Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Саморазвитие, Поиск книг Обсуждение прочитанных книг и статей,
Консультации специалистов:
Рэйки; Космоэнергетика; Биоэнергетика; Йога; Практическая Философия и Психология; Здоровое питание; В гостях у астролога; Осознанное существование; Фэн-Шуй; Вредные привычки Эзотерика


Андре Шиффрин
ЛЕГКО ЛИ БЫТЬ ИЗДАТЕЛЕМ
Как транснациональные концерны завладели книжным рынком и отучили нас читать

Я горячо благодарен Колину Робинсону, который первым посоветовал мне написать эту книгу, а позднее решительно и очень квалифицированно боролся за то, чтобы она стала лучше. Сердечное спасибо также Саре Берштель, моей бывшей коллеге по «Пантеону», которая, несмотря на чрезвычайную загруженность собственной работой, нашла время помочь мне. Спасибо Джессике Блетг и Саре Фэн, превратившим мою хаотичную рукопись в цельный текст. Благодарю мою жену Марию Элену де ла Иглесиа и дочерей Аню и Наталию — строгих, но бесценных первых читателей.

Не могу не отметить и Эрика Азана из «Ля Фабрик» («La Fabrique»), по просьбе которого я написал вариант этой книги, выпущенный во Франции в 1999 году под названием «L’Edition sans ?diteurs»[1]. Карен Уинклер из «Кроникл оф хайер эдьюкейшн» («Chronicle of the Higher Education») заказала мне цикл статей о положении в издательской отрасли; некоторые из них в переработанном виде стали главами данной книги. Катрина ванден Ховель и Виктор Наваски из «Нейшн» были первыми, кто предложил мне написать о метаморфозе книгоиздания. Роджер Розенблатт пригласил меня участвовать в своей антологии «Потребительские страсти: потребление, культура и погоня за счастьем» («Consuming Desires: Consumption, Culture, and the Pursuit of Happiness»); на ее страницах изложены некоторые мои мысли об изданиях для массового читателя[2].

На своем веку я отредактировал великое множество книг — и все же в процессе работы над своей собственной был вынужден многому учиться с нуля. Я благодарен всем, кто выступал в роли учителей такого упрямого, несговорчивого ученика.



Предисловие ко второму американскому изданию

Я пишу эти строки 26 сентября 2001 года. Как скажутся катастрофические события этого месяца на будущем американской экономики, предсказывать пока рано. Однако мы можем не сомневаться, что спад, которого все опасаются уже давно, наступит еще скорее ожидаемого. Также нет сомнений, что он сильно ударит по издательскому миру.

Если бы дело сводилось только к падению спроса на развлекательную продукцию, можно было бы особенно не волноваться. Но в данный момент страна испытывает дефицит информации и новых идей, а также нуждается в альтернативном анализе своего внешнеполитического курса, — а возможности издания книг, которые могли бы удовлетворять эти потребности, все сужаются и сужаются. Грядущий экономический спад заставит книгоиздательские концерны еще отчаяннее гнаться за прибылью. В новых условиях они, как нам уже известно по опыту, постараются сэкономить на «малотиражных» книгах, которые не могут рассчитывать на статус бестселлера. Но, по иронии судьбы, книги, необходимые нам в этот решающий момент нашей истории, относятся как раз к категории «малотиражных».

За год, прошедший с закрытия последней Франкфуртской книжной ярмарки, рыночные тенденции, которые я попытался описать и проанализировать в своей книге, продолжали прогрессировать. Какую страну ни возьми, ряды независимых издательств, и без того немногочисленных, редеют и редеют. В Великобритании было всего четыре более-менее солидных независимых — а осталось три: фирма «Форс Эсгейт» («Fourth Estate»), на которую я возлагал большие надежды, стала собственностью «ХарперКоллинз», подразделения империи Мэрдока.

Что до Франции, то «дуайен» корпуса французских независимых издателей, основанный в XIX веке «Фламмарион» («Flammarion») перешел в руки итальянской компании «Риццоли» («Rizzoli»), издательской ветви корпорации «Фиат». Произошло это прошлой осенью, как раз к открытию Франкфуртской ярмарки. Я еще не встречал ни одного французского или итальянского коллеги, который мог бы объяснить смысл этой сделки с нашей профессиональной точки зрения. Впрочем, ясно, что любое, даже самое произвольное слияние может быть оправдано желанием диверсифицировать свои инвестиции на транснациональном уровне, выйти на общеевропейский рынок, да и просто подрасти за счет новых приобретений…

В США слияние «Тайм Уорнер» («Time Warner») с «Эй-оу-эл» («AOL») имело неожиданно скорые последствия. Как сообщила «Нью-Йорк таймс», вскоре после объявления о слиянии корпорация лишилась издательства «Литтл, Браун» («Little, Brown») — очевидно, новые владельцы сочли его каталог недостаточно коммерческим. Еще более зловеще прозвучало сообщение нового концерна о планах радикально преобразить «Сй-эн-эн» — ведь на данный момент это единственный в стране солидный источник зарубежных новостей. Четыреста сотрудников было уволено незамедлительно. Стало известно, что «Си-эн-эн» отныне сокращает время новостного вещания, чтобы сделать упор на развлекательных передачах — и, вероятно, коммерческой выгоде. Удачно проскользнув между рифами антимонопольного контроля, новое «Тайм Уорнер-Эй-оу-эл» твердо вознамерилось стать еще прибыльнее, чем две составившие его компании.

В полку независимых американских издательств тоже убыло: французская компания «Вивенди» («Vivendi»), производящая как минеральную воду, так и книги, — и уже контролирующая треть издательств во Франции — приобрела «Хаутон Миффлин» («Houghton Mifflin»), последнее крупное независимое издательство США. Остается лишь гадать, почему почти два миллиарда долларов были затрачены на покупку издательства, профиль которого — учебная литература, не соответствует генеральной линии «Вивенди». Похожая история произошла с «Харкорт Дженерал» («Harcourt General») — оно куплено издательской группой, флагманом которой является «Реед» («Reed»). Нельзя не опасаться за судьбу маленького, но престижного каталога художественной литературы «Харкорт» — ведь «Реед» специализируется на учебной и справочной литературе.

Конечно, в каждой стране описываемые мною перемены протекают по-своему. Крупные издательства Франции и Германии пока еще выпускают куда более широкий, чем их коллеги в соседних государствах, ассортимент интеллектуальной литературы, но и у них выбор все-таки сужается. Что до США и Великобритании, то, изучив издательские планы за несколько последних десятилетий, я с уверенностью заявляю: здесь перемены произошли значительные и, возможно, необратимые.

Резюмируя критические отзывы о моей книге, я должен отметить, что больше всего возражений вызвало мое отношение к новым технологиям. Очень многие считают, что почти все из выявленных мною проблем разрешатся благодаря развитию электронных форм книгоиздания. Но уже очевидно, что основная проблема — как взимать с читателей деньги за размещаемые в Интернете материалы — пока не нашла своего решения. Даже недавние эксперименты Стивена Кинга, пытавшегося продавать читателям свои книги на диккенсовский манер — по главам, не увенчались успехом. Кинг отказался от своей идеи, когда уровень продаж значительно упал — притом что о таком количестве потенциальных покупателей, как у Кинга в Интернете, большинству писателей остается лишь мечтать. Еще симптоматичнее тот факт, что популярные американские сетевые журналы, освещающие политические и литературные темы, — например «Слейт» («Slate») и «Салон» («Salon») — так и не нащупали способ взимания денег со своих читателей. 9 марта 2001 года в «Нью-Йорк таймс» появилась подробная аналитическая статья, где доказывалось, что первоначальные надежды на высокую прибыльность этих изданий рухнули. Не оправдали себя бизнес-планы, где прогнозировалось стотысячное количество подписчиков — и прибыль спустя три года. Хотя, судя по счетчикам, сайты «Слейта» и «Салона» ежемесячно посещаются миллионами людей, издатели так и не смогли заставить посетителей платить деньги; теперь обдумывается возможность выпуска бумажных версий. Поможет ли это журналам, ответит лишь время — ясно лишь, что таким образом проблему «книг в Интернете» не решить.

Остается неясно, станут ли люди тратить достаточно времени, сил и денег на книги, которые недостаточно рентабельны даже в бумажной версии и уж тем более не приносят прибыли в режиме «он-лайн», особенно в условиях экономического кризиса. Но, повторяю, к числу этих «бесперспективных» книг, к этому «вымирающему виду», относятся главные книги нашего времени.


26 сентября 2001 года



Введение

В 1960 году известие о том, что издательство «Рэндом хауз» («Random House») приобрело фирму почтенного издателя Альфреда А. Кнопфа, попало на первую полосу «Нью-Йорк таймс». Ознакомившись с новостью, сотрудник генерального атторнея США[3] тут же позвонил главе «Рэндом хауза» Беннету Серфу, чтобы осведомиться, не нарушено ли антимонопольное законодательство. Узнав, что общая стоимость активов обоих издательств — менее 15 миллионов долларов, а доля рынка, которую они контролируют вместе, не достигает и одного процента общего объема продаж в книготорговле, чиновник удивленно спросил, почему вокруг такой мелочи столько шума. Прошли годы. Буквально на прошлой неделе похожее известие — о переходе фирмы «Тайм Уорнер» («Time Warner») в собственность концерна «Эй-оу-эл» («AOL») — появилось на первых полосах «Таймс» и других газет по всему миру. Журналисты уделили этой сделке на 165 миллиардов долларов огромное внимание, единодушно расценив ее как поворотный момент в истории контроля большого бизнеса над сферой коммуникаций. Но генеральный атторней промолчал, и по всему было ясно, что никто не собирается оспаривать эту сделку как противоречащую антитрастовому законодательству.

На книгоиздательскую ветвь «Тайм Уорнер» пришлась совершенно мизерная (1,1 миллиарда долларов, кстати сказать) доля общей продажной цены, причем, чтобы узнать эту цифру, вам пришлось бы внимательно проштудировать статью с начала до конца. Книгоиздание (в США его общий объем продаж насчитывает 23 миллиарда долларов в год) все глубже врастает в структуру медиа-корпораций, оперирующих несравнимо более крупными суммами: почти всякая из дочерних компаний этих корпораций стоит больше, чем весь книжный рынок. (Сумма, выплаченная «Эй-оу-эл» за «Тайм Уорнер», более чем в семь раз превышала стоимость всех книг, проданных в США за прошлый год. Книгоиздание стремительно превращается в крохотный придаток вездесущей индустрии коммуникаций.)

Редкая неделя обходится без очередного поглощения или слияния. Несколько месяцев назад фирма «ХарперКоллинз» («HarperCollins»), принадлежащая Руперту Мэрдоку, приобрела остатки империи Херста — таким образом, издательства «Уильям Морроу» («William Morrow») и «Эйвон букс» («Avon Books») оказались в числе американских владений «Ньюс корпорейшен» («News Corporation»). Спустя два месяца после поглощения руководство «ХарперКоллинз» уволило восемьдесят из двухсот сотрудников «Морроу». Когда было объявлено о планируемом совмещении складов и прочих вспомогательных структур, поползли слухи о том, что издательству «Саймон энд Шустер» («Simon & Shuster») тоже предстоит раствориться в «ХарперКоллинз». А на другом конце города немецкая фирма «Бертельсманн» («Bertelsmann») приступила к консолидации своих обширных владений — а именно уволила очень многих руководителей высшего звена и объединила те элементы своей империи, которые дублировали друг друга. Также «Бертельсманн» начала переговоры о слиянии своих книжных клубов, функционирующих под общим руководством клуба «Литерари гильд» («Literary Guild»), с клубом «Бук-оф-зе-манс клаб» («Book-of-the-Month Club») — собственностью «Тайм Уорнер»[4]. Сегодня 80 процентов американской книготорговли находятся под контролем пяти крупных концернов. В 1999 году продукция «верхней двадцатки» издателей составила 93 процента общего объема продаж, причем на десять крупнейших приходилось 75 процентов дохода[5].

Крупнейшим из медиа-концернов — его продажи составляют почти 31 миллиард долларов — является «Тайм Уорнер», владеющий издательством «Литтл, Браун эцд компани» («Little, Brown and Company») и книжным клубом «Бук-оф-зе-манс». На втором месте «Дисней» («Disney») со своим издательским домом «Гиперион» («Hyperion») (24 миллиарда). На третье недавно вышла «Виаком/Си-би-эс» («Viacom/CBS»), все еще владеющая «Саймон энд Шустер» (почти 19 миллиардов). Фирма «Бертельсманн» зарабатывает 16 миллиардов исключительно на издании книг и музыкальной продукции, причем 34 процента этого дохода извлечены на территории США[6]. «Большую пятерку» замыкает «Ньюс корпорейшен» Мэрдока — 14 миллиардов, где вклад «ХарперКоллинз» сводится к жалким 764 миллионам[7].

Этим медиа-империям свойственен стремительный рост. В 1988 году годовой доход «Дисней» составлял менее трех миллиардов долларов, причем его основным источником были фильмы и парки развлечений; доход «Тайм» равнялся всего четырем миллиардам, а «Уорнер» — только трем. «Виаком» всего 12 лет назад зарабатывала какие-то 600 миллионов долларов[8]. В настоящих колоссов эти фирмы превратились главным образом благодаря поглощениям, после которых, как мы увидим ниже, в стране почти не осталось независимых издательств.

Впрочем, в наше время разрастание крупных корпораций, не знающее, кажется, ни конца ни края, отражается практически на всех сторонах жизни американцев. Вы можете резонно спросить: неужели проблема укрупнения издательств так уж важна? Действительно ли на наших глазах происходит нечто доселе невиданное — или речь идет лишь об очередной фазе уже известных из истории процессов? Разве возможны радикальные метаморфозы, которые в одночасье изменят ассортимент доступных нам книг и даже отучат нас читать так, как мы читали прежде? Ведь за истекший год в США было издано около 70 тысяч наименований книг. Трудно вообразить, что при этом чьи-то вкусы остались неучтенными.

Крупные издательства существовали всегда. Оглядываясь на XIX век, мы обнаруживаем, что и тогда продажа книг приносила значительную прибыль — суммы, которые при пересчете на душу населения часто превышают доходы нынешних издателей. Но историю книжного дела не следует сводить к сухой статистике продаж — всегда надо смотреть, что именно издается, насколько широк ассортимент, а также какие новые идеи, облеченные в форму художественной либо документально-публицистической и научной литературы, предлагаются читателю. Кроме того, необходимо анализировать проблему взаимодействия высокой культуры с массовой аудиторией в эпоху продолжающейся индустриализации. Как изменились сами издательства и чем это обернулось для людей, занятых в книжном деле?

При написании этой книги мне были бы очень полезны детальные исследования, где на основе документов описывались бы практические последствия произошедших перемен. Увы, работ по истории американского книгоиздания в целом существует очень мало — причем в большинстве случаев это чрезмерно обобщенные обзоры. Мемуары и биографии известных английских и американских издателей тоже, как ни странно, можно буквально сосчитать по пальцам Есть кое-какие книги по истории отдельных издательств. Некоторые — например книга Юджина Эксмена о «Харперз»[9] — заслуживают похвалы за откровенность и увлекательность; другие скорее относятся к жанру рекламы и паблисити. Книга, которую вы сейчас держите в руках, в основном опирается на мой личный опыт издательской деятельности. Я также опросил множество своих коллег в США и за рубежом о том, как перемены в отрасли сказались на их профессиональной деятельности.

Этой книгой я хотел бы вписать свою краткую, но, надеюсь, красноречивую главу в будущую историю книгоиздания, сосредоточившись на метаморфозах американского издательского мира за последние полвека. За отправную точку я беру начало 40-х годов XX века, когда при деятельном участии моего отца Жака Шиффрина в Нью-Йорке было основано маленькое эмигрантское издательство под названием «Пантеон букс» («Pantheon Books»). В течение двадцати лет своего независимого существования это издательство знакомило американского читателя с множеством произведений европейских авторов. В силу обстоятельств, о которых будет подробнее сказано ниже, я неожиданно для себя стал сотрудником издательства, основанного отцом. За тридцать лет работы в «Пантеоне» я был очевидцем чуть ли не всех триумфов и фиаско независимого книгоиздания, пока, наконец, прямо на моих глазах оно не утратило господствующие позиции в отрасли. События последних нескольких лет продемонстрировали, что участь, постигшая «Пантеон», отнюдь не является исключением из правил. Произошедшее с ним интересно как ранний пример того, что ныне переросло в общую закономерность.

До «Пантеона» я работал в «Нью америкэн лайбрэри» («New American Library») — «Новой американской библиотеке», одном из крупнейших американских издательств, которые специализировались на массовых изданиях в мягкой обложке. «Нью америкэн лайбрэри» принадлежала прославленной английской компании «Пенгуин букс» и вдохновлялась ее идеями. Опыт работы в этой фирме позволяет мне судить о метаморфозах коммерческого книгоиздания, особенно в США и Великобритании, — метаморфозах, которые, как мне кажется, составляют одну из важных глав истории массовой культуры. Десять лет тому назад я ушел из «Пантеона» и создал небольшое, независимое, старающееся служить общественным интересам издательство «Нью пресс» («New Press»). Судя по первым годам его существования, альтернатива крепнущему контролю концернов над издательским делом все-таки возможна.


И в Америке, и в Европе профессия издателя уже не один век традиционно ассоциируется с активным участием в политической и интеллектуальной жизни. Издатели всегда гордились своим умением балансировать между необходимостью зарабатывать деньги и возможностью выпускать достойные книги. Однако в последнее время, когда в книжном мире принялись хозяйничать новые собственники, это равновесие нарушилось. Теперь мы все чаще сталкиваемся с картиной, когда владелец издательства одержим только одним: заработать денег, и чем больше, тем лучше. Широко распространено мнение, будто методы, обеспечивающие высокую рентабельность индустрии развлечений, окажутся столь же успешны в приложении к книгоизданию. Критерии индустрии развлечений отразились и на списках бестселлеров: на верхних позициях оказываются книги все более узкого ассортимента — в основном так называемые «издания о стиле жизни»[10], а также книги знаменитостей и о знаменитостях, не имеющие особой интеллектуальной или эстетической ценности.

В первой половине XX века утверждение, будто массы жаждут только развлечений, не считалось непоколебимой истиной (хотя еще в 30—40-е годы Джордж Оруэлл в «1984» и Олдос Хаксли в «Дивном новом мире» с удивительной прозорливостью предсказали появление общества, живущего по этому закону). В ту эпоху многие издатели видели свое предназначение в том, чтобы завоевать широкую аудиторию за счет издания серьезных книг. В период Второй мировой войны книгоиздание вносило свой посильный вклад в борьбу с врагом, стараясь как воодушевить, так и развлечь усталых заводских рабочих и солдат. Эта атмосфера оптимистичной гражданственной ангажированности сохранялась до начала «холодной войны», когда книгоиздание, следуя примеру СМИ, принялось возводить бастионы между враждебными лагерями, на которые распался мир.

Окончание «холодной войны» не имело положительных последствий ни для книгоиздания, ни для, сказать по чести, прочих областей культуры. Социалистические страны и страны «третьего мира» практически перестали пробуждать в нас любопытство — а ведь именно это любопытство было побудительным стимулом для появления многих замечательных и серьезных книг. Зато на наших глазах сформировалась новая идеология, пришедшая на смену концепции «западная демократия против советского блока». Надежда на рынок, уверенность в его способности преодолеть любые препятствия, готовность пожертвовать ради него всеми другими ценностями — а порой и вера, что рынок есть нечто наподобие демократии потребителей, — вот что сделалось краеугольным камнем издательской деятельности.

Не будет преувеличением сказать, что за последние десять лет книгоиздание изменилось больше, чем за все предшествующее столетие. Перемены наиболее заметны в англоязычных странах — в тех самых регионах, где впервые дают о себе знать тенденции, которые вскоре почти наверняка перекинутся на остальной мир. До самого последнего времени среди издательств преобладали небольшие семейные фирмы, довольствующиеся скромными прибылями от деятельности, которую сами издатели привыкли считать частью интеллектуальной и культурной жизни. Ныне же издателей загоняют в прокрустово ложе и заставляют выбирать между двумя узкими амплуа: либо развлекать публику, либо снабжать ее сухой информацией. Для литераторов с «необщими» голосами или авторов, выдвигающих новые, спорные концепции, почти не остается места.

Подробнее об этом процессе будет рассказано ниже, в следующих главах. Покамест я лишь отмечу, что книгоиздательство превратилось в «большой бизнес». Медиа-индустрия — важнейший сектор современной американской экономики; по объему экспорта она уступает только нашей авиапромышленности. Если учесть, что в финансировании и совершенствовании американской авиации активно участвуют военные, то можно сказать, что медиа-продукция — наиболее популярный американский экспортный товар гражданского назначения. По данным Библиотеки Конгресса США, в стране все еще насчитывается около 50 тысяч издательств. Примерно пять процентов от их числа — 2600 фирм — достаточно велики, чтобы заслужить официальное признание профессиональной организации — Ассоциации американских издателей. В 1998 году в США было продано без малого 2, 5 миллиарда книг — намного больше, чем в любой другой западной стране. Доход от этого составил около 23 миллиардов долларов. Но количество само по себе еще не гарантирует широты ассортимента. Напротив — издается все больше книг, повторяющих одна другую. И хотя количество выходящих в США наименований книг (70 тысяч новых книг в год) на первый взгляд впечатляет, реальное количество наименований на душу населения меньше, чем во многих других странах. Столько же книг издается в Англии, по численности населения в пять раз уступающей Америке. Франция, где жителей примерно вчетверо меньше, чем в Соединенных Штатах, издает 20 тысяч наименований, а маленькая Финляндия — 13 тысяч, из которых 1800 — художественная литература.

Оглядываясь на прошлое Америки, нельзя не изумиться тому, насколько более «здоровым» был книгоиздательский мир. К примеру, в 40-е годы XX века номер еженедельника «Нью-Йорк таймс бук ревью» насчитывал в среднем шестьдесят четыре страницы — вдвое объемистее нынешней воскресной «тетрадки»! На этих страницах рецензировалась и рекламировалась продукция сотен издательств. Существовавшая в 40-х годах инфраструктура небольших издательств, независимых книжных магазинов и книжных клубов обеспечивала эффективный охват широчайшей аудитории. Итак, перемены последних десятилетий объясняются отнюдь не потребностью повысить производительность или увеличить эффективность. Просто собственники, а, следовательно, и предназначение издательств уже не те, что прежде.

В 50-х годах XIX века американский журнал «Харперз» гордо заявлял, что «литература отправилась на поиски миллионов людей, преодолевая живые из-городи, бродя по дорогам, проникая в сельские дома и на фабрики, в омнибусы и железные дороги; она стала самым космополитическим явлением века»[11]. Так называемые «популярные романы» (popular novels) типа произведений ныне забытой Мэри-Джейн Холмс, излюбленных женщинами из «среднего класса», расходились двухмиллионными тиражами и переиздавались заводами по 50 тысяч экземпляров — и это во времена, когда население нашей страны было в двадцать раз меньше нынешнего. Ценнейшая книга Джеймса Харта «Популярная книга: история литературного производства и торговли в Америке» пестрит цифрами, которые по сегодняшним меркам не могут не изумлять. Книги не только пользовались колоссальным спросом, но и оказывали огромное влияние. «Хижина дяди Тома» — чуть ли не самая знаменитая из книг, совершивших поистине революцию в умах, — в первые же месяцы после поступления в продажу разошлась стотысячным тиражом, за первый год — трехсоттысячным (что эквивалентно 6 миллионам экземпляров в наши дни), и восстановила общественное мнение против рабства. Калифорнийские золотоискатели платили по 25 центов — неплохие для тех времен деньги, — чтобы взять ее почитать на одну ночь. Бешеным спросом пользовались теоретические труды экономиста Генри Джорджа, который ратовал за введение «единого налога» на добавленную стоимость собственности: разошлось два миллиона экземпляров его знаменитого трактата «Прогресс и нищета» («Progress and Poverty»), а также три миллиона — других произведений. Эти книги не просто привлекали внимание широкой читательской аудитории, но вдохновляли целые общественные движения. Так вышло с знаменитым утопическим романом Эдварда Беллами «Будущий век»[12] (в 1900 году в США и Англии было продано более миллиона экземпляров). По всей стране возникали дискуссионные группы и клубы, стремившиеся воплотить почерпнутые из книг идеи на практике.

Очень многие книги, которые были популярны у читателей на рубеже XIX–XX веков, ныне считаются литературной Классикой. Вот список авторов, чьи произведения чаше всего брали на дом в публичных библиотеках: сэр Вальтер Скотт, Чарлз Диккенс, Лев Толстой, Уильям М. Теккерей, Натаниэл Готорн, Джеймс Фенимор Купер, Эдвард Джордж Бульвер-Литтон и Джордж Элиот.

В 20-е годы, которые зачасаую ассоциируются с Бэббитом — этим символом единообразия, — в кругах интеллектуалов бушевали споры об опасности конформистского отношения к действительности вообще и понятия «бестселлер» в частности Синклер Льюис, удостоенный Пулитцеровской премии за роман «Эрроусмит», отказался ее принять, протестуя против самой идеи «лучшей» книги или писателя. Критические высказывания Льюиса нашли немало, сочувственных откликов в тогдашней прессе. Списки книг, отобранных редакционным советом «Бук-оф-зе-манс», в ранние годы существования клуба часто подвергались критике со стороны интеллектуалов (эта история подробно освещена в книге Дженис Редуэй «Чувство книги»)[13].

В 20—30-е годы многие из наиболее читаемых книг отличались весьма критичным отношением к офици альной системе ценностей своей эпохи. В 1920 году было продано 400 тысяч экземпляров «Главной улицы» Синклера Льюиса и 200 тысяч — «Королевы Виктории» Литтона Стрэчи[14]. Огромной популярностью пользе валась серьезная литература и в Европе. «Будденброки» Томаса Манна только в Германии разошлись более чем миллионным тиражом. Столь же хорошо раскупался и роман Эриха Марии Ремарка «На Западном фронте без перемен»[15].

С началом Второй мировой войны читатели переключились на литературу, имеющую высокую политическую актуальность. Бестселлерами 1940 года стали «Майн кампф» Гитлера, а также серия книг «Глазами очевидца» Джона Гунтера[16] и «По ком звонит колокол» Хемингуэя (действие этого романа происходит, как известно, во время Гражданской войны в Испании). К 1946 году общий тираж «Колокола» составил миллион экземпляров. В 1941 году было продано 500 тысяч экземпляров «Берлинского дневника» Уильяма Ширера[17] и миллион — программного труда Уэнделла Уилки[18] «Единый мир». Американцы начали читать Уолтера Липпмана[19] и Самнера Уэллса[20], мемуары бывших послов, представлявших США в Японии (Джозеф Гру) и в России (Джозеф Дэвис; кстати, по его книге «Миссия в Москву» был снят печально знаменитый голливудский фильм). Миллионы книг приобретались гражданским населением, а еще 119 миллионов экземпляров специальных изданий в мягкой обложке было распространено бесплатно в частях действующей армии.

Но вот кончается война — и в читательской активности американцев воцаряется какой-то штиль. Из исследования, опубликованного в 1949 году под эгидой Совета по исследованиям в области общественных наук[21], явствовало, что читательские предпочтения весьма предсказуемы. В списке из 20 бестселлеров 1947 года мы обнаруживаем имена 19 авторов, уже фигурировавших в аналогичном списке за прошлый год. Наибольшей популярностью в 1947 году пользовались писатели, которых можно без преувеличения назвать «почетной гвардией литературы для среднего человека»: Фрэнк Костейн, чье «Черное одеяние» в предыдущем году разошлось тиражом в 1,3 миллиона экземпляров, Кеннет Робертс, Сомерсет Моэм, Сэмюэл Шеллабургер, А. Дж. Кронин, Джеймс П. Маркуанд, Джеймс Хилтон и Фрэнк Йерби (было продано 1,2 миллиона экземпляров его книги «Лисята»), Из книг, требующих хотя бы некоторого напряжения ума, бестселлерами стали лишь вещи Джона Стейнбека и Синклера Льюиса. Феноменальным спросом — раскуплено 2,3 миллиона — пользовался роман Невина Буша, послуживший основой знаменитого вестерна «Дуэль на солнцепеке»[22]. Среди бестселлеров нон-фикшн также преобладали написанные доходчивым языком книги для обывателей, в том числе «История философии» Уилла Дюранта, «История человечества» Хендрика Ван Лоона и пресловутый трактат Дейла Карнеги о том, как приобретать друзей и оказывать влияние на людей (продано более миллиона экземпляров в твердой обложке и еще более двух миллионов в мягкой, выпущенных издательством «Покет букс»),

В те времена почти все издательства пока оставались в руках своих основателей; лишь считанные разрослись и превратились в открытые акционерные общества. Конечно, большинство европейских и американских издателей интересовались прибылью не меньше, чем литературой. Но все понимали: есть определенные категории книг, в особенности поэзия и проза новых авторов, которые обречены на убыточность. Считалось, что вера в автора — это долгосрочная инвестиция и что авторы, в свою очередь, сохранят преданность издателям, которые их «открыли» и «вскормили». Переманивание авторов из других издательств считалось неэтичным В общем, издательств специализировавшиеся на выпуске книг в твердом переплете, заранее знали, что даже отвечающие «широкому» вкусу издания могут оказаться убыточными или, в лучшем случае, еле-еле окупят производственные расходы. Основным источником прибыли считалась продажа производных прав на переиздания книжным клубам или издателям массовой литературы.

Расширить горизонты, завоевать новых читателей, повысить общий уровень грамотности и эрудиции стремились даже некоторые издательства, которые ориентировались на выпуск массовой продукции. Самым достойным из них было «Нью америкэн лайбрэ-ри оф уорлд литерэчэ» («New American Library of World Literature», «Новая американская библиотека мировой литературы»), где, собственно, и началась моя профессиональная карьера. «Нью америкэн лайбрэри» (далее мы будем именовать ее для краткости «НАЛ») вначале была американским отделением английского издательства «Пенгуин», у которого во многом и позаимствовала свой подход к делу. В ранний период существования так называемых «массовых» издательств «Пенгуин» был самым процветающим и влиятельным из них; его концепция нашла много подражателей и в Европе, и в обеих Америках. «Пенгуин» был основан в 30-х годах бизнесменом Алленом Лейном, очень практичным человеком. Костяк редакции составляли талантливые, преданные своему делу люди, в том числе В.К. Кришна Менон — позднее представитель Индии в ООН, горячо отстаивавший свои (далеко не бесспорные, на мой взгляд) позиции. Как многократно было отмечено до меня (кстати, рекомендую книгу Ричарда Хоггарта «Способы использования грамотности» (Richard Hoggart «The Uses of Literacy)), «Пенгуин» задался целью обеспечить английского читателя не только лучшими произведениями современной художественной литературы, но и широким ассортиментом серьезных книг, которые выполняли бы просветительскую функцию. Среди книг, написанных по специальному заказу «Пенгуина» для серии «Пеликан», были оригинальные работы в области точных и общественных наук, естествознания и даже истории искусства. По большей части эти книги отличались ярко выраженным прогрессистским уклоном. Часто в них чувствуется влияние идей тогдашних английских «левых», но отпечатка какой-либо узкой, пристрастной партийной идеологии они на себе не несут — ибо писались с расчетом на самые широкие читательские слои. «Пенгуин» поставил себе задачу создать книги об истории всех основных стран мира, книги об актуальных событиях и общественно значимых проблемах, а также издания самой разнообразной тематики, из которых жители Англии могли бы черпать идеи и информацию (а большинство англичан, закончив в 16 лет школу, в дальнейшем полностью теряло доступ к иным образовательным учреждениям В 1957 году, когда я учился в аспирантуре Кембриджа, 83 % английских подростков заканчивали учебу в 16 лет). В 30—40-е годы достижения «Пенгуина» оказали первостепенное влияние на жизнь английского общества. Оно-то во многом и подготовило почву для триумфальной победы лейбористов на выборах 26 июля 1945 года.

Но снискать успех у массовой аудитории стремились не только левые. За эти читательские слои разыгралось самое настоящее бурное сражение, о котором еще предстоит написать историкам книжного бизнеса. Английская сеть книжных магазинов и газетных киосков «У.Х. Смит» («W.H. Smith»), основанная в 50-х годах XIX века, придирчивым взглядом консерватора инспектировала книги, предлагаемые массовому потребителю. «Смит» скандально известна тем, что даже в 60-е годы XX века отказывалась торговать относительно безобидными журналами типа «Прайвит ай» («Private Eye»)[23] и вообще тщательно оберегала доверчивого читателя от греховных соблазнов.

Вскоре после появления «У.Х. Смит», «Ашетт» — гигантская компания, монополизировавшая книгоиздание и книгораспространение во Франции, — переняла английский опыт, создав аналогичную сеть книжных магазинов на базе газетных киосков на основных железнодорожных станциях своей страны. Но поскольку в 50-х годах XIX века политический режим во Франции все еще сильно напоминал диктатуру, «Ашетт» пришлось пообещать, что она не будет распространять ничего, что не соответствует критериям властей, и в особенности «запрещать все издания, которые способны возбудить политические страсти, а также какие бы то ни было сочинения, подрывающие нравственность». Под это определение подпали «Жизнь Иисуса» Эрнеста Ренана, труды социалистов и другие сочинения, где можно было усмотреть подстрекательство к свержению существующего режима, а также все книги, производящие впечатление фривольных[24].

Диктат консервативных книгораспространителей толкал издателей на поиски альтернативных каналов дистрибьюции. В Великобритании это успешно проделал «Лефт бук клаб» («Left Book Club», «Левый книжный клуб»), созданный авторитетным издателем Виктором Голланцем. Издания Голланца часто несли на себе отпечаток политической платформы Компартии Великобритании. Именно «Лефт бук клаб» издавал раннего Оруэлла (например, «Путь в Уигэн-Пир»); впрочем, ряд позднейших произведений писателя, в том числе «Памяти Каталонии», были отвергнуты редакционным советом за жесткую (и, кстати, справедливую) критику СССР. (Эти вещи Оруэлла выходили в менее «ортодоксальных» левых издательствах типа «Секер энд Уорбург» («Seeker & Warburg»)). Но, несмотря на свою приверженность партийной линии, «Лефт бук клаб» насчитывал около 50 тысяч членов и обеспечивал широкие слои населения сотнями тысяч актуальных книг, написанных на высоком научном уровне. Под маркой клуба вышли в свет «Красная звезда над Китаем» и другие произведения Эдгара Сноу, а также книги, где ясно растолковывались причины успеха фашистов в Германии и назревающего конфликта в Европе. Подобная литература расходилась тиражами в десятки тысяч экземпляров по ценам, ненамного отличавшимся от «пенгуиновских», и помогала создать в обществе хорошо информированный «передовой отряд», сочувствующий левым. Сегодня же книги подобного толка выходят мизерными тиражами в университетских издательствах и продаются по грабительским ценам, поскольку считается, будто массовой аудитории они ни к чему. Но опыт 30-х годов показал: серьезная литература на политические темы, которые на первый взгляд представляются страшно далекими от повседневных забот большинства читателей, способна заинтересовать массы (для очистки совести отмечу, что в те времена ее популярности способствовали общие настроения в обществе). Голланц, чрезвычайно умелый и энергичный пропагандист, распространил свое влияние далеко за пределы «целевой группы потребителей» его издательства. Выпущенная в мягкой обложке книга Джона Стрэчи «Почему вам следует стать социалистом» разошлась трехсоттысячным тиражом по розничной цене два пенса. В 1938 году, предвидя все увеличивающуюся вероятность войны, Голланц пошел на решительный шаг — начал издавать антифашистские брошюры, которые не продавались, а распространялись бесплатно. Одна вышла тиражом в два миллиона, а другая — в десять миллионов.

Но усилия остановить Гитлера, предпринятые Голланцем и многими другими интеллектуалами, оказались тщетны. «Блицкриг» германских войск и оккупация большей части Европы повлекли за собой кардинальные, леденящие кровь перемены. Из Европы в США устремились беженцы.



Глава 1. «Хорошие книги» для избранных и для миллионов

Французская колония в Нью-Йорке 1941 года была совсем мала. В основном она состояла из людей, приехавших в Америку еще до войны, — рестораторов, поваров, разных мелких предпринимателей. Но вот к ним добавились изгнанные из Франции политики и интеллектуалы, в большинстве своем настроенные против режима «Виши» и тем резко отличавшиеся от эмигрантов предыдущей волны. Итак, французская колония раскололась: одни поддерживали Анри Петена; другие, как и множество их соотечественников на родине, ждали, чем дело кончится (таким людям французы придумали меткое прозвище «attentistes» — «выжидалыцики»); и, наконец, имелась горстка противников «Виши» — точнее, две горстки, сторонники Шарля де Голля и приверженцы его соперника генерала Анри Жиро[25].

Фонд Рокфеллера и другие организации пытались добывать французским ученым визы и устраивать их в американские университеты. Однако в большинстве случаев эти усилия терпели двойное фиаско — им противодействовали как Государственный департамент, старавшийся всеми правдами и неправдами уменьшить приток еврейских беженцев из Европы в США, так и большинство американских университетов. Гарварду и другим крупным научным центрам, казалось бы, следовало встречать ученых-изгнанников с распростертыми объятиями, но вместо этого беженцы столкнулись с мощным, откровенно ксенофобским и антисемитским противодействием. Но, несмотря на искусственные ограничения числа и влияния эмигрантов, Клод Леви-Строс, Жорж Гуревич и другие вскоре заняли достойное место в интеллектуальном мире США; на базе нью-йоркского учебного заведения «Нью скул» («New-York’s New School») возник настоящий «университет в изгнании».

Вопреки квотам на въезд и прочим препонам, сотни тысяч беженцев прибыли в Америку еще до начала военных действий в Европе. Больше всего — около 300 тысяч — приехало из Германии и Австрии. Среди них были и видные издатели, некоторые из которых задумали возродить в изгнании свои издательства. Кое-кто — например владельцы семейной фирмы «Фишер ферлаг» («Fisher Verlag») — продолжал издавать книги на немецком. Другие стремились отбирать для издания англоязычную литературу, причем часто переключались на совершенно непривычные для себя направления. Например, Л. Каган из берлинской фирмы «Петрополис» («Petropolis»), известной в Европе 20-х годов своими изданиями русских литераторов-эмигрантов, начал новую жизнь во главе новорожденного издательства Международного университета, которое специализировалось на психоаналитической литературе фрейдистской школы. Но для моего рассказа важнее тот факт, что Курт Вольф — один из виднейших немецких издателей 20—30-х годов, прославившийся тем, что первым выпустил произведения Кафки, — при участии своей жены Хелен и американского партнера Кирилла Шаберта основал в Нью-Йорке в 1942 году издательство «Пантеон букс». Вскоре к ним присоединился мой отец Жак Шиффрин.

Мой отец родился в России в 1892 году. Вскоре после окончания Первой мировой войны он уехал во Францию, где начал карьеру издателя и переводчика. Располагая очень скудными средствами, он начал издавать французских классиков, а также с помощью своего нового друга Андре Жида перевел на французский ряд произведений русской классики. Эти переводы переиздаются до сих пор. Свое издательство он назвал «Эдитьон де ля Плеяд» («Editions de la Pl?iade»). В 30-х годах он разработал концепцию ныне знаменитой библиотеки мировой классики «Плеяд» («Pl?iade»). Нынешняя «Плеяд» представляет собой серию роскошных подарочных изданий, но изначально она задумывалась отцом для того, чтобы сделать литературные шедевры доступными по невысоким ценам.

Предприятие имело такой успех, что скудного капитала моего отца вскоре оказалось недостаточно. Отец вступил в переговоры с гораздо более мощной фирмой — издательством «Галлимар» («Gallimard») — и в 1936 году объединил с ним силы, сделавшись руководителем серии «Плеяд». Полагаю, он предполагал трудиться в «Галлимаре» до конца своих дней, но тут грянула война. Несмотря на возраст — отцу уже давно перевалило за сорок, — Жака Шиффрина призвали во французскую армию. Вскоре после оккупации Франции отец узнал, что у нового германского «посла» Отто Абетца уже заготовлен список тех, кого надлежит отлучить от французской культуры, — в основном евреев. Абетц работал во Франции еще до войны и отлично ориентировался в местной общественной и культурной жизни. Как-то он изрек, что ключевыми общественными институтами Франции являются банк, компартия и «Галлимар»[26]. Чтобы «Галлимар» стал полезен Абетцу, его следовало сделать «арийским», а единственным евреем среди видных сотрудников издательства был мой отец. 20 августа 1940 года Франция капитулировала, и вскоре отец получил из «Галлимара» письмо в две строчки — извещение об увольнении. Вина семейства Галлимар тут невелика — ведь оно действовало под прямым нажимом немецких оккупационных властей. Тем не менее Галлимары — что чисто по-человечески понятно — предпочли забыть о своем поступке, так что много лет роль моего отца в переходе серии «Плеяд» под крыло «Галлимара» и история его увольнения просто-напросто замалчивались. С тех пор «Плеяд» стала настоящим стержнем издательской деятельности «Галлимара». Даже после выхода французского варианта моей книги в прошлом году[27] «Галлимар» отказывается признаться в содеянном во время войны и, более того, вопреки всем фактам утверждает в заявлениях для прессы, будто мой отец покинул Францию в 1939 году. Достоверный рассказ о произошедших событиях можно найти в великолепной истории французского книгоиздания в годы немецкой оккупации, написанной Паскалем Фуше[28].

