Христианский Манифест (doc)

Глава первая

Френсис Шеффер

ХРИСТИАНСКИЙ МАНИФЕСТ

Глава первая

Уничтожение истины и морали

Основная трудность для американских христиан ХХ века заключается в том, что в течение последних восьмидесяти лет они рассматривают проблемы общества и государства по частям, так сказать, разбивая их на кусочки, вместо того, чтобы рассматривать все в целом.

Сперва их беспокоила проблема вседозволенности, потом порнографии; далее –состояние школ, распад семьи, и, наконец, проблема абортов. Они не видят, что каждая из них – лишь часть большой проблемы. Им не удалось разглядеть, что все это произошло в результате сдвига в мировоззрении, который полностью изменил способы обдумывать бытие и видеть его как единое целое. Это был сдвиг в сторону от того представления о мире, который в памяти у людей все еще (хотя и смутно) был христианским, несмотря на то, что многие из них уже не были подлинными христианами. Это был сдвиг в сторону совершенно нового мировоззрения, основанного на идее, что окончательной реальностью является бездушная материя или энергия, принявшая свою современную форму игрой безличного случая. Христиане не заметили, что это мировоззрение заняло место того, что прежде господствовало в культуре Запада, включая США, в странах, которые были христианскими, по крайней мере, по воспоминанию, даже если отдельные люди уже не были настоящими христианами.

Эти два целостных взгляда на мир являются полной противоположностью друг другу по содержанию, а также по своим естественным следствиям, в особенности касающимся системы права.

Дело не только в том, что указанные мировоззрения различаются в понимании природы реальности и бытия. Они также неизбежно приводят к совершенно различным результатам. Ключевое слово здесь – неизбежно. Ведь они приводят к различным результатам не случайно, а абсолютно неизбежно.

Почему христиане так долго не могли этого понять? Причины были разные, но главная из них – неверное истолкование христианства, уходящее своими корнями в пиетизм, религиозное движение ХVII века, возглавляемое П. Дж. Спинером. Пиетизм начинался как здоровый протест против формального и слишком абстрактного христианства. Но духовность его была порочной, «платонической», в том смысле, что пиетизм проводил резкое разграничение между «духовным» и «материальным» мирами, не придавая большой важности материальному миру или вовсе его игнорируя.

В особенности пренебрегали интеллектуальной стороной христианства.

Христианство и духовность были сведены к малому изолированному уголку жизни. Пиетисты игнорировали реальность, как единое целое. Позвольте мне коротко отметить, что в определенном смысле христиане обязаны быть пиетистами: в том, что христианство не просто система доктрин, даже истинных доктрин. Каждая его доктрина должна тем или иным образом воздействовать на нашу жизнь. Но слабая сторона пиетизма и последовавший из нее платонический взгляд на вещи стал подлинной трагедией не только в жизни многих людей, но для всей нашей культуры.

Истинная духовность распространяется на всю действительность. В Библии говорится о некоторых вещах, как об абсолютной истине, хотя они не соответствуют характеру Божию. Но помимо этого, Библия говорит о господстве Христа, которое простирается над всей жизнью, во всех её проявлениях. Истинная духовность не только покрывает всё целое, она покрывает все части жизненного спектра равным образом. В этом смысле в реальности нет ничего, что не было бы духовно.

С этим, как мне кажется, связано то, что говоря о христианстве как об истине, или как о Великой Истине, некоторые христиане вкладывают в эти слова иное понятие, отличное от моего. Они искренне считают себя христианами и верят, например, в истину творения, истину непорочного зачатия, истину Христовых чудес, Христову искупительную смерть и Его второе пришествие. Но они ограничиваются этими и другими отдельными истинами.

Когда я говорю, что христианство истинно, я имею ввиду, что оно истинно по отношению к реальности в целом, ко всему бытию, начиная с главного – объективного существования Личного, и в то же время, Бесконечного Бога. Христианство не есть просто ряд истин, но Истина – Истина о совокупности всей реальности. И интеллектуальное принятие этой Истины – а затем посильные попытки жить в соответствии с этой Истиной, Истиной бытия – приводят не только к определенным результатам для отдельной личности, но также к результатам на государственном правовом уровне.

Коснёмся на минуту другой стороны – тех, кто придерживается представления о материальном характере окончательной реальности. Они обнаружили полную и всецелую несовместимость двух мировоззрений куда быстрее, чем христиане. Это были братья Хаксли, Бернард Шоу и многие другие, давно понявшие, что существуют два целостных представления о реальности и что противостоят две цельные модели действительности, а не набор отдельных и разрозненный расхождений. «Гуманистический манифест І», опубликованный в 1933 г., демонстрирует это с кристальной ясностью. К нашему стыду, люди, подобные Джулиану и Олдосу Хаксли, поняли это противостояние гораздо раньше христиан.

Они поняли не только то, что существуют два полностью различных представления о реальности, но и то, что они приводят к двум совершенно различным системам, к различным убеждениям, как отдельных людей, так и всё общество. В свою очередь должно понять и нам, что эти два взгляда на мир неизбежно приводят к различным следствиям не только для отдельной личности, но и для общества, государства и законодательной системы.

Эти два мировоззрения нельзя соединить. Они, как раздельные организмы, не могут быть синтезированы. И всё же мы должны сказать, что либеральная теология, в своей сути, с самого начала была попыткой такого сочетания. Либеральная теология начала эти попытки сразу после эпохи Просвещения и не оставляет их вплоть до наших дней. Но каждый раз, когда приходится совершать решительный выбор, либеральные теологи неуклонно становятся на сторону нерелигиозного гуманизма, так же естественно, как «корабль возвращается в родной порт». Ибо их либеральная теология и есть гуманизм, просто выраженный в богословских терминах вместо философских или каких-нибудь ещё.

Один из примеров такого естественного для либерального теолога выбора нерелигиозно-гуманистического решения проблемы содержится в статье Чарлза Хартсхорна в еженедельнике «Christian Century» («Христианское столетие») от 21 января 1981 г. Заглавие статьи: «Относительно аборта, попытка рационального подхода». Автор начинает с того, что приравнивает жизнь человеческого зародыша к жизни москитов и бактерий. То есть, он начинает с предположения, что человеческая жизнь не представляет собой чего-то особенного. Он продолжает утверждением, что даже после рождения младенца тот не является вполне человеком до тех пор, пока не разовьются его социальные связи (хотя оговаривается, что младенец вступает в простейшие социальные отношения, которых нет у нерождённого зародыша). Вывод: «Мне не очень нравится мнение о том, что уничтожение младенца в утробе матери есть одна из форм убийства хотя бы потому, что люди, уже функционирующие как личности в полном смысле слова, обладают более важными правами, чем младенцы». Далее следует безупречный логический шаг: «Относимо ли это различие прав к уничтожению безнадёжно больного старческим слабоумием или пребывающего в состоянии постоянной комы? По моему мнению, да». Ни один атеистический гуманист не мог бы выразиться с большей ясностью. Стоит указать, что многие религиозные группы, контролируемые либеральными теологами, публично и решительно выступают в защиту абортов.

Д-р Мартин И. Марти является одним из почтенных представителей либеральной теологии. Он – соредактор «Christian Century» и заслуженный профессор кафедры богословия в Чикагском университете. Его часто цитируют в светской прессе как выразителя «основных взглядов» современного христианства. В «Christian Century» от 7 января 1981 г. он поместил статью, озаглавленную «Дорогим республиканцам. Письмо по поводу гуманизма». В ней он блестяще смешивает понятия «быть гуманным», гуманизм, гуманитарные науки и пребывание в состоянии «любви к человечеству». Зачем? Как историк, он знает различие между этими понятиями, но читатель его статьи может потерять всякое представление о разнице между христианской и гуманистической позициями. Я восхищён умом, с которым написана статья, но сожалею, что в ней д-р Марти так запутал все проблемы, что целиком перешёл на сторону нерелигиозного гуманизма.

Неплохо было бы подчеркнуть, что мы не имеем права смешивать весьма различные вещи, перепутанные д-ром Марти. Гуманность означает доброту и участливость по отношению к людям, человечное с ними обращение. Гуманитарные науки изучают литературу, искусство, музыку и другие плоды творческих способностей человека. Гуманизм есть утверждение человека в центре всего сущего и превращение его в меру всех вещей.

Таким образом, христиане обязаны быть самыми гуманными из людей. И они определённо должны интересоваться гуманитарными науками, изучающими человеческое творчество, возможное только потому, что человек, единственный, кто был сотворён по образу великого творца. В плане этой заинтересованности в гуманитарных науках уместно сказать о христианском гуманизме. Это в особенности относится к первоначальному употреблению этого термина. В этом смысле, например, можно назвать христианским гуманистом Кальвина, поскольку он хорошо знал труды римского философа Сенеки. То же название подходит Джону Милтону и многим другим христианским поэтам, хорошо знавшим античность.

Но есть разница в понятиях «быть гуманным» и «интересоваться гуманитарными науками». Христианин обязан непримиримо выступать против ложного и разрушительного гуманизма, противоречащего Библии и всему, что есть человек.

Наряду с этим, мы должны различать «гуманистическое мировоззрение», о котором мы говорим, и «Общество гуманистов», выпустившее в свет «Гуманистические манифесты» I и II (1933 и 1973 гг.). «Общество гуманистов» состоит из относительно небольшой группы людей (хотя некоторые из них были весьма влиятельны – как Джон Дьюи, сэр Джулиан Хаксли, Жан Моро, Б.Ф. Скиннер и др.). Гуманистическое мировоззрение, напротив, имеет тысячи приверженцев и в настоящее время контролирует общественное мнение, большую часть средств массовой информации, большую часть программ в наших школах, и многие решения, принимаемые в различных правительственных учреждениях.

Это мировоззрение предполагает, что человеку дано исходить только из самого себя, что он не знает ничего, кроме того, что может открыть сам, и никаких норм, кроме им же изобретённых. Согласно этому представлению, человек есть мера всех вещей, как тому учили просветители XVII века.

Нигде противоположные последствия двух целостных концепций реальности не сказываются так очевидно, как в сфере государства и права.

Мы, представители культуры Запада (включая США, Канаду, Австралию, Новую Зеландию и т. д.), как само собой разумеющееся принимаем нашу систему правления с её равновесием свободы и порядка, как если бы она лежала в самой природе вещей. Порядок состоит в признании обязанностей перед обществом, свобода – в признании прав личности. Мы обладаем и тем, и другим, и привыкли рассматривать их баланс как естественный для всего человечества. Крайне глупо изучать долгую историю человечества, читать ежедневные газеты, представляющие текущую историю, – и не понимать, что равновесие в системе правления свободы и порядка, достигнутое нами со времён Реформации, уникально для человечества в прошедшем и настоящем.

Это не значит, что никто не боролся за решение этой проблемы до Реформации или что при этом никому не удавалось добиться ценных результатов. Вспомним, например, движение консилиаров в церкви позднего средневековья или ранние средневековые парламенты. В особенности замечательно в этом отношении английское гражданское право, а в связи с ним – Генри де Брактон. Я вернусь к нему ниже.

Те, кто придерживается концепции реальности, основанной на материи и слепой случайности, – неважно, марксисты они или нет, – не только не знают истины относительно конечной реальности, Бога, но не знают и человека. Их концепция человека так же расходится с истиной, как и концепция конечной реальности. В соответствии с непониманием человека ошибочна их концепция общества и права. У них нет прочного основания ни для общества, ни для закона.

Их трактовка ограничивает человека даже больше его природной ограниченности. Вместо того, чтобы видеть его как нечто великое и значительное даже в грехе, они сводят его сущность к инстинктам борющегося за существование животного, не знающего иного фундаментального закона, нежели естественный отбор, возводящий на вершину более сильного и приспособленного. По их мнению, человек одновременно является как личностью (индивидом), так и частью коллектива.

Даже исходя из человеческой ограниченности, недостаточно было бы требовать от людей в суде присягать «человечеству», произнося что-нибудь вроде: «Клянёмся честью перед всем человечеством». Но закон, основанный на материалистическом представлении о человеке, требует от него и того меньше. Сколько бы красивых слов не говорилось бы по этому поводу, закон, в основе которого лежит подобная концепция, способен апеллировать только к грубой силе.

При этом подходе утилитаризм Иеремии Бентама (1748 – 1842) может и должен быть всем, к чему сводится закон. А это с неизбежностью приводит к выводу судьи Оливера Уэнделла Холмса мл. (1841 – 1935): «Сущностью закона является не логика, но опыт». То есть, не существует никакого основания для закона, за исключением ограниченного, конечного опыта человека. Последнее (в особенности в контексте учения Дарвина о выживании наиболее приспособленных, которого придерживался Холмс), приводит его к окончательному выводу: закон – это «воля большинства той нации, которая способна поставить на колени все остальные».

Всегда были и остаются проблемой вопросы: что является подлинным основанием закона? Может ли человеческое стремление к свободе осуществиться как без анархии, так и без каких-то ограничений, которые приведут к произволу и тирании?

В противоположность материалистическому представлению, человек в действительности сотворён по образу Бога и только таким образом наделён подлинной человечностью. Эта человечность и привела постепенно к более демократичным способам правления, основанным не только на грубой силе.

И более всех достигли в этом отношении страны иудео-христианского мировоззрения. Значение этого мировоззрения, может быть, наиболее очевидно во влиянии, которое оказал на английское право Генри де Брактон, английский судья, живший в XIII веке. Он написал (около 1250 г.) трактат под названием «De Legibus et Consuetudinibus».

Брактон говорил в духе иудео-христианского мировоззрения:

« А что ему (королю) следует подчиняться закону, отчётливо явствует из примера жизни Иисуса Христа, чьим заместителем на земле он является, ибо, хотя многие пути были открыты Ему в Его неизъяснимом искуплении человеческого рода, истинная милость Божья избрала сокрушить дьявольские козни не силой, но истиной справедливости и закона».

Иными словами, Всемогущий Бог мог бы сокрушить бунт сатаны, применив Свою предостаточную силу. Но по природе Бога, справедливости и закону было отдано предпочтение перед силой как таковой. Христос умер для того, чтобы справедливость и закон, берущие основание в природе Бога, стали подлинным решением проблемы зла. Брактон утверждал, что пример Христа есть наша норма, наше правило, наша мера. Посему первой для общества и закона выступает не сила, но справедливость. Правитель может прибегать к силе, чтобы контролировать и править подданными, но не имеет права преступать при этом закон и справедливость. «Великая Хартия вольностей» была написана приблизительно за 35 лет до трактата Брактона под влиянием тех же представлений, господствовавших в Англии того времени.

