Китай, Россия и Всечеловек

Татьяна Петровна Григорьева
Китай, Россия и Всечеловек

О замысле книги

Причина успеха китайской цивилизации, которую еще называют «конфуцианской», в опоре на традицию – культурную, мировоззренческую, насчитывающую не одно тысячелетие. В ее основе лежит И цзин – «Книга Перемен», расписавшая в 64 гексаграммах чередующиеся ситуации, обусловленные разным соотношением двух космических сил Инь-Ян, с которыми любому человеку надлежит считаться, чтобы не отпасть от Пути. «Одно Инь, одно Ян и есть Путь. Следуя ему, идут к Добру (Шань)» – сказано в древнем комментарии к И цзину. Восходят к совершенству, не навязывая себя Природе, а следуя ее законам.

Мудрость древних позволила избежать односторонности, признать взаимное Равновесие, а не борьбу Путем к Гармонии. Потому и назвали подвижное Равновесие-Хэ «совершенным Путем Поднебесной», следуя которому избегают крайности. Избегая крайности, преодолевая себя, человек становится Триединым с Небом и Землей, выполняет свое назначение – одухотворяет сущее. Но лишь прошедший свой Путь сполна, достигший Просветления способен узнать «волю Неба», стать в Троицу с Небом и Землей. Движение, таким образом, происходит не только по горизонтали, не меняя ничего по существу, но и по вертикали, на новый виток спирали.

В истории Китая бывало разное, но опора на традиционную Основу позволила государственной системе просуществовать более двух тысячелетий. Китайская цивилизация не только выдержала испытания прошедшего века, но удивляет своими успехами в веке наступившем. Виднейшие ученые, включая Лейбница и Нильса Бора, находили в китайских учениях прообраз современной науки. И современная наука находит в восточной традиции подтверждение своим открытиям; познавая непознанное, обретает целостное, духовное измерение.

Начинаю книгу, куда вошли работы разных лет в обновленном виде, с «Квадратуры круга». Пытаюсь показать, как соотносятся западное и восточное знание, опиравшееся на разные мировоззренческие постулаты, памятуя, что лишь разное приходит к Единству. Символ западного Пути – Квадрат. Предоставленный самому себе, он дробит действительность. В поисках устойчивости дробные части вновь соединяют, образуя искусственный мир, «вторую природу» [1] . Но все искусственное, часть, претендующая на роль Целого, обречено на саморазрушение. Естественно, ученые задумались, как найти выход, перейти к «Порядку из хаоса» [2] , остановить процесс дробления, который принимает необратимый характер. О. Тоффлер в предисловии к упомянутой книге пишет: «Современная западная цивилизация достигла необычайных высот в искусстве расчленения целого на части». Настолько преуспела, что нередко забывает собрать части воедино. Сам же автор книги, Илья Пригожин [3] , вспоминает Джозефа Нидэма, знатока китайской цивилизации, назвавшего манию к раздвоенности «характерной европейской шизофренией». [4]

Илья Пригожин стоит у основания синергетики, которая, преодолевая односторонность классической науки, собирает разрозненное в целое. По сути, это новый тип мировоззрения: признание естественности, спонтанности, открытости, закона самоорганизации, коэволюции – не вторжение в Природу, пагубное и для Природы, и для человека, а согласное с нею действие.

Нет того в синергетике, чего бы не было в Дао. Наука обретает недостающую половину, олицетворяемую Кругом, или восточной, иньской формой знания, что позволяет уравновесить янскую активность иньской сосредоточенностью, логику – интуицией. Квадрат уравновешивается Кругом, Земля соединяется с Небом, как пророчили святые, мудрецы на Западе и Востоке. И это не могло не произойти, если «Одно Инь, одно Ян и есть Дао», или Путь мира и человека. После чего обращаюсь к «Книге Перемен» – И цзину, центру притяжения не только китайской мысли. В первом же разделе даю статьи, написанные около тридцати лет назад, для которых, однако, пришло время. Отсюда подзаголовок: «Обращаясь к прошлому, попадаешь в будущее».

Не имея представления о неоднозначной логике И цзина, где одно не вытекает из другого, а соотносится или по принципу контраста, как гексаграмы 11-я – «Расцвет» и 12-я – «Упадок», или по принципу восходящих витков спирали, 63-я – «Уже конец» и 64-я – «Еще не конец», трудно понять логику предлагаемой книги. Скажем, я могу повторять какие-то фрагменты китайских текстов, но в поле Дао, где постоянны Перемены, повтор невозможен в принципе. Скорее, это будет поворот того же новой гранью. Потому и говорят о своеобразии иероглифического мышления, порождающего многозначные символы культуры. Такой текст, как «Дао дэ цзин» Лао-цзы, исчерпать вряд ли возможно, о чем свидетельствуют многочисленные его переводы. Вместе с тем я могу переусердствовать, повторяя любимые мысли святого Августина или Николая Бердяева. Прошу меня простить великодушно.

Почему «Китай – Россия», понять можно. Эта пара на слуху, особенно в последнее время. Остается загадкой причина взлета китайской цивилизации и отсутствия этого взлета в России. Хотя именно России предрекали духовный расцвет такие мыслители, как Шпенглер, Ви-векананда. Наверное, так и будет. Пока что остается надеяться на неожиданный кризис, который, возможно, заставит ум проснуться. По мере сил, полагаясь не только на знания, но и на интуицию, попытаюсь найти ответ и приглашаю вас к соучастию.

Ну а почему «Всечеловек»? Это насущнейшая проблема. Говорят же: умный находит выход из трудного положения, а мудрый в него не попадает. Не потому ли, что мудрости нет без сострадания? Сердечный разум, а не экономика избавит мир от кризисов. А пока лучшие умы ищут выхода из кризиса и не находят, забывая о том, что «человек есть мера всех вещей», плохих и хороших. Для даосов человек – «душа вещей», и если душа не в порядке, то страдают все, весь мир. И потому в самый раз задуматься, чем же отличается взгляд на человека, скажем, Конфуция и Аристотеля и почему в последнее время такой интерес к конфуцианской и буддийской этике. Не знаю, есть ли более важный вопрос, чем вопрос о назначении человека и о том, соответствует ли он своему назначению. Или так и будет болтаться между Небом и Землей, воображая, что это и есть Свобода. Потому и обращаюсь к Бердяеву, постигшему тайну Свободы и Творчества. Одного нет без другого, и нет самого Человека, сколько он ни пытается убедить себя в обратном.

Наконец, сквозная тема всей работы антропоцентризм. Не только потому, что надуманный центр, не соответствующий истинному, переворачивает в конечном счете все отношения. Люди привыкают жить в превернутом мире, что, однако, не делает его более устойчивым. Долгое время бытовало мнение, что цивилизации проходят те же этапы, что и человек: рождение, взросление, старение, умирание. Этой схеме следует и Освальд Шпенглер в своей замечательной книге «Закат Европы». Но, во-первых, процессу старения подвержены не все цивилизации, а лишь выросшие на антропоцентрической почве. Пример тому – цивилизации Индии, Китая, Японии. Во-вторых, и в человеке есть то, что не подвержено исчезновению, остается после его ухода с физического плана. На это обратили внимание русские философы, откликнувшиеся на книгу Шпенглера незадолго до их высылки из России в 1922 году. (Тем самым они избежали участи расстрелянных, таких как Павел Флоренский – по причине его гениальности.)

Я не случайно заостряю на этом внимание: Россия не укладывается в рамки антропоцентрической схемы. Каждый из философов сосредоточен на Человеке, но не как на биологическом, а как на духовном, Божьем создании. По словам Федора Степуна, в человеке есть и то и то, и «хаос» и «космос». С его оценки начинается книга о «Закате Европы». Можно сказать, он выразил взгляд русской философии времени ее расцвета. Ученость Шпенглера – что-то эмпирически живое, но трансцендентально мертвое, полагает Федор Степун, понятие абсолютной истины для него не существует. Идеи, с его точки зрения, так же смертны, как души и организмы. Что такое для него причинность? – мертвая судьба. Что такое судьба? – органическая логика бытия. Научный подход к истории является для Шпенглера методологической бессмыслицей. Его задача, тем не менее, перестать вращать историю вокруг мнимого центра западноевропейского мира, взглянуть на историю как на горную цепь. Для Шпенглера в истории происходит бесконечное нарождение и умирание форм. Для душ великих культур – весна, лето, осень, зима; путь от культуры к цивилизации: от жизни к смерти.

Противоположность культуры и цивилизации, заключает Степун, – главная ось всех шпенглеровских размышлений. Цивилизация – неизбежная форма смерти каждой изжившей себя культуры по причине умирания созидающих энергий в душе. Тому свидетельство – распад монументальных форм в искусстве, быстрая смена чужих, входящих в моду стилей и, конечно, спорт, соглашается автор, предвидя общие процессы, которые затронут не в малой степени Россию.

Правда, есть в «Закате Европы» одинокие непроясненные места, в которых Шпенглер намекает на Мировую душу, отпускающую к жизни души вселенских культур и принимающую их обратно в свое лоно по свершении ими своих путей. В этой Мировой душе все вечно пребывает; в ней и поныне живы потерянные трагедии Эсхила. Но не это составляет пафос его книги. Приближаясь к нашему времени, Шпенглер показывает перерождение религиозной вертикали фаустовской души, вокруг которой вращалась европейская культура, ее превращение в горизонтальную, атеистическую ось европейской цивилизации. Но и вся русская философия, от Ивана Киреевского до Вл. Соловьева и Л. Толстого, соглашается Степун, посвящена вопросу обезбоженья европейской культуры, оскудения религиозного чувства, утраты органического чувства бытия, обезличенья человека механизмом. И все же, заключает Федор Степун, есть книги, в которых правильны все положения и верны все факты, но которые не имеют отношения к истине, потому что не имеют отношения к духовному бытию. [5] Не случаен интерес русских философов к книге Шпенглера, как и реплика Николая Бердяева, одного из авторов обсуждения: «Такие книги нам ближе, чем европейским людям. Это нашего стиля книга». [6]

Т. П. Григорьева Март 2009

Часть I

Мне возмездие, и Аз воздам.

Квадратура круга

Пролог

Великий квадрат не имеет углов.
Лао-цзы

Меня давно уже привлекала тема «квадратуры круга», не столько с математической, сколько с мировоззренческой, психологической точки зрения. В самом звучании «квадратура круга» уже есть некий подвох или, скажем, шифр, утверждающий превосходство квадрата над кругом: круг, вписанный в квадрат, как подчиненное ему начало, что само по себе противоестественно, не встречается в Природе. Если воспользоваться символикой китайских текстов, то круг – это Небо, квадрат – Земля, и они прекрасно уживаются, когда занимают подобающее место. Невозможно объять бесконечное конечным, что соответствует «логике квадрата», но не логике Круга, или Целого. Можно объять Небом Землю, но не наоборот. [7]

К этим размышлениям я вернулась, когда узнала, что, согласно Гаагской конвенции 1954 года, три круга в одном – традиционный символ, изображенный на Знамени Мира Николая Рериха, – заменили на прямоугольник, к тому же пересеченный двумя диагоналями. Объяснили тем, что новый знак более заметен при охране памятников культуры, но причина лежала глубже, в первичных структурах сознания или в тех архетипах, к которым привлек внимание К. Г. Юнг и которые действительно предопределяют поведение людей.

Этот простой, казалось бы, факт утвердил меня в мысли о существовании двух мировоззренческих парадигм, которые условно можно назвать парадигмой квадрата, идущей от греков, и парадигмой круга китайцев. Обе уходят в глубину веков, притом почти одних и тех же (примерно VIII–III вв. до н. э. – то самое «осевое время», которое, по Ясперсу, говорит о глубинном единстве культур Востока и Запада). Две изначальные установки сознания создали разные картины мира, которые, однако, взаимодополнительны, лишь вместе составляют Целое – по закону высшей Необходимости, назови это Дао или «предустановленной гармонией» (по Лейбницу).

Греческая модель мира (парадигма квадрата)

Мне уже приходилось писать: греки шли от Земли.

Гея же прежде всего родила себе равное ширью
Звездное Небо, Урана, чтоб точно покрыл ее всюду
И чтоб прочным жилищем служил для богов всеблаженных.
(Гесиод. Теогония, 120–129)

Небо оказалось не только оскверненным (сын Геи, Крон, оскопил Урана), но униженным, вторичным по отношению к Земле, так же как Космос порой выглядит вторичным по отношению к Хаосу. Аэций напоминает слова Эмпедокла: «Космос (то есть мир как упорядоченное целое. – Т. Г.) один, однако космос не составляет [всей] Вселенной, но [образует] лишь некоторую, небольшую часть Вселенной, остальная же [часть ее] представляет собой необработанную материю» [8] . Само-естественно возникает геоцентризм. Мало кто из греков сомневался, что Земля центр мира. (Должна оговориться, что действительно «в

Греции есть всё», в силу хотя бы альтернативного мышления, привычки искать истину в столкновении сторон; так что речь идет о доминирующей форме сознания.)

Мысль греков ориентирована на Бытие: «Бытие есть, небытия же нет» – согласно Пармениду, притом Бытие неизменное, вечное. Лао-цзы же говорит: «Все вещи в Поднебесной рождаются из Бытия ( Ю ), Бытие же рождается из Небытия (У)» (Дао дэ цзин, 40). [9] Греки, похоже, не принимали во внимание то, что для китайцев было самым важным: все является из Небытия, полноты непроявленного мира. То есть в потенции все уже есть, и нужно не изобретать, а внимать Вселенной, прислушиваясь к ее беззвучному голосу, чтобы не отпасть от нее. В Неявленном заложена Небесная Программа, которая предопределяет характер земной жизни. Отсюда метод Недеяния, ненарушения естественного ритма. У Ван Би (226–249) спросили: «Если у (отсутствие) лежит в основе всех вещей, почему Конфуций не говорил об этом, тогда как Лао-цзы говорил об этом безостановочно?» На это Ван Би ответил: «Совершенномудрый (Конфуций) отождествил себя с у (отсутствием) и понял, что этому нельзя обучить, потому он вынужден был говорить только о ю (наличии)». [10]

Китайцы ориентировались на Неизменное, вечные Законы, о чем говорится в первой строке «Дао дэ цзина»: «Явленное Дао (Путь) не есть постоянное (истинное) Дао». То есть явленное, мир вещей, не отражает в полной мере законов Вселенной. Греки же в большей степени полагались на явленное, обозримое, на то, что можно подтвердить в опыте или логически. Лишь в XX веке – если не иметь в виду апофатическое богословие – наука пытается переосмыслить Ничто, в частности, новое понимание Вакуума в физике: космическая энергия таит в себе все невидимые формы. Но китайские мудрецы верили в изначальную моральность неявленного мира, в небесную Гармонию, которая должна осуществиться на Земле усилиями пробужденного человека (что в греческую мысль внесло христианство – «Благую весть», Евангелие).

Хотя Демокрит признавал, помимо атомов, пустоту, но она противоположна тому, что понимают под Пустотой китайцы – пустотность от лишнего, от вибрирующих дхарм-элементов бытия, препятствующих Просветлению. (Циолковский назвал вибрирующую энергию «взбаламученным нулем».) Если Пустота для китайцев есть Великое Единое, изначальное лоно сущего, то у греков «пустота» разделяет вещи. Так же как беспредельное (апейрон) Анаксимандра не похоже на беспредельное Дао или Великий Предел (Тайцзи), который называют еще Великой Пустотой (Тай сюй). [11] Беспредельное греков нуждалось в паре, в пределе, что выражено в первой же из десяти пар Пифагора: «беспредельное-предел», то есть нужен предел, чтобы беспредельное осуществилось в мире вещей, подвластном человеку. [12] (Не случайно Плотин считал «двоицу» Пифагора первым различием и «дерзостью», послужившей причиной распадения Единого на множество, а так как ум отпал от Единого, отпала от ума и душа.)

Можно вспомнить склонность греков к «четверице», образующей квадрат. (Не потому ли считали ее священной?) Эмпедокл, Аристотель признают четыре первоэлемента (огонь, вода, земля, воздух) и четыре основные науки (арифметика, геометрия, астрономия, гармоника). В основе творчества лежит число, геометрические фигуры, «сакральная геометрия». Согласно Платону, есть пять правильных многогранников: тетраэдр (атом огня), октаэдр (атом воздуха), икосаэдр (атом воды), гексаэдр (куб – атом земли) и додекаэдр (атом мирового эфира, источник сущего). Но в отличие от китайских «пяти энергий» (усин), они нейтральны, не обладают моральными качествами. В западной эйкумене Число, геометрические правила структурировали сознание, что не могло не сказаться на психологии человека, на характере искусства, архитектуры, музыки, на отношении к пространству и времени.

Почему же греки предпочли квадрат? Если прибегнуть к «гипотетически-дедуктивному» методу греков, то потребность в квадрате можно объяснить неприятием бесконечности, неопределенности, что, видимо, было связано с представлением об изначальном Хаосе [13] . Естественно желание оградиться от Хаоса, создать свой упорядоченный мир, чтобы обрести устойчивость. (Мудрецы Востока признавали один вид устойчивости неустойчивую устойчивость: нечто может быть устойчивым, если постоянно меняется в согласии с вселенским ритмом.)

Квадрат как замкнутая система давал временные преимущества: возможность сконцентрировать силы, полагаясь на самих себя, в искусственных, лабораторных условиях достичь максимума изобретательности, но он же закрывал человека от Неба. Сжатость энергии в огражденном пространстве придавала динамику процессам; человек вообразил себя «богоравным» (Сапфо), творцом мира, способным постигать и исправлять его законы.

И родился человек. Из сути божественной создан
Был он вселенной творцом, зачинателем лучшего мира…
Так земля, что была недавно безликой и грубой,
Преобразуясь, приняла людей небылые обличья.
(Овидий. Метаморфозы)

Антропоцентризм обусловил образ мышления, и греки действительно достигли чего хотели, заложив основы науки, философии, искусства, предопределив характер западной цивилизации. Но был в этой самонадеянности некий подвох [14] . Можно сказать, греки противопоставили себя Вселенной, бросили ей вызов. (Потому Плотин и говорит о «дерзости».) Квадрат способствовал взлету цивилизации греков, но и имел роковые последствия. Сама форма квадрата – прямой угол, резкий поворот на 90 градусов – располагала к противостоянию сторон. Греческие философы признали «борьбу» и «власть» (архе) законом Бытия. Мудрейший Гераклит утверждал: «Борьба – отец всего и всему царь. Одним она определила быть богами, а другим – людьми, а [из тех] одним рабами, а другим свободными» (В 53). (Заметьте, не господами, а свободными, видимо, имеется в виду предрасположенность одних к свободе, других к рабству.) Но тот же Гераклит верил в единство сущего: «Не мне, но логосу внимая, мудро признать, что все едино» (В 50); «…как расходящееся с самим собой приходит в согласие, самовосстанавливающуюся гармонию лука и лиры» (В 51).

Это и смущало Аристотеля: «Конечно, не может кто бы то ни было считать одно и то же существующим и не существующим, как это, по мнению некоторых, утверждает Гераклит» (Метафизика, IV, 3). И там же: «Невозможно, чтобы одно и то же в одно и то же время было и не было присуще одному и тому же и в одном и том же отношении… – это, конечно, самое достоверное из всех начал» (Метафизика, 3, 3). Предпочли путь, предложенный Аристотелем: «…из единого выделяются содержащиеся в нем противоположности» (Физика, 1, 4).

Собственно, сама замкнутость, препятствующая движению вселенской энергии, склонность к статике неизбежно рождала желание преодолеть невидимые стены. Потребность в свободе имманентна сущему, но свобода не дается воинственному духу. Таков закон вселенского Пути, который обойти невозможно. Отсюда взрывчатость, скачкообразность движения: квадрат, который сковывает энергию, время от времени неизбежно разрушается, но каждый раз самовосстанавливается, ибо укоренен в сознании. Так или иначе, греки признали право одних властвовать над другими естественным состоянием вещей. [15] Узаконили отношение господства-подчинения, существования одного за счет другого, хотя святые во все времена и на Западе, и на Востоке говорили, что невозможна свобода одного при несвободе другого.

Наконец, признание точки отсчета, какого-то одного начала (скажем, Вода Фалеса, Огонь Гераклита, Воздух Анаксимена, Число Пифагора) порождало причинно-следственный ряд, линейное, дискурсивное мышление, закон «исключенного третьего» (или то, или это, третьего не дано). Метод аналитики обусловил не только характер науки, но и психологию людей. Линия рассекла всё на две половины: субъект – объект, человек – природа, сущность – существование (которым со временем предстояло соединиться). «Половина» в принципе не может быть свободной, тем более претендующая на место целого. Место Целого заняла логика, предложенная Аристотелем (вместо Логоса Гераклита). Если логично, значит, истинно; эта аксиома владела умами вплоть до XX века, пока ученые не усомнились: «Если быть абсолютно логичным, ничего нельзя открыть» (Эйнштейн). Но это было время, когда квадрат терял опору.

Надо сказать, и греки признавали наиболее совершенной форму шара, круга, но уже Фалес рассек его диагональю, чтобы доказать равенство вписанных в него треугольников, основав тем самым «линейную» геометрию. (Почти то же самое проделали на Гаагской встрече 1954 года.) А вот как воспринимает «шар» Парменид: «Могучая необходимость // Держит в оковах его, пределом вокруг ограничив… // Есть же последний предел, и все бытие отовсюду // Замкнуто, массе равно вполне совершенного шара //С правильным центром внутри» (О природе, фр. 8, 30, 42). То есть шар ограничен пределом, замкнутость – залог совершенства, делает фигуру обозримой.

Закон «исключенного третьего», соответствующий идеалу «борьбы», породил поначалу девиз римлян – «разделяй и властвуй», предвещая их закат, а потом, спустя века, «борьбу всех против всех» – по выражению Гоббса. Нетерпимость мышления обусловила нетерпимое отношение людей друг к другу. «Вольноотпущенник природы» (по Гердеру) стал ее заложником. Стремление к свободе от необходимости обернулось фатальной зависимостью от «мирового порядка», что признавал уже Сенека: «Мы не можем изменить мировых отношений. Мы можем только одно: обрести высокое мужество, достойное добродетельного человека, и с его помощью стойко переносить все, что приносит нам судьба, и отдаться воле законов Природы». Потому и неразрешимым оставался вопрос о «свободе и необходимости». Вечный спор Моцарта и Сальери: гения – свободы и ремесла – необходимости. Вспомним Пушкина:

Я сделался ремесленник: перстам
Придал послушную, сухую беглость
И верность уху. Звуки умертвив,
Музыку я разъял, как труп. Поверил
Я алгеброй гармонию.

Необходимость разумели в пределах квадрата: «Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет – и выше» (Сальери).

Ницше по-своему избавился от рокового вопроса, отшатнувшись от Неба: «Бог умер!» Вернулся к грекам, признав бессмысленность всех умозрительных систем; поставив инстинктивную жизнь над логикой, прославил Землю и Хаос. «Я заклинаю вас, мои братья, оставайтесь верны земле и не верьте тем, кто говорит вам о надземных надеждах!» – призывал Заратустра. «Я говорю вам: нужно носить в себе еще хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду. Я говорю вам: в вас есть еще хаос». И прежде чем утвердить «волю к власти», внушал страсть к «борьбе»: «Я призываю вас не к работе, а к борьбе. Я призываю вас не к миру, а к победе… Я же говорю вам, что благо войны освящает всякую цель» («Так говорил Заратустра»).

Круг замкнулся, тем более что оказался в пределах сокращающегося квадрата. «Бог умер!» – не оттого ли, что «Бог есть мысль, которая делает все прямое кривым, и все, что стоит, вращающимся?», – недоумевает Заратустра. Если умер Бог, значит умер человек, поначалу распался на суперменов и безликую массу, которую Л. Толстой назвал «злом мира».

Большинство страшится свободы и обречено на нее во спасение от себя, но не так, как учил Ницше: «Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти». Не вина Ницше, что его идея обрекла сверхчеловека на «ад одиночества», призывая человека уйти корнями в землю, он втянул его в преисподнюю. [16]

Для России характерна мысль Достоевского о Божественной тайне мироздания: «Многое на земле от нас сокрыто, но взамен того даровано нам тайное сокровенное ощущение живой связи нашей с миром иным, миром горним и высшим, да и корни наших мыслей и чувств не здесь, а в мирах иных… Бог взял семена из миров иных и посеял на сей земле и взрастил сад свой, и взошло все, что могло взойти, но взращенное живет и живо лишь чувством соприкосновения своего таинственным мирам иным; если ослабевает и уничтожается в тебе сие чувство, то умирает и взращенное в тебе. Тогда станешь к жизни равнодушен и даже возненавидишь ее». [17] Так и случилось. Безумие захватило не только Ницше, но большую часть людей, убоявшихся свободы. Время менялось, а сознание оставалось прежним, хотя «квадрат» уже явно аннигилировал, начинал распадаться.

Итак, почему же оказалась конечной парадигма квадрата? В чем его уязвимость? Не потому ли, что замкнутая система подвержена энтропии? Квадрат оказался конечным, потому что его нет в Природе (и в природе самого человека). То есть квадрат – чисто человеческое изобретение, а все искусственное, не причастное вечности подвержено исчезновению. Даос Чжуан-цзы увещевал: «У буйвола и у коня по четыре ноги – это называется естественным. Конь в узде, буйвол с продырявленным носом – это называется человеческим. Поэтому и говорится: „Не губи природного человеческим, не губи естественного искусственным, не жертвуй собой ради приобретения. Храни свою природу, и вернешься к себе истинному“» («Чжуан-цзы», гл. 17).

Итак, греки создали «вторую природу» и сделали это настолько искусно, изящно, что побудили западную половину человечества идти по своим следам вплоть до XX века. Но в XX веке квадрат, сколь ни держалось за него помраченное сознание, изжил себя, утратил силу, вышел из подсознания (не хватило воздуха на глубине).

Россия и квадрат

В России квадрат не мог прижиться: не вписывался в вольнодумство, иррациональность русской души, не желающей следовать правилам. Конечно, мы могли подавить свою натуру, склонную к «беспределу», но ненадолго, пока жив тиран. Потом квадратный режим неизбежно распадался. Вы можете возразить: а как же искусство, «Черный квадрат» Малевича? «Черный квадрат» Малевича – это стон души, реквием по «квадрату». Мастер поставил точку: дальше идти некуда – тупик или конец цивилизации, уподобляющей человека роботу с квадратным или треугольным лицом вроде «Девушки с красным древком» того же Малевича (1933). Квадрат, утратив древнюю священность, выпал из Замысла. Деформированный, он обнажил себя не только в живописи (кубизм, авангардизм), но главное – в самой жизни XX века: войны, революции, концлагеря. Типичное проявление «квадратного мышления» – фашизм.

Естественно, сознание начинает освобождаться от «квадрата», сокращающегося, как «шагреневая кожа». В его зауженных границах все превращается в свою противоположность, выстраданные надежды человека обернулись его отрицанием. В ответ возникла философия персонализма. [18] «Дух дышит, где хочет», явленное в Духе не исчезает. Прорыв произошел не только в философии – в музыке. Скрябин прозревает суть происходящего: «слабеют и размыкаются прежние скрепы… непроницаемое становится разреженным и прозрачным, логическое алогическим» (из воспоминаний Вяч. Иванова).

В начале XX века русская философия осознала неизбежность прорыва, «прерывности» линейного мышления; восстала против «отвлеченных начал», забывших о человеке. Прозревая «всеединство» (Вл. Соловьев), «вселенское сознание» (Е. Трубецкой), свободу в духе (И. Бердяев), объявила «борьбу за Логос». Суть происходящего – в осознании высшего предназначения Личности, единичного как Единого. Говоря словами Вл. Соловьева: «Великий сущностный закон состоит в том, что универсальность одного существа всегда находится в прямой связи с его индивидуальностью: чем более существо индивидуально, тем самым оно и более универсально». [19] В духе соборности: все сосуществуют, нераздельно и неслиянно.

Преображение «собрания» в «собор», согласно славянофилу А. С. Хомякову, – открытость другому, когда силы каждого принадлежат всем и силы всех – каждому. В этом суть Богочеловеческого организма, снискавшего благодать Духа Святого. Из того же истока исходит учение Вл. Соловьева о «положительном всеединстве»: «…всесовершенное или абсолютное существо, вполне свободное от всяких ограничений и недостатков… полная свобода составных частей в совершенном единстве целого» [20] .

Тем русская идея отличается от превратно понятого индивидуализма на Западе как «атомизации» личности (наподобие греческой модели: атомы и пустота). По сути, то апофеоз эгоцентризма, делающего свободу невозможной в принципе, а вне свободы все обречено в конечном счете на гибель. Русские мыслители объявляют о необходимости «нравственной философии», не посягающей на духовную, прежде всего духовную свободу человека. Провозглашают «конкретную метафизику», укорененную в жизни; в онтологизме признают особенность русской мысли.

Итак, отвергли замкнутый квадрат, чтобы выйти к живому пространству, веря в его божественное происхождение. «Каждый перерыв – это та реальная, в пределах нашего мира лежащая точка, где два мира: мир „этот“ и „тот“, мир сущего и существующего, мир абсолютной свободы и мир причинной обусловленности – соприкасаются в реальном взаимодействии». И дальше, продолжает Эрн: «…или прогресса нет, или же он есть усвоение Абсолютного… Остаток истории, то будущее, которое отделяет нас от Вечности, должен быть заполнен небывалыми страданиями… Темные силы, почуяв конец своего господства, мобилизуют все, что имеют». [21]

Но видение «внутренней вселенной» предполагает изменение сознания, которое не случайно назвали «несчастным». «Сознание подчинено закону, который знает общее и не знает индивидуального. Самая структура сознания легко создает рабство». Бердяев не раз возвращается к этой мысли: «Рабство есть прежде всего структура сознания». «Война в сущности определяется структурой сознания». [22] Философ имел в виду преодоление плоскостного, одномерного мышления, тотальной зависимости одного от другого. Каждый наделен свободой, выше которой нет ничего. Посягательство на духовную свободу есть надругательство над человеческой Личностью.

Не потому ли именно в России происходит прорыв к Свободе, что непроницаемая власть толкала на это? Потому и поспешили возвести новый частокол, выдав его за новую жизнь. Но в квадрате, пусть обновленном, не было места творческому духу. Прорыв был неизбежен, и то, что возвестили философы, – наступление «нового зона», уже не могло не сбыться. Еще выпало миру немало испытаний, но квадрат был развенчан. И это предвидел Бердяев: «Цивилизация возникла как средство, но была превращена в цель… Культура… есть средство для… духовного восхождения человека, но она превратилась в самоцель, подавляющую творческую свободу человека». [23] (А в наши дни движение против глобализации разве не имеет тех же корней: страха перед стандартизацией, унификацией личности и народов?)

Прекрасная сама по себе идея «Всеединства» не может осуществиться, пока не изменится сознание, не увидит в единичном Единое. Отсюда и ужасы начавшегося века, и, что ни возьми, везде растерянность, мельтешение в литературе, нетребовательность к себе и другим – барахтаются, как в безвоздушном пространстве, сквернословят, прикрывая свою немощь; с кислой миной смотрят на прошлое, теребят память предков. И этим был обеспокоен Евгений Трубецкой в начале XX века: «Опасность для России и для всего мира – тем больше, что современный хаос осложнен и даже как бы освящен культурой… Человек не может оставаться только человеком: он должен или подняться над собой, или упасть в бездну, вырасти или в Бога, или в зверя». [24] Пока что в Бога он не вырос, но Пути к восхождению ему не заказаны, ибо он причастен Вселенскому сознанию. И об этом у Евгения Трубецкого: «Раз истина есть всеединое сознание, она объемлет в себе все сознаваемое вообще, стало быть, и все мое сознание». [25]

Есть только два отношения к жизни – внутреннее и внешнее, как есть два типа культуры – созерцательно-творческая и хищнически-механическая, подвел итог отец Павел Флоренский. Назначение культуры – борьба с мировым уравниванием или смертью, но помимо зависимости недоразвитого ума от Хаоса, энтропии человеку назначена устремленность к Логосу, эктропии. Потому Флоренский и ратовал за «обратную перспективу», которая, устремляя взор вовнутрь, создает духовное поле, «пространственную цельность, а не часть, механически отделенную». Сторонник прямой перспективы – «царь и законодатель природы» – мыслится одноглазым, как циклоп, ибо второй глаз, соперничая с первым, нарушает абсолютность точки зрения. Это глядение одним, правым глазом «не сопровождается ни воспоминаниями, ни духовными усилиями». (Не потому ли, что работает лишь левое полушарие?) Предполагается, что «никаких форм в природе не существует. Не существует никаких реальностей, имеющих в себе центр и потому подлежащих своим законам». Все зримое и воспринимаемое есть только простой материал для заполнения схемы, извне накладываемой на безличный и безразличный материал.

Живой ум ученого не мог смириться с бесформенностью, неиндивидуальностью пространства. Предпосылки такого рода отрицают и природу и человека, «хотя и коренятся, по насмешке истории, в лозунгах, которые назывались „натурализм“ и „гуманизм“, а завершились формальным провозглашением прав человека и природы». [26] Но те же греки говорили: «Из чего все вещи получают свое рождение, в то они и возвращаются, следуя необходимости. Все они в свое время наказывают друг друга за нечестивость» (Анаксимандр). И Блаженный Августин: «Ты повелел ведь – и так и есть – чтобы всякая неупорядоченная душа сама в себе несла свое наказание». Действительно, настало время выбора: или подняться, или упасть так низко, что уже не подняться. Не может человек жить дольше в замкнутом пространстве, но не знает, как быть, ищет выход вдалеке, а он совсем близко, в собственной душе.

Однако трудно расстаться с квадратом, который в глубине сознания, в котором находят опору, пусть и пошатнувшуюся, но другой не знают. С одной стороны, для Казимира Малевича «Черный квадрат» – крик отчаяния, с другой, всё – «зародыш всех возможностей». Он убежден в его неисчерпаемости. Не потому ли, что созрела потребность, но не явилась Форма? Родилась надежда узнать, что Там, за видимыми вещами: Нуль, Ничто, где затаилось Единое? «В человечестве образован полюс единства, к нему сойдутся все культуры радиусов» (К. Малевич. О новых системах в искусстве). [27] «Если кто-то познал абсолют, познал ноль» (из манифеста Малевича «Супрематическое зеркало», 1923), но не находили для себя места в нем. И не могли найти, пока не отошли от древних архетипов, которым пришло время оставить человека в покое. Ощутив Ничто, не открыли его смысла: «Нет бытия ни во мне, ни вне меня, ничто ничего изменить не может, так как нет того, что… могло бы быть изменяемо», – признается Малевич в том же манифесте.

С одной стороны, возникает тяга к буддизму, с другой, не осознается его конечная цель – Нирвана, Свобода от иллюзорного мира, от помраченного сознания, обрекающего человека на страдания- дукху. (Мне уже приходилось писать о восточном Ничто, которое, в отличие от западного, есть до-бытие, а не после-бытие, не раскрывшееся, не ставшее еще бытие, – извечная Основа, а не конец сущего; и о превратном понимании буддизма как пессимизма.) Преодолевая себя внешнего, вечно алчущее эго, человек узнает себя внутреннего, истинного – всечеловека. Но в пределах Квадрата и не могло быть осознано учение, возникшее на другой основе. На Востоке Ничто никогда не изобразили бы «черным квадратом», но изображали пустым, белым кругом, разомкнутым в вечность. И это доступно тем, кто не подвластен магии квадрата, таким философам, как Николай Бердяев, для которого Ничто есть полнота непроявленного мира, источник сущего.

И все же сознание было потрясено, но не пробуждено, еще существовал разрыв между свободной интуицией и жесткой логикой квадрата, но до поры до времени. До сих пор на слуху строки поэта-романтика Павла Когана (1918–1942), погибшего под Новороссийском, – автора знаменитой «Бригантины»: «И снова тишь. //И снова мир. // Как равнодушье, как овал. // Я с детства не любил овал! // Я с детства угол рисовал!» («Гроза», 1936). И трудно усомниться, что «веку он не изменял». Но двадцать лет спустя Наум Коржавин, взяв эпиграфом строку Павла Когана, скажет: «Меня, как видно, Бог не звал //И вкусом не снабдил утонченным. // Я с детства полюбил овал //За то, что он такой законченный» («Овал»). Что происходит в глубине сознания в наше время, позволяют судить стихи еще одного романтика: «Пусть будет поиск неуемен // И ты откроешь – мир объёмен! //У мира странное лицо: //В овале угадай яйцо. // Иные лики есть у мира. // Ведь угол – символ пирамиды». [28]

А разве не меняется на глазах архитектура, убегающая от крутых углов к волнообразной линии, возрождая округлость православных храмов, столь не похожих на возносящиеся к небу готические соборы? Или, напоминает Флоренский, свобода переливов в русской хоровой песне. Полная свобода всех голосов, «сочинение» их друг с другом, в противоположность подчинению. «Единство достигается внутренним взаимопониманием исполнителей, а не внешними рамками… Так народная музыка охватывает неиссякаемый океан возникающих чувств, в противоположность застывшей и выкристаллизовавшейся готике стиля контрапунктического… В философии здесь автору хочется сказать то самое, что поет в песне душа русского народа. Не систему соподчиненных философских понятий…но свободное „сочинение“ тем определяет сложение всей мысленной ткани». [29]

Живой, органичной философии Флоренский противопоставляет застывшую, поверженную схемой науку: «Философия в самом существенном отрицает метод науки… В противоположности мысли, которая твердо „стоит“ и „не-движна“, и мысли, которая „убегает и не хочет стоять, где ее поставили“, указывается несовместимость Науки и Философии. Эта несовместимость есть непримиримость условной манеры и подлинной отзывчивости, непримиримость рабства и свободы, непримиримость спеленутой мумии и живого тела». [30]

Истинная Форма не поддается формализации, ибо находится внутри, храня Единое в единичном. Избегая статики, постигают подвижное неуловимое, доступное интуитивному чувству Вселенной. Отсюда неприязнь к догматизму в науке, оторванной от жизни, превратившейся в чистый механизм для подражания. Однако через некоторое время Павел Флоренский меняет свое отношение к науке, потому что меняется сама Наука. Великие открытия под силу великому уму. Он восторгается методом Анри Пуанкаре именно потому, что ученый видит свое назначение в «искании особой красоты, основанной на чувстве гармонии». [31]

Подвижный, чуткий к переменам ум философа заставляет признать: «С началом текущего века научное понимание претерпело сдвиг, равного которому не найти, кажется, на всем протяжении человеческой мысли… Эти два признака суть прерывность и форма…

Непрерывность изменений имеет предпосылкою отсутствие формы: такое явление не стянуть в одну сущность изнутри. Эволюционизм как учение о непрерывности существенно подразумевает и отрицание формы, а следовательно – индивидуальности явлений». [32]

«Эволюционизм» как проявление горизонтального мышления дает о себе знать и в сфере лингвистики. Образцом отношения к языку он считает Вильгельма фон Гумбольдта, у которого в языке все живет, все течет, все движется: «человек – творец языка, божественно свободен в своем языковом творчестве, всецело определяемом его духовной жизнью, изнутри» (с. 155). И добавляет: «Нет индивидуального языка, который не был бы вселенским в основе своей; нет вселенского языка, который бы не был в своем явлении – индивидуальным» (с. 164).

Не удивителен интерес к В. Гумбольдту, с точки зрения которого выявление человеческой духовной силы в продолжение тысячелетий на пространстве земного круга есть высшая цель, окончательная идея, которая должна вытекать из всемирно-исторического процесса. «Возвышение или расширение внутреннего бытия – вот то единственное, что отдельная личность, насколько она к этому причастна, вправе считать своим нетленным приобретением, а нация – верным залогом будущего развития новых великих индивидуальностей». [33] Павел Флоренский писал сыну с Соловков в феврале 1937 года, незадолго до расстрела: «Что я делал всю жизнь? – Расматривал мир как единое целое».

Поистине, «Великий ум един»; потому и един, что уникален. Не во всем согласны философы, Бердяев и Флоренский, но их объединяет вера в человека. Посягательство на самовыражение индивидуальности есть посягательство на Духа Святого.

Так или иначе, в духовной сфере происходит смещение центра из сферы внешнего в сферу внутреннего, от количественного измерения к качественному. Точка, которая для Аристотеля «начало линии», обретает самостоятельность; линия состоит из точек, притом каждая из них олицетворяет целостность. (Как у буддистов: в миге заключена вечность, в точке – вселенная.) Сам квадрат у Флоренского сводится к точке. Возможно ли четырехмерный или трехмерный образ отразить на двухмерном протяжении? Георг Кантор установил соответствие между каждой точкой квадрата и каждой точкой его стороны. «Ни одна точка квадрата не остается неотображенной, и ни одна точка изображения не будет пустой, ничему не соответствующей… непрерывные множества между собою все равномощны. Но, обладая одинаковой мощностью, они не имеют одних и тех же „умопостигаемых“ или „идеальных“ чисел… то есть не „подобны“ между собою». [34]

Судя по статье, написанной для «Словаря символов», «Точка» для Флоренского – знак Единого, в ней все соединилось: пустота и полнота, свет и тьма, мир видимый и невидимый (она есть и не есть одновременно), единица и нуль. Прямая, горизонтальная линия, по Флоренскому, есть машина для уничтожения реальности. Лишь при восхождении по вертикали образуется пространственный синтез. [35] Само «число» освобождается от «тела». [36]

Но почему в осмыслении происходящего доминирующую роль начинает играть Наука? Во-первых, такова ее природа: познавать непознанное. Во-вторых, изменилась сама наука, преодолевшая дуализм, альтернативный способ мышления, признав квантовую структуру, двуединство сущего, не только волны и корпускулы (принцип дополнительности Нильса Бора), но духа-материи, времени-пространства, прошлого-настоящего. Все одновременно континуально и дискретно, амбивалентно само движение (туда-обратно, по принципу электрического тока). Двуединое не может не иметь своего центра, центрированность делает каждую вещь целостной, нарушать же целое значит посягать на жизнь.

Физики обнаружили в вакууме не хаос, а упорядоченность: «Изучение субатомных частиц и их взаимодействий открывает нашему взору не мир хаоса, а в высшей степени упорядоченный мир», – писал Ф. Капра более трех десятилетий назад в книге «Дао физики», название которой говорит само за себя. [37]

Если каждая реальность есть «центр бытия», имеет форму, подчинено своим законам, то ничто существующее не может рассматриваться как безразличный и пассивный материал для заполнения каких бы то ни было схем. Мысль соединяется с чувством, субъект с объектом и несет за него ответственность, то есть преодолевается отчуждение субъекта от объекта, разделившее мир на враждующие стороны. Если изменилась картина мира – он более не напоминает замкнутый квадрат, – не могло не измениться сознание, и наоборот: сознание притягивает бытие.

Бердяев назвал новый тип сознания «сингулярным» (теперь бы назвали «голографическим»; каждая точка единственна и сопряжена с вечностью – суть в самопроявлении единичного как Единого). Можно, видимо, сказать, что русской парадигме присуще «точечное» восприятие мира, срединное между Квадратом и Кругом. Недаром знающие говорят, что Россия расположена между Западом и Востоком и ее назначение – примирить обе стороны, без которых «метафизика всеединства» останется мечтой. Наверное, так и будет, если прав Владимир Соловьев и «идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности». [38] Бердяев же скажет: «И только человек, занявший место в космосе, уготованное ему Творцом, в силах преобразить космос в новое небо и новую землю».

Павел Флоренский воплотил еще одно качество русских: непредубеждение, способность видеть и восторгаться другим – во имя высшей Истины. Он не совсем согласен, что «круглое мышление», способ мыслить и излагать созерцательно называется «восточным». Ближе многих других к нему подходит мышление английское, гораздо менее немецкое. Гете, Гофман, Новалис, Баадер, Шеллинг, Беме, Парацельс могли бы быть названы в качестве доказательств противного. [39] Но это имена тех, кто над границами, о ком Конфуций сказал: «Высший ум един, не подвержен изменениям».

Итак, научное мышление становится открытым к нетрадиционным формам знания, в частности восточным, о чем не раз говорил датский физик Нильс Бор. Своей эмблемой он сделал Великий Предел (Тайцзи), обведя инь-ян латинским изречением: «Противоположности дополняют друг друга». (Соединились, наконец, квадрат и круг, тяготея к заложенной в природе двойной спирали.) Принцип дополнительности универсален, присущ двум типам сознания (западному-ян и восточному-инь) и каждому человеку, ибо в каждом живет созерцатель-зритель (инь, правое полушарие) и деятель-актер (ян, левое полушарие одного и того же мозга). К восточным учениям проявляли интерес крупнейшие ученые XX века, находя в них новые методологические подходы, как о том не раз писал Вл. Вернадский: «Величайшим в истории культуры фактом, только что выявляющим глубину своего значения, явилось то, что научное знание Запада глубоко и неразрывно уже связалось в конце XIX столетия с учеными, находящимися под влиянием великих восточных философских построений». [40]

Значит, правы мудрецы Востока и Запада: «Все Пути ведут к Одному». И «нет ни иудея, ни грека, ни раба, ни свободного», говоря словами Апостола Павла (Гал., 3, 28). Только «не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего» (Рим., 12, 2). И Бл. Августин уверял: «Душа может познать единую истину многими способами» (Исповедь, XIII, 20). Великие математики открыли путь к «предустановленной гармонии» – в духе интуиции Шеллинга: «…самораздвоение единого тождественного начала имеет целью самосознание единого».

На этой основе выросла синергетика – метанаука, многомерная логика, знаменуя переход к открытым, нелинейным, то есть живым, системам, способным к самоорганизации. [41] В России синергетика нашла благодатную почву, если иметь в виду те качества русской мысли, о которых шла речь: интуиция, спонтанность, доверие внутренней форме, не противопоставление одного другому, не подчинение заранее заданной схеме, а свободное излияние того, что рождается в натруженной душе.

Приведу еще одно свидетельство из «Обратной перспективы» Флоренского: «„Всякий метод есть ритм“, – говорит Новалис, и постижение реальности есть со-ритмическое биение духа, откликающееся на ритм познаваемого». Синергетики назовут это резонансным воздействием: соединять разное, людей и народы, не прибегая к силе, что кончается катастрофой, – предупреждает основатель русской синергетической школы Сергей Павлович Курдюмов. «Мягкое управление – это управление посредством „умных“ и надлежащих воздействий… Правильные резонансные воздействия могут высвободить мощные внутренне силы и возможности человека или социального (культурного, научного) сообщества. Так что управляйте мягко, но с умом, и вы добьетесь многого!» [42] Синергетическое видение, уверяет ученый, откроет пути коэволюции человека и природы, во имя спасения того и другого: ставший человеком не будет разрушать Дом бытия.

Закон самоорганизации сам по себе свидетельствует, что Природа разумна, что Хаос не изначален, а возникает, когда приходит время изменить порядок для восхождения на новый виток спирали. Переход из бывшего в будущее, от изжившей себя формы к той, которая соответствует новой ситуации (о чем говорит «Книга Перемен»). Но если Хаос не изначален, значит, конечен. О синергетике уже немало написано, и будет возрастать интерес к ней как к науке, прогнозирующей будущее, чтобы неизбежный пока хаос не стал необратимым. [43] Становится реальным решение извечной проблемы – свободы от необходимости. Необходимость как данность – то, что происходит независимо от человека, но в чем он начинает принимать участие, резонируя на происходящее, подбирая оптимальное решение (аттрактор). То есть синергетика «толкает ум» в суть происходящего, посылает SOS! Здесь опасно: корабль может наскочить на скалы или на мину, если возьмет неправильный курс.

Но куда движется сам корабль, какова его цель? Не та ли это энтелехия, которая открылась Аристотелю и без которой все теряет смысл? Синергетика признает не только колебательное движение – по горизонтали, обратимое, но и необратимое, по вертикали, к более совершенному порядку (в духе синергии, соединяющей земное с небесным, человеческое с божественным – во имя целого человека). По мысли Шеллинга: «Величайшая цель и тенденция целого состоит в том, чтобы природа перешла в духовное». В это верили русские космисты и древние мудрецы Китая.

Китайская модель (парадигма круга)

Итак, китайцы шли от Неба, от небесного Пути, предопределяющего Путь человеческий, о чем свидетельствуют древнейшая «Книга Перемен» и комментарий к ней («Десять крыльев»). Но между Небом и Землей нет разрыва, энергия ци постоянно циркулирует между ними, небесный круг придает земному квадрату круговое движение. [44] Небо рождает «образы» ( сян ), мудрецы древности, обладая тонкой энергией цзин, передают их смысл. Так возникла «Книга Перемен». «В древности правитель (ван) Поднебесной Фуси, глядя на Небо, наблюдал образы… Опуская взор вниз, наблюдал законы Земли… Так впервые начертал восемь триграмм, исполнив веление (дэ) светлого духа, постиг все чувства (цин) сущего» – сказано в древнем комментарии к И цзину «Сицычжуань» (11, 2). [45] Совершенномудрые считывали небесные знаки, потому что Истина заложена в духовной энергии цзин, о чем свидетельствует Лао-цзы: «В таинственной глубине Дао скрыта чудесная духовная энергия (цзин ци). В ней – высшая Истина, в ней творящий Свет» (Дао дэ цзин, 21).

Триграммы были сдвоены, и появились гексаграммы, состоящие из шести черт: иньских – прерванных и янских – целых.

За исключением двух первых гексаграмм: чистое Творчество (Цянь) – шесть целых черт и чистое Исполнение (Кунь) – шесть прерванных (программа-максимум для человека), остальные 62 гексаграммы представляют собой разное сочетание иньских и янских черт, характеризующих переживаемую ситуацию. Суть отношения инь-ян в их нераздельности: они присутствуют друг в друге, меняется лишь их соотношение, и потому не могут сталкиваться. В худшем случае могут расходиться в разные стороны, как в ситуации Упадка (Пи, 12-я гексаграмма). Но есть Неизменное в Изменчивом, Перемены совершаются по кругу, следуя друг за другом, как солнце и луна (которые и образуют иероглиф «И» – «Перемены»). Потому и называли первоначально «Книгу Перемен» «Чжоу И»: «Перемен по кругу-чжоу», но не замкнутому, а бесконечному, всеобъемлющему. И в «Сицычжуань» сказано: «Эта Книга по кругу омывает шесть Пустот, где нет верха и низа, где мягкое и твердое переходят друг в друга».

Великая Пустота изначально чиста, свободна от примеси, помех, ее называют чистой духовностью -шэнь. [46] Земля не погибнет, пока сообщается с Небом, – и об этом предупреждает потомков И цзин: «Небо и Земля не связаны, будет Упадок» («Туань-чжуань»). В тексте гексаграммы «Упадок» сказано: «Великое отходит, малое приходит». Это значит, «что Небо и Земля не связаны, и все сущее не развивается… Внутри – ничтожество, а вовне – благородный человек. Путь ничтожеств – расти, а путь благородного человека – умаляться». [47]

Единство Земли и Неба унаследовано от Великого Предела. Впервые понятие Великого Предела появилось в «Сицычжуань»: «В Переменах есть Великий Предел, из которого рождаются два образа (инь-ян)» (1, 11). Великий Предел – это не тот «предел», который ограничил «беспредельное» греков, составляя с ним пару. Великий Предел не имеет пары, он целостен, двуедин («в нем обе Формы коренятся») и потому беспределен, рождает вселенский ритм, пульсирующую энергию, живую и разумную. Все по природе своей не только двуедино (инь-ян одновременно), но и троично: имеет свой центр, благодаря которому сообщается с высшим духом, назови его Дао, Великим Пределом или Законом-Ли (в отличие от греческого шара). И Лао-цзы напоминает: Великое Дао, «находясь в бесконечном движении, не достигает предела. Не достигая предела, возвращается к истоку» (Дао дэ цзин, 25).

Сопряженность с Высшим позволяет инь-ян не распадаться, не превращаясь в «двоицу», сохранять целостность. Как сказано у Чжуан-цзы: «Когда „это“ и „то“ не стали парой, называется осью Дао. Эта ось начинается в центре бесконечного круга» (гл. 2 «О равенстве вещей»). [48] И в «Книге Великой Тайны» Ян Сюна (53 г. до н. э. – 18 г. н. э.) – подражании И цзину – в главе «Круговорот» читаем:

Водрузишь ось сердцевины,
В круговороте нет углов…
Доверься круговороту, его правде!
Ввысь проникнешь до неба. [49]

Потому Великий Предел изображают в виде круга с двумя полу-изогнутыми половинами: темной-инь со светлой точкой-ян и светлой-ян с темной точкой-инь. Одно присутствует в другом, как в зародыше, который, пребывая в покое, всему дает жизнь. Великий Предел, предотвращая отклонение от Небесного Пути, охраняет от гибели. Потому мудрецы и следуют Срединности (Чжун), избегая крайности, содействуют благому свершению. (Сам иероглиф «чжун» напоминает ось, проходящую через центр квадрата.) Как сказано в «Чжун-юн» («Постоянство в Срединности»), «Срединность – Великий корень Поднебесной. Уравновешенность (Хэ) – совершенный Путь Поднебесной». [50] Срединного Пути придерживались мудрецы. «Как велико дэ достигшего Срединности! И как редко оно среди народа», – сетует Конфуций (Лунь юй, VI, 27). [51]

Итак, можно сказать, все заряжено Великим Пределом и потому само по себе, самоестественно к нему устремляется, к своему истоку и к своему завершению – в проходящем цикле. Все едино и единично одновременно, нераздельно и неслиянно, одно не существует за счет другого, все согласуется: земное с небесным, человеческое с природным, физическое с психическим, этическое с эстетическим. («Одно во всем и все в Одном», – скажут дзэнские мастера.)

Неоконфуцианцы династии Сун (960-1279) заострили внимание не только на энергии ци, но и на универсальном и одновременно индивидуальном ли, благодаря которому земное сообщается с небесным. Ли делает каждую вещь тем, что она есть, дает ей внутреннюю форму. (Недаром Лейбниц (1646–1716) придавал такое значение китайским учениям и особенно понятию «ли», находя общее с монадами, в каждой из которых заложена Творцом своя программа, приближая сущее к «предустановленной гармонии».)

Не удивительно, что в Ли, отражающем Небесную волю, воплотились «пять постоянств» (учан), пять изначальных свойств моральной Природы: Человечность (Жэнь), Долг-Справедливость (И), Благожелательность (Ли), Разумность (Чжи), Искренность (Синь). [52] Им соответствуют «пять видов энергии» (усип): Жэнь – Дерево, И – Металл, Ли – Огонь, Чжи – Вода, Синь – Земля. Все укладывается в пятерицы: планеты, времена года, стороны света, звуки, цвета; все резонирует – в одном месте тронешь, в другом отзовется. Если нарушена Справедливость, все приходит в разлад. «Великая справедливость в природе, // без которой Небо с Землей не взаимодействуют //И все сущее не приходит в движение», – комментирует Конфуций тексты И цзина. [53]

Пятерицы вращаются по кругу, в прямом, благоприятном порядке взаимного порождения, и в обратном, неблагоприятном порядке взаимного преодоления (но не уничтожения), под воздействием сил инь-ян. «Благодаря трансформирующей (преобразующей) силе ян и объединяющей силе инь возникают действенные начала – Вода, Огонь, Дерево, Металл и Земля. Распределяются эти Пять Действующих Начал гармонично, и Четыре Времени Года следуют друг за другом в правильном порядке. Пять Действующих Начал выступают, таким образом, то как инь, то как ян. Инь и ян суть Великий Предел. Великий Предел, однако, основывается на Беспредельном», – пишет сунский философ Чжоу Дунь-и в трактате «Объяснение схемы Великого Предела». [54]

Все имеет пятеричную структуру – и явления этого мира, и фазы развития, и душевное состояние человека. То одно преобладает, то другое. Одна фаза проходит под знаком Огня, другая под знаком Воды и требует к себе соответствующего отношения: не удвоения инь или ян, а их уравновешенности, ибо удвоенное ян-огонь ведет к Мировому пожару, а удвоенное инь-вода – к Мировому потопу. Благоприятный порядок, который ученые-синологи называют «космогоническим», то есть соответствующим Небесному Дао, – это Дерево – Огонь – Вода – Металл – Земля. Современный порядок считают неблагоприятным, ибо Металл выходит на первое место: Металл – Вода – Дерево – Огонь – Земля, одно подавляет другое. [55] Действительно, Металл хорош на своем месте, как средство цивилизации, а не ее цель. В последнем случае все переворачивается вверх дном: «Люди гибнут за металл», бряцают оружием, пулей в затылок решают свои проблемы. Проникая в сознание, металл проникает повсюду: в отношения людей, в музыку, поэзию, живопись. Добываемый из недр Земли, он несет ее подспудную силу.

Но и ситуация Металла сменится, ибо ничто не стоит на месте, круговращается, имея свой Центр: центр пяти энергий – Земля, центр пяти постоянств – Искренность. Без Искренности невозможны остальные четыре: Человечность, Справедливость, Благожелательность, Разумность. Искренности придают особое значение (начиная с Мэн-цзы ее обозначают иероглифом чэн ): лишь искреннее сердце сообщается с Небом, сердце, утратившее Искренность, «механическое», приводит ко всеобщему Упадку. Как сказано в «Чжун-юн»: «Искренность – Путь Неба, стремление к Искренности – Путь Человека». Потому сердце ( синь — душа, разум, центр сознания) должно быть очищено от всякой суеты, должно быть «пустотным», ибо через сердце сообщается человек с Небом и следует ему. [56] Через сердце, достигшее полноты, человек познает себя истинного. «Кто исчерпал свое сердце, тот познал свою изначальную природу (сын). Кто познал свою природу, тот познал Небо» (Мэн-цзы). Все идет своим чередом по кругу, не повторяясь, а восходя на следующий виток спирали.

У Пути есть высшая цель, наиболее емко это выражено в «Сицы-чжуань»: «Одно Инь, одно Ян и есть Дао. Следуя ему, идут к Добру (Шань ). Осуществляя, проявляют изначальную природу (син)» (1, 5). Обычно переводят как «чередование» инь-ян. И действительно, по мере того как одно прибывает, другое убывает (как в природе: прилив-отлив, вдох-выдох). Все живое, пульсирует в естественном ритме, но сущность Пути в устремленности к Единому через завершенность единичного, к чему приводит правильное взаимодействие двух сторон Целого (скажем, когда инь и ян могут осуществить свое вселенское назначение, не уподобляясь, а дополняя друг друга, как в 11-й гексаграмме И цзина «Тай» – «Расцвет» всех сил).

Самосознание меняется к лучшему, восходит к духу ( хуа шэнь). Само Дао ведет к совершенству, ибо ни над кем не властвует, никого не принуждает, как о том сказано у Лао-цзы: «Все взращивая, не становится их господином» (Дао дэ цзин, 34). «Дао скрыто, безымянно, но только оно ведет к Добру». И там же, в 41-м чжане: «Великий квадрат не имеет углов». Не оттого ли мудрецы странствовали вне квадрата: «Этот принцип, – писал Го Сян, – имеет свой предел, в котором внешнее и внутреннее сливаются воедино. Не бывало еще, чтобы тот, кто до конца странствовал вовне квадрата (то есть упорядоченного и, стало быть, ограниченного мира), не находился в сокровенном единстве с тем, что внутри него, и не бывало еще, чтобы пребывавший внутри в сокровенном единстве не странствовал бы вовне квадрата». [57]

Потому и называли достигшего свободы Триединым между Небом и Землей (тянь жэнь ди). Собственно, каждая гексаграмма И цзина для того и предназначена, чтобы человек понимал характер ситуации и вел себя сообразно, совершенствуя свой дух, одухотворял сущее. Умудренный опытом и знанием, очистив свое сердце, вернется к своей изначальной природе, гармоничной и светлой. В древнекитайском тексте «Го Юй» говорится: «Сами по себе небесные и земные ци нарушить порядка не могут. Если они преступили его, то только потому, что люди нарушили порядок. Когда ян сокрыто и не может проявиться, когда инь подавлено и рвется наружу, тогда происходят землетрясения… Потеряв свое место, ян стало на место инь, и течение рек не могло не нарушиться». [58] (Актуально, не правда ли: все в человеке, «мере вещей», – и созидательная сила, и разрушительная.)

О том же по-своему говорит русская философия: об «онтологически первичном» человеке, теурге. «Человек может и должен явиться действительным посредником между двумя мирами, той точкой, в которой оба мира реально соприкасаются… а без этого, без признания именно за человеком назначения утвердить царство свободы в царстве необходимости не может быть осмыслен процесс вселенского освобождения, ибо это освобождение совершается и должно совершаться через людей». [59] Недаром Бердяев любит ссылаться на немецкого мистика Якоба Беме, который более трех веков назад прозрел истину: «Бог должен стать человеком, человек – Богом, небо должно стать единым с землей, земля должна стать небом». [60] И хотя Россия не привержена ни квадрату, ни кругу, занимает срединное положение между Западом и Востоком, вера в человека объединяет ее с другими.

Наконец, я бы, возможно, не вернулась к этой теме, если бы не прочла о детях нового сознания, которых называют по-разному – «индиго», «кристаллические дети», но трудно сомневаться, что это вестники нового мира. Их величают иногда шестой расой, которая должна прийти на смену пятой, исчерпавшей свои возможности. Так же как на смену затянувшейся темной, воинственной эре Кали-юги должна прийти Сатья-юга, светлая эра Истины. По крайней мере, одна за другой появляются такие книги, как «Дети Будущего уже среди нас».

Эти дети обладают развитым умом и чутким сердцем, чувствительны к окружающей среде, которая может способствовать развитию их уникального дара, а может заглушить его. Просветленные дети болезненно реагируют на резкий цвет, звук, на острые углы, поэтому лучше отводить для школьных занятий, считает автор книги, круглое помещение. Это создает более мягкую, естественную обстановку. И парты стоит ставить по кругу. «Постарайтесь разрушить ощущение тотального единообразия и сделайте обстановку более индивидуальной». Пусть учитель стоит в центре круга. Такое расположение создает ощущение, что каждый ученик здесь одинаково важен. «Для нелинейного мыслителя расположение по кругу имеет свои преимущества… Детям можно сказать, что их парты, собранные в круг, – это часовой циферблат». Соответственно дети, мыслящие образами, ощущают себя соучастниками мировых пространственно-временных циклов.

Автор, знающий этих детей не понаслышке, уверен: если мы не будем сопротивляться неизбежной трансформации человеческого рода, научимся принимать эти изменения и позволим прорасти тем возможностям, которыми обладает творение, то обнаружим, что наш мир становится многообещающим. Дети Будущего «явят собой примеры великого существования и покажут на собственном примере, что было всегда и что может снова возникнуть в нашем мире если только мы откроем свои сердца и вспомним, что мы едины и существует только любовь». [61] Автор постоянно возвращается к этому, начиная с Предисловия: «Любовь – это голос новых детей». И приводит стихотворение четырехлетнего Николаса, записанное его другом:

Любовь ДВИЖЕТ мною
Любовь прекрасна…
Она несет меня!
Живет внутри меня,
И потому я жив,
Моя суть едина. [62]

Я не случайно выделила слова «что было всегда и что может снова возникнуть». Может возникнуть, а может и нет – зависит от человека. Само сознание вездесуще, преодолевает пределы окружающей реальности и приносит подсознательную информацию о прошлом, настоящем и будущем. Но поскольку «мы учились думать и общаться логически, память о чистом сознании в ходе эволюционного процесса ухудшилась. Эволюция закрыла перед нами двери, позволявшие воспринимать иные, высшие реальности» (с. 36). (Доступна была лишь эволюция по горизонтали, на земном уровне.)

Хотя эти двери открываются вновь, замечает автор, имея в виду детей нового сознания, что-то неладное творится в мире. Такое впечатление, что он готовится к последнему прыжку. Но куда? И что его ждет там, куда он прыгнет по собственной воле, если можно о ней еще говорить? Свобода выбора – что тут поделаешь! Но не перепутал ли он дорогу (как с бабочкой Брэдбери)? Туда ли он шел, превозмогая себя, и вдруг отпустил вожжи? Сам собой не управляет, хотя уверен в обратном, принимая за свободу вседозволенность, потакание собственным слабостям.

На эти мысли меня навела грустная статья Н. С. Курека «Звероподобное поведение. Линии Аристотеля и Фрейда». [63] Оказывается, звериное начало заложено в каждом человеке, а не только в страдающих психическими заболеваниями. И хотя в настоящее время теория вырождения признана несостоятельной, замечает автор, на практике «идея зверя в человеке по-прежнему востребована в культуре, искусстве, массовом сознании, СМИ». И с ним трудно не согласиться. «Каков человек, таков и мир» – по Гегелю. Но таково ли назначение человека, не изменил ли он себе? За изменой следует расплата.

Все религии говорят об одном: добро имманентно миру, зло творится неразумными людьми. Оно вторично и, как все вторичное, должно исчезнуть по мере становления Человека, приобщения души к Духу. Звериное начало порождалось звериными привычками в процессе кровопролитных войн. Говоря словами Конфуция: «Все близки по природе, различаются по привычкам». Природа человека изначально добра; злой ее делают «мелкие люди» (сяожэнь ), которые ради выгоды готовы на все.

Другое дело, почему человек предпочел таких философов, как Ницше. Не он ли проповедовал словами Заратустры: «„Человек должен становится все лучше и злее“ – так учу я. Самое злое нужно для блага сверхчеловека». Дорого обошлась идея сверхчеловека, когда помутившийся разум поспешил применить ее в действии. Сам философ не мог не видеть, что происходит с людьми: «Эти носители гнетущих и вожделеющих к отмщению инстинктов, отпрыски всего европейского и неевропейского рабства… – представляют движение человечества вспять » («К генеалогии морали»). Нужно было достичь высокой степени отчаяния, чтобы способствовать движению вспять, в рабскую неволю, уподобляя человека домашним животным. Человека, рожденного свободным и утратившего свою свободу вместе с человеческим достоинстовом.

В каком-то смысле не меньший грех взял на душу известный психиатр Зигмунд Фрейд, приписав людям звероподобное поведение на ранних стадиях онтогенеза и филогенеза. И уж совсем невозможна мысль о том, что первая стадия развития ребенка от рождения до года – «орально-каннибальная». Уж детей оставили бы в покое! Нет ничего чище на свете, чем грудной ребенок. Когда заглядываешь в его глаза, там, как в горном озере, отражаются небеса – все святое, светлое, сохраняющееся в человеческой памяти. Взрослея, под влиянием среды ребенок теряет свою незамутненность. И не в этом ли смысл призыва Господа: «Будьте как дети!», чтобы вернулся человек к своей порвозданной чистоте. И не напоминал ли Лао-цзы, что у новорожденного «совершенное Дэ»? Потому «ядовитые насекомые и змеи его не ужалят; свирепые звери не растерзают; хищные птицы не заклюют. Кости мягкие, мышцы слабые… Но он пребывает в совершенной Гармонии» (Дао дэ цзин, 55). Или: «Когда храбрый не кичится, а сохраняет скромность, он подобен горному ручью в своей стране. Его не покидает Дэ Постоянства, он возвращается в состояние младенца» (Дао дэ цзин, 28). [64] Дэ Постоянства, или великое Свершение, подобно Великому Дао, невидимо истинному, от которого зависит одухотворение сущего. И не раз образ младенца служит для Лао-цзы примером совершенства, чистоты и незамутненности.

Но вернемся к Ницше. Известно, что он кончил безумием, не выдержав распада культуры, кричащей пошлости немецкого обывателя, превратившего жизнь в театр абсурда. [65] Но идея сверхчеловека продолжает разрушать человеческое в человеке. Расплата за антропоцентризм – произвольное смещение центра. В результате – «исчезает человек как целостное существо, как существо внутренно центрированное… Дробные и частичные элементы человека предъявляют права не только на автономию, но и на верховное значение в жизни», – подвел итог Николай Бердяев.

Еще одно искушение, последний соблазн – трансгуманизм. Дальше идти некуда! Получается, что человек – отработанный материал, настало время его заменить супермашиной. Средство и цель поменялись местами. Человек стал функцией. Новейшая технология для того и существует, по мнению трансгуманистов, чтобы создать искусственного человека. «Основанный на нанотехнологии новый синтез наук станет тем „канатом“, с помощью которого человечество сможет перебраться на эту новую землю», – говорят сторонники трансгуманизма.

Его противники отвечают: «Сама наука становится источником войны и не нуждается более в образе врага: она изобретает собственные цели». Цель эта – улучшить человека как биологический вид, только это будет уже не человек, а человекоподобная машина. Но еще даос Чжуан-цзы предрекал: «У того, кто применяет машину, дела идут механически. У кого дела идут механически, сердце становится механическим. У кого в груди механическое сердце, утрачивает целостность чистой простоты. Кто утратил целостность чистой простоты, тот не утвердится в жизни Разума. Кто не утвердился в жизни Разума, того не станет поддерживать Путь» (гл. 12 «Небо и Земля»). А буддисты говорят: нет разума без сострадания, то есть бездуховная, безнравственная жизнь неизбежно оборачивается утратой ума, отупением. И это всеобщий Закон: «Когда же душа уклоняется от любви, тогда помрачается ее умственный взор» (Иоанн Златоуст). И образ «каната» говорит сам за себя: право сильного влачить за собой слабых. Потому статья О. В. Летова и называется «Человек и „сверхчеловек“: этические аспекты трансгуманизма» (в том же номере журнала «Человек»).

Цель трансгуманистов – помочь человеку избавиться от «слепого» процесса эволюции, в основе которого лежит случайность. Но о какой эволюциии идет речь? Уже Лао-цзы говорил, что человеческий Путь, как правило, противоположен Небесному, но неизбежно к нему приближается, о чем я веду речь в статье «Эволюция к Духу (от горизонтали к вертикали)» (в том же номере журнала). Не читая до сих пор о трансгуманистах, я доказываю обратное, опираясь, в частности, на русскую философию. Лишний раз убеждаешься в правоте прорицателей: «На Западе душа убывает » – мысль К. С. Аксакова. Или уверение В. В. Розанова: «Все идеалы европейские во всем конечны – а без бесконечного человек существовать не может». Не потому ли, спрашивает Розанов, «Европа сразу и как-то бесконечно постарела; она вдруг осела, начала расти в землю»?

Потому я и сочла своим долгом показать, что же думали о Человеке мудрецы Востока и Запада, веря в самонаказуемость зла. А еще – веря в провидческий дар нашего поэта: «…есть и Божий суд, // Наперсники разврата! //…он ждет». Вряд ли Лермонтов мог ошибаться. Однако не потому ли человек не выдержал испытаний, что непосильным оказалось бремя, которое он сам себе навязал? Потому и не выдержал, что истощился в бессмысленной борьбе с несуществующим врагом, вместо того чтобы бороться с собственным несовершенством, к чему призывают все миротворцы.

Другое дело генетика, наука объективная, исходящая из внутренних свойств человека (потому и отвергнутая при сталинском режиме). В книге «Пирамиды Света: Осознание многомерной реальности» (2004), принадлежащей перу того же автора «Детей Будущего», говорится, что наши электромагнитные энергетические поля и генетическая структура постоянно эволюционируют к своему изначальному состоянию, которое есть свет – тот же свет, что и наш Источник, или Бог (с. 29). (И это близко понятию Великого Дао у Лао-цзы, то есть Путь к совершенству предназначен человеку Небесной волей или Божьим Промыслом.) ДНК – генетический материал, определяющий не только наш внешний вид, но и наши способности, – несет в себе информацию и память обо всем, что было прежде (с. 115). Но как и в случае с мозгом (который обычно используется на 5–7 процентов), мы применяем лишь малую часть находящейся в ДНК информации, поскольку забыли, как до нее добраться. Дети Будущего начали об этом вспоминать, как и «кристаллические дети», у которых уравновешены правое и левое полушария головного мозга. Помимо развитого интеллекта у них врожденное чувство справедливости и сердечной отзывчивости. Им просто не хватает терпения на линейные рассуждения, потому что они воспринимают всю картину сразу, целиком (с. 92).

Но и генетика имеет право на существование, пока не переходит меру допустимого, не начинает манипулировать человеком, что всегда плохо кончается. Человек не центр, но «мера вещей» (Протагор). Еще буддолог Федор Ипполитович Щербатской сравнивал закон наследственности с кармой, в частности, ссылаясь на образ Будды. «Очень интересный пример значения… буддийских понятий о наследственности, воздаянии… Голос всегда производится добровольно, следовательно, он не может быть производным нравственных предшественников кармы… Но мы знаем, что „великий человек“, то есть Будда, имеет пленительный, мелодический голос, обладает благородным ораторским искусством. Это одна из характерных способностей Будды, и она обязана, как и все прочие его возвышенные качества, наследственности, то есть долгому пути нравственного прогресса, проходящего через поколения». [66]

Карма бывает индивидуальная, национальная, общемировая. Карму можно отработать, следуя предназначенному Пути, можно усугубить, нарушая нравственный Закон Справедливости. Но невозможно избежать кармических последствий, наказания за содеянное зло, даже если человек не дает себе в этом отчета, не ведает, что творит. (Примеров тому тьма. Скажем, вместо того чтобы понять, почему болезнь поражает птицу и домашний скот, начинают их уничтожать, ни в чем не повинных. Тем самым усугубляют свою карму, не устраняют, а наращивают напасти.)

Но бывают гены, которые не поддаются мутации, – героические личности. Согласно Конфуцию, это благородный человек (цзюньцзы), который готов пожертвовать жизнью, но не Справедливостью. Сильные, неизменные гены оказывают благотворное влияние на других – не при помощи «каната», а путем «резонансного» воздействия, полагаясь на способность каждого к осознанию происходящего. Этим опытом делятся китайские мудрецы, составившие «Книгу Перемен», с которой я начинаю свой рассказ.

Март 2002 – март 2009

Об И цзине – «Книге Перемен»

Герман Гессе считал, что И цзин может изменить всю нашу жизнь. Но для этого потребуется понять его логику, которая далека от привычного представления о причинно-следственной связи или от линейного мышления. Вспоминается, как это было непросто даже такому крупному востоковеду, как Н. И. Конрад. Он рассказал о встрече с конфуцианским ученым Такахаси Тэммин во время посещения Японии. Диалог между ними позволяет судить, насколько различаются западный и восточный подходы. «В наивной гордыне недоучки, штудировавшего „Критику чистого разума“… в чрезвычайном чванстве европейца, щеголяющего модной тогда мудростью „без теории познания нет философии“, – я сказал Учителю: „Я не хочу читать с Вами ни Луньюй, ни Мэн-цзы… Я хочу настоящую философию. А так как в Китае кроме Сунской школы, по-видимому, настоящей философии нет, прошу Вас прочесть со мною что-нибудь отсюда…“ Учитель Тэммин сидел некоторое время молча, потом медленно поднял глаза, внимательно посмотрел на меня и сказал: „Есть четверо – и больше никого. Есть четверо великих: Кун-цзы (Конфуций. – Т. Г.), Мэн-цзы, Лао-цзы, Чжуан-цзы“…

Я был удивлен. Прежде всего – недопустимое с моей тогдашней точки зрения смешение понятий. Разве можно говорить о Конфуции и Лао-цзы рядом? Ведь это – полярно противоположные явления, как бы ни хотел я их соединить вместе. Этому японцу не хватает отчетливо философского представления о „системе“.

Делаю замечание в этом духе. Ответ краток: „Кун-цзы и Лао-цзы – одно и то же“… „Все-таки хочу Сунцев“, – говорю я уже более робко.

„Хорошо. Только сначала И цзин“. „Как И цзин?!“ Этого я никак не ожидал. Как? Эту „Книгу Перемен“? Непонятную галиматью с какими-то черточками? „Да, И цзин! Великий И цзин – в нем высшее“. В конце концов, почему бы не попробовать? И цзин так И цзин. Завтра начинаем…

Спасибо теперь Учителю – от всего сердца. Великий И цзин! В нем высшее». [67]

Сколько же времени (не в количественном, а в качественном отношении) должно было пройти, чтобы К. Г. Юнг назвал И цзин мудрейшей из книг, а Г. Гессе пришел к выводу: «„Книга Перемен“ может повернуть всю нашу жизнь». В чем же загадка И цзина, причина возрастающего к нему интереса? Не в том ли, что в «Книге Перемен» задан код мирового развития? Перемены предустановлены Небесным Путем – Дао. Мир, проходя через Перемены, самоорганизуется, и человек не может с ними не считаться. Если человек ощущает Перемены и действует сообразно с ними, то продвигается к совершенству. Самим Переменам присуще движение к лучшему: «Учитель сказал: Как совершенны Перемены! Благодаря им возвышается дар (дэ) совершенномудрых и распространяются благодеяния», – сказано в «Сицычжу-ань». Если же человек нарушает предустановленный Путь, моральный закон Вселенной, то выпадает из Бытия. Но чтобы понять ход Перемен, нужно отступить от привычной, однозначной логики, допустить логику многомерную, или логику Целого.

Если Порядок задан, то человеку не нужно переустраивать мир, как полагали греки, убежденные в изначальности Хаоса. По учению китайских мудрецов, не Хаос, а Гармония лежит в Основе мира, а хаос творится теми, кто нарушает Путь. Можно сказать, И цзин – книга Откровений, только изложенных не в Слове, а в Образе (Сян). Эти небесные Образы запечатлел около трех тысячелетий назад Фуси. В древности Фуси, Ван Поднебесной, глядя вверх, усмотрел Образы Неба; глядя вниз, изучил законы Земли… Так он составил восемь триграмм, сказано в древнем комментарии к И цзину «Сицычжуань». А в другом древнем комментарии, «Шогуачжуань», говорится: «В древности совершенномудрые изложили (учение) о Переменах, чтобы следовать Законам (Ли) изначальной Природы (Син). Установили Путь

Неба и назвали его Инь-Ян. Установили Путь Земли и назвали его Мягкость-Твердость. Установили Путь Человека и назвали его Чело-вечность-Справедливость (Жэнь-И). Соединив эти три потенции, сдвоили их. Потому в гексаграмме шесть черт. Различая Инь-Ян, прибегали то к Мягкому, то к Твердому». [68]

Все недвойственно, непротиворечиво. Само движение двуедино, идет туда-обратно, избегая гибельной односторонности: инь прибывает, ян убывает, ян прибывает, инь убывает, – и в Природе, и в человеческих делах. То сжимается, то разжимается вселенская пружина, сообщая пульсацию жизни, – на любом уровне макро– и микромира, галактики и каждой клетки.

Из этих «черточек», о которых упоминал Н. И. Конрад, и состоит И цзин. Всего 64 гексаграммы (гуа), каждая из шести черт. Первые две гексаграммы не смешаны: шесть целых янских черт, чистое Творчество; шесть прерванных, иньских черт – чистое Исполнение. Остальные 62 представляют собой разное сочетание целых и прерванных черт, олицетворяющих характер переживаемой ситуации. Каждая из ситуаций, или фаз Эволюции, не зависит от человека, но человек зависит от нее; ощущая ход событий, может способствовать их благоприятному разрешению. Для этого и приложены афоризмы, чтобы надоумить, как лучше вести себя, не попасть впросак. То есть совершенномудрые, в заботе о потомках, предначертали Путь мирового развития, чтобы человек мог ориентироваться в нем. Следуя Пути, человек приближается к совершенству, реализуя свою истинную сущность, равную Небу и Земле, как говорят китайские мудрецы, становится с ними в Троицу.

Итак, Инь-Ян, два состояния или модуса вселенской энергии (ци), воплощают противоположные ее состояния: Инь – это темное, непроявленное, спокойное, иррациональное начало; Ян – это светлое, явное, подвижное, условно говоря, «рациональное» начало. Следуя законам Природы, смене темного и светлого, ночи и дня, инь-ян, естественно, не могут противоборствовать. Воплощая противоположные свойства, не являются противоположностями в привычном для нас понимании, ибо присутствуют друг в друге, наследуя двуединство от прародителя – Великого Предела (Тайцзи). Символ Тайцзи – круг с двумя полуизогнутыми половинами, зародыш. На темной, иньской половине – светлая, янская точка, а на светлой, янской – темная, иньская точка, свидетельство их внутреннего родства. Мир разворачивается из Великого Предела, или Беспредельного, в котором все уже есть в непроявленной форме.

Изначально инь-ян пребывают в покое Тайцзи и начинают взаимодействовать под влиянием внутренней причины (скажем, разницы потенциала). Проявляясь, инь-ян не распадаются, а, сохраняя память о своем лоне, хранят целостность. Лишь в одной – 12-й – гексаграмме происходит их разделение: три верхние, янские черты тянутся к Небу, а три нижние, иньские – к Земле. Но эта гексаграмма так и называется – Упадок (Пи), знаменуя распад всех связей. Наступает же она после ситуации Расцвета (Тай – 11-я гексаграмма). Когда Инь-Ян пребывают в гармонии, то наступает всеобщий Расцвет. В чем же причина того, что после Расцвета начинается Упадок? Расцвет обусловлен правильным отношением инь-ян: Исполнение-инь на своем месте дает возможность энергии Творчества реализовать себя, и все процветает. Но процветает до поры до времени, ибо не хватает третьего звена – осознавшего себя человека. Потому ситуация Расцвета оказывается недолговечной, ей на смену приходит Упадок из-за действий мелкого человека (сяожэня), который думает не об истине и не о долге, а о выгоде, о своем личном интересе, ради которого готов на все. И в И цзине сказано: «Путь ничтожеств – расти, а путь благородного человека (цзюньцзы) умаляться», что подтверждает комментарий «Туань-чжу-ань»: «Упадок – это неподходящие люди. Неблагоприятна благородному стойкость. Великое отходит – малое приходит. Это значит, что Небо и Земля не связаны и все сущее не развивается». [69] Исполнение становится на место Творчества. Те, кому предназначено исполнять, берут на себя функцию творцов, и все идет прахом. Это характерно для нашего времени – массовизации сознания. Нарушается предустановленный порядок: Верх (Небо) и Низ (Земля) меняются местами. Упование Ницше на сверхчеловека ни к чему хорошему не привело. <Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти». [70] Превзойти себя человек может не удвоением своего эго, а избавлением от него, от себя внешнего, чтобы найти себя истинного.

В Китае человек не ставил себя в центр Вселенной, потому и не был ею отброшен. Он не властвовал над Природой, а поклонялся ей как верный ученик и потому избежал отчуждения, на которое обрекается часть, возомнившая себя целым.

Великие умы называли Единое Богом (Плотин). Но часть предопределила образ мышления в западной эйкумене, сказавшись и на характере формальной логики, и на характере науки, имеющей дело с относительными истинами, постоянно самих себя отрицающими. Фактически все войны, все распри, в том числе религиозные, происходили из-за этой искаженной меры, поставившей часть на место Целого. Сюда же можно отнести и имперские претензии, и маниакальность сверхчеловека, посягавшего на ход истории.

Этого не произошло в Китае, где не человек, а Дао – извечный центр, притом Дао не явленное, как об этом сказано в самом начале «Дао дэ цзина» Лао-цзы: «Явленое Дао не есть постоянное (истиное) Дао». То есть существует второй, невидимый план Бытия, то, что называлось Беспредельным, Ничто (У), в котором пребывает истинно-сущее, «таинственно-прекрасное». Тем не менее, «явленное Дао», «Путь человеческий», не соответствующий извечному Пути, ввергает Поднебесную в пучину бедствий. Свидетельство тому, например, две последние гексаграммы И цзина.

Более всего диктатуре соответствует предпоследняя, 63-я гексаграмма: «Уже конец». В тексте сказано: «Уже конец. Свершение. Малому благоприятна стойкость. В начале – счастье. В конце – беспорядок». [71]

Как это понимать? «Малый» порядок создан «мелкими» людьми, пришедшими к власти. И в 62-й гексаграмме «Переразвитие малого» сказано: «Возможны дела малых, невозможны дела великих». С виду все упорядочено, малое достигает завершенности, но истинному человеку тут нет места. Если в основе стабильности лежит малая величина, скажем, частный или групповой интерес, то стабильность превращается в стагнацию, в «застой».

Застой не может не обернуться хаосом, ибо всякая остановка противоречит Пути. Так что переход к следующей, 64-й гексаграмме «Еще не конец» неминуем.

Итак, во всем, и в самом человеке, говорили сунские философы, есть две природы: непроявленная, извечная, небесная, светлая и вторичная, земная, явленная в многообразии. Цель человека – преодолеть вторичную природу, избавиться от эгоцентризма, очистив сердце, найти себя подлинного, внутреннего человека, равного Небу и Земле. Уже даос Чжуан-цзы говорил: «Небо и Земля родились одновременно со мной. Видимый мир и Я одно целое» («Чжуан-цзы», гл. 2 «О равенстве вещей»). Человеку назначено стать вровень с Небом и Землей, претворить небесный замысел, соединив Творчество с Исполнением, стать Всечеловеком.

Прошедший Путь сполна спасется. А на языке И цзина: «Одно Инь, одно Ян и есть Путь. Следуя этому приходят к Добру (Шань). Осуществляя, проявляют изначальную природу (Син)» (Сицычжуань, 1, 5). Эту мысль нередко трактуют как чередование инь-ян, что противоречит многомерной модели инь-ян, которые не только чередуются, но и присутствуют друг в друге, взаимодействуют, и когда присутствуют один к одному, в надлежащем порядке, то все приходит в Гармонию.

Значит, человеку предназначено, преодолев привязанность к себе, реализовать свою изначальную природу, присущие ей пять моральных «постоянств»: Человечность, Справедливость, Учтивость, Мудрость и Искренность. (О чем и сказано в «Шогуачжуань»: Путь Человека – Человечность-Жэнь и Справедливость-И.) Об этом свидетельствуют и две первые гексаграммы И цзина: Цянь – абсолютное Творчество, символ – Небо, и Кунь – абсолютное Исполнение, символ – Земля. Совершенный человек, вошедший в Троицу с Небом и Землей, соединяет в себе эти высшие потенции Творца и Исполнителя в одном лице (Богочеловек – в нашей традиции, как понимали богочеловечество Вл. Соловьев и Н. Бердяев). Это и есть восхождение к Триединству, предсказанному китайскими мудрецами; к эйдосу Троичности – по Бердяеву: «Божественная мистерия Жизни и есть мистерия Троичности. Она совершается вверху, на небе, и она же отражается внизу, на земле». [72]

Если Порядок установлен свыше, он не может не иметь высшей цели. Когда два самоестественно (цзыжань) соединяются в одно, притягиваются по закону Целого, двуединой природы вещей, резонирующих друг на друга, то появляется третье измерение: единый центр или вертикальная ось, соединяющая земное с небесным, физическое с духовным. Таков закон Дао: лишь триединое одухотворено, лишь одухотворенное целостно. Целое не может не быть моральным. Не имеющее частей не подавляет, не существует за счет другого, идет ли речь о народе, о человеке или о чувстве и разуме, о пространстве и времени. Одного нет без другого, как нет инь без ян, ян без инь, – они взаимонеобходимы для Жизни. Поэтому мудрецы Запада и Востока во все времена превыше всего ставили Целое, ибо Целое и есть Истина. Лишь целое сообщается с духом, лишь дух животворит. «Целостность духа есть Путь мудрого», – говорит Чжуан-цзы («Чжуан-цзы», гл. 12 «Небо и Земля»).

Таков Дао-Человек, пребывающий в неизменности вселенского центра: «Достигни предельной Пустоты, утвердись в Покое, и вещи будут сами собой развиваться… Возвращение к велению Неба называю Постоянством. Знание Постоянства назову Просветленностью. Не знающий Постоянства своим неведением творит зло. Знающий Постоянство – терпим. Терпимый – справедлив. Справедливый становится Ваном. Ван становится Небом. Небо становится Дао. А Дао не знает гибели» (Дао дэ цзин, 16. Японцы комментируют эту мысль Лао-цзы: если становишься широким, как Небо, входишь в Недеяние Дао, становишься вечным, бессмертным). [73]

Вот чему учит «Книга Перемен»: предсуществованию человека, целостности сущего, взаимной обусловленности и единству, следуя внутренней логике Пути, от которого невозможно отклониться ни вправо, ни влево, чтобы не попасть в беду. То, что называется неслиянным и нераздельным единством, или, на языке дзэнских мастеров: «Одно во всем и все в Одном». И невозможно ничем пренебречь без ущерба для Целого или самой Жизни.

И цзин и современность

Разум есть мистика для рассудка.
Шеллинг

И цзин («Книга Перемен») и современность

Еще несколько слов об И цзине. Чем вызван к нему повышенный интерес? Одна за другой выходят работы об И цзине, о Дао («Дао физики», «Дао математики», «Дао Юнга»). К. Г. Юнг назвал И цзин «Книгой мудрости». «Книга Перемен» содержит схему мирового развития. Этот код обусловлен взаимодействием двух вселенских энергий инь-ци и ян-ци. Нет того, в чем не было бы инь-ян, от клетки до галактики, ибо они заложены в природе вещей. Одно есть оборотная сторона другого, все двуедино: покой-движение, темное-светлое, правое-левое, интуиция-логика, чувство-разум, пространство-время, женское-мужское. Их взаимодействие обусловлено законом Природы: одно убывает, другое прибывает (как тьма-свет, ночь-день), но связь между ними не прерывается, они присутствуют друг в друге. Если нарушено их взаимодействие, одно угнетает или отпадает от другого, то нарушается равновесие, начинаются катаклизмы. От избытка инь или ян в организме человека или общества начинаются заболевания, сбои энергии, аритмия. Избыток ян приводит к изменению ее качества: из светлой, творческой она превращается в хаотичную, разрушительную – в низшее ян. То же самое с инь. От избытка ян (огня) возникают пожары, от избытка инь (воды) – наводнения, в чем убеждают нас зачастившие стихийные бедствия, которые, однако, имеют объяснение. «Книга Перемен» и посвящена тому, чтобы подсказать человеку, как нужно вести себя в той или иной ситуации, чтобы не усугубить ее, не вызвать негативную реакцию.

Весь цикл Перемен обозначен 64 гексаграммами (кит. гуа): графическим изображением целых-янских и преванных-иньских черт, по шесть в каждой гексаграмме. (Предполагают, что впервые их зафиксировал, наблюдая небесные знаки, первопредок Фуси в III тысячелетии до н. э.) Кроме первых двух гексаграмм (абсолютное Творчество, Небо – шесть целых черт, абсолютное Исполнение, Земля – шесть прерванных), остальные состоят из смешанных в разном соотношении черт, в зависимости от характера наступившей ситуции. Афоризмы и прилагаемый комментарий («Десять крыльев») помогают понять значение каждой гексаграммы и вести себя соответствующим образом – или решительно, в стиле ян, или пребывать в иньском покое, пока неблагоприятная для действия гексаграмма не сменится следующей. Сообразное поведение (то, что теперь называют «обратной связью») дает возможность не нарушить Путь и без лишних потерь выйти на следующую фазу Эволюции. Перемены идут своим чередом, человек зависит от них, подвержен тем же изменениям. Однако ему дано сердце-разум, позволяяющее проскочить пороги и не отпасть от Пути, который направляет все сущее к Благу. Знание Перемен учит человека соизмерять свои возможности, не опережать Время, чтобы не выпасть из Бытия, не тешить себя иллюзиями, что можно изменить ход событий, покорить Природу, с которой он связан всеми фибрами своей души. Вне Пути, предназначенного миру и каждому существу, все теряет свою природу, обречено на вымирание.

Итак, «Книга Перемен» учит считаться с вечными законами, которыми последние века европейский ум пренебрегал, за что и расплачивается издержками техногенной цивилизации. (Теперь кто только ни говорит об экологической катастрофе.) Учит чувству все-родства, сообразному действию (японцы называют это «ситуационной этикой»), что позволяет не разрушать среду обитания и не испытывать чувство отчуждения от мира и от себя. А еще «Книга Перемен» говорит о том, что один цикл завершается другим, но прошедший Путь сполна достигает Просветления, о чем свидетельствуют две первые гексаграммы И цзина – высшее Творчество предполагает высшее Исполнение. Прошедший Путь с его взлетами и падениями укрепляется в Духе, становится Целым человеком, Триединым с Небом и

Землей, способным вывести сущее к Гармонии. Так что не только человек нуждается в знании мировых законов, но и мир нуждается в человеке. Но если человек не выполнит своего назначения, то Небо будет искать себе другого Исполнителя. Вот чему учит «Книга Перемен».

Если человек ведет себя сообразно, его минуют напасти, он будет продвигаться к совершенству. Если человек не считается с характером Перемен, нарушает предустановленный ритм Дао, моральный Закон, то выпадает из Бытия как не имеющий к нему отношения, не соответствующий замыслу Неба или закону Целого.

Все недвойственно, непротиворечиво. Скажем, нет Справедливости без Человечности и наоборот. Все пять моральных Постоянств (у чан), свойственных изначальной природе-Син (Человечность-Жэнь, Благожелательность-Ли, чувство Справедливости-И, Мудрость-Чжи, Искренность-Синь), взаимообусловлены, одного нет без другого. Так же недвойственны покой-движение (притом «Покой есть главное в движении», по Лао-цзы). Само движение идет туда-обратно (шунь-ни), избегая гибельной односторонности, – в человеческих делах так же, как в Природе. И все совершается в предустановленном Порядке: инь-ян не сталкиваются, не борются, а поддерживают друг друга в круговороте Перемен. Этот естественный тип связи обеспечивает пульсацию Жизни на любом уровне макро– и микромира, галактики и цветка. (Потому возрастает интерес к «Книге Перемен» и в науке: приобщаясь к Пути, она преоделевает обособленность от остального мира, чему свидетельство поток книг на эту тему, начиная с «Дао физики» Ф. Капры.)

Мир разворачивается из Великого Предела или Беспредельного (Тайцзи), из Великого Единого (Тай И). [74] Изначально инь-ян пребывают в Покое Тайцзи, как в зародыше, начинают взаимодействовать под влиянием внутренней причины. Проявляясь, инь-ян не распадаются, а, сохраняя память о своем лоне, предрождении, присутствуют друг в друге. Приходя во взаимодействие, не сталкиваются, не противостоят друг другу, что делает каждую пару реальным или потенциальным целым.

Самим Переменам присуще движение к лучшему порядку: «Учитель сказал: Как совершенны Перемены! Благодаря им возвысилось

Дэ совершенномудрых и широко распространилось его действие. Ум тянется кверху, Ли (Ритуал) книзу. Поднявшееся кверху уподобилось Небу, опустившееся вниз определило правила Земли. Когда Небо и Земля в соответствии, между ними происходят Перемены. Животворящая Природа – врата к Пути Справедливости (И)» (Сицычжуань, 1, 7).

Что же позволило древним узреть вечные законы, над которыми уже сколько веков бьются лучшие умы человечества? Не то ли, что люди древности (которые, согласно Платону, «были умнее нас») имели светлую, тонкую энергию (Цзин), которая позволяла видеть невидимое, слышать неслышимое, проницать Истину? [75]

Но если Перемены сами по себе ведут к лучшему порядку, то не нужно мудрствовать, а нужно лишь вверить себя Пути:

«Учитель сказал: «Зачем Поднебесной размышления?!
Разные Пути ведут к Одному.
Многие размышления возвращают к Единому.
Зачем Поднебесной Размышления?!
Солнце заходит, Луна восходит. Луна восходит, Солнце
заходит. Солнце и луна двигают друг друга, и рождается
Свет… Чему должно прийти, приходит. Тому нужно довериться.
Доверие и терпение рождают Благо»
(Сицычжуань, 2, 5).

Если Перемены заданы, то человеку разумно следовать им, взяв за образец Недеяние (Увэй). Но это не бездействие, не пассивное отношение к происходящему, а действие согласуемое с Путем, что предполагает со-участие, причастность к событиям. [76] Потому Лао-цзы и говорит: «Дао непрестанно осуществляет Недеяние, и нет того, что бы не свершалось». И дальше: «Небытие проникает везде и всюду. Вот почему есть польза от Недеяния. В Поднебесной нет ничего, что можно сравнить с учением без слов и пользой от Недеяния» (Дао дэ цзин, 37; 43). [77] Сам язык «Книги Перемен» афористичен – язык символа требует проницательного ума, способного расшифровать небесные знаки, чтобы избежать неверного шага, не попасть в беду. Сама недоговоренность, неоднозначность текста стимулирует встречную мысль, интуицию, способность резонировать на происходящее, следуя Срединным Путем. «Крайность к несчастью», – предупреждает И цзин.

Если Порядок задан, то человеку не нужно переустраивать мир, как полагали греки и их последователи, сотворившие техногенную цивилизацию. По учению китайских мудрецов, не Хаос, а Порядок лежит в Основе мира. Изначальной энергии (юань ци), Небесному Дао присущи Свет и Гармония, хаос же усугубляется неразумными людьми, нарушающими порядок Перемен. В китайском языке не было понятия «хаос», а было понятие смуты, беспорядка, производимых нерадивостью, своеволием людей. [78]

Если мир неупорядочен сам по себе, его должен упорядочить человек «разумный и деятельный», призванный переустроить мир. Человек этот, далекий от совершенства, возомнил себя центром Вселенной. Фактически он задумал сделать то, что приятели сотворили с Хунь-Дунь, то есть уподобить мир себе, приспособить его к своим нуждам, в соответствии со своим представлением о должном. И все пошло наперекосяк: средство и цель поменялись местами. [79] Это предвидели мудрейшие из философов и святые отцы. Плотин, Бог которого и есть Единое, узрел в двоице Пифагора первое различие и «дерзость», что стало причиной распадения Единого на множество; а так как ум отпал от Единого, отпала от ума и душа.

И св. Августин сокрушался: «Если бы Адам не отпал от Тебя, не излился бы из его чрева этот морской рассол, род человеческий, предельно любопытный, неистово надменный, неустойчиво шаткий» («Исповедь» Блаженного Августина, XIII, 20, 28). А в И цзине сказано: «В ян первично Одно, а двоица – вторична. Это Путь цзюньцзы (благородного человека). В Инь первична двоица, а Одно – вторично. Это Путь сяожэня (мелкого человека)» (Сицычжуань, 2, 4). (То есть потребность раздвоения, противостояния – признак неразвитого ума.)

Разница двух мировых Путей предустановлена законом Целого (функциональной асимметрией), но осуществление Пути зависит от человека, «меры вещей». Разделив мир на субъект, распорядителя, и объект, этому распорядителю подвластный, человек нарушил моральный Закон Пути. Создав великую науку и искусство, вознесли себя до Бога, поставив часть на место целого, устремились в беспредельное, забыв о необходимости обратного движения – во избежание односторонности. В результате попали в ловушку несовместимости свободы и необходимости.

И такие философы, как Шеллинг, признавали причину трагизма жизни в раздвоенности сущего, в «борьбе свободы в субъекте и необходимости объективного». Притом то и другое представлялось одновременно «победившими и побежденными – в совершенной неразличимости». Собственно, все видные философы последних веков озадачены прогрессирующим распадом, неустойчивостью мира, в который втянут и сам человек. Потому назвали сознание «несчастным», а самого человека отчужденным от Природы и от самого себя. И это предвидел св. Августин: Бог привел все к единому порядку. Этот порядок и делает из мира «единое целое» – universitas. Эту целостность человек «разрывает», предпочтя ей, из личной гордости и личных симпатий, «одну часть», «мнимое единство»: он, таким образом, ставит «часть» выше «целого»; достоинством, принадлежащим «целому», он облекает «часть». [80]

Так и случилось: часть заняла место целого и в науке, склонной возводить в абсолют очередное открытие, и в человеческих отношениях, превращающих человека в средство, функцию, вещь. Вслед за дробным сознанием дробится действительность. Не избегли этой участи и мировые религии, призванные вести народы к единству. Но все не соответствующее Пути сходит на нет. Всякий надуманный центр теряет силу как не-сущее, не соответствующее истинному Центру, закону Целого. И антропоцентризм не мог не привести к опустошению человека, к потере самого себя, к ощущению покинутости, заброшенности, одинокости, что так потрясло писателей-экзистенциалистов. Всякий центр, объявленный человеком, лишь сбивает с Пути человечество, как это произошло и с идеей мирового господства, присвоенного права одного народа распоряжаться другим. И эта идея не могла осуществиться как противоречащая Пути, закону высшей Справедливости.

«Книга Перемен» учит предсуществованию Единого на высшем плане и взаимной обусловленности вещей на феноменальном. И это обусловлено не логикой, изобретенной человеком для своего удобства, а высшим Законом, волей Неба – внутренней логикой Пути, от которого невозможно отклониться. «Одно во всем и все в Одном», – обозначит этот универсальный тип связи чаньский патриарх Сэн Цань (VI в.). Нет того, что не обладало бы целостностью на макро– и микроуровне, а целое не вытянешь в линию, в дискурсивный, причинно-следственный ряд. Целое зависит не от рядом стоящего, а от единого Центра, как его ни назови: Дао, Логосом, Божьим Промыслом.

Сами инь-ян не есть части Целого, а есть само целое, не исчезающее из-за присутствия одного в другом, сохраняя родовую причастность к совершенной полноте Тайцзи, приобщаются к изначальному Духу (шэнь). «Неизмеримое инь-ян называется духом-шэнь» (Сицы-чжуань, 1, 5). Японский комментарий уточняет: когда говорят о неизмеримости инь-ян, не имеют в виду божество в человеческом понимании. Это нечто непостижимое, тайное (с. 492). А говоря словами Гумбольдта: «Именно там, где достигается вершина и глубина исследования, прекращается механическое и логическое действие рассудка, наиболее легко отделимого от каждого своеобразия, и наступает процесс внутреннего восприятия и творчества». [81]

Лишь целое сообщается с духом – одухотворенное животворит, дает всему жизнь. Это действительно непостижимо. (Неисповедимы Божьи пути.) Но во все времена мудрецы искали целого человека. «У того, кто следует Пути, целостные свойства. У кого целостные свойства, целостно и тело. Если целостно тело, целостен и дух. Целостность духа есть Путь мудрого» («Чжуан-цзы», гл. XII, «Небо и Земля»). И дальше: «Храни в целостности тело, бережно относись к жизни, избегай суетных мыслей и станешь совершенным» (гл. XXIII). Что уж говорить о буддизме! Неделима природа Будды, неделима Дхарма. В последнем слове, уходя в Нирвану, Будда напомнил о сути учения: «Состоящее из частей подвержено разрушению».

Собственно, целостное видение вытекало из представления о Великом Едином, из понимания Пути как нераздельности, непротивопоставления одного другому. Лишь Срединный Путь ведет к Истине. «Соответствие Центру (Срединности-Чжун) называется Равновесием (Хэ). В Срединности – великая Основа (Великий корень) Поднебесной. В Равновесии – истинный Путь Поднебесной» (Чжун юн, 4). [82] Потому и учили восточные мудрецы более всего дорожить целостностью (цюань).

Если Порядок установлен свыше, он не может не иметь высшей цели. Когда два соединяются самоестественно (цзыжань), притягиваются друг к другу сердечным откликом, то появляется третье измерение – единый центр или вертикальная ось, соединяющая земное с небесным, физическое с духовным. Таков закон Дао: лишь Триединое одухотворено, лишь одухотворенное может быть целостным. Таково назначение человека – войти в Троицу с Небом и Землей, чтобы реализовать небесный замысел в земной жизни. Об этом говорится в Шогуа-чжуань и в Сицычжуань: «Как велика „Книга Перемен“! В ней все сказано о Пути Неба, о Пути Человека, о Пути Земли. Соединив эти Три (Сань Цай), сдвоили их. Оттого шесть черт. В шестерке – полнота Триединого Пути» (Сицычжуань, 2, 10).

Значит, человеку предназначено, следуя Переменам, реализовать в полной мере свою изначальную природу (син), присущие ей пять моральных свойств (учан); стать вровень с Небом и Землей и достичь того состояния, которое обозначено в двух первых гексаграммах И цзина: совершенное Творчество и совершенное Исполнение в одном лице, то есть стать целым человеком (богочеловеком в нашей традиции). Не достигнув же целостности, не реализуешь небесный замысел.

И одна из самых благоприятных ситуаций И цзина – Расцвет (Тай, 11-я гексаграмма) сменится другой – Упадком (Пи, 12-я гексаграмма). Расцвет обусловлен правильным взаимодействием инь-ян: Исполнение-инь на должном месте дает возможность энергии Творчества-ян реализовать себя, и все начинает процветать. Но не хватает третьего звена – осознавшего себя человека. Потому ситуация Расцвета оказывается недолговечной, ей на смену приходит Упадок из-за действий мелкого человека, сосредоточенного на себе, на своих интересах. Он изо всех сил старается проникнуть наверх, занять не соответствующее ему положение.

Творчество-ян и Исполнение-инь меняются местами, что и приводит к перевернутой структуре, к разрыву всеобщих связей. Силы Исполнения (бюрократия), заняв верхнюю позицию, начинают подавлять силы Творчества, созидания, и все приходит в упадок. [83]

Но и эта ситуация неизбежно сменится другой, более благоприятной. Эта смена будет происходить до тех пор, пока не преобразится сам человек, не проявятся присущие человеческой природе чувство Справедливости (И) и человеческого отношения (Жэнь), что поставит Человека вровень с Небом и Землей. [84]

Цель человека – преодолеть вторичную природу, замутненную; очистив сердце, познать себя истинного, равного Небу и Земле. Когда человек способен на высшую Искренность, реализует свою изначальную природу, то становится Триединым, Вселенским человеком. «Только [тот, кто] обладает наибольшей искренностью в Поднебесной, в состоянии полностью развить свою природу. [Тот, кто] в состоянии полностью развить свою природу, в состоянии полностью развить природу [всех] людей. [Тот, кто] в состоянии развить природу [всех] людей, в состоянии развить природу [всех] вещей. [Тот, кто] в состоянии развить природу [всех] вещей, в состоянии помочь превращению и развитию [сил] неба и земли. Тот, кто в состоянии помочь превращению и развитию [сил] неба и земли, в состоянии составить с небом и землей триединство» – сказано в Чжун юн. [85] И там же: «Искренность – это Путь Неба» (недаром «Искренность» и «Истина» пишутся одним иероглифом). Истинный человек, достигая сердечной полноты, сострадая всему, становится бессмертным. Таков Дао-Человек, пребывающий в Постоянстве вселенского Центра. Не знающий Постоянства своим неведением творит злое. «Имеющий Постоянство – терпим. Терпимый – справедлив. Справедливый становится ваном. Ван становится Небом. Небо становится Дао. А Дао есть долговечность» (Дао дэ цзин, 16). Японцы комментируют Лао-цзы: если становишься широким, как Небо, входишь в Недеяние Дао, достигаешь единства; достигая единства с Недеянием Дао, становишься вечным, бессмертным. [86] Вера в бессмертие присуща даосам: «[Тот, кто] не позволит просветленности духа и осемененной пневме (цзин) уйти и покинуть свое тело, тот не будет знать смерти» (Тай пин цзин). [87] Человек, достигший полноты Тайцзи, становится беспредельным, опорой Неба и Земли (Теургом, Богочеловеком).

Целое не может не быть моральным. Не имеющее частей не может существовать за счет другого, подавлять другое, идет ли речь о человеке, или о времени-пространстве (настоящее не поглощает прошлое), или о чувстве-разуме: одного нет без другого, как нет инь без ян и ян без инь. Поэтому интуитивный ум во все времена устремлялся к целому, ибо лишь целое истинно, часть всегда зависима, несвободна. «Знай, что мы целого человека лишены», – восклицает Григорий Сковорода. А Гумбольдт признается: «Мною движет глубокое чувство того, что все рождающееся в душе, будучи истечением единой силы, составляет одно большое целое и что все единичное, словно овеянное тою же силой, должно нести на себе признаки своей связи с этим целым». [88] (Не это ли ощущение Единого в единичном породило монадологию

Лейбница, притянуло его к И цзину, заставив задуматься о природе Ли – внутренней форме каждой вещи и всеобщем Законе: Единого в единичном?)

Поиски Целого

Что уж говорить о духовной философии России? Путь обозначен в учении Вл. Соловьева о положительном Всеединстве или Бердяева о Свободе, доступной лишь целому человеку. Обожение человека, по Соловьеву, может произойти в его «безусловной целостности, то есть в совокупности со всем» («Учение о богочеловечестве»). (По сути тот же взгляд: «Одно во всем и все в Одном».) «Воспринять божество человек может только в своей истинной целости, во внутреннем единстве со всем» («Духовные основы жизни»). И Вл. Эрн в книге «Борьба за Логос» видит цель духовной Эволюции в «полном совпадении субъективно-переживаемого с объективным порядком и строем Вселенной». И дальше – Целое «не механическая сумма отдельных частей, отдельных жизней, а живой организм, обладающий своим особым центром жизни». [89] И Николаю Бердяеву явлен образ Целого человека: «Судьба микрокосма и макрокосма нераздельны, вместе они падают и подымаются… взаимно они проникают друг в друга… И только человек, занявший место в космосе, уготованное ему Творцом, в силах преобразить космос в новое небо и новую землю». [90]

Известно о близости мироощущению Л. Толстого китайских учений: «Только держитесь свободы, состоящей в следовании разумному пути жизни, то есть Тао, и сами собой уничтожатся все действия, причиняемые вам вашими чиновниками, и станут невозможны угнетения и грабежи европейцев». Выходят его статьи: «Книги Конфуция», «Великое учение» и «Книга пути и истины» Лао-цзы под общим заголовком «Китайская мудрость».

Сама наступившая фаза Эволюции настраивала на целостное видение, завершение, свертывание отдельного в самостоятельную сущность. Если таково направление Пути, то его обойти невозможно, но можно не осознавать ход событий и двигаться не в том направлении.

Однако неслучайно в преддверии XX века возросло число тех, кто предчувствовал грядущее, – чуткие души, вестники нового порядка, пришедшие пробудить спящих. Их голоса раздавались одновременно с разных сторон планеты и находили если не осознание, то отклик в сердцах тех, кто хотел выйти из мутного потока, увлекающего в противоположную от спасения сторону. В то же время неслучайно на Западе заговорили о тирании целого, что свидетельствовало о том, насколько трудно менялось сознание, направляемое психологией части. «Принцип исследования – искать целое через составные части – превратился в террористическую практику ликвидации особенного», – признает Жан-Поль Сартр. То же тревожило Хайдеггера: собственное существование растворяется в способе бытия; при неразличимости отдельного разворачивает Man свою подлинную диктатуру. Усредненность, власть обыденного ума не могла не смущать тех, кто знал, к чему этот мутный поток приведет человечество. Потому И. Бердяев восстал против невиданной формы порабощения человека: «Личность в человеке не может быть социализирована. Социализация человека лишь частична и не распространяется на глубину личности, на ее совесть… Социализация, распространенная на глубину существования, на духовную жизнь, есть торжество das Man, социальной обыденности, тирания средне-общего над лично-индивидуальным». [91]

Не это ли заставило Ницше разувериться во всем и уповать на сверхчеловека? «Проблема: как истощенные достигли того, чтобы стать законодателями ценностей? Или иначе: как достигли власти те, которые последние? Как инстинкт зверя-человека стал вверх ногами?» [92] А Заратустра вещал: <Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти… Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя; а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека?» [93] Но прилив вынес бы такого человека на тот же берег, как щепку. Шеллинг предвидел, какую угрозу несет с собой сверхчеловек: кто вымолил «существование в сверхчувственном мире, превратится в этом мире в мучителя человечества, неистовствующего против себя и других. За унижение в мире ином он хочет быть вознагражден господством над этим миром. Пробуждаясь от блаженства потустороннего мира, он возвращается в этот мир, чтобы превратить его в ад». [94]

В ложном сплочении частиц человеческой массы Л. Толстой видел корень мирового зла. Корпоративный человек не может быть свободен, несвободный не может быть подлинным человеком; зло мира, таким образом, в несвободе, в уподоблении человека безликой части безликой системы. [95] Отсюда и «тирания целого» или части, занявшей место целого; отсюда страх перед этой стихией и стыд за обесчеловеченность, осознание того, что не наладится жизнь, пока человек не обретет свое достоинство.

Собственно, несоответствием человеческого существования сущности человека объясняются не всегда осознанные протесты против насилия, «репрессивного начала» – как движение контр-культуры 60-х годов или антиглобализма наших дней (также нередко на подсознании, в аномальных формах: легче увидеть изъяны системы, чем собственные, бороться с видимыми следствиями, чем с невидимой причиной). И все же можно говорить о первом шаге к самоосознанию. По крайней мере, всякое насильственное вторжение в жизнь, в человеческую душу стало вызывать сопротивление, что само по себе символично, знаменует смену мирового порядка по закону онтологической Справедливости, назови это Дао или Логосом.

Причина несоответствия сущности и существования – в неизжитом одномерном мышлении. Из поля зрения выпадает высший план Бытия, то Единое, которое всему дает жизнь, без которого все превращается в мертвую схему, о чем неустанно напоминали китайские мудрецы. Все имеет две природы – единую, небесную, вечную и земную, разрозненную, временную, и беда, если человек принимает преходящее за вечное. Земля без Неба обречена на гибель, напоминает И цзин. Лишившись духовной опоры («Бог умер» – Ницше, но сказано: «Бог есть Дух»), западная мысль вошла в штопор («и отпала от ума душа»). Кризис духа не мог обойти и науку. Односторонность (то или это, третьего не дано) привела к признанию абсолютной относительности: все неопределенно, исчезает сама материя, которую во все времена считали незыблемой основой сущего (в отличие от китайцев, для которых материя есть временное уплотнение вездесущей энергии ци). (Исключение составляли великие умы, мало зависимые от времени, такие как И. Бор, Эйнштейн, Вернадский; они не сводили сущее к явленному, познание к эксперименту, истину к логике, ощущая единый Закон Бытия.)

Физическая картина мира не могла не сказаться на психической, на ощущении краха всех ценностей, распада Гармонии, разрушения Красоты – самого поля Культуры. Поиск альтернативного Пути был неизбежен.

И цзин посылает помощь

Как же эту ситуацию можно соотнести с «Книгой Перемен»? Напомним: более всего диктатуре массового сознания соответствует предпоследняя, 63-я гексаграмма И цзина «Уже конец» (Цзи-цзи). В тексте сказано:

Уже конец.
Свершение.
Малому благоприятна стойкость.
В начале – счастье.
В конце беспорядок. [96]

Что это значит? «Малый» порядок, надо думать, создан «мелкими» людьми во имя свое (тот же иероглиф «сяо», что в «сяо-жэнь» – мелкий, ничтожный человек). И в 62-й гексаграмме «Переразвитие малого» (Сяо-го) сказано: «Возможны дела малых; невозможны дела великих». С виду все упорядочено – «малое», как все конечное, достигает завершенности, но человек исчезает, ему нет места в этой упорядоченной беспорядочности. Если в основе стабильности лежит малая величина – скажем, частный или групповой интерес, что отличает сяожэня, – то стабильность превращается в стагнацию, на примере нашей действительности – в «застой».

Застой не может не обернуться хаосом, ибо всякая остановка противоречит Пути. Так что переход к следующей, 64-й гексаграмме «Еще не конец» (Вэй-цзи) был неминуем, ибо кажущийся, не ведущий к Истине порядок приводит к хаосу. Но этот хаос творящий, может вывести к порядку, соответствующему Пути. Такой возможности не было в ситуации, обозначенной в 61-й гексаграмме «Внутренняя правда» (Чжун-фу), когда только что вышедший из неволи человек не готов еще к свободе, к самостоятельному, разумному действию. «В процессе раздробления возникли отдельные индивидуумы… Но для дальнейшего своего бытия, собственно, для того чтобы возникнуть в подлинном смысле этого слова, индивидуальное должно быть внутренне самостоятельно, оно должно быть наполнено внутренней правдой» (с. 373). То есть внешняя, преждевременная свобода ни к чему хорошему не приводит, разве что к вседозволенности, делающей хаос необратимым. Однако в человеке уже заложено стремление к внутренней правде, которое может привести к освобождению, как в 64-й гексаграмме. Здесь хаос «рассматривается не как распад созданного, а как бесконечность, возможность бесконечного творчества… как среда, в которой может быть создано нечто совершенно новое… В то время, когда человек проходит через хаос, единственное, на чем он может держаться, – это на самом себе, ибо в хаосе не на что положиться…» Только стойкость «может привести к удачному исходу. Но эта стойкость имеет перед собой не спокойную среду, а возбужденный хаос, и именно против него должен здесь выступать человек…» Стойкость здесь является «центральной характерной чертой человека. Она сообщает ему благородство. И это благородство, как из некоего центра, может излучаться во все окружение, облагораживая его» (с. 381–383). Актуально, не правда ли? И если на эти условия – внутренней правдивости, стойкости, благородства – человек не окажется способен, то его уже ничто не спасет.

На пробуждение сознания нравственной личности рассчитывали и философы России в предгрозовое время надвигавшегося XX века. Может быть, раньше и острее других они ощутили, к чему может привести мир отпадение от духовной Основы. Потому и выступили против раздвоенного сознания, одномерности, феноменализма, против «отвлеченных начал» западной мысли, толкающей человека в бездну «меонизма». Увлекаемый рационализмом, техническим соблазном Запад не ведал угрозы, исходящей от линейного порядка. Он опирался не на безусловное Единое, а на условную часть, направлявшую действия людей на протяжении всей человеческой истории. Фактически все войны, все распри, в том числе религиозные, происходили из-за этой искаженной меры, поставившей часть на место Целого. Части, возомнившей себя целым, присуща возрастающая агрессия, обратно пропорциональная уровню сознания, – будь то имперские претензии государств, маниакальность сверхчеловека или воинственность мелкого человека, стремящегося восполнить свою внутреннюю опустошенность за счет других. Слово и логика отпали от единого Логоса, и Вл. Эрн призывает вернуть ему смысл: «Логос есть коренное и глубочайшее единство постигающего и постигаемого… Если бы я не видел в рационализме – этом кумире современности – смерти и величайшей духовной опасности, я бы не боролся с ним столь настойчиво и упорно», – пишет он в Предисловии к «Борьбе за Логос» и в конце повторяет: «Нужно осознать мысль в Природе и Природу в мысли. Вернуться к Природе как сущему». [97]

Но индивидуализация, предназначенная людям и народам, не может осуществиться при искаженном видении мира, непробужденном сознании, которое знает часть и не знает Целого. [98] «Часть» в принципе не может быть свободной, как и состоящее из частей (о чем уже шла речь). Целое имманентно Бытию, оно не выстраивается, не навязывается извне, а произрастает изнутри, как зерно, если достаточно света. Оно недоступно «зауженному сознанию», «одномерному человеку», который все подчиняет себе частичному: «быть, чтобы иметь», а не «иметь, чтобы быть» (по Э. Фромму). Потому Бердяев и утверждал: сознание есть «несчастное сознание». Сознание подчинено закону, который знает общее и не знает индивидуального. Самая структура сознания легко создает рабство.

Сознание, делающее свободу реальной, он назвал сингулярным: «Человек, то есть индивидуальное и по другой терминологии сингулярное, экзистенциальнее человечества». Для преображения сознания необходима свобода: «Бог действует лишь в свободе» (с. 219). Вне Духа нет ни свободы, ни истины, Дух же «знает лишь единичное… экзистенциальная истина в том, что реальное, существующее сингулярно, общее же не реально… царство свободы есть царство единичного» (с. 64). Сингулярное (теперь бы назвали «голографическое») мышление: каждая точка голограммы отражает целое. [99] То есть все есть потенциально целое и требует к себе соответствующего отношения. Потому и заговорили философы о прерывности, чтобы освободить сущее от гнета линейного мышления, дать простор отдельному, возможность самоосуществиться (о чем и говорил П. Флоренский). «Каждый перерыв – это та реальная в пределах нашего мира лежащая точка, где два мира: мир „этот“ и „тот“, мир сущего и существующего, мир абсолютной свободы и мир причинной обусловленности соприкасаются в реальном взаимодействии» (В. Ф. Эрн, с. 256).

При сингулярном сознании, когда центр везде, в каждой точке – все имеет свою душу, связь осуществляется не соподчинением, не зависимостью одного от другого, а в сердечном отклике, со-участии, сочувствии. Одна душа откликается на зов другой души в свободе, или в соборном единстве, нераздельном и неслиянном: по Бердяеву – центр «соборного сознания находится в каждой личности» (с. 78). При этом возникает та самая Троичность, о которой говорит И цзин. «Полнота жизни есть соборность, в которой личность находит свое окончательное осуществление и полноту своего содержания. Жизнь человека и жизнь мира есть внутренний момент мистерии Троичности». [100]

Тогда стоит ли удивляться аналогиям с восточной мудростью? Или, говоря словами Конфуция: «Великий ум един». Значение этого типа связи, когда одно существует не за счет другого, а само по себе, самоестественно сообразуется с другим, трудно переоценить. Когда осознают, что мир сам по себе сингулярен или соборен, тогда изменится жизнь. Мир вырвется из сковывающей зависимости, провоцирующей на борьбу. Достигший полноты становится свободным, свободный не посягает на свободу другого, – нет нужды. Это касается и религий: достигая полноты, реализуясь в полной мере, одна религия не противостоит другой, ибо все исходят из одного истока, от единого

Бога, и каждая по необходимости отличается от другой и едина с ней, ибо причастна Единому. [101]

Это было пробуждением России, прорывом к Свету, всполошившим демонические силы. Но и на Соловках П. А. Флоренский размышлял о Всеединстве и 21 февраля 1937 года писал сыну Кириллу: «Что я делал всю жизнь? – Рассматривал мир как единое целое, как единую картину и реальность, но в каждый момент или, точнее, на каждом этапе своей жизни, под определенным углом зрения».

Не удивительно. Дао – не Бог, но предустановленный Путь к высшему Разуму и Благу. Не это ли позволило Г. Гессе сказать: «„Книга Перемен“ может повернуть всю нашу жизнь»; нобелевскому лауреату по молекулярной генетике Ф. Жакобу допустить мысль, что, «может быть, именно через древнекитайскую „Книгу Перемен“ удастся установить связь между генетическим кодом и языком»; а нашему ученому С. В. Петухову подтвердить эту гипотезу в книге «Бипериодическая таблица генетического кода» (М., 2001)?

Целое и есть Истина. Знание интуитивное, полученное в мистическом опыте, не исчезает, ибо извечно (как Логос, Дао, Дух). Во все времена мудрецы утверждали, что Истина неизменна и едина, меняются лишь формы ее выражения – в зависимости от времени и места. Есть вечные истины (идеи Платона), но нет вечного времени в земной жизни. Потому истинные идеи – о Богочеловеке или о Земле обетованной, которые время от времени осеняют светлые души, не могут реализоваться, пока не пришло их Время, или пока само Время не стало Вечностью, но не могут и не появляться. Они и есть конечная Реальность. «Разные Пути ведут к Одному», то есть лишь разными путями приходят к Единому. Разные Пути ведут к Одному, потому что в центре инь присутствует ян, а в центре ян присутствует инь, что и делает возможным их единство и их чередуемость: то одно, то другое набирает силу. Скажем, в западной мысли восходит иньское, иррациональное начало, в восточной – янское, рациональное. Таков закон Пути. Но то, что раньше было явлено одним мудрецам, становится достоянием мыслящей части человечества, осознавшей Единое в единичном. И хотя этот процесс не может завершиться без преображения сознания, он предустановлен Дао, то есть неминуем. Без знания Востока западная мысль, в том числе научная, не может достичь полноты. (Мне уже приходилось писать: «Запад и Восток самопознаются друг в друге».)

Реализуются отношения между Западом и Востоком по-разному, в зависимости от того, какое из начал преобладает – иньское или янское. Скажем, русские философы, о которых шла речь, не проявляли особого интереса к Востоку, к учениям китайских мудрецов, но, исходя из собственного наития, внутреннего чувства, приходили нередко к тем же выводам. На Западе, начиная с американских трансценденталистов, выход из тупика, в котором оказалась потребительская цивилизация, искали в восточных учениях. [102]

Известно увлечение Китаем Льва Толстого, но оно свидетельствовало скорее о некоем совпадении душевного настроя, расположенности к Срединному Пути: «Внутреннее равновесие есть тот корень, из которого вытекают все добрые человеческие деяния… Путь неба и земли может быть выражен в одном изречении: „В них нет двойственности, и потому они производят вещи непостижимым образом“». Это под впечатлением «Учения о Середине» (Чжун-юн). «Дао дэ цзин» Лао-цзы он называет «Писанием о нравственности» и призывает: «Только держитесь свободы, состоящей в следовании разумному пути жизни, то есть Гао». [103]

Много сделал для понимания мышления китайцев К. Г. Юнг. Он искал в восточных учениях прежде всего ответы на те вопросы, которые позволили бы проникнуть в глубины человеческой психики. «В то время как западное мышление заботливо анализирует, взвешивает, отбирает, классифицирует, изолирует, китайская картина момента все сводит к незначительной детали, ибо все ингредиенты и составляют наблюдаемый момент… Этот любопытный принцип я назвал синхронностью… и он диаметрально противоположен нашей причинности. Мышление древних китайцев рассматривает космос как и современный физик, который не может отрицать, что его модель мира есть не что иное, как психофизическая структура». [104]

Юнг называл «Книгу Перемен» «Книгой мудрости», считая эту мудрость всеобщей, но проявленной в разной степени у разных народов, в зависимости от доминирующих идей и интересов. Он разделял восточную веру в то, что все формы знания есть проявления Единого Разума, не познав который, не познаешь себя. Однако то, что восточные мудрецы ставили превыше всего, на Западе пребывает в мире бессознательного, до сих пор не осмысленного. Силой аналитического ума он прозревал Целое, со-ритмию человека и мира, смысл Недеяния, невторжения в законы Природы, и вместе – индивидуальное отношение к тексту И цзина каждого человека.

Его главное стремление – самопознание через узнавание другого, чтобы разрозненное веками могло встретиться, – не подражание, а распознание Единого: «Знакомство с духовностью Востока должно быть для нас не более чем символическим выражением того, что мы вступаем в контакт с действующими в нас самих силами, которые все еще остаются нам чуждыми. Отказ от собственной истории был бы чистым безумием и прямой дорогой к тому, чтобы в очередной раз оказаться оторванным от своих корней. Только обретя устойчивость на собственной почве, мы можем усвоить дух Востока». [105] (Разве это не согласуется с тем, к чему взывает 64-я гексаграмма И цзина?)

Фактически Юнг подтверждает универсальность закона «Одно во всем и все в Одном». Но это не то же самое, что «все во всем». Этот тип связи свидетельствует о двух планах Бытия: небесном и земном, вечном и временном, неявленном и явленном. И это чувство «как бы двойного бытия» близко философии и поэзии России, как у Тютчева: «Все во мне, и я во всем», но не близко обыденному сознанию. Сингулярная модель мира недоступна методу анализа и синтеза, методу «объективации». Все центрировано и потому одухотворено. Сингулярности сущего соответствует логика Целого, полноты непроявленного мира. Представление об истинно-сущем обусловил метод познания. Говоря словами китайского философа Чжу Си (1130–1200): «У человека есть духовное знание его сердца, у вещей Поднебесной – их закон (ли)… Когда усилия будут приложены… все в вещах – их лицевая сторона и обратная, тонкое в них и грубое, – все, как озаренное светом, станет ясным для нашего сердца». (И это «сердечное знание» предпочтительнее для русской философии.) О логике Целого или Небытия позволяет судить и традиционное искусство японцев, такое как чайная церемония или трехстишия, поэзия хайку, и не только, судя по стихам современной поэтессы Румико Коро:

В этом дереве
Есть дерево Небытия;
Его ветви колышатся от ветра.
В полоске синего неба
Есть полоска Небытия,
Ее пересекает птица.
В лике женщины
Есть лик Небытия,
В нем сочится живая кровь.
В этом городе есть город Небытия,
Его площадь шумит, как обычно
(«Дерево»).

И разве не близко это прикасание к невидимому миру русскому сердцу: «…перед лицом небытия – все явления братья. Мы не решились бы заставить атом поклоняться Богу, если бы это не было в его природе. Но, ощущая себя явлениями среди явлений, мы становимся причастны мировому ритму, принимаем его воздействие на нас и, в свою очередь, воздействуем сами». Это Николай Гумилев. [106] Единичное открывается как Единое, видимое как присутствие Невидимого. «Свобода невыводима из бытия, свобода вкоренена в ничто, в небытие». [107] Бердяев, выдворенный темными из России, не только не потерял веру в человека, но и этих темных имел в виду, говоря, что «личность последнего из людей, несущая в себе образ высшего бытия, не может быть средством». Верил, что история послана человеку во испытание, искупление грехов и ее конец означает «новое небо и новую землю». Философов России объединяла вера в Божественный Промысел: «История мира – это органический процесс, и, как бы зло ни торжествовало в промежуточных фазах его, конец, к которому придет он, – будет окончательной, полной и вечной победой Добра». [108]

Здесь «все пути сходятся». Сказано: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными. Ему отвечали: мы семя Авраамово и не были рабами никому никогда; как же Ты говоришь: „сделаетесь свободными“?

Иисус отвечал им: истинно, истинно говорю вам: всякий, делающий грех, есть раб греха» (Ин., 8, 32–34).

И что же? Прошло две тысячи лет, и не познали истину, и не стали свободными; поклоняются идолам и враждуют друг с другом до изнеможения. Великие души, ищущие правду, несут на себе гнет их страданий: «Мы устроили всю свою жизнь на тех самых основах, которые Он отрицает, не хотим понять Его учения в его простом и прямом смысле и уверяем себя и других, что мы исповедуем Его учение». [109] Грешный, не искупивший своей вины человек не может быть свободным, сколько бы ни обольщался на этот счет. И в этом едины все мировые религии: лишь чистая душа, сердечный разум могут быть свободны. Когда возрастет человек нравственно, тогда и войдет в Разум. Освободившись от самости, найдет свое истинное Я и станет един с другими. «Истина дается лишь свободе… духовный мир есть царство индивидуального, единичного, личного, царство свободы», – не устает повторять Бердяев. [110]

Итак, лишь свободной душе доступна Истина. Вне свободы ничто состояться не может. Всякая зависимость, даже от высоких идей, благих намерений, оборачивается несвободой; даже от «Книги Перемен»: слепое следование, зацикленность на ней противоречит ее духу, ибо противоречит Пути. Наверное, когда в самом человеке не будет противостоять то, что дано ему во спасение: левое и правое, разум и чувство, – будет разумное сердце и умное чувство, – тогда и достигнет человек того, что обещано ему двумя первыми гексаграммами И цзина: великому Творчеству предназначено великое Исполнение. А еще проще сказал об этом Лев Толстой: «…самое короткое выражение смысла жизни такое: мир движется, совершенствуется; задача человека участвовать в этом движении и подчиняться и содействовать ему». [111] Этому и учит «Книга Перемен».

