше не имевший письменности, растит свою национальную культуру. В Кызыле, центре области, печатаются книги, создан театр.

По-новому проходят рубежи Советской страны и на Дальнем Востоке. После разгрома японской военщины исправлена давняя историческая несправедливость. В пределы нашей страны вернулись южная часть Сахалина и цепь Курильских островов, протянувшаяся более чем на тысячу километров от Хоккайдо до Камчатки.

Еще в семнадцатом веке русские землепроходцы принесли весть о земле против устья Амура. Это был Сахалин.

Русские люди впервые поселились на Курилах. Не страшась трудов, они «учиняли чертежи» этих далеких островов, строили там жилища, добывали морского зверя, разводили скот, ловили рыбу.

В 1875 году японские самураи навязали царской власти торговую сделку: отказавшись полностью от своих мнимых «прав» на Сахалин, они получили «в обмен» всю Курильскую гряду и тем заперли выход России в открытый Тихий океан. А после войны 1904–1905 годов прибрали к рукам и южную половину Сахалина. По пятидесятой параллели поперек острова прорубили просеку в тайге. И вдоль нее врыли пограничные столбы.

Долго хозяйничали захватчики на земле, изученной и освоенной нашими предками. Южный Сахалин был в японских руках сорок лет, а Курилы — семьдесят.

Все русское вытравлялось. Богатства расхищались: рыба шла на удобрение, лес вырубался без разбора. Лишь деревянная башня на южном берегу Сахалина хранила память о России.

Но час настал, и русский народ снова вернулся к своим рубежам. Курильские острова и Сахалин образовали Сахалинскую область в составе Российской республики.

Твердой ногой мы здесь стали. Снова звучит русская речь по всему Сахалину. Снова дымят наши корабли у Курильских островов. Новые русские названия легли на карту Дальнего Востока: Южно-Сахалинск, Холмск, Корсаков, Невельск…

Южный Сахалин и Курильская гряда уже не барьер, отделяющий нашу страну от Тихого океана. Теперь нам открыт свободный выход в океан.

На новой, советской земле поселились наши люди — строители, рабочие, колхозники, рыбаки, лесоводы. Долго лепились на этих островах домики из фанеры и картона с раздвижными стенками, с цыновками из рисовой соломы, с длинными трубами из глины. Теперь среди полей или в распадке у берега русские люди построили рубленые дома и пашут землю, ловят рыбу. Новые здания вырастают в городах. Люди пилят лес, выделывают бумагу и консервы, добывают уголь и серу. У подножий вулканов и сопок поднимаются новые заводские трубы, по дорогам мчатся советские автомобили, в море уходят флотилии колхозных рыболовных судов.

На скалистых берегах Тихого океана зажгли свой свет новые, советские маяки.

Географическая карта СССР подтверждает: и здесь и на западе историческая справедливость утвердилась. Советское правительство на весь мир заявило, что у него нет ни к кому территориальных претензий.

Никогда еще на протяжении всей своей истории наша Родина не имела столь справедливо, столь прочно устроенных государственных границ, как теперь.

VI НОВАЯ ИНДУСТРИЯ

СКОВАННЫЕ СИЛЫ

Промышленные города дореволюционной России тонули в море деревень. Россия была страной аграрной.

И пейзаж ее чаще был сельскохозяйственный, аграрный: поля и деревни, поля и деревни…

Уездный город: домики в три окошка, тропинки на улицах, заросших травой, полицейский возле будки. Губернский город: те же деревянные домишки вокруг помещичьих и купеческих особняков, бесчисленные купола церквей, каланча с пожарным. И лишь в немногих районах страны — корпуса заводов, дым фабричных труб, а рядом — слободки из жалких трущоб, где в тесноте и нищете ютились рабочие.

В «Географии» Гермогена Иванова, изданной за год до Октября, говорилось: «Обрабатывающая промышленность развита в России слабо… Недра земли в России разрабатываются далеко не везде… Фабрик и заводов у нас очень немного… Железных дорог у нас не очень много…»

Россия была отсталой страной. Но не народ виноват в том. Он трудился всю свою историческую жизнь — поднял целину на Русской равнине, провел дороги, построил города, создал самое большое государство на земле. Долгие века работал он до мозолей, до пота, привык к труду, освятил его мыслью «без труда нет добра». Но трудился-то он не столько для себя, сколько для других — для богатых. Большая доля того, что народ производил, попадала в загребущие руки тунеядцев и растрачивалась, проедалась, развеивалась.

Лучшие люди это понимали. Лев Толстой, прочитав многотомную «Историю России с древнейших времен» Сергея Соловьева, в 1870 году записал:

«Читаешь эту историю и невольно приходишь к заключению, что рядом безобразий совершалась история России.

Но как же так ряд безобразий произвели великое, единое государство?

Уж это одно доказывает, что не правительство производило историю. Но кроме того, читая о том, как грабили, правили, воевали, разоряли (только об этом и речь в истории), невольно приходишь к вопросу: что грабили и разоряли? А от этого вопроса к другому: кто производил то, что разоряли? Кто и как кормил хлебом весь этот народ? Кто делал парчи, сукна, платья, камки, в к[оторых] щеголяли цари и бояре? Кто ловил черных лисиц и соболей, к[оторыми] дарили послов, кто добывал золото и железо, кто выводил лошадей, быков, баранов, кто строил дома, дворцы, церкви, кто перевозил товары?..»

Все это делал трудовой народ России.

Народ был бесправным слугой в своем собственном доме. К семнадцатому веку крестьян исподволь прикрепили к земле. Их принуждали работать на помещика три, четыре, пять дней в неделю. Отрывая от земли, продавали, как скот.

Измученный народ то и дело подымал голову, силился сбросить тяжелое ярмо, сотрясал Русь восстаниями. Но в стране еще не сложился рабочий класс, призванный стать вождем и союзником крестьян, и восстания подавлялись, ярмо давило тяжелей. Голодный крестьянин по-прежнему бороздил деревянной сохой чужое поле.

Все же Россия шла по тому пути, что и государства Западной Европы: постепенно в ней стал нарождаться и расти промышленный капитализм.

Капитализм был неизбежной ступенью в развитии России, но как следует подняться на эту ступень стране мешало крепостное право. Промышленникам было трудно находить себе рабочих, когда почти весь народ был прикреплен к земле. Купцам было нелегко внутри страны распродавать свои товары, когда почти весь народ жил в нищете.

Жизнь требовала отмены крепостного права, но за него держались помещики во главе с царем. Власть стремилась в угоду дворянству сохранить крепостные порядки, хотя они и тормозили промышленное развитие страны. Держась за отсталый хозяйственный строй, царизм стал жестокой реакционной силой.

Наконец крестьян освободили, но освободили наполовину: без земли. Их вынудили продавать свои руки за бесценок. Российская промышленность получила много рабочей силы и стала развиваться быстрее, чем раньше.

Но по сравнению с промышленностью капиталистических стран Запада она оставалась слабой, отсталой. Ее росту мешали пережитки крепостничества и связанные с этим бедность народа, узость внутреннего рынка. По площади Россия занимала в мире первое место, по населению — третье, а по промышленной продукции — пятое… Впереди шли Соединенные Штаты Америки, Германия, Англия, Франция.

В Донбассе сложилась угольно-металлургическая база, но ни чугуна, ни угля стране не хватало. Появились машиностроительные заводы, но они не производили ни тракторов, ни прядильного оборудования, ни полиграфических машин. Косы и те частью покупались в Австро-Венгрии. Возникали текстильные фабрики, но на них ткались самые дешевые ткани. В России выросло немало крупных предприятий, но их технический уровень был низок.

Донецкие шахты не знали электрического света. Нефть на бакинских промыслах добывали не насосами, а медленным тартанием — черпали длинными и узкими желонками. Лес валили двуручной пилой и топором, вывозили к сплавным рекам лошадьми.

О рабочем капиталист не заботился. В цехах без вентиляции раскаленные печи дышали томительным зноем. Маховики вращались, не защищенные кожухом. В шахте часто гремели взрывы газа… Подневольный, изнуряющий труд на хозяина за гроши от зари до зари.

Тяжелая индустрия существовала, но не она определяла лицо российской промышленности. Главное место занимала легкая индустрия.

Легкую индустрию создать проще, чем тяжелую. Ее-то слабосильная российская буржуазия и развила первым делом. Перевес легкой индустрии над тяжелой говорил об экономической отсталости страны.

А отсталая, слабая страна не могла не попасть в кабалу к иностранцам.

Иностранцы в России не только сбывали товары. Они рвались к дешевой рабочей силе, к нетронутым богатствам, строили заводы, фабрики и шахты. Они захватили металлургию едва не на три четверти. В нефтяной промышленности заграничного капитала было больше, чем русского. Электротехника и химия были целиком в иностранных руках.

Юзы, Гартманы, Бромлеи, Гужоны, Торнтоны, Фогельзанги… Посмотришь на швейную машину — надпись «Зингер». На часах — «Мозер». На телефонном аппарате — «Эриксон». Рельсы, паровозы и вагоны производились внутри страны, но в большой мере на чужие деньги. Простые ткани были свои, но ткали их обычно на привозных станках и наполовину из иностранного хлопка.

Россия несла на себе ярмо полуколониальной эксплуатации. Росла угроза полного закабаления страны, угроза потери государством его самостоятельности.

Правящие круги не только не боролись с иностранной зависимостью, — напротив, своей политикой они усиливали, углубляли ее. Неспособные устранить хозяйственную отсталость страны собственными силами, они полагали, что смогут это сделать при поддержке заграницы. Широко раскрыли они ворота для иностранного капитала. Но отставание России от этого только возросло. И еще более безоружной оказалась она перед лицом западных империалистических держав.

Состоятельные люди в России заискивали перед иностранцами, старались подражать загранице. Все иноземное было для них «модным», ко всему русскому относились они с предубеждением. Детей воспитывать — с бонной, шляпу покупать — у Лемерсье, галстуки — у Альшванга, безделушки — у Дациаро, кутить ехать — в Париж, «отдыхать» — в Ниццу.

Русская культура принижалась. Инженера нанимать — так в Германии, книги читать французские, пением увлекаться итальянским…

Без разбору приглашали в Академию наук заморских ученых — нередко среди них попадались лжеученые. А талантливым русским людям не давали ходу, замалчивали их открытия, проекты клали под сукно.

Между тем русские ученые не отставали от заграничных. Они не отгораживались от мировой науки, воспринимали ее высшие достижения, но и сами щедро обогащали ее.

* * *

Только что было сказано, что на текстильных фабриках дореволюционной России ткани вырабатывались большей частью с помощью иностранных машин. Текстильные станки обычно шли из-за границы. По приглашению фабрикантов появлялись иностранные инженеры со своими машинами.

Да, машины стояли у нас иностранные. Но была ли виновата в том русская техническая мысль?

Неправда, что русские фабрики никогда не могли обойтись без заграничных машин. Еще в восемнадцатом веке наш изобретатель Родион Глинков создал прядильную машину. Позже пензенский механик Иванов изобрел остроумный чесально-прядильный суконный агрегат. В тридцатых годах девятнадцатого столетия фабрики Голицына, Похвиснева, Щекина, Матвеевых были оборудованы русскими машинами, изготовленными на московских предприятиях. Примерно тогда же на Александровской мануфактуре был введен аппарат комбинированной вытяжки, созданный в России.

А потом все это было снесено потоком иностранных станков. Русское текстильное машиностроение развивалось до 1842 года, когда был снят запрет на вывоз машин из Англии.

Ученым и изобретателям до Октября приходилось преодолевать хозяйственную отсталость страны и бюрократическую неподвижность властей, не заинтересованных в развитии русской культуры. Это сопротивление сдерживало научную мысль и ограничивало силу даже великих открытий.

Земля русская была обильна самородками. Народный гений то и дело заявлял о себе яркими вспышками мысли. У русских мастеров были золотые руки. Поразительны, но и трагичны эти взлеты творческой силы: народ талантлив, но его талант был закован в цепи.

В восемнадцатом столетии единственной механической силой на заводах были водяные колеса. Сын солдата Иван Ползунов, работавший на одном из сибирских заводов, создал паровую машину для заводских нужд, придал паровой машине значение всеобщего двигателя. Но, не успев сам применить свою машину, он умер. Его машину, вполне оправдавшую себя, администраторы не уберегли от поломок, а затем, с согласия столичных властей, и вовсе предали забвению.

В том же веке в Нижнем Новгороде родился и вырос Иван Кулибин. В детстве он помогал отцу торговать в мучном лабазе, грамоте учился у дьячка. Впоследствии, получив должность главного механика Петербургской Академии наук, построил модель огромного деревянного одно-арочного моста, придумал самоходное судно и коляску-«самокатку», изобрел прожектор и оптический телеграф. К сожалению, многие его изобретения не нашли применения, кроме мелочей, пригодившихся царскому дворцу: механического окнооткрывателя, зеркального фонаря для темных коридоров да бездымного фейерверка.

Константин Циолковский разработал теорию ракетного двигателя и сконструировал цельнометаллический дирижабль. Но у царских властей эти работы не нашли одобрения, и Циолковский, тратя на научные опыты свой скудный учительский заработок, жил и трудился в крайней бедности. Только Октябрьская революция принесла ему общественное признание.

Павел Яблочков изобрел дуговую электрическую лампу. В Париже «свечами Яблочкова» освещались театр Шатле, площадь Оперы и магазины Лувра. Первый в Европе электрический свет назывался «la lumi?re russe» — русский свет. Яблочков известил о своем изобретении царское правительство, но не удостоился ответа.

Александр Лодыгин создал электрическую лампу накаливания. Он предложил электрическую лампу с молибденовой и вольфрамовой нитью. Но эти изобретения сначала прижились за границей.

Применив волны Герца, Александр Попов в 1895 году изобрел радиотелеграф. Вскоре с помощью радиограммы были спасены 27 рыбаков, унесенных в Балтийское море на оторвавшейся льдине. Но беспроволочный телеграф Попова не нашел развития в царской России.

Нога в ноту с практическими изобретениями идут теоретические открытия. Наука и техника взаимно обогащаются, переходят друг в друга. И Россия вправе гордиться не только изобретениями в технике.

Михаил Ломоносов, повторив опыт Бойля с прокаливанием металла в закрытой колбе, высказал мысль о том, что вес металла увеличивается за счет соединения с воздухом. Позже Лавуазье уточнил, что металл соединяется с кислородом. Эти открытия позволили сформулировать закон сохранения и превращения энергии, легший в основу современной физики и химии, всей естественной науки.

Ломоносов первый установил, что источник теплоты — движение, а не особое «тепловое вещество», как думали раньше. Ломоносов доказал растительное происхождение каменного угля. Дал правильное представление о рудных жилах. Обнаружил воздух на Венере. Отметил изменчивость коры земного шара. Указал направление дрейфа льдов в Северном Ледовитом океане. Все это и многое другое из открытого Ломоносовым потом «открывалось» заново.

Николай Лобачевский, «Коперник геометрии», смело откинул то кажущееся очевидным, но недоказуемое положение Евклида, которое гласит, что через точку можно провести лишь одну линию, параллельную данной. Так родилась неевклидова геометрия, включившая в себя классическую евклидову как частный случай. Это был переворот, необъятно расширивший круг математики. Это было открытие нового математического мира, открытие новых представлений о пространстве.

Но при жизни Лобачевского его открытие не было признано в России.

«И в науке, и в технике, и в искусстве русские всегда будут учениками Запада», — твердили идеологи царской России и их иностранные друзья. Эти речи нужны были империалистам, чтобы еще прочнее укорениться в России.

Отравляя народ ядом неверия в себя, правящие классы пытались ослабить гражданское самосознание русских людей, укрепить свои позиции перед лицом назревавшей революционной бури.

Но лишь на время могли они затормозить научное и техническое развитие страны, лишь на время могли задержать ее рост.

Октябрьская революция смела угнетателей, освободила скованные силы народа.

КАРТА УШЕДШИХ ЛЕТ

Хозяйственная отсталость царской России отражалась и на географической карте.

Промышленность росла лишь в немногих районах. Фабрики и заводы сгрудились в одном конце страны, в другом их почти вовсе не было.

Средняя точка территории, вычисленная математическим способом, лежала к северу от Томска, населенности — возле Тамбова, а промышленности — где-то около меридиана Москвы. Эти географические смещения были, как черты сведенного лица.

Добрую половину всей промышленной продукции вырабатывали Старопромышленный Центр, Петербург, портовые города Прибалтики, где сгрудились крупные фабрики, оснащенные машинами. Здесь обосновался и развился капитал. Здесь осели прядение, ткачество, машиностроение, химия. В этих местах, прежде всего в Москве, вокруг Москвы и в Петербурге, сложились главные кадры российского рабочего класса, сосредоточились основные силы культуры.

Эти районы выделялись на старой экономической карте как остров в море, как гора на равнине.

Примерно четверть продукции падала на Украину и Урал — опору Центра. Но промышленность Украины не выросла дальше фундамента. Она производила сырье и полуфабрикаты: уголь в Донбассе, металл на заводах Донбасса и Приднепровья. Металлообработка была, но сильно отставала. Урал, опутанный пережитками крепостного права, выплавлял чугун в старых домнах и чаще всего вывозил его в чушках, не обработав.

Выделялась еще важная индустриальная точка — Баку. Там развилась нефтяная промышленность.

На долю остальных районов России выпали крохи. Промышленности там было мало. А карта многих мест в Сибири, в Средней Азии, на Севере долго оставалась вовсе чистым листом, пересеченным цепями гор да руслами рек, — лишь кое-где были разбросаны мелкие селения, блуждающие кочевки.

Вековая отсталость давила старую Россию. Самодержавие, пережитки крепостничества, иностранная кабала мешали развитию промышленности. Внутренний рынок был узок, и емкость его увеличивалась медленно.

Не вглубь, так вширь! И российская буржуазия обращалась к малоосвоенным просторам Востока. Фабриканты расширяли рынок, сбывая жителям Азии московский и иваново-вознесенский ситец. И в то же время с жадностью вывозили с Востока сырье.

Освоение громадных пространств Восточной Европы и Северной Азии было исторической миссией народов России и прежде всего — великого русского народа. Россия постепенно, шаг за шагом включала в хозяйственный оборот земли Поволжья, Урала, Сибири, Дальнего Востока. Люди труда распахивали нетронутые земли, проторяли дороги, валили вековой лес, строили селения. Русская культура приобщала народы Востока к прогрессу.

Но страна была во власти царя и капитала, и освоение обширных земель Востока шло противоречиво. Плодами народного труда завладевали чиновники, купцы, кулаки. Русская и туземная беднота попадала в кабалу. Восток оставался нищей колонией, краем тяжелого классового и национального гнета.

Это был жестокий путь капитализма.

Промышленные изделия Центра, что сбывались на окраинах, не были ни особо прочны, ни изящны, но кустаря Востока они быстро разорили. Простая калькуляция решала его участь. Химические краски вытравляли искусство ручного ковра, механический ткацкий станок не считался с ручными пяльцами.

В патриархальный быт окраин вошли фабричные товары. Среди них, однако, не было ни станков, ни двигателей, ни жнеек, ни автоматических охотничьих ружей. Шел нехитрый товар: фаянсовые чашки-пиалы, цветистые ситцы, калоши для ичигов — сапог с мягкими подошвами. Механизированное подражание ремесленной культуре.

Далекая, отсталая окраина мало-помалу включалась в мировое капиталистическое хозяйство — и платила за это непомерно дорогой ценой.

Продавая окраине фабричные товары, Центр заставлял ее производить лишь сырье: не башмаки, а кожу, не ткани, а хлопок.

Обработка была оторвана от добычи. Сырье, приобретенное за бесценок, везли с окраины в Центр, чтобы, обработав за ничтожную плату, отправлять обратно на окраину. А железнодорожный тариф был устроен хитро: с расстоянием оплата версты пробега сокращалась. Так буржуазия Центральной России закрепляла господство. Длинные перевозки расхищали общественный труд, удорожали стоимость товаров, но колония покрывала расходы. Узбек, производитель хлопка, недополучал. Узбек, покупатель ткани, переплачивал. А промышленники Центра богатели…

Капиталистам Центра был невыгоден индустриальный рост окраины. И конкуренция фабричных товаров, пришедших из Центра, была поддержана административным гонением.

Если кустари сметались с пути логикой цен, то на обрабатывающую промышленность окраин царскими властями был наложен прямой или косвенный запрет. Перед революцией один предприниматель обратился к туркестанскому генерал-губернатору за разрешением открыть текстильную фабрику в Самарканде. Генерал-губернатор отказал. Царское правительство всячески затрудняло постройку предприятий вне промышленного Центра. Оно не только оберегало русских капиталистов от конкуренции, но и сдерживало рост национального рабочего класса, который видел в русском пролетариате вождя и учителя, шел за ним в революционной борьбе.

Царизм боялся не только экономического, но и культурного роста окраин. Он старался препятствовать возраставшему влиянию передовой демократической русской культуры на культуру других национальностей России.

И на карте отразилась причудливая, противоречивая география общественных укладов. Роскошные особняки на проспектах Петербурга — и рабочие лачуги в поселках Донбасса. Банковские конторы монополистов в Баку — и кочевые шатры в Апшеронской степи…

Под индустрией, скученной в Центре, не было ни угля, ни нефти, ни руды. Промышленная карта разошлась с картой природных богатств.

Правда, кое-что было поблизости: у Чудского озера — горючие сланцы, в Боровичах и Бобриках — бурые угли, под Курском — руда. Но не эти недра питали промышленность, и заводчикам Центра до них не было дела.

Клад лежал рядом, но его не брали. Часто он даже не был известен. Магнитная стрелка у Курска показывала под ноги, но кто мог подумать, что Курская магнитная аномалия поставит страну на первое место в мире по запасам железа? О подмосковных углях знали, но их добычу убивала конкуренция донецкого угля.

Топливо в Центр шло издалека: уголь из Донбасса, нефть с Кавказа. Сырье, кроме льна, везли с окраин или покупали за границей: чугун Рура, хлопок Миссисипи, шерсть Австралии…

Разбогатевший фабрикант наращивал новые производства на старые, хотя бы между ними и не было технологической связи. В каком-нибудь льняном и пеньковом Ржеве, в верховьях Волги, появлялась шелкомотальная фабрика — за четыре тысячи километров от мест, где растет шелковица. Медеобрабатывающий завод оседал в Кольчугине Владимирской губернии, куда медь привозили с далекого Урала.

Но и в самих центральных районах промышленность размещалась неразумно. Предприниматель строил фабрики там, где находил для себя это выгодным, не считаясь ни с чем — ни с удобствами городской планировки, ни с требованиями социальной гигиены.

Заводы облепляли столицу и крупные города, делая их еще крупнее. Частная собственность на землю то разрывала технологически связанные друг с другом производства, то нагромождала заводы бок о бок друг к другу.

Капитализм в Центре проникал и в деревню: его привлекали дешевые руки обедневших крестьян. По кустарным гнездам Московской, Костромской и Владимирской губерний разбросал он сотни маленьких фабрик.

Уход в город на работу затрудняла замкнутость сельской общины. Крестьянин не шел на фабрику — фабрика шла к крестьянину.

Под Москвой промышленность ложилась на карту широким, хоть и жидким пятном, но вот Петербургская губерния была обязана своим «центральным положением» одному Петербургу — столице и порту, связывавшему Россию с Западной Европой. Единственный большой город губернии, он включал в свои пределы 90 процентов ее текстильной промышленности, 90 процентов пищевой, 90 процентов полиграфической, 99 процентов швейной, 99 процентов обувной, 100 процентов табачной, 100 процентов электротехнической.

А в двух шагах от фабричных сел и городов, куда не дошел капитал, застаивалась дикость, старина. Изуродованные выбитыми проселками, нищенским трехпольем, лежали внутри метрополии, в «центре», старые Чухлома и Пошехонье.

Окраины, составлявшие по площади огромную часть России, оставались, в сущности, без промышленности. Те предприятия, что строились там, обычно сырье перерабатывали лишь первоначально, делали легче: хлопкоочистительные заводы Туркестана освобождали волокно от семян и тем помогали его вывозу в центральные губернии.

В Баку существовала единственная на российской окраине текстильная фабрика, да и ту хозяин построил лишь после упорной борьбы с Петербургом. Но эта фабрика работала целиком для персидского рынка. А в хлопковое Закавказье ткани ввозились из Центра…

Обрабатывающая промышленность на окраине плохо развивалась. Добывающая же не в пример ей росла: недра там богаты и нетронуты, а что может стоить труд «инородца»? Какая рента в пустыне?

Но и добывающая промышленность проступала на карте окраин лишь отдельными точками.

Нефтяные промыслы Кавказа, свинцовые рудники Алтая, золотые прииски Сибири были островками в глухой, деревенской стране. На Сибирь приходилось только 2 процента продукции российской промышленности, на Туркестан — меньше двух…

Богатства окраин разрабатывались нерасчетливо и жадно. Нефть выкачивалась только из верхних слоев. Добывалась лишь легкодоступная руда. В лесах разыскивались и вчистую вырубались деревья лучших пород.

Вода заливала нефтяные пласты, истощались и забрасывались рудники, больше половины золота оставалось в отвалах, захламливалась тайга, лес редел вдоль рек и дорог. А кругом лежали неизученные земли, неоткрытые богатства.

Сырье добывалось в изолированных точках. Нефтяные промыслы Баку были теснее связаны с Москвой и Лондоном, чем с окрестным кочевым Азербайджаном. Кроме части чернорабочих, сюда все привозилось: машины, трубы, известь. Добытая нефть увозилась целиком.

Треть Евразии, самого большого из материков мира! Какая же это «окраина»? Однако это была в самом деле окраина — окраина не физико-географической карты, а экономической и социальной. Окраина не территории, а исторического процесса. Это была колония, отличавшаяся от колоний других стран лишь тем, что она вплотную примыкала к метрополии.

Превратив окраину в сырьевой придаток, Россия сама входила в капиталистическую систему мирового разделения труда на роли далеко не почетной: промышленная для Востока, страна была аграрно-сырьевой для Запада.

Россия мало производила машин. Химия, правда, была, но какая? Калоши и парфюмерия. Пушнина вывозилась как сырье, чтобы вернуться из Германии мехами, стоящими втридорога.

Страна была в зависимости от иностранного капитала, и это влияло на размещение промышленности, отражалось на карте.

Перед первой мировой войной средоточие экономической жизни в России смещалось не вглубь страны, а напротив, ближе к границе, под удар. Давил иностранный капитал, и глохла металлургическая промышленность Урала за счет подъема металлургии Донбасса. Несметные нефтяные богатства в середине страны оставались неразведанными, и почти вся нефтяная промышленность России сводилась к промыслам Баку, лежащим на краю страны.

А обрабатывающая промышленность особенно тяготела к Западу.

Машиностроительные, текстильные, химические предприятия оседали, не считая Центра, в балтийских портах, на самой кромке, потому что иностранцу было важно лишь перешагнуть таможенный рубеж. Он охотно строил фабрики у самой границы, часто привозя их в разобранном виде. Уголь, хлопок, металл, даже огнеупорный кирпич и брусчатка шли сюда издалека. Рельсы тянулись к границам и к морю.

Империалисты Запада все шире распространяли свое влияние в России. Слабый, хоть и не менее хищный, отечественный капитал уступал позиции одну за другой. Россия стала лицом к лицу с иностранным капиталом, познав всю его гнетущую, выматывающую силу.

Утекали за границу акции бакинских промыслов, Франция плавила украинскую руду, Америка скупала на Чукотке пушнину, Япония вылавливала охотскую рыбу, Англия вырубала архангельский лес.

Промыслы располагались так, чтобы сырье легко было вывезти. Лесосеки Севера, марганцевые рудники Закавказья лежали близко от границы. Часть страны стала внешним рынком для Западной Европы и Америки, не став внутренним рынком для России.

Далекая многоплеменная окраина! Тысячи километров — степь, тысячи километров — лес, тысячи километров — горы. Редкие торговые города, избы деревень, кочевые юрты, лесные шалаши, горные землянки.

В якутских улусах в голодные годы семья съедала по 10 пудов сосновой и лиственной заболони в год: какой-то статистик вывел среднюю цифру, потому что явление считалось обычным!

Таежный охотник владел изумительным искусством — стреляя без промаха, обходиться единственной, все той же пулей… Но это свидетельствовало не столько о сноровке охотника, сколько о недостатке свинца.

В стороне от Центра лежали края, еще скованные патриархально-феодальным укладом. Культура национальностей была подавлена гнетом царизма, гнетом пришлой и своей буржуазии, гнетом местных князьков, тойонов, баев.

«К северу от Вологды, к юго-востоку от Ростова-на-Дону и от Саратова, к югу от Оренбурга и от Омска, к северу от Томска идут необъятнейшие пространства, на которых уместились бы десятки громадных культурных государств. И на всех этих пространствах царит патриархальщина, полудикость и самая настоящая дикость. А в крестьянских захолустьях всей остальной России? Везде, где десятки верст проселка — вернее: десятки верст бездорожья — отделяют деревню от железных дорог, т. е. от материальной связи с культурой, с капитализмом, с крупной промышленностью, с большим городом. Разве не преобладает везде в этих местах тоже патриархальщина, обломовщина, полудикость?» Так писал Ленин.

Конечно, эта неравномерность, неразумность размещения промышленности не была особенностью только царской России. Она обычна для капиталистических стран.

Разделение труда между районами при капитализме не служит разумной экономии сил, целесообразному использованию недр и почвенных или климатических различий. Капитализм связал края и страны зависимостью через куплю-продажу. Метрополии навязали колониям принудительную специализацию. Ранняя Англия взяла на себя, будто богом данную, роль мировой мастерской; несчастному Сальвадору пришлось торговать одним лишь кофе, а Гондурасу — бананами; обширные черноземные районы обязаны были примириться с участью районов аграрных… Производя промышленные товары и машины, метрополии принудили колонии производить лишь сырье и тем закрепили свою власть.

Построенную на принуждении систему географического разделения труда создала у себя не только Россия.

Индустриальная «Черная Англия» вокруг Бирмингема и сельская «Зеленая Англия» к югу от Лондона. Заводы на севере Италии и почти одни лишь поля на юге. Промышленный остров Кюсю в Японии, а рядом — отсталый аграрный остров Сикоку… В капиталистической стране ранее сложившийся промышленный район подавляет остальные.

В Соединенных Штатах Америки исторически выделился индустриальный Север (точнее Северо-восток) и своим давлением, конкуренцией затормозил развитие Юга и горного Запада. На Юге и на горном Западе природных богатств не меньше, а больше, но индустрия, тем не менее, тяготеет к Северу — там сосредоточено примерно три четверти всей промышленности США. А если индустрия и развивается на Юге и Западе, то в большой мере за счет капиталов, вложенных тузами все того же Севера. Американец Вудс, говоря в своей книге о резкой неравномерности размещения промышленности США, называет страну «кривобокой». Такой же была и царская Россия.

В одной американской газете было помещено описание похорон, происходивших на Юге, в штате Джорджия: «Могила высечена в мраморе, но мраморный памятник из Вермонта. Кругом дикие заросли сосны, но сосновый гроб из Цинциннати. Могила находится в тени гор из чистого железа, но гвозди для заколачивания крышки, петли и крючки из Питсбурга. Хотя кругом масса дерева и железа, но покойник привезен на тележке, сделанной в Саут-Бенде, в штате Индиана. Хлопчатобумажная рубашка из Цинциннати, сюртук и бриджи из Чикаго, башмаки из Бостона, перчатки из Нью-Йорка и галстук из Филадельфии».

Со времен этой газетной заметки прошло много лет, и многое изменилось с тех пор. И на Юге США появились индустриальные районы. Но прежней осталась общая картина. И сейчас Джорджия носит главным образом бостонские башмаки и нью-йоркские перчатки.

СКАЧОК

Первая мировая война обнаружила всю отсталость царской России: не хватало винтовок, пулеметов, пушек, снарядов. Из каждых двух патронов один был заграничный…

Храбрость русского солдата не могла отвратить проигрыш кровавых, изнурительных битв. Промышленность надорвалась, сельское хозяйство пришло в упадок, транспорт развалился.

Разруха поставила Россию на самый край пропасти. Немалую роль в этом сыграло уродство промышленной географии: заводы Центра, все привозившие с окраин или из-за границы, остались без сырья.

Перед страной возникла опасность стать бесправной колонией иностранных держав.

Но Россия не погибла.

На рубеже двадцатого века царская Россия стала узловым пунктом противоречий империализма. Сюда переместился мировой центр революционного движения. Русским рабочим выпала на долю тяжелая борьба, и они закалились в борьбе. Пролетариат России, самый революционный пролетариат в мире, под руководством Коммунистической партии, созданной Лениным, поднялся против царя, капиталистов и помещиков. Все народы России пошли на бой вслед за старшим братом — русским народом.

С непреоборимой силой, сокрушая все препятствия, люди труда двинулись по пути, указанному партией. Рабочие и крестьяне-бедняки при поддержке солдат и матросов совершили в октябре 1917 года великую социалистическую революцию, открыли новую эпоху мировой истории.

Народ взял государственную власть в свои руки, чтобы спасти страну и перейти к более высокому способу производства.

Счастье народа — вот к чему стремится Коммунистическая партия. Но нельзя достигнуть народного счастья в стране отсталой, бедной, зависящей от более сильных государств. А именно такой отсталой и слабой страной была Россия накануне революции. Требовалось в кратчайший срок сделать Россию богатой и сильной, иначе все завоевания революции были бы потеряны. Нельзя было надежно защитить рубежи от врагов, добиться экономической независимости, построить социализм и создать для народа культурную и зажиточную жизнь, не превратив Россию из аграрной страны в страну индустриальную, в страну с могучей тяжелой промышленностью. Так учил Ленин.

И советские люди начали борьбу за индустриализацию Родины.

Лозунг социалистической индустриализации был провозглашен XIV съездом Коммунистической партии. Партия подняла народ на уничтожение вековой отсталости России. Твердо и решительно повела она страну по пути к социализму.

Впервые за свою многовековую историю русская культура, русская техническая мысль получили неограниченный простор для развития. С помощью русского народа стали свободно и быстро двигать вперед свою экономику, свою национальную культуру все народы страны.

Реконструировались, вооружались новой техникой старые предприятия. Их заполняли современные машины, на новых машинах вырабатывались изделия новых марок и в новых масштабах. Темп обновления взяли невиданный: к исходу первой пятилетки на старых ленинградских электростанциях, например, агрегаты на восемь десятых уже были новые. Рабочие в таких случаях говорили: «пальто пришито к пуговице».

Возводились новые заводы. Их даже по внешности можно сразу отличить от старых: не красные постройки с кирпичным орнаментом и мелкими закоптелыми стеклами, а серые гладкие корпуса да железобетона, с широкими проемами окон, со стеклянными сводами крыш, с проволочной паутиной понизительных подстанций, с цифрами на фасаде или на высокой трубе: «1930», «1932», «1935», «1938»…

В степях, в лесах, в горах забелели палатки, зажглись костры экспедиций: геологи искали под землей уголь и руду — сырье для промышленности. В Госплане лучшие ученые и экономисты решали, где и какие строить рудники и заводы. Тысячи конструкторов склонились над чертежными столами, — они создавали технические проекты новых, невиданных в стране предприятий. Мысль народа напряглась: в этой исполинской работе по переделке шестой части мира все нужно было обдумать, рассчитать и взвесить. Так создавались всеобъемлющие планы на каждые пять лет.

И по этим планам преображалась страна. В избранных местах люди рыли котлованы, мешали бетон, клали кирпич — и там, где еще недавно была глушь, вставали заводы. Новые электрические станции давали ток, чтобы вдохнуть в них жизнь. Новые железные дороги пересекали реки и переваливали горы, чтобы привезти на новые заводы нужное им сырье и взять их продукцию. Все кипело, двигалось, росло, — народ гигантским напряжением воли обновлял, обогащал свою землю.

Строили, начав не с легкого, а с трудного — с создания тяжелой индустрии.

Строили не на займы, полученные в чужих странах, а на свои советские рубли.

Строили, на стройках же выковывая индустриальные кадры. Из землекопов, плотников, каменщиков растили умелых токарей, механиков, техников.

Люди уже не были в найме у хозяина. Заводы, машины — все стало своим, родным. Народ работал на себя. Труд становился доблестью, славой.

И мир увидел не только новые заводы, — он увидел новых людей.

Надо было спешить. На пятьдесят-сто лет отставала Россия от главных капиталистических стран по объему производства, по технике. Советский народ должен был пробежать это расстояние лет за десять-пятнадцать.

Ни одному народу на протяжении всей истории не приходилось решать подобной задачи.

Сталин говорил: «Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».

И советский народ это сделал.

Поборов невиданные трудности, он создал могучую индустрию всего лишь за 13 лет, прошедшие от начала первой пятилетки до Великой Отечественной войны.

Перед войной СССР по объему продукции крупной промышленности равнялся двенадцати таким государствам, как дореволюционная Россия.

А в 1954 году выпуск промышленной продукции превысил уровень 1913 года в 35 раз.

Изменилось строение народного хозяйства: до революции промышленность давала меньше половины всей его продукции, а перед Великой Отечественной войной — уже более трех четвертей. Страна аграрная стала страной индустриальной.

Изменилась и структура самой промышленности: тяжелая индустрия взяла перевес над легкой.

Промышленность всякого государства состоит из многих отраслей, и соотношение их бывает различным. Те отрасли, которые вырабатывают средства производства — топливо, металл, машины, химические продукты, — называются тяжелой промышленностью. А те отрасли, которые производят предметы потребления — ткани, обувь, одежду, — относятся к легкой промышленности.

Если в стране есть легкая промышленность, а тяжелая развита слабо, то такая страна не может быть экономически независимой.

Пусть легкая промышленность оденет и обует население, но ведь чтобы соткать на фабриках ткани и сшить обувь, нужны станки, и, не будь в стране собственного машиностроения, станки придется покупать за границей.

А чтобы создать в стране производство машин, надо иметь собственный металл.

А чтобы иметь свой металл, надо добывать уголь и руду.

В царской России была более развита легкая и пищевая промышленность, хотя и половинчато: кожевенные заводы вырабатывали кожу, а обувь из нее тачали кустари-сапожники; текстильные фабрики выпускали ткань, а одежду из нее шили кустари-портные; существовали крупные мельницы, а хлеб пекли большей частью по домам. Тяжелая же промышленность и вовсе отставала. России не хватало ни своего угля, ни металла, ни, тем более, машин.

Теперь в нашей стране создана мощная тяжелая индустрия. Она дает свыше двух третей всей промышленной продукции. Это значит, что по удельному весу она поменялась местом с легкой промышленностью. У нас производится много топлива, различных руд, металла, машин. Имея все это, мы ни от кого не зависим. Советский Союз достиг экономической независимости, которой не знала царская Россия.

Чтобы наше народное хозяйство шло по пути непрерывного подъема и удовлетворяло растущие потребности населения, необходимо преимущественное развитие тяжелой промышленности, производства средств производства. Это — залог дальнейшего подъема всех отраслей народного хозяйства.

Созданная в нашей стране и быстро растущая тяжелая промышленность помогла поднять и перестроить легкую и пищевую промышленность.

Тяжелая промышленность дала возможность преобразовать и сельское хозяйство, куда пошли тракторы, комбайны, удобрения. Деревня технически перевооружалась, и это помогло упрочить колхозный строй. В короткий срок, за несколько лет, СССР превратился в страну самого крупного, механизированного социалистического сельского хозяйства.

На прочной материальной основе тяжелой индустрии выросло и окрепло социалистическое общество, поднялось благосостояние народа.

Страна без развитой тяжелой промышленности не в силах как следует вооружить свою армию и отстоять границы. Другое дело в такой индустриальной стране, как Советский Союз. Гитлеровская Германия бросилась на нас с оружием, которое ковала для нее чуть не вся Европа. Но наши пушки, танки, самолеты и числом и качеством превзошли вооружение врага.

Советский народ совершил то, что казалось немыслимым: за тринадцать лет превратил еще недавно отсталую страну в передовую индустриальную державу. Этот скачок стал возможен благодаря неоценимым преимуществам социалистического строя, трудовой доблести советских людей, руководящей работе Коммунистической партии. Полный глубокого сознания своего исторического долга, наш народ шел за партией и добивался победы.

Советская промышленность росла так быстро, что по темпам роста заняла первое место в мире. По объему производства СССР еще до войны передвинулся с четвертого места в Европе на первое — обогнал Францию, обогнал Англию, обогнал Германию. Однако мы еще не решили основной экономической задачи — перегнать главные капиталистические страны в экономическом отношении, то-есть по производству продукции на душу населения.

Развивая индустриальную мощь страны, советский народ действует по плану, сознательно. Опираясь на основной экономический закон социализма и на закон планомерного развития социалистического народного хозяйства, он определяет направление своей созидательной деятельности и знает, что надо строить, чтобы сделать Родину еще более могучей и процветающей.

Но мало знать, что строить. Надо еще знать, где строить.

ГДЕ СТРОИТЬ

Наш народ создал новую промышленность, а вместе с тем сильно изменил ее географию.

В царской России между добычей и обработкой сырья, между обработкой сырья и потреблением продукта был обычен большой пространственный разрыв. Народное хозяйство производило огромные расходы на транспорт. Перевозка угля в целом обходилась раза в полтора дороже, чем добыча. Хлопок сеяли под Ташкентом, пряли и ткали где-нибудь в Орехово-Зуеве, а ситец продавали, может быть, в том же Ташкенте.

Лишние затраты на транспорт — это прямой ущерб для государства, для народа. Поэтому в Советской стране по возможности приближают обработку сырья к месту добычи сырья и топлива и к месту потребления. Размещение промышленности становится более рациональным, разумным. Решается задача, данная Лениным: создать «…рациональное размещение промышленности в России с точки зрения близости сырья и возможности наименьшей потери труда при переходе от обработки сырья ко всем последовательным стадиям обработки полуфабрикатов вплоть до получения готового продукта».

Впервые в районах хлопка — в Ташкенте, Фергане, Сталинабаде, Ленинакане, Кировабаде — построены хлопчатобумажные комбинаты: для местных жителей меньше тканей приходится привозить издалека. Сахарная промышленность создана в Средней Азии, в Сибири, на Дальнем Востоке — не нужно везти сахар с Украины. Последний цех металлургического завода в Нижнем Тагиле смыкается с первым цехом вагоностроительного завода, построенного там же: вагонная тележка отливается из металла, не привезенного издалека, а выплавленного рядом…

Укорачивается путь, сберегается труд, его производительность растет. Чрезмерно далекие, нерациональные перевозки уменьшаются.

Первое время, с вовлечением в хозяйство далеких районов, дальность железнодорожных перевозок у нас увеличивалась. Но с 1939 года, вследствие более планомерного размещения промышленности, дальность перевозок начала сокращаться. Она снова возросла во время войны и сейчас еще продолжает оставаться высокой: в 1953 году средняя дальность железнодорожных перевозок составляла 748 километров.

Дальность перевозок высока из-за имеющихся недостатков в планировании, из-за недостатков в размещении производительных сил. У нас еще много нерациональных, слишком далеких перевозок. Дальний Восток, например, не полностью обходится своими изделиями из нефти, хотя сырой нефти там достаточно. Бывает, уральские заводы отправляют чугунное литье в Ленинград, а сами получают его с Украины. Сибирский уголь еще приходится возить в Европейскую часть страны. Все эти недостатки можно устранить, и они постепенно устраняются. Сократить среднюю дальность перевозок только на десять километров — значит получить около 400 миллионов рублей годовой экономии.

^{Приближение промышленности к источникам сырья (некоторые примеры).}

Коммунистическая партия ни на час не оставляет заботу о правильном размещении производительных сил, об устранении ненужных перевозок. В директивах XIX съезда партии по пятому пятилетнему плану записано: «Обеспечить улучшение географического размещения строительства промышленных предприятий в новой пятилетке, имея в виду дальнейшее приближение промышленности к источникам сырья и топлива с целью ликвидации нерациональных и чрезмерно дальних перевозок». Мы еще далеко не все сделали, чтобы выполнить это указание.

Надо сказать, что «источник сырья» в советских условиях не есть что-то неизменное, раз и навсегда данное, к чему только знай приспосабливайся. Продвигая промышленность в новые районы, мы находим там и вызываем к жизни новое сырье, новые месторождения минералов.

Индустрия всеми силами ищет сырье возле себя, достает его «из-под земли». Складывается новая, более рациональная география сырья. Районы, которые раньше считались обездоленными, раскрывают свои недра. В стране впервые заблистали такие сокровища, как уголь Караганды, железная руда Курской магнитной аномалии, нефть «Второго Баку».

А часто рост техники превращает в сырье то, что раньше сырьем не считалось. Оказывается, водные струи нефтяных скважин богаты йодом и бромом. Новое устройство топок сделало хорошим топливом низкосортный подмосковный уголь.

Бедные земли становятся богатыми. Рост техники создает новые условия для развития производства, для улучшений в его размещении.

Буржуазные ученые считают, что размещение добывающей промышленности целиком определяется природой, но это неверно. Конечно, нельзя, как говорил Маркс, выловить рыбу в той реке, где рыбы нет. Но ведь можно разведать не одну, а несколько рыбных рек и для постройки рыбокомбината выбрать ту из них, которая по экономическим соображениям более удобна.

Всего богаче сырьем у нас огромные, еще малотронутые районы Востока. Вспомним: именно там, в частности, пролегает великий рудный пояс Советской страны — от Урала он идет через Казахстан и Среднюю Азию в Сибирь. Там, на Востоке, лежит горючее «Второго Баку», Караганды и Кузбасса. Естественно, что советская промышленность с самого начала двинулась из Центра к Востоку. Еще в плане ГОЭЛРО, составленном в 1920 году, говорилось: «Нельзя не предвидеть, что рационализация нашей промышленности будет сопровождаться значительным перемещением ее на восток в целях возможного приближения обрабатывающей промышленности к основным источникам сырья или топлива по соображениям общехозяйственным».

Нужно, впрочем, правильно понимать слова «Центр» и «Восток»: Урал, Западную Сибирь, Среднюю Азию, даже Поволжье мы называем «Востоком». И это понятно: экономический «Центр» России исторически сложился не в центре страны, а сбоку, на ее западном крае. И с точки зрения этого «Центра» какой-нибудь Красноярск на Енисее — далеко на востоке. Между тем Красноярск находится в середине страны. Расстояния от Енисея до западной и восточной границ СССР примерно одинаковы. Значит, индустриализируя то, что именуется «Востоком», мы индустриализируем, в сущности, середину страны, ее подлинный географический центр.

^{Приближение сырьевых и энергетических баз к промышленным центрам (некоторые примеры).}

Стремясь приблизить промышленность к сырью и потребителю, мы размещаем ее продуманно, сознательно. При выборе точки строительства все тщательно взвешивается, и решение подчиняется интересам страны.

Сырьевые районы, индустриализируясь, со временем превращаются в крупные районы потребления. Но все же далеко не всегда сырье добывается там, где живет потребитель. Куда же поставить новую фабрику — к источнику сырья или к скоплению населения? А может быть, ее лучше разместить на полдороге? Этот вопрос каждый раз всесторонне изучается.

Как правило, если после обработки продукт становится легче сырья, а так бывает чаще, фабрику строят там, где сырье. Экономятся лишние расходы на транспорт. Обогащение руды выгоднее наладить возле рудника, не придется возить пустую породу. Бумагу из древесины лучше производить поближе к месту заготовок леса.

И напротив: если после обработки продукт менее удобен для перевозки, чем сырье, обработка тяготеет туда, где потребитель. Нефтеперерабатывающий завод лучше построить не около нефтяного месторождения, а в районе потребления: при перегонке из нефти получаются десятки продуктов — от керосина и бензина до тончайших ароматических масел, и ясно, что выгоднее издалека доставить нефть по нефтепроводу, в танкерах или в одинаковых цистернах, чем везти десятки изделий в различной посуде и различной упаковке. Лучше в вагонах отправить доски, чеммебель, из них сделанную. Колбасу коптить можно за тысячу километров от столичного магазина, в далеких животноводческих районах, а свежий фарш для котлет надо готовить на местном мясокомбинате.

Иногда транспортабельность продукта после обработки не меняется, тогда вопрос, где его обрабатывать, экономически менее важен.

Но все это лишь общие правила, на деле приходится учитывать и многое другое.

Может быть, мы хотели бы производить особо сложные машины в отдаленном, слабонаселенном, ранее отсталом районе, но сразу это сделать нам не удастся. Там — в степях, в горах — еще нет умелых рук, еще не созданы квалифицированные кадры.

И мы налаживаем это производство сначала в старом промышленном городе.

Стремление совместить добычу и обработку, обработку и потребление не вырастает у нас в огульный, застывший и жесткий закон. Когда требуют интересы страны, интересы всего народного хозяйства, сырье, полуфабрикаты, готовые товары перевозятся. Первый трактор, первый блюминг, первый турбогенератор советского производства были построены в Ленинграде. Этот город получает много металла издалека и многие свои изделия отправляет далеко, но зато обладает крупными заводами, квалифицированными кадрами, высокой культурой труда.

Но в общем мы должны стремиться к сокращению перевозок.

При выборе точки производства в Госплане должны учитывать все — и расходы на перевозку, и запросы потребителя, и условия строительства, и наличие рабочих…

В конечном счете, при общем подчинении принципу приближения к сырью, вывод должен соответствовать данному случаю, конкретной обстановке — шаблон недопустим.

И самое важное — в социалистическом хозяйстве учитываются не только экономические соображения сегодняшнего дня, не только непосредственная выгода, но и более широкие, общенародные задачи, политические моменты, коренные установки.

Иногда приходится поступаться текущими, временными интересами во имя высшей цели.

Все сообразуется с основным экономическим законом социализма. Все служит общей задаче — построению коммунистического общества.

Забота о правильном, планомерном размещении производительных сил характерна для всего социалистического лагеря.

Внутри этого лагеря непрерывно увеличивается экономическая взаимопомощь; все это оказывает влияние на развитие и размещение хозяйства как в народно-демократических странах, так и в Советском Союзе.

В стране социализма не должно и не может быть ни избранных, ни опальных провинций. У каждой области, у каждого края есть право и возможность всестороннего хозяйственного и культурного роста. У нас не должно быть и не будет отсталых, чисто аграрных районов.

Все области в стране должны иметь промышленность, и притом надо, чтобы размещение промышленности соответствовало интересам государства в целом, повышало производительность общественного труда.

Еще Энгельс писал, что в социалистическом обществе промышленность будет размещена разумно, планомерно: «Только общество, способное установить гармоническое сочетание производительных сил по единому общему плану, может позволить промышленности разместиться по всей стране так, как это наиболее удобно для ее развития и сохранения, а также и для развития прочих элементов производства».

Но чтобы двинуть вперед индустриальное развитие всей страны, всех ее районов, мы должны были размещать капиталовложения не уравнительно, а с определенной тенденцией. Ведь природные условия районов различны — с этим нужно считаться. А главное: у страны было прошлое — приходилось считаться в первую очередь с этим.

Унаследованный от времен капитализма географический рисунок был уродлив, неровен. Промышленность скучивалась в одних местах, а в других ее не было вовсе. И создание новой географии не могло не быть одновременно исправлением старой. Чтобы исправить географию промышленности, районы Советской страны должны были расти не одинаковыми, а разными темпами. Отставшим окраинам нужно было догонять ушедший вперед Центр.

И на ранее отсталых окраинах — значит, прежде всего на Востоке — в годы пятилеток закипело невиданное индустриальное строительство. Преодолевая сопротивление классовых врагов, отдаленность многих районов, их историческую отсталость, народ под руководством Коммунистической партии преображал страну на всем ее пространстве.

На карте Центр теперь уже не остров. Вокруг него не аграрная пустыня. На XVII съезде партии Сталин говорил: «Развитие ведёт к тому, что все области становятся у нас более или менее промышленными, и чем дальше, тем больше они будут становиться промышленными».

К началу третьей пятилетки промышленная продукция увеличилась по сравнению с дореволюционным временем в Центре в 8 раз, а на Урале и в Западной Сибири — в 11 с лишним раз, в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке — в 14 раз. Различие темпов уменьшало различие уровней.

Но Центр все же сильнее вновь созданных индустриальных районов. Это наш ведущий, наиболее населенный, самый передовой индустриальный район.

Производство в Центре совершенствуется. Став еще более крепким, Центр лучше поможет новым районам расти быстрее, чем он сам.

И все же сдвиг промышленности на Восток еще недостаточен. Удельный вес Центра, особенно его машиностроения, слишком велик. Промышленность Востока растет, но она должна расти еще быстрее.

В стране растут все ее районы. А национальные — особенно.

Со дня Великой Октябрьской социалистической революции все народы Советской страны равноправны. Правовое равенство национальностей было установлено советской властью с самого начала. Но правовое равенство еще не означало фактического равенства. Революция застала народы России на самых различных ступенях хозяйственного и культурного развития — в Донбассе украинские и русские пролетарий работали на современных машинах, принадлежавших капиталистическим монополиям, а кое-где на далеком севере Сибири еще сохранялись в обиходе копья с каменными наконечниками, стрелы и лук. Чтобы равенство могло стать полным, отсталые должны были догнать передовых.

Изжить фактическое неравенство было нелегко. Но вопреки всем трудностям партия повела народы Советской страны по пути расцвета.

Вместе с экономической отсталостью национальных окраин быстро изживалась и их культурная отсталость. Ведь расцвет экономики — это основа расцвета культуры.

Для национальных районов по пятилетним планам выделялись такие капиталовложения, что темп строительства там был выше, чем в центральных районах. На национальные окраины было направлено много русских инженеров, ученых и квалифицированных рабочих. Высшие учебные заведения Москвы и Ленинграда приняли юношей и девушек из Таджикистана, Киргизии, Башкирии, Якутии. Русский народ спешил помочь младшим братьям стать с ним вровень.

На первых порах Центр поддержал окраину техническим оборудованием: например, в Ганджу, теперешний Кировабад, целиком перевезли из Тамбова суконную фабрику.

А вскоре на востоке, на севере, на юге стали строиться и свои заводы. Там сооружались большие предприятия, взрывавшие старый, патриархальный уклад.

Правильное размещение промышленности стало одним из средств осуществления ленинско-сталинской национальной политики, ведущей к процветанию всех советских народов. Продукция крупной промышленности перед войной в целом по Советскому Союзу превышала дореволюционный уровень почти в 12 раз, а в Казахстане — в 20 раз, в Армении — в 23, в Грузии — в 27, в Киргизии — в 153, в Таджикистане — в 308 раз.

Башкиры возводили моторный завод. Туркмены разбуривали нефть. Буряты начали строить паровозы, разрабатывать руды. Казахи принялись за выплавку меди. Узбечки, сняв с лица чачван, шли работать на новые текстильные комбинаты. Киргизы стали производить сукно и сахар. От кочевого седла — к сложной машине, от бубна шамана — к инженерному искусству. Из пастухов, зверобоев, землепашцев выдвинулись сталевары, монтажники, электромонтеры, химики. Новые люди на новых заводах встали за станки и научились ими управлять. Выросли национальные кадры рабочего класса. И вот, наконец, завоевано право сказать: нет у нас больше отсталых народов!

Задача индустриализации национальных районов совпала, слилась с потребностями планового, рационального размещения промышленности.

Размещение становится более рациональным, а потому более равномерным, но это вовсе не значит, что оно распыляется.

Не одной величины мы сооружаем предприятия. Воздвигаются у нас и крупные заводы, способные благодаря своим размерам воспринять преимущества массового производства и новейшей техники. На «Запорожстали», например, есть цех, который один растянулся на целый километр. Из вагонов с суточной продукцией Магнитогорского металлургического комбината составился бы поезд длиной в несколько километров.

Строится у нас и множество средних и мелких предприятий. Они работают на местном, близком сырье, вплотную подходят к потребителю, индустриализируют ранее аграрные местности и не требуют много времени на стройку. Вот вы приехали из городи в какой-нибудь сельский район. Там вы найдете свою, сельскую индустрию. Увидите МТС, электростанцию, ремонтные мастерские, заводы по первичной обработке сельскохозяйственного сырья — в одном селе паровая мельница, в другом крупорушка, в третьем маслодельный завод…

Промышленность у нас проникает во все поры страны, преображает деревню. С помощью социалистического города деревня постепенно поднимается к уровню передовой городской культуры.

Размещение промышленности становится более равномерным, но это отнюдь не значит, что в каждом районе развиваются все и всякие отрасли. Индустрия областей специализирована, она развивается в соответствии с их природными условиями, с потребностями и возможностями народного хозяйства. В лесной Архангельской области главное — заготовка и обработка древесины. В Крыму с его залежами железной руды и садоводством нужно производить прежде всего металл, консервы. Будущее Туркмении, богатой сульфатом, серой, нефтью, — химия. На Нижней Оке, где издавна сложились кадры кустарей-металлистов, растет производство металлических изделий — метизов.

И при этом специализация не ведет к однобокости. Промышленность районов, прежде вынужденных добывать и вывозить лишь какой-нибудь один вид сырья, усложняется. Там, где это возможно, сырье всесторонне обрабатывается тут же на месте. Белоруссия не только спиливает деревья, — она делает из них целлюлозу, бумагу, спички, канифоль, пластмассы, пианино. Урал не только плавит металл, — из металла он строит машины.

В каждом крупном районе социалистической страны развиваются различные отрасли промышленности, связанные друг с другом, друг друга дополняющие. Ярославль вырабатывает синтетический каучук, технические ткани для шин, автомобильные лаки, автомобили. Дальний Восток еще сравнительно недавно привозил целиком извне и керосин, и цемент, и сети, и сахар, и металл, а теперь там построены заводы, производящие на месте керосин, бензин, цемент, суда, сахар, свинец и сталь. В Азербайджане с добычей нефти связаны прокатка труб и нефтяное машиностроение, в Средней Азии с хлопководством — прядение и ткачество, производство удобрений и сельскохозяйственных машин.

План требует комплексного, всестороннего развития хозяйства.

Ничто так не разгружает транспорт, как комплексное развитие хозяйства в экономическом районе. Там предприятия, как правило, кооперированы, слажены: рудники, заводы, электростанции передают друг другу сырье, полуфабрикаты, энергию, продукты производятся и потребляются на месте или в нешироком кругу. Свое топливо, свой цемент, своя известь, свой кирпич, свое стекло, свои удобрения, свои товары ширпотреба. Не забудем: топливо и стройматериалы составляют почти половину всех наших перевозок. Но комплексность хозяйства достигнута у нас не везде. Достичь ее — важнейшая задача.

Лишь то в экономическом районе может не быть своим, чего нельзя или нет смысла вырабатывать на месте. Привозятся изделия, не входящие в специализацию данного района и относящиеся к специализации других экономических районов. Скажем, в хозяйственный комплекс Поволжья по условиям природы не входят ни уголь, ни чугун — уголь привозят из Донбасса, чугун из Донбасса и с Урала. А Урал работает на коксе из угля Караганды и Кузбасса. На Дальнем Востоке нет соли, ее получают из Восточной Сибири и других районов. В Средней Азии еще не освоено производство наиболее сложных инструментов и приборов, их посылает туда Центр.

Комплексное развитие каждого экономического района сочетается с его специализацией во всесоюзном масштабе.

Усиленно индустриализируя глубинные районы, Советское правительство наряду с прочим преследовало и цель укрепления оборонной мощи. Далеко от границ, в середине страны — за Волгой, за Уралом — в годы пятилеток выросла крепкая оборонная база.

Продвижение промышленности к источникам сырья и в ранее отсталые, национальные районы в общем совпало с ее стратегическим передвижением: промышленность сместилась к востоку, точнее — вглубь страны. Сдвиг производительных сил на восток соответствовал коренным интересам страны и народа.

К началу Великой Отечественной войны Советский Союз не только вообще располагал мощной индустрией. Мощной индустрией располагали и его глубинные районы.

Мудрая политика Коммунистической партии сделала нашу Родину готовой к обороне.

В ДНИ ВОЙНЫ

Внезапно, вероломно нам был нанесен удар огромной силы. На нас обрушила свою армию фашистская Германия.

Но перед Гитлером была не аграрная, отсталая Россия. Перед ним был Советский Союз, индустриальная держава.

Немецкие фашисты встретили не буржуазно-помещичью страну с угнетенным, порабощенным народом, а страну социалистическую, где народ — хозяин своей судьбы. Советские люди поднялись на защиту Родины с героизмом и самоотверженностью, каких еще не бывало в истории.

Хозяйство быстро перестроилось на военную ногу. Советская Армия получила нужное ей вооружение.

Тут-то и сказалась дальновидность Коммунистической партии, создавшей в годы пятилеток сильную индустрию с новым размещением. Индустриальные районы в глубине страны не только вырабатывали нужную продукцию — они дали возможность перебазировать туда промышленность с запада.

Враг захватил на западе районы, дававшие треть промышленной продукции, свыше половины угля, более двух третей чугуна. Нужно было опереться на Восток и в страду ожесточеннейшей из войн развить там сложное военное хозяйство. Нужно было в кратчайший срок перевести промышленность из западных и центральных районов в восточные. А это значило за месяцы сильно изменить всю промышленную географию страны, расстояния которой громадны: от Днепра до Волги — тысяча километров, от Волги до Оби — три тысячи километров…

Мог ли справиться наш народ с этой невиданной, казалось бы немыслимой, задачей?

Да, нашему народу такая задача оказалась по плечу.

Всю осень и зиму начала войны шло великое переселение заводов. Цехи годами, а иные десятилетиями стояли на своих местах: в Москве, в Ленинграде, в Донбассе, в Прибалтике. Заводы были связаны нитями рельсов с рудниками и с товарными станциями, тесно кооперировались друг с другом, вокруг заводов лежали кварталы рабочих поселков. И вот сильная рука, следуя глубокому замыслу, сразу вырвала это живое тело из ткани, в которую оно так прочно вросло. Под вражескими бомбежками, при выключенном свете, под грохот приближающейся канонады были остановлены моторы, разобраны и упакованы станки. Это было бережное разрушение. Жизнь замирала, чтобы возродиться в новом месте.

Рабочие оставили свои привычные места, уложили имущество, забрали жен и детей. Сдвинулись людские массы, численностью равные населению крупных городов. Громоздкая лавина тронулась за тысячи километров — на восток. Один из брянских заводов занял для эвакуации 30 тысяч вагонов. А всего вагонов потребовалось больше миллиона.

К фронту нескончаемыми волнами двигались эшелоны войск и вооружения, а навстречу им везли заводы. Советские железнодорожники выдержали это небывалое напряжение — два мощных встречных потока. Диспетчеры по суткам не спали. Грузчики работали до изнеможения. Машинисты вели удлиненные составы с повышенной скоростью. При поломке колосников слесари в мокрой одежде спускались в раскаленные топки, лишь бы не гасить огонь и не ставить паровозы в депо.

На западе работе дорог мешали воздушные налеты. Но к этому привыкли. На Кольском полуострове, например, несмотря на частые бомбежки, ни на один день не замирало движение. На станциях, где часто не оставалось уцелевшего дома, где вся земля была изрыта воронками, быстро отцеплялись горящие вагоны, формировались составы и отправлялись в путь.

На востоке работе дорог зимой мешали суровые морозы. Люди коченели от холода, вода замерзала в колонках. Преодолели и это. Железная дорога в Кузбассе выполнила в 1941 году план погрузки угля раньше заданного срока…

В непостижимо короткое время огромная промышленность была переброшена за тысячи километров.

Но это была еще безжизненная промышленность. Ее необходимо было воскресить — и в кратчайший срок. Участки вокруг станций на Урале, в Казахстане, в Сибири были заставлены ящиками с деталями машин. Из нагромождения металла выступали остов мотора, тело парового котла, скелет шлифовального станка.

Думалось тому, кто это видел: скоро ли можно привести в порядок лагерь машин?

Но вот все стало на свое место. Промышленность возродилась.

Оборудование частью разместилось в готовых помещениях, частью потребовало нового строительства. Проектировка шла тут же, на строительных площадках. Первые камни зданий закладывались еще до готовых проектов — по эскизам. Ветер пронизывал до костей, и кожа рук на сибирском морозе прилипала к металлу, но рабочие по двенадцать-шестнадцать часов не уходили со стройки. В пустынной степи, среди гор появлялись заводские корпуса, детали находили друг друга и соединялись в машины. Большой машиностроительный завод площадью в 12 тысяч квадратных метров был восстановлен за месяц. Корпус другого завода на Урале площадью в 10 тысяч квадратных метров был построен за двенадцать дней. В новых корпусах машины были сразу же смонтированы и приведены в движение. Один из заводов-гигантов Запорожья начал работать в новом месте на двадцатый день. А другой завод, вывезенный за Волгу, был пущен на пятнадцатый день и стал давать больше продукции, чем на прежнем месте.

Индустрия, перебазированная на восток, была пущена в ход. К середине 1942 года почти вся она уже работала в полную силу.

Только советская власть, только Коммунистическая партия могли провести эту хозяйственную операцию, не имеющую примера в истории. Единое, мудрое руководство опиралось на понимание, поддержку, самоотверженность народа.

Ничего подобного не могло бы совершиться в капиталистической стране. Там непреодолимой преградой на пути встали бы общественные противоречия, частная собственность. Было бы невозможно слить в одно русло интересы разрозненных предпринимателей, владельцев заводов и фабрик. Выбор мест для размещения перебазированных заводов был бы затруднен. И вряд ли нашлись бы капиталисты, согласные пожертвовать своими прибылями ради общенациональных интересов. В Польше 1939 года и во Франции 1940 года гитлеровцы при наступлении захватывали промышленность в полной пригодности.

На Советском Востоке дело не ограничилось восстановлением эвакуированной промышленности. Там еще быстрее, чем в мирные годы, создавалась новая индустрия. Народ не только воевал, но еще и строил.

В царской России первая мировая война понизила добычу топлива. На востоке СССР за время Великой Отечественной войны добыча угля увеличилась. Строились большие электростанции на угле и торфе.

В царской России первая мировая война гасила домны одну за другой. В СССР во время Великой Отечественной войны на востоке задувались новые огромные домны.

В царской России уже в самом начале первой мировой войны стало не хватать вооружения. СССР в первые же месяцы Великой Отечественной войны развил и заново создал мощные очаги военной промышленности. И на фронт лавиной двинулись пушки, танки, самолеты, автоматы, минометы, бронебойные ружья, смертоносные «катюши».

На востоке не только были построены новые предприятия — и старые перестроились применительно к военным нуждам. На ходу была выкована новая технология. Магнитогорский и Кузнецкий заводы до войны выпускали лишь рядовой металл. Война потребовала от них высококачественной стали для броневых машин. Раньше такую сталь плавили в электропечах или в небольших мартенах. В больших мартеновских печах плавить ее не умели. Война заставила пересмотреть весь технологический процесс — от шихтовки до разливки. Были смонтированы новые механизмы — и в короткий срок большие мартены Урала и Сибири дали броневую сталь.

На Магнитогорском заводе трудились плечом к плечу в сорокаградусный мороз и сорокаградусный зной люди тридцати шести национальностей. Они рыли котлованы в неподатливой каменистой земле, крепили конструкции на леденящем ветру, осваивали новые механизмы, перестраивали старые. И, вопреки привычным законам техники, плавили ферромарганец в домнах, прокатывали броневые листы на обычном блюминге.

Раньше многие виды сырья для промышленности востока привозились с запада — металлургия Урала получала марганец почти целиком из Никополя, электротехника Урала применяла фарфор из глины Донбасса. Война заставила найти новые месторождения марганца на Урале и в Казахстане. На Урале же нашли и глину для фарфора.

Так за время войны на востоке разрасталась индустрия. Возникло 67 новых городов, из них 53 — к востоку от Волги.

Рубцовка — селение степного Алтая. От столицы четыре тысячи километров. Едва заметная точка на карте Азии. Пыль, тишина, одноэтажные домишки… В годы войны здесь был создан тракторный завод, а затем завод сельскохозяйственных машин, завод тракторного электрооборудования. Рубцовка превратилась в Рубцовск.

Тяжелая индустрия среди земледельческой степи — что это значит? Организация индустриального труда — и культурный подъем. Монтаж металлических деталей, конструкторская работа — и новые профессии…

Размещение промышленности сильно изменилось.

Это был не только количественный, но и качественный сдвиг огромного значения.

Росли новые очаги энергетики и новые металлургические центры, завязывались новые связи в снабжении топливом, сырьем. Во всех республиках и областях Востока изменялся состав промышленности — везде появлялось машиностроение. В тех краях, где за годы пятилеток успела вырасти только легкая индустрия, теперь поднялась и тяжелая.

В Узбекистане сейчас тяжелая индустрия дает почти половину промышленной продукции. А ведь еще сравнительно недавно этот край был почти сплошь сельскохозяйственным. Лишь в советское время там появилась промышленность: были созданы большие предприятия, прежде всего связанные с хлопком, — прядение и ткачество в Ташкенте и Фергане, производство сельскохозяйственных машин в Ташкенте, выработка удобрений в Чирчике. Уже в предвоенные годы в республике стало складываться соотношение отраслей, свойственное развитым индустриальным странам. А в годы войны этот процесс ускорился. Свой уголь в Ангрене, свой прокат в Бегдаате, свой сахар в Янги-Юле и Зерабулаке, свой «Днепрострой» на Сыр-Дарье и, главное, свои сложные машины: приборы, станки.

Заводы, перевезенные с запада, помогли узбекской промышленности. На Ангрен пришло шахтное оборудование из Донбасса, в Янги-Юль прибыли украинские сахарники; новое машиностроение стало расти там, где осели цехи перебазированных и восстановленных заводов.

Вывод такой: почва для быстрого роста промышленности Узбекистана была подготовлена в годы первых пятилеток. Индустриальная база в районах востока была заложена еще до войны.

Промышленность не переместилась бы так легко из фронтовой полосы на Урал и за Урал, если бы она не нашла там рабочих кадров, энергетической базы, металла, целой системы машиностроительных заводов-смежников.

Быстрый и победный разворот нашего военного хозяйства был подготовлен всей политикой индустриализации, ростом и планомерным размещением производительных сил. Партия под руководством Сталина, продолжателя дела Ленина, подготовила и организовала тот подвиг, который совершил наш народ в тылу в дни войны.

Все мы, советские люди, участники и свидетели этого беспримерного подвига. Одни из нас были сами солдатами великого сражения на фронте, другие трудились для победы. Героизм народа стал повседневным, повсеместным. Образы героев рождались перед нами в бою, в труде, вставали из писем, на страницах газет.

А ныне, осмысливая прошлое, мы располагаем еще и цифрами, суммарными цифрами, выражающими подвиг народа. 900 дней блокады Ленинграда, 22 немецкие дивизии, окруженные и разгромленные под Сталинградом, 41 тысяча орудий, громивших Берлин… На века запомнило человечество эти цифры — меру нашего ратного подвига.

И трудовой подвиг выражен в цифрах. Они передают современникам, запечатлевают в истории размах тех исполинских усилий, которыми наш народ в дни войны выковал материальную основу победы.

Каждый из нас помнит вереницы эшелонов, шедших осенью 1941 года с запада на восток, машины на открытых платформах, людей в теплушках. За несколько месяцев из зоны военных действий было переброшено на восток свыше 1 300 крупных предприятий — целая промышленность.

Мы сами и близкие наши воевали в те суровые годы на франте или работали где-нибудь на Урале, в Сибири, на одном из заводов, за одним из станков. Мы чувствовали себя каплей в потоке могучего народного движения, нараставшего час от часу наперекор всему. А сейчас мы видим меру этого движения, видим его числовое выражение. Было нелегко: с июня по ноябрь 1941 года промышленная продукция более чем вдвое сократилась, а уже за 1942 год она более чем в полтора раза увеличилась. В этом исчислении, выражающем героическое преодоление трудностей, мы находим отзвук своим чувствам, своему восхищению.

Помним, как в городах не хватало энергии и как напряженно работали наши люди, чтобы увеличить мощность электрических станций. На востоке за годы войны пущены турбины общей мощностью почти в 2 миллиона киловатт. Это приближается к мощности Куйбышевской ГЭС.

Помним, как в дни войны на шахты Урала по призыву партии шли в помощь горнякам горожане — женщины, молодежь. И вот цифра, отмечающая подвиг: в 1943 году «бедный топливом» Урал дал лишь немногим меньше того, что давал дореволюционный Донбасс, «кочегарка» всей страны.

Не забыта помощь Сибири нашим армиям. Здесь, на далекой, недавно совсем еще отсталой сибирской земле волею советского народа выросла промышленность, по объему равная крупной промышленности всей дореволюционной России. А по структуре — несравненно более высокая: производство тракторов, станков, мотоциклов, шарикоподшипников, алюминия… Не то что Сибирь — и Центр царской России ничего этого не знал.

Помним стройки тех лет — работа день и ночь на морозном ветру, иной раз пуск машин в еще не покрытых цехах… Много мы построили тогда и ввели в действие больших предприятий на востоке. Сколько? 2 250 за три года. Три года — это 1 095 дней. Два завода за сутки…

И какой бы факт ни вставал перед нами, всегда и всюду мы видим руководящую роль Коммунистической партии. Мы ощущаем присутствие титанической воли, организовавшей наш труд, нашу победу. Мы видим, какая предусмотрительность была обнаружена еще до войны, какая неиссякаемая энергия была вложена в оборону страны, какая несокрушимая твердость была проявлена в трудную минуту. Вспомним ноябрь 1941 года, когда мы проходили критическую точку падения производства: именно в эти дни разрабатывался план строительства домен и мартенов на Урале и в Сибири. Вспомним самое начало декабря 1941 года, когда враг еще стоял под Москвой: в эти дни началась разработка плана восстановления донецких шахт. Вспомним ноябрь 1942 года, когда гитлеровцы были на берегу Нижней Волги и в горах Кавказа: постановление о грандиозном Фархадском строительстве в Узбекистане было подписано Сталиным за день до нашего наступления у стен Сталинграда…

ПОСЛЕ ПОБЕДЫ

Мы никогда не забудем карт в газетах: резкая линия фронта, протянувшаяся от моря до моря, и косая тень штриховки на земле, захваченной врагом. Одно время тень дотягивалась до волжских берегов. Она рождала в нас, советских людях, горечь и ненависть. Сквозь нее мы видели страдания наших братьев и сестер, видели взорванные врагом заводы, разрушенные города и спаленные деревни, видели борьбу народных мстителей. Опустошенная Украина, поруганная Белоруссия, обескровленная Молдавия, разоренная Прибалтика…

И другие мы помним карты, все исколотые красными флажками. Ураганный ветер дул с востока шквал за шквалом. Флажки на карте собирались в острые красные клинья, похожие на языки пламени: разгром врага под Сталинградом, разгром под Курском, бросок наших войск через Днепр, кольцо вокруг Берлина.

Четыре года бушевала кровопролитная война с фашистской Германией, а затем с ее сообщницей — империалистической Японией. Советская страна выдержала удар, которого не вынесла бы прежняя Россия. И не только выдержала, но и ответила еще более сильным ударом.

Победоносно закончив войну, наш народ снова взялся за мирный труд, чтобы осуществить тот переход от социализма к коммунизму, который был прерван нападением гитлеровской Германии.

Коммунизм, несущий изобилие и счастье для всех, — наша цель. Но чтобы достичь этой цели, советский народ должен поднять свое хозяйство на еще более высокую ступень.

Был принят план восстановления и развития народного хозяйства СССР на 1946–1950 годы. Этот первый послевоенный, по общему счету четвертый, пятилетний план поставил задачу не только достигнуть довоенного уровня в хозяйстве, но и значительно его превзойти. В конце пятилетки наша промышленность должна была выпускать на 48 процентов больше продукции, чем выпускала до войны, в 1940 году.

В конце пятилетки… Конец пятилетки — 1950 год. Но, как говорил Сталин, «реальность нашей программы — это живые люди». План выполняют люди, которые живут интересами страны. Они находят все новые и новые резервы, непрерывно улучшают производство, ускоряют движение вперед. Они делают все возможное, чтобы закон планомерного развития социалистического хозяйства проявлялся в полную силу и приносил наибольшие плоды.

Передовые заводы, колхозы начали борьбу за перевыполнение пятилетнего плана. И вся страна откликнулась. На заводах и стройках, на шахтах и рудниках, в колхозах и совхозах люди подсчитывали свои непрерывно растущие силы, изыскивали новые пути и средства, развертывали всенародное социалистическое соревнование, давали обязательство перевыполнить план.

Со всех концов страны шли радостные вести об успехах. Добавочный уголь, добавочная сталь, добавочные ткани родной стране!

Шахтеры вводили новые, более производительные способы добычи угля. Текстильщицы переходили на обслуживание многих станков да при этом еще увеличивали скорость вращения веретен. Токари, фрезеровщики убыстряли работу станков. Сталевары ускоряли плавки.

Сегодня закройщик Василий Матросов кладет почин коллективной стахановской работе в обувной промышленности; завтра мастер-инструментальщик Николай Российский организует коллективную стахановскую работу всего цеха на инструментальном заводе. По тому же пути идет забойщик Александр Тюренков в угольной шахте. А затем эти новые методы распространяются по всей стране, завоевывают все новые и новые отрасли промышленности. Сегодня Мария Волкова развертывает многостаночную работу в ткачестве, завтра ватерщица Любовь Ананьева переносит эти идеи в прядение — и тотчас почин расходится по сотням текстильных предприятий. Сегодня трудящиеся одного завода или района задолго до срока выполняют годовой план, а завтра их славу разделяют рабочие, инженеры и техники во многих других местах страны…

Появляются все новые формы социалистического соревнования. В текстильной промышленности сначала шла борьба за увеличение скорости прядения и ткачества. Но этого было мало. И Александр Чутких становится застрельщиком соревнования за выпуск тканей лишь отличного качества. Скоро Мария Рожнева и Лидия Кононенко дополняют этот лозунг борьбой за экономию сырья. Скорость, качество, экономия… А затем Владимир Ворошин выступает зачинателем соревнования за высокую культуру производства, за чистоту и порядок рабочего места.

В первых рядах великой армии труда, как всегда, шла молодежь.

Николай Лукичев, юный шахтер из Донбасса, применил скоростные методы проходки. Руководитель молодежного конвейера Клавдия Зенова подняла борьбу за высокое качество продукции в резиновой промышленности. На Московском заводе малолитражных автомобилей Анна Кузнецова начала движение за досрочное освоение норм последнего года четвертой пятилетки. Среди первых станочников-скоростников был молодой токарь Генрих Борткевич. Молодые рабочие-комсомольцы выступали зачинщиками трудовых подвигов.

У новаторов производства было множество последователей. Величие и сила наших планов в том и заключается, что миллионы людей сознают их значение, борются за их претворение в жизнь.

Чувствуя себя в стране полновластным хозяином, передовой советский рабочий трудится не за страх, а за совесть и вместо ста процентов нормы дает двести, триста, тысячу. Он достигает этого не физическим напряжением, а силой ума. Рабочий становится в уровень с инженером, делает новый шаг в технологии, совершает подвиг новатора…

Итог таков: в 1950 году промышленная продукция превысила довоенный уровень не на 48 процентов, а на 73. Пятилетний план был успешно выполнен, а важнейшие его задания значительно перевыполнены.

Много усилий было потрачено на восстановление хозяйства районов, пострадавших от войны.

Враг оставил после себя небывалые разрушения. Он разорил у нас землю, на которой до войны жило 88 миллионов человек — почти половина всего населения страны. 1710 городов были превращены в развалины. Треть населения Украины лишилась крова. В Севастополе из каждых ста зданий уцелело лишь три. В Нарве после нашествия гитлеровцев из 3 200 домов осталось 114…

Кончалась война, и мы видели: на востоке — новые заводы, новые железнодорожные пути, новые индустриальные центры, а на западе — стертые с лица земли деревни, разрушенные заводы. На востоке мы видели первые мартены в степях Казахстана, тракторный конвейер в предгорьях Алтая, взнузданную Сыр-Дарью у растущего Фархад-гэса, плотины первых крупных гидростанций на реках Урала, а на западе — оголившиеся пороги Днепра, кирпичный щебень Крещатика, опустевшие, как вытекший глаз, водохранилища Беломорско-Балтийского канала.

Еще не угасла война, еще не началась четвертая пятилетка, а наш народ уже начал возрождать хозяйство пострадавших районов. Советская Армия гнала врага, и по следам солдата шел рабочий. Люди откачивали воду из затопленных шахт, поднимали взорванные домны, наводили мосты, строили дома, пускали в ход заводы. Снова труд, упорный труд.

И постепенно хозяйство наших западных районов стало принимать утраченные за время оккупации черты. Снова стали добывать уголь в Донбассе, строить тракторы в Сталинграде, сеять лен под Псковом.

Полным ходом восстановление западных районов пошло с принятием плана четвертой пятилетки. Решались великие задачи. Разоренный, разрушенный гитлеровцами Донбасс должен был за пятилетку не только восстановить, но и превысить довоенный уровень добычи угля и выплавки металла. Промышленность Эстонии была призвана втрое превзойти производство кануна войны…

Набирал силу возрожденный Днепрогэс; новые, советские агрегаты работали на нем лучше, чем прежние, заграничные. Харьков уже производил больше тракторов, а Ростов — больше комбайнов, чем накануне войны. Снова вырабатывали бумагу все бумкомбинаты Карелии. Разоренный гитлеровцами Подмосковный угольный бассейн не только возродился невиданными в истории темпами но и успел выполнить пятилетку меньше чем в три года.

Промышленность Ленинграда скоро превысила довоенный уровень. Но можно было думать, что на улицах еще оставались следы тех непрерывных бомбардировок, которым подвергали этот город гитлеровцы, тридцать месяцев стоявшие со своими батареями на самой его окраине. Однако в городе уже нельзя было найти ни одного разбитого дома. Все восстановили. Может быть, единственное, что замечал приезжий, — стершуюся, едва-едва проступавшую надпись на стене дома по восточной стороне Невского проспекта против улицы Гоголя: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна». Зато он находил в Ленинграде два больших новых парка, грандиозный новый спортивный стадион на взморье и прекрасные новые здания проспекта Сталина. Эта улица, длиннейшая и широчайшая в городе, в большой мере была создана уже после войны.

В четвертой пятилетке промышленность пострадавших районов восстановлена. Но как? Большой город Львов не имел крупной промышленности, а теперь во Львове построено много новых заводов, и он стал важным индустриальным центром. Здесь производятся автокраны, велосипеды, электрические лампы, специальное стекло, изделия легкой и пищевой промышленности. Индустрия Советской Прибалтики не только восстановлена и развивается — она изменила свой состав: кроме легкой индустрии, там выросла тяжелая. Правобережье Днепра по углю, идущему в топки, почти целиком зависело от Донбасса, теперь оно получило для топок собственный уголь. Восстановив, мы заодно повысили прежний уровень, сделали хозяйство районов более комплексным, слаженным, устранили многие недостатки экономической географии прошлого.

В Новозыбкове Брянской области работала спичечная фабрика, — все мы помним эту надпись на спичечных коробках: «Новозыбков». Гитлеровцы разрушили фабрику. А ныне на месте спичечной фабрики построен завод, изготовляющий оборудование для спичечной промышленности. На другие спичечные фабрики из Новозыбкова уже идут этикировочные и резальные машины.

В Белоруссии лишь после войны ведущей отраслью хозяйства сделалось машиностроение. У окраины Минска выросла целая семья новых заводов — тракторный, автомобильный, велосипедный… На Советской улице еще с довоенных лет высится огромное здание — девятиэтажный Дом правительства, а на новом Минском тракторном заводе каждый из основных цехов по кубатуре больше этого гиганта.

Никогда раньше у нас не строили так много, как в четвертой пятилетке. Точки строек усеяли всю карту. За пятилетку в Советском Союзе было восстановлено, построено и введено в действие более 6 тысяч крупных заводов, фабрик, рудников, электростанций.

Народ не только возродил страну, — он сделал ее еще краше и сильнее. Мы не вернулись к прежнему, — мы ушли вперед.

Один немецкий фельдмаршал писал Гитлеру: «Промежуток в 25 лет — это такой срок, который потребуется России, чтобы восстановить разрушенное нами». Но уже в сентябре 1949 года был достигнут, а затем и превзойден довоенный уровень промышленного производства в районах, пострадавших от врага.

Чтобы возродить разрушенные районы, Советскому Союзу потребовалось не 25 лет, как пророчили недруги, а 4 года.

Как всегда, великий народ оказался на высоте своих титанических задач, на высоте своего исторического долга.

Но за годы послевоенной пятилетки в нашей стране были восстановлены не только материальные ценности. Там, где раньше пылал огонь войны, вновь расцвела советская культура.

На Украине перед войной число научных институтов достигало трехсот. Теперь их стало больше, чем было до войны.

Гитлеровцы сожгли и разрушили почти все школы в украинских городах и селах. А к концу первой послевоенной пятилетки на Украине было больше школ, чем до нашествия врага.

Белоруссия была выжжена врагом. Но вот уже в Академии наук Белорусской ССР восстановлены все прежние научно-исследовательские институты и созданы новые. Число вузов приблизилось к тридцати. В Государственной библиотеке собрано свыше двух миллионов книг…

Такова сила советского народа, такова мощь социализма.

* * *

Закончив с успехом четвертую пятилетку, советский народ приступил к осуществлению пятой. Директивы по пятой пятилетке дал XIX съезд Коммунистической партии в октябре 1952 года.

Пятая пятилетка, которая тоже успешно выполняется, — это новый крупный шаг по пути к коммунизму.

Быстрый подъем промышленности продолжается. К концу пятилетия ее продукция превысит довоенный уровень более чем втрое. Особенно быстро растет тяжелая промышленность — прочная основа народного хозяйства и оборонной мощи нашей Родины, источник непрерывного роста благосостояния советских людей. Преимущественное развитие тяжелой индустрии продолжает оставаться в нашем народном хозяйстве главной задачей.

По пятому пятилетнему плану был намечен прирост промышленной продукции примерно на 70 процентов. Но этот план будет перевыполнен. Не упустим из виду, что по фактическому объему один процент прироста от пятилетки к пятилетке становится больше и больше.

Чтобы так сильно увеличить продукцию, нужно построить немало новых заводов. И план пятой пятилетки это отразил: капиталовложения в промышленность по сравнению с предыдущей, четвертой пятилеткой в нем примерно удвоены.

Но вот что примечательно: прирост промышленной продукции в нашей стране происходит прежде всего за счет увеличения производительности труда, путем внедрения новой техники, лучшего использования машин и оборудования, их обновления. Это значит, что промышленность у нас растет не только количественно, но и качественно. Повышение производительности труда — решающее условие дальнейшего подъема всего народного хозяйства.

Наш рост — это рост с непрерывным улучшением. Организация труда поднимается на более высокий уровень. Технология совершенствуется.

Механизмы усложняются, позволяют автоматизировать новые процессы производства. Машина все глубже проникает в народное хозяйство, охватывает его шире и шире. Решается задача механизации тяжелых и трудоемких работ.

Успехи нашей промышленности велики. Но это не значит, что в ней нет недостатков. В некоторых отраслях промышленности техника отстает от современного мирового уровня, недооценивается комплексная механизация, медленно вводится автоматизация, недостаточно высока производительность труда. Опыт лучших предприятий и новаторов еще далеко не всегда становится всеобщим достоянием.

Мы должны побороть эти недостатки, еще более ускорить технический прогресс.

* * *

Экономическая карта нашей Родины продолжает изменяться, отражая подъем, комплексное развитие всех районов страны. Продолжают расти центральные районы — главное средоточие населения и хозяйственной мощи. И еще быстрее — хотя все же недостаточно быстро — растут районы Востока, все полнее — хотя недостаточно полно — вовлекаются в производство их природные богатства. В 1954 году производство промышленной продукции превысило довоенный уровень в целом по стране в 2,8 раза, а в восточных районах — в 4 раза.

Развитию экономики Востока способствует небывалое гидротехническое строительство на Урале, в Казахстане и в Сибири. Никогда еще не строилось там столько мощных гидростанций: Кама, Обь, Иртыш, Ангара…

Советский Восток развивается, но его развитию необходимо придать еще более высокие темпы.

Бросая ныне взгляд на карту Родины, мы не можем не вспомнить старые, уже пожелтевшие карты лет войны. Линия фронта, острые клинья боевых ударов… Теперь на карте рождаются другие начертания, другие множатся знаки. Шестеренки, скрещенные молотки, силуэты нефтяных вышек, зигзаги маленьких молний — символы новых заводов, рудников, электрических станций, связанных друг с другом в продуманном комплексе. Стрелы, показывающие направление гигантских капиталовложений. Широкие линии мирного, трудового фронта.

НОВЫЕ СВЯЗИ

Наша Родина — Советский Союз. И в Крыму и на Урале мы дома. Географическая ткань страны непрерывна. Но мы членим ее на крупные районные комплексы: в каждом из них нити истории, природы и хозяйства связаны своим особенным узлом. Крым не похож на Урал, у Татарии иное лицо, чем у Киргизии.

Части большого единого организма сопряжены друг с другом, но их взаимные отношения постепенно меняются. Послевоенные пятилетки вносят новое в эти экономические связи.

Каждый край имеет свои богатства: края помогают друг другу — и страна растет… Была ли такая взаимопомощь в старое, дореволюционное время? Углепромышленники Донбасса отапливали Москву, они снабжали столицу донецким углем — и с помощью искусственно пониженных железнодорожных тарифов убивали жизнь в Подмосковном угольном бассейне. Фабриканты Центра сбывали в Закавказье свои ткани — и глушили там местную промышленность. Северо-запад Украины питал Россию сахаром, но это означало, что заводчики держали всю страну в зависимости от украинского сахара. Средняя Азия давала волокно текстильным фабрикам Центра, но это означало, что дехканин целиком был в руках у скупщика хлопка. Один человек подчинял другого, один район был подавлен другим.

Уничтожен капитализм — и связи между районами стали иными. Все части страны слились в едином планомерном движении. Антагонизм и конкуренция уступили место дружбе, сотрудничеству и взаимной помощи. В основу новых хозяйственных связей легла не частная выгода, а общая польза — увеличение мощи нашей социалистической страны, подъем благосостояния народа.

Так, в годы довоенных пятилеток «Красный путиловец» посылал тракторы Поволжью, металлурги Донбасса зажигали первые сибирские домны. План смело обращал трудовую энергию народа на малоосвоенные районы за Волгой, за Уралом, создавая там индустрию, прочную оборонную базу.

Районы Центра, развиваясь сами, помогали развиваться молодым районам на востоке, на севере, на юге.

Эта помощь Центра осуществляется и ныне, в послевоенное время. Москва и Горький учат другие города производить автомобили. После войны ленинградские инженеры помогли латышам восстановить Кегумскую гидростанцию. Рижские текстильщицы гостят у орехово-зуевских передовиков производства, знакомятся с их мастерством.

Но есть новые черты в этом генеральном движении. И их появление говорит, как далеко мы ушли вперед.

Старые районы помогли и помогают новым. Но теперь новые районы так окрепли, что в ином случае уже могут и сами помочь старым. Экономические связи и соотношения в стране изменились.

Разве могла, скажем, прежняя «азиатская» Сибирь помочь промышленности «европейского» Петербурга? Нет, конечно. Об этом нельзя было и думать. Но вот в дни войны запад страны пострадал — его разорили и разграбили гитлеровцы. И во взаимопомощи районов наметилась своеобразная «обратная связь». «Дети» не забывают «родителей» и, выросши, платят им добром.

Магнитогорск, созданный в зауральской степи, посылал немало своей стали на запад. Новый Уральский турбинный завод производил агрегаты для электрических станций Донбасса. Металлургические заводы Востока шефствовали над восстановлением металлургических заводов Украины. Выросший Восток вместе с Центром помог западным районам оборудованием, средствами, кадрами. Общий сдвиг на восток обогатился связями, немыслимыми в прежнее время.

В связях между районами появились не только новые направления, но зачастую и новое качество. Тот, кто раньше только получал, ныне дает сам. Еще недавно, например, студентов учили: «Поволжье не имеет собственных энергетических ресурсов и получает топливо извне». А ныне, в послевоенное время, в Москву течет богатый калориями газ из Саратова. Скоро Куйбышевская ГЭС даст электроэнергию Москве. В пятой пятилетке начинает строиться уже седьмая гидростанция на Волге — Чебоксарская. Нефтяные вышки встают на волжских берегах. Еще недавно Волга служила лишь дорогой для кавказской нефти, а сейчас Поволжье само добывает нефть. В обмене между районами у Поволжья — новая роль.

Случалось, что одни профили проката везли с Урала на Украину, другие — с Украины на Урал. В послевоенное время эта зависимость одного района от другого сокращается — и растущая металлургия Востока и восстановленная металлургия Юга налаживают прокатку разнообразных профилей.

Во многих случаях сама «дальность» межрайонной помощи уменьшилась. Бывало Забайкалье должно было ждать оборудования из далекого Центра; теперь есть развитая машиностроительная база втрое ближе — в Западной Сибири. Ведь за годы войны промышленность Новосибирска возросла в несколько раз. Почвы Средней Азии нуждаются в фосфоре, который шел издалека; в послевоенное время Южный Казахстан подготовил для Средней Азии более близкий источник минеральных удобрений — рудники гор Кара-Тау.