Реформация (через 300 лет после Брактона) ещё далее разработала и прояснила эту мысль. Она отбросила наслоения, накопившиеся в христианстве за многие века, и прояснила источник авторитета: последний должен был отныне основываться более на Писании, чем на церкви и Писании или государстве и Писании. Это не только прояснило смысл христианского учения, но и обнаружило истинную основу закона.

Этой основой явился Закон Божий, от Нового Завета до Моисеева закона, содержание и авторитет которых восходят к Тому, Кто является конечной реальностью. Таким образом, ни церковь, ни государство не были отныне равны, а тем более не превышали этого Закона. Основание закона неделимо, и никто не обладает правом ставить что угодно, (включая государство, короля и церковь) выше требований Божьего Закона.

То, что совершила Реформация, было наиболее ясное и последовательное возвращение к истокам, к конечной реальности, к Богу, но равным образом и к реальности человека – и не только к его личным нуждам (таким, как спасение души), но и к его социальным потребностям.

То, что мы приобрели в результате этого в течение последующих 400 лет, уникально в сравнении со всеми предыдущими формами правления. Некоторые из нас учили, что греческие города-государства придерживались наших принципов правления. Это просто неправда. Достаточно почитать «Государство» Платона, чтобы убедиться в этом со всей ясностью.

Когда представители госдепартамента США, в особенности после Второй мировой войны, принялись за попытки навязывать наше равновесие свободы и порядка народам, чья культура, философия и религия вовсе не располагала к этому, то почти повсеместно возникли те или иные формы тоталитаризма или авторитарности.

Гуманисты настаивают на «свободе», но их «свобода», не ограниченная требованиями христианской традиции, ведёт к хаосу или рабству под игом государства (или правящей элиты). Гуманизм с его отсутствием всякого фундамента для ценностей и закона всегда чреват хаосом. Последний, в свою очередь, естественно приводит к какой-либо форме авторитарности, обуздывающей его. Приводя к болезни, гуманизм предлагает то же средство для её исцеления. Обладая ложной концепцией конечной реальности, гуманизм не имеет никакой основательной причины интересоваться судьбой личности. Его естественный интерес сводится только к двум коллективам: государству и обществу.

Глава вторая

Основы веры и свободы

Отцы-основатели Соединённых Штатов прекрасно понимали связь между мировоззрением и системой правления. Джон Визерспун, пресвитерианский священник и президент колледжа в Нью-Джерси (ныне Пристонский университет), был единственным пастором среди подписавших Декларацию Независимости. Он был очень влиятельным человеком в период основания страны. Он служил живой связью между христианской мыслью, представляемой его колледжем, и работой над Декларацией Независимости и в важнейших тогдашних комитетах того времени. Эта связь между христианской мыслью и разработкой концепции государственного правления была не случайной, но лежала в основе работы отцов-основателей. Визерспун знал и сознательно следовал Сэмюелю Резерфорду, шотландцу, жившему в 1600 - 1661 гг. и написавшему в 1644 г. работу «Lex Rex», что значит «закон – король». По тем временам такая формула была полным потрясением. До того считали, что единственный закон – это воля короля. Резерфорд утверждал, что закон является королём и только он. Посему главы государств подчиняются закону, а не направляют его по собственному произволу.

Джефферсон, бывший деистом, и большинство других отцов-основателей сознательно следовали Джону Локку (1632 – 1702), и, хотя Локк секуляризировал концепцию Резерфорда, он находился под её сильным влиянием. Эти люди, в самом деле, знали, что делали. Мы не домысливаем то, чего не было в истории. Невозможно преувеличить степень действительного понимания этими людьми основания государства, которое они возводили. Вдумайтесь в эту светоносную великую фразу: «определённые неотчуждаемые права». Кто даёт эти права? Государство? В таком случае они не являются неотчуждаемыми, ибо правительство способно их реформировать или отнять. Что является источником прав? Они понимали, что основывают государство на идее, восходящей к иудео-христианскому мировоззрению, что существует Некто, дарующий неотчуждаемые права. Рядом стояла другая фраза: «В Бога мы верим». Это не позволяет сомневаться в смысле того, о чём они говорили. Они публично декларировали, что закон должен быть королём, потому что существует Законодатель, вручающий нам неотчуждаемые права.

Большинство людей не знает, что у Конгресса был на жаловании священник (капеллан) ещё до Войны за независимость. Выясняется также, что прежде основания Национального Конгресса все провинциальные ранние конгрессы во всех 13 колониях неизменно открывались молитвой. И с самого начала молитва открывала Национальный конгресс. Эти люди воистину понимали, что делали. Они сознавали, что строят на Верховном Существе, Творце, окончательной реальности. И они понимали, что без такого основания всё, записанное в Декларации Независимости и последующих документах, было бы полной и чистейшей чепухой. Это были блестящие умы, в точности осознавшие, с чем имеют дело.

Как только закончилась война, они провозгласили первый День Благодарения. Знаете ли вы, что первый День Благодарения был провозглашен Конгрессом немедля по окончанию войны? Проповедь Визерспуна, произнесённая им в тот день, обнаруживает их видение будущего: «Республика, однажды установленная, должна либо сохранить свою добродетель, либо потерять свободу». Разве не хотели бы вы, чтобы каждый в Америке повторял эту фразу каждое утро и в самом деле понимал её смысл? В более ранней речи Визерспун подчёркивал: «лучшим другом американской свободы является тот, кто наиболее искренне и активно поддерживает чистую и незапятнанную религию». И для Визерспуна, и для общественного мнения того дня это означало христианство, унаследованное от Реформации. Таково было общественное мнение, которое дало тогда религиозную свободу всем – включая «свободомыслящих» того времени и гуманистов наших дней.

Идея была той же, что была ранее выражена Уильямом Пенном (1644 – 1718): «Если нами не будет руководить Бог, нами станут править тираны». Это убеждение было в те времена в Соединённых Штатах так же естественно, как дыхание. Нельзя забывать, что многие из тех, кто явился в Америку из Европы, сделали это по религиозным соображениям. По прибытии они учреждали собственные местные правительства, основанные на их толковании Библии. Таким образом, идея отделения церкви от государства, предполагающая его светский характер, была совершенно чужда духу Америки периода составления Конституции.

Когда была принята Первая поправка, она преследовала только две цели. Прежде всего – что объединённым 13 штатам не будет навязана единая национальная церковь. Джеймс Мэдисон (1751 – 1836) ясно выразил это толкование отделения, объяснив, что первая поправка предназначена для защиты религиозной свободы. Он заявил, что она была введена, потому что «люди боялись, что одна из сект сможет добиться преимущества, или две из них соединятся вместе и учредят религию, которой заставят следовать всех остальных».

При всём том, у отдельных штатов были штатные церкви, и это не считалось противоречием Первой поправке. С началом Американской революции в 9 из 13 колоний были предоставлены особые привилегии одной из церквей, вплоть до запрещения всех других. В 12 из 13 штатов взимался налог на строительство церквей и поддержку проповеди Евангелия. Только в 1798 г. законодательство Вирджинии исключило все свои законы, касающиеся финансовой поддержки церквей. В Массачусетсе аналогичная поправка к местной конституции не была принята вплоть до 1853 г.

Вторая цель Первой поправки была прямо противоположной тому, что сделали из неё ныне. Она ясно гласит, что правительство не должно препятствовать или вмешиваться в свободу исповедания религии.

Как писал в 1944 г. судья Дуглас, формулируя мнение большинства Верховного Суда США по разбиравшемуся тогда делу:

“Первая поправка ставит двойную цель. Она не только “предупреждает навязывание законом любого верования или отправления любой формы богослужения”, но также “обеспечивает свободное отправление избранной религии”.

Ныне отделением церкви от государства пользуются в Америке для того, чтобы заставить церковь замолчать. Едва христиане осмеливаются высказать собственную точку зрения на общественную проблему, гуманистическое государство и средства массовой информации поднимают скандал и крик, что христианам и всем другим верующим запрещено высказываться вследствие отделения церкви от государства. Этот способ использования Первой поправки прямо противоположен её первоначальной цели. Он не имеет корней в нашей истории. Современное истолкование отделения церкви от государства требует полного отделения религии от дел государства, что ведет к устранению всякого влияния религии на гражданское правительство. Это отлично показывает Джон Уайтхед в своей книге “Вторая Американская революция”. Поправка используется ныне как прочная политическая доктрина с тем, чтобы пресечь влияние христианских идей.

Как говорит Френки Шейфер в своём “Плане к действию”:

“Светские гуманисты, материалисты, так называемые “либералы”, феминисты, инженеры, бюрократы, судьи Верховного Суда находят весьма удобным и эффективным использовать это произвольное отделение церкви от государства как всегда готовый повод, оправдывающий их порочную практику. Его используют, как знамя, для объединения всех сил, стремящихся подавить мнение обширной группы граждан, выражающих религиозные убеждения”.

Предложение отделить государство от религии и её влияния изумило бы отцов-основателей США. Французская революция с её кровавыми непрестанными эксцессами и конечным крахом, быстро приведшим к воцарению Наполеона и авторитарному правлению, только подчеркнула различие фундаментов, на которых были основаны США и Французская революция.

История вполне ясна в этом пункте, и люди того времени это отлично понимали. Как говорит в журнале “Commentary” Терри Истлэнд:

“Историческим фактом является, что отцы-основатели верили, что поддержка религии служит общественным интересам. Северо-западный ордонанс 1787 г., выделивший федеральные земли для школ, иллюстрирует этот факт. «Поскольку религия, мораль и образование необходимы для хорошего правления и счастья человечества, – гласит этот акт, – школы и иные средства обучения всегда должны поощряться!..»

В 1811 г. суд штата Нью-Йорк подтвердил осуждение за святотатственные выкрики, направленные против Христа, и в своём решении, вынесенным главным судьёй Кентом, заявил: “Мы являемся христианским народом, и мораль нашей страны глубоко коренится в христианстве.” Пятьдесят лет спустя тот же суд провозгласил: “Можно сказать, что христианство является основной религией страны”.

Суд штата Пенсильвания также утвердил приговор человеку, обвинённому в святотатстве, на этот раз против Писания. Суд утверждал: “Христианство, без различия толков, является и всегда было составной частью обычного права Пенсильвании. Не христианство, основанное на отдельных религиозных доктринах, не христианство с официально учрежденной церковью, десятиной и церковным судом, но христианство, основанное на свободе совести для всех людей…”

Протестантская революция в христианстве относится не только к праву, но также, что гораздо важнее, к культуре. Протестантизм дал принявшим его народам «систему ценностей» (по модному ныне выражению) и продолжал играть эту роль вплоть до 20-х гг., когда здание протестантского отношения к миру начало рассыпаться особенно заметным образом.

Продолжая рассматривать вопрос об отношении права к основанию нашей страны, мы сталкиваемся с фигурой сэра Уильяма Блэкстоуна (1723-1780). Блэкстоун был английским юристом, написавшим в 60-х годах XVIII века знаменитые «Комментарии к закону Англии». Ко времени подписания Декларации Независимости в Америке имелось, вероятно, больше экземпляров “Комментариев”, чем в Англии. Эта книга определила направление американского права того времени, и, читая её, ясно видишь, на чём именно было основано это право.

Для Блэкстоуна существовало только два основания для права: природа и откровение, и он ясно давал понять, что речь идет о Священном Писании. Вплоть до недавнего времени не знать в совершенстве “Комментарии” значило, что юридического диплома вы не получите.

Существовали также другие известные юристы, говорившие об этих вещах с полной ясностью. В 1829 году Джозеф Стори в своей речи при вступлении в должность профессора Гарвардского университета сказал: “Никогда не было периода, в котором наше гражданское Право не признавало бы христианства как своего основания”.

Как пишет о Джоне Адамсе (1735-1826) Терри Истлэнд:

“… большинство людей соглашалось с Джоном Адамсом, что наш закон имеет корни в общей моральной и религиозной традиции, восходящей к тому времени, когда Моисей поднялся на гору Синай. Подобным же образом, почти все соглашались, что наши свободы даны Богом, и требуют, чтобы мы относились к ним с чувством ответственности. В этом состояло различие между свободой и распущенностью”.

Оглядываясь в прошлое, мы находим, что люди, основавшие США, действительно сознавали, на чём они строят свою концепцию права и государства. И пока правительство и закон не были захвачены другим мировоззрением – материалистическим, гуманистическим, случайностным – эти основания оставались незыблемы.

Глава третья

Разрушение веры и свободы

И всё это миновало!

В большинстве сегодняшних юридических школ никто не изучает Уильяма Блэкстоуна, кроме разве что в курсе истории права. Мы живём в секуляризованном обществе и подчиняемся секуляризованному “социологическому закону”. Мы имеем в виду закон, не обладающий никакой устойчивой базой, а основанный только на решениях некоторой группы лиц — что они считают полезным в данный момент, то и становится законом. Оливер Холмс (1841-1935) ясно заявил, что именно такова его позиция. Фредерик Мур Винсон (1890-1953), бывший главный судья Верховного Суда США, говорил: “В современном обществе не существует принципа более определённого, чем тот, что не существует никаких абсолютов”. Те, кто придерживается этого воззрения, сами называют его социологическим законом.

По мере того, как социологический закон удаляется от первоначальной основы закона, как данного Творцом, он, естественно, начинает вступать и в противоречие с Конституцией. Уильям Бентли Болл в Работе “Религиозная свобода – граница Конституции” пишет:

“Я полагаю, что секуляризм сражается против религии, как и вообще против личных свобод, по двум причинам: во-первых, он не признает существования в мире “высшего закона”, во-вторых, как результат этого, секуляризм тяготеет к решениям, основанным на сиюминутных общественных нуждах, и с неизбежностью склонен сопротивляться подчинению этой своей практики “высшим” критериям Конституции”.

Этот отход от Конституции виден в судебных постановлениях, например, истолковывающих Первую поправку, но являющихся прямой противоположностью её первоначальному предназначению, о чём мы говорили, но не только в них. Я снова процитирую Болла:

«Фундаментальной задачей Конституции было утверждение свободы личности и ограничение прерогатив государства. Сегодня в судебных делах, относящихся к свободе религии, мы раз за разом сталкиваемся со странной презумпцией, что справедливо прямо обратное. Т.е. государство право в каждом своём действии и что на религии лежит бремя доказывать свою правоту.

Наш долг, как христианских адвокатов, неустанно бороться с этой презумпцией».