30 января 2003

Махаяна и китайские учения

Попытка сопоставления

Чем объяснить беспрепятственное вхождение буддизма Махаяны в сознание китайцев (с I в.) и японцев (с VI в.)? Не адаптировалось же христианство в Китае и Японии. Видимо, не только «открытостью» учения. Может быть, буддизм накладывался на уже существовавшую в Китае структуру мышления, о которой мы можем судить по древним памятникам, прежде всего И цзину, сочинениям даосов: Лао-цзы «Дао дэ цзин»; Чжуан-цзы (396–286 гг. до н. э.); Конфуция (551–479 гг. до н. э.) «Лунь юй», «Чжун-юн».

Точка зрения, что Махаяна и древние китайские учения близки по духу, не нова. По мнению комментатора И цзина (а по признанию восточных исследователей, именно в И цзине берут начало и конфуцианство, и даосизм) Чжан Сюэ-чэна (1738–1801) – «Только буддизм, генетически не связанный с китайской традицией, обладающий вполне самостоятельной терминологией, все же в основном исходит из учения „Книги Перемен“ и не расходится со словами совершенномудрых» (18, 60). В Китае и в Японии бывали времена, когда буддизм подвергался гонениям. Например, в Японии XVII века государственной идеологией было объявлено неоконфуцианство в толковании Чжу Си (1130–1200), и у буддизма появилось немало противников. Но объявить традиционное учение вне закона – не значит изъять его из сознания.

Еще в древние времена такие японские буддисты, как Кукай (774–835), говорили, что между Буддой, Лао-цзы и Конфуцием нет коренного различия. Об этом писали и дзэнский мастер Кэйан (1427–1505) в предисловии к комментарию Чжу Си на «Великое учение», и в XVI веке

Исё Токуан, и просветитель эпохи Мэйдзи (1868–1912) Накамура Ма-санао. Все они находили во взглядах Лао-цзы, Конфуция и Будды проявление одной и той же сущности.

Опубликованные в 1972 году воспоминания Н. И. Конрада свидетельствуют, насколько европейски образованному человеку трудно представить единосущность таких учений, как даосизм и конфуцианство. «Учитель Тэммин сказал: „Есть четверо – и больше никого. Есть четверо великих: Кун-цзы, Мэн-цзы, Лао-цзы, Чжуан-цзы“». Разве можно говорить о Конфуции и Лао-цзы рядом? Ведь это – полярно противоположные явления…

Ответ краток: «Кун-цзы и Лао-цзы – одно и то же… Только сначала И цзин… Великий И цзин – в нем высшее» (7, 152).

Полярно противоположные явления! Если бы своеобразие способа рассмотрения вещей было осознано, не было бы необходимости в предлагаемой статье. Но синологи до сих пор склонны противопоставлять даосизм и конфуцианство, что отражает, по-моему, не столько истинное положение вещей, сколько характер мышления, привыкшего одно противопоставлять другому и не привыкшего принимать во внимание существование разных мировоззрений. Например, согласно буддийскому учению, праджня — «безусловное знание», виджняна — «условное», или «опытное знание», авидъя — «незнание». То, что истинно на одном уровне, ложно на другом. Одно дело вести речь о китайских учениях, как они изложены в первоисточниках, другое дело – о тех же учениях, возведенных в ранг официальной, государственной идеологии. [112]

В понимании абсолюта (истинно-сущего — в буддизме; тайцзи, дао — в китайских учениях) отразилось представление о мире как целом, не в смысле едином (единство предполагает множественность) [113] , а в смысле – недуальном, однобытийном, нерасщепленном на противоположности. И античный мыслитель Плотин мог сказать: «Стремление выбирать между противоположностями обнаруживает неспособность оставаться на уровне высшего совершенства» (Эннеады). Но тому же Плотину принадлежат слова: «Ведь невозможно же быть всему во всем» (3, 544). (Способ рассмотрения вещей в китайских учениях: «Одно во всем, и все в Одном».)

С точки зрения западного человека, целое это единица – 1, в основе мышления лежит идея «бытия» («есть» – 1): «Есть бытие, а небытия вовсе нету; здесь достоверности путь, и к истине он приближает» (Парменид. О природе, 3, 295). «Бытие, которое существует, необходимо; и, поскольку оно существует необходимо, тем самым хорошо, и в этом смысле является началом» (Аристотель, 3, 421). По Аристотелю, «единое бытие» уже есть целое; истинное знание – созерцание вечного и неизменного бытия.

Существовал в античной мысли и противоположный взгляд на «небытие» как на другую форму бытия (от Платона до Гегеля), и все же преобладало негативное к нему отношение, унаследованное XX веком: ничто, причастное бытию, «хотя и не принимает статуса сущего, а имеет своею сущностью уничтожение, является „уничтожительной активностью“» (Хайдеггер, см. 16), что противоположно пониманию Небытия в Махаяне.

С точки зрения Махаяны (в частности, школы мадхьямиков) целое – это ноль. В основе буддийского мышления лежит идея «небытия» («не-есть» – 0). Ноль – это ничто и все, пустота и полнота, небытие и бытие, недуальный мир. И графически ноль, круг – 0 – соответствует целому.

Еще в ту пору, когда складывался Ветхий Завет, обнаружилось стремление разделять небо и землю, свет и тьму, человека и природу. «Вначале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош; и отделил Бог свет от тьмы» (Бытие I, 1–4). Во времена ранней античности Гомер раздвинул небо и землю: и Атлант «надзор за столбами имеет: между Землею и Небом стоят они, их раздвигая» (Одиссея, I, 53–54). Сознание отторгнуло Небо от Земли, Свет от Тьмы. Не отсюда ли берут начало принцип дихотомии и представление о целом как единице? Бог единосущен, абсолютно чист – чистое бытие (все нечистое оставлено дьяволу) [114] , абсолютно прозрачен – один свет. «И вот благовестив, которое мы слышали от Него и возвещаем вам: Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы» (Новый Завет. Первое послание Иоанна, гл. 1,5); одно добро – «добро в его завершенности», по Фоме Аквинскому.

Не эта ли склонность ума проявилась и в аристотелевской сущности?

«Мы утверждаем поэтому, что Бог есть живое существо, вечное, наилучшее… существует некоторая сущность вечная, неподвижная и отделенная от чувственных вещей… она не имеет частей и неделима» (Аристотель, 3, 421–422) – самотождественная чистая сущность вседвижущего и неподвижного перводвигателя.

«Главной особенностью сущности является, по-видимому, то, что, будучи тождественной и единой по числу, она может получать противоположные определения. По отношению к остальному – всюду, где мы не имеем сущностей, – нельзя было бы указать на что-нибудь подобное, что, будучи единым по числу, способно принимать противоположные определения; так, цвет, единый и тождественный по числу, не может быть белым и черным; равным образом то же самое действие, единое по числу, не будет плохим и хорошим» (Аристотель, 3, 433).

Христианский Бог – единосущен, единая божественная сущность имеет внутри себя три ипостаси, триедин (Троица тождественна единице). [115]

Разъятие света и тьмы [116] , неба и земли, сущности и явления сопряжено с дуальной моделью мира. Сохраняясь веками в глубинах сознания, она вела к антиномии «природы» и «благодати», природы и человека, духа и плоти, чувства и разума, добра и зла. Абсолютная чистота, идеальность, недосягаемость Бога. В самом термине «теология», соединившем библейский «Иерусалим» и платоновско-аристотелевские «Афины», непостижимость «слова Божьего», «истины откровения» и попытка их рационального толкования – «Логос».

Бог стоит вне мира и как его создатель. Творец-субъект, в противоположность буддизму и китайским учениям, согласно которым мир развивается спонтанно, из самого себя или выплывает из Небытия. Сознание стало делить мир на субъекты и объекты и, следуя собственной логике, само превратилось в объект.

Разное понимание абсолюта не могло не привести к расхождению в системах мышления антично-христианского и буддийского мира. Представление об абсолюте как надприродной сущности развело пределы того и этого мира, мира небесного и земного, потустороннего и посюстороннего. [117]

Согласно взглядам древних китайцев, тайцзи (Великий предел) содержит в потенции и чистые, легкие ян-ци, которые, поднимаясь кверху, образуют небо, и нечистые, тяжелые инь-ци, которые, опускаясь вниз, образуют землю. (Хотя впервые термин тайцзи появляется в одном из «десяти крыльев», древнем и наиболее авторитетном комментарии к И цзину – «Сицычжуань», идея «неизменного в изменчивом» заключена в самой пиктограмме иероглифа и («перемены»): наверху – солнце, внизу – луна; постоянство – в их двуединой природе, в круговороте инь-ян .) [118]

Как сказано в древнем комментарии «Шогуа-чжуань»: «Когда совершенномудрые создавали [учение о] Переменах, они имели целью согласоваться с закономерностями сущности [человека и его] судьбы. И вот они установили Путь неба, а именно: Тьма и Свет; они установили Путь Земли, а именно: Податливость и Напряжение; они установили Путь человека, а именно: Любовь (жэнь) и Долг (и). Они сочетали эти три потенции и сочли их двойными» (18, 105).

Луна – темное начало – инь (изображается в И цзине прерванной чертой) олицетворяет холод, покой, податливость и т. д. Солнце – светлое начало – ян (целая черта) олицетворяет тепло, движение, напряжение. [119]

В древнем комментарии говорится: «Небо и земля не связаны: это упадок» (18, 106).

Тайцзи фактически означает вселенский закон меры, «центр круга», удерживающий мир в равновесии. Тайцзи – «понятие, занимающее место посредника между неизменным и изменчивым» (18, 40). Это то, в чем инь-ян, тьма-свет не проявились. Как говорил Чжу Си: «И понял я Предел Великий: в нем обе Формы коренятся» (18, 150). Или древний комментатор Чжэн Сюань: «Система изменчивости [И цзина] как круг универсальна и лишена всякой неполноты» (18, 64), в и («перемены») «совмещаются исключающие друг друга идеи изменчивости и неизменности» [120] (18, 60). В понимании неразъемлемости, неизбежной чередуемости «противоположностей» (инь-ян) – одна из особенностей метода мышления древних китайцев, который называют иногда «парадоксальным». Другая – в необособленности абсолюта: он существует не сам по себе, а в вещах [121] .

Итак, согласно китайским учениям, абсолют недуален, «в нем обе формы коренятся», противоположности интравертны, завернуты вовнутрь (наподобие зародыша). Не случайно графически инь-ян изображаются в пределах круга как две изогнутые половины, готовые перейти одна в другую. Темная точка на светлой половине и светлая – на темной свидетельствуют о том, что в инь заложена потенция ян, а в ян – потенция инь, что они суть целое. Два начала присутствуют во всем, внутренне присущи любому предмету-явлению (последние не разделялись: предмет есть также и процесс), поэтому предметы для своего развития не нуждались во внешнем воздействии (источник движения внутри – во взаимодействии инь-ян). Такое представление об абсолюте держалось на полном доверии Природе.

Построения китайской философии, как правило, связывались с явлениями природы (произрастание растений, смена времен года, убывание и нарастание света и тьмы). Тайцзи приводит к взаимодействию инь-ян, последнее творит все вещи. Тайцзи вездесуще; порождая инь-ян, присутствует внутри них. Таким образом, абсолют – ноль и в том отношении, что не существует сам по себе, отдельно от того, чему он дает жизнь, от феноменального мира, – пребывает в самих вещах. «Шунья подобна нулю, потому что не имеет собственной абсолютной ценности, имеет ценность только в зависимости от позиции в системе. [122] Математическое понятие ноля настолько точно совпадает с учением Нагараджуны о шуньяте, что начинаешь сомневаться: действительно ли он выработал этот термин под влиянием математиков. Можно бы предложить понятие „нулевости“ как наиболее подходящий перевод шуньяты, если не бояться впасть в грех неологизма» (21, 152).

Ноль – шунья [123] – небытие, или потенция бытия. В нем уже все заложено: то, чему приходит время появиться, появляется, то, чему приходит время уйти, уходит [124] , но все уже есть, и потому о нем можно иметь представление. «Не – есть» значит лишь невыявленное, неставшее, пребывающее в небытии. «Существует, о монахи, нерожденное, неставшее, несделанное, неоформленное» (Udana). Все появляется из небытия и в небытие возвращается. Буддизм представляет «картину мира как волнующегося океана, в котором, как волны из глубины, постоянно откуда-то выкатываются отдельные элементы жизни» (17, 28). Согласно И цзину, в отношениях инь-ян «проявляется мировое движение как ритм; благодаря ритму ставшее и еще не наступившее объединяются в одну систему, по которой будущее уже существует и в настоящем, как „ростки“ наступающих событий» (18, 147). Это позволило комментатору Чэн И-чуаню (1033–1107) сказать: «,И“ – „перемены“ – это изменчивость, в которой мы меняемся в соответствии с временем, для того чтобы следовать Пути мирового развития. Книга эта столь широка и всеобъемлюща, что через нее мы надеемся встать в правильное отношение к законам нашей сущности и судьбы, проникнуть во все причины явного и сокровенного, исчерпать до конца всю действительность предметов и событий и тем самым указать путь открытий и свершений» (18, 54–55).

По учению даосов, все появляется из небытия и, совершив круг развития, возвращается в небытие. «В мире все вещи рождаются в бытии, бытие же рождается в небытии» (Дао дэ цзин, 10). И в Ма-хаяне абсолют (истинно-сущее, основа вселенной) не подлежит закону причинного возникновения (пратитья самутпада ), не имеет начала и, стало быть, не имеет конца, не создается и, стало быть, не уничтожается, не имеет формы, но все оформляет. Каждая вещь содержит в себе абсолют. Как бы излучая из себя бытие, абсолют порождает феноменальный мир.

«Безатрибутная абсолютная сущность, или „пустота“, каким-то непостижимым образом развернута и проявляется в образе эмпирического бытия (сансары)… Абсолютное… и называется нирваною» [125] (15, 251).

Абсолют, согласно китайским учениям, пребывает в полном покое, но благодаря его неподвижности все развивается. «Покой есть главное в движении» (Дао дэ цзин, 26). Абсолют – центр круга, его единственно неподвижная точка, но… «колесо вращается потому, что ось [дао] неподвижна», – говорят даосы. «Дао есть сущность, есть нечто статически абсолютное, есть центр круга, вечная точка, вне познаваний и измерений, нечто единственно-правое и истинное… Таково Дао как высшая субстанция, инертный центр всех идей и всех вещей» (2, 17).

Подобное представление об абсолюте нетрудно обнаружить и в конфуцианском учении; например, в конфуцианской модели государства (см. 12) правитель – центр моноцентрической системы – пребывает в полном покое, но эманация его мудрости приводит в движение весь организм (он неподвижен, но благодаря его неподвижности все приходит в движение). «Император – Сын Неба. Его физическая личность – олицетворение Неба. Земля имеет свой центр в Сыне Неба» («Весны и осени»).

«Кто управляет с помощью добродетели, тот подобен полярной звезде, которая пребывает в покое, и потому другие звезды собираются вокруг нее» (Лунь юй, II, 1).

Конфуцианство в понимании мира мало чем отличается от даосизма. Привычен упрек Конфуцию в том, что он не занимался вопросами онтологии. Но Конфуций потому и не занимался вопросами онтологии [126] , что не сомневался в учении древних, верил во всеобщность дао, в закон взаимодействия инь-ян, в учение о пяти элементах природы ( усин), с которыми сообразуются пять человеческих «постоянств» ( учан)\'. человеколюбие (жэнь), справедливость (и), благожелательность (ли), мудрость (чжи), искренность (синь), которые заложены в человеческой природе. И человек, приобщаясь к культуре древних (вэнь), выявляет в себе эти качества. «Передаю, а не сочиняю. Доверяю древности и люблю ее» (Лунь юй, VII, I) [127] .

Итак, с точки зрения буддизма, даосизма и конфуцианства в потенции все уже есть, поэтому нет принципиальной разницы между прошлым, настоящим и будущим: то, что будет, в неявленной форме уже есть. Такое понимание мирового процесса, естественно, привело к особому отношению к самим вещам. Так как в потенции все уже есть, то не нужно ничего творить, нужно не столько выявлять, сколько не мешать выявиться. Отсюда отсутствие стремления создавать что-то принципиально новое, недоверие к новшествам, к движению вперед. [128] В Китае признан «нетворческий метод» ( увэй ), который давал себя знать во всем, начиная от науки, опиравшейся не на дедукцию, а на учения об инь-ян, о пяти элементах, кончая искусством и ремеслом. Художник стремился не «сделать» вещь, а не нарушить природу вещи. Этот принцип «недеяния» (увэй) лежал в основе даже таких, казалось бы, невозможных без действия искусств, как военная наука, дзюдо. (По выражению даосов, человек подобен рыбе в воде, птице в небе.)

Буддийское «правильное действие» (акарма), как и увэй, есть необусловленное, спонтанное действие, сообразуемое с естественным ходом вещей. Но увэй не пассивность, а сообразуемость с дао, с мировым ритмом. «[Недеяние] не имеет знаний, не имеет способностей, но нет того, чего бы оно не знало, нет того, чего бы оно не могло», – говорят даосы (5, 45).

По сути, и в основе конфуцианского «излагаю, но не творю» (не-сотворения чего-то нового) лежит тот же принцип «недеяния», ненарушения естественных законов, единых для природы и человека. В отличие же от даосов, Конфуций основное значение придавал воспитанию человека (во имя очищения человеческой природы, достижения гармонии). Даосы же (во имя той же гармонии) отрицали какое бы то ни было вмешательство в естественный ход, предоставляли человека самому себе, считая, что воспитание, насилие над человеческой природой, приводит лишь к ее искажению. То есть даосы и конфуцианцы расходились в понимании средств достижения цели, но не в понимании самой цели. Даосам принадлежит мысль: «Природа рождает тьму существ, самое же ценное из них – человек» (5, 47). Конфуций говорил: «Не Путь может расширить человека, а человек может расширить Путь» (Лунь юй, XV, 28).

Принцип увэй связан с пониманием абсолюта как покоя: центра круга, середины. Неслучайно все три системы провозглашают «Срединный путь»: «восьмеричный» в буддизме, «учение о Середине» в конфуцианстве, естественный путь у даосов. Носитель Дао, «держась „середины“, питая и воплощая в себе основную простоту – ту высшую элементарность, что извлекается из сложной житейщины лучами Дао… Он достигает идеального „центра кольца“, идет вместе с Дао, тайно сливается с его инкогнито в одно целое и берет от него живую душу. Он переходит за формы мира… плывет безбрежными калпами (милленниумами) в вечности и „пустоте“… Он становится троичным небу и земле, участником мирового духоводительства» (2, 17–18). Собственно, еще И цзин ратовал за уравновешенность – «Середину» (чжун) [129] : «крайность к несчастью» (6-й афоризм). 52-ая гексаграмма И цзина – «Сосредоточенность» ( Гэнь ) имеет в виду такое состояние, при котором человек перестает ощущать самого себя, целиком пребывая в своей неподвижности, в своей спине, что подтверждается текстом гексаграммы:

Сосредоточенность.
Сосредоточишься на своей спине.
Не воспримешь своего тела.
Проходя по своему двору, не заметишь своих людей.
Хулы не будет.

Сунский философ Чэн И-чуань в одном из афоризмов заметил, что человек, понявший суть данной гексаграммы, тем самым уже понял всю суть буддизма (18, 346–347); Гэнь соответствует «правильному сосредоточению» (самадхи ), к которому приводит «восьмеричный путь». События входят и уходят, отражаясь в сознании, как в зеркале, исчезает грань между познающим и познаваемым, привязанность к имени и форме. Сознание возвращается к своему естественному, изначальному, незамутненному состоянию – к праджне [130] , «сосредоточивается на спине». «Ланкаватара сутра» разделяет постепенное и внезапное просветление (асхрава и паравритти), но то и другое делает сознание зеркальным. Даосы передают это состояние своим языком: «Тело уходит, органы чувств отступают. Покинув тело и знания, [я] уподобляюсь всеохватывающему [ датун ]. Вот что означает „сижу и забываю [о себе самом] “.

Уподобился [всеохватывающему] – значит освободился от страстей; изменился – значит освободился от постоянного. Ты, воистину, стал мудрым! Дозволь [мне], Цю, следовать за тобой» (Чжуан-цзы, 5, 169).

Конфуцианское чжун-юн близко буддийскому Срединному Пути. «Чжун — это середина, юн — это постоянство. Соблюдать середину – значит следовать правильному пути в Поднебесной. Соблюдать постоянство – значит следовать правильному ли». С этого начинается «Чжун-юн». «Благодаря Середине и гармонии существует мир и процветает все в Поднебесной» (Чжун-юн, 1, 5). «Срединным Путем» идет человек к освобождению, к своей конечной цели.

Итак, мир созидается Недеянием (увэй), благодаря покою развивается все сущее, спонтанно из самого себя или из «ничто» (шунья). Изначально отсутствует силовой момент, вмешательство в естественный ход вещей. И буддизму, и китайским учениям чужда идея креационизма. Само появление сущего из не-сущего (небытия) исключает возможность творения. [131] «Не-сущее не приходит к бытию иначе, как через нечто сущее» (Фома Аквинский. Сумма теологии, 3, 830). Единица предполагает последующий ряд чисел, но берет их не из себя, а извне (из воображения). Абсолют в Махаяне и в китайских учениях есть не-сущее (или сущее – не сущее, недуальное) – потенция бытия. [132] В этом еще одно существенное различие, закономерно вытекающее из понимания абсолюта как единицы или нуля, мира – как сотворенного или несотворенного.

Сотворение мира предполагает его конец (там, где есть начало, должен быть конец). [133] Мир несотворенный неуничтожим, и потому нет в восточных учениях апокалипсической окраски.

Единство на одном уровне предполагает расхождения на другом.

С точки зрения буддизма и с точки зрения китайских учений феноменальный мир есть процесс. Как бы вся потенция покоя сосредоточена в абсолюте, и оттого феноменальный мир пребывает в беспокойном состоянии. Это вытекает из И цзина, представившего в 64 гексаграммах схему мирового развития, основанную, по сути, на объективных количественно-качественных изменениях духовных и физических явлений, которые китайское мышление не разделяет, рассматривая как разные проявления одного и того же. Шуньята не отрицает существование как таковое, но утверждает, что все существующее зависит от причинности [134] , и так как это причинное воздействие ежемгновенно меняется, то статическое существование невозможно в принципе. И цзин не отрицает существование как таковое, но утверждает, что все подвержено и — «переменам» и потому относительно. И с точки зрения даосов, Дао — «путь» – универсальный закон вселенной: все пребывает «в пути». (Абсолют – Неизменное, своего рода регулятор, который держит изменчивость в рамках гармонии, не давая множеству явлений распасться на отдельные части, стать хаосом.)

Но, согласно китайским учениям, Дао порождает две нерасторжимые силы инь-ян. «Дао рождает единое. Единое рождает два. Два рождают третье. Третье порождает все сущее. Все существа носят в себе инь и ян, наполнены ци и образуют гармонию» [135] (Дао дэ цзин, 3, 184).

Таков всеобщий принцип развития: «Единое рождает два», взаимодействуя, они образуют третье. И в китайских учениях, и в Махаяне абсолют ассоциируется с нолем, кругом, но их внутренняя структура различна, что создает разные типы движений вовне. В буддизме феноменальный мир развивается в соответствии с двенадцатичленным кругом бытия (пратитья самутпада ), притом весь круг возникает одновременно: ни один из членов не предшествует другому, все двенадцать находятся в непосредственной зависимости друг от друга. [136] Согласно буддизму, истинно-сущее как бы расходится от центра концентрическими кругами. В китайских учениях абсолют порождает две взаимотяготеющие силы, которые, вращаясь вокруг одного центра, постоянно меняются местами. «Единое порождает два» в пределах одного круга. Взаимочередуемость инь-ян — закон мироздания. Весь мир и каждая вещь в отдельности развивается в силу их взаимодействия по учению даосов, взаимообратимость, взаимопереход противоположностей [137] – основной закон мирового развития ( фань ): «Превращение в противоположное – это движение дао. Слабость есть способ действия дао » (Дао дэ цзин, 40, 3, 185).

Итак, и в буддизме, и в китайских учениях абсолют недуален, противоположности в нем слиянны. Но в одном случае Единое порождает «два» (нет ничего, в чем бы не взаимодействовало инь-ян), в другом – двенадцатичленный круг бытия. Возможно, это вызвано тем, что одни взяли за основу явления природы (тьму-свет, холод-тепло, податливость-напряжение), связав их с нравственными; другие вывели двенадцатичленную формулу бытия из явлений психической жизни (авидья — незнание – источник всех страданий, возбуждает желание – санскару, рождается сознание – виджняна, имя и форма – нама-рупа, осознание органов чувств – шадаятана, стимулятор органов чувств – спарса, сами чувства – ведана, половое влечение – тришна, чувство собственности – упадана, становление – бхава, рождение – джати, старость и смерть – джарамарана, которые опять порождают авидью ). Но и то и другое в корне отлично от античного понимания принципа мирового развития: «Следует знать, что борьба всеобща, что справедливость в распре, что все рождается через распрю и по необходимости» (Гераклит, 3, 276).

С точки зрения буддийских мыслителей и китайских мудрецов, «борьба» – удел «варваров». Мудрость добивается победы без борьбы. По Гераклиту, «огонь живет смертью земли, воздух живет смертью огня, вода живет смертью воздуха, а земля – смертью воды» (3, 275). Мысль, невозможная для китайского мудреца, для которого «смерти» в абсолютном смысле нет, все появляется из небытия и возвращается в небытие, смерть переходит в жизнь, жизнь переходит в смерть. Сама антитеза «жизнь или смерть» закономерна для мышления, в основе которого лежит дуальная модель мира.

Для китайского мудреца в благоприятной ситуации дерево рождает огонь, огонь рождает землю и т. д. В неблагоприятной ситуации один из элементов преобладает или побеждает (но не уничтожает другой, не живет его смертью): огонь побеждает дерево и т. д. [138]

Все зависит от положения в системе. Позиция элемента в кругообороте (по схеме, разработанной И цзином) определяет характер ситуации («расцвета», «упадка» и т. д.). То есть дело не в наличии тех же пяти элементов, а в типе связи между ними, в форме их взаимодействия, в законе их неизбежного чередования. Сунский философ Чжоу-цзи говорил: «Пять стихий – это и есть инь-ян>>. Именно действие инь-ян порождает воду, огонь, дерево, металл и землю, благодаря их взаимодействию происходит чередование четырех времен года. Чжу Си ставил акцент на двуединстве человеческой природы: жэнь (человечности) и и (долга, справедливости), благодаря которым чередуются инь-ян, рождаются пять элементов и вся тьма вещей.

То, что у разных народов появились учения об одних и тех же элементах, неудивительно. Одни и те же люди имеют дело с одним и тем же природным материалом. Физические свойства огня, воды, воздуха и т. д. привели к совпадению ассоциативных рядов. Но сложившиеся в процессе познания мира разные способы мышления соотнесли эти элементы в разном порядке: у одних последовательно – цепью, у других – кругом. [139]

В интересной статье В. Н. Топорова есть наблюдение: «Основной исходный принцип атомизма („Ничто не возникает из ничего“) привел к постулированию закона причинности (все возникает из чего-то, из „единицы“, будь то „огонь“ Гераклита, вода или воздух. – Т. Г.). Действие этого закона не знало исключений, чему благоприятствовала презумпция единообразия природы, разделяемая всеми, кто придерживался позитивного взгляда… Выработка понятия причинности применительно к истории и соединение его с движением во времени (ср. выше движение по цепи) более чем что-либо другое способствовало становлению ранне-исторических описаний как жанра научной литературы» (15, 56–57). Собственно, уже здесь смоделирован принцип развития как линейного, поступательного движения – прогресса. Но эта модель не накладывается на китайскую и выступает скорее как ее антипод. Можно сослаться на авторитет Дж. Нидэма, который в своем труде показывает, что китайцы понимали принцип связи вещей как «не-причинный»: все соединяется между собой не через действие механической причинности, а через своего рода «индукцию», резонанс. Притом резонируют друг на друга только вещи «того же рода» (тун лэй), создавая свои силовые поля.

Напомню мнение Д. Боддэ: «Следует мыслить себе влечения этого рода как такие, которые осуществляются скорее по типу стихийного отклика (отклик одного струнного инструмента на другой с такой же высотой тона) или по типу взаимного притяжения (притяжение между железом и магнитным железняком), нежели по типу механического импульса (удар одного бильярдного шара по другому).

Ясно, что такие соотношения не только противоречат обычным категориям времени и пространства, абстрактного и конкретного, но также ликвидируют кажущийся разрыв между миром людей и миром природы. На самом деле эти два мира практически сливаются, образуя единый континуум, половины которого так тесно сплетены, что легчайшее натяжение или напряжение в одной стихийно вызывает соответствующее натяжение или напряжение в другой» (цит. по 9, 113–114).

Принцип взаимотяготения резонирующих друг на друга вещей знаком и древним грекам («подобное стремится к подобному» – Демокрит), но если греки отошли от него, следуя механической причинности, то китайцы усовершенствовали, разработав уникальное учение о мире как «едином континууме», где все части коррелятивно связаны по закону инь-ян, тун лэй (вещи того же рода), по закону числовых рядов. Одни и те же элементы в разных системах мышления ведут себя по-разному. Мы даже не отдаем себе отчета в том, насколько характеристики, справедливые для одних архаических эпох, несправедливы для других. «Наличие для описания мира определенного алфавита, единицами которого служили основные элементы Космоса; совмещенность синхронического и диахронического аспектов описания (описание мира в его иерархическом устройстве равносильно описанию последовательности сотворения его элементов)» (15, 61). Но эта характеристика приемлема для греческого мышления и не приемлема для китайского. Само понятие «алфавита» могло появиться на почве «линейного» мышления, выражаемого цепью букв и несовместимого со структурой китайского языка, где каждый знак (иероглиф) интравертен, где все части единого организма свободно взаимообслуживают друг друга, «причем большие или меньшие части играют свою роль в соответствии со своим положением, „ни до, ни после других“». И этот взгляд, по мнению Нидэма, близок современной науке (22, 291).

С точки зрения китайских учений, когда инь-ян находятся в оппозиции (12-я гексаграмма И цзина – три целые черты (ян) сверху, три прерванные (инь) – снизу), то противоположности взаимоотталкиваются, расходятся, ибо свойство ян — тянуться кверху, а свойство инь — тянуться книзу. В этой ситуации происходит не столкновение, а расхождение противоположностей, которое приводит к разрыву всеобщих связей. Поэтому гексаграмма и называется Пи — «упадок».

Унаследованное от античности представление о движении как единстве и борьбе противоположностей, видимо, не единственно возможное. Китайский образ мышления выработал свой взгляд: движение происходит не за счет столкновения противоположностей, а за счет постепенного перехода одной в другую. Иное понимание типа связи между противоположностями обусловило иной тип мышления.

И Махаяна провозглашает: все развивается по кругу, что было верхом, станет низом; тем не менее в Махаяне мы имеем дело с отличным от китайского пониманием связи: не чередуемость, взаимообратимость (свет сменяется тьмой, белое – черным, сила – слабостью), а как бы их взаимная нейтрализация, сведение к нулю; противоположностей, по сути, нет, акцент на их относительности, «пустотности» ( шуньята): свет и есть тьма, белое и есть черное, сила и есть слабость. [140]

В «Дао дэ цзине» (гл. II) сказано: «Когда все люди узнают, что красивое красиво, появляется и безобразное. Когда узнают, что доброе добро, возникает и зло. Поэтому бытие и небытие порождают друг друга, трудное и легкое создают друг друга, длинное и короткое существуют в сравнении друг с другом, высокое и низкое друг к другу склоняются, звуки, сливаясь, приходят в гармонию, предыдущее и последующее следуют друг за другом» (3, 184). А в «Ланкаватара сутре»: «И все-таки, Махамати, что же значит „недуальность“? Это значит, что свет и тень, длинный и короткий, черное и белое – суть относительные названия, Махамати, они зависимы друг от друга, как нирвана и сансара, – все вещи нераздельны. Нирвана есть только там, где есть сансара. Сансара есть только там, где есть нирвана. Одно другое не исключает, поэтому и говорят: все вещи недуальны, как недуальны нирвана и сансара» [141] (см. 25).

Нет дистанции между посюсторонним и потусторонним. «В эмпирическом мы встречаемся с тем же абсолютным, только в другой форме, а следовательно, „сансара“ и „нирвана“, в сущности, одно и то же. Идея о тождестве бытия и нирваны, или эмпирического и абсолютного, истинно-сущего, является центральной идеей позднейших сект буддизма» (14, 251).

Можно, видимо, сказать: белое или черное – европейская модель; белое станет черным и наоборот – китайская модель; белое и есть черное – индийская модель.

Китайская структура допускает возможность движения в пределах круга (внутри системы). Китайцы находят возможность оптимального варианта в самом круговороте, поэтому питают интерес к эмпирическому миру как таковому [142] , не преследуя цели непременно выйти за пределы круга. Совершенный порядок возможен в феноменальном мире, об этом свидетельствует 11-я гексаграмма И цзина Тай – «Расцвет»: сверху три прерванных черты (инь), снизу три целых (ян). В этой ситуации инь-ян находятся в позиции максимального притяжения. Когда исполнительные силы (инь) не подавляют творческие (ян), а пребывают с ними в гармоническом единстве, взаимодействуют, – наступает всеобщий «расцвет». В возможность такого «расцвета» верил и Конфуций.

Буддизм не оставляет простора для движения, возникающего за счет чередования противоположностей внутри системы, что, тем не менее, не только соответствует его конечной цели – нирване – освобождению от причинной зависимости, от волнения дхарм, но делает его актуальным в наше время. [143]

Таким образом, и китайские учения, и буддизм ставят акцент на относительности, но для одних относительно все, потому что подвержено изменению, для других относительно все, потому что подвержено воздействию закона причинного возникновения, – само себе не принадлежит. В китайских учениях все как бы непосредственно связано с дао, дао же есть принцип спонтанного развития вещей. «Человек следует земле. Земля – небу, небо – дао, а дао — самому себе». [144]

Одни ставят акцент на причинной зависимости, не признавая иной возможности обрести свободу, как выйдя за пределы «колеса бытия», где все взаимозависимо, подвержено действию закона взаимного возникновения, другие ставят акцент на спонтанности, что позволяет каждой вещи быть самой собой в пределах круга.

Итак, налицо три модели развития: предельно динамичная (взрыв одной структуры за счет столкновения противоположностей и замена ее другой), умеренно динамичная (развитие происходит за счет перехода одной противоположности в другую в пределах одной и той же структуры, что, видимо, способствовало исключительной живучести китайской государственной системы, остававшейся неизменной в течение более двух тысяч лет) и нединамичная или малодинамичная (вернее, внутренне динамичная) индийская модель. Однако невозможно говорить о предпочтительности какого-то пути. Каждый из них имеет свои преимущества. Каждый естественен и органичен для тех народов, которые ему следовали в соответствии со своим ритмом и своими запросами. (Непонимание этого приводит к катастрофическим последствиям. Нарушения психологической природы не менее опасны, чем нарушения физической.) Существует закон мирового баланса: что-то всегда развивается за счет чего-то. Положим, динамизм европейского пути привел к расцвету науки и техники, но оборотной стороной этого процесса явилось раздвоенное «я», раздвоенное сознание, опредмеченный человек.

Вспыхнувший на Западе интерес к Востоку (можно сказать, Европа «болеет» Востоком) объясняется не столько открытием нового мира, новых методов, сколько тем, что в самой Европе спонтанно зреют процессы, которые сближают ее с Востоком: на смену характерной для поведения европейца «экстравертности» приходит «интровертность» – стяжение внутрь, к собственному центру в пределах личности и в пределах нации. [145]

Возможно, этот этап имеет свое историческое назначение: интравертность поможет самоопределиться, выявить дремлющее в человеческой памяти. Важно понять объективный характер этой тенденции, чтобы способствовать переходу от разъединения к объединению. Каждому народу, если брать в масштабах мировой культуры, есть чем поделиться, каждый развивал по преимуществу какую-то свою сторону знания. У Конфуция мы можем почерпнуть сведения о нравственной природе человека, о долге и соучастии, в буддизме – систему знаний о законах человеческой психики. Остается лишь научиться пользоваться тем, что на протяжении веков выработало человечество, не принимая то, что мешает выявлению человеческого в человеке, и сохраняя то, что действительно очеловечивает человека.

Литература

На русском языке

1. Энгельс Ф. Диалектика природы // Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, 2-е изд., т. 20.

2. Алексеев В. М. Китайская поэма о поэте. Стансы Сыкун Ту (837–908), Пб., 1916.

3. Антология мировой философии: в 4 т., т. 1, ч. 1, 2. М., 1969.

4. Аристотель. Метафизика, М., 1934.

5. Атеисты, материалисты, диалектики древнего Китая / Вст. статья, пер. и коммент. Л. Д. Позднеевой. М., 1967.

6. Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972.

7. Конрад Н. И. О встрече с Такахаси Тэммин в 1927 г. // Народы Азии и Африки, 1972, № 2.

8. Конрад Н. И. «Сунь-цзы». Трактат о военном искусстве. М.-Л., 1950.

9. Кроль Ю. Л. Сыма-Цянь – историк. М., 1970.

10. Литература Востока в средние века, ч. 1. М.: Изд-во МГУ, 1970 (разделы китайской литературы).

11. Литература древнего Востока. М.: Изд-во МГУ, 1962.

12. Мартынов А. С. Образ государства в официальных документах династии Сун (960-1279) // Общество и государство в Китае: Сб. Тезисы и доклады, вып. 1, 2. М., 1972.

13. Померанц Г. С. Реферат книги (на нем. яз.) Г. Абрамовского «Историческая концепция Макса Вебера. Всемирная история в отношении к западному процессу рационализма». Stuttgart, 1966.

14. Розенберг О. О. Проблемы буддийской философии. Пб., 1918.

15. Топоров В. Н. О структуре некоторых архаических текстов, соотносимых с концепцией «мирового дерева» // Труды по знаковым системам. Тарту, 1971, № 5.

16. Философская энциклопедия, т. 4. М., 1969 (раздел «Ничто»),

17. Щербатской Ф. И. Философское учение буддизма. Пб., 1919.

18. Щуцкий Ю. К. Китайская классическая «Книга Перемен». М., 1960.

19. Хин-шун Ян. Древнекитайский философ Лао-цзы и его учение. М., 1950.

На английском языке

21. Jung С. G. Psychology and Religion: West and East, London, 1958.

22. Matilal В. K. Epistemology, Logic and Grammar in Indian.

23. Philosophical Analysis. Monton. The Hague, Paris, 1971.

24. Needham J. Science and Civilization in China, vol. II, Cambridge, 1956.

25. Suzuki D. T. The Lankavatara Sutra, London, 1932.

26. Raja Rao. The Serpent and the Rope, London, 1960.

Даосская и буддийская модели мира

Предварительные заметки

Физическая, точнее, психофизическая картина мира структурирует сознание. Следовательно, имея представление о физической картине мира, мы лучше поймем особенности мышления, определявшие в какой-то мере образ жизни и исторические ритмы народов. С этой точки зрения интересно сравнение буддийской и даосской моделей мира. Несмотря на различие школ и направлений, есть общие признаки, которые позволяют говорить о буддизме или даосизме в целом как о системе взглядов. [146]

Сам Будда не допускал мысли о какой-либо систематизации. Согласно «Алмазной сутре», он пользовался словами, как плотом: переправившись на другой берег, плот отбрасывают. «Великосущий бод-хисаттва, Субхути, не должен держаться ни дхармы, ни не-дхармы. Поэтому Татхагата говорит изречение с намеком: „Те, кто знает, что рассуждение о дхармах подобно плоту, должны оставить дхармы и не-дхармы“» (Ваджрачхедика праджня-парамита, § 6).

Наряду со структурной близостью буддизма и даосизма, что сделало возможным распространение буддизма в Китае, между ними имеются и некие принципиальные различия.

Буддизм смог прижиться в Китае, стать органичным китайской культуре и потому, что совпадал с даосизмом, и потому, что отличался от него. Без этого совпадения (в чем-то сущностном) он не смог бы прижиться, стать фактом сознания, а если бы не отличался (в чем-то сущностном и функциональном), не дополнял бы даосизм, тоже не прижился бы – за ненадобностью. Именно такое соотношение с даосизмом и сделало буддизм явлением китайской культуры.

В статье «Махаяна и китайские учения» я предлагаю три условные модели: «Белое или черное – европейская модель; белое станет черным – китайская модель; белое и есть черное – индийская модель… Налицо три модели развития: предельно динамичная (взрыв одной структуры за счет столкновения противоположностей и замена ее другой), умеренно динамичная (развитие происходит за счет перехода одной противоположности в другую) и нединамичная или малодинамичная (вернее, внутренне динамичная) индийская модель. Однако совершенно невозможно говорить о предпочтительности какого-то пути» (1, с. 108, 110). На сей раз, сравнивая две модели, даосскую и буддийскую – в каком-то смысле китайскую и индийскую, я хотела бы уточнить эти идеи. Передо мной стоит задача – рассмотреть упомянутые модели в чистом виде, выявить архетипические черты, которые послужили неким прообразом традиционного мышления. При этом я буду опираться на И цзин («Сицычжуань»), «Дао дэ цзин», с одной стороны, и некоторые сутры Махаяны – с другой.

Естественно абстрагирование от частностей тех форм буддизма и даосизма, которые приобрели наибольшую популярность в Китае и Японии.

Стало уже общим местом напоминать о труднопостижимости таких понятий, как Дао или Нирвана, имея в виду их принципиальную «неуловимость», неопределенность, в каком-то смысле «запредельность» и вытекающую отсюда многозначность. Метод должен соответствовать объекту познания: тот тип логики, в основе которого лежит дихотомический принцип мышления, закон детерминированной, причинно-следственной связи, так называемое линейное, альтернативное мышление («или то, или это»), не дает решения проблемы. Иначе говоря, решение задачи возможно лишь на базе логики единства разного («и то и это»).

Дао не поддается рациональному толкованию, формально-логическому анализу, потому что не имеет формы, бесформенно, беспредельно, ничему не противостоит. То, что мы видим, не является «постоянным»

Дао. С этого начинается «Дао дэ цзин», как бы предупреждая о том, чтобы вникающие не поддавались иллюзии, не принимали неистинное за истинное: то, что дано в опыте, носит изменчивый, преходящий характер, не имеет постоянного смысла и потому нереально: «Дао, [которое] может быть дао, не есть постоянное дао. Имя, [которое] может быть именем, не есть постоянное имя. Безымянное – в нем начало неба и земли. Имеющее имя – мать всех вещей» (2, с. 1). Иными словами, все, что доступно взору и слуху, что проявило себя, обрело форму, не есть истинное Дао, всякое название, всякое имя не исчерпывает сути обозначаемой им вещи и потому условно, относительно, не есть «постоянное имя». Вместе с тем в этих мгновенных вспышках дао проявляет себя. Между истинным Дао и его мгновенными проявлениями нет разрыва, дистанции. [147] Единое существует в форме единичного, континуальное выражается в дискретном. Дао имманентно миру, надо лишь забыть себя, довериться Пути, чтобы почувствовать Дао, состояние всеединства, приобщенности к миру.

«Дао туманно и неопределенно. Однако в его неопределенности и туманности содержатся образы. В его туманности и неопределенности содержатся вещи. В его глубине и неясности содержится жизненная сила. Эта жизненная сила и есть истина. В ней – искренность» (2, с. 123–124). [148] Но если в Дао скрыта высшая истина, ее можно пережить: человек способен постигать «запредельное» путем сосредоточения, «глубинного размышления».

Попробуем охарактеризовать Дао, учитывая уже имеющиеся определения, оставляя в стороне навеянные европейской философией сравнения с Логосом, Богом, мировым разумом, космической душой и т. п. Мы знаем, что Дао существовало прежде неба и земли, ибо благодаря его участию и образовались небо и земля, началась жизнь во вселенной. Дао – «корень неба и земли. Оно существует вечно, подобно нескончаемой нити, и его действие неисчерпаемо» (3, т. 1, с. 116). Дао вечно, совершенно, ничему не противостоит, присутствует везде, в каждой точке. Дао едино – «не надо стремиться узнать об источнике этого, потому что это едино». Но что обусловило единство, «самодостаточность» Дао, исключило возможность противостояния ему чего-либо, что позволило привести в движение все светила и дать жизнь всем существам? Думается, полнота Дао. В опубликованных у нас за последнее время исследованиях по даосизму, которые можно рассматривать как успех востоковедной науки, не освещался, однако, в достаточной мере этот аспект Дао, а он многое проясняет. Двуединая природа позволяет Дао ничему не противостоять и самопорождаться. Лао-цзы утверждает, что Дао одновременно и праматерь, и праотец всех вещей. Дао – потенция того и другого: женского (инь) и мужского (ян), мужское и женское взаимопроницаемы, находятся в единстве, присутствуют друг в друге. «Кто содержит в себе совершенное дэ, тот похож на новорожденного… Не зная союза двух полов, он обладает животворящей способностью» (3, т. 1, с. 131). Дао самовоспроизводяще, дает жизнь всем существам без участия внешней силы. Оно само по себе, самоестественно (цзыжань) производит все вещи.

Дао порождает все вещи благодаря взаимодействию двух начал. Поэтому оно характеризуется как небытие и бытие, путь и путник вместе [149] . «Дао рождает одно. Одно рождает два. Два рождают три (взаимодействие двух приводит к рождению третьего. – Т. Г.). Три рождают все вещи. Все вещи обволакиваются инь, проникаются ян, наполнены ци и образуют гармонию» (2, с. 242) [150] . Абсолютно во всем благодаря действию Дао вызревают два начала и начинается жизнь. Значит, Дао – источник жизни.

Наиболее четко двуединство выражено в «Сицычжуань»: «Один раз инь, один раз ян и есть Путь» (4, с. 489). Данная формула не так проста, как может показаться с первого взгляда, труднопостижима в логическом смысле, относится к разным уровням одновременно. В круговорот инь-ян включается то, что с логической точки зрения несопоставимо, вещи разного порядка, положим, физическое и психическое, духовное и материальное, внешнее и внутреннее, макро– и микромир – все оказывается взаимообусловленным, подчиненным единым законам. Это не только сменяемость состояний во времени и пространстве в некоей временной и пространственной протяженности, последовательности (одно из значений инь – «пространство», ян – «время»), но и их одновременность, это и чередование ночи – дня, зимы – лета, подъема – спада, движение туда-обратно: вдох-выдох, постоянный взаимопереход небытия-бытия (одно из значений инь – «небытие», «неявленное», ян – «бытие», «явленное»), и внутреннее состояние взаимопроницаемости, присутствия одного в другом (где есть инь, есть и ян; где есть ян, есть и инь). Речь идет о небытии особого рода, которое присутствует в каждой вещи. Над условным небытием стоит безусловное небытие, где отсутствует всякое противопоставление, всякое разделение, оформление. Небытие, которое и есть абсолютная Пустота, Покой, – обиталище истинного Дао. Это высший уровень, где исчезает грань между жизнью и смертью, достигается бессмертие.

Дао многоаспектно, неисчерпаемо. Рассмотрим его как движение, как постоянную смену состояний. Необходимо иметь в виду, что движение и покой взаимопроницаемы, друг без друга не существуют (инь – покой, ян – движение), то есть в движении присутствует покой, в покое – движение. [151] Можно говорить лишь о предпочтительности покоя: по мысли Лао-цзы, «покой есть главное в движении». Конечная цель – слияние с истинным Дао, достижение центра круга. Колесо движется потому, что ось неподвижна. Лишь в состоянии покоя все приобретает свою истинную природу, становится реальным в высшем смысле.

Здесь мы подходим к тому, что отличает даосскую модель от буддийской и почему первая изображается в виде круга с двумя полу-изогнутыми половинами, готовыми перейти одна в другую, а вторая – в виде пустого, незаполненного круга. В даосской модели («и то и это» или «то станет этим») акцентируется относительный характер противоположностей, которые в то же время непротивоположности, ибо присутствуют друг в друге. Буддийская модель («это есть то» или «не это, не то»), в которой относительность доходит до абсолютности, до признания полной неразличимости, пустотности ( шуньята ) и отсутствуют всякие противоположности, – чистый круг без инь-ян. Китайский идеал, будь то Дао или тайцзи (Великий Предел), содержит в потенции оба начала, ему потенциально присуще движение, которое, стало быть, имеет назначение; через движение идет эволюция, все очищается, достигает подлинности.

Все явления подчиняются движению туда-обратно: небытие и бытие порождают друг друга. Дао, достигая предела, возвращается к истоку: «Вот вещь, в хаосе возникающая, прежде неба и земли родившаяся! О беззвучная! О лишенная формы! Одиноко стоит она и не изменяется. Повсюду действует и не имеет преград. Ее можно считать матерью Поднебесной. Я не знаю ее имени. Обозначая иероглифом, назову ее Дао; произвольно давая ей имя, назову ее великое. Великое – оно в бесконечном движении. Находящееся в бесконечном движении не достигает предела. Не достигая предела, оно возвращается к своему истоку» (3, т. 1, с. 122). Движение проходит через ряд состояний: «В мире большое разнообразие вещей, но все они возвращаются к своему началу. Возвращение к началу называется покоем, а покой называется возвращением к сущности. Возвращение к сущности называется постоянством» (3, т. 1, с. 119). Таким образом, по даосским представлениям, на уровне единичного каждая вещь возвращается к своему началу; возвратившись к своему началу, достигает покоя; достигнув покоя, выявляет свою сущность; выявив свою сущность, приобщается к постоянству, к высшему состоянию всеединства. Можно сказать, идет движение по спирали, от одного витка к другому или от одного концентрического круга к другому вокруг одной оси: от движения к покою, при котором выявляется сущность, достигается постоянство, последнее же и есть Единое, или Великое Небытие.

Подобный тип отношения единого и единичного, непрерывного и прерывного образует сложную структуру: в пределах великого круга существует бесконечное множество разновекторных кругов. Движение расходится и концентрическими кругами, следуя туда-обратно, и по окружности. Невозможно описать все формы этого движения (видимо, действительно его осмысление предполагает многомерное мышление). Но в конечном счете все возвращается к покою, в Небытие, чтобы вновь вернуться к жизни уже в новом качестве. Дао «возвращается к небытию. И вот называют его формой без форм, образом без существа. Поэтому называют его неясным и туманным» (3, т. 1, с. 118). Все выплывает из Небытия и возвращается в Небытие. «Возвращение есть действие дао, слабость есть средство дао» (2, с. 233) ^ то есть в Дао входят неусилием, недеянием (увэй).

Иной подход демонстрирует буддизм, в концепции которого нет места возврату, все устремлено к покою, к преодолению движения, к Нирване. Нирвана – абсолютное успокоение (в отличие от Тайцзи и от Дао, которые в потенции содержат оба начала – покой и движение). В Нирване дхармы прекращают всякое волнение, приходят в состояние полной успокоенности. Согласно «Удане», Нирвана – то, где «нет ни движения, ни покоя, ни возникновения, ни уничтожения» (6, с. 173). Для буддизма нехарактерны представления о том, что все выплывает из Небытия и, совершив круг развития, возвращается в Небытие, чтобы в новом качестве опять стать бытием. [152] Речь идет не о движении по кругу, а о преодолении круга сансары, о преодолении всякого круговращения и достижении абсолютного покоя. Освобождение – выход из круга сансары на «другой берег», окончательный переход в другое состояние, полное переворачивание того, что есть, полное выпадение из феноменального мира. Собственно, внешне все остается тем же, только психика меняется, человек внутренне выпадает из ограниченного мира форм, не ощущает преград. В текстах Ма-хаяны, в частности одной из ведущих ее школ – Мадхьямика (Срединного, или нулевого, пути), подчеркивается единство, или недуальность, Нирваны и сансары. Достаточно вспомнить Нагарджуну (II в.): «Предел Нирваны и есть предел сансары, они ничем не отличаются друг от друга» (Мула мадхьямика карика, 7, с. 77). [153]

Одно дело – двуединство, другое – недуальность. В первом случае утверждается относительность противоположностей, они присутствуют друг в друге, взаимопроникаются, и потому можно говорить о противоположностях как о не-противоположностях. Во втором – полное отрицание противоположностей, признание которых рассматривается как плод неведения ( авидьи ) [154] . Можно сказать, инь и есть ян, ян и есть инь, стало быть, нечему взаимопроникаться, взаимоуравновешиваться. Белый, пустой круг – символ Нирваны – олицетворяет недуальность Нирваны и сансары.

В строгом смысле, если развернуть картину, получатся два круга: пустой и заполненный, белый и черный, но так как второй иллюзорен, нереален ( майя ) [155] – двойник, тень истинного мира, он не принимается во внимание.

Даосский же круг нельзя разъять. Все происходит в пределах одного круга, который одновременно и светлый, и темный, и нет нужды выходить из него, выпадать из естественного мира. Можно достичь изначальной чистоты, естественности или – центра круга, не выходя за его пределы, слиться с земной осью, стать «троичным» небу и земле. Поднебесная, то есть то, что заключено между небом и землей, в ней в соответствии с Дао происходят все процессы: чередование инь-ян, циркуляция инь-ци и ян-ци, трансформация «пяти стихий».

Стремление выйти из круга сансары, видимо, связано с представлением о том, что движущей силой «колеса бытия», изначальным состоянием является космическая сила авидъя (неведение), преодоление которой и приводит к полному избавлению от всех порождаемых ею невзгод [156] (о них дает представление двенадцатичленный круг бытия или взаимного возникновения – пратитья самутпада [157] ). Причем авидья не занимает в этом колесе начального положения, так как, согласно буддийскому закону причинности, причина не предшествует следствию, не выстраивает явления в последовательный ряд [158] . Весь двенадцатичленный круг бытия возникает одновременно и вращается в ту и в другую сторону; движение идет по кругу, и следствием этого круговращения является «страдание» ( дукха ). Вместе с тем безначальная авидья выступает как первопричина круговращения, порождая привязанность к собственному «я», жажду жизни, обусловливая карму, которая ведет человека по пути рождения, старости и смерти. Одновременно с ней возникают и все остальные одиннадцать сегментов круга, нидан: сознание, имя-форма, ощущение, жажда и т. д. Механизм жизни в буддийской концепции сводится не к мироустроительному Дао, порождающему жизнь, а к пратитья самутпаде, что приводит к предубеждению против движения как такового. Согласно «Сицычжуань», «перемены – это образ движения туда-обратно», то есть благодаря движению туда-обратно и происходят перемены, развертывание дао, и, хотя в центре круга достигается покой, инь-ян сворачиваются, возвращаются в потенциальное состояние, покой со временем опять порождает движение.

«Разве пространство между небом и землей не похоже на кузнечный мех? – спрашивает Лао-цзы. – Чем больше [в нем] пустоты, тем дольше [он] действует, чем сильнее в нем движение, тем больше из него выходит ветер» (3, т. 1, с. 116). Для даосизма Путь к покою лежит через чередование мировых ситуаций. В буддизме движение хотя и признается четвертой характеристикой материи ( махабхута ), сводится к точке, к мельчайшей единице времени (кшане) [159] . Само движение расщепляется на отдельные мельчайшие отрезки, вспышки. Буддийская динамика, по выражению Ю. Рериха, выработала понятие прерывного течения потока. И это, видимо, связано с недуальной моделью мира, с абсолютной чистотой нирваны, которая не предполагает обратного движения, возврата. Сам Будда, Татхагата, условно «приходит и уходит так», нирвана – состояние полного покоя. Будда говорил о нирване: «Существует, монахи, то, что не является ни землей, ни водой, ни огнем, ни воздухом… ни этим миром, ни другим, ни солнцем, ни луной. Это, монахи, не то, что приходит, не то, что уходит… Это не имеет опоры, не имеет начала, не имеет основания; это и есть конец страданий» (6, с. 173).

Собственно, цель одна – достижение полного покоя, пути разные. При сущностной близости даосизма и буддизма можно говорить о разной степени приверженности учений к движению и покою. В буддизме присутствует стремление к нулевому состоянию [160] , к полному разрыву с этим миром, что, видимо, связано с негативным отношением к бытию как следствию авидьи.

Одна из основных идей буддизма: все существующее преходяще, наполнено страданием и лишено реальности. Круговращение пратитьи самутпады порождает привязанность, которая превращает жизнь в страдание (дукха). Как известно, в момент просветления Будде открылись четыре истины: истина страдания, истина причины, истина освобождения, истина Пути: «Вот, монахи, благородная истина о страдании: рождение – страдание, старость – страдание, болезнь – страдание, смерть – страдание, соединение с неприятным – страдание, разъединение с приятным – страдание, неосуществимое желание – страдание… Вот, монахи, благородная истина о возникновении страдания. Это жажда, обусловливающая новое рождение, сопутствуемая наслаждением и страстью… Вот, монахи, благородная истина о прекращении страданий. Это вызываемое подавлением страстей полное прекращение жажды… Вот, монахи, благородная истина о Пути, который ведет к подавлению страдания. Это благородный восьмеричный Путь» (цит. по 9, с. 43). [161]

Суть восьмеричного Пути, пройдя который человек избавляется от страданий, достигает освобождения, заключается в правильном понимании, правильной мысли, правильной речи, правильном действии, правильной жизни, правильном намерении, правильном усилии, правильном сосредоточении (самадхи). [162] Следование этому Пути приводит к полному избавлению от авидьи, к преодолению круга бытия, успокоению, просветлению, нирване, к тому состоянию, в которое вошел Будда. [163]

Согласно основным сутрам Махаяны, все обладает природой будды, каждое существо может стать просветленным. В Китае и Японии распространились прежде всего те сутры, которые не противоречили данному тезису – видимо, потому, что он соответствовал традиционным представлениям китайцев и японцев о том, что абсолют присущ природе. Каждая вещь, каждое существо имеет свое кокоро (сердце, душу), что делает его равным другим существам и всему миру. («Если у вселенной одно сердце, значит, каждое сердце – вселенная», – говорят японцы.) И потому в Японии была признана «Аватамсака сутра» ( яп. «Кэгонкё»), которая начиная с VIII века глубоко почиталась школой Кэгон. Согласно этой сутре, все существа без исключения обладают природой будды, каждое явление, каждое существование отражает в себе существование других. Мир – огромная сеть из драгоценных камней, словно паутина, блестит на восходе солнца, и каждая драгоценность отражает все остальные. Это и есть дхарма-дхату , Закон Вселенной. Популярная в Китае и Японии «Лотосовая сутра», которая легла в основу японской школы Тэндай (начало IX в.), также проповедует мысль о том, что все существа в потенции будды, «слушающие голос» и «самостоятельно идущие к просветлению», становятся буддами.

Но буддисты и даосы по-разному понимали Путь, ведущий к «спасению». В омраченном мире невозможно освобождение, и потому буддисты призывали не к усовершенствованию того, что есть, и не к следованию естественности, как даосы, а к следованию «восьмеричному Пути», который выведет человека за пределы этого мира и который доступен лишь тем, кто способен прорубить дорогу сквозь сети майи. «Восьмеричный путь» не назовешь естественным. Это путь знания и усилия – знания буддийского учения и владения своей психикой. Путь же даосов возможен при том состоянии духа, который называется недеянием (увэй), состоянием естественности (цзыжань): «Дао постоянно осуществляет недеяние, однако нет ничего такого, что бы оно не делало… В Поднебесной самые слабые побеждают самых сильных. Небытие проникает везде и всюду. Вот почему я знаю пользу от недеяния. В Поднебесной нет ничего, что можно было бы сравнить с учением, не прибегающим к словам, и пользой от недеяния» (3, т. 1, с. 126, 128). Это одна из главных идей «Дао дэ цзина». Нельзя сказать, что путь даосов легче, не требует усилий, но он иной – путь простоты и естественности. Правда, это отличие скорее по форме. Один из самых непримиримых буддийских мыслителей Японии, Нитирэн (XIII в.), опираясь на «Лотосовую сутру», утверждал: «Человечество в вырождающийся век последних дней Закона может быть научено только посредством простейшего изложения истины, но не сложной системой доктрин, заумным процессом медитации и логическими ухищрениями» (10, с. 42 ) [164] . И буддийский «просветленный», и дао-человек оказываются в центре круга. Но в первом случае сознание созерцающего, проходя через мир, лишенный форм, достигает центра «колеса бытия», чтобы распроститься с этим миром (отсюда необходимость посредника между буддой и земными существами). Во втором же, достигая центра круга, даос сливается с земной осью, чтобы странствовать вместе с вещами, «править облаками без упряжи, мчаться с ветром без помощи ног» (11, с. 21). Судя по «Ле-цзы», «тот, кого называют естественным человеком, свою природу приводит в соответствие с дао. Поэтому его бытие подобно небытию, его сущность подобна пустоте. Полагает себя в одно и не знает, что есть два… Воплотив корень, обняв разум, странствует в пространстве меж небом и землей. Свободный, бродит за пределами пыльного мира» (цит. по 13, с. 65).

Учение Будды ориентировано на сознание, на психику: мир есть мысль [165] . Учение Лао-цзы ориентировано на естественность, на природу, на недеяние, вхождение в естественный ритм космоса (мир есть Дао): «Можно ли осуществить недеяние, если не познаешь все взаимоотношения в природе?» (2, с. 53).

Можно сказать, в первом случае «освобождение» достигается через максимальное, предельное сосредоточение, во втором – через максимальное, предельное рассосредоточение, расслабление. И в том, и в другом случае достигается состояние «не-я». Карма «делается» (недаром это понятие обозначается иероглифом «дело», «действие»), и избавление от кармы «делается». Карма целиком зависит от самого человека, на нее не могут воздействовать ни духи, ни боги, ни Небо. Для даосизма же в принципе немыслима целевая установка, «правильное намерение»: по словам Чжуан-цзы, «нет ничего более целостного, чем небо и земля. Но разве они обладают целостностью оттого, что ее добиваются?»

Природа Будды изначально чиста и совершенна, но ее затемняет авидья. Древние китайцы не считали, что авидья управляет миром, хотя и противопоставляли небесному Пути путь «человеческий». С их точки зрения изначальная природа всего ( син ) чиста, совершенна, и нужно лишь не мешать ей. Конфуцианцы верили, что это можно сделать, приобщаясь к вэнь [166] , даосы – следуя естественному пути. «Пять постоянств», которые с точки зрения конфуцианцев присущи изначальной природе, помимо человечности, справедливости, чуткости, искренности включают также ум-знание ( чжи ), то есть нечто противоположное авидье. Даосы расходились с конфуцианцами не в понимании цели (гармонизация мира), а в средствах ее достижения. Они тоже верили в чистоту изначальной природы, потому призывали следовать естественности, но не верили в действенность слова: «То, что может быть именем, не есть постоянное имя». Слово для них – препятствие на пути, поскольку оно переключает внимание с внутреннего на внешнее. Для даосов стать совершенно естественным, «природным» – значит «радоваться небу».

Собственно, достаточно сравнить взгляды основателей буддизма и даосизма, чтобы понять разницу учений. Оба мыслителя жили в одну и ту же эпоху (VI в. до н. э.). И тому и другому открылась Истина, но каждый поведал о ней по-своему, на своем языке. Не потому ли, что один унаследовал индуистские представления, другой – традицию И цзина? Будда долгие годы размышлял о человеческой жизни и причине страданий; Лао-цзы – о том, какому Пути следовать человеку, чтобы не приходить в диссонанс, не нарушать естественное Дао. У них были разные задачи, но общая цель – дать человеку Свободу, сделать его независимым. А это посильно тому, кто неподвластен превратностям жизни, выходит из мира условного, из оболочки своего маленького «я», обретает подлинное Я, становится равен небу, земле и всему космосу. Каждый по-своему открывал Истину, то есть нечто непреложное, существующее само по себе, независимо от человека, но от чего зависит сам человек. Истина для Лао-цзы – Путь увэй, недеяния, ненарушения естественности; для Будды – путь преодоления земного притяжения, освобождения человека от всяческих «пут», в том числе естественных. Но и учение Лао-цзы можно назвать учением о спасении. Размышляя о Дао, он думает о человеке: как ему вести себя, чтобы быть свободным, жить в Дао, и потому учение о Дао немыслимо без учения о дэ, о том, в чем проявляется Дао, о правильном поведении в этом мире: «Дао скрыто [от нас] и не имеет имени. Но только оно способно помочь [всем существам] и привести их к совершенству» (3, т. 1, с. 127); «Небесное дао отнимает у богатых и отдает бедным то, что у них отнято. Человеческое же дао — наоборот. Оно отнимает у бедных и отдает богатым то, что отнято» (3, т. 1, с. 137); «На ненависть нужно отвечать добром», чтобы злом не увеличивать зло, «поэтому совершенномудрый постоянно умело спасает людей и не покидает их» (3, т. 1, с. 13).

Итак, общее прежде всего в том, что и в буддизме, и в даосизме признается реальность Небытия. Небытие представляет собой истинно-сущее, в нем в потенции, в неявленной форме все уже существует, то есть все существует до того, как появляется, существует вне или «над формами» пространства и времени. В «Сицычжуань» говорится: «То, что над формами (син эр шан), называется дао, то, что имеет форму (син эр ся ), называется осуществлением» (4, с. 519). Та же мысль звучит и в уже упоминавшемся высказывании Лао-цзы: «Дао туманно и неопределенно. Однако в его неопределенности и туманности содержатся образы. В его туманности и неопределенности содержатся вещи» (2, с. 123).

Мир небытия, по воззрениям даосов и буддистов, истинный мир, где пребывают в своем подлинном виде, свободно, естественно; мир бытия – ограниченное, временное, эфемерное проявление Великого Единого. Небытие и бытие соотносятся как бесконечное с конечным, постоянное с изменчивым, абсолютное с относительным, великое с малым. В «Удане» сказано (устами Будды): «Существует, монахи, нерожденное, неставшее, несотворенное, неоформленное. Если, монахи, не существовало бы нерожденного, неставшего, несотворенного, неоформленного, то не было бы спасения от рождения, становления, сотворения, оформления. Но так как, монахи, существует нерожденное, неставшее, несотворенное, неоформленное, то и можно избежать рождения, становления, сотворения, оформления» (цит. по 6, с. 173). Иными словами, «спасение» возможно тогда, когда прерываются связи с условным, феноменальным миром.

Отсюда закономерно вытекает взгляд на видимый мир как на набегающую волну вечного океана, мгновенное проявление мира невидимого. Говоря словами толкователя «Чжуан-цзы» Го Сяна (ум. в 312 г.), «в мгновение ока все вместе одной массой появляется и исчезает». (Даосизм к тому времени взаимодействовал с буддизмом.) Истинно-сущее (Дао, природа Будды) существует в самих вещах, имманентно миру, присутствует в каждой вещи и определяет ее природу. По учению буддизма японской школы Сингон, все сущее – предметы, мысли, слова – проявление космической силы будды Великого Солнца (Дай-нити Нёрай, санскр. Маха-Вайрочана) – центра вселенной. В состоянии «великого бесконечного света» индивидуальное сознание сливается с универсальным. Нет разрыва между трансцендентным и имманентным, единое выражается в мгновенных вспышках единичного.

Такое понимание связи единого и единичного и приводит к недуальному мышлению, которое называют иногда «парадоксальным».

И даосизму, и буддизму свойственно стремление к недвойственности, к неразделению на два ( санскр. адвайта, яп. фуни): прерывное всегда вместе с тем и непрерывное; природа Будды неделима, от Дао нельзя ни убавить, ни прибавить. Как говорил третий патриарх чань в Китае Сэн Цань, «совершенный путь подобен бездне, где нет недостатка и нет избытка. Лишь оттого, что выбираем, теряем его».

Все взаимопроникается, взаимообусловлено, напоминает дыхание вселенского организма. Отсюда – вера в «моральность космоса», в его непосредственный отклик на поведение людей. Об этом написано уже в «Шу цзине» (в гл. «Великий план»), где говорится, что моральные качества государя отражаются на явлениях природы и могут вызвать стихийные бедствия. В буддизме идея моральности космоса выражается в форме закона нравственной причинности, кармы. (Согласно Абхидхарме, карма – сила, контролирующая мировые процессы.)

И буддисты, и даосы понимают Путь, ведущий к «спасению», как Срединный. Но для первых это полное снятие противоположностей [167] , недаром в Махаяне Срединный Путь называют нулевым, а учение о Срединном Пути ( мадхьямика ) отождествляют с учением о пустоте (шуньявада ). Для вторых же Срединный Путь представляет собой подвижное равновесие инь-ян. Одно инь уравновешивается одним ян; инь прибывает, ян убывает, ян прибывает, инь убывает, но целое остается неизменным. Достигая центра ( чжун ), инь-ян успокаиваются, возвращаются в невыявленное состояние. В обоих учениях идеал – преодоление дуальности, достижения центра круга, «постоянства».

Для даосов идеальное состояние, состояние постоянства предполагает полный покой, полную эмоциональную успокоенность, как и в буддизме. Но в традиционном китайском варианте в состоянии покоя (в центре круга) инь-ян сворачиваются, уходят в потенцию Дао или Тайцзи, чтобы вновь появиться. Даосизм, как и учение о Середине, не только считает возможной обратную развертку, но и придает ей или гармонии особое значение («Один раз инь, один раз ян и есть Путь»). Происходит постоянная циркуляция, сохраняется связь с этим миром.

В Махаяне нечего уравновешивать, согласно ее учению, все есть Пустота, все настолько относительно, что невозможно говорить о равновесии или гармонии – нет того, что можно уравновешивать (вследствие чего понятие «гармония» не занимает в ней такого места, как в китайских учениях). При достижении нирваны не происходит обратной развертки, возвращения на феноменальный уровень. Связи с этим миром прерываются, хотя элементы жизни (дхармы) не исчезают, они лишь успокаиваются. [168] Все это и дало возможность представить индийскую модель в виде пустого, незаполненного круга, а китайскую – в виде круга с двумя полуизогнутыми половинами (темной и светлой), готовыми перейти одна в другую. Принцип мышления помогает понять разное в масштабах нации отношение к жизни и к деятельности (хотя на уровне целого то, что ими олицетворяется, можно рассматривать как взаимодополняющие системы, инь-ян).

Другое дело – дзэн (кит. чань). Его суть, кстати, тоже можно передать и передают пустым кругом, но эта пустота иного порядка. В отличие от нирваны сатори знает возвращение – правда, на другом уровне. Как говорил Басё, «возвысь свой дух и вернись в мир обыденный». Видимо, подобный подход является развитием одной из главных идей Махаяны – идеи бодхисаттвы, посредника, который не переходит в нирвану, пока не достигнут освобождения все существа. (Дзэнские монахи дают четыре клятвы, и первая именно об этом: как бы ни было много живых существ, монах клянется спасти их всех.)

Дзэн – общее дитя буддизма и даосизма, следствие и свидетельство их структурной близости. От буддизма в него пришли недуальность, непризнание двойственности даже на уровне инь-ян. Собственно, дзэн не отрицает инь-ян, но воспринимает их в единстве, как и «два» и «не-два» одновременно. В момент сатори, внезапного преображения сознания, исчезают все противоположности, все пары. Говоря словами Сэн Цаня, «нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Одно во всем, и все в одном».

От даосизма дзэн взял естественность (цзыжань) и метод недеяния (увэй). Можно сказать, без даосизма не было бы дзэн. Школа чань могла появиться только на даосской почве, и, так как даосское мировоззрение близко японцам по духу, дзэн оказался им сродни. В дзэнских воззрениях не мог возникнуть вопрос о «восьмеричном пути», о «правильном действии», «правильном намерении». Здесь все ненамеренно, все подчинено спонтанности: что возникает спонтанно, самоестественно (цзыжань), то и правильно. Собственно, и махаяна признает «необусловленное действие» (акарма); «правильное действие» и есть «необусловленное», спонтанное действие. Дхьяну (кит. чань) невозможно приблизить, дхьяна не сообразуется с целью и намерением. [169] И все же дело в степени приверженности тому или иному состоянию. Нельзя сказать, что спонтанность – главный сущностный признак Ма-хаяны, хотя он и отличает Махаяну от Хинаяны, а для дзэн признание спонтанности, неожиданного выхода за пределы конвенционального мышления – главный признак. [170] Только так – ненамеренно, внезапно – можно достичь центра круга, перейти не в другой мир, а на другой уровень сознания. Сатори не является окончательным выходом из круга сансары. Связи с этим миром не обрываются, в них просто нет необходимости: субъект сливается с объектом, они становятся едины. Дзэнский мастер театра Но, Сэами (1363–1443), говорил, что, если актер хочет «уподобиться вещи» (моно-манэ), он должен слиться, стать единым с нею, стать «воином, демоном, божеством, сосной или кедром».

Собственно, для дзэн характерно не ощущение жизни как сансары, а, наоборот, ощущение полноты жизни в любых, самых обыденных ее проявлениях, ощущение неповторимости и неисчерпаемости каждой вещи, сколь бы ни была она мала. «Не нужно заботиться о правилах и манерах. Просто развести огонь, вскипятить воду и пить чай. Это и есть чайная церемония», – говорит дзэнский мастер XVI века Сокэй. «Как сверхъестественно и как удивительно! Я черпаю воду из колодца и ношу дрова», – восклицает дзэнский поэт Хокуси (XV в.). «Разве не в шуме бамбука путь к просветлению?! Не в цветении сакуры озарение души?!» – дзэнский мастер Догэн (XIII в.).

Идеал дзэн – быть свободным, как рыба в воде, как птица в небе, уподобиться ветру, который дует туда, куда захочет, не ища опоры, «никакого пристанища». Цель дзэн (если можно вообще о ней говорить) – дать выявиться изначальной, подлинной природе всего, какова она есть.

Дзэн охватывает целое одновременно и на уровне различий ( ся-бэцу), и на уровне единства ( бёдо). Сябэцу — разделение, дифференциация, время, бёдо — вечность, но они едины, вечность является в миге, все мысли являются в одной мысли ( итинэн ), недаром буддийская кшана означает и миг, и мысль. С вещей как бы спадает их внешний покров, то, что разъединяет, и тогда Дао свободно, как «нескончаемая нить», соединяет одно с другим.

Сатори – это новое раскрытие того же мира, постижение вещей как они есть, в их таковости (соно мама), вне форм, привнесенных сознанием. Просто «распускается цветок ума». Или, как говорит проповедник дзэн Дайсэцу Судзуки, когда умственная интеграция достигает предела, возникает нейтральное состояние сознания, но умственная энергия не подавлена, она отпущена на свободу. Иначе говоря, состояние мусин («не-ума») означает отсутствие не мысли, а преград на ее пути. Подобное состояние ума трудно передать словами. Отсюда – путь иносказания, безмолвия. Можно сказать, в данном случае доведена до предела даосская и буддийская склонность к молчанию. Не нужны слова, понимание достигается на ментальном уровне, при непосредственной передаче мысли «от ума к уму», «не выражая ее в тексте» – фурю мондзи, как говорят японцы. «Истина вне слов» – известный дзэнский постулат. В дзэн находят воплощение мысли Лао-цзы: «Дао, [которое] может быть дао, не есть постоянное дао», «Дао туманно и неопределенно». Дао не поддается формальной логике, потому что оно бесформенно, неделимо, прерывно и непрерывно, изменчиво и неизменно одновременно. В таком случае как изъясняются китайцы и японцы? Как можно передать неуловимое? При ощущении текучести мира и категории мышления становятся подвижными, многомерными.

В начале статьи говорилось о том, что психофизическая картина мира проецируется на сознание, оказывает влияние на стиль мышления. В свою очередь, структура или форма мышления не может не сказаться на структуре языка, языка не только как лингвистической категории, но, скажем, как типа отношения, формы выражения, языка культуры, языка общения и т. д.

Представление об особом типе связи единого и единичного, о вселенной как океане и феноменальном мире как его всплеске, о миге как сжатой вечности, о точке как свернутой вселенной по-своему структурировало сознание. Подобный тип связи «Одно во всем, и все в Одном» порождает тот тип логики, который японцы называют «трехполюсной». В отличие от дихотомической диалектики Гегеля – «тезис, антитезис, синтез», когда остается один из элементов или оба отрицаются, – назначение «трехполюсной логики», по мнению японцев, состоит в том, чтобы сохранить единство разного. В ней нет дихотомии – «белое или черное»; «белое» в одном отношении может быть «черным» в другом. Единство достигается не соединением элементов, а их переходом на новый уровень. Японский философ Танабэ Хадзимэ (1885–1962) называл данный тип логики «абсолютной диалектикой». По мнению современного философа Тэранака Хэйдзи, подобная логика, «диалектика абсолютного ничто», более всего соответствует традициям национального мышления японцев.

Этот тип логики формировался под влиянием буддийских текстов. «Алмазная сутра», например, характеризуется таким ходом мысли: А = не-А = А, или А не есть А и потому есть А (с точки зрения формальной логики абсурдное утверждение): «Существа, существа, Субхути, обо всех них Татхагата говорил как о несуществах. Поэтому говорят: „Существа“» (§ 21); «Благие дхармы, благие дхармы, Субхути, Татхагата говорил о них как о не-дхармах. Поэтому говорят: „Благие дхармы“» (§ 23). Если следовать этой логике, то первая фраза «Дао дэ цзина» прозвучала бы: «Явленное дао не есть постоянное дао, потому есть постоянное дао», равным образом следовало бы сказать: инь не есть ян, и потому есть ян. Здесь снимается дистанция, достигается позиция «противоречивого тождества» или неразличения противоположностей. То, что на уровне обыденного сознания – А, то на уровне просветленного сознания – может быть А, может быть не-А. Вернее, происходит скачок на другой уровень недихотомического мышления, где все едино – «это есть то» ( тат твам аси), стало быть, не-А есть А. (Любопытно, что переводчик «Алмазной сутры» М. Мюллер переставил 32 ее отрывка по смысловому значению, в логической последовательности. Но тем самым разрушил структуру сутры и в какой-то мере свел на нет ее назначение. Тексты такого рода – не инструмент познания мира, а возможность медитативного проникновения в суть. Именно благодаря разрыву логической, причинно-следственной связи, которую восстановил переводчик, преодолеваются уровень конвенционального знания, достигается самадхи. Но это особая тема.)

Литература

1. Григорьева Т. П. Махаяна и китайские учения // Изучение китайской литературы в СССР. М., 1973.

2. Роси [Лао-цзы]. Тюкоку котэн сэн // Сочинения китайской классики, т. 6. Токио, 1968.

3. Древнекитайская философия, т. 1, 2. М., 1972, 1973.

4. Эки («Книга Перемен»), Тюкоку котэн сэн, т. 1. Токио, 1966.

5. Шуцкий Ю. К. Китайская классическая «Книга Перемен». М., 1960.

6. Glasenapp Н. von. Buddism a non-Theistic Religion. L., 1970.

7. Stcherbatsky Th. The Conception of Buddhist Nirvana. Len., 1927.

8. The Lankavatara Sutra. Tr. by Suzuki. L., 1966.

9. Conze B. Buddhism. It Essence and Development. L., 1962.

10. Anesaki M. The History of Japanese Religion. Tokyo, 1972.

11. Малявин В. В. Жуань Цзи. М., 1978.

12. Померанцева Л. Г. Поздние даосы о природе, обществе и искусстве. М., 1969.

13. Позднеева Л. Д. Атеисты, материалисты и диалектики древнего Китая. М., 1967.

14. Essays in Zen Buddhism. First Series by D. T. Suzuki. N.-Y., 1961.

15. Дайгаку. Тюё (Великое учение. Середина в постоянстве). Тюкоку котэн сэн // Сочинения китайской классики, т. 4. Токио, 1967.

16. Кёрайсё (Записки Кёрая). Токио, 1971.

17. Носэ Асадзи. Дзэами дзюрокубусю хёсяку (Комментарий к 16 сочинениям Дзэами), т. 1. Токио, 1958.

18. Малявин В. В. О понятии «цинтань» (к вопросу о формировании общественной мысли в Китае III–IV вв.) // Пятая научная конференция «Общество и государство в Китае»: Тезисы и доклады, ч. 1. М., 1974.

19. Conze В. Vajracchedica Prajnaparamita Sutra. Roma, 1957.

20. Розенберг О. О. Проблемы буддийской философии. Пг., 1918.

21. Зелинский А. Н. Идея космоса в буддийской мысли // Страны и народы Востока: вып. 15. М., 1973.

22. Terminologia Indica, 1. Tartu, 1967.

23. Радхакришнан С. Индийская философия, т. 1. М., 1956.

24. Stcherbatsky Th. The Central Conception of Buddhism and the meaning of the word «Dharma». Len., 1923.

25. Encyclopaedia of Buddhism. Vol. 2. Colombo, 1966.

Востоко-Запад

Итак, одни следовали Срединному Пути, естественному порядку вещей, не навязывали ему свои правила; другие, напротив, не считались с объективными законами Вселенной, поклонялись своим богам, как они их понимали, или «богоравному» человеку. Нынешняя техногенная цивилизация, заворожив человека, оттеснила его на периферию; стала развиваться сама по себе, не принимая во внимание то, что в действительности ему нужно и что обездушенная материя ему не может дать. Те, кому доступно происходящее, говорят об «ужасе истории», повергающей человечество в пучину; другие возлагают надежду на конец истории, на прорыв в иной мир. «История есть неудача духа, в ней не образуется Царство Божие, – признавал Бердяев. – Но без этого не была бы до конца испытана свобода человека». Бог же действует только в свободе. «Конец истории есть освобождение от власти конечного и раскрытие перспективы качественной бесконечности, то есть вечности». [171]

В стремлении сохранить жизнь наука переходит от частных законов к поиску Целого (что и сближает ее с духовными учениями Востока и Запада). Синергетика открывает сущностное двуединство нелинейного мира, процесс самоорганизации, квантовое действие, фрактальность сущего. Достаточно исчерпать любое малое явление, чтобы понять любое большое, ибо все организовано по единому принципу (голограммы), и это не только не мешает, но дает отдельному возможность самоосуществиться (как и китайский закон ли – одновременно универсальный и уникальный). Единое являет себя в неповторимой форме единичного. Такое направление мысли в корне меняет психологию человека, поворачивает его к себе, к поиску внутренней причины, а не внешних обстоятельств.

Тем не менее, насколько я могу судить, наука до сих пор не может объяснить природу одного лишь атома, хотя и признала в нем «планетарную модель». Другое дело поэты: «Мы не решились бы заставить атом поклоняться Богу, если бы это не было в его природе» (Н. Гумилев). Или ученые-интуитивисты, одаренные способностью к прозрению: «Ни один атом вселенной не избегнет ощущений высшей разумной жизни… Причина создала вселенную, чтобы доставить атомам ничем не омраченное счастье. Она поэтому добра». [172] Это, конечно, Циолковский, и вряд ли кто из русских космистов не согласится с ним. (Такое отношение можно сравнить с буддийской дхармой, устремленной к блаженному покою, и с онтологическим принципом Конфуция – жэнь: со-чувственное отношение всех вещей друг к другу, что заложено в изначальной природе и проявляется человеком; иероглиф жэнь: «человек» и «два» свидетельствует об этом.) Циолковский приходит к этим мыслям не потому, что изучал санскрит и писал о Нирване, а потому, что Природа насыщена духовными энергиями. И это было упущено наукой, разделившей дух и материю, что помешало ей постичь природу того и другого, природу Целого.

Видимо, до сих пор что-то мешает целостному взгляду, существует некое логическое препятствие на пути к новому мышлению, и оно, действительно, не может появиться, пока не изменится структура сознания. Но Время поджимает, бросает вызов: или человек познает себя и через себя все остальное, или исчезнет. Пророчество «времени уже не будет» можно понимать по-разному. Времени больше нет, ибо оно переходит в вечность (как у Достоевского: «Когда весь человек счастья достигнет, то времени больше не будет, потому что не надо»). Или времени больше нет, ибо оно сколлапсировало, самоистребилось от бездумных действий людей.

В предчувствии надвигающейся катастрофы мысль обостряется, приходит осознание того, что не человек продиктовал Вселенной ее законы и что нет другого выхода, как понять эти законы и действовать в согласии с ними или исчезнуть. Отсюда взрыв интереса к Дао (чуть ли не самое ходовое слово) и «Книге Перемен» (одной из самых издаваемых в последние годы). Естественно, и «Дао дэ цзин» Лао-цзы не обходят вниманием. Не оттого ли такой интерес к китайским учениям, что они содержат в себе то, к чему устремлена современная наука? По крайней мере, «кванты» или «фракталы» были уже известны в древности, только назывались иначе. Уже в IV веке до н. э. в «Центрированности» (Чжун) видели Основу Поднебесной («Чжун-юн»). В более развернутом виде это сформулировал чаньский патриарх Сэн Цань: «Одно во всем и все в Одном». И не оттого ли столь велик интерес к японскому искусству, где с древних времен ценили извечную Красоту преходящего, явленного в одном миге: «один цветок лучше, чем сто, передает цветочность цветка».

Напомню самое короткое и вместе с тем исчерпывающее определение Дао в «Сицычжуань»: «Одно инь, одно ян и есть Дао. Следуя этому, идут к Добру (Шань)». Еще раз обратим внимание на то, что инь-ян не существуют друг без друга: они взаимопроницаемы. И этот универсальный закон действует на всех уровнях макро– и микромира, обеспечивая жизнедеятельность целого (в отличие от греческой модели единства и борьбы противоположностей, инь-ян не могут вступать в борьбу, следуя друг за другом, как солнце и луна). Каждая наука, будь то биология, химия, физика, обнаруживает действие закона инь-ян.

Проявляют интерес к восточному знанию – в поисках недостающей половины. Две половины, восточная и западная, не могут совпадать в принципе: две одинаковые половины остаются половиной. Я уже упоминала, что последние открытия в науке (принцип дополнительности, квантовая теория, законы синергетики) во многом совпадают с тем, что изложено в древнекитайских учениях. Можно сказать, восточное и западное знание, имея в виду методику, соотносятся как созерцательное инь, Недеяние и аналитическое ян, Действие. (Естественно, я обращаюсь к тому аспекту проблемы, над которым размышляла не одно десятилетие, рассматривая Восток-Запад как естественный тип связи, который дает о себе знать на любом уровне, – не в физическом или географическом смысле, а в психологическом или метафизическом.)

Если принять во внимание, что функциональная асимметрия есть закон Целого, то Восток и Запад не могут совпадать по определению, то есть на функциональном уровне призваны дополнять друг друга как два модуса единой Вселенной. Изначально две стороны соединены, не могут быть подобны и не могут обходиться одна без другой, ибо взаимонеобходимы, как вдох-выдох, прилив-отлив. В процессе их взаимодействия реализуются потенции обеих сторон и внутреннее свойство каждой вещи. От их правильного взаимодействия зависит благополучие Целого. (Там, где нарушается правильное взаимодействие Востока с Западом, начинается борьба Юга с Севером.)

Таким образом, непреходящий интерес к теме Востока и Запада не случаен. Есть в этом некая мировая загадка, решение которой поможет человеку разобраться не только в ходе мировых событий, но и в себе самом (Восток и Запад есть в каждом человеке), скоординировать свое поведение с мировым Порядком, в существовании которого не сомневались мудрецы Востока и Запада. При первом же знакомстве с японской и китайской культурой меня поразила некая зеркальная наоборотность во всем, начиная с устройства дома и быта, кончая письменностью. Алфавитная система свидетельствует о горизонтальном, линейном мышлении, о наличии точки отсчета для последовательного причинно-следственного ряда. Иероглифическая письменность сопряжена с нелинейным мышлением: восходящая вертикаль соединяет Землю с Небом, каждый знак – с Единым. Все исходит не из первосущности-архе, а из полноты непроявленного мира.

Чем более я углублялась в восточные учения, тем более убеждалась в несоответствии Китаю и Японии греко-римской модели, породившей европейский тип цивилизации. И в этом несовпадении была своя Необходимость: Восток и Запад выполняли разные задачи, чтобы было с чем встретиться, поделиться друг с другом. Однако это предопределение может осуществиться, когда сознание избавится от мании как уподобления, так и противостояния. С этого я начала свои восточно-западные сюжеты: «Принимать нормы, выведенные на основе европейского опыта, за всеобщие, абсолютные – значит препятствовать собственной цели, если эта цель – сближение народов. Наше признание Востока заключается не в признании за ним права походить на нас, а в признании за ним права на собственные ощущения… откровения и принципы, которые не исключают существования противоположных, а предполагают, дополняя их, как две стороны одного процесса дополняют друг друга.

Формула „Запад есть Запад, Восток есть Восток“ так же неверна и одностороння, как формула „Восток и есть Запад, Запад и есть Восток“. Наше время подсказывает: „Нет Востока без Запада и нет Запада без Востока“ – одно необходимо другому, одно неотъемлемо от другого, одно помогает другому осознать себя». [173] (Но имеем то, что имеем.)

Я, однако, не отступила и в последующие годы доказывала, что лишь разные пути ведут к Единому. В основе западного мышления лежит Единица (греческая монада), а в основе восточного Ноль (Пустота-Шунья, Небытие-У). Изначальная Единица предполагает последовательный, линейный ряд, располагающий к дискурсивному, экстравертному типу мышления, что не могло не сказаться на характере логики и на ритмах истории. В основе восточного или буддийского типа мышления – Ноль, полнота непроявленного, недуальная модель мира, непротивопоставление одного другому. И это не могло не сказаться на психологии людей. Как думает человек, так и творит свою историю. В Китае история развивалась под стать мировоззрению, без крутых поворотов, скачков. Если для Запада характерна последовательная смена доминирующих форм сознания: мифологического, религиозного, научного, наконец, ближе к нашему времени – интеграция трех форм, то для китайской исторической и культурной парадигмы характерен скорее одновременный или параллельный тип связи одного с другим. Так или иначе, в первом случае мы имеем прерывный, скачкообразный тип развития (по закону отрицания отрицания). Во втором непрерывный, равномерный – самовоспроизводство Изначального образца. Восточный путь можно изобразить волной, в некоторых случаях затишьем. Западный – корпускулой, историческими квантами, выбросами накопленной энергии. Но, может быть, именно поэтому возможным оказалось мировое ткачество?

Если Логос – Огонь, то Дао – Вода. Свойство Огня – необратимость. Огонь по прямой восходит к Небу. («По прямому пути, – говорит Платон, – Бог приводит все в исполнение, хотя по природе своей он вечно обращается в круговом движении». Притом «за ним всегда следует правосудие, мстящее отстающим от божественного закона» (Законы, 716 А-Б). Дао же обратимо, движется туда-обратно (шунь-ни): «Возвращение есть действие Дао». Логос-огонь, «созидая сущее из противоположных стремлений», не возвращается к Основе, отсекает прошлое (до поры до времени, пока не впадает в «ренессанс»). Огонь – очищающий и карающий, поднимаясь ввысь, само-сжигается. Путь жертвы. Дао уравновешивает, не требует жертвы, не допускает существования одного за счет другого, наращивает созданное на ту же Основу.

Если асимметрия и двуединство – закон Целого, он не мог не сказаться и на восточных странах, Индии и Китае. Можно представить разницу трех путей: западного, китайского и индийского – тремя моделями. Западная – предельно динамичная (взрыв структуры вследствие столкновения противоположностей и замена ее другой: белое или черное). Китайская – умеренно динамичная (инь убывает, ян прибывает, ян убывает, инь прибывает; как в природе смена дня и ночи: белое станет черным, черное – белым, и наоборот). Это способствовало устойчивости китайской системы отношений, мало изменившейся за прошедшие тысячелетия. Нединамичная или внутренне динамичная индийская модель (белое и есть черное), система отношений отличалась стабильностью (по крайней мере, до вторжения англичан). [174] Каждый Путь решал свою задачу. Динамизм греков, привычка не оглядываться назад чреваты односторонностью, утратой равновесия, но вместе с тем прорывом в сфере науки и искусства. Другое дело, что всякая односторонность конечна, и та цивилизация, которой греки положили начало, пришла в тупик, и теперь мыслители Запада ищут ей альтернативу. Китайская цивилизация, полагаясь на естественный ритм, отличается устойчивостью и скорее будет идти по возрастающей, учитывая ошибки и достижения Запада. Что касается Индии, то ее спокойствие было нарушено вторжением и разделом, но ее духовные учения, прежде всего буддизм, не подвержены разрушению, находят пристанище и в современной науке. [175]

Универсальности закона Дао, взаимодействующих инь-ян, автор этих строк посвятила статью «И еще раз о Востоке и Западе», которая была написана в неожиданном для того времени ракурсе: сопоставление правого и левого полушария как двух модусов развития. (Главному редактору Н. Т. Федоренко стоило немало мужества опубликовать эту работу, которая не могла не раздражать «однополушарных».) И начало совершенно мирное, для наших дней обычное: «Само время поставило человека перед необходимостью искать глубинные связи всего со всем, проникать в те скрытые закономерности, которые позволяют понять происходящее и предвидеть будущее». [176] Человек возвращает себе то, что ему принадлежит, но по каким-то причинам было предано забвению. Все имеет восточную и западную сторону, человек тем более. Я опиралась на Чжуан-цзы и Гегеля: «Единство и различие — это звучит бедно и жалко по сравнению, например, с великолепием солнца, с востоком и западом… Восток и запад присущи каждой вещи». [177]

Но если все двуедино, целостность имманентна сознанию, то не может не измениться его структура. И действительно, происходит поворот от линии, все более удалявшей от идеала, к точке, которую начинают воспринимать не как «начало линии» (по Аристотелю, «единица – начало числа, а точка – начало линии»; Топика 1, 18), а как центр Бытия. (Прежде чем появиться квантовой теории, само сознание должно было обрести квантовую структуру.) Если точку воспринимают как центр Бытия, значит, восстанавливается вертикаль, соединяющая каждую сущность с Единым, что и придает ей неповторимость, а жизни смысл. Происходит прорыв в линейном, историческом времени. «В истории есть прерывность. В истории есть метаистория, которая не есть продукт исторической эволюции». [178]

В 1975 году я впервые прочла о функциональной асимметрии правого и левого полушария человеческого мозга. (С тех пор прошло около 30 лет и никого этим не удивишь, а тогда это было внове.) Многие признаки говорили о том, что восточная культура сопоставима с правополушарной (более древней, следующей закону Единого, явленного в единичном), которой соответствует образное, «иероглифическое» мышление. Западная более соотносима с левополушарной – аналитической, дискурсивной, с понятийным мышлением. Но как иначе Запад и Восток могли бы самопознаваться друг в друге, если бы были подобны? (Стоит вспомнить мысль Эмпедокла: соединение подобного, «однородного» ведет к Вражде, Ненависти (Нейкосу), а соединение разнородного есть выражение Любви, Дружбы (Филии). А в даосском памятнике «Хуайнаньцзы» (2 в. до н. э.) сказано: «Если исходить из подобия, то вся тьма вещей обитает в одной клети».)

Если осознать высшую Необходимость несходства, то отпадут вековые споры европоцентристов и востокоцентристов: обе стороны равно необходимы для нормальной жизнедеятельности Целого, и человека, и человечества. Не разница должна исчезнуть, а неравенство, непонимание, предубежденность. И аналитический, дискурсивный тип мышления не может исчезнуть, но может соединиться с недостающей половиной, интуицией.

Сколько меня ни отговаривали (мягко говоря), я продолжала свои поиски, опираясь на поддержку физиков, синергетиков, в частности Сергея Павловича Курдюмова, осознавшего близость современной физики буддизму и китайским учениям. Таков закон Пути: все неявное становится явным. В книге «Дао и Логос» я попыталась показать, как плетется мировая Ткань: Логос являет Основу, Дао – двигаясь по спирали, выполняет роль утка. Но есть еще Великое Дао, невидимое, которое предопределяет Пути, ведущие к Единому. Как сказано во второй главе «Хуайнаньцзы»: «Дао имеет основу и уток, ветви и завязи. Овладевший искусством Единого связывает в одно тысячу веток… Поэтому он может нести на голове Великий круг (небо), ступать по Великому квадрату (земле); глядя в зеркало Высшей чистоты, видеть Великий свет». И тогда, когда «тьма вещей разбилась на сто родов, каждое получило свою основу и свой уток, свой порядок и свое место». [179]

У всего свое назначение, и все направлено на поддержание жизни, одухотворение сущего. «Человечество подобно ткачу, работающему на станке времен с изнанки, – прозревает Ламартин. – Придет день, когда, взирая на другую сторону ткани, человечество узрит картину дивную и величавую, вытканную на протяжении веков его собственными руками, причем само оно не ведало ничего, кроме путаницы нитей на изнанке ткани. В этот день человечество преклонится перед Провидением, проявляющим себя в нем самом». [180] (Я повторяю это как заклинание.) То же ощущение мирового ткачества у А. Тойнби, только выражено менее поэтично: «Конечно, в движении всех тех сил, которые ткут паутину человеческой истории, есть ясный элемент повторения. Однако челнок, снующий вперед-назад по ткацкому станку времени, производит гобелен, в котором явно проступает рисунок, а не просто бесконечное повторение одного и того же образца». [181]

Что уж говорить о русских философах и поэтах! «Сотри случайные черты, и ты увидишь: мир прекрасен». Не так просто было Блоку прозреть потаенное, сокрытое тьмой. Но и Вл. Соловьев прозревал: «На темной основе разлада и хаоса невидимая сила выводит светлые нити всеобщей жизни и сглаживает разрозненные черты вселенной в стройные образы». [182] Это ощущение породило у Вл. Соловьева чувство Всеединства. И уже ничто не могло разуверить философов: «История мира – это органический процесс, и, как бы зло ни торжествовало в промежуточных фазах его, конец, к которому придет он, будет окончательной, полной и вечной победой Добра». [183] (Не о том ли говорит И цзин!)

Естественно, не только физики приходили на помощь, но святые отцы и дзэнские мастера (теперь кто о них не знает?). Алан Уоттс говорил: «Все со-возникает… Наша единственная возможность понять Дао – наблюдать процессы и образы природы. Приведя свой ум в состояние покоя, сосредоточенности, мы поймем, что это такое, но вряд ли сможем передать в словах» [184] . Но если верить во Встречу Дао и Логоса, в „предустановленную гармонию“ Нуля и Единицы, научного знания и духовного, интуиции и логики, то все посильно человеку. И решение евразийской проблемы „Востоко-Запада“ зависит от преображенного сознания, поднявшегося к Троичности. Как предсказывают, преображение произойдет в Третью эпоху, эпоху Духа, которую предвидят Шеллинг, Соловьев, Бердяев. „В первый период господствует только судьба, то есть совершенно слепая сила… К этому периоду истории – его можно назвать трагическим – относится исчезновение блеска и чудес древнего мира, падение тех великих империй, о которых сохранилось только слабое воспоминание… Во второй период истории то, что являло себя в первом „судьбой“, то есть совершенно слепой силой, открывается как природа, и… открытый закон природы… постепенно привносит в историю хотя бы механическую закономерность… В третий период истории то, что являлось нам в предшествующие периоды в виде судьбы или природы, раскроется как провидение, и тогда станет очевидным, что даже то, что казалось нам просто вмешательством судьбы или природы, было уже началом открывшегося, хотя и несовершенным образом, провидения… История в целом есть продолжающееся, постепенно обнаруживающее себя откровение абсолюта». [185]

2006

Часть II

Дао – Путь эволюции (Китай, Япония, Россия)

Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего.
Рим., 12, 2

Возможна ли устойчивость в этом неустойчивом мире?

Зададимся вопросом: почему исчезали одни древние цивилизации и не исчезали другие – китайская, индийская? Не потому ли, что они следовали Срединному Пути, естественному порядку вещей, не навязывали миру свои правила? Другие, напротив, не считались с законами Вселенной. И не в этом ли причина кризиса нынешней техногенной цивилизации, которая, заворожив человека, оттеснила его на периферию, стала развиваться сама по себе, не принимая во внимание то, что в действительности ему нужно и что обездушенная материя не может ему дать?

Интерес к Дао вызван желанием найти опору в этом неустойчивом мире. Человек инстинктивно начал ощущать, что давно уже идет не туда – откуда нет возврата; захотел узнать, где же сбился с Пути, причину заблудшего сознания. Со времен древних греков человек взял на себя функции Творца, подменив Целое частью. И все стало меняться местами, в противоположном порядке. Полагаясь на себя, человек забыл про высшие Законы, данные в Откровении или в Небесных образах (кит. сян). Поверив в земные блага, забыл, что Земля получает силу от Неба, привел ее почти в бездыханное состояние. А теперь удивляется: почему Земля взбунтовалась? И Земля уподобляется стихии, когда рушится вертикальная ось, соединяющая Землю с Небом, материальную реальность с духовной, а вне Духа все теряет силу.

Но что-то мешает возвышению. «Поскольку же все зло, если простительно так называть его, пошло от Люциферовой односторонности, то вполне понятно, что сотворенному им бытию недоставало лучшей его половины». Гёте прав: мир распадается от Люциферовой односторонности при попустительстве людей.

Не удивительно, что, за последний век особенно, человек ощутил себя покинутым, одиноким, отчужденным от мира и от самого себя; из цели превратился в средство. Попал в «ловушку», по выражению Алана Уоттса. [186]

Рациональный XIX век своим аналитическим подходом волей-не-волей подорвал религиозное чувство. «Бог умер», – признал Ницше и лишился разума. «Свято место пусто не бывает». Появился якобы «сверхчеловек». «Я Бог», – объявил себя Малевич и, пусть подсознательно, кончил «Черным квадратом», символом тупика: дальше идти некуда. (Талант сильнее личной воли, говорит помимо человека.) Отсюда неодолимое желание найти себя, вернуться к Бытию как таковому, непридуманному, вырваться из враждебного мира, сделавшего сознание «несчастным», обрекая его на дурную бесконечность борьбы с миражами. Отсюда и «кризис антропоцентризма», подменившего «антропный принцип» – целое частью. Оказавшись на краю пропасти, «блудный сын» ищет опору в «доме Отца». Повернул к истокам, убедившись, что цивилизации за прошедшие три тысячи лет следовали не Божьему, а человеческому промыслу. Те же цивилизации, которые не отошли от предназначенного Пути (Индия, Китай, Япония), не только живы до сих пор, но им пророчат будущее восхождение. Там человеческая самость не наложила своей печати на уклад жизни, не погасила веру в небесные силы, и все шло своим чередом.

Это и привлекло к Востоку проницательные умы, начиная с Лейбница, американских трансценденталистов Г. Торо, Р. Эмерсона. Торо, следуя девизу «Свет с Востока», мечтал о Единой Библии, куда вольются и священные книги Индии, Китая, Персии. Мысли Торо продолжил Л. Толстой, отдавший дань мудрости Востока, надеясь отыскать брод между Востоком и Западом. Русская философия и поэты Серебряного века сближались с Востоком уже тем, что не могли смириться с бездуховностью прагматичного Запада и объявили «борьбу за Логос», за возвращение утраченной целостности.

В век рационализма к Логосу пропало доверие: сначала опускают понятие до своего уровня, а потом теряют к нему интерес. На это обратил внимание еще Гераклит: Логос вечен и всеобщ, но недоступен он пониманию людей. Им «не стало бы лучше, если бы исполнились все их желания» (фр. В 110). Не случайно наиболее проницательные философы Греции, которых называли «темными», становятся ясными. Разве не современно звучат мысли Эмпедокла: соединение однородного ведет к Вражде, Ненависти (Нейкосу); соединение разнородного – к Дружбе и Любви (Филии). Вспомним еще раз чарующего даоса Чжуан-цзы: «Разделение без отделения и есть Жизнь». Это то, что христиане называют нераздельным и неслиянным единством. Только и возможно единство разного, завершенного, а «часть» останется частью, сколько бы ни возрастала в количестве. Или как скажет Эрн: «Конечное может расти без конца, но никогда от бесконечного увеличения конечной величины не получится актуальной, положительной бесконечности». [187]

Интересно заметить, что вселенское Дао ведет к соединению разнородного и исключает соединение однородного как противоречащего Пути. Всякое уподобление, насильственная сплоченность противоестественны, а вне Пути все рано или поздно саморазрушается. Трудность в понимании Дао — его неопределенность, как раз то, что отрицала традиционная логика, но к чему она склоняется по мере осознания нелинейности мира (новый тип логики называют «логикой непротиворечивого Целого», голографическим мышлением).

Но что-то мешает целостному взгляду, некое логическое препятствие. Целостное мышление не может появиться, пока не изменится структура сознания. Время поджимает, бросает вызов: или человек познает себя и через себя все остальное, или исчезнет. Пророчество «времени больше нет» можно понимать по-разному. Времени больше нет, ибо оно переходит в вечность (как у Достоевского: «Когда весь человек счастья достигнет, то времени больше не будет, потому что не надо»). Или времени больше нет, ибо оно сколлапсировало, самоистребилось от безумных действий людей.

В предчувствии надвигающейся катастрофы мысль обостряется, приходит осознание того, что не человек продиктовал Вселенной ее законы и что нет другого выхода, как или понять эти законы и действовать в согласии с ними, или исчезнуть. Отсюда интерес к Дао, к «Книге Перемен», одной из самых издаваемых в последнее время, как и «Дао дэ цзин» Лао-цзы. Можно понять: в китайских учениях содержится то, к чему приближается современная наука. О преимуществах восточной методики говорил в свое время В. И. Вернадский: «Новые области естествознания… в области философии Востока встречают более важные и интересные для себя наведения, чем в философии Запада». Не потому, что лучше узнали Восток, а потому, что таков Путь, предназначенный сознанию: соединять, а не разъединять сущее в его неповторимости. Тем не менее о неуловимости Дао продолжают свидетельствовать более семидесяти переводов на английский «Дао дэ цзина» Лао-цзы и несколько меньше русских. Каждый из них лишь приблизительно передает дух оригинала, все еще закрытого для нашего сознания. [188] Видимо, Дао доступно целостному мышлению или целому человеку (на которого уповал Григорий Сковорода, поистине даосский мудрец). Хотя такие провидцы, как Алан Уоттс, свидетельствуют о доступности Дао западному уму: «С точки зрения китайской философии, будь то даосизм или конфуцианство, – если вы не доверяете

Природе и другим людям, значит, вы не доверяете себе. Если вы не доверяете себе, значит, вы просто выпадаете из всей природной системы. Вы и Природа – один и тот же процесс. Это и есть Дао». [189]

Напомню, Лао-цзы предупреждает в первом же чжане «Книги о Дао и Дэ»: «Явленное Дао не есть постоянное (чан – извечное, истинное) Дао». [190] То есть то, что мы наблюдаем в этом мире и возводим в законы, не есть еще подлинное Дао, присущее Вселенной и нашему миру. Обойти Дао невозможно, а главное, не нужно, ибо «только Дао ведет к совершенству», к самоспасению, тогда как утрата Пути – к самопогибели.

Говорят, сосна проживает свой Путь за тысячу лет, а вьюнок – за один день, но это один и тот же Путь, пройденный сполна. Потому Конфуций и говорит: «Если утром узнаешь Путь, вечером можно и умереть». А Сковорода скажет: «Бог богатому подобен фонтану, наполняющему различные сосуды по их вместимости. Над фонтаном надпись сия: „Неравное всем равенство“… Меньший сосуд менее имеет, но в том равен есть большему, что равно есть полный». [191]

Не только живые существа и растения имеют свой Путь, но и моральные качества («постоянства») и имена. «Названное имя, – продолжает Лао-цзы, – не есть постоянное имя». Слова, которые сотрясают воздух (что не так безобидно), не есть истинные слова. И в Евангелии сказано: «Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут» (Мф. 24, 35). А св. Августин скажет: «То, что было произнесено, не исчезает; чтобы произнести все, не надо говорить одно вслед за другим: все извечно и одновременно» («Исповедь» Блаженного Августина, XI, 7, 9). «Это известно вечному разуму, в котором ничто не начинается и не перестает быть» (там же, XI, 8, 10).

То есть существует нечто Изначальное, назови это Дао или Божьим Промыслом, которое не может не осуществиться, ибо в нем смысл Бытия, исполнение Человека. Постоянное имя или истинное Слово (Логос) скрыто от непробужденного, но открыто просветленному уму. О предсуществовании Образа (эйдоса) или об изначальной Цели, имманентной сущему (энтелехии), знали мудрейшие из греков. Но эти идеи ушли в подсознание, чтобы не мешать движению вперед. И лишь отдельные голоса вещали: «Самые точные образы еще прежде явления своего на стене всегда были в уме живописца. Они не родились и не погибнут». И на вопрос души: «К чему же твоя речь течет?» Дух отвечает: «К тому, чтоб понять во всем два естества: божие и вещественное… не может ничто погибнуть, а только тень свою теряет». [192] Разочарование в цивилизации, умалившей достоинство Человека, вновь вызвало эти идеи к жизни. И это предвидел Лао-цзы в том же первом чжане: «Не имеющее имени лежит в начале Неба и Земли. Имеющее имя – праматерь всех вещей. Кто не подвержен страстям, видит таинственно-прекрасное (мяо). Кто подвержен страстям, видит только поверхностное. Но оба они одного происхождения, лишь называются по-разному. И то и другое глубинно (сюань). От одной глубины к другой – врата в таинственно-прекрасное». [193]

Если «таинственно-прекрасное», благое изначально, то оно не может не осуществиться, сколько бы люди, одержимые ложными идеями, видя «только поверхностное», ни препятствовали этому. И Лао-цзы противопоставляет человеческое Дао небесному. Но мы уже знаем, что явленное Дао не вечно и тем скорее сходит на нет, чем менее соответствует истинному Пути, и будет сходить до тех пор, пока не сойдутся Небо и Земля, войдя в Троицу с пробужденным человеком.

О том, что это пробуждение возможно и даже неизбежно, свидетельствует сила Дэ, которую Лао-цзы поставил рядом с Дао. Как иначе могло заявить о себе неявленное Дао, как не в свойствах природных вещей и не в делах людей? Дао и Дэ предназначены друг другу. [194] Дэ, как рожденное от Дао, не может не быть благим, ибо само извечное Дао благое. Но это не «добродетель», как принято переводить, да и невозможно одним словом исчерпать его смысл. Дэ – это росток, прорастание Дао, что следует из самого иероглифа. [195] «Если дао — зерно, то дэ — росток, несущий в себе заряд энергии будущего развития, это претворение незримой программы, изначально заложенной в вещах и явлениях… Безграничное дэ поддается условному квантованию». [196]

Дэ вездесуще. Это и внутренняя, духовная сила человека, и свойства вещей, и моральные качества, так называемые «постоянства-чан». Притом, по закону устремленных к Равновесию инь-ян, мягкое дэ человечности (жэнь дэ) уравновешивается твердым дэ чувства долга-справедливости (и дэ). Император должен воплощать, помимо дэ человечности, сыновнюю почтительность (сяо дэ) и просветленность (мин дэ). Сунский император мог сказать, что дэ – это «любовь к живому», а Конфуций: «Дэ благородного человека (цзюньцзы) – ветер. Дэ мелкого человека (сяожэнь) – трава. Ветер дует, трава склоняется» (Лунь юй, XII, 19). (Если трава не заполонила все и не ослабела сила благородного.) От духовных усилий и небесного дара Искренности зависит, будет возрастать или убывать сила Дэ.

Будучи проявлением Дао, Дэ накапливается хорошими делами и разрушается плохими. Духовные накопления позволяли простолюдину стать императором, а императору, растратившему в развлечениях силу Дэ, унаследованную от предков, лишится власти. Теряя внутреннюю силу, прибегают к внешней. Пытаясь удержать власть силой, окончательно ее теряют, ибо всякое насилие противно духу Дао. Потому и говорят: «Потерять Дэ – значит потерять государство». И так во всем. Существует мировое Дэ, страны, семьи, и величайшая провинность перед Небом – пренебречь достоянием предков: такой обесточил, обездолил свой род.

Только человеку дана свобода выбора: быть разрушителем или созидателем. Своими действиями он может погубить эту землю, ввергнуть мир в катастрофу и погибнуть вместе с ним как отступивший от Пути. Но может достичь наивысшего, воплощать великое Дэ, стать Дао-человеком. Может прозреть свое истинное Я, которое неотделимо от всего остального, а значит, уничтожая что-то, он тем самым уничтожает себя; спасая себя, спасает всех. Становясь целостным, не может не ощущать целостность или неприкосновенность другого. Говоря словами Алексеева, дао-человек «был как бы извлечен из орбиты мирской жизни в состояние абсолютного покоя, полного недеяния. Как проникнутый абсолютной истиной и призванный воплощать на земле дао, этот „истинный человек“… излучал свою высшую доблесть (дэ) на весь мир, и в этом сиянии все было „само собой“ прекрасно… в полном соответствии с космическими силами вечной природы». [197]

Если Дэ присуще природе вещей, его невозможно навязать извне, но можно вызвать из Небытия «таинственно-прекрасного», если твоя душа просветлена. «Человек следует законам Земли; Земля – законам Неба. Небо следует Дао, а Дао – самому себе (цзыжань)» (Дао дэ цзин, 25). То есть спонтанное проявление того, что Есть, а не того, что кажется правильным непробужденному уму. Доверять тому, что в глубине твоей, своему внутреннему человеку. [198] Это близко буддийской Татхате, Таковости – все само по себе Таково, нужно лишь увидеть Это. Говоря словами Эрна: «В буддизме метафизически „пробужденному“ подлинная действительность открывается с полной достоверностью». Речь идет о «полном совпадении субъективно-переживаемого с объективным порядком и строем Вселенной». [199]

Суть же в том, что изначальная природа сущего гармонична – чистый Свет, пусть одни называют ее Разумом Будды, другие великим Дао, третьи Богом. Суть одна: «И вот благовестие, которое мы слышали от Него и возвещаем вам: Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы» (Первое послание Иоанна, 1, 5).

Человеку, таким образом, нужно лишь прозреть, увидеть вещи в их истинном виде, не навязывая малое большому, не выдавая временное за вечное. Великое Дао повсюду. «С любовью воспитывая все существа, оно не считает себя их господином… Все сущее возвращается к нему, но оно не властвует над ним. Его можно назвать Великим, потому что оно не считает себя таковым» (Дао дэ цзин, 34).

От Дао нельзя отклониться ни вправо, ни влево, чтобы не нарушить вселенское Равновесие (Хэ), Срединность (Чжун), и это доступно чистому сердцу. «Центр (Чжун) – великий корень Поднебесной. Уравновешенность (Хэ) – Путь Поднебесной»; «Великий корень – это то, откуда все произрастает, – изначальная природа [сущего], Небесное веление, всеобщий Закон (Ли); все есть воплощение Дао». [200] А у Лао-цзы сказано: «Постоянство (Чан) есть знание Равновесия (Хэ). Знающий Постоянство – Просветлен» (Дао дэ цзин, 55).

«Великое Дао пребывает в Небытии, но лишь благодаря его невидимому импульсу „речи исходят из уст, письмена ложатся на дощечки, но те и другие исходят из сердца“», – приводит И. С. Лисевич слова Лю Се (465–522) в своей замечательной книге «Литературная мысль Китая». Не потому ли, что «Великое Дэ и есть Дао» (Дао дэ цзин, 21)?

Сила Дэ проявляется, если человек забыл себя, увидел другого, срезонировал на ритм его души. Так хороший пловец сливается с водой, умелый плотник соединяется с деревом, ощущая его своим продолжением. Потому, говорят, умельцы Китая и Японии не нуждались в чертежах, без клея и гвоздей создавали совершенные изделия. (Как и русские зодчие строили деревянные храмы без единого гвоздя, при полной отдаче тому, что делали, дерево само направляло руку мастера, если их сердца сливались.) И так во всем. Тем более мастер способен выявить природную красоту, чем менее навязывает себя, следует Недеянию (Увэй). На это способен лишь великий мастер.

Недаром Лисевич видит в небесном Дэ «мироустроительную функцию», Уоттс сравнивает великое Дэ с гениальностью, присущей Человеку-Дэ, добавляя: «Что хорошего в стране организованной посредственности?» (там же, с. 171). А Бердяев скажет: «Существуют мистически одаренные люди, которым даны харизмы мистического мироощущения и миропонимания, независимо от достижения святости. Можно быть святым и не иметь мистической одаренности, и можно иметь мистическую одаренность и не быть святым. Это есть все та же волнующая нас проблема о человеческой даровитости, о харизмах, ничем не заслуженных, о гениальности, которая не является результатом совершенства и святости». (Шеллинг, по-моему, сказал, что талант попадает в труднодостижимую цель, а гений – в ту, которую не видно. Значит, ощущает невидимое Дао. Но прав поэт: «Гений и злодейство… вещи несовместные».)

Нужно лишь не навязывать себя Природе, пребывать в Недеянии, и все будет само собой свершаться, как о том говорит Лао-цзы: «Достигни предельной Пустоты, утвердись в покое, и все вещи будут сами собой чередоваться, а нам останется лишь созерцать их возвращение… Знающий Постоянство – просветлен (мин). Не знающий Постоянства своим неведением творит зло (сюн). Знающий Постоянство – терпим. Терпимый – справедлив. Справедливый становится ваном (Правителем). Ван становится Небом, Небо – Дао. Если пребываешь в Дао, будешь долговечен и не знать беды» (Дао дэ цзин, 16). Японцы комментируют: если справедлив и бескорыстен, получаешь дар (дэ) вана и становишься необъятным, как Небо. Если становишься необъятным, как Небо, входишь в Недеяние дао, становишься вечным, бессмертным. [201]

Потому и несовместимо Дао с самонадеянностью, духом воинственности. Напомню: совершенный не превозносит себя, не противоборствует, потому непобедим. «Кто следует Дао, не покоряет другие страны при помощи войск: это обратится против него. Где побывали войска, там растут терновник и колючки. После больших войн наступают голодные годы» (Дао дэ цзин, 30). «Умный полководец не воинственен. Умелый воин не гневлив. Умеющий побеждать врага не нападает… Это называю Дэ, избегающее борьбы» (Дао дэ цзин, 68).

Эти принципы легли в основу воинского искусства, где побеждают не нападая: растрачивая силу понапрасну, противник сам доводит себя до поражения. Не удивительно, что восточное искусство борьбы притягивает молодежь, убедившуюся в том, что путь насилия, которому следовал этот мир на протяжении своей истории, ни к чему хорошему не привел и не может привести.

Книга Уоттса выводит нас к еще одной загадке восточного мироощущения: «Поэтому у-вэй как „непринуждение“ подразумевает действия в направлении волокон ли\ падение в сторону толчка, плавание по течению, установка паруса по ветру, использование прилива для практических целей и уступку с целью победить. Лучшей иллюстрацией у-вэй, по-видимому, могут служить японские искусства дзюдо и айкидо, в которых противника побеждают его же силой» (там же, с. 115–116). И опять же японское «до» есть китайское Дао, слово, которым сопровождаются все дзэнские искусства: Путь чая (тя-до), Путь цветка (ка-до) или Путь каллиграфии (сё-до). Искусство дзэн предназначено снять зависимость от внешнего «я», от эго во имя пробуждения внутреннего Я; привести человеческую душу к очищению. Без понимания ли трудно понять, как думали древние китайцы и, наверное, будут думать люди будущего, прозрев Единое во множестве: как «оно проникает множественное и создает его жизнь». Ли присуще Дэ. Первоначально иероглифом ли обозначали прожилки в нефрите, волокна дерева. Постепенно его смысл углублялся. В III веке Хан Фэй-цзы говорил: «Дао – это то, благодаря чему все вещи таковы, благодаря которому все ли согласуются». Ли каждый раз неповторимо, как внутренняя структура, душа вещей. Потому одна не похожа на другую. Сунские философы придавали ли особое значение. Чжу Си (1130–1200) говорил, что ци -энергия – это металл, дерево, вода, огонь, а ли — это жэнь -человечность, и -чувство справедливости, ли -почтительность и чжи -разум. (Он опускал пятый «элемент» – Землю и пятое постоянство – Искренность как расположенные в неизменном Центре, обуславливая действие остальных.) По его учению, весь одушевленный мир управляется принципом ли. Он у каждого – свой и у всех – один, как едино Тайцзи-Великий Предел или Беспредельное, пребывающее в покое. То есть от ли зависят не только природные явления и отношения людей, но и саморазвитие мира. [202] Если какая-либо вещь следует своему ли, она оказывается в гармонии с другими вещами и будет следовать ли этих вещей не потому, что она подчиняется правилу, а потому, что она пребывает в гармонии ( ин ) и взаимосвязи с ними.

Ли — проявление в единичном Единого: «Одно во всем и все в Одном». Одного нет без другого: все само по себе, не похоже на другое, но сообщается с ним в едином поле Дао. Все существует одновременно, со-возникает (сян шэн). Такой взгляд на сущность мировых отношений определил характер логики, способ познания и художественного видения, что позволило Уоттсу противопоставить китайскую модель европейской: «Пейзажная живопись возникла в Китае задолго до ее появления в Европе именно благодаря пониманию порядка ли», которое «следует понимать как органический порядок, отличающийся от механического или юридического порядка, которые сверяют по книге. Ли — это несимметричный, неповторяющийся и нерегулируемый порядок, который мы обнаруживаем в структуре движущейся воды, в очертаниях деревьев и облаков, в кристаллах изморози на оконном стекле или в камнях, разбросанных по песчаному берегу моря… Достаточно один раз указать человеку эту красоту, и он сразу замечает ее, хотя и не может сказать, в чем конкретно ее привлекательность. Когда эстеты и знатоки искусства объясняют ее, показывая нам полотна с нанесенными на них эвклидовскими диаграммами – которые призваны демонстрировать правильность их пропорций и ритма, – они просто обманывают себя» (там же, с. 83).

Действительно, со времен греков геометризировано сознание. Согласно Платону: «Геометрия – это познание вечного бытия». И наверное, была тому метафизическая причина: мир не мог следовать одному Пути, что противоречило бы Дао. Была и практическая (ее можно объяснить молодостью греков). Человек упростил мир для своего удобства, заключил его в замкнутую систему, в «квадрат», чтобы в отведенных пределах навести порядок по своему усмотрению (выстроить космос из первоначального хаоса). [203] Бесконечность ассоциировалась с Хаосом, отсутствием порядка и красоты. А какое-то начало, будь то Вода, или Огонь, или власть-архе, взятое за Основу, порождало линейное мышление и соответствующую логику.

Можно сказать, в основе греческих учений лежит «явленное Дао», доступное пониманию и эксперименту. Греки шли от Земли, китайцы – от Неба. И если мы сравним Лао-цзы и Пифагора, живших примерно в одно время, то обнаружим удивительное несходство, даже наоборотность. Если для Пифагора Число – устроитель всего, то Лао-цзы не уделяет ему внимания. Число, как и слово, лишь функция Дао. «Пифагор говорит, что есть пять телесных фигур, которые называются также математическими: из куба [учит он] возникла земля, из пирамиды – огонь, из октаэдра – воздух, из икосаэдра – вода, из додекаэдра – сфера вселенной [то есть эфир]» (А 15).

И дальше: «Ложь и зависть присущи природе беспредельного, бессмысленного и неразумного» (В 11). «Порядок и симметрия прекрасны и полезны, беспорядок и асимметрия безобразны и вредны» (Д 4). [204] Но это противоположно тому, что понимали под Красотой и Гармонией в Китае и Японии, где Дао ассоциировалось с асимметрией.

А даос Чжуан-цзы напоминал: древние ведали науку о числах, но это не сделало их жизнь лучше, потому что охладела их душа: «У того, кто применяет машину, дела идут механически, у того, чьи дела идут механически, сердце становится механическим».

Однако «явленное Дао» прорабатывает свою программу, поддерживает несоответствие, чтобы не прекратилось вселенское движение. Зато Великое Дао извечно, повсюду едино. И это позволяло Пифагору слышать беззвучную музыку сфер, а Чжуан цзы – свирель Вселенной. «[Когда] ты услышал свирель человека, не знал еще, что такое свирель земли; [когда] услышишь свирель земли, еще не будешь знать, что такое свирель Вселенной… [В ней] звучит тьма ладов, и каждый сам по себе… Все [вещи] звучат сами по себе, разве кто-нибудь на них воздействует?!» («Чжуан-цзы», гл. 2).

Великое Дао извечно пребывает в мыслях прорицателей Истины. Века спустя на защиту Истины и Свободы поднялась русская философия, распознавшая в соединении однородного угрозу жизни. И монизм, и дуализм – по Бердяеву – несовместимы со свободой, а вне свободы нет Творчества, вне Творчества человеческая жизнь теряет смысл. «Человек не может оставаться только человеком: он должен или подняться над собой, или упасть в бездну, вырасти или в Бога, или в зверя». [205] (Актуально, не правда ли?)

Это тем более страшно, что именно культура, приобщенная к Логосу, – по уверению Павла Флоренского – призвана к борьбе с мировым уравнением, энтропией, ведущей к хаосу и смерти. Он ставит вопрос: что же превращает многогранную жизнь в мертвую схему? И европейские философы озабочены: в чем же причина «зауженного» или «несчастного» сознания, «одномерного человека»? Не потому ли, что часть подменила целое, заговорили о «тирании целого»? Но истинное Целое есть Свобода – целое предполагает завершенность отдельного, достижимую лишь в свободе: свободный не угнетает.

Свобода исключается линейным мышлением, где все соподчинено, не имеет простора для самовыражения, и этой злободневной теме Флоренский посвятил свои работы. Казалось бы, в «Обратной перспективе» он ведет речь о принципах живописи, противопоставляя современную средневековой, но фактически речь идет о неволе, пребывая в которой, человек теряет себя. В средневековом искусстве «нет пространственного единства, нет схемы эвклидо-кантовского пространства, сводящейся, в пределах живописи, – к линейной перспективе и пропорциональности». При этом предполагается, что «не существует никаких реальностей, имеющих в себе центр и потому подлежащих своим законам». (Недаром, отмечает он, у китайцев отсутствует прямая перспектива, как отсутствует она и в иконописи.) Прямая перспектива предполагает однородность пространства, его бесформенность – «отрицает и природу, и человека», признавая лишь «пассивный материал для заполнения схем».

Свойство гения – видеть тенденцию, то, что станет действительностью, в данном случае – падения духа, жизненного инстинкта. «Есть два типа культуры – созерцательно-творческая и хищнически-механическая». К первой относится «обратная перспектива», которая создает духовное поле, «пространственную цельность, а не часть, механически отделенную». Правый глаз объявляется «центром мира». Интересно заметить, что правый глаз как доминантная точка связан с левым, рациональным, логическим полушарием мозга, располагающим к линейному видению. Не потому ли Флоренский говорит: «Это глядение (правым глазом) не сопровождается ни воспоминаниями, ни духовными усилиями», то есть ведет к автоматизации человеческой души. И заключает: «Перспективность (или превратно понятый «прогресс». – Т. Г.) есть выражение меонизма и имперсонализма» (рабского сознания, по Бердяеву).

Это последнее слово антропоцентризма: « субъективность, сама лишенная реальности ».

Это был бунт против линейного мышления, при котором нет места индивидуальному; чтобы освободится от линии, философы заговорили о «прерывности». С надеждой некоторое время спустя Флоренский писал: «С началом текущего века научное понимание претерпело сдвиг, равного которому не найти, кажется, на всем протяжении человеческой истории. Эти два признака суть прерывность и форма… Непрерывность изменений имеет предпосылкою отсутствие формы: такое явление не стянуть в одну сущность изнутри. Эволюционизм, как учение о непрерывности, существенно подразумевает и отрицание формы, а следовательно – индивидуальности явлений». [206]

Прерывность – как возможность прорыва духа к свободе. За несколько лет до того Вл. Эрн, близкий друг Флоренского, говорил о том же: «Каждый перерыв – это та реальная, в пределах нашего мира лежащая точка, где два мира: мир „этот“ и „тот“, мир сущего и существующего, мир абсолютной свободы и мир причинной обусловленности – соприкасаются в реальном взаимодействии. И это соприкосновение, как огонь палящий, сжигает всю шелуху естественного развития, а подлинно ценное… продолжает дальнейший свой рост». [207]

Однако замеченный Флоренским прорыв в науке заставил себя ждать. Другое дело поэты. Вспомним: «Мы не решились бы заставить атом поклоняться Богу, если бы это не было в его природе» (Николай Гумилев). Или ученые, одаренные способностью к прозрению невидимого: «Если космос имеет причину, то и причине этой мы должны приписать такие же свойства – всеобщей любви… Значит, мы не можем ждать от нее ничего худого». Это, конечно, Циолковский, и вряд ли кто из космистов не согласится с ним. Его рассуждения напоминают о буддийской дхарме, устремленной к блаженному покою.

А еще – онтологический принцип Конфуция: жэнь, означающий сочувственное отношение всего друг к другу, заложенного в изначальной природе (син). В иероглифе «жэнь» – «человечность» (переводят и как «любовь») его смысл: «человек» и «два», то есть призвание человека соединять два в одно в благом порядке.

Но и наука по мере расширения сознания не может не продвигаться «от одной глубины к другой», чтобы выйти «к вратам таинственно-прекрасного», от относительных истин, самих себя отрицающих, к Истине абсолютной, к постижению в единичном Единого. Не случайно наука проявляет интерес к восточному знанию – в поисках недостающей половины. Две половины, восточная и западная, не могут совпадать в принципе: восточное и западное знание соотносятся как созерцательное инь – Недеяние и аналитическое ян – Действие.

Уже монадология Лейбница выводит на путь новой методики. Но монады еще замкнуты, или сознание их так воспринимает. Уже И. И. Лобачевский раскрепощает пространство, утверждая, что геометрические решения столь же многообразны, как многообразны пространственные свойства мира.