При советской власти стала осуществляться «парная» взаимопомощь районов. С Урала в Кузбасс идет железная руда, а обратно — коксующийся уголь; на широком пространстве возник единый хозяйственный организм, части которого прочно пригнаны друг к другу. Из Средней Азии по рельсам Турксиба движется в Сибирь хлопок, а обратно — уголь, лес и хлеб.

Карта говорит: все экономические районы Советской страны становятся на собственные ноги и притом согласованно помогают друг другу.

Как в лаборатории химик создает вещество из составных частей определенного веса, как музыкальный аккорд строится из взаимно соразмеренных звуков, так и хозяйство нашей страны, каждого ее района конструируется «мерой и весом». Единым планом связаны электричество и хлеб, обувь и металл. Но правильное соотношение не дается само собою: оно достигается строительством, борьбой, трудовым усилием народа.

Урал ныне не только строит машины, но и оборудует их самыми сложными приборами; раньше все приборы шли из Центра. Туркмения не только выкачивает нефть из-под песков пустыни, но и превращает ее на новых крекингах в бензин. Промыслы Баку имеют теперь собственные обсадные трубы — раньше там были только привозные. Восточная Сибирь получила свои ткани, Дальний Восток — свой металл. Промышленность продолжает приближаться к источникам сырья и местам потребления. Более комплексно развиваются экономические районы, союзные республики. В стране создается рациональное разделение труда между районами. Но в этом деле у нас еще много нерешенных задач.

СОЧЕТАНИЕ

Нет у нас вражды между районами, нет вражды и между заводами. Все они принадлежат народу, а у народа цель одна: рост могущества Советской страны, повседневное улучшение жизни.

Если на карте начертить пути полуфабрикатов, то в отдельных точках образуются узлы: многие детали для производства машин заводы получают от заводов-смежников. Перед войной для производства тракторов в Сталинград двигались со стороны триста различных деталей — стартер, динамо, реле… С московским автомобильным заводом «ЗИС» были связаны 258 заводов, с Ярославским заводом — 112.

В производстве автомобиля «Москвич» сейчас в той или иной мере участвует свыше сотни предприятий. Владимирский завод «Автоприбор» посылает Московскому заводу малолитражных автомобилей бензоуказатели, стеклоочистители, спидометры; Московский шинный завод — покрышки и камеры; «Карболит» — штурвалы и другие детали из пластмасс; завод «АТЭ-1» — стартеры и генераторы; завод «АТЭ-2» — распределители, бобины и сигналы.

В нашем плановом хозяйстве заботятся о том, чтобы работа шла разумно, чтобы не было чересчур дальних перевозок. Содружество, или, как говорят, кооперирование, заводов по возможности должно замыкаться в одном экономическом районе. Поэтому и разместились «Автоприбор» во Владимире, а завод автомобильных фар и фонарей — в Киржаче. Это середина треугольника: Москва — Горький — Ярославль. В вершинах треугольника — по автомобильному заводу.

Завод знает свое дело: он специализирован.

Заводы расчетливо связаны друг с другом: они кооперированы.

Специализацию и кооперирование заводов — продуманную систему разделения труда — нам легко осуществлять, потому что у нас нет частной собственности на средства производства, наше хозяйство социалистическое, плановое.

А вот что бывало раньше, при бесплановом, капиталистическом хозяйстве.

Предприятия в царской России были крайне слабо специализированы: Путиловский завод, например, выпускал почти все машины, какие только производились в стране, Глуховская текстильная фабрика вырабатывала ткани 873 сортов.

И связь между предприятиями была беспорядочная. На Верхне-Уфалейском металлургическом заводе Урала стояли домна и сутуночный стан, на Нижне-Уфалейском заводе, в двадцати двух километрах, — мартен и кровельные клети. Чугун с Верхнего Уфалея везли на Нижний, сталь, выплавленную из этого чугуна, — с Нижнего на Верхний, сутунку — с Верхнего на Нижний, и, наконец, кровлю с Нижнего Уфалея везли опять-таки мимо Верхнего на железнодорожную станцию.

Нам нужно смелее и шире вводить кооперирование и специализацию, их уровень еще недостаточен.

Есть у нас и такие предприятия, которые сами производят целый комплекс изделий.

Это — комбинаты.

Некоторые комбинаты разносторонне используют сырье. На Сталиногорском комбинате подмосковный уголь служит и сырьем и топливом; он дает синтетический азот и электрический ток.

Другие комбинаты основаны на переработке отходов. На Магнитогорском комбинате отходящие коксовые газы дают начало химии.

Третьи комбинаты совмещают в одном месте все ступеньки обработки сырья. На Ташкентском текстильном комбинате хлопковое волокно прядут, пряжу здесь же ткут, а ткани красят.

Четвертые — с основным производством сочетают вспомогательные.

А в иных комбинатах сочетается несколько принципов.

В годы довоенных пятилеток был создан самый замечательный из советских комбинатов — Днепровский. Дешевая энергия Днепрогэса собрала вокруг себя семью больших заводов, связанных крепкими технологическими нитями: электросталь, ферросплавы, магний, стройматериалы, химикаты…

Отходы одних производств служили сырьем для других. Работа шла без потерь и без ненужных повторений. Все это после войны пришлось создавать почти заново. Вращаются турбины Днепрогэса, задуты домны «Запорожстали».

Комбинатов, подобных Днепровскому, не было нигде. И уж подавно не было межрайонных комбинатов вроде Урало-Кузбасса. Капиталистическому хозяйству нельзя достичь такой высокой и сложной организации производительных сил.

Комбинаты повышают производительность труда, открывают новые пути использования сырья и энергии.

Они ускоряют рационализацию, дальнейшую переделку нашей экономической карты: в новых районах быстро вырастают крупные, разносторонние индустриальные центры.

Рассматривая сдвиги в размещении советской промышленности, мы будем двигаться по дорогам, проложенным ее отдельными отраслями: уголь, нефть, газ, электростанции, машины, сталь, текстиль…

Но уже теперь мы видим, что на географической карте есть точки, где эти дороги перекрещиваются.

Госплан планирует не только развитие и размещение отдельных отраслей. Он планирует комплексное их сочетание в пределах экономических районов, и это чрезвычайно важно. Ничего подобного не знает и не может знать капиталистический мир.

Отрасли советской промышленности взаимно и согласно сопряжены друг с другом. В Ивановской области, например, комплексно связаны добыча торфа, выработка электроэнергии, производство торфяных и текстильных машин, прядение, ткачество, подготовка красителей…

Подобно этому связаны друг с другом вообще все отрасли нашего народного хозяйства.

Промышленность получает от сельского хозяйства сырье, а сама дает ему машины и удобрения. Деревня посылает в город продовольствие, а сама получает от него промышленные товары. Транспорт связывает все отрасли хозяйства воедино.

Многогранна наша экономика. И социалистическая индустрия играет в ней ведущую, решающую роль. Город ведет за собою деревню. Вместе с ростом промышленности растут, изменяются и сельское хозяйство и транспорт. Обо всем этом свидетельствует карта.

СУДЬБА ДОНБАССА

В черных пластах под землей, в переработанной и спрессованной временем древесине доисторических лесов сгустилась энергия, посланная солнцем. Человек рассек земные слои, силой машин поднял уголь из глубин и бросил его в пламя печей, чтобы послать электрический ток по проводам, выплавить металл, двинуть поезда, согреть свои дома.

Ленин назвал уголь «хлебом промышленности». И это верно: в нашей стране почти три четверти сжигаемого топлива — уголь.

Страна наша и до революции была богата ископаемым топливом. Но ее неотступно, год за годом, мучил угольный голод — «хронический топливный дефицит», как тогда говорили.

Хоть и продавали прекрасные донецкие антрациты в зарубежные страны, но гораздо больше угля сами покупали за границей. Заводы Петербурга работали на английском угле, который шел туда морским путем из Кардиффа и Ньюкасла. Прервись эта связь, иссякни поток заморского угля, и из-под ног крупнейшего индустриального центра России была бы выбита опора. Так оно и случилось в первую мировую войну, когда немцы заперли Балтику. А сразу перейти на свой, донецкий уголь было нелегко: железные дороги, связывающие юг с Петербургом, к тому не были готовы.

Да и не так много угля мог дать дореволюционный Донбасс — в 1913 году там было добыто всего 25 миллионов тонн. Темные, насыщенные газом и пылью шахты-«мышеловки». Удары кайлом-обушком: мускульная сила против каменной стены. Откатка лошадьми. В тени терриконов — ветхие хибарки…

И все же, по тогдашним российским масштабам, угольный Донбасс мог считаться большим промышленным центром. Он был не только главным, но и, в сущности, единственным углепромышленным районом страны. На карте угледобычи он возвышался исполином, потому что карта эта была почти пуста: Донбасс давал 87 процентов российского угля, а остальные бассейны — только 13.

Тринадцать процентов на всю остальную страну! Подмосковный бассейн еле дышал. Угольные бассейны Востока только намечались: лишь кое-где — в Кузбассе, в Кизеле, в Черемхове, в Сучане — добывали уголь для паровозных или пароходных топок.

Забота донецких промышленников заключалась в том, чтобы добиться у правительства снижения железнодорожных тарифов на их уголь и задавить конкурентов. И добились: добыча подмосковного угля и торфа, и так небольшая, резко пошла вниз. Ни в одной стране не возили уголь так далеко, как в России. И только в России пробег угля был длиннее, чем пробег промышленных изделий. Нелепо, но прибыльно.

К выгоде монополистов создалась уродливая география угля: на всю страну — единственный крупный углепромышленный район.

Советская власть все изменила.

Добыча угля в стране удесятерилась: 1953 год дал 320 миллионов тонн.

Теперь цифра угледобычи ежегодно вырастает на величину, превышающую всю добычу дореволюционного Донбасса. Старый Донбасс, крупнейший углепромышленный район царской России, стал у нас меркой не добычи угля, а лишь ее прироста! «Хронический топливный дефицит», который углепромышленники, чтобы нажиться, создавали нарочно, давно уничтожен.

Но потребность в топливе у нас растет так быстро, что шахтеры обязаны непрерывно увеличивать добычу угля.

Шахта теперь похожа на завод: целый городок наземных построек с механизмами, стальной копер, широкий ствол, высокие штреки. Нет ни стародавнего обушка, ни слепой лошади, ни «саночника», на четвереньках волокущего за лямки окованный железом ящик с углем.

Как того требует расположение угольных пластов, так у нас шахта и строится. Иначе обстоит дело в капиталистических странах, где территория угольных бассейнов изрезана единоличными владениями. Там частная собственность на землю ограничивает возможности разумного, широкого строительства.

После войны техника в наших шахтах обновилась, шагнула вперед. Зарубка угля, отбойка, доставка, погрузка в вагоны механизированы, а это были тяжелые, трудоемкие работы. Во многих шахтах угольные, струги двадцатисантиметровой стружкой отрезают уголь от пласта, породопогрузочные машины помогают удалять породу при проходке новых штреков.

Особая машина сама прокладывает ходы-тоннели диаметром в три метра, электрические поезда подвозят шахтеров поближе к забою, вводятся металлические крепления, лампы дневного света разгоняют, мрак и вконец отнимают у шахты облик подземелья.

Появились первые гидрошахты, где уголь отбивают струи водометов — тонну в минуту.

Механизация угледобычи все более усиливается. Главный тон в шахтах начинает задавать советское изобретение — угольный комбайн. Еще недавно он работал только на мощных пологих пластах, а теперь созданы комбайны для пластов крутых и тонких.

Там, где еще не применяется комбайн, уголь отбивают от пласта механизмами — отбойным молотком или врубовой машиной, убирают же лопатой. А комбайн не только механизирует отбойку, но и устраняет труд навалоотбойщика, вручную грузящего отбитый уголь на лоток конвейера.

С гулом, в ярком свете прожектора, движется машина по лаве и сразу подрубает уголь, отбивает и сама же валит на конвейер. За три минуты комбайн добывает столько угля, сколько шахтер с обушком в дореволюционном Донбассе вырубал за целый день.

^{Важнейшие центры каменноугольной промышленности прежде и теперь.}

Угольный поток льется в вагонетки, те бегут за электровозом к подъемнику, подъемник выносит уголь наверх к бункерам, а бункеры ссыпают его в железнодорожные вагоны. И поезда увозят уголь с шахты, где на всем пути человек к нему не прикасался.

Когда в уборке отбитого угля и в креплении шахт будут обходиться без ручного труда, механизация станет комплексной, полной. А комплексная механизация позволит в дальнейшем перейти к автоматизации.

Наш советский Донбасс по облику трудно сопоставить с прежним, дореволюционным. Здесь ярко сказался весь взлет нашей техники, отразились все перемены в рабочем быту. Недаром Донбасс был родиной стахановского движения. Недаром именно в Донбассе придумали угольный комбайн.

Уже до Великой Отечественной войны это был один из самых мощных промышленных узлов всего мира. Индустриальная ткань здесь чрезвычайно плотна. Шахты — одна за другой. Конусы отвалов — как черные сопки. Тут же башни-домны с баллонами кауперов. Рядом — частоколы дымных труб над мартенами. Вереницами — цехи машиностроительных и химических заводов, механических мастерских. Соляные шахты, ртутные рудники, известняковые выработки, песчаные карьеры. Частые вкрапления жилых построек — то большие города, то мелкие рабочие поселки с белыми домиками и впервые появившейся зеленью. Людей, связанных только с угледобычей, в этих городах и поселках до войны жило больше миллиона.

Донбасс был переплетен сетями электропередач, пронизан нитями рельсов, по которым то и дело проносились составы с углем, металлом, машинами, нефтью. Лязг металла, скрип лебедок, свист пара, грохот поездов.

Гитлеровцы, отступая, залили шахты водой, взорвали и опрокинули домны, спалили дома. Они рассчитывали вывести Донбасс из строя на десятки лет.

Но советские люди быстро возродили Донбасс и притом вооружили его еще более совершенной техникой.

Восстановление разрушенного Донбасса было великой битвой, подвигом, мирным Сталинградом. Особой медалью награждала страна героев этой битвы. От победы в Донбассе зависело многое. Без него трудно было восстановить и двинуть дальше все наше народное хозяйство.

А возродить угольный Донбасс — это значило откачать из шахт 650 миллионов кубометров воды: все равно, что вычерпать озеро с зеркалом в 65 квадратных километров и в 10 метров глубиной.

Возродить Донбасс — означало восстановить более 2 500 километров заваленных горных выработок: все равно, что пройти и закрепить подземный ход от Белого моря до Черного.

Разгорелось мирное сражение за уголь. В руках не винтовка, а отбойный молоток. Человек управляет не танком, а сильным насосом. Он не гранату бросает, а кладет кирпич. Но это — сражение, самоотверженность, полное подчинение себя великой общей цели.

Быстрота возрождения Донбасса не имеет сравнений в истории техники. В Сталинской области, одной из двух украинских областей Донбасса, сохранилось лишь несколько шахт. В первые дни после освобождения — в сентябре 1943 года — они давали едва 0,6 процента довоенной добычи. Через три месяца угледобыча в Сталинской области достигла 10 процентов от довоенного уровня. Через полгода — 17 процентов. Через год — 25 процентов…

В год окончания войны угледобыча в Донбассе составляла уже половину довоенной. К концу 1949 года, раньше, чем намечалось планом послевоенной пятилетки, добыча угля достигла довоенного уровня. А в 1952 году, в дни XIX съезда Коммунистической партии, Донбасс давал уже на 24 процента больше угля, чем накануне войны. Он снова стал самым крупным угольным бассейном страны.

Однако в Донбассе, как и в ряде других угольных бассейнов, при всех достижениях еще есть недостатки: велика доля ручного труда на вспомогательных работах, медленно растет производительность труда.

За годы пятилеток не только облик Донбасса изменился — изменилась и роль его в стране. Значение Донбасса увеличилось: он стал питать углем не только Юг и Центр, но и Ленинград и вновь созданную промышленность Северного Кавказа, Крыма, Поволжья. Расположенный в густонаселенной части страны, где много заводов, железных дорог и городов, Донбасс продолжал оставаться нашей главной «кочегаркой». Но в то же время его удельный вес уменьшился: перед первой мировой войной Донбасс давал 87 процентов угля, добываемого в стране, а перед Великой Отечественной войной — лишь 57. В сопоставлении двух цифр — «87» и «57» — краткий итог всей новой географии угля в Советском Союзе, ее резюме, сжатый вывод. Эти цифры говорят: старый район рос быстро, а новые, молодые районы росли еще быстрей. Эти цифры говорят: на востоке страны появилась новая индустрия и вызвала появление новых угольных баз.

На XVII съезде партии Сталин сказал: «…превратить Кузбасс во второй Донбасс». Так и было сделано.

Вся угледобыча дореволюционного Кузбасса умещалась в тендерах сибирских паровозов. К его богатствам только притронулись. У промышленников царской России не хватило сил вызвать к жизни бассейн, единственный в мире по качеству, по калорийности угля.

В Кузбассе в несколько раз больше угля, чем в Англии, которая слыла «кочегаркой мира». Кузнецкие угли лежат близко к поверхности, и их добыча дешева. Они годны и для топок, и на доменную плавку, и на химию. Эти угли дают мало золы, в них мало серы. Мощность пластов иной раз достигает высоты пятиэтажного дома. Приходится решать, как вести работу в этом сплошном теле угля.

Когда-то, в первые годы революции, рабочие Кузбасса просили у Ленина электрическую станцию. Тогда им смогли выделить лишь динамо-машину из московского Малого театра. А сейчас Кузбасс один дает больше угли, чем давала вся царская Россия. И техника здесь перед войной в целом стояла даже выше, чем в Донбассе, — ведь почти все шахты были построены и оборудованы недавно, при советской власти.

На угле Кузбасса в глубине Сибири выросла промышленность: кокс, сталь, азот, ферросплавы, алюминий, машины… Но дело не только в числе новых машин и добытых тонн. Дело не только в том, что крупнейшая шахта Кузбасса может давать тонну угля каждые десять секунд. Для нас важно и то, что эти шахты вырастили новых людей. Уголь Кузбасса помог поднять Сибирь на новый уровень культуры.

В трудные военные годы, когда Донбасс вышел из строя, угледобыча в Кузбассе возросла почти в полтора раза. Подъемники кузнецких шахт выдержали небывалую нагрузку. Но машины выдержали ее потому, что выдержали люди.

В Караганде, тоже за Уралом, от дореволюционных времен нам достались две шахтенки — одна взорванная, другая затопленная. В первой пятилетке сюда прибыли эшелоны с донецким оборудованием, с донецкими техниками. А в Донбасс отправились казахи учиться угольному делу. Так с помощью старого района родился новый. Русские и украинцы помогли казахам. Караганда стала третьей угольной базой Союза.

Кузбасс и Караганда нанесли решающий удар старой, уродливой, однобокой географии угля. Промышленности Востока, прежде всего Урала и Сибири, они дали трамплин для прыжка. Они поставили все дело индустриального подъема восточных районов на реальную, прочную основу.

И чем дальше, тем эта основа становится прочнее. В Кузбассе, в Караганде, на Урале, в Чаремхове и в других восточных угольных бассейнах в начале пятой пятилетки добывалось в два с лишним раза больше угля, чем в довоенное время. Восток дает уже почти половину всего советского угля.

Но промышленность растет не только на Востоке — она растет и на Севере. Угля потребовали заводы, суда и паровозы Архангельска, Мурманска, Котласа, а главное — Ленинграда, который не хотел зависеть от Донбасса: Донбассу и без того хватало потребителей. И вот была создана северная база — Печорский углепромышленный район.

Перед войной этот новый очаг энергетики еще только зарождался. Но тяготы войны не приостановили его роста — напротив, они его ускорили. Мешали, но оказались бессильными отдаленность, пустынность, холод.

Сильным ударом советские люди раскроили бездорожную тайгу, болотистую тундру и к самому Полярному кругу по прямой, через дебри и реки, метнули стальную стрелу рельсов. Первый поезд пришел на Воркуту в конце 1941 года.

Закладывались все новые и новые шахты. Воздвигалась теплоэлектроцентраль. Строился город.

Последний снег здесь тает только в конце июня, заморозки приходят уже в августе — три месяца на весну, лето и осень. Остальное время — зима, с северным сиянием, с морозами в сорок и пятьдесят градусов, с ураганами, мчащимися со скоростью сорок метров в секунду.

Шахты проложены в твердой, вечномерзлой земле. Весь путь угля из шахты до железнодорожного бункера идет по утепленным галереям.

Возмещая потерю Донбасса, Воркута посылала уголь на юг. Город Ленина, скованный блокадой, был согрет этим углем холодного Севера.

Нескудеющим потоком идет печорский уголь в промышленные центры страны и сейчас, в годы послевоенных пятилеток.

Донбасс, Кузбасс, Караганда, Воркута посылают свои угольные эшелоны за сотни, даже за тысячи километров. Уголь сильно загружает железные дороги: он составляет 28 процентов всех железнодорожных перевозок.

Не все эти перевозки угля неизбежны. Надо искать и разрабатывать уголь на местах. Если местным углем не всегда можно заменить донецкий или кузнецкий уголь для домен, то можно пустить его в топки, коммунистической партией поставлена задача — усилить добычу местных углей.

И она усиливается. Удельный вес Донбасса упал не только из-за роста всесоюзных угольных баз — Кузбасса и Караганды, но и потому, что шахты более мелких углеразработок поднялись по всей стране.

Хоть и недостаточно еще добываем мы местного угля, хоть и много еще у нас неосвоенных угольных залежей, но все же теперь становится все меньше областей, где не были бы созданы собственные копи.

Все больше и больше своего угля добывает Урал. Старый Кизел обновился, распространив шахты на вновь открытые окрестные месторождения, где выросли новые города: Гремячинск, Коспаш, Углеуральск и другие. И здесь дело ускорили нужды обороны: только за два последних военных года было добыто больше угля, чем за 120 лет дореволюционного существования Кизела. Под Челябинском шахтеры вскрывают новые угольные карьеры, чтобы брать уголь с поверхности ковшами могучих экскаваторов. Открытая добыча «разрезами» — новшество, все чаще применяемое: и легче и дешевле. Постоянно рождаются на Урале и новые разработки: появилась Волчанка на севере, развернулись Куюргазинские копи на юге… Если мерить дореволюционными Донбассами, то Урал создал свой «Донбасс».

И так везде. Угольную «кочегарку» в Ангрене создал Узбекистан, Грузия развивает Ткварчели и Ткибули. К западу от Днепра Украина разрабатывает бурые угли. В полосе Великой Сибирской магистрали выросли Букачача в Забайкалье, Райчихинск и Артем на Дальнем Востоке.

Ленинград получает уголь издалека — сначала почти целиком привозили из Донбасса, сейчас много привозят из Воркуты. От Донбасса — 1700 километров, от Воркуты — около 2 500… Район Ленинграда, северо-запад Русской равнины, считался бедным залежами угля. Но теперь это мнение отброшено. Здесь приближается к поверхности северный край тех угольных пластов, которые вскрыты в Подмосковном бассейне. И на северо-западе дальнепривозному углю помогает местный: кроме старых Боровичей, шахты теперь есть на Валдае, на Смоленщине.

В послевоенное время на карте угольной промышленности появляются дальневосточный Буреинский бассейн, киргизский Узген, туркменский Кугитанг, казахский Экибастуз… Лишь Черноземный центр, Белоруссия, Прибалтика, Поволжье да еще некоторые другие районы не могли обзавестись своим углем.

Самый большой из местных угольных бассейнов — Подмосковный. Это «местный» бассейн для Центра, Но «место», которое он призван питать углем, так насыщено индустрией, что значение Мосбасса, по существу, всесоюзное.

^{Пути завоза топлива прежде и теперь.}

Уголь Подмосковья низкосортный. Он дает много золы и сравнительно мало тепла и потому непригоден для дальних перевозок. Но дальние перевозки ему и не нужны: совсем рядом такие крупные потребители, как электрические станции «Мосэнерго», заводы Москвы, Тулы, Подольска, Ногинска.

Рост Подмосковного бассейна поразителен. До революции за три месяца он едва добывал столько, сколько Донбасс за один день. А теперь он сам стал «подмосковным Донбассом». В дни XIX съезда партии Мосбасс давал почти в три с половиной раза больше угля, чем накануне войны.

Донецкий бассейн за послевоенное время не только восстановил свою мощь, но значительно усилил ее. И все же оказалось, что удельный вес Донбасса составил не 87 процентов как было до революции, и не 57, как было перед войной, а меньше.

Это значит, что в стране растут и крепнут новые угольные центры — младшие братья Донбасса. География углеснабжения продолжает выравниваться. Комплексность хозяйства районов усиливается.

РАСШИРЕНИЕ БАКУ

Считая на тонны, угля добывается больше, чем нефти. Но нефть дает жидкое топливо высоких калорий, а оно еще нужнее угля. Много применений у нефти, она идет даже на духи. Но главное — нефть движет автомобили, суда, самолеты и тракторы. Без нефти не может жить современная страна.

В добыче нефти географическая однобокость была до революции еще более резкой, чем в добыче угля. Нефтяные тузы Кавказа безраздельно господствовали. Они добывали 97 процентов российской нефти, и бея страна зависела от них.

Добыча у Майкопа, на Эмбе, на Челекене и в Ферганской долине едва теплилась. Колосс Баку давал 83 процента, Грозный подбавлял 13.

Вес Баку был таким исключительным, давление Баку на наше восприятие столь было сильным, что и теперь, когда однобокость нефтяной географии устранена, мы называем тот район, которому этим обязаны, не иначе, как «Вторым Баку».

А «Второе Баку» уже дает больше нефти, чем первое.

«Второе Баку» — это множество промыслов, разбросанных на обширном пространстве от Урала до Волги.

О нефти за Волгой была заметка еще в первом номере первой русской газеты в 1703 году, при Петре. Приходили вести о признаках нефти и позже.

Бурлаки, тянувшие баржи по Белой, на привалах разводили костры, и было место, где они пригоршнями подбрасывали землю в огонь — пламя сильнее разгоралось. Это было за Стерлитамаком, в Башкирии, около деревни Ишимбаево, среди известняковых холмов — «шиханов». Один предприниматель пытался бурить там на свой страх и риск, да скоро разорился.

Только в советское время началась планомерная разведка этого нового нефтеносного района.

Академик Иван Михайлович Губкин, сопоставив строение Русской платформы между Уралом и Волгой с другими нефтяными районами Мира, твердо пришел к выводу: нефть должна там быть!

Но первая находка была случайной: в 1929 году на западном склоне Урала, у Чусовских Городков, бурили в поисках калийных солей и неожиданно встретили нефть.

Чусовские Городки, как промышленное месторождение, не оправдали себя. Но они подтвердили предвидение Губкина.

Нефть дали геологические слои тех времен, когда возникал Урал, когда к западу от него плескалось море. Слои эти простираются до Волги. Значит, нужно было искать нефть на всем этом огромном пространстве.

И искали. Везли буровые станки в далекую, бездорожную «глубинку». Пробовали бурить в заволжских степях, в вятских лесах, в жигулевских оврагах. Стачивали стальные шарошки о неподатливый песчаник. Загоняли в землю десятки километров труб.

В свое время бакинские промышленники дрожали от мысли: вдруг откроют нефть в Заволжье. Им нужно было сохранить монополию. И они за большие деньги скупали приговоры сельских обществ, запрещавших на их землях геологические поиски.

При советской власти, напротив, Бакинские промыслы помогли росту нового района. Сюда с Апшерона, а также из Грозного шли приборы и оборудование, сюда ехали рабочие — бурильщики и командиры производства. Бакинцы, грозненцы учили нефтяному делу башкиров и татар.

Разведать нефть в середине страны — поближе к промышленным центрам и подальше от границ, разведать во что бы то ни стало — такое задание дала Коммунистическая партия.

Задание выполнили.

В 1932 году ударил нефтяной фонтан на буровой возле того самого Ишимбаева, где когда-то бурлаки разжигали костры. Вышка была доверху забрызгана обильной черной нефтью. Потом нефть обнаружили в Краснокамске, возле башкирского селения Туймазы, и в Бугуруслане. А в 1937 году забили нефтяные фонтаны и на Волге — сначала у Сызрани, затем у Ставрополя и, наконец, у Саратова. Нефть оказалась сернистой, но богатой легкими углеводородами. Она может служить не только топливом, но и хорошим сырьем для химии.

Родилась новая нефтяная страна площадью в несколько крупнейших европейских государств.

Но на этом дело не кончилось.

В Баку добывают сравнительно молодую нефть. Во «Втором Баку» была найдена нефть более древняя. И все-таки еще недостаточно древняя, как можно было ожидать по заключению Губкина. Он надеялся найти здесь нефть не только в пластах «карбона» и «перми», но и в более древних отложениях — в «девоне», возраст которого исчисляют примерно в триста миллионов лет. Заранее была указана и глубина залегания девонских слоев: полтора-два километра.

Стали добираться до девона. Снова наступление — во множестве точек от Урала до Волги идет бурение на большую глубину.

Сначала удалось достигнуть слоев девона у Сызрани. Это была победа наполовину: девон нашли на той самой глубине, какую предсказал Губкин, к тому времени уже покойный. Но нефти в этом девонском пласте не оказалось.

Борьба продолжалась. Разведку не прекратили и во время войны, когда на Нижней Волге шли бои. И вот в 1944 году в Жигулях с глубины в полтора километра из жерла трубы фонтаном рванулась девонская нефть.

Через несколько недель дали фонтан глубокие девонские пласты около села Туймазы. Главную улицу в новом городе Октябрьском, выросшем у Туймазинских промыслов, так и назвали Девонской. И городская гостиница там называется «Девон».

Пробились, наконец, к богатейшим залежам девонской нефти и в Татарии. Татарская республика стала нефтяной.

От одного месторождения до другого — сотни километров. Значит, нефть девона разлилась под землей на огромном пространстве.

Глубокие девонские слои гораздо богаче нефтью, чем более близкие к поверхности слои карбона и перми, с которых началась работа во «Втором Баку». Девон за последние годы уже дал нам много лучшей нефти. Вот когда «Второе Баку» раскрыло свое настоящее богатство! Можно сказать: найдено второе «Второе Баку».

Но и это не конец, а скорее начало. Новый нефтяной район непрерывно расширяется. Уже добывают нефть под Сталинградом.

По многим признакам можно ждать нефти и на запад от Волги. Она должна таиться глубоко под землей в приподнятых частях Русской платформы. Возможно, мы стоим накануне открытий в центральных, самых населенных районах. Ведь Губкин настаивал на поисках нефти не только между Волгой и Уралом, но также в Московской и Ленинградской областях.

Вот как разматывается клубок, начало которого — яркое пламя на давнем ночном привале бурлаков.

На юге «Второе Баку» смыкается с обширной, многообещающей нефтяной площадью Эмбы.

До революции добыча нефти на Эмбе, у северо-восточного берега Каспия, только начиналась. Здесь было два небольших промысла — Доссор и Макат. Советские геологи разведали на плоском дне отступившего моря, под скудной землей пустыни, множество соляных куполов, таящих в себе нефтяные богатства. Случалось, за одни сутки фонтан выбрасывал здесь по 13 тысяч тонн — целое озеро нефти.

Сейчас на Эмбе созданы крупные промыслы, это один из важных нефтепромышленных районов. В эмбинской нефти почти нет серы. Из такой нефти вырабатывают лучшие сорта бензина и смазочных масел.

На безводные промыслы проведены водопроводы. Построены поселки, из них многие озеленены — выжженный край впервые освежила тень листвы.

Раньше на Эмбу добирались сначала морем от Астрахани, затем по бесплодной равнине на лошадях или верблюдах. Теперь сюда дошла железная дорога со стороны города Чкалова. А в пятой пятилетке строится рельсовый путь и на Астрахань.

Надо сказать, что пояс соляных куполов протягивается отсюда на запад через Донбасс до самого Днепра. Может быть, и там возникнут нефтяные промыслы.

К северу от «Второго Баку», на Тиманском кряже, советские геологи изучили нефтяную Ухту. Они подготовили для разработки обширное поле нефти и газа, которое хоть и лежит в приполярной тайге, но так же подробно и точно нанесено теперь на картографический лист, как, скажем, окрестности Москвы.

Иные думают, что нефть на Ухте найдена впервые. Это не так. Она известна уже пять столетий. Еще в пятнадцатом веке печорские поморы «земляным дегтем» смазывали втулки телег.

Но история ухтинской нефти такова, что мы все же вправе назвать ее нашим, советским открытием.

Когда-то пробовал заняться Ухтой вологодский купец Федор Прядунов и даже устроил нефтеперегонный заводик. Но Прядунова посадили в тюрьму за неуплату пошлины. Пробовал разведывать здесь нефть исследователь Севера промышленник Михаил Сидоров. Он заложил буровую скважину. Но ничего не вышло и у Сидорова; сломался буровой инструмент, а починить его тогда не сумели. Пробовал взяться за Ухту капитан гвардии Воронов. Для разведок он нанял инженера-датчанина. Но датчанин был подкуплен нефтяным королем Нобелем. Ограждая Баку от конкуренции, инженер объявил, что на Ухте вовсе нет промышленной нефти. И всякие работы там были полностью заброшены.

Поиски нефти на Ухте возобновились лишь после революции. Они увенчались успехом. Сейчас здесь вырос большой город.

Ухтинская нефть найдена в тех же геологических пластах, из каких ее добывают на промыслах «Второю Баку». Поэтому можно ждать находок нефти на всем пространстве от Волги и Урала до Тиманского кряжа.

Русская плита становится богатейшим нефтяным районом. А кроме «Второго Баку», Эмбы и Ухты, новые и новые вышки растят у нас Сахалин, Небит-Даг, Фергана.

Восстановлены и сильно расширены промыслы Прикарпатья, Кубани и Грозного.

На Сахалине нефть не добывали.

О богатых сахалинских нефтяных залежах только догадывались. Еще в прошлом веке якут-охотник привез в Николаевск-на-Амуре с Сахалина бутылку с «керосин-водой». В сахалинской тайге встречали озера, покрытые маслянистым радужным слоем.

Сейчас на Сахалине много вышек. Советский Дальний Восток получил собственное жидкое топливо: сахалинскую нефть доставляют на материк и там перерабатывают. Нефть добывают на северной оконечности Сахалина — вокруг города Охи. Этот угол далекого острова был диким, почти ненаселенным. Всю местность покрывала тайга из низкорослых елей и лиственниц, угнетенных ветрами со студеного Охотского моря.

Антон Павлович Чехов, посетивший Сахалин в конце прошлого века и столкнувшийся с картинами каторги, сильно омрачившими его представления, писал: «Верхняя (то-есть северная. — Ред.) треть острова по своим климатическим и почвенным условиям совершенно непригодна для поселения…» Но пришло новое время, не осталось следа каторги, Сахалин стал краем свободных людей — и изменилось отношение к природе. Не такой уж она теперь кажется неприступной и дикой. На севере Сахалина, вселявшего отчаяние, поднялся большой город. Тайга расчищена, почва подсыхает. В Охе даже научились выращивать овощи. Охинцы уверяют, что с ростом города, с освоением края реже стали туманные дни.

Небит-Даг лежит в западной Туркмении, недалеко от Каспия, среди солончаков и сыпучих песков. Туркмены знали о залежах нефти в этой «Нефтяной горе» и раньше, но ни разведок, ни промышленной добычи до революции Небит-Даг не дождался. Именно эти места выбрали англичане-интервенты в 1918 году, чтобы совершить злодеяние: они привезли сюда захваченных бакинских комиссаров и убили их, считая места эти достаточно дикими, чтобы преступление осталось скрытым навсегда.

И вот теперь неподалеку от могилы двадцати шести погибших растет социалистический город, развивается жизнь, порожденная тем общественным строем, ради победы которого герои приняли смерть.

При советской власти на Небит-Даге началась геологическая разведка, из недр земли брызнули нефтяные фонтаны большой мощности. И выросли промыслы, вырос город Небит-Даг.

Нелегко здесь работать. Ветры из Кара-Кумов заносят постройки песком. Иной раз после песчаных бурь металлические вышки стоят засыпанными чуть не по пояс. Но работа идет. После долгих поисков буровые скважины вскрыли воду под слоями песка. Из предгорий Копет-Дага, от Казанджика, провели водопровод. Появилась зелень.

Еще сравнительно недавно Средняя Азия всю нефть получала из Баку. А теперь в среднеазиатских республиках, кроме Небит-Дага, ширятся и другие нефтяные промыслы, особенно в Ферганской долине.

Найдена нефть и кое-где в Сибири.

География нефти в СССР изменена. Ряд важных районов обзавелся собственным жидким топливом.

Но как ни изменялась у нас карта нефтяной промышленности, как ни росли новые вышки в других местах страны — все же Бакинские промыслы не теряют значения.

По скоплению нефтяных богатств на единицу площади Апшеронский полуостров мало имеет соперников. Кажется, он неиссякаем. Уже восемьдесят лет существует здесь нефтяная промышленность, но бакинская земля и не думает скудеть. До сих пор время от времени из нее вырываются нефтяные фонтаны, но им воли не дают, нефть сейчас же запирают, чтобы она не растекалась.

Можно подумать, что, противясь открытию нефти в новых районах, бакинские нефтепромышленники хоть свои-то месторождения изучили как следует. Между тем этого не было. Одно время Бакинские промыслы давали половину мировой нефтедобычи, однако их настоящей геологической карты не существовало до самой революции.

Сейчас почти девять десятых нефти в Баку добывается из пластов, открытых и изученных советскими геологами.

В старом Баку нефть вычерпывали из скважин мелкими желонками — длинными и узкими ведерками с открывающимся дном. На советских промыслах нефть достают компрессорами и насосами, которые работают силой электричества.

На промысле людей почти не видно. Кланяются станки-качалки, слышно постукивание механизмов и тихое почавкивание нефти. Но и нефть увидишь редко: многие скважины герметически закрыты.

Рабочих больше в тех местах, где бурят новые скважины. Хорошо заложить и быстро пройти новую скважину — самое главное и самое трудное дело.

В советской нефтяной промышленности бригады бурильщиков соревнуются в скорости проходки. Инициатива принадлежала Баку. Сначала долго держал всесоюзное первенство старый бакинский нефтяник Алексей Орлов. Но потом уступил его другому бакинцу — Шарифу Фаткулиеву. Однако Фаткулиева быстро обогнал Ефим Джоев. Скорость бурения все нарастала. Прошло намного времени — и впереди Джоева оказался Петр Куликов. Потом снова на первое место вышел Фаткулиев. Но Федор Минасов его перегнал… Так и росла эта волна трудового героизма, рождая все новых и новых победителей, захватывая сначала Баку, а потом и все другие наши промыслы, вплоть до самых новых промыслов Татарии.

Чтобы в наше время обогнать товарища и поставить новый рекорд, от рабочего требуется новый шаг в овладении техникой.

Соревнование бурильщиков показывает, что так оно и есть. Его успехи — успехи творческие.

В начале борьбы Фаткулиев дополнил Орлова тем, что ускорил спуск и подъем труб.

Джоев обогнал Фаткулиева потому, что придумал выбрасывать трубы с помощью не одной, а двух тележек.

А Куликов продвинулся вперед, найдя новый, более совершенный способ применения долот.

Как и скоростное бурение, почти все новое, что подняло советскую нефтяную промышленность, родилось сначала в Баку.

В Баку с помощью турбобура уже бурят скважины более пяти километров глубиной.

Бурильщики научились проходить не только вертикальные, но и наклонные скважины. Это позволяет доставать нефть из-под зданий и из-под прибрежной полосы морского дна: возле Баку дно моря нефтеносно; скрытая водами Каспия нефтяная зона простирается на многие сотни километров.

Стали строить вышки и прямо в море — на металлических устоях. Таких вышек около Баку теперь сотни. В иных местах они удалились от берега на десятки километров. Электрическими огнями освещают они ночью путь кораблям.

^{Основные районы добычи нефти и газа прежде и теперь.}

Многие вышки в море связаны свайными эстакадами. Над морем выросли целые поселки с электрическими и компрессорными станциями, с громадными баками, двухэтажными домами, магазинами, клубами, почтой.

Таков, например, промысел «Нефтяные камни», один из самых крупных в стране.

Нелегко работать над двадцатиметровыми глубинами — ведь слово «Баку» означает «удар ветра». Здесь штиль бывает дней тридцать-пятьдесят в году, не больше. Но сорокаметровые башни твердо стоят среди волн.

Бакинцы добывают нефть. Они хотят найти ее под морем не меньше, чем найдено в Баку на берегу.

Опыт бакинцев пригодился нефтяникам Молотовской области, где новое «Камское море» подтопило некоторые промыслы. Там сейчас нефтяные вышки стоят на заранее подготовленных искусственных островках среди водяной глади.

Зачинателем трудного дела добычи нефти из-под морского дна был Киров, когда он возглавлял азербайджанских коммунистов. Началось дело с того, что была засыпана землей и застроена вышками Бухта Ильича.

А позже добытчики нефти оторвались от берега и ушли далеко в открытое море.

Обновленные в годы советской власти Бакинские промыслы дают нефти много больше, чем раньше. Но с ростом новых нефтяных районов удельный вес Баку снижается. Мы видим, что у Баку та же судьба, что у Донбасса.

В 1953 году в нашей стране было добыто 52 миллиона тонн нефти — в пять с лишним раз больше, чем добывалось до революции, в полтора раза больше, чем добывалось до войны. И свыше половины этой нефти взято на промыслах Востока.

В пятой пятилетке нефтяная промышленность растет высоким темпом. И растет она прежде всего за счет Востока.

С большим размахом и вместе с тем продуманно, по единому замыслу, включаются в жизнь новые нефтяные месторождения, облегчают комплексное развитие хозяйства районов.

ТОПЛИВО БОЛЬШИХ ГОРОДОВ

Чем ближе источники топлива к потребителю, тем меньше расходы на транспорт. Но с удобством разместить топливную промышленность не так-то легко: есть места, где не найдешь ни каменного, ни бурого угля. В какой-то мере уголь заменяется торфом, но и торф есть не везде.

Новые заводы можно строить поближе к топливу. Но сложившиеся индустриальные узлы не передвинешь. Есть промышленные районы, которым не хватает местных источников энергии; сюда идут бесконечные маршруты с топливом издалека. Это прежде всего крупнейшие города: Москва, Ленинград, Киев — гигантские центры потребления топлива.

Какое же топливо всего лучше сюда транспортировать?

Уголь громоздок. Малокалорийный торф далеко возить невыгодно…

Для крупнейших городов, далеких от угольных баз, надо найти топливо калорийное, удобное, дешевое и притом транспортабельное.

Калорийнее всего газ. Удобнее всего газ. Дешевле всего газ. И транспортабельнее всего газ.

Газом и снабжаются теперь крупнейшие наши города — Москва, Киев, Ленинград. В Советском Союзе положено начало новой отрасли промышленности — газовой.

Газ в Елшанке, недалеко от Саратова, стали искать перед войной. Началась война, и часть бурильщиков ушла на фронт. Но дело не остановилось — его закончили те, кто был помоложе и постарше. Бур достиг газоносных пластов, и на берегах Волги забили светло-голубые фонтаны высотою с дом в двадцать этажей. Столб почти чистого метана с оглушительным ревом и свистом вырывался под давлением до 80 атмосфер, стреляя обломками породы, а иной раз швыряя в воздух и обсадные трубы.

Газ, собственно, «добывать» не надо. Не надо тратить средств на то, чтобы доставать это горючее из-под земли на поверхность. Нужно лишь пробить ему ход — и он поднимется сам, неся потребителю обильные калории. Поэтому газ дешев. Он раза в четыре дешевле каменного угля. Природный газ — самое дешевое топливо.

В дни Сталинградской битвы, когда на Волгу был закрыт доступ донецкому углю и кавказской нефти, елшанский газ по трубам пошел в топки заводов Саратова. Затем провели более длинный газопровод — из Бугуруслана в Куйбышев. За первые два года эти города сэкономили на газе миллион тонн угля. В Поволжье своего угля нет — тем более кстати пришлось там это новое топливо.

В конце 1944 года начали строить газопровод из Саратова в Москву. В ночь на 11 июля 1946 года Москва приняла первые кубометры саратовского газа. Сейчас уже почти все квартиры в Москве газифицированы.

Сваренная из ста тысяч металлических суставов, лежит под землей труба длиною 843 километра. Она пересекает почти сотню рек, идет под дорогами, лесами и болотами. Компрессорные станции гонят газ к столице. Для такого груза не нужно ни вагонов, ни платформ, ни цистерн.

Трасса газопровода хорошо оборудована. Через каждые 10 километров — домик линейного обходчика, через каждые 40 километров — коттедж линейного мастера. Все эти дома имеют селекторную связь.

^{Газопроводы.}

Горючего газа много в предгорьях Карпат. Оттуда, из Дашавы, вскоре после войны был проведен газопровод в Киев, а ныне он дотянут до Москвы. Строится газопровод Ставрополь — Москва.

Природный горючий газ отапливает у нас еще Львов, Баку, Грозный, Рязань, Уфу, Сталинград, Казань, Октябрьский, Небит-Даг, Андижан. Газифицируется много других городов.

Летом, когда газа сжигается меньше, его можно превратить в жидкость, запасти. А зимой снова перевести в газ и пустить в сеть.

Придумано и другое новшество: газификация без газопроводов. Жидкий газ в баллонах можно доставлять в те квартиры, к которым еще не подошла газовая сеть.

Поворачиваешь рычажок, подносишь спичку — и вспыхивает пламя. Не нужны ни угольные топки, ни кухонные печи.

Топливо, конечно, продолжают возить. Но какой лишний груз снят с рельсов! Сколько сэкономлено труда!

* * *

Не для каждого города природа подготовила залежи этого дешевого и удобного топлива. Там, где нет газа природного, приходится искать источника для газа искусственного.

Ленинград еще дальше от угля, чем Москва. Сюда перед войной подвозили в среднем вагон топлива в минуту. Ленинграду тоже нужен газ. Природный газ вокруг еще не найден. Но недалеко есть горючие сланцы. Они-то и дали газ Ленинграду.

Горючие сланцы лежат у южного берега Финского залива. В эстонском городе Кохтла-Ярве их перегоняют в газ и по газопроводу длиною 203 километра отправляют в Ленинград. Почти наполовину трубы проложены в скалистых грунтах и в болотах. В пятой пятилетке проведен газопровод из Кохтла-Ярве в столицу Эстонии — Таллин. Его длина — почти 150 километров.

Из горючих сланцев раньше газ не вырабатывали. Более известна выработка газа из углей.

Под Тулой построен завод для перегонки в газ подмосковного угля. Газ этот предназначен для столицы.

Но можно превращать уголь в газ не на заводе, а под землей — там, где уголь залегает.

Идея подземной газификации угля была высказана давно — первым о газификации угля говорил великий русский химик Дмитрий Иванович Менделеев.

Ленин отметил эту идею, много ждал от нее. Дело ведь не только в том, что при подземной газификации не надо расходовать средств на строительство шахт. Главное в том, что люди освободятся от работы под землей.

При капитализме эта победа техники усилила бы безработицу и нищету трудящихся.

При социализме подземная газификация угля повысит производительность труда, послужит на пользу народу.

В нашей стране впервые была высказана эта идея, в нашей стране она впервые и осуществлена.

Но чтобы блестящая научная мысль могла найти воплощение, страна должна была измениться. Лишь при советской власти были поставлены опыты подземной переработки угля в газ. Перед войной подземную газификацию угля наладили на специальной станции в Донбассе. Газ пошел на коксохимический завод. Потом более совершенную станцию создали в Подмосковном бассейне.

Сейчас в СССР ведутся большие работы по подземной газификации угля.

Можно считать, что на первом этапе эта трудная проблема у нас разрешена.

Советский народ строит новое хозяйство и тем самым открывает «новую природу». Он находит ценности там, где их не замечали.

Когда-то давно Москва жгла лишь дрова, а потом перешла на уголь. Уже в наши, советские дни в оборот пошел торф. Оказалось, в болоте скрыто топливо. Затем изобрели особые топки для подмосковного угля — и зольный, бедный уголь родил чистый, сильный электрический ток. Затем недалеко от Москвы появились гидростанции — турбины своим вращением превратили тяжесть воды в электричество. А вот теперь в горелку брызнул газ из-под земли — топливо без золы, без дыма, без копоти.

ВЫСОКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ

Удобный, легко передаваемый на большие расстояния газ помогает улучшать экономическую географию страны. Индустриальные центры, отдаленные от угля, начинают меньше чувствовать свою отдаленность.

Но есть способ передачи энергии, который еще удобнее, еще портативнее, еще универсальнее.

В топке под котлом может гореть что угодно: уголь или угольная пыль, нефть или отход ее переработки — мазут, дрова или дровяные опилки, торф или тот же самый газ. Любое топливо превращает воду в пар, и его струи своим напором вращают вал турбины, вал генератора. И родился ток, побежал по проводам, лишь у фарфоровых изоляторов, которые, как белые серьги, висят на мачтах, что-то гудит и чуть пощелкивает. Идут эти медные струны куда нужно, соскальзывает с них ток куда прикажут — в мотор трамвая или в спираль плитки, на привод к станку или в нить лампы. И возникает движение, загорается свет — от источника, который может находиться за сотни километров.

Не якорь электропривода, а поршень простого двигателя давал ход машинам большинства фабрик царской России. Не электрический ток, а керосин освещал города, кроме самых многолюдных. Электростанции были редки и маломощны.

Социалистическое хозяйство не может основываться на силе мускулов или приводе от паровой машины, на энергии ушедших эпох. Растущей стране нужен электрический ток, легко передаваемый на большие расстояния, экономичный и мощный.

Лишь крупное производство могло стать опорой для построения нового, социалистического общества. И лишь электрификация могла стать средством перевода хозяйства отсталой России на прочную техническую базу крупной индустрии. Понимая под электрификацией переход к новейшей технике, Ленин говорил: «Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны».

Уже были разгромлены Колчак, Деникин и Юденич, но гражданская война еще не кончилась. Заводы стояли: распахнутые дверцы пустых топок, заржавленные станки. Поезда еле ходили; из труб паровозов, работавших на дровах, снопом летели искры. На московских улицах — узкие тропинки среди снежных сугробов…

В эти дни Государственная комиссия по электрификации России из двухсот лучших инженеров и ученых — она называлась ГОЭЛРО — разработала по идее Ленина план электрификации страны. План намечал сооружение за 10–15 лет тридцати больших электрических станций.

Но нельзя было планировать электростанции без тех предприятий, которые будут потреблять их энергию. И ленинский план электрификации стал развернутым планом подъема всего народного хозяйства страны. Уже в нем была выражена идея более рационального, планомерного размещения производительных сил.

Какое было время — разруха, голод, во всем нехватка! Даже бумаги не нашлось, чтобы новый план как следует размножить. К нему был приклеен ярлычок:

«Ввиду крайней незначительности числа экземпляров этой книги убедительно просят товарищей, получивших ее, передать книгу по прочтении в местную библиотеку, чтобы по ней могли учиться рабочие и крестьяне».

Проекты первых электростанций разрабатывались учеными при свете коптилок.

Вдохновителей электрификации разоренной и бедной России английский писатель Уэллс, посетивший в те дни нашу страну, назвал мечтателями. В своей книге «Россия во мгле» он писал: «…Ленин хоть и отрицает, как профессиональный марксист, все „утопии“, но, в конце концов, сам впадает в электрическую утопию. Он всеми силами поддерживает план организации в России гигантских электрических станций, которые должны обслуживать целые области светом, водой и двигательной силой. Он уверял меня, что две такие опытные станции уже существуют. Можно ли вообразить более смелый проект в обширной, плоской стране, с бесконечными лесами и неграмотными мужиками, с ничтожным развитием техники и с умирающей промышленностью и торговлей?

Такого рода электрификация существует уже в Голландии, говорили о ней и в Англии, и весьма возможно, что в этих густонаселенных и промышленных странах она увенчается успехом и окажется делом полезным и экономичным. Но вообразить себе применение ее в России можно лишь с помощью очень богатой фантазии. Я лично ничего подобного представить себе не могу».

Коммунистическая партия смотрела на долгие годы вперед. Она видела не только кольцо фронтов, застывшие заводы, остановившиеся поезда. Она видела будущее. Она знала силу народа, силу идей социализма. К пятнадцатилетнему сроку советские люди перевыполнили план ГОЭЛРО почти в три раза.

Большое кубическое здание на окраине с рядом коротких толстых труб стало непременной чертой городского пейзажа.

Многие станции дают не только электричество, но и тепло: по трубам в дома и на заводы течет горячая вода.

Местами сооружены особенно большие станции — районные. На них стоят гигантские турбины мощностью до 100 и даже 150 тысяч киловатт: одна такая турбина пожирает целый поезд угля в сутки.

Сооружаются не только крупные электростанции, но и мелкие — сельские. Коммунистическая партия поставила задачу скорейшего подъема сельского хозяйства, и электрификация колхозного производства должна сыграть немалую роль в решении этой общенародной задачи.

Во все стороны идут передачи — то цепочки деревянных столбов со стеклянными стаканчиками, а то высоченные стальные мачты, шагающие выше гор, шире рек.

Сравнительно близко расположенные станции у нас «кольцуются», связываются в единую систему. Даже заводские станции, например Магнитогорская, работают на общую сеть. Случится где-нибудь авария или начнется предупредительный ремонт — заводы продолжают работать: станции крепко держатся за руки, как люди в хороводе.

Эти кольца огромны. Сеть Центра пронизала все междуречье Волги и Оки — от Москвы до Щербакова, Рязани и Горького. Единой сетью переплетен промышленный Урал на тысячу километров от севера до юга. В кольцо связаны электростанции Кузбасса.

В капиталистических странах при неизбежной там анархии производства такие системы создавать трудно. А у нас не только отдельные станции, но и большие кольца начинают сцепляться друг с другом. Энергетическая система Приднепровья соединилась с системой Донбасса — размах чуть не на половину Украины. Не хватает энергии в Донбассе — она переливается по проводам с Днепра; обмелел летом Днепр, сократилась выработка на Днепрогэсе — ток льется из Донбасса.

В будущем можно создать такую энергетическую сеть, которая свяжет все электростанции страны. Кольца составят единую цепь. И единая цепь вовлечет в хозяйство энергетические ресурсы независимо от их расположения. Сократится-транспортировка топлива, замененная более удобной и дешевой транспортировкой электрической энергии. Единая сеть насытит энергией всю громадную страну, станет костяком рационального, более равномерного размещения производительных сил.

При размахе энергосистем не только по меридиану, а и по параллели — скажем, при связи Москвы с Поволжьем и Уралом — будет, между прочим, учитываться и «космический фактор». Больше всего электроэнергии требуется по вечерам и особенно много в те ежедневные декабрьские час-полчаса, когда уже стемнело, а рабочий день еще не кончился. Одиноким станциям приходится держать резервные агрегаты, чтобы зимой срезать этот острый пик. Но время Москвы и Урала, разделенных полутора тысячами километров по широте, разнится на два часа. Разрыв между Москвой и Средней Волгой — один час. Вот наступил вечер — сначала наибольшее напряжение на Урале, через час на Волге, через час в Москве. И единый пульт будет рассылать электричество в те часы, когда нужно: сначала усилит снабжение Урала, потом Поволжья, потом районов Центра. А безболезненно срезанный пик — это удешевление энергии. Построить единую энергетическую систему нелегко: дальность передачи электрического тока ограничена.

Сейчас по высоковольтным линиям идет переменный ток. Он может превозмочь сотни километров, даже связать Москву и Куйбышев. А постоянный ток превозмог бы и тысячи километров, пересек бы всю Сибирь. Надо научиться передавать по проводам на далекое расстояние постоянный ток. Такова задача. И ее теперь решают. А может быть, новым техническим усовершенствованием удастся намного удлинить передачу и переменного тока.

Когда далекая передача электроэнергии будет более доступной, по-новому встанет и проблема кольцевания. Новые индустриальные центры получат обильную энергию, новые залежи сырья и топлива будут подняты к жизни. Увеличится дальность передачи энергии, и еще более властно сможем мы конструировать экономическую географию страны.

Но и сейчас уже от нового подхода к электрификации промышленная и транспортная карта изменилась.

Пищей дореволюционных станций было высококалорийное топливо: нефть и каменный уголь. Пламя топок пожирало драгоценные продукты, способные служить химическим сырьем или топливом для домен. Даже бакинские станции работали на нефти, когда могли бы работать на газе. Антрацитовая пыль шла в отвалы. Торф, бурый уголь и горючие сланцы лежали без дела.

Но беда была не только в том, что огонь изводил сокровища. Много нефти и каменного угля в центральные районы приходилось привозить издалека — с Кавказа, из Донбасса: тысячи километров пробега.

Советские станции, особенно новые, питаются прежде всего дешевым местным топливом. Они строятся там, где нужны, но топливо для них по возможности изыскивается тут же, на месте. Сталиногорская и Каширская станции — это низкосортный подмосковный уголь. Челябинские станции — это местный бурый уголь. Ивановская, Балахнинская, Шатурская — торф окрестных болот. Зуевская, Штеровская — антрацитовая пыль. Станции в Баку и в Саратове — газ.

Коксующиеся угли предназначаются для металлургии, нефть перерабатывается в ценные нефтепродукты, экономится транспорт.

«Самое местное» топливо — торф. Уже за двадцать километров возить его невыгодно. Между тем в районах, богатых торфом, часто вовсе нет угольных залежей, и если сжигать торф на электростанциях, построенных поближе к разработкам, получается большая экономия на перевозках угля.

Так мы и поступаем в Ивановской, Ярославской, Горьковской областях, в Белоруссии.

До революции одна маленькая Ирландия добывала в несколько раз больше торфа, чем Россия.

А сейчас наша страна добывает в несколько раз больше торфа, чем весь капиталистический мир.

Торф достают из болота теперь у нас не руками, а машинами — либо вымывают сильной водяной струей, либо разрыхляют в крошку и сгребают, либо вычерпывают ковшами экскаватора и кирпичиками расстилают для сушки.

Создаются заводы для искусственного обезвоживания торфа — они позволяют добывать его и в дождь.

Торф идет на удобрение, на производство спирта, кокса и масел, перегоняется в газ. Но главная его служба — создавать электрический ток.

На местном низкосортном топливе, превращенном в ток, растет промышленность там, где при прежнем уровне техники ей было бы трудно развиться из-за отсутствия высокосортного топлива. Электрификация помогает равномернее размещать индустрию, полнее развивать производительные силы.

Электрическая энергия передается на десятки, даже на сотни километров — и энергетический центр, созданный на торфяных массивах или на залежах бурого угля, становится опорой для обширного индустриального района, а не только для того завода, который стоит рядом.

В 1953 году наши электростанции дали 133 миллиарда киловатт-часов энергии.

Сколько же это планов ГОЭЛРО? Пятнадцать!

За неделю Советский Союз вырабатывает больше электроэнергии, чем дореволюционная Россия вырабатывала за год.

Наша страна быстро становится электрической. И это потому, что она стала советской.

В капиталистическом юроде владелец электрической станции током торгует — только для этого он и построил свою станцию. Если торговать электричеством стало невыгодно, он может ее и прикрыть. У него есть конкуренты — владельцы других установок в том же городе. В Петрограде перед революцией было 105 электростанций. В одном доме сеть под одним напряжением, в другом — под иным: электричество — частное.

Конкуренты борются друг с другом, сбивают или нагоняют цену. Корысть, забота не о пользе, а о прибыли.

В социалистической стране у всех электрических станций один хозяин — народ.

И станции строятся для единой цели — чтобы росло народное хозяйство, чтобы людям было лучше жить.

Нет частной собственности на землю, на средства производства, и социалистическое государство легко может выбрать для постройки станции наилучшее место. Оно может бросить на постройку станции нужные средства. Оно может наилучшим образом вовлечь в дело и торф и уголь. Оно может повести линию передачи в любом, самом нужном направлении. Оно может присоединить к линии любое предприятие.

Выбор решается планом, а план исходит из интересов народа.

По плану пятой пятилетки мощность электростанций в Советском Союзе примерно удваивается.

Это значит, что за пять лет мы построим столько же энергетических агрегатов, сколько было построено за все годы до текущей пятилетки.

Год от года увеличивается мощь советской энергетики. Со ступени на ступень поднимается ее техническое совершенство.

В 1954 году в развитии нашей энергетики произошел качественный сдвиг огромного исторического значения.

27 июня была пущена промышленная электростанция на атомной энергии — первая в мире.

До сих пор вся энергетика строилась, в конечном счете, на энергии солнца. Теплота сжигаемого угля, сила падения воды — все это в конце концов концентрат солнечных лучей.

А ныне человек добыл новую, несравнимо более могучую энергию — энергию атомного ядра.

Атомная электростанция, построенная в нашей стране, имеет мощность 5 тысяч киловатт. Ток с электростанции идет в промышленность и сельское хозяйство прилежащих районов.

Ведутся работы по созданию атомных электростанций мощностью 50–100 тысяч киловатт.

Атомные станции внесут резкие изменения в географию энергетики. Их размещение практически освободится от связи с размещением энергетических ресурсов, потому что «сырья» потребуется так мало, что его легко можно будет привезти. Тепловой станции в 100 тысяч киловатт нужно в день примерно 600 тонн угля, атомной станции той же мощности хватит Четверти килограмма урана. Поэтому энергетические центры разместятся в любом том месте, где они нужны народному хозяйству.

Но не в этом, конечно, главное значение атомных станций. Главное в том, что они со временем дадут необычайное обилие энергии. Они облегчат нашу борьбу за изобилие всех жизненных благ.

СИЛА ПОТОКА

Электрические станции в большинстве построены у нас на дешевом топливе, которое раньше считалось бросовым: на буром угле, на торфе, на угольной мелочи. Но станции еще есть и на реках — на дешевом источнике энергии.

Большую гидростанцию соорудить не легко. Надо строить массивную плотину для подпора воды или деривационный канал: забрав воду, он полого идет вдоль берега, «поднимает» реку, а затем с высоты сбрасывает в прежнее русло, которое успело уйти вниз.

Но гидростанции быстро окупаются, потому что там за людей работает нескудеющая сила природы. Не надо постоянно тратиться на топливо, на постройку угольных шахт, — и киловатт-час электроэнергии обходится раз в пять дешевле, чем на тепловой электростанции.

С могучим напором текут великие реки по Русской равнине, по просторам Сибири. Ворочая камни и стачивая скалы, мчатся реки с гор Кавказа и Средней Азии. Нет страны более богатой водной энергией, чем наша. Но гидростанций Россия почти не имела. Сила ее рек перетирала хлебные зерна жерновами мельниц, несла на себе плоты леса да вращала тяжелые водяные колеса старых уральских заводов. Самой большой была гидростанция на Мургабе в царском имении — всего лишь 1 350 киловатт. Сейчас там целый каскад гидростанций.

Ленин был вдохновителем советской электрификации, Ленин был и творцом первой большой советской гидростанции. По его указанию заложили станцию на Волхове. Ее начали строить в годы гражданской войны, в годы разрухи, в тяжелое, голодное время. И строили всей страной.

Сейчас эта станция нам кажется маленькой. Ее едва бы хватило, чтобы насытить электрической энергией аудитории, кабинеты и лифты Московского университета на Ленинских горах. Каждая из турбин Куйбышевской ГЭС будет почти вдвое больше, чем весь Волховстрой.

Но мы любим Волховстрой как первенца советской электрификации, как память о Ленине, как живое воплощение мысли учителя. Станция эта давно уже называется Волховской ГЭС, но народ по-прежнему называет ее Волховстроем, как бы в память о тех днях, когда Ленин был с нами.

Великое значение тех дней с новой силой мы почувствовали во время войны, когда Волховская станция вплотную у линии фронта, под бомбами гитлеровцев, в огне пожаров не переставала работать. По кабелю, уложенному за одну ночь по дну Ладожского озера, она посылала осажденному Ленинграду энергию и жизнь.

За годы советской власти были воздвигнуты десятки гидростанций во всех концах страны. Их строили на крайнем юге — на Куре, на Рионе, где так тепло, что реки никогда не замерзают, и на Крайнем Севере — на Ниве, на Туломе, где летом строители вязли в болотах, а зимой промерзшая земля тупила лопаты, мороз схватывал бетонную массу и донный лед цеплялся за лопасти турбин. Их строили на волжских равнинах — в Иванькове, в Угличе; и у Хорога, в теснинах Памира, где реки пенятся на скалах. Люди пробуравили гору для водонапорного тоннеля у Кутаиси. Заполнили водой зеленую котловину на Храме, где вода с огромной высоты рушится на турбины по трубам. С заведомым наклоном построили большую гидростанцию на глинистом грунте берегов реки Свирь: когда грунт дал осадку, сооружение выпрямилось. А возводя на Дону Цимлянскую гидростанцию, не побоялись и мелкого песка.

Днепр на своем пути к морю пробивался через выступ древнего кристаллического фундамента Русской плиты. Скалы на протяжении почти ста километров загромождали его русло, он был изломан порогами «Ненасытец» да «Волчье горло» — недаром так их окрестили. Лишь искусные лоцманы могли спускаться через стремнины на небольших и вертких «дубах». Пороги делили судоходную реку на два разобщенных отрезка.

В первой пятилетке плотина Днепровской гидростанции перегородила реку ребристой бетонной дугой, подняла уровень воды на 37 метров и образовала обширное озеро — подпор воды от Запорожья достиг Днепропетровска. Скрылись пороги. Днепр превратился в сплошной судоходный путь, пересеченный водяной ступенькой — шлюзом. Самая большая из гидростанций Европы дала дешевый ток Приднепровью, Кривому Рогу и Донбассу.

В помещении пульта, где на мраморных досках с приборами тончайшей чувствительности горят цветные сигнальные лампочки, в полной тишине спокойно сидит человек, дежурный инженер, — и сила смирившегося Днепра в его руках.

Гитлеровцы разрушили здесь все, что могли. Но еще в 1943 году, в разгар сражений, стал проектироваться новый, возрожденный Днепрогэс. И когда гитлеровцы были изгнаны с берегов Днепра, на развалинах станции днепростроевцы принялись за труд. Весной 1947 года первая из новых, уже более сильных турбин Днепрогэса дала ток. А затем и вся станция заработала в полную мощь.

Но Днепрогэсом перестройка Днепра не закончилась. Не вся еще сила взята у реки. Ближе к морю на Днепре достраивается другая, в два раза менее мощная гидростанция — Каховская. Она перехватит ту воду, что проходит через турбины и окна плотины Днепрогэса, даст энергию и поможет оросить днепровской водой засушливые степи Южной Украины. Со временем появятся гидростанции на реке и выше Днепрогэса.

Много гидростанций сооружено в Закавказье, из них Мингечаурская — самая большая.

Земля Эстонии обрывается к Финскому заливу известняковым уступом — «глинтом». Река Нарова, стекая с глинта, образует водопад — его механическую силу брала Кренгольмская мануфактура, выстроенная еще до революции. Сейчас здесь сооружается Нарвская гидростанция.

За войну в Узбекистане успели построить шесть гидростанций, за послевоенное время возвели еще несколько. Среди вновь сооруженных станций Фархадская, на порогах Сыр-Дарьи, у гор Могол-Тау, — одна из самых больших в нашей стране. Она помогает плавить сталь Беговата, перекидывает часть своей энергии Ташкенту. Плотина этой гидростанции облегчает орошение Голодной степи.

Сказочная царевна Ширин, чей замок стоял тут на скале, обещала стать женой героя, который оросит пустыню. Пока богатырь Фархад, чтобы провести воду и овладеть сердцем любимой, сдвигал горы и рассекал скалы, его хитрый соперник расстелил в степи цыновки, и их блеск на солнце выдал за блеск воды. Обманутая Ширин отдала ему руку, и отверженный Фархад подставил голову под острый кетмень, подброшенный вверх.

Злые силы прошлого не дали людям воды, и народный богатырь лишился возлюбленной, лишился и жизни. Это образ несбыточной мечты. Гениальным предчувствием узбекский народ, творец ныне осуществившейся легенды, угадал то место, где будет биться энергетическое сердце его родины.

* * *

Сооружая гидростанции, человек так смело вторгается в природу, что изменяет всю окружающую местность. Бетонная или земляная стена поднимает уровень воды, и река становится доступной для больших судов, сухие поля получают воду для полива. Энергетика, транспорт, орошение, рыболовство — целый комплекс. Ряд отраслей, связанных друг с другом, ускоряет свой рост.

В капиталистических странах тоже, конечно, строят гидростанции и кое-где очень крупные. Однако нигде еще это строительство не развивалось таким темпом, как у нас.

Мы позже начали, но быстро движемся: для этого в Советской стране есть все условия.

В странах капитализма один берег реки — частная собственность, другой берег — частная собственность, пароходная компания — частная собственность, оросительный канал — частная собственность, рыбные промыслы — частная собственность. Невозможно слить все эти частные интересы в единую волю.

Проектов гидростанции на Днепре существовало множество еще в царское время. Говорят, папки с проектами могли бы заполнить товарный вагон. Но землевладельцам было невыгодно отдавать свои поля под разлив днепровских вод, да и достаточных капиталов не нашлось.

Давно родилась мысль и о постройке гидростанции на Волхове, но ее не давали осуществить владельцы электростанций Петербурга — боялись конкуренции.

То же самое и в современных капиталистических странах. В Америке полвека шел разговор о реконструкции реки, связывающей Великие озера с Атлантическим океаном. Ее зовут рекой Св. Лаврентия. На глубоководных озерах — большое грузовое движение, но свободный выход к океану затруднен: глубокосидящим морским судам мешают пороги на реке.

Особых технических трудностей для постройки на этой реке гидростанций со шлюзами нет: и берега и ложе реки скалисты. После многолетних речей и трудов удалось возвести две гидростанции — Бохарнуа № 1 и Бохарнуа № 2, но они не исчерпали вопроса. Надо построить третью гидростанцию — Бохарнуа № 3, решающую. Но дело остановилось из-за обилия препятствий. Препятствия не только в том, что на большом протяжении один берег реки принадлежит Канаде, а другой — Соединенным Штатам. Главное в том, что среди капиталистических монополий находятся сильные противники, они вставляют друг другу палки в колеса и тормозят все дело. Кто сопротивляется? Во-первых, электрические компании: они не хотят иметь конкурента. Во-вторых, железнодорожные компании: зачем им делить барыши с судовладельцами, которые поведут свои корабли по реке, ставшей легкопроходимой? В третьих, владельцы пароходств и портовых сооружений в Нью-Йорке: грузы с озер сейчас в большой мере идут через Нью-Йорк, а Тогда пойдут иным ходом к океану. И, наконец, американские хлеботорговцы — они боятся канадской пшеницы… Потому и получается, что важнейшая проблема внутреннего водного транспорта США остается не до конца разрешенной. Рузвельт не раз предлагал вплотную заняться реконструкцией реки — ничего не получалось. Бесконечное число раз создавались комиссии по изучению вопроса, велись переговоры — результаты не велики.

На американской реке Колорадо за тридцать лет построена, хотя и не полностью, большая гидростанция Боулдер-Дам. Ее построили бы раньше, да время ушло на долгий и бесплодный спор между штатами. Сооружение станции Гранд-Кули на реке Колумбия тянулось почти два десятилетия.

Из Атлантического океана в Средиземное море через Гибралтар устремляется поток во много раз более сильный, чем Волга. Гидростанция там обошлась бы в 12 миллиардов долларов. Следовательно, на нее хватило бы тех народных средств, которые тратятся в США на производство орудий войны всего лишь за несколько месяцев. А энергия Гибралтара могла бы для блага народа напитать электричеством все средиземноморские страны и превратить пустыню Сахару в поля и сады. Можно устроить гидростанцию и в Дарданеллах на течении из Мраморного моря в Эгейское. Но такие проекты остаются при капитализме чем-то вроде курьезной фантастики.

^{Важнейшие гидростанции, строящиеся и вступившие в строй в пятой пятилетке.}

Будучи комплексным делом большого масштаба, гидростроительство по самой своей сути переросло рамки капиталистического строя.

У нас, в социалистической стране, все отрасли хозяйства объединены единым планом. И если где-нибудь строится гидростанция, то этому радуется вся страна, потому что интересы советского народа едины.

На перепадах оросительного Невинномысского канала в Ставрополье появились гидростанции. Казалось бы, явный урон «Нефтеснабу»: там, где жгли керосин, будет гореть электричество. Но это никого не может смутить: «Нефтеснаб» — не частный предприниматель, жаждущий прибыли, а государственная организация, служащая интересам всего народа.

Гидростанция на Свири подняла воду и превратила порожистую реку в глубокий судоходный путь. Кировская железная дорога потеряла часть клиентуры — грузы пошли по воде. Но никому не придет в голову об этом сожалеть. Страна, государство только выиграли: речные перевозки дешевле железнодорожных.

Преимущества социалистического хозяйства, умноженные трудовым энтузиазмом народа, позволяют нашей стране развивать гидростроительство такими темпами, каких не знал мир.

Роль гидростанций в СССР возрастает с каждым годом. За пятую пятилетку мощность всех электростанций увеличивается примерно вдвое, а мощность гидростанций растет круче — увеличивается втрое. И все же мы овладели пока малой долей запасов нашей водной энергии.

Но вот очередь дошла до великих рек Сибири. Это значит, что мы добрались до главных, доселе не тронутых водных богатств.

На Иртыше построена большая Усть-Каменогорская гидростанция, давшая новую силу Рудному Алтаю. А выше, возле устья горной реки Бухтармы, на Иртыше воздвигается новая, более сильная Бухтарминская станция. Ее плотина запрет узкую долину и создаст искусственное озеро, чуть не равное Байкалу, — самое большое в мире. В верховьях Иртыша озеро Зайсан поднимется на десять метров, разольется и изменит очертания.

Недалеко от Новосибирска строится первая из обских гидростанций. Она свяжет Новосибирскую и Кемеровскую энергетические системы, даст электричество промышленности, железным дорогам и сельскому хозяйству, улучшит судоходство на Оби.

Енисей, Амур и Лена еще ждут своего часа, но уже положено начало освоению реки Ангары, притока Енисея.

Впрочем, вернее, не Ангара приток Енисея, а Енисей приток Ангары: в точке слияния Ангара многоводнее. Она сразу родится многоводной — вырывается из Байкала прозрачным, широким и быстрым, никогда не замерзающим потоком. Затем, шурша галькой по дну, устремляется на север, вскипает в базальтовых ущельях на порогах, поворачивает на запад и, пробежав 1 830 километров и спустившись на 380 метров, отдает воду Енисею.

Нет у нас реки более заманчивой для постройки гидростанций, чем Ангара. Полноводная и быстрая, она способна привести в движение несколько гидростанций одну за другой и выработать столько электроэнергии, сколько могут дать Волга, Кама, Днепр и Дон, вместе взятые. И плотины удобно строить на ее скалистых берегах. А главное — нигде нельзя получить электроэнергии более дешевой. Станции будут работать ровно, без спадов, ни капли воды не сбрасывая через гребень плотин — равномерность стока Ангары охраняется водными запасами Байкала. Киловатт-час обойдется здесь меньше копейки. А киловатт-часа достаточно, чтобы добыть 75 килограммов угля, или прокатать 50 килограммов стали, или изготовить 10 метров ткани, или сшить 2 пары обуви.

И это еще не все: вокруг лежат несметные богатства и только ждут, когда их полным ходом пустят в дело. Тут и черемховский уголь — по добыче самый дешевый в стране. Тут и железные руды Приангарья. И соль в Усолье-Сибирском. И сырье для алюминия. И прямоствольные сосновые леса без конца, без края…

Все это закрутится в колесе гигантского комбината — электричество, электросталь, алюминий, уголь, бензин из угля, искусственный шелк и каучук, химические удобрения, машины, изделия легкой промышленности.

Советская индустрия шагнула в Сибирь могучим Урало-Кузнецким комбинатом, а скоро шагнет еще дальше столь же богатым промышленным комплексом Ангаро-Енисея. Восточная Сибирь выйдет из далекой дремучей тайги в первый ряд индустриальных центров мира.

Время, подготовленное всем нашим прежним развитием, пришло: XIX съезд Коммунистической партии принял решение об использовании водной энергии реки Ангары. Первая из ангарских гидростанций уже строится около Иркутска. Это одна из крупнейших наших гидростанций.

«Поражая воображение своей грандиозностью, — писал Алексей Максимович Горький, — развертываются сказочные картины будущего Сибири…» Мы близки к воплощению этих сказочных картин будущего.

НА ВОЛГЕ — МИР

Великая работа, развернувшаяся в Советском Союзе, настолько грандиозна, что она может быть рассчитана только на мир, притом на мир прочный.

Это видят все. Это видят и те за рубежом, кому наши враги нашептывают, будто Советский Союз замышляет войну.

Советский Союз — страна богатая, она может щедро направлять средства на достижение поставленных перед собою целей. Но каждому, кто хоть и далек от экономической науки, но может здраво мыслить, ясно, что бюджет любой страны не может сколько угодно растягиваться. И если Советский Союз, не забывая, конечно, об укреплении обороны, затрачивает огромные силы на трудное дело покорения природы, на развитие мирных отраслей хозяйства, на создание для людей счастливой жизни, — значит, он целиком поглощен этим мирным строительством. Раз советский народ поступает так, значит он уверен в себе и спокоен за будущее.

Великолепные здания Москвы, новые стадионы Ленинграда и Баку, Дворцы культуры на Урале и в Сибири, новые санатории Кисловодска и Сочи, новые села Таджикистана и Белоруссии — все рассчитано, на мир. Подвиги новаторов в цехах, высокие урожаи, новые скорости поездов, полки новых книг, достижения искусства — все это не что иное, как вера в мир. Проложена новая, кольцевая линия метрополитена в Москве, ожила от века сухая Самгорская степь в Грузии, открыт университет в Туркмении, пропеты новые песни народными поэтами Киргизии, побиты мировые рекорды советскими конькобежцами на горном ледяном стадионе Казахстана — во всем этом воплотилось устремление советского народа к коммунизму, к миру.

Люди самых дальних стран видят, с каким героизмом, с какой мощью, с каким победным торжеством идет советский народ, руководимый великой партией, по дороге мирного труда к коммунистическому будущему. И, вдохновленные его примером, выступают против войны, преграждают ей путь.

На земном шаре есть точка, где с особенной силой проявились следы войны, и именно там с необычайной выразительностью они перечеркнуты сейчас штрихами созидаемого мирного будущего. Эта точка — Сталинград на Волге.

Когда на московском самолете приближаешься к Сталинграду и когда он еще не виден, волнение от предстоящей встречи с этим городом уже захватывает сердце — внизу проходит излучина Дона. И вслед за нею, за пустошами прибрежного песка, открываются подступы к городу — зеленовато-бурые, волнистые поля. И видно с высоты, как земля истерзана. Остатки противотанковых рвов, извилистые черточки окопов, кое-где еще не запаханные воронки от разрывов. Рубцы войны. И вдруг эту иссеченную шрамами землю пересекает прямая, ровная голубая черта. Она гасит след боев. Это свежее русло Волго-Донского канала.

Еще недавно центр Сталинграда по сравнению с прежде поднявшимися заводскими районами выглядел разрушенным. Но теперь и он отстроился. Вон сквозь ряды новых многоэтажных домов идет новая улица. Как она называется? Улицей Мира.

Братская могила героев на крутом берегу Волги у северной окраины города, за Тракторным заводом. А рядом — створ Сталинградской плотины. Черты войны, которая прошла, и черты будущего, которое создается, — они рядом, и победа мира над тенью войны очевидна.

В Сталинграде поток Волги достигает наибольшей силы. И Сталинград стал местом постройки гигантской гидростанции.

Любили мы и раньше свою славную, родимую Волгу, но оставить ее такой, какая она была, не захотели.

Раскроила всю страну от лесов на севере до пустынь на юге, разбросала притоки направо и налево и текла в покое, текла, как сто и тысячу лет назад. А на берегах ее стали расти и расти заводы, пожирать электричество. Где же взять энергию? Угля здесь нет, а нефть не затем открыли, чтобы сжигать под котлами. Пусть уж Волга сама и родит энергию, пусть не зря бросает в Каспий тяжесть 250 кубических километров воды в год.

Бегут, бегут бывало по реке пароходы, но бегут с опаской: глубины волжских плесов сведены на нет перекатами, их больше трехсот. И землечерпалки никак не могут с ними справиться. Что толку в глубоком плесе, когда на перекате матрос достает шестом дно и кричит «под-табак». Снег недолго задерживается в сильно уже разреженных лесах, он тает быстро и уходит сразу широким весенним разливом. Летней Волге воды остается немного. Весенний разлив — это летняя мель. У реки велик «твердый сток» — вода несет много мути, много «взвешенных» частиц. Отлагая наносы, Волга часто меняет фарватер, как в Саратове: то далеко отпрянут волжские воды от набережной, то вновь к ней приблизятся. Так было — и так не могло оставаться. Волга обязана была стать глубоководной рекой.

Волга пересекает засушливую зону. По берегам реки на полях колосья ждут: вот-вот дохнет суховей, будто подует из раскаленной печи. А внизу, в берегах, плещется вода, и ни одна ее капля не увлажняет почву. Волга должна оросить сухое Заволжье.

Вот и встала с первых же лет советской власти грандиозная триединая задача реконструкции Волги. Великую русскую реку нужно было заставить разом делать три дела: вырабатывать электроэнергию, орошать засушливые поля и быть хорошей судоходной дорогой.

Чтобы этого достичь, надо было продуманно, согласованно, смело размахнуться на громадном пространстве — не только от Калинина до Астрахани, но, как увидим, и пошире. Никакой капиталистической стране такая задача не под силу. Но и мы, при всех тех общественных преимуществах, какими обладаем, такую задачу можем решать только по частям.

И иной раз сами не замечаем, как далеко уже продвинулись к цели.

На Волге и ее притоках Каме и Оке будет построена цепь гидростанций. Они дадут много энергии — почти половину того, что сейчас вырабатывают все электростанции страны.

Плотины подопрут воду и превратят Волгу в цепь длинных озер — водохранилищ с большими глубинами. Подпор дойдет до подпора, водные ступеньки соберутся в сплошную лестницу. А кроме того, плотины верхнего течения станут задерживать талую весеннюю воду и спускать ее летом, в маловодное время. Разлив будет пойман и так распределен, что и летняя Волга станет глубокой. По потоку грузов она уподобится сорока железнодорожным магистралям.

Все это важно. Ведь Волга — хозяйственный стержень огромного районного комплекса. В бассейне Волги живет более четверти всего советского народа.

Это и называется реконструкцией Волги. Цепь сильных гидростанций, глубоководный путь и поливное, не знающее недородов земледелие.

Наступление началось с верховьев. Не только потому, что там Волга уже и станции строить легче, но и потому, что нижние станции рассчитаны на существование верхних. Ведь именно верхние станции задерживают основную часть весенней воды и, постепенно спуская накопленную воду, регулируют весь режим стока на реке. Пуская летом дополнительную воду, делая «попуски», они как бы доливают в реку воды и облегчают работу нижних гидростанций.

Во второй пятилетке на Волге была сооружена еще сравнительно небольшая станция в Иванькове, где начинается канал имени Москвы. За плотиной легло «Московское море», подпор воды зашел за Калинин. Когда едешь в поезде из Москвы в Ленинград, среди лесов за Клином видишь широкий разлив: это и есть «Московское море» на Волге.

^{Реконструкция Верхней Волги.}

Перед Великой Отечественной войной была построена более крупная станция пониже — в Угличе. А в ноябре 1941 года дала первый ток станция еще ниже — в Щербакове, бывшем Рыбинске. Это был уже гигант с диаметром рабочих колес у турбин в девять метров. На пути из Ленинграда пришлось перестроить два моста: детали генератора не проходили под фермами.

Затопив все низменное междуречье Шексны и Мологи, разлилось «Рыбинское море». Оно лишь вполовину меньше Онежского озера, по площади второго в Европе. Когда плывешь посредине, не видно берегов. Рыбаки промышляют на морских катерах. Волны в бурю вздымаются на высоту в два человеческих роста. Местный климат стал влажнее.

На дне «моря» срубили лес, разобрали дома, перенесли свыше 600 селений и 6 городов. Окна в плотине закрыли — и все, что, осталось, медленно погрузилось в воду.

Весьегонск и Пошехотье-Володарск, от века сухопутные, превратились в «морские порты» с пароходным сообщением. Вода на севере подошла к Череповцу на железной дороге Ленинград — Вологда, и Череповец стал волжским «аванпортом» Ленинграда.

Все окрест изменилось. Желтеет свежий пляж под размытым косогором. Ствол дерева опрокинулся в воду, но еще цепляется за берег лапами корней. Засохшая сосна стоит по пояс в воде. Холмы превратились в острова. Жители заботливо свезли с них лосей. Кувшинки цветут там, где цвели ромашки. Нет-нет, со дна всплывает торфяной массив и блуждает, как пловучий остров. У берега колхозники пашут, и уже не черные грачи, а белые чайки летят за плугом.

Щербаковский гидроузел задерживает много талой воды и уменьшает наводнения: в Ярославле, ниже Щербакова, раньше Волга вздувалась весной метров на десять, а теперь поднимается всего лишь на три-четыре метра. А летние глубины увеличились на метр.

«Попуски» из «Рыбинского моря» стали сказываться до Камского Устья и ниже. Где-нибудь под Ульяновском волна забежала на прибрежный песок, вчера ее там не было. Пароход не царапнул дно на отмели. Знай: за тысячу километров вверх по течению на бетонной плотине был поднят щит. В Щербакове думают об Ульяновске: свидетельство единства страны, живущей одним хозяйством, одной разумной волей.

Эта переделка затронула лишь верховья реки, лишь макушку ветвистого дерева, а уже налилась новой силой Центральная энергосистема, глубокосидящие астраханские речные корабли дошли до Москвы. Нужно было спуститься еще ниже, наложить руку не на верхнее, а на среднее течение Волги, где она и шире и сильнее, и тогда «отдача» была бы еще щедрее, еще весомее. Промышленность росла и все больше требовала энергии, грузы не вмещались в прежние суда…

И лишь кончилась война, у Горького стали строить еще более мощную гидростанцию, чем Щербаковская. Там, у Городца, перед слиянием с Окой, волжский поток примерно равен Днепру у плотины Днепрогэса. Еще миллиарды киловатт-часов энергии, подпор воды к Щербакову, новая западня для весенних вод, увеличение волжских глубин от летних «попусков». Фронт покорения Волги спускался все ниже.

Тут началось и движение с фланга: возводилась гидростанция на Каме в уральских предгорьях. У этой станции своя конструкция, агрегаты устанавливаются в самом теле плотины, устроен шлюз для сплава леса.

Оставалось сделать решающий удар — взнуздать Волгу на самом ее разбеге, на гребне ее могущества, еще ниже по течению, где она, приняв Каму, разливается во всю свою ширь. Тогда проблема реконструкции Волги была бы в основном решена.

И Советская страна не стала долго ждать. Она взялась за это всего лишь через пять лет после окончания войны. Назрела потребность, и скопились силы. Началось сооружение величайших в мире Куйбышевской и Сталинградской гидростанций — по три-четыре Днепрогэса каждая.

^{Рыбинское водохранилище.}

Нигде и ничего не строили еще на земле более громадного и более трудного.

Прежде чем протянуть стену плотины в пять километров длиною, прежде чем взгромоздить эту немыслимую тяжесть на мягких грунтах, надо было прощупать каждый шаг. В волжской долине выше Куйбышева топографы исколесили такой маршрут, что, сменяя друг друга, могли бы, пожалуй, дойти от Северного полюса до Южного. Гидрологи для промеров за одну зиму пробили в мертвом волжском льду более сорока тысяч лунок. Геологи пробуравили толщу земли общим счетом в сто километров.

А потом началась циклопическая работа строителей: подвести железнодорожные ветки, навесить над Волгой канатные дороги, разбить поселки, вогнать в дно реки стальной забор, углубиться за ним экскаваторами намного ниже русла, уложить гору бетона, намыть вал земли поперек всей реки и по ее гребню пустить автомобили и поезда, устроить шлюзы и смонтировать агрегаты, ростом каждый с десятиэтажный дом. Пятилетие ни на час не затухающей работы в борьбе с напором течения, с корой зимнего льда, с сочащейся подземной влагой, с рыхлостью или трещиноватостью пород.

Отовсюду пошла помощь. Поступили на стройку автоматические бетонные заводы — они изготовлены в Москве; присланы многоковшовые электрические экскаваторы — они из Киева; гигантские автомобили-самосвалы — они из Минска; турбины — они из Ленинграда…

Плотина у Куйбышева своим правым плечом — бетонным зданием гидростанции — прилегает к зелено-курчавым откосам Жигулей, а валом из земли уходит далеко на луговой берег к бетонному водосливу и к шлюзам. Сталинградский гидроузел посадит бетонную коробку станции и шлюзы посредине, на месте вычерпанного экскаваторами Песчаного острова, а земляная плотина разлетится в стороны — направо примкнет к крутому береговому обрыву, а налево уйдет по низкой пойме.

Куйбышевская и Сталинградская станции будут отдавать электричество почти поровну. Между тем мощность всех турбин Куйбышевской гидростанции — 2,1 миллиона киловатт, а Сталинградской — несколько более 1,7 миллиона. Это значит, что верхняя, Куйбышевская запруда поможет распределить сток Волги еще более равномерно по времени — и сталинградские турбины с меньшей общей мощностью будут давать относительно больше энергии. Эффект Сталинградской гидростанции предрешен существованием других волжских станций.

Вся дореволюционная Россия и за десять лет не произвела бы столько электрической энергии, сколько будут давать эти две станции вместе за год.

В Поволжье на дешевой энергии поднимутся и электрометаллургия, и химическая переработка нефти, и машиностроение, и производство предметов народного потребления, по железным дорогам пойдут электровозы, поля увидят электротракторы и электрокомбайны. А в будущем электричество поднимет волжскую воду в оросительные каналы сухого Заволжья и Прикаспия. Но Волга окажется таким богатым источником энергии, что хозяйство Поволжья при всем его развитии одно поглотить ее не сможет. И отдаст ток на сторону.

Кто же из соседей Поволжья в нем нуждается больше всего? Конечно, Центр с ядром советской промышленности, с россыпью многолюдных городов. Он все растет — и жадно впитывает энергию Волги.

Электричество Иванькова, и Углича, и Щербакова — всех этих ступенек волжской энергетической лестницы — вливается в Центральную энергосистему. На нее же будет работать и Горьковская гидростанция. Приплюсовываются к Центральной энергосистеме щедрой поддержкой и Куйбышев, а затем и Сталинград. Это кольцо электрического тока будет самым крупным в мире. Соединившись с южным кольцом Донбасс — Ростов — Днепрогэс, оно станет единой высоковольтной сетью середины Европейской части СССР, основой для создания единой энергетической сети всей страны. Останется в будущем присоединить к ней Ленинград, Белоруссию, Кавказ и Урал, а за Уралом потянется и Кузбасс, а там со временем и Енисей с Ангарой… Вот что обещают нам две новые станции на Волге.

Первый шаг — дотянуть до Москвы электроэнергию от Куйбышева и Сталинграда. Тысяча километров, длина небывалая! Чтобы ток совершил такой скачок, его напряжение нужно поднять до 400 тысяч вольт — почти вдвое против наивысшего из существующих сейчас. Нужно построить мачты высотою почти в тридцать метров. И на каждую мачту повесить три тонны изоляторов.

Плотины подопрут Волгу, вытянутся на сотни километров новые «моря», размером зеркала догонят и перегонят «Рыбинское море». Площадка старою Ставрополя, увезенного на возвышенность, уйдет под воду, Саратов окажется на берегу широкого озера, Волга подойдет к домам Казани, которые сейчас в пяти километрах от реки. Озираясь на маяки, суда с глубоким килем выйдут навстречу высокой волне. Они пойдут, полные грузов, напрямик над затопленными лугами. И сильные ледоколы уже ранней весной, а может быть и зимой, будут расчищать им дорогу. Ценные породы рыб будут поселены в этих новых озерах, а для тех пород, что поднимались по Волге метать икру в верховьях рек, устраиваются искусственные нерестилища ниже плотин.

Электрические гиганты Куйбышева и Сталинграда — решающий шаг в овладении Волгой. Решающий, но еще не окончательный. Чтобы взять у Волги всю ее силу, надо заполнить в цепи недостающие звенья: например, между Куйбышевом и Горьким построить гидростанцию в Чебоксарах. Тогда-то ступеньки водной лестницы сольются, нижний подпор достигнет соседнего верхнего подпора, и река в старом понимании исчезнет — превратится в вереницу озер с медленным течением и без весенних разливов.

Строительство Чебоксарской гидростанции на Волге, как и Боткинской на Каме, уже началось.

Еще вчера мы говорили: «проблема реконструкции Волги…» Сегодня — какая же это «проблема»?

Конечно, не все еще в этом сложнейшем деле изучено, но главное уже предрешено. Остается довести дело до конца.

На карте мира самая большая река Европы наглядным уроком для всех стран и народов из тоненькой змейки превращается в синее ожерелье озер. Пожалуй, эту поправку советских людей к физической географии земного шара можно было бы увидеть и с другой планеты.

КАСКАД

На реке можно построить целую цепочку гидростанций. Течение преграждают ступеньками плотин: вода гасит свою стремительность на турбинах верхней ступеньки, вырывается на свободу, с новой силой мчится вниз, снова перехватывается, снова дает разбег, и снова турбины ее ловят.