Обсуждая эволюцию права в США, юристы часто говорят о роковом влиянии законов, принятых против мормонов, а также законов, относящихся к введению власти национального правительства над Югом по окончании Гражданской войны. Нельзя не признать печальные последствия этих законов. И, однако, они не могут служить достаточной причиной разительных сдвигов в характере права в нашей стране. Основной причиной явилась победа совершенно иного мировоззрения, которое никогда не привело бы к равновесию свободы и порядка в системе правления, характерной для стран Запада (включая США).

Это та же разница, что и между современной наукой, начинателями которой были Коперник и Галилей, и наукой материалистической, которая возобладала в прошлом столетии. Материалистическая мысль никогда не породила бы современную науку. Эта наука родилась на базе христианства. Ибо предполагалось, что, поскольку не слепой случай, но мудрый Творец создал вселенную, мы способны в какой-то мере постичь Его замысел, а стало быть, имеет смысл наблюдать и экспериментировать.

Затем произошёл переход к материалистической науке, обусловленный не открытием новых фактов, но исключительно философским сдвигом к материалистической концепции конечной реальности. То был просто выбор иной веры. Невозможно выразить это яснее, чем посредством надменного заявления, сделанного Карлом Саганом по телевидению – без малейшей попытки научного доказательства – и обращённого к 140 миллионам зрителей: «Физическая вселенная есть всё, что существует, или когда-либо существовало, или будет существовать». Он открыл свою серию лекций, «Вселенная», этим исповеданием своей веры, и на ней строил каждое следующее заключение.

В точности то же самое происходит в нашей системе права. Материалистическая, случайностная концепция конечной реальности никогда не привела бы к тому равновесию порядка и свободы в системе правления, которым отличается наша страна и другие страны, наследовавшие Реформацию. Но ныне эта концепция произвольно и агрессивно вытесняет иудео-христианскую традицию, на которой это равновесие было основано. Эта традиция породила свободу, равной которой никогда ранее не видел мир, но она умела также ограничивать эту свободу с тем, чтобы та не разбила общество вдребезги. Материализм никогда не сумел бы достичь такого равновесия, и ныне, одержав верх, не способен его поддерживать. Он только разрушает его.

Вилл Дюрант и его жена, Ариель, совместно написали «Историю цивилизации», а в 1976 г. получили премию Гуманистов Пионеров. В феврале 1977 г. Вилл Дюрант суммировал в журнале «Гуманист» основную проблему гуманизма, касающуюся личной этики и общественного порядка: «Более того, мы обнаружим, что не так легко построить естественную этику, достаточно эффективную, чтобы поддерживать моральную сдержанность и социальный порядок, не прибегая к сверхъестественным утешениям, надеждам и страхам».

Бедный Вилл Дюрант! Это не просто затруднительно, это невозможно. Ему следовало бы припомнить цитату из книги агностика Ренана, проводимую им в его труде «Уроки истории». В 1866 г. Ренан писал: «Если рационализм надеется управиться с миром, пренебрегая религиозными потребностями души, ему следует обратиться к опыту Французской революции, который учит, какие последствия имеет столь грубая ошибка». И сами Дюрант пишут в той же книге: «Прежде нашего времени история не знает ни одного значительного примера общества, успешно строящего моральные устои жизни, не прибегая к помощи религии».

С ослаблением иудео-христианской традиции мы пришли к новому определению и значению «плюрализма». До недавнего времени это значило, что происходящая от Реформации ветвь христианства перестала ныне так доминировать в нашей стране и обществе, как это было в первые годы основания государства. Приблизительно после 1848 г. огромный наплыв новых эмигрантов привёл к резкому увеличению числа людей, чьё мировоззрение не было определено Реформацией. Эта ситуация, разумеется, сохраняется доныне. Таким образом, если мы выступаем за религиозную свободу сегодня, мы обязаны понимать, что последняя должна включать общую религиозную свободу от контроля государства для всех религий. Это свобода не только для христиан. Задачей для христиан становится показать, что христианство – это Истина абсолютной реальности, на открытом рынке идей.

Такая большая смесь вероучений в США используется ныне, но лишь как оправдание для нового понимания плюрализма. Последний означает ныне, что все типы ситуаций лежат перед нами как равноправные, и что в действительности каждый индивидуум волен мимоходом выхватить ту или иную из них по собственной прихоти. То, что вы выбираете, есть только ваше личное дело, и каждый выбор не хуже другого. Плюрализм стал означать, что всё приемлемо. Это новое толкование плюрализма объяснялось повсюду. Не существует правильного или ложного, всё дело только в вашем личном предпочтении. Например, в недавнем выпуске телевизионной программы «60 минут», эвтаназия стариков и выращивание марихуаны, ставшей в Калифорнии самым доходным продуктом сельского хозяйства, рассматривались именно подобным образом. Один выбор ничуть не хуже другого. Всё дело просто в вашем личном предпочтении. Это новое определение и толкование плюрализма является во многих формах, не только личной, но и в общественной морали и в решениях, касающихся права.

Теперь я поставлю вопрос. Где были христианские адвокаты, когда происходил роковой сдвиг в системе права в течение последних 40 лет? Этот сдвиг произошёл целиком или в наибольшей части за последние 80 лет, но огромные, титанические изменения выпали на последние 40 лет. Все эти великие перемены в системе права появились на протяжении нашей жизни. Тогда, когда это уже случилось, мы можем сказать, что вне сомнения адвокаты-христиане обязаны были увидеть, что происходит, и стоять на своём посту, и громко и ясно трубить тревогу. Непрофессионал, вроде меня, имеет право чувствовать, что его несколько подвели, поскольку христианские адвокаты не трубили тревогу, скажем, между 1940 и 1970 годами.

Когда я писал книгу «Как мы должны теперь жить?», я отталкивался от секулярной философии. От её результатов я пришёл к выводам либеральной теологии, а от них к положению в искусстве, после чего обратился к нашим судам, и, особенно, к Верховному Суду. Я прочитал Оливера Хомса и других современных авторитетов, и должен сказать, что прочитанное меня ужаснуло. И это было точной параллелью тому, что я уже так хорошо знал в результате ряда лет изучения философии, теологии и других дисциплин.

В упомянутой книге я использовал проходившее в Верховном Суде дело об аборте как яснейшую иллюстрацию произвольности социологического закона. Наше право изобилует такого рода решениями. Подобным образом можно говорить о ситуативной этике Флетчера как о яркой иллюстрации того, как наше общество функционирует без руля и без ветрил во многих отношениях.

Но, конечно же! Чего ещё могли бы мы ожидать? Все эти вещи суть естественные неизбежные результаты материалистической концепции окончательной реальности. С точки зрения этой концепции оказывается, что окончательная реальность должна быть по своей природе безмолвной как по отношению к нашим ценностям и принципам, так и в отношении обоснования права. Не существует никакого способа доказать то, «что следует», исходя из того, «что есть».

Нет, мы должны сказать, что христиане-юристы не потрудились забить тревогу, и мы в самом деле ушли очень, очень далеко в направлении к целиком гуманистической культуре. В настоящее время мы уже живём в условиях гуманистической культуры, но мы обязаны понять, что наш дрейф целиком направлен в эту сторону. Если мы не повернём вспять, мы очень скоро придём к целиком гуманистической культуре.

Право, и в особенности суд, является приводным ремнём, навязывающим этот целиком гуманистический способ мышления всему обществу. Это именно то, что происходит. Закон об аборте служит превосходным примером. В 1973 г. Верховный Суд отменил законы, направленные против аборта, во всех 50 штатах, хотя вполне было ясно, что в это время большинство американцев выступали против абортов. Верховный Суд произвольно решил, что аборт легален, и разом выкинул за борт все касающиеся его законы штатов, навязав мышлению американцев, что аборт не только легален, но и этичен. Таким образом, судьи, подобно элите недемократичеких стран, навязали свою волю большинству народа, несмотря на то, что их решение было произвольным и юридически, и с точки зрения медицины.

Но в оправдание христиан-юристов надо сказать, что не только они не трубили тревогу. Христианские богословы также не слишком отличились в этом отношении. В 1893 г. д-р Чарльз А. Бриггз был лишён кафедры пресвитерианского священника за проповедь либеральной теологии. Повторюсь, что либеральная теология есть просто гуманизм, облачённый в теологические одежды. Засим последовала потрясающая великая тишина. Вплоть до 20-30-х годов XX века лишь немногие среди державшихся Библии теологов трубили громкую тревогу. А в указанное время это стало уже слишком поздно, так как большинство ортодоксальных конгрегаций попало под влияние либеральной теологии в решающих пунктах административного управления и в семинариях. Лишь тогда раздались голоса протеста. Но, за редкими исключениями, время было упущено. С тех пор либеральные теологи всё откровеннее смыкают ряды с секулярными гуманистами во всём, что касается устройства жизни и решений социологического закона.

Но и те теологи, которые видели угрозу теологии, оказались совершенно слепы к тому, что происходило с правом и целой культурой. Таким образом, они не преуспели в обнаружении подмены одного мировоззрения совершенно другим. Не отличились и христианские преподаватели, теологи и юристы – никто из них не протрубил громкую тревогу до тех пор, пока мы не прошли долгий, долгий путь в направлении гуманистически ориентированной культуры.

Но, хотя сказанное и может равномернее распределить груз ответственности, оно не поможет нам сегодня – кроме разве что в понимании, что если мы собираемся добиться чего-то лучшего, мы должны перестать специализироваться в видении происходящего только по частям и кусочкам. Мы должны понять, что это одна целостность, противостоящая другой целостности. Речь идёт об истине, касающейся окончательной и целостной реальности – не просто религиозной реальности, но всей реальности. Наш взгляд на конечную реальность и ответ на вопрос – является ли материя результатом безличного случая, или создана живым Богом, Творцом? – определит нашу позицию по каждому критическому вопросу, с которым мы сталкиваемся сегодня. Он определит наше отношение к ценности и достоинству человека, основание, на котором станет проходить личная и общественная жизнь, будущее развитие права, а также ответ на вопрос – ожидает ли нас впереди свобода или некая форма авторитарного правления?

Глава четвёртая

Религия гуманизма

Гуманисты открыто изъяснили нам свои взгляд на характер окончательной реальности. «Гуманистический манифест I» гласит:

«Религиозные гуманисты рассматривают вселенную как самосуществующую, а не сотворённую.

Гуманизм утверждает, что природа вселенной, описываемая современной наукой, делает неприемлемыми любые сверхъестественные или космические гарантии человеческих ценностей».

И Карл Саган пропагандирует миллионам зрителей эту гуманистическую точку зрения на окончательную реальность. Гуманистическая вера пронизала все уровни нашего общества.

Если мы собираемся вступить в битву, таким образом, какой обеспечивает хоть какую-то надежду на успех, мы должны сражаться по всему фронту. Мы не сможем добиться победы на фронте борьбы за свободу и, особенно, борьбы только за нашу свободу. Борьба должна вестись за целую Истину. Не просто за религиозные истины, но за Истину того, что есть окончательная реальность. Является ли она безличной материей или это живой Бог?

Оба «Гуманистические манифеста» гласят, что гуманизм есть религия, вера. «Манифест I» очень справедливо утверждает: «Ничто в человеческих делах не стоит по ту сторону религиозного». Христиане более чем кто-либо, должны были бы знать, учить и действовать на основании этого принципа. Религия затрагивает целое мысли и целое жизни. И две религии, христианство и гуманизм, выступают друг против друга как целостности.

Не только «Гуманистические манифесты» говорят, что гуманизм есть религия; то же утверждает Верховный Суд. В 1961 г. дело «Торкасо против Уоткинса» специально определяет светский гуманизм как религию, эквивалентную теистическим и другим нетеистическим религиям.

«Гуманистический манифест II» провозглашает: «Оно (государство) не должно благоприятствовать никаким отдельным религиозным организациям, используя общественные средства…» Ирония ситуации состоит в том, что правительство и суды США благоприятствуют в ущерб всем остальным как раз гуманистической религии!

Решение Верховного Суда по делу «Торкасо против Уоткинса» замечательно ещё тем, что оно показывает, как резко повернулся за 28 лет Верховный Суд от христианской традиции к гуманистическому мировоззрению. В 1933 г. в деле «США против Макинтоша», касавшегося отказа давать показания на основании требований религиозной совести, судья Хьюджес заявил:

«Сущностью религии является вера в связь человека с Богом, предполагающая обязанности, высшие по сравнению с теми, которые вытекают из любых человеческих отношений… Невозможно говорить о религиозной свободе, оценивая должным образом её фундаментальное и историческое значение, не признавая веры в высший долг человека по отношению к воле Бога».

В 1955 г. в деле «США против Сигера», также касавшемся отказа давать показания по требованиям религиозной совести, Суд постановил, что критерием религиозной веры является «искреннее и исполненное значения убеждение, занимающее в жизни его обладателя место, аналогичное тому, на котором стоит Бог у людей, за которыми признаётся право на умолчание в подобных случаях». Последнее заявление является, разумеется, разительным отходом от позиции 1933 г.

Дело «Торкасо против Уоткинса» делает окончательный шаг. Здесь уравниваются теистические религии, нетеистические религии и чисто материалистический гуманизм как род религии. Переход завершился в 28 лет между 1933 и 1961 годами.

Мы в нашей стране живём в условиях демократии, выросшей из иудео-христианских корней. Свобода, данная нам ею, становится в современном мире всё более редкой. Мы непременно должны пользоваться этой свободой, пока она у нас ещё есть. Исследование, проведённое несколько лет назад с целью установить, какие из примерно 150 суверенных государств являются ныне свободными, определило, что менее 25 государств обладают значительной степенью свободы.

Наиболее важно, что наша культура, общество, государство и право находятся в своём нынешнем состоянии не в результате заговора, но вследствие того, что сама церковь пренебрегла долгом быть солью культуры. Долгом и правом церкви является ныне делать то, что она обязана была делать всё время – употреблять свободу, которой мы обладаем, чтобы быть солью культуры. Если сползание в направлении авторитарности и будет прекращено, так это сможет сделать только преданная своей миссии христианская церковь, посвятившая себя тому, что Джон Уайтхед назвал «полной революцией в направлении наших реформ».

Некоторые из нас, возможно, могут питать известные сомнения относительно «Морального большинства» и некоторых вещей, о которых они говорят. Но я настаиваю, что одна вещь, которой мы непременно должны придерживаться, состоит в том, чтобы добывать информацию относительно всего, с этим связанного, не из светских средств массовой информации, так же помешанных на гуманизме, как и вся остальная нынешняя культура. Большая часть средств массовой информации не обязательно должна быть бесчестной, чтобы перекраивать информацию на выгодный себе лад, поскольку эти люди уже видят через очки предельного релятивизма личных и общественных моральных стандартов.