Открытие в XX веке теории относительности, вероятности, квантового устройства мира – все это соответствует скорее Дао, чем классической науке. Что уж говорить о принципе дополнительности Нильса Бора, сделавшего своей эмблемой Тайцзи – Великий Предел: инь-ян уравновешены в круге Единого. Или о работах К. Г. Юнга, Вл. И. Вернадского, признававшего преимущества восточной методики. Суть ее в том, что Единое проникает множественное, как ли проникает Дао. И это недоступно линейному, одномерному мышлению, но доступно «сингулярному сознанию»: когда каждая точка, имея свой центр, становится точкой бесконечности. Сингулярная модель мира предполагает преодоление того типа мышления (аналитики), который породил науку и обеспечил ее успешное продвижение настолько, что она начала главенствовать над умами, пока и эта методика не пришла в противоречие с духом Эволюции. Но, по закону вселенского Пути, наука не могла не повернуть от схемы к жизни.

Появилась синергетика , учение о непротиворечивости, двуединстве сущего. Произошел поворот на 180° от классического знания, основанного на законах противоречия. Все, что есть в синергетике, можно найти в учении о Дао. Не потому, что мысль ученых обратилась к Востоку, – не в меньшей мере она повернулась к собственным истокам (Платону, Аристотелю), – а потому что сама мысль следует вселенскому Пути. Инь-ян, пребывая друг в друге, не могут находиться в состоянии взаимоотталкивания, борьбы, как не могут находиться в состоянии борьбы солнце и луна, день и ночь, но, следуя постепенной смене, устремляются к благому равновесию. То есть инь-ян – это не только состояние замедленной пульсации: движение туда-обратно (шунь-ни), но и необратимое движение по вертикали: «от одной глубины к другой», к «вратам в таинственно-прекрасное». Потому и сказано в «Сицычжуань»: «Одно инь, одно ян и есть Дао. Следуя этому, идут к Добру, осуществляя, проявляют изначально [благую] природу (син)» (1, 17). В японском толковании: «осуществляют Небесную природу». [208]

Естественно, следуя законам Вселенной, тому, что Есть и как Есть, синергетика признает нелинейность как форму существования, закон самоорганизации (цзыжань) и самодостраивания; помимо обратимого движения (обратные связи) – необратимость, движение по вертикали, избавляя человека от страха перед «вечным возвращением», лишающим его перспективы. По мере сближения происходит взамоузнавание, взаимообогащение двух типов знания (условно – янского, западного, деятельного – вэй и иньского, восточного, созерцательного – увэй). Скажем, синергетика может поделиться знанием, накопленным за тысячелетия, проясняя недосказанное, снижая степень неуловимости Дао, но главное, участвуя в созидательных процессах. Знакомство с восточным, интуитивным знанием поможет уточнить некоторые понятия, над которыми размышляют ученые: «хаос», «случайность» – как неслучайность, имеющая свою невидимую, «нелинейную» причину. Интригующий фрактал заставит задуматься над природой ли – внутренней структуры, загадочной красоты природных явлений (облаков, течения воды, завораживающей тайнописи огня).

Синергетическое видение, новый тип сознания соединяет, а не отсекает одно в ущерб другому, не отрицает, а обновляет или одухотворяет традиционные понятия, скажем, «фрактальная геометрия» – геометрия живого, природных образов. Или видит в монаде Лейбница не замкнутость на себе, а «отражение, как в зеркале, тотальных свойств мира в целом», как это делает Сергей Павлович Курдюмов, соединив в себе талант ученого и открытость души. Опираясь на естественные законы, а не на готовые схемы, синергетика признает в Природе не объект, а субъект, живущий по своим законам, которые не всегда доступны человеку, но с которыми он не может не считаться, если не хочет погубить себя. Таким образом, синергетическое мировоззрение подрывает основы антропоцентризма, заменившего целое частью, и доказывает, что человек может жить в ритме Природы, облагораживая ее, способен стать в Троицу с Небом и Землей, что предрекали мудрецы и святые Востока и Запада.

Дао науки. Синергетика и Восток (взгляд гуманитария)

Я вновь обращаюсь к этой теме, ибо синергетика действительно выходит на тот уровень, где все Пути сходятся; являя глубинный поворот не только в науке, но в стратегии развития в целом. [209] Ее задача – осмыслить законы Эволюции, чтобы мир самопознал себя как Целое, а не двигался вслепую, увлекаемый то одной, то другой крайностью.

Собственно, о Целом говорят уже давно, но мало думают. Что-то, видимо, мешает его осознанию, хотя это самая насущная проблема. Время чревато сверхкатастрофой, то есть такой катастрофой, из которой уже не будет выхода. [210] Более полувека назад на весь мир прозвучал «Манифест Рассела-Эйнштейна», предупреждая о грядущей опасности: или изменится мышление, или человечество погибнет. Но немногие поняли серьезность предупреждения. Во все времена появлялись нравственно ответственные люди, но теперь их голоса будто заглушает какая-то сила. (Так и хочется сказать – Князь мира сего.) Римский Клуб принял сигнал бедствия, но людская масса движется в том же направлении, которое не сулит ей ничего хорошего. Должно быть, не верят больше на слово, но, может быть, поверят математическим расчетам?

Так или иначе, функции предостережения взяла на себя синергетика. В ее лице наука переживает «второе рождение» (как говорят индусы), становится прозрачной, открытой для разных форм знания. Научную методику синергетика подчинила задаче осмыслить причины превращения разумной энергии в стихию (в любой сфере, от экономики до культуры, вне которой и экономика не может выжить), чтобы стихия не приняла необратимого характера. Для этого прибегает к методу несилового, резонансного воздействия на точки больного организма, что не требует его вскрытия, расчленения, но требует полной душевной отдачи ученого.

Что же позволяет верить в синергетику, в ее способность изменить ситуацию, изменив сознание? Прежде всего ее собственные фундаментальные свойства, начиная с принципа самоорганизации . Что из него следует? Во-первых, то, что все явления-процессы этого мира подчиняются не воле человека, а воле Вселенной, точнее, своим собственным, внутренним законам, о чем так настойчиво напоминал Флоренский, а до него более двух тысяч лет назад Чжуан-цзы: «Следуя природному, пребываешь в Едином; следуя человеческому, теряешь его. В ком природное и человеческое не противоборствуют, называется истинным человеком» («Чжуан-цзы», гл. 6). И не раз возвращается к мысли: «Не губи природного человеческим, не губи естественного искусственным, не приноси себя в жертву ради приобретения» (гл. 17).

Таким образом, наука помогает избавиться от антропоцентрического комплекса , обернувшегося против человека, отвергает одностороннюю субъективность, навязывающую Природе свои законы. В свое время доминирующая роль человека была, видимо, оправдана, если «все действительное разумно», но теперь идея пришла с собой в противоречие, исчерпала себя (если продолжить мысль Гегеля, и «все разумное действительно»). Постепенно приходит осознание того, что «Природа есть сущее», живой организм, имеет свою душу и, значит, разрушая ее, мы разрушаем себя. Без осознания этого не предотвратить экологической катастрофы.

Далее. Из свойства самоорганизации следует, что все непротиворечиво, взаимодополнительно, ибо только при взаимодействии двух сторон возможна самоорганизация, рождение нового качества, предусмотренного Эволюцией. То есть самоорганизация предполагает принцип недвойственности – не отрицание отрицания без последующего синтеза, как это нередко происходило в истории, а единство разного при неуподоблении одного другому. Таким образом преодолевается еще один комплекс: дуализм , раздвоение сущего, идущий от закона противоречия, исключенного третьего. Буддийский Путь потому и называется Срединным, что подразумевает единство разного, а не противостояние.

Что уж говорить об адвайте, учении об абсолютной недвойственности: всякое разделение, противопоставление есть следствие неразвитого ума, неведения (авидьи). Высшее Я – Атман самотождественен и тождественен Брахману, абсолютной Реальности. Все остальное – майя, кажущаяся, иллюзорная действительность, заслоняющая истинно-сущее. Принцип адвайты, унаследованный от Упанишад: «Тат твам аси» («Ты есть То») – разделяют и дзэнские буддисты. Д. Т. Суд-зуки видит в проницании одного и многих антитезу западному уму, прибегающему к тотальному раздвоению, – он подчинил Природу выгоде и тем самым обрек себя на падение в мир множества, где человек заблудился. Не только буддисты, но и Лев Толстой мог сказать: «Одна есть религия – это та, что одно во всех… „Tat Twam asi“ – „Кто ты?“ – „Я есмь ты“». [211]

Естественно, и на Западе существовала вера в Единое: «Не понимают, как расходящееся с самим собой приходит в согласие, самовосстанавливающуюся гармонию лука и лиры» (Гераклит, фрагм. В 51). Но так и не поняли, хотя устремленность к Единому не исчезала. Для Плотина Единое есть Бог, и, когда ум отпал от Единого, отпала от ума и душа. Прокл убеждал, что всякое единение – благо и благо тождественно Единому. Что уж говорить о святом Августине! Но набирало силу раздвоение, что века спустя заставило Герцена признать: «Распадение человека с природой, как вбиваемый клин, разбивает мало-помалу все на противоположные части, даже самую душу человека». [212]

Собственно, расхождение двух сторон (инь-ян) предусмотрено «Книгой Перемен», но в одном случае – в ситуации Упадка (Пи – 12-я гексаграмма И цзина). Инь-ян расходятся, потому что иньская, земная энергия устремляется к Земле, а янская, небесная – к Небу. Когда же они расходятся, то нарушаются все связи. Но уже в следующей ситуации положение выравнивается, если человек ведет себя сообразно Переменам, включается в естественный ритм. Китайцы придавали закону Соответствия (Хэ) первостепенное значение: вести себя сообразно обстоятельствам, времени и пространству. Японцы поныне называют это «ситуационной этикой», свойством национальной души.

Итак, путь раздвоения привел к тому, что мир превратился в «войну всех против всех». Возможно, и борьба на каком-то этапе была необходима, как уверял Гераклит: «Следует знать, что борьба всеобща, что справедливость в распре, что все рождается через распрю и по необходимости» (В 80). Хотя в то же примерно время Лао-цзы отрицал разумность борьбы: «Он не борется, благодаря этому – непобедим»; «Дао совершенномудрого – это деяние без борьбы» (Дао дэ цзин, 66, 81). Наверное, допустима борьба лишь с самим собой, помогающая человеку найти себя истинного. Бунт против рока дал высочайшие взлеты искусства – в музыке, поэзии, без чего человеческая жизнь утратила бы себя, привлекательность. Но борьба во внешней сфере, устремленная к завоеванию земель, противоречит Пути и Божьему Промыслу. Потому и рушились империи, погибали цивилизации, нарушавшие мировой порядок.

«Одно инь, одно ян и есть Дао. Следуя этому, идут к Добру». Значит, нарушая Дао, идут в обратном направлении, к хаосу. Если нарушается чередование и взаимоуравновешенность начал, то и светлое ян превращается в свою противоположность – в низшую, разрушительную силу или стихию Огня; и если не будет уравновешена инь-ским началом, мудрым спокойствием, то не миновать беды, Мирового Пожара. От сдвоенной энергии огня – массовые психозы, стихия террора, которая лишь возрастает от силового воздействия. И разве нельзя было убедиться, что ни одна из местных войн в XX и в наступившем веке ни к чему не привела и не могла привести, кроме дурной бесконечности, приближающей конец мира? Борьба со следствиями, без осознания причины, – вещь бессмысленная.

И здесь на помощь приходит синергетический подход, признание многообразия как формы существования жизни. (Вспомним, однородность ведет к Вражде и Ненависти.) Самоорганизация рождает многообразие, где все индивидуально, не подобно другому. Но не так просто разомкнуть прямолинейную цепь причинно-следственных связей, утративших за века подвижность. Уже в греческой мифологии Земля отпала от Неба (Небо-Уран оскоплен Кроносом по наущению Земли-Геи). Так начался процесс разделения, который оказался необратимым. Признание отправной точки порождало дискурсивное мышление, формальную логику. [213] Закон противоречия обусловил состояние всеобщей борьбы.

Но по закону Дао одно не может существовать за счет другого. В Китае структурирующим началом была не четверка, порождающая квадрат, а пятерка – символ подвижного круга, вращение первоэнергий в благоприятном порядке взаимоподдержки или в неблагоприятном, взаимопотеснения. Ни одна из энергий не главенствовала, но все располагались вокруг неизменного центра-Земли, сменяя друг друга в прямом и обратном порядке. Скажем, если наступало время Огня, янского начала, то нужно было вести себя умеренно, в стиле инь, чтобы сдерживать энергию огня. В Тайцзи уже все есть, отсюда и логика Целого – полноты непроявленного, которое воплощается в Бытии по своим собственным законам. Эти законы совершенномудрые в заботе о будущих поколениях изложили в «Книге Перемен».

Итак, в западной эйкумене преобладало линейное мышление , устремленное вперед, обгоняющее пространство и время. Свойство линейного мышления – отсекать одну половину от другой: прошлое от настоящего, разум от чувства, дух от материи, что не могло не деформировать сознание. Когда отсекается одна половина, страдает и другая. В последние два века доминировала наука, стимулируя развитие левого полушария (логического, математического) в ущерб правому. И «распалась связь времен» – взаимодействие правого (ответственного за целое) и левого полушария (ответственного за раздельное).

Целое все более оттеснялось частью, что и заставило философов заговорить о «тирании целого», об опасности, которую таит в себе одномерное мышление. Прямая линия, утратив опору в круге, в спирали, предоставленная самой себе, образует нечто вроде петли, затягивающей в воронку. «Принцип исследования – искать целое через составные части – превратился в террористическую практику ликвидации особенного» (Ж.-П. Сартр). Литераторы заговорили об отчуждении человека от самого себя, об «атомизации» личности вместо ее раскрепощения. Все по тому же закону: сколько бы ни расширялась «часть», она не может стать целым. Пребывание друг возле друга полностью растворяет собственное существование в способе бытия «других». В этой неразличимости и неопределенности развертывает Man свою подлинную диктатуру, сокрушался Мартин Хайдеггер.

Отсюда бунт против «линии» молодого поколения, вылившийся в движение «контркультуры». По словам Андрея Вознесенского: «Речь идет о „Третьем“ сознании». («Первое сознание» – первооткрыватели Америки, супермены, индивидуалисты. Его сменило «Второе сознание» – винтики технократической машины.) «„Третье“ – новая волна, молодежь с антилинейным мышлением . Самое преступное для нее убить в себе себя». [214]

С одной стороны, неизбежно стремление к свободе, без которой все теряет себя. С другой – недостижимость этой свободы в петляющей линии, подстерегающей очередную жертву. В этом причина неприятия «глобализации», которую воспринимают как глобальное уравнение. И действительно, пока не изменится сознание, которое Бердяев называл «рабским», все будет продолжаться в том же духе. Таково свойство линейного мышления: превращать все в свою противоположность, победу в поражение, друзей во врагов, цель в средство. Любое объединение обернется против человека, ибо лишь в свободе возможно единство – неслиянное и нераздельное.

Похоронив Бога в душе своей, человек начинает ощущать, что похоронил самого себя. Отвергнутый, одинокий, бездомный начинает вспоминать, «что некогда видела наша душа, когда она сопутствовала Богу, свысока глядела на то, что мы теперь называем бытием» (передал Платон сокровенные мысли Сократа). В наше время приходит осознание того, что упущено нечто Третье, духовное измерение, без которого «два» будут бороться до взаимного уничтожения. Возвратиться к Духу призывают современные философы. Э. Гуссерль верит в «универсальную, чистую науку о духе», о самой сущности духа, вне которого все обречено на гибель.

Принцип самоорганизации выводит к открытости одного другому, к духовной фазе, которую ученые называют Ноосферой. «Открытость» – одно из условий самоорганизации: «Все реальные системы, как правило, открыты и нелинейны» (Основания синергетики, с. 120). Значит, делает их закрытыми человеческое неведение. Но мне, как востоковеду, хотелось бы обратить внимание на разную степень открытости. Стремление к открытости с особой силой проявляется там, где сознание было закрыто от космоса, – скажем, у греков. Хотя, согласно Платону, чтобы космос не разрушился окончательно «и не погрузился в беспредельную пучину неподобного, (кормчий. – Т. Г.) вновь берет кормило и снова направляет все больное и разрушенное по прежнему свойственному ему круговороту: он вновь устрояет космос, упорядочивает его и делает бессмертным и непреходящим» (Тимей, 28 А). Надо сказать, что и Эмпедокл верил в завершение круговорота Любви и Вражды, что все вернется к изначальной Любви, успокоится в гармоническом сферосе. (Это то, что Лейбниц называл «предустановленной гармонией», а Тейар де Шарден и Вернадский – Ноосферой.) И все же лишь во времена Средневековья стали признавать красоту и гармоничность бесконечного (Бл. Августин, Николай Кузанский). Однако Джордано Бруно за веру в бесконечные миры поплатился жизнью. Так что архетип замкнутости, геоцентризма продолжал владеть умами, обусловив характер науки: «Классическая наука рассматривает процессы в замкнутых системах. В такого рода системах процессы идут, согласно второму началу термодинамики, к максимально неорганизованному, хаотическому состоянию – к состоянию наибольшей энтропией. Но замкнутые системы – идеализация действительности. Наш мир – это мир открытых нелинейных систем». И дальше: «Традиционный взгляд на историческое развитие научного знания исходит из представления о линейном характере научного прогресса» (Основания синергетики, с. 23, 174).

Если бы свойство «линейности» не оказалось столь опасным, не возникла бы проблема «прерывности» в русской философии.

Дао исключает линейность, закрытость, и потому проблема «открытости» для Китая не столь актуальна. Дао многомерно, движется туда-обратно и по вертикальной оси (по типу двойной спирали). «Великое – оно в бесконечном движении. Пребывая в бесконечном движении, не достигает предела. Не достигая предела, возвращается к истоку» (Дао дэ цзин, 25). В основе мира лежит не один из первоэлементов, а Великое Единое, Беспредельное-Тайцзи. «Изначальное ци (чун ци) образует гармонию» (Дао дэ цзин, 42). То есть мир происходит не из неупорядоченной материи, не из хаоса, требующего человеческого вмешательства, а из совершенного порядка: «Дао – нечто зыбкое, неясное. Неясное, зыбкое, но в нем – Образы (Сян). Зыбкое, неясное, но в нем – все вещи. Глубинное, темное, внутри – семена (цзин – духовная энергия). В этом цзин – Истина (чжэнь), Искренность (синь). С древности и поныне имя его не проходит. Благодаря ему узнаем о причинах вещей. Откуда мы знаем о природе вещей? От этого (Дао)» (Дао дэ цзин, 21). А в самом начале этого удивительного чжана сказано: «Великое Дэ и есть Дао», то есть все, что заключено в извечном Дао, присуще Человеку. Естественно, подобное представление об Основе не могло не сказаться на образе мышления, которое можно назвать «сингулярным», на логике Целого.

Следование Дао, естественнному ритму, обусловило устойчивость государственной системы Китая. Пульсирующий ритм Дао («одно инь, одно ян») сказался не только на образе мышления, но и на тональности языка, манере поведения, походке китайцев, не говоря уже о гибкости дипломатии. [215]

Китайская история не знала крутых поворотов, революционных скачков, и немалую роль сыграла способность к центрированности на макро– и микроуровне, от государственного устройства до человеческого сердца. Отсюда и название Китая – «Чжун-го». «Чжун» – тот самый Центр, «Великий корень (Великая основа – да бэнь) Поднебесной. Уравновешенность (Хэ) – совершенный Путь Поднебесной» («Чжун-юн»). То есть «Чжун-го» – государство, являющееся Центром мира. Центрированность и уравновешенность послужили для китайцев архетипами, предопределившими форму их поведения. Без неизменного Центра невозможно и движение, восходящее к Благу. (Другое дело, что открытость внутреннюю они компенсировали закрытостью внешней: зачем общаться с другими государствами, если собственное самодостаточно.)

Уже первое знакомство с Востоком навело меня на мысль о существовании трех моделей : белое или черное – европейская; белое станет черным, черное станет белым – китайская; и белое есть черное – индийская модель. Предельно динамичная (взрыв структуры вследствие столкновения противоположностей и замена ее другой). Умеренно динамичная (инь убывает, ян прибывает, ян прибывает, инь убывает – как в природе смена дня и ночи). И нединамичная или внутренне динамичная – индийская модель. Каждая естественна и органична для своего народа, обусловлена возрастом, длиной пройденного Пути. [216] (По поводу молодости греков Платон приводит слова египетского жреца, сказанные Солону: «Вы, греки, вечно останетесь детьми, и не бывать эллину старцем: ведь нет у вас учения, которое поседело бы от времени» (Тимей, 236).) Каждая выполняла свою задачу в программе мирового устройства. Динамизм греков вынуждал не оглядываться назад, что было чревато односторонностью, утратой устойчивости и вместе с тем – прорывом в сфере науки и искусства. Китайская цивилизация, повинуясь естественному ритму, до сих пор сохраняет устойчивость, скорее будет идти по восходящей, учитывая достижения и промахи Запада.

Что касается Индии, то ее затишье, можно сказать, от полноты знания, завершенности. «Мир днем похож на европейскую музыку: могучее течение широкой гармонии, состоящей из созвучий и диссонансов, – представляет Тагор. – …А ночь – это индийская музыка, чистая, глубокая и нежная рага. И та и другая музыка волнует нас, но по духу они несовместимы». [217] Само слово «рага» отражает объемность мышления: это и краска, цвет, и чувство, страсть, – звуки, проникающие в самую душу. Индия как будто застыла в своей завершенности, что отразилось в универсальности мироощущения: «Ты есть То» (в отличие от «это или то»). (Отсутствие в этой ровности структурирующего начала, возможно, по-своему восполнила кастовая система.) Идея «Ты есть То» сама по себе говорит о завершенности Пути.

О разном возрасте цивилизаций свидетельствуют, по-моему, разная числовая и графическая символика. Четверка греков и тех, кто унаследовал их парадигму, тяготеет к квадрату. Для квадрата характерно противостояние сторон, крутой поворот на 90 градусов. В Китае главенствует пятерка: четыре энергии вращаются вокруг неподвижного центра.

Для буддийской Индии символична шестерка (шесть великих – ма-хабхут – «шесть зерен»: известные «элементы» пронизаны шестым – сознанием). Знак завершенности – пустой круг, символ Пустоты-Шуньи, просветленности, осознания относительности всех различий. Можно сказать, Индия вне возраста, за пределами времени, полупре-бывает в вечности.

О том же свидетельствует разное восприятие символики Огня. Согласно Эмпедоклу, «огонь Единого» разумен, все части Огня, видимые и невидимые, причастны Разуму. У Гераклита недостаток Огня приводит к образованию мира, избыток – к мировому пожару (В 65). Известно изречение Гераклита: «Мир единый… не создан никем из богов и никем из людей, а был, есть и будет вечно живым огнем, закономерно воспламеняющимся и закономерно угасающим». Огонь действительно архетипичен для западного мышления: «Это типичный образ быстроразвивающегося процесса вообще. Горение (или огонь) можно рассматривать, пожалуй, в качестве одного из архетипических символов – символа самовозобновляющегося и саморегулирующегося начала в универсуме» (Основания синергетики, с. 30). И действительно: взрывной характер энергии, устремленной ввысь (что сказалось и на архитектуре храмов, особенно католических). Огонь Божественной любви, очищающий, и огонь карающий: «Грядущий огонь все объемлет и всех рассудит» (Гераклит, фр. 66). Всех, не внемлющих Логосу. Из разумной силы Огонь, не знающий Великого Предела, превращается в разрушительную стихию (сдвоенное ян). Говоря словами платоновского Тимея, конец страданиям наступит тогда, когда человеческий разум победит силу огня и воды, воздуха и земли, одолеет их стихийное буйство, и мир вернется в прежнее, лучшее состояние.

Что касается Индии, то у нее к Огню отношение неоднозначное. Будда сравнивал мир с горящим домом: весь мир в огне, глаз – в огне, ухо – в огне, язык – в огне. Путь спасения – в успокоении огненной стихии. Бог священного Огня – Агни, согласно Ведам, вышел из недр Воды: «Правда обитает в этих водах» (Ригведа, V, 62, 1), в союзе Агни и Сомы. Агни скорее ассоциируется со Светом: он Солнце на Небе, Огонь на Земле, Молния в воздухе, – он Триедин. (Совсем как у Пушкина: «Они сошлись. Вода и камень, // Стихи и проза, лед и пламень // Не столь различны меж собой».)

О «внутреннем динамизме» Индии свидетельствуют великие реформаторы, появившиеся в тот момент, когда независимость оказалась под угрозой. Но Ганди «победил, не нападая» – ахимсой, ненасилием (свидетельство завершенности). Вивекананда покорил Америку и побудил Ромена Роллана написать одну из лучших своих книг. Вивекананда «пришел к той вершине мысли, в которой он был одновременно окружностью и центром». [218] На Парламенте религий (Чикаго, 1893) он горячо отстаивал дух Всеединства: «Христианину не надо стать индуистом или буддистом, а индуисту или буддисту христианином. Но каждый должен проникнуться учением другого, не переставая культивировать свою индивидуальность». У человечества нет другого выбора, кроме – «взаимопомощь, а не борьба, гармония и мир, а не бесплодные дискуссиии». [219]

(Говоря на языке синергетики, в этот момент в Индии произошло переключение из HS-режима растекания, затишья к LS-режиму: предельной локализации духовной энергии, когда аттрактором – центром притяжения – становится прошлое , которое в Индии не исчезало.)

Тему Огня и Воды можно подытожить словами японского мудреца Кэнко-хоси из его «Записок от скуки» (XIV в.): «В законах сказано, что Вода и Огонь не бывают грязными. Грязным может быть лишь сосуд».

Японская модель

Япония дала жизнь совершенной по форме культуре и развила в людях такое свойство зрения, когда Истину видят в Красоте, а Красоту в Истине.
Рабиндранат Тагор

Что касается Японии, то она занимает скорее промежуточное место между Индией и Китаем. Если китайцы считали свое государство Срединным (Чжун-го – Центром), то японцы с древности называли свою страну «Ямато», что значит «Великая гармония». Та самая Гармония или Равновесие (кит. Хэ, япон. Ва), которая в Учении о Середине («Чжун-юн») называется «Совершенным Путем Поднебесной». Японию можно назвать «страной Пути», ее образ мышления тому подтверждение, если иметь в виду, что Путь – «одно инь, одно ян» – есть пульсирующий ритм и взаимоуравновешенность сторон.

Во все времена японцы придавали особое значение природному ритму и время измеряли четырьмя сезонами, воплощая их в образах искусства. Потому и назвал дзэнский мастер XIII века Догэн свои стихи о четырех временах года «Изначальным образом»:

Цветы – весной,
Кукушка – летом.
Осенью – луна.
Чистый и холодный снег
Зимой.

С них начал Кавабата Ясунари свою Нобелевскую речь «Красотой Японии рожденный»: «Простейшие образы, обыкновенные слова незамысловато, даже подчеркнуто просто поставлены рядом, но, воздвигнутые друг над другом (касанэру), они передают сокровенную суть Японии». Почему же? Не потому ли, что воплощают Неизменное в Изменчивом (Фуэки-рюко)? Касанэру значит нахождение одного витка на другой, как в дереве, или одного яруса на другой по типу многоярусной пагоды. Такая пагодообразная или спиралевидная структура предполагает неизменность Основы, на которой все держится. (В отличие от линейности, допускающей отсечение прошлого ради ускоренного движения вперед, того самого «прогресса», в котором усомнились мыслители Запада.) В движении времен года есть неизменный порядок и есть изменчивое: новая весна уже не та весна, и есть опора на вечное.

Уже мудрейший правитель Сётоку Тайси (574–622), сын императора Емэй и регент императрицы Суйко, воздвигавший в Японии буддийские храмы, начал свою «Конституцию из 17 статей» словами: «Почитайте Уравновешенность (Ва) и не действуйте наперекор». [220] Не только в человеческих отношениях, но и наперекор законам Природы, охраняемой богами-ками. Уравновешенность – свойство самих вещей, и потому избегайте раздоров, распрей, присущих неразвитому уму. [221] Собственно, уже первые, невидимые боги Таками-мусуби и Ками-но мусуби, явившиеся вслед за богом Священного Центра – Амэ-но Минака-нуси, приобщили японцев к Пути Равновесия. Само слово «му-суби» означает «завязь», «соединять концы». Священный Центр, как и положено, пребывал в покое, что дало возможность двум действующим богам заложить основы жизни на Земле и Небе. Благодаря Центру естественным образом соединялось предназначенное друг другу, чтобы сообща восходить к божественному духу. Так была заложена в сознании программа Троичности: помимо движения по горизонтали (туда-обратно – дзюн-гяку), восхождение по вертикали (касанэру), обусловленное правильным взаимодействием сторон. При этом последующее не отрицает предыдущее, а как бы подтверждает его, наращиваясь на ту же Основу. (Скажем, в поэзии это принцип «хонка-дори» – следования «изначальной песне».)

Действие этой модели сказалось на всех сферах жизни, и, естественно, на исконной вере японцев – Синто (Пути богов), обусловив его открытость, устремленность к Триединству (Небо-Земля-Человек). Закон Пути отрицает возможность существования одного за счет другого: инь-ян взаимопроницаемы. (Конечно, речь идет об идеальной модели, которая не всегда осуществляется в истории, но предопределяет ее направление.)

Закон Уравновешенности предполагает открытость, приятие другого. Японцы с доверием отнеслись к учениям китайских мудрецов, конфуцианству, даосизму. Синто соединилось с буддизмом Махаяны, пришедшим в Японию в VI веке: не утратив себя, обогатилось. Появилось понятие «Рёбу Синто»: «двуединое Синто» или Синто, открытое другому.

Конечно, были моменты противостояния, скажем, сторонников «возрожденного Синто», но в сущности Синто и буддизм настолько взаимопрониклись, что разделить их уже невозможно. Японский буддизм имеет синтоистский оттенок, и поныне синтоистские святилища прекрасно уживаются на одной территории с буддийскими храмами. Поэтому и говорят о религиозной терпимости японцев, не всегда отдавая себе отчет в том, что она обусловлена их традиционным мироощущением, верой в вездесущих богов-ками, наделивших этот мир божественным духом. Ничто не исчезает, все соотносится между собой, лишь принимает разные формы, то скрытую, то явную: и люди, и явления природы, и животные, и растения, и металлы, и минералы – все связано между собой. Что уж говорить об ушедших: мир тот не менее реален, чем этот. «Видимый и невидимый миры, – писал в свое время русский японист Е. Спальвин, – навсегда соединены бесчисленными узами взаимной необходимости… есть люди, верили японцы, которые одновременно являются богами… Большинство богов „века богов“ – это люди того времени». [222] Вера в мир невидимый как истинно-сущий прошла через всю культуру Японии, сохранилась до сих пор. Насколько эта вера укоренилась в сознании, свидетельствует и фильм Корээда Хирокадзэ «После жизни». Уйдя из этого мира, в атмосфере японской вежливости каждый может оставаться собой, заниматься любимым делом. (Можно вспомнить Хирата Ацутанэ (1776–1843), сторонника «возрожденного синто», уверенного в том, что истинная жизнь начинается лишь после смерти, а жизнь земная есть «временное пристанище».) По крайней мере, одно неотделимо от другого. О целостном характере японской культуры говорил в начале XX века знаток Японии Лафкадио Хэрн: «Неизмеримо выше стояла древнеяпонская культура, культура души, проникнутая радостным мужеством, простотой, самоотречением и умеренностью; выше были ее запросы счастья и ее этические стремления, глубже ее проникновенная вера. На Западе царило превосходство не этики, а интеллекта, изощренного в способах угнетения, уничтожения слабого сильным». [223]

Не удивительно, что истинный христианин У Тимура Кандзо (1861–1930) не утратил веру ни в синто, ни в буддизм. В 1916 году он писал: «Христианин же рад встречаться с добром в чем бы то ни было – в буддизме, конфуцианстве, даосизме. Его глаза восприимчивы к свету и отвращаются от тьмы. И когда христианин излучает Божественный свет, высвечивается все лучшее в мире». [224] (Не о том ли радел Вивека-нанда?) Японский христианин поражен тем, что происходит на Западе, превратившемся в арену борьбы всех против всех: «Неверующие противостоят христианству, римский католицизм – протестантизму, унитаризм – православию. Человечество раскинуло свои палатки: одна часть против другой, одна секция части против другой секции той же части. Кажая стремится извлечь пользу из ошибок и неудач другой. Не только отдельные люди не доверяют друг другу, но человечество в целом как порождение ехидны, человеконенавистники, потомки Каина!

О, душа моя, не верь никаким „измам“. Ищи Истину, как то положено человеку». [225]

Абстрактное понятие Равновесия у японцев, которые мыслят конкретными образами, воплощалось в том, что они назвали «душой Японии» (Ямото дамасий). У каждого народа есть своя душа, знает он об этом или нет, – но без души у нации нет Пути и нет будущего. Продолжает жить и не мешает жить другим лишь тот народ, который не потерял себя, свой неповторимый голос в мировом созвучии. Писатель Кавабата Ясунари вспоминает в своей последней лекции созвучные ему слова Тагора из речи «Душа Японии» (1916): «Долг каждой нации проявить перед миром свою национальную сущность. Если же ей нечего дать миру, это можно считать национальным преступлением, это хуже смерти и не прощается человеческой историей. Нация обязана предоставить лучшее другим из того, что есть у нее. Благородство души и есть богатство нации, а ее достояние – в умении, преодолевая свои узкие, частные интересы, послать всему миру приглашение принять участие в празднике ее духовной культуры». [226]

Япония, пожалуй, отличается тем, что редко забывала о своей душе. Когда нарушался закон Равновесия в пользу внешнего влияния, умела вовремя остановиться, понимая, что, потеряв душу, потеряет себя и будет повергнута собственными богами. Так произошло в IX веке, когда Япония слишком увлеклась Китаем, начиная с иероглифической письменности и кончая государственным устройством. Тогда министр Сугавара Митидзанэ, знаток китайской поэзии (канси), напомнил о японской душе, провозгласив принцип «вакон-кансай» – «японская душа – китайская ученость». («Вакон» – другое чтение «Ямато дамасий».) Благородные потомки назвали его Божеством высшего знания, или мудрости (Гакумон-но о-ками-сама).

В чем же заключалась эта мудрость? Прежде всего в следовании Равновесию (Ва): не противопоставлять одно другому, а почтительно относиться к знанию, ибо в сфере духа, которую японцы ощущали как высшую Реальность, все едино. Нельзя не уважать ученость, пренебрегать древнейшей культурой Китая, но тем более нельзя забывать о собственной душе. То есть не только к уравновешенности призывал Митидзанэ, но к осознанию своего Пути, заповеданного японскими богами. Собственно, Митидзанэ определил дух той тенденции, которая уже существовала. С начала VIII века появлялись параллельные японские и китайские тексты, дабы все могли узнать, что японские нисколько не хуже китайских, а то и превосходят китайские образцы. Так, в 712 году увидела свет священная книга японцев Кодзики (Запись о делах древности), а в 720-м ее китайский вариант Нихонги (Анналы Японии). В 751 году вышла антология китайских стихов, написанных японцами, «Кайфусо», а в 759-м знаменитая поэтическая антология Манъёсю – гордость Японии. [227] Но Сугавара Митидзанэ нашел идеальную форму для определения национального Пути, имея в виду, что первично, а что вторично, что Неизменно, а что Изменчиво.

Этому закону Япония следовала – неизменному Центру и изменчивой периферии (неизменной вертикали и переменчивой горизонтали) – и в отношениях с другими государствами, то открывалась, то закрывалась, заимствуя то, что обогащает собственную культуру, но не ущемляет ее. Культура ниспосылается Небом, и пренебрегать ею невозможно, но невозможно и нарушить Путь, заповеданный богами.

Из века в век китайцы почитали знания, почерпнутые из книг совершенномудрых (вэнь). Их Путь – моральный Закон Вселенной. Путь японцев – очищение души Красотой, изначально присущей миру. Потому и называли Красоту Истиной (Макото), а Истину – Красотой, доступной «истинному сердцу» (магокоро) японцев, которое древние императоры называли «чистым, искренним, правдивым». Превыше всего ставили знание сердца – непредсказуемое, мгновенное, как мгновенны проявления божеств-ками (мэдзурасий). Отсюда идеал быстротечной Красоты (Мудзё-но би), столь же недолговечной, как лепестки сакуры. Все застывшее, окаменевшее теряет свою прелесть. Еще Ниниги, внук богини Аматэрасу, посланный ею управлять японскими островами, выбрал из двух невест не долгожительницу, а красавицу Сакуя-химэ (Цветущая дева), отказавшись от вечно живущей, но лишенной очарования Иванаги-химэ (Дева-скала).

Доверие сердечному чувству, или чувству в его полноте (ёдзё), сверхчувству (в отличие от «сверхсознания», хотя в высшей точке они едины), определило характер японской культуры. Доверие не себе, а тому, что в человеке невидимо присутствует, предсуществует. И жанр «дзуйхицу» («вслед за кистью»), которому положила начало Сэй Сёнагон (в России очень популярны ее «Записки у изголовья»), характеризует художественную манеру японцев. Красота самовыражается в образах, если ее предоставить самой себе, своему Пути. Отсюда склонность к иносказанию, недосказанности: истинную реальность можно передать лишь намёком, не мудрствуя, а доверяя сверхчувству. Это и позволяет назвать японскую культуру культурой подтекста, а метод познания – интуитивным прозрением Красоты.

В каждом существе, в каждом явлении природы, как и в каждом виде искуства есть свое сердце-кокоро: это и сердце, и душа, и ум, и центр сознания – все в одном. Оно соединяет явления Природы и человеческой жизни: душу весны и сердце поэта. Каждое сердце бьется по-своему и в унисон с другими: все сообщается между собой в ритме изначального сердца. Как скажет старец Сёо, учитель Сингаку (Учения о Сердце): «Если у Вселенной одно сердце, значит, каждое сердце – Вселенная». А дзэнские мастера называют этот тип связи Единого в единичном: «Одно во всем и все в Одном».

Иногда сердце-кокоро отождествляют с душой-тама. Но сердце не странствует, подобно свободной душе, оно Неизменно. Будучи Центром, пребывает в покое, благодаря которому все преображается. (То, что задано Тремя первыми богами: Священным Центром и богами-мусуби, соединяющими земное с небесным.) Благая душа (ниги-ми-тама) нисходит от небесных богов в сердце человека, если оно не утратило своей чистоты, ясности. И если не получает отклика от сердца, замутненного житейской суетой, то впадает в гнев, превращается в буйную душу (ара-митама). Люди совершают обряды, чтобы умилостивить разгневанного бога. Но успокоить его можно лишь в том случае, если очистишь собственную дунгу-кокоро. Сердце-кокоро индивидуально, а душа-тама может быть общей: «душа слов» (котодама) или «душа чисел» (кадзудама). То есть у души и сердца разные назначения, но они взаимонеобходимы: без единства души и сердца не было бы Ямато-дамасий. [228]

Естественно, традиционный тип связи не мог не сказаться на характере японского языка. Китайские иероглифы (мужское, янское начало) уравновесились японской азбукой кана (пластичное, женское начало) – по закону двуединства, подвижного равновесия сторон. Иероглифы, дискретные знаки-символы, дополнились вязью японских слогов – в знак единства прерывного и непрерывного. В японской фразе нет главного и второстепенного – все уравновешено, одно не ущемляет другое. Иероглифы и азбука создают единое поле японской культуры, и его воздействие благотворно уже потому, что, когда пишут иероглифы, включается образное, правое полушарие мозга, когда пишут азбукой, работает левое, логическое. Значит, сама письменность располагает к образно-логическому, или гармоничному, целостному мышлению. Иероглифы приучали всматриваться в глубину образа, отличного от буквы алфавита. Эту разницу подметил А. Уоттс: «Мы представляем себе мир в абстрактном, неодновременном переводе, тогда как на самом деле в мире все происходит сразу, одновременно, и конкретное существование Вселенной не поддается описанию нашим абстрактным языком… Линейный, неодновременный характер речи и мышления трудно не заметить в тех языках, которые пользуются алфавитом и выражают свой опыт длинной цепочкой букв». [229] А наш лингвист А. Холодович так характеризует структуру японского языка: «Множество конкретное противопоставляется множеству дискретному … Именно в силу этого оно как бы индивидуализируется и представляет нам множество в образе единицы … Японское имя это слово, в котором отражено единство целого и части, то понимание, где единица и множество если и имеют место, то присутствуют на заднем плане, в тени, „вне светлого поля сознания“. И это – господствующее отношение в японском языке». [230]

Ту же «голографическую» структуру обнаружим в любом виде искусства японцев: в музыке, поэзии, в живописи, в строении японского дома. «Весь дом состоит из совокупности нескольких пространств равной ценности… Общее пространство, несмотря на гибкость и переменчивость частей, остается уравновешенным». [231]

Тот же закон центрированности, неизменного в изменчивом, определяет дух поэзии. По словам Мацуо Басё: «Без Неизменного (Фуэки) нет Основы; без Изменчивого (Рюко) нет обновления». Взаимодействие того и другого рождает живую пульсацию строк: чередование пяти– и семисложных слов. Образец танки (5-7-5-7-7, всего 31 слог) задали небесные боги, и нарушить его – значит нарушить волю богов. Ритмический строй танки остался неизменным до наших дней. И когда примерно с XVI века японцы полюбили хайку (трехстишия), выделив первую строфу танки (5-7-5, 17 слогов), ритм, присущая японскому искусству асимметрия не исчезли. Можно сказать, не число было в Основе, а сочетание нечетных слогов.

Собственно, Центром всегда оставалась Красота, доступная сердечному отклику – кокоро, которое присуще всему и делает все созвучным. Для мастера было главным уловить и передать сердечный ритм того, что поразило его собственное сердце. Как у Басё (в переводе Веры Марковой):

По горной тропинке иду.
Вдруг стало мне очень легко.
Фиалки в густой траве!

Каждое хайку Басё – это прорыв в Небытие, в Красоту Небытия (My-но би), Озарение-Сатори, которое приходит неожиданно и естественно, как распускается цветок («цветок ума», говорят дзэнские мастера). После пережитого Сатори человек преображается, не различает земное и небесное, преисполнен чувством радости и восторга, ощущая мистическую связь Земли с Небом – «Одно во всем и все в Одном». Чувство всеединства порождает чувство все-сострадания: пробужденная душа проникается любовью ко всякой малости, о чем хайку Басё:

Пестик из дерева!
Был ли он сливой когда-то?
Был ли камелией?

И везде асимметрия, порождаемая пульсацией, законом подвижного Равновесия: чего-то больше, чего-то меньше, перетекание энергии от одного к другому, чтобы не прервалось дыхание, живое не стало мертвым. Лишь бы не было подобия, закрытости, заслоняющей Свет. Асимметричны и дзэнские сады, знаменитый сад Рёандзи в Киото: пятнадцать камней разной величины и формы лежат поодаль друг от друга так, что пятнадцатый всегда невидим, откуда ни смотри; кажется, камни ведут безмолвный разговор друг с другом. Так мастер Соами более трех веков назад приобщал к вечности.

И для мастера Но, Сэами (1363–1443), искусство актера в умении передать душу воина, сосны, кипариса – не подобием, а преображением, достигая полного самоотсутствия, «не-я» (муга), «не-мыслия» (мусин). Тогда и откроется то, что изначально в душе каждого, что делает его не похожим и единым с другими. Это и позволяет Сэами сказать: «Есть предел человеческой жизни, но нет предела Но» – человеческой жизни в земном воплощении.

И Тикамацу Мондзаэмон три века спустя, когда горожане задавали тон искусству, предостерегал против ложного правдоподобия: «Искусство находится на тонкой грани между явленным (дзицу) и неявленным (кё)». Тогда и откроется Истина, когда узришь невидимое. Оттого и театр Но, и Кабуки до сих пор привлекают зрителя, и не только в Японии.

Что касается истории Японии, то, конечно, не все шло так гладко, сообразно четырем временам года. Были резкие повороты, как в конце XII века, когда власть перешла к самурайскому сословию. В 1192 году Минамото Еритомо был объявлен первым сёгуном Японии (букв, сэйи – тайсёгун – «великий полководец – покоритель варваров»). И все же императорский двор был оттеснен, но не устранен. Заповеданный японцам Путь не мог быть нарушен, сёгун не мог не считаться с «сыном Неба». То, что исходит от небесных богов, Неизменно. И само самурайство приобщалось к культуре – на самурайскую эпоху приходится расцвет дзэнских искусств, таких как чайная церемония, поэзия рэнга и хайку, искусство садов, театр Но и, конечно, воинские искусства (дзюдо, карате или «путь меча» – кэндо). Не удивительно, что их девизом становится «меч и хризантема» (в переводе на иностранные языки, а японцы на первое место ставят «хризантему»), то есть воинственность должна быть уравновешена благородством и чувством прекрасного. И об этом немало написано, достаточно напомнить книгу Нитобэ Инадзо «Бусидо. Душа Японии», где он показывает, что истоки Бусидо – Пути воина лежат в синтоистской вере и в буддийском пренебрежении к материальному достатку, в благородстве и мужестве. Вряд ли можно усомниться, что Бусидо закалило японский характер, сочетая твердость с состраданием к слабым, о чем пишет У Тимура Кандзо, и не он один.

Традиция каждый раз воспроизводилась, восходя на новый виток, но вертикальная ось оставалась неизменной. Она поддерживала устойчивость системы, несмотря на все потрясения. Япония, страна традиционалистского типа, склонна, однако, к переменам, но таким, которые не противоречили бы ее Пути. Японскую систему можно сравнить с крепким деревом, корни которого столь глубоко ушли в родную почву, что ему не угрожают мировые вихри. Даже если листья опадут, ветви надломятся, корни останутся и дадут новые побеги. Естественно, идеальная модель не так часто претворяется в жизни (потому она и «идеальная»), и в Японии нарушался закон подобающего отношения Верха-Низа, против чего предостерегал еще Сётоку Тайси. Но как только нарушался этот закон, Верх-Низ менялись местами, попиралось все святое, то опрокидывалось Небо и на страну обрушивались бедствия. Япония, умеющая извлекать уроки из прошлого, смиряла свои страсти, возвращалась к Основе, и Равновесие восстанавливалось.

Большие трудности Японии пришлось испытать в середине XIX века, когда под напором мировых держав ей пришлось уступить силе и на какое-то время отойти от Пути. Произошла так называемая «революция Мэйдзи», которую сами японцы называют «Мэйдзи иссин»: «иссин» значит «реставрация» правления императора – «сына Неба» в эпоху «Просвещенного правления», «Мэйдзи». (Я не говорю о восстановлении императорской власти, потому что само слово «власть» не подходит: японский император не властвовал, а воплощал «волю Неба», которая безусловна.)

Самурайская система за прошедшие века исчерпала себя, настало время вернуться к Основе. Но «открытие дверей» после длительной изоляции притянуло Японию к мировым державам, подчинив действию законов капитализма, которому почему-то придают всеобщий характер. И как раньше наиболее проницательные умы предупреждали против чрезмерной китаизации, так и теперь предостерегали против модернизации на европейский лад, возродив девиз «вакон ёсай» – «японская душа – европейская наука». Уже в первые годы Мэйдзи (1868–1912) переводчик на японский «Самопомощи» Смайлса и «Принципов свободы» Милля – Накамура Масанао предостерегал об опасности, которую несет с собой односторонность европейской науки, не уравновешенной Моралью, то есть не знающей Пути. Научное знание, по его убеждению, проникает в законы материального мира, но не может предотвратить падение нравов, как это произошло в Египте и Греции. А чем это кончилось – известно.

Действительно, одно дело – «китайская ученость», которая сродни «японской душе», являет ее вторую сторону; другое дело – европейская наука, ранее почти неизвестная в Японии; зато теперь японцы, устремленные ко всему новому, изучали ее с великим энтузиазмом. Но модернизировать Японию на европейский лад оказалось гораздо труднее по причине структурного несоответствия мышления (как не сообразуется линия с точкой: для европейского ума одно есть два – по закону противоречия; для японского кокоро два есть одно – по закону инь-ян).

Трудность заключалась не только в несоответствии образа мышления и представлений об истинно-сущем, но и в том, что японцы, как и китайцы, не уповали на цивилизацию, науку и технику, считая их вторичными, неким подспорьем в практической жизни. [232] Вспомним Чжуан-цзы: древние знали законы меры и числа, вещей и названий, прибегали к учению и сравнению, но считали это уделом низших («Чжуан-цзы», гл 13). Или из 12-й главы: когда огороднику предложили воспользоваться водочерпалкой, он изменился в лице и с насмешкой ответил, что не применяет ее не потому, что не знает, а потому что стыдно. «От своего учителя я слышал: „У того, кто применяет машину, дела идут механически, у кого дела идут механически, сердце становится механическим“. Тот, у кого в груди механическое сердце, утрачивает целостность чистой простоты. Кто утратил целостность чистой простоты, не утвердится в жизни разума. Кто не утвердился в жизни разума, не станет поддерживать Путь». (Ив этом причина кризиса техногенной цивилизации.)

По китайской традиции не наука и техника, а Путь, моральный Закон Вселенной ведет к совершенству. И для японцев во все времена неизменной Основой оставалась Культура, способная преобразить человека, облагородить его. (Это вытекает уже из самого написания иероглифов «культура» – кит. вэнь-хуа: хуа – «меняться к лучшему, приобщаясь к вэнь», изложенной в книгах древней мудрости. У японцев те же иероглифы, только читаются «бунка»: «меняться к лучшему, приобщаясь к Красоте».) Японцы верили, что чувство прекрасного способно преобразить человека, как о том писал ученый XVIII века Мотоори Норинага в сочинении «Драгоценный гребень Гэндзи моно-гатари»: «Как решается в повестях-моногатари, что хорошо, а что плохо в делах людей? Если человек способен проникаться очарованием вещей (моно-но аварэ), способен переживать и откликаться на чувства других, значит, он хороший человек. Если не способен ощущать очарование вещей, переживать и откликаться на чувства других людей, значит, плохой… Повествуя о мирских делах, моногатари не поучают добру и злу, а подводят к добру, пробуждая чувство прекрасного». [233]

Японцы во все времена доверяли чувству в его полноте больше, чем рациональному уму. Об этом пишет и Мурасаки Сикибу в «Повести о Гэндзи», десять веков спустя не утратившей своего очарования: «Человек, глубоко проникший во внутренний смысл вещей, познавший их взаимосвязь, весьма часто приобретает чрезмерную прозорливость, одновременно утрачивая душевную чуткость и изящество ума, что не делает его более совершенным, скорее, наоборот» (перевод Т. Л. Соколовой-Делюсиной). И сам Мотоори Норинага признается в любви к отечеству в танка:

Если спросят:
В чем душа
Островов Японии?
В аромате горных вишен
На заре.

Искусство для них – Путь к Просветлению. Уже основатель буддизма Сингон, Кобо Дайси (Кукай, 774–835), ставил приобщение к естественому ритму выше чтения сутр, веря, что Истина постигается чувством прекрасного. Поэзия, музыка – вот что приобщает к Пути богов, к Разуму Будды. Что же говорить о дзэнских искусствах, национальном достоянии японцев, покоривших мир нынешний! Все дзэнские искусства есть Путь преображения души.

Потому так болезненно переживали японские писатели утрату Основы. «Ныне существует некая философия, или как это там называется… В древности же не было иного пути к познанию истинной сущности вещей, кроме как через сердце человека. Наслаждаясь очарованием цветов, уходя душой в иной мир, слушая ветер и созерцая капли дождя под блуждающей луной, мы проникали в сердцевину единого бытия Природы», – писал поэт-романтик Китамура Тококу.

А несколько лет спустя возопит душа Акутагава Рюноскэ: «Мы утратили дух Середины, чему учил древний мудрец Китая» («Диалог во тьме»). Разучились поступать в согласии с Природой, забыв, что «живем в деревьях, в ручьях, в ветерке, в вечернем свете, упавшем на стену храма» («Усмешка богов»). И оба покончили с собой: Китамура – в 1894 году, Акутагава – в 1927-м. А в 1906 году Окакура Какудзо писал в «Книге о чае»: «Запад считал Японию варварской в то время, когда она занималась мирными искусствами; и он называет ее цивилизованной с тех пор, как она устроила кровавую бойню на полях Маньчжурии… Да останемся мы варварами, если наше стремление стать цивилизованными зависит от позорного прославления войны». [234]

Естественно, не только Китай и Япония настороженно отнеслись к европейской цивилизации, но и Индия. Тагор опасался за участь Японии: «Безобразный дух коммерции проник через море в прекрасную страну Японию… И это угрожает гению нации, это надругательство над лучшим, что сделано и что должно быть сохранено не только для ее спасения, но для процветания всего человечества». [235] Он чувствовал, к чему приведет механизация людей: «Живые умы общества распались и уступили место чисто механической организации, признаки чего видны повсюду… Когда все механичное включается в эту машину в качестве ее частей, то остающийся личным человек сводится к одному только призраку… в машину в качестве частей входят люди, которым теперь не уделяется никакой доли жалости или нравственной ответственности». [236]

Притупилось ли нравственное чувство или исчез иммунитет, но в наше время люди как бы перестали замечать опасность, о которой говорили даосы и которую остро переживали прорицатели в начале XX века от Тагора до Утимура Кандзо. Забыли о разнице между культурой и цивилизацией, о которой столько было сказано в те годы. «Цивилизация возникла как средство, но была превращена в цель. Культура есть средство для духовного восхождения человека, но она превратилась в самоцель, подавляющую творческую свободу человека». [237]

Действительно, цивилизация и культура соотносятся как часть с целым, но в исторической науке до сих пор принимают часть за целое, превознося что-то одно, то «формационный» подход, то «цивилизационный». И так будет продолжаться по «закону части» до тех пор, пока не изменится сознание. Часть никак не может стать целым и через какое-то время уступает место другой части. Но состоящее из частей подвержено распаду, о чем говорил уже Платон и на чем стоит буддийское учение: множество, состоящее из частей, есть иллюзия (майя), от которой человек или освободится, или исчезнет.

И не о том ли книга Шпенглера «Закат Европы» и откликнувшихся на нее философов России? «Культура происходит от культа, она связана с культом предков, она невозможна без священных преданий. Цивилизация есть воля к мировому могуществу, к устроению поверхности земли. Культура национальна, цивилизация – интернациональна… Новое средневековье будет цивилизованным варварством», – возвещал Николай Бердяев. [238] И добавлял: культура органична, цивилизация – механична, первая – качество, вторая – количество. А Федор Степун напоминает: противоположность культуры и цивилизации – главная ось всех шпенглеровских размышлений. «Цивилизация представляет собой… по Шпенглеру, неизбежную форму смерти каждой изжившей себя культуры». [239]

Что касается Японии, то уже в первые годы Мэйдзи возникло движение «за сохранение национальной самобытности». И если можно говорить о высокой технологии Японии нашего времени и об успехах ее науки, то все же это касается прежде всего ее внешней жизни. Ее внутренняя жизнь протекает по традиционному руслу, то отклоняясь от Основы, то возвращаясь к ней в поисках «национальной идентичности». Судя по итогам опросов, уже в 70-е годы большинство японцев предпочли «чистую и правильную жизнь» (в соответствии с «изначальным сердцем» – чистым и правдивым). Опросы 80-х годов показали, что возрождается тяга к традиционному укладу: благоговейное отношение к труду, уважение предков и вежливость – первейший признак культуры.

Выступая на сессии парламента в 1983 году, премьер-министр Я. Накасонэ напомнил о традиции, переданной японскими богами, как незримой силе, определяющей образ мысли и жизни японцев, охраняя их от «разрушительного» воздействия извне. Он справедливо утверждал, что без ощущения национальных корней невозможен и «будущий интернациональный человек». А в докладе 1985 года поднял вопрос о национальной идентичности, истоки которой в священных текстах – Кодзики и Нихонги. Путь Японии – ощущение общества как «единой семьи» (иэ-сякай), «общины друзей» (на-кама-сякай). И в этом причина устойчивости государственной системы: «одно государство – одно сердце» (иккоку – иссин) – отличает Японию от европейской цивилизации с ее индивидуалистической сутью.

Закон Равновесия, которому следовала Япония, и есть знак Культуры. Если нет уравновешивающего начала, одно превозносится над другим, то нет и культуры, а есть ее подобие, квазикультура, разлагающая неокрепшие души. Этим можно объяснить небывалый интерес к японской культуре в странах Запада и России, стремящихся приобрести иммунитет против псевдоценностей. [240]

И действительно, японцы, привыкшие к целостному восприятию, не могут принять европейского индивидуализма, «атомизированного» человека. Парадокс в том, что эго, свободное от чувства причастности Целому, попадает в зависимость от самого себя. Замкнутое на себе ощущает себя одиноким, лишенным той свободы, которую на протяжении истории искали наши предки. И получается, что индивидуализм по-европейски оборачивается подобием, однородностью, которая приводит к Вражде. Все эгоцентрики ведут себя более или менее одинаково, значит, пропадает индивидуальность, ради которой они обособились. Иначе и быть не могло: логическое завершение антропоцентризма – эгоцентризм, логическое завершение эгоцентризма – сверхчеловек (антихрист – по «Трем разговорам» Вл. Соловьева). И Бердяев скажет: «Грех есть прежде всего утеря целостности, целомудрия, разорванность, раздор». [241]

Мне могут возразить: а как же «групповая логика», в которой видят причину обезличивания человека в Японии? Но при той форме сознания, которое можно назвать нелинейным, сингулярным, невозможно что-то одно, однозначное. В Японии человек, принадлежащий к той или иной группе, может ставить интересы группы выше собственных и оставаться личностью (по закону Уравновешенности-Ва). Именно потому, что помимо горизонтальных связей, объединяющих его с членами группы, он ощущает связь по вертикали (пусть на подсознательном уровне): с предками, с небесными богами, с Буддой, а связь по вертикали всегда индивидуальна. И современные социологи Японии прекрасно понимают, что успех группы зависит от участия каждого в общем деле. Если «групповое сознание» характеризуется такими чертами, как сердечность (он), искренность ( макото-синдзицу), благодаря которым и возможна «взаимность», то в идеале об отчуждении не может быть речи.

Собственно, японцы издавна признавали истинно-сущим лишь единичное, имеющее свое неповторимое кокоро, которое чудесным образом сообщается с Единым. В японском мировоззрении отсутствует понятие «части», которая в принципе не может быть свободной. Существовало «разделение без отделения» – «Одно во всем и все в Одном». Прекрасный знаток Японии Г. Е. Комаровский обращает внимание на эту особенность при исполнении синтоистского обряда: «Считалось, что митама — божественный дух – обладает способностью разделяться таким образом, что, оставаясь в прежнем синтай (божественная субстанция), он одновременно переходит в другой священный предмет, который становится синтай другого святилища. При этом прежний синтай ни на йоту не утрачивает своей магической силы, а в целом могущество „божественного духа“ лишь возрастает. Такое представление – бунрэй (разделение духа) позволяет создавать множество святилищ одним и тем же божествам». [242] А говоря словами Д. Т. Судзуки: «Каждый миг человеческой жизни – в той мере, в какой он становится выражением внутреннего существа, – изначален, божественен, творится из Ничто и не может быть восстановлен. Каждая индивидуальная жизнь, таким образом, есть великое произведение искусства. Сумеет или не сумеет человек сделать ее совершенным, неподражаемым шедевром, зависит от степени его ощущения Пустоты (Шуньяты), действующей в нем самом». [243] И это чувство неповторимости каждого мига настолько обострено в японцах, что можно понять удивление Окакура: «Девятнадцатый век с его идеей эволюции приучил нас думать о человечестве, но не думать о человеке. Коллекционер весьма усердно собирает образцы, чтобы представить период или школу, забывая о том, что одно прекрасное произведение искусства может научить нас больше, чем многочисленные примеры посредственной работы целого периода… слишком много классифицируем, слишком мало непосредственно переживаем». [244] (И разве это не близко «Пифагоровым числам» Флоренского или «индивидуализации всеединства» Вл. Соловьева?) Ощущение единства неединого привлекло к японскому искусству американского поэта Эзру Паунда, который восхищался умением японцев создавать не только хокку, но и театр Но, который может состоять из одного образа, то есть вся пьеса служит его развитием с помощью движения и музыки, чем достигается целостность. А современный поэт хайку Мурамацу Томоцугу признается: «Из того, что я прочел за свою жизнь, меня более всего поразил роман Л. Толстого „Война и мир“. Я думаю, что с романом „Война и мир“ можно сравнить только японские хокку». [245] И это в духе традиции: в одном зерне – Вселенная, в одном миге – вечность: объем, количество не имеют значения.

Изначально они признавали неизменным Центр большого и малого: неповторимо кокоро каждого цветка и каждого человека. Не отрицание личности, а поиск ее подлинности, как уверяет знаток Японии Л. Хэрн: «Это – божественное в каждом существе. По-японски оно называется „Муга-но тайга“ – „великая личность“ без себялюбия. Иной истинной „личности“ не существует». [246] И это созвучно японскому философу XX века Нисида Китаро: «Наше истинное Я и есть субстанция универсума. Когда мы узнаем свое истинное Я, мы не только соединяемся со всем человечеством, но соединяемся с субстанцией универсума, в духе проникая в Божественный Разум». [247] Не случайно современные исследователи японского характера, такие как И. Бен Дасаи, пишут: «человечность» («нингэнсэй») воспринимается японцами как «первичная Реальность», которая лежит в основе всего; «закон по ту сторону закона», «слово по ту сторону слова», «разум по ту сторону разума». [248] Невидимый мир Истины-Макото реальнее, чем мир видимый.

Мышление японцев можно назвать «сингулярным» именно потому, что изначально признавался неизменным Центр большого и малого: неповторимо кокоро каждого цветка и каждого человека. Потому и не было разделения на части, неизбежного при линейном, одномерном мышлении. Все само по себе Таково, суверенно и потому едино. Лишь целое сообщается с другим целым, не посягая на его свободу. (Этот насущный для выживания человечества принцип отношения одного с другим – неслиянного и нераздельного единства – дает о себе знать и в современной науке, синергетике, признающей сингулярную структуру мира в соответствии с ее квантовой природой.)

Сингулярность (центр в каждой точке) предполагает вертикальную ось, соединяющую множество в единое, земное с небесным. Тогда все находит свое место во Вселенной, следуя своему Пути. И это в корне меняет отношение к жизни: никем и ничем нельзя пренебречь, чтобы не нарушить вселенское Равновесие и не погубить эту Землю, единую с Небесами, вместе с ней – и себя.

Путь России

Пришло время России задуматься о себе, о своем предназначении, о котором давно говорят за ее пределами, одни с надеждой, другие с опасением. Об этом с особой остротой писали философы Серебряного века, предчувствуя беду, если Россия не осознает себя. Национальная идея есть у каждого народа, но мало кто в большей степени пренебрегал ею, чем русские. С одной стороны, в силу удаленности этой идеи, ее запредельности. С другой – от неумения заглянуть в себя, надеясь найти опору у «цивилизованного» Запада, вместо того чтобы опираться на богатейшую традицию собственной культуры, привлекающей своей неисповедимой силой. Об этом предупреждали такие светлые умы, как Алексей Степанович Хомяков: «Общество, которое вне себя ищет сил для самосохранения, уже находится в состоянии болезненном».

В чем же тайна притяжения русской культуры? Известно, «умом Россию не понять». Может быть, можно понять сердцем; «от сердца к сердцу» – путь к ее постижению. Вспомним вещие слова Александра Невского: «Не в силе Бог, а в правде». Правда предопределена русскому человеку, но он не может найти ее, найти, «кому на Руси жить хорошо». В XIX веке достигли наивысшего в осмыслении правды, в самопознании России. Н. К. Михайловский говорил об «инстинкте правды»: «Всякий раз, когда мне приходит в голову слово „правда“, я не могу не восхищаться его внутренней красотой… Кажется, только по-русски истина и справедливость называются одним и тем же словом и как бы сливаются в одно великое целое. Правда в этом огромном смысле слова всегда составляла цель моих исканий». [249] Эту правду он искал в «целостной личности», которой не дает осуществиться дробящий мир бездуховной цивилизации.

В. В. Зеньковский вспоминает слова Достоевского «ничем не искоренить в сердце народа жажду правды» и добавляет: «Вся тайна… влияния Достоевского заключается в той правде, которая глядит на нас со всех страниц его произведений и которая придает им неотразимую силу». Естественно, «правда» была высшей ценностью и для Николая Бердяева, которую он связывал с человеческим достоинством: «Есть высшая правда в том, что человек есть существо самоуправляющееся. Отблеск этой истины есть в демократии, в этом положительная, вечная сторона демократии, фактически всегда искаженная». [250] А говоря словами Николая Рериха: «Истина не познается расчетами, лишь язык сердца знает, где живет великая Правда, которая, несмотря ни на что, ведет человечество к восхождению». Разве что с японским словом «Макото-Истина» можно сравнить русскую «правду». В тяжкие времена воинских искушений, когда Япония свернула с предназначенного Пути, японский христианин У Тимура Кандзо в эссе «Истина» напоминал: Истина от Бога, не от государства. Если сохраним Истину, то и поверженное государство поднимется. Отречемся от истины, и процветающее государство погибнет.

Нарушить традицию истинный японец не считал возможным. Почитая Искренность выше жизни, отвергали всякий обман как высшую провинность перед Небом.

(Познакомившись с европейцами, были шокированы их привычкой не выполнять того, что обещают.)

Для японцев, как и для русских, Истина неотъемлема от Красоты. Но японцы исповедовали с древних времен: Истина и есть Красота, Красота и есть Истина. Отступая от Истины, лишаешься чувства прекрасного. Красота предопределена во спасение. Красота вездесуща, как о том сказано у Достоевского: «Всякая-то травка, всякая-то букашка, муравей, пчела золотая, все-то до изумления знают свой путь, не имея ума, тайну Божию свидетельствуют, беспрерывно совершают ее сами». Японцу близки слова старца Зосимы и чувство князя Мышкина: «Я не понимаю, как можно проходить мимо дерева и не быть счастливым, что видишь его?» (Родственное чувство к деревьям, разговаривая с ними как с друзьями, испытывает современный писатель Сэридзава Кодзиро, судя по только что вышедшей у нас его «Божественной серии».)

У русских не было традиции благоговейного отношения к Природе, но была с ней сердечная связь. (Другое дело, что в наши смутные времена она менее заметна, как и сама Святая Русь; но очистятся души, и все восстановится.) Правда для русского гения потому безупречна, что пробуждает чувство красоты: «верность прекрасному» рождает Добро, скажет Гоголь. Мир изначально прекрасен, нужно лишь довериться ему. В сердце Достоевского вера в абсолютное Добро, которым наделено каждое существо: «Существование в каждом человеке возможности совершенного добра, а следовательно, и совершенного счастья было любимой мыслью Достоевского», – заключает Лосский, ссылаясь на «Дневник писателя»: «Беда ваша в том, что вы сами не знаете, как вы прекрасны! Знаете ли, что даже каждый из вас, если б только захотел, то сейчас бы мог осчастливить всех… И эта мощь есть в каждом из вас, но до того глубоко запрятанная, что давно уже стала казаться невероятною». (А буддист скажет: спасая себя, спасаешь всех; каждый человек Будда – Просветленный, только не каждый понимает это.) «Красота спасет мир». (Это подтверждает английский физик Поль Дирак: «Физический закон должен быть математически изящен». Если формула красива, то верна.) «Красота спасет мир», когда человек увидит ее прежде, чем себя. «Дух Святый, – запишет Достоевский в заметках к «Бесам», – есть непосредственное понимание красоты, пророческое сознавание гармонии, а стало быть, неуклонное стремление к ней». [251]

Чувство прекрасного отличало японскую литературу во все времена. Красота в Японии меняла свой облик в разные эпохи, но назначение оставалось тем же: являть вечную Истину. Спонтанное, самоестественное чувство прекрасного обусловило стиль их мышления.

И потому близка японскому сердцу русская литература, пророчество Достоевского о спасении мира Красотой – чистой, непорочной, которая очищает душу. Не потому ли повторяет Зеньковский: «Дух Святой есть непосредственное понимание красоты, пророческое сознавание гармонии, а стало быть, неуклонное стремление к ней».1

Но в этом разница! Для японцев Красота не запредельна, весь видимый мир преисполнен ею, вся реальность. Нужно лишь почувствовать затаенную во всем Красоту. «Коно мама» – все, «как есть», красиво. Для русских же явленная красота может быть исчадием ада, красотой демонической, как о том у того же Достоевского: «Красота – это страшная и ужасная вещь. Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя потому, что Бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут… Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут диавол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей». Но такова красота в глазах Мити Карамазова.

Были в России времена, когда переставали верить в небесную Красоту, исчезал дух нестяжательства, наступало смутное время.2 Происходил разрыв между миром духа и безразличной материей, дистанция принимала порой такие размеры, что души проникались тьмою. Начинались бунты, революции, уничтожающие прошлое – духовную Основу нации. Земля теряла опору, отрываясь от Неба, и наступал хаос. В России – «во имя справедливости» – уничтожили цвет нации, который выращивается веками, и все перевернулось с ног на голову. Ничего святого, значит, все дозволено. Властвует стихия, не та божественно-природная, которую воспевали поэты, а стихия в умах.

Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик —
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык.
(Федор Тютчев, 1836)

Свободу и любовь утратили люди:

Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует…
Он к свету рвется из ночной тени
И, свет обретши, ропщет и бунтует.
(«Наш век», 1851)

Лишь на Богом данный язык уповает поэт:

Теперь тебе не до стихов,
О слово русское, родное!
…Со дна воздвиглись царства тьмы
Во имя света и свободы!
Тебе они готовят плен,
Тебе пророчат посрамленье, —
Ты – лучших, будущих времен
Глагол, и жизнь, и просвещенье!
О, в этом испытанье строгом,
В последней, в роковой борьбе,
Не измени же ты себе
И оправдайся перед Богом…
(Тютчев, 1854)

Поистине, язык – душа нации: исчезает язык – исчезает душа. Народ теряет свое лицо. Теряет свой Путь, по бездорожью устремляется в бездну, к погибели. Но если звучит в русской душе музыка языка, то никакие искусы не могут ее заглушить. Была бы жива душа! Не в этом ли мощь и надежда России – в ее дивном языке, явленном литературой Золотого и Серебряного века? Однако опасность его разрушения не только не миновала, но в наше беспутное время достигла предела, критической точки: живой язык заглушают мертвые звуки, от которых душу коробит.

О растлении духа предупреждали радетели России, которая в слепом подражании Западу теряет себя. Когда еще старший из славянофилов К. С. Аксаков предостерегал: «На Западе душа убывает, заменяясь усовершенствованием государственных форм, полицейским благоустройством; совесть заменяется законом, внутренние побуждения – регламентом, даже благотворительность превращается в механическое дело: на Западе вся забота о государственных формах». «Запад потому и развил законность, – продолжает Аксаков, – что чувствовал в себе недостаток правды». [252] Век спустя ему вторил Николай Бердяев: «Мое очень раннее убеждение в том, что в основе цивилизации лежит неправда, что в истории есть первородный грех, что все окружающее общество построено на лжи и несправедливости, связано с Л. Толстым». [253] Речь идет об отсутствии святой правды, которая вдохновляла умы России, хотя и казалась недосягаемой.

Когда пробьет последний час природы,
Состав частей разрушится земных:
Все зримое опять покроют воды,
И Божий лик изобразится в них.
(Тютчев, 1829)

В XX веке вектор движения изменил направление: от вертикали к горизонтали, вопреки изначальному Пути. Появилось ощущение неправды происходящего, утраты духовности – подмены целого частью, качества количеством, внутреннего внешним, вечного временным. Философы заговорили об исчезновении самого человека. «Дробные и частичные элементы человека предъявляют права не только на автономию, но и на верховное знание в жизни», – сокрушался Бердяев, изгнанный из России. Но он же верил, что личность и последнего из людей несет в себе образ высшего бытия и не может быть средством, имеет в себе экзистенциальный центр, являя микрокосм в потенциальном виде. Русская мысль, несмотря на выпавшие на долю России испытания, тянулась к Правде, которая не подвержена воздействию времени.

Но почему же в наше злополучное время только и говорят о коррупции? Нет, кажется, той сферы, где ложь не стала бы нормой, она – даже в таких исконно святых сферах, как медицина и образование. И нет понимания того, что не с коррупцией нужно бороться в первую очередь, а с бескультурьем, с утратой чувства человеческого достоинства. Ни одна страна не подверглась такому геноциду, как Россия. Что же удивляться, что обида за отчизну принимает ненормальные формы, подрывающие и без того уязвленное национальное чувство. Где уничтожаются духовные люди, там властвуют инстинкты. Но фанатизм несовместим с любовью к отчизне. Вернется духовность – все станет на свои места. Другого не дано.

Порча души – самый страшный грех. Погибшие души уйдут в небытие, не совсем утратившие совесть пробудятся. Исподволь вместе с памятью оживает сознание, несмотря на хаос звуков и потерявшихся слов, свидетельствуя о высшей правоте Владимира Соловьева: идея нации не то, что народ думает о ней во времени, а то, что Бог думает о ней в вечности. Остается понять, что же Бог думает о России, какую роль отвел ей. Россия остается загадкой. Оттого и ломают голову над ее будущим. Но в том, что Россия идет своим Путем, оступаясь, сбиваясь, трудно усомниться. Потому и ищет Правды: ощущает цель, не видя ее, не теряя веры: «Мы, по обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда» (2 Петр. 3, 13).

По крайней мере, история свидетельствует: не приживалась в России ни одна идея или система, если не соответствовала инстинкту правды, которую веками вынашивала русская душа. Потому и социализм не прижился, хотя отвечал духу общинности. Тем более капитализм – не может не претить русской душе. Судя по всему, начинается процесс его внутреннего отторжения. А причина все в том же: на уровне подсознания или эмоциональной чистоты начинают испытывать к нему отвращение, к денежной бесовщине. Раздражает хохот с рекламных роликов: ловите момент, а он не ловится, выпал из вечности, как выпадает из вечности все, утратившее с ней связь. Поглощаемая сверх меры пошлость уничтожает ум, а без ума тело скудеет, подвластно нечистой силе.

Россия живет не по правилам. Отсюда ее невзгоды, но и надежда. Каждый раз начинает как бы с чистого листа. Что-то мешает принять правила игры, обернувшиеся утратой человека, как предсказывали философы. И волей-неволей начинаешь думать: а не подписал ли «капитализм» в России смертельный себе приговор? Уж очень не похож он на западный. То ли обезумел от нераспаханного поля, которому конца не видно. То ли подхватил анархический вирус, с которым раньше не имел дела, – нет иммунитета.

В сущности, капитализм – навязанная форма, неизбежная в пределах системы, обреченной, согласно Рене Генону, на вымирание. Не только потому, что оторвалась от традиционной Основы, и все вывернулось наизнанку, а потому, что античеловечна по сути: человек – средство, цель – прибыль. Провозглашают свободу, равенство и братство, но сами экономические тенденции ведут к возрастанию несвободы. Несколько абсурдная ситуация, согласитесь, противоречит здравому смыслу, не говоря о Божьем Промысле: «Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом». И философы России верят в теургическое назначение человека. Новая мораль «хочет быть творчеством высшей правды жизни и высшего бытия» – в этом «Смысл творчества», по Бердяеву.

Рене Генон заменяет слово Бог – вечной Истиной, универсальными принципами, «Метафизикой», вне познания которой все усилия вырваться из бессмысленной жизни напрасны. «Метафизическое измерение как бы раскрывает наш проявленный мир, создает в нем просвет, в этом измерении каждый может обратиться к самому себе как к центру мира, воспринимая окружающую его природу не как враждебную себе, а, напротив, как содействующую». [254] То, что не утратили народы Востока, сохранив традиционную Основу. Запад же во имя скорости пренебрег традицией, активизирует действие ради действия, избегая покоя, ведущего к завершенности. (Известно, с какой надеждой смотрел на Восток Лев Толстой. И Достоевский, судя по «Дневнику писателя»: Азия «возвысит наш дух, она придаст нам достоинства и самосознания, – а этого сплошь у нас теперь или нет, или очень мало».)

Потому и называет Р. Генон западную цивилизацию, развивающуюся в чисто материальном направлении, «аномалией», когда пустые химеры принимают за бесспорную реальность. В результате «материальный прогресс» обернулся умственной деградацией. Европейцы «знают лишь вещи, принадлежащие к рациональному порядку, включая «псевдометафизику» современных философов; и в этом рациональном порядке логика действительно занимает первый ранг, все остальное ей подчинено. Но истинная метафизика не может быть зависимой ни от логики, ни от любой другой науки», ибо трансцендентальна. [255] (Еще Хомяков называл рассудок – силой разлагающей, разум – дробящим, если он не подключен к сердечному знанию.) Оттого Запад сеет раздор вместо согласия, доступного истинному знанию, высшей интуиции. Потому и обречен капитализм, что противоречит высшей Истине, достоинству человека, оттого неминуемо приближается к распаду.

Так, может быть, действительно миссия России – стать его могильщиком? Силой капитализм не одолели, напротив. Может быть, русский беспредел, неупорядоченность станет его концом? А главное – инстинкт свободы и правды пришел в противоречие с инстинктом наживы, самой отвратительной формой зависимости. Когда еще Гераклит говорил: «Бог наказывает подлецов не тем, что отнимает у них богатство, а тем, что умножает его». [256] Капитал не победишь силой («сила есть, ума не надо»), но победишь искушением свободы – по-русски. Никаких тебе законов, писаных правил, наезженной колеи, по которой катил нечистый дух неокрепшие души.

Думали, что это неизбежно: смена формаций по заданной прямой, хотя когда еще Освальд Шпенглер считал эту идею нелепой. Теперь то и дело говорят о пагубности линейного мышления, рассекающего реальность, делающего «несчастным сознание» потерянного человека. Прямая не только отсекает верх от низа, дух от материи, обрывая предустановленную связь, но, не имея прозора, ставит в зависимость последующее от предыдущего, лишая то и другое свободы. Еще Плотин упрекал Пифагора, что его «двоица» есть «дерзость», разделившая единое на множество, в силу чего ум отпал от Единого, и отпала от ума душа. А спустя века Гоголь произнес: «Односторонние люди и притом фанатики – язва для общества». Христианство дает многосторонность уму, а «односторонний человек самоуверен, односторонний человек дерзок, всех вооружает против себя». [257]

Но есть вечная Правда. В начале XX века русский философ Владимир Эрн в своей замечательной книге «Борьба за Логос» уверял, что мир в самых тайных недрах своих сообразен Логосу, вечному разумному началу, тем более – человек. Так, может быть, обратиться к исконно данному, довериться сознанию, чтобы оно вместо искусственно одномерного стало естественно многомерным, кристаллообразным? И ту его грань примет народ, которая отвечает его сердечному дару. Потому и сыграла русская беспутица с денежным бесом злую шутку. Казалось бы, все дозволено, а сокровенная правда требует своего. И смутился бес, потерял почву под ногами, впал в неистовство, а у безумия один конец. И получается, что оказавшись в непривычной для себя обстановке, деньги не могут не утратить власть над людьми, не вызвать в русском человеке если не презрение, то чувство брезгливости.

Итак, не силой можно победить капитал, а отвращением. Он умрет сам по себе, не пережив унижения. И эта благая миссия выпала на долю России, самой парадоксальной, непредсказуемой – если смотришь на нее по горизонтали. Но не этого ли ждет от нее Бог в вечности? Не для этого ли наделил ее инстинктом Правды и Свободы? Остается понять, что же мешает им осуществиться. Не уничтожение ли памяти, забвение духовной культуры, которая прославила Россию, но отступила под напором гламура? Но, отступив, никуда не может деться, ибо внедрена в национальной душе. Тот же Василий Зеньковский пишет в очерке о Пушкине: «В русской душе есть много греховного и буйного, но она никогда не перестает слышать таинственный зов к правде, никогда не теряет способности глядеть на мир в свете вечности». [258]

Так может быть, осознав свою миссию, пробудится душа, и ей откроется Истина, изреченная Иоанном Златоустом: «Когда же душа уклоняется от любви, тогда помрачается ее умственный взор». Эта вечная Истина открылась Будде: мир пребывает в дисгармонии по причине невежества. Но причину можно устранить Благородным восьмеричным Путем: правильное видение, правильная мысль, правильное слово, правильное дело, правильный образ жизни, правильное устремление, правильная память, правильное сосредоточение (самадхи). В самадхи сознание перестает прибегать к символам дискурсивного мышления; в нем пробуждается изначальная Мудрость-Праджня вместе со вселенским Состраданием-Каруной. Нет Мудрости без Любви и Любви без Мудрости. Чем меньше сострадания, тем меньше ума, а где нет ума, там рождается злоба, которая саморазрушается вместе с человеком. Насколько все разумно устроено! Нужно лишь успеть понять этот Закон, чтобы вовсе не исчезнуть. Если Праджня изначально присуща сознанию, она не может не проявиться, не вывести из тупика.

Иначе почему возникает потребность в возрождении духовной жизни, в Форуме Духовной Культуры (планировался на октябрь 2008 года в Астане, столице Казахстана)? Руководитель экспедиции «Путями Великих миграций человечества» и проекта «Великое со-крестие континентов» Д. Б. Пюрвеев озабочен будущим: «Человечество еще не в полной мере осознало, что мир перешел в новое качество», суть которого в исторической исчерпанности потребительского общества, основанного на частнособственническом эгоизме. Духовная Культура – самое важное, что есть у человечества, что способно преобразить его, если сплотится духовная элита. [259]

Дух слишком долго находился в забвении, что стало угрожать самой Жизни. «Дух животворит, плоть не пользует ни мало» (Ин., 6, 65). Дух может оставить на время неблагодарный народ, но не может исчезнуть, ибо вечен, дан во спасение. О Духе мысли Апостола Павла: «Господь есть Дух, а где Дух Господень, там свобода» (2 Кор., 3, 17). Нет свободы вне духовной жизни, а вне свободы ничто состояться не может, сколько бы ни уверяли себя в обратном легковерные. Свобода не обусловлена причиной, уверяют и христиане, и буддисты. Она предоставлена человеку изначально, Божьим Промыслом, рождается спонтанно, изнутри, ничем не обусловлена, кроме просветленного ума.

Отсюда сомнение в антропоцентризме, сместившем все ценности за века господства над умами. Не веря в бесконечность, возвели границы познанию. Возомнив себя центром, человек отчуждается от природы и от самого себя; относится к «окружающему миру, который он строит по себе – от частного к общему, то есть только в рамках своего эго», – заключает Д. Б. Пюрвеев. Целое подменили частью, истинный центр – мнимым, что не могло не пробудить в человеке гордыню, не нарушить все связи.

Вместе с тем трудно согласиться с мыслью того же автора, что природа, в соответствии с новым космопланетарным мировоззрением, «стоит в центре, а человек – всего лишь ее малая сознательная частица, неразрывно с ней связанная видимыми и невидимыми нитями на уровне ядерных, гравитационных, магнитных и других полей». Когда еще возвещал Апостол: «Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в нас Святого Духа?» (1 Кор., 6, 19). Кому же тогда создавать

Духовную Культуру, от которой зависит спасение человечества и всей Земли с ее обитателями: «…падение человека можно отсрочить, но не истребить его призвание». [260]

И русские религиозные философы, и древние мудрецы Китая верили в назначение человека быть посредником между Небом и Землей, осуществить Божий Замысел. «Уподобляюсь Небу и Земле, не нарушаю Единое», – сказано в древнем комментарии к И цзину (Сицычжуань, 1, 4). «Свойство человека – одухотворять и просветлять» (там же, 1, 12). А даосский мудрец Чжуан-цзы скажет: «Небо и Земля родились вместе со мной». Потому и называли человека Триединым: благодаря высшей Искренности человек становится в Троицу с Небом и Землей. А наш Бердяев скажет: «И только человек, занявший место в космосе, уготованное ему Творцом, в силах преобразить космос в новое небо и новую землю». [261]

Но трудно переоценить подвиг людей Культуры, прошедших путями древних народов в поисках истинной картины, о чем рассказывает руководитель экспедиции. С 1992 года под эгидой ЮНЕСКО начала действовать Международная культурно-экологическая экспедиция «Путями великих миграций человечества», которая позволила изменить отношение к кочевым народам. Когда еще не было письменности, кочевники, странствовавшие по просторам Евразии, несли духовное знание, которое легло в основу древних цивилизаций и мировых религий. Всему нашлось свое место, и нет ничего случайного, есть пока не познанное. В «Сокрестии» субконтинентов, Евразийского и Американского, расположенных по горизонтали и вертикали, образуя Крест, доминирует Евразийский, убежден Д. Б. Пюрвеев. На нем живет 75 % населения Земли, он располагает основными природными и человеческими ресурсами, что обязывает глубже понять его роль в жизни планеты.

О возможности просветленного сознания свидетельствуют такие книги, как «Евразийство: ключевые идеи, ценности, политические приоритеты» тех же сибирских авторов. [262] И дело не в том, что в ней представлена история евразийства, процветавшего в среде русской эмиграции с 20-х годов XX века (известные ученые: лингвист Н. С. Трубецкой, географ П. Н. Савицкий, историк Г. В. Вернадский; не случайно к теме евразийства вспыхнул интерес в России 80-х годов XX века). А в том, что книга подводит к мысли: понять смысл учения можно, если пробудится сознание – сострадающее, причастное Правде. Или, говоря словами Владимира Соловьева: «…любое сотворенное бытие всегда вторично и ущербно по отношению к Божественному Первосущему».

На Востоке к Первосущему или Истинно-сущему ведет Срединный Путь, Уравновешенность разного. «Уравновешенность разного (Хэ) есть совершенный Путь Поднебесной». (Японцы «отсутствие Пути» – «будо» переводят как «безнравственность». На русском: «беспутный», «непутевый» значит «без царя в голове».) Этот Путь, лишенный всякой однозначности, односторонности, стремления к насилию, доступен лишь Мудрости. Не случайно сибирские ученые акцентируют внимание на агиократии, власти духовной аристократии – «власти святынь», высших духовных ценностей. (Об этом писал еще П. И. Новгородцев: «Не политические партии спасут Россию, ее воскресит воспрянувший к свету вечных святынь народный дух». [263] )

Тема эта приобретает особую остроту в наши дни. Сознание политиков отстает от движения истории или наступившей фазы Эволюции настолько, что все может кончиться всемирной катастрофой. Военная стратегия изжила себя, о чем свидетельствует бессмысленность войн последних десятилетий, которые ни к чему не привели, кроме человеческих жертв, что само по себе наказуемо. Самое страшное, что теряет себя человек, участвуя в неправедном деле, ожесточается, проявляет не мотивированную ничем, кроме нарушенной психики, агрессивность.

Потому евразийцы вели речь о «государстве Правды», о традиции русских нестяжателей. « Истинная власть самоценна не сама по себе;…она должна быть властью Правды, а не лжи, милосердия, а не насилия », – ссылаются авторы на мнение евразийца И. Н. Алексеева. Нестяжательский идеал власти имеет глубочайшие корни в русской культуре, где подлинная государственная власть должна быть нравственно правой, ибо «без элемента Правды не может стоять никакое государство». [264] (Кстати, залог успеха Китая – в следовании традиции «Книги Перемен», И цзину, которая за прошедшие тысячелетия вошла в сознание: истинный человек ведет себя сообразно Переменам, меняющимся обстоятельствам или природному ритму.)

Итак, лишь следуя Истине, можно преодолеть кризис материально-потребительской цивилизации и выйти к духовно-экологической, ноосферной, минуя процесс всепоглощающей глобализации, которая несет миру экологические беды и духовный разлад. У человечества нет другого выбора, хотя и в этом случае Россию воспринимают как помеху на пути неизбежной якобы стандартизации.

(Когда-то в «Дао и Логосе» я сослалась на мнение немецкого журналиста: «человечество слишком глупо, чтобы выжить». С тех пор природа глупости изменилась: она набрала невиданную силу, опираясь на количественный рост. Обрела агрессивность, что делает ее смертоносной, пострашнее ракет дальнего действия. Пора бы под этим углом зрения взглянуть на нашу бюрократию: бороться с ней бессмысленно, следовало бы сократить ее процентов на 80 – для пользы дела. Но особенно опасно проникновение этой тенденции в семейные отношения. Бог соединяет пары, чтобы непробужденные тянулись к пробужденным, а получается наоборот. Те, кто призван поднимать, опускаются, не обладая волей к сопротивлению. И происходит общее оглупление, отпадение от духовности – вымирание народа. Но этот процесс недолговечен – в силу своей противоестественности: по закону поляризации Света и Тьмы. Ум, очищенный от примеси, спасет положение.

А вот и свидетельства. Прочла признание великой певицы Елены Образцовой: политику культуры определяют «чиновные душой люди, как и те, кто сидит в Минкульте, то есть по сути бесконечно далекие от культуры». Оттого и уезжают мастера на бесконечные гастроли, откупаясь от чиновников. И кончается ее интервью Владиславу Дунаеву – криком души: «Мы устали бороться, мы устали от политиканства в искусстве, которое буквально пронизывает все снизу доверху. „Иваны, не помнящие родства\' [265] ».

И та же боль в душе великой балерины Майи Плисецкой: «Мне хочется работать в Москве, но это нереально, потому что существует „хозяин“ – Министерство культуры. Я за то, чтобы ликвидировать Министерство культуры, потому что, кроме того, что мешают работать, его чиновники ничем не занимаются. Я на себе это ощущаю на протяжении всей жизни».1 Конечно, с момента интервью прошло почти 20 лет, но так ли все изменилось? Иначе не ставили бы вопрос о непонимании значения Культуры, которая до сих пор существует по «остаточному принципу», и не устраивали бы обсуждение этой проблемы в Думе уже в наше время. [266] Отношение, принижающее Культуру, укоренено в сознании определенной категории людей, поставивших выгоду выше Правды. С одной стороны, они достигают цели, имея послушное большинство; с другой, бескультурье – почва для стихии, которая время от времени сметает все святое, ненароком сметет и чиновничество. Плата за бескультурье – одичание. И не дай Бог!

Итак, не изменится сознание – ничего не изменится. Выход в целостном мышлении, которое Бердяев называл «сингулярным»: целостность в каждой точке, сопряженной с вечностью. (К этому пришла и современная наука: к признанию единственности точки вне времени и пространства; дом электрона – весь мир, согласно квантовой механике.) Одно не противопоставляется другому, одно не существует за счет другого, что противоречит установкам традиционной логики. Для бытующего сознания это выглядит парадоксом: единство единичного и единого, личного и общего, центра и периферии, вертикали и горизонтали, сущности и существования. Для пробужденного сознания – одно обусловливает другое. При полноте личного возможно служение «общему делу». Забывая себя внешнего, находишь себя истинного: внутренний человек согласуется с внешним. Все становится самим собой, если есть внутренняя свобода. Свободный не посягает на свободу другого. Исчезают надуманные границы, проявляются грани единого Вселенского организма, где все согласуется, существуя – неслиянно и нераздельно. Говоря словами Чжуан-цзы: «Разделение без отделения и есть Жизнь».

Алан Уоттс связал это с китайским понятием ли – предопределенным образцом, внутренней формой, благодаря которой осуществляется воля Неба: «Если каждая из вещей следует своему собственному ли, она будет сгармонизирована со всеми другими вещами, не по причине навязанного извне правила, а благодаря взаимному резонансу, взаимодействию» [267] (закон синергетики). Согласно учению китайских мыслителей XII века, ли универсально и индивидуально, двуедино, порождает движение-ян и покой-инь: благодаря ли Инь-Ян нераздельны. Притом изначален Покой, к которому устремляются все дхармы. (В отличие от греков, отдававших предпочтение движению. Последователи Гераклита, по замечанию Платона, «к неподвижности же относятся крайне враждебно и по мере сил изгоняют ее отовсюду» – Теэтет, 181 А).

Ли индивидуально, единично и едино, что обусловило его моральные свойства. У каждого из пяти Постоянств, изначальных свойств человеческой природы, существует свое ли: ли Человечности, Справедливости, Благожелательности, Мудрости, Искренности. У человека, достигшего совершенства, эти Постоянства проявляются в полной мере. Ли несокрушимо, неделимо. Это видение сопоставимо с буддизмом: «Состоящее из частей подвержено разрушению», – сказал Будда в Сутре о Великой Нирване. Жизнь – едина, и стремление каждой дхармы совпадает со стремлением Целого. (Кстати, и дхарму понимают как то, что формирует моральный Закон, как долг, справедливость, добродетель, нравственное достоинство.) Не случайно учение о Ли привлекло Лейбница, создателя «Монадологии».

Тенденция индивидуализации в XX веке привела к персонализму , к признанию первичности Личности как высшей духовной ценности. Реализация личности есть аристократическая задача, – не раз повторяет Бердяев, – персонализм заключает в себе аристократический принцип. Что же понимает под ним философ? Непосягательство на уникальность другого, возвышение духа: «Личность открывается только в любви». Только человек, ставший личностью, узнавший любовь Бога, испытывает любовь ко всему. Не любовь к добру, к отвлеченной идее, а любовь к личности, к конкретному живому существу. Проникая во внутреннее существование, постигает иной порядок бытия, отличный от нашего, падшего, – в Царство Божье. Эгоизм же гибель для человека: он не соединяется не только с другими, но и с собой. [268] Принцип личности должен стать принципом социальной организации, которая не будет допускать социализации внутреннего существования человека, подчеркивает Бердяев в своей до сих пор неоцененной работе «О рабстве и свободе человека». Личность не может быть детерминирована; все, что нужно для ее восхождения, заложено в ней: творчество, свобода и любовь.

Естественно, стремление к индивидуализации во все времена было присуще и Западу, но редким умам (Мейстер Экхарт, Николай Кузанский). Можно вспомнить и грека Эмпедокла, жившего в V веке до н. э.: Любовь-Филия разделяет однородное и соединяет разнородное. Ненависть-Нейкос разделяет разнородное и соединяет однородное. То есть утрата индивидуального качества, соединение однородного ведет к Вражде, Ненависти, в чем убеждает нас бунтующий Восток.

Идея осуществляется, если попадает на благодатную почву. В эгоцентрической системе стремление к самобытию привело к атомизации личности, ее закрытости, к вырождению. В России, среди религиозных философов, к идее соборности : человек достигает своей нравственной цели только при открытости другому. Только в обществе, где силы каждого принадлежат всем и силы всех каждому – по уверению Хомякова. Преображение «собрания» в «собор» – это тайна явления Церкви уже не как человеческого коллектива, а как Богочеловеческого организма, имеет место не просто там, где собрались верующие люди, но где также «изволися Духу Святому». [269] Нравственное начало установлено свыше и для всех одно: «Принцип человеческого достоинства, или безусловное значение каждого лица, в силу чего общество определяется как внутреннее, свободное согласие всех, – вот единственная нравственная норма». [270]

Все связи взаимообусловлены в «Метафизике Всеединства». В каждой вещи есть две природы: вечная, неизменная и изменчивая, внешняя; есть то, что смывается временем, и то, что ему недоступно. Это уже не «Метафизика» Аристотеля, противопоставившая одно другому – по закону «исключенного третьего». И не два мира великого Платона: мир вечных идей, доступных лишь разуму, и изменчивый мир чувств, грубой материи, которые противостоят друг другу. То есть мысль совершила полный оборот, восходя по вертикали от противопоставления к единству. Если для Аристотеля точка – «начало линии», то для Павла Флоренского – микрокосм, единичное и единое одновременно.

Так же преобразились в процессе духовной Эволюции, самовосходящего сознания, монады Лейбница. Не закон противоречия лежит в их основе, а закон извечной целостности и уникальности каждой монады. Пифагор принимает в началах монаду и неопределенную диаду. «Одно из начал у него устремляется к действующей и видовой причине, каковая есть бог-ум, другая же [относится] к причине страдательной и материальной, каковая есть видимый мир» (Аэций, 13, 8). У Лейбница монады самодостаточны, каждая имеет свою индивидуальную программу (наподобие ли). Монады неуничтожимы, нематериальны, неповторимы. «Не имеют окон», но соединяются Божьим Промыслом – «предустановленной гармонией». Будучи психическими сущностями, не могут взаимодействовать на физическом уровне, но ведут к совершенству жизнь психическую. Есть монады-души, имеющие ощущения и память, и монады-духи – имеющие сознание, являя собой «постоянное живое зеркало Вселенной». Монады одновременно замкнуты и открыты миру, что позволило Лейбницу назвать их «сжатыми вселенными».

Повернулось колесо Дхармы, скажут буддисты. И в их среде не сразу пришло осознание, что Нирвана и есть Сансара. Не одно или другое, а одно в другом: и то, и то – все двуедино, нераздельно и неслиянно. Нужно лишь самому измениться, чтобы понять: все уже есть, ждет своего часа, вслед за Состраданием пробудится Мудрость. С высшей точки зрения Восток и Запад предназначены друг другу – две стороны Единого. Восточное Инь и западное Ян: иньское, правое и янское, левое полушария головного мозга, которым назначено прийти в соответствие – для полноты жизни. Восток и Запад есть в каждом человеке, остается уравновесить эти начала, не уподобляя, а находя каждой стороне подобающее применение. Или, как сказано в И цзине, «Одно Инь, одно Ян и есть Дао. Кто следует этому, приходит к Добру» (Шань – вселенской Любви). Потому и потянулись Восток и Запад друг к другу, не теряя себя. Пока единицы осознали благотворность Встречи, большинство, одержимое стремлением к власти и наживе, пребывает в неведении. Но – до поры, до времени. Если Дао – всеобщий Закон, он не может не проявить себя и там, где о нем не ведали.

Об идее Всеродства Н. Ф. Федорова напоминают авторы «Евразии»: «Ширь Русской Земли способствует образованию подобных характеров: наш простор служит переходом к простору небесного пространства, этого нового поприща для великого подвига». Подвига достижения всемирного братства людей и народов. На границе исчезновения становятся немыслимы войны и распри. Успокоившись, начнут понимать, что каждый народ, как и каждый человек, уникален и тем бесконечно интересен другому. В разнообразии – условие единства, единым не может быть подобное. Только нужно подняться над собой, чтобы видеть и слышать. Нельзя опустить ни одну ноту из Вселенской мелодии, чтобы не пострадал весь строй Жизни. В персонологии Н. С. Трубецкого «Евразия интерпретируется как многонародная личность в совокупности с ее физическим окружением». И обожествление Природы, свойственное русской поэзии: «Природа – это подлинная константа культуры, в ней признается наличие духовного начала и возможность прямого воздействия на него». [271]

Откуда-то берется столь глубинное видение того, что в прапамяти человеческой. То, что Лао-цзы назвал «Истинным Дао», от которого отстает, но к которому постоянно устремляется «Дао явленное» – меняющийся мир. Великое Дао сопоставимо со Святой Правдой, но одни восходят к Великому Дао постепенно, в естественном ритме. Другие, прорываясь из «ужаса истории», устроенной неразумными людьми. Это и есть уровень «Метафизики», где все поля сходятся – по закону Целого. Приходит осознание, что все неповторимо, имеет свой центр, свою душу, и в этом залог Преображения. Одно есть оборотная сторона другого. В одном месте тронешь – в другом отзовется, что обязывает человека думать, прежде чем действовать: не нанести вред себе и другим, не взять грех на душу.

Само «время евразийствует», позволяя избежать хаоса: «нарушения изначального единства Софии, смещения бытия с своего метафизического центра, следствием чего явилась болезнь бытия, его метафизическая децентрализованность», пишет С. Н. Булгаков в своей «Философии хозяйства». [272] «Время евразийствует», Время, укорененное в вечности, а не вибрирующее в такт с психикой человека, потерявшего себя; призывая к раскрытию творческого дара каждой личности, а не к подневольному труду. Вместо гонки, обезличивающей, сбивающей с заданного ритма народы, – спокойствие духа, располагающего к самостоянию сущего, что и делает евразийскую модель универсальной. Всё уже есть, заложено в природе вещей, в сердце человека. Нужно лишь достучаться до него, вернуть веру: «Познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин., 8, 32). Может, пришло время исполниться завету Христа? Кто знает.

Лето 2008

P.S. Так бывает: идея, возникшая спонтанно, отражает какую-то сторону Истины. Отражая Истину, находит отклик. Старинный друг, Владислав Дунаев, прислал свою последнюю книгу, где публикует интервью с великой певицей Еленой Образцовой: политику культуры определяют «чиновные душой люди».

И та же боль в душе великой балерины Майи Плисецкой: «Я за то, чтобы ликвидировать Министерство культуры, потому что, кроме того, что мешают работать, его чиновники ничем не занимаются». [273] Но об этом уже шла речь.

О следствиях бескультурья говорили и на Круглом столе комитета Государственной Думы по культуре (30 мая 2006). Инициатива принадлежала одному из просвещенных людей нашего времени – Юрию Агешину. О серьезности его намерений свидетельствовала статья «Исцеление культурой» (опубликована в ЛГ в марте того же года). При наличии российских возможностей просто неприлично сохранять в стране такой разрыв между богатством и бедностью, это верх бескультурья. Там, где смертность превышает рождение, главной причиной служит не условия, а отсутствие Культуры духа. Государство, не думающее о Культуре духа народа, обречено на самовырождение. Чтобы выполнить высокую миссию духовного преображения народа, государство само должно быть подвержено существенным преобразованиям. (Но лучше прочесть эту статью целиком, там все по делу: или «исцеление культурой», или забвение.)

Что касается моего выступления, то оно опубликовано в журнале «Человек» (2006, № 6), что совершенно естественно, ибо речь идет именно о человеке, каким ему предназначено быть. Я ограничусь лишь эпиграфами к статье, отражающими, однако, ее суть. «Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего» (Ап. Павел. Рим., 12, 2). И Порфирия: «Душа, которая поворачивается к материи, страдает и нищенствует, лишается своей силы. Но, если она вернется к Разуму, она получит полноту и обретет вновь свою целостность» (Порфирий. Начала, 37, 32).

Начинаю с вопроса: почему в России с некоей неизбежностью благие намерения превращаются в свою противоположность, цель и средство меняются местами?.. Нет веры в человека, не может быть веры в закон, если человек – «мера вещей». По той же причине попранного человеческого достоинства – бесперспективность нашей бюрократии. Качество перешло в количество, количество же не знает моральных принципов. Оттого формальное ко всему отношение: «Царство мертвых слов вместо дел» – прямо по Гоголю. (Тема для русского ума. Даст Бог, разберемся: где приостановить Тройку, чтобы вышла на свой Путь.)

Декабрь 2008

Сингулярное Ли и монады Лейбница

В индивидуальности заключена вся тайна бытия.
Вильгельм фон Гумбольдт

В Тайцзи, где «обе Формы коренятся», два должны иметь единый центр, чтобы не отпасть друг от друга, не превратиться в две половины. Роль центра, соединившего небесное и земное, выполняет вездесущее Ли, которое переводится не соответствующим ему словом «принцип». Для нашего сознания непривычно видеть в единичном Единое, но для китайцев, признающих двойную природу сущего, Ли – внутренняя форма, душа вещей, индивидуально и всеобще; потенция целого. Без Ли вещь не может состояться, это ее изначальная программа, которая со временем должна осуществиться. Ли позволяет каждому человеку стать самим собой – оно то, что в нем неизменно и неповторимо. Именно потому, что никакое Ли на себе не замкнуто, отражает Ли извечное, то есть единичное не может осуществиться вне Единого. В Учении о Середине сказано: «Изначальная Природа (Син) и есть Ли». Нельзя быть свободным при несвободе другого. Если Ли есть внутренняя сущность, «божья искра», душа каждого, то человеку предстоит заглянуть в себя, чтобы узнать себя, не принять за другого, такого, как все. Поэтому следующий Пути очищается от вторичной, эгоцентрической природы ради выявления своего Ли, чувства всепричастности.

Энергия-Ци – это Металл, Дерево, Вода, Огонь, по определению Чжу Си, а Ли – это Человечность, Справедливость, Благожелательность, Мудрость. [274] (Он не упоминает Искренность как само собой разумеющееся – тот самый Центр, без которого не реализуются остальные Постоянства.) Вторичная же природа бывает более и менее светлой, но далекой от совершенства. По учению Чжу Си, весь одушевленный мир обусловлен Ли, которое у каждого свое и у всех одно: в Тайцзи заложены Ли всех вещей. От Ли зависят не только природные явления и отношения людей, но и саморазвитие каждой сущности, устремленной к реализации изначального прообраза. [275] А в III веке Хан Фэй-цзы говорил: «Дао – это то, благодаря чему все вещи Таковы, благодаря которому все Ли согласуются. Ли – это образ целостной вещи. Благодаря Дао все целостно, потому что содержит в себе Ли. Благодаря Ли каждая вещь не похожа на другую, но Дао приводит все Ли к согласию». [276] А век спустя чаньский мастер Дао-шэн уточнил: «Будда – это Дао, Закон-Ли, изначальная Природа».

Итак, Ли пребывает внутри, человеку дана возможность реализовать его, настроив свое сердце в лад с небесной волей, с ритмом Дао. Известно, что к китайским учениям проявлял большой интерес немецкий мыслитель Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646–1716). Если его «Монадология» (1714) и не написана под влиянием Ли, то имеет с ним немало общего. Не потому, что один мыслитель испытал влияние другого, а потому, что таков Закон: сознание самоорганизуется в движении к Истине. То, что открылось Лейбницу, до сих пор не утратило значения как причастное Истине. «Монадология» – явление знаковое: преодолеваются архетипы, унаследованные от греков, в частности понимание части-целого, изначального Хаоса. (Похоже, Лейбниц заложил основы того мышления, которое в наше время называют «голографическим», предваряющим квантовую теорию.)

Итак, попробуем разобраться, что объединяет Ли и монаду и что различает. Монада, согласно Лейбницу, « простая субстанция, которая входит в состав сложных ; простая, значит, не имеющая частей». [277] Монады можно назвать энтелехиями, ибо они имеют в себе известное совершенство, которое делает их источником их внутренних действий. Но «в Боге эти атрибуты безусловно бесконечны или совершенны, а в монадах сотворенных, или в энтелехиях… это лишь подражания в той мере, в какой монады имеют совершенства» (48). (Ли не сотворены, извечны, присутствуют в неявленной форме в Дао, в Тайцзи.) Вместе с тем каждая монада представляет Вселенную, устроенную в совершенном порядке. «Таким образом, во Вселенной нет ничего невозделанного, или бесплодного: нет смерти, нет хаоса, нет беспорядочного смешения» (69). Поэтому нет ни полного рождения, ни смерти: «то, что мы называем рождениями, представляет собой развития и увеличения, а то, что мы зовем смертями, есть свертывания и уменьшения» (73). (И это напоминает не только Эмпедокла, но и Перемены И цзина.) Потому не только неразрушима душа (зеркало неразрушимой Вселенной), но и само живое существо. «Душа следует своим… законам, тело – также своим, и они сообразуются в силу гармонии, предустановленной между всеми субстанциями, так как они все суть выражения одного и того же Универсума» (78). По закону гармонии «вещи ведутся к благодати собственными путями природы» (88).

В предисловии к «Новым опытам о человеческом разуме» Лейбниц говорит о предсуществовании (о семенах вечности), отвергая идею души как чистой доски (tabula rasa), на которой ничего не написано, по мнению Аристотеля. Если все предсуществует, порядок задан, значит, можно говорить о «предустановленной гармонии». Если существует «предустановленная гармония», значит, нет места изначальному Хаосу. С одной стороны, Лейбниц признает непрерывный процесс жизни, с другой – убежден в неповторимости каждой монады. (И Дао одновременно непрерывно и точечно, самопроявляется в Ли: «Одно во всем и все в Одном».) Не во всем соглашаясь с Аристотелем, Лейбниц разделяет веру Платона в предсуществование идей и Апостола Павла в закон Божий, написанный в сердце человека.

Шел непрерывный процесс наращивания знаний – по горизонтали, накопление информации, но время от времени происходил прорыв по вертикали, по закону небесного притяжения (количество переходит в преображенное качество). Лейбниц верил в восхождение душ, наделенных своей энтелехией, к духу. Совокупность духов и составляет «град Божий», что и позволяло ему верить в «универсальную культуру человечества». Признавая вечные законы разума, Лейбниц сомневается во всесилии опытного знания, на которое опирается наука: «Животные – чистые эмпирики и руководствуются только примерами» (с. 466). Существует нечто в бесконечности, та связь, в которой находится каждое существо со всей Вселенной. «По моему убеждению, в силу метафизических оснований все во Вселенной связано таким образом, что настоящее таит в себе зародыш будущего » (с. 484) – идея, акцентируемая в синергетике. Близка современной науке и голографическая структура: Ли – одновременно и центр, и окружность, поскольку он есть круг, центр которого в каждой точке. «Китайцы, наделяя Ли совершенной цельностью, не считают, что оно способно делиться. Ли можно рассматривать как первую форму, то есть как душу мира, а самостоятельные души являются всего лишь ее модификациями». [278]

У Лейбница были основания говорить о преждевременности своих идей: «Я горжусь тем, что у меня есть несколько идей истинной философии, но наше столетие еще не способно их понять» (с. 486). Можно добавить, что и в наше время его идеи не проникли глубоко в сознание, не осмыслены теми, кто не сумел соединить логику и интуицию, или две истины, – по выражению Лейбница: «Есть также два рода истин: истины разума и истины факта. Истины разума необходимы, и противоположное им невозможно; истины факта случайны, и противоположное им возможно» (Монадология, 33). И это приходится доказывать в наше время, хотя много веков назад о двух истинах говорили и буддийские мудрецы.

Итак, если Чжун-Срединность призвана гармонизировать отношения, то не могло не появиться понятие Центра-Ли, внутренней формы или неповторимой сущности каждого существа. Ли индивидуально и всеобще, не извне даровано, а произрастает изнутри, самозарождается в Тайцзи и претворяется в жизни. Этот тип связи, который можно передать словами «Одно во всем и все в Одном», не поддается линейному мышлению, формальной логике. [279] Не отдавая себе отчета в традиционной структуре мышления, невозможно понять постулаты китайских мудрецов. Особенность этой структуры в том, что все существует не столько в последовательном порядке, сколько в параллельном, одновременном, не только взаимочередуется, но и взаимопроникается, со-возникает. В качестве образца нередко приводят Аватамсака сутру (Сутра о величии Цветка), где сказано, что мир напоминает сеть, украшенную драгоценными камнями. Тела всех живых существ, сказано в сутре, входят в одно тело (тело Будды – Дхармакая), из одного тела исходят. Все слова и звуки входят в одно слово и один звук, а одно слово и один звук входят во все слова и все звуки. Все три мира (прошлое, настоящее и будущее) входят в один мир, а один мир входит во все миры.

В этой сутре Будда сказал о взаимной связи всего, при том что каждая сущность остается самой собой, ибо цель Пути – не нарушая природу отдельного, приобщать к Единому. Лишь индивидуально завершенное способно к истинному единству. Не замыкаясь на себе, нечто может состояться, достигнув полноты, стать единым с другим. Все сообщается между собой, и потому, нанося вред другому, вредишь себе; спасая себя, спасаешь всех, говорят буддисты.

Не случайно автор «Дао физики» Ф. Капра несколько раз обращается к образу Аватамсака сутры, называя ее душой буддизма Махаяны. «Основная тема „Аватамсаки“ – единство и взаимосвязь всех предметов и явлений. Это представление не только составляет основную сущность всего восточного мировоззрения, но также является одним из основных элементов мировоззрения, порожденного достижениями современной физики» (с. 85). Но это доступно лишь просветленному, ссылается Капра на мнение Судзуки: «Можно осознать значение „Аватамсаки“ и ее философию только в том случае, если мы однажды достигнем состояния, в котором наше „я“ полностью растворяется и исчезают разграничения между телом и сознанием, субъектом и объектом» (с. 149). Под «я» имеется в виду внешний человек, то самое эго, которое препятствует свободе, доступной целому, внутреннему человеку. Мысль эта – о части, подменившей Целое, – чрезвычайно важна для автора. «Раздробленность распространяется и на общество, которое мы делим на нации, расы, религиозные и политические группировки. Уверенность в том, что все эти осколки – в нас самих, в нашей окружающей среде и в обществе – действительно не связаны между собой, можно рассматривать как основную причину целого ряда социальных, экологических и культурных кризисов современности… Картезианское разделение и механистическое мировоззрение были благотворны для развития классической механики и техники, но во многом отрицательно воздействовали на нашу цивилизацию» (с. 18). По мнению Ф. Капры, есть два пути в современной физике: «первый ведет к Будде, второй – к Бомбе, – и каждый ученый сам волен выбирать свой путь» (с. 7).

Итак, Ли – то, что позволяет быть единым, не теряя себя; выполняет функцию Центра, соединяющего Небо и Землю. Все сообщается между собой благодаря способности энергии к резонансу через соответствующие центры. Потому и сравнивают Ли с энтелехией каждой вещи, ее предназначением: оставаясь самой собой, она служит благу всего. Именно потому, что не сосредоточена на себе, следуя Вселенскому Дао. Таков Дао-человек: проницая Великий Предел, становится вровень с Небом и Землей. Потому и называют Тайцзи вместилищем всех Ли, олицетворением Пути к Свободе. Если следуют своему Ли, то пребывают в гармонии, сообщаясь с другими Ли в едином поле Дао. Это обусловило традиционную картину мира – в сущности, мало отличную от буддийской.

По характеристике Юрия Рериха, в буддизме Махаяны сосуществуют два структурообразующих начала: «прерывность» и «непрерывность», или «точечное» (корпускулярное) и «линейное» (волновое). Они комплиментарны, присущи одному и тому же. Соответственно сознание – это мгновенное проявление океана бессознательного, при том что в каждом моменте присутствует весь временной ряд – прошлое, настоящее, будущее. Каждое мгновение-кшана есть сжатая Вселенная и сжатая вечность. Время и пространство так же недуальны, присутствуют друг в друге. Весь круг жизнедеятельности возникает одновременно. [280] Стоит ли удивляться, что открывший закон дополнительности датский физик Нильс Бор находит подтверждение своим идеям на Востоке, призывая обратиться к философским проблемам, с которыми уже столкнулись такие мыслители, как Будда и Лао-цзы, когда пытались согласовать наше положение как зрителей и как действующих лиц в великой драме существования. Истинный ученый, он не мог не касаться сферы культуры: каждая культура «представляет собой гармоническое равновесие традиционных условностей, при помощи которых скрытые потенциальные возможности человеческой жизни могут раскрываться так, что обнаружат новые стороны ее безграничного богатства и многообразия». То есть и национальные культуры принципиально дополнительны, не достигая сходства, притягиваются друг к другу.

Естественно, картина мира, где все согласуется, не теряя себя, не могла не сказаться на законах искусства. «Пейзажная живопись возникла в Китае задолго до ее появления в Европе, – напоминает Уоттс, – именно благодаря порядку ли… которое следует понимать как органический порядок, отличающийся от механического или юридического порядка, который сверяют по книге. Ли — это несимметричный, неповторяющийся и нерегулируемый порядок, который мы обнаруживаем в структуре движущейся воды, в очертаниях деревьев и облаков, в кристаллах изморози на оконном стекле или в камнях, разбросанных по песчаному берегу моря» [281] (фракталы синергетиков). Естественно, если мир – единый живой организм, где все самоорганизуется, к нему неприложим метод анализа и синтеза. Целостная картина предполагает целостный подход невторжения в живую Природу. Целостный метод познания даосы называли Недеянием. «Мудрец вдыхал и выдыхал эфир инь-ян, а вся масса живого ласково взирала на его благое дэ, чтобы следовать ему в согласии, – сказано во 2-й главе «Хуайнань-цзы». – В те времена никто ничем не руководил, ничего не решал, в скрытом уединении все само собой формировалось. Глубокое-глубокое, полное-полное. [Первозданная] чистота и простота еще не рассеялись. Необъятная эта ширина составляла одно, а тьма вещей пребывала в ней в великом согласии. И тогда хоть и обладали знанием Охотника, его негде было применять».

Но тысяча лет прошло, а отношение к знанию или его добыванию не изменилось, хотя многое переменилось в жизни людей. У Чжу Си в комментарии к «Великому Учению» тот же ответ: знание приходит, если приведешь свое сердце в созвучие с сердцем другого. «Чтобы создать в себе знание, следует приникнуть к вещи и постигнуть ее закон. Ибо у человека есть духовное знание его сердца, у вещей Поднебесной – их закон… Когда усилия будут приложены в течение долгого времени, в один прекрасный день всё в вещах – их лицевая сторона и обратная, тонкое в них и грубое – всё, как озаренное светом, станет ясным для нашего сердца и в своей сущности… и в своем проявлении». [282]

Иная участь постигла западную методику, не только научную, но и художественную. В качестве примера хотелось бы еще раз привести размышления Павла Флоренского о прямой и обратной перспективе или об отсутствии внутренней устремленности у художников. Казалось бы, в «Обратной перспективе» Флоренский ведет речь о принципах живописи Средневековья, утраченных современным человеком, но фактически говорит о несвободе, пребывая в которой человек теряет себя. В средневековом искусстве нет пространственного единства, нет схемы эвклидо-кантовского пространства, сводящейся – в пределах живописи – к линейной перспективе и пропорциональности. При этом предполагается, что никаких форм в природе не существует, ибо вообще «не существует никаких реальностей, имеющих в себе центр и потому подлежащих своим законам». (То есть то, что китайцы имели в виду под внутренним центром – Ли, а если нет центра, то нет и самостоятельной сущности. Кстати, отец Флоренский отмечает, что у китайцев отсутствует прямая перспектива, как она отсутствует и в иконописи.) Прямая перспектива предполагает однородность пространства, его бесформенность – «отрицает и природу, и человека», признавая лишь «пассивный материал для заполнения схем».

Одномерное мышление, замыкающее человека, зауживает не только сознание, но выворачивает наизнанку жизнь. «Есть только два отношения к жизни – внутреннее и внешнее, как есть два типа культуры – созерцательно-творческая и хищнически-механическая». (Последняя привела к отрицанию культуры как таковой, к замене ее зрелищем, устрашающим человека, не утратившего инстинкт самосохранения.) Потому Флоренский и ратует за «обратную перспективу», внутреннюю цельность в едином духовном поле. Сторонники прямой перспективы видят лишь одну, «монархическую точку» – местопребывание самого художника, точнее, « оптический центр его правого глаза ». Правый глаз и объявляется «центром мира». Притом это «глядение (правым глазом) не сопровождается ни воспоминаниями, ни духовными усилиями». Поистине, каков человек, такова и жизнь. Мир воспринимается как «нерасторжимая и непроницаемая сеть канто-евклидовских отношений, имеющих средоточие в Я созерцателя мира, но так, чтобы это Я было само бездейственным… неким мнимым фокусом мира субъективность, сама лишенная реальности ». [283]

Такова конечная точка антропоцентризма: всякий надуманный центр не может найти себе места; содрогаясь от неуместности, теряет последние силы и сбивает других с Пути. Притом именно правый глаз доминирует, который связан с левым, рациональным полушарием; но левое не может обойтись без правого, чтобы не ослепнуть на оба глаза. Отпавшие друг от друга Инь-Ян – правое и левое полушария – неминуемо саморазрушаются. Но может ли однополушарный Творить Красоту, Культуру, сопричастную Логосу, а в них последняя надежда? Русские философы, предчувствуя беду, били в набат. Евгений Трубецкой предупреждал, к чему приведет вырождение культуры, – когда биологизм возводится в принцип, происходит отречение от всего человечного, что было в человеческой культуре. Но человек не смог подняться над собой – и получил две кровавые войны и революции, подорвавшие его веру в смысл жизни. Возвышенные идеи, подвиг самопожертвования не меняют дела, если человек себе не принадлежит. Неизбежно наступает кара – «Содом и Гоморра».

Итак, вернемся к китайским учениям о мире и о себе. Ничто не исчезает, со-существует, со-возникает (сян шэн); пребывая в невидимой форме, воздействует на текущие события и поступки людей. Все Ли уже пребывают в Тайцзи, как пребывает в нем изначальная Природа, «пять энергий», «пять постоянств», моральных свойств, присущих не только человеку, но лишь человек в состоянии осознать и претворять их. По закону Дао одно не может существовать за счет другого. Структурирующим началом для китайцев была не четверка, порождающая прямые углы, крутые повороты, а пятерка – символ подвижного круга – при наличии единого Центра. В пределах круга происходило вращение первоэнергий – в благоприятном порядке взаимоподдержки, в неблагоприятном взаимопреодоления, но не уничтожения (как у греков: «Огонь живет смертью земли, воздух живет смертью огня, вода живет смертью воздуха, а земля – смертью воды», Гераклит, фр. В 76). Ни одна из энергий не главенствовала, но все располагались вокруг Центра-Земли, сменяя друг друга в прямом и обратном порядке. Если наступала янская эпоха, время Огня, то нужно было вести себя сообразно, умеренно, в иньском духе, чтобы не удваивать Ян и не спровоцировать огненную стихию. Об этом «Книга Перемен».

По описанию знатока И цзина, сунского ученого Чжоу Дуньи (XI в.): «Беспредельное, и вслед за тем – Великий Предел. Великий Предел движется и рождает ян, в своем движении доходит до предела – и успокаивается, успокаиваясь же, он рождает инь. Когда покой доходит до предела, вновь возникает движение. То движение, то покой, – они коренятся друг в друге… Ян превращается, а инь гармонирует с ним, и они рождают воду, огонь, дерево, металл и землю. [Эти] пять ци располагаются в порядке, и тогда устанавливаются четыре времени года… Два ци отзываются друг на друга, и в их превращениях рождается десять тысяч вещей. Десять тысяч вещей постоянно рождаются, и превращения их неисчерпаемы». [284] Все это покоится в Тайцзи, потому и называют его Великим Единым, отождествляют с Сердцем-Разумом и с Духом: «Дух собирается в сердце, ци собирается в почках, формы собираются в голове. Формы и ци сменяются, а главное для них – дух…Дух – это главное в человеке. Во время сна – он в селезенке, во время же крепкого сна – он в почках. Во время бодрствования – он в печени, во время же сосредоточенного бодрствования – он в сердце». [285]

Дао-человек, пребывающий в Центре, сообщается с Духом-Шэнь. Забыв себя внешнего, находит себя внутреннего, истинного человека; достигает наивысшего, вселенского милосердия. Потому Лао-цзы и начинает 21-й чжан словами «Великое Дао и есть великое Дэ» – свершение человека, который ничему не противостоит, но все ведет к Благу (Шань). А Чжуан-цзы скажет: «Небо и Земля родились одновременно со мной; мир и я – одно целое».

Ли, сущность вещи, то, что делает ее Такой, в буддийском понимании, – в ее Таковости. Наверное, не без влияния буддизма сунские ученые сосредоточились именно на Ли, неповторимой душе каждой вещи. Если энергия Ци всеобща, имеет градацию – более тонкая, более грубая, – но не имеет индивидуального лица, то Ли индивидуально и всеобще, и в этом тайная сила его притяжения. Не зная Великого Предела, Запад пришел к крайним формам индивидуализма, который вместо свободы породил чувство отчаяния и бездомности. Иначе и быть не могло: всякая замкнутая система подвержена энтропии, саморазрушается.

В предчувствии надвигающейся катастрофы мысль обостряется, приходит осознание того, что не человек продиктовал Вселенной ее законы, а она диктует ему правила поведения и метод мышления, многомерную логику. И нет другого выхода, как понять эти законы и действовать в согласии с ними. Вместе с тем исчезает предубеждение против буддизма, который долгое время называли пессимистичным и безличностным учением. Тогда как почти век назад русский буддолог О. О. Розенберг писал: «В теории дхарм мы действительно имеем дело с анализом личности человека, ибо только в нем, а не в неодушевленных предметах содержатся все элементы, то есть и чувственнное, и сознание, и процессы». Притом если «предметом исследования теории дхарм является субъект и его внешний и внутренний мир, то окажется, что так называемое живое существо, или „континуум“ является не существом, живущим в мире, а существом, переживающим мир». [286] А в наше время на этом заостряет внимание А. Н. Зелинский: «Центр внимания в буддизме перенесен с мира явлений на внутренний мир личности, в то время как внешний мир рассматривается прежде всего как функция ее психических процессов, проецирующих в сознании иллюзию мирового круговорота (микрокосм – сансара), причем сами эти процессы, в свою очередь, выступают как отражения некоторых „метапсихологических“ явлений или онтологических универсалий (макрокосм – нирвана), не поддающихся, с точки зрения буддистов, рациональному исследованию». [287] Наконец, недавно вышел перевод отдельных глав последней сутры Будды – Сутры о Великой Нирване, где словами Будды говорится: «Добрый сын! Без мыслей о себе не может быть тех мыслей, от которых рождается сострадание к живым существам, мыслей, которые не допускают даже возможности нанесения вреда кому-либо. Таково неразличающее сознание архата». И еще сказано: в Татхагате есть вечность, счастье и атман. Но если атман присущ природе будды, то есть всем существам, то как атман может не быть в человеке? Атман и делает человека неповторимым и вечным, бессмертным. Потому в 23-й главе сутры и сказано: «Срединный Путь воистину сокрушает рождение и смерть… Срединный Путь и есть природа будды». Таким образом, природа будды «вечна, блаженна, обладает атманом и чиста». Нирвана же не угасание жизни, а «безусловная свобода от всех зависимостей. Высшее счастье». [288]

Однако ничто так трудно не изживается, как стереотипы мышления, тем более если утверждаются такими авторитетами, как Шопенгауэр. Известно увлечение Шопенгауэра индийскими упанишадами, которые он считал вершиной мудрости, но в понимании буддизма был далек от истины, хотя и считал Сострадание величайшим его достоинством. «Если в глазах какого-нибудь человека пелена Майи, principium individuationis, стала так прозрачна, что он не делает уже эгоистической разницы между своей личностью и чужой, а страдание других индивидуумов принимает так же близко к сердцу, как и свое собственное, и потому не только с величайшей радостью предлагает свою помощь, но даже готов жертвовать собственным индивидуумом, лишь бы спасти этим несколько чужих, то уже естественно, что такой человек, во всех существах узнающий себя, свое сокровенное и истинное Я, должен и бесконечные страдания всего живущего рассматривать как свои собственные и приобщить себя к несчастию Вселенной». [289] Пессимизм философа объясняют влиянием на него буддизма, но буддизм выглядит пессимизмом, потому что Шопенгауэр смотрит на него.

Таково традиционное видение: неощущение «как бы двойного бытия» или ощущение его как изначального Хаоса, меона, откуда ничего хорошего не появляется. Таково традиционное понимание Ничто – послебытие, а не добытие, непроявленная полнота сущего, как понимают Ничто на буддийском Востоке. Шопенгауэр принимал за истинно-сущее то, что буддисты называют майей, миром иллюзий.

Можно сказать, Шопенгауэр проникся одной стороной буддизма, вселенским Состраданием-Каруна, но не проникся вселенской Мудростью-Праджней. Этого не могли не заметить японские философы: «Ни Шопенгауэр, ни отталкивающийся от него Ницше не поняли истинного смысла буддизма». Ницше говорил о буддийском характере «тоски по небытию» и воспринимал европейский нигилизм как вторичный приход буддизма, видя в буддизме «полное отрицание жизни и воли, предел декаданса», понимал слово «пустота» как бессодержательность, отсутствие чего бы то ни было. [290]

Насколько архетип Хаоса все еще довлеет над сознанием человека западной культуры, свидетельствует С. Н. Трубецкой в своей книге «Учение о логосе»: «Но если начало мира есть хаос и ночь, то и конец его – в хаосе и ночи, и в настоящем они должны господствовать. Хаос сам из себя родил сознание и разум в процессе своего движения; ночь сама из себя родила свет,

Тот гордый свет, что матерь свою, ночь,
Стремится низложить и с места гонит прочь,
Но безуспешно: сколько свет ни тщится,
К телам он лепится, телам красу дает
И вместе с ними гибель его ждет.

Как случай хаоса и ночи, свет сознания, разум, никогда не может победить окончательно хаос и ночь темную, бессознательную основу существования. В самом деле, в глубине своего духа человек находит эту основу в безотчетном стремлении к жизни, в слепом инстинкте самоутверждения, который Шопенгауэр сводил к бессознательной воле». [291]

Но в русской философии произошел поворот, до сих пор, видимо, до конца не осмысленный: прозрение духовных основ жизни. «На темной основе разлада и хаоса невидимая сила выводит светлые нити всеобщей жизни и сглаживает разрозненные черты Вселенной в стройные образы». [292] Идеи Владимира Соловьева о Всеединстве и Богочеловечестве противостоят кризису европейской культуры, односторонности «отвлеченных начал». Что уж говорить о русских космистах? Идея изначального Хаоса не укладывалась в их представления о сущем. Циолковский уверял, что ни один атом Вселенной не избегнет ощущений высшей разумной жизни. В. И. Вернадский полагал, что в космосе нет противостояния косного и живого вещества; верил в необратимость эволюции живого вещества, в нарастание разума, в Ноосферу. И это согласуется с идеями греческих мистиков: «В бурных волнах обегающей крови питается сердце; //В нем же находится то, что зовем мы так часто мышленьем: // Мысль человека есть кровь та, что сердце вокруг омывает. // Разум растет у людей в соответствии с мира познаньем» (Эмпедокл. О природе, 105–106). Разум не только растет, но убывает, когда проливается невинная кровь, ибо именно в крови пребывает душа, а убиение души самый великий грех, за которым неизбежно следует возмездие. (Примеров тому не счесть: древнейшие цивилизации погибали из-за человеческих жертвоприношений. И Россия никак не придет в себя по той же причине: не вернется к себе, пока не смоет позор невинно пролитой крови лучших своих сыновей, не очистится покаянием.)