Отец сознавал, что для еврея, да к тому же выходца из другой страны, — тем более уже взятого на заметку оккупационными властями — остаться во Франции значит подписать себе смертный приговор. Демобилизовавшись из армии, он целый год промаялся, добывая визы, пропуска и билеты в безопасные места для себя, своей жены Симоны и своего шестилетнего сына — то есть меня. Так мы отправились по проторенной многими беженцами дороге из оккупированной Северной Франции в южную демилитаризованную зону. Несколько месяцев мы прожили в квартире в Сент-Тропезе, ранее служившей нам чем-то вроде дачи. Наконец, благодаря содействию настоящего героя — американца Вэриэна Фрая, приехавшего во Францию с поручением спасать интеллектуалов, чья жизнь была под угрозой, — мы обзавелись всеми необходимыми бумагами и весной 1941 года отправились из Марселя морем в Касабланку. Среди пассажиров нашего парохода преобладали беженцы из Германии. Мне накрепко врезались в память корзины на палубе, набитые паспортами со свастикой. Когда мы прибыли в Касабланку, лицемеры-вишисты заявили, что беженцы переполнят все гостиницы города, а потому их следует разместить в пустыне, где условия жизни были просто ужасны. Благодаря Андре Жиду, приютившему нас в своей квартире в Касабланке, мы избежали этих концлагерей в песках. После нескольких месяцев ожидания мы попали в Лиссабон и наконец в августе 1941 года добрались до Нью-Йорка. Там-то спустя несколько месяцев отец и возобновил свою издательскую деятельность, решившись выпускать в чужой стране книги на французском языке.

В 1942 году, одолжив немного денег у друзей, он начал выпускать книжную серию, которая впервые познакомила Америку с литературой французского Сопротивления. «Молчание моря» Веркора вышло в Нью-Йорке вскоре после того, как английские летчики разбросали тираж этой книги над Францией. Также были изданы — во французском стиле, то есть в бумажной обложке — «Армия теней» Жозефа Кесселя и сборник стихов Луи Арагона. Эти книги давали живущим в Новом Свете французам определенное представление о происходящем в Европе. Вскоре отец заключил контракты с рядом издателей-единомышленников из Латинской Америки. Среди тех, кто внимательно следил за изданиями нью-йоркских изгнанников, была и Виктория Окампо из буэнос-айресского «Эдисьонес дель сур» («Ediciones del Sur»). Со временем книги французских борцов Сопротивления были переизданы и в Аргентине.

Мальчиком я часто заходил к отцу в издательство. Хотя, как и многие дети, я интересовался и даже восхищался работой своего отца, мне никогда и в голову не приходило, что я пойду по его стопам. Я считал, что мои скромные способности не идут ни в какое сравнение с его разносторонней одаренностью — помимо всего прочего, он владел несколькими языками и был наделен талантом книжного дизайнера. Хотя дома у нас мне нравилось слушать его беседы с Ханной Арендт[29] и другими собратьями по изгнанию, а также немногочисленными американскими друзьями, их заботы казались очень далекими от моих интересов подростка. Я вовсе не был одним из тех издательских детей, которые считают, что будущий пост в отцовской фирме гарантирован им автоматически. Драматический опыт изгнания отучил меня загадывать на будущее, вложил в мое сознание мысль, что целый мир может быть утрачен в одночасье.

В том же году, вскоре после основания «Пантеон букс», мой отец объединил силы с Куртом Вольфом. К тому времени «Пантеон» уже начал печатать ряд книг на английском и немецком языках, отобранных строго по принципу высокой культурно-литературной значимости. Издательство размещалось в необыкновенном оазисе на нью-йоркской Вашингтон-скуэр, в одном из тех домов в георгианском стиле, которые когда-то окаймляли парк с юга. Благодаря горстке европейцев, старавшихся нащупать аспекты своей культуры, которые были бы интересны американскому читателю, это место прозвали «переулком гениев». Сейчас, выводя эти строки, я спохватился, что так никогда и не узнал, на каком языке отец и его друзья общались между собой — на французском или на немецком? Очевидно лишь, что не на английском.

В ранний период существования «Пантеона» коммерческие удачи были редки, хотя издательство вскоре начало выпускать шедевры художественной литературы. Андре Жид прислал из Туниса свои «Воображаемые интервью» и «Тесея». Оба эти произведения, как и «Посторонний» Камю (позднее опубликованный на английском языке Кнопфом), впервые увидели свет именно в франкоязычной серии моего отца. Вольфы тоже старались выпускать лучшую немецкую литературу — например двуязычный сборник стихов Стефана Георге, который, как и следовало ожидать, был прочитан лишь считанными американцами. Также выходили переводы произведений Поля Клоделя, Шарля Пеги, Жоржа Бернаноса и Жака Маритена. Люди, читавшие по-французски и по-немецки, с удовольствием приобретали выпущенные для них книги, — но круг таких читателей был ограничен, а широкая американская публика оставляла эти издания без внимания.

Тот факт, что продукция «Пантеона» вызывала гораздо больше интереса в эмигрантской среде, чем у американцев в целом, можно проиллюстрировать историей со «Смертью Вергилия» Германа Броха. В меж-военный период Брох задавал тон в экспериментальной прозе Европы. Его первый роман «Лунатики» считался одной из самых значительных книг того времени. После прихода нацистов к власти Брох был арестован гестапо, пять месяцев провел в тюрьме и наконец, благодаря помощи Джеймса Джойса и других, сумел бежать за границу. В Америке он написал еще один большой роман — «Смерть Вергилия». «Пантеон» издал эту нелегкую для прочтения книгу двумя изданиями — 1500 экземпляров на немецком и столько же на английском. Немецкое издание разошлось мгновенно; англоязычное было раскуплено спустя двадцать с лишним лет.

Итак, «Пантеону» приходилось преодолевать традиционный американский изоляционизм, а в годы войны — еще и антигерманские настроения. Показателен случай с первым полным переводом сказок братьев Гримм, вышедшим в «Пантеоне». Некоторые рецензенты обошлись с книгой по справедливости, другие же воспользовались ею как поводом для пространных филиппик о жестокости, которая будто бы неотъемлемо присуща немецкой душе. Но были и проницательные критики, оценившие цельность издательского подхода раннего «Пантеона». Гельмут Леман-Гаупт, отец человека, который теперь рецензирует книги в газете «Нью-Йорк таймс», написал в своей работе «Книга в Америке»:

«Важнейшей особенностью “Пантеон букс” является тот факт, что оно не выпустило ни одной банальной или сиюминутно популярной книги, ни одного произведения, главным достоинством которого является его способность приносить прибыль. Каждая книга в его каталоге отличается бесспорной важностью для культуры или ярко выраженной эстетической ценностью, либо является искренней попыткой разрешить интеллектуальные и духовные дилеммы, стоящие перед нами в эти трудные годы»[30].

Правда, Леман-Гаупт сам принадлежал к кругам изгнанников, которые следили за изданиями «Пантеона».

С окончанием войны пресса живее заинтересовалась происходящим в Европе. Так, «Нью-Йорк таймс» часто отдавала одну из полос в отделе книжных рецензий под статью особого жанра — «письмо литератора» из какой-нибудь европейской столицы. Однако эта перемена не сказалась на интересе американцев к зарубежной художественной литературе. Лишь в 50-е годы в списки бестселлеров попадет произведение иностранного автора — «Мандарины» Симоны де Бовуар, но его успех на многие годы — более того, на десятилетия — останется единичным явлением.

Тем временем несколько нестандартных книг из разряда эзотерической литературы нежданно-негаданно стали величайшей коммерческой удачей «Пантеона». Во времена Веймарской республики в Германии живо интересовались философскими учениями и религиями Востока. Вольфы, пронесшие это увлечение через всю жизнь, начали одними из первых в США издавать книги по дзен-буддизму, в том числе «Дзен и искусство стрельбы из лука» немецкого ученого Э. Хер-ригеля, которая стала для «Пантеона» неувядающим бестселлером. Конечно, книга о том, как упражняться в искусстве лучника без лука и стрел, не могла не вызвать определенного недоверия (так, в «Эберкромби энд Фитч», самом престижном в Нью-Йорке магазине спортивных товаров, согласились взять несколько экземпляров на реализацию, но всерьез задумались, не упадет ли в этой связи спрос на луки), — но она пленила воображение аудитории и разошлась сотнями тысяч экземпляров.

Другой неожиданный «дождь изобилия» в первые годы существования «Пантеона» пролился из рук Мэри Меллон, жены миллионера, филантропа и коллекционера художественных произведений Пола Меллона. Его отец Эндрю, бывший секретарь казначейства, спонсировал Национальную художественную галерею США. Мэри была пациенткой К. Т. Юнга и решила основать в честь него серию книг, которая включала бы как собрание трудов самого ученого на английском языке, так и книги его наиболее значительных последователей, многие из которых также бежали из Германии в Америку.

Любопытно было бы вообразить, как общались между собой одна из богатейших женщин США и руководители «Пантеона» — двое авторитетных, но явно обнищавших европейских интеллектуалов. Наша семейная легенда повествует о первом визите Мэри в маленький кабинет моего отца, выходивший окнами на Вашингтон-скуэр. Подписывая какое-то письмо, он лишь на мгновение поднял глаза и сказал:

— Вот стул, пожалуйста, садитесь.

Когда он заставил ее прождать еще несколько минут — вероятно, нарочно, — Мэри, кашлянув, произнесла:

— Возможно, вы не отдаете себе отчета, кто я. Я — Мэри Меллон.

Тогда мой отец воскликнул:

— О, простите великодушно. Пожалуйста, вот два стула.

Возможно, эта история — лишь апокриф, но из нее ясно следует: отец хотел дать понять, что, несмотря на все богатство Мэри, не собирается лебезить перед ней, точно древнеримский клиент перед патроном. И Курт Вольф и мой отец принимали деятельное участие в отборе книг для серии и в общей организации этого новаторского, уникального издательского предприятия.

При солидной финансовой поддержке Меллонов «Пантеон» начал выпускать серию «Боллинген», названную в честь усадьбы Юнга. Мой отец был дизайнером первых книг серии, в том числе собрания стихотворений Сен-Жон Перса, которые до сего дня остаются замечательным образцом книжного искусства, доказывающим, какие прекрасные плоды может принести союз денег и хорошего вкуса во имя благой цели. Много обложек также было создано Полом Рэндом. Серия в целом была расценена как имеющая мало равных себе по красоте оформления в истории книгоиздательства США.

В будущем серии «Боллинген» предстояло сыграть неожиданно важную роль в американской массовой культуре. Вначале, однако, ее составляли сугубо научные труды для подготовленного читателя. Вольф и мой отец из кожи вон лезли, чтобы включить в нее все произведения интеллектуалов-изгнанников, которые только можно было втиснуть в рамки серии. Среди первых выпусков оказался труд Макса Рафаэля, искусствоведа-марксиста, с которым мой отец познакомился еще во Франции.

Со временем в издательские планы стали проникать и книги, относительно далекие от юнгианства. По инициативе отца была выпущена трехтомная «Психология искусства» Андре Мальро, а также собрания сочинений Поля Валери и Мигеля Унамуно. Благодаря влиянию Юнга и интересу Вольфов к Востоку издавались и такие книги, как масштабное исследование Хайнриха Зиммера по искусству Индии. Затем последовали труды Джозефа Кэмпбелла, который в 60-е годы стал необыкновенно влиятельным автором. Но все эти негаданные удачи затмил успех первого полного перевода «И-Цзин», включенного в серию «Боллинген» как знак свойственного Юнгу уважения к мировым религиям. Трудно представить себе книгу «заумнее», но к тому времени «И-Цзин» уже оказала влияние на ряд композиторов, например на Джона Кейджа, а также на многих других интеллектуалов, размышлявших над ролью вероятности и случая в нашей повседневной жизни. Книга оказалась поразительно созвучна нарождающейся контркультуре 60-х годов и разошлась колоссальным тиражом — более миллиона экземпляров в твердом переплете. Вот так издатели-изгнанники невольно внесли вклад в массовую культуру, меж тем как их энергичные попытки познакомить американского читателя с шедеврами европейской литературы по большей части проходили незамеченными.

Здоровье моего отца серьезно пошатнулось еще во время войны — ему, относительно пожилому солдату, было трудно переносить тяготы армейской жизни. Болезнь помешала ему осуществить заветную мечту — вернуться после окончания войны во Францию. В конце 40-х его состояние ухудшилось, и в 1950 году он умер от эмфиземы. С его смертью связь моей семьи с «Пантеоном» оборвалась, как я предполагал, навсегда. Я следил за судьбой «Пантеона» со стороны — а судьба эта меж тем резко изменилась благодаря ряду непредвиденных событий.

Одно из них произошло на курорте Аспен в 1949 году, на торжествах по случаю столетия смерти Гете, куда пригласили и Курта Вольфа. Организовал празднование еще один беженец из Германии — дизайнер Пепке, занимавший ответственную должность в одной из крупнейших корпораций США «Америкэн кэн корпо-рейшен». По воле судьбы соседкой Вольфа по столу оказалась Энн Морроу Линдберг, о чьих связях с Германией лучше забыть (ее муж Чарлз[31] в 30-е годы был среди самых рьяных американских поборников изоляционистского, прогерманского и даже антисемитского курса). Вольф узнал от Энн, что она работает над циклом философских эссе. Эта книга, опубликованная под названием «Дар моря», стала феноменальным бестселлером и одним из многих достижений, которые в итоге кардинально изменили «Пантеон».

Затем, в конце 50-х «Пантеон» приобрел права на один непростой для восприятия русский роман и выпустил его. Первый тираж составлял четыре тысячи экземпляров. Присуждение его автору, Борису Пастернаку, Нобелевской премии превратило «Доктора Живаго» во всемирный бестселлер, и «Пантеон» просто таки начали осаждать книгораспространители. В итоге было распродано более миллиона экземпляров в твердой обложке и еще пять миллионов — в мягкой. За этим бумом последовал успех «Леопарда» Джузеппе ди Лампедузы, и «Пантеон» буквально за несколько месяцев превратился из маргинального, еле сводящего концы с концами издательства в чрезвычайно прибыльное Предприятие.

Как часто бывает, деньги необратимо изменили атмосферу в фирме. Между Вольфами и их американским партнером возникли разногласия; наконец Вольфы решили вернуться в Европу, обосноваться в Швейцарии и управлять издательством оттуда. Работать таким образом было бы тяжело даже при самых благоприятных обстоятельствах, а на фоне растущей напряженности между основателями оказалось совершенно невозможло, и партнеры вскоре расстались. Вольфы заключили соглашение с «Харкорт Брейс» («Harcourt Brace») и на правах его филиала продолжали издавать книги еще много лет. Оказавшись без редакторской верхушки, акционеры «Пантеона» решили, что пора сбыть фирму с рук, и нашли покупателя в лице Беннета Серфа, главы «Рэндом хауз». Компания Серфа стала открытым акционерным обществом в 1959 году и вложила капиталы в приобретение солидной фирмы Альфреда Кнопфа, известной серьезными книгами о жизни и истории Америки, а также успешной серией переводов. В результате «Рэндом» стало одним из самых значительных издательств США. Приобретение «Пантеона» в 1961 году (менее чем за миллион долларов) обогатило общий издательский портфель империи «Рэндом» новым значительным элементом. Перед самим же «Пантеоном» открылись новые, многообещающие перспективы.


Хотя я и следил со стороны за положением дел в «Пантеоне», но никак не ожидал, что для меня там найдется работа. У Вольфов были свои сыновья, и я предполагал, что они пойдут по стопам родителей. Но издательское дело — и прежде всего книги, ра считанные на массовую аудиторию, — меня привлекало. Будучи студентом колледжа, я проводил летние каникулы, работая на полставки в «Нью америкэн лайбрэри». В 1959 году мне предложили там постоянное место в отделе маркетинга в учебных заведениях.

В плане отбора книг «НАЛ» неуклонно продолжала общую традицию, начатую когда-то «Пенгуином»: ставилась задача поошрять интеллектуальные и политические дискуссии в широком масштабе. Руководство «Пенгуин», а позднее и «НАЛ»; считало, что решение ключевых вопросов не следует перепоручать элитным кругам экспертов и политиков — напротив, обсуждение должно протекать при живом интересе и участии всех без исключения слоев населения. Помню, школьником я выписывал газету «Май уикли ридер», рассылаемую подросткам двенадцати лет и старше; там обсуждалось, какова должна быть политика американского правительства по вопросам муниципального жилья и электрификации в сельской местности. Для эйфорического оптимизма послевоенных времен это было очень характерно — считалось, что даже школьникам интересны темы, которые сегодня были бы отвергнуты как слишком узкие, всерьез интересующие лишь считанных взрослых.

«НАЛ» была одним из крупнейших издательств, выпускавших книги в мягкой обложке. Популярность таких дешевых изданий в США началась в конце 30-х годов — застрельщиком выступило издательство «Покет букс» («Pocket Books»). Книги нового формата поставлялись в четыре тысячи книжных магазинов, существовавших тогда в США, а также в 70 тысяч прочих торговых точек — в знаменитые табачные лавки, газетные киоски, аптеки и т. п. Отчасти это была старинная сеть распространения журналов, созданная Анненбергом и другими бывшими бутлегерами после отмены «сухого закона». Изначально эта сеть должна была облегчать жизнь игрокам в тотализатор — ее придумали для распространения программок скачек. Вскоре новоиспеченные дистрибьюторы расширили ассортимент журналов, а затем взялись за книги — и фантастически преуспели. С книгами они обращались, как с периодическими изданиями, — в конце месяца возвращали непроданные экземпляры поставщикам. Эта новая система оказалась очень эффективной и обеспечила феноменальный уровень продаж. Самым успешным изданием «НАЛ» за все время существования издательства стала «Табачная дорога» Эрскина Колдуэлла (за первые два года с момента издания разошлось четыре миллиона экземпляров); прочие сочинения Колдуэлла, вместе взятые, также разошлись четырехмиллионным тиражом. Занятна судьба книги Джеймса Т.Фаррелла «Стадс Лонигэн»[32]: вначале, по устоявшейся традиции, она была издана в твердом переплете — и за год было продано всего 500 экземпляров; зато в мягкой обложке она разошлась в количестве 350 тысяч! Ежегодно раскупалось почти 50 миллионов книг в мягкой обложке — то есть примерно одна пятая от всех приобретаемых американцами книг. Новый формат быстро завоевал сердца очень многих читателей традиционных книг массового спроса. Произведения, выходящие в мягкой обложке, часто продолжали традиции издавна популярных у публики «желтых» журналов типа «Тру детектив» или «Тру романс», а также коротких вестернов. Учтите, что в 40-х годах еженедельно продавалось 10 миллионов журналов, а также 25 миллионов (феноменальное количество!) экземпляров комиксов, так что книги, даже нового формата, все еще составляли относительно скромную долю в общем объеме «пищи для чтения», раскупаемой в стране[33].

В 40-е годы издательские планы фирм, выпускающих книги в мягкой обложке, во многом ориентировались на низкопробный коммерциализм бестселлеров предыдущего десятилетия. Такие книги, как «Мост короля Людовика Святого» Торнтона Уайлдера, вестерны Зейна Грея, снискавшие огромную популярность любовно-исторические романы (например, «Твоя навеки Амбер»), расходились в мягкой обложке не хуже, чем в твердой. Однако «НАЛ» видела свою задачу в том, чтобы, не ограничиваясь вестернами и триллерами, обеспечить читателя более интеллектуальной литературой. Взяв пример с «пенгуиновской» издательской марки «Пеликан», она под лозунгом «хорошие книги для миллионов» запустила серию «Ментор».

«НАЛ» выпустила всего Уильяма Фолкнера и произведения ряда современных европейских писателей-реалистов — например Пьера Паоло Пазолини и Курцио Малапарте. Среди первых книг «НАЛ» были «Мартин Иден» Джека Лондона (классический образец политического радикализма в литературе, ныне не переиздаваемый никем ни в твердом переплете, ни в мягкой обложке) и «Сердце — одинокий охотник» Карсон Маккаллерс. В то же самое время читатели серии «Ментор» могли приобрести «Достижение совершеннолетия на Самоа» Маргарет Мид[34] или «Швеция: срединный путь» Маркиса Чайлда, а также множество книг на политические темы. Помню, подростком я купил книгу из серии «Ментор», которая называлась «Христианское требование социальной справедливости», — разве что-то подобное найдешь в киосках современных аэропортов?

Эти книги в мягкой обложке стоили от 25 до 35 центов — не дороже пачки сигарет. Одной из самых дорогих книг, которую мы выпустили, была «Трилогия о Лонигэне» Фаррелла. Ввиду ее объема пришлось назначить цену в 50 центов. В отделе продаж нашли выход — зрительно разделить книгу на несколько «томиков»; пусть покупатель видит, что в реальности покупает две книги, и не считает себя обманутым.

Бумажные обложки оформлялись непременно в стиле «китч». Не видя названия, ни за что не догадаешься, чье перед тобой произведение — Микки Спилейна или Уильяма Фолкнера. Кстати, на обложках массовых изданий Фолкнера обязательно пояснялось «книга автора “Святилища”», ибо этот роман снискал широкую популярность благодаря живо описанным интимным сценам; тем не менее в мягкой обложке можно было купить всего Фолкнера. Лишь много лет спустя его книги составили значительную долю программы колледжей по литературе, но, как это ни парадоксально, включение романов Фолкнера в канон «высокой культуры» обернулось резким снижением интереса к ним со стороны массового читателя.

Издательством «НАЛ» руководил крайне странный по всем статьям тандем. Более несхожих между собой людей нельзя было бы подобрать и нарочно. Главный редактор Виктор Вейбрайт — крупный, броский, упивающийся своей претенциозностью и снобизмом Стены его кабинета были украшены не только обычными для издательств фотографиями писателей, но и портретами его самого в несусветном розовом камзоле Мэрилевдского охотничьего клуба. Он был человеком самых пестрых увлечений (и, как выяснилось из его мемуаров, отъявленным антисемитом), но окружал себя талантливыми редакторами. За коммерческую часть отвечал президент фирмы Курт Энох, невысокий, подтянутый, болезненно-застенчивый, — словом, образец немецкого интеллектуала. В Европе он одним из первых осознал громадный потенциал мягкой обложки для книгоиздания и создал знаменитые издания Таушница на английском языке (еще несколько лет назад их можно было найти в букинистических магазинах в любом уголке Европы). Эноху меня рекомендовали знакомые моего отца, и, так как между двумя со-руководителями «НАЛ» существовало острое соперничество, «сомнительная» репутация «протеже Эноха» лишала меня всякой надежды на полноправное членство в редколлегии. Однако Вейбрайт разрешал мне присутствовать на заседаниях. Среди ведущих редакторов «НАЛ» были Эд Доктороу (еще не ставший известным прозаиком); Марк Джафф, будущий глава собственного крупного коммерческого издательства, и Арабел Портер, тихий, скромный интеллектуал, которому был обязан своим успехом литературный журнал «Нью уорлд райтинг» («New World Writing»). Созданный по образцу знаменитой английской массовой серии «Нью райтинг» издававшейся «Пенгуином» во время войны (ее главным редактором был Джон Леман), журнал «Нью уорлд райтинг» держался на убеждении, что простые люди в состоянии читать смелые, требующие умственных усилий произведения и должны иметь возможность находить их в каждом киоске. В одном из первых номеров была подборка современной корейской поэзии. Несмотря на столь специфическое содержание, тираж журнала еще на заре существования достигал 75 тысяч экземпляров. Журнал имел такой огромный успех, что другие коммерческие издательства запустили свои конкурентные версии, и спустя несколько лет американской публике был предложен беспрецедентный ассортимент авангардной литературы.

При необходимости «НАЛ» могла издавать книги молниеносно. Доктороу вспоминает, как заказал некоему автору книгу о деле Эйхмана. Спустя несколько недель книга была спешно доставлена в магазины и разошлась полумиллионным тиражом. Такой стиль книгоиздания стирал границы между книгами и периодическими изданиями; делу очень помогало, что и книги, и журналы распространялись через одну и ту же систему.

Издатели книг в мягкой обложке продолжали играть роль комментаторов текущих событий и в 60-е годы На самом пике «эры Маккарти» издательство «Бэнтем букс» («Bantam Books») выпустило книгу Оуэна Латтимора[35] — его попытку оправдать свои действия. Весьма отважный поступок во времена, когда Маккарти яростно атаковал Латтимора и вообще всех тех, кто «проиграл Китай». Да и в годы войны во Вьетнаме «Бэнтем» и прочие издательства массовой литературы выпускали сборники политических эссе и публицистических статей, рассчитанные на широкую аудиторию. Издательство «Бэллэнтайн» («Ballantine») первым начало издавать оригинальные работы политического толка — так, в 1960 году оно выпустило «Слушай, янки» Ч. Райта Миллса.

Хотя формально я не выполнял редакторских обязанностей, мне удалось убедить «НАЛ» взяться за одну крупномасштабную серию. Анализируя, какая литература используется при обучении в школах и колледжах, я решил, что недорогие издания мировой классики в мягкой обложке окажутся востребованы широчайшей аудиторией. Издательство «Модерн лайбрэри» («Modem Libraiy») выпускало подобную литературу в твердом переплете, но она стоила сравнительно дорого, — а мы могли бы предложить читателю «Приключения Гекльберри Финна» или «Преступление и наказание» всего по 25–35 центов. Я послал Арабелу Портеру докладную с пробным перечнем первых книг будущей серии (впоследствии получившей название «Сигнет классик» («Signet Classic»)) и списком потенциальных авторов научных предисловий, умножающих ценность книги для учащихся. Идея была встречена благосклонно и получила несколько более реалистическое воплощение — мой несколько заумный предварительный перечень расширился за счет «Тома Сойера» и прочей классики американской литературы. Кстати, о «зауми» — с самого начала я включил в перечень «Адольфа» Бенжамена Констана, французскую классику XIX века, поскольку только что с огромным удовольствием его прочитал. «Адольф» оказался среди первых десяти выпусков серии и, очевидно, озадачил многих учителей средней школы, слыхом не слыхавших об его авторе. Серия быстро развивалась и вскоре стала важным элементом сводного каталога[36] «НАЛ». Ее идею подхватили другие массовые издательства, включая «Пенгуин». На «Сигнет классик» и сейчас держится финансовая стабильность «НАЛ», хотя теперь, когда это издательство перешло в руки «Пирсон» («Pearson»), серии приходится конкурировать с гораздо более изящными «пенгуиновскими» подражаниями, ныне также принадлежащими «Пирсон». Странно, но в те времена мне даже и в голову не пришло, что мы создали не что иное, как удешевленный вариант французской серии «Плеяд» — творения моего отца. Эта мысль осенила меня лишь спустя много лет.



Глава 2. «Пантеон» во втором поколении

В возрасте пятнадцати лет, после смерти отца я потерял всякую связь с «Пантеоном». Но в 1961 году преемники Вольфов нежданно-негаданно предложили мне должность в этом издательстве, только что перешедшем в собственность «Рэндом хауз». Новые владельцы сознавали, что немногочисленный штат «Пантеона» нужно дополнить, как минимум, еще одним редактором на полной ставке. Я с энтузиазмом согласился занять это место и в начале 1962 года, неискушенным юнцом, даже не подозревая о всей сложности и хлопотности книжного дела (что, впрочем, в двадцать шесть лет простительно), со сладко замирающим сердцем прибыл в офис «Пантеона». Издательство размещалось в доме, который нью-йоркцы прозвали «Утюжок»[37], — трехгранном небоскребе на углу Четвертой улицы и Шестой авеню. В «носовой части» этого здания, которое мне лично больше кажется похожим на корабль, находился кабинет моего отца. Все годы после кончины Жака Шиффрина он так и простоял пустым в знак уважения к покойному. Здание было неказистое, облупившееся, занятое в основном мастерскими — например по изготовлению аккордеонов, — а также несколькими швейными предприятиями. Но соседями «Пантеона» по этажу были и интереснейшие издательства страны: «Нью дирекшенз» («New Directions»), «Пёллегрини» («Pellegrini»), «Кьюдцахи» («Cuddahy»), а также редакции левого журнала «Нейшн» («Nation») и марксистского издания «Мансли ревью» («Monthly Review»).

После отъезда Вольфов бразды правления перешли к тем, кто ранеё ведал производством и реализацией книг. Но этим добросовестным, милым людям не хватало редакторской квалификации, чтобы по-прежнему выпускать книги под стать тем, которые прославили «Пантеон», — то есть сохранять уровень, оправдывающий надежды «Рэндома». На мой рабочий стол попадали как замечательные вещи — к примеру «Повесть о жизни» Константина Паустовского, — так и множество посредственных, но уже купленных у авторов произведений: руководство безмерно полагалось на чересчур оптимистичные отзывы своих рецензентов.

Но так продолжалось недолго. Спустя несколько месяцев мы переселились на цокольный этаж небольшого дома рядом с роскошной резиденцией «Рэндом хауз», построенной Виллардом на углу Пятидесятой и Мэдисон, и новые владельцы стали повнимательнее присматриваться к своему приобретению. Безусловно, фирма «Рэндом хауз» не прогадала. Ценность сводного каталога «Пантеона» и колоссальная популярность наших детских книг во много раз превышали покупную цену издательства. Беннет Серф в своих мемуарах утверждает, что одна только прибыль от издания «Доктора Живаго» в мягкой обложке полностью возместила расходы «Рэндом» на покупку. Зато «взрослый» раздел текущего издательского плана был подобран крайне неудачно, и спустя несколько месяцев после моего появления в «Пантеоне» оба моих начальника заявили о своем уходе.

Среди тех, кто остался работать, преобладали мои ровесники. То была горстка молодых людей, смысливших в закулисных тонкостях издательского дела ненамного больше, чем я. Весть об уходе начальников заставила нас сплотиться, и я отправился в «Рэндом хауз» с просьбой предоставить нам автономию. Тут надо отметить, что в первые месяцы работы в «Пантеоне» я был слишком мелкой величиной, чтобы встречаться лицом к лицу с директорами головной компании; они представлялись мне какими-то небожителями. Беннет Серф, главный редактор «Рэндом хауз», был мне известен в основном как автор юмористической колонки в «Сэтердэй ревью», которая мне очень нравилась в юности, а также как ведущий телевикторины «Подскажите мне строчку» («What’s My Line?»). На «голубом экране» Беннет валял дурака, и большая часть населения Америки даже не подозревала об истинном масштабе его личности. Но Беннет — это еще и одаренный литератор, чей словесный портрет Д.Х. Лоуренса удовлетворил бы любого авторитетного критика. Это человек, благодаря которому «Рэндом» напечатало «Улисса» Джеймса Джойса, а также произведения Гертруды Стайн и многих других писателей первой величины. Компаньоном Беннета был Дональд Клопфер, оттенявший его «звездный блеск» своей внешней непримечательностью. Кстати, они были не только коллегами, но и закадычными друзьями (так, они прославились тем, что много лет просидели в одном кабинете лицом к лицу). Клопфер старался не привлекать к себе внимания, но в издательстве его роль была ключевой; именно его многие считали подлинной вдохновляющей силой «Рэндом».

Итак, я сказал компаньонам-руководителям, что, разрешив нам действовать самостоятельно, они мало чем рискуют. На ближайшие месяцы нам вполне хватит книг, унаследованных от прежнего начальства. Если же нам не удастся найти хороших новых книг, пусть «Рэндом» просто прекратит эксперимент (в двадцать шесть лет перспектива поиска новой работы еще не пугает). Мне даже в голову не приходило, что я живу во времена, когда подпускать к рулю молодежь как-то не принято. Также я совершенно не подозревал о существовании еще одного аргумента в нашу пользу. «Рэндом хауз» только что приобрело фирму Альфреда Кнопфа и не хотело создавать впечатление, будто намеревается закрыть все свои, новые дочерние издательства и создать какую-то общую издательскую марку. Альфред Кнопф мог воспринять закрытие «Пантеона» как предвестие упразднения своего собственного детища…

Помимо вышеуказанных прагматических соображений, в решении «Рэндом хауз» передать нам бразды правления присутствовала и весьма значительная доля идеализма. Вспомнив свои первые шаги в бизнесе, Беннет и Дональд рассудили, что наша рискованная идея внесет приятное разнообразие в устоявшуюся рутину. Они определенно одобряли наши вкусы — а мы старались отбирать интеллектуальную литературу; Дональд часто повторял, что эти книги привносят в продукцию «Рэндом» «ноту изысканности». Он воспринимал нас как молодых продолжателей многолетней работы Кнопфа, дающих «Рэндом» возможность вновь приобщиться к миру интеллектуального и космополитического книгоиздания. На первом же году существования «Пантеона» в новом качестве Беннет и Дональд назначили меня директором по издательской части (позднее название должности сменилось, и я стал именоваться исполнительным директором); они оказывали «Пантеону» невероятную поддержку — фактически дали нам «карт-бланш» в тот решающий стартовый период. Выражение «упор на прибыль» я был вынужден заучить лишь много лет спустя. Тогда же наша задача состояла в том, чтобы выпускать самые лучшие книги, какие мы только можем найти, хотя, конечно, нас самих волновало, будет ли на них спрос.

Дональд особенно охотно наблюдал за становлением «Пантеона», а впоследствии стал моим ближайшим наставником и покровителем. Однако поначалу он рекомендовал мне обращаться за советами к Роберту Хаасу. Хаас — старший партнер фирмы «Рэндом», опытный и эрудированный издатель старой школы — был очень рад вновь заняться книгами того рода, какие он редактировал в молодости. Когда мы познакомились, ему было семьдесят два года — мои двадцать семь, прочтенные наоборот. Но, как я вскоре обнаружил, издательское дело мы, несмотря на разницу в возрасте, понимали одинаково. Когда его собственное издательство «Смит эвд Хаас» («Smith & Haas») слилось с «Рэндом», он «привел с собой» Андре Мальро и ряд других выдающихся французских писателей. Хаас выслушивал, не перебивая, мои идеи и давал мне тактичные, ни в коей мере не авторитарные советы. Сейчас, размышляя о тех годах, я только диву даюсь. Мне ни разу не запретили заключать договор на какую-либо из отобранных нами книг — а ведь поначалу очень многие из них оказывались убыточными. Какое беспрецедентное доверие ко мне и какая, кстати, редкостная уверенность руководителей «Рэндом» в правоте своего курса! Единственный «нагоняй», который я могу припомнить, — это как Дональд еле заметно выгнул бровь, когда я сознался, что пока не прочел новую Мэри Рено (ее исторические романы входили в число самых коммерчески-успешных книг, унаследованных нами от старого «Пантеона», но мои интересы лежали совсем в другой области).

Попав в эти идеальные условия, мы могли сосредоточиться на поисках тех книг, которые сами считали «главными». Мы были не столь наивны, чтобы отрицать полезность умеренной дозы бестселлеров, и посвящали массу времени работе над горсткой «наследственных» ходовых книг. Благодаря Вольфам на первом же году своего существования мы смогли выпустить «Жестяной барабан» Гюнтера Грасса — писателя, который почти сорок лет спустя стал Нобелевским лауреатом. Когда мы представляли эту планируемую к изданию книгу отделу продаж, Беннет, ознакомившийся с рукописью, высказал свои сомнения по поводу ряда интимных сцен. (Забавно, что, прежде чем затронуть эту тему, он из деликатности попросил удалиться единственную женщину, которая присутствовала на совещании, — вот какое пуританство царило в тогдашних издательствах). Мы без особого труда убедили Беннета печатать роман без купюр. Нарекания на «Жестяной барабан» начались лишь в наше время — и это свидетельствует, что культурный климат меняется в сторону жесткой цензуры, характерной для очень многих небольших городков нашей страны.

Авторы бестселлеров былого «Пантеона» — Мэри Рено, Зоэ Ольденбург и другие — присылали нам свои новые рукописи, что обеспечивало финансовую базу для менее «массовых» книг, которые старались включать в план мы. Моими ближайшими помощницами были Пола ван Дорен и Сара Блэкберн, пришедшие в «Пантеон» еще до меня. Пола занималась традиционными «беспроигрышными» авторами «Пантеона» — Мэри Рено, Аланом Уоттсом, Джеймсом Моррисом; а Сара нашла для нас ряд новых авторов, в том числе Хулио Кортасара.

Тысяча девятьсот шестьдесят второй год — год нашего дебюта — не благоприятствовал интеллектуальному, новаторскому книгоизданию. Правда, эра Маккарти окончательно завершилась в 1954 году, но ее последствия чувствовались еще очень явственно. Для интеллектуальной жизни Америки то был период засухи. Я не стал бы соглашаться с мнением, будто главными причинами «охоты на ведьм» были проблемы шпионажа, тайной подрывной деятельности и распространения коммунистических идей. Цель, преследуемая Маккарти, кажется мне кристально ясной: он стремился устранить с ответственных постов как в США, так и за рубежом интеллектуалов и политиков, приверженных рузвельтовскому «Новому курсу». Несмотря на расхождения в числе «подрывных элементов», списки Маккарти были направлены именно против этих классических либералов. Несомненно, от преследований пострадало бесчисленное множество коммунистов и их «попутчиков», но политическая задача Маккарти была куда шире: осуществить то, чего республиканцы добивались еще с 30-х годов, — аннулировать реформы «Нового курса». И во многих отношениях ему это удалось.

С временами Маккарти совпала пора моего взросления; на моих глазах в Америке почти исчезли инакомыслие и прогрессивные взгляды. При всем моем яром неприятии коммунизма (я вырос на историях о путешествии моего отца с Андре Жидом в Россию, по итогам которого Жид написал знаменитое «Возвращение из СССР», книгу об ужасах сталинизма 30-х годов), я не мог не отдавать себе отчета в том, скольких американцев заставили замолчать или поставили на положение маргиналов. И потому в первые месяцы работы в «Пантеоне» я предложил издать произведения левого журналиста А.Ф. Стоуна, одного из немногих, кто выступил против безумия маккартизма. Впоследствии Стоуна признали выдающимся деятелем американской журналистики, наставником, воспитавшим целое поколение писателей и критиков. Но при виде книги Стоуна мои начальники по «Пантеону» начали мяться и придумывать отговорки — дескать, никак нельзя взять такую спорную книгу. Примерно в тот же период, как мне помнится, я сидел в редакции новорожденного еженедельника «Нью-Йорк ревью оф букс» («New York Review of Books», основан в 1963 году) и наблюдал, с каким волнением его редактор Боб Сильвере обсуждает, следует ли заказывать Стоуну статью.

Интеллектуальный антикоммунизм, существовавший в ту пору, по большей части субсидировался ЦРУ (об этом увлекательно и подробно повествует Фрэнсис Стонор Сондерс в книге «Холодная война» в области культуры» (Frances Stonor Saunders «Cultural Cold War»)). Соответственно тех, кто анализировал с либеральных позиций американскую политику, особенно внешнюю, в ту пору было считанное количество. В Соединенных Штатах было не так уж много либеральных ученых и журналистов, которых мы могли бы привлечь к работе на «Пантеон». Это заставило нас перевести взгляд на Европу, где битвы «холодной войны» не так болезненно сказывались на интеллектуальной жизни.


Благодаря аспирантской стипендии, предоставленной (чисто случайное совпадение!) фондом Меллонов, мне довелось два года провести в Кембридже. Почти весь второй год я проработал в «Гранте»[38] — оказавшись, между прочим, ее первым редактором-американцем. Среди авторов журнала было много людей моего поколения, которые впоследствии добились в Англии известности на писательском и актерском поприще: Маргарет Дрэббл, Майкл Фрейн, Джонатан Спенс, Джон Берд, Элеонор Брон. «Гранта» была не только студенческим журналом, но и настоящим «резонатором» всего кембриджского сообщества, поскольку мы публиковали статьи не только студентов, но и преподавателей. Среди наших авторов были искусствовед, специалист по архитектуре Рейнер Бэнхэм и социолог Роджер Мэррис. Для Великобритании то был период бурного интеллектуального брожения. Уже заявляли о себе «новые левые», развивавшие свои идеи в журналах наподобие «Юниверситиз энд лефт ревью» («Universities and Left Review», позднее переименован в «Нью лефт ревью»). Только что вышли в свет первые книги Реймонда Уильямса и Ричарда Хоггарта, оказавшие большое влияние на мое собственное мировоззрение. Разумеется, мы отрецензировали их в «Гранте». Вернувшись в США, я продолжал писать для английских политических журналов и по возможности следил за событиями на Британских островах. Время от времени меня даже приглашали на работу разные английские издатели, явно полагавшие, что трудиться в Лондоне мне будет приятнее, чем в Нью-Йорке.

Ориентация на Европу не только имела смысл в интеллектуальном плане, но и являлась хорошей книгоиздательской тактикой, поскольку в Англии и «на континенте» мы могли найти авторов, которые пока не были связаны контрактами с другими, более солидными американскими издательствами; таким образом, приобретение их книг не было сопряжено с чрезмерным финансовым риском для «Рэндом». Поскольку мы имели возможность издавать новые книги, не беспокоясь, все ли из них принесут немедленный доход или хотя бы позволят надеяться на прибыль от следующего произведения того же автора, наши критерии при заключении договоров были просты и ясны. Прежде всего нам требовались новые книги, отличающиеся тем, чего так не хватало Америке 50-х, — живостью ума. Мы стремились отыскать глашатаев политических идей, недозволенных к распространению в годы маккартизма, — идей, соответствующих моим личным убеждениям. В результате «Пантеон» оказался в завидном положении: мы с почетом принимали тех, кого другие отвергали или игнорировали.

Как-то после своего визита к Дональду Клопферу в мой кабинет зашел знаменитый Виктор Голланц и принес с собой гранки книги английского историка Э.П. Томпсона «Становление английского рабочего класса» (Е.Р. Thompson «The Making of the English Working Class»). В первый же вечер, едва принявшись за чтение, я понял, что передо мной историческое исследование, которое я безуспешно разыскивал все годы учебы в США и Англии. Для 50-х годов это было нечто уникальное: социально-экономическая история простых людей, написанная в удивительно яркой и оригинальной манере. Голланц охотно согласился продать нам 1500 экземпляров. Так было положено начало историческому разделу в издательских планах «Пантеона». С тех пор было продано в общей сложности более 60 тысяч экземпляров этой книги; она переиздается и до сих пор. В Великобритании «Пенгуин» в знак уважения к ее массовому изданию включил «Становление английского рабочего класса» в свою (увы, больше не существующую) серию «Пеликан» под почетным тысячным номером. После доброго почина Томпсона в наших планах появились и другие английские историки, в то время относительно неизвестные в Соединенных Штатах. Эрик Хобсбом, Кристофер Хилл, Джордж Руде, Э.Х. Карр, Дороти Томпсон и другие.