Отличным примером такого отсутствия объективности служит общественное телевидение. Одна из директрис, которой мы предложили фильм «Что стряслось с родом человеческим?», отказалась его просмотреть и даже говорить на эту тему. Едва она услышала, какую позицию занимает фильм относительно абортов, она заявила: «Мы не можем представлять ничего, что отражает только одну точку зрения».

В это самое время телевидение передавало серию передач «Трудные решения», целиком направленную в пользу абортов. Комментарий, сопровождающий серию, ясно выражает целостное материалистическое мировоззрение на характер окончательной реальности:

«Огромное большинство людей верит, что во вселенной действует замысел или сила, выходящая за пределы обычной механики причин и следствий, и что она каким-то образом ответственна за материальный и моральный порядок нашего мира. Современная биология подорвала это предположение. Несмотря на то, что нас часто уверяют, якобы наука целиком совместима с нашей иудео-христианской этической традицией, на деле это не так…

В самом деле, уже в античности механистическая точка зрения на жизнь – что случай ответственен за порядок мира – приобрела некоторых приверженцев. Но вера в высший порядок оставалась господствующей, ей следовали даже такие учёные, как Ньютон, Гарвей и Эйнштейн, также теологи Августин, Лютер и Тиллих. Но, начиная с Дарвина, биология подорвала эту традицию. Дарвин, по сути, доказал, что все живые организмы были сотворены игрой случайности и необходимости – путём естественного отбора.

В XX веке это воззрение на жизнь было подтверждено целым рядом новых открытий…

Разум остаётся единственной неопределённой границей, но недальновидно было бы сомневаться, что его можно будет однажды дуплицировать посредством мыслящих роботов или проанализировать в терминах химии и электричества мозга.

Последовательно механическая точка зрения на жизнь, которую подтверждает практически каждое новое открытие в биологии, обладает определёнными следствиями. Во-первых, Богу не остаётся места в физическом мире…

Во-вторых, за исключением теории вероятности и взаимодействия причин и следствий, в мире не существует никаких организующих принципов и целей. Таким образом, не существует никаких моральных и этических законов, принадлежащих самой природе вещей, и никаких абсолютных руководящих принципов для человеческого общества…

Механический подход к жизни обладает, пожалуй, одним единственным следствием для этики: мы должны непринуждённее приспосабливать нашу мораль к новым социальным ситуациям. Мы уже достаточно в этом поднаторели… В результате этический выбор, возможно, станет более затруднительным, но не потому что люди будут менее моральны, но потому, что они окажутся неспособны оправдывать свой выбор волшебными сказками».

Так деньги налогоплательщика используют не только, чтобы пропагандировать аборты, но для проповеди цельного воззрения на материальную, чисто механическую вселенную, организованную только по воле случая и не знающую цели, где мораль (и право) оказывается предметом исключительно социального выбора. А что касается иудео-христианской традиции, то её спихивают в категорию «волшебных сказок».

Как это похоже на «Гуманистический манифест II»:

«Как и в 1933 г. (год издания «Гуманистического манифеста I»), гуманисты продолжают верить, что традиционный теизм, в особенности вера в прислушивающегося к молитвам Бога, якобы любящего и заботящегося о людях, выслушивающего и понимающего их молитвы, и способного откликаться на них, является недоказанной и устаревшей верой. Доктрина спасения, основанная на этих бездоказательных утверждениях, продолжает оставаться для нас вредной, отвлекающей силы людей ложными надеждами на небеса после смерти. Трезвые умы прибегают к иным средствам выживания».

В этом контексте нам действительно не следует ожидать объективности от средств массовой информации.

Не приходится всецело полагаться даже на уважаемых комментаторов. В канун ухода на пенсию Уолтера Кронкайта он дал интервью газете «International Herald Tribune», опубликованное 18 февраля 1981 года. В нём Кронкайт спрашивает: остаётся ли демократия уместной политической философией в условиях наличия телевидения? Можем ли мы всё ещё сохранять уверенность, что демократия всё ещё в действии? Репортаж цитирует Кронкайта:

«Я не утверждаю, что ответ должен быть сразу же отрицательным. Я за демократию. Я просто говорю, что это проблематично. Я думаю, что очень многое придётся объяснить, прежде чем мы сможем быть уверены, что демократия все ещё работоспособна».

Средства массовой информации и особенно телевидение, в самом деле, изменили не только восприятие текущих событий, но и сам процесс, которым делается политика. Следует признать, что вещи по телевидению легко представить так, что впечатление от самого факта окажется совершенно другим. Хорошим примером явилась оркестрация кандидатуры Джералда Форда на пост вице-президента на республиканском съезде 1980 г.

Следует понимать, что средства массовой информации функционируют в значительной степени наподобие неизбираемой федеральной бюрократии. Они настолько могущественны, что делают так, как если бы являлись четвёртой властью в правительстве США. Чарлз Питерс, главный редактор «Washington Monthly», в своей книге «Как на самом деле работает Вашингтон» пишет, что средства массовой информации вместо того, чтобы разоблачать «игру» федерального правительства, сами «участвуют в шоу».

Таким образом, телевидение (как и все средства массовой информации) не только сообщает новости, но и изготовляет их. Его способность искажать наше представление о любом событии в самом деле ставит серьёзные вопросы о функционировании нашей демократии.

Наше решение – не то, на которое намекает в своём интервью Кронкайт – мы не хотим изменить нашу политическую философию на недемократическую. Мы хотели бы как-то ограничить возможности телевидения по тенденциозной «редакторской» подаче событий и, в особенности, лишить его возможности самочинно направлять политические процессы.

В этих условиях христиане определённо не могут некритически принимать то, что они читают, и особенно то, что видят по телевидению, как объективное. Это в особенности относится к случаю, касающемуся предмета, весьма отличного от того, что привыкли отстаивать работники средств массовой информации.

Что касается «Морального большинства», то, независимо от того, находим мы или нет, что они всегда говорят справедливые вещи, или полагаем или нет, что они совершают некоторые ошибки, фактом остаётся то, что они делают одну правильную вещь: пользуются свободой, которой мы всё ещё располагаем в сфере политики, чтобы противостоять философии и практике гуманизма. Они сохраняют уверенность, что закон – король, стоящий над законодателями, и Бог стоит над законом, – и борются за претворение своей веры в жизнь. И это явление подлинной духовности.

«Моральное большинство» провело чёткую границу между двумя целостными воззрениями на реальность, с присущими им следствиями для государств и права. И если вам лично не нравится что-то из того, что они делают, сделайте это лучше. Но вы обязаны понимать, что все христиане должны делать нечто в этом роде, иначе слова, что Христос – Господь во всей нашей жизни, останутся только словами.

Глава пятая

Возрождение, революция и реформа

Касаясь евангелического руководства в нашей стране в последние десятилетия, мы должны, к несчастью, сказать, что от него часто было мало пользы. Слишком часто оно обнаруживало платонический, почти оторванный от жизни характер. Для этого руководства духовность часто не включала в себя руководство Христа надо всей жизнью. Часто ей отводилось слишком мало места. И слишком часто казалось, что окончательной целью многих евангелистов, включая евангельских лидеров, является защита собственных интересов. Я отнюдь не хочу сказать, что так бывало всегда, но слишком часто это было именно так. Это определённо один из ответов на снова и снова задаваемый мною вопрос, как случилось, что мы так далеко зашли по чуждой нам дороге.

Следует заметить, что это довольно новое для евангелизма явление. Евангельские лидеры говорят о возрождении веры былых дней с большой теплотой. Однако, они по-видимому забыли, что это были за возрождения. Да, старинные духовные возрождения в Британии, Скандинавии и иных странах, а также в нашей стране, с потрясающей ясностью призывали к личному спасению. Но они требовали также и соответствующего социального действия. Перечитайте историю этих возрождений. Каждая из них выдвигала подобные требования, и нет тому примера более величественного, чем возрождения Джона Уэсли (1703-1791) и Джорджа Уайфилда (1714-1770)

Говард Снайдер пишет об Уэсли:

«Миграция в города привела в те дни к появлению нового класса городской бедноты. Индустриальная революция была в самом разгаре. Проповедуя шахтёром Кингсвуда, Уэсли обращался к наиболее жестоко страдавшим жертвам индустриализации. Однако его влияние на шахтеров угольных шахт было феноменальным. Он неустанно трудился для их духовного и материального благополучия. Среди прочего, он учредил бесплатные клиники, основал своего рода кредитные товарищества, открывал школы и сиротские дома. Его проповедническая и благотворительная деятельность распространилась на горняков свинцовых шахт, сталелитейщиков, рабочих фабрик по обработке бронзы и меди, рабочих каменоломен, портовых грузчиков, рабочих ферм, узников тюрем и женщин, работающих в индустрии.

Всем этим людям – жертвам общества – Уэсли нёс Добрую Весть Христа. Но он сделал больше. Он сплотил их в спаянные товарищества, способные бороться за общие цели и выдвигать собственных лидеров. И он трудился, чтобы реформировать условия, в которых они жили. Его условия шли дальше благотворительности и включали развитие творческих экономических альтернатив. Его острая и обильная полемика призывала к фундаментальным реформам. Он был убежден, что открытое выступление против всего безбожного и несправедливого, которое, как потоп, залило нашу землю, является одним из самых благородных способов исповедовать Христа перед лицом Его врагов».

Духовное возрождение, начавшееся проповедью Уэсли и Уайтфилда, потрясло людей призывом к личному спасению, и спасло тысячи и тысячи душ. Однако, даже светские историки признают, что социальные результаты возрождения Уэсли спасли Англию от собственного варианта кровавой Французской революции. Не будь Уэсли, Англия почти наверняка пережила бы собственную «Французскую революцию». Нам следует с гордостью произносить имена наших христианских предшественников: лорда Шэфтесбери (1801-1855), осмелившегося выступить с призывам к социальной справедливости в разгар обнищания масс в период Индустриальной революции, Вильяма Уилбертфорса (1759-1833), явившегося самым влиятельным инициатором освобождения рабов, происшедшего в Англии легально и мирно и задолго до их освобождения в США. Эти люди взялись за свой труд не случайно, но потому что видели в нем часть христианского дела. Бог действовал их руками, чтобы не только спасти отдельные души, но сделать общество лучше.

Иеремия Рикфин, ведущая фигура «контркультуры» 60-х годов, выпустил в 1980 г. книгу «Энтропия». В ней он обнаруживает понимание социального значения прежних возрождений христианства куда лучше, чем удаётся обычно евангелическим лидерам. Он подробно цитирует «Загрязнение среды и гибель человека. Христианский подход к экологии» в главе «Вторая Реформация», указывая, что существует иная возможность христианского решения проблемы спасения окружающей среды. Он действительно сознаёт, что в дни возрождений, как и сегодня, христианство обладает собственными ответами на социальные вопросы и ответами на проблемы, подобно экологической.

Джонотан Бланчард (1811-1892), основатель и президент Уитон колледжа, и Чарлз Финни (1792-1875), президент Оберлин-колледжа, были чрезвычайно вовлечены в проблему гражданского сопротивления рабству. Это были два великих голоса Америки, призывавшие к социальному действию, и оба сказали нечто очень решительное: «Если закон несправедлив, мы обязаны преступить закон». Оба призывали в случае необходимости к гражданскому неповиновению.

В своей «Систематической теологии» Финни пишет: «Я хочу сделать несколько замечаний относительно форм правления, права и обязанности на революцию». Заметьте эту фразу: «право и обязанность на революцию». Далее: «Вряд ли можно придумать принцип, более отвратительный и зловещий, чем – моя страна может быть правой и неправой, но это моя страна!» Затем он подчёркивает, что не следует поддерживать всё, что совершает правительство, в частности рабство и войну с Мексикой. Ещё далее: «Произвольно измышленный закон никогда не может быть действительно обязательным».

Не следует также забывать, что прав был Джонатан Кауфман, написав «Уолл стрит джорнал»: «То было великое религиозное пробуждение, которое два с половиной века назад посеяло семена Американской революции…»

Наше евангелическое руководство, кажется, позабыло своё наследие. Кода книга и киносерии «Что стряслось с родом человеческим?» вышли в свет, мы обнаружили нечто весьма любопытное. Призыв к публичному выступлению против абортов, детоубийства, эвтаназии и общего подрыва идеи уникального достоинства и ценности человека отнюдь не был встречен с распростёртыми объятиями. Многие евангелические лидеры либо не произнесли ни слова против абортов, либо модифицировали свой протест до такой степени, что не сказали в сущности ничего.

Семинары, проведённые в связи с книгой и фильмом, были превосходны. Мы с женой никогда не видели, чтобы люди на семинарах или митингах так загорались готовностью к действию. И это принесло свои плоды. Прежде этого, к нашему стыду, лишь очень и очень немногие евангелисты в США и Англии участвовали в движении против абортов. Мы отдали эту проблему на откуп католикам до такой степени, что битва за жизнь человека проигрывалась в результате использования нашими противниками простейшего тактического приёма: проблема именовалась «католической». В дальнейшем, к счастью, появилась куда больше евангелистов, увидевших важность вопроса и готовых вернуть эту важнейшую сферу закона под власть Христа.

Но часто семинары плохо посещались. Мы выяснили, что причиной было нежелание евангелического руководства участвовать в этом. Некоторые из них неспособны выйти из заточения своей платонической духовности. Как пишет в книге «Пристрастившиеся к посредственности» Фрэнки Шейфер:

«Либо Бог является творцом всего: человека, вселенной и всей реальности бытия, либо он вообще не Творец. Если Бог является Творцом некоего расколотого платонического существования, ведущего к противоречию души и тела, реальности и духа, если Бог является только Творцом некой духовной, редко испытываемой «слава-Богу-реальности», тогда в нём немного от Бога. В самом деле, в таком случае он вовсе не может сказать: Я ЕСМЬ. Если христианской жизни дозволено стать духовной и религиозной лишь в противоположность реальному, постижимому, прекрасному, проверяемому, гармоничному, ощутимому и превыше всего единому, целому, – если в самом деле христианству позволено быть только этим духовным пирожным-кремом, в како превратилось христианство XIX века, тогда христианство как истина исчезает, оставляя вместо себя только расплывчатые религиозные банальности».

Иные из лидеров не желали потесниться в собственных планах. А иные нарочно назначали собрания, чтобы помешать людям придти к нам. Жаль, очень жаль! Нет, христианские адвокаты, теологи и преподаватели, прямо скажем, большая часть евангелического истэблишмента, вовсе не собирались бить громкую и определённую тревогу.