Идею изначальной разумности, логичности мира горячо отстаивал в книге «Борьба за Логос» Вл. Эрн. «Логос — есть лозунг, зовущий философию от схоластики и отвлеченности вернуться к жизни и, не насилуя жизни схемами, наоборот, внимая ей, стать вдохновенной и чуткой истолковательницей ее божественного смысла, ее скрытой радости, ее глубоких задач… Логос есть коренное и глубочайшее единство постигающего и постигаемого ».* (Можно сказать, философ предвосхитил переосмысление субъектно-объектных отношений в большой науке, что Нильс Бор назвал единством зрителя и актера, наблюдателя и наблюдаемого, видя в этом единстве возможность достоверного знания.)

И Вл. Эрн упрекал приверженцев механического миросозерцания. Декарт и Бэкон, с его точки зрения, порвали с Природой как сущим, но Природа полна творческих энтелехий. « Материя не существует – вот последовательнейший, парадоксальнейший вывод, неизбежно вытекающий из Бэкона-Декартовского отрицания природы как сущего». И это чуждо русскому уму, чувству Всеединства. Для России не характерен меонистический рационализм. «Это факт любопытный и замечательный… Наша кровь мистической наследственностью оплодотворена скрытыми семенами созерцательных и волевых достижений великих Отцов и подвижников Церкви… Все мышление Соловьева извнутри проникнуто пламенным стремлением к всечеловечности». Русская философская мысль не страдает дурной отвлеченностью, всегда «существенно конкретна, то есть проникнута онтологизмом, естественно вытекающим из основного принципа Логоса, она достигает „всечеловеческих вершин“ в глубоко философском творчестве Тютчева, Достоевского, Толстого. Она же обусловливает любопытную черту: отсутствие систем. Всякая система искусственна, лжива и, как плод кабинетности, меонична». Изумительно цельным, проникнутым онтологизмом Эрн называет мировоззрение «русского Сократа» Г. С. Сковороды.

Интуиция Целого позволила Эрну проникнуть в суть буддизма, где «пробужденному» подлинная действительность открывается с полной достоверностью; пробужденному или « целому человеку, в котором достигается полное совпадение субъективно-переживаемого с объективным порядком Вселенной». Через человека реализуется Божественный замысел. «Человек призван быть посредником между двумя мирами… утвердить царство свободы в царстве необходимости». Вера в человека позволяла смотреть с надеждой на будущее. Хаос порождается механистическим темпом жизни, торжеством рационализма, глубоко враждебен культуре. В Ницше он распознал болезнь духа и считал его безумие следствием всей истории новой философии, вне-человеческой по существу. Потому и жизнь, лишенная формы, Логоса, предстает в виде чистого хаоса. «И это уже не тот зиждительный, родной, хотя и страшный хаос, который воспевается Тютчевым, который играет огромную роль в космогониях древних». Первоначальный Хаос – темная мощь творящей природы, живая сила неосуществленных возможностей, непросветленная основа космической жизни. Но современный хаос есть абсолютная тьма, погашение жизни в мертвящей атмосфере систематического меонизма. «Это хаос пустой, не имеющий никакой силы, ничего не рождающий, наоборот – все убивающий». Воспринимая мир как однородное пространство, историю как однородное время, «рационализм исповедует точку зрения универсальной непрерывности ». [293]

Тем не менее полвека спустя в высокой науке, синергетике , возрождается интерес к Хаосу. На Хаос возлагают надежды как на конструктивную силу, залог перемен к лучшему. «Стали замечать, что в Хаосе содержится своего рода единство противоположностей: Хаос все раскрывает и все развертывает, всему дает возможность выйти наружу; но в то же самое время он все поглощает, все нивелирует, все прячет вовнутрь… Образ Небытия или первородного Хаоса во многом совпадает с нашим пониманием нелинейной среды, в которой в потенции, в непроявленном виде скрыт спектр всех возможных в данной среде форм, спектр структур-аттракторов эволюции». Более того: «Малое и хаотическое прекрасны, ибо открывают возможность нового». [294]

В этом стоит разобраться. С одной стороны, возрождение Хаоса соответствует закону Дао: «Возвращение к истоку есть действие Дао». Но не причастна ли к этому и чуткая душа ученого, готового и в хаотическом видеть прекрасное? С другой стороны, пожалуй, нет в синергетике того, чего не было бы в Дао. Более того, законы относительности, вероятности, квантового устройства мира скорее соответствуют Дао, чем классической науке. По закону Соответствия (Хэ) мышление не может не отражать преображенную картину мира. Одномерному, линейному мышлению («логике твердых тел» – по выражению А. Бергсона) недоступна Истина, или Целое. А без осознания Целого жизнь становится проблематичной. Потому и потянулись мысли с одной части света в другую, обнаружив свое родство. Когда Единое проникает множественное, как ли проникает Дао, тогда рождается «сингулярное сознание»: каждая точка – центр, сопричастна вечности.

Следуя Эволюции, наука не могла не повернуть от схемы, в чем ее упрекали русские философы, к самой жизни. Произошел поворот на 180°: от отрицания отрицания, анализа и синтеза, когда среда служила объектом, подтверждающим теорию, к признанию самостояния Среды с ее законами нелинейности, открытости, самоорганизации. Произошел переход от одностороннего Вэй-воздействия на объект к двустороннему Увэй-недействию, невосприятию Среды как объекта: не учить Природу, а учиться у нее тому, что Есть и как Есть, рассчитывая на самоорганизацию, самодостраивание. Помимо обратимого движения – по горизонтали – существует необратимое, движение по вертикали. Тем самым человек избавляется от страха перед «вечным возвращением». Соединяя разрозненное в пространстве и времени, методику Запада с методикой Востока, ученые обращаются к древней мудрости Востока и к собственной традиции (Платону, Аристотелю). Синергетическое видение, новый тип сознания, соединяет, а не отсекает одно в ущерб другому, не отрицает, а обновляет традиционные понятия. Скажем, «фрактальную геометрию» воспринимают как геометрию живого, самой Природы. Или видят в монаде Лейбница не замкнутость на себе, а «отражение как в зеркале тотальных свойств мира в целом», как это делает Сергей Павлович Курдюмов – сам по себе явление нового человека, соединившего талант ученого (праджню) и чуткость души (каруну).

Синергетика, таким образом, признает в Природе не объект, а субъект, живущий по своим законам, не всегда доступным человеку, но он не может с ними не считаться, если не хочет выпасть в осадок. Синергетическое мировоззрение, отойдя от антропоцентризма, рождает чувство сопричастности всему и, значит, ответственности за все. Человек способен познавать Природу, резонируя на нее. Способен возвыситься над собой внешним, пробудить в себе человека внутреннего, стать в Троицу с Небом и Землей, как предрекали мудрецы Востока и Запада. Поворот происходит в самом сознании, что не может не отразиться на образе жизни. Вникая в законы Эволюции и Коэволюции, ученые, признавая случайность, не идут у нее на поводу. Процесс бифуркации могут спровоцировать люди, которые не ведают, что творят, но кто ведает, не может не искать выхода, не задумываться над аттрактором: оптимальным вариантом выхода из сложной ситуации.

Значит, синергетика, становясь открытой, прозрачной для разных форм знания, вникает в прошлое, чтобы понять будущее, берет на себя религиозно-духовную, нравственную функцию предостережения, спасения мира. Свою методику синергетика подчинила задаче понять причины превращения разумной энергии в неразумную стихию (в любой сфере, от экономики до культуры, вне которой и экономика не может развиваться), чтобы стихия не приняла необратимого характера, не поглотила все живое. Отсюда метод «акупунктуры» – несилового, резонансного воздействия на точки больного организма: без вскрытия, чтобы не нарушить целое, а восстановить его естественный характер.

Итак, что сближает синергетику с восточными учениями, что едино и что различно? Един, прежде всего, принцип самоорганизации: не человек организует Вселенную, а все само по себе Таково. Из свойства самоорганизации следует, что все изначально разумно, недвойственно, ибо только две стороны могут взаимодействовать. То есть в синергетике преодолевается еще один архетип или стереотип мышления – дуализм, раздвоение сущего, закон исключенного третьего, предполагающий борьбу одного с другим до взаимного изнеможения. Буддийский Путь потому и называют Срединным, что он исключает борьбу противоположностей, противостояние любого рода. «И все же, Маха-мати, – наставляет Будда ученика, – что значит „недуальность“? Это значит, что свет и тьма, длинное и короткое, черное и белое суть относительные названия, Махамати. Они взаимозависимы, как Нирвана и Сансара. Все вещи нераздельны, нет одного без другого» (Ланкава-тара сутра, 3, З). [295] Совершенное сознание уже существует в обыденном, нужно лишь очистить его от самомнения.

И все же не все свойственное Дао присуще синергетике: ни Хаоса в нем нет, ни Случайности. Это, собственно, противоречило бы Пути, в котором нет ни уподобления сторон, ни их борьбы. «Одно Инь, одно Ян и есть Путь». Сдвоенное же Инь или сдвоенное Ян ни к чему хорошему не приводят. Разве что к катастрофе – Мировому пожару или Мировому потопу, Цунами. (Знали бы об этой опасности заранее, не тревожили бы Землю сверх меры.) Это касается и традиционного мышления. Проницательный ум Юнга увидел разницу: «То, что мы называем случайностью , для их (китайцев. – Т. Г.) мышления является, судя по всему, главным принципом, а то, что мы превозносим как причинность, не имеет никакого значения… Этот любопытный принцип я назвал синхронностью… и он диаметрально противоположен нашей причинности. Древние китайцы смотрели на космос, как современный физик, который не может отрицать, что его модель есть не что иное, как психофизический образ мира». [296]

Естественно, синергетика предпочитает янский Огонь иньской Воде. (Тогда как в «Дао дэ цзине» нет упоминания об Огне.) «Горение (или огонь) можно рассматривать, пожалуй, в качестве одного из архетипических символов – символа самовозобновляющегося и саморегулирующегося начала в универсуме». [297] Архетип Огня, устремленного ввысь, обусловил «психофизический образ» западного мира, сказался и на храмовой архитектуре, и на пристрастиях людей. «Есть упоение в бою». И Логос Гераклита отождествляется с Огнем: «Грядущий огонь все объемлет и всех рассудит» (фр. 66) – тех, кто не внемлет Логосу. Для Эмпедокла огонь, как видимый, так и невидимый, обладает мышлением, разумен. Аристотель по-своему толкует идеи Эмпедокла, для которого соединение однородного ведет к Вражде, а соединение разнородного – к Дружбе: «Когда целое под действием Вражды распадается на элементы, тогда огонь собирается вместе… Когда же элементы вновь под действием Дружбы сходятся в единое целое, то из каждого элемента части [его] должны опять рассеяться» (Метафизика, 14).

Если Логос – Огонь, то Дао – Вода. Свойство Огня – необратимость. Огонь по прямой восходит к Небу. «По прямому пути, – говорит Платон, – Бог приводит всё в исполнение». Дао же необратимо и обратимо одновременно, движется туда-обратно (шунь-ни) (по принципу электрического тока). Логос-Огонь, созидая сущее из противоположных стремлений, не возвращается к Основе (отсекает прошлое, пока не появляется необходимость в «ренессансе»). Поднимаясь ввысь, Огонь самосжигается, жертвует собой, подвигая на Путь жертвенности. Дао уравновешивает, не требует жертвы, не допускает существования одного за счет другого; не отрываясь от Основы, восходит по вертикали. Но и природа Огня двойная, в этическом смысле: очищающая и карающая. Бог Яхве – «огнь поядающий», «ибо огонь возгорался во гневе Моем, жжет до ада преисподнего, и поядает землю и произведения ее, и попаляет основания гор» (Второзаконие, 32, 22–23). А Исаак Сирин скажет о жаре Бога, который ублажает достойных и мучительно жжет чуждых Ему жителей Ада.

У Будды встречается образ огня, исходящего от тех, кто обуян страстями: глаз – в огне, ухо – в огне, язык – в огне, творимом помраченным сознанием, авидьей. Огонь воспламеняется суетностью мира. У Лао-цзы нет ни одного иероглифа «огня». Само Дао отождествляется с Водой. «Вода – самое мягкое и слабое, но преодолевает твердое и крепкое»; «Великое Дао растекается повсюду. Благодаря ему все рождается и процветает… С любовью питая все существа, не считает себя их господином» (Дао дэ цзин, 8, 78, 34). А по Чжуан-цзы: «Подобно спокойной воде, мудрец хранит все внутри, не проявляет внешнего беспокойства. Совершенствуя духовную силу (дэ), претворяет Гармонию (Хэ)» («Чжуан-цзы», гл. 5). Таков Дао-человек – не мнит о себе, потому не горит в огне, не тонет в воде, все в природе и человеке ему родное. И это чувство доступно западному уму, судя по репликам К. Г. Юнга: «Неоткрытая вена внутри нас является жизненной частью психики. Классическая китайская философия называет это внутренним путем Дао и сравнивает с потоком воды, который неумолимо движется к цели. Оставаться в Дао означает достижение целостности, свершение чьей-либо судьбы, выполнение чьей-либо миссии; начало, конец и полная реализация смысла экзистенции врождены во все вещи. Личность есть Дао». [298]

Другое дело христианство: вода божественна, крещение водой приобщает к Царствию Небесному. В Библии сказано: «да произведут воды душу живую, не такую, как производит земля» (Бытие 1, 20). И Бл. Августин говорил в «Исповеди»: «Есть над этой твердью, верю я, другие воды, бессмертные, недоступные земной порче». А древнерусский богослов Иосиф Волоцкий сравнивает с водой человеческую мысль: свободная, непринужденная, она растекается, а стесненная горем и заботой, уходит, поднимается в высоту. В наше время, похоже, возрождается интерес к Воде, способной смирить стихию Огня. По ТВ говорят о тайне Воды, и кто ее познает, познает тайну мира, будет всем управлять. Может быть, действительно, «одно инь-вода, одно ян-огонь и есть Путь». Или, как сказал наш поэт:

Они сошлись. Вода и камень,
Стихи и проза, лед и пламень
Не столь различны меж собой…
(Пушкин)

Кто знает, может быть, будущие поколения примирят и эти стихии, а если примирят, то они перестанут быть стихиями, вернется их изначальная разумность. Все дело в правильном отношении Инь-Ян, в их Дружбе, взаимном согласии. Пока этого нет, потому и разбушевались подземные воды и вулканы. Но Мысль, отражая вечное, опережает события. Когда еще Платон верил, что будет конец страданиям: человеческий разум победит силу огня и воды, воздуха и земли, одолеет их стихийное буйство, и мир вернется в прежнее, лучшее состояние. Кормчий «вновь устрояет космос, упорядочивает его и делает бессмертным и непреходящим» (Тимей, 28 А). Тогда и воцарится истинное бытие, «тождественное идее, не рожденной и не гибнущей» (Тимей, 52 А). И идеи, естественно, бывают двух родов: истинные, ведущие к спасению, и ложные, ведущие к гибели, но последние, слава Богу, не вечны. Много было искушений – наукой, техникой, политикой, – но приходит ощущение неизбежности Третьего, духовного измерения, без которого «два» так и будут сражаться до последнего вздоха, до взаимного уничтожения.

«Одно Инь, одно Ян и есть Путь». А дальше сказано: «Следуя этому, приходят к Добру-Благу (Шань). Осуществляя, проявляют изначальную Природу (Син)». Шань – это совершенная жизнь всего пребывающего на Земле и за ее пределами, преображение человека, реализация всех пяти Постоянств: Человечности, Справедливости, Доброжелательности, Мудрости, Искренности. Когда Инь-Ян, две стороны одного, находятся в правильном отношении, один к одному, не отталкивая друг друга, то рождается третье – вертикальный вектор. И этот закон постигает интуиция Бердяева: «Повсюду, где есть жизнь, есть тайна Троичности… Жизнь человека и жизнь мира есть внутренний момент мистерии Троичности».

Горизонтальные связи, сколь бы ни возрастали, не меняют качество жизни, но под воздействием притяжения по вертикали все начинает тянуться к духовному. Видимо, это имеет в виду Лао-цзы, говоря: «Дао рождает Одно. Одно рождает два. Два рождают Третье. Третье рождает все остальное. Сверху – Инь, внутри – Ян, энергия-Ци образует Гармонию-Хэ» (Дао дэ цзин, 42). Если не было бы Третьего, не было бы и Гармонии – «Совершенного Пути», о котором в предыдущем чжане сказано: «Дао скрыто и безымянно, но лишь оно ведет к Благу-Шань». Дух преображает сущее, соединяя двоицу единым центром или вертикальной осью, делает все целостным. «Справедливость, проникая в Семена (Цзин), приобщает к Духу (Шэнь)» (Сицычжуань, 2, 5). И там же сказано: «Когда Инь и Ян не поддаются измерению, появляется Дух (Шэнь)». [299] Не означает ли это осуществления двух первых гексаграмм И цзина: абсолютное Творчество и абсолютное Исполнение воплощают наивысшее – Триединого человека, Теурга. (Не потому ли, что «дух не генерализирует, а индивидуализирует» – по мысли того же Бердяева?) И в этом глубочайший смысл: лишь индивидуальное духовно. Проникший в суть китайских учений Алан Уоттс постиг индивидуальную природу Ли: «Понятие Дух-Шэнь, то, что переводится как врожденный Ум каждого организма в отдельности и мира в целом, то есть ли».

Третье или Единое возможно, если есть Центр, все сущее устремляется к нему, проявляя внутреннюю природу. В этом кажущийся парадокс: чтобы узнать себя истинного, своего внутреннего человека, о котором мало кто догадывается, нужно отказаться от себя внешнего, привычного, но вечно мающегося. Но об этом свидетельствуют восточные мудрецы. «Пока „я“ и „не-я“ не стали парой, человек соединен с осью Пути, пребывает в центре бесконечности» («Чжуан-цзы», гл. 2). Значит, если «я» и «не-я» стали парой, субъектом и объектом, то «я» отпадает от Пути, мельчает и вырождается, как вырождается всякая часть, противопоставившая себя Целому. В каждом заложена изначально благая природа, разум Будды или «искра божья» (по Экхарту), но не каждый ощущает ее, не каждый способен преодолеть себя ради другого. «Тот, кто перестал различать „то“ и „это“, свое и чужое, не живет ради себя, тот становится „осью Дао“. Вошедший в ось Дао пребывает в центре круга бесконечных превращений, становится Просветленным», – сказано в той же главе «Чжуан-цзы». Вообразив себя центром мира явленного, имеющего свои границы, человек стремится расширить их, но не достигает предела своих желаний. Разумная Природа не терпит суеты, потому все неистинное, придуманное человеком себе в угоду не может осуществиться. Целый человек не стремится раширить свои владения, он и так всеобщ. Целое свободно, свободный не посягает на свободу другого. Так что Целый человек не может не быть моральным, и напрасны все усилия сделать моральным или свободным частичного, одномерного человека.

Потому и говорят: вошедший в Троицу становится Всеединым. «Великий человек соединяет свое Дэ с Небом и Землей; свой Свет – с Солнцем и Луной; живет в ритме четырех времен года» – судя по древнему комментарию к И цзину «Вэньянь-чжуань». А Чжуан-цзы скажет: кто узнал Постоянство Неба и Земли, может влиять на шесть энергий, странствовать в бесконечности. Таков Дао-человек: познав Великий Предел, он становится вровень с Небом и Землей. Его называют «Человеком Истины» (Чжэнь жэнь). Благодаря Искренности он узнает волю Неба; не зная пороков, достигает бессмертия. Назначение истинного Человека, «обретая духовность, просветлять сущее» (Сицычжуань, 1, 12). Истинный человек укоренен в Основе, что бы он ни делал, все идет на благо. Потому Конфуций и называет его благородным-цзюньцзы, в отличие от мелкого человека-сяожэня. «Цзюньцзы пребывает в Центре, сяожэнь наоборот» (Чжун-юн, 2, 1). Цзюньцзы – Сердце Вселенной, пульсирует в ее ритме, сообщается со всеми, не навязывая себя. Цзюньцзы скорее откажется от жизни, чем от Человечности.

На вопрос ученика «что такое Человечность-Жэнь?» Конфуций ответил: «Преодолеть себя, вернуться к Благожелательности-Ли и значит Человечность. Когда однажды, победив себя, вернутся к Ли, Поднебесная вернется к Человечности. Но Человечность достигается лишь самим, не с помощью других» (Лунь юй, 12, I). [300] Потому сяожэнь, не имеющий собственного мнения, ради выгоды готовый на все, опускается все ниже и тянет за собой других, связанных с ним круговой порукой. «Цзюньцзы идет вверх, сяожэнь идет вниз» (Лунь юй, 14, 23).

На нашем языке это и есть Божий дар Любви, как о том говорили святые: «Итак, два града созданы двумя родами любви: земной – любовью к себе, доведенною до презрения к Богу, и небесный – любовью к себе, доведенною до презрения к самому себе» (св. Августин. О граде Божием, XIV, 28). Но, по сути, то же самое говорит дзэнский монах Догэн: «Узнать Будду – значит узнать себя. Узнать себя – значит забыть себя. Забыв себя, станешь единым со всеми». А современный японский ученый, ссылаясь на Догэна, разъясняет суть дела. Буддизм ставит своей целью «узнавание» реально существующего субъекта, не приспосабливая его к своим представлениям о мире. Подлинное Я возможно, когда есть ощущение, что познающий и познаваемое одно, то есть подлинное Я открывается в опыте неразличения субъекта и объекта, в состоянии «глубинной мудрости», или Праджни. В Праджне реализуется подлинное Я; пробуждается не только твое истинное Я, но и все в этом мире находит себя.

Значит, нет субъекта, противостоящего объекту. «Это означает не что иное, как свободу от всего субъективного и частичного, видеть вещи, как они есть. Только-субъект, или не-я, есть истинное Я, которое осознает себя и одновременно весь мир, как он есть (только-объект)». [301] Познавший себя и все вокруг познает Татхату (истинную Реальность), синонимами которой являются Пустота-Шуньята, Дхармата – все вещи в их подлинном виде. В сочинении «Сёбогэндзо» Догэн говорит о Дхармате, истинной природе вещей, которая не возникает и не исчезает. Дрова пребывают в дхармате дров и тогда, когда от них остается одна зола. Увидеть дрова в их древесности, золу в ее зольности и значит увидеть дхармату: дух дерева, дух золы, то, что вечно. (Как вечные идеи, или эйдосы, греков.)

В буддизме, продолжает Уэда Есифуми, отношение между миром и индивидумом есть отношение «одного во многом и многого в одном», то есть одно идентично многому и многое – одному. Все различно и одновременно едино. «Мир существует не только как объект, наблюдаемый индивидумом, но как нечто творимое каждым индивидом в процессе своего становления. Индивид не просто наблюдатель, но и актер. Индивид и мир взаимно создают друг друга… Но если многие соединяются в одном, значит, каждый индивид есть центр Вселенной». Когда аналогичные идеи встречаем у Нисида Китаро, то это естественно. И не обойдешь молчанием, настолько это позволяет проникнуть в поставленную проблему. «Наше истинное Я и есть субстанция универсума. Когда мы узнаем свое истинное Я, мы не только соединяемся со всем человечеством, но соединяемся с субстанцией универсума, в духе проникая в Божественный Разум». [302] А блестящий знаток Японии Лафкадио Хэрн скажет: «Это – божественное в каждом существе. По-японски оно называется „Муга-но тайга“ – „великая личность“ без себялюбия. Иной истинной „личности“ не существует». [303]

Европейский индивидуализм не выдержал испытания временем, и не мог выдержать именно потому, что чревата последствиями всякая замкнутая система. Тем более человек, явившийся в мир не ради себя самого. Если человек замыкается на себе, то отторгается миром за ненадобностью. Это естественно. Но не все естественное доступно сознанию.

Юнгу было с чем сравнивать, когда он уверял, что сознание западного человека невообразимо без эго. Если нет эго, тогда просто некому что-либо сознавать. Поэтому эго совершенно необходимо для сознательного процесса. Однако восточный ум не испытывает затруднений в понимании сознания без эго. Считается, что сознание способно преступать пределы своего эго-состояния, ведь в высших формах сознания эго бесследно исчезает.

Но все, не имеющее отношение к Истине, конечно. «Если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется», – сказано Апостолом Павлом (2 Кор., 4, 16). Ну а близкий моему сердцу Бердяев подтвердил: «Дух всегда пребывает в глубине, дух и есть глубина… Единое не противостоит множественному, как внешняя для него реальность, оно проникает множественное и создает его жизнь, не снимая самой множественности. „Я в Отце Моем, и вы во Мне, а я в Вас“ (Ин., 14, 20)». [304] В разделении субъекта и объекта Бердяев видел болезнь бытия: «Само противоположение субъекта и объекта, самоубийственное рационализирование всего живого в познании, есть результат того же заболевания бытия». [305]

Но тогда прав и Карл Густав Юнг, веря во всеобщность знания или сознания: «Мы действительно научимся чему-то у Востока лишь тогда, когда поймем, что psyche достаточно богата сама по себе и нет никакой необходимости заполнять ее снаружи… Мы должны прийти к пониманию ценностей Востока изнутри, а не снаружи – искать их в себе, в своем бессознательном». [306] Дело остается за немногим: пробудить сознание, привести в действие неиспользованные его резервы, которые составляют большую его часть. Но это требует возрождения памяти, знания нетленного, но забытого в суете. Потому я так усердно напоминаю о том, что было известно во все времена и в то же время постоянно забывалось, оставалось закрытым и как бы открывалось каждый раз заново, чтобы «познавший себя узнал, откуда он». Чтобы на грани Великого Предела прояснился ум, чтобы вслед за ним не погибло бы тело. И так ли сложно узнать Путь Будды, не говоря уже о Пути Христа, если все это уже Есть? «Царствие Божье внутри вас есть». И Будда учил: каждый есть Будда, изначально пробужденный, только не каждый понимает это.

Завершить свои заметки мне бы хотелось словами Сергея Павловича Курдюмова, своего рода Завещанием, чтобы убедиться: есть среди нас Человек Духа. Я имею в виду его последнее выступление на Конференции «Космическое мировоззрение – новое мышление XXI века» (август 2004). Именно новым мышлением озабочен ученый, чтобы жизнь человечества не оборвалась раньше времени, если человек не научится отдавать себе отчет в содеянном, не пробудится в нем совесть. Потому Сергей Павлович и спрашивает: «Куда идет человечество на данной стадии развития? Каковы надвигающиеся кризисы, и как их преодолеть? Какова будет следующая, посткризисная ступень развития?» А она будет, потому что «мертвой природы не существует. Элемент духовности, элемент прогноза, элемент памяти есть в каждом элементе мира». И цель науки – попытаться понять закономерности развития на основе научного прогноза, а не методом проб и ошибок. В условиях неустойчивости системы малое воздействие может привести к катастрофическим результатам, дальнейшим цепным реакциям, которые развиваются по своим законам и приводят в действие мощные энергии. «Мы привыкли считать, что на любые мировые процессы можно влиять только мощным внешним воздействием. Это глубочайшая ошибка! У природы есть свои пути развития, которые необходимо знать, а не навязывать ей то, что нам хочется, хотя бы и из самых лучших побуждений». Тем более в момент обострения, когда «сумбур в наших головах, и постмодернизм, где перемешиваются самые различные искусственные вещи, и вызов всему, и отрицание всего, и усиление неоднородности человечества».

В этом весь Сергей Павлович, которого и китайские мудрецы, и духовные философы России назвали бы Всечеловеком. Потому и выходит за пределы России, заостряя внимание на коэволюции систем, развивающихся с различной скоростью, как, например, племена аборигенов в Африке или Австралии, которые могут быть встроены в порядок постсоциализма, скажем, Швеции, – по закону взаимообратимости энергий, но, главное, по закону совести: не может быть тебе хорошо, если другому плохо.

18 мая 2005

Путь культуры

Круглый стол. Комитет Государственной Думы по культуре. ВО мая 2006

Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего.
Ап. Павел. Рим., 12, 2

Душа, которая поворачивается к материи, страдает и нищенствует, лишается своей силы. Но если она вернется к Разуму, она получит полноту и обретет вновь свою целостность.
Порфирий. Начала, 37, 32

Почему в России с некоей неизбежностью благие намерения превращаются в свою противоположность, цель и средство меняются местами? За примерами ходить недалеко. Это и грандиозный замысел 1917 года «От каждого по способности, каждому по труду», и другие выношенные на протяжении человеческой истории идеи – утратившие первоначальный смысл. (Уничтожили культурный слой, а потом удивляемся – откуда скудость духа?) Реформы 90-х годов во имя рыночной экономики, денежной прибыли – а забыли того, ради кого эти реформы делаются. Опять пожертвовали человеком, цель и средство поменялись местами. В ответ – не исполняются законы, которые как-никак принимаются. Нет веры в человека, не может быть веры в закон, если человек – «мера вещей». По той же причине попранного человеческого достоинства – бесперпективность нашей разрастающейся бюрократии, живущей по принципу «чем хуже, тем лучше»: если нет проблем, нужно, чтобы появились. Качество перешло в количество, количество же не знает моральных принципов. Оттого формальное ко всему отношение. «Страшное царство слов вместо дел», – сокрушался еще Гоголь, предвидя грядущее.

Думается, основная причина тотальной безответственности – говорят одно, а делают другое – в отсутствии навыка Культуры. (Как, скажем, у японцев: нарушил слово – лишился уважения, а то и жизни. Притом добровольно, не пережив позора. Да и наше купечество больше полагалось на слово, чем на расписку. Силой культурного инстинкта восполнило отсутствие культурного поля, которое возводится веками хотя бы при относительной свободе. Культурный инстинкт позволил деловым людям за полвека поднять Россию – устройством музеев, театров, больниц. Богоугодное дело было для них важнее денег, за что и пострадали при новой власти.)

Вне культурного поля разумная энергия превращается в неразумную стихию. Демократия, свобода, превратно понятые, приводят к вседозволенности; красота – к разнузданности; культ денег – к культу насилия, против которых у России нет иммунитета. Где ничего святого, там все дозволено. Благодатные зерна, брошенные в болотистую почву, не только не прорастают, но, сколько ни возводи на топи сооружений, ничто не удержится.

Особенно не повезло «свободе». Нет навыка культуры – и превратно понятая свобода превратилась в национальное бедствие, растлевая неокрепшие души. Диву даешься: вроде все можно, а ничего не получается. Вне свободы ничто состояться не может, ибо она задана изначально, «добытийна» (по Бердяеву). Но что такое свобода? Имеющий уши да услышит: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин., 8, 32). Значит, вне истины, или вне целостного, сердечного разума, свобода невозможна в принципе – превращается в не-свободу, зависимость от низших инстинктов. «Ему отвечали: мы семя Авраамово и не были рабами никому никогда; как же Ты говоришь: сделаетесь свободными?

Иисус отвечал им: истинно, истинно говорю вам: всякий, делающий грех, есть раб греха» (Ин., 33–34). Не приняли во внимание, устремились к свободе, не избавившись от греха. И вот имеем что имеем.

Оттого и распята Россия на кресте противоречий, что нет единого культурного поля. Есть два полюса: высший взлет мысли и культуры – и полуграмотный народ, которому сострадали народники, веря в его пробуждение. Активность, однако, проявил не народ, не те, кто любил Труд, находя в нем отраду – на любом поприще: от землепашца до философа, а те, кто любил ораторствовать. России выпало великое испытание, урок самопознания. Понять себя, пройти мысленно обратный путь до самых истоков, чтобы очиститься.

В наше время, несмотря на неистовую страсть к шоу, зрелищам всякого рода (отвлекающий маневр), происходит перелом, желание знать правду. Видимо, настало время для «Исцеления культурой», как назвали Иосиф Кобзон и Юрий Агешин свою статью, опубликованную в ЛГ в марте 2006 года. Название говорит само за себя: больное, «несчастное» сознание может оздоровить только Культура, в которой явлена Душа нации. И все чистосердечно, все сказано, что нужно услышать, чтобы спасти народ, сбившийся с Пути.

При наличии российских возможностей просто неприлично сохранять в стране такой разрыв между богатством и бедностью, это верх бескультурья. Там, где смертность превышает рождение, главной причиной служат не условия, а отсутствие Культуры духа. Государство, не думающее о Культуре духа народа, обречено на самовырождение. Чтобы выполнить высокую миссию духовного преображения народа, государство само должно быть подвержено существенным преобразованиям.

Если не смотреть в корень вещей, так и будем, по привычке, бороться со следствиями, не видя причины. Методом акупунктуры воздействуют на болевые точки, без разъятия целого на части. Все связано, взаимообусловлено; бессмысленно бороться с болезнью, не зная ее истоков. «Террористу мы должны желать не поражения, а преображения»; «Ненависть может быть побеждена только самоотверженной любовью». (То, что позволило Ганди победить в неравной борьбе с англичанами и освободить свой народ: ахимса, «ненасилие», на нашем языке – милосердие.) Не на всепрощение, а на мудрость русского народа возлагают надежды авторы: «„Окунуть в красоту“ „свирепые лики“… предстоит нашей отечественной культуре, возрождая нравственный образ Руси Святой. Это духовное название нашей Родины не относится к прошлому, а устремлено в будущее». Поистине, «идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности». [307]

Так и будет по слову тех, кто верит в « Эру Великой Культуры, где будут главенствовать Красота, Искусство, Наука и Знание, ибо именно России предначертано стать провозвестницей наступления этой великой Эры, способной соединить в единую дружную семью все народы Земли». Но это и есть «русская идея», родившаяся почти два века назад и признанная не только в России.

Но так уж устроена Россия: чем выше поднимается дух, тем больше сопротивление снизу. В той же ЛГ месяц спустя появляется пасквиль на духовную мысль России от Николая Бердяева, Владимира Соловьева, Павла Флоренского до Владимира Вернадского. Как раз в идеях этих мыслителей, если бы их знали, нашли разрешение наболевшие вопросы и очистилась совесть. Но на беспамятство рассчитан фельетон: все философы России ничего не стоят, один «Счастливый Розанов», да и тот «Иван-дурак», потому, наверное, и счастлив. Такой беспредел даже для нашего времени явление из ряда вон выходящее. Посягательство не только на достояние России, но на мировую мысль, ибо все национальные Культуры кровно связаны между собой. Культура сама по себе – источник жизни, соединяет все в «предустановленной гармонии». А те, кто разъединяет, творят злое. (Хула на Духа Святого, а чем это кончается, известно. «Если же и сатана разделился сам в себе, то как устоит царство его?» Лк., И, 18.)

В самый раз вспомнить Павла Флоренского. «Есть только два отношения к жизни – внутреннее и внешнее, как есть два типа культуры – созерцательно-творческая и хищнически-механическая». Глядение (правым глазом) не сопровождается духовными усилиями – ведет к автоматизации души « субъективность, сама лишенная реальности ». Вот и ответ!

Не так просто сражаться за Культуру в наше смутное время. Безликий поток набрал такую силу, что рыцарям духа не до покоя. Но все наносное, непричастное Истине обречено, говорят мудрецы Востока и Запада. Очистятся Воды, души проснутся. Вызов агрессивному невежеству брошен, и не могут не откликнуться те, кто хочет понять прошлое, без которого нет будущего. Иначе оборвется Жизнь. Трубецкой не случайно говорит об «опасности для России». У каждой нации свой неповторимый Путь, и если она его теряет, то теряет возможность выжить, выпадает из мирового Целого. Об этом предупреждал Рабиндранат Тагор в лекции «Душа Японии», прочитанной в Стране восходящего солнца в том же 1916 году. «Долг каждой нации выразить себя перед миром… Нация обязана сделать всеобщим достоянием то лучшее, что есть у нее, посылая всему миру приглашение принять участие в празднике ее духовной культуры». [308]

Не удивительно, что так же думает Вивекананда: у каждой нации, как и у каждого человека, есть одна-единственная тема. Центр существования, основная нота, вокруг которой расположены остальные ноты гармонии. И если нация ее отбросит, отбросит принцип своей жизненности, переданый ей веками, то эта нация умирает. (Вивекананда верил в духовное возрождение России, что благотворно скажется на всех народах.)

Действительно, для России основная нота, ее путеводная звезда – в духовной Культуре. Не техникой она прославилась и даже не столько научными достижениями, сколько внутренним духом – пластикой ума, мелодичностью языка, поэзией, музыкой, литературой, театром, – духовной Культурой не только Серебряного века. Евгений Трубецкой слышал эту ноту в духовидении. Семен Франк – в «эти-коцентризме» русской души. «Из всех сил, движущих общественной жизнью, наиболее могущественной и в конечном счете всегда побеждающей оказывается всегда сила нравственной идеи, поскольку она есть вместе с тем нравственная воля, могучий импульс осуществить то, что воспринимается как правда». [309] Не оттого ли появляется русский космизм, вера в каждый атом как живой; набирает силу учение о Ноосфере, сфере сердечного Разума? На языке поэзии:

Так век за веком – скоро ли, Господь? —
Под скальпелем природы и искусства
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.
(Николай Гумилев)

Но понадобится время, чтобы осознать смысл грядущего, Третьего зона (Бога Отца, Бога Сына, Духа Святого), который предрекали святые мудрецы задолго до XX века. Для Бердяева Третий Эон – торжество этики Творчества, которая приходит на смену этике закона (Ветхий Завет), рождаясь из этики благодати, любви (христианство), чтобы преобразить человека. В истинном рождении целого Человека, теурга, Бог и природа будут внутри его, а не вовне. Личность все в себя вмещает. «Личность не часть нации, национальность есть часть личности и находится в ней как одно из ее качественных содержаний… Национальность есть питательная среда личности». [310]

Намечался поворот на 180 градусов. И пусть лишь величайшие умы ощущали эту перемену, она предвещала эру Целого человека. Более двух тысячелетий сознание ставило общее выше личного, как в «Политике» Аристотеля: «Природа государства стоит впереди природы семьи и индивида: необходимо, чтобы целое предшествовало своей части». С тех пор смотрели на человека как на «часть», средство поддержания порядка в государстве. Хотя уже Конфуций говорил: «Истинный человек не орудие». Тосковала душа Григория Сковороды: «Где мне целого человека найти!» До сих пор ищут, но, если не найдут, жизнь обезличится, распадется на мелкие осколки.

Бердяев пытался повернуть мысль к осознанию кризисного состояния «больного общества»: не личность часть общества или космоса, а космос, общество часть личности. Человек онтологически первичен. Личность укрепляется в сопротивлении власти мирового зла, «которое всегда имеет социальную кристаллизацию». Если социализация распространяется на глубину существования, на духовную жизнь, то это «есть торжество das Man, социальной обыденности, тирания среднеобщего над лично-индивидуальным. Поэтому принцип личности должен стать принципом социальной организации, которая не будет допускать социализацию внутреннего существования человека». [311] Но и эту великую идею убогое сознание превратило в свою противоположность, сбросив со счета духовное существо человека.

Если не избавиться от архетипа власти, не избавиться от рабского сознания, не выйти к духовной Свободе. В индивидуализации сознания, которое Бердяев называет «сингулярным», философ видит возможность преодоления извечного отношения рабства-господства, если построить апофатическую социологию по аналогии с апофатической теологией. Личность не может быть частью какого-либо иерархического целого, она есть микрокосм в потенциальном состоянии. И это не антропоцентризм, сдвинувший параметры мира «во имя свое», не сверхчеловек в понимании Ницше. Это умаление себя внешнего ради пробуждения себя внутреннего, озабоченного существованием всех; в духе «соборности» – внутреннего универсализма, «симфонической» личности.

Этим отличается философия Всеединства от западного индивидуализма, замкнутого на себе индивида, что породило чувство безысходности. У русских философов, кого ни возьми, вселенское чувство открытости, со-причастности, прозрачности одного другому. Для Владимира Соловьева человек – «центр всеобщего сознания природы». Будучи вершиной Эволюции, теургом, соединяет божественное и человеческое, одухотворяет сущее. Потому для Соловьева Всеединство – «индивидуализация любви». «Великий сущностной закон состоит в том, что универсальность одного существа всегда находится в прямой связи с его индивидуальностью: чем более существо индивидуально, тем самым оно и более универсально». [312] С этого начал Владимир Соловьев свой путь к «положительному всеединству». Достойно бытия только «всесовершенное или абсолютное существо, вполне свободное от всяких ограничений и недостатков… полная свобода составных частей в совершенном единстве целого ». [313]

И это напоминает истинного человека (цзюньцзы) Конфуция: «Истинный человек не объединяется в группы, но всеедин. Мелкий человек объединяется в группы, но не всеедин» (Лунь юй, 2, 14). [314] То есть мелкий человек думает о частных интересах, благородный – об общих. Истинный человек живет по Истине, укоренен в Основе, идет наверх; мелкий человек наоборот.

По слову Афанасия Великого: «Бог станет человеком для того, чтобы человек мог стать Богом». Идея божественного человека, теурга, вызревала исподволь во все времена, как и ограниченности общества, формы существования людей. Все возникшее, имеющее причину подвержено исчезновению, учит Будда. «Будьте сами себе светильниками»: существует несотворенное, истинно-сущее, оно в каждом человеке. Это Мудрость-Праджня, которой нет без Сострадания-Каруны. (На нашем языке – без божественной Любви: «Когда же душа уклоняется от любви, тогда помрачается ее умственный взор», – по слову Златоуста. Пушкин же скажет: «Нет истины, где нет любви». А для Бердяева любовь направлена на весь страдающий мир, и в этом ее преображающая сила.)

Есть вечные истины, вечные идеи, в силу чего они не могут не осуществиться. Лейбниц называл вечное нравственное начало – монадой, Гёте – энтелехией. По Конфуцию, существует «врожденное знание» – «Высший Ум един», независим от пространства и времени. Согласно Платону, хаос сменится космосом, и уже навечно: кормчий «вновь берет кормило и снова направляет все больное и разрушенное по прежнему свойственному ему круговороту: он вновь устрояет космос, упорядочивает его и делает бессмертным и непреходящим» (Тимей, 28 А).

Форма существования подвержена старению (ветшает, как «одежда», – по Томасу Карлейлю). Устаревают и нормы общественной жизни, их поддерживают искусственно те, кто не заинтересован в Переменах. Потому и называют общество «больным», а техногенную цивилизацию «дьявольской», что заставило Альберта Швейцера признать: «С помощью всех своих институтов общество будет прилагать усилия к тому, чтобы по-прежнему держать человека в выгодном для себя состоянии безликости. Оно боится человеческой личности, ибо в ней обретают голос дух и правда, которым оно предпочло бы никогда не давать слова… Дух должен сплотить нас, провозгласив идеал культурного человечества в условиях, когда один народ отнял у другого веру в человечность, идеал, справедливость, здравый смысл и искренность, и каждый народ оказался во власти сил, которые заводят нас все дальше в беспросветную глушь бескультурья ». [315]

Я позволила себе выделить слово «бескультурье», потому что в этом суть проблемы: «преображение» государства и общества последует за преображением человека, а не наоборот. До сих пор пытались изменить жизнь, не изменив сознание, и ситуация ухудшалась. Уже в древней Индии упанишады провозгласили: «Тат твам аси» – «Это есть Ты», или Атман есть Брахман. То есть каждая личность божественна, целостна и потому едина с верховным Божеством. Брахман есть единый и неделимый Ум, благодаря которому все существует. Будда есть просветленное Сознание, призванное упорядочить мир. Это высшее сознание доступно каждому, кто следует Срединному Пути. По слову индийского мыслителя VII века Чандракирти: Будда – оборотная сторона множественности, которая создает беспорядок в построениях нашего ума, расчленяя единство мира.

Лев Толстой принял максиму упанишад: «одно во всех… „Tat twam asi?“ – „Кто ты?“ – „Я есмь ты“». Не потому, что был очарован восточной мудростью, а потому что это зрело в его душе (Л. Толстой. В чем моя вера? 1884). Каким путем пойдет человечество? Пока что усредненное сознание диктует правила жизни. Но ложь временна, вечна Истина, даже если люди не отдают себе в этом отчета. Недаром Бердяев высоко ценил Толстого, для которого жизнь есть углубление сознания, углубление духа в единое бытие. «Оно же есть Брама-Атман, основа всякого бытия и истинная сущность человеческого духа». Брама – свойственное человеку истинное Я. Человеческое Я есть земное воплощение Атмана. «Мы, верно, существовали прежде этой жизни, хотя и потеряли о том воспоминания». [316]

Это и есть русская идея «соборности» – нераздельного и неслиянного единства, к которому призвана вывести духовная Культура. Отсюда вера в Богочеловечество, в конечную победу Добра.

Сартр признает, что мир вывернулся наизнанку под влиянием падшей культуры: «…дух унижен, обращен в рабство и тщетно силится достигнуть сознания и свободы… природа вне и внутри человека воспринимается как человек наизнанку». Но не видит выхода из мира абсурда: «Если я сам вывернут наизнанку в мире наизнанку, то мне кажется, что в нем все налицо». [317] И это привыкание к абсурду – самое страшное, что может произойти с человеком. Потому русские философы будоражили ум, упрекая западных коллег в «меонизме», неверии в смысл жизни. Естественно, если они признают мир феноменальный и не видят мира духовного. Отсюда отвлеченнность, ограниченный рационализм и чувство заброшенности, одинокости, неукорененности в Бытии.

Семен Франк противопоставляет экзистенциалистам, увлекшим за собой молодежь, веру в «Смысл жизни». Он убежден: Бытие само по себе есть совершенное Благо. В стремлении к извечному Свету – смысл Жизни. Внешние связи, как бы ни казались прочными, ничего не меняют по существу. Лишь на глубине подвижничества достигается онтологическое единство. Чем глубже погружаешься в свой внутренний мир, тем ближе становишься другим. Что же говорить о персонализме Бердяева! « Всякое знание абсолютного бытия есть акт самоотречения отпавшего индивидуального разума во имя Разума универсального, и благодать интуиции дается этим смирением… Только в приобщении к Абсолютному Разуму постигается смысл целого». [318]

В соединении разрозненного и заключается миссия России, выстраданная, потребовавшая неимоверных жертв, до сих пор не осознанных. Одни верят в ее назначение, другие сопротивляются ее возвращению на свой Путь, не веря в возможность искупления, возрождения чувства «вселенскости», о котором говорил не один Достоевский. Но идея нации есть то, что «Бог думает о ней в вечности», потому не может не осуществиться, если проснется душа.

Русская культура отличалась своим целомудрием. Не потому ли противны русской душе всякая фальшь, лицемерие, аномалии вроде движения секс-меньшинств – все, что противно человеческой природе? (И об этом шла речь на круглом столе.) Срабатывает здоровый инстинкт национального самосохранения. В общем, и деньги не могут стать надолго ее кумиром: вместо нравственного критерия – коммерческий. Где властвуют деньги, молчит совесть. Пренебрежение духовной Культурой для России равносильно утрате Пути. Так и будет двигаться по ухабам, попадая из одной ямы в другую, ища ответа на стороне, вместо того чтобы заглянуть в себя.

Однако все имеет двойную природу. Неминуемо возвращение к духовной основе из недр народа или генетической памяти, особенно в мире музыки, – плеяда молодых талантов, фольклорных групп, возрождение традиционных ремесел, радение о музейном деле вопреки равнодушию властей. Похоже, к россиянам возвращается чувство Красоты, которой предстоит спасти мир. К видению «Одного во всем и всего в Одном», а в христианской традиции – неслиянного и нераздельного единства выводит подлинная Культура. Как она это делает? Приобщая к Красоте мира, которая разлита во всем и в каждом миге – неповторима. Говоря словами японского поэта Мацуо Басё: «Кто не видит во всем Цветка, тот дикарь». Один цветок, а не сто дает почувствовать душу цветка – дзэнское изречение. Или – «Каждая встреча неповторима» (Итиго – итиэ). Одно не затмевает другое, а оттеняет его красоту. Целое тянется к целому. Потому и спасет Красота мир, что изначально ему присуща, не ущемляет свободу другого. В христианской традиции Дух Святой и есть Красота, источник Красоты, все собою украшающий.

В этом русские сближаются с японцами. Все нации дополняют друг друга, образуя мировую Гармонию. С древности японцы видели в Красоте Истину, а в Истине Красоту. Этому и подчинили свое искусство. В человеке ценили более всего чувство прекрасного, способность переживать «очарование» (аварэ), присущее всему – травинке, первоцвету, сердцу человека. Избегали многословия: всякое множество противно их душе, всякая чрезмерность теряет очарование. Чувство Единого в единичном избавило их от недуга отчуждения от Природы, у которой они обучались мастерству. В этом притягательная сила их искусства. (Поистине, массовый читатель – не читатель, массовая культура – не культура, если поглощает индивидуальность. Не только деньги наводят порчу, но и массовость, эти деньги обеспечивающая. Можно ли, в таком случае, поощрять безвкусицу большинства, вопреки Морали?)

Но разве не в России родилась идея «Красота спасет мир»? Не та, конечно, красота, что на эстраде, дурманит душу, а та, что возвышает сердце. Чувство прекрасного преображает человека. Ощущающий Красоту не разрушает дом Бытия. «Я верю, – скажет японский писатель Мусякодзи Санэацу, – когда узнают тайну Красоты, поймут волю Природы, цель Жизни». (В Японии, если бы возникла угроза красоте озера Бива, как это происходит с нашим Байкалом, вся нация встала бы на его защиту.)

Все чаще говорят о кризисе техногенной цивилизации, которой на смену, по закону Эволюции, должна прийти духовно-экологическая. Но это не произойдет, пока не изменится сознание, не проснется ощущение «общего дела» во имя общего Блага. Все движимо к «предустановленной гармонии». «Все Пути ведут к Одному» – сказано в «Книге Перемен». Когда поймут, что Культура первична, а экономика вторична, все станет на свои места. Экономические спады, нравственная деградация, коррупция есть следствие забвения того, что делает человека человеком, – культуры чувства и мысли, чистоты духовных побуждений. Борьба же со следствиями без понимания причины ведет к дурной бесконечности. Вне культурного поля все начинает распадаться под действием центробежной силы: дух отпадает от материи, душа от народа, один народ от другого. Отпавшие от Духа или от своего Пути народы не могут не сражаться. Сделать эту силу центростремительной, из внешней – внутренней, призвана Культура.

Итак, падение Культуры есть причина и следствие деградации общества, забывшего о человеке. Культура – душа нации, если отходит душа, погибает тело. Культура не только национальна, но индивидуальна – у каждого своя и у всех одна. Не только индивидуальна, но и универсальна. Все культуры взаимобусловлены, и никакая не может выпасть без ущерба для другой. Это придает Культуре вселенский, метафизический смысл. Падение культуры в пределах нации приводит к ее вырождению. И вот уже смертность превышает рождаемость, почти половина детей с физическими и психическими недугами. Ни один из мыслящих не может не задуматься о причинах этого процесса.

Одна из главных – пренебрежение культурой человеческих отношений. Разрушаются памятники, еле выживают музеи – держатся на энтузиастах. Обрывается родовая память. Набирает силу эрзац-куль-тура, растлевающая души. Человек, не знающий своего прошлого, теряет точку опоры, веру в себя. Отсюда национальные беды, от пьянства до наркомании. Безволие одних – основание для коррупции других. Но Культуру продолжают финансировать по остаточному принципу по причине безответственности или бескультурья. На краю бездны самое время задуматься: шагнуть ли в пропасть, или, увидев страдания других, спросить с себя, с молчащей совести?

Конечно, потребность в духовной культуре не может исчезнуть. Инстинкт национального самосохранения приводит к возрождению интереса к классической литературе, музыке, поэзии. Вслед оживает память народа, которому есть что вспомнить. Тем более важен прецедент «Исцеления культурой»: исцеления больного организма не хирургическим путем, очередной ампутацией, а спасение целого через целое. России предназначен Путь духовного возрождения, о чем писали философы. Изгнанные из России продолжали верить: «Красота спасет мир», потому что действует исподволь. Но лишь пробужденный Культурой может ее ощутить.

Оттого и назвали наш круглый стол « Красота – формула жизни », сопроводив эпиграфом из Плотина: «Душа никогда не увидит красоты, если сама раньше не станет прекрасной, и каждый человек, желающий увидеть прекрасное и божественное, должен начать с того, чтобы самому сделаться прекрасным и божественным». Каждый говорил о наболевшем, искренне, от души. Имеющий сердце да услышит! «Образование = Культура. Культура = Красота». О воспитании молодежи через приобщение к Красоте – во спасение России. «Красота есть Добро» – условие духовного согласия. Говорили о необходимости гуманной педагогики в наше не совсем гуманное время. О том, что и «тюрьмы должны быть прекрасны», тогда не будет в них нужды. Но главное – «Чистота языка и культура речи».

Почему? Потому что язык есть глубочайшая из тайн – душа нации, отражает напрямую ее состояние. Порча языка, значит, с душой не все в порядке. Не так просто себе представить, что язык предсуществует , задан изначально каждому народу. [319] Посягать на язык – значит посягать на волю Всевышнего, что кончается трагически. «Предвечно сущее Слово, Которое Само о Себе говорит: Аз есмь сый, явилось тем творческим принципом, в Котором и Которым сотворено все существующее. Вселенная, космос, есть раскрытие и откровение изначально сущего Слова». Будучи откровением, «мир в самых тайных недрах своих „логичен“, то есть сообразен и соразмерен Логосу». Мало кто из русских философов той поры не согласился бы с Эрном.

Слово дано, чтобы снять разрыв между мыслью и сущим. Бытие в Логосе и есть бытие в Истине, не нуждается в рациональном обосновании. «Рационализм — начало, по моему мнению, антикультурное… – продолжает Эрн. – Истинной культуре грозит величайшая опасность во всем мире (в том числе и в России)». [320] История подтвердила опасения философа. Разделяя то, что изначально едино, превознося одно в ущерб другому, разуму – сердце, разрывают связь с Логосом, выпадают из Целого. Ощущение «как бы двойного бытия» (по Тютчеву) характерно для русской мысли: не резать по живому, не расчленять, а давать пережить в единичном Единое. Вера в предсуществование, Неизменного в изменчивом, рождало чувство благоговения перед тайнами Бытия. Есть Божий суд, – по слову поэта, – он ждет. «Он недоступен звону злата, //И мысли, и дела он знает наперед».

Если основная функция языка мыслетворческая, то, само собой, обеднение языка ведет к обеднению мысли или оглуплению людей (о чем уже говорят и на ТВ – во искупление греха). В прилагаемых тезисах речь идет о том, что бранная речь, негативные звуки отрицательно влияют на ДНК, на генотип нации. Какое же преступление совершают те, кто в угоду дурному вкусу оправдывает сквернословие! Говорят, Карма не сказывается на тех, кто неосознанно действует, но если осознанно, как наши «доброжелатели», то им не позавидуешь. Кармического воздаяния избежать невозможно, можно лишь отработать Карму, осознав свою вину.

Итак, если язык есть «формирующий орган мысли», то его предназначение вывести человека из царства необходимости в царство свободы или Мудрости. Язык не только отражает мир, но и творит его. Значит, человек обязан блюсти его чистоту, чтобы не мешать языку выполнить свою миссию – спасения человека из тенет невежества. Назначение языка – высветлить душу. Тогда каждый язык станет свидетельствовать о Красоте мира и Человека.

20 июня 2006

Размышления о человеке От Конфуция до Бердяева

Весь мир спит.
Гр. Сковорода

Человек истинный и кажущийся. Пожалуй, главное, над чем размышлял Конфуций и что хотел передать потомкам, судя по «Беседам» с учениками («Лунь юй»), так это мысли о двух типах человека. Один – истинный, к нему относятся цзюньцзы. Другой – неистинный, кажущийся, к нему относится сяожэнь. Слово цзюньцзы переводят по-разному, чаще всего – «благородный муж». Сяожэнь буквально «маленький человек», в смысле мелкий, ничтожный. Он может достигать высот власти, но оставаться ничтожеством. (Как во времена Конфуция, когда правители опасались брать на службу талантливых людей, думая не об Истине, а о выгоде и лишь с виду придерживаясь Ритуала (Ли), традиции, завещанной предками.) Сяожэнь – непробужденный человек, в нем мало истинно человеческого, можно сказать, недочеловек, в котором не проявлена человеческая сущность, благая природа, изначально присущая всем: «Все близки по природе (син), далеки по привычкам (воспитанию, наклонностям)» (Лунь юй, XVII, 2).

Антиномия истинного и неистинного человека проходит через многие древнекитайские тексты, но Конфуция она особенно занимала. Видимо, в человеке он видел разгадку сущего. По крайней мере, вокруг человека все его мысли. Он озадачен несоответствием обычного человека его изначальному, небесному образцу. Не потому ли, что это несоответствие нарушает мировой порядок – Дао, а это ведет ко всеобщему упадку? Если падают нравы, все начинает рушиться. Отступление от Пути всегда кончается крахом, реакцией Космоса на беспутную жизнь людей, и в восточной, и в западной традиции. Вспомним «Исповедь» Бл. Августина: «Ты повелел ведь – и так и есть, – чтобы всякая неупорядоченная душа сама в себе несла свое наказание». Или его же – «наказание каждому человеку вытекает из его греха: его неправда обращается ему в казнь» (На псалмы, 7, 16).

Кто не восходит, тот нисходит. Человек может быть человеком только с виду, говорится в древнекитайских текстах, на самом деле ничем не отличаться от животного. И в христианской традиции – «Человека, который не понимает своего достоинства, можно сравнить со скотиной бессмысленной и уподобить ей» (Пс. 48, 21). Чувство достоинства – неотъемлемая черта истинного человека: «Цзюньцзы держится с достоинством, но не кичлив. Сяожэнь кичлив, но не имеет достоинства» (Лунь юй, XIII, 26). Человек – мера всех вещей, каков человек, таков и мир, чтобы не ввергнуть существующее в пучину бедствий, человек должен прозреть. Конфуций помогает ему в этом, показывая, каким Небо предопределило ему быть и каким он в действительности является. Потому и сосредоточился на двух натурах, на двух типах поведения: как в разных жизненных ситуациях ведет себя тот и другой; на светлом фоне заметнее темные пятна. В наш век понимание этой разницы трудно переоценить. Без осознания мотивов поведения, порой неизменных на протяжении веков, невозможно понять, на чем зациклилось человечество, почему не вырвется из замкнутого круга, не перейдет в человеческую фазу существования, в новый зон, как предрекали мудрецы христианского Запада и буддийско-конфуцианского Востока. «Впрочем, мы, по обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда» (2 Петр., 3, 13). Для того наставляли: «Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего» (Рим., 12, 2).

Задача трудная, но от ее решения зависит, быть или не быть человеку на земле; иначе все теряет смысл, онтологическое оправдание. Все мировые религии, традиционные учения, выдержавшие испытания временем, признают конечной целью Спасение человека, а вслед за ним – всей твари; восхождение к истинному Бытию через освобождение от земной греховности, хотя и выражают эту веру по-разному. Вырвется ли человек из падшего состояния или сам себя низринет в Тартар? «Человек – это животное, призванное стать

Богом», – по словам св. Василия Великого. Если он не стремится стать Богом, значит, ему не выйти из животного состояния. Но «человек хуже животного, когда он становится животным» (Тагор). Нарушая меру, кажущийся человек погибает.

Одни мыслители более заостряли проблему двойственности человеческой природы, другие менее, но суть одна: человеку предстоит очиститься от того, что несет ему гибель, мешает стать таким, каким его задумал Бог или Небо, проявить свою божественную сущность. Скажем, сунские мыслители Китая (XI–XII вв.), последователи Конфуция, сосредоточены на этой двойственности, несоответствии изначального и вторичного. В каждой вещи есть две природы – вечная, благая (тяньди чжисин ) и явленная в форме, проявленное ци (цичжи чжисин) – изменчивая, зыбкая. В первой природе все вещи едины, во второй – различны. В процессе жизни благая природа омрачается неправдой и потому не пропускает изначального Света. Но сознание может очиститься, если человек выйдет на правильный Путь: «Кто творит правду, приходит к свету» (Ин., 3, 21), то есть несоответствие между первичной и вторичной, истинной и неистинной природой не роковое, не окончательное; один и тот же лунный диск в одном случае излучает мягкий свет в полнолуние, в другом лунный свет закрыт облаками. Иначе Конфуций не говорил бы, что все близки по природе, что соответствовало представлениям древних о Триединстве Человека, равновеликого Небу и Земле.

По мысли Конфуция, существует два полярных состояния человеческого сознания: «Высшая мудрость и низшая глупость неизменны» (17, 3). То есть существует два рода людей, которые не меняются вовсе: это Просветленные, носители высшего Разума – совершенномудрые, святые, мудрецы, и те, кого отличает полное отсутствие ума. В какие времена, в какие обстоятельства совершенномудрые ни попадали, они остаются самими собой, независимы от дел земных. А «низшая глупость» – тоже не зависит от обстоятельств, но таких людей сколько ни обучай, сколько ни взывай к их совести, все напрасно: они непроницаемы. Одни выявляют свою Небесную природу и воплощают абсолютное Добро (шань). Другие воплощают абсолютное зло (э жэнь — безнадежно плохой человек, ненавистник). В китайском историческом труде «История Хань» можно встретить градацию людей по нравственным признакам (дэ син ) в девяти категориях: высшее высшего, среднее высшего, низшее высшего, высшее среднего, среднее среднего, низшее среднего и высшее низшего, среднее низшего и низшее низшего [321] . Под «высшим умом» имеются в виду совершенномудрые – шэнь жэнь. (В комментарии перечисляются их имена, это первопредки – Фуси, Хуанди, Яо, Шунь, Юй, всего четырнадцать имен.) А «низшая глупость» – это «низшее низшего» (тоже перечисляются десять имен злодеев, неисправимых преступников).

Собственно, сама конкретизация тех и других говорит о том, что их не так много; это не норма, скорее исключение из человеческого рода. Более того, последователи Конфуция чаще всего признавали существование высшего разума, но не низшей глупости. Так, Мэн-цзы считает, что каждому человеку присуще Сострадание и каждый может стать совершенномудрым. Впрочем, мнения были разными. Конфуцианец Хань-юй (768–824) выделял три уровня, три качества в изначальной природе: одно Добро, это «пять Постоянств» ( учан ), пять изначальных добродетелей: Человечность – Жэнь, Долг – Справедливость – И, Учтивость – Ли, Мудрость – Чжи, Искренность – Синь. Среднее состояние – присутствие добра и зла. И низшее – одно зло, полное отсутствие добра. Конфуцианцы, как правило, следовали учению о «пяти Постоянствах», врожденных свойствах человеческой природы, имманентных самому Бытию. Это потенции человека, когда они реализуются, он становится совершенным.

Но эти Постоянства никак не реализуются, что-то мешает. Не те ли, кому неведомы ни долг, ни справедливость, ни жалость, ни сострадание, кто причинил немало бед человеческому роду и может причинить еще больше, если учесть их свойство к расширению? Не к тому ли сказано: «…всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь» (Мф., 3, 10)? Есть соблазн сопоставить «абсолютное зло» с ненавистником Антихристом, но в конфуцианстве, тем более в буддизме и даосизме, нет полярности добра и зла, света и тьмы, Бога и Дьявола. (Да и в русской традиции эта полярность не всегда присутствует; можно вспомнить «Тоскующего Демона» Врубеля или Лермонтова, Булгакова или «Альтиста Данилова» Орлова. Случайно ли это сочувствие падшему ангелу?)

Буддизм верит во всеобщее Спасение через просветление ума, ибо всё без исключения обладает природой будды. (Кстати, вера во всеобщее Спасение характерна и для раннего христианства (идея апокатастасиса Оригена), и, видимо, для милующего сердца Преп. Исаака Сирина: «Я был спрошен, что такое сердце милующее, и сказал: возгорение сердца у человека о всем творении, о человеках, о птицах, о животных, о демонах и всякой твари. При воспоминании о них и при воззрении на них очи у человека исторгают слезы».) В учениях Востока преобладает взгляд, что Добро уже существует (совершенна природа будды и изначальная энергия ци разумна и светоносна), а зло творится.

С точки зрения буддизма «зло», или Неведение ( авидъя ), непросветленное состояние ума, безначально, но конечно. Ум способен изживать авидью, успокаивать дхармы (психофизические элементы), вибрация которых не пропускает изначальный Свет. Каждое существо есть потенциальный Будда и может преодолеть преграды на пути к Спасению; «Все дхармы изначально спасены» – по Лотосовой сутре. Мир как бы запрограммирован на совершенное блаженство (Нирвану). То есть восхождение к Высшему состоянию, к Свету, необратимо (в отличие от циклизма греков, идеи «вечного возвращения»). «Будда – это Дао, – говорит буддийский монах Дао-шэн (355–434), это вселенский Закон, изначальная природа (син)». А шестой патриарх «чань» Хуэйнэн (638–713) скажет: три тела будды пребывают в изначальной природе человека.

Всё Едино, всё есть Единое Сознание, всё восходит к Высшему Бытию или успокоению: Небытию, исчезновению помех, границ, иллюзии-майи. То есть, следуя мировому порядку, обретаешь «высший ум», по Конфуцию, в буддийском понимании – Мудрость-Праджню, которой нет без вселенского Сострадания-Каруны. Но как следовать мировому порядку? Конфуцианство предлагает один путь, буддизм другой (скажем, благой Восьмеричный Путь), даосизм третий, но суть одна: и конфуцианцы, и буддисты, и даосы признают безупречным Срединный Путь. Закон Бытия един, формы его проявления различны. Очищая себя изнутри, очищаешь пространство вокруг, поле Жизни от всякой мути; спасая себя, спасаешь других. Это под силу лишь мудрому, знающему волю Неба.

Сяожэнь сам по себе не может подняться над собой без помощи совершенного человека. Конфуций говорит: «Цзюньцзы – ветер, сяожэнь – трава. Когда ветер дует, трава склоняется» (Лунь юй, 12, 19). То есть цзюньцзы обладает той силой, которая может менять народ к лучшему, воздействуя не словами, а внутренней энергией Дэ, которая действует сама по себе, нужно лишь иметь ее в запасе. Имеющий силу

Дэ может побудить народ жить по совести: «Если управлять с помощью наказаний, народ будет делать вид, что повинуется, и утратит стыд. Если же управлять с помощью Дэ, соблюдая Ритуал (Ли), то появится стыд и улучшатся нравы» (Лунь юй, 2, 3). Не инстинктам потворствовать, а высшему в себе, не уничтожая одно ради другого, а следуя Срединным Путем, уравновешивать одно другим, инстинкты мыслью. «Когда инстинкты побеждают образованность ( вэнь ), получается дикарь. Когда образованность побеждает инстинкты, получается книжник. У цзюньцзы – то и другое в равновесии» (Лунь юй, 6, 16).

Одно не может существовать за счет другого в принципе, в природе все само по себе разумно уравновешено: «Одно во всем и все в Одном», одно поддерживает другое. Это один из главных принципов конфуцианства – закон СООТВЕТСТВИЯ, скоординированного действия, по сути – принцип резонанса, обратной связи. Помните, Путь Неба – инь-ян, два вселенских модуса, два состояния энергии уравновешивают друг друга, и отсутствие равновесия ведет к гибели: избыточное ян или избыточное инь. Ночь и день, тьма и свет, покой и движение, женское и мужское – две стороны одного. Путь Земли – мягкость и твердость. Человечность-жэнь – это мягкое Дэ, уступчивость, гибкость, податливость, терпимость. Долг-Справедливость – это твердое Дэ, стойкость, решительность, прямота, мужество – янское, мужское начало, но оно вырождается в свою противоположность, если не уравновешивается женским инь, мягким Дэ. Их равновесие (хэ) – условие истинного человека и истинного Пути.

Когда Дэ достигает полноты, завершенности, оно становится Великим. Великое Дэ и есть Небесное Дао, Дао-человек; в конфуцианском учении – совершенномудрый, в нашей традиции – Богочеловек. Собственно, ничего другого и нет, достойного внимания мудреца, помимо Дао и Дэ, все остальное – производное от этих Постоянств. Потому Лао-цзы и назвал свои мысли «Книгой о Дао и Дэ» («Дао дэ цзин»). Вставший на Путь наращивает силу Дэ, вбирая ее из космоса, сошедший с Пути теряет ее, становится бессильным. Учитель сказал: «Когда Дэ не пестуют, в Учении не усердствуют, зная о Долге, его не выполняют, тогда недоброе не исправляется. Как это прискорбно!» (Лунь юй, 7, 3). Учитель еще сказал: «Как совершенно Дэ, пребывающее в Центре (чжун юн), и как редко оно среди народа» (6, 27). Буквально «чжун» – Центр, Середина, «юн» – постоянство: постоянства достигает пребывающий в Центре (недаром переводят как «золотая середина»). «Чжун-юн» – еще один канонический трактат «Четверокнижия»: «Лунь юй», «Великое Учение» (Да-сюэ), «Учение о Середине» (Чжун-юн), приписываемые внуку Конфуция, и «Мэнцзы». В китайских и японских повестях можно прочесть: «Когда веселье или гнев, печаль или радость не проявлены, это называется Серединой. Когда проявлены, но сдержанно (в меру), это называется Равновесием». И там же: «Цзюньцзы стремится к Основе. Утвердившись в Основе, следует Пути» (1, 2). «Цзюньцзы пребывает в Центре, сяожэнь наоборот» (2, 1).

Чувство Центра или чувство Целого, способность уравновешивать крайности – свойство истинного человека. На высшем уровне все Едино, нет повода для раздора. Потому мудрец пребывает в Центре, ибо только в этой уникальной точке он может сообщаться с Небом, слышать его беззвучный голос, узнавать его волю. Он способен на это, потому что, преодолев волнения, житейскую суету, достигает покоя. «Правящий с помощью Дэ подобен Полярной звезде: стоит на месте, потому остальные звезды вращаются вокруг него» (Лунь юй, 2, 1). И у Лао-цзы сказано: «Человек с высшим Дэ не старается делать добро и делает его. Человек с низшим Дэ старается делать добро и не делает его. Человек с высшим Дэ, следуя Недеянию, ничего не предпринимает. Человек с низшим Дэ деятелен и нарочит, но от этого никому не легче» (Дао дэ цзин, 88). Истинное Дэ не нарочито, самоестественно, как Дао. Тот, кто достигает полноты Великого Дэ, пребывает в Постоянстве, в Центре Бытия, тому ничего не надо предпринимать, нужно лишь сидеть лицом к югу, как это делал совершенномудрый Шунь, и все в Поднебесной само собой совершалось.

Собственно, разница между людьми обусловлена разной удаленностью от центра круга Бытия или разной степенью омраченности сознания, погруженного в майю под воздействием авидьи – неведения, привычки принимать ложное за истинное, иллюзорное за действительное, часть за Целое. [322] При этом сам Центр, или Мудрость-

Праджня, не уничтожается, ибо она извечна, не возникает и не исчезает, но блокируется клешами (клеша – санск. иллюзии, ментальные функции, которые разрушают ум: гнев, зависть, высокомерие, сомнение и производные от них – глупость, леность, скаредность, суетность). По уверению Хуэйнэна, «ваша изначальная природа (син) никогда не ошибается, не подвержена волнениям, не омрачена неведением. Каждая ваша мысль озарена Светом Праджни и не зависит от внешних влияний».

Предназначение конфуцианских, даосских, буддийских текстов, равно как и христианских, – привести ум в состояние покоя. С возмущенным сердцем не приступают к познанию истины, говорят христианские подвижники. Разум всех бодхисаттв должен быть очищен от идей, порожденных чувствами: зрением, слухом, вкусом, обонянием, прикосновением. Истинный разум действует спонтанно, самоестественно. Нужно лишь пребывать в той самой точке, в Центре Бытия, чтобы сообщаться со всем миром, но не растворяться в нем; быть одиноким, оставаясь самим собой, соединившись с другими Истиной.

«Цзюньцзы всеедин, но не коллективен. Сяожэнь коллективен, но не всеедин» (Лунь юй, 2, 14). Эта мысль привлекала внимание многих и переводили ее по-разному. Скажем, в японском комментарии к тексту «Лунь юй»: «Цзюньцзы гармоничен, но не одинаков с другими. Сяожэнь одинаков с другими, но не гармоничен». Эта максима Конфуция чрезвычайно важна для понимания того, в чем суть истинного, или совершенного, человека. Он целостен. Только Целый человек отвечает замыслу Вселенной. Он не принадлежит какому-то сообществу людей: классу, нации, народу и даже всему человечеству, ибо и все человечество, как и один человек, подвержено заблуждениям и может совершать роковые ошибки, которые не совершает тот, кто связан не с человеческим родом, а с Неизменным Высшим началом, назови его Богом, Аллахом или Небом. Цзюньцзы целостен, вмещает вселенскую полноту, он – микромир. В нем все уже есть, все высшие, безначальные свойства, как в самом Дао: «Великое Дэ и есть Дао».

А по Достоевскому (не грех повторить): «Многое на земле от нас скрыто, но взамен того даровано нам тайное сокровенное ощущение живой связи нашей с миром иным, с миром горним и высшим, да и корни наших мыслей и чувств не здесь, а в мирах иных… Бог взял семена из миров иных и посеял на сей земле и взрастил сад свой, и взошло все, что могло взойти, но взращенное живет и живо лишь чувством соприкосновения своего таинственным мирам иным, если ослабевает или уничтожается в тебе сие чувство, то умирает и взращенное в тебе. Тогда станешь к жизни равнодушен и даже возненавидишь ее».

Сяожэнь же – групповой, коллективный, вступает в союз, в сговор одних против других, то есть избирателен, в чем не нуждается цзюньцзы. Он и так всеобщ, принадлежит всем и все ему, тут связь обоюдная. Сяожэнь действует «как все». Но если «как все», то уже не так, ибо все, люди массы, безлики. «Народ можно побудить следовать чему-то, но нельзя объяснить, для чего» (Лунь юй, 8, 9). А все потому, что сяожэнь не подключен к миру иному, ищет опору не в себе, а в других, себе подобных, – со всеми вытекающими отсюда последствиями, о которых знал Достоевский. А причина именно в том, что сяожэнь частичен и, как всякая часть, функционален, то есть не свободен и не может быть свободным в принципе, сколько бы ни считал себя таковым и ни боролся за свободу. Будучи частью, он просто не знает, что значит быть Целым, мыслит как орудие, призванное чему-то служить. Но «цзюньцзы не орудие», Конфуций прямо говорит об этом (Лунь юй, 2, 12). Целое не может быть орудием в силу своей целостности, его нельзя использовать в каких-то целях, оно само цель.

Путь каждого неповторим, как и душа. Значит, человек не должен уподобляться другим, у каждого свои возможности и свое назначение. Но один, в одиночку, он ничего не может, не имея поддержки Неба, не получая его одобрения. Объединяясь с теми, кто не достиг понимания, он лишь усугубляет мировое зло. Всякая однородная, замкнутая система саморазрушается.

Похоже, Природа мстит отступникам за утрату целостности, индивидуальности, иначе говоря – души, которая неповторима, как в человеке, так и в нации. Лишь через душу соединяется человек или нация с Высшим, сообщается с Духом. (Кстати, причина распада нашего Союза не в волеизъявлении отдельной личности, а в том, что Союз этот не был естественным образованием. Не может не распасться то, в основе чего лежит принцип закрытости, диктата, отчуждения. Это был искусственный конгломерат, части которого неизбежно стремились к обособлению в силу целостной природы сущего. «Состоящее из частей подвержено разрушению». Союз будет жизнестойким, если станет органичным, самоорганизуется, тогда и произойдет естественное взаимопритяжение свободных народов, изнутри, в силу внутренней потребности, ибо невозможно единство вне Свободы.)

При правильном правлении люди становятся лучше. Если наверху ведут себя достойно, кто осмелится вести себя недостойно? Конфуций не раз возвращается к этой мысли. На вопрос, допустимо ли казнить людей, нарушающих закон, Конфуций отвечает: «Если правильно управлять, то зачем убивать? Если искренне стремишься к добру, то и народ становится добрее» (12, 19). Ученик Конфуция уверяет: «Если усердно заботиться о родителях и помнить об умерших, то Дэ народа вернется к лучшему» (1, 9). Разумеется, невозможно при современном уровне сознания и культуры не опираться на юридические законы, на конституции, – иначе люди просто уничтожили бы друг друга, но это временная мера, уступка нравам, и она мало что дает для духовной жизни. Это лишь возможность выживания, но не Преображения, то есть того, во имя чего все было, хорошее и плохое, все горести и радости человеческие. Преображение же имеет в виду жизнь в Истине.

Но как двигаться по ступеням Эволюции, не зная Пути? Те, кого можно назвать новыми пророками, уже не первый век призывают разорвать цепь необходимости, скованную человеческой слепотой, развернуть в многомерный мир, сплющенный в плоскость, преодолеть диктат низших инстинктов, вернуть сознанию вертикальное измерение, ибо движение по горизонтали ничего не дает, ничего не меняет, есть повторение того же, дурная бесконечность. И об этом ведали древние. «По прямому пути Бог приводит все в исполнение, хотя по природе своей он вечно обращается в круговом движении. За ним следует правосудие, мстящее отстающим от божественного закона» (Платон. Законы, 716 А-Б). И спустя более двух тысячелетий ему вторит украинский праведник Григорий Сковорода: «Итак, благочестивое сердце между высыпанными курганами буйного безбожия и между подлыми болотами рабострастного суеверия, не уклоняясь ни вправо, ни влево, прямо течет на гору Божию и в дом Бога Иакового».

Закон Соответствия – путь к Истине

Истина недоступна неправедному сердцу, непросветленному уму, но усилием духа можно приблизиться к ней. Потребность в Истине имманентна человеку (вспомним, она уже существует в Семенах-цзин). Сознание людей то приближается к ней, то удаляется, и тогда все идет не так и не туда, как бы переворачивается вверх дном, и люди не могут понять причины. Однако каким-то непостижимым образом стремление к Истине возвращается, ум прорывается в неизмеримое, невидимое, но определяющее ход событий. Прозрение Истины породило в России на рубеже веков философию богочеловечества, самоценности каждой личности. Принцип личности должен стать принципом социальной организации, которая не будет допускать социализацию внутреннего существования человека.

По сути, Конфуций говорит о том же: «цзюньцзы – не орудие». Поистине, «высший ум» един, вне пространства и времени, вечен, ибо изначален. Даосы называли истинного человека (чжэнь жэнь) бессмертным. Цзюньцзы не нужно объединяться с другими, он и так един со всеми. Он одинок, но тем одиночеством, которое делает его своим в доме Бытия. Его можно сравнить с нашими праведниками, духовидцами, которые, удаляясь от мира, спасали его. Одинокий среди людей един с Богом. Но это не значит, что цзюньцзы ведет жизнь отшельника. Его одиночество особого рода. Он связан с другими опосредованно, волей Неба. Механическое единство, сцепление частиц, в принципе не может быть истинным. Это всегда ограниченое единство, объединение одних против других.

Связь с Высшим началом, как его ни назови, делает цзюньцзы сильным. Он целостен, укоренен в Бытии, в силу этого влияет на жизнь в целом. Не объединяясь с кем-то на земном уровне, хранит традиции «сыновней почтительности» (сяо), почитания предков, той традиции, без которой тело народа высыхает, отрываясь от корневой основы. «Почтительность к родителям, к старшим братьям – основа Человечности (жэнь)» (Лунь юй, 1, 2), а Человечность – основа человека. Цзюньцзы – сердце Вселенной, пульсирует в ее ритме, живет в соответствии со всеми вещами, не навязывая себя, лишь резонируя на них. А Владимир Соловьев назовет идеи живыми существами, которые открываются феноменальному миру через систему соответствий. Организуя действительность, человек реализует Божественный замысел. Потому так важно, чтобы каждый занимал соответствующее место в иерархии.

На вопрос, что нужно для правильного управления государством, Конфуций ответил: «Государь должен быть государем, чиновник чиновником, отец отцом, сын сыном» (12, 11). Больше ничего не нужно. Как просто и как исчерпывающе! Так же просто, как сказано о знании: «Ю, я научу тебя знанию. То, что знаешь, считай, что знаешь, то, чего не знаешь, считай, что не знаешь» (Лунь юй, 2,17). Вот и все! Если соблюдать это правило, ни в чем не будет затруднений. Каждый станет заниматься своим делом, не подменяя одно другим, не вмешиваясь в то, что выше его разумения. Конфуций знал этому цену. «Мысли цзюньцзы не выходят за пределы занимаемого им положения» (15, 28). «Цзюньцзы не судит опрометчиво о том, чего не знает» (13, 3). (Добрыми намерениями выложен путь в ад – нам ли об этом не знать?) Но просто ли быть настоящим государем, настоящим чиновником, настоящим отцом, настоящим сыном? Чувство отца должно соответствовать природе отцовства (ян), поведение чиновника должно соответствовать природе Исполнения (инь).

Закон Соответствия (Хэ) носит универсальный характер, будь это соответствие сущности – существованию, содержания – форме, чиновника – своему месту или слова – делу. Следование этому Закону ведет мир к упорядоченности, гармонии; нарушение – к разбалансированности, хаосу. И слово должно соответствовать делу во избежание беды: сказать – значит сделать. Естественно, слово должно соответствовать самому себе, своему назначению, чтобы несоответствие слов не внесло сумятицу в умы, во все отношения. «Цзы-лу спросил Конфуция: „Вэйский правитель ждет Вас. С чего Вы начнете управление государством?“ Учитель ответил: „С исправления имен“. Цзы-лу сказал: „Вы говорите непонятно. Зачем их исправлять?“ Учитель ответил: „Как ты непонятлив, Ю. Цзюньцзы не судит опрометчиво о том, чего не знает. Если имена неправильны, то и слова неверны (буквально: не следуют правильному порядку – шунь [323] ). Если слова неверны, то и дела не делаются. Если дела не делаются, то ритуальная музыка не звучит. Если музыка не звучит, то наказания не соответствуют.

Если наказания не соответствуют, то народ не знает, что делать (буквально: не знает, куда приложить руки и ноги). Поэтому цзюньцзы, зная, как что называется, так и называет. А называя, выполняет то, что говорит. В словах цзюньцзы не бывает ничего лишнего“» (Лунь юй, 13, 3). И учение должно соответствовать разумению: «Учение без размышления бессмысленно. Размышления без учения опасно» (2, 15). То есть опять предупреждение против опрометчивых решений, самонадеянности, несоответствия намерений возможностям. Благие идеи ввергают народ в пучину бедствий, если у них нет реальных оснований, чему история дает немало примеров.

Одна добродетель соответствует другой, воплощаясь в «пяти Постоянствах». И хотя на первом месте стоит Человечность-жэнь: цзюньцзы «идет на смерть, если Человечность под угрозой, жертвует собой, но не Человечностью» (15, 8), – она невозможна без остальных четырех. «Цзюньцзы ко всему подходит в соответствии с Долгом, поступает в соответствии с Ли, в словах сдержан, в поступках искренен» (15, 17). О чем бы ни шла речь, Конфуций имеет в виду соответствие одного другому. Ощущая движение времени, характер Перемен, цзюньцзы ведет себя сообразно с ними. Если государство следует Пути, считает своим долгом служить ему преданно, если нет, уходит. Учитель сказал: «В любви к учению будьте искренни, не отступайте от Пути даже под угрозой смерти. Не ходите туда, где беспорядки. Не живите там, где смута. Если Поднебесная следует Дао, будьте на виду, если нет, скройтесь. Если страна следует Дао, стыдно быть бедным и не в чести. Если страна не следует Дао, стыдно быть богатым и в чести» (Лунь юй, 8, 13). [324]

Когда человек вверяет себя Пути, это значит, что отброшено все лишнее, ложное, он становится совершенным, будь это Дао-человек, Богочеловек. Потому Конфуций и говорит: «Узнав утром Путь, вечером можно и умереть» (4, 8). Мэн-цзы комментирует: «Умереть, исчерпав свое Дао, – это правильное предопределение (мин). Умереть же в колодках, оковах – значит не выполнить своего предопределения».

В основе всех соответствий лежит закон соответствия инь-ян. «Одно ИНЬ, ОДНО ЯН И ЕСТЬ ДАО, СЛЕДУЯ ЭТОМУ, ИДУТ К ДОБРУ» («Сицычжуань»). Значение этого Закона трудно переоценить: к Добру (шань), к совершенному порядку приходят, следуя принципу соответствия, сообразуясь с Переменами, с естественным ритмом самоорганизующейся Вселенной, в которой все пульсирует – то прибывает, то убывает, то вдох, то выдох, то инь, то ян. Но если не следовать естественному ритму, а пытаться получить благоденствие насильственным путем, то ничего, кроме кошмара, не получится и не может получиться. Противоречащее Дао отбрасывается им. История – живой организм, и ампутация каких-то членов ради сокращения Пути лишь требует времени на самозалечивание раны. (По сути, нарушив закон Целого, был изгнан первочеловек из райской обители, но с тех пор мало чему научился. Вкусил с древа познания добра и зла, а злом оказалось само раздвоение, противопоставление, сделавшее возможным поглощение одного другим; и ничего иного не оставалось, как вместо жизни вечной иметь жизнь невечную, или смерть.)

Если инь-ян в согласии устремляются друг к другу, как в 11-й гексаграмме И цзина, то наступает всеобщий Расцвет (Тай). Это значит, что нет подмены одного другим, каждый занимается своим делом, Исполнение (инь) не берет на себя функции Творчества (ян), и все процветает. Силы Исполнения благоприятствуют реализации творческого потенциала. Если же инь и ян, Исполнение и Творчество, не соответствуют своему назначению, меняются местами, то наступает всеобщий Упадок (Пи), разрыв всех связей, согласно 12-й гексаграмме И цзина. В прилагаемом к ней афоризме сказано: «Упадок – неподходящие люди [наверху]. Неблагоприятна благородному стойкость. Великое отходит, малое приходит».

Это тем более важно, что, достигая полноты Исполнения, выполнив свое назначение, Исполнитель становится равновеликим Творцу, приходит к тому же, к Просветлению. Но если человек нарушил Закон, отступил от Пути, ему не избежать возмездия. Изначальное и конечное совпадают в двух первых гексаграммах И цзина: абсолютное Творчество (Цянь) и абсолютное Исполнение (Кунь). В первом случае шесть целых, янских черт, во втором – шесть прерванных, иньских, остальные 62 гексаграммы, состоящие из смешанных иньских и янских черт, указывают лишь Путь свершения, смену фаз. Но достигший целостности – един. Тому свидетельство – жизнь самого Конфуция, говорившего о себе: «Не создаю, а излагаю. Верю в древность и люблю ее» (Лунь юй, 7, 1). То есть сам себя мудрец считал Исполнителем воли первопредков.

Однако, выполнив свой долг в полной мере, благодаря великому усердию и искренности, заслужил бессмертие как Первоучитель, или совершенномудрый. Потому и остается образцом уже два с половиной тысячелетия не только в Китае, на Дальнем Востоке, но и в Европе, в России. (Славянофил А. С. Хомяков ставил Конфуция «выше всех философов в целом свете».)

Так что следует всего-то с полной отдачей делать свое дело, но осуществить это не так просто. Часто ли человек способен оценить себя по достоинству, как есть, понять свое предназначение? Он, может быть, больше стремился бы заглянуть в себя, если бы знал, что от Небесного закона не уйдешь. Если не выполнить свою миссию в этой жизни, то ничего хорошего не жди, будешь отрабатывать то, что не сделал в этой жизни, в следующих воплощениях, но уже в более суровой форме. [325] Потому Конфуций и предлагает брать за образец тех, кто, зная волю Неба, следует закону Соответствия. Их называют совершенномудрыми, святыми мудрецами. Они воплощают «высший ум» или абсолютное Добро, обладая знанием от рождения, знанием сердца. «Те, кто обладает знанием от рождения, выше всех. За ними следуют те, кто обучается знанию. После них следуют те, кого нужда заставляет учиться. Кого и нужда не заставляет учиться, те ниже всех» (Лунь юй, 16, 9).

Совершенные правители древности пребывали в центре Бытия, в Недеянии, подобно Полярной звезде, и все разворачивалось надлежащим образом. У Лао-цзы сказано: «Достигни предельной пустоты, утвердись в Покое, и все вещи будут сами собой чередоваться»; «Поэтому мудрец (шэнжэнь), пребывая в Постоянстве, делая добро, спасает людей» (Дао дэ цзин, 27).

Нужно лишь чувствовать жизнь вещей и относиться к ним с пониманием и благоговением; не нарушать соответствие духу времени. Если же человек не достиг совершенства, не живет в ритме Вселенной, то результат Недеяния будет обратным, как в случае с отшельником Цзэ-юй: «Яо и Шунь следовали Дао и стали совершенномудрыми. Цзэ-юй следовал Дао и стал безумным». Ле-цзы приводит притчу. Один из сыновей Ши разбирался в науках, другой – в военном деле. Первый отправился служить в Ци, второй – в Чу, и оба преуспели, их семьи благоденствовали. Сыновья соседа Мэна решили последовать их примеру. Один, знаток наук, явился к правителю Цинь, но тот как раз воевал и приказал оскопить пришельца. Второй сын, знаток военного дела, явился в Вэй, но правитель был занят мирным строительством и за неуместный совет велел жестоко наказать ответчика, отрубить ему ноги. Когда искалеченные сыновья вернулись и стали укорять Ши, он ответил: «Всякий, кто удачно выберет время, преуспеет. Всякий, кто его упустит, пропадет. Путь ваш тот же, что и у нас, а итоги совсем другие. Не оттого, что действовали неверно, а оттого, что неправильно выбрали время. Ведь нет среди законов Поднебесной таких, чтобы всегда были правильны, и нет среди ее деяний таких, чтобы всегда были ошибочны». Недеяние соответствует лишь мудрому человеку, кто, говоря словами Чжуанцзы, познал природу, свойства предков и правителей, все предоставляет самодвижению, сам же пребывает в покое. Зато сяожэнь «и ничего не делая, творит недоброе, и не может угомониться, пока не встретится с цзюньцзы» (Великое Учение, 6, 2).

Недеяние, естественно, не означает бездействия, а означает соответствующее действие, уместное, которое приводило Чжуанцзы в восторг: «О, как совершенны были люди древности. Они были равны святым и мудрым, чисты, как небо и земля, они вскармливали тьму вещей, приводили в гармонию Поднебесную и оказывали благодеяния всем людям. Они понимали изначальный критерий и соединялись с конечным мерилом. Во всех шести направлениях и в четырех временах года, в малом и большом, в тонком и грубом – везде и всюду проявлялось их действие» (перев. Л. Д. Позднеевой). Все разворачивается самоестественно, и нужно лишь отвечать на зов Бытия, не привнося в ход событий того, что нарушит их порядок, не навязывая ничего от себя. И не гордыней ли ума рождается взгляд на мир как объект изучения для практического использования? Когда на мир смотрят с точки зрения его полезности для человека? Разделение Единого на субъект и объект способствовало расцвету научного мышления, механической цивилизации, довело до крайности потребительское отношение к Природе. Но это разделение противоречило закону Бытия, и за кажущиеся успехи заплатили дорогой ценой – отпадением от Пути, утратой человеческих качеств. Это предвидели мудрецы древности, не только на Востоке. «Учитель толпы – Гесиод. Они убеждены, что он знает больше всех, – он, который не знал, что день и ночь – одно» (Гераклит, В 10). «Всякое благо способно объединять причастное ему, и всякое единение – благо, и благо тождественно единому» (Прокл). Потомки же пошли по пути упрощенного Аристотеля, абсолютизируя закон противоречия.

Возможно, и это было обусловлено Необходимостью для их встречи на исходе исторического времени, когда Времени больше не будет. Это ощущение вызревает или возрождается в умах на протяжении последних веков. «Мною движет глубокое чувство того, – вспомним Вильгельма фон Гумбольдта, – что все рождающееся в душе, будучи истечением единой силы, составляет одно большое целое и что все единичное, словно овеянное тою же силой, должно нести на себе признаки своей связи с этим целым». Но на буддийском Востоке с далекой древности видели в единичном Единое, в мгновении – вечность, в Природе – не часть, не средство, а Цель, Целое. Отсюда и метод Недеяния, ненасилия, невторжения в природу сущего. Для этого и придерживались Срединного Пути, в котором более, чем в чем бы то ни было, нуждается современное сознание, разъятое между Небом и Землей, Духом и потеснившей его материей. Ум жаждет Свободы, истинного сердца, а не «механического», о котором Чжуан-цзы говорил: «У того, кто применяет машину, дела идут механически».

Но если всему предназначено пребывать в соответствии, значит, все изначально непротиворечиво, самоестественно, беспрепятственно сообщаясь, резонирует друг на друга. «Вот то, что с древности Едино. Благодаря Единому Небо становится чистым. Благодаря Единому Земля пребывает в покое. Благодаря Единому душа (син) становится духовной (лин). Благодаря Единому правитель становится опорой Поднебесной. И все это благодаря Единому.

Если Небо не чисто, то может разорваться. Если Земля не спокойна, то может сдвинуться с места. Если душа не духовна, то может омертветь. Если долина не цветет, то может засохнуть. Если все сущее не рождается, то может исчезнуть. Если правитель не в почете, то может пасть» (Дао дэ цзин, 39). Потому мудрец и ценит Единое, или Великое Единое.

Путь вверх или вниз

Но вернемся на Землю. Итак, «цзюньцзы всеедин, но не групповой. Сяожэнь групповой, но не всеедин». Все остальное происходит отсюда, от несоответствия Целого и части. Встречается и такое толкование: «цзюньцзы универсален, но не партиен. Сяожэнь партиен, но не универсален». Китайский комментарий объясняет иероглиф «чжоу» – определение цзюньцзы как «вездесущий» (пу бянь). «Чжоу» буквально «круг, вееобщее, присутствовать повсюду, не отдавая чему-то предпочтения». Иероглиф «би», напротив, означает «быть пристрастным, сравнивать, противопоставлять одно другому», чем и характеризуется сяожэнь, отличается от цзюньцзы. Говоря словами третьего патриарха «чань» Сэнцаня: «Совершенный Путь подобен бездне, где нет недостатка и нет избытка. Лишь оттого, что выбираем, теряем его. Не привязывайтесь ни к чему внешнему и не живите во внутренней пустоте.

Когда мир покоится в единстве, двойственность сама собой исчезает». (А наши постулаты: «все познается в сравнении», «в споре рождается истина», но это не та Истина, которую искали мудрецы.)

Сяожэнь, естественно, нарушает Единое, Гармонию, изначальный порядок. Своим отступничеством от Пути и своеволием приносит беду. «Цзюньцзы делает человека красивее, не побуждает к дурному. Сяожэнь наоборот» (Лунь юй, 12,16). «Цзюньцзы легко служить, но трудно угодить. Если пытаешься угодить, нарушая Путь, он отвергает. Людей ценит за их способности. Сяожэнь наоборот. Ему трудно служить, но легко угодить. Если угождаешь, нарушая Путь, он доволен. На службу подбирает таких, которые готовы на все» (13, 25). Зацикленное на себе сознание неспособно к Просветлению, обречено на пребывание в низших сферах Бытия.

Цзюньцзы не пристрастен в том смысле, что выбирает людей не по своему вкусу или интересу, а по нравственным достоинствам. Объединяясь в духе, вне пространства и времени, сообщается с теми, с кем един. «Цзюньцзы держится с достоинством, но не вступает в споры. Общителен, но не партиен» (15, 21). Потому не может цзюньцзы противопоставлять, тем более уничтожать одно во имя другого, когда обе стороны оказываются жертвой. Цзюньцзы воспринимает видимое как разное проявление одной сущности. Что может изменить смена одной волны другой при неизменности океана? И как может судить смертный об истинной ценности явленного, которое с божественной точки зрения может иметь совершенно иной смысл?

Потому, естественно, в китайских учениях и не мог появиться идеал борьбы, как у древних греков: «Он не борется и потому непобедим», «Дао совершенномудрого – деяние без борьбы», «Умеющий побеждать врага не нападает… Это я называю Дэ, избегающее борьбы», «Кто знает причины того, что Небо ненавидит [воинственных]? И совершенномудрому трудно объяснить это. Небесное Дао не борется, но побеждает» (Дао дэ цзин, 66, 81, 68, 73).

Естественно, и Конфуций считает борьбу, мятеж уделом варваров. Всякое насилие лишь порождает насилие. Можно бороться только с собственным несовершенством. «Цзюньцзы не выносит решительных и смелых, но ограниченных» (Лунь юй, 17, 24). «Любящий отвагу и страдающий от бедности мятежен» (3, 10). На вопрос, есть ли то, что ненавидит цзюньцзы, Конфуций отвечает: «Есть. Он ненавидит, когда нижестоящие клевещут на вышестоящих; кто смел, не ведая ритуала (ли)». Ему вторит ученик Цзы-гун: «Мне отвратительны те, кто считает мудростью повторение чужих мыслей; кто думает, что неподчинение есть смелость, а раскрытие чужих тайн – правдивость» (Лунь юй, 17, 23). Мятеж, распри – удел мелкого человека, лишенного стыда и достоинства, мудрый следует Срединному Пути. По словам ученика Ю-цзы: «Благодаря Гармонии (хэ), рождаемой Ли, появляется взаимное уважение. Оттого прекрасен Путь древних правителей. Они достигали успеха в большом и малом, потому что знали Гармонию и следовали Ли» (Лунь юй, 11, 12).

Что же такое «Ли», которое ведет мир к Гармонии? Чаще всего переводят мало что говорящими нашему сердцу словами «ритуал» или «учтивость». В сущности, «ли» невозможно перевести одним словом: оно универсально, многомерно, но без него не понять Путь мудрецов. Может быть, ему более всего отвечает понятие «соответствовать, быть уместным», вести себя сообразно с ситуацией, не теряя Человечности. Потому Конфуций и говорит: «Если нет Ли, откуда взяться Человечности? Если нет Человечности, откуда взяться Радости (лэ, переводят как «музыка». – Т. Г.)?» (3, 3). Жить в ритме вещей, не ставить себя выше других – на это способен лишь тот, кто следует Срединному Пути: «Учитель сказал: Почтительность вне Ли ведет к суетности. Осторожность вне Ли ведет к трусости. Смелость вне Ли ведет к смуте. Прямота вне Ли ведет к грубости» (Лунь юй, 8, 2). То самое Ли ( япон. рэй), с которого в воинских искусствах начинают и кончают единоборство: учтивость выше победы. Когда у Конфуция спросили, можно ли всю жизнь руководствоваться одним словом, он ответил: «Это слово – Сострадание (шу)». И этот иероглиф имеет много смыслов: терпимость, жалость, великодушие, умение прощать, чаще всего переводится как «взаимность». Но взаимность бывает разного рода. Из последующих слов Конфуция ясно, что он имеет в виду: «Не делай другому того, чего не желаешь себе» (15, 23). (И это близко Евангельской истине.)

Все же нельзя сказать, что цзюньцзы совершенен (хотя сунские ученые сравнивали его с совершенномудрым). Он и сам знает, что не во всем безупречен, и потому занят своим усовершенствованием, чтобы, становясь лучше, делать лучше других. Зная силу Недеяния, в процессе преображения жизни он вынужден действовать. Он может ошибаться, но не может не признавать своих ошибок: «Когда, совершая ошибку, не исправляешь ее, это и есть ошибка» (Лунь-юй, 15,

29). Сяожэнь, естественно, «прикрывает свои ошибки» (19, 8). Цзюньцзы требователен к себе, сяожэнь требователен к другим: «Цзюньцзы ищет причину в себе, сяожэнь ищет причину в других» (15, 20). «Цзюнцзы думает о Справедливости, сяожэнь думает о выгоде» (4, 16), – повторяет Конфуций.

Цзюньцзы – связующее звено между совершенным человеком и простым смертным, между древностью и современностью, – нить, соединяющая прошлое и настоящее, чтобы не закрылась Основа сущего. Самый большой грех или космический проступок – растратить не по назначению накопленную предками благодатную силу Дэ. «Цзюньцзы благоговеет перед тремя вещами: велением Неба, Великим человеком и словами мудреца. Сяожэнь не чувствует веления Неба, не робеет перед Великим человеком и пренебрегает словами мудреца» (16, 8). Сяожэнь не знает почтительности. (Мережковский назвал этот тип людей «грядущим хамом», а Лермонтов – чернью, толпящейся у трона.) Для сяожэня нет ничего святого. «С мелким человеком можно ли служить государю? Когда он не достиг желаемого, то лишь заботится о его достижении. Добившись своего, страшится потерять; из боязни потерять готов на все» (17, 15).

Если нет ничего святого, значит, все дозволено. Уже в те времена знали, насколько опасна вседозволенность. Отсутствие благоговения перед высоким Умом, надругательство над прошлым, осквернение святынь – начало всех бед. Человека может привести на грань исчезновения исчезновение чувства святости. («Бог умер», – изрек в отчаянии Ницше, другие приняли к сведению – и последовала расплата за отпадение от Бога, и не могла не последовать. Вместе с храмами Россия разрушила Основу и имеет то, что имеет.) «Не зная воли Неба, не станешь истинным человеком» (Лунь-юй, 20, 3). Собственно, разница в том и заключается, что один слышит голос Неба, ощущает присутствие Божественного, другой не видит Неба, потому спешит поудобнее устроиться на земле, но что-то этому мешает. Для пушкинского Сальери «Нет правды на земле. Но правды нет и выше». Для него – нет, и ему невыносима мысль, что для кого-то есть эта правда – для Богом отмеченного. И пусть эта дистанция трагичнее в западном мире, между богоизбранником и ремесленником, но суть одна: ограниченность не вмещает в себя безграничное, оттого страдает от самонаказания: «его неправда обращается ему в казнь».

В отличие от сяожэня, цзюньцзы, следуя Срединному Пути или воле Неба, «идет вверх», к Благу, к совершенному порядку, и ведет за собой других. Одно инь, одно ян не противостоят, не могут противоборствовать, ибо нет инь без ян и ян без инь, они живут в согласии, не навязывая ничего от себя. Дао самоестественно ведет к Добру. «Поэтому совершенномудрый пребывает в Постоянстве, делает добро, спасает людей, не пренебрегает ими. Пребывая в Постоянстве, делая добро, спасает все существа, не отбрасывает их. Это называется Просветленностью»; «Добрым делаю добро и недобрым делаю добро, благодаря Дэ доброты. Искренним верю и неискренним верю, благодаря Дэ искренности» (Дао дэ цзин, 27, 49).

«Цзюньцзы идет вверх, сяожэнь идет вниз» (Лунь-юй, 14, 23). Сяожэнь, думая о выгоде, ради которой готов на все, опускается и тянет за собой других, с которыми связан круговой порукой. Конфуций недаром столько внимания уделил мелкому человеку, антиподу цзюньцзы, видя угрозу Поднебесной. Если говорить на языке нашей традиции, то цзюньцзы – орудие Бога, а сяожэнь – Дьявола. Естественно, сяожэнь не народ. О народе мудрецы говорят с почтением: «У совершенномудрого нет неизменного сердца. Сердце народа и есть его сердце… Он без остатка отдает свое сердце Поднебесной. Он весь сосредоточен на народе. Они для него как младенцы» (Дао дэ цзин, 49). Сяожэнь не народ, но некая порча в народе, некая стихия, которая, если дать ей волю, может все смести, опустошить. Это особенно ощутимо в XX веке – стихийный бунт, как черная дыра, втягивает в себя все живое.

Конфуций более всего радел о человеке: «все близки по природе», но «люди, идущие разными путями, не могут встретиться» (15, 39). Цзюньцзы, «утвердившись в Основе, обретает Путь», ибо укоренен в Бытии; сяожэнь, напротив, не укоренен в Бытии, создавая мнимости, фиктивный мир, втягивает в майю. Групповая, ведомственная логика разрывает мир на части, по своему подобию. Даже объединяясь с другими, сяожэнь думает только о себе, о своем частном интересе и не думает об общем, ибо не видит его и не осознает высшего смысла Целого. Непробужденный человек все превращает в свою противоположность: истину в ложь, добро в зло, семейный союз в семейную драму, труд, возвышающий душу и тело, в труд, разрушающий то и другое, ибо лишь Труд в духе благодатен. Но тот, кто нарушает Путь, закон Эволюции, мешая Преображению, отторгается как инородное тело. Ничто не стоит на месте, и кто не восходит, тот нисходит. Потому Первоучитель ведет речь о преодолении человеком своего ничтожества. Но преодолеть невозможно, не имея образца, ниспосланного Небом.

Целый человек

Существовали ли в действительности совершенномудрые, к которым обращается Конфуций? Если существовали, то могут существовать и впредь – «возвращение к истоку есть свойство Дао». Что откуда появляется, то туда и возвращается, и если первочеловек, по христианскому учению, был бессмертным, то вернется в бессмертие, если искупит свою вину, свое неверие. Так или иначе, появляется насущная потребность заглянуть в себя, вспомнить о том, что когда-то знала наша душа, но забыла в потоке современной жизни.

Целое – понятие качественное, не количественное. Целое – это Дао, от которого ни убавить, ни прибавить, ибо Дао и есть полнота, совершенство. У того, кто следует Дао, говорит Чжуанцзы, «целостны свойства. При целостных свойствах – целостно тело. При целостном теле – целостен ум. Целостный ум – Путь мудреца». Целый человек ничто ничему не противопоставляет, не вступает в сговор. Нет того, что он воспринимал бы как чужое; не отделяя себя от мира, ощущает его обителью, где каждому есть место. «Ведь нет ничего более целостного, чем Небо и Земля, – продолжает Чжуан-цзы. – Но разве они целостны оттого, что ее добиваются? Тот, кто познал великую целостность, ничего не добивается, ничего не теряет, ничего не хранит. Из-за вещей не меняется, возвращается к самому себе и становится бесконечным» (гл. 24). А Конфуций скажет: «О, как велики были Шунь и Юй! Владея Поднебесной, они не считали ее своей» (8, 18).

Это не совсем то, что в западной традиции имеется в виду под гражданином мира, «космополитом». Правда, есть общее, скажем, со стоиками, по мнению которых склонность к аффектам смущает разум и оттого глупость поразила большую часть людей. Лишь совершенный человек обладает бесстрастием, моральной прямотой и чувством долга, и потому ему доступен единый Закон, который движет и Космосом, и Человеком, и Природой, и государством. Но для стоиков Закон есть истечение «Первоогня» – Логоса, для китайцев основа сущего – «Первовода» со всеми вытекающими отсюда последствиями: Недеяние, непротивление Воле Неба, невозможность распорядиться своей судьбой, «возлюбить рок», добровольно уйти из жизни. Китайскому мудрецу, особенно даосу, созвучна мысль Тертуллиана: «Свидетельства души чем истиннее, тем проще; чем проще, тем обыденней; чем обыденней, тем всеобщнее; чем всеобщнее, тем естественнее; а чем естественнее, тем божественнее». И даже форма выражения близка, ход мысли движется туда-обратно, как бы колышется, раскачивается от одного конца к другому в духе афористического стиля древнекитайских текстов. Но вряд ли близка его максима: «Мы признаем для всех только одно государство – мир», она противоречит идее верха-низа, иерархической структуре сущего, тем более статусу Срединного государства (Чжунго), как называли Китай – «Центра мира». Но, думается, китайским мудрецам была бы созвучна мысль Сковороды: «Бог богатому подобен фонтану, наполняющему различные сосуды по их вместимости. Над фонтаном надпись сия: „Неравное всем равенство“.

Льются из разных трубок разные струи в разные сосуды, вкруг фонтана стоящие. Меньший сосуд менее имеет, но в том равен есть большему, что равно есть полный» (т. 1, 439).

Я не случайно привела в пример Григория Сковороду, ибо немало общего между китайской мудростью и русской, если взять такой ряд философов, как Г. Сковорода, П. Д. Юркевич, А. С. Хомяков, Вл. Соловьев, если сравнить с тем, к чему пришла русская философия, пройдя путь от «положительного всеединства» Вл. Соловьева до «персонализма» Бердяева. Отрицание двойственности, дуализма, противопоставления субъекта-объекта, духа-материи позволяет говорить об их родстве. Ее недвойственность уже в самом обозначении – «религиозная философия», единство веры и знания. Собственно, в этом отличие русской философии от западной (Канта, Гегеля), она обращалась не к рациональному началу, а к сердечному. Сердце – тот центр, через который человек сообщается с Богом. Сосредоточенность духа в сердце и делает человека цельной натурой, пробуждает «человека в человеке» (Достоевский). В жизни сердца, по словам Юркевича, а не в мысли с ее характером всеобщности выражается индивидуальность личности. «Уразуметь сердцем – значит понять; познать всем сердцем – понять всецело. Как средоточие всей телесной и многообразной духовной жизни человека, сердце называется… истоками жизни, оно есть… круг или колесо, во вращении коего заключается вся наша жизнь. Посему оно составляет глубочайшую часть нашего существа», – размышляет Вл. Соловьев в отклике на работу Юркевича «Сердце и его значение в духовной жизни человека». И продолжает: «Очевидно, что та философия, которая основывается на том, что сущность души есть мышление и ничего более, должна отрицать все существенно-нравственное в человеке. Жизненную заповедь любви, – заповедь, которая так многозначительна для сердца, – заменяет она отвлеченным сознанием долга, сознанием, которое предполагает не воодушевление, не сердечное влечение к добру, а простое безучастное понимание явлений» [326] .

А Конфуций скажет, отвечая на вопрос, что такое жэнь (Человечность): «Это значит любить человека». «А что такое мудрость (чжи)? Это значит Знать человека» (Лунь-юй, XII, 22).

Если по Декарту: «Мыслю, значит, существую»; то русский философ скажет: сопереживаю сердцем, значит, существую. «Человек зрит на лице, – вспомним еще раз Сковороду, – а Бог зрит на сердце» (т. 2, 140). Не столько разум свидетельствует о человеке, сколько «благое сердце». И разве не близка китайцам его вера в «сродность» сущего, или закон соответствия? Все беды от «несродного труда», или несоответствия человека своему делу, внутреннему Я. Возвышает и радует человека лишь сродный труд, дело, соответствующее его призванию. Призвание и есть «бог» в человеке. А Бердяев скажет: «Гениальность потенциально присуща личности… ибо личность есть целостность и творческое отношение к жизни… Гений одинок, он не принадлежит никакой социальной группе… Личность укрепляется в сопротивлении власти мирового зла, которое всегда имеет свою социальную кристаллизацию… Личность формируется через столкновение со злом в себе и вокруг себя» («О рабстве и свободе человека»).

Изначальная природа, убежден Сковорода, блага сама по себе, и нужно лишь не мешать ее проявлению. И уже знакомы нам по китайским текстам рассуждения о двух природах человека и о возможности преодоления вторичной природы, или «тени», если следовать предустановленному пути, своему назначению, – хотя, естественно, украинский философ выражает свои мысли на языке своей традиции. Но суть его рассуждений о видимой и невидимой натуре та же. Невидимая есть вечная, благая, есть внутренняя форма, которая все определяет; в ней извечны добро и красота, доступные лишь созерцанию. Видимая натура, источник бед и искушений, доступна ощущению. Но и она может быть изжита. «Если Бог повсюду, если он присутствует и в этом черепке… если он всегда есть (если в нем живем), то зачем ты ищешь утешения в других местах, а не в себе самом? Ведь ты являешься самым лучшим из всех творений» (2, 265). И не может ничего погибнуть, «а только тень свою теряет». Сковорода то и дело возвращается к этой мысли: «Один труд в обоих сих – познать себя и уразуметь Бога, познать и уразуметь точного человека, весь труд и обман от его тени, на которой все останавливаемся. А ведь истинный человек и Бог есть то же» (1, 140). Познаешь в себе «истинного человека» и действуй, как знаешь. Здесь то самое разумение Единого в единичном, воплощенное в русской идее «Соборности», лона Целого человека: «полная свобода составных частей в совершенном единстве целого», по Соловьеву, или «положительное всеединство».

Цзюньцзы одинок, чтобы иметь возможность быть всеобщим, единым с теми, с кем духовно соединен изначально, независимо от пространства и времени. Почитатель Лотосовой сутры, буддийский наставник XIII века Нитирэн назовет Конфуция «Буддой на Западе». А японский христианин У Тимура Кандзо семь веков спустя будет размышлять о родстве Христа и Будды, сравнивая Христа с Солнцем, а Будду с Луной. «Заставьте китайцев или японцев точно следовать заповедям Конфуция, и вы получите более чистый христианский мир, чем в Европе или Америке. Лучшие из новообращенных христиан никогда не отрицали значение буддизма или конфуцианства. Мы приветствуем христианство, потому что оно помогает нам приблизиться к нашим собственным идеалам».

Не посланники единого Бога различны, а различны те, кто привык сеять вражду, кто превратил этот мир в арену нескончаемой борьбы: «Человечество раскинуло свои палатки, одна часть против другой, одна секция одной части против другой секции той же части». И разве тревога У Тимура не созвучна нам, хотя сказано это сто лет назад? Сковорода за два века до того сокрушался над тем же людским безумием: «Из суеверий родились вздоры, споры, секты, вражды междоусобные и странные, ручные и словесные войны, младенческие страхи и прочее. Нет желчнее и тверже суеверия и нет дерзновеннее, как бешеность, разожженная слепым, но ревностным глупого поверия жаром тогда, когда сия ехидна, предпочитая нелепые и недостаточные враки милости и любви и онемев чувством человеколюбия, гонит своего брата, дыша убийством, и сим мнит службу приносить Богу» (2, 9). Сяожэнь, он везде сяожэнь. Кстати, почти теми же словами заканчивается упомянутое эссе японского брата, У Тимура: «Не только отдельные люди не доверяют друг другу, но человечество в целом, как порождение ехидны, человеконенавистники, потомки Каина».

И тот и другой видят выход в одном – в следовании своему Пути. «В жизни каждого человека есть своя программа, предопределенная Богом, – говорит У Тимура. – Успех человека зависит от соответствия этой программе, которую нельзя ни уменьшить, ни увеличить (подобно Дао. – Т. Г.). Соответствие ей дает полный покой. Организм человека и ум работают с полной отдачей, когда он следует своей программе… Скажем, слишком большие притязания приводят к тому, что человек перескакивает через свою программу, расшатывая тем самым всю систему, приходит к преждевременной смерти. Могущество человека – в согласии со своей программой. Вступив однажды в поток, он уже не должен прилагать усилий, чтобы двигаться дальше, но только держаться в потоке. Наслаждайтесь той радостью, которую дает ощущение потока, но не покидайте его, чтобы догнать других. Преодолейте все препятствия, которые преграждают путь, указанный Богом» [327] . Можно сказать, в лице У Тимура Кандзо христианство встретилось с даосизмом, подтверждая существование Единого Сознания. На высшем уровне все Едино, лишь пути к нему, по Необходимости, разные.

Целое творится целым. Целый человек, очищая пространство своей души, дает проникнуть божественному Свету. Таков и махаянский бодхисаттва, посредник между Буддой и людьми, давший клятву не переходить в Нирвану, в вечное блаженство, пока остаются на земле страждущие. Казалось бы, все постигли мудрецы Востока и Запада, отчего же человечество не следует их заветам? Даосы дают свое объяснение, буддисты – свое, но суть одна: отпадение человека от Истины. «Знания древних достигали предела. Что это значит? Они проникали туда, где еще не было вещей. Это было столь глубоко, столь полно, что ничего нельзя было прибавить. Потом стали различать вещи, но еще не дали им названия. Потом дали им названия, но еще не разграничивали правду и неправду. Когда же появилось разграничение между правдой и неправдой, Дао пришло в упадок. Когда же Дао пришло в упадок, появились пристрастия… Тогда и возникли мастера, достигшие предела в своем искусстве (игры на цине и т. д.). Достигнув же предела в своем искусстве, они начали поучать других. Они хотели научить тому, чему научить нельзя… Все это и привело к бессмысленным разговорам о „твердости и белизне“. Потому-то мудрец не ведет досужие споры, а пребывает в Постоянстве, или Просветлении» («Чжуан-цзы», гл. 2 «О равенстве вещей»).

И древние греки, и древние китайцы говорили о нисходящем движении истории, от высшего к низшему, от золотого века к железному, от совершенномудрых к массовому сознанию. Однако китайские мудрецы верили в движение по вертикали, к высшему Добру. Потому и обращаются к древности, в ней ищут ответа. Совершенномудрый Фуси (III тыс. до н. э.) начертал гексаграммы И цзина и облегчил жизнь благодарным потомкам. Сунские ученые ставили И цзин превыше всех знаний: «Перемены – это изменчивость, в которой мы меняемся в соответствии со временем, чтобы следовать Пути мирового становления, – уверял Чэн И-чуань. – Книга эта столь широка и всеобъемлюща, что позволяет осознать законы сущего, проникать в причины видимого и невидимого». Что же позволило Фуси проникнуть в сокровенное? Об этом сказано в «Сицычжуань»: «…он поднимал голову вверх и наблюдал на Небе Образы (сян). Он опускал голову вниз и наблюдал законы Земли. Вникая в узоры птиц и зверей, убеждался в их соответствии Земле… Благодаря Дэ духовного Света (шэнь мин) он постиг природу вещей».

И опять напрашиваются «образы» Сковороды: «В великом и в малом мире вещественный вид дает знать об утаенных под ним формах, или вечных образах» (2, 151). Вы скажете, что это навеяно Платоном. Так и не так. «Ах, не называй краску образом. Она есть одна только тень в образе, а сила и сердце есть рисунок, сиречь невещественная мысль и тайные начертания, к которым то пристает, то отстает краска так, как тень к яблоне своей… Самые точные образы еще прежде явления своего на стене всегда были в уме живописца. Они не родились и не погибнут». Одно тянет за собой другое – все едино, если истинно, и потому так похожи размышления Сковороды на «Тайные речения» дзэнского мастера Но, Сэами, жившего в Японии в XV веке: «Бытийное – это внешнее проявление того, что содержится в Небытии. Небытие – сосуд, из которого рождается бытийное…

Расколешь дерево —
Среди щепок
Нет цветов.
В весеннем небе
Цветет сакура.

Зерно цветка, расцветающего в разных видах искусства, лежит в душе художника… Как на голом дереве появляются цветы и плоды, так художник творит картины из пейзажа своей души. Он и сам подобен сосуду… И Вселенная – сосуд, в котором есть все: и цветы, и листья, и снег, и луна, и горы, и моря… Сделайте свою душу сосудом Вселенной, доверьтесь просторному, спокойному Пути Пустоты. Тогда постигнете изначальную суть искусства – Тайный Цветок».

Каждый из совершенномудрых чем-то облегчил жизнь людей. Так, Фуси научил их охоте, рыбной ловле, научил готовить пищу, лечить больных. Хуанди приобщил сородичей к ремеслу, гончарному, литейному искусству, к земледелию, к игре на музыкальных инструментах. При Яо, правившем в том же III тысячелетии до н. э., Поднебесная жила в покое, и люди благоденствовали. Он передал правление не прямому наследнику, а достойнейшему из людей, Шуню. Шунь также по доброй воле передал престол Юю, который, по свидетельству Мэн-цзы, «привел в порядок девять рек, расчистил русла Цзи и Та и направил их все в море. Открыл путь рекам Жу и Хань, привел в порядок течение рек Хуай и Сы… И тогда в Срединном государстве стало возможно [обрабатывать землю] и этим кормиться». А все благодаря тому, что, как говорит Конфуций, владея Поднебесной, они не считали ее своей. Потому и выбирали людей не по чину, а по таланту. «В древности Шунь обрабатывал поле около Лишань, лепил горшки на берегу реки, ловил рыбу… Яо встретил его на солнечной стороне Фуцзе, выдвинул его и сделал сыном неба, – сказано в книге «Мо-цзы». – Он вручил ему управление Поднебесной, [благодаря этому] народ Поднебесной жил спокойно» (перевод М. Л. Титаренко). И о самом Яо в древних текстах говорится: «Он был благочестив, умен, воспитан и сдержан, и был он таков, не совершая насилия над собой. Он со всей искренностью вел себя добропорядочно и никому не причинял огорчений. Сияние его добродетели (Дэ) достигало всех четырех краев земли и проницало небеса. Он выделял способных и добродетельных и взрастил взаимную любовь среди всех своих родственников до девятого колена. Он также водворил мир и порядок в своих владениях». А в Шу цзине говорится о его преемнике, Шуне, – они чаще всего упоминаются в паре как равные в добродетели: «По своей натуре Шунь в точности походил на прежнего государя: он был покоен, учтив и мудр. Он был добр и великодушен, всегда во всем честен. О его непревзойденных добродетелях прослышал царствовавший государь и уступил ему трон. Шунь определил достоинства всех государевых служб» [328] .

Конфуций ценил в Шуне прямоту. Когда у Цзы-ся спросили, что означают слова Учителя «выдвигать людей прямых и отстранять людей лживых, и тогда лживые люди смогут стать прямыми», ученик ответил: «О как глубоки эти слова! Когда Шунь правил Поднебесной, из народа выбирали достойнейшего, и был выбран Гао-яо, а все, лишенные Человечности, были удалены» (Лунь-юй, 12, 22).

Почему же древним правителям удавалось сделать то, что сохранилось в памяти людей? Не потому ли, что совершенномудрые благоустраивали страну в согласии с велением Неба, имея «небесный мандат» (тянь мин)? Каждое их действие было как бы и не их действием, они лишь следовали Естественности (цзыжань). «Юй, прокладывая русла, следовал за природой воды, считая ее своим учителем; Священный земледелец, посеяв семена, следовал движению ростка, считая его своим наставником» (Хуайнаньцзы, гл. 1). И в этом причина успеха: за что бы они ни брались, полагались не на себя, а на волю Неба, не вторгались в Природу, а следовали Дао. Учитель сказал: «Зачем Поднебесной размышления? Ведь разные пути ведут к тому же, а многие раздумья возвращают к Единому. К чему Поднебесной размышления? Солнце заходит, луна восходит. Луна заходит, солнце восходит. Солнце и луна взаимодвигают друг друга, и рождается свет. Холод уходит, тепло приходит, тепло уходит, холод приходит. Тепло и холод двигают друг друга, и год завершается. То, что уходит, искривляется. То, что приходит, выпрямляется. Чувствуя эту смену, извлекаешь пользу (ли), как извлекает гусеница, то сжимаясь, то выпрямляясь. И змее нужно свернуться, чтобы распрямиться… Справедливость (и) проникает в цзин (семена), и приобщаешься к духу (шэнь). Тогда во всем достигаешь совершенства. Когда достигаешь совершенства, все в тебе успокаивается, Дэ расцветает» (Сицычжуань, II, 21–23).

Значит, условие совершенства – чистое цзин, о котором говорилось в «Дао дэ цзине» (21). Слово «цзин» также многозначно, имеет много смыслов: чистая, тончайшая энергия; дух, душа; семя, молоки. В японском комментарии «цзин» переводится как сперма, а также духовное ци (цзин ци), содержащее высший Свет. Но главное, что следует отсюда: Истина, Искренность имманентны сущему; существует и их вместилище – цзин. (Здесь напрашивается аналогия с теми «сперматическими логосами», о которых писал Вл. Эрн в книге «Борьба за Логос».)

Высший ум един, потому одни и те же идеи появляются независимо друг от друга, в разное время и в разных странах, согласно высшей Необходимости. Если так, то человек может резонировать на высшее сознание, приведя свой ум в состояние полной чистоты, беспристрастия. Тогда ему откроется Истина, сущее предстанет в своей Таковости. Само цзин не имеет формы, пустотно (сюй у), и потому его качества проявляются сами собой, когда в душе человека покой, нет того, что мешает их проявлению.

...

«Свет спросил у Небытия:
– Вы, Учитель, существуете? Или вас нет?
И, не получив ответа, стал вглядываться в вид его и облик: что-то темное, пустое; хоть целый день гляди – не углядишь, слушай – не услышишь, дотрагивайся – не дотронешься.
– Да это просто совершенство, – воскликнул Свет. – Кто еще на такое способен? Я могу лишь присутствовать или отсутствовать – но не могу совсем не быть»
(«Чжуан-цзы», 22).

Совершенномудрый прозревает невидимое, слышит неслышимое благодаря изначальному Свету, великому Дэ. «В то время, когда небо и земля еще не обрели формы, все было парение и брожение, струилось и текло. Назову это – Великий Свет. Дао возникло в пустоте и туманности. Пустота и туманность породили пространство и время. Пространство и время породили эфир (ци). Эфир разделился: чистый и светлый взметнулся вверх и образовал небо, тяжелый и мутный сгустился и образовал землю. Чистое и тонкое легко соединяется, тяжелое и мутное трудно сгущается. Поэтому небо образовалось раньше. Соединившись в одно, частицы цзин неба и земли образовали инь и ян. Концентрированные частицы цзин образовали четыре времени года. Рассеянные частицы цзин четырех времен года образовали тьму вещей. Жаркий эфир скопившихся ян породил огонь, а из частиц цзин огненного эфира образовалось солнце. Холодный эфир скопившихся инь образовал воду, а из частиц цзин водяного эфира образовалась луна. Частицы цзин, истекавшие от солнца и луны, образовали звезды и созвездия» (Хуайнаньцзы, 1).

Эти тончайшие частицы, образовавшие небесные светила и природные явления – ветер, дождь, молнию, концентрируются в пяти органах человека: в сердце, легких, печени, желчном пузыре и почках. Согласно Ле-цзы, благодаря цзин глаза видят, уши слышат, речи разумны, мысли ясны, и они прекрасно справляются со своей работой, пока не утрачивают изначальной чистоты. Недаром цзин называют «прозрачно-чистое», беспримесное, неделимое, целостное (цюань). «Образ Совершенного цзин никто не призывает, он сам приходит, никто ему не приказывает, он сам уходит. Глубокая, глубокая тьма. Кто здесь творит – неизвестно, а все само успешно свершается» (Хуайнаньцзы, 6). Так как эти тончайшие цзин отвечают за главное, что есть в мире и человеке, то и не могут ни с чем смешиваться – целостны. И в том же тексте сказано: небесное – это беспримесная чистота, безыскусственная простота, изначально прямое; человеческое же – это пустые ухищрения ума, изворотливость и ложь, к которым прибегают, чтобы угождать своему времени. Попадая в мир человеческой пошлости, цзин разрушаются. «Тот, у кого разум преступает границу, говорит цветисто; у кого Дэ выходит из берегов – поступает лживо. Совершенное цзин погибает внутри, а обнаруживается это в речах и поступках. Неизбежно тело становится рабом вещей.

Тот, чьи поступки лживы, заставляет свои частицы цзин устремляться вовне. Но частицам цзин есть конец, а поступки не имеют предела, и потому волнуется сердце, замутняется разум, корень приходит в смятение» (Хуайнаньцзы, 2).

Есть над чем задуматься. Получается, что не печень нужно лечить, а совесть, и тогда с печенью будет всё в порядке. Древние действительно знали Истину, и нужно лишь услышать их, а услышав, научиться применять. «Подобный глыбе, он хранит естественность; опираясь на Дэ, воплощает правоту. Поднебесная следует ему, как эхо – звуку, как тень – форме, ибо то, что он совершенствует, – это корень. Наказаний и штрафов недостаточно, чтобы изменить нравы; казни и убийства не могут пресечь зло. Только там, где чтят преобразование духа, совершенные частицы ци становятся духом. Ведь окрик не слышен далее ста шагов, а воля может распространиться на тысячу ли» (там же, гл. 9).

Предполагают, что совершенномудрые пребывали в чистой субстанции цзин. Тогда ясно, почему исчез этот род людей, а вместе с ними и способность прозревать Истину. И сколько ни взывали древние греки и странствующий Сковорода: «Где мне целого человека найти?!» – он не отзывался. Но, может быть, есть тому объяснение. Приобрел же что-то ум человеческий за прошедшие века, не одни потери. Может быть, стоит задуматься, что же произошло с мировой энергией? Уже говорилось – чтобы устранить болезнь, нужно знать причину. Почему все же человечество двигалось по нисходящей, как о том говорил уже Гесиод:

Землю теперь населяют железные люди. Не будет
Им передышки ни ночью, ни днем от труда и от горя,
И от несчастий. Заботы тяжелые боги дадут им…
Дети – с отцами, с детьми – их отцы сговориться не смогут.
Чуждыми станут товарищ товарищу, гостю – хозяин,
Больше не будет меж братьев любви, как бывало когда-то.
Старых родителей скоро совсем почитать перестанут…
Правду заменит кулак. Города подпадут разграбленью.
И не возбудит ни в ком уваженья ни клятвохранитель,
Ни справедливый, ни добрый. Скорей наглецу и злодею
Станет почет воздаваться. Где сила, там будет и право.
Стыд пропадет…
(Труды и дни, 176–178, 182–185, 189–193)

И двух с половиной тысячелетий как не бывало! Напротив, железный век, «металл» вошел в силу. Но может быть, дойдя до Великого Предела, изменится Энергия? Все прежде происходит в тонком мире, как в организме одного человека, так и Вселенной. Все возникающее подвержено исчезновению, и, наверное, даст о себе знать процесс, который шел параллельно, – извечное накопление духовных сил во исполнение Высшей Программы. Иначе Конфуций не говорил бы: «Не Путь может расширить человека, а человек может расширить Путь» (XV, 28), соединив Земное существование с Небесным. Движение к себе через очищение себя. Конфуций не уставал напоминать об этом. Цзы-гун спросил о цзюньцзы. Конфуций ответил: «Совершенствуя себя, будь почтителен». – «Этого достаточно?» – «Совершенствуя себя, облегчай жизнь другим». – «И все?» – «Совершенствуя себя, облегчай жизнь простому народу. Совершенствуя себя, облегчать жизнь народу – это было нелегко даже Яо и Шуню» (14, 42). Конфуций приводит в пример мудрецов древности. Почему бы не последовать его примеру?

...