Воодушевленные спросом на такие исследования, мы стали искать похожие книги американских авторов. Вскоре после публикации Томпсона мы получили «Политическую экономию рабства» — докторскую диссертацию по истории рабства, написанную американским марксистом Юджином Дженовезе (Eugene Genovese). Ее уже отвергли двенадцать университетских издательств, поскольку консервативная идеология сочеталась в ней с откровенно марксистской методологией. Но это было чрезвычайно интересное исследование, отличный, как и книга Томпсона, образец «истории низов». Решение издать «Политическую экономию рабства» я принял, руководствуясь исключительно своим чутьем и личными вкусами; я опасался, что внешние рецензенты разделят мнение университетских издательств и порекомендуют нам отвергнуть эту спорную работу. Помимо следующих книг Дженовезе, наш портфель вскоре пополнили монографии таких выдающихся американских исследователей, как Херб Гатмен, Стотон Линд, Натан Хаггинс, Джон Доуэр, Гэбриэл Колкоу, Уоррен Сассмен, Айра Берлин, Ричард Фокс и Джексон Лирз.

В итоге Дженовезе доставил нам много сложностей. Он яростно нападал на своих коллег — прогрессивных историков, многих из которых мы также издавали. Наконец он ушел от нас, когда, не посчитавшись с его возражениями, я настоял на издании масштабного исследования Гатмена «Черная семья». К тому времени мы уже выпустили шедевр Дженовезе «Кати свои воды, Иордан» («Roll, Jordan, Roll»). Конечно, расставаться с ним было жаль — но меня очень печалили его сектантские перегибы и нежелание мирно сосуществовать с людьми, которые, как-никак, разделяли его основные предпосылки[39]. Мне не хотелось, чтобы издаваемые нами книги отражали только одну точку зрения на какую-либо тему, — мы стремились отразить весь спектр новых школ и течений, зарождающихся в США и Европе.

Английское влияние на наш «портфель» ощущалось также в области литературной критики и в сфере, позднее получившей название «культурология». Моя жена была преданной ученицей Ф.Р. Ливиса[40], да и сам я слушал его лекции в Кембридже. Когда Ливис написал краткую работу, критикующую «Две культуры» Ч.П. Сноу, мы поспешили выпустить ее в США. Книга имела большой успех. Нам также удалось издать более поздние работы Ливиса, включая книгу о Чарлзе Диккенсе, написанную им совместно с женой, — там он, кстати сказать, раскаивается в своем былом презрении к великому романисту.

Воодушевленный этими первыми открытиями, я начал ездить в Великобританию ежегодно. В те времена Лондон просто кишел интересными и своеобразными издательствами. Я приезжал на три недели, каждый день имел семь-восемь деловых встреч и уезжал с ощущением, что едва управился лишь с самыми неотложными делами. «Пантеон» я по-прежнему рассматривал как небольшую и небогатую фирму, а не как часть корпорации «Рэндом». Соответственно останавливались мы у друзей и жили скорее как аспиранты, чем как новоиспеченные издатели. Но такой подход был свойственен и многим лондонским издателям: некоторые вообще не имели офиса, обходясь собственным домом; пробираясь через кухню, перешагивая через маленьких детей, ты наконец попадал к заваленному бумагами письменному столу, где в грудах рукописей тебя ожидали потенциальные ценные приобретения.

В ту пору Лондон выглядел довольно неказисто. Посещая издательства, расположенные в центре города, — скажем «Рутледж» («Routledge»), — я шел мимо разбомбленных кварталов, на месте которых лишь значительно позднее, в эру Тэтчер, вознеслись сверкающие небоскребы. Да и издательский мир Великобритании тогда еще не распался на два лагеря, как сейчас, — не существовало нынешней пропасти между горсткой научных издательств и массовыми, чисто коммерческими фирмами. Большинство лондонских издательств выпускало широкий ассортимент книг, так что практически в любом из них можно было найти значительные литературные произведения и работы по общественным наукам. Самыми захватывающими были книги по политике и истории, но и в других сферах тоже шло бурное брожение. Я отыскал работы экономиста Джоан Робинсон, политического философа Р.Х. Тони и социолога Тома Боттмора. Что до такого выдающегося деятеля, как Ричард Титмусс, главный английский теоретик «государства всеобщего благоденствия», то мы выпустили его ставшую классикой книгу «Отношения дарения» («The Gift Relationship»), где безвозмездная сдача крови донорами рассматривается как символ общественных отношений. В 60-е годы политический климат в Америке изменился настолько, что «Нью-Йорк таймс бук ревью» смогло уделять такой литературе место на своей первой полосе.

Я не только приобретал права на уже готовые вещи, но и начал заказывать книги молодым английским историкам и прочим авторам. С давних пор меня очень занимала программа массового социологического наблюдения в период Второй мировой войны, когда интервьюеры, разъехавшись по всем уголкам страны, фиксировали жизнь простых граждан. Познакомившись с молодым историком Энгусом Колдером, я предложил ему написать книгу на основе этих изысканий. Так появилась «Народная война» (Angus Calder «The People’s War»), по-прежнему остающаяся одним из лучших исследований по английской истории того периода. Еще один молодой историк, Рональд Фрэзер, принес нам удивительную историю, записанную по устным рассказам испанского республиканца, который у себя на родине занимал пост мэра маленького городка, а после победы Франко был вынужден скрываться. «В подполье» стала первым из множества исторических трудов, написанных Фрэзером по нашему заказу. Стоит отметить также его масштабную устную историю гражданской войны «Кровь Испании» (Ronald Fraser «In Hiding», «The Blood of Spain»).

Поездки в Великобританию позволяли мне не только вербовать авторов, но и знакомиться с многочисленными молодыми людьми, моими единомышленниками, которые начинали задавать тон в местном издательском мире. Самая интересная компания в то время собралась вокруг «Пенгуина». Стареющий Аллен Лейн, ища главного редактора для «Пенгуина», остановил свой выбор на молодом книготорговце Тони Годвине, и благодаря тому в резиденции издательства — неброском георгианском особняке на Джон-стрит — создалась такая высокая концентрация талантов, какой еще не знало английское книгоиздание. Редакторы Дитер Певзнер, Чарльз Кларк, Тони Ричардсон вдохнули в «Пенгуин» новую жизнь и обеспечили английского читателя широчайшим ассортиментом новаторских книг как в области художественной литературы, так и в других сферах. Придя к ним со списком наших проектов, я встретил самый радушный прием. Факт сотрудничества с «Пенгуином» заметно облегчил нам контакты с другими зарубежными издательствами. Так началось партнерство «Пантеона» и «Пенгуина», которое длилось много лет и воплотило в жизнь, несмотря на разницу в наших «весовых категориях», множество совместных проектов. Спустя много лет, когда из «Пенгуина» ушло несколько ведущих редакторов, я сумел убедить своих коллег по «Рэндом хауз» оказать им финансовую поддержку. Так возникло небольшое независимое издательство «Уайльдвуд» («Wildewood») — полная противоположность той фирмы, из которой позднее вырос «Рэндом хауз Ю. Кей.» («Random House U.K.»). «Уайльдвуд» задумывался как небольшая, серьезная фирма, которая будет заниматься распространением книг в мягкой обложке, выпускаемых «Рэндом» под маркой «Винтидж» («Vintage»), а также розыском новых идей и авторов в Англии. К сожалению, спустя несколько лет эксперимент прекратился.

От Чарльза Кларка я впервые узнал о работах Рональда Лэнга[41], молодого психоаналитика, рьяного критика средневековых методов, все еще применяемых в британской психиатрии. Вместе со своим коллегой Дэвидом Купером Лэнг написал солидный научный труд «Разум и насилие». Но работа «Политика опыта», которую мне дал Кларк, представляла собой нечто радикально иное. То было пламенное полемическое выступление, где опровергалась традиционная точка зрения на сумасшествие и предлагалась альтернативная интерпретация этого явления, а под конец приводились пространные описания галлюцинаций, вызываемых ЛСД. «Политика опыта» вызывала настоящий шок, и вначале я замялся, не зная, как отреагирует на книгу психоаналитический истеблишмент Америки, известный своим непоколебимым консерватизмом. Но мудрый Чарльз посоветовал мне отбросить сомнения — и «Политика опыта» снискала невероятную популярность (издание в мягкой обложке разошлось полумиллионным тиражом), дав начало головокружительной карьере Лэнга. Позднее мы выпустили ряд его замечательных книг по психоанализу, в том числе «Расщепленное Я» и «Я и другие».

Хотя теперь репутация Лэнга, мягко говоря, запятнана — к основном из-за печального финала его карьеры, — профессиональные психоаналитики признают ценность большей части его работ. Его критика внесла немалый вклад в усилия психоаналитиков Европы и США, стремившихся пересмотреть принципы лечения шизофреников. Однако Лэнг оказался жертвой своей колоссальной славы. Упрощенные до предела пересказы его концепции стали элементом контркультуры. Лэнг прослыл апологетом безумия, находящим корень всех душевных болезней в дурном влиянии семьи, а такая идея не могла не пленить молодежь 60-х. Лэнг и сам способствовал этому процессу популяризации, разыгрывая роль этакого гуру — по предложениям импрессарио он разъезжал по США с настоящими гастролями; его лекции привлекали толпы слушателей и возбуждали бурю протестов у коллег. Он начал писать в расчете на вкусы массового читателя. Огромным успехом увенчалась публикация сборника стихов «Узлы», где описывались хитросплетения в отношениях между людьми, и Лэнг превратился в знаменитого автора бестселлеров, подверженного всем сопутствующим этому статусу опасным соблазнам. В своих поздних книгах он лишь повторял уже не раз сказанное; со временем усиливающаяся зависимость от наркотиков и алкоголя взяла свое, и в возрасте шестидесяти двух лет он умер.

Через Лэнга и Купера мы вышли на Джульет Митчелл, впечатляющую своим талантом молодую феминистку, старавшуюся примирить внешние противоречия между марксизмом и фрейдизмом; эту задачу она продолжала решать и в дальнейшем на поприще практического психоанализа. Митчелл была дружна с другими английскими феминистками — Энн Оукли, Шейлой Роуботем. Их труды мы тоже стали издавать. Все вместе они способствовали формированию нового, политически-активного феминизма; впрочем, неприкрытая политическая ангажированность этих ученых сделала их заведомыми изгоями в атмосфере конформизма, возобладавшей в феминистическом движении Соединенных Штатов. В конце 80-х я предлагал издательствам разных университетов для переиздания исследование Джульет Митчелл на тему психоанализа и женщин, ныне считающееся классикой. Отовсюду мы получили письма с отказами, где без обиняков сообщалось, что такую откровенно марксистскую литературу они даже не рассматривают.

К сожалению, пришло время, когда сотрудничество с «Пенгуином», подарившее нам книги Лэнга и ряд других удач, оказалось под угрозой. Первые тревожные симптомы появились довольно рано. Мы с самого начала ощущали особую духовную близость с «Пенгуином», ибо сотрудники обоих издательств принадлежали к одному поколению, пылко жаждущему интеллектуальных революций. Но не менее важна была наша общая «счастливая звезда»: «Пенгуин», такая же крупная корпорация, как и «Рэндом», доверял младшему поколению ответственную работу, которая отнюдь не сводилась к обязанностям отыскивать и скупать самые выигрышные бестселлеры, копирующие продукцию других издательств (хотя, конечно, приходилось делать и это). Одной из основных задач «Пенгуина» оставалось издание недорогой библиотеки общественно значимой публицистики и научной литературы — замысел, возникший в 30-е годы у В. К. Кришны Менона, продолжал жить.

Но в 1970 году Аллен Лейн продал «Пенгуин» компании «Пирсон», одному из крупнейших в Великобритании концернов, собственнику пестрой коллекции самых всевозможных фирм — от газеты «Файнэншл таймс» до «Буэнос-Айрес уотер компани». Чарльз Кларк и его коллеги по издательству уговаривали Лейна, которому уже недолго оставалось жить, передать «Пенгуин» под управление государства и тем самым обеспечить его дальнейшее независимое существование на правах некоммерческой организации. Если бы Лейн дал согласие, английский издательский мир, возможно, пошел бы по совсем иному пути. «Пенгуин» по-прежнему держал бы высокую планку в области коммерческого книгоиздания и покупал бы для выпуска массовыми тиражами книги других издательств; его конкуренты, обслуживающие широкого потребителя, были бы вынуждены поступать по его образцу. Впрочем, от Лейна, всегда ставившего интересы бизнеса на первое место, вряд ли следовало ждать столь благородного жеста. Сделка о продаже была заключена. На пост генерального директора «Пирсон» пригласила (увы, ненадолго) блестящего литератора и издателя Питера Кальвокоресси. Похожее решение приняла и американская компания «Харперз», усадив в президентское кресло Мела Арнольда, изобретателя «дешевой интеллектуальной книги». Оба новоиспеченных руководителя пришли из весьма достойных небольших независимых фирм: Кальвокоресси — из «Четто энд Уиндус» («Chatto & Windus»), Арнольд — из «Бикон пресс» («Beacon Press»). Я с большим интересом следил за их карьерой и очень опечалился, когда оба не выдержали погони за сверхприбылями, диктуемой после поглощений новыми владельцами.

Утратила самостоятельность и «Нью америкэн лайбрэри». Первый раз «НАЛ» была поглощена крупной корпорацией «Лос-Анджелес таймс миррор» («Los Angeles Times Mirror») в 1960 году, когда я сам там еще работал. Три года спустя эта же корпорация приобрела «Уорлд паблишинг» («World Publishing»). Билл Тэрг — один из немногих издателей, написавших мемуары, — нелестно отзывается о новых владельцах, именуя их «аферистами с манией величия», а также «маркетологами с логарифмической линейкой в заднице и жаждой власти в глазах»[42]. Новая власть вскоре кардинально изменила издательскую политику, и ко времени, когда «НАЛ» перешла к «Пирсон», она была уже самой заурядной фабрикой массовой продукции.

Следя за французской прессой, я сознавал, что масса интересной литературы, выходящей во Франции, так и не перебирается через Атлантику. Поэтому я взял за обычай ежегодно наезжать в Париж и отбирать книги, заслуживающие перевода на английский. Показательна история одного из первых моих открытий — «Истории безумия» Мишеля Фуко, ныне входящей в список обязательной литературы по почти всем университетским курсам общественных наук. Эту работу, вышедшую во Франции, американские ученые несколько лет просто не замечали. Я набрел на книгу Фуко в парижском книжном магазине и с первой же страницы понял, что держу в руках нечто необыкновенно интересное. В 1965 году «Пантеон» выпустил ее под названием «Madness and Civilisation» («Безумие и цивилизация»). Затем мы выпустили и остальные книги Фуко, которые имели большой успех. Правда, в первые годы его американская аудитория была крайне мала — и это свидетельствует, что интеллектуальная изоляция Соединенных Штатов продолжалась еще долгое время после ухода Маккарти с политической сцены. Американские университеты крайне неохотно соглашались приглашать Фуко, а отзывы о его трудах в солидных журналах были по большей части отрицательными.

Фуко был далеко не единственным из «завербованных» нами французских авторов. «Пантеон» издавал ученых Франсуа Жакоба и Октава Маннони, социологов Эдгара Морэна, Жоржа Баландье и Жана Дювиньо, журналистов класса Клода Жюльена и Андре Фонтена (ведущих редакторов «Ле-Монд»), историков Жоржа Дюво, Жоржа Дюби и Моше Левина. Благодаря неоценимой помощи шведского литературного критика Густава Бьерстрёма, с 50-х годов представлявшего интересы «Пантеона» в Париже, мы также выпускали первоклассные произведения художественной литературы. Я имел счастье издавать произведения Маргерит Дюрас, начиная с «Любовника». Это был первый после «Мандаринов» Симоны де Бовуар французский ро ман, сделавшийся в Америке бестселлером; его успех позволил нам извлечь из забвения целый ряд более ранних книг Дюрас. (Много лет спустя мое издательство «Нью пресс», с любезного разрешения Дюрас, начало свою деятельность с издания «Любовника из Северного Китая» — поздней, более откровенной версии знаменитого автобиографического романа, упомянутого выше.)

В других издательствах усиливалась тяга к прибыли: так, даже Жан Поль Сартр был отвергнут фирмой, уже выпустившей много его книг, — «Кнопфом». Мы же охотно согласились работать с Сартром и выпустили ряд его поздних произведений, включая «Военные дневники», а также книгу Симоны де Бовуар «Прощай» — историю ее отношений с Сартром; также нами были переизданы в мягкой обложке некоторые из ее ранних произведений.

Многие из вышеперечисленных авторов не встречали отклика у американского читателя. Перечитывая длинный список книг, которые мы неутомимо доставляли из-за Атлантики, я невольно поражаюсь: оказывается, наши дела — по крайней мере вначале — шли не лучше, чем у наших предшественников в военные годы. Сколько бы мы ни переводили самые интересные и многообещающие труды французских мыслителей, наши усилия — шла ли речь об истории, психоанализе или других дисциплинах — разбивались о глухую стену невнимания американских читателей и рецензентов. Когда в 1968 году пресса разругала (если не считать почтительной статьи на первой полосе «Нью-Йорк таймс бук ревью») «Азиатскую драму» Гуннара Мюрдаля[43], я поинтересовался реакцией на его «Американскую дилемму» и другие, более ранние произведения. И с изумлением обнаружил, что один из самых авторитетных в Европе исследователей общественно-политической жизни США вначале был воспринят нашими обозревателями как назойливый советчик, лезущий не в свое дело «голландский дядюшка». Если учесть, что Мюрдаль прозорливее всех разглядел ловушку, в которую попалось американское общество — пресловутое взаимоналожение расизма и экономического неравенства, — нежелание американцев читать его книги оказывается вполне объяснимым. Приняв мнение Мюрдаля в штыки, американцы продемонстрировали, что не склонны менять свою позицию. Тут имело место уже не инстинктивное мракобесие времен Маккарти, а, скорее, первые проявления неоконсерватизма.

Мое личное знакомство с Мюрдалем произошло в Нью-Йорке в начале 60-х годов, на некоей конференции, где он выступал с докладом. Его критика американской социальной политики произвела на меня большое впечатление. Я спросил, не хочет ли он написать новую книгу для американского читателя, и он без долгих раздумий согласился. Впоследствии он вспоминал о «малорослом смуглом субъекте», который подошел к нему и заказал книгу. (Я никогда не считал себя особенно малорослым или смуглым, но рядом с крупным светловолосым Гуннаром, вероятно, смотрелся именно так.) Так появилась книга «Вызов изобилию», положившая начало многолетнему сотрудничеству, благодаря которому увидели свет многие значительные труды Гуннара. Он гордился тем фактом, что книга «Вызов изобилию», как сообщалось, лежала на столе президента Кеннеди накануне его убийства. Нам уже не узнать, внял ли Кеннеди доводам Гуннара, но Линдон Джонсон объявил войну нишете, явно вдохновляясь мыслями из этой книги.

Благодаря Гуннару я подружился с его женой Альвой, которая была крупной фигурой на международной политической арене — не только как посол Швеции в Индии, но и как интеллектуальный лидер нейтральных государств. В конце жизни Альвы мы выпустили ее книгу «Игра в разоружение», которая, наряду с другими ее выступлениями, послужила поводом для присвоения ей Нобелевской премии. Еще ранее Гуннар получил Нобелевскую премию по экономике (пополам с Фредериком Хайеком, чьих взглядов Гуннар, кстати, абсолютно не разделял). Итак, супруги Мюрдаль стали просто уникальной парой: два Нобелевских лауреата в разных областях на семью! Но и их дети отличались многими талантами. Мы издали несколько книг их дочери Сисселы Бок, в том числе «Ложь», которая буквально прогремела, поскольку ее выход в свет совпал с Уотергейтом.

Также Гуннар познакомил меня со своим сыном Яном и настойчиво просил ознакомиться с его «Репортажем из одного китайского селения». Я и не подозревал, что в Швеции Ян уже знаменит как лидер маоистов; его сборник интервью, взятых у крестьян северных районов Яньани, был выдержан в духе проходившей в КНР кампании «Говори о горестях»: старики делились с молодым поколением воспоминаниями об ужасной жизни при националистическом режиме.

Когда мы получили шведский оригинал книги, наш рецензент-специалист, положительно оценив содержание, все же рекомендовал издать ее минимально возможным тиражом, чтобы не пробуждать у читателей симпатий к коммунистическому Китаю. Когда же книга вышла, «Таймс» объявила ее важным событием — но при внимательном прочтении рецензии становилось ясно, что ее автор пользовался досье ЦРУ на Яна Мюрдаля. Текст пестрел пространными цитатами из бесед, которые Ян имел в Пекине, — кому такое известно, кроме спецслужб? Другие рецензенты оценили книгу высоко, и в итоге она имела огромный успех.

Мы выпустили еще несколько книг Яна, в том числе автобиографический роман «Дневник европейца-отступника», названный «Таймс» одной из самых значительных книг того времени. Но Ян менялся — все дальше отходил от взглядов своих родителей в сторону шведского консерватизма. Он сделался ярым пропагандистом полицейского государства и противником разоружения, что, в общем, вполне уживалось с его маоизмом. Ян утверждал, будто его мать своими призывами к разоружению «продала шведов русским», и какое-то время высказывал опасения, что дело идет к русскому вторжению в Швецию. Так завязался своеобразный узел из политических и эдиповых конфликтов. По мере того как Гуннар с Альвой старели, наблюдать за происходящим становилось все больнее. Ян написал первый том трилогии о своем детстве, где беспощадно разоблачал родителей. Хотя написаны эти мемуары были великолепно, я счел, что их публикация в данный момент — дни Гуннара были уже сочтены — станет предательством с моей стороны, и попытался убедить Яна подождать до смерти отца. Но Ян вполне сознательно жаждал мести, а мой совет воспринял как попытку цензуры. В результате мы разорвали отношения, и после того, как трилогия имела огромный успех в Швеции, другой издатель выпустил ее в США. Спустя годы Ян Мюрдаль и я, постаравшись забыть о прошлых разногласиях, возобновили переписку. Но мне был преподан печальный урок о том, как рискованно издавать членов одной семьи.

С легкой руки Мюрдалей я начал каждые два года ездить в Швецию, где нашел ряд книг для перевода. Тут мне оказывал большую помощь Густав Бьерстрём, чей зоркий взор не пропускал ни одного шедевра шведской литературы. По его настоянию мы издали прозаика Пера Улофа Сундмана, поэта Гуннара Экелёфа и замечательный десятитомный цикл детективных романов о Мартине Беке, написанных Пером Валё и Май Шёвалль. Цикл снискал в Соединенных Штатах большую популярность — издание в мягкой обложке разошлось миллионным тиражом. Также мы близко сотрудничали с шведским издателем Яна Мюрдаля — Лассе Бергстромом из «Норштедтс» («Norstedts»). Он-то и рекомендовал нам произведения Ингмара Бергмана, чьи авторские сценарии, в том числе великолепные «Сцены супружеской жизни» и «Фанни и Александр», мы потом издавали много лет. Увы, в итоге Бергман стал для нас слишком уж знаменит. Во время одного из визитов режиссера в Америку к нему явился некий голливудский импрессарио и заверил, что его мемуары можно без труда продать за миллион долларов. Бергстром был поставлен перед выбором: выложить эквивалентную сумму или расстаться с Бергманом. Конечно, в итоге за мемуары Бергмана было заплачено на порядок меньше, но подобных финансовых запросов мы удовлетворить никак не могли…

С течением лет «Пантеон» нашел партнеров в Германии, Италии и постфранкистской Испании. Франкфуртская книжная ярмарка была для нас шансом не просто общаться с коллегами, но и совместно с другими издательствами заказывать книги авторам. Редакторы «Пантеона», включая меня самого, были сравнительно молодыми, еще не обстрелянными людьми. У нас было слишком мало опыта и знакомств, чтобы работать с широчайшим спектром интересующих нас направлений. Агенты и авторы предпочитали обращаться в более солидные подразделения «Рэндом», чем к нам. Конечно, мы могли бы склонить чаши весов в свою пользу, предлагая за новые книги кругленькие суммы — больше, чем «Рэндом» или «Кнопф». Но я знал, что интересующая нас литература вряд ли будет пользоваться широким спросом, а следовательно, глупо ввязываться в дорогостоящие войны за авторов. Лучше уж ориентироваться на Европу. Двигаясь в одной связке с нашими европейскими партнерами, мы успешно сводили риск для всех сторон к минимуму. Но не менее важна была наша убежденность, что мы делаем общее дело, очень полезное в культурном и политическом плане для всех наших стран.

На излете 60-х годов смелые книги, которые ранее были исключительной привилегией Европы, начали появляться и в США, и мы смогли кое-что предложить взамен нашим новым европейским партнерам. Книги Ноэма Хомского и Стадса Тёркела были переведены на все основные языки Западной Европы. Также мы старались в сотрудничестве с нашими коллегами создавать новые книги для совместного издания. Работая с издателями, которые подготовили перевод «Репортажа из одного китайского селения» Яна Мюрдаля, мы заказали серию аналогичных документальных книг о сельских поселениях по всему миру. Идея состояла в том, чтобы простые люди рассказывали своими слова ми о масштабных социальных переменах, отразившихся на их частной жизни.

Мы обратились к широкому кругу авторов — как социологов, так и писателей — с поручением посетить деревни в своих странах или бывших колониях этих стран и попытаться воссоздать на бумаге рассказы людей, которые стараются докопаться до причин и смысла пережитого. Серия вызвала горячий отклик во всем мире, и книги активно переводились на другие языки. Кстати, эта серия отлично сочеталась с издаваемыми «Пантеоном» историческими трудами нового типа, где рассматривались судьбы простых людей в прошедшие века. «Деревенская серия» практиковала тот же метод по отношению к нашему времени.

Серия насчитывала около дюжины томов из разных стран; авторов подыскивали наши коллеги в полудюжине зарубежных государств. Все мы были едины в своем стремлении высвободить издательское дело из тисков привычных меркантильных соображений. Идея, что сотрудничество нескольких издателей возможно только с целью выгодной продажи книги, казалась нам пошлой и унизительной. Со временем «Пантеон» наладил тесное международное сотрудничество с издательствами по всему миру. Первое место среди них занимал «Пенгуин». Тони Годвин заказал Рональду Блайду для серии том об английской деревне «Эйкенфилд», имевший большой успех, а также издал в Англии книги Стадса Тёркела и многие другие написанные по нашему заказу вещи.

О Тёркеле хотелось бы сказать особо. Пожалуй, среди авторов «Пантеона» не было другого человека, с которым меня связывали бы более тесные, выдержавшие испытание временем отношения. А началось все так: задавшись вопросом, кто бы мог написать о США на уровне Яна Мюрдаля, я подумал о радиоведущем Стадсе Тёркеле, делавшем в Чикаго популярную ежедневную программу музыки и интервью на радиостанций «WMFT». Радиостанция также выпускала журнал, где я и читал его интервью — поразительно глубокие, мастерски сделанные. Через общую приятельницу, английскую актрису Элеонор Брон (в то время она играла в Чикаго в «Секонд сити»), я познакомился со Стадсом и обнаружил, что когда-то этот ди-джей маленькой ФМ-радиостанции принадлежал к суперзвездам чикагской школы телевидения. Он и его соавтор Дэвид Гэрроуэй стали основоположниками жанра спонтанных репортажей, идущих «вживую» и без заранее подготовленного сценария. Студия созданной Тёркелом и коллегами передачи «В гостях у Стадса» была чем-то вроде уютного кафе, куда люди стекаются пообщаться.

Стадс начинал как актер, игравший как в театре, так и в теле- и радиоспектаклях. На подмостках он очутился, окончив в самый разгар Великой депрессии юридический факультет Чикагского университета. Работы для юристов не было, и Управление общественных работ[44] рекомендовало всем желающим попробовать себя в волшебном мире сцены. Он принимал участие в ряде политических акций либерального толка, в том числе в избирательной кампании Генри Уоллеса в 1948 году, и навлек на себя ненависть газеты «Чикаго трибюн» и ее печально знаменитого издателя, ярого реакционера полковника Маккормика. «Чикаго трибюн» так невзлюбила Стадса, что спустя годы отказывалась даже упоминать на своих страницах его радиопрограмму. Были и другие силы, постаравшиеся отлучить Стадса от телевидения. Казалось, его блестящей карьере пришел конец…

Стадса увлекла идея написать историю в устных рассказах. Одновременно его позабавило, что ньюйоркец усмотрел в чикагских кварталах сходство с деревнями. Первая же книга Стадса — «Дивижен-стрит» — стала откровением. Проследив за судьбами простых жителей Чикаго, он описал драматичные перемены, выпавшие на долю случайно выбранной горстки вроде бы ничем не примечательных людей. Очень многие, как белые, так и чернокожие, переехали в Чикаго из района Аппалачских гор и с дальнего Юга; их биография была историей великого послевоенного переселения, изменившего жизнь миллионов людей. Пресса по всей стране хвалила Стадса за дар достоверно передавать речь интервьюируемых, за уважительное, без тени снисходительности отношение к ним, — что, кстати, верно для всех его книг. Много лет спустя я открыл для себя, что наш общий проект очень напоминал кампанию, проведенную на деньги Управления общественных работ в 30-е годы: тогда талантливые писатели расспрашивали американцев об их жизненном пути и работе. Книга Тёркела — первое после долгого перерыва произведение в жанре устной истории — мгновенно стала бестселлером.

После этой удачи я посоветовал Стадсу написать, пока еще живы очевидцы, устную историю 30-х годов. Книга, названная «Тяжелые времена», превзошла успех предыдущей. Когда же мы выпустили «Хорошую войну», историю пережитого американцами в период Второй мировой войны, начальный тираж составил 100 тысяч экземпляров. Но самой популярной из книг Стадса стала «За работой: Люди рассказывают, чем именно занимаются весь день и каково им приходится». Она несколько раз была переиздана в мягкой обложке и разошлась в общей сложности чуть ли не полуторамиллионным тиражом. В свое время эта книга использовалась как учебное пособие в средних школах и колледжах по всей стране Характер Стадса проявился в следующем эпизоде. Жителям маленького южного городка не понравилось, что, цитируя своих собеседников в книге «За работой», Стадс не опускал их крепких, хотя и вполне оправданных контекстом выражений. Тогда Стадс лично отправился в этот город, чтобы выступить на общем собрании и напрямую обсудить проблему с заинтересованными людьми. Обычно в таких случаях мы посылаем дежурный пресс-релиз, призывающий соблюдать Первую поправку[45], но Стадса это не устраивало. Он хотел сам поговорить с людьми и понять, что именно вызывает у них протес — ты. Я был бы рад сообщить, что ему удалось их пере — убедить, — но увы… Впрочем, такой поступок стоит самого громкого успеха.


В начале 60-х был целый ряд жизненно важных сфер общественной жизни, где дело шло впереди слов. Ширилось движение за гражданские права, создававшее массовый спрос на книги о проблемах расизма, — и все же участники демонстраций в алабамском городе Сельма[46] и других местах вряд ли нуждались в наших книгах, чтобы распознавать вокруг себя проявления несправедливости. Со временем литература этой тематики сыграла свою роль — она убеждала белое население в необходимости перемен, указывала новые, подходы и тактики. И все же в этой области путь прокладывали афроамериканские активисты — а мы лишь следовали за ними.

Среди первых же книг, написанных по заказу «Пантеона», были работы на расовые темы, в том числе один достаточно ранний великолепный труд по истории чернокожего меньшинства. Я предложил молодому историку из Принстона Джеймсу Макферсону стать составителем и редактором сборника свидетельств афроамериканцев о пережитом ими в годы Гражданской войны. (По названию книги, «Гражданская война нефа», чувствуется, как давно она была написана.) Макферсон стал одним из самых выдающихся историков Гражданской войны. Мы также заказали несколько книг о проблеме расизма и права, в том числе видным афроамериканским юристам Роберту Картеру и Лорен Миллер, а также литературу о текущей ситуации на Юге. Леон Фридман составил для нас сборник «Южная модель правосудия», куда были включены статьи молодых юристов, которые добровольно помогали движению за гражданские права на Юге. Позднее некоторые из этих авторов выпустили интересные книги о расизме. Среди них был и Пол Чевиньи, чье исчерпывающее исследование проблемы жестокости полицейских мы затем напечатали в «Нью пресс». Джоэль Ковел — тоже, как и Чевиньи, мой однокашник — попытался рассмотреть расизм с точки зрения психоаналитика, и его книга «Белый расизм», написанная в жанре «психо-истории», была оценена очень высоко.

Мы не только издавали книги о расовых проблемах в целом, но и считали необходимым освещать Юг и его историю. Начав с таких авторов, как Пэт Уотгерс, Лес Данбар и Билл Феррис, мы выпустили целую серию трудов видных белых либералов Юга, которые храбро начали борьбу против расового неравенства задолго до того, как оно привлекло внимание северян. Джеймс Лоуэн, молодой преподаватель из Тугалу, возглавил коллектив соавторов, которые создали первый учебник для средней школы по истории штата Миссисипи, опровергающий существующие яро-расистские книги. Дело в том, что власти штата широко распространяли учебники, где возникновение ку-клукс-клана описывалось в позитивном свете, а многие стороны увлекательной и пестрой истории Миссисипи просто замалчивались. Лоуэн и его коллеги приложили массу усилий для создания альтернативного учебника, надеясь, что он будет использоваться в школах штата. Как и следовало ожидать, издательства учебной литературы, в которые они обращались, отвергали книгу. Наконец Лоуэн пришел в «Пантеон», и я согласился взяться за его проект в том случае, если удастся убедить наших коллег из «Рэндом хауз».

Люди, заведовавшие в «Рэндом хауз» учебниками, приняли эту рукопись в штыки. Издательство «Сингер» («Singer») — подразделение, выпускавшее литературу для школ, — принадлежало к числу наименее ценных новых приобретений «Рэндом» (чуть ли не единственной заслугой «Сингер» можно считать тот факт, что писательница Тони Моррисон недсшгое время работала там редактором). Миссисипи, в силу своей нетребовательности и отсталости, был одним из немногих штатов, где существовал стабильный спрос на учебники «Рэндом»; и руководство «Сингер» резонно опасалось, что наши конкуренты не преминут привлечь внимание покупателей к крамольному учебнику Лоуэна. Я в шутку предложил Бобу Бернстайну, генеральному директору «Рэндом», выпустить книгу под маркой «Пантеон букс, филиал издательства “Д.С. Хит”» — то были наши конкуренты в области учебной литературы. Но Боб заявил, что готов поддержать наше решение — решение, из-за которого объем продаж «Рэндом» запросто мог упасть на несколько миллионов долларов. Когда же пресловутая книга «Миссисипи: конфликт и перемены» вышла, она была оценена очень высоко. Правда, публичные школы штата Миссисипи не включили ее в учебный план — по ней занимались лишь в католических и в некоторых независимых школах. «Фонд гражданской защиты» при Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения[47] в городе Джексон, возглавляемый Мелвином Левенталем, оспорил в судебном порядке решение штата не финансировать приобретение этого учебника из общественных фондов, и дело дошло до Верховного Суда. Успешно отстояв тезис, что подлинная десегрегация школ, в которых используются расистские учебные материалы, невозможна, Левенталь выиграл процесс. Однако к тому времени президентом стал Рейган, и возможности для проведения этого судебного решения в жизнь стали ничтожно малы. Когда сотрудники нашего отдела реализации звонили в окружные школьные управления Миссисипи, чтобы предложить книгу, чиновники просто бросали трубку. Книга допечатывалась еще несколько лет, но так и не произвела эффекта, которого реально заслуживала.

Проблемы расизма и нищеты были тесно связаны между собой, и мы приложили много усилий, чтобы найти подход, позволяющий рассмотреть обе темы вкупе. Эту задачу выполнили Ричард Клоуард и Фрэнсис Фокс Пайвен, интеллектуалы и политические активисты, активные участники кампании протеста, вынудившей президента Линдона Джонсона приступить к социальным реформам. Их первая книга «Регулирование бедняков» (1971) произвела фурор в университетах нашей страны. Она разошлась более чем полумиллионным тиражом и была включена в программу бесчисленных курсов политологии и социологии. То была одна из тех редких книг, где мысль и дело слиты воедино.

В 1970 году бостонский политолог Уильям Райан выступил в журнале «Нейшн» с разгромной рецензией на книгу Дэниэла Мойнихэна о семье и расе. По совету тогдашнего редактора «Нейшн» Кэри Макуильямса мы написали Райану, предложив ему расширить статью. Так появилась книга с отличным названием «Жертва сама виновата». Она тоже разошлась более чем полумиллионным тиражом. Такого спроса на серьезные книги о политике не бывало со времен войны. Это указывало на радикальный сдвиг в читательских предпочтениях американцев. Наши коллеги из «Рэндом хауз» столь же успешно выпускали литературу о вьетнамской войне и движении за гражданские права. Книги черных лидеров Элриджа Кливера и Малколма Икс расходились гигантскими тиражами — и это в стране, которая в 40-е годы обиделась на Мюрдаля! Вот как переменилось общественное мнение!

Также мы приложили много усилий для укрепления связи с Ралфом Нэйдером и созданными им организациями. Первая же книга Нэйдера «Опасен на любой скорости» (Ralf Nader «Unsafe at Any Speed»), где нелицеприятно разбирались стандарты безопасности автомобилей, закрепила за ним репутацию проницательного критика современной американской промышленности. Мало кто предполагал, что Ралф также наделен недюжинными организаторскими способностями, но он создал в Вашингтоне несколько рабочих групп, специализирующихся по таким конкретным вопросам, как безопасное устройство автомобиля, экология и права потребителей. При его содействии также возникла сеть ГОР — «групп общественных расследований», занимающихся общественно значимыми проблемами, — во всех больших городах страны.

В 1988 году в «Пантеоне» вышла одна из лучших книг Нэйдера — «Хозяева» («The Big Boys»), созданная в соавторстве с его коллегой Джоном Ричардсоном. То был сборник очерков о руководителях крупных корпораций, написанных на основе взятых у них интервью. Многих собеседников Ралфу удалось вызвать на поразительную откровенность, и выйди книга раньше, в более либеральные времена, она имела бы колоссальный успех. Но в 80-х политический климат изменился, и правые могли критиковать Нэйдера просто из принципа, не приводя никаких конкретных доводов. Когда «Хозяева» наконец-то были изданы, рецензенты откликнулись лишь вялыми зевками, убивающими книгу на взлете.

Позволю себе одно отступление. Общественную дискуссию, направленную против крупных корпораций, организовать чрезвычайно сложно. За исключением таких бесспорно опасных для жизни и здоровья людей отраслей промышленности, как табачная и оружейная, почти все основные сферы индустрии сумели оградить себя от критики со стороны простых граждан. На газетных полосах, посвященных деловой жизни, вы никогда не встретите детального анализа политики корпораций. Исключением из этого общего правила — забавный парадокс — является «Уолл стрит джорнал», та самая газета, которая, когда Нэйдер работал над «Хозяевами», в редакционных статьях предостерегала читателей от контактов с ним. Ежегодно выходят десятки тысяч книг о бизнесе, но, что симптоматично, лишь в считанных из них скрупулезно анализируется реальное положение вещей — а ведь именно оно чрезвычайно важно для потенциальных инвесторов, не говоря уже об интересах работников данных отраслей или населения в целом.

Вернемся к нашей основной теме. Вплоть до конца 60-х, до эскалации военных действий во Вьетнаме, книги о внешней политике выходили редко. В период «холодной войны» интерес к иностранным делам был столь низок, что ЦРУ приходилось тайно субсидировать издание сотен книг, содержавших пропаганду правительственного курса. Вопреки федеральным законам, регулирующим деятельность ЦРУ, эти книги, выпускаемые якобы для зарубежных читателей, благополучно просачивались на американский рынок. Скорее всего, они фактически и писались в расчете на «отечественного потребителя» — весьма характерный для американской пропаганды тех лет момент. Во время слушаний в конгрессе, посвященных деятельности ЦРУ на территории США в 60-е годы, были «выведены на чистую воду» сотни книг. (Многие из них вышли в издательстве «Прэгер» («Praeger»), основатель которого — молодой эмигрант из Австрии — начал свою карьеру с сотрудничества с американскими оккупационными властями у себя на родине.) В прежние времена — в период Второй мировой войны — необходимости в такой литературе не было. Книги того периода однозначно поддерживали внешнеполитический курс США. Официальная цензура при этом отсутствовала — да и неофициальный нажим, по моим подозрениям, тоже. Издатели, интересовавшиеся внешней политикой, — например Кэсс Кэнфилд из «Харперз» — принадлежали к истеблишменту и, как правило, во всем были согласны с Государственным департаментом. Например, я не могу вспомнить ни одной книги, вышедшей во время Второй мировой, где затрагивалась бы тема Холокоста либо критиковалась американская политика по отношению к евреям или другим подвергнутым геноциду народам. Как и Голливуд — первые фильмы, где хотя бы упоминались эти проблемы, появились лишь спустя некоторое время после окончания войны, — книжный мир каким-то непостижимым образом умудрился отмолчаться.

В первые годы «холодной войны» выпускалось (если оставить за скобками деятельность немногочисленных коммунистических издательств) крайне мало книг о переменах в Восточной Европе и Латинской Америке. И лишь в 60-х в интеллектуальной жизни Америки, а значит, и в американском книгоиздании началась оттепель. «Пантеон» первым стал издавать книги о коммунистическом Китае. В то время этот регион оставался самым настоящим «белым пятном» на карте американских средств информации, и китайское лобби без труда внушало большинству американцев, что националистический режим был благотворен для страны и заслуживал поддержки США.

Позднее нам довелось издать еще множество книг о Китае и Японии, в том числе «Войну без пощады» Джона Доуэра. Уже в «Нью пресс» мы выпустили его авторитетный труд «Приятие поражения», удостоенный премии «Бэнкрофт» 1999 года, а также Пулитцеровской и Национальной книжной премий (John Dower «War Without Mercy»; «Embracing Defeat»). Вначале в наших книгах о Китае преобладало стремление показать китайскую революцию более объективно, чем это делал Госдепартамент или китайское лобби. Но со временем наши авторы стали критичнее относиться к новой политике Китая. На страницах их книг впервые были реалистически описаны «культурная революция» и формирование нового коррумпированного слоя в китайском обществе. Мне удалось дважды побывать в Китае, где я познакомился с яркими писателями и публицистами нового поколения. Виднейшим из них был Лю Биньянь, бесстрашный журналист, угодивший в тюрьму из-за своих расследований взяточничества в правительственных органах. Когда мы встретились впервые, он все еще находился под наблюдением Полиции, но со мной говорил откровенно и подробно. Мы заключили с ним договор на несколько книг.