Нельзя забывать, что вопрос о достоинстве человеческой жизни вовсе не является чем-то, принадлежащим периферии иудео-христианской мысли, но почти её центром (в самом центре стоит существование Бога). И достоинство человека неразрывно связано с существованием личного бесконечного Бога. Именно потому, что существует личный бесконечный Бог, создавший людей по Своему образу, они наделены уникальным достоинством человеческой жизни. Посему, государство и закон не имеют права и власти произвольно лишать жизни человека.

Девушка, работающая с сомалийскими беженцами, побывала у нас и рассказала об их судьбах, и показала фотографии. Целый миллион – и особенно малые дети – агонизирующих, мучающихся и страдающих! Как не заплакать? Эй, бросьте! В США ежегодно убивают абортами в 1,5 раза больше детей. В Сомали идёт война. Но мы убиваем хладнокровно. Способность к сочувствию, которой до известной степени знаменита наша страна, подрывается. И убивает не одних младенцев. Гуманистическое мировоззрение до смерти забивает человечность.

Народ США живет в условиях иудео-христианской традиции так давно, что ныне мы принимаем её за само собой разумеющееся. Мы забываем, как абсолютно уникален дар Евангелия. Мы забываем, почему так высоко ценится человеческая жизнь, и как досталось нам равновесие порядка и свободы. Более всего, мы забываем, что ничто из этого не принадлежит природе вещей. Всё это уникально, основано на том, что наша традиция исходит из Библии. И всё будет потеряно по мере дальнейшего усиления материализма. Можете быть уверены, – то, что мы так беззаботно принимаем за данное раз и навсегда, может быть утрачено.

Глава шестая

Распахнутое окно

Что ждёт нас впереди? Я думаю, перед нами лежат два возможных пути.

Первый путь определяется фактом консервативного поворота, определившегося на выборах 1980 года. Впервые за много лет в США широко распахнулась экономика, куда хлынул свежий воздух спасительных возможностей. Будем надеяться, что это окно останется отрытым и впредь, и не только в отношении одной проблемы, даже такой важной, как сохранение жизни – хотя, разумеется, каждому христианину следует молиться и добиваться отмены отвратительного закона, потакающего аборту. Но не будем забывать, что это не изолированная проблема. Скорее, мы обязаны молиться и добиваться того, чтобы всё целое материалистического, случайностного мировоззрения было отброшено назад со всеми вытекающими из него следствиями по всему фронту нашей жизни. Я молюсь, чтобы окно оставалось открытым. Я надеюсь, что так это и будет.

Ныне, когда окно остаётся открытым, мы обязаны воспользоваться им всеми способами, доступными нам как гражданам, как христианским гражданам демократической страны, всё ещё сохраняющей свободу. Мы обязаны действовать, чтобы отбросить назад чуждое мировоззрение. Это будет не просто, так как его приверженцы не собираются сдавать позиций. Они хорошо окопались, они наступали, не встречая сопротивления в течение долгих лет, и прибегнут ко всем средствам, чтобы сохранить наступательный напор, ими достигнутый, и чтобы удержать и упрочить результаты, которых они добились во всех сферах.

Для примера стоит только посмотреть, как отнеслись средства массовой информации к д-ру Эверетту Купу. Д-р Куп является одним из самых выдающихся хирургов-педиатров в США. Среди прочих наград он получил высшую награду от французского правительства за новейшие достижения в области педиатрической хирургии. Но вот его выдвинули на пост Главного хирурга страны, и средства массовой информации обрушились на него с полнейшим пренебрежением к объективности и его блестящей репутации хирурга. Они просто не могли допустить, чтобы раздался его голос – он слишком красноречиво отстаивал священную ценность человеческой жизни!

Мы обязаны понимать, что должны будем сражаться за каждый шаг на нашем пути. Но мы обязаны использовать открывшееся окно, чтобы изменить направление событий в этот самый последний час. И мы должны наступать с верой в победу, надеясь, молясь и трудясь, чтобы окно в самом деле могло оставаться открытым, и враг отступил.

К сожалению, некоторые из нас, отягощённые ответственностью лидерства, обязаны подумать и о возможности второго пути.

Второй путь ожидает нас в случае, если окно захлопнется. Что станем мы делать тогда?

Думать об этом вовсе не значит, что мы прекращаем делать всё от нас зависящее, чтобы удерживать окно распахнутым. И, однако, кто-то обязан думать о том, что делать, если оно закроется.

Для начала присмотримся к нынешней атмосфере в нашей стране. Вспомним о контр-культуре 60-х годов. К концу 60-х годов многие разочаровались в своих надеждах отыскать идеологическое решение проблем страны на базе наркотиков и движения Новых левых под водительством профессора Маркузе.

Обращаясь к тем, кто вышел из 60-х и 70-х годов, мы обнаруживаем, что в США не так много анархистов. По контрасту, ряды анархистов растут в Европе – в Западной Германии, особенно в Западном Берлине, в Голландии, Великобритании и даже в Швейцарии. Этих нельзя не заметить. Они истошно вопят: «Никому никакой власти!» Они выводят гигантские «А» на стенах прекрасных соборов и старинных церквей, а также правительственных зданий. Нигилисты! Я видел граффити на стене правительственного здания в Лозанне: «Государство – враг! Церковь – его прислужница!». Они живут в точности с тем, что выкрикивают с эстрады певцы рок-музыки панков. Большинство людей не прислушивается к тому, что те выкрикивают, даже слушая их музыку. Они кричат о нигилизме, безнадёжности, бессмысленности жизни, анархии. Анархисты Европы ныне живут именно таким образом и выступают на практике против целого общества.

Но этого не происходит в США. В 70-х годах представители контр-культуры принялись встраиваться в систему с тем, чтобы получить свою долю общественного богатства и поддерживать собственный стиль жизни. Они могут продолжать прибегать к наркотикам, но уже не в порядке идеологического решения.

Я хочу кое-что прибавить к сказанному. В период Никсона много говорилось о «молчаливом большинстве», но немногие понимали, что оно в свою очередь делится на две части – большинство и меньшинство.

Большинство молчаливого большинства составляют люди, обладающие только двумя обанкротившимися ценностями – стремлением к личному покою и достатку. Покой значит для них только возможность жить так, чтобы их не трогали, не приставали с несчастьями других людей ни в других странах, ни в собственном городе. Достаток значит ошеломляющее и всё вырастающее процветание – жизнь, составленную из вещей и всё новых вещей – успех, измеряемый всё возрастающим уровнем материального изобилия.

Меньшинство молчаливого большинства – это те, кто стоит на той или иной принципиальной позиции, и часто эта позиция остается, по меньшей мере, по стилю христианской, даже если сами они уже не настоящие христиане.

Следует понимать, что бунтующие юнцы и большинство молчаливого большинства естественным образом соединяются и поддерживают друг друга в постановке социальных задач, несмотря на то, что они могут придерживаться весьма разных стилей жизни. Аналогичным образом нельзя забывать, что хотя существуют колоссальные расхождения между либералами и консерваторами в сфере политических целей, окончательный результат их политической деятельности в сущности один и тот же, коль скоро и те и другие опираются на одно и то же гуманистическое мировоззрение. Как христиане мы обязаны выступать целиком и полностью против целей гуманистической системы, независимо от того, контролируют ли её консервативные или либеральные элементы.

Терри Истленд пишет в журнале «Commentary»:

«Теперь стало модным не только среди образованных людей, но и среди многих рабочих совмещать экономический консерватизм с социальным и моральным либерализмом. Что обозначает: сбалансируйте бюджет, но снимите запрет на кокаин и марихуану, и пусть аборты делаются по первому требованию. Если либерализм 60-х годов оставил заметное наследие, то оно проявляется в гораздо более либеральном и гедонистическом образе жизни, которого придерживаются ныне многие американцы, включая старшее поколение и, скажем откровенно, многих политических консерваторов».

Какой процент избирателей на выборах 1980 г. голосовал, исходя из принципиальных соображений, и какой стремился исключительно к увеличению собственного материального благополучия?

Дж. Ф. Вилл, публикующийся в 360 газетах, включая «Вашингтон пост», писал в статье «Риторика и действительность», напечатанной в «Интернейшнл Геральд Трибюн»: «В 1980 г. около 20%, голосовавших за республиканцев, отдали свои голоса консерватизму, и 80% – подъёму экономики, неважно каким способом».

Задолго до того, как я прочёл эту статью, я утверждал то же самое. И если желанный подъём экономики не состоится, что тогда? Кто поверит, что единство, составляемое недовольной молодёжью и помешанными на своём достатке и покое людьми старшего поколения, позволит окну оставаться открытым!

Глупо было бы торжествовать по поводу распахнутого ныне окна, пологая, что нами достигнута верная победа. Мы то и дело слышим: «Дует ветер перемен». Верно, но слишком часто те, кто так говорит, забывают, что это не значит, что ветер перемен автоматически останется с нами.

И если окно захлопнется, если люди не получат «подъёма экономики, неважно каким способом», я не думаю, что мы вернёмся к старому либерализму последних 50 лет. Скорее, я предполагаю, что нас ожидает какая-то форма элитарной авторитарности, как я писал уже в заключении моей книги «Как мы должны теперь жить?»

Всё, что потребуется для установления такой элиты, в большей части Западного мира сведётся лишь к иллюзии «подъёма экономики». И такая элита упрочится с особенной лёгкостью, если потрудится придти к власти в маске конституционности, как это было во времена Августа в Римской империи. Если это ей удастся, я не думаю, чтобы общественное сопротивление всколыхнуло что-либо большее, чем чуть заметную рябь.

Какого рода элита может это быть? Это пытается предсказать ряд мыслителей. Дж. К. Галбрэйт (1908-) предвидит элиту, составленную из интеллектуалов (в особенности из академических и научных кругов) и правительственных чиновников. Дэниел Белл (1919-), профессор социологии в Гарварде, провидит элиту отборных интеллектуалов, контролирующих взрывное развитие технологии, т.е. технократов. Джералд Холтон (1922-), профессор физики и истории науки в Гарварде, по-видимому, соглашается с Беллом. Журнал «Зи кроникл ов хайер эдьюкэйшн» цитирует Холтона в статье «Куда ведёт нас наука»:

«Проблема состоит в следующем. Всё чаще и чаще, принципиальные решения, глубоко затрагивающие нашу повседневную жизнь, не могут быть адекватно осмыслены людьми, не обладающими огромной научной и технологической эрудицией. По последним оценкам, почти половина законопроектов, представляемых на утверждение в Конгресс США, содержит существенный научно-технологический компонент, в то время как около двух третей дел, рассматриваемых окружным судом столицы, включает рассмотрение действий агентств федерального правительства, причём всё большее и большее число таких дел относится к вопросам, находящимся на переднем крае технологического прогресса.

Поскольку неспециалист не способен принимать решения по таким вопросам, ему приходится доверяться, в сущности слепо, узкой элите экспертов. Таким образом, встаёт фундаментальный вопрос: способен ли всё ещё народ США управлять собой и, следовательно, жить в условиях свободы?»

Маргарет Мид писала в 1959 г. в журнале «Дедалус», что учёные начинают принимать в нашем обществе статус жрецов непогрешимого божества. Пора назвать своим именем это явление, состоящее в том, что вы находитесь в руках – остаётся надеется – добронамеренной элиты, что вы утрачиваете контроль над вашими политическими решениями. С точки зрения Джона Локка, имя такому явлению – рабство.

Что до меня, то я думаю, что мы не должны исключать из состава этой предположительной элиты суды, и, особенно, Верховный суд, по следующим причинам:

Они уже правят страной на основании произвольного социологического права.
Они произвольно творят значительную часть права, так же как и его истолкования.
Они доминируют над всей государственной системой.

Они определяют, что могут и не могут делать исполнительная и законодательная власти, и обыкновенно не встречают сопротивления. Говорят, что в последнюю пару лет Верховный суд обнаружил тенденцию прислушиваться к двум другим ветвям правительства. Однако, как ни хотелось бы надеется, что разовьётся тенденция самоограничения нынешнего «Имперского суда», цифры указывают на другое. В течение первых 195 лет своего существования Верховный суд аннулировал только 91 постановление Конгресса – т.е. существенно меньше, чем по одному каждые два года – тогда как за последние 10 лет он аннулировал 15 постановлений – по три за каждые два года.

Тем не менее, подчеркнём, что главный вопрос заключается ныне не в том, какого рода элита может нас поработить. Главное то, что это практически неизбежно, если массы не получат своего «подъёма экономики». В то время, как я пишу эти строки, Британию потрясают забастовки, по меньшей мере, частично являющиеся результатом попыток оздоровления экономики после 50 лет скандальных перерасходов. Правительство США также повинно в перерасходах за последние 50 лет, и это вырастает в болезненную проблему. В самом деле, политическая цена за решение этой проблемы может оказаться слишком высокой, чтобы сделать решение возможным.

Я надеюсь, что приверженцы гуманистического мировоззрения, которые всё больше направляли нашу культуру в последние 20, 30, 40 или около этого лет, не сумеют захлопнуть окно, употребив все свои усилия. Но, если им это всё же удастся, если они возьмут верх, ещё более увеличив свои влияние и власть, глупо было бы ожидать, что религия и религиозные институты не пострадают ещё больше, чем до сих пор. Хотел бы я знать, сколько людей среди верующих осведомлены о характере судебных процессов, имевших место против церкви в течение последних 10 лет в самых различных частях страны? От содержания этих дел волосы встают дыбом!