«Яо сказал:
– Шунь! Жребий Неба пал на тебя. Твердо придерживайся во всем Середины! Если вся страна вокруг тебя бедствует, исчезает и дарованное Небом богатство правителя.
Шунь то же передал Юю…»
«Цзы Чжан спросил у Конфуция:
– Как можно правильно осуществлять управление государством?
Учитель ответил:
– Если чтить „пять красот“ и устранять „четыре зла“, можно правильно осуществлять управление государством.
– А что такое „пять красот?“
– Когда достойный муж добр, но не расточителен; когда он заставляет других трудиться, но на него за это не злобствуют; когда он имеет желания, но при этом не жаден; когда он имеет в себе все, но у него нет гордыни; когда он исполнен силы, но не свиреп… Для мужа достойного нет ни массы, ни немногих; для него нет ни малых, ни больших; он ни к кому не относится с пренебрежением. Разве это не значит иметь в себе все, но не знать при этом гордыни?..
– Цзы Чжан спросил: А что такое «четыре зла»?
– Не наставлять, а убивать; это значит быть угнетателем. Не удерживать, а попустительствовать; это значит быть распущенным. Не давать указаний, а потом подгонять; это значит быть разбойником. Людям дают, что им нужно. Давать меньше, чем нужно, а брать больше, чем нужно; это значит быть представителем власти»
(Лунь-юй, 20, 1, перевод Н. И. Конрада).

В древности верили в возможность преображения сознания, выправления нравов, но выражали эту веру по-разному. Для одних избавление от грехов – в покаянии и божьем страхе, который избавляет от неистинного. Другие полагались на резервы сознания, на пробуждение внутреннего человека через пробуждение истинного сердца, как об этом говорится в следующем каноне «Четверокнижия», «Великое Учение»: «Те, кто хотел передать Поднебесной светлое Дэ древних, прежде учился управлять своей страной. Тот, кто хотел управлять своей страной, прежде устанавливал порядок в своей семье. Тот, кто хотел установить порядок в своей семье, прежде учился владеть самим собой. Тот, кто хотел владеть самим собой, прежде исправлял свое сердце. Тот, кто исправлял свое сердце, прежде делал искренними свои мысли. Тот, кто хотел сделать искренними свои мысли, прежде развивал свой ум. Развитие же ума зависит от постижения вещей…» То есть сердце способно преобразить человека, а вслед за ним и жизнь на земле. Через сердце соединяется человек с Небом, это точка сосредоточения, центр микрокосма, макрокосма, или Небесного Дао. Именно в сердце, согласно Мэн-цзы, «коренятся» четыре врожденных свойства изначальной природы: Человечности-Жэнь, Справедливости- И , Благожелательности- Ли и Мудрости- Чжи. (Мэн-цзы опускает пятое «постоянство» Искренность– Синь как само собой разумеющееся, без которого невозможны остальные четыре.)

Истинное сердце искренне, как у ребенка: «Великий человек сохраняет на всю жизнь свое детское сердце». Мэн-цзы отождествляет сердце с Человечностью-Жэнь. Если у человека «механическое сердце», он не способен к сочувствию, к совершенству, то есть не может стать истинным человеком. Мэн-цзы превыше всего ставил чувство Долга-Справедливости и чуткое сердце. Тот, у кого искреннее сердце, постигает свою изначальную природу. «Кто следует Великому в себе, тот становится Великим. Кто следует малому в себе, становится малым (сяожэнем)». Собственно, в священных текстах Востока и Запада, в Библии и «Книге Перемен» Сердце – вместилище духа, если оно очищено от бренных мыслей. Истинное сердце, по И цзину, признак совершенного человека. Но если основа человеческого существования не ум, а «соболезнующее и сострадающее сердце», то и в познании более полагаются на сердце или на интуицию, чем на логику. [329]

Сунский ученый Чжу Си (1130–1200) выражает мнение, близкое и буддистам, и даосам, и русским философам, говоря, что ни логика, ни практика не способны преобразить сознание, напротив, в какой-то момент мешают проявиться изначальному уму, затемняют его. Зато нет того, что было бы недоступно знанию сердца. В прозрении раскрывается личность, то есть она не столько формируется, воспитывается (как в случае tabula rasa), сколько обнаруживается человеком в самом себе.

Иначе говоря, процесс преображения мира идет не извне, а изнутри, не к человеку, а от человека. Человек может расширить Путь, а не Путь человека. При этом ум пребывает в покое, в глубинном сосредоточении, или в том самом Недеянии, которым все совершается. Японский ученый XVII века Ито Дзинсай, называвший Конфуция своим Учителем, уверял: «Многие учения приносят вред нравственности. Многие мнения приводят в смятение истинные Законы». (И нашей традиции это знакомо, от Гераклита до христианских праведников: «многознание не составляет мудрости».)

О природе мирового зла (безосновность – ungrund; неведение – авидья)

Причина бед человеческих – Неведение – Авидья: не столько отсутствие знаний, сколько отсутствие Просветленности (на китайском «авидья» пишется иероглифами «у мин» – «не-свет»). Отсюда искаженный образ мысли, сосредоточенность на личном, тот самый эгоцентризм, который мешает человеку состояться. Устраняется Авидья, волнение дхарм, не наращиванием знания, а внутренним преображением, изменением сознания, мгновенным или постепенным, – успокоением, пробуждением того, что заложено в памяти поколений, но забывается человеком. (Говорят, одна нервная клетка человеческого мозга содержит больше информации, чем крупнейшая библиотека мира.) То есть устраняется Неведение не количеством, а качеством знания, определенным настроем ума подвижника, устремленного к Истине.

Явленный, феноменальный мир (сансара) есть Страдание (дукха). Источник страданий в привязанности человека к своему вторичному «я», или эго. Человек, неспособный преодолеть свои вожделения, зацикленный на себе, становится рабом своих желаний, все более втягиваясь в иллюзорный мир – майю. Но его Страдание не изначально, оно от неведения и потому невечно, как невечно все, имеющее причину; вечно лишь то, что не имеет причины. Иначе говоря, человек не обречен, ибо может устранить причину Страдания, если будет следовать правильному Пути. Поначалу Будда предложил Восьмеричный Путь. (Этот Путь называют «благородным», он ведет к Нирване: правильный взгляд, правильное размышление, правильная речь, правильное действие, правильный образ жизни, правильное старание, правильное внимание, правильное сосредоточение – самадхи.) Прошедший его становится Просветленным, совершенным человеком. Пробуждения (бодхи) можно достичь и мгновенно, что практикуется в «чань» ( япон. дзэн): в молчании Будда сообщил Истину, вращая пальцами цветок, и лишь один из учеников, Кашьяпа, понял смысл неизреченного и улыбнулся.

Но сейчас мне хотелось бы сказать о другом, о том, что человек может избавиться не только от страданий, на которые сам себя обрекает, но и от того, что существует помимо его воли, – от авидьи, которая безначальна, но конечна, тогда как Просветленность безначальна и бесконечна. По словам буддологов, «не следует думать, что достижение нирваны представляет собой возвращение к какому-то первоначальному состоянию невзволнованности. По учению буддизма, волнение безначально, оно, следовательно, не есть результат грехопадения, оно не грех, который нужно искупить, а первобытное страдание, которое должно быть приостановлено».

На этом мне хотелось бы остановиться подробнее, ибо, не уяснив причины мирового зла, невозможно понять и то, чем отличается простой смертный от человека Пробужденного, Дао-человека, Богочеловека. Масса по неведению втянута в круговорот бытия, как в воронку, которая возникает каждый раз, когда у земли появляется потребность очиститься от шлаков, от того, что мешает ее дыханию. Несовместимое с природой живого отторгается Вселенским организмом. (Сейчас мало кто сомневается, что земля, как и вся Вселенная, живая, самоорганизуется.) Человек оказался на самом дне земного бытия, у ворот Преисподней. И если Авидья есть вибрация дхарм, то в XX веке вибрация эта достигла предела (потому-то не из чего появиться совершенному человеку, исчезли чистейшие цзин; но они не могут исчезнуть вовсе). Такое состояние не может долго продолжаться, ибо Равновесие имманентно вселенскому Бытию. Человек бежал вперед, не зная Пути, бежал к пропасти, но, когда она разверзлась перед ним, остановился, задумался – как быть дальше? (Если еще не остановился, то остановится вскоре.) Оказавшись у предельной черты, человек не может не измениться – притом изменится вдруг, как пророчили мудрецы (если, конечно, опять не зажмурится). Таков Закон Бытия, Великой меры или Великого Предела.

То есть хотя мир и совершенен изначально – все есть благая природа (син), все есть «тело Будды» («дхармакая»), – но помимо того существует нечто побочное, некий изъян, называемый авидьей, изначальным волнением дхарм. Возможно, человек для того и появился, чтобы избавить мир от авидьи, изжить ее, пропустив через чистое сердце. Иначе зачем ему дан божественный разум? А о том, что он дан, свидетельствуют мудрецы, реализовавшие потенции человеческого рода. Но их во все времена было немного, а теперь тем паче. Пока что человек, мягко говоря, не справляется со своим космическим назначением. Более того, делает нечто противоположное, противоречащее воле Неба, засоряя землю, а теперь и космос отходами своей безудержной деятельности. Одновременно он засоряет свое сознание. И чем больше засоряет сознание, тем более возмущает космическую энергию, приближая конец мира. Циолковский не зря назвал наш мир «взбаламученным нулем». (Пустоту-Шунью и Дао называют «нулем»: «Дао-нуль бродит в царстве Великого Нуля; гнездится – в Пустоте».)

Так называемый прогресс, на ускорение которого человечество затратило большую часть своей энергии и интеллекта, оказался миражом, иллюзией, майей в буддийском понимании, ибо движим Неведением – Авидьей, которой подвержена большая часть человечества. «Но это (неведение) не постоянное, оно может быть подавлено и совершенно выброшено из потока сознания, которое делается тогда чистым».

Здесь есть над чем задуматься. Речь идет о прекращении суетной жизни, о возможности поставить мир человеческий с головы на ноги. В самом деле, обречено ли человечество или изначально спасено, как полагали ранние христиане (Ориген) и полагают буддисты всех направлений? Недюжинные умы, тем не менее, считали, что Зло неизбежно, имманентно Бытию. Такой взгляд, по сути, оправдывает духовную немощь человека, нежелание вырваться из сотворенного им же кошмара. С точки зрения других, зло – один из побочных путей, с точки зрения третьих, зло вовсе не существует, есть искажение Добра, которое абсолютно. Уже Лао-цзы скорбел: «Если бы имел совершенный ум, шел по большой дороге. Чего опасаюсь, так это узких тропинок. Большая дорога совершенно ровна, но народ любит тропинки» (Дао дэ цзин, 53). А Конфуций добавит: и узкие тропинки хороши, но бойся зайти по ним далеко.

Если Авидья, некое нарушение изначальной Гармонии мира, существует извечно, из этого не следует, что ей уготовано господство над миром (как не уготовано оно и Князю мира сего), ибо Авидья, как и мировое зло, относительна, безначальна, но конечна. Тогда как Добро, Бог, Благо – абсолютны, утверждают провидцы Востока и Запада. Может быть, назначение мирового зла – научить человека разуму, чтобы он перестал с непонятным рвением и последовательностью разрушать Дом бытия? Если зло не имманентно, не изначально или изначально, но конечно, то нет человеку оправдания и не уйти ему от ответа, какие бы утешительные теории он ни придумывал. Возмездие все равно настигнет. Древние это чувствовали лучше нас: «Из чего все вещи получают свое рождение, в то они и возвращаются, следуя необходимости. Все они в свое время наказывают друг друга за несправедливость» (Анаксимандр). А по Гераклиту: «Грядущий огонь все объемлет и всех рассудит».

Так оно и будет по Закону высшей Справедливости. Но человеку дано превращать разрушительную стихию в созидательную, если к нему вернется разум. Недаром русские философы, от Владимира Соловьева до Николая Бердяева, считали, что этот мир на исходе, что близок конец истории, как все вторичное, она закончится, выполнив свое назначение. (Говоря словами Шиллера: всемирная история есть всемирный суд.) Но за пеленой конечного, вибрирующего мира лежит истинная Реальность, истинно-сущее, что позволяло философам верить в «новое небо, новую землю». Потому и посылали тревожные сигналы, чтобы пробудить спящее сознание.

Все сущее – увековечить,
Безличное – вочеловечить,
Несбывшееся – воплотить.
(А. Блок)

Следует повернуть стихию мысли к божественному Логосу, преодолеть раздвоенность, увидеть сущее в Природе: мысль в Природе и природу в мысли, – призывали в России в начале века. Это был бунт против заземленности, зацикленности на материи, на низшем уровне Бытия. Бунт против утраты целостности вследствие одномерного мышления, уповающего на тот мир, который просветленные умы называют не-сущим, меоном, или иллюзорным, майей, который есть «вечное возвращение». [330]

Отойдя от Истины, утратив Основу, все стало распадаться на части. Но часть не может восходить к Свободе, к Духу, без которых немыслим истинный человек, ибо она «часть», подчинена необходимости второго порядка – прогрессирующей зависимости. Раздвоение Единого на субъект и объект, предпочтение чего-то одного ведет к тотальной объективации, к множеству вне единства, к превращению мира в арену борьбы: «все разорвано, враждебно одно другому, выпало из глубины, то есть не духовно» (Н. Бердяев. Царство духа и царство Кесаря). Или Е. Н. Трубецкой: «Человек не может оставаться только человеком: он должен или подняться над собой, или упасть в бездну, вырасти или в Бога, или в зверя».

В такой атмосфере душа сжимается, как шагреневая кожа, перекрываются каналы, соединяющие Землю с Небом, человека с Богом, человека с человеком. Все медленно умирает, вне Духа ничто не может жить. Дух первичнее бытия. Вне духа материя становится неуправляемой, стихийной, все отпавшее теряет себя, начинает бунтовать: земля, огонь, вода, энергия человека, ибо утрачена связь с Целым, с Центром, который все сообразует между собой.

Но если Авидья безначальна, но конечна, то есть на что надеяться. Успокоение сознания привело бы к успокоению мира, к проявлению его благодатной силы. То есть человек не обречен на вечное страдание, и его спасение зависит от него самого, от умения думать, очищаться от того, что не дает проникнуть божественному Свету. Но в чем источник Авидьи? Может быть, она так же порождается из Пра-бытия, как мировое зло из «Безосновности» (ungrund) Бёме, Шеллинга? Мистикам открылось существование Праосновы, хотя акценты они ставили разные. Одни – на «абсолютном безразличии», неразличении добра и зла. Другие – на непричастности Бога к мировому злу и, стало быть, временности последнего, как это делал один из самых ярких провидцев XX века Николай Бердяев. Уже в ранней работе «Философия свободы» (1911) он ставит вопрос о «происхождении зла и смысле истории», провидчески связывая их вместе, понимая историю как искупление за первородный грех. (Значит, этот грех конечен, если возможно искупление.)

Все же откуда Зло? Первородный грех может ли иметь начало во времени? (Бердяев называет время «болезнью бытия»: болезнь эта в том, что все стало временным, исчезающим и возникающим, как мираж, по буддийским понятиям – сансарой, колесом жизни и смерти, запущенным авидьей.) Природа грехопадения, по Бердяеву, предмирна, добытийна, заложена в Перво-Божестве, безосновна (ungrund). Перво-Божество есть абсолютное, полное бытие. Откуда же зло, если Перво-Божество лишено каких-либо атрибутов, противоречий? Сама проблема зла аннулируется при Абсолютном Божестве. (Так же авидья дает о себе знать, включаясь в колесо сансары как одно из звеньев круга причинного возникновения – пратитья самут-пада; чтобы избавиться от авидьи, нужно остановить колесо сансары.) Где же корень зла и где место его нахождения? Если всякое бытие имеет своим источником Божество и если подлинное бытие в Божестве пребывает, то зло не может корениться в бытии. «Кроме бытия нам дано и нами мыслится еще и небытие, злая пустота», – напоминает Бердяев. Зло коренится не в бытии, а в небытии, оно возникло в сфере небытия и, заняв призрачное, фиктивное место в бытии, должно быть окончательно оттеснено в сферу небытия, должно быть «изничтожено, изобличено во всем ничтожестве своего небытия, своей поддельности» (Философия свободы, с. 134–135). То есть Бердяев имеет в виду под «небытием» то, что буддисты называют майей, иллюзорной действительностью, соблазняющей и низводящей человека до животного уровня. Зло есть нарушение небесной иерархии, в результате чего низший становится высшим. Говоря словами Бердяева, вступив на путь зла, люди стали не богами, а зверями, не свободными, а рабами, попав в сферу Дьявола, в сферу лжи и обмана. Зло – не особая стихия, а превращение всякой стихии в небытие, подмена подлинной реальности фиктивной. Внутри Абсолютного не может быть никакого злого бытия, а вне Абсолютного никакое бытие невозможно.

Перво-Божество есть Сверх-Сущее, абсолютное тождество Единого – по Бердяеву. Зло появляется после сотворения мира, когда из пра-бытия уже что-то возникло, потому что предмирно было совершено какое-то тяжкое преступление и все в этом преступлении свободно участвовали и за него ответственны. Преступление это – богоотступничество, и каждое существо в нем повинно, каждая былинка. Все монады, из которых состоит творение, сами избрали свою судьбу, обрекая себя на подчинение необходимости, на смерть и прозябание. В этот процесс втянута и личность, которая распадается на части, на миги. Индивидуальность теряется во всеобщем потоке иллюзорного бытия. Потеряв связь с истинно-сущим, человек оторвался от корней. Оторвавшись от корней, утратил ориентиры. История, таким образом, есть искупление. Ужас современной жизни есть расплата за предмирное преступление богоотступничества.

Но если для «величайшего из мистиков» Якоба Беме зло было в Боге и зло было отпадением от Бога, в Боге был темный исток и Бог не был ответственен за зло, то Бердяев верит в абсолютную доброту Бога: «есть только Бог добра». Зло существует помимо Бога, в Бездне (ungrund), из Бездны рождается свет, Бог, «и истекает тьма, зло, как тень божественного света». Тем самым снимается ответственность с Творца: зло творения есть следствие отпадения от Бога. И в этом суть греха – в богоотступничестве, в утрате высшего единства или Свободы. Свершился грех богоотступничества, и отпала от Бога мировая душа, призванная хранить Соборное единство. Оборвалась та связь, которая делает человека человеком: лишившись внутреннего света, он лишился целостности. «Когда человек в Боге, то космос в человеке и солнце внутри, в своем центре. Когда человек отпадает от Бога, то космос отделяется от человека и становится для него внешней необходимостью. Космос перестает повиноваться человеку». Вне Бога человек не может быть свободным, вне свободы – не может быть Человечным, быть истинным человеком.

Бердяев поворачивает проблему лицом к человеку: в Боге есть «трагический недостаток», страстное томление и тоска по человеку. Не только человек нуждается в Боге и без него не есть, но и Бог нуждается в Человеке как в своем детище, своем подобии. У Бердяева было свое самоощущение Бога. (Как писал он в конце жизни: никогда «природа», «жизнь», «инстинкт», «коллективная стихия» не были для меня Богом. Истина была для меня Богом. Истина, возвышающаяся над всем. Но и Истина может вочеловечиться» («Самопознание»).) И то искупление за первородный грех, который совершен до времени и, возможно, принесен на землю из иных сфер, изживание вселенской кармы – ложится на плечи человека. В этом оправдание и предназначение человека, возможность конечного Спасения, если человек не убоится заглянуть в себя, не устрашится Бездны. Увидеть пустоту, никчемность зла, которое не победишь, борясь с ним или боясь его. Призраки могут править миром, но недолго. Пробудится в человеке изначальное чувство Свободы, инстинкт Творца, мироустроителя, и через творческое горнило пропустит он мутную руду жизни, очистит ее совершенно.

Остается освободить человека от внутреннего зла, чтобы он перестал быть частью, стал целым, истинным человеком. «Освобождение зверя с бушующим в нем хаосом не есть освобождение человека, так как подлинный человек есть часть божественной гармонии» (Философия свободы, с. 129). Мир полон зла, но в его первооснове заложена свобода духа, заложена в Бездне, в Ничто. Свобода первичнее бытия и потому не может быть детерминирована бытием. Свобода духа и есть величайшее благо и знак богоподобия человека. Бог присутствует лишь в свободе и действует через свободу (и это пока мало кому доступно, но в этом обещание будущего человека). Свобода иррациональна, уходит корнями в глубь Бездны, но свет Логоса способен преодолеть тьму. Вне свободы нет Спасения, человек не возрастет до себя, потому и посвящает философ свои книги осмыслению Свободы, которую отождествляет с жизнью в Духе. [331]

Ради высшей Свободы все и существует, в ней «оправдание человека» и человеческой истории со всеми невзгодами.

Для восхождения к этой Свободе человеку предстоит преодолеть пропасть между Землей и Небом, искупить добытийное зло. И пусть буддисты говорят не столько об искуплении первородного греха, сколько об остановке колеса сансары, вибрации дхарм, – через Просветление, устранение авидьи из потока сознания. Но и в христианской традиции грех изживается успокоением сердца, очищением души. И авидья относительна, есть лишь тень «божественного света», Праджни. Создается впечатление, что понимание природы зла и пути спасения не столь различны, как принято было думать, хотя выдающийся буддолог О. О. Розенберг предостерегал от подобных сопоставлений. Современные работы, европейские и японские, иногда вносят понятие греховности в толкование волнения; но такое понимание не соответствует метафизическому значению этих терминов. «Понятие прекращения бытия-страдания существенно отличается от идеи спасения в других системах тем, что возможность его обеспечена именно его безначальностью. Только безначально волнующееся может достигнуть вечного покоя, ибо начавшееся волнение предполагало бы нарушенный покой… Спасение существ… есть самоспасение истинно-сущего. Будда, спасая существа, спасает себя; существа, спасая себя, спасают Будду; совершенство каждого есть совершенство всех, и спасение каждого есть частичное спасение истинно-сущего» [332] .

Но здесь речь идет о «грехе» в обычном смысле – как отступничестве первочеловека, нарушившего волю Бога, тогда как мистики вели речь о предмирном грехопадении космического масштаба. Первичный грех, как понимал его Бердяев: грех и вытекающая из него болезненность бытия дана до всякого рационализирования; переживается вне времени и пространства, вне законов логики. «Время, пространство, материя, законы логики – все это не состояния субъекта, а состояния самого бытия, но болезненные» (Философия свободы, с. 131). С точки зрения буддизма «грех», «зло» есть дукха. Обычно это слово переводят как «страдание». Страдание это имеет причину – открылось Будде, – порождается неправильным видением, или авидьей, что и приводит к «дисгармонии», разбалансированности, к миру вывернутому наизнанку, или – к болезни бытия. Только авидья не имеет причины, безначальна.

Все акты, по Бердяеву, не следуют один за другим во времени, а пребывают в абсолютной действительности. Конец мировой трагедии так же предвечно задан, как и ее начало, что соответствует буддийскому пониманию извечности сущего – не-сущего. Картина мира подобна волнующемуся океану, в котором, «как волны из глубины, постоянно откуда-то выкатываются отдельные элементы жизни. Эта волнующаяся поверхность представляет собою, однако, не хаос, а повинуется строгим законам причинности… Это учение о „совместнозависимом рождении элементов“ является самым центральным пунктом всего буддийского мировоззрения». Потому на буддийском Востоке не уповали на историю, на прогресс: все уже существует в неявленной форме, и движение по горизонтали ничего в сущности не меняет, одна видимость сменяется другой. Болезненное состояние мира все равно вернется, если не устранить коренную причину, не изменить сознание человека. Пробужденный способен искупить космическую вину перед землей, в страданиях которой он прежде не видел своей вины и своей ответственности.

В пределах вращающегося колеса сансары нет выхода, нет Спасения. Лишь остановив колесо, выйдя из замкнутой системы цепляющихся друг за друга феноменов, пережив Просветление, можно стать истинно свободным. Пробужденный и есть свободный человек, избавившийся от всех пут. Внутренний человек изначально свободен, несвобода навязана ему извне. Но возможна связь по вертикали, восхождение к духу, прорыв человека к высшему Бытию: каждый имеет свой центр, свою точку соприкосновения с Единым. По Бердяеву, «всякое существо, сбрасывая с себя пыль рационалистической рефлексии, касается бытия, непосредственно стоит перед его глубиной», где мышление неотделимо от чувственного ощущения, где приходит состояние или ощущение того, что «бытие в тебе и ты в бытии» (Философия свободы, с. 133, 134).

Недвойственность, неразличимость субъекта-объекта составляет суть буддизма и русской религиозной философии: «Само противоположение субъекта и объекта, самоубийственное рационализирование всего живого в познании есть… результат того же заболевания бытия» (там же, с. 130). Разделение ведет к искажению сущего, к космической муке: «Бытие в этом болезненном состоянии атомизируется, распадается на части, и все отчужденные части связываются насильственно, порабощаются необходимости, образуется тяжелая материя» (там же). На языке китайских учений это – опасное состояние вселенской энергии, преобладание «низшего инь», отпавшего от светлого ян, от энергии духа, что ведет к вырождению, к гибели, если не уравновесить инь-ян.

С точки зрения буддийских учений истинно-сущее пребывает в некоем бытовании, потому и порождает феноменальное бытие, но это волнение должно быть прекращено, мрак должен быть рассеян. Разными школами разделяется взгляд на безначальное волнение, омраченность истинно-сущего. Это волнение будет прекращено, когда человеческое существо переправится на «тот берег», нирванизирует. [333] Нирвана представляется «пустой», невозможно выделить какие-то ее качества: но она Совершенство, когда между одним и другим нет различия. Нирвана – «состояние сердца лучшее в мире», говорится в сутрах, полный покой и блаженство. Спасается само истинно-сущее, без его спасения все будет возвращаться «на круги своя», то есть мировое зло не изойдет, если не устранить его причину, не очистить источник, сознание. В Нирване нет потенции Зла, страдания – дукхи, ибо нет Авидьи.

Но, значит, Прабытие, назови это Небытием, Пустотой, так же как Ungrund, не исключает возможность зла. Как и Ungrund, Пустота-Шунья – это то, «что не имеет причины, находится вне мышления или понятия, не родится, не поддается измерению». Авидья, естественно, не сводится к Ungrund, но есть часть Целого, склонная отпасть от него. Авидья может быть изжита, хотя и не имеет причины, то есть исчезнет не сама по себе, а усилием духа, воли, что делает человека участником Эволюции, от которой зависит Спасение сущего.

«Вечный покой – это цель, к которой стремится каждая дхарма, каждый индивидуальный истинно-сущий субстрат. Ибо в каждом субстрате содержатся и те дхармы, которые являются путем к покою, то есть чистая „мудрость“, различающая суетное от несуетного, и ее спутники» (Розенберг О. О., с. 192). А. Бердяев скажет: мышление должно стать органической функцией жизни, субъект воссоединится со своими бытийственными корнями.

(Кстати, именно в этом суть Ноосферы, сферы Нуса, а не геологической силы, производной от технической цивилизации.) То есть можно говорить о различиях на уровне дефиниций, но не понимания цели, конечного освобождения сущего, его Просветления. Различаются нюансы, скажем, Бердяев верит в преодоление зла через искупление вины. Этой возможности не дает райское блаженство. Мировое зло будет преодолено, когда человек пройдет через искушение, Голгофу, искупит свою вину и обретет потерянную свободу. Бердяев, таким образом, признает в некотором роде смысл зла и этот смысл связывает со Свободой. Без этого невозможна теодицея, оправдание человеческой истории. «Иначе мы должны будем признать, что миротворение не удалось Богу. Принудительная райская невинность не могла сохраниться, она не имеет цены, и к ней нет возврата. Человек и мир проходят через свободное испытание, через свободное познание и свободно идут к Богу, к Царству Божьему» (Философия свободного духа, с. 127).

Не борьба уничтожает зло, его вообще нельзя «уничтожить», но можно понять, и, если понять его место во вселенской жизни, оно само собой исчезнет. Борьба же со злом лишь умножает зло, злоба против зла разрушает дух человека. И потому «Дьявол радуется, когда ему удается внушить к себе злые, то есть дьявольские, чувства» (там же, с. 125). [334] Ко злу должно быть «не злое, а просветленное отношение»: зло не выносит Света. Можно лишь бороться с внутренним злом, с собственным несовершенством, зная об иллюзорности зла, его никчемности, пустоте. (И опять вспоминается Бл. Августин, прошедший через великие сомнения: «Где же зло и откуда и как вползло оно сюда? В чем его корень и его семя? Или его вообще нет? Почему же мы боимся и остерегаемся того, чего нет? А если боимся впустую, то, конечно, самый страх есть зло, ибо он напрасно гонит нас и терзает наше сердце, – зло тем большее, что бояться нечего, а мы все-таки боимся… И Творец и тварь добры. Откуда же зло? Не злой ли была та материя, из которой Он творил? Он придал ей форму и упорядочил ее, но оставил в ней что-то, что не превратил в доброе?» (Исповедь, 7, 5, 7).)

Иначе говоря, зло – это фантомы, оно небытийственно, не укоренено в Бытии и держится только на страхе, неведении людей, которые в отчаянной борьбе с ним придают ему силы. Но оно пусто, нереально и потому, предоставленное самому себе, самоуничтожается.

Правда, есть категория людей – «мертвые души». (Помните Лао-цзы: «Если душа не духовна, то может омертветь» (39).) Это люди без качеств, без признаков индивидуальности или национальности, о них не скажешь, какого они рода, какой нации, скажем, в русском отсутствуют признаки русскости. Эти люди пусты изнутри, не укоренены в Бытии, укоренены в материи. Но только в духе нечто становится самим собой. Самая страшная болезнь, со смертельным исходом, – это болезнь духа. Дух первичен – та основа, на которой все произрастает, а не материя, которая вне духа разрушается. Люди бездуховные – это фантомы, призраки, роботы. На них, однако, держится власть Князя мира сего, но они противопоказаны Жизни. Бердяев верил, что «победа механистичности над органичностью временна и относительна» (Философия свободы, с. 133) и что личность последнего из людей в себе имеет экзистенциальный центр и имеет право на обладание универсальным содержанием жизни. Другое дело, что преодоление зла, восхождение требует усилий духа, прорыва за пределы очерченного привычками круга. Все должно быть пропущено через сердце человека, чтобы очиститься, но для этого сердце должно быть живым.

Не удивительно, что и отношение Бердяева к мукам ада ближе буддизму. Ад существует как человеческий опыт, недопустима, однако, онтология ада. Учение об адских муках противоречит «первичному чувству жалости, сострадания». И русский философ верит во всеобщее спасение: «Спасение возможно лишь вместе со всеми другими людьми» («Самопознание»), что близко буддизму Махаяны, не признающему никакого насилия. Спасая себя, спасаешь всех, ибо все сопряжено. Сопричастное Целому сообщается между собой через Единое Сердце: «Если у Вселенной одно сердце, значит, каждое сердце – Вселенная».

Ад для буддиста лишь одно из состояний психики. По учению школы Тэндай, существует десять взаимопроникающих миров, или уровней сознания, и низший из них – мир ада, предел страданий живого существа. Мир голодных духов олицетворяет алчность, неутолимое желание. Мир скотов – животные инстинкты. Мир демонов-Ангура – агрессивность. Мир человека наивысший из них – сфера гуманности. Затем идут высшие миры, мир небожителей, мир следующих буддийскому Пути шраваков и пратьекабудд (слушающих голос и идущих самостоятельным путем); мир бодхисаттвы и мир Будды, который пронизывает остальные миры. Все уровни сознания сопряжены, человек может подниматься по этим ступеням или опускаться, но ему не заказан путь в Нирвану, даже если он оказался в аду. Это емко выразил дзэнский мастер, японский поэт Иккю (1394–1481): «Легко войти в мир Будды. Трудно войти в мир дьявола». Кавабата Ясунари в своей Нобелевской речи комментирует изречение Иккю: «Когда вслед за словами „Легко войти в мир Будды“ читаю: „Трудно войти в мир дьявола“, Иккю входит в мою душу своей дзэнской сущностью. В конечном счете для людей искусства, устремленных к Истине, Добру и Красоте, желание, скрытое в словах „трудно войти в мир дьявола“, в страхе ли, в молитве, в скрытой или явной форме, но присутствует неизбежно, как судьба. Без „мира дьявола“ нет „мира Будды“. Войти в мир дьявола труднее. Слабым духом это не под силу». (И это перекликается с Бердяевым и с Достоевским. Через очищение адом проходит тот, кто не устрашится зла; осознав его эфемерность, станет независим от зла – слабым духом это не под силу. И хотя мысль дзэнская по существу, она близка рассуждению Бердяева об относительности зла, не соотносимого с Абсолютом.) Вездесущий Будда Махавайрочана (Великое Солнце), по учению Сингон, в своем беспредельном Милосердии, вселенском Сострадании, не оставляет без попечения и обитателей ада, помогая им развить изначальную Просветленность, которая есть у каждого. (Райское блаженство для буддистов лишь временное состояние перед переходом в Нирвану, как и для Оригена рай лишь ступень на пути возвращения сущего к своему истоку.)

Зло небытийно, пусто, не причастно истинно-сущему. И пусть буддисты не трактуют зло как отпадение от абсолютного Бытия, совершенное актом свободы, однако никто не вынуждал человека впадать в омраченность, чувственное рабство. Но там и там признали низшую необходимость, пусть в одном случае порожденную безначальной Бездной, в другом – волнением дхарм. Следствие одно – призрачное бытие, помраченность ума, значит, и причина одна. Но сфера призрачного бытия неспособна затмить Свет Истины, отнять от Божественной полноты, так же как авидья бессильна перед Праджней, будучи ее тенью. Прорвется духовный Свет, и тень исчезнет.

Может быть, и не стоит слишком сближать столь различные традиции. Прежде я более искала различия, наверное, потому, что сходство искали, как правило, не там, в силу превратного представления о Целом как однородном по инерции линейного мышления. Труднее всего осознается взаимодополнительность, асимметрия – закон Целого. Теперь хотелось бы показать, что «высший ум» действительно един. Суть одна: зло есть побочный продукт до-бытия или небытия; оно безначально, но конечно, то есть изживается разумной волей человека. [335]

Суть в том, что праоснова Бытия, мир непроявленный, как его ни назови, и у европейских мистиков, и у буддистов имеет потенции добра и зла, хотя буддисты и даосы называли это иначе. (Собственно, с этого начинается «Дао дэ цзин»: «Явленное Дао не есть постоянное Дао. Названное имя не есть постоянное имя…» Или: «Знание Постоянства назову Просветленностью. Не знающий Постоянства своим неведением творит зло. Имеющий Постоянство – терпим» (16).) Буддисты сводили неустойчивость психики, в общем-то суетность (и с точки зрения христианства один из самых страшных пороков), к волнению дхарм, но результат тот же – конструирование мира неистинного, иллюзорного. Помраченное сознание реализует недоброе начало материи. Там и там омраченность сознания является причиной недугов. И там, и там руда человеческого бытия очищается, ибо человеку присуща устремленность к Истине, абсолютному Бытию, назови это Нирваной или Царством Божьим.

Едина природа мистического прозрения

Собственно, этого совпадения не могло не быть, ибо мистический опыт дает во все времена примерно одну и ту же картину, отражая Истину, разные ее грани. В момент прозрения является то, что невозможно предвидеть, что не продиктовано ничем, объективно существует (скажем, эйдосы; в китайской традиции внутренний лик «ли»). Непредвзятость, непосредственный, «чистый опыт», по Нисида Китаро, когда «видишь форму бесформенного, слышишь голос беззвучного». Оттого данные мистического прозрения могут вступать в противоречие с религиозной верой, а сами мистики объявляться еретиками, что, кстати, не характерно для буддийского Востока. То, что называлось мистикой на Западе, для Востока – естественный способ мышления. Сам буддизм мистичен: Истина открывается не логически, а в состоянии Озарения (сатори, бодхи, самадхи).

Мистику можно понять как первооснову жизни, по Бердяеву, как всеобъемлющее чувство и понимание жизни: она повсюду разлита, повсюду есть. [336]

«Мы со всех сторон окружены тайной и повсюду символы этой тайны». Вершина мистического пути – соединение с Богом и через это соединение «обращение к миру и человеку, ко всякой божьей твари, исполнение любви и творчества» (Философия свободного духа, с. 174). А японский поэт Мацуо Басё скажет: «Возвысь свое сердце. Пережив Сатори, вернись в мир обыденный» (Такаку кокоро-о сато-рите дзоку-ни каэрубэси). Мистическое проницание Истины, проникновение в суть Бытия освобождает человеческий дух, потому и говорят о втором рождении – рождении в духе, чему учат мистики.

Если можно говорить о различии, то по форме, не по сути: каждый мистик – дитя своего времени и своей культуры, наследует свою традицию. Универсальный закон инь-ян исключает возможность сходства. Бердяев скорее прозревает янскую ипостась той же Истины, следуя традиции Огня, пути активного действия. [337] Для даосско-буддийских мистиков ближе иньская ипостась: Воды, Недеяния, необусловленного действия (акарма), ведущего к полному успокоению дхарм, погашению огненной стихии (как переводится иногда Нирвана). Наверное, Бердяеву был бы ближе Конфуций, путь разумного деяния, философ и сам напоминает цзюньцзы, одинок и всеобщ. И для Бердяева глубже богословского и метафизического учения об абсолютной бездвижности Божества – мысль о Божестве как coincidentia opposi-torum (лат. «совпадение противоположностей»). «Так и мыслили все мистики. Так мыслил и Бл. Августин. Абсолютный покой в Боге соединен в Нем с абсолютным движением. Лишь для нашего рационального сознания, в нашем природном мире, покой исключает движение, движение делает невозможным покой. Абсолютное же совершенство Божества совмещает в себе абсолютный максимум покоя с абсолютным максимумом движения» (Философия свободного духа, с. 130).

Та самая идея единства покоя-движения, Неизменного в Изменчивом, что в И цзине, две первые гексаграммы: абсолютное движение, Творчество (ян), и абсолютный покой, Исполнение (инь), едины в своей Основе.

В Тайцзи инь-ян пребывают в покое, в свернутом состоянии. Под действием «пружины» инь-ян из Небытия рождается пять видов энергии (у син) и, соответственно, все пятерицы, в том числе пять Постоянств (учан), пять признаков совершенного человека. Взаимодействуя, инь-ян ведут к Единому, если открыто сердце – обиталище духовного ци, чтобы Целое могло пульсировать, пока не исчезнет необходимость в самой пульсации и сущее не достигнет полного Покоя. В процессе пульсации энергия очищается от примеси – от того, что мешает проникнуть Свету. Несоответствие традиций Огня и Воды – ради грядущей Встречи.

Для Бердяева в Божестве пребывает лишь то, что подлинно есть, лишь реальная личность, а не призрак самоутверждающегося «я»; Перво-Божество (ungrund) и есть «абсолютное бытие». А буддисты и даосы назовут это «Небытием», миром непроявленных форм, где нерожденное уже существует, существует извечно. «В Поднебесной все вещи рождаются из бытия, а бытие рождается из Небытия». «Небытие проникает повсюду. Вот почему я знаю пользу от Недеяния» (Дао дэ цзин, 40, 43). Лао-цзы вторит Чжуанцзы: «Врата природы – Небытие. Тьма вещей выходит из Небытия. Бытие не способно стать бытием с помощью бытия, должно выйти из Небытия». «Свет пребывает в пустоте Небытия» («Лецзы»). Небытие – корень бытия, возможность восхождения к абсолютному Добру. Мир проявленный лишь частичное выражение извечного Небытия. Другие веками понимали под «небытием» после-бытие, испепеление сущего, – темное начало, меон. Апофатическое богословие, христианская мистика знали о существовании божественного Ничто, в самораскрытии которого видят богочеловеческий процесс, поднятие твари к свободному бытию в Боге. И все же в западном чувстве преобладает страх перед Ничто. Лишь в XX веке меняется к нему отношение. Такие философы, как Хайдеггер, признают реальность Ничто: «Ничто одновременно основа сущего и бездна, где это сущее исчезает» (все же «исчезает», а не рождается, как из «корня» – «бэнь»). Бергсон не соглашается с пониманием Небытия как уничтожения сущего, называя такое понимание «псевдоидеей».

«До-бытие», «после-бытие», с точки зрения восточных мудрецов, досужие разговоры. Как сказано в «Дао дэ цзине»: «Когда в Поднебесной все будут знать, что есть прекрасное, появляется безобразное (букв, «э» – зло). Когда будут знать, что есть добро, появляется недоброе. Поэтому бытие и небытие порождают друг друга… Потому совершенномудрый придерживается Недеяния и обучает без слов. Ничего не предпринимая, все создает. Создавая, не обладает. Достигая успеха, его не замечает. Поскольку не замечает, успех его не покидает» (Дао дэ цзин, 2). А шестой патриарх «чань» Хуэй-нэн скажет: если спорите о том, что раньше, что позже, значит, впали в заблуждение, в непрерывный поток побед и поражений. Потому и радели мудрецы о непротивопоставлении одного другому, чтобы не исказить замысел Неба. Там же, где спорят о добре и зле, торжествует зло, ибо сам спор есть зло.

Наконец, можно еще раз вспомнить слова третьего патриарха «чань» Сэн Цаня: «Совершенный Путь подобен бездне, где нет недостатка и нет избытка. Лишь оттого, что выбираем, теряем его». Вот как понимают чаньцы «безосновность» и Путь Спасения. Значит, дело не в Праоснове, а в отношении к ней человека, который способен вызывать из Небытия зло, но способен и не делать этого, если следует Срединному Пути. «В изначальной бездне Божественного Ничто исчезают Бог и творение, Бог и человек, исчезает сама эта противоположность». Различение Творца и творения «снимается в Божественном Ничто, которое не есть уже Бог» (Философия свободного духа, с. 132). Творец возникает вместе с творением, Бог возникает вместе с человеком – Бердяеву близка апофатическая теология, идея Мейстера Экхарта: «Бог – это существо, которое можно познать лучше всего через, ничто“»; «раньше, чем стать твари, и Бог не был Богом». Бог стал Богом лишь для творения. «В темной бездне Божества, – комментирует Бердяев, – исчезает Бог и творение, Бог и человек, исчезает сама эта противоположность. Путь отрешенности погружает в неизреченное ничто, в сверхсущее». И вновь обращается к Экхарту: «Несущее бытие по ту сторону Бога, по ту сторону различности. Там был я только самим собой, там хотел я самого себя и видел самого себя как того, кто создал вот этого человека. Там я первопричина себя самого, моего вечного и временного существа… По вечной сущности моего рождения я был от века, есмь и в вечности пребуду… В моем рождении рождены были все вещи; я был сам своей первопричиной и первопричиной всех вещей. И желал бы, чтобы не было ни меня, ни их. Но не было бы меня, не было бы и Бога».

Для мистиков, где бы они ни жили, все возникает одновременно, все со-возникает и существует вечно, то появляясь, то исчезая, но исчезая не абсолютно, – появляется в новом качестве. «Движение в Боге, – говоря словами Бердяева, – которое раскрывается в духовном опыте, не есть процесс во времени, в нем ничего не следует одно за другим. Это есть в вечности происходящее идеальное свершение, вечная божественная мистерия жизни… Образ человека разлагается, когда исчезает в душе человека первообраз, когда нет в душе Бога. Искание человеком Бога есть вместе с тем искание самого себя, своей человечности… рождение Бога в человеческой душе есть подлинное рождение человека» (Философия свободного духа, с. 133).

В этом суть, а не в том, что не совпадают слова. Зеркальная на-оборотность обусловлена Необходимостью. Не отдавая себе отчета в разном смысловом наполнении слов, мы не сможем понять процесс становления Целого, и прежде всего – Целого человека, от которого зависит Спасение Земли. Так как на светлой половине абсолютного круга Тайцзи есть темная точка, на темной – светлая, то и не может быть полного несовпадения, как и полного совпадения. Несотворенное начало в душе человека, «душевная искорка», по Экхарту, единосущная с Основой, делает человека единым с Божеством через прорыв души в божественное Ничто, мистическое озарение.

Итак, если Праоснова небытийна, «безосновна», все проистекает из Небытия, из полноты непроявленного; если все возникает одновременно, не в последовательном порядке, то для познания Целого, естественно, не годится метод дискурсивного мышления или та логика, которая господствовала на Западе со времен Аристотеля. [338] Основанием этой логики служила дуальная модель мира, закон противоречия, противостояния субъекта-объекта. На буддийском Востоке возникает логика, которую называют логикой Небытия (в противоположность западной логике Бытия), логикой Целого, Праджни – целостного Разума, Мудрости. Логика Небытия есть логика абсолютной непредвзятости, непротиворечивости. Акт спонтанного, самоестественного (цзыжань) выражения сущего, как будто вещь сама себя выражает, человек не навязывает ей своей воли, лишь следует ее велению (как, скажем, «следует кисти» – дзуйхицу Сэй Сёнагон в «Записках у изголовья»).

Логику Небытия называют еще «тройственной» или «трехполюсной», ибо она предполагает не «два», а «три»: преодоление двойственности и выход на уровень Триединого, где нет противоречий (Дао есть «единое в троичности»: Неба – Земли – Человека). Не выделение чего-то одного, а видение Целого, что доступно интуиции, единству чувства-разума, и выражается языком символа. Это не столько логика познания, сколько логика переживания Свободы, сознание Пустотности сущего и, стало быть, независимости от него. Говоря словами японского буддиста Синрана (XIII в.): «Пустота и есть природа Будды. Природа Будды и есть Нёрай (Татхагата, Таковость). Нёрай есть Недеяние». Философски обосновал логику Небытия Нисида Китаро, противопоставив ее аристотелевской логике Бытия как односторонней, не имеющей отношения к конкретному бытию. Последнее постигается интуицией, «глубинным созерцанием в состоянии Ничто», в «чистом опыте», когда нет посторонних мыслей, неразличимы субъект и объект; разум, чувство, воля – все едино.

Такая логика близка Бердяеву, который видит причину упадка человечества в господствующем типе сознания, делающего Свободу невозможной: «Все стало ограниченным и относительным; третье стало исключаться, ничто уже не может быть разом А и не-А, бытие стало бессмысленно логичным» (Философия свободы, 130). Но в тех же выражениях характеризуется логика буддизма Мадхьямики (Срединного Пути): не-А не есть А и потому есть А. То есть эта логика предполагает выход с уровня двойственности на уровень Единого, третьего, непротиворечивого, где нет разницы между А и не-А. (Кстати, односторонностью мышления возмущался и Гегель: «Здравый человеческий рассудок, как часто называет себя односторонняя абстракция, отрицает соединение бытия и ничто. Либо бытие есть, либо его нет. Третьего не дано». Согласно Конфуцию, противопоставление, «сравнение» (би) есть признак сяожэня; по Бердяеву, – есть первородный грех, приведший мир к распаду.)

Собственно, сама идея «безосновности», Ungrund, как и идея изначального Небытия, не могла породить линейность, дискурсию – нет точки отсчета. Если подлинная Реальность, превосходящая все категории, мир Истины есть Пустота, Ничто, то оно не может служить «началом» (архе) и не может быть детерминировано. «Отсутствие» (abhava) служило для индийских логиков одной из семи категорий, которыми они доказывали реальность Небытия и иллюзорность мира видимого. «Существует, монахи, нерожденное, неставшее, неоформленное. Если, монахи, не существовало бы нерожденного, неставшего, несотворенного, неоформленного, то не было бы спасения от рождения, становления, сотворения, оформления. Но так как, монахи, существует нерожденное, неставшее, несотворенное, неоформленное, то и можно избежать рождения, становления, сотворения, оформления» (Удана, 8, 3). Так Будда проповедовал Нирвану.

Иначе говоря, этот тип логики сопряжен с многомерным, «точечным» мышлением: не «то или это» (логика «исключенного третьего»), а «то и это» или «это есть то». Кстати, понимание «безосновности», над которой Бердяев размышлял всю жизнь, чем далее, тем более сближалось с восточным Небытием. В различении Экхартом Божества и Бога он видит основную интуицию германской мистики: в первооснове бытия лежит Ungrund, иррациональное, невыразимое в понятиях начало. Божество есть сверхбытие, невыразимая глубина, из которой рождается Бог. И потому о Божестве Экхарта, об Ungrund’e Бёме не может быть рационального понятия, ибо это великая тайна. Из апофатической теологии германская мистика делает вывод, что Божественное Ничто, или Абсолютное, не может быть Творцом мира. Бог-Творец появляется вместе с творением, и Он исчезает вместе с творением. Абсолютное же есть предельная Тайна. «Это ведет к утверждению двух актов: 1) из Божественного Ничто, из Gottheit (Божества. – Т. Г.), из Ungrund’a реализуется Бог, Бог Троичный, и 2) Бог Троичный творит мир… Самое время и история есть внутреннее содержание божественной драмы в вечности. Это гениальнее всего раскрывает Я. Бёме… Об Ungrund возможно лишь апофатическое мышление. Ungrund не есть бытие, первичнее и глубже бытия. Ungrund есть „ничто“ по сравнению со всяким „что-то“ в бытии… Ungrund глубже Бога, как и Gottheit Экхарта. Вернее всего истолковывать Ungrund как первичную, добытийственную свободу. Свобода первичнее бытия. Свобода не сотворена». Бердяев ссылается на слова Бёме: «А основа той самой тинктуры есть божественная премудрость, а основа премудрости есть троичность безосновного Божества, а основа этой троичности есть некая неисследимая воля, а основа воли есть ничто» (Н. А. Бердяев. Дух и реальность. Философия свободного духа, с. 432, 435). Буддисты находили в непроявленном Ничто, в Пустоте-Шунье, изначальную Просветленность, Бердяев нашел Свободу, но, по сути, это одно и то же.

Мы вновь убеждаемся, что у мистиков свой, универсальный язык, говорят они на языке «чистого опыта». То, что открывается в мистическом озарении, не может быть выстроено, изложено по порядку. Чтобы узнать Истину, нужно пребывать в Истине, исходить из первичного бытия: лишь в глубине религиозного опыта, а не в разуме, снимаются антиномии. Потому, утверждает Бердяев, мистический опыт глубоко личный и вместе с тем есть растворение в безличном, сверхличном. Мистика относится к духу, который одновременно един, всеобщ и индивидуален, неповторим. Этим мистика отличается от магии: мистика есть общение с Богом, магия – общение с космическими силами. Мистика духовна, дух имеет качество свободы, магия же свободы не знает: «магия остается во власти каузальной связи и детерминации. Закованность мира есть магическая закованность. И мир нужно духовно расколдовать» (там же, с. 442).

Потому философия и пришла в упадок, что исходит не из первичного бытия, а из вторичного, больного, «несчастного» сознания. Гносеология должна стать онтологической. «Люциферианское знание греховно, потому что ложно, фиктивно. Гносеология должна опираться на опыт религиозного откровения, а не на факт науки, которая сама нуждается в опоре духа. Философии предстоит избавиться от рационализма, больше доверять первичной интуиции, сделаться «функцией религиозной жизни». У Бердяева было настолько сильным неприятие всякой несвободы, линейности, что он избегал даже слова «развитие» (нет его и в буддийских текстах, все возникает одновременно): «то, что называется развитием, представлялось мне охлаждением, оно стояло уже под знаком необходимости, а не свободы. Мое мышление интуитивное и афористическое. В нем нет дискурсивного развития мысли» («Самопознание»). Как нет его и в афористическом стиле восточных мудрецов, начиная с Конфуция и Лао-цзы.

Признавая Дух первичным, отождествляя его со свободой, философ видит в духовной жизни человека единственную возможность выхода из тупика к конкретно-универсальному бытию. «Дух личен и раскрывается в личности, но он наполняет личность сверхличным содержанием… основной признак духовного царства, что в нем нет родового, массового, коллективного, что в нем все индивидуально-лично и вместе с тем конкретно-универсально, соединено» (Дух и реальность, с. 370). Дух не только от Бога, но и от добытийственной свободы, от Ungrunda. Но это небытие, повторяет Бердяев, нельзя объективировать, нельзя сделать предметом понятийного мышления. «Неточно было бы сказать, что небытие есть, существует. О нем можно сказать, что оно имеет экзистенциальное значение, значение в судьбе человека и мира. Духу присущ логос, и он вносит во все смысл. Но вместе с тем дух иррационален, внерационален, сверхрационален» (Дух и реальность, с. 380).

Естественно, при таком видении вещей познание для Бердяева есть «акт целостного духа», прорыв из горизонтальных связей в вертикальную ось, соединяющую индивидуальную душу с верховным Разумом. Отсюда «точечный», афористический стиль мышления; сближающий его с мудрецами Востока. «Моя мысль… направлена на целостное постижение смысла, в ней все со всем связано. Афоризм есть микрокосм, он отражает макрокосм, в нем – все» («Самопознание»). Ту же афористичность и по той же причине – нерасчлененного, недвойственного восприятия – рождает логика Небытия, ориентированная на Триединое: «Реальная религия может быть основана лишь на Триединстве». Бердяев верит в благодать христианской Троицы и «троичность безосновного Божества» Бёме. «Трехполюсная» логика обходится без противопоставления, при котором неизбежно страдает одна из сторон или обе, «слабый» уступает «сильному», тогда как можно смотреть на вещи с «третьего полюса», видеть сверху. Этой особенностью своего мышления японцы объясняют умение избегать конфликтных ситуаций, что не только гармонизирует их искусство, но помогает организовать жизнь, что притягивает к ним.

Для Бердяева, верившего в наступление нового зона – Третьего Лика Троицы, Троичность имела особый смысл. Эпоха новой духовности будет эпохой манифестации Духа Святого. Стяжание Его благодати приведет к просветлению сущего, к обожению человека. В Третьей Ипостаси Святой Троицы, в Духе Святом, раскроется наконец божественность мира, мира естественного, но просветленного, преображенного. И все вторичное, зависимое, всякое рабство – исчезнет. Божественное вдохновение как бы уничтожает человеческое «я». Такова же цель буддийского Пути – достижение Просветления в состоянии «не-я». Буддийские мастера Японии творят в состоянии «муга», «мусин» (не-я, не-ум, санскр. anatman, acitta). Д. Судзуки комментирует: «Муга – своего рода состояние экстаза, когда исчезает чувство, что „именно я это делаю“. Ощущение собственного „я“ – помеха в творчестве… Муга, мусин, или недеяние, порождает самое совершенное искусство». А Нисида Китаро скажет: индивид как отражение того, что пребывает в абсолютной, творческой, универсальной сфере, сам в свою очередь творит (отличен от Творца, но составляет с Ним целое). Всякая единичность лишь момент индивидуального проявления абсолютного Небытия (абсолютно творческой жизни). Жизнь Творца, не ограниченная ничем, возможна при погружении в свободу Небытия, где нет ничего предустановленного. (Нисида Китаро не знал ни русского языка, ни русской философии, не был знаком с откровением Бердяева о миротворческой миссии человека, должного стать Богочеловеком. Однако жили они в одно время, улавливали одни и те же импульсы-идеи.)

Логика Небытия, или отрицание инерции мышления, инерции поведения, может изменить человека. Абсолютная непредвзятость, искренность позволит увидеть Истину: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин., 8, 32). Можно сказать, в этом квинтэссенция учения Бердяева. Истина доступна лишь Свободе. Добытийная Свобода дана человеку изначально, остается открыть ее в себе, победив себя, преодолев раздвоение, став Целым человеком. «Часть» исключает возможность Свободы, Целый же человек всеедин, потому как единосущен с Богом. (Говоря словами индийского проповедника VII века Чандракирти, нирвана – оборотная сторона множественности, которая создает беспорядок в построениях нашего ума.) Человеку остается избавиться от того, что мешает ему исполниться, стать истинным человеком, Новым Адамом, который все одухотворит, Целое «находится в духе, не в природе» (Н. Бердяев).

Изменить сознание, следуя логике Небытия или Свободы, утвердить внутренний экзистенциальный универсализм личности, а не внешний объективированный универсализм рабства. И это возможно, ибо Личность Богочеловечна и преобразится «через верховенство личности».

Конфуций же скажет, отвечая на вопрос любимого ученика Янь Юаня «что такое Жэнь?» (с ним он может говорить о сокровенном: Янь Юань не скорбит о том, что беден): «Победить себя, вернуться к

Ли и есть Жэнь (Человечность). Когда однажды, победив себя, вернутся к Ли, Поднебесная вернется к Жэнь. Человечность зависит только от себя, не от других» (Лунь-юй, 12, 1). Это ключ к пониманию Конфуция, его веры в конечное Спасение человека. (Недаром переводят по-разному, каждый по-своему.) Здесь каждое слово наполнено смыслом. Прежде всего, само Ли, о котором уже шла речь. Благодаря следованию Ли осуществляется воля Неба, энергия Земли соединяется с энергией Неба, и все осуществляется. Отвечая ученику, Конфуций обобщает значения Ли: «На то, что не Ли, не смотри. Того, что не Ли, не слушай. Того, что не Ли, не говори. Того, что не Ли, не делай» (там же). И это не так просто, иначе Будда не говорил бы о том же, проповедуя Восьмеричный Путь.

Как сказано в «Лицзи» словами Конфуция: «Благодаря Ли прежние правители преемствовали Небесный Путь, управляли человеческими чувствами. Тот, кто терял Ли, умирал, кто имел Ли, тот жил… Совершенномудрые завещали нам следовать Ли». Можно сказать, Ли есть правильное ко всему отношение, соответствующее природе вещей, пульсирующему ритму Вселенной, – дар Равновесия, Срединности (не навреди, не делай другому того, чего не желаешь себе). Без Ли нет Жэнь, а именно в Жэнь основа конфуцианского учения. Иероглиф «жэнь» – «человек» и «два»: человек призван из двух делать «одно» – Небо-Землю, Человека-Природу, Долг-Чувство, Прошлое-Настоящее, «расширить Путь». (Для Бердяева «человечность… есть главное свойство Бога… не всемогущество… а человечность, свобода, любовь…»)

Естественно, знающий Жэнь пребывает в покое, ему не нужно усердствовать, стараться, все само происходит наилучшим образом. Потому Конфуций и говорит: «Думающий (чжи чжэ ) наслаждается водами. Человечный (жэнь чжэ ) наслаждается горами. Думающий подвижен. Человечный спокоен» (Лунь-юй, 6, 23). Знающий Жэнь внутренне непротиворечив, потому все вокруг пребывает в покое. (И опять вспоминается Бл. Августин: «В Христовой Церкви ты найдешь бездну, найдешь и горы: найдешь малое число хороших людей – ведь гор тоже мало, – бездна же широка: она означает множество худо живущих» (На псалмы, 3, 5, 10).)

Конфуций не случайно в своем ответе ученику трижды употребляет иероглиф «возвращаться». Возвращаться к древности, ибо древние, следуя Ли, жили в согласии, были ближе Небесам, воплощали «Пять Постоянств». Не нужно менять изначальный порядок, а возвращаться к нему, к Основе, следуя Пути, который сам по себе ведет к Добру. [339]

«Победить себя» – значит победить в себе то, что мешает человеку вернуться к себе истинному, стать самим собой. («Познавший себя узнает, откуда он» (Плотин. Эннеады, 6, 9, 7).) И Конфуций акцентирует личное: все зависит от самого человека, потому что человек изначально совершенен, в нем заложено больше, чем в любом из обществ. Потому победить в себе неистинное можно лишь самому. Человек первичен, он так же совершенен, как Небо. [340] И даос Чжуанцзы скажет: «Смотрит на другого тот, кто не видит себя; овладевает другими тот, кто не владеет собой». А наш поэт:

…Останься тверд, спокоен и угрюм.
Ты — царь… Дорогою свободной
Иди, куда влечет тебя свободный ум.

Собственно, в этом сходятся все духовные пути: следовать внутреннему, стать тем, кто ты есть в глубине своей, тогда станешь ближе Богу. В этом едины все религии, видя корень зла в эгоцентризме, ввергающем человека в грех, в причинную зависимость. Преодолевший свое эго начинает жить в ладу с миром, не навязывая ему себя, не внося раздора. Чжуанцзы скажет: «Тело уходит, органы чувств отступают. Покинув тело и знания, уподобляюсь всеохватывающему. Вот что значит сижу и забываюсь». Но и христианин верит в спасение через смирение, умаление человеческого ради Божественного, преодолевая двойственность человеческой природы, распятой между светлой бездной благодати и темной бездной греха.

И не говорил ли Плотин о пути к просветлению как пути внутрь себя, забыв о себе: «…ум должен… как бы отпустить себя, не быть умом» (Эннеады, 3, 8, 9) – то, что буддисты называют «не-умствованием». Наконец, вспомним Экхарта: «Отрешенность же настолько близка к „ничто“, что нет ничего достаточно тайного, чтобы найти в нем место для себя, кроме Бога. Он так прост и так тонок, что находит Себе место только в отрешенном сердце».

Что уж говорить о Бердяеве? Уже в «Философии свободы» он уверяет: всякое знание абсолютного бытия есть акт самоотречения отпавшего индивидуального Разума во имя Разума универсального (который буддисты называют Единой Татхатой, Истинной Реальностью). Бердяев видит в эгоцентризме гибель сущего, победу первородного греха. «Эгоцентрику не хватает человечности. Он любит абстракции… не любит живых, конкретных людей» (О рабстве и свободе человека, с. 38).

Естественно, отрицание вторичного не есть отрицание первичных свойств личности, ее духа, ее Свободы, есть отрицание конечного во имя бесконечного. По Бердяеву, человек сам по себе уже есть разрыв в природном мире, он вкоренен в мире духовном и не сбывается без Бога. Потому, кстати, отрицал всякую массовость, лицемерные или безответственные апелляции к народу. «Рабство у народа есть одна из форм рабства… Он требовал распятия всех своих пророков, учителей, великих людей… Истина всегда бывает в личности, в качестве, в меньшинстве. Но эта истина в своем проявлении должна быть связана с народной жизнью» (О рабстве и свободе человека, с. 141). То есть нужно радеть о народе, но не поощрять его неправедности. И разве это не перекликается с мыслями Конфуция о народе, который можно повести за собой, но нельзя объяснить почему, ибо непросвещенный народ не знает Пути? Но пробужденный, цзюньцзы, совершенствует себя ради усовершенствования других, зная о том, что народ может преобразиться, если преобразится каждый в отдельности, а не скопом, не в массе, которая непроницаема для Света. Но для этого нужно «Любить народ и стремиться к Человечности» (Лунь-юй, 1, 6).

Итак, цель буддийского Пути – избавление от Авидьи, зацикленности на себе ложном, от Авидьи, которая нарушает изначальную Гармонию, привнося в мир волнение, соперничество, тревогу, смерть. Не случайно Авидья соотносится с двухзначной логикой, а там, где «два», там несовпадение интересов, там столкновения, войны, конфликты. Уже Природа вопиет о пощаде, а человеческое невежество продолжает свою демоническую работу, техникой, взрывами бомб разрывая землю на части. Уже отовсюду слышится: «Не стреляйте!» – и даже не потому, что убивающий перестает быть человеком, убивающий другого убивает и себя, убивает Жизнь, а потому, что уже нечем дышать, и сколь ни велико долготерпение Природы, и у него есть предел. Земля сбросит с изнемогающего тела этот обезумевший народ, утративший природные инстинкты.

Победа над возможностью войны зависит от того, изменится ли сознание. Принято думать, что существует право господства одного над другим, что «власть» есть абсолютное начало – архе. Сознание заболело духом воинственности; не потому, что существует противник, а потому, что изнемогает без жертвы. И пока не изменится сознание, не прекратится вражда, человечество не может быть уверено в будущем.

Вся надежда на накопление ума, духовных сил, пробуждение от сна, к которому призывал еще Антоний Великий: «Пробудимся от сна, пока еще находимся в теле сем, воздохнем о себе самих и будем оплакивать себя от всего сердца нашего». Или – избавимся от мучений чрез сердечное Покаяние. И пусть прозревших не так много – «Истина всегда бывает в личности, в качестве, в меньшинстве», – высветление ума не может не произойти. Приходит ощущение того, что за видимой оболочкой, опутавшей человека, как паутина, есть Нечто невидимое, но Истинное, ради чего все и существует. И человеку дано узнать это Истинное и уподобиться Ему. Иначе зачем ему было появляться на свет? Если все уже есть в Прабытии: и Спасение, и Свобода, странно было бы не воспользоваться этим после тысячелетних испытаний. Неизбежен прорыв, слияние с Высшим, обожение мира, которое, по мистическим пророчествам, произойдет неожиданно, в какой-то день, о котором говорит и Конфуций: однажды, «в какой-то день победить себя». Поднебесная вернется к Благожелательности. Об этом «дне» напоминали святые. «В тот день узнаете вы, что Я в Отце Моем, и вы во Мне, и Я в вас» (Ин., 14, 20). И возблагодарит человек тех, кто знал, что делал, кому Господь или Небо вручили «основу и уток», чтобы могли наводить узор и устранять узлы в мировой ткани.

В общем, стоит человеку ощутить себя истинного, как он захочет измениться. А о прорыве к самому себе говорят все пророки. Говорят и буддийские наставники, помогая пережить преображение, скачок сознания, Озарение – Сатори, «Распустившийся цветок ума». Ум, отпущенный на Свободу, предоставленный самому себе, возвращается в свою обитель «таинственно-прекрасного», где пребывает Праджня, которая есть в каждом и ждет. «Познание Божества предполагает прохождение через катастрофу сознания, через духовное озарение, изменяющее самую природу разума. Просветленный, озаренный разум есть уже иной разум, не разум мира сего…» И если бы я не прочла это у Бердяева в «Философии свободного духа», то подумала, что это произнес кто-то из дзэнских наставников.

Собственно, если истинно-сущее извечно и одновременно проявляет себя (смена явлений происходит в иллюзорном мире), то узреть или пережить это истинно-сущее можно лишь разом, в «акте целостного духа», когда спадет оболочка души и все вдруг озарится Светом. То есть возможен прорыв из исторического времени в экзистенциальное, в Метаисторию, которая задана и независима от человеческой истории. И все, что в ней существует, все нареченное человеку сбудется: и Третий эон, пришествие Духа Святого, и возгорание «искры» Божьей в самом человеке. Оттого Бердяев постоянно возвращается к мысли об устремленности человека к Богу и Бога к человеку, в чем его упрекали и соратники, и церковь. Но та книга, которая вызвала нарекания (О смысле истории. Опыт оправдания человека. М., 1914), по большому счету, не могла не появиться в то время как напоминание человеку о том, что он есть. «Много писали оправданий Бога, теодицей. Но наступает пора писать оправдание человека – антроподицею… Книга моя и есть опыт антроподицеи через творчество» (с. 261). Потому призывал повернуть мысль внутрь себя, ибо внешнее есть лишь символизация совершающегося в глубине души. «Последняя тайна человеческая – рождение в человеке Бога. Последняя тайна Божья – рождение в Боге человека. И тайна эта – единая тайна». В этом Путь Человека.

Что касается неприятия идеи Бердяева, то и В. В. Розанов, надо думать, отвергал в запальчивости идею мессианства и антроподицею Бердяева, ссылаясь на то, что момент призвания «настает неожиданно» и обыкновенно для народов, им не занимавшихся. Это дело «рук Божьих», не «рук человеческих», и потому – весьма кстати – России «политики больше не нужно» (Из философии народной души, 1916). Но вряд ли Бердяев возражал против этого. Уже в «Философии свободы» он пишет о том, что Бог имманентен миру и человеку, так же как мир и человек имманентны Богу. Человек божественен по своей природе, мировой процесс есть самооткровение Божества. Бог возжелал, чтобы люди были подобны Ему. В Христе произошло обожение человеческой природы; Он хотел, чтобы люди были как боги, это была Его цель.

Бердяев был одарен интуицией Целого, чувством единичного как Единого, и потому его логика сближается с логикой Небытия или Всеединого. Он ощущает присутствие Бога в человеке и человека в Боге. Без прорыва снизу вверх, без встречной Божьей помощи возможно ли Спасение? Пусть одни это называют обожением тварного мира, победой над грехом, другие говорят о самоестественном преображении, но это движение к Добру возможно благодаря предустановленной Гармонии. В процессе Творчества утончается, преобразуется сама энергия. Важно, что те и другие верят в конечное Спасение человека, способного к преображению через Творчество, к самореализации через Любовь. То, что было недоступно ветхому Адаму, доступно новому. И это не может не случиться «однажды», ибо Дух первичен и смысл мира духовен.

Литература

1. Аврелий Августин. Исповедь. М., 1991.

2. Сковорода Г. Сочинения: в 2 т. М., 1973.

3. Юркевич П. Д. Философские произведения. М., 1990.

4. Бёме Я. Аврора, или Утренняя заря в восхождении. М., 1990.

5. Бердяев Н. А. Философия свободы. Смысл творчества. М., 1989.

6. Бердяев Н. А. Философия свободного духа. М., 1994.

7. Бердяев Н. А. Самопознание. М., 1991.

8. Эрн В. Борьба за Логос. М., 1911.

9. Перевод фрагмента из Лунь-юй И. И. Конрада // Бамбуковые страницы: Антология древней китайской литературы. М., 1994.

10. Померанцева Л. Е. Поздние даосы («Хуайнаньцзы» – 2 в. до н. э.). М., 1979.

11. Розенберг О. О. Труды по буддизму. М., 1991.

12. Щербатской Ф. И. Избранные труды по буддизму. М., 1988.

Сочинения китайской классики: в 20 т. (на китайском и на японском языке):

1. Лунь-юй, т. 2–3. Токио, 1965.

2. Мэнцзы, т. 5. Токио, 1966.

3. Лао-цзы. Дао дэ цзин, т. 6. Токио, 1968.

4. Великое Учение. Учение о Середине, т. 4. Токио, 1967.

5. Китайская мысль: в 12 т, т. 12: Чжуан-цзы. Токио, 1987.

6. Кандэо Утимура. Собрание сочинений: в 40 т. Токио, 1980–1984.

Часть III

Камо грядеши?

Познавший себя узнает, откуда он.
Плотин

Каков человек, такова и жизнь

Итак, подведем итог. Поистине, человек – «мера вещей». Нисходящий человек низводит мир в низшие сферы вопреки своему назначению одухотворять сущее, соединяя земное с небесным. Наверное, не так просто заглянуть в себя, иначе исполнили бы завет Сократа «познать себя» и вняли пророчеству святых отцов: «Душе, ушедшей от себя, нанесет удары некая огромность, и душу мучит подлинная нищета, ибо по природе своей вынуждена она искать всюду единое, а множественность этого не позволяет» (Бл. Августин. О порядке, 1, 2). Действительно, от человека зависит спасение или гибель мира, но он остается загадкой, что-то препятствует самопознанию, «некая огромность» давит, заслоняет свет. Не то ли мешает, – возвращаюсь к теме, – что со времен Гомера человек утешил себя мыслью, что он равен богам, возомнил себя всемогущим? «В мире много сил великих, // Но сильнее человека нет в природе ничего» (Софокл. Антигона). И никто не мог поколебать эту веру:

И родился человек. Из сути божественной создан
Был он вселенной творцом – зачинателем лучшего мира, —

возвещали «Метаморфозы» Овидия. Обличья человека все более тускнели, но он продолжал мнить себя центром вселенной. Если же ты центр, то не подвержен сомнению и разумению. И какой смысл познавать себя, если ты и так равен богам! Со временем эта вера ушла в подсознание, но что ушло в подсознание, остается навечно. Все – от логики до истории – в немалой степени обусловлено антропоцентризмом, представлением о линейности движения, не знающего Великого Предела. Отсюда и склонность к догматике, культовому сознанию, абсолютизации части.

Вообразив себя центром, гарантом порядка, человек стал его разрушителем. Но всякая неупорядоченная душа в себе несет свое наказание. Часть заняла место Целого, сдвинулась ось зрения, цель и средство поменялись местами.

Часть, не сообразуясь с Целым, подчиняется другой части, высшего порядка, не свободна, а вне свободы все теряет себя. В этом коварство части или психологии части, нейтрализующей дух. Неправда все более потесняет правду, и люди перестают замечать, что живут в перевернутом мире, хотя надуманный центр стремительно превращается в воронку. Но человек, уповая на себя, не замечал происходящего, а когда не замечать уже стало невозможно, начал искать виновного, обвинял систему, Создателя, только не себя. Отпав от Основы, человек потерялся. Он остается «мерой вещей», но эта мера стала угрожающей. Вместе с дробным человеком дробится действительность. Я уже упоминала: все войны, все распри, в том числе религиозные, происходят из-за искаженной меры, поставившей часть на место Целого. Этой «части» присуща возрастающая агрессивность, обратно пропорциональная уровню сознания, будь то имперские претензии государств или маниакальность сверхчеловека (в ницшеанском смысле). Не удивительно, что мир стал напоминать театр абсурда.

Пытаясь найти выход из положения, обращаются к учениям древних китайцев о Дао – Пути Равновесия.

Как иначе? Уже привычными стали стихийные бедствия. Похоже, распалась не только «связь времен», но и связь пространств, сама Основа разошлась в разные стороны и разверзлась бездна, о чем пророчили мудрецы Запада и Востока. «Бездна призывает бездну» (Псалом XLI, 8). Если нарушается Путь, расходятся инь (вода) и ян (огонь): в одном месте наводнения, в другом – пожары. Значит, нарушен Путь. Великое Дао, «не достигая Предела, возвращается к истоку», говорит Лао-цзы (Дао дэ цзин, 25). В И цзине это ситуация Упадка, когда разбалансированы связи верха-низа, правого-левого. Нарушено взаимодействие Запада-Востока, и Юг восстает на Север, Север на Юг. Причина же – в неблагополучии самого человека, «меры вещей», в неведении (люди не ведают, что творят). Эта ситуация назревала давно. « Ось зрения не совпадает с осью вещей … Причина того, что миру недостает единства, что он лежит в развалинах и нагромождениях, состоит в утрате человеком единства с самим собой». [341] Век спустя обостряется чувство тревоги: «…все разорвано, враждебно одно другому, выпало из глубины, то есть не духовно» (Н. Бердяев. Царство Духа и царство Кесаря). Надо думать, это ответ на беспутную жизнь людей, жизнь вне Пути или вне Морали. (Недаром погибали именно те цивилизации, которые не следовали Дао.) И японские писатели обескуражены потерей человека, от которого остались одни осколки, искусство не может выразить при помощи этих осколков драму целого человека. «Нам методично внушают мысль, что мы обломки и ничего более». [342]

В трагическом XX веке философы признали сознание «несчастным», человека «одномерным» [343] . Герберт Маркузе в книге «Одномерный человек» (1964) видит причину в инерции, однонаправленности сознания, когда прошлое предается забвению, сознание не меняется качественно, принимает фикцию за истину. Происходит тотальная интеграция человека в общественный загон, что рождает «образец одномерного мышления и поведения». Философы вдруг обнаружили, что менее всего знают о самом человеке. По мнению М. Шелера, «все центральные проблемы философии можно свести к вопросу: что есть человек…». М. Хайдеггер уверяет: «Ни одна эпоха не имела столько разнообразных знаний о человеке, как нынешняя. Ни одна эпоха не могла так быстро и легко получить эти знания, как нынешняя. Но ни одна эпоха не знала так мало о том, что такое человек, как нынешняя. Никогда человек не был до такой степени проблемой, как в нашу эпоху». [344] То же чувство потерянности одолевает поэтов: «Я знаю всё, но только не себя» (Франсуа Вийон).

Естественно, возникает потребность понять причины отчуждения, «выброшенности» человека; почему, причастный Природе, он оказался ее разрушителем. Потеряв себя, как теряет себя часть, занявшая место Целого, отпав от Бытия, от самого себя, человек из цели превратился в средство, в «человека-машину», в «призрак машины», согласно А. Кестлеру, толкающей человека к самоуничтожению. Эволюция снабдила человека мозгом, но он не научился им пользоваться. Появилась потребность вернуться к Основе, к самой действительности, не зависящей от человека, но способной поднять его над собой. Экзистенциалисты отвернулись от искусственно налаженного мира, презрели классические нормы, изжившие себя, обратились непосредственно к Бытию в поисках экзистенции – подлинного существования человека. Пытаются понять человека изнутри, из глубины жизни, понять онтологический смысл существования. М. Хайдеггер призывал не столько знать об Истине, что, по сути, невозможно, сколько пребывать в Истине. Для этого потребуется изменить образ мышления, ибо «перевернутый метафизический тезис остается метафизическим тезисом».

И определение «человека разумного» – homo sapiens – таит в себе опасность, акцентируя одну лишь сторону, «разумность», доведенную Декартом до завершения: «Мыслю, значит, существую». [345] То есть полнота человека заменена одной лишь мыслительной функцией, обернувшейся односторонним рационализмом. В классификации Линнея человек – «рациональное животное». Не удивительно, что в оборот входят понятия «человека-машины» или «homo faber» – человек «животное, производящее орудия» (Б. Франклин). «Человек, не пожелавший быть образом и подобием Божьим, делается образом и подобием машины». [346]

Но существует закон самоотрицания части. «Состоящее из частей подвержено разрушению». Сама вездесущая природа Будды неделима.

«Будда – это Дао, – говорил буддийский монах Дао-шэн (355–434), – это вселенский Закон, изначальная природа сущего».

Увлекаемый рационализмом, техническим соблазном Запад не ведал угрозы, исходящей от линейного порядка, соединившего части и утратившего чувство Целого. Он опирался не на безусловное Единое, а на условную часть, которая в принципе не может быть свободной. Психология части продолжает определять действия людей.

И в XX веке «человек разумный» не ведал, что творил, опираясь на привычную логику, экспериментальный метод, безусловность научной аргументации. И именно в научной среде созревает сомнение в возможностях «человека разумного», как это прозвучало у В. И. Вернадского: «Homo sapiens не есть завершение создания, он не является обладателем совершенного мыслительного аппарата. Он служит промежуточным звеном в длительной цепи существ, которые имеют прошлое и, несомненно, будут иметь будущее…» И делает вывод о необходимости новой методики проникновения в неизвестное, «которую образно (моделью) мы не можем себе представить. Это как бы выраженное в виде „символа“, создаваемого интуицией, то есть бессознательным для исследователя охватом бесчисленного множества фактов…» Этот подход сближается с тем, что на буддийском Востоке называют логикой Целого. Вернадский опередил время. Эту методику осваивает синергетика, соединяющая научную точность с художественной интуицией, прибегая к языку символа, что и предвидел Вернадский: «Научная творческая мысль выходит за пределы логики (включая в логику и диалектику в разных ее пониманиях)… Интуиция, вдохновение – основа величайших научных открытий, в дальнейшем опирающихся и идущих строго логическим путем, – не вызываются ни научной, ни логической мыслью, не связаны со словом и с понятием в своем генезисе». [347]

Радетели благоговейного отношения к жизни взывают к «человеку гуманному», но все идет, как шло. Продолжают разрушать Природу, а значит, и самого человека; национальные, метафизические проблемы, требующие усилия ума, решаются силой. И трудно не согласиться с Бердяевым: войны не исчезнут, пока не изменится сознание. «Ненависть и убийство существуют лишь в мире, где люди стали объектами… Война в сущности определяется структурой сознания. Победа над возможностью войны предполагает изменение структуры сознания». [348]

В этом суть! Ничего не изменится, пока не изменится человек, мера вещей, а человек изменится, когда сознание освободится от одномерности. Одномерный человек не так безопасен, как может показаться: вообразив себя центром, он лишает центра сущее, уподобляя все части, ведет мир к энтропии. Потому и назрела необходимость понять человека: непробужденный человек перешел черту допустимого, поставил мир на грань исчезновения. Отсюда и упование на целого человека, или Всечеловека, не подверженного логике части. Если человек выпадает из Бытия как искаженная его мера, то энергия начинает закручиваться вниз, в воронку, затягивая все с собой.

Сохранить мир в целостности может лишь целостный ум, не отделяющий разумность (праджню), от сострадания (каруны): одного нет без другого. Для этого действительно должна произойти «человеческая революция», или революция в сознании, чтобы предотвратить уничтожение одного во имя другого. А о том, что целостное видение доступно, свидетельствуют святые и ученые-интуитивисты, которые, меняя сознание, меняют образ жизни или отношение к миру. Интуиция целого позволила Нильсу Бору открыть двуединство вещей, универсальный характер дополнительности – не только волны и корпускулы в природе света, но в национальных культурах и в человеческой психике; призвала обратиться к философским проблемам, с которыми уже столкнулись такие мыслители, как «Будда и Лао-цзы, когда пытались согласовать наше положение как зрителей и как действующих лиц в великой драме существования». И он не раз возвращается к этой мысли: «…в древневосточной философии это подчеркивается… мудрым советом: добиваясь гармонии человеческой жизни, никогда не забывай, что на сцене бытия мы сами являемся как актерами, так и зрителями». [349] То есть если перестанут противопоставлять разные стороны души, то человек не будет разделять окружающий мир, принося одно в жертву другому, не станет разрушать культурное поле, взращенное его предками для жизни. Иначе страдают обе стороны, ибо нарушается соразмерность Целого. Без чувства и разум приходит в упадок.

Чувство-инь и разум-ян присутствуют друг в друге, и когда одно вытесняет другое, то страдают обе стороны. Говоря словами Бора: «Мы все знаем старое высказывание, гласящее, что если мы пробуем анализировать наши переживания, то мы перестаем их испытывать. В этом смысле мы обнаруживаем, что между психическими опытами, для описания которых адекватно употребляют такие слова, как „мысли“ и „чувства“, существует дополнительное соотношение». [350] Ущемленность чувства привела, в конце концов, к «апокалипсису культуры». Лидеры контркультуры, вспыхнувшей в 60-х годах, призывают вернуться к инстинктам, к своей первозданности, возродить чувственную природу человека. «Важно не много прожить, а много пережить», – призывает Камю («Чужой»). Т. Роззак, один из вождей молодого поколения, возлагал надежды на новый тип мышления, ибо прежнее превращает человека в биокомпьютер. Само художественное сознание требует многомерности, даром которой обладали Блейк, Вордсворт, Гёте. Но мир последовал по пути одномерного мышления, вслед за Локком и Бэконом, – и оказался в пустыне. Бездуховная наука и техника «создали пустыню вокруг и внутри нас». Остается надеяться на возрождение религиозного чувства, трансцендентной энергии сознания, чтобы спасти урбанистско-индустриальное общество от самоуничтожения. «Мы можем теперь признать, что судьба духа – это судьба социального порядка, что, если в нас гибнет дух, то же самое будет с нашим миром».

Бунт против культуры не случаен, но гибель культуры есть гибель человека. Обожествив науку и технику, человек окружил себя искусственной средой, отгородившей его от природы, исказившей его сознание: оно стало усеченным, одномерно-плоскостным. Бездуховный мир лишился красок и звуков. Теперь человечество оказалось «между смертью и трудными родами», родами той культуры, которая воплотит человечность, иначе мы так и будем прогрессировать к своему концу, если не найдем способ соединить рациональный и интуитивно-чувственный метод познания. [351] Теоретики контркультуры послали сигнал бедствия, однако неуемное человечество, в большинстве своем, осталось к ним глухо, не предчувствуя надвигающейся беды. С другой стороны, как свойственно скачкообразному пути, совершился поворот на 180 градусов – из крайности в крайность: культура вдруг впала в разгул.

Другую меру предлагает Карл Густав Юнг, делая неожиданный, казалось бы, вывод: «Личность есть Дао». Действительно, Дао есть одновременно созерцательное инь – зритель и деятельное ян – актер. «Неоткрытая вена внутри нас является жизненной частью психики, классическая китайская философия называет это внутренним путем Дао и сравнивает с потоком воды, который неумолимо движется к цели. Оставаться в Дао означает достижение целостности, свершение чьей-либо судьбы, выполнение чьей-либо миссии; начало, конец и полная реализация смысла экзистенции врождены во все вещи. Личность есть Дао». [352] Научный подход к восточному знанию и интуиция помогли Юнгу увидеть Единое, существование Вселенского Разума, не познав который, не познаешь себя. Все уже есть в человеке, и знакомство с Востоком есть знакомство с собой. То есть то, что излагают восточные мудрецы, заложено в нас, но не проявлено, пребывает в бессознательном. «Как мне кажется, мы действительно научимся чему-то у Востока лишь тогда, когда поймем, что psyche достаточно богата сама по себе и нет никакой необходимости заполнять ее снаружи… Мы должны прийти к пониманию ценностей Востока изнутри, а не снаружи – искать их в себе, в своем бессознательном». Более того, человек не представляет себе сознание без эго. С тем, что мысль может существовать вне человека, не может примириться обыденное сознание, хотя эго подгибается под собственной тяжестью.

Истина открывается мудрым. Массовое сознание замкнуто на себе, почти неподвижно. (Видимо, и этому есть объяснение: чем ниже пребывает энергия, тем она плотнее.) [353] На Западе мало верят в существование внутреннего человека, хотя о нем знали немецкие мистики (Эк-харт, Бёме), не говоря об учителях буддизма и даосизма. Вспомним

Мейстера Экхарта: «Я был причиной самого себя и всего остального». И это близко даосам и буддистам: «Небо и Земля родились одновременно со мной; мир и я – одно целое. Поскольку мы – целое, можно ли что-то еще сказать? Поскольку уже сказано, что мы целое, можно ли еще что-то не сказать?» («Чжуан-цзы», гл. 2 «О равенстве вещей»). Естественно, и Юнг не мог не обратить на это внимание: на Востоке «окружающий мир не имел ни малейшего шанса оторвать человека от его внутренних корней; на Западе внешний человек получил настолько значительный перевес, что в конце концов отделился от своей глубинной сущности». [354] Следствие все того же антропоцентризма: человек предпочел отказаться от себя извечно-сущего, чем согласиться, что он, явленный, есть лишь иллюзия. Не мог же он ошибаться на протяжении веков, пренебрегая программой действий «разделяй и властвуй», веря в главенствующего субъекта и внимающего объекта? Но, как и предсказывали древние греки, «из чего все вещи получают свое рождение, в то все они и возвращаются, следуя необходимости. Все они в свое время наказывают друг друга за несправедливость» (Анаксимандр. Ему же принадлежит мысль: «Части изменяются, целое же неизменно»).

От привычки противопоставлять одно другому не смог избавиться до конца даже Юнг, постигший китайскую логику Единого: человек в мире и мир в человеке, одно в другом – «нельзя соединить воду с огнем. Невозможно быть добрым христианином и в то же время спасать самого себя, так же как нельзя оставаться буддистом и почитать Бога». [355] Напомню, японский христианин Утимура Кандзо свидетельствует об обратном. В статье «Буддизм и христианство» (1898) он утверждает, что нет в мире двух других религий, которые были бы так близки. Буддизм не знает конца истинно-сущего. Нирвану мало кто понимает в ее изначальном смысле; пусть она отличается от христианских небес, по сути она есть бесконечность подсознательного или высшего сознания. (Недаром говорят буддологи, что Нирвана – это не отсутствие бытия, а «сверхбытие», доступное просветленному.) Буддизм не вообще отрицание, а отрицание печали, не блаженства; отрицание греха, не добродетели; отрицание смерти, а не жизни. Буддизм говорит, что можно избавиться от страданий, христианство – что, избавившись от греховности, избавишься от горя и слез. «И буддизм, и христианство – всемирные религии братства – не проводят различий рас, наций и классов, каждый может прийти в общину-сангху и в христианскую церковь». [356]

Не могут противопоставляться Огонь и Вода при недуальной модели мира. Согласно «Ригведе», правда обитает в водах, а бог Огня Агни дает выход вдохновению, исходящему из изначальных вод в сердце человека. Что же говорить о законе Пути: в воде-инь есть потенция огня-ян, а в огне-ян есть потенция воды-инь, они взаимонеобходимы.

Выход к Всеединому предустановлен Путем. Но и не зная о Пути, в силу Необходимости или от мистического страха перед Концом (если все будет так идти, как идет), способные прозревать будущее начали искать выход. Персонализм признал в личности высшую точку существования, возлагая надежды на целого человека, способного преодолеть замкнутость на собственном эго. Открытость же делает человека открытым Богу и всему, что ни есть на земле.

Целое имманентно Бытию, оно не навязывается извне, а произрастает изнутри, как зерно, получая извне свет, что недоступно «зауженному сознанию». В поисках целостности мысль обращается к мудрости древних и, естественно, к Востоку, ибо были там свои беды, но не было раздвоения сознания. Кто из ученых XX века не обращался к восточным учениям! Можно еще раз вспомнить Германа Гессе. «Игру в бисер» он написал под впечатлением И цзина, возлагая на «Книгу Перемен» большие надежды: «Мудрость Китая меня вдохновляет больше, чем упанишады или Веданта. И цзин может изменить нашу жизнь». [357] Так не стоит ли задуматься – почему? И почему Лев Толстой изучал и содействовал переводу Лао-цзы, «Учения о Середине» и восхищался мудростью Конфуция? Это было время встречного движения мысли, с Востока на Запад и с Запада на Восток, по закону Дао и Логоса, или «предустановленной гармонии».

Мудрецы Китая о человеке

Как понимали человека, в чем видели его назначение древние китайцы? Прежде всего, следует иметь в виду, что все явленное лишь малая толика неявленного, изначальной полноты Небытия (У): «В Поднебесной все рождается из Бытия, а Бытие рождается из Небытия» (Дао дэ цзин, 40). Это относится и к человеку. Есть внутренний, предвечный Человек, каким ему назначено быть по воле Неба, и есть внешний, частичный, явленный в этом мире. Лао-цзы прямо говорит о несоответствии человеческого Пути Небесному: «Небесное Дао отнимает лишнее и дает тому, кто нуждается. Человеческое Дао – наоборот» (чжан 77). И его преемник Чжуан-цзы напоминает завет даосов: «Не губи Небесного человеческим, естественного – искусственным, не губи себя ради выгоды» («Чжуан-цзы», гл. XVII).

Вместе с тем все двуедино. Как сказано в том же 1-м чжане: «Тот, кто не позволяет вещам овладевать собой, видит Его таинственную силу. Тот, кто живет страстями, видит только поверхностное. Но оба они одного происхождения, лишь именуются по-разному». То есть, очищая сознание, избавляясь от страстей, человек шаг за шагом приближается к себе истинному. Почему основатель даосизма уверен в этом? Потому что все, что нужно для становления человека, уже есть в Небесном Дао: «Следующий Великому Пути обладает Великим Дэ». Но доступны высшие качества души лишь пробужденному, достигшему Постоянства. «Знающий Постоянство – просветлен» (Дао дэ цзин, 16). В 55-м чжане Лао-цзы уточняет: «Знание Гармонии (Хэ) назову Постоянством. Знание Постоянства назову Просветленностью (Мин)». Это и есть истинный Человек, пребывающий в Центре круга, где сообщается с Единым, одухотворяя сущее, ведет мир к Благу. Вот что имеет в виду Лао-цзы под Постоянством (Чан) – пребыванием в Духе (Шэнь).

И сунские философы почти 17 веков спустя говорили о двух природах: Небесной – единой, извечной, благой и Земной – множественной, временной, частичной. Человеку предстоит преодолеть свою вторичную природу, очистив сердце-разум (синь), обуздав страсти, вернуться к себе истинному. Так и будет, сколько бы человек ни сопротивлялся, – таково Дао человека.

Человеческой природе изначально присущи Человечность и Справедливость, лишь земная суета мешает их проявлению, но без них нарушается связь Земли с Небом и наступает Упадок.

Потому так важно не нарушать Путь, встречное движение, естественный ритм вещей. Напомню: все движется к абсолютнму Добру, к Свету. «В Центрированности – великая Основа; в Равновесии (Хэ) – совершенный Путь Поднебесной». «Хэ» обычно переводят как «гармония», но это совсем не то, что мы привыкли понимать под гармонией. В этом стоит разобраться.

Если различаются представления о мироустройстве, не могут совпадать понятия. У древних греков Гармония – дочь бога войны Ареса и богини любви Афродиты. Уже в мифах заложен закон противоречия, жесткой связи противоположностей, соединяемых волей человека. (В «Одиссее» Гомера слово «гармония» могло иметь значение «скрепы», «гвозди» – то, что обеспечивает прочность: Одиссей сбивает корабль гармониями. Правда, пифагорейцы понимали гармонию как музыку сфер, внутреннюю связь, придающую устойчивость Космосу. Но и мудрейший Гераклит убежден, что «противоречивость сближает, разнообразие порождает прекраснейшую гармонию, и все через распрю создается» (фр. В 8). То есть Гармония не столько имманентна Бытию, сколько творится человеком. На протяжении всего античного искусства, да и теперь, Гармонию понимают как соразмерность, симметрию, пропорциональность.

А даосы говорят: «Я слышал от Учителя, что человек, пребывающий в Гармонии, во всем подобен другим вещам. Ничто не может ему повредить, увести с Пути. Он же может все: проходить сквозь металл и камень, ходить по воде и огню» (Лецзы, гл. 2). Греки предпочитали остановку, хотя и признавали изменчивость мира, но не признавали всеобщность закона Перемен. «На входящих в ту же самую реку набегают все новые и новые воды» (Гераклит, фр. В 12). Для даосов сам внешний человек подобен воде. Для них Гармония – это свойство самих вещей, их упорядоченный ритм, который доступен мудрецу, хранящему спокойствие. «В Пути Природы – все в движении, не останавливается. Поэтому и образуется тьма вещей. В Пути предков – все в движении, ничто не останавливается, потому их чтут в Поднебесной. В Пути мудрых все в движении, ничто не останавливается, поэтому нет никого, кто превосходил бы их. Кто постиг Путь Природы, Путь мудрости, Путь предков и четырех времен года, тот все предоставляет самодвижению, себя не выставляет, пребывает в покое» («Чжуан-цзы», гл. 13). Если внутренне сосредоточен, то вовне все будет идти как должно. «Подобно спокойной воде, мудрец хранит все внутри, не проявляет внешнего беспокойства. Совершенствуя духовную силу (дэ), распространяет Гармонию» («Чжуан-цзы», гл. 5).

Итак, Гармония-Хэ есть некое поле, благодаря которому все пребывает в подвижном равновесии, способно к резонансу, сердечному отклику: одно отзывается на внутренний зов другого, ибо все имеет свое сердце (синь). [358] (Алан Уоттс в книге «Дао – Путь Воды» говорит, что, если каждая вещь следует своему ли, она будет сгармонизирована со всеми другими вещами, не насильственно, а благодаря взаимному резонансу. Потому даосы и говорят, что Вселенная, увиденная в целом, и есть Хэ-Гармония, или взаимодействие образов, которые не могут существовать друг без друга.)

Это и позволяет жить в одном ритме с другими, не теряя себя. Если же Я раздвоено, существует субъект и объект, то Я превращается в тень, добавляет Дайсэцу Судзуки, в погоне за которой иссякли силы человека.

Любое существо, от цветка до человека, имеет свой центр, свою душу-сердце, через сердце сообщается с Небесным Дао, что и делает все единым. «Если у Вселенной одно Сердце, значит, каждое Сердце – Вселенная». Потому такое значение со времен древних даосов придавали чистому, искреннему сердцу. Механическое сердце все живое превращает в мертвое. «У того, кто применяет машину, сердце становится механическим. Когда сердце становится механическим, исчезают целостность и чистота. Если нет целостности и чистоты, нет и Духа. А кто вне Духа, тот вне Пути» («Чжуан-цзы» гл. XII). (В этом угроза техногенной цивилизации, которая, похоже, может обойтись без человека, сама себя восполняя.)

Закон Великого Предела

Чтобы жизнь не оборвалась, инь-ян должны пребывать в соответствии: сдвоенное ян или сдвоенное инь прерывают движение духа, ведут к гибели. Подвижное Равновесие инь-ян сообщает всему ритм Пути, ничего не навязывая, соединяет все в свободе. «Одно во всем и все в Одном». Все существует само по себе, ибо целостно и потому причастно Целому высшего порядка, образуя иерархическую связь по вертикали. Два есть одно, потому что сами инь-ян целостны, присущи друг другу, образуют целое на любом уровне макро– и микромира.

Эманируя из покоя Великого Предела (Тайцзи), сохраняют с ним родовую связь. Недаром Тайцзи называют вселенским зародышем. В Великом Пределе все уже существует в потенции, и священные тексты – вэнь, все сопряженное со словом и образом, то есть сама культура (как переводится «вэнь»). «Словно куколка прекрасной бабочки, расцвеченной самыми немыслимыми узорами, идея литературы, по мнению Лю Се, уже пребывала в своем коконе – Великом Пределе, когда мир, как таковой, еще не существовал». [359] Название сочинения Лю Се – «Дракон, изваянный в сердце письмен», «Вэньсинь даолун», говорит о том, что культура-вэнь имеет свое сердце-синь – одушевлена, сообщается с другими сердцами.

Тем более странно, что и Тайцзи умудряются переводить как «хаос», в то же время отождествляя его с Великим Единым, с Небесным Дао. Но «Свойство Дао – возвращение к истоку» (Дао дэ цзин, 40), то есть с чего все начинается, тем и завершается. (Хороша перспектива!) Не оттого ли мы так неуклонно движемся к хаосу, что с легкой руки греков приняли его за начало сущего и движемся в противоестественном направлении? Впрочем, мудрейшие из греков предвидели исход. «И самый вдумчивый познает только кажущееся и лелеет его. Но Дике настигнет лжецов и лжесвидетелей» (Гераклит). «Грядущий огонь все объемлет и всех рассудит», потому что люди не внемлют Логосу, «не понимают, как расходящееся с самим собой приходит в согласие, самовосстанавливающуюся гармонию лука и лиры» (фр. В 51), ибо не умеют «говорить правду и действовать согласно природе, к ней прислушиваясь» (Гераклит, фр. В 112). А разве в наше время физики не обнаружили в вакууме не Хаос, а упорядоченность?

Почему так важно, чтобы «два» находились в согласии? Здесь мы подходим к главному выводу: когда инь-ян, две стороны одного (небесное-земное, покой-движение, женское-мужское, восток-запад), находятся в правильном отношении, не подавляя друг друга, то рождается третье – вертикальный вектор. Горизонтальные связи, информационное поле само по себе, сколь бы ни возрастало, не способно улучшить качество жизни, но под воздействием притяжения по вертикали сознание начинает тянуться к духовному плану. Видимо, это имеет в виду Лао-цзы, говоря: «Дао рождает Одно (Единое). Одно рождает два. Два рождают Третье. Третье рождает все вещи. Сверху инь, внутри ян, из изначальной энергии-ци образуют Гармонию (Хэ)» (чжан 42). Если не было бы Третьего, не было бы и Гармонии – «Совершенного Пути Поднебесной», о котором в предыдущем чжане сказано: «Дао скрыто и безымянно, но лишь оно ведет к благодеянию и Благу (Шань)». [360] Третье измерение преображает сущее, соединяя двоицу единым центром, придает всему целостный характер. Благодаря целостности одно сообщается с другим в духе. То есть Третье и есть Центр, все сущее устремляется к нему, обретая единство с самим собой. Основатель даосизма не мог говорить о вещах несущественных, не иметь в виду вечного закона, к которому устремлено сердце человека. (Древние китайцы говорили: «Для познавшего Одно (Единое) нет ни одной неясной вещи, а для не знающего Одно нет ни одной ясной вещи».)

Не мог и Чжуан-цзы говорить о второстепенном, противопоставлять одно другому, если изначально Единое: «Пока „я“ и „не-я“ не стали парой, человек являет ось Пути, пребывает в центре бесконечности» («Чжуан-цзы», гл. 2). Явленный человек не есть истинный, каков он в глубине. В человеке заложено истинно-сущее («искра божья», по Экхарту), что и делает его высшим существом, Всечелове-ком, призванным преобразить мир. Это место переводят по-разному. «То» и «это» возникают одновременно, между ними нет разрыва. «Тот, кто перестал различать „то“ и „это“, свое и чужое, не живет ради себя, тот входит в „ось Дао“. Вошедший в ось Дао пребывает в Центре круга бесконечных превращений. Достигает Просветления» («Чжуанцзы», гл. 2). [361] Наверное, и эта мысль об относительности различий носит общий характер, и хотя отношение к ней в явленном мире различно, в соответствующее время она появляется в соответствующем месте, как появилась в индийских упанишадах: «Это есть ты» (tat twam asi). А много веков спустя откликнулась в России: «Одна есть религия, – уверяет Лев Толстой. – Это та, что одно во всех… „Tat twam asi“ – „Кто ты?“ – „Я есмь ты“». Поистине, в Основе лежит Единое, вселенское Сознание, как говорят буддисты и русские философы. Разрозненное на время, по необходимости или по неведению, оно вновь устремляется к Единому. Потому мудрецы избегали разделять одно на два, ибо разделенное на части – неистинно, теряет свою природу. [362]

На даосско-буддийском Востоке не мог возникнуть моноцентризм любого рода, когда за центр принимается нечто условное. Центр везде, где есть Дао: «Дао есть сущность… центр круга, вечная точка, вне познаваний и измерений, нечто единственно правое и истинное». [363] Но что удивительно – и там, где веками противопоставляли субъект объекту, сам субъект обретает завершенность, а целостный человек не может относиться к другому как к объекту. На это обратила внимание русская философия в пору своего расцвета. Владимир Эрн понимал цель человеческого Пути, как «полное совпадение субъективно переживаемого с объективным порядком и строем Вселенной».

Есть некая закономерность, Необходимость высшего порядка в том, что в разных частях света сложились разные типы мышления, разные парадигмы, которые не могут не соотноситься по закону Дао. Ни одна из сторон не самодостаточна. Если бы Восток и Запад развивались под одним и тем же знаком, то невозможно было бы Целое на микроуровне – залог единого на высшем уровне. И если бы в Инь не было Ян, а в Ян – Инь, тоже не было бы Целого; нереальным оказалось бы Единство – цель человеческого существования. Но, не осознав различий, невозможно понять назначение каждой из сторон.

Итак, если китайцы берут за исходное Небо, то греки – Землю. Это обусловило характер их мировоззрений. Земля доступна человеку, познаваема, измерима, малоподвижна. Человек может распоряжаться ею по своему усмотрению. Земным они ограничили сферу своих притязаний. При таком взгляде на вещи естественным образом рождается антропоцентризм греческого типа и склонность к логической аргументации. Ощущая себя центром видимого мира, имеющего свои границы, человек не без успеха меняет, расширяет их. Но он не мог бы этого делать, если бы действительно был центром, то есть целым человеком. Целый человек не присваивает, не стремится расширять свои владения, он и так всеобщ; не нарушает закон Пути, принося одно в жертву другому. Целое не может не быть моральным. Не имеющее частей не существует за счет другого, не подавляет: целое – свободно, свободный не посягает на свободу другого. (Так что напрасны все усилия сделать моральным или свободным частичного человека, не пробудив в нем человеческого достоинства.) Но искусственный, надуманный центр неизбежно исчезает как не-сущее, не соответствующее Пути. Отпав от Неба, принизив Бога, человек принизил самого себя. Оставшись одиноким, «покинутым», начал искать опору в себе, изучать пройденный путь, чтобы найти себя истинного, внутреннего человека, а не сверх того.

Такая ситуация не могла сложиться там, где источником сущего было Небо. «Небо и Земля не связаны, сущее не развивается» – сказано в И цзине. В Великом Едином являет себя закон Неба (тянь ли) – напоминает Учение о Середине. Небом невозможно распоряжаться, делить его на части, возводить границы. Можно лишь наблюдать за его Переменами, Образами (Сян). Разное отношение к миру обусловило разные типы поведения. Одни полагались на Деятельность (ян), другие – на Недеяние (инь) или действие, сообразуемое с Переменами, с естественным ритмом, как на то указывает «Книга Перемен». Запад склоняется к Востоку, Восток – к Западу. Каждая гексаграмма предупреждает человека, как нужно вести себя в меняющейся ситуации. То есть И цзин радеет о человеке, напоминая ему, что не все зависит от него, существует естественный ход вещей, с которым он не может не считаться, если не хочет попасть в беду. Потому и не ставят человека в центр, чтобы не вводить в соблазн – видеть в остальном периферию или объект, данный ему в распоряжение. Человеку не станет лучше, если другим будет плохо.

Отсюда и метод Недеяния, спонтанности. «Человек следует Земле, Земля – Небу, Небо – Дао, а Дао – самому себе (самоестественно – цзыжань)» (Дао дэ цзин, 25). [364] Иначе говоря, Недеяние – это разумное действие, не нарушающее Путь, направляющий к Благу («умное делание» на языке христиан). Такое отношение вытекает из ощущения изначальности Небытия или Целого, от которого ни убавить, ни прибавить, которое нельзя объять, но можно предугадать. Потому более всего придавали значение правильному видению: не принимать ложное за истинное, временное за вечное, кажущееся за действительное, относительное за абсолютное, часть за целое. В противном случае попадешь в дурную бесконечность, которая, однако, имеет печальный конец. Если все уже есть в Небытии, то не нужно изобретать лишнее, препятствовать Пути («Дао… вне познаваний и измерений»). В «Сицычжуань» так и говорится: «Зачем Поднебесной размышления? Разные Пути ведут к тому же, и многие раздумья возвращают к Единому. Зачем Поднебесной размышления? Солнце заходит, луна восходит. Луна восходит, солнце заходит. Солнце и луна двигают друг друга, и свет рождается… То, что уходит, искривляется, то, что приходит, выпрямляется. Ощущая это, извлекаешь пользу, как извлекает ее гусеница, то сжимаясь, то выпрямляясь… Справедливость проникает в Семена (Цзин) и приобщаешься к Духу (Шэнь). Тогда достигаешь наивысшего. Достигнув, приходишь к покою, и Дэ воздымается» (2, 5).

Следуя Пути недвойственности, пришли к логике Целого (современные японцы называют ее «трехполюсной»), отличной от двухзначной логики («или то, или это»), которая не имеет выхода к Третьему, к Троице. Не стоит ли задуматься: «В Ян первично Одно (Единое), а двоица – вторична. Это Путь благородного человека (цзюньцзы). В Инь первична двоица, а Одно – вторично. Это Путь мелкого человека (сяэожэнь)» (Сицычжуань, 2, 4). У совершенного все совершенно, целое притягивается к целому. Это обусловило метод познания: «У человека есть духовное знание его сердца, у вещей Поднебесной – их закон… Когда усилия будут приложены в течение долгого времени, в один прекрасный день все в вещах – их лицевая сторона и обратная, тонкое в них и грубое, – уверяет Чжу Си, – все, как озаренное светом, станет ясным для нашего сердца и в своей сущности (ли), и в своем проявлении (сян)» (перевод Н. И. Конрада).

О Лао-цзы уже шла речь. И Будда учил не принимать иллюзию за реальность. Потому и напоминал о двух истинах: вечной и временной, неполной, которая годится как некий прием, «уловка» (упая), чтобы подготовить ум к восприятию невидимого, истинно-сущего. В соответствующее время в соответствующем месте человеку дается ровно столько, сколько он может понять. Мысль тогда действует на человека, когда он открыт для ее восприятия. А еще потому не мог возникнуть антропоцентризм, что тот, кто считает себя центром, им не является. (Как сказано в Алмазной сутре: бодхисаттва, думающий о себе так, не есть Бодхисаттва.)

Следующий Срединным Путем, избегающий крайности достигает наивысшего, становится Срединным между Небом и Землей – Триединым. Не отрываясь от Земли, устремляется к Небу. «Велика и необъятна „Книга Перемен“! В ней есть Небесное Дао, есть Дао Человека, есть Дао Земли. Сдвоив эти Три, получаем шесть. Но шесть – не что иное, как Триединое Дао» (Сицычжуань, 2, 10). Триединство Неба-Человека-Земли – сквозная идея китайских учений. Лишь человек способен развить свой ум до такой степени, что сможет стать равновеликим Небу и Земле. Оттого его и называют «душой вещей», «сердцем Неба и Земли», призванным воплотить небесный замысел, привести все к Гармонии. «Когда же высокое и низкое обрели свое место, тогда родились два Начала. Лишь человек мог с ними стать в один ряд, ибо по природе своей он – вместилище духа и вместе их всех именуют Триадой», – повторяет Лю Се. [365]

Вошедший в Троицу становится всечеловеком . «Великий человек соединяет свое дэ с Небом и Землей; свой свет с Солнцем и Луной; живет в ритме четырех времен года», – сказано в одном из «крыльев» к И цзину – «Вэньянь-чжуань». Такого человека называют «Человеком Истины» (чжэнь жэнь). Истинный человек идет Путем Искренности, присущей Небесному Дао, через Искренность соединяется с Небом, осознает его веление, потому не знает заблуждений, становится бессмертным. Великое Дэ, или человек, достигший совершенства, равно Великому Дао, как о том говорит Лао-цзы. Дао само по себе ведет к Целому человеку. Целый человек Триедин, Триединый – духовен. «Назначение человека, обретая духовность, просветлять сущее» (Сицычжуань, 1, 12). Великий человек, как и благородный, укоренен в Бытии; что он ни делает, служит всему во благо. Его антипод, мелкий человек, наоборот, думает лишь о собственых или групповых интересах ради своей же выгоды: «Благородный всеедин, но не объединяется в группы. Мелкий объединяется в группы, но не всеедин» (Конфуций. Лунь юй, 2, 14). [366] «Цзюньцзы пребывет в Центре, сяожэнь наоборот» (Чжун-юн, 2, 1). «Цзюньцзы устремлен к Основе. Утвердившись в Основе, следует Пути» (Чжун-юн, 1, 2). Цзюньцзы – Сердце Вселенной, пульсирует в ее ритме, сообщается со всеми вещами; не навязывая ничего от себя, приобщает к Пути.

Китайские мудрецы не случайно заостряют внимание на этих антиподах. Если мелкий человек проникает в центр, приходит к власти, то все начинает разрушаться. «Цзюньцзы идет вверх, сяожэнь идет вниз», увлекая за собой остальных (Лунь юй, XIV, 23). «Цзюньцзы думает о Справедливости, сяожэнь о выгоде» (Лунь юй, IV, 16). Потому мелкого человека и не поддерживает Небо, а «не зная воли Неба, не станешь истинным человеком» (Лунь юй, XX, 3). Так не бывает, чтобы благородный не знал Человечности, Справедливости, мелкий человек наоборот. Велика пропасть между ними, но нет того, кто не мог бы подняться над собой. Вспомним, на вопрос ученика «Что такое Человечность-Жэнь?» Конфуций ответил: «Победить себя, вернуться к Ли (Учтивости) и значит обрести Человечность. Когда однажды, победив себя, вернутся к Ли, в Поднебесной возродится Человечность. Но Человечность можно проявить лишь самому, не с помощью других» (Лунь юй, XII, 1). То есть Конфуций видит Путь человека к себе истинному через преодоление эгоцентризма, проявление высшей Искренности. На вопрос, чему можно следовать всю жизнь, мудрец ответил – «отзывчивости» (шу – согласие, взаимность): «Не делай другому того, чего не желаешь себе» (Лунь юй, XV, 23).

Совершенный человек, следуя Небесному Пути, проявляет свою изначальную природу, присущие ей пять моральных свойств (учан), что и делает его равным Небу и Земле, лишь ему дано реализовать Небесный замысел и вывести сущее к Благу. Тогда и осуществятся две первые гексаграммы И цзина: абсолютное Творчество (шесть целых, янских черт) и абсолютное Исполнение (шесть прерванных, иньских черт), Триединый человек становится Теургом (Богочеловеком). Тогда исполнится «Дао человека», как предсказано в Шогуа-чжуань: воплотятся в небесно-земных делах Человечность и Справедливость. И не только на Востоке: если инь-ян пребывают в благом Равновесии, миру возвращается устойчивость и все самозавершается в Свободе. Инь-ян, восток и запад, есть в каждом человеке (даже в каждой клетке; правое и левое полушария человеческого мозга – залог целого человека). Значит, человеку предназначена встреча с самим собой. А когда в человеке уравновесятся противоборствующие начала, то уравновесятся они и в мире. (И «каждый листочек», как у Достоевского, – восславит человека, поднявшегося над собой.) Не потому, что человек – центр, а потому, что он образ Божий. Как сказано Апостолом: «Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы от Бога?» (1 Кор., 6, 19). И еще: «Если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется» (2 Кор., 4, 16). По вере и воздается.

Истинное Я в буддизме

Что касается буддизма, то, по-моему, самое большое заблуждение – утверждать, что это безличное учение, не принимающее во внимание человеческую индивидуальность, вопреки мнению ученых Востока. [367]

Во-первых, в основе буддийского мышления лежит недуальная модель мира, что само по себе исключает возможность односторонней оценки: все двуедино, «и то, и то», все имеет две стороны, и всякий однозначный ответ не будет верным. В Китае это учение о недвойственности инь-ян. В буддизме это две истины, временная, относительная, и вечная, абсолютная. Два типа дхарм – исчезающих и извечно-сущих. [368] Два состояния Бытия: сансара, пребывающая в постоянном круговращении, – неподлинная жизнь; и Нирвана – извечное пребывание в полноте блаженного покоя, то, что не возникает и не исчезает. За видимым существует мир невидимый, таинственно-прекрасный, неизреченный, но постигаемый Просветленным.

Если такова природа сущего, то как она может не отразиться на человеке? И в человеке есть преходящее, не имеющее отношения к вечности, и есть не-возникающее и не-исчезающее; то, что подвержено изменению под воздействием кармы, и то, что ведет к его спасению. Собственно, цель буддизма – преображение человека, преображенный человек преображает мир, лишь Пути разных школ различаются (скажем, постепенный Восьмеричный или внезапный, дзэн). Согласно Лотосовой сутре, завершающей Учение, все дхармы изначально спасены, потому что нет того, что не обладает природой Будды, – даже последний злодей, как Девадатта, двоюродный брат Будды, помышляющий убить его, обладает ею. [369]

Более того, надо думать, буддизм позволяет понять, почему западная мысль так и не привела человека к самопознанию. Потому что знание истинного Я недоступно логике двоицы. Потому и не находят в буддизме личного начала, что за подлинное Я принимают вторичное, эго, препятствующее свободе, о чем не раз упоминал К. Г. Юнг. «Для нас сознание невообразимо без эго… Если нет эго, тогда просто некому что-либо сознавать… Однако восточный ум не испытывает затруднения в понимании сознания без эго. Считается, что сознание способно выходить за пределы своего эго-состояния, – ведь в „высших“ формах сознания эго бесследно исчезает». Более того, нет истинного понимания самого сознания, зато есть недоверие к бессознательному, которое «содержит в себе все духовное наследие эволюции человечества, возрождаемое в структуре мозга каждого индивидуума». [370] Отсюда и разноориентированное мышление: интравертное у восточного человека (ради встречи с собой) и экстравертное – у западного человека, занятого устройством внешнего мира.

По словам О. О. Розенберга: «Будда в смысле личности, подошедшей к конечной цели, „помнит свои перерождения“, помнит все формы, через которые прошел его индивидуальный субстрат. Назвать этот индивидуальный субстрат „душой“, очевидно, нельзя, это индивидуальное истинно-сущее не есть душа, не есть „атман“, но истинно-сущее в каждой личности никогда не отрицалось буддизмом… совершенство каждого есть совершенство всех, и спасение каждого есть частичное спасение истинно-сущего». [371]

Извечные дхармы устремлены к покою. И для даосов: «Ведь пустота, покой, неуязвимость, уединение, тишина – это свойства Неба и Земли», согласно Чжуан-цзы. И в нашей традиции: «Возвратись, душа моя, в покой твой» (Псал., 114, 7). А у Плотина сказано: «Да утихнет в душе не только всякое волнение, происходящее от тела, но и все, что ее окружает: успокоится земля, успокоится море и воздух и само прекрасное небо» (Эннеады, 5, 1, 2). Устремление души, жаждущей покоя, ибо в покое сообщается душа с Духом, – так мыслили все мистики. Так мыслил и Блаженный Августин. Абсолютный покой в Боге соединен в Нем с абсолютным движением. Лишь для нашего рационального сознания, в нашем природном мире покой исключает движение, движение делает невозможным покой. «Абсолютное же совершенство Божества совмещает в себе абсолютный максимум покоя с абсолютным максимумом движения». [372]

Сознание, его изначальное состояние и конечное, его помраченность и просветленность – предмет буддийской философии. Авидья – помраченность ума, источник страданий человека; она безначальна, но конечна, изживается просветлением. Но все еще большая часть человечества пребывает в зависимости от авидьи, вечной обеспокоенности невечным. Назначение человека – избавить мир от помраченности, очистив собственное сердце. «Ибо в каждом субстрате содержатся и те дхармы, которые являются путем к покою, то есть чистая „мудрость“, различающая суетное от несуетного…» [373]

Покой или полнота Бытия недоступны сознанию, разделяющему мир на субъект и объект, недоступна высшая Истина, ибо Истина есть Целое, открывается высшей мудрости – Праджне, говорят буддисты. Праджня, всезнание, присуща каждому, но проявляется лишь у того, кто следует Срединному Пути – не разделяя одно на два. Оборотная сторона праджни – вселенское сострадание-каруна, достижение этого высшего состояния души и есть цель буддизма. На Западе оно доступно великим святым, христианским мистикам, таким как Мейстер Экхарт или Якоб Бёме. «Я ощутил, что Бог и Я одно и то же. Я есть то, чем я был, я не уменьшаюсь и не увеличиваюсь, я неподвижное бытие, движущее все вещи», – цитирует Экхарта К. Г. Юнг. [374]

Вспомним очерк Уэда Есифуми «Индивидуум в философии буддизма Махаяна». Все школы Махаяны признают первичной Реальностью «Дхармакая» (Тело Дхармы), которая недоступна западной логике аристотелевского типа. И приложимо ли вообще к этой Реальности понятие «логики»? Но несомненно, что центральная проблема буддийской философии – это подлинное Я, которое реализуется в личном, неповторимом опыте, в особом состоянии ума. Ошибочно думать, – продолжает японский автор, – что можно познать себя в процессе саморефлексии: то Я, которое доступно рефлексии, сконструировано умом. [375] Буддийская философия ставит своей целью «узнавание» реально существующего субъекта, не приспосабливая его к своим представлениям о должном. Подлинное Я обнаруживается тогда, когда приходит ощущение того, что познающий и познаваемое – одно и то же. То есть подлинное Я раскрывается в особом опыте неразличения субъекта и объекта, в состоянии «глубинной мудрости», праджни. Праджня и есть реализация подлинного Я, когда пробуждается не только твое истинное Я, но и все в этом мире являет себя в своей природе. То есть познать себя – значит познать все сущее, как оно есть, в его подлинном виде. (Буддисты говорят: праджня заполняет Вселенную, она извечна и плодотворна, свободна и созидательна и пребывает в сердце каждого. Но ум человеческий занят условным знанием-виджняна, которое разделяет субъект и объект, ему недоступно истинно-сущее.)

Иначе говоря, существует только-субъект и не существует объекта. Но только-субъект есть не-субъект (анатман – «не-я», ачитта – «не-мыслие»). Только-объект значит, что нет субъекта, противостоящего объекту. «Это означает не что иное, как свободу от всего субъективного и частичного, – видеть вещи, как они есть. Только-субъект, или не-я, есть истинное Я, которое осознает себя и одновременно осознает весь мир, как он есть (только-объект)». [376] Познавший себя и все вещи в мире познает Татхату (истинную Реальность), ее синонимы: Пустота-Шуньята, Дхармата – все вещи в их подлинном виде. [377] Синонимами также являются «только-субъект» и «только-сознание». В буддийской философии, продолжает Уэда Есифуми, отношение между миром и индивидумом предполагает присутствие «одного во многом и многого в одном», то есть одно идентично многому и многое одному: все различно и одновременно неразлично. «Мир существует не только как объект, наблюдаемый индивидумом, но в то же время как нечто творимое каждым индивидом в процессе своего становления. Индивид не просто наблюдатель, но и актер. Индивид и мир взаимно создают друг друга». Буддийский философ Фа-цань (643–712) называет это взаимным становлением господина и вассала: «В том случае, когда один представляет всех, каждый индивид соответственно есть центр Вселенной. Когда индивид А – господин, все остальные индивиды и природа, то есть весь мир, его вассалы. В то же время А – вассал по отношению к В и С, то есть каждый индивид одновременно господин и вассал… Один идентичен многим и многие – одному. Мир творится каждым существом. Индивидуум и мир взаимно создают друг друга. Но если многие соединяются в одном, значит, каждый индивид есть центр Вселенной» (там же, р. 171). Представление о существовании тела отдельно от разума или материи отдельно от духа, от самой жизни, не могло появиться в буддийской философии: на вещи смотрели как на живые, заключает автор. Он приводит в пример известное изречение дзэнского мастера Догэна: «Познать Будду – значит познать себя. Познать себя – значит забыть себя. Забыв себя, станешь един со всеми».

Что из этого следует? Если нечто достигает завершенности, то перестает быть только собой и только для себя – открывается миру, человек становится Всечеловеком. «Ты сам себе господин, ты сам себе Путь», – сказано в «Дхаммападе». [378] Если бы это не было заложено в раннем буддизме, не проявилось бы с такой очевидностью в дзэн – во исполнение завета Будды: «Будьте сами себе светильниками! На себя полагайтесь». Дзэн – это предельное выражение духа Свободы, непривязанности, независимости от каких-либо идей, намерений – чистая спонтанность, следование своему внутреннему Я, не знающему сомнений. Отсюда логика коана, которая не навязывает ответ, он столь же непредсказуем, как и вопрос: то и другое обладает полнотой смысла. Дзэнская логика (по тому же закону Дао) находит подтверждение в современной физике, в квантовой теории, в принципе «самоорганизации» синергетики. К логике коана обращается Капра в своей книге «Дао физики»: «Когда дзэнский наставник Дайто увидел императора Годайго, изучавшего дзэн, он сказал: „Мы расстались много тысяч калъп назад, и все же мы не покидали друг друга ни на мгновение. Мы стоим лицом друг к другу весь день, но никогда не встречались “».

«Дзэн-буддисты обладают особым умением использовать несовершенство вербальной коммуникации. Система Коанов способна передавать учение их авторов абсолютно невербально. Коаны – это тщательно продуманные парадоксальные задачи, предназначенные для того, чтобы заставить изучающего дзэн осознать ограниченность логики самым драматичным образом». [379] Сам ученый пережил Сатори, что и привело его к «исследованию параллелей между современной физикой и мистицизмом Востока». Все же Сатори европейского человека отличается от Сатори восточного, судя по недоверию к спонтанности Праджни. Вот как характеризует мудрость праджни Дайсэцу Судзуки: «Вися над пропастью и держась руками за единственную ветку дерева, называемого интеллектом, добровольно разжать руки и броситься в бездну, зная, что она не имеет конца, – разве это не требует невероятного усилия со стороны того, кто пытается измерить глубину духовной бездны?» И он же скажет: «Логика сделала нас в такой степени рабами, что мы беспрекословно подчиняемся ее законам»; «Высшее „я“, согласно дзэн, является хранилищем творческих возможностей, где скрываются все чудеса и тайны, естественное и сверхъестественное… Все, что извлекается из этого хранилища безграничного творчества, отличается вечной свежестью». [380] (Заметим, что и дзэнский мастер может проявить односторонность: не всегда логика бывает цепью, интуиция-инь рождает, логика-ян претворяет рожденное в жизнь, – они взаимонеобходимы, лишь бы не было чего-то одного.)

Судзуки видит главную цель дзэн в познании высшего Я, или высшей Свободы, и находит созвучные мысли у Мейстера Экхарта: «Все родилось с моим рождением: я породил себя и все вещи. В моих руках собственная судьба и судьба всех вещей». Это полностью соответствует тому, что, как гласит предание, было сказано Буддой сразу же после его появления на свет. [381] Японский же философ XX века Нисида Китаро скажет в своей ранней работе «О познании Добра»: «Наше истинное Я есть главная субстанция универсума, и, когда мы узнаем свое истинное Я, мы не только становимся едины с большей частью человечества, объединяемся в духе с Божественным Разумом». А Николай Бердяев говорит: «Личность есть непрерывный творческий акт». И совсем уже по-дзэнски звучат его слова: «Познание Божества предполагает прохождение через катастрофу сознания, через духовное озарение, изменяющее самую природу разума. Просветленный, озаренный разум есть уже иной разум, не разум мира сего…» [382]

Всеединство в русской мысли

Идеи Бердяева удивительным образом перекликаются с мыслями Нисида Китаро (1870–1945), при том что они не могли знать друг о друге. Изучив за пару десятилетий западную философию, Нисида пришел к выводу, что европейцы далеки от понимания «логики Ничто», логики Целого. Отсюда дуализм, дихотомия субъекта-объекта, искаженная картина мира: «являющееся субъектом не является предикатом». Осознание своей причастности Единому, чувство Целого, полагает японский философ, позволит избавиться от раздвоенного сознания, обрекающего человека на одиночество, отчуждение. А в работе «От действия к созерцанию» (1927) находит причину кризиса европейской цивилизации в неосознании закона единства покоя-движения, так что действие опережает мысль, тогда как от расширения сознания, от его глубины зависит состояние каждого человека и общества в целом.

Можно было бы усомниться в истиности буддийского учения (Нисида привержен дзэнскому Пути), если бы западная философия на глубинном уровне не подошла к тому же, начиная с прозрений Гумбольдта: «Объективная истина проистекает от полноты сил субъективно индивидуального». Он постигает закон Целого и смысл внутреннего бытия личности: «Выявление человеческой духовной силы… есть высшая цель всего движения духа… возвышение или расширение внутреннего бытия – вот то единственное, что отдельная личность, насколько она к этому причастна, вправе считать своим нетленным приобретением, а нация – верным залогом будущего развития новых великих индивидуальностей». [383]

Но, пожалуй, более всего к вселенскому знанию (праджне) подошла русская философия, притом независимо от буддизма, к которому в России на рубеже XIX XX веков отношение было настороженное (по причине его малой изученности). Это и учение Владимира Соловьева о «положительном всеединстве», и идея Бердяева о «сингулярном» сознании, отличном от линейного. Для Вл. Соловьева человек, будучи вершиной Эволюции, теургом, соединяющим в себе божественное и человеческое начала, призван освободить и одухотворить сущее. В самом сознании человека заложен образ Всеединства, что позволяет ему переместить центр личной жизни в другого.

Это был прорыв русской мысли к Всеединству – при духовном самостоянии каждого. Н. О. Лосский признавал в личности сверхвременной субъект творческой интуиции. Для С. Булгакова природа перестает быть просто объектом, но превращается в субъект-объект, и восстанавливается утраченное единство. Что уж говорить о Бердяеве, провозвестнике Свободы, духовного пробуждения личности в наступающем зоне Святого Духа. Его свобода «добытийна», изначально присуща человеку; вне свободы не реализуется Творчество, а вне Творчества нет личности. Бог действует только в свободе. Субъект первороден, не объект. «Само противоположение субъекта и объекта, самоубийственное рационализирование всего живого в познании есть… результат того же заболевания бытия…»

Что же все-таки мешает следовать Пути «предустановленной гармонии»? Отсутствие или непонимание Свободы. Сказано: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными. Ему отвечали: мы семя Авраамово и не были рабами никому никогда; как же Ты говоришь: сделаетесь свободными?

Иисус отвечал им: истинно, истинно говорю вам: всякий, делающий грех, есть раб греха» (Ин., 8, 32–34).

В этом суть! Грешный, непробужденный, не искупивший своей вины человек не может быть свободным, сколько бы ни обольщался на этот счет. «Свобода необразованной массы превращается в бедность и уныние». [384] И в этом едины все религии: лишь чистая душа, сердечный разум могут быть свободны. Когда возрастет человек нравственно, войдет в Разум, освободится от самости, тогда и найдет свое Я, которое свободно. «Истина дается лишь в свободе… духовный мир есть царство индивидуального, единичного, личного, царство свободы… Дух… знает лишь единичное», – не уставал повторять Бердяев. Потому отвергал он и монизм и дуализм, как то, что отрицает тайну свободы, ни те, ни другие не видят внутреннего источника зла. Свобода должна быть просветлена светом Логоса, без этого бытие мира не имеет смысла. «Бог сотворил мир из ничего. Но также можно сказать, что Бог сотворил мир из свободы. В основе творения должна лежать бездонная свобода, которая была уже до миротворения заключена в ничто, без нее творение не нужно Богу». [385] Свобода доступна лишь пробужденному человеку, озабоченному не собой, – той личности, которая «вкоренена во внутреннем плане существования, то есть в мире духовном, в мире свободы… Она противится всякой детерминации извне, она есть детерминация изнутри». (И то же говорят Конфуций и «Книга Перемен»: благородный человек-цзюньцзы, всечеловек, укоренен в Основе.)

Философия Бердяева отрицает антропоцентризм и всякий моноцентризм, порождающий отношение господства-подчинения: «Монизм есть философский источник рабства… Персонализм не может быть обоснован на монистической метафизике». Антропоцентризм неизбежно оборачивается эгоцентризмом, который разрушает личность. «Эгоцентрическая самозамкнутость… и есть первородный грех, мешающий реализовать полноту жизни личности… Эгоцентризм означает двойное рабство человека – рабство у самого себя… и рабство у мира… Свобода и независимость человеческой личности от объектного мира и есть ее богочеловечность». [386] Для Бердяева в рождении Личности – «судьба человека», итог человеческого Пути.

Естественно, Бердяев видит выход в преодолении вторичного человека (в буддийской терминологии – в достижении «не-я», анат-мана). «Всякое знание абсолютного бытия есть акт самоотречения отпавшего индивидуального разума во имя Разума универсального, и благодать интуиции дается этим смирением… Только в приобщении к Абсолютному Разуму постигается смысл целого…» [387] Если же человек обретет свободу, то и все станет свободным – и мысль, и слово, и чувство, не говоря уже о творениях человека: полноту и свободу постигнет звук, цвет, линия – все будет повиноваться своему Пути, а следующий своему Пути не мешает другому.

Но преображение человека в творческую личность требует изменения сознания, которое должно стать «сингулярным» (теперь бы назвали «голографическим»). «Человек, то есть индивидуальное и по другой терминологии сингулярное, экзистенциальное человечества… Самый сингуляризм индивидуального проникнут внутренне не индивидуальным, универсальным… Человеческая личность есть потенциальное все, вся мировая история». [388]

Сингулярное – значит центр везде, в каждой точке, но сама эта точка – полнота Бытия, откуда все исходит, сопрягаясь с другими (о чем говорил Фа-цань). Можно сказать, за две с половиной тысячи лет человеческая мысль совершила круг: от точки, рождающей линию и линейное мышление, до точки, рождающей Единое. Притом каждая точка воплощает единство пустоты и полноты, света и тьмы, единицы и нуля – мира видимого и невидимого. Это и есть восхождение к Триединству, к эйдосу Троичности, извечно-сущему, то исчезающему, то проявляющему себя, когда приходит время. «Божественная мистерия Жизни и есть мистерия Троичности… Бытие раскрывает свое содержание и обнаруживает свое различие, оставаясь в единстве, потому что есть три». И не случайно Бердяев так часто обращается к Бёме: «У Бёме поразительно мистическое сближение неба и земли, Бога и человека, Христа и Адама. „Бог должен стать человеком, человек – Богом, небо должно стать единым с землей, земля должна стать небом [389] ». Совершенный человек – это тот, кто преодолел в себе до-божественную тьму, очистил сознание от помраченности (авидьи), преодолел свое малое «я», вечно алчущее, и нашел себя подлинного.