Такой каскад и создается на Волге. Будет каскад на могучей Ангаре. Есть каскад на Вуоксе, текущей по Карельскому перешейку. Продет через турбины почти десятка гидростанций горный поток Большой Алма-атинки. На Чирчике и его рукавах под Ташкентом сейчас уже целое гнездо гидростанций.

Создан каскад и на Севане.

Озеро Севан лежит в запруде из окаменевшей лавы на высоте почти в два километра над уровнем океана. Это одно из самых больших высокогорных озер земного шара: полторы тысячи квадратных километров.

Севан был водонапорной башней на замке, чашей, вознесенной над страной, жаждущей влаги. Воду он едва цедил: из Севана вытекает единственная река Раздан (Зангу), и озеро за год из своих постоянных 58 500 миллионов кубометров отдавало через сток Раздана только 50 миллионов.

Спустить часть озера на иссохшие поля предлагали еще до революции. Но царь ответил: «Наполнить флягу моего солдата в области Армянской и так воды хватит».

Спуск Севана начался лишь недавно.

Перед этим Севан изучили: глубины на озере пришлось промерить шестьдесят тысяч раз.

Вода Севана мчится вниз обогатившимся Разданом. И мчится с постоянной силой — сток Раздана зарегулирован озером, как сток Ангары из Байкала.

Севанская вода входит в открытые устья каналов и орошает пустовавшие земли. Виноградники, сады и поля хлопка, напоенные влагой Севана, тянутся к предгорьям Алагеза. Постепенно обнажается и будет возделана часть озерного дна.

Но этого мало. Прежде чем впасть в Араке, Раздан пробегает полтораста километров и на этом протяжении падает на целый километр. И на Раздан, на этот пологий «водопад», будет нанизано несколько гидростанций. Вода польется от станции к станции по открытому руслу, по деривационным каналам, по тоннелям. Армения получит не только десятки тысяч гектаров новых садов и полей, но и много электрической энергии — больше, чем дает Днепрогэс. По энергетической ценности кубометр севанской воды равен двум килограммам донецкого угля.

Из крупных станций каскада уже работают Озерная, Гюмушская и Канакерская.

Дешевая, обильная электроэнергия Севанского каскада преобразит все хозяйство Армении. И уже преобразила: Ереван стал центром энергоемких производств. А когда каскад станет работать в полную мощность, индустрия Армении увидит еще больший расцвет.

Задача заключается в том, чтобы воду Севана тратить разумно и бережно.

Озеро медленно сливают через тоннель, прорытый у истоков Раздана, как драгоценную влагу из кувшина через носочек. Там-то, возле истока Раздана, и построена гидростанция Озерная. Ее подземные турбины — кран Севана: прежде чем вылиться из тоннеля в речное русло, вода проходит через них. Кран открывают и закрывают, когда нужно.

Озеро уже опустилось на несколько метров: у крутых берегов над синей плоскостью видна белая каемка, у пологих — наружу вышло дно. За полвека Севан опустится на полсотню метров.

А дальше? А дальше перестанет опускаться.

^{Севанский каскад (макет).}

И турбины каскада остановятся? Нет, они смогут работать.

Но где же возьмут они воду? В том же Севане.

В решении этого противоречия и заключается все дело.

Севан — не только водонапорная башня. Это еще и выпарочный котел. 50 миллионов кубометров воды озеро ежегодно отдавало через Раздан и 60 миллионов теряло на фильтрацию. А получало оно за год из туч и речек 1 320 миллионов. Куда же пропадала разница в 1 210 миллионов? Куда Севан девал 12 кубометров из каждых 13? Куда исчезала эта масса воды?

Она испарялась под лучами горячего кавказского солнца. Подхватывалась ветрами и уносилась прочь.

Надо было сократить испарение, отнять воду у природы. Убереги на Севане от испарения один процент влаги — и оросишь более тысячи гектаров плодородной земли. А тысяча политых гектаров в Армении — это 10 000 тонн винограда, или 1 500 тонн хлопка, или 10 000 000 банок фруктовых консервов.

Ложе Севана таково, что отделаться от излишнего испарения можно.

Озеро состоит из двух частей, соединенных проливом: обширной, но мелкой, и сравнительно небольшой, но глубокой. На обширную мелкую часть и приходится основное испарение. Вот эта обширная, но мелкая часть Севана теперь и выливается. За полвека она исчезнет.

Когда мы хотим, чтобы чай побольше отдал пара и остыл, мы наливаем его из глубокого узкого стакана в широкое мелкое блюдце. У Севана блюдце отнимут. Оставят стакан.

Приток воды в озеро от рек и дождей будет лишь немногим меньше, чем был. А испарение вслед за уменьшением зеркала постепенно сокращается. Оно сократится в шесть раз. Но настанет момент, когда за счет сокращения испарения сэкономится столько воды, что, несмотря на усиленный сток по Раздану, зеркало озера перестанет уменьшаться. Расход сравняется с приходом.

Познавая законы природы, человек поправляет ее. Сокращением озера он создает, в сущности, новую мощную реку.

Не нужно жалеть утраченной красоты высокогорного озера: красота не утратится. Исчезнет лишь часть Севана, далекая от дороги. А тот Севан, которым мы привыкли любоваться с шоссе Ереван — Кировакан, сохранится. Путник и через полвека восхитится, встретив в горах каменную чашу с лазоревой водой.

МАШИНЫ И ЛЮДИ

Без обилия энергии страна не может быть сильной. Не может быть сильной страна и без собственных машин.

Без собственных машин не будет товаров в магазине: ситец ткут на станках, ботинки шьют на обувных машинах, масло сбивают в сепараторах. Но нам надо не только ткать ситец и шить обувь, но и выпускать автомобили, тракторы, паровозы, самолеты, без них страна не может жить. Мало производить и автомобили — надо делать оборудование, с помощью которого их производят. Перфоратором рабочий добудет руду, в домне выплавит чугун, а в мартене — сталь, на блюминге и других станах получит прокат, прокат обратит в станки, с помощью станков создаст автомобиль…

Машины нужны и полям и фабрикам. Без них немыслимы ни современный транспорт, ни современная армия.

В царской России две трети оборудования ввозилось из-за границы. Сооружение фабрик обычно сводилось к возведению стен и сборке купленных за границей станков. Люберцы монтировали из чужих деталей жатки и косилки, Подольск — швейные машины…

Да и такое машиностроение ограничивалось Центром, балтийским берегом и отчасти Украиной.

Восток оставался не только страной без машиностроения, но, в сущности, и страной без машин.

Превратить СССР из страны, ввозящей оборудование, в страну, производящую оборудование, — такую задачу поставила Коммунистическая партия, поднимая наш народ на подвиг индустриализации.

Советский народ в трудах, в борьбе решил эту задачу.

Вся крупная промышленность по объему продукции выросла у нас к началу Великой Отечественной войны, как уже говорилось, почти в 12 раз. А машиностроение — в 54 раза. Это значит, что оно росло намного быстрее, чем промышленность в целом.

Советское машиностроение заняло первое место в Европе, некоторые его отрасли — первое в мире.

Рабочий в капиталистической стране боится машины: появилось новое изобретение — жди, тебя уволят, будешь безработным. И крестьянин перед машиной трепещет: пустил богатый землевладелец тракторы на поля, снизил цены при продаже урожая, отбил покупателя — заколачивай мелкий фермер свой домишко, отдавай землю за бесценок и ищи работы, где придется. В США в применении к безработным и бездомным фермерам существует даже особый термин — «вытракторенные».

А наши люди не боятся машины, любят ее. Безработицы нет, рост продукции не страшит, а радует. Нигде так охотно не применяются машины, как в Советском Союзе, — они у нас не только сберегают труд, но и облегчают его.

Ни в одной из самых развитых капиталистических стран машиностроение не занимает в народном хозяйстве такого большого места, как у нас: около 40 процентов всей продукции крупной промышленности. И этот факт, может быть, сильнее многих других говорит нам: да, Русь уже не та! Государство сохи и телеги стало государством машин.

Страна создала собственное машиностроение, и оно стало залогом ее экономической независимости.

Свои, советские автомобили заполнили улицы наших городов, оживили дороги, проникли в деревню. Работа темно-зеленых грузовиков, глянцевито-цветных легковых машин стала неотъемлемой частью жизни наших заводов, учреждений, колхозов. За короткий срок автомобиль прочно вошел в наш хозяйственный быт. Мы к этому привыкли, а ведь это переворот в экономике страны, в культуре.

Свои, советские тракторы и комбайны вышли на поля. Уже не сила лошади, а сила мотора обрабатывает землю и убирает урожай. Новую, колхозную жизнь увидела деревня вместе с новой сельскохозяйственной техникой.

Свои, советские самолеты поднялись над страной, чтобы сократить ее расстояния, сблизить ее города, обезопасить границы. СССР стал страной передовой авиатехники. Народ выдвинул искусных конструкторов и летчиков.

В технической культуре народа произошел переворот. Он стоил тяжелых усилий, терпеливой выучки, упорного труда.

Свои, советские станки ткут у нас ткани, шьют обувь, выделывают детали машин.

Еще и до войны было у нас много автомобилей, тракторов, станков. Но приглядитесь сейчас к машинам на магистралях, на заводах, в небе, на полях: ведь большей частью это новые машины, новые марки. «Победа» и «ЗИМ», дизельный трактор, самоходный комбайн, телевизор, карусельный станок, обрабатывающий «деталь» размером в тринадцать метров… После войны список выпускаемых машин сильно обновлен.

Советское машиностроение быстро растет, растет на новой технической основе. К началу пятой пятилетки оно по размеру продукции превысило довоенный уровень более чем вдвое. За пятую пятилетку увеличит продукцию тоже более чем вдвое.

Скоро мы решим важную задачу — завершим в основном механизацию тяжелых и трудоемких работ в промышленности и строительстве, завершим механизацию основных полевых работ в колхозах.

Страна научилась не только управлять машиной, но и делать любые машины, сколь угодно сложные. Шагающие экскаваторы и пловучие землесосы, заменяющие несколько тысяч рабочих каждый. Электронные микроскопы, увеличивающие в сто тысяч раз. Радиолокаторы, издалека нащупывающие любой самолет. Реактивные самолеты, в полете обгоняющие звук. Автоматические линии из нескольких станков, где 228 шпинделей с 536 инструментами сами сверлят, режут, измеряют металл и каждые две минуты выдают блок автомобильного мотора — человек лишь следит у пульта с сигнальными лампочками.

Автоматизация все глубже проникает в производство. А ведь это — одна из важнейших сторон технического прогресса в промышленности.

В четвертей пятилетке был создан у нас первый автоматический завод. Он изготовляет алюминиевые поршни для мотора грузовых автомобилей. Там все автоматизировано, начиная с подачи сырья в электропечи и кончая упаковкой.

Почти полностью автоматизировано управление работой домен и мартенов. Многие прокатные станы тоже работают «сами». Гидростанции Узбекистана давно уже автоматизированы и управляются на расстоянии — телемеханически. Успешно решается задача полной автоматизации районных гидростанций.

Чтобы ввести автоматизацию, изобретаются самые хитроумные приборы.

Но это еще не все, что нам нужно. Многих машин недостает, не все машины совершенны.

Страна идет вперед. Должно непрерывно развиваться и наше машиностроение.

Все годы машиностроение росло, меняя свою географию. Оно сдвигалось на восток, хотя сдвиг этот все еще недостаточен.

Рост советского машиностроения начался с Центра. В первой пятилетке только здесь были нужные кадры. На ленинградском «Красном путиловце», на московском «Динамо», на горьковском «Красном Сормове» люди уже имели дело с металлом, с машинами. Здесь были заводы хотя и не очень большие на наш сегодняшний масштаб, но для начала все же достаточно вооруженные станками, инструментами, двигателями. Их окружали подсобные заводы.

Здесь и завязали бой. «Красный путиловец» стал учиться делать тракторы. На московском «АМО» уже не только ремонтировали заграничные автомобили, но и начали создавать свои собственные. В Сормове приступили к производству новых дизелей. Коломенский завод увеличивал мощность паровозов.

А рядом со старыми заводами росли стены новых. За год на пустырях «Сукина болота» была построена первая очередь московского «Шарикоподшипника». В Горьком у деревни Монастырка за полтора года вырос один из самых больших в мире автомобильных заводов.

Да и сами старые заводы превращались в новые. Маленький «АМО» стал гигантом «ЗИСом». Нацело изменился завод «Динамо». «Красный путиловец» превратился в огромный завод имени Кирова. Ярославские авторемонтные мастерские преобразились в завод большегрузных автомобилей «ЯЗ». Поднимались бастионы передовой технической культуры.

Не только росли старые машиностроительные центры — создавались и новые. Назревал важный сдвиг в экономической географии страны: корпуса машиностроительных заводов воздвигались на отсталой окраине. Заводы Центра, наладившие выработку сложных машин, передавали свой опыт массового производства этим новым, отдаленным заводам. И страна узнала тракторы Поволжья и Урала, сельскохозяйственные машины Северного Кавказа и Средней Азии, станки и паровозы Сибири.

Заводы размещали продуманно. Тракторные — в зерновой полосе, а также поближе к источникам металла: Харьков, Сталинград, Челябинск. Заводы тяжелого машиностроения — в районах черной металлургии, где сразу был и поставщик и потребитель: один завод сел в Донбассе — Ново-Краматорский, другой на Урале — Уралмаш. Вагоностроительные — там, где легко сочетать лес и металл, — скажем, в Нижнем Тагиле. Заводы машин для хлопковых полей — в Узбекистане, крае хлопководства. Заводы драг — на подступах к золотоносной тайге: в Красноярске, Иркутске… Комплексность хозяйства увеличивалась, перевозки машин сокращались.

Города меняли облик. Старый торгово-ремесленный Харьков стал городом квалифицированных мастеров, инженеров, ученых. Челябинск из тихого провинциального городка превратился в крупнейший индустриальный центр: ни один тракторный завод мира не сравнится с Челябинским. Индустриальный облик приобрел Ростов: Ростсельмаш стал выпускать больше сельскохозяйственных машин, чем выпускала вся царская Россия.

В аграрном Поволжье на старом Урале, в далекой Сибири выросла первоклассная промышленность, сложились рабочие кадры, новая, индустриальная культура. Какое это имело значение — показала война.

Центр оказался в зоне сражений. Питать фронт оружием пало на долю индустрии Советского Востока. И он своей производственной культурой не только сравнялся с Западной Европой, но и превзошел ее.

Невиданному взлету индустриальной мощи Востока в годы войны, конечно, немало помогла эвакуация индустрии и рабочих из Центра. Но перебазирование промышленности не могло бы удаться, если бы уже ранее на Востоке не была выкована новая индустрия, новая культура труда.

На вершине этого взлета был Урал. В годы войны он не только строил танки, — он оборудовал их всем своим: своими моторами, своими подшипниками, своей резиной, своей электропроводкой, своей радиоаппаратурой, своими изделиями из пластмасс. Он производил свои станки: токарные, револьверные, сверлильные, расточные, шлифовальные, агрегатные, автоматические и всякие иные, а станки — это «сердцевина машиностроения», как говорил Орджоникидзе. Машиностроение проникло во все уголки Урала. Менялись и росли заводы: Уралмаш за войну увеличил производство в семь раз. Менялись и росли города: еще недавно железорудный и металлургический Нижний Тагил стал прежде всего городом машин.

^{Основные центры машиностроительной промышленности прежде и теперь.}

Бывало в России с человеком, закутанным в шубу и обремененным припасами на далекий путь, шутили: «Собрался, как в Ирбит на ярмарку». Этот торговый городок северного Зауралья казался воплощением заброшенности, глухим захолустьем. Сейчас Ирбит — промышленный город, известный своими мотоциклами, автоприцепами.

Штрих Урала военных лет: в Свердловске возник турбинный завод; еще не было закончено строительство, а он уже давал продукцию: страна не могла ждать — это был у нас тогда единственный источник турбин. И рабочих и инженеров не хватало. Не хватало многого. Завод жил в непрерывном напряжении. Но свою задачу он выполнил. Лучшие турбостроительные заводы в мирное время осваивали за год не более одной турбины нового типа, — за один военный год на этом заводе освоили четыре типа турбин.

Урал совершенствовал технику: литье под давлением, штамповка вместо ковки, автоматическая сварка, закалка токами высокой частоты. На Урале выдвигались новые люди, герои труда, революционеры производства: бригадир сварщиков Егор Агарков, бурщик Илларион Янкин, фрезеровщик Дмитрий Босый. С дней войны мы помним имена этих героев труда так же, как имена героев-воинов.

Сейчас, в послевоенное время, Урал по размаху машиностроительной промышленности, по уровню ее культуры, пожалуй, мало в чем уступит Центру. Турбинный завод, только недавно родившийся, производит паровые турбины, идущие в Москву. В Челябинске создан часовой завод, который первым стал собирать часы на конвейере. Уралмаш строит небывалые землеройные машины: экскаваторы, выпущенные заводом за последние пять лет, заменяют труд полутора миллионов землекопов. Кроме всем известного Уралмаша, появился новый — Южуралмаш.

Культура экономических районов в значительной степени измеряется культурой их жителей, высота промышленного развития — совершенством мастерства. Тут Центр стоит на первом месте, но уже никто не удивляется, когда его в чем-нибудь догоняет или даже перегоняет бывшая «окраина». Московский токарь Павел Быков довел резанье металла до, казалось бы, немыслимой скорости — свыше 3 тысяч метров в минуту — и выполнил за четвертую пятилетку 22 годовые нормы. Но уральцы не отстали: свердловский зуборез Виктор Пономарев разработал такие методы работы на станке, что выполнил за то же время не 22, а 30 норм. Токарь Василий Колесов со Средней Волги придумал новую форму резца и, давая пример всем токарям страны, повысил производительность труда на станке в десять с лишним раз.

На Советском Востоке сейчас не только много металла, но и много уменья. Об этом говорят трудовые подвиги, о которых мы узнаем ежедневно.

И в Центре и на Востоке — везде в труде советских людей сливаются энтузиазм и мастерство.

Машиностроение развивается у нас во всех областях и республиках. Это самый знаменательный сдвиг в экономической географии страны, ибо он свидетельствует о небывалом подъеме производственной культуры народа.

Взглянем для примера на далекие сибирские реки. В Тюмени на Туре — речное судостроение.

В Омске на Иртыше — производство машин для сельского хозяйства и радио. Новосибирск на Оби с его станками и различными машинами — один из крупнейших индустриальных центров Советского Союза. На Томи, притоке Оби, вырабатываются: в Томске подшипники, электрические лампы, в Кемерове зерносушилки «Кузбасс». Красноярск на Енисее дает множество разных машин, включая продукцию Сибтяжмаша. У берегов Ангары изготовляются изоляторы, выдерживающие напряжение во много тысяч вольт. Улан-Удэ на Селенге выпускает паровозы… Недавно новые мощные паровозы были созданы на заводах в Улан-Удэ, Ворошиловграде и Коломне, и сравнительные испытания показали, что лучший паровоз из трех построен именно на этом далеком сибирском Улан-Удинском заводе.

Теперь посмотрим в другую сторону, на запад, где еще недавно дымились развалины, и там увидим рост культуры производства, подъем мастерства.

Разоренная гитлеровцами Белоруссия только недавно отстроилась. Что же там производят? Многое, включая тракторы, автомобили, мотоциклы, велосипеды, швейные машины, станки, радиоприемники.

В Донбассе, который был недавно разорен, не только восстановлены прежние машиностроительные заводы, но и построены новые.

Разрушенный чуть не до основания Харьковский турбогенераторный завод давно возродился и изготовляет сильные турбины. На месте руин и развалин построен, в сущности, новый Харьковский тракторный завод, его продукция превзошла довоенную. В полусгоревшем Воронеже, сейчас восстановленном, делают экскаваторы и многие другие машины. Ново-Краматорский завод в Донбассе построил блюминг для металлургов Грузии. На «Запорожстали» в 1948 году была пущена первая в СССР цельносварная домка. Киев выпускает фотоаппараты, мотоциклы. Турбины на крупнейшие гидростанции снова идут из Ленинграда. Калининград производит сорокатонные саморазгружающиеся вагоны — состав пустеет за три, четыре, пять минут. Рига дает вагоны для электропоездов, Вильнюс — сложные станки, Новочеркасск — электровозы. Вернулся в строй и Ростсельмаш. Он производит больше комбайнов, чем до войны. Впервые в истории машиностроения стал выпускать он комбайны для уборки кукурузы.

И возродить эти заводы помогли районы, которые сами еще недавно терпели нужду. Свыше 70 заводов Ленинграда участвовало в техническом оснащении Донбасса. На восстановление «Запорожстали» работали 57 предприятий. Еще громила Советская Армия на Украине фашистские армии, а на ленинградском заводе «Электросила», который был тогда в пяти километрах от фронта, уже строились для Кадиевки и Днепропетровска генераторы. В городе Сталино в турбинном зале металлургического завода висит мемориальная доска: «Турбогенератор в 5 000 киловатт сделан в Ленинграде в период блокады…»

Машиностроение размещается по всей стране. Автомобильные заводы построены, например, в нескольких районах — не только в Центре, но и на Волге, на Урале, в Закавказье, в Белоруссии.

Нам ведь не нужно создавать «акционерные общества по уничтожению автомобилей», как это было во время кризиса в Америке.

Мы заинтересованы в том, чтобы во всех наших областях и республиках развивалось машиностроение — высшая отрасль индустрии. Эта политика как раз противоположна политике правительства дореволюционной России. Оберегая экономическое и политическое господство буржуазии Центра, царские власти не давали подняться обрабатывающей промышленности Сибири, Средней Азии, Кавказа.

Так же поступают и империалисты Запада. Им нужно во что бы то ни стало сохранить господство метрополий. Они готовы пойти на что угодно, чтобы задержать рост машиностроения в колониальных и зависимых странах.

В восемнадцатом веке зубр британского империализма лорд Чатам заявил: «гвоздя не позволю сделать в колониях»… С тех пор многое изменилось, но смысл дела остался прежним. Сейчас Соединенные Штаты, например, вывозят много автомобилей и машин в Латинскую Америку: ее промышленность не может выдержать конкуренции и чахнет.

Капиталистический мир хочет, чтобы у стран-хозяев были страны-слуги.

СТАЛЬНЫЕ УСТОИ

Два века назад Россия снабжала металлом европейские страны, включая Англию; металл с Урала считался первоклассным, не хуже шведского. Но не помогла стране былая слава. Перед революцией много металла шло из-за границы. Ввозили не только медь, олово, свинец или цинк. Даже чугун и сталь приходилось подкупать.

Русские ученые — Павел Аносов, Дмитрий Чернов, Михаил Павлов и другие — заложили научные основы металлургии. Но металлургическая промышленность дореволюционной России отставала от американской и германской.

Без машин не могла жить Советская страна. А чтобы делать машины, был нужен металл. И мы создали свою крупную, передовую металлургию, черную и цветную.

Целиком перестроены старые металлургические заводы и созданы новые. Советский Союз не зависит от заграницы ни по чугуну, ни по стали, ни по цветным и редким металлам.

Механизированные домны и мартены, с наивысшим коэффициентом использования. Электропечи новых конструкций. Связанная с коксованием угля азотная химия. Сильные автоматизированные блюминги… Блюминги, слябинги перестали быть диковинкой — советская черная металлургия по оборудованию и культуре производства может показать пример металлургии любого государства.

Перед Великой Отечественной войной наша страна выплавляла в четыре с половиной раза больше стали, чем перед первой мировой войной. И это была не только рядовая сталь, а еще и специальная, особо прочная — нержавеющая, быстрорежущая, теплоустойчивая, кислотоупорная… А к началу пятой пятилетки довоенный уровень производства стали был превышен на 49 процентов — больше, чем намечалось по плану. За пятую пятилетку выплавка стали должна увеличиться по плану еще на 62 процента. Потребность страны в металле быстро растет, подгоняет металлургов, заставляет их лучше работать. У нас построены и строятся металлургические заводы-гиганты. А вместе с тем по директивам XIX съезда партии создаются и небольшие металлургические заводы местной промышленности. Они увеличат поток предметов народного потребления.

СССР производит теперь примерно столько же стали, сколько Англия, Франция, Бельгия и Швеция, вместе взятые. 1953 год дал стали 38 миллионов тонн. Осуществляется мечта Менделеева, который предсказывал «новую главу русской стали — не для мечей, а для зубил, резцов и сверл».

Техника на металлургических заводах непрерывно повышается: скоростные плавки, автоматизация, кислородное дутье.

Страна стала на прочные стальные устои. Расчетливо выбрано место, где они водружены.

География металла была столь же неравномерна, как география угля, нефти и машин. Полтора десятка металлургических заводов толпились в Донбассе, Приднепровье, Приазовье. Этот металлургический Юг давал почти три четверти всего российского чугуна.

Скованный крепостническими пережитками, Урал отставал от позже развившегося капиталистического Юга. Он насчитывал около сотни металлургических заводов, но производили они лишь пятую часть чугуна России. Старые, маленькие домны на холодном дутье, на угле из дерева, ни на шаг от речной плотины, иной раз — в стороне от железной дороги. Урал давал и рельсы, но больше проволоку, кровельное железо да гвозди.

Заводы Центра — в Туле, Липецке и у Выксы на Оке — были совсем мелкие. Мало металла выплавляли и металлургические цехи при заводах Москвы и Петербурга. Кавказ, Средняя Азия, Дальний Восток привозили металл издалека либо обходились почти вовсе без металла. В годы пятилеток мартены Центра начали производить много качественной стали для машин. Там появились и новые заводы, с новой техникой — например, «Электросталь».

Обновился и металлургический Юг. Его старые заводы обросли новыми домнами, новыми коксохимическими цехами и новыми мартенами. А несколько заводов было построено заново — в их числе гиганты «Запорожсталь» и «Азовсталь».

Юг рос так быстро, как никогда не рос он раньше. Но потребность в металле росла еще быстрей. Говоря об украинской угольно-металлургической базе, Сталин еще на XVI съезде партии отметил:

«Новое в развитии нашего народного хозяйства состоит, между прочим, в том, что эта база уже стала для нас недостаточной. Новое состоит в том, чтобы, всемерно развивая эту базу и в дальнейшем, начать вместе с тем немедленно создавать вторую угольно-металлургическую базу. Этой базой должен быть Урало-Кузнецкий комбинат, соединение кузнецкого коксующегося угля с уральской рудой».

И по воле партии на отсталом Востоке в короткий срок был создан новый огромный индустриальный массив — Урало-Кузнецкий комбинат, УКК. Вторая угольно-металлургическая база стала опорой индустриального подъема всего Советского Востока.

Коромысло в две с лишним тысячи километров. Сотни вагонов, соединенных в составы. Обращение маршрутов по твердому графику… С высокой скоростью, один за другим, мчат поезда уголь из Сибири на Урал и железную руду с Урала в Сибирь. Саморазгружающиеся хопперы меняют руду на уголь в Кузбассе, уголь на руду в Магнитогорске. На полюсах этого пути, на новых заводах, из сибирского угля и из уральской руды производят чугун, сталь, прокат.

Металлургическое сырье перевозится по железной дороге на большое расстояние. На Юге от железорудного Кривого Рога до угольного Донбасса 450–500 километров, а от Магнитогорска до Сталинска в Кузбассе по Сибирской магистрали — 2 383. Но магнитогорская руда богата металлом и, главное, дешева: ее берут не в шахтах, а с поверхности земли. Уголь Кузбасса дает превосходный чистый кокс и тоже дешев; шахты, где его добывают, механизированы в высшей степени. Такое сырье оправдывает расходы по далекой перевозке.

Вредители, всеми силами мешавшие создавать Урало-Кузнецкий комбинат, старались доказать, что его металл будет слишком дорог. А он оказался дешевле, чем металл Юга. Украинский металл теперь не нужно возить на Восток — одна эта экономия транспорта давно окупила стоимость металлургических заводов УКК.

Только при плановом, социалистическом производстве можно создать такое сложное, широко раскинувшееся хозяйство. Не будь советской власти, не было бы и Урало-Кузнецкого комбината, не было бы прочной стальной опоры у России.

Уральский полюс комбината — это Магнитогорск, Нижний Тагил и Челябинск.

Руду горы Магнитной раньше возили в телегах за уральские хребты на небольшой Белорецкий заводик. Теперь у подножья горы — свой громадный комбинат. Он один давно уже перекрыл весь прежний металлургический Урал.

Экскаваторы гребут красновато-бурую руду, электровозы быстро увозят ее к обогатительным фабрикам, к гигантским дробильням, потом руда идет в доменный цех, автоматические тележки возносят ее к жерлу гигантских домен. Сквозь стеклянный «глазок» можно видеть, как внутри клокочет огненная масса. В урочный час пробивают летку — и жидкий чугун слепящей струей стекает в ковши-вагоны; и те везут его к мартенам, не давая остыть. Раскаленные стальные болванки втягиваются вальцами блюмингов. Прокатные станы утюжат их, жмут, расплющивают, превращают в балки и листы. Из длинных печей с узкими ячейками движки выталкивают жаркий «коксовый пирог», выпеченный из кузнецкого и карагандинского угля. А неподалеку от домен и заводских корпусов дымит теплоэлектроцентраль.

В Нижнем Тагиле завод начал создаваться еще до войны. А в Челябинске к стройке приступили в военные дни. Металлургический гигант возводили по эскизному проекту: детального технического проекта было некогда ждать. Начали в январе 1942 года, а уже в начале 1943 года получили первую сталь. Это не обычная, а качественная сталь: завод работает на руде Бакала, ее считают по чистоте чуть ли не лучшей во всем мире.

На Урале есть и особо чистые железные руды вроде бакальской, а есть и такие, где от природы добавлена именно та примесь хрома и никеля, которую придают стали искусственно, чтобы она была более прочной, более упругой, нержавеющей. Такая руда сейчас на новом комбинате Южного Урала тоже превращается в металл.

На Южном Урале мало лесов. А старые уральские заводы, работавшие только на древесном угле, могли существовать лишь возле лесных дач. Им нельзя было выйти из лесной полосы, хотя на Урале и в безлесных южных районах залегают ценнейшие руды. Теперь эта скованность уральской металлургии разрушена: уголь Кузбасса и Караганды равно поднял к жизни руды и лесных и безлесных районов.

Но уральский древесный уголь не отвергнут. Дорогой, но лишенный серы, он выплавляет лучшую, незаменимую сталь. На нем продолжают работать заводы в Саше, Аше, Златоусте.

Сибирский полюс Урало-Кузнецкого комбината — Сталинск в Кузбассе. В Магнитогорске первая домна была задута в январе 1932 года, а здесь — в апреле. Это такой же завод, как и Магнитогорский, но несколько меньших масштабов — его младший брат.

Вот сила превращений. Мало того, что Сибирь, когда-то глухая, таежная Сибирь, производит свой металл. Она плавит сталь даже для столицы. Кузнецкая сталь пошла на рельсы для Московского метро. Не раз Кузнецкий комбинат получал звание лучшего металлургического предприятия страны.

От этого сибирского завода до линии фронта пролегали четыре тысячи километров. Но он воевал. И, как сражавшаяся и выигравшая сражение часть, среди других орденов получил орден Кутузова.

Урало-Кузбасс — не только район черного металла. В его пределах есть заводы, которые плавят и цветные металлы. Из металла строятся машины. Костяк тяжелой индустрии обрастает индустрией легкой, пищевой.

Весь этот новый промышленный комплекс вырастает по плану. Ему чужда та однобокость в развитии, которой страдала при капитализме украинская угольно-металлургическая база, знавшая лишь зачатки машиностроения и химии. В пределах Урало-Кузбасса, как и на нынешней Украине, растет гармоничное стройное хозяйство.

^{Основные центры черной металлургии прежде и теперь.}

Урало-Кузбасс был великой победой плановой советской экономики: индустриальная мощь страны сильно выросла, а дальние перевозки руды и угля себя оправдали целиком. Оправдали, это так. Но все же ведь лучше не возить, чем возить. Нельзя ли внести поправки к этим дальним перевозкам?

Комбинат Урало-Кузбасса приходилось создавать в то время, когда на рудном Урале было известно мало угля, а в районе угольного Кузбасса — мало железной руды. Нужно было соединить уголь и руду, хотя между ними и лежал долгий путь. Пришлось раскачивать маятник с размахом в тысячи километров: в один конец стал бросать он уголь, а в другой — руду.

Но время идет, и вот теперь контуры Урало-Кузбасеа меняются.

Уралу помогла Караганда, а она вдвое ближе к Уралу, чем Кузбасс. Ее уголь слился с потоком кузнецкого угля и сократил его долю. А тщательные поиски показали, что и на самом Урале больше угля, чем думали. Если на этом угле нельзя плавить чугун, то топить им можно. А из кизеловского угля, если смешать его с кузнецким, получается и кокс. Вдобавок ко всему этому возле Кузбасса — в Горной Шории и в районе Абакана — разведали много железной руды.

И вот в послевоенное время встала задача — сократить привоз кузнецких топливных углей на Урал, а уральской руды — в Кузбасс. На Урале входят в строй все новые и новые шахты местного угля, а в Горной Шории растут разработки железной руды. По новой Южно-Сибирской магистрали получают прямой, короткий ход к Кузбассу и руды Абакана. Металлургия Западной Сибири встает на собственные ноги.

Конечно, на заводы Урала в ближайшие годы все еще будет итти много кузнецкого коксующегося угля. Идет и железная руда Урала в Кузбасс. Южно-Сибирская магистраль спрямила путь между Магнитогорском и Сталинском. И все-таки уже сейчас, сквозь карту сегодняшнего дня, мы видим Урало-Кузбасс в новом свете.

Есть коксующийся уголь почти вдвое ближе от Урала, чем уголь Кузбасса. Но оттуда на Урал нет дорог. Это Печорский бассейн. Его отделяют от уральских заводов тундра, болота, таежные долины, скалистые горы.

Но со временем рельсовый путь с Урала на Печору будет проложен. И наверняка в полосе этой дороги найдутся залежи руд, о которых мы еще не знаем. А пока печорскому коксующемуся углю дается другое название.

Так выросла у нас металлургия Востока. Она производит уже более половины всей стали и всего проката. Но удельный вес и значение южной металлургии еще очень значительны. Разрушенные гитлеровцами заводы Юга быстро возродились и дают сейчас больше металла, чем давали до войны.

Техника и там — самая высокая, вполне современная. На «Запорожстали» один стан прокатывает тонкие стальные листы с необычайной быстротой — двадцать метров в секунду. Полоса металла проносится сквозь машину со скоростью курьерского поезда.

Создаются, становятся более прочными и другие стальные скрепы в стране. Дальний Восток уже варит сталь в Комсомольске. Грузия выплавляет сталь на новом заводе в Рустави. Азербайджан прокатывает трубы на новом заводе в Сумгаите. Производят сталь Узбекистан и Казахстан. В будущем даст чугун и сталь Центру Курская магнитная аномалия. Вырастет металлургия в Восточной Сибири. Во все большее число районных комплексов входит металл.

Стальной каркас страны. Стальные устои… Они создаются общим трудом всех народов Союза.

Украина помогла строить Урало-Кузнецкий комбинат, а он поднял хозяйство казахов, бурят, якутов, хакасов. Русские строители Челябинского металлургического завода прибыли в Грузию, чтобы помочь там плавить металл для Закавказья. Узбекскому заводу в Беговате Магнитогорский завод послал плиты, Гурьевский — изложницы, Кузнецкий — заслонки для мартенов. У первых мартенов Темир-Тау вместе с казахами стояли металлурги Донбасса. Комсомольск на далеком Амуре строили юноши и девушки из Москвы, Баку, Минска, Киева, Ленинграда, Ташкента.

Крепления в стальном каркасе страны становятся все более прочными. Они способны выдержать любую нагрузку.

* * *

Изменилась не только география стали, но и география цветных и редких металлов.

Без меди, ковкого и мягкого металла, легко проводящего электрический ток, немыслима современная техника. В годы пятилеток в Советской стране была создана передовая медеплавильная промышленность. Выросли новые медные комбинаты на Урале, обновилась медная промышленность Армении, впервые возникла медная промышленность в Казахстане. Там построен такой гигантский комбинат, как Балхашский. Он создан в пустынной местности, куда не сразу подошла и железная дорога. Но ни бездорожье, ни безводье, ни знойное лето, ни вьюжная зима не испугали строителей. Сейчас на северном берегу Балхаша живет и растет большой город.

Сильно увеличилось производство цинка и свинца. На карте цинковой и свинцовой промышленности выделились Южный Казахстан, Кузбасс, Дальний Восток, Донбасс, Алтай.

Первый крупный алтайский рудник был заложен более двухсот лет назад. Два века русские и иностранные промышленники терзали алтайскую землю. В жажде обогащения они рвали лишь лучшие, легкие куски — погребали под отвалами еще не тронутые руды, портили ценные залежи.

Разрабатывались верхние, насыщенные серебром слои рудных тел. Когда пенки были сняты, добыча серебра упала, и Алтай был заброшен. Только переход к новой технике, к обогащению руд позволил взяться за глубинные слои и добывать уже не только серебро, но также цинк, свинец и другие металлы. Старый Алтай в наши дни снова ожил.

Трудом геологов он подробно изучен. Месторождения здесь исчисляются сотнями. Выросли новые рудники, заводы, города. Вглубь горного Алтая прошла железная дорога, связавшая его с рельсовой сетью Союза. Сила рек дала электричество. Уже обуздан и Иртыш. Энергия Усть-Каменогорской гидростанции несет новую жизнь индустрии Алтая.

Светлый, нержавеющий никель — ценный металл. В России до Октября его не добывали. Сейчас никель у нас свой.

Легкий и прочный алюминий — тело самолетов. И этот металл ввозился из-за границы. В годы пятилеток были созданы большие алюминиевые комбинаты под Ленинградом, на Днепре, на Урале. Во время войны Урал стал производить больше алюминию, чем до войны производил весь Советский Союз. Дала алюминий и Сибирь.

Еще недавно алюминий шел у нас главным образом на нужды тяжелой промышленности. А сейчас мы уже можем обращать много алюминия на выделку товаров народного потребления, предметов обихода. В 1953 году на эти цели было выделено гораздо больше алюминия, чем в 1937 году произвела вся страна.

К стали прибавляют молибден, чтобы сделать ее менее хрупкой, неломкой. В царской России молибден не добывался. Когда во время первой мировой войны он вдруг потребовался, его собирали по геологическим музеям, пускали в ход минералогические образцы. В Советском Союзе создано крупное производство молибдена.

Тугоплавкий вольфрам прибавляют к стали, чтобы сделать ее более твердой. И вольфрам только-только начинали вырабатывать в царской России. Теперь вольфрам у нас свой.

Ванадий, про который сказано: «Не будь ванадия, не было бы и автомобиля». Хром, сопротивляющийся ржавчине. Висмут, легкоплавкий металл с наименьшей теплопроводностью. Индий, который дороже золота. Мягкое олово… Все это теперь у нас есть.

ИНДУСТРИЯ В ЛЕСУ

На безбрежных просторах страны шумит море хвои б листьев. Березняки Подмосковья, хвойно-широколиственные рощи Прибалтики, дубравы Орловщины, мачтовые боры Карелии, густые еловые леса на берегах северных рек, нетронутая лиственничная тайга Якутии, могучие кедровники дальневосточного Приморья… У нас треть земли покрыта лесом. Этот лес — треть лесов земного шара.

Лес растет медленно — не видно и не слышно. Но наш лес так велик, что его ежегодный прирост мог бы составить деревянный куб с ребром немногим короче километра. Лишь примерно половину этого огромного прироста мы срубаем.

Русский лес когда-то обогащал спекулянтов лондонского Сити. Получали они его в России чуть не даром. Наши лесорубы под окрик подрядчика валили деревья в лесу, наши сплавщики за ломаный грош гнали их по рекам к морским берегам, а там чужой корабль набивал русской мелкослойной и крепкой древесиной свой жадный трюм.

Леса вдоль рек нашего европейского Севера опустошал иностранный капитал. А на внутренний рынок шла древесина, заготовленная в центральных и западных губерниях: лес вырубали поближе к городам — дешевле перевозка. В лесах на Валдае и в Смоленщине, у великого водораздела, в области максимального стока, рождаются реки Русской равнины, и хищнические лесосеки иссушали тот источник, где реки набирали силу. Но лесопромышленникам не было дела до обмеления рек — лишь бы прибывало в кармане.

Лес — народное богатство, и советская власть его бережет. Закон запрещает или строго ограничивает вырубку лесов в водоохранных зонах. На больших пространствах в Центре, в тех местах, где реки пьют лесную влагу, дерево неприкосновенно. Разумным хозяйствованием мы вносим в природу порядок, полезный стране. Лишние листья в верховьях рек, текущих на засушливый Юг, — это лишние колосья в их низовьях.

Где же берут древесину города и новостройки Центра? На Севере. Там мы повернули поток леса: раньше он почти весь уходил за границу, а теперь пошел внутрь страны. Плотами по рекам, вереницами маршрутов по рельсам — на строительство городов, на опалубку новых заводских корпусов, на крепеж в рудники и шахты.

По северным рекам тянутся длинные хвосты лесосплава. Дойдя до портов в устьях рек, вся эта древесина в прежнее время отправлялась за границу. Теперь те же порты и лесопильные центры направляют большую часть леса на внутреннее потребление. А кроме того, много леса «перехватывается» уже по дороге. На сплавных реках, в местах, где они встречаются с железными дорогами, в годы пятилеток выросли лесопромышленные центры; они забирают лес с воды, пилят его и отправляют на юг, советским городам и заводам. Главный из новых лесопромышленных центров, повертывающих поток северного леса на юг, — это Котлас. Он берет древесину с двух рек — с Вычегды и Северной Двины. Переработав, он отправляет ее двумя железными дорогами — на Вологду и Киров.

Часть леса, и не малая, идет, конечно, и на экспорт, но это совсем не тот экспорт, какой знала царская Россия. В Советской стране государству принадлежит монополия внешней торговли. Иностранные фирмы больше не хозяйничают в русских лесах. Они покупают лишь тот лес, который Советское правительство выделяет для продажи, и по той цене, которую оно считает приемлемой. Валюта, вырученная от продажи леса, не попадает в руки частных предпринимателей, которых у нас нет, — она увеличивает советскую казну. На внешний рынок идет главным образом уже не сырой, необработанный, дешевый лес — стволы, очищенные от сучьев. Новые советские лесозаводы в портах Архангельске, Мезени, Онеге распиливают и обрабатывают древесину, «облагораживают» ее, увеличивают выгоды экспорта. И большая часть леса уходит от наших берегов на мировые рынки уже не на иноземных кораблях, а на советских океанских лесовозах, выстроенных на советских заводах.

Где леса меньше всего, там его больше всего и рубили. Теперь география лесного хозяйства в Европейской части страны изменилась. Центр восстанавливает свои лесные богатства. Центру и Югу древесину шлет Север.

А вместе с тем все больше леса срубают на Востоке.

Старый Урал и раньше занимался заготовкой древесины. Заводчики под корень сводили свои необъятные лесные дачи и тем не только в переносном, но и в прямом смысле рубили сук, на котором сидели. Опустошая окрестности заводов, они при прежнем уральском бездорожье в конце концов оставались без дешевого угля. Застой, в котором пребывала металлургия Урала, усиливался.

В наши дни, когда домны, за малым исключением, работают на коксе, уральская древесина идет на лесокомбинаты, на стройки.

^{Схема размещения лесной промышленности.}

Лесное дело на Урале изменило свой ход. А в Сибири оно, в сущности, впервые было создано. В старые сибирские города шли бревна да дрова. Быстро растущим новым городам, кроме того, требуются заводские изделия: рамы, филенка, фанера… Непрерывно, целыми составами поглощают крепежный лес Кузбасс, Караганда. Поезда с сибирской древесиной идут и в безлесную Среднюю Азию.

В неистощимых сибирских лесах раскинулись обширные лесосеки. Буксирные пароходы тащат по сибирским рекам длинные цепочки плотов. У пересечений рек с железной дорогой построены лесокомбинаты. Выросли новые города, самым своим появлением обязанные росту лесной индустрии: Игарка.

Так же быстро растет и лесопромышленность Дальнего Востока — края, который непрерывно строится. Один из дальневосточных городов отразил этот рост даже своим названием: Лесозаводск.

Лесная промышленность сдвинулась туда, где много леса. Сорок процентов древесины Дают сейчас Север, Сибирь, Дальний Восток — эти места поменялись ролью с серединой Европейской части страны.

Но сдвиг еще недостаточен, и он будет продолжаться. В директивах по пятому пятилетнему плану, принятых XIX съездом Коммунистической партии, сказано: «Осуществить в широких масштабах перебазирование лесозаготовок в многолесные районы, особенно в районы Севера, Урала, Западной Сибири и Карело-Финской ССР, сократив рубки леса в малолесных районах страны».

Сдвиг лесозаготовок на север и восток должны усилить новые железные дороги, уходящие в глубину еще не тронутых лесных массивов европейского Севера и неисчислимо богатой Сибири. Железная дорога на Воркуту уже вскрыла леса Печоры, Южно-Сибирская магистраль выносит для крепления кузбасских шахт пихту Кузнецкого Ала-Тау.

Волго-Дон хоть и не сдвинул с места ни безлесный Юг, ни лесистый Север, но на деле включил камские леса в бассейн Дона и снял потребность Донбасса в древесине Центра.

Изменилось не только размещение лесной промышленности, изменился и ее характер.

Работа в лесу перестает быть сезонной — заготовка идет не только зимой, как было раньше, и ведут ее в основном не временные, а постоянные рабочие. Техника стала иной. Меж пней, как змеи, вьются кабели передвижной электростанции: в лесу работают электрические пилы. Появились пилы и с бензиновым моторчиком. Лес вывозят уже не только лошадьми, но и тракторами, автомобилями, — на лесных просеках урчат моторы. Лесное эхо разносит гудки паровоза — лес идет и по узкоколейкам, забравшимся в глубину тайги. В вагоны лес грузят особыми кранами. На берегу большой реки вяжут плоты не только вручную, но и сплоточной машиной. За четвертую пятилетку техническая оснащенность лесной промышленности усилилась раз в шесть.

Новая техника должна привести и к новой производительности. Представьте себе лесорубов, которые валят деревья в тайге с помощью простой двуручной пилы: сколько нужно времени и труда, чтобы срезать одну вековую сосну? И сравните эту работу с другой: молодой сибирский моторист Носков свалил в тайге электрической пилой 750 деревьев за восемь часов. Целый бор! Чтобы вывезти эту древесину, нужно 50 железнодорожных платформ. Целый поезд!

Еще недавно была слабо механизирована трелевка — самая трудоемкая работа в лесу. Трелевка — это подвоз срубленной древесины с лесосек к лесовозным путям. Тяжелые стволы надо подтащить к ледяной дороге или к узкоколейке по местности, которая утыкана пнями и, может быть, завалена глубоким снегом. На эту работу ставили возчиков с лошадьми, и те затрачивали на нее уйму сил и времени. Но вот теперь на советских заводах сконструированы и изготовляются в массовом масштабе особые трелевочные тракторы. Один такой трактор заменяет 10–15 лошадей. У трактора большая проходимость: он тащит лесины в полуподвешенном состоянии — они касаются земли лишь своими концами. Да и пней в лесу теперь стараются не оставлять, спиливают деревья «заподлицо» с землей. Подтаскивают лес к дороге и сильные электролебедки с помощью тросов. Уже производятся машины, совмещающие сразу подвозку и погрузку древесины.

В лесной промышленности, как и везде у нас, постепенно вводится комплексная механизация. Поток деревьев должен итти без задержки «от пня до склада». Но не все еще звенья работы в лесу механизированы как следует. Много труда отнимает обрубка топором сучьев на сваленном дереве; впрочем, теперь стали производиться электросучкорезки — с ними работа идет втрое быстрей, чем с топором.

Отрубленные ветки, содранная кора обычно так и пропадают в лесу, да и лес засоряют. Нужно не только вывезти ствол, но с помощью лесохимии обратить на пользу все, что от него осталось. Эта задача пока не решена.

Производительность труда в лесу, несмотря на все успехи, еще сравнительно низка, — прежде всего потому, что лесозаготовители берут от богатой техники меньше, чем могли бы.

Заготовленный лес идет на заводы. На заводах его не только пилят. Древесина дает до пяти тысяч видов продукции — от фанеры и спичек до искусственного шелка и этилового спирта, который годен для производства каучука: литр спирта — это пара калош, пятьдесят литров — автомобильная шина.

Почти десятая часть древесины превращается в бумагу. Чем сильнее в России развивался капитализм, тем больше, как это ни нелепо, бумажная промышленность сдвигалась к западным границам — в сторону от леса. Она работала на иностранные деньги и частью на иностранной целлюлозе. Теперь среди еловых лесов в Карелии, на Севере и Урале созданы крупнейшие целлюлозно-бумажные комбинаты. В местах, где чуть ли не единственным орудием производства был топор, появились заводские машины длиною до ста метров и весом до двух тысяч тонн.

Мебельные фабрики тоже были скучены в центральных и западных районах — на потребу буржуазному спросу. Сейчас они, быстро умножаясь, расселяются по всей нашей стране — всюду нужна хорошая фабричная мебель. Вагон удобнее загрузить деревянными деталями, чем пустыми шкафами и громоздкими стульями, поэтому сборка и склейка мебели ведется там, где живет потребитель.

В лесных областях созданы заводы сборных домов. Один из крупнейших вырос в Петрозаводске, на берегу Онежского озера; он выпускает несколько тысяч домов за один год. Эта новая отрасль промышленности производит и небольшие коттеджи и двухэтажные восьмиквартирные здания.

Лес нам служит по-новому. И быт в советском лесу стал иным. Возле лесокомбинатов выросли благоустроенные рабочие поселки и даже города. Для лесорубов строятся удобные жилища. В глубине леса возле лесосек появились столовые, клубы, магазины.

Легче всего такие поселки создавать при механизированных лесопунктах. Механизация не только повышает производительность труда, она создает в лесу оседлость, делает жизнь более культурной, помогает обзаводиться постоянными кадрами лесорубов и вести заготовки круглый год. На карте Карело-Финской республики значатся Падозеро, Пай, Пяжиева Сельга, Новый поселок. Их не было раньше. Это названия селений, выросших в лесу за годы пятилеток.

Культура всего лесного дела повышается. Раньше существовала варварская «выборочная рубка»: в лесу отыскивались и вырубались деревья лучших пород, и лес портился, зарастал худшими породами. Теперь «выборочную рубку» вытеснила «сплошная», ведущая к правильному восстановлению леса: по очереди вырубаются отдельные участки, а весь остальной лес до времени спокойно подрастает.

В советских лесах, кроме «рубок главного пользования», применяются «рубки ухода»: отыскивают и вырубают не лучшие, а худшие деревья — и лес улучшается. В лесах Тульской области, например, «рубками ухода» закрепили преобладание дуба.

Так лес «воспитывают», управляют процессом, происходящим в природе. У нас заботятся не только о том, как лучше лес срубить, но и о том, как лучше его вырастить.

На больших пространствах идут массовые посадки нового леса. В лесах подмосковной зоны почти все пустые места засажены и засеяны деревцами. На западе восстанавливают леса, вырубленные гитлеровцами. В Средней Азии покрывают лесом склоны гор и пески. Разводят новый лес и в таежных местах.

В странах капитализма нелегко заботиться о сохранности лесов. Там это стремление остается добрым пожеланием отдельных ученых и любителей природы. Выступит на сцену частный капиталистический интерес — и все благие намерения исчезают как дым.

Во время войны усилилась выплавка меди на западе США. Заводчикам, получавшим огромные прибыли, оказалось невыгодным при переработке руды улавливать побочный продукт — серу. И ее выпускали прямо в воздух. Не только терялся ценный продукт — на корню гибли окрестные леса.

И в капиталистических странах ведут иной раз лесопосадки, но там этим делом движет прежде всего жажда прибыли. Вот на широком поле предприниматель выращивает ели. А через несколько лет рубит их все сплошь под корень и на рождество вывозит в крупный город продавать.

Случаются там и совсем, с нашей точки зрения, невероятные вещи: ловкий делец сажает лес где-нибудь на бросовой земле у самой железной дороги и ждет, когда в его лесу вспыхнет пожар от паровозной искры. Тогда предъявляется иск к железнодорожной компании — денежки кладутся в карман. И делец этот вовсе не вызывает осуждения, напротив, он — герой в капиталистическом мире.

Но при всех своих успехах наша лесная промышленность не поспевает за ростом строительства. Она была среди немногих отраслей, не полностью выполнивших план четвертой пятилетки.

XIX съезд партии принял решение покончить с отставанием лесопромышленности. Он дал директиву увеличить вывозку деловой древесины за пятую пятилетку на 56 процентов.

Чтобы это задание выполнить, надо лучше работать с машинами и механизмами, которыми наш лес сейчас оснащен. Да и сами машины должны непрерывно совершенствоваться.

ДЛЯ НАРОДА

Народное потребление в дореволюционной России стояло на нищенском уровне.

Основным населением России были крестьяне, основным ее продуктом был хлеб, а своего хлеба не хватало и половине крестьян. Сахар простому народу был слишком дорог, хотя в погоне за золотом сахарозаводчики гнали песок по бросовым ценам в Западную Европу для откорма свиней. Крестьяне ходили в сермяге и лаптях.

И ко всему этому — бесправие и унижение. Нерусской половине населения было особенно тяжко: киргизов, якутов, туркмен и других царские чиновники почти не считали за людей. Нечего говорить и о женской половине общества: в буржуазном обиходе при внешней благопристойности господствовал принцип: «курица — не птица, женщина — не человек».

На заводе владычествовал высокомерный капиталист, лицо из какого-то далекого, сытого мира; в деревне нужно было кланяться помещику, выпрашивать клочок земли в аренду под часть завтрашнего урожая; приходилось ломать шапку перед кулаком — авось даст семян взаймы, хотя бы с возвратом вдвое; полицейский грозил, потряхивая шашкой: «не рассуждать!»; а на стене висел портрет царя, «помазанника божия»: вот-вот призовет в солдаты и пошлет на войну умирать неизвестно за что.

Октябрьская революция покончила с гнетом. Каждому, кто трудится, дала права человека.

Но революция совершила не только это. Она открыла народу путь к непрерывному улучшению жизни, к подъему культуры. Еще в первые годы советской власти прозвучали слова Ленина: «И когда со всех сторон мы видим новые требования, мы говорим: это так должно быть, это и есть социализм, когда каждый желает улучшить свое положение, когда все хотят пользоваться благами жизни».

Каковы интересы у Советского государства — у государства, организованного самими трудящимися, самим народом? Интересы такого государства ясны и очевидны: улучшение жизни народа, который это государство для себя создал. Ведь, кроме трудового народа, в этом государстве никого другого и нет. Единственно, о чем народное государство должно заботиться, кроме непосредственного удовлетворения нужд своих граждан, — это быть достаточно сильным, чтобы, во-первых, и дальше расширять общественное производство, а во-вторых, чтобы предотвратить любое вмешательство извне, опять-таки с той же самой конечной целью обеспечения благосостояния и счастья народа.

Возможно более полное удовлетворение постоянно растущих потребностей народа путем непрерывного роста и совершенствования социалистического производства — вот основной экономический закон социализма.

Благо человека — вот главная цель Коммунистической партии, руководящей и направляющей силы советского общества.

Иностранцы иногда спрашивают: в какой мере люди в СССР обеспечены работой? В нашей стране такой вопрос звучит странно. Почти четверть века в СССР нет безработицы.

Толпа безработных у заводских ворот — непременная черта капиталистического города. В наших городах нет людей, которые уныло бродили бы по улицам в поисках работы и коротали ночи на скамейках бульвара.

У производства в нашей стране такие возможности роста, что предприятия скорее испытывают трудности из-за недостатка рабочих рук. Последняя страница местных газет всегда пестрит объявлениями, приглашающими на работу. Если в Москве включить радиотрансляционную точку, то непременно услышишь: «такому-то заводу требуются…» У вокзалов и пристаней, на городских площадях предприятиями выставлены большие дощатые щиты с перечислением нужных специальностей. Первое, что видишь, скажем, сойдя с парохода в Сталинграде, — объявление о наборе новых рабочих на местные заводы. Совсем недавно здесь были одни развалины, а сейчас восстановленные заводы уже дают намного больше продукции, чем давали до нашествия врага.

Социалистическая экономика исключает кризисы и безработицу. Наше хозяйство знает лишь поступательное движение. Именно это и дало Советскому Союзу возможность в законодательном порядке закрепить за человеком право на труд — впервые в истории.

Но мало получить работу, нужно иметь достаточный заработок для удовлетворения потребностей. И важно, чтобы потребности удовлетворялись все полнее. Как обстоит у нас дело в этом отношении?

Неописуемое опустошение испытала во время войны наша главная сельскохозяйственная житница на юге страны — черноземная полоса от Карпатских предгорий до Волги. Можно было подумать: народному потреблению нанесен страшный удар, и оно должно расстроиться на много лет. Между тем факты показали обратное.

Уже во время войны произошло нечто знаменательное: хлеб хоть и выдавался по карточкам, но он стоил в магазинах в последний день четырехлетней войны ровно столько же, сколько стоил в первый ее день.

А после войны хозяйство поднялось так быстро, что народное потребление сразу пошло вверх. Реальные доходы рабочих и служащих (по расчету на одного работающего) в 1952 году были больше, чем в предвоенном 1940 году, на 68 процентов, а доходы крестьян — примерно на 72 процента. В 1954 году общая сумма доходов рабочих, служащих и крестьян возросла по сравнению с 1952 годом более чем на 25 процентов.

Доходы идут вверх. И главным образом потому, что цены идут вниз. В Советском Союзе цены на товары массового потребления снижаются.

К 1954 году цены на товары массового потребления в целом снизились по сравнению с 1947 годом более чем вдвое.

Рост народного потребления сказывается прежде всего в росте покупок. В 1954 году мяса у нас было продано в 2,8 раза больше, чем в 1940 году; продажа масла животного увеличилась в 2,6 раза, шерстяных тканей — почти в 3 раза. Ясно, что лишь развитая, хорошо оснащенная легкая и пищевая промышленность могла поставить населению возросшую массу потребительских товаров.

Советская власть с самого начала заботилась о подъеме благосостояния народа. И она многое делала, чтобы производство предметов потребления в стране увеличивалось.

Рост тяжелой промышленности дал возможность расширить и вооружить новой техникой и легкую и пищевую промышленность. В годы довоенных пятилеток старые предприятия были коренным образом перестроены, расширены, улучшены. Появилось также множество новых предприятий.

Главная из отраслей легкой промышленности — текстильная — сильно развилась. Обувная промышленность в значительной мере была создана заново — одна только ленинградская фабрика «Скороход» перед войной давала стране в три раза больше обуви, чем все фабрики дореволюционной России, вместе взятые. А швейная промышленность может считаться новой целиком. Заново было создано и производство искусственного шелка.

Создание советских машин для легкой промышленности началось еще до первой пятилетки. Уже тогда была выпущена, скажем, кардочесальная машина марки «БК», освободившая от импорта. Ныне на текстильных фабриках страны работают высокопроизводительные, частью автоматические машины, построенные на советских заводах. Но с развитием техники многие из этих машин требуют дальнейшего совершенствования.

Теперь в нашей стране есть передовая пищевая промышленность. По стоимости продукции она давно превысила одна всю крупную промышленность царской России вместе с шахтами Донбасса, нефтяными промыслами Баку, текстилем Москвы и металлообработкой Петербурга. В производство идет наше, советское сырье: для пищевой промышленности заготавливается 74 вида сельскохозяйственной продукции. Магазин Елисеева, что был на Тверской улице в дореволюционной Москве, получал из-за границы 45 сортов печенья, 43 вида консервов, 18 сортов сыра. Даже уксусом и горчицей не обходились своими. Все это мы теперь производим у себя.

В России до советской власти существовали сахарные заводы, паровые мельницы и табачные фабрики, но не они определяли лицо пищевой промышленности, а ветряки, полукустарные маслобойни, мелкие винокурни, сельские крупорушки, бойни в деревянном сарае. А сейчас пищевой промышленностью мы называем огромные мелькомбинаты и мясокомбинаты, консервные заводы, автоматические хлебозаводы, целиком перевооруженные сахарные заводы, новые маслоэкстракционные установки, от начала до конца механизированные соляные рудники, океанские корабли-рефрижераторы. Рыболовные суда стали крупными, сильными — они не держатся ближе к берегу, как раньше, а уходят навстречу рыбьим косякам далеко в открытое море — вплоть до Северной Атлантики. На Каспии заманивают кильку в сеть с помощью электрического света. Машина грузит сахарную свеклу, вырабатывает котлеты из мяса, разливает и закупоривает бутылки, упаковывает сигары. Автомат заворачивает конфеты в бумажку — до пятисот в минуту. Автомат делает баранки; заменяя 11 работниц, он выстреливает 75 тысяч баранок за сутки.

И все же производство товаров народного потребления еще отстает от растущего спроса населения. Многие нужды удовлетворяются не полностью.

Уделяя, как всегда, главное внимание основе основ нашей экономики — производству средств производства, партия и правительство организуют вместе с тем подъем производства предметов потребления. На базе непрерывного, преимущественного роста тяжелой индустрии развивается индустрия легкая и пищевая. В короткий срок должен быть создан достаток промышленных и продовольственных товаров.

Никогда еще выпуск вещей для повседневной жизни людей не рос так быстро.

Рост производства предметов потребления намечен большой, и его нельзя достичь без широкого нового строительства. Никогда еще в легкой и пищевой промышленности не было столько новостроек.

Стройка развернулась по всей стране. Промышленность, производящая предметы потребления, идет к потребителю.

РАСТЕТ ВСЯ СТРАНА

Изменения в географии не есть, конечно, особенность только нашей страны. И в хозяйстве капиталистических стран совершаются географические сдвиги. Строятся новые предприятия, осваиваются новые ресурсы, возникают новые районы.

Но изменения не носят там и не могут носить таких грандиозных масштабов. Никогда еще и нигде лицо страны не преображалось так быстро, как у нас и в странах народной демократии.

Главное, однако, не в этом. Главное в том, что географические сдвиги происходят в буржуазном мире совсем на других началах.

Капиталист жаждет прибыли, и если ему покажется выгодным построить новый завод в столице, он построит его там. Если почему-либо больше прибыли обещает тундра или высокогорное плато, он отправится и туда, хватило бы денег.

Предпринимателю и нужды нет, разумно ли разместится его завод с точки зрения интересов всей страны и ее будущего — станет ли география промышленности более рациональной, превратится ли еще один аграрный район в индустриальный, повысится ли благосостояние народа. Для деляги-стяжателя вопросы в такой постановке нелепы.

Он больше стремится, как говорят на Западе, к «агломерации» — к нагромождению предприятий в центрах, уже густонаселенных, освоенных, хорошо обставленных всяческими подсобными службами. Но он согласен и на менее обжитой район, если, скажем, подсчитает, что новое место снизит в его балансе расходы на транспорт. Он рад избрать и аграрный край — в том случае, если надеется увидеть там меньше конкурентов. Он сам будет рваться в национальный район, если рассчитывает встретить там «желтых» или «черных» рабочих, которым при капиталистических порядках можно платить меньше, чем белым. Он жаждет одного — наибольшей прибыли.

Так и происходят географические сдвиги в хозяйстве капиталистических стран — сдвиги стихийные, несогласованные, никем не спланированные, нередко идущие вразрез с интересами страны. Государственные ведомства пытаются иной раз упорядочить их, но это им плохо удается: ведь в буржуазном мире государство служит тем же самым капиталистам и не может итти против их интересов.

У нас происходят географические сдвиги, и в капиталистических странах происходят географические сдвиги. У нас есть старые и новые районы, и там есть старые и новые районы. Но как различна их судьба!

Текстильная промышленность Соединенных Штатов Америки осела на северо-востоке, в Новой Англии. Там она зародилась, отпочковавшись от Ланкашира, там и выросла, достигнув весьма высокого уровня. До поры до времени, казалось, все шло хорошо. Бостон в штате Массачусетс давал отменные ткани.

Но со временем на юге США появился район-конкурент. Там, особенно в штате Алабама, были понастроены фабрики в расчете на дешевую негритянскую рабочую силу, в расчете на более слабую сплоченность рабочих. Много разоренных негров-издольщиков побросало работу на плантациях и стало стучаться в фабричные ворота. Им можно было платить гроши, и, экономя на дешевом труде негров, капиталисты Юга стали завоевывать рынок. Массачусетс проиграл Алабаме — один штат другому.

Алабама поднялась, а в Массачусетсе начался упадок. Одни предприятия закрылись, другие свернулись. Дело дошло до того, что кое-где фабрики стали взрывать, продавать станки на лом. Только за послевоенное время, по крайней мере, треть текстильных предприятий Новой Англии прекратила работу, с тем чтобы переместиться на Юг.

В царской России хлопчатобумажная промышленность сгустилась в Центре — в Москве, Иваново-Вознесенске, Орехово-Зуеве, Богородске, а также в Петербурге и у западной границы. В этих местах сосредоточивалось почти 99 процентов всех веретен страны, хотя там и не было ни грамма собственного хлопка. Сначала привозили пряжу из Англии, потом хлопок из Америки; перед революцией половину хлопка получали оттуда, половину — из своего Туркестана.

Теперь размещение хлопчатобумажной промышленности начинает изменяться. Она сдвигается к сырью и к новым массам потребителя. Появились новые районы текстиля. И этот процесс продолжается.

Текстильная промышленность в новых сырьевых районах началась с того, что старый район разобрал несколько фабрик и послал на юг. Сырьевые районы были национальными районами. Советская власть заботилась об их индустриальном и политическом росте. И русский народ бескорыстно помотал своим братьям.

В дальнейшем, за годы пятилеток, на юге с помощью инженеров русского Центра были созданы большие хлопчатобумажные предприятия: в Ташкенте, Фергане, Ашхабаде, Сталинабаде, Ленинакане, Кировабаде… Уже не нужно возить кипы тканей навстречу кипам хлопка. Республики Средней Азии и Закавказья стали изготовлять одежду из собственных тканей.

^{Схема размещения важнейших центров текстильной промышленности.}

Но они получили и нечто гораздо большее. В местах, где не было никакой индустрии, появились крупные социалистические предприятия — очаги культуры, опорные базы политического и хозяйственною расцвета прежних национальных окраин. Для миллионов тружеников Средней Азии и Закавказья эти предприятия стали школой новой жизни, школой коммунистическою воспитания. Женщины, недавно снявшие паранджу, не только приобретали в этих светлых цехах, среди жужжащих веретен, новые профессиональные навыки, — расширялся их кругозор, новыми глазами стали они смотреть на мир. А при старых порядках женщина в Средней Азии не смела выходить на улицу с открытым лицом, питалась остатками пищи мужа, ее могли продать как вещь… Коллективный труд на социалистическом предприятии, соприкосновение с современной индустриальной культурой, помощь русских текстильщиков преображали людей, день за днем воспитывали в них новые качества.

Создавались национальные кадры рабочего класса. Немало рабочих, выращенных новой индустрией, направлялось в кишлаки и аулы, чтобы помогать крестьянам строить колхозы. Многие рабочие и работницы, получив техническое образование, продвигались в командиры производства. Лучшие становились государственными деятелями, членами правительства, депутатами Верховных Советов.

В новых текстильных районах выросли работники, у которых иной раз есть чему поучиться и производственникам старых районов.

Возникло хлопчатобумажное производство и там, где нет своего хлопка, — скажем, в Западной Сибири: в Барнауле, Новосибирске. Хлопок идет туда в вагонах, которые отвезли в Среднюю Азию сибирский хлеб и лес. А во время войны хлопчатобумажная промышленность начала расти и в Восточной Сибири — в Канске. Производство приблизилось к потреблению. Сибирь, куда каждый аршин ткани прежде привозили из-за тысяч километров, получает свой тик, сатин, молескин…

Но вот вопрос: а что же стало со старыми районами? Какова судьба фабрик Иванова, Орехово-Зуева, Шуи? Может быть, они, как в Массачусетсе, были свернуты, закрыты или взорваны?

Нет, конечно. Они продолжают работать полным ходом.

Фабрики Центра расширены, реконструированы. Они выпускают самые высококачественные ткани. Где не хватало ткацких цехов, они добавлены, например в Ленинграде. Где недоставало пряжи, что было обычно для района Москвы, устроены новые прядильни.

Всюду у нас рост. Стране нужно много тканей. Вся страна растет.

Новые районы у нас не вызывают угасания старых. Между советскими районами плановая взаимопомощь, а не конкуренция, социалистическое соревнование, а не вражда.

Советская индустрия не знает ни кризисов, ни конкуренции, поэтому она не знает и угасания — ни в пространстве, ни во времени.

Хлопчатобумажная промышленность продолжает расселяться по стране. Она появилась в Гори, Уфе, Чимкенте, Чебоксарах и других городах. Новые гигантские комбинаты строятся в Камышине, Энгельсе, Краснодаре, Херсоне, Сталинабаде, Барнауле.

В Сталинабаде и Барнауле начало хлопчатобумажной промышленности было положено уже в годы довоенных пятилеток. А в Камышине, Энгельсе, Краснодаре и Херсоне она возникает впервые. Это значит, что Поволжье, Кубань, Украина становятся районами крупной хлопчатобумажной промышленности. Карта текстиля неузнаваемо меняется. Работа на новых комбинатах механизируется в высшей степени. Каждый комбинат — это целый город с прядильными, ткацкими, отделочными фабриками, с разными подсобными цехами, с многоэтажными жилыми домами, с Дворцом культуры, больницей и школами. Самый большой из новых комбинатов — Камышинский. Он займет площадь не меньшую, чем занимает сам Камышин. Почти миллион метров в сутки — вот его мощность. Из этой массы ситца, сатина, батиста, маркизета, шотландки, эпонжа, фланели, трико, тафты, вельвета, произведенной за один день, можно сшить платья более чем для двухсот тысяч человек.

Шерстяное волокно без малого наполовину шло в дореволюционную Россию из-за рубежа и в ткани превращалось главным образом в Центре. В наши дни фабрики Центра не испытали упадка, а, напротив, расцвели. Вместе с тем обработка шерсти распространилась по стране, захватила районы сырья. И сейчас строится мною предприятий шерстяной промышленности — в их числе большие камвольные комбинаты в Минске, Чернигове, Канске, Свердловске…

Шелковая промышленность тоже работала на привозном сырье и тяготела к Центру. Теперь у нас есть большие шелковые комбинаты в районах сырья — в Ленинабаде, Оше, Маргелане, Киеве, Нухе. Лен и раньше был свой, но утекал за границу, а льняная промышленность оставалась слабой. Она сосредоточивалась главным образом в теперешней Ивановской области, хотя основные поля льна-долгунца были западнее. Теперь построены и строятся комбинаты по всей льняной полосе — от Белоруссии до Удмуртии, никто не обойден.

Швейную промышленность мы стремимся расселить повсюду, не в ущерб какой-нибудь части страны. Производство обуви совершенствуется в Центре, пока еще основном своем районе, и вместе с тем распространяется по всем областям и республикам.

И если вес Центра в легкой промышленности еще слишком велик, то он будет уменьшаться — и не от снижения выработки на фабриках Москвы, Ленинграда, а от быстрого ее подъема на бывшей «окраине».

В царское время более или менее крупная пищевая промышленность скучивалась в многолюдных городах либо была разбросана по стране одинокими гнездами: сахарная — в украинской лесостепи, маслобойная — на Кубани и Тамбовщине, рыбная — на севере Каспия, мукомольная — у волжских пристаней, маслодельная — в Барабе и у Вологды. В наши дни пищевая промышленность размещается более равномерно по районам — конечно, с учетом их природных и хозяйственных различий. Мукомолье продвинулось в Сибирь, к новым посевам зерна; сахароварение распространилось вплоть до Средней Азии и Дальнего Востока; тихоокеанские моря и Мурман по улову рыбы обогнали Каспий; маслоделие перестало быть призванием только Западной Сибири и европейского Севера.

Производство продуктов питания сейчас у нас — наиболее равномерно размещенная отрасль промышленности. И все же пищевая промышленность размещена менее равномерно, чем нужно.

Карту пищевой промышленности сильно исправит новое строительство. Воздвигаются мясокомбинаты, маслодельные и молочные заводы, холодильники, предприятия консервной промышленности, хлебозаводы.

Среди новостроек много очень крупных. Новый московский холодильник в Черкизове — величайший в Европе. Громадный жировой комбинат в Саратове занимает 26 гектаров. Чтобы вывезти суточную продукцию Измаильского консервного завода, потребуется 25 вагонов. На Горьковском мясокомбинате один автомат выпускает 5 тонн пельменей в сутки…

Кроме старых центров легкой и пищевой промышленности, появились, выросли новые. Но эти новые центры не нанесли старым никакого ущерба. Они лишь облегчили им снабжение наших сел и городов. Они сократили перевозки, укрепили комплексность в хозяйстве районов.

Расселяясь по всей стране, промышленность несет народу все больше хорошей одежды и обуви, питательной и вкусной пищи, удобных и красивых предметов обихода.

Но нельзя расширить легкую и пищевую промышленность в нужных масштабах и темпах, если сельское хозяйство не даст достаточно сырья. Вот почему партия и правительство приняли программу быстрого подъема земледелия и животноводства и весь советский народ борется за решение этой насущной задачи.

Перейдем и мы от промышленной карты к карте сельского хозяйства.

VII НОВЫЕ ПОЛЯ

СМЕНА ЛАНДШАФТА

Облик страны был аграрный, сельский. Деревни среди необозримых полей, хутора… Над городами подымалось больше колоколен, чем фабричных труб. Но вид этот говорил не только о том, что основой экономики отсталой России было сельское хозяйство. Он обличал также и отсталость самого сельского хозяйства.

Бескрайные расстилались поля, но было заметно, что они не однородны. Часть сложена из крупных кусков, а другая вся исполосована, исчерчена межами, и по ней тянутся узкие ленточки: десяток, другой борозд — и межа, заросшая бурьяном да кашкой; несколько борозд — и снова межа…

Крупные куски — это помещичьи угодья, а мелкие лоскутки — крестьянские. Да и помещичья земля во многих местах была распахана и засеяна полосками, а не сплошным массивом:, помещики отдавали свою землю в аренду крестьянам, чтобы брать с них кабальную плату.

Помещикам, кулакам, монастырям и царской семье принадлежало две трети всей сельскохозяйственной земли. Остальная земля — худшая — была раздроблена между многими миллионами бедняцких и середняцких хозяйств.

Поля, расстилавшиеся по стране, не были пустынными — на них вечно трудились люди. Но мало плодов приносил им этот непрерывный, тяжкий труд.

Телега у межи с опущенными оглоблями; свежеотваленная лемехом земля; клетчатый след лаптя на ней. Согнувшись над сохой, идет крестьянин за своей лошаденкой, устало ее понукает.

Измучен человек, а работа все движется медленно. Ушел пахарь к тому краю полосы — не дождешься, когда вернется. Недаром сказано у поэта: «Ну, тащися, сивка…» Изо всех сил налегает мужик на соху, а все неглубоко она берет — вершка на два, чуть больше. Точно такой же сохой пахал его дед. Боронил такой то же бороной с деревянными зубьями. Сеял рукой из такого же лукошка. Молотил таким же цепом.

Тракторов не было. Зато косуль, и сох насчитывалось восемь миллионов.

Как-то перед первой мировой войной компания кулаков из-под Благовещенска-на-Амуре задумала приобрести в Америке трактор. На Амуре у богатеев было много земли, а рабочие руки в тех не очень густо населенных местах стоили сравнительно с центральными губерниями России дороговато, кулацкие хозяйства завели косилки, жнейки. Вот на берегах Амура, в нынешнем Ивановском районе, появился и трактор — керосиновый, марки «Могул». Налаживать трактор приехали американские механики, но они никак не могли приспособиться к непривычным для них условиям Дальнего Востока. Да и техническая грамотность их, видно, была невелика — лемехи шли слишком высоко, земля вспахивалась плохо. Местные агрономы указали, как исправить недостатки, но иностранцы пренебрегли их советами. Трактор стал вскоре ломаться, останавливаться.

Американцы, ничего не сделав, уехали. На Амур пускать трактор вывезли немцев, но и у них дело не пошло.

Подсчитали предприниматели свои барыши — выводы получились неутешительные: и горючее, которое тогда привозили с Кавказа, стоило дорого, и иностранные «специалисты» уж очень хотели нажиться, и сама работа шла плохо.

И вернулись к привычной тяге — к извечной сивке.

В дореволюционной России на мелко вспаханной, не знавшей правильных севооборотов, слабо удобренной земле и урожай был невелик. Колосья короткие, стебли стоят редко, на поле здесь и там зияют плешины… Да и у помещика дело с урожайностью обстояло немногим лучше: ведь он строил хозяйство в значительной мере на том же крестьянском труде, на той же средневековой технике. На усовершенствования помещик тратился неохотно, предпочитая «отработки» или дешевый батрацкий труд.

Пережитки крепостного правя, задерживали рост сельского хозяйства. Только в немногих местах — скажем, в свеклосахарных районах Украины — помещичьи хозяйства достигали сравнительно высокого уровня; много хлеба давал юг России, где расширялось хозяйство кулаков-колонистов, с некоторым применением машин. На остальном пространстве земледелие велось допотопным способом. А в Азиатской части России громадные земли были заняты отсталым кочевым животноводством.

^{Пример чересполосицы в дореволюционной деревне.}

Осенью, после сбора урожая, середняку на какое-то мгновенье казалось, что он может вздохнуть свободно. Часть хлеба продавалась. Выплачивались долги, на ярмарке покупались обновки, шумели свадьбы… Но ненадолго выглядывало солнце из-за туч. Уже зимой или с весны хлеб приходилось покупать. Крестьяне снова попадали в долги, сильнее затягивали пояс.

А бедняку и осень не сулила добра. Все, что достигал его упорный труд, уплывало из рук: часть — за аренду помещику, часть — в подать казне, часть — за инвентарь, за семена кулаку. И по-прежнему бедность, разорение.

Тяжелый гнет, малоземелье, отсталость техники, низкая урожайность — все это вело к неизбывной нищете, к постоянным голодовкам. При советской власти разрослись города, всюду развилась промышленность. Но так же широко расстилаются поля — без конца, без края. Это не прежние, а новые поля.

Не найдете вы глубоких рвов, какие раньше шли по краю имений, не увидите межевого столба с фамилией землевладельца. Великая Октябрьская социалистическая революция уничтожила частную собственность на землю.

Советская власть покончила с помещиками. Она передала крестьянам в пользование более 150 миллионов гектаров помещичьих, монастырских и царских земель. Это сверх той земли, которая и раньше была у крестьян. Коммунистическая партия спасла крестьян от помещичьей кабалы, нанесла решающий удар малоземелью.

Исчезли собственнические межевые знаки, а затем и узкие земельные полоски, обычные для старого деревенского пейзажа.

В первые годы после революции крестьяне возделывали свои участки обособленно и потому не могли избавиться от засилья кулаков. Не давала советская власть воли кулачеству, ограничивала его налогами и другими мерами. Но в деревне еще оставались богатеи-хищники, оставалась и крестьянская беднота. Мелкие хозяйства не могли применять на своих полях тракторы и другие машины, не могли повысить урожайность. Недостаток хлеба и сырья тормозил рост индустрии и всего народного хозяйства.

На XV съезде Коммунистической партии было принято решение о коллективизации. Советская власть направила в деревню тракторы и удобрения, подготовила новых агрономов. Десятки тысяч рабочих, посланцев города, помогали беднякам и середнякам объединяться в артели. На опыте первых колхозов крестьяне убеждались в преимуществе коллективного сельского хозяйства. Миллионы тружеников земли по призыву партии повернули на колхозный путь.

На основе сплошной коллективизации советский народ ликвидировал кулачество — последний в нашей стране класс, живший чужим трудом. Кулацкой кабале пришел конец.

Наше сельское хозяйство стало социалистическим, самым крупным в мире. В руках колхозов и государственных хозяйств — совхозов — сосредоточились обширные нерасчлененные поля, которые составляют сейчас у нас в стране основную черту земледельческого ландшафта.

Перед глазами расстилаются просторные единые массивы. Золотое раздолье пшеницы, колкая щетина жнивья, — их не перечеркивают, не дробят зеленые линии межей.

В помощь колхозам государство создало машинно-тракторные станции. Их около девяти тысяч. По договорам с колхозами МТС выполняют основные работы по обработке колхозных земель. Машинно-тракторные станции стали ведущей силой в развитии социалистического сельского хозяйства. Они отразились и в пейзаже: кирпичные мастерские, белые баки с горючим, гаражи, новые дома для специалистов и рабочих.

Новые заводы, созданные в годы довоенных пятилеток, дали деревне множество машин. С помощью государства сельское хозяйство вооружилось передовой техникой.

Число тракторов в МТС в 1953 году приближалось к миллиону. Трактор с многолемешным плугом так же прочно вошел в обиход земледелия, как раньше входила сивка с сохой.

Выше было рассказано о попытке кулаков ввести трактор на полях Ивановского района Амурской области. Дело с трактором тогда не пошло. А сейчас на месте той крошечной кустарной мастерской, где без конца чинили американскую машину, находится машинно-тракторная станция — в районе не единственная. По насыщенности тракторами и комбайнами Дальний Восток стоит у нас на одном из первых мест. В Ивановском районе — сотни тракторов.

Когда в дореволюционное время на берегу Амура заурчала, зафыркала невиданная машина, смотреть на нее сбежалась вся округа; некоторые крестьяне крестились и шептали молитвы. А сейчас в селах колхозного Амура, пожалуй, не найдешь семьи, в которой кто-нибудь не был бы связан с работой тракторной бригады. А бывает, и вся семья сплошь состоит из трактористов. В селе Ерковцы Ивановского района живет, например, Кузьма Абрамович Лазаренко. Он работает в МТС механиком по сельхозмашинам. Его сын Василий — помощник тракторного бригадира, другой сын, Михаил, до последнего времени был учетчиком-заправщиком в тракторной бригаде. Брат Кузьмы Иван — тракторист-бригадир, племянник Николай — тракторист, зять Андрей Семешко — тоже тракторист.

Сельское хозяйство вооружилось новыми машинами. А крестьяне вооружились новыми знаниями, приобрели новые профессии.

Много деталей в деревенском пейзаже изменилось с появлением трактора. На дороге не узкая черта, которую оставляет после себя соха, влекомая лошадью, а следы гусениц или широких колес; и уже сам ритм этих следов, вдавленных в землю металлом, говорит о чем-то новом, не знакомом старой деревне.

Вот поднялась озимь, и вид всходов совсем другой, новый. Раньше зернышко прорастало там, куда закинет его взмах руки, движение пальцев, дуновение ветра. А теперь стебельки расположились ровными рядами: здесь трактор вел сеялку, это рядовой посев.

И даже «пейзаж звуков» изменился. Раньше поле даже в часы работы было молчаливо. Неслышно резала землю соха. Тонуло в просторе полей унылое: «Ну, тащися…» А сейчас еще издали, откуда-нибудь из-за леса, услышишь четкий голос мотора. Он доносится то усиливаясь, то замирая. И как-то радостно и возбужденно откликается ему сердце: работа кипит на поле, жизнь.

В машинно-тракторных станциях свыше четверти миллиона зерновых комбайнов. Когда колонна этих «сухопутных кораблей» плывет по безбрежному морю украинской или кубанской степи, воочию видишь, что сельскохозяйственный труд становится индустриальным трудом. В руках знаменитого мастера комбайновой уборки Константина Борина один агрегат в 1937 году заменил 950 человек, 150 лошадей, 37 веялок, 20 конных молотилок… Новыми стали наши поля.

Да и люди на них работают новые. Таких, как Борин, сейчас у нас много. А сам Борин уже успел получить высшее образование, стал ученым специалистом сельского хозяйства, кандидатом наук.

С помощью государства советская деревня вырастила людей с широкими, общенародными интересами и высокой культурой, людей самоотверженного труда и гражданской доблести, каких не было и не могло быть в старой деревне. Эти люди преобразили нашу землю.

Колхозы и совхозы получили возможность применять самые совершенные способы агрономической техники. Сельскохозяйственный труд поставлен у нас на научную основу. Его производительность возросла. Увеличились урожаи, особенно в передовых колхозах, у новаторов.

Не легко дались эти успехи. Но советский народ все преодолел: и прежнюю техническую отсталость и сопротивление врагов, тянувших назад.

Огромной работой по переустройству нашего сельского хозяйства мудро и твердо руководила Коммунистическая партия. Она возглавила общественный переворот величайшего исторического значения — и обновила деревню.

* * *

Велика наша страна, разнообразна ее природа, поэтому и отрасли сельского хозяйства СССР разнообразны. Вот самые важные из них.

Ведущая роль в нашем сельскохозяйственном производстве принадлежит зерновому хозяйству. Советский Союз — один из крупнейших производителей зерна во всем мире.

Первое место среди зерновых культур занимает у нас пшеница. Ею в четвертой пятилетке засевалась примерно треть всех посевных площадей. По посевам пшеницы Советский Союз стоит впереди всех стран.

Основной район пшеницы в СССР совпадает с поясом черноземной степи и лесостепи. Постепенно суживаясь, он тянется полосой с запада на восток — через Украину, Дон, Кубань, Среднее Поволжье, Южный Урал, Северный Казахстан, Западную Сибирь. Эта полоса и есть главная житница нашей страны.

Все больше места занимает кукуруза — ценная культура, играющая важную роль в укреплении кормовой базы животноводства. Раньше кукурузу сеяли лишь в районах юга, а теперь она распространяется по всей стране.

Много сеют в СССР и других зерновых культур — ржи, овса, ячменя.

Рожь и овес менее требовательны к теплу и почве, чем пшеница. Поэтому они занимают черноземную и нечерноземную полосу. По размерам посевной площади ржи и овса СССР стоит впереди всех стран.

Первое место за нами и по посевам ячменя. Ячмень созревает скорее других зерновых культур, и потому его граница заходит далеко на север и в горы. Но главные поля ячменя — на равнинах юга: на Украине и Северном Кавказе.

Важное место среди зерновых культур занимают у нас также просо, рис.

Сырье для хлопчатобумажной промышленности дает хлопчатник.

Хлопчатник требует много тепла и растет на юге, главным образом в Средней Азии и в Восточном Закавказье, на орошенных землях. Советский Союз производит больше хлопка, чем известные своим хлопководством Индия, Пакистан и Египет, вместе взятые.

Волокно для выделки льняных тканей дает лен-долгунец. Это растение в противоположность хлопчатнику нуждается в прохладном, влажном лете, в длинном дне. Больше всего льна сеют на северо-западе — в Калининской, Смоленской, Псковской областях, в Белоруссии. По посевам льна каша страна занимает первое место в мире.

Первое место в мире занимаем мы и по посевам сахарной свеклы, из которой вырабатывается сахар. Основной район сахарной свеклы в нашей стране — Украина и отчасти Курская и Воронежская области.

Подсолнечник растет главным образом на юго-востоке Европейской части СССР. Из семян подсолнечника выделывают растительное масло.

Больших размеров достигло в нашей стране производство картофеля. Возделывается он почти повсеместно, особенно в нечерноземной полосе, и идет в пищу, на корм скоту, а также служит сырьем для некоторых отраслей промышленности.

На юге страны сильно развито садоводство, виноградарство, бахчеводство.

Там, где много земли занято лугами, велика роль животноводства. Отличное масло и молоко дают наши северные области — Вологодская, Архангельская и другие, а также Западная Сибирь. Высокопродуктивным животноводством выделяются Прибалтийские республики.

Много крупного рогатого скота разводится на молоко и мясо вблизи городов в густонаселенных районах, например в центральных областях нашей страны и на Украине.

Сильно развито скотоводство на юго-востоке, где пастбищами служат сухие степи и пустыни: в Казахстане, Средней Азии, Азербайджане. Животноводческие колхозы и совхозы этих мест дают мясо, шерсть, кожу.

КРУТОЙ ПОДЪЕМ

Росту нашего сельского хозяйства сильно помешала война.

Украина, Дон, Кубань были временно захвачены врагом, а это важная житница страны. Районы за Волгой, в Сибири, в Казахстане должны были прокормить народ и армию. Из деревень ушли на фронт мужчины, меньше стало тракторов, меньше горючего…

Могла бы возникнуть угроза разорения деревни, угроза голода в стране. Первая мировая война повергла сельское хозяйство России в глубокий упадок: сильно сократились посевы, урожайность стала совсем низкой.

Теперь, при советской власти, построившей жизнь в деревне на социалистических началах, дело сложилось иначе. Колхозное крестьянство с честью выдержало тяжкие испытания войны.

Но вот кончилась война. Потребовалось быстро восстановить сельское хозяйство и двинуть его вперед.

Нелегкое это было дело — особенно в районах, разоренных врагом.

Ведь там были сожжены десятки тысяч сел. Пашня сильно сократилась. Поля заросли сорняками. Мало осталось и скота.

Но и на востоке страны, где не было боев, война все же нанесла сельскому хозяйству большой урон: меньше стало машин и рабочих рук, не так тщательно возделывались поля. А тут еще в первое послевоенное лето ударила засуха, какой в нашей стране не случалось полвека.

Советское государство щедро помогло крестьянству ссудами, семенами. В колхозы районов, разоренных войной, поехали тысячи организаторов, агрономов, зоотехников, пошли эшелоны с машинами, инвентарем, скотом, домашней птицей. Колхозы быстро оправились, поднялись.

^{Следы, оставшиеся от войны на землях колхоза «Колос» Барятинского района Калужской области.}

Гитлеровцы не только сожгли колхозные села, разрушили машинно-тракторные станции и совхозы — на громадных пространствах они испортили поля.

По пашням юга, от Дуная до Волги, прокатилась волна боев, оставив после себя кратеры воронок, шрамы противотанковых рвов. Вот как выглядел один участок площадью в полгектара в окрестностях Сталинграда: 5 блиндажей, 69 индивидуальных окопов, 2 групповых окопа, 1 траншея, 1 воронка от авиабомбы. Из этих углублений было выброшено около 450 кубических метров бесплодной подпочвы, и она погребла под собой почти всю лежащую вокруг плодородную землю… Чтобы привести окрестности Сталинграда в состояние, годное для пахоты, пришлось убрать, перебросить сотни тысяч кубических метров земли.

В Московской области война испортила более десяти тысяч гектаров пашни. На полях темнели воронки. Желтела глина отвалов, поросшая сорняком. Дорога огибала рвы траншей… Около двух процентов пашни потерял, например, Истринский район. А некоторые его колхозы и гораздо больше: «Безбожник» — четвертую часть, «Динамо» — половину.

Этот след, оставленный захватчиками, ныне выровнен, сглажен, уничтожен. Поля перепаханы, окультурены. Воронки засыпаны. Противотанковые рвы кое-где превращены в водоемы.

«Ремонтировать» поля нам пришлось во многих местах.

Этот ремонт полей потребовал огромных затрат. Он слился с общим процессом обновления земли, осуществляемым советским народом.

Чтобы побороть трудности послевоенного времени, надо было повысить культуру сельского хозяйства, ввести самые передовые методы агрономической науки. На колхозные поля были двинуты усовершенствованные машины. Раньше тракторы были керосиновые, а теперь все больше производилось дизельных тракторов, которые дешевле в работе и сильнее. Наряду с колесными тракторами все больше появлялось мощных гусеничных.

На поля шли не только обычные комбайны, работающие на прицепе у тракторов. Началось производство самоходных комбайнов.

Создавались новые и новые виды машин. Еще недавно уборка хлопка велась целиком вручную. Она требовала много рабочих рук. После войны в нашей стране стали производиться хлопкоуборочные машины. Каждая из них заменяет 30–50 человек. Работа на новом кукурузоуборочном комбайне в 35 раз производительнее ручной уборки.

Подъем сельского хозяйства был облегчен укрупнением мелких колхозов. В начале 1950 года в стране насчитывалось 254 тысячи колхозов, а осенью 1953 года — 94 тысячи. С укрупнением колхозов открылись новые просторы для применения машин, для механизации работ на полях и фермах.

Как и другие отрасли советской экономики, сельское хозяйство было не только скоро восстановлено, но и дальше развилось. По объему продукции к концу четвертой пятилетки оно превысило довоенный уровень. Расширились посевные площади, возросла урожайность.

Сегодняшнюю деревню не сравнишь с дореволюционной — облик ее неузнаваемо изменился, машины на полях стали решающей силой производства, урожаи поднялись, доходы крестьян увеличились.

Но наша страна быстро шла вперед, запросы советского народа росли, а сельское хозяйство не полностью отвечало предъявляемым требованиям.

При всех своих успехах оно не поспевало за быстрым ростом страны. Отставание сельского хозяйства стало сдерживать дальнейшее развитие легкой и пищевой промышленности, производящей предметы народного потребления, стало служить препятствием росту доходов колхозной деревни.

Партия на пленумах своего Центрального Комитета обсудила меры по дальнейшему развитию сельского хозяйства. Она сказала народу: в деревне давно упрочился колхозный строй, но возможности, заложенные в нем, полностью еще не используются. Наряду с передовыми колхозами и районами есть еще немало отсталых. Урожаи поднялись, но они ниже, чем могут быть. На полях много машин, но они выполняют меньшую работу, чем могли бы. Город получает из деревни больше продовольствия, чем прежде, но сельское хозяйство в своем развитии отстает от роста промышленности, от роста городского населения, от роста потребностей народа. Отстает производство зерна, мяса, масла, овощей.