Со временем мы заинтересовались Латинской Америкой и выпустили о ней не меньше книг, чем об Азии. Настоящий фурор произвели романы Кортасара и трилогия Эдуардо Галеано «Память огня». Но самым драматичным накалом отличались книги о Чили. Мы выпустили тоненькую книжечку Рехиса Дебрая и Сальвадора Альенде, где обсуждалось будущее чилийской революции. Написать к ней предисловие я попросил Орландо Летельера, посла Чили в Соединенных Штатах. Мы встретились в Вашингтоне, в чилийском посольстве. Дело было на заре правления Никсона. Я спросил Летельера, каковы его ожидания — оставит ли Вашингтон его правительство в покое? Летельер, не подозревавший о замыслах Киссинджера, ответил, что Вашингтон ведет себя дружелюбно, и предположил, что Никсон будет придерживаться по отношению к Чили той же политики, которая вылилась, например, в установление дипломатических отношений с Китаем. Вскоре произошел переворот, Альенде погиб, а позднее агенты чилийской тайной полиции ДИНА убили в Вашингтоне и самого Летельера. Остается утешаться лишь тем, что нам хотя бы удалось напечатать документальное расследование произошедшего — книгу «Убийство в Эмбасси-роу» Джона Динджеса и Сола Ландо. Благодаря этой книге убийц Летельера в итоге удалось призвать к ответу.

Что же касается книг о войне во Вьетнаме, то тут мы опоздали. Меня подвел оптимизм — я полагал, что война слишком кошмарна, чтобы затянуться надолго. Спустя несколько лет я осознал, как наивны были мои надежды. Другие издатели смотрели на вещи реалистичнее, и всевозможные фирмы — крупные, малые и средние издательства — выпустили безумное количество книг о Вьетнаме и Юго-Восточной Азии. Но наконец и мы нашли книгу, которая, на мой взгляд, помещала протесты против войны во Вьетнаме в самый широкий, ярко выписанный контекст. Это была «Власть Америки и новые мандарины» Ноэма Хомского (Noam Chomsky «American Power and the New Mandarins»). Мы продолжали издавать Хомского много лет, и его книги оказались одними из самых интересных и востребованных в нашем послужном списке.

Все больше людей переставало одобрять американскую политику «холодной войны». Неожиданно для себя мы начали издавать книги людей, которые сыграли ключевую роль дляи выработки принципов американской политики, но весьма критически отнеслись к > тому, что с этими принципами произошло на практике. Значило ли это, что мы неожиданно сместились к политическому центру? Или это центр приблизился к нашим позициям? Джордж Кеннан написал работу, где убедительно критиковалась политика США в области ядерного оружия. По моему настоянию он переработал ее в небольшую книжку «Ядерная мания». В последние годы существования «Пантеона» мы выпустили еще несколько книг Кеннана, и они вошли в ряд самых популярных наших изданий. В тот же период я посоветовал Роберту Макнамаре написать книгу — первый том будущего цикла, где анализировались ошибки, допущенные во время войны во Вьетнаме. Также мы напомнили о себе сенатору Дж. Уильяму Фулбрайту, чье «Высокомерие власти» стало одним из самых ценных вкладов «Рэндом хауз» в споры о Вьетнаме, и попросили его изложить в форме книги свои мысли о политике США за истекшее десятилетие[48]. Публика относилась к этим пожилым государственным деятелям с уважением, которого они вполне заслуживали, и их книги расходились очень хорошо.


Просматривая каталоги разных фирм за 60—70-е годы, я вспомнил, что «Пантеон» не был одинок в деле издания книг по политическим вопросам. Даже издательства, отражавшие взгляды самого закосневшего истеблишмента, — например «Харперз» — выпускали массу книг о проблемах расового и социального неравенства. В американском издательском мире преобладал консенсус между центром и левыми. «Пантеон» выделялся своей космополитичностью — стремлением активно выискивать новые спорные идеи за пределами Соединенных Штатов. Но в общем и целом наши книги не выглядели «белыми воронами» на фоне продукции других издательств. Сказать по чести, существовали издательства, которые в некоторых отношениях были куда левее нас: и марксистские, почтенного возраста, типа «Мансли ревью» («Montly Review»), и глашатаи радикальных перемен в культуре и сексе — например «Гроув пресс» («Grove Press») Барни Россета. (События прошлого, 1999 года показали, что сексуальная революция оказалось самой «неугасимой» и массовой изо всех. Многие из экономических реформ, осуществленных демократами в период «Нового курса» и позднее, были упразднены Рейганом и другими республиканцами — но даже Кеннет Старр и его коллеги, вознамерившись повернуть сексуальную революцию вспять, так и не сумели заручиться поддержкой общественного мнения.)

Период, о котором я говорю, почти целиком освещен в занимательных, завоевавших сердца читателей мемуарах под названием «Другая жизнь». Автор этой книги Майкл Корда, много лет проработавший главным редактором в «Саймон энд Шустер», запечатлел захватывающую картину метаморфоз издательского мира за последние четыре десятилетия и — возможно, бессознательно — отразил некоторые из этих метаморфоз в своем тексте. Корда пришел в «Саймон энд Шустер» в 1958 году, когда издательство выпускало как массовую литературу — в том числе очень прибыльную серию сборников кроссвордов, — так и более серьезные вещи вроде многотомной «Истории цивилизации», написанной Уиллом и Ариэль Дюрант[49]. Корда беззлобно подкалывает Макса Шустера, начавшего карьеру с должности редактора в автомобильном журнале, и его партнера Дика Саймона, бывшего разъездного агента по продаже роялей. Корда, происходивший из знаменитой семьи венгров-кинопромышленников, получивший образование в Оксфорде, смотрел свысока на этих представителей еврейского среднего класса и их потуги служить культуре. Так, Корда сообщает, что стены кабинета Шустера были — как вообще принято у людей нашей профессии — увешаны фотографиями, запечатлевшими его в обществе известных авторов издательства; а затем отмечает, что некоторые изображенные на снимках знаменитости — например искусствовед Бернард Беренсон — ошарашенно косились на Шустера и его супругу, недоумевая, зачем эти незнакомые люди с ними фотографируются. Когда Шустер пришел в издательское дело, пишет Корда, «вульгарность все еще не приветствовалась. Издатели страшились безвкусицы. Беннет Серф — этот бродвейский театрал, собиратель анекдотов и член жюри телевикторины — мог сколько угодно флиртовать с шоу-бизнесом, но, выступая в роли издателя, он рассчитывал на серьезное отношение к себе и высказывал беспокойство в связи с существованием “безвкусных” книг. Макс Шустер задался целью наполнить издательский портфель “СэШ” шедеврами литературы, а также философскими и историческими трудами, а потому держал руки по швам и остерегался ставить свое имя на вещах, которые могли показаться вульгарными»[50].

Но факт остается фактом: тогда «Саймон энд Шустер» издавало совсем не то, что сейчас, а именно серьезную литературу широчайшей тематики. Большинство этих названий не упомянуто в мемуарах Корды, но стоит вспомнить, что в 1960 году издательство выпустило в одном из своих новых форматов, употребляемых для изданий в мягкой обложке, книгу Бертрана Рассела «Есть ли смысл в атомной войне», на популярность которой трудно было рассчитывать, а также «Непредвзятость» Дж. Роберта Оппенгеймера и «Взлет и падение Третьего рейха» Уильяма Ширера. В тот год и «Рэндом хауз» выступило достойно, издав, помимо всего прочего, «Конец империи» Джона Стрэчи и «От рококо до кубизма в литературе и искусстве» Уайли Сайфера — в нынешних каталогах этого издательства вы ни за что не найдете подобных книг.

Еще больше поражает план «Харперз» на 1960 год. Сейчас «ХарперКоллинз» ассоциируется у нас с ультракоммерческой литературой, всевозможными пособиями, книгами по мотивам телепередач и прочей продукцией, тесно привязанной к индустрии развлечений. Попробуйте вообразить себе полную противоположность этого — и получится «Харперз» сорокалетней давности. Правда, в области художественной литературы он не особенно блистал, но количество интересных книг по истории и политике весьма впечатляет. Весной 1960 года намечалось выпустить двадцать восемь наименований, в том числе «Будущее — это история» Роберта Хейлбронера и «США на международной арене» У.У. Ростоу. Также «Харперз» учредило «Харпер торч букс» («Harper Torch Books») (все вышедшие под этой маркой книги ныне исчезли из сводного каталога «Харпер»), где были и серия религиозной литературы, включавшая «Удел человека»[51] Николая Бердяева, и написанное Арнольдом Кеттлем с марксистских позиций двухтомное введение в курс английского романа.

Эти книги издавались во времена, когда до интеллектуального пробуждения конца 60-х, подпитываемого протестами против войны во Вьетнаме и спорами о внутриполитических проблемах, оставалось еще долго. В интеллектуальном плане Америка все еще была тихой заводью. Таким образом, эти книги не предназначались сугубо для «целевой группы» интеллектуалов и ученых. «Харперз» не зарабатывало на переменах, а помогало их осуществлению.

К 1970 году становится ясно, как сильно — и не без помощи издателей — переменилась обстановка в интеллектуальном мире. В весеннем каталоге «Саймон энд Шустер» на 1970 год значатся «Делай это!» Джерри Рубина и «Грейпфрут» Йоко Оно наряду с работой Дерека Бока и Джона Данлопа «Труд и американское сообщество». В планах «Рэндом хауз» мы встречаем знаменитую автобиографию «Я знаю, почему поет птица в клетке» чернокожей актрисы и драматурга Майи Анджелу, «Старшую Эдду» в переводе У. X. Одена, «Пятый мир Эноха Мэлони» антрополога Винсента Крапанцано и «Вопросы бунта» Уильяма Дугласа. Обратимся к «Харперз». Книга Александера Бикла о Верховном Суде, книга Хью Томаса по истории Кубы; «Вьетнамцы и их революция» Пола Маса и Джона Макалистера — вещь эпохального значения; «Цивилизация» Кеннета Кларка и одна из первых книг Тодда Гитлина — «Окраина», посвященная жизни белых бедняков в Чикаго.

И эти книги делали не радикалы с безумным блеском в глазах, мечтающие обратить всю страну в свою веру (хотя у некоторых редакторов крупных издательств были четкие политические убеждения). «Харперз» по-прежнему оставалось тем, чем было всегда, — столпом истеблишмента. У руля этого издательства, известного своими связями с правительством и Лигой плюща[52], стояли почтенные, осмотрительные люди. Но это не мешало им быть хорошими издателями — и откликаться на атмосферу своего времени, пронизанную политическим радикализмом.

Интеллектуальную литературу высокой пробы выпускали тогда десятки издательств, большинство из которых ныне прекратило свое существование (в качестве независимых фирм). Некоторые, как «Макгро-Хилл» («McGraw-Hill»), переключились с произведений Набокова и других великих писателей на деловую и техническую литературу. Другие — например «Шокен» («Schocken»), «Даттон» («Dutton») или «Кводрэнгл» («Quadrangle») — были присоединены к крупным корпоративным группам и утратили индивидуальность. Третьи — «Джон Дэй» («John Day»), «Макдауэлл Оболенски» («McDowell Obolensky») — вообще перестали существовать, стали частью давно забытого прошлого.

За метаморфозу «Харперз» ответственны прежде всего его новые владельцы Мэрдок, вступив в права собственности в 1987 году, вскоре повернул фирму в том направлении, куда она движется и поныне. Все внимание уделяется наиболее коммерчески успешным книгам, особенно тем, которые имеют какую-то привязку к продукции Мэрдока в сфере кино и шоу-бизнеса. Изменились и политические пристрастия: вместо книг членов клана Кеннеди и других либералов в планах появились мемуары полковника Оливера Норта и Ньюта Гингрича. Сотрудников с многолетним стажем Мэрдок заменил своей командой — людьми, которых привез с собой из Англии.

Эволюция «Саймон энд Шустер» протекала гораздо сложнее и заняла больше времени. Корда, если судить по его мемуарам, относится к этим переменам с занятной двойственностью. За вычетом немногих, но ярких исключений — как то: Грэм Грин, старинный друг семьи и кумир детства, а также техасский прозаик Ларри Макмертри — Корда работал с авторами ультракоммерческих бестселлеров: Харольдом Роббинсом, Ирвингом Уоллесом, Жаклин Сьюзанн. Затем он принял к изданию бестселлеры политические — книги Ричарда Никсона и Рональда Рейгана. Опус последнего, кстати, не оправдал возложенных надежд…

Этих авторов, которые все больше становились основной финансовой опорой издательства, Корда описывает с красноречивой брезгливостью. Они все время чего-то требуют, они безвкусно одеты, они заказывают обувь в Лондоне не тем мастерам, они не знают, в каких ресторанах приличествует обедать, то есть ничего не смыслят в вопросах, в которых Корда разбирается отлично. Одновременно Корда отзывается о книгах этих пошляков как о неотвратимом будущем издательского дела, которое все теснее срастается с индустрией развлечений, перенимая идеалы и стиль Голливуда. Книги знаменитостей и о знаменитостях — это тот волосок, на котором держится жизнь издательств, а Корда и его наниматель Ричард Снайдер готовы на все, лишь бы их издательство выжило.

Затем «Саймон энд Шустер» было приобретено корпорацией «Виаком», также владеющей крупной голливудской теле- и кинокомпанией «Парамаунт пикчерз» («Paramount Pictires»), и ненадолго переименовано в «Парамаунт букс» («Paramount Books»). Без утайки описывая экономические причины, вынудившие к этим переменам, Корда все же не отступается от своего убеждения, что именно такая коммерческая литература заслуживает внимания издателей, и гордится своими успехами в ее области, если и не знакомством с авторами этих бестселлеров. В одном месте он позволяет себе очень жесткий отзыв о Харольде Роббинсе, одном из своих первых успешных коммерческих авторов. Литературным дебютом Роббинса был многообещающий роман в духе пролетарской литературы 30-х годов, выпущенный ни много ни мало «Кнопфом». Теперь дадим слово Корде: «Как почти всякий из тех, кто однажды “продался”, Роббинс досадовал на себя за этот шаг и жалел, что продешевил. В интервью он всегда держался задиристо, энергично возражал на критические отзывы о своих книгах, но в действительности презирал своих читателей, а заодно и самого себя за потакание их вкусам»[53].

Похоже, что в современном издательском мире только писатели презирают себя за продажность. А издатели всего лишь предвосхищают неизбежные тенденции.



Глава 3. Прибыль во главе угла

 Оглядываясь назад, я не могу не поражаться: успешно синхронизируя наши оптимистичные книгоиздательские проекты с метаморфозами стремительно меняющегося общества, в котором мы жили, мы в то же самое время не замечали никаких перемен внутри корпорации, которой подчинялись. В 1965 году «Рэндом хауз» стало собственностью фирмы «Ар-си-эй» («RCA») — колоссальной империи по производству бытовой электроники — и вскоре «Пантеон» ощутил на себе последствия рьяной коммерциализации, к тому времени уже захлестнувшей издательский мир. Прибыль от наших весьма популярных детских книг, спрос на наши университетские учебники — все это больше не считалось заслугами «Пантеона». Между тем именно доход от литературы подобных, более рентабельных направлений держал нас всех на плаву, ибо издательства литературы в твердом переплете по определению работали с книгами, стартовый тираж которых мог и не принести прибыли. Но со временем правила игры изменились; отныне предполагалось, что каждая книга обязана окупиться сама и внести определенную прибыль в общую копилку издательской группы.

Уолл-стрит возбужденно гудела, предвкушая чудесные плоды небывало-многогранного проекта. Ожидалось, что «Ар-си-эй» распространит свою деятельность на новую отрасль — производство обучающих машин (раннего, неудачного прообраза того, чем потом в функциональном смысле стали компьютеры). Для этих-то обучающих машин и должны были пригодиться школьные учебники «Рэндом». В выигрыше остались бы все Но «Ар-си-эй» сделала покупку без долгих размышлений, не сознавая, что редакция учебников — одна из самых слабых в «Рэндом» по качеству продукции. Кроме того, тогдашнее антитрастовое законодательство не одобряло внутрикорпоративных договоренностей подобного рода. «Рэндом» не оправдало ожиданий «Ар-си-эй», точно так же как «Холт» («Holt») — ожиданий «Си-би-эс» или «Рэитиона» («Raytheon»)… В конце концов все эти громкие сделки по слиянию корпораций одна за другой, с интервалами в несколько лет, завершились бесповоротными «разводами», и издательства оказались в беспомощном положении выброшенных на берег китов. Кто сможет прийти им на помощь, оставалось неясно.

Выдавались годы, когда «Пантеон» зарабатывал совсем немного, но, как часто подчеркивал Боб Бернстайн — преемник Беннета Серфа и Дональда Клопфера, — никогда не бывало такого, чтобы мы оставались без гроша в кармане. То есть «Пантеон» окупал свое собственное содержание, хотя и не всегда вносил положенную долю в общий бюджет «Рэндом». Поскольку об этом бюджете нас никогда не информировали, мы не имели возможности обговаривать сумму своего вклада. Хуже того, эта сумма представляла собой не просто процент от общих издержек «Рэндом», растущих не по дням, а по часам, но и несоразмерно крупные вложения в общую кассу, а также плату за какие-то гипотетические услуги. Бернстайн недавно заявил, что для распространения своей детской лите — ратуры и других книг массового спроса «Пантеон» «не нуждался в гигантских издержках на продажи, соответствующих стандартам “Рэндом хауз”[54], — тем не менее с нас высчитывали и за эти издержки. Много лет я тщетно пытался выяснить, из каких, собственно, статей складывается расходная часть этого бюджета. И только перед самым моим уходом из «Пантеона» один доброжелательный бухгалтер признался мне, до какой степени завышались выставляемые нам счета. В последние дни работы в «Пантеоне» я обнаружил, что склад берет за транспортировку нашей продукции больше, чем с других издательств группы «Рэндом», поскольку магазины, дескать, обычно берут не больше одного экземпляра наших книг, — но это так и не было доказано. Я обнаружил, что все эти годы мы оплачивали служебный автомобиль, который я якобы водил, — хотя даже не имею водительских прав. Я часто предлагал, чтобы мы переехали из дорогостоящего здания «Рэндом хауз» куда-нибудь еще. После приобретения «Шокен» мы без проблем могли бы занять скромное помещение этого издательства на Купер-скуэр. Но корпорация предпочитала много лет держать бывшие офисы «Шокен» на замке, чем предпринять разумный шаг, на котором сэкономили бы все.

Успех книг Стадса и других наших бестселлеров показал, что «Пантеон», хотя и не обещает фантастических прибылей, но и не будет «Рэндом» в тягость. Книги, когда-то казавшиеся смелыми, труднопостижимыми интеллектуальными трудами, теперь входили в программы обязательной литературы для университетов. Доля продаж наименований, составляющих наш сводный каталог, с каждым годом росла. Доходы от этих книг в основном и покрывали наши расходы. Общий объем продаж сводного каталога — ключевой для всякого серьезного издательства показатель — неуклонно рос и достиг в итоге 50 %. К 1990 году «Пантеон» продавал книг почти на 20 миллионов долларов в год.

Но в условиях усиленного нажима, когда от нас требовали гигантизации и высоких прибылей, стало ясно, что даже самые яркие книги в нашем портфеле никогда не найдут такого широкого спроса, чтобы дотянуть до навязанной нам финансовой планки. Пусть политическая литература «Пантеона» в 80-е годы не имела такого успеха, как в 60-е и 70-е, количество наших книг, включенных в университетские курсы, все увеличивалось. Да и некоторым критикам Рейгана удавалось пробиться через «тефлоновый занавес»[55]. В их авангарде оказался острый на язык Боб Лекэчмен, чья книга «Одной алчности недостаточно, или Рейганомика» попала в список бестселлеров «Таймс». Невзирая на убежденность нашего отдела продаж в том, что любой выпад против Рейгана заведомо обречен, составленный Марком Грином сборник «Рейган: власть заблуждений»[56] разошелся более чем стотысячным тиражом, доказав, вопреки распространенному мнению, существование большого числа противников Рейгана. И все же учащающиеся пересмотры бюджета, знакомые каждому «обитателю» корпоративной Америки, вынуждали меня искать книги, которые будут покупаться множеством людей и по более высоким ценам. Я обнаружил, что трачу все больше времени на приобретение книг, которые ничем, кроме выгодности, не выделяются, — книг, которые по большей части гораздо удачнее получились бы у других подразделений «Рэндом». Наши европейские коллеги все озадаченнее наблюдали за переменами в нашем каталоге. Их издательства тоже выпускали кулинарные книги и литературу по дизайну интерьера — но это поручалось специальным отделам, чьи сотрудники были экспертами в своих областях. А редакторам, ответственным за более интеллектуальную продукцию, в этих фирмах никто бы даже не позволил отвлекаться на другие направления.

«Рэндом» провело исследование, в результате которого выяснилось, что ни одно из его подразделений не получает прибыли от «глянцевых», подарочных изданий, приобретаемых у пэкэджеров[57] США и зарубежных стран. Отчаянно стремясь повысить доходы, мы совершенно закрутились — с огромным убытком для себя. Логика упора на прибыль оказалась контрпродуктивной. Поскольку все подразделения обязали обеспечить ежегодный прирост объема продаж и дохода, каждая редакция была вынуждена копировать чужую продукцию и драться со своими же «коллегами» за наиболее выгодные книги. По примеру многих других издательств «Рэндом» запустило особые издательские марки для откровенно коммерческих книг. Так возникла марка «Виллард» («Villard») для широкого выпуска массовой художественной литературы, которая не интересовала ни «Рэндом», ни «Кнопф». (Помню, как Альфред Кнопф без раздумий отказался издавать «Диету Скардейла», книгу, написанную его собственным врачом, которая сделалась вечным бестселлером своего жанра. Альфред ни на секунду не усомнился, что в каталогах «Кнопф» этой книге не место, и, более того, даже не удосужился посоветовать автору обратиться в другое подразделение «Рэндом хауз». Причем по тем временам его решение никому не показалось непрактичным или неординарным.)

В 1980 году «Ар-си-эй» решила продать «Рэндом», что поставило издательство в крайне сложное положение. Примерно в то же самое время на продажу оказалось выставлено еще несколько крупных издательств, а покупатели приобретать этот «товар» как-то не рвались. «Рэндом» был слишком велик — не по карману покупателю-одиночке. Однако вновь выпускать акции было бы сложно и рискованно. Другие крупные корпорации старались отделаться от плодов своей былой «приобретательской лихорадки» по тем же примерно причинам, которые заставили «Ар-си-эй» расстаться с «Рэндом». Покупателей на горизонте не появлялось. Никого не прельщала даже низкая запрашиваемая цена — всего 60 миллионов долларов.

Бернстайн и его коллеги воспряли духом, когда с ними связался С.И. Ньюхауз — мультимиллиардер, владелец медиа-империи, то есть избранный из избранных, фигура класса Руперта Мэрдока. Сай (как его все называют) и его брат Дональд унаследовали от своего отца сеть необыкновенно прибыльных, хотя и не блещущих высоким интеллектуальным уровнем, газет. Сколотив капитал на ежедневных изданиях вроде «Стейтен айленд эдванс» («Staten Island Advance») и выходящего в Ньюарке «Стар леджера» («Star-Ledger»), они смогли приобрести журнальную династию Конде Наста и сеть ценных кабельных телекомпаний. Всем этим братья распоряжались самостоятельно: у них не было ни компаньонов, с которыми пришлось бы делиться прибылями, ни акционеров, перед которыми нужно было бы отчитываться. По слухам, братья Ньюхауз «стоили» никак не меньше 10 миллиардов долларов.

К тому времени Сай уже получил широкую известность как человек неординарный. Владелец знаменитой коллекции произведений искусства, отбираемых по советам и консультациям главного редактора «Вог» Алекса Либермана, Сай во всех отношениях казался образцом утонченного миллиардера-интеллектуала. Рассказывали, что однажды он, даже не задумавшись, заплатил 17 миллионов долларов за работу Джаспера Джонса[58], а затем все с тем же невозмутимым видом продал ее, потеряв на этом 10 миллионов.

Так случилось, что я познакомился с Ньюхаузом и его женой Викторией гораздо раньше и совсем по другой линии — когда при моем участии решался вопрос, предоставлять ли грант Национального фонда искусств маленькому некоммерческому издательству книг по архитектуре, которое держала Виктория. И вот Сай, скорее как светский знакомый, чем как деловой человек, спросил меня, стоит ли ему покупать «Рэндом». Я ответил, что если он хочет добавить к своей коллекции самую престижную из американских издательских групп, то этот случай пропускать нельзя. Но, — добавил я (что, возможно, было не очень мудро), — если он рассчитывает извлечь из «Рэндом» больше прибыли, чем из других своих владений, то от покупки лучше воздержаться. Сай вежливо улыбнулся.

Завладев «Рэндом», Ньюхауз клятвенно заверил нас, что принял решение о приобретении издательской группы благодаря нашим интеллектуальным достоинствам и заслугам перед культурой. Он настойчиво утверждал, что даже и не будет пытаться управлять издательством. Все нынешние штатные сотрудники его абсолютно устраивают. Его намерения сводятся к тому, чтобы позволять нам заниматься делом, в котором мы так преуспели, — только с большими, чем раньше, ресурсами. То же самое обещание Ньюхауз повторил, приобретя журнал «Нью-Йоркер» («New Yorker»). И вскоре, на первом же году своего хозяйствования в «Нью-Йоркере», его нарушил. Клятве, данной «Рэндом хауз», он изменил не столь поспешно, но так же бесповоротно.

Теперь-то мне ясно, что все мы внимали заверениям Ньюхауза с доверчивостью неискушенных юнцов. Конечно же, нам хотелось верить в сказку о добром волшебнике, чья волшебная палочка стоимостью в десять миллиардов долларов одним мановением рассеет все стоящие перед нами проблемы. Насколько мне известно, никто из нас не догадался спросить у коллег из других владений Ньюхауза, в каком стиле он управляет их фирмами и какой ценой. Иначе мы бы обнаружили, что он действует по четкому, зловещему сценарию.

Когда Ньюхауз стал владельцем «Конде Наст», все журналы один за другим подверглись реорганизации. В каждом случае заявлялось, что вполне успешные на тот момент издания обслуживают слишком маленькую аудиторию, а следовательно, недостаточно рентабельны. Ньюхауз и его менеджеры настаивали: уровень доходов, считавшийся приемлемым в прошлом, — лишь жалкая доля того, к чему можно и нужно стремиться. Поэтому пусть «Вог» больше не апеллирует к понятиям о стиле, принятым в среде элиты, а обращается к широкой, более массовой аудитории. Об этой отдельно взятой перемене пожалело лишь небольшое число читателей. Но были осуществлены и другие, более настораживающие реформы, призванные резко увеличить доходы журнала от рекламы. Благодаря новому дизайну границы между обычными материалами и рекламными блоками так размылись, что отличить первые от вторых мог лишь очень проницательный читатель. Также «Вог» перестал оплачивать поездки сотрудников отдела путешествий. Теперь эти расходы следовало покрывать за счет авиакомпаний и прочих заинтересованных фирм — разумеется, взамен на положительные отзывы в публикациях.

Со временем подобные перемены произошли во всех журналах группы от «Мадемуазель» до «Нью-Йоркера». В последнем случае журнал, главной гордостью и, более того, отличительным свойством которого было четкое разграничение собственно материалов и рекламы, при Ньюхаузе превратился в издание, которое посвящает тематические номера перспективным в рекламном отношении сферам — например моде, дабы гарантировать себе новые выгодные контракты.

Неизбежность развития событий по этому сценарию стала ясна лишь впоследствии. И все же странно, что у нас не хватило ума предугадать его с самого начала. Вопреки своему первоначальному заявлению о невмешательстве в дела издательства, Ньюхауз вскоре реорганизовал «Рэндом хауз» и повернул его в сторону чистой коммерции. Успешный (в отличие от слабого школьного) отдел учебников для колледжей «Рэндом» был довольно скоро продан; Ньюхауз так спешил сбыть его с рук, что продал это подразделение за половину суммы, за которую его впоследствии перепродал новый владелец. На вырученные от продажи деньги было приобретено одно из самых откровенно коммерческих американских издательств США «Краун букс» («Crown Books»), сулившее большие барыши в низших слоях рынка. Но радужные надежды бухгалтеров Ньюхауза на прибыльность «Краун» не оправдались. Эта сделка, как и многие другие, показала, что тяга к деньгам тут оказалась сильнее нормальной человеческой осторожности и предусмотрительности. Огромные деньги были потеряны на продаже и покупке подразделений «Рэндом хауз», а позднее на финансовых вливаниях в «Нью-Йоркер» и другие журналы во имя идеи, что большие тиражи — верный путь к колоссальным доходам.

Позабыв свои первоначальные обещания о том, что редакторам будет предоставлена свобода рук, Ньюхауз вскоре лично занялся отбором книг и заключением договоров с авторами. По его настоянию «Рэндом хауз» выплатило крупный аванс Дональду Трампу, известному нью-йоркскому спекулянту недвижимостью, над чьими похождениями и бесчисленными неудачами по сей день потешается «желтая пресса». Ньюхауз, с огромным восхищением отзывавшийся о своих «коллегах»-магнатах, героях телепередачи «Богатые и знаменитые: Стиль жизни», стремился к дешевому блеску, точно мотылек к огню. Он договаривался о выплате огромных авансов лицам, которые вряд ли имели что сказать аудитории, — зато обладали громкими именами, которые, по расчетам Ньюхауза, должны были возбудить любопытство масс. Например, Нэнси Рейган получила три миллиона долларов за свои мемуары, которые, в общем, таких затрат не окупили. По этому поводу один остряк вопросил: «Что это, аванс в счет будущих авторских отчислений — или “чаевые” за услуги, оказанные четой Рейганов супербогачам?». Также Ньюхауз проследил, чтобы «Рэндом хауз» заключило договор на книгу с его старым другом Роем Коном, прихвостнем Маккарти. (Книгу должен был вести глава редакции «Рэндом» Джейсон Эпстайн, но Кон умер, не успев ее закончить.)

Та же самая картина наблюдалась в «ХарперКоллинз» — Мэрдок призывал своих редакторов не жалеть денег на авансы. Среди тех, кому доставались эти круг ленькие суммы, было много махровых консерваторов вроде Кона. Автор триллеров Джеффри Арчер, тогдашний глава Партии консерваторов Великобритании, получил 35 миллионов долларов в качестве аванса за три романа, которые с треском провалились, пробив заметную брешь в финансах американского отделения «ХарперКоллинз». Спустя некоторое время Ньюхауз ввел в «Рэндом хауз» систему, доводившую эти безумства до абсурда: он разрешал руководителям разных издательств, входящих в группу «Рэндом», «перебивать» авторов друг у друга. То есть на гласных или негласных «аукционных торгах» коллеги по «Рэндом» теперь боролись за книгу или автора между собой — вместо того чтобы, как раньше, действовать совместно. И потому за книги типа мемуаров Колина Пауэлла выплачивались авансы в несколько миллионов долларов, хотя таких расходов вполне можно было бы избежать.

Этот новый дорогостоящий стиль работы все больше и больше смущал Боба Бернстайна, который взошел на свой руководящий пост по коммерческой «стороне» фирмы, начав с должности менеджера по продажам. Блестящие способности к бизнесу не мешали Бернстайну сознавать, что издательство должно быть децентрализованной структурой, управляемой не бухгалтерами, а редакторами. Когда возникали издательские проблемы этического толка, Бернстайн непременно решал дело по справедливости. То был настоящий гражданин по своей натуре, питавший особенный интерес к проблемам прав человека. Он знал, какую огромную ответственность перед обществом несет крупная издательская фирма класса «Рэндом хауз» как внутри США, так и на мировой арене.

Капитал «Рэндом хауз» стабильно рос за счет инвестиций Ньюхауза и ряда сделанных Бернстайном очень удачных приобретений, прежде всего серий в мягкой обложке. Итак, «Рэндом», купленное в 1980 году за 60 миллионов долларов, к 1990-му стало стоить более восьмисот. Но этого фантастического пятнадцатикрат ного умножения стоимости активов Ньюхаузу было недостаточно. Он хотел увеличить годовой доход, а «Рэндом хауз», вполне окупая себя, такого прироста не давало. И вновь, поскольку Ньюхауз держал свою бухгалтерию в тайне, мы не знали, что эти тревоги отчасти были вызваны его непомерными тратами на журнальную группу «Конде Наст», в результате которых пять из одиннадцати изданий стали убыточными.

Всеобщее распространение подобных методов в издательском мире обернулось текучестью кадров — редакторы приходили, не выдерживали настойчивых требований о наращивании прибылей и вскоре увольнялись. Соответственно отношения между автором и редактором стали менее тесными. Отныне точкой стабильности в жизни автора все чаще оказывался литературный агент — единственный человек, на продолжение сотрудничества с которым автор мог рассчитывать. И это вполне резонное, по-человечески простительное обстоятельство породило новую систему, чреватую катастрофическими последствиями.

На заре моей карьеры в издательском мире пункт авторского договора об опционе еще не был пустым звуком. Автор расписывался в том, что предложит данному редактору свою следующую книгу, а редактор в большинстве случаев считал своим долгом ее взять. Издатели имели обыкновение выпускать собрания сочинений крупных писателей. Например, в «Кнопфе» гордились тем, что десятки произведений самых известных японских писателей вел сотрудник этого издательства Харольд Строе, досконально знающий литературу Японии. Редко случалось, чтобы маститому автору заявляли: «Кнопф», дескать, не издаст его новую книгу, так как потенциальный спрос на нее не удовлетворяет требованиям издательства. Получив «Черного лебедя» Томаса Манна, Альфред Кнопф не отказался от этой вещи под тем предлогом, будто предпочитает подождать чего-нибудь чуть более коммерческого.

С ростом значения агентов подобные соображения отошли на второй план. Теперь рукопись посылается не только прежнему издателю автора, но еще и полудюжине потенциальных покупателей. Переговоры прежних времен, когда издатель, согласно пункту об опционе, имел право предложить автору договор (на разумных условиях, конечно), сменились аукционом. Как вспоминает в своих мемуарах Майкл Корда, некоторые агенты предлагают издательствам книги, написанные знаменитостями, даже не информируя «авторов», чьи интересы они якобы представляют. Если кто-то из издателей клюет, агент отправляется уже к автору и делает заманчивое предложение ему.

Переговоры — напряженный процесс даже в случаях, когда предлагаемая сумма удовлетворяет обе стороны. Но со временем и издатели, и агенты начали терять благоразумие. Оказавшись перед альтернативой «удержать любыми средствами ведущих авторов либо отыскать новых поставщиков беспроигрышных бестселлеров», издатели смирились с перспективой делать меньше денег на самых громких книгах или вообще выпускать их себе в убыток. Агенты мгновенно почувствовали эту слабину и извлекли из нее всю возможную выгоду.

Редакторам «Пантеона» такие игры претили. Мы изобретали другие способы розыска книг, которые имели бы широкий спрос. Нас беспокоило, что молодежь, в том числе студенты университетов, неохотно читает традиционную классику. Долгое время мы искали форматы, более доступные и визуально привлекательные для этого слоя аудитории. Помощь неожиданно подоспела из стран «третьего мира». Мексиканский политический обозреватель и карикатурист, известный под псевдонимом Риус, выпустил книгу в бумажной обложке со множеством иллюстраций, которая называлась «Маркс для начинающих». Это не был комикс в строгом смысле слова, но картинки использовались очень эффективно, а суть идей Маркса излагалась весьма доходчиво. В Мексике книга разошлась гигантским тиражом. «Райтере энд ридерс» («Writers and Readers»), маленькое левое кооперативное издательство, которое держала кучка энергичных молодых редакторов в Лондоне, сделало ее перевод на английский. Я предложил «Райтере энд ридерс» солидный аванс под будущую серию подобных книг. Так появилось множество томиков с вытяжками из трудов Альберта Эйнштейна, Зигмунда Фрейда и других мыслителей. Своему старому кембриджскому другу Джонатану Миллеру я предложил написать о Чарлзе Дарвине, и этот выпуск имел большой успех. Итог нашего сотрудничества был таков: книги серии «Для начинающих» разошлись более чем миллионным тиражом и активно использовались при обучении старшеклассников и студентов по всей стране. Также мы издали ряд авангардных графических романов[59], самым популярным из которых оказалась книга Арта Спигельмана о Холокосте «Маус» (Art Spiegelman «Maus»). Отвергнутая десятками американских издательств, она разошлась в Соединенных Штатах сотнями тысяч экземпляров и удостоилась Пулитцеровской премии.

Стараясь найти книги для аудитории, которую больше притягивает изображение, чем слово, я все же опасался иметь дело с альбомами фотографов, поскольку мало смыслю в этой области. Но вот через Уолтера Сассмена, специалиста по американской истории, мы получили экстраординарную докторскую диссертацию, автор которой пытался реконструировать психологическую историю маленького городка штата Висконсин в конце XIX века, на материале архива местного фотографа. «Путешествие в Висконсин и в смерть» Майкла Лези (Michael Lesy «Wisconsin Death Trip») было иллюстрировано множеством отпечатанных со старинных стеклянных пластин фотографий самых разных жанров — от традиционных портретов новобрачных до снимков, где запечатлены умершие младенцы, что в те времена случалось часто. Эти изображения вызывали такое душевное потрясение, что некоторые магазины вначале отказывались брать книгу на реализацию. Лези удалось нечто, почти невероятное в США после всех революций 60-х годов, — найти визуальный ряд, который способен вызвать изумление и шок, сравнимые с реакцией на ранние фильмы Луиса Буньюэля. В коммерческом отношении книга имела невероятный успех, и мы выпустили целую серию необычных, бередящих душу архивов американского прошлого, найденных и составленных Лези.

Раззадоренный неожиданным успехом книги Лези, я стал внимательнее присматриваться к фотографии. Потрясающий цветной фотоальбом Сьюзен Мейзелас, посвященный Никарагуа, значительно изменил представления наших современников о Центральной Америке. Также мы выпустили «Потаенный Париж тридцатых годов» известного французского фотографа Брассая — и наша версия снискала у читателей еще больше популярности, чем французское издание. После Брассая мы вновь обратились к прошлому и открыли заново такие вещи, как прекрасные документальные съемки Гаваны 40-х годов, сделанные Уолкером Эвансом, и поздние произведения Роберта Фрэнка. Также мы сделали первое полное собрание фотографий Ласло Мохой-Надя периода «Баухауза»[60]. Получив известность как издатели успешных фотографических альбомов, мы смогли выпускать книги более «ходовых» фотографов типа Энни Лейбовиц и Хельмута Ньютона, тем самым выполняя исходящую от руководства «Рэндом хауз» установку на литературу массового спроса.

Какое-то время мне казалось, что нам удастся оы браться из расставленной Ньюхаузом ловушки и обеспечить требуемый уровень рентабельности, если только «Пантеон» вырастет за счет новых приобретений. Купив подходящее издательство, мы, как уже сделали другие подразделения «Рэндом», увеличили бы годовой оборот и доходы с продаж сводного каталога. Ньюхауз, поощрявший такие покупки, даже присоветовал нам ряд кандидатов. Но их каталоги показались нам недостаточно сильными и интересными. Однако если бы мы смогли найти хорошее издательство и удачно интегрировать его в «Пантеон», наша прибыль бы увеличилась. И вот в 1987 году я получил через юристов весьма интересное предложение — купить издательство «Шокен букс».

Много лет, практически с моих первых шагов в «Пантеоне», я работал с людьми, которые возглавляли «Шокен». Я чувствовал духовное родство с самим Шокеном — издателем-эмигрантом, который покинул Германию из-за войны и создал свое дело вначале в Иерусалиме, а затем, в 1945 году, в США. Шокен был видным представителем традиционной культуры немецкого еврейства. Хотя я был далек от религиозных убеждений его издательства, я с восхищением читал многих его авторов, в том числе Мартина Бубера, Гершома Шолема и Вальтера Беньямина. Ханна Арендт одно время, хотя и недолго, работала у Шокена редактором; потомки Шокена поддерживали высокий интеллектуальный уровень книг, отличавший эту фирму с самого возникновения.

В 30-х годах был один занятный период, когда нацисты поощряли специфически-еврейскую культуру, чтобы вернее изолировать ее от других пластов культуры Германии. Тогда-то Йозеф Геббельс и распорядился, чтобы Шокен издавал Кафку и других немецких писателей еврейского происхождения. Так произведения Кафки исчезли из каталога издательства Курта Вольфа, где были впервые опубликованы, и стали главной опорой сводного каталога «Шокен». Геббельс не мог предвидеть, что его распоряжение со временем сыграет решающую роль в сохранении за «Шокен» статуса лидирующего еврейского издательства.

«Шокен» никогда не приносило особой прибыли и финансировалось из доходов с принадлежащей семье недвижимости — кстати, в прежней, германской жизни издательство тоже существовало за счет одного берлинского универмага. Соответственно просили за «Шокен», по масштабам Ньюхауза, недорого. Кроме того, я чувствовал, что нашей фирме обязательно нужен «запасной аэродром». Я до хрипоты объяснял сотрудникам Ньюхауза выгодность сделки, и после нескольких месяцев скрупулезных расчетов и аудитов было достигнуто соглашение. Позднее меня позабавило, что к покупке, не сопряженной с особым риском, отнеслись с таким тщанием, в то время как гораздо более сомнительное приобретение — «Краун» — было сделано столь бездумно.