И получается, что никакое знание не замкнуто на себе, не самодостаточно, становится доступно своим, когда открывается другим. Тогда и обретает измерение Троичности или Всеединства: достигая полноты, одна традиция становится близка другой. И окажется, что возможна встреча Нуля и Единицы в совершенстве Десятки, лишь бы не было чего-то одного, почитающего себя выше другого. И это имманентно высшему Разуму, потому и явилось интуиции еще одного русского провидца, Е. Н. Трубецкого, открывшего для себя существование вселенского сознания – истины как всеединой мысли: «Раз истина есть всеединое сознание, она объемлет в себе все сознаваемое вообще, стало быть, и все мое сознание».

А значит, верно сказано в «Книге Перемен» – «Все Пути ведут к Одному». Бердяев назовет это Одно, или Единое, эпохой новой духовности, манифестацией Духа Святого, когда стяжание благодати приведет к просветлению сущего и раскроется наконец божественность мира естественного, но преображенного. Тогда и перестанут уничтожать друг друга люди и враждовать народы.

Потому так важно познать себя. Сознавая себя, человек спасает себя, спасая других. То, что Есть, не может не Быть, иначе зачем даны миру все испытания – на Востоке и Западе? Человеку остается заглянуть в свою собственную память, но не в короткую, которая ему досаждает, а в длинную, бесконечную, которая его вдохновляет и возвращает к себе истинному и прекрасному.

Май 2003

Познай себя (Россия – Япония)

И опять о том, почему не совпадают Пути Востока и Запада, есть ли в этом некий смысл.

Нет ничего случайного в мега– и микромире, есть непознанное, закрытое от сознания. И сейчас, на новом витке Эволюции, когда происходит поворот к целостному мышлению, – дальше дробить некуда – ум не готов принять вызов Реальности. Но, по крайней мере, начинают задумываться над причиной прогрессирующего распада, от которого не спасет и глобализация, вструктурированная в сознание.

Нельзя выпрыгнуть из прошлого, запрограммированного на борьбу, хотя парадигма борьбы исчерпала себя. Потому силовое воздействие ничего больше не решает, лишь мешает двигаться к Свободе. Не познав себя, человек будет отброшен за пределы Бытия, как инородное тело. Значит, от целостного мышления, предполагающего верность себе истинному, зависит, продлится ли жизнь на Земле. Об этом уже полвека назад возвестили ученые в Манифесте Рассела-Эйнштейна (Пагуошское движение, 1955). На весь мир прозвучали их слова: люди не выживут, если не научатся думать по-новому. Но двадцать лет спустя академик М. А. Марков напоминает: сохранить жизнь на нашей планете – лейтмотив обращения к человечеству в историческом Манифесте Рассела-Эйнштейна. Он написан не от лица какого-то народа или вероучения, а касается всего рода человеческого. Но мало что изменилось с тех пор. «Стало общеизвестным фактом, что цивилизованное общество пока интенсивно „работает“ над превращением нашей планеты, где прежде самой природой были созданы условия для возникновения жизни, в пустыню, уничтожающую жизнь». [390] В наше время бьют в набат устроители форумов: «Должны быть найдены способы нарушить порочную связь, которая провоцирует внутренние и внешние принуждения к потреблению, приобретению и накопительству как движущей силе Нового Глобального Мирового Порядка. Общество должно прославлять духовные ценности и достижения. Необходимо культурное и духовное контрнаступление», – сказано в Родосской декларации, принятой на форуме «Диалог цивилизаций». [391] Выступавшие говорили о необходимости построения нового мирового порядка в противовес глобализаторскому пути однополярного, однолинейного мира; о кризисе рационализма. Отдали дань Манифесту нобелевских лауреатов Рассела и Эйнштейна, напомнив, что в 1996 году Пагуошское движение было отмечено Нобелевской премией мира. Но, похоже, мир бурлит по-прежнему, осознавшие катастрофу как бы сами по себе, а поток сознания сам по себе. Не оттого ли, что сознание не изменилось?

Что-то мешает воплотиться интуиции Целого. Не превратное ли представление о самом Целом как состоящем из частей, хотя уже Анаксимандр говорил, что части меняются, целое же неизменно? Но представление о целом как состоящем из частей укоренилось в сознании и живет до сих пор. По словам Сенеки: «Высшее благо заключается в самом сознании и в совершенстве духа… Ведь понятие о целом не допускает возможности какой-нибудь не входящей в его состав части, равно как нельзя допустить, чтобы что-либо находилось дальше конца». [392] Значит, все-таки «сумма частей», притом находящихся в замкнутом пространстве. А может быть, Целое – это то, что не организуется извне, а произрастает изнутри, если все изначально целостно? Может быть, это отношение, правильное отношение сторон, которые могут взаимодействовать по закону Гармонии, благодаря единому Центру? Этот Центр у каждого свой и у всех один. Целое, таким образом, центрировано. Благодаря центру каждая сущность индивидуальна. Через индивидуальную душу сообщается с Духом. Целое духовно, доступно духовному разуму, осознавшему относительность всех противоположностей и абсолютность Единого.

К Единому идут разными Путями, чтобы было с чем встретиться: подобие пресекает движение. Должно быть, по закону высшей целесообразности, энтелехии, Западу предназначена программа действия и, соответственно, двойственности, ибо какое же действие без субъекта и объекта? Востоку же – программа недействия, недвойственности, ненарушения Целого, которое уже есть, задано Божьим Промыслом или Великим Дао, предсуществует и проявляется самоестественно, когда пробуждается сознание. Половина ни при каких обстоятельствах не может стать целым – на макро– и микроуровне, в жизни одного человека и всего космоса. И наука, развившаяся на Западе, нуждается в недостающей половине Знания. Какие бы надежды ни возлагали на системный подход, он возник на той же основе (греч. «система» – целое, составленное из частей). Но природа Будды неделима. Он говорил в Сутре о Великой Нирване: состоящее из частей подвержено распаду. Истинная природа сущего неделима. Есть над чем задуматься. Будда есть Сознание, которое потенциально присуще всему, но познается лишь пробужденным умом. Для пробужденного центр везде, в каждой точке: «Одно во всем и все в Одном». Такой тип связи и есть Целое, недоступное линейному мышлению, лишенному свободы.

Но если бы интуиция Целого не была присуща вселенскому Разуму, то не прозвучало бы тютчевское: «Все во мне – и я во всем». А Владимир Эрн не сказал бы: «Целое становится целым при допущении, что оно не механическая сумма отдельных частей, отдельных жизней, а живой организм, обладающий своим особым центром жизни». [393] Но это нужно было доказывать. Проблема Целого особенно актуальна в наше время, чреватое неустойчивостью. Что же мешает самореализоваться Целому? Не забвение ли Великого Предела, без которого энергия Инь-Ян превращается в свою противоположность?

Но вернемся к началу, к истокам, чтобы не блуждать в иллюзорном мире-майе, где не найти ответа. Попробуем понять, для чего грекам понадобился Хаос.

Прежде всего во Вселенной Хаос зародился, а следом
Широкогрудая Гея, всеобщий приют безопасный…
Черная Ночь и Эреб родились из Хаоса…
(Гесиод. Теогония, 116–120)

Греческое слово Хаос происходит от «хайно» – «разверзаюсь». Философы под Хаосом понимали неупорядоченную материю, «состояние древнего беспорядка», «великой неразберихи», предшествующей возникновению Космоса (Платон. Политик, 273). Неупорядоченную материю, согласно Анаксагору, способен упорядочить Ум-Нус. Свойства Нуса греки, возомнившие себя «богоравными», приписали себе. «В мире много сил великих, // Но сильнее человека нет в природе ничего» (Софокл. Антигона). Всесильные греки достигли высочайшего в науке и искусстве: «Чрез меня открыто, что будет, // Было и есть, чрез меня согласуются песни и струны» (Овидий. Метаморфозы, 1, 317–318). Но Хаос продолжал преследовать их по пятам, внося разлад в жизнь, как предвидел Платон: «Когда же космос отделился от Кормчего, то в ближайшее время после этого отделения он совершал прекрасно; по истечении же времени и приходе забвения им овладевает состояние древнего беспорядка, так что в конце концов он вырождается, в нем остается немного добра… и, вбирая в себя смесь противоположных [свойств], он подвергается опасности собственного разрушения и гибели всего, что в нем есть» (Тимей, 28 А).

Не потому ли так все получилось, что роль кормчего взял на себя человек, далекий от совершенства? Возомнив себя центром Вселенной, он утратил этот центр в себе. Антропоцентризм определил судьбу, обусловил тип мышления и характер западной цивилизации. Поначалу действительно все шло хорошо, пока человек не почувствовал, что теряет почву под ногами, из центра оказался на периферии, вовсе потерял дорогу к себе.

Если природа сущего двойственна, то и чувству всесилия человека должно было противостоять нечто противоположное: неверие в возможность что-либо изменить. Оно и породило трагическое мироощущение. «Мы не можем изменить мировых отношений», – сетовал Сенека. Чем дальше, тем больше притупляла волю человека вера в неотвратимость рока, случайности:

Вот счастья баловень – вот горя сын —
И что ж? Случайность манием единым
Того низвергнет, этого возвысит,
А как – того не скажет и пророк. [394]

Греческая трагедия чтила человеческую свободу настолько, что допускала борьбу своих героев с могуществом судьбы, соглашается Шеллинг, но «примирить свободу и гибель не могла и греческая трагедия. Лишь существо, лишенное свободы, могло подичиниться судьбе». [395]

Архетип Случайности, как и Хаоса, укоренился в сознании, казалось бы, навечно. Противопоставив разуму чувство, обескровили то и другое. «Высшее благо заключено в разуме, а не в чувствах. Что в человеке самое лучшее? Разум. Силой разума он превосходит животных и идет вровень с богами», – уверял тот же Сенека. [396] Всякая односторонность отдаляет от Целого. Плотин называл «двоицу» Пифагора первым различением и «дерзостью», разъявшей Единое на множество; а так как ум отпал от Единого, отпала от ума и душа. Неприемлемо для Плотина и представление греков о красоте и гармонии как правильной пропорции, симметрии частей. «Душа никогда не увидит красоты, если сама раньше не станет прекрасной»; «Прекрасное ведь и есть не что иное, как цветущее на бытии» (Эннеады, 5, 8). А ученик Плотина Порфирий уточняет: «Душа, которая поворачивается к материи, страдает и нищенствует, лишается своей силы. Но, если она вернется к Разуму, она получит полноту и обретет вновь свою целостность» (Порфирий. Начала, 37; 32).

Но так и не вернулась душа к Разуму, и возникла фаустовская цивилизация. Гений Гёте проник в причину падения: «Чем больше Люцифер сосредоточивался в самом себе, тем было хуже ему и всем духам, которых он лишил радости сладостного восхождения к их первоистоку… Поскольку же все зло, если простительно так называть его, пошло от Люциферовой односторонности , то вполне понятно, что сотворенному им бытию недоставало лучшей его половины». А выступавшая на форуме директор Института Шиллера поделилась своей тревогой: Шиллер описывает нарушенное духовное состояние людей своей эры в терминах, фактически идентичных тем, что мы видим сегодня: «Навечно прикованный к одному обломку целого человек развивается только как фрагмент; вечен только шум колеса, которое он вращает; он не развивает гармонии своего существа, и, вместо того чтобы запечатлеть гуманизм в своем сознании, он становится просто отпечатком своего дела, своей науки». [397] (Фактически речь идет о том, что теперь называют «клиповым сознанием».)

Не удивительно, что в XX веке заговорили о «Закате Европы». Русские приняли к сердцу книгу Шпенглера, пытаясь вместе с ним понять причины случившегося. Культура или Цивилизация – «третьего не дано». Федор Степун подхватывает мысль Шпенглера: «Цивилизация – это умирание созидающих энергий в душе… Цивилизация представляет собой… по Шпенглеру, неизбежную форму смерти каждой изжившей себя культуры. Смерть мифа в безверии, живого творчества в мертвой работе, космического разума в практическом рассудке, нации в интернационале, организма в механизме». (Ив наше время видят причину падения в бездуховной, механической цивилизации, противостоящей живому духу, но она, как ни в чем не бывало, продолжает господствовать над умами людей.) По мнению самого Степуна: «История есть мир, цветущий в образе. Таким знали мир Платон, Рембрандт, Гёте. Созерцать – значит добывать из мира историю». Но что-то лишило человека чувства Целого или интуиции. «Пифагорейское число, лежащее в основе всех вещей, не что иное, как мера и пропорция, как чувственная плоскость античной статуи голого человека… Пафос дали, пафос бесконечности абсолютно чужд аполлинической душе, потому античная математика никогда не могла бы принять концепции иррационального числа», которое есть расторжение «связи между числом и телом» и создание «связи между числом и бесконечностью». И в той же книге, посвященной Шпенглеру, Семен Франк добавляет: настоящее живое знание достигается «не блужданием в хаосе изменчивости и разрозненного многообразия, а проникновением в абсолютное и вечное живое единство бытия и жизни». [398]

Однако «блуждания в хаосе» не удалось избежать «человеку разумному», отчужденному от человека чувствующего, соболезнующего. «Мыслю, значит, существую», – максима Декарта таит в себе подвох одномерности. Полнота человека заменена одной лишь рассудочной функцией. («Я стыжусь, следовательно, существую», – парировал Вл. Соловьев.) Человек потерял себя, как теряет себя часть, занявшая место Целого. Чем дальше, тем больше. Чем меньше ощущал человек Хаос в себе, тем более ощущал его снаружи, как в недавние времена: «„Мы, – внушают они покорным массам, – призваны (кем?) руководить отсталыми массами, «хаосом», но вот когда выведем вас из «хаоса», – уж потерпите! – тогда…!“ Когда? – Это только им известно». [399]

Философы XX века заговорили о «несчастном сознании», об «одномерном человеке». Экзистенциалисты, пытаясь вернуть человека в лоно Бытия, не вернули чувство Целого. Отсюда одинокость, бездомность, порой крайнее отчаяние, как у Сартра: «В этом перевернутом мире, в котором окончательное поражение есть правда жизни… идя от одной истины к другой, мы узнаем лишь одно: нашу полную беспомощность… Мы вдруг узнаем, что ничего не сделали, достигнув того возраста, когда задумываешься о составлении своего завещания». [400] И Хайдеггер признает: «Никогда человек не был до такой степени проблемой, как в нашу эпоху». Человек из цели превратился в средство, в «человека-машину», животное, производящее орудия. «Человек, не пожелавший быть образом и подобием Божьим, делается образом и подобием машины», – подвел итог Бердяев. [401]

Итак, в западной эйкумене победило линейное мышление, устремленное вперед, подгоняющее под себя пространство и время. Свойство линейного мышления – отсекать одну половину от другой ради ускорения движения: прошлое от настоящего, разум от чувства, материю от духа, что не могло не исказить сознание, которое уже Гегель назвал «несчастным». И Бердяев называет сознание «несчастным», ибо сознание подчинено закону, который знает общее и не знает индивидуального. «Самая структура сознания легко создает рабство».

Никакая часть себе не принадлежит, обречена на несвободу: «быть, чтобы иметь». Но именно «часть» довлеет над человеком, диктует истории, что делать дальше. Психология части порождала войны и революции, совершавшиеся во имя господства «целого», которое целым не являлось, ибо состояло из частей, себе не принадлежащих. Потому-то ни мировое господство, ни стремления сверхдержав не могут осуществиться. Не потому ли, что не отвечают высшему Закону, онтологической Справедливости, исключающей существование одного за счет другого.

Так или иначе, больше не уповают ни на науку, ни на логику. По крайней мере, не теряют надежды на обновление того и другого: вернув человеку «меру», очеловечить то и другое. Слишком долго господствовало левополушарное мышление, отвечающее за числовую упорядоченность мира, но порядок не наступил и, похоже, не предвидится. Может быть, время вспомнить о том, для чего же человеку дано полушарие правое, отвечающее за целостность мира?

С одной стороны, наступает фаза Свободы – по закону восходящей Эволюции. С другой, стремление к Свободе принимает дикие формы. И получается, что свобода недостижима в петляющей линии одномерности. Таково свойство линейного мышления – превращать все в свою противоположность: победу в поражение, друзей во врагов, цель в средство. Любая «глобализация» обернется против человека, если повинуется закону части, вопреки единству нераздельному и неслиянному.

Клиповое сознание и японское хокку

И все то, что взаимно не согласуется, согласуется с низшим миром.
Бл. Августин

Сознание, собственно, не может не меняться, если всему присущ закон самоорганизации. Но, меняясь на поверхности, не меняется на глубине, чему свидетельство так называемое «клиповое сознание», которое становится предметом обсуждения. [402] Что это? Признак распада, кризиса культуры или естественный процесс, смена одной фазы другой? Но если смена, то в том ли направлении? Вверх, к свету, или вниз, во тьму? Не все новое во благо, особенно в наше шаткое время квазиценностей. Если что-то существует за счет чего-то, новое отрицает прошлое, то отрицает и себя. Прерывая связь с Основой, теряет веру в жизнь. Потому «бездомность становится судьбой мира», по Хайдеггеру. От судьбы не уйдешь; но можно уйти от кармы, осознав ее причины. Бездомность, потерянность «коренится в покинутости сущего бытием», заверяет Хайдеггер. «Существует лишь бесконечный круговорот, состоящий во взаимном обмане и самообмане посредством идеологий. Сознание эпохи отделяется от всякого бытия и заменяется только самим собой. Тот, кто так думает, ощущает и самого себя как ничто. Его сознание конца есть одновременно сознание ничтожности его собственной сущности. Отделившееся сознание времени перевернулось». [403]

Но если сущее отпало от Бытия, то все переворачивается на 180 градусов, верх и низ меняются местами, что заставило Сартра говорить о «перевернутом мире». И сколько ни надеялись на «философию жизни», все шло своим чередом не в том направлении. Не потому ли, что предали забвению нравственный смысл истории, «скрытое в глубине сердца каждого народа начало, составляющее его совесть, тот способ, которым он воспринимает себя и ведет себя на путях, предначертанных ему в общем распорядке мира»? [404]

В оправдание «клипового сознания» говорят, что слово утратило силу, уступает место образу, изображению. Склонные к психоанализу натуры находят общее с наскальными рисунками древних, свидетельствующих не столько о рациональном, сколько о зрительном восприятии мира. Действительно, отпавшее от Логоса слово, утратив божественный смысл, теряет силу. Вслед за словом по той же причине, отпав от Логоса, теряет доверие логика. Она как бы сделала свое дело, организовала сознание, теперь уступает место попранной интуиции. Связывая по горизонтали последующее с предыдущим, логика, не приобщенная к чувству, волей-неволей обрекает то и другое на зависимость. Отсюда неприятие линейности любого рода, штампов, ущемляющих свободу мысли. В логике, конечно, не отпала необходимость, без нее и интуиция не реализуется, но им предстоит встреча.

В предчувствии зона Свободы (о его неизбежности писали философы России) происходит бунт против всякой одномерности, ограниченности, в том числе формальной логики, на смену которой должна прийти «многомерная». Но предчувствуя – на подсознательном уровне – грядущую Свободу как необходимость, человек не может ее воспринять. Не потому ли, что ищет не там – вовне, а не внутри? Сказано: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин., 8, 32). Заметьте, сначала познаете истину, потом станете свободными. Или: лишь познавший истину может быть свободным. Лишь живущий по Истине может быть свободен. Познавший Истину совершенен, совершенный не посягает на свободу другого.

Однако время предъявляет счет. Пробуждается инстинкт свободы, проявляясь в стремлении избавиться от прежних форм зависимости. Освобожденное от слов пространство заполняется чем-то логически необоснованным: сценой, случайным фрагментом – «клипом». Собственно, разрыв логической связи, ее замена спонтанным фрагментом началась уже давно – в искусстве авангарда, в философии. Называют Василия Розанова, Льва Шестова, который уверял, что философия должна стать «фрагментарной», как у Ницше. Почему? Не потому ли, что настало время Свободы? Но Свобода есть Целое. Освобождаясь от уз, не освободиться бы от Основы, без которой все рушится, обречено на «бездомность».

Но те, кто не утратил чувства Целого, пришли не к «атомизации», а к Всеединству, к «индивидуализации любви» (по Вл. Соловьеву) или к «сингулярному сознанию», каждая точка которого сопряжена с вечностью (по Бердяеву, для которого свобода духовна – «дух индивидуализирует»). Однако человек, не привыкший к Свету, зажмурился и пошел по прежнему пути: не индивидуализируется в духе, а дробится в материи. Пошел по доступному пути, не требующему душевных усилий, приняв часть за Целое. Об опасности подмены целого частью века назад предупреждали святые отцы. Истинным душам свойственно «видение и знание не от части и не по частям… но целостное и всеобъемлющее» («Исповедь» Блаженного Августина, 12, 13). Бог привел все к единому порядку, продолжает святой Августин, но человек «разрывает» единое целое, предпочтя из личной гордости «одну часть», «мнимое единство», таким образом, ставит «часть» выше «целого».

Оттого и стало наше сознание «одномерным», «несчастным». Не желая с этим мириться, бунтуют. Не только глашатаи «контркультуры», выступившие против репрессии в человеке природного начала, но почти все искусство XX века направлено против ущемления человеческой свободы. [405] Но и бунтуют по старинке: не то, так другое, третьего не дано, мыслят по принципу рычага – или то, или другое. Оттого впали в другую крайность и пришли к тому же – к зависимости от свободного чувства (либидо). Уповают на фрагмент, на часть, а потом удивляются, что перестали понимать происходящее. И социологи признают, «что наша жизнь все больше раскалывается на автономные области, никак не связанные или связанные тем, что вставляются в автоматизированную организацию, в механизмы, господствующие в нашей жизни». [406]

Так что дело не в Логосе, а в унаследованном образе мышления, разделившем все на противоположные части, чтобы удобнее было перекраивать Природу по своему усмотрению. Но напомню: все искусственное, состоящее из частей подвержено исчезновению в отличие от того, что существует вечно. На Востоке извечен Разум Будды, Великое Дао, на Западе – Логос, Бог. То, что не возникает, не может исчезнуть, и, стало быть, человек не обречен. Извечно благое – то, что задано свыше, назови это волей Неба или Божьим Промыслом, – не может не осуществиться, если, конечно, человек не успеет исчезнуть с физического плана. А чтобы этого не случилось, инстинкт самосохранения заставляет задуматься, почему все идет не туда. Каков Путь, предназначенный человеку? Ведь не только искусство рассекается, уподобляясь «клипу», но разрываются все жизненные связи: человека с природой, семейные, национальные. Не оттого ли, что не меняется сознание человека?

Теряя человеческое измерение, жизнь начинает уподобляться случайности, стихии. И чем выше поднимается технология, тем ниже опускается человек, хотя задумано иначе. Средство и цель поменялись местами. Волей-неволей человек начинает озираться в поиске альтернативного Пути. И есть, видимо, причина интереса к японской культуре; даже сравнивают «клиповое сознание» с японским хокку. В этом стоит разобраться. (Но о хокку чуть позже. Скажу только, что при внешнем сходстве внутренне они не соответствуют полностью, как не соответствует часть целому.)

Итак, с одной стороны закономерно, что появилось «клиповое сознание» – потребность в открытости, в преодолении линейного мышления, замкнувшегося на самом себе в своего рода петлю. С другой, сознание не вышло за рамки того же дихотомического мышления, скорее представляет его конечную остановку, или «плод» (если воспользоваться буддийским пониманием причинности – инга: созревший плод несет свое семя). Может быть, это сигнал бедствия? Дальше делить некуда. Отпадая от Целого, все превращается в свою противоположность. Время, отпадая от вечности, превращается в разрушительную стихию, начинает тиранить человека. И об этом появляются книги. [407] Предоставленное самому себе время набирает скорость, а на скорости человек не успевает ни думать, ни чувствовать, автоматизируется. Красота, отпадая от морали, теряет себя и уже не возвышает человека над собой, а опускает его ниже себя. Отсюда потеря художественного вкуса, невзыскательность – стихия вульгарности, которая поглощает все, начиная с языка. Порча языка от порчи души. Легализация бранных слов – свидетельство заболевания, духовной деградации нации. Как нужно ненавидеть Россию, чтобы надругаться над ее языком, над душой нации, заменив живые слова мертвыми. (И не возродится Россия без возрождения языка, что положило бы конец демографическому кризису. Все связано в гораздо большей степени, чем это кажется, скажем, организаторам «Культурной революции»; само название парадоксально: там, где есть культура, не нужны революции.)

Участь дробления миновала японскую культуру. На ее почве не могло возникнуть «клиповое сознание». Не потому ли, что мастера дорожили целостной природой сущего, ощущая Неизменное в Изменчивом? Река жизни течет, меняясь на поверхности, не меняясь на глубине. Говоря словами даоса Чжуан-цзы: «В разделении есть нераздельное, в спорном есть бесспорное». Чувство Неизменного в Изменчивом возвысило японское искусство, поставило его над временем. Менялись стили от эпохи к эпохе, но неизменным оставался дух или стремление к Истине-Макото, к извечно Прекрасному. Отсюда и независимость от времени традиционного искусства Японии: поэзии, театра, живописи – на протяжении веков оно сохранялось почти в первозданном виде. Оттого растет к нему интерес, и не только в Японии. Не потому ли, что японское искусство ориентировано не на свободную волю человека, теряющую себя вне духа, а на волю богов-ками?

От них потомки унаследовали «светлое, чистое, прямое сердце» (ака-руки киёки наоки кокоро) – свидетельствуют древнейшие тексты Японии. И нет того, кто не имел бы своего сердца-кокоро: человек ли, поэзия или сердце весны. Кокоро едино и у каждого свое, о чем века спустя сказал проповедник «Учения о сердце» Сёо: «Если у Вселеной одно сердце, значит, каждое сердце – Вселенная».

А насколько это естественно для японской души, свидетельствует реакция японского романтика конца XIX века Китамура Тококу на европейскую науку: «Ныне существует некая философия… В Древности же не было иного пути к познанию истинной сущности Вселенной, кроме как через сердце человека. И потому, поддаваясь очарованию цветов, приближаясь душой к явлениям иного мира, здесь, под блуждающей луной, слушая ветер и созерцая дождь, мы проникаем в сущность единого бытия Природы». [408] И вряд ли романтику могла прийти в голову мысль, что те же чувства испытывал его далекий предок, поэт Кино Цураюки, когда писал в Предисловии к антологии «Кокинсю» в 905 году: «Песни Ямато! Вы вырастаете из одного семени – сердца и превращаетесь в мириады лепестков речи – в мириады слов. Люди, что живут в этом мире, погружены в густые заросли суетных дел; и все, что наполняет их сердца, они высказывают в связи с тем, что они слышат и что они видят. И когда слышится голос соловья, поющего среди цветов свои песни, или голос лягушки, живущей в воде, кажется: что же из всего, что живет на земле, не поет собственной песни?» (перевод А. Е. Глускиной). Это было естественно для японского поэта любого времени, которого он мог не замечать, как не замечал себя во времени. Он как бы не сам сочиняет стихи, а берет их от цветов, от птиц, от лунного сияния, лишь настраивая свое сердце в унисон с тем, что видит и слышит. Благодаря этому и проникает в то, что невидимо, но радует душу во все времена, ибо вечно и прекрасно.

Несосредоточенность на себе обусловила законы художественного мышления: через каждое явление Природы, даже самое незаметное, можно прикоснуться к Истине-Макото, которую они отождествляли с Красотой. Отсюда и непривычные для нас приемы: ёдзё — сверхчувства, позволяющего пережить мир невидимый, но истинно-сущий.

Особая роль паузы -ма: в Пустоте все уже есть, полнота непроявленного, таинственно-прекрасного. [409] То Неизменное, о котором поэт Мацуо Басё (1644–1694) напомнит: «Без Неизменного (Фуэки) нет Основы. Без Изменчивого (Рюко) нет обновления». То есть в любом явлении мастер может почувствовать душу, соединяющую одно с другим, если он приведет свое сердце-кокоро в состояние безмятежности. В этом особенность японской культуры: «Сердцевиной японского исполнительского искусства являются так называемые ма (паузы). Причем это пауза не временная. Она также не связана с психологией выражения. К этому понятию паузы близко подходит то, что в японском искусстве называется кокю (унисон, сопереживание) или ёхаку (оставленное незаполненным пространство, белое пятно). Это можно было бы назвать проявлением сущности национальной специфики». [410]

Дух Пустоты, позволяющий проявиться Единому в конкретной форме единичного, дает о себе знать не только в искусстве, но и в быту японцев, в устройстве дома. Главное – не отгородиться от Природы, источника Жизни. Ничего лишнего, заслоняющего естественный свет: подвижные, раздвижные перегородки, сёдзи, фусума, которые в любой момент можно убрать. Как видят мир, так строят свои жилища. «В японском традиционном доме, например, „дзасики“ становится то гостиной, то спальней, то столовой – так свойства пространства меняются в зависимости от характера происходящих в нем в какой-то данный момент конкретных действий… Иными словами, во многом зависит от действующей интуиции общающихся». [411] Можно сказать, интуиции подвижной неподвижности или «неизменного в изменчивом».

Иначе говоря, стремление не стеснять, не посягать на свободу другого, ибо у каждого своя душа, обусловило между ними прозор («промежуток» – одно из значений «ма»). Ничто не должно мешать сердцу биться в своем ритме, не должно мешать самовыражению мастера и того, с чем он имеет дело. Так появилась проза «дзуйхицу» (букв, «следовать кисти»). (Об их свободной манере позволяют судить «Записки у изголовья» Сэй Сёнагон.) По словам мастера дзэн Дайсэцу

Судзуки: «Можно сказать, что кисть движется сама по себе, независимо от художника, который лишь позволяет ей двигаться, не напрягая свой ум. Если только логика или рефлексия встанут между кистью и бумагой, все пропадет… Цель рисунка тушью-сумиэ – заставить сам дух изображения двигаться по бумаге. Каждый удар кисти должен пульсировать, как живое существо. Кисть становится живой… Мы, восточные люди, чувствуем присутствие некоего движущегося Духа, который каким-то таинственным образом парит вокруг штрихов, точек, придавая всему ритм живого дыхания». [412]

И в музыке каждый звук как бы сам по себе, подчинен не линейному, ладовому строю, а точечному. Каждый звук сакрален. Говорят: через один Звук можно стать Буддой, но это должен быть именно тот, неповторимый звук – АУМ или ОМ (семя, росток). Упанишады называют его основой всех звуков, олицетворением Брахмана: «Слог, который возглашают все веды и который произносят все подвижники… Это – ОМ. Поистине, этот слог – Брахман» (Катха упани-шада, 11, 15–16). [413] А японские буддисты говорят: буква «а» – несотворенная, олицетворяет «тело Будды» (Дхарма-кая), изначальную сущность, светлую и благую.

Ту же роль играет незаполненное пространство в живописи, уже упомянутое «ёхаку»: главное не сказанное, а недосказанное. Эти паузы, во времени и в пространстве, дают свободу звуку, цвету, линии. Отсюда принцип «несмешиваемости»: все само по себе Таково. По закону Целого одно едино с другим, оставаясь самим собой. Естественно, принип «Одно во всем и все в Одном» не мог не сказаться и на языке. По мнению лингвиста Божьей милостью А. Холодовича: «Множество конкретное противопоставляется множеству дискретному… Именно в силу этого как бы индивидуализируется и представляет нам множество в образе единицы … Японское имя это слово, в котором отражено единство целого и части, то есть то понимание, где единица и множество если и имеют место, то присутствуют на заднем плане, в тени, „вне светлого поля сознания“. И это – господствующее отношение в японском языке». [414]

«Покой есть главное в движении» (Лао-цзы). В театре Но интересны именно те сцены, когда замирает движение (сэну токоро га омосироки – букв, «интересно то, где нет действия»), чтобы зритель мог со-переживать тому, что невидимо присутствует, пробуждая «светлое, чистое, прямое сердце». Тогда и донесет актер «Красоту Небытия» (Му-но Би), когда войдет в состояние неприсутствия: «не-я» (муга), «не-мыслия» (мусин) – и даст другим пережить невидимое, таинственно-прекрасное. По мысли Дайсэцу Судзуки: «Не только великие духовные открытия, но и великие моральные и социальные явления происходили в результате мгновенной работы Подсознания. Преодолеть эгоцентризм и значит обратить наше внимание на это обстоятельство. Для японского мышления „Муга“ и „Мусин“ означают то же самое. Когда кто-то достигает „Не-я“, „Не-мыслия“, значит, он проник в Подсознание. „Не-я“ – особое состояние экстаза, когда пропадает ощущение, что именно я это делаю. Ощущение своего „я“ служит главной помехой в Творчестве». [415]

Прикасание к первичному позволяет видеть вещи в их подлинности, Таковости-Татхате. Проникая в подлинную природу другого, познают себя, своего внутреннего человека. Мацуо Басё скажет: «Кто следует Духу Творения (Дзока), становится другом четырех времен года. На что ни смотрит, во всем видит Цветок. О чем ни думает, думает о Луне. Кто не видит во всем Цветка, тот дикарь. У кого нет в сердце Цветка, тот похож на зверя. Не будь дикарем, изгони зверя, и воплотится в тебе Дух Творения». [416] А Судзуки пояснит: «Басё жил не там, где мы. Он прошел сквозь поверхностные слои сознания до его глубочайших глубин, в Бессознательное, которое глубже бессознательного в понимании современных психологов… Интуитивное постижение Реальности невозможно, если мир Пустоты ( Шуньяты ) представляется по ту сторону наших повседневных чувств, ибо оба мира – чувственный и сверхчувственный – нераздельны». [417]

И разве не ощущаем мы этой таинственной глубины в хокку Басё?!

По горной тропинке иду.
Вдруг стало мне очень легко.
Фиалки в густой траве!
(перевод Веры Марковой)

Отсюда и соответствующее восприятие Формы: и она дышит в сердечном ритме, следуя своим Путем, на который ни один мастер не может посягнуть. Известный современный эстетик Имамити Томо-нобу напоминает, что слово Форма ( япон. Сугата) имеет также значение «ветер», что свидетельствует о наличии в ней «подвижной, невидимой, нематериальной энергии», и этим отличается от понимания формы в западном искусстве. [418] А причина все в том же подсознании или архетипе, разделившем субъект и объект, сущность и существование, покой и движение в западном сознании. От необратимого уже разделения и «клиповое сознание». С одной стороны, безудержное движение, опережающее мысль. С другой – статика, застывшая форма. На Востоке первичен покой: движение исходит из сосредоточенного покоя, а не наоборот. Потому и не дается свобода, сколько ее ни взыскуют, потому что свобода есть Целое.

Эту разницу не мог не подметить первый (по времени и по значению) японский философ Нисида Китаро (1870–1945), изучивший за десяток лет философию Запада, от Аристотеля до Бергсона и Хайдеггера. Уже в ранней работе «О Добре» он писал: «Конечно, в ярчайшем развитии западной культуры, которая воспринимает Форму как Бытие и верит в созидание Добра, немало того, что заслуживает уважения и чему нам стоит поучиться. Но не скрыто ли в Основе восточной культуры, доведенной нашими предками за прошедшие тысячелетия до совершенства, стремление видеть форму бесформенного, слышать голос беззвучного ? Наша душа постоянно стремится к этому, и я хотел бы создать философию, отвечающему этому стремлению». [419] Нисида повторил слова Лао-цзы – «форма бесформенного, голос беззвучного», но, думается, это в большей степени соответствует японскому чувству.

Недаром именно в Японии воплотился дзэнский дух, выражающий себя «вне слов» (гэнгай), вне текста (фурю мондзи): непосредственно – «от сердца к сердцу», «от учителя к ученику». Можно вспомнить слова из Нобелевской речи Кавабата Ясунари «Красотой Японии рожденный»: «громовым молчанием» ответил Вималакирти, мирянин, переживший Просветление, на вопрос о природе недуальной Реальности. Писатель традиционно настроенный не мог мыслить иначе, чем мыслили его предки, не мог не выразить сути национального духа. В дзэнских залах для медитации «сидят молча, неподвижно, с закрытыми глазами, пока не приходит состояние полной отрешенности (мусин). Тогда исчезает „я“ (муга), наступает „Ничто“. Но это совсем не то „Ничто“, как понимают его на Западе. Скорее напротив. Это Пустота, где все существует вне преград, ограничений – становится самим собой. Это бескрайняя Вселенная души… Ученик остается единственным хозяином своих мыслей и Просветления достигает исключительно собственными усилиями. Здесь важнее интуиция, чем логика, акт внутреннего Пробуждения-Сатори, чем приобретенные от других знания. Истина не передается „начертанными знаками“ (фурю-мондзи). Истина „вне слов“ (гэнгай). Это предельно, по-моему, выражено в „громовом молчании“ Вималакирти».

Потому и начал свою речь Кавабата поэзией дзэнских монахов XIII века Догэна и Мёэ. В медитативном состоянии Мёэ общается с луной: «Глядя на луну, я становлюсь луной. Луна, на которую я смотрю, становится мною. Я погружаюсь в Природу, сливаюсь с ней». [420] Японцам с древности знакомо чувство Всеродства: «Одно во всем и все в Одном», что и позволяет говорить об «эстетике Целого». [421] Другое дело, что эта идеальная модель неосуществима в социальной жизни, построенной на запретах и регламентациях разного рода, но осуществима в том смысле, который придавал ей Вл. Соловьев: «Идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности». [422] Японские же боги завещали воплотить их волю в искусстве, в образах Прекрасного, потому что Прекрасное и есть Истина. Потому традиционная культура так мало подвержена влиянию времени, что ориентирована не на социо-историческую жизнь, не на «изменчивое», а на «Неизменное», что и позволило ей обрести измерение вечности. По крайней мере, у мастера Но – Сэами были основания сказать: «Есть предел человеческой жизни, но нет предела Но». Его взгляды разделяли и европейские приверженцы искусства Но в начале XX века.

Уже первый Бог, о котором повествуют «Кодзики» («Записи о деяниях древности», 712), назывался Амэ-но Минака-нуси-но ками – «Повелитель Священного Центра Небес». Он мгновенно исчез, но задал Программу на все времена. Заложенное в Подсознании не может не проявиться. Всему назначено – по Небесному образцу – иметь свой Центр, свое кокоро. Но чтобы отдельные сущности не распались, вслед за первым появились еще два бога: Таками Мусуби-но ками и Ками Мусуби-но ками, призванные соединить небесное с земным. Потому и назывались «мусуби», что значит «связывать одно с другим», а еще значит «завязь, зародыш», свидетельствуя о естественности, органическом происхождении сущего и о двуединстве, устремленном к одухотворенному Триединству, как повествуют «Кодзики».

Мог ли Человек выпасть из этой божественной Программы, несмотря на жесткие правила подчинения низших высшим? Наверное, мастерам нелегко было сохранять свою свободу, они уходили странствовать и нередко попадали в опалу. Но это все происходило на том уровне, который не достигал национальной души – Ямато дамасий, или того Подсознания, о котором говорил Судзуки. Национальная душа не может исчезнуть, как не может исчезнуть Неизменное в изменчивом мире. Не может исчезнуть и Человек, носитель этой души. Еще любимый просвещенными японцами даос Чжуан-цзы говорил: «Небо и Земля родились одновременно со мной; мир и я – одно целое». Внешний человек видит внешний, изменчивый мир и отпадает от мира внутреннего, от духовной Основы, и это гораздо опаснее, чем может показаться. «[Мирами] асуров называют те миры, покрытые слепою тьмой; в них после смерти идут люди, убившие [в себе] атмана », – сказано в упанишадах (Има упанишада, 3). Поверхностное, «зауженное сознание», как шагреневая кожа, сжимает сферу жизни и может привести к ее исчезновению. (И это, по-моему, особенно опасно для России. Если европейские страны как-то противостоят разрушительной силе техногенной цивилизации (власть которой не распространяется на внутреннего человека) – за счет продвинутости самой цивилизации, рациональной конституции, навыка законопослушания, правопорядка, то русскому человеку не на что опереться, кроме собственной совести и памяти. А именно в беспамятстве, в забвении прошлого, своих корней причина его нескончаемых бед. И никакое покаяние не поможет, если не пробудится память, сознание не пройдет обратный путь до истоков болезни. Все негативные стороны нашей жизни, от алкоголизма до бюрократии, превращающей национальное чувство и национальную энергию в пустые хлопоты, чтобы оправдать свое существование, есть тупиковый путь – путь саморазрушения.)

Об одинокости, об отчуждении человека от мира вследствие отчуждения от самого себя японцы узнали от писателей-экзистенциа-листов. Их собственная традиция развивала чувство причастности всему в этом мире, благоговения перед прошлым, чувство целого, того, что невидимо присутствует в их жизни. «Идеал японского исполнительского искусства, – пишет Масакацу Гундзи, – направлен не в будущее… в нем сильна тенденция к обращению к предкам… Искать идеалы и образцы в прошлом – это своего рода специфика восточного мышления». Само слово кэйко, «репетиция», означает «обращаться к прошлому». Этим японский театр отличается от западного: «Перемены, происходившие в западном театре, представляли собой эволюцию предшествующих форм, исчезновение старых форм по мере возникновения новых. В противоположность этому в Японии происходила не смена старых форм новыми, а имело место одновременное сосуществование старых и новых форм». [423]

Потому и говорят о «непрерывности» японской традиции и японской культуры. Не только культура, но и государство для них живой организм (кокутай – «тело государства»), заболевание которого не может не сказаться на каждом. Не отсюда ли чувство всеобщей ответственности, интуиция предвечного человека (на современном языке – «антропный принцип», противоположный антропоцентрическому)?

Наконец, что же такое хокку ? Для Мацуо Басё это вестники «Духа Творения», который поднимает человека над собой до вселенского Чувства. И хокку есть некое завершение Пути, но противоположного тому, который привел к «клиповому сознанию». При внешнем сходстве (те же неожиданные, казалось бы, сцены) – полное внутреннее несоответствие, так часть не может соответствовать Целому. Хокку не случайные фрагменты, а Цветы Бытия, рожденные Интуицией в той точке, где время и пространство сжимаются до предела или вовсе исчезают в «вечном теперь». Возможно, и это связано с божественным происхождением песни. Первые танка – «короткие песни» в 31 слог – сложили Небесные Боги в восторге ( аварэ ) перед возникающим миром. Они задали ритмический порядок чередования слогов 5-7-5-7-7. Пружинный ритм, асимметрия слогов вводит в бесконечность. Бесконечной оказалась и жизнь танка, или вака (японской песни), как и хокку-трехстиший.

Несколько веков поэты воспевали Природу, предаваясь чувству восторженной печали (аварэ). Потом и танка оказалась велика. Оставили лишь верхнюю строфу-хокку из 17 слогов. (Отсюда название «хокку», позже стали называть «хайку».) Наверное, стяжение энергии в центральную точку, извне вовнутрь, характерное не только для японской поэзии, но и для других традиционных искусств, связано с памятью о Боге Священного Центра. Чем ближе к душе-кокоро, тем ближе к сокровенной Красоте, которая таится в обычных вещах. Все может вызвать Озарение, если сосредоточить ум на одном. Хокку рождаются мгновенно, спонтанно, как неожиданно раскрывается Цветок. Или как дровосек валит могучее дерево, скажет Басё.

Хокку, таким образом, не сочиняются, а проявляются в момент Сатори, из Пустоты, из того самого «прозора» – ма, который позволяет видеть вещь в ее Таковости, «как есть» (коно мама): «Одно во всем и все в Одном». Потому Басё и наставлял учеников: «Учитесь сосне у сосны, бамбуку у бамбука. К Истине не приблизишься, следуя за собой. „Учиться“ – значит проникать в самое сердце вещи, со-переживать ей. Тогда и родится хокку». Увидишь то, чего раньше не замечал. От звука прыгнувшей в пруд лягушки содрогнется сердце; при виде ворона на засохшей ветке вдохнешь вечность.

Карээда-ни
Карасу-но томарикэри.
Аки-но курэ.
На засохшей ветке
Сидит ворон.
Осенний вечер!

А Судзуки скажет: «Есть великое Над в одиноком вороне, застывшем на ветке. Всё появляется из неведомой бездны тайны, и через всё можно заглянуть в нее. Не нужно сочинять поэму из сотен строк, чтобы дать выход чувству, которое возникает, когда заглядываешь в бездну. Когда чувство достигает высшей точки, мы замолкаем, потому что нет слов выразить это. Даже семнадцати слогов бывает много. Вставшие на Путь мастера дзэн выражают свои чувства двумя-тремя словами или ударами кисти. Если они выразят их слишком полно, не останется места для намека, а в намеке – вся тайна японского искусства. Мазок кисти, пятно может выразить что угодно: птицу, холм, человека – все во всем». [424]

Поэтому и называют Басё «поэтом ёдзё» – выразителем невыразимого, что поверх чувств. Ощущение Неизменного позволяет ему видеть Единое: «Вака Сайгё, рэнга Соги, картины Сэссю, искусство чая Рикю – их Путь одним пронизан. Это Прекрасное (Фуга). Кто следует Духу Творения, становится другом четырех времен года». [425] Прекрасное доступно просветленному сердцу, пульсирующему в ритме года: весны, лета, осени, зимы. У каждого времени – свое кокоро. О поэтических приемах можно говорить лишь условно. Это не столько приемы, сколько состояния души. Хокку «подлинного стиля» (сёфу) окрашены в свой цвет или источают свой аромат, позволяя пережить чувство «саби» – просветленной печали или просветленного одиночества ( санскр. вивикта-дхарма). Ученик Басё – Кёрай называл саби окраской стиха. Скажем, если старый человек натягивает тяжелые доспехи, чтобы отправиться на поле брани, или наряжается в дорогие одежды, чтобы пойти на вечеринку, то есть в этом что-то от саби. Прием «сиори» (гибкость, утонченность) выражает сострадание, но не словами, а каким-то внутренним чувством, исподволь.

«Сиори» называют той самой Формой-Сугата, о которой уже шла речь: Форма, исходящая из сердца. «Сиори – это гибкость слов, благодаря которой возникает ёдзё, позволяющее пережить саби». [426] Можно сказать, ёдзё – чувство, переполняющее душу, отсюда и сострадание. Рассказывают: как-то Басё с учеником Кикаку шли по рисовому полю, и тот, наверное, увидев стрекозу, сложил хайку:

Оторви пару крыльев
У стрекозы,
И получится стручок перца.

Басё возразил: «Нет, это не хайку: ты убил стрекозу. Чтобы получилось хайку, нужно сказать:

Прибавь пару крыльев
К стручку перца,
И получится стрекоза».

Сострадание – не только к людям, ко всему: к растениям, к лунному свету. Все живет и помнит о прежних жизнях.

Пестик из дерева!
Был ли он сливой когда-то?
Был ли камелией?

Сострадание возможно и к самому себе:

Как свищет ветер осенний!
Тогда лишь поймете мои стихи,
Когда заночуете в поле.
(Басё в переводе Веры Марковой)

Что говорить! Вся великая поэзия рождена открытой душой, повышенной чувствительностью, как у Блейка:

В одном мгновенье видеть вечность,
Огромный мир – в зерне песка,
В единой горсти – бесконечность.
И небо – в чашечке цветка.

Другое дело, что японцы культивировали в себе это чувство, или сверх-чувство, Единого. Оно неповторимо у каждого и присуще всем. Не потому ли, что исходит из «единого сердца» (иссин)? И если бы этого не было, общей прапамяти, то и не появилась бы любовь к хайку в другой традиции – скажем, в России. Появляются кружки любителей хайку, им посвящают книги, журналы, устраивают конкурсы. Конечно, и время таково: душа, уставшая от многословия, пустых иллюзий, тянется к покою, тишине, постигая сокровенное Ничто. Сергей Есенин уповал на извечное Слово: «В мире важен безначальный язык, потому что у прозревших слово есть постижение Огня над ним». И в эссе «Ключи Марии» вспоминает «Голубиную книгу»:

У нас помыслы от облак божиих…
Дух от ветра…
Глаза от солнца… [427]

Разве это не похоже на то, что называют «японским чувством»? Павел Флоренский завещал хранить «мудрость как целомудрие». А Николай Бердяев сам по себе, вне буддийской традиции, провозглашает мысли в дзэнском духе: «Познание Божества предполагает прохождение через катастрофу сознания, через духовное озарение, изменяющее самую природу разума. Просветленный, озаренный разум есть уже иной разум, не разум мира сего…» И говорил, что «грех есть прежде всего утеря целостности, целомудрия, разорванность, раздор». [428] А Врубелю принадлежат слова: «Истина – в красоте. Искусство – вот наша религия». В Серебряном веке происходит чудо, прорыв к вселенскому Чувству (к «тихой и печальной музыке человечества», по Вордсворту) – в поэзии, философии, в музыке. «Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель! Вечно носились они над землею, незримые оку» (А. К. Толстой). Философы России видят возможность спасения от распада, разрушения сущего в Логосе. Нужно осознать мысль в Природе и природу в мысли, вернуться к Природе как сущему, призывал Владимир Эрн. «Предвечно сущее Слово, Которое Само о Себе говорит: „Аз есмь сый“, явилось тем творческим принципом, в Котором и Которым сотворено все существующее. Вселенная, космос, есть раскрытие и откровение изначально сущего Слова. Будучи этим раскрытием и откровением, мир в самых тайных недрах своих „логичен“, то есть сообразен и соразмерен Логосу…» [429] Потому и потянулись души современников к философам ушедшей эпохи. Распавшиеся пары притягиваются к единству: ум-сердце, прошлое-настоящее, человек-природа. Ни одна из сторон не может обойтись без другой.

Казалось, наступает время избавления от тотальной зависимости, поработившей сознание, от горизонтального мышления: время соединить Землю с Небом, подняв повергнутую вертикаль. Связь по вертикали, земного с небесным, все ставит на свои места. Это в корне изменило бы отношение к сущему, которое более не воспринималось бы «по частям», а воспринималось бы как само по себе целое, микромир. При этом образуется не моноцентрическая модель: здесь центр, там периферия, здесь главное, там второстепенное, здесь господин, там раб, и никто из них не свободен, – а «сингулярная» (по Бердяеву). Всякое противопоставление порабощает. Все единичное содержит в себе Единое, причастно вечности. Не «то или это», как думали веками: «разделяй и властвуй», пока не разделили самого человека так, что он уже не может властвовать над самим собой, – а «это есть то», «тат твам аси», сквозная мысль Упанишад.

Процесс индивидуализации, самостояния каждого неизбежен в процессе духовной Эволюции по закону человеческого Пути – назови его Великим Дао или Божьим Промыслом (отсюда и «богочеловеческая» интуиция Вл. Соловьева). Пусть мир все еще живет по законам абсурда, не ведает, что творит, но восхождение к Духу, к Ноосфере остановить невозможно. Тому свидетельство и наука, обретающая человеческое измерение, и искусство, уставшее от авангардных форм, из которых выхолощен дух. Потому и обращаются к японскому искусству сосредоточения: к садам из камней, чайной церемонии, к хайку. В поиске себя – постигают Истину дзэн. Под стать нашему поэту:

Пустота и есть любовь:
Нас обретая всецело,
Становится светом она.

Это наш современник, Виктор Куропатов. В «Автобиографии» он скажет: «Главное, что занимало, – проблема Ничто. Очень не хотелось верить в пустое, бездушное пространство». Знамение времени: пробуждается чувство того, что мир, потерявший из-за бесконечных взрывов психики и материи свою изначальную Форму, уже не кажется единственно возможным. Впору «закрыть глаза //и стать ушами // мира». [430] Существует иной мир, за этим видимым, управляемый высшим Разумом, Верховной Душой, и нет человеку без него Пути. Нужно лишь найти себя истинного, человеку и народу.

Душу России
Слово одно лишь вместит —
Всеединство! [431]

Всеединство, ощущение родственности – звуков, красок, ветра, дождя – в пробужденном сердце поэта, увидевшего другое «как есть». Эпиграфом к хокку питерца Андрея Соболева можно поставить его слова: «Больше любите друг друга, // Озябшие души». Все становится живым, когда душа оживает. Не только человек водит кистью, выводя письмена, но и кисть ведет человека к тому, что таится в прапамяти:

Кисть встрепенулась —
Воспоминаниями
Тушь на бумагу легла.

Японцы назовут это «следовать кисти» (дзуйхицу), которой следовали во все времена, не навязывая себя, а предоставляя всему свободу: цветам в икэбана – каждый цветок сам по себе притягивает к Небу; камни сада расположены свободно – один оттеняет красоту другого. И это видение доступно русскому сердцу, хотя непросто войти в состояние «не-я», «не-мыслия». И все же:

О! Это небо,
Деревья, травы, цветы —
Творенья под сенью Единого! [432]

А может быть, и не нужно русской душе входить в состояние самозабвения. У каждого народа свой Путь, лишь бы не идти в обратную сторону. Это случается даже с японцами: от правильного порядка (дзюн-гяку) могут повернуть к неправильному (гяку-дзюн), и начинаются невзгоды. В период увлечения Европой, после «открытия дверей», реставрации императорского правления Мэйдзи (1868), в Японии появились ниспровергатели традиций, и хайку утратили глубину: из сферы Неизменного перешли в мир изменчивый. Были такие, кто отвергли исконную традицию – следовать времени года, забыв, что могут быть относительны человеческие чувства, но не Чувство Природы. Однако японцы лишь на время могут отойти от исконного Пути, расплачиваясь за отступление дорогой ценой. Поэт-модернист Нацуиси Банья, родившийся в 1955 году, не может не ощущать того, что ощущали его предки:

вон там мой разум!
в прогалах
хлопчатых туч. [433]

Что уж говорить о поэте и исследователе японской классики Мурамацу Томоцугу (псевдоним Кока), который видит мир глазами хайку, основал журнал «Снег», где уже много лет печатает своих собратьев со всей Японии и не только. Для него «сезонное слово» ( киги) священно. Вот несколько из «снежного цикла» 1994 года «Благие хайку»:

На снегу
Под снежным небом
Люди живут.
На снегу
Под снежным небом
Живет любовь.
На снегу
Под снежным небом
Жизнь прошла…

Не потому ли, что снег ассоциируется с Россией, в любви к которой он признается. «Мой „Символ веры“»: «Я люблю русских. Я думаю, что русские – самая удивительная нация в мире. Из всего, что я прочел за свою жизнь, меня более всего потряс роман Льва Толстого „Война и мир“… В музыке больше всего люблю Пятую симфонию Чайковского… Я думаю, что с романом „Война и мир“ Толстого можно сравнить только японские хайку».

Вот вам и «клиповое сознание»! Что посеешь, то и пожнешь.

И об этом вещает китайская мудрость.

Май 2010

Духовная эволюция (от горизонтали к вертикали)

А по словам Гесиода: Прежде всего во Вселенной Хаос зародился… (но) должна быть среди существующего некая причина, которая приводит в движение вещи и соединяет их.
Аристотель. Метафизика, 1, 4

Почему наступило разочарование в идее прогресса, на который уповали последние века? Не потому ли, что уповали «во имя свое», понимая прогресс как ускоренное движение по горизонтали, кратчайшим путем – между двумя точками? Движение ради обладания, неважно чем – временем, пространством, техникой, энергией. Словом, «быть, чтобы иметь». Мечтали преодолеть зависимость от изначального Хаоса и обрести свободу. Но что-то мешало. Не то ли, что прежним оставалось сознание, раздвоенное, нацеленное на борьбу, неважно с кем и с чем?

Но посягающий на свободу другого впадает в зависимость от того, что хотел покорить. Таков закон высшей Справедливости, или Великого Дао: покоряющий становится покоренным, если не другими, то самим собой. Дао все ставит на свои места – в соответствии с предустановленной гармонией, которую понимали как закон благого Равновесия (Хэ). Человеку назначено одухотворять сущее, но одухотворяет одухотворенный – «Рожденный в духе», по словам Апостола Павла. Одухотворенный не сталкивает одно с другим, не требует жертвы.

Возомнив себя всесильным, господином положения, человек захотел покорить пространство и время – и был ими покорен. Веря в прогресс во имя удобства, краткости движения к намеченной цели, расположил по прямой смену фаз человеческой истории. У Освальда Шпенглера были основания назвать придуманную во имя «прогресса» прямолинейную связь – древность, Средневековье, Новое время – полной нелепостью. В одномерности, линейном мышлении он распознал причину «Заката Европы».

Ортега-и-Гассет назвал прогресс «растяжимой тюрьмой», где заправляет всем «человек массы». Последний, будучи сам безликим, видит во всем, и в государстве, анонимную силу. «Вот величайшая опасность, угрожающая сейчас цивилизации: подчинение всей жизни государству… поглощение всей общественной спонтанной инициативы государственной властью, а значит, уничтожение исторической самодеятельности общества, которая в конечном счете поддерживает, питает и движет судьбы человечества» («Восстание масс», вышла в 1930 г.). А Макс Вебер пришел к выводу: все экономические тенденции ведут к возрастанию несвободы.

Тем более тоталитарное государство, которое Бердяев называл «царством сатаны»: государство не смеет касаться духовной жизни человека. Он соглашался с Ницше, что государство есть самое холодное из чудовищ; человек начинается там, где кончается государство. [434] Должно быть, настало время усомниться в традиции, властвующей над умами со времен «Политики» Аристотеля: «Природа государства стоит впереди природы семьи и индивида: необходимо, чтобы целое предшествовало части». Государство, вторичное по отношению к человеку, взяло на себя функции первичной или вечной ценности. Сколько еще времени пройдет, пока государство не назовут «машиной подавления» и полмира втянут в борьбу с ним, отчего государство лишь натянет поводья.

Когда еще старший из славянофилов К. С. Аксаков предупреждал: «На Западе душа убывает, заменяясь усовершенствованием государственных форм, полицейским благоустройством; совесть заменяется законом, внутренние побуждения – регламентом, даже благотворительность превращается в механическое дело: на Западе вся забота о государственных формах»; «Запад потому и развил законность, – продолжает Аксаков, – что чувствовал в себе недостаток правды». [435]

Напомню: стремление к правде , высшей нравственной ценности, присуще русскому уму. Естественно, не к правде факта, а святой правде, исходящей от Святого Духа. Святость – национальная идея России, сколь прекрасная, столь и далекая от реальной жизни. Об «инстинкте правды», присущей русскому человеку, говорил Н. К. Михайловский: «Всякий раз, когда мне приходит в голову слово „правда“, я не могу не восхищаться его поразительной внутренней красотой… Кажется, только по-русски истина и справедливость называются одним и тем же словом и как бы сливаются в одно великое целое. Правда в этом огромном смысле слова всегда составляла цель моих исканий». [436] В «Письмах о правде и неправде» он писал: «…в нас есть почва для проповеди Правды в ее единстве и целостности ».

А можно вспомнить Ф. М. Достоевского: «ничем не искоренить в сердце народа жажду правды» – и слова Зеньковского о нем: «Вся тайна влияния Достоевского заключается в той правде, которая глядит на нас со всех страниц его произведений и которая придает им неотразимую силу». [437] И тот же Достоевский писал: «Революция, кроме конца любви, ни к чему не приводила… Судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает… А идеалы его сильны и святы, они-то и спасли его в века мучений… Если притом и так много грязи, то русский человек и тоскует от нее всего более сам, и верит, что все это – лишь наносное и временное, наваждение диавольское, что кончится тьма и что непременно воссияет когда-нибудь вечный свет». [438]

Естественно, «правда» – высшая ценность и для Николая Бердяева. Акценты разные, но суть одна. «Есть высшая правда в том, что человек – существо самоуправляющееся. Отблеск этой истины есть в демократии, в этом положительная, вечная сторона демократии, фактически всегда искаженная». [439] В Индии нет религии выше Истины: «Истину должно почитать, как Брахмана», – сказано в Ведах.

Во времена воинских искушений, когда Япония свернула с Пути, японский христианин Утимура Кандзо напоминал: Истина от Бога, не от государства. Если сохраним Истину, то и поверженное государство поднимется. Отречемся от Истины – и процветающее государство погибнет.

Для тех и других Истина неотъемлема от Красоты: Истина есть Красота, а Красота есть Истина. Красота предопределена человеку во спасение. Не потому ли посланный богиней Аматэрасу управлять японскими островами внук Ниниги выбрал из двух невест не долгожительницу, Деву-скалу Иванаги-химэ, а Цветущую деву Сакуя-химэ, чья красота облетает, как лепестки сакуры? С тех пор и полюбилась японцам Красота мимолетная, которая, однако, не исчезает, а возвращается в свою вечную обитель. Потому и называли ее Красотой Небытия (My-но Би), существующей невидимо, доступной лишь сердечному зову. Напоминая о себе в мгновениях Жизни, обретая разные обличья в разные эпохи, она по сути оставалась той же. Красота японцев мгновенна, полуприсутствует в каждом миге Бытия, «здесь и теперь», являя вечную Истину. Не абстрактное мышление, а переживание, спонтанное, самоестественное чувство Красоты обусловило стиль их мышления.

Потому и полюбился японцам Достоевский, что Красота для них вездесуща. «Всякая-то травка, всякая-то букашка, муравей, пчела золотая, все-то до изумления знают путь свой, не имея ума, тайну Бо-жию свидетельствуют, беспрерывно совершают ее сами». И японец ощущает то же, что старец Зосима из «Братьев Карамазовых». Ван Гога пленило умение японцев в одной травинке воплотить мир, но здесь другое. Здесь сердечное созвучие, обоюдная восприимчивость к прекрасному. Японец разделит восторг князя Мышкина: «Я не понимаю, как можно проходить мимо дерева и не быть счастливым, что видишь его?» У русских не было традиции благоговейного отношения к Природе, но была сердечная с ней связь.

Правда потому безупречна, что пробуждает чувство прекрасного. Мир уже спасен, нужно лишь довериться ему. И в сердце Достоевского вера в абсолютное Добро, которым наделено каждое существо: «Существование в каждом человеке возможности совершенного добра, а следовательно, и совершенного счастья, было любимой мыслью Достоевского», [440] – заключает Лосский, ссылаясь на «Дневник писателя»: «Беда ваша в том, что вы сами не знаете, как вы прекрасны! Знаете ли, что каждый из вас, если бы только захотел, осчастливил всех… И эта мощь есть в каждом из вас, но до того глубоко запрятанная, что давно уже стала казаться невероятною». А буддист скажет: каждый человек Будда, только не каждый понимает это. «Красота спасет мир», когда человек увидит ее прежде, чем себя. «Дух Святый, – запишет Достоевский в заметках к «Бесам», – есть непосредственное понимание красоты, пророческое сознавание гармонии, а стало быть, неуклонное стремление к ней». [441]

Не удивительно, что У Тимура Кандзо – о нем уже шла речь – верит, что нет более родственных религий, чем буддизм и христианство. Говорят, что буддийский путь ведет к полному исчезновению, а христианский – в жизнь вечную. Но и буддисты верят в бесконечность истинно-сущего. Пусть Нирвана отличается от христианского Царствия Небесного, но и она есть бесконечность подсознательного или высшего сознания. Буддизм не есть абсолютное отрицание, а отрицание печали во имя блаженства, греха во имя добродетели, смерти во имя жизни. Буддизм проповедует избавление от страданий, христианство – от греха. «Буддизм и христианство – всемирные религии братства – не проводят различий рас, наций и классов. Для каждого открыт путь в общину – сангху и в христианскую церковь». [442] Наконец, и та, и другая несут веру в бессмертие, что возвышает человека над самим собой, до себя истинного.

Истинный христианин рад встретиться с Добром в любой религии, будь то буддизм, конфуцианство или даосизм. Взор христианина всегда тянется к свету. Когда христианин излучает Божественный свет, высвечивается все хорошее в мире.

И разве это не созвучно идее «положительного всеединства» Вл. Соловьева? Не потому ли, что «в буддизме метафизически „пробужденному“ подлинная действительность открывается с полной достоверностью» по причине «полного совпадения субъективно-переживаемого с объективным порядком и строем Вселенной»? [443] И потому близка японскому сердцу русская литература, пророчество Достоевского о спасении мира Красотой – чистой, непорочной, которая очищает душу. Она едина для всех и у каждого своя. «Дух Святой есть непосредственное понимание красоты, пророческое сознавание гармонии и, стало быть, и неуклонное стремление к ней». [444] Изначально целостен человек, соединивший в себе чувство прекрасного, нравственное и религиозное.

Ощущение Красоты как Истины, а Истины как Красоты, ощущение вечности, невидимого истинно-сущего, стояние над миром явленным сближает Россию с Японией. В. В. Розанов писал в «Легенде о Великом Инквизиторе»: «Найдем ли мы внутри европейского существования бесконечное? Все идеалы европейские во всем конечны – а без бесконечного человек существовать не может». В этом суть и главное отличие от того пути, по которому шла та Европа, которая сосредоточилась на земном, предметном мире, на отвлеченном знании. Не потому ли, по мысли Розанова, к концу XIX века «Европа сразу и как-то бесконечно постарела; она вдруг осела, начала расти в землю»?

И те, кто смотрел на Россию изнутри, пока у нее не отбили память, не мог не заметить разительного отличия Запада и России. Разница лежит в пределах «двоицы» и «троицы». Первая притягивает к земле, отторгая от Неба. На это обратил внимание Рене Генон – на отпадение от Основы, забвение вечных Принципов, вне которых все теряет смысл, превращается в хаос. В современной западной цивилизации видят только случайные, неупорядоченные вещи и в современной науке заботятся не о качестве знаний, а об их количестве. «Современный дух замыкается во все более и более сокращающейся относительности… Отсюда хаос бесчисленных теорий, гипотез, которые сталкиваются, противоречат друг другу». Но интеллект, отрицающий Истину, отрицает основание своего бытия, отрицает сам себя. «Последнее слово западной науки и философии – это самоубийство интеллекта; может быть, в этом только прелюдия того чудовищного космического самоубийства, о котором грезили некоторые пессимисты». [445]

И все же автор не теряет веру, что если возродится ум, проникающий в вечные Принципы, то все остальное может стать нормальным: можно восстановить порядок во всех областях, установить окончательное вместо временного. Для этого следует преодолеть привычку отрицать то, что было, пренебрегая прошлым, вековыми традициями, которыми дорожат на Востоке. Действительно, раздвоенность, унаследованный от греков закон борьбы, противостояния приводит Запад к «войне всех против всех», вопреки закону Единого, предназначенного человеку изначальным Логосом.

Итак, на Западе приоритет государства не убавился, скорее, наоборот. Но чем сильнее становилось государство, тем слабее становился человек, превращаясь в орудие государственной власти, возомнившей себя центром, вопреки предназначенному Пути – самостояния каждой сущности. Как всякое слабое существо, обездоленные стремились объединиться с такими же, усугубляя диссонанс мировых энергий, что не могло не привести к катастрофе.

Обезличивание тревожило мыслителей России, как западников, так и славянофилов. «Несмотря на умственное превосходство нашего времени, – сокрушался Герцен, – все идет к посредственности, лица теряются в толпе. Эта collective mediocrity ненавидит все резкое, самобытное – она проводит над всем общий уровень». Великую опасность таит в себе «сплоченность посредственности», «равенство в рабстве». Выход Герцен видел в обращении к тому нравственному чувству, которым наделена Россия: «Я чувствую сердцем и умом, – писал он в 1857 году, – что история толкается именно в наши (русские) ворота». [446]

Следующее поколение философов России оправдало его надежды. «Дух всегда пребывает в глубине, дух и есть глубина… Подобно тому как нет в духовной жизни внеположенности и раздельности, нет в ней и противоположности между единым и множественным… Единое не противостоит множественному, как внешняя для него реальность, оно проникает множественное и создает его жизнь, не снимая самой множественности. „Я в Отце моем, и вы во Мне, а я в Вас“ (Ин., 14, 20)». [447] Это и есть Срединный Путь, ведущий к спасению. Чувство Целого позволило Бердяеву уверовать, что спасется каждый, самый последний из людей, ибо нет того, кто не нес бы в себе образ высшего бытия, не имел бы Божьей искры в душе своей. Но спасется при условии преображенного сознания, которое прозревает сквозь множество Единое. В этом суть: видят то, что открыто взору, – мир явленный и не видят того, что скрыто за ним, – Истину во спасение.

Еще Лейбниц говорил о двух истинах: истине разума и истине факта. Истины разума необходимы, и противоположное им невозможно; истины факта случайны, и противоположное им возможно (Монадология, 33). Чистыми эмпириками он называл животных, которые руководствуются только примерами. Говоря о различии между душами и духом, Лейбниц называл души отображением мира тварного, а духи – самого Божества или Творца природы. Духи способны познавать систему Вселенной и подражать Творцу в своем творческом поиске, так как всякий дух в своей области есть как бы малое божество (Монадология, 83).

Поистине, труднее было тем, кто наблюдал жизнь Европы при ее «закате». Неверие довело Ницше до отчаяния: «Вся наша европейская культура уже с давних пор движется в какой-то пытке напряжения, растущей из столетия в столетие, и как бы направляется к катастрофе: беспокойно, насильственно, порывисто, подобно потоку, стремящемуся к своему исходу, не задумываясь, боясь задуматься». (Не потому ли, что исход ассоциировался с Хаосом, со страшной бездной, или Большим взрывом, по последним научным прогнозам? «Бездна призывает бездну».)

Когда верх и низ меняются местами, наступает катастрофа, ибо у «человека массы» нет ни норм, ни морали, – подводит черту Ортега-и-Гассет. «Почему же поверили в аморальность жизни? Только потому, что вся современная культура и цивилизация приводит к этому убеждению. Европа пожинает ядовитые плоды своего духовного перерождения. Она слепо приняла культуру поверхностно блестящую, но не имеющую корней». [448] С тех пор мало что изменилось. Стихия оказалась сильнее разума. Россию обуял дух подражания: «культура глянца» вытесняет понемногу культуру духа – основание Жизни. Социологи говорят о моменте бифуркации, не ведая об аттракторе, который способен вывести из кризисной ситуации.

Как видит человек, так и строит свои отношения, вопреки здравому смыслу, на который уповает уже не первый век. Здравый смысл таков, каково сознание. А сознание это не случайно называют «зауженным», «несчастным», называют те, кто не подвержен гипнозу «прогресса». Но не так просто преодолеть одномерное мышление, которое было заложено в начале осмысления мира такими авторитетами, как Аристотель. Он потому и не принимал бесконечное – апейрон Анаксимандра, что оно неосязаемо, не исчисляется. «Некоторые считают таким (единым и простым началом) бесконечное, а не воздух или воду, чтобы все прочее не уничтожалось от их бесконечности, так как (эти элементы) противоположны» (Физика, 3, 5).

Греки уверовали, что в основе мира лежит что-то одно – часть вместо Целого. Эта вера обусловила одномерное мышление, которому доступно лишь множество. Но отпавшее от Единого превращается в стихию, обрекая все на распад. Наверное, и линейному мышлению можно найти объяснение. И у линии как таковой было свое назначение: оптимальный вариант накопления информации (скорее, чем ее осмысления). Однако дело в отпущенном времени или в той Мере, при нарушении которой все превращается в свою противоположность. Линия, уподобляясь бесконечности, замыкаясь на себе, не оставляет промежутка: все более сжимаясь, делает невозможной свободу.

Не удивительно, что русские философы восстали против линейного мышления, признавая необходимость «прерывности», которая позволила бы восстановить связь по вертикали: Земли с Небом, человека с Богом или с самим собой, своей божественной сущностью. «Духовная жизнь всегда предполагает другое, высшее, к чему она движется и поднимается. Не просто жизнь, а духовная жизнь, жизнь, поднимающаяся к Богу, не количество жизни, а качество ее есть высшее благо и ценность». [449] Не то, чтобы достигли высшего, но замечали его отсутствие.

Еще в начале XIX века Гоголь писал: «Все, что ни строили по образцу древних, все стало носить отпечаток мелкости и миниатюрности: узнали искусство связывать и гармонизировать между собой части, но не узнали искусства давать величие всему целому». [450] А может, все-таки достигла русская мысль наивысшего, судя по правде «общего дела», по ощущению всеродства, у таких мыслителей, как Н. Ф. Федоров? Или по рождению идеи «Соборности» – не внешней, а внутренней общности, не ущемляющей свободу другого, по Вл. Соловьеву? Потому и навела Россия страх на тех, кто жил по другим правилам и делом чести считал удовлетворение личных потребностей. (Подспудно война против России продолжается, ныне в развлекательной форме: «не мытьем, так катаньем».)

В начале XX века положение усугубилось. Философы заговорили о грядущей опасности: культура поглощается прогрессом материальной цивилизации, но вне культуры немыслима творческая жизнь человека. Вл. Эрн взывает к «Борьбе за Логос»: Логос зовет философию вернуться от схоластики и отвлеченности «к жизни, и не насилуя жизни схемами, наоборот, внушая ей стать вдохновенной и чуткой истолковательницей ее божественного смысла… Логос есть коренное и глубочайшее единство постигающего и постигаемого ». Осознать мысль в Природе и Природу в мысли доступно « цельному, всеобъемлющему и абсолютно беспротиворечивому мировоззрению». [451]

То же выпадение из духовной реальности тревожило Евгения Трубецкого: «Опасность для России и для всего мира – тем больше, что современный хаос осложнен и даже как бы освещен культурой… Здесь биологизм сознательно возводится в принцип… Это неслыханное от начала мира порабощение духа – озверение, возведенное в принцип и в систему, отречение от всего человечного, что доселе было и есть в человеческой культуре. Человек не может оставаться только человеком: он должен или подняться над собой, или упасть в бездну, вырасти или в Бога, или в зверя». [452] (Но «человек массы» предпочел упасть в бездну, судя по человеческим теням в наркотических ночных клубах нашего времени. К этому уже настолько привыкли, что показывают по ТВ как нечто естественное, не отдавая себе отчета в том, что убивающее человеческое в человеке, опустошение неокрепших душ смертельно для человечества. Злой умысел, или тотальное отупение, или то и другое разрушает разум и сердце.)

В начале XX века было ощущение неправды происходящего, утраты духовности – подмены внутреннего внешним, вечного временным. Нисхождение в материю претило русской душе. Верили, что падшего можно поднять, изменив сознание, которое, разделив сущность и существование, разделилось само в себе. Разуверившись в истории, изгнавшей человека, предрекали ее конец: «Метаистория прорывается в историю, и все значительное в истории связано с этим прорывом». [453]

Наконец, Павел Флоренский возлагал надежды на преодоление тиранической линии, лишающей индивидуальное его врожденной формы: «С началом текущего века научное понимание претерпело сдвиг, равного которому не найти, кажется, на всем протяжении человеческой истории. Эти два признака суть прерывность и форма… Непрерывность изменений имеет предпосылкою отсутствие формы: такое явление не стянуть в одну сущность изнутри. Эволюционизм как учение о непрерывности существенно подразумевает и отрицание формы, а следовательно – индивидуальности». [454] Но те, кто оказался у власти, не могли допустить ни свободы, ни индивидуальности, не имея за душой ни того, ни другого, и расправлялись с теми, кто позволял себе думать иначе и вообще думать. Но всякая неправда конечна, изживает себя и уносит с собой в Преисподнюю отступников.

Царь мира сего не дремал, удерживал линейную связь, когда она изжила себя, чтобы было чем сдерживать порывы души, не допустить свободу, подменив ее вседозволенностью или рабской зависимостью. И свобода уподобилась Великому Потопу. Человек так и не понял замысел Бога, предоставивший ему свободу выбора, соблазнился легкодоступной свободой и захлебнулся в волнах мнимой свободы, не ощущая почвы под ногами.

Есть поистине вечные истины. «Великий ум един», не подвержен переменам. «Великое Дао – в бесконечном движении. Пребывая в бесконечном движении, не достигает предела. Не достигая предела, возвращается к истоку» (Дао дэ цзин, 25). Если движение не поворачивает в соответствии с ритмом Дао («Одно Инь, одно Ян и есть Путь»), то превращается в Хаос. Если движение не меняет своего направления, то перестает быть Путем, ведущим мир к спасению.

К XX веку, выполнив функцию накопления знаний по прямой, линия исчерпала свои возможности. Об этом возвещали поэты – о времени «третьего сознания»: первое сознание – первооткрыватели Америки, супермены, индивидуалисты. Его сменило второе сознание – винтики технократической машины. «Третье – новая волна, молодежь с антилинейным мышлением. Самое преступное для нее – убить в себе себя». [455] Но нужно еще найти себя, прорваться сквозь темную завесу, увидеть, что за ней.

Пока что философы, ученые говорят о кризисе традиционной логики, логики «исключенного третьего»: «или то, или это». Однако, признавая необходимость многомерной логики, проникающей в природу Целого, человек Запада, плененный «двоицей», не смог преодолеть искушения, ибо мыслил по-старому. Не то чтобы не возвращался к прошлому, но возвращался по-своему, бунтуя, совершал поворот на 180 градусов.

При этом само мышление, структура сознания оставалась прежней, как оставалась прежней при «вечном возвращении» Ницше. Ему не помогло знание Востока: он воображал себя то Буддой, то «Распятым». Его «сверхчеловек» не обрел свободы сверхсознания, ибо она не обретается, а рождается из души пробужденного. Но человек остался тем же, лишь удвоилось его эго, эгоизм же как «движущая сила – делает человека глупцом». [456]

Трагические события XX века подтвердили: логика «части» подтачивает основы Жизни. «Исчезает человек как целостное существо, внутренно центрированное… – уверял Бердяев. – Дробные и частичные элементы человека предъявляют права не только на автономию, но и на верховное знание жизни». Бердяев схватывает суть: наличие центра – условие целого. Без внутренней формы, или души, нет целого человека. А именно «центрированности», насколько я могу судить, греки не придавали особого значения: она тормозила бы ускоренное движение, количественное освоение мира.

Но линейное мышление несовместимо со свободой, не дает проявиться индивидуальной душе, что беспокоило русских философов. «Целое становится целым при допущении, что оно не механическая сумма отдельных частей, отдельных жизней, а живой организм, обладающий своим особым центром жизни». [457] Не удивительно, если полагать за основу мира Число или геометрические формы, которые обходятся без индивидуальной души. (Правда, привычка к схемам не помешала Леонардо да Винчи создать уникальные образы; но гений себе не принадлежит, не повинуется правилам.) «Богоравному» человеку нет нужды ломать голову над устройством мира – все и так в его власти.

И родился человек. Из сути божественной создан.
Был он вселенной творцом, зачинателем лучшего мира.
…Так земля, что была недавно безликой и грубой,
Преобразилась, приняла людей небылые обличья.
(Овидий. Метаморфозы)

Самомнением «преждерожденных» возмущался святой Августин: «Душа в своих грехах, в гордой, извращенной и, так сказать, рабской свободе стремится уподобиться Богу. Так и прародителей наших оказалось возможным склонить на грех только словами: „будьте, как боги“» (Св. Августин. О Троице, 11:5,8). Именно «рабская свобода», другой пока не знают, – за исключением святых, подвижников. Но всякая подмена в истории ничем хорошим не кончается, разве что дает насладиться незаслуженной славой, но ненадолго. Приходит расплата за подмену ценностей, целого частью, Истины ложью, Христа – Антихристом. Антропоцентризм оборачивается потерей человека.

В XX веке спохватились: задача философии – понять, что же такое человек. Исчезла «мера вещей»: у техники, у науки развязаны руки. Предвидя опасность движения истории вне человека, мыслители России восстали против отвлеченных начал, бездуховности, выбросившей человека за борт Бытия.

Китайцы пошли другим Путем. Дао-человек действительно все может, может проходить сквозь огонь и воду: «Я слышал от Учителя, что человек, пребывающий в Гармонии, во всем подобен другим вещам. Ничто не может ему повредить, увести с Пути. Он же может все: проходить сквозь металл и камень, ходить по воде и огню» (Лецзы, 2). Дао-человека называют «душой вещей», но он стал таким не в начале времен, а пройдя сполна предназначенный Путь. Проницательный ум Юнга распознал в Дао – Личность.

Если сравним греческую модель с китайской, убедимся в разнице: одни подчинили Мораль мысли, другие – мысль Морали. Морали как Основе сущего, вне которой все обречено на вырождение. Греки были моложе, увереннее в себе. У них преобладает динамичная четверка: четыре первоэлемента, четыре основные науки. Четверка образует квадрат. В квадрате стороны противостоят друг другу, взывая к борьбе; замыкая пространство, располагают к статике. Так разделились покой и движение: движение всё, покой ничто. Мудрейший из греков, которого сравнивают с Лао-цзы, тем не менее, верил: «Огонь живет смертью земли». Лао-цзы же говорил: «Покой есть главное в движении» – об умении побеждать без борьбы.

Путь греков действительно не назовешь моральным, Дао же – моральный закон Вселенной и человека. У греков каждая из сторон квадрата ассоциируется не с моральным качеством – в нем вряд ли нуждался «богоравный», – а с геометрической фигурой. «Пифагор говорит, что есть пять телесных фигур, которые называются также математическими: из куба (учит он) возникает земля, из пирамиды – огонь, из октаэдра – воздух, из икосаэдра – вода, из додекаэдра – сфера Вселенной (то есть эфир)» (А 15). При этом, добавляет автор трактата «О пифагорейской жизни» Ямвлих (IV в.), «ложь и зависть присущи природе беспредельного, бессмысленного и неразумного» (В И).

Но если человек – центр, все остальное – периферия, не имеет самостоятельной жизни. И вот занявший не свое место человек начал опустошать Природу. Так продолжалось до XX века, продолжается и сейчас, ибо ум впал в заблуждение, что никаких форм в природе не существует, вообще «не существует никаких реальностей, имеющих в себе центр и потому подлежащих своим законам». Линейность, одномерное мышление «отрицает и природу, и человека», признавая лишь «пассивный материал для заполнения схем», писал Павел Флоренский, ратуя за «обратную перспективу». (Не оттого ли ни к чему не приводит борьба за свободу, что невозможна личность при безличностном сознании? Отсюда и инстинктивный страх перед всеобщей глобализацией, угрожающей последним остаткам национальной и личной самоидентичности.)

Структурирующим началом у китайцев служила не четверка, образующая квадрат, а пятерка, образующая круг: четыре первоэнергии – Вода, Огонь, Дерево, Металл вращаются в прямом и обратном порядке вокруг постоянного центра, Земли. Притом происходят не от геметрических фигур, а связаны с пятью моральными качествами, «пятью постоянствами» (учан): Человечностью, Справедливостью, Учтивостью, Мудростью, Искренностью. Каждая ассоциируется с определенным типом энергии и временем года: Человечность – с деревом и весной; Справедливость – с огнем и летом; Учтивость – с металлом и осенью; Мудрость – с водой и зимой. Искренность же, будучи Центром, проявляет себя круглый год. От нее зависят остальные «постоянства», смена времен года, движение энергий. То есть природные явления сами по себе моральны, мир физический и нравственный нераздельны, и потому всякое отступление от Пути сулит беды, стихийные бедствия.

«Колесо движется, потому что ось неподвижна», – говорят даосы. Центр пребывает в покое, потому движение пульсирует в естественном ритме (вдох-выдох, прилив-отлив).

На Западе и теперь ученые обходятся без «центра», рассуждая, скажем, о Большом взрыве. «Совершенно очевидно, что нет никакого центра, из которого бы извергался материал Вселенной в процессе Большого взрыва». [458] Но непризнание центра означает непризнание индивидуальности. Одностороннее движение ведет к расширению Вселенной до ее полного распада, что порождает катастрофическое сознание. В китайской модели Центром является Великий Предел – Тайцзи, на грани которого меняется направление движения, изначально двустороннего. Две разнокачественные энергии Инь-Ян меняются местами, как день и ночь, но не могут разойтись, пребывая друг в друге, не могут привести к Взрыву, обусловить взрывчатый тип развития. Инь-Ян предназначены друг другу; их удерживает внутреннее родство, единое поле психической энергии, вселенское Ци.

Если неразумные люди нарушают сбалансированность Инь-Ян, то наступает сбой энергий. Сдвоенное Инь ведет к избытку воды, наводнениям. Сдвоенное Ян – к избытку огня, засухе, пожарам. В «Книге Перемен» лишь в одном случае Инь-Ян расходятся в разные стороны: в одном месте избыток воды, в другом избыток огня. Это 12-я гексаграмма «Упадок» (Пи), когда верх и низ меняются местами. Исполнение-Инь берет на себя функцию Творчества-Ян, наступает разрыв всеобщих связей, и все приходит в разлад. Самая неблагоприятная ситуация для людей творческих, попавших под начало посредственности, о чем уже шла речь. Но ситуация Упадка, исчерпав себя, уступает место следующей, более благоприятной, ибо Дао безостановочно. Великое Дао, не доходя до предела, на новом витке приближает сущее к Благу (Шань).

В Великом Пределе все присутствует, пребывая в покое: все формы, слова и священные тексты (Вэнь, послания Неба). «Идея литературы уже пребывала… в Великом Пределе, когда мир как таковой еще не существовал», – комментирует Игорь Лисевич трактат Лю Се «Дракон, изваянный в сердце письмен». [459] Значит, и Культура предопределена, и мастеру дано проникнуть в ее тайну. Это и есть метод

Недеяния (Увэй), невмешательства в предустановленный порядок, по сути, метод со-творчества. (Кстати, согласно учению о Тайцзи, которое еще переводится как Великое Единое – в отличие от изначального Хаоса, происходит предустановленная смена магнитных полюсов. Значит, миру не угрожает исчезновение, ибо внутренняя связь между полюсами не прерывается в общем поле Тайцзи. Потому, наконец, что Великое Дао благоприятно для человека, следующего ему.)

Иначе говоря, представление о мире таково, каким мыслилось его Начало: для одних изначален Хаос, и чем больше с ним борются, тем более он входит в силу – стихия берет свое. Для других изначальна Гармония, закон подвижного Равновесия (Хэ). «Одно Инь, одно Ян есть Дао. Следуя ему, восходят к (всепроникающему) Добру (Шань). Осуществляя, проявляют изначальную Природу (Син)». Ту самую Природу, которой присущи «пять постоянств», пять благородных свойств.

Почему это возможно? Потому что таково Дао: «Глубинное, темное – внутри Семена (Цзин). В этом Цзин – Истина (Чжэнь), Искренность (Синь). С древности и поныне имя Его не проходит. Благодаря Дао узнаем о причинах всего» (Дао дэ цзин, 21). (И как тут не поверить во «врожденное знание» Конфуция или вечные идеи Платона, если совершенно независимо русский биолог Л. С. Берг (1876–1950), не соглашаясь с Дарвином, признает главным законом Эволюции внутреннюю силу, центростремительность, то есть независимость от внешней среды, ибо среди всего живого господствует метафизический принцип Добра?)

Иначе говоря, в основе всего лежит Истина, моральный Закон, не тот, что создают люди себе в угоду, а вечный, исходящий от Неба. Поэтому не нужны никакие ухищрения ума, нужно лишь довериться Пути. «Достигни предельной Пустоты, утвердись в Покое, и все вещи будут сами собой чередоваться».

Трудно постижимая для нашего ума логика, но, осознав мысли Лао-цзы, поймем Путь к бессмертию. «Постоянство» – то, что пребывает в вечности, задано человеку по воле Неба (или Божьему Промыслу, суть одна). Не проще ли сказано об этом у Чжуан-цзы: «Следуя природному, пребываешь в Едином. Следуя человеческому, теряешь его. У истинного человека – природное и человеческое в единстве» («Чжуан-цзы», 6). И дальше: «Не губи природного человеческим, не губи естественного искусственным, не приноси себя в жертву ради обретения» (гл. 17). (Будто предваряет вопрос Фромма: «иметь, чтобы быть» или «быть, чтобы иметь»?)

Отсюда разные типы мышления и уклад жизни: антропоцентризм одних и природоцентризм – если можно назвать так Дао – других. Однако эта разница не абсолютна, более того – предопределена Великим Дао. Важно, чтобы не было чего-то одного, чтобы две стороны Единого дополняли друг друга. И на Западе есть умы, которым доступна интуиция Единого. Один из них – Алан Уоттс: «С точки зрения китайской философии, будь то даосизм или конфуцианство, – если вы не доверяете Природе и людям, значит, вы не доверяете себе». [460] Значит, логика китайских мудрецов доступна человеку западной культуры. Восток и Запад, две стороны Единого, предназначены другу, это понимали редчайшие умы. Датский физик Нильс Бор сделал своим гербом Тайцзи – знак дополнительности восточного и западного полушария. Но его гениальная догадка все еще ждет своего осмысления.

Итак, без целостного видения не откроется Истина. Целое недоступно одномерному мышлению. Недоступна и свобода личности, сколь ни уверяют в обратном радетели демократии. Личность замыкается на себе, на внешнем человеке, что сделало несостоятельным «индивидуализм» западного типа. Образуется замкнутый круг: человек попадает в плен к самому себе. Об этом размышлял Карл Густав Юнг: «На Западе внешний человек получил настолько значительный перевес, что в конце концов отделился от своей глубинной сущности». То есть утратил Основу, принимая колебания нестабильного мира за врожденный ритм жизни.

Линия, направляющая взор вовне, по горизонтали, продолжала властвовать над умами. Все упиралось в психологию обыденного человека, усредненного сознания: решать задачу при минимальной отдаче сил и средств. Но тогда каждый подобен другому, предупреждал Хайдеггер, пребывание друг возле друга полностью растворяет собственное существование в способе бытия «других» именно таким образом, что другие еще более меркнут в своем различии и определенности. В этой неразличимости и неопределенности развертывает Man свою подлинную диктатуру.

Линия, расположенная по горизонтали, вопреки многомерной реальности, продолжала делить сущее на противоположности, хотя сущее на противоположности не делится. Потому и великие научные открытия ожидала похожая участь: абсолютное признание одних, абсолютное отрицание других. Относительное, сколь бы ни достигало признания, не может объять абсолютное, частица, если не сингулярна, не может объять безмерную Вселенную. Принимая часть за целое, возводя в абсолют великую идею, последователи, как правило, опускали ее до своего уровня, обрекая на забвение. Или, напротив, придавали относительной истине универсальный характер, как, скажем, произошло с эволюционной теорией Дарвина.

И получилось, что и человек произошел от обезьяны, и социум подчиняется законам животного мира. А в результате нет у человека будущего, нет свободы выбора, есть зависимость от случайного стечения обстоятельств. Более того, если прав Лао-цзы и Дао возвращается к своему истоку, то ждет человека возвращение в обезьяний род, как в американском фильме «Планета обезьян». Но лишь человек причастен Духу Святому. Видимый, феноменальный мир, на который опиралась экспериментальная наука, не есть истинно-сущий, а есть большее или меньшее от него отклонение. И теория Дарвина – типичный случай горизонтального видения Эволюции, начиная от единой первоосновы, смены видов в процессе естественного отбора. Всякая научная гипотеза, опирающаяся на факты мира явленного, правомерна на физическом уровне, но не абсолютна, как не может быть абсолютной часть, сколь ни склонен человек принимать ее за целое.

Однако авторы глубокой идеи бывают менее в ней уверены, чем ее радетели, люди нетворческие. (Мудрецов мало, но без них нет надежды на очеловечивание человека: в бездуховном мире все бездуховно, тон задают люди неспособные к со-творчеству.) На исходе жизни Чарльз Дарвин усомнился в безусловности идеи, признавал непоправимость принесенной жертвы. В молодости он увлекался музыкой, поэзией, живописью, но, уверовав в безупречность науки, все это оставил, о чем потом жалел. «Кажется, мой ум стал какой-то машиной, которая перемалывает большие собрания фактов в общие законы… Утрата этих вкусов равносильна утрате счастья и, может быть, вредно отражается на умственных способностях, а еще вероятнее – на нравственных качествах, так как ослабляет эмоциональную сторону нашей природы». [461] Честный ученый, сколь ни одержим идеей, не мог не усомниться в ограниченности своей гипотезы, если она не согласуется с нравственной природой человека.

По буддийским понятиям, пробужденное сознание-Праджня возможно при открытости сознания Состраданию-Каруне. Без Сострадания нет Мудрости, и это единственное условие высшего Ума: не количество знания, а способность сердечного отклика, со-чувствия. (То, что христиане называют сердечным разумом, Божественной Любовью, без чего у человечества нет будущего. «Когда же душа уклоняется от любви, – по слову Иоанна Златоуста, – тогда помрачается ее умственный взор».)

Преодоление горизонтали, привычной логики, когда одно вытекает из другого, труднее всего дается непробужденному уму, хотя «явленное Дао не есть истинное Дао». Помимо видимой горизонтали существует невидимая вертикаль, позволяющая претворять Небесный замысел. Она в конечном счете предопределяет ход событий, поднимая сущее к Духу, как ни назови: великим Дао, Богом или Разумом Будды. Духовная Эволюция идет не снизу, а сверху, о чем говорит Лао-цзы и что позволило совершенномудрым составить «Книгу Перемен», считывая небесные Образы (Сян). «В древности Фу Си поднимал голову вверх, наблюдая небесные Образы. Опускал вниз и наблюдал земные формы… Благодаря чему запечатлел восемь триграмм, осознал веление духа и природу вещей», – сказано в «Сицычжуань».

Совершенномудрый состоял из тончайшей энергии Цзин: не из энергии Ци, подобно человеку, а из чистейшей, небесной. И в христианском мире о тонкой материи ведали величайшие умы, за что поплатились спокойствием, а порой и жизнью. Так, Ориген (ок. 185–253), признанный в России начала XX века одним из величайших христианских авторитетов, скончался под пытками, веря во всеобщее спасение, в «богочеловека», в единство ангельской и человеческой природы.

Уже Апостол Павел говорил: «Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы от Бога, и вы не свои?» (1 Кор., 6, 19). Или: «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся» (1 Кор., 15, 51–52). Современный богослов комментирует: воскреснем не в «греховном теле», а во плоти, сотканной из невообразимо прекрасной и всесовершенной «материи», подготовляющейся к этому всей Эволюцией мира. [462] А говоря словами Спасителя: «Истинно, истинно говорю вам: слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную, и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь» (Ин., 5, 24).

Сколько должно было пройти тысячелетий, чтобы в научном мире проявились созвучные идеи! К. Э. Циолковский не сомневался, что до человека существовали тонкие, эфирные тела, невидимые глазу, а человек появился в силу уплотнения материи. Человеческий мир идет по нисходящей, что было ведомо грекам, судя по «Теогонии» Гесиода: от золотого века к железному. А судя по китайским текстам, от эпохи всеобщего процветания и Справедливости – Датун к постепенному оскудению духа и утрате Справедливости. По «Лицзи», от Великого единства – Датун, когда претворялось Великое Дао и все жили в согласии, происходит поворот к противоположному, к сяокан, когда господствуют «мелкие люди» – сяожэнь, корысть и себялюбие. Торжествует человеческое Дао, склонное к отступничеству, пока не ощутит силу Великого Дао.

И все же почему человек идет по нисходящей, хотя ему назначено восхождение – спасти мир, одухотворяя его? В это верят христианские и даосские мудрецы – в способность человека к пробуждению, очищению сознания. Это проницал ум Циолковского: та тонкая сущность, которая присуща человеку изначально, не может исчезнуть. После падения в материю в процессе космической Эволюции начнется обратное движение – утончение, одухотворение материи, и «ни один атом Вселенной не избегнет ощущений высшей разумной жизни». Так и назы-выл он свои работы: «Воля Вселенной. Неизвестные разумные силы», «Существа выше человека», «Этика, или Естественные основы нравственности», публикуя их в Калуге в 1928–1930 годы.

Благополучие Вселенной зависит от благополучия каждого «атома-духа»: «Ни один атом Вселенной не избегнет ощущений высшей разумной жизни… – всеобщей любви». Пусть христиане скажут: «Бог есть любовь», а китайцы: Великое Дао ведет ко вселенскому Добру-Шань, – суть одна: человеку назначена дорога к Свету.

Что говорить о Е. П. Блаватской, о теософии, согласно которой три первые расы, живые существа и растения, сконструированы из тонкой материи. Потому оставались невидимы, что спасло их от истребления дикими животными. Лишь 18 млн лет назад произошло «падение в материю». «Представители следующей, Четвертой, Коренной, Расы уже были видимы невооруженным глазом и, согласно Е. П. Блаватской, их потомков мы можем встретить на улицах нынешних городов». [463] Что пришлось пережить Е. П. Блаватской, известно. Назовем это психологическим казусом. Большинство предпочитает иметь первопредком обезьяну, чем напрягать свой ум: «Кто я? Откуда и зачем явился в этот мир?» Но Верховный Разум притянет и неверных: до тех пор они будут вновь проживать свою жизнь, пока не очистится их сознание. В это верят не только буддисты, но и американские трансценденталисты, немецкие мистики, не говоря о русских религиозных мыслителях.

Вспомним, нет Мудрости без Сострадания. Когда одна сторона противопоставляется другой, то страдают обе – и чувство и разум. Последний, как показало время, выродился в чистый рационализм, что вызывало неприятие русских философов. Еще в середине XIX века И. В. Киреевский писал о холодном анализе, подорвавшем основы европейского просвещения. Самовластный рассудок, не признающий ничего, кроме себя и личного опыта, завершил круг развития Европы, начавшийся в IX веке. А. С. Хомяков находил причину упадка во внутреннем раздвоении: «Самый ход истории обличил ложь западного мира, ибо логика истории произносит свой приговор не над формами, а над духовной жизнью Запада». [464] И еще: «Все глубокие истины мысли, вся высшая правда вольного стремления доступны только разуму, внутри себя устроенному в полном нравственном согласии с всесущим разумом» (на языке буддизма – с праджней). «Недоступная для отдельного мышления истина, – продолжает Хомяков, – доступна только совокупности мышлений, связанных любовью ». [465] Это о соборности. (Кстати, Хомяков называл Конфуция величайшим мудрецом мира.)

Тем не менее до сих пор ученые пытаются понять природу сознания, исходя из принципа естественного отбора или опираясь на ограниченное человеческое знание. «Не в науке, конечно, зло и не в цивилизации, а в той их вере в себя, – писал Аксаков, – которая отметает веру в Бога и в Божественный нравственный закон… цивилизация и знание сами по себе не застраховывают человечество от одичания и зверства». [466] История подтвердила его правоту.

Наука долгое время была лишена чувства нравственной ответственности за творимое ею, пока ученые-подвижники не повернули науку лицом к себе. «Мы все знаем старое высказывание, гласящее, что если мы пробуем анализировать наши переживания, то мы перестаем их испытывать». То есть разум и чувство – две стороны одного, напоминал Нильс Бор. «Вся система понятий классической физики, доведенная до такого изумительного единства и законченности трудами Эйнштейна, основана на некоторой предпосылке, прекрасно соответствующей нашему повседневному опыту и состоящей в том, что можно отделить поведение материальных объектов от вопроса об их наблюдении…

Мы должны обратиться к совсем другим областям науки, например к психологии, или даже к особого рода философским проблемам, с которыми уже столкнулись такие мыслители, как Будда и Лао-цзы, когда пытались согласовать наше положение как зрителей и как действующих лиц в великой драме существования». [467]

Одномерный человек не может нести ответственность за целостность жизни. Так и будет изобретать орудия уничтожения, как будто это его не коснется: он или актер, не озабоченный реакцией зала, или зритель, не способный сопереживать актеру. Автор пронзительной книги «Дао физики» Ф. Капра разделял тревогу. Существующий дисбаланс, напишет он в 1982 году, можно описать при помощи фундаментальных понятий Инь и Ян. В нашей культуре явное предпочтение отдавалось ценностям, в которых преобладало мужское начало – Ян, и пренебрегал ось его неотъемлемой женской дополняющей Инь. «Мы предпочитали самоутверждение объединению, анализ – синтезу, рассудочное познание – интуитивному, науку – религии, соревнование – сотрудничеству и так далее. Односторонность развития дошла до опасных пределов и привела к социальному, экономическому, моральному и духовному кризису… открытия современной физики предложили исследователям два пути: первый ведет к Будде, второй – к Бомбе, и каждый ученый сам волен выбирать свой путь». [468]

Но все шло как шло, как было запущено когда-то силой, поработившей человека, соблазненного мнимой идеей превосходства, гордыней, притупившей его чувства. Недоброй волей задана программа безусловной правоты рассудка, не принимавшего в расчет нравственное чувство. Не случайно в 60-х годах XX века вспыхнуло движение контркультуры. Т. Роззак убеждал, что без преображения сознания не вернуть человека к самому себе. Так и будет продолжаться его превращение в биокомпьютер, если отринуть прошлое: великую поэзию Блейка, Вордсворта, Гёте, то, что питает душу. Бездуховная наука и техника «создали пустыню вокруг и внутри нас». Без возрождения религиозного чувства, трансцендентной энергии сознания не спасти индустриальное общество от саморазрушения. «Мы можем теперь признать, что судьба духа – это судьба социального порядка, что, если в нас гибнет дух, то же самое будет с нашим миром». И с ним нельзя не согласиться.

Обожествив науку и технику, человек иссушил землю, унизил Природу, вместе с ней себя, собственные чувства. Искусственный, механический мир более не вдохновляет человечество, оказавшееся «между смертью и трудными родами той культуры, которая способна воплотить целостность человека. Иначе мы так и будем катиться к своему концу, если не найдем способ соединить рациональный и интуитивно-чувственный метод познания». [469] И это гораздо серьезнее, чем может показаться: вне пробужденного Сознания нет спасения.

Подавленное чувство не могло не привести к «апокалипсису культуры». Но мог ли «человек массы» осознать трагизм положения, если в нем притупились ум и чувство: чем меньше одного, тем меньше другого? Если человек лишен Морали, не предписанной, а той, без которой все рушится, то он уже не человек. Молодое поколение приняло сигнал бедствия, но по-своему: призыв к свободе поняли как вседозволенность. (Недаром явление античеловека потрясло японских писателей Абэ Кобо, Оэ Кэндзабуро.)

Что говорить, наука, великие умы – достояние и гордость человечества, и не от великих умов зависело моральное падение. («Мы сделали работу за дьявола», – признавался Роберт Оппенгеймер.) Все, что только мог предложить изобретательный ум, было предложено, но Целое оставалось вне поля зрения. Не потому ли, что Целое само по себе морально, двуедино: в единичном – Единое? Посягая на свободу другого, посягаешь на собственную; спасая себя, спасаешь всех, говорит восточная мудрость.

Не удивительно, что в наше время заговорили о кризисе наук, в том числе фундаментальных: физики, математики (Пенроуз). Не потому ли, что «люди с рыночным характером не умеют ни любить, ни ненавидеть», заключает в работе «Быть, чтобы иметь» Эрих Фромм (с. 154)? А задолго до него неоплатоники говорили: «Душа, которая поворачивается к материи, страдает и нищенствует, лишается своей силы. Но если она вернется к Разуму, она получит полноту и обретет вновь свою целостность» (Порфирий. Начала, 37; 32). Значит, не все потеряно.

(Чтобы показать, насколько отличается психология европейца и японца, Фромм сравнивает стихи Теннисона и Мацуо Басё. У Теннисона целесообразность: сорванный цветок – объект, стремление не столько пережить, сколько понять его устройство. У японского поэта – доверие Природе, невозможность посягнуть на жизнь цветка, неисповедимого. Отсюда неприятие насилия, вторжения в то, что неведомо человеку, но что заботится о нем.

Закон триединства

Одно может существовать за счет другого, лишь отступив от Дао. Но не все подвластно человеку – на его же счастье. Когда нечто переходит Предел, то выпадает из Бытия, и должно появиться нечто иное («свято место пусто не бывает»). Противоположное на противоположное дает новое качество: обе противоположности как бы нейтрализуются, уступая место Троичности, или безупречному Целому. Это имел в виду Лао-цзы, говоря: «Одно рождает Два, Два рождает Третье». «Одно» – потенциальное Единое; «два» – условие взаимодействия; «три» – преодоление двойственности и на уровне Инь-Ян, которые изначально недвойственны, не могут отрицать друг друга, как вдох-выдох, прилив-отлив. «Три» – реализованное Единство, явление Целого.

Троица воплощает единого Бога, триедины ипостаси Бога-отца, Бога-сына и Духа Святого – нераздельны и неслиянны. И три тела Будды суть одно Тело Дхармы (Дхармакая). Одно раздваивается, не теряя связи сторон. Жизнь продолжается – по закону Дао все возвращается к единству.

В духе той же логики, которую японцы называют «тройственной», или логикой Целого, мыслил прославленный даос Чжуан-цзы: «Мир внешний и Я одно Целое. Поскольку мы – единое Целое, можно ли еще что-либо сказать? Поскольку сказано, что мы – единое Целое, то можно ли еще что-то не сказать? Единое Целое и слова – это два, два и один будет три. Если продолжить счет, то даже искусный математик не достигнет предела. Что же говорить об обычных людях? Если мы от Небытия (У) продвигаемся к Бытию и достигаем Трех, что же говорить о продвижении от Бытия к Бытию? Не надо продвигаться, будем следовать естественному Пути» («Чжуан-цзы», гл. 2).

Вот образец непривычной для нас многомерной логики, которую не вытянуть в ряд: одно не вытекает из другого, а существует само по себе и вместе со всем («и то, и то»). Для нас текст даосов нуждается в расшифровке, а Чжуан-цзы лишь обращается к Лао-цзы: «Все вещи рождаются из Бытия, а Бытие рождается из Небытия» (Дао дэ цзин, 40). «Проявленное Дао не есть истинное Дао». Или: «Покой есть главное в движении». Истина доступна лишь пробужденному, целому человеку: «Пока Я и He-Я не стали парой, они являют ось Пути, Центр бесконечности», – продолжает Чжуан-цзы в той же главе «О равенстве вещей», имея в виду не формальное равенство, которое с точки зрения его современника Эмпедокла приводит к вражде, ненависти (нейкосу), а неслиянное и нераздельное – каждый сам по себе следует единому Пути. В том же духе рассуждал третий патриарх Чань ( япон. дзэн) Сэн Цань: «Совершенный Путь подобен бездне, где нет недостатка и нет избытка. Лишь оттого, что выбираем, теряем его. Не привязывайтесь ни к чему внешнему и не живите во внутренней пустоте; когда ум покоится в единстве, двойственность сама собой исчезает». [470] Это и есть Недеяние, благодаря которому все само по себе Таково.

Естественно, и в западной традиции ясные умы избегали раздвоения ради покорения одного другим, – по логике части. Платон не сомневался в непрочности состоящего из частей, что смущало ум и Блаженного Августина: Бог привел все к единому порядку; этот порядок делает из мира «единое целое». Но человек «разрывает» эту целостность, предпочитая ей из личной гордости и личных симпатий «одну часть», «мнимое единство». Он таким образом ставит «часть» выше «целого», достоинством, принадлежащим «целому», облекает «часть» («Исповедь» Блаженного Августина, 3, 8).

Так и пошло – во имя части, частного интереса пренебрегли Целым. Не потому ли, что утратил человек душу, то, что делает его человеком? Плотин видел в «двоице» Пифагора величайшую «дерзость», разделившую Единое на множество, вследствие чего ум отпал от Единого и отпала от ума душа. А если нет души, нет и разума. «Двоица», двоичная логика обрекала человека на борьбу до изнеможения, и с самим собой – до полной утраты самоидентичности. Наиболее проницательные философы понимали, что история, ведомая непросвещенным умом, исчерпала себя; верили в наступление Третьего зона.

Согласно Шеллингу: «В первый период господствует только судьба, то есть совершенно слепая сила… К этому периоду истории – его можно назвать трагическим – относится исчезновение блеска и чудес древнего мира, падение тех великих империй, о которых сохранилось только слабое воспоминание… Во второй период истории то, что называлось „судьбой“, то есть совершенно слепой силой, открывается как природа, и этот закон природы… постепенно привносит в историю хотя бы механическую закономерность… в третий период истории то, что являлось нам в предшествующие периоды в виде судьбы или природы, раскроется как провидение , тогда станет очевидным, что даже то, что казалось нам просто вмешательством судьбы или природы, было уже началом открывшегося, хотя и несовершенным образом, провидения… История в целом есть продолжающееся, постепенно обнаруживающее себя откровение абсолюта». [471]

С Шеллингом перекликаются мысли русских философов. «История мира – это органический процесс, и, как бы зло ни торжествовало в промежуточных фазах, его конец, к которому придет он, будет окончательной и вечной победой Добра». [472] Николай Бердяев, посвятивший свои работы Свободе, видел спасение в наступлении эпохи Духа Святого. «Божественная мистерия Жизни и есть мистерия Троичности. Она совершается вверху, на небе, и она же отражается внизу, на земле. Повсюду, где есть жизнь, есть тайна Троичности… Бытие было бы в состоянии нераскрытости и безразличия, если был бы один. Оно было бы безнадежно разорванным и разделенным, если бы было только два. Бытие раскрывает свое содержание и обнаруживает свое различие, оставаясь в единстве, потому что есть три». [473]

Задолго до набравшей силу философии Иоахим Флорский говорил о трех стадиях всемирной истории в соответствии с тремя ипостасями Бога. «Первая – старозаветная эпоха, когда Бог раскрывается человеку как властный господин… В новозаветное время, после пришествия Христа, отношения меняются, превращаясь в отношения Отца и дитя. Грядущая же эпоха, согласно Флорскому, эпоха Святого Духа, – есть эпоха любви между Богом и человеком», – напоминают в своей пронзительной книге сибирские ученые. [474] Но не удивительно также, что в 1215 году официальная церковь осудила учение Иоахима Флорского как еретическое, и понадобилось почти восемь веков, чтобы вечная Идея получила философское обоснование.

В Третьей эпохе, согласно Бердяеву, будет торжество Этики Творчества, пробужденного человека, Теурга: в первую эпоху существовала этика закона (Ветхозаветного), во вторую – этика благодати, любви (христианство). Уже в «Смысле творчества» Бердяев говорит: религия проходит через три эпохи – откровение закона (Отца), откровение искупления (Сына), откровение творчества (Духа). Но все три эпохи сосуществуют, каждая выполняет свою миссию в определенное время. Это позволяет человеку восходить к Духу, стать Со-творцом, Теургом: Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом. В этом «смысл творчества», которое заложено в человеке, и он осуществится, когда человек найдет себя. А найти себя он может, заглянув в себя, став самим собой.

Под стать христианскому единству – нераздельному и неслиянному – мысль Чжуан-цзы: «Разделение без отделения и есть Жизнь». Поистине, «Великий ум един». А что форма выражения различна: одни доказывают словом, другие почти не прибегая к словам, – так и эта разница соответствует закону Целого. У одних «Вначале было слово, и слово было Бог» (Ин., 1), у других, у китайцев, вначале был Образ (Сян); в Индии вначале был Звук – Аум. В буддизме, согласно Мадхьямике, высшая Реальность может быть выражена только в молчании. Слова Будды бессловесны (Ланкаватара сутра) – невыразима извечная природа сущего.

Великие умы приближали исход, однако в реальной жизни, по инерции, все еще властвует массовое сознание. Изжившее себя выполняет противоположную функцию, отпадая от Моральной Основы, на которой все держится. Неугомонная линия, набирая скорость, приводит к избыточной информации, которая деструктивна. Пренебрежение качеством жизни оборачивается «царством количества» (по Рене Генону), «тиранией момента», как назвал свою книгу норвежский антрополог Томас Эриксен. Чем больше человечество создает машин для экономии времени, тем более впадает от него в засвисимость. «Похоже, мы скоро станем рабами технологий, которые должны были сделать нас свободными.

В эпоху избыточной информации практически невозможно додумать до конца ни одной мысли. Не только мыслить невозможно на скорости, но и сопереживать, испытывать те чувства, которые делают человека человеком». [475] Как бы в насмешку время продолжает набирать скорость, и уже не человек распоряжается временем, а время распоряжается человеком. Главы книги Эриксена так и называются: «Фрагменты заменяют целое», «Все обесценивается», «Суета исключает длительность». « Когда время дробится на очень короткие отрезки, то прекращает свое существование как длительное. Единственное, что мы получаем взамен, – это „безумный“ момент, который остается неподвижным на огромной скорости». И эпиграф: «Мгновения сморщиваются, как шагреневая кожа, и этот процесс приведет к тому, что от удушья погибнут и свобода, и мысль. Ведь моменты физического времени бесструктурны и пусты, но пережитые мгновения всегда имеют структуру и содержание». [476]

Не могло быть иначе, если сам человек отпал от вечности, от вечных ценностей. Отпав от вечности, отпал от Божественной сущности, и все пошло не туда, утратило Путь. И время, в отместку, отпав от своей Прародины, восстало против человека. Все ценности выворачиваются наизнанку, жизнь теряет смысл. Все превращается в стихию, и сам человек – выпадает из Бытия. Превращается в стихию само движение, отпадая от покоя, теряет связь с вечностью, не меняя направления, коллапсирует.

Потому и бунтовали философы против ложно понятого прогресса: «Земной дух человечества, пошедшего по пути змия, загипнотизировал человека заманчивой идеей прогресса и грядущего в конце прогресса земного рая, и так обольщен был человек, что не заметил безумия своего служения прогрессу». Бердяев назвал пресловутый прогресс «химерой», распознав причину падения: «Вся человеческая энергия направлена вовне, на создание несовершенной, дурной множественности, на поддержание прогресса, закрепляющего закон тления, а не внутрь, не в глубь вечности, не на победу над смертью и завоевание всеобщей, полной и вечной жизни», – писал Бердяев в 1922 году, до изгнания из России.

Но и в наше время поэт вынужден напомнить: «Все прогрессы реакционны, // Если рушится человек» (Андрей Вознесенский). А причина все в той же логике. Говоря словами Юнга: «Нет никакой надобности насиловать логику, так как односторонность заключается в посылке». Значит, нужно изменить посылку, понять наконец природу сознания: Дао, которое ведет к Благу, исключает одномерное мышление. [477]

Когда Инь-Ян в равновесии, рождается Третье – вертикальный вектор. Горизонтальные связи, сколь бы ни множились, не меняют качества жизни. Вертикальная ось, соединяя Землю с Небом, выводит человека к Духу. Следуя Срединным Путем, избегая крайностей, человек становится Триединым с Небом и Землей. «Велика и необъятна „Книга Перемен“! В ней есть Небесное Дао, есть Дао Человека, есть Дао Земли. Сдвоив эти Три, получаем шесть. Но шесть не что иное, как Триединое Дао» (Сицычжуань, 2, 10).

Человек – вместилище Духа, потому равновелик Небу, осуществляет его волю на Земле; вошедший в Троицу становится Всечелове-ком. «Великий человек соединяет свое Дэ с Небом и Землей; свой свет – с Небом и Землей; живет в ритме четырех времен года», – сказано в комментарии к И цзину «Вэньянь-чжуань». Это «Человек Истины» (Чжэнь жэнь), воплотивший дэ Искренности. «Назначение человека – обретая духовность, просветлять сущее» (Сицычжуань, 1, 12). В этом едины даосы, конфуцианцы и буддисты. Недаром их учения называют Триединым (Сань-цай).

Достигая полноты, Инь и Ян возвращаются в покой Тайцзи. Завершаясь в покое для нового рождения, на следующем витке спирали восходят к более совершенному порядку. Потому и сказано: «Следуя этому, восходят к Добру (Шань)». К абсолютному Добру, недосягаемому для зла, творимого темными силами. Потому говорится: «Осуществляя, проявляют изначальную Природу» – те самые «пять постоянств», благородных свойств, которые доступны совершенному человеку (богочеловеку).

В христианской традиции – Бог и есть абсолютное Добро. Является «радостное ощущение, что есть существо бесконечно лучшее, чем мы сами, и что наша жизнь и судьба, как и все существующее, зависит именно от него, – не от чего-то бессмысленно-рокового, а от действительного и совершенного Добра – единого, заключающего в себе все», – говорит Вл. Соловьев в «Оправдании добра». Бог есть Абсолютное Добро, Абсолютное совершенство. Отрицание бытия Бога есть отрицание Абсолютного Добра: Центра, вокруг которого все свободно общается – в соборном единстве. «Если нет абсолютных ценностей в мире, то и личность человеческая не есть абсолютная ценность». И тогда «все позволено», заявляет И. О. Лосский в книге «Достоевский и его христианское миропонимание». [478]

И это не то, что имел в виду Гегель, говоря о движении к абсолютному Духу: восхождение по вертикали, к Абсолюту при отсутствии обратной связи, возврата к Основе. Именно в этом упрекали Гегеля русские философы – в отвлеченности, имперсонализме, в отрыве от реальности, которая, по выражению С. Франка, есть «металогическое единство». «Это непостижимое, лежащее в глубине бытия, конечно, пульсирует в фактах эмпирической действительности… но в своей целости оно сверхлогично и улавливается нами лишь интуитивно… Сила разума есть функция нашего духа в целом и не может быть отделена от всей жизни духа без того, чтобы не получилось ослабление самого разума… Именно в силу этого разыскание истины перестает быть по существу делом одного ума, а есть обращенность всего духовного нашего состава к познанию подлинной реальности». [479] (И вновь ассоциация с восточным мышлением.)

Путь сознания

Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего.
Рим., 12, 2

Двадцать веков прошло с тех пор, как Апостол Павел произнес вещие слова, но сознание не обновилось. Не обновилось оно и после Манифеста Рассела – Эйнштейна, которым ученые предупреждали о гибели человечества, если оно не научится мыслить по-новому. Но прошло 20 лет с начала Пагуошского движения, и академик Марков задается вопросом: «Научились ли мы мыслить по-новому?» Судя по разрушению среды обитания, не только не научились, но продолжаем бездумно вторгаться в Природу, в том числе человека. Цивилизованное общество все еще интенсивно работает над превращением нашей планеты в пустыню. [480] (И опять ассоциация с пустыней.)

Не потому ли ничего не изменилось, что исчезла вторая сторона: сострадание, милосердие, – оборотная сторона Мудрости? Не потому ли однобоко воспринимаются великие Идеи, ниспосланные человечеству во спасение? Более того, чем выше Идея, скажем – учение Альберта Швейцера о Морали как основе жизни, тем труднее ее осуществить: «С помощью всех своих институтов общество будет прилагать усилия к тому, чтобы по-прежнему держать человека в выгодном для себя состоянии безликости. Оно боится человеческой личности, ибо в ней обретают голос дух и правда, которым оно предпочло бы никогда не давать слова… Дух должен сплотить нас, провозгласив идеал культурного человечества в условиях, когда один народ отнял у другого веру в человечность, идеал, справедливость, здравый смысл и искренность, и каждый народ оказался во власти сил, которые заводят нас все дальше в беспросветную глушь бескультурья». [481] (Совсем недавно, 3 февраля 2008 года, по «Эху Москвы» вполне нормальные люди обсуждали вопрос о приобщении детей к товарно-денежным отношениям, в глубине души понимая, что это может превратить их в безжалостных монстров, если изменится генетика ребенка. Ничего святого, значит, все дозволено.) «Будьте как дети», – взывал Христос: ребенок непорочен, чист душой. А что могут дать ребенку нынешние взрослые, обуянные страстью к наживе, большей частью равнодушные? (Что разительно ощущается и в нашей медицине: мало быть хорошим специалистом, нужно быть еще человеком, иначе и знания не помогут.)

Вопрос сознания во все времена привлекал величайшие умы. Но по закону парадокса или нарушенной обратной связи между сознанием и реальностью – откровения мудрецов превращались в свою противоположность: неразвитый ум чурается Истины. Вместе с тем в XX веке ученые приблизились к разгадке тайны сознания. Одним из них был К. Г. Юнг, постигший различие восточного и западного мышления. Одно он назвал интровертным, направленным внутрь, другое – экстравертным, направленным вовне, условно говоря, линейным и точечным. «В то время как западное мышление тщательно взвешивает, анализирует, отбирает, классифицирует, изолирует, китайская картина мгновенно все сводит к незначительной детали, ибо все ингредиенты и составляют наблюдаемый момент… Этот любопытный принцип я назвал синхронностью… и он диаметрально противоположен нашей причинности».

О двойной природе сознания – его вечном, континуальном состоянии и временном, дискретном – размышляли и Павел Флоренский, и Вл. Эрн: «Метафизическая свобода мысли может обозначать только то, что не все содержание сознания феноменально, что внутренний опыт в своих корнях ноуменален… Мысль свободна и положительна, когда, достигнув высот, начинает парить в напряженности актуального созерцания. Эта свобода мысли уже абсолютна, ибо здесь мысль становится ноуменальной, извечно рожденной и навеки негибнущей». [482] (Нетрудно представить, насколько подобное понимание расходится с современным.)

Это предощущение восходит к вечным Идеям Платона и Лао-цзы, к началу «Дао дэ цзина»: «Явленное Дао не есть Постоянное Дао. Названное имя не есть Постоянное имя. Не имеющее имени – начало Неба и Земли. Имеющее имя – Праматерь всех вещей… От одной глубины к другой – врата в таинственно-прекрасное». То есть пробужденное сознание предопределено: освобождаясь от поверхностных вещей, от суетных мыслей, человек приближается к Истине.

Не случайно и Платон, и Конфуций полагали высшим «врожденное знание», верили: древние были умнее нас. Потом Ум пошел по нисходящей. Теперь, по закону Дао, поворачивает к Истоку, как его ни назови, – откровениями пророков, Божьим Промыслом или Разумом Будды. Наука своим путем приходит к тем же выводам, которые силой интуиции прозревали древние мудрецы. Вечное не исчезает. Проблема сознания вновь оказалась в центре внимания: «вспоминая», что «некогда видела наша душа, когда она сопутствовала Богу» (по видению Сократа). Опираясь на достижения науки, преображается логика, оплодотворенная интуицией.

В 80-е годы произошел взрыв интереса к природе сознания. Ученые заговорили об образной его природе, об образе как остановке энергетического потока. М. К. Мамардашвили напоминал, что природа сознания не исчерпывается причино-следственными связями, обусловившими линейность мышления. Видение Целого предполагает разрыв этих связей, мгновенную концентрацию ума (в духе буддийского Сатори). Философ говорил о светящихся точках сознания, о точечной структуре, индивидуальном самостоянии – как цели человеческого Пути. Преображенное сознание не может не привести к ломке социальных структур, которые сопротивляются обновлению. (Не потому ли мысли философа полузабыты в наше время?)

Принято понимать сознание как «работу смысловых клише, заготовленных впрок, и это последействие есть лишь имитация (и, быть может, весьма искусная), лишь воспроизведение сознательных форм поведения, сознание машиноподобное» [483] , – развивает тему автор статьи «В поисках сознания». Обращаясь к буддологу Л. Э. Мяллю, воспроизводит значение дхармы как текста, порождающего новые тексты. В этом суть дхармы – в ее неисчерпаемости, она окрашена в цвет времени. [484] Прочтение дхармы всегда личное, ибо она не имеет одного смысла и зависит от способности к восприятию: не к усвоению, подражанию, а к индивидуальному пробуждению сознания. Поэтому текст называют «пустотным», свободным от априорных суждений.

Мышление есть личное соприкосновение с Истиной через осуществление обратной связи: «мысль возникает как отклик на уловленный сознанием призыв реальности».

Не случайно обращение к буддизму, которое не зря называют «Учением о сознании». Не только школы Махаяны, Иогачара – «Только сознание», но весь буддизм пронизан стремлением к пробуждению сознания, освобождению человека от пут невежества. Согласно учению о «Только сознании», светоносная мысль есть Абсолют, первопричина сущего. Свет, исходящий от Мысли, и есть истинная Реальность. Но сознание обычных людей затемнено. Цель буддизма – рассеять тьму невежества: «Неделание зла, достижение добра, очищение своего ума – вот учение просветленных». [485]

Неразвитый ум, глупость – мать всех пороков. В «Дхаммападе» Глупости посвящена целая глава. «Не имея разума, глупцы поступают с собой, как с врагами, совершая злое дело, которое приносит горькие плоды»; «Когда же глупец, на свое несчастье, овладевает знанием, оно уничтожает его удачливый жребий, разбивая ему голову»; «Он может возжелать неподобающего ему положения и первенства среди бхикшу, и власти в монастырях, и почитания среди других родов»; «„Пусть думают и миряне и отшельники, что это сделано мной. Пусть они зависят от меня во всех делах“, – таково намерение глупца; его желание и гордость возрастают»; «Ибо одно средство ведет к приобретению богатства, другое – к нирване. Зная это, бхикшу, ученик Будды, не возрадуется почестям, но возлюбит одиночество» (фр. 66, 72–75). (Нетрудно догадаться, почему я заостряю на этом внимание. Не собой жертвует нынешний глупец, наделенный властью, а народом или совестью. Родились же в России пословицы: «Дурак опаснее врага»; «Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет».)

Придуманному, иллюзорному миру-майе доступна лишь иллюзорная свобода, порабощающая человека. Об этом говорили наши буддологи почти век назад. «Нельзя утверждать, что сознание порождает из себя представления; сознание как таковое – чистая форма сознавания, а „четана“, так называемая активная сила, направляющая сознание, или творческое воображение, отнюдь не создает дхармы, а только группирует их». [486] То есть не мир нужно изменить, а себя, привести в соответствие внешнее с внутренним. И об этом говорят мудрецы: начните с себя, тогда все образуется, когда найдете путь к себе.

Потому и называют дхарму «точечной», содержащей любые тексты. Не все дхармы подвержены волнению, втянуты в круговорот жизни, устремленной к смерти. Есть изначально незамутненные, не подверженные волнению – дхармы покоя. В них спасение – по мере преодоления низших ступеней сознания. «В каждом субстрате содержатся и те дхармы, которые являются путем к покою, то есть чистая „мудрость“ (праджня), различающая суетное от несуетного… Часть моря бытия перестает бушевать и погружается в вечный покой, в истинное бытие, к которому неприложимы выражения эмпирического бытия, но которое для мистика-созерцателя рисуется в виде высшего блаженства». [487] Интуиция, указуя выбор (то, что синергетики называют аттрактором), меняет сознание. Потому и называют текст «Пустым», непроявленной полнотой всех возможностей. (Как и божественное Ничто, оставляющее право выбора и ответственности за человеком.)

И все же до сих пор сознание не может выйти из гипнотического сна, навеянного теорией естественного отбора, о чем свидетельствуют, скажем, такие книги, как «Новый ум короля» Р. Пенроуза. В главе «Где находится физика ума?» автор задается вопросом: как обнаружить то свойство, которое позволяет физическому объекту обретать сознание? Эти объекты могли бы многократно нас превосходить, ибо были специально разработаны для обретения сознания. «Им бы не пришлось вырастать из одной клетки. Им бы не пришлось нести на себе „багаж“ предков». (Сама постановка вопроса вызвала бы улыбку у любого буддиста: зачем обретать то, что изначально присуще человеку?)

Но и сам автор сомневается – на свой лад. Может быть, наше сознание действительно зависит от миллионов лет эволюции? «Кажется, что все организовано несколько лучше, чем оно „должно было быть“ на основе слепой эволюции и естественного отбора». И приходит к выводу: «Мы, по-видимому, вынуждены отводить сознанию роль просто „зрителя“… Однако я все же отстаиваю активную роль сознания, которая дает ему преимущество в ходе естественного отбора». Автор прямо заявляет, что является убежденным сторонником теории естественного отбора. [488]

И все же чему быть, того не миновать. В одном месте заглушат звук, в другом отзовется, ибо природа звука вечна. Есть нечто не зависящее от воли людей, от чего невозможно избавиться – на их же благо. В Японии возник интерес к Меганауке, объединяющей все науки в единую систему знаний. Говорят о кризисе официальной науки, которая не учитывает законы самоорганизации – основу синергетики. «Официальная наука, оказывавшая до сих пор решающее влияние на судьбы цивилизации, оказалась единственным социальным явлением, развивающимся вне Закона Природной Правильности» [489] , – заключает академик Международной академии меганауки Михаил Ельцин.

Современная наука расширила свои границы, что дает возможность прорыва по вертикали, но мешает страсть к искусственным построениям, к искусственному интеллекту – в ущерб природному. Человечеству угрожает зависимость от Глобального Компьютерного Разума, то есть порабощение ума – в противоположность «гуманной буддийской доктрине Освобождения». Упускаются из виду высшие формы Сознания. «Меганаука, опираясь в том числе на трансцендентальную осведомленность мастеров дзэн и буддийский путь достижения Совершенного Состояния Сознания, ясно видит несовершенство человеческого разума». (Кстати, одно из свойств существующего сознания – невосприимчивость к тому, что было открыто раньше. Скажем, американскими трансценденталистами Г. Торо, Р. Эмерсоном, которые два века назад рассуждали о природе сознания. «Мы покоимся в лоне безграничной мудрости, которая делает нас восприемниками ее правды и проводниками ее деятельности», – писал Р. Эмерсон в «Доверии к себе».) Мысль пронизывает весь мир и доступна сосредоточенному уму, любящему сердцу. «Только при таких условиях Глобальный Компьютерный Разум будет не хозяином Человеческой Сферы Сознания, а ее помощником». [490]

Не удивительно сближение с буддийской дхармой ученых Института квантовой генетики. Его президент Петр Горяев, расшифровывая текст, закодированный в молекуле ДНК, задается вопросом: «Не есть ли мы порождение вакуумного Супермозга?» Это то, что на буддийском Востоке называют Пустотой – полнотой непроявленных форм. Будда сказал в последнем слове: Истинная Пустота и есть природа Будды. Это Мудрость. И в той же «Сутре Великой Нирваны» назвал сознание достигших Просветления «неразличающим», «любящим сознанием». [491]

Ученые Института называют ДНК «текстом», который читается не в последовательном порядке, а с любой буквы, в прямом и обратном, во всех направлениях: цепочка текста развернута в трехмерном пространстве, как в кубике. Генетический аппарат обладает бесконечным множеством языков, проявляя себя через голографическую память.