Центральный Комитет партии вскрыл причины отставания сельского хозяйства и принял широкую программу его быстрого подъема. Перед сельским хозяйством поставлена задача: в достатке удовлетворить население продовольствием, а легкую и пищевую промышленность сырьем. Советский народ приступил под руководством партии к воплощению этой программы в жизнь.

Не ослабляя внимания к развитию промышленности, прежде всего тяжелой, государство усилило помощь сельскому хозяйству.

Основа сельскохозяйственного производства — зерновое хозяйство. Его-то и нужно поднять в первую очередь. Надо повысить урожайность зерновых культур на старых площадях, освоить под зерно новые земли — особенно целину и залежь, сократить потери при уборке, расширить посевы высокоурожайной, ценной культуры — кукурузы.

Будет больше зерна — полностью удовлетворятся растущие потребности населения в хлебе и хлебных изделиях, включая изделия, выпекаемые из высших сортов муки; пополнятся государственные резервы зерна, необходимые на случай всяких неожиданностей; скот получит достаточно фуража — прежде всего кукурузы, а это обеспечит быстрый подъем животноводства; в достатке получат зерно те районы, которые специализируются на выращивании не зерна, а других культур; и, наконец, расширится наша внешняя торговля зерном.

Сборы зерна за годы советской власти увеличились, но достигнутый уровень недостаточен. Особенно отстало производство зернофуражных культур. И партия приняла меры к дальнейшему быстрому развитию зернового хозяйства. Она указала, что необходимо сделать, чтобы поднять урожайность зерновых культур, расширить их посевные площади. По решениям партии сборы зерна в стране будут значительно увеличены в ближайшие же годы.

Поставлена и решается задача — на базе подъема зернового хозяйства поднять животноводство, отстающую отрасль сельского хозяйства.

Животноводство — дело сложное. Чтобы вырастить скот и получить от него побольше продукции, нужно проявить много внимания и заботливости. Партия указала, как организовать подъем общественного животноводства в колхозах, как заинтересовать в этом подъеме колхозников, как устранить важную причину отставания животноводства — слабое развитие кормовой базы, что надо сделать, чтобы скотом обзавелся каждый колхозный двор. В ближайшие же годы продукция животноводства будет резко увеличена.

Нужно также поднять овощеводство. Картофель, капуста, помидоры, морковь, огурцы, свекла необходимы, чтобы улучшить питание населения. Картофель и другие сочные корма с помощью животноводства можно превратить в более ценные и питательные продукты — в свинину, например. Если скормить десять пудов картофеля, можно получить один пуд свиного мяса.

Сколько сажать овощей, каким способом и на какой земле, как поднять урожайность овощей, как организовать их заготовку — все это было указано в решениях партии, которые ныне выполняются.

Приняты также меры по подъему производства хлопка и льна.

Помочь быстрому развитию сельского хозяйства должна машина. Машин на полях у нас много. Машинно-тракторные станции в 1953 году выполнили около трех четвертей всех сельскохозяйственных работ в колхозах. Но кое-где машины используются плохо. К тому же ряд отраслей сельского хозяйства механизирован еще недостаточно. И партия поставила задачу — организовать комплексную механизацию сельскохозяйственных работ, дала подробные указания, как лучше наладить работу машин на полях.

Были приняты меры по дальнейшему укреплению машинно-тракторных станций. Туда направлено много инженеров, агрономов, зоотехников, механизаторов. В невиданных масштабах возрастает техническая база МТС. За время с 1954 года по 1 мая 1957 года сельское хозяйство должно получить не менее 500 тысяч тракторов общего назначения (в 15-сильном исчислении) и 250 тысяч пропашных тракторов, не считая всяких других машин. Много ли это? Очень много: весь наш довоенный тракторный парк лишь немногим превышал 500 тысяч единиц.

И тракторы в сельское хозяйство идут сейчас различные, включая новые мощные дизельные гусеничные тракторы и колесный трактор «Беларусь», который применяется главным образом для обработки междурядий.

Животноводство, овощеводство — отрасли, где машина еще применяется слабо. Нынче в деревню в большом количестве направляются машины для животноводства: тракторные косилки, стогометатели, копнители, автопоилки, доильные установки и многие другие. Сажать овощи и картофель тоже будут механизмы. В деревню пошли самые различные машины для овощеводства: картофелесажалки, картофелеуборочные комбайны, рассадопосадочные машины, станки для изготовления торфоперегнойных горшочков, способствующих быстрому выращиванию овощной рассады.

А чтобы механизировать обработку полей и повысить урожай, стал внедряться квадратно-гнездовой способ посадки и посева кукурузы, картофеля, овощей и ряда других культур. При таком способе посадки трактор с машинами может вести обработку междурядий не только вдоль поля, но и поперек.

Партия указала, что необходимо предпринять, чтобы повысить материальную заинтересованность колхозов и колхозников в повышении урожайности, в развитии животноводства, в подъеме общественного хозяйства. Много других важных указаний дано в решениях пленумов Центрального Комитета Коммунистической партии, в постановлениях партии и правительства.

В 1954 году в Москве была открыта постоянно действующая Всесоюзная сельскохозяйственная выставка для широкой пропаганды успехов социалистического сельского хозяйства, для распространения передового опыта. Выставка стала замечательной школой достижений нашего земледелия и животноводства. Со всех концов страны съезжаются сюда экскурсанты. Они уносят с собой восхищение, знания, готовность трудиться с новой силой.

Меры по подъему сельского хозяйства решительно проводятся в жизнь. Весь народ работает над их осуществлением.

Крепнет техническая база сельского хозяйства. Повышается материальная заинтересованность колхозов и колхозников в развитии сельскохозяйственного производства, растут их доходы. Несмотря на то, что на юге Украины и в районах Поволжья стояла неблагоприятная, засушливая погода, в целом по стране в 1954 году было собрано больше хлеба, чем в предшествующий год, — главным образом за счет хорошего урожая на востоке. Был значительно перевыполнен план распашки целины и залежи под урожай 1955 года. Увеличивается продукция животноводства. Все сельскохозяйственные работы проводятся на более высоком уровне, чем прежде.

Сельское хозяйство — на крутом подъеме. Оно быстро развивается на базе непрерывного роста тяжелой индустрии — основы всею нашего народного хозяйства.

ПШЕНИЦА НА ЦЕЛИНЕ

Необъятны, необозримы у нас пшеничные поля. Золотые их волны идут от Карпат до Алтая. И, как скалы среди моря, возвышаются на этих огромных полях серые башни элеваторов, наполненные зерном. Течет оно шелестящей струей в вагоны и развозится в поездах по всей стране, по ее городам.

Пшеница — наш главный хлеб.

Ни в какой другой стране не сеют столько пшеницы, как у нас. И нигде нет пшеницы лучше, питательнее нашей.

Пшеничные поля Советской страны, если их вместе собрать, превысят площадь Черного моря.

И море пшеницы разливается все шире. Разливается все шире, потому что и страна наша большая, и задачи, решаемые нами, громадны, и люди живут все лучше — сегодня не довольствуются тем, чем довольствовались вчера.

Нам нужно больше зерна, чем мы имеем. Поэтому партия и правительство ускоряют развитие зернового хозяйства.

Главный путь увеличения обора зерна — повсюду повысить урожайность. Но есть и еще одно средство увеличения наших хлебных богатств — расширение посевов, распашка и возделывание новых земель.

Сравнительно легко и быстро можно распахать и засеять пшеницей нетронутые земли на востоке и юго-востоке нашей Родины. Освоение этих земель хоть и сопряжено с рядом трудностей, но не требует больших капитальных затрат.

Партия и правительство поставили задачу: в 1954–1955 годах освоить в Казахстане, Сибири, на Урале, в Поволжье и частично на Северном Кавказе не менее 13 миллионов гектаров целинных и залежных земель. Целина — это земля вовсе непаханная, а залежь — такая земля, где сеяли и раньше, но несколько лет назад прекратили, чтобы почва отдохнула и восстановила свое плодородие.

Распахать в 1954 году 13 миллионов гектаров, из них часть засеять весной того же года, а остальные весной 1955 года — как это осмыслить? Сравнением.

Соединенные Штаты Америки, Канада, Австралия, Аргентина — страны первого класса на мировом капиталистическом рынке зерна. Десятилетиями крепла их пшеничная сила. А мы к прежним своим полям сразу должны были добавить половину посевной площади пшеницы США, или пшеничные поля всей Канады, или трех Австралии, или четырех Аргентин.

Освоение русским переселенцем девственных сибирских просторов было великим национальным подвигом. Вот его мера: за три с лишним века в дореволюционной Сибири пашня достигла примерно 10 миллионов гектаров. А мы сразу должны были поднять 13 миллионов… И не только выполнили, но и значительно перевыполнили план. В 1954 году было поднято свыше 17 миллионов гектаров целины и залежи.

Решение о подъеме целины и залежи было принято Пленумом ЦК партии в начале марта 1954 года.

В степях на востоке морозы достигали сорока градусов. Все покрывал снег — и волнистые увалы Общего Сырта за Саратовом, и полотую покатость Южного Урала от Чкалова до Кустаная, и подступы к казахскому мелкосопочнику у Акмолинска, и чуть взволнованную «гривами» плоскость Западной Сибири — в Барабе между Омском и Новосибирском, в Кулунде под Барнаулом. Вся эта земля была засыпана снегом — под ним не разберешь, где зябь, поднятая с прошлой осени, где залежь недавняя, еще мягкая, без дернины, не успевшая сменить бурьян на пырей, а пырей на тонконог и типец, где залежь многолетняя, с плотным дерном, уже заросшая ковылем, «заковылевшая», и где, наконец, целина, от века не тронутая. Даже озера, которые так разнообразят летом эту местность, были незаметны — лед сровнял их с низкими степными берегами. И лишенные листьев березовые лесочки — «колки?» — как-то стушевались в этой белой пустыне, не смыкались на горизонте зеленым кольцом. Лишь узкие и длинные боры, редкими лентами перечертившие Кулунду, густо чернели. Да кое-где на крайнем юге топорщились кроны сосен, выросших в расщелинах скал на гранитных островах среди степи.

Но люди знали, что весна в тех краях обычно бывает быстрая — грянет солнцем, сгонит снег с полей и начнет под ветерок сушить почву. Пробьет час выходить с тракторами в степь. Начинать пахоту, особенно под весенний посев, надо при первой возможности, не теряя дня.

Десятки тысяч комсомольцев, отозвавшихся на призыв партии, эшелонами съезжались туда со всей страны. Комсомольцев встречали и развозили по селам. Составляли тракторные бригады и отряды, закладывали новые МТС и совхозы — а новых крупных зерносовхозов на целинных и залежных землях было нужно организовать более ста; разгружали платформы с машинами — Южно-Сибирская магистраль к тому времени уже пересекла степь от Магнитогорска до самого Барнаула и дальше, поезда дошли до «глубинки»; оборудовали далекие станы — в тех краях селения крупны, но редки, невозделанные земли лежат от них иной раз за десятки километров; бурили на воду, рыли колодцы — рек там мало, не все озера пресные. В чистой степи отбирали, вымеряли целину и залежь — готовили новые земли под распашку.

Даже и сам снег-то не лежал в покое — в расчете на добавочную влагу его бороздили снегопахами, нагромождали валами.

И вот настало тепло, земля вышла из-под снега иссиня-черной пашней, сухим травостоем залежи, серо-желтым войлоком целины. В лучах высоко поднявшегося солнца, в еще нерастраченной весенней влажности степь вспыхнула пестротой прострела и горицвета, в зазеленевшей траве пошли сверкать желтые и синие ирисы, разноцветные тюльпаны, золотистые лютики, белые ветреницы.

Вот теперь-то в этом океане цветов и трав и стала видна вся сила нетронутой земли, что разбросалась на громадном пространстве от Волги до Алтая.

^{Основные районы освоения целинных и залежных земель.}

Докучаев писал, что Бараба поразительна необыкновенно пышной растительностью своих трав и злаков, свидетельствующей об «исполинской творческой силе» природы. Слово «Кулунда» по-русски означает «трава выше лошади» — пусть это относится к давним временам и преувеличено, но все же такое название о чем-то говорит. Лишь в южных, наиболее сухих местах земля не черная, а коричневая, как кожура каштана, и трава покрывает ее не сплошь, а пучками. Но и там весной все ярко зацвело.

Армия машин была приведена в движение. Еще влажную, сочную землю стал резать стальной лемех тракторного плуга. Дикий ковер весны переливался красками и таял час от часу. Скоро на некоторых, лучших распаханных участках уже посеяли хлеб и он пошел в рост. А на остальном пространстве ложились пары под посев будущего года.

Весна, погрозив заморозками, прошла. Температуры возросли. В разгар лета солнце посылает степям Северною Казахстана не меньше энергии, чем тропикам. Размеры возможного испарения в два-три раза превысили поступление влаги, и на целине погасла пестрота и яркость мая. В мерцающих струях сухого и горячего воздуха залоснился перистый серебристый ковыль — своими узкими листьями и волосяным покровом он сократил испарение и приспособился к засухе. На солонцах закраснели мясистые солянки… Теперь уже не целина, поблекшая и выжженная, а колосящиеся, пожелтевшие нивы стали являть силу степного плодородия не потенциального, а действительного, овеществленного человеческим трудом.

К осени созрел хлеб, мы собрали богатый урожай. А рядом на миллионах гектаров темной, взрытой землей раскинулась поднятая целина и залежь — пар под весенний посев 1955 года.

Целина плодородна. Она плодороднее старопашки — в распаханной целине примерно вдвое больше перегноя, зернистее структура, меньше сорняков, больше влаги. На целине урожаи высокие. Особенно хорошо на целине в восточных районах родятся просо и пшеница. О том говорит и поговорка: «просо да пшеница целину любят».

Те места — самые благодатные для яровой пшеницы и проса. Ведь именно там по обеим этим культурам достигнуты мировые рекорды урожайности: в 1939 году в Алтайском крае колхозница Анна Сергеева, продолжая новаторский опыт бригадира колхоза «Искра» Михаила Ефремова, получила 101 центнер яровой пшеницы с гектара, в 1943 году в колхозе «Курман» Актюбинской области колхозник казах Чаганак Берсиев собрал с гектара 201 центнер проса (вскоре последователи Берсиева этот невиданный урожай зерна еще несколько повысили). Это — рекорды, средняя урожайность не столь высока, но они говорят об огромных возможностях земледелия Востока.

Лучшая в мире твердая пшеница — вот главный дар земледелия восточных районов. Ее-то прежде всего и сеют на целинных землях. Зерно твердой пшеницы идет на высшие сорта муки, на манную крупу, на макароны. Твердая пшеница питательнее всех других потому, что в ней много белка: в канадской пшенице — 12 процентов, а в твердой пшенице наших восточных районов — до 21 и даже 26 процентов. Белка в нашей восточной пшенице много потому, что она растет в материковом климате — жарком и сухом. Ее роговистое зерно почти прозрачно на изломе.

Целина плодородна, но при правильной обработке, при хорошем уходе. Поднимая целину и залежь, нужно, например, срезанную дернину заделывать поглубже, на самое дно борозды, чтобы целлюлозные бактерии, разлагающие остатки растительности, не отнимали азотную пищу у посеянной пшеницы.

Молодую залежь пахать проще, чем задернелую целину, но там есть тоже своде трудности; главная из них — суметь отделаться от сорняков, особенно от пырея, который на нетронутой залежи дает хорошее сено, а на распаханной и засеянной глушит пшеницу.

Словом, каждый район, каждый новый земельный массив требует творческого подхода, шаблон недопустим.

Поднятые летом 1954 года целина и залежь должны дать осенью 1955 года больше миллиарда пудов хлеба. Больше миллиарда пудов — снова осмыслим цифру сравнением. Сбор зерна в предоктябрьской России составлял, как известно, 4–5 миллиардов пудов. В абсолютном выражении — немало, хотя мы теперь и собираем много больше. Товарный поезд, груженный таким урожаем, не только протянулся бы поперек всей нашей страны, но и вышел бы за ее пределы. А мы сразу должны взять четверть того, что собирала вся царская Россия. Вот что такое целина на востоке. Но как же она до сих пор сохранилась?

В нашей стране плотность населения убывает к востоку. К востоку убывает и пашня. Это естественно: ядро русского народа исторически сложилось на просторах Восточной Европы, и, только по мере сил освоив их, начал он великий подвиг продвижения на пустовавшие земли Северной Азии.

Население к востоку редеет. Полоса наиболее плодородных, черноземных почв, обрезанная с севера лесами, а с юга пустынями, тоже к востоку суживается, но в гораздо меньшей степени. Черноземные пространства в Сибири не так широки, как на Русской равнине, но все же они достаточно велики — размером с две Франции. А кроме того, там много других земель, по плодородию немногим уступающих чернозему.

Наш народ еще не успел как следует эти просторы заселить — вот почему перед войной в колхозах на один двор приходилось в Курской области по 10 гектаров удобной земли, а в Омской и Новосибирской — почти по 50. Но в Курской области эта земля была распахана чуть не сплошь, а в Омской и Новосибирской областях до полного освоения земли было еще далеко.

Недостаток рабочих рук в местах не извечного, а сравнительно недавнего расселения русского народа не давал ему в полную силу овладеть богатствами природы. Не забудем, что в Европейской части страны «Русская Правда» уже тысячелетие назад регулировала земельные отношения; творец «Слова о полку Игореве» черпал образы также и из жизни земледельца («снопы стелют головами, молотят цепами харалужными…»); пахарь Киевской Руси обладал плугом, способным переворачивать пласт, и удовлетворительно справлялся с подъемом целины. А к черноземным сибирским степям русский человек по-настоящему вышел с Ермаком лишь в конце шестнадцатого века.

Конечно, и три с лишним столетия, протекшие со дней Ермака, срок немалый. За это время можно было сделать многое. Ведь русский народ был способен на небывалые дела — прошел же он всю громадную и дикую Сибирь за полвека: в 1639 году землепроходец Иван Москвитин уже смотрел на Тихий океан. Построил же он в глубине Сибири руками Ивана Ползунова заводскую паровую машину, руками Кузьмы Фролова сложнейшую, не знавшую себе равных гидросиловую систему. Да и пахарь в Сибири сделал немало. Но он мог бы сделать неизмеримо больше. Что же ему мешало? Почему так много там осталось целины?

Пашня в Сибири завелась давно. Уже на рубеже семнадцатого и восемнадцатого веков тобольчанин Семен Ремезов, известный составитель «Чертежной книги Сибири», писал о своем крае: «земля хлебородна, овощна и скотна, опричь меду и винограду ни в чем скудно». Посевы расширялись, и Некрасов позднее в «Дедушке» мог сказать про Сибирь:

Жители хлеб собирали

С прежде бесплодной земли.

Но все же первое время основная часть выходцев с Руси, миновав сибирские степи, шла в тайгу — сначала за «мягкой рухлядью» и «рыбьим зубом», потом за золотом. А там, где сейчас лежит главный массив пашен, еще в восемнадцатом веке оборонялись от степных набегов. С рогатками и надолбами, с тыном и вышками выстраивались укрепления Ишимской линии, Иртышской и Горькой. Русская оседлость продвигалась по степям все дальше на юг, но сравнительно медленно: Кокчетав, например, был основан только в 1824 году, Кустанай еще позже — в 1879–1881 годах. Это как раз те места, где распахивается много новых земель.

Поток переселенцев на сибирский чернозем по-настоящему хлынул лишь с отменой крепостного права, когда русский и украинский крестьянин оказался в известной мере свободным, но малоземельным. Нужда погнала его за Урал. Он двигался долго — пешком, на баржах, на подводах, позже — в товарных вагонах Сибирской железной дороги. Голодал, болел и нищал.

Пока не разразилась революционная гроза 1905 года, царское правительство мешало крестьянскому переселению в Сибирь, потому что хотело сохранить для помещиков дешевые рабочие руки. До 1913 года оно сдерживало распашку сибирских земель особым железнодорожным тарифом: хочешь везти свой хлеб на продажу к западу от Челябинска — плати лишних 8–10 копеек с пуда. Законодатель оберегал помещиков от конкуренции сибирского хлеба.

Разве могли тогда плодородные земли Сибири осваиваться в должной мере? Только перед первой мировой войной там шла довольно быстрая распашка.

Советская власть покончила с малоземельем, с нищетой деревни, и переселение в Сибирь приобрело совсем другой характер. Теперь это было государственной, заботливо организованной мерой по вовлечению в производство новых земель.

Рост промышленности и городов на востоке, оседание кочевников, общий подъем колхозно-совхозного сельского хозяйства повели к быстрому расширению посевов. Трактор поднимал целину. Повышалась урожайность и на старых полях. К началу Великой Отечественной войны сбор зерна в Западной Сибири удвоился. Заблаговременно была создана тыловая житница, которая за время войны еще сильнее развилась.

Но как ни быстро осваивались новые земли, целины еще много оставалось. В Северном Казахстане к началу войны под целиной (не считая залежи) была примерно половина пахотноспособной площади.

И вот только теперь возникла необходимость, созрела возможность резкого сдвига в освоении нетронутых земель.

Ключом к новым землям стал достигнутый высокий уровень тяжелой индустрии. Он позволил нам бросить силы на быстрый подъем производства зерна. Он дает нам возможность решить важную, до сих пор не решенную задачу — полностью включить в производство плодородные, но далекие черноземные и каштановые земли востока.

Конечно, и сейчас только от человека, от его труда зависит решение этой проблемы. Но труд на новых землях, на важнейших, наиболее сложных, трудоемких работах, в сильнейшей степени механизируется — а это чрезвычайно важно.

В 1919 году Ленин произнес памятные слова: «Если бы мы могли дать завтра 100 тысяч первоклассных тракторов, снабдить их бензином, снабдить их машинистами (вы прекрасно знаете, что пока это — фантазия), то средний крестьянин сказал бы: „Я за коммунизм“…» А за один лишь 1954 год на освоение новых земель было направлено 115 тысяч тракторов (в 15-сильном исчислении).

Быстрое увеличение распашки целинных и залежных земель явилось следствием нового качества — подъема нашей социалистической страны на новую ступень в развитии хозяйства, прежде всего в развитии тяжелой индустрии, в росте благосостояния народа.

Но работы 1954–1955 годов — только начало. Площадь целины и залежи на востоке составляет десятки миллионов гектаров. Эта земля в скором времени будет возделываться. Она даст много зерна, которое нам так нужно. В 1954 году партия и правительство приняли решение — уже в 1956 году довести посевы зерновых и других сельскохозяйственных культур на вновь осваиваемых землях не менее чем до 28–30 миллионов гектаров.

^{Продвижение пшеницы в новые районы.}

Подходит время полного вовлечения в хозяйство плодородных земель на востоке нашей Родины. Три с лишним века Россия ждала этого часа.

ПШЕНИЦА НА СЕВЕРЕ

Основной, решающий район пшеницы у нас — черноземная степь. Мы только что видели, что в пределах степи пшеничные посевы быстро расширяются на востоке. Казахстан, например, в 1955 году по площадям пшеницы догоняет Украину. Но совершается и другое перемещение пшеницы — она распространяется за пределами черноземных степей, завоевывает нечерноземную зону, движется на север.

Карту зернового хозяйства России пересекала черта, разделявшая «потребляющую» и «производящую» полосы. Черта шла от Киева через Тулу и Нижний Новгород до Вятки. Она казалась неоспоримой и вечной.

К югу от нее — чернозем, распаханные степи, излишек товарного хлеба: это полоса «производящая».

К северу — подзол, перелески, болота, недостаток хлеба: это полоса «потребляющая».

Говорили: «Верейскому уезду Московской губернии своего хлеба хватает до пасхи, Звенигородскому — до масленицы, Бронницкому — до святок, Можайскому — до рождества».

Когда-то, до развития капитализма, до быстрого роста больших городов, нечерноземная полоса имела собственный хлеб, но потом ее зерновое хозяйство захирело: его подорвала конкуренция новых, южных районов земледелия, где быстро распахивались безлесные, черноземные пространства, и этот южный хлеб, хлынувший на рынок, оказался дешевле северного хлеба. Мелкое крестьянство нечерноземных районов, разоренное помещиками и малоземельем, не могло устоять в борьбе со степными капиталистами. Не было у него средств для раскорчевки лесных земель, для осушения болот, для повышения плодородия почвы. Миллионы гектаров земли, пригодной для земледелия, оставались под можжевельником и ольхой, под кочками и пнями. Обнищавшие крестьяне бросали деревню, уходили искать заработок в «отхожих промыслах».

Север стал нахлебником юга. «Хлеб дорог — север плачет и недоедает, хлеб дешев — юг горюет…» писал в 1892 году Менделеев.

В годы пятилеток прежних препятствий для роста зернового земледелия в нечерноземной полосе уже не было. На месте раздробленных, бедных крестьянских хозяйств появились колхозы, снабженные удобрениями и машинной техникой. И на требования растущих советских городов они ответили расширением посевов зерна. Большие пространства были очищены от леса и кустарника и затем распаханы, засеяны. А на прежних полях поднялась урожайность. Черта хлебной зависимости, пересекавшая карту России, пропала. Деление страны на «производящую» и «потребляющую» полосы утратило прежнее значение.

Нечерноземная полоса до революции если и знала хлеба, то почти одни лишь «серые» — ячмень, овес да рожь. Но, превратив нечерноземную полосу из «потребляющей» в «производящую», мы превратили ее из края только «серых» хлебов также и в край пшеницы.

В «Курсе географии России» Никитина, напечатанном в 1879 году, о нечерноземной полосе говорилось: «Первое по важности место между растениями здесь занимает рожь. Она доставляет жителям ржаной хлеб, квас, водку, солому для покрышки изб и корма скоту и многие другие менее важные продукты…» Своего белого хлеба Север почти вовсе не знал.

Почему же на Севере пшеница не росла? Конечно, она требовательнее ржи. Может быть, природа ее туда не пускала? На Севере негодные почвы? Нет, на нашем Севере почвы хоть и требуют улучшения, но они ничем не хуже, чем, скажем, в Дании, а Дания давала высокие урожаи пшеницы. Аляска сеяла пшеницу у самого Полярного круга — пшеница эта, между прочим, была выведена отбором и скрещиванием наших же сибирских сортов.

На Севере дурной климат? Нет, тепла здесь хоть и меньше, чем в южных районах, но все же достаточно. Сюда почти не доходит дыхание засухи, часто губящей урожай на юге.

На Севере урожайность устойчива, но, может быть, низка? Нет, в северных областях она в среднем выше, чем в южных.

В нечерноземной полосе для пшеницы есть все возможности, но они пропадали. Пшеницу можно было встретить лишь кое-где на кулацких и помещичьих полях. Удары рынка, заполненного южным хлебом, повергли зерновое производство нечерноземных губерний в глубокий упадок — где уж там было мелкому, слабосильному крестьянскому хозяйству переходить на пшеницу.

По той же причине сеяли мало пшеницы и в центрально-черноземных губерниях — под Тамбовом, под Пензой. Реакционными учеными была даже создана особая «теория белого пятна», стремившаяся свалить вину за отсутствие пшеницы в центрально-черноземных районах на природу.

В колхозные годы карту пшеницы переделали. Партия приняла решение о продвижении пшеницы на север. И ее стали сеять там с каждым годом все больше.

Колхозам помогла советская наука: она вывела для севера подходящие сорта. На полях нечерноземной полосы распространился, например, новый урожайный сорт яровой пшеницы «московка».

До революции в Европейской России севернее линии Киев — Тула — Нижний пшеничные поля занимали только четверть миллиона гектаров, а перед Великой Отечественной войной — уже более трех миллионов. При специализации нечерноземной полосы на льне, овощах, картофеле и молочном животноводстве она собирает немало и зерна. И в этом зерне большую долю составляет пшеница.

Северная граница пшеницы поднялась к шестидесятой параллели, зашла за нее. Нечерноземная полоса Европейской части СССР ныне дает лишь вполовину меньше пшеничного зерна, чем такие мировые торговцы хлебом, как Канада.

После раскорчевки леса и расчистки кустарника на целину среди лесов легла пашня с правильными севооборотами, с полями пшеницы.

Сорвите спелый колос где-нибудь у Пскова или Вологды, и вам на ладонь высыплются пшеничные зерна. Много на севере ржи и овса, и их посевы увеличиваются. Но «серый» хлеб перестал быть хозяином полей. У севера теперь есть и собственный пшеничный, белый хлеб.

Далеко не во всей нечерноземной полосе урожайность пшеницы достаточна. Но лучшие колхозы, вроде колхоза имени Сталина Вурнарского района Чувашии, доказали, что она может быть высокой — более тридцати центнеров с гектара. Вот какой урожай может давать подзолистая земля, которая всегда считалась «бедной».

Как важен был сдвиг пшеницы в нечерноземную полосу, мы увидели в дни войны, когда почти вся черноземная степь до самой Волги была захвачена и опустошена врагом. Пшеница севера стала немалым подспорьем в стране, лишенной на время украинской, донской, кубанской пшеницы.

Все это не значит, что нечерноземная полоса получает специализацию на хлебе. Нет, главное здесь овощи, картофель, лен, животноводство; специализацию на хлебе во всесоюзном масштабе сохраняют другие районы — они лежат у нас на безлесном черноземном юге и востоке.

Это также не значит, что нечерноземная полоса обходится теперь только собственным хлебом. Нет, немало хлеба привозится. Рост зернового хозяйства в нечерноземной полосе означает, что земледелие там стало более разносторонним, более культурным, а зависимость в хлебе хоть и не исчезла полностью, но по сравнению с дореволюционным временем сильно сократилась.

Нельзя сказать, что для развития сельского хозяйства в бывшей потребляющей полосе было сделано все, что следовало сделать. И площадь посева и урожайность хоть и увеличились, но они еще недостаточны. Нижа продуктивность общественного животноводства. Партия указала, как устранить недостатки и вывести сельское хозяйство нечерноземных районов на дорогу дальнейшего быстрого подъема.

План вмешался в географию зерновых культур не только на севере, но и на крайнем юге нашей Родины. Раньше в Средней Азии пшеницу в большинстве районов сеяли на орошаемых землях, годных под хлопчатник. Хлопкороб, избегая встречи с торговцем, стремился обзавестись собственным хлебом.

При советской власти заботу о снабжении Средней Азии хлебом взяло на себя государство. И на поливных землях как ведущая культура воцарился хлопчатник. Это не привело, однако, к безраздельному господству хлопчатника и к изгнанию пшеницы из Средней Азии. На орошенных полях вводятся правильные севообороты; наряду с хлопчатником и не в ущерб ему сеют люцерну и в установленной дозе зерно. А главное — под пшеницу распахивают богарные земли — те неорошаемые земли высоких предгорий, где для хлопчатника мало осадков, а для пшеницы достаточно.

Так за годы советской власти изменилась карта нашей главной зерновой культуры.

ПЕРЕМЕЩЕНИЕ РАСТЕНИЙ

Не только пшеница, но и другие зерновые культуры продвинуты в новые районы.

Рисовое поле покрыто водой до ста дней в году. Границы поливных оазисов Средней Азии, Южного Казахстана и Закавказья представлялись пределом распространения риса, подобно тому как они представлялись и пределом распространения хлопчатника. Ограниченные площадью оазисов, эти две поливные культуры вели извечный спор из-за воды, тесня друг друга.

Но вот при советском строе началось перемещение риса. Для него были найдены новые земли, севернее привычной рисовой зоны. Это ценное растение оказалось вполне пригодным для возделывания в Ставрополье, в плавнях Кубани, на Дону, в Колхиде, в дельте Волги, около дальневосточного озера Ханки, в пойме Нижнего Днепра. После войны рис достиг Молдавии — он появился в плавнях Днестра.

^{Продвижение риса в новые районы.}

Юг по-прежнему остался главным рисовым районом. Посевы риса на юге должны быть расширены. При научных севооборотах и правильном поливе рис — не враг хлопку.

Но вместе с тем рис заселяет у нас и новые земли. Растение, издревле знавшее лишь карликовые хозяйства, серп и деревянный плуг, влекомый буйволом, стало культивироваться крупными колхозами и совхозами, которые смогли механизировать работу от посева до уборки, применить и самолет и комбайн. Средняя урожайность риса в новых районах в несколько раз выше, чем в Индии, исконном месте его возделыванья.

Там, где прежде вовсе не было промышленности, появились рисоочистительные заводы. В этих местах благодаря рису индустрия шагнула в деревню.

Мы привыкли: рис — это далекая, жаркая Азия. Но вот усилия советских ученых, труд колхозников заставляют нас по-новому увидеть мир.

Выведены новые сорта, и они двинулись далеко к северу. Посевы риса — пока только опытные и небольшие — вы найдете под Куйбышевом, Воронежем, Курском и Рязанью, в болотистом Полесье. Эта южная культура при известных условиях приживается даже в окрестностях Москвы — на две тысячи километров севернее прежней рисовой зоны. Создается новая карта рисосеяния.

В Западном Закавказье, в плодородных субтропиках, могут расти апельсины, лимоны, чай, бамбук. Но там господствовала кукуруза. Она занимала на полях девять десятых всей площади. Ныне кукуруза там сохранена, но вытеснена с тех полей, которые особенно пригодны для более ценных субтропических культур.

Кукуруза переместилась не только внутри Закавказья, ее посевы расширились не только на Северном Кавказе и на Украине. Растение это считалось южным, но уже доказано опытом: оно может быть сдвинуто далеко на север — в центральные районы. А это очень важно, потому что кукуруза выполняет роль прекрасной фуражной культуры, и ее распространение по стране укрепляет кормовую базу животноводства.

В нечерноземной полосе, в частности под Москвой, стали разводить кукурузу на силос. Она показала здесь необычайную растительную силу — поднимается в два человеческих роста и стоит похожая на лес. Особенно большой урожай зеленой массы дает сорт «партизанка», выведенный на Украине колхозником Марком Озерным. Силос из кукурузы не только обилен по массе, но и отличен по качеству — в нем много и белка и сахара. Теперь, кукурузные леса зашумят на всем пространстве от Прибалтики до Урала и Дальнего Востока.

В Сибири больше, чем раньше, сеют ржи. Просо шире распространилось на юго-востоке…

Сдвинулись в новые места не только зерновые, но и технические культуры.

Хлопчатник у нас рос в Средней Азии, в Восточном Закавказье — и больше нигде. Казалось, выращивать хлопок в России могут лишь насыщенные солнцем поливные оазисы крайнего юга. На старой карте зона хлопка прильнула к южной границе — и застыла.

Своего хлопка царской России не хватало. Половину волокна она покупала в Соединенных Штагах Америки, платила сто миллионов золотых рублей в год.

Социалистическое государство не могло мириться с подобной зависимостью. Промышленность должна иметь советский хлопок. Возникла нужда в быстром расширении хлопковых посевов.

В Средней Азии и в Закавказье распахивались новые земли, засевались хлопчатником, и каждый новый гектар давал нам до четырех-шести тысяч метров ткани в год. Создавались новые оазисы. Но мало было расширить хлопковые площади на поливных землях Средней Азии и Закавказья. Борьба за хлопковую независимость потребовала новых хлопковых районов. Хлопчатник искал новые места, где он мог бы расти.

Такие места есть. От низовьев Дуная до низовьев Волги лежат обширные, плодородные, но засушливые земли. Дожди идут здесь редко, хоть и чаще, чем в Средней Азии и Восточном Закавказье. На этих землях стали сеять неполивной хлопчатник.

Советская власть перечертила географическую границу хлопководства. Она ее сдвинула к северу, в степи Причерноморья, Приазовья.

Хлопчатник — трудоемкая культура, а населения в южной части степей не так много. Помогла механизация. На полях здесь нет арыков, и тракторам легко водить за собой многорядные машины.

Средняя Азия и Закавказье — главный, решающий, но теперь уже не единственный источник хлопка. В Европейской части страны созданы новые хлопковые районы — самые северные в мире.

Первая попытка насадить «хлопчатую бумагу» в Европейской России была сделана триста лет назад. Хлопчатник пробовали сеять здесь и позже, в девятнадцатом веке. Но только при советской власти эти попытки удались.

Новый хлопковый край во время войны был захвачен гитлеровцами. Они все здесь разорили. Зона хлопка снова спустилась к югу. Но когда сюда вернулась советская жизнь, возвратился и хлопок.

Урожайность хлопка в неполивных районах Причерноморья и Приазовья, конечно, значительно ниже, чем на орошаемых землях Закавказья или Средней Азии. И сейчас здесь возделывают хлопчатник не только без полива. Вводят и поливной хлопчатник — особенно много его будет на полях, орошаемых водой из «Цимлянского моря» и в низовьях Днепра.

Ведутся опыты по возделыванию неполивного хлопчатника в более возвышенных, а потому более влажных местах Средней Азии.

Перемещение хлопководства известно и в капиталистических странах. В США хлопок долгое время продвигался в юго-западные штаты — Техас, Оклахому, Аризону. В отличие от отсталого юго-востока, где еще до сих пор сильны порядки времен «Хижины дяди Тома», на юго-западе орудуют крупные капиталисты: обширные латифундии, наемный труд, машины. Это ведет к быстрому разорению мелких хозяев в старых хлопковых районах, где к тому же земля уже сильно истощена. В новых районах с их капиталистическим хищничеством земля, недавно плодородная, опустошается, выпахивается, засолоняется, обеспложивается в невиданных масштабах.

В капиталистических странах сельскохозяйственные районы борются, конкурируют друг с другом. А у нас — помогают друг другу. Вот тому пример: закончилась уборка зерна на Кубани, и освободившиеся комбайнеры спешат на восток — помогать сибирякам.

Посевы льна-долгунца в нашей стране были размещены крайне неравномерно: они почти целиком сосредоточивались в северо-западном углу страны. Спрос прядильных фабрик и близкого заграничного рынка расширял здесь льняные поля, занимавшие кое-где до трех четвертей ярового клина. Частые посевы одной и той же культуры истощали почву. А далеко на восток уходили области, почти не сеявшие льна, покупавшие полотно втридорога.

Переход к правильным севооборотам и расчистка новых земель в довоенные годы увеличили посевы льна в старых районах без риска уменьшить плодородие почвы. А вместе с тем механизация помогла расширить посевы этой трудоемкой культуры в новых, менее населенных районах Урала, Сибири. Сдвинулись посевы льна-долгунца и на юг, в Украину. Зеленое поле с голубыми глазочками — ныне черта уже не только псковского или смоленского пейзажа.

Но льноводство после войны восстанавливалось медленно. Нужно расширить площади подо льном, повысить его урожайность, сильнее механизировать работы на льняных полях.

Граница свеклосеяния в России была искусственно сжата. Распространение сахарной промышленности, а стало быть, и размещение посевов свекловицы — корнеплода, дающего сахар, — ограничивалось пределами Украины и Курской области. Намеренно создавалась зависимость всех районов от одного: это было выгодно Терещенкам, Бобринским — хозяевам сахарного рынка. И барыши увеличивались. Украинским сахарозаводчикам-монополистам удалось задушить все попытки варить сахар в Поволжье, Туркестане и Сибири.

^{Продвижение хлопчатника в новые районы.}

Густо расположенные сахарные заводы требовали много сырья; это толкало к безотчетному расширению свекловичных посевов. В узком кругу так называемой свеклосахарной зоны свекла часто завладевала даже малопригодными землями, а кругом простиралась громадная страна, где свеклу не сеяли вовсе. Провоз сахара на восток стоил дороже, чем сам сахар.

Чтобы приблизить производство к потреблению, в Советской стране переделывают карту сахарной промышленности. Сахарные заводы расселяются по просторам страны, а вместе с тем изменяется и карта свеклосеяния. Свекла вводится в севооборот новых районов.

Но свекла не только питает сахарную промышленность. Она улучшает сельское хозяйство: повышает культуру земледелия, дает корм скоту и, будучи хорошим предшественником для зерновых культур, увеличивает их урожайность.

Сахарная свекла прорвала границу, запиравшую ее в тесных пределах старой «естественной» свеклосахарной зоны, и распространилась далеко на юг, восток и север.

На юге сахарная свекла дошла до Армении и Грузии. Здесь нашлись земли не менее благоприятные для нее, чем земли Украины. В Закавказье теперь свой сахар.

Сеют этот сладкий корнеплод и в Поволжье, в Башкирии. Там появился свой сахар.

Свекловица поселена в приалтайских и минусинских степях, в Забайкалье. В Сибири теперь есть свой сахар.

На востоке сахарная свекла достигла берегов Тихого океана. В Приморье свой сахар.

Сахарную свеклу выращивают в Киргизии. Местами она стала здесь ведущей культурой. И в Средней Азии теперь есть свой сахар.

Если хлопчатник сдвинулся из поливных районов в неполивные, то сахарная свекла, наоборот, из неполивных — в поливные. Урожайность ее там в два-три раза выше.

В предгорьях Тянь-Шаня достигнут мировой рекорд урожайности сахарной свеклы.

Основную часть свеклы и сахара по-прежнему дают Украина и Курская область. Но теперь у нас есть и другие районы свеклосеяния. На них перед войной падала уже почти десятая часть посевов.

Восточные районы свеклосеяния сыграли большую роль в дни войны, когда основной украинский свеклосахарный район был захвачен гитлеровцами. За время войны сахарная свекла проникла в двенадцать новых областей.

Привычные пейзажи изменились. В оазисах среди пустынь свекла сложена в бурты, как где-нибудь в лесостепи у Винницы. Верблюды подвозят к станциям не только белые кипы хлопка, но и корзины с бурой свеклой. Когда-то для казаха, киргиза или узбека сахар был дорогой городской диковинкой. А теперь в лучших казахских, киргизских, узбекских колхозах выращивают такие урожаи сахарной свеклы, о каких в старой России никогда и не слыхивали.

Сахарная свекла проникла в полосу подзолистых почв — в Белоруссию, в Прибалтику. Она создает там базу для сахарной промышленности.

Во время войны свекловицу стали сеять многие колхозы Московской, Горьковской, Вологодской областей, но здесь у сахарной свеклы иное назначение. Она перерабатывается не на заводах, а в самих колхозах. И не в сахар, а в джем, сироп, повидло.

^{Продвижение сахарной свеклы в новые районы.}

Сахарная свекла поселилась даже в Архангельской области. Кругом не дубравы, не вишневые сады, а дремучий хвойный лес.

Эта «черноземная» культура будет все больше завоевывать и восток и север. Опыты показали, что свекловица может расти даже за Полярным кругом — на Соловецких островах, в Нарьян-Маре, на далеком севере Сибири. Но нужно еще немало поработать, чтобы она там прижилась как следует.

Сдвинулся на восток подсолнечник. За время войны рыжик, самая скороспелая из масличных культур, заселил Поволжье и Западную Сибирь, проник в Забайкалье и на Дальний Восток… Так за годы советской власти изменилось у нас размещение сельскохозяйственных культур. Сломлены старые «пределы распространения», отвергнуты устаревшие взгляды.

* * *

Земледелие старой России развивалось стихийно — и стихийно ложилось на карту. Сельскохозяйственная специализация областей многоукладной страны шла неравномерно и уродливо. Одинокий маломощный крестьянин отсталых районов, сдавленный пережитками крепостничества и натурального хозяйства, владелец ничтожного клочка земли, сеял и рожь, и лен, и овес, — он страховал себя от неожиданных ударов рынка: потеряешь на одном, выручит другое. Не был ясен завтрашний день, неразборчива была и сельскохозяйственная карта. Краски на ней были смешаны.

Но там, где капитализм быстро рос, куда с силой врывался властный рыночный спрос, там он подчинял себе волю земледельца и заставлял его заниматься из года в год одной и той же культурой, — часто с пренебрежением к агрономии и своеобразию почв. Складывались районы с подавляющим преобладанием какой-либо одной товарной культуры, «монокультуры», — пшеницы, льна или хлопчатника. Растение замыкалось в тесные географические рамки. Карта была закрашена резкими пятнами. Не зная правильного севооборота, земля истощалась. Над крестьянином господствовал скупщик. Упали цены или случился недород — деваться некуда, обречен на голодовку.

В капиталистической России нельзя было правильно, научно специализировать районы — возложить на каждый из них именно то производство, какое наиболее уместно, слить разные голоса в гармоничном общем хоре. Лишь социалистическая революция создала условия для сознательной, научной специализации сельскохозяйственных районов.

Прежняя карта земледелия стала изменяться.

Выбор растений для посева определяется не давлением рынка, а планом. В каждом районе мы сеем то, что соответствует нашим целям, хозяйству района и его природе. Правильно учесть местные условия и получить наибольшее количество продукции на единицу площади — такова задача.

Но это не значит, что к одному полю прикреплено одно растение. Специализировать сельское хозяйство — не значит возделывать одну-единственную культуру и выматывать землю. Вместе с ведущей культурой в севооборот по плану входят и другие растения — льну, скажем, в нечерноземной полосе предшествует клевер, а хлопчатнику в Средней Азии — люцерна. Лен и хлопчатник забирают азот из почвы, а клевер и люцерна его возвращают. И в то же время делают почву более структурной. Правильное чередование растений сохраняет и увеличивает плодородие земли, позволяет полнее использовать энергию солнца.

Выигрыш от продуманного сочетания растений не только в высоком плодородии. Важно и то, что люди на месте получают для своих нужд разнообразный продукт, и это разгружает транспорт.

Ведущая культура производится для всей страны в целом и выходит за пределы района, а подсобные культуры, выращиваемые не в ущерб ведущей, имеют применение на месте: севооборот поливных полей Средней Азии, например, дает стране хлопок, а местному хозяйству — кормовую траву и некоторое количество зерна.

В каждом районе нужно продуманно сочетать не только разные растения внутри земледелия, но и земледелие с другой отраслью сельского хозяйства — с животноводством. Кормовые культуры в севообороте поставляют пищу для скота, а скот дает навоз для удобрения полей.

Самым резким проявлением уродливой капиталистической специализации в России было разделение страны на районы индустриальные и районы аграрные. В промышленном Центре едва теплилось сельское хозяйство, а где-нибудь на сельскохозяйственной Кубани почти вовсе не было промышленности.

Чтобы уничтожить такое однобокое развитие района, советская власть подошла к вопросу с двух сторон: она не только создала индустрию в районах аграрных, но и двинула вперед сельское хозяйство в районах промышленных.

В областях, которые жили на всем привозном, стали создаваться собственные продовольственные базы. На XVII съезде Коммунистической партии Сталин говорил:

«Следует, прежде всего, иметь в виду, что старое деление наших областей на промышленные и аграрные уже изжило себя. Нет у нас больше областей исключительно аграрных, которые бы снабжали хлебом, мясом, овощами промышленные области, равно как нет у нас больше исключительно промышленных областей, которые могли бы рассчитывать на то, что получат все необходимые продукты извне, из других областей… Каждая область должна завести у себя свою сельскохозяйственную базу, чтобы иметь свои овощи, свою картошку, своё масло, своё молоко и в той или иной степени — свой хлеб, своё мясо — если она не хочет попасть в затруднительное положение».

Города и промышленные центры с их многолюдным населением потребляют много овощей и молока. Но молоко скоро портится, а овощи — вещь громоздкая. Важно получать эти продукты питания поближе к городам, скорее привозить в столовые, в магазины, на рынки. Поэтому вокруг городов плотным кольцом ложатся молочные фермы, огороды, парники. В некоторых местах теплицы обогреваются тепловыми отходами близлежащих заводов. «Увеличить производство овощей, картофеля и продуктов животноводства в пригородных зонах Москвы, Ленинграда, городов Урала, Донбасса, Кузбасса и других промышленных центров и крупных городов…» — так указано в директивах XIX съезда партии по пятому пятилетнему плану.

В одной Московской области число парниковых рам составит сотни тысяч. На огородах и картофельных полях все будут делать машины — и сажать и убирать. Уменьшится зависимость столицы и подмосковных городов от привозного картофеля, от привозных огурцов и помидоров. А капуста, морковь и столовая свекла почти полностью будут свои.

Быстрый рост овощеводства в промышленных районах ведет к дальнейшим изменениям сельскохозяйственной карты. Пространственный разрыв между производством и потреблением смягчается, а главное — народное потребление круто идет в гору.

Делается все, чтобы дать советским людям больше овощей, и поэтому для овощеводства отводятся лучшие земли. В размещение культур на полях вносятся поправки.

Овощи лучше растут по низинам, где и перегноя больше и влажнее. Тут урожаи овощей вдвое выше, чем на суходолах. Но до недавнего времени с этим мало считались — часто сажали капусту там же, где сеяли хлеб: и у реки и на сухом водоразделе. И поэтому собирали овощей меньше, чем могли бы.

Московская область первой заметила этот недостаток и стала его устранять. За нею пошли и другие наши области. Теперь возделывание товарных овощей не распыляется уравнительно между всеми колхозами, какие существуют в данном районе, а сосредоточивается там, где более подходящая почва, — прежде всего в поймах рек. На крупных огородах и механизировать работу удобнее. Плодородные, влажные земли у берегов Оки, Москвы-реки, Яхромы и Клязьмы, куда в сухое время и воду подать легче, — вот где должен быть главный источник овощей в Подмосковье.

Для освоения пойменных земель создаются лугомелиоративные станции.

С пойменных земель посевы зерна вытесняются. Но это не значит, что производство овощей идет в ущерб производству зерна. Просто кочан и колос меняются местами. Поймы прежде всего годны для овощей, а суходолы — более подходящее место для зерна. Зерно должно входить в севооборот соответственно требованиям сельскохозяйственной науки, и сборы его будут не падать, а расти.

В послевоенное время в нашей стране было допущено сокращение посевных площадей под зерновыми культурами, особенно под теми, которые идут на корм скоту. Это произошло потому, что травопольную систему земледелия, разработанную академиком Вильямсом в условиях нечерноземной полосы, распространяли на всю страну шаблонно, без учета местных особенностей. За счет сокращения площадей зерна широко сеяли многолетние травы в засушливых и полузасушливых районах юга Украины, в Молдавии, на Северном Кавказе, в юго-восточных районах страны, и получали там низкие урожаи трав. Скот лишался зернового фуража, но и сена не получал взамен.

Учет конкретной обстановки, дифференцированный подход к явлениям — характерная черта марксистско-ленинского мировоззрения. Ленин, в свое время указывал: «Центральную Россию, Украину, Сибирь шаблонизировать, подчинять известному шаблону будет величайшей глупостью».

О необходимости учитывать местные условия наших многочисленных районов не раз говорили русские почвоведы и агрономы. Вот, например, слова Докучаева: «Для отдельных почвенных зон России необходимо выработать свои агрономические приемы и методы, строжайшим образом приспособленные к местным условиям, как почвенным и климатическим, так бытовым и экономическим».

В 1954 году февральско-мартовский Пленум ЦК Коммунистической партии вскрыл неправильности в планировании сельского хозяйства, в применении травопольной системы. Пленум принял решительные меры к значительному увеличению в южных районах площадей под зерном за счет сокращения посевов и распашки площадей низкоурожайных многолетних трав. А это ускорит подъем животноводства и всего сельского хозяйства, будет способствовать росту благосостояния народа.

Мы строим свое хозяйство на научных началах, создаем разумную экономическую карту. Но обновленная карта сама собой не родится. Народ чертит ее в труде, в борьбе, в преодолении недостатков и ошибок, мешающих нашему движению вперед.

ПЕРЕДЕЛКА РАСТЕНИЙ

Пересмотрены заново и поля и растения. Для каждого района подобрано наилучшее сочетание сельскохозяйственных культур, для каждой культуры найден подходящий район. Но советская наука революционна — она должна итти дальше простого подыскивания растению удобного места.

Каждому советскому гражданину, где бы ни жил, мы должны дать и хлеб, и овощи, и плоды, и цветы. Если есть к тому возможность и если это экономично, лучше выращивать их на месте, чем привозить издалека. Но границы распространения растений уже наших стремлений.

Изменить природу растений, а тем самым внести поправки в карту растениеводства — вот какая встала задача.

Мичуринская биологическая наука учит тружеников колхозной деревни активно управлять жизнью растений, переделывать их природу в интересах человека. Не ждать милостей от природы, а взять их у нее — таков девиз Мичурина.

Мичуринцы вывели много ценнейших сортов растений, обогативших наше сельское хозяйство. Власть над природой все увеличивается, и мы можем увидеть теперь, например, такие диковинки, как древесный помидор, крыжовник без колючек, лилию с запахом фиалки, сладкую рябину, ягоду земляники, не умещающуюся в стакане, дикую лиану актинидию, растущую в садах в виде невысокого кустарника.

Но главную ценность представляют достижения в культуре основных наших растений — зерновых и технических.

Кладя в основу своих работ материалистическое понимание биологических явлений, смело ломая окостеневшие догмы, передовые советские ученые разработали много ценнейших принципов переделки природы растений. И не только разработали, но и осуществили их в жизни.

Разгадана роль внешних условий, воздействующих на природу растений: тепла, света, влаги. Искусным сочетанием этих факторов человек влияет на растения, изменяет их природу, а с нею — и их географию.

Разработан, например, способ яровизации семян. Это определенное физическое воздействие на семена растений еще до посева. Яровизация укорачивает срок созревания растений и, раньше выводя их из-под суховеев, повышает урожайность. А кроме того, укорачивая срок созревания, яровизация продвигает растения туда, где раньше по климатическим условиям они не успевали вызревать. Яровизация помогает, скажем, многим культурам расти за Полярным кругом, где короткий вегетационный период.

В известных случаях можно управлять ростом растения, дозируя свет, который оно получает. Загороженная на время от света, южная белая акация выносит климат Ленинграда; она гибла оттого, что ей было слишком светло. Летом дни на чужом севере длиннее, чем на привычном юге.

Раньше картофель на юге страны вырождался. Его клубни мельчали. Считалось, что культура картофеля не для южных областей. С этим мирились. В южных украинских городах картофель стоил не дешевле винограда.

Но вот академик Лысенко разработал новый способ посадки картофеля в южных областях. Он понял причину зла и устранил его. Если сеять картофель на юге, как сеяли раньше — весной, то время пробуждения глазков на клубнях приходится на самые жаркие месяцы и жара угнетает растение, а если сеять картофель позже, летом, то разбитие глазков выходит за пределы жары и жизни растений ничто не мешает.

Картофель на юге сажают теперь летом. Даже в Кушке, самом южном пункте Советского Союза, у опытника Любимова картофель приносит высокие урожаи — и не один, а два.

Силой мысли советские ученые продвинули растение в новые для него районы.

Для заселения новых районов наука не только изменяет природу старых растений — она выращивает новые формы.

Страна покрыта сетью селекционных станций. В институтах, на опытных полях советские ученые создают новые сорта. Новый сорт пшеницы «морковка» заселяет нечерноземную полосу. В Заволжье вводят новые сорта засухоустойчивых пшениц. Граница хлопководства сдвинута на север с помощью нового скороспелого хлопчатника. Советские люди подтверждают слова Мичурина, высеченные на пьедестале его надгробного памятника: «Человек может и должен создавать новые формы растений лучше природы».

Свойства растения заранее заданы: противостоять морозу или жаре, дождям или засухе — превозмочь древние законы географии растений: Сделаны тысячи опытов. Скрещено сильное со слабым, нежное с грубым, богатое с бедным. Расшатав старую наследственность, целой системой приемов воспитывают в растении новые качества. У диких и закаленных видов берут их способность сопротивляться морозу и засухе, передают ее культурным видам. И вот северный предел распространения растения далеко передвинут его новым морозостойким сортом; южный его предел отодвинут новым засухоустойчивым сортом.

Академик Цидин скрестил пшеницу с сорняком пыреем, который так вреден и трудно истребим, что древние называли его «огнем полей». Плодовитость, высокие питательные качества пшеницы совместились со стойкостью и выносливостью сорняка. Лучшие из пшенично-пырейных гибридов внедряются в производство. У них высокая урожайность, зерно крупное, тяжелое, дающее хороший хлеб. Они не полегают и потому удобны для уборки комбайнами. В ряде случаев их можно скашивать дважды — сначала на зеленый корм скоту, а после отрастания — на зерно.

Это не только даст прибавку урожая, но и поведет к важным сдвигам в географии зерновых культур. Новая стойкая пшеница завоюет районы, в которых она сейчас не растет из-за холодов или засухи.

Селекционная работа опирается у нас прежде всего на богатство отечественного растительного мира. Но когда нужно, мы пускаем в ход растения всего земного шара, как дикие, так и культурные.

Экспедиции Всесоюзного института растениеводства объездили весь мир. Из глубин Азии, из Южной и Центральной Америки они привезли ценные дикие растения — материал для скрещивания, для выведения новых сортов. В Кордильерах, например, был найден дикий картофель, не боящийся картофельного грибка фитофторы и выдерживающий мороз в восемь градусов. В коллекции института — масса различных растений. Одной пшеницы собрано тридцать тысяч образцов.

Коллекция эта, по богатству единственная в мире, находилась в Ленинграде всю войну, ни одно зернышко не было утеряно. Под бомбами, коченея от холода, голодая, советские научные работники уберегли эти ценнейшие фонды. Сейчас коллекция вновь помогает нашим селекционерам.

В Средней Азии с помощью египетских сортов выведен длинноволокнистый хлопчатник. Советская текстильная промышленность получила отличное волокно. Хлопок этот долгое время так и назывался «египтянином». Но какой же он теперь «египтянин»? Трудами наших селекционеров иноземное растение преобразовано. Оно приспособлено к новым для него природным условиям, а главное — намного улучшено. Выведены сорта хлопчатника египетского типа, но гораздо более скороспелые, с большим количеством волокна в коробочке, с более длинным волокном, с большей устойчивостью против болезней. Мы не только успешно переселили «египтянина», мы его переродили. В среднем длина хлопкового волокна в СССР за годы 1928–1934 увеличилась на три миллиметра.

До сих пор в производство идет белый хлопок. Другого и не мыслили. Иной раз вырастал куст с коричневатым или зеленоватым волокном, ко его немедленно отправляли в брак.

У нас недавно подошли к этому делу иначе. Воспользовались таим естественно окрашенным хлопком и путем тщательной и упорной работы вывели хлопок цветной.

Уже сейчас на научных станциях в Средней Азии можно увидеть делянки с разноцветными комочками хлопка. Есть оттенки коричневые — от «слоновой кости» до «верблюжьей шерсти», лимонно-желтые, синеватые, красные.

Можно представить себе перемены в среднеазиатском пейзаже. Сейчас серые тона земли, белые пятнышки хлопка на зеленом поле, снежно-белые горы сырца возле станций. А со временем в гамму красок оазиса войдут новые яркие и пестрые цвета, они изменят облик местности.

Работа советских ученых тесно связана с жизнью, она лишена отвлеченной академичности; их открытия служат практике, преображают лицо нашего сельского хозяйства. Но открытия, двигающие вперед науку и хозяйство, делают у нас не только ученые в узком смысле слова. Полевод колхоза «Заветы Ленина» Шадринского района Курганской области Терентий Мальцев разработал новую систему земледелия. Он заменил в севообороте многолетние травы однолетними, показав, что и однолетние травы улучшают структуру почвы. Чтобы не разрушать структурность почвы, Мальцев отказался от ежегодной пахоты — он пашет поле раз в несколько лет, но глубоко, плугами без отвалов, не выворачивая нижние слои наверх. Система Мальцева ведет в соответствующих условиях к высоким урожаям. Сейчас эта система изучается и распространяется в других районах нашей страны.

Много у нас сделано для подъема сельскохозяйственного производства, для создания новых культур, но перед нашими учеными стоят еще большие задачи. Советская власть, Коммунистическая партия создали все условия для успешной работы ученых. Колхозные и совхозные поля ждут от нашей сельскохозяйственной науки новых усовершенствований в агротехнике, новых ценных растений — высокоурожайных, устойчивых против болезней, мороза и засухи.

КЛЕТОЧКА КАРТЫ

Большие гидроэлектрические станции изменяют географию страны: возникают новые заводы, разливаются новые озера, удлиняются и углубляются водные пути, на сухие пустыни наступают зеленые поля и сады… Но существуют еще и мелкие электростанции — сельские. Они рассеяны по колхозным деревням, среди лесов и пашен, и не выделяются ни обширностью водохранилищ, ни длиной напорных тоннелей, ни мощностью своих агрегатов. Между тем они тоже меняют облик страны. Они обновляют деревню — самую мелкую клеточку экономической карты, И значение их в борьбе за коммунизм не меньшее, чем значение электростанций-великанов, ибо они распространились по всей стране, проникли в толщу жизни, принесли свет туда, где веками держалась темнота.

Ленин заботился о сооружении крупнейших электростанций, способ-пых преобразовать промышленность. Ленин же ездил в деревню Кашино Волоколамского уезда под Москвой, чтобы вместе с крестьянами отпраздновать пуск первой сельской электростанции, В избах России, где еще не так давно потрескивала лучина, при советской власти зажглась электрическая лампочка, и народ назвал ее дорогим для него именем — именем Ильича.

Сельские электростанции строились у нас и до войны. Еще в плане ГОЭЛРО говорилось, что энергия электричества как бы создана для того, чтобы вырвать труд земледельца из порабощающей игры природных сил.

^{Схема сплошной электрификации колхозов Манчажского района Свердловской области в 1945 году.}

Но по-настоящему электрификация деревни развернулась в послевоенное время.

Еще в феврале 1945 года, когда не кончилась война, правительством было принято постановление о развитии сельской электрификации. Коммунистическая партия возглавила народное движение за электрификацию деревни. И вся карта Советской страны зажглась россыпью искр.

В тот год в одной Свердловской области электрифицировали тысячу колхозов. Это был поход широкий, стремительный, всех захвативший. В движение включились сотни уральских заводов: шефы помогали машинами, опытом, людьми. Соревновались — кто сделает больше и скорее.

Уралмаш электрифицировал целый район — Манчажский. На речках, где стояли лишь бревенчатые мельницы с каменными жерновами, люди построили современные гидростанции. В селах, где нет речек, создали установки на дровяных локомобилях. Работали с жаром, особенно комсомольцы. И электричество получили все колхозы района, все до одного.

Деревня старого Урала была воплощением патриархальности. И вот — белая чашечка над каждым домом, над каждой избой: везде свет. «Дрожащие огни печальных деревень», — скорбел Лермонтов в своей «Родине». Сейчас вечером смотришь с шоссе, из-за леса — деревню отличаешь в пейзаже не по темному пятну, как прежде, а по рою огней.

Загляните в областную статистику: провели в деревнях электричество — и успеваемость в школах пошла вверх. Ребята не ложатся спозаранку — читают, учат уроки. Кто в деревне ставит самовар, а кто и включает электрический чайник. Бывало разогревали пищу на таганчике либо на двух кирпичах — сейчас в ход пускают плитку. Катали белье на скалке — стали гладить электрическим утюгом.

Но главное, куда надо направлять электроэнергию в колхозах, — производственные нужды. Один киловатт мощности в сельском хозяйстве высвобождает физический труд восьми человек.

Электричество молотит, веет, сушит зерно, режет солому на силос, мелет муку, рубит капусту на засолку, качает воду и в колодца, выращивает овощи в теплице. В колхозной мастерской приводит в движение станок, пилу, электрорубанок. На колхозной ферме доят коров с помощью электричества. Ручная стрижка овцы отнимала полчаса, а электрическая длится от трех до пяти минут. Включить рубильник — и огород полит: там дождевальная установка.

С прежней механической энергией начинает сочетаться электрическая. А это означает не только увеличение колхозного дохода, не только облегчение условий труда, но и дальнейший сдвиг в сознании людей. Новые профессии — крестьяне-электрики. Новое отношение к значению, весу, роли деревни.

В Сухоложском районе на Урале была деревня Темная. Включили свет. Крестьяне собрались в правлении колхоза и вынесли решение: просить о переименовании их деревни в Светлую.

Свердловская область положила начало массовой электрификации колхозов. Областная партийная организация сумела двинуть это дело таким темпом, что через два года электрификация колхозов области была в основном завершена. Заканчивают сельскую электрификацию Московская, Ленинградская, Рязанская области. Почти все колхозы электрифицированы в Армянской республике… Колхозные электростанции строятся по всей стране — и на Русской равнине, и в горах Памира, и на юге, и на севере. Появилась колхозная электростанция даже около Оймякона — на мировом полюсе холода.

Мощность сельских электростанций и электроустановок уже близка к полутора миллионам киловатт. Незаметно колхозная деревня вооружилась двумя Днепрогэсами.

Электричество помогает завершать комплексную механизацию и в конечном счете увеличивает урожайность полей и продуктивность скота. Оно способствует подъему колхозного производства, созданию в стране обилия продуктов, повышению благосостояния народа.

На большое значение электрификации сельского хозяйства указал XIX съезд партии. Он постановил: «Считать одной из важнейших задач внедрение электротракторов и сельскохозяйственных машин, работающих на базе использования электроэнергии, особенно в районах крупных гидроэлектростанций».

Еще Ленин мечтал перевести пахоту на электрическую тягу. В 1921 году был построен опытный электроплуг, и Ленин сам участвовал в его испытаниях на Бутырском хуторе около Москвы.

В послевоенное время электротракторы в сочетании с обычными тракторами стали применяться в Баженовской МТС на Урале, в Корсунь-Шевченковской МТС на Киевщине, в Кузьминской МТС под Рязанью. Но это было только началом. Пройдет время — и электропахота у нас станет делом обычным.

Электрический трактор по сравнению с обычным и сильнее и пашет глубже. Нажал кнопку — и от быстро заходил по полю, сматывая и вновь наматывая кабель. А земля за ним будто кипит — как вода за кормой корабля.

В Ростовской области на землях, орошенных донской водой, сооружается уже несколько электро-МТС. Энергией их будет питать Цимлянская ГЭС. Все колхозное производство вокруг электрифицируется — не только пахота, но и боронование, культивация, уборка, обмолот. Так электрификация сельского хозяйства переходит к новому этапу: до сих пор электричество в деревне шло на стационарные, неподвижные установки, а теперь уже выходит в поле, дает силу движущимся агрегатам. А именно поле и требует основной доли энергии в сельском хозяйстве.

Первое время колхозы строили небольшие электростанции — каждый для себя, А потом все чаще стали сооружаться более крупные установки общими усилиями нескольких колхозов. Такая межколхозная гидростанция построена, например, у озера Дрисвяты на стыке Белорусской, Латвийской и Литовской республик. Ее возвели колхозники трех национальностей и назвали: «Дружба народов».

Еще недавно межколхозная электростанция была чем-то новым. А сейчас это обычное явление. Каждому ясно, что крупная электростанция надежней и выгодней. Ново другое; во многих местах колхозные электростанции разместились так густо, что им удобно кольцеваться. В одну местную энергетическую систему входят и тепловые и гидроэлектрические станции — получается общая польза.

Мы гордимся невиданно крупной Центральной энергосистемой. Ничуть не меньше должны мы гордиться любой несравнимо более слабой сельской энергосистемой, Вдумаемся, какой в ней общественный смысл. Деревня не только вооружилась «городским» орудием — электричеством, но и управляет им с помощью самого передового способа — организовав единую энергетическую сеть, пусть небольшую.

Важно и другое. Когда-то в деревнях говорили: «моя хата с краю». А теперь сразу несколько электрифицированных колхозов заводят общий пульт. Люди познали благотворную силу сплоченности, коллективизма.

Хорошо, когда сельская электростанция настолько сильна, что питает током не только деревни, но и районный центр, местную промышленность.

В таком случае нагрузка электростанции обычно выравнивается, а энергия удешевляется.

Сельские электростанции могут строиться на местном топливе, на реках, на энергии ветра.

Малых рек в нашей стране наберется так много, что они несколько раз могли бы оплести земной шар. Но мы пока берем незначительную часть их энергии.

^{Гидростанции в бассейне реки Цны.}

Гидростанции не только дают электроэнергию. Их плотины превращают мелкие реки в судоходные. Колхозы разводят рыбу в новых водоемах, а на берегах — уток и гусей. Там, где нужно, поднятая плотинами речная вода идет на орошение полей.

Через Тамбов и Моршанск течет небольшая извилистая речка Цна — приток Мокши, впадающей в Оку. На Цне и ее притоках построено уже более шестидесяти колхозных гидростанций и строительство продолжается. Шлюзованная Цна стала судоходной. А на Мокше, куда Цна впадает, силами шестидесяти колхозов сооружена Рассыпухинская межколхозная ГЭС мощностью в две тысячи киловатт — одна из самых крупных сельских гидростанций. Каскады колхозных гидростанций есть и на многих других наших реках — на Верхней Оке, на Верхнем Дону, на уральской реке Очер, на реке Оредеж под Ленинградом…

Турбины устанавливают не только на неосвоенных речках, Существуют места, где нет агрегата, а подпор воды уже есть. На Оке построена межколхозная Кузьминская ГЭС мощностью в тысячу киловатт — смонтирована она на перепаде одного из шлюзов, которые давно сооружены на Москве-реке и Оке. Строятся мелкие гидростанции на шлюзах Вышневолоцкой системы; забытая, она оживает, приобретает новое значение.

В Средней Азии и Закавказье плотины гидростанций поднимают воду на поля, рождают новую ирригационную сеть. Строятся гидростанции и на старых оросительных каналах.

Колхозы получают энергию с собственных электростанций и с сельских электростанций, принадлежащих государству. А кроме того, энергия идет в колхозы и из общей государственной сети, из крупных энергосистем. В этом — еще одно проявление союза рабочего класса с колхозным крестьянством. Энергетическая помощь города деревне непрерывно усиливается, приобретает все большее значение.

Ток с Днепрогэса льется в колхозные села, в машинно-тракторные станции окружающих районов. На острове Хортица возле Днепрогэсасоздано научно-экспериментальное хозяйство по сельской электрификации: электротеплицы, электропарники, электрифицированные животноводческие фермы, сады, орошаемые с помощью электричества днепровской водой. Среди зимы — в теплицах зелень. Электрический свет в курятнике повышает яйценоскость кур. Устроены даже электроловушки, уничтожающие бабочек плодожорок.

Все же деревне электроэнергии еще не хватает. Весной 1954 года лишь двадцать три процента колхозов было электрифицировано, причем почти третья часть электрифицированных колхозов освещалась электричеством, не применяя его в производстве.

Но сельская электрификация быстро развивается. Мы дадим электрическую энергию каждому району, каждому колхозу, каждому дому. К этому ведут принятые партией и правительством меры.

НОВЫЕ КУЛЬТУРЫ

Тысячи лет прошли с тех пор, как на равнинах нашей Родины пахарь провел первую борозду. Но медленно менялось земледелие с ходом времени. Перечень культурных растений был бедным и узким. Стихийно сложившийся ограниченный набор сортов и культур нес на себе след давно ушедших столетий. Все те же рожь, овес да лен на подзоле, пшеница в черноземных степях… Новые культуры прививались слабо: картофель, сахарная свекла и заокеанский хлопчатник — это почти все, что было приобретено за последние два века.

И вот — однообразие культур вступило в противоречие с растущим многообразием жизни. Новой советской индустрии стали нужны новые растения — каучуковые, дубильные, прядильные. В неизвестных дотоле количествах потребовалось сырье для жирных и эфирных масел, растительных красок, кислот, пластмасс. Потребовался лак, изготовляемый из плодов тунгового дерева, растущего в Китае. Нужна гуттаперча — ее до последнего времени добывали только из сока деревьев Индонезии. Нужна пробка — кора дуба с берегов Средиземного моря. Нужна кора австралийской акации — из этой коры извлекают дубильные экстракты.

Сельское хозяйство стало больше служить промышленности — пищевой и легкой. Но оно должно давать и непосредственную пищу — сытный, вкусный хлеб, сочные и сладкие фрукты, витаминные овощи. А с подъемом народного благосостояния потребность во всем этом у нас быстро увеличивается.

В стране после Октябрьской революции встала гигантская задача — обновить и расширить круг культурных растений. Этого требовали не только новая промышленность, не только растущие запросы населения. Земледелие продвигалось в новые, ранее пустынные области, и для них пришлось отбирать подходящие культуры. Стал необходим коренной, пересмотр перечня растений. Его нужно было быстро и продуманно расширить.

По мысли Ленина начался перенос в Советскую страну потребных нам растений.

Введение чужеземных растений оказалось делом нелегким: ведь вполне одинаковых климатов на земле не существует, природные условия полностью нигде не совпадают. Не все растения, вывезенные из далеких стран, приживаются на новой почве. А если и приживаются, то не все цветут. Или цветут, но не приносят плодов. Приходится переделывать природу растений, приучать их к новой родине.

Началась терпеливая пересадка на советскую землю нужных нам злаков, цветов и фруктов Америки, Африки, Австралии, Азии.

И земледелие наше обогатилось множеством новых культур. Часть из них уже распространилась в колхозах и совхозах. Часть еще испытываете.

Разнообразию потребностей в нашей огромной стране отвечает разнообразие природных условий. По числу возделываемых растений Советский Союз вышел на первое место в мире.

В засушливых областях распространился зерновой сорго, «верблюд растительного царства». Растение Палестины возделывается на юге Украины и Поволжья, на Кубани, в Казахстане, в Средней Азии.

Соя — растение Северного Китая, богатое и белком и жиром, имеющее десятки применений, — заняла большие площади на Украине, в Молдавии, на Северном Кавказе, на Дальнем Востоке.

В Киргизии, на Северном Кавказе разводится кенаф — южно-азиатское растение, заменяющее джут. Кенаф идет на изготовление сахарных мешков. Мешковина из кенафа предохраняет сахар от порчи и не оставляет в сахаре волокон.

В Средней Азии разводят батат, уроженца тропической Америки, — растение, подобное картофелю, но более урожайное и более питательное. Пшеничный хлеб с добавлением муки из батата вкуснее обычного и не так черствеет.

Византийский овес стал озимой культурой на хлопковых полях Азербайджана.

В Узбекистане впервые выращивается орех пекан из Северной Америки, самый маслянистый и питательный из всех употребляемых разновидностей ореха.

Волокно канатника применяют для обмотки кабелей. Это новое для наших нолей растение введено на Украине и на Северном Кавказе. Оно продвигается и на север вплоть до Белоруссии.

Чумиза возделывается на зерно, зеленый корм или сено. Из бобов арахиса, уроженца Бразилии, делают ценное масло. Чуфа, растение Средиземноморья, дает кондитерской промышленности масло и муку. Южная конопля нужна для выделки канатов. Ворсовальные шишки южно-европейского растения ворсянки употребляются в суконной промышленности. Все это у нас новые культуры. Суданская трава, абиссинский ажгон, новозеландский лен, далматская ромашка, мексиканская гваюла… Названия говорят об их родине.

Многое сделано для приручения всех этих чужих для нас растений. Уже выведены, например, свои зимостойкие и урожайные сорта каучуконоса гваюлы. В советской гваюле больше каучука, чем в ее мексиканских сородичах. Возделывается она по-новому — с помощью машин. И обрабатывается не так, как прежде, — на завод идет весь куст целиком, от корней до макушки.

Так мы обогатили свой мир культурных растений.

Но мы обогатили его не только за счет растений-иноземцев. В годы пятилеток были начаты поиски ценных диких растений в пределах нашей собственной страны — в пустынях Средней Азии, в горах Кавказа, на сопках Забайкалья. Вся наша бесконечно богатая флора подверглась пересмотру. Экспедиции изучали множество растений, произвели тысячи опытов.

^{Распространение ряда новых культур, введенных за годы советской власти.}

И мы уже видим плоды этой работы. Отыскано немало лекарственных растений. Их можно не только собирать в горах, в лесах, но и разводить на полях. Многие из обследованных растений дают сырье для промышленности.

Важную роль в свое время сыграли растения-каучуконосы. В 4931 году в горах Тянь-Шаня, на высоте двух километров над уровнем океана, был найден каучуконос кок-сагыз, похожее на одуванчик растение с желтым цветком. Из кок-сагыза можно добывать каучук, по качеству почти не уступающий каучуку из чужеземной тропической гевеи. Немногим раньше в горах на юге Казахстана нашли другой каучуконос — тау-сагыз. В бересклете бородавчатом, диком кустарнике наших лесов, найдена гуттаперча.

Открытие новых полезных растений — заслуга советских ученых, Но не только ученых. В поисках участвовали и колхозники, охотники, пограничники, школьники. Каучуконос хондриллу в СССР открыли железнодорожник Иван Кузнецов и фельдшер Карие. Кок-сагыз обнаружен рабочим Вадимом Буханевичем и колхозником Василием Спиваченко. На тау-сагыз ученым указал местный житель, казах Тенслевай Кузенбаев. Все советские люди живут одной мыслью: обогатить, укрепить свою Родину.

В Советской стране обновление полей — дело государственное. По единому плану ведут работы советские ученые. По единому плану вводят на полях новые культуры колхозы и совхозы. Поля не обогащают кулака и помещика, а служат народу.

Смысл и темп введения новых растений у нас иные, чем в капиталистических странах. В Соединенные Штаты Америки во время колонизации были переселены многие растения, там сейчас культивируемые. Но введение новых культур шло без плана, оно побуждалось лишь стремлением к прибыли. И не предотвратило ни истощения почв, ни разорения фермеров. Один из тамошних ботаников, Смис, специалист по введению новых растений, так отчаялся, что заявил: «Планируйте или погибайте…» Но планировать капитализм не может.

Новые культуры требуют много труда, но зато и щедро его вознаграждают. Они увеличивают вес трудодня, повышают доходы колхозов и колхозников. Они изменяют и разнообразят быт, расширяют кругозор, помогают искоренять скудость профессий, отличавшую старую деревню.

Новые растения обновляют не только сельское хозяйство, но и индустрию. Появляются заводы по переработке новых технических культур — иногда в тех местах, где вовсе не существовало промышленности.

Новые культуры — это новое сырье, новые отрасли хозяйства, новое подспорье в удовлетворении растущих потребностей народа.

Наша страна заселяется многими новыми культурами. У них новые названия. Но не только «новые» культуры обновляют поля.

Наука движется вперед — и прежние, давно нам известные растения часто начинают служить совсем по-новому. И в этом смысле их тоже можно назвать «новыми».

Махорка, из которой теперь стали извлекать лимонную кислоту, разве это старая культура?

Хлопчатник, который по воле ученых приобретает естественную окраску — от густо-кремовой до коричневой, от бледно-голубой до темно-зеленой, — старая культура?

Кукуруза, получившая свыше полутораста применений, — старая культура?

Древний хлебный злак, патриарх мирового земледелия — пшеница, из стебля которой научились делать мыло и бумагу, — старая культура?

БЕЗ ЗИМЫ

Со всего мира переселили мы растения, но больше — из стран юга, из-под горячего солнца. Среди новых культур много субтропических.

Царская Россия платила за субтропическое сырье двести миллионов золотых рублей в год. Своих субтропических растений она почти не разводила. Зачем заботы, зачем усилия? — купцам, перепродававшим «колониальные товары», только бы нажиться, правительству только бы загрести таможенные пошлины. Лучшие из русских ботаников знали о плодоносящей силе Черноморского побережья, но и тех сбивали с толку, убеждали, что в стране нет субтропиков. Даже профессор Андрей Краснов, один из зачинателей культуры чая в России, основатель Батумского ботанического сада, считал, что субтропики не выходят за пределы побережья Аджарии.

Правда, субтропики у нас невелики. Наша страна заходит в субтропический пояс лишь краешком, да и то с севера, с холодной стороны. Но все-таки субтропики не сводятся к окрестностям Батуми.

От Батуми на триста километров вдоль Черного моря до Сочи и чуть дальше протягиваются «влажные субтропики» — со средней температурой самого холодного месяца на несколько градусов выше нуля и с обильными дождями. Здесь жарко и влажно, точно в парнике.

Под Талышскими горами на Каспийском побережье полосой лежат «полусухие субтропики» — там тоже январь теплый и осадков много, но в начале лета на время дожди перестают и распаляется засуха.

На южном берегу Крыма, на Апшероне, в долине Аракса на крайнем юге Армении, в Куринской низменности, в защищенных долинах на юге Туркмении и Таджикистана влаги мало, но почти не бывает морозов. Здесь растения надо поливать. Это «сухие субтропики».

Между участками наших субтропиков различий немало, но у них есть общее — безморозная зима. Там можно собирать два-три урожая в год. Санатории Сухуми и Сочи круглый год получают с окрестных огородов свежие овощи. Капусту, посаженную осенью, снимают зимой. Картофель январской посадки начинает поспевать в конце апреля…

Раз зима без морозов, значит можно поселить и заморские вечнозеленые растения, не желающие знать долгой зимней спячки.

Плоды китайского тунгового дерева более чем наполовину — из масла. Оно дает лак, защищающий металл от ржавчины. Старая Россия тунга не знала. Сейчас он занял в Закавказье тысячи гектаров. И советские корабли несут тунговый лак на своих килях.

Почти не было у нас и средиземноморского пробкового дуба. Кажется, пробка — пустяк, но она нужна не только затем, чтобы закупоривать бутылки: без нее не обойтись современной электротехнической и холодильной промышленности. По пробке Россия зависела от внешнего рынка. Известно, что дед поэта Брюсова, московский купец, разбогател на том, что захватил в свои руки весь ввоз пробки. Сейчас на берегах Черного моря пробковый дуб растет у нас целыми рощами. Посаженный лет двадцать назад, дуб подрос, кору его уже срезают.

Посевы пахучих эфироносов до революции были ничтожны. Теперь мы выращиваем десятка два эфироносных растений — крымскую розу, мяту, кориандр, ирис, анис, герань. Сами гоним мы для духов розовое, лавандовое, шалфейное масло.

Почти весь мир получает джут из Индии — там сосредоточено девяносто пять процентов его посевных площадей. Сначала, чтобы не тратить золота на покупку иноземного джута, мы научились делать мешки и канаты из кенафа, южной конопли и канатника. А потом и джут развели на собственных полях. Да еще добились того, что волокно нашего джута стало более прочным, чем у джута привозного.

В субтропических оазисах советской Средней Азии индийский джут местами достигает высоты в три человеческих роста. Уже построено несколько джутовых заводов Для работы с джутом созданы особые машины.

У бамбука полторы тысячи применений. Из бамбука можно строить дома и из бамбука можно делать острейшие патефонные иголки. Этот гигантский злак Юго-Восточной Азии теперь рощами растет у нас на Черноморском побережье. И растет с обычной своей силой — молодыми побегами при случае пробивает бетонный пол.

На Кавказе, в Крыму, в Средней Азии поселен австралийский эвкалипт Его травянистый саженец через год превращается в трехметровое дерево, через пятнадцать лет становится деревом-великаном высотою в тридцать метров. У эвкалипта серый гладкий ствол, ленты отшелушившейся коры, темно-зеленые саблевидные листья, которые всегда стоят ребром к солнцу и потому не затеняют землю. Рощи эвкалипта дают хорошую древесину и эфирное масло, сушат болотистую почву, запахом своим разгоняют малярийных комаров.

В Советском Союзе создано субтропическое хозяйство-. Плоды субтропиков везут на заводы.

Везут и в магазины. Чем выше поднимается благосостояние народа, тем сильнее спрос на южные овощи, на субтропические фрукты.

Лимоны царская Россия покупала в Сицилии, апельсины — в Палестине, оливки — во Франции, инжир — в Турции. Чужой, далекий климат оплачивали золотом. Заморские фрукты покупаем и мы, но сверх тех, что производим сами.

Мандаринов, апельсинов и лимонов — всех цитрусов дореволюционная Россия ввозила полтораста миллионов штук в год. А в 1949 году одна Грузия вырастила их более семисот миллионов — желтых, оранжевых плодов, концентрирующих благодатную силу юга и раздающих ее всей стране.

На месте малярийных болот и диких зарослей в Западной Грузии разбиты плантации, и они дают нам уже больше субтропических плодов, чем раньше покупалось за границей. А ведь еще не вся масса посадок плодоносит. За пятую пятилетку в колхозах площадь под цитрусами увеличивается в четыре с половиной раза.

Сила плодородия грузинских субтропиков необычайна. Передовики-цитрусоводы снимали осенью со взрослого дерева до тонны апельсинов. Колхозник Сулейманшвили в Аджарии собрал однажды с дерева двенадцать тысяч мандаринов. А ведь даже такому выдающемуся географу, как Петр Петрович Семенов Тян-Шанский, в 1900 году пришлось написать: «В Западном Закавказье выбор культурных растений вследствие теплого и влажного климата довольно затруднителен…»

Считается, что русский человек любит попить чаю. Любить-то любит, да статистика говорит, что не всегда мог он попить его вволю: до революции в центрально-черноземных губерниях на душу потреблялось всего лишь сто граммов чая в год.

Чай везли морем из Цейлона, верблюжьими караванами через пустыню Гоби из Китая. В Чакве под Батуми чайный куст занимал меньше тысячи гектаров. Кустарная фабрика выпускала считанные цыбики плохого «солдатского чая». А в конце пятой пятилетки в одной Грузии площадь под чаем превысит 70 тысяч гектаров. Работают десятки отлично оборудованных чайных фабрик.

Нашу страну иностранцы любили называть «северным медведем». И вот эта северная страна теперь выдвинулась в число немногих государств, которые сами выращивают кусты чая — растение крайнего юга.

Чайные плантации требуют ручного труда. Работа с чаем — самая трудоемка в субтропиках. Казалось, что без живых рук не обойтись, особенно при сборе: прежде чем листик выбрать и сорвать, нужно пощупать пальцами — созрел ли. Но чайные плантации разлеглись теперь у нас на таком пространстве, что машину для сбора чая необходимо было изобрести во что бы то ни стало. И наши конструкторы ее изобрели, придав механизму чуткость человеческих пальцев. Февральско-мартовский Пленум ЦК КПСС 1954 года в своем постановлении потребовал поднять производство чая и, в частности, осуществить механизацию сбора чайного листа в ближайшие же годы.

Перенося в годы довоенных пятилеток чайную культуру из далеких южных стран, мы не могли перенять чужой опыт — и природа другая и способы хозяйства не те. До всего нужно было доходить самим. И вот итог: передовики чайных плантаций собирают у нас, на крайнем северном пределе произрастания чая, такие высокие урожаи, о каких нет и намека в мировой литературе. Колхозница Булискерия поставила рекорд — собрала 15 тони чайного листа с гектара.

Грейпфруты, похожая с виду на томат сахаристая терпкая хурма, кисловато-сладкая мушмула, пахнущие земляникой, богатые витаминами и йодом плоды фейхоа — все это у нас теперь растет, хотя и на небольшой площади. И даже мексиканское чудо-дерево авокадо. Нежная и сладкая мякоть его плодов вкусом похожа сразу на грецкий орех, яичный желток и сливочное масло. В ней тридцать процентов масла, число витаминов достигает девяти. Сейчас у нас сотни деревьев авокадо, а двадцать лет назад было только два.

В долинах на юге Узбекистана и Таджикистана сеют сахарный тростник. О нем древние говорили: «мед без пчел». Растению тропиков у нас, на северном пределе, не легко: суше воздух, короче теплое время, суровее зима. На родине — пять тысяч миллиметров осадков, а здесь — ни капли дождя за все лето, нужен искусственный полив. Но трудовая настойчивость все преодолела. Разница климатов побеждена подбором раннеспелых сортов, подкормкой, скрещиванием дикого среднеазиатского тростника с пришлым культурным. Теперь в Узбекистане есть ромовый завод. Патоку для него дают стебли тростника, который у нас никогда не рос, да, казалось, и не мог расти.

Маслину на берегах Средиземного моря возделывали с античных времен. Серебристая оливковая ветвь была символом мира, долголетия и славы еще тысячелетия назад. У нас же недавно лишь в Новом Афоне да еще кое-где можно было увидеть небольшие рощицы маслин. В Никитском саду около Ялты экскурсанты с изумлением взирали на пятисотлетнюю маслину с суками, скрюченными от возраста, как старческие пальцы. Но сухие субтропики есть и у нас. Маслиновые рощи теперь заложены в Крыму. Маслиновый совхоз создан в Южной Туркмении, для обработки плодов построен завод. Насаждения маслины с каждым годом расширяются на Апшеронском полуострове, они должны занять там тысячи гектаров. Выведены новые сорта — они и плодоносят скорее и маслом более богаты, чем маслины Средиземноморья с их тысячелетней культурой. Скоро страна будет получать много своего прованского масла, жирных оливок, изделий из масличной древесины.

Сочный гранат, сахаристый инжир тоже перестали быть такой редкостью, как раньше. Деревьев инжира у нас в сухих субтропиках Средней Азии и Закавказья теперь около миллиона, деревьев граната — лишь немногим меньше.

На Атреке в Туркмении на высоту до семи метров подняли свою перистую крону финиковые пальмы. Их там уже около двух тысяч. Дерево далекой горячей Аравии у нас приносит плоды, хоть они не каждый год вызревают. С одной пальмы снимают до полуцентнера сахаристых фиников. Аравийский финик — самый калорийный из всех плодов.

Финиковая пальма, по выражению арабов, любит, чтобы ее «ноги были в воде, а голова в огне». Между тем на Атреке случаются и морозные зимы. Мичуринцы приучили финиковую пальму переносить морозы в минус четырнадцать градусов. Дерево в холодную зиму теряет листья, но сохраняет неповрежденной центральную почку, и из нее летом вырастает новая крона.

Все это стоит больших усилий.

Полей в субтропиках для нас никто не приготовил. Их пришлось создавать.

Во влажных субтропиках на берегу Черного и Каспийского морей плоские места были покрыты топкими болотами, а склоны гор — непролазными лесами. Болота осушены, леса раскорчеваны. Но сводя леса, открыли доступ порывам ветра. Поэтому по краям полей вырастили защитные лесные полосы.

На склонах ливни стали грозить смывом почвы. Пришлось с помощью тракторов и грейдеров террасировать горы. Про эти поля можно сказать: «они сделаны». Весь пейзаж изменился.

В сухих субтропиках забота другая. У рек вырубали камышовые заросли, а повыше рыли каналы, оттесняли пустыню. Там приходится бороться не с водой, а за воду.

На каспийском берегу вокруг Ленкорани местность влажная, но в начале лета слишком сухо. Из-за сильного зноя колхозники вынуждены загораживать плантации от солнца ветвями и цыновками.

Ценные растения надо уберечь от вредителей. Для этого созданы особые машинно-истребительные станции.

Если растение плохо опыляется — его опыляют искусственно. Если растению не совсем нравится почва — ее изменяют химически. Если растению слишком светло — его на время затеняют. Все это в конце концов в силах человека.

Но самое трудное — не понести ущерба от морозов. В оранжереях Батумского ботанического сада созревают даже бананы. Но нельзя же покрыть стеклом и отапливать тысячи гектаров. Растения должны жить под открытым небом.

Ни в Батуми, ни в Ленкорани, ни на Атреке обычно не бывает морозов. На карте, помещенной в этой книге, видно, что линия нулевой январской температуры обходит районы субтропиков. Но все же иной раз в зимние месяцы ртутный столбик там падает ниже нуля. Ведь наши субтропики — самый северный форпост субтропического пояса. Прорвется волна холодного воздуха — и, пусть ненадолго, ударит мороз в пять, семь или даже десять и больше градусов. И померзнут нежные побеги южных растений.

^{Советские субтропики.}

Так за послевоенное время случалось на Кавказе уже не раз. Погибло много цитрусовых и эвкалиптовых деревьев.

Чтобы спасти зябкие растения, ствол их на зиму окучивают. Иной раз приходится растение закутывать. Поле молодого лимона в холодное время — это ряды колпачков из белой марли. Иногда даже пускают в ход специальную грелку, подвешивают под крону дерева электронагреватель.

Но решающее средство борьбы за богатые субтропики — выведение новых сортов.

Создание советского субтропического хозяйства мы еще вчера понимали как перенос и культивирование чужеземных растений. А сейчас этого уже недостаточно. Пришло время выведения наших собственных форм субтропических растений.

У нас уже есть стелющаяся, более морозоустойчивая культура лимона. Зимостойкость китайских форм чая соединена с урожайностью и вкусом индийских. Чтобы спасти чай от ударов зимы, пробуют разводить его однолетней порослью. И многолетнее хинное дерево, уроженца Явы, начинают возделывать в Западной Грузии как однолетнюю травянистую культуру: ему не приходится иметь дело с зимой, которая здесь, конечно, несравнимо суровее, чем на тропической Яве.

Да, по площади советские субтропики не так уж велики. Они у самого края нашей карты. Мало у нас мест, защищенных горами от дыхания севера и не знающих морозной зимы. И поэтому, несмотря на все успехи, у нас еще мало субтропических плантаций. Но советский строй позволяет использовать богатства родной природы полно, продуманно. Ничто не мешает взять от природы все то, что она может дать. Не лежат на нашем пути ни частная собственность на землю, ни анархия производства, ни разобщенность крестьян, ни отсталость техники.

И если все это принять во внимание, окажется, что наши субтропики не так уж малы. Географический недостаток перекрывается преимуществами общественного строя Ни плодородие краснозема, ни сила южного солнца у нас зря не пропадут.

Что ни год, то все больше своих, отечественных лимонов и мандаринов привозят в Москву, в Архангельск, в Хабаровск.

Но народное потребление в нашей стране продолжает быстро расти — и субтропических плодов хватает в малой доле. Нужно больше фруктов и чая, заводам нужно больше сырья.