Прокурор Р. Л. Томс перечисляет следующие вопросы, которые будут рассматриваться в этом году и подлежат окончательному урегулированию в течение ближайших 10 лет в судах, административных советах, исполнительных комитетах и законодательных органах США:

Подлежит ли суду пастор, священник, как шарлатан, прибегающий к духовному наставлению в случаях, требующих вмешательства психолога или психиатра?
Может ли общежитие студентов-христиан при колледже обладать теми же правами, что и обычные студенческие братства и сестричества?
Могут ли христиане, школьники старших классов, собираться в лагерях общественных школ с целью религиозных дискуссий?
Имеют ли право учителя-христиане общественных школ собираться перед занятиями для совместной молитвы?
Имеют ли право студенты-христиане собираться группами в общежитиях государственных университетов?
Может ли Департамент медицины и образования потребовать от христианского колледжа сообщить информацию о студентах-наркоманах и алкоголиках как об инвалидах?
Имеет ли право церковь построить воскресную школу или детский сад на участке, относящемся к жилой зоне?
Могут ли преследоваться по закону родители, отдавшие своих детей в религиозную школу, не одобренную местным учебным советом?
Подлежит ли освобождению от налогов на безработицу независимая школа с полностью религиозной программой, как это делается в случае школ, которыми владеет церковь?
Может ли государство преследовать церковь, уволившую в соответствие со своими религиозными верованиями гомосексуалиста, что является нарушением закона, направленного против дискриминации при приёме на работу?
Имеет ли право семинария отказать в получении диплома гомосексуалисту?
Вправе ли города продолжать разрешать церквям их 40-летнюю практику изображения сцены Рождества перед входом в здание городского управления?
Допустимо ли использование законов с целью запрещения собираться в жилых домах для изучения Библии?
Вправе ли светский суд решать, какая из групп, образовавшихся в результате раскола локальной церкви, приобретёт право на дальнейшее использование церковного помещения?
Обязана ли церковная школа принять на работу квалифицированного учителя, оказавшегося гомосексуалистом?
Может ли церковь быть подвержена судебному штрафу вследствие шума, явившегося результатом восторженного богослужения?
Вправе ли департамент медицины штата закрыть сиротский дом, находящийся в ведении церкви, в результате практики мягких телесных наказаний?
Допустимо ли ограничение права на религиозные призывы в общественных местах к специально для того отведённым помещениям?
Является ли младенец в утробе матери «личностью», обладающей конституционными правами?
Допустимо ли вывешивание 10 заповедей в классном помещении общественной школы?
Допустим ли в общественных школах период, предназначенный для молчаливого размышления и молитвы?
Можно ли петь рождественские гимны в общественных школах?
Обязательно ли предоставлять выходной день в субботу работнику, считающему себя обязанным посвятить этот день богослужению?
Допустимо ли проводить в церкви выпускную церемонию по случаю окончания общественной средней школы?
Могут ли официальные представители государства взять в свои руки контроль над локальной церковью на основании обвинений не согласных с её практикой прихожан?
Является ли освобождение церкви от налогообложения правом или привилегией, и если справедливо последнее, не представляет ли это освобождение неоправданную поддержку церкви государством?
Вправе ли государство определять минимальные требования к программе религиозной частной школы?
Не следует ли обложить церковь налогом, подобно всякой иной части общества?
Допустимо ли применение федерального трудового законодательства с тем, чтобы навязать религиозным предприятиям практику профсоюзных объединений?
Может ли государство потребовать от церкви покупку специальной лицензии прежде, чем та получит право на сбор фондов для поддержки своей деятельности?
Следует ли рассматривать больницы, школы, приюты, молодёжные организации, организации по оказанию помощи голодающим и т. п., находящиеся в ведении религиозных организаций, как светские учреждения, подлежащие контролю на общих основаниях со всеми другими учреждениями подобного типа?

Томс далее сообщает:

«В последнее время в США дважды было вынесено решение суда, гласящее, что группа студентов, желающая обсуждать вопросы религии, не имеет права собираться на территории государственного университета, так как это может привести к учреждению официальной религии в кампусе… Государство не может распространять свободу слова, практикуемую в университетских кампусах, на обсуждение религиозных вопросов».

Мы можем расходиться касательно того, как следует решить некоторые из перечисленных вопросов, но это не изменит серьёзности всей ситуации. Следует указать, что печальные последствия указанного списка грозят не только протестантам, но также католикам и евреям.

Что до христиан, пребывающих в состоянии самодовольной спячки, то, может быть, их разбудит такой громкий сигнал тревоги: в момент, когда я пишу эти строки, адвокат С. И. Эриксон защищает крупнейшую протестантскую церковь Лос-Анджелеса от обвинения в шарлатанстве. Это обвинение предъявлено родителям, чей сын покончил самоубийством, и которому пытались помочь пасторы этой церкви вместо того, чтобы передать его под опеку психиатров и психологов. Очевидно, что если церковь проиграет этот процесс, это будет иметь серьёзные последствия для всех религий. Более того, всякий, когда-либо пытавшийся помочь человеку, страдавшему страхами, не будучи профессиональным психиатром или психологом, может быть отдан под суд на основании указанного прецедента.

Не пора ли нам всем задуматься, что мы будем делать, если окно захлопнется? Мы не можем похвастаться тем, что хорошо видели до сих пор происходившее в стране как единое целое. И если мы не поспевали в прошлом за пехотой противника, хотел бы я знать, что произойдёт с нами в будущем, когда нам придётся иметь дело с его кавалерией?

Глава седьмая

Пределы гражданского повиновения

Ныне, когда мы достигли состояния государства, резко противоположного тому, которое намеревались построить отцы-основатели, время задуматься над фундаментальными вопросами: что в своё время думали они, создавая США.

Во-первых, как должен относиться к государству человек, исходящий в своём мировоззрении из веры в Бога?

Следует ясно понять, что те люди нашего поколения, которые стоят на материалистическом мировоззрении, не имеют никаких причин повиноваться государству, за исключением единственной причиной, что у государства есть ружья и есть патроны.

Другое дело христианин, не забывший страх Божий. Библия говорит нам, что Бог велел повиноваться властям.

Но за этим немедля следует второй вопрос: дал ли Бог государству иметь авторитет, независимый от Него? Должны ли мы повиноваться государству в любом случае? В самом ли деле государство есть сфера, где человек – мера всех вещей? И ответ будет: ни в коем случае, ни в коем случае!

Когда Христос говорит в Евангелии от Матфея 22:211 «Воздайте кесарево кесарю, а Божие Богу», Он не ставит рядом

Бога и Кесаря.

Порядок, о котором идёт речь, был, есть и будет:

БОГ

кесарь.

Гражданское правительство, как и вся жизнь в целом, подчинено Закону Бога. В этом падшем мире Бог дал нам определённые государственные учреждения, дабы защитить нас от хаоса, являющегося естественным результатом этого падения. Но, если любая из властей требует от нас нечто противоположное Слову Бога, она лишается тем самым своего авторитета, и ей не должно повиноваться.

Что включает в себя понятие – государство?

Послание к Римлянам 13:1-4 гласит:

«Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению; а противящиеся сами навлекут на себя осуждение. Ибо начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь ли не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от неё, ибо начальник есть Божий слуга тебе на добро, Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое».

Бог учредил государство как замещающий авторитет, но не как автономию. Государство предназначено быть представителем справедливости, ограничивающим зло наказанием того, кто совершает это зло, и защищающим в обществе добро. Совершая обратное, оно лишается надлежащего авторитета. В последнем случае его авторитет узурпирован, и, как таковой, становится беззаконным и тираническим.

В 1 Послании Петра 2:13-17 написано: «Итак будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро, – ибо такова есть воля Божия, чтобы мы, делая добро, заграждали уста невежеству безумных людей, – как свободные, не как употребляющие свободу для прикрытия зла, но как рабы Божии. Всех почитайте, братство любите, Бога бойтесь, царя чтите».

Пётр утверждает, что надлежит чтить гражданскую власть и бояться Бога. Государство в его определении предназначено к наказанию преступления и поощрению добра. В противном случае распадается целостность сказанного. Ясно, что государство обязано быть орудием справедливости. Это и есть законная функция государства, и по этой причине христиане должны повиноваться государству по «совести» (Рим 13:5).

Но что если государство поступает незаконным образом? В таком случае первые христиане умирали, чтобы не повиноваться государству. Часто говорят, что церковь никогда не прибегала к гражданскому неповиновению. Но так говорят те, кто не знает её истории. Почему христиан Римской империи бросали на растерзание львам? С точки зрения христиан, причина была религиозной. Но с позиций Рима, речь шла о гражданском неповиновении, христиане были бунтовщиками. Римскому государству дела не было до религиозных верований его подданных. Люди могли верить во что угодно или быть атеистами. Но они обязаны были поклоняться цезарю в знак лояльности Римской империи. Христиане же провозгласили, что не будут поклоняться никому и ничему иному, кроме Бога живого. Таким образом, для Рима они были бунтовщиками, а их поведение – гражданским неповиновением.

Франсис Легге пишет в своей книге «Предшественники и противники христианства с 330 г. до н.э. по 330 г. н.э.»: «В период преследований власти Римской империи стремились заставить христиан приносить жертвы не каким-либо языческим богам, но гению императора и богине города Рима, и каждый раз неповиновение христиан рассматривалось не как религиозное, но как политическое преступление».

Фундаментальным принципом является то, что в определённых случаях неповиновение государству становится не только правом, но долгом.

Во все века христиане придерживались той же позиции, какой придерживалась и ранняя церковь, в неповиновении государству, требовавшему того, что противоречило Божьему Закону. Вильям Тиндэйл (1490-1536), английский переводчик Библии, отстаивал верховный авторитет Писания относительно государства и церкви. Власти разыскивали его годами, но Тиндэйл ускользал от них. В конце концов он был схвачен, осуждён как еретик и казнён. Джон Буньян (1628-1688) был обвинён в нарушении королевского закона. Его трижды арестовывали за проповедывание без разрешения государства и непосещение официальной церкви. Он провёл в тюрьме 12 лет. Там он написал много трудов, включая знаменитую книгу «Путешествие пилигрима».

Почти повсеместно, где победила Реформация, имело место гражданское неповиновение или вооружённое восстание. Так было в Нидерландах, Швеции, Дании, Германии и Швейцарии.

Замечательной фигурой этого периода явился Джон Нокс, развивший теологию в вопросе сопротивления тирании. Бежав в Швейцарию, когда власть в Лондоне оказалась в руках католички Марии Тюдор, он писал яростные памфлеты, которые контрабандным путём попадали в Англию. Самым значительным среди них оказался «Увещевание Англии», опубликованный в 1554 г. В нём он пошёл дальше, чем любой другой автор Реформации, писавший до него. Вся Европа была потрясена «Увещеванием Англии». Спустя несколько лет во Франции поднялись вдохновлённые им десятки тысяч гугенотов, оказавшие вооружённое сопротивление правительству. А в год смерти Нокса началось успешное восстание против испанского владычества в Голландии. Как указывает в своей книге «Джон Нокс» Джаспер Ридли: «Теория оправдания революции явилась особым вкладом Нокса в теологическую и политическую мысль».

В то время как Мартин Лютер и Жан Кальвин утвердили право на мятеж за светскими правителями, Нокс пошёл дальше. Он заявил, что простые люди обладают правом и долгом на неповиновение и восстание, если власти правят противно Слову Божьему. Поступать иначе было бы бунтом против Бога.

Последователем Нокса явился упоминаемый выше Резерфорд, автор «Lех Rех». За этот труд парламент Шотландии осудил его на казнь как изменника, и только собственная смерть Резерфорда помогла ему избежать плахи.

Резерфорд писал, что на гражданах лежит моральная обязанность противиться неправедному и тираническому правлению, ибо тирания вдохновляется сатаной, и не противиться ей значит противиться Богу. Далее, поскольку власть дана правителю только на условии его подчинения Богу, народ имеет право отказать правителю в поддержке, коль скоро он не выполняет условия. Но не следует свергать правителя, совершившего единичный акт нарушения доверия народа. К этой крайней мере должно прибегнуть, если правитель уничтожает своими действиями саму фундаментальную структуру общества.

Это именно то, с чем мы сталкиваемся сегодня. Вся структура нашего общества подвергается ныне атаке и уничтожению. Ей навязывается целиком противоположный фундамент, чреватый самыми разрушительными последствиями. Выступающая против нас сила более тотальна и губительна, чем всё, с чем приходилось сталкиваться Резерфорду и всей Реформации.

Глава восьмая

Прибегая к гражданскому неповиновению

Гражданское неповиновение является, разумеется, весьма серьёзной мерой, и следует подчеркнуть, что Резерфорд был прямой противоположностью анархисту. Он отнюдь не считал вооружённое восстание универсальным средством разрешения конфликтов между властями и обществом. Взамен он разработал систему адекватного реагирования на нарушение государством прав его граждан. В особенности он подчёркивал, что если государство намеренно разрушает благочестие подданных, сопротивление власти становится должной мерой.

Что касается отдельного гражданина, то в таких случаях Резерфорд предлагает три подобающих уровня сопротивления. Во-первых, человек должен постараться защитить себя посредством протеста (в современном нам обществе наиболее типичной формой протеста является судебный процесс), во-вторых, ему следует бежать, если это ещё возможно, и в-третьих, он может, если в этом появится необходимость, прибегнуть к силе, чтобы защитить себя. Не следует обращаться к силе, если имеется возможность спастись бегством, и не подобает бежать, если возможно спастись, обратившись к протесту с применением конституционных прав. Резерфорд иллюстрирует этот порядок сопротивления примером Давида, как он запечатлён в Ветхом Завете.

С другой стороны, когда государство совершает незаконные действия, направленные против группы –как например, законным образом избранных народных представителей на государственном или местном уровне или даже церкви – тогда бегство становится, как правило, непрактичным и недейственным способом сопротивления. Таким образом, остаются два уровня сопротивления: должным образом обоснованный протест, а затем, в случае необходимости, употребление силы с целью самозащиты. Резерфорд предостерегает против пренебрежения различием между беззаконным бунтом и законным сопротивлением.

Резерфорд пишет: «Когда высшая власть не творит суд по Слову Господню, те, кто сделал её высшей властью во имя Божье, кто обладает суверенным правом, данным от Бога, распоряжаться коронами и королевствами, должны сотворить Господень суд, ибо порочные люди лишили силы закон Божий».

Семюель Резерфорд и Боб Дилан хорошо поняли бы друг друга. В песне «Когда же проснётесь вы» из альбома «Подходит запоздавший поезд» у Дилана есть такие строки:

«Порнография в школах,

Развратники на амвонах…

Вы, допустившие гангстеров к власти,

Преступников толковать законы,

Когда же проснётесь вы,

Когда же проснётесь вы –

И спасёте то, что осталось?»

Различия в столетиях и языке ничего не меняет.

Последователем Резерфорда был Джон Локк, секуляризировавший его правовую концепцию. И оба соглашались, что бывают моменты, когда возникает необходимость в гражданском неповиновении подобающего уровня. Не следует начинать с крайних реакций, но на уровне, отвечающем особенностям исторического момента.

Многие члены христианской общины согласятся, что христиане могут протестовать или бежать, будучи подвержены преследованиям государства. Тем не менее, многие христиане останавливаются перед применением силы любого рода.

Сила, о которой мы говорим, означает навязывание или ограничение прерогатив личности (или группы лиц) или государства в целом.

Говоря о применении силы, важно иметь ввиду: каждый раз, прежде, чем прибегать к протесту иди силе, мы обязаны испробовать все конструктивные средства. Другими словами, мы должны начинать с попыток исправить и перестроить общество прежде, чем призывать к разрушению или нарушению его функций.