Почему это важно понять? Чтобы человек ощутил себя «душой Вселенной», ответственной за Жизнь. Но и эти открытия человек несмышленый может использовать во зло, которое поглотит его самого. О такой возможности предупреждает президент Института квантовой генетики. Человек оказался в ситуации выбора: или подняться над собой, или исчезнуть. Говоря словами уже знакомого нам японского христианина Утимура Кандзо: «Истина Универсума сама себя обнаруживает, и каждый человек, находя ее в самом себе, становится универсальным человеком, поднимаясь над собой и над миром».

Но труднее всего меняется логика, обусловленная, кстати, психологией: «или то, или это» – третьего не дано. Однако без свободы невозможно преображение сознания, а свобода невозможна вне Духа. О своеобразии этого Духа говорит знаток китайской мудрости Алан Уоттс: «Так же как любая точка на поверхности сферы может рассматриваться как центр поверхности, каждый орган тела и каждое явление космоса может рассматриваться как его центр и повелитель. С даосской точки зрения нет ни того, кто управляет, ни того, кем управляют. Все происходит самоестественно ( цзыжань ). Все со-возникает… Приведя свой ум в состояние покоя, сосредоточенности, мы поймем, что это такое, но вряд ли сможем выразить словами». [492] Индивидуальную суть каждого явления (что китайцы назвали ли — Единого в единичном) признавали и западные мыслители – от Николая Кузанского до Лейбница. Но их идеи не изменили сознание, настроенное на наращивание количества, множества, за которым не просматривается Единое.

О Времени и Вечности

Одно из следствий неразвитого сознания – возросшая зависимость от Времени. Я уже писала об этом, но отношение ко времени, к возрастающей скорости действительно угрожает человеческой жизни. Интерес к проблеме Времени обострился по причине объективного и субъективного характера. Объективная вызвана тем, что происходит глобальный эволюционный поворот: меняется вектор пространственный – горизонтальный на вектор времени – по вертикали. Таков закон вселенского Пути-Дао: «Одно Инь, одно Ян и есть Дао». Все подвержено Переменам. На смену одному «зону» приходит другой. Но инь-ян, пространство-время, нераздельны, присутствуют друг в друге, происходят из одного истока, сохраняя единство центра, что и делает возможным их взаимодействие, а не разлад.

По «воле Неба» или духовной Эволюции активному ян – расширению, динамичной модели поведения, приходит на смену умеренное инь – сжатие, успокоение, созерцательность. На смену внешнему, количественному параметру – сосредоточенность на качестве, углубленность в себя ли, в модель атома. Прошедшая эпоха, занявшая несколько веков, ознаменована преобладанием центробежной силы, устремленностью вовне: освоение пространств, географические открытия, колонизация. В сфере искусства – литературе, живописи, музыке – стремление к широкому, панорамному охвату, которое обернулось дробным, «клиповым» сознанием. (Крайности сходятся.)

На высшем плане в иньскую эпоху происходит поворот к центростремительной силе, интровертной, – устремление внутрь, самососредоточенность. Пространственная горизонталь переходит в вертикаль Времени, что подрывает основы одномерного мышления, однозначной логики. Линия как бы сворачивается, сжимается в точку. Проницательные умы воспринимают точку как символ Целого, центрированности. Для Павла Флоренского «точка» олицетворяет двуединую природу сущего: полноты и пустоты, единицы и нуля.

За два с половиной тысячелетия человеческая мысль прошла путь от безымянной точки до точки как знака Единого. «Это та реальная в пределах нашего мира точка, где два мира: мир „этот“ и мир „тот“, мир сущего и существующего, мир абсолютной свободы и мир причинной обусловленности – соприкасаются в реальном взаимодействии». [493] Рождается новый тип логики, многомерной или логики Целого, новый тип мышления, который Бердяев назвал сингулярным , видя в нем возможность избавиться от связанного по горизонтали, «рабского» или «несчастного сознания», неизбежного в мире объективаций. Именно потому, что точка сингулярна, сопряжена с вечностью.

Но постигают сущность происходящего единицы, наделенные сверхзнанием. Неразвитый ум, человек массы, не привыкший задумываться, вслушиваться в зов Бытия, набирает скорость в противоположном направлении. Одержимый страхом, бежит неведомо куда, видя в маячащей точке приближение конца. Вспомним: «Моменты физического времени бесструктурны и пусты, но пережитые мгновения всегда имеют структуру и содержание». [494] Не подозревая о неподвластных ему Законах, человек вступает в противоречие с мировым порядком, возмущает энергию и попадает в ловушку, им же подстроенную. «Каков человек, таков и мир». Опустошенный человек опустошает время; опустошенное время становится неуправляемой стихией, враждебной человеку.

Укорененная привычка видеть лишь одну сторону, принимать часть за Целое обусловила устойчивость архетипа Хроноса, устрашающего времени. И в XX веке Макс Шелер, веривший в открытость человека миру, в дух как высшее его достояние, не избежал ощущения трагичности времени, исторического и космического, которое все обрекает на рождение и смерть. Убедившись в повторяемости, цикличности времени, и цикличность восприняли односторонне, как «вечное возвращение». В идее, способствовавшей помутнению разума Ницше, Мартин Хайдеггер видел причину опустошения бытия опустошенным человеком, ищущим спасения в нигилизме .

Павел Флоренский предвидел ход событий: «Пафос нового человека – избавиться от всякой реальности, чтобы „хочу“ законодательствовало вновь строящейся действительностью… Вся история просвещения в значительной мере занята войною с жизнью, чтобы всецело ее придушить системою схем… эту порчу естественного человеческого способа мыслить и чувствовать, это перевоспитание в духе нигилизма, новый человек усиленно выдает за возвращение к естественности… стараясь выскребсти с человеческой души письмена истории, продырявливает самую душу». [495]

Ощущение убывающего времени, видимо, идет от греческого представления о замкнутом пространстве и страха перед ним. «Путь вверх-вниз один и тот же». Греческий ум поставил пределы Бытию. (В отличие от китайского Великого Предела-Тайцзи – Беспредельного.) Не это ли заставило Хайдеггера сказать: «Атомная бомба уже взорвалась в поэме Парменида»? [496]

Одним из первых осознал важность проблемы времени как «самого существенного определения жизни» Анри Бергсон. В докторской диссертации «Время и свобода воли» он доказывает их трудную совместимость: выхолощенное, «пустое», измеряемое время посягает на свободу человека.

Стоит ли удивляться, что в наши дни выходят такие книги, как «Тирания момента» Томаса Эриксена! [497] До сих пор поэты воспевали момент как миг вечности, подобно Блейку:

В одном мгновенье видеть вечность,
Огромный мир – в зерне песка,
В единой горсти – бесконечность
И небо – в чашечке цветка…

Или Гёте: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»

И кто мог подумать, что внушающий благоговение миг ополчится на человека? Время сжалось, уплотнилось, как дробь. Но изменилось не время, а человек отпал от Бога, от Духа, и время отпало от вечности, превратилось в стихию. Всякая же стихия, не управляемая высшим Разумом, разрушительна.

Все имеет свою причину. Время тиранит человека, потому что нынешний человек к этому расположен. Потеряв опору в себе, он ищет опору вовне, поддается воздействию низших энергий и даже находит удовлетворение в своей несвободе. Отсюда и спрос на низкопробную литературу, моральная невзыскательность, что даром не проходит. Опуская человека ниже себя, искусство опускается вместе с ним, в самый ад, – возмездие за растление душ.

Чем больше гонится человек за временем, тем меньше его остается. Срочные дела не позволяют делать главное. (Кому это не знакомо?) Не оттого ли Время стало неуловимым, что его обезличили? Количество, не знающее меры, теряет качество. И так во всем. Чем больше информации, тем меньше смысла. Избыточная информация превращается в дезинформацию, притупляя память. «Степень скорости прямо пропорциональна интенсивности забвения» (97).

Вслед за памятью сокращается поле культуры – условие человеческого существования. Современная культура ушла от самой себя, набирая скорость, аннигилирует. В результате все обесценивается, «вся культура переходит в режим повышенных скоростей, эффективность становится единственным критерием оценки, а все инакомыслящие обречены на вымирание» (183). Еще один парадокс превратно понятой свободы: нет большей зависимости, чем вседозволенность. Человек начинает ощущать вакуум в центре своего существования.

Человек, которому предназначено быть «мерой вещей», никак не найдет эту «меру» в себе, не найдет в себе целого человека. По словам Сократа, «душе присуща самовозрастающая мера (логос)». Не имея своей меры, возможности восходить к Логосу, человек лишает меры все остальное, загоняя себя в лабиринт парадоксов, из которых не может найти выхода. И получается: то, что призвано обогащать человека, оборачивается против него. Время, набирающее скорость, не имея промежутка, паузы, лишает человека возможности творческой жизни или смысла существования. За потоком слов не просматриваются мысли. Все та же избыточность, порабощенность временем. Оттого и бунт против словесной стихии. Когда еще прорвалось у Андрея Вознесенского: «Тишины хочу, тишины… Нервы, что ли, обожжены?»

Вне покоя нет свободы, вне свободы невозможно творчество. Но свобода недоступна «одномерному человеку», и ее он понимает односторонне, как «свободу от», а не «свободу для». Не знающий Пути, закабаленный человек не может воспользоваться свободой, ибо сам внутренне несвободен. А вне свободы все чахнет, глохнет и слепнет, пропадает инстинкт самосохранения, воля к жизни. Отсюда массовые психоневрозы. (Т. Эриксен приводит цифры: ежегодно 10 тысяч японцев умирают от стресса – «сгорают на работе»; около 20 миллионов американцев принимают антидепрессанты.) Медики говорят о массовом «синдроме усталости» – вследствие нервного перенапряжения наступает физическое и психическое истощение, апатия, утрата само-защитных свойств организма.

Но если все зависит от человека, то и человек зависит от себя. Он может изменить ритм своей жизни, осознав нефатальность происходящего, вернуть уверенность, что «не человек для субботы, а суббота для человека». Все противоестественное, противоречащее Пути в конце концов исчезает. Исчезнет и «тирания момента», если смотреть на время просветленными глазами, как, скажем, это делал Томас Карлейль, «пророк XIX века». «Знай за истину, что лишь Тени Времени погибли или могут погибнуть, – писал он в «Сартор Резартусе», – что истинная сущность всего, что было, всего, что есть, и всего, что будет, есть всегда и навеки». И дальше: «Время и пространство не суть боги, но создания Бога… У Бога есть как всеобщее Здесь, так и вечное Теперь».

Во всем есть две природы – небесная, неизменная и земная, изменчивая. Есть две природы и во Времени: Время небесное течет в ритме вечности, время земное зависит от человека. Но ход событий в конечном счете предопределен не земным, профанным временем, а небесным, сакральным, которое разворачивается на недоступном уровне, чтобы вывести человека из тупиковой ситуации, если он ее осознает.

Информация, как и Время, имеет две природы; не только сбивает с толку, но и обогащает, расширяет сознание. И эта сторона информации представлена в «Тирании момента»: она создает «образ мысли, который больше похож на фрагментарное, ассоциативное и поэтическое мышление, характерное для дописьменных цивилизаций, чем на линейное, логическое мышление, типичное для индустриального общества» (133). Тем более что нелинейный тип мышления уже не одно тысячелетие доказывает устойчивость «иероглифической» цивилизации, гибкость иероглифической культуры тех народов, которые старались следовать небесному Пути, а не своеволию человека.

Если Дао – вселенский закон, он не может не проявить себя и там, где о нем не знали и ему не следовали. «Возвращение к истоку есть свойство Дао» – Лао-цзы. Оно движется по горизонтали «туда-обратно» (шунь-ни) и восходит по вертикали (по типу двойной спирали), придавая Времени одновременно обратимый и необратимый характер. Оно не может исчерпать себя, если не господствует, не ущемляет свободу другого. «Дао скрыто и безымянно, но лишь оно ведет к совершенному Добру» (Дао дэ цзин, 41). [498] «Великое Дао растекается повсюду. Благодаря ему все сущее рождается и процветает» (78). И даос Чжуан-цзы скажет: «Кто постиг Путь Природы, Путь мудрецов, Путь предков и четырех времен года, тот все предоставляет самому себе, себя не выставляет, пребывает в покое» («Чжуан-цзы», гл. 13).

Потому на буддийско-даосском Востоке не возникло ни желания переделать мир, ни трагического мироощущения, как, скажем, у Сенеки: «Мы не можем изменить мировых отношений». Действительно, мировые отношения невозможно изменить, а главное – не нужно. Нужно действовать сообразно с ними, чтобы двигаться к совершенству. Этому и учат китайские мудрецы: «Человек следует законам Земли. Земля – Небу. Небо следует Дао, а Дао – самому себе» (Дао дэ цзин, 25). Нет над ним господина и нет подчиненного. Каждому предназначена не судьба, которая не зависит от человека, а Путь, зависящий от него. «Дао с любовью питает все существа, не считая себя их господином» (Дао дэ цзин, 34). «Кто следует Дао, не покоряет силой другие народы, зная, что это обернется против него» (Дао дэ цзин, 30).

Мудрецы древности значение придавали не количеству, а качеству времени, что требовало от человека душевной сосредоточенности, а не слепого повиновения – в ожидании конца. Мир открыт для Перемен, и человек способен вести себя сообразно с ними, не нарушая предустановленного ритма. Путь сам по себе ведет к Благу.

Не ущемляя природу отдельного, Путь дает возможность самоосуществиться каждому благодаря тому, что все центрировано, имеет свою душу, свое ли — внутреннюю форму. Каждое Ли, сообщаясь с другими, воплощает Единое в единичном. (То, что Флоренский назвал центрами, сгустками бытия, имеющими свою форму, подлежащим своим законам. Само пространство духовно, имеет внутреннюю упорядоченность.)

Алан Уоттс характеризует Ли как несимметричное, неповторяющееся и нерегулируемое, вроде течения воды или строения дерева, кристалла. (Можно сопоставить Ли с фракталами.) «Если каждая из вещей следует своему Ли, она будет сгармонизирована со всеми вещами, не по правилу, навязанному извне, а благодаря взаимному резонансу». [499] (Уоттс сравнивает учение о Ли с идеями Петра Кропоткина: «Принцип „взаимного возникновения“ гласит, что, если предоставить всему следовать своему Пути, во Вселенной воцарится гармония…». [500] )

Даосско-буддийский тип мышления исходит из идеи изначально Единого, с которым явленные формы не теряют связи: в миге заключена Вечность, в зерне – Вселенная. И Время – одно из проявлений Единого. Но буддизм воспринимает явленный мир как иллюзорный, майю. Истинно-сущие дхармы – дхарма-свабхава не подвержены воздействию времени, они несотворены и неуничтожимы, существуют вечно. Подвержены воздействию времени лишь вторичные элементы – дхарма-лакшана, которые, как и все в мире иллюзий, то появляются, то исчезают. Буддисты признают реальность мельчайшего мига-кшаны. Нирвана же есть полная остановка кармы, сопряженной с текущим временем.

По замечанию А. Н. Зелинского: «Существенная особенность буддийского принципа заключается в том, что в каждом моменте сознания будет присутствовать весь его временной ряд с настоящим, прошедшим и будущим, где каждое мгновение (кшана), взятое по отдельности, будет представлять ту же идею вечности, что и их совокупность… время признается буддизмом, но как смена душевных явлений, что является особенно характерным для философии йогачар. Таким образом, если для буддийского микрокосма, то есть сансары, пространство и время сохраняют свой относительный смысл, то на макрокос-мическом уровне нирваны пространство превращается в свою противоположность, то есть в „пустоту“ (шунья), а время – в „отсутствие времени“ (кало насти) или в вечность. Последняя выступает в махаяне в роли вневременного, но хроногенного, то есть времярождающего, фактора, персонификацией которого является Ади-Будда». [501]

В XIX веке к признанию сингулярной структуры, изначально присущей всеединому бытию, подошла русская философия, начиная от славянофилов и Вл. Соловьева, движимого имманентным человеку чувством Сострадания, несуществования одного за счет другого. «Когда… частные или единичные элементы порознь или вместе хотят стать на место целого, исключают и отрицают его самостоятельное единство, а чрез то и общую связь между собою и когда, наоборот, во имя единства теснится и упраздняется свобода частного бытия, – все это: и исключительное самоутверждение (эгоизм), и анархический партикуляризм, и деспотическое объединение – мы должны признать злом ». [502]

Срединный Путь ведет к Всеединству « полной свободе составных частей в совершенном единстве целого ». (Все это актуально в наше время, чреватое глобализацией, которая, уничтожая различие, делает невозможным единство.) Владимир Соловьев постоянно возвращается к мысли о единстве при многообразии живой традиции, в том числе в сфере искусства: «И те же самые существенные признаки, которыми определяется зло в сфере нравственной и ложь в сфере умственной, они же определяют безобразие в сфере эстетической. Все то безобразно, в чем одна часть безмерно разрастается и преобладает над другими, в чем нет единства и цельности и, наконец, в чем нет свободного разнообразия» (Вл. Соловьев. Общий смысл искусства).

Бердяев называл этот тип связи «сингулярным» – когда одно не существует за счет другого, ибо нет в реальности того, что не имело бы своего высшего назначения. Целое само по себе сингулярно , то есть достигается при внутренней свободе отдельного – единого во многом и многого в едином. (Можно сказать, Ли сингулярно: у каждого свое и у всех одно.) И Бердяев был потрясен стихийными процессами дегармонизации вследствие дегуманизации искусства и в 1918 году писал в статье «Кризис искусства»: «Ныне свободная игра человеческих сил от возрождения перешла к вырождению. Она не терпит уже красоты». Но не терял веру в действие свободного духа: «К новой жизни, к новому творчеству, к новому искусству прорываются те гностики нового типа, которые знают тайну цельности и тайну раздвоения».

Гению Бердяева открылось, что поверх распадающихся форм существует связь прошлого с будущим – по вертикали, во времени экзистенциальном , где кончается испытующая история. «Конец истории есть победа экзистенциального времени над историческим, творчества над объективизацией; личности над универсально-общим… конец и раскрытие перспективы качественной бесконечности, то есть вечности». [503] А Достоевский скажет: «Когда весь человек счастья достигнет, то времени больше не будет, потому что не надо».

Но для того чтобы времени не стало, нужно пройти через него. Есть три времени, говорит Бердяев, – космическое, историческое и экзистенциальное, и каждый человек живет в этих трех формах времени. Символ космического времени – круг: движение Земли вокруг Солнца по месяцам, дням, год за годом. Символ исторического времени – прямая линия, устремленная вперед, но она не доходит до глубины существования. До глубины существования доходит не атом времени, а атом вечности (по словам Кьеркегора), экзистенциальный миг, его символ – точка . Это время внутреннее, не объективированное в пространстве.

Экзистенциальное время не исчисляется, не разлагается, оно есть бесконечность качественная, не количественная. «Его мгновение есть выход в вечность. Его длительность зависит от напряженности переживаний внутри человеческого существования… Все, что совершается в экзистенциальном времени, совершается по линии вертикальной, а не горизонтальной. По линии горизонтальной это лишь точка, в которой происходит прорыв из глубины на поверхность. Всякий творческий акт совершается во времени экзистенциальном и лишь проецируется во времени историческом. Все великое в истории и есть прорыв в экзистенциальном плане. Поэтому в истории есть прерывность. В Истории есть метаистория, которая не есть продукт исторической эволюции… История переходит в царство свободы духа». [504]

Изгнанный из России Бердяев не терял веру в грядущего Целого человека: «Космос, человечество, общество находятся в личности, а не наоборот. Человек, то есть индивидуальное и по другой терминологии сингулярное, экзистенциальнее человечества. Самый сингуляризм индивидуального проникнут внутренне не индивидуальным, универсальным… Человеческая личность есть потенциальное все, вся мировая история». [505] Центр мысли смещается на внутренний мир личности, рождая философию персонализма.

С тех пор прошло более полувека, а чувство утраченного времени обострилось до предела. «Верните нам время!» – крик отчаянного ума. Но Время вернется к человеку, когда человек вернется к себе. И этот процесс возвращения блудного сына уже начался. В книге Эрик-сена это звучит как возвращение к Природе в «музыке нового стиля» – порывами ветра, шумом морского прибоя. И современная архитектура склоняется к открытому пространству, от прямого угла – к мягкой, округлой линии, к изяществу формы.

«Тирания» уходит, когда Время возвращается к себе, в свое лоно; восстанавливается «двойная связь с моментом и вечностью: Я и Вселенная, личность и сеть», приводит Эриксен слова Мануэля Кастелла (с. 137). Художники и философы в поисках «подлиннного существования» пытаются возродить истоки жизни. Возвращается память, а с памятью – переосмысление пройденного пути. Писатели-экзистенциалисты призывают человека вернуться к своей собственной уникальности, взорвав оболочку эго, преодолеть отчуждение и возлюбить грешный мир. Вместо чувства обреченности, «вечного возвращения» появляется вера в духовное восхождение человека от «града земного» к «граду божьему».

Вне веры и время не вернется к вечности. Вспомним: «Ни один атом Вселенной не избегнет ощущений высшей разумной жизни».

Есть нечто общее в размышлениях русских мыслителей, некое запредельное видение. Сквозь земную кору пробивается небесный Свет. И можно ли считать случайностью, что лучшие умы в ту пору верили в пришествие Святого Духа, Третьего мирового зона, как о том писал Вл. Соловьев в «Духовных основах жизни»? Общество, начав с царства силы, пройдя через царство закона, должно прийти к царству милостыни и благотворения. Всеединство есть Любовь.

У человечества два Пути, как и у самого человека: кто не возвышается, тот нисходит. Каждая личность, имея цель в себе, не может не думать о других. Каждый способен, преодолев себя, «трансцендировать», пробудить свою богочеловеческую природу. Учение о Ноосфере – царстве духовного Разума-Нуса, свидетельствует: духовная Эволюция предопределена. Ученые пришли к выводу о постоянном процессе концентрации духовной энергии. [506] И не потому, что В. И. Вернадский отдал дань индийской мысли и предсказывал сближение науки с буддизмом, а Тейяр де Шарден более двадцати лет прожил в Китае, – но потому, что таков закон Бытия, самодвижения сознания, устремленного к Единому.

«Все Пути ведут к Одному», даже если ум не ведает, что «одно Инь, одно Ян и есть Дао». Но то, что пребывает в прапамяти, в «сокровищнице сознания», не может со временем не проявиться. «Уравновешенность (Хэ) – совершенный Путь Поднебесной». И это не гомеостазис – движение то в одну, то в другую сторону в пределах видимого мира. [507] Следуя Дао, все пульсирует, как живой организм; сообразуясь с Переменами, восходит по вертикали к совершенству. (В многообразии условие устойчивого равновесия, когда же устойчивость понимают статически, напоминает Сергей Павлович Курдюмов, то устойчивость оборачивается стагнацией, неустойчивостью.)

Время уже существует, пребывает в непроявленном виде, в Центре-Чжун или в покое Великого Предела. Эманируя из Тайцзи, инь-ян, два модуса энергии, сохраняют с ним родовую связь. (Потому и изображают Тайцзи в виде эмбриона.) Инь-ян определяет характер времени: иньскую или янскую фазу, что требует сообразного поведения. [508] Если действия не соответствуют времени, то усилия осуществить какую-то идею ни к чему не приведут, лишь ухудшат ситуацию. Когда неразумные силы, не имея представления о качестве времени, пытаются внедрить свою программу, то чем более усилий прилагают, тем хуже для всех. [509]

Нарушается взаимодействие инь-ян, верх и низ меняются местами: высшее ян, силы Творчества, оказываются внизу, а низшее инь, силы Исполнения, наверху. Занимая неподобающее положение, отпадают от Пути. Что уж говорить о человеческой психике: нарушение равновесия приводит к отчуждению друг от друга и от себя. И Время, уподобившись стихии, ополчается на человека.

Мир закончился бы катастрофой, если бы не Перемены, предусмотренные Путем и осуществляемые человеком, способным осознавать свою провинность и ответственность, ощущать себя со-творцом Вселенной. (Потому и называли его Триединым, посредником между Небом и Землей.) Ситуация всеобщего Расцвета (Тай – 11-я гексаграмма И цзина) наступает, когда инь-ян, взаимопроникаясь, поддерживают друг друга в равной мере. Творчество и Исполнение занимают место, соответствующее их природе. Тогда все, зная свой Предел, служат «общему делу» – гармонизации сущего, и время обретает свою полноту вслед за пробужденным человеком. Это открылось интуиции Вл. Соловьева: «Следует признать, что в мире моральном есть также роковая необходимость, но роковая необходимость косвенная и обусловленная. Призвание, или та особая идея, которую мысль Бога полагает для каждого морального существа – индивида или нации – и которая открывается сознанию этого существа как его верховный долг, – эта идея действует во всех случаях как реальная мощь, она определяет во всех случаях бытие морального существа, но делает она это двумя противоположными способами: она проявляется как закон жизни, когда долг выполнен, и как закон смерти, когда это не имело места». [510]

В жизни обе ситуации, разрушительная и созидательная, заданы человеку для испытания его души. От души человека зависит, какая сила будет преобладать – разрушения или созидания. Но терпение мирового Разума, как его ни назови, не бесконечно, и если человек не осуществит свое назначение, не выполнит свой «верховный долг», то закончится его физическое существование. Времени больше не будет – уже в другом смысле, – оно отойдет от человека, потеряв к нему доверие.

И в нашем горемычном мире действуют обе эти силы – разрушительного, темного сознания и сердечного разума. XX век ознаменован предельной полярностью: на одном конце скопилась темная энергия, на другом – еле видимый Свет. Но сердечный разум угоден Богу и оттого несокрушим, а темное сознание, сколь ни казалось бы несокрушимым, обречено на гибель. Свет соединяет, тьма разъединяет, но, разъединяя, сплачивает тянущихся к Свету. В предчувствии опасности обострилось чувство ответственности за происходящее на Земле.

Внутренняя жизнь идет по своим законам. Воссоединяется то, что веками противопоставлял неразвитый ум: чувство-разум, человек-природа, наука-религия, логика-интуиция, Запад-Восток, изначально присущие друг другу, как время-пространство, инь-ян, левое и правое полушария человеческого мозга. Без соединения двух сторон Единого невозможна полнота существования, сама Жизнь. Пусть сложно идет процесс преодоления надуманных противоречий, но и они теряют силу, чему свидетельство, в частности, Мировой форум «Диалог цивилизаций».

Достаточно познакомиться с выступлениями его участников, чтобы убедиться в противоестественности раздора и борьбы. По мнению главного раввина России Берла Лазара, «…религиозного экстремизма не существует. Существует политический экстремизм, который прикрывается лозунгами той или иной религии для осуществления своих целей». Убедительно прозвучал и доклад директора Института Шиллера (Германия) Хельги Зепп-Ларуш. В предчувствии катастрофы она взывает к человеческой памяти, обращаясь к поэту свободы: «Шиллер описывает нарушенное духовное состояние людей своей эры в терминах, фактически идентичных тому, что мы видим сегодня: „несовершенные правила и затонувшая гуманность прогибаются под тираническим ярмом целесообразности. Полезность является великим идеалом этого времени, на которое работают, как рабы, все силы и которому все таланты должны воздавать должное“.

Мы пожинаем плоды отпадения от Духа, но человек в состоянии вернуть себе утраченное чувство всеродства». И еще раз обращается к Шиллеру: «Люди могли бы превратиться в полубогов, если бы только мы попытались, через воспитание, полностью избавить их от страха. Ничто в мире не может сделать человека более несчастным, чем простой страх». [511] Вслед за преображенным человеком преобразится и время: обретая полноту, перестанет «тиранить» человека, вновь станет его союзником. (Говорят же о разумности и духовности изначального Времени.)

И еще одно свидетельство обновленного сознания – рождение синергетики , по сути выходящей за пределы науки в привычном понимании, – свидетельство целостного мышления, призванного соединить разрозненные пары. Если мир – открытая, нелинейная, самоорганизующаяся система, то требует к себе соответствующего отношения: опирается не на внешние явления, доступные обозрению, а на внутренние законы, доступные интуиции. «Все явленное в форме лишь приближает к Истине, но не исчерпывает ее».

(Вспомним, Илья Пригожин отдал дань проблеме времени, отвергая господствующее в физике начиная с Ньютона представление об одномерном, чисто количественном характере времени. Не может не измениться отношение ко времени, если меняется сознание в стремлении понять Природу, исходя из самой Природы, в том числе времени, а не из сиюминутных потребностей человека. Времени возвращается его многомерность: время не только движется вперед (стрела времени), но и покоится, не теряя связи с вечностью, и возвращается назад, «временится из будущего», по выражению Сергея Павловича Курдюмова. [512] )

Возвращается ощущение извечного времени, присущее христианским святым. Блаженный Августин говорил о «небе небес», «небе духовном», ссылаясь на Апостола Павла: «…где свойственно этим существам видение и знание не от части и не по частям… но целостное и всеобъемлющее, в ясном явлении лицом к лицу всегда одинаковое, полное и совершенное, без всякой изменяемости времен» (1 Кор., 13, 9; Бл. Августин. Исповедь, XII, 13). Сам Апостол Павел переживает время как «живое», как «свершение», время мелькающее не заслуживает внимания, потому и говорит: «Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего» (Рим., 12, 2). (Этому учил и Будда.) А Мейстер Экхарт скажет, что можно в единый миг возвратиться к своему изначальному пребыванию в общении со святой Троицей и в этот миг вернуть все утраченное время.

Все Пути ведут к Одному. Цель, независимо от пространства и времени, остается той же: очистить сознание, открыть душу тому, что предустановлено свыше, пусть одни называют это Божьим Промыслом, другие Небесным Путем, третьи «точкой Омеги». Цель та же – пробуждение истинного человека, а вслед за ним и всего сущего. В буддизме Пробуждение-Бодхи заложено в каждом, а что заложено во внутренней природе, не может не проявиться со временем, но, проявившись, уже не зависит от времени, пребывает в вечности.

Итак, если «духовные основы жизни», а, по словам Бердяева, «реальность духа завещена всем опытом человечества», то сама Энергия, восходя по вертикальной оси времени к небесному плану, преображает сущее через человеческое сердце. Сам Путь ведет к одухотворению через взаимное притяжение земного и небесного, направляя все к благому Равновесию (Хэ), без которого живое становится мертвым. «Свободный дух не терпит зла» (Гёте), а вне духа и сознание уподобляется стихии, изобретая дьявольское оружие уничтожения или трансгенную пшеницу. (И об этом шла речь на форуме.)

Переход в новую фазу духовно-экологической цивилизации, которая придет на смену техногенно-потребительской, предвещают философы. Об этом пишут и сибирские ученые: «…идеально-сущее содержание нашего сознания (мысли, представления, переживания) является реальным, в подлинном смысле этого слова. Оно имеет свою несущую энергию – ту самую светоносную первоматерию, которая незримо пронизывает физический мир и в конечном итоге его определяет». [513]

Лао-цзы говорил о всеобщем Законе, доступном пробужденному, целостному уму: «Дао скрыто и не имеет имени. Но лишь оно способно усовершенствовать все» (Дао дэ цзин, 41), восходя к Триединству. И то же говорил Бердяев, незнакомый с даосизмом: «Встреча одного с другим всегда разрешается в третьем. Один и другой приходят к единству не в двоичности, а в троичности, обретают в третьем свое общее содержание, свою цель». [514]

Два самоестественно восходят к Трем благодаря взаимодействию, а не взаимоисключению. Но если это свойство Дао, если это истинно, то не может не проявиться со временем в любой точке сингулярного мира. Можно вспомнить размышления еще одного участника «Диалога цивилизаций», почетного директора Института физики им. Макса Планка Ганса-Петера Дуэрра (Германия), чтобы убедиться в сближении двух подходов. Согласно данным современной физики (квантовой), действительность стала чем-то совершенно иным и более открытым – целостной, нематериальной, чистой связанностью, нераздельной потенциальностью, подобной «адвайте» или «духу».

С этих слов начинается доклад и заканчивается тем же признанием «целостной потенциальности», которая постигается только через внутреннее представление, глубинным родством с божественным. Та самая «потенциальность», которая на языке даосов звучит как Ничто, Небытие (У), неявленное, извечное Дао; на языке буддистов – Пустота (Шунья) или полнота непроявленого, истинно-сущего. А мысль о том, что материи фактически не существует, материя есть только форма, отношение, согласуется с учением о китайском Ци. «Материя есть замкнутая внутри себя, застывшая форма… в самой основе остается лишь нечто напоминающее скорее духовное – целостное, открытое, живое – потенциальность». [515] Согласно учению о Ци, материя – одно из состояний извечной и изначально светлой Энергии. Да и не может что-то одно главенствовать до бесконечности. Настало время и слову передохнуть, восстановить свои силы от непомерного участия в спорах о том, что невыразимо.

Итак, до тех пор не раскроется истинный ум, пока не воссоединится с Духом, отодвинув внешнее, не сосредоточится на внутреннем. Это Путь к свободе не только для дзэнских учителей, но и для христианских святых. То, что пережил Достоевский в минуты прощания с умершей женой Машей: «…высочайшее употребление, которое может делать человек из своей личности, из полноты развития своего я, – это как бы уничтожить это я, отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно. И это величайшее счастье». [516]

Позволю себе закончить размышления на тему, не имеющую, по сути, предела, выступлением на конференции в сентябре 2007 года – СТАНЬ САМИМ СОБОЙ.

В диалоге «Об учителе» святой Августин говорил, что дело учителя состоит не в том, чтобы переправить знания из своей головы в голову ученика, а в том, чтобы пробудить его ум: пусть ученик откроет сам в себе, внутри себя, знание. Значит, знание уже есть, заложено в сознании или подсозании, в «сокровищнице сознания» (алая видж-няна), согласно буддизму. И Платон, и Конфуций называли высшей формой «врожденное знание». А «Дао дэ цзин» Лао-цзы начинается со слов: «Явленное Дао не есть извечное (истинное) Дао». То есть видимый, феноменальный мир есть лишь слабое отражение мира невидимого, истинно-сущего. Тем не менее человек, экспериментальная наука, реальное искусство, как правило, ориентируются на мир видимый, данный в опыте. Лишь высшее дарование, гений, пророки проникают в тайну Бытия. Но люди, восторгаясь ими, идут свои путем проб и ошибок. Однако этот путь пределен, опасно следовать по бездорожью, не замечая бездны. И если бы не было того, что называют Великим Дао или Святым Духом, то человечество давно бы рухнуло в нее. Но, сопротивляясь, заблуждаясь, оно приближается к той Истине, о которой не подозревает.

Об этом говорят древние мудрецы, начиная с того же Лао-цзы. Человеческое Дао, сколь не соответствует истиному Пути, все же шаг за шагом притягивается к нему. А Чжуан-цзы скажет: «Тьма вещей существует, а корней не видно. Откуда-то все появляется, а ворот не видно. Все почитают то, что известно, а не ведают, что знание начинается тогда, как узнают непознанное» («Чжуан-цзы», 25).

В пределах невидимого лежит Истина, но помраченный ум не может к ней приблизиться. Хотя с древности известно, что к относительной истине, к факту не сводится извечная Правда, Истина абсолютная, независимая от пространства и времени. Единичное являет Единое, достигая завершенности, изначальной целостности. И согласно учению древней Индии, Атман каждого отражает высшего Атмана: «Он представляется одним во множестве, словно (отражение) месяца в воде» (Брахмабинду упанишада, 12). Но лишь пробужденный способен проникнуть в эту тайну, увидеть «образ без образа». Ощущение в себе высшего Атмана не познается, выводится из памяти, сказано в упанишадах. Когда очищается душа, пробуждается ум. Самый страшный грех – утратить душу:

[Мирами] асуров называют те миры, покрытые слепою тьмою;
В них после смерти идут люди, убившие [в себе] Атмана…
Поистине, кто видит всех существ в Атмане
И Атмана – во всех существах, тот больше не страшится.
(Иша упанишада, 3, 6)

Великое Дао извечно, имеет то, что нужно человеку для спасения: в нем Истина, в нем Искренность. И если человек увидит себя, то проявится его дарование (дэ), то, что изначально в нем. Потому и сказано: «Великое Дэ и есть Великое Дао». То есть в каждом существует внутренний человек, Дао-Человек, на языке даосов, Триединый между Небом и Землей, призванный осуществить небесную волю. Каждый человек есть потенциальный Будда, Просветленный. И есть Путь к Просветленности: «Узнать [в себе] Будду – значит узнать себя. Узнать себя – значит забыть себя. Забыв себя, станешь един со всеми дхармами», станешь Буддой, скажет мастер дзэн XIII века Догэн.

А разве христианские святые не говорят, что Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом? Бог присутствует в каждом, но проявляет себя в том, кто победил себя, свою греховность, в ком проснулось сострадание, сострадание или Божественная любовь, которая не выбирает. Эта вера прошла через века.

Но чтобы стать личностью, нужно преобразиться, открыть себя. Преображение достигается свободным сознанием. Сама структура бытующего сознания постоянно рождает рабство, зависимость от своих же страстей или фобий. Зависимость от денег, от похотливого эго, которое находит, чем заполнить свою неприхотливую жизнь, фактически ее уничтожая. Эгоцентрик – двойной раб: раб общества и собственных притязаний. Все эгоцентрики похожи, ведут себя одинаково. Личность же всегда уникальна. Дух знает лишь единичное. Ее универсальность мы постигаем не через отвлеченные понятия, а через погружение в ее уникальность. Каждая сущность сингулярна, а на языке дзэн – «Одно во всем и все в Одном». По словам японского проповедника «Учения о сердце» Сёо: «Если у Вселенной одно сердце, значит каждое сердце Вселенная». В духе Соборности, как понимали ее религиозные философы России.

Исчерпала себя ситуация коллективного мышления, лишающего человека свободы, и ей на смену идет другая, признающая личность центром Вселенной. И если действительно ход Эволюции обусловлен в первую очередь движением сверху вниз, а не снизу вверх, что привело бы к дурной бесконечности, то смена ситуации на более благоприятную становится реальной. В И цзине нынешняя ситуация обозначена 63-й гексаграммой – «Уже конец», но за ней следует 64-я – «Еще не конец». То есть конец пройденного Пути и начало фазы Эволюции, приближающей человека к совершенству, когда его разум соединится с сострадающим сердцем, ибо нет Мудрости-Праджни без Сострадания-Каруны.

Сейчас немало говорят о «детях нового сознания»: на смену хомо сапиенс, человеку разумному, грядет человек Духовный. И свидетельство тому необычная одаренность тех, кого называют иногда «детьми индиго» – по цвету ауры, которая не может не меняться. У этих детей быстрый ум и чистое сердце. Они обладают сверхчувственными способностями, врожденным знанием, о котором говорили древние. Их интересует не причинно-следственная зависимость объектов, а смысл происходящего и его влияние на судьбу людей. На смену рациональному обоснованию приходит метод моментального схватывания сути явления, или интуиция, символ (как предсказывал В. И. Вернадский).

Не удивительно, что ученые Института нервной деятельности и нейрофизиологии РАН, изучающие мозг, приходят к выводу, что в момент озарения происходит синхронизация работы правого и левого полушария, преодолевается функциональная асимметрия, характерная для обычного сознания. С точки зрения И цзина, это та самая ситуация, когда приходят в единство чистое Творчество (Ян) и чистое Исполнение (Инь), обозначенные двумя первыми гексаграммами И цзина. «Одно Инь, одно Ян и есть Путь. Следуя ему, достигают всепроникающего Добра (Шань)» или Божественной Любви, одухотворяющей всё. («Бог есть любовь».) Это вестники нового мира, к которому с такими трудностями продвигался человек. И важно понять детей – носителей вечных истин, а не навязывать им свои представления о должном.

Январь 2008

Метафизика спасения

О вещая душа моя!
О, сердце, полное тревоги,
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия!
Ф. Тютчев

Почему индийский подвижник Вивекананда пророчил России и Китаю роль духовного водителя человечества? Об этом, в частности, вспоминает Ромен Роллан – в 1896 году «он мне сказал: грядущий переворот, который должен начать новую эру, придет из России или Китая. Я не могу сказать точно, но это будет одна из этих двух стран». Вивекананда верил, что какой-то из этих стран суждено соединить Восток и Запад во имя спасения человечества. [517] В последнее время Китай идет по восходящей, чего не скажешь о России, которой век назад не один Вивекананда пророчил миссию вселенского объединителя. (Достаточно вспомнить О. Шпенглера, называвшего следующую цивилизацию «русско-сибирской».) Но Россия, пережив революционный взрыв, была отброшена на какое-то время если не назад, то в сторону от предназначенного Пути.

На стороне Китая традиция морального Закона, унаследованная от древнего И цзина – «Книги Перемен». Исторические сбивы бывали недолгими. На стороне России – духовная мысль, достигшая наивысшего расцвета на рубеже XIX XX веков. Эта мысль настолько глубинна, что не может исчезнуть, сколь ни пытались ее заглушить. Она осуществится, когда пробудится сознание, которое все еще дремлет. Недаром тема сознания столь актуальна в наше время.

На международной конференции «Космос и сознание» (Италия, 2008) русский ученый В. П. Казначеев привлек внимание к концепции «голографической Вселенной» И. А. Козырева: Вселенной имманентно Сознание; поле Сознания повинуется своим законам, и человечество, если хочет избежать гибели, не может с этим не считаться. «Действительный Творец – это, по нашему мнению, голограмма Вселенной энергии-времени Козырева», – говорит Казначеев. Но подвижный смысл голограммы доступен голографическому мышлению, очищенному от квазизнания, склонного выдавать относительное за абсолютное, количеством подменять качество.

«Современная эволюция поколений, задача экологической предупредительности и сохранения поколений не только с точки зрения морфологии их здоровья, но и сохранения той эволюции космического интеллекта человечества на планете является важнейшей опережающей задачей для всех ученых, всей культуры и мировоззрения людей нашей планеты. Земля – это живой космический организм … Однако эволюция живого вещества и интеллекта все больше обретает вектор инволюции. Если же мы последуем за ним, то наше интеллектуальное начало станет упрощаться, мы превратимся в планету киберов и будем прогнозировать и стимулировать собственный суицид». [518] Это серьезнее, чем может показаться. Наследники русского космизма предупреждали о грядущей опасности, и автор ссылается на К. Э. Циолковского, А. Л. Чижевского, В. И. Вернадского; не боясь обвинения в «лженауке», утверждает, что именно Мысль составляет сущность Эволюции.

Действительно, ничего не изменится, если не изменится сознание, не перестанет быть одномерным. Вслед за сознанием изменится картина мира, видение истории: от линейной схемы смены формаций (о надуманности которой говорил еще Освальд Шпенглер в «Закате Европы»: то, что годится для Европы, не годится для восточных стран) к голографическому восприятию Истории. А значит, вожделенный капитализм, противоречащий человеческой природе, не обязательная фаза исторического развития. Именно в России, не склонной следовать установленным правилам, капитализм ждет заслуженный конец. Все чаще появляются мысли о «нокауте капитализма», о том, что «капиталократия убивает мир». [519] В этом убеждает и наступивший кризис, явление аномальное по человеческому счету.

Конфуций (ок. 551–479 до н. э.), всемирно признанный мудрец, казалось бы, не занимался проблемами космического Сознания или называл его «волей Неба». [520]

Но Алексей Степанович Хомяков называл Конфуция «выше всех философов в целом свете». Конфуция превозносил Лев Толстой. А японский христианин Утимура Кандзо, который три года изучал богословие в американском колледже, признавался: «Я ищу более высокий тип морали, чем должен. Я жажду той нравственной силы, которая приходит по Божьей милости. Но такая нравственность отвергается не только большей частью человечества, мало кто в нее верит среди студентов и профессоров Теологической семинарии. Я не услышал за ее святыми стенами ничего нового, чего бы не слышал за ее пределами. Конфуций и Будда могут научить меня более того, чему обучают местные теологи». [521] С тех пор мало что изменилось.

Мудрец потому и мудрец, что сосредоточен на вечном. Сводить значение Конфуция к социальному реформаторству, к политике, по крайней мере, наивно. Конфуций озабочен вечным, прежде всего – назначением Человека. Тем интересен нашему времени. Озабочен тем, что придает человеческому Пути смысл. Свидетельство – его «Беседы» с учениками «Лунь юй», дух которых порой улетучивается в комментариях и переводах. По причине «квазисознания», которое скользит по поверхности явлений, не имея силы проникнуть вглубь. Как сказал тот же Вивекананда: «Все вещи благи и прекрасны, если они утратили свою относительность». [522]

Насколько актуальна тема квазисознания, свидетельствуют публикации последнего времени, в частности статья Г. С. Киселева «„Тайна прогресса“ и возможность истории». [523] Действительно, квазисознание привело к тому, что движение истории повернулось вспять, к цивилизованному варварству. Но и у Истории есть два плана: Земной и Небесный. История, которая внушает «ужас», надо думать, исчерпала себя как явление временное. Размышляют о Метаистории. Но пока происходит то, что предрекал Семен Франк: «…все конкретные попытки осуществить человеческими государственно-правовыми средствами полное равенство, блаженство и абсолютную справедливость, то есть царство абсолютной правды на земле, роковым образом создавали в мире небывалую в иных, обычных формах мирового бытия тиранию зла, насилия, неправды, унижения человека». Но может быть, не там и не теми средствами ищут эту правду?

В статье Киселева находим привычный логический ход: противопоставление одного другому, нравственного Закона – Природе, вопреки Благой Вести. В логике противостояния причина падения культуры, о чем говорил Папа Бенедикт XVI: «Культура, которая распространилась в Европе, абсолютно и радикально противоречит не только христианству, но и религиозным и моральным традициям всего человечества». Не потому ли, что «понимание культуры прежде всего акцентирует ее противопоставление природе, – по мнению Киселева. – Культурно созданное, сотворенное человеком, то есть искусственное, с одной стороны и природное, естественное – с другой». С этого начинаются расхождения с восточной мудростью, с логикой недвойственности, непротивопоставления одного другому: не «то или это», а «то и это» одновременно.

Уже американские трансценденталисты Ральф Эмерсон и Генри Торо признавали единство человека и природы (кстати, не без влияния Конфуция). По мнению Торо, от божественной Природы человек получает силы для восхождения, не от социума. Он верил в благотворное влияние Востока – «Свет с Востока!»; опубликовал «Изречения Конфуция», «Китайское четверокнижие» («Лунь юй», «Великое Учение», «Учение о Срединности» и «Мэн-цзы»), а также «Законы Ману» и «Молитвы Будды». Находил созвучные идеи у Конфуция, цитировал «Лунь юй»: «Если государство не идет по Пути Справедливости (Дао), то стыдно быть богатым и в чести. Если государство следует Дао, то стыдно быть бедным и не в чести» (Лунь юй, 8, 13). Мечтал о Всеединой Библии, которая вберет в себя священные книги Китая, Индии, персидские, еврейские, чтобы вечная Истина, исходящая от Верховного Духа, стала доступна каждому.

Ральф Эмерсон убеждал: все вещи наделены Моралью. «Нравственное настолько проникает природу, самую ее плоть до конечных глубин, что кажется, в этом и состоит цель, во имя которой природа была создана». И дальше, в том же очерке «Природа»: «Задача возвращения миру его изначальной и вечной красоты разрешается исцелением души. Те руины, та пустота, которые мы обнаруживаем в природе, на самом деле находятся в нашем собственном глазу. Ось зрения не совпадает с осью вещей».

Что уж говорить о русской философии! Владимир Соловьев называл человека «центром всеобщего сознания природы». А Лев Толстой запишет в дневнике в марте 1882 года: «Мое хорошее нравственное состояние я приписываю также чтению Конфуция и, главное, Лао-цзы… Учение Середины Конфуция – удивительно. Все то же, что и у Лао-цзы: исполнение закона природы – это мудрость, это – сила, это – жизнь». А в 1900 году добавит: «Занимаюсь Конфуцием, и все другое кажется ничтожным». Выходят статьи Толстого: «Книги Конфуция», «Великое учение» и «Книга пути и истины» Лао-цзы под названием «Китайская мудрость». Писатель проник в ее тайну: «Внутреннее равновесие есть тот корень, из которого вытекают все добрые человеческие деяния… Путь неба и земли может быть выражен в одном изречении: „В них нет двойственности, и потому они производят вещи непостижимым образом\' [524] ».1 В этом действительно суть учения и Конфуция, и Лао-цзы: в признании закона внутренней уравновешенности, непротиворечивости двух сторон Одного.

В последнее время входит в обиход понятие «конфуцианской цивилизации», основанной на конфуцианской этике, в которой находят причину успеха Китая. Но и в Китае не всегда следовали Срединному Пути, закону взаимной Уравновешенности. Уже Конфуций сокрушался: «Уравновешенность (Хэ) – наивысший Закон. Но как редко ему следуют в народе» (Лунь юй, 6, 27). (Принцип Уравновешенности лег в основу Учения о Срединности – «Чжун-юн»: Постоянства достигает пребывающий в Центре-Чжун.)

Согласно Конфуцию, люди делятся на две категории: те, кто следует Морали, и те, кто пренебрегает ею. С одной стороны достойные, благородные (цзюньцзы), с другой – мелкие, ничтожные (сяожэнь). Можно сказать, истинный человек и до-человек, не ставший еще человеком, что не мешает ему проникать во властные структуры. Их жизненные позиции прямо противоположны: цзюньцзы думает об Истине, сяожэнь – о выгоде. Цзюньцзы требователен к себе, «ищет причину в себе, сяожэнь – в других» (Лунь юй, 15, 20). Цзюньцзы, пребывая в центре, полагаясь на волю Неба, внутренне свободен, «всеедин, но не коллективен (не объединяется в группы). Сяожэнь коллективен, но не всеедин» (Лунь юй, 2, 14). Цзюньцзы в своем одиночестве открыт всему миру, сяожэнь наоборот. Японцы комментируют: «Цзюньцзы гармоничен, не похож на других. Сяожэнь ведет себя как другие, но не гармоничен». (Всеедин – чжоу, значит «круг»: всё объемлет, вездесущ – пу бянь.)

Конфуций вел беседы с учениками на всевозможные темы, на один и тот же вопрос давая разные ответы, выправлял сознание. Говорил о сыновней почтительности, о культе предков, о том, как преданно служить правителю, если он следует Пути. Однако если Справедливость нарушена, то цзюньцзы жертвует жизнью, но не Справедливостью. Иначе два века спустя тиран, император Цинь Ши-хуанди не запретил бы конфуцианство и не повелел сжечь «Беседы» Конфуция, чтобы вытравить их из памяти потомков. Но, как это бывает, вышло наоборот. Династия Цинь была свергнута, не просуществовав и века, а конфуцианство обрело еще большую силу. Не потому ли, что сосредоточено на Человеке?

Цзюньцзы не отступает от Пути, как бы ни было трудно, «держится с достоинством, но не ведет споры; общителен, но не вступает в сговор» (Лунь юй, 15, 21). «Цзюньцзы легко служить, но трудно угодить. Если пытаешься угодить, нарушая Путь, он отвергнет. Людей ценит за их способности. Сяожэнь напротив. Ему трудно служить, но легко угодить. Если угождаешь, нарушая Путь, он доволен. На службу берет таких, которые готовы на все» (Лунь юй, 13, 25). Мелкий человек все делает во имя свое.

Мысли Конфуция перекликаются с мыслями его старшего современника Лао-цзы: «Он не борется и потому непобедим»; «Дао совершенномудрого – деяние без борьбы»; «Умеющий побеждать врага не нападает. Это я называю Дэ (духовной силой), избегающее борьбы»; «Кто знает, почему Небо отвергает воинственных? Даже совершенномудрые не могли объяснить этого. Небесное Дао не борется, но побеждает» (Дао дэ цзин, 66, 81, 68, 73). Лао-цзы объясняет это внутренней силой Недеяния (Увэй), ненавязывания своего скрытому смыслу вещей.

Отсюда сдержанность, нелюбовь к многословию. Конфуций сказал: «Я не буду больше говорить». Цзы-гун удивился: «Если Учитель не будет говорить, что мы будем делать?» Учитель ответил: «Разве Небо говорит? А четыре времени года сменяют друг друга, и все рождается. Разве Небо говорит?» (Лунь юй, 17, 18). А Лао-цзы скажет: «Кто знает, тот не говорит, кто говорит, не знает». Установка на работу ума: домыслить то, что невыразимо словом. Учитель спросил: «Вы думаете, что я храню в памяти прочитанное и на это уповаю?» Цзы-гун сказал: «Разве не так?» «Нет, Мой Путь Одним пронизан» (Лунь юй, 15, 2). Загадка ученикам – то, что мастера дзэн назовут коаном. А современный физик Фритьоф Капра прибегает к «логике коана», чтобы «передать парадоксы квантовой теории». Этот тип логики требует высшей сосредоточенности: ответ не вытекает из прямого вопроса, рождается интуицией.

Мелкий человек лишен совести и достоинства, не знает почтительности. Цзюньцзы «благоговеет перед тремя вещами: велением Неба, Великим человеком и словами Мудреца. Сяожэнь не чувствует веления Неба, не робеет перед Великим человеком, пренебрегает словами Мудреца» (Лунь юй, 16, 8). Небо наделило человека пятью Постоянствами: Жэнь-Человечность, И-Справедливость, Ли-Благожелательность, Чжи-Мудрость, Синь-Искренность. Пять благородных свойств изначальной Природы (Син), но у сяожэня они не проявлены, дремлют; могут дремать всегда, а могут пробудиться при встрече с цзюньцзы.

С пятью моральными качествами сообразуются пять первоэнергий (у син), циркулирующих между Небом и Землей. Энергии пребывают в благоприятном порядке – взаимопорождения или неблагоприятном – взаимопреодоления, когда человек своими неразумными действиями нарушает естественный порядок, но не взаимоуничтожения. Вода воплощает Чжи-Мудрость, Огонь-Ли, Дерево-Жэнь, Металл – Справедливость-И, Земля – Искренность-Синь. Им соответствуют пять звуков, пять цветов, пять типов отношений; все соотносится со временами года, образуя живой организм. Если энергии следуют предустановленному порядку, то все направляется к лучшему состоянию, если не следуют, то все приходит в разлад (по закону «голографической Вселенной»).

Взаимообусловленность – «Одно во всем и все в Одном» – суть мировосприятия китайцев и причина возрастающего интереса к китайской медицине, которая выдержала испытание временем и обрела признание. В ее основе та же пульсирующая Энергия-Ци. Воплощаясь в материи, она может деформироваться, если нарушен принцип согласованного действия энергии Инь и энергии Ян. А потому не печень нужно лечить, а восстановить энергетическое равновесие, связанное с фазой Дерева, весеннего пробуждения. Изначально чистая энергия (юань ци) – залог здоровья.

В процессе акупунктуры или прижигания мокшей китайский врач «пытается восстановить нормальное движение энергетического потока, или же темпоральное динамическое равновесие, называемое китайцами здоровьем», – пишет в предисловии к книге Поркерта американский синолог Натан Сивин. [525] Профессор Поркерт вместо понятия «меридианы» прибегает к понятию «точки»: переносит акцент с внешнего, линейного порядка на внутренний – в соответствии с многомерной логикой. «Однако даже сейчас, вследствие почти двухтысячелетнего воздействия рационалистической интеллектуальной традиции, – замечает Поркерт, – люди на Западе склонны в первую очередь к установлению каузальных связей и лишь затем – индуктивных. Эта склонность – главное препятствие к адекватному восприятию китайской науки в целом и китайской медицины в частности». [526] Швейцарский философ, психолог Карл Юнг и английский историк науки Джозеф Нидэм сумели проникнуть в глубинную сущность китайской мысли, добавляет Поркерт. Юнг ввел понятие «синхронности», а Нидэм – «коррелятивного мышления», сформулировав концепцию «резонанса» как основного принципа китайской науки, китайской логики. Но и они лишь частично коснулись принципа индуктивности, комплементарного, причинности, заключает автор.

Существует прямая связь между явлениями Природы и поведением человека, осознание чего позволяло не только избегать экологических бедствий, но и правильно выстраивать человеческие отношения.

Конфуций говорит: «Молодые люди в семье должны проявлять почтительность к родителям, вне дома – уважение к старшим. Старательно и честно относиться к делу; любить народ и сближаться с Человечными людьми» (Лунь юй, 1, 6). Управлять – значит поступать правильно. «Если делать все правильно, откуда возьмется неправильное?» (12, 17). На вопрос, не нужно ли казнить отступивших от Пути, Конфуций ответил: «Если правильно управлять, зачем казнить? Если сверху стремятся к добру, то и народ станет добрым. Дэ цзюньцзы – ветер, дэ мелкого человека – трава. Ветер дует, трава склоняется» (Лунь юй, 12, 19).

Предусмотренному Небом порядку следовали совершенномудрые правители древности – Яо, Шунь, Юй, на которых не раз ссылается Конфуций. «О, как велики были Яо и Юй! Владея Поднебесной, они не считали ее своей» (Лунь юй, 8, 18). «Велик был Яо как правитель! Только Небо более велико. Яо следовал ему» (8, 19). Совершенномудрые обладали тонкой энергией цзин, что позволяло им напрямую общаться с Небом. Созерцая небесные Образы ( Сян ), они узнавали законы Земли, смену событий. Полученное свыше знание перенесли в «Книгу Перемен»: как соотвествовать Переменам.

Не удивительно, что и Платон, и Конфуций верили в превосходство ума древних мудрецов, хотя один опирался на геометрические образы, второй – на вездесущую Мораль. (Ныне заговорили о «синтетической геометрии»: каждый образ проистекает из другого – по закону Целого.) Конфуций не осмеливался ставить себя в ряд с древними мудрецами: «Не сочиняю, а излагаю. Верю в древность и люблю ее» (Лунь юй, 7, 1). Ив той же главе: «Я не родился знающим. Я получил знания от любви к древности и упорства в учебе» (7, 21). Традиция почитания предков укоренена в сознании. Два века спустя даос Чжуан-цзы скажет: «О, как совершенны были люди древности! Чисты, как Небо и Земля, воплощали Гармонию, возвышали людей. Видели Изначальное и соединяли с конечным».

Мир неявленный истинно реален, мир явленный – частичное его отражение. Но оба Дао одного происхождения: «От одной глубины к другой – врата в таинственно-прекрасное». То есть, как ни отличен человеческий Путь от Небесного, он не может не восходить к нему. И никчемный поднимется до мудреца, если следует за истинным человеком.

Учение Конфуция предопределило Путь Китая. Все последующие учения испытали его влияние, даже известный своим независимым характером буддизм Чань. Достаточно вспомнить мастера Линьцзи: «Вам, нынешним адептам, изучающим Путь, необходимо иметь веру в себя ( цзы-синъ ). Не ищите ничего вне себя. Если вы не доверяете себе, будете искать чего-то вне себя, опираясь на внешние обстоятельства, то никогда не сможете освободиться от привязанности к мирским страстям… Никогда не сможете распознать истинное и ложное… Сокровенный смысл учения всех Будд не в словах и названиях, а в том, чтобы узреть человека, который является хозяином положения… Если, например, кто-то придет и спросит меня, как искать Будду, то в ответ я предстану перед ним в состоянии Чистоты. Если кто спросит о бодхисаттве, то в ответ я появлюсь перед ним в состоянии Сострадания. Если меня спросят о Просветлении-бодхи, я отвечу состоянием чистого таинства. Если меня спросят о Нирване, я отвечу состоянием умиротворенного спокойствия. Состояние может меняться как угодно, появляясь в бесчисленных видоизменениях, но этот человек (не имеющий опоры) всегда остается неизменным». [527]

И понятнее становятся слова японского христианина У Тимура Кандзо, поставившего рядом Конфуция и Будду, несмотря на разницу их взглядов. Конфуций не помышлял о Нирване, о бессмертии, не говорил о беспредельности сознания. На вопрос ученика, можно ли служить духам, Учитель ответил: «Не научившись служить людям, можно ли служить духам?» На вопрос, что такое смерть, ответил: «Не зная, что такое жизнь, можно ли знать, что такое смерть?» (Лунь юй, 11, 11). На языке Лао-цзы: «Явленное Дао не есть Постоянное Дао».

Мудрец проникает в вечное, в сокровенное: чем индивидуальнее личность, тем универсальнее. Прошедший свой Путь сполна становится Учителем людей. Путь каждого неповторим: у каждого свое назначение, идет ли речь о Пути человека или Учения. Пути не могут быть подобны, их назначение, дополняя друг друга, вести к Единому. Но лишь те Учения дополняют друг друга, которые имеют единую Основу. Я не случайно сопоставляю Конфуция с Лао-цзы, даосизм с буддизмом. В чем же Основа этих Учений, которые не зря называют Триедиными (Сань-цай)? Ответ заключен все в том же первом чжане «Дао дэ цзина». [528] «Явленное Дао не есть Постоянное Дао».

Видимый мир – частичное отражение мира невидимого, истинно-сущего. (Апостол Павел: «Видимое временно, а невидимое вечно», 2 Кор., 4, 18.) То есть факты, экспериментальное знание, на которых до последнего времени полагалась наука, не могут исчерпать Истину. Истина вечна, представления о ней временны. Отсюда постоянная смена научных парадигм, друг друга отрицающих, длившаяся до тех пор, пока синергетика не подошла к целостному подходу, соединив два в одно. Но сколь ни велики заблуждения ума, они конечны. Само сознание, самоочищаясь, приближается к Истине. Человеку предназначен Путь спасения, если он не исчезнет раньше времени с лица Земли. А если исчезнет, будет отрабатывать свою карму в другом пространстве.

О благой Основе сущего говорит Лао-цзы в 21-м чжане: «Дао – скрытое, неясное. Неясное, скрытое, в нем Образы (Сян). Скрытое, неясное, в нем Формы. Глубинно-прекрасное, темное, в нем Семена (Цзин – чистая энергия). В этих Цзин – Истина (Чжэнь), Искренность (Синь). С древности и поныне его имя не проходит. От Дао узнаем о причине вещей». Дао направляет сущее к совершенству, ибо всё уже есть: Образы, Формы, Дух, Истина, Искренность. Путь задан человеку. Ему остается открыть Высшее в себе, в своей прапамяти, преодолев себя вторичного: быть как все – значит не быть вовсе. Человеку доступно Великое Дэ: «Великое Дэ и есть Дао».

Почему Дао вечно? Потому что, «с любовью воспитывая все существа, не считает себя их господином. Не имеет своих желаний, потому его можно назвать незаметным. Все сущее возвращается к нему, но оно ни над кем не властвует. Его можно назвать Великим, потому что оно не считает себя таковым» (Дао дэ цзин, 34). Дао-человек не подчиняет. Свободный действует спонтанно; черпая силы в извечной Основе, пребывает в Покое Недеяния.

Каждый идет своим Путем. В каждом есть природа Будды, но проявляется она в неповторимой форме. Все само по себе Таково. «Возвращение к Истоку назову Покоем, возвращением к Велению [Неба]. Возвращение к Велению назову Постоянством (Чан). Знание Постоянства назову Просветленностью (Мин). Не знающий Постоянства по своему неведению творит зло (сюн) (в японском комментарии сказано: не знающий Постоянства, не Пробужденный, действуя вслепую, ведет народ к гибели. – Т. Г.).

Достигший Постоянства терпим. Терпимый справедлив. Справедливый становится ваном (главой Поднебесной). Ван подобен Небу,

Небо – Дао. Вошедший в Дао долговечен» (Дао дэ цзин, 16). Чем не коан ? И японский комментарий не спасает: опустошенное сердце (мусин – «отсутствие мелькающих мыслей»), достигая предела, хранит покой Недеяния. Сколь ни разнообразны образы, они сами по себе притянут к Истоку. Вернуться к изначальному состоянию – значит достичь бессмертия.

В Основе все Едино: «Благодаря Единому Небо чисто. Благодаря Единому Земля в покое. Благодаря Единому души (син, яп. ками) становятся духовными (лин, яп. рэй). Благодаря Единому долины процветают, и все рождается. Благодаря Единому Правитель становится опорой Поднебесной. Все благодаря Единому.

Если Небо не чисто, может возмутиться. Если Земля не спокойна, может содрогнуться. Если души не духовны, могут омертветь. Если долины не цветут, могут засохнуть. Если вещи не родятся, могут исчезнуть. Если Правитель не в почете, может пасть» (Дао дэ цзин, 39).

Итак, возвращаясь к Истоку, все обретает свою природу; следуя малому, поднимается до Великого. Не человек диктует Природе, а Природа учит его правильной жизни. И разве это не противоположно европейской идее прогресса – одностороннего, ускоренного движения к себе, непробужденному, возомнившему себя господином положения? Возможно, ускорение объясняется стремлением убежать от Хаоса, заложенного, по мнению древних греков, в основе мира. Но отступление от Дао, от закона Равновесия, лишь усугубляет хаос. Дао, возвращение к Истоку, восстанавливает Гармонию. Отсюда у мыслящих тяга к восточным учениям, не всегда осознаваемая потребность восстановить Уравновешенность Инь-Ян, Покоя-Движения. В Покое движение обретает силу для Эволюции, следуя ритму вселенского Сердца.

В наше время ученые начинают сомневаться в изначальности Хаоса, обнаружив потаенный смысл Вакуума. 30 лет назад физик Фритьоф Капра, осознавший связь современной науки с древними учениями Востока, писал: «Изучение субатомных частиц и их взаимодействий открывает нашему взору не мир хаоса, а в высшей степени упорядоченный мир». И дальше: квантовая теория рассматривает Вселенную «в качестве переплетающейся сети физических и психологических взаимоотношений, части которой могут быть определены только в терминах их связей с целым». [529]

Итак, в чем сходство и в чем различие Лао-цзы и Конфуция? Казалось бы, Лао-цзы противоречит Конфуцию своими парадоксами. «Когда забыли о Великом Дао, появились „Человечность“ и „Справедливость“. Когда заговорили о Мудрости, возникло и великое лицемерие. Когда родственники ссорятся, вспоминают о „сыновней почтительности“. Когда в государстве беспорядок, говорят о верных слугах» (Дао дэ цзин, 18). Но это не отрицание Справедливости и Мудрости, а отрицание вывернутых наизнанку слов. Как в 1-м чжане: «Названное имя не есть Постоянное имя». Или: «Кто говорит, не знает. Кто знает, тот не говорит». («Мысль изреченная есть ложь» – по Тютчеву.)

Лао-цзы радеет о Справедливости, думает о народе. «Пребывая в Постоянстве, мудрец, делая добро, спасает людей, не пренебрегает ими. Пребывая в Постоянстве, достигает Просветления; делая добро, спасает всех» (Дао дэ цзин, 27). Или чжан 49: «Нет у мудреца неизменного сердца: сердце народа и есть его сердце. Добрым он делает добро и недобрым делает добро – благодаря Дэ доброты. Искренним верит и неискренним верит – благодаря Дэ Искренности. Мудрец без остатка отдает свое сердце Поднебесной. Он весь сосредоточен на народе, как на своих детях». Дэ доброты – свойство человеческой природы.

Иначе говоря, причина жизнестойкости китайской цивилизации в том, что в ее основе Живое знание моральной Природы, а не искусственные построения, представления о прогрессе, движимом интересами человека. Антропоцентризм привел к потребительской цивилизации, когда Природа приносится в жертву человеку. Но по логике вещей противоположности сходятся: человек становится жертвой Природы; субъект и объект меняются местами – по закону высшей Справедливости. Согласно Лао-цзы, «человек следует законам Земли; Земля – Небу, Небо – Дао, а Дао – самому себе (цзыжань – самоорганизуется)» (Дао дэ цзин, 25). Следуя Недеянию, Ненасилию над природой вещей, человек приходит к совершенству, становится Триединым с Небом и Землей, гармонизируя все отношения.

К идее Всеединства, когда каждый сам по себе, следуя своему Пути, служит «Общему делу», пришла и русская мысль И. Федорова, Вл. Соловьева. Они перевели в область философии русскую традицию, протестующую против глухого рацио, убивающего душу, веря, что сострадающее сердце – залог вечной Истины. Это и позволило Вивекананде сопоставить Китай и Россию, их ощущение Всеединства, которое, соединив Человека и Природу, спасет мир от гибели.

Что касается буддизма , то Нирвана (букв, «угасание суетных мыслей») – Просветление, Свобода и Свет. Свобода от всякой кармической зависимости, от прихотей внешнего Я во имя встречи с высшим Я, неповторимым воплощением Будды. Достижению Нирваны препятствует иллюзорный мир, затягивающий человека в свои сети. Потрясенный страданиями человека Сиддхартха Гаутама решил освободить его. Отказавшись от жизни в княжеских покоях, отправился странствовать. После череды испытаний «остановил свой ум» и в глубинной медитации достиг Просветления (Бодхи, отсюда и Будда). Под деревом Бодхи ему открылись четыре Благородные истины (Арья-Сатья). Благородная истина о страдании (дукха), которое преследует человека с момента рождния: болезни, сомнения, старость, смерть. Собственно, вся земная жизнь суть страдание – чувство неудовлетворенности, расплата за неведение-авидья, являющееся источником заболеваний душевных и телесных.

Непосредственная причина страданий – Тришна (желания разного рода), но всякая причина устранима. Неуничтожимо лишь то, что не имеет причины, не возникает и не исчезает. Избавляются от Тришны, следуя благородному Восьмеричному Пути: правильное видение, правильное стремление, правильная речь, правильное действие, правильный образ жизни, правильное усердие, правильная концентрация мысли, правильное сосредоточение (самадхи). В состоянии Самадхи явления воспринимаются в их Таковости, как есть. Пробуждается высшая Мудрость-Праджня одновременно с высшим Состраданием-Каруной. Одного нет без другого. Пройдя Путь сполна, очистившись от суетных желаний, выходят к Нирване.

«Правильное» – значит очищенное от того, что не соответствует природе вещей. Все чисто у того, у кого чистое сердце, говорят сутры. (И согласно Апостолу Павлу: «Для чистых все чисто; а для оскверненных и неверных нет ничего чистого, но осквернены и ум их, и совесть» – К Титу, 1, 15.) Причина страдания – затемненное сознание (авидья). Волнение дхарм порождает суетность, клеши (зависть, гневливость, ложь, лицемерие, сквернословие) – в общем, все то, что делает сознание, а вместе с ним человека «несчастным». Однако авидья, волнение дхарм, изначальна, но конечна. От нее избавляются успокоением вибрирующей энергии, очищаясь от эгоцентрических мыслей. Мрак рассеивается, проясняется суть вещей, доступных сопереживанию.

Если Восьмеричный Путь можно назвать постепенным, то Путь дзэн (кит. Чань, санскр. Дхьяна – «Сосредоточение») – мгновенный, спонтанный. Сатори-Озарение приходит неожиданно. Если для Лао-цзы Добро есть проявление Дэ Доброты, то «Добро» для последователей дзэн – «сама сущность вещей», согласно Д. Т. Судзуки. Вещь, пребывающая в своей сущности, ценна сама по себе. «Искусственная красота не является красотой». Самые глубокие и возвышенные чувства не поддаются описанию. «Чувство – особенно то, которое я предпочитаю называть первичным, – есть чувство, которое мы испытываем до того, как происходит определение и разграничение. Это простое чувство естественности… То, что мы вообще есть, дело рук Бога: мы всем обязаны Богу. Даже не быть от Бога значит принадлежать ему». [530]

Преображенное сознание делает человека открытым всему миру, разбивая скорлупу эго, не пропускающую Света. Говоря словами японского мастера XIII века Догэна, основателя дзэнской школы Сото: «Чтобы узнать Будду, нужно узнать себя. Чтобы узнать себя, нужно забыть себя. Забыв себя, станешь един со всеми дхармами». Освободившись от себя внешнего, замкнутого на себе, человек находит свое истинное Я – внутреннего человека. (По словам Апостола: «Если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется», 2 Кор., 4, 16.)

Это и есть жизнь в Духе: когда сердце открыто Любви, все становится родным. Сердце, преисполненное Великого Сострадания (Махакаруна), едино с Мудростью (Праджней). Нет Мудрости без Сострадания и Сострадания без Мудрости. «Сердце Будды – это не что иное, как сама „Махакаруна“. В отличие от христианской доктрины, – продолжает Судзуки, – буддисты говорят, что с самого начала не существует никакого эго – „анатта“. Когда мы постигаем, что „эго“ не существует, Махакаруна проявляет себя. Махакаруна есть сердце Будды, „а сердце Будды это не что иное, как человеческое сердце“». [531]

Праджня, сострадающее сердце, потенциально присуща каждому, но дает о себе знать, когда просыпается сознание. Пробужденный открыт всему миру, всеедин – он не теряет, а острее ощущает свою индивидуальность, осознав ее назначение – помогать другим выйти на Путь спасения. Но современный человек утратил ощущение Высшего «Я». «Мыслящий тростник» оторвался от своих корней, и его мышление не ведет к Свободе. Он пытается еще упорнее «думать и думать», как будто мышление, лишенное корней, может дать ему ответ. Дзэн говорит: «Найдите свое Высшее „Я“, и вы достигнете свободы и безопасности». Но люди не видят ничего поверх собственного эго. Там, где нет Высшего «Я», спонтанность становится распущенностью, а «распущенность есть сущее рабство». Не разум, не рассудок освобождает нас от кармического сознания. Чтобы обрести свободу, нужно прийти в контакт с источником творчества: стать самим собой, «пребывать в своей собственной природе». [532] (То есть недостаточно уповать на сознание, нужно понять его вездесущую природу, проявленную в индивидуальной форме.) Каждый открывает Истину сам, наставлял Будда. Перед уходом в Нирвану завещал: «Будьте сами себе светильниками. На себя полагайтесь». С одной стороны, едина Основа – природа Будды, с другой – лишь следуя своим Путем, постигаешь Истину. Это и есть логика недвойственности, Срединного Пути: ничего одностороннего. Будда ушел в Нирвану и не ушел, остался в душе каждого.

Нирвану трудно описать. Сутры говорят, Нирвана – состояние сердца лучшее в мире. «Тот, кто осознал, что такое Нирвана, есть счастливейшее существо». Он свободен от всех комплексов, навязчивых идей, от беспокойства, которые мучают людей. Он духовно здоров, не сожалеет о прошлом, не уповает на будущее. Живет настоящим моментом. Устранив свое «я», видит вещи в их истинном виде и наслаждается ими. Он живет простой жизнью, живет в радости. Он безмятежен и миролюбив. «Его не угнетают эгоистические помыслы: ненависть, невежество, самодовольство, гордость и прочие скверны. Он чист и благороден, полон вселенской любви, сострадания, доброты, понимания и терпимости. Не думая о себе, помогает другим с полной самоотдачей. Он ничего не стремится выгадать, ничего не накапливает, потому что свободен от всякой лжи, в которую нас вводит привязанность к себе». [533]

Я уже упоминала: к Нирване ведет Восьмеричный Путь. Его не объять одномерным умом: одно присутствует в другом, правильное слово в правильном намерении, завершаясь правильным Сосредоточением-Самадхи. Сосредоточьте внимание и предоставьте каждому быть самим собой. Тогда и откроется подлинная природа вещей —

Таковость-Татхата. Испытаешь счастье, дарованное Буддой. Если сердце открыто Любви, весь мир становится твоим Домом. И все происходит спонтанно, одновременно, «здесь и сейчас». «Здесь», значит, везде. «Сейчас», значит, всегда. Каждая грань кристалла (по логике голографического мышления) отражает Путь. Это по-своему чувствовал Лев Толстой: «Нет ни материального, ни духовного, а есть только мое прохождение через пределы вечного, бесконечного, которое есть Все само по себе и вместе с тем Ничто (Нирвана)… Освобождение в – самоотречении. Освобождение – в углублении духа в единое истинное бытие». [534] Это и есть Свобода, пробуждение сознания, откровение самого Бытия – «Одно во всем и все в Одном».

Жизнь священна в любом ее проявлении. Свободный не посягает на свободу другого. Приведу отрывок из «Буддийской декларации природы»: «Если (животные) не в состоянии передать, что они страдают, это не значит, что они нечувствительны к боли и мучениям… Мы видим поразительное сходство между истреблением диких животных ради забавы и уничтожением невинного человека по прихоти более могущественного существа… Согласно буддийскому учению, в непрекращающейся цепи перерождений чувствующие существа (не только на нашей планете, но и во Вселенной) находятся в непосредственной связи с каждым из нас – так же как наши родители непосредственно связаны с нами в этой жизни…

Право на жизнь мы рассматриваем как наше неоспоримое право. Но наши соседи по планете тоже имеют право на жизнь… То есть охрана окружающей среды и восстановление нарушенного в прошлом по нашей небрежности равновесия должны быть воплощены в реальность со всей решимостью и мужеством». Буддизм есть религия любви, понимания и сострадания, ее идеал – ненасилие. Буддизм считает своим долгом дело охраны диких животных и защиту окружающей среды, от которой зависит выживание всего живого.

Один фермер спросил Торо: «Я слышал, вы не едите мясо, откуда же вы берете силу?» Торо, указывая на крепкую упряжку лошадей, которые везли повозку фермера, ответил: «А откуда они берут силу?» В той же «Декларации» приводится древнее китайское стихотворение:

Уже много сотен лет
Мясо, положенное тушиться в горшок,
Бывает причиной ненависти и негодования,
Которые трудно погасить.
Если вы хотите знать, почему множатся
Армии и почему воюют в мире,
Прислушайтесь к жалобным крикам,
Которые доносятся в полночь со скотобойни. [535]

Наивно думать, что современники, одолеваемые страстями, чем дальше, тем более мелкими, станут вегетарианцами. Но не менее наивно думать, что этого не произойдет, когда проснется Сознание. (Запало в душу признание заядлого охотника Станислава Говорухина из очерка «Россия, которую мы потеряли»: он отказался от охоты, услышав плач раненного зайца, напомнивший ему плач ребенка.) Пробудится сознание, и увидит человек, к своему ужасу, следы содеянного зла в своей душе, и воздастся ему по делам его. Прозрев, узнает вещи в их подлинном виде, как открылось Будде в образе Восьмеричного Пути и мгновенного Пробуждения. Каждый момент Пути взывает к человеку: проснись, пойми, что, нанося вред другому, ты губишь собственную душу.

Не случайно буддизм, отвергающий насилие любого рода, над другими и над собой, все более привлекает истинных ученых. Автор замечательной книги «Дао физики» Ф. Капра приходит к выводу: «Открытия современной физики предложили исследователям два пути: первый ведет к Будде, другой – к Бомбе, – и каждый волен выбирать свой путь». [536] Около половины специалистов работают на военно-промышленном комплексе, используя огромный творческий потенциал на создание все более изощренных орудий массового уничтожения. (А теперь ломают голову: как от них избавиться?) Это и побудило автора выбрать путь Будды – «Путь с сердцем». Выбор, вселяющий надежду на спасение от мести расщепленного Атома.

Русские космисты называли Атом живым источником любви. «Ни один атом Вселенной не избегнет ощущений высшей разумной жизни», – делился своими мыслями К. Э. Циолковский. Но и у

Атома есть предел терпению, и он может взбунтоваться против тех, кто посягает на его природу. Синергетик божьей милостью Сергей Павлович Курдюмов в своем последнем выступлении «Новые тенденции в научном мировоззрении» напомнил о том, что мертвой природы не существует; элемент духовности, элемент прогноза, элемент памяти есть в каждом элементе мира.

Игры с Природой неразвитого ума могут погубить эту землю. Вроде многие уже осознают опасность, но угроза не исчезает. Что-то мешает понять глубинную причину грядущей катастрофы. И это «что-то», как ни покажется странным, «логика части», ведомственная, эгоцентричная (признак мелкого человека, по Конфуцию). Чем меньше «часть», тем она агрессивнее, – компенсирует свою недостаточность. Великие люди, гении, получающие знания от Неба, становились жертвами логики земного притяжения: сходили с ума, теряли способность видеть, слышать. Своего рода самозащита от стрел, направляемых блюстителями порядка (вроде борцов с «лженаукой») против «возмутителей спокойствия». Предпочитали бедность, одиночество, о чем вещают поэты:

Катится мимо их Фортуны колесо;
Родился наг и наг ступает в гроб Руссо;
Камоэнс с нищими постелю разделяет;
Костров на чердаке безвестно умирает,
Руками чуждыми могиле предан он:
Их жизнь – ряд горестей, гремяща слава – сон.
(Пушкин. «К другу стихотворцу»)

Лишь целостный ум способен объять целое; зауженный ум руководствуется «логикой части». Одержимые идеей, сколь бы ни была она опасна, – вроде расщепления атома или поворота рек вопреки Закону Природы, – ставят на карту жизнь человечества. В последнее время начинают говорить об ограниченности, а иногда и преступности нашей обездоленной медицины (чего не могло произойти с китайской, основанной на логике Всеединства). Медики, не утратившие совесть, пытаются противостоять процессу разложения, как это делает заслуженный врач Алексей Викторович Чернов. «Человек и природная среда, энергетически связанные между собой, вошли в конфликт: среда, отравленная техногенной деятельностью человека, травмирует его здоровье, а он, бездуховный, деформирует энергетику среды. Результат – экологический дисбаланс, духовный Апокалипсис». [537]

Нет другого выхода, как погасить «кредиты», взятые у природы, вспомнить, что в планетарных программах люди выступают как исполнители, а не программисты, заключает автор. Спасение – в очищении сознания, в возрождении духовности, чувства Справедливости. Не случайно этику начинают воспринимать не как отвлеченное морализаторство, а как реальную энергетическую профилактику недугов и средство гармонизации жизни. Иначе продолжится буйство стихий, порождаемых хаосом психоэнергий, «беснующихся в пространстве и в каждом из нас». Выход один, полагает врач, – диалог с природой и с самим собой.

Обращаясь к прошлому, к опыту древних, можно выдержать «экзамен сознания», заданный Пифагором: погружаться в прошлое, оценивая свои поступки с позиции нравственности. Найти ошибки на собственном жизненном пути, прокрутив его в обратном порядке, и покаяться. Через покаяние очистится «дерево жизни», освободится виртуальная «решетка» собственной личности от энергетической «окалины» содеянного. Иначе будет продолжаться процесс инволюции духа в материю в современной науке. Оттого главную защиту от болезней начали видеть в выполнении высших этических законов. [538] Но это в перспективе. «Гром не грянет, мужик не перекрестится». Пока что властвует авидья, затемненное сознание: люди не ведают, что творят. Не один Ницше пришел в отчаяние, видя, куда движется техногенная цивилизация. С давних пор она движется в какой-то пытке напряжения, растущей из столетия в столетие, направляясь к катастрофе. В «Казусе Вагнера» Ницше – предчувствие фашизма: при подавленной духовности человек становится марионеткой. Так, может быть, не стоит гнаться за техническими успехами, а, обратившись к Истоку, понять причину происходящего?

Случайно ли появилось недоверие к традиционной для Запада логике, заложенной в греческой мысли? В Греции есть всё, но последователи, завороженные мифом, приписавшим богам человеческие слабости, предпочли силу, логику противоборства. Несомненно, есть общее у мудрецов Востока и Запада, но одни верят в присущность Гармонии Изначальному, другие – в ее достижение в процессе борьбы с Хаосом. С одной стороны, мудрейший из греков Гераклит говорит: «Не мне, но Логосу внимая, мудро признать, что все едино» (В 50). Противоположное для него в то же время не противоположно. «Не понимают, как расходящееся с самим собой приходит в согласие, самовосстанавливающуюся гармонию лука и лиры» (В 51). Это вызвало сомнение у самого Аристотеля: «Конечно, не может кто бы то ни было считать одно и то же существующим и несуществующим, как это, по мнению некоторых, утверждает Гераклит» (Метафизика, IV, 3). Но, упростив Аристотеля, обыденное сознание пошло своим путем, разделив «соединенные в одном противоположности».

Согласно Гераклиту, можно общаться с мировым Логосом через дыхание, глаза и уши, в процессе этого общения душа растит свой собственный логос (фр. 115). Это близко даосской практике собирания духовной энергии. Или признание Гераклита: «Болен я, Амфидамант, болезнию водянкой, так что болезнь – это преобладание каждого из элементов, заключенных в нас. Избыток тепла – лихорадка, избыток холода – паралич, избыток воздуха – удушье, [избыток воды] – теперешняя моя влажная болезнь. Но душа, соединяющая их в гармонию, – нечто божественное. Здоровье первично, природа – лучший врач… Раз я знаю природу космоса, то знаю и природу человека, знаю болезни, знаю здоровье. Исцелю самого себя, уподоблюсь богу, который выравнивает чрезмерности космоса, отдавая приказы через солнце». [539] Вполне в духе китайской медицины, только у них «приказы» отдает Небо и предпочтение оказывают Луне, иньскому началу. Но то же видение причины болезни. Ну а слова Гераклита «Бог наказывает подлецов не тем, что отнимает у них богатство, а тем, что умножает его» (с. 186) разве не годятся на все времена? Их можно повесить над вратами перед входом в потребительскую цивилизацию.

С одной стороны, согласно Ипполиту, для Гераклита все едино: «Все делимое неделимо, рожденное не рождено, смертное бессмертно, Слово – Эон, Отец – Сын, Бог – справедливость» (с. 189). С другой, прав Плутарх, говоря, что у Гераклита «гармония мира натянута в противоположные стороны, как у лиры и лука» (с. 200). Действительно, согласно Гераклиту, «следует знать, что борьба всеобща, что справедливость в распре, что все рождается через распрю и по необходимости» (В 80). «Противоречивость сближает, разнообразие порождает прекраснейшую гармонию, и все через распрю создается» (В 8). По мнению Платона, последователи Гераклита «к неподвижности относятся крайне враждебно и по мере сил изгоняют ее отовсюду» (Теэ-тет, 181 а). Вопреки китайской идее Покоя, откуда все проистекает и куда возвращается для нового становления.

Тезис Гераклита «Все течет, все изменяется» Аристотель подверг сомнению: «Если же все движется, то никакое утверждение не будет истинным» (с. 211). Вместе с тем Аристотель возражает против апейрона Анаксимандра, имея в виду конечность сущего: «Некоторые считают таким (единым и простым началом) бесконечное, а не воздух или воду, чтобы все прочее не уничтожалось от их бесконечности, так как (эти элементы) противоположны, например, воздух холоден, вода влажна, огонь горяч. Если бы один из них был бесконечным, все остальные были бы уничтожены» (Физика, 3, 5).

Так Аристотель положил начало закону исключенного третьего: «Невозможно, чтобы одно и то же в одно и то же время было и не было присуще одному и тому же в одном и том же отношении… это, конечно, самое достоверное из всех начал» (Метафизика, 3, 3). Насколько это утверждение противоположно буддийской логике, позволяют судить сутры: «И все же, Махамати, что значит недуальность? – спрашивает Будда ученика. – Это значит, что свет и тень, длинное и короткое, черное и белое – суть относительные названия, Махамати, они зависимы друг от друга, как Нирвана и Сансара. Все вещи нераздельны, одного нет без другого» (Ланкаватара сутра, 3, 3). Согласно адвайте, абсолютной недвойственности, всякое противопоставление есть следствие неразвитого ума, неведения (авидья). Высшее «Я» – Атман самотождественен и един с Брахманом.

Карл Густав Юнг резонно не соглашается с теми, кто, опираясь на идею «не-я» – анатмана, отрицает признание души в буддизме. «Душа приобретает абсолютную важность: она – это все наполняющее собой Дыхание, сущность Будды; она есть Дух Будды, Единое, Дхармакая. Все существующее происходит из нее, и все отдельные формы растворяются обратно в ней. Это и есть основное психологическое предубеждение, которое пропитывает все существо восточного человека, просачивается во все его мысли, чувства и действия независимо от того, какую веру он исповедует». [540]

Конечно, это не совсем то, что имеют в виду под душой в христианском мире, но едино поле духовной энергии, формы различны. Как сказано в Сутре сердца: «Форма и есть содержание. Содержание и есть Форма». А словами Чжуан-цы: «Разделение без отделения и есть Жизнь»; «В разделении есть нераздельное, в споре есть бесспорное… Те, кто спорит, нарушает Путь. Путь не может быть назван. Великий спор бессловесен» (гл. 2). (Вместе с тем на споры, пустые разговоры в России уходит большая часть энергии, хотя было время убедиться, что в споре не рождается Истина.)

Закон «исключенного третьего» (существование одного за счет другого) предопределил образ мышления в западной эйкумене на многие века: «или то, или это» – третьего не дано. Еще Филон Александрийский выступил против тезиса Аристотеля, из которого следовало, что «Бог мертв». (Отсюда и трагическое мироощущение Ницше, приведшее к помрачению ума.) Нет ничего святого, есть лишь двоица, обреченная на борьбу. Симпликий, комментируя «Физику», добавляет: «Для натурфилософов школы Гераклита, исходивших из непрерывного потока становления и из того, что все телесное находится в процессе возникновения и исчезновения, но никогда не обладает истинным бытием, естественно утверждать, что „всегда все течет“ и что „дважды нельзя вступить в ту же самую реку“… В этом случае тоже нельзя было бы говорить о „сущем“ в собственном смысле, но лишь о возникающем и уничтожающемся в силу непрерывного потока» (с. 212). Если «все течет», если нет восхождения к Постоянству, на которое полагались китайские мудрецы, то нет опоры для души, Основы для восхождения.

Привычка противопоставлять одно другому – или то, или это – сохранялась во все времена. В XII веке в сочинении французского логика П. Абеляра «Да или нет» к Истине приводит столкновение мнений. Разве что Лейбниц усомнился в достоверности эмпирической реальности, провоцирующей на борьбу, но не был уверен, что современники поймут его. Лейбниц говорил о двух истинах, истине разума и истине факта. Истина разума абсолютна, не знает противоположности. Истины факта случайны, предполагают противоположное (Монадология, 33). Чистыми эмпириками он называл животных, которые опираются только на опыт. Души отражают мир тварный, а духи – само Божество, Творца природы. Всякий дух в своей области есть как бы малое божество, способное, уподобляясь Творцу, познавать систему Вселенной (Монадология, 83).

Тенденция, отраженная в «Монадологии», с одной стороны, уходит корнями в собственную традицию, с другой – навеяна китайским учением о Ли, внутренней форме, делающей каждую вещь неповторимой и всеединой. Лейбниц проявлял интерес к китайским мудрецам, пользуясь переводами христианских миссионеров, побывавших в Китае. Видимо, действительно существует «врожденное знание», о котором говорили и Конфуций, и Платон, глубинная интуиция, позволившая Лейбницу учения китайцев назвать «естественной теологией» и понять столь неоднозначное слово, как китайское Ли, формообразующее начало. Ли – внутренняя форма, упорядоченность, но эта «форма» имеет нравственный смысл – Справедливость, Разумность. (До сих пор Ли переводят словом «принцип», которое не раскрывает его сути.)

Для Лейбница Ли – универсальная сущность, в ней заключены все конкретные сущности. Китайцы называют свое Ли кругом. Похоже на нашу манеру выражения: «Бог есть сфера или круг, центр которых в каждой точке, а поверхность или окружность – в бесконечности. Они называют его Природой вещей… природа мудра, она все делает целесообразно, ничего не совершает напрасно. Китайцы наделяют его также Истиной и красотой… Китайцы понимают, что все едино, наделяют Ли совершенной цельностью». Ли неделимо, не состоит из частей. [541] И в этом суть, в цельности Ли – индивидуальном выражении всеобщего, в единичном Единого.

Но и у Лейбница дает о себе знать логика последовательного, причинно-следственного ряда, а не одновременного существования, имманентности Ли природе вещей. Он называет Ли Первопринципом, создателем и управителем всех вещей. Полагает, что этим началом порождается Ци: «…оно произвело Ци, или материю». Но в китайском языке нет понятия «материи»: все есть Энергия-Ци – сгущаясь, она образует вещи, рассеиваясь, приводит к их исчезновению. (Да и не могло быть иначе при логике недвойственности.) Материя вторична – то появляется, то исчезает, в отличие от извечного Ци, дух которого обусловлен присутствием Ли.

И Ци многозначно. В японском философском словаре Ци первоначально означало такт, ритм, дыхание; это основной принцип человеческой жизни, ассоциируется с душой, с духом. И. С. Лисевич приводит мнение о Ци «второго конфуцианца» Мэн-цзы: «Трудно выразить! Это ци, которое предельно велико, предельно крепко. Если его пестовать правильно и не причинять вреда, оно вздымается от Земли до Неба. Это ци, которое сочетается с Долгом-Справедливостью и Путем, – без них оно чахнет. Оно рождается в накоплении Долга-Справедливости, а не является случайным их проявлением. Но если в деяниях есть что-то противное сердцу – оно чахнет тут же!» [542] Действительно, Ци сосредоточено в сердце человека, и от сердца зависит качество Ци, его чистота или замутненность.

В сунской философии Ци не мыслили без Ли. По мнению Чжу Си (1130–1200) (в переводе с немецкого): «Не существует силы дыхания-Ци в этом мире без упорядочивающего принципа Ли; точно так же как не существует упорядочивающего принципа без силы дыхания… Без Ци у Ли не было бы того, на чем держаться и на что опираться. Четыре элемента: Металл, Дерево, Огонь, Вода – это сила дыхания. Доброта, чувство Долга, воспитанность и понимание – это упорядочивающий принцип» (с. 80). С точки зрения Чжу Си, Ци – это Металл, Дерево, Вода, Огонь; Ли – это Человечность, Справедливость, Искренность, Мудрость. Но без Ци нет Ли и без Ли нет Ци – Человечность и Справедливость присущи изначальной природе (син).

Это позволило японскому конфуцианцу Охаси Дзюндзо (1816–1862) сказать в 1857 году, предчувствуя падение нравственности в буржуазную эпоху Мэйдзи (1868–1911): «Огонь и вода – это Ци; процесс горения и течения тоже Ци. Но что вода течет, а не горит, а огонь горит, а не течет, по закону двуединой природы, – это действие Ли. Но если Ци разрушить, то и Ли исчезнет. Разъяв Ци, европейцы утратили Ли. И потому в их учениях нет Человечности-Жэнь, Справедливости-И, Искренности-Синь, Верности-Чжун». [543] (По закону исключенного третьего: одно развивается за счет другого, рацио за счет морали.)

Размышляя о соотношении Ли и Ци, Лейбниц сравнивал Ли с Энтелехией. «Это и есть субстанциональное начало, которое в живых существах называется душой, в других же – субстанциональной формой, а поскольку оно составляет с материей действительно одну субстанцию, или единое само по себе, оно образует то, что я называю монадой». [544] Монады же находятся в отношении «предустановленной гармонии», которая устраняет «понятие о чуде из области действий совершенно естественных и заставляет вещи понятным образом идти естественным ходом». [545]

Монады Лейбница отличны от греческого их понимания, ближе представлениям Николая Кузанского, Джордано Бруно о единстве макро– и микрокосма. Они вечны, неуничтожимы, неделимы, неповторимы, нематериальны. Нет двух одинаковых монад (Монадология, 4–9). Существует иерархия монад, от простых «атомов природы» до сложных: мо-нады-души, обладающие памятью, и высшие монады-духи, обладающие сознанием. Монады взаимосвязаны, они «постоянное живое зеркало Вселенной» (Монадология, 50–62). Будучи психическими сущностями, монады не могут взаимодействовать на физическом уровне, но взаимодействуют на высшем – «предустановленной гармонии». Вне монады, как и вне Ли, нет жизни. Отличие в том, что Ли изначальны, а монады сотворены Божьей волей, что не мешало Лейбницу превозносить китайских мудрецов: «Древние китайцы бесконечно превосходили современных как в отношении набожности, или истинной морали, учения о добродетели и прямоты сердца, так и в отношении глубины знания» (с. 98).

Однако и в XXI веке действует та же логика, противоположная буддийско-даосской, согласно которой все существует одновременно: «Одно во всем и все в Одном». Зачем создавать то, что уже Есть в непроявленном Дао? Зачем уничтожать одно во имя другого, когда одно присутствует в другом? Нужно лишь изменить себя, и увидишь все как есть, избегнешь дурной бесконечности. Вспомним Лао-цзы: «Он не борется, потому непобедим»; «Дао совершенномудрого – деяние без борьбы»; «Умеющий побеждать не нападает… Это я называю Дэ, избегающее борьбы» (Дао дэ цзин, 66, 81, 68).

Другое дело, что линейная логика была обоснованна, пока линия не утратила своего живого ритма. Ей мы обязаны достижениями в науке и искусстве. Нотная линия, ожившая в фугах Баха, тому свидетельство. Без музыки этих веков жизнь человеческая оказалась бы под сомнением. Так что не «линия» плоха сама по себе, а то, что линия, как и Слово, потеряла со временем свою глубину, вышла на поверхность, застыла в угоду зауженному сознанию. Линия волнообразная, пульсирующая в ритме космоса, имеющая собственные центры кривизны, как любой живой организм, превратилась в одномерную прямую.

Но расширялось сознание, вместе с ним менялось восприятие линии. Для Павла Форенского линия состоит из точек, и каждая точка есть микрокосм (в отличие от «точки» как «начала линии» у Аристотеля). «Точка» для светлого ума стала символом Единого, в ней все сошлось: пустота и полнота, свет и тьма, мир видимый и невидимый, единица и ноль. Горизонтальная же прямая, по определению Флоренского, есть машина для уничтожения реальности. Лишь восходящая вертикаль ведет к пространственному синтезу. Правители поняли, что такой подход таит в себе опасность свободы, и запретили «Словарь символов», для которого писал Флоренский. Отгородились от Истины петляющей прямой, сузившей до предела горизонт видимости.

Разница и сходство сторон Востока и Запада естественна, обусловлена характером самого Дао: «Одно Инь, одно Ян и есть Дао». Когда одно угнетает другое, начинается Хаос. Похоже, Запад, последовавший динамичному, янскому началу, не смог вовремя остановиться, чтобы уравновесить его иньским Покоем. Погряз в локальных войнах, которые ни к чему не приводят, кроме национального позора. Значит, Ян утратило творческую силу, из высокого превратилось в низшее Ян.

Но вернемся к логике. Не в том ли загвоздка, что «Путь вверх и вниз – один и тот же» (В 60), по Гераклиту? Зачем усилия духа, если нет восхождения к Высшему при согласии свободы и необходимости? О неразрешимости этого противоречия века спустя писал Шеллинг – о «борьбе свободы в субъекте и необходимости объективного». Притом обе стороны «одновременно представляются и победившими, и побежденными – в совершенной неразличимости». На несоответствие западной логики Истине обратил внимание японский философ Нисида Китаро (1870–1945). Изучив западную философию от Аристотеля до Гуссерля, он пришел к выводу, что Аристотель не опирается на «логику конкретного бытия». А объективный метод Гегеля далек от восточной «логики Небытия», или логики Целого, которой доступна Истина.

Еще в молодости, пережив озарение, Нисида испытал чувство вселенскости: все существующее и есть сама Татхата, истинно-сущее. От этого чувства родилась его работа «Исследование Добра». Достоверно лишь знание, рожденное «чистым опытом», непосредственным, спонтанным переживанием Бытия, вне установок субъектно-объектных отношений, идеального и материального, которые не существуют сами по себе. Нисида обозначил свой метод в работе «Все оттуда и туда». Время от времени все появляется из Небытия и возвращается в Небытие, восходя от малого к великому, от изменчивого к неизменному, вопреки идее «Путь вверх и вниз один и тот же».

Но Запад шел своим путем, и осуществилось предсказание Филона Александрийского. «Бог умер!» – признал Ницше, остается уповать на сверхчеловека. Не преображенного человека, а бунтующего, которому еще Шеллинг вынес приговор: «Человек, который вымолил себе существование в сверхчувственном мире, превратится в этом мире в мучителя человечества, неистовствующего против себя и других. За унижение в мире ином он хочет быть вознагражден господством над этим миром. Пробуждаясь от блаженства потустороннего мира, он возвращается в этот мир, чтобы превратить его в ад». [546] Так и случилось в XX веке со всеми ужасами войн, революций, лагерей. Человек не превзошел себя, потому что искал причину бед вне себя. «Свобода от чего? Какое дело до этого Заратустре! Но пусть ответит мне свет очей твоих: свободен для чего ?» – продолжал смущать умы Ницше, уповая на безбожного сверхчеловека.

Об этой склонности ума писал еще святой Августин: «Итак, два града созданы двумя родами любви: земной – любовью к себе, доведенною до презрения к Богу, и небесной – любовью к Богу, доведенной до презрения к самому себе… Тот ищет славы от людей, а для этого величайшая слава Бог, свидетель совести… Над тем господствует похоть господствования, управляющая и правителями его, и подчиненными ему народами, а в этом по любви служат взаимно друг другу и представители, руководя, и подчиненные, повинуясь» (Св. Августин. О граде Божием, XIV, 28).

Владимир Соловьев, находя причину интереса к сверхчеловеку в стремлении избежать стадного «единомыслия», говорит вместе с тем о «демонизме сверхчеловека». Признает дурную сторону ницшеанства в презрении к слабому и больному человечеству, что так не сообразуется с образом подлинного «сверхчеловека», действительного победителя смерти. Соловьев не мог не верить: «…есть сверхчеловеческий путь, которым шли, идут и будут идти многие на благо всех». [547]

Естественно, презрение к человеку чуждо и Нисида Китаро, воспитанному в дзэнской традиции. «Индивид, будучи отражением абсолютно творческой и универсальной сферы, сам творчески движется. Творение хотя и отлично от единого Творца, составляет с Ним целое. Это основной закон, которому повинуются реально существующие вещи». «Я» не существует вне Реальности, как не существует вне конкретного пространства и времени. Настоящее есть «та точка, где будущее и прошлое, отрицая друг друга, пребывают в единстве… Прошлое и будущее, глядя в глаза друг другу, являются в диалектическом единстве настоящего». [548] Это и есть логика недвойственности, непротивопоставления одного другому. Если Просветленность не в тебе, то где же?

Причину «несчастного» сознания Нисида видел в раздвоении человека, в отношении к миру как к объекту своих притязаний. Он выразил несогласие с феноменологией неокантианцев в «Интуиции и интроспекции самопознания». И предложил выход – «От действия к созерцанию». Так называлась его работа 1927 года: действие возникает из покоя созерцания, из интуиции. Философы Киотосской школы, основанной Нисида, сочетали науку Запада с восточной логикой Небытия, подтверждая, что Восток и Запад самопознаются друг в друге. Все живое пульсирует в ритме Жизни. «Все оттуда и туда», а не только «оттуда» и не только «туда». В освоении обратной связи причина успеха конфуцианско-буддийской цивилизации.

Чтобы избежать упрека в односторонней оценке отношения Востока-Запада, приведу слова Рабиндраната Тагора: «Европейская культура принесла нам не только свои знания, но и свой динамизм. Мы не можем ее усвоить сразу и целиком, и это ведет к бесчисленным ошибкам. Однако европейская культура пробуждает наше сознание от интеллектуальной спячки именно благодаря тому, что не совпадает с нашими традиционными представлениями». И, как истинный мудрец, Тагор добавляет: «Я призываю к усилению всех национальных элементов нашей культуры вовсе не для противодействия западной культуре, а для того, чтобы мы могли по-настоящему понять и принять ее, чтобы она стала нашим хлебом насущным, а не обузой». [549]

Ни одна из сторон не самодостаточна, одна нуждается в другой – по закону Дао. Все едино, потому что неповторимо: Восток и Запад – две половины Целого, как левое и правое полушария – две половины единого мозга, взаимообусловленные. Остается найти родственное в собственной традиции, о чем размышлял и К. Г. Юнг: «…мы научимся чему-то у Востока, когда поймем, что psyche достаточно богата сама по себе и нет никакой необходимости заполнять ее снаружи». Понять ценности Востока изнутри, а не снаружи – искать их в себе, в своем бессознательном. То, что Восток называет «разумом», имеет больше общего с «бессознательным», чем с «разумом» в нашем понимании, согласно которому разум в большей или меньшей степени отождествляется с сознанием. Сознание же, признает Юнг, полно ограничений, блокирующих Путь. Мир сознания «неизбежно односторонен, так как такова сущность сознания… Мы не можем себе представить, что бы произошло, если бы индивидуальное сознание оказалось способным охватить одним взглядом одновременную картину всего… Этот сдвиг происходит в дзэн благодаря тому, что энергия сознания не направлена больше на содержание, а перенесена на концепцию Пустоты или коан». [550]

Углубляясь в историю мысли, убеждаешься, что действительно существует нечто Неизменное, пусть Платон называл это «идеями», а Лао-цзы – Великим Дао. Изначально данное, вечное не может не осуществиться. Спасение предназначено человеку. («Все дхармы изначально спасены», – сказано в Лотосовой сутре.) Как бы ни пренебрегал человек истинным знанием, следуя логике противоречия, оно подспудно набирает силу. Возникая и исчезая в одном месте, возникает в другом и исчезает, когда приходит время ему проявиться в иной точке. В XIX – начале XX века местом обетования истинного знания оказалась Россия. Пережив Озарение, Владимир Соловьев изложил учение о Всеединстве – «полной свободе составных частей в совершенном единстве целого».

Естественно, Соловьев отвергает учение Дарвина: «Всей первоначальной нравственности человека он приписывает характер исключительно общественный, сближая ее таким образом с социальными инстинктами животных». Личная, индивидуальная нравственность имеет, по Дарвину, «лишь производное значение, как результат позднейшего развития». [551] Однако до сих пор преобладает мнение, что достаточно изменить социум, чтобы изменился человек, тогда как, напротив, социум изменится, когда изменится человек. Причина и следствие меняются местами, и нравственному Закону не остается места.

Как и китайские мудрецы, Соловьев верил в изначальность Добра, присущего природе человека. У Соловьева это проявляется в чувстве стыдливости, жалости, сострадания к слабым: «…если человек бесстыдный представляет собою возвращение к скотскому состоянию, то человек безжалостный падает ниже животного уровня». Чувство жалости есть «индивидуально-нравственное состояние, не покрываемое всецело социальными отношениями даже у животных, не только у человека». [552] В этом отличие русской мысли от того направления, которое возобладало на Западе. Тезису Декарта «Мыслю, значит, существую» Соловьев противопоставляет: «…я стыжусь, следовательно, существую, не физически только существую, но и нравственно, – я стыжусь своей животности, следовательно, я еще существую как человек». [553]

В этом разница: одни шли от головы, рассудка, другие от сердца, сердечного разума. Как говорил предок Соловьева – по духу и по крови – Григорий Сковорода (1722–1794): «О сердце, бездна всех вод и небес ширшая! Сколь ты глубока! Все объемлешь и вмещаешь, а тебя ничто не вмещает». Благое сердце – от благих мыслей; «благие мысли – семя благих дел». «Познать себя самого, и сыскать себя самого, и найти человека – все сие одно значит». [554] Учитель Вл. Соловьева Юркевич Памфил Данилович (1826–1874) в работе «Сердце и его значение в духовной жизни человека, по учению Слова Божия» (опубликовано в Трудах Киевской духовной академии в 1860 г.) писал: «Философия как целостное миросозерцание… никогда не живет чисто логическим сознанием, но раскрывает свою духовную жизнь во всей полноте и целостности ее моментов». [555]

Это логика недвойственности, понимание соборности как проявления общего в единичном, что при каждом удобном случае подчеркивал Вл. Соловьев: «Когда частный или единичный элемент утверждает себя в своей особности, стремясь исключить или подавить чужое бытие, когда частные или единичные элементы порознь или вместе хотят стать на место целого, исключают и отрицают его самостоятельное единство, а чрез то и общую связь между собою и когда, наоборот, во имя единства теснится и упраздняется свобода частного бытия, – все это: и исключительное самоутверждение (эгоизм), и анархический партикуляризм, и деспотическое объединение – мы должны признать злом… Анархическая множественность так же противна добру, истине и красоте, как и мертвое подавляющее единство». [556] Вместо «логики части» – соединение двух в одном, человеческого и божественного, ума и сердца, без чего человек не может состояться.

«Хомо сапиенс» – человек наполовину; отсюда скептическое к нему отношение у русских мыслителей. Можно вспомнить Герцена: хомо сапиенс «лишь озорная выдумка Линнея». И Вернадский скажет: «Homo sapiens… не есть завершение создания, он не является обладателем совершенного мыслительного аппарата». Настало время новой методики «проникновения в неизвестное», в виде «символа», создаваемого интуицией. Приходит время металогики, или логики Целого, как понимают ее на буддийском Востоке. Сам ученый уверяет: «Научная творческая мысль выходит за пределы логики (включая в логику и диалектику в разном ее понимании)… Интуиция, вдохновение – основа величайших научных открытий… не вызываются ни научной, ни логической мыслью, не связаны со словом и с понятием в своем генезисе… наиболее глубоко и интересно она охватывается философией индусов». [557] Диалектика, святая святых, предполагает две стороны; но к Целому выводит Троица, «Триалектика», как называют ее ныне историки мысли.

В «Оправдании Добра. Нравственной философии», написанной в 1899 году, на исходе земной жизни, Соловьев подводит итог. Он верит в абсолютное Добро, присущее человеческой природе. В этом смысл двух первых гексаграмм И цзина: абсолютное Творчество-Цянь и абсолютное Исполнение-Кунь. Достигая полноты, они сочетаются в совершенном единстве. Тогда и появляется истинный Человек, Мастер равновеликий в Творчестве и Исполнении. Войдя в Троицу с Небом и Землей, осуществляет замысел Неба – одухотворяет сущее.

Выходя к Триединому, Дао посредством Человека осуществляет Добро. «Дао скрыто и безымянно, но лишь оно ведет к Добру (Шань)» (Дао дэ цзин, 41). Три означает Триединство, преодоление распрей, на которые обрекает двоица. Три равно Единице или Точке – центру каждой вещи. На смену горизонтали, дурной бесконечности, приходит Вертикаль: исходя из точки, пролагает Путь от Земли к Небу.

Об этом неустанно напоминают даосские мудрецы: «Тот, кто перестал различать „то“ и „это“, свое и не-свое, не живет ради себя, входит в ось Дао. Вошедший в ось Дао – Просветлен. Просветленный пребывает в Центре круга бесконечных превращений». И в той же 2-й главе «О равенстве вещей» Чжуан-цзы возвращается к этой мысли: «Пока „я“ и „не-я“ не стали парой, человек являет ось Пути, пребывая в центре бесконечности». То есть изначально человек воплощал Единое, взаимосвязь вещей, пока не раздвоилось его сознание.

Изначальное не может исчезнуть: пережив фазу раздвоения, сознание вернется к Единому. Свойство Дао – устремляться к Истоку, восходя к уравновешенным Инь-Ян. Соловьев говорит о том же, но на своем, поэтическом языке: мировое всеединство есть свет отраженный – пассивная женственная красота лунной ночи; естественный переход от солнечного вида к лунному – красота вечернего неба и заходящего солнца. Находит в красоте звездного неба осуществление идеи положительного всеединства. [558] Кто, как не он, верил в высшее назначение человека «онтологически первичного»?

Но еще до Владимира Соловьева славянофилы, уверовавшие в святость Руси, прозрели самобытность каждой личности. Реальность может быть познана только цельным разумом, нравственной, творческой личностью, говорит Алексей Степанович Хомяков (1804–1860). Он вводит понятие «живознание», живое знание, доступное сердечному разуму и недоступное рассудку, формальной логике, на которую до сих пор уповает наука. Соборность для него есть «свободное и органическое единство». Свобода предполагает самостановление целостной личности. Ему принадлежат вещие слова: «Общество, которое вне себя ищет сил для самосохранения, уже находится в состоянии болезненном. Всякая федерация заключает в себе безмолвный протест против одного общего начала… Человек достигает своей нравственной цели только в обществе, где силы каждого принадлежат всем и силы всех каждому… силы духовные принадлежат народу и церкви, а не правительству; правительству же предоставлено только пробуждать или убивать их деятельность каким-то насилием». [559]

Почти теми же словами скажет японский христианин Утимура Кандзо: «Истина исходит от Бога, не от государства. Сохраним Истину, и поверженное государство поднимется. Отречемся от Истины, и процветающее государство погибнет. Радеющий о мире верность Истине ставит выше верности государству». И не раз возвращается к насущной проблеме: «Извечно существовала потребность в Истине. В наши дни ни наука, ни философия не отражают Истину. Истина пребывает на глубине – сама суть вещей, жизнь и свет. Искренний человек может увидеть ее прямо… Трудно представить, как долго может просуществовать общество вне Истины». [560] Приверженность Истине японцев, вера в ее постижение до сих пор отличает их отношение к сущему. В известном диалоге Дайсаку Икэда подтвердит приверженность традиции: «Университет проводит поиски универсальной и вечной Истины, которую невозможно измерить рамками искусственных и временных границ государств». [561]

И насколько мы за прошедшие два века утратили способность целостного видения, которым обладала духовная элита, и славянофилы, и западники. По Хомякову: «Истина, недоступная для отдельного мышления, доступна только совокупности мышлений, связанных любовью». И «западник» П. Я. Чаадаев: «Прекрасная вещь – любовь к отечеству, но есть еще нечто более прекрасное, это любовь к истине. Любовь к отечеству рождает героев, любовь к истине создает мудрецов, благодетелей человечества» («Апология сумасшедшего»).

К Истине ведет Срединный Путь, позволяющий избегать крайностей: замкнутости на себе, индивидуализма, атомизации личности, а также коллективизма, в котором личность растворяется в общей массе.

Насколько это отражает ощущение Вл. Соловьева, свидетельствует уже упомянутая статья «Общий смысл искусства». Не потому, что один мыслитель влиял на другого, а потому, что в идее Всеединства заключен нравственный смысл жизни. «И те же самые существенные признаки, которыми определяется зло в сфере нравственной и ложь в сфере умственной, они же определяют безобразие в сфере эстетической. Все то безобразно, в чем одна часть безмерно разрастается и преобладает над другими, в чем нет единства и цельности и, наконец, в чем нет свободного разнообразия». [562] Та самая агрессивность «части», возомнившей себя целым, ее разрушительное действие на психику человека, что перестали замечать в наше злополучное время. Естественно, не все пребывают в беспамятстве. [563]

Великий ум един. Истинное знание не подвержено изменению, но доступно лишь пробужденному человеку, уверяют мудрецы Востока и Запада. Однако можно ли изменить логику, которая за прошедшие тысячелетия обусловила структуру сознания? Дайсэцу Судзуки, открывший Западу буддизм дзэн, полагает, что можно: «Логика сделала нас в такой степени рабами, что мы беспрекословно подчиняемся ее законам». И ученые-физики приходят к признанию многомерной логики. Эйнштейн говорил: если быть совершенно логичным, ничего нельзя открыть.

Однако в ситуации неустойчивости все настолько ненадежно, что, пока ум найдет свою Праджню через Сострадание, человек может себя уничтожить. Другое дело – отдавать отчет в том, что логика лишь средство, не обремененное моралью: призвана осуществлять то, что открывается интуиции. Но Судзуки прав в том смысле, что пора выходить из логической зависимости, безразличной к добру и злу. Повернуть ум человека извне к себе, внутреннему. Увидеть наконец причину бед в собственной неупорядоченности. В одном не приходится сомневаться: путь к спасению – в преображении самого человека, в избавлении от всепоглощающего эго. На этом сходятся все мудрецы, где бы и когда бы они ни жили. Философ Свободы, Николай Бердяев, посвятил этому свои книги.

«О рабстве и свободе человека»

Начинается знаменательная книга Бердяева с идеи Всеспасения: «…всякая человеческая личность, личность последнего из людей… не может быть средством ни для чего». Идея «всеспасения» не нова. Ее разделял Н. Ф. Федоров, веривший в воскрешение, и к нему не раз обращается Бердяев. Но Бердяев обосновал, по крайней мере, три условия очеловечивания человека. Первое – Творчество в духе. Творчество немыслимо вне свободы. Свобода же станет возможна, если коренным образом изменится сознание.

Новый тип сознания Бердяев называет «сингулярным»: все имеет свой центр, сопряженный с вечностью. В духе буддийской модели: схождение в одной точке всех сущностей есть причина каждой из них; и каждая есть причина возникновения других сущностей. Это особенно ярко выражено в «Аватамсака сутре»: мир подобен огромной сети из драгоценных камней, при том что каждая драгоценность отражает все остальные. По мнению Д. Т. Судзуки, эта сутра – поистине исчерпывающее обобщение философии, морали и знаний буддизма; вечный источник самой жизни. Основная тема «Аватамсаки» – единство и взаимосвязь всех предметов и явлений, соглашается Ф. Капра. Она содержит поразительные параллели к моделям современной физики, квантовой теории (с. 114).

Но вернемся к книге Бердяева. Он предлагает путь, отличный от классической философии. Не находит у Канта категории духа. Ему чужд антиперсонализм Шопенгауэра, монизм, эволюционизм, оптимизм Фихте, Шеллинга и Гегеля – объективация универсального Я. Особенно учение Гегеля о самораскрытии Духа в его движении к свободе. Зато близки мысли Л. Толстого: «Мое очень раннее убеждение в том, что в основе цивилизации лежит неправда, что в истории есть первородный грех, что все окружающее общество построено на лжи и несправедливости, связано с Л. Толстым» (с. 13).

Бердяев, исповедующий философию Свободы, разделял взгляды Герцена, призывавшего к «борьбе свободного человека с освободителями человечества»; утверждавшего, что «под равенством понимают равномерный гнет»; что «истина принадлежит меньшинству» и «не будет миру свободы, пока все религиозное, политическое не превратится в человеческое, простое». Герцен был персоналистом, уверяет Бердяев, и революционность его была персоналистическая (с. 159).

Бердяев критически относится к антикоммунистическому фронту в Западной Европе, который выражает интересы буржуазии или носит фашистский характер. Буржуазная элита может оказаться «чернью» в метафизическом смысле. Свой социализм он называет «персоналистическим», исходя из примата личности над обществом. Личность не может быть частью какого-либо иерархического целого, она есть микрокосм в потенциальном состоянии. И эта мысль не нова, выражена у русских космистов. Новое у Бердяева, пожалуй, в том, что свободная личность не посягает на свободу другого – человека ли, народа, космоса.

Таково качество самой Свободы: свободный существует сам по себе. Свобода недостижима при субъектно-объектных отношениях, отношениях господства-подчинения. Господин и раб коррелятивны, не могут существовать друг без друга. Властвующий не свободен. Еще Платон говорил, что тиран сам есть раб. Падшесть человека более всего выражается в том, что он тиран; тиран и для самого себя. Он тиранит себя как существо раздвоенное, утратившее цельность. Он тиранит себя суеверием, завистью, самолюбием. Человек раб потому, что свобода трудна, рабство же легко, заключает Бердяев.

Внутренний универсализм личности противоположен внешнему, объективированному универсализму, создающему все новые и новые формы рабства. Личность есть прорыв, она не вмещается в одномерный процесс эволюции мира – рождается в духе. Дух не генерализирует, а индивидуализирует, что и делает личность потенциальной вселенной в индивидуальной форме, устремленной в бесконечность. Личность, таким образом, не есть часть универсума, универсум есть часть личности, ее качество – экзистенциальный центр мира.

Дуализм духа и тела, идущий от Декарта, устарел. Душевная жизнь проникает всю жизнь тела, как и телесная жизнь воздействует на жизнь души. Личность иррациональна, характеризуется отношением творчества, свободы и любви, а не детерминации. Бог существует как экзистенциальная встреча с человеком. Кто унижает человека, унижает и Бога. Отношение между средством и целью существует лишь в мире объективации, то есть выброшенности существования вовне. Человеческая же личность есть потенциальное все, вся мировая история.

Такое видение предполагает логику Целого, не разделяющую мир на субъект и объект; предполагает «духовную реформу»: «несчастное сознание» подчинено закону, который знает общее и не знает индивидуального. Сама структура сознания создает рабство, двойное рабство, у себя и у мира, – следствие эгоцентризма, разрушающего личность. (И опять сходство буддизмом – с логикой недвойственности, с идеей «не-я» (анатта), с преодолением эгоцентризма, главного препятствия на пути к Просветлению.) Эгоцентрик любит абстракции, питающие его эгоцентризм, продолжает Бердяев, и не любит живых людей. Но человек предпочитает оставаться рабом и предъявляет право на рабство, меняющее свои формы.

Безнравственно все, что определяется отношением к обществу, государству, отвлеченной идее, а не к конкретному человеку. Любовь, жалость направлена на весь страдающий мир, в этом ее преобразующая сила. (О том же радеет Вл. Соловьев в «Чтениях о богочеловечестве»: если мы от всего отречемся и погрузимся в немую и неподвижную глубину, то в этом родоначальном источнике нашей собственной духовной жизни мы внутренне соприкоснемся с источником жизни всеобщей. «Познаем Бога как первоначало, или субстанцию всего». [564] А по словам Вл. Эрна, мир в самых тайных недрах своих логичен, то есть сообразен и соразмерен Логосу.)

Загадки и тайны человека скрыты в том, что образ человеческой личности есть не только образ человеческий, но и образ Божий, заключает Бердяев. Свобода личности от объективного мира и есть его богочеловечность. Внутренно личность получает силу через богочеловечность, внешне весь мир, все общество и вся история преображается и освобождается через человечность, через верховенство личности (с. 41). (То, что имел в виду Конфуций под Человечностью-Жэнь.) Индивидуальность – неповторимый, единичный человек, который включает в себя универсальную человечность, а не входит в нее как подчиненная часть. Человечность и есть главное свойство Бога – не всемогущество, а человечность, свобода, любовь и жертвенность. Никто, кажется, не поставил острее идею страдания, как проблему теодицеи, чем Достоевский (с. 74).

Личность трансцендентна, бессмертна. Смерть не есть прекращение внутреннего существования личности. Победа не только над страхом смерти, но и над самой смертью есть реализация личности. Я не знаю более высокого нравственного сознания в отношении смерти, говорит Бердяев, чем сознание Н. Федорова. Он печалуется о смерти всякого существа и требует, чтобы человек стал воскресителем. Проблема личности с большой остротой была поставлена в XIX веке Достоевским, Кьеркегором, Ницше, Ибсеном, людьми, восставшими против власти «общего», против засилия рационализма.

Личности потенциально присуща гениальность. Гений одинок, жертвует собой по велению свыше; не принадлежит ни к какой социальной группе; сопротивляется мировому злу, которое всегда имеет социальные формы. (Бердяев заостряет на этом внимание: зависимость от социума – одна из форм рабства. Невозможно быть свободным в социуме, но невозможно быть свободным от него, пока не проснется сознание.) Социализация личности может быть лишь частична, не распространяется на ее глубину, на ее совесть. Совесть не подлежит отчуждению, она остается в глубине личности. Принцип личности должен стать принципом социальной организации, а не наоборот: не приносить в жертву обществу личную свободу.

Осознание Свободы требует внутренней, глубинной революции, которая совершается в экзистенциальном, а не историческом времени при условии творческой активности человека. Экзистенциальная истина в том, что реально существующее сингулярно, общее же не реально. Дух знает лишь единичное, повторяет Бердяев, царство свободы есть царство единичного. Личность первичнее бытия, в этом основа персонализма. Христианство есть персонализм. Христианство драматично, антимонистично. Бог творит личности как задания, осуществляемые свободой. Бог есть свобода, есть дух, дух же не знает отношений господства и рабства. Бог не детерминирует. Личность есть разрыв причинных связей. Свобода не есть осознанная необходимость. Свобода вкоренена в ничто, в небытие, если употреблять онтологическую терминологию. Свобода рождается в творческом порыве; в экстазе личность выходит из себя, но, выходя из себя, остается собой. (Говоря словами Догэна: «Познать Путь Будды – значит познать себя. Познать себя – значит забыть себя».)

Не один Бердяев верит в насущность вертикального измерения: восстановить прерванную связь Земли с Небом, Духа с Материей. Говоря словами Вл. Эрна, человек есть точка пересечения двух миров: «…та реальная в пределах нашего мира точка, где два мира: мир „этот“ и мир „тот“, мир сущего и существующего, мир абсолютной свободы и мир причинной обусловленности соприкасаются в реальном взаимодействии». [565]

Так утверждалась логика Целого, принцип центрированности: вездесущего и неповторимого центра, соединяющего по вертикальной оси две стороны – небесное и земное. Экзистенциальный центр церкви и соборного сознания находится в каждой личности, подчеркивает Бердяев (с. 78). Внутренний источник рабства связан с утратой внутреннего центра. Всякая одержимость означает утрату духовного центра, делающего человека личностью. Разорванный на части человек легко поддается аффекту страха, а страх – это то, что более всего держит человека в рабстве. Страх всегда есть хаос, отражение внутреннего хаоса.

Свобода и справедливость – более высокие ценности, чем государство и национальность (как уверял Утимура Кандзо). Человек начинается там, где кончается государство. Более того, личность не часть нации, национальность есть часть личности, одно из ее качеств. Национализм же есть форма рабства. Одна из форм рабства – рабство у народа, который требовал распятия своих пророков. Истина всегда бывает в личности, в качестве, в меньшинстве. Но эта истина в своем проявлении должна быть связана с народной жизнью (с. 141). (Народ – понятие качественное, соотносится с обществом, как целое с частью. Общество обслуживает государство и тогда, когда протестует против него; завязано на государстве, а значит, лишено свободы. Народ пребывает в вечности и когда безмолвствует; хранит в своих недрах глубинную память, чтобы было чем поделиться с другими, когда пробудится Сознание, вочеловечится Великое Единое.)

Естественно, Бердяев отрицает классовый подход. Хороших классов не бывает, бывают хорошие люди, и они хороши в меру преодоления в себе духа класса. Господство – плебейское дело. Духовный аристократизм, в отличие от аристократизма социального, есть аристократизм личный, личного благородства, личных качеств, противостоящих смешению с бескачественной массой. Буржуа же (мелкий человек, по Конфуцию) живет в конечном, он боится притяжения бесконечности. Он лишен вкуса: в буржуазной роскоши погибает красота. Буржуа создает мир фиктивный, порабощающий человека, и разлагает мир подлинных реальностей. Деньги – символ безличности. В сущности, буржуа коллективист, его сознание, его совесть, его суждения социализированы, он существо групповое. Буржуа не чувствует конца, Страшного Суда. Он не чувствителен к эсхатологическому видению. Вместе с тем буржуа – эсхатологическая фигура, в его фигуре – один из концов мировой истории (с. 157).

Таков закон Эволюции: человек и народ проходят через раздвоение и несчастье («несчастное сознание», по Гегелю). Но великая тайна скрыта в том, что средство важнее цели. Именно средства, Путь свидетельствуют о духе, которым пронизано сущее. (Что это – совпадение с учением восточных мудрецов, о которых мало что знали в то время, или свидетельство универсальности Пути, ведущего к Спасению? Все тайное становится явным. Трагический XX век доказал: цель не оправдывает средства. Исторические революции менее всего изменили самого человека, а если изменили, то не в лучшую сторону. В этом причина «конца истории», утратившей связь с человеком, «мерой вещей».)

В «Философии свободы» Бердяев говорил: история лишь тогда имеет смысл, если будет конец истории, если будет в конце воскресение. Лишь как искупление может быть понят смысл истории. И в последней книге ведет речь об освобождении от рабства у истории. Переход от рабства к свободе есть переход к духовности. Историческое время рождает иллюзии (майю буддистов). Существуют атом времени и атом вечности, говоря словами Кьеркегора. Время внутреннее, его символ – «точка», микрокосм, сингулярная бесконечность. Все, что совершается в экзистенциальном времени, всякий творческий акт, совершается по линии вертикальной, не горизонтальной. Победа метаистории над историей есть переход в царство духа. В историческом времени Царство Божие недостижимо. Но без драматизма истории не была бы до конца испытана свобода человека.

Бердяев возвращается к мысли: Бог не действует в детерминированном мире. Он действует лишь в свободе. Осознать это позволит духовная революция, активность духа в самом человеке, к которой призывал И. Федоров. Его учение – огромный шаг вперед в христианском сознании (с. 220). Творчество человека, меняющее структуру сознания, может быть созданием Царства Божия, не символического, а реального, что означает не только искупление греха и возврат к первоначальной чистоте, но творение нового мира. Личность, таким образом, берет на себя ответственность за судьбу всех: всей природы, всех живых существ, всех народов. Времени больше нет. Все войдет в подлинную реальность, богочеловеческую жизнь. Бердяев заостряет: Царство Божие не достигается одним созерцанием, без борьбы, требующей жертв и страданий. Только тогда, когда изменится человек, будет второе явление Христа, будет новое небо и новая земля, будет царство свободы. Этой мыслью заканчивает Бердяев свое пророчество. Имеющий уши да услышит.

Итак, Бердяев своим путем пришел к тому, что провозглашали восточные мудрецы. «Все Пути ведут к Одному», по И цзину. Потому и ведут к Одному, что идут разными Путями к одной цели: осуществить Небесный замысел на Земле, одухотворить сущее, восстановить изначальную Гармонию. Пусть одни понимали под Гармонией закон Соответствия, другие – Царствие Божье на Земле. К этому выводу пришли и японский христианин У Тимура Кандзо, и современный физик Фритьоф Капра. Последние открытия в физике подтверждают правоту древних мудрецов Востока, хотя источник знания одних – экспериментальный опыт, других – путь созерцания, глубинной интуиции. Спустя тысячелетия субатомная физика пришла к тому же: мир есть единый процесс, где все точечно, корпускулярно и одновременно волнообразно.

Если Лейбница приворожило китайское Ли, олицетворяющее в единичном Единое, то Нильса Бора – непротиворечивость Инь-Ян: одно присутствует в другом, то прибывая, то убывая, как день и ночь. Он сделал своим гербом символ Тайцзи – Великого Предела, где Инь-Ян пребывают в Покое, как в мировом зародыше – для развертывания Эволюции. Принцип дополнительности Бора универсален: свет, как и любая форма энергии, двуедин, одновременно точечен и волнообразен, что соответствует буддийским представлениям о структуре мира.