Необходимо двинуть плантации субтропических растений на север, из южных уголков за горами — на просторы страны.

Как ни трудно перевоспитывать и закалять растения — мичуринская наука может это делать. У нас покорен не только тот район субтропиков, который до революции считался единственным — теплая Аджария. Меняя растения, меняя агротехнику, мы расширили субтропики до Каспия, до Вахша. И мало того — вывели субтропические растения за пределы субтропиков.

Цитрусы сначала перекинулись с Черноморского побережья на Каспийское — к Астаре и Ленкорани. Потом, уже после войны, они появились в Средней Азии, где работниками Вахшской опытной станции и самаркандским селекционером Василием Паниным уже выведены и свои сорта лимона. Далее — были освоены на южном побережье Крыма.

В среднеазиатских оазисах для лимонов и апельсинов роют земляные траншеи глубиной в один-два метра. На дне траншей поселяют растения стелющейся или карликовой формы. Наступит зима — траншеи прикрывают щитами и соломенными матами. Под такой охраной растения не зябнут: их согревает тепло почвы. И все же в траншеях достаточно прохладно, чтобы с кустов в темноте не осыпались листья.

Лимоны созревают и в средней полосе страны, но не в открытом грунте, а в комнатных кадках. Жители Павлова на Оке выращивают в своих домах лимоны уже более ста лет. Они вывели особый сорт комнатного лимона, дающий до 50 плодов с куста. Саженцы этих домашних лимонов в последнее время стали распространяться по всем городам. Лимоны разводятся в оранжереях в Сибири. Врач Серебренников даже на Колыме вырастил из семечка лимонное дерево и снял с него плоды. Комнатные лимоны созревают и в Воркуте, за Полярным кругом. В темноте полярной ночи их подсвечивают электричеством.

В Грузии эвкалипты недавно были новой культурой. А сейчас они растут в Крыму, в Ленкорани, в Средней Азии. Их завезли в Калаи-Хумб на Пяндж, к подножью Памира, за горные перевалы, покрытые снегом.

Чай рос только в Чакве под Батуми. Потом из Аджарии он проник в Абхазию и Азербайджан. Потом зашел за Адлер и Сочи — на землю Российской Федерации. Оказалось, что краснозем или желтозем ему не обязателен, годится и подзол.

Вот чай уже перевалил Кавказский хребет, прижился в Адыгее, у подножья Бештау, на Кубани. Он выдерживает морозы в двадцать три градуса без снега, в тридцать четыре градуса под снегом.

Заложены опытные участки чая на юге дальневосточного Приморья, на Сахалине, в горном Бостандыкском районе на юге Казахстана, в долине около узбекского города Ангрен. Тут чай поднят на высоту в 1 300 метров над уровнем океана. На склонах Гиссарского хребта чай посажен еще выше — на уровне 1 500 метров.

Самый северный район промышленного чая в Советской стране и во всем мире — Закарпатье. Там чай разведен уже в послевоенное время. Он занял места, огражденные с севера горными хребтами.

Закарпатский чай дался с трудом. Долго подбирали для него подходящие места на покатых предгорьях, где не застаивается холодный воздух. Молодые посадки в начале лета загораживали от солнечных лучей. Особым образом обрабатывали почву. Выращивали защитные лесные полосы… Чай переносит зимние морозы, потому что уходит под снежный покров. А ведь еще вчера казалось: чай — это тропики Китая, Ассама, Цейлона.

Недавно чай под пологом леса посажен даже в средней полосе страны — у Воронежа, в Мичуринске, под Москвой и Ленинградом. Пока это только опыт. Но и смелость опыта достойна восхищения.

САДЫ НА СЕВЕРЕ

Много у нас садов на юге — в Крыму, в Молдавии, в Средней Азии, на Украине, на Кавказе. Среди южных садов есть огромные: совхоз «Сад-гигант» у берегов извилистой речки Протоки, которая берет свое начало от Кубани и впадает в Азовское море, протянулся на восемь километров. Это самый крупный сад во всем мире — две с лишним тысячи гектаров, почти четверть миллиона плодовых деревьев.

На больших пространствах разбиты сады в центрально-черноземных областях. Ровные ряды фруктовых деревьев с побеленными стволами — обычная черта пейзажа где-нибудь под Орлом или Тамбовом.

Растут сады в Прибалтике, на Волге, под Москвой.

А ныне сады появились и на севере.

Казалось, сама природа поставила преграду продвижению садов в места с морозной зимой. Но творческая мысль эту преграду сломила.

Великий русский ученый Иван Владимирович Мичурин мечтал всю Россию сделать садом. Своим трудом он открыл садам путь в холодные края. Он научился переделывать природу растений.

Соединением и, что очень важно, последующим воспитанием растений Мичурин вывел за свою жизнь более трехсот новых плодовых сортов. Это число его последователи увеличили более чем вдвое.

Мичурин скрещивал и сращивал не только близкие друг другу растения, но и далекие — вишню с черемухой, грушу с рябиной, яблоню со смородиной, персик с миндалем. Этим он сильнее расшатывал наследственность, выбивал растение из старой колеи. Так ему легче было воспитывать растение в нужном направлении, усиливать в нем хорошие качества и подавлять плохие.

Соединял он и растения, отдаленные по месту рождения. Это играло определенную роль в его многогранном учении.

Мичурин начал с того, что попробовал переносить в Козлов, где он жил, южные плодовые сорта путем прививки их на местные холодостойкие деревья. Но взрослые пришельцы не могли привыкнуть к чужой природе и гибли. Пытался он также вести отбор лучших сеянцев, выращиваемых из семян нежных южных растений. И этот способ его полностью не удовлетворил: южные растения даже и в молодом возрасте к морозам приспособлялись с трудом. Тогда Мичурин начал выводить новые сорта, скрещивая южные растения с местными. Однако как следует совместить плодовитость и сахаристость растений юга с закаленностью растений Средней России простым скрещиванием не удавалось, в новых растениях побеждали местные признаки: яблони не боялись мороза, но плод оставался кислым.

И тут последовал гениальный вывод: местные признаки побеждают в привычной среде. Город Козлов должен быть чужбиной не для одного, а для обоих растений. Нужно поставить скрещиваемые растения в равные условия. Искусно подбирая пары, Мичурин стал соединять в Козлове южные растения не с местными, а с отдаленными.

Так была выведена, скажем, груша «бере-зимняя Мичурина». Пыльцу французской груши «бере-рояль» Мичурин перенес на рыльце пестика дикой уссурийской груши. Новый сорт оказался и плодоносным и морозоустойчивым. У французской груши он взял большую величину и хороший вкус, а у груши уссурийской — способность выносить морозы в сорок градусов. Груша выведена в Козлове, где оба растения — привезенные из Франции и с берегов Уссури — «равноправны». Высокая культура южных садов в сочетании со стойкостью восточноазиатской тайги переместилась в среднюю полосу России. Ум преобразователя природы опрокинул географические пределы, которые представлялись естественными.

Этот научный подвиг в царской России оставался малоизвестным, неоцененным. Лишь советская власть придала работе Мичурина общегосударственный характер. Мечты ученого осуществились: его труд стал служить народу.

Партия и правительство сделали все, чтобы работа Мичурина была плодотворна. Он получил щедрую поддержку государства.

В советские годы Мичурин руководил целым штатом научных работников; для них были предоставлены богатейшие лаборатории и кабинеты. После смерти Мичурина начатые им научные работы продолжаются, все расширяясь. Многие ученики Мичурина сами стали крупными учеными.

Мичуринск, как теперь называется Козлов, стал научным центром «осеверения» плодовых деревьев. Здесь к тому же не только исследуют — здесь еще и учат. В городе созданы мичуринский вуз, мичуринский техникум.

Но Мичуринск не может разводить растения для всех местностей страны, потому что природа районов различна. На местах должны выводиться свои, местные сорта. Мичуринск дает не только саженцы, но и мудрый совет. Осуществляя идеи Мичурина, работу на местах ведут мичуринские опорные пункты, плодоводы-опытники, мичуринские кружки в колхозах и совхозах.

Именно это и решает все дело. Исправить карту плодоводства может лишь творческая инициатива масс, работа большого коллектива, взявшегося за выведение новых сортов, за приспособление растений к местным природным условиям. Создать новую географию садоводства может только сам народ. Вот где заложен источник успеха. Мичуринское движение могло стать массовым только в нашей Советской стране, в стране колхозов и передовой науки, в стране небывалого расцвета творческих сил.

Садоводство у нас расселяют по всей стране, продвигают на север.

Эта великая работа по улучшению природы, по ее облагораживанию была предвосхищена в юношеской поэме Энгельса:

Цветущим садом станет вся земля,

И все растенья страны переменят,

И пальма мира Север приоденет,

Украсит роза мерзлые поля…

Абрикос едва заходил за Ростов. А Мичурин дотянул его до Тамбовщины, так же как черешню. Яблоня едва-едва доходила до Вологды. А мичуринские сорта оставили к югу Архангельск. Одна из новых яблонь так и называется «таежная». Это значит, что границы садоводства сдвинуты к северу на семьсот километров, если не больше.

Москвича, попавшего под Ленинград, всегда удручало отсутствие садов. На подступах к этому северному городу простиралась пустая болотистая равнина. А сейчас вокруг Ленинграда заложены сады. Они с обеих сторон обступают идущие к городу железные дороги и автомобильные шоссе. Засажены вишневыми садами пологие склоны Пулковских высот. На сырых местах нарыты широкие валы с продольными бороздами для стока воды, а на валах посажены яблони, сливы, смородина, крыжовник. К юго-западу от города создан самый большой в нашей стране сад лучшей «невежинской» рябины.

В ленинградских садах прижились не только растения средней полосы, а еще и черешня. Ее создал мичуринец Филипп Тетерев. Мало того, что на севере приносит плоды растение юга. Создатель северной черешни вывел целую гамму сортов. У них разный срок созревания, поэтому Ленинград получает свежую черешню на протяжении двух месяцев.

Мичурин так и говорил: «Ленинградская область при всех ее климатических невзгодах может оказаться в течение нескольких ближайших лет покрытой цветущими садами».

На Урале вовсе не было садов. Теперь по всему Уралу, от Орска на юге до Верхотурья на севере, плодоносят яблони, груши, сливы, вишни. В Магнитогорске мичуринцы вывели свой сорт яблони — «магнитогорская десертная». В Свердловске создана яблоня «малютка», она начинает приносить плоды, когда ей только год.

Новые сады в новых местах. И новые формы хозяйствования. Завод Уралмаш первым создал рабочий коллективный сад. Такие же сады появились потом и на других заводах, в других городах. Люди не только выращивают яблони там, где их не было. Они растят и другое: активное, творческое отношение к природе.

Морозные зимы не пускали грушу и яблоню в Сибирь. «Сибирским яблоком» там называли картошку. Но где построены советские заводы, где есть советские города и селения, там должны быть сады. И сады там разбиты.

В старой Сибири садоводством занимались лишь одиночки-любители, ценный опыт которых, как правило, не выходил за пределы их собственного сада. Недалеко от Омска, в ковыльной степи, открытой всем суховеям и метелям, крестьянин Павел Комиссаров создал сад, но лишь теперь саженцы из этого сада, ставшего колхозным, распространяются по Сибири, дают начало новым садам. И на могиле Комиссарова в его саду возвышается серый мраморный обелиск, на котором золотыми буквами высечены имя пионера сибирского плодоводства и слова Некрасова: «Воля и труд человека дивные дивы творят».

У сибирского климата крайности: летом — жара, зимой — сильный мороз. Но жару можно обратить на пользу, а от мороза укрыться. Омский профессор Александр Кизюрин ввел в Сибири культуру стелющегося сада; в нем не вертикальные, а горизонтальные стволы. Садоводы называют такую культуру «бахчевым стланцем».

Яблони колышками приклонены к земле и на зиму уходят под снежный покров. А там, под снегом, теплее, чем снаружи. Сибирские морозы для яблонь уже не страшны.

Сибирское лето — это сухой воздух и яркое солнце. В Европейской части Союза, в более мягком, влажном климате, деревья больше растут в древесину и встречают зиму не такими уж устойчивыми. А в Сибири хорошо созревшие за сухое, жаркое лето побеги меньше боятся морозов. В Европейской части фруктовые деревья сравнительно поздно вступают в пору плодоношения. А в Сибири яблоня приносит плоды уже на второй, на третий год после посадки. Восьмилетний сад там может дать до пятидесяти тонн яблок с гектара.

Заложенный перед самым началом войны на берегу Иртыша Стелющийся яблоневый сад в год окончания войны плодоносил второй раз. Тысячи яблонь, усеянных плодами, — в местах, о которых пелось: «на диком бреге Иртыша».

Над самой землей зреют яблоки до фунта весом. Под тяжестью плодов ветви пригибаются к земле и постепенно начинают приобретать стелющуюся форму, не надо их и прикалывать.

Кроме «бахчевого стланца», есть еще и «минусинский стланец», «тарелочная форма».

Сады и ягодники разбиты на Оби, на Енисее, на Лене, за Байкалом. В одном Новосибирске шесть тысяч приусадебных садов. Плоды яблонь и вишен получены в далеком Ханты-Мансийске. Цветут сады в Игарке.

Под Минусинском, у отрогов Саян, — малоснежная зима с пятидесятиградусными морозами, со жгучими ветрами. До революции там трудно было найти плодовое дерево. А сейчас в Минусинском районе нет ни одного колхоза без сада. Колхоз имени Ленина получает от яблок доход более чем в полмиллиона рублей.

Мичуринец Михаил Лисавенко и его сотрудники вывели на Алтае для сибирских садов новые сорта яблок, вишен, слив. Научили яблоню выдерживать любые холода, стоя во весь рост, не распластываясь по земле. А это важно — ведь стелющийся сад требует больше ухода, да и красоты в нем меньше.

Идет на север виноградная лоза.

Северная граница винограда в России долго держалась по линии Умань на Украине, Балаково на Волге, Хорезм в Средней Азии. А после Мичурина виноград завоевал центрально-черноземные области, отдельные очаги виноградарства появились на широте Ленинграда. Виноград выращивают и в Сибири — в Омске, на Алтае, в Кузбассе.

Виноградарство под Москвой стало развиваться в послевоенные годы. На любительских участках виноград здесь пробовали выращивать и раньше — скажем, на станции юных натуралистов в Сокольниках, в черте самой Москвы. В дачных поселках вокруг города было много энтузиастов-мичуринцев; среди них рабочие, ученые, врачи. Свой досуг они отдавали трудному делу выращивания под Москвой южных плодовых сортов и растений, включая виноград. Сойти с поезда где-нибудь в Пушкине, в тридцати километрах от столицы, пройти пять минут — и найдешь виноградник: один, два, три куста в маленьком садике. Вузовский профессор, школьный учитель, заводской инженер, больничный врач вырастили и воспитали эти кустики, увешанные сочными, нежными, красивыми гроздьями.

Задача заключалась в том, чтобы успех одиночек сделать всеобщим.

На основе работ инженера Василия Евдокимова, вырастившего в Кучине отличный виноград, был организован опытный пункт северного виноградарства. Отсюда в колхозы и в совхозы, на приусадебные участки колхозников, рабочих и служащих пошла виноградная лоза.

Оправдались слова Мичурина: «Про виноград вообще нужно сказать, несмотря на то, что он растение теплых стран, сеянцы некоторых разновидностей его могут приспособляться к таким климатическим условиям, при которых даже простые сорта наших яблонь не могут успешно развиваться, и как бы ни казалось невероятным такое мое сообщение, на деле это неопровержимый факт».

Виноградники под Москвой станут делом обычным. Обычным делом станут здесь и бахчи. Это тоже переворот, и не только в плодоводстве, а и в пейзаже: на поле возле северной ели или сосны спеют полосатые арбузы и желтые дыни, которые, казалось, могли расти только где-нибудь у Камышина или Самарканда.

Подмосковный колхоз имени Ильича вырастил в 1947 году в открытом грунте двести сладких арбузов и сто дынь. А потом и в других колхозах и совхозах Подмосковья стали создавать свои бахчи. Люди ездили в колхоз имени Ильича, говорили с зачинателями дела, учились у них. Отводили под бахчи лучшие, защищенные от северных ветров участки, со склоном на юг. Создавали курсы бахчеводов, готовили парники, горшочки для рассады. По способу Серафимы Лебедевой прививали дыню на тыкву, ускоряли созревание. И выращивали на подмосковной земле то, что обычно привозится из горячих степей далекого юга.

Сейчас не диво встретить москвича, который, порядком потрудившись, вырастил арбузы и дыни на заботливо разработанном пригородном участке.

Впервые начали выращивать арбузы и дыни под Ленинградом. «Гастроном» на Невском проспекте уже не раз торговал ленинградскими дынями.

Ведутся опыты по разведению под Москвой шелкопряда. Не тутового, конечно, как в Средней Азии и Закавказье, и даже не дубового, а березового. Перевоспитывают дубового шелкопряда, учат его питаться листьями березы. И он наматывает шелковый бледно-кремовый кокон.

Дальний Восток почти не знал садоводства. Первые русские поселенцы на Дальнем Востоке должны были во всем начинать сначала. Край был дикий. Им приходилось не только расчищать тайгу под поле, но и привозить с собой из России семена.

Через три океана черниговцы и тамбовцы провезли в жарком трюме обмотанные мокрой тряпкой саженцы антоновки и белого налива, но эти испытанные любимые сорта вымерзли на новых местах в первую же зиму. За сырое, непривычное дальневосточное лето древесина не вызревала, и зимой деревья гибли под ударами сорокаградусных морозов. Лишь немногие сорта европейских яблонь прижились на узенькой полоске южного Приморья, где океан слегка смягчал морозы.

Перенос российских культурных сортов на Амур не удался.

Старый опыт не годился, был нужен новый.

Тогда, чтобы раздобыть деревья для сада, обратились к окрестной тайге. А в дальневосточной тайге чуть ли не семьдесят видов диких, но ценных плодово-ягодных растений.

Здесь когда-то был более теплый климат, чем сейчас. Лес привыкал к холодам постепенно. В нем сохранились «реликты» — лианы, красное дерево — тис, бархатное дерево, маньчжурский орех, абрикос — ущербные погрубевшие остатки давней богатой растительности.

Нелегко дался им переход в иной климатический мир. Виноград за Амуром сумел приноровиться к вечной мерзлоте, но стал мелким, кислым, терпким. Однако он остается виноградом. Осенью по опушкам тайги собирают его гроздья.

Актинидия, обычная для тропиков, могучей лианой обвивает кедр. Ее крупные сладкие ягоды здесь называют кишмишем.

К охотнику, настоявшему чай на веточках лианы-шизандры, возвращаются силы; в ее красных ягодах больше лимонной кислоты, чем в самом лимоне.

В уссурийских лесах растут желтые, густо опушенные абрикосы. Созревают жирные толстокорые маньчжурские орехи. Вырастает горьковатая вишня.

Сначала русские люди, поселившиеся на Дальнем Востоке, просто переносили в сады дикие растения тайги, а затем стали их скрещивать с культурными сортами.

Европейская яблоня дала бы вкусные яблоки, но она гибла от морозов.

Дикая таежная яблоня не боялась мороза, но приносила горькие плоды величиною с пуговицу.

Бухгалтер Иван Ефремов из этих двух яблонь вывел в Благовещенске по совету Мичурина хоть и мелкие, однако съедобные «ранетки». Но чтобы получить их, он должен был перебрать за долгую жизнь несколько сот вариантов.

Эти опытники были людьми высокой страсти. Учитель Артемий Лукашев создал в Хабаровске груши «лукашевки». Он дал им имена, как детям: Тема, Поля, Лида, Ольга…

Все же на Дальнем Востоке до революции мало было своих груш и яблок. Только в наши дни колхозы заложили здесь большие сады. На крайнем юге, возле озера Хасан, создан виноградарский совхоз. Впервые яблоки вызревают на севере Сахалина — их там вывел мичуринец Терентий Мысник.

Пройдет время — и пади нашего Тихоокеанского побережья будут так же покрыты виноградниками и фруктовыми садами, как сейчас долины Крыма. Ибо в плодоводстве здесь добились главного: заставили тайгу передать саду привычку к морозам.

Садоводам помогают научные станции. Плодово-ягодная станция около города Ворошилова отбором и скрещиванием создала новые морозоустойчивые сорта слив, винограда, смородины.

Советский человек заботится не только о себе. Он двигает вперед общее дело. Ученики Чоботовской школы под Москвой заложили фруктовый сад на пустыре. Это не все. Они позвали за собой пионеров и школьников Советской страны: «Украсим Родину садами!» Так родился общесоюзный конкурс на лучшего юного садовода.

Война не помешала распространению садов на север и восток. Но там, где были гитлеровцы, садоводство сильно пострадало. Враг вырубил на дрова, опустошил яблоневые сады Белоруссии, вытоптал виноградники Молдавии. В послевоенное время все это восстановлено.

На протяжении сотен километров выращиваются сады вдоль дорожных магистралей.

Начинают покрываться садами и рощицами терриконы в Донбассе — всегда раньше голые, черные, при ветре рождавшие пыль.

Дело у нас не ограничивается созданием новых садов или восстановлением старых. Во многих горных местностях растут дикие фруктовые леса — на Кавказе, в горах за Ташкентом, у Алма-Аты. Их можно «окультурить», и лесоводы за это взялись.

Заросли дикой яблони, дикой груши, дикой сливы покрывают предгорья Кабарды. Часть этих лесов превращена в культурные сады путем прививки к диким плодовым деревьям культурных, благородных сортов. Особенно хорошо поддаются перепрививке грушевые деревья. Они дают плоды весом в полфунта. Весь пояс горных лесов Кабарды будет превращен в плодовый сад. Так же улучшаются фруктовые и фисташковые деревья в горных лесах Средней Азии.

В Советском Союзе немало садов и на колхозно-совхозной земле и на приусадебных участках. Но вспомним: в стране живет двести миллионов человек, их запросы растут день за днем. И мы поймем: садов у нас еще гораздо меньше, чем нужно.

В послевоенные годы развитие садоводства шло медленно. В некоторых областях площадь под садами даже сократилась. В 1953 году садов не имела половина колхозов.

Между тем фрукты, ягоды, виноград — это ценные продукты питания. И спрос на них непрерывно растет, пока оставаясь далеко не полностью удовлетворенным.

Организуя быстрый подъем народного благосостояния, расширяя производство продуктов питания, Коммунистическая партия заботится и о подъеме садоводства. Она поставила задачу — резко увеличить производство и потребление плодов, ягод, винограда, а для этого повысить урожайность садов и виноградников, расширить их площадь, механизировать работу в садах.

ПОЛЯРНОЕ ЗЕМЛЕДЕЛИЕ

За широту Петербурга заходило лишь полтора процента пашни. Море хвойных лесов скрывало мельчайшие островки возделанных полей: редкие полянки, взрытые сохой и засеянные «серыми хлебами» — ячменем, овсом и рожью.

Крайний Север — берег Ледовитого океана — был вовсе лишен земледелия.

Тундра. Заросшее мхом болото на мерзлой сизой земле. Ни городов, ни сел. Редкие кочевья вымиравших племен. Для бродячего оленевода и рыбака растениеводство было недосягаемой ступенью культуры.

По карте России тянулась черта — «северная граница земледелия». За чертой оставалась добрая треть страны. Столетиями этот предел представлялся незыблемым.

Советский Север перестал быть пустыней. В земле голых берегов Ледовитого океана найдены ценные минералы, выросли рудники. Работают рыбоконсервные заводы. Сооружены морские порты. Проложена сеть авиалиний. Созданы десятки научных станций. Поднялись большие города. В годы первых пятилеток население Мурманска каждый год почти удваивалось. Берег Полярного бассейна заселен тысячами новых людей.

Но нельзя было добиться хозяйственного подъема Крайнего Севера, не создав там своего земледелия. Если не полностью, то в какой-то мере оно должно питать Север продовольствием. Главное — нужны местные овощи. В овощах — противоцынготный витамин «С», столь необходимый-человеку в Заполярье.

За тысячи километров на Крайний Север везут сельскохозяйственные грузы. Они занимают трюмы судов Северного морского пути наполовину, если не больше.

Но к началу арктической навигации овощи не успевают созреть. Приходится везти прошлогодние, придумывая всякие способы защиты их от порчи.

А это значит, что через моря и реки везут воду сотнями тысяч тонн: ведь овощи и картофель содержат 80–90 процентов воды. Приходится везти на край материка вместе с сеном тысячи кубометров воздуха.

Если не считать авиационных линий, пока еще редких автомобильных магистралей и двух железных дорог — к Мурманску и к Воркуте и Салехарду, реки — единственный путь в северной тайге. Но по рекам можно плыть только летом. Сани — единственное транспортное средство в непроходимо-болотистой тундре, но на полозьях легко везти груз лишь зимой… Так то одна, то другая часть Севера бывает отрезана от всей страны. Поневоле приходится иной раз загружать тесную кабину самолета мешками картофеля.

Перевозки на Крайний Север во много раз дороже стоимости того продукта, который перевозят.

Болота и камни. В июне под мшистыми кочками еще лежит лед. В низинах — топь. Лето короткое, сырое, холодное. Полярная зима длится девять месяцев…

Думалось — растительная сила в этих местах угнетена до предела. Ягель за все лето успевает подрасти лишь на два миллиметра. Чтобы достичь толщины стакана, лиственнице нужно пятьсот лет.

Задача была небывало трудной. Она заключалась не в том, чтобы научно прокорректировать вековой опыт населения. Опыта не было. Требовалось в новом крае создать новую отрасль производства.

И она была создана волей работников Советского Севера.

Сергей Миронович Киров, руководивший освоением Кольского полуострова, сказал: «Нет такой земли, которая в умелых руках при советской власти не могла бы быть повернута на благо человечества». Мичуринцы доказали правоту этих слов. Они создали в Заполярье новый культурный мир растений.

На Крайнем Севере были устроены сельскохозяйственные станции, и среди них на 67°44? северной широты — Хибинская, где работал основоположник заполярного земледелия Иоганн Эйхфельд, ныне академик.

Хибинскую станцию заложили в 1923 году на болотах, среди валунных и галечных увалов. Место было совсем диким, будто оттуда только что ушел ледник.

Поморы и раньше пытались выращивать на Мурмане картофель, но он либо погибал, либо приносил клубни величиной с лесной орех.

Наука считала, что для ячменя нужна общая сумма средних ежедневных температур за время развития и роста в 1 600 градусов Цельсия, для овса — 1 940 градусов, для гороха — 2 100, для корнеплодов — 2 500. А в Хибинах за короткое лето сумма температур составляет всего 1 135 градусов. Следовательно, как будто нечего и пробовать.

Но работники Севера не устрашились.

На опытной делянке убран камень с полей. Болотистые участки осушены, разрыхлены. Кислотность почвы нейтрализована известью. Внесены удобрения. Когда нужно, длинный светлый день искусственно укорочен. Это уже не приспособление к заданной природной среде — это ее переделка.

Из года в год на Хибинской станции шли посевы семян, привезенных со всего земного шара: из более южных мест Союза, из Канады, с Аляски, из Южной Америки. Отбирались нужные сорта и скрещивались. Яровизировались семена. Регулировался тепловой режим почвы. Растения выращивались внимательно, настойчиво, упорно.

Тяжелая борьба, беспрестанные опыты, смелая ломка привычных представлений. На посевную в июне приходилось итти по льду озера на лыжах… И усилия не были напрасными.

Недостаток тепла оказался возмещенным избытком света: в Хибинах летом солнце не заходит полтора месяца. К тому же свет там богат ультрафиолетовыми лучами. За день длиною в несколько недель на полях Крайнего Севера, если они хорошо и правильно возделаны, успевают выколоситься, созреть многие растения, до сих пор жившие только на юге.

Выяснилось, что нередко ячмень, пшеница, картофель из горных областей Туниса, Алжира, Абиссинии и других южных стран растут за Полярным кругом лучше, чем ячмень, пшеница и картофель более северных районов: сказывается привычка этих растений к холоду ночи. Выяснилось, что осушенные болота Заполярья, в отличие от болот средней полосы, требуют не только калия и фосфора, но еще и азота. Старые мерки и взгляды отброшены.

Полярный Север ответил на энергию и смелость советских исследователей неслыханными для тех мест урожаями.

Мичуринцы Севера вывели много скороспелых и высокоурожайных сортов. Хибинский овес поднялся в рост человека, он дает до 30 центнеров с гектара. Ячмень вызревает за два-три месяца. Урожаи капусты выше, чем в средней полосе. Кормовую траву можно косить дважды в лето. Картофель приносит до 30–40 и даже 50 тонн с гектара и притом не знает болезней. За Полярным кругом ныне растут морковь, лук, брюква, репа, турнепс, кольраби, горох, бобы, редис, тыква, огурцы.

Так, в середине Кольского полуострова, на сотни километров севернее прежней границы земледелия, вырос далекий форпост растениеводства. А с его помощью принялись за земледелие и окрестные колхозы, где раньше занимались только разведением северных оленей да ловлей рыбы. У станции Апатиты был создан большой совхоз «Индустрия». Учреждена самая северная в нашей стране машинно-тракторная станция.

Мурманская область, новый индустриальный район, переходит на собственные овощи, на свое молоко. А ведь это край, который со времени Карамзина называли «гробом природы».

В Кировске, на склонах Хибинских гор, разбит единственный в мире Полярно-альпийский ботанический сад. Там прижились тысячи растений, цветут георгины, хризантемы и розы. А ведь Кировск лежит на одной широте с полюсом холода. Этот сад помогает озеленять города Заполярья — Кировск, Кандалакшу, Мурманск. В Мурманске по обеим сторонам проспекта Ленина, на Кольском шоссе, в сквере на Ленинградской улице и в других местах высажены сотни берез и рябин, кустарники, многолетние цветы.

Заново создано растениеводство и в другом конце страны — на Колыме.

Все, что связано с колымским земледелием, — дело человеческих рук. Там почти ничего нет от прошлого, кроме самой природы: прорези долин, заваленные галькой, сглаженные временем горбы гор, геологический лед под ногами, морозы зимой в минус шестьдесят.

Культура и настойчивость сделали свое дело и в этом, вчера еще совсем диком крае: силой трактора сдирают слой торфа с тощей, бедной земли; рассадой разводят не только капусту, как обычно, но даже свеклу, брюкву, лук; высаживают растения в горшочках с перегноем и навозом; на кострах подогревают воду для полива. В открытом грунте выводят овощи, махорку, томаты, кабачки. Героическим трудом создают новую географию культурных растений.

Так растениеводческий фронт медленно, но неотступно, с трудом, но победоносно движется на север.

Мичуринский опорный пункт в Мурмашах под Мурманском выращивает для колхозов саженцы малины и смородины. Под Архангельском новый скороспелый сорт помидоров приносит до 70 тонн с гектара. Город Игарка в низовьях Енисея имеет свое овощное и молочное хозяйство; здесь выращен новый сорт картофеля для северных районов. Оленеводческая опытная станция в Нарьян-Маре с одного гектара сняла около 400 центнеров капусты. Норильский совхоз занял под открытый грунт несколько сот гектаров лесотундры. Выращиваются овощи в Оймяконе, на полюсе холода. На Камчатке созданы огороды, сады, поля, а еще недавно там нельзя было встретить ни одного плодового дерева, ни одного куста садовых ягод; картофель садят квадратно-гнездовым способом — значит, работы на камчатских полях механизированы. Колхозник одной из якутских артелей Михаил Егоров получил орден Ленина за развитие огородничества на 62-м градусе северной широты…

Впереди идут овощи. За ними зерно.

Нигде в мире зерно не созревает в таких высоких широтах, как у нас. Но его легче привезти, и поэтому овощи остаются главным в заполярном земледелии.

Создано и заполярное пчеловодство, Пчелы, привезенные с юга на Кольский полуостров, прижились и дают много хорошего меда.

Для защиты огородов от холодного ветра в тундре — в устьях Печоры, Оби и Енисея — начинают создавать лесные полосы из лиственницы и других деревьев.

Кочевому населению Крайнего Севера — ненцам, саами, эвенкам, всем северным народностям — растениеводство вовсе не было известно. Переносный чум, вечные скитания в поисках оленьих пастбищ и рыболовных угодий, отсутствие всякой растительной пищи. Теперь народы Севера сеют кормовые травы, сажают овощи. Оленей впервые в своей истории подкармливают сеном, а кроме оленей, разводят и коров.

Сенокошение и огородничество, дополняя охоту, оленеводство и рыбную ловлю, связывают кочевников с оседлым поселением, способствуют росту культуры.

Граница распространения земледелия перечерчена. Оно выходит к, берегам Северного Ледовитого океана. В Тикси, например, где работает комплексная опытная сельскохозяйственная станция, теперь есть не только парники и теплицы, но и огороды под открытым небом. Широта этих мест — около 72 градусов.

На островах Северного Ледовитого океана лета, как мы его понимаем, вовсе нет. В мае один ясный день, в июне — один, в июле — три, в августе — один, в сентябре — ни одного. Лишь два месяца в году не бывает пурги. Температура почвы в самое теплое время года лишь на два-три градуса выше нуля. Да почвы здесь почти и нет. Нет почвенных бактерий. Навоз может лежать десять лет, не разлагаясь… Землю привозят из Архангельска. Навоз подогревают. Среди полярной ночи в теплицах при свете электричества поспевают овощи, растут шампиньоны, цветет сирень.

Дрейф ледокола «Седов» в 1937–1940 годах занес наших людей еще севернее. Они вели исследования в середине Полярного бассейна. Чтобы не оставаться без витамина «С», моряки на широте 86 градусов с помощью лота достали ил и глину со дна океана, с глубины четырех километров, промыли эту землю пресной водой и в ящиках на борту корабля вырастили побеги зеленого гороха.

На дрейфующей станции около самого Северного полюса в ящиках с привозной землей вырастили лук.

^{Продвижение границы земледелия на север.}

В заполярном растениеводстве велики затраты труда, высока себестоимость продуктов. И поэтому мы все еще завозим в Арктику много овощей, картофеля и сена.

Немало нужно поработать, чтобы выполнить задание партии и правительства — создать в Заполярье мощную, устойчивую, недорогостоящую продовольственную базу.

Что ни, год, то все больше там полей, огородов, теплиц. Работникам сельского хозяйства Крайнего Севера помогает научный Институт полярного земледелия, животноводства и промыслового хозяйства — единственный в мире. Ряд арктических хозяйств Главсевморпути был представлен на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке 1954 года.

Предел сельского хозяйства расширен.

В Аляске природа куда мягче, чем на сибирском севере. Однако там распахано всего лишь каких-нибудь две тысячи гектаров. Землю не обрабатывают, а держат на всякий случай, для продажи: вдруг участок понадобится для военного аэродрома или найдутся какие-нибудь ценные ископаемые…. Да и конкуренция обесценивает работу на земле: с юга льется поток всяких концентратов, консервов, заменителей.

Все эти соображения чужды советскому хозяйству. Оно может пойти на большие временные затраты, которые с точки зрения частного предпринимателя покажутся лишенными смысла. Советские люди видят перед собой конечный результат, несущий благо народу, и, преодолевая все трудности, планомерно достигают его.

В ГОРЫ

В нашей стране совершается продуманная, плановая передвижка земледелия из одних мест в другие. Поля создаются там, где их раньше не было, но где они необходимы.

Передвижка идет ее только по горизонтали, но и по вертикали. Мы ведем земледелие не только на север или на восток, но и снизу вверх, а когда нужно — сверху вниз. Эти сдвиги в других условиях потребовали бы целых столетий. А у нас, в социалистической стране, они происходят быстро, на глазах.

В Крыму сады тяготели к предгорьям и к горным долинам. Там — более влажно, а зачастую и теплее, потому что холодный воздух стекает вниз по склонам. Широкая, открытая ветрам с севера и с гор, высушенная солнцем, маловодная крымская степь почти не знала садоводства. А теперь мичуринские сорта плодоносных деревьев, новая агротехника позволяют и в степи разбить сады крымских яблонь, груш и слив.

Фисташковые леса растут по горам Таджикистана и Южной Киргизии. Никто не думал, что фисташковые деревья могут существовать вне гор. Но вот сейчас в Средней Азии лесоводы занялись разведением фисташек на пустующих, но легко доступных землях равнин.

Так земледельческая культура идет сверху вниз, спускается с гор.

Но это случай более редкий. Для нашей страны гораздо важнее сдвиг земледелия в горы, вверх.

Подавляющая часть пашни в СССР расположена на равнинах, и это естественно: там живет большинство населения, равнины для земледелия наиболее удобны. Но горы-то ведь занимают не менее трети нашей страны, И там тоже живут люди. Им нужно дать свои фрукты, свои овощи — если не хлеб, который сравнительно легко привезти с равнин.

Горы занимают треть страны… Треть, если посчитать по карте. Но карта — лишь зеркало, а не сама жизнь, Карта скрадывает пространство, занятое горами: если распластать поверхность гор, если расстелить их, расправить все морщины земной коры, то получится, что на горы приходится у нас не треть земли, а гораздо больше. Если распластать один Таджикистан, превратить в плоскость склоны его гор, то он протянулся бы в Казахстан и в Заволжье…

Разве можем мы оставить эти огромные пространства без внимания? Разве не должна добраться до них рука преобразователя природы? Разве не найдем мы путей к земледельческому освоению этой «неудобной», покатой земли?

Конечно, и на горных склонах воцарится культура. И там со временем будет обжитый, цветущий мир. И там сплетется частая сеть дорог, вырастут города и зацветут сады — и, может быть, наши потомки найдут, что жизнь в горах еще красивее, чем на широких равнинах.

А пока мы делаем первые шаги в земледельческом освоении гор.

В Верховине, на высотах Закарпатья, разводили только овес и картофель. Все более ценное росло ниже, в предгорьях, А сейчас на Верховные колхозы возделывают виноград и пшеницу.

В Грузии впервые создаются сады на больших высотах. Яблоки собирают у Рокского перевала — почти две тысячи метров над уровнем океана, Кустарниковые яблони выращены вблизи ледников Казбека.

Сады и лиственные рощи продвигаются вглубь Тянь-Шаньских гор, далеко за озеро Иссык-Куль. Там впервые появились сады и шелководство.

Опытные участки по освоению горных склонов работают в Дагестане, в районе Сочи, в Варзобском ущелье Гиссарского хребта — близ Сталинабада.

На Советском Дальнем Востоке быстро развивается земледелие, там еще немало нетронутой равнинной земли. Но все же три четверти свободной площади приходится на горы. Сейчас они отданы лесорубу и охотнику. А завтра без них не обойтись и земледельцу.

Горы на Дальнем Востоке не такие уж высокие. Но все же это горы. Нужно знать, как на них работать.

Дальний Восток не похож на другие края нашей Родины. Здесь реки разливаются, когда на Русской равнине они мелеют — не весной, а летом. Плодовые деревья обычно бывают посажены в ямах, здесь же, на влажной земле, их садят на грядах, как овощи. Летом хватает тепла для винограда и риса, а зимой озеро Ханка сковывается льдом толщиною в два метра. Зимой мы привыкли видеть растения, укрытые снегом, но здесь на него полагаться нельзя — снежный покров, и без того тонкий, сильно высыхает под ярким солнцем. Глубоко промерзшая земля оттаивает медленно — корни яблонь и груш идут не вниз, а в стороны… Старые способы земледелия, к которым мы привыкли на западе, здесь не годятся. Нужно на основе общей агротехники разрабатывать новые приемы.

Замечено: весной в уссурийских лесах листья распускаются на склонах раньше, чем в долинах. На северной границе дуб в низинах уже исчезает, но еще сохраняется на склонах. На склоны мороз приходит на полмесяца позже, чем на дно долины, уходит на полмесяца раньше.

Кроме дальневосточников, эта «инверсия температуры» хорошо известна жителям и других горных мест. В холодные, ясные, безветренные ночи охлажденный воздух стекает вниз. Средняя годовая температура горных склонов в пределах определенной высоты выше температуры дна долин примерно на градус, на два.

Так утверждается правило: на Дальнем Востоке горные склоны во многом удобнее для растениеводства, чем днища долин.

И получается: то, что растет на дне долин на юге, может расти в горах на севере. Подняться чуть над дном долины все равно, что уйти на сотню километров к югу. Южные культуры могут продвинуться к северу, если они займут не дно долин, а склоны.

К таким выводам пришли ученые, работающие на Дальнем Востоке. Главный пункт, яде решается «проблема горных склонов», — горно-таежная станция Академии наук к востоку от города Ворошилова, в отрогах Сихотэ-Алиня. Станция — с научными кабинетами, большой библиотекой, домами для сотрудников — лежит в узкой долине, окруженной лесом.

По склонам раскинулись опытный сад и огород. Их защищают полоски леса. Правильными рядами деревья и кустарники идут вдоль склонов. Опыт, который отстаивался бы десятилетиями, здесь формируется лабораторию.

В поисках тепла нужно наперекор обычным представлениям подняться вверх на склоны. Но этого мало — нужно еще правильно выбрать «экспозицию» склона: южный или северный. Казалось бы, лучше южный, как более теплый. Но и здесь своеобразие Дальнего Востока удивляет новым решением: северный!

Яблоня на южном склоне вынесла зиму, но весной ее убил «ожог». Это беда дальневосточных садов. Днем сила весенних солнечных, лучей пробуждает соки, ночью их сковывает мороз. Скачок в двадцать пять градусов рвет ткань растения, кора лопается, дерево гибнет. В борьбе с «ожогом» придумано немало средств. Но лучше всего посадить яблоню на северном склоне. А южный склон надо занять растениями, которым «ожог» не страшен — овощами, абрикосами.

В горной дальневосточной тайге начинают создаваться огороды и сады. Но, осваивая горные склоны, нельзя целиком сводить с них лес во избежание смыва почв, который здесь из-за ливней велик. Растениеводство на горных склонах Дальнего Востока должно сочетаться с культурным лесоводством.

На крутых горных склонах затруднена работа машин. Но вот сейчас у нас сконструирована машина для обработки междурядий на чайных и табачных плантациях. Двигаясь по склону, она может все время держать каждое из своих колес в вертикальном положении. Это придает машине такую же устойчивость, как на ровной местности. Так открывается путь к механизации работ в горном земледелии.

Выше всего люди у нас живут на Памире — таджики в узких ущельях, киргизы — на дне плоских долин. Селения на востоке «Крыши мира» подняты на четыре километра над уровнем океана. На такой высоте воздухсильно разрежен. Когда быстро идешь, задыхаешься. Солнце — жара, без солнца — холод. На луну больно смотреть — так она ярка…

В ущельях у таджиков земледелие было: мелкими пятнами посевы памирской ржи поднимались до 3 300 метров над уровнем океана. В высокогорных чашеподобных долинах у киргизов земледелия не было вовсе; кочевые киргизы разводили лишь яков и овец. Только клочья херескена — сухой, запыленной травы — растут на щебнистой земле.

Советская власть подняла сюда колхозное хозяйство, грамотность, новую жизнь. Сюда поднялась наука, а с нею — земледелие.

Чтобы помочь продвижению полей вверх по ущельям Западного Памира, в Хороге на высоте 2 320 метров создали ботанический сад — один из самых высоких ботанических садов на земле. Это уровень Крестового перевала — высочайшей точки Военно-Грузинской дороги.

Здесь почти нет гладких, ровных мест. Каменистую землю разбили кирками и ломами, выровняли. Вырастили новые для Памира культуры и помогли окрестным колхозам научиться их возделывать.

На высоте Хорога морозоустойчивый виноград дает до десяти килограммов ягод с куста. По крутым склонам, где не растет зерно, лепятся плодовые деревья. Яблони теперь можно встретить и а высоте в 2 800 метров. Деревья абрикосов и грецкого ореха растут на высоте в 3 тысячи метров.

Всюду по кишлакам сажают картофель — он приносит настоящие, крупные клубни. А лет пятнадцать назад картофель рос лишь в одном Хороге — на площади всего лишь двух гектаров. Его клубни были величиной с грецкий орех.

В заоблачных долинах Восточного Памира работы было еще больше: там поля надо было создавать совсем заново.

Советские ученые во главе с профессорами Павлом Барановым и Илларией Райковой основали Памирскую биологическую станцию на высоте 3 860 метров, в урочище Чечекты возле китайской границы. Вершина Юнгфрау в Альпах выше лишь на 300 метров.

В долинах Восточного Памира выпадает меньше осадков, чем где бы то ни было в Союзе. Земля не замерзает по ночам только двадцать дней в году. Земля завалена камнями. Ветер такой сильный, что несет мелкий камень. Углекислого газа в воздухе вдвое меньше, чем обычно. Солнечные лучи сильны, как нигде. Днем при сильном солнце и жаре в клетках растений быстро образуется сахар. За холодную памирскую ночь он не успевает превратиться в крахмал и накапливается. Накапливаясь в тканях растений, он прочно связывает воду и тем самым снижает точку ее замерзания. На Памире сахар увеличивает морозостойкость растений.

Страна географических крайностей удивляет и ботаническими крайностями: содержание сахара в сухих листьях и стеблях ячменя или овса достигает здесь тридцати пяти — сорока процентов. В памирской соломе в шесть-восемь раз больше сахара, чем обычно. Это настоящее «сахарное сено». С таким небывалым запасом сахара растения легко превозмогают холод осени. Много в памирских растениях и белка. Растения приспосабливаются к суровой природе и ей противостоят. А человек познает эти процессы и усиливает их.

Картофель, ботва которого обычно замерзает при одном градусе ниже нуля, на Памире в конце лета выдержал мороз в минус восемь. Китайская капуста вынесла осенью минус пятнадцать, даже кончики листьев не померзли. Рекорд был побит скороспелым ячменем: он вытерпел минус восемнадцать.

Снова смешение понятий. Растения на Памире растут не ночью, а днем… В борьбе за высоту победили не северные горные культуры, а скороспелые и засухоустойчивые растения тропических стран: ячмень Индии, пшеница Аравии, горох Абиссинии.

На жесткой, обнаженной земле среди камней росли разрозненные пучки терескена. Кое-где валялись витые рога архаров. На этой земле теперь есть поливные поля и поливные луга. Одни культуры поднялись до 3 600 метров над уровнем океана, другие — до 3 800, третьи — до 3 900. Японская редька на Памирской станции дала корнеплод весом почти в килограмм. Тому, кто ходил по земле Восточного Памира, это покажется чудом.

Киргизы Восточного Памира впервые начали орошать и улучшать пастбища, впервые стали применять сенокошение, впервые занимаются подсобным земледелием.

Сначала земледелие было непривычно для извечных скотоводов: не так пахали, не так сеяли. Но прошло несколько лет, и бывшие кочевники с помощью русских агрономов приобрели необходимые для земледельцев навыки.

ПЕРЕДЕЛКА ЖИВОТНЫХ

Создаются не только новые сорта полезных растений. Создаются и новые породы домашних животных. Это важно сейчас, потому что страна борется за подъем животноводства, за дальнейшее увеличение производства продуктов питания.

Под Костромой в совхозе «Караваево» зоотехником Станиславом Штейманом и его сотрудниками выведена новая «костромская» порода коров с большим удоем молока. Она создана вопреки идеям тех биологов, которые считают, что изменять качества животных путем направленного воздействия внешними условиями человек не может. Сердце, легкие, печень, почки костромской коровы в полтора-два раза крупнее, чем у других коров. Пульс чаще, кровяное давление больше, температура тела выше на целый градус. Среди костромских коров — мировая рекордистка Гроза, давшая 16 502 килограмма молока за год. Суточный ее удой достигал пяти с лишним ведер.

Ценные породы овец и свиней созданы в Украинском заповеднике и научном институте «Аскания-Нова». В Сибири и на Кавказе выведены порода овец, не уступающие асканийским. В республике Коми выведены выносливые печорские полутонкорунные овцы. Далеко на севере Сибири создана местная порода свиней, разрешившая проблему северосибирского свиноводства.

Новой овце, выведенной в Казахстане, мериносы дали тонкое руно, а местные овцы — курдюк, жировой нарост у хвоста. Эти овцы выдерживают дальние перегоны, приспособлены к суровой жизни на больших высотах, дают тонкую шерсть и много мяса. С одной такой овцы можно снять шерсти уже не на метр шинельного сукна, а на шесть с половиной метров первоклассного коверкота. В Казахстане же с мериносовой овцой скрещен архар — дикий горный баран; получена новая порода высокогорных, выносливых и сильных архаро-мериносов. Из их шерсти вырабатывают хорошее сукно. Архаро-мериносы разводятся в горных колхозах. До сих пор тонкорунные овцы не могли жить круглый год в высоких горах.

Долгое время в северных районах Поволжья не было хороших, породистых овец. Тонкорунные породы Заволжья здесь не приживались, местная грубошерстная овца была малопродуктивна. И вот работники Кошкинского племенного рассадника вывели новую «куйбышевскую» породу. У этих овец большой вес и хорошая шерсть.

В Птицеграде под Москвой выведена ценная порода кур.

Так на основе революционного мичуринского учения в СССР создаются новые породы домашних животных. Они увеличивают продуктивность животноводства, поднимают его. Реконструируется и мир диких животных.

Нигде не было такого обилия полезных человеку зверей и птиц, как в России. Но плодами труда таежных охотников раньше завладевали скупщики мехов. Охотник добывал «пушное золото» не себе, а другим — «бил соболей, а сидел на рогоже». Эвенк или якут убивал белку дробинкой в глаз, чтобы не повредить шкурку, а ценные беличьи меха отдавал взамен спирта или спичек, взятых у скупщика в долг. Купец-меховщик, а не охотник-труженик был хозяином лесного богатства, и богатство таяло, его расхищали нерасчетливо и жадно.

Но вот сам народ стал хозяином лесов. Своему социалистическому государству по справедливой расценке сдают пушнину таежные стрелки. У государства приобретают промышленные товары, охотничье снаряжение, табак, продовольствие.

В новых районах промысла для охотников строятся поселки. В Казахстане, например, один из таких поселков вырос на реке Топар. В нем широкие улицы, школа, радиоузел, клуб, больница.

До революции пушнина вывозилась за границу, там обрабатывалась и возвращалась в Россию с клеймом какой-нибудь немецкой фирмы, Теперь все меха обрабатываются на наших собственных фабриках — серебристо-черные лисицы, голубые песцы, золотисто-коричневые соболи, белые горностаи, серо-голубые белки…

Охота у нас сочетается с наукой. Готовятся охотоведы с высшим образованием.

Ценных пушных зверей не только добывают в лесу, но и разводят в неволе, в государственных и колхозных питомниках.

Советское государство заботится о разумном воспроизводстве полезных животных. Расселение диких зверей не совершенно. Оно не всегда соответствует размещению корма, не говоря уже о том, что далеко не всегда соответствует интересам человека.

На пути переселения животных стояли барьеры горных хребтов, широких рек, голых пустынь, людских поселений — и на карту животного мира легли пятна «биологических пустот», неиспользованных возможностей.

Пояс степей не пустил белку на Кавказ, хотя она и нашла бы там в лесах обилие корма. Узкие лапки зайца-русака вязнут в рыхлом снегу лесного Урала — он преградил русаку путь в сибирские степи.

Человек не только не приходил на помощь природе, но часто как хищник ее опустошал.

За девятнадцатый век в России был сильно выбит кабан. Исчез благородный европейский олень. Уничтожены жившие под Москвой дикие козы. Трудно стало встретить дикого северного оленя. Мало оставалось бобра, соболя, котика, выхухоля. Пушные, богатства тайги истощались.

Зверей истребляли, конечно, не только в царской России. В Северной Америке начисто выбиты бизоны. Подсчитано, что там уничтожено более ста видов птиц…

Только в годы советской власти охотничье хозяйство в нашей стране стало строиться с расчетом и бережливостью. Поставлены преграды истреблению полезных человеку животных: белку не трогают в запретное время, лося, пятнистого оленя или белую цаплю вовсе нельзя убивать. Усиливается борьба с браконьерством. Артельный промысел изменяет духовный мир таежного охотника, уничтожает в нем следы единоличного хищничества, учит беречь лесное богатство.

Вредных животных и птиц — волков, крыс, мышей, ястребов-стервятников — необходимо уничтожать. Об этом заботятся тоже. Охотники истребляют за год около 50 тысяч волков, но в лесах их остается пока в несколько раз больше.

По-новому смотрит охотник на свой труд — и, уничтожая вредных животных, бережет полезных.

Красивый, сильный лось доживал в Европейской России последние годы. Советская власть даже в тяжелые годы гражданской войны нашла время позаботиться о сохранении этого животного. Уже тогда был издан декрет за подписью Ленина о запрете охоты на лося. Прошли годы, и лось размножился. Он появился и там, где его давно не бывало, например на Волге под Ульяновском. Сейчас в Московской области лосей уже шесть тысяч. Лоси многие годы не слышат выстрела и перестали бояться людей. С лосем можно столкнуться в подмосковном лесу, за Сокольниками — он еще, пожалуй, подождет, когда вы ему уступите дорогу. В декабре 1946 года лось забрел через Останкинский парк в Москву — постоял, посмотрел и ушел. Однажды лось вместе с пароходом заплыл в камеру шлюза на канале имени Москвы. Был и такой случай: ночью лось вышел из лесу на асфальт шоссе Москва — Калинин и под фарами случайной автомашины бежал полсотни километров, не сворачивая, пока не попал в сад города Калинина. Утром 10 мая 1954 года пара взрослых лосей с тремя лосятами забрели на строительную площадку в 1-м Академическом проезде в Москве. Только вечером с помощью людей они выбрались из котлована и ушли в лес.

Ценные дикие животные не только оберегаются. Успех заключается не только в запретительных мерах. Все новые и новые места в лесной полосе заселяют полезными зверями. Их разводят там, где они прежде обитали. Снова появился бобр в местах, где когда-то он был полностью истреблён, — на севере, на Урале, в Сибири. Его поселили в сорока новых областях.

Зверей водворяют и в новые районы — туда, где они раньше не водились.

На равнине Северного Казахстана островками растут сосновые боры. В них мог бы поселиться грызун, питающийся семенами сосен. Несколько лет назад сюда выпустили сотню белок. Сейчас их десятки тысяч. Человек помог белке миновать открытую степь, и она быстро прижилась на новом месте.

Перед войной белку-телеутку, самую крупную и ценную из белок, переселили из ленточных боров Восточного Казахстана в горы Крыма. Она находит много корма в лесах, не трогает ни винограда, ни фруктов.

Алтайская белка выпущена в горах Северного Кавказа, где некому было питаться шишками пихты, орехами бука и лещины. Сначала боялись, что белок поедят лесные куницы. Но белки размножились быстрее, чем куницы научились их ловить. В последнее время белка перевалила Кавказский хребет и прижилась в Абхазии.

^{Пути искусственного переселения некоторых животных.}

Для истребления вредных полевых грызунов в южные степные районы завозится белый сибирский хорь.

На пустынном острове Барса-Кельмес в Аральском море поселили сусликов. Через пять лет начали промысел и за три года добыли в тридцать раз больше зверьков, чем выпустили. На острове Бирючьем в Азовском море размножаются олени и лани.

Зайцу-русаку рыхлый снег горного Урала мешает пробраться в Сибирь. Заяц мог бы перейти Урал летом, но в это время он занят воспитанием потомства. За последние годы русак обошел Урал с юга: постепенно расселился он в степях Зауралья, радуя сибирских охотников. А чтобы ускорить это переселение, за Урал по железной дороге перевезли тысячу зайцев, сетями наловленных в Башкирии. Сейчас заяц-русак уже живет во многих местах Южной Сибири — от Оби до Забайкалья.

Фазаны из Семиречья поселены в лесах Калининградской области, для них там достаточно теплая зима. Перевезены фазаны также в Молдавию.

Драгоценный пятнистый олень с целительными рогами — «пантами» — прочно обосновался не только на Дальнем Востоке. Его переселили на Украину, в Поволжье, на Урал. Алтайский сурок прижился в Дагестане — на Гунибе; на новом месте его шерсть стала светлее, мягче и длиннее. Выхухоль, живший на берегах Волги, Дона и Урала, впервые поселен на Днепре. В лесах под Москвой живет сибирская косуля. В горах Тянь-Шаня поселен сибирский колонок, ценный промысловый зверек — из его волоса делают лучшие кисти для художников. На Алтае разводятся памирские яки. В Завидовском охотничьем хозяйстве, севернее Клина, немногим более десяти лет назад было выпущено семь диких кабанов, привезенных с Кавказа, — сейчас их там несколько сот. Сибирские козероги поселены в горах Крыма. Уссурийский енот размножился на Русской равнине; после войны енотов много развелось, например, в Волоколамском районе, где они избрали для жилья полуразрушенные блиндажи, землянки, окопы и ходы сообщения.

Соболь, как и бобр, сохранялся лишь в немногих местах России. Но сейчас его размножили в заповедниках, а затем стали развозить по тайге — и вот уже в Сибири не меньше соболя, чем столетия назад. Перевозки эти — дело сложное.

В зеленом поясе Москвы поселены глухари, тетерева, рябчики, куропатки, когда-то здесь истребленные.

Озеленение самой Москвы влияет на мир пернатых: в городе на бульварах сейчас больше птиц, чем было прежде. В Измайловском парке исчезли крупные хищники вроде сов, зато появились жаворонки, перепела, ласточки, больше стало соловьев. Недавно соловей пел в Александровском саду у Троицкой башни Кремля и в сквере на Пушкинской площади.

Одни звери переселены внутри страны, из района в район, другие привезены из-за границы.

Неисчислимы запасы осоки и всяких других болотных трав. Их можно превратить в мех и мясо с помощью ондатры — североамериканской мускусной крысы.

Это небольшой желтоватый зверек с длинным хвостом, с перепонками на лапах. Он способен очень быстро размножаться — одна пара за год приносит до пяти-десяти детенышей. Шкурка ондатры — прочная, красивая и теплая, она обычно заменяет котик. Мясо ондатры съедобно.

В 1927 году привезли первых ондатр. Вскоре они были выпущены в пятистах географических точках. Ондатра быстро размножилась. Она хорошо прижилась в новых местах. Сначала ондатру выпускали в северных лесах, а потом ею стали заселять и долины южных рек, где размножение ондатры пошло особенно быстро. Сейчас расселение ондатры уже почти закончено. Она живет по берегам многих рек — от Эстонии до Сахалина, от реки Или в Казахстане до Якутии.

С того времени как возник новый промысел, было заготовлено несколько миллионов шкурок. Во многих местах, например на севере Якутии, ондатра заняла первое место в охотничьем промысле. Кое-где она уже конкурирует с белкой, главным нашим промысловым зверем. Из Аргентины ввезена нутрия — крупный болотный грызун с длинным хвостом, покрытым чешуйками и редким коротким волосом. У этого «болотного бобра» ценный темно-коричневый мех, его зовут «обезьяньим». Нутрия питается камышом, и ее выпустили в долины рек; она размножилась, и ее промышляют. Сначала думали, что нутрия может обитать лишь на юге — на Рионе и Куре. Но потом ее приучили и к северу. Нутрия сейчас живет, например, около Кубинки под Москвой. У нас не только привозят новое животное, но и по-мичурински воспитывают его, приучают к условиям новой родины.

^{Основные области расселения ондатры.}

Исследованием дальневосточных лесов установлено: колонок там держится в поймах, выдра — в крупных реках, а мелкие ручьи с их рыбешками, раками, лягушками свободны. В лесу много места и много пищи для животного, которое могло бы быть полезным. И на Дальний Восток переселили американскую норку. Она вошла в фауну уссурийских лесов, заняла в них свое место и дала нам мех.

Все в природе связано. Сложное сцепление шестерен: одна чуть сдвинулась, и — зубец за зубец — поворачиваются все остальные. Часто люди не знают и недооценивают этих внутренних связей: нарушив сцепление в одном месте, они невольно разрывают его и в другом. Небрежно травили вредителей в поле, и уничтожили насекомых; птицы лишились корма и улетели; без птиц размножился непарный шелкопряд и объел всю листву в дубраве — вот что случилось.

Чтобы меньше ошибаться, надо знать зависимость между явлениями природы. А знания дают наука и практический опыт.

В Грузию в свое время ввезли из-за рубежа ценные субтропические растения. Притаившись в листьях, прибыло в наши края и неведомое у нас насекомое — ицерия. А ицерия — зло для мандариновых деревьев. Она быстро размножилась, и никакими химическими средствами нельзя было спасти от нее мандариновые рощи. На родине мандариновых деревьев живут насекомые, которые пожирают ицерию, не дают ей полностью завладеть садами. А на Черноморском побережье таких насекомых не было, ведь мандарины — чужеземное, привозное растение. Это поняли. И доставили из Каира в Грузию хищного жука — родолию. Когда он размножился, ицерия сразу пошла на убыль. Мандариновые рощи были Пасены.

Яблоневые сады юга страдали от кровяной тли. Издалека привезли ее врага — афелинуса. Он вонзает в тлю яйцеклад, яйцо развивается внутри ее тела, и тля погибает. Афелинус был расселен в Крыму, на Украине, на Кавказе — и яблони очистились от тли. Лишь ее высохшие шкурки с летным отверстием афелинуса болтаются на ветках…

Есть, значит, не только полезные звери, но и полезные насекомые. Мы переселяем их в нужные места.

Новые лесополосы в степях беззащитны от вредных насекомых, потому что лесные птицы — за блики, славки, пеночки — лишь гостят там при перелетах, а гнездиться не хотят. Советские ученые делают опыты, изыскивают способы поселить птиц в лесах среди степи.

Переселяются и рыбы. Черноморская кефаль на самолетах переброшена в Каспийское море. Она размножилась, стала предметом промысла и у берегов Апшерона и у берегов Туркмении. А из Каспия пущены миллионы мальков сельди в Аральское море. Сельдь там заполняет ныне сети рыбаков. Шип Аральского моря поселен в озере Балхаш. А из Балхаша сазан перевезен в Западную Сибирь. Моря и озера обменялись богатствами.

В замкнутом Каспии беден мир донных животных, которыми рыба питается. Туда в 1939–1941 годах по инициативе академика Зенкевича переброшен кольчатый червь «нереис» в количестве 65 тысяч штук. Скоро каспийские рыбаки обнаружили кольчатого червя в желудках рыб. Сейчас это основной корм для осетра и севрюги. Если бы мы захотели вывезти из Каспия кольчатых червей, поедаемых рыбами за год, потребовался бы товарный поезд длиною более ста километров.

Живородящая рыбка гамбузия пожирает личинки малярийного комара. Двадцать с небольшим лет назад впервые выпустили в реки Закавказья 145 гамбузий, привезенных из Италии. Скоро появилось новое слово — «гамбузировать». Уже гамбузировано много рек Кавказа, Средней Азии. Где-нибудь на Теджене иноземная гамбузия, теперь вполне обычна. Местами ее стало даже слишком много — она захватывает корм других рыб.

Стерлядь из Северной Двины в специальных живорыбных вагонах перевезена в Западную. Двину, в Неман, в «Московское море», а из Волги в Днепр. Ладожский и чудский сиги доставлены в Армению и разведены в высокогорном озере Севан. А севанская форель «ишхан» переброшена в обратном направлении — в Онежское озеро и другие водоемы Карелии. Амурский сазан впервые выпущен в Байкал. Лещами заселены озера Белоруссии.

Породы рыб не только переселяются, но и переделываются. Ладожский рипус разведен в озерах Урала и при этом мичуринским воздействием улучшен: у себя на родине он размножался в трехлетнем возрасте, а на новом месте размножается в возрасте двух лет. Добыча рипуса в уральских озерах уже превышает добычу в Ладожском озере. Пробуют разводить в пресноводных бассейнах помесь осетра со стерлядью — этот гибрид растет быстрее своих родителей и раньше мечет икру. Быстрее растет и вновь выведенная «саввинская» порода серебристого карася.

Многие колхозы устраивают пруды с гидростанцией или мельницей на плотине, в прудах разводят рыб. Советское правительство поощряет колхозное рыбоводство.

Выпускается зеркальный карп на рисовые поля Средней Азии. Он уничтожает вредителей риса и личинки малярийного комара, рыхлит почву, взмучивает воду, повышает урожайность риса. И притом дает вкусную пищу.

Плотины и водохранилища больших гидростанций тоже вносят новые черты в географию фауны.

Стоило перегородить Днепр плотиной, образовать новое озеро — и в нем бурно развился моллюск дрейссенсия; гроздьями усыпал он еще не отмершие под водой кусты терновника.

До постройки Днепрогэса проходная сельдь метала икру в верховьях Днепра и его притоков. Построили у Запорожья плотину — и сельдь стала нереститься ниже плотины, у Никополя.

Стоило провести канал имени Москвы, и в подмосковных речках стала впервые попадаться волжская щука с красными плавниками.

Плотины на Волге и других реках будут мешать ценным проходным рыбам достигать мест нереста в верховьях. Чтобы рыбные стада не уменьшались, а, наоборот, увеличивались, будут созданы особые рыбные хозяйства и искусственные нерестилища. А кое-где устраиваются и специальные рыбоподъемники — лифты, поднимающие рыбу через плотину, как это сделано на Цимлянской ГЭС.

Целый переворот в зоогеографии совершило водохранилище, подпертое плотиной Щербаковской гидростанции на Волге, — «Рыбинское море». В этом огромном новом озере развелось множество рыбы — щуки, окуня, леща и особенно плотвы. К тем породам рыб, которые и раньше обитали в Волге, Мологе и Шексне, прибавились новые: из северных водоемов сюда переходят озерный сиг, ладожская корюшка, белозерский снеток, северная нельма — белорыбица. А рыбы, привыкшие к жизни в текучей воде, исчезли — шекснинская стерлядь, подуст и голавль. Реже стали встречаться жерех и чехонь.

В новых водохранилищах ценные породы рыб разводятся искусственно. В «Рыбинское море» выпущено несколько вагонов сазана, ряпушки, зеркального карпа. На берегах сложились рыболовецкие колхозы; они применяют здесь морские сети и неводы. Рыбаки на катерах выходят для глубинного лова «в открытое море», к главным косякам крупной рыбы.

Заселяют новой рыбой и «Цимлянское море».

На берегах новых водохранилищ родится новый мир пернатых. У «Рыбинского моря», например, при перелетах надолго задерживаются лебеди, кулики, несметные стаи уток. Оседают гагары, впервые гнездятся гуси. Поселились белые цапли. Водоплавающая птица привлекает в эти места орланов и беркутов.

Новая география животного мира — одна из важных сторон новой географии страны.

ЗАПОВЕДНЫЕ МЕСТА

Реконструкции животного мира, перегруппировке животных на обширных пространствах Советской страны способствует сеть заповедников.

Знала заповедники и старая Россия, но их было немного, и назначение их было далеко от науки и хозяйства.

Беловежская пуща, в которой водились зубры, последние в Европе дикие быки, была объявлена заповедной. Но сделано это было не в интересах науки: пуща стала местом царских охот. Редких животных там берегли, чтобы уничтожать. В 1897 году, например, за несколько дней царской охоты было убито 36 зубров, в 1900 году — 40. В некоторых долинах Северного Кавказа стрелять кабанов, косуль и оленей возбранялось — здесь охотилась царская фамилия. В южных степях Украины создал свой заповедник богатый меценат Фальцфейн. Был учрежден еще Лагодехский заповедник в Закавказье. Вот и все.

В Советском Союзе работа по охране природы приняла широчайшие размеры. Начата она по указанию Ленина. Первый советский заповедник — Астраханский — был учрежден в 1919 году. Затем в 1920 году второй — Ильменский. А сейчас у нас десятки заповедников с общей площадью в полтора миллиона гектаров.

Заповедники созданы во всех географических зонах, различающихся своим ландшафтом, своим животным и растительным миром. А кроме того, имеется много заказников, где охота запрещается на определенный срок.

Заповедные земли есть на крайнем севере и на крайнем юге.

На островах у мурманского берега охраняются гаги — едва ли что есть теплее пуха, которым эти птицы выстилают себе гнезда. В Кызыл-Агачском заповеднике на юго-западном побережье Каспия зимуют миллионы перелетных птиц Крайнего Севера; они покрывают там сплошь всю землю и всю отмель, которая образовалась от снижения уровня Каспия. Одним выстрелом можно убить десятка два птиц, но их не бьют. Помня о промыслах жителей Севера — коми и ненцев, азербайджанцы тщательно оберегают южные птичьи зимовки.

^{Заповедники.}

Заповедники есть у нас и на крайнем западе и на далеком востоке. В Беловежской пуще, на польской границе, среди первобытного леса живут зубры, в Сихотэ-Алинском, около Японского Моря — тигры, пятнистые олени и изюбры, растет редкий женьшень.

Есть у нас заповедники и на горных хребтах и на равнинах. В Кавказском заповеднике — среди гор, густых лесов и бурных рек — живет тур, в Крымском — благородный олень и муфлон, в Аксу-Джабаглинском на Тянь-Шане — архар. В «Аскания-Нова» на украинской равнине недалеко от Каховки охраняются антилопы и страусы, лошадь Пржевальского и африканские зебры.

В Ильменском заповеднике на Урале — естественный музей редчайших минералов. В Дарвинском заповеднике на «Рыбинском море» — новые заливы, новые острова, новые стоянки перелетных птиц. В Репетекском — своеобразная природа песчаной пустыни. В Воронежском — плотины и хатки, сооруженные бобрами. В Астраханском — цветы лотоса. В заповеднике «Денежкин камень» — зверек кидас, помесь куницы и соболя. На Бадхызе в Туркмении — только здесь сохранившиеся куланы — дикие ослы. В заповеднике «Столбы» под Красноярском — колоннада причудливых скал.

Тебердинский на Кавказе, Мордовский на Средней Волге, Гасан-Кулийский в Туркмении, Горно-Лесной за Ташкентом… Все это только крупнейшие заповедники. Существует еще множество мелких: девственные «Стрелецкая степь», «Хомутовская степь» и «Михайловская целина» на Русской равнине, водопад Кивач в Карелии, «Кедровая падь» около Владивостока, «Тигровая балка» на Пяндже…

Под Москвой, около станции Лобня, есть озеро Киово, куда ежегодно слетается до ста тысяч речных чаек. Много чаек здесь было окольцовано, и оказалось, что эти киовские чайки с алюминиевым колечком, на котором написано «Москва», зимой долетают до Африки.

По сравнению с другими странами в СССР у заповедников особый принцип работы. Не случайно сказано — «работы». Советские заповедники работают.

И за границей существуют заповедники. Крикливыми рекламами заманивают туда скучающих буржуа, увеселяют разными аттракционами, возят по отелям, фотографируют вместе со зверями.

У нас — другое дело. Не пассивное изучение, но активное воздействие на природу. Не только наблюдение, но и эксперимент, научный опыт. Не бессмысленное развлечение, а здоровый и полезный отдых туристов-трудящихся.

В Советской стране отказались от невмешательства в природу заповедников, зная, что в ходе изменения земного ландшафта мощной силой выступает труд человека. Фетиш неприкосновенности природы разрушен.

На Дальнем Востоке, например, создан Супутинский заповедник. Он расположен на склонах хребта Да-Дянь-Шань, того самого, описанием которого Арсеньев начал свою книгу «В дебрях Уссурийского края». В других местах уссурийские леса уже сильно разрежены, но в заповеднике они сохранились нетронутыми. До последнего времени здесь открывали еще не описанные виды насекомых и растений.

На поляне — в глубине дремучего леса — стоят домики ученых. В глубине неприкосновенного леса, как бы в самом чреве природы, живут ее исследователи — зоологи, ботаники.

Научные работы в заповеднике помогают решать важную проблему: «Уссурийская тайга как производительная сила».

Дальний Восток — край меда. Он богат медоносами; здешние пчелы не болеют гнильцой и умеют работать в непогоду. На лучших колхозных пасеках брали по полпуда меда с улья за день. Основной медонос здесь — амурская липа. Она цветет через год. Но и в год цветения до июля пчелы голодны. Ученые нашли в уссурийских лесах много медоносных растений, которые легко включить в культуру и тем заполнить прорывы в медосборе.

На Дальнем Востоке сотни видов лекарственных растений. Ботаники изучают целебные корни, семена, плоды и листья и вводят нужные растения в культуру. Колхозному скоту в горных лесах нужен корм. Ботаники отыскали больше сотни диких кормовых растений и химическим анализом установили, какой состав леса и травяного покрова наиболее пригоден для коровы, какой — для лошади.

У одного лишь кедра здесь около двадцати короедов, они буравят ходы до сорока сантиметров длиною. На срубленное дерево в первые же три часа налетает чуть не двести жуков. Чтобы обезопасить лес, зоологи изучают вредных насекомых.

Чтобы подготовить сбор масел, которыми богаты эфироносы уссурийских лесов, проводят опыты по перегонке душистых листьев, почек, цветов и растений.

Это заповедник. И натуралистам заповедника, любителям природы, жалко зря срубленного дерева, спаленной травы, убитого зверька. Но они стремятся совсем не к тому, чтобы любимая тайга жила сама по себе, независимо от людей. Их упорный и нелегкий труд подчиняет тайгу советскому человеку, советскому хозяйству.

Заповедник «Аскания-Нова» на Украине работает над улучшением пород домашнего скота, над одомашниванием диких животных. Здесь выведены зубробизоны, близко подошедшие к типу чистого зубра. Выращены животные, близкие к туру.

На «Семи островах» у берега Мурмана стали выводить птенцов гаг в инкубаторе.

Воронежский заповедник впервые научился размножать бобра в неволе.

В Бадхызском заповеднике пытаются одомашнить кулана. В Печоро-Илычском и Приокско-Террасном заповедниках ведется работа по одомашнению лося.

В Дарвинском заповеднике на «Рыбинском море» привлекают водоплавающих птиц — выводят серых гусей из яиц, доставленных из дельты Волги; устраивают утиные дуплянки и искусственные гнезда; расчищают песчаные косы; для увеличения корма вводят новое для края водяное растение — канадский рис; непрерывно истребляют волков, забегающих из окрестных мест.

Заповедники СССР — это опорные точки восстановления и освоения богатств животного и растительного мира.

У нас заповедники не только хранители ценных растений и животных, не только места отдыха и просвещения, но и научные учреждения, решающие задачи народнохозяйственной важности.

Поэтому так велика их роль в изменении географии животного и растительного мира.

УЛУЧШЕНИЕ ЗЕМЛИ

Крестьянин плугом чертил сельскохозяйственную карту России. Пашня из века в век наступала на девственные земли, но географический контур ее ложился неравномерно и скупо.

Земледельцы, безоружные и разобщенные, не нашли сил для освоения трудных земель, вырвав у страны лишь ее лучшие клинья. Возделанные массивы перемежались гигантскими пустырями — землями, которые при правильной обработке могли бы стать плодоносными.

Пахарь оставил в стороне бескрайность тундры. С большими усилиями раскорчевывал он участки под пашню в полосе лесов, но в целом лесные подзолистые почвы были им использованы слабо. Он почти не посягнул на широкий пояс болот. Он не смог оросить много плодородных земель в пустынях. Тепло субтропиков пропадало даром. Полеводство с трудом выходило за рамки центральных и южных, главным образом черноземных, районов.

На крайнем юге обычно мешал избыток тепла при недостатке влаги; на севере — избыток влаги при недостатке тепла.

Громадные просторы плуг оставил нетронутыми, — в пределах же обжитой территории малоземелье и голод нередко заставляли русского крестьянина из-за лишнего пуда зерна сводить последний лес.

Великую силу дала нашему народу социалистическая революция — великую силу коллективного труда, преобразующего и обновляющего мир. Не безоружный хозяин-одиночка и не хищный стяжатель благ, создаваемых чужим трудом, работает у нас на земле, а крепкая и сплоченная семья людей, свободных от гнета и вооруженных машинами. Мощью коллективного труда советский народ преображает познаваемую им природу, изменяет ее, вызывает к жизни неисчислимые богатства, лежавшие под спудом. Смело распахивает он новые земли, меняет границы сельскохозяйственных растений, заставляет свои поля приносить все более высокий урожай. Он ломает старую географию, возделывает трудные земли, вчерашние пустыри.

Много за годы советской власти поднято у нас целины, много выкорчевано кустарника, осушено болот, орошено пустынь.

На карте контур пашни сильно расширился, особенно в восточных районах. Общая посевная площадь по сравнению с дореволюционной выросла примерно в полтора раза. Это все равно, что заново распахать и засеять всю площадь Украины, самого большого после РСФСР государства Европы.

Взгляните на север, где лежит полоса лесов.

Корчевальные машины рвут пни из земли. И вот гарь, искалеченная корнями деревьев, расчищена.

Нож кустореза окашивает молодые деревья. Сучья сжигаются. Леса нет. На его месте простирается поле, обогащенное золой.

Гусеничный трактор ползет по частому кустарнику, ломает его, пригибает к земле. Тяжелый плуг переворачивает земляные пласты, раскалывает пеньки и рассекает древесные корни. Кустарник высотой с человеческий рост запахан со всеми ветками и листьями, земля готова принять семена пшеницы.

Взгляните на крайний юг, где лежит полоса пустынь.

На автомобилях движутся по выжженной солнцем безводной равнине экспедиции почвоведов, ирригаторов; они составляют планы орошения пустынь.

Экскаваторы шеренгой выстроились вдоль будущего канала. Они вздымают свои руки-ковши, переносят землю, открывают путь воде.

Тысячи людей дружно работают кетменями, строят или очищают оросительные каналы там, куда еще не пришла машина.

И вот уже бежит вода, увлажняет почву — пустыня превращается в хлопковое поле, в виноградник, в сад.

Посмотрите на восток. В степях Сибири, в Северном Казахстане колонны тракторов поднимают целину и залежь. Миллионы гектаров нетронутой земли, заросшей ковылем или пыреем, превращаются в пашню…

Новые земли осваиваются, а старые улучшаются.

Во многих местах России почвы были испорчены старыми хищническими способами земледелия. Поля почти не знали правильных севооборотов, мало видели минеральных удобрений. Навоз — и тот в отсталой деревне иной раз оставался гнить где-нибудь за хлевом. Да и немного было навоза из-за слабого развития животноводства в земледельческих районах.

Земля истощалась, «выпахивалась».

Советские люди приступили к исправлению почвенного покрова страны. Труд и наука могут превратить бедные земли в богатые. Ведь «плодородие вовсе не есть такое уж природное качество почвы, как это может показаться: оно тесно связано с современными общественными отношениями»; так сказано у Маркса.

Плодородие земли зависит, в частности, от глубины вспашки. Глубокой вспашкой, как и другими мерами, мы окультуриваем почву.

Но везде пахать на одну глубину было бы неправильно. Глубину вспашки всякий раз сообразуют с местными условиями.

Окультуривание почвы идет на огромных пространствах и не только в наиболее распаханной черноземной полосе. Более глубокий пахотный слой создается и в нечерноземной зоне. Разрабатываются меры по коренной переделке подзолистых почв.

В нечерноземной полосе, особенно в поймах рек, лежат луговые земли с общей площадью в десятки миллионов гектаров. Луга эти могут давать прекрасный корм для молочного скота. Ведь именно на заливных лугах сложилась у нас, скажем, знаменитая холмогорская порода коров. Но луга в большинстве районов покрыты кочками, поросли кустарником и заболочены.

Партия и правительство организуют быстрый подъем животноводства, а он невозможен без укрепления кормовой базы. Чтобы кормовую базу расширить, нужно в ближайшие годы провести огромную работу по улучшению лугов и пастбищ. Для этого государство создает луго-мелиоративные станции, оснащенные разнообразными машинами. На лугах с помощью волокуш и других механизмов и приспособлений срезают кочки, кусторезами, а в последнее время и с помощью химических средств, уничтожают кустарник. Заболоченные участки осушают. Во многих местах подкармливают луга удобрениями, перепахивают, засевают лучшими травами.

На полях северо-запада — под Псковом, на Валдае, в Прибалтике, в Карелии — идет очистка полей от валунов, оставленных ледником. В тех местах встречаются поля, где число крупных и средних камней на гектаре превышает тысячу. Большие валуны трактору при вспашке приходится обходить, вокруг камня разрастаются сорняки и портят поле, А мелкие камни, скрипя и скрежеща под лемехами тракторного плуга, быстро их тупят: каждый лемех, вспахав гектар такого поля, оставляет в земле до двухсот и больше граммов металла. Передовые МТС и колхозы дробят валуны и засыпают в ямы или свозят к дорогам. Эти гранитные камни могут итти и на покрытие шоссе и на строительство. В Прибалтике из валунов, скрепленных цементом, сооружено немало построек, они обладают необычайной прочностью.

С каждым годом все больше вносим мы в почву минеральных удобрений. Их вырабатывают новые первоклассные заводы. Но все же удобрений производим мы пока меньше, чем следовало бы.

Почву улучшают внесением не только минеральных, но и органических удобрений — прежде всего навоза. Применяется торфование почв, особенно в нечерноземной полосе. А запасы торфа в нечерноземной полосе неисчерпаемы.

Кроме прямых удобрений, дающих почве новые питательные вещества, применяются и косвенные удобрения, которые развязывают питательные вещества, уже находящиеся в почве.

Подзолистые почвы лесной полосы обладают излишней кислотностью. В кислой почве мало бактерий, необходимых для жизни сельскохозяйственных растений. Чтобы устранить кислотность почв нечерноземной полосы, их нужно известковать, причем внесение извести должно сочетаться с введением травопольного севооборота, удобрением и правильной обработкой почвы.

Известкование почв развернулось в нашей стране с победой колхозного строя. Но проводится оно пока еще недостаточно, лишь в передовых колхозах.

С кислотностью почв приходится бороться на севере, в нечерноземной полосе. А на юге, в сухих степях и полупустынях, напротив, урожаи снижает излишняя щелочность почв.

На больших пространствах полупустынь серыми пятнами среди более плодородных почв разбросаны солонцы. Наличие вредной для растений соды и сильной щелочи — поглощенного натрия — делает солонцеватую почву бесплодной — там растут лишь солянки да лебеда. Твердую, глыбистую землю солонцов трудно вспахать и еще труднее вырастить на ней урожай.

Между тем солонцы можно обезвредить. Пути к этому указали русские ученые. Главный путь — обработать почву гипсом, размолотым в муку. Гипс уничтожает соду и поглощенный натрий. Несколько лет труда и забот — и солонцеватые почвы не зияют на поле бесплодными пятнами.

Солонцеватые почвы перестанут быть бросовыми. Они принесут хороший урожай.

Гипсование солонцов началось в нашей стране только в советские годы. Оно ведется на Украине, на юге Заволжья, в предгорьях Киргизии и Южного Казахстана. Тысячи гектаров земли уже «вылечены». Но работы еще очень много впереди.

Площадь торфования, известкования и гипсования пока еще сравнительно мала, если сравнить ее с огромными размерами страны.

В пустынях встречаются почвы уже не солонцеватые, а засоленные. Но и с ними при определенных условиях борьба вполне возможна.

В Средней Азии и Азербайджане с излишней засоленностью почв ныне борются с помощью правильного орошения, промывок, дренажа и других мер. Зачастую засоленность почв там — вторичная, вызванная самим человеком. Избыток оросительной воды поднимает уровень грунтовых вод, они по капиллярам поднимаются наверх и, испаряясь, оставляют соль у поверхности почвы. Вот эту-то засоленную землю у нас и промывают.

После удачной промывки весь ландшафт изменяется. С опреснением грунтовых вод исчезают солянки, начинают хорошо расти деревья, не говоря уже о главном: на возделанных полях созревает высокий урожай хлопка и люцерны.

Побеждая трудности, преодолевая преграды, наши люди возделывают землю, создают новую карту земледелия. Эта карта рассказывает о подъеме культуры сельского хозяйства во всех краях нашей Родины, о плановом освоении мест, ранее пустых и бесплодных.

Мы будем повышать урожайность на существующих полях. А вместе с тем создадим много новых полей.

Понятие «бросовые земли» со временем будет уничтожено.

Работа по широкому освоению новых земель в нашей стране еще далека от завершения.

Земельные богатства Советского Союза громадны. Они таят в себе огромные резервы производительности. В 1939 году распаханность земель в СССР, сильно колеблясь от одной природной зоны к другой и достигая максимума в черноземной зоне, в среднем составляла около десяти процентов, а площадь посева достигала лишь шести с половиной процентов. Это значит, что, приложив труд для освоения менее доступных земель на далеком востоке, холодном севере и маловодном юге, мы сможем во много раз увеличить производство сельскохозяйственных продуктов. Целина и залежь восточных районов, плодородные сероземы еще не полностью орошенных пустынь, заболоченные луга подзолистой полосы, огромные пространства горных склонов — все это ждет человеческих рук.

Много еще предстоит работы, и нелегкой. Нужно строить дороги, налаживать водоснабжение, создавать новые машинно-тракторные станции и совхозы, готовить механизаторские кадры… Все это уже делается. Со временем мы возьмем от земли все, что она сможет дать.

Советский человек не только подчинит обширные земли задаче непрерывного увеличения производства. Он украсит родную землю новыми садами, всюду приведет ее в порядок, искоренит на ней еще встречающиеся кое-где следы небрежности и запущенности. На всем пространстве своей любимой Родины воплотит он слова Мичурина: «Наша страна и внешне должна быть самой красивой страной в мире!»

ВОДУ С ПОЛЕЙ

Влаги полям нужно в меру. Но в нашей стране есть области, где вода в избытке, и есть области, где ее недостает. Около Батуми выпадает 2 500 миллиметров осадков в год, в Белоруссии — 600, в Заволжье — 300, в низовьях Аму-Дарьи — 80… При этом на теплом юге влага испаряется быстро, на холодном севере — медленно. Есть места, где испарение слабое и осадки обильны; есть места, где испарение сильное и дожди редки.

«Много воды — жди беды» — эта пословица родилась на севере. А на юге жила примета: «Увидевшего во сне воду ожидает удача».

Влаги полям нужно в меру. И в нашей стране изменяют водный режим районов: в одних местах осушают болота, в других — орошают пустыни. Осушенные и орошенные площади по размеру у нас примерно одинаковы.

На севере, где испарение меньше осадков, лежит пояс болот. Он тянется с перерывами от Белоруссии через всю страну до Дальнего Востока. Вода застоялась на водоразделах и в низинах, затруднила воздуху доступ в почву, приостановила деятельность полезных бактерий. На болотах растут осока да мох. Эти земли непригодны для посевов и дают плохое сено.

Осушением можно отобрать у болот десятки миллионов гектаров под пашню, под луга. Но дело не только в количестве земли, а и в ее качестве. Осушенные торфяники богаты перегноем и органическими остатками и потому по плодородию иногда не уступают черноземам. Урожаи на осушенных болотах, как правило, значительно выше, чем на минеральных почвах.

При советской власти в нашей стране развернулись огромные осушительные работы. Колхозы стали собирать богатые урожаи там, где раньше под ногами хлюпала вода. За годы одной лишь первой пятилетки у нас осушили больше болот, чем в царской России за весь девятнадцатый век. Но это было лишь началом переделки земного покрова страны.

^{Основные районы осушения и орошения.}

Осушительные работы с каждым годом расширяются. Площадь пашен и лугов, отвоеванная у болот, непрерывно растет. В пятой пятилетке осушенная площадь в СССР должна увеличиться на 40–45 процентов.

Но дело не только в росте осушенной площади.

Еще недавно осушение понимали буквально; согнать с поля воду — и все. Между тем этого еще недостаточно. Конечно, излишнюю воду нужно отвести. Но бывает и так: сейчас воды на поле слишком много и она вредна для растений, а завтра создадутся условия засушливости и воды станет не хватать. Задача не в том, чтобы раз и навсегда убрать воду, а в том, чтобы установить на полях правильный водный, воздушный и пищевой режим для растений. Поступление влаги нужно сознательно и умело регулировать, поэтому теперь строятся не только каналы, по которым вода стекает, но и шлюзы на каналах, водохранилища на реках, чтобы воду, когда надо, направлять на поля. Освоить в наши дни болотный массив — значит создать сложную систему гидротехнических сооружений, подчиненную в своей работе воле человека и строго согласованную с определенной системой агротехники. Подход к осушению болот углубился.

Изменилось и другое. Работа по осушению болот сейчас почти полностью механизирована. Экскаваторы расширяют и спрямляют реки, ускоряют их сток; применяются экскаваторы не только на гусеничном ходу, но и на понтонах. Канавокопатели вспарывают землю, оставляют позади себя прямые и ровные рвы; в особо топких местах канавокопатели передвигаются на болотной лыже… Машины создают на полях сеть каналов. Но ведь и вспахивают, обрабатывают поля у нас тоже машины, и сеть каналов им сильно мешает. К тому же каналы занимают много места, на их бровках вырастают сорняки. Поэтому сейчас стремятся число открытых каналов свести к минимуму, сделать их сеть как можно реже. А между открытыми каналами на глубине около метра особой кротовой машиной прокладывают дрены — подземные ходы для стока воды.

Так идет «интенсивное» осушение болот — отвод не только поверхностных, но и грунтовых вод. Интенсивного осушения царская Россия почти вовсе не знала.

Осушительные работы ведутся комплексно: они дают не только новые пашни и луга, но еще и новые водные и сухопутные дороги, новые рыбные хозяйства, новые торфоразработки. Сообща работают мелиораторы, гидрологи, лесоводы, агрономы, ихтиологи. Объединить их работу, сделать ее рациональной, во всех деталях продуманной можно только в стране, живущей по единому плану.

До революции осушенные площади отводились под луга и покосы. Теперь колхозы и совхозы все чаще засевают их коноплей, овощами, рожью, льном, кормовыми культурами.

На осушенных землях плохо шли зерновые культуры. Теперь доказано; внесение в почву меди быстро повышает урожаи зерна.

Главный район осушительных работ — Белоруссия. Болотами занята примерно четверть ее площади.

А в Белоруссии самое болотистое место — Полесье.

Полесье распространяется на всю южную часть Белоруссии и крайний север Украины. Оно занимает треугольник Могилев — Брест — Киев. По этой большой корытообразной низине с запада на восток к Днепру медленно течет, с обеих сторон собирая речки, извилистая Припять.

^{Важнейшие районы осушительных работ.}

Когда-то эти низменные места прилегали к краю ледника, и талые ледниковые воды смыли сюда много песку. А песок склонен скапливать воду под собой. И вода не перестает подтекать: она по руслу речек все время спускается с окрестных поднятий, с «плеч Полесья». Да и дожди тут обильны. Ясно, что Припять не успевает сливать в Днепр эту избыточную воду. Грунтовые воды стоят высоко и заболачивают местность.

Среди болот на песчаных холмах растут сосновые боры. Много озер с топкими берегами. Низины поросли камышом. Весной при половодье болота во многих местах сливаются в сплошное водное пространство, и от деревни до деревни, которые расположены на песчаных «островах», ездят на лодках.

Полесье было самым бедным углом старой Белоруссии. Здешние места давали скудную осоку да лыко для лаптей. Мало того, что урожаи на полях были низкие, — они на две трети уходили к пану. Забитый полещук с гноящимся колтуном в волосах всегда был нищ и голоден. О тех временах кое-где говорят названия деревень — Глуховичи, Гнойное, Короеды, Бесхлебичи…

До революции в белорусском Полесье работала мелиоративная «экспедиция генерала Жилинского». Тогда дело свелось к осушению части помещичьих лугов и прорытию нескольких магистральных каналов — крупные промышленники сплавляли по ним лес. Крестьяне осушенной земли не увидели, хотя все работы выполнялись их руками.

Теперь полещук-колхозник не знает нищеты и забыл про колтун. Много болот уже осушено. Где были вязкие, безлюдные дебри с туманами, тучами комаров, гнилым болотным воздухом — ныне твердая, просохшая земля. Колхозы, электростанции, пеньковые заводы, больницы, школы, дороги — там, где была непроходимая топь. Созданы совхозы с тысячами гектаров посева — самые крупные из всех сельскохозяйственных предприятий, существовавших когда-либо на осушенных болотах.

Советское государство тратит на осушение земель большие средства. Созданы особые машинно-экскаваторные и машинно-мелиоративные станции. При машинно-тракторных станциях есть мелиоративные отряды. Заводы производят целый набор сложных болотных машин.

А навстречу этой государственной помощи идет могучее народное движение.

Много земли в Полесье осушено самим населением. Накануне войны по почину колхозов Люб а некого района Бобруйской области на осушение болот, на раскорчевку леса и кустарника вышли тысячи колхозников — и не только в Белоруссии. Планы работ обсуждались на общих собраниях. Колхозы, бригады соревновались друг с другом.

На осушенных болотах Полесья передовики сельского хозяйства собирают по 30–40 центнеров зерна с гектара, по 600–700 центнеров овощей. Еще до войны полесские колхозники получили немало золотых и серебряных медалей на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке. И, несомненно, еще больше получат. Многим передовикам присвоено звание Героя Социалистического Труда — например, колхознице Евдокии Кухаревой. Она собрала свыше 30 центнеров озимой ржи с гектара в Василевичском районе, а ведь это недалеко от Мозыр, в середине Полесья. Не так давно в Мозыре проводилась выездная сессия Президиума Академии наук Белорусской ССР, посвященная освоению Полесья. На этой сессии с докладами наряду с академиками выступали и колхозники.

Но болот в Полесье пока еще гораздо больше, чем осушенных полей, хотя осушение идет непрерывно.