Если налицо законная причина для применения силы, и приняты все меры предосторожности против злоупотребления ею на практике, её применение становится оправданным. Мы должны сознавать, тем не менее, что слишком охотное обращение к силе легко ведёт к безобразным ужасам голого насилия. Решающим поэтому является различие между необходимым применением силы и насилием. Как пишет Оз Гиннес:

«Вне такого различия невозможно оправдать авторитет или дисциплинарные меры любого рода, начиная с родительских и кончая президентских. В падшем мире идеал справедливости, не поддерживаемый применением силы, остаётся наивным. Общество нуждается в полицейской силе также, как мужчина обладает правом защитить жену от нападения. Характерной чертой всякого общества, способного сочетать свободу и порядок, является то, что ответственность предполагает в нём наличие дисциплины. Последнее справедливо на всех структурных уровнях общества – в сфере государства, бизнеса, отношениях между соседями, в школе и т.д.»

В падшем мире сила, в той или иной форме, всегда будет необходима. Нельзя забывать, что каждое ныне существующее государство прибегает и должно прибегать к силе, чтобы продолжать существовать. Два принципа, однако, должны соблюдаться постоянно. Во-первых, сила должна иметь законное основание. Во-вторых, всякое избыточное её применение переходит грань между силой и насилием. И никогда не может быть оправдано необузданное насилие.

Однако, как показывают Нокс и Резерфорд, право на применение силы отнюдь не является исключительной привилегией государства. Обратное предположение порождено наивностью. Оно оставляет нас в беспомощном состоянии, когда государство захватывает тоталитарные прерогативы.

Одним из факторов современности, отличным от эпохи Резерфорда, является то, что вследствие гигантской власти современного государства убежать от него бывает невозможно. Пилигримы могли освободиться от тирании, бежав в Америку. Но сегодня эмиграция обставлена куда сложнее, и для многих в теперешнем мире границы наглухо закрыты.

В настоящий период истории наиболее эффективной альтернативой всем иным видам действия является протест. Это происходит благодаря тому, что в нашей стране всё ещё сохраняется свобода пользоваться протестом в полную меру. Однако, следует понимать, что протест является одной из форм применения силы. Это вполне относится и к так называемому «ненасильственному сопротивлению». Последнее представляет собой не отказ от применения силы, но выбор определённого её типа.

Одним из примеров необходимости протеста в наших условиях является сопротивление неподобающему вовлечению и вмешательству государства в дела христианских школ. То же относится и к другим частным школам. Это сопротивление может включать в себя отказ подчиняться определённым налоговым правилам, поскольку деньги, взимаемые таким образом, идут на финансирование указанного вмешательства. Разумеется, это приведёт к судебным процессам, и кто-то окажется за решёткой. Решения об оказании такого сопротивления должны быть, конечно, делом чисто индивидуального выбора. Никто не имеет права в таких случаях решать за другого. Но в определённых случаях иной эффективной формы протеста может не оказаться.

Аналогичная проблема может возникнуть в отношении общественных школ, и это отнюдь не абстрактная возможность. В то время, как я пишу эти строки, рассматривается дело, в точности отвечающее представлению Резерфорда об условиях, вынуждающих группу людей к сопротивлению государству.

Штат Арканзас принял закон, разрешающий общественным школам преподавать учение о сотворении – наряду с дарвиновской теорией эволюции. Американский Союз Гражданских Свобод (АСГС) требует отмены этого закона, утверждая, что он противоречит отделению церкви от государства. АСГС действует как орудие гуманистического мировоззрения с тем, чтобы навязать – вопреки первоначальному значению первой поправки – это чуждое мировоззрение большинству населения Арканзаса и его выборным представителям.

Трудно было бы найти более очевидный пример тирании в отношении локальных властей, и если суды примут тираническое решение, долгом властей штата будет заявить протест и отказаться подчиниться произволу.

Пришло время для христиан и всех, не приемлющих узкие и лицемерные «гуманистические» взгляды, по праву прибегнуть к соответствующим формам протеста.

В указанном случае АСГС проявил прямое противление гражданским свободам. Он пытается навязать школам Арканзаса целиком секулярную идеологию, не взирая на мнение его граждан. Это настоящая тирания под видом «защиты гражданских свобод». В пределе такой «защиты» мы перестанем отличаться от России, где государственные школы предназначены к обучению тамошней государственной религии – материалистической и гуманистической – как единственно допустимой. Результатом этого является трагическое положение, когда христиане этой страны вынуждены преступать законы своего государства, чтобы оставаться верными Богу, ибо законы эти направлены против родителей, приобщающих собственных детей ко Христу и Христовой истине.

В США материалистическая, гуманистическая точка зрения на мир преподаётся как исключительно «научная» в общественных школах большинства штатов. Но и этого оказывается мало её защитникам, и они переходят к попыткам контролировать (через вмешательство в составление учебных программ и иными способами) христианские и иные частные школы, учреждённые за счёт родителей именно для того, чтобы дать своим детям образование, основанное на мировоззрении, что вселенная была сотворена объективно сущим Богом.

Просматривается слишком очевидная параллель между тем, что происходит у нас – и в России. Нельзя закрывать глаза на то, что в некоторых наших школах всякое религиозное влияние пресекается столь же решительно, как и в Советском Союзе. Конечно, у нас есть масса частных христианских и еврейских школ, но это не меняет вопроса. Мне скажут, что ребенок после занятий в государственной школе может посвящать своё время религии, но это также не снимает вопроса. У нас, как правило, не преподают марксизм, но в остальном секуляризм торжествует. Следует заметить, что последнее представляет собой проблему не только для христиан, но и для верующих иных религий.

Нельзя забывать, что материалистический гуманизм представляет собой исключительно закрытую систему взглядов, отвергающую все противоположные точки зрения – в особенности те из них, которые проповедуют нечто большее, чем сугубо относительные ценности и нормы. Всё, относящееся к абсолютной истине, ценностям и нормам, справедливо представляется материалисту-гуманисту абсолютно враждебным его мировоззрению.

Вследствие этого материалистический гуманизм, в свою очередь, абсолютно нетерпим во всех своих политических проявлениях и особенно в том, что касается стиля преподавания этой доктрины в школах. Как пишет в своей книге «Левизна» Эрик фон Кюнельт-Леддин, по мере того как гуманизм начинает доминировать в обществе, религия устраняется из свободного обращения как из школы, так и из иных сфер общественной жизни. Отныне государство не потерпит рядом с собой иных богов.

Всё это до конца развёрнуто в Советском Союзе. И проводится во имя свободы совести. Например, Советская конституция предусматривает:

«Статья 124. В целях обеспечения гражданам свободы совести церковь в СССР отделена от государства, и школа от церкви. Свобода религиозного культа и свобода антирелигиозной пропаганды признана за всеми гражданами».

Одним из злосчастных факторов политической эволюции нашей страны является то, что когда штаты сопротивляются постоянному ущемлению их первоначальных прав, это происходит, как правило, в силу тех или иных эгоистических мотивов. Тем не менее, рассматривая проблему объективно, нельзя не признать, что с самого начала возникновения страны отдельные штаты опасались слишком мощного Федерального правительства, и Конституция тщательно ограничила его права. Само собой разумелось, что Федеральное правительство не обладает никакими полномочиями, кроме тех, которые специально гарантированы Конституцией.

Джеймс Мэдисон писал по этому поводу,

«IIолномочия, отводимые предлагаемой Конституцией Федеральному правительству, немногочисленны и строго ограничены. Прерогативы, остающиеся в ведении правительств отдельных штатов, многочисленны и не ограничены». В последующие годы этот порядок изменился прямо в противоположную сторону.

Как человек, проживший 33 года в Швейцарии, я воспринимаю происходящее в нашей стране особенно болезненно. Отдельные швейцарские кантоны сопротивлялись нараставшему влиянию правительства куда более мужественно и решительно, чем наши штаты. В результате, местные и федеральная власти сбалансированы в стране в интересах свободы куда лучше, чем в США. Швейцария проводит в жизнь политические идеалы Реформации гораздо последовательнее, чем мы, и федеральная государственность сравнительно обуздана.

Необходимо осознать, что идеалы Реформации ведут в направление свободы и прочь от всё контролирующего правительства. Но гуманистическое, материалистическое мировоззрение наоборот направляет всё в сторону всемогущей государственности. Это происходит в силу той естественной причины, что гуманисты, не ведая Бога, должны поставить в центр что-то иное, и таковым с неизбежностью оказывается в современных условиях государство. Россия – лучший тому пример. Но с ослаблением и утратой христианского мировоззрения, завещанного нам Реформацией, очевидными примерами того же процесса становятся западные страны, включая США. Таким образом, если США предназначено вернуться к первоначальным идеалам Реформации, это будет означать резкое ограничение сферы влияния Федерального правительства.

Любопытно, что нынешнее «социалистическое» правительство во Франции, по чисто практическим соображениям, пытается децентрализировать традиционную систему непомерно концентрированной государственной власти. Возможно, это делается только для того, чтобы извлечь немедленные политические выгоды, но так или иначе, происходящее в этой стране поучительно. Эта сверхцентрализация власти является результатом Наполеоновского кодекса, авторитарный характер которого в свою очередь явился реакцией на хаос, развязанный Французской революцией. Таким образом, начальные результаты Американской и Французской революций были прямо противоположны. Но, по мере того, как иудео-христианская традиция в США слабела, чтобы почти исчезнуть к нашему времени, утрачивалась способность даже чисто практического понимания насущных политических проблем, не говоря уже о принципиальном к ним подходе. В результате, Федеральное правительство страны из года в год узурпировало ту самую власть, которую отцы-основатели всячески стремились урезать и ограничить.

И опять мы обязаны видеть происходящее в ракурсе единого целого, а не в деталях и фрагментах. Без преувеличения можно сказать, что идёт война, в которой нет места нейтральным группам. Человек либо признаёт, что окончательным источником авторитета является Бог, либо считает верховным Господином государство.

Глава девятая

Прибегая к силе

Приходит время, когда сила, и даже физическая сила, становится подобающим ответом на вызов противника. Христиане не собираются брать закон в свои руки и вершить его по собственному произволу. Но когда все пути к бегству и протесту отрезаны, сила становится оправданным средством самозащиты. Так произошло во времена Американской революции. Колонисты были вынуждены прибегнуть к силе, чтобы защитить себя от насилия. Неразумная политика Великобритании в отношении собственных колоний привела к тому, что её стали рассматривать как чуждую державу, оккупирующую Америку. В этом смысле Американская революция явилась типичной консервативной контрреволюцией.

Настоящие христиане гитлеровской Германии чувствовали себя обязанными противостоять ложным и фальшивым законам государства и прятать своих соседей-евреев. Правительство аннулировало собственный законный авторитет, и не имело права требовать от граждан повиновения.

Это возвращает нас к проблеме наших дней, критической для будущего церкви в США, к проблеме аборта. На карту поставлен вопрос об уникальной ценности человеческой жизни. Это величайший вклад христианства в подлинную человечность. Последние исследования обнаруживают, что аборт пресекает жизнь каждого четвёртого младенца в стране. Христиане обязаны встать на защиту детских жизней и на защиту человеческой жизни как таковой.

Эта защита должна проводиться по меньшей мере на четырёх фронтах:

Во-первых, мы обязаны непримиримо выступать за принятие закона о праве человека на собственную жизнь или за конституционную поправку, защищающую жизнь нерождённых детей.

Во-вторых, мы обязаны обратиться в суды с требованием отмены позорного решения Верховного суда относительно практики абортов.

В-третьих, должны быть предприняты юридические и политические действия против больниц и клиник, где производят аборты.

Многие больницы и клиники такого рода субсидируются деньгами налогоплателыциков – по крайней мере в отдельных штатах. Местные власти должны стать политической силой (если не захотят сделать это добровольно) к принятию законов, пресекающих подобное субсидирование. Если это не удастся, мы должны организовать судебные процессы с тем, чтобы пресечь указанное финансирование.

Некоторые христиане прибегают к пикетированию клиник, где делают аборты. Я был восхищён д-ром Уильямом Баркером, президентом Теологической семинарии в Сент-Луисе, выступившим в поддержку студентов семинарии, арестованных за пикетирование городской клиники. Студенты заявили:

«Мы думаем, что обязаны объяснить жителям города своё поведение. Во-первых, мы посоветовались с адвокатом, как наиболее эффективно выступить против практики абортов. Согласно его совету, лучшим способом привлечь внимание публики к проблеме это – подвергнуться аресту, протестуя против подобной практики.

Во-вторых, мы хотели показать средствам информации и судам, что существует проблема абортов.

В-третьих, мы считаем своим долгом высказать свои убеждения по этой проблеме. Мы полагаем, что на ставке наша христианская совесть.

В-четвёртых, мы хотим довести дело до суда: результатом будет процесс и, возможно, рассмотрение дела в судах высшей инстанции. Если практике абортов суждено быть ликвидированной, это должно произойти посредством надлежащих юридических мер.

Нам нелегко было принять решение об отказе повиноваться властям, но, учитывая факт уничтожения человеческих жизней в грандиозных масштабах, мы не могли не прибегнуть к этому наиболее эффективному виду протеста. Решение вопроса не терпит отлагательств и требует действия немедля».

Д-р Баркер признал некоторые расхождения, имеющиеся по этому вопросу среди общественности семинарии, но заявил, что он лично поддерживает студентов:

«Такое ненасильственное гражданское неповиновение является по моему мнению оправданным, когда все другие способы протеста исчерпаны или не способны противостоять злу, которое невозможно игнорировать или терпеть, повинуясь Богу. В то же время, преступающие права человека должны быть готовы претерпеть следствия своего поступка».

В-пятых, мы обязаны заставить государство считаться со взглядами христианской общины.

Государственные чиновники должны понять, что мы вполне серьёзно намерены пресечь практику абортов. Это намерение является для нас делом нерушимого принципа. Наши действия могут включить в себя сидячую забастовку, протест, путём занятия помещений законодательных органов и судов, включая Верховный суд, коль скоро иные конституционные меры окажутся недостаточными. Мы обязаны заставить этих людей понять, что речь идёт не о политической игре, но о деле целиком принципиальном и серьёзном. И мы обязаны продемонстрировать народу, что не можем уступить в этом пункте, что здесь мы не только имеем право, но обязаны отказать государству в повиновении.

Разумеется, предлагаемый курс действий не может не пугать многих людей. Тому есть четыре причины.

Во-первых, скажем со всей ясностью, что мы отнюдь не призываем к теократии любого типа. Я всячески это подчёркиваю. Визерспун, Джефферсон и другие отцы-основатели и в мыслях не имели ничего подобного. Первая поправка не оставляет на этот счёт ни малейших сомнений, и мы обязаны неустанно повторять, что целиком остаёмся на её почве.