Достаточно обратиться к тому, что пишет Юрий Рерих о буддизме Махаяны, чтобы убедиться во всеобщности закона: «прерывность» и «непрерывность», или «точечное» (корпускулярное) и «линейное» (волновое), строение есть свойство сущего. Они комплементарны, присущи одному и тому же. Сознание – мгновенное проявление океана бессознательного, при том что в каждом моменте присутствует весь временной ряд. Каждое мгновение (ksana) есть сжатая Вселенная и сжатая Вечность – время и пространство так же недуальны, присутствуют друг в друге. Если на уровне сансары время и пространство еще имеют относительное значение, то в Нирване для пробужденного сознания пространство исчезает, становится Пустотой (Sunya), а время – «отсутствием времени» или вечностью. Весь круг жизнедеятельности возникает одновременно. [566]

Подтверждается мысль Капры: физика приближается к тому, что в интуитивном опыте открылось мудрецам Востока. Синергетика соответствует восточному пониманию мира: все развивается спонтанно, самоорганизуется, человеку остается осознать законы, дарованные ему Природой, чтобы не отпасть от нее. (Мне уже приходилось писать: в синергетике нет того, чего не было бы в Дао. Восток и Запад самопознаются друг в друге, будучи двумя сторонами Единого.)

Призвание России

Акцентируя внимание на свободе личности, ее независимости от социума, Бердяев, видимо, имеет в виду прежде всего Россию. Есть некая особенность в социальной организации России – некий камуфляж, бесплодность усилий. Так уж повелось: чиновники наращивают проблемы вместо того, чтобы решать их, одновременно изматывая тех, кто хочет делать свое дело честно. Самовоспроизводство чиновников (с тенденцией к их расширению) создает впечатление, что чиновничество – единственный класс, получивший возможность защищать свои интересы. Но в потоке слов тонут реальные дела и добрые намерения. В этом причина системного кризиса, кризиса духа, о котором говорят в последнее время, остальное – вторично.

Бюрократия везде бюрократия, но в России она превзошла себя. «Мертвые души», по Гоголю, все превращают в фикцию. Государство, славословя человека, не дает ему жить. Оттого Пушкин сокрушался: не дай Бог родиться гению в России. Оттого ослепший Николай Иванович Лобачевский умирает в нищете. Слава приходит к нему после публикации дневника немецкого математика К. Ф. Гаусса, где он называет Лобачевского гением, открывшим многообразие пространства и его геометрических соответствий. Но Россия, утратившая историческую память, все еще оглядывается на Запад.

Оттого светлый ум князя Петра Алексеевича Кропоткина принял философию анархизма, о которой ныне чаще вспоминают на Западе. Знамение времени. Мне уже приходилось писать: кончился силовой вариант истории, государства как машины подавления. Нескончаемые малые войны – укор непробужденному сознанию, ответ на обезличивающую глобализацию, то последние волны затянувшейся Кали-юги, темной эры насилия.

О Петре Кропоткине вспоминает и Алан Уоттс, рассуждая о понятии Духа в китайских учениях и о принципе центрированности. «Понятие Дух (Шэнь) – то, что переводится как врожденный Ум каждого в отдельности и мира в целом, то есть ли. Так же как любая точка на поверхности сферы может рассматриваться как центр поверхности, каждый орган тела и каждое явление космоса – его центр и повелитель. С даосской точки зрения нет того, кто управляет, ни того, кем управляют. Все происходит самоестественно (цзыжань), со-возникает… Единственная возможность войти в Дао – наблюдать процессы и образы Природы. Приведя свой ум в состояние покоя, сосредоточенности, мы поймем, что это такое, но вряд ли сможем выразить словами». [567]

Первопринцип ли Уоттс сравнивает с идеями Петра Кропоткина: «Принцип „взаимного возникновения“ гласит, что, если каждая из вещей следует своему собственому ли, она будет сгармонизирована с другими вещами. Не по причине навязанного извне правила, а благодаря взаимному резонансу, взаимопритяжению. Даосы говорят, что Вселеннная, увиденная в целом, есть Гармония (Хэ), соединение образцов, которые не могут существовать друг без друга… В политической сфере этот принцип может быть проиллюстрирован „кропоткинской анархией“ – теорией, согласно которой, если людей оставить в покое и позволить им делать то, к чему они призваны, они последуют своей природе, и общество упорядочится само собой». [568] Русские действительно предпочитали следовать естественному чувству, инстинкту свободы, а не узаконенным правилам.

К учению Кропоткина проявлял интерес В. И. Вернадский, разделяя его взгляд на Природу как на первого учителя нравственности для человека. «Два больших фактора эволюции видов живой природы борьба за существование Дарвина и принцип солидарности и взаимопомощи Кестлера и П. А. Кропоткина ». [569] По сути, речь идет о двух принципах существования: борьбы и мира . Кропоткин ратует за мирную жизнь, предполагающую нравственное пробуждение человека. Природа для него не образец борьбы за существование, как двигателя эволюции, а образ согласованного действия, «взаимопомощи». Вначале – условие выживания, со временем – осознанное действие людей, движимых чувством сострадания к ближнему. (Как у Хомякова: истина доступна совокупности людей, «связанных любовью».) Человеку остается осознать себя, пробудить чувство совести.

Так что «анархия» у Кропоткина не абсолютное отрицание власти, а отрицание власти государства, подавляющего естественную потребность во взаимопомощи, недостижимой в насильственной форме. Недоверие к государству, системе, поддерживающей общество, но не личность, – будто одно возможно без другого, – видимо, исчезнет вместе с государством. Против социального насилия и восстала русская философия, которая была выдворена из России в 1922 году. А оставшиеся оказались в лагерях или были расстреляны в Соловках, как гениальный Павел Флоренский.

Итак, лишь ощущая всеобщую связь вещей (в одном месте тронешь, в другом отзовется), осознав, что, посягая на чью-то жизнь, теряешь собственную, – вернешь свою Человечность. Будешь действовать сообразно; сама Эволюция не линейна, соразмерна Морали, со-ритмична Человеку. Об этом напоминают труды Кропоткина: «Нравственные начала анархизма» (М., 1906), «Взаимная помощь как фактор эволюции» (СПб., 1907; М., 1918), «Современная наука и анархия» (Пг.-М., 1921). Но и «анархизм», теряя духовное измерение, обрушивая вертикальную ось, становится жертвой русского беспредела, от неразвитости внутренней культуры.

Все имеет свою оборотную сторону: «Явленное Дао не есть постоянное Дао». В глубинном смысле русский опыт предвещает отмирание государства. Эта идея подвигла романтически настроенных философов поддержать поначалу революцию – в надежде на братскую помощь. Но вышло иначе. Государство усилило свои властные функции, подавляя инстинкт свободы, хотя вне Свободы человек состояться не может, доказав в трагическом разрыве, что ничего не меняется, если не меняется сознание, перекрыт источник сердечного отклика, созидающего духовную культуру.

Предчувствуя беду, Вл. Соловьев убеждал: <<Принцип человеческого достоинства, или безусловное значение каждого лица, в силу чего общество определяется как внутреннее, свободное согласие всех, – вот единственная нравственная норма»} Но в то время мало кто задумывался, что забвение нравственного начала в каждом ведет к духовному вырождению многих; что помимо условных истин, существует безусловная Истина, независимая от времени. И этим озабочен ум Соловьева: «Идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности». [570]

Наверх поднялась популяция людей бездуховных, циничных, не только в России, судя по Ницше: «…душевные больные, преступники, анархисты – все это не угнетенные классы, но отбросы всех классов бывшего до сих пор общества… больной конгломерат чандалы – общество, утратившее силу извергать из себя вредные ему элементы… Проблема: как истощенные достигли того, чтобы стать законодателями ценностей? Или иначе: как достигли власти те, которые последние? Как инстинкт зверя-человека стал вверх ногами?» [571]

И тем же обеспокоен русский философ Евгений Трубецкой: «Опасность для России и всего мира – тем больше, что современный хаос осложнен и даже как бы освящен культурой».

Почти век спустя видим на дне бездны глашатаев «субкультуры», скажем – готов, по имени германского племени. Они полны довольства, но, утратив Человечность, перестали быть людьми. Самоуверенные маски. Вместо стыдливости – наглость, вместо мысли – неспособность рассуждать, ибо глухо их сердце, а без сердца теряется разум. Их спесь от неуверенности. Что-то атрофировалось внутри, то, что не давало им пасть ниже зверя. Глядя на них (их показывали по ТВ), начинаешь думать, что Страшный Суд уже идет: разумная Природа отбрасывает ненужный материал.

Но все имеет свою оборотную сторону. В конце истории, о которой говорил Бердяев, обостряется поляризация Света и Тьмы. В России, склонной к крайностям, это особенно заметно. Появляются светлые дети, дети будущего, которых называют посланниками шестой расы. Их пока немного. Они не носят черных одежд, не красят лица, чтобы бросаться в глаза. Ведут себя естественно, с достоинством, сочувствуя потерянным братьям. Знают себе цену, но не сосредоточены на своих дарованиях. Просто излучают Свет, который ждет своего часа, своей Формы, чтобы высветить злодеяния, надругательства над Россией и чтобы всем стало светлее.

Не случилось бы Революции, если бы народ жил достойно. После революции в России начался подъем: бесплатное образование, медицина, расцвет музыки, искусства. Но был запрет на Мысль. Думать было опасно: ищущие правду сгинули в лагерях. Вождь предпочитал посредственность. С ней удобнее, меньше хлопот. Но когда в опале Мысль (Логос, Божественное Слово) – чистая Мысль, которая была «в начале» и через которую все начало быть («В Ней была жизнь, и жизнь была свет человеков» – Ин., 1, 4), – нет Света, одолевает страх, убывает ум, заболевает сознание, властвует «люмпен-психология», по определению социологов.

Отсюда боязнь не только говорить, но и думать по правде. Для русского лишиться веры в правду все равно что лишиться жизни. Антон Павлович Чехов вспоминает: «Каким бы неуклюжим зверем ни казался мужик, идя за своей сохой… он верит, что главное на земле – правда и что спасение его и всего народа в одной лишь правде, и потому больше всего на свете он любит справедливость». [572] Если исчезает надежда на правду, появляется ощущение духоты, немощи; а в среде образованных – комплекс вины от бессилия перед одержимыми политиками ли, учеными.

Но как ни жалок человек, Чехов верит: «Умирает в человеке лишь то, что поддается нашим пяти чувствам, а что вне этих чувств, что, вероятно, громадно, невообразимо высоко и находится вне наших чувств, остается жить» (из дневниковых записей А. П. Чехова). [573] Тот самый Свет, который не может исчезнуть совсем, несмотря на усилия злопыхателей. Не удивительно, что автор проникновенной статьи о Чехове – Илья Барабаш ошарашил меня вопросом: «Можно ли сравнить Чехова с бодхисаттвой?» Думаю, что можно. Бодхисаттва – достиг Просветления, но отказывается от блаженства Нирваны, чтобы помогать другим: спасать страждущих от неведения – источника страданий. Это вдохновляло и Чехова.

Ума не надо, чтобы разрушать храмы, превращать их в склады, но без исторической памяти у народа нет будущего. Восстанавливают храмы, значит, оживает совесть. Не уничтожить ту «национальную идею», о которой говорил Владимир Соловьев. Она дает о себе знать и в пронзительной поэзии песенников 60-х годов, пробудивших, пусть ненадолго, людей от спячки. Однако что-то мешает Переменам, и не только в России.

Человек, лишенный внутренней свободы, найдет, чему покориться. Теперь он впал в зависимость от Времени, которое набрало такую скорость, что загнало человека в тупик: нет времени ни думать, ни чувствовать – быть Человеком. То человек погонял Время – в угоду техническому прогрессу. Теперь Время погоняет человека – по логике совпадения противоположностей. Еще Анри Бергсон в работе «Время и свобода воли» писал, что выхолощенное, измеряемое или линейное время делает невозможной свободу человека. Что уж говорить о знаменательной книге норвежского антрополога Томаса Эриксена «Тирания момента. Время в эпоху информации» (М., 2003). Крик души: «Верните нам время!» Время изматывает человека, лишая его возможности задуматься. « Когда время дробится на очень короткие отрезки, то прекращает свое существование как длительное. Единственное, что мы получаем взамен, – это „безумный“ момент, который остается неподвижным на огромной скорости» (с. 175). Безумный момент или обезумевший человек, загнавший время на беспредельной скорости. Изменилось не время, а человек отпал от Бога, и вслед время отпало от вечности, превратилось в неуправляемую стихию. Человек и Время поменялись местами – все по той же логике противостояния.

На Востоке не искали «длительного» времени. Более того, ценили краткий миг, воплощение вечности, – «вечное теперь». При восточном отношении ко времени-пространству не могло появиться ощущение «тирании момента». «Здесь» значит «везде»; «сейчас» значит «всегда»: душа странствует в бесконечности, о чем свидетельствуют и китайские, и японские поэты. На буддийском Востоке не призывали к свободе, равенству и братству, но само отношение ко Времени располагало к независимости. Вспомним: сознание – мгновенное проявление океана бессознательного, при том что в каждом моменте присутствует весь временной ряд. Каждое мгновение-кшана – сжатая Вселенная и сжатая Вечность. В Нирване пространство уподобляется Пустоте-Шунье, а время – «отсутствию времени», или вечности.

Другое дело – европейское отношение ко Времени, которое своей линейностью опутывает человека, лишая его возможности остановиться в нескончаемом беге неизвестно куда. А может быть, известно? Та же дихотомия властвует над человеком, не давая ему покоя. Того самого покоя, которым более всего дорожили на Востоке. Дорожили внутренней свободой и ради нее уходили в монастыри, в отшельничество, одиночество. «Разве есть внешняя и внутренняя сторона в прозрачной воде? Разве есть внутреннее и внешнее в Пустоте? – вопрошает дзэнский мастер XIV века Кэйдзан. – Есть лишь ясность и свет, спонтанность и бестелесность. Нет различия форм, нет противоположности субъекта и объекта. Все едино и вечно, и нет слов, чтобы выразить это». [574] Однако при отсутствии внешней свободы поэтов нередко ссылали, а мастеров чайной церемонии обрекали на смерть, как это произошло в XVI веке с Сэн-но Рикю, приговоренным правителем Японии Хидэёси к харакири. Мастер совершил харакири с чувством исполненного долга, который самураи ставили выше жизни.

Внутренняя свобода первична, изначальна, без нее невозможна творческая работа души, но ее условие – внутренняя культура и свобода внешняя. Однако так распорядилась История или господствующий тип сознания, что в одной части света преобладало одно, свобода внутренняя , в другой свобода внешняя . (Оттого страдали гении в России, что общественное мнение не принимало во внимание свободу внутреннюю, без которой нет жизни для творческой души.) Не потому ли восточные мастера преуспели в незнакомой им прежде музыкальной культуре, что унаследовали инстинкт внутренней свободы? По мнению именитого пианиста Николая Петрова, центр музыкальной жизни переместился ныне в Корею, Китай, Японию, а причина успеха – в чувстве самозабвения исполнителя. Или в унаследованной внутренней свободе: сосредоточенности не на себе, а на том, что делаешь и чем дорожишь больше жизни. И русский музыкант способен это почувствовать.

Вспомним еще раз И цзин: если Инь-Ян в разладе, наступает всеобщий Упадок (12-я гексаграмма – Пи). Ян, предоставленное самому себе движение, не уравновешенное покоем, приводит к катастрофе. Так же как Инь, не уравновешенное движением, ведет к застою. Когда Инь и Ян находят друг друга, как обозначено в двух первых гексаграммах И цзина, – Исполнитель становится Творцом. Совершенный Мастер творит свободно, по воле Неба. Но что такое Свобода? Вопрос не праздный. Когда под свободой, с легкой руки дилетантов, понимают вседозволенность, все катится в бездну.

Сказано: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными». Не познав Истину, не будешь свободен. Противоречие, разделяющее людей и народы, в неосознании двуединства свободы внешней и внутренней. Свобода внешняя не сама по себе, а ориентированная на пробуждение свободы внутренней. Сама по себе свобода внешняя, неосмысленная порождает иллюзии и бесчинства.

Иначе говоря, свобода внешняя есть средство для осуществления свободы внутренней – творческого человека, это есть средство, сообразное с целью.

Пока противоречие не исчезнет, так и будет человек болтаться между двумя полюсами вертикальной оси, сопротивляясь ее назначению. Но высший нравственный Закон, свидетельствуют мудрецы Востока и Запада, ведет к тому, что внутренняя свобода, предназначенная человеку, не может не осуществиться, так же как не может свобода внешняя не прийти с ней в соответствие.

Немало свидетельств того, что Россия освобождается наконец от страха, привитого тоталитаризмом, не допускающим никакого индивидуального проявления. Возрождается исконное чувство милосердия: отвечать на зло добром (благодаря дэ Доброты). Поток цветов на месте гибели ни в чем не повинных людей – не по указанию, а по потребности души. Ни злобы, ни желания мести, а желание понять причину и сердечное чувство, со-чувствие. Если милосердствует сердце, то расширяется сознание, обостряется ум. Может быть, действительно к милосердию призвана Россия, как возвещают ее философы и поэты? «И нам сочувствие дается, // Как нам дается благодать» (Тютчев). Сострадание к падшему ангелу, Демону – у Лермонтова, на картинах Врубеля. «Поющее сердце» у Ивана Ильина; поющее или сострадающее сердце – залог истинного видения.

Начавшись с царства силы, пройдя через царство закона, общество должно прийти к царству милостыни или благотворения; к «положительному всеединству», считает Соловьев. Любовь движет миром, любовь или «индивидуализация всеединства». Кому, как не человеку – «центру всеобщего сознания природы», проявить сострадание к космически-неустроенной твари? Не один Соловьев убежден: «едина душа человечества», и Россия призвана соединить Запад и Восток. О вселенскости русских говорил Достоевский в знаменитой речи на освящении памятника Пушкину, о «всечеловеческом и всеединящем» характере русского духа.

Николай Бердяев, отвечая на книгу Шпенглера «Закат Европы», называет Россию посредницей между Востоком и Западом. В ней сталкиваются два потока всемирной истории, восточной и западной. «В России скрыта тайна, которую мы сами не можем вполне разгадать. Но тайна эта связана с разрешением какой-то темы всемирной истории. Час наш еще не настал. Он связан будет с кризисом европейской культуры. И потому такие книги, как книга Шпенглера, не могут не волновать нас». Свой очерк Бердяев назвал «Предсмертные мысли Фауста». Судьба Фауста – судьба европейской культуры. [575]

Не может не осуществиться предназначенное человеку и каждому народу: продвигаться по пути совершенства, не теряя своего голоса в симфоническом единстве, когда каждая нота обеспечивает общее созвучие. Не может не пробудиться Мысль, которая лежит в Основе мира. Я уже упоминала об имманентности Сознания Вселенной. Выступая с лекциями в Москве, Далай-лама говорил о Будде как Сознании, порождающем все формы. «Тот, кто постиг природу Ума и постоянно живет в совершенной гармонии с природой, и есть Будда, или Просветленный». [576] В каждом заложена вселенская Мудрость-Праджня, и она пробуждается, когда в сердце просыпается Каруна – вселенская Любовь. О том же говорят христианские святые: человеку предназначено возлюбить мир, спасая других, спасаешь себя.

Так или иначе, действительно в наше время нет более насущной проблемы, чем проблема Сознания. На Западе не только К. Г. Юнг размышлял над его природой, но и писатели: Сэлинджер, Герман Гессе, Уильям Джеймс. «Наше обычное бодрствующее сознание – рациональное сознание – всего лишь один из типов сознания; в то же время вокруг него, отделенные тончайшими границами, располагаются другие, совершенно не похожие на него потенциальные формы сознания». [577] Герман Гессе находил ответ в «Книге Перемен» («И цзин может изменить нашу жизнь») и в подвиге Будды («Возвратиться к Вселенной, отказаться от мучительной обособленности; стать Богом – это значит так расширить свою душу, чтобы она снова могла объять Вселенную… Этим путем шел Будда, им шел каждый великий человек». [578] )

Говоря о «Призвании России», нельзя не отметить масштаб ее мысли – ощущение вселенского сознания у Евгения Трубецкого: «…я найду в основе всякого моего представления и мысли иное сознание, которое прежде моего и больше моего, – сознание, совпадающее с истиной, вселенское и всеобъемлющее. По отношению к нему всякое ограниченное, человеческое сознание – небольшой и краткий отрывок… нужно восполнить мое сознание сознанием соборным; чтобы подняться мыслью над обманчивыми переживаниями моей индивидуальной психики, надо вступить в диалог с другими, ибо всеединое сознание, которое возвышается над всеми сознающими и мыслящими субъектами, есть то, что объединяет всех». [579]

России приходится наверстывать упущенное, вновь подниматься на ту же вершину, прибегая к новой технике восхождения. О природе Сознания, его имманентности сущему размышляют ученые из Института квантовой генетики. Директор Института Петр Горяев, расшифровывая текст, закодированный в молекуле ДНК, приходит к мысли: «Не есть ли мы порождение вакуумного Супермозга?» Сама Пустота наполняется безграничным содержанием. (Как сказано в «Сутре о Великой Нирване»: истинная Пустота и есть природа Будды, а сознание тех, кто достиг Просветления, – любящее, сопереживающее.) Сам «текст» ДНК расположен не линейно, читается с любой буквы, в прямом и обратном порядке. Текст, подобно нашим хромосомам, дышит, порождая все новые тексты. Клетки разговаривают между собой. Генетический аппарат обладает множеством языков, голографической памятью. Горяев убежден, что программа, записанная в ДНК, не могла возникнуть в процессе дарвинской эволюции: чтобы записать такое количество информации, требуется время, во много раз превышающее время существования Вселенной.

Опять совпадение с буддийским отношением: сознание воспринимается как дхармический текст. Дхармы многозначны, неповторимы, неисчерпаемы. Это и носитель своего признака, и нравственный закон, Долг, Справедливость – истинная Реальность, и психофизические элементы, пульсирующие в ритме живого организма. Высшая Дхарма лишена волнения, ведет душу к блаженному Покою, Нирване, к которой устремлено сущее. «Вечный покой – это цель, к которой стремится каждая дхарма, каждый индивидуальный истинно-сущий субстрат. Ибо в каждом субстрате содержатся и те дхармы, которые являются путем к покою, то есть чистая „мудрость“ (праджня), различающая суетное от несуетного». [580]

Прочтение дхармы всегда личное, зависит от способности не к запоминанию, а к озарению. «Дхарма не зависит от времени и говорит каждому: „Иди и смотри!“ Она может быть пережита лишь самим собой» («Дхарма сангити сутра»). Текст называют «пустотным», свободным от априорных идей. Мысль рождается сразу, спонтанно; «мысль возникает как отклик на уловленный сознанием призыв реальности». [581]

Если меняется сознание, не может не измениться характер Науки. В 1996 году в Японии состоялся конгресс по Меганауке, куда съехались ученые разных направлений, от биологов до геофизиков. Речь шла о рождении универсальной науки – проявление высшего Сознания, что особенно важно в наше время, когда человечество на грани исчезновения. Ему угрожает зависимость от Глобального Компьютерного Разума – порабощение ума, вопреки «буддийской доктрине Освобождения», уверяют ученые. Техногенная цивилизация низводит человека до машины. Его спасение зависит от того, проснется ли Ум, найдет ли человек Истину, свободную от заблуждений, или так и будет ждать конца, не догадываясь, что в нем самом причина его недуга.

В процессе самоорганизации Наука начинает избавляться от односторонности, обретая духовное измерение, получает возможность целостного видения. Приходит осознание, что человек – соучастник всех процессов – несет ответственность за аномальные явления, разрушение окружающей среды. Не только поведение Солнца ускоряет движение энергии, но и человек способствует ее возмущению. Известно, что конфликты возникают в геопатогенных зонах. Вооруженные столкновения настолько возмущают энергию, что вызывают землетрясения, извержение вулканов. И об этом ведали китайские мудрецы: беспутный правитель, нарушая Дао, приводит к деформации изначально чистой энергии Ци, что становится причиной стихийных бедствий. Природа разумнее, чем до сих пор казалось человеку, остается прислушаться к ней. [582]

Каков человек, таков и мир; и кто не восходит, тот нисходит. Согласно Протагору, «человек есть мера всех вещей». По мере и воздается: малая мера умаляет, большая возвеличивает. Платон заострил мысль Протагора: «Именно того я называю мудрым, кто, если с кем-нибудь из нас случится кажущееся и действительное зло, сумеет превратить его в кажущееся и действительное добро». [583] Не потому ли, что Добро изначально, а зло вторично, творится невежеством «мелких людей», которое к ним возвращается по закону Справедливости? Об этом говорят и христианские святые, и восточные мудрецы. Зло не имманентно Бытию, значит, не вечно. (Доколе дьявол был светлым ангелом, он обитал на небе. И демонов, судя по «Милующему сердцу» Исаака Сирина, ждет спасение.)

Если зло не вечно, то исчезнет, когда пробудится сознание, человек искупит первородный грех. Вкусив плод с древа познания добра и зла, он возомнил себя всезнающим, взял на себя вавилонский грех. Но сказано: «Мне отмщение, и Аз воздам, говорит Господь» (Рим., 12, 19). Преодолей собственный дурман, очисть сознание и войдешь в Троицу с Небом и Землей. Пусть одни назовут совершенного Дао-человеком, другие Богочеловеком, суть одна: человек, возлюбив мир, одухотворяет его. В этом назначение Триединого человека. «Небо и Земля родились вместе со мной», – скажет Чжуан-цзы (гл. 2). То есть Небо и Земля от рождения присущи человеку. И благородный человек (цзюньцзы) Конфуция – одинок, не объединяется в группы, но всеобщ: открыт миру, облагораживает сущее. Бердяев же скажет: «Только человек, занявший место в космосе, уготованное ему Творцом, в силах преобразить космос в новое небо и новую землю» – обожествить сущее. Воистину, «все Пути ведут к Одному».

P.S. Как тут не уверовать в Провидение? Не успела закончить статью, как получила от Феликса Шведовского очередную главу перевода «Сутры о Великой Нирване», посвященной логике недвойственности. А вслед принесли материалы К. И. Шилина по «Энциклопедии живого знания» из Лаборатории экологии культуры Востока Института стран Азии и Африки при МГУ. И все о том же: о «формальной логике», которая внедрила в сознание людей девиз «Разделяй и властвуй» и тем пресекла путь развития человечества, попавшего в объятия техногенной цивилизации. Своего рода программа-максимум – как вернуть человеку роль Творца Культуры, Творчества Жизни, приобщить к Живому знанию, которое не продается и не покупается, но без которого неминуема гибель человеческого начала. Январь 2010

Татьяна Петровна Григорьева – заслуженный деятель науки РФ, профессор, доктор филологических наук, главный научный сотрудник Института Востоковедения АН России, член Союза писателей России, главный редактор «Восточного альманаха». Татьяна Петровна автор множества книг, посвященных загадочной и неуловимой душе Востока.

Примечания

Естественно, образ мышления не мог не сказаться на характере языка. По мнению японских ученых, для английского языка главное – обозначение части, для японского – целого. Японский язык рассматривает мир в его целостности, ему свойственны конкретность и эмоциональность; английскому языку свойственны расчленение мира и выделение индивидуального, эгоцентричного начала, абстрактность и логичность (см. В. М. Алпатов. Япония. Язык и культура. М., 2008, с. 51).

См. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой. М., 1986.

Лауреат Нобелевской премии, один из основателей синергетики.

Там же, с. И, 47.

Освальд Шпенглер и Закат Европы. Н. А. Бердяев, Я. М. Букшпан, Ф. А. Степун, С. Л. Франк. М.: Книгоиздательство «Берег», 1922, с. 6–33.

Н. А. Бердяев. Предсмертные мысли Фауста // Там же, с. 72.

Может быть, потому эта проблема, над которой уже около трех тысячелетий ломали голову математики и геометры, оставалась неразрешенной, что ей не соответствовал метод: за исходное брали вторичное, квадрат, пытаясь уподобить ему круг путем дробления квадрата на многоугольники, то есть путем возрастающего множества. Можно через Одно понять всё, но не через всё Одно. (Не удивительно, что в 1882 году число п признали наконец «трансцендентным».)

Антология мировой философии. М., 1969, т. 1, с. 300.

Китайских мудрецов цит. по: Сочинения китайской классики: в 20 т. Токио, 1960-е годы (на китайском и японском языке).

Цит по: Фэн Ю-лань. Краткая история китайской философии. СПб., 1998, с. 242. Не могу не отметить неудачный, с моей точки зрения, перевод «у» как «отсутствие», «ю» как «присутствие», «наличие»; с таким же успехом можно назвать «у» «все-присутствием». Я перевожу «у» как «Небытие», «ю» как «Бытие», хотя приходится объяснять, что содержание этих понятий противоположно греческим. Возможно, целесообразнее оставлять китайские термины, для начала пояснив их смысл, как и делается дальше в упомянутой книге.

«Дао -нуль бродит в царстве Великого Нуля; гнездится в Пустоте. Дао – средина (точка) без измерений, без формы, без постоянств» (Алексеев В. М. Китайская поэма о поэте. Стансы Сыкун Ту (837–908). Петр., 1916, с. 455, 456). Ср. с Аристотелем: «Нелепо при этом считать пустотой точку: она должна быть местом, в котором имеется протяжение осязаемого тела» (Физика, 4, 7).

Эта потребность в пределе, опоре прошла через всю европейскую культуру и прозвучала в «Потерянном рае» Дж. Мильтона: «Законам покорясь, и обрела // Пределы – беспредельность». (Не оттого ли, что человек так и не обрел опору в себе?)

В «Дао и Логосе» я посвятила этому главу «Хаос у греков»: «Прежде всего во Вселенной Хаос зародился, а следом // Широкогрудая Гея» (Гесиод. Теогония, 116 120). Слово «хаос» от «хайно» – «разверзаюсь», некая бездна – «хасма», куда все исчезает и откуда все появляется.

Под стать реплике Бл. Августина: «Если бы Адам не отпал от Тебя, не излился бы из его чрева этот морской рассол, род человеческий, предельно любопытный, неистово надменный, неустойчиво шаткий» («Исповедь» Блаженного Августина, XIII, 20, 28). И его же: «Душа в своих грехах в гордой, извращенной и, так сказать, рабской свободе стремится уподобиться Богу. Так и прародителей наших оказалось возможным склонить на грех только словами: „будьте, как боги“» (О Троице, И, 5, 8).

«Ведь властвование и подчинение не только необходимы, но и полезны, и прямо от рождения некоторые существа различаются [в том отношении, что одни из них как бы предназначены] к подчинению, другие – к властвованию… Это общий закон природы, и, как таковому, ему подчинены одушевленные существа. Правда, и в предметах неодушевленных, например в музыкальной гармонии, можно подметить некий принцип властвования» (Аристотель. Политика, XI, 2).

Интересен взгляд индийского писателя Раджа Рао на сверхчеловека с точки зрения восточного Ничто: «Сверхчеловек – наш враг. Посмотри, что случилось в Индии. Шри Ауробиндо хотел улучшить адвайту Шри Шанкары, попытка улучшить цифровое положение ноля. Ноль образует все цифры, с ноля начинается все… Ноль безличен, в то время как один, два, три – все дуальны. Один всегда подразумевает многое, а ноль подразумевает Ничто» (Raja Rao. The Serpent and the Rope. L., 1960, p. 207).

Достоевский Ф. М. Собр. соч. М., 1984, т. 14, с. 290.

Отсюда молодежные бунты, осознание хрупкости жизни, движение хиппи. Василий Аксенов писал в «Асфальтовой оранжерее»: «Не пройдет и года, как „квадраты“ в полицейской форме будут избивать „неквадратный народ“ в Париже, Чикаго и в других странах мира» (на английском сленге слово «square» означает презрительную кличку для никчемного человека).

Соловьев В. С. София. М., 1996, с. 26.

Соловьев Вл. Красота в природе: Сочинения: в 2 т. М., 1988, т. 2, с. 361.

Эрн Вл. Борьба за Логос. М., 1911, с. 256, 260.

Бердяев Н. О рабстве и свободе человека. (Опыт персоналистической философии). Париж, 1939, с. 36, 110, 136.

Там же, с. 109.

Трубецкой Е. Н. Умозрение в красках. М., 1916, с. 52–53.

Трубецкой Е. Н. Трубецкой. Избранное. М., 1997, с. 168.

Флоренский П. А. Обратная перспектива. М., 1990, т. 2, с. 58.

См. публикации на тему «Метафизика „Черного квадрата“ К. Малевича» Е. В. Шахматовой и «Медитация на темы Малевича».

Из книги Ю. Б. Борева «Кризис человечества и пути выхода», СПб., 2002.

Флоренский П. А. У водоразделов мысли. М., 1990, т. 2, с. 30, 31.

Там же, с. 129.

Там же, с. 217.

Флоренский П. А. Пифагоровы числа // Труды по знаковым системам. Тарту, 1971, № 5, с. 504–505.

Гумбольдт В., фон. Избранные труды по языкознанию. М., 1984, с. 46–47.

Флоренский П. А. Обратная песпектива. М., 1990, т. 2, с. 83, 84.

См. ст. П. А. Флоренского «Точка» в неопубликованном при жизни «Словаре символов» (гений математической и философской мысли был расстрелян на Соловках в 1937 году).

Как пишет Ф. Степун: «Пифагорейское число, лежащее в основе всех вещей, не что иное, как мера и пропорция, как чувственная плоскость античной статуи… Пафос дали, пафос бесконечности абсолютно чужд аполлинической душе, потому античная математика никогда не могла бы принять концепции иррационального числа. Иррациональное число является расторжением связи между числом и телом и созданием связи между числом и бесконечностью» (Ф. А. Степун «Освальд Шпенглер и Закат Европы», в сборнике того же названия, М., 1922, с. 17).

Капра Ф. Дао физики. СПб., 1994, с. 201.

Соловьев В. С. Сочинения: В 2 т. М., 1989, т. 2, с. 220.

Флоренский П. А. Обратная перспектива, т. 2, с. 27.

См. Вернадский В. И. Размышления натуралиста. Научная мысль как планетное явление. М., 1977, кн. 2, с. 62, 64, 65.

У меня не случайно возник интерес к синергетике, он возник и благодаря научному обаянию С. П. Курдюмова, и благодаря близости синергетики духу восточных учений, о чем я писала в статье «Синергетика и Восток» (см. монографию: Синергетическая парадигма. Многообразие поисков и подходов. М., 2000).

См. Князева Е. Н., Курдюмов С. П. Основания синергетики. СПб.: Алетейя, 2002, с. 303.

Действительно, не в том смысле, как полагают философы постмодернизма, сравнивая свою методологию с «теорией хаоса», обосновывая тем, что «постмодернизм отличает многозначность, плюрализм, сомнение, отстраненность, ирония, коллажность… стремление к разрушению порядка» (см. статью К. X. Делокарова «Синергетика как вызов философии» // Синергетика, философия, культура. М., 2001, с. 27). Синергетика скорее альтернатива постмодернизма, она призвана упорядочить неупорядоченную смесь всего со всем – подобно Нусу Анаксагора, созидать Ноосферную Реальность.

«В символике геометрических форм Книги небу присвоена форма круга, а земле – квадрата. Пространственно небо мыслится куполообразным, а земля – „прямой“, плоской. Но, вступая во взаимодействие с небом, земля должна полностью приноровиться к нему, чтобы осуществить его импульсы» (Щуцкий Ю. К. Китайская классическая «Книга Перемен». М., 1960, с. 202). Схема гексаграмм И цзина, в порядке Фуси, представляет собой двойной круг, внутренний и внешний, – олицетворяя Великий Предел, в круг вписан квадрат из 64 гексаграмм. То есть круг объемлет квадрат, задает ему программу. Так же небесный алтарь имеет форму круга, а земной – квадрата; небесное дэ круглое, а земное – квадратное.

«Книга Перемен» и комментарий цит. по: Сочинения китайской классики, т. 1. Токио, 1966, с. 527.

Шэнь – духовная субстанция, заложенная в «изначальной энергии» (юань ци) и актуально в мировой «пневме» (ци)… Потенции мыслительной, познавательной и любой психической деятельности реализуются в движении «духовной пневмы» (шэнь ци)… В «Дао дэ цзине» дао объявлено одухотворяющим (шэнь). По « Чжуан-цзы », «духовной жизни» угрожает «механическое сердце» (цзи синь). (См. ст. о шэнь А. Г. Юркевича. «Китайская философия» // Энциклопедический словарь. М., 1994, с. 505–506).

Щуцкий Ю. К. Там же, с. 106.

Чжуан-цзы цит. по: Китайские мудрецы, т. 12. Токио, 1987, с. 60.

Щуцкий Ю. К. Там же, с. 142. (Надо думать, при вращении квадрата вокруг оси, покоящегося центра, квадрат уподобляется кругу, если движение вокруг оси безостановочно, лишено искусственной статики.)

Сочинения китайской классики, т. 4. Токио, 1967, с. 176.

Этим даром уравновешенности восторгался Л. Толстой: «Мое хорошее нравственное состояние я приписываю тоже чтению Конфуция и, главное, Лао-цзы… исполнение законов природы – это мудрость, это сила, это жизнь» (Толстой Л. Н. Собрание сочинений: в 20 т, т. 19. М., 1965, с. 311).

То самое «постоянство», о котором у Лао-цзы сказано: «Возвращение к корню называю покоем, покой – возвращением к жизни по велению Неба. Возвращение к жизни называю Постоянством. Знающий Постоянство – Просветлен. Не знающий Постоянства, не ведая того, творит зло» (Дао дэ цзин, 16).

И Цзин, «Книга Перемен» и ее канонические комментарии / Пер. В. М. Яковлева. М., 1998, с. 149.

И Цзин, «Книга Перемен» и ее канонические комментарии / Пер. В. М. Яковлева. М., 1998, с. 216.

Needham J. Science and Civilization in China, vol. 1–2, Cambridge, 1956, v. 2, p. 253.

На сердце уповали и христианские святые: «Если… достигнешь чистоты сердца, производимой верою в безмолвии от людей, и позабудешь знание мира сего, так что не будешь и ощущать его, то внезапно обретется перед тобою духовное видение» (Сирин Исаак преподобный. Слова подвижнические. М., 1993, с. 217). А Достоевский скажет: «Без чистого сердца – полного, правильного сознания не будет».

Цит. по: Малявин В. В. Жуань Цзи. М., 1978, с. 25.

Древнекитайская философия, т. 1. М., 1972, с. 296.

Эрн Вл. Борьба за Логос. М., 1911, с. 200.

Цит. по: Бердяев Н. А. Смысл творчества. М., 1989, с. 302.

Лоузи М. Б. Дети Будущего уже среди нас. М., 2007, с. 216, 221, 223.

Там же, с. 95 (дальше страницы указаны в тексте).

См. журнал «Человек», 2009, № 1, с. 104–116.

Сочинения китайской классики, т. 6. Токио, 1968, с. 300, 164.

См. Ницше Фр. Казус Вагнера: Эссе. СПб.: Азбука-классика, 2007.

Щербатской Ф. И. Избранные труды по буддизму. М.: Наука, Гл. ред. восточной литературы, 1988, с. 139.

Конрад Н. И. О встрече с Такахаси Тэммин в 1927 г. // Народы Азии и Африки, 1972, № 2.

Цит. И цзин и комментарий – «Десять крыльев» по изданию: Сочинения китайской классики: в 20 т., т. 1. Токио, 1966, с. 565.

Щуцкий Ю. К. Китайская классическая «Книга Перемен». М., 1960, с. 106.

Ницше Ф. Так говорил Заратустра. СПб., 1911, с. 5.

Щуцкий Ю. К. Китайская классическая «Книга Перемен», с. 379.

Бердяев Н. А. Философия свободного духа. М., 1994, с. 135–136.

Сочинения китайской классики: в 20 т., т. 6, с. 93.

Впервые понятие Тайцзи появляется в Сицычжуань: «Перемены имеют Великий Предел» (1, 11), что можно понимать и так, что Перемены направляются к благополучному завершению.

Этот высший тип тонкой энергии, согласно Лao-цзы, присущ Небесному Дао: «В таинственной глубине Дао скрыта чудесная духовная энергия (Цзин ци). В ней высшая Истина (Искренность-Синь), в ней творящий Свет» (Дао дэ цзин, 21).

Присущее этому мышлению единство субъекта и объекта подметил датский физик Нильс Бор, сделавший модель Тайцзи своим гербом: «Мы должны обратиться к совсем другим областям науки, например к психологии или даже к особого рода философским проблемам, с которыми уже столкнулись такие мыслители, как Будда и Лао-цзы, когда пытались согласовать наше положение как зрителей и как действующих лиц в великой драме существования» (Бор Н. Атомная физика и человеческое познание. М., 1961, с. 35).

То, что христиане-исихасты называли «умным деланием» в святом молчании.

Иногда как «хаос» переводят иероглифы «хунь-дунь», вместе с тем признают, что это означает простоту Дао и субстанциональное единство универсума, целостность, в утрате которых даосы видели мировую деградацию. По этому поводу есть замечательная притча у Чжуан-цзы: желая оказать Хунь-Дуню услугу, два незадачливых приятеля, Опреметчивый и Безрассудный, проделали в нем семь отверстий, как у человека, после чего Хунь-Дунь скончался. (См. размышления на эту тему: Торчинова Е. А. Китайская философия: Энциклопедический словарь. М., 1994, с. 386. Я же в «Дао и Логосе» разделяю мысль Чжуан-цзы.)

Может быть, не случайно у одних возникает идея Великого Предела, положившего начало эволюционному развитию, у других – идея Великого Взрыва сверхплотной точки, что привело к скачкообразному, взрывному ритму Истории?

Примечания к Исповеди Бл. Августина // Богословские труды. М., 1978, № 19, с. 235.

Гумбольдт В., фон. Избранные труды по языкознанию, с. 320.

«Хэ» обычно переводят как «гармония», но это подвижная уравновешенность того, что предназначено друг другу, что соединяется не силовой связью, а откликом, резонансом, общим дыханием.

Конфуций неслучайно заостряет внимание на этих антиподах: цзюньцзы – благородный человек, думает об Истине, сяожэнь – мелкий, ничтожный человек, думает о выгоде. Когда к власти приходит сяожэнь, он думает лишь о собственном интересе и привлекает нужных людей – во имя свое. И в Сицычжуань говорится: «Учитель сказал: „У низких людей нет стыда, нет человечности (жэнь). Нет страха, нет чувства долга. Они не ценят добра, их нельзя убедить. Для них нет авторитета, их бесполезно увещевать“» (2, 5. Перевод В. М. Яковлева. И Цзин, М., 1998, с. 103).

Сам иероглиф Жэнь – «человек» и «два» означает, что человеку надлежит быть посредником между двумя, соединять разрозненное. Согласно Чжу Си, «одно инь, одно ян» потому ведут к Благу, что природе человека присущи Жэнь и И, естественное сочетание которых и пролагает Путь к совершенному Добру.

Цит. по: Древнекитайская философия, М., 1972, т. 2, с. 129.

Сочинения китайской классики, т. 6, Токио, 1968, с. 93.

Цит. по: Юркевич А. Г. «Цзин» // Китайская философия, с. 468. Можно вспомнить Ап. Павла: «…если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется» (2 Кор., 4, 16). Или – «Сеется тело душевное… восстает тело духовное… Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся» (1 Кор., 15, 44 и 51).

Там же, с. 176.

Эрн В. Ф. Борьба за Логос, с. 177, 250 (дальше страницы указаны в тексте).

Бердяев Н. Философия творчества, культуры и искусства: в 2 т. М., 1994, т. 1, с. 91.

Бердяев Н. О рабстве и свободе человека, с. 50.

Ницше Ф. Воля к власти. ПСС. М., 1910, т. 9, с. 37.

Ницше Ф. Так говорил Заратустра. СПб., 1911, с. 5.

Шеллинг Ф. В. И. Сочинения. М., 1987, т. 1, с. 85.

«Человек не может оставаться только человеком: он должен или подняться над собой, или упасть в бездну, вырасти или в Бога, или в зверя», – повторяет Е. Трубецкой мысль Августина: «Когда человек живет по человеку, а не по Богу, он подобен дьяволу» (Трубецкой Е. Умозрение в красках. М., 1916, с. 53). И Бердяева тревожит судьба человека: «То, что сейчас происходит в мире, не есть даже кризис гуманизма… а кризис человека… И прежде всего дегуманизируется моральное сознание. Человек перестал быть не только высшей ценностью, но и вообще перестал быть ценностью» (Бердяев Н. А. Философия свободного духа. М., 1994, с. 324).

Щуцкий Ю. К. Китайская классическая «Книга Перемен», с. 379 (дальше страницы указаны в тексте).

Эрн Вл. Борьба за Логос, с. 318 (дальше страницы указаны в тексте).

Говоря словами Эмерсона: «Задача возвращения миру его изначальной и вечной красоты разрешается исцелением души. Те руины, та пустота, которые мы обнаруживает в природе, на самом деле находятся в нашем собственном глазу. Ось зрения не совпадет с осью вещей» (Природа. См. Новые пророки, СПб., 1996, с. 41).

«Сингулярной», кстати, называют ту сверхплотную точку, из которой образовался мир, что не могло не сказаться на его структуре.

100

Бердяев Н. А. Философия свободного духа, с. 135–136.

101

Говоря словами Пред. Исаака Сирина: «Спаситель многими обителями у Отца называет различные меры разумения водворяемых в оной стране, то есть отличия и разность духовных дарований, какими наслаждаются по мере разумения. Ибо не по разности мест, но по степени дарований назвал обители многими» (Христианская жизнь по Добротолюбию, М., 1991, с. 17).

102

В 1843 году Генри Торо опубликовал «Изречения Конфуция», а в эссе «О гражданском неповиновении» привел его слова: «Если государство не следует Пути, то стыдно быть богатым и в чести. Если государство следует Пути, то стыдно быть бедным и не в чести» (Лунь юй, VIII, 13). Истинное Я для Торо есть индивидуальное выражение всеобщего Духа, заключающего в себе общность индивидуальных сознаний. Взгляды Торо разделял Лев Толстой.

103

Подробнее я пишу об этом в книге «Новые пророки», СПб., 1996.

104

Jung С. G. Psychology and Religion: West and East. L., 1958, p. 591.

105

Юнг К. Г. Йога и Запад. К., 1994, с. 148.

106

Гумилев Н. Наследие символизма и акмеизм // Аполлон, 1913, № 1, с. 42.

107

Бердяев Н. О рабстве и свободе человека, с. 65.

108

Эрн В. Ф. Борьба за Логос, с. 244.

109

Толстой Л. Исповедь // Новые пророки, с. 49.

110

Бердяев Н. О рабстве и свободе человека, с. 59.

111

Толстой Л. Н. Дневник. Собрание сочинений: в 20 т., т. 20. М., 1965, с. 98.

112

В данной статье берется один аспект учений и только те его моменты, которые позволяют сопоставить Махаяну и китайские учения. Сама тема, видимо, допускает крайнюю степень отвлеченности. Говоря о китайских учениях, я имею в виду перечисленные выше сочинения. Говоря о Махаяне, я опираюсь на такие работы, как «Проблемы буддийской философии» О. О. Розенберга, «Мула – мадхьямака – карика» На-гарджуны, на распространенную в Японии «Ланкаватара сутру». Разумеется, речь идет о преобладающих тенденциях, не исключающих существование противоположных, которые по тем или иным причинам не доминировали в сознании. Все есть везде, но это все в разных системах играло разную роль. Смещение акцентов и привело к образованию разных способов мышления.

113

Как сказал третий патриарх чань Сэн-цань в «Синь-синь-мин» («Доверяющее сердце»): «Двойственность возникает из единства».

114

Христианские богословы подчеркивают, что зло не имеет самостоятельной сущности, оно – лишь искажение добра (по словам Максима Исповедника (ум. в 662 году), добро – круг, зло – эллипс, искажение круга), но в сознании укоренилась привычка противопоставлять одно другому. «В этой реке или потоке человеческого рода две вещи идут вместе: зло, проистекающее от праотца (Адама), и добро, установленное Творцом» (св. Августин, 6, 104).

115

Ипостаси христианского Бога «неслиянны» и «нераздельны», ибо «единосущны», проницаемы друг для друга.

116

Ф. Энгельс по этому поводу заметил: «Свет и тьма являются, несомненно, самой кричащей и резкой противоположностью в природе, которая, начиная с четвертого Евангелия и кончая lumieres XVIII века, всегда служила риторической фразой для религии и философии» (I, 602).

117

По мнению М. Вебера, именно эта «разведенность» и послужила импульсом интенсивного развития европейской цивилизации: конфуцианской этике недоставало опоры «на переживание „трансцендентного“». Не было разрыва между «посюсторонним» и «потусторонним», разрыва, «который вызвал у европейцев чувство неудовлетворенности существующими на земле порядками и при благоприятных обстоятельствах толкал их к социальным сдвигам; конфуцианству же… чуждо поведение, вытекающее из „активной аскезы в миру“. Со своим стремлением приспособиться к дао, к всеохватывающему потоку бытия, оно расценивало порядок, господствующий в мире, как лучший из возможных» (см. 13).

118

Как сказано в «Сунь-цзы» (VI в. до н. э.): «Небо – это свет и мрак, холод и жар, это порядок времени. Земля – это далекое и близкое, неровное и ровное, широкое и узкое, смерть и жизнь» (см. 8).

119

Не случайно в формуле инь-ян инь стоит на первом месте (небытие – бытие), и не случайно счет черт в гексаграммах И цзина идет не сверху вниз, а снизу вверх. Мы настолько привыкли разделять свет и тьму и ставить свет над тьмой, что большей частью в своих работах меняем местами инь-ян и подсознательно ставим ян на первое место. В лучшем случае разделяем союзом «и»: инь и ян, тогда как правомерно написание через дефис: инь-ян.

120

Ср.: «Невозможно, чтобы одно и то же в одно и то же время было и не было присуще одному и тому же и в одном и том же отношении» (Аристотель, 4, 63).

121

Ср.: «Без единства не было бы множества, но без множества единство бы осталось, так как единица предваряет всякое числовое развитие» (Ареопагитики, 3, 620).

122

Видимо, с этим связана и особая структура буддийских и китайских терминов, которые невозможно перевести однозначно: их смысл зависит от положения в системе. Можно сказать, что и они «нулевые» или, подчиняясь всеобщему закону «перемен», – подвижны, вращаются вокруг своей оси. Бросается в глаза непривязанность к знаку. Сами учения многозначны: могут выступать в функции науки, и в функции философии, и в функции религии.

Сравните с Аристотелем: «Невозможно ничего мыслить, если не мыслишь [каждый раз] что-нибудь одно… Итак, признаем, что слово, как это было сказано вначале, имеет то или другое значение, и при этом [только] одно» (3, 415).

123

Термин «шунья» в значении ноля попал в математику и оформился как математический примерно в III в. до н. э. и уже из Индии через арабов пришел в Европу.

124

Это живо в сознании японцев до сих пор. Как любил говорить Таяма Катай (1871–1930): «Дайте уходящему уйти, а погибающему погибнуть».

125

Махаяна ставит акцент на относительности покоя – непокоя. Видимо, неточно говорить об «эманации» абсолюта (что наводит на мысль о близости буддизма неоплатоникам, Дионисию Ареопагиту). Эманация по преимуществу односторонний процесс (истечение), и, хотя у Прокла эманация есть и «возвращение» по принципу круговорота, в буддизме и китайских учениях этот двусторонний процесс (выплывания из небытия и возвращения в небытие) предполагает своеобразный тип связи по принципу «отражения» всего во всем («Одно во всем, и все в Одном»), который можно было бы охарактеризовать известным образом из «Аватамсака сутры»: сеть из драгоценных камней и кусочков хрусталя блестит, как паутина, на восходе солнца, притом каждая драгоценность отражает все остальные.

126

И могла ли появиться в чистом виде онтология там, где не появилась и не могла появиться теоретическая наука? Сознание не расчленяло мир, не превратило его в объект научного рассмотрения. Можно сказать, существовала «наука – ненаука», или наука, неотделимая от чувственного опыта субъекта.

127

Присущие умонастроению китайцев и японцев любовь к старине, культ древности привели к традиционализму. И китайские мудрецы отдавали себе отчет в том, что без постоянного обновления дух умерщвляется. В этом смысл И цзина – если не меняться в соответствии с движением времени, неизбежно придешь в противоречие с ритмом Вселенной. Поэт Басё говорил, что искусство подчиняется закону «неизменного» ( фужи ), иначе пропадает «вечная красота», и искусство подчиняется закону «изменчивости» (рюко ), иначе нет «обновления» ( атарасими ).

128

Недаром ни индийское, ни китайское мышление не выдвинуло идею поступательного движения истории, прогресса как ступенчатого восхождения от низшего к высшему. Сотворение мира – в первый день Неба и Земли, в последующие пять всего остального – приучало сознание к ступенчатому восхождению (что позже привело к особым законам композиции в архитектуре, литературе, музыке). Сама «единица» предполагает последующий ряд чисел. Современный индийский писатель Раджа Рао говорит в своем романе «Змея и веревка»: «Ноль – безличен, в то время как один, два, три – все дуальны. Один всегда подразумевает много, а ноль подразумевает ничто» (24, 207). В Китае же движение понималось как двусторонний процесс: «туда-обратно».

129

Сам иероглиф «середина» есть графическое изображение оси, проходящей через центр круга. Можно вспомнить слова немецкого мистика Экхарта (ок. 1260–1327): «Добродетель только середина между пороком и совершенством» (Проповеди и рассуждения. М., 1912, с. 166); или о высшем знании, достигаемом путем полного отрешения, отождествления себя с объектом, погружения в Ничто: «Душа – равно и познающее, и познаваемое» (там же, с. 99). Но в 1329 году 28 пунктов его учения были объявлены папской буллой ересью. Разве случайно близость восточному мышлению обнаруживаем именно в ересях? То, что выглядит ересью с точки зрения западного мышления, с точки зрения восточного – естественный способ рассмотрения вещей.

130

Праджня — ум, освободившийся от привычки классифицировать. Информация на этом уровне – преграда на пути (хотя она и предваряет праджню). Это безусловное знание, примерно то, что даосы называют «знанием без знания». На уровень праджни рассчитаны, например, беседы между дзэнским мастером и учеником, японские мондо (вопросы – ответы) и коаны — своего рода психологические задачи, с точки зрения дискурсивной логики абсурдные, необъяснимые. Но именно неожиданность разрывает цепь привычных ассоциаций, ошеломляет ученика, приводит его в состояние транса, экстатического прозрения ( сатори ), заставляя несловесным путем найти ответ.

131

Об этом в Индии знали еще в добуддийскую эпоху. В «Ригведе» сказано: «В первом веке богов из не сущего возникло сущее. Затем возникло пространство мира, оно – из прародительницы. Из земли возникло пространство мира» (Ригведа, X, 72, 3–4).

132

Ср.: «Первичная сущность по необходимости должна быть всецело актуальной и не допускать в себе ничего потенциального» (Фома Аквинский. Сумма теологии, 3, 831).

133

Неоплатоники, отвергавшие основные посылки монотеизма, рассматривали мир как эманацию божественного абсолюта – безличного «единого»: «Единое есть все и ничто, ибо начало всего не есть все, но все – его, ибо все как бы возвращается к нему, вернее, как бы еще не есть, но будет. Как же оно [возникает] из простого единого, если в тождественном нет какого-либо разнообразия, какой бы то ни было двойственности?» (Плотин, 3, 549). На уровне праджни исчезает грань между Единицей и Нолем, но речь идет об условном знании (по буддийской терминологии – виджняне).

134

От причины не зависят нирвана, дхарма, дао, что позволяет объяснять развитие мира естественным путем, не прибегая к поискам первопричины, как в христианской теологии, например в пяти доводах Фомы Аквинского в пользу существования Бога: раз все движется под воздействием какой-то внешней причины, должен быть и некоторый перводвигатель, который сам не движим ничем. Раз все развивается по принципу причинно-следственной связи, должна быть и первопричина, – и это Бог.

135

Ян Хин-шун, которому принадлежит первый перевод на русский и исследование «Дао дэ цзина», переводил: «Дао рождает одно» (см. 19). По-моему, М. Л. Титаренко предлагает более соответствующий смыслу перевод: «Дао рождает единое», понимая иероглиф не как единицу, а как Единое (3, 184).

136

Поэтому с точки зрения буддизма неправомерен вопрос о первичности или вторичности материи и духа; точно так же как неправомерен вопрос о примате духа над материей или материи над духом. В связи с тем, что акцент переносится на «небытие», откуда все появляется и куда все возвращается, грань не между материей и духом, а между неоформившимся (небытием) и оформившимся (бытием). Это отчетливо видно и в китайских текстах (например, «Хуайнаньцзы», II в. до н. э.), где небытие определяется как «не имеющее формы» ( усин ), а бытие – как «имеющее форму» ( юсин ).

137

Само слово «противоположность» употребляю условно за неимением другого. В коррелируемой паре инь-ян акцент не на их противоположении, а на их взаимообратимости.

138

И как могло быть иначе, если с пятью элементами природы непосредственно связаны «пять свойств» человеческой природы и «пять человеческих отношений», то есть

139

Поиск типологического сходства культур не исключает, а предполагает поиск расхождений на уровне структур: целое предполагает взаимодействие разного. Можно найти сколько угодно параллелей, но можно ли сомневаться в том, что налицо разные типы цивилизации? Как сказал Конфуций: «По своей природе люди близки, различаются по воспитанию» (Лунь юй).

140

Вспомним слова Аристотеля: «Цвет, единый и тождественный по числу, не может быть белым и черным» (3, 433).

141

Сравним: «Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать» (Екклесиаст, 1, 15) или: «Смотри на действование Божие: ибо кто может выпрямить то, что он сделал кривым?» (Екклесиаст, 7, 13).

142

Это, в частности, нашло отражение в огромном внимании, которое уделялось в Китае учениям о государстве. Если Аристотель в «Политике» провозгласил: «Природа государства стоит „впереди“ природы семьи и индивида: необходимо, чтобы целое предшествовало своей части» (Polit., рус. пер. СПб., 1911), то в «Великом учении» сказано: «Когда древние хотели направить Поднебесную по пути добродетели, они сначала хорошо управляли своим государством. Желая хорошо управлять своим государством, они сначала наводили порядок в своей семье. Желая навести порядок в своей семье, они сначала совершенствовали самих себя. Желая усовершенствовать самих себя, они сначала делали правым свое сердце. Желая сделать правым свое сердце, они стремились быть искренними в своих помыслах. Желая быть искренними в своих помыслах, они сначала расширяли свои знания. Так расширение знаний ведет к постижению вещей.

Когда вещи были познаны, знание стало полным. Когда знание стало полным, помыслы были искренни. Когда помыслы искренни, сердце становилось правым. Когда сердце становилось правым, они достигали совершенства. Когда они достигали совершенства, в их семьях водворялся порядок. Когда в их семьях водворялся порядок, должным образом управлялось государство. Когда должным образом управлялось государство, в Поднебесной воцарялись мир и спокойствие» (Дасюэ, I, 4–5).

143

Видимо, свойственное буддизму понимание свободы как внутреннего освобождения путем разрыва причинной зависимости во имя обретения собственной природы привлекает к нему современников и делает его популярным на Западе.

144

Японское сидзэн, китайское цзыжанъ переводятся в наших словарях как существительное «природа». Буквально си ( мидзукара ) значит «сам», у иероглифа дзэн есть значение сикару — «быть таким». Сидзэн — самостановление, самовыявление – «быть таким, каков ты есть» (не близко ли это в некотором смысле татхагате ?). В японском толковом словаре Кодзиэн сидзэн переводится как «всепроизводящая творческая сила». (Ср.: «Никакое творение не есть свое собственное бытие, но участвует в бытии» – Фома Аквинский. Сумма теологии, 3, 835.)

145

К. Юнг по этому поводу заметил: «Восток берет за основу психическую реальность, то есть психическое – главное и уникальное условие существования. Интравертностъ, если можно так выразиться, „стиль“ Востока, нечто привычное для него и всеобщее. Экстравертность – „стиль“ Запада. Интравертность ощущается здесь как нечто ненормальное, болезненное или предосудительное. Фрейд называет это самоэротическим, „нарцистическим“ складом ума… На Востоке же наша обожаемая экстравертность пренебрежительно расценивается как одержимость неистинными страстями, пребывание в самом ниданическом цикле» (21, 481).

146

Нередко возникают споры о том, можно ли говорить о буддизме в целом, поддается ли буддизм систематизации. Но, может быть, различие в подходах обусловлено разными типами сознания: одни склонны дифференцировать, другие интегрировать. Можно говорить о буддизме как о целостной системе – на уровне единого и о его различных школах – на уровне единичного. Одно другому не противоречит.

147

По-моему, именно в этом смысле можно понять следующее место из «Хуайнань-цзы»: «Когда ничто не радует, не гневит, не несет ни наслаждения, ни горестей, то тьма вещей приходит к сокровенному единству. Тогда нет ни истинного, ни ложного, изменения происходят подобно сокровенным вспышкам» (12, с. 124). Представление о том, что единое прорывается в виде отдельных мгновений, характерно и для даосского, и для буддийского восприятия.

148

Эта мировоззренческая установка, по мнению японского философа Нисида Китаро (1870–1945), лежит в основе восточной культуры: «Не скрыто ли в основе восточной культуры стремление видеть форму бесформенного, слышать голос беззвучного? Наша душа постоянно стремится к этому». Философ повторил слова Лao-цзы: «Видеть форму бесформенного, слышать голос беззвучного» (2, с. 1). Действительно, подобный мировоззренческий подход повлиял не только на характер поэтики и эстетики, но и на психологию японцев.

149

Принцип двуединства неслучайно привлекает внимание современных ученых, что свидетельствует о происходящих в сознании переменах. Меняется характер субъектнообъектных связей: происходит взаимопроникновение субъекта и объекта (по типу инь-ян). Это можно наблюдать в любой сфере человеческой деятельности, в искусстве, науке. Меняется психология людей. Говоря словами Нильса Бора, человек начинает ощущать себя не только зрителем, но и действующим лицом «в великой драме существования».

150

Последнюю фразу переводят: «Все существа носят в себе инь и ян» (3, т. 1, с. 128). При этом упускается из виду их разная направленность: центробежность инь, которое обволакивает сверху, и центростремительность ян, устремленного внутрь, к центру, не говоря уже о том, что инь и ян не обладают самостоятельным бытием – это свойства вещей.

151

Как сказано в «Сицычжуань», «движение и покой имеют постоянство» (4, с. 475).

152

У О. О. Розенберга, известного русского буддолога, по этому поводу сказано: «Не следует думать, что достижение Нирваны представляет собой возвращение к какому-то первоначальному состоянию невзволнованности. По учению буддизма, волнение безначально, оно, следовательно, не есть результат грехопадения, оно не грех, который нужно искупить, а первобытное страдание, которое должно быть приостановлено» (20, с. 257).

153

Речь идет не просто о совмещении, а, по выражению А. Н. Зелинского, «о той сопряженности сансары и нирваны, которую можно рассматривать как некое „металогическое единство“, выходящее за пределы двойственности между „тождеством“ и „различием“ в их обычном логическом смысле» (21, с. 332).

154

Согласно «Аштахасрике», «дхармы существуют так, как они не существуют. Их несуществование называется незнанием (авидья). От них зависят обыкновенные люди, которые конструируют несуществующие дхармы. Сконструировав дхармы, они стремятся к двум противоположностям и не знают и не видят дхарм. Поэтому они конструируют несуществующие дхармы. Сконструировав дхармы, они зависят от двух противоположностей и потому конструируют дхармы прошлого, дхармы будущего и дхармы настоящего. Их сконструировав, они зависят от имени и формы и конструируют несуществующие дхармы» (22, с. 24).

155

С точки зрения буддизма Махаяны, реально лишь то, что не возникает и потому не исчезает, истинно-сущее – природа будды, дхармы, нирвана; феноменальный же мир – взаимосвязанные моментальные вспышки, иллюзия, мираж (майя); реальность, стоящая за ними, непознаваема, но может быть пережита в момент просветления.

156

Достаточно сказать, что авидья является общим источником отрицательных потенций сознания, так называемых «пяти клеш»: ненависти, гордости, неистовой страсти, зависти и невежества.

157

Пратитъя самутпада – двенадцать факторов существования, нидан в потоке жизни от рождения к смерти. Согласно легенде, «блаженный, в течение первой стражи ночи, остановил свой ум на цепи причинности, понимаемой в прямом и обратном порядке: „Из неведения возникают санскары (очертания); из санскар возникает сознание; из сознания возникают имя и форма; из имени и формы возникают шесть областей (области шести органов чувств, то есть глаза, уха, носа, языка, тела [осязание] и ума); из шести областей возникает соприкосновение; из соприкосновения возникает ощущение; из ощущения возникает жажда (или желание); из жажды возникает привязанность; из привязанности возникает становление; из становления возникает рождение; из рождения возникают старость и смерть, скорбь, стенание, страдание, унижение и отчаяние» (23, с. 348). Колесо «зависимого происхождения» вращается и в обратном порядке: «С уничтожением невежества посредством полного устранения вожделения уничтожаются санскары… С уничтожением рождения уничтожаются старость и смерть, скорбь, стенание, уныние и отчаяние. Тогда исчезает вся эта бездна страдания» (23, с. 348). Устранение неведения приводит к прекращению действия кармы.

158

В буддийских построениях нет последовательной причинно-следственной связи, с которой сообразовано наше мышление, следствие может предшествовать причине. В то же время, по определению Ф. И. Щербатского, хотя отдельные элементы ( дхармы ) не связаны между собой ни всепроникающим веществом в пространстве, ни длительностью во времени, они подчинены законам причинности – пратитья самутпада: возникновение ( самутпада ) одних элементов в отношении ( пратитья ) других элементов. Основная идея буддизма – множественность отдельных элементов подчинена строгой причинности, контролирующей их деятельность в мировом процессе. Один элемент – причина другого, последующий может быть причиной предыдущего. Как моментальные вспышки, элементы не могут входить в контакт, воздействовать друг на друга, но по закону взаимного возникновения появление одних элементов возможно, лишь если их сопровождают другие. Так, моменты цвета, органа зрения, материи и чистого сознания ( читта ), возникая одновременно, в непосредственной смежности, образуют то, что называется ощущением цвета (см. 24, гл. 9).

159

Отрицание движения в буддизме вытекает из общего представления о феноменальном мире как не существующем. Элементы жизни подобны вспышкам огня, следующим одна за другой, у элемента нет времени для движения. По словам Нагарджуны, «реально существующий идущий не обладает движением во всех трех временах… Существующий и несуществующий идущий также не обладают движением в трех временах. Поэтому и движение, и идущий, и проходимый путь не существуют» (9, с. 157). Негативная диалектика Нагарджуны представляет крайнюю точку зрения, однако она отражает общую тенденцию буддизма.

160

Недаром Мадхьямика опирается на учение шуньявада (первоначально шунья – ноль, нулевое состояние, пустота, снятие всяких противоположностей), которое признает за единственную реальность Пустоту (шунью). Шуньявада, не отрицая существование как таковое, провозглашает, что всякое существование зависит от закона причинного возникновения и потому относительно, «пусто». Шунья подобна лишенному собственной абсолютной ценности нулю, ценность которого зависит от его положения в системе. Отсюда – склонность к ассоциативности, ситуативностъ: все «пустотно» и обретает смысл лишь в определенной системе связей.

161

Важно иметь в виду особое понимание буддизмом истины – не как непреложного факта, а как внутреннего опыта непрерывно изменяющейся личности, не связанного ни с каким абсолютным бытием. Страдание трактуется как дисгармония между теми компонентами, из которых состоит личность; прекращение страдания достигается изменением психики, упорядоченностью сознания (см. 25, с. 84–85).

162

Самадхи – особое состояние сознания, достигаемое практикой созерцания, способность сосредотачиваться в любой момент на любом предмете. Сознание не прибегает к символам дискурсивного мышления, воспринимает мир в его «Таковости». Существуют разные виды самадхи.

163

Состояние Нирваны, по определению Чандракирти (VII в.): «Когда божественные будды вступают в преисполненную блаженством нирвану, где исчезает всякая множественность, они становятся подобны царственным лебедям, свободно парящим в воздушном течении, рожденном двумя крыльями – крылом сострадания и крылом мудрости» (цит. по 7, с. 209).

164

Не следует думать, что влияние даосизма на Японию было меньшим, чем буддизма, если даже даосское влияние не принимало столь явных форм. Собственно, влияние Лао-цзы так же неявленно и туманно, как и само Дао, но тем оно глубже. И дело не в том, что имена Лао-цзы и Чжуан-цзы встречаются довольно часто в японской литературе, начиная с мифо-исторических записей «Нихонги» (VIII в.), а в том, что даосизм близок японцам по духу. Классические черты даосизма: недвойственность, естественность – ближе, видимо, японцам, чем самим китайцам, прошедшим школу конфуцианства. По крайней мере, неслучайно чань (дзэн) оказался более устойчив на японской почве.

165

По учению йогачар, одной из школы Махаяны, существует только сознание ( читта матрам), мысль и есть абсолют.

166

Вэнь (первоначально «узор») принято понимать, например, как культуру, слова совершенномудрых; китайцами это понятие воспринималось как нечто внутреннее, неявленное, изначально присущее.

167

Как говорится в текстах Махаяны (в «Кашьяпа париватта»): «„Есть“ – это первая противоположность, „не есть“ – это вторая противоположность. То, что лежит между этими двумя противоположностями, не подлежит исследованию, неизреченно, непроявленно, непостижимо и не имеет длительности. Это, о Кашьяпа, и есть нулевой путь, называемый истинным познанием явления бытия» (цит. по 22, с. 19).

168

По учению сарвастивадинов, представителей Хинаяны, все элементы существуют в двух различных планах: истинная сущность элемента ( дхарма-свабхава ) и его моментальное проявление (дхарма-лакшана). Первая существует вечно, даже в состоянии нирваны. Можно сказать, что и Дао существует в двух планах («Явленное дао не есть постоянное дао»), между которыми нет разрыва.

169

Неслучайно в поле чань попали именно те сутры Махаяны, которые признают спонтанную природу, такие как «Ланкаватара», «Алмазная сутра». В ней Будда напоминает о том, что бодхисаттва ничем не омрачает свой ум и действует спонтанно: «Если какой-нибудь бодхисаттва, Субхути, скажет так: „Я создам гармонию полей“, он скажет не то. Почему так? Гармонии полей, гармонии полей, Субхути, Татхагата говорил о них как о не-гармониях. Поэтому говорят: „Гармонии полей“. Поэтому, Субхути, великосущный бодхисаттва таким образом должен породить в себе неопирающуюся мысль, которая бы ни на что не опиралась, не опиралась бы ни на форму, не опиралась бы на звук, вкус, осязаемое, дхарму» (Ваджрачхедика праджня-парамита, § 10).

170

Собственно, в этом назначение дзэнского метода (коанов) – сбить инерцию сознания, озадачить. Коан сравнивают с шестом, при помощи которого перепрыгивают через поток на другой берег; про коан говорят, что он нужен, пока ворота ума закрыты.

171

Бердяев Н. О рабстве и свободе человека, с. 221.

172

Циолковский К. Э. Воля вселенной. Неизвестные разумные силы, с. 6–7, 30.

173

Ст. «Читая Кавабата Ясунари» // Иностранная литература, 1971, № 8, с. 190.

174

См. Махаяна и китайские учения (попытка сопоставления) // Изучение китайской литературы в СССР. М., 1973.

175

Много сопоставлений с индийским материалом в книге Ф. Капра «Дао физики», перевод на русский, СПб., 1994.

176

«И еще раз о Востоке и Западе» // Иностранная литература, 1975, № 7, с. 242.

177

Гегель. Работы разных лет: в 2 т. М., 1971, т. 2, с. 554.

178

Бердяев Н. О рабстве и свободе человека, с. 217.

179

Цит. по: Померанцева Л. Е. Поздние даосы. М., 1979, с. 132, 139.

180

Цит. по: Шюре Э. Великие посвященные. СПб., 1910, с. 17.

181

Toynbee А. Т. A Study of History. L., 1946, p. 253.

182

Соловьев Вл. Духовные основы жизни (1882–1884), с. 73.

183

Эрн В. Ф. Борьба за Логос, с. 244.

184

Watts A. W. Тао: The Watercours Way. N.-Y., 1971, p. 53, 55.

185

Шеллинг. Сочинения: в 2 т. М., 1987, т. 1, с. 465–466.

186

«Он видел, что современный технократический человек, в своей попытке достичь абсолютного контроля над природой… и вообще над всеми аспектами человеческой жизни, попал в ловушку, из которой не может выбраться» (Уоттс А. Дао Путь Воды. К.: София, 1996, с. 10). Дальше сноски в тексте, помимо тех случаев, когда я даю свой перевод, сделанный до выхода этой книги на русском.

187

Уоттс А. Дао Путь Воды. К.: София, 1996, с. 255. И потому Эрн ратовал за «критическую философию», которая одна «может привести к последней цели теоретических стремлений человечества – к цельному, всеобъемлющему и абсолютно беспротиворечивому мировоззрению». И не раз утверждал: «Нужно осознать мысль в Природе и Природу в мысли… Вернуться к Природе как Сущему» (там же, с. 318, 354). Но это по сути не отличается от Срединного Пути даосов и буддистов, хотя и вытекает из божественного Логоса.

188

Может быть, Дао было более доступно тем, кто писал о Китае в начале прошлого века, когда наше сознание еще не было так зашорено: «Дао только потенция бытия. Но, с другой стороны, дао есть и самое бытие, все существующее, и тогда понятие его становится несравненно шире понятия Логос. Дао больше, чем путь. Это путь и путник вместе. Это – вечная дорога, которую проходят существа и предметы. Его не создавало никакое существо, так как оно само есть сущее. Оно все и ничто, причина и следствие… Дао — это естественные законы бытия и осуществление их в бытии» (Глаголев С. С. Религии Китая. М., 1904, с. 33).

189

Watts А. Тао: The Watercours Way. N.-Y., 1975, p. 32 (дальше цитирую по этому изданию).

190

Китайских мудрецов я цитирую по: Сочинения китайской классики: в 20 т. И цзин и комментарий к нему – «Десять крыльев», т. 1, Токио, 1966; «Дао дэ цзин», т. 6, Токио, 1968; «Лунь юй» Конфуция, т. 3, ч. 1–2, Токио, 1965; «Чжун-юн», т. 4, Токио, 1967.

191

Сковорода Г. Сочинения: в 2 т. М., 1973, т. 1, с. 439.

192

Там же, т. 2, с. 149.

193

Удивительно близок Н. А. Бердяев даосским воззрениям, хотя и не был знаком с ними, но считал, что непосредственное, мистическое знание истинно везде и всегда, не зависит от времени и пространства. «Дух всегда пребывает в глубине, дух и есть глубина… Подобно тому как нет в духовной жизни внеположенности и раздельности, нет в ней и противоположности между единым и множественным… „Я в Отце моем, и вы во Мне, а Я в Вас“» (Ин. 14, 20). (Бердяев Н. А. Философия свободного духа. М., 1994, с. 31.)

194

По определению В. М. Алексеева: «Книга о дао и дэ, то есть о высшем, не называемом на человеческом языке всемирном „пути“ и о его двойнике (дэ), являющемся формой проявления дао» (Алексеев В. М. Китайская литература. М., 1978, с. 34).

195

Смысл этого иероглифа (микрокосм) раскрыла в своем последнем докладе Светлана Рыкова (на конференции «Язык науки и искусства», Суздаль, 2002). Напомнив, что иероглиф «дэ» имеет более сорока значений (в том числе: благодеяние, великодушие, внутреннее достоинство, сила духа и др.), она дает характеристику составляющих этот иероглиф элементов: слева – «движение», справа – «десятка», олицетворяющая полноту, равновесие инь-ян, а также основу и уток. Под «десяткой» – «четверка» – четыре стороны света. Затем «единица» – символ Единого, и завершается иероглифом «сердце», чуть ли не самым универсальным понятием в китайском языке, означая душу, сознание, ум, совесть, центр, сердцевину. Вместе эти элементы, заключает Рыкова, показывают взаимосвязь явлений: «Все во Вселенной, все процессы, движимы сердцем». (Остается загадкой – «Неисповедимы пути Господни», – почему столь светлая душа покинула этот мир в начале Пути?)

196

Лисевич И. С. Литературная мысль Китая. М., 1979, с. 14.

197

Там же, с. 49.

198

Евгения Владимировна Завадская писала об этом понятии в своей книге «Сад с горчичное зерно» (М., 1969): естественность (цзыжань) близка по смыслу категории «и» – воспарившие. «Естественность – в даосско-буддийском понимании – как свойство творчества гения олицетворяет единство микро– и макромира, то ритмическое духовное созвучие художника с миром, которое позволяет ему спонтанно, непроизвольно, по наитию воплощать главное, существенное. Такая естественность достигается постижением сути бытия и искусств, – их дао» (с. 361, 363).

199

Эрн Вл. Борьба за Логос, с. 148, 177.

200

Чжун-юн // Сочинения китайской классики, т. 4, с. 178.

201

Лао-цзы. Дао дэ цзин // Сочинения китайской классики, т. 6, с. 92–93.

202

А. Уоттс находит общее с взглядами П. Кропоткина и дважды упоминает об этом. «Принцип „взаимного возникновения“ гласит, что, если предоставить всему следовать своим путем, во Вселенной воцарится гармония… В политической сфере этот принцип может быть проиллюстрирован „кропоткинской анархией“ – теорией, которая утверждает, что, если людей оставить в покое и позволить им делать все, что они пожелают, они последуют своей природе… и тогда общество упорядочивается само по себе» (Уоттс А. Путь Воды, с. 80). И добавляет: «Это опять напоминает нам о кропоткинской анархии» (там же, с. 89).

203

Я посвятила этому статью «Квадратура круга» с эпиграфом из Лao-цзы: «Великий квадрат не имеет углов».

204

Цит. по трактату философа IV в. Ямвлиха «О пифагорейской жизни».

205

Трубецкой Е. Н. Умозрение в красках. М., 1916, с. 53.

206

Флоренский П. А. Пифагоровы числа // Труды по знаковым системам. Тарту, 1971, № 5, с. 504–505.

207

Эрн В. Ф. Борьба за Логос, с. 256.

208

И цзин // Сочинения китайской классики, т. 1, с. 489–490.

209

Я уже касалась этой темы в журнале «Вопросы философии» (1997, № 3) и в «Синергетической парадигме» (М.: Прогресс-Традиция, 2001). Но теперь хотелось бы показать не только общее, но и некое различие, что позволяет синергетике и учению о Дао дополнять друг друга.

210

«Сверхбыстрое развитие… чрезвычайно затрудняет возможность приспособления, адаптации человека, и человекомерных систем вообще, к постоянно изменяющимся условиям. Возрастает опасность сверхвзрыва (демографического и социального), сверхкатастрофы» (Князева Е. Н., Курдюмов С. П. Основания синергетики. СПб.: Алетейя, 2002; дальше ссылки в тексте).

211

Цит. по: Фет А. А. Сочинения, т. 2. М., 1982, с. 279.

212

Герцен А. И. Письма об изучении природы // Собрание сочинений: в 30 т. М., 1954–1966, т. 3, с. 134.

213

Аристотель не мог признать апейрон Анаксимандра, отрицая бесконечность: «Некоторые считают таким [единым и простым началом] бесконечное, а не воздух или воду, чтобы все прочее не уничтожалось от их бесконечности, так как [эти элементы] противоположны, например воздух холоден, вода влажна, огонь горяч. Если бы один из них был бесконечным, все остальные были бы уничтожены» (Физика, 3, 5).

214

Вознесенский А. Взгляд. М., 1972, с. 85.

215

В. М. Алексеев приводит житейский пример и вместе с тем – символический: «Китайское коромысло, сделанное из длинной бамбуковины, качаясь и склоняясь на концах, может выдержать гораздо большую тяжесть, нежели русское, негнущееся» (.Алексеев В. М. В старом Китае. М., 1958, с. 73).

216

Впервые я написала об этом в статье «Махаяна и китайские учения» // Изучение китайской литературы в СССР. М., 1973.

217

Цит. по: Чан Ван Те. Два музыкальных мира // Курьер ЮНЕСКО, 1969, июнь.

218

Роллан Р. Опыт исследования мистики и духовной жизни современной Индии. Жизнь Рамакришны. Жизнь Вивекананды // Собрание сочинений, т. 19. Л., 1936, с. 305.

219

Там же, с. 232.

220

Его звали принц Умадо, а Сётоку значит «обладающий даром (дэ) мудреца». О его мудрости свидетельствует корейский монах: «В Стране Японии жил совершенномудрый… Глубоко почитал три сокровища (Будду, Дхарму, Сангху-общину), многим людям помогал в беде. Это был действительно Великий святой» (Нихонги). До сих пор ему поклоняются в Японии.

221

И это перекликается с упомянутой мыслью Чжуан-цзы: «В разделении есть нераздельное, в споре есть бесспорное… Те, кто спорит, не знает Пути. Великий Путь не может быть назван. Великий спор бессловесен» («Чжуан-цзы», гл. 2). То, чему учил Сётоку Тайси, вошло в плоть и кровь японцев. Японию и теперь называют «страной, которая не спорит».

222

Спальвин Е. Конфуцианские идеи в этическом учении японского народа. Владивосток, 1913, с. 17.

223

Хэрн Л. Душа Японии. Кокоро. М., 1997, с. 5.

224

Кандзо Утнмура. Полное собрание сочинений, Токио, 1980–1984, т. 29, с. 425.

225

Там же, т. 3, с. 136.

226

Цит. по: Кавабата Ясунари. Существование и открытие Красоты. Токио, 1969, с. 34.

227

В ее достоинствах вы можете убедиться по переводам Анны Евгеньевны Глускиной, посвятившей не одно десятилетие переводу и исследованию Манъёсю (см. Собрание мириад листьев, т. 1–3. М., 1971–1972).

228

Надо сказать, что в послевоенной Японии акцент сместился с «Ямато-дамасий» на «Сердце Японии» (Нихон-но кокоро). Понятие Ямато-дамасий вышло из доверия, когда в годы агрессии оторвалось от Основы, уравновешивающей сущее. Но одно нуждается в другом, чтобы не нарушилась Гармония, и временное не оттеснило вечное: когда прерывается связь Земли с Небом, то все приходит в упадок, даже если кажется процветающим. Таков Закон Пути.

229

Watts A. The Way of Zen. N.-Y., 1968, p. 27–28.

230

Холодович А. Проблемы грамматической теории. Л., 1979, с. 175, 185.

231

Engel Н. The Japanese House. Rutland-Tokyo, 1964, p. 249.

232

Этого вопроса касались А. Е. Левин в статье «Миф. Технология. Наука» // Природа, 1977, № 3 и С. В. Зинин в своих работах о науке в Китае.

233

Полное собрание сочинений современных японских писателей, т. 1. Токио, 1956, с. 94.

234

The Book of Tea by Kakuzo Okakura. Tokyo, 1974, p. 4.

235

Тагор P. Собрание сочинений: в 12 т, т. И. М., 1965, с. 300.

236

Тагор Р. Национализм. Пг., 1922, с. 13.

237

Бердяев Н. А. О рабстве и свободе человека, с. 109.

238

Бердяев Н. А. Предсмертные мысли Фауста. Судьба Фауста – судьба европейской культуры // Освальд Шпенглер и Закат Европы. М., 1922, с. 64–9.

239

Там же, с. 13.

240

Не удивительно, что издаются такие книги, как «Русские хокку» Андрея Соболева (СПб., 2003) или книга Е. Малининой о дзэнских садах (там же).

241

Бердяев Н. А. Философия свободного духа. М., 1994, с. 137.

242

Светлов Г. (псевдоним Комаровского). Путь богов. М., 1985, с. 22.

243

Suzuki D. Т. Mysticism Christian and Buddhist. London, 1957, p. 31.

244

Окакура Какудзо. Книга о чае, с. 68.

245

Я написала об этом замечательном человеке статью «Мурамацу, верящий в Россию» // Знакомьтесь – Япония, 1999, № 25, с. 88–104.

246

Хэрн Л. Душа Японии. Кокоро. М., 1997, с. 269.

247

Нисида Китаро. О Добре (Дзэн-но кэнкю). Токио, 1924, с. 261.

248

Ben Dasai. The Japanese and the Jews. N.-Y. – Tokyo, 1972, p. 102.

249

См. Зеньковский В. В. Русские мыслители и Европа. М., 2005, с. 44.

250

Бердяев Н. О рабстве и свободе человека, с. 124.

251

Лосский Н. О. Достоевский и его христианское миропонимание // Бог и мировое зло. М., 1994, с. 115, 127.

252

Цит. по: Зентовский В. В. Русские мыслители и Европа. М., 2005, с. 44.

253

Бердяев Н. О рабстве и свободе человека, с. 13.

254

Любимова Т. Б. Конец мира – это конец иллюзии: Вступление к кн.: Рене Генон. Восток и Запад. М.: Беловодье, 2005, с. 17.

255

Генон Р. Восток и Запад, с. 224.

256

Цит. по: Протопресвитер Василий Зеньковский. Смысл православной культуры.

257

М., 2007, с. 98.

258

Цит. по: Протопресвитер Василий Зеньковский. Смысл православной культуры. М., 2007, с. 75.

259

Пюрвеев Д. Б. Великое сокрестие континентов как модель космопланетарной интеграции планеты // Дельфис, 2008, № 1, с. 86–91.

260

Соловьев Вл. Россия и Вселенская Церковь. М., 1911, с. 371.

261

Бердяев Н. А. Философия творчества, культуры и искусства: в 2 т. М., 1994, т. 1, с. 91.

262

Иванов А. В., Попков Ю. В., Тюгашев Е. А., Шишин М. Ю. Барнаул, 2007 (дальше – «Евразийство»),

263

Там же, с. 115.

264

Там же, с. 106–109.

265

Дунаев В. Достоверный том. М., 2008, с. 253, 257.

266

Мое выступление опубликовано в журнале «Человек», 2006, № 6, с. 35–44.

267

Watts A. W. Тао: The Watercours Way. N.-Y., 1975, p. 51. (Уоттс ссылается на учение Петра Кропоткина о «взаимной помощи как факторе эволюции».)

268

Бердяев Н. Философия свободного духа, с. 312–314.

269

Зеньковский В. Смысл православной культуры, с. 220.

270

Соловьев В. С. Собрание сочинений: в 10 т. СПб., 1911–1914, т. 8, с. 298.

271

«Евразийство», с. 56, 120, 154.

272

Булгаков С. Н. Сочинения: в 2 т, т. 1. М., 1993, с. 146.

273

Дунаев В. Достоверный том, с. 253, 257.

274

Здесь уместно вспомнить опасения японского автора XIX века Охаси Дзюндзо, что наука Запада, проникающая в Японию, нанесет ущерб их морали: разделяя методом анализа Ци, она разрушает Ли. Потому их учения свели на нет «Человечность, Долг-Справедливость, Искренность и Верность».

275

А. Уоттс в книге «Дао Воды» дважды упоминает в связи с категорией Ли имя Петра Кропоткина: «Принцип „взаимного возникновения“ гласит, что, если предоставить всему следовать своим путем, во Вселенной воцарится гармония… В политической сфере этот принцип может быть проиллюстрирован „кропоткинской анархией“ – теорией, которая утверждает, что, если людей оставить в покое и позволить им делать все, что они пожелают, они последуют своей природе… и тогда общество упорядочится само собой» (с. 80).

276

Цит. по: Fung Yu-lan. A History of Chinese Philosophy. L., 1952, т. 1, p. 177.

277

«Монадология» Лейбница и отрывки из других работ цитируются по: Антология мировой философии, т. 2. М., 1970, с. 450–486.

278

См. Рассуждения Лейбница о религии и философии в Китае / Пер. и коммент. В. Яковлева // Вопросы философии, 1999, № 12, с. 96, 97, 115.

279

В «Доверяющем разуме» Сэн Цаня сказано: «Когда мир покоится в единстве, двойственность сама собой исчезает». И разве это не перекликается с Дао А. Уоттса: «Если вы не доверяете Природе и другим людям, значит, вы не доверяете себе. Если вы не доверяете себе, значит, выпадаете из всей природной системы. Вы и Природа – один и тот же процесс. Это и есть Дао» (Watts А. Тао: The Watercours Way. N. Y., 1975, p. 32).

280

См. Рерих Ю. Н. Буддизм: Философская энциклопедия, т. 1. М., 1960, с. 197.

281

Уоттс А. Дао Путь Воды, с. 83.

282

Цит. по: Конрад Н. И. Запад и Восток. М., 1972, с. 190.

283

Флоренский П. А. Обратная перспектива // Труды по знаковым системам, Тарту, 1967, № з, с. 389–409.

284

См. Катаев Е. Г. Категория «Великий предел» в философии Шао Юна // Человек и духовная культура Востока: Сб. М., 2000, с. 86–87.

285

Там же, с. 96.

286

Розенберг О. О. Проблемы буддийской философии. Пг., 1919, с. 140, 103.

287

Зелинский А. Н. Идея космоса в буддийской мысли // Страны и народы Востока, вып. XV. М., 1973, с. 323.

288

См. Махапаринирвана Сутра: Избранные главы / Пер. и коммент. Ф. В. Шведовского. СПб., 2005.

289

Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. М., 1900, т. 1, с. 392.

290

Ниситани Кэйдзи. Нигилизм. Токио, 1970, с. 230.

291

Трубецкой Е. Н. Учение о логосе в его истории. М., 1906, с. 8–9.

292

Соловьев Вл. Духовные основы жизни (1882–1884), с. 73.

293

Эрн Вл. Борьба за Логос, с. 92, 341, 359.

294

Князева Е. Н., Курдюмов С. П. Основания синергетики. СПб., 2002, с. 97, 65.

295

Suzuki D. Т. The Lankavatara Sutra. L., 1966, p. 67. (Кстати, та самая индийская модель: белое есть черное, черное есть белое – незаполненный Круг, олицетворяющий Пустоту-Шунью или Нуль.)

296

Jung С. G. Psychology and Religion: West and East. L., 1958, p. 591.

297

Основания синергетики, с. 30.

298

Цит. по: Князева Е. Н., Курдюмов С. П. Законы эволюции и самоорганизации сложных систем. М., 1994, с. 147.

299

Дух, Дао не исчисляется. Дао не сводится к одному свойству, как Число у греков, заложившее основу математического, числового измерения. Число, как и Слово, одна из функций Дао.

300

Не могу не напомнить слова Бердяева: «Внутренно личность получает силу и освобождается через богочеловечность, внешне весь мир, все общество и вся история преображается и освобождается через человечность…Человечность и есть главное свойство Бога, не всемогущество… а человечность, свобода, любовь, жертвенность… Бог сотворил… личности, творческие экзистенциальные центры, а не мировой порядок…Внутренний источник рабства связан с утратой внутреннего центра» («О рабстве и свободе человека», с. 41, 75, 113). Бердяев верил, что человек призван преобразить космос в «новое небо и новую землю».

301

Yoshijumi Ueda. The Status of the Individual in Mahayana Buddhist Philosophy. – The Japanese Mind. Honolulu, 1981, p. 169–170.

302

Нисида Китаро. О Добре. Токио, 1924, с. 261.

303

Хэрн Л. Душа Японии. Кокоро. М., 1997, с. 269.

304

Бердяев Н. А. Философия свободного духа, с. 31.

305

Бердяев Н. А. Философия свободы. М., 1989, с. 130.

306

К. Г. Юнг цит. по: Судзуки Д. Т. Мистицизм христианский и буддистский. К., 1996.

307

Соловьев В. С. Сочинения: в 2 т. М., 1989, т. 2, с. 220.

308

Слова Тагора вспоминает японский писатель, нобелевский лауреат Кавабата Ясунари в лекции «Существование и открытие Красоты». Токио, 1969, с. 34.

309

Франк С. Л. Духовные основы общества. М., 1992, с. 100.

310

Бердяев Н. О рабстве и свободе человека, с. 138.

311

Там же, с. 50.

312

Соловьев В. С. София. М., 1996, с. 26.

313

Соловьев В. С. Красота в природе // Сочинения: в 2 т. М., 1988, т. 2, с. 361.

314

Китайский комментарий уточняет: истинный человек (цзюньцзы) унивверсален, но не партиен. Мелкий человек (сяожэнь) партиен, но не универсален. Иероглиф «чжоу» – круг, прилагаемый к цзюньцзы, означает, что он присутствует повсюду. Иероглиф «би», прилагаемый к мелкому человеку-сяожэню, означает «противопоставлять, возвышать одно, унижать другое». Вывод напрашивается сам собой.

315

Швейцер А. Культура и этика. М., 1973, с. 76–77.

316

Швейцер А. Культура и этика. М., 1973, с. 50, 119.

317

Сартр Ж.-П. «Аминадав», или О фантастике, рассматриваемой как особый язык // Иностранная литература, 2005, № 9, с. 290.

318

Бердяев Н. А. Философия свободы, с. 120.

319

«Каким бы естественным ни казалось предположение о постепенном образовании языков, они могли возникнуть лишь сразу. Человек является человеком только благодаря языку, а для того чтобы создать язык, он уже должен быть человеком… Язык не может возникнуть иначе как сразу и вдруг, или, точнее говоря, языку в каждый момент его бытия должно быть свойственно все, благодаря чему он становится единым целым» (Гумбольдт В., фон. Избранные труды по языкознанию. М., 1984, с. 314, 308).

320

Эрн Вл. Борьба за Логос, с. 83.

321

По словам Пред. Исаака Сирина, Спаситель многими обителями у Отца назвал различные меры ума водворяемых в оной стране, то есть отличия и разность духовных дарований, какими наслаждаются по мере ума. Ибо не по разности мест, но по степени дарований назвал Обители многими.

322

По словам христианского подвижника: «Представьте себе круг, середину его – центр и из центра исходящие радиусы-лучи. Эти радиусы, чем дальше идут от центра, тем больше расходятся и удаляются друг от друга; напротив, чем ближе подходят к центру, тем больше сближаются между собой. Положите теперь, что круг сей есть мир; самая средина круга – Бог, а прямые линии (радиусы), идущие от центра к окружности или от окружности к центру, суть пути жизни людей. И тут то же: насколько святые входят внутрь круга к середине оного, желая приблизиться к Богу, настолько по мере вхождения они становятся ближе к Богу и друг к другу… Так разумейте и об удалении. Когда удаляются от Бога… в той же мере удаляются друг от друга, сколько удаляются друг от друга, столько удаляются и от Бога» (Авва Дорофей).

323

Правильный порядок – это шунь-ни, неправильный порядок – ни-шунь, когда не с того начинают, путают причину и следствие.

324

Для сравнения и для памяти приведу один из ранних переводов П. С. Попова (СПб., 1910): «Искренне веруй и люби учиться, храни до смерти свои убеждения и усовершенствуй свой путь. В государство, находящееся в опасности, не входи; в государстве, объятом мятежом, не живи; появляйся, когда во вселенной царит закон, и скрывайся в эпоху беззакония. Стыдно быть бедным и занимать низкое положение, когда в государстве царит закон; равно стыдно быть богатым и знатным, когда в государстве царит беззаконие». И комментарий: кто беден в государстве, где царит порядок, тот, значит, неучен, а кто богат в государстве беззаконном, тот, значит, человек бесчестный (цзянь – низкий, подлый).

325

По буддийским поверьям, пройдя через ад, человек может отработать свою карму, обрести спасение.

326

Соловьев В. С. О философских трудах П. Д. Юркевича. Приложение к «Философским произведениям» П. Д. Юркевича. М., 1890, с. 654, 666.

327

Кандзо Утимщра. Собрание сочинений: в 40 т. Токио, 1980–1984, т. 8, с. 136, 137, 147.

328

Малявин В. В. Конфуций. М., 1992, с. 72–73.

329

Собственно, слово «сердце» («синь») так же многомерно, это центр психической, эмоциональной, умственной деятельности. Мысль и чувство – недвойственны, как недвойственны Мудрость-Праджня и Сострадание-Каруна. Наверное, не случайно иероглиф «сердце» напоминает срез двойной спирали, символизируя закон пульсации.

330

По словам Вл. Эрна: «Конечное может расти без конца, но никогда от бесконечного увеличения конечной величины не получится актуальной, положительной бесконечности». И добавляет: «Или прогресса нет, или же он есть усвоение Абсолютного» (Эрн Вл. Борьба за Логос, с. 257).

331

«Основная метафизическая идея, к которой я пришел… – сообщает Бердяев в «Самопознании», – это идея примата… духа, который есть не бытие, а свобода».

332

Розенберг О. О. Труды по буддизму. М., 1991.

333

«Да придем к покою, превосходящему все, когда переправится „душа наша через воды, лишенные субстанции“» (Пс. 123). Это слова «Исповеди» Бл. Августина (XIII, 7, 8), а воды, не имеющие субстанции, – воплощение греха.

334

Уместно вспомнить Бл. Августина: «Ужели любой враг может оказаться опаснее, чем сама ненависть, бушующая против этого врага? Можно ли, преследуя другого, погубить его страшнее, чем губит вражда собственное сердце?» (Исповедь, 1, 18, 29).

335

Буддизм не безличное мировоззрение. Тот же Розенберг говорит о существовании индивидуального истинно-сущего субстрата, хотя и не называет это «душой», но «истинно-сущее в каждой личности никогда не отрицалось буддизмом» (Труды по буддизму, с. 192).

336

В «Философии свободного духа» Бердяев заостряет на этом внимание: существуют не только мистически одаренные люди, но существует мистика, свойственная человеческой природе вообще, ибо человек – существо духовное и принадлежит не только этому миру, во и мирам иным. (Вспомним Достоевского.) Все мистики в известном смысле сверхконфессиональны именно потому, что существует мистическое чувство жизни, мистическое понимание мира, которое в эпоху Духа Святого будет обостряться в людях.

337

Вспомним определение Бога Преподобным Серафимом Саровским: «Бог есть огнь, согревающий и разжигающий сердца и утробы. Итак, если мы ощущаем в сердцах своих хлад, который от диавола, ибо диавол хладен, то призовем Господа, и Он, пришед, согреет наше сердце совершенною любовию не только к Нему, но и к ближнему. И от лица теплоты изгонится хлад доброненавистника». И по Бердяеву, ум нужно положить в сердце, тогда лишь возможна духовная целостность.

338

Английский синолог Дж. Нидэм объясняет своеобразие этой логики тем, что ей приходится иметь дело с «непричинными» связями, когда все соединяется между собой по принципу эха, резонанса, существует «ни до, ни после других», – тот тип связи, который придает отдельному целостный характер, не привязывая к соседнему элементу: каждое существо следует своему Дао, и каждое малое Дао следует Дао Вселенной.

339

В японском комментарии к словам Конфуция говорится: Закон Неба или закон Природы добр, но человек своими эгоистическими помыслами нарушает этот Закон, потому утратил поддержку Неба. Если же человек преодолеет свой эгоизм, то Ли – Благожелательность, как Закон Неба, вернется к нему; закон Природы не может быть плох. Потому и сказано: «вернуться к Ли», то есть преодолеть свои похоти, облагородиться, чтобы не только тебе, но и всем было хорошо.

340

В японском комментарии сказано: «Вернуть Человечность можно лишь самому, не с помощью других». Это значит, что Любовь всегда индивидуальна. Жэнь – это то, что нельзя получить или дать извне, нельзя заставить любить. Это значит, что Путь Любви должен стать Путем человека.

341

Эмерсон Р., Торо Г. Сочинения. М., 1986, с. 64.

342

Мисима Юкио. О защите культуры // Тюокорон. Токио, 1968, № 7.

343

По признанию Сартра: «Человеческая реальность в своем бытии – реальность страдания, потому что она возникает к бытию, постоянно преследуемая прообразом полноты; она есть эта полнота и вместе с тем не может ею быть, ибо не может быть бытием-в-себе, не теряя себя как бытие-для-себя. По природе своей реальность человека – это несчастное сознание, без всякой надежды выйти из состояния несчастья» (цит. по: Человек и его ценности. М., 1988, ч. 1–2, с. 105).

344

Вестник истории мировой культуры, 1964, № 5, с. 46.

345

Вот ход его рассуждений: «Вместо созерцательной философии… можно создать практическую, посредством которой, познав силу и действия огня, воды, воздуха, звезд, небес и всех других окружающих нас тел… мы сумеем употребить эти вещи для всех употреблений, какие им свойственны, и сделаться таким образом хозяевами и властителями природы» (Декарт. Рассуждение о методе, 6).

346

Бердяев Н. А. Философия свободного духа, с. 324.

347

Вернадский В. И. Размышления натуралиста, с. 55, 57, 111.

348

Бердяев Н. О рабстве и свободе человека, с. 130, 136.

349

Бор Н. Атомная физика и человеческое познание, с. 36, ИЗ.

350

Датский физик не случайно сделал своим гербом модель инь-ян, заключенные в круг Тайцзи, Великого Предела, опоясав ее латинским изречением «Contraria sunt complementa» («Противоположности комплементарны»),

351

Роззак Т. Там где кончается пустыня. Политика и трансценденция в постиндустриальном обществе (Where the Wasteland Ends. N. Y., 1972, p. XVII, XXI).

352

Цит. по: Князева Е. Н., Курдюмов С. П. Законы эволюции и самоорганизации сложных систем. М., 1994, с. 147. И совсем не случайно к мысли Юнга обратились ученые-синергетики, сторонники целостного подхода, воплощая Дао на языке науки.

353

Ницше не верил в абсолютную Истину, для него истина не то, что существует, а то, что надо создать усилием воли. Отсюда и вера в возможность сверхчеловека: «Сверхчеловек – смысл земли. Пусть же ваша воля говорит: да будет сверхчеловек смыслом земли!» (Ницше Ф. Так говорил Заратустра. СПб, 1996, с. 8).

354

Судзуки Т. Д. Мистицизм христианский и буддистский, с. 199.

355

Там же, с. 186.

356

Утимура Кандзо. Собрание сочинений: в 40 т., т. 5. Токио, 1982, с. 382–383.

357

Цит. по: Capra F. The Тао of Physics, an Exploration of the Parallels Between Modern Physics and Eastern Mysticism. London, 1971, p. 17.

358

По наблюдению Дж. Нидэма: «Они реагировали друг на друга не столько по механическому импульсу или причинности, сколько через своего рода непостижимый резонанс… Гармония воспринималась ими как основной принцип миропорядка, спонтанного и органичного» (Needham I. Science and Civilization in China, 2, Cambridge, 1956, p. 281, 283).

359

Лисевич И. С. Литературная мысль Китая, с. 19.

360

В этом же 41-м чжане сказано: «Великий квадрат не имеет углов. По китайским учениям, круг – Небо, Троица; квадрат – Земля, Двоица. Земля ведома Небом, ибо Небо изначально; по тому же закону два устремляются к трем, квадрат – к кругу. (Кстати, встречающиеся повторы прошу воспринимать как прием восточного мышления, где отсутствуют однозначные понятия, их смысл зависит от контекста.)

361

Чжуан-цзы цит. по: Китайские мыслители, т. 12. Токио, 1987, с. 60–61.

362

Греки же ставили акцент на разделении: «После того как Разум положил начало движению, от всего приведенного в движение началось отделение, и то, что Разум привел в движение, все это разделилось, а круговращение движущихся и разделявшихся веществ вызвало еще большее разделение» (Анаксагор, фр. 13. Цит. по: Рожанский И. Д. Анаксагор. М., 1983, с. 33).

363

Алексеев В. М. Китайская поэма о поэте. Стансы Сыкун Ту (837–908). Петр., 1916, с. 17.

364

Цзыжань переводится как «спонтанность», естественность, самобытие вещи. В буддизме – независимость от кармы, существование, не обусловленное какой-либо причиной, подлинность, Таковостъ.

365

Цит. по: Лисевич И. С. Литературная мысль Китая, с. 18.

366

Китайские комментаторы поясняют: цзюньцзы универсален, но не партиен; сяожэнь партиен, но не универсален. Иероглиф «чжоу», прилагаемый к цзюньцзы, означает круг, присутствие повсюду, без предпочтения чему-то. Иероглиф «би», прилагаемый к сяожэню, означает противопоставлять, возвышая одно в ущерб другому.

367

«В Индии интерес философии сосредоточен на „я“ человека. Когда мысленный поток обращен вовне, человеческий ум поглощен быстрым потоком событий. „Атманам виддхи“ (познай самого себя) – резюмируют законы и учения пророков Индии. В человеке есть дух, являющийся сосредоточием всего сущего» (Радхакришнан С. Индийская философия. М., 1956, т. 1, с. 17).

368

Дхармы бывают истинно-сущие, извечные (свабхава), они обладают двумя «постоянствами» – мудростъю-праджней и состраданием-каруной. Временные, мгновенные дхармы (лакшана) – лишь отблеск света, но не сам свет.

369

Идея всеобщего спасения (апокатастасиса) присуща и раннему христианству, обоснована в трудах Оригена (185–253), верившего в спасение всех, в тождество ангельской и человеческой природы; он впервые ввел понятие «богочеловека». В русском богословии его взгляды разделял, в частности, С. Булгаков, считая, что адские муки предназначены лишь одному мировому зону, а искупление и спасение – в конечном счете всем. Взгляды Оригена близки Н. Бердяеву и другим философам России.

370

В буддизме Махаяна на сознание смотрят как на мгновенное проявление бессознательного, каждое мгновение есть сжатая вечность и сжатая Вселенная; время и пространство так же недвойствены, присутствуют друг в друге. Согласно Лотосовой сутре, Будда и есть Сознание.

371

Розенберг О. О. Труды по буддизму, с. 192–193.

372

Бердяев Н. А. Философия свободного духа, с. 130.

373

Розенберг О. О. Труды по буддизму, с. 192.

374

Предисловие д-ра К. Г. Юнга к «Основам дзэн-буддизма» Дайсэцу Судзуки, с. 8.

375

Кстати, и эта мысль знакома святым отцам. Как говорил Иоанн Златоуст: «Природа рассудочных доводов подобна лабиринту – нигде не имеет конца и не позволяет мысли утвердиться на каком-нибудь основании». А в наше время А. Бергсон в «Творческой эволюции» отдает предпочтение интуиции, которая идет в направлении самой жизни, а интеллект в прямо противоположном. (Кстати, праджню называют интуицией в ее высшем проявлении.)

376

Ueda Yoshijumi. The Status of the Individual in Mahayana Buddhist Philosophy // The Japanese Mind. Honolulu, 1981, p. 169–170.

377

Как следует из сочинения дзэнского мастера XIII века Догэна «Сёбогэндзо», Дхармата – это истинная природа вещей, которая не возникает и не исчезает; дрова пребывают в дхармате дров и тогда, когда превращаются в золу. Увидеть дрова в их древесности, золу в ее зольности – значит увидеть их вечную сущность: дух древесности, дух золы. Ничто не возникает и ничто не исчезает, лишь переходит из одной формы в другую. И это знакомо древним грекам мистического склада ума:

Но и другое тебе я поведаю: в мире сем тленном
Нет никакого рожденья, как нет и губительной смерти;
Есть лишь смешенье одно с размещением того, что смешалось,
Что и зовут неразумно рождением темные люди.
(Эмпедокл. О природе, 8, 11–12)

378

Дхаммапада / Пер. и коммент. В. Н. Топорова. М., 1960, с. 123.

379

Капра Ф. Дао физики. СПб., 1994, с. 42–43.

380

Судзуки Д. Основы дзэн-буддизма // Дзэн-буддизм. Бишкек, 1993, с. 41, 62, 360.

381

Там же, с. 59.

382

Бердяев Н. А. Философия свободного духа, с. 62.

383

Гумбольдт В., фон. Избранные труды по языкознанию, с. 176, 46–47.

384

Гегель. Работы разных лет. М., 1971, т. 2, с. 555.

385

Бердяев Н. А. Философия свободного духа, с. 115.

386

Бердяев Н. А. О рабстве и свободе человека, с. 24, 57, 39.

387

Бердяев Н. А. Философия свободы, с. 120.

388

Бердяев Н. О рабстве и свободе человека, с. 34–35.

389

Бердяев Н. Смысл творчества, с. 302.

390

Марков М. А. Научились ли мы мыслить по-новому? // Вопросы философии, 1977, № 8, с. 39.

391

Вестник № 1, 2004. Родос, Греция, с. 8.

392

Сенека, римский стоик, цит. по: Антология мировой философии: в 4 т. М., 1969, т. 1, с. 514.

393

Эрн Вл. Борьба за Логос, с. 250.

394

Софокл. Антигона // Драмы. М., 1990, с. 162.

395

Ф. В. Шеллинг. Соч. в 2-х тт. Т. 1. М., 1987, с. 84.

396

Цит. по: Антология мировой философии. М., 1969, т. 1, с. 506.

397

Зепп-Ларуш X. (Германия). Вестник № 1, с. 79–80.

398

Освальд Шпенглер и Закат Европы: Сб. статей русских философов. М., 1922, с. 13, 9, 17, 39.

399

Шмелев И. Пути мертвые и живые // Русская идея. М., 1994, т. 1, с. 212.

400

Цит. по: Гароди Р. Ответ Жан-Полю Сартру. По поводу последней работы Сартра «Критика диалектического разума». М., 1962, с. 8.

401

Бердяев Н. А. Философия свободного духа. М., 1994, с. 324.

402

В частности, эта тема обсуждалась на ТВ в «Апокрифе» Виктора Ерофеева 26 января 2005 года.

403

См.: Человек и его ценности. М., 1988, с. 67. Интересно, что русские философы не теряли веру в верховный разум: «Отпадение не есть полная потеря связи с Абсолютным Разумом, с Логосом; связь эта остается, и в ней дан выход к бытию и познанию бытия в его абсолютной реальности» (Бердяев Н. А. Философия свободы, с. 120).

404

Чаадаев П. Я. Сочинения и письма. М., 1914, с. 240.

405

По признанию японского писателя Мисима Юкио: «Нам методично внушают мысль, что мы обломки и ничего более» (В защиту культуры // Тюокорон, Токио, 1968, № 7).

406

Mumford L. Art and Technics. N.-Y., 1952, p. 51.

407

Например, «Тирания момента. Время в эпоху информации» Томаса Эриксена. М., 2003.

408

Цит. по: Долин А. А. Японский романтизм и становление новой поэзии. М., 1978, с. 44.

409

Когда Моцарта спросили, что важнее всего в его музыке, он ответил: «Паузы!» А Бетховен на тот же вопрос ответил: «Молчание – это тоже музыка».

410

Масакацу Гундзи. Японский театр Кабуки. М., 1969, с. 24.

411

Современный эстетик Накамура Юдзиро. Цит. по: Скворцова Е. Л. Современная японская эстетика. М., 1996, с. 47.

412

Suzuki D. Т. Zen Buddhism. Selected Writings. N. Y. 1956, p. 280.

413

Упанишады. М., 1967, с. 102–103. Перевод А. Я. Сыркина.

414

Холодович А. Проблемы грамматической теории. Л., 1979, с. 175, 185.

415

Suzuki D. Т. Zen Buddhism. N.-Y., 1956, p. 290.

416

Мацуо Басё. Сочинения // Полное собрание сочинений японской классической литературы, т. 41. Токио, 1972, с. 311.

417

Suzuki D. Т. Zen and Japanese Culture. L., 1959, p. 241.

418

См. об этом в книге: Скворцова Е. Л. Современная японская эстетика, с. 221.

419

Нисида Китаро. Полное собрание сочинений, т. 1. Токио, 1948, с. 6.

420

Кавабата Ясунари. Нобелевская речь «Уцукусий Нихон-но ватакуси» («Красотой Японии рожденный»), Токио, 1969.

421

Накамура Юдзиро называет ее «эстетикой Пустоты» – «Ку-хаку-но бигаку» (Ку – «Пустота», хаку – «белое, незаполненное», бигаку – «эстетика»), то есть и эстетика сообразна закону Целого, миру видимого и невидимого в единстве.

422

Соловьев В. С. Сочинения: в 2 т. М., 1989, т. 2, с. 220.

423

Масакацу Гундзи. Японский театр Кабуки, с. 20, 29.

424

Suzuki D. Т. Zen Buddhism, p. 287.

425

Мацуо Басё. Сочинения, с. 311. Басё назвал мастеров, которым нет равных: Сайгё (1118–1190) – в вака, Соги (1421–1502) – в рэнга (нанизанные строфы), Сэссю (1420–1506) – в живописи, Рикю (1522–1591) – в чайном искусстве.

426

Об этом, в частности, пишет Эбара Тайдзо в книге «Литература хайкай» (Хайкай бунгаку), Токио, 1938, с. 76.

427

Есенин С. Собрание сочинений: в 3 т. М., 1970, т. 3, с. 132, 142.

428

Бердяев Н. А. Философия свободного духа, с. 62, 137.

429

Эрн В. Ф. Борьба за Логос, с. 97.

430

Это хайку Иры Новицкой. См. Хайкумеиа // Альманах поэзии хайку. Вып. 1. М., 2003, с. 34. Немало интересного вы найдете в этом альманахе, соответствующего иероглифическому его названию «Страна хайку», не только в географическом смысле.

431

Куропатов В. Сад тишины. Трехстишия. М., 2001.

432

Соболев А. Русское хокку. СПб., 2003.

433

См. подробнее статью Татьяны Соколовой-Делюсиной «Поэзия хайку в Японии в XX веке» и ее переводы // Хайкумена, с. 255–223 (пусть вас не смущает обратная нумерация страниц, как не случайно принято у японцев).

434

Бердяев Н. О рабстве и свободе человека, с. 125, 121.

435

Цит. по: Зеньковский В. В. Русские мыслители и Европа. М., 2005, с. 44.

436

Цит. по: Зеньковский В. В. Русские мыслители и Европа. М., 2005, с. 97.

437

Там же, с. 115.

438

Цит. по: Делатель неукоризненный. Схиигумен Гавриил (Виноградов). (Послание из Оптиной Пустыни) // Странник, 2008, с. 6.

439

Бердяев Н. О рабстве и свободе человека, с. 124.

440

Лосский Н. О. Достоевский и его христианское миропонимание // Бог и мировое зло. М., 1994, с. 115.

441

Лосский Н. О. Достоевский и его христианское миропонимание // Бог и мировое зло. М., 1994, с. 127.

442

Утимура Кандзо. Собрание сочинений: в 40 т., т. 5. Токио, 1982, с. 382.

443

Эрн Вл. Борьба за Логос, с. 148, 177.

444

Зеньковский В. В. Там же, с. 270.

445

Генон Р. Запад и Восток. М.: Беловодье, 2005, с. 165–166.

446

Генон Р. Запад и Восток. М.: Беловодье, 2005, с. 58, 60.

447

Бердяев Н. А. Философия свободного духа, с. 31.

448

Ортега-и-Гассет X. Восстание масс // Вопросы философии, 1989, № 4, с. 154.

449

Бердяев Н. А. О назначении человека. М., 1993, с. 37.

450

Зеньковский В. В. Там же, с. 30.

451

Эрн Вл. Борьба за Логос, с. 311, 318.

452

Трубецкой Е. Н. Умозрение в красках, с. 52–53.

453

Бердяев Н. О рабстве и свободе человека, с. 212.

454

Флоренский П. А. Пифагоровы числа // Труды по знаковым системам. Тарту, 1971, № 5, с. 504–505.

455

Вознесенский А. Взгляд. М., 1972, с. 85.

456

Фромм Э. Иметь или быть? М., 1999, с. 19.

457

Эрн Вл. Борьба за Логос, с. 250.

458

Пенроуз Р. Новый ум Короля. (Серия «Синергетика от прошлого к будущему».) М., 2004, с. 286.

459

Лисевич И. С. Литературная мысль Китая, с. 19.

460

Watts A. W. Тао: The Watercours Way. N.-Y., 1975, p. 32.

461

Дарвин Ч. Воспоминания о развитии моего ума и характера (автобиография). М., 1957, с. 148.

462

Георгиевский А. И. О воскресении мертвых в связи с евхаристией // Богословские труды, 1976, № 16, с. 43.

463

См. подробнее статью д-ра географических наук: Арманд А. Д. Хронология антропогенеза // Дельфис, 2007, № 3, с. 72–74.

464

Зеньковский В. В. Там же, с. 45.

465

Там же, с. 48.

466

Там же, с. 68.

467

Бор Н. Атомная физика и человеческое познание. М., 1961, с. 35–36, ИЗ.

468

Капра Ф. Дао физики. Исследование параллелей между современной физикой и мистицизмом Востока, с. 6, 7.

469

Роззак Т. Там, где кончается пустыня. Политика и трансценденция в постиндустриальном обшестве. Нью-Йорк, 1972, с. XVII–XXI.

470

Essays in Zen Buddhism. First Series, by D. T. Suzuki. N.-Y., 1961, p. 197.

471

Шеллинг. Сочинения: в 2 т. М., 1987, т. 1, с. 465–466.

472

Эрн Вл. Борьба за Логос, с. 244.

473

Бердяев Н. А. Философия свободного духа, с. 136.

474

Иванов А. В., Фотиева И. В., Шишин М. Ю. Скрижали Метаистории. Творцы и ступени духовно-экологической цивилизации. Барнаул, 2006, с. 213.

475

Эриксен Т. X. Тирания момента. Время в эпоху инфомации. М., 2003, с. 5, 7.

476

Там же, с. 179, 175.

477

Юнг К. Г. Психологические типы. М., 1979, с. 74.

478

Лосский Н. О. Бог и мировое зло. М., 1994, с. 84, 87.

479

Зеньковский В. В. Русские мыслители и Европа, с. 322.

480

Марков М. А. Научились ли мы мыслить по-новому? // Вопросы философии, 1977, № 8.

481

Швейцер А. Культура и этика. М., Прогресс, 1973, с. 76.

482

Эрн Вл. Борьба за Логос, с. 102.

483

Шрейдер Ю. В поисках сознания // Знание – сила, 1988, № И.

484

Дхарма – универсальное понятие макро– и микромира, Вселенский Закон и психофизическая структура каждого элемента. Каждая дхарма – носитель своего признака, неповторима и неисчерпаема; это неделимая, истинно-сущая реальность. Высшая Дхарма лишена всякого волнения, избавляет от страданий в состоянии блаженного покоя Нирваны.

485

Дхаммапада / Пер. с пали В. Н. Топорова. М., 1960 (дальше ссылки указаны в тексте).

486

Розенберг О. О. Труды по буддизму, с. 169.

487

Там же, с. 192.

488

Пенроуз Р. Новый ум короля, с. 356, 380, 354.

489

Ельцин М. С точки зрения меганауки // Япония сегодня, 1996, № 4, с. 7.

490

Там же.

491

См. отрывки из «Сутры о Великой Нирване» в переводе Ф. В. Шведовского (СПб., 2005).

492

Watts A. W. Тао: The Watercours Way. N.-Y., 1971, p. 53, 55.

493

Эрн Вл. Борьба за Логос, с. 256.

494

Эриксен Т. X. Тирания момента. Время в эпоху информации. М., 2003, с. 175. Автор приводит слова Тронд Берг Эриксена.

495

Флоренский П. А. Обратная перспектива // Труды по знаковым системам. Тарту, 1967, с. 390.

496

«Тезис Хайдеггера – „атомная бомба уже взорвалась в поэме Парменида“, то есть западная цивилизация, выбравшая путь развития, основанный на беспощадной эксплуатации природы, на бесконечном ускорении технологического прогресса, не корректируемого моральными нормами, была заложена – как растение в семени – в самых первых системах Запада, противопоставивших субъект и объект» (Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге. М., 1991, с. 6).

497

Дальше ссылки на книгу Томаса Эриксена в тексте.

498

Дао дэ цзин цит. по: Сочинения китайской классики, т. 6. Токио, 1968.

499

Watts А. Тао: The Watercours Way. N.-Y., 1975, p. 51.

500

Там же.

501

Зелинский А. Н. Идея космоса в буддийской мысли // Страны и народы Востока, вып. XV. М., 1973, с. 331–334.

502

Соловьев Вл. Общий смысл искусства // Сочинения: в 2 т., т. 2. М., 1988, с. 395.

503

Бердяев Н. О рабстве и свободе человека, с. 220–221.

504

Там же, с. 217–218.

505

Там же, с. 34–35.

506

«Психогенез привел нас к человеку. Теперь психогенез… поглощается более высокой функцией – в начале зарождением, затем последующим развитием духа – ноогенезом» (Шарден Т., де. Феномен человека. М., 1987, с. 148).

507

Гомеостазис ( гр. подобный и неподвижный) – динамическое равновесие, в допустимых пределах, в отличие от китайского Равновесия (Хэ), пульсирующего восхождения по вертикали, через преодоление предыдущей фазы.

508

Можно сказать, изначальное Тайцзи предопределило равномерный ритм китайской цивилизации, тогда как Великий взрыв обусловил скачкообразный, динамичный ритм западной цивилизации.

509

«Когда соответствующее средство употребляет несоответствующий человек, оно вредит», – напоминает Юнг китайскую максиму, слишком верную, которая, к несчастью, находится в явном контрасте с нашей верой в «соответствующий» метод; все зависит от человека и немного или совсем ничего от «метода» (Юнг К. Г. Йога и Запад. Львов-Киев, 1994, с. 105).

510

Соловьев В. С. Русская идея // Русская идея: Сб. произведений русских мыслителей. М., 2002, с. 229.

511

Вестник № 1, Родос, Греция, с. 72, 79, 81.

512

«Попятное движение во времени, частичный возврат к старому, к культурным и историческим традициям является, вероятно, необходимым условием поддержания сложной социальной организации… Изучение 21 цивилизации за последние 3000 лет, проведенное А. Тойнби, дало ему возможность установить переодические переходы от среднего прогрессивного к среднему регрессивному развитию, циклы ухода-и-возврата, аналоги Великого предела, ритмов инь-ян в истории» (Князева Е. Н, Курдюмов С. П. Основания синергетики. СПб.: Алетейя, 2002, с. 74).

513

Иванов А. В, Фотиева И. В., Шишин М. Ю. Духовно-экологическая цивилизация: устои и перспективы. Барнаул: Алтайский государственный университет, 2001, с. 93.

514

Бердяев Н. А. Философия свободного духа, с. 135–136.

515

Вестник № 1, с. 87, 101, 108.

516

Лосский Н. О. Бог и мировое зло, с. 94.

517

См. Роллан Р. Опыт исследования мистики и духовной жизни современной Индии. Жизнь Рамакришны. Жизнь Вивекананды // Собрание сочинений, т. XIX. Л., 1936, с. 255, 308.

518

Доклад академика В. П. Казначеева цит. по: ж. «Дельфис». 2009, № 2, с. 51–52.

519

Доклад академика В. П. Казначеева цит. по: ж. «Дельфис». 2009, № 2, с. 50.

520

Китайских мудрецов цит. по: Сочинения китайской классики: в 20 т. (на китайском и японском языках). И цзин с комментариями, т. 1, Токио, 1966; «Дао дэ цзин» Лao-цзы, т. 6, Токио, 1968; «Лунь юй» Конфуция, т. 3, ч. 1–2, Токио, 1965; Чжун-юн, т. 4, Токио, 1967. «Чжуан-цзы» цитирую главным образом по т. 12, Токио, 1987.

521

Статью «Пророчества Японии. Утимура Кандзо» см. в журнале «Человек», 1994, № 6.

522

Роман Р., т. XIX, с. 310.

523

См. Вопросы философии, 2009, № 2, с. 3–19.

524

Подробнее я пишу об этом в книге текстов «Новые пророки: Торо – Толстой – Ганди – Эмерсон», СПб., 1996.

525

Поркерт М. Теоретические основания китайской медицины: ситемы соответствия / Пер. С. Зинина. М., 2006, с. 11.

526

Там же, с. 15.

527

«Записи бесед Линьцзи», 18. Перевод Н. В. Абаева.

528

Чжан – единицы текста, которые соединяются между собой не линейной, причинно-следственной связью, а восходят, присутствуя одна в другой.

529

Капра Ф. Дао физики. СПб., 1994, с. 201, 121.

530

Судзуки Д. Основы дзэн-буддизма, с. 332–333.

531

Там же, с. 334.

532

Там же, с. 360–361.

533

Rahula W. What the Buddha Taught. Gordon Fraser, 1982, p. 43.

534

См. Бунин И. Собрание сочинений, т. 9. М., 1967, с. 50.

535

См. Эррикер К. Буддизм. М., 1999, с. 194, 199.

536

См. Капра Ф. Дао физики. СПб., 1994, с. 7.

537

Чернов А. В., врач высшей категории. Роль медицины в духовном оздоровлении // Дельфис, 2009, № 2, с. 113.

538

Там же, с. 116.

539

Фрагменты ранних греческих философов, ч. 1. М.: Наука, 1989, с. 183 (далее страницы указаны в тексте).

540

Юнг К. Г. Сознание и бессознательное, с. 509.

541

Лейбниц Г. В. Рассуждения о религии и философии в Китае. Письмо о китайской философии Николаю Ремону / Пер. и прим. В. М. Яковлева // Вопросы философии, 1999, № 12, с. 75–140 (страницы в тексте).

542

Лисевич И. С. Литературная мысль Китая, с. 47–48.

543

Цит. по: Smith W. W. Confucianism in Modem Japan. Tokyo, 1959, p. 25.

544

Лейбниц Г. В. Сочинения: в 4 т. Т. 1, с. 300.

545

Там же, с. 372.

546

Шеллинг Ф. В. Сочинения: в 2 т. М., 1987, т. 1, с. 85.

547

Соловьев Вл. Идея сверхчеловека // Сочинения: в 2 т. М., 1988, т. 2, с. 627, 629.

548

Nishida Kitaro. Intellingness. Tokyo, 1958, p. 166.

549

Тагор Р. Центр индийской культуры // Собрание сочинений: в 12 т. М., 1965, т. 11, с. 243.

550

Цит. по Предисловию К. Г. Юнга к книге Судзуки «Дзэн-буддизм». Бишкек, 1993, с. 13.

551

Соловьев Вл. Оправдание добра, т. 1, с. 120–121.

552

Там же, с. 127.

553

Там же, с. 124.

554

Сковорода Г. С. Сочинения: в 2 т. М., 1973, т. 1, с. 136, 127.

555

См. Философы России XIX–XX столетий. М., 1995, 2-е изд., с. 688–689.

556

Соловьев Вл. Общий смысл искусства // Там же, с. 395.

557

Размышления натуралиста, с. 111.

558

Соловьев Вл. Красота в природе, т. 2, с. 365.

559

Хомяков А. С. Сочинения: в 2 т. М., 1994, т. 1, с. 469.

560

Утимура Кандзо. Собрание сочинений: в 40 т., т. 5. Токио, 1982, с. 10.

561

Икеда Д., Садовничий В. На рубеже веков: Диалоги об образовании и воспитании. М.: Изд-во МГУ, 2004, с. 194.

562

Соловьев Вл., т. 2, с. 361.

563

Есть ученые, осознавшие пагубность двоицы: «Бинаризм – агрессивен, а потому возрастающе опасен. Идеология антагонизма ведет мир к самоубийству. Чтобы выйти из этого кризиса, человечество должно освободиться от господства бинаризма, перейти к более жизнеспособной парадигме», – слова видного ученого Р. Г. Баранцева. (См. Сергиенко П. Я. Триалектика. Пущино, 2001, с. 8).

564

Соловьев В. С. Собрание сочинений: в 10 т. СПб., 1911–1914, т. 3, с. 87.

565

Эрн Вл. Борьба за Логос, с. 256.

566

См. Буддизм // Философская энциклопедия. М., 1960, т. 1.

567

Watts A. W. Тао: The Watercours Way. N.-Y., 1971, p. 55.

568

Там же, p. 51.

569

Вернадский В. И. Проблемы биогеохимии. М., 1980, с. 126.

570

Соловьев В. С. Собрание сочинений: в 10 т. СПб., 1911–1914, т. 8, с. 298.

571

Ницше Ф. Воля к власти // Полное собрание сочинений, т. 9. М., 1910, с. 37.

572

Чехов // Человек без границ, 2010, № 2, с. 18.

573

Там же, с. 12.

574

Цит. по: М. Anesaki. Buddhist Art in its Relation to Buddhist Ideals. L., 1916, p. 50.

575

Освальд Шпенглер и «Закат Европы»: Сб. статей русских философв. М., 1922, с. 72, 55.

576

Судзуки Д. Основы дзэн-буддизма. Бишкек, 1993, с. 40.

577

Цит. по: Капра Ф. Дао физики, с. 36.

578

Гессе Г. Избранное. М., 1977, с. 258.

579

Трубецкой Е. Н. Смысл жизни // Избранное. М., 1997, с. 131.

580

Розенберг О. О. Труды по буддизму, с. 192.

581

См. Шрейдер Ю. В поисках сознания // Знание – сила, 1988, № 11. Автор ссылается на эстонского буддолога Л. Э. Мялля.

582

«…Тезис Хайдеггера „атомная бомба уже взорвалась в поэме Парменида“, то есть западная цивилизация, выбравшая путь развития, основанный на беспощадной эксплуатации природы, на бесконечном ускорении технологического прогресса, не корректируемого моральными нормами, была заложена – как растение в семени – в самых первых системах Запада, противопоставивших субъект и объект» (см. Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге. М., 1991, с. 6).

583

Протагор. Антология мировой философии, т. 1. М., 1969, с. 316–317.

Татьяна Петровна Григорьева Китай, Россия и Всечеловек

О замысле книги

Часть I

Квадратура круга

Об И цзине – «Книге Перемен»

И цзин и современность

Махаяна и китайские учения

Даосская и буддийская модели мира

Востоко-Запад

Часть II

Дао – Путь эволюции (Китай, Япония, Россия)

Сингулярное Ли и монады Лейбница

Путь культуры

Размышления о человеке От Конфуция до Бердяева

...

...

Часть III

Камо грядеши?

Познай себя (Россия – Япония)

Духовная эволюция (от горизонтали к вертикали)

Метафизика спасения

Оглавление

Татьяна Петровна Григорьева
Китай, Россия и Всечеловек