Накануне Великой Отечественной войны был принят пятнадцатилетний план осушения всего Полесья. Нападение гитлеровцев помешало его осуществлению. Сейчас разрабатывается новый план осушения Полесья — с учетом последних достижений советской науки и техники.

Это будет план широчайшего гидротехнического строительства, охватывающего всю Полесскую низменность. У болот отнимут 3–4 миллиона гектаров. Сток воды перехватят системой крупных водохранилищ в верховьях притоков Припяти. Главный водоприемник — реку Припять углубят и выпрямят. Четыреста речек ускорят свой бег. Наружные каналы и подземные дрены пронижут все Полесье. С помощью шлюзов будет строго регулироваться не только водный режим больших пространств, но и отдельных полей. Водное регулирование, применение нужной агротехники и удобрений, полная механизация работ, комплексность в использовании природных богатств — все это в своем сочетании даст необычайный рост производительности и превратит Полесье в один из самых продуктивных районов сельского хозяйства в нашей стране. Сбор зерна увеличится более чем на сто миллионов пудов, в несколько раз возрастут сборы конопли и овощей, укосы трав, продукция животноводства. Появятся большие сады и виноградники. Станет культурным лесное хозяйство, разовьется рыболовство, улучшатся водные пути. С помощью торфования и удобрения будут освоены ныне голые пески. Разрастется и промышленность — мясокомбинаты, консервные, сахарные, маслобойные, канатные заводы, возникнет торфохимия, включая производство жидкого топлива. Гидростанции на реках и каналах дадут этому возрожденному краю электроэнергию, помогут электрифицировать и хозяйство и быт.

Идут осушительные работы и в другом районе нашей страны, по своему происхождению и облику очень похожему на Полесье, — в Мещере. Это болотистая низина в междуречье Оки и Клязьмы от Рязани на юге до Владимира на севере. Роль самого главного водоприемника играет здесь левый приток Оки — река Пра, «мещерская Припять». Как и в Полесье, в Мещере — топкие, торфяные болота, тихие и извилистые речки, зарастающие озера, сосновые леса на песчаных берегах.

В Мещерской низменности и в прилегающей к ней пойме Оки, где в пору сенокоса травостой местами достигает почти человеческого роста, можно было бы прокормить массу молочного скота. Но луга здесь в большинстве сильно запущены.

В последнее время луго-мелиоративные станции и колхозы начали в пойме Оки и в Мещерской низменности большую работу по осушке. В колхозах уже увеличиваются укосы, множится поголовье окота, его продуктивность растет.

Недалеко крупнейший потребитель — Москва, и пойма Оки вместе с Мещерой должна стать для столицы важным источником молока, масла, овощей.

Вблизи Москвы уже в значительной мере осушена другая пойма, меньшая по площади, но столь же благодатная — Яхромская. Река Яхрома, приток Сестры, течет в зоне канала имени Москвы, около Дмитрова. Пойма этой реки — дно бывшего озера, куда с окрестных холмов смыто из почвы много ценных веществ. Но когда пойма была заболочена, с нее снимали лишь укосы плохого осокового сена.

Теперь извилистая Яхрома, водоприемник этой местности, на протяжении более двадцати километров спрямлена, расширена и углублена. Уровень воды в ней упал на метр с лишним, весной река уже, как правило, из берегов не выходит. По каналам в углубленное русло реки стекает с полей излишняя вода. А вокруг поймы проведены «ловчие каналы» — они не пускают на осушенные поля воду с окружающих холмов. Осушенная Яхромская пойма еще недостаточно освоена. Но и сейчас колхозы собирают там богатые урожаи капусты, моркови и сеяных трав. Травы идут на корм скоту, а овощи отправляются в Москву.

Примерно также создается продовольственная база под Киевом. Выше Киева в Днепр справа впадает река Ирпень, а ниже Киева слева — река Трубеж. Вдоль обеих рек тянутся плодородные, но заболоченные земли. Ирпенская пойма в значительной мере осушена, развертывается осушение поймы Трубежа. Где были зыбкие болота, поросшие ольховым кустарником и грубой травой, где застаивалась ржавая вода, теперь выращиваются картофель и овощи.

В Западной Сибири идут осушительные работы в Барабинской степи. Бараба богата травами. Коровы дают здесь молоко с большим содержанием жира. В Барабе-то и сложилось знаменитое сибирское маслоделие. Но Бараба — это плоскость, почти лишенная стока, и поэтому сильно заболоченная. Работа по осушке идет здесь, как и в других районах нашей страны, с применением целого парка различных машин.

Осушаются болотистые земли и в других местах страны — в Прибалтике, на Олонецкой равнине в Карело-Финской республике, в котловине озера Неро — возле Ростова Ярославского, под Биробиджаном, у озера Ханки. Да и почти все земледелие Крайнего Севера основано на осушенных болотах. В Прибалтике осушаются не только поля и луга, но также и леса.

Есть заболоченные земли и на юге, хотя их там меньше, чем на севере.

Поймы на юге обычно называются плавнями. Плавни еще ценнее северных пойм, потому что плодородие их почв усилено обилием тепла и солнечного света.

На Северном Кавказе осушаются Кубанские плавни. На протяжении многих километров их оградили от разливов реки прибрежными валами. Тысячи гектаров земли, ранее малярийной и бесплодной, уже оздоровлены и засеяны рисом.

Осваиваются плодородные плавни Днепра и Днестра. Вырубается затопляемый при наводнениях лес, удаляются тростник, осока и рогоз, возводятся валы, разбиваются плантации овощей и риса, Земля эта, если ее как следует возделать, даст баснословные урожаи. Значительная часть молдавской консервной промышленности основана именно на плавневом овощеводстве.

Развернулось освоение Волго-Ахтубинской поймы. Эта местность, зажатая между Волгой и ее протокой Ахтубой, протянулась почти на четыреста километров от Сталинграда до Астрахани. Пойма имеет десять-сорок километров в ширину. По обеим сторонам простирается полупустыня и пустыня, Бесчисленные протоки жилками пронизывают тучную долину, покрытую наносами плодородного ила и залитую лучами горячего солнца. Но без вмешательства человека пойма останется дикой: до конца июня она бывает покрыта разлившейся водой, а после разлива сразу попадает во власть засухи. От затопления волжскими протоками плодоносную землю нужно защитить земляными валами, а от засухи — искусственным орошением. Тогда она будет давать по три урожая овощей за одно лето, вырастит хлопок, рис, виноград. Надо обваловать, оросить и освоить эту нашу «нильскую долину».

С помощью машин у поймы отвоеваны десятки тысяч гектаров плодородных земель. Участки обнесены высокими и прочными валами, для которых не страшны самые бурные паводки. За валами создана оросительная сеть. Действует много насосных станций, подымающих воду на поля.

Коренным образом решит эту проблему Сталинградская гидростанция. Она урегулирует сток Волги и даст энергию насосным станциям.

В Закавказье, у Черного моря, лежит влажная, теплая Колхидская низменность. Из-за обилия осадков реки здесь часто выходят из берегов, тем более что наносы ила, принесенного с гор, повышают речные русла. Вода застаивается, гниет и отравляет душный воздух. Дикие заросли скрывают развалины древних деревень, вымерших от малярии.

Так пропадала четверть миллиона гектаров плодороднейших почв, способных давать по три-четыре урожая в год.

Сейчас в Колхиде осушено много тысяч гектаров. Реки обвалованы, болота пронизаны каналами, установлены насосные станции. Малярийные джунгли превращаются в район курортов и субтропических плантаций. Проведены новые дороги, Построены новые мосты. Выросли новые колхозные поселки — в них разместились переселенцы с гор. Колхозные гидростанции дали этим новым селам электрический свет.

Город Поти иногда затоплялся водою Риона. Теперь река, обрамленная валом, изменила свое русло. Ей указан новый путь — в обход города.

Вдоль полей и дорог в Колхиде высаживают миллионы саженцев быстро растущего эвкалипта.

После задержки, вызванной войной, работы в Колхиде развернулись вновь.

Люди творят новый здоровый и цветущий край. Он предусмотрен социалистическим планом. Перед грандиозностью проекта бледнеет проект осушения Флориды, некогда составленный магнатами Америки, да так и оставшийся неосуществленным.

БОРЬБА С ЗАСУХОЙ

Вдоль всей нашей страны протянулась засушливая зона — огромная область с двумя-тремя сотнями миллиметров осадков в год. Это юг Украины, Нижний Дон, Ставрополье, Среднее и Нижнее Поволжье, Южный Урал, Северный Казахстан, юг Западной Сибири.

Суха земля или сух воздух, а часто и земля и воздух вместе. Дышит жаркий суховей, обжигая растения. Надвигается мгла, несущая мириады горячих пылинок. Под воздействием суховея и мглы поля чахнут, снижают урожай, а иной раз и вовсе его теряют.

Засуха была вечной бедой России. Общая засуха повторялась через несколько лет. Частичная поражала отдельные области страны ежегодно. В старой России засуха несла с собой народный голод, миллионы смертей. Судьба и жизнь крестьянина были в руках у погоды, своевольной и неумолимой.

Из последних шестидесяти лет засуха в Поволжье повторялась примерно двадцать раз, а четыре раза — в годы 1891, 1906, 1911 и 1921 — она была особенно тяжелой и вызывала голод.

Чтобы понять, почему так гибельна была засуха в старой России, почему приобретала она размеры национального бедствия, надо сначала взглянуть на карту. Полоса чернозема от Прута на западе до Оби на востоке — решающий район земледелия, но значительная часть этой полосы совпадает с районом распространения засухи. Засуха обрушивалась на житницу страны и потому была тягчайшим народным бедствием.

Но дело не только в географии. Власть природы была сильна потому, что человек был слаб — вот в чем главное. Раздробленное, мелкое крестьянство стояло перед лицом засухи безоружным, беспомощным. А от помещичьего государства оно не получало помощи ни для предотвращения засухи, ни для устранения ее последствий.

Засуха доставляет немало беспокойства и нам. Особенно сильно отзывалась она на земледелии в доколхозные годы. Кривая урожайности лихорадочно прыгала. Неустойчивость урожая держала единоличное крестьянское хозяйство под постоянной угрозой.

Чтобы уничтожить засуху, надо вступить в борьбу с климатом. Это было не по силам раздробленному крестьянству. Борьба с засухой должна вестись не вразнобой на отдельных участках, а по единому плану на громадных пространствах.

Такая борьба могла развернуться и действительно развернулась только после победы колхозного строя. Социалистическое государство, колхозное крестьянство противопоставили стихийной мощи природы могущество самого крупного в мире, механизированного планового сельского хозяйства. Наш народ смело вступил в борьбу с засухой, с вековым своим врагом.

В засушливой зоне колхозы, машинно-тракторные станции и совхозы применяют теперь самые передовые способы земледелия — строго продуманные севообороты, глубокую вспашку, удобрения, яровизацию. Спешат посеять и спешат убрать: опередить суховей — значит спасти урожай. Высеваются вновь выведенные засухоустойчивые сорта пшеницы. Идет смена сортов и культур: вводятся растения, которые меньше боятся засухи, — сорго, просо.

На огромном пространстве сельское хозяйство приводят в соответствие с климатом. А вместе с тем советский человек наступает на природу, ведет борьбу за другой, новый климат на полях.

Под яровой посев пашут, как правило, не весной, а с осени: земля лучше держит влагу. На полях ставят щиты, разбрасывают хворост, устраивают снежные валы и ледяные плотины, выращивают ряды — кулисы из подсолнечника. Так на миллионах гектаров задерживается снег, а следовательно, и влага. На полях создаются пруды и водоемы для орошения прилегающих участков.

Советский народ как бы стал сдвигать поля, страдающие от засухи, на сотни километров в другой климатический район, в менее засушливую зону.

Результаты всех этих работ сказались: в засушливой зоне земля стала давать более высокие урожаи, чем раньше. В 1940 году при очень неблагоприятных условиях погоды в Поволжье был получен урожай зерна почти в миллиард пудов. Это почти на треть превышает уровень 1913 года, который считался годом высокого урожая.

Так советские люди начали наступление на засуху. Враг ослаблен, но далеко еще не побежден. С ним приходится серьезно считаться и сегодня.

Большой урон нанесла нам засуха 1946 года. Она началась ранней весной в Молдавии, потом распространилась на Украину и Поволжье, охватила весь юг. Она была вызвана вторжением сухого воздуха из двух мест сразу — из Арктики и со стороны Азорских островов.

Такой сильной засухи не было в нашей стране полвека. Под Воронежем с конца апреля, когда посеяли яровые, и весь май не было ни одного дождя. Июнь принес осадков вдвое меньше, чем обычно, причем первый настоящий дождь, промочивший почву, выпал только в самом конце июня, когда хлеба уже созревали. В июле влажность воздуха еще больше упала. Дули сильные горячие ветры.

Засуха понизила урожайность, и мы собрали в 1946 году значительно меньше хлеба, чем в предшествующий год.

Но вот что важно: по размеру территории, пострадавшей от засухи, 1946 год превзошел памятный 1921 год и приблизился к чрезвычайно засушливому 1891 году. И все же сбор зерна в 1946 году был несравненно выше уровня 1921 года. Это значит, что засуха в нашей стране еще может причинить большой ущерб, но уже не может достичь размеров всенародного бедствия, как это не раз бывало в прошлом.

Засушливая погода была в ряде районов и летом 1954 года.

* * *

Борьба с засухой есть в то же время борьба с размывом и развеиванием почв — с их «эрозией».

Когда-то черноземная почва южных русских степей легко приносила большие урожаи. Но со временем она во многих местах «выпахалась», потеряла зернистую структуру, меньше стала задерживать влагу. Урожаи пошли вниз. Засуха летом повторялась все чаще и чаще.

Тает снег на полях, стекают весенние воды и сносят верхний, самый плодородный слой почвы. Идет дождь, бьет по земле каплями, разбивает частицы почвы и тоже смывает их, уносит. Дует ветер, метет, поднимает с земли пыль и развеивает ее далеко вокруг. Так природа, будто подпилком, стачивает пашню.

Бегут ручьи и обедняют почву. А бегут они быстро: ведь поля в центрально-черноземной лесостепи обычно покаты. В Курской области, например, более половины пашни лежит на склонах круче двух градусов. Бывает, что за весну с гектара смоет до 50 тонн почвы, а после ливней и больше.

Ручьи сливаются в крупные потоки и становятся уже не подпилком, а пилой: они «пропиливают» склон, рождают овраги. Овраг растет из года в год и, пока не превратится в неподвижную балку, протянется иной раз на много километров, сократив поля, разрезав дороги, понизив уровень грунтовых вод. Овраги испещряют нашу лесостепь, крадут у нас пашню. В Европейской части СССР оврагами занято около двух миллионов гектаров.

Старая Россия борьбы с оврагами почти не знала. Плуг крестьянина, стесненного малоземельем, сплошь разрыхлял дерновый покров, талые и дождевые воды почву легко размывали. На узких крестьянских делянках нельзя было соблюдать нужного направления борозд — часто они шли под уклон, облегчая быстрый сток воды и размыв почвы. Овраги множились и, поглощая пашню, росли, как растут морщины на лице старика.

В странах, где собственность на землю частная и хозяйство бесплановое, эрозия почвы становится страшным государственным бедствием. В условиях капитализма планомерная борьба с эрозией почв невозможна. Особенно разрушительна эрозия в степных районах США.

В конце прошлого века Докучаев писал: «Наша черноземная полоса, несомненно, подвергается, хотя и очень медленному, но упорно и неуклонно прогрессирующему иссушению». Он изучал эрозию почв и пытался противодействовать ей. Кое-где на юге начались было работы по укреплению почвы, но скоро остановились — «за отсутствием кредитов».

Лишь колхозы и совхозы смогли начать настоящую, планомерную борьбу с оврагами, с эрозией почв. Ведь борьба с этим бедствием была бы бесплодна, если бы не развернулась по единому плану на большой территории, если бы в ее основе лежало не стремление к общему всенародному благу, а своекорыстная забота о собственном земельном клочке.

Правильной обработкой полей, продуманным чередованием культур, введением удобрений придают почве комковатое, структурное строение, чем увеличивают просачивание воды в почву. По берегам оврагов насаждают древесные породы, корнями скрепляющие почву. Поперек склонов проводят небольшие валы, которые уменьшают разрушительную деятельность вод. Глубоко пашут зябь поперек склонов и тем сокращают силу весеннего стока. Выращивают на склонах заграждения из кукурузы, подсолнечника.

В Советской стране, в условиях социалистического сельского хозяйства, применяющего все достижения науки, эрозия почвы вполне устранима. Активное воздействие на природу мы можем осуществлять в огромных, невиданных ранее масштабах. Весь комплекс необходимых мер в наших руках. В природе все связано, и мы, советские люди, в силах воздействовать не только на отдельные грани многогранного явления, но и на все явление в целом.

Создавая на огромных пространствах структурную, рыхлую почву, мы сокращаем поверхностный сток воды, изменяем водный режим, исправляем природу.

Докучаев говорил, что нет тех цифр, какими можно было бы оценить силу и мощь нашего русского чернозема. Да, сам-три, сам-четыре, — какие же это цифры… Только теперь народ сможет в полную меру оценить те богатства, какими по праву владеет.

Важное средство борьбы с засухой и эрозией — полезащитные лесонасаждения.

В засушливой зоне на огромной территории — главным образом поперек господствующих ветров, поперек размываемых весенними водами склонов — советские люди ведут посев и посадку лесных полос. Их ширина в зависимости от разных условий колеблется в пределах примерно 10–60 метров. Деревья, выращенные в безлесной местности, сокращают на полях скорость ветра, уменьшают испарение. Они защищают поля от горячих, сухих ветров, замедляют таяние снега и сток весенних вод, утепляют озимые посевы.

Полосы проводят так, чтобы клетки между ними были достаточно просторны для работы сельскохозяйственных машин. Чтобы снег не нагромождался у полос сугробами, а более равномерно размещался по полям, полосы выращивают не слишком густые.

До войны у нас было посажено полмиллиона гектаров полезащитных полос, заложены тысячи лесопитомников. А сейчас работа развернулась еще шире.

В степной и лесостепной полосе Европейской части СССР создаются крупные государственные лесные полосы. В ближайшие годы намечено окончание работ по четырем государственным полосам. Две из них пройдут по рекам: вдоль Дона полоса Воронеж — Ростов (920 километров) и вдоль Северского (Северного) Донца полоса Белгород — Дон (500 километров). Другие две протянутся по водоразделам: между Хопром и Медведицей и между Калитвой и Березовой полоса Пенза — Екатериновка — Вешенская — Каменск (600 километров) и между Волгой и Иловлей полоса Камышин — Сталинград (170 километров). Кроме того лесные полосы с помощью государства целой сетью выращиваются на колхозных и совхозных полях.

В степи и лесостепи Европейской части СССР находится 120 миллионов гектаров колхозной земли. На этой площади могли бы поместиться вместе Англия, Франция, Италия, Голландия и Бельгия. И все это пространство со временем будет преобразовано.

А нужно помнить, что полезащитные леса создаются не только в Европейской части СССР, а и в других местах, например в обширных степях Сибири.

Преобразование природы изменит облик степи и лесостепи. Не будет больше «необозримой степи», «неоглядного горизонта»…

География нас учит: безлесная степь есть ландшафтная зона земного шара, нечто планетарное, незыблемое… А советские люди степь как безлесную ландшафтную зону у себя в стране уничтожат.

Лес станет непременной частью ландшафта новой, преображенной степи. Он длинными полосами протянется по полям, закрепит склоны оврагов. И леса эти будут состоять не только из дуба, ясеня, клена, сосны или лиственницы, но и из плодовых деревьев — яблони, груши, вишни…

Новая география юга уже создается. Массовое создание лесных полос в нашей стране началось сравнительно недавно, но есть отдельные места, где лесные полосы были посажены давно и уже успели вырасти. Там мы можем увидеть ландшафт будущего — тот ландшафт, который будет повсюду на юге.

Одним из таких образцов нового ландшафта стала известная Каменная степь — местность, где работает Институт земледелия черноземной полосы имени Докучаева.

Полвека назад, по указанию Докучаева, здесь, в юго-восточной части Воронежской области, близ водораздела Дона и Волги были заложены лесные полосы. Это был эксперимент гениального русского ученого. В Каменной степи часто свирепствовала засуха. Земля непрерывно иссушалась. Уже появлялась предвестница полупустыни — полынь. Это место Докучаев и избрал для наступления на засуху.

Лесные полосы, заложенные Докучаевым в Каменной степи, ныне выросли.

Урожаи зерна в Каменной степи за короткий срок удвоились. Но главное испытание было выдержано в 1946 году, как раз в том году, когда торжественно отмечалось столетие со дня рождения Докучаева. Его детище — Каменная степь испытала тогда тяжелейший удар. За май и июнь 1946 года в Каменной степи выпало вдвое меньше осадков, чем за те же месяцы в засушливых 1891 и 1921 годах. Разразилась засуха невиданной силы. Каменная степь оказалась в самом центре засухи, но осталась оазисом плодородия. Шелестели листья, дышала земля, колосился хлеб. Озимая пшеница дала по 100 пудов с гектара, озимая рожь — 90, яровая пшеница — около 70 пудов, в три-четыре раза больше, чем в тех окрестных местах, где лесных полос не было.

Ландшафт Каменной степи создан не стихийными силами природы, а разумной деятельностью человека.

Среди открытой, сплошь распаханной степи, как мираж, перед вами возникают прямые перекрещивающиеся полосы взрослого леса. Этих полос больше ста. Об их строй разбивается суховей жаркого лета, под их покровом весной задерживается снег.

Спуститесь к озерам, которые созданы на дне бывших оврагов. Там стаи гусей и уток. Склоны берегов поросли малиной и вишней. Смыв почвы и образование оврагов здесь давно прекратились.

На полях Каменной степи засуха побеждена.

Это значит, что мы можем победить ее и везде: к этому направлены усилия партии и правительства, народа.

Примерно тот же пейзаж, что в Каменной степи, создан в Ново-Анненском районе Сталинградской области, где есть колхозы с уже взрослыми лесными полосами. Взрослые лесные полосы есть и в других местах страны — например, в совхозе «Гигант» на равнине Северного Кавказа.

И тот благодатный пейзаж, который можно сейчас там увидеть, мы через несколько лет увидим везде в южных степях СССР. Деревья в степи посажены, они растут. И придет час — сомкнут свои кроны.

Лесонасаждение в СССР не ограничивается созданием полезащитных полос в узком смысле слова. На больших пространствах ведется облесение песков, в частности тех песчаных массивов, которые залегают по нижнему течению рек Волги, Днепра, Дона. На Балтийском побережье идет закрепление песчаных дюн с помощью сосны и черной ольхи. На огромном пространстве песчаные прибрежные пустоши покрыты рядами молоденьких, только что поднявшихся сосенок.

Точно такую же картину можно увидеть на известных Алешкинских песках в низовьях Днепра. Закрепление песков лесом идет здесь полным ходом. И пески, которые при самом незначительном ветре бывало вздымались в воздух, пылью неслись на поля, будут покрыты растительностью.

Леса на песках, полезащитные лесные полосы позволят смирить жаркие суховеи, повысить влажность воздуха, улучшить местный климат.

ВОДУ НА ПОЛЯ

Равнины Средней Азии лежат почти целиком в зоне пустынь. Рек там мало, и они стекают не в открытые моря и океаны, а на дно гигантской плоской чаши. Их вода минует землю, жаждущую влаги, и, впадая в замкнутые бассейны, выпаривается палящим солнцем.

Летом в Средней Азии обилие тепла, ясное небо и сухой воздух. Среди песчаных и солончаковых просторов много мест с плодороднейшей сероземной почвой.

Однако солнечное тепло, которым так богата Средняя Азия, служит нуждам народного хозяйства недостаточно. Это происходит потому, что на больших пространствах края совсем мало воды, а ведь именно вода дает возможность использовать солнечное тепло для возделывания растений. Бывает, что в пустынях не выпадает ни капли дождя за все лето.

Почва в пустынях Средней Азии летом сильно накаляется, куриное яйцо легко сварить в горячем песке, к поверхности земли нельзя приложить ладонь. Испарение там во много раз превосходит выпадение осадков!

Безводье заставляет рыть колодцы, и их глубина показывает, как сильна потребность в воде: в Кара-Кумах встречаются колодцы глубиной почти в 250 метров. На Востоке есть поговорка: «минарет — это колодец, вывернутый наизнанку». В данном случае минарет был бы равен по высоте семидесятиэтажному дому.

Еще сохранившиеся старинные туркменские названия некоторых наиболее маловодных урочищ весьма красноречивы: «Мозги плавятся», «Козы подохли», «Чорт не пройдет»…

Воды лишена, конечно, не вся Средняя Азия. Там есть районы, вполне обеспеченные влагой. Но эти обеспеченные влагой районы встречаются лишь местами — они лежат вдоль рек и орошаются искусственно.

На политом сероземе тополь становится взрослым за какие-нибудь пять-шесть лет. Могут расти и давать высокие урожаи хлопчатник, рис, виноград, кенаф, южная конопля, абрикосы, дыни, грецкий орех, инжир, цитрусы. Край таит в себе изумительную силу плодородия, но проявить ее он может лишь при искусственном орошении.

С давних пор оседлая жизнь замыкалась здесь в редких оазисах, изрезанных оросительной сетью.

У рек Средней Азии — обильный источник питания. Этот край разделяется резко на две части: на северо-западе простираются огромные равнины, а на юго-востоке поднимаются высочайшие горы. Горные хребты Средней Азии относятся к числу самых больших на земном шаре.

Десять миллионов человек живет на равнинах Средней Азии благодаря тому, что на Памире и Тянь-Шане падает снег, идут дожди.

Горные поднятия Средней Азии конденсируют на себе ту влагу, которая приносится далекими ветрами с Атлантического океана и из других мест. Снег, выпадающий в горах, сконцентрирован в мощные ледники, которых много и на Памире и на Тянь-Шане. На Памире находится одно из самых грандиозных оледенений земного шара, не считая Арктики. Здесь располагается самый большой из вне арктических ледников мира — ледник Федченко.

И вот вода, которая образуется в горах от выпадения дождей и таяния снега и ледников, стекает в виде рек. Эти реки и дают жизнь равнинной части Средней Азии. Если бы в Средней Азии не было гор, не было бы и рек, не было бы и оазисов среди пустыни.

Путь долог, но верен: снегопад в горах, таяние глетчера, мутный поток, сеть каналов — и, наконец, струйка, питающая хлопковый стебель.

При этом надо сказать, что таяние снежников и ледников в горах Средней Азии и связанное с ним увеличение стока в реках происходит в самое удобное для земледелия время — летом. Именно летом уровень среднеазиатских рек наиболее высок.

Советская власть застала Среднюю Азию отсталой полуфеодальной, колониальной страной. Тысячелетиями способ полива оставался все тем же. Плотины не знали цемента — реки ломали их, унося миллионы часов тяжелого людского труда. Крупных плотин на реках вовсе не строили. Каналы, созданные ручным трудом с помощью кетменя, были невелики, воду на поля зачастую поднимали чигири, то есть деревянные колеса с глиняными кувшинами, вращаемые верблюдами.

Карта запечатлела оросительные системы, перешедшие от далекого прошлого: веерообразный рисунок, извилистые каналы.

Орошение давало дехканину жизнь, но оно же подчиняло его баю и мулле: водой распоряжались они, а не дехканин.

Огромные площади оставались неорошенными. Ленин в дореволюционное время писал: «непригодным в значительной своей части этот фонд является в настоящее время не столько в силу природных свойств тех или иных окраинных земель, сколько вследствие общественных свойств хозяйства в коренной Руси, свойств, обрекающих технику на застой, население на бесправие, забитость, невежество, беспомощность».

Средняя Азия перед революцией поставляла хлопок на текстильные фабрики Центральной России, но эта хлопковая продукция Средней Азии была невелика. Текстильная промышленность России, как уже говорилось, половину хлопкового сырья приобретала за-границей.

За годы советской власти в Средней Азии произошли невиданные преобразования. На месте бывшей колонии царизма с бедным и бесправным населением выросли равноправные социалистические республики, входящие в Советский Союз.

Коренные изменения произошли и в деле орошения.

Дореволюционный закон отдавал земли, орошенные царскими властями в Голодной степи к югу от Ташкента, лишь «русским подданным всех христианских исповеданий», получившим удостоверение в том, что они имеют имущество «ценностью не менее как в одну тысячу рублей». Узбекам, рывшим каналы, платили по пятачку в день.

Советская власть провела земельно-водную реформу. Земля и вода у нас — общенародная собственность, Вода перестала быть средством эксплуатации. Она стала собственностью трудового народа, стала служить социализму.

Государство отпустило на ирригационное строительство крупные средства — и в виде денежных сумм и в виде машин, причем эти машины в большинстве были сконструированы специально для нужд Средней Азии. На полях Средней Азии сейчас работает свыше тридцати видов различных сельскохозяйственных машин.

Оросительные работы ведутся комплексно: не только создаются новые пашни, но и во многих местах строятся гидростанции, а иногда новые каналы служат и для судоходства. Комплексность работ обеспечена тем, что все отрасли хозяйства объединены общим планом.

Это было не только наступлением на пустыню, это было наступлением на старую жизнь. В 1921 году Ленин писал о Закавказье, где, так же как и в Средней Азии, применяется искусственное орошение: «Орошение больше всего нужно и больше всего пересоздаст край, возродит его, похоронит прошлое, укрепит переход к социализму».

Новое ирригационное строительство расширило посевные площади. Новая агротехника повысила урожайность. Сборы хлопка в несколько раз увеличились.

О подъеме хлопководства в среднеазиатских советских республиках говорит следующий факт: до революции средний урожай был 6–7 центнеров хлопка-сырца с гектара, как и сейчас в США. А в начале пятой пятилетки средний сбор хлопка с гектара в Средней Азии достиг 21 центнера. Такой урожайности хлопка нет ни в одной другой стране. В передовых колхозах лучшие мастера хлопководства собирают намного больше.

Во всех районах поливного земледелия СССР, в частности в среднеазиатских советских республиках, сейчас, согласно постановлению правительства, совершается переход на новую систему орошения. До сих пор каналы, подводившие воду к растениям, были постоянные. Они мелкой сеткой дробили земельные массивы и тем затрудняли механизацию сельскохозяйственных работ. Занимая много места, они сокращали площадь посева. Эта раздробленность орошаемой земли — след прошлого. В старину каждый род, каждый бек тянул от реки свой канал. Река Сох, например, имела 91 отвод, река Карсакпай — 370 отводов. Вскоре после победы колхозного строя была сильно обновлена межхозяйственная оросительная сеть, а до внутрихозяйственной сети дошла очередь теперь.

Постоянными остаются только главные — магистральные и распределительные — каналы, а более мелкие каналы заменяются временными. Их будут перепахивать вместе со всем полем. Замена постоянных оросителей временными даст возможность увеличить площадь посева и облегчит работу машин.

До 1950 года эту новую, более совершенную систему орошения применяли лишь некоторые передовые колхозы и совхозы. А ныне на нее переходит все советское поливное земледелие. Переход на новую систему орошения начался в 1950 году и должен быть закончен в пятой пятилетке.

В советском хлопководстве давно уже были в основном механизированы вспашка, сев, культивация. Были сильно механизированы и чрезвычайно трудоемкие работы по ежегодной очистке каналов от ила. Но до недавнего времени оставалась немеханизированной самая трудоемкая работа, венец всего хлопкового дела, — сбор хлопка.

Убирать хлопок осенью нужно быстро, чтобы волокно не испортилось. И к каждому кусту хлопчатника приходится подойти не один раз: не все коробочки лопаются сразу, в один день. А хлопковые поля в Средней Азии огромны — и они в огромном масштабе поглощали труд людей.

Теперь в Средней Азии развернулись работы по механизации уборки хлопка. Советские изобретатели создали для этого особые машины. Они производятся на заводах самой Средней Азии и все в большем числе поступают на поля.

Успехи орошения и хлопководства у нас велики. За годы советской власти орошаемая площадь возросла в полтора раза и достигла примерно шести с половиной миллионов гектаров. На карте обозначались новые каналы, реконструированные реки, поселения осевших кочевников, земли, ставшие обитаемыми и плодоносными.

Однако эти успехи недостаточны для страны, строящей коммунистическое общество. В стране должно быть изобилие всех продуктов, в частности и тканей. Чтобы достигнуть необходимого изобилия, страна должна увеличить производство хлопка подъемом урожайности и расширением посева. А чтобы расширить посев хлопчатника, надо оросить новые земли.

Наступление на бесплодные земли в СССР продолжает нарастать. Предстоит осуществление замечательных замыслов. Многие из них воплощаются уже сейчас.

* * *

Немало каналов проведено в Закавказье. Обширные земли ранее пустынных, сухих степей стали плодоносными.

В Грузии среди других оросительных систем создаются оросительные сооружения в Самгорской степи. Вода реки Иори выведена для орошения полей на сухом пространстве между Иори и Курой. Возле Тбилиси вода наполнила котловину «Соленых озер» и создала «Тбилисское море» — небольшое по площади, но очень нужное для этого многолюдного города, который раньше был лишен водоема для купанья и водного спорта.

В Армении на орошение идет вода высокогорного озера Севан.

В Азербайджане перед войной колхозники построили севернее Баку Самур-Дивичинский канал имени И. В. Сталина. Этот канал, идущий от границ Дагестана, скоро будет продолжен до Баку. Он перережет Апшеронский полуостров, даст орошение обширным маслиновым плантациям, садам, виноградникам и огородам, вдоволь напоит водой Баку.

В нижнем течении Куры и Аракса в Азербайджане простирается громадная низменность — плоская, выжженная солнцем: Мильская, Муганская, Ширванская, Сальянская, Карабахская степи. Летом климат здесь напоминает Египет. Поля и сады могли бы занять сотни тысяч гектаров. При советской власти в Куринской низменности проведены каналы, но все же край до последнего времени был мало освоен. Зимою здесь пастбища, летом край пустынен. В низинах — болота. Засоленные почвы.

Весною в Куре — избыток воды; но она приносит не пользу, а вред. По-азербайджански слово «кюр» значит капризный. Кура, русло которой во многих местах лежит выше уровня окружающей местности, прорывает прибрежные валы, выходит из берегов, затопляет поля, сносит селения.

^{Район Мингечаурского строительства.}

На карте страны возникло новое озеро — «Мингечаурское море». От него пойдут четыре больших оросительных канала. Они пересекут мертвую полупустыню и после окончания всех работ оросят до миллиона гектаров земли — прежде всего под поля хлопчатника. Пастбищное животноводство передвинется в другие районы. Шлюзы поднимут уровень воды в Куре и превратят ее в хороший судоходный путь. Наводнений не станет. Разовьется рыбное хозяйство. Болота и стоячие водоемы будут осушены. Окончательно исчезнет малярия. На перепаде воды уже работают турбины. Электроэнергия идет в Баку и другие районы. Край на огромных пространствах изменяет весь свой облик.

Много создано в Закавказье оросительных сооружений. Но больше всего создано их в Средней Азии — на Сыр-Дарье, на Аму-Дарье, на Чу, на Мургабе, на всех крупных реках, что скатываются в пустыню с гор. Каналы идут на десятки километров и орошают обширные площади.

Новая оросительная система в Таджикистане, например, уже сделала плодородными тысячи гектаров в долине Вахша; здесь теперь сеется самый лучший, длинноволокнистый хлопчатник. Места эти были раньше пустынными: истрескавшаяся, опаленная солнцем земля да дикие камыши в три человеческих роста на берегах реки. Экскаваторами вырыты каналы. Река пошла по новому ложу, частью высеченному в сплошной скале. Вахш — растаявший лед памирских вершин — скользит по железобетону, проходит сквозь «окна» с железными секторными щитами и разбирается сетью мелких каналов.

В долине поселились тысячи колхозников, спустившихся сюда с гор Памира. Меняется не только природа, не только хозяйство, — вся жизнь.

Выстроены новые селения. Проведены шоссе. Легли рельсы узкоколейки. Разросся город Курган-Тюбе, где построен крупнейший в Средней Азии хлопкоочистительный завод.

«Новая» Вахшская долина — это четвертая часть всех хлопковых посевов Таджикской республики. На Вахше собирается больше хлопка, чем до революции давал весь Таджикистан.

Многие оросительные системы созданы с помощью государства самими колхозниками.

За два года до Великой Отечественной войны 160 тысяч колхозников — узбеков и таджиков — вырыли Большой Ферганский канал имени И. В. Сталина. На эту работу по прежним темпам потребовалось бы несколько лет. Но воодушевление строителей сократило срок до полутора месяцев.

Труд колхозников изменил географию Ферганской долины — главного хлопкового оазиса пашей страны. По дну долины протекает многоводная Сыр-Дарья, но орошалась долина не ею, а небольшими речками, стекавшими с окрестных гор. Оставалось много бесплодных, лишенных влаги земель. Новый канал берет воду Сыр-Дарьи (вернее, Нарына и Кара-Дарьи, из слияния которых Сыр-Дарья образуется) и щедро разносит ее по долине, попутно забирая воду и регулируя сток мелких оросительных систем. Руки людей, построивших канал, как бы приподняли Сыр-Дарью и полили ею ферганские поля.

Но и после сооружения Большого Ферганского канала середина Ферганской долины, так называемая Яз-Яванская степь, оставалась неосвоенной. Там лежали неорошенные или заболоченные земли. Сейчас колхозы с помощью государства проводят новые каналы, возводят гидротехнические сооружения, ведут воду в центр Ферганской долины. На новых землях уже образовалось два административных района — Яз-Яванский и За-дарьинский.

Трудами колхозников создано «Узбекское море». Оно разлилось в долине реки Зеравшан, недалеко от Самарканда.

Зеравшанская долина дает четверть всего узбекского хлопка, но урожайность здесь ниже, чем в Ферганской долине. Летом в Зеравшане не хватает воды для орошения полей. Теперь у плотины накопило воду Катта-Курганское водохранилище. Его емкость достигает 600 миллионов кубометров. Это «Узбекское море» сберегает весеннюю воду и отдает ее летом на поля. В желтой рамке сверкает гигантское голубое зеркало.

^{Важнейшие оросительные каналы Ферганской долины.}

^{Схема Катта-Курганского водохранилища.}

В Киргизии, на реке Чу, в годы довоенных пятилеток была построена Чумышская плотина. Орошенные поля заняты посевами новолубяных культур — в зарослях южной конопли с головой скрывается всадник. Чтобы поливную площадь расширить, в 1941 году в долине реки стали строить Большой Чуйский канал. Война не остановила работ. Колхозникам помогали горожане из Фрунзе. За войну оросили 10 тысяч гектаров, построили две гидростанции. Ныне строительство ветвей Большого Шуйского канала продолжается.

В верхнем течении реки Чу, в овальной ложбине среди гор, недалеко от озера Иссык-Куль, на высоте 2 700 метров над уровнем океана строится большое Орто-Токойское водохранилище. Ложбина будет заперта высокой насыпной плотиной, для пропуска воды в скалах просверлен тоннель длиною более полукилометра. Это водохранилище позволит регулировать сток реки Чу, и питание водой оросительных каналов Чуйской долины, станет важнейшим звеном во всей здешней системе орошения.

Так на Куре и на Зеравшане, на Чу и других реках юга советские люди изменяют режим стока вод: зимний и весенний сток задерживают, летний — усиливают. Человек начинает управлять обменом влаги между горами и равнинами. Скоро сток всех рек Средней Азии будет полностью зарегулирован.

Строится большая плотина в низовьях Сыр-Дарьи, в пределах Казахстана, недалеко от Кзыл-Орды. Те места славятся рисом. Плотина позволит утроить посевы риса и притом поднять его урожайность. Болота, заросшие камышами, уступят место полям. Вся округа получит электричество. Так оживет и возродится этот засушливый край. А царские ирригаторы называли Сыр-Дарью «рекой прошлого».

Не вся еще речная вода Средней Азии взята для орошения, далеко не все еще плодородные и пригодные для хлопчатника почвы орошены. И прежде всего еще недостаточно использованы воды самой большой реки в Средней Азии — Аму-Дарьи.

По многоводью Аму-Дарья почти равна Нилу. Она начинается у подножья Памира, спускается с гор, выходит на равнину, пересекает ее и впадает в Аральское море. Туда река сбрасывает сейчас зря каждую секунду около 2 тысяч кубометров воды.

Вода Аму-Дарьи вдвое богаче плодоносным илом, чем вода Нила, — у нее цвет кофе с молоком. Река не только орошает посевы, — она и удобряет их.

Самый важный район, орошаемый сейчас Аму-Дарьей, — Хорезмский оазис в низовьях реки. В этом оазисе за пределами ныне орошаемых земель сохранились остатки старых каналов, развалины городов и крепостей. Здесь располагались владения древнего могущественного Хорезма; исследователь Хорезма советский археолог Сергей Толстов назвал его «среднеазиатским Египтом».

Некоторые из русел древних каналов выражены еще достаточно отчетливо. Туда после земляных работ может быть пущена вода.

Но главные работы на Аму-Дарье идут сейчас в другом районе, южнее.

Лет двадцать пять назад был сделан опыт сброса вод Аму-Дарьи в пустыню Кара-Кумы. Из года в год на тридцатом километре Бассага-Керкинского канала, в юго-восточном углу Туркмении, аму-дарьинскую воду сбрасывали в пустыню. Водный поток отнимал у песков километр за километром. Лопатой ему помогали размывать холмы по дороге. Вода медленно продвигалась вперед. Она прошла по Кара-Кумам несколько десятков километров.

Сначала песок воду впитывает. Потом он покрывается слоем плодородного ила до полуметра толщиной. Вырастает камыш. В оазисе селятся птицы. Прибегают на водопой джейраны. Всходят посевы хлопчатника, люцерны, пшеницы.

Ныне в этом районе работы продолжаются, но уже в несравнимо более крупном масштабе. Идет строительство первой очереди Кара-Кумского канала. Сначала пересохшее русло Келифского Узбоя, остаток древнего русла реки Балх, поведет часть аму-дарьинской воды через пустыню на запад, а далее вода пойдет по вновь вырытому руслу.

Трасса канала берет начало около селения Бассага южнее города Керки. На Аму-Дарье не строится никакой плотины. Сначала новый канал совпадет с Бассага-Керкинским каналом и пойдет по населенному оазису, потом образует обширное озеро-отстойник, углубится в песчаную пустыню, у станции Захмет пересечет железную дорогу и около Мары вольется в Мургаб. Канал первой очереди имеет в длину свыше 400 километров. Мургабскому оазису — главному оазису Туркменской республики — сейчас не хватает воды. Он получит обильную аму-дарьинскую воду. Площадь поливной земли в оазисе удвоится.

^{Схема Кара-Кумского канала}

В будущем канал пойдет дальше на запад и обводнит еще и соседний Тедженский оазис. Это вторая очередь строительства. А впоследствии канал протянется к району Ашхабада, обводнит речки, стекающие с Копет-Дага, и закончится около селения Арчман. Длина всех трех очередей канала составит почти тысячу километров. Общий прирост орошаемых площадей превысит полмиллиона гектаров.

Вдоль канала лягут не только орошенные земли, пригодные для лучшего тонковолокнистого хлопчатника, но и земли обводненные, а это даст возможность развить животноводство. Поперек пустыни протянется судоходный путь со шлюзами и гидростанциями. Весь юг Туркмении обновится.

Так воду Аму-Дарьи выведут на левый берег. Но воды в этой могучей реке хватит на то, чтобы оросить большие пространства и на правом берегу.

Будет время, когда канал поведет аму-дарьинскую воду из района Келифа на север, к низовьям Зеравшана, к Бухаре. Когда-то Зеравшан впадал в Аму-Дарью, а придет время, аму-дарьинская вода потечет к долине Зеравшана…

Канал пройдет более 500 километров по Каршинским степям, даст им воду и электрическую энергию, преобразит весь запад Узбекской республики.

Географию среднеазиатских оазисов нужно будет писать заново.

Чтобы расширить возделанную землю, советский человек двинул на пустыню отряды экскаваторов, землесосных и гидромониторных установок, прицепных землеройных механизмов.

Придет время, когда мы обратим против ныне безводных пустынь и подземные реки.

Стекая с гор, вода не вся сохраняется в руслах — часть ее просачивается в грунт и образует подземные потоки, иной раз более многоводные, чем те, которые бегут по поверхности. Кое-где в Кара-Кумах эту воду вскрывают глубокими скважинами. А в пустыне Муюн-Кумы веда с далеких гор сама вырывается наружу обильными холодными ключами среди горячих песков. Часть пустыни можно будет напоить подземной влагой. Но это дело будущего..

Раньше искусственное орошение применялось только в южных краях, в зоне пустыни и полупустыни — в Средней Азии, в! Южном Казахстане и некоторых районах Закавказья. А теперь искусственное орошение вводится и в более северных местах.

Вода, полив — самое, сильное средство в борьбе с засухой. И повсюду, где это возможно, поля надо оросить.

Создавая Волго-Донской судоходный канал, на Дону соорудили Цимлянскую гидростанцию. Вода из «Цимлянского моря», уже поступает на поля Ростовской и Сталинградской областей.

Донской магистральный канал, начинающийся от «Цимлянского моря», тоннелем прорезает водораздел между Доном и Салом и, пройдя около двухсот километров, сбрасывает свои воды в Маныч. От этого канала в разных направлениях будут расходиться крупные распределительные каналы, некоторые из них уже построены. Один такой канал повернет вспять течение реки Сал.

Земля орошается как самотеком, так и с помощью насосов. На вновь орошенных землях сеют пшеницу, рис, хлопчатник, кенаф, овощи и другие культуры. Сельское хозяйство в скором времени будет здесь электрифицировано.

В низовье Днепра строится Каховская гидростанция. Из водохранилища, ею образованного, вода пойдет на орошение степей Южной Украины вплоть до степного Крыма.

В Крыму на засушливую степную равнину стекает река Салгир, летом пересыхающая. На этой реке около Симферополя создается водохранилище. Его назначение — задерживать весеннюю воду и сберегать ее для лета.

На востоке Северного Кавказа строится Терско-Кумский канал. Он начинается от гидроузла на реке Терек около Моздока и идет на север к реке Куме. Канал обводнит и частью оросит большую площадь ныне сухой Ногайской степи.

В Сибири начинает развиваться орошение на засушливых равнинах Алтайского края. Там уже создана Алейская оросительная система. Предстоят оросительные работы на больших площадях Кулунды. Для орошения Кулундинской степи могут быть использованы река Обь и артезианские воды.

Еще до войны колхозы Заволжья и других засушливых районов с помощью государства стали строить плотины на местных речках, задерживать сток воды, перегораживать дамбами овраги, превращать их в пруды, воду отводить на поля. А каждый кубометр воды в зоне засухи дает около килограмма зерна. Построены такие большие оросительные системы, как. Кутулукская в Куйбышевской области, Пугачевская — в Саратовской.

И уже замечено, что в южном Заволжье почти исчезли весенние паводки: вода, раньше стекавшая в речки, а затем в Волгу, сохраняется на полях, орошает, посевы. Задержанная вода увлажняет не только поля, но и воздух.

В центрально-черноземных областях залегают плодородные почвы, но урожаи, которые они приносят, недостаточны и неустойчивы. Благоприятные годы часто сменяются засушливыми. Искусственный же полив здесь почти не применялся.

За годы советской власти этот край — прежде край нищеты и оскудения — преобразился. Здесь появились и машины и ценные технические культуры. Но при всех этих успехах власть погоды сильно давала себя знать. И вот теперь по призыву партии колхозы центрально-черноземных областей переходят на части своих полей к поливному земледелию. Наряду с орошаемыми участками, которые создаются силами колхозов, строятся государственные оросительные системы. Все это обещает сильно изменить облик Воронежской, Орловской, Белгородской, Курской, Липецкой, Тамбовской областей.

Проектируются, строятся и уже действуют гидротехнические сооружения: плотины на речках и балках, водоемы, оросительная сеть, насосные станции. На железнодорожных станциях разгружаются вагоны с моторами, трубами, чугунной арматурой. Работают школы мелиораторов.

В 1948 году на поля, где целыми веками хозяйство зависело от дождя, пошла первая вода.

Нелегкое дело внести изменения в привычные способы земледелия. Не легко до кубометра учесть не такие уже обильные здесь речные воды и экономно распределить их. Не легко при сооружении водоемов победить водопроницаемость почвы и обычных здесь меловых и песчаных отложений. Не легко так разместить затопляемые участки, чтобы мало затронуть особенно ценные, пойменные земли. Но задачи эти нужно решить, и колхозное крестьянство с помощью государства их решает.

Воды Дона и его притоков, воды Оки и Цны, воды множества малых речек напоят поля, и край, всегда отличавшийся неустойчивостью урожаев, будет давать с орошенных площадей при любой погоде много хлеба, сахарной свеклы, овощей.

Посредине Северного Кавказа, примыкая на юге к Кавказскому хребту, лежит широкое и плоское Ставропольское плато. Там плодородные почвы, жаркое солнце. Но мало влаги.

Кубань, сбежав с хребта, обтекает эту возвышенность по западному краю. Весной и ранним летом в реке избыток воды, и она зря уходит в Азовское море.

У города Невинномысска реку теперь преграждает большая плотина. По новому каналу шириной в 35 метров часть воды Кубани идет на север, по Ставропольскому плато. Канал пересекает водораздел, проходит по тоннелю длиною в шесть километров сквозь гору Недреманную, приводит в движение турбины гидростанций, наполняет водой пересохшие русла речек Ставрополья, с помощью мелких каналов и насосных станций орошает поля, и остаток воды через реку Егорлык отдает Манычу, притоку Дона.

Ставропольские колхозники вынули много тяжелой глины, провели в свои степи воду с ледников Эльбруса, где зарождается Кубань.

Но Невинномысский канал — это лишь часть сложной Кубань-Егорлыкской оросительной системы, строительство которой продолжается. У станицы Ново-Троицкой на Егорлыке создано водохранилище, от которого вода будет расходиться по Право-Егорлыкскому и Лево-Егорлыкскому каналам. У водохранилища построена одна из крупнейших сельских гидростанций — Ново-Троицкая. Ее мощность — 3 680 киловатт.

После завершения строительства воды Кубани оросят и обводнят большие пространства. Создадутся новые поля пшеницы, риса и овощей, сады и виноградники. На дешевой электроэнергии разовьется промышленность. Уймутся суховеи и черные земляные бури, воздух станет более влажным, серая степь покроется зеленью травы.

Теперь кубанская вода, пройдя по Ставрополью, поступает в Дон. Осуществлено перераспределение воды между реками.

Придет время, когда дешевая энергия огромных волжских гидростанций приведет в действие мощные насосы и станет поднимать воду на поля. Вода будет постепенно перекачиваться в водоемы на водоразделах, а летом по сети каналов расходиться на полив. В Заволжье появятся миллионы гектаров орошенной земли.

А чтобы Волге хватило воды, в будущем, может быть, придется обратиться к водным ресурсам северных рек — Вычегды, Печоры. Их верхнее течение перекроют плотины. Часть своей воды эти реки смогут отдать тогда Волжскому бассейну.

И в Средней Азии запасы воды рано или поздно будут исчерпаны. Тогда встанет вопрос о пропуске в Среднюю Азию воды сибирских рек — Оби, Иртыша и Енисея.

Так мы подойдем к перераспределению воды между отдельными морями.

^{Район Невинномысского канала.}

СТАДА В ПЕСКАХ

Границы земледелия расширяются. Вода смывает с карты участки пустынь один за другим.

Но пустыни огромны — их не оживишь одними только тающими ледниками и горными ливнями. Уже сейчас многие из среднеазиатских рек чем дальше текут, тем мельче, а не полноводнее становятся Их вода разбирается на орошение, они гаснут в пустынях и никуда не приходят. К тому же многие районы возвышенны, и подвести к ним воду трудно.

Песчаные, глинистые, солончаковые, каменистые пустыни занимают у нас площадь, равную половине Западной Европы. Что же, они так и останутся пустынями? Мертвым пятном на карте цветущей страны? Знаком человеческого бессилия перед силами природы?

Раскаленная земля жжет через подошву сапога. Ветер — как пламя. На зубах скрипят песчинки. От колодца до колодца — день пути.

Песчаные пустыни представляются пределом бесплодия. Еще бы! Ведь песок накаляется до +80 градусов и больше. А температура воздуха поднимается до +50 градусов, при такой жаре белковые вещества начинают свертываться. Однако песчаные пустыни освоить легче других, а в СССР именно этот вид пустынь преобладает.

Слева от Аму-Дарьи раскинулась огромная песчаная пустыня Кара-Кумы, а справа — песчаная пустыня Кызыл-Кумы. Пространства, покрытые песками, лежат на северном берегу Аральского моря и у озера Балхаш. Участки песков местами тянутся вдоль нижнего течения Волги, Дона и Днепра. Эти бесплодные пространства мы можем и должны оживить, даже если и не придет к ним вода оросительных каналов.

Надо взять у песков то, чем они богаты.

Мертва ли пустыня?

Песок пустынь впитывает и фильтрует зимнюю и весеннюю влагу, но, обладая слабой капиллярностью, не испаряет ее. Под песком всегда слой пресной воды, и растение может пить ее, если оно обладает длинным корнем.

Песчаная пустыня, покрытая не растительностью, а грядами барханов, — не правило, а исключение. Сыпучий песок — дело не только природы, но и человека, который при старом строе не мог вести хозяйство разумно и бережно. Теснимый в пустыню кочевник вырубал саксауловые заросли, боролся за пастбище с соседями, пас стада нерасчетливо — и копыта животных разбили песок. А еще больше песок разбит в тех местах, где развивалось капиталистическое животноводство, где хищнически пасли большие стада, например вокруг Астрахани.

Карты показывают, что сыпучие пески лежат главным образом вблизи селений и колодцев.

Там, где песок не разбит, пустыня покрыта растительностью. Ею питаются верблюды, овцы, кони. Среди кара-кумских трав есть очень питательные — например, песчаная осока иляк. В ней больше белков и жиров, чем в люцерне.

Пустыня велика, ее пастбища могут прокормить огромные стада.

Развитие социалистического животноводства — основной путь освоения тех пустынь, которые не будут посредством орошения превращены в районы земледелия.

Упорядоченный выпас колхозных и совхозных стад, научный выбор пастбищ, их разумное чередование, правильный состав стада исключают превращение пастбищ в сыпучие пески.

В пустынях пасутся десятки миллионов голов скота, в том числе ценные каракульские овцы. Раньше их было сравнительно мало, преобладали грубошерстные овцы с курдюком — жировым наростом у хвоста, они лучше приспособлялись к условиям примитивного хозяйства.

Советские люди работают на научной основе и по плану. Это помогло им добиться больших успехов в освоении пустыни. Но еще не все достигнуто, не все возможности использованы.

Пустынные пастбища могут дать больше, чем мы у них взяли. Число каракульских, курдючных и других овец в Казахстане и Средней Азии за годы 1954–1958 решено почти удвоить. Для этого прежде всего требуется обводнение пастбищ с помощью устройства плотин на речках, проведения каналов, создания новых колодцев, включая артезианские. По крайней мере 40 миллионов гектаров пустынных пастбищ будет обводнено за два-три года.

Будет время, когда сама растительность пустыни изменится. Малопродуктивные или вовсе не пригодные на корм скоту растения можно заменить наиболее питательными. В колхозах и на научных станциях опробованы такие растения, как еркек — многолетний злак, по питательности близкий к отрубям, крайне неприхотливый, выносливый и засухоустойчивый. Несколько укосов за лето дает гибрид сахарного сорго и дикого сорго — гумая, выведенный селекционером Александром Державиным. Это многолетнее растение можно сеять на песках, и оно служит хорошим кормом для скота. Сеяные травы превосходят дикую растительность по урожаю раза в два, а по питательности — раза в четыре.

Обширны пространства пустынь, неодинакова там природа. В одно время года пастбища лучше в одном месте, а в другое — в другом.

К лету пестрый весенний травяной покров из костров, мятликов, тюльпанов и маков выгорает, беднеет; зато зимой ветер сметает снег с увалов в ложбины, и отцветшие, обмытые дождем, тронутые морозом полынь и солянка становятся питательным кормом.

Зимой луга на горах, прилегающих к пустыням, засыпаны глубоким снегом, зато летом, когда равнина опалена и высушена горячим солнцем, на горных лугах стоят богатые, сочные травы.

Стада перегоняются с места на место. Зимой они держатся на малоснежных песчаных пастбищах и в приречных лугах; на лето уходят либо к северу в ковыльно-типчаковую степь, либо на горные луга.

Туркмены, казахи, киргизы кочевали веками. Иной казахский род проходил со своими стадами до тысячи и больше километров в год. Сначала «коктеу» — весновка, потом «джайляу» — летовка, потом «кузеу» — осеневка, потом «кстау» — зимовка, потом опять «коктеу» — весновка… Миллионы людей всю жизнь бродили с места на место, стремясь к невытоптанной, нескормленной траве. Сена кочевники не заготовляли и вечно зависели от пустыни, от погоды.

Долгим опытом народная мудрость выработала лучший порядок смены пастбищ от сезона к сезону. Но на плечи трудового народа, томившегося в кабале у баев, кочевки ложились тяжелым бременем. Постоянная жизнь в переносных юртах, вечная зависимость стад от подножного корма.

Лошади и овцы доставали себе корм из-под снега, верблюд питался кустарниками, торчащими выше снежного покрова, а крупный рогатый скот не мог сам добывать себе корма, потому его и мало было у кочевников.

Овцам не всегда удавалось прокормиться. При гололедице под слоем льда видны стебли травы, но овцы, хоть и разбивают ноги в кровь, не могут достать траву — и жуют друг у друга шерсть.

Во время такой гололедицы скот погибал от голода. А вместе с кормильцем-скотом погибали и люди. За последний век бедствие джута — падежа скота от бескормицы — постигало кочевников Казахстана в среднем каждые семь лет.

Так было во многих областях России, не только в южных пустынях. Кочевали буряты, народности Алтая, народности Севера.

Царское правительство не спешило устранить кочевой быт. Больше того: власти сгоняли «инородцев» с плодородных земель, оттесняли их в глубину пустынь и в горы и тем затрудняли оседание и переход к земледелию. Лишь кое-где оседали самые бедные, потому что нищали и лишались скота.

Советская власть помогла кочевникам перейти на оседлость. Оседание облегчила коллективизация.

Была решена незнакомая человечеству задача: коллективные хозяйства бывших кочевников-скотоводов планомерно расселились на громадных пространствах.

Привычное для кочевника хозяйство — разведение скота — осталось, не оно теперь сочетается с земледелием.

Во многих местах скот на отдельные сезоны перегоняется по пастбищам — такое хозяйство называется «отгонным». Но за стадами движется уже не все население, а лишь его небольшая часть — бригады колхозных пастухов, ветеринары, зоотехники. Маршруты стад продуманы, научно отобраны, на пути вырыты новые колодцы.

Раньше скот сам доставал себе корм. А теперь работают машинно-тракторные и машинно-животноводческие станции, и колхозы с их помощью заготовляют себе на случай зимней бескормицы страховой фонд: сено, силос, кормовые корнеплоды. При заготовке кормов применяются самоходные и тракторные сенокосилки, широкозахватные грабли, стогометатели. Надо, впрочем, сказать, что зимних кормов на отгонных пастбищах все еще заготовляется меньше, чем нужно, — и там, где кормов бывает недостаточно, в суровые, снежные зимы стада несут урон.

Раньше аркан и собака были единственным подспорьем скотовода-кочевника. Теперь на зимовках и в местах оседания строят удобные и теплые скотные дворы — овчарни и коровники, создают укрытия от ветров, роют колодцы, с помощью ветродвигателей поднимают наверх грунтовую воду, организуют ветеринарные пункты, вводят электрострижку овец, механическую дойку коров. Все шире применяется стойловое, более культурное содержание скота.

Раньше кочевники лечились у знахарей, не знали грамоты. Теперь в оседлых поселках построены амбулатории и школы. А бригады, находящиеся в отгоне, связаны с культурой красными юртами, агитмашинами, кинопередвижками, радио.

Раньше в жару и мороз, в засуху и дождь жили только в войлочных юртах, берестяных шалашах, тряпичных шатрах. Теперь в новых поселках ставят настоящие дома. Возле селений садят овощи, сеют хлеб.

На карту пустыни нанесены населенные пункты — колхозные селения, центры оседлого скотоводства, которое сочетается с земледелием.

Одно из самых крупных селений, сложившихся в пустыне, — Тамды-Булак в глубине Кызыл-Кумов. Между каменными голыми уступами Ак-Тау и россыпями песков Джаман-Кумы у ключа ютился десяток бедных юрт. Теперь здесь целый городок из удобных домов. Клуб и кино, амбулатория и школа, магазины и почта. Со станции Кермине сюда мчатся автомобили. Из Ташкента прилетает самолет.

Быстро осваивается большая песчаная пустыня Муюн-Кумы. Она занимает междуречье Чу и Таласса в Южном Казахстане. Поголовье скота в казахских колхозах увеличивается — колхозам нужны новые пастбища, новые сенокосные угодья. И колхозы обратились к Муюн-Кумам, доселе пустовавшим. Сюда на зиму, на подножный корм, уходят тысячные стада колхозов Джамбулской области. В песках пасется скот, разбиты переносные юрты пастухов.

И уже выросли постоянные селения. А при них расположились участки земледелия.

В пустыне создан особый тип поселения — «межколхозный центр». Такое селение выросло, например, в урочище Еден, среди песков, у свежевырытого колодца. Несколько колхозов построили большой дом со светлыми и просторными комнатами. Там гостиница, красный уголок, зооветеринарный пункт, почтовое отделение, медпункт, торговый киоск. В Едене собираются животноводы с окрестных пастбищ. Казахи съезжаются сюда посоветоваться с ветеринаром, посмотреть кино, почитать новые журналы и газеты, показаться врачу. Такие же «межколхозные центры» — яркие очаги советского просвещения — возникли в Ескаре, в Джана-Тлее…

Карта Муюн-Кумов ныне пестрит значками жилых домов, медицинских и ветеринарных пунктов, магазинов, колодцев.

В Муюн-Кумах стало тесновато. Взоры казахских животноводов обратились за Чу, к огромной, раньше почти вовсе не изученной пустыне Бет-Пак-Дала. «Бет-Пак-Дала» переводят: «Несчастная равнина». Таким названием хотели подчеркнуть дикость и бесплодие.

Летом в Бет-Пак-Дале не было ни одного человека, ни одной овцы. И зимой она была пустынна. Кочевые казахи проходили через нее со своими стадами лишь весной и осенью. Сейчас здесь найдены хорошие пастбища. На них уже много скота. Нашлись участки, подходящие для земледелия. Посевы ныне есть даже в самой середине пустыни — в урочище Булат-Тау.

Покончено с легендой о безводности этих мест. В низовьях Чу найден обширный артезианский бассейн, кое-где из пробитых скважин водафонтанирует. Особенно много сделал для изучения Бет-Пак-Далы профессор Дмитрий Яковлев со своими сотрудниками.

В пустыне создана исследовательская станция животноводства со стационарными опорными пунктами. В пустыне уже есть несколько поселков. В поселке Улан-Бель живет около тысячи человек. В поселке Малый Камкалы-Куль — десятки жилых домов, включая многоквартирные, кирпичные. Сооружены здания биохимической лаборатории, средней школы. Работают электростанция, магазин, баня. Научная библиотека насчитывает свыше десяти тысяч томов.

Смывается последнее «белое пятно» с экономической карты Казахстана.

А сейчас пустыню Бет-Пак-Дала пересекла железная дорога Моинты — Чу. Она быстро двинет вперед освоение этой земли, которую когда-то называли «несчастной».

ЗЕМЛЕДЕЛИЕ В ПУСТЫНЕ

Растения пустынь — не только корм для скота.

Из ежевника безлистного, например, вырабатывают анабазин-сульфат, им травят вредителей во фруктовых садах. Есть много эфироносов и дубильных растений. Немало в пустыне и красителей: кермек дает черную краску, гармала — красную, молочай — желтую, птичья гречиха — зеленую…

Сбор этих ценных растений ведется.

Но от пассивного сбора растений в пустыне советский человек переходит к их выращиванию.

Для этого прежде всего надо победить сыпучие пески.

Пески развеваются ветром, наступают на поля и селения, засыпают железные дороги. Кроме того, они перегревают воздух над собой, и он опаляет все вокруг. Однажды в Небит-Даге построили пекарню, но ее засыпало песком, и пришлось лазить через отверстие в крыше. От песчаной секущей пыли на нефтяных промыслах Небит-Дага металлические части конструкций изнашиваются быстрее, чем обычно… Такие летучие пески надо закреплять с помощью растений.

В низовьях Зеравшана, на северной окраине оазисов Бухары и Каракуля, песчаная пустыня наступала на города и пашни фронтом более ста километров. Песок покрыл места, где жили люди. Погибло до 80 тысяч гектаров орошенной земли. Но пески были остановлены советскими лесоводами: Они вырастили знаменитый «Бухарский заслон» от Шафрикана до Каракуля — ленту леса в 120 километров длиной и около 3 километров шириной. Сначала на песке выращивали пустынные кустарники кандым и черкез, а потом под их защитой встали деревья саксаула. За десять лет они поднялись на 6 метров.

Саксаул в пустыне сеют сейчас самолетом, идущим на бреющем полете; у семян перед севом в особом барабане уничтожают крылышки, чтобы ветер не сносил. В более северных районах голый песок покрывают растительностью иначе: сначала разводят ивовый кустарник — шелюгу, а под ее защитой выращивают сосны.

Дерево пустынь саксаул не только укрепляет песок, но и дает отличное топливо. Запасы топлива во взрослых черных саксаульниках достигают 40 тонн на гектар — это не мало. Посев саксаула возобновляет сильно вырубленные леса пустынь.

Раньше, при ручной заготовке, корчевали весь саксаул подряд и он плохо возобновлялся. А сейчас, при механической заготовке, молодые кусты остаются и довольно скоро подрастают.

В пустыню начинают проникать засухоустойчивые деревья — фисташка, инжир, миндаль. Рощи в пустыне, зеленые пятна на желтой карте…

Пустыня не пуста.

Если неорошаемое земледелие, то животноводство, сбор ценных растений, лесное хозяйство… Ничто не пропадет, все будет включено в хозяйственную жизнь.

Но земледелие, хотя бы в ограниченных размерах, необходимо создать и там, где нет орошения.

Раньше в бездорожной и бедной пустыне кочевник хлеба ел мало — до полусотни килограммов в год. Овощей и фруктов он вовсе не видел, если не считать жароупорных, толстокорых и малосахаристых арбузов с беловатым мясом. Пальцами перетирая глинистый песок, туркмены выращивали арбузы где-нибудь возле озерца среди пустыни, иной раз километров за сто от зимовки.

Теперь другие времена. В пустыне возникли оседлые поселения. Потребности вчерашнего кочевника множатся. На минералах, открытых в пустыне, вырастает промышленность — разработка мирабилита в Кара-Богаз-Голе, нефтяные промыслы на Эмбе и в Небит-Даге, серные заводы в Кара-Кумах, медные рудники в Джезказгане.

В пустыне живут и работают люди: им нужны овощи, нужны витамины. И советское растениеводство послано на помощь. Партия ставит перед ним немыслимую в старой России задачу — возделать в безводной пустыне поля и сады.

Были применены скрещивание и воспитание растений, химическая обработка земли, затенение, укрепление почвы пленкой битума.

После трудной работы опытные поля при промышленных центрах и научные станции доказали, что земледелие в неорошаемой пустыне при известных условиях возможно.

У Аральского моря в песках работает научная станция по освоению пустыни. Работу на ней организовали братья Евгений и Петр Малюгины. Здесь выпадает 150 миллиметров осадков в год, в четыре раза меньше, чем в Москве. Летом — тропическая жара, зимой — сибирский мороз. А считалось, что неполивное земледелие возможно лишь в том случае, если набирается не меньше 250 миллиметров осадков.

Чтобы заставить бесплодную землю давать плоды, применили самые передовые методы науки: тщательно обработали почву, избрали нужный севооборот, внесли удобрения, провели селекцию растений, посадили лесополосы. И наперекор зною и безводью научились собирать в среднем с гектара до пяти центнеров пшеницы, шести центнеров ячменя, семи центнеров проса без полива. На фоне серой полынной степи зеленеет люцерна. Сеют пырей сибирский и этим создают сенокосы. Поспевают чуть не пудовые арбузы. Плодоносят сады.

Семена новых сортов, побеждающих пустыню, пошли отсюда в окрестные колхозы. Животноводческие хозяйства впитали земледельческую культуру. Изменяется характер местной экономики.

Животноводство осталось главным в хозяйстве. Но оно дополнено земледелием. И не только дополнено, но и облегчено им. Гектар полей и огородов позволяет освоить под пастбища сотни гектаров пустыни.

В районах Северного Приаралья земледелия не было, а сейчас там более ста тысяч гектаров посева.

Опыт Приаральской станции можно распространить на всю полосу, где полупустыня переходит в пустыню — от Терека до озера Зайсан.

Земледелие появилось в местах, где его раньше не было. Соответственно появились и методы земледелия, каких не существовало никогда.

Приаральская станция ввела траншейный способ земледелия. Вырытые на глубину более метра, траншеи приближают поверхность грядки к уровню грунтовых вод. Растения получают нужную влагу, а стенки траншеи защищают их от палящего дыхания ветра. В траншеях растут овощи, арбузы, картофель. Томаты приносят до 10 тонн урожая в год с гектара траншей.

Такие траншеи уже есть и в других местах, например на Кара-Богаз-Голе в Туркмении. Траншейный способ применяется и в колхозах. В колхозе «Актюбе» Актюбинской области общая длина траншей достигает уже нескольких километров.

Траншеи требуют больших затрат труда и обходятся не дешево. Но ведь это только первые шаги. Дело будет усовершенствовано.

В глубине Казахстана в глинистой пустыне около Джезказгана добывают медную руду. Щебень, сушь, полынь. Редкий день без ветра… Культурные растения юга страдают зимой от жестоких морозов, растения севера не переносят летней жары. Однако здесь организовано овощеводство. Огороды политы солоноватой водой реки Кенгир. Мало того, без полива получают урожай зерна: по три, по пять, по семь центнеров ячменя и пшеницы с гектара. Посевы заняли уже несколько сот гектаров. Получен первый виноград. В садах карагач и тополь защищают от ветра смородину и яблоню.

Озеленяются нефтепромыслы Эмбы. Чтобы посадить здесь дерево, землю надо пробить ломом. Возле медного комбината на Балхаше сады, виноградники и огороды наступают на россыпи острой красноватой щебенки, песка и глинистой пыли. В Кара-Богаз-Голе виноград растет на ракушечных песках. В Кара-Кумах ведутся опыты по освоению глинистых участков — такыров.

Пшеница без полива созревает в Тас-Кудуке, в глубине Кызыл-Кумов. В Иолатани, на юге Кара-Кумов, на неорошаемой земле собран урожай ячменя. Удобренные участки дали около пяти центнеров с гектара. То же и около станции Уч-аджи, в песках восточных Кара-Кумов.

Конечно, борьба с пустыней нелегка. Но вот в самой своей сухой и жаркой части пустыня дала человеку хлеб.

Однако не разведение хлебных культур здесь главное — хлеб можно и привезти. Основная задача неполивного земледелия пустыни заключается в том, чтобы создать возле населенных пунктов огороды и бахчи. В этом отношении крайний юг и крайний север сходятся.

ВОЗРАСТАЮЩЕЕ ПЛОДОРОДИЕ

Преобразование природы дает советскому народу огромные материальные блага. Но оно несет с собой также и величайшие духовные ценности. Оно утверждает в сознании людей веру во всепобеждающую силу труда и разума.

Буржуазные ученые придумали закон «убывающего плодородия почвы». Это неверие в творческие силы человека, порожденное капиталистическим строем. Наши ученые опровергли теорию, по которой плодородие почвы «в силу естественных законов» якобы постоянно убывает. Марксистско-ленинская наука доказала, что нет такого «естественного» и «вечного» закона. Советское крестьянство подтвердило этот вывод на деле.

Капитализм истощал землю, лишал ее плодородия. Социализм вернул земле утраченные силы, вдохнул в нее новую жизнь.

Самый передовой общественный строй создает и самую плодородную землю.

Писания современных буржуазных социологов, особенно американских, полны воплей о мрачных судьбах человечества. Эти авторы сами называют себя «апостолами обреченности».

Американцы Фогт, Пирсон, Кук, Харпер, Барч и другие наемные слуги капитала утверждают, будто на земле живет слишком много людей и земля не в силах всех напитать. Они говорят: земной шар может прокормить не 2 с четвертью миллиарда человек, которые сейчас живут на свете, а всего лишь 500–900 миллионов…

Речи не новые — более ста лет назад то же самое утверждал английский священник Мальтус, опровергнутый и высмеянный Марксом.

Природа рассуждений этих социологов совершенно звериная. Но она, разумеется, прикрыта благочестивыми словами о «любви к человеку».

Эти человеконенавистники, в сущности, говорят следующее: «если вы хотите жить сытно, позаботьтесь о том, чтобы людей на земле было поменьше». «Необходимо разработать, — пишет один из них, — программу сокращения населения земного шара». Он требует уменьшить численность людей в три-четыре раза. И рекомендует средства: война, болезни, голод.

Дело тут ясное. В руках немногих сосредоточены огромные богатства, а большинство трудящихся не имеет достаточных, средств к жизни. Естественно, что такое положение чревато опасностями для класса господ. И для того чтобы свои богатства умножить, число недовольных сократить, а оставшихся усмирить, необходимо, с точки зрения монополистов, разжечь новую войну. Но для облегчения этой задачи надо попытаться вначале убедить народ, не желающий воевать, в необходимости войны. И вот извлекается на свет старая теория Мальтуса, по которой продуктивность хозяйства на земном шаре якобы растет медленно, в то время как численность населения увеличивается быстро. Отсюда делается вывод, что источник бед и лишений — не капиталистический строй, а «чрезмерный» рост населения.

В основе этой теории лежит абсурдное утверждение, будто вся пригодная земля уже использована, будто природа не в состоянии дать больше, чем дает.

Замысел хитрый, ибо на первый взгляд может показаться, что это так и есть: в США, например, природа на самом деле год от года скудеет. И успехов в попытках поправить положение не видно. Но дело-то тут не в природе, а в капиталистическом, хищническом к ней отношении.

Действительно, картина там безрадостная. Чтобы в этом убедиться, достаточно прочитать книги самих американцев: «Богатая страна — бедная страна» Чейза, «Почему бедны фермеры» Рочестер, «Бедствующая земля» Мак-Вильямса…

Когда-то территория США на огромных пространствах была покрыта густыми лесами и плодородными прериями с сочной высокой травой. Началось капиталистическое освоение страны, и она стала менять свой облик. Предприниматели поступали так, как подсказывала им их безграничная жадность, их стремление к обогащению во что бы то ни стало.

Стремительно вырубались леса. Древесина направлялась на рынки, лесопромышленники богатели за счет труда рабочих, а на месте дремучих лесов оставались одни пни. Склоны гор обнажались. Такого опустошения лесных богатств не знал мир. И весенние потоки стали скатываться сразу, реки выплескивались из русел разрушительными наводнениями, землю уже не скрепляли корни деревьев и кустарников, и ее увлекала текучая вода.

Распахивались прерии хищнически и без всякого плана. Из года в год на одной и той же земле по властному требованию капиталистического рынка сеялись одни и те же культуры — пшеница за пшеницей, кукуруза за кукурузой. Почва теряла комковатую структуру, становилась рассыпчатой и легко смывалась водой, выдувалась ветром.

Другая часть девственных прерий превращалась в пастбища, куда капиталистические фермы выпускали огромные стада без разбора, без оглядки — лишь бы скот откормить и выгодно продать, лишь бы сорвать куш побольше. Животные вытаптывали землю, уплотняли ее, и земля, переставая дышать, Сохла, не принимала влаги, иссушалась.

Шло грандиозное разрушение природы. С каждым дождем некогда урожайные поля отдавали тысячи тонн плодородной почвы, которая смывалась в речки, а затем в Миссисипи и в Мексиканский залив. Росли овраги. Обнажалась подпочва. Исчезала зелень… Ветер вздымал тучи пыли, она поднималась и затмевала солнце, неслась за тысячи километров — от Великих равнин куда-нибудь к склонам Аппалачских гор. Пыль проникала в легкие людей, губила их здоровье.

Известен анекдот, приводимый Чейзом: в штате Небраска старик фермер во время черной бури остается сидеть на пороге своего дома. На вопрос: «Что вы тут Делаете в такую бурю?», он отвечает: «Считаю канзасские фермы, которые пролетают мимо…»

Маркс все это знал, предвидел. Он писал: «Итог таков, что культура, если она развивается стихийно, а не направляется сознательно, оставляет после себя пустыню…»

В США эрозией разрушена и превращена в пустыню огромная площадь некогда плодородной земли. Положение мелких фермеров все ухудшается, они не выдерживают конкуренции и разоряются.

Но что можно поделать в капиталистическом мире с явлением, которое порождено самим капитализмом, которое связано с самим характером капиталистического хозяйства?

На юго-востоке США, в районе, особенно сильно пострадавшем от эрозии, течет река Теннесси. Река большая и богатая водной энергией. Правительство Рузвельта в свое время решило осуществить здесь огромное гидроэлектростроительство. Намечались работы по всем направлениям: уничтожение наводнений, борьба с засухой, улучшение судоходства, насаждение лесов, подъем фермерского хозяйства… Электростанции действительно были построены. Однако деньги налогоплательщиков в, значительной степени пропали даром — интересовавшие их проблемы решить не удалось. Электроэнергия пошла в основном для предприятий крупных монополий Дюпона, Меллона, Рокфеллера, которые сильно нажились.

Теперь смотрите на Советский Союз. Засуха снижает урожай — рядом уже осуществляемых мер она будет побеждена. Пески, болота, тайга лежали рубежами, преграждавшими путь земледелию, — эти рубежи преодолеваются. Почва кое-где была выпахана — ее плодородие восстанавливается и увеличивается. Так на практике опровергается пресловутый «закон убывающего плодородия почвы», порожденный корыстными интересами богатых классов, неверием в творческие силы человека.

И когда читаешь чудовищные прогнозы современных мальтузианцев — неизменно думаешь: что может убедительнее опровергнуть и разбить эти кровожадные и злые бредни, показать всю их абсурдность, как не те великие деяния, которые свершает советский народ, по разумному плану и в широчайших масштабах преобразующий природу?

Маркс говорил, что земля, если она правильно возделывается, все улучшается. Энгельс утверждал, что производительность земли может быть бесконечно повышена.

Уже сейчас при полном и рациональном использовании земная поверхность могла бы прокормить в несколько раз больше людей, чем живет на земном шаре. Но ведь с развитием науки производительность земли будет расти и расти.

Советский народ неоспоримо доказывает, что при правильном, разумном, плановом подходе к природе ее богатства безгранично возрастают. Тем самым он выбивает оружие из рук воинственных «апостолов обреченности».

На свободной земле никто не будет лишним!

Теперь это видят все, кто прямо и честно смотрит в глаза действительности. И в этом великое значение работ по преобразованию природы в Советском Союзе.

В труде советских людей, преобразующих и обогащающих землю, находит выражение оптимистическое мироощущение: уверенность в будущем, воля к безграничному развитию и совершенствованию, радость творчества на благо народа, полнота жизни и полнота человеческого счастья.

VIII НОВЫЕ ПУТИ

СТАЛЬНЫЕ НИТИ

Экспресс с Тихого океана мчится через нашу страну девять суток — так она велика. Во Владивостоке у вокзального перрона стоит километровый столб с цифрой «9 322» — подобной отметки нет нигде в мире. Пространства Советского Союза огромны. Огромно у нас и значение транспорта. В недрах земли добывают уголь, нефть, руду; фабрики и заводы выпускают металл и машины, ткани и обувь, множество самых разнообразных изделий; с лесосек идет древесина; советская деревня отправляет в города миллионы тонн хлеба, мяса, молока, шерсти, хлопка, льна. Всю эту необъятную массу грузов надо развезти и доставить потребителю.

Нет страны, где богатства шире раскинулись бы по лицу земли. И часто они лежат так, что их приходится далеко перевозить. Югу требуется лес, но на юге леса мало, а на севере густая тайга тянется от Балтики до далекой Камчатки. Ленинграду нужен уголь — он за две тысячи с лишним километров, у полярного Урала. От магнитогорских домен до Кузбасса, откуда к ним идет уголь для кокса, по Сибирской магистрали тоже больше двух тысяч километров. До Новосибирска должна доходить нефть из Башкирии или с Эмбы, а до Мурманска — мука с Украины. Все это нужно связать, скрепить прочными нитями рельсов. Без транспорта районы не могли бы разделить между собой труд, взять на себя неодинаковую работу в едином народном хозяйстве.

Едут и люди — едут работать в новые места, служить на далеких пограничных рубежах, гостить в Москву, отдыхать на берег моря. Пассажиров за год набирается раз в 7–8 больше, чем все население страны.

Транспорт исправляет географию — он далекое делает близким, сокращает пространство и время. Он связывает в единое целое все наши края. Без первоклассного железнодорожного транспорта необъятный Советский Союз был бы немыслим как государство.

Вот почему СССР — великая железнодорожная держава. Лентой наших рельсовых путей можно трижды опоясать земной шар по экватору.

Поезда с наших дорог уже переходят через черту границы в другие страны социалистического лагеря. Без пересадки можно проехать, например, из Москвы в Пекин. Новое железнодорожное строительство усиливает связь СССР с Китаем, Монголией.

Старая Россия знала талантливых и умелых инженеров — путейцев, мостовиков, паровозостроителей. Уровень железнодорожного транспорта был, пожалуй, выше, чем уровень других отраслей народного хозяйства. Но все же в отсталой стране и железные дороги несли на себе след отсталости. Паровозы были сравнительно маломощные: «овечки», «щуки»; более сильные товарные «Э» и острогрудые пассажирские «С» только начинали появляться. Пассажирские вагоны считались лучшими в Европе, но товарные оставались мелкими, двухосными, их называли «коробочками»; катясь под уклон, паровоз свистел, и бригада на площадках вертела ручной тормоз.

В Советском Союзе растет все народное хозяйство, множатся грузы. Растет и социалистический транспорт.

Новая индустрия дала много тысяч паровозов, сотни тысяч вагонов, цистерн, платформ. Паровозы стали сильнее, а вагоны вместительнее. Еще до войны треть всех грузов перевозили паровозы «ФД» — самые мощные локомотивы в Европе. А сейчас много больших товарных паровозов с буквой «Л» — почти такие же сильные, они из-за меньшей нагрузки на ось проходят и по тем путям, которые не выдерживают тяжелого «ФД». Пассажирские «ИС» тоже не знают соперников в Европе.

Пошли по стальным путям электровозы и тепловозы — наиболее совершенные двигатели. Они изменили облик дорог, а вместе с ним — и облик местности, внесли новые черты в привычный пейзаж. На Кавказе три паровоза вытягивали поезд на крутой Сурамский перевал со скоростью пешехода. Теперь управляется один электровоз да еще, перейдя на спуск, крутит генератор и возвращает электричество в сеть.

Представим себе старую Закаспийскую дорогу. Проведенная через сыпучие пески, она доказала высокое мастерство русских инженеров и рабочих. Но долгое время техника на этой дороге оставалась неизменной. Маленький паровоз дотащит до станции состав и долго стоит, набирает воду. А источников воды кругом нет — ее привезли откуда-нибудь из предгорий Копет-Дага в особом поезду — «водянке». 13 наши дни здесь вид другой: не паровоз, а тепловоз ведет вагоны. Не приходится ему терять времени на набор воды у станций. Движется поезд, и не тянется за ним привычный шлейф из черного дыма.

Появились и дизель-поезда. Обтекаемый дизель-экспресс мчится со стремительной скоростью. В вагонах — ни жары, ни пыли: внутри поддерживается заданная температура, заданная влажность.

Семафор становится редкостью — он уступает место светофору. Ручной тормоз заменен автоматическим. Ручную сцепку тоже вытесняет автоматическая — не надо подлезать под буфера и нацеплять на крюк двухпудовую петлю.

Скорость увеличилась, поезда на перегонах пошли почти вдвое быстрее. Посмотрите, с какой быстротой летят угольные составы по линии от Кузбасса к Уралу. Раньше пассажирские поезда, пожалуй, двигались тише.

Тяжело пришлось транспорту в годы войны, когда страна и фронт потребовали больших перевозок, а сеть и подвижной состав сократились. Но советский транспорт справился с трудной задачей.

Быстро справился он и с восстановительными работами после войны. А разрушения были немалые — гитлеровцы изобрели даже особую машину, чтобы, отступая, сильнее коверкать полотно.

Двух цифр достаточно, чтобы в полной мере оценить великий труд и славный подвиг работников транспорта: за годы советской власти (к 1954 году) длина железнодорожной сети возросла в два с лишним раза, а грузооборот — более чем в двенадцать раз. Это говорит о том, что железные дороги теперь работают лучше, выдерживают большую нагрузку.

И паровозы, и вагоны, и каждый километр пути у нас служат полнее, чем в капиталистических странах. По числу тонно-километров, приходящихся на километр пути, СССР уже давно обогнал США и вышел на первое место.

На основных направлениях сосредоточивается густое движение. Чтобы протолкнуть нарастающий вал грузопотока на одноколейных линиях, нужно удвоить колею. Одноколейных дорог нам досталось много, и там, где они не справлялись с перевозками, их перешили.

Великий Сибирский путь был в одну колею, кроме своей средней части Омск — Байкал. Теперь он двухколейный на всем протяжении. В сущности, построена новая железная дорога длиной в сотни и сотни километров: вторая колея в горных местах поместилась рядом со старой ценой расширения карниза в скале.

На каменных откосах видны следы автоматического сверла. Отвалы вынутой породы лишь недавно заросли. Через горные реки рядом со старыми построены новые высокие мосты. Разъездов больше нет. Нет и томительного ожидания встречного поезда. Из земли, привезенной в поездах, насыпаны и покрыты нитями рельсов ровные площади для маневрирования. В местах, где зимой реки промерзают до дна, проведены водопроводы, действующие бесперебойно. На вечномерзлой земле, которая временами вспучивается, возведены высокие водонапорные башни, просторные паровозные мастерские и депо, ряды жилых домов — все это строилось новыми способами, исключающими искривление зданий. Возле станций созданы рабочие городки; в них три, четыре, пять тысяч жителей. Железная дорога так окрепла, что уже может создавать городские поселения! Живой индустриальной силой подчиняет она себе глухую сибирскую тайгу.

Но в стране создавалось новое размещение хозяйства, назревали новые потоки грузов — и усиления старых дорог было недостаточно. Вместе с картой промышленности и сельского хозяйства должна была меняться и карта транспорта. Нужно было проводить новые дороги, в новых направлениях. А это не легко.

Грузооборот нарастал у нас, правда, гораздо быстрее, чем длина дорог, но и она ведь сильно увеличилась — с лишним вдвое.

Новые железные дороги изменили начертание ранее сложившейся сети.

* * *

Рисунок рельсовой сети в нашей стране характерен: пути, как нити в паутине, расходятся из Центра и, расходясь все шире, отдельными линиями достигают далеких границ. А между соседними линиями образовались перемычки, наиболее густые в горнопромышленных районах.

Что же в этой паутинообразной сети от старого и что в ней от нового? Почему сеть сложилась именно так и что внесено в нее советским строительством?

На Руси дороги расходились из Москвы, позже к московскому пучку прибавился пучок из Петербурга. Сначала были грунтовые «большаки», их сменили щебенчатые шоссе, потом появились рельсовые колеи на шпалах. В противоречивых условиях старого общества это расхождение путей из Центра говорило и о руководящей, ведущей роли русского ядра и в то же время — о политике хищников, обосновавшихся в Центре. Из столиц шел свет великой, передовой русской культуры — и в то же время столичные власти терзали всю страну ради выгоды правящих классов. В Центре мало было своего сырья и продовольствия — нитями рельсов торговцы притягивали хлеб и мясо, лес и уголь, хлопок и металл. По стальным артериям текли на окраины фабрикаты из Центра — сбыт этих товаров обогащал купцов и заводчиков. Вдали от Центра лучи редели, и окраина погружалась в тьму бездорожья. Глубин достигали лишь одинокие длинные колониальные линии — Сибирская, Среднеазиатская, Кавказская.

К этому звездообразному рисунку добавление: из хлебных степей Украины и Поволжья линии тянулись не только к Центру, на север, но также и на северо-запад, к балтийским портам. Империалисты Запада выкачивали из отсталой, аграрной России хлеб и сырье, — об этом свидетельствовали линии, проложенные из Царицына через Орел на Ригу, из Ромен на Либаву, из Киева через Брест на Кенигсберг.

Работа транспорта отражает жизнь государства, и в начертании железнодорожных линий на российской карте можно было увидеть характер страны.

Когда Россия стала советской — изменилась жизнь, изменилась и работа транспорта. Те линии, по которым шли к портам русские богатства, остались без прежней нагрузки. На карте железнодорожной сети они сохранились, но на карте грузопотоков стушевались.

А что стало с главным рисунком, со звездой, расходившейся из Центра? Не потеряла ли она своего смысла в новых условиях?

При советской власти взаимоотношения между районами страны изменились. Социалистический Центр не сдерживает индустриальное развитие бывшей окраины. И она уже не вывозит весь свой хлопок, лес и металл, но и сама перерабатывает их. Линии, идущие от Центра, перестали быть связью метрополии с колониями.

^{Сеть железных дорог прежде и теперь.}

Однако у этих лучей, пучком расходящихся из середины страны, появился новый смысл. И их роль ее только не снизилась, а, напротив, возросла.

Раньше из Средней Азии в Центр вывозился весь хлопок, теперь вывозится часть. Но сегодняшняя часть больше вчерашнего целого. То же самое и с металлом и с лесом. Обработка сырья приближена к месту добычи; там, где были аграрные окраины царской России, выросла индустрия. Но сырья в Центр вывозится больше, чем прежде, потому что хозяйство по всему СССР сильно выросло.

Ведь индустрия Центра не угасла — развилась. Хоть удельный Вес ее и снизился, но она гораздо больше, чем прежде, потребляет и угля, и металла, и хлопка, и леса. Поэтому поток грузов, идущих в Центр, возрос, а не уменьшился.

Социалистический Центр посылает на периферию не только изделия легкой промышленности, но и машины. Его продукция необходима всей стране. Революция дала Центру новое общественное значение, новую структуру хозяйства, ион остался в государстве решающим, ведущим районом.

Вот как определилась судьба рельсовой звезды, перешедшей к нам от прежних времен. То дурное и злое, что сказывалось в ней, исчезло навсегда: хищничество метрополии, пустившей свои корни в тело колониальных владений. То прогрессивное, что выражала она, не только сохранилось, но и развилось: ведущая роль русского Центра, ставшего цитаделью социализма, источником помощи для всех наших народов. Рост нагрузки дорог, идущих к Центру, имеет и другую причину. До революции Петербург весь каменный уголь получал из Англии. Теперь мы покончили с иностранной зависимостью, промышленность Ленинграда работает на отечественном угле. За границей Петербург покупал и много металла. Теперь Ленинград получает металл с Украины, с Урала, развивает собственную металлургическую базу. Москва раньше ввозила часть хлопка из Америки. Теперь московские фабрики ткут ткани из среднеазиатского и закавказского хлопка.

Поэтому нагрузка коротких западных линий, идущих к границе, в первые годы советской власти относительно сократилась, а работа длинных линий, связывающих центральные районы и Ленинград с глубинами страны, увеличилась. То, что ввозили, производим сами. То, что вывозили, в основном повернули внутрь страны.

Даже возникла нужда в новых лучах, идущих к Центру. План предусмотрел их, и они были созданы.

В годы пятилеток провели магистраль Москва — Донбасс. На две трети своей длины, от Москвы до Валуек, она прошла по старой, но нацело перестроенной трассе; а на треть, от Валуек до Донбасса, была построена заново. Товарные паровозы новых марок — мощный котел, длинный ряд мелькающих колес, след дыма за низкой трубой, скорость прежнего пассажирского поезда — мчат по ней составы один за другим. Уголь и металл идут на север, лес и промышленные изделия — на юг.

Связался Центр и с другим, новым угольным бассейном — Печорским. Дорога, совсем недавно проложенная сквозь тайгу и тундру, по грузонапряженности приближается к главным линиям сети. Одному только Ленинграду Печорская магистраль доставила много миллионов тонн угля, добытого за Полярным кругом. По той же дороге из Ухты везут нефть. В зимние заносы поезду приходится итти по снежным коридорам, белые стены иногда поднимаются выше паровоза. На Крайнем Севере рельсы Печорской магистрали уже перебрались через полярный Урал и вышли к Салехарду на Оби.

Во время первой мировой войны была наспех проведена дорога на Кольский полуостров. В годы пятилеток ее перестроили, и сейчас Кировская магистраль — одна из лучших в стране. Она связывает Центр с богатствами Хибин и с незамерзающим Мурманским портом. Без Кировской и Печорской дорог не могли бы подняться индустриальные районы нашего европейского Севера.

Усилил Центр и свою связь с Востоком — с Уралом, с Сибирью. При советской власти достроена дорога от Казани на Свердловск. Проложены новые линии Кострома — Галич и Горький — Котельнич.