В ситуации, когда Ньюхауз все сильнее нажимал на меня, требуя прибылей, идея возродить «Шокен» вселила в меня второе дыхание. Мы решили не просто переиздавать старые книги, но относиться к ним в соответствии с их значимостью для культуры. Были заказаны новые переводы Кафки под редакцией Марка Андерсона с кафедры германистики Колумбийского университета. Также в издания были включены произведения Кафки, еще не переводившиеся на английский. Мы запустили серию книг, в которую входила литература об Израиле и Восточной Европе, а также труды по истории Второй мировой войны. Были переизданы великолепные книги «Шокен» на тему Холокоста, хотя мне и пришлось, к своему ужасу, услышать от Брюса Харриса, еврея, одного из вице-президентов «Рэндом хауз»: «Перестали бы вы уж колотить меня по голове всеми этими книжками о Холокосте». Он хотел сказать, что денег они приносят недостаточно.

К осени 1989 года наш общий каталог значительно растолстел, и я гордился книгами, которые мы добавили к нашей марке. Но поскольку мы старались бережно относиться к традициям фирмы «Шокен» и ее авторам, о быстрой выгоде не могло быть и речи. В первые годы наши инвестиции не окупались, поскольку переиздание сводного каталога в новом оформлении и новые переводы Кафки обходились недешево.

В итоге то, что вначале казалось способом временно снять разногласия «Пантеона» и «Рэндом хауз», на деле оказалось лишним очагом напряженности в и без того сложных отношениях. Стало ясно: будущее «Пан теона» весьма неопределенно. Хотя Ньюхауз не уставал заверять нас в своих благих намерениях, молва гласила, что он уже готов закрыть «Пантеон», и только покровительство Бернстайна держит нас на плаву. В течение 80-х годов издательская программа «Пантеона» продолжала крепнуть: объем продаж стабильно рос, книги самых разных жанров — от романов Аниты Брукнер до исторических и политологических трудов Джорджа Кеннана — попадали в список бестселлеров.

Но тут Ньюхауз решил, что Бернстайну пора уходить. С тем же бессердечием, каким были отмечены увольнения нескольких редакторов журналов Ньюхауза, в 1989 году ошарашенному издательскому миру было объявлено об «отставке» Бернстайна. Это событие попало на первую полосу «Таймс» — впрочем, авторы многочисленных статей по этому поводу почему-то не пытались предугадать уготованную «Рэндом» участь, хотя выводы лежали на поверхности. Все стало кристально ясно, когда Ньюхауз усадил в кресло Бернстайна человека со стороны — Альберто Витале.

Витале начал свою карьеру в Италии в качестве банкира, а в Нью-Йорк переехал, чтобы возглавить американские владения корпорации «Бертельсманн», которые в то время сводились к «Даблдэй» («Doubleday»), «Бэнтэм» («Bantam») и «Делл» («Dell»). Ходили слухи, что с этого поста Витале уже собирались уволить, когда Ньюхауз сделал ему предложение занять самую престижную, по общему мнению, должность в американском книгоиздании. Ньюхауз, о чем свидетельствуют и его биографии, был застенчивым, неуверенным в себе человеком, но его явно привлекали люди противоположного склада, бизнесмены с манерами гангстеров, откровенно презирающие все, связанное с интеллектом, — этакие вечно готовые к бою уличные забияки, которые идут к цели напролом и, не выбирая средств, всеми правдами и неправдами увеличивают свой капитал до максимально возможных размеров.

Безграмотный бизнесмен во главе издательства — случай далеко не беспрецедентный. Юджин Эксмен рассказывает о том, как в «Харперз» в 1915 году пришел новый президент, С.Т. Брэйндердин, прославившийся афоризмом: «Любого человека в этой фирме может заменить простой клерк на десять долларов в неделю» и урезавший расходы на рекламу и прочее «баловство». Вскоре «Харперз» лишилось почти всех своих литературных звезд: Синклер Льюис ушел в «Харкорт», Джеймс Брэнч Кэмпбелл — в «Макбрайд» («McBride»), а Теодор Драйзер — в «Бони энд Ливерайт» («Bony and Liveright»). После этого Брэйндердин остался лишь с «массовыми» писателями типа Зейна Грея. Разумеется, конкуренты потирали руки и, несомненно, соглашались с его любимой поговоркой, толкуя ее в смысле легкозаменяемости самого Брэйндердина.

Ньюхауз представил нам Витале как культурного и тонко чувствующего человека; впрочем, Витале вскоре выдал себя заявлением, что он человек занятой и читать книги ему недосуг (правда, он в итоге сознался, что читает бестселлеры Джудит Кранц, ведущего автора любовных романов издательства «Краун»). В небоскребе «Рэндом» почти каждая комната была до потолка заставлена книгами — и только в кабинете Витале на стеллажах нельзя было увидеть ни одной, а на стенах вместо фотографий писателей висели изображения его яхты.

Когда в роскошном городском особняке Ньюхауза в районе Ист-сайд я был представлен Витале, он приветствовал меня фразой: «A-а, “Пантеон”, где делаются все эти чудесные книги». То, что я принял за комплимент, на самом деле было издевкой. Не успел Витале усесться в свое новое кресло, как вновь поползли слухи о скорой кончине «Пантеона». Лишь впоследствии я осознал, что это была одна из фаз стандартного тактического сценария, применяемого Ньюхаузом в своих фирмах: слухи использовались для деморализации неугодных сотрудников, которых он хотел либо лишить всех козырей, либо исподволь подготовить к неизбежному увольнению. И вот, пока «Рэндом хауз» терпело колоссальные убытки в связи с деятельностью «Краун», в центре внимания почему-то оказалась проблема «неприлично маленькой» рентабельности «Пантеона».

Вначале нам казалось, что слухи — они и есть слухи; в издательском мире любят тешиться теоретическими спекуляциями и злорадствовать, когда гнев начальства, пощадив тебя самого, обрушивается на соседа. Нам и в голову не приходило, что распространение этих слухов срежиссировано столь тщательно. Более того, сейчас, просматривая свою переписку тех времен, я обнаружил, что еще в середине января 1990 года разуверял английских друзей, до которых дошла молва о нашем сложном положении. Я даже попросил Витале публично опровергнуть слухи о его недовольстве «Пантеоном» и предложил ему распространить подготовленный нами пресс-релиз, где ничуть не кривя душой, мы заявляли, что план «Пантеона» на этот сезон — лучший в его истории, что этот план состоит из чрезвычайно сильных книг, и рентабельность издательства вскоре должна значительно возрасти. Мы только что заключили договор с Мэттом Гренингом на серию книг по мотивам нового телевизионного мультсериала «Симпсоны». Мы и не подозревали, что эти книги в итоге разойдутся миллионными тиражами, но точно знали, что на своем плане 1990 года «Пантеон» заработает никак не меньше, чем в прошлые годы; если же книги Гренинга оправдают возложенные на них надежды, мы наверняка окажемся в числе самых прибыльных подразделений «Рэндом».

Но вот меня стали регулярно вызывать к начальству, и вскоре стало ясно: судьба «Пантеона» предрешена. Вначале Витале предложил нам кое на чем сэкономить: урезав на две трети штат сотрудников и издательский план, сконцентрировать усилия на самых «высокотиражных» книгах. Я внес встречное предложение — настоятельно потребовал, чтобы бухгалтеры корпорации составили смету. Из сметы явствовало, что в случае предложенных Витале драконовских мер рентабельность «Пантеона» намного упадет.

Одна из январских встреч с Витале окончательно заставила меня понять, что мы с ним принадлежим к разным мирам. Витале начал просматривать план, которым мы особенно гордились, — список книг, подготовленных к изданию весной 1990 года.

«Кто такой этот Клод Симон?» — презрительно спросил он (явно впервые видя имя этого прозаика, Нобелевского лауреата 1985 года). — «А этот Карло Гинзбург?» (имея в виду самого, пожалуй, известного итальянского историка). Тут я обратил внимание, что Витале читает каталог справа налево: сначала смотрит на тираж и только потом переводит взгляд на заковыристые имена и названия. С его точки зрения, мы были похожи на фабрику, которая производит обувь слишком маленьких, неходовых размеров. «Какой смысл издавать книги такими крохотными тиражами? — взорвался Витале. — Неужели нам самим не стыдно? Как я могу по утрам смотреть на себя в зеркало, зная, что мне хочется издавать такие безнадежно нерентабельные книги?»

Между прочим, в этот план входили и книги Тренинга, которые, по нашим расчетам, должны были с лихвой покрыть возможные убытки от более «заумной» литературы. Но новая политика Витале состояла в том, что субсидирование одной книги за счет других должно прекратиться — отныне каждая книга должна приносить доход сама по себе.

Идеи Витале далеко не сводились к сокращению штатов и издательского плана. Он без обиняков заявил мне (хотя позднее отказался это признать), что мы не должны издавать «столько левацких книг». Более того, он предложил заменять их произведениями правых авторов. Я сообразил, что Ньюхауз не одобряет выпуска книг, не соответствующих его личным политическим взглядам. Очевидно, желание очистить каталог от подобной литературы стало одной из причин, заставивших его поставить ребром вопрос о «Пантеоне». Ньюхауз еще со студенческих лет придерживался откровенно правых убеждений. Он протестовал и против того, чтобы Бернстайн издавал советских диссидентов, и против того, чтобы мы издавали диссидентов американских. В несколько месяцев Ньюхауз сумел избавиться от обеих заноз в своем боку — от Бернстайна и от нас.

Спустя несколько совещании я заподозрил, что нас вовлекли в фарс, разыгрываемый чисто для проформы. Происходящее напоминало уже не беседы о будущем известного издательства — а ситуацию перед закрытием завода, больше не нужного владельцам. Вначале мы полагали, что имеем дело с собеседниками, которые честно изложат свою позицию и без излишней предвзятости выслушают наши доводы. Но дело обстояло совершенно иначе: Витале и его подчиненные то давали обещания, то, при следующей же встрече, клятвенно их отрицали. Это постоянное лавирование окончательно убедило меня в бессмысленности наших совещаний. Ньюхауз и Витале стремились к одному из двух: либо провести в «Пантеоне» сокращение штатов в качестве прелюдии к полному упразднению издательства, либо так сильно деморализовать меня и моих коллег, что мы уволимся сами.

Том Майер в своей пространной и глубокой статье о наших бедах в «Ньюсдэй» («Newsday»), позднее включенной в его биографию Ньюхауза, сравнил «Пантеон» с островком в море «Рэндом хауз». Он отметил, что коллеги по «Рэндом» воспринимали нас как нечто обособленное, принципиально иное, — до какой степени обособленное и иное, я осознал лишь впоследствии.

В 70-х годах, когда цели и принципы «Пантеона» стали ясны всем, мы без труда находили способную и сознательную молодежь, которая разделяла наше мировоззрение и охотно шла к нам работать, хотя во многих других издательствах оклады были, мягко говоря, выше. Людей с необходимыми нам умениями и интересами я обычно предпочитал искать вне издательского мира. Правда, у нас всегда был, как минимум, один редактор-профессионал, отвечавший за более-менее «коммерческий» пласт нашей продукции, но мои коллеги в большинстве своем пришли из научных кругов. Сара Берштель, много лет преподававшая сравнительное литературоведение, наделенная острым нюхом критика и способностями полиглота, курировала львиную долю наших европейских авторов, а также Барбару Эренрайх и ряд других американских писателей. Джим Пек и Том Энгельхардт пришли из Комитета встревоженных востоковедов — неформальной организации, возникшей в период войны во Вьетнаме. Они были редакторами существовавшего при Комитете влиятельного издания «Бюллетень». Оба отдавали много сил науке. Джим продолжал специализироваться на своей области исследований, но расширил ее рамки, работая с такими авторами, как Фулбрайт и Хомский. Том, редактор «Маус» Арта Спигельмана, также занялся другими областями. Особенно его привлекала массовая культура. Венди Вольф (позднее она как редактор сыграла ключевую роль в издании книг Гренинга) совсем юной пришла работать в детскую редакцию «Пантеона». После краткого пребывания там и долгого периода ученичества в других отделах Венди овладела всеми секретами нашего редакторского ремесла. Остается сказать о Сьюзен Рабинер, хронологически пришедшей к нам последней, намного позднее Венди. Сьюзен раньше работала в «Оксфорд юниверсити пресс» («Oxford University Press»). Высококвалифицированный и энергичный редактор, она внесла большой вклад в реорганизацию «Шокен букс».

Так постепенно создавался коллектив умных и способных людей, каждый из которых был специалистом в какой-то конкретной области и мог навербовать своих авторов. Уникальность «Пантеона» состояла в том, что мы работали слаженно. Считается, что ни в одной фирме не обходится без интриг — но у нас их почти не было. Важность идей, стоящих за нашей работой, перевешивала все прочие соображения. Так возникла сплоченная группа людей, сохранившая цельность до самого конца.

Я знал: мои коллеги не намерены мириться с демонтажом «Пантеона». Когда стало ясно, что грядет сокращение штатов, они без обиняков объявили мне, что, как один, сами подадут заявления об увольнении. Я убеждал молодых, в том числе недавно пришедшую к нам Сьюзен, выждать, не уходить, пока не найдется подходящая работа в других местах, — но в их глазах читалась решимость. Тогда я рекомендовал Витале и его коллегам пересмотреть их планы — ведь в случае массового ухода сотрудников «Пантеон» как коллективный проект прекратит свое существование, и я тоже буду вынужден уйти. Моим предостережениям не вняли — ведь в издательском мире не принято отказываться от «тепленьких местечек», если другое такое же местечко тебе не гарантировано. Обычно сотрудники издательств держатся за свои кресла, стараясь убедить начальство, что увольнения заслуживает кто угодно, но только не они, надеются обратить новые обстоятельства себе на пользу. Руководство «Рэндом хауз», должно быть, и при искреннем желании не могло поверить, будто мои коллеги единодушно проявят принципиальность.

Кстати, из позднейших рассказов очевидцев определенно явствует, что массовый исход сотрудников «Пантеона» поразил всех, как гром среди ясного неба. Поскольку молодость большинства моих коллег пришлась на 60-е годы, они владели тактикой организации акций протеста. Не прошло и нескольких дней, как по всему свету разлетелись адресованные нашим авторам и друзьям письма с просьбами поддержать нас и призывами действовать. Дело привлекло беспрецедентный интерес прессы. Несколько сот человек, в том числе писатели Курт Воннегут, Э.П. Томпсон и другие, а также большое число сотрудников нью-йоркских издательств вышли к зданию «Рэндом хауз» на демонстрацию. Стадс Тёркел практически вскочил на баррикаду. Более того, Стадс, презрев обещанные ему колоссальные авансы, придержал для нас свою новую рукопись, хотя мы ничего не могли ему гарантировать. Впоследствии мы выпустили ее в своем новом издательстве «Нью пресс» (которого на момент протестов, разумеется, еще не существовало). Витале получал сотни писем протеста. На целой полосе «Нью-Йорк ревью оф букс» на правах рекламы было опубликовано обращение, подписанное самыми разными писателями, в том числе очень многими авторами «Рэндом хауз». В профессиональном журнале издателей «Паблишерз уикли» («Publisher’s Weekly») появилась редакционная статья, где высказывалось сожаление о решениях Ньюхауза и Витале и звучал призыв их отменить. В программе «Воскресное утро» на «Си-би-эс» критик Джон Леонард убедительно выступил в защиту того, что воплощал в себе «Пантеон».

Со всем этим резко контрастировало равнодушие наших коллег по «Рэндом хауз» и «Кнопфу». Мы жгуче ощущали, что защищаем интересы всех редакторов в компаниях Ньюхауза. Мы были уверены: нажим, против которого мы протестуем, не ограничится рамками «Пантеона». Впоследствии Витале признался в одном интервью, что был вынужден проучить «Пантеон» в острастку другим — поскольку мы энергичнее всех настаивали, что прибыль от коммерчески успешных книг должна использоваться для возмещения расходов на «умную» литературу. За много лет своего существования «Кнопф» и «Рэндом» выпустили немало «неприбыльных» книг, и если уж «Пантеону» будет запрещено вести такую издательскую политику, то и им, очевидно, тоже…

К нашему изумлению, почти все редакторы других подразделений «Рэндом» и помыслить себе не могли, что мы действуем в их же интересах. Напротив, они энергично поддержали позицию Витале. По инициативе двух старших редакторов — Джейсона Эпстайна и Эша Грина — было распространено заявление о том, что наши доводы противоречат всякой логике, что издание достойных книг вполне совместимо со стремлением извлечь прибыль. Викки Уилсон и Бобби Бристоль из «Кнопфа», а также еще несколько отважных редакторов отказались подписать эту клятву верности и были вынуждены не один месяц терпеть притеснения начальства. Но около сорока редакторов «Рэндом хауз» и «Кнопфа», очень многих из которых мы считали своими давними друзьями, свои подписи поставили. Никто из них не позвонил мне и не расспросил, как обстоят дела на самом деле, никто даже не поинтересовался подробностями наших переговоров с Витале. Отсюда я заключил, что им велено с нами не общаться.

Некоторые пошли еще дальше. Кое-кто, пользуясь своими связями с европейскими издателями, схватился за телефон, пытаясь прекратить активную кампанию в нашу защиту, которая началась на том берегу Атлантики. Другие не жалели усилий, чтобы избавить меня от заманчивых предложений новой работы. Директор «Гарвард юниверсити пресс» («Harward University Press») Артур Розенталь, человек, при котором это издательство достигло больших успехов, как раз уходил на пенсию, и комиссия, созданная для поисков его преемника, решила рассмотреть мою кандидатуру. Сам Артур рьяно убеждал меня попробовать, и, хотя мне не особенно хотелось переселяться в Кембридж, я согласился встретиться с членами комиссии. Позднее мы обнаружили, что двое старших редакторов «Кнопфа» принялись обзванивать своих гарвардских друзей и авторов, призывая отговорить издательство от этого решения. По-видимому, мой переезд в Гарвард был бы воспринят как объективное признание моих заслуг за время работы в «Пантеоне», а этого допускать было нельзя.

Поразительно, что главные усилия «Рэндом хауз» как на уровне официальной пропаганды, так и в кулуарных беседах были направлены прежде всего на тотальную дискредитацию «Пантеона». Нас объявили людьми не от мира сего, которых никуда больше не возьмут на работу. Заявления «Рэндом» для «Нью-Йорк таймс» и других газет сводились к следующему: книгоиздание — дело слишком серьезное, чтобы допускать к нему интеллектуалов. Дескать, уж если сам Бернстайн, чья деловая хватка известна всем, по меркам современных корпораций оказался слишком мягкотелым — он ведь разрешал выпускать книги, не приносящие денег… «Пантеон» же — просто клинический случай: его редакторы не только спокойно относились к убыточности, но и возводили ее в принцип жизни.

Крупные газеты в основном соглашались с этими логическими обоснованиями. Правда, некоторые издания выступили в нашу защиту или, что было уже приятно, заняли позицию «поживем — увидим». Но совсем иначе среагировала Европа. Появилась целая лавина статей в защиту «Пантеона» и его концепции — статей столь убедительных, что «Рэндом хауз» попыталось обелить себя, отправив за границу лживые сведения о наших убытках. Когда доводы «Рэндом» оказались бессильны, Витале попытался применить силу принуждения: как впоследствии сообщили мне надежные источники, он пригрозил не давать в «Паблишерз уикли» никакой рекламы «Рэндом хауз», если этот журнал не прекратит поддерживать «Пантеон».

Не прошло и нескольких лет, как история повторилась: главный редактор «Нью-Йоркера» Боб Готлиб был внезапно уволен со своего поста. Близкий друг и советник Ньюхауза, Боб считал, что облечен полным доверием начальства. Работать в «Нью-Йоркере» он очень хотел, несмотря на протесты коллектива после смещения Уоллеса Шоуна. Поскольку Ньюхауз пообещал сотрудникам «Нью-Йоркера» сохранить индивидуальность журнала в неприкосновенности, вынужденный уход Шоуна был воспринят многими как предательство со стороны Ньюхауза. Но Боб Готлиб оказался верен традициям Шоуна более, чем ожидал Ньюхауз, и новый приказ об увольнении не заставил себя ждать. В Нью-Йорке поползли слухи, что Готлиб со дня на день лишится своего кресла. Сам Боб в это время гостил в Токио. Посреди ночи его разбудили, чтобы известить: сообщение в сегодняшней «Нью-Йорк таймс» о конце его издательской карьеры не является преувеличением. Тут же заработала пропагандистская машина Ньюхауза, уверяя, будто период Шоуна—Готлиба — безусловно, самый яркий в истории журнала — был лишь постыдным отклонением от первоначальной развлекательной миссии «Нью-Йоркера». Когда «Нью-Йорк таймс» опросила в связи с происшедшим ряд редакторов журналов, лишь у Рика Макартура из «Харперз» хватило отваги оспорить политику Ньюхауза. В остальном же Готлиб был выброшен на свалку истории быстро и ловко — так из «Большой советской энциклопедии» когда-то вырывали крамольные страницы, подлежащие замалчиванию и забвению.

Очевидно, что в течение так называемых «переговоров» с нами Витале и его коллеги по «Рэндом хауз» действовали по заранее вызубренному сценарию, применявшемуся уже много раз. Кадровый отдел «Рэндом» составил стандартную форму резюме для уволенных и закупил одноразовые носовые платки. Примерно так же готовился к своим «переговорам» и Витале. Для начала мне было отказано в праве взять с собой на переговоры человека по моему выбору. Я хотел, чтобы меня сопровождал кто-то из моих редакторов, дабы они получили полное представление о происходящем. Витале, однако, предпочел беседовать со мной без свидетелей с моей стороны, чтобы потом легче было отказаться от первоначальных обещаний.

Столь же успешно против меня было использовано и другое оружие — условие, включенное в договор о моей отставке. Оно гласило, что в течение пяти лет ни одна из сторон не должна сообщать прессе о том, что говорилось на внутренних совещаниях в «Рэндом хауз» в текущим период или раньше. Ньюхауз имел репутацию человека, который не скупится на отступные, но переговоры, завершившиеся моим уходом, сопровождались выгадыванием каждого гроша. Очевидно, я мог рассчитывать только на гарантированную мне по контракту о найме сумму; «ни цента сверху», — позднее сказал мне казначей «Рэндом хауз». То было не выходное пособие а заработанные мной за все годы работы в «Рэндом хауз» своеобразные «пенсионные». «Рэндом» удерживал эти деньги в течение полугода после того, как я подписал договор, — по сути, вынуждая меня молчать, в то время как корпорация обнародовала ряд заявлений с нападками на «Пантеон» и на меня самого. «Нью-Йорк таймс» честно сообщала, что я «воздерживаюсь от комментариев», но только один журналист обратился за справками к моим коллегам, которые не хуже меня могли изложить суть дела. Редакторы «Пантеона», ушедшие из издательства вместе со мной, не заключали никаких соглашений о выходном пособии и соответственно были вольны отвечать на любые вопросы. Информацию также могли дать Боб Бернстайн и Тони Шулт, все эти годы находившиеся в курсе финансового положения «Пантеона». Пресса оставила без внимания тот факт, что наша рентабельность никогда не смущала прежнее руководство «Рэндом хауз». Конфликт освещался упрощенно и однобоко благодаря усилиям пиар-специалистов «Рэндом хауз», которые так и сыпали лживыми доводами и фальсифицированными цифрами.

Не прошло и нескольких дней, как Витале нанял Фреда Джордана и передал наш каталог в его руки. Европейские корни Джордана создавали иллюзию, будто он продолжит устоявшиеся традиции «Пантеона», но он был верен лишь целям своих нанимателей. При первом же знакомстве с горсткой людей, оставшихся работать в офисе «Пантеона», Джордан заявил, что политической литературы это издательство отныне не выпускает. Джордан продержался на своей должности лишь год с небольшим. Не минуло и нескольких лет, как издательство окончательно распростилось со своей прежней концепцией и превратилось в придаток «Кнопф». Из планов исчезли книги об актуальных социальных проблемах, а также серьезная литература интеллектуального и культурологического толка. Возьмем каталог продукции под маркой «Пантеона» на осень 1998 года. Самая впечатляющая в нем книга — альбом с фотографиями кукол Барби. Что до «Шокен», то «Рэндом хауз», не упразднив эту марку, сосредоточил усилия издательства на выпуске нескольких коммерческих названий в год: еврейских кулинарных книг, литературы на темы семейной и духовной жизни.

По иронии судьбы многие из тех, кто подписал заявление против нас, вскоре уволились по тем же, в сущности, причинам, которые привели к фактическому закрытию «Пантеона». В этом отношении показателен случай «Таймс букс» («Times Books»). Как явствует из названия, эта издательская марка вначале существовала под эгидой «Нью-Йорк таймс» и выпускала книги сотрудников этой газеты. Со временем каталоги «Таймс букс» обогатились более громкими именами таких «ходовых» авторов, как Борис Ельцин и Нэнси Рейган. Но профилем издательства по прежнему оставались политика и текущие события. В 1996 Году Витале решил, что такой подход приносит слишком мало денег, и оба директора «Таймс букс», Питер Оснос и Стив Вассерман, ушли в знак протеста против навязанной им реорганизаций. Они пересказывали мне свои беседы с Витале, который пытался коммерциализировать их фирму более тонкими методами, но с тем же конечным результатом. Такие талантливые редакторы, как Оснос и Вассерман — уверял Витале — не должны попусту растрачивать свои силы на книги, которые при всех своих достоинствах не находят спроса у массового читателя. «Таймс букс» как раз опубликовало масштабное исследование Теодора Дрейпера об Американской революции, получившее самые положительные отзывы, — но, с точки зрения Витале, эта книга расходилась не слишком хорошо и лучше бы Оснос с Вассерманом больше времени посвящали, скажем, сборникам речей Билла Клинтона. Пресловутый сборник стал одной из последних книг, выпущенных «Таймс букс». Он стал действительно почти рекордным в двух отношениях — по величине авторского аванса и по количеству непроданных экземпляров, возвращенных книготорговцами в издательство.

Даже из каталогов такого преуспевающего издательства, как «Кнопф», постепенно вымывались более-менее интеллектуальные труды по философии, искусствоведческие работы и переводная литература — другими словами, самая основа его репутации. Да и «Рэндом хауз» как таковое стало ориентироваться на низшие слои рынка и соперничать с «Кнопфом» за книги, потенциально способные принести миллионную прибыль на алтарь корпоративной машины. Система, позволяющая — более того, поощряющая — борьбу на аукционных торгах между конкурирующими подразделениями одной и той же фирмы, обернулась ростом авансов и увеличением расходов на рекламу и паблисити.

Обо всем этом я рассказываю столь подробно не потому, будто я считаю случившееся с «Пантеоном» чем-то из ряда вон выходящим. Напротив, чем больше я общаюсь с коллегами, тем яснее осознаю: во многих издательствах подобные методы — закон жизни. Правда, есть люди, которым приходится несравнимо хуже, — миллионы тех, кто теряет работу в связи с закрытием промышленных предприятий. Увольнения рабочих редко привлекают внимание прессы. На выплачиваемое им выходное или пенсионное пособие не так-то легко прожить хотя бы несколько месяцев. В нашей стране как-то не принято обсуждать одну очевидную вещь: почти все важнейшие стороны жизни контролируются не общественностью, а частным капиталом. Корпорации вольны сами определять, кого брать на работу и на каких условиях. Работники лишены права на протест, а зачастую даже на ведение переговоров. Об обжаловании в предусмотренном законом порядке вопрос даже не стоит. Как я узнал от своих адвокатов, список формальных оснований для принятия судебного иска к рассмотрению очень невелик.

В нашем случае было очевидно, что владельцы компании стремились не только отделаться от инакомыслящих, но и дать всем понять: никакой альтернативы нет. Корпорация и ее политика — выше всякой критики. Вежливо попросив разрешения отклониться от ее линии, вы сами себя изобличаете — значит, вы безответственный смутьян, которого надлежит высечь на страницах газет и изгнать с позором из профессионального цеха. Неважно, что новые планы на деле оказались неосуществимыми и убытки «Рэндом» затмили все его былые финансовые потери. Главное — власть. Компания — как партия или правительство — всегда права. Пусть впоследствии все может полететь в тартарары — но пока до этого не дошло, никто не должен высказывать никаких сомнений. Единственным возможным средством против подобного самоуправства является критика со стороны прессы и общества. Вот только подобные стороны деловой жизни, шла бы речь об издательском бизнесе или других отраслях, редко обсуждаются публично.



Глава 4. Цензура рынка

Недавние перемены в издательском мире, описываемые на этих страницах, — последствие применения теории рыночной экономики к сфере распространения культуры. Следуя рецептам Рейгана и Тэтчер с их политикой поддержки большого бизнеса, владельцы издательств прикладывают все больше усилий для «рациональной организации деятельности». Рынок принято считать чем-то вроде идеальной модели демократии. Издатели утверждают, что элита не должна, да и не способна навязывать свои вкусы читателям, — напротив, это аудитория выбирает то, что ее душе угодно Если же душе все чаще угодны низкопробное чтиво и бедный ассортимент — да будет так. Раз прибыли растут, то рынок, несомненно, работает правильно.

Тем не менее «идеи» в традиционном понимании — это не обычный товар, и требовать от них высокодоходности неразумно. Раньше как-то само собой разумелось, что книга, излагающая новую точку зрения или альтернативную теорию, может и не окупиться (по крайней мере, вначале). Смысл выражения «свободный рынок идей» никак не связан с «рыночной стоимостью» каждой идеи. Напротив, это выражение означает, что любая идея должна стать известна аудитории, должна быть изложена и обсуждена досконально — а не сведена до бессмысленной «нарезки» из цитат в телепередаче.

В течение почти всего двадцатого столетия минимальная рентабельность при первом издании книг в переплете считалась нормой. Прибыль поступала от книжных клубов и продажи массовых изданий в случае, если книга вызывала интерес широкой аудитории. Так обстояло дело как с научной и документальной литературой, так и тем паче с художественной. Литературные дебюты по большей части оказывались убыточными, что никого не удивляло (при этом некоторые авторы создавали, так сказать, дебют за дебютом). Однако всегда были и есть издатели, считающие издание начинающих писателей важной составляющей своей деятельности.

Новые идеи и новые авторы приживаются не сразу. Иногда автору приходится ждать много лет, пока спрос на его книгу окупит расходы на издание. Рынок даже в долгосрочном масштабе не может быть верным критерием ценности идей — тому порукой сотни и даже тысячи великих книг, которые так и не принесли прибыли. И потому новая стратегия — выпускать только те книги, которые гарантируют немедленную прибыль, — автоматически вычеркивает из каталогов множество интересных работ.

Есть и другая сложность. Стихи и прозу еще можно писать в свободное от основной работы время, но авторы серьезных научных и документальных книг нуждаются для проведения исследований в авансах или каком-то ином финансовом вспомоществовании. Кстати, именно в этой сфере сейчас наблюдается самый большой упадок. «Мильтон немой, без славы скрытый в прах»[61] из «Сельского кладбища» Грея отныне уступил место «немому Фуко», мыслителю, не имеющему материальных средств для написания книги, которая перевернет наше восприятие мира, — перевернет даже в том случае, если ее купят единицы.

И, наконец, есть проблема, характерная для всех секторов свободного рынка: игра идет, мягко говоря, не на равных. Крупные фирмы, выпускающие литературу массового спроса, являются, так сказать, хозяевами поля. Они располагают колоссальным рекламным бюджетом, армией менеджеров по продажам и чрезвычайно эффективной системой связей с прессой. Благодаря всему этому их книги в той или иной мере заведомо привлекают внимание. Небольшие же издательства не в состоянии соперничать с крупными. Им гораздо труднее отвоевать место для своих книг как на полках магазинов, так и в колонках рецензентов.

Господство рыночной идеологии повлияло на другие сферы общества, что, в свою очередь, изменило сами принципы книгоиздания. Приведу простой пример: в Соединенных Штатах и Великобритании спрос на книги со стороны публичных библиотек был когда-то очень высок и покрывал почти все расходы на издание серьезной художественной, документальной и научной литературы. Мне вспоминается, что Голланц всегда заказывал в «Пантеоне» одно и то же количество экземпляров — тысячу восемьсот — любой книги, будь то детектив или политическая монография. Сгорая от любопытства, я в конце концов спросил у него, почему он так делает. «Все очень просто», — ответил Голланц. Тысячу шестьсот экземпляров у него всегда брали библиотеки Великобритании. Но в наше время финансирование библиотек было сильно урезано, и инфраструктура, поддерживавшая издание очень многих нестандартных книг, рухнула.

Но вышеупомянутый фактор — лишь одна из многих причин, влекущих за собой медленное умирание «нестандартной» книги. Свою роковую роль тут сыграли и новые методы работы в крупных издательствах. Центр власти неоправданно сместился — решение издавать или не издавать книгу принимают уже не редакторы, но так называемые «издательские советы», где ключевые позиции заняты финансистами и маркетологами. Если не создается впечатления, что издание разойдется определенным тиражом — а планка повышается каждый год (в некоторых крупных издательствах она уже достигла отметки в 20 тысяч экземпляров), — то издательский совет объявляет, что эта книга фирме не по карману. Так обычно происходит в случае романов начинающих авторов или серьезных научных монографий. Так называемая «цензура рынка», выражаясь словами журналиста «Эль-Паис», все чаще оказывается ключевым фактором в процессе принятия решений, исходящем из предпосылки, будто у всякой книги должна быть своя, гарантированная заранее, аудитория[62].

Конечно, и в прошлом редакторов просили рассчитать примерный объем продаж книг, предлагаемых ими к изданию. Но, разумеется, эти расчеты, на которых сказывалась преданность редактора идеям книги, часто оказывались неточны, так что вопросы тиражей постепенно стали вотчиной отдела продаж. В наше время величина тиража обычно определяется в соответствии со спросом на предыдущую книгу того же автора. Это поневоле ведет к эстетическому и политическому консерватизму в отборе: новая идея по определению еще не имеет статуса.

Редакторы по самоочевидным причинам неохотно рассказывают о том, что испытывают давление со стороны финансистов. Заговор молчания нарушил разве что Марти Эшер в интервью для книги Дженис Рэдуэй «Чувство книги». Тогда, в 1990 году Эшер работал в книжном клубе «Бук-оф-зе-манс», а теперь возглавляет «Винтидж». Итак, Эшер сказал: «Когда речь идет о вашем слиянии с крупной корпорацией, новые хозяева интересуются уровнем прибыли… Некоторые просто беспощадны, ну знаете “то, что не приносит денег, нам ни к чему”. Конечно, следуя такой логике, вы отвергли бы, наверно, половину самых успешных книг всех времен и народов, поскольку успех приходит не сразу, а ждать никто не любит… В издательстве, где я работал раньше, если вы не могли распродать 50 тысяч экземпляров, никто и браться за такую книгу не хотел. Дескать, с ней просто не стоит возиться. Теперь на массовом рынке речь идет уже о 100 тысячах экземпляров».

Со временем эта система стала еще более «научной». От редактора давно уже требуют, чтобы перед заключением договора с автором он составил «смету прибылей и убытков» на будущую книгу. Но в наше время подобная «смета прибылей и убытков» составляется и на самого редактора. Предполагается, что каждый редактор должен принести фирме столько-то денег в год. Выбор книг для издания строго контролируется. В крупных фирмах действуют квоты на объем продаж, и даже «Оксфорд юниверсити пресс» требует от начинающего редактора «принести» миллион долларов в год — то есть заключить договоры на книги, которые, вместе взятые, принесут такой доход. Очевидно, в таких условиях редактор не заинтересован связываться с малотиражной, рассчитанной на взыскательного читателя литературой. Какую прибыль принесли их инвестиции, молодые редакторы знают на память, вплоть до десятых долей, — ведь этими цифрами определяется их оклад и статус в издательстве. «Мелкие» книги сейчас издавать очень сложно: редакторы чураются их, опасаясь за свою карьеру. Чем больше средств фирмы редактор тратит, тем более перспективным он кажется в глазах начальства. Молодые уже смекнули, что лучший способ блеснуть — это с самого начала своей карьеры выдавать авторам максимально крупные авансы. Ко времени, когда книга выйдет и, возможно, не оправдает этого аванса, редактор может перейти в другое издательство.

В общем, редакторы стали винтиками вышеописанной деньгопечатной машины, а потому — что вполне резонно — утратили желание связываться с рискованными, нестандартными книгами или новыми авторами. Эта система работает на подсознательном уровне. Теперь и от издателей, и от редакторов слышишь, что они «больше не могут себе позволить» тратить деньги на книги определенных жанров. Эта тенденция очень не нравится литературным агентам. Как выразился один из членов Ассоциации представителей авторов (см. бюллетень этой организации за осень 1999 года): «После этих слияний все словно помешались на прибыли. Не могу перечесть, от скольких редакторов я уже слышал: “Середнячков[63] не берем”. Они хотят, чтобы все было гарантировано наперед». Даже такие благополучные издательства, как «Кнопф», теперь отвергают книги жанров, на которых раньше почти что специализировались, под предлогом, что «эта литература нам теперь не по карману», хотя прибыль «Кнопф» является основным источником дохода всей группы «Рэндом хауз». Когда-то я в шутку говорил своим редакторам, что нам платят натурой — львиную долю нашего жалованья составляют наши любимые книги, которые мы можем выпускать, когда захотим. Ныне такой стиль мышления успешно искоренен в крупных издательствах Соединенных Штатов и близок к искоренению в Европе. Достаточно взглянуть на эти фирмы…

Массовые издательства тоже оказались вовлечены в гонку за прибылью. Когда я учился в Англии, книга «Пенгуина» стоила в розницу около двух шиллингов шести пенсов — то есть 35 центов, что примерно равнялось тогдашней цене аналогичных изданий в Америке. Конечно, большой прибыли это издательству не приносило. После поглощения «Пенгуина» фирмой «Пирсон» книги из сводного каталога — и художественная литература, и другие жанры — были переизданы хоть и в мягкой обложке, но в новом, укрупненном формате и стали продаваться уже по другим, резко повышенным ценам. Формат «трейд пейпербэк» появился в США в 50-е годы. В розницу книги этого формата были лишь чуть-чуть дороже массовых изданий, с которыми я работал в начале своей карьеры. Заглянув в первый каталог «трейд пейпербэков» издательства «Энкор букс» («Anchor Books»), мы увидим цены от 65 центов до 1 доллара 25 центов. Издательство «Винтидж» много лет (до перехода на более крупный формат) держало на свои книги среднюю цену в 1 доллар 95 центов. Чуть-чуть увеличив физические размеры книг, «Винтидж» в итоге подняло цены до 10 долларов и выше. Помнится, в то время я пытался всем доказать, что после этого количество покупателей новых книг «Винтиджа» резко сократится. «Возможно, вы и правы, — услышал я в ответ, — но доллары останутся теми же самыми».

Эта фраза стала для меня вехой, знаменующей рубеж между старой и новой идеологиями. Идея, что книга должна быть недорогой, то есть доступной максимально широкой аудитории, была вытеснена решениями бухгалтеров, не видящих ничего дальше своего годового баланса. Тут ведь стоял вопрос не об извлечении прибыли или боязни убытков — каталог «Винтидж», куда вошло все самое лучшее из сводных каталогов «Рэндом хауз», «Кнопфа» и «Пантеона», самим своим существованием гарантировал солидный годовой доход. Отныне правило гласило: нужно максимально повысить доход с КАЖДОГО ПРОДАННОГО ЭКЗЕМПЛЯРА.

Перемены, произошедшие в Соединенных Штатах, повторились и в Великобритании. Небольшие английские издательства растворились в концернах, управляемых Мэрдоком, «Пирсон» и «Рэндом хауз». Ньюхауз со своим обычным безрассудством скупал английские издательства направо и налево. Три почтенных и авторитетных независимых издательства — «Джонатан Кейп» («Jonathan Саре»), «Чэтто энд Уиндус» и «Бодли хед» («The Bodley Head») объединились, чтобы сэкономить на распространении и других расходах, но своего финансового положения так и не поправили. В лондонских издательских кругах всякий знал, что эти издательства можно купить задешево. Один издатель сообщил мне, что ему предлагали стать владельцем всех трех издательств взамен на погашение их долгов, но он отказался. Ньюхауз, однако, увидел в этой сделке отличный случай выйти с фанфарами на книжный рынок Великобритании и предложил изумленным владельцам более 10 миллионов фунтов. Те взяли деньги и поспешили прочь, боясь, что он передумает. Так была основана колония Ньюхауза в Англии. Затем к ее стаду добавилось еще несколько когда-то знаменитых издательских марок, в том числе «Хейнеманн» («Heinemann») и «Секер-энд-Уорбург».

После всех этих слияний в Лондоне, как ранее в Нью-Йорке, вскоре почти не осталось независимых издательств. Считается, что в 50-е годы XX века в Лондоне было около 200 солидных издательств. Теперь их меньше трех десятков. Буквально пару месяцев назад некоторые из последних оплотов независимого книгоиздания были приобретены крупными концернами. Так, группу «Ходдер-Хедлайн» («Hodder-Headline») купила фирма «У.Х. Смит», занимающаяся распространением журналов и газет. Оставшихся можно пересчитать по пальцам — это «Фейбер эцц Фейбер» («Faber a Faber»), «Гранта» и «Фос эстейт» («Fourth Estate»), а также несколько крохотных молодых издательств, создаваемых, как и в США, редакторами, которые бегут с тонущих кораблей крупных концернов.

Тем временем «Пенгуин» под властью «Пирсон» приобрел целый ряд бывших независимых издателей книг в твердом переплете: «Майкл Джозеф» («Michael Joseph»), «Хэмиш Хэмильтон» («Hamish Hamilton»), «Ледибёрд» («Ladybird») и издательство детских книг Беатрикс Поттер. Впрочем, «Пенгуин» заслуживает похвалы: он нашел способ сохранить свою линию интеллектуальной нехудожественной литературы. В результате последней реструктуризации фирма была разделена на два подразделения. Одно занялось коммерческой литературой, а второе, получившее название «Пенгуин пресс» («Penguin Press»), — серьезными работами в области естественных и гуманитарных наук. Каждому из подразделений была выделена доля прибыли от колоссального сводного каталога «Пенгуина», так что «Пенгуин пресс» имеет возможность финансировать из средств серии «Пенгуин классике» («Penguin Classics») книги типа многотомной биографии Ллойд Джорджа. Имей «Пантеон» подобную возможность черпать средства из доходов «Винтидж», высокая рентабельность была бы нам гарантирована навечно. Эксперимент «Пенгуин», не имеющий себе аналогов в книгоиздании Великобритании, доказывает: если корпорация действительно хочет позаботиться о качестве книг, она в состоянии его обеспечить. Было бы желание.