Ветхий Завет рисует теократию, непосредственно направляемую Богом. Ни на что подобное не претендовала новозаветная церковь, куда вошли евреи и язычники, и которая распространилась по всему известному тогда миру, от Индии до Испании, в пределах жизни одного поколения. Согласно Новому Завету, церковь и государство воссоединятся только со вторым пришествием Христа. Все попытки «Константинова решения» проблемы с IV века по наше время были цепью роковых ошибок. Римский император Константин прекратил преследование христиан в 313 г. К сожалению, поддержка, оказанная им церкви, зашла так далеко, что в 381 г. Феодосий I, навязал христианство своим подданным в качестве государственной религии. Это привело к путанице представлений, не разрешившейся доныне. Период тесной взаимосвязи государства и церкви знает времена в высшей степени благого правления. Но в течение столетий эта взаимосвязь явилась причиной смешения понятия верности отечеству с преданностью Христу, патриотизма и христианства.

Недопустимо смешивать царство Божие со своей страной. Иными словами, нельзя драпировать христианство в национальный флаг.

Однако, ничто из сказанного не меняет факта, что США были основаны на христианской традиции, и того, что ныне мы обязаны провести иудео-христианские принципы в управление страной.

Во-вторых, не может не пугать соображение, что наша книга непременно попадёт за железный занавес, где христианам ежедневно приходится сталкиваться с теми же, но гораздо более острыми проблемами в тюрьмах и за их пределами. Их ситуация весьма отличается от нашей. Мы свободны от физического насилия, а они нет.

Ранние христиане прибегали к гражданскому неповиновению единственным доступным им образом. Они столкнулись с проблемой – участвовать в поклонении цезарю, или нет, и решительно воспротивились этому поклонению, хотя прекрасно знали, какой ценой им придётся заплатить за это.

Мне кажется, что в большинстве стран за железным занавесом христиане находятся приблизительно в той же ситуации, что и ранняя церковь. Они не в силах изменить систему вследствие своей малочисленности, вследствие того, что их как христиан отстраняют от влияния в результате железного контроля государства. Таким образом, им приходится сопротивляться государству, требующему от них неповиновения Богу, таким же образом, что и первым христианам. Примером является запрещение государством наставлять детей в Слове Божьем. Неповиновение этому запрещению является в условиях этих стран актом гражданского неповиновения, влекущим за собой самые серьёзные последствия, вплоть до ареста и заключения в лагерь в Сибири, что чревато опасностью смерти и непременно сопряжено с огромными страданиями. Лагеря заступили место львов древности.

В коммунистических странах, как и в некоторых странах Африки, Божье руководство может потребовать усиления активности христиан, как это происходит в современной Польше, или к ответу силой на силу.

Веря в «изменчивость человеческой природы» советские вожди собирались изменением экономических условий воспитать «нового человека». Последнее им, разумеется, не удалось. Христианам надлежит показать, что Христос и христианское понимание мира способно воспитать нового человека (несовершенного, конечно, пока не состоялось второе пришествие Христа) и достигает цели там, где провалилась попытка коммунистов. Это прежде всего означает христианскую любовь и заботу о ближнем как в среде христианской общины, так и за её пределами. Но это означает и мужественное сопротивление государственным законам, предназначенным к уничтожению как раз того, что несут обществу христиане. Гражданское неповиновение, навязываемое тиранией государства, является неотъемлемой чертой нового человека.

В-третьих, идея гражданского неповиновения может пугать по причине прямо противоположной второй. Учитывая доминирование в нынешнем мире марксистского мышления – и особенно предпринимаемые «теологией освобождения» попытки синтеза марксизма и христианства в Латинской Америке и некоторых других странах – эта идея может стать орудием марксизма и терроризма и послужить анархии. Или подобным же образом, она может стать орудием навязывания гуманистического материалистического мировоззрения, результатом чего явится обесчеловечивание государства и та или иная форма авторитаризма.

«Теология освобождения» в значительной степени основана на представлении о доброй в основе природе человека и убеждении, что всё, чего недостаёт людям, это освобождение от экономических оков. Это утопическая доктрина, ибо природу человека невозможно трактовать таким образом. Человек обладает падшей природой. Идея изменчивости человеческой природы (разумеется, в лучшую – с точки зрения приверженцев этих идей – сторону) лежала в основе ведущей идеологии Просвещения и Французской революции, печальные результаты которых слишком хорошо известны. Теоретически, та же идея вдохновляла маркистско-ленинскую революцию в России. И здесь, как и всюду, эта оптимистическая – в теории – идея привела к страшной национальной трагедии, ещё более тяжким политическим оковам и утрате человечности. Каждая подобная попытка была, есть и будет обречена на провал, ибо закрывает глаза на подлинную природу человека. В своей основе человек не является бескорыстным существом, извращённым только внешними условиями. Он – существо падше, он не то, к чему предназначил его Творец.

Однако, при всём этом надо помнить, что на нас лежит не снимаемый нашими свободами долг – не забывать о сочувствии к ближнему. Обогащаясь, мы должны использовать наши богатства. Это христианский долг, который церковь часто забывает подчёркивать. Можно понять тех, кто, видя недостаточное подчёркивание церковью этого долга, совершил ошибку, приравняв в своём воображении царство Божие деспотическому обществу государства, вознамерившемуся обуздать жадность человека, отняв у него свободу. Мы обязаны бдительно следить, чтобы такие люди не использовали наш призыв во зло.

В-четвёртых, нельзя не признать, что идея гражданского неповиновения страшит, поскольку вокруг нас так много безумцев. Люди всегда проявляли безответственность в этом падшем мире. Но в наше время мы увидели людей безответственных в небывалой степени. Такие люди склонны не к тому, чтобы задумываться о надлежащих мерах, предпринимаемых в надлежащее время, но к прямо обратному. Анархия никогда не является допустимым средством решения социальных проблем.

Однако, все указанные серьёзные трудности не меняют того фундаментального принципа, что есть предел власти государства, до которого мы не имеем права его допускать, ибо иначе оно станет всемогущим и узурпирует авторитет, подобающий только Богу. Мы обязаны сознавать, что существует предел власти государства, уже для того, чтобы пользоваться подлинной свободой мысли и действия сейчас, даже если по счастью нам никогда не суждено будет дойти до этого предела. Если мы не признаем допустимость в случае необходимости гражданского неповиновения, наши теперешние действия и мысль лишатся необходимой степени свободы. Это отлично понимал Локк, настаивавший на том, что без свободы сопротивляться незаконной власти все остальные свободы теряют своё значение.

Многие историки отмечают огромное значение религии для Американской революции. Интересен в этой связи профессор истории Гарвардского университета Перри Миллер. Он был убеждённым атеистом, но был знаком с первоисточниками по истории колоний вероятно лучше, чем любой учёный его поколения. Миллер писал: «В действительности, европейский деизм явился экзотическим растением на американской почве, которое здесь так и не привилось. «Рационализм» никогда не был здесь так распространён, как воображают либеральные историки. Решающим фактором явилось то, что Революцию проповедовали в массах как религиозное возрождение».

Слишком часто игнорировали первостепенное значение церковных кругов Америки в подготовке и поддержке революции. Их называли «чёрным полком» (по цвету ряс) революции. Вот что пишет о них профессор Миллер:

«Мы до сих пор не осознаём, насколько успешной явилась проповедь нескольких поколений протестантских священников, разбудивших американский патриотизм. Никакое истолкование религиозных лозунгов как благочестивого прикрытия более практических интересов не отвечает характеру происходивших событий и настроениям населения. Обстоятельства и характер общественного мнения в Европе (на которую ориентировались американские провинциалы) заставили сформулировать Декларацию Независимости преимущественно в «политических» терминах – как социальный контракт, предусматривающий неотъемлемые права и право на революцию. Но эти представления сами по себе никогда не обеспечили бы волю к победе, как ни важны они казались образованному меньшинству страны. То, что двигало рядовыми участниками революции, было всеобщее убеждение, что, подвергнув себя духовному очищению, они обретали от Бога силу, которую Он, в духе Старого Завета, всегда готов был сообщить своим покаявшимся детям».

Гражданское неповиновение привело колонии к открытой войне с тиранией, в которой гибли люди. И так были основаны США. Этого никогда бы не произошло, если бы отцы-основатели не понимали, что существует предел власти государства. И их представление о таком недопустимом пределе власти было не расчётливо-практичным, но принципиальным.

Вдумайтесь в то, что я собираюсь вам сейчас сказать: Если бы гражданское неповиновение было абсолютно исключено как надлежащая форма сопротивления власти, это значило бы, что правительство создано как автономная сила, и, как таковое, поставлено на место Живого Бога. В самом деле, ведь в последнем случае вы обязаны были бы повиноваться ему, даже если бы оно приказало вам тем или иным образом поклоняться цезарю. И именно в этом пункте первые христиане решились на гражданское неповиновение, хотя и сознавали, что это будет стоить многим из них жизни.

Глава десятая

Проповедью, примером и действием

Какие практические выводы следуют для нас из всего сказанного в ситуации нынешнего дня. Я должен признаться, что сам далеко не целиком сознаю характер этих выводов. Тем не менее, для начала предельно ясно, что мы совершали до сих пор величайшую глупость, сосредотачиваясь на деталях и фрагментах происходящего в нашей стране и совершенно упуская, что необходимо противиться наступлению целиком враждебного нам порядка, основанного на ложном представлении о мире.

Мы не можем удовлетворяться при этом одними словами. Мы должны стремиться всячески отбросить назад с завоёванных в нашей общественной жизни позиций мировоззрение, считающее окончательной реальностью материю, созданную слепой случайностью.

Важнейшим фактором нашей победы является то, что мы не только обязаны вести всю необходимую борьбу с враждебным мировоззрением, но и должны проводить в жизнь все возможные христианские решения проблем наших дней. Это относится ко всем сферам общественной жизни. Это относится также – и даже в особенности – к проблемам, разрешение которых требует особенно больших затрат денег, времени и энергии.

Примером такого положительного решения является учреждение Христианского юридического общества, предназначенного для посредничества в урегулировании тяжб. В ряде мест открыты специальные клиники для беременных женщин, находящихся в той или иной критической ситуации, и это тоже прекрасное христианское решение. Мы в самом деле должны быть примером гуманности и живым контрастом бесчеловечности, являющейся результатом материалистического гуманизма.

Найдутся люди, которые скажут: «Не нужно никакой юридической и политической борьбы, достаточно показать положительный христианский пример». К сожалению, это абсолютно утопическая позиция для нашего падшего мира, и особенно для того состояния мира, которое характеризует данный момент.

В заключение я резюмирую Манифест следующим образом:

1. Реформация дала Северной Европе не только более ясное понимание Евангелия, но также замечательные улучшения государства и общества. Среди них было равновесие в системе правления порядка и свободы. Впервые оказалась достигнута грандиозная свобода личности без того, чтобы эта свобода приводила к анархическому распаду общества, ибо она сдерживалась христианской ответственностью.

2. Начиная с середины прошлого века в США начали во всё возрастающих количествах прибывать национальные группы, не имевшие за собой Реформации. Это положило начало дестабилизации равновесия порядка и свободы в стране.

3. Критический сдвиг в этом равновесии явился результатом роста материалистического и случайностного представления об окончательной реальности, которое не оставляет места для смысла, цели или ценностей во вселенной и не даёт никакого основания для права.

Материалистический гуманизм начал приобретать влияние в стране около 80 лет назад. Это влияние стало решающим в течении последних 40 лет. Этот сдвиг коснулся всех сфер общества и культуры, но наиболее сказался в изменении характера государства и права. Последние, в свою очередь, стали средствами навязывания этого мировоззрения (со всеми вытекающими из него следствиями) обществу. Это относится ко многим областям общественной жизни, и особенно к системе обучения в наших школах. Свою лепту внесли также средства массовой информации, почти целиком разделяющие то же мировоззрение.

4. То самое мировоззрение, которое привело к образованию США, в настоящее время всё более отстраняется от влияния на систему правления, школы и средства массовой информации.

Система, базировавшаяся на изначальном мировоззрении страны, означала возможность «свободы и справедливости для всех». И, хотя она всегда была далека от совершенства, её результатом действительно была свобода. Последняя включала в себя свободу и для тех, кто придерживался обратных воззрений – прямо враждебных идее свободы. Материалистическое, случайностное мировоззрение воспользовалось этой свободой, извратило мировоззрение общества и привело к нетерпимости и всё большему и большему ограничению в школах того самого мировоззрения, которое породило нашу свободу. Не обладая никаким основанием для права, приверженцы гуманистических взглядов навязывают как закон то, что они лично считают наилучшим для общества в данный момент. Это приводит ко всё большему произволу в системе права и в судебных решениях, что в свою очередь порождает общественный хаос, который, наконец, выливается в естественную и всё усиливающуюся тенденцию, ведущую к той или иной форме авторитарности. В итоге этого движения будет утрачено и погублено всё, на чем была основана наша страна.

5. Наш долг сегодня – выступить против этого чуждого мировоззрения. Мы обязаны принять меры, необходимые, чтобы вырвать у авторитаризма наши государство и право.

6. Наша цель – свобода для всех, и особенно свобода для верующих всех религий. Это и было первоначальным предназначением Первой поправки к конституции.

7. Вернув себе эту свободу, христианство, завещанное Реформацией, окажется вполне способным конкурировать на свободном рынке идей. Прекратится его нынешняя унизительная зависимость от скрытой цензуры. Снова сможет раздаваться ясная проповедь Божьей Благой вести, обращённой ко всем и каждому, и одновременно будет восстановлено основание для равновесия порядка и свободы – основание, на котором была воздвигнута наша страна со всеми своими свободами. Наш долг – показать, что мы владеем истиной (истиной о целом реальности), обеспечивающей и личное спасение, и процветание общества, – показать проповедью, примером и действием.

«Ибо преступления наши многочисленны пред Тобою, и грехи наши свидетельствуют против нас, ибо преступления наши с нами, и беззакония наши мы знаем. Мы изменили и солгали пред Господом, и отступили от Бога нашего, говорили клевету и измену, зачинали и рождали из сердца лживые слова. И суд отступил назад, и правда стала вдали, ибо истина преткнулась на площади, и честность не может войти. И не стало истины, и удаляющийся от зла подвергается оскорблению. И Господь увидел это, и противно было очам Его, что нет суда. И видел, что нет человека, и дивился, что нет заступника» (Ис. 59:12-16а).

«Бодрствуй и утверждай прочее близкое к смерти; ибо Я не нахожу, чтобы дела твои были совершенны пред Богом Моим». (Откр. 3:2).