Все эти линии уходят за Волгу. Раньше на Волге пресекалось несколько лучей, исходящих из Центра. Реки по-своему «участвовали» в выборе направлений дорог: к великому водному пути тянулись железнодорожные линии, чтобы взять его грузы; но железные дороги не везде могли перешагнуть через широкую реку: в Костроме, Горьком, Саратове не было мостов. У берега рельсы обрывались. Паровоз добегал до воды и пятился назад. В Батраках у Сызранского моста, где сходились пути из Центра, Сибири и Средней Азии, вечно были «пробки».

Теперь на Волге построено много новых переходов. Через новый Горьковский мост проложен путь на Котельнич. От Костромского моста протянулась дорога на Галич. Перейдя Волгу по новому Саратовскому мосту, сплошная колея связала Москву с южными районами Заволжья. Мосты «починили» географию.

Плотины Куйбышевской и Сталинградской гидростанций будут и мостами для железных дорог. Связь Центра с Заволжьем еще более усилится.

Поправки в «звезду» Центра внесены не только там, где ее лучи расходятся, но и там, где они сходятся.

К Москве устремляются одиннадцать дорог и завязываются в большой и сложный узел, в нем почти пятьдесят товарных станций. Раньше узлы и города росли без плана, и пути, вошедшие в Москву, были скоро зажаты городскими кварталами. На тесных, перепутанных путях сортировать вагоны трудно, и они стали там надолго застревать, — так в «мышеловке» застревают крокетные шары.

Туго затянувшийся узел надо было распутать. Через него северный лес идет на юг, южный уголь проходит на север, и чтобы сквозные потоки не загромождали Москвы, за годы пятилеток в полусотне километров, от столицы было создано «Восточное полукольцо», дуга в обход города от Александрова через Куровскую и Воскресенск до Жилева. И лес и уголь стали обтекать Москву по дуге. А в годы войны полукольцо замкнулось: была построена Большая Окружная железная дорога. Она прошла через Столбовую, Кубинку и Яхрому. Теперь транзитные грузы не забивают Московского узла.

К Ленинграду подходит восемь лучей, и большинство из них — с юга. Чтобы разрядить путаницу рельсов, провели особое «Южное полукольцо».

Эти кольца и дуги на карте — еще один след вмешательства плана в ту географию дорог, которая стихийно сложилась в дореволюционное время.

Так изменилась железнодорожная сеть Центра.

Дороги! Центра нуждались в поправках. Но еще больше требовала поправок железнодорожная сеть периферии. Вернее, не поправок она требовала, а просто новых дорог. В Центре на тысячу квадратных километров приходилось примерно 18 километров рельсовых путей, а в Сибири — километр, в Казахстане и на Дальнем Востоке — меньше километра. На восток двигалась хозяйственная жизнь, там вырастали социалистические национальные государства, поднималась новая культура — и там, на тысячекилометровых пространствах, нужно было прокладывать стальные магистрали, заменять конную кошовку, вьючного верблюда, весельную лодку современным паровозом.

На Востоке росли заводы, строились города, распахивались целинные земли — и грузы умножались час от часу. В 1937 году количество перевезенных грузов превышало уровень 1913 года по всей стране в 4 раза, а на Дальнем Востоке — в 13 раз, в Казахстане — в 14, в Сибири — более чем в 20 раз. За этим темпом нужно было поспевать.

И так до сих пор, неотступно. Из 7 230 километров дорог, включенных в четвертый пятилетний план, 3 550 километров — половина! — приходилось на Сибирь. Так будет и впредь — надо упорно и смело выравнивать страну, стальными линиями зачеркивать непроезжие земли.

Новые магистрали пересекли ранее пустынные, бездорожные края и положили начало промышленности и культурному сельскому хозяйству в когда-то заброшенных и диких местах. Работа транспорта отражает географические сдвиги народного хозяйства, но и сам транспорт, изменяя свое размещение, творит новую экономическую географию страны.

Карта отразила гигантское железнодорожное строительство на Советском Востоке и отразила двояко: усиливалась связь периферии с Центром и крепли связи ранее разобщенных окраинных районов друг с другом.

Те части страны, которые были связаны с Центром единственным лучом, получали второй, а иногда и третий. Это видно на примере Кавказа, Средней Азии, Сибири.

Из Армении уже не одна выходит дорога, а две: прежняя — к Тбилиси и новая — через Минджевань к Баку. И из Грузии ведут два пути: в Москву тбилисцы ездят не через Баку, как раньше, а через Сухуми и Сочи. Не надо огибать стену Кавказского хребта с востока по берегу Каспия; проведена Черноморская линия — она сократила поездку почти на целые сутки.

Кроме того, с Северного Кавказа прошла новая дорога к устью Волги. Пересекла Дон железнодорожная линия по Цимлянской плотине. У Кавказа теперь не один, а три выхода на север.

На просторах Средней Азии — четыре союзные республики. И один-единственный железнодорожный выход в Центр, стальной волосок, протянувшийся через пустыни от Ташкента на Чкалов. Туркменам труднее других: чтобы попасть по железной дороге в Москву, на запад, им сначала приходится из Ашхабада ехать к Ташкенту, на восток…

Ныне новая железная дорога дошла от Чарджоу по левому берегу Аму-Дарьи до Хорезмского оазиса. Былая оторванность его устранена, но не только в этом дело. По директивам XIX съезда Коммунистической партии дорога ведется дальше, до Маката. А где этот Макат? На Эмбинских нефтяных промыслах — к северу от Каспия, около Гурьева. Гурьев же связан железной дорогой с районом Актюбинска, а в пятой пятилетке соединяется еще и с Астраханью. Значит, из Средней Азии в Европейскую часть страны потянулась через пустыню новая дорога, более короткая. Она покинет поливные оазисы Хорезма, взберется на глинистое плоскогорье Устюрта, пересечет его — и пробьет второй выход к Центру.

Широчайшую Сибирь до сих пор пересекал один железнодорожный путь — Великий Сибирский. За последние годы он сильно обновлен — ведь это не только выход всей Северной Азии к Центру, но еще и ось Урало-Кузбасса. Грузовая работа одной Омской дороги по объему не уступает работе всех железных дорог Англии, Бельгии и Голландии, вместе взятых. В западной части Сибирской магистрали паровозы сейчас заменяются электровозами. С высокой скоростью проносятся тяжелые поезда по гладкой западносибирской равнине. Скоро от Кузбасса до Урала и дальше, до Сызрани на Волге — на три тысячи километров — протянется самая длинная электрическая дорога в мире.

Но сегодняшней Сибири мало одной магистрали, хотя бы и такой усовершенствованной. И вот на наших глазах по частям создалась вторая магистраль, Южно-Сибирская, — второй широтный Сибирский путь, не менее великий.

Если в Европейской части страны главные грузопотоки движутся по меридиану, то за Уралом — по широте. В этом направлении и идет там главное железнодорожное строительство.

В начале войны на земле Северного Казахстана была пущена железная дорога Карталы (около Магнитогорска) — Акмолинск (к северо-западу от Караганды), первое звено Южно-Сибирской магистрали. А после войны строились ее новые звенья. Акмолинск через Павлодар, Кулунду и Барнаул соединился с Кузбассом. Устои Урало-Кузнецкого комбината — железная руда Магнитогорска и коксующийся уголь Караганды и Кузбасса — связаны теперь более коротким путем. В пятой пятилетке рельсы протягиваются дальше на восток, углубляются в горы Кузнецкого Ала-Тау, прорезают их, спускаются в долину Енисея — к Абакану. От Магнитогорска до Абакана более двух тысяч километров. Руда и металл Южного Урала, хлеб степей Зауралья, Казахстана и Алтая, соли Кулунды, уголь Кузбасса и Экибастуза, лес и руды Кузнецкого Ала-Тау — вот какие богатства нанизаны на стержень Южно-Сибирской магистрали. В будущем от западного конца магистрали, от Магнитогорска, проложат ход через Уральский хребет к Средней Волге.

Это самая большая железнодорожная стройка послевоенного времени. Не легка она. Труднее всего преодолеть Кузнецкий Ала-Тау с его отвесными скалами, каменными осыпями и зимними лавинами, которые несут иной раз до десяти тысяч кубометров, снега сразу. Выемки, насыпи, мосты, галереи, тоннели… Вдоль трассы одно за другим возникают новые поселения — в ранее безлюдной степи, на берегах рек, у горных круч.

Великий Сибирский путь в западной части Сибири уже перестал быть единственной широтной дорогой. Так, на Кавказе, в Средней Азии, в Сибири появляются новые дороги, идущие к Центру.

Но на востоке проводятся линии и в другом направлении — направо и налево от путей, ведущих в Центр. Они ползут отростками вбок, добираются до мест, оставшихся в стороне от магистралей.

Сибирская дорога тянулась прямой ниточкой. Длиннейшая из железных дорог мира, с мостами, перешагнувшими через великие реки, с тоннелями, просверлившими отроги гор, она была славой русского инженерного искусства. Но она оживляла только узкую полоску вдоль себя и вдоль пересекаемых рек, подъездных ее путей. Лишь на Томск дала она отпрыск, поддержала его культурную жизнь. Да незадолго до революции пустила ветку от Новониколаевска; нынешнего Новосибирска, на Семипалатинск, от Татарской на Славгород и из Юрги к Кузбассу.

А теперь магистраль вся в отростках. Они еще, к сожалению, не так далеко достают — не так далеко по исполинским сибирским масштабам. Но уже сколько их! От Петропавловска в Центральный Казахстан, от Новосибирска на Сталинск, от Ачинска на Абакан, от Заудинского около Улан-Удэ в Монголию, от Биробиджана к Ленинскому на Амуре, от Дежневки на Комсомольск и Советскую Гавань, от Манзовки к озеру Ханке, от Барановского к заливу Посьета… И появляются все новые — в пятой пятилетке строится дорога Красноярск — Енисейск, она привяжет к Сибирской магистрали устье богатейшей Ангары. По сравнению с самой магистралью — это ветка. А протяжение ее более 300 километров, да все по тайге. Новые дороги строятся в районах освоения целины и залежи.

Во многих местах поперечные отростки начинают пересекать весь мертвый сектор между двумя соседними лучами, идущими из Центра. Раньше окраины соединялись с Центром, а между собой у ник связи почти не было. И это естественно — им отказывали в самостоятельной жизни, хотели видеть в них лишь колониальный привесок метрополии. А теперь ранее разобщенные части нашей страны соединяются друг с другом и налаживают планомерный обмен грузами.

Казахстан по площади равен половине всей Западной Европы, но до революции его пересекал единственный рельсовый путь — Среднеазиатская линия от Оренбурга через Актюбинск на Ташкент, да на севере у Петропавловска чуть задевала его Сибирская дорога. Глубины Казахстана не знали железнодорожных путей, скот шел к торговым городам на собственных ногах, А за годы советской власти в секторе между Среднеазиатской и Сибирской магистралями вырос костяк новой сети.

Туркестан и Сибирь — огромные страны, и страны соседние. Обе они имели железнодорожную связь с Центром. А вздумал из Ташкента поехать в Иркутск — поезжай сначала из Азии в Европу, делай пересадку в Кишели под Самарой.

Еще до революции существовали карты с пунктиром Турксиба. Железнодорожная связь Туркестана с Сибирью предчувствовалась, казалась желательной. Но при старом строе оставалась неосуществленной.

Лишь при советской власти, когда и Средняя Азия и Сибирь поднялись к новой жизни, пунктир предположений превратился в четкую линию факта. В первой пятилетке был построен Турксиб. Строители, шедшие с севера, преодолели широкий Иртыш, безводье и сыпучие пески Забалхашья. А шедшие с юга взяли трудный Чокпарский перевал в Чу-Илийских горах. И колея длиною почти в полторы тысячи километров сомкнулась. Сибирь стала давать Средней Азии то, чего той не хватало: лес, уголь, хлеб. А из Средней Азии пошел хлопок на новые текстильные фабрики Сибири.

Но дело не только в транзите. Турксиб оживил весь юго-восток Казахстана. Дошел до Алма-Аты и вывел ее из бездорожного угла на простор всей страны. Дал выход богатствам плодородного Семиречья, принес ему новые сельскохозяйственные культуры. Помог достать руды Текели, фосфориты Кара-Тау и уголь Ленгера.

Проникая в далекие национальные районы, транспорт облегчает их подъем. Турксиб не только породил новые грузы, но и ускорил культурный рост Казахстана. Вдоль дороги сложились новые центры, бывшие кочевники стали машинистами, диспетчерами, начальниками станций.

Помог Турксиб и Киргизии, которая до революции совсем не знала железных дорог. Линия от Луговой соединила с общей сетью страны город Фрунзе, киргизскую столицу. А сейчас эта ветвь, пройдя узкое Боомское ущелье, протянулась в самую глубину республики — к озеру Иссык-Куль, на высоту свыше полутора километров над уровнем океана. В мае 1948 года на берегах этого высокогорного озера раздался первый гудок паровоза.

Юго-восточный Казахстан и Северная Киргизия были пересечены Турксибом и вышли на широкую дорогу. А Центральный Казахстан оставался в тупике. Правда, для угля Караганды быстро был пробит выход к Сибирской магистрали и к Южному Уралу, для меди Коунрада проложили путь до берегов озера Балхаш, а для меди Джезказгана — до гор Улу-Тау в самой сердцевине Казахстана. Но еще долго существовал досадный крюк: от Алма-Аты до Караганды, от столицы Казахстана до его крупнейшего индустриального центра по прямой только семьсот километров, а преодолевать приходилось более трех тысяч — по Турксибу через Семипалатинск на Барнаул и Новосибирск и по Сибирской магистрали через Омск и Петропавловск. Теперь крюк исчез. В Казахстане построена линия Моинты — Чу в четыреста с небольшим километров. Она пересекла пустыню Бет-Пак-Дала, обогнула с запада озеро Балхаш и соединила Алма-Ату с отростком Сибирской магистрали, идущим от Петропавловска на юг. Образовался как бы «второй Турксиб», второй поперечник.

А сейчас появляется и третий поперечник, имеющий значение не только для самого Казахстана. Еще до войны прошла линия с Южного Урала на Каспий: из Троицка через Орск и Кандагач в Гурьев. В пятой пятилетке, как уже говорилось, строится железная дорога Гурьев — Астрахань. В годы войны Астрахань через Кизляр установила связь с Кавказом. Следовательно, через северо-западный угол Казахстана будет проходить прямой путь между Кавказом и Уралом.

И на самом Урале крепнут внутренние связи. Уральские горы пересечены по широте несколькими дорогами, идущими из Центра. Но Урал вытянут по меридиану, с юга на север — и в этом направлении идут основные его внутренние грузопотоки. За советское время к прежним меридиональным линиям на Урале добавлена новая — от Челябинска через Каменск-Уральский на Серов. Ее последнее звено Сосьва — Алапаевск пущено после войны.

У Белого моря прошла перемычка между Кировской магистралью и линией Москва — Архангельск. Карельский перешеек связался с Петрозаводском железной дорогой, огибающей с севера Ладожское озеро. Крым через Перекопский перешеек установил связь с низовьями Днепра. Ко взаимной пользе соединились многие ранее разобщенные районы.

Слабой была раньше связь в Поволжье. Стала зимой Волга — и нет прямого пути, который соединял бы Среднее Поволжье с Нижним. Поезжай из Сызрани в Саратов с пересадкой в Пензе. Теперь вдоль волжской водной дороги проложен рельсовый тысячекилометровый путь по правому берегу Волги, от Свияжска под Казанью через Сызрань и Саратов до Иловлинской возле Сталинграда. Грузы вдоль Волги могут итти и зимой. На левом берегу Волги в пятой пятилетке строится дорога Агрыз — Пронино — Сургут, которая пересекает нефтяные районы Татарии.

Сырьевые окраины старой России были привязаны рельсами к промышленному Центру. Теперь же все районы гармонически растут, развивают свое хозяйство и с помощью разветвленного транспорта вступают в оживленные экономические связи.

Разделение страны на промышленные и аграрные районы сказывалось и в односторонности грузового движения. Из районов сырья шли полные вагоны, обратно катился порожняк. Одностороннее направление потока было постоянной болезнью российских дорог.

Неравномерность загрузки сохранилась еще на многих железных дорогах и теперь. Москва, например, принимает громоздкие грузы — лес, уголь, нефть; отдает же хоть и более ценные, но менее объемистые — машины, станки, приборы, книги.

Но плановое хозяйство дает нам возможность бороться с неполной загрузкой вагонов. Каждая область Советского Союза развивает и индустрию и сельское хозяйство. Чисто сырьевых районов уже нет — везде растет промышленность, а индустриальные районы заводят собственную продовольственную базу. И неравномерность грузового движения сглаживается. От Москвы на Курск до революции шло в семь раз меньше груза, чем в обратном направлении, а в 1937 году — только в два с половиной раза меньше.

В Советской стране создаются межрайонные комбинаты, части которых связаны не только железнодорожной колеей, но и общим планом. Из Кузбасса на Урал везут уголь, обратно в тех же составах — железную руду. Из Кривого Рога в Донбасс возили руду, обратно шли пустые вагоны. В годы пятилеток в Кривом Роге создана черная металлургия, из Донбасса туда идет не порожняк, а угольный поток. Неравномерность движения смягчается.

Продуманным размещением производительных сил, приближением промышленности к сырью и потребителю мы сокращаем лишние пробеги. География народного хозяйства становится все более разумной, удобной, правильной, и дальность железнодорожных перевозок постепенно сокращается.

Такая плановая работа неизвестна и немыслима ни в одной буржуазной стране. Уродства капиталистического хозяйства кладут резкий отпечаток и на транспорт.

Во многих странах железные дороги принадлежат не государству, а частным компаниям, которые заботятся лишь о собственной прибыли. В 1930 году железнодорожная сеть США принадлежала 1 656 владельцам, большим и малым. А в Англии даже водные пути находятся в частных руках. Между тем транспортная сеть ведь охватывает всю страну, имеет общее значение. Ясно, что в транспорте с особенной силой проявляются противоречия, свойственные капиталистическому обществу.

Хаос сказывается в том, например, что часто в одной и той же стране железнодорожная колея в разных Местах имеет разную ширину. В Австралии три различные колеи, в Индии — четыре. В Аргентине и Бразилии можно встретить колею семи размеров.

Нам трудно представить, чтобы между двумя городами построили две параллельные железные дороги, друг другу мешающие. Однако в США это обычное явление. Между Нью-Йорком и Чикаго восемь конкурирующих линий, между Чикаго и Омахой — шесть. Дороги перехватывают друг у друга пассажиров и грузы. В итоге ни одна из них не нагружена полностью. В конце концов кто-нибудь из владельцев прогорает и дорога закрывается. Вот и идет такая нелепая борьба, а в то же время на юго-западе США железных дорог не хватает, а это тормозит развитие хозяйства.

Нам легко электрифицировать железные дороги большого протяжения. Вся энергосеть принадлежит одному хозяину — социалистическому государству, поэтому на всем сколь угодно длинном расстоянии напряжение в энергосети одинаковое. А в США на одну дорогу распространяются энергосистемы разных частных хозяев, — в энергосистемах напряжение разное, и цена электричества неодинаковая, и сговориться не так просто. В этом одна из причин слабого развития электрификации американских железных дорог. Есть, конечно, тому и другие причины: необеспеченность грузами не позволяет рисковать большими капиталами, нефтяные и угольные компании препятствуют развитию электрификации, хотя всякий понимает пользу электрифицированных железных дорог.

В США электрифицировали всего лишь по нескольку десятков километров в год, а с 1943 года и вовсе бросили. У нас же в пятой пятилетке длина электрифицированных дорог возрастает вчетверо. А когда заработают мощные гидростанции на Волге, электрификация железных дорог сделает еще больший скачок.

В Соединенных Штатах железнодорожная сеть пока еще длиннее, чем в Советском Союзе. Но у нас она возрастает, а там сокращается. Многие железные дороги в Америке не выдержали конкуренции автомобиля или соседних магистралей. Рельсы сняты и проданы, как лом. За последние полвека железнодорожная сеть США уменьшилась на десятки тысяч километров. Сокращается сеть и во многих других капиталистических странах, скажем во Франции и Англии.

В СССР сеть железных дорог растет, но все же для нашей громадной страны она мала. Чтобы насытить государство дорогами, мы их проводим непрерывно. В пятой пятилетке строится примерно в два с половиной раза больше железнодорожных линий, чем строилось в четвертой.

Это новое строительство вносит все новые и новые изменения в карту страны.

ПО РЕКАМ И КАНАЛАМ

Когда в государстве хозяин — народ, железные дороги и судоходные реки помогают друг другу. А в той стране, где хозяйство ведется не для общей пользы, а для частной, капиталистической прибыли, железные дороги спорят с реками. Рельсы отнимают грузы у воды.

В Америке железнодорожный транспорт задержал рост речного судоходства, — если не считать судоходства морского типа на Великих озерах. Чтобы убить конкурента, владельцы дорог пускались во все тяжкие: на речных берегах скупали землю, пригодную для пароходных пристаней, снижали тарифы как раз к началу навигации, даже строили на реках низкие мосты, чтобы помешать движению судов. И по сию пору, как при Марке Твене, ходят по Миссисипи забавные колесные пароходы с двумя поперечно стоящими трубами, из которых клубами валит густой дым…

Похоже было и в царской России.

У русского судоходства заслуги немалые. Наши предки плавали и «в варяги» и «в греки». Новгородцы на своих ушкуях пробирались за дремучие леса Севера, за Полярный круг. Для Афанасия Никитина, первого русского путешественника в Индию, проплыть по Волге от Твери до устья было делом хоть и не легким, но посильным, а ведь это путина в три тысячи верст длиной. Вся Сибирь была исслежена землепроходцами по рекам. Позже не где-нибудь, а на Волге появился первый в мире нефтяной танкер, первый в мире теплоход.

И все же перед революцией речной транспорт России был слаб, запущен. Малые глубины на перекатах, мелкая посуда, погрузка и разгрузка силой крючника.

Теперь речной транспорт не пасынок. Хоть и не очень скорый, зато дешевый и емкий, он важное подспорье в народном хозяйстве. Особенно в нашей огромной стране, где и рек больше, чем где-либо, и громоздкие грузы приходится перевозить далеко. Пример — Волга с Камой: чуть не во всю их длину идут плоты леса, баржи с хлебом, с нефтью, с солью. А реки Сибири — пока еще единственный путь для массовых грузов на всем пространстве от железной дороги до далеких берегов океана.

Длина рек, ставших судоходными, у нас почти равна протяжению железных дорог. А вся речная сеть вчетверо длиннее. Значит, много еще предстоит нам расчистить рек, промерить глубин, построить портов. Но хотя речной транспорт пока еще развит у нас слабее, чем к тому дает возможности крупнейшая в мире сеть рек, все же роль его — немалая, и она с каждым годом возрастает.

На реках теперь много новых судов, более совершенных и быстроходных, чем прежние. Вот плывут нефтяные баржи, грузно сидящие в воде чуть не по самую палубу. Они так велики, будто зашли с морских просторов. И многие из них не сцеплены с буксиром, а движутся собственным ходом — это «баржи-самоходки».

Плоты леса раньше тихо плыли самотеком — теперь они идут «за тягой», на буксире. Иной раз плотокараван тянется на полкилометра. В одном «возу» столько древесины, что ее не смогли бы доставить и пятьдесят поездов. И «никто не удивляется, когда буксир забирает караван плотов где-нибудь в верховьях Камы и приводит его в Астрахань без единой остановки в пути и без расчалки под мостами.

^{Естественные и искусственные озера северо-запада СССР.}

Появилось и нечто совсем новое: речные ледоколы. Пароход на Нижней Волге, на Рыбинском и Цимлянском водохранилищах ранней весной не ждет теплых дней — ему проломлена дорога во льдах.

Суда пошли по речным путям быстрее, чем прежде. Лучшие теплоходы на Волге по скорости доставки грузов не отстают от товарных поездов. Они, конечно, продвигаются медленнее, зато сберегают время на стоянках.

С помощью сильных землечерпательных машин углубляют перекаты, да еще научились так укладывать вынутый грунт, что струи течения сами начинают размывать нанесенную мель. Сигнальные фонари на реках были керосиновые, а ныне керосиновое освещение заменяется электрическим, в первую очередь на Волге. Бакенщики на многих реках выезжают к фарватеру уже не на весельных, а на моторных лодках; впрочем, и бакенщики скоро не будут нужны: появляются фонари-автоматы — сами загораются вечером, сами гаснут утром. С речных пристаней исчезли крючники — там установлены транспортеры, подъемники, краны. В пятой пятилетке пропускная способность речных портов нашей страны увеличивается примерно в два раза.

На Волге, где гидростанции поднимут уровень воды, строится ряд новых портов, и среди них Казанский. Его сооружают на сухом поле недалеко от кремля: намывают вокруг города дамбу более двадцати километров длиною и местами высотой с четырехэтажный дом. Сейчас Казань стоит в пяти километрах от Волги, но воды „Куйбышевского моря“ подступят к ней вплотную.

В Ульяновске вода поднимется почти на двадцать метров, там тоже строится новый порт.

Строятся новые порты и на других реках — например, на Лене сооружается большой порт в Осетрове.

Начинают служить дорогами и малые реки, которых в нашей стране бесчисленное множество. Большая река заменяет железную дорогу: тонну нефти доставить с Кавказа в Москву по Волге стоит примерно в два с половиной раза дешевле, чем по рельсам. А малая река берет на себя роль гужевого и автомобильного подъездного пути: перевозки по ней обходятся в среднем раз в семь дешевле, чем по автомобильной дороге.

Стали судоходными речки, о которых никто как будто и не знал: Пижма, Кересть, Обва, Пчевжа, Бакса, Вопь… Но в большинстве своем малые реки мелки, несудоходны. Чтобы повысить в них уровень воды, строят плотины, создают гидроузлы. И по речкам идут за катерами баржи с хлебом, стройматериалами, дровами. А колхозы получают от гидростанций электрический ток.

Сдвиги народного хозяйства на восток сказались и в грузовой работе рек. В восточных бассейнах перевозки растут быстрее, чем в западных. Впервые возникло речное судоходство в ранее отсталых, отдаленных районах.

Пересекают Полярный круг суда на Печоре. Идут пароходы по ранее пустынной Куре в Закавказье. Снят запрет с судоходства на реке Урал, установленный царским правительством в угоду богатым казакам-рыбопромышленникам. Появился флот», на озере Балхаш среди пустынь Казахстана и на озере Иссык-Куль среди снежных хребтов Киргизии. Введено судоходство на реках севера Сибири — на Пясине, Яне, Индигирке, Колыме.

Но главной водной дорогой остается Волга. Вместе с притоками она перевозит почти половину всех наших речных грузов.

Так идет работа на естественных водных путях. А вместе с тем создаются и пути искусственные.

Железную дорогу можно провести куда угодно, а направление рек предопределила природа. Однако природу поправляют устройством каналов.

На Великой Русской равнине, в самой населенной части страны, речная сеть своим рисунком напоминает железнодорожную сеть — обе расходятся звездой. Реки стекают с возвышенностей, которые заняли середину равнины. Поэтому верховья рек близко сходятся — их легко связать между собой.

Вышний Волосок — место старого «волока» между Твердой и Метой, а значит — между Волгой и Волховом, между Каспийским бассейном и Балтийским. Тут еще в петровские времена прошла Вышневолоцкая водная система, подъездной путь к Петербургу. Потом устроили Тихвинскую и Мариинскую системы. Из них Мариинская продолжает служить до наших дней, но она устарела. Бывало, чтобы ее преодолеть, затрачивались месяцы. Караваны волжского хлеба шли до Петербурга два лета, с зимовкой в Рыбинске. У замшелых ящичков-шлюзов вырастала очередь барж на пятнадцать верст.

^{Канал имени Москвы.}

Советские пароходы стали совершать рейсы Москва — Ленинград за неделю. Но все же Мариинка мелка и узка, ее шлюзы не вмещают больших современных судов. И она дождалась обновления, 42 мелких шлюза будут заменены несколькими мощными гидроузлами. Это дело пятой пятилетки. Глубокий, грузоемкий Волго-Балтийский путь свяжет водной дорогой середину страны с Ленинградом.

Суда из Ленинграда легко выйдут в Волгу. А от Волги к Москве уже проложена отличная дорога.

Москва-река дала имя великому городу, но когда он разросся, не смогла вдоволь напоить его водой. Столица шестой части мира стояла на берегах обмелевшей речки. Весной по Москве-реке за один лишь месяц уходило три четверти ее годового стока, летом она еле текла. На нужды промышленного города расходовалась половина всей москворецкой воды. Еще подождать — и Москва выпила бы всю свою реку до дна.

Крупные речные пути миновали Москву: Волга ее обходит с севера, а Ока — с юга. По маловодной Москве-реке через старые шлюзы до города добирались лишь мелкие суда. Московский речной порт выгружал в десятки раз меньше груза, чем Московский железнодорожный узел. От Волги до Москвы громоздкие грузы — лес и строительный камень — шли в поездах, вместо того чтобы итти дешевым водным путем.

Теперь эту несообразность устранили. В 1937 году построен канал, соединивший реку Волгу с рекой Москвой. Он называется каналом имени Москвы.

Плотина на Верхней Волге, у Иванькова, подняла реку на 17 метров. Разлилось «Московское море». Место, где стоял город Корчева, опустилось на дно. Часть поднятой воды пошла на юг по искусственному руслу, проложенному то в глубоких выемках, то в высоких дамбах.

Пологую возвышенность между Москвой-рекой и Верхней Волгой пересек канал длиной в 128 километров. Электричество заставило воду течь не вниз, а вверх: пять автоматических станций пропеллерными насосами гонят воду на водораздел. Во время навигации поток равен примерно трем таким рекам, как летняя Москва-река.

Чтобы поднять поток волжской воды на 38 метров, требуется мною энергии. Но часть ее возвращается: стекая вниз, к Москве, вода проходит через турбины гидростанций.

Нагрузка московской электрической сети неравномерна: вечером городам и заводам нужно больше энергии, а днем и ночью меньше. Гидростанции, сооруженные на канале, шлют энергию в сеть в часы вечернего максимума, когда требуется наибольшее количество энергии. А насосы, поднимающие воду в канале, работают в другое время — они получают энергию из сети в часы минимума, когда есть излишек электричества. Так канал выпрямляет кривую энергоснабжения Москвы.

После постройки плотины на Москве-реке ее уровень у Кремля поднялся почти на три метра. Река стала многоводной. Под московскими мостами проплывают теплоходы, рефрижераторы, самоходные баржи. Трехпалубные суда свободно ходят из столицы на Волгу и по Волге до самого Каспийского моря. Москва связалась глубоководным путем с основной речной магистралью страны. Но этого мало — канал и обводняет и поит Москву. После стодневного отстоя в лесном водоеме половина взятой у Волги воды идет в водопровод.

^{Беломорско-Балтийский канал имени И. В. Сталина (кружками указаны промышленные пункты, якорями — порты, звездочкой — гидростанция).}

Над каналом повисли новые мосты. Под каналом проходят шоссе и даже реки. Устроены водные станции. Вместо затопленных старых поселков на берегах канала отстроены новые.

Проложен глубокий водный путь из середины страны и на далекий Север.

Между Белым и Балтийским морями лежит скалистый водораздел — выщербленный ледником, заросший хвойным лесом щит из древнего гранита. По эту сторону водораздела — земледельческие районы Союза, по ту сторону — Хибинские горы с богатейшими залежами сырья для удобрений. По эту сторону — страна великой стройки, по ту — запасы леса и камня.

Через водораздел проходил один лишь путь — загруженная железная дорога. Водный путь, более дешевый и грузоемкий, растянулся на пять тысяч километров — он шел морем вокруг Скандинавии. Но он мог бы лечь прямо через водораздел, стать во много раз короче. И он лег.

В 1933 году был проведен Беломорско-Балтийский канал имени И. В. Сталина. Лента воды длиной в 227 километров перекинулась через водораздел высотой в 108 метров. Сорококую губу Белого моря она соединила с Повенецкой губой Онежского озера, а Онежское озеро и раньше было связано с Балтикой. Скандинавский полуостров стал «островом».

Канал построен почти без металла. Шлюзы и даже запоры шлюзов были сделаны из леса, что рос на берегу. Воду удержали земляные плотины, скрепленные не столько бетоном, сколько все тем же деревом.

Переделана вся карта северо-востока Карелии. Высохли прежние речные русла, созданы новые. Реки Повенчанки не стало. Озеро Выг, поднятое на шесть метров, смыло десятки островов. Плотины подпирают водохранилище, по площади почти равное кавказскому Севану. Селения перенесены на новый берег. Линия железной дороги отодвинута. В полосе канала спиливают и обрабатывают лес, выделывают бумагу, добывают минералы, разводят скот, сажают овощи. Выросли новые промышленные пункты: Беломорск, Сегежа, Повенец, Медвежьегорск.

В дни войны южную часть канала рассек фронт. Сооружения были разрушены. Когда взорвали плотину № 20, водный поток хлынул вниз к Онежскому озеру, размывая на своем пути все преграды. Он вырыл новое русло до пятнадцати метров глубиной.

Но советские люди восстановили канал еще в 1946 году — к навигации первого же послевоенного лета.

ВОЛГО-ДОН

Есть у Волги выход и к столице, и к Ленинграду, и на Карельский Север. Только не было у нее выхода к Черному морю. На юге наша главная речная улица заканчивалась каспийским тупиком.

На сам Каспий, правда, Волга обижаться не должна — это озеро не хуже моря. Оно дает Центру водную связь и с Кавказом и со Средней Азией, а размером грузооборота обгоняет все другие советские моря. Плохо то, что нет у него связи с океаном, нет выхода на мировой простор.

В геологической давности Каспий вместе с Черным морем был частью водоема, омывавшего с юга жесткий массив Русской плиты. А потом Манычская впадина, лежавшая под водой, вышла наружу и отключила Каспий, превратила его из моря в озеро. Когда появились люди на Волге, она была уже закупорена. Бассейну Каспия, всему пространству от Москвы до Магнитогорска и Баку, географы присвоили обидное название — «область, лишенная стока».

Отгороженность от внешнего рынка — большой недостаток. Прямым водным путем нельзя было вывезти ни каспийской нефти, ни волжского хлеба, ни камского леса. Но это еще полбеды. Беда была в том, что до последнего времени Волга, столбовая дорога для стольких грузов, шла на юг, а южного важнейшего индустриального очага не достигала: Донбасс оставался в стороне. В низовьях Волги вытаскивали из воды приплывший сверху лес, вкатывали бревна на железнодорожные платформы и везли дерево по сухопутью крепить донецкие шахты.

^{Волго-Донской судоходный канал имени В. И. Ленина.}

Да и Поволжье нуждается в Донбассе. Пятьсот километров гнали уголь в вагонах, а достигнув Волги, ссыпали его в баржи — дальше он плыл по реке.

Между тем Волга как бы сама шла навстречу людским желаниям — от Жигулей она все время забирает вправо, к западу, в сторону Донбасса, и уж совсем, кажется, готова прорваться к Азовскому морю, да гряда Ергеней пресекает ее бег, и она, сломавшись острым-коленом, должна отпрянуть снова влево, в восточную сторону, — и потеряться, раствориться в замкнутом, отъединенном Каспии. На самом сгибе этого колена, где Волга проходит ближе всего от Донбасса, и вырос город, переваливавший грузы с воды на сушу. Город назывался Царицын, — не от слова «царица», а по имени речки Царицы, впадающей здесь в Волгу: так русские поселенцы переиначили местное имя речки Сары-су, что значит «желтая вода». В советские дни Царицын стал Сталинградом.

Там, где волжский водный путь делает выступ в сторону запада, к Волге приближается другая река. Она как раз ведет в район Донбасса. Это Дон, впадающий в Азовское море. Два речных колена сходятся своими углами, — между ними в самом узком месте лишь 50 с небольшим километров. Вот как мало не дошла Волга, крупнейшая река Европы, до выхода на океанский простор.

Ясно, что этот узкий перешеек — волнистый, сухой, безлесный, в пучках типчака и полыни — издавна стал для людей местом перехода от Дона к Волге, из Черноморья к Каспию.

Столетия назад турецкие султаны пытались рыть здесь прокоп, чтобы пустить в него воду и по воде ударить на русских, отбить у них Волгу. Ватаги Степана Разина перетаскивали через перешеек свои струги, вырывались с Дона на волжскую ширь. Петр Первый дважды пробовал прорыть здесь канал — память о том и поныне сохранилась в названии селения Петров Вал. Наполеон, задумав отнять у англичан богатую Индию, хотел как раз тут провести свою армию из Европы в Азию. Здесь же, связав Дон с Волгой, прошла одна из первых железных дорог России. В гражданскую войну сюда устремились белогвардейцы Юга, чтобы установить связь с белогвардейцами Сибири и замкнуть вокруг красной Москвы кольцо фронтов. И в эту же точку ударили гитлеровцы, чтобы перехватить Волгу и с юго-востока окружить Москву.

Волго-Донской перешеек — скрещение путей, место знаменательных событий. Сталинград, стоящий на этом перешейке, — центральный пункт всего Юго-востока.

Прошли столетия хозяйственной жизни, прежде чем вопрос с Волго-Донским перешейком был решен. Он решен в наши дни, на наших глазах.

Выйти с Волги к Дону мешала узенькая полоска суши, которую за века исследили миллионы ног, исчертили колеи бесчисленных колес. И вот теперь сухопутная преграда разрезана, через горб Ергеней перекинут водный поток, Волга связана с Доном, Каспийское море искусственно причленено к океану. В 1952 году проведен Волго-Донской судоходный канал имени В. И. Ленина.

Воду одной реки не удалось пустить в русло другой самотеком: земля между Доном и Волгой возвышенна. Канал не столько прорыт в перешейке, сколько через него переброшен: суда восходят на водораздел и спускаются с водораздела по лестнице шлюзов. Наверх, в русло канала, воду нужно было накачать. Ее и накачали и продолжают подкачивать силой трех насосных станций. Накачивают из Дона, потому что Дон течет выше, чем Волга. Дон к тому же еще и приподнят — его воды подперла плотина Цимлянской гидростанции.

Речной корабль входит с Волги в устье канала у южной окраины Сталинграда и, преодолев по крутому склону девять шлюзов, поднимается на 88 метров. Теперь он — на водоразделе, на спине Ергеней. Вот он уже плывет в искусственном русле, проходит выемку, углубившуюся в землю на 16 метров, плывет дальше — и, наконец, спускается по пологому склону через четыре шлюза на 44 метра к Дону. Он в «Цимлянском море». От Волги пройден со всеми изгибами 101 километр. Дальше путь по «Цимлянскому морю», которое площадью зеркала равно половине «Рыбинского моря». И через 180 километров — спуск через два шлюза под плотину Цимлянской гидростанции. Отсюда — прямая дорога по Дону к Ростову.

Между Цимлянской плотиной и Ростовом будет строиться несколько небольших гидроузлов, чтобы Дон стал глубже. Но уже и сейчас попуски из «Цимлянского моря», которое запасает воду весеннего половодья, не дают Дону так сильно мелеть летом, как мелел он раньше.

На стройке канала работала исполинская техника: и шагающие экскаваторы, вырывающие за сутки столько земли, что ею можно загрузить тридцать поездов; и громадные землесосы, намывающие целые горы; и армия бульдозеров, каждый из которых заменяет чуть не триста рабочих; и автомобили-самосвалы, перевозящие за-раз 25 тонн; и автоматические заводы, дающие в час двадцать вагонов бетона.

Пролег водный путь для леса и нефти на Дон, для угля, металла и хлеба на Волгу. Будто лесные массивы и нефтяные промыслы приблизились к Донбассу и Черноморью, будто угольный бассейн открыт у волжских берегов.

Все моря Европейской части страны теперь связаны друг с другом. Из Москвы можно плыть в Ленинград, Архангельск, Астрахань, Ростов и Одессу, то-есть в Балтику, к Северному Ледовитому океану, на Каспий, к Азовскому и Черному морям. Из внутренних районов СССР можно водным путем достичь братских народно-демократических стран — Румынии, Болгарии.

Но сооружение Волго-Дона не только облегчило транспорт. Цимлянская гидростанция в 160 тысяч киловатт дала ток промышленности и сельскому хозяйству, а донская вода, поднятая Цимлянской плотиной, по сети оросительных каналов пошла на сухие поля.

* * *

Перестраивается и Днепр, другая большая река Русской равнины.

Реконструкция днепровской водной дороги началась сооружением Днепрогэса. Пороги разрывали Днепр на два куска, подпор воды срастил их. Открылся сквозной путь с верховьев через Киев до самого Херсона. Белоруссия получила выход к Черному морю. Каховская гидростанция этот путь еще улучшит.

Получила Белоруссия выход и к Балтике. Перед войной, вскоре после освобождения Западной Белоруссии, был восстановлен, вернее — построен заново, Днепро-Бугский канал. Он соединил реки Припять и Западный Буг — бассейн Днепра бассейном Вислы.

Белорусские партизаны не дали гитлеровцам приспособить канал для перевозок: сожгли его шлюзы. Теперь канал снова в строю. Сооружены новые шлюзы, очищено русло. По каналу, на всем его протяжении — от Пинска до Бреста — опять ходят суда. Открыта прямая водная дорога к братской Польше.

От Азовского моря до Каспийского тянется Манычская впадина — длинная ложбина, цепочка пересыхающих речек и озер; некоторые географы считают ее границей между Европой и Азией.

По ложбине теперь проведен канал со шлюзами и с оросительной сетью. Водный путь идет от Дона по течению Маныча. Сальские степи получили водный выход к Ростову. В мелкий горько-соленый Маныч доливают пресную воду, отведенную из Кубани Невинномысским каналам.

Так у нас связывают водные бассейны друг с другом, вносят изменения в начертание рек.

Комплексные гидротехнические сооружения устраняют замкнутость водных бассейнов, создают единую речную систему, дают энергию, орошают поля, осушают болота, поднимают рыбное хозяйство, улучшают водоснабжение городов и промышленности. Размах работ огромен.

^{Москва — порт пяти морей.}

Придет время, когда мы соединим Днепр водной дорогой с Волховом и Западной Двиной: эта трасса пройдет по древнему пути «из варяг в греки». Из Киева можно будет добраться по воде и до Ленинграда и до Риги. Свяжем Оку через Десну и Жиздру с Днепром, а через Проню — с Доном, Сан соединим с Днестром.

А может быть, перекинем водную дорогу и через Уральский хребет — из Европейской части страны в азиатскую. Ведь уже сейчас Свердловск, стоящий за хребтом, пьет воду Чусовой, текущей по эту сторону хребта. Часть воды из верховьев Чусовой каналом переброшена в Исеть, и вода бассейнов Волги и Оби смешалась в городских прудах Свердловска.

В будущем, когда начнется орошение полей волжской водой, может возникнуть угроза дальнейшего обмеления Каспия. Осушать же Каспийское море — значит обнажать причалы портов, затруднять транспорт, уничтожать рыбу и увеличивать площадь пустыни. Если в Волгу нужно будет добавить воды, заставим течь в Каспий, вспять, часть вод Оби, Иртыша и Енисея. Или повернем на юг часть стока северных рек — Печоры и Вычегды.

СЕВЕРНЫЙ МОРСКОЙ ПУТЬ

Крайний Север. Тайга, переходящая в тундру. Тундра, подступившая к Ледовитому океану. Летом — день, зимою — ночь. Макушка глобуса.

Крайний Север богат минералами, рыбой, морским зверем, пушниной. Но как добраться за всем этим в бездорожные края дальнего Севера, на берег океана, загороженный с юга заслоном из непролазного леса и топких болот? Можно — по рекам. Но легче всего — морем.

Редкие торговые суда доходили раньше до устья Оби с запада, до устья Колымы — с востока. От Оби до Колымы морской путь был закрыт. Он страшил льдами и неизвестностью. Мыс Челюскин, северную оконечность Сибири, огибали лишь немногие суда научных экспедиций, — после поморов, плававших там три века назад.

В первые годы советской власти колонна судов стала каждое лето приходить с запада в низовья Оби и Енисея за лесом, привозить промышленные грузы. В 1924 году ледоколы провели сквозь льды Карского моря 3 корабля. Потом — 4, 5, 6, 8, 26, 50.

«Карская экспедиция» стала обыденным рейсом. Регулярными стали и рейсы с востока: Владивосток — Колыма. Наконец научились плавать и до Лены — с востока и с запада.

Оставалось сомкнуть западный и восточный отрезки, проложить сквозной путь вдоль всего арктического берега, соединить Тихий океан с Атлантическим.

От Ленинграда до Владивостока через Суэцкий или Панамский каналы — 23 тысячи километров. От Ленинграда до Владивостока по Беломорско-Балтийскому каналу и Северному морскому пути — только 12 тысяч километров, немногим больше, чем по железной дороге. Чем севернее, тем ближе; сказывается шарообразность земли.

О северо-восточном проходе, о пути из Атлантики в Тихий океан вдоль берегов Сибири веками мечтали моряки и ученые. Но до Октябрьской революции только три мореплавателя одолели Северный морской путь от начала до конца — швед Норденшельд, русский Вилькицкий и норвежец Амундсен. Однако каждый из них зимовал в дороге. Зимовка же лишает Северный путь практического смысла.

Советские полярники взялись пройти из океана в океан за одно лето — и прошли.

В 1932 году из Архангельска во Владивосток был направлен ледокол «Сибиряков». В Чукотском море ледокол сломал винт. Уже наступала зима, море замерзало. Но команда разбила лед взрывами, и корабль на парусах вышел в Тихий океан.

Через год по следам «Сибирякова» отправился «Челюскин». Лед не выпустил его из Берингова пролива, утащил обратно в Чукотское море и там раздавил. Советские летчики сняли людей со льдины.

Через год Северным путем из Владивостока в Мурманск пробился ледорез «Литке».

А еще через год, в 1935 году, по Северному морскому пути уже шли обычные грузовые суда.

В 1939 году десять судов преодолели сквозным рейсом с запада на восток весь Северный путь. А флагман арктического флота, самый мощный в мире ледокол «Иосиф Сталин» прошел в тот год путь в оба конца. Ныне Севморпуть стал нормальной магистралью для судов.

Но работа в арктических водах не легка.

Для Северного морского пути строятся особые суда, включая сильные ледоколы, которые проводят караваны в наиболее трудных местах. Измеряются глубины, устанавливаются маяки, уточняются карты. Ученые составляют ежегодные ледовые прогнозы. Капитан корабля теперь знает заранее, какая ждет его погода и где он встретит льды. Климат Советского Союза во многом зависит от Арктики, поэтому работа научных полярных станций помогает предсказывать погоду не только для Севера, но и для других мест страны.

Разводья среди льдин раньше высматривал матрос, болтаясь в «вороньем гнезде» — в бочке, привязанной к мачте. Теперь путь судам указывают радиостанции и самолеты-разведчики.

По Северному морскому пути научились водить даже речные, а не только морские суда. В 1949 году, например, большая флотилия волжских судов была переброшена Северным морским путем из Белого моря на Обь и Енисей, за три с лишним тысячи километров. Речные теплоходы вели баржи на буксире. Караван преодолел и льды, и туманы, и восьмибалльный шторм.

^{Порты северо-запада СССР (замерзающие и незамерзающие).}

Северный морской путь проторен — это значит, что Советская Арктика отперта для нас, заново открыта. Мечта Ломоносова, Менделеева и других передовых русских людей осуществилась. Из центральных районов страны проложен водный путь на Дальний Восток. И путь этот целиком проходит в советских пределах.

Но Северный морской путь нужен не только для сквозных перевозок. По нему идут грузы на север Сибири и обратно.

К океану выходят великие сибирские реки и связывают трассу Северного морского пути с внутренними районами Сибири. В низовьях или в устьях рек построены порты — Новый порт на Оби, Игарка на Енисее и Диксон около его устья, Тикси у Лены, Амбарчик у Колымы; там идет перевалка грузов с морских судов на речные, а с речных — на морские.

В Сибирь, ее новым городам, рудникам, научным станциям, ее воспрянувшим народностям, страна посылает продовольствие, различные товары, машины. А Сибирь дает рыбу, лес, минералы.

Поселки и городки, где живут работники Северного морского пути, сильно выросли. В Тикси, например, двухэтажные жилые дома с водопроводом, электрическим освещением, телефоном и радио.

Наша страна выходит к морю в нескольких местах: берег Черного моря, берег Каспийского моря, берег Балтийского моря, арктическое побережье, Тихоокеанский берег. Эти ранее разобщенные участки теперь слиты воедино. Кроме Северного морского пути, их связывают Беломорско-Балтийский, Волго-Донской и Днепро-Бугский каналы. Железные дороги выходят к морскому побережью и в зимнее время перекладывают грузовую работу на плечи незамерзающих гаваней.

На наш морской транспорт ложится значительная часть перевозок по внешней торговле. Но внутренние перевозки больше заграничных.

Морской транспорт Советского Союза растет из года в год, быстро растет он и в пятой пятилетке. Возникают новые порты, старые оснащаются мощными портальными кранами и другими механизмами. Новые океанские суда сходят со стапелей наших верфей. Советские суда совершают рейсы в порты всех частей света. Особенно часто посещают они порты стран социалистического лагеря.

ПО ЗЕМЛЕ И НАД ЗЕМЛЕЙ

В дореволюционной России автомобилей было мало, да и те редко покидали пределы городских мостовых. Теперь автомобиль возит людей и поклажу уже не только от улицы к улице.

Автомобиль, а не поезд берет груз, если он пересылается на короткое расстояние. На шоссейных дорогах под Москвой автомашины идут почти сплошной вереницей. На карту в окрестностях городов легла частая сеть автомобильных дорог.

Грузовик связывает глубинные колхозы с железнодорожными станциями или с речными пристанями. От железных дорог и от рек расходятся в сторону автомобильные подъездные пути. Это новая черта в географии страны.

Автомобиль совершает не только короткие пробеги. Автомагистрали связывают отдаленные друг от друга города.

Автобусы из Москвы идут не только в окрестности, а и в Тулу, Вязьму, Владимир, Сталиногорск, Калинин, Малоярославец, Верею, Минск. Из Ленинграда — в Таллин, в Псков. Из Киева — в Полтаву, Харьков, Львов. Из Тбилиси — в Кисловодск.

Проложена автомагистраль Москва — Симферополь, по ней ходят автобусы из столицы в Крым. Гладкая широкая лента, не знающая больших подъемов, крутых поворотов и поперечного железнодорожного движения. Машина по ней не катится — летит. Такая же широкая и прямая автомагистраль соединяет Москву с Минском.

Автомагистрали сближают города и притом видоизменяют пейзаж, делают его более культурным: черта асфальта, посаженные по краям деревья, домики для дорожных рабочих, щиты с названиями сел и городов, белые километровые столбики с черным пояском и желтыми крылышками, на которых — стеклянные цифры, светящиеся в луче зажженных фар. Во многих местах вдоль автомобильных дорог выращивают полоски не простых деревьев, а фруктовых — таких придорожных садов сейчас больше всего на Украине, в Прибалтике, в Молдавии.

Автомобиль особенно нужен там, где нет еще рельсовых путей. Там автотракты заменяют железную дорогу.

Через нагорье Памира тянулась вьючная тропа — в тишине, прозрачности, чутком безмолвии пустыни. Что ни караван, то павший верблюд. Скелеты животных, обглоданные шакалами, белели среди камней — вехи сбивчивого и трудного пути.

В годы советской власти через весь Памир проложен автомобильный тракт. Каменные глыбы взорваны, убраны. Автомобиль из Оша пробегает Алайскую долину — высокогорную ковыльную степь, зигзагами взбирается на «Крышу мира», пересекает голые, серо-желтые, плоские памирские долины, переваливает горные гряды, по высоте почти равные Монблану, мчится по карнизам в глубоких и узких ущельях к Хорогу.

Сталинабад и Ташкент соединены трактом, который пересекает один за другим три хребта: Гиссарский, Зеравшанский и Туркестанский. Каждый из них по высоте примерно равен Кавказскому.

Проложены автомобильные трассы за Уралом, в местах, ранее совсем бездорожных. Они идут сквозь болотистую тайгу, через горы, по вечной мерзлоте. Чтобы проложить эти дороги, валили тайгу трехметровыми ножами мощных бульдозеров, настилали в болотах тысячи бревен, рвали вечномерзлую землю аммоналом, вгрызались в нее отбойными молотками и электрическими сверлами.

^{Схема воздушных линий прежде и теперь.}

Сейчас по этим дорогам идут тяжелые автопоезда, несутся легковые машины — через горы Алтая к монгольской границе, из Минусинска в Туву, от Ангары на Лену, от железной дороги на Алдан и в Якутск, от Охотского побережья в глубину северо-восточной Сибири.

На таких дорогах рождаются и растут целые городки. Среди тайги и гор — каменные двухэтажные дома с центральным отоплением, водопроводом. В этих больших поселках ремонтируют машины, изготовляют к ним детали.

Автомобильный транспорт продолжает развиваться во всех районах нашей Родины. По работе, выраженной в тонно-километрах, он далеко отстает от железнодорожного и водного транспорта, а по числу перевезенных тонн идет впереди железных дорог и речных путей, вместе взятых.

Но все же местные сельские дороги у нас пока еще плохо устроены, в непогоду и распутицу ездить по ним тяжело. Предстоит огромная работа по улучшению дорог.

Дороги проходят в наши дни не только по земле, но и по воздуху. У автомобиля есть крылатый собрат — самолет.

Где-нибудь в далеком селении, в экспедиции или на полярной зимовке опасно заболел человек. Самолет санитарной службы, вызванный по телефону или радио, доставляет туда врача и лекарства, а если нужно, то и вывозит больного.

В Средней Азии песчаные барханы, развеваемые ветром, местами наступают на селения и пашни. Самолет летит над движущимися холмами и засевает их семенами растений, закрепляющих песок.

Удар молнии вызывает лесные пожары. В безлюдной тайге с ними бороться некому, и огонь может легко распространиться. Его останавливает самолет, оборудованный для борьбы с пожарами.

Леса Севера труднопроходимы. Самолет парит над тайгой, исчисляет запасы древесины.

В глубине Якутии, на Чукотке, в Арктике лежат малоисследованные земли. С самолета картографируют их.

Поля нужно подкормить удобрением, сады нужно обрызгать жидкостью, убивающей вредителей, — это выполняет самолет, идущий бреющим полетом.

Но главная роль гражданской авиации в СССР — транспортная служба. Самолет перевозит пассажиров, грузы, почту.

Наша Родина — страна великих протяжений. Расстояние из конца в конец страны поезд исчисляет сутками, а быстроходный самолет — часами. Пространство преодолевается скоростью, поэтому значение быстрой связи по воздуху в такой большой стране, как наша, огромно.

В Советском Союзе самая длинная сеть внутренних авиационных линий, самый большой объем воздушных перевозок. Самолет связывает нас и с зарубежными странами.

С развитием авиации даже наши представления о расстоянии между городами изменяются. Если вылететь из Ташкента в Москву ночным рейсом — уснуть в запрокинувшемся кресле вечером, а проснуться утром, — то как постичь, что от Ташкента до Москвы четыре тысячи километров, четверо суток езды в скором поезде?

Из Москвы во Владивосток при полете вдоль железной дороги свыше 9 000 километров. А для самолета, идущего по кратчайшей прямой линии через низовья Иртыша, расстояние между Москвой и Владивостоком составляет лишь 6 600 километров. Это полет по «черте большого круга»— с учетом шарообразности Земли.

Воздушные перевозки в нашей стране быстро растут. За пятую пятилетку грузооборот воздушного транспорта увеличивается не менее чем вдвое.

Самолеты пересекают всю страну. Карта заполнена авиалиниями. Каждая такая линия — это умный труд летчика, полет высоко над землей, борьба с воздушной стихией. Карта авиарейсов — это карта незаметных, повседневных подвигов.

Селения Западного Памира, зажатые в узких ущельях, были почти отрезаны от остальной страны. Пешеходы да редкие всадники пробирались по горным тропам. Вьюками перевозили почту. Теперь эти селения связаны со страной авиацией. Первым колесом, которое увидели далекие селения Памира, было колесо самолета. Пилот то ведет свою машину над снежными вершинами, то лавирует в коридорах горных ущелий, едва не касаясь крыльями каменных стен.

Совершаются регулярные рейсы и в глубину Тянь-Шаньских гор: проложена воздушная трасса из столицы Киргизии Фрунзе в Пржевальск.

На Дальнем Востоке авиация связывает Хабаровск с Сахалином и Камчаткой. Туманы то прижимают машину к поверхности моря, и она летит, почти задевая гребни волн, то теснят ее к скалистым берегам.

Во многих местах над тайгой проходят гидролинии. Зеркало рек там — единственное место посадок.

Созданы у нас в таежных, болотистых, горных местах и аэродромы для колесных самолетов. Эта трудная задача решена мужеством советских людей, вооруженных современной техникой.

Пилоты бесстрашно ведут самолеты и в полярную ночь, и в мороз, и в метель.

Поезд, пароход, автомобиль и самолет, разделив между собою труд, дружно служат народному хозяйству. Все они впряжены в единую транспортную сеть и выполняют каждый свою долю работы в государственном плане.

IX НОВЫЕ ГОРОДА И СЕЛА

Пути пересекают всю страну, идут от города к городу, от села к селу. Они исходят оттуда, где есть люди. Они проложены туда, где поселились люди. Страна — это не только земля. Это земля, населенная людьми.

Величайшими богатствами наделена наша Родина. Но первое ее богатство — советский человек. Неустанным трудом он извлекает минералы из недр, распахивает и засевает поля, строит и пускает в ход заводы, воздвигает города, утверждает на земле новую жизнь.

В Советском Союзе живет двести миллионов человек — намного больше, чем в любой стране Европы и Америки. Только в Китайской Народной Республике и в Индии населения больше, чем у нас.

Численность населения в СССР все время растет, потому что растет благосостояние и культура народа. С 1926 по 1939 год, между двумя переписями, население в Советском Союзе увеличилось почти на 24 миллиона человек — на 16 процентов. Такого прироста не знала ни одна страна. В Англии за те же годы население увеличилось лишь на 5 процентов, а во Франции — меньше чем на 3 процента.

Дореволюционная Россия занимала среди крупных капиталистических государств первое место по смертности. В отсталых национальных районах прирост был наименьшим — где сильнее гнет, там слабее прирост. Официальная наука — и та не скрывала вымирания ряда народов.

В Советском Союзе смертность сильно сократилась, стала меньше, чем в Англии, Франции и США. Особенно снизилась смертность детей. У нас нет ни одного народа, не имеющего быстрого прироста населения.

Каждый год в Советской стране прибавляется более трех миллионов человек. Годовой прирост в СССР лишь немногим меньше, чем все население Финляндии.

Велика армия строителей коммунизма, творцов прекрасного будущего. Несокрушима их сила. Неразрывна их связь с родной Коммунистической партией.

Не покладая рук трудится советский народ. Новый хозяин обживает, устраивает, украшает свой дом, свою страну.

Много людей в Советском Союзе, но будь их еще больше, и тогда всем хватило бы работы. Партия учит нас как величайшую ценность растить и беречь каждого человека, каждого труженика. Необъятна наша Родина, неистощимы богатства ее природы, обширно поле для созидательного труда, перед каждым — простор для творческой смелости, для великих дел.

НА НОВЫЕ МЕСТА

Новые заводы построены народом. Новые поля распаханы народом. Новые дороги проложены народом. Сооружая в новых местах новые заводы, засевая новые поля, прокладывая новые дороги, народ и расселяется по-новому.

По-новому размещаются у нас производительные силы — промышленность, сельское хозяйство, транспорт. По-новому размещается и основная производительная сила, посредством которой и во имя которой развивается народное хозяйство страны, — человек.

Мы стремимся к полному овладению богатствами нашей Родины, к более рациональному, а значит, более равномерному размещению производства. В новые места, главным образом на восток, движется хозяйство, движутся и люди.

Расселение народа по лицу страны стало за годы советской власти более равномерным. Но, конечно, нет и речи о механически равном размещении: столько-то человек на каждый квадратный километр. Плотность населения не может везде быть одинаковой. Район животноводства в пустыне не должен быть уподоблен по густоте заселения каменноугольному бассейну. В скалистых горах Заполярья другие условия для жизни, чем на южной черноземной равнине. И нет необходимости заселять так же плотно глухую тайгу или полярную тундру в низовьях Енисея и Лены, как заселяются у нас, скажем, плодородные места Дальнего Востока.

Различия в плотности населения остаются. Но подъем народного хозяйства все смелее ведет людей на новые места.

На просторных равнинах за Волгой, за Уралом должны быть освоены миллионы гектаров целинных и залежных земель. Это задача всенародная. И на призыв партии отозвались десятки тысяч работников, прежде всего комсомольцы. Они едут в слабо населенные степи Южного Урала, Северного Казахстана и Западной Сибири и там с помощью машин распахивают нетронутые земли.

Вырастают селения у вновь орошенных полей Средней Азии и Закавказья. Каналы проходят по пустыне, она оживает, и на берегах новых искусственных рек селятся люди, создаются колхозы, выращивается хлопок.

Вот орошены новые земли в Голодной степи, на границе Казахстана и Узбекистана, к югу от Ташкента. И сотни семей перебираются сюда из пустынных Кызыл-Кумов. В дни таких переселений весело и шумно в степи. К новым селам движутся автомобили, повозки, табуны скота. В ранее безлюдных местах воцаряется жизнь.

Двадцать с лишним лет назад в Голодной степи был создан хлопководческий совхоз «Пахта-Арал», что значит «Хлопковый остров». Теперь «остров» распространился на тысячи гектаров. Центральная усадьба и ее отделения — это благоустроенные городки. Здесь живет больше двадцати тысяч человек.

Во вновь орошенные равнинные, просторные места переселяется немало горцев: на берега Вахша из высокогорных кишлаков Памира спустилось несколько тысяч семейств. Спускаются на плоскость целые административные районы.

Большая работа идет на реке Куре в Азербайджане. Там не только строится оросительная сеть, по которой, оживляя землю и призывая переселенцев, пойдет вода «Мингечаурского моря». Вдоль реки создаются еще и более мелкие очаги новой жизни. Вводятся дизельные электроустановки, они дают энергию пловучим насосным станциям, которые располагаются на понтонах прямо на Куре. У орошенных земель строятся поселки.

К массовому переселению — и переселению не только жителей, но и жилищ — привела реконструкция рек. Перенос городов и сел из полосы затопления стал государственным мероприятием — этого не знала ни одна страна.

Много селений вывезено со дна теперешнего «Московского моря», включая город Корчеву. Еще больше пришлось убрать населенных пунктов при создании «Рыбинского моря» — сотни деревень и несколько городов, среди них — Мологу. «Куйбышевское море» заставляет сдвинуть со старого места Ставрополь. «Сталинградское море» подтопит Вольск, ему придется подняться повыше.

Более сотни станиц и хуторов перешло со старого берега Дона наверх, к береговой черте разлившегося «Цимлянского моря», к новым оросительным каналам. Станицы обернулись лицом к водной глади, при перестройке обзавелись зданиями клубов, средних школ, универмагов, протянулись прямыми широкими озелененными улицами — среди них мы непременно найдем «Набережную», «Морскую», «Рыбацкую».

Все это переселение организовано, оплачено государством. Жилые дома передвинуты за много километров тягачами-домовозами, а другие построены заново. Лес, кирпич, стекло, железо — ни о чем не было заботы. Государство щедрым участием помогло перевезти и пересадить все сады вплоть до последней яблони, все виноградники вплоть до последнего куста.

На Кавказе заселяется осушаемая Колхида. На новые плодородные земли переехали тысячи колхозников — прежде всего из горных мест, включая лежащую далеко вверху, стесненную хребтами Сванетию. На осушенных болотах новоселы разбивают цитрусовые, чайные, табачные плантации, выращивают плодовые сады. Каждой семье отводится дом с террасой, с черепичной крышей. Вместе с жилыми домами в новых поселках создают школы, библиотеки, медпункты.

Устраиваются новоселы на Карельском перешейке. Среди переселенцев — и рыбаки и земледельцы. В помощь вновь созданным рыболовецким колхозам государство устраивает моторно-рыболовные станции с сетевязальными мастерскими.

Новых жителей везут пароходы на Южный Сахалин. Сюда прибыли десятки тысяч советских людей — рабочих, инженеров, колхозников.

В долинах Армении выросли поселки армян-иммигрантов, переселившихся на родину из других стран.

Народности Севера переходят из чумов, покрытых оленьими шкурами, в рубленые дома, из мелких таежных стойбищ — в новые, крупные села.

Украинцы, воронежцы, орловцы, тамбовцы заселили земли богатого Крыма…

Всюду стройка. Блестит свежий тес. Визжат пилы. Мелькает топор в умелых руках.

Больше всего новых сел возникло у нас на востоке, за Уралом.

Передвижка населения к востоку была известна и старой России. В Заволжье, в Зауралье шел русский крестьянин из центральных губерний и там распахивал новые земли. Не нетерпимость казенной религии гнала его из дома и не пресловутая русская «страсть к переходу». Он бежал из голодной страны, от помещичьего и кулацкого гнета, от нищенского надела обеспложенной земли, которую не мог улучшить.

Это была трагическая эпопея, навек запечатленная в разоблачительных статьях В. И. Ленина, в полных горечи и гнева очерках Глеба Успенского, в скорбных полотнах Сергея Иванова. На одной из картин — среди голой степи у телеги лежит мертвый отец, а мать, упавшая ниц, в невыразимом страдании скребет пальцами землю.

Сначала царское правительство затрудняло переселение, стремясь сохранить в деревне Центра дешевые рабочие руки, обрабатывавшие помещичьи земли, но после революции 1905 года, когда крестьяне жгли дворянские усадьбы, оно перешло к поощрению переселенческого движения, видя в нем разрядку революционной грозы.

В новых местах переселенцы опять встречались с кабалой. Случалось, целая семья с весны до осени работала на кулака-«старожила» за теленка, а день женского труда оплачивался горшком простокваши. Обогащая одних, плодородные сибирские степи не давали счастья другим, и последних было большинство.

Теперь у переселения на восток совсем иной смысл, иные цели, чем раньше.

Победа Октябрьской революции, передача крестьянам помещичьей земли, колхозный строй, новая агротехника навсегда уничтожили в деревне нищету. Политика Коммунистической партии преобразила деревню, открыла крестьянству путь к культурной и зажиточной жизни. И переселение ныне — не переселение от бедности, как это было раньше, а плановое освоение новых районов, одно из средств дальнейшего повышения благосостояния колхозников. Механизация, рост производительности труда высвобождают рабочую силу, и много колхозников добровольно переселяется в места, где обильны дары природы, вдоволь еще не распаханных земель, но не хватает рабочих рук.

В царское время само переселение было разорительным. Шли пешком, плыли на баржах, ехали на подводах, а когда провели Сибирскую железную дорогу — в товарных вагонах со знаменитой надписью «40 человек или 8 лошадей». Проводили в дороге целые месяцы. Валялись на грязных переселенческих пунктах, мерзли, голодали, болели и, вконец обнищавшие, обессиленные, добирались до «мест водворения», чтобы там — без средств, без орудий производства, без поддержки — встретить неустройство и таких же кулаков и урядников, от каких пытались избавиться, покидая «места выхода».

При советской власти переселение организуется государством планомерно и заботливо. Государство оплачивает проезд, выдает денежное пособие, делает все, чтобы переезд был удобным. Переселенцы получают налоговые льготы и долгосрочный кредит на постройку дома, на покупку скота, на обзаведение хозяйством.

В колхозах старожилы встречают новоселов с хлебом-солью. Переселенцы быстро обживаются. Вырастают новые избы, а то и целые села. В колхозы вливается новая сила, и все больше и больше благ берут они от богатой природы.

Переселение у нас — не только сельскохозяйственное, как это было в царской России, но и промышленное.

В новых местах не только засеваются поля — там пускаются в ход новые заводы. Людей зовут новостройки, возникающие в малообжитых местах.

На восток продвигается производство — туда идут и люди. За годы 1926–1939 население всей нашей страны увеличилось на 16 процентов, а Урала, Сибири, Дальнего Востока — на 33 процента.

Промышленное население Востока сильно выросло за годы войны. Перебазирование заводов не свелось к временной эвакуации. Заводы не были беженцами. Они не стремились при первой возможности вернуться на старые места. Перебазирование при всей его стремительности было продуманным, плановым.

Когда враг приближался к Москве, автомобильный завод имени Сталина был эвакуирован. Эшелоны с оборудованием направились на восток и там положили начало новым заводам, включая автомобильный завод в Миассе — уральский «ЗИС».

А в Москве — в Ленинской слободе, у Дариловского моста — образовалось пустое место? Нет. Часть машин, умело подобранных, осталась, и московский «ЗИС» продолжал работать. И не только работать, но и расти.

Кончилась война. Вместо одного завода у нас стало несколько.

Часть оборудования, эвакуированного во время войны, возвратилась на старые места, а часть осталась на Востоке. Осталась и часть рабочих. Москвичи, ленинградцы, харьковчане стали волжанами, уральцами, сибиряками.

Партия и правительство заботятся о том, чтобы на Востоке росли устойчивые рабочие кадры. Заработная плата в важнейших отраслях промышленности восточных районов повышена. Усилено и строительство жилищ.

Более равномерное размещение промышленности означает более равномерное размещение людей и городов.

ГОРОДА, КОТОРЫХ НЕ БЫЛО

Что наш закон называет городом? Такое поселение, где не меньше тысячи взрослых жителей, из которых сельским хозяйством, как главным своим делом, занимается не больше четверти. Это значит, что город есть прежде всего порождение промышленности. А промышленность у нас растет из года в год. Поэтому множатся, растут и города.

Городское население все время прибывает. В 1926 году в городах жило 26 миллионов человек, а в 1953 — уже около 80 миллионов. До индустриализации из каждых пяти человек горожанином был лишь один, а теперь из каждых пяти человек горожанами стали двое.

Сильно возросло и само значение городов в нашей стране. Центры сосредоточения нашего славного рабочего класса, они стали могущественными рычагами общественного, технического, культурного обновления и переустройства страны.

Промышленность движется по стране на восток, на юг, на север. Она шагает новыми предприятиями. Среди них много крупных, комбинированных, требующих тысяч, даже десятков тысяч рабочих. И рядом с новыми заводами, шахтами, рудниками вырастают новые города, где поселяются рабочие, инженеры, их семьи.

За годы советской власти число городов у нас увеличилось на несколько сот. На Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке из городов — две трети новых. В национальных республиках Востока новых городов половина. Нигде и никогда новые города не росли так быстро и в таком количестве.

Но дело не только в темпе и в числе. Нигде, кроме нашей страны, города не создаются по плану, на научных основах, — вот что важно.

У нас существуют особые институты по градостроительству, по проектированию городов — учреждения, незнакомые капиталистическому миру.

Спроектировать город — задача не легкая. Ее решают архитекторы, геологи, гидрологи, инженеры, экономисты, санитарные врачи.

Сложными расчетами устанавливается число жителей будущего города. Все принимается во внимание: размер производства, подсобные отрасли, «коэффициент семейности», сезонность работ. Тщательно избирается площадка — а это тоже трудная задача: удобно ли будет рабочим ездить на завод, устойчив ли грунт, есть ли вода, не станут ли ветры нести на жилые кварталы дым заводских труб? Разрабатывается тип домов: сколько крупных, сколько мелких, какой архитектуры, из какого материала. Решается вопрос, где построить школы и клубы, где поставить театр, разбить парк, устроить стадион, чтобы в городе было удобно не только работать, но и учиться, заниматься спортом, отдыхать. Так создается проект. Так рождается новый город.

Новые города появляются на голом месте или вырастают из сел и рабочих поселков.

^{Важнейшие новые города.}

Пример нового города, построенного на пустыре возле нового завода, — Рустави в Грузии на берегах Куры. Правда, на том месте полтысячи лет назад был город, родивший великого поэта Шота Руставели, давший ему имя. Но древний город разрушили войска Тамерлана, и от него ничего не осталось, кроме развалин крепости и слова «Рустави», перешедшего позже в название железнодорожного полустанка. В послевоенной пятилетке здесь был пущен громадный металлургический завод, один из его цехов тянется почти на километр. А рядом с заводом, за лесной полосой, построили прекрасный город — просторный, светлый, со сводами арок, с легкими балконами, с узорным орнаментом, с зеленью платанов и кедров.

После войны недалеко от Баку, у северного побережья Апшерона, построен другой город металлургов — Сумгаит. Он дает бакинским промыслам нефтяные трубы.

Из городов, возникших на голом месте, большинство связано с добычей полезных ископаемых. Кружочки таких городов на карте СССР — свидетельство побед нашей геологии и нашей индустрии. По лицу всей страны разбросаны эти «пунсоны»; за каждым из них стоят уголь, нефть, руда, найденные и добытые советскими людьми.

В глубине Казахстана возник город Караганда. Он раскинулся на 671 квадратный километр — центральное городское ядро и поселки вокруг угольных шахт. В городе — большие жилые дома, машиностроительные заводы, высшие учебные заведения, научно-исследовательский институт, сто школ. Здесь простиралась полупустыня, в которой рос лишь чахлый и редкий кустарник «караган». Сейчас в Караганде на каждого жителя приходится семь квадратных метров зеленых насаждений — не меньше, чем в Киеве. Выращен даже ботанический сад.

Чуть не на двадцать пять километров вдоль реки Урал протянулся Магнитогорск, построенный у железорудных разработок и гигантского металлургического комбината. Уже в 1939 году здесь было 146 тысяч жителей, сейчас гораздо больше. Город, родившийся сначала на левом берегу Урала, перекинулся и на правый берег, «из Азии в Европу».

На крайнем северо-западе, в глубине Кольского полуострова — Кировск, Мончегорск с их богатствами. Полтора месяца полярная ночь, полтора месяца незаходящее солнце. Новые точки в том месте карты, где проходила линия: «предел человеческого обитания».

На крайнем севере Сибири, за Полярным кругом — Норильск с асфальтовыми улицами и пятиэтажными домами.

На крайнем северо-востоке — сахалинская Оха, возле леса нефтяных вышек, который кажется более густым, чем окрестная тайга.

На крайнем юге — туркменский нефтяной Небит-Даг, растущий наперекор песчаным бурям, врывающимся из Кара-Кумов и наметающим барханы среди вышек…

Рудники и шахты рождают города не только в окраинных районах, но и в Центре. Под Москвой на залежах угля поднялся Сталиногорск, под Ленинградом на сырье для алюминия — Бокситогорск.

На ранее пустых берегах создаются города для строителей гидростанций; в Жигулевских горах появился новый город Жигулевск. Сначала в нем жили нефтяники, а потом к ним присоединились и строители Куйбышевской ГЭС. Против Жигулевских гор, на другом берегу, в сосновом бору, растет Комсомольск-на-Волге. Добрая половина его жителей — молодежь, комсомольцы. В новые дома вселились тысячи людей, среди них работники разных профессий — от инженера до шофера. Строятся здесь и другие поселки. Сюда с затопляемой низины переезжает город Ставрополь.

Воздвигнут город и у площадки Сталинградской гидростанции. На левом берегу реки было ровное поле, виднелась лишь ветряная мельница. Акт о выборе места для города был подписан в избе рыбака. Сначала появились сборные дома, люди поселились в «Деревянном городке». Скоро название изменилось — стал «Каменный городок». А ныне поселок получил официальное имя — «город Волжский».

Там один за другим выстраиваются в улицы дома из силикатного кирпича; дом на 12–14 квартир с водопроводом, канализацией и центральным отоплением вырастает за месяц-полтора. А вдоль улиц высаживаются десятки тысяч деревьев и кустарников. Фонтаны еще только в проекте, но одна улица уже называется «Фонтанной». Поднялся Дворец культуры с колоннадой, с зрительным залом на 800 мест, с механизированной сценой. Городок только недавно появился, но в нем уже родились сотни маленьких граждан. И каждый из них обеспечен уходом.

На берегу Днепра у строительства Каховской гидростанции, в нескольких километрах от старой Каховки, тоже сооружается город — Новая Каховка. На безлюдной пустоши, среди виноградников, на песчаных буграх — «кучугурах» — встали кварталы домов, Дворец культуры, банно-прачечный комбинат, поликлиника, школы.

В Азербайджане на берегу Куры новая гидростанция породила новый город — Мингечаур.

Есть города, созданные на пустом месте железнодорожным и водным транспортом. Самые большие из них появились там, где начинается новая водная дорога.

Возле выхода Лены к Северному Ледовитому океану — там, куда речные суда из Якутии приплывают для встречи с судами Северного морского пути, — построен порт Тикси, давший начало новому городу.

На Нижнем Енисее, в точке, куда могут доходить морские корабли, построен новый город Игарка, ставший одним из крупнейших лесопильных центров Сибири. В 1928 году здесь, в «Егоркином зимовье», было лишь 43 жителя.

На севере, и тоже у воды, воздвигнут новый город Магадан, теперь ставший центром области. Он стоит на северном берегу Охотского моря, возле бухты Нагаева. Это стык морской и сухопутной дорог: сюда приходят пароходы из Владивостока, отсюда уходят автомобили по Колымской трассе. Магадан — штаб освоения богатств северо-востока Сибири. Нарядный морской вокзал, кварталы больших зданий, Дом культуры с колоннадой и скульптурами, кинотеатры, заводы, парк культуры и отдыха, музей — на месте, где была низкорослая охотская тайга.

На берегу Иссык-Куля появился город Рыбачье.

Немало городов выросло из сел и деревень, не знавших промышленности. Хотя эти города появились и не в чистом поле, они тоже, конечно, должны считаться новыми.

Недалеко от нынешнего города Горького было Растяпино, в наши дни ставшее городом Дзержинском. Под Москвой было Затишье, вырос город Электросталь.

В деревне Черняковке под самой Уфой еще накануне войны на удобной площадке стала складываться крупная промышленность. За войну объем производства здесь увеличился почти в десять раз, и маленькая Черняковка стала большим Черняковском.

Нефтепромыслы превратили башкирскую деревню Ишимбаево в город Ишимбай. Алтайский тракторный завод — Рубцовку в Рубцовск. Из кишлака Ассаке вырос город узбекских нефтяников Ленинск, из кишлака Беговат — центр узбекских металлургов и энергетиков город Беговат. Вчера мазанки с плоскими крышами — сегодня каменные дома, тротуары, электричество, магазины, сады вокруг города. Из кишлаков разрослись новые города вокруг Ташкента, среди них — город энергетиков, химиков, машиностроителей, стекольщиков Чирчик и город Янги-Юль с производством хлопкоочистительным, маслобойным, консервным, кондитерским и прочими.

На месте города Комсомольска, созданного на Амуре, было село Пермское; там жили рыбаки — потомки давних переселенцев с Урала, 160 человек. Цепочка темных изб, клети на столбушках, спереди — широкая река, сзади — дремучий лес. В 1932 году на пароходах «Колумб» и «Коминтерн» сюда прибыли московские, ленинградские, украинские комсомольцы, строители новых индустриальных гигантов.

Росли стены заводов, одна за другой прорубались в тайге улицы, поднимались каменные дома. А у берегов доживали свой век покосившиеся избы. И они по-своему служили новому городу: прежде чем вселиться в первый многоквартирный дом, люди жили в этих избах. Так новое отталкивалось от старого.

Сейчас в Комсомольске-на-Амуре уже более ста тысяч жителей. Высокие дома. Поселки из удобных коттеджей. Проспекты. Площади. Первые строители города, жившие в землянках и избах, работавшие плотниками, землекопами и лесорубами, стали теперь мастерами, техниками, инженерами, руководителями цехов и заводов. В Комсомольске-на-Амуре начинал свою трудовую жизнь герой-летчик Алексей Маресьев.

Естественно, что в строящемся городе лучшие строители — прославленные люди. Каменщики бригады Николая Щеглова за два года возвели целый квартал из тридцати зданий, и улицу, на которую этот квартал выходит, горсовет назвал улицей имени бригады Щеглова.

Чаще всего новые города вырастают из рабочих поселков. Когда район вовлекается в поток мощного индустриального развития, рабочие поселки укрупняются, принимают городской облик и в определенный момент закон их переводит в города.

В Донбассе из рабочих поселков выросло около пятидесяти новых городов. Ведь и столица Донбасса Сталине до революции была не городом, а поселком Юзовкой.

Быстрое и массовое превращение шахтерских поселков в города пережил Кузбасс. Накануне войны в новых городах Кузбасса — в Кемерове, Анжеро-Судженске, Прокопьевске, Ленинске-Кузнецком, Киселевске и в других — число жителей в общей сложности приближалось к миллиону. А после еще увеличилось.

В военные годы особенно много новых городов выросло из рабочих поселков на Урале. Города, расположившиеся вдоль Уральского хребта, — это форты той индустриальной цитадели, которой пришлось принять на себя главную тяжесть экономической обороны.

Фронт городов в центре Урала уплотнился — Реж, Сухой Лог, Нижние Серги, Сим, Касли, Талица, Миасс… А вместе с тем он сильно раздвинулся далеко на север и на юг.

На Северном Урале из поселка Турьинского, того самого, где родился изобретатель радио Александр Попов, вырос город Краснотурьинск. Его вызвал к жизни Богословский алюминиевый завод, который возник в тайге за войну и дал первый металл в День Победы над Германией. Мощеные улицы, дома с балкончиками, более двадцати школ, техникум, театр, линия трамвая.

А неподалеку, на месте поселка Петропавловского, появился Северо-уральск. В нем живут горняки, добывающие бокситы месторождения «Красная шапочка». Тут же разросся город угольщиков и машиностроителей Карпинок — бывший рабочий поселок Богословский, где родился знаменитый геолог Александр Карпинский.

На другом фланге Урала, на юге, группа новых городов столпилась вокруг Орска, который и сам-то, в сущности, может быть назван новым городом: в нем больше учащихся, чем дореволюционный Орск имел жителей.

Много больших и малых городов родилось в национальных районах Востока. В царские времена, за малым исключением, там были не города — только аулы, кишлаки, становища, зимовки. Не дома — кибитки, юрты, коши, чумы, вежи, шатры. Не бетон, не кирпич — войлок, шкуры, дерн, камыш. Не улицы — кочевые тропы…

Теперь там целая сеть городов. В Киргизии, например, из каждых четырех городов три новых.

Национальные города — это выражение новой государственности, подъема культуры народов. И вместе с тем — это центры новой индустрии.

Столицы целых государств построены заново. Таджикистан стал советской республикой — и на месте кишлака Дюшамбе воздвиг свою столицу Сталинабад. Город вырос на пороге Памира — город с великолепными зданиями, с большими заводами, с Академией наук, центр таджикской литературы и искусства.

На карте отмечены заново построенные столицы автономных республик: город Нукус в Кара-Калпакии. Есть и центр автономной области, не существовавший раньше: город Биробиджан в Еврейской автономной области. Есть множество других городов, выросших в национальных районах из кишлаков и аулов.

Новый город. Но что значит «новый»?

Сталинабад, Караганда, Магнитогорск, Сталиногорск, Кировск, Комсомольск-на-Амуре — мы их называем новыми городами.

Это верно, конечно. Их раньше не было на географической карте. На наших глазах эти города, наша гордость, рождались и росли.

Но такие ли уж они новые города? Ведь им по двадцать лет, даже больше. А двадцать лет в нашей стране — срок немалый. Их теперь можно назвать «старыми новыми городами», ибо рядом с ними уже растут совсем новые города, а там родятся еще более новые, совсем молодые.

Город Караганда, центр нашей третьей угольной базы, сам только недавно возник, а возле него уже роятся другие города. Недалеко от Караганды, где на богатых залежах угля построена целая группа больших шахт, растет город Сарань.

У берега обширного водохранилища поднялась Карагандинская угольная электростанция, а возле сложился новый город Темир-Тау — «Железная гора». Там уже несколько заводов, и прежде всего — металлургический завод; на месте саманных хижин поселка Самарканд встали многоэтажные дома.

Ишимбай — новый город. А его уже перегоняет город Октябрьский, недавно возникший у Туймазинских нефтепромыслов в той же Башкирии. Он застраивается так солидно, что его дома газифицируются, а больница считается лучшей в республике.

Оха породила возле себя нефтепромыслы Эхаби; там вырос городок, у которого будущность не хуже, чем у самой Охи.

На туркменской нефти совсем недавно вырос город Небит-Даг. А смотришь — рядом уже растет еще более новый, Кум-Даг.

Талды-Курган — новый город в Казахстане. А недалеко от него, в ущельях Джунгарского Ала-Тау, появился совсем уж новый город — Текели.

На эстонских сланцах родился новый город Кохтла-Ярве. А возле него из поселка вырос еще более молодой город Ахтме.

Кировск — новый город на нашем европейском Севере. А с ним по величине, по размаху культурного строительства уже спорит Воркута, успевшая вырасти за последние годы. В Печорском Заполярье, на вечной мерзлоте, построено много жилых домов; есть уже в Воркуте музыкально-драматический театр, кино «Победа», Дом партийного просвещения с библиотекой и лекционным залом, Дом инженера и техника, Дом пионера и школьника, горный техникум, стадион «Динамо». На центральной площади высится памятник Кирову — вдохновителю освоения советского Севера.

Города продолжают рождаться непрерывно. Они растут повсюду — только что получившие имя, еще никем не описанные. О них то и дело издаются Указы Президиумов Верховных Советов союзных республик, скромно освещаемые газетами в разделе «Хроника».

Алметьевск — новый город нефтяников в Татарии, Похвистнево — город нефтяников в Куйбышевской области, Луза — город работников большого лесозавода в Кировской области, Макинск — город машиностроителей в Казахстане, Кумертау — город угольщиков в Башкирии, Чесноковка под Барнаулом, Сафоново под Смоленском, Ангарск в Восточной Сибири, — многие ли успели о них услышать?

Города эти, возникшие совсем недавно, растут с огромной быстротой, подтверждая непрерывность и все нарастающую мощь нашего движения к дели.

ОБНОВЛЕННЫЕ ГОРОДА

На карте СССР целая россыпь новых городов. Их раньше не было. Но ведь и многие старые города так неузнаваемо изменились, так сильно застроились, что тоже, по существу, стали новыми.

Старый донецкий город Ворошиловград — не превратился ли он за годы пятилеток в новый город? Так мало напоминает он прежний Луганск.

Ворошиловград и прочие города Донбасса выросли и изменились, хотя в общем и сохранили прежнее производственное направление — уголь, металл, машины. А иные старые города не только расширились, но и приобрели совсем другой характер, пошли по другому пути. Челябинск из торгового и железнодорожного пункта вырос в крупнейший металлургический и машиностроительный центр. Захолустный Кузнецк, где самым крупным заведением был спирто-водочный завод, превратился в часть города тяжелой индустрии — Сталинска.

В далеком сибирском городе Красноярске появилось так много новых производств — паровозы, комбайны, нефтяные насосы, врубовые машины, речные суда, подъемные краны, цемент, гидролизный спирт, лесоматериалы, — что и Красноярск совсем не тот, каким был прежде. Тридцать клубов и дворцов культуры, четыре вуза, фруктовые сады… Город весь стоял на левом берегу Енисея, а сейчас перешел и на правый берег — улица имени газеты «Красноярский рабочий» протягивается там на десять километров. Так же за годы пятилеток перекинулся на другой берег реки и Воронеж.

Одноэтажный, плоскокрыший, лишенный воды и зелени Красноводск получил промышленность, обогатился водой, разбил скверы, построил большие красивые дома — разве не стал он новым городом?

Старые города испытали такой индустриальный рост, так переполнились новой, быстро развивающейся жизнью, что она перелилась через край и, упав брызгами вокруг, породила новые города, иной раз столпившиеся целой плеядой возле старого центра. Перово, Бабушкин, Калининград, Люблино, Мытищи, Кунцево, Химки — густое созвездие новых городов-спутников окружило Москву. Рядом с Куйбышевом, на безыменном пустыре за последние годы вырос новый город, который и сейчас еще по старой памяти иногда называют Безымянной. Эта новая часть Куйбышева с десятками улиц и просторных проспектов вытянулась на много километров. Сегодняшний Куйбышев по размеру жилой площади — четыре дореволюционных Самары.

Многие старые города как бы растворились в новых, выросших рядом, зажили их интересами, приняли их название и сами обновились. На правом берегу Камы стоял древний город Усолье с бревенчатыми соляными шахтами, с купеческими амбарами, со старинным домом богачей Строгановых. Против Усолья, на другом берегу, в годы пятилеток вырос город Березники. Он включил в свою черту старое Усолье. На обоих берегах реки живут теперь рабочие, инженеры-химики. А на Днепре возле Днепрогэса и заводов Днепровского комбината в годы пятилеток был построен новый город — Запорожье. С ним слился старый Александровск и принял его имя.

Старые города по сути дела стали новыми.

Все города, какие у нас есть, обновились.

Лицо городов особенно сильно изменилось в национальных республиках, где города вплоть до революции несли на себе печать глубокой отсталости. Там на каждом шагу выразительно и красноречиво проступают черты нового.

Мысленно посетим оазисы Средней Азии, взглянем на ее городские поселения. Возле древних городов, живых памятников азиатского средневековья, возле полуразрушенных землетрясениями медресе и мечетей времен Тамерлана ныне стоят корпуса заводов, школ, многоэтажных жилых зданий. Там, где раньше тянулись к небу лишь кроны туркестанских тополей да минареты с гнездом аиста на крыше, поднялись заводские трубы, электромачты, радиоантенны. Покрылись асфальтом улицы, прежде рождавшие при каждом шаге облако лёссовой пыли, легли в бетонные русла арыки, бегущие вдоль тротуаров, арбу обогнал автомобиль. И в этих чертах раскрывается перед нами душа нового среднеазиатского города, сбросившего с себя лохмотья феодально-родового строя и быстро воспринявшего индустриальную культуру социалистической эпохи.

Широкий оросительный канал делил прежний Ташкент на две несхожие части. Два города жили в одном: «старый» и «новый». «Старый» — муравейник хижин, сложенных из лёсса, плоские крыши, гладкие наружные стены без окон, лабиринт узких извилистых улиц — кварталы, заселенные узбекской беднотой. «Новый» — европейского типа здания, просторная планировка, четкие шпалеры высокоствольных тополей, несмолкающее журчание арыков, трамваи, нарядные особняки царских чиновников и скупщиков хлопка. Два города — два полюса колониальных отношений.

Пройдем по улицам современного Ташкента, ставшего столицей Советского Узбекистана.

По-прежнему пересечен город широким каналом; и по сей день отделяет этот канал древнее ядро Ташкента от той его части, которая возникла сравнительно недавно, менее ста лет назад. Но это уже не грань двух миров, классовых и национальных, не символический образ социального размежевания. По обе стороны канала бурлит одна и та же жизнь — единая в интересах, помыслах, действиях. Много краше стал «новый» город: асфальтированы улицы, возведены красивые здания, впервые проведен водопровод, построен изумительный театр оперы и балета. Но все это не привилегия богатых, не заповедный круг капиталистических «цивилизаторов». Кто живет теперь в «новом» городе? Ткачи и токари, инженеры и врачи, студенты и советские служащие. Живут люди разных профессий и разных наций: узбеки, русские, казахи, украинцы. Разные — и единые: общая Родина, общие цели, общий труд.

Ну, а «старый» город? Остался ли он таким, как был? «Старый» город меняется еще быстрее. Из хаоса глиняных хижин смело проступают новые широкие и прямые проспекты. Люди строят школы и большие жилые дома, на улицах высаживают деревья, прокладывают новые линии трамвая и троллейбуса. Здешняя новая улица Навои едва ли не лучшая во всем Ташкенте. Созданы клубы, больницы, типографии. И в глубине обновленных кварталов возвышается памятник Ленину — великому учителю, под чьим руководством наш народ положил начало новой, социалистической жизни.

Так преображаются среднеазиатские города, стирая следы колониального прошлого, патриархальной отсталости, классового гнета.

Города Средней Азии изменяются, растут, отстраиваются. Но они сохраняют свой национальный облик. В Ташкенте на улице Навои, которая проложена на месте мазанок «старого» города, вы увидите памятник узбекскому поэту Алишеру Навои. Его воздвигли люди Советского Узбекистана в честь пятисотлетия со дня рождения своего замечательного предка. Город несет на себе черты уважения к национальному гению. Зайдите в ташкентский театр оперы и балета — вы услышите там национальную узбекскую музыку наряду с творениями Чайковского и Верди. Посмотрите на архитектурные формы, на отделку этого величественного здания, недавно построенного, — и вы отметите национальные черты. Вас поразит своим высоким искусством и работа русского зодчего и труд народных узбекских мастеров.

Расцвет новой жизни увидим мы в Тбилиси и Ереване, в Ашхабаде и Алма-Ате, в любом городе наших национальных республик.

В Тбилиси, где стоял дом царского наместника на Кавказе, вы найдете грандиозное новое здание правительства свободной советской республики Грузии. Вдоль Куры, куда выходили задворки домов, где вращались кустарные мельничные колеса, ныне пролегла широкая проезжая набережная. Новые улицы, новые мосты, новые дома, клубы, стадионы, даже новое «море» возле города. Всюду ростки новой, социалистической культуры. И наряду с ними — свидетельство, что под советским солнцем воскресла в своих лучших проявлениях древняя национальная культура. Об этом в Тбилиси вам напомнит, например, памятник, воздвигнутый гению грузинской литературы Шота Руставели. В чудесно обновленном Баку о том скажет памятник великому азербайджанскому поэту Низами. Во всех советских республиках развивается культура, социалистическая по содержанию, национальная по форме. И это отражается в жизни и облике наших национальных городов.