Но, вообще говоря, при Тэтчер английские средства информации, и в том числе книгоиздание, сильно изменились к худшему. Упор Тэтчер на деньги и рыночные ценности нашел отзвук и в издательском мире. Новые руководители, приходящие со стороны в крупные издательские группы типа «Реед Эльзевир» («Reed Elsevier») и «ХарперКоллинз», быстро и жестко выражали свое презрение к благородным идеалам предшественников. Подобно Витале в «Рэндом», они старались с самого начала дать понять, что прежние интеллектуальные и культурные критерии их не волнуют. В директорском кресле они только для того, чтобы делать деньги. Соответственно изменилась и продукция крупных фирм. Несколько упрямых редакторов еще держались, но большинство моих деловых партнеров сошли с дистанции. Ежегодно приезжая в Лондон, я начал чувствовать себя персонажем «Десяти негритят» Агаты Кристи. Все люди моего поколения исчезли — кого уволили, кого, задобрив отступными, преждевременно отправили на пенсию. Вскоре в издательствах стало очень сложно отыскать человека старше пятидесяти лет. Во многом эта перемена объяснялась чисто экономическими соображениями: молодые согласны на более низкие оклады. Но в результате фирмы как бы потеряли память: все, кто помнил старые порядки, исчезли, а сменившие их новички автоматически воспринимали новые требования как нормальные и даже справедливые.

Все это сказалось не только на редакторах и читателях, но и на других звеньях нашей отрасли, в особенности на книготорговцах. Проходящие раз в полгода конференции торговых представителей издательства, в 60-х годах напоминавшие затянувшиеся студенческие вечеринки, сейчас проходят в напряженной, недружелюбной атмосфере. В последние годы работы в «Пантеоне» я подметил, что мои торговые представители — мои старые знакомые — на заседаниях очень много пьют. Поговорив с ними, я узнал, как на них давят, вынуждая по-новому строить отношения с книготорговцами.

Раньше их работа состояла из двух взаимодополняющих задач: доносить до книжных магазинов нашу издательскую концепцию и представлять интересы магазинов в издательстве. В этой системе было что-то от политики федерального правительства по отношению к отдельным штатам: торговые представители опасались заваливать магазины горами книг и старались ничего не навязывать клиентам. Но вот давление на редакторов и издателей усилилось. Чем выше авансы (а чем обусловлены высокие авансы, мы уже обсудили), тем выше тиражи. Отпечатанные книги невыгодно хранить на складе — их нужно срочно распихать по магазинам. Книготорговцы обнаружили, что задыхаются под грузом крупных партий потенциальных бестселлеров. Поскольку книги не оправдывали надежд, магазины все быстрее и быстрее возвращали их назад издательству. Когда-то Колвин Триллин заметил, что книга лежит на магазинной полке чуть дольше, чем молоко, но чуть меньше, чем йогурт. Мы шутили, что на обложках тоже нужно ставить срок годности. Теперь за нас это делает книготорговля, торопясь возвращать невостребованные книги.


Принятое Ньюхаузом в 1998 году решение продать группу «Рэндом хауз» немецкому гиганту «Бертельсманн» вызвало шок в издательском мире. Пусть репутация «Рэндом» и несколько пошатнулась, оно все же оставалось ведущим издательством Штатов. Газета «Вашингтон пост» привела в этой связи высказывание писателя Билла Стайрона, одного из виднейших авторов «Рэндом»: дескать, «Рэндом» так выросло и распухло, что уже неважно, кому оно принадлежит. Но, что бы там ни думал Стайрон, для очень многих конец «Рэндом» стал громом среди пасмурного неба американского книгоиздания. На девятом году руководства Витале Ньюхауз решил, что фирма никогда не даст ему ожидаемых прибылей.

Все эти годы ничто не выдавало, что Ньюхаузу надоело быть издателем или что «Рэндом хауз» терпит убытки. Обнародованные цифры изумили даже тех, кто пристально следил за судьбой издательской группы. В 1997 году стало известно, что фирма списала 80 миллионов долларов, потраченные на авансы, которые не окупились. Иными словами, политика безрассудного наращивания вложений в книги провалилась с треском. Также издательство сообщило, что его прибыль за этот год составила всего 0,1 %. Увидев это мизерное число в «Нью-Йорк таймс», многие вначале решили, что это опечатка. До прихода Ньюхауза у «Рэндом хауз» никогда не бывало таких низких доходов. Очевидно, фантастические прибыли, которые обещал Витале, ока — зались нереальными. Хотя Ньюхауз, с его слов, очень интересовался делами своего издательского концерна, один из его друзей, если верить «Нью-Йорк обсервер», заметил: «Многомиллиардное состояние Ньюхауз сделал не на том, что угождал своим личным интеллектуальным интересам». Стало ясно: убытки «Рэндом хауз» слишком велики.

Удивляла и продажная цена. В 1980 году Ньюхауз заплатил за издательство 60 миллионов долларов. За десять лет, пока у руля оставался Боб Бернстайн, стоимость активов достигла примерно 800 миллионов, но при Витале темпы роста заметно замедлились. В итоге «Рэндом хауз» было продано за миллиард долларов с небольшим, что свидетельствовало: за последние восемь лет ожесточенной погони за прибылью стоимость активов увеличилась диспропорционально мало. Итак, Ньюхауз и Витале совершили невероятное: одновременно понизили интеллектуальный уровень издательства, испортили его репутацию и растратили деньги.

То же самое произошло и с «Нью-Йоркером». После многолетних попыток повысить популярность журнала у читателей Тина Браун ушла с поста главного редактора. «Нью-Йоркер» всегда приносил прибыль, но Ньюхауз из соображений выгоды решил удвоить тираж — что в реальности поставило журнал на грань банкротства. Есть относительно простой способ повысить спрос на журнал: нужно установить символическую цену на подписку и организовать масштаб ную рекламную кампанию. Ролики «Нью-Йоркера» впервые появились на телеэкране, но за новый, почти миллионный тираж пришлось дорого заплатить. По оценкам независимых экспертов, за первые десять лет владения этой фирмой Ньюхауз потерял около 175 миллионов, еще больше, чем на «Рэндом хауз»[64].

Примерно в то же самое время издательство «ХарперКоллинз», принадлежащее Мэрдоку, объявило о списании 270 миллионов долларов на неокупившиеся авансы. Рассказывали, что сотрудники «Харперз» неоднократно подавали докладные записки, призывая вернуться к традиционному стилю работы и сосредоточить усилия на возрождении сводного каталога, а не на этой безумной погоне за потенциальными бестселлерами. Пытаясь повысить прибыль, это издательство, помимо всего прочего, решило закрыть и продать свое авторитетное подразделение «Бейсик букс» («Basic Books»), известное прежде всего литературой по психоанализу и общественным наукам. Как и «Пантеон», «Бейсик» никогда не терпело убытков, но выпускаемая им литература и ее тиражи были ориентированы скорее на специалистов, чем на массового читателя. Соответственно объем продаж этих книг по определению не удовлетворял требованиям «Харперз» к рентабельности «Бейсик» и его вкладу в «общий котел» накладных расходов издательства. Два года редакторы «Бейсик» отчаянно пытались отыскать более «ходовые» книги. Затем топор палача опустился.

Сходное решение приняла фирма «Саймон энд Шустер», некоторое время владевшая «Фри пресс» («Free Press») — самым реакционным из американских издательств. При Рейгане «Фри пресс» разбогатело на книгах, полностью созвучных политическому духу времени. Однако затем издательство потеряло много денег на рискованных проектах. Биография Хиллари Клинтон оказалась недостаточно злобной, чтобы удовлетворить вкус консервативного читателя. Твердо решив не допускать подобных ошибок, «Саймон энд Шустер» уничтожило «Фри пресс», сохранив название, но переключив редакцию в основном на выпуск деловой литературы. Даже революционные радикалы правого толка обнаружили на собственном опыте, что революция пожирает своих детей, не глядя на их политические пристрастия. Итак, произошла реорганизация, и все крупные концерны отделались от своих интеллектуальных, «Пантеоно-образных» подразделений.

Казалось бы, такие колоссальные убытки двух лидеров волны реорганизации компаний должны были послужить предостережением для других. Но концерн «Бертельсманн», едва вступив во владение «Рэндом хауз», выпустил пресс-релиз, гласивший, что новые собственники в ближайшие годы ожидают от своего приобретения пятнадцатипроцентной прибыли. То есть вместо миллиона долларов прибыль (при ежегодном объеме продаж, равном примерно миллиарду) должна была составить 150 миллионов. Одновременно «Бертельсманн» распространил внутреннюю директиву, из которой явствовало, что его американские владения — «Рэндом», «Бэнтэм», «Даблдэй» и «Делл» — также должны, следуя общей политике корпорации, обеспечить годовой 10-процентный прирост, то есть еще 100 миллионов долларов. Каким образом, в директиве не уточнялось. Возможно, самый красноречивый статистический показатель «Бертельсманна» (из обнародованных) — количество бухгалтеров, работающих в его главном офисе: четыре тысячи, что во много раз превышает общее число редакторов в подразделениях фирмы по всему миру. Предполагалось, что новая объединенная корпорация будет выпускать каждую третью книгу в Соединенных Штатах (если не учитывать продукции некоммерческих издательств) и обеспечивать 40 % объема продаж «Бертельсманна» по всему миру. Встревоженные этими гигантскими параметрами, группы авторов и других заинтересованных лиц стали обращаться к генеральному прокурору с просьбами расследовать возможное нарушение антимонопольного законодательства. Но реакции не последовало. Ключевой сектор американского книгоиздания оказался под контролем гигантского нового концерна. Хуже того, «Бертельсманн» также приобрел долю в структуре книготорговли по Интернету, принадлежащей «Барнс энд Нобл» («Barnes & Noble»).

Тенденция к концентрации в издательском бизнесе не ослабевает. Французские концерны регулярно объявляют о новых приобретениях у себя на родине и за рубежом, прежде всего в Великобритании. Компания «Ашетт» («Hachette») недавно приобрела английскую группу «Орион» («Orion»), которая, в свою очередь, владеет такими почтенными издательствами, как «Уэйденфилд» («Weidenfield») и «Голланц» («Gollancz»). Теперь появились сведения, что «Орион» присматривается к американским фирмам и, возможно, купит «Саймон энд Шустер». Англо-голландская группа «Реед Эльзевир», которой принадлежит журнал «Паблишерз уикли», скупила несколько самых авторитетных издательств Великобритании, в том числе «Метуэн» («Methuen»), «Хейнеманн» и «Секер энд Уорбург», а затем, в августе 1995 года, перепродала «Рэндом хауз» под предлогом их недостаточной рентабельности (которая, по оглашенным впоследствии сведениям, составляла 12 % объема продаж). По сходному сценарию разыгрались события в Швеции, когда другая голландская фирма «Валтер Клуверс» («Walter Kluwers») приобрела «Норштедтс» («Norstedts»), второе по значимости в стране издательство с богатой, почти двухсотлетней историей. Вскоре прибыль «Норштедтс» была объявлена недостаточно высокой, и «Клуверс» решила оставить при себе только редакции юридической и справочной литературы. Основная редакция, чьи книги были настоящим краеугольным камнем шведской культуры, оказалась брошена на произвол судьбы и долго дожидалась своего покупателя. Наконец ее приобрело местное кооперативное движение, которое в Швеции все еще имеет большой вес в области книгораспространения и розничной торговли; редакция «Норштедтс» была интегрирована в издательства кооперативов. Но все эти передряги не прошли бесследно: «Норштедтс» сильно отстало от конкурентов и растеряло многих своих лучших авторов.

Решение «Реед» и «Клуверс» сосредоточиться на справочной литературе и работе с информацией отражает общую тенденцию. Издатели все больше говорят о необходимости сосредоточиться на высокоприбыльной верхушке информационной пирамиды. Их цель — сделать информацию, которая прежде содержалась только в книгах, доступной и в других форматах. При всех бесспорных достоинствах этой важнейшей технологии некоторые американцы опасаются, что ее применение повлечет за собой ограничение свободного доступа к информации в публичных библиотеках и других общественных учреждениях.

Все корпоративные слияния происходят по одному хорошо отрепетированному сценарию. В оптимистическом заявлении для прессы концерн восхваляет заслуги приобретенного им издательства и клянется соблюдать его традиции. Всех заверяют, что не будет ни серьезного сокращения штатов, ни какой бы то ни было глобальной реорганизации. Позднее сообщается, что в целях рационализации деятельности необходимо кое на чем сэкономить, и поэтому вспомогательные службы будут слиты воедино. Вскоре бухгалтерия, экспедиция и склад издательства растворяются в соответствующих службах концерна. Затем объединяются отделы продаж, поскольку территория, где Они действуют, все равно общая. Затем обнаруживается, что издательские планы во многом, как это ни прискорбно, дублируют друг друга — значит, и тут без рационализации не обойтись. Увольняют нескольких редакторов и их ассистентов, поскольку общее количество издаваемых книг все равно сокращается. Постепенно становится невозможно определить, каким подразделением выпущена книга. Например, в английском филиале «Рэндом» — «Рэндом хауз Ю. Кей.» — одни и те же люди составляют план нескольких издательских марок, которые когда-то принадлежали независимым, своеобразным, разноликим издательствам; теперь от всех этих фирм остались одни названия, украшающие титульные листы новых книг. Тем временем книги прежних лет, которые не расходятся минимальным тиражом (а его планка все завышается; теперь минимумом считаются две тысячи экземпляров в год), безжалостно сдаются в макулатуру или вычеркиваются из планов на допечатывание. В результате многих классических произведений уже не достать. В конце концов появляются новые издательские марки, под которыми выпускаются выборки из нескольких разных каталогов, дешевые переиздания старых книг и литература новых категорий; все это призвано преодолеть прежнее «нерациональное» разделение труда.

Как мы видим, ускоренное укрупнение фирм сопровождается обострением жажды прибыли у больших издательств. Начиная с 20-х годов XX века в американском книгоиздании, будь то в период экономического бума или кризиса, средний доход издательств составлял примерно четыре процента после уплаты налогов. (Это средняя цифра по всем издательствам — и по чисто коммерческим компаниям, выпускавшим только выгодные книги, и по более интеллектуальным, которые старались сбалансировать прибыльность и гражданский долг.)

В этой связи весьма любопытно выглядит статистика недавнего прошлого, отражающая ситуацию в тех немногих издательствах, которые еще не стали частью крупных корпораций. Конкретные цифры были приведены в интереснейшем обзоре европейского книгоиздания, опубликованном в 1996 году в «Ле Монд». Например, годовая прибыль «Галлимара», самого престижного из традиционных издательств Франции, составляет три процента с небольшим — это несмотря на сильный сводный каталог и процветающую программу детской литературы. «Эдитьон дю Сейль» («Editions du Seuil») — вероятно, второе по значимости французское независимое издательство — имеет всего один процент прибыли. В данный момент двумя вышеупомянутыми издательствами по-прежнему владеют потомки основателей и их партнеры-союзники, но «Галлимар» вследствие внутренних раздоров был вынужден продать часть своих подразделений «на сторону», так что его независимость под угрозой.

Издательства одно за другим подпадают под власть концернов, и новые хозяева всякий раз настаивают, чтобы книжная ветвь приносила прибыль того же порядка, что и их газеты, спутниковые телеканалы и кинофильмы — то есть отрасли, всегда отличавшиеся гораздо более высокой, чем книгоиздание, маржей прибыли. Итак, устанавливается новая планка — в 12–15 процентов, что в три-четыре раза превышает доходность издательств ранее.

Чтобы удовлетворить эти новые требования, издатели начинают выпускать кардинально иную продукцию. В «Нью-Йорк таймс» недавно была опубликована статья о том, что крупные кинокомпании сейчас активно выпускают через свои издательские филиалы литературу о деятелях кино и книги, как-то связанные с кинопродукцией этой же компании, — послужившие материалом для экранизации или, напротив, написанные по мотивам фильмов. Это считается очень выгодным. В 1990 году «Дисней корпорейшен» создала для эксплуатации своих новых фильмов дочернюю издательскую фирму под названием «Гиперион». Девиз этого проекта крупный импресарио Роберт Готлиб сформулировал в интервью «Таймс» так: «Не путайте этот проект с издательством “Фаррар, Строc” (“Farrar, Straus”). Помните, что это сугубо коммерческая индустрия развлечений».

В угоду этой тенденции издательские концерны перетряхивают свои планы выпуска книг. Да и сотрудников меняют. Например, фирма «Пирсон» назначила главой своей транснациональной книгоиздательской ветви человека со стороны — Майкла Литтона (правда, он занимал этот пост недолго). В первые же дни на новом посту Литтон, прежде работавший в «Дисней», объявил, что знаменитый логотип «Пенгуина» будет использоваться для продажи сопутствующей «развлекательной продукции» — например музыкальных компакт-дисков. Тем временем в Нью-Йорке «ХарперКоллинз» взяла на должность генерального директора Алтию Дисней (которая также продержалась недолго). До этого госпожа Дисней была редактором «Ти-ви гида», одного из самых массовых и прибыльных изданий Мэрдока. В прошлом году было основано новое подразделение «ХарперЭнтертейнмент» («Haiper Entertainment»), заявившее, что на первом же году существования выпустит 136 «привязанных» к кинофильмам и телепередачам книг (например, по материалам «Шоу Джерри Спрингера»), что должно было затмить всю прочую продукцию «ХарперКоллинз». Однако, несмотря на все эти новации, лишь немногим издательствам удается вывести свои доходы на новый уровень. В действительности прибыль многих крупных корпораций сейчас значительно меньше, чем пять лет назад, когда они придерживались прежней политики разнообразного ассортимента.

Еще одно последствие укрупнения в издательской сфере, о котором редко говорят, — проблема роста оперативных издержек, который, в свою очередь, влечет за собой необходимость в наращивании доходов. Книгоиздатели зажили на широкую ногу, беря пример с голливудских магнатов. Когда-то издательское дело, по крайней мере в англоязычных странах, считалось «профессией для джентльменов» За этим эвфемизмом скрывался обычай платить относительно невысокие оклады — сотрудники издательств много десятилетий получали примерно столько же, сколько ученые и преподаватели. Теперь же руководители издательств повысили себе оклады до нескольких миллионов долларов. Согласно недавнему обзору «Паблишерз уикли», глава «Макгро-Хилл» получает более двух миллионов в год, больше генерального директора «Эксон» («Exxon») или «Филлип Моррис» («Phillip Morris»). В 1998 году издательская ветвь компании «Виаком», часть которой была в том же году продана как неприбыльная, заплатила своему главе 3,25 миллиона долларов. Так и хочется спросить, не объясняется ли убыточность «Виаком» неоправданно высокими окладами, которых добились для себя руководители высшего звена в ущерб книгам и их авторам. Многие директора — даже в далеко не преуспевающих фирмах — установили себе зарплату в более чем миллион долларов. Ричард Снайдер, покинувший «Саймон энд Шустер», чтобы приобрести издательство, которое покамест не принесло прибыли, платит себе около 1,4 миллиона в год.

Но это не единственная причина повышения оперативных расходов. Офисы издательств начинают тягаться по роскоши с банками. Конференции торговых представителей «Рэндом хауз», часто проходившие на шикарных курортах Бермудских островов или округа Орандж, в конце 80-х годов обходились в миллион долларов каждая — а речь идет о двух конференциях в год. Издатели и редакторы почувствовали себя крупными бизнесменами, имеющими право на красивую жизнь: дорогие рестораны, лимузины у подъезда и прочие символы престижа. Чувство удовлетворения им доставляют уже не достойные книги, которыми можно гордиться, а вся эта роскошь, воспринимаемая как знак признания их заслуг. Так и накапливаются оперативные издержки, которые потом раскладываются подобно налогам на все издательства группы. И эти «налоговые отчисления» постоянно растут. Поскольку их сумму высчитывают не «на местах», не в каждом издательстве, а в центральной бухгалтерии концерна, руководство может спускать разным подразделениям диспропорциональные финансовые задания — порой несправедливо завышенные, как случилось в последние годы нашей работы в «Пантеоне».


Перемены, произошедшие в издательском мире, все заметнее отражаются и на книготорговле. Одной из первых книг, заказанных мной авторам после прихода в «Пантеон», было исследование стратегий, применяемых монополиями Соединенных Штатов. Книга называлась «В руках немногих». Ее автором официально считался Эстес Кефауэр, ныне покойный сенатор-популист от штата Теннесси, но на самом деле книга была написана его высококвалифицированными сотрудниками. Также по их инициативе на протяжении многих лет был блестяще проведен целый ряд слушаний по проблеме диктата монополий в американской экономике. Помимо глав о сталелитейной промышленности и фармацевтических компаниях, в книге имелся отчет об общественном расследовании ситуации в» секторе хлебопечения. У истоков этого расследования, показавшего, как общенациональные торговые марки «Тип-Топ» и «Уандер» вытеснили имевшиеся в каждом городе небольшие пекарни, стоял Ч. Райт Миллс. Вначале крупные хлебозаводы предлагали хлеб по демпинговым ценам, с которыми не могли тягаться местные пекарни. Также они старались при помощи системы скидок продвинуть крупные партии своего товара в местные продуктовые магазины. Первоначальная ценовая разница привлекала покупателей, соответственно разоряя мелких производителей. Покончив с конкурентами, крупные компании по отработанному монополистическому сценарию поднимали цены, и американцы оставались с запечатанным в пластик, пластиковым на вкус хлебом, который был дороже батонов местного производства — батонов, которые уже никто не производил. Лишь спустя несколько десятилетий в крупных городах вновь расцвели мини-пекарни, где состоятельное меньшинство может покупать отличный, но чрезвычайно дорогой хлеб.

Судьба малых пекарен Америки не выходила у меня из головы, когда я наблюдал за постепенным исчезновением независимых книжных магазинов с центральных улиц американских городов. Не будем идеализировать эти независимые магазины. Среди них было много крохотных лавчонок, забитых непонятно чем, ориентированных скорее на торговлю открытками и канцтоварами. Но эти бесчисленные магазинчики были неотъемлемой частью жизни американцев. Из приведенной ниже статистической таблицы на 1945 год можно узнать, сколько было магазинов, которые считались достойными визита торгового представителя издательства. В Нью-Йорке их имелось 333, в Чикаго — 88, в Сан-Франциско — 59. Теперь же в Нью-Йорке всего 76 независимых книжных магазинов, включая «торговые точки» при музеях, библиотеках и прочих учреждениях.


ДВАДЦАТЬ ГОРОДОВ, ЛИДИРУЮЩИХ В КНИГОТОРГОВЛЕ, И КОЛИЧЕСТВО НЕЗАВИСИМЫХ КНИЖНЫХ МАГАЗИНОВ В КАЖДОМ ДАННЫЕ НА 1945 ГОД[65]
ГОРОД МАГАЗИНЫ
Нью-Йорк 333
Чикаго 88
Лос-Анджелес 66
Сан-Франциско 59
Филадельфия 54
Бостон 46
Вашингтон, округ Колумбия 44
Балтимор 32
Сиэтл 26
Цинциннати 24
Детройт 23
Сан-Луи 23
Буффало 20
Даллас 20
Миннеаполис 19
Коламбус 16
Индианаполис 11
Сент-Пол 11
Всего 915

Независимые книжные магазины когда-то представляли собой альтернативу штампованной продукции масс-медиа. Но метаморфоза американской книжной торговли началась задолго до выхода на рынок сетей магазинов. В 1967 году Беннет Серф, надиктовывая свои мемуары, уже описывал проблемы, создаваемые новыми «дисконтными магазинами», где книги продавались со скидкой. Симптоматично, что все три упомянутых им магазина с тех пор исчезли:

«Благодаря своему ассортименту — далеко не полному, но непременно включающему бестселлеры — дисконтные магазины нанесли удар по малым книготорговцам. Например, в Нью-Йорке такой магазин находится на Пятой авеню прямо напротив “Брентаноз” (“Brentano’s”) и в нескольких шагах от “Скрибнерз” (“Scribner’s”). И в результате наиболее популярные бестселлеры расходятся в “Брентаноз” и “Скрибнерз” гораздо хуже, чем раньше, — покупатель предпочитает “Корветтз” (“Korvette’s”)…»[66].

Далее Беннет описывает, как сложно стало «пристраивать» интеллектуальную литературу в независимые магазины, ощущающие сильную конкуренцию со стороны «дисконтеров».

Крупные универмаги когда-то имели большое значение для книготорговли. По утверждению Беннета, знаменитый нью-йоркский универмаг «Мэйси» сыграл огромную роль в распространении серии «Модерн лайбрэри» («Modern Library»), перешедшей под крыло «Рэндом» от «Бони энд Ливерайт». Но универмаги — а также тысячи торговых точек, распространявших издания в мягкой обложке, — не имели обыкновения делать скидки. Даже члены книжных клубов приобретали книги примерно по магазинным ценам.

Именно решение продавать книги со скидкой — особенно бестселлеры — и привело сети магазинов к их нынешнему процветанию. Благодаря сетям многие города впервые в своей истории обзавелись хотя бы одним крупным книжным магазином. Нельзя спорить, что ныне магазины сетей предлагают американцам гораздо более широкий, чем когда-либо, выбор продукции. С другой стороны, их активное распространение по стране губит уцелевшие независимые магазины. В интервью «Файнэншл таймс» во время прошлогодней Франкфуртской книжной ярмарки министр культуры Германии, бывший издатель Михель Науманн предрек: если дисконтная торговля приживется в Европе, обанкротятся 80 процентов из четырех тысяч немецких книжных магазинов.

В последнее время в США наблюдается фантастический рост сетей. Теперь через них продается более 50 процентов всех книг, поступающих в розничную продажу. Независимые книжные магазины год от года продают все меньше — на данный момент всего 17 процентов. Зато увеличивается доля эконом-клубов и других форм дисконтной торговли, а также Интернет-магазинов типа «Амазон» («Amazon»). Вследствие всего этого количество независимых магазинов резко уменьшилось — от 5400 в начале 90-х до 3200 на текущий момент.

Крупные книготорговые сети вкладывают основную часть своих весьма изрядных финансовых ресурсов в бестселлеры, пренебрегая прочими книгами, — а это, в свою очередь, сказывается на предпочтениях издателей. Более того, поскольку теперь сети контролируют ключевой сектор книжного рынка, они в состоянии навязывать практически любые условия крупным издательствам, которые вынуждены вносить большие суммы на общие рекламные расходы магазинов, дабы их книгам отвели видное место на полках, — а ведь независимые книготорговцы оказывали эту услугу бесплатно, как нечто само собой разумеющееся. Такая политика негативно сказывается на небольших издательствах, которым трудно выкраивать деньги на дополнительную оплату рекламных услуг. Недавно независимые книготорговцы выиграли судебный процесс против крупных книгоиздателей, чьи методы поддержки сетей были признаны противоправными.

Еще хуже то, что и сами сети действуют весьма агрессивно — открывают новые магазины по соседству с самыми успешными из независимых, порой (как подметил Беннет) буквально напротив. В результате рады независимых день ото дня редеют; в центре Нью-Йорка их осталась всего горстка — за несколько месяцев моей работы над этой книгой закрылось еще три.

Подобное сокращение количества и разнообразия торговых точек делает трудное положение небольших издательств еще более трудным. Независимые магазины — куда можно было пристроить новый роман или книгу стихов, если они придутся по сердцу сотрудникам, — уступают место крупным сетевым магазинам, применяющим сверхсовременные методы маркетинга. Сети даже требуют от издателей, чтобы авторы выступали во время традиционных «туров в поддержку книги» только в их магазинах — и нигде больше. Некоторые авторы, например Стивен Кинг, отказались подчиняться этим инструкциям (во время своего последнего тура Кинг из принципа выступал только в независимых магазинах). Такие жесты заслуживают похвалы, но монополистические тенденции крупных магазинов следует воспринимать очень серьезно.

Менеджеры книжных магазинов сетей часто приходят из других областей розничной торговли и не очень-то интересуются книгами как таковыми — главное, получить с каждого кубического фута пространства как можно больше долларов. Практика возврата непроданных книг издателям, принятая в сетях, также создала целое созвездие проблем. Как-то на официальном обеде Американской ассоциации книготорговцев моим соседом по столу оказался сотрудник одной из сетей — собственно, главный менеджер по закупкам массовой художественной литературы. Трудно ожидать от такого человека пламенных выступлений в защиту высокой культуры. Тем не менее он был сильно подавлен. В его компании действовал следующий закон: если за первую неделю нахождения на полках магазина книга не продается в количестве стольких-то экземпляров в день, ее перемещают на «задворки» торгового зала, а затем возвращают издателю. И уже неважно, если рецензии на книгу запоздали или выступление автора в телепередаче «Тудэй шоу» по каким-то причинам отсрочено. Старая шутка Альфреда Кнопфа — «книги выходят и тут же назад приходят» оказалась горькой истиной: доля возвращаемых книг постоянно растет. В 60-е годы она составляла около двадцати процентов, теперь же — более сорока.

Те же самые тенденции свойственны и книжным клубам, которые до появления книготорговых сетей были основным каналом поставки книг в американскую глубинку. В годы своего расцвета «Бук-оф-зе-манс клаб» продавал 11 миллионов книг в год; почти миллион экземпляров каждого наименования в рубрике «основное предложение». Ненамного отставал клуб «Литерари гильд». А ведь были еще десятки клубов поменьше. (Сейчас через клубы расходится гораздо меньше экземпляров — спрос на «альтернативное предложение» от крупного книжного клуба не достигает и пяти тысяч экземпляров.) Клубы выполняли две тесно связанные между собой функции. Во-первых, они обеспечивали доступ к книге широким массам читателей, которые не могли пользоваться книжными магазинами. Не менее важна была вторая функция — клубы стремились не просто останавливать свой выбор на книгах, которые разойдутся самым большим тиражом, а отбирать то, что подходит для данной категории читателей. Подбором книг для клуба «Бук-оф-зе-манс» занимался совет независимых экспертов, в который входили очень известные писатели и критики того времени. Конечно, в основном клубы предлагали литературу, рассчитанную на массового читателя, но время от времени включали в свой ассортимент что-нибудь неожиданное, тем самым подтверждая свою самостоятельности и индивидуальные вкусы.

Со временем роль экспертов все уменьшалась. Сотрудники «Бук-оф-зе-манс» все чаще брали на себя отбор «альтернативных предложений» и глобальные решения в области маркетинга. Компания «Тайм Уорнер» после приобретения клуба вообще упразднила институт экспертов. В увлекательном исследовании ученого-антрополога Дженис Рэдуэй можно найти рассказ участника событий о поворотном периоде истории клуба после его поглощения «Тайм Уорнер». Автор с трогательными подробностями описывает страхи и неуверенность сотрудников, обнаруживающих, что новые владельцы беспощадно стремятся увеличить прибыльность клуба и запретить отбор книг по критериям, не имеющим отношения к выгоде.

В конце 80-х Билл Зинссер, выступая на торжествах по случаю шестидесятилетия «Бук-оф-зе-манс клаб», обрисовал прежние методы его работы: «Если кто-то из сотрудников твердо считает, что мы должны взять данную книгу, книга наверняка будет взята, даже если она не обещает ничего, кроме убытков. Очень часто книги отбираются по соображениям общественной пользы. Вот перед нами серьезная книга о серьезном вопросе — о ядерном оружии или токсических отходах. Или мемуары бывшего госсекретаря. “Мы — книжный клуб с хорошей репутацией”, — непременно напоминает кто-то, и на этой торжественной ноте еще одна достойная книга включается в программу, которая вознаградится на небесах — если и не звонкой монетой на земле».

Сегодня «Бук-оф-зе-манс клаб» превратился всего лишь в систему заказа книг по почте. Когда я дописывал эту книгу, концерн «Бертельсманн» объявил, что между «Бук-оф-зе-манс клаб» и «Литерари гильд» начались переговоры о слиянии. Итак, вскоре прекратится даже самая минимальная конкуренция между книжными клубами.



Глава 5. Есть ли альтернатива самоцензуре?

Недавно я побывал на заседании комитета «Свобода чтения», существующего при Американской ассоциации издателей. Этот комитет, в работе которого я нерегулярно участвую уже многие годы, представляет собой официальную организацию издателей, борющуюся против цензуры. На заседании, о котором я хотел бы рассказать, собралось много людей, причастных к этой борьбе. Состоялось оно в сказочно-роскошном конференц-зале одной нью-йоркской юридической фирмы, которая представляет интересы ассоциации в делах, связанных с цензурой. Из окон открывался вид на Центральный парк с птичьего полета. Мы расселись за большим круглым столом на стульях, стоимость которых наверняка превышала годовой оклад секретаря в наших издательствах. Все вокруг ясно свидетельствовало: эта фирма ворочает большими делами и к альтруизму не склонна.

Однако юристы созвали нас, заботясь о наших собственных интересах. Их встревожило, что в последнее время мнение общества об издателях сильно переменилось. Профессия, когда-то считавшаяся благородным делом, теперь растворилась в деятельности богатейших гигантских концернов. Отсюда неудивительно, что в случаях, когда издатели выступают ответчиками на судебных процессах — например о клевете, — присяжные больше не склонны им сочувствовать и соответственно выносят по таким делам все более суровые приговоры. Юристы разъяснили: если они смогут говорить присяжным, что издательства — оплот Первой поправки, что их сотрудники жаждут издавать книги, содержащие серьезные и полезные мысли, присяжные будут смотреть на нас другими глазами. Обводя взглядом четыре десятка человек, представлявших почти все крупные издательства Нью-Йорка, юристы спросили:

— Можем ли мы в будущем заверять присяжных, что вы обязательно издадите любую значительную книгу, которая к вам попадет?

Ответом им было молчание. Никто не поднял руку, обещая издать такую книгу. Никто, казалось, не осознавал иронии ситуации: комитет профессиональной организации книгоиздателей, созданный для борьбы с цензурой, сам оказался в плену новой рыночной цензуры. Не скрывая изумления, юристы продолжали задавать вопросы. Неужели издатели хотя бы в виде исключения не берут книг pro bono[67], как порой поступают юристы, представляя в суде неимущих клиентов?

— Только по недосмотру, — отвечал председатель комитета. Все облегченно расхохотались, и мучительным расспросам был положен конец.

Я вовсе не собираюсь утверждать, будто издатели прошлого были рыцарями без страха и упрека и воздерживались от цензуры. Во все времена бывали постыдные случаи, когда редакторы и издатели пытались исказить мысли автора или вообще отвергали рукописи. Юджин Сакстон, главный редактор «Харперз», отказывался издавать шедевр Джона Дос Пассоса «1919», пока автор не вычеркнет свои критические нападки на Дж. П. Моргана, крупного инвестора издательства. В 1935 году, когда известный критик Александер Уолкотт покритиковал Гитлера на «Си-би-эс» в передаче «Городской глашатай», спонсируемой производителями хлопьев «Крим оф уит», спонсоры выразили недовольство, а потом и вовсе закрыли передачу, когда Уолкотт отказался взять свои слова назад. Правда, Уолкотт утверждал, что так поступил бы «любой, кто не храбрее хилого мышонка», но нельзя отрицать, что люди, распространяющие идеи, находятся под сильным нажимом со стороны власть имущих.

Когда-то цензура исходила от руководителей фирм, не терпевших инакомыслия. Теперь, хотя конкретные владельцы и руководители компаний по-прежнему тратят много сил на навязывание людям своих личных воззрений, на первый план при контроле над распространением идей выдвинулись глобальные интересы корпораций. Хороший пример тому — история «Харперз». Накануне Второй мировой войны в это издательство, уже выпустившее к тому времени более ранние произведения Троцкого, были доставлены забрызганные кровью гранки его последнего критического отзыва о Сталине. Гранки лежали на столе Троцкого, когда Рамон Сандер нанес ему роковой удар. Приверженцы Троцкого спешно переправили гранки в Нью-Йорк, полагая, что их немедленно отправят в печать.

Кэсс Кэнфилд, тогдашний главный редактор «Харперз», сознавал, что Соединенные Штаты вскоре вступят в войну с Германией и соответственно будут нуждаться в безоговорочной поддержке со стороны Сталина. Хотя правительство не оказывало на Кэнфилда ровно никакого давления, он сам позвонил другу в Госдепартамент и попросил совета. Обсудив проблему, они решили, что пока выпускать книгу не резон — лучше выждать более удобного момента. Что до экземпляров уже изданных произведений Троцкого, то они пылились на складах «Харперз» до самого конца войны. Мы никогда не узнаем, повлияли бы антисталинские высказывания Троцкого на американское общественное мнение в те решающие годы, помогли бы они глубже разобраться в подоплеке советского политического курса. Но решение не издавать эту книгу и обстоятельства принятия этого решения являют собой яркий образец того, ответственного отношения к делу, той идеи «власти избранных», которая определяла характер издательской деятельности в Великобритании и США тех времен Кэнфилд, не консультируясь ни с кем, кроме своего друга, поступил, как подсказывал ему гражданский долг, тем самым причинив значительный финансовый ущерб своей фирме. Назовите это идеалистической или патриотической цензурой — однако корыстью тут, очевидно, и не пахло.

В 1995 году «Бейсик букс», авторитетное издательство литературы по общественным наукам, тогда принадлежавшее «ХарперКоллинз», выпустило биографию Дэн Сяопина, написанную его дочерью[68]. Сама по себе книга не открывала читателю ничего нового — она не представляла интереса даже как образчик китайской житийной литературы, — но «Бейсик» развернуло по ее поводу масштабную рекламную кампанию, которая, если мои сведения верны, обошлась как минимум в 100 тысяч долларов. Автора книги привезли из Китая и представили прессе и публике. В то время Мэрдок активно добивался от китайских властей разрешения на вещание в Китае своей спутниковой телекомпании «Скай». Ввести в ее эфире цензуру — а именно прекратить трансляцию ранее доступного китайцам канала «Би-би-си ньюс» — он уже согласился. Но, очевидно, Китай хотел большего — тогда-то и была выпущена книга дочери Дэн Сяопина.

Для Мэрдока использование издательств в посторонних целях — обычный способ ведения дел. Ведь бизнес есть бизнес. Тут он применил свой метод, уже многократно опробованный в Великобритании и Соединенных Штатах, — кто бы ни находился у власти, Мэрдоку вновь и вновь удавалось добиваться политических одолжений от правительства. Тэтчер он обещал поддержку в редакционных статьях — в обмен «железная леди» предоставила ему возможность обойти британское антимонопольное законодательство и приобрести несколько лондонских газет. В Америке, добиваясь соответствующих лицензий для своей свежеучрежденной авиакомпании, Мэрдок пообещал тогдашнему президенту Джимми Картеру поддержку «Нью-Йорк пост» (которая в любом случае традиционно была газетой демократической партии). Спустя годы, в 1994 году, пресса много писала о решении «ХарперКоллинз» выплатить Ньюту Гиндричу[69] аванс в сумме 4,5 миллиона долларов. Дело было в период, когда Гиндрич пользовался огромным влиянием в законодательном собрании, в том числе от него зависело и лицензирование телекомпаний. Гораздо меньше внимания было уделено тому факту, что книга в итоге окупила не более трети этого аванса.

Также всеобщий интерес привлекло решение Мэрдока не издавать книгу, написанную по заказу «ХарперКоллинз» бывшим губернатором Гонконга Крисом Пэттеном. Пэттен, член партии консерваторов, в свое время был непримиримым противником китайских властей и, разумеется, не преминул раскритиковать их в своих мемуарах. В последний момент Мэрдок объявил, что книга не выйдет. Редактор книги Стюарт Проффитт, образец просвещенного интеллектуала-тори, подал в отставку. Английская пресса устроила Мэрдоку настоящий разнос. Даже правая газета «Дэйли телеграф», никоим образом не склонная к инакомыслию, но принадлежащая другому медиа-магнату, конкуренту Мэрдока, — и та велеречиво высказалась в защиту Пэттена и Проффитта. Книгу выпустило некое альтернативное издательство, а Проффитт получил другое место не хуже прежнего; на сей раз все кончилось хорошо.

Но в принципе можно уверенно сказать: если концерн имеет владения и дочерние фирмы в разных секторах экономики, есть совершенно реальная опасность, что его медиа-компании не будут сообщать о новостях, которые могли бы отрицательно сказаться на доходах других ветвей корпорации. Например, французская издательская группа «Ашетт» уже довольно долго входит в крупную корпорацию, которой также принадлежит значительная доля в военной промышленности Франции. Насколько мне известно, «Ашетт» еще не издала ни одной книги, всерьез критикующей торговлю оружием. Да и вряд ли издаст.

Президент крупной японской фирмы по производству электроники, которая купила (чтобы вскоре вновь продать) издательство «Патнам» («Putnam»), приехал в Соединенные Штаты знакомиться с новым приобретением. Его не подготовили к стилю американской прессы, и он с неожиданной откровенностью ответил на вопрос репортера, будет ли «Патнам» издавать книги, критикующие политику Японии во время войны. Явно сочтя вопрос глупым, японец ответил: «Разумеется, не будет». Если даже в самой Японии к читателю нечасто пробиваются книги с отрицательной интерпретацией политики тамошних властей во время войны, зачем разрешать их издание зарубежным филиалам? И чем дальше расширяются по миру владения концернов, тем больше вероятность появления подобных форм внутренней цензуры.

За все долгие годы моей работы в «Пантеоне» на нас лишь дважды оказывали давление, требуя воздержаться от издания книги по политическим соображениям. В первом случае речь шла о работе по арабо-израильским отношениям «Израиль и арабы», написанной французским специалистом по исламским странам Максимом Роденсоном. Взгляды Роденсона, очень авторитетного в своей области ученого, расходились с воззрениями некоторых ярых сторонников Израиля, среди которых был и английский издатель Джордж Уэйденфилд. Не уведомляя меня, Уэйденфилд высказал свои аргументы против издания книги Бобу Бернстайну, который, честь ему и хвала, передал письмо Уэйденфилда мне из рук в руки. Книга «Израиль и арабы», не встретив на своем пути иных препятствий, вышла в 1969 году.