Перемены разительны, конечно, не только в Закавказье или в Средней Азии. Города и на Украине, и на Урале, и в Сибири, и в Центре приобрели новый, несвойственный им раньше, социалистический облик.

В старом Киеве или в Туле не было резкой грани, которая, подобно ташкентскому каналу, условным барьером отделяла бы одну часть города от другой, угнетенных от господ. Но во всех дореволюционных городах всегда существовало хоть и не столь явное, но не менее определенное размежевание кварталов по состоятельности жителей, по их сословности. Была дворянская часть города — особняки в стиле «ампир», вензеля на фронтонах, службы во дворе. Были купеческие кварталы — толстостенные дома, амбары с прочными запорами, сады с беседками, торчащие кверху гвозди на заборах. Были рабочие окраины — трущобы, ветхие лачуги, хибарки из гнилых горбылей и листов ржавого железа.

Такова и по сей день картина в капиталистических странах. Там города изменяются мало. Они сохраняют свой прежний облик, и этот облик продолжает нести на себе следы розни и контрастов.

В одних кварталах — буржуазия, в других — рабочие. В одних — роскошь, в других — бедность. В одних — дома с завитушками и зеркальными окнами, зелень, блеск; в других — грязь, каморки, теснота. Капитал сдвинул кирпичные стены, втиснул рабочих в подвалы, сплющил грудь у взрослых, раздул животы у детей. В столицах Западной Европы мы даже подметим определенную закономерность в размещении кварталов. Над промышленным городом поднимается дым заводских труб, и копоть садится на улицы, на дома, на людей. Господствующие ветры в Европе — западные, они сдувают дым и копоть в восточную часть города. И те, кто побогаче, предпочитают купить особняк или нанять квартиру с наветренной стороны, на западе. В Париже самые аристократические, фешенебельные районы — в западной и юго-западной частях города. Они хорошо распланированы, там мало фабрик, зато много зелени. Под боком и Булонский лес для прогулок.

А на востоке и севере Парижа — заводы, склады, бойни, рабочие кварталы, закопченные, нездоровые, тесные. Здесь на один квадратный километр приходится 60 и более тысяч жителей, а на западе — только 10 тысяч. За год в западных кварталах умирает от туберкулеза в среднем меньше 1 человека на 10 тысяч жителей, а в восточных и северных — 13.

Пожалуй, еще резче отличается запад от востока в Лондоне. На западе — буржуазный, благоустроенный Вест-Энд с большими парками, а на востоке — пролетарский Ист-Энд с ветхими, чуть не столетними домами, иной раз лишенными даже электрического света. Докеры, грузчики, складские рабочие живут на Собачьем острове, в Попларе. Маленькие домики на болотистой почве, дырявые крыши, обвалившаяся штукатурка, тяжелый запах плесени, сырости, гниения.

Наступил кризис, застопорился сбыт, и капиталистический город объят безработицей: он обеднел, пошел вспять. В австрийском городе Штейере во время того кризиса, который был четверть века назад, прекратился выпуск автомобилей — и город закрыл школы, погасил свет. Катастрофа и а рынке чилийской селитры привела к тому, что город Калета в Чили вовсе замер. С вырубкой лесов на северо-западе США исчезло около 80 городов, в свое время рожденных лесной промышленностью.

Сравним обычный вид и участь дореволюционного города России или современного города капиталистических стран с внешним обликом и судьбой любого из советских городов.

В домах, где когда-то жили дворяне и буржуазия, ныне живут труженики. Многие из них переселились сюда из подвалов и лачуг. А там, где лепились трущобы, где теснились маленькие, полуразвалившиеся домики, советская власть построила новые дома с водопроводом, электричеством, центральным отоплением. Многоэтажные, удобные дома — с балконами, с магазинами в нижнем этаже, без выделяющегося своим убранством «бельэтажа», где селился домовладелец, без разбивки квартир на «дорогие» и «дешевые». Такие дома выросли и на окраинах городов и в центре. Часто новые окраины выглядят у нас более благоустроенными, чем старый центр.

Над воротами фабрик и заводов — золотыми буквами на решетчатом металлическом щите — значились фамилии частных владельцев: Рябушинскик, Шрадеров, Прохоровых, Путиловых, Цинделей… По-новому называются предприятия нашей страны — фабрика «Освобожденный труд», завод «Красный пролетарий», фабрика имени Парижской Коммуны. И если нередко встречаем мы в названии предприятий чьи-либо имена, то это имена тех, кого почитает народ как передовых своих борцов.

Вспомним рабочие поселки и города старого Донбасса: Юзовка, Горловка, Луганск. Черные силуэты домен и кауперов. Высокие конусы отвалов. Свистки «кукушек» на узкоколейках, вереницы вагонеток с углем и железной рудой. Тысячи людей — забойщики, катали, горновые, механики, машинисты и те, кого звали «чернорабочими». Все те, чей труд приводит в движение грохочущее царство машин и механизмов, заставляет пылать огненное чрево домен.

А рядом с этими индустриальными цитаделями угольно-металлургического Юга — бесчисленные подслеповатые домики, сложенные из глины и камня, грубо сколоченные из старого теса. Рабочий поселок лепился к заводу, как грибковый нарост к стволу дерева. Росший годами, десятилетиями, он все равно казался чем-то временным, наносным, сделанным впопыхах и ненадолго. Ибо он был не более как неизбежный придаток к заводу, и строили его не для того, чтобы люди в нем жили по-человечески, а для того, чтобы, живя в нем, обогащали владельца завода.

А на улицах современного, советского Донбасса — дома в несколько этажей, коттеджи с палисадниками, асфальт и электричество, скверы, парки и дворцы культуры. Тысячи жилых зданий построены за годы советской власти в старой Юзовке, носящей теперь славное имя — Сталино. Уничтожено разделение города на благоустроенную «Английскую колонию» и грязную, нищую «Собачёвку». Вузы, театры, десятки больниц поликлиник и родильных домов, сто километров трамвайных линий. Вокруг новых, социалистических заводов растут новые, социалистические города. Люди работают на себя, на общество, и общество делает жизнь людей лучше, красивее, удобнее.

Деталь городского пейзажа, невозможная при капиталистическом строе, — красное полотнище вдоль заводского здания: «Равняйтесь по коллективу инструментального цеха, досрочно выполнившему план!» А рядом, где-нибудь в заводском сквере или у входа в рабочую столовую, портреты передовиков, героев труда. В стране победившего социализма труд — дело доблести и славы.

Властно вошла культура в быт социалистической страны. В наших городах больше культурных учреждений, чем в городах капиталистических стран. Многие из них там вовсе невозможны: рабочий клуб, Дворец культуры, Дом пионеров. Не было таких учреждений и в городах царской России.

На старом Юзовском заводе в Донбассе только 29 человек имели высшее или среднее образование. В списках завода числилось 13 инженеров; 6 из них были иностранцами. На этом обновленном, перестроенном заводе перед Великой Отечественной войной работало 660 инженеров и техников. Многочисленная интеллигенция выросла в нашей стране — новая, народная, социалистическая.

Раньше: лицей — для дворян, коммерческое училище — для купцов, городское училище — для детей «из низов». К лицею подкатывали на дутых шинах, в городское бежали, завязав книги тесемкой. Да и не долго приходилось бегать: в семье недостаток, надо поступать на работу. Сейчас по всему городу разбросаны школы — все дети обязаны учиться. Школы сразу бросаются в глаза: новые здания, широкие окна, просторный двор, молодые деревца. У нас почти 40 миллионов школьников, а в дореволюционной России их было едва 8 миллионов. В каждом сколько-нибудь крупном городе — вуз, а уж техникум непременно. И принимают туда не по сословиям, которых давно не существует, а по отметкам — по личным способностям.

Раньше целое событие в городе — любительский спектакль в купеческом клубе. Но это не для «простого народа». А сейчас в каждом городе покрупнее — театр с постоянной труппой. Ежедневно яркий свет у подъезда, веселая суета, надпись над кассой: «На сегодня все билеты проданы».

В США постоянная театральная труппа — редкость; их там на всю страну не более двухсот. Полтораста театров было в царской России. А для нас город без театра как будто уже и не вполне город. В Советской стране около тысячи театров.

Раньше: маленькая больница с одним врачом и двумя сиделками да «богоугодное заведение» — кирпичный дом с куполом наверху, как у церкви. Теперь — целая сеть поликлиник, амбулаторий, консультаций, детских садов. Они разместились либо в новых домах, либо в особняках, где жили семьи богачей. И, заняв особняки, сразу взорвали смысл этого слова — прежде «особая» клеточка частной собственности, а сейчас — широкая бесплатная помощь для всех.

Высокие ворота с флагами, белая статуя дискобола, оживленные группы молодежи: стадион.

Звуки музыки, зеленые газоны, люди на желтых дорожках: парк культуры и отдыха.

Эти черты в облике советского города обязательны. Они свидетельствуют о том, как велика забота социалистического государства о трудовых людях — об их работе, их здоровье и отдыхе. Не жалеет государство средств, чтобы возможно полнее удовлетворять растущие потребности народа, чтобы создавать для него наилучшие условия жизни, ибо народ и государство в Советской стране едины. Вот то новое, глубокое, что нужно видеть-за внешностью наших городов — за порталами новых театров, за зеленью новых парков, за асфальтом новых улиц, за великолепием новых домов.

Увидим мы и черту, говорящую о новом отношении государства к армии. Что было менее привлекательным, чем старая казарма? Это слово обросло переносным смыслом: скука, обезличка, шаблон. И внешний облик тому соответствовал: бесцветное здание за глухим забором.

И сейчас по городам стоят гарнизоны. Но расположение их выглядит иначе. В городской черте, а чаще за нею, созданы «военные городки». Арка с красной звездой, гравий прямой аллеи, обсаженной деревьями, клумбы с цветами, и среди зелени — хорошо обставленные корпуса. Кроме военной учебы, просвещение: комнаты для политико-просветительной работы, клубы. А в большом гарнизоне — и Дом офицера, целый комбинат культуры с театральным и концертным залом, библиотекой, лекциями. Народное государство обставило быт своих защитников-воинов наилучшим образом, сделало все для их роста. И Советская Армия, коммунистически воспитанная, выступает не только боевой, но и культурной силой.

Есть еще и многие другие штрихи, выражающие любовь народа к своей армии, совершившей невиданные подвиги в боях за Советскую Родину. Зримая слава возвеличивает бесстрашных сынов нашего народа — освободителя человечества. Бюсты дважды Героев Советского Союза устанавливаются по нашему закону там, где герои родились, а бюсты трижды Героев Советского Союза также и в столице государства — Москве.

Кое-где еще не полностью стерты следы военного шквала, бушевавшего над нашей страной. Они напоминают о тех суровых днях, когда советские воины вместе со всем народом отстаивали свою землю от фашистских орд. Армии народа помогал весь народ: металлисты ковали оружие, домашние хозяйки рыли окопы, школьники дежурили на крышах.

И вошли в историю нашей Родины города-герои: Севастополь, Сталинград, Одесса, Ленинград, славная Москва… Города-победители! Живой образ народа, умеющего творить и умеющего постоять за себя.

Нет у нас города, который не разросся бы, не изменился, не украсился за годы советской власти.

Задержанная было войной, сейчас вновь вовсю развернулась реконструкция городов нашей страны.

Дать людям труда хорошие жилища — одна из главных забот Коммунистической партии. Нигде и никогда не возводилось столько жилых домов, как у нас. В пятой пятилетке будет построено около 105 миллионов квадратных метров новой жилой площади — объем, равный примерно десяти таким городам, как Москва 1917 года. Довоенные пятилетки почти удвоили городской жилой фонд, а пятая пятилетка одна без малого перекроет все довоенные пятилетки, вместе взятые.

И все-таки жилищ не хватает. Многое еще нам надо перестроить и достроить в своих городах, много еще надо возвести новых зданий.

В основу перестройки городов легла передовая градостроительная наука. Широкие асфальтовые улицы с деревьями. Многоэтажные, просторные, светлые дома. Застройка сразу целых площадей и улиц. Развитый городской транспорт. Индустриальные способы строительства…

Идет, например, широкая застройка Челябинска; там не только обновляется центр, но и создаются кварталы, а по существу — новые города в районе заводов. Новосибирск получил новый театр — один из самых крупных в мире. Выросший на болотистой почве Архангельск ведет генеральную осушку. Ленинград застраивает грандиозный проспект имени Сталина — въезд в город с юга, со стороны Москвы.

Для защиты от ветров, для отдыха горожан вокруг городов создаются зеленые кольца садов и парков — в Ленинграде, Сталинграде, Караганде, Курске, Орле и в других городах. С голых холмов и гор на Тбилиси, на Ереван, на Саратов соскальзывали жаркие ветры — теперь там на террасированных склонах выращивают деревья. Гора, господствующая над Сухуми, еще недавно забытая, ныне превращена в роскошный парк. Возле многих городов созданы ботанические сады — их у нас в стране уже больше шестидесяти.

Города получают не только зелень, но и воду. Искусственные озера созданы в Ташкенте, Кишиневе, Сталинабаде, Харькове, Орджоникидзе, Львове, Кисловодске… Обычно эти озера по имени главных строителей-комсомольцев называются Комсомольскими.

Всюду наряду с жилыми кварталами вырастают культурные учреждения. За последнее время планетарии, например, появились в Новосибирске, Барнауле, Киеве, Ереване, Сталинграде.

Разрушение городов составляло у гитлеровских генералов часть стратегии. Артиллерийская стрельба по жилым кварталам квадрат за квадратом. Тысячи зажигательных авиабомб на крыши городов, не имеющих никакого военного значения. Заряд взрывчатки в подвал каждого оставляемого дома…

Разбитые, сожженные, взорванные города лежали на огромном пространстве — от Новороссийска до Петрозаводска, от Минска до Сталинграда.

Наш любимый Севастополь — как он выглядел в первое время после изгнания гитлеровцев!

Белый город над синим морем — он стал серым. Оголенный, бесформенный известняк. Стены без крыш, пустые дыры окон, горы щебня. Вокзала нет. У тополей на перроне снарядами срезаны верхушки. Над круглым зданием Севастопольской панорамы решето стропил. Бронзовые фигуры русских солдат на памятнике Исторического бульвара насквозь пробиты осколками. С улицы Ленина сквозь рухнувшие дома просвечивает бухта. Обнажены лестничные клетки. Выворочены рельсы трамвая. Люди ютятся в подвалах. Посреди Приморского бульвара торчит из-под земли железная труба, и вьется над ней тонкой струйкой дымок…

Немного прошло времени, а города возродились. Заново отстраиваются и Севастополь, и Киев, и Минск, и Сталинград.

Пострадавшие города будут полностью восстановлены, но они не будут прежними. Все делается для того, чтобы они стали еще лучше, еще удобнее, еще красивее. Лучшие архитекторы работают над проектами возрождаемых городов, руководят застройкой площадей и улиц.

Города растут вверх. Калинин, например, при восстановлении в среднем подрос на два этажа.

Города расширяются, возникают новые кварталы и улицы. После войны в Киеве появилось более ста новых улиц. Из конца в конец пересекают Мурманск новые широкие магистрали. Расширена морская набережная Ялты.

Там, где города стояли спиной к реке или к морю, они поворачиваются к берегу лицом. Ростовчане за хибарками, свалками, угольными складами не видели Дона — теперь вдоль реки легла отличная набережная. Должны освободиться от товарных причалов и складов набережные Волхова в Новгороде. К морю обратятся Ленинград, Новороссийск, Клайпеда.

Будут учтены все выгоды местности. В Смоленске застраиваются склоны холма, обращенные к Днепру, Это сделает вид города еще более живописным. Центральный район Орла расположится на высоком берегу Оки, а Калинина — по обоим берегам Волги.

Достойно будет отмечено все славное, что было у городов в прошлом. Бережно реставрируются, например, древние сооружения Новгорода и Пскова. И сооружаются памятники великих побед над фашизмом.

Сталинград — это город, который сам есть памятник победы. Советские люди отстраивают его с особой любовью.

Город, растянувшийся вдоль Волги на шестьдесят километров, будет единым организмом. Большие зеленые парки соединят собою отдельные, раньше разорванные районы города. Над Волгой раскинется парк Победы. На площадях и магистралях вырастут и уже вырастают красивые общественные здания. Среди них поднимется высокий Дом Советов. А вокруг, в зелени садов, раскинутся жилые дома с балконами и верандами. Во всей своей красе внизу будет видна Волга. Через весь город — от Сталинградской гидростанции до канала Волга — Дон — протянется по холмам лента проспекта имени Сталина шириной почти в 80 метров, с бульваром посредине; проспект этот уже создается. От площади Павших борцов к Волге пойдет аллея Героев, украшенная бюстами прославленных воинов. Улицы, собственно, еще нет, но она уже обсажена тополями. Аллея выходит к новой набережной. К речному вокзалу уже спускается парадная широкая лестница из серого гранита, с красными каменными парапетами, с двумя колоннадами.

«Мы восстановим тебя, Сталинград!» — начертали жители города на дымящихся развалинах после разгрома и изгнания гитлеровцев. Государство, давшее большие средства на восстановление Сталинграда, было поддержано народом. Александра Черкасова после дня работы в детском саду по своей воле шла на стройку помочь рабочим, — и этот подвиг простого советского человека, повторенный сотнями, тысячами, миллионами граждан Сталинграда, Воронежа, Ленинграда, Севастополя, Вильнюса, Курска, показал, что наши люди — настоящие хозяева в своем государстве… Работая во внеурочное время, сталинградцы отдали на восстановление родного города более 15 миллионов часов.

Прошло несколько лет, и облик города-героя изменился. В нем уже больше жилой площади, чем было до войны. Выстроены новые институты. Вырос новый театр, новый вокзал. Сооружено здание кинотеатра «Победа». Лучшая новая улица в городе названа улицей Мира. Стройка продолжает нарастать. Сейчас над кварталами Сталинграда вздымается сотня башенных кранов.

В час сурового военного испытания Сталинград был символом ратной доблести советских людей. А после битвы он стал символом трудовой их доблести.

ОБНОВЛЕННЫЕ СЕЛА

В нашей стране изменился не только индустриальный, но и земледельческий ландшафт. Где пестрела чересполосица и крестьянин в лаптях шел за деревянной сохой, теперь простираются цельные массивы с колоннами машин, с маяками элеваторов и силосных башен, с новыми постройками машинно-тракторных станций, совхозов и колхозов, с линиями автомобильных дорог.

Изменился и облик самих деревень Его новые черты указывают нам, какие глубочайшие перемены произошли за годы советской власти в жизни крестьянства.

Ушла в прошлое старая деревня, где господами положения были помещик и кулак. С трудом вспоминаем мы теперь ее унылый и полный противоречий пейзаж.

На высоком берегу реки, среди заросшего парка — помещичья усадьба. Аллея, усаженная липами, ведет к старомодному барскому дому. За домом — службы; там толпится народ: управляющий распоряжается, рассчитывает и нанимает батраков. Вот и сам хозяин — в венгерке, в офицерском картузе. Сел на дрожки, поехал в поле осматривать работы.

У речки — купы ветел, журавль колодца, ряды изб: деревня. В середине ее — дом с резными наличниками, с дощатыми воротами, на калитке — тяжелая железная щеколда. Владелец этого дома — крестьянин. Но не лапти на нем, а сапоги, не сермяга, а жилетка поверх сатиновой рубахи. Он разбогател на бедняцком труде, на ссудах: даст пуд — возьмет полтора.

Кулацкий дом покрыт железом, остальные — соломой, редко — тесом. Избенки покосились, осели, окна почти на уровне земли. Стекла побиты, купить новые не на что, и дыры заткнуты мешковиной.

Внутри нищета. Полати, покрытые сеном и лохмотьями. Полураздетые ребятишки. На столе — горшок с пустыми щами да краюшка хлеба…

Приехал в 1902 году в село Ново-Животинное Воронежской губернии земский врач Андрей Шингарев. Обходил избы, знакомился с бытом. Грязь, тараканы. А в некоторых избах нет и тараканов. Удивился: почему? Ответили: совсем бедность заела — пища ведь нужна и таракану.

Так жила дореволюционная деревня — в рабстве у помещика, в кабале у кулака.

Давно уже нет в нашей деревне помещика. И помнят его лишь те из крестьян, кому теперь под пятьдесят.

И только немногие внешние черты в сельском пейзаже еще напоминают нам о прежних временах: старый дом, если он сохранился, парк с липовой аллеей и прудом, хозяйственные службы. Но они говорят теперь про другое. Когда видишь на пригорке среди зелени белый дом с колоннами, думаешь: что там — сельская больница, или санаторий, или детский дом, или МТС? Чистота, тишина, женщина в белом халате — значит, здесь лечатся или отдыхают советские труженики. Гомон веселых голосов, мачта с красным флажком — значит, пионерский лагерь. Белые баки с горючим, скопление механизмов, звенящие удары металла о металл — значит, машинно-тракторная станция. Мы, советские люди, и не думаем удивляться тому, чему удивился бы иностранец: государство помогает людям труда восстанавливать свои силы, растить здоровых детей, убирать богатый урожай. Ведь это паше, народное государство. Ведь это мы сами.

Помещика нет. Нет и кулака. Где тот дом с резными наличниками посреди деревни? Не так легко его отыскать: рядом с ним другие, не хуже. За советские годы деревня изменилась, отстроилась. Появилось в ней много новых домов, да и старые избы как-то выпрямились, обновились, сбросили с себя печать прежней нищеты и приниженности.

Новые хозяева теперь у дома с железной крышей. Не кулак живет в нем, а трудовая колхозная семья. А может быть, занят он под сельсовет. Или разместилось там правление колхоза. И в дом, куда раньше крестьяне заходили как просители и должники, ломая шапку и кланяясь, теперь они входят как равноправные участники своего артельного, колхозного хозяйства, не знающие кабалы и зависимости, исполненные достоинства советские граждане.

Возле правления колхоза — клуб, оттуда раздается голос радио, а по вечерам — стрекот киноаппарата. Вот ясли — они облегчили жизнь деревенской женщине. Вот дом с большими окнами — это школа. А в ином селе мы найдем и стадион и даже колхозный театр, устроенный сельской молодежью. Из года в год множатся форпосты культуры, продвинутые Коммунистической партией и советской властью в самые глубины нашей страны, нашей жизни.

Войдите в избу — электрическая лампочка, стопка книг, городская одежда, городская утварь. Новая жизнь у обитателей сельского дома и новые, невиданные раньше в деревне профессии: тракторист, шофер, механик, электромонтер, библиотекарь.

И еще деталь в облике советской деревни — производственные колхозные постройки. Они вошли в жизнь нашей деревни непременной, обязательной чертой. За рядами изб, ближе к полю, длинные здания с небольшими окнами: животноводческая ферма. Скат земляной крыши с высокими деревянными трубами — колхозное овощехранилище. Поблескивают стекла: там теплицы. Сарай с сельскохозяйственным инвентарем. Высокая силосная башня. Дальше — широкое поле, лишенное межей. Черты общественного хозяйства, крупного и культурного, неизвестного старой, единоличной деревне.

Недавно село Кузьмино-Гать на Тамбовщине отпраздновало свое трехсотлетие. Большой путь прошло это старое русское селение — от крепостного права до социалистической жизни. Оглянулись колхозники на прошлое, сравнили его с настоящим.

Урожайность увеличилась. Прежде в селе не было ни одного плодового дерева, а теперь молодые сады занимают сто гектаров. На полях, прежде открытых дыханию суховеев, заложены полезащитные лесные полосы. Налажено искусственное орошение — оборудованы насосные установки. Все колхозные службы и крестьянские избы — с электричеством. В селе — Дом культуры с библиотекой и кино, четыре школы. Из крестьян этого села в советские годы вышло 80 инженеров, врачей, агрономов, педагогов…

Перенесемся из русской деревни куда-нибудь в Среднюю Азию. Там тоже перемены. В Янги-Юльском районе под Ташкентом, скажем, сейчас нет ни одного колхоза, который не имел бы миллиона рублей годового дохода. Этот материальный расцвет сочетается с ростом культуры.

Разве может сохраниться в таких условиях прежний облик кишлака? Нет, конечно, — люди украшают свои селения, перестраивают жизнь.

Колхозники артели «Правда» в Ферганской долине создали парк культуры и отдыха. Посадили фруктовые деревья и виноград, построили чайхану-читальню, летний клуб. Колхозная электростанция дает свет и в клуб, и в аллеи парка, и на площадку для игр.

Артель «Сталинчи» построила во фруктовом саду дом отдыха для колхозников — с библиотекой, с бильярдной, с полным набором национальных музыкальных инструментов.

Великие перемены в жизни, в быту, в сознании…

В послевоенное время многое пришлось отстраивать заново. Фашистские варвары разрушили и сожгли более 70 тысяч сел и деревень. Отступая под ударами наших войск, гитлеровцы бегали с пылающими факелами от дома к дому, стремясь все спалить, оставить после себя «зону пустыни».

Сгорели дома, зачернели пепелища, испещрились окопами и воронками поля… Но колхозы были живы, жив был советский народ. Новое, растущее, рожденное самим народом — неистребимо. С помощью государства колхозы быстро отстроили свои селения. Исчезли землянки. После войны в селах нашей страны построено более четырех миллионов домов. Снова выросли здания животноводческих ферм, амбары, клубы, школы, стадионы и жилые дома.

Перед войной на Украине, в Белоруссии колхозники переселялись с мелких хуторов в крупные, благоустроенные поселки. Они создавали эти поселки любовно, по продуманному плану — с общественными постройками в центре, с зелеными садами и скверами, с прямыми широкими улицами, вдоль которых шли тротуары и столбы с электрической проводкой. Так и сейчас во многих местах Прибалтики по желанию колхозников и с помощью государства строятся колхозные поселки, куда люди переселяются с разбросанных хуторов.

Советская деревня обновляется. Колхозники уже не довольствуются избами старого типа, а строят новые, благоустроенные жилища — просторнее, выше и светлее, в несколько комнат, с террасой.

Строительство в деревне впервые в истории стало делом общегосударственным.

ГОЛОС КАРТЫ

В новой стране живут новые люди. У них новые чувства, новые взгляды…

Карта вся усеяна названиями городов, селений, рек и гор. Красноречив язык географических имен — это язык народа. Как люди выбирают имена для детей, так они подыскивают названия и тем местам, где живут. И часто, желая отметить что-нибудь дорогое, люди дают именам новое звучание, отражающее передовые идеи и помыслы века.

За годы советской власти немало новых названий нанесено на нашу карту. Открывались новые острова, возникали новые села, закладывались новые города — им присваивались имена, по воле народа менялись и прежние названия. И эти новые имена, запечатлевшие дух эпохи, отразившие думы народа, вдохнули в географическую номенклатуру свежесть и силу жизни.

Посмотрите на карту мира — и вы, не глядя на границы, определите, где Советская страна.

Исследователям нужно было наименовать вновь открытые острова Северной Земли, и они их назвали: остров Октябрьской Революции, острова Большевик, Комсомолец, Пионер…

Обратите свой взор на вновь названные вершины: пик Революции, пик Комсомола, пик Победы, пик Дружбы, пик Ленина, пик Сталина…

Любовь советского народа к своим вождям Ленину и Сталину отразилась в названиях многих городов.

В городах главная улица обычно Ленинская или Советская.

Наш народ помнит героев гражданской войны — и это подтверждает карта. На ней есть города Котовск, Чапаевск, Щорс, Кингисепп. Он чтит память героев войны с фашизмом: Джаркент переименован в город Панфилов, Лихвин назван именем партизана комсомольца Чекалина, на карте помечены населенные пункты — Матросово, Гастелло, Кошевой. Народ не забыл своих героев-летчиков: есть города Нестеров, Чкалов, Осипенко, Серов.

На карте мы прочитаем имена славных людей прошлого: Сусанино, Хмельницкий, Пугачев, Суворово; увидим имена ученых и путешественников, послуживших русскому народу: города Ломоносов, Невельск, Карпинск, Мичуринск, Чаплыгин, Арсеньев, села Павлово и Сеченово, пролив Шокальского, архипелаг Седова; найдем имена любимых народом писателей: города Пушкин, Белинский, Форт Шевченко, Горький, Чехов, Серафимович, Фурманов, Джамбул, поселки Лев Толстой и Некрасовское, села Радищево, Короленко и Абай, остров Демьяна Бедного, пик Маяковского.

За годы жизни и борьбы под знаменем Коммунистической партии в нашем народе выковалась новая идеология.

Это обновление не идет само собой — оно дается упорной борьбой нового со старым. Оно достигается неослабной борьбой советской культуры против злотворного влияния собственнической, индивидуалистической морали прошлого.

Советский человек выковывает в своем сознании новые, коммунистические идеи: идеи коллективизма, братства, общего блага. Он изживает черты, рожденные капиталистическим обществом, где царят эгоизм, отгороженность, корысть, дух наживы, жестокое, волчье право сильного.

Передовой советский человек не отделяет свои собственные интересы от интересов всей страны. Он един с народом — будет лучше всем, будет лучше и ему. Он не противопоставляет себя государству, больше того — ставит государственные интересы выше своих личных.

Высокое общественное сознание, забота об интересах народа все сильнее проникают в быт, определяют поведение миллионов рядовых советских людей. И это самое знаменательное во всей нашей жизни.

Передовой советский человек поднимается до такого уровня сознательности, что непринужденно, по доброй воле отдает свои силы, свои знания, всего себя общему делу. Это есть высшая степень расцвета личности.

Помыслы народа, творца истории, слиты с восходящим потоком жизни.

Об этом рассказывает нам и географическая карта.

X НАД КАРТОЙ РОДИНЫ

СТОЛИЦА

Советский человек един со своей страной. Он глядит на нее как хозяин. Вся страна — дело его рук, предмет его забот. Для него нет заброшенных углов, неинтересных мест — всю шестую часть мира, осененную красным знаменем, достает его внимательный глаз.

С глубокой думой смотрит советский человек на карту Родины, с нежной любовью обозревает от края до края великую обновленную страну, арену своего непрестанного труда.

Как прозрачное выпуклое стекло собирает лучи в одну яркую, горячую точку, так в одну жгучую точку сердце советского человека собирает Родину: Москва.

Одни из нас здесь выросли, другие еще не успели побывать — все равно: здесь выросла наша Отчизна. Вокруг Москвы сложился русский народ, вокруг себя сплотил другие народы.

Что для нас дороже Московского Кремля? Зубчатые седовато-красные стены над тихой рекой. Граненые шатры высоких острых башен, крытые, как дерном, темно-зеленой черепицей, увенчанные медно-золотыми флюгерами. Рубиновые звезды на пяти самых высоких шпилях. Дворцы и златоглавые соборы за стеной на изумрудном холме, как груда драгоценностей в шкатулке из красного дерева с бархатным дном.

Когда-то Кремль выполнял прямое назначение: с его стен москвичи сбрасывали набегавших врагов. Постепенно границы страны расширились, и Кремль перестал быть крепостью — он превратился в символ. Раньше Кремль защищал нас, теперь мы защищаем Кремль.

После Октября началась новая жизнь древнего города. Национальный центр русского народа, осуществивший государственное объединение Руси, стал столицей многонационального Советского Союза, великой державы, возглавляющей мировой социалистический лагерь.

Москва — политический центр нашей Родины. Здесь — Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза. Здесь в дни своих сессий заседают Верховный Совет СССР и Верховный Совет РСФСР. В Москве работает Советское правительство. В столице сходятся нити всей нашей хозяйственно-политической жизни.

Москва — самый крупный культурный центр нашей страны. Здесь — Академия наук СССР, передовое и самое большое научное учреждение мира. Здесь около 80 музеев, среди них Музей великого Ленина. Здесь около 30 театров, включая самые прославленные во всем мировом искусстве. Здесь свыше 70 издательств, среди которых — крупнейшие в мире; по всем городам и селам рассылает Москва книги и газеты. Своей культурной работой столица воспитывает наш народ, помогает ему в борьбе за коммунизм.

С каждым годом все больше съезжается сюда юношей и девушек из всех республик Советского Союза, из стран народной демократии, чтобы получить высшее образование. В Москве сто с лишним вузов, в них больше студентов, чем в Англии и Франции, вместе взятых.

Писатели и поэты, артисты и музыканты всех братских народов несут в Москву свои лучшие творения — и Москва венчает их признанием.

Москва — самый крупный индустриальный центр СССР. Она одна дает примерно в четыре раза больше промышленных изделий, чем в 1913 году давала вся царская Россия.

Московская промышленность сильно изменилась. Раньше металлообработка здесь была развита слабо. Но в годы пятилеток в столице появились огромные новые заводы сложного и точного машиностроения, электротехники, химии. Разрослась, обновилась и продолжает быстро расширяться также текстильная, швейная, обувная, пищевая промышленность, — ни один город в стране не производит столько различных предметов народного потребления, как индустриальная Москва.

Во все края нашей Родины, во все страны народной демократии рассылает Москва свои изделия, и поток этот все нарастает. Нет в нашей стране дома, нет предприятия, где бы мы не нашли вещей из столицы. Вся страна, весь мировой социалистический лагерь ощущает помощь Москвы.

Москва не только выпускает изделия промышленности, — она делится своим индустриальным опытом, своим мастерством. На самых отдаленных заводах работают люди, прошедшие производственную школу в Москве.

Столица Советского Союза должна носить облик, отвечающий ее весу в стране, на земном шаре. Естественно, что в Москве ведется строительство необычайного размаха.

План Москвы похож на срез древесного ствола — концентрические круги, рассекаемые радиусами: по радиусам во все стороны шли из столицы Руси торговые пути. По кругам, постепенно расширявшимся, располагались городские стены: Москва росла защищаясь. Между кругами и радиусами ложилась замысловатая вязь переулков.

Прямых улиц почти не было: в каждой хоть небольшая, да кривизна. Древний город не строился, а вырастал. Он рос естественно, сам собой, внутренней силой родной страны. Возница прокладывал колею, пешеход протаптывал тропинку — город повторял эти дороги рисунком своих улиц.

Почти не было улиц одной эпохи. Город не знал предвзятой охраны того, что отжило, — ветхое отмирало само собой и прорастало молодым, которое поднималось там, где могло. Все рядом — древнерусская церковка с каменной резьбой, с луковицей купола, с низкими пузатыми колоннами; дворянские, зачастую деревянные, как бы провинциальные домики в духе екатерининского классицизма; пышные фасады казенных зданий московского ампира; особняки богатых купцов в вычурном стиле модерн, господствовавшем в начале двадцатого века; кирпичные корпуса «доходных» домов, возведенных перед первой мировой войной разбогатевшими домовладельцами и стремящихся скрыть свою наготу каким-нибудь робким орнаментом…

И сквозь этот запутанный, пестрый мир проступила новая, советская Москва.

Реконструкция сохранила основы прежнего плана, но отказалась от рухляди. Был город булыжных мостовых, тесных улиц, низких домов, бесчисленных церквей. Теперь перед нами — город широких гладких магистралей, многоэтажных зданий. На плане Москвы мы видим новые кварталы, широкие улицы, новые площади, парки, каналы.

Много веков нашей столице. И все же самый молодой, самый новый город у нас в стране — Москва.

Мы не снесли Москву, чтобы все старое заменить новым, не стали строить советскую столицу на чистом месте — Москву обновляли изнутри. Точно так же обновлялась вся страна, — не отметая, а преодолевая свое прошлое, беря от него лучшее.

Пыльно-красный тон кирпича, темно-бурый тон дерева вытесняется светло-серым цветом железобетона, белыми, желтоватыми, золотистыми оттенками керамической облицовки. Исчезло мерцание куполов — лишь в Кремле горят золотом главы древних храмов, памятников русского зодчества. Покривившиеся домишки углами выпирали на узкий тротуар — теперь на их месте выросли новые здания, архитектура которых стремится сочетать монументальность с легкостью, удобство с красотой. По ним постепенно ровняется вся улица. Новые дома зачастую стоят, отступя от тротуара, и в их расположении мы угадываем «красную линию», черту будущего, до которой скоро расширится вся улица. А во многих местах магистрали уже расширились, и москвичи впервые по-настоящему познакомились с большой перспективой, которую раньше скрадывала узость и извилистость улиц. Главное в городском пейзаже теперь — обширные вертикальные плоскости новых домов, расчленяемые линиями балконов и окон, горизонтальные плоскости гладких мостовых.

Нет цепочки тумб, нет зеленой полоски травы по подзору панели, нет ряби булыжника, — им вымощены теперь лишь мелкие переулки. Раньше пролетка дребезжала на камнях, теперь, сверкая глянцем, автомобили шуршат на асфальте. Вместо ломового извозчика работает грузовик, но и грузовикам закрыт проезд через центр. Трамвай оттеснен троллейбусом на окраину. У потока уличного движения не только новый темп, но и новый ритм, незнакомый старой Москве: глазок светофора то накапливает автомобили у перекрестка, то разом пускает их в ход.

Построен лучший в мире метрополитен. На радиальные линии, проходящие через центр, легло кольцо, и сеть метро отразила исторически сложившуюся планировку Москвы: лучи радиусов на концентрических кольцах.

Москва-река, поднятая почти на три метра и освеженная волжской водой, достигла уровня, который раньше знала лишь в дни половодья. Новые мосты и по ширине и по длине все равно что новые улицы: Большой Краснохолмский вместе с Малым протянулся на три четверти километра. Мосты перекрыли своими высокими и пологими арками не только реку, но и обе ее набережные, ставшие магистралями, не знающими поперечного движения.

Новые школы разместились по всему городу и стали привычной чертой московского пейзажа. Построены новые театры. Разбиты нарядно убранные парки культуры и отдыха.

На улицах Москвы было мало зелени. Теперь вдоль тротуаров на многих улицах посажены взрослые деревья — в центре и на шоссе Энтузиастов — липы, на Ярославском шоссе — тополя, на Первомайской улице — ясени, на Болотной площади — яблони. В первой половине мая деревья распускаются на фоне камня ярко-зелеными освежающими купами. По трубам в столицу течет газ. Он проведен уже почти во все квартиры москвичей. Теперь можно начать газификацию городов Подмосковья.

В Москву пришло новое топливо, а скоро придет и дополнительная электроэнергия. Ток с Куйбышевской и Сталинградской гидростанций освободит столицу от привозного угля.

За годы пятилеток в Москве появились теплоэлектроцентрали — они вырабатывают не только электрический ток, но также тепло, посылают его в тысячи зданий — на заводы и квартиры. По теплофикации Москва среди всех городов мира вышла на первое место. Ни Лондон, ни Париж не имеют своих теплофикационных станций.

В Москве построено несколько высотных домов. Тридцатидвухэтажное здание Московского университета на Ленинских горах поднялось почти на четверть километра от подножья и почти на полкилометра от уровня океана; звезда его шпиля — самая высокая точка не только в Москве, но и на всей Великой Русской равнине. В здании — сотни аудиторий, масса научных кабинетов, музеи, библиотеки, клуб-театр, спортивные залы, плавательный бассейн, своя астрономическая обсерватория… Чтобы все это осмотреть, нужно пройти полтораста километров.

У северной окраины Москвы на площади 207 гектаров среди зелени и цветов построен прекрасный город Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, которая показывает успехи нашего сельского хозяйства, помогает распространению опыта передовиков. Здесь сооружены величественный Главный павильон высотой почти в сто метров, павильоны союзных республик с чертами национальной архитектуры, множество других павильонов и зданий — общее число сооружений достигает 307. Созданы оранжереи, теплицы, участки с посевами, большой плодовый сад, помещения для скота. В разделе механизации и электрификации сельского хозяйства выставлено 1 200 различных машин. Выставка так велика, что на ней проведена даже кольцевая троллейбусная линия.

Рядом с выставкой заложен Главный ботанический сад, где будет представлена флора почти всего земного шара.

Обновление Москвы продолжается.

В 1935 году был принят первый генеральный план реконструкции Москвы, а несколько лет назад — второй, на десятилетие 1951–1960. Для научной разработки этого второго плана создан особый Институт генерального плана Москвы.

Основная забота Коммунистической партии — улучшение жизни народа. И поэтому главное в новом плане обновления столицы — строительство жилищ.

В 1953 году в Москве было построено 812 тысяч квадратных метров жилой площади. Через один-два дня москвичи заселяли большой новый дом. Но это еще не устранило нехватки жилой площади. За пятую пятилетку москвичи получат в три раза больше квартир, чем получили в четвертой пятилетке. А за десять лет в Москве прибавится 10 миллионов квадратных метров жилой площади. Это значит, что внутри существующего города как бы вырастет новый город, по объему не намного уступающий всей дореволюционной Москве, но несравнимый с ней по красоте, по удобству.

Москва сейчас не столько расширяется, сколько растет ввысь. В ней строятся жилые здания главным образом в 8–10–12 этажей. Основное строительство идет в черте нынешнего города — прежде всего на магистралях и площадях, при въездах в город, на набережных. При этом по единому замыслу строятся целые улицы, целые комплексы зданий.

Но один большой жилой массив создается заново вне черты сегодняшнего города, на высоком плоскогорье Юго-запада, за университетом на Ленинских горах. На пустырях возникает новый город, по объему равный крупному областному центру, окажем — всему Воронежу.

Именно в этом районе, в трех с половиной километрах к югу от нового здания МГУ, среди парка, будет сооружен Пантеон — памятник вечной славы великих людей Советской страны.

Столица обогащается новыми школами, больницами, стадионами, библиотекам, универмагами. За десять лет вдвое возрастет сеть кино.

Чтобы выполнить этот огромный план стройки, в Москве и под Москвой созданы большие заводы домостроения, они выпускают каркасы, стены, перекрытия — много зданий в Москве теперь не столько строят, сколько собирают из крупных блоков.

Улучшается и городской транспорт. Прокладываются новые широкие магистрали, создаются новые мосты и путепроводы, завершается электрификация пригородных железных дорог, вокруг Москвы проводится кольцевая автомагистраль.

Меняется облик всего города — от далеких окраин до Красной площади, до самого Кремля.

Там, где простирались загородные пустыри, теперь кварталы домов, улицы, заводы; перешагнув за Окружную железную дорогу, сюда дошел город. Он вовлек в свою черту окрестные села — Воробьево, Нагатино, Коптево, Котлы, заселил их рабочими и служащими.

Как некогда исчезли «ворота» Белого города и Земляного вала, оставаясь жить лишь в названиях площадей, так уже на наших глазах умерли «заставы», превратившись в обычные площади, на взгляд сегодняшнего москвича совсем не отдаленные.

Те районы, которые раньше считались далекой окраиной, сблизились с центром: до Измайлова, до поселка Сокол, до Ленинской слободы можно добраться на метро за какие-нибудь десять-пятнадцать минут. Пригороды становятся городом и по внешнему виду: хоть и немало еще там бревенчатых двухэтажных домов, но они быстро сменяются высокими каменными зданиями. Во многих местах выросли целые «новые города» — на Усачевке, в Дангауэровке, на Хорошовском шоссе, на Ново-Песчаной улице, за Краснопресненской заставой, в Текстильщиках. Здесь свои школы, магазины, кино, ателье — меньше нужды ездить в «город».

Преобразованы и те районы Москвы, которые до самой революции сохраняли особый социальный облик. Мало кто помнит теперь, что Рогожская застава в Москве была урочищем богатых старообрядцев, что в купеческом Замоскворечье находил Островский прообразы для своих комедий, что в Сивцевом Вражке обитали обедневшие дворяне, а на бывшей Поварской, которая ныне называется улицей Воровского, — разбогатевшие фабриканты и банкиры. Эти районы растворились теперь в советском городе и по составу жителей ничем уже не отличаются от остальной Москвы.

В центральных районах, в хороших домах, жили богачи, а рабочие ютились по тесным каморкам, по фабричным казармам на окраинах, за кольцом Садовых улиц. Но в первые же годы революции советская власть переселила сотни тысяч рабочих в центральные районы, в дома и квартиры буржуазии. И социальный облик центра изменился.

Раньше театры, музеи, библиотеки все были сосредоточены в центре. И сейчас основная их часть расположена здесь, в середине города, куда легко проехать из любого района: Большой театр, Малый, Художественный, Музей Ленина, Ленинская библиотека, залы Консерватории. Но много культурных учреждений возникло и в других, отдаленных от центра районах: за Садовым кольцом находятся Центральный театр Советской Армии, театр имени Моссовета, Центральный театр транспорта, кинотеатр «Родина», Дворцы культуры завода имени Сталина, завода «Серп и Молот», Метростроя. Культурная жизнь распространилась по всему городу. Богатства культуры стали всеобщим достоянием.

Благоустройство рабочих окраин шло в ногу с индустриальным развитием Москвы. Кроме старых текстильных гнезд, тяготевших к Яузе, к Пресне, к Кожевникам, на периферии Москвы сложились и новые очаги индустрии, главным образом машиностроительной. Многие из заводов, вросших в ткань старого города, так велики, что сами могли бы дать начало новым городам: «ЗИС», «Шарикоподшипник», «Калибр»…

И старый Китай-город не остается неизменным. В нем над рекой Москвой, в Зарядье, поднимается большое новое здание; в Верхних торговых рядах открылся огромный магазин — ГУМ.

Когда-то Китай-город был центром банковских операций, биржевой игры. Сейчас он стал деловым центром советской столицы, районом многих министерств и управлений. Со всех концов Союза стекаются сюда хозяйственные сводки и отчеты, во все концы расходятся отсюда запросы, директивы, указания. Китай-город, район центральных государственных и партийных учреждений, насыщен интересами страны, живет одной с ней жизнью. Пали Китайгородские стены и исчезновением своим подчеркнули: сегодняшний Китай-город не отгораживается от народа, а сливается с ним, служит ему.

Рядом с Китай-городом, между ним и Кремлем, распростерлась Красная площадь. Когда-то она была «окраиной в центре».

Теперь отсюда разносится по всей стране, по всей планете голос кремлевских курантов. Сюда, к гранитному Мавзолею Ленина и Сталина, сходятся люди не только из всех наших республик, краев и областей, но и со всего мира. Сюда в праздничные дни вливается могучий поток демонстраций и шествий. Над Красной площадью взлетают в небо разноцветные снопы огней и гремят торжественные залпы салютов.

Нет ничего более волнующего, чем вид Красной площади в дни народных празднеств. Сотни тысяч людей проходят мимо кремлевских стен, мимо трибун, мимо Мавзолея, с которого руководители партии и правительства приветствуют народ. И незатухающие, от всего сердца идущие возгласы ответных приветствий говорят о нерасторжимом единении нашего народа, Коммунистической партии и Советского правительства.

Нет ничего величественнее военного парада на Красной площади, когда проходят по ней шеренги советских воинов и движутся грозные ряды боевых машин. Страна и весь свет снова видят в эти часы несокрушимую силу советского оружия, овеянного славой бессмертных побед во имя мира.

Над Красной площадью возвышается древний Кремль — сердце страны и сердце Москвы. Он помолодел, обновился. Новым золотом сверкают шпили и флюгера его башен. Свежей белизной сияет столб Ивана Великого. Немеркнущим светом горят рубиновые звезды. Гордо реет над Кремлем алый стяг.

Здесь, в середине Москвы, — центр нашей славной Родины. Сюда, в Большой Кремлевский дворец, посылает наш народ, хозяин страны, своих избранников, лучших своих сынов и дочерей. Здесь принимают они великие решения.

Москва помечена на карте красной звездой — знаком столицы. Звезда оживает под нашим взглядом — и мы видим уже не картографический знак, а шумный город, сохраняющий черты многовековой древности и вместе с тем непрерывно меняющий свой облик.

Как продолжение звездных лучей, во все стороны расходятся из Москвы дороги, подчеркивая, что Москва — это центр государства. В воротах кремлевских башен начинаются пути в страну — они множатся, просвечивают всю нашу землю и где-то далеко достигают границ. Сначала улицы Москвы, потом железные дороги и шоссе, наконец, деревенские проселки и горные тропы. Все они начинаются в Кремле.

СТРАНА

Лучи расходятся из Кремля, проходят сквозь Москву и погружаются в природу Подмосковья.

Средина Великой Русской равнины. Что-то нерезкое, задумчивое, близкое, бесконечно милое. В глубинах народной души привязанность веками перерастала в любовь. Здесь, в междуречье Оки и Волги, много столетий назад русские люди упрочились, основали Московскую Русь — и она поднялась великим государством. В вековом труде люди и природа сближались, и родная страна начинала жить в душе народа второй жизнью.

Зеленый луг с мелкими желтыми цветами, дорога среди колосьев, бревенчатые избы на опушке леса, пологие и волнистые холмы — как вздохи спокойной груди. Вдруг — стремительный обрыв крутого берега. Тишина широкой реки, плавные изгибы, скрытая глубина. Самозабвенное веселье березовых листьев, шелестящих в лучах летнего солнца. Молчаливая хвоя зимы среди холодного белого снега.

Здесь издавна сосредоточивались материальные и духовные силы русского народа. Это историческое ядро нашей страны. Немало здесь ценных реликвий, памятников далекого прошлого, следов исторической жизни. Мы бережно храним эти свидетельства народного гения: красоту каменных зданий, воздвигнутых славными зодчими, твердыни кремлей, помогавших русским отстаивать свою независимость…

Но не древности определяют теперь лицо края. Первоклассная социалистическая индустрия — вот душа этих мест. Прежде всего машину — автомобили, паровозы, станки, сложные приборы, а также отличную ткань, одежду и обувь — вот что дает этот район нашей стране. И не только нашей стране, а и братским народно-демократическим странам.

В тихий среднерусский пейзаж, в луга и перелески, властно врываются прямоугольные фабричные корпуса, высокие кирпичные трубы, асфальтированные шоссе, водохранилища, запертые плотинами гидростанций, ажурные мачты электропередач и сети проводов, лязг машин и свист пара. Вокруг столицы скопились заводские города — одни из них еще сохранили замшелые остатки крепостных стен и башен, как Тула, Коломна или Ярославль; другие постепенно выросли из кустарных сел, вроде Иванова или Орехово-Зуева; третьи в годы пятилеток были созданы заново — Сталиногорск, Щекино, Ступино, Калининград, Электросталь. Рядом с городами сложились овощные и животноводческие базы, на колхозных полях, кроме ржи, появилась и пшеница.

В этих местах когда-то обосновался капитал, превративший землепашцев и кустарей в фабричных рабочих. Из недр старой, отсталой деревни эти люди поднялись к передовой технической культуре, к заводскому коллективизму, к социалистическому самосознанию. Именно они, пролетарии старейшего промышленного очага, под руководством Коммунистической партии и послужили ударной силой советской революции. Превратив после Октября старый промышленный Центр из района с перевесом текстиля в район с перевесом машиностроения, они сделали его главным арсеналом индустриализации страны. Выкованные здесь традиции передавались новым поколениям, на них воспитывалась наша молодежь.

Электрическая энергия гигантских волжских гидростанций сделает эту индустриальную сердцевину нашей Родины еще более крепкой.

Пути из Москвы расходятся все дальше и дальше. На север, на запад, на юг, на восток простерлась земля нашей Родины.

Вот путь на север. Редеют города, поля мало-помалу поглощаются лесом. На границе моря и леса, там, где Балтийское море, часть Атлантики, всего глубже вдается в материк, стоит Ленинград. Это самый северный из больших городов мира — с короткими зимними днями, с белыми ночами в июне.

Москва веками вырастала из глубин русского народа, а этот город был русским народом сразу — сознательно, преднамеренно — создан. Россия здесь вышла к европейскому морю, от которого шведский король и немецкие рыцари ее старались оттеснить. На западном краю страны Петр совместил в одной точке порт и столицу. Город был рожден расчетливой государственной мыслью, его территория была отвоевана, его местоположение выбрано, планировка продумана, судьба предначертана.

Думается, что красивее, собраннее города нет на земле. Все здесь говорит о силе человека. Четкие просторные проспекты уходят вдаль прямо, не отклоняясь. Стройные колонны расчленяют серую плоскость фасадов. Полноводье Невы обуздано гранитом набережных. Сто островов скреплены пятьюстами мостов. Сырая земля скрыта камнем и асфальтом. Огромный купол Исаакия нарушает равнинность местности, а устремившиеся вверх шпили Адмиралтейства и Петропавловской крепости приподнимают едва выступающий из воды низкий берег. Болотистая невская дельта покорена, упорядочена, облагорожена величием города.

Этот город, город Ленина, первым пришел к социалистической революции, здесь началась новая эпоха человеческой истории.

В центральной части Ленинграда уличные ансамбли сложились давно. Но не надо думать, что этот город застыл неизменным. Нет, и он преобразился. Главное — он стал городом технического прогресса, крупным центром культурной революции. Ленинград дает стране сложнейшие машины, высококачественные изделия легкой промышленности, осваивает трудные виды производства. Как и Москва, он помогает расти всей стране.

И внешний облик города во многом изменился; это заметнее в южной его части, где воздвигнуто много новых современных зданий. Заводы разрослись, крупнейший в стране порт вооружился мощными кранами, Даже небо над Ленинградом стало более ясным: производство электрифицировали, провели газ, меньше копоти выбрасывают трубы.

Культура, мастерство и гражданское мужество. Враг нанес раны городу, но войти в него не смог. А сейчас от войны не осталось и следов.

За спиной Ленинграда — леса. Ближе, где лес уже разрежен, живут карелы — сосредоточенный, трудолюбивый народ. Это исконная, часть нашей Родины. Рука об руку с дружинниками русского Новгорода карелы веками отстаивали свою землю от шведов.

Сосны вцепились в гранит, озера мерцают сквозь хвою, реки пенятся на порогах. Стоя с багром на зыбком, скользком бревне, человек мчится по бурной реке; врезается в смолистую древесину лезвием звенящей пилы, обходит плугом валуны на болотистом поле; на жердях сушит сырые снопы; поет свои руны и чудесной деревянной резьбой украшает наличники высоких чистых изб. По всей стране расходятся из Карело-Финской республики рулоны белой бумаги, пиленый крепкий лес, связки лыж, полированные глыбы красивого мрамора. Среди лесов от Петрозаводска до Ладожского озера и до Белого моря все чаще встречаются новые черты: здание гидростанции, биржа целлюлозного завода, пароход в коробке шлюза.

А дальше, в лесах по Онеге и Северной Двине, на студеных берегах Баренцова и Белого моря обитают потомки новгородцев. Прадеды их начали борьбу с лесом и морем, и в тяжелой схватке с природой сложился богатый и цельный характер. Этот народ брал медведя на рогатину, ловил треску в северные штормы, плавал на далекие арктические острова — и ставил на прибрежных скалах крест за крестом в память погибших. Помор спокойно домовит, без надрыва упорен и скромно отважен. Здесь, за лесной стеной, до наших дней сохранился цвет древнерусской культуры. Лесоруб поет былину о киевских степных богатырях; колхозник, срубая избу, повторяет формы старинного деревянного зодчества; доярка, плетя кружево себе на передник, воссоздает самобытные русские узоры какого-нибудь пятнадцатого века.

В этих холодных местах вырастают крепкие, упругие ели и сосны. Всегда заметишь на горизонте дым лесопилки, всегда на станции встретишь штабели пахучих бревен. Русский северный лес нужен всей стране.

По необъятному лесному краю, что тянется от Вологды до Архангельска, Кирова, столицы республики Коми Сыктывкара и дальше до самого приполярного Урала, ныне разбросаны механизированные лесопункты, угольные копи, нефтяные и газовые скважины, животноводческие фермы…

На Крайнем Севере лежит край, заново созданный советским человеком, — заполярная Мурманская область.

Горы с миллиардами тонн ценных руд значились на карте белыми пятнами. Лес гнил на корню, отмирал. Рыбу ловили кустарной снастью.

Где северное сияние полярной ночью озаряло мертвые каменистые тундры, теперь встали города и рудники, зашумели морские порты, побежали электрические поезда, зажглись огни гидростанций… Северное сияние над Мурманом по-прежнему пылает, но подчас нужно погасить электричество, чтобы его увидеть.

Вот путь из Москвы на запад. Леса, пашни и деревни Смоленщины — преддверья Москвы. Тот же мягкий и близкий русский пейзаж, та же жизнь — разве что меньше городов, не так часто встает из-за леса фабричная труба, реже слышен гудок паровоза, на полях больше льна — это главный льноводческий район Европы.

Меж пологих холмов лежат мшистые болота, в них рождаются великие реки Русской равнины — Волга, Западная Двина и Днепр. На месте волоков — сухопутных переходов от реки к реке — были завязаны в узел нити древних водных путей.

Не раз враги России, стремясь захватить «ворота Москвы», после кровавых битв овладевали Смоленском. Но всякий раз этот город освобождался, чтобы остаться русским и по-прежнему верным стражем стоять на западной дороге в Москву.

Быстро воспрял Смоленск и после нашествия гитлеровцев. Восстановил старые дома и построил новые, пустил в ход заводы, заново соорудил прекрасный вокзал, помог подняться и окрепнуть колхозам области.

За Смоленщиной лежит земля братского народа — Белоруссия. Сначала кажется, что здесь все тот же ландшафт: та же подзолистая земля с ельниками на размытых, пологих моренах, те же поля с голубыми глазочками льна. Но есть и что-то иное: лето прохладнее, зима теплее — когда в Москве легкий мороз, в Минске обычно оттепель; случается, среди зимы от таянья снега вскрываются и прибывают реки; в лесах больше широколиственных деревьев, включая граб, вовсе не известный коренной России; на деревьях гнезда аистов… В этом близость Запада.

Веками Белоруссия стояла на западных рубежах России. Ее поля вытаптывались вражескими ратями; чужеземные магнаты пытались превращать ее крестьян в своих рабов.

Недруги России, являвшиеся с запада, начинали бой с русскими на земле их западных братьев. И белорусы, боровшиеся рука об руку с русскими, век за веком кровью скрепляли свою родственную связь со всей Россией.

При советской власти белорусы объединились в едином свободном государстве, в союзной советской республике.

Буря пронеслась над этой землей — ее опустошили полчища Гитлера. Погибла половина национального богатства республики. Но Советская Белоруссия поднята из руин героическим трудом народа. Возделываются поля, осушаются болота. Как и раньше, искусные руки рабочих дают стране трикотаж и одежду, изделия из леса. По-прежнему горит торф в топках больших электростанций. Но теперь здесь быстрее, чем раньше, растет новая отрасль — машиностроение; белорусы производят и автомобили и тракторы. В Минске на месте развалин построен новый прекрасный город.

У моря, на краю Русской равнины, лежат Прибалтийские советские республики — Литовская, Латвийская, Эстонская. Здесь все в пейзаже говорит о соседстве с Балтикой. Серый морской горизонт, сосны вдоль пляжа на песчаных дюнах, молочный скот на сыроватом лугу, аккуратные сельские домики за подстриженными деревьями, влажные плиты городских кварталов, на рейде — ритмичное покачивание мачт. Исторические морские рубежи нашей Родины, органическая ее часть, скрепленная со всей страной хозяйственным единством, давними связями братских народов.

В начале двадцатого, века в портовых городах этой части России, на пути между заграничным капиталом и обширным российским рынком, сложилась передовая для той поры промышленность, производила она машины и ткани. В Риге, Ревеле вырос пролетариат, в революционной борьбе он шел плечом к плечу с русским пролетариатом.

Мировая буржуазия на два десятилетия оторвала Прибалтику от Советской России, превратила ее в три мнимо самостоятельных капиталистических государства. Фабричный город стал вянуть, промышленность измельчала, в деревне воцарился жадный, жестокий кулак. Но в 1940 году латыши, эстонцы и литовцы установили советскую власть и снова вступили в семью народов, с которыми вместе жили, вместе боролись. С помощью всего Советского Союза они быстро устранили разрушения войны, оставили далеко позади прежний уровень хозяйства. Развилась промышленность, тяжелая и легкая. Сельское хозяйство стало колхозным. Расцвела советская культура.

Новые заводские корпуса в городах — в Риге, в Вильнюсе, в Таллине, в других; новые жилые дома; новые мосты через реки; океанские суда у причалов; обилие машин на полях; новые постройки для общественного животноводства в колхозах — примечательные черты сегодняшнего пейзажа в Прибалтике. Труд, обновление, неустанное движение вперед.

Вот путь из Москвы на юг. За Окой теплее и суше воздух, ель вытесняется дубом, горизонт расширяется, почва становится темной. Пашня на чуть всхолмленной, овражистой, почти безлесной равнине вокруг Курска, Орла, Воронежа, Тамбова…

Степные кочевники нападали на лесную Московскую Русь. Русь отбилась, но, обороняясь активно, в борьбе далеко продвинулась на юг — и сама стала южной, степной. И сейчас еще кое-где среди пшеничных полей можно найти почти уже стертые временем следы «засечных черт», древних укреплений. Русские стражник-и, не слезая с коней и не смыкая глаз, веками берегли здесь московскую границу, шаг за шагом продвигая ее все южнее и южнее. А за спиной воина, поднимая девственную землю, селился крестьянин. Но земля попала в собственность к дворянам, а вместе с землею — и сами крестьяне.

Край этот был известен на всю страну нищетой и отсталостью. Засилье помещиков, малоземелье, крепостнические порядки, трехполка, дедовская техника… При советской власти земля перешла к крестьянам, государство дало им машины, вместо одной ржи стали сеять и пшеницу, и сахарную свеклу, и кормовые культуры.

Вдоль широких колхозных полей протянулись лесные полосы. Склоны оврагов начали покрываться древесной растительностью. Впервые на поля пошла вода для орошения.

Изменилось не только земледелие — перестроилась вся экономика. Возникли крупные заводы. Промышленность стала давать не меньше продукции, чем сельское хозяйство. И не только сахар, подсолнечное масло или крахмал, но и тракторы, дизели, станки, машины для текстильной промышленности, синтетический каучук, экскаваторы. Электричество Сталинградской гидростанции еще больше насытит этот край индустрией. А вместе с тем оно вольет новые силы и в сельское хозяйство.

Перенесем свой взгляд дальше на юг. Степь все просторнее. Бревенчатые избы сменяются белеными хатами. Дороги лоснятся от жирного чернозема. Поля золотятся пшеницей, зеленеют посевами сладкой сахарной свеклы. Над плетнями свисают желтые круги подсолнуха. Вздымаются пирамидальные тополя. Мало-помалу встает милый ландшафт Украины. От Карпат почти до самого Дона, от Полесья до самого Черного моря. Красивый Киев, живая Одесса, рабочий Харьков…

Благодатнейший край! Велики его богатства, счастливо их сочетание. В этой части черноземной полосы довольно и тепла и влаги — только на юго-востоке случаются засухи. Культурное полеводство, зерновое и техническое, сочетается с интенсивным животноводством. В Донбассе залегает каменный уголь, который по сравнению с углем других крупных бассейнов страны в наименьшем отдалении от себя имеет и все другое, необходимое для металлургии — железную руду в Кривом Роге и Керчи, марганец в Никополе, известняк в том же самом Донбассе. Эта высокопроизводительная часть СССР хорошо обеспечена и рабочей силой и транспортом. Здесь большая плотность сельского населения и самая густая сеть железных дорог. Добыча разностороннего сырья сочетается с разносторонней его обработкой. С незаурядными богатствами природы сочетается одаренность трудолюбивого, поэтичного, веселого народа.

Столетиями украинцы боролись с польскими панами за независимость, отбивали набеги крымских татар. Успокоение наступило лишь в семнадцатом веке, когда Украина воссоединилась с братской Русью. Это укрепило нашу Родину, оказало благотворное воздействие на весь ход ее истории. Но царизм старался помешать украинцам и русским полностью познать радость братства. Лишь после Октября Украина стала свободной, полноправной. Она вошла союзной республикой в состав СССР.

При советской власти украинцы воссоединились, наконец, в едином национальном государстве. После РСФСР Украина — самое большое государство Европы.

Неразрывны узы, связывающие украинцев с другими народами нашей страны, с великим русским народом. Неотделимо хозяйство Украины от хозяйства Союза. Украинский уголь доходит до Волги, из украинской стали строит машины Москва, северные города получают пшеничный украинский хлеб, по стране расходится украинский сахар. А на Украину идут нефть с Кавказа, лес с Камы и с севера, медь с Урала, ткани из Центра.

Было время — шахтами и домнами Донбасса владели англичане, французы да бельгийцы. Было время — промышленность Украины давала главным образом сырье да полуфабрикаты — уголь и металл. Было время — шахтеры обушком дробили угольный пласт в темных подземельях. Было время — в украинском селе царили нищета, безземелье, бескультурье.

Теперь индустрия Украины, как и всей страны, принадлежит народу. Не только возросла продукция промышленности, но и все промышленное здание перестроилось. На сырьевых «этажах» выросли «этажи» более высокие, более сложные: на угле — химия, на металле — развитое машиностроение. Водная сила Днепра вырабатывает электроэнергию. Орудия ручного труда вытеснены машинами и аппаратами. Карта отметила новые промышленные центры, выросшие на месте захолустных городов, — Жданов, Сумы, Запорожье…

В сельском хозяйстве и техника стала иной и в размещении культур много нового: кукуруза распространилась повсюду, рис проник в Приднепровье, виноград прижился в Донбассе, чай начинают возделывать в Закарпатье.

В 1954 году русский народ передал Украинской ССР Крымскую область, которая и раньше была тесно связана с Украиной.

Крым лежит за узким перешейком, как бы на острове среди Черного моря. Это — степь с закраиной из гор, которые на юге круто обрываются к морю и оберегают полоску берега от северных ветров. У теплых волн поднимаются стройные кипарисы, зреет виноград, цветут сады. Тысячи советских тружеников приезжают на Крымское побережье впитать благодатную силу южного солнца и южного моря, отдохнуть, укрепить свое здоровье.

Послевоенные годы не только возродили в Крыму старое — консервные заводы Симферополя, рудные разработки Керчи, кварталы Севастополя и санатории Ялты, но и вносят новые черты в облик Крыма: создаются новые здравницы, разводятся эвкалипты и цитрусы, впервые виноградники продвигаются в степь.

Рядом с Украиной, почти целиком за Днестром, лежит Молдавия — небольшая по площади, но густо заселенная.

Молдаване с давних времен были по-братски дружны с народами России. В 1928 году румынские бояре насильно оторвали молдаван от нашей Родины, но лишь на время. С 1940 года Молдавия — союзная республика в составе СССР.

Здесь жаркое лето и мягкая зима. Безлесная черноземная Белецкая степь переходит на юге в холмистые, лесистые кедры, которые еще южнее сменяются засушливой Буджакской степью.

Молдавия богата виноградом, его тут больше, чем в любой другой из южных советских республик; многие сады и виноградники — новые, они недавно созданы на месте вырубленных гитлеровцами. На больших пространствах земля Молдавии распахана под кукурузу и пшеницу.

Пойма Днестра покрыта наносами плодородного ила, который речные струи несут с Карпатских гор. Вдоль реки тянулись непроходимые болота с зарослями густой травы, тростника и деревьев, опутанных диким виноградом и хмелем. Советские люди насыпали валы и отгородили эту землю от разливов, осушили ее и стали орошать, когда нужно, водой с насосных станций. Здесь созревают большие урожаи овощей.

Колхозное механизированное сельское хозяйство дает промышленности сырье, и она производит овощные и фруктовые консервы, виноградные вина, сахар, подсолнечное масло. Прошло время, когда Молдавия была страной аграрной.

Еще недавно в Молдавии промышленность была только пищевой. Теперь начинает появляться и машиностроение, прежде всего в Кишиневе, столице республики.

Юго-восточнее Украины, от Дона до Кубани и до Терека, на широкой равнине под теплым солнцем колосится пшеница. В степях пасутся стада. В садах вокруг станиц наливается виноград, зреет черешня. Это благодатный русский Юг.

Еще лет триста-четыреста назад здесь было «дикое поле» — нераспаханный ковыль, табуны диких лошадей — тарпанов, юрты пастушеских племен. В этих местах проходили южные рубежи Руси. Дон сюда течет из-под Москвы, Кубань скатывается ему навстречу с далеких гор Кавказа.

Сюда, на вольную жизнь бежали русские люди с севера от крепостного права и податей. Здесь эти непокорные и смелые сыны Руси отбивали жестокие набеги кочевников. Оружием, постоянной боевой готовностью защищали они свободный новый кров. Их называли «казаки», что значит «вольница».

Отстаивая свой дом в степи, эти люди отстаивали русское, и выходило, что, попав сюда из-за ссоры с русской государственностью, они в конце концов становились ее защитниками. Московская Русь использовала казаков как свой оплот на южных границах. Казаки получили землю и некоторые привилегии в обмен на обязательство по первому зову являться в строй с собственным оружием и на собственном коне. Так сложилось русское казачество.

После Октябрьской революции трудовые казаки, воины-земледельцы, освободились от кулаков и атаманов, пришли к советской колхозной жизни. В состав нашей армии включена казачья кавалерия — на лихих конях, с шашкой без дужки на эфесе, с красными лампасами у донцов, с голубыми и малиновыми башлыками и мохнатыми бурками у кубанцев и терцев.

Мирные бескрайные поля, цветущие сады и виноградники, белые хаты колхозных станиц… Снова видим мы волю народа к преобразованию страны. Дон прегражден плотиной, разлилось «Цимлянское море», из него пошла вода на орошение полей. Гора у Невинномысска пробуравлена тоннелем, и часть Кубани уведена к полям Ставропольского плато. На месте полувысохшего Маныча проложен водный путь. Разрослись индустриальные города Ростов, Ставрополь, Краснодар. В предгорьях Кавказа поднялись нефтяные вышки.

Там, где лежат автономные, республики Кабарда, Северная Осетия и Дагестан, начинаются горы. Они поднимаются все выше, достигают сначала полосы пихтовых лесов, затем пояса альпийских пастбищ, затем вечного снега — и обрываются к югу, к долинам Закавказья. Преобладающее на Русской равнине горизонтальное членение суши сменяется вертикальным: «выше» или «ниже» здесь не менее важно, чем «дальше» или «ближе».

Облик Закавказья ярок и пестр. Сквозь листья вечнозеленых пальм с берега моря отчетливо видны ледники на горах, а в промежутке от подошвы до вершины гор поместились еще и людные города, и влажные джунгли, и уступчатые плантации чая, и виноградники, и кукурузные поля, и горячие степи, и хвойный лес, и альпийские пастбища…

Поперек Закавказья идет Сурамский хребет; к западу от него, со стороны Атлантики, — влажно, сыро, а к востоку, со стороны Азии, — сухо, знойно. Воды Риона, стремящегося по болотистой местности на запад, из-за избытка влаги обвалованы, чтобы не разливались на поля, а воды Куры, которая течет по сухой степи к востоку, наоборот, бережно выведены каналами для орошения хлопковых полей; начинаются же эти реки почти рядом.

Пестра не только природа, но и история края. Между Черным морем и Каспийским издавна пролегали пути, связывавшие Европу с Азией. Тысячелетиями бушевала здесь человеческая буря, то взметая и возвеличивая, то разоряя народы, развевая в прах их города. Она отстаивалась в замкнутых долинах и в глубоких ущельях поразительным разнообразием наций, верований, быта, языка. Подчас в двух соседних долинах на Кавказе живут разные народности.

За тысячу лет до нашей эры на эти места распространялось государство Урарту — первое государство на территории СССР. Под Ереваном еще служит постройка пятого века — самая древняя из «живых» построек в нашей стране. Прославленные европейские стили — готический и романский — испытали на себе влияние закавказской архитектуры. У народов Закавказья существовала богатая письменность, когда многие народы Европы еще не сложились.

Здесь сталкивались Рим и Иран, Византия и арабы, Россия и Турция. Закавказье, наконец, вошло в Россию. Русский народ избавил этот край от посягательств шахского Ирана и султанской Турции. Закавказье составило единое целое со всей нашей страной. Под влиянием передовой русской культуры угасли кровопролитные феодальные распри, прекратились набеги, исчезло рабство, оживилась торговля, но тяжелый гнет и разжигаемая царизмом национальная вражда существовали до самого Октября. Лишь революция освободила и примирила народы. Грузия, Армения и Азербайджан добровольно вошли в СССР как свободные союзные советские республики. Азербайджанский Баку, грузинский Тбилиси и армянский Ереван навсегда закрепили братский союз с русской Москвой.

Хозяйство республик Закавказья плотно вплетено в ткань хозяйства Советского Союза. Много автомобилей в нашей стране работает на бензине из бакинской нефти; для всей страны зреют в Грузии мандарины и лимоны, растет чай, бродит виноградное вино; много зданий в нашей стране сложено из розового армянского туфа, много изделий выковано из армянской меди. Со всех концов страны приезжают сюда люди отдыхать, на курортах и лечиться живительными силами ясного солнца, теплого моря и чистого горного воздуха.

Экономическая карта дореволюционного Закавказья, сырьевой колонии, была весьма бесцветна. В аграрную среду были вкраплены немногие, резко выделявшиеся пятна: чиновничий Тифлис, нефтяной монополистический Баку, марганцевые рудники Чиатуры — придаток мирового рынка… Теперь в каждой из республик выросла многогранная индустрия, хозяйство стало комплексным, стройным.

Старый, обновленный Баку. Лес нефтяных вышек так разросся, что перекинулся уже и на море. Город благоустроился, впервые появившейся зеленью воздух освежен и очищен от пыли.

Древний, юный Тбилиси. В городе, раньше знавшем лишь железнодорожный ремонт да обработку табака и кожи, имевшем меньше рабочих, чем полицейских и солдат, развилась сложная современная индустрия. Город застроился великолепными зданиями.

Седой, помолодевший Ереван. Когда-то его называли «глиняным горшком». Сейчас это город с первоклассной архитектурой. Ранее известный лишь небольшим заводом коньяка, теперь он располагает сложнейшими производствами, включая машиностроение.

На Куре высочайшая Мингечаурская плотина удерживает на себе водохранилище, которое со временем будет больше озера Севан. Это потому, что Севан постепенно сокращается, отдавая воду турбинам и засушливым полям. В Азербайджане и Армении орошают сухие степи, а в западной Грузии осушают сырую Колхиду, ценой упорного труда превращают болота в лимонные, мандариновые, апельсиновые рощи.

Всюду пейзаж запечатлевает трудовые усилия народа.

Вот путь из Москвы на восток. Он пересекает Волгу.

Старая русская река, исторический путь из Московии в страны Востока. В верховьях — леса, в низовьях — степи, на левом берегу — равнина, на правом — холмы…

Плывут с буксиром в широких зеленых берегах вниз по реке длинные плоты, их обгоняют белые теплоходы, а навстречу идут грузные баржи с нефтью и углем. Волнистые холмы правого берега с яблоневыми садами то полого, то круто сбегают к воде. На песке лежат рыбачьи лодки…

Самая большая река Европы родится едва заметным ручейком в болотце на Валдае, растет шаг за шагом, пересекает несколько областей и автономных республик, проходит всю нашу землю от Ржева до Астрахани и исчезает в Каспии. Она связывает русские леса на севере с русской степью на юге, достает одной своей рукой до Москвы, другой до Урала. А Волго-Донской канал связал ее с Черноморьем. Волга укрепляет хозяйственное единство Советской страны.

Немало видели эти берега. Здесь бушевали великие крестьянские восстания. Здесь измученные бурлаки сложили красивейшие русские песни. Здесь родился Ленин. Здесь стоит Сталинград, где советский солдат повернул весь ход второй мировой войны.

Спокойные берега и просторные плесы любимой реки всегда вселяли в русских людей веру в светлую судьбу своей родины.

Волга не шумна, но широка и могуча; обычно тиха, а в дни половодья буйна, неудержима… Впрочем, плотины новых гидростанций отнимают у Волги ее половодья.

Сейчас на Волгу, как на стержень, нанизана индустрия. Возле старых городов, памятных еще со времен Степана Разина и Емельяна Пугачева, — застекленные корпуса новых заводов. Звенья могучей индустриальной цепи: автомобили, речные суда и мясопродукты Горького, ткани Чебоксар, кинопленка и меха Казани, карбюраторы Куйбышева, локомобили Сызрани, шарикоподшипники и зуборезные станки Саратова, цемент Вольска, тракторы Сталинграда, рыба Астрахани… Вытянувшаяся вдоль Волги шеренга заводов становится все более плотной. Энергия гидростанций-гигантов даст индустрии новый разбег, к старым отраслям добавит новые — электрометаллургию, химию.

С борта парохода, плывущего по Волге, видны сквозные вышки нефтепромыслов. Нарушая привычное представление о волжском пейзаже, вышки возникают здесь и там — на равнине Татарии, в ущельях Жигулей. А в стороне от реки, на полях Заволжья, раньше совсем беззащитных перед засухой, тоже новшества, принесенные сюда колхозным строем: засухоустойчивые культуры, ленты лесных полос, искусственные водоемы на перекрытых плотинами балках.

Далеко за Волгой с севера на юг протянулся Урал, рубеж между Европой и Азией.

На камнях растут ели и сосны, в долине блестит заводской пруд, над лесом висит дым… Это — горы, явление, казалось бы, несвойственное равнинной русской шири. Но здесь горы не те, что на Кавказе и в Крыму, где высокое солнце и чудесная растительность. Это та же нешумливая Средняя Россия, которую вдруг что-то взволновало: тот же ельник, но взгорбившийся, тот же луг с одуванчиками и кашкой, но покатый. И такой же бревенчатый поселок, но населенный не столько земледельцами, сколько рудокопами.

За миллионы лет вода, солнце, мороз, ветер, мельчайшие организмы выщербили и стесали Уральские горы, обнажив глубокие ценные недра. В мире нет места, более богатого рудами. Вдоль всего хребта тянутся залежи богатого и чистого железа; во многих местах открыта медь; для химии есть и калийная соль и серный колчедан; немало нефти, золота, никеля, бокситов, алмазов; на весь мир прославился Урал платиной, асбестом, изумрудом, яшмой, малахитом, горным хрусталем, аметистом, топазом.

Размытые, стесанные временем Уральские горы — воплощение древности. А все, что создано среди гор, — образец новизны.

Урал — старый промышленный край. Он вырос на крепостном труде русских крестьян, брошенных на заводы. Было время, когда уральским металлом снабжалась чуть не вся Европа. Эти горные рудники вооружали армию Петра, Суворова, Кутузова. Для русской артиллерии на Урале отливались пушки. Здесь ковались знаменитые узорчатые булатные клинки, при легчайшем прикосновении надвое рассекавшие пушинку.

А потом наступил застой Многие заводы предреволюционного Урала были похожи на музеи: водяные колеса, домны холодного дутья, шихту к ним на колошник ввозила лошадь.

Сейчас лицо Урала определяют новейшая металлургия, современные машиностроение, химия и энергетика — от Орска до Серова, от Ижевска и Уфы до Свердловска. Урал конного привода, водяных установок, дешевого полукрепостного труда перечеркнут линиями высоковольтных передач единой уральской энергетической системы. Традиции старой русской производственной культуры воскрешены в новых, небывалых масштабах. Мощные домны, электропечи, конвейеры, нефтяные промыслы, угольные разрезы, новые химические агрегаты нацело преобразили этот край.

По всей стране расходятся уральская медь, уральский никель, уральский алюминий. Из уральской стали делают машины и на самом Урале, и в Ташкенте, и в Поволжье, и в Москве. Здесь ковалось оружие победы. Урал — это ведущее звено Урало-Кузнецкого комбината, металлический фундамент индустрии Советского Востока.

К югу от Урала, между Каспием и Алтаем, простерся Казахстан. Бесконечная величественная равнина с буграми холмов — лоск ковыля в плодородных степях на севере, пыльный запах полыни, неумолчный звон цикад на юге. По этой огромной стране в дореволюционное время кочевало со своими стадами три миллиона казахов. Большой способный народ оставался бродячим пастухом. До самого Октября сохранялся быт времен Чингис-хана. Люди брали от своей богатой земли лишь самое дешевое — степную траву. А земля богата: эта бугристая равнина — остаток давнего, временем размытого пояса гор. Здесь обнажены ценнейшие руды.

В годы пятилеток казахи осели, к животноводству добавили земледелие и с помощью русских инженеров и рабочих создали передовую индустрию и железнодорожную сеть. Народ сразу шагнул на века вперед.

Казахстан дает другим республикам Союза не только шерсть и мясо своих колхозных и совхозных стад. Он добывает для страны много угля, нефти, свинца, меди и редких металлов, в северных своих областях собирает пшеницу, а на юге — рис и хлопок.

Когда-то в казахской степи едва ли не единственным знаком деятельности человека были черные круглые следы кочевых костров. Теперь степь одушевляют оседлые колхозные поселки, городки новых совхозов, орошенные поля, подъемники шахт, корпуса заводов, равных которым иной раз не найдешь во всей Европе. Столица республики Алма-Ата стала одним из самых красивых городов нашей страны.

Еще южнее лежат республики Советской Средней Азии — Узбекская, Туркменская, Таджикская, Киргизская.

Сухие степи перешли в пустыни — больше солнца, меньше влаги. Жара, песок, редкая жесткая трава. Эта земля была бы совсем пустынна, если бы на юге, за Фрунзе, Ташкентом, Сталинабадом и Ашхабадом, ее не обрывали цепи гор. Заоблачные хребты Тянь-Шаня и Памира задерживают на своих склонах издалека доносящееся влажное дыхание морей; оно сгущается в лед глетчеров и снега вершин, рождает реки и оживляет ими часть равнины.

По склонам гор, на равнинах пустынь раскинулись пастбища, а в орошенных оазисах зеленеют хлопковые поля и фруктовые сады. Поля, сады и виноградники изрезаны густой сетью каналов, отвоеваны у пустынь, трудолюбиво возделаны вековой упорной работой узбеков, туркмен, таджиков, каракалпаков и киргизов.

Узкая и прерывистая, но цветущая цепочка оазисов, зажатая между горами и пустынями, протягивается от Каспия до Китая — вода среди песков и сухого серозема, людская густота среди безлюдья, плодородие, среди бесплодия, зеленый цвет на желто-буром. Это — места древнего расселения, исторический путь между Востоком и Западом, знаменитая «шелковая дорога», место грандиозных столкновений — до сих пор в песках лежат развалины городов со следами высокой культуры.

В середине девятнадцатого века Средняя Азия была присоединена к России, вросла в ее хозяйство.

Хозяйственную спаянность со всей страной Средняя Азия особенно остро ощутила во время гражданской войны. Временно оторванная, она с трудом могла существовать с избытком хлопка, шерсти и шелка, но без волжского хлеба и камского леса, без бакинской нефти, без промышленных изделий Москвы. С победой советской власти восстановилась связь Средней Азии со всей страной. Созданные здесь равноправные республики вошли в состав Советского Союза и с братской помощью русского народа развили свою свободную национальную культуру, механизировали земледелие, создали собственную индустрию, которая не только обрабатывает сельскохозяйственное сырье, но и дает сталь, машины, удобрения.

В крае, где есть оросительные каналы возрастом в тысячелетия, где недавно воду на поля подавали скрипучие деревянные колеса с глиняными кувшинами, построены и продолжают строиться первоклассные машиностроительные заводы, мощные гидростанции и химические комбинаты, высшие учебные заведения исчисляются десятками, работают Академии наук.

Новые автотрассы на заоблачной высоте, новые искусственные «моря», новые города среди покоренных пустынь.

К востоку от Урала раскинулась Сибирь. На крайнем юге — плодородные степи, которые сейчас быстро распахиваются. На Крайнем Севере — тундры арктического побережья. А на остальном пространстве — необозримый хвойный лес: до Енисея болотистый урман с елями, пихтами и кедрами, а за Енисеем на возвышенностях — лиственницы, разреженные серыми, как бы прозрачными хлыстами сухостоя; жужжание пилы, выстрел охотника, скрежетание драги гаснут в бесконечном, едва уловимом шуме тайги.

Сибирь громадна — она занимает половину Советского Союза. С юга на север ее рассекают великие сибирские реки, на юге она перепоясана самой длинной в мире железнодорожной магистралью.

Этот край давал драгоценности — золото и мех. Смелые землепроходцы прошли из конца в конец всю эту далекую, незнаемую, бездорожную страну. Они настойчиво переходили от одной реки к другой, одолевая Обь, Енисей, Лену и Амур. Русские шли в Сибирь казачьими дружинами, возводя укрепления, расчищая путь переселенцам. В Зауралье возникали пашни, в Забайкалье — рудники. Среди дремучей тайги рубились города и соединялись дорогами Старатель, земледелец, строитель возделывали необъятно-богатую страну, которая знала лишь силок для ловли зверя да копье с кремневым острием.

Переселенцы скоро успели создать культурный ландшафт, во многом напоминающий места их выхода, — русские города, русские села, русские пашни, но все это здесь просторнее, шире, размашистее.

Труд по освоению суровой природы, преодоление огромных просторов, отсутствие крепостного права выковали крепкого, волевого, деятельного, здравомыслящего сибиряка, привыкшего полагаться на себя и побеждать все препятствия.

Но только теперь прежняя «каторжная» Сибирь стала свободным, светлым краем. Ее оживила энергия советского народа, Коммунистической партии. Якуты, буряты и другие народы получили автономию. Появилась крупная промышленность, самолет укоротил расстояния.

Юг Сибири, кроме хлеба и масла, стал давать стране уголь, сталь, машины, а север, кроме пушнины и золота, — ценные металлы, распиленный лес. На далеких рудниках установлены машины. Охотники сменили кремневку на современное ружье. Сквозь льды океана вдоль арктического берега пролег морской путь.

Экономическую карту Сибири приходится почти целиком чертить заново, — не было раньше на пей ни металлургии Сталинска в Кузбассе, ни машиностроения Новосибирска, Рубцовска, Красноярска и Улан-Удэ, ни лесопиления Игарки, ни производства тканей в Барнауле и Канске, ни фруктовых садов, ни Южно-Сибирской магистрали. Скоро будут взнузданы Обь и Ангара — и сибирская индустрия еще ярче засверкает на всю Советскую страну.

Там, где величайший в мире океан граничит с величайшим материком, где морские волны разбиваются в пену у скалистых берегов, лежит Дальний Восток, самый далекий край нашей Родины. Кто видел хоть раз, тому не забыть его синеющих сопок, торжественно-широкого Амура, шума вековой уссурийской тайги, всего простора и мощи дальневосточной природы.

Русские вышли к Тихому океану три века назад. Их встретила незнакомая, диковинная природа. Огнедышащие горы, многоярусные леса, чередование муссонов, летние разливы, тигры на снегу…

Пришельцы мало-помалу приспособились, окрасив издавна укоренившиеся навыки местным колоритом. Пшеница выращена на сырых амурских почвах; перед окошком посажены не белые, а черные березки; мясо вытеснено рыбой; вместо подсолнуха грызут кедровые орешки; дорога часто заменена рекой, а подвода — лодкой… Сделав уступку обстановке, русские на Тихом океане сохранили главное — свой духовный облик. Они остались русскими, детьми Москвы.

Русские, а также украинские переселенцы десятилетиями осваивали пустынный край, пядь за пядью. Они упорно распахивали и засевали равнины, корчевали тайгу, возводили города — Хабаровск, Владивосток, Петропавловск-Камчатский. Девственную и дикую Амурскую равнину они превратили в плодородные пашни, осушили и возделали землю у озера Ханки, расчистили непроходимые леса Уссури, освоили судоходный путь Амура, достали уголь Сучана и золото Селемджи. Они обжили этот край, скрепили его неразрывными связями со всей страной. Они отбили врагов, утвердили советскую власть, засветили на Тихом океане огонь социализма.

До революции плодами тяжелого народного труда завладевали чиновники, кулаки и купцы. Хозяйство Дальнего Востока было односторонним и отсталым. Работа по овладению богатейшими силами природы как следует развернулась здесь лишь после Октября.

Люди строили города в таких местах, куда каждый гвоздь нужно было везти из-за тысяч километров; вопреки старым техническим правилам проводили автомобильные шоссе через топи: по винтикам монтировали драги в бездорожной тайге; создавали аэродромы в горах.

Вдоль всего побережья протянулась цепь рыбных промыслов и рыбозаводов. Рыбаков в море ведет не парус, а мотор. Пловучие рыбозаводы возвращаются в гавань с готовыми банками консервов.

Из металлов старый Дальний Восток добывал только золото. Теперь здесь берут из земли еще свинец и другие металлы. Новый металлургический завод плавит сталь. Кроме стали, у Дальнего Востока теперь своя нефть, свои машины, свой сахар. Осушены и распаханы новые земли, засеяны пшеницей, соей, сахарной свеклой и рисом. Отрасли хозяйства растут в сочетании друг с другом.

Дальний Восток протянулся почти на пять тысяч километров: от падей Приморья — со светящимися насекомыми, диким виноградом и цветами лотоса — до снежных вулканов Камчатки и голых гор Чукотки. И на всем этом протяжении — новостройки, новостройки… Рыбные комбинаты, лесозаводы, верфи, рудники. Новый город Комсомольск на месте рыбачьей деревни, город Оха там, где была болотистая тайга, Магадан, как сказочный город за морем.

Человек строит дом, а народ — страну. Страна — это дом народа. И советский народ — хозяин в своем доме.

Веками строил наш народ свой дом, но хозяином в нем стал лишь в Октябре семнадцатого года. И за короткий срок успел его омолодить, обогатить. А го, что было создано нашими дедами и отцами, приобрело новый смысл: стало принадлежать всему народу.

Карта Советского Союза — это чертёж нашего общего дома. Мы смотрим на карту — и видим жизнь людей, их труд, их великий подвиг.

Своим языком географическая карта повествует: революция освободила творческую энергию народа, и энергия эта проявилась в полную силу — и под Москвой, и на Дальнем Востоке, и за Полярным кругом, и в жарких степях юга.

Советская страна насыщена новыми ценностями. Социалистический труд по-новому распределил достояние и силы народа, придал новый облик краям и областям, поставил их в новые взаимоотношения.

Труд советских людей делает карту нашей Родины живой, непрерывно меняющейся. Мы смотрим на карту — и видим, как в работе, в преодолении трудностей живет и растет страна. В городах новые дома поднимаются этаж за этажом, реки текут по новым руслам, поезда мчатся по новым путям, дым вырывается из фабричных труб, колонны тракторов движутся по целинной, степи, в тайге деревья падают под лезвием пилы. Подобно свитку развертывается перед нами карта Родины, и мы слышим: щебень скрежещет в крутящихся барабанах бетонозаводов, лебедки скрипят, поднимая наверх кирпичи и тес, электрические вибраторы вгоняют сваи в землю. Время летит, работа спорится.

Как след истории все новые и новые штрихи ложатся на карту, карта меняется — и сама эта изменчивость карты утверждает неизменность и незыблемость истины: могуч народ, преображающий страну ради своего собственного счастья.

Грядущие дни несут нам новый расцвет производительных сил, небывалый подъем благосостояния народа, дальнейшие сдвиги производства, новые, еще более грандиозные перемены в географии страны.

В капиталистическом мире было бы смешно говорить о «карте будущего». Общество, подверженное стихийным катастрофам и отравленное ядом неуверенности, лишено дара «предзнания». А мы можем не только мечтать о будущем, но и планомерно готовить его.

Мы можем представить себе карту будущих лет. Обновленная по генеральному плану Москва, леса в степи, осушенное Полесье, побежденные пустыни Средней Азии, полностью освоенные целинные земли Зауралья, величайшие в мире гидростанции на сибирских реках, новые искусственные «моря», первоклассные заводы у Байкала, электрифицированные магистрали поперек всей Северной Азии… На необозримых просторах наш народ, молодежь, что сейчас подрастает, создаст чудесный мир новых городов, могучей техники, невиданных богатств.

Мечта подкрепляется знанием, подчиняется плану, заряжается волей — и то, что вчера считалось фантастичным, сегодня в нашей стране становится реальным.

А впереди вырисовываются новые, еще более величественные задачи — широкое, уже начавшееся введение атомной энергии в повседневную мирную жизнь, управление погодой, утепление Арктики, уничтожение вечной мерзлоты, перераспределение речного стока между отдельными морями, создание искусственного белка, полет на другие планеты…

Построено новое, создается невиданное; сегодня мы стоим на более высокой ступени, чем стояли вчера.

Нет, не стоим, а уже шагаем на новую, еще более высокую ступень.

Читатель! Москвич и уралец, украинец и казах! Гражданин Страны Советов! Вглядись в карту Родины. Подумай над картой, как хозяин думает над планом своего дома, конструктор — над чертежом дорогой для него машины, художник — над лучшим своим творением. Перед тобой — твое достояние. Перед тобой — твоя страна. Здесь все твое — твои горы и твои города. Все эти богатства принадлежат тебе. И ты, советский человек, коллективным разумом по-хозяйски распоряжаешься своими богатствами.

Посмотри же на карту — на летопись твоего великого, безмерного труда.

Но знай: карта Родины — не только свидетельство твоих побед. Это также счет, предъявленный тебе историей. Ты получил в свои руки огромную страну, несравнимую ни с какой другой, — много еще в ней нетронутых богатств, неосвоенных земель, неутоленных нужд. Продолжи труд, умножь усилия, чтобы еще обильнее стала родная страна, чтобы ещё лучше жили наши люди, чтобы слава социализма еще ярче сияла на весь мир.