Другая история была намного серьезнее. «Пантеон» заключил договор с молодым чилийским политэмигрантом Ариэлем Дорфманом, тогда еще совершенно неизвестным в Соединенных Штатах. Дорфман выпустил иллюстрированный памфлет, очень остроумно вышучивающий творчество Диснея, но «диснеевские» бдительные эксперты по авторскому праву добились запрета на распространение этой книги на территории США. Книга Дорфмана, которую мы собирались издать, — «Новое платье короля» — тоже язвительно критиковала диснеевские комиксы. Поскольку иллюстрации в ней отсутствовали, судебного иска можно было не опасаться, но нападки на Диснея страшно обеспокоили детское подразделение «Рэндом хауз», которое тогда было ведущим издательством литературы под диснеевской маркой. Глава редакции напрямик заявил Бобу Бернстайну, что наша книга поссорит их с «Дисней». Редактор книги Том Энгельхардт и я, сочтя вопрос принципиальным, договорились между собой: если книгу уберут из плана, мы подаем в отставку. Помню, как мы с Томом сидели у Боба в приемной, нервно гадая, что теперь будет, и готовясь при необходимости объявить о своем уходе. Как оказалось, мы переоценили опасность — Боб и не собирался поддаваться на нажим. Ни Ариэль Дорфман, ни Боб так и не узнали, что мы были готовы уволиться. Подозреваю, что в тот момент Боб встретил бы наше заявление смехом. Позднее он стал ярым пропагандистом свободы слова и настоящей опорой писателей-диссидентов, особенно советских. В итоге он основал организацию «Хьюмэн райтс уотч», которой продолжает руководить после ухода из «Рэндом хауз».

Американские издательства в течение многих лет активно издавали книги о политике, особенно в период избирательных кампаний. Но в ходе президентских кампаний 1992 и 1996 годов не вышло практически ни одной книги для массового читателя, которая была бы посвящена животрепещущим проблемам американских граждан. НАФТА[70], медицинское страхование, будущее системы социального обеспечения — все эти темы если и освещаются в книгах, то в основном с позиции правых. Более того, фонды правого толка широко спонсируют издание подобной литературы в крупных издательских концернах. Я лично ничуть не сомневаюсь, что многие сложные вопросы — например о НАФТА или национальной системе здравоохранения — нашли бы совершенно иное решение, если бы критические памфлеты вовремя дали толчок к их общественному обсуждению.

В обзоре, подготовленном в 1996 году журналом «Паблишере уикли», было перечислено около сорока новых книг о политике — все из которых, кроме одной, поддерживали Гиндрича и правых. Где же вышла единственная «диссидентская» работа? В нашем независимом издательстве «Нью пресс». Крупные издательства, по сути, игнорируют книги левоцентристов, какими бы логичными и убедительными они ни были. Ими занимается лишь кучка независимых и альтернативных издательств.


Допустим, коммерческое книгоиздание действительно постигла такая всеобъемлющая метаморфоза, но, может быть, альтернативой ей станут университетские издательства? Многие из них возложили надежды на выпуск «негромких» серьезных книг, которыми пренебрегают концерны, — чтобы одновременно заработать денег и спасти от забвения достойные тексты. Но этот путь оказался труднее, чем ожидалось: в некоммерческом секторе книгоиздания также происходит активная коммерциализация, порой переходящая в фактическую приватизацию.

Методы крупного бизнеса пришли и в университетские издательства. Это было неизбежно — ведь на наших глазах из-за «недостаточного спроса» закрываются целые академические кафедры. Если даже учебный процесс приносится в жертву подобным принципам, то издательства вообще бессильны…

В прошлом году сэр Кейт Томас выступил в английской газете «ТЛС» («Таймс литерари сапплемент») со статьей, по поводу которой в Англии разгорелись бурные споры — дошло даже до дебатов в Палате Лордов. Томас, известный историк, возглавляет финансовый комитет издательства «Оксфорд юниверсити пресс». Именно Томас и его единомышленники приняли решение больше не выпускать под маркой своего издательства современную поэзию. В своей статье Томас задался вопросом, как университетскому издательству наилучшим образом самореализоваться на современном рынке. В своих утверждениях он не был, мягко говоря, прямодушен. Томас назвал «Оксфорд» издательством средней величины, хотя в своей категории оно является настоящим колоссом — тому порукой его всемирный годовой объем продаж, составляющий почти полмиллиарда долларов. Суммарные продажи у «Оксфорда» больше, чем у всех американских университетских издательств, вместе взятых. Его каталог изобилует очень ходовыми книгами, выпуск которых в формате «трейд» значительно пополняет карман издательства. Также Томас заявил, что Оксфордский университет вправе получать «разумные финансовые поступления» от деятельности своего издательства — за последние пять лет оно выплачивало университету в среднем 16 миллионов долларов ежегодно. В свете всего этого многие сочли решение сэкономить на поэзии то ли скаредностью, то ли филистерством.

Но на этом решении «борьба за экономию» в «Оксфорд» не закончилась. Были закрыты такие интересные интеллектуальные серии, как «Модерн мастерз» («Modern Masters») и «Опус» («Opus», издан в мягкой обложке), а под маркой «Кларендон пресс» («Clarendon Press») стала выходить продукция, скажем так, уже не того уровня, чем прежде. В «ТЛС» полетели письма с протестами, в том числе от бывших сотрудников «Оксфорд». Подытожить эти протесты можно было одной фразой: варвары уже не у ворот — а уютно устроились в кабинетах дирекции издательства.

В свое оправдание Томас ссылался на уже знакомые нам обстоятельства: нарастает тенденция к сосредоточению издательств и книжных магазинов в руках кучки фирм, которые оказывают сильное давление на издателей, вынуждая их делать книготорговым сетям все более крупные скидки, а засилье монополий на рынке дополнительно обостряет конкуренцию. Конечно, для такого большого издательства, как «Оксфорд», это действительно серьезные проблемы. Американские университетские издательства не так велики, и положение у них другое. Но необходимость зарабатывать деньги для своих владельцев, стоящая перед «Оксфорд юниверсити пресс», в наше время весьма актуальна для университетского сектора книгоиздания.

Очевидно, что американские университетские издательства, как и «Оксфорд», страдают из-за высокой себестоимости издания научных монографий, традиционно составляющих ббльшую часть их продукции. На страницах «Нью-Йорк ревью оф букс» профессор Роберт Дарнтон привел веские доводы в пользу публикации монографий в Интернете, ссылаясь на падение читательского спроса (сейчас некоторые монографии расходятся мизерным тиражом в 200 экземпляров) и кризис библиотечной системы (библиотеки предпочитают тратить свои средства на научные журналы, экономя на приобретении книг. Между прочим, журналы также подверглись практически полной монополизации, — стоимость годовой подписки на одно издание может достигать 16 тысяч долларов).

Рост себестоимости монографий — этой «профильной» продукции университетских издательств — усугубляется уменьшением финансовых поступлений от университетов. Томас утверждал, что почти все американские университетские издательства получают субсидии от своих владельцев. Однако в реальности от этих издательств все чаще требуют самоокупаемости или даже прибыли. Например, университет штата Огайо недавно потребовал себе семь процентов объема продаж своего издательства, хотя позднее, в результате переговоров, удалось договориться о меньшей сумме. Издательство университета Нью-Мексико после редкостно удачного года обнаружило, что университет обложил его десятипроцентным налогом. В Чикагском университете идеи преподавателей экономики проверяются на практике: весь университет считается средством извлечения прибыли, и от каждой кафедры или отдела — включая издательство — требуется ежегодный прирост доходов. Рассказывают, что молодые бухгалтеры ежеквартально носятся по кампусу, опрашивая заведующих кафедрами, выполнили ли они оговоренное в бизнес-плане «задание», — другими словами, совершая ритуал, который знаком всякому обитателю «корпоративной Америки». Недавнее внутреннее исследование 49 университетских издательств показало, что за последние четыре года ежегодные субсидии, получаемые ими от университетов, уменьшились с учетом инфляции на 8 процентов. Для 12 издательств эта цифра составляла более 10 процентов. Как изящно выразился Питер Дживлер, глава Американской ассоциации университетских издательств, некоторые учебные заведения являются, так сказать, «антиспонсорами».

Беседуя с директорами университетских издательств, я поражался их нежеланию нести ответственность за свои слова. Они охотно говорили о происходящем в других издательствах, но часто просили потом на них не ссылаться. Значит, и здесь тоже царит атмосфера крупных корпораций, а не дух открытости и пытливости, которого следовало бы ожидать от университетской жизни.

Если в ближайшие годы монографии отойдут на второй план, а субсидии так и будут сокращаться, что станется с университетскими издательствами? Некоторые пытаются превратиться в региональные издательства Например, «Небраска» и «Оклахома» создали интересные серии книг по местной истории. В регионах, где отсутствуют местные независимые издательства, подобный шаг явно идет на благо всему обществу.

Другие издательства повернулись липом к коммерции. Принстон, университет с 23-миллионным доходом, — самый состоятельный в стране — активно пытается заменить традиционные монографии более «массовыми», коммерчески выгодными изданиями. Соответственно выпуск серьезной литературы сворачивается Когда в 1986 году Уолтер Липпинкотт занял пост директора «Принстон», одним из его первых решений стала попытка закрыть серию «Боллинген» (после перехода «Пантеона» в собственность «Рэндом хауз» она была передана туда как более подходящая для некоммерческого университетского издательства). К счастью, издательский совет «Принстон» отказался даже рассматривать эту идею.

Судя по свежим каталогам, многие университетские издательства, надеясь достичь самоокупаемости, уделяют большое внимание, так сказать, «непрофильной литературе» — более-менее коммерческим, но не обещающим стать бестселлерами книгам-«середнячкам»[71]. Занятно, что чуть ли не половина издателей сочла перспективной темой бейсбол; большие надежды также возлагаются на книги о звездах кино. В свежем каталоге «Юниверсити оф Калифорния пресс» («University of California Press») фигурирует переработанный вариант «Истории британской монархии» Антонии Фрэзер — такие общедоступные книги по истории раньше выпускал «Кнопф». Этот интерес к книгам, которыми пренебрегают современные коммерческие издательства, несколько настораживает. Конечно, прибыльность подобной литературы на современном рынке далеко не гарантирована, и многие университетские издательства уже узнали на собственном опыте, что спрос на такие книги не назовешь постоянным. Но даже если они приносят доход — уместно ли университетскому издательству их выпускать? Деньги налогоплательщиков, истраченные на эти издательства (напрямую или через благотворительные, не облагаемые налогами пожертвования выпускников) за многие годы их существования, исчисляются сотнями миллионов долларов. Эти деньги должны были гарантировать, что данные издательства по-прежнему останутся источником знаний и форумом исследователей в стране, где подобных источников и форумов становится все меньше.

На стенах университетских издательств я вижу роковую надпись, подобную пресловутому «Мене текел фарес». Впрочем, она скорее походит на аббревиатуру «Пи-би-эс»[72]. Общественное телевидение в годы правления Рейгана и Буша подверглось колоссальному политическому давлению: государственное финансирование умышленно урезалось, чтобы вынудить телекомпании к поиску частных спонсоров и вытеснить острые политические передачи успокоительной жвачкой. Упадок общественного телевидения вновь наглядно демонстрирует, что именно происходит, когда ассортимент предлагаемого публике определяется рынком. Погоня за массовой популярностью непременно отодвигает просветительскую деятельность на второй план. Если университетские издательства поддадутся на искушение массового книжного рынка, их обязательно постигнет та же судьба.

Как уже было упомянуто, однажды я имел возможность выступить перед кадровой комиссией «Гарвард юниверсити пресс» и обсудить планы их издательства на будущее. Я подготовил пространную, подробную докладную. Признав, что «Гарвард» уже завоевало огромный авторитет в издании научных работ и монографий, я рекомендовал перебросить часть сил — и прибылей — на другие направления. Мне было известно, что ультраконсерватор Джон Сильбер, президент Бостонского университета, энергично старается распространить свое влияние на городские школы Бостона. Я посоветовал, чтобы «Гарвард» воспользовалось своим богатым методически-педагогическим опытом и занялось книгами для бостонских учителей и учащихся. Также я рекомендовал «Гарвард» уделять больше внимания научной литературе, выходящей за границей, и помогать молодым университетским издательствам Восточной Европы и стран «третьего мира», осуществляя переводы и совместные проекты.

Почтенная комиссия восприняла мои слова так, словно я предложил немедленно отправиться в Гарвард-Ярд и поджечь Уиденерскую библиотеку. Очевидно, издательство Гарварда считало своим предназначением выпуск книг исключительно для своих преподавателей и студентов, а также их коллег в университетском мире. Заботы о нуждах местных школ были ниже его достоинства. Но в программу средних школ Массачусетса, как и всех других штатов, входит предмет под названием «местная история». Благодаря тамошнему отделению АФТ-КПП[73] законодатели штата недавно проголосовали за включение истории труда в Массачусетсе в список обязательных предметов. В учебниках, выпускаемых коммерческими издательствами, подобные темы освещаются на невысоком интеллектуальном и научном уровне. Обеспечить школы необходимой литературой такого рода — вот достойная и интересная задача для университетских издательств.


Остатки независимого сектора книгоиздания, взятые воедино, — университетские и некоммерческие издательства, издательства церквей, а также издательства, связанные с крупными благотворительными фондами, — все еще могут сыграть важную роль в жизни общества. Но игра идет на неровном, мягко говоря, поле, а ресурсы, которыми располагают независимые, чрезвычайно скудны.

В так называемом «Боукеровском» (Bowker) справочнике по издательствам страны значится умопомрачительное количество фирм — 53 тысячи. Но в данной ситуации количество ничего не решает. Помните: 93 процента годовых продаж приходятся на 20 крупных издательств, а еще 2 — на сто с лишним университетских. В остатке всего 5 процентов — за них-то и борется вся эта масса издателей. Кроме того, независимость и малая величина — еще не гарантия высокого качества книг. Внушительное большинство небольших фирм — это издатели религиозной и массовой психотерапевтической литературы, пособий домашнего мастера, местных справочников и т. п.

Однако ширятся ряды независимых другого рода — небольших так называемых «литературных» издательств. «Коппер кэньон» («Copper Canyon»), «Милкуид» («Milkweed»), «Кофихауз» («Coffeehouse»), «Грейвулф» («Graywolf»), «Севен сториз» («Seven Stories») и «Фо уоллз эйт уиндоуз» («Four Walls Eight Windows») взяли на себя издание серьезной прозы и поэзии, а также политической литературы. Не будь их, многим начинающим авторам было бы просто невозможно пробиться к читателю.

Еще один очаг независимого книгоиздания — церкви, издавна финансирующие свои издательства. Одни из них всецело сосредоточены на узкоконфессиональных интересах, другие же стремятся завоевать широкую аудиторию. Среди последних хотелось бы выделить «Бикон пресс», «Орбис» («Orbis») и «Пилгрим» («Pilgrim»). Такие издательства участвовали в политических дебатах, говорили с читателем на этические темы. Помимо всего прочего, они внесли огромный вклад в борьбу против войны во Вьетнаме.

Поскольку коммерческие издательства из принципа не берут литературу о социальных и политических проблемах, наблюдается значительное оживление в издательской деятельности фондов, которые стремятся познакомить читателей с проведенными под их эгидой исследованиями. На правом политическом фланге все больше набирают силу «Херитидж пресс» («Heritage Press») и «Като инститьют» («Cato Institute»), в каком-то смысле занявшие место исчезнувшего «Фри пресс». Правый фонд Брэдли, базирующийся в Милуоки, недавно выделил три миллиона долларов публицисту Питеру Колльеру на создание нового издательства «Инкаунтер» («Encounter»; многие еще помнят, что так назывался спонсируемый ЦРУ журнал, имевший большой вес в послевоенной Великобритании). В левоцентристском секторе политического спектра субсидированием издательской деятельности все активнее занимаются «Брукингз инститьют» («Brookings Institute») и «Сенчури фаундейшн» («Century Foundation», ранее носивший название «Твентис-сенчури фанд» — «Twentieth-Century Fund»). Их издательства неуклонно преданы традициям времен «Нового курса» и «Справедливого курса». Они выпускают исследования, отвечающие вкусам либеральных демократов, — литературу того сорта, которая раньше выходила большими тиражами в издательствах, ныне принадлежащих концернам. Кроме того, уцелела горстка независимых политических издательств. Правых представляет «Регнери» («Regnery»), подхватившее знамя фирмы Генри Регнери, ведущего правого издателя 50-х годов XX века. Левых — «Мансли ревью» («Monthly Review»), «Саус энд» («South End»), «Коммон каридж» («Common Courage») и другие.

Книги, где критикуется и ставится под сомнение существующий порядок вещей, выходят и в немногих уцелевших массовых издательствах, хранящих верность тому духу открытости и уважения к широкому читателю, который когда-то был в Америке законом. Среди них выделяется «У.У. Нортон» («W.W. Norton») (кстати, дистрибьютор продукции «Нью пресс») — издательство с высококачественным каталогом и нестандартной внутренней структурой. Это единственное крупное издательство, которым владеют его же ведущие сотрудники. Так было решено при основании фирмы более семидесяти пяти лет назад. Это установление сдерживает аппетиты «посторонних» фирм, желающих поглотить «Нортон», и вообще хорошо себя оправдывает. Но «Нортон» замечательно не только своей независимостью. Качество выпускаемых им книг с течением лет не падает, они год от года вызывают живой интерес рецензентов и удостаиваются литературных премий. Есть и другие массовые издательства — «Харкорт Брейс», «Хаутон Миффлин» («Houghton Mifflin») и недавно образованное «Метрополитэн букс» («Metropolitan Books») при «Хенри Холт», которые, будучи собственностью концернов, все же сохранили интеллектуальную независимость и по-прежнему выпускают первоклассные книги. Правда, большинство из этих издательств в основном занимается учебной литературой. Интеллектуальные книги, составляющие лишь малую долю их каталога, — это, вероятно, попытка владельцев сохранить свою репутацию среди издателей подобной литературой.

Многообещающий эксперимент связан с издательством «Персеус букс» («Perseus Books»). «Персеус», возглавляемое бывшим руководителем «ХарперКоллинз» и финансируемое банковским консорциумом, придерживается мудрой стратегии: скупает издательства, от которых избавляются концерны. Зная экономическую политику Мэрдока, «Персеус» завладело «Бейсик букс» и «Вествью паблишерз» («Westview Publishers») (бывшей собственностью «Харперз»), а также «Каунтерпойнтом» («Counterpoint») — реинкарнацией авторитетной марки «Норт пойнт» («North Point»), ранее принадлежавшей «Рэндом хауз». Также были сформированы новые подразделения, в том числе «Паблик эффейрз» («Public Affairs»), возглавляемое бывшим вице-президентом «Рэндом хауз» Питером Осносом. Сейчас «Персеус» выпускает 350 книг в год, а его продажи составляют 65 миллионов долларов. Впечатляющий при всей своей рискованности почин: ведь тягаться с концернами на торгах — дорогое удовольствие.

Есть и еще два разноплановых живых примера для подражания — американский и французский. «Долки аркайв» («Dalkey Archive»), названное в честь малоизвестного романа Флэнна О’Брайена, расположено ни много ни мало в городе Нормал штата Иллинойс. Впрочем, его местоположение объясняется просто — там находится Иллинойский университет, где сотрудники издательства преподают в издательстве. «Долки аркайв» размещается в университетских помещениях и использует труд аспирантов. Его директор состоит в штате университета, но специально освобожден от преподавательских обязанностей, чтобы посвящать больше времени издательству. Каталог «Долки аркайв» — один из интереснейших в американской практике издания художественной литературы Его составляют разнообразные, яркие произведения, как англоязычные, так и переводные. Помимо произведений Флэнна О’Брайена, «Долки аркайв» выпустило новеллы Арно Шмидта (Arno Schmidt)[74] и романы Николаса Мозли[75] — книги, которые, не будучи легким чтением, неожиданно оказались коммерчески успешными. На базе нескольких свободных комнат и толики свободного времени «Долки» создало модель, которую без труда могли бы скопировать все университеты страны. Университетские издательства безо всякого вреда для себя могли бы обзавестись альтернативными издательствами-сателлитами, которые будут пользоваться их помещениями и выпускать книги по направлениям, заниматься которыми у университетов не хватает смелости. Университетские издательства еще и пригоршни не зачерпнули из океана книг, которые заслуживают перевода, либо, что не менее важно, переиздания. Издательства, подобные «Долки», могли бы заполнить многочисленные — и склонные расширяться — пробелы в наших познаниях о зарубежных мыслителях и старинных книгах.

Большие надежды в меня вселяет и другой, более масштабный феномен, возникший во Франции, одно из ярчайших начинаний в современном издательском мире Европы. Я имею в виду серию «Резон д’ажир» («Raisons d’agir», «Побуждения к действию»), которую издает Пьер Бурдье. Это недорогие малоформатные книги, подготавливаемые к печати в офисе Бурдье в Коллеж-дю-Франс. Во Франции эти книги заполонили списки бестселлеров благодаря своей полемичности, новаторским мыслям, критичному взгляду на мир. Бурдье вышел на издательскую арену в дни, когда прочие французские, издатели все испуганнее шарахаются от книг, несущих на себе печать политического радикализма. Розничная цена тоненьких выпусков его серии, блистающих полемической остротой, не составляет и десяти долларов, что для французского книжного рынка очень дешево. Поэтому некоторые из выпусков разошлись более чем стотысячным тиражом. Их фантастическую популярность отчасти можно объяснить неуклонно растущим авторитетом самого Бурдье, но главную роль тут сыграла издательская стратегия, намеренно ориентированная на читательский слой, обычно игнорируемый другими издателями, — на молодежь. Бурдье, блестящий критик масс-медиа, нашел свой способ участия в общественных дискуссиях, не скованный рамками традиционной издательской деятельности.

Как нас учит история, самой плодородной почвой для экспериментов и новых открытий обычно оказываются маленькие «испытательные стенды», где люди готовы идти на риск ради осуществления своей заветной мечты. Как написал недавно Клаус Вагенбах, видный немецкий издатель и исследователь творчества Кафки:

«Независимые издательства вновь исчезают, поглощаемые жадными ртами все той же неизменной пары крупных концернов. “А что в этом плохого?” — спросите вы. Позвольте разъяснить вам, что это не просто плохо — а чревато катастрофой.

Вообразим себе будущее. Что если в этом светлом дивном будущем останется всего горстка издательств — не больше, чем в бывшей Восточной Германии? Ответьте мне, абстрагируясь от параллелей с коммунистической и капиталистической моделями книгоиздания, будут ли у этого факта свои положительные стороны? Книги подешевеют? Может быть. Зато их будет выходить раз в десять меньше, чем сейчас. В Восточной Германии “лишние книги” отсекала партийная цензура. В нашем гипотетическом будущем их будет отсекать цензура, обусловленная вкусами массового потребителя.

Большие издательства мыслят большими цифрами.

Но новые, странные, безумные или экспериментальные книги, книги, за которыми стоят нестандартные мысли, выпускаются маленькими или средними тиражами. И занимаются ими маленькие издательства. Мы. В этих маленьких издательствах работают не специалисты по маркетингу. Людей приводит сюда любовь к книгам или преданность каким-то идеям — а отнюдь не забота о том, сколько денег можно сделать на этих книгах или идеях. Книги, которые издают эти люди, иначе так и остались бы неизданными.

Скажем без обиняков: если малотиражные книги исчезнут, у нас не будет будущего. Первая книга Кафки вышла тиражом 800 экземпляров. Первое произведение Брехта удостоилось всего 600. А если бы издатели не пожелали тратить на эту “мелочь” время и деньги?»[76]


В применении к современному американскому книгоизданию нельзя говорить о свободной конкуренции или свободном рынке. Тут мы имеем классический случай олигополии[77], приближающейся к монополии. Поскольку концерн контролирует компании не только в издательской сфере, но и в других областях масс-медиа — в том числе СМИ и индустрии развлечений, он обладает фантастическими преимуществами при размещении рекламы и информации в прессе и на телевидении. Компании, владеющие не только издательствами, но и журналами, не стесняются уделять неоправданно большое внимание продукции своих издательских подразделений.

Меры противодействия этому самоуправству самоочевидны. Самое эффективное оружие против прогрессирующей «концернизации» находится в руках правительства. Увы, как мы уже увидели, в Соединенных Штатах и Великобритании концерны так прочно укоренились в ключевых СМИ, что правительства боятся применять к ним нормы антитрастового законодательства.

Правда, в Европейском Союзе лед, кажется, тронулся. Антимонопольная комиссия Евросоюза недавно наложила запрет на планируемое слияние «Реед Эльзевир» и «Вальтере Клуверс» — двух транснациональных концернов, выросших из голландских фирм. Как мы уже упоминали, эти два концерна контролируют значительную долю в информационно-справочной и энциклопедической области. Комиссия справедливо заключила, что после своего слияния вышеуказанные фирмы заняли бы практически монопольное положение в этих важнейших сферах. Будем надеяться, что правительства европейских стран, все острее осознающие опасность подобных концернов для национально-культурного суверенитета, станут препятствовать новым слияниям и, более того, оспорят законность уже произошедших.

Есть и другое решение проблемы — применение новых технологий. Сейчас повсеместно слышатся дифирамбы такому ценнейшему средству распространения информации, как Интернет. Любой человек, обладающий скромными денежными средствами и минимальными навыками, в состоянии создать веб-сайт, любой автор — вынести на суд публики свои произведения, любой журнал — выйти в свет и, возможно, найти отклик единомышленников во всех уголках мира. Но колоссальный объем информации, уже доступной в Сети, создает не только благоприятные условия, но и трудности. Как удостовериться в том, что предоставленная информация верна? Из самого этого вопроса уже вытекает одно из достоинств традиционной практики издания текстов. Главная функция издателей состоит в том, чтобы производить отбор. Отдав предпочтение определенным материалам, они редактируют их и структурируют в соответствии со своими четкими критериями, дабы затем эти тексты поступили в продажу — то есть получили широкое распространение. Название издательства на титульном листе и имена редакторов в выходных данных дают читателю определенную гарантию качества, позволяют ему сориентироваться в море книг.

Кроме того, тезис, что Интернет автоматически сделался демократичным средством распространения информации, отнюдь не доказан. Лишь считанные сайты придумали, как заставлять посетителей оплачивать доступ к материалам; выйти в Интернет относительно просто, но создание и поддержка сайта, который привлечет большую аудиторию, — занятие дорогостоящее, предполагающее значительные издержки на дизайн и рекламу. Есть все причины ожидать, что крупные фирмы, располагающие целой армией маркетологов, завладеют господствующими позициями в Интернете точно так же, как уже утвердились в традиционном книгоиздании. Вдобавок они смогут в итоге взять под свой контроль наш доступ к этой информационной среде.

Недавно Стивен Кинг опубликовал в Интернете свой роман. Необыкновенный успех этого эксперимента раззадорил одинаково писателей и издателей. В первый же день было продано несколько сотен тысяч экземпляров книги; из-за напора посетителей на сайте начались технические проблемы. Многие восприняли это событие как конец того книгоиздания, с которым мы свыклись. Пророчат, что распространение книг отныне будет осуществляться по модели, уже отлаживаемой фирмами звукозаписи, — заказчик станет «скачивать» произведение по Интернету.

Однако последствия инициативы Кинга наводят на мысль, что распространение через Сеть окажется всего эффективнее — по крайней мере поначалу — в применении к «экстремумам» книжного мира. Я уже упоминал о вызвавшей живой отзвук идее распространять через Сеть научные монографии — книги, которые в обычных условиях расходятся тиражом не более 350 экземпляров. Кстати, через Интернет им легче найти свою целевую аудиторию. Вероятно, хорошо пойдет в Сети и литература, находящаяся на «противоположном» относительно монографий «полюсе», — новые произведения уже знаменитых писателей, имеющих высокий авторитет и широкий круг преданных поклонников. В последнем случае не будет недостатка в средствах на солидные маркетинговые издержки и массированную рекламу, а нетерпеливые читатели захотят получить книгу в первый же день ее выхода.

Страх, что авторы бестселлеров захотят издавать себя сами, преследует концерны уже много лет. Большинство таких писателей концерны подкупают сильно завышенными гонорарами. Концерны знают, что Стивены Кинги нашего мира без труда могут нанять себе типографию и дистрибьюторов. Ныне, с появлением Интернета, эта опасность усугубилась. Джейсон Эпстайн в своем цикле лекций в Нью-Йоркской публичной библиотеке говорил о ней, не упомянув, однако, об ее очевидных последствиях. Позвольте же мне их обрисовать. Известно, что концерны впали в зависимость от продажи «ультрапопулярных» книг, — так захотят ли они выпускать прочие составляющие своих каталогов, если их главные «локомотивы» переедут в Сеть? Смена курса, осуществленная крупными издательствами, — от издания широкого ассортимента книг к упору на максимально выгодные — наводит на мысль, что вся индустрия находится в куда более неустойчивом положении, чем готов признать Эпстайн. Вполне возможно, что Интернет ускорит описываемый мной процесс. Другой вопрос, принесет ли он пользу авторам и издателям не столь «громких» книг, «не дотягивающих» до массированной рекламы, которую предполагают веб-сайты. Как можно судить по колоссальным рекламным издержкам фирм, занимающихся торговлей по Интернету для успешного запуска сайта требуется больше денег, чем маленькому издательству — на год плодотворной работы. Видимо, чудесные технологии Интернета недостаточно сильны, чтобы поколебать устоявшиеся коммерческие структуры.

Новые достижения в сфере средств коммуникации всегда рождают у людей прилив оптимизма. Так было с радио и телевидением, а теперь — с Сетью. Кажется, что на сей раз новые машины будут использоваться мудро и эффективно, послужат делу просвещения, обогатят культуру. Но подобные иллюзии быстро рассеиваются. Конечно, хочется верить, что в случае с Интернетом и многочисленными людьми, вкладывающими в него труд и деньги, история не повторится. Но ответ даст лишь время.

Третий из возможных выходов — содействие государства. Власти должны напрямую помогать издателям в рамках глобальных программ поддержки культурных учреждений. Во многих европейских странах существуют серьезные программы помощи деятелям кино. Есть и новые межнациональные проекты — например замечательная франко-германская телекомпания «Арте» («Arte»), субсидируемая властями. По уровню передач она не имеет себе равных ни в англоязычном мире, ни, говоря по чести, на большей части остальной Западной Европы. Неужели книгоиздание не заслуживает подобной поддержки со стороны общества?

Как бы то ни было, традиция официальной поддержки книгоиздания в Европе уже существует — благодаря слаженным усилиям заинтересованных людей содействие издателям и книготорговцам вошло в число государственных приоритетов. В Соединенных Штатах, однако, подобные попытки можно пересчитать по пальцам. Общество помогает издателям весьма вяло, в основном по каналам Национального фонда искусств (НФИ) и Национального фонда гуманитарных наук (НФГН), но в наше время обе эти организации вынуждены перейти от наступления к обороне. Массированное сокращение финансирования в последние годы заставило их резко урезать суммы, выделяемые издателям в качестве грантов на выпуск научных трудов и современной серьезной литературы. Продолжают субсидироваться только несколько солидных проектов — например собрания сочинений деятелей, сыгравших важную роль в американской истории. И все же — почему бы не вообразить себе некий книгоиздательский фонд, спонсируемый уже существующими государственными учреждениями — НФИ, НФГН и Музейным институтом? Такое начинание наверняка найдет широкий отклик. По грантам, предоставляемым вышеперечисленными организациями, осуществляется множество интересных исследований — результаты которых, по большей части, так и не видят света. Колоссальные суммы из федерального бюджета, затраченные на исследования и переводы, а также разработку передовых учебных программ и новые музейные проекты, пропадают зря — ведь результаты не опубликованы. Будь наши конгрессмены более просвещенными людьми, их можно было бы убедить в ненормальности такого положения дел…

Издательство «Нью пресс» приступило к осуществлению ряда обучающих проектов в области естествознания, предназначенных для старших классов средней школы. Подготовлены они нью-йоркским Музеем естественной истории и сан-францисским «Эксплораториумом». Сотни ценнейших учебников и методических пособий остаются неизданными: коммерческие издательства находят их недостаточно выгодными, а университетские по большей части не интересуются читателями школьного возраста.

И это лишь самые очевидные проекты. Есть великое множество других, самых разнообразных, но одинаково достойных поддержки федерального правительства. Некоторые учреждения уже много лет предоставляют солидные гранты на перевод зарубежной научной и художественной литературы, но финансирование издания этих переводов также не было бы лишним. Специальный «издательский фонд» мог бы наладить снабжение книгами публичных библиотек, которые последнее время живут на голодном пайке. Небольшие вложения окупятся сторицей: библиотеки и школы смогут значительно расширить ассортимент литературы, доступной читателям.

Впрочем, я понимаю, что подобные идеи сейчас ни для кого не являются приоритетными. Сложные и масштабные проблемы, с которыми все мы столкнулись на заре нового века, просто обескураживают. Но если царство идей будет без боя сдано тем, кто не думает ни о чем, кроме денег, то обмен мнениями — эта основа реальной демократии — попросту исчезнет. Во многих областях американской интеллектуальной жизни уже воцарилось безмолвие — что же дальше?

Сегодня книги превратились в жалкие придатки мира масс-медиа, зовущие к бездумным развлечениям, уверяющие, что все к лучшему в этом лучшем из возможных миров. Даже не верится, что при демократии возможен столь жесткий контроль над распространением идей, но он налицо. Потребность в общественных обсуждениях и свободных дискуссиях — этих неотъемлемых элементах демократического идеала — наталкивается на жесткие рамки, заданные стремлением к голой прибыли.

В своей замечательной книге «Богатые масс-медиа — бедная демократия» Роберт Макчесни вспоминает разгоревшуюся в 30-е годы дискуссию о радио; тогда обсуждалось, должно ли радиовещание сохранить свою независимую, некоммерческую базу или его следует полностью отдать на откуп частным предпринимателям? Макчесни цитирует выступление одного из участников дискуссии:

«Свобода слова — краеугольный камень демократии. Позволить частному капиталу монополизировать самое мощное средство воздействия на людские умы — значит разрушить демократию. Без свободы слова, без честного освещения фактов людьми, главной целью которых НЕ является извлечение прибыли, не может существовать никакой интеллектуальной почвы, на которой возникнет политическая воля общества»[78].



Глава 6. Издательство «Нью пресс»

Сообща покинув «Пантеон» в начале 1990 года, мы отлично понимали: из ситуации, в которой оказалось американское книгоиздание, нужно найти принципиально новый выход. Но для того, чтобы проанализировать практический опыт других независимых издательств и составить план действий, требовалось время. Мои коллеги, оставшиеся без работы, не имели финансовых возможностей дожидаться, пока оформится какая-то новая структура. К моему большому сожалению, дружная команда «Пантеона» распалась.

Что до меня, то спустя несколько недель после увольнения я начал получать предложения о работе от издательств и инвестиционных банков. Мой старый знакомый и коллега из «Бейсик букс», Мартин Кесслер, позвонил и спросил, не желаю ли я создать при «Харперз» издательство по образцу «Пантеона», которое работало бы в связке с «Бейсик». «Бейсик» принадлежало к немногочисленным издательствам, продолжавшим выпускать достойную по моим меркам продукцию, но владел им Мэрдок, — следовательно, его будущее было весьма сомнительно. При всей моей искренней признательности Мартину я счел, что попаду из огня да в полымя, и отказался. Полымя запылало так скоро, что даже я удивился. Не прошло и нескольких месяцев, как Мартина заставили покинуть «Бейсик». Он устроился в «Фри пресс» и недолго проработал там вплоть до своей безвременной смерти. Итак, «Бейсик» оказалось не менее уязвимым, чем «Пантеон».

Уже много лет меня преследовала мысль, что нашей стране необходимо издательство нового типа, аналог «Пи-би-эс» и «Эн-пи-ар»[79] в применении к книгам. И вот теперь, оставшись без работы, я осознал: мне предоставлен первый и последний шанс проверить мою гипотезу на практике. Усилия Билла Мойерса по созданию альтернативных телерадиовещательных компаний всегда вызывали у меня восхищение. Но к 1990 году уровень их вещания резко упал. «Пи-би-эс» под давлением Вашингтона начала изымать из эфирной сетки общественно-политические передачи, заменяя их развлекательной мешаниной из старомодных телеспектаклей, бесконечных кулинарных программ и ностальгических экскурсов в краеведение и историю разных народов. Судьба «Пи-би-эс», а также битвы за культуру, бушевавшие в тот период вокруг НФИ, как-то отбили у меня желание добиваться государственных субсидий. С моей стороны было бы наивно рассчитывать на содействие в издании острых политических памфлетов и неортодоксальных исследований во времена, когда Конгресс активно искореняет малейшие признаки инакомыслия среди получателей своих грантов. (За десять лет существования «Нью пресс» субсидии, предоставленные нам правительственными организациями, не составляют и полпроцента общей суммы полученных нами благотворительных пожертвований.)

Оставалось два выхода. Первый — найти добросердечного миллионера, который поможет нам деньгами по примеру Джона Лафлина, финансировавшего в 20-е годы «Нью дирекшенз», или Пола Меллона, создавшего в 50-х Боллингенский фонд. Но с тем же успехом можно было бы усесться у дымохода в ожидании Санта-Клауса. Итак, на самом деле выход был всего один — обратиться в фонды. Мы выдвинули многообещающую идею — вызвались создать альтернативное средство распространения идей, которое сосредоточится на социально-политических темах, игнорируемых издательскими концернами. Во главу угла мы намеревались поставить те самые социальные проблемы, на исследование которых фонды потратили миллиарды долларов. Логика подсказывала, что издательство, искренне преданное этой проблематике, наверняка удостоится их поддержки.

Но тут имелась одна серьезная загвоздка: почти все крупные фонды на протяжении многих лет уже пытались поддерживать новые издательские проекты. Как правило, это выливалось в предоставление существующим коммерческим издательствам сумм — часто фантастически огромных — на выпуск некоммерческих книг. Даже «Рэндом хауз» время от времени вставляло в свои планы нестандартные вещи, получая под них от фондов десятки тысяч долларов. Побеседовав с сотрудниками нескольких фондов, я обнаружил, что они не торопятся мне помогать. Возможно, решение следовало искать в другой плоскости…

Но тут счастливый случай свел меня с двумя руководителями фондов, которые с полуслова поняли, к чему мы стремимся. Колин Кэмпбелл, глава фонда братьев Рокфеллер, ранее был президентом Уэслиэн-колледжа и знал о проблемах издателей из первых рук. Он первым вызвался нам помочь, а также снабдил нас ценнейшим списком своих коллег по другим фондам, с которыми стоило поговорить. Потенциал нашей идеи положительно оценил и Вуди Уикхэм, ответственный за предоставление грантов средствам информации в фонде Макартура. Этот фонд охотно стал нашим первым крупным спонсором. За первые четыре года своего существования «Нью пресс» получило от него миллион долларов — сумму, без которой мы бы не продержались. Фонд Макартура продолжал поддерживать нас и впоследствии. От Кэмпбелла поступали не такие огромные деньги, но он очень помог нам делом. Он и Ричард Леоне, глава организации, которая в то время называлась «Твентис-сенчури фанд», организовали ланч для дюжины-руководителей разных фондов. Свое выступление на этом ланче я готовил несколько месяцев, шутя, что мне предстоит важнейшая в моей жизни конференция торговых агентов. И действительно, между этими двумя мероприятиями оказалось много общего. Я должен был убедить группу дружелюбных, но скептически настроенных людей, что план, составленный нами на бумаге, успешно осуществится в реальной жизни. Из двенадцати руководителей, присутствовавших на ланче, десять в итоге убедили советы своих фондов поддержать нас.

Сумма, которую мы искали, по меркам фондов была не так уж велика. В первый год она не составила и миллиона долларов — меньше одного процента средств, которые ежегодно получает от меценатов «Тринадцатый канал» — нью-йоркское отделение «Пи-би-эс». Но ее вполне хватило бы на издание рукописей, уже имевшихся у нас на руках, и прочих включенных в первый годичный план книг. Продав эти книги, мы получили бы деньги на издание следующей партии… и так, при благоприятных условиях, до бесконечности.

Неожиданную поддержку нам оказал политолог Джо Мэрфи, ныне покойный. В тот период он занимал должность действительного президента Городского университета. Джо близко дружил с Фрэн Пивен, видным автором «Пантеона», а позднее председателем нашего совета директоров. Джо внимательно следил за судьбой «Пантеона» и вскоре после моего ухода оттуда сделал мне крайне любезное предложение. Собираясь уйти с поста президента, он перенес свой кабинет в полузаброшенное здание Городского университета на Сорок первой улице, неподалеку от автовокзала «Порт-Оторити». Его жена, художница Сьюзен Крайл, занималась в этом здании со студентами художественного отделения по программе магистратуры изящных искусств Хантер-колледжа. Джо хотел работать рядом с ней. Кроме того, он получал большое удовольствие, посвящая несведущих художников в основы политической науки. Джо уже пригласил Алана Ломакса, великого музыковеда, собирателя фольклора 30-х годов XX века (кстати, в свое время мы заказали Ломаксу мемуары для «Пантеона»), занять помещение по соседству. На том же этаже располагалось вновь созданное издательство Городского университета. Но свободные комнаты еще оставались — их-то и предложил мне Джо безвозмездно.

Более «материальную» помощь даже вообразить себе невозможно. Государственная поддержка, не чреватая ограничениями свободы слова, — это, казалось бы, оксюморон. И тем не менее она нашла нас сама, безо всяких просьб с нашей стороны. Предложение с радостью было принято, и я поехал с Джо осматривать нашу новую общую резиденцию. Вообще-то я мечтал о небольшом особняке в Гринвич-Виллидж, а на худой конец, о чем-то вроде нашего помещения в первые годы «Пантеона» — нескольких комнатах на верхнем этаже. Ничего, подобного зданию Городского университета, где ранее размещался технический Воорхеес-колледж, я увидеть не ожидал. Оно было обшарпанное, обветшалое. На дребезжащем лифте мы поднялись в просторный офис — центр владений Джо. Отгородить наши помещения или сделать отдельный вход было совершенно невозможно. Нам предложили два смежных офиса в длинном коридоре, где находилось множество самых разных контор, в том числе курсы переподготовки работников транспорта. Как мне ни импонировала идея существовать под крылом Городского университета, как ни был я благодарен Джо, при виде этих пыльных комнат лицо у меня вытянулось. Я понадеялся, что Джо не заметил моего разочарования, — надеюсь, так оно и было, поскольку он был совершенно очарован окрестностями университета. И, разумеется, оказался прав. Навести порядок в офисах было несложно. Также здесь было куда расширяться. Арендная плата в этом районе была самой низкой для центра Нью-Йорка, а цены в окрестных продуктовых магазинах — в несколько раз меньше тех, к которым я привык в окрестностях своего дома на Аппер-Вест-сайд. Джо упоенно твердил мне, как дешевы здесь свежая меч-рыба, спелые помидоры, деликатесы из Африки и Латинской Америки. Я поймал себя на том, что чуть ли не каждый день возвращаюсь домой, нагруженный продуктами, — такое вот неожиданное достоинство оказалось у моего нового места работы.

Теперь следовало позаботиться о еще одном неотъемлемом элементе издательской деятельности — найти тех, кто будет продавать наши книги. Выбирать нам было особенно не из кого. С концернами мы связываться не собирались. Нам требовалось независимое издательство, желательно нью-йоркское, выпускающее аналогичные книги. Вскоре мы сократили список кандидатов до двух. Мой друг и бывший коллега Роджер Строс-третий предложил, чтобы распространением наших книг занялась его фирма «Фаррар, Строе энд Жиру» («Farrar, Straus & Giroux»). Одновременно я обратился к Дональду Лэмму, главе «У.У. Нортон». Их каталог во многих отношениях — и по уровню книг, и по независимому духу — очень походил на наш. Кроме того, «Нортон» славилось сильной учебной литературой для колледжей — знаменитые учебники, которые оно издавало, приносили ему прибыль в течение многих лет. Надеясь, что многие из наших книг со временем войдут в программу колледжей, мы в конце концов выбрали «Нортон». (И правильно сделали, поскольку Роджер вскоре поссорился со своим отцом — главой «Фаррар, Строе энд Жиру», а тот с самого начала не проявлял особого желания с нами сотрудничать.)

Вскоре после подписания договора с «Нортон» я пошел туда на встречу с торговыми агентами. Мне самому было нечего им показывать — ни одна из наших книг на тот момент пока не вышла. Войдя в комнату, я почувствовал, что перенесся в «Пантеон» времен своей молодости. Около дюжины торговых агентов собралось за деревянным столом в одном из городских отелей, выслушивая рассказы о книгах, очень похожих на давнюю продукцию «Кнопфа». Казалось, машина времени вернула нас всех на тридцать лет назад, когда издательский мир был проще, честнее, открытее. Я немедленно почувствовал себя как дома.

Итак, помещение и дистрибьютор нашлись, к поискам денег мы приступили. Дело было за авторами и редакторами. Уходя из «Пантеона», я убеждал своих молодых коллег пока не подавать заявлений об увольнении, опасаясь, что у них возникнут проблемы с трудоустройством. Среди оставшихся в «Пантеоне» была Дайана Уочтелл, мой бывший референт. Хотя в «Рэндом хауз» ее убеждали остаться, Дайана согласилась стать нашим первым штатным — и оплачиваемым — сотрудником, а позднее сделалась — и остается доселе — заместителем директора «Нью пресс». В трудные первые годы нашего существования она проявила великое множество талантов — как административно-финансовых, так и редакторских. Она внесла неотъемлемый вклад в успех «Нью пресс», а ее редакторские навыки очень помогли при подготовке наших лучших книг. Вскоре к нам присоединились еще два человека. Доун Дэвис, одаренная молодая женщина, когда-то работала в Первом Бостонском банке, но, решив, что банковское дело — не самое лучшее на свете, стала моим референтом. Еще один из молодых младших редакторов «Пантеона» Дэвид Стернбах недолгое время сотрудничал с нами на полставки.

Нас очень выручил и Тони Шулт, бывший вице-президент «Рэндом хауз» по коммерческой части. Мы с ним проработали в тесной связке много лет. Тони ушел из «Рэндом хауз» еще до всех перемен и сделался консультантом по сделкам, связанным со слияниями издательств или их приобретением. В деньгах он совершенно не нуждался, да и вряд ли бы захотел вновь взвалить на себя тягостную возню со скудными финансами маленького издательства. Но советы и помощь Тони требовались мне, как воздух. Также я знал: если он будет работать в «Нью пресс», очень многие перестанут сомневаться в нашей экономической квалификации. Тони любезно согласился работать у нас, помог нам миновать мели и рифы в первые, самые трудные годы, а позднее стал членом нашего совета директоров.

Дайана, Доун, Дэвид и я начали составлять наш первый, совсем тоненький каталог. В него вошло несколько названий, которые нам удалось спасти с тонущего корабля «Пантеона». Кстати, о «спасательных работах» мне в ту пору приходилось говорить часто. Мы вообще чувствовали себя Робинзоном Крузо на необитаемом острове. Кстати, перечитывая эту книгу моего детства, я обнаружил, что Крузо выжил благодаря не только собственной предприимчивости, но и бесценным вещам, добытым с корабля, который по воле хитреца Дефо тонул невероятно медленно. Рукописи, которые придерживали для нас наши авторы весь год после нашего ухода из «Пантеона», нас буквально выручили подобно тому, как лопаты и гвозди (а также бутылки с ромом) выручили Робинзона Крузо. Поступив так, авторы проявили беспрецедентную веру в нас, — а между прочим, некоторые из них, например Стадс Тёркел, получали самые баснословные предложения от других издательств. Но Стадс, Эдвард Томпсон, Маргерит Дюрас, Джон Доуэр, Люси Липпард, Ада Луиза Хакстейбл, наследники Мишеля Фуко и еще многие из тех, с кем мы охотно заключали договоры в «Пантеоне», терпеливо ждали, пока мы добудем деньги на производство их книг. Это обстоятельство позволило нам включить в первый каталог ряд громких вещей, которые непременно должны были привлечь внимание прессы и книготорговцев, создав «Нью пресс» репутацию солидного издательства. Выход книги Стадса под названием «Раса: что думают и что чувствуют белые и черные в связи с этим “проклятым вопросом” Америки» совпал с расовыми беспорядками в Лос-Анджелесе; она мгновенно стала бестселлером. Из нескольких сот авторов, издававшихся в «Пантеоне» нашего периода, лишь трое решили остаться в «Рэндом хауз».

Со временем мы обнаружили, что вполне в силах продавать крупные тиражи серьезных, интеллектуальных книг, в том числе таких, которые любой коммерческий издатель счел бы совершенно никому не нужными. Также нас весьма воодушевило то обстоятельство, что многие видные специалисты по общественным наукам — Джон Уомэк, Хорхе Кастаньеда, Винсент Крапанцано, Кэтрин Ньюмен — охотно несли свои книги нам, а не в коммерческие издательства, с которыми сотрудничали ранее.

За истекший период к фондам, которые субсидировали нас первоначально, присоединилось около полусотни других. Они добавляют в бюджет «Нью пресс» ту его относительно маленькую долю, которая не компенсируется продажей книг. Эту спонсорскую поддержку можно сравнить с прежней практикой в университетах, когда даровитым студентам назначались стипендии. Книги мы отбираем в соответствии с их достоинствами, а не с коммерческим потенциалом. На восьмом году существования «Нью пресс» в нашем послужном списке насчитывается более трехсот изданных книг — от переводов зарубежной художественной литературы до серьезных трудов по теории права и истории, а также неортодоксальных политических проектов. Все это области, которых чураются традиционные издательства.

В первый, подготовительный год, пока мы пытались добыть стартовый капитал, а также работали над уже имеющимися в редакционном портфеле рукописями, у нас было достаточно времени, чтобы осмыслить сделанное в «Пантеоне» и проанализировать наши сильные и слабые стороны. Поскольку к тому времени мне было уже далеко за пятьдесят, я отчетливо сознавал: «Нью пресс» — мой последний шанс сделать все как надо. Гордясь достижениями «Пантеона», я также понимал, что простор для совершенства весьма широк. Скажем, штат «Пантеона» за немногими исключениями состоял из белых представителей среднего класса. В этом плане мы ничем не выделялись на общем фоне «Рэндом хауз», чья бейсбольная команда состояла в основном из грузчиков и рассыльных. Теперь же мы твердо решили, что коллектив «Нью пресс» будет максимально пестрым в расовом и прочих отношениях, а в совет директоров войдут люди, которые обеспечат нам живую связь с самыми разными интеллектуальными и политическими кругами страны.

Вскоре мы обнаружили, что в издательском секторе занято чрезвычайно мало представителей меньшинств. Эта ситуация просто шокировала по контрасту с 60-ми годами, когда издательства активно старались предоставлять работу таким людям. В итоге мы решили не рекрутировать сотрудников других издательств — зачем они будут скитаться с места на место? — а попробовать поискать кадры «на стороне».

Одна афроамериканка — Доун Дэвис — в наших рядах уже была. Затем из газеты «Вилледж войс» к нам перешел редактор Джо Вуд. Он был ценнейшим сотрудником «Нью пресс» вплоть до своего трагического исчезновения (по-видимому, он стал жертвой несчастного случая в турпоходе) летом 1999 года. Джо обладал писательским даром, но также он показал себя одним из самых способных и умных редакторов, с которыми мне на своем веку приходилось работать. Отсутствие опыта работы в издательстве не помешало ему сослужить большую службу «Нью пресс»: он находил афроамериканских авторов, а также интересные исследования по расовому вопросу и многим другим, самым разным аспектам истории и политики США. Успехи Джо за три года его работы у нас доказывают, каких высот можно достичь в издательской деятельности, изменив устоявшимся обычаям.

Со временем наши скромные усилия по уничтожению расовых перегородок в кадровой политике стали восприниматься как пример для всего издательского мира и послужили темой нескольких журнальных статей и интервью. Я обнаружил, что меня просят посоветовать другим издательствам — куда более благополучным и богатым, чем мы, — как им создать многообразный в расовом и культурном отношении коллектив. Даже университетским издательствам, хотя студенческие городки просто кишат одаренными молодыми людьми всех цветов кожи, очень сложно найти себе сотрудников или просто стажеров, которые принадлежали бы к расовым меньшинствам. Тому есть весьма серьезные причины. Например, уровень зарплаты в издательской отрасли в целом, а тем более у младших сотрудников, оскорбительно низок — поэтому сюда не идут молодые люди, которые не могут рассчитывать хотя бы на минимальную материальную помощь своих родителей. Но успех «Нью пресс» доказал: сознательные усилия помогают хотя бы частично преодолеть эти препятствия.


Мы решили создать ряд консультативных комиссий, членами которых были бы ученые, преподаватели и другие специалисты в таких областях, как юриспруденция, образование и гражданские права. На них была возложена задача, которая была не по плечу нашему небольшому коллективу: нащупать «белые пятна» в литературе по своему профилю и рекомендовать потенциальных авторов. На первом этапе существования «Нью пресс» консультативные комиссии оказали нам бесценную помощь, указывая направления, где делается что-то новое и интересное, советуя, как подобрать ключик к новой читательской аудитории.

Также у нас сложилось впечатление, что определенные категории книг — и определенные слои читателей — игнорировались и раньше, до прихода крупных концернов в издательский бизнес. Вполне понятно, что отрасль, костяк которой до сих пор составляют белые представители среднего класса, воспринимает мир с определенных позиций — и невольно упускает из виду пестрое многообразие читателей, не отвечающих этим стандартам. Сразу после рождения «Нью пресс» решилось на ряд экспериментальных проектов, ориентированных именно на «упущенные» слои читателей. К примеру, мы выпустили несколько книг по истории искусства, адресованных прежде всего чернокожей аудитории. Это были не роскошные подарочные альбомы, рассчитанные на вкусы среднего класса, а недорогие издания, которые вполне мог позволить себе человек со скромным достатком. Первый тираж почти всех этих книг — 7500 экземпляров — был раскуплен за несколько месяцев.

Книгоиздатели недооценивают не только меньшинства. Считается аксиомой, что книги, над которыми нужно думать, никогда не найдут широкого спроса. Вскоре после основания «Нью пресс» к нам пришел преподаватель юриспруденции Питер Айронс. Он обнаружил, что устные выступления сторон в Верховном Суде США уже более сорока лет записываются на магнитофон, но эти пленки, пылящиеся в Национальном архиве, никогда не воспроизводились ни в печатном виде, ни на аудионосителях. Мы решили выпустить сборник избранных речей (в форме комплекта из книг и кассет), хотя коллеги-издатели в один голос предостерегали, что такое издание будет интересно лишь узкому кругу людей, и рекомендовали ограничить первый тираж пятью тысячами экземпляров. На деле же эти книги и кассеты стали одним из наших первых бестселлеров. Честно сказать, их популярности немало способствовал председатель Верховного Суда, активно возражавший против нашего проекта. Помогла и трансляция некоторых записей по общественному радио. Но, очевидно, наш проект провалился бы, если бы такое множество людей не питало горячего интереса к проблеме установления и интерпретации правовых норм. На данный момент общий тираж этого издания составляет более 75 тысяч экземпляров.

Похожая история произошла в 1995 году, когда нам настоятельно советовали выпустить минимальным тиражом пространную монографию, где сравнивались 11 учебников по истории США, наиболее широко используемых в школах страны. Написал ее тот самый Джеймс У. Лоуэн, чью альтернативную историю штата Миссисипи мы выпустили в «Пантеоне», — человек, наделенный писательским даром и тонким чувством юмора. Также он придумал прелестное название: «Вранье моего учителя: что именно напутано в вашем учебнике истории». Общий тираж этой книги — с учетом изданий книжных клубов и книг в мягкой обложке, выпущенных другими издательствами по нашей лицензии, — на данный момент превышает 200 тысяч экземпляров. Следовательно, читательским массам ужасно интересно, чему и как мы учим своих детей.

Вдобавок, поскольку крупные издательства игнорировали основной массив зарубежной литературы, мы без труда смогли отобрать ряд многообещающих молодых иностранных авторов. За первый год нашего существования мы выпустили пять наименований художественной литературы — и все они на исходе года попали в список лучших книг «Таймс», а одна — «Миг войны» Лори Ли (Laurie Lee «А Moment of War») — вообще очутилась в верхней десятке. В 1992 году все писатели, выбранные нами по каталогам наших английских коллег, — Тибор Фишер, Ромеш Гунесекера и Абдулразак Гурна (Tibor Fischer, Romesh Gunesekera, Abdulrazak Gurnah) — попали в шорт-лист премии Букера (между прочим, сильно раскритикованный в Лондоне за «излишнюю экзотичность» и «мультикультурализм»). Успех наших книг в этих областях объяснялся не столько нашей редакторской гениальностью, сколько тем фактом, что все эти нетронутые месторождения на деле разрабатывали мы одни. Спрос на переводную художественную литературу в Соединенных Штатах падал год от года, что прежде всего объяснялось сокращением финансирования библиотек. Бывало так, что книга, получившая положительные рецензии в «Таймс» и других газетах, раскупалась в количестве не более тысячи экземпляров. Уговорить свое начальство связаться с подобной вещью не смог бы ни один редактор коммерческого издательства.

Также мы обнаружили, что почти не имеем конкурентов в некоторых весьма обширных областях документальной и научной литературы. Я был убежден, что особое внимание мы должны обратить на новые идеи и концепции, рождающиеся в среде профессионалов в той или иной области. Мишель Фуко, разочаровавшись под конец жизни в политических партиях, утверждал, что самые полезные и новаторские подходы следует искать в среде профессионалов. На своем личном опыте, беседуя с самыми разными людьми о политике, я обнаружил, что текущая политическая ситуация, а тем более современные партии часто озадачивают людей, вселяют в них чувство замешательства и усталого безразличия, — но те же самые люди имеют вполне четкое мнение по вопросам, связанным с их профессиональной деятельностью. Итак, мы собрали группу добровольных консультантов по вопросам права, образования и медицины, которые часами просиживали в наших кабинетах, рассказывая нам о книгах, которые, по их мнению, следовало написать, и людях, которые могли бы это сделать.

Что касается литературы по вопросам образования, то даже многие университетские издательства перестали считать ее приоритетной — то ли потому, что она обречена на убыточность, то ли из-за ореола «непрестижности», окружающего учительские колледжи. Мы моментально обнаружили, что в этой области можно без труда найти ярких новых авторов. Среди наших самых приятных открытий — Лайза Делпит, лауреат Макартуровской премии, автор цикла увлекательных статей в «Гарвард эдьюкейшн ньюслеттер» («Harvard Education Newsletter»). Она описывала конфликт культур в классе между учительским коллективом, где преобладают белые, и коллективом учащихся, где все больше становится «небелых»: на момент написания статей 40 процентов американских школьников составляли дети африканского, азиатского и т. п. происхождения. Книга Делпит «Чужие дети» имела фантастический успех (разошлось более 60 тысяч экземпляров). Она помогла нам завязать связи со множеством молодых ученых, анализирующих актуальные проблемы американских работников просвещения. Что касается юриспруденции, то мы выпустили целую серию альтернативных учебников, посвященных важным темам, которые часто не получают должного освещения в стандартных учебных планах, — как то: право и сексуальные отношения, право и критическая теория рас. К нашей радости, эти учебники стали использоваться при преподавании юриспруденции в учебных заведениях по всей стране.

В 1998 году мы начали сотрудничать с авторитетной группой исследователей, собирающих материалы о влиянии социального неравенства на состояние здоровья людей, в том числе на продолжительность жизни. Во всех этих случаях мы имели дело с молодыми и энергичными учеными — а ведь, останься я в традиционном издательстве, разделенном на множество подразделений, мне так и не посчастливилось бы с ними работать. Даже в «Пантеоне» нельзя было и помыслить об издании книг, которые могли бы использоваться как учебники по вышеперечисленным предметам. Зато в маленьком «Нью пресс» барьеры отсутствовали: презрев бюрократическую классификацию, мы могли заниматься идеями, воплощенными в книгах.

Изо всего этого мы извлекли следующий урок конечно, книги определенных жанров и категорий с каждым годом издавать все сложнее; тем не менее потенциальные читатели никуда не делись. Никто не пытается завоевать их интерес, никто не подозревает об их существовании — но они есть. Чтобы обнаружить этих читателей, потребовалась некоммерческая структура. Многие редакторы коммерческих издательств раны были бы поэкспериментировать по нашему примеру — но они вынуждены отдавать все силы горстке книг, которые позволят им выполнить финансовое «задание» собственников фирмы, боссов большого бизнеса. Многие редакторы со стажем, еще помнящие времена до «концернизации», искренне сожалеют о происходящем на наших глазах вымирании интеллектуальной литературы. Тем же, кто приходят в издательский мир сегодня, не с чем сравнивать текущую ситуацию. Они воспринимают ее как норму, и это само по себе чревато печальными последствиями.


Было бы неразумно изображать историю издательского дела как сказку со счастливым концом, где университетские и малые издательства спасают книги, обреченные на забвение крупными, и свободный рынок вновь доказывает, что правды не утаишь. Не желая недооценивать заслуг «Нью пресс» и наших коллег по другим независимым издательствам, я все же обязан подчеркнуть, что ресурсы, которыми мы располагаем, это капля в море по сравнению с капиталом любого крупного концерна. Все вместе мы не составляем и одного процента общего объема продаж в книжном бизнесе. У нас нет ни денег, ни людей, чтобы всерьез бороться за «место на полках» в сетях книжных магазинов и других торговых учреждениях, занимающих господствующие позиции в нынешней книготорговле. Пусть многие из нас могут похвастаться неожиданными коммерческими удачами — но более 30 процентов всех бестселлеров истекшего года были выпущены издательствами, которые ныне входят в империю «Бертельсманн-Рэндом хауз».


Несколько месяцев назад меня попросили выступить перед моими соучениками по Йельскому университету на торжествах, посвященных сорокалетию нашего выпуска. Как и следовало ожидать, большинство из тех, кто приехал в этот день в нью-йоркский «Йельский клуб», преуспели в жизни. Бизнесмены, юристы, врачи — все это были состоятельные люди.

В своем выступлении я обрисовал метаморфозы издательского дела и заметил, что, насколько мне известно, что-то подобное происходит во всех сферах, когда-то именовавшихся «свободными профессиями». Врачи жалуются, что на работе вынуждены все больше корпеть над финансовой отчетностью в ущерб здоровью больных, что диктат НМО[80], больниц и страховых компаний значительно ограничивает их свободу действий и даже толкает на неоправданные с медицинской точки зрения решения. В свою очередь, юристы жалуются, что их профессиональный статус определяется тем, сколько денег они приносят своей фирме; даже те, кто зарабатывает больше миллиона долларов в год, сетуют на несвободу и унизительные ограничения. Многие профессора досадуют на то, что от университетов требуют высоких доходов. Кафедры упраздняются, предметы изымаются из учебного плана, либо сокращается количество отведенных на них часов, все вопросы решаются по рыночным законам: неважно, что на данной кафедре кипит научная жизнь и студенты становятся богаче в интеллектуальном плане, главное, много ли кафедра на этом делает денег. Выслушав меня, соученики сознались, что их профессиональная деятельность и впрямь радикально изменилась. Чем бы мои собеседники ни занимались последние сорок лет, они частенько произносили: «Не хотел бы я сейчас быть среди молодых…» или «Если бы я знал, во что все это выльется, я бы, наверно, выбрал другую профессию».

Сейчас очень многие согласятся, что идея первостепенной значимости денег глубоко повлияла на наше общество. Прочие ценности, ранее считавшиеся противовесами корысти, стремительно вымываются из общественного сознания. Не только наше имущество, но наши рабочие места и, более того, наши индивидуальности превратились в товар, который надлежит продать тому, кто больше всех даст. С точки зрения истории в этих переменах нет ничего беспрецедентного. Но в наше время, накладываясь на глобализацию и индустриализацию масс-медиа, они чреваты куда более катастрофическими последствиями.

Произошедшее в издательском мире не страшнее метаморфоз прочих «свободных профессий». И однако же перемены в книгоиздании имеют огромное значение. Только в форме книг возможен по-настоящему глубокий и тщательный анализ, проницательные и подробные логические построения. Книга традиционно была тем единственным средством коммуникации, где решение о передаче некоего сообщения широкой публике принимают, по сути, всего два человека — автор и редактор. И обходится это сообщение относительно недорого. Книга имеет ряд принципиальных отличий от других средств коммуникации. В отличие от журналов, она не зависит от рекламодателей. В отличие от телевидения и кино, она не обязана завоевывать массовую аудиторию. Книга может позволить себе быть неортодоксальной, проповедовать новаторские идеи, оспаривать существующий порядок вещей, — все это в надежде однажды найти своего читателя. Тот факт, что над подобными книгами и содержащимися в них идеями — тем, что раньше называли «свободным рынком идей», — нависла угроза, чреват опасными последствиями не только для профессионального мира издателей, но и для всего общества в целом. Мы должны придумать, как в новых условиях обеспечить тот обмен мнениями, который когда-то считался неотъемлемой частью демократического общества. «Нью пресс» и другие описанные мной небольшие издательства стараются решить проблему, но сделанное нами — лишь малая доля того, что необходимо осуществить. Остается лишь надеяться, что в ближайшие годы люди в нашей стране и за границей начнут осознавать, как опасно жить в культуре с узким ассортиментом идей и альтернатив, как важно, чтобы общественное обсуждение самых разных вопросов продолжалось. Словом, что люди вспомнят, какую огромную роль в нашей жизни испокон веку играли книги.


Примечания


1

«Издание без издателей» (фр.) — (Примеч. пер.)

(обратно)


2

В англоязычных странах традиционно сложилось «разделение труда» между издательствами: одни выпускали только книги в твердом переплете («hardcover editions»), а другие — только книги в мягкой обложке («paperback»). В мягкой обложке выходила, во-первых, чисто коммерческая литература типа дамских романов и, во-вторых, переиздания книг, вначале вышедших в твердом переплете и снискавших успех у читателей. В последнем случае издательство, специализирующееся на литературе в мягкой обложке, перекупало у издательства, выпустившего произведение в переплете, так называемые «производные права». Прибыль от продажи этих прав и составляла основную долю дохода издательств, выпускавших первоиздания в переплете. Коммерческие издательства распространяли свою продукцию в мягкой обложке через особую сеть — например через газетные киоски, при этом невостребованные экземпляры книг, как и непроданные журналы и газеты, возвращались поставщику. Издание книг в мягкой обложке, собственно, и началось как чисто коммерческое предприятие. Но в XX веке иерархия начала разрушаться. Появилась новая разновидность изданий — так называемый «трейд-пейпербэк» («trade paperback») более крупного, по сравнению со стандартными карманными изданиями в мягкой обложке формата (а иногда и объема). Издательства серьезной литературы, осознав выгоду издания книг в мягкой обложке, занялись этим направлением вплотную. В контексте современной сверхконцентрации в издательской отрасли, подробно описанной автором книги, прежнее иерархическое «разделение труда» перестало быть актуальным. Но все же его историю следует знать и учитывать. (Примеч. пер.)

(обратно)


3

Генеральный атторней США — глава Министерства юстиции и член президентского кабинета, в правительстве США является главным должностным лицом, ответственным за исполнение законов. (Примеч. пер.)

(обратно)


4

Книжные клубы — самостоятельные издательско-коммерческие структуры Они распространяют свои издания только среди своих членов и по пониженным относительно розничных ценам. Членам клуба регулярно высылается каталог для заказа книг по почте. Клубы не работают с авторами книг сами, а покупают у издательств, выпустивших книгу первым изданием, права на переиздание. Это, как и продажа производных прав коммерческим издательствам, традиционно составляло одну из главных статей доходов для серьезных издательств. «Литерари гильд» и «Бук-оф-зе-манс клаб» — что означает соответственно «Литературная гильдия» и «Клуб “Книга месяца”» — крупнейшие и известнейшие книжные клубы США. (Примеч. пер.)

(обратно)


5

«Publishers Weekly», 12 декабря 1999 года (Примеч. авт.)

(обратно)


6

«Bertelsmann Newsletter», 26 сентября 1999 года. (Примеч. авт.)

(обратно)


7

«Publishers Weekly», 23 августа 1999 года (Примеч. авт.)

(обратно)


8

Robert McChesney «Rich Media, Poor Democracy» (Urbana-Champain: University of Illinois Press, 1999), c.20. (Примеч. авт.)

(обратно)


9

Eugene Exman «The House of Harper» (New York: Harper and Row, 1967). (Примеч. авт.)

(обратно)


10

В категорию «книги о стиле жизни» (lifestyles books) западные издательства обычно помещают все то, что предположительно может снискать интерес самого широкого читателя, — популярную психологическую и эзотерическую литературу, пособия, кулинарные книги. Туда же относятся пособия по так называемым «альтернативным стилям жизни», предназначенные, например, для начинающего нудиста или вегетарианца. (Примеч. пер.)

(обратно)


11

James Hart «The Popular Book: A History of American Literary Trade» (New York: Oxford University Press, 1950), c. 88. (Примеч. авт.)

(обратно)


12

Edward Bellamy «Looking Backward». В русском переводе издавался под названиями «Будущий век (Через сто лет)» и «Золотой век». (Примеч. пер.)

(обратно)


13

Janice Radway «А Feeling for Books» (Chapel Hill: University of North Carolina Press 1997). (Примеч. авт.)

(обратно)


14

Литтон Стрэчи (1880–1932) — английский критик и автор биографий, принадлежавший к так называемой «группе Блумзбери», которая сформировалась вокруг Леонарда и Вирджинии Вулф. Одним из первых начал применять при написании биографий теорию Фрейда (Примеч. пер.)

(обратно)


15

Barbara Shrader and Jurgen Schebera «The Golden Twenties» (New Haven: Yale University Press, 1988). (Примеч. авт.)

(обратно)


16

Джон Гунтер (John Gunther, 1901–1970) — журналист, зарубежный корреспондент, автор очень известной в свое время серии книг «Глазами очевидца» («Inside»). (Примеч. пер.)

(обратно)


17

Уильям Ширер (Shirer) — журналист, комментатор «Си-би-эс». (Примеч. пер.)

(обратно)


18

Уэнделл Уилки (Wendell Wilkie, 1892–1944) — политический деятель, юрист, бизнесмен. Выступал за создание после войны международной организации по поддержанию мира. (Примеч. пер.)

(обратно)


19

Уолтер Липпман (Walter Lippman, 1889–1974) — журналист, пропагандист идей «либеральной демократии». (Примеч. пер.)

(обратно)


20

Самнер Уэллс (Sumner Wells, 1892–1961) — государственный деятель, дипломат, основной автор политики «доброго соседа». (Примеч. пер.)

(обратно)


21

«Book Industry Report of the Public Library Inquiry of the SSRC» (New York: Columbia University Press, 1949). (Примеч. авт.)

(обратно)


22

«Дуэль на солнцепеке» («Duel in the Sun») — фильм 1946 года с Грегори Пеком и Дженнифер Джонс. (Примеч. пер.)

(обратно)


23

«Прайвит ай» («Частный детектив») — двухнедельный сатирический журнал, публикующий материалы о политических деятелях и т.п., часто сенсационного характера. Издается в Лондоне с 1962 года. (Примеч. пер.)

(обратно)


24

Jean-Ives Mollier «Louis Hachette» (Paris: Fayard, 1999), c. 305. (Примеч. авт.)

(обратно)


25

Управление стратегических служб — организация, выполнявшая в период Второй мировой войны функции будущего ЦРУ, — зорко следило за большинством этих изгнанников, особо интересуясь их политическими убеждениями; с собранными этой организацией подробными досье теперь можно ознакомиться в Национальных Архивах. (Примеч. авт.)

(обратно)


26

Pierre LePape «Andre Gide, le messager» (Paris: Editions du Seuil, 1997). (Примеч. авт.)

(обратно)


27

Andre Schiffrin «L’Edition sans ?diteurs» (Paris: Editions La Fabrique, 1999). (Примеч. авт.)

(обратно)


28

Pascal Fouche «L’Histoire de I’?dition fran?ais» (Paris: Bioliotheque de litterature fran?aise contemporaine, 1994). (Примеч. авт.)

(обратно)


29

Ханна Арендт (1906–1975) — немецкая писательница и политолог. В 30-е годы эмигрировала в США. Автор книг «Истоки тоталитаризма», «Эйхман в Иерусалиме» и др. (Примеч. пер.)

(обратно)


30

Цит. по: William Maguire «Bollingen, An Adventure in Collecting the Past» (Princeton: Princeton University Press, 1982), c. 61. (Примеч. авт.)

(обратно)


31

Чарлз Линдберг, знаменитый летчик, первым совершивший беспосадочный перелет через Атлантический океан (Примеч. пер.)

(обратно)


32

Farrell, James Thomas — американский прозаик (1904–1979). Его самое известное произведение, «The Studs Lonigan Trilogy» (1932–1935) — роман о несчастной судьбе молодого ирландца сына маляра. (Примеч. пер.)

(обратно)


33

Жанр любовного романа не теряет своей популярности и поныне; в 1998 году был продан 201 миллион экземпляров в мягкой обложке, причем форма этого чтива изменилась куда больше, чем его содержание. (Примеч. авт.)

(обратно)


34

Маргарет Мид (Margaret Mead, 1901–1978) — американский антрополог, профессор Нью-Йоркского, Йельского, Колумбийского университетов, активно участвовала в движении борцов за мир, «зеленых» экуменистов, а также в борьбе против расизма. (Примеч. пер.)

(обратно)


35

Оуэн Латтимор (Owen Lattimore, 1900–1989) — американский специалист по Востоку, государственный деятель, советник Чан Кайши в начале Второй мировой войны. В 1950 году был обвинен Маккарти в шпионаже в пользу СССР, но тогда же оправдан сенатским подкомитетом. (Примеч. пер.)

(обратно)


36

Сводный каталог (backlist) — одно из ключевых для западной модели книгоиздания понятий. Имеются в виду книги, выпущенные издательством за время его существования и имеющиеся «в наличии» (то есть либо на складе, либо в форме прав на допечатку или переиздание). Поскольку при увеличении тиража себестоимость экземпляра снижается, издательству выгодно допечатывать книги, пользующиеся спросом. Новый владелец, приобретая некое издательство, тем самым получает в собственность и его «сводный каталог». (Примеч. пер.)

(обратно)


37

По аналогии с «Утюгом» — знаменитым небоскребом на Пятой авеню, в плане представляющим собой треугольник. (Примеч. ред.)

(обратно)


38

«Гранта» («Granta») — с 1889 года до середины 70-х годов XX века журнал студентов Кембриджского университета; в 1979 году возродился как ежеквартальный литературный журнал. Среди его авторов в разные годы были Э.М. Форстер, А.А. Милн, Сильвия Плат, Мартин Эмис, Иэн Макь-юэн, Реймонд Карвер, Салман Рушди и др. (Примеч. пер.)

(обратно)


39

Великолепно написанный и поразительно беспристрастный отчет об этих интеллектуальных битвах 60—70-х годов можно найти в предисловии Айры Берлина к книге Гатмена «Власть и культура: эссе об американском рабочем классе» (Herb Gutman «Power and Culture: Essays on the American Working Class») (New York: Pantheon, 1987; New York: The New Press, 1991). (Примеч. авт.)

(обратно)


40

Ф. P. Ливис (F.R. Leavis, 1895–1978) — авторитетный английский литературный критик. (Примеч. пер.)

(обратно)


41

Автору «Расщепленного Я» в русской современной транслитерации чрезвычайно «повезло»: издатели, выпускающие переводы его книг, именуют их автора то Лэнгом, то Лангом, то даже Лейнгом. Поскольку он уроженец Шотландии, остановимся на варианте «Лэнг». (Примеч. пер.)

(обратно)


42

William Targ «Indecent Pleasures: The Life and Colorful Times of William Targ» (New York: Macmillan, 1975). (Примеч. авт.)

(обратно)


43

Гуннар Мюрдаль — шведский социолог и экономист, представитель т.н. «Стокгольмской школы», лауреат Нобелевской премии по экономике 1974 года. В исследовании «Американская дилемма», посвященном социально-экономическим проблемам чернокожего населения США, пришел к выводу, что «бедность плодит бедность». Книга «Азиатская драма» посвящена проблемам стран Азии. (Примеч. пер.)

(обратно)


44

Управление общественных работ функционировало в США в 1939–1943 годах в рамках осуществления «Нового курса» Ф. Рузвельта; занималось трудоустройством многочисленных безработных. Организовывало строительство общественных зданий, благоустройство городов и т.п. Финансировало Федеральную театральную программу. (Примеч. пер.)

(обратно)


45

Первая поправка — первая статья «Билля о правах». Запрещает Конгрессу заниматься вопросами, которые связаны со свободами вероисповедания, слова, собраний и прессы. (Примеч. пер.)

(обратно)


46

Сельма, штат Алабама — город, откуда в 1965 году начался марш на столицу штата, г. Монтгомери, в ходе кампании за регистрацию чернокожих избирателей, начатой Мартином Лютер >м Кингом. (Примеч. ред.)

(обратно)


47

Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения — старейшая из подобных организаций (основана в 1909 году). Одним из самых крупных ее достижений была десегрегация школ согласно решению Верховного Суда США. (Примеч. пер.)

(обратно)


48

J. William Fulbright «The Price of Empire» (New York: Pantheon, 1989). (Примеч. авт.)

(обратно)


49

Забавно, что вначале отдел продаж «Саймон энд Шустер» заключил, что эти книги — в будущем одна из величайших коммерческих удач издательства — вряд ли найдут своего покупателя. (Примеч. авт.)

(обратно)


50

Michael Korda «Another Life» (New York: Random House, 1999), c. 245. (Примеч. авт.)

(обратно)


51

Возможно, имеется в виду «Смысл истории. Опыт философии человеческой судьбы» либо «Самопознание». (Примеч. пер.)

(обратно)


52

Лига плюща — группа самых престижных частных высших учебных заведений северо-востока США (первоначально — ассоциация их футбольных команд): Колумбийский, Гарвардский, Корнелльский, Пенсильванский, Принстонский и Йельский университеты, а также университет Брауна и Дартмутский колледж. Известны высоким уровнем обучения и научно-исследовательской деятельности. (Примеч. пер.)

(обратно)


53

Korda, с. 125. (Примеч. авт.)

(обратно)


54

Из выступления в «Смолл пресс сентер» 24 марта 2000 года. (Примеч. авт.)

(обратно)


55

Выражение «тефлоновый президент» часто употреблялось как характеристика президента Р. Рейгана. Означает способность политика выходить сухим из воды и сохранять популярность, несмотря на просчеты в политике неудачи, скандалы и т.п. (Примеч. ред.).

(обратно)


56

Mark Green «Reagan’s Reign of Error» (каламбур на «Reign of Terror»). (Примеч. пер.)

(обратно)


57

Пэкэджер — фирма, осуществляющая по собственной инициативе или по специальному заказу другой фирмы до-печатную подготовку издания. Полиграфическим производством занимается уже другая фирма, клиент пэкэджера. (Примеч. пер.)

(обратно)


58

Джаспер Джонс — американский художник, один из виднейших представителей поп-арта. (Примеч. пер.)

(обратно)


59

Графический роман или графическая адаптация (graphic novel) — высшая категория комиксов, предполагающая более изощренный сюжет, психологическую глубину и т.п. Часто это «графическая адаптация» уже существующего традиционного прозаического произведения. (Примеч. пер.)

(обратно)


60

Ласло Мохой-Надь (1895–1946), венгерский скульптор, живописец, мастер фотоискусства, в 1920–1933 годах работал в Германии в высшей школе строительства и художественного конструирования «Баухауз». (Примеч. ред.)

(обратно)


61

Цитата дана по переводу В. А. Жуковского (Жуковский В. А «Все необъятное в единый вздох теснится»; М.: Московский рабочий, 1986 С. 26). (Примеч. пер.)

(обратно)


62

Из интервью корреспондента «Эль-Паис» с автором от 1990 года. (Примеч. авт.)

(обратно)


63

В оригинале употреблен термин «midlist». «Midlist authors» — это авторы, чьи книги на данный период не являются бестселлерами. Термин применяется не только по отношению к авторам серьезной литературы, но и, например, к писателям-фантастам. (Примеч. пер.)

(обратно)


64

Особенно хорошо эта тема освещена в подробной и грустной статье Джозефа Носеры и Питера Элкайнда «Завод по производству шума» в журнале «Форчун» от 20 июля 1998 года. (Примеч. авт.)

(обратно)


65

Book Industry Report of the Public Library Inquiry of the SSRC. (Примеч. авт.)

(обратно)


66

Bennet Cerf «At Random» (New York: Random House, 1997). (Примеч. авт.)

(обратно)


67

pro bono (лат.) — ради [общественного] блага. (Примеч. пер.)

(обратно)


68

Deng Maomao «Deng Xiaoping: My Father» (New York: Bas.c Books, 1995). (Примеч. авт.)

(обратно)


69

Newt Gingrich «To Renew America» (New York: Harper Collins, 1995). (Примеч. авт.)

(обратно)


70

НАФТА (NAFТА) — Североамериканское соглашение о свободе торговли между США, Канадой и Мексикой. Предполагает создание зоны свободной торговли в Западном полушарии к 2005 году. Закреплено на конференции глав 34 государств региона в декабре 1994 года. (Примеч. пер.)

(обратно)


71

Andre Schiffrin «Publishers’ Spring Catalogues Offer Compelling Reading about the Market of Ideas», «Chronicle of Higher Education», 19 марта 1999 года. (Примеч. авт.)

(обратно)


72

«Пи-би-эс» («PBS», «Паблик бродкастинг сервис») — некоммерческая телевизионная корпорация. Не занимается рекламой. Существует на государственные субсидии, а также пожертвования отдельных зрителей и фирм-спонсоров. (Примеч. пер.)

(обратно)


73

АФТ-КПП (AFL–CIO) — Американская федерация труда и Конгресс производственных профсоюзов, крупнейшее по численности объединение профсоюзов США (Примеч. пер.)

(обратно)


74

Арно Шмидт (Amo Schmidt) — западногерманский писатель, прозванный за языковую изобретательность «немецким Джеймсом Джойсом». (Примеч. пер.)

(обратно)


75

Николас Мозли (Nicholas Mosley, род. 1923). Известный английский писатель, автор романов и биографий, а также сценариев. Критики характеризуют его как «мастодонта модернизма». Роман «Hopeful Monsters» в 1990 году был удостоен Уитбредской премии. (Примеч. пер.)

(обратно)


76

Из каталога Вагенбаха от 1999 года. (Примеч. авт.)

(обратно)


77

Олигополическим принято называть рынок, где относительно небольшое число продавцов обслуживает много покупателей. Есть мнение, что это позволяет продавцам завышать цены. (Примеч. пер.)

(обратно)


78

Robert McChesney «Ricn Media. Poor Democracy», c. 202. (Примеч. авт.)

(обратно)


79

«Национальное общественное радио», сеть независимых радиостанций, финансируемых радиослушателями. Отличается высоким уровнем новостных программ и комментариев текущих событий. (Примеч. пер.)

(обратно)


80

НМО — организация здравоохранения, имеющая свою больницу или группу медицинских учреждений для лечения членов этой организации, вносящих средства в ее фонд и имеющих право в случае заболевания обратиться в любую из ее клиник. (Примеч. пер.)

(обратно)

Оглавление

  • Предисловие ко второму американскому изданию
  • Введение
  • Глава 1. «Хорошие книги» для избранных и для миллионов
  • Глава 2. «Пантеон» во втором поколении
  • Глава 3. Прибыль во главе угла
  • Глава 4. Цензура рынка
  • Глава 5. Есть ли альтернатива самоцензуре?
  • Глава 6. Издательство «Нью пресс»
  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно