Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика

Дмитрий Владимирович Табачник
Полководцы Украины: сражения и судьбы

Светлой памяти солдата Великой Отечественной И. М. Табачника посвящается эта книга

Великие примеры – лучшие наставники.

Карл фон Клаузевиц

НАВЕКИ ВМЕСТЕ

Отечественная военная история – неотъемлемая и чрезвычайно важная составляющая нашего национально-государственного и духовного самосознания. Она является связующей нитью от времен полулегендарных князей Киевской Руси до сокрушивших фашистского зверя маршалов и генералов Великой Отечественной войны и полна великих полководческих побед и подвигов, совершенных во имя защиты родной земли.

Эти победы принадлежат военачальникам родом со всей нашей необъятной земли и в том числе уроженцам Украины, вклад которых в защиту общей Родины и прославление в мире русского оружия переоценить невозможно.

Украинский народ заплатил жизнями многих своих лучших сыновей, чтобы быть вместе с Россией. И именно победы талантливого стратега Богдана Хмельницкого над польскими оккупантами сделали возможным долгожданное воссоединение двух братских народов. Этим гетман-полководец обеспечил Украине возможность стабильного и безопасного развития, а родившиеся на украинской земле полководцы победоносными сражениями сначала в императорской, а потом в Красной армии навечно вписали свои имена в пантеон русской воинской славы.

Они представляли разные национальности многонациональной Украины (так, например, герой Бородина, сражения при Малоярославце и битвы под Лейпцигом генерал от инфантерии М. А. Милорадович принадлежал к древнему сербскому роду), но навсегда остались в истории русскими полководцами.

Победы над, как правило, превосходящими силами противника генерал-фельдмаршалов И. В. Гудовича и И. Ф. Паскевича, генералов М. А. Милорадовича, П. С. Котляревского, М. И. Драгомирова и многих других стали образцом высочайшего полководческого искусства и готовности к самопожертвованию. Без их имен невозможна история Русской армии, как невозможна и история Красной армии без имен Маршалов Советского Союза Р. Я. Малиновского, А. И. Еременко, К. С. Москаленко, П. Ф. Батицкого, генерала армии И. Д. Черняховского, маршала бронетанковых войск П. С. Рыбалко, подлинного гения партизанской войны генерала С. А. Ковпака.

Их победы еще раз показали, что когда русский и украинский народы вместе, то никакому, даже самому страшному врагу не дано их одолеть. А наше воинское братство в XIX и XX веках дало возможность не только отразить, до того беспрепятственно прошедшие через весь континент, нашествия Наполеона и Гитлера, но и принести освобождение всей Европе.

Замечу, что Министерством обороны СССР последовательно проводился курс самой широкой популяризации отечественного военно-исторического наследия, что было одним из эффективных методов укрепления боевого духа Вооруженных Сил. На примерах великих предшественников войска и, в первую очередь, офицерский корпус учились не только, как надо воевать, но и воспринимали высокие понятия воинской чести.

Сейчас, после годов позора и развала, забвения и подлого глумления над святынями и символами нашей воинской славы, все более набирает силу процесс государственного возрождения России, а значит, одновременно всех народов и государств исторической Руси. Это тем более важно, что количество врагов, жадно смотрящих на нашу землю, не уменьшилось, а после крушения СССР и вместе с ним биполярного мира институты международного права стали лишь маскировочным прикрытием права сильного.

Ранее разделенные недальновидными и эгоистичными политиканами народы России и Украины вновь возвращаются к истокам своего, ничем неразрушимого, духовного единства, которое еще более укрепила совместно пролитая во многих справедливых войнах кровь.

Без сомнения, блестящее, читающееся буквально на одном дыхании, историческое исследование Д. В. Табачника, посвященное выдающимся полководцам Украины, станет значительным вкладом в дело восстановления российско-украинского единства. Только вместе наши народы способны противостоять вызовам третьего тысячелетия, подобно тому, как русские и украинские солдаты – от рядового до маршала – побеждали общих врагов.

Герой Советского Союза

Маршал Советского Союза

С. Л. СОКОЛОВ

Биографическая справка

Сергей Леонидович Соколов родился 18 июня (1 июля) 1911 года в Евпатории. В РККА с 1932 года. Закончил Горьковскую бронетанковую школу. Во время боев на озере Хасан в 1938 году командовал танковой ротой. Участник Великой Отечественной войны с июня 1941 года. В марте – сентябре 1944 года – командующий бронетанковыми и механизированными войсками 32-й армии Карельского фронта. В 1980–1985 годах руководил Оперативной группой Министерства обороны СССР в Афганистане. 17 февраля 1978 года С. Л. Соколову было присвоено звание Маршала Советского Союза. С 22 декабря 1984 года по 30 мая 1987 года – министр обороны СССР.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Попытки религиозной, идеологической, языковой унификации Украины предпринимались на протяжении нескольких веков. Брестская уния, петлюровская и большевистско-скрыпниковская борьба с русским языком и культурой, попытка после майдана создать из страны заповедник зоологического национализма – вот только некоторые печальные этапы политики силового навязывания народам Украины чуждых им ментально-цивилизационных псевдоценностей.

Для достижения унификации применялась как массированная идеологическая обработка, часто переходившая в применение методов психологической войны, так и прямое насилие. Причем последнее нередко перерастало в массовый террор. Приведем лишь некоторые, наиболее известные примеры последнего – насаждение на православных землях «огнем и мечом» унии, казни в начале Первой мировой войны галицких «москвофилов», трагедия Терезина и Талергофа, погромный террор Директории и «красный террор» мечтавших о мировой революции большевиков, геноцид польского населения и другие преступления против человечества ОУН-УПА.

Но все усилия Кирилла Терлецкого, Ипатия Полеты, Михаила Рогозы, Иосафата Кунцевича, Симона Петлюры, Евгена Коновальца, Христиана Раковского, Николая Скрыпника, Афанасия Любченко, Степана Бандеры, Ярослава Стецько, Романа Шухевича, Виктора Ющенко и прочих «душехватов» разных эпох не достигли поставленной цели.

Да, какую-то часть населения применением всего арсенала методов невероятного давления удавалось унифицировать под подготовленный извне стандарт, но, тем не менее, Украина в целом все равно оставалась единой в своем многообразии страной – по К. Леонтьеву – «цветущей сложности» многих культур, языков, мировоззрений и религий.

Остается такой, несмотря на все перенесенные испытания, и современная Украина, территория которой состоит из земель, столетиями входивших в состав разных государств. И было бы безумием, прямым путем к распаду государства пытаться отречься от наследства нескольких великих культур православно-славянской, католической и исламской цивилизаций, подменить его дешевыми мифами наскоро слепленной эрзац-истории.

Отечественная история, после достигнутого на краткий миг государственно-культурного единства Киевской Руси, никогда не прерывалась – просто ее развитие перестало быть прямой линией. Поэтому история стран, бывшие земли которых сейчас являются составной частью Украины, – неотъемлемая часть и нашей истории. История, которой следует гордиться, а не стыдиться или обличать…

Разумеется, относится это и к рожденным на украинской земле (или бывшей ею в определенный исторический период) полководцам. Все они проливали кровь за Отечество, пусть даже, например, земли Московского княжества, которому отдал свой меч Боброк-Волынский, никогда не входили в состав Украины. Победитель на Куликовом поле не был наемником – в войске Дмитрия Донского он сражался за освобождение и воссоединение всех земель канувшей в Лету Киевской Руси, за воссоздание в новой форме их единства времен Ярослава Мудрого.

Для нас должны быть предметом осознанной национальной гордости не только князья Киевской Руси и казачьи гетманы, но и Ян Собеский и Менгли-Гирей, многие другие литовские, польские, крымско-татарские полководцы (не говоря уже о военачальниках Российской империи и СССР – прямых правопреемников Киевской Руси). Иначе современное единство Украины будет сугубо декларативным, не могущим выдержать сколько-нибудь серьезных испытаний.

Сужение цивилизационного пространства Украины местечковым шовинизмом будет иметь катастрофические последствия, о чем прозорливо предупреждал еще Вячеслав Липинский. Как писал великий украинский философ-традиционалист: «Шовінізм український, який є націоналізмом на моду лавочників… і на моду живучих од вівтарів «національної віри» інтелігентів, доведе політичну ідею України до загибелі, бо ані дійсні «бакалейщики», ані до чогось здатні інтелігенти… шовінізмом українським не захопляться. У нас він буде репрезентований завжди типами… озлоблених і егоцентричних (закоханих у собі) людей, які своєю безсилою злобою все творче, життєздатне на Україні від України відганятимуть… бути шовіністом – це значить прикривати свою духовну пустку (безрелігійність) і своє руїнництво: отже, зрадництво, кар’єризм… фанатичними вигуками про «неньку Україну», про «рідну мову», про «ми – українці»… І до чого доведе… ідею політичної і культурної незалежності України – оця інтелігенція скунсової породи, яка його обсіла?»

Гордость за многих выдающихся полководцев является для нас общей с другими странами, но это нисколько не умаляет ее значения. Напротив, она является дополнительным фактором геополитически, экономически и культурно необходимого сближения с соседними государствами.

Сближения в первую очередь с братской единокровной и единоверной Россией, составляющей вместе с Украиной и Белоруссией сердцевину православно-славянской цивилизации. Следует подчеркнуть, что вклад украинцев и в строительство Российской империи, и в строительство ее последующей ипостаси в виде СССР переоценить невозможно. Украина была в них отнюдь не «колонией», а одной из основных несущих конструкций. И полководцы-украинцы и миллионы солдат-украинцев проливали свою кровь не за «чуждые интересы», а за общую великую Родину.

При этом единственным критерием «украинскости» не в этническом (как писал Константин Леонтьев: «Что такое племя без системы своих религиозных и государственных идей? За что его любить? За кровь? Но кровь ведь… ни у кого не чиста, и Бог знает, какую кровь любишь, полагая, что любишь свою, близкую. И что такое чистая кровь? Бесплодие духовное! Все великие нации очень смешанной крови… Любить племя за племя натяжка и ложь»), а в высшем – государственно-политическом смысле является исключительно почва. Факт рождения на украинской земле, на территории современного государства Украина – единственное условие, чтобы считать полководца украинским.

Конечно, украинским не в примитивно-пародийном, культивировавшемся оранжевыми манкуртами смысле, что «Христос родом из Галиции» и нет ничего в мире, не имеющего украинского происхождения. Подобный убогий подход убогих политиканов ничего, кроме брезгливой иронии, в мире вызвать не может.

Речь идет о принципиально ином – о творческом синтезе в государственно-культурном сознании Украины цивилизационных истоков, разноплановость которых делает его настолько уникально богатым.

Это богатство проявляется в полководческом наследии не менее ярко, чем в других сферах государственной и культурной жизни. Немало полководцев Украины внесли огромный вклад в мировую сокровищницу военного искусства. И ярким примерам тут несть числа – морские походы русских князей и гетманов, передовая тактика гетмана Станислава Жолкевского и короля Яна Собеского, навыки штурма крепостей генерала Петра Котляревского, противодесантные операции генерала (ставшего потом адмиралом) Василия Завойко, великое военно-педагогическое наследие генерала Михаила Драгомирова, стратегические наступательные операции маршалов и генералов Великой Отечественной (до сих пор внимательнейшим образом изучающиеся в военных академиях всех стран).

Конечно, невозможно в одной работе написать про всех полководцев, ставших неотъемлемой частью военной истории Украины. Только для рассказа о генералах и адмиралах, прославивших своими победами Российскую империю, понадобились бы десятки томов. Еще большим является количество родившихся на Украине талантливейших советских маршалов, генералов и адмиралов, подвиг которых спас мир от коричневой чумы и позволил защитить страну в напряженном противостоянии времен «холодной войны».

Поэтому мы постарались выбрать, на наш взгляд, наиболее знаковые и, в то же время, наиболее типические фигуры, каждая из которых в определенной степени олицетворяет свое время, свою эпоху и свою цивилизацию.

Если эта книга станет дополнительным скромным вкладом в строительство поликультурной Украины, частью цивилизационной идентичности которой будет гордость за воинские подвиги наших выдающихся полководцев, а не различного коллаборационистско-ксенофобского мусора истории, мы будем считать свою задачу выполненной.

ПОЛКОВОДЦЫ КИЕВСКОЙ РУСИ

Князь Святослав Игоревич Храбрый

Точная дата рождения Святослава неизвестна – сопоставляя разные источники, можно лишь приблизительно сказать, что она относится к 30-м или первой половине 40-х годов X века. Но зато точно известно, что уже с детских лет князь проявил незаурядные качества воина, позволившие ему в будущем стать одним из наиболее выдающихся полководцев Киевской Руси, внесшим огромный вклад в укрепление безопасности ее границ и рост геополитического влияния в тогдашней ойкумене. Совсем недаром Николай Карамзин посвятил Святославу следующий, соответствующий исторической правде, панегирик: «Таким образом скончал жизнь сей Александр (имеется в виду Александр Македонский. – Авт.) нашей древней Истории, который столь мужественно боролся с врагами и с бедствиями; был иногда побеждаем, но в самом несчастий изумлял победителя своим великодушием; равнялся суровою воинскою жизнию с Героями Песнопевца Гомера и, снося терпеливо свирепость непогод, труды изнурительные и все ужасное для неги, показал Русским воинам, чем могут они во все времена одолевать неприятелей».

Не менее восхищенно говорит о Святославе и выдающийся исследователь древнерусской истории академик Борис Рыбаков: «Походы Святослава 965–968 годов представляют собой как бы единый сабельный удар, прочертивший на карте Европы широкий полукруг от Среднего Поволжья до Каспия и далее по Северному Кавказу и Причерноморью до балканских земель Византии».

Похоже, что сама судьба готовила Святославу судьбу полководца. Уже в самом раннем детстве ему пришлось преодолеть тяжелые испытания. С оружием в руках он помогал матери одолеть древлянского князя Мала, хотевшего захватить власть в Киеве после убийства древлянами князя Игоря. Об этих драматических событиях «Повесть временных лет» (здесь, как и далее, она цитируется в переводе на современный русский язык академика Дмитрия Лихачева) рассказывает подробно – летописец, несомненно, понимает, что они во многом определили будущее Киевской Руси и были началом становления князя-полководца: «Гордясь убийством как победою и презирая малолетство Святослава, Древляне вздумали присвоить себе власть над Киевом и хотели, чтобы их Князь Мал женился на вдове Игоря, ибо они, платя дань Государям Киевским, имели еще Князей собственных. Двадцать знаменитых Послов Древлянских приплыли в ладии к Киеву и сказали Ольге: Мы убили твоего мужа за его хищность и грабительство; но Князья Древлянские добры и великодушны: их земля цветет и благоденствует. Будь супругою нашего Князя Мала. Ольга с ласкою ответствовала: Мне приятна речь ваша. Уже не могу воскресить супруга! Завтра окажу вам всю должную честь. Теперь возвратитесь в ладию свою, и когда люди мои придут за вами, велите им нести себя на руках… Между тем Ольга приказала на дворе теремном ископать глубокую яму и на другой день звать Послов. Исполняя волю ее, они сказали: Не хотим ни идти, ни ехать: несите нас в ладии! Киевляне ответствовали: Что делать! Мы невольники; Игоря нет, а Княгиня наша хочет быть супругою вашего Князя – и понесли их. Ольга сидела в своем тереме и смотрела, как Древляне гордились и величались, не предвидя своей гибели: ибо Ольгины люди бросили их, вместе с ладиею, в яму. Мстительная Княгиня спросила у них, довольны ли они сею честию? Несчастные изъявили воплем раскаяние в убиении Игоря, но поздно: Ольга велела их засыпать живых землею и чрез гонца объявила Древлянам, что они должны прислать за нею еще более знаменитых мужей: ибо народ Киевский не отпустит ее без их торжественного и многочисленного Посольства. Легковерные немедленно отправили в Киев лучших граждан и начальников земли своей. Там, по древнему обычаю Славянскому, для гостей изготовили баню и в ней сожгли их. Тогда Ольга велела сказать Древлянам, чтобы они варили мед в Коростене; что она уже едет к ним, желая прежде второго брака совершить тризну над могилою первого супруга. Ольга действительно пришла к городу Коростену, оросила слезами прах Игорев, насыпала высокий бугор над его могилою – доныне видимый, как уверяют, близ сего места – ив честь ему совершила тризну. Началось веселое пиршество. Отроки Княгинины угощали знаменитейших Древлян, которые вздумали наконец спросить о своих Послах; но удовольствовались ответом, что они будут вместе с Игоревою дружиною. – Скоро действие крепкого меду омрачило головы неосторожных: Ольга удалилась, подав знак воинам своим, – и 5000 Древлян, ими убитых, легло вокруг Игоревой могилы…

Ольга, возвратясь в Киев, собрала многочисленное войско и выступила с ним против Древлян, уже наказанных хитростию, но еще не покоренных силою. Оно встретилось с ними, и младый Святослав сам начал сражение. Копие, брошенное в неприятеля слабою рукою отрока, упало к ногам его коня; но Полководцы, Асмуд и Свенельд, ободрили воинов примером юного Героя и с восклицанием: Друзья! Станем за Князя! – устремились в битву. Древляне бежали с поля и затворились в городах своих. Чувствуя себя более других виновными, жители Коростена целое лето оборонялись с отчаянием. Тут Ольга прибегнула к новой выдумке. Для чего вы упорствуете? велела она сказать Древлянам: Все иные города ваши сдались мне, и жители их мирно обрабатывают нивы свои: а вы хотите умереть голодом! Не бойтесь мщения: оно уже совершилось в Киеве и на могиле супруга моего. Древляне предложили ей в дань мед и кожи зверей; но Княгиня, будто бы из великодушия, отреклась от сей дани и желала иметь единственно с каждого двора по три воробья и голубя! Они с радостию исполнили ее требование и ждали с нетерпением, чтобы войско киевское удалилось. Но вдруг, при наступленим темного вечера, пламя объяло все домы их… Хитрая Ольга велела привязать зажженный трут с серою ко взятым ею птицам и пустить их на волю: они возвратились с огнем в гнезда свои и произвели общий пожар в городе. Устрашенные жители хотели спастися бегством и попались в руки Ольгиным воинам. Великая Княгиня, осудив некоторых старейшин на смерть, других на рабство, обложила прочих тяжкою данию».

Возможно, часть из этих сведений преувеличена Нестором-летописцем, но во всяком случае ясно, что юный Святослав был непосредственным участником усмирения мятежа древлян и сумел не только проявить личную храбрость, но и ободрял дружинников своим бесстрашием. Видимо, уже тогда военное дело стало для него всем в жизни, а главным фактором при принятии государственных решений появилось желание не допустить ни при каких обстоятельствах ослабления своего войска.

Чрезвычайно интересен пример с попыткой матери склонить Святослава к принятию христианства (сама княгиня к этому времени приняла крещение в Константинополе). Несмотря на то что княгиня Ольга имела на сына большое влияние – он отказался. Как сказал Святослав: «Могу ли один принять новый Закон, чтобы дружина моя посмеялась надо мною?» Князь понимал, что дружинники-язычники не воспримут смену веры своим вождем и это серьезно снизит его влияние на воинов и, следовательно, боеспособность войска.

С 964 г., согласно летописным данным, начинаются самостоятельные походы Святослава, которые принесли ему громкую славу и выделили князя среди современных ему русских князей. Как рассказывается в «Повести временных лет»: «Когда Святослав вырос и возмужал, стал он собирать много воинов храбрых, и быстрым был, словно пардус (в старославянском языке так называли гепарда. – Авт.), и много воевал. В походах же не возил за собою ни возов, ни котлов, не варил мяса, но, тонко нарезав конину, или зверину, или говядину и зажарив на углях, так ел; не имел он шатра, но спал, постилая потник с седлом в головах, – такими же были и все остальные его воины. И посылал в иные земли со словами: «Иду на Вы!»

Князь Святослав с семьей на фреске XI века Софийского собора в Киеве

Заметим, что византийский хронист X века Лев Диакон написал о внешности Святослава, благодаря чему мы можем представить его суровый облик. В «Истории» Льва Диакона приводится следующее детальное описание: «Вот какова была его наружность: умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с густыми бровями и светло-синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос – признак знатности рода; крепкий затылок, широкая грудь и все другие части тела вполне соразмерные, но выглядел он хмурым и суровым. В одно ухо у него была вдета золотая серьга; она была украшена карбункулом, обрамленным двумя жемчужинами. Одеяние его было белым и отличалось от одежды его приближенных только заметной чистотой».

Первый поход (получивший название Восточного), на Оку и Волгу, Святослав начал в 964 г. и закончил в 969 г. В начале похода князь вступил на земли вятичей, которые находились под контролем Хазарского каганата – тогда одного из наиболее могущественных государств Евразии. Это уже само по себе было серьезной заявкой на объединение славянских племен под своей властью. Но в то время у князя была более значительная цель, чем покорение вятичей, – для него главным было пройти без потерь их земли для нападения на Хазарский каганат. Покорение вятичей было им бескровно завершено спустя два года – они признали власть великого князя Киевского и были обложены данью.

Пересечение геополитических интересов делало неизбежным столкновение между Киевской Русью и Хазарским каганатом, результат которого должен был определить судьбу русских земель. Хотя пик могущества хазар был уже в прошлом, тем не менее, они представляли значительную угрозу для Киевской Руси – без их поражения невозможно было создание мощного централизованного государства, что было главной целью Святослава. Князю необходимо было объединить все славянские племена на восток от тогдашних границ Киевской Руси, чему противодействовал мощный Хазарский каганат.

Пройдя земли вятичей, Святослав направился в Волжскую Булгарию, которая находилась в вассальной зависимости от Хазарского каганата, но обладала собственным сильным военным и экономическим потенциалом. Военные силы Святослава были недостаточны, чтобы направить их одновременно против своего главного противника – Хазарского каганата и его вассала. Обладая развитым стратегическим мышлением, великий князь Киевский сделал единственно правильный в сложившейся ситуации выбор – стремительно разгромить более слабого противника, не дав хазарскому войску времени прийти ему на помощь.

О ходе боевых действий в Волжской Булгарии сведений до нас почти не дошло. Однако то, что Святослав одержал быструю и полную победу, сомнений не вызывает. Арабский путешественник и географ X века Ибн-Хаукаль сообщает о том, что «русы опустошили» город Булгар. Хотя Ибн-Хаукаль относит это событие к 968–969 гг., но, несомненно, он просто ошибся в хронологии, т. к. далее сам пишет о начавшемся после разрушения Булгара походе русских войск против Хазарского каганата, происходившем в 965 г.

Покончив с Волжской Булгарией, Святослав выступил непосредственно против хазар. Последние, видимо, недооценили силу дружины Святослава, и каган, надеясь на легкую победу, вышел ему с войском навстречу.

В состоявшемся сражении (о ходе которого также почти ничего достоверно неизвестно из летописи) Святослав нанес кагану поражение и сразу пошел на стоявшую на левом берегу Дона крепость Саркел. Саркел недаром в переводе с хазарского – «главная крепость», она действительно имела стратегическое значение для контроля над северо-западной частью каганата.

Показательно, что крепость строили отнюдь не отличавшиеся особыми достижениями в фортификации хазары, а искусные инженеры-византийцы, которым было выгодно сохранять хазарскую угрозу над начавшейся усиливаться Киевской Русью. Император Феофил специально с данной целью направил в свое время в Хазарию своих инженеров во главе с Петроной Каматиром. О строительстве этой, одной из наиболее сильных для своего времени крепостей упомянул император Константин VII Багрянородный в трактате «Об управлении империей»: «Поскольку же на месте не было подходящих для строительства крепости камней, соорудив печи и обжегши в них кирпич, он (руководитель византийских инженеров. – Авт.) сделал из них здание крепости, изготовив известь из мелких речных ракушек».

И хотя постоянный гарнизон Саркел был не слишком велик – всего около 300 человек, его осада была сопряжена с серьезными трудностями. Однако Святослав сумел взять крепость без длительной осады, что свидетельствует о его высоком мастерстве полководца. С этого момента взятая крепость под новым названием Белая Вежа вошла в состав древнерусского государства, став его стратегическим оборонительным анклавом вдали от коренных русских земель.

Великий князь Киевский (и одновременно князь новгородский) мог бы после достигнутой победы прекратить поход, но это бы сохранило для Киевской Руси потенциальную хазарскую угрозу – было не исключено, что Хазарский каганат сможет в короткий срок восстановить силы. Поэтому Святослав сделал все возможное для полного уничтожения Хазарии, что давало возможность Киевской Руси объединить в своем составе все славянские племена, ранее находившиеся под властью каганата.

После взятия Саркела он, в 968-м или в 969 г., взял штурмом прекрасно укрепленную крепость и столицу каганата – Казар (Итиль) в устье Волги. Административную часть города окружала мощная стена, за которой находился гарнизон численностью от 7 до 12 тысяч человек. На острове располагались резиденции кагана и бека (совместно правивших каганатом), и их также охраняли значительное количество воинов. Правда, можно предполагать, что в момент штурма гарнизон был меньшей численности, чем обычно (ранее для битвы со Святославом со всего каганата, видимо, были собраны войска), но и этого было достаточно для длительной обороны такой крепости как Казар. Однако Святослав сумел, как и ранее Саркел, взять ее без длительной осады.

После этого Святослав направился в область Джидан (сейчас это территория прикаспийской части Дагестана), уже не являвшейся собственно территорией каганата, а лишь управлявшейся родственником бека. Сначала он разгромил ранее союзных Хазарии ясов (ираноязычных племен скифосарматского происхождения, предков современных осетин) и касогов (народ черкесско-адыгейского племени, предки современных кабардинцев и черкесов), а потом пошел на крупный город-крепость и торговый центр Семендер (Самандар), имевший чрезвычайно важное значение для экономики каганата. И вновь крепость была взята Святославом без длительной осады.

Показательно, что во всех захваченных крепостях Святослав оставил гарнизоны (находившиеся там до 990-х годов), что свидетельствовало о его желании закрепить за Киевской Русью покоренные земли Хазарии и Джидана.

Хотя две последние крепости были взяты Святославом при помощи союзного войска тюркского племени огузов (предков современных турков, азербайджанцев, туркменов и гагаузов), но его численность была невелика, и, вероятно, Святослав смог бы выполнить поставленную задачу без помощи союзника.

Взятие Казара и Семендера стало концом существования Хазарского каганата, и главное препятствие для объединения в составе Киевской Руси ранее находившихся под его властью славянских земель было устранено.

Следующей целью Святослава стала Тмутаракань, которая после ранее произошедшего разгрома ясов и касогов перешла под власть великого князя Киевского, по-видимому, без сколько-нибудь серьезного сопротивления. Эта очень далекая от Киева и Новгорода причерноморская земля теперь стала русской, что резко усилило позиции Киевской Руси в Черноморско-Каспийском регионе.

После триумфальных побед над Хазарией Святослав направился с походом в Болгарию, что было сделано по просьбе византийского императора. Византия была в то время союзником Киевской Руси – изменив старой политике поддержки хазар, хранила во время войны с каганатом (ставшим соперником Константинополя в регионе Северного Причерноморья) по отношению к Святославу благожелательный нейтралитет. Можно не сомневаться, что потом в Византии сильно сожалели о своей геополитической ошибке в определении наиболее опасного соперника.

Факт этого нейтралитета нельзя недооценивать – после ухода Святослава в продолжавшийся несколько лет Восточный поход Киевская Русь осталась практически беззащитной и Византия вполне могла этим воспользоваться, чтобы нанести удар в спину. Разумеется, Святослав не мог не понимать этого, и то, что он все-таки пошел в длительный поход, свидетельствует о наличии с Византией предварительного соглашения (пусть и неформализованного).

Поэтому понятно, почему император Никифор II Фока послал в 967 г. к Святославу посольство во главе со своим приближенным патрикием Калокиром и надеялся, что оно добьется успеха. Задачей посольства было добиться от великого князя Киевского начала похода против Болгарского царства, ставшего к этому времени главным противником Византии на Балканах. Византийский хронист XI–XII веков Иоанн Скилица так писал об истории этого посольства: «На четвертом году своего царствования, в месяце июне 10 индикта (Никифор II Фока. – Авт.) выступил, чтобы обозреть города, расположенные во Фракии; когда он прибыл к так называемому Большому Рву, он написал правителю Болгарии Петру, чтобы тот воспрепятствовал туркам переправляться через Истр и опустошать ромеев. Но Петр не подчинился и под разными предлогами уклонялся. Тогда Никифор почтил достоинством патрикия Калокира, сына херсонского протевона, и отправил его к правителю России Свендославу (так византийцы называли Святослава. – Авт.), чтобы обещаниями даров и немалых почестей склонить его к нападению на болгар».

Калокиру, предусмотрительно снабженному императором значительной суммой в золоте, удалось добиться согласия Святослава начать поход против болгар. Правда, Никифор Фока не мог и предполагать, что одновременно Калокир договорится с великим князем Киевским о поддержке русских войск в попытке сына протевона самому занять византийский престол.

Однако, было бы явной примитивизацией считать, что золото Калокира и его щедрые обещания стали единственной причиной похода русского войска в Болгарию. В геополитических интересах Киевской Руси было укрепление русского влияния в регионе и Святослав лишь использовал удобную возможность для начала продвижения на Балканы.

В августе 968 г. Святослав пришел в Болгарию и одержал ряд значительных побед. Как пишет Иоанн Скилица, русские «напали на Болгарию, разорили многие города и села болгар, захватили обильную добычу и возвратились к себе». Лев Диакон утверждает, что войско Святослава насчитывало 60 тысяч воинов, в то время как древнерусские источники говорят о 10 тысячах (хотя эта информация относится ко времени второго похода на болгар, но вряд ли в первом численность существенно отличалась). Представляется, что последняя цифра соответствует действительности, если она и была несколько выше, то ненамного.

Военные действия развивались следующим образом: когда ладьи Святослава достигли устья Дуная, то были встречены болгарским войском, численность которого Лев Диакон определяет в 30 тысяч воинов. Болгарам, несмотря на численное преимущество, не удалось помешать организованной высадке княжеского войска. После высадки русские воины сомкнули щиты и с мечами атаковали болгар. Последние не выдержали атаки и панически бежали. Святослав не преследовал вражеское войско (видимо, предполагая у противника наличие больших резервов и боясь идти на риск со своими небольшими силами), и болгары сумели укрыться в крепости Доростол. Однако удержаться там они не смогли и Доростол была захвачен Святославом, а остатки болгарского войска уничтожены.

Очень быстро Святослав захватил всю придунайскую Болгарию, овладел многими городами и своей резиденцией сделал Переяславец на Дунае (сейчас это территория Румынии). Князь явно хотел сделать этот город второй (а возможно, и единственной) столицей Киевской Руси, а захваченные болгарские земли включить в состав своего государства. Это, в том числе, означало, что Святослав решил далее не соблюдать соглашения с Византией, союзником которой он изначально выступал, а действовать полностью самостоятельно.

В Константинополе поняли, что теперь русская опасность значительно больше болгарской и начали готовиться к скорому неминуемому столкновению. Среди предпринятых византийцами мер было заграждение входа в Босфор специальной цепью и снаряжение тяжеловооруженной конницы, а также срочное сооружение новых метательных орудий. Можно предположить, что и начавшаяся одновременно осада печенегами Киева началась в результате их подкупа византийцами.

Именно из-за осады столицы Киевской Руси сильным печенежским войском в этом же году победитель болгар был вынужден немедленно возвратиться. Причем печенежская осада была настолько плотной, что, по словам летописца, «нельзя было коня напоить на Лыбеди». Срочно вернувшийся Святослав отогнал печенегов от Киева далеко в степь, для этого ему не понадобилось вступать с ними в серьезное сражение. Кочевники, сильно напуганные появлением прославленного полководца, быстро отступили от Киева – так что речь могла идти лишь о нескольких небольших стычках.

Устранив печенежскую опасность, Святослав вновь направился в 969 г. в Болгарию, куда он уже открыто хотел перенести столицу Как рассказывается в «Повести временных лет», Святослав сказал княгине Ольге следующее: «Не любо мне сидеть в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае – ибо там середина земли моей, туда стекаются все блага: из Греческой земли – золото, паволоки, вина, различные плоды, из Чехии и из Венгрии серебро и кони, из Руси же меха и воск, мед и рабы».

Но когда великий князь Киевский пришел в Болгарию, ему пришлось вновь восстанавливать утраченные позиции. Разгромленные в первом походе болгары за время отсутствия Святослава сумели собрать новое большое войско и оказали ему сильное сопротивление. Их войско было собрано в крепости Преслав южнее Переяславца (хотя Нестор пишет о Переяславце, но, скорее всего, он просто спутал похожие названия), откуда болгары совершили вылазку против Святослава. Вначале болгары начали одолевать, но Святослав сумел переломить ситуацию. По утверждению Нестора, во время сражения Святослав сказал своей дружине: «Здесь нам и умереть; постоим же мужественно, братья и дружина!» Будучи разбиты, болгары вновь отступили за крепостные стены, но великий князь Киевский взял Преслав штурмом.

Преследование отступающего русского войска византийцами. Миниатюра из «Истории византийских императоров в Константинополе с 811 по 1057 год, написанная куропалатом Иоанном Скилицей». XII век

Повторно разгромив болгар, Святослав открыто сообщил новому византийскому императору Иоанну I Цимисхию (его предшественник был убит в результате заговора), что собирается захватить Константинополь: «Хочу идти на вас и взять столицу вашу, как и этот город».

В ответ император через своих послов предложил великому князю Киевскому выплатить крупную дань, а потом, видя, что это слишком мало для Святослава, начал угрожать силой своего войска.

В ответ на угрозы Святослав сказал послам передать их императору следующее: «Не вижу никакой необходимости, побуждающей римского государя к нам идти; посему да не трудится путешествовать в нашу землю; мы скоро сами поставим шатры свои перед византийскими воротами, обнесем город крепким валом и, если он решится выступить на подвиг, мы храбро его встретим, покажем ему на самом деле, что мы не бедные ремесленники, живущие одними трудами, но храбрые воины, побеждающие врагов оружием».

После этого Святослав, усиленный наемными венграми и печенегами, преодолел Балканы, взял Филиппополь и направился к Адрианополю. Конечной целью великого князя Киевского было взятие Константинополя, что Иоанн Цимисхий ясно понимал и готовился к решительному сражению, результат которого должен был решить судьбу империи. Среди предпринятых им мер были формирование ударного полка личной гвардии с усиленным вооружением («полка бессмертных»), стягивание войск с территории всей империи и усиление сил флота.

На границу императором был послан во главе войска талантливый полководец Варда Склир, с которым у Адрианополя (Аркадиополя) в 970 г. произошло сражение, о чем сообщает Нестор: «И пошел Святослав на греков, и вышли те против русских. Когда же русские увидели их – сильно испугались такого великого множества воинов, но сказал Святослав: «Нам некуда уже деться, хотим мы или не хотим – должны сражаться. Так не посрамим земли Русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвым не ведом позор. Если же побежим – позор нам будет. Так не побежим же, но станем крепко, а я пойду впереди вас: если моя голова ляжет, то о своих сами позаботьтесь». И ответили воины: «Где твоя голова ляжет, там и свои головы сложим». И исполнились русские, и была жестокая сеча, и одолел Святослав, а греки бежали. И пошел Святослав к столице, воюя и разбивая города, что стоят и доныне пусты».

Однако если Нестор пишет о победе Святослава, то Иоанн Скилица считает результат битвы диаметрально противоположным: «И на шестом году его царствования они опять напали на Болгарию, совершив то же, что и в первый раз, и даже еще худшее.

А народ росов, который вышеописанным образом покорил Болгарию и взял в плен Бориса и Романа, двух сыновей Петра (имеется в виду царь Болгарии Петр I. – Авт.), не помышлял более о возвращении домой. Пораженные прекрасным расположением местности, [росы] разорвали договор, заключенный с императором Никифором, и сочли за благо остаться в стране и владеть ею. Особенно побуждал их к этому Калокир, который говорил, что если он будет провозглашен ими императором ромеев, то отдаст им Болгарию, заключит с ними вечный союз, увеличит обещанные им по договору дары и сделает их на всю жизнь своими союзниками и друзьями. Гордясь этими словами, росы рассматривали Болгарию как свою военную добычу и дали послам [императора], который обещал заплатить все, обещанное им Никифором, ответ, преисполненный варварской хвастливостью; ввиду этого стало необходимо решить дело войной. Итак, император тотчас посылает приказание переправить восточные войска на запад; военачальником над ними он поставил магистра Варду Склира, дав ему титул стратилата, – на сестре [Варды Склира] Марии он женился, еще будучи частным лицом, – и решил с наступлением весны сам выступить в поход. Росы и их архиг Свендослав, услышав о походе ромейского войска, стали действовать совместно с порабощенными уже болгарами и присоединили в качестве союзников пацинаков (так византийцы называли печенегов. – Авт.) и турок, проживающих на западе, в Паннонии. Собрав триста восемь тысяч боеспособных воинов и перейдя Гем, они стали опустошать огнем и грабежами всю Фракию; разбив свой стан недалеко от стен Аркадиополя, они ожидали там начала борьбы. Когда магистр Варда Склир узнал, что неприятель значительно превосходит его численностью войска – ведь у него было всего двенадцать тысяч воинов, – он решил победить бесчисленное множество врагов военными хитростями и искусством и превзойти их механическими приспособлениями; так это и случилось. Замкнувшись со своим войском внутри стен, как бы испугавшись, он оставался там, и хотя враги не раз хотели выманить его на решающее сражение, он не поддавался, наблюдая, как неприятель грабит и уносит все что ни попадя. Такое решение вызвало у варваров великое презрение: они полагали, что и в самом деле Склир заперся среди стен и удерживает там ромейские фаланги, боясь вступить в бой. Без страха разбрелись они кто куда, стали разбивать лагерь как попало и, проводя ночи в возлияниях и пьянстве, в игре на флейтах и кимвалах, в варварских плясках, перестали выставлять надлежащую стражу и не заботились ни о чем необходимом. И вот Варда дождался подходящего момента и, присмотревшись хорошенько, как ему напасть на неприятелей, назначил день и час, поставил в ночное время засадные отряды в удобнейших местах, отправил с небольшими силами патрикия Иоанна Алакаса и приказал ему выйти вперед, вести наблюдение за врагами и постоянно сообщать ему, где они находятся. Разузнав это, [Иоанн Алакас] должен был сблизиться с варварами, напасть на них и, сражаясь, обратиться в притворное бегство, но не бежать во весь опор, отпустив поводья и сломя голову, а отступать в строю, медленно и где только возможно поворачиваться к противнику, биться с ним и поступать так до тех пор, пока он не будет завлечен к скрытым в засадах отрядам, а тогда расстроить ряды и бежать без всякого порядка. Варвары разделились на три части – в первой были болгары и росы, турки же и пацинаки выступали отдельно. Иоанн двинулся и случайно натолкнулся на пацинаков; выполняя полученный приказ, он изобразил медленное отступление, пацинаки же нападали, расстроив ряды; им хотелось поскорее уничтожить всех бегущих, но те то отступали строем, то поворачивались и сражались; путь их направлялся к стоявшему в засаде отряду Очутившись среди своих, [воины Иоанна Алакаса] бросили поводья и устремились в непритворное бегство. Пацинаки рассыпались без всякого порядка и бросились в погоню. Но вот появился неожиданно сам магистр со всем войском. Пораженные внезапностью, [пацинаки] прекратили преследование, но не бросились бежать, а остановились, ожидая нападения. Когда на них с огромным напором обрушился отряд магистра, а сзади приближалась идущая в полном порядке остальная фаланга, немедленно погибли храбрейшие из скифов: поскольку фаланга расступилась на большую глубину, пацинаки окончательно оказались в засаде, а когда фаланги соединились, то окружение стало полным; [росы] недолго сопротивлялись и, обращенные в бегство, почти все были истреблены.

Принудив их таким образом к бегству, Варда дознался от пленных, что остальные, еще не утомленные битвой, выстроились и ожидают сражения. Он устремился против них без промедления. Они же, узнав о неудаче пацинаков, предались горести из-за внезапности бедствия, но затем собрались с силами и, созвав беглецов, напали на ромеев, имея впереди всадников, а позади пеших воинов. Но когда ромеи выказали себя непобедимыми и отразили натиск первого нападения конных врагов, те отступили, укрылись среди своей пехоты, укрепились там духом и стали ожидать приближения ромеев. И сражение стало как бы нерешительным, пока некий скиф, гордившийся размерами тела и неустрашимостью души, оторвавшись от остальных, не бросился на самого магистра, который объезжал и воодушевлял строй воинов, и не ударил его мечом по шлему. Но меч соскользнул, удар оказался безуспешным, а магистр также ударил врага по шлему. Тяжесть руки и закалка железа придали его удару такую силу, что скиф целиком был разрублен на две части. Патрикий Константин, брат магистра, спеша к нему на выручку, пытался нанести удар по голове другого скифа, который [хотел] прийти на помощь первому и дерзко устремился [на Варду]; скиф, однако, уклонился в сторону, и Константин, промахнувшись, обрушил меч на шею коня и отделил голову его от туловища; скиф упал, а [Константин] соскочил с коня и, ухватив рукой бороду врага, заколол его. Этот подвиг возбудил отвагу ромеев и увеличил их храбрость, скифы же были охвачены страхом и ужасом. Вскоре силы оставили их, и они показали спины, обратившись в позорное и беспорядочное бегство. Ромеи устремились за ними и наполнили равнину мертвыми телами; число пленных превысило количество убитых, и все захваченные за немногими исключениями были изранены. Никто из уцелевших не избежал бы погибели, если бы наступление ночи не остановило погоню ромеев. Из такого великого множества варваров только совсем немногие спаслись, ромеи же потеряли в сражении 25 человек убитыми, но ранены были почти все».

Описания как Нестора, так и Иоанна Скилицы нельзя считать полностью объективными и поэтому необходимо проанализировать ход битвы с использованием всех дошедших до нас источников, что даст возможность судить о ее результате.

Сначала скажем несколько слов о численности противостоящих войск. Лев Диакон пишет о трехкратном численном превосходстве Святослава, а войско Варды Склира определяет в 10 тысяч воинов. Вероятно, подобный порядок цифр и их соотношение несколько ближе к истине, чем русские данные о 100-тысячном византийском войске. Об этом свидетельствует поведение византийцев, которые при появлении русского войска спрятались за крепостными стенами, что явно не могло произойти при условии их значительного численного превосходства.

Выйти из крепости и дать бой византийский военачальник решился после того, как получил от своих лазутчиков сведения о неустойчивости венгерских и печенежских наемников (что соответствовало действительности). Византийское войско было разделено на три части – конница должна была действовать на открытой местности и притворным отступлением заманить войско Святослава, а на флангах в лесу Варда Склир сумел незаметно спрятать подразделения пеших воинов, которые и должны была нанести неожиданный удар.

В свою очередь, войско Святослава также было разделено на три части – русско-болгарская дружина (наиболее боеспособная его часть), а также отряды венгров и печенегов.

Начало сражения полностью подтвердило правильность диспозиции византийцев, план которых Святослав (не знавший о фланговых засадах) не смог вовремя разгадать. Атаковавшие византийскую конницу печенеги были, в свою очередь, внезапно атакованы пехотой с одного из флангов (неизвестно правого или левого), разбиты и в панике беспорядочно бежали.

После разгрома печенегов по византийцам в ответ ударила сначала венгерская конница, а потом конница и пешие дружинники Святослава, и завязался ожесточенный бой. При этом заметим, что Варда Склир удержался от соблазна ввести в бой второй засадный отряд и придерживал его для нанесения решающего флангового удара.

Однако византийцы так и не смогли нанести этот удар, на который они возлагали основную надежду. Боясь быть опрокинутым воинами Святослава, Варда Склир был вынужден ввести второй засадный отряд линейно на заключительном этапе боя (и у нас нет данных, чтобы оценить, как это сказалось на итоге боя). Наиболее вероятно, что четко выраженного победителя в битве под Адрианополем вообще не было – противостоящие стороны понесли большие потери, но явного преимущества ни одна из них не получила. Но о том, что Святослав не потерпел сокрушительного поражения, как это утверждал Иоанн Скилица, свидетельствует следующий факт: после битвы при Адрианополе Иоанн Цимисхий не только предложил ему заключение мирного соглашения, но и уплату дани.

Кроме того, соотношение потерь, приводимое византийскими авторами, совершенно фантастично, даже если принять их описание сражения.

О произошедших после битвы под Адрианополем переговорах между Святославом и византийцами исчерпывающе рассказывает Нестор, и нет оснований подвергать приводимую им информацию сомнению: «И созвал царь (имеется в виду византийский император. – Авт.) бояр своих в палату, и сказал им: «Что нам делать: не можем ведь ему сопротивляться?». И сказали ему бояре: «Пошли к нему дары; испытаем его: любит ли он золото или паволоки?» И послал к нему золото и паволоки с мудрым мужем, наказав ему: «Следи за его видом, и лицом, и мыслями». Он же, взяв дары, пришел к Святославу. И поведали Святославу, что пришли греки с поклоном, И сказал он: «Введите их сюда». Те вошли, и поклонились ему, и положили перед ним золото и паволоки. И сказал Святослав своим отрокам, смотря в сторону: «Спрячьте». Греки же вернулись к царю, и созвал царь бояр. Посланные же сказали: «Пришли-де мы к нему и поднесли дары, а он и не взглянул на них – приказал спрятать». И сказал один: «Испытай его еще раз: пошли ему оружие». Они же послушали его, и послали ему меч и другое оружие, и принесли ему. Он же взял и стал царя хвалить, выражая ему любовь и благодарность. Снова вернулись посланные к царю и поведали ему все, как было. И сказали бояре: «Лют будет муж этот, ибо богатством пренебрегает, а оружие берет. Соглашайся на дань». И послал к нему царь, говоря так: «Не ходи к столице, возьми дань, сколько хочешь», ибо немного не дошел он до Царьграда. И дали ему дань; он же брал и на убитых, говоря: «Возьмет-де за убитого род его». Взял же и даров много и возвратился в Переяславец со славою великою. Увидев же, что мало у него дружины, сказал себе: «Как бы не убили какой-нибудь хитростью и дружину мою, и меня», так как многие погибли в боях. И сказал: «Пойду на Русь, приведу еще дружины».

И отправил послов к царю в Доростол (также Диросторум и Дристр – город-крепость на Дунае, построенная римлянами в І в. н. э., современная Силистра в Болгарии. – Авт.), ибо там находился царь, говоря так: «Хочу иметь с тобою прочный мир и любовь». Царь же, услышав это, обрадовался и послал к нему даров больше прежнего. Святослав же принял дары и стал думать с дружиною своею, говоря так: «Если не заключим мир с царем и узнает царь, что нас мало, то придут и осадят нас в городе. А Русская земля далеко, а печенеги нам враждебны, и кто нам поможет? Заключим же с царем мир: ведь они уже обязались платить нам дань, – того с нас и хватит. Если же перестанут нам платить дань, то снова из Руси, собрав множество воинов, пойдем на Царьград». И была люба речь эта дружине, и послали лучших мужей к царю, и пришли в Доростол, и сказали о том царю. Царь же на следующее утро призвал их к себе и сказал: «Пусть говорят послы русские». Они же начали: «Так говорит князь наш: “Хочу иметь истинную любовь с греческим царем на все будущие времена”».

Далее «Повесть временных лет» дает текст соглашения, продиктованного послом Святослава и принятого греками: «Список с договора, заключенного при Святославе, великом князе русском, и при Свенельде, писано при Феофиле Синкеле к Иоанну, называемому Цимисхием, царю греческому, в Доростоле, месяца июля, 14 индикта, в год 6479. Я, Святослав, князь русский, как клялся, так и подтверждаю договором этим клятву мою: хочу вместе со всеми подданными мне русскими, с боярами и прочими иметь мир и истинную любовь со всеми великими царями греческими, с Василием и с Константином, и с боговдохновенными царями, и со всеми людьми вашими до конца мира. И никогда не буду замышлять на страну вашу, и не буду собирать на нее воинов, и не наведу иного народа на страну вашу, ни на ту, что находится под властью греческой, ни на Корсунскую страну и все города тамошние, ни на страну Болгарскую. И если иной кто замыслит против страны вашей, то я ему буду противником и буду воевать с ним. Как уже клялся я греческим царям, а со мною бояре и все русские, да соблюдем мы неизменным договор. Если же не соблюдем мы чего-либо из сказанного раньше, пусть я и те, кто со мною и подо мною, будем прокляты от бога, в которого веруем, – в Перуна и в Волоса, бога скота, и да будем желты, как золото, и своим оружием посечены будем».

Стратегической ошибкой Святослава, которая в конечном счете и определила его поражение в войне, было то, что он недооценил силы Византии и, соответственно, из-за этого неправильно расценил намерения Иоанна Цимисхия. Великий князь Киевский посчитал, что у византийцев недостаточно сил для нового массированного наступления. Из-за этого он не занял горные проходы через Балканы и устье Дуная, что дало возможность противнику беспрепятственно совершать необходимые маневры и сосредоточение войск. Не менее тяжелые последствия для него повлекло и рассредоточение своих войск, часть из которых находилась в Преславе, а часть в Доростоле.

Между тем византийский император использовал мирный договор для накопления сил и в апреле 971 г. направил в устье Дуная флот в 300 судов, а сухопутные силы – к Адрианополю. Сам же Иоанн Цимисхий с отрядом из 13 тысяч конницы, 2 тысяч «бессмертных» и 15 тысяч пеших воинов перешел через Балканы.

Все силы византийцев подошли к Преславу, который защищал отряд воеводы Святослава Сфенкеля, не имевший достаточно сил для эффективной обороны. После сражения под городом, в котором византийцы одержали полную победу, несмотря на ожесточенное сопротивление Сфенкеля, город был взят за два дня. О том, как была захвачена Преслава, достаточно точно и подробно рассказывает Иоанн Скилица: «На втором году своего царствования [император] вознамерился предпринять поход против росов. Щедрость [помогла ему] набрать воинов; военачальниками были назначены мужи, прославленные рассудительностью и военной опытностью. Император позаботился и о всем необходимом, чтобы войско не терпело ни в чем недостатка; снарядить поход было поручено Льву, который был в то время друнгарием флота, а после этого протовестиарием. Лев привел в порядок старые корабли, снарядил новые и приготовил внушительный флот. Наступила весна; все обстояло прекрасно, и [император], вознеся молитвы к богу, оставил гражданам предписания и покинул столицу. Когда он прибыл к Редесту, ему повстречались два посланца скифов, которые под видом посольства прибыли для того, чтобы разведать силы ромеев. Когда они стали упрекать ромеев, утверждая, что терпят несправедливость, император повелел, отлично понимая причину их прибытия, чтобы они обошли весь лагерь, осмотрели ряды воинов, а после обхода и осмотра отправились назад и рассказали своему вождю, в каком прекрасном порядке и с каким послушным войском идет против них войною император ромеев. Отпустив таким образом послов, сам он выступил вслед за ними, имея около пяти тысяч пехотинцев облегченного вооружения и четыре тысячи всадников. Всему остальному множеству воинов было приказано медленно следовать за ним во главе с паракимоменом Василием. Перейдя через Гем, император внезапно вступил во враждебную страну и разбил лагерь поблизости от города Великой Преславы, где находился дворец болгарских царей. Эта неожиданность изумила скифов и повергла их в отчаяние. Калокир, зачинщик и виновник всех происшедших бедствий, который случайно здесь находился, услышав звук трубы, понял, что сам император прибыл и будет лично руководить войной. Втайне покинул он город и ускользнул в лагерь росов. Увидев его и узнав о прибытии императора, росы пришли в немалое замешательство. Но Свендослав приободрил их подходящими к таким обстоятельствам словами, и они, укрепившись духом, приблизились к ромеям и разбили лагерь. Императорское войско сосредоточилось между тем на равнине перед городом и неожиданно напало на врага, не ожидавшего ничего подобного: вне городских стен было застигнуто около восьми с половиной тысяч мужей, которые производили военные упражнения. Некоторое время они сопротивлялись, но затем утомились и бежали; и одни из них бесславно погибли, а другие укрылись в городе. Пока все это происходило, пребывавшие внутри города скифы узнали о непредвиденном появлении ромеев и об их столкновении со своими соратниками. Хватая оружие, какое кому случайно подвернулось под руку, они устремились на выручку своим. Ромеи встречали их беспорядочно движущуюся толпу и многих убивали. В силу этого варвары уже скоро не смогли устоять и обратились в бегство. Всадники же ромейской фаланги выдвинулись вперед и отрезали им дорогу в город, перехватывая и убивая беспорядочно бегущих по ровному полю варваров, так что вся равнина наполнилась мертвыми телами и было захвачено бесчисленное множество пленных. Сфангел, который и возглавлял все войско, находившееся в Преславе (он считался среди скифов вторым после Свендослава), опасаясь, видимо, уже за судьбу города, запер ворота, обезопасив их засовами, взошел на стену и поражал нападающих ромеев различными стрелами и камнями. Только наступление ночи прекратило осаду города. На рассвете прибыл проедр Василий с множеством войска, двигавшегося позади. Прибытие его явилось большой радостью для императора, который поднялся на какой-то холм, чтобы скифы его видели, и соединившиеся войска стали окружать город. Император обратился, уговаривая их отказаться от противодействия и спастись от совершенного истребления; они не соглашались сойти со стены. Справедливый гнев наполнил ромеев, и они приступили к осаде, отгоняя находящихся наверху стрелами и приставляя к стенам лестницы. И некий благородный воин, крепко держа в правой руке меч, а левой приподнимая над головой щит, первым устремился по одной из лестниц. Отражая удары щитом и защищая себя мечом от нападавших и от тех, кто старался ему воспрепятствовать, он поднялся на гребень стены, рассеял всех, кто там находился, и дал следовавшим за ним возможность безопасно подняться. Подражая ему, сначала некоторые, а потом многие [поступили таким же образом], а скифы, одолеваемые их сомкнутым строем, стали прыгать со стены. Соревнуясь с первыми, и многие другие ромеи в различных местах взобрались по лестницам на стену. Приведенные в замешательство, скифы не заметили, как некоторые из ромеев, беспрепятственно достигнув ворот, открыли их и впустили свое войско. Когда город был таким образом взят, скифов, вынужденных отступать по узким проходам, стали настигать и убивать, а женщин и детей захватывали в плен. И Борис, царь болгар, был схвачен вместе с супругой и детьми; украшенного знаками царской власти, его привели к императору. Император человеколюбиво повелел, называя его царем болгар, отпустить всех пленных болгар, предоставив им свободно идти, куда кто захочет; он говорил, что прибыл не для того, чтобы повергнуть болгар в рабство, но чтобы их освободить, и утверждал, что одних только росов он считает врагами и относится к ним по-вражески.

Князь Святослав Храбрый. Памятник Тысячелетию Государства Российского в Новгороде. 1862 г.

Между тем восемь тысяч храбрейших скифов заняли хорошо укрепленную часть царского дворца, который находился посреди города, укрылись там на некоторое время и перебили многих воинов, попавших туда ради любопытства или тайно пробравшихся с целью грабежа. Узнав об этом, император повелел против них послать равносильный отряд, но отправленные действовали вяло и не отважились осадить их – не потому, что они боялись росов, но потому, что укрепление казалось им прочным и непреодолимым. Император легко разрешил затруднение: вооружившись, он сам устремился пешим впереди прочих воинов, которые при виде этого тотчас же схватили оружие и бросились за ним; каждый спешил опередить государя, и с военным кличем и шумом они кинулись на укрепление. Росы с ожесточением выдержали осаду, но [ромеи], зажегши во многих местах огонь, таким путем преодолевали сопротивление – не перенеся силы огня и ромейского оружия, [росы] попрыгали [со стен] и побежали; многие из них были уничтожены пламенем, многие брошены с крутизны, а прочих ожидали меч либо плен. Таким образом, весь город не устоял и был взят за два дня».

После взятия Преслава (которое произошло так быстро в том числе благодаря наличию у византийцев большого количества камнеметных машин) византийский император направился к Доростолу, где намеревался разбить главные силы Святослава. По пути он захватывал без сопротивления болгарские города, ранее находившиеся под властью великого князя Киевского.

Иоанн Скилица так написал о положении сторон перед решающей схваткой, подчеркнув при этом стратегически правильное решение византийцев без промедления развивать первоначальный успех: «Когда Свендослав услышал о взятии Преславы, он пришел в замешательство, однако не оставил свои замыслы, а стал ободрять своих, призывая проявить себя свыше обычного доблестными мужами, и распорядился сделать все остальное, что было нужно. Умертвив всех болгар, находившихся в подозрении, числом около трехсот, он выступил против ромеев. Император же, заняв по пути некоторые города, поставил над ними стратигов и продвигался… опустошая многие укрепления и поселения, которые он отдавал на разграбление воинам. Когда разведчики сообщили о приближении каких-то скифов, он отрядил отобранных воинов, поставив над ними Феодора из Мисфии в качестве военачальника, и поручил ему, идя впереди войска, разузнать о числе врагов и дать знать об этом; если же будет возможно, то попытать их силу перестрелкой. Сам же [император] следовал позади, выстроив все войско в боевой порядок. Подойдя к врагам, Феодор и его воины стремительно напали на них. Росы, опасаясь засады, все двигались вперед; многие из них были ранены, некоторые пали, и они стали отступать. Рассеявшись по соседним горам и поросшим лесом лощинам, которые были глубоки и обширны, они по горным тропам добрались до Дристры. Количество их достигало семи тысяч, напавших же на них и обративших их в бегство ромеев было триста. Присоединившись к Свендославу, скифы подняли с места все множество его войска – а насчитывалось их триста тридцать тысяч – и разбили лагерь в двенадцати милях от Доростола, где с ожесточением и мужеством ожидали приближения императора».

23 апреля под Доростолом состоялось первое столкновение передового отряда византийцев с небольшим русским отрядом (в результате которого почти полностью погибли оба отряда), но главная битва была еще впереди.

Святослав в этот же день встретил противника на ближних подступах к Доростолу и выстроил свое войско в сомкнутом боевом строю. Согласно описанию византийцев, сомкнутые щиты и копья образовывали стену, атаковать которую было крайне трудно. В свою очередь, Иоанн Цимисхий выстроил свою армию в две линии: в первой находились тяжеловооруженная кавалерия, а во второй – лучники и пращники, проводившие обстрел русских войск через первую линию.

Византийцы рассчитывали, что русские воины не выдержат атаки конницы и их «стена» будет прорвана, но она оказалась значительно устойчивее, чем они могли предположить. Всего византийцы провели двенадцать атак, но так и не смогли прорвать сомкнутый строй. Единственным результатом этих атак было то, что воины Святослава организованно отступили за стены крепости.

После безрезультатного боя на следующий день Иоанн Цимисхий выстроил под Доростолом укрепленный лагерь с окружающими его глубоким рвом и земляным валом. 25 апреля к Доростолу подошел византийский флот, что означало начало полной блокады крепости. Вечером Святослав вывел из города свою конницу, но византийцы не решились ее атаковать (сам князь тоже не решился перейти в наступление), и бой не состоялся.

На следующий день под стенами крепости произошло новое крупное сражение. На этот раз, как и в первом бою, Святослав вывел тяжеловооруженных пеших воинов, которые были атакованы византийцами. Ожесточенный бой продолжался еще два дня, и в нем погиб Сфенкел. В конечном итоге русское войско было вынуждено отступить после того, как обозначилась реальная угроза захода в его тыл специально посланного императором отряда.

После закончившегося сражения, которое не принесло ему победы, Святослав дал команду выкопать вокруг крепости ров, что не давало возможности византийцам подойти непосредственно под стены и использовать их многочисленные стенобитные и камнеметные машины.

29 апреля Святослав совершенно неожиданно для противника провел вылазку из крепости в направлении Дуная, в ходе которой захватил большое количество продовольствия (что и дало ему возможность выдерживать последующую осаду) и разгромил захваченный врасплох вражеский отряд.

Далее началась длительная осада, и в конце концов византийцы сумели засыпать часть рва вокруг крепости и придвинуть вплотную стенобитные и камнеметные машины, использование которых сделало падение Доростола вопросом ближайшего времени. Это вынудило Святослава 19 июля выйти из крепости, чтобы попытаться уничтожить машины. Время для диверсионной вылазки было выбрано отнюдь не случайно. За время длительной осады русские воины прекрасно изучили распорядок дня противника. Они знали, что в обед византийцы обязательно получают вино и после принятия пищи большинство из них ложатся спать.

Поэтому Святослав напал на византийцев именно после обеда, и расчет его оказался верен. Сонные и отяжеленные принятым вином византийцы растерялись: осадные машины были сожжены, а их командир убит.

Удачная вылазка воодушевила Святослава, и на следующий день он опять вышел с войском из крепости. Византийцы встретили Святослава, выстроившись фалангой, – несмотря на ожесточенные атаки, ее не удалось пробить, и князь были вынужден отступить обратно в Доростол. Отметим, что после отступления византийцы обнаружили среди погибших русских воинов женщин в доспехах, которые сражались наравне с мужчинами.

21 июля Святослав собрал военный совет, на котором обсуждался вопрос о дальнейших действиях. Все присутствующие, кроме великого князя Киевского, были едины во мнении, что дальше удерживать Доростол не удастся, и расходились лишь во мнении, как надо его покинуть. Предлагались варианты от достижения соглашения с византийцами о пропуске русского войска до неожиданной попытки прорыва. Только сам Святослав решил, что Доростол сдавать он не будет. По свидетельству Льва Диакона великий князь Киевский сказал следующие слова: «Погибнет слава, сопутница русского оружия, без труда побеждавшего соседних народов и, без пролития крови, покорявшего целые страны, если мы теперь постыдно уступим римлянам. И так с храбростью предков наших и с тою мыслью, что русская сила была до сего времени непобедима, сразимся мужественно за жизнь нашу. У нас нет обычая бегством спасаться в отечество, но или жить победителями или, совершившим знаменитые подвиги, умереть со славою».

По решению Святослава 22 июля произошло решающее сражение, причем когда утром русское войско было выведено за крепостные стены, князь приказал запереть за ним ворота – чтобы у его воинов не было соблазна отступить и они бы думали только о победе.

Великий князь Киевский первый перешел в атаку, и после его стремительного нападения византийцы дрогнули. Положение спас лично император, который пришел на помощь своей пехоте с отрядом конницы и сумел сдержать наступление русской дружины.

Дальше главной задачей Иоанна Цимисхия стало добиться окружения русских войск, что сделать было крайне непросто – Святослав предусмотрительно далеко не отходил от крепостных стен, и поэтому использовать свое численное превосходство и провести фланговый охват византийцы не могли. Поэтому император разделил войско на два отряда – один (под командованием патрикия Романа и столоначальника Петра) должен был имитировать отступление и отвести Святослава как можно дальше от крепостных стен, а второй (под командованием Варды Склира) должен был ударить с тыла и отрезать путь отступления.

Однако полностью реализовать это план не удалось. Святослав действительно, как и предполагали византийцы, увлекся преследованием отступающего противника, и Варду Склиру удалось провести окружение. Особенно ему в этом способствовала неожиданная песчаная буря, которая слепила русское войско. Об этой буре упоминает Иоанн Скилица в своем описании боя: «Говорят, что ромеи получили тогда и божественное воспоможение. Ибо в тылу их поднялась буря и ударила в лицо скифам, не давая им возможности осуществить задуманное для битвы». Но, несмотря на все эти неблагоприятные обстоятельства, Святослав сумел прорвать кольцо окружения и вернуться в Доростол – и на этот раз сражения закончилось без четко выраженного победителя.

Заметим, что, в предыдущих описаниях в целом достаточно объективный, Иоанн Скилица рассказывает о разных этапах сражения в значительной степени по-иному, умалчивая о многих точно установленных фактах. Однако его описание, тем не менее, представляет немалую ценность как образец официозного взгляда Константинополя на события и высокопрофессиональный пример ранней военной пропаганды (которая активно развивалась в последующие столетия и достигла пика развития в наше время). Процитируем часть его описания событий и убедимся, насколько умело игнорируются одни факты и выпячиваются (или даже просто придумываются) другие: «Ромеи же, гордясь недавними победами, ожидали сражения, которое должно было решить все. Они надеялись, что им будет содействовать Бог, возлюбивший не зачинщиков несправедливости, но постоянно помогающий тем, который терпят обиду Не только мужественные, но даже робкие и слабодушные, горячо стремясь к предстоящей битве, стали смелыми и отважными. И вот войска сблизились. И император, и Свендослав стали воодушевлять своих подходящими к случаю словами поощрения, зазвучали трубы, и возбужденные в равной степени войска столкнулись между собой. Натиск ромеев был при первой стычке так силен, что ряды варваров дрогнули, и многие из них пали. Враги, однако, не отступили и не дали ромеям возможности перейти к преследованию – приободрившись, скифы снова кинулись с военным кличем назад на ромеев. В течение некоторого времени борьба была равной, когда же день стал склоняться к вечеру, ромеи, поощряя друг друга и как бы закалившись от взаимных призывов, стали теснить левое крыло скифов и многих опрокинули своим непреодолимым напором. Росы пришли на подмогу пострадавшим, император же отправил на помощь тех, кто находился около него, и сам двинулся за ними с развернутыми императорскими знаменами, потрясая копьем, часто понукая шпорами коня и побуждая воинов боевым кличем. Завязалась жаркая схватка, и не раз менялось течение битвы (говорят, будто двенадцать раз приобретала борьба новый оборот); наконец росы, избегая опасности, рассеялись в беспорядочном бегстве по равнине. Преследуя и настигая бегущих, ромеи их истребляли; многие были убиты, еще больше было захвачено в плен, те же, которые спаслись от опасности, укрылись в Доростоле.

Вознеся за победу молитвы победоносному мученику Георгию (ибо столкновение с врагами произошло в день, посвященный его памяти), император на другой день сам двинулся к Доростолу и, оказавшись там, стал укреплять лагерь. Однако осаду он не начинал, опасаясь, что росы удалятся на кораблях по реке, никем не охраняемой. Расположившись станом, он ждал прихода ромейского флота. Мекду тем Свендослав приготовлялся выдержать осаду; находившихся у него пленных болгар, числом около двадцати тысяч, он, опасаясь их восстания, приказал заковать в колодки и в цепи. Когда прибыл флот, император приступил к осаде и неоднократно отражал вылазки скифов. В один из дней, когда ромеи рассеялись в вечернее время для принятия пищи, конные и пешие варвары, разделившись на две части, устремились из двух ворот города – из восточных, которые было приказано охранять стратоледарху Петру с фракийским и македонским войском, и из западных, к которым был приставлен сторожить Варда Склир с воинами Востока. Вышли они, выстроившись в боевой порядок, и тогда в первый раз появились верхом на лошадях, в предшествующих же сражениях бились пешими. Ромеи встретили их с ожесточением, и завязался упорный бой. Борьба долго шла с равным успехом, наконец ромеи обратили варваров в бег ст во своей доблестью и, прижав к стене, многих перебили в этой стычке и всего более – всадников. Ни один из ромеев не был ранен, и только три лошади были убиты. Собравшись внутри стен, разбитые варвары провели наступившую ночь без сна и оплакивали павших в сражении дикими и повергающими в ужас воплями, так что слышавшим их казалось, что это звериный рев или вой, но не плач и рыдания людей. Едва наступило утро, все воины, рассеянные по различным укреплениям для их охраны, были созваны в Доростол; они сошлись быстро. Император же двинул все свои силы, вывел их на равнину перед городом и начал вызывать варваров на битву. Но так как они не вышли, он воротился в лагерь на отдых. И прибыли к нему послы из Константин и других крепостей, лежавших по ту сторону Истра; они умоляли простить им все плохое и отдавали себя и свои укрепления в его руки. Благосклонно приняв их, император послал занять крепости, а также отправил войско, необходимое для их охраны. Когда наступил вечер, все ворота города открылись, и росы, будучи в большем, нежели прежде, числе, напали на ромеев, которые не ожидали этого ввиду приближения ночи. И казалось, что вначале они имели перевес, однако немного спустя ромеи взяли верх. Но когда был убит геройски сражавшийся Сфангел, эта потеря связала и ослабила их натиск. Тем не менее, в течение всей ночи и на следующий день до самого полудня они продолжали сильное сопротивление. Когда затем посланные императором силы отрезали варварам дорогу в город, росы, узнав об этом, ударились в бегство. Находя путь к городу перехваченным, они разбегались по равнине, где их настигали и умерщвляли. С наступлением ночи Свендослав окружил стену города глубоким рвом, чтобы нелегко было при наступлении ромеям приблизиться к городской стене. Укрепив таким способом город, он решил смело выдержать осаду. Когда же многие воины стали страдать от ран и надвигался голод, ибо необходимые запасы истощились, а извне ничего нельзя было подвезти из-за ромеев, Свендослав, дождавшись глубокой и безлунной ночи, когда с неба лил сильный дождь и падал страшный град, а молнии и гром повергали всех в ужас, сел с двумя тысячами мужей в челны-однодеревки [и отправился] за продовольствием. Собрав где кто мог зернового хлеба, пшена и прочих жизненных припасов, они двинулись по реке на однодеревках в Доростол. Во время обратного плавания они увидели на берегу реки многих обозных слуг, которые поили и пасли лошадей либо пришли за дровами. Сойдя со своих судов и пройдя бесшумно через лес, [варвары] неожиданно напали на них, многих перебили, а прочих принудили рассеяться по соседним зарослям. Усевшись снова в ладьи, они с попутным ветром понеслись к Доростолу. Великий гнев охватил императора, когда он узнал об этом, и он сурово обвинял начальников флота за то, что они не знали об отплытии варваров из Доростола; он угрожал им даже смертью, если нечто подобное повторится еще раз, и после того оба берега реки тщательно охранялись. Целых шестьдесят пять дней вел император осаду, и так как ежедневно происходившие стычки были бесплодны, он решил попытаться взять город блокадой и голодом. Ввиду этого он велел перекопать рвами все дороги, везде была поставлена стража, и никто не мог в поисках продовольствия выйти из города; [сам же император] стал выжидать. Так обстояло дело с Доростолом…

Древнерусские мечи

Внутри города скифов терзал голод, снаружи они терпели урон от стенобитных орудий, особенно в том месте, где охрану нес магистр Иоанн, сын Романа Куркуаса; находившийся там камнемет причинял им немалый вред. Выделив самых отважных воинов, имевших тяжелое вооружение, и смешав их с легковооруженными, [скифы] посылают их против указанного орудия, чтобы они постарались его уничтожить. Дознавшись об этом, Куркуас во главе сильнейших своих воинов поспешил на защиту [орудий].

Оказавшись посреди скифов, он упал вместе с конем, который был ранен копьем, и погиб, изрубленный на части. Подоспевшие ромеи напали на росов, отстояли орудия в целости и оттеснили скифов в город.

Наступил июль месяц, и в двадцатый его день росы в большом числе вышли из города, напали на ромеев и стали сражаться. Ободрял их и побуждал к битве некий знаменитый среди скифов муж, по имени Икмор, который после гибели Сфангела пользовался у них наивеличайшим почетом и был уважаем всеми за одну свою доблесть, а не за знатность единокровных сородичей или в силу благорасположения. Видя, как он мужественно сражается, ободряет и воодушевляет других и приводит в замешательство ряды ромеев, Анемас, один из императорских телохранителей, сын царя критян Курупа, не смущаясь ростом этого мужа и не боясь его силы, воспламенил свое сердце яростью, заставил своего коня [несколько раз] прыгнуть в разные стороны, извлек висевший у бедра клинок, бешено устремился на скифа и, ударив его мечом в левое плечо повыше ключицы, перерубил шею, так что отрубленная голова вместе с правой рукой упала на землю. Когда скиф свалился, Анемас невредимым вернулся в свой стан.

Из-за этого подвига поднялся сильный шум, ибо ромеи радостно кричали по случаю победы, скифы же вопили нечто непонятное и утратили свое воодушевление. Ромеи усилили свой натиск, и те, обратившись в бегство, бесславно удалились в город. Немало было в этот день убитых – одни были растоптаны в тесноте, других же, настигая, перекололи ромеи. Если бы не наступление ночи, то и сам Свендослав не избежал бы плена. Спасшись от опасности и находясь за стенами, [скифы] подняли великий плач из-за смерти Икмора. Снимая доспехи с убитых варваров, ромеи находили между ними мертвых женщин в мужской одежде, которые сражались вместе с мужчинами против ромеев.

Итак, война шла неудачно для варваров, а на помощь им не приходилось надеяться. Одноплеменники были далеко, соседние народы из числа варварских, боясь ромеев, отказывали им в поддержке; у них не хватало продовольствия, а подвезти его было невозможно, поскольку ромейский флот тщательно охранял берега реки. К ромеям же каждый день притекали, как из неисчерпаемого источника, всевозможные блага и постоянно присоединялись конные и пешие силы. Не могли варвары и удалиться, сев в свои челны, ибо выходы, как мы уже сказали, тщательно охранялись. Когда они собрали совещание, то одни советовали тайно удалиться ночью, другие – вернуться домой, попросив у ромеев мира и залогов верности, ибо нет другого пути к возвращению. Некоторые советовали предпринять и другие меры соответственно обстоятельствам, и все сходились на том, что следует окончить войну Свендослав же убедил их решиться на еще одну битву с ромеями и – либо, отлично сражаясь, победить врагов, либо, будучи побежденными, предпочесть постыдной и позорной жизни славную и блаженную смерть. Ибо как возможно было бы им существовать, найдя спасение в бегстве, если их легко станут презирать соседние народы, которым они прежде внушали страх? Совет Свендослава пришелся им по нраву, и все согласились встретить общими силами крайнюю опасность для их жизни. На рассвете следующего дня варвары поголовно выступили из города. Чтобы никому не было возможности спастись бегством в город, они заперли за собою ворота и бросились на ромеев. Завязалось ожесточенное сражение. Варвары бились отважно, и ромеи в тяжелых доспехах, изнуряемые жаждой и сожигаемые солнцем (был как раз самый полдень), стали поддаваться [натиску]. Узнав об этом, император прискакал на помощь со своими воинами и принял на себя главный удар, а утомленному солнцем и жаждой воинству приказал доставить мехи, наполненные вином и водой. Воспользовавшись ими, избавясь от жажды и зноя и собравшись с силами, они стремительно и неистово бросились на скифов; те, однако, достойно их приняли. Пока император не заметил, что место битвы очень тесно, она продолжалась с равным успехом. Но он понял, что по этой причине скифы теснят ромеев и мешают им совершать деяния, достойные их силы, и вот стратигам было приказано отойти назад на равнину, отодвинувшись подальше от города и делая при этом вид, будто они убегают, но на деле не бежать сломя голову, а отходить спокойно и понемногу; когда же преследователи будут отвлечены на большое расстояние от города, [им надлежит], неожиданно натянув поводья, повернуть лошадей и напасть на врага. Приказание было исполнено, и росы, считая отступление ромеев настоящим бегством, с военным кличем устремились за ними, подбадривая друг друга. Но когда ромеи достигли назначенного места, они повернулись и отважно ринулись на врагов. Там завязалась жестокая битва и случилось, что стратиг Феодор из Мисфии, конь которого был сражен пикой, упал на землю. В этом месте закипела упорная схватка, ибо росы порывались его убить, а ромеи старались защитить его. Этот Феодор, свалившись с лошади, схватил какого-то скифа за пояс и, двигая его силой своих рук во все стороны как небольшой легкий щит, прикрывался им от летящих в него копий, а сам, обороняясь таким образом, понемногу отступал, приближаясь к ромеям, которые оттеснили наконец скифов и спасли этого мужа от опасности. И хотя битва не была решена, оба войска закончили борьбу.

Видя, что скифы сражаются с большим жаром, нежели ранее, император был удручен потерей времени и сожалел о ромеях, переносящих страдания мучительной войны; поэтому он задумал решить дело поединком. И вот он отправил к Свендославу посольство, предлагая ему единоборство и говоря, что надлежит решить дело смертью одного мужа, не убивая и не истощая силы народов; кто из них победит, тот и будет властелином всего. Но тот не принял вызова и добавил издевательские слова, что он, мол, лучше врага понимает свою пользу, а если император не желает [более жить], то есть десятки тысяч других путей к смерти; пусть он и изберет, какой захочет. Ответив столь надменно, он с усиленным рвением готовился к бою. Отказавшись от вызова на поединок, император старался всеми способами отрезать варварам доступ в город. Он назначил для этого предприятия магистра Варду Склира с теми отрядами, которые тот возглавил, а патрикию Роману, который был сыном государя Константина, являвшегося сыном Романа Старшего, вместе со стратопедархом Петром было приказано с их силами напасть на врагов. И они ринулись на скифов и сражались упорно. Но и те сопротивлялись отчаянно. Долгое время борьба оставалась равной, и много было в сражении перемен и изменений. Но вот Анемас, сын критского эмира, повернул своего коня, сильно ударил его шпорами и с юношеской отвагой помчался на самого Свендослава. Разорвав вражеский строй, он нанес ему удар мечом в середину головы, сбросил с коня, но не убил, так как помешали бывшие на нем доспехи. Сам же [Анемас] был окружен и, подвергаясь со всех сторон нападению многих, погиб, геройски закончив жизнь и возбуждая великое удивление даже среди врагов».

В создавшейся патовой ситуации Святослав решил заключить с византийским императором мирное соглашение, о содержании которого написал Иоанн Скилица: «Свендослав, использовав все средства и во всем потерпев неудачу, не имея уже никакой надежды, склонился к заключению договора. Он отправил к императору послов, прося залогов верности и внесения в число союзников и друзей ромеев, чтобы ему со всеми своими дозволено было удалиться невредимыми домой, а скифам, если пожелают, – безопасно приходить по торговым делам. Император принял послов и согласился на все, о чем они просили, произнеся известное изречение, что обыкновение ромеев состоит в том, чтобы побеждать неприятелей более благодеяниями, нежели оружием. После заключения договора Свендослав попросил о беседе с императором; тот согласился, и оба, встретившись и поговорив, о чем им было нужно, [затем] расстались. По просьбе Свендослава император отправил посольство к пацинакам, предлагая им стать его друзьями и союзниками, не переходить через Истр и не опустошать Болгарию, а также беспрепятственно пропустить росов пройти через их землю и возвратиться домой. Назначен был исполнить это посольство Феофил, архиерей Евхаитский. [Пацинаки] приняли посольство и заключили договор на предложенных условиях, отказавшись только пропустить росов. Когда росы отплыли, император укрепил крепости и города на берегах реки и возвратился в ромейскую державу».

После заключения мира Святослав с оставшейся дружиной дошел до устья Днепра, а потом направился к днепровским порогам. Однако, будучи предупрежден о печенежской засаде, он остался на порогах до весны, когда решил вновь подняться к Киеву. Князь был уверен, что печенеги уже ушли, но они терпеливо ждали его появления несколько месяцев, что, возможно, объясняется их подкупом со стороны Византии. О последующем трагическом финале летописец написал следующее: «Когда наступила весна, отправился Святослав к порогам. И напал на него Куря, князь печенежский, и убили Святослава, и взяли голову его, и сделали чашу из черепа, оковав его, и пили из него».

Князь Ярослав Владимирович Мудрый

Не вызывает сомнения, что великий князь Киевский Ярослав Владимирович относится к величайшим государственным деятелям не только периода Киевской Руси, но и всей отечественной истории. Именно благодаря государственной деятельности Ярослава Мудрого древнерусское государство значительно расширило свои границы и сделало их безопасными, достигло единства и неразрывно связанного с ним пика своего могущества, став одним из наиболее влиятельных европейских держав периода раннего феодализма. Без преувеличения, можно констатировать, что благодаря ему была создана древнерусская раннефеодальная империя (протоимперия). Последняя имела в самой близкой перспективе реальную возможность стать правопреемником (как в геополитическом плане, так и в плане главной твердыни восточного христианства) начавшейся клониться к закату Византийской империи, оказавшейся не в состоянии выдерживать натиск как с Запада, так и с Востока в условиях обострившихся внутренних противоречий. Нельзя не согласиться с оценкой Николая Карамзина, подчеркнувшего в «Истории государства Российского», что «Ярослав сделался Монархом всей России и начал властвовать от берегов моря Балтийского до Азии, Венгрии и Дакии». Целесообразно также привести и характеристику Сергея Соловьева, данную им в «Истории России с древнейших времен», особенно интересную тем, что она показывает принципиальное отличие государственной деятельности Ярослава от действий всех предыдущих русских князей (за исключением только своего отца, который стоял у истоков процесса объединения древнерусской державы): «Ярослав не был князем только в значении вождя дружины, который стремится в дальние стороны за завоеваниями, славою и добычей; Ярослав, как видно, был более князем-нарядником страны».

Правда, нельзя замалчивать и то, что благодаря непоследовательной политике Ярослава Мудрого (по нашему мнению, вполне обоснованно называемого в ряде источников, подобно императору, Ярославом I) единое древнерусское государство за достаточно короткий период после его смерти вновь оказалось в состоянии жесткого противоборства удельных князей и, вследствие этого, не сумело закрепить достигнутых геополитического могущества и внутренней стабильности.

В историографии очень слабо отражена деятельность Ярослава Мудрого как полководца. Это тем более досадный пробел, учитывая, что именно полководческие достижения дали ему возможность не только создать древнерусскую империю, но превратить ее в один из основных факторов геополитического влияния в Европе. В основном благодаря несомненному полководческому таланту Ярослав Мудрый сумел, преодолев сопротивление сильнейших соперников, объединить древнерусские земли под своей властью, что только и сделало возможным стратегические успехи его политики в других сферах. Более того, изучение полководческой деятельности Ярослава Мудрого представляет особый интерес для понимания военного искусства всей Киевской Руси, о чем еще в начале XX века писал видный военный теоретик профессор Императорской Николаевской Военной Академии генерал-майор Андрей Ельчанинов в своем «Очерке истории военного искусства до Петра Великого».

Неправильно было бы считать, что будущий властитель объединенной Киевской Руси имел с самого начала выработанный план создания централизованного государства и, тем более, что он не допускал в своей полководческой деятельности существенных ошибок (некоторые из которых могли стоить ему не только утраты власти, но и жизни). О ряде подобных просчетов будущего главы древнерусской империи следует упомянуть хотя бы по той причине, что они наглядно показывают пройденный Ярославом нелегкий и, зачастую, противоречивый путь роста государственного деятеля и полководца. Так, необходимы для понимания эволюции Ярослава как полководца его действия во время княжения в Новгороде в период жесточайшего противоборства с великим князем Киевским Святополком (полностью заслужившим свое прозвище Окаянный).

Сама по себе взаимно беспощадная борьба Ярослава со Святополком была явлением несравненно большим, чем обычная княжеская междоусобица, практически всегда имевшая в основе только личное соперничество за власть. Победа Святополка означала бы утрату Киевской Русью государственной самостоятельности и отказ от цивилизационно-вероисповедного выбора, что уже начал реализовывать противник Ярослава. Убийца впоследствии канонизированных Русской православной церковью князей-мучеников Бориса и Глеба был женат на дочери польского князя (с 1025 г. короля) Болеслава I Храброго и в борьбе за власть сделал ставку на полномасштабное польское военное и политическое вмешательство во внутрирусские дела.

То, что это движение было изначально продуманной политикой Святополка, свидетельствует его попытка отложения от Киева в бытность князем Туровским, что было жестко пресечено отцом. В попытке сепаратистского мятежа Святополку уже тогда активную помощь оказал Болеслав Храбрый, прекрасно понявший открывающиеся перед ним перспективы захвата русских земель. Также похоже, что Святополк и его тесть готовили планы вывода русской церкви из-под влияния Константинополя в прямое подчинение Рима. Убедительным подтверждением этому является то, что в попытке отделения Туровского княжества Святополку активно помогал духовник его жены – епископ из польского города Колобжег Рейнберн, игравший при русском князе роль доверенного советника. При этом важно отметить, что задействование поляков принципиально отличалось от использования Ярославом в борьбе со Святополком варяжской дружины. Варяги справедливо считались в Киевской Руси не более чем наемниками, используемыми исключительно в военных целях. Пусть подчас варяжские дружины и выходили из повиновения призвавших их хозяев, но, во всяком случае, речь не шла о захвате ими русских земель и смене цивилизационно-вероисповедной идентичности Киевской Руси (хотя бы уже по той причине, что культура варягов была несравнимо ниже древнерусской, а вопросы религии их вообще мало интересовали). А опасность польской экспансии для существования древнерусского государства в целом Ярослав не мог не понять из искусно (уделявший большое внимание событиям в славянских странах германский хронист, епископ Титмар Мерзебургский с полным основанием писал о «лисьей изворотливости» будущего польского короля) проводимых действий Болеслава Храброго. Характерны его действия в отношении сестры Ярослава Предславы, которую Болеслав Храбрый, убегая из Киева в 1018 г., насильно увез под видом законной жены. Наверняка тогда не одному Титмару Мерзебургскому пришла в голову мысль, что таким образом польский князь готовит династически-правовое обоснование для захвата всех земель Киевской Руси и провозглашения себя ее единовластным правителем.

Польская элита, в отличие от варягов, при решении оказать военную помощь Святополку (только благодаря которой он сумел одержать победу над Ярославом на реке Буг в 1018 г. и повторно занять Киев после своего поражения в 1016 г. у Любеча) изначально ориентировалась на значительные территориальные захваты исконно русских земель, а в дальнейшем и сведению Киевской Руси к роли вассального или полувассального государства. Благодаря коллаборационизму (этот термин XX века наиболее адекватно характеризует политику великого князя Киевского) Святополка Болеслав Храбрый уже стал фактически хозяином Южной Руси – польские войска заняли большинство ее городов. Даже после отступления он сумел удержать Червенские города на Волыни, а награбленных на Руси богатств князю хватило для значительного усиления своего влияния в Польше и получения в скором времени королевской короны.

Кстати, следует подвергнуть сомнению легенду (берущую свое начало в «Повести временных лет») о выступлении Святополка против своего тестя после занятия Киева в 1018 г., когда, якобы по княжескому приказу, началось уничтожение не ожидавших нападения от союзника поляков. Данная легенда была некритично воспринята рядом исследователей, хотя никаких документальных подтверждений (включая и польские источники) о выступлении Святополка против поляков нет. Напротив, тогда великому князю Киевскому крайне невыгодно было бы лишиться своей наиболее серьезной военной поддержки – скорее всего, это было стихийное выступление русского населения против польской оккупации или же подготовленное сторонниками Ярослава восстание против поляков. Последнее вполне вероятно, учитывая, что, насколько можно судить, антипольские выступления прошли в Киеве и по разным городам Южной Руси синхронно или почти синхронно (что наводит на мысль о наличии единого координирующего центра). Тем более, якобы инициированные Святополком выступления против Болеслава Храброго в результате значительно усилили позицию Ярослава как государственного деятеля, последовательно борющегося против иностранной оккупации русской земли и ее объединение. Это, конечно, не означает, что Святополк не думал о том, чтобы самому покорить все русские земли и объединить их под своей властью. Показательна его приводимая Нестором фраза, сказанная после убийства древлянского князя Святослава Владимировича: «Перебью всех братьев и стану один владеть Русскою землею». Но только реализовать свои «объединительные» планы иначе, чем при помощи иностранных оккупантов, он был не в состоянии.

Тем более, после ухода Болеслава Храброго с большей части русских земель началась борьба Ярослава с также призванными Святополком печенегами, опасность которых для безопасности Киевской Руси была не многим меньшей, чем польская. Когда Святополк увидел, что у него без поляков нет достаточно сил, чтобы отстоять Киев от подходившей новгородской дружины Ярослава, и бежал в 1018 г. из столицы, то призвал на помощь печенегов, которые должны были заменить польские войска. И ему едва не удалось в следующем году переломить ситуацию в битве на реке Альте, когда печенеги и дружина Святополка сошлись с войском Ярослава. О невиданной ранее ожесточенности этого сражения ярко свидетельствует «Повесть временных лет». Приведем красочное описание этого сражения Нестором: «…двинулись противники друг на друга, и покрыло поле Альтинское множество воинов. Была же тогда пятница, и всходило солнце, и сошлись обе стороны, и была сеча жестокая, какой не бывало на Руси, и, за руки хватаясь, рубились, и сходились трижды, так что текла кровь по низинам. К вечеру же одолел Ярослав, а Святополк бежал».

К сожалению, более подробных описаний этого сражения не существует. Но не вызывает сомнения, что выиграно оно было Ярославом за счет проявленного полководческого искусства, учитывая, что, насколько можно судить, силы противостоящих сторон были примерно одинаковы.

Отметим, что в борьбе за государственное единство Киевской Руси Ярослав неизменно проявлял предельную жестокость по отношению к противникам, что в то время, лишенное малейших сантиментов, было необходимым условием для достижения победы. Показательным в этом плане является судьба Святополка Окаянного, ставшего навсегда в народном предании одним из главных олицетворений предательства родной земли. Существуют две летописных версии его дальнейшей судьбы. Как пишет Нестор, Святополк, парализованный и безумный, умер «между ляхы и чахы (чехами. – Авт.)». Новгородская первая летопись старшего извода просто указывает, что князь-изменник бежал к печенегам (где, вероятно, и безвестно сгинул). Заметим – обе летописные версии объединяет одно – констатация позорного конца бывшего великого князя Киевского. Однако для характеристики Ярослава более интересна версия варяжской «Саги об Эймунде» (основывавшаяся на передававшихся поколениями рассказах варягов, которые непосредственно участвовали в противоборстве Ярослава и Святополка). Согласно «Саге об Эймунде», Святополк (в саге – Бурицлав) бежал к печенегам и возвратился оттуда с большим печенежским войском. Служивший Ярославу (в саге – Ярицлейв) варяг Эймунд тогда предложил князю убить Святополка и получил слегка дипломатически замаскированное согласие («Не стану я ни побуждать людей к бою с Бурицлавом конунгом, ни винить, если он будет убит»).

Дальнейшие события сага описывает следующим образом: «Эймунд конунг хорошо заметил вечером, где лежит в шатре конунг, идет он сразу туда и сразу же убивает конунга и многих других. Он взял с собой голову Бурицлава конунга. Бежит он в лес и его мужи, и их не нашли. Стало страшно тем, кто остался из мужей Бурицлава конунга при этом великом событии, а Эймунд конунг и его товарищи уехали, и вернулись они домой рано утром. И идет Эймунд к Ярицлейву конунгу и рассказывает ему всю правду о гибели Бурицлава. «Теперь посмотрите на голову, господин, – узнаете ли ее?» Конунг краснеет, увидя голову. Эймунд сказал: «Это мы, норманны, сделали это смелое дело, господин; позаботьтесь теперь о том, чтобы тело вашего брата было хорошо, с почетом, похоронено». Ярицлейв конунг отвечает: «Вы поспешно решили и сделали это дело, близкое нам: вы должны позаботиться о его погребении. А что будут делать те, кто шли с ним?» Эймунд отвечает: «Думаю, что они соберут тинг (скандинавский и древнегерманский аналог древнерусского вече. – Авт.) и будут подозревать друг друга в этом деле, потому что они не видели нас, и разойдутся они в несогласии, и ни один не станет верить другому и не пойдет с ним вместе, и думаю я, что не многие из этих людей станут обряжать своего конунга». Выехали норманны из города и ехали тем же путем по лесу, пока не прибыли к стану. И было так, как думал Эймунд конунг, – все войско Бурицлава конунга ушло и разошлось в несогласии. И едет Эймунд конунг на просеку, а там лежало тело конунга, и никого возле него не было. Они обрядили его и приложили голову к телу, и повезли домой. О погребении его знали многие. Весь народ в стране пошел под руку Ярицлейва конунга и поклялся клятвами, и стал он конунгом над тем княжеством, которое они раньше держали вдвоем».

Трудно сказать, понимал ли с самого начала борьбы с великим князем Киевским новгородский князь, что ему выпала историческая миссия объединения русских земель и создания единого централизованного государства. Но он уже явно осознавал свою миссию (и эффективно использовал в борьбе за власть) после окончательной победы над Святополком. Об этом убедительно свидетельствует вся его дальнейшая многогранная государственная деятельность, главной целью которой было как внутреннее устроение Киевской Руси, так и расширение ее пределов. Данному утверждению не противоречит и соглашение со своим младшим братом – тмутараканским князем Мстиславом Удалым в 1026 г., о котором Нестор написал: «И пошли Мстислав и Ярослав друг на друга, и схватилась дружина северян с варягами, и трудились варяги, рубя северян, и затем двинулся Мстислав с дружиной своей и стал рубить варягов. И была сеча сильна, и когда сверкала молния, блистало оружие, и была гроза велика и сеча сильна и страшна. И когда увидел Ярослав, что терпит поражение, побежал с Якуном, князем варяжским, и Якун тут потерял свой плащ золотой. Ярослав же пришел в Новгород, а Якун ушел за море. Мстислав же чуть свет, увидев лежащими посеченных своих северян и Ярославовых варягов, сказал: «Кто тому не рад? Вот лежит северянин, а вот варяг, а дружина своя цела». И послал Мстислав за Ярославом, говоря: «Садись в своем Киеве: ты старший брат, а мне пусть будет эта сторона Днепра». И не решился Ярослав идти в Киев, пока не помирились. И сидел Мстислав в Чернигове, а Ярослав в Новгороде, и были в Киеве мужи Ярослава… В год 6534 Ярослав собрал воинов многих, и пришел в Киев, и заключил мир с братом своим Мстиславом у Городца. И разделили по Днепру Русскую землю: Ярослав взял эту сторону, а Мстислав ту. И начали жить мирно и в братолюбии, и затихли усобица и мятеж, и была тишина великая в стране».

Миниатюра «Битва Ярослава со Святополком» из Радзивилловской летописи. XV век

В это время Ярослав не имел достаточно сил, чтобы одержать победу над высокоодаренным полководцем Мстиславом (о чем свидетельствовало сокрушительное поражение великого князя Киевского в 1024 г. в сражении у Листвена, о которой более подробно мы скажем далее в очерке, посвященном военной деятельности тмутараканского князя), который недаром получил прозвище Удалой. В лучшем случае, его ожидала бы дальнейшая затяжная война без малейших гарантий победы, чем, несомненно, воспользовались бы как многочисленные русские князья, недовольные жесткой централизаторской политикой Ярослава, так и внешние силы, не оставившие надежд на захват территорий Киевской Руси. Показательно, что Мстислав Удалой, подобно Святополку Окаянному, в борьбе против Ярослава опирался на серьезную внешнюю поддержку давних неприятелей Киевской Руси – хазар и черкесов (черкасов).

О глубокой продуманности курса великого князя Киевского по объединению русских земель убедительно свидетельствует как история противостояния с Мстиславом Удалым, так и достаточно серьезная борьба Ярослава с другими князьями, не желавшими признавать его главенствующей роли (т. е., таким образом, не дававших создать единое русское государство). В этой борьбе ярко проявились его способности полководца, без которых невозможно было бы достижение поставленной цели.

Наиболее серьезную угрозу для создания древнерусской империи из удельных князей представлял его племянник – князь полоцкий Брячислав Василькович. В 1021 г. он захватил Новгород и подверг его разграблению (это было для Ярослава и открытым личным вызовом), что продемонстрировало силу полоцкого князя как реального соперника великого князя Киевского в борьбе за первенство. В подобной ситуации Ярослав должен был действовать быстро, жестко и решительно, чтобы не дать возможности пойти по стопам Брячислава другим удельным князьям. С большим напряжением сил, но Ярослав добился победы – собрав значительные силы и догнав уходившего в Полоцк противника на реке Судомири (Судоме), он нанес там Брячиславу сокрушительное поражение. Следует отметить, что Ярослав сумел догнать дружину племянника в крайне короткий срок. Он преодолел около 800 километров всего за семь дней и настиг Брячислава, который, обремененный богатой добычей, двигался значительно медленнее. Не ожидавший нападения князь полоцкий (воины которого к тому же были перенагружены награбленным) не сумел оказать эффективного сопротивления и бежал в Полоцк.

Кроме того, тактическое примирение с Мстиславом Удалым было чрезвычайно эффективно использовано Ярославом для укрепления и расширения создаваемой империи. Тмутараканский князь дал Ярославу недостающую ему воинскую силу, с помощью которой великий князь Киевский успешно решал задачи общегосударственного характера.

В 1030 г. в Польском королевстве, лишенном после смерти Болеслава Храброго сильной власти, произошли массовые волнения (в результате которых было убито множество видных представителей знати и высшего духовенства), что сильно ослабило ее военные возможности. Ярослав понял, что у него появился шанс возвратить ранее оккупированные умершим королем русские земли. Однако только своей дружины для освободительного похода было недостаточно, и Ярослав сумел получить в помощь и сильную дружину Мстислава. Это дало ему возможность в следующем году освободить сначала Бельз в северо-восточной части Галицкой Руси, а после него и все ранее оккупированные поляками Червенские города, что стало важным фактором восстановления территориальной целостности Киевской Руси и дальнейшего укрепления ее геополитической роли в Европе.

Более того, Ярослав вторгся уже на собственно польскую территорию и в результате победного похода вывел с собой множество пленных (впоследствии они были расселены по берегам реки Рось в новозаложенных крепостях, служивших дополнительной защитой от набегов кочевников). При этом Ярослав избегнул соблазна вмешаться во внутрипольские дела, хотя у него была возможность поддержать в своих интересах одну из противоборствующих сторон (по примеру того, как недавно это делал Болеслав Храбрый в Киевской Руси). Ярослав осознавал, что у него для подобных действий недостаточно сил и он тогда надолго увязнет в Польше, что не даст возможности действовать на других направлениях. Время показало, что Ярослав принял верное решение – в дальнейшем это позволило ему заключить стратегический союз с польским князем Казимиром I Восстановителем (внуком Болеслава Храброго). Особую прочность союзу с Казимиром придало то, что великий князь Киевский выдал за польского князя свою сестру Марию Доброгневу. Кроме того, на этот раз, когда ситуация стала принципиально иной, Ярослав помог новому родственнику (немедленно признавшему принадлежность Червенских городов Киевской Руси) в 1047 г. подавить мятеж Моислава, ставившего своей целью провозглашении Мазовии независимым государством. Скорее всего, без помощи дружины Ярослава Казимир не смог бы подавить сепаратистский мятеж или, во всяком случае, борьба с ним затянулась бы на длительный период.

Стоит привести мнение автора «Истории России с древнейших времен» о действиях Ярослава по подавлению сепаратистского мятежа в Польше, в которой дается объективная оценка и в целом политики великого князя Киевского на польском направлении: «Мы не знаем, какими собственно расчетами руководился Ярослав в польских отношениях; но знаем, что он, возвратив свое, принял сторону порядка и христианства, не захотел усиливать варварства и победою над Моиславом мазовецким нанес последнему сильный удар».

Можно констатировать, что результатом походов Ярослава стало не только окончательное закрепление за Киевской Русью Червенских городов, но и превращение Польши из опасного геополитического противника в стратегического союзника (которым она перестала быть только после ослабления государства в результате возобновления княжеских усобиц).

В 1036 г. Мстислав Удалой умирает, и после него у Ярослава уже больше не было реальных соперников, способных оспорить его общерусское лидерство, что еще раз подтвердило правильность ранее проведенного вынужденного маневра великого князя Киевского. Как писал Нестор, великий князь Киевский стал «самовластцем в Русской земле», что абсолютно точно характеризует полноту его власти и ее географические пределы. Однако, чтобы окончательно гарантировать незыблемость своей власти на всей территории Киевской Руси (и неразрывно связанного с этим государственного единства империи), им были предприняты меры против княжившего во Пскове Судислава Владимировича, занимавшего во время противоборства Ярослава с Мстиславом Удалым и Брячиславом Васильковичем весьма неопределенную позицию.

Сразу после смерти полоцкого князя великий князь Киевский лишил свободы Судислава Владимировича (последнему пришлось просидеть в заключении 23 года) и ликвидировал Псковское княжество, что можно считать окончанием начатого Ярославом длительного процесса создания единого древнерусского государства-империи. Ряд исследователей, пытаясь «оправдать» Ярослава, утверждают, что действия великого князя Киевского объяснялись тем, что Судислав был перед ним «оклеветан». Думается, что никакой «клеветы» не было. Ярослав в ней просто не нуждался – он действовал, если применить оценку дня сегодняшнего, жестоко и вероломно (хотя для нравов Средневековья это был совершенно обычный, скорее, мягкий поступок, учитывая, что псковский князь не был казнен), но вполне осознанно – руководствуясь мотивами государственной необходимости. Судислав был потенциально опасен для единства империи (как опасно само по себе было и существование на самой границе с Европой независимого Псковского княжества), а его поведение во время недавно закончившейся княжеской распри давало основания для опасений. Видимо, в такой ситуации, более всего опасавшийся возобновления борьбы удельных князей за власть, Ярослав посчитал, что у него нет другого выхода.

Возвращаясь к вопросу о внешних союзниках Киевской Руси, заметим – то, что Ярослав прекрасно осознавал значение наличия военно-политических союзников для обеспечения национальной безопасности, свидетельствовали еще его действия времен борьбы со Святополком. Выше мы уже писали, что бежавший из столицы Святополк попытался взять реванш, заключив соглашение с печенегами. Великий князь Киевский, понимавший необходимость нейтрализации и отвлечения сил поляков от русских земель, в ответ предпринял «зеркальный» ход. Он заключил союз против Болеслава Храброго с императором Священной Римской империи Генрихом II Святым и договорился относительно одновременного начала против Польши военных действий. Хотя тогда военные действия против Болеслава Храброго как русских, так и германских войск окончились безрезультатно (а Генрих II вскоре поменял внешнеполитическую ориентацию на пропольскую), но Ярослав и в дальнейшем продолжал линию поиска союзников на всех внешнеполитических направлениях, что стало одним из главных факторов укрепления позиций Киевской Руси на международной арене.

Конечно, возвращение Червенских городов-крепостей было хотя и стратегически важным (в том числе это обеспечивало безопасность западных кордонов Киевской Руси), но далеко не единственным действием для расширения территории создаваемой Ярославом империи. Великий князь Киевский был вынужден решать вопрос обеспечения безопасности не только границ с Польшей, хотя оттуда долгое время и исходила наиболее реальная угроза.

Крупным военно-политическим успехом Ярослава было закрепление Киевской Руси на севере-западе, ставшее результатом его успешных походов против ятвягов и эстов, а основанный великим князем Киевским (вероятно, в ходе одного похода с покорением Пскова) город-цитадель Юрьев стал важным форпостом империи на этом важнейшем направлении.

Отметим, что, как и в случае с Казимиром Восстановителем, и в отношениях с другими влиятельными внешнеполитическими партнерами Ярослав укреплял союзнические отношения путем династических браков – дочь Елизавета была выдана замуж за будущего короля Норвегии Гаральда III Сурового (Грозного), Анна – за короля Франции Генриха I, Анастасия – за короля Венгрии Андраша (Андрея) I Католика. Относительно всех сыновей Ярослава точной информации нет, и разные зарубежные источники того времени дают противоречивую информацию, но можно точно утверждать: Изяслав Ярославич был женат на сестре польского короля Казимира I Гертруде, Святослав Ярославич, вероятно, на внучатой племяннице (дочери любимой сестры) императора Священной Римской империи Генриха III Оде Штаденской, а Всеволод Ярославич – на дочери (или племяннице – вопрос остается до конца непроясненным) византийского императора Константина IX Мономаха. Остается только добавить, что сам великий князь Киевский вторым браком был женат на дочери короля Швеции Олафа (Улофа) Шетконунга Ингегерде (в крещении Ирина), что еще более укрепило влияние Киевской Руси в Скандинавии.

Анализирую эту «династическую дипломатию» Ярослава, можно сделать обоснованное предположение, что он преследовал цель более значительную, чем только обеспечение безопасности границ Киевской Руси. Когда задача обеспечения безопасности границ империи была в целом решена, Ярослав приступил к следующему этапу – созданию, по позднейшей терминологии, «континентального блока» из нескольких влиятельных государств Европы, с которыми у Киевской Руси были совпадающие геополитические интересы. Великому князю Киевскому было очевидно, что момент активного включения его государства в европейскую политику настал – к этому времени Киевская Русь стала одной из наиболее влиятельных европейских держав (например, далеко превосходившая по своему военному и экономическому значению в Европе Францию). Очевидно, что «несущей осью» подобного континентального блока должны были стать Киевская Русь, Священная Римская империя и Франция, союз которых гарантировал бы безопасность Европы. Не будем бесплодно заниматься альтернативной историей, но все же отметим, что если бы Ярослав успел завершить создание континентального военно-политического блока, то нашествие монголо-татарских орд, скорее всего, было бы отбито объединенными силами европейских государств. Если же не заглядывать так далеко вперед, то активность Ярослава на европейском направлении и его настойчивая политика выстраивания системы союзов объективно были направлены против Византии, которая все более явно становилась основным геополитическим противником древнерусской империи (о чем подробнее ниже).

Если континентальный блок Ярослав так и не успел создать, то цели его политики в отношении кочевников были в основном реализованы. Почти с начала своего правления в Киеве Ярослав решал задачу создания таких границ, которые надежно гарантировали бы безопасность Киевской Руси в окружении хищных степных соседей и нанесение такого удара по кочевникам, после которого они бы уже не смогли устраивать опустошительные набеги на русские земли. И великому князю Киевскому было очевидно, что без нейтрализации кочевников он не сможет эффективно решать другие ключевые проблемы внешней безопасности государства.

Главным достижением в борьбе с кочевниками была историческая победа великого князя Киевского над наиболее опасными из них – печенегами в 1036 г. (о том, какое значение сам Ярослав придавал этой победе, свидетельствует основание главного собора империи – храма Святой Софии Киевской, изначально призванного напомнить величественные храмы Константинополя). Наделенный редким даром давать лаконичные, но чрезвычайно точные характеристики автор «Истории государства Российского» такими словами охарактеризовал победу над печенегами: «Ярослав одержал победу, самую счастливейшую для отечества, сокрушив одним ударом силу лютейшего из врагов его. Большая часть Печенегов легла на месте; другие, гонимые раздраженным победителем, утонули в реках; немногие спаслися бегством, и Россия навсегда освободилась от их жестоких нападений».

Отметим, что поражение печенегов явилось своеобразной демонстрацией достигнутого Великим князем Киевским реального единства русской империи. С печенегами плечом к плечу сражалась как киевская, так и новгородская дружины, что и дало возможность Ярославу одержать победу, навсегда положившую конец печенежской угрозе.

Боевое содружество киевлян и новгородцев дополнительно указывает на тот факт, что благодаря объединительному курсу Ярослава в Киевской Руси стало складываться чувство общенародного единства. Даже смерть Великого князя Киевского не прервала этот процесс – парадоксальным образом отсутствие сильной власти после него (за исключением периода Владимира Мономаха и, в некоторой степени, Андрея Боголюбского) делала еще более насущным достижение общерусского единства, фундамент которого был заложен создателем империи. Содержание данного процесса, пожалуй, наиболее точно сформулировал профессор Василий Ключевский в своем классическом «Курсе русской истории»: «…сильные князья умели забирать в свои руки силы всей земли и направлять их в ту или другую сторону. Без них, по мере того как их слабые родичи и потомки запутывались в своих интересах и отношениях, общество все яснее видело, что ему самому приходится искать выхода из затруднений, обороняться от опасностей. В размышлениях о средствах для этого киевлянин все чаще думал о черниговце, а черниговец о новгородце и все вместе о Русской земле, об общем земском деле. Пробуждение во всем обществе мысли о Русской земле как о чем-то цельном, об общем земском деле, как о неизбежном, обязательном деле всех и каждого, – это и было коренным, самым глубоким фактом времени… Господствующие идеи и чувства времени, с которыми все освоились и которые легли во главу их сознания и настроения, в ходячие, стереотипные выражения… В XI–XII вв. у нас таким стереотипом была Русская земля… В этом и можно видеть коренной факт нашей истории, совершившийся в те века».

Не менее важными (особенно с учетом исторической перспективы развития империи) для Ярослава были и отношения с Византией. Не вызывает сомнения, что русско-византийская война 1043 г. имела под собой причины более глубокие, чем убийство в Константинополе русского купца и последующий отказ греков принести удовлетворение. Византия в силу как внешних, так и внутренних причин все более ослабевала, и тем сильнее ее беспокоило появление вместо слабой и раздробленной Киевской Руси нового сильного геополитического соперника, угрожавшего Константинополю потерей его традиционных геополитических зон влияния.

Отказ Константина IX Мономаха удовлетворить обоснованные требования Киева были демонстративным шагом, призванным унизить Ярослава. При этом византийский император явно не верил, что Ярослав решится на войну с Византией. В свою очередь, великий князь Киевский был хорошо информирован о военной слабости Византии (в том числе благодаря информации, полученной от своего будущего зятя Гаральда, служившего ранее в византийском войске) и, наоборот, почитал выгодным использовать ситуацию, чтобы показать – время византийского доминирования безвозвратно ушло. В поход на Константинополь Ярославом был направлен поставленный им на новгородское княжение сын Владимир (что давало великому князю Киевскому гарантию полного контроля над Новгородом и предупреждения в нем возможных проявлений сепаратизма) вместе с опытными военачальниками – Иваном Твомиричем из Киева и Вышатой из Новгорода, а также Гаральд с его варягами. Замысел Ярослава оправдался – хотя и не совсем так, как он рассчитывал. Русские войска потерпели поражение, но даже грекам было понятно, что оно носит во многом случайный характер и Киевская Русь стала одним из наиболее сильных государств христианского мира.

Вначале Владимир Ярославич упустил возможность заключить с греками почетный мир (фактически, они этим признавали свое поражение), запросив несоразмерно большую дань, что объяснялось влиянием на молодого князя его шурина Гаральда, который мечтал о взятии Константинополя. Но даже после этого, когда греки решились на сражение, победу им принесло счастливое стечение обстоятельств, что доказывает анализ хода этого крупнейшего морского сражения периода Киевской Руси.

Прежде всего остановимся на вопросе о численности русских войск. Византийские источники называют цифру в 100 тысяч воинов, но она явно сильно преувеличена. Точную численность посланного великим князем Киевским войска назвать точно невозможно, но не вызывает сомнения, что оно было действительно очень велико (вероятно, от 40 до 60 тысяч). Последнее доказывает еще раз незаурядные способности Ярослава как военачальника. Собрать, снарядить и организовать в единую четко управляемую структуру столь большое для эпохи Средневековья количество воинов было крайне непросто.

После того как снаряжение войска было закончено, ладьи двинулись по Днепру, а потом по Черному морю (показательно, что его тогда называли Русским). Около устья Дуная флотилия остановилась для определения дальнейшего маршрута следования на Византию – сухопутного или морского. Владимир правильно выбрал морской, который был как быстрее, так и предоставлял больше возможностей для планировавшейся осады Константинополя. Вскоре Ярослав подошел к маяку Искресту (Фару), находившемуся прямо у входа в Босфор, и высадил на берег десант, который немедленно построил укрепленный лагерь. В это время навстречу русским войскам выдвинулся византийский флот из трирем, на каждой из которой был «греческий огонь» (на то время самое мощное оружие, которым никто, кроме византийцев, не обладал), а войска подошли к укрепленному лагерю по суше. Византийцы (которыми командовал лично император, находившийся на холме, откуда был хороший обзор), несмотря на обладание «греческим огнем», выжидали с началом атаки и некоторое время противостоящие флоты стояли в линейном строю друг против друга. Показательно, что русское командование применило, подобно византийцам, линейное построение кораблей, что свидетельствовало о наличии у него серьезных флотоводческих навыков.

Бой начался в полдень, когда Константин Мономах наконец решился отдать приказ на атаку, после которого были атакованы одновременно корабли и укрепленный лагерь Владимира. На море византийцы использовали для атаки три триремы, а на суше два легиона, что было меньше сил Владимира (византийцы, особенно на море, явно надеялись на свое качественное превосходство). Подобная самонадеянность едва не стоила им поражения. Русские воины на ладьях сумели очень быстро окружить корабли нападавших и сразу начали их абордаж с помощью таранов бревнами. Лишь с большим трудом, благодаря применению «греческого огня», от которого начали загораться ладьи, византийцы сумели отразить нападение.

Ярослав Мудрый. Реконструкция проведена по останкам черепа академиком Михаилом Герасимовым в 1938 г.

Увидев, что настала необходимость ввода в бой главных сил, византийский император направил к ладьям Владимира остальную часть своего флота, в том числе уже не только триремы, но и более крупные корабли. Русская флотилия была атакована, линейное построение было нарушено, но это еще не означало неотвратимого поражения – ладьи хорошо маневрировали и поэтому применение «греческого огня» было далеко не столь эффективно, как надеялись византийцы. Исход битвы на море решила внезапно налетевшая буря, и именно ей византийцы обязаны достигнутой победой. Если более тяжелые византийские корабли устояли, то легкие русские ладьи были разбросаны и не смогли больше действовать сообща.

Было бы неправильным говорить о полном разгроме – часть ладей уцелела, и на берег сумели с них высадиться около шести тысяч воинов. Спаслись и командовавшие морским сражением Владимир Ярославич и Иван Творимирич, хотя они и находились в самом центре боя. Однако то, что русское войско лишилось большей части флота, делало невозможной и победу на суше – теперь речь могла идти лишь об отступлении с наименьшими потерями.

Поначалу это удалось – несмотря на все усилия, византийцы не сумели захватить русский укрепленный лагерь. Далее русское войско вынужденно разделилось – меньшая часть под командованием Владимира на немногих оставшихся ладьях уходила морем, а большая под командованием Вышаты, параллельно побережьем по направлению к Дунаю. Возле Варны отступавший русский отряд был встречен сильным византийским войском и разбит, причем флотилия Владимира Ярославича и Ивана Творимирича не решилась в него вмешаться и бросила товарищей. Подобное стало возможным исключительно из-за отсутствия единого командования и, наверняка, если бы во главе русских войск стал лично Ярослав (который бы не потерпел сопротивления своей воле), то поход на Византию не закончился бы столь трагически.

Отметим, что немногочисленные оставшиеся в живых русские воины не были ослеплены (как это традиционно делали византийцы со всеми пленными), что было высшим знаком уважения к проявленной противником воинской доблести.

Несмотря на одержанную победу, Константин Мономах осознавал, что продолжение войны несет для Византии огромную угрозу, особенно усугублявшуюся не только растущей военной мощью Киевской Руси, но и активной дипломатией великого князя Киевского. Учитывая складывавшуюся международную конъюнктуру, было очевидно, что Ярослав сумеет заручиться поддержкой (в том числе, возможно, и военной) ряда влиятельных европейских государств против Византии, в то время как последняя оказалась фактически в международной изоляции. Это заставило византийского императора пойти в 1046 г. на заключение не только мира, но и равноправного союза с Ярославом (что фактически означало признание геополитического равенства Византии и Киевской Руси). Это подтвердило правильность решения Ярослава Мудрого начать войну с Византией, ставшей для него успешной, несмотря на неудачные военные действия. Тактически он проиграл, но стратегическая победа осталась за создателем древнерусской империи, что подтвердило его мудрость и как полководца. Этот пример можно считать прекрасной иллюстрацией к классическому тезису великого стратега Карла фон Клаузевица о сути войны: «Война является не самостоятельным делом, а продолжением политики другими средствами; ввиду этого главные линии всех крупных стратегических планов преимущественно имеют политический характер, который выступает тем сильнее, чем шире они охватывают войну и государство в целом. Весь план войны непосредственно вытекает из политического бытия воюющих государств и их отношений с другими державами».

Установление союзных отношений с Константинополем облегчило Ярославу и включение в общеевропейскую политику. Именно с этой целью Ярослав согласился оказывать Византии при необходимости военную помощь, что прямо предусматривалось заключенным соглашением. На основании русско-византийского соглашения дружина Ярослава в 1050 г. спасла Константинополь от взятия печенегами, что можно считать следующим этапом в русско-византийских отношениях – утверждения первенства Киевской Руси по отношению к Византии.

Небольшое замечание – следует опровергнуть обвинения Ярослава в том, что он специально организовал якобы заведомо обреченный на неудачу поход в Византию, чтобы уничтожить новгородскую дружину, подозревавшуюся им в нелояльности и готовности поддержать выступления против великого князя Киевского. Ни малейших подтверждений подобной версии не существует, Ярослав, наоборот, был совершенно уверен в успехе похода, к тому же у него не было никаких оснований сомневаться в лояльности новгородцев, которые находились под жестким контролем его сына. Не менее невероятно звучит, что Ярослав смог сознательно пожертвовать сильной новгородской дружиной, что серьезно ослабило позиции государства (в первую очередь, на севере-западе).

Справедливости ради заметим, что речь тут идет не о неспособности Ярослава к тем или иным проявлениям крайней жестокости (вновь подчеркнем – жестокости, по меркам нашей современности) и макиавеллизма (хотя данный термин обычно превратно понимают – и великий князь Киевский действительно основывал свой государственный курс на сформулированном через несколько столетий великим флорентийским мыслителем постулате о том, что государство основывается на организованной политической власти и законах). Когда новгородцы, в ответ на бесчинства варяжской дружины новгородского князя, в 1015 г. перебили большинство варягов, то князь отреагировал в духе того времени. Он заявил новгородцам, что прощает их и пригласил представителей знати к себе. Но вместо прощения княжеская дружина устроила массовую резню, в ходе которой было убито, по летописным данным, около тысячи человек (впрочем, цифра представляется сильно преувеличенной). Однако в эту же ночь он, как утверждает «Повесть временных лет», получил известие из Киева от своей родной сестры Предславы: «Отец умер, а Святополк сидит в Киев, убил Бориса, послал и на Глеба, берегись его». Ярослав сразу же понял, чем грозят ему лично действия Святополка, а также то, что справиться с убийцей первых русских святых ему без помощи новгородской дружины не удастся. Это заставило его покаяться и повиниться в своих действиях перед новгородцами и попросить их помощь в борьбе со Святополком. Новгородская знать на это согласилась (по каким причинам – скажем ниже) без всяких условий, и их представители ответили на Ярославов призыв о помощи: «Хотя, князь, братья наши и перебиты, однако можем по тебе бороться».

Отметим в связи с этими событиями следующее: будущий создатель древнерусской империи как политик сумел полностью обыграть знать Новгорода, которая поддержала князя, исходя лишь из собственных местнических интересов. Новгородская верхушка посчитала, что, поддержав своего князя в борьбе против великого князя Киевского, она тем самым может освободиться от власти Киева и сделать Новгород фактически независимым государством. Однако, предоставив помощь Ярославу в расчете на достижение сепаратистских целей, новгородская верхушка объективно действовала в целях создания единой империи Киевской Руси. Это было, конечно, совершенной неожиданностью для элиты Новгорода – все предыдущие действия Ярослава убедили ее в том, что он поддержит их намерения отложиться от Киева. Ведь еще совсем недавно, при жизни своего отца Владимира Святославича он отказался платить ему полагавшуюся дань (т. е. де-факто отказался признавать верховенство великого князя Киевского), что едва не привело к началу военных действий. Владимир тогда, как свидетельствует Нестор, отдал приказ: «Расчищайте дороги и мостите мосты», что было равнозначно указанию начать подготовку похода на Новгород. В свою очередь, понимавший опасность для него прихода киевской дружины Ярослав призвал на помощь варягов, которые вскоре и стали причиной возмущения новгородцев. Призвание варягов свидетельствовало о том, что Ярослав не собирается отступать и готов сразиться с отцом, и только скоропостижная смерть Владимира в 1015 г. не дала начаться войне между Киевом и Новгородом. Ирония истории в том, что пытавшийся, ради эгоистических мотивов получения единоличной власти и увеличения доходов, посягнуть на лидерство великого князя Киевского новгородский князь вскоре стал главным борцом за единую русскую державу и будущим создателем древнерусской империи. А его честолюбивые мечты реализовались в степени несравненно большей, чем он мог предполагать перед смертью отца – желая вначале стать лишь полновластным хозяином Новгорода, он стал объединителем и полновластным хозяином всей тогдашней русской земли. Впрочем, это не является подтверждением отсутствия в истории нравственных императивов. Скорее, можно вспомнить слова исторического персонажа другой страны и эпохи о том, что не важно, откуда пришел человек – важно, с чем он пришел.

Подчеркнем, что достигнутое Ярославом после ряда удачных военных походов территориальное расширение границ Киевской Руси не было завоевательной экспансией (как, например, у Польши, а позднее Тевтонского ордена и ордынцев). Великий князь Киевский стремился лишь военными средствами пресечь агрессию против создаваемого единого русского государства и обезопасить его границы.

Убедительным свидетельством этого является, в том числе, создание Ярославом системы защитных земляных валов и укрепленных пунктов – так называемых «Змиевых валов» (по грандиозности это фортификационное сооружение можно сравнить с Великой Китайской стеной) на границе с кочевниками.

Второй полосой укреплений за «Змиевыми валами» были города, находившиеся на подступах к Киеву, – Вышгород, Белгород, Переяславль, Васильков и Канев, составлявшие оборонительное кольцо вокруг столицы. Ярослав приложил немало усилий для усиления их укреплений, что значительно затрудняло любое нашествие врагов на имперскую столицу.

Третьим кольцом укрепления были уже укрепления собственно Киева, который благодаря усилиям Ярослава и его предусмотрительности стал прекрасно укрепленной крепостью. Высота сооруженного великим князем Киевским оборонительного вала достигла 15 метров, что делало город практически неприступным для кочевников, неспособных преодолеть столь мощные укрепления.

Понятно, что в случае нацеленности великого князя Киевского на территориальную экспансию, а не защиту кордонов Киевской Руси, требующие огромных затрат и труда оборонительные сооружения не имели бы смысла.

В целом же, военная (как наступательная, так и оборонительная) стратегия Ярослава Мудрого имела огромное значение для становления единой древнерусской империи, что подтверждает его большой вклад в развитие военного искусства Киевской Руси.

Князь Мстислав Владимирович Удалой

Князь Мстислав Владимирович Удалой (в некоторых источниках Храбрый), подобно Ярославу Мудрому, недостаточно оценен историками как выдающийся полководец, значительно расширивший границы русского геополитического влияния. Более того, в отличие от своего соперника (а позже и союзника) Ярослава Мудрого, мало изучена в целом и его биография. В связи с этим целесообразно, в отличие от предыдущего очерка, более подробно остановиться на описании всего жизненного пути победителя великого князя Киевского.

Точная дата рождения Мстислава неизвестна, но наиболее вероятно, что она приходится примерно на 983 г. Непрояснен также вопрос, кто была его мать. Скорее всего, это была княжна Рогнеда (мать Ярослава Мудрого), но Нестор пишет о некой «чехине», а Иоакимова летопись – о княгине Адиль.

Видимо, сразу после Крещения Руси или даже несколько раньше он при крещении получил христианское имя Константин. Также неизвестно, когда Мстислав получил от Великого князя Киевского Владимира Святославича Тмутараканское княжество (располагалось в X–XII веках на Тамани и Керченском полуострове). Это могло произойти на протяжении достаточно большого промежутка времени – от 988 до 1010 г., более точно установить дату начала княжения по летописным источникам невозможно. Также очень мало известно и о начальном периоде княжения Мстислава, что вполне объяснимо.

До достижения совершеннолетия его правление было сугубо номинальным, а все решения принимались отцом или (что более вероятно), учитывая крайнюю отдаленность княжества от Киева – его доверенными людьми, отправившимися в Тмутаракань.

Следует отметить, что именно в силу удаленности от центра и отсутствия общих границ с другими русскими землями Тмутараканское княжество было наиболее беззащитным перед набегами агрессивных соседей. В конечном итоге, из-за набегов кочевников (половцев) Тмутараканское княжество и утратило свою самостоятельность в начале XII века, когда в нем уже не было такого сильного князя и талантливого полководца, как Мстислав Удалой.

Изображение князя Мстислава на серебренике Тмутараканского княжества времен его княжения

Кроме того, Тмутараканское княжество находилось под постоянной угрозой вторжения со стороны Византии, которая хотела включить в зону своего влияния всю территорию Причерноморья. Крайне опасными соседями для княжества были и такие соседи, как хазары, аланы и касоги (последние входили в аланский племенной союз).

Тмутараканский князь не мог не сознавать, что если не предпринять мер против агрессивных соседей, то Тмутараканское княжество с его ограниченными ресурсами и невозможностью быстро получить помощь от других русских князей, обречено.

Первый поход Мстислав провел против приазовских хазар. Подробности этого похода нам неизвестны, но он был коротким, и результатом военных действий стал полный разгром хазар. При этом Мстислав после победы и захвата новых земель не уничтожил недавнего опасного противника, а, используя современную терминологию, «интегрировал» хазар в состав Тмутараканского княжества, что значительно усилило его военный потенциал. Приазовские хазары были влиты в дружину Мстислава и, по-видимому, участвовали во всех походах князя. Во всяком случае, они были в составе войска Мстислава во время битвы с Ярославом в 1024 г.

Следующий поход Мстислав провел в 1022 г. против аланского племенного союза. Показательно, что время начала похода было удачно выбрано тмутараканским князем с учетом благоприятно сложившейся для него международной обстановки.

В 1021 г. началась военная экспедиция Византии против Грузии, чем и воспользовался Мстислав. После смерти царя Давида III, согласно ранее заключенному византийско-грузинскому договору, большая часть территории Грузии должна была перейти под контроль Византии. Однако Константинополь был слишком поглощен военными действиями против болгар и не имел возможности добиться выполнения договора. Лишь в 1021 г. император Василий II получил возможность направить войска в Грузию. Это автоматически лишало аланов и касогов, находившихся в союзе с Грузией, ее помощи в борьбе с Тмутараканским княжеством. Конечно, помощь Грузии, к тому времени крайне ослабленной внутренними противоречиями, не могла быть значительной, но, учитывая крайне ограниченные военные возможности Мстислава, даже это могло привести его к поражению. Неизвестно заключал ли при этом Тмутараканский князь какие-либо формальные или неформальные соглашения с Византией, но, во всяком случае, он полностью использовал благоприятный для него факт начала византийско-грузинской войны.

Когда княжеское войско встретилось с войском аланов и касогов, то, согласно летописным данным, касогский царь Редедя вызвал Мстислава на поединок следующими словами: «Чего ради погубим дружины? Но сойдемся, чтобы побороться самим. Если одолеешь ты, возьмешь богатства мои, и жену мою, и детей моих, и землю мою. Если же я одолею, то возьму твое все». Кроме того, Редедя предложил бороться без оружия, на что Мстислав ответил согласием.

Подобные поединки полководцев были вполне в духе времени и воспринимались современниками как высшее проявление воинской доблести. Думается, позволительно сравнить их со знаменитым «бусидо» (путем воина) – неписаным кодексом чести самурая.

Летописец рассказывает похожую историю о противоборстве князя Владимира Святого с печенежским князем в 992 г. Последний предложил крестителю Руси поединок лучших воинов: «Выпусти ты своего мужа, а я своего – пусть борются. Если твой муж бросит моего на землю, то не будем воевать три года. Если же наш муж бросит твоего оземь, то будем воевать три года».

Редедя был сильнее Мстислава и тогда, как рассказывает летопись, Мстислав воззвал: «О, Пречистая Богородица, помоги мне! Если же одолею его, воздвигну церковь во имя Твое». После этого он сумел ударить об землю и убить ножом (против поверженного оземь противника уже можно было применять оружие) князя касогов, и войско последнего сдалось без боя. Необходимо отметить, что в данном случае не приходится говорить об излишней жестокости к поверженному противнику: согласно древнему обычаю, поверженного врага убивали.

У нас нет оснований сомневаться в точности летописных данных (что, конечно, не исключает наличия в них некоторой доли художественного вымысла в деталях). Например, косвенным подтверждением правдивости изложения поединка Мстислава и Редеди служит то, что после одержанной победы тмутараканский князь построил в своей столице церковь Пресвятой Богородицы (в это время Тмутараканская епархия стала епископальной), ставший первым русским каменным храмом в Крыму. Заметим, что Мстислав в дальнейшем построил храмов больше, чем любой из современных ему князей (разве что за исключением Ярослава Мудрого) и внес огромный вклад в процесс христианизации Киевской Руси, в которой долгое время после крещения были сильны пережитки язычества. Понятно, что столь активное храмовое строительство было возможно лишь при отсутствии серьезной внешней угрозы.

Показательно, что поединок Мстислава с Редедей навсегда остался в народной памяти в качестве символа национальной победы над опасным врагом. Неслучайно о Мстиславе говорится в самом начале «Слова о полку Игореве» как об одном из главных героев Киевской Руси, которого воспевал легендарный сказитель Боян. Процитируем упомянутый отрывок в переводе на современный русский язык Василия Жуковского:

Не прилично ли будет нам, братия,

Начать древним складом

Печальную повесть о битвах Игоря,

Игоря Святославича!

Начаться же сей песни

По былинам сего времени,

А не по вымыслам Бояновым.

Вещий Боян,

Если песнь кому сотворить хотел,

Растекался мыслию по древу,

Серым волком по земле,

Сизым орлом под облаками.

Вам памятно, как пели о бранях первых времен:

Тогда пускались десять соколов на стадо лебедей;

Чей сокол долетал, того и песнь прежде пелась:

Старому ли Ярославу, храброму ли Мстиславу,

Сразившему Редедю перед полками касожскими.

Неслучайно также в живописи этому поединку посвящены две картины великих русских художников – Андрея Иванова и Николая Рериха. Глубоко символично, что первая написана в 1812 г. после разгрома наполеоновского вторжения (фактически, вторжения войск почти всей Европы), а вторая – в 1943 г. после исторической победы Красной армии в Сталинградской битве. К слову, представляется, что на рериховском полотне изображение Мстислава явно ближе к оригиналу. Согласно свидетельству летописца, тмутараканский князь был «дебел телом, красноват телом, с большими глазами» (интересно, что больше ни один летописец не описывает внешность ни одного другого русского князя).

Победа над касогами и аланами (которые перестали быть угрозой для Тмутаракани и заплатили большую дань) сделала некогда маловлиятельное княжество серьезным военно-политическим центром в Черноморско-Каспийском регионе, что открыло перед Мстиславом новые геополитические перспективы.

Во многом этому способствовало и то, что тмутараканский князь вскоре после одержанной победы (и, кстати, увода в плен жены и детей Редеди) «интегрировал» в состав княжества касогов и аланов подобно тому, как это он ранее сделал с приазовскими хазарами. В состав княжества были включены лишь земли, которые лично принадлежали касожскому властителю, а остальные лишь платили дань, не теряя при этом самостоятельности во внутреннем управлении. И, как и приазовские хазары, касоги и аланы значительно увеличили силу дружины Мстислава. Уже став еще и черниговским князем, Мстислав привел в столицу своего нового княжества дружину из касогов, что защитило Чернигов от внешних угроз. Касожско-аланский след до сих пор сохранился на Украине в топонимике – так, название реки Псел имеет касожское происхождение (переводится как «вода»), связано с Кавказом и название Черкасс (скорее всего, произошло от «черкес»).

В 1024 г. началось открытое противоборство тмутараканского князя со своим старшим братом. Но началу открытого вооруженного противостояния между сыновьями князя Владимира предшествовал примерно годовой период, когда напряженность отношений между Ярославом и Мстиславом шла по нарастающей. Не вызывает сомнения, что инициатором данной постоянно возраставшей напряженности стал именно Мстислав, который после череды блестящих побед чувствовал себя уже не властителем маленького княжества, а фигурой, равной по влиянию Ярославу. И, наверное, у Мстислава (впрочем, как и многих князей) возникал соблазн самому стать главным объединителем русских земель. Да, пожалуй, со своими способностями и амбициями «опасный искатель волостей с юго-востока» (определение С. М. Соловьева) и не мог вести себя иначе.

Точную характеристику честолюбивому князю Тмутаракани, которая объясняет его дальнейшие действия, дает тот же автор «Истории России с древнейших времен»: «Из всех сыновей Владимира Мстислав больше других был похож на деда своего Святослава, был князь – вождь дружины по преимуществу; жизнь ли в Тмутаракани и постоянная борьба с окрестными варварскими народами развила такой характер в Мстиславе, или уже волость приходилась по нраву, – Мстислав явился богатырем, который любил только свою дружину, ничего не щадил для нее, до остального же народонаселения ему не было дела».

Сначала Мстислав потребовал у великого князя Киевского увеличения своего земельного надела. Уже само по себе подобное ультимативное требование было вызовом. Но Ярослав, при наличии у него и так множества противников, предпочел не идти на обострение и уступил, отдав Мстиславу на княжение Муромскую землю. Однако тмутараканского князя подобная уступка небольшого княжества ни в коей мере не удовлетворила, и в 1023 г. он начал поход на Киев с целью захвата великокняжеского стола.

При этом войско Мстислава было немногочисленным и не было готово к длительной осаде хорошо укрепленной столицы. Тмутараканский князь явно рассчитывал не столько на силу своей дружины, сколько на сторонников внутри города (или, более точно, на противников Ярослава). Определенные основания для этого у него были – к этому времени среди киевской знати было немало противников великого князя, и они могли предпринять действия в поддержку Мстислава. Эта версия подтверждается тем, что, когда Мстислав подошел к Киеву, но ему не были открыты ворота, он не начал осаду, а сразу ушел к Чернигову. Осаждать последний ему не пришлось – в отличие от Киева, он сдался без малейшего сопротивления.

Ярослав, в свою очередь, собрал в Новгороде большое войско и пошел на Мстислава. Тмутараканский князь не стал ожидать осады превосходящего его силы войска Ярослава в городе, а вышел навстречу. К Мстиславу также присоединилось войско союзных ему северян (восточно-славянского племенного союза, населявшего территорию современных Черниговской, Сумской, Курской, Белгородской и юго-востока Брянской областей). Встретились они у Листвена на Черниговщине, где и произошла решающая битва.

Войско Мстислава состояло из его смешанной русско-касожской дружины, ополчения черниговцев и дружины северян. Точную его численность установить трудно, но она была невелика даже для тех времен.

Ярослав привел сильную варяжскую дружину под командованием варяжского военачальника Якуна (также называемого Хакон или Гакон) Слепого. Заметим, что, несмотря на данное прозвище, слепым опытный полководец Якун не был (правильный перевод скандинавского слова Haagen – не слепой, а одноглазый). И Якун действительно носил на одном глазу шитую золотом повязку («луду»). Как профессиональные воины варяги были сильнее черниговчан и северян и сравниться с ними могли только дружинники из Тмутаракани (которых, однако, было совсем немного).

Ладья русско-аланского флота Мстислава, вмещавшая около 40 воинов

Согласно описанию «Повести временных лет»: «Когда Ярослав был в Новгороде, пришел Мстислав из Тмутаракани в Киев, и не приняли его киевляне. Он же пошел и сел на столе в Чернигове; Ярослав же был тогда в Новгороде. В тот же год восстали волхвы в Суздале; по дьявольскому наущению и бесовскому действию избивали старшую чадь, говоря, что они держат запасы. Был мятеж великий и голод по всей той стране; и пошли по Волге все люди к болгарам, и привезли хлеба, и так ожили. Ярослав же, услышав о волхвах, пришел в Суздаль; захватив волхвов, одних изгнал, а других казнил, говоря так: «Бог за грехи посылает на всякую страну голод, или мор, или засуху, или иную казнь, человек же не знает, за что» И, возвратившись, пришел Ярослав в Новгород, и послал за море за варягами. И пришел Якун с варягами, и был Якун тот красив, и плащ у него был золотом выткан. И пришел к Ярославу, и пошел Ярослав с Якуном на Мстислава. Мстислав же, услышав, вышел против них к Листвену. Мстислав же с вечера исполчил дружину и поставил северян прямо против варягов, а сам стал с дружиною своею по обеим сторонам. И наступила ночь, была тьма, молния, гром и дождь. И сказал Мстислав дружине своей: «Пойдем на них». И пошли Мстислав и Ярослав друг на друга, и схватилась дружина северян с варягами, и трудились варяги, рубя северян, и затем двинулся Мстислав с дружиной своей и стал рубить варягов. И была сеча сильна, и когда сверкала молния, блистало оружие, и была гроза велика и сеча сильна и страшна. И когда увидел Ярослав, что терпит поражение, побежал с Якуном, князем варяжским, и Якун тут потерял свой плащ золотой. Ярослав же пришел в Новгород, а Якун ушел за море. Мстислав же чуть свет, увидев лежащими посеченных своих северян и Ярославовых варягов, сказал: “Кто тому не рад? Вот лежит северянин, а вот варяг, а дружина своя цела”».

Как видим, Мстислав выражает радость, что уцелела его русско-касожская дружина и одновременно равнодушен к потерям черниговчан и северян, что подтверждает точность соловьевской характеристики. Впрочем, для эпохи Средневековья подобное разделение на свою личную дружину (о которой надо всячески заботиться) и всех остальных (судьба которых мало волновала властителей) было в порядке вещей. И в конце концов, ведь именно максимальная забота о преданном властителю войске позволяла в то предельно жестокое время гарантировать хотя бы минимальную безопасность своим подданным. Да и Соловьев, несмотря на свои слова, тоже признает народную любовь к Мстиславу: «…этот князь своим богатырством поразил внимание и долго жил в его памяти; ни об одном из князей в дошедших до нас списках не встречаем мы таких подробностей».

И когда летописец с тоской вспоминал о князьях-воинах былых времен, то явно перед его глазами стоял прежде всего образ Мстислава Удалого: «Те князья не собирали много имения, вир и продаж неправедных не налагали на людей; но если случится правая вира, ту брали и тотчас отдавали дружине на оружие. Дружина этим кормилась, воевала чужие страны; в битвах говорили друг другу: «Братья! Потянем по своем князе и по Русской земле!» Не говорили князю: «Мало мне ста гривен; не наряжали жен своих в золотые обручи, ходили жены их в серебре; и вот они расплодили (т. е. территориально расширили. – Авт.) землю Русскую».

Еще более поэтично (хотя и не слишком точно исторически) описана битва у Листвена в прекрасном стихотворении «Гакон Слепой» Алексея Константиновича Толстого:

«В деснице жива еще прежняя мочь,

И крепки по-прежнему плечи;

Но очи одела мне вечная ночь –

Кто хочет мне, други, рубиться помочь?

Вы слышите крики далече?

Схватите ж скорей за поводья коня,

Помчите меня В кипение сечи!»

И отроки с двух его взяли сторон,

И, полный безумного гнева,

Слепой между ними помчался Гакон

И врезался в сечу, и, ей опьянен,

Он рубит средь гула и рева,

И валит ряды, как в лесу бурелом,

Крестит топором И вправо и влево.

Но гуще и гуще все свалка кипит,

Враги не жалеют урона,

Отрезан Гакон и от русских отбит,

И, видя то, князь Ярослав говорит:

«Нужна свояку оборона!

Вишь, вражья его как осыпала рать!

Пора выручать Слепого Гакона!»

И с новой напер на врагов он толпой,

Просек через свалку дорогу,

Но вот на него налетает слепой,

Топор свой подъявши. «Да стой же ты, стой!

Никак, ошалел он, ей-богу!

Ведь был ты без нас бы иссечен и стерт,

Что ж рубишь ты, черт,

Свою же подмогу?»

Но тот расходился, не внемлет словам,

Удар за ударом он садит,

Молотит по русским щитам и броням,

Дробит и сечет шишаки пополам,

Никто с разъяренным не сладит.

Насилу опомнился старый боец,

Утих наконец И бороду гладит.

Дружина вздохнула, врагов разогнав;

Побито, посечено вволю,

Лежат перемешаны прав и неправ,

И смотрит с печалию князь Ярослав

На злую товарищей долю;

И едет он шагом, сняв острый шелом,

С Гаконом вдвоем,

По бранному полю…

Нестор нисколько не преувеличивал, когда писал, что сеча была «сильна и страшна». Он точно указал, что сражение началось ночью, во время сильной грозы, которая, впрочем, не помешала Мстиславу вступить в бой (в темное время суток тогда воевали крайне редко). Скорее всего, бой начался по тогдашнему трафарету – сначала стрельбой из лука в рассыпном строю, а потом сражением в глубоких строях (сначала копьями, а потом мечами). Но вот дальнейший ход битвы оказался совсем не трафаретным…

«Повесть временных лет» особо подчеркивает выдающуюся полководческую находку Мстислава – он применил не привычное построение в одну сплошную линию (как это и сделал Якун Слепой), а разбивку по фронту и фланговые удары. При этом князь рассчитал, какие именно войска следует поставить в центре («челе»), а какие на фланги («крылья»). То, что победитель касогов поставил самых подготовленных воинов не в центр, а на фланги, было не менее революционным шагом в военном искусстве Киевской Руси, чем расчленение фронта (так называемый «полчный ряд»). Именно наличие лучших войск на флангах (т. е. неравномерное распределение сил по фронту не только по численным, но и по качественным показателям – открытие великого грека Эпаминонда) и позволило добиться окружения противника с последующим его уничтожением.

В то время, когда варяги увлеклись разгромом черниговчан и северян, профессиональная русско-касожская дружина ударила им во фланги и образовала кольцо окружения. Отразить этот совершенно неожиданный удар у варягов шансов не было. Сумели вырваться из окружения и бежать в Новгород сам Ярослав, Якун Слепой (потеряв при этом свою знаменитую луду) и немногочисленные варяги.

Показательно, что новую эффективную тактику Мстислава быстро перенял побежденный Ярослав и в дальнейшем успешно ее использовал. Благодаря расчленению фронта и фланговым ударам он одержал победу над печенегами и половцами. В дальнейшем «схема Мстислава» стала привычным построением боевой рати русских войск – в центре, как правило, располагались «вой» (ополчение), а на флангах – профессиональная дружина.

Впрочем, никакая схема без наличия талантливого военачальника, который ее реализует, не может принести победу сама по себе. Показательной является битва с половцами в 1093 г. на реке Стугна. Тогда русские князья (великий князь Киевский Святополк Изяславич, князь черниговский Владимир Всеволодич и князь переяславский Ростислав Всеволодич) правильно создали фланговое построение своих войск. Но половцы благодаря умелому маневрированию сумели разбить, практически не взаимодействовавшие друг с другом, дружины каждого князя по отдельности. Думается, что будь на месте этих князей Мстислав с его «чувством боя», то он никогда бы не допустил грубых ошибок, сведших на нет теоретически правильный план.

Однако Мстислав не воспользовался победой и не пошел на Киев. По каким причинам он это сделал, можно только строить догадки. Вероятно, он просто не решился вести полномасштабную войну со своими ограниченными ресурсами.

В конце концов Ярослав проиграл хотя и чрезвычайно важное, но лишь одно сражение и сдаваться не собирался (великий князь Киевский без труда мог бы вновь набрать в Новгороде и поддерживающих его княжествах новое сильное войско). Ход дальнейшего противоборства невозможно было предсказать, и Мстислав решил в наступивший выгодный для себя момент заключить с братом соглашение. Он сообщил Ярославу, что не собирается входить в Киев и великий князь может безбоязненно возвращаться в столицу. Позднее Мстислав встретился с Ярославом в Городце под Киевом и между князьями был заключен мир. За Ярославом оставался Киев и Правобережье Днепра, а Мстислав получал Левобережье с Черниговом и Переяславом.

О том, что достигнутое между Мстиславом и Ярославом мирное соглашение имело большое значение для всей русской земли четко сказано Нестором: «Ярослав собрал воинов многих, и пришел в Киев, и заключил мир с братом своим Мстиславом у Городца. И разделили по Днепру Русскую землю: Ярослав взял эту сторону, а Мстислав ту. И начали жить мирно и в братолюбии, и затихли усобица и мятеж, и была тишина великая в стране».

Мир в Городце сделал тмутараканского князя одним из влиятельнейших русских князей и это, несомненно, еще его одна победа как военачальника. Хотя Мстислав, почти наверняка, и не читал «Искусство войны» Сунь Цзы, но действовал в полном соответствии с заветом великого китайского стратега, гласящего, что идеальной победой является победа, достигающаяся без военных действий. Со своим стратегическим мышлением Мстислав действительно избегнул соблазна большой войны, что соответствовало как его личным интересам, так и государственным интересам всей Киевской Руси.

После заключенного соглашения князья стали союзниками, и в 1031 г. Мстислав со своей дружиной участвовал в походе Ярослава против Польши, результатом которого стало возвращение Червенских городов. И вряд ли без помощи дружины Мстислава Ярослав смог бы столь успешно провести свой освободительный поход. Роль Мстислава в общей победе подтверждает то, что приведенных пленных братья поделили между собой поровну.

Также продолжил Мстислав и самостоятельные походы для утверждения геополитического влияния в Черноморско-Каспийском регионе. Никоновская летопись XVI века под 1029 г. сообщает об успешном походе великого князя Киевского против ясов. Ясами в Киевской Руси называли аланов – поэтому не вызывает сомнения, что речь идет о позднейшем искажении первоначального источника (не дошедшей до нас летописи), в котором речь идет не о Ярославе (никогда не воевавшим с аланами), а о Мстиславе.

В 1031 г. Мстислав проводит новый успешный поход вместе с аланами, которые стали его союзниками (по некоторым данным, жена князя – Анастасия, была аланкой). Русско-аланский флот высадил десант на Каспии около Баку, и в начавшемся сражении князь наголову разбил войско ширваншаха (правителя Ширвана) Минучихра бен Йазида. После этого Мстислав поднялся вверх по реке Куре, а потом по Араксу. Здесь ширваншах вновь вступил в бой с Мстиславом, но опять потерпел поражение.

Далее, уже не встречая сопротивления, войско Мстислава вступило в многолюдную и богатую землю Арран (сейчас северо-западная часть Азербайджана). Об Арране так говорится в арабской книге XIII века «Аджаиб ад-дунья» («Чудеса мира»): «В обитаемой части [Вселенной] нет стольких зданий, как в Арране; ни в каком другом месте [нет] такого скопления тюрков. Говорят, там бывает до ста тысяч тюркских всадников». Практически в полной мере это пышное определение можно отнести и ко времени Мстислава, отправившегося в далекий Арран, традиционно использовав благоприятные внешнеполитические обстоятельства.

Дело в том, что в этом мощном государстве началась гражданская война и формально Мстислав вступил в ее пределы не как завоеватель, а союзник законного властителя.

События развивались следующим образом. Когда умер правитель Аррана амир ал-Мансур Фадл I ибн Мухаммад, власть наследовал его сын Абу-л-Фатх Муса ибн Фадл I. Но другой сын, заручившись поддержкой ширваншаха, поднял мятеж и занял крупный город-крепость Байлакан. Оттуда он собирался начать поход против Мусы, что, при поддержке сильного войска ширваншаха, явно бы закончилось поражением нового амира. Вмешательство Мстислава полностью изменило ход начавшегося противоборства. Черниговский князь вместе с Мусой начал осаду Байлакана, и вскоре крепость пала, что и положило конец разгоравшейся усобице. Следствием этого стал выход Аррана из зоны геополитического влияния ширваншаха – его место занял Мстислав (а вместе с ним и Киевская Русь в целом).

После одержанной победы войско Мстислава разделилось. Аланы остались в еще не до конца замиренном Арране, а русская дружина отправилась через территорию Армении в Византию. Об этом походе Мстислава практически ничего неизвестно, но судя по тому, что его дружина вернулась в полностью боеспособном состоянии в следующем году, то, как минимум, она не была разбита.

Но в Арране в это время произошли события, превратившие недавнего союзника (скорее, даже сателлита) в опасного врага. Муса женился на дочери ширваншаха и сразу же сменил свою внешнеполитическую ориентацию. Особо негативным фактором для Мстислава стало то, что к антирусскому союзу амира и ширваншаха присоединился амир Дербента (по арабски Баб-аль-Абваба, или сокращенно ал-Баба) Мансур бен Маймун. Женой последнего была дочь царя Сарира (христианское аварское царство в горном Дагестане) Бухт-Шише, и традиционно союзные Мстиславу и аланам сарирцы-христиане тоже вступили в антирусскую коалицию мусульманских правителей. Противостоять такому мощному союзу небольшое войско Мстислава не смогло и в сражении с объединенными силами Аррана, Дербента и Сарира потерпело поражение, стоившее жизни подавляющему большинству русских и аланских воинов.

Через несколько месяцев Мстислав решил взять реванш, и вместе с аланами захватил Ширван, и взял там богатую добычу. Но потом, как утверждает автор дербентской хроники «История Ширвана и ал-Баба (Дербента)», Мансур бен Маймун неожиданно напал на возвращавшуюся домой дружину Мстислава в теснинах, перебил множество воинов и отнял добычу. Также хронист пишет о походе русского войска в 1033 г. против Дербента и разгроме города. Впрочем, в другом месте хроники взятие Дербента приписывается аланам и сарирцам, что дает возможность поставить под сомнение информацию об этом походе Мстислава.

Следует поднять еще один вопрос, связанный с военными действиями Мстислава на Каспии. Некоторые источники ставят под сомнение самостоятельность действий Мстислава и утверждают, что он действовал по указанию великого князя Киевского. Иначе чем голословными подобные утверждения назвать нельзя. Нет ни малейших данных, позволяющих утверждать, что Ярослав мог отдавать какие-либо указания Мстиславу. При формальном старшинстве великого князя Киевского его отношения с князем тмутараканским и черниговским были, по сути, отношениями двух суверенных правителей (пусть и находившихся в тесном союзе), но никак не суверена и вассала. Другое дело, что расширявшие влияние Киевской Руси походы Мстислава отвечали и интересам Ярослава.

Подводя итоги каспийских походов Мстислава, отметим – несмотря на то что этот период русских военных успехов в регионе продолжался крайне недолго, но он стал историческим прорывом Киевской Руси. Также следует отметить, что Мстислав построил на Каспии способный решать стратегические задачи флот, что делает его одним из первых русских флотоводцев.

Несомненно, Мстислав и далее продолжал бы укреплять свое влияние на Каспии, что имело бы следствием включение в состав Киевской Руси части земель региона. Но в 1036 г. в результате несчастного случая князь гибнет на охоте (похоронен в начавшем возводиться по его указанию соборе Святого Спаса в Чернигове), и достойного преемника у него не оказалось.

Киевская Русь тогда потеряла одного из своих талантливейших военачальников, внесшего огромный вклад в развитие отечественного военного искусства…

Князь Мстислав Мстиславич Удатный

Князь Мстислав (в крещении Федор) Мстиславич Удатный является одной из наиболее трагических фигур Киевской Руси. Будучи наиболее выдающимся полководцем своего времени, князь большинство своих военных побед не смог использовать для государственного строительства, и они в конечном счете оказались бесплодными. А свой незаурядный полководческий талант он сочетал с неуемной гордыней и неумением подчиняться общерусским интересам, что и привело к трагическому поражению русских войск на Калке в 1223 году, открывшему путь монгольским ордам на Киевскую Русь.

Поэтому почти насмешкой выглядит данное князю его дружинниками прозвище Удатный (удачливый), пусть и касалось оно только удачи на поле битвы. Хотя удача почти всегда сопутствовала ему как полководцу, но она столь же часто покидала князя в делах государственных. Однако его позднейшее наименование рядом историков «Удалым» ни малейших сомнений вызвать не может – оно полностью соответствует действительности.

Наиболее, на наш взгляд, точную характеристику Мстиславу Удатному дал в своей замечательной книге «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей» (являющейся образцом изысканной исторической персоналистики) Николай Костомаров: «Эта личность может по справедливости назваться образцом характера, какой только мог выработаться условиями жизни дотатарского удельно-вечевого периода. Этот князь приобрел знаменитость не тем, чем другие передовые личности того времени, которых жизнеописания мы представляем. Он не преследовал новых целей, не дал нового поворота ходу событий, не создавал нового первообраза общественного строя. Это был, напротив, защитник старины, охранитель существующего, борец за правду, но за ту правду, которой образ сложился уже прежде. Его побуждения и стремления были так же неопределенны, как стремления, управлявшие его веком. Его доблести и недостатки носят на себе отпечаток всего, что в совокупности выработала удельная жизнь. Это был лучший человек своего времени, но не переходивший той черты, которую назначил себе дух предшествовавших веков; и в этом отношении жизнь его выражала современное ему общество».

Отцом Мстислава был князь новгородский Мстислав Ростиславич (после смерти получивший прозвище Храбрый), прославившийся успешными походами против половцев и чуди. Матерью была то ли одна из дочерей князя галицкого Ярослава Владимировича, то ли дочь князя рязанского Глеба Ростиславича Феодосия.

Дата рождения князя приходится приблизительно на первую половину 70-х годов XII века.

За свою жизнь Мстислав правил несколькими княжествами (некоторыми по два раза) – Трипольским (1193–1203), Торопецким (1206–1213), Новгородским (1210–1215, 1216–1218), Галицким (1215–1216, 1219–1226), Торческим (1203–1207, 1226–1228).

Первым полководческим успехом Мстислава стал поход против половцев в 1193 г., в результате которого кочевники потерпели серьезное поражение. Второй раз князь трипольский сражался против половцев в 1203 г. и снова оказался победителем.

В 1207 г. Мстислав получил в княжение Торческ (находившийся на территории кочевого племени торков, которая была выделена им русскими князьями), являвшийся фактически южной заставой Киевской Руси против половцев. Город (располагавшийся недалеко от современной Белой Церкви) был прекрасно укреплен, и при необходимости его гарнизон мог скрыться за крепостными стенами от превосходящих сил половцев. Однако долго княжить Мстиславу там не довелось, он лишился своего стола из-за очередных княжеских усобиц. Князь черниговский Всеволод Святославич Чермный (т. е. Рыжий) с большим войском пошел походом на Киев для изгнания Рюрика Ростиславича и захвата великокняжеского стола (что ему и удалось). Перед взятием Киева им был осажден Торческ.

Мстислав (который поддерживал своего дядю Рюрика Ростиславича) со своими небольшими силами не сдал город сильному войску Всеволода Чермного, и о его мужестве летописец пишет с нескрываемым восхищением: «Мстислав же хотя млад, но храбростию и мужеством всех оных превозходил, несмотря на множество войска Всеволодова, говорил всем, что бесчестно есть, яко женам, запершися сидеть или, не уччиня опыта, договором отдать, но лучше нам преже показать противным, что мы руки и сердце имеем, а потом посмотрим, что дале делать. И так ободря войско, немедля вышед из града, напал на войско Всеволодово, все полки в великое смятение привёл и многих побил. Но множества ради противных не мог всех одолеть и, опасался, чтоб его от града не отхватили, отступил со всеми своими во град без вреда. Мстислав хотя ничего не опасался, понеже град довольно укрепил и припасов нескудно имел, но, сожалея области, послал ко Всеволоду говорить о свободном ему пропуске. Чему Всеволод обрадовался, что не принуждён был со стыдом отступить, отпустил Мстислава с честию, а сам возвратился в Киев».

После этого в Смоленске (где ранее княжил его дед Ростислав Мстиславич) Мстислав получил от Рюрика Ростиславича в награду за верность княжение в небольшом Торопецком княжестве, где ранее правил его отец (и прекрасно подготовил город к обороне, насыпав мощные земляные валы). Но и в Торопце Мстислав пробыл недолго – в 1210 г. он становится новгородским князем.

Получить княжение в Новгороде Мстиславу удалось после того, как он начал борьбу с великим князем Владимирским Всеволодом Юрьевичем, имевшим прозвище Большое Гнездо. Всеволод Большое Гнездо по праву считался самым могущественным князем своего времени, и безымянный автор «Слова о полку Игореве» писал о нем так: «Ты ведь можешь Волгу веслами раскропить (расплескать. – Авт.) и Дон шлемами вычерпать». Главной целью его политики было объединение под своей властью всех русских земель и вполне понятно, что это встречало противодействие других князей, не желавших делиться властью. Особо жестким было сопротивление со стороны Мстислава, который сам, вероятно, скрытно лелеял планы объединить вокруг себя русские земли.

Еще до начала княжения Мстислава в Новгороде отношения новгородцев с Всеволодом Большое Гнездо отличались особой сложностью, о чем лучше всех написал Костомаров: «Великий Новгород давно вошел в тесную связь, но вместе и в столкновение с суздальско-ростовской землею и с владимирскими князьями, получившими первенство в этой земле. Со времени Андрея Боголюбского князья эти стремились наложить руку на Новгород, стараясь, чтобы в Новгороде были князья из их дома и оставались их подручниками. Новгород упорно отстаивал свою свободу, но никак не мог развязаться с владимирскими князьями, потому что в самом Новгороде была партия, ради выгод тянувшая к суздальской земле. К этому побуждали новгородцев их торговые интересы. Новгородская земля была до крайности бедна земледельческими произведениями. Благосостояние Новгорода опиралось единственно на торговлю. Поэтому для Новгорода было насущной потребностью находиться в добрых отношениях с такой землей, откуда он мог получать хлеб для собственного продовольствия и разные сырые произведения, служившие предметом вывоза за границу, особенно воск, и куда со своей стороны новгородцы могли сбывать заморские товары. Киевская Русь приходила в упадок: она была беспрестанно опустошаема кочевниками и сильно расстроена как княжескими междоусобиями, так и поражением, нанесенным Киеву Андреем Боголюбским; суздальско-ростовская земля, напротив, сравнительно с другими землями, более удалена была от нападения иноплеменников, менее страдала от междоусобий, приходила в цветущее состояние, наполнялась жителями и, естественно, стала удобным краем для торговли. Притом же она была сравнительно ближе к Новгороду других плодородных земель, и сообщение с нею представляло более удобств. Всякая вражда Новгорода с князьями этой земли отзывалась пагубно на хозяйстве Новгорода и его торговых интересах; поэтому-то в Новгороде были всегда богатые и влиятельные люди, хотевшие во что бы то ни стало находиться в ладах с этим краем. Суздальские князья хорошо понимали такую зависимость новгородских интересов от их владений и потому смело дозволяли себе насильственные поступки по отношению к Новгороду. Во все время продолжительного княжения суздальского князя Всеволода Юрьевича Новгород не любил этого князя, ссорился с ним, но отвязаться от него не мог. Со своей стороны, Всеволод, чтобы не ожесточить новгородцев, временами льстил их самолюбию, оказывал наружное уважение к свободе Великого Новгорода, а потом, при случае, заставлял их чувствовать свою железную руку. В 1209 году, угождая благоприятствующей ему партии, он вывел из Новгорода старшего своего сына Константина и послал другого сына, Святослава, без вольного избрания, как будто желая показать, что имеет право назначать в Новгород такого князя, какого ему будет угодно. Но в Новгороде кроме партии, которая склонялась ради собственных выгод к суздальскому князю, была постоянно противная партия, которая ненавидела вообще князей суздальской земли и не хотела, чтоб оттуда приходили князья на княжение в Новгород. Эта партия взяла тогда верх и обратилась на своих противников – сторонников суздальских князей. Народ низложил посадника Дмитра, обвинил его в отягощении людей, разграбил и сжег дворы богачей, державшихся из корысти суздальской партии; а Всеволод, в отмщение за такую народную расправу, приказал задерживать новгородских купцов, ездивших по его волости, отбирать у них товары и не велел пускать из своей земли хлеба в Новгород».

Мстислав правильно рассчитал, что борьба с Всеволодом Юрьевичем должна принести ему один из наиболее важных русских столов – Новгородский, а в случае успеха даст власть над всеми русскими землями. В 1209 или в 1210 г. Мстислав с небольшим отрядом нападает на находившийся под властью Всеволода Большое Гнездо Торжок и, благодаря внезапности, захватывает город. Пленив поставленного великим князем владимирским, посадника, он привел его закованным в Новгород, где обратился к горожанам с заявлением, которое фактически и сделало его князем новгородским: «Кланяюсь Святой Софии, и гробу отца моего, и всем новгородцам: пришел к вам, услыхавши, что князья делают вам насилие; жаль мне своей отчины!»

Несмотря на то что в Новгороде был в это время сын Всеволода Большое Гнездо Святослав, он не только ничего не смог поделать с Мстиславом, но и сам был схвачен новгородцами. На его место был посажен князь Торопецкий, что стало серьезной угрозой для Всеволода Большое Гнездо.

Однако решающая схватка (исход которой был отнюдь не очевиден) между двумя князьями так и не состоялась – Всеволод Большое Гнездо умирает в 1210 г. Заметим, что Мстислав не предпринял ни малейшей попытки воспользоваться смертью противника, наследники которого сразу же погрязли в раздорах. Подобное поведение в дальнейшем стало характерно для Мстислава – периоды бурной активности сменялись у него апатией и принятием совершенно нелогичных решений.

В 1212 г. Мстислав проводит один за другим два успешных похода против чуди (на территорию современной Эстонии). В обоих походах, по-видимому, его дружина не встретила значительного сопротивления. Если о первом походе известно из Новгородской летописи, что Мстислав «много полона привел и скота без числа», то во втором он, согласно летописным данным, без боя взял крепость Медвежья Голова, имевшую стратегическое значение для контроля над регионом. И, как написано в летописи: «И вышла чудь из города, и поклонилась ему, и взял князь дань с них».

Спустя два года после этих удачных походов Мстислав решил обратить оружие уже не только против чуди, а и сразиться со становившимся все более опасным для Новгорода и северо-западных русских земель орденом меченосцев. Согласно информации Ливонской хроники, Мстислав немедленно выступил в поход, как только узнал о появлении на земле чуди рыцарей-меченосцев. Но он опоздал – пока князь шел с дружиной, меченосцы повернули назад (вероятно, опасаясь боя с сильным 15-тысячным новгородским войском). Впрочем, безрезультатным поход все же не был. Не застав главного противника, князь новгородский осадил город Воробьиный (Варболэ), но, получив выкуп, снял осаду и ушел.

Показательно то, как князь разделил полученную дань. По данным Новгородской летописи, он «две части новгородцам отдал, а третью – дружине своей». Понятно, что у дружинников заботившийся о них князь (до такой степени, что не оставлял себе даже малой части дани) пользовался огромной популярностью, и Мстислав мог полностью рассчитывать на своих воинов.

Прославившее Мстислава покорение чудской земли придало уверенности князю новгородскому, и он опять решился на противостояние со своим старым противником Всеволодом Чермным.

В 1214 г. умирает Рюрик Ростиславич, и после этого Всеволод Чермный не дал его сыновьям уделы, а, напротив, изгоняет их из отцовских доменов. Мономаховичи, в свою очередь, обратились за помощью к новгородскому князю, и тот не упустил случая, используя этот благовидный предлог, начать борьбу против Всеволода Чермного. Уверенный в своей дружине, Мстислав выступил с походом, который, однако, чуть не сорвался в самом начале. Из Новгорода князь вышел со своей дружиной и новгородским ополчением, а при прохождении через территорию союзного Смоленского княжества к ним присоединилась и смоленская дружина. Хотя войско Мстислава и значительно увеличилось, но в нем уже не было прежнего единства, когда слово князя было для его дружины непререкаемым законом. Между смоленскими и новгородскими воинами возник конфликт, в результате которого новгородцы отказались от участия в походе. Но после этого Мстислав решил идти дальше без них, что произвело на новгородцев огромное впечатление. Они, согласно древней традиции, провели вече, на котором посадник Твердислав сделал следующее заявление, заставившее новгородцев вернуться к своему князю: «Братья, как наши деды и отцы страдали за русскую землю, так и мы пойдем со своим князем».

Вскоре Мстислав вступил на землю Черниговского княжества, где им было взято (по-видимому, без боя) несколько укрепленных городов. После взятия Речицы произошло сражение, в котором Всеволод Чермный были разбит. Вышгород, а следом и Киев признали власть победителя. Завершающим этапом боевых действий стала осада Чернигова, которая продлилась двенадцать дней. Всеволод Чермный, у которого теперь не оставалось ни малейшего шанса на победу, признал поражение и заплатил дань, после чего осада была снята.

После одержанной полной победы Мстислав поступил традиционно для себя нелогично. Одержанная победа сделала его наиболее влиятельным и сильным в военном отношении русским князем – ничто не мешало самому Мстиславу сесть на киевский стол. Это, среди прочего, дало бы ему огромные возможности в проведении политики объединения русских земель. Однако Мстислав вместо этого отдает киевский стол Мстиславу Романовичу – слабому и не отличавшемуся способностями полководца князю. Неудивительно, что Мстислав Романович никак не использовал свои возможности великого князя Киевского для общерусского дела.

В 1215 г. Мстислав резко меняет направление приложения своих сил. Совершенно неожиданно он уходит из Новгорода и занимает галицкий стол. Произошло это перемещение из северо-западной части русских земель на крайне западные следующим образом.

Польский князь из династии Пястов Лешек Краковский находился в состоянии резкого конфликта с королем Венгрии Андрашем (Андреем) II Арпадом. Ранее они были союзниками и совместно захватили Галицко-Волынское княжество, территория которого была поделена между поляками и венграми (в Галич венгерский король посадил своего сына – принца Кол омана). Однако поляки и венгры недолго оставались союзниками – вскоре Андраш II захватил всю территорию княжества, что сделало Лешека Краковского его непримиримым врагом. Но польский князь не имел достаточно сил, чтобы начать войну с Венгрией, и он предпочел склонить к освободительному походу Мстислава. И поразительно – князь новгородский без раздумий оставляет новгородский стол, чтобы изгнать венгров из русских земель. Перед уходом он объяснил горожанам на вече мотивы своих действий: «Есть у меня дела на Руси; а вы вольны в князьях».

Придя с небольшой дружиной в Галич, Мстислав изгоняет венгерских ставленников – воеводу Бенедикта Лысого и боярина Судислава. Однако вскоре вместе со своим новым союзником князем Даниилом Романовичем Волынским (за которого он выдал замуж свою дочь) бывший новгородский князь вынужден был начать военные действия не только против венгров, но и против поляков. Хотя Мстислав (понимая, что сил у него недостаточно) крайне не хотел столкновения с объединенными венгерско-польскими силами, но был вынужден поддержать своего нового родственника. Дело в том, что Даниил, будучи уверенным в поддержке Мстислава, по своей инициативе напал на Лешека Краковского, а тот вновь объединился с Андрашем II и начал наступление на земли княжества. Сначала польско-венгерское войско взяло Перемышль и Городок, а потом, после осады, и Галич.

Таким образом, первый приход Мстислава на западно-русские земли, хотя и не по его вине, окончился неудачно. Но это явно не смутило жаждавшего воинских подвигов князя. Сначала он собирался пойти походом на половцев, но потом решил возвратиться в Новгород, где после его ухода сторонники владимиро-суздальских князей призвали на княжение сына Всеволода Большое Гнездо Ярослава. Последний, узнав о подходе бывшего князя новгородского к городу, выслал навстречу ему отряд численностью в 100 воинов (что показывает, насколько невелика была дружина и самого Мстислава), но он полностью перешел на сторону Мстиславав. Таким образом, выиграв схватку без пролития крови, Мстислав в феврале 1216 г. вошел в Новгород.

В ответ Ярослав захватил Торжок (что сделало невозможным подвоз в Новгород продовольствия, и там начался голод), заковав в цепи захваченных в городе новгородцев. Это заставило Мстислава выступить в поход против владимиро-суздальских князей. Мстислав также понимал, что это наиболее благоприятный момент для начала военных действий, учитывая, что в стане противника не было единства. Власть в княжестве захватил младший сын Всеволода Большое Гнездо Юрий, а старший, Константин Ростовский, был лишен отцом наследства. Мстислав даже заявил, что идет отстаивать не только попранные права Новгорода, но и Константина Ростовского (что должно было подорвать единство владимиро-суздальского войска).

В походе участвовали кроме новгородцев также небольшой торопецкий отряд и сильная дружина псковичей во главе с братом князя новгородского Владимиром, а позже присоединились и смоляне под командованием Владимира Рюриковича.

Предполагая, что Ярослав Всеволодович находится в Твери, Мстислав направился именно туда. При этом он отверг вполне логичное предложение взять Торжок, мотивируя это тем, что не хочет разорять новгородскую землю. В тверской земле Мстислав захватил небольшие города Шешю и Дубну, а его союзники – Коснятин. Там же к нему присоединился и Константин Ростовский с 500 ростовскими дружинниками.

21 апреля 1216 г. противостоящие войска встретились на реке Липица, где и состоялась решающая битва. Не вызывает сомнения, что если бы Мстислав потерпел поражение, то младшие Всеволодичи попытались бы захватить и другие русские княжества кроме Новгородского, что привело бы к широкомасштабной усобице (особенно опасной в преддверии появления монголо-татар). Чрезвычайно показательны слова, сказанные Юрием Ярославу в преддверии сражения: «Мне, брат Ярослав, Владимирская земля и Ростовская, а тебе Новгород; а Смоленск брату нашему Святославу, а Киев дадим черниговским князьям, а Галич – нам же».

Как и у Мстислава, войско Всеволодичей состояло из союзных дружин – Владимира, Переяславля, Бродов, Мурома и Суздаля, а также бродников (кочевые племена славянского происхождения из низовий Дона, которые, вероятно, вышли из нижнего Подунавья).

Сначала хотелось бы привести подробное описание битвы и последующих сразу за ним событий новгородским летописцем, являющееся наиболее ценным свидетельством об этом историческом противоборстве: «Мстислав же и Владимир позвали Константина и долго с ним советовались, взяли у него крестное целование, что не изменит, и выступили. И той же ночью объявили тревогу, всю ночь стояли со щитами и перекликались во всех полках. И когда вострубили в полках Константина, и Юрий и Ярослав услышали, хотели даже побежать, но потом успокоились. Наутро же пришли князья к Липицам, куда их вызвали на бой, а суздальцы за эту ночь отбежали за лесистый овраг. Есть там гора, зовется Авдова, там Юрий и Ярослав поставили свои полки, а Мстислав, Владимир, Константин и Всеволод поставили свои полки на другой горе, которая зовется Юрьева гора, а между двумя горами ручей, имя ему Тунег. И послали Мстислав и Владимир трех мужей к Юрию, предлагая мир: «Если же не дашь мира, то отступите далее на ровное место, а мы перейдем на ваш стан или же мы отступим к Липицам, а вы займете наш стан».

Юрий же сказал: «Ни мира не приму, ни отступлю. Пришли через всю землю – так разве этой заросли не перейдете?»

Он надеялся на укрепление, ибо они оплели это место плетнем и наставили колья, и стояли там, говоря: «Могут напасть на нас ночью». Узнали об этом Мстислав и Владимир и послали биться молодых людей, и те бились весь день до вечера, но бились не усердно, ибо была буря в тот день и очень холодно. А утром решили перейти к Владимиру, не завязывая стычек с их полками, и начали собираться в станах. Те же увидели с горы и стали спускаться, говоря: «Вот они и бегут». Но эти, придя, их отбили назад. Тут подошел Владимир Псковский из Ростова, и стали совещаться. И сказал Константин: «Брат Мстислав и Владимир, если пойдем на виду у них, то они ударят нам в тыл, а, кроме того, мои люди не дерзки в бою и разбредутся по городам».

И сказал Мстислав: «Владимир и Константин, гора нам не поможет, и не гора нас победит. Надеясь на крест и на правду, пойдемте на них».

И начали устанавливать полки. Владимир же Смоленский поставил свой полк с края, далее стал Мстислав и Всеволод с новгородцами, и Владимир с псковичами, далее Константин с ростовцами. Ярослав же стал со своими полками, и с муромцами, и с городчанами, и с бродниками против Владимира и смольнян. А Юрий стал против Мстислава и новгородцев со всеми силами суздальской земли, его меньшая братия – против Константина.

Начали Мстислав с Владимиром воодушевлять новгородцев и смольнян, говоря: «Братья, мы вступили в эту сильную землю; станем же твердо, надеясь на Бога, не озираясь назад: побежав, не уйдешь. Забудем, братья, дома, жен и детей, а уж коли умирать – то, кто хочет, пеший, кто хочет – на конях».

Новгородцы же сказали: «Не хотим погибать на конях, но, как отцы наши на Колокше (имеется в виду битва на Колокше в 1096 г., в которой новгородцы помогли князю Мстиславу Владимировичу одержать победу над его противником Олегом Святославичем. – Авт.), будем сражаться пешими».

Мстислав был этому рад. Новгородцы же, сойдя с коней и сбросив одежду и обувь, выскочили босыми. А молодые смольняне тоже спешились и пошли босыми, обвив себе ноги.

А вслед за ними Владимир отрядил Ивора Михайловича с полком, а сами князья поехали за ними на конях. И когда полк Ивора был в зарослях, споткнулся под Ивором конь, а пешие воины, не ожидая Ивора, ударили на пеших воинов Ярослава, и, воскричав, они подняли кии, а те – топоры, они ринулись, а те побежали, и начали их бить, и подсекли стяг Ярослава. И приспел Ивор со смольнянами, и пробились к другому стягу, а князья еще не доехали. И, увидев это, Мстислав сказал: «Не дай Бог, Владимир, выдать добрых людей».

И ударили на них сквозь свои пешие полки, Мстислав своим полком, а Владимир – своим, а Всеволод Мстиславич с дружиной, а Владимир с псковичами, подошел и Константин с ростовцами. Мстислав же проехал трижды через полки Юрия и Ярослава, посекая людей – был у него топор, прикрепленный петлею к руке, им он и сек. Так сражался и Владимир. Шел великий бой, досеклись и до обоза. Юрий же и Ярослав, увидев, что их косят, как колосья на ниве, обратились в бегство с меньшею братьею и муромскими князьями. Мстислав же сказал: «Братья новгородцы, не обращайтесь к добыче, продолжайте бой: если они вернутся, то сомнут нас».

Новгородцы же не ради добычи бились, а смольняне бросились на добычу и обдирали мертвых, а о бое не думали. Побеждены же были сильные суздальские полки 21 апреля в четверг, на вторую неделю после Пасхи.

О, велик, братия, промысел Божий! На том побоище убили из новгородцев в схватке только Дмитра-псковитина, Антона-котельника, Ивана Прибышинича-ткача, а в отряде Иванка Поповича, терского данника, а в смоленском полку был убит один Григор Водмол, знатный муж. А все остальные были сохранены силою честного креста и правдой.

О, многих победили, братья, бесчисленное число, ибо убитых воинов Юрия и Ярослава не может вообразить человеческий ум, а пленников во всех новгородских и смоленских станах оказалось шестьдесят мужей. Если бы предвидели это Юрий и Ярослав, то пошли бы на мир: ибо слава и хвала их погибли и сильные полки стали ни во что. Было ведь у Юрия семнадцать стягов, а труб сорок, столько же и бубнов, а у Ярослава тринадцать стягов, а труб и бубнов шестьдесят. Говорили многие люди про Ярослава так: «Из-за тебя сотворилось нам много зла. О твоем клятвопреступлении сказано было: «Придите, птицы небесные, напейтесь крови человеческой; звери, наешьтесь мяса человеческого». Ибо не десять человек было убито, не сто, а тысячи и тысячи, а всех избитых девять тысяч двести тридцать три человека. Можно было слышать крики живых, раненных не до смерти, и вой проколотых в городе Юрьеве и около Юрьева. Погребать мертвых было некому, а многие, бежавшие к реке, утонули, а другие раненые умерли в пути, а оставшиеся в живых побежали кто к Владимиру, а иные к Переяславлю, а иные в Юрьев.

Князь же Юрий стоял напротив Константина и увидел побежавший полк Ярослава, и он тогда прискакал во Владимир к полудню на четвертом коне, загнав трех коней, в одной сорочке, даже подседельник потерял. А началось сражение в обеденное время. Во Владимире же остался небоеспособный народ: попы, чернецы, женщины, дети, и, увидев всадника, обрадовались, думали, что это послы от князя, а им ведь говорили: «Наши одолеют». И вот Юрий прискакал один и стал ездить вокруг города, говоря: «Укрепляйте город». Они же, услышав, пришли в смятение, и был вместо веселия плач. К вечеру же прибежали сюда люди: кто ранен, кто раздет, то же продолжалось и ночью. А утром, созвав людей, Юрий сказал: «Братья владимирцы, затворимся в городе, авось отобьемся от них».

А люди говорят: «Князь Юрий, с кем затворимся? Братия наша избита, иные взяты в плен, а остальные прибежали без оружия. С чем станем обороняться?»

Юрий же сказал: «Все знаю, но не выдавайте меня ни брату Константину, ни Владимиру, ни Мстиславу, чтобы я сам мог выйти из города по своей воле». Они ему это обещали.

Ярослав тоже прискакал один в Переяславль на пятом коне, четырех загнав, и затворился в городе. И не довольно было ему прежнего злодейства, не насытился крови человеческой, избив множество людей в Новгороде, в Торжке и на Волоке, но и теперь, уже бежав, он велел захватить новгородцев и смольнян, которые пришли по торговым делам в его землю, и всех новгородцев заточить в погреба, а других в гридницу, где они задохлись от скопления множества людей, а иных велел загнать в тесную избу и удушил их там – сто пятьдесят человек, а отдельно заточили пятнадцать человек смольнян – эти остались в живых.

Князья же из Ростиславова племени, милостивые и добрые к христианам, весь день оставались на месте боя. Если бы погнались за ними, то Юрию и Ярославу не уйти бы было и город Владимир бы захватили. Но они осторожно подошли к Владимиру, и, объехав его, остановились в воскресение до обеда, и решали, откуда взять город. И в ту же ночь загорелся в городе княжий двор, и новгородцы хотели вторгнуться в город, но Мстислав не позволил им этого, а во вторник в два часа ночи загорелся весь город и горел до рассвета. Смольняне же просили: «Вот, кстати, нам сейчас взять город». Но Владимир не пустил их. И обратился Юрий с поклоном к князьям: «Не трогайте меня сегодня, а завтра я выеду из города».

Утром же рано выехал Юрий с двумя братьями, и поклонился князьям, и сказал Мстиславу и Владимиру: «Братия, кланяюсь вам и бью челом: дайте мне жить и накормите хлебом. А Константин, мой брат, в вашей воле».

И дал им многие дары, они же даровали ему мир. Мстислав же и Владимир рассудили их: Константину дали Владимир, а Юрию – Городец Радилов. И так, поспешно забравшись в ладьи, владыка, княгини и все люди отправились вниз по реке. Сам же Юрий вошел в церковь Святой Богородицы, поклонился гробу своего отца и, плача, сказал: «Суди Бог брата моего Ярослава – он довел меня до этого».

Хотя летописец не скрывает своего негативного отношения к владимиро-суздальцам, но его описание сражения достаточно объективно. Однако остается открытым вопрос о численности противостоявших войск и реальных потерях – данные Новгородской летописи в этом отношении недостаточны или вызывают сомнение.

Согласно имеющимся сведениям о количестве стягов (под которыми подразумеваются не только знамена, но и количество войск, находившееся под ними) той и другой стороны, а также некоторым другим косвенным данным, можно довольно точно предположить, что войско Мстислава с союзниками насчитывали около 15 тысяч воинов, а численность войска Всеволодичей было примерно в два раза больше. Таким образом, даже эти данные подтверждают полководческий дар Мстислава, сумевшего при таком невыгодном соотношении сил нанести противнику сокрушительное поражение. Особенно следует подчеркнуть, что именно натиск новгородцев, которыми командовал их князь, и определил окончательно исход сражения.

Не менее красноречивы и цифры потерь. Понятно, что новгородские источники здесь пристрастны и приведенные ими цифры не стоит принимать некритично. Но уже Никоновская летопись дает более приближенные к реальности данные – она оценивает потери войска Мстислава в 550 человек, а Всеволодичей в 17 тысяч 200. Правда, летописец специально оговаривается, что это численность потерь без учета «пешцев». Во всяком случае, не вызывает сомнения, что потери Всеволодичей не менее чем на порядок превышали потери Мстислава.

В 1218 г. Мстислав решил вместе с отрядом половцев и дружиной Владимира Рюриковича вновь пойти походом на Галич, чтобы изгнать оттуда оккупантов. Город он взял без сопротивления, но в следующем году поляки и венгры совместно выступили против Мстислава. Его войска потерпели поражение в битве под Городком (а сам город был сдан венграм по приказу галицкого боярина Судислава), что заставило князя покинуть Галич.

Но Мстислав упорно стремился к изгнанию оккупантов и в 1220 г. опять идет походом на галицкую землю. Навстречу войску Мстислава вышел венгерский бан Фильний, в войске которого также был галицкий отряд под командованием Судислава и польский отряд. Противники встретились неподалеку от Галича, где и состоялось сражение.

Перед началом сражения войска противоборствующих сторон располагались следующим образом. Фильний разделил свое войско на две части, находившиеся довольно далеко друг от друга (это лишало их возможности быстрого взаимодействия), – сам вместе с галицким отрядом занял левый фланг, а поляков поставил на возвышенное место на правый.

Мстислав тоже решил не действовать в линейном строю, а разделил войско, но уже на три части. Такое построение дало ему во время сражения значительно большие, чем у противника, возможности для проведения маневра. Одной, самой сильной и многочисленной, частью командовал лично Мстислав, неподалеку от нее была вторая (значительно меньшая по численности) под началом Владимира Рюриковича, а третья состояла из половцев и стояла в отдалении от первых двух.

Сражение Мстислав начал совершенно нестандартно, что и обеспечило ему победу над превосходящим его численно венгерско-польско-галицким войском. Несмотря на протесты не одобрившего его плана Владимира Рюриковича он отошел от него на возвышение. Увидев, что Владимир Рюрикович остался один, а Мстислав занял позицию для обороны, поляки решили атаковать. Они ударили по Владимиру Рюриковичу и погнали его. Увлекшись погоней, поляки (составлявшие большинство союзного войска) оставили одних венгров и галицкий отряд, чем не преминул немедленно воспользоваться Мстислав. Во главе отряда тяжеловооруженной конницы он стремительно нанес фронтальный удар по Фильнию и Судиславу. Одновременно половцы ударили с левого фланга и с тыла. Схватка продолжалась недолго, вряд ли более четверти часа, но за это время вражеское войско было почти полностью уничтожено.

В это время к месту битвы возвратились поляки, которые нанесли значительные потери Владимиру Рюриковичу и захватили много пленных. Не ожидая нападения, они растерялись под неожиданным совместным ударом новгородцев и половцев и были разгромлены.

Отметим, что в битве Мстислав, как всегда, продемонстрировал свою личную храбрость и под ним были убиты два коня.

После одержанной победы Мстислав подошел к Галичу, но, несмотря на то, что в нем остался лишь небольшой венгерский гарнизон, взять эту хорошо укрепленную крепость оказалось непросто. Венгры были уверены, что смогут выдержать длительную осаду, но Мстислав опять действовал не так, как ожидал противник. Вместо длительной осады он, спустя 17 дней, сделал подкоп. Благодаря подкопу его воины сумели проникнуть внутрь Галича и открыть ворота изнутри основным силам.

Но все эти блестящие победы ушли в никуда. На следующий год после взятия Галича Мстислав под влиянием галицких бояр заключил союз с Андрашем II и обручил с ним свою дочь Марию. Более того, для «обеспечения крепости» союза Мстислав отдал Андраши Перемышль. Таким образом, он собственными руками создал условия для восстановления в крае венгерского (и опосредованно польского) влияния вместо того, чтобы воспользоваться достигнутой победой и расширить границы русских земель на запад. Не меньшей ошибкой Мстислава было и то, что он простил лидера провенгерской боярской группировки Судислава. Князь не только его не казнил за измену, но и отдал в управление Звенигород.

Однако в это время на русские земли надвигалась опасность значительно более серьезная, чем польская или венгерская. В 1223 г. в Галич приезжает еще один зять Мстислава – половецкий хан Котян. От Котяна Мстислав узнал, что на русские земли с востока идут страшные завоеватели. Котян умолял Мстислава о помощи в борьбе с ними. При этом он использовал в качестве аргумента не только привезенные с собой богатые дары, но и убеждал князя, что вслед за половецкими нападению подвергнутся и русские земли. Как точно сказал Котян: «Нашу землю нынче отняли татары, а вашу завтра возьмут, защитите нас; если же не поможете нам, то мы будем перебиты нынче, а вы – завтра».

Мстислав понял всю величину надвигающейся угрозы и активно способствовал тому, чтобы в Киеве собрался совет русских князей, на котором и было принято решение совместно выступить против монголо-татарского нашествия. Как сказал на совещании князь галицкий: «Если мы, братья, не поможем им, то они передадутся татарам, и тогда у них будет еще больше силы». Видимо, именно этот довод убедил не слишком ладивших друг с другом князей объединить свои силы.

По решению совета князей были собраны дружины, и вскоре они выступили в поход. Кроме Мстислава Удатного в походе приняли участие еще 20 русских князей, а также половцы под командованием князя Яруна. Всего русско-половецкое войско насчитывало, по разным оценкам, от 80 до 100 тысяч воинов.

Отметим, что в объединенном войске так и не было создано единого командования. Согласно уговору, решения должны были приниматься на совете князей, в котором сразу же обозначились два центра влияния – великого князя Киевского Мстислава Старого и Мстислава Галицкого, который с полным основанием считал себя наиболее опытным среди князей полководцем. Но, несмотря на отсутствие необходимого единоначалия, князья были полностью уверены в победе, зная от половцев, что монгольское войско значительно уступает в численности русско-половецкому.

Первым перешел Днепр Мстислав с дружиной из тысячи воинов, напал на монгольский передовой отряд и полностью его разгромил (отрядного командира Гемябека пленил и отдал половцам). После этого все остальные князья также переправились через Днепр. Почти сразу же на Половецком поле они встретили монголо-татарский отряд и разбили его. Легкость победы была обманчива, монголо-татар было немного, и их целью было сопровождение отнятого у половцев скота. Но произошедшее способствовало тому, что у большинства князей появилась иллюзия о слабости противника, боеспособность которого они оценивали ниже, чем половцев. Только воевода Мстислава Юрий Домамерич (к которому никто не прислушался) был с этим не согласен и высоко оценил нового противника.

Через восемь дней русско-половецкое войско достигло реки Калка, где сразу произошло небольшое столкновение передовых русского и монголо-татарского дозоров, после которого кочевники отступили. Когда на левом берегу Калки появились основные монголо-татарские силы, между князьями сразу же проявились противоречия. Великий князь Киевский считал, что следует ждать непрятеля на возвышенном и каменистом правом берегу, где необходимо построить укрепленный лагерь. В свою очередь, все остальные князья решили переправиться на левый берег и напасть на противника первыми. Такое решение они приняли, убедившись, что вражеское войско действительно значительно меньше русско-половецкого. В этом они не ошибались – монголотатар под командованием талантливого полководца Субэдея и темника Джэбэ-нойона было по разным оценкам от 20 до 30 тысяч.

Сражение началось утром 31 мая, когда русско-половецкое войско (кроме начавшего укреплять свой лагерь Мстислава Старого) переправилось через Калку. Мстислав Удатный (который на поле боя, когда отсутствовал его главный соперник – великий князь Киевский, фактически принял на себя полномочия командующего) с самого начала сражения допустил серьезные ошибки. Во-первых, он не дождался переправы черниговцев, что уменьшило его силы. А во-вторых, что было значительно более серьезно, – он атаковал противника не основной массой войск (тогда бы, скорее всего, монголы были бы сразу смяты), а небольшими силами. Кроме того, часть русских сил только переправилась через реку и еще не успела построиться в боевые порядки ко времени начала сражения.

Тверской летописец позднее обвинил Мстислава Удатного в том, что это по его вине Мстислав Старый и Мстислав Черниговский не были предупреждены о времени начала сражения, но эти сведения (во всяком случае, в отношении великого князя Киевского, который сам отказался переправляться через Калку) вызывают серьезные сомнения. Однако то, что Мстислав Удатный стремился получить лавры главного победителя монголо-татар и поэтому принимал непродуманные решения, сомнения не вызывает.

Направленные Мстиславом в атаку ратники Даниила Волынского и князя Яруна вскоре после первоначального успеха были окружены превосходящими силами противника. Первыми дрогнули после удара правого фланга монголо-татар легковооруженные половцы – прорвав слабое кольцо окружения, они побежали в панике назад. Убегавшие половцы смяли боевой порядок дружины Мстислава Удатного, а потом Мстислава Черниговского, после чего они были лишены возможности организованного ведения боевых действий. Таким образом русско-половецкое войско уже не смогли действовать в едином строю, что свело на нет численное преимущество перед монголами.

Поэтому, когда на плечах половцев смятые порядки Мстислава Черниговского атаковали монголо-татары, то сначала его силы, а чуть позже и остальных русских князей были разгромлены. Лишь немногие сумели спастись бегством – монголо-татары преследовали русские войска до берегов Днепра шесть дней и уничтожили большую их часть. Тверская летопись в «Повести о битве на Калке, и о князьях русских, и о семидесяти богатырях» оставила описание этого сражения, из которого ясно, что русские потерпели поражение из-за ошибок своих князей (в первую очередь излишней самонадеянности Мстислава Удатного), а не из-за недостатка доблести: «Пришла весть русским, что пришли татары осматривать русские полки; тогда Даниил Романович и другие князья сели на коней и погнались, чтобы увидеть татарские войска. И, увидев их, послали к великому князю Мстиславу Романовичу, призывая: «Мстислав и другой Мстислав! Не стойте, пойдем против них». И вышли в поле, и встретились с татарами, и тут русские стрелки погнали их далеко в поле, рубя их; взяли они их скот, и вернулись назад со стадами. И оттуда шли русские полки за ними восемь дней до реки Калки, и отправили со сторожевым отрядом Яруна с половцами, а сами разбили здесь лагерь. И здесь они встретились с татарскими дозорами, и убили татары Ивана Дмитриевича и с ним еще двоих; а татары поворотили назад. Князь же Мстислав Мстиславич Галицкий повелел Даниилу Романовичу перейти реку Калку с полками, а сам отправился вслед за ними; переправившись, стали они станом. Тогда Мстислав сам поехал в дозор, и, увидев татарские полки, вернулся, и повелел воинам своим вооружаться. А оба Мстислава оставались в стане, не зная об этом: Мстислав Галицкий не сказал им ничего из зависти, ибо между ними была великая распря.

Князья Мстислав Удатный (слева) и Даниил Галицкий. Памятник Тысячелетию Государства Российского в Новгороде. 1862 г.

И так встретились полки, а выехали вперед против татар Даниил Романович, и Семен Олюевич, и Василек Гаврилович. Тут Василька поразили копьем, а Даниил был ранен в грудь, но он не ощутил раны из-за смелости и мужества; ведь он был молод, восемнадцати лет, но силен был в сражении и мужественно избивал татар со своим полком. Мстислав Немой также вступил в бой с татарами, и был он также силен, особенно когда увидел, что Даниила ранили копьем. Был ведь Даниил родственником его отца, и Мстислав очень любил его и завещал ему свои владения. Также и Олег Курский мужественно сражался; также и Ярун с половцами подоспел и напал на татар, желая с ними сразиться. Но вскоре половцы обратились в бегство, ничего не достигнув, и во время бегства потоптали станы русских князей. А князья не успели вооружиться против них; и пришли в смятение русские полки, и было сражение гибельным, грехов наших ради. И были побеждены русские князья, и не бывало такого от начала Русской земли».

Однако до полной победы монголо-татарам было все же еще далеко.

Не участвовавшая в преследовании часть монголо-татарского войска три дня безуспешно атаковала укрепленный лагерь великого князя Киевского, пока не стало ясно: у атакующих не хватает сил для решающего штурма. И здесь Мстислав Старый и другие князья проявили излишнюю доверчивость, посчитав монголо-татар честным противником, слову которого можно верить. Субэдей предложил беспрепятственно выпустить русских воинов в обмен на большой выкуп, и князья поверили слову вражеского полководца. Когда же осажденные покинули укрепленный лагерь, на них было совершено нападение. Монголо-татары зверски расправились с князьями – их положили под доски и сели сверху пировать, пока те умирали в мучениях. Тверская летопись рассказала следующие подробности этого трагического события: «Князь же великий Мстислав Романович Киевский, внук Ростислава, правнук Мстислава, который был сыном Владимира Мономаха, и князь Андрей, зять Мстислава, и Александр Дубровский, видя это несчастье, никуда не двинулись с места. Разбили они стан на горе над рекой Калкой, так как место было каменистое, и устроили они ограду из кольев. И сражались из-за этой ограды с татарами три дня. А татары наступали на русских князей и преследовали их, избивая, до Днепра. А около ограды остались два воеводы, Чегирхан и Тешухан, против Мстислава Романовича, и его зятя Андрея, и Александра Дубровского; с Мстиславом были только эти два князя. Были вместе с татарами и бродники, а воеводой у них Плоскиня. Этот окаянный воевода целовал крест великому князю Мстиславу, и двум другим князьям, и всем, кто был с ними, что татары не убьют их, а возьмут за них выкуп, но солгал окаянный: передал их, связав, татарам. Татары взяли укрепление и людей перебили, все полегли они здесь костьми. А князей придавили, положив их под доски, а татары наверху сели обедать; так задохнулись князья и окончили свою жизнь».

В итоге, после битвы на Калке домой вернулись лишь девять князей и среди них Мстислав Удатный. А от огромного русско-половецкого войска осталась лишь примерно десятая часть.

Возвратившийся в Галич Мстислав был снова втянут в привычную усобицу. В 1225 г. князь, подстрекаемый боярами, воевал со своим зятем – князем Даниилом Романовичем, но вскоре с ним помирился. Подобная усобица имела печальные последствия – она демонстрировала западным соседям, насколько непрочно положение в галицкой земле и соблазняла их на завоевания.

Именно так вскоре и случилось. Королевич Андраш бежал к отцу и вместе с ним и поляками выступил против Мстислава, чтобы захватить Галич. Венгры и поляки взяли Перемышль и Звенигород и дошли до пригородов Галича. Мстиславу с большим трудом удалось разбить многочисленное венгерско-польское войско, но победой он не воспользовался. Судислав и другой такой же предатель боярин Глеб Зеремеевич убедили его отдать Галич венгерскому королевичу (хотя первоначально Мстислав собирался передать его Даниилу Галицкому). При этом они, по утверждению летописи, использовали следующую лживую аргументацию: «Ни тебя, ни Данила не хотят бояре, – говорили они, – отдай обрученную дочь твою за королевича Андрея и посади его в Галич: от него всегда можешь взять его обратно, когда захочешь, а отдашь Данилу – вовеки не будет тебе Галича!»

Мстислав слабодушно поддался на эти лицемерные уговоры и уехал. Скончался он в 1228 г. и был похоронен в Киеве в построенной им церкви Святого Креста.

Нельзя не согласиться с итоговой оценкой государственной деятельности этого незаурядного полководца Киевской Руси, данной Соловьевым: «Северная Русь на время замутилась, потеряла свое влияние на Южную, которой, наоборот, открылась возможность усилиться на счет Северной благодаря доблестям знаменитого своего представителя Мстислава Удалого.

Но в действиях этого полного представителя старой Руси и обнаружилась вся ее несостоятельность к произведению из самой себя нового, прочного государственного порядка: Мстислав явился только странствующим героем, покровителем утесненных, безо всякого государственного понимания, безо всяких государственных стремлений и отнял Галич у иноплеменника для того только, чтоб после добровольно отдать его тому же иноплеменнику».

НА ПОЛЕ КУЛИКОВОМ

Воевода Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский

Воевода Боброк-Волынский (иногда называемый также Боброк-Волынец) по праву занимает одно из самых почетных мест в пантеоне славы отечественных полководцев. Именно он внес решающий вклад в победу на Куликовом поле, благодаря которой Русь сбросила с себя ордынское иго. Но только этим значение Куликовской битвы не исчерпывается. Она имеет, без преувеличения, всемирно-историческое значение, о чем лучше всего написал Соловьев: «Летописцы говорят, что такой битвы, как Куликовская, еще не бывало прежде на Руси; от подобных битв давно уже отвыкла Европа. Побоища подобного рода происходили и в западной ее половине в начале так называемых средних веков, во время Великого переселения народов, во время страшных столкновений между европейскими и азиатскими ополчениями: таково было побоище Каталонское, где полководец римский спас Западную Европу от гуннов; таково было побоище Турское, где вождь франкский спас Западную Европу от аравитян. Западная Европа была спасена от азиятцев, но восточная ее половина надолго еще осталась открытою для их нашествий; здесь в половине IX века образовалось государство, которое должно было служить оплотом для Европы против Азии; в XIII веке этот оплот был, по-видимому, разрушен; но основы европейского государства спаслись на отдаленном северо-востоке; благодаря сохранению этих основ государство в полтораста лет успело объединиться, окрепнуть – и Куликовская победа послужила доказательством этой крепости; она была знаком торжества Европы над Азиею; она имеет в истории Восточной Европы точно такое же значение, какое победы Каталонская и Турская имеют в истории Европы Западной, и носит одинакий с ними характер, характер страшного, кровавого побоища, отчаянного столкновения Европы с Азиею, долженствовавшего решить великий в истории человечества вопрос – которой из этих частей света восторжествовать над другою?

Таково всемирно-историческое значение Куликовской битвы; собственно, в русской истории она служила освящением новому порядку вещей, начавшемуся и утвердившемуся на северо-востоке».

Во многом благодаря выдающемуся полководческому дару Боброка-Волынского в 1380 г. наша история сделала крутой поворот, определивший на столетия вперед направление ее дальнейшего развития.

К сожалению, многое в биографии Боброка-Волынского до сих пор остается непроясненным. Точная дата его рождения неизвестна – примерно можно сказать, что это 1330–1340-е гг. Хотя абсолютно точно нельзя утверждать, но большинство источников сходится в том, что он был прямым потомком великого князя Литовского Гедимина. По одной версии, его отцом был сын Гедимина князь новогрудский и волковыский Кориат (в крещении Михаил), по другой – внук Гедимина князь волынский Михаил Любартович (Димитрович).

Также не совсем ясно и место рождения. Само прозвище воеводы дает возможность двузначного толкования. Бобрка (откуда и пошел Боброк) – крошечный городок неподалеку от Львова, который будущий воевода получил в наследство. Но, возможно, что о месте рождения говорит вторая часть прозвища и герой Куликова поля родился на Волыни. Однако все же наиболее вероятно, что родился Боброк-Волынский в Бобрке, а вторая часть прозвища появилась потому, что юность он провел на Волыни.

Когда уехал Боброк-Волынский из родных мест в Москву, опять-таки точно неизвестно, но произошло это в юности. Однако о самих мотивах переезда догадаться нетрудно. Под постоянно усиливавшемся польским натиском самостоятельное Галицко-Волынское княжество доживало последние годы, и было ясно, что переломить ситуацию уже невозможно. Противостоять польской агрессии Галицко-Волынское княжество могло лишь при помощи других русских княжеств, но в условиях ордынского ига они не имели возможности направить туда войска. Многие тогда начали возлагать надежды на Москву, к которой от Киева перешла эстафета центра притяжения русских земель.

В это время стали создаваться и семейные связи местной знати с новым центром влияния на Руси – Московским великим княжеством. Так, в 1350 г. дед Боброка-Волынского (если принять версию, что он был сыном Михаила Любартовича), последний правитель Галицко-Волынского княжества, Любарт (в крещении Дмитрий) Гедиминович женится на племяннице великого князя Московского Симеона Иоанновича Гордого Ольге-Астафии.

Вероятно, именно эта родственная связь способствовала тому, что женой Боброка-Волынского в 1356 г. становится сестра великого князя Московского Дмитрия Иоанновича Анна.

Ратная служба потомка Гедимина начинается в 1359 г. у князя суздальского Дмитрия Константиновича. В это время князь суздальский становится одним из наиболее влиятельных русских князей – в 1360 г. он сумел одолеть Московское княжество, в котором правил малолетний Дмитрий Иоаннович, и получить в Орде ярлык на княжение во Владимире. Но вскоре ситуация меняется, и в 1364 г. ярлык на княжение во Владимире передается Москве. Вражда между Дмитрием Иоанновичем и Дмитрием Константиновичем заканчивается в 1366 г., когда князья породнились между собой, и с этого момента князь суздальский выступает в роли союзника Москвы.

На следующий год после этого примирения Боброк-Волынский переходит на ратную службу к своему родственнику Дмитрию Иоанновичу и с этого времени становится его ближайшим соратником во всех воинских делах.

Первой крупной победой московского воеводы явилась битва 14 декабря 1371 г. с войсками князя Олега Рязанского. В этом сражении рязанцы потерпели сокрушительное поражение, и их князь был вынужден бежать (на некоторое время, по решению Дмитрия Иоанновича, его место занял князь пронский Владимир).

Перед этим рязанцы захватили Лопасню, а Дмитрий Иоаннович поручил Боброку-Волынскому возвратить город и разбить князя Олега.

Противоборствующие стороны встретились около Скорнищево неподалеку от Переславля. В произошедшей битве Боброк-Волынский проявил высокое полководческое искусство, сумев найти способ преодолеть ранее безотказный прием рязанцев. Последние широко использовали монгольские арканы, которые были чрезвычайно эффективным средством как против конницы, так и пеших воинов, и были абсолютно уверены в своем превосходстве. Согласно свидетельству Софийского свода, перед выступлением в поход рязанцы самоуверенно говорили: «Не берите с собою ни доспехов, ни щитов, ни коней, ни сабель, ни копья, ни иного оружия, берите только ремни, чтобы вязать москвичей, которые слабы и боязливы и некрепки».

Московский воевода нашел простой способ, как этому противостоять – он выстроил свои боевые порядки в плотном строю, что сделало применение арканов неэффективным.

Летописец отмечал крайне ожесточенный характер сражения – «брань люта и сеча зла». Итогом стало сокрушительное поражение рязанских войск, которыми командовал лично князь Олег (сумевший бежать от Боброка-Волынского с небольшим количеством дружинников). Как было написано в Софийской летописи, сославшейся на слова царя Соломона: «Господь гордым противится, а смиренным дает благодать».

Следующий полководческий успех Боброка-Волынского пришелся на 1376 г., когда он возглавил московские и суздальские войска в походе на Волжскую (Казанскую) Булгарию. Карамзин, характеризуя командующего московско-суздальским войском, подчеркнул, что он «усердствовал отличаться подвигами мужества».

Покорение Волжской Булгарии имело важное значение для Москвы – таким образом она лишала монголо-татар стратегического плацдарма для контроля за русскими землями и людских резервов для их войска. Решающая битва произошла под Казанью. Волжские булгары тогда посадили часть своей конницы на верблюды в надежде, что это невиданное для русских животное устрашит пришедшее войско. Кроме того, они имели на вооружении пушки (которых у московско-суздальского войска не было), что значительно увеличивало их силу.

Расчет волжских булгар не оправдался (хотя вначале конница и дрогнула под напором конников на верблюдах) – в результате столкновения с русским войском они были разбиты и панически бежали. После этого Боброк-Волынский и Дмитрий Константинович взяли штурмом крепость Булгар (защитники которой и применили пушки) и прошли по Волжской Булгарии, сжигая села и зимовища. В конечном итоге правители Волжской Булгарии князья Асан (Осанн) и Махмат-Салтан согласились заключить мир и постоянно платить Москве дань, что означало полный успех похода и давало возможность бросить вскоре вызов Золотой Орде.

В 1379 г. уже снискавший громкую славу Боброк-Волынский был отправлен (вместе с князьями Владимиром Андреевичем Храбрым и Андреем Ольгердовичем) великим князем Московским в поход на юго-восточные земли Великого княжества Литовского, и им были взяты Трубчевск и Стародуб. Поход этот прошел без боев – княживший в Брянске и Трубчевске князь Дмитрий Ольгердович решил добровольно перейти под власть Дмитрия Иоанновича. Однако если бы не сильное войско и полководческая слава Боброка-Волынского, то вполне вероятно, что Дмитрий Ольгердович оказал бы сопротивление, а великий князь Литовский Ягайло выступил бы ему на помощь.

Звездным часом Боброка-Волынского как полководца стала Куликовская битва. Достаточно долго можно рассказывать ее предысторию, но ограничимся констатацией, что все противоборствующие стороны понимали цену победы.

Так, союзники реального властителя Золотой Орды беклярбека Мамая (правившего формально от имени марионеточных ханов) Олег Рязанский и Ягайло договаривались между собой о следующем: «Как скоро князь Димитрий услышит о нашествии Мамая и о нашем союзе с ним, то убежит из Москвы в дальние места, или в Великий Новгород, или на Двину, а мы сядем в Москве и во Владимире; и когда хан придет, то мы его встретим с большими дарами и упросим, чтоб возвратился домой, а сами с его согласия разделим Московское княжество на две части – одну к Вильне, а другую к Рязани и возьмем на них ярлыки и для потомства нашего».

Летом 1380 г. войско Мамая переправилось через Волгу, дошло до устья реки Воронеж и кочевало здесь около трех недель, ожидая соединения с литовскими и, возможно, рязанскими (хотя Олег Рязанский играл свою игру и не собирался реально присоединяться к Мамаю) союзниками, с которыми собиралось идти вместе на Москву Численность войска Мамая мы можем определить лишь приблизительно – от 100 до 150 тысяч воинов. Монголо-татары составляли его основную часть, но, согласно данным Московского летописного свода конца XV века, под командованием Мамая были также половцы и следующие наемники: «Бесермены (по-видимому, имеются в виду бесермяне – финно-угорский народ, проживающий сейчас в Удмуртии. – Авт.) и Армены (армяне. – Авт.), Фрязы (генуэзская наемная пехота. – Авт.) и Черкассы (торки и берендеи. – Авт.) и Буртасы (финно-угорское племя, жившее на правобережье Волги. – Авт.)». Из наемников особую опасность представляли генуэзские ландскнехты – опытные профессиональные воины, численность которых достигала четырех тысяч.

Русские войска начали собираться по призыву Дмитрия Иоанновича в Коломне 15 августа. Состояли они из отрядов 23 русских князей и воевод. Это были почти все князья Северо-Восточной Руси, дружины Суздальского, Тверского и Смоленского великих княжеств, новгородцы, полки Андрея и Дмитрия Ольгердовичей (вероятно, из Полоцка, Стародуба и Трубчевска), а также поддержавшие великого князя Московского князья некоторых литовских земель.

Летописные данные сильно расходятся в оценке численности войск антитатарской коалиции, но все они явно сильно ее завышают (так, Никоновская летопись определяет общую численность войска Дмитрия Иоанновича и союзников в 400 тысяч). Во многом это объясняется тем, что летописцы обычно подсчитывали количество «тысяч» (количество которых тоже преувеличивали). Но боевая единица «тысяча», как правило, не состояла из тысячи воинов – зачастую ее численность была не просто меньше, а меньше в несколько раз. Реально количество войск, противостоящих Мамаю, было около 50–60 тысяч воинов (из них более половины конников), из которых примерно 2/3 состояло из собственно войск великого князя Московского.

Дмитрий Иоаннович, стремясь не допустить соединения войск Мамая, литовцев и рязанцев, вышел из Москвы, перешел Оку и через рязанские земли быстрым маршем направился к Дону. Можно предположить, что пойти на крайне рискованный шаг с оставлением Москвы и выдвижением навстречу противнику мог посоветовать великому князю Московскому именно Боброк-Волынский. Воевода хорошо знал возможности литовского войска и понимал, что в случае его объединения с Мамаем шансы русских войск на победу существенно снизятся.

6 сентября русские войска подошли к Дону, и на следующий день все пять полков русского войска переправились через реку. После этого Дмитрий Иоаннович приказал уничтожить переправы, чтобы никто не мог подумать об отступлении.

В этот же день авангард русских войск под командованием Семена Мелика вступил в бой с авангардом Мамая, и в результате этого первого столкновения монголо-татары понесли значительные потери. Узнав от своего воеводы, что основные силы Мамая на подходе, и боясь быть застигнутым врасплох, великий князь Московский приказал своему самому опытному полководцу выстроить войска в боевые порядки. Показательно, что летописец, рассказывая об этом, дает воеводе следующую красноречивую характеристику: «воевода нарочит и полководец изящен и удал зело».

Боброк-Волынский блестяще справился с возложенной на него задачей, и именно продуманное построение обеспечило в конечном счете победу на Куликовом поле.

Русские полки воевода выстроил следующим образом.

В центре он расположил сильный полк под командованием московского боярина Тимофея Вельяминова, на правый (где была сосредоточена тяжеловооруженная конница) и левый фланги были поставлены полки («крепкие сторожи») под командованием соответственно князя Андрея Ольгердовича и совместно князей Василия Ярославского и Феодора Моложского, главным резервом был засадный полк из отборной конницы под совместным командованием самого Боброка-Волынского и князя Владимира Андреевича. Кроме того, на левом фланге в лесу скрытно располагался частный резерв из конницы под командованием князя Дмитрия Ольгердовича.

Всего длина фронта расположения русских войск достигала около 4 километров, а засадный полк находился на отдалении в несколько сотен метров.

Задачей как передового, так и сторожевого полков было измотать во встречном сражении нападавших и таким образом ослабить силу удара войск Мамая по основным силам русских войск. В принятую диспозицию войск Боброком-Волынским уже был заложен план битвы, в котором нанести решающий удар должен был именно его засадный полк.

Особо отметим, что Боброком-Волынским были умело использованы особенности расположения Куликова поля. При выдвижении русского войска его левый фланг прикрывали топкие берега реки Смолки, а правый – болота. Таким образом можно было не опасаться попыток окружения со стороны превосходящих войск Мамая.

О расстановке русских войск и событиях перед началом битвы подробно рассказывается в «Сказании о Мамаевом побоище» – прекрасном литературном и исторически достоверном памятнике XV века, и заметим, что его автор особо выделяет роль Боброка-Волынского: «Тогда начал князь великий Дмитрий Иванович с братом своим, князем Владимиром Андреевичем, и с литовскими князьями Андреем и Дмитрием Ольгердовичами вплоть до шестого часа полки расставлять. Некий воевода пришел с литовскими князьями, именем Дмитрий Боброк, родом из Волынской земли, который знатным был полководцем, хорошо он расставил полки, по достоинству, как и где кому подобает стоять.

Князь же великий, взяв с собою брата своего, князя Владимира, и литовских князей, и всех князей русских, и воевод и взъехав на высокое место, увидел образа святых, шитые на христианских знаменах, будто какие светильники солнечные, светящиеся в лучах солнечных; и стяги их золоченые шумят, расстилаясь, как облаки, тихо трепеща, словно хотят промолвить; богатыри же русские стоят, и их хоругви, точно живые, колышутся, доспехи же русских сынов, будто вода, что при ветре струится, шлемы золоченые на головах их, словно заря утренняя в ясную погоду, светятся, яловцы же шлемов их, как пламя огненное, колышутся.

Горестно же видеть и жалостно зреть на подобное русских собрание и устройство их, ибо все единодушны, один за другого, друг за друга хотят умереть, и все единогласно говорят: «Боже, с высот взгляни на нас и даруй православному князю нашему, как Константину, победу, брось под ноги ему врагов-амаликетян, как некогда кроткому Давиду». Всему этому дивились литовские князья, говоря себе: «Не было ни до нас, ни при нас и после нас не будет такого войска устроенного. Подобно оно Александра, царя македонского, войску, мужеству подобны Гедеоновым всадникам, ибо Господь своей силой вооружил их!»

Князь же великий, увидев свои полки достойно устроенными, сошел с коня своего и пал на колени свои прямо перед большого полка черным знаменем, на котором вышит образ Владыки Воспода нашего Иисуса Христа, и из глубины души стал взывать громогласно: «О Владыка-Вседержитель! Взгляни проницательным оком на этих людей, что Твоею десницею созданы и Твоею кровью искуплены от служения дьяволу. Вслушайся, Господи, в звучание молитв наших, обрати лицо на нечестивых, которые творят зло рабам твоим. И ныне, Господи Иисусе, молюсь и поклоняюсь образу Твоему святому, и Пречистой Твоей Матери, и всем святым, угодившим тебе, и крепкому и необоримому заступнику нашему и молебнику за нас, тебе, русский святитель, новый чудотворец Петр! На милость Твою надеясь, дерзаем взывать и славить святое и прекрасное имя Твое, и Отца и Сына, и Святого Духа, ныне и присно и во веки веков! Аминь!»

Окончив молитву и сев на коня своего, стал он по полкам ездить с князьями и воеводами и каждому полку говорил: «Братья мои милые, сыны русские, все от мала и до великого! Уже, братья, ночь наступила, и день грозный приблизился – в эту ночь бдите и молитесь, мужайтесь и крепитесь, Господь с нами, сильный в битвах. Здесь оставайтесь, братья, на местах своих, без смятения. Каждый из вас пусть теперь изготовится, утром ведь уже невозможно будет приготовиться: ибо гости наши уже приближаются, стоят на реке на Непрядве, у поля Куликова изготовились к бою, и утром нам с ними пить общую чашу, друг другу передаваемую, ее ведь, друзья мои, еще на Руси мы возжелали. Ныне, братья, уповайте на Бога живого, мир вам пусть будет с Христом, так как утром не замедлят на нас пойти поганые сыроядцы».

Ибо уже ночь наступила светоносного праздника Рождества Святой Богородицы. Осень тогда затянулась и днями светлыми еще радовала, была и в ту ночь теплынь большая и очень тихо, и туманы от росы встали. Ибо истинно сказал пророк: «Ночь не светла для неверных, а для верных она просветленная».

И сказал Дмитрий Волынец великому князю: «Хочу, государь, в ночь эту примету свою проверить», – а уже заря померкла. Когда наступила глубокая ночь, Дмитрий Волынец, взяв с собою великого князя только, выехал на поле Куликово и, став между двумя войсками и поворотясь на татарскую сторону, услышал стук громкий, и клики, и вопль, будто торжища сходятся, будто город строится, будто гром великий гремит; с тылу же войска татарского волки воют грозно весьма, по правой стороне войска татарского вороны кличут и гомон птичий, громкий очень, а полевой стороне будто горы шатаются – гром страшный, по реке же Непрядве гуси и лебеди крыльями плещут, небывалую грозу предвещая. И сказал князь великий Дмитрию Волынцу: «Слышим, брат, – гроза страшная очень», – и сказал Волынец: «Призывай, княже, Бога на помощь!»

И повернулся он к войску русскому – и была тишина великая. Спросил тогда Волынец: «Видишь ли что-нибудь, княже?» – тот же ответил: «Вижу: много огненных зорь поднимается…» И сказал Волынец: «Радуйся, государь, добрые это знамения, только Бога призывай и не оскудевай верою!»

И снова сказал: «И еще у меня есть примета проверить». И сошел с коня, и приник к земле правым ухом на долгое время. Поднявшись, поник и вздохнул тяжело. И спросил князь великий: «Что там, брат Дмитрий?» Тот же молчал и не хотел говорить ему, князь же великий долго понуждал его. Тогда он сказал: «Одна примета тебе на пользу, другая же – к скорби. Услышал я землю, рыдающую двояко: одна сторона, точно какая-то женщина громко рыдает о детях своих на чужом языке, другая же сторона, будто какая-то дева вдруг вскрикнула громко печальным голосом, точно в свирель какую, так что горестно слышать очень. Я ведь до этого много теми приметами битв проверил, оттого и рассчитываю на милость Божию молитвою святых страстотерпцев Бориса и Глеба, родичей ваших и прочих чудотворцев, русских хранителей, я жду поражения поганых татар. А твоего христолюбивого войска много падет, но, однако, твой верх, твоя слава будет».

Услышав это, князь великий прослезился и сказал: «Господу Богу все возможно: всех нас дыхание в его руках!» И сказал Волынец: «Не следует тебе, государю, этого войску рассказывать, но только каждому воину прикажи Богу молиться и святых его угодников призывать на помощь. А рано утром прикажи им сесть на коней своих, каждому воину, и вооружиться крепко, и крестом осенить себя: это ведь и есть оружие на противников, которые утром свидятся с нами».

Нельзя не согласиться с мнением ординарного профессора Императорской Николаевской Военной Академии генерал-майора Андрея Елчанинова о примененном Боброком-Волынским построении: «Построение наше к бою весьма замечательно: при линейности строев бой из подвижных уступов, т. е. из глубины. То же видим у Александра Невского на озере Чудском, Петра – под Полтавой, Суворова под Нови – драгоценная наша черта».

Аналогично мнение и выдающегося советского военного историка генерал-майора Евгения Разина, который в своем классическом труде «История военного искусства» так оценил боевой порядок русских войск: «Боевой порядок русской рати имел большую тактическую глубину: включая сторожевой полк, общий и частный резервы, на поле боя находилось четыре тактические группы войск – передовые войска, завязывавшие бой, главные силы, изматывавшие противника, частный и общий резервы, питавшие бой и решавшие его исход. Расчленение войск в глубину и по фронту позволяло командованию влиять на ход боя. Эта задача возлагалась на частных начальников».

В свою очередь, расположение сил Мамая было по сравнению с русским просто примитивным. Полагаясь на свое значительное численное превосходство, он разделил свое войско на три части – в центре поставил пехоту (главной ударной силой которой были тяжеловооруженные генуэзцы), а на флангах – конницу.

Ночью перед битвой Дмитрий Иоаннович вместе с Боброк-Волынским, лично проверяя построение, объезжали полки. Утром 8 сентября русские войска выдвинулись и заняли высоты на Куликовом поле (располагавшемся между Доном и Непрядвой), что сразу дало им некоторое тактическое преимущество.

После нескольких небольших стычек (в том числе знаменитого поединка Пересвета и Челубея) около 11 утра начался бой передового полка с авангардом монголо-татар, возглавляемого Теляком, в ходе которого обе стороны понесли значительные потери. Однако русские войска сумели удержать позиции и не отступить, хотя они подверглись не только фронтальной, но и фланговой атаке. Таким образом, не оправдалась надежда Мамая погнать передовой полк и на плечах бегущих русских воинов атаковать основные силы Дмитрия Иоанновича.

Столкновение главных сил произошло достаточно быстро, примерно через час после начала боя. В это время Дмитрий Иоаннович начал выдвижение своих главных сил на помощь передовому полку, и, как уже указывалось, из-за особенностей местности Мамай был лишен возможности провести конницей фланговые охваты (хотя ее большая численность совершенно безболезненно позволяла выделить ему для охватов значительные силы). Из-за этого властитель Золотой Орды был вынужден задействовать все основные силы для фронтальной атаки, а по флангам нанес сравнительно небольшими силами вспомогательные удары.

Атаки на правый фланг оказались безрезультатными. В центре, хотя ситуация некоторое время была критической, монголы-татары также были отбиты. После неудачных атак Мамай был вынужден бросить все свои резервы для атаки на левый фланг русских войск, надеясь прорвать его концентрированным ударом. Но и этот удар был отражен конницей Дмитрия Ольгердовича, которую Мамаю удалось лишь немного потеснить.

Однако численное превосходство Мамая все же начало сказываться – монголо-татары все более теснили русский левый фланг, который нес огромные потери. Мамай уже посчитал битву выигранной и, не зная о существовании засадного полка, полностью утратил осторожность.

Результат битвы определился совершенно неожиданной для монголо-татар атакой засадного полка, которую возглавил Боброк-Волынский. Особо следует отметить, что воевода терпеливо дождался момента, когда можно было нанести решающий удар, хотя князь Владимир Андреевич постоянно уговаривал его начать атаку, говоря, что дальнейшее стояние в дубраве бесцельно. На эти уговоры воевода твердо отвечал, что «еще не пришел час». Но напряжение боя было таково, что конники засадного полка уже хотели пойти на помощь погибавшим товарищам без приказа, однако Боброк-Волынский их остановил словами о Боге: «Никто не пойдет на брань, ибо возбраняет это нам Господь».

Боброк-Волынский специально дождался момента, когда солнце стало светить в глаза воинам Мамая, ослепляя их (эффект от чего был тем большим, что ветер около 15 часов изменил направление и начал нести им пыль в глаза). Кроме того, Мамай, прорвав оборону левого фланга, излишне увлекся преследованием и сгруппировал для этого свои войска, не оставив резервов для отражения фланговых ударов. В этот момент воевода наконец отдал приказ: «Теперь дерзайте, друзи братие, во имя Отца и Сына, и Святого Духа!»

В ходе атаки засадного полка монголо-татары были смяты и опрокинуты в Непрядву. Сразу же после успеха атаки Боброка-Волынского, пошли в атаку войска с правого фланга и полк Тимофея Вельяминова, после чего воины Мамая окончательно смешались и бросились бежать.

«Сказание о Мамаевом побоище» подробно описывает эту атаку Боброка-Волынского, и из данного описания опять видна его решающая роль в достигнутой победе: «Поганые же стали одолевать, а христианские полки поредели – уже мало христиан, а все поганые. Увидев же такую погибель русских сынов, князь Владимир Андреевич не смог сдержаться и сказал Дмитрию Волынцу: «Так какая же польза в стоянии нашем? какой успех у нас будет? кому нам пособлять? Уже наши князья и бояре, все русские сыны, жестоко погибают от поганых, будто трава клонится!» И ответил Дмитрий: «Беда, княже, велика, но еще не пришел наш час: начинающий раньше времени вред себе принесет, ибо колосья пшеничные подавляются, а сорняки растут и буйствуют над благо рожденными. Так что немного потерпим до времени удобного и в тот час воздадим по заслугам противникам нашим. Ныне только повели каждому воину Богу молиться прилежно и призывать святых на помощь, и с этих пор снизойдет благодать Божья и помощь христианам». И князь Владимир Андреевич, воздев руки к небу, прослезился горько и сказал: «Боже, отец наш, сотворивший небо и землю, помоги народу христианскому! Не допусти, Господи, радоваться врагам нашим над нами, мало накажи и много помилуй, ибо милосердие Твое бесконечно!» Сыны же русские в его полку горько плакали, видя друзей своих, поражаемых погаными, непрестанно порывались в бой, словно званные на свадьбу сладкого вина испить. Но Волынец запретил им это, говоря: «Подождите немного, буйные сыны русские, наступит ваше время, когда вы утешитесь, ибо есть вам с кем повеселиться!»

И вот наступил восьмой час дня, когда ветер южный потянул из-за спины нам, и воскликнул Волынец голосом громким: «Княже Владимир, наше время настало, и час удобный пришел!» – и прибавил: «Братья моя, друзья, смелее: сила Святого Духа помогает нам!»

Соратники же друзья выскочили из дубравы зеленой, словно соколы испытанные сорвались с золотых колодок, бросились на бескрайние стада откормленные, на ту великую силу татарскую; а стяги их направлены твердым воеводою Дмитрием Волынцем: и были они, словно Давидовы отроки, у которых сердца будто львиные, точно лютые волки на овечьи стада напали и стали поганых татар сечь немилосердно.

Поганые же половцы увидели свою погибель, закричали на своем языке, говоря: «Увы нам, Русь снова перехитрила; младшие с нами бились, а лучшие все сохранились!» И повернули поганые, и показали спины, и побежали. Сыны же русские, силою Святого Духа и помощью святых мучеников Бориса и Глеба, разгоняя, посекли их, точно лес вырубали – будто трава под косой ложится за русскими сынами под конские копыта. Поганые же на берегу кричали, говоря: «Увы нам, чтимый нами царь Мамай! Вознесся ты высоко – и в ад сошел ты!» И многие раненые наши, и те помогали, посекая поганых без милости: один русский сто поганых гонит.

Безбожный же царь Мамай, увидев свою погибель, стал призывать богов своих: Перуна и Салавата, и Раклия и Хорса, и великого своего пособника Магомета. И не было ему помощи от них, ибо сила Святого Духа, точно огонь, ожигает их.

И Мамай, увидев новых воинов, что, будто лютые звери, скакали и разрывали врагов, как овечье стадо, сказал своим: «Бежим, ибо ничего доброго нам не дождаться, так хотя бы головы свои унесем!» И тотчас побежал поганый Мамай с четырьмя мужами в излучину моря, скрежеща зубами своими, плача горько, говоря: «Уже нам, братья, в земле своей не бывать, а жен своих не ласкать, а детей своих не видать, ласкать нам сырую землю, целовать нам зеленую мураву и с дружиной своей уже нам не видеться, ни с князьями, ни с боярами!»

После достигнутой на Куликовом поле победы началось преследование убегавших монголо-татарских войск, которое длилось около 50 километров до реки Мечи. В ходе преследования была уничтожена большая часть оставшегося после поражения на Куликовом поле войска Мамая – сумели спастись и возвратиться в Золотую Орду лишь очень немногие. После столь блистательной победы вполне понятны слова, сказанные Дмитрием Иоанновичем Боброку-Волынскому: «Воистину, Дмитрий, не лжива примета твоя, подобает тебе всегда воеводою быть».

Отметим, что при всей грандиозности победы русские потери были сравнительно невелики – не более 20 тысяч воинов, в то время как Мамай потерял примерно 80–90 % своего войска.

Победа на Куликовом поле окончательно сделала Боброка-Волынского наиболее влиятельным лицом в окружении Дмитрия Донского – и именно заверяющая подпись воеводы стоит первой под завещанием великого князя Московского.

Встретил свою смерть победитель Мамая в новом сражении с Золотой Ордой – в битве на Ворскле 12 августа 1399 г.

Предыстория этой гигантской битвы такова. Хан Тохтамыш потерпел поражение в борьбе за власть в Золотой Орде от хана Темира-Кутлука и бежал в Киев под защиту великого князя Литовского. Витовт решил вернуть беглецу власть, рассчитывая, что тот станет марионеткой в его руках. Собрав войско, он выступил в поход против Темира-Кутлука.

Войско Витовта состояло не только из литовцев – в него входили русские князья, поляки (у которых были на вооружении пушки, пищали и самострелы), молдаване, валахи, воины Тохтамыша, сто рыцарей Тевтонского ордена (каждого из которых сопровождало до пяти оруженосцев). Как утверждает Никоновская летопись, было «пятьдесят славянских князей со дружины». Заметим, что непосредственно в Куликовской битве участвовало только двенадцать князей.

Всего у великого князя Литовского было более 75 тысяч воинов, в то время как войско выдвинувшегося ему навстречу Темира-Кутлука было примерно втрое меньше.

Был в составе литовского войска и Боброк-Волынский. Очевидно, что принять участие в походе воевода мог только с разрешения великого князя Московского (а еще более вероятно – по его прямому приказу).

Всех союзников объединяло желание нанести как можно более сильный удар по Золотой Орде, что действительно произошло бы, сумей они лишить власти сильного лидера Темира-Кутлука и посадить вместо него Тохтамыша.

Союзное войско вышло из Киева 8 августа и на реке Ворскла встретилось со стоявшим на противоположном берегу противником. Войском командовал лично Витовт, который и допустил ряд грубых ошибок. Не вызывает сомнения, что если бы у наиболее опытного полководца в союзном войске – Боброка-Волынского – были те же возможности по планированию операции и руководству войсками, как на Куликовом поле, то результат сражения был бы иным.

Показательно, что подобным образом поступил Темир-Кутлук, у которого сражением руководил талантливый полководец темник Едигей (убедивший испугавшегося многочисленности вражеского войска хана вступить в бой вместо уже начавшихся переговоров).

Очень похоже, что Едигей взял за основу своего построения схему Боброка-Волынского на Куликовом поле. Темник разделил войско на шесть корпусов (каждый из которых делился, в свою очередь, на три полка), и им был выделен спрятанный в овраге резервный полк, который и сыграл ключевую роль в победе ордынцев. Здесь сама собой напрашивается аналогия с засадным полком Боброка-Волынского – думается, что в Золотой Орде извлекли урок из поражения Мамая. Кроме того, подобно московскому воеводе, Едигей создал резерв из тяжеловооруженной конницы.

Сражение началось фронтальным столкновением сторон, и после чрезвычайно ожесточенной рубки монголо-татары начали отступать, завлекая противника. Витовт, не оставив резервов, ввел в бой все войска (в том числе и поляков, которые не получили необходимой дистанции для применения пушек), чем немедленно воспользовался Едигей. Он ударил резервным полком по флангам войска великого князя Литовского и полностью смял их, начав немедленно после этого маневр на окружение. Окончательно исход сражения решился, когда Едигей бросил на смешавшее боевые порядки войско Витовта тяжеловооруженную конницу, которая и завершила разгром (преследование побежденных продолжалось до самого Киева).

Точная цифра потерь войска Витовта неизвестна, но можно уверенно сказать, что оно было почти полностью уничтожено. Погибло и большинство князей, участвовавших в битве. Как написал летописец, ордынцы убили «всех князей именитых и славных семьдесят и четыре. А иных воевод и бояр великих, и христиан, и Литвы, и Руси, и Ляхов, и Немцев, елико избито, многое множество кто возможет изчести?» Был среди них и московский воевода Боброк-Волынский, своей жизнью заплативший за полководческую бездарность великого князя Литовского.

ПОБЕДИТЕЛЬ БОЛЬШОЙ ОРДЫ

Хан крымский Менгли I Гирей

Будущий победитель Большой Орды родился в 1445 г. Он был шестым сыном основателя династии Гиреев и первого хана Крыма Хаджи I Гирея. Хаджи-Гирею принадлежит особая роль в истории Крымского ханства, именно при нем оно стало независимым, избавившись в 1441 г. от вассальной зависимости от Золотой Орды. В народе настолько его любили, что называли «мелек» (ангел). Уже после 1441 г. «мелек» продолжал воевать с Золотой Ордой, которая упорно не признавала независимости Крымского ханства (что значительно ослабляло напор ордынцев на Великое княжество Литовское, в составе которого оказалась значительная часть земель бывшей Киевской Руси).

Путь «мелека» к ханской власти был очень непрост – достаточно сказать, что он долгое время был беженцем на территории Великого княжества Литовского.

Менгли-Гирей в полной мере унаследовал от отца стратегическое направление политики, результатом которой стало, в конечном итоге, крушение Большой Орды и реализовывал его с огромной энергией.

О юных годах будущего крымского хана известно очень мало, но наиболее вероятной является версия, что он воспитывался и получил образование в генуэзской Каффе. Вполне объяснимо, почему его юность прошла вдали от отца. Менгли-Гирей был младшим сыном и не мог унаследовать ханскую власть. Поэтому его присутствие в столице не являлось необходимостью и он вполне мог высказать желание получить образование у генуэзцев (правда, есть версия, что в Каффе он находился в плену, но она представляется маловероятной).

В то время Каффа переживала расцвет, являясь подлинным центром высокой европейской культуры в регионе. Она не только превышала тогда по количеству населения Константинополь, но и не уступала во всех отношениях подавляющему большинству крупных городов Европы. Особенно важно подчеркнуть, что генуэзцы были признанными мастерами военного искусства, а их тяжеловооруженная пехота считалась одной из лучших на континенте. Сын «мелека», если действительно долгое время жил в Каффе, с его любовью к военному делу не мог не заинтересоваться военными познаниями генуэзцев и не изучить их наработки в тактическом построении и проведении боя.

Но Менгли-Гирей, обладавший огромной жаждой власти и волей, вовсе не собирался примириться с тем, что он не возглавит Крымское ханство. Когда в 1466 г. умер Хаджи-Гирей, между его сыновьями сразу же начинается противостояние в борьбе за власть и Менгли-Гирей активно в ней участвует.

Ханом становится старший сын Хаджи-Гирея Нур Девлет, но Менгли-Гирей выступает против него при поддержке значительной части крымской знати и генуэзцев. Кроме того, заявил о своих претензиях на трон и еще один их брат – Хайдэр. Особо следует отметить, что результат этого противостояния должен был определить дальнейшую внешнеполитическую ориентацию Крымского ханства. Нур Девлета поддерживала Большая Орда (в средневековых источниках, а потом и в историографии после образования в середине XV века Казанского, Крымского и Астраханского ханств так именовали Золотую Орду), и фактически он выступал за восстановление подчиненного по отношению к ней положения Крыма. В свою очередь, Менгли-Гирей был твердым сторонником сохранения независимости Крымского ханства и считал, что без уничтожения постоянной ордынской угрозы безопасность его государства не может быть обеспечена.

Сначала Менгли-Гирей добился успеха и в том же 1466 г. отобрал престол у брата, но не смог его надолго удержать. Hyp Девлет сумел с помощью ордынцев перекупить большинство представителей татарской знати и восстановил свою власть.

Отметим, что уже в это время Менгли-Гирей сделал ставку на укрепление связей с великим княжеством Московским, как одним из главных противников Большой Орды. Крымский хан стремился к заключению стратегического союза, который бы привел к окончательной ликвидации ордынской империи. Он завязывает тайные переговоры с Москвой и, в качестве гарантии чаемого союза, пишет великому князю Московскому Ивану III Васильевичу такой важный документ, как клятвенную грамоту: «Вышнего бога волею, я, Менгли-Гирей царь, пожаловал с братом своим великим князем Иваном, взял любовь, братство и вечный мир от детей на внучат. Быть нам везде заодно, другу другом быть, а недругу недругом. Мне, Менгли-Гирею, царю твоей земли и тех князей, которые на тебя смотрят, не воевать, ни моим уланам, ни князьям, ни козакам; если же без нашего ведома люди наши твоих людей повоюют и придут к нам, то нам их казнить, и взятое отдать, и головы людские без окупа выдать. Если мой посол от меня пойдет к тебе, то мне его к тебе послать без пошлин и без пошлинных людей, когда же твой посол ко мне придет, то он идет прямо ко мне. Пошлинам даражским («дарага» – сборщик податей. – Авт.) и никаким другим пошлинам не быть. На все этом, как писано в ярлыке, я, Менгли-Гирей царь, с твоими уланами и князьями тебе, брату своему великому князю Ивану, молвя крепкое слово, шерть (клятву. – Авт.) дал; жить нам с тобою по этому ярлыку».

В свою очередь, зная о наличии у крымского хана многочисленных противников, великий князь Московский не только гарантирует ему убежище у себя, но и обещает сделать все возможное для возвращения отнятого трона: «Дай господи, чтоб тебе лиха не было, брату моему, Менгли-Гирею царю, а если что станется, какое дело о юрте отца твоего, и приедешь ко мне; то от меня, от сына моего, братьев, от великих князей и от добрых бояр тебе царю, братьям и детям твоим, великим князьям и добрым слугам лиха никакого не будет: добровольно прийдешь, добровольно прочь пойдешь, нам тебя не держать. А сколько силы моей станет, буду стараться достать тебе отцовское место».

Как видно из вышеприведенных документов, фактически речь шла о заключении полномасштабного военно-политического союза, и не вызывает сомнения, что его целью была борьба против главного противника как великого княжества Московского, так и Крымского ханства – Большой Орды.

Реванш Менгли-Гирей смог взять через три года, и его политика, как властителя Крыма, была твердо направлена на укрепление независимости ханства. Однако в 1475 г. Менгли-Гирей вновь был свергнут, но уже не благодаря внутренней усобице, а турками-османами. Османы понимали, что крымский хан никогда не согласится на вассальное подчинение их империи, и организовали переворот, в результате которого он оказывается низложенным и заключенным в Мангупскую крепость. После этого войска видного османского военачальника визиря Гедика Ахмед-паши занимают Каффу (что лишает низложенного хана возможной поддержки этого практически самостоятельного города) и овладевают побережьем Крыма и Тамани.

В заключении свергнутый хан находился недолго. У Ахмед-паши планы были значительно более масштабные, чем только контроль над Крымским ханством, – насколько можно судить, он лелеял планы возрождения под своим управлением Золотой Орды. Поэтому османскому полководцу вполне достаточно было поставить во главе Крыма сильного правителя-вассала Оттоманской империи, который бы смог помочь в реализации его планов (что бывший властитель Крыма и пообещал). Менгли-Гирею была возвращена власть, и он вынужденно признал вассальную зависимость от Османской империи. Как писал Менгли-Гирей султану Мехмеду II: «Мы заключили с Ахмед-пашой договор и условия: быть падишаху другом, а его врагу врагом».

Показательно, что даже в условиях подчиненности османам Менгли-Гирей продолжал поддерживать негласные контакты с Москвой, информируя Ивана Васильевича о ситуации в Крыму Например, в одном из писем он давал следующую важную информацию: «Султан посадил в Каффе сына своего: он теперь молод и слова моего слушается, а как вырастет, то слушаться перестанет, я также не стану слушаться, и пойдет между нами лихо: две бараньих головы в один котел не лезут».

Однако Менгли-Гирей не хотел быть проводником курса на фактическое возрождение Золотой Орды и постоянно саботировал указания Ахмед-паши. В итоге он был снова свергнут с трона протурецкой группировкой, посажен в заключение в Константинополе и заменен в 1476 г. полностью послушной османской марионеткой Джанибеком.

У лишенного власти Менгли-Гирея не было шансов на возвращение трона, но в это время осложнились отношения между султаном и Ахмед-пашой. Последний был с полным на то основанием заподозрен в том, что за курсом по возрождению Золотой Орды стоят его собственные честолюбивые планы, представляющие реальную опасность для интересов Османской империи. Благодаря этому султан способствовал свержению Джанибека как ставленника Ахмед-паши и восстановлению в 1478 г. власти Менгли-Гирея.

Показательно, что Джанибек с приближенными бежал в великое княжество Московское и был там принят, чтобы избежать возможности его использования врагами Менгли-Гирея. Как писал последнему великий князь Московский: «Держу их у себя, истому своей земле и своим людям чиню для тебя».

Хотя вассальная зависимость Крымского ханства от Османской империи сохранилась, но она уже не имела столь жесткого характера как при Ахмед-паше и, в принципе, носила достаточно формальный характер. Во всяком случае, в отношении внешнеполитического курса у хана были в значительной степени развязаны руки (что в первую очередь касалось отношений с Большой Ордой). И, как и ранее, Менгли-Гирей был уверен, что только союз с великим княжеством Московским даст ему возможность избавиться от постоянной ордынской опасности.

Он немедленно восстанавливает союзные отношения с великим князем Московским и они становятся не менее близкими и доверительными, чем ранее.

Однако на этот раз цели союза между великим княжеством Московским и Крымским ханством расширились – обе стороны хотели объединить свои силы не только против Большой Орды, но также соединенных личной унией Великого княжества Литовского и Польши.

В свою очередь, между Большой Ордой и польско-литовским государством также установились, по сути, союзные отношения, направленные против Москвы и Салачика (куда при Менгли-Гирее была перенесена столица из Кырк-Ера).

Союз между Москвой и Салачиком, в конечном счете, был оформлен официально, что придавало ему дополнительную надежность. Сторонами был в 1480 г. создан «Новый союз о взаимном вспоможении противу общих неприятелей их польского короля Казимира (имеется в виду король Польский и великий князь Литовский Казимир IV Ягеллон. – Авт.) и ордынского царя Ахмата», ставший основой для дальнейших совместных действий.

В 1476 г. великое княжество Московское прекращает выплату дани Большой Орде, что являлось прямым вызовом, на который ордынцы неминуемо должны были ответить началом военных действий. Однако это долгое время не происходило – пока ордынский хан Ахмат собирал войско для похода, к власти в Крыму вернулся Менгли-Гирей. Хан Большой Орды, не имея возможности воевать сразу против двух сильных противников, был вынужден отложить начало войны, чтобы не оставить Большую Орду беззащитной перед крымским ханом. Его войска постоянно отражали набеги крымцев и хан Ахмат, несмотря на численное преимущество своего войска, долгое время не решался выступить против Москвы.

Отметим, что хотя войска Менгли-Гирея и не участвовали непосредственно в историческом «стоянии на Угре», положившем конец монголо-татарскому игу, но заслуга его в том, что Большая Орда не достигла поставленной цели, неоспорима.

Миниатюра «Султан Баязид II принимает крымского хана Менгли-Гирея» из книги «Хюнер-наме». XVI в.

События, приведшие к крушению планов Большой Орды по восстановлению контроля над русскими землями, развивались следующим образом. Войско хана Ахмата появилось на реке Угре в начале октября 1480 г., разорив перед этим несколько русских городов по течению Оки. Властитель Большой Орды планировал форсировать это достаточно скромное водное препятствие и быстрым маршем (его войско состояло преимущественно из конницы) подойти к Москве. Однако на противоположном берегу уже стояли войска под совместным командованием сына великого князя Московского Ивана Васильевича Ивана Ивановича Меньшого, что не давало возможности хану Ахмату осуществить задуманное.

Войско хана Ахмата было значительно больше русского, но при этом у него не было огнестрельного оружия. Последнего у Ивана Ивановича Меньшого было не просто много, но и разных видов – тяжелые пищали, тюфяки (пушки), легкие ручницы. Все эти разнообразные виды огнестрельного оружия применялись организованно и умело, благодаря чему, несмотря на неоднократные попытки переправиться, сделать это войску Большой Орды не удалось. Кроме огнестрельного оружия обстреливали сумевших доплыть до середины реки ордынцев и специально сгруппированные лучники. Четыре дня хан Ахмат предпринимал в разных местах попытки переправиться, но плотность обстрела со стороны русских войск была настолько велика, что все попытки приводили только к большим дополнительным потерям среди его войска.

В итоге хан Ахмат, во избежание дальнейших безрезультатных потерь, был вынужден отвести свое войско от берега. Вологодско-Пермская летопись так описала эти события: «…князь великий Иван Иванович, сын великого князя, да князь Ондрей Васильевич Меншой, брат великого князя, сташа крепко противу безбожного царя и начата стрелы пущати и пищали и тюфяки и бишася 4 дни. Царь же не возможе берег взяти и отступи от реки от Угры за две версты, и ста в Лузе».

После неудачи на Угре хан Ахмат сделал неожиданный поворот на близлежащие русские земли Великого княжества Литовского и начал их разорять. Его поход продолжался от Опакова городища до Мценска, и в результате зверских расправ погибло большое количество мирных жителей. Такими действиями он хотел обезопасить свой тыл от возможного выступления готового подняться против татар русского населения. Это ему удалось, но основной вопрос – победы над московским войском он, ни в коей мере, решить не мог.

Но хан Ахмат не уходил и, рассчитывая на подход польско-литовского войска, пытался затянуть время заведомо безрезультатными переговорами. Приход союзного войска дал бы ему настолько весомое преимущество, что он мог бы тогда пойти на огромные потери при переправе. Однако Казимир IV так и не пришел на помощь – он не мог этого сделать из-за того, что у него появилась более насущная проблема, чем оказание помощи союзникам-ордынцам. Согласно предварительной договоренности с великим князем Московским (ясно понимавшим всю важность координации действий), Менгли-Гирей начал поход против Великого княжества Литовского и дошел до Подолии. Казимир IV был вынужден направить войска на защиту своих земель (его положение еще более усложнилось начавшимися внутренними усобицами), что лишило его возможности оказать помощь ордынцам.

Координацию действий Менгли-Гирея и Ивана Васильевича подтверждают и летописные источники. Приведем свидетельство из «Повести о стоянии на Угре» XV века, из которого ясна роль «царя перекопского» в стратегическом поражении Большой Орды: «Пришла весть к великому князю, что царь Ахмат идет в полном сборе, со своей ордой и царевичами, с уланами и князьями, да еще в соглашении с королем Казимиром – ибо король и направил его против великого князя, желая сокрушить христианство. Князь великий пошел на Коломну и стал у Коломны, а сына своего великого князя Ивана поставил у Серпухова, а князя Андрея Васильевича Меньшого – в Тарусе, а прочих князей и воевод в иных местах, а других – по берегу.

Царь Ахмат, услышав, что князь великий стоит у Оки на берегу со всеми силами, пошел к Литовской земле, обходя реку Оку и ожидая на помощь себе короля или его силы, и опытные проводники вели его к реке Угре на броды. Князь же великий сына своего, и брата, и воевод послал на Угру со всеми силами, и, придя, они стали на Угре и заняли броды и перевозы. А сам князь великий поехал из Коломны на Москву к церквам Спаса и Пречистой Богородицы и к святым чудотворцам, прося помощи и защиты православному христианству, желая обсудить и обдумать это с отцом своим митрополитом Геронтием, и со своей матерью великой княгиней Марфой, и своим дядей Михаилом Андреевичем, и со своим духовным отцом архиепископом ростовским Вассианом, и со своими боярами – ибо все они тогда пребывали в осаде в Москве. И молили его великим молением, чтобы он крепко стоял за православное христианство против басурман.

Князь великий послушался их мольбы: взяв благословение, пошел на Угру и, придя, стал у Кременца с небольшим числом людей, а всех остальных людей отпустил на Угру. Тогда же в Москве мать его великая княгиня с митрополитом Геронтием, и архиепископ Вассиан, и троицкий игумен Паисий просили великого князя пожаловать его братьев. Князь же принял их просьбу и повелел своей матери, великой княгине, послать за ними, пообещав пожаловать их. Княгиня же послала к ним, веля им прямо отправиться к великому князю поскорее на помощь.

Царь же со всеми татарами пошел по Литовской земле мимо Мценска, Любутска и Одоева и, придя, стал у Воротынска, ожидая, что король придет к нему на помощь. Король же не пришел к нему и сил своих не послал – были у него свои междоусобия, воевал тогда Менгли-Гирей, царь перекопский, королевскую Подольскую землю, помогая великому князю. Ахмат же пришел к Угре со всеми силами, хотя перейти реку.

И пришли татары, начали стрелять, а наши – в них, одни наступали на войска князя Андрея, другие многие – на великого князя, а третьи внезапно нападали на воевод. Наши поразили многих стрелами и из пищалей, а их стрелы падали между нашими и никого не задевали. И отбили их от берега. И много дней наступали, сражаясь, и не одолели, ждали, пока станет река. Были же тогда большие морозы, река начала замерзать. И был страх с обеих сторон – одни других боялись. И пришли тогда братья к великому князю в Кременец – князь Андрей и князь Борис. Князь же великий принял их с любовью.

Когда же река стала, тогда князь великий повелел своему сыну, великому князю, и брату своему князю Андрею, и всем воеводам со всеми силами перейти к себе в Кременец, боясь наступления татар, – чтобы, соединившись, вступить в битву с противником. В городе же Москве в это время все пребывали в страхе, помнили о неизбежной участи всех людей и ни от кого не ожидали помощи, только непрестанно молились со слезами и воздыханиями Спасу-вседержителю и Господу Богу нашему Иисусу Христу и Пречистой его матери, Преславной Богородице. Тогда-то и свершилось преславное чудо Пречистой Богородицы: когда наши отступали от берега, татары, думая, что русские уступают им берег, чтобы с ними сражаться, одержимые страхом, побежали. А наши, думая, что татары перешли реку и следуют за ними, пришли в Кременец. Князь же великий с сыном своим и братией и со всеми воеводами отошел к Боровску, говоря, что «на этих полях будем с ними сражаться», а на самом деле слушая злых людей – сребролюбцев богатых и брюхатых, предателей христианских и угодников басурманских, которые говорят: «Беги, не можешь с ними стать на бой». Сам дьявол их устами говорил, тот, кто некогда вошел в змея и прельстил Адама и Еву. Вот тут-то и случилось чудо Пречистой: одни от других бежали, и никто никого не преследовал.

Царь же бежал в Орду, и пришел на него ногайский царь Ивак, и Орду взял, и его убил. Один только царевич хотел захватить окраинные земли за рекой Окой, князь же великий послал братьев своих, двух Андреев, услышали это татары и побежали. И так избавил Бог и Пречистая Русскую землю от нехристей».

26 октября русские войска начали отход с Угры, на которой уже начался ледостав. Хан Ахмат, конечно, мог бы теперь беспрепятственно переправиться, но это означало бы идти на верную гибель. Преследовать московское войско в условиях начавшихся морозов, не только не имея поддержки литовско-польского войска, но и постоянно ожидая нападения Менгли-Гирея с тыла, было самоубийственно.

Уйдя ни с чем, хан Ахмат признал свое бессилие – с ордынским игом на Руси было покончено.

Об исторической заслуге Менгли-Гирея Соловьев написал следующие слова: «Крым избавил Москву окончательно от потомков Батыевых». И с подобной оценкой нельзя не согласиться – пусть это звучит несколько непривычно, но именно Менгли-Гирей, отстаивая государственные интересы Крымского ханства и укрепляя его геополитическое влияние, внес большой вклад в то, чтобы дело Дмитрия Донского и Боброка-Волынского победно завершилось.

Координация действий союзников продолжалась и после стояния на Угре. В 1482 г. Иван Васильевич решил нанести удар по Великому княжеству Литовскому и послал с этой целью в Крым своего посла Михаила Кутузова, получившего следующий наказ: «Говорить царю накрепко, чтобы пожаловал, правил великому князю по своему крепкому слову и по ярлыкам, королю шерть (присяга на верность договорным отношениям. – Авт.) сложил, да и рать свою на него послал бы; а как станет царь посылать рать свою на Литовскую землю, то Михайло должен говорить царю о том, чтоб пожаловал царь, послал рать свою на Подольскую землю или на киевские места».

Менгли-Гирей согласился нанести удар по Великому княжеству Литовскому и в конце августа выступил с походом. Киевский воевода Иван Ходкевич узнал о приближении крымцев лишь за четыре дня до их подхода к городским стенам и за это небольшое время не смог сколько-нибудь серьезно подготовиться к осаде. 1 сентября Менгли-Гирей сходу взял город, подверг его ужасному разграблению и увел в неволю множество жителей (был пленен в том числе и сам Ходкевич). Как свидетельствовал летописец: «И прийде царь под град на день Семена Летопроводца, в первый час дни, изряди полки и приступи ко граду, и овступи град вокруг. И Божим гневом, нимало не побився, град зажже, и погореша люди все и казны. И мало тех, кои из града выбегоша, и тех поимаша; а посад пожгоша и Ближние села».

Еще более яркое свидетельство о поведении Менгли-Гирея оставил составленный лаврскими монахами синодик: «…изгорел пленением киевским безбожного царя Менкирея ис погаными агаряны; тогда и сию Божественную церковь опустошнша, и все святые книги и иконы пожгоша. Мы ж по днех неколншх из их поганства исшедше и паки начахом имена писати, их же помняще, еже сперва написаны быше».

После взятия Киева Менгли-Гирей продолжил поход по территории Великого княжества Литовского до Житомира, почти беспрепятственно овладевая большинством городов (не сумел взять он лишь Канев и Черкассы).

Литовцы с большим опозданием отреагировали на набег крымцев, и собранное Казимиром IV 40-тысячное войско не сумело догнать крымского хана.

Пожалуй, стоит добавить к рассказу об этом походе, что поведение войск Менгли-Гирея ничем не отличалось от поведения войск других государств этой эпохи. В то беспощадное время, когда подавляющее большинство вопросов решалось, по позднейшему выражению Отто фон Бисмарка, «железом и кровью», подобным образом действовали и воины всех европейских стран. Впрочем, если вспомнить поведение некоторых современных «цивилизаторов», то мы увидим, что методы достижения геополитического господства в XXI веке отличаются от методов XV века разве что обслуживающей их риторикой.

В последующие годы взаимодействие между Крымским ханством и великим княжеством Московским в борьбе против Польши, великого княжества Литовского и Большой Орды стало постоянным.

Так, в 1485 г. московское войско выступило против ордынцев, которые напали на Крым. Это спасло Крымское ханство, которое не устояло бы под ударом превосходящих войск Большой Орды.

Вновь Москва спасла Менгли-Гирея в 1491 г., когда в Крымское ханство пыталось вторгнуться войско Большой Орды под командованием Сеид-Ахмеда и Шиг-Ахмеда. Менгли-Гирей не имел сил долго сдерживать натиск их войска, насчитывавшего несколько десятков тысяч всадников. Ситуация изменилась, когда великий князь Московский послал на помощь Менгли-Гирею 60-тысячное войско, состоявшее из трех отрядов, которые возглавляли князь Петр Оболенский, князь Иван Репнин-Оболенский и касимовский царевич Сатилган Мерджулатович. Согласно общему с Менгли-Гиреем плану операции, эти отряды должны были, одновременно с фронтальной контратакой Менгли-Гирея с территории Крыма, по сходящимся направлениям нанести удар по тылам ордынцев. Чтобы гарантировать полное уничтожение войска Большой Орды, в начале июня Иваном Васильевичем были посланы еще два отряда (один под командованием казанского хана Мухаммед-Эмина и его воевод Абаш-Улана и Бураш-Сеида, второй под командованием братьев великого князя Московского князей Андрея Васильевича и Бориса Васильевича), которым была поставлена задача атаковать ордынцев на флангах.

Ордынцы отступили перед подходившими русскими войсками, и задуманные грандиозные «Канны» в Диком поле не удались, но сам замысел этой стратегической наступательной операции с участием двух союзников является высоким произведением военного искусства.

В свою очередь, со следующего года Менгли-Гирей стал ежегодно устраивать набеги на владения Казимира IV. Особенно удачен был набег 1500 г., когда войска крымского хана дошли до самого Бреста, громя по дороге польско-литовские гарнизоны.

Помощь Менгли-Гирея в борьбе с Великим княжеством Литовским и Большой Ордой имела для Москвы чрезвычайно большое значение. Именно в этот период почти не прекращались русско-литовские войны (1500–1503, 1507–1508, 1512–1522 гг.), от результата которых зависела судьба наследства Киевской Руси.

Летом 1500 г. ордынцы под командованием Ших-Ахмеда вновь пошли в поход на Крым с 20-тысячным конным войском с целью лишить власти Менгли-Гирея и включить ханство в состав Большой Орды. Крымский хан решил выступить навстречу и около Дона состоялось его сражение с Ших-Ахмедом. В пятидневной битве никто не получил решающего преимущества, но Менгли-Гирей ввиду недостатка сил был вынужден отступить.

Дело в том, что, по просьбе Менгли-Гирея, великим князем Московским ему было на помощь послано большое войско во главе с царем Магмедамином (который был так называемым «служилым царем») и князем Василием Ноздреватым. Позже к Магмедамину и князю Ноздреватому присоединились и рязанские полки. Ших-Ахмед предпочел не дожидаться соединения союзных войск и предпочел отступить.

Ших-Ахмед дождался отхода русских войск и следующую попытку прорваться в Крым предпринял осенью. Но он не смог преодолеть оборону Менгли-Гирея и был вынужден отступить к Киеву. Безрезультатной стала также и попытка ордынцев овладеть Крымским ханством в 1501 г., которая была отбита Менгли-Гиреем с большими потерями для нападавших.

А зимой 1502 г. Менгли-Гирей сам нанес сильный удар по войску Ших-Ахмеда, сделавший возможным и последующий полный разгром ордынцев. Дадим сначала описание произошедших событий в ценном историческом источнике того времени, так называемой «Хронике Быховца» (третий свод литовско-белорусских летописей, датируемый 1550–1570 гг.): «…выехал царь Заволжский Ших-Ахмет сын Ахматов со всею ордою Заволжскою, с многими силами, а с ним посол великого князя Александра (великого князя Литовского. – Авт.) пан Михаил Халецкий, и приехал он в землю Северскую, и стал под Новгородом Северским и под другими городами, землю же всю, почти до самого Брянска, заполнил бесчисленным воинством. Новгород Северский и несколько других городов поддались царю. Царь же, поручив эти города пану Михаилу Халецкому, пошел со всеми силами и стал между Черниговом и Киевом по Днепру и по Десне, пана же Михаила Халецкого отпустил со своими послами в Литву, сообщая великому князю Александру, что пришел к нему на помощь против царя перекопского Менгли-Гирея и великого князя Московского, и призывал великого князя соединиться с ним и начать войну со своими неприятелями. Пан же Михаил Халецкий с послами царя Заволжского пришли в Литву, а в то же время поляки прислали послов к великому князю Александру литовскому и взяли его королем в Польшу, и он, оставив свои дела с царем Заволжским, в туже зиму поехал в Краков и там был коронован. В ту же зиму царь перекопский Менгли-Гирей, собрав свои силы, втайне пошел на Ших-Ахмата, царя Заволжского, и разгромил его наголову и цариц, и детей, и орду его всю взял, сам же царь Заволжский Ших-Ахмат со своим братом Хазак-султаном и с некоторыми князьями и уланами примчался к Киеву и, став недалеко от Киева, послал к князю Дмитрия Путятича, киевского воеводу, сообщая ему свою плохую весть. Воевода же киевский князь Дмитрий оказывал ему там долгое время великую честь и одаривал многими дарами. Затем царь Ших-Ахмат, ничего не сообщив, ушел из-под Киева к Белгороду, но, находясь в Белгороде, не получил там ни помощи и никакого-либо имущества и возвратился к Киеву. Князь же Дмитрий киевский воевода принял его с радостью и оказал ему как и ранее большие почести, и затем отправил к королю и великому князю Александру сообщение о происшедших событиях, король же отправил своих послов к царю и приказал князю Дмитрию ехать с ним вместе в Вильно. Князь же Дмитрий, выполняя королевское повеление, проводил царя и брата его и людей их до Вильно».

«Хроники Быховца» (несколько преувеличивающие значение зимнего поражения ордынцев, считая их полным разгромом) особенно подчеркивают роль, которую сыграл успех Менгли-Гирея в общей коалиционной войне – благодаря поражению Ших-Ахмата Московское великое княжество сумело на время добиться выхода из войны литовцев и поляков: «В ту же зиму послал король Александр (сын Казимира IV Александр Ягеллончик. – Авт.) к тестю своему великому князю Московскому послов польских своих, воеводу ленчицкого пана Петра Мышковского и пана Яна Бучацкого, подольского воеводича, а из Литвы воеводу полоцкого пана Станислава Глебовича и маршала и писаря канцлера ее милости королевы наместника браславского пана Ивана Сапегу. И, находясь в Москве, заключили они перемирие на шесть лет, а города и волости, которые забрал великий князь Московский, то все у него осталось, и все пленные литовские остались в Москве».

Временный вывод из войны Александра Ягеллончика позволил, в свою очередь, Менгли-Гирею нанести Большой Орде окончательный удар, после которого она перестала существовать.

В мае Менгли-Гирей вышел из Крыма и пошел походом на ордынцев. Перед этим он просил помощи войском от великого князя Московского, но в конечном итоге решил, что у него достаточно собственных сил и не стал дожидаться подхода союзника. О том, что его войско было прекрасно оснащено и имело на вооружении значительное количество огнестрельного оружия, свидетельствует донесение московского посла в Крыму Алексея Заболотского о том, что «царь Менгли-Гирей на Орду идет спешно, и пушки, государь, и пищали с ним идут же».

Битва между войсками Большой Орды и Крымского ханства произошла в июне в устье реки Сулы (источники того времени не содержат никаких деталей о ней). Ордынцы были наголову разбиты, Большая Орда прекратила свое существование, а Менгли-Гирей провозгласил себя единственным наследником ее наследства. Из наследства Большой Орды к нему отошли земли между Доном и Волгой, но реально Крым так и не смог установить над ними контроль, и уже в 1556 г. эти территории перешли под юрисдикцию Москвы.

После уничтожения Большой Орды союзники продолжили совместные действия против Александра Ягеллончика, а потом и его преемника Сигизмунда I Старого. Особо следует отметить поход крымцев в 1506 г. против Великого княжества Литовского, в ходе которого войско Крымского ханства впервые потерпело поражение.

Менгли-Гирей решил воспользоваться тем, что, из-за происходившей передачи власти от смертельно больного Александра Ягеллончика (который умер в августе) его брату Сигизмунду, ситуация в Великом княжестве Литовском была очень непростой, и нанести удар. Однако расчет на фактор хаоса в стане противника не оправдался. Навстречу крымскому войску (насчитывавшему более 10 тысяч всадников), которым Менгли-Гирей поставил командовать своих сыновей Фетих-Гирея и Бурнаш-Гирея, выдвинулось из Лиды 7-тысячное войско.

Сыновья Менгли-Гирея в это время самонадеянно разделили свои силы на три части, чем и воспользовался командовавший литовскими силами князь Михаил Глинский. В долине реки Лань неподалеку от Клецка он подошел к татарскому кошу, в котором, по разным данным, насчитывалось от 3 до 5 тысяч всадников. Хотя численное преимущество Глинского было не слишком большим, но татары были перегружены награбленным во время похода добром, что значительно снижало их маневренность. Полководец Александра Ягеллончика не сразу начал переправу через Лань, и стоявшие по разным берегам реки войска начали перестрелку с использованием луков и огнестрельного оружия. У литовцев и поляков его было значительно больше, и под прикрытием плотного огня они сумели быстро построить переправы из срубленных неподалеку деревьев.

После наведения переправ командующий литовско-польским войском разделил свои силы на три части. Две ударные группы должны были переправиться и провести фланговый охват, а небольшому резерву была поставлена задача охраны тыла от возможности неожиданного удара в случае подхода других татарских кошей. Реализовать фланговый охват литовцам не удалось – когда переправилась первая группа, она была быстро оттеснена татарами к самому берегу. Но вторая группа под командованием самого Глинского сумела стремительной атакой разделить пополам татарское войско, и оно обратилось в беспорядочное бегство (при котором много всадников утонуло).

Этот поход был последним в коалиционных войнах великого княжества Московского и Крымского ханства. Постепенно отношения между ними становились все более напряженными. Формальным поводом к окончательному разрыву стало то, что Менгли-Гирей отрицательно отнесся к заточению бывшего казанского хана Абдул-Латифа в Вологде. Однако реальные причины были, конечно, несравненно глубже. После уничтожения главного противника Менгли-Гирей почувстовал себя полноправным преемником Золотой Орды и у него появились собственные геополитические амбиции, пришедшие в противоречие с интересами великого княжества Московского. Поэтому походы он уже начал совершать не на литовские, а на русские земли. Этим не преминул воспользоваться Сигизмунд, постоянно подстрекая Менгли-Гирея действовать против Московского княжества.

Весной 1512 г. Менгли-Гирей направил своих сыновей Герая Ахмата и Бурнаша в поход на южные земли великого княжества Московского, в ходе которых было уведено в полон много мирных жителей. Однако при подходе русских войск татары предпочли не вступать в столкновение и отступили. Летом и осенью татары доходили до самой Рязани, но на штурм города так и не решились.

Скончался Менгли-Гирей в 1515 г. и был похоронен в сохранившемся до наших дней тюрбэ (мавзолее) Хаджи-Гирея.

ПОЛКОВОДЦЫ ВОЙСКА ЗАПОРОЖСКОГО

Гетман Войска Его Королевской Милости Запорожского Петр Конашевич Сагайдачный

Будущий гетман Войска Запорожского родился около 1570 г. в селе Кульчицы под Самбором в семье православного шляхтича по имени Конаш (Конон). Заметим, что отсутствие родовой фамилии подтверждает бедность и незнатность рода (прозвище «Сагайдачный» было получено уже в Запорожской Сечи).

Кульчицы находились на территории Русского воеводства Речи Посполитой, созданного в 1434 г. из земель Галицко-Волынского княжества. Хотя при образовании этого воеводства король Владислав III Варненчик и уравнял в правах галицких бояр с польской шляхтой, однако процесс окатоличивания постоянно набирал силу. Очень немногие могли устоять под постоянным давлением и сохранить веру предков, остальные отрекались от православия или покидали родную землю.

Образование Петр Конашевич получил в Острожской академии, программа которой была типичной для того времени. Студенты академии изучали так называемые «семь вольных наук» (арифметику, грамматику, риторику, геометрию, диалектику, астрономию, музыку) и «высшие науки» (богословие, философию, медицину). Кроме того, обязательным было также изучение нескольких языков, включая и латынь, знание которой было показателем самого высокого уровня образования. Именно прекрасное образование (учитывая, что многие шляхтичи с трудом умели лишь читать и писать) в значительной степени помогло Сагайдачному быстро подняться наверх в иерархии Запорожской Сечи.

Гетман Петр Конашевич-Сагайдачный. Портрет работы неизвестного художника XVIII века

Закончив академию, Петр Конашевич поехал во Львов, но пробыл там недолго и переехал в Киев. Известно, что сначала он работал домашним учителем, а потом помощником городского судьи.

Время его отъезда на Запорожскую Сечь точно неизвестно – наиболее вероятной датой являются 1600 или 1601 г. Причина такого неожиданного решения, которое полностью изменило жизнь Петра Конашевича, представляется достаточно очевидной. Несмотря на прекрасное образование, сын бедного шляхтича (к тому же еще и православный) не мог рассчитывать на значительную карьеру. Максимум – это после долгих лет скучного канцелярского труда дослужиться до должности городского судьи, что никак не могло устроить обладавшего немалыми амбициями молодого человека. К тому же, как показала вся его жизнь, Сагайдачный обладал не только склонностью к военному делу, но и любовью к риску (можно даже сказать – к авантюре). Человеку с сочетанием подобных качеств тогда на Украине был только один путь – на Запорожскую Сечь. Одновременно он не мог не понимать, что уникальный для Сечи уровень его образования даст прекрасные возможности для выдвижения.

Вероятно, Петр Конашевич, сразу после прихода на Сечь, участвовал в молдавской и ливонской войнах. Видимо, тогда же он получает и оставшееся за ним в истории прозвище Сагайдачный. Сагайдаком (слово имеет монгольское происхождение) на Руси называли полный набор для лучника (сам лук и колчан со стрелами) или иногда только колчан со стрелами. Можно предположить, что Петр Конашевич отличился среди запорожцев особой меткостью при стрельбе из лука, благодарю чему его прозвище пошло от сагайдака.

Очень скоро Сагайдачный становится обозным, что было в иерархии Сечи чрезвычайно важной должностью. Обозный руководил всей артиллерией запорожцев, и понятно, что для этого чрезвычайно подходил человек с глубокими познаниями в точных науках. При этом артиллерия Сечи была одной из наиболее сильных на континенте, хотя и состояла из очень разнокалиберных пушек, в основном взятых во время походов в качестве трофеев.

О том, что артиллерией Сечи Сагайдачный командовал эффективно, свидетельствует то, что в 1605 г. собравшиеся на раду курени избирают его наказным атаманом. Должность наказного атамана была тем более ответственной, что в его обязанности входило не только управление войском, но и все внешние сношения Запорожской Сечи. Однако при этом наказной атаман ни в коем случае не должен был демонстрировать перед простыми казаками свое превосходство. По меткому замечанию историка первой половины XIX века Василия Ломиковского, «кошевой должен был притворяться человеком простым, добрым, никакого умственного преимущества над рядовыми казаками не имущим, а только храбростью и добротой сердца отличаться, судить и говорить с прочими, в мирное время, яко отец с детьми».

На этот год приходится и первое достоверное известие о полководческих успехах Сагайдачного – казаками под его командованием была взята хорошо укрепленная турецкая крепость Варна (главная твердыня османов на западном побережье Черного моря) и в ней богатая добыча, в том числе десять галер с грузом.

После этой серьезной победы запорожцы под командованием Сагайдачного пошли на Крым и взяли штурмом не менее хорошо укрепленную крымскую Каффу, в которой освободили большое количество привезенных на продажу христианских невольников. Сагайдачному также удалось уничтожить в гавани сильную вражескую эскадру, что ослабило морскую мощь Турции во всем черноморском регионе.

Следует подчеркнуть, что подобные походы готовились самым тщательным образом – их планирование было по плечу лишь высокоодаренному полководцу, знакомому с особенностями морского боя и проведения десантных операций. О тщательности подготовки морских походов осталось содержательное свидетельство находившегося на польской службе французского инженера и военного топографа Гийома Левассера де Боплана: «Когда казаки задумывают свой морской поход, то не имеют разрешения от короля, но получают его от своего гетмана и созывают военный совет. На нем выбирают наказного гетмана, который должен возглавить их поход; делается это так же, как при выборе гетмана, однако походный атаман выбирается только на время. Далее они направляются к Военной казне, которая является местом их сбора. Там строят лодки около 60 футов длиной, 10 или 12 шириной и 12 глубиной. Те лодки не имеют корма, возводятся из ствола лодочного деревья – ивы или липы – длиной 45 футов… Обычно на их лодке есть десять-пятнадцать пар весел с каждой стороны, и плывут те лодки быстрее, чем турецкие весельные галеры. На лодках также ставят мачту, на которую натягивают довольно неуклюже парус, который распускают только в хорошую погоду… Каждый казак вооруженный двумя ружьями, саблей. А на каждой лодке есть также четыре-шесть фальконетов, необходимая для похода живность… У каждого есть компас».

Успех Сагайдачному в его походах способствовал еще и благодаря внедрению им в Войске Запорожском строжайшей дисциплины, что позволило эффективно управлять всеми подразделениями в бою. Для этого он не останавливался перед самыми суровыми мерами – так, во время морских походов категорически запретил употреблять крепкие напитки, и нарушители могли заплатить жизнью за ослушание.

На следующий год Сагайдачный вновь осуществил удачный поход на Крымское ханство. Несмотря на то что турки знали о походе и заранее направили в Черное море военные корабли, они не смогли противостоять чайкам Сагайдачного и были разбиты под Очаковом. Запорожцами были взяты и сожжены Очаков и Перекоп, что еще более укрепило влияние и популярность кошевого атамана на Сечи.

Воинские способности кошевого атамана были оценены казаками и старшиной весьма высоко – в 1607 г. (это наиболее вероятная дата, хотя в исторической науке по этому вопросу нет единого мнения) он, с согласия запорожцев, провозглашает себя гетманом «обеих сторон Днепра и всего Войска Запорожского».

Уже в качестве гетмана Сагайдачный продолжает свои морские походы, что становились все более серьезной проблемой для Блистательной Порты.

В конце 1608 – начале 1609 г. под его командованием запорожцы на чайках дошли до Дуная, где успешно действовали на подступах к Килии, Белгороду и Измаилу. Особо отметим взятие Перекопа десантом запорожцев. Несмотря на яростное сопротивление гарнизона из янычар, десантная операция и штурм крепости были проведены гетманом безукоризненно.

В 1610 г. запорожцы под командованием Сагайдачного вновь атаковали эти сильные крепости, а также крепости Облучи и Новосидло.

Спустя два года гетман нанес сильные удары по османам с моря – крупными силами он провел штурм Гезлева, Бабадага, Варны и Месемврии. В конце этого же года гетман вместе с донскими казаками взял штурмом Гезлев.

На следующий год – очередной успех. Кроме уже ставших привычными победных походов на турецкое побережье, Сагайдачный разбил в устье Днепра специально высланную против запорожцев турецкую флотилию.

Весна 1614 г. принесла гетману первую серьезную неудачу. Идущие на Порту чайки попали в бурю, и многие из них утонули. Немногие чайки, оставшиеся после бури на плаву, были прибиты к анатолийскому побережью, где их и уничтожили турки. Однако эта неудача не остановила Сагайдачного, и он организует удачную десантную операцию против Трапезунда.

В итоге этот год все-таки принес гетману новый крупный успех – вновь вместе с донскими казаками он овладел крепостью Синоп и при этом уничтожил защищавший ее сильный флот.

Гнев султана от падения Синопа был настолько велик, что он приказал повесить за это великого визиря Наух-пашу, который был обвинен в поражении османов.

Отметим, что сотрудничество запорожцев и донцов не было ситуативным. Между ними был создан стратегический союз, окончательно оформившийся в следующем году, когда была достигнута договоренность совместно бороться против общих врагов. Запорожцы и донцы планировали в 1616 г. вместе идти на Азов, но вышло так, что их боевое содружество реализовалось в другом месте.

В 1615 г. запорожцы подошли к самому Константинополю и провели удачную десантную операцию между городскими портами Мизевной и Архиокой. Султан бросил на их преследование флотилию, но в устье Дуная турки потерпели полное поражение, а их командующий попал в плен.

Подлинно триумфальным стал для Сагайдачного 1616 г. Весной в устье Днепра он наголову разбил турецкую эскадру – только в качестве трофеев было захвачено 15 галер и несколько десятков мелких судов. После того как гетман ликвидировал опасность нападения с моря, вместе с донцами взял штурмом Каффу.

Взятие Каффы запорожцами. Гравюра из книги «Стихи на жалостный погреб благородного рыцаря Петра Конашевича-Сагайдачного». 1622 г.

Пока османы пытались ускоренным строительством новых кораблей восполнить чрезвычайно чувствительные для Порты потери флота, запорожцы устроили новый налет на турецкое побережье и, пользуясь фактором неожиданности, уничтожили много галер. После этого был высажен десант, который подошел к Трапезунду со стороны суши и быстрым ударом овладел крепостью.

Здесь же произошла еще одна победа запорожцев на море – была разбита высланная султаном сильная эскадра под командованием генуэзца Цикали-паши. Сразу после этого запорожцы подошли к Босфору, где нанесли туркам значительный ущерб.

Не удалась османам и попытка застать запорожцев врасплох в Днепровском лимане около Очакова, куда ими была специально выслана крупная эскадра. Казаки изменили направление движения и пошли через Азовское море, откуда и вышли малыми реками и, волоча чайки по суше, к Сечи.

Особо из побед Сагайдчного в 1616 г. следует выделить Самарскую битву, когда Порта при помощи вассального Крымского ханства попыталась взять реванш за последние поражения.

Войско хана вторглось на украинские земли и прошло по ним с опустошительным походом. Когда интервенты-грабители уже возвращались, Сагайдачный, благодаря прекрасно налаженной им разведывательной службе, узнал, что татары собираются переправляться через приток Днепра реку Самару Гетман правильно рассчитал, что поскольку туда они подойдут вечером, то обязательно остановятся на ночлег. Запорожцы скрытно подошли ночью и, воспользовавшись отсутствием у татар сторожевого охранения, выстрелами разогнали большой табун верховых лошадей, которые бросились бежать и смяли татарский лагерь. Немедленно после этого запорожцы лавой атаковали татар и одержали победу с самыми незначительными потерями.

Лучше всего значение морских походов Войска Запорожского, совершенные в то время, когда его возглавлял Сагайдачный, характеризуют слова итальянского путешественника Пьетро дела Вале, написанные им в 1618 г.: «Турки не имеют на Черном море ни одного места, которое бы не взяли и не разорили казаки. Во всяком случае, они сегодня на Черном море такая значительная сила, что, если приложат больше энергии, будут полностью его контролировать».

Пользуясь сильно возросшей военной мощью Войска Запорожского, Сагайдачный, кроме действий против турок и крымских татар, начал постепенно брать под свою власть и украинские земли Речи Посполитой. Так, в 1618 г. жители местечек и сел, расположенных в бассейнах Тетерева и Ирпеня, объявили о своем вхождении в Войско Запорожское и образовали казачьи сотни. При этом власти Речи Посполитой, боясь открытого столкновения с запорожцами, не решились выступить против подобного нарушения своих прав и предпочли «не замечать» происходящего.

Поляки избегали прямого столкновения с Войском Запорожским в первую очередь потому, что все их силы были втянуты в затяжное противоборство с Москвой. В 1618 г. для поляков сложилось особенно тяжелое положение, когда войска королевича Владислава оказались в крайне критическом положении. У Речи Посполитой уже не было сколько-нибудь значительных резервов, чтобы направить их в помощь Владиславу, и в сложившейся ситуации король был вынужден обратиться за помощью к Сагайдачному Гетман согласился оказать помощь Владиславу в получении русской короны, но в обмен на это выдвинул ряд условий, на которые поляки вынуждены были согласиться: увеличение территории, на которую распространяется власть Войска Запорожского, прекращение преследования православия, увеличение численности казацкого войска, административная и судебная автономия украинских земель (в дальнейшем поляки не выполнили ни одного из своих обещаний).

Заметим, что пройдет совсем немного времени и Сагайдачный будет сильно сожалеть о своем решении участвовать в войне против единокровных и единоверных братьев. Как утверждал Мелетий Смотрицкий (с которым Сагайдачный вместе учился в Острожской академии), гетман потом от имени всего Войска Запорожского просил Иерусалимского патриарха Феофана III «об отпущении греха разлития крови христианской в Москве». Иерусалимский патриарх отпустил ему этот грех, но категорически запретил в дальнейшем воевать против православного Русского царства.

Однако в августе 1618 г. Сагайдачный получил от польского короля в знак принятия всех выдвинутых им требований булаву, бунчук, печать и флаг и пошел в поход на Москву во главе 20-тысячного войска. В свою очередь, Владислав подходил к Москве с другой стороны, чтобы совместными силами замкнуть кольцо окружения вокруг русской столицы.

Пользуясь тем, что на его пути не было сколько-нибудь крупных русских войск, Сагайдачный взял и разорил Путивль, Рыльск, Курск, Елец и Ливны. Одновременно отряд под командованием подчиненного Сагайдачному Михаила Дорошенко взял Лебедян, Скопин, Данков и Ряжск, а потом двинулся на рязанские земли. Около Ельца Сагайдачный и Дорошенко соединились и вместе пошли на Москву.

В полном соответствии с нравами того времени войско Сагайдачного действовало бесчеловечными методами, совершая то, что, по более поздней терминологии, именуется военными преступлениями. Так, «Вельский летописец», содержащий известия с 1598 по 1632 г., написал следующее о взятии Ливен: «А пришол он, пан Саадачной, с черкасы под украинной город под Ливны, и Ливны приступом взял, и многую кровь християнскую пролил, много православных крестьян и з жёнами и з детьми посёк неповинно, и много православных християн поруганья учинил и храмы Божия осквернил и разорил и домы все християнские пограбил и многих жён и детей в плен поймал».

Еще большими зверствами отметился Дорошенко на Рязанщине, когда его казаки убивали даже грудных младенцев. Остается только добавить, что подобное поведение было характерно для запорожцев отнюдь не только в Русском царстве. Перед тем как дойти до него, Сагайдачный подверг не менее ужасному разорению земли Киевского и Волынского воеводств.

Следует отметить, что далеко не каждый город Сагайдачный брал легко. Гарнизон Ливен насчитывал всего 940 человек, но отверг предложение о сдаче, а при штурме сумел нанести казацкому войску значительные потери.

Если отвлечься от моральной составляющей, то, как пример высокого воинского мастерства Сагайдачного, следует привести взятие Ельца. Елецкий гарнизон под командованием воеводы Андрея Полева насчитывал почти две тысячи человек, а крепость была хорошо укреплена. Первые приступы воевода отбил, и Сагайдачный понял, что без длительной осады Елец штурмом взять не удастся. Тогда он решил провести отвлекающий маневр. Имитировав отступление, гетман спровоцировал Полева на преследование, а в это время оставленная засада взяла штурмом оставленный без защиты город. Как и в других местах, в Ельце войско Сагайдачного отметилось зверской расправой с мирным населением, в том числе убийством женщин и детей.

Из находившихся на дальнейшем пути к Москве городов Сагайдачный не смог взять маленький Михайлов. Подойдя к нему 16 августа, он безрезультатно штурмовал его одиннадцать дней. Несмотря на массированное применение артиллерии и осадной техники, осажденные отбивали все попытки штурма, а потери Сагайдачного превысили тысячу человек. Гетман не мог больше тратить время на осаду и был вынужден уйти от города.

Отряд князя Григория Волконского попытался помешать Сагайдачному переправиться через Оку, чтобы не дать подойти к Москве и соединиться с Владиславом. Но гетман сумел обмануть Волконского относительно места главной переправы. Он создал видимость, что собирается переправляться у впадения в Оку реки Осетр, куда и направилось русское войско. Пока два дня в этом месте происходили столкновения с отвлекающими силами запорожцев, Сагайдачный беспрепятственно переправился у Ростиславля-Залесского. После этого Волконский был вынужден срочно отступить и спрятаться за стенами Коломны – дорога на Москву была открыта.

Сагайдачный не поддался соблазну штурмовать хорошо укрепленную Коломну с сильным гарнизоном, что означало бы для него большую потерю времени, а двинулся дальше в направлении на Москву. По дороге он взял Ярославль, Переяславль, Романов, Каширу и Касимов, где совсем или почти не было русских войск.

В конце сентября Сагайдачный стал у Донского монастыря, откуда потом направился для соединения с поляками. Вышедший из Москвы сильный отряд, целью которого было не допустить этого соединения, задачи своей не выполнил. Русские войска не вступили в бой с Сагайдачным по двум причинам. Во-первых, казацкое войско значительно превышало московское, а во-вторых, как раз в это время на небе появилась комета, что, по средневековым поверьям, было чрезвычайно дурным предзнаменованием.

Войска великого гетмана Литовского Яна Ходкевича-Борейко и Сагайдачного соединились у стен Кремля и начали совместную осаду. Решающий штурм крепости был намечен на 30 сентября, но потерпел неудачу. Незадолго до его начала на сторону русских перебежали два французских наемника, рассказавшие о том, что ночью планируется взорвать Тверские и Арбатские ворота и после этого начнется атака. Поэтому, когда подрывники попытались осуществить задуманное, то были встречены плотным ружейным огнем и были вынуждены отступить.

После неудачи штурма Владислав уже не решился на его повторение, а приближение холодов заставило его согласиться на переговоры.

Когда поляки и запорожцы сняли осаду, Сагайдачный отправился под Калугу и по дороге (уже исключительно с целью грабежа) взял штурмом острог в Серпухове, но саму крепость захватить не смог. После он взял еще и острог в Калуге, но также не сумел взять самой крепости. Кроме того, Сагайдачный послал к Владиславу гонца с просьбой не заключать мир – видимо, ему очень не хотелось расставаться с возможностью широкого грабежа в русских землях. Гетман также прекрасно понимал, что, пока поляки заняты военными действиями против русских войск, он мог свободно брать под свою руку все новые земли Речи Посполитой.

Однако, несмотря на позицию Сагайдачного, русские и польские представители 1 декабря заключили в Деулино перемирие, и война была закончена.

После Деулинского перемирия Сагайдачный решил не возвращаться на Сечь, а пришел в Киев, где провозгласил себя гетманом «над Киевской Украиной и Гетманом всего Войска Запорожского». Это было явным вызовом польскому королю, но гетман рассчитывал, что у Речи Посполитой сейчас нет достаточных сил, чтобы пойти против него. Но поляки быстро сумели сосредоточить на украинских землях значительные силы, и Сагайдачный вынужденно пошел на уступки принципиального характера. Согласно подписанному им Роставицкому соглашению, численность реестровых казаков определял теперь исключительно король.

Роставицкое соглашение нанесло огромный удар по авторитету Сагайдачного среди запорожцев. Именно оно послужило причиной избрания в конце года нового гетмана Войска Запорожского – Якова Неродича-Бородавки, а Сагайдачный теперь возглавлял лишь реестровых казаков. Желание вернуть власть, в свою очередь, заставило его просить Москву о принятии на службу. При этом Сагайдачный, стремясь продемонстрировать свои возможности, обещал организовать большой поход запорожцев против Крымского ханства.

В марте 1620 г. он послал в Москву своего доверенного представителя – атамана Петра Одинца и с ним несколько казаков. Одинец от имени гетмана заявил следующее: «Прислали их все запорожское войско, гетман Сагайдачный с товарищами, бить челом государю, объявляя свою службу, что они все хотят ему, великому государю, служить головами своими по-прежнему, как они служили прежним великим российским государям и в их государских повелениях были и на недругов их ходили, крымские улусы громили. Теперь они также служат великому государю, ходили на крымские улусы, а было их с 5000 человек, было им с крымскими людьми дело по сю сторону Перекопи под самою стеною; татар было на Перекопи с 7000 человек, а на заставе с 11000; божиею милостию и государевым счастием татар они многих побили, народ христианский многий из рук татарских высвободили; с этою службою и с языками татарскими присланы они к государю: волен Бог да царское величество, как их пожалует, а они всеми головами своими хотят служить его царскому величеству и его царской милости к себе ныне и вперед искать хотят… На весну все мы идем в Запорожье, а царскому величеству все бьем челом, чтоб нас государь пожаловал как своих холопей».

Заметим, что хотя в это время Сагайдачный уже не имел права говорить от имени Войска Запорожского, но продолжал представлять себя главой не только реестровых казаков, но и запорожцев.

В Москве, предав забвению недавние действия Сагайдачного на русских землях, отнеслись к гетманским посланцам благосклонно, хотя и отказались от помощи в борьбе против Крымского ханства. Недавнему разрушителю русских городов было передано царем 300 рублей жалованья, что подтверждает его фактический прием на московскую службу. Это же следует и из слов грамоты царя Михаила Федоровича Сагайдачному: «Вперед мы вас в вашем жалованьи забвенных не учиним, смотря по вашей службе; а на крымские улусы ныне вас не посылаем, потому что крымский Джанибек-Гирей царь на наши государства войною не ходит, и наши люди также крымским улусам вреда никакого не делают».

Но этот прием на службу имел сугубо формальный характер. После только что закончившегося Смутного времени и полного истощения государственной казны Русскому царству было не до походов в Крым. Михаил Федорович просто хотел таким образом продемонстрировать полякам, что он, при необходимости, сможет использовать против них запорожцев. Это, в свою очередь, должно было стать для Речи Посполитой сдерживающим фактором в любых антирусских планах.

Но у посольства Сагайдачного была и другая цель, кроме челобития о поступлении на русскую службу. В это время в Москве находился патриарх Иерусалимский, и Одинец должен был заручиться его поддержкой в деле восстановления уничтоженной униатами православной иерархии на Украине.

Даже формальное поступление на службу к Михаилу Федоровичу сыграло в пользу Сагайдачного – в Варшаве теперь опасались, что, в случае полного разрыва с гетманом, Москва окажет ему военную помощь.

Летом 1620 г. Сагайдачный также сумел выгодно использовать для себя другой внешний фактор. В начавшейся войне с Турцией поляки потерпели в битве под Цецорой сокрушительное поражение и им теперь жизненно необходима была помощь со стороны казаков Сагайдачного. Благодаря этому, на военном совете в Варшаве гетман сумел добиться для себя выгодных условий в обмен на помощь в войне с Турцией: ликвидировать должность назначаемого Варшавой казацкого старшого, признать власть гетмана на всей территории Украины, отменить все ограничения казачьих прав и прекратить гонения на православие. Отдельно было обещано выплатить всем казакам за войну с Турцией большое жалованье.

Сагайдачный немедленно воспользовался данными обещаниями (которые так и остались обещаниями) для возвращения себе утерянной власти над Войском Запорожским. Сразу после военного совета в Варшаве он направился к запорожцам, которые стояли лагерем под Могилевым в Подолии и готовились выступить против турецко-татарских войск под Хотин.

Сагайдачный, сумев представить себя единственным их защитником, был вновь избран гетманом Войска Запорожского. После этого он велел заковать в кандалы своего недавнего удачливого соперника, и через несколько дней, во время Хотинской битвы, тот был казнен (существует версия, утверждающая, что свергнутый гетман не был убит, но она представляется недостоверной). Правда, некоторые источники говорят о том, что Бородавка был лишен булавы уже во время самой Хотинской битвы, но тут мы явно имеем дело с путаницей фактов смещения и казни. Понятно также, почему Сагайдачный казнил своего предшественника именно во время битвы. Бородавка был популярен среди запорожцев и убить его сразу было рискованно – это могло вызвать волнения. Во время же чрезвычайно ожесточенного сражения, когда все силы запорожцев были заняты борьбой с противником, это подлое убийство прошло незамеченным.

Решающее сражение произошло под стенами Хотинской крепости со 2 сентября по 9 октября. Объединенное польско-литовско-запорожское войско (в котором была также наемная немецкая пехота) возглавлял гетман Ходкевич. При этом запорожцы составляли в нем абсолютное большинство – 41 тысячу из 76-тысячного войска. Казаки также обладали сильной и современной артиллерией (в основном легкой, которую можно было быстро перемещать по полю боя для стрельбы с разных позиций), которой Сагайдачный уделял особое внимание.

Турецко-татарским войском командовал султан Осман II, и оно состояло примерно из 210 тысяч воинов (из них 150 тысяч турок) и имело кроме обычной конницы кавалерию на верблюдах и даже боевых слонов.

Это одно из самых долгих сражений своего времени началось утром 1 сентября, когда, занимавший высокий берег Днестра Осман II силами янычар атаковал запорожцев. Последние в это время еще не успели укрепить позиции, а польско-литовские силы только готовились форсировать реку. Однако на помощь Сагайдачному переправился 3-тысячный отряд немецкой пехоты под командованием полковника Эрнста Денгофа, что не дало османам возможности разбить запорожцев. На следующий день сумело переправиться еще тысяча пехотинцев Денгофа, которые вместе с казаками совместно отбивали непрекращающиеся атаки янычар (каждая из которых сопровождалась массированным артиллерийским обстрелом).

Атаки войска султана беспрерывно продолжались и особо активный характер приобрели 4 сентября (в общей сложности, в тот день они продолжались около 5 часов), когда в них участвовало не менее 100 тысяч воинов. Наемный немецкий офицер, оставивший интереснейшие дневниковые записи о Хотинской битве, так написал о происходящем (обратим внимание на подчеркивание автором особой роли в битве казаков Сагайдачного): «…султан построил три красивых боевых эшелона в виде полумесяца, причем турецкая мощь была необозрима, и двинул свои войска в сражение опять. На сей раз янычары потеряли довольно многих и вынуждены были обратиться в бегство. Наши же с несколькими орудиями стояли в поле и часто палили из них по врагу. Но турок насел на запорожцев или же казаков так сильно, что пришлось посылать к ним на помощь три хоругви немцев. Неприятель без удовольствия услышал немецкие мушкеты и отступил. Запорожцы на свой манер или по обычаю той страны благодарили за это немцев, мужество которых казаки увидели своими глазами. Один из них преклонил колено перед немцем и сказал: «Добра німці, а поляк ск… син». Казаки давали также многим немцам в тот день хлеба и мяса, прося и впредь помогать им в борьбе против врага».

Отмечу здесь также, что силы запорожцев, или, как они называются, казаков, превышали 40 тысяч человек. К вечеру, когда турки хотели отступать, они вместе с тремя немецкими хоругвями г. полковника Вайера и г. полковника Лермута преследовали врага, обратили его в бегство и захватили четыре прекрасных орудия. Правда, пятую пушку из-за того, что она была очень большой и потому в спешке ее нельзя было быстро увести, а враг стал возвращаться, бросили, предварительно поломав ее колеса.

Дополним это описание автора, который видел происходившее только со своей ограниченной позиции и не мог описать всю картину битвы. Султан во время третьей атаки погнал на позиции запорожцев верблюдов и мулов, но казаки напугали их громкими криками и животные бросились назад, сминая турецкие ряды. Сагайдачный воспользовался начавшейся в войсках султана паникой и ворвался в укрепленный лагерь противника. Этот момент мог стать решающим для исхода битвы, но излишне осторожный Ходкевич отказался дать гетману польскую кавалерию для продолжения атаки. После этого, несмотря на нанесенный османам большой урон, запорожцы вынуждены были отступить на прежние позиции.

7 сентября султан вновь, после массированной артиллерийской подготовки, всеми своими силами атаковал войско Ходкевича (24 сентября великий гетман Литовский умер и командующим стал Станислав Любомирский) и главный его удар был направлен против запорожцев. Однако Сагайдачный успешно отразил все атаки и сам перешел в контрнаступление. Это стало причиной того, что султан перенес направление главного удара на польско-литовские войска. Здесь турки действовали более успешно, но все же были вынуждены после наступления темноты отойти на свои позиции.

Анонимный немецкий автор особо отмечает в своем дневнике совершенную тогда удачную диверсионную вылазку казаков (пусть она имела и ограниченное значение): «…запорожцы, или казаки, число которых не превышало 500 человек, в глубокой тишине вскарабкались на утесы и ударили на турецкую стражу. Затем они скрытно врывались в турецкие палатки, острыми кинжалами перерезали глотки врагам, рубили турок. Они захватили богатейшую добычу: сабли, красивейшие уздечки, украшенные золотом, прекрасные турецкие ковры, серебряные вещи. Но среди турок, к которым врывались в палатки казаки, спали не все, и один часовой сумел поднять тревогу в своем лагере. Из-за этого казаки должны были бежать из турецкого лагеря назад, в скалы, причем 16 из них было убито».

Наемник из Германии также пишет о тяжелейших условиях отсутствия продовольствия и пригодной для питья воды, в которых приходилось воевать войску Речи Посполитой (что, в полной мере, относилось и к запорожцам): «Так как не было никакого средства достать провиант для несчастных, истощенных от голода солдат, то из-за этого, а также из-за жажды, нездоровой ядовитой известковой воды среди войска вспыхнула кровавая дизентерия, усугубившая все беды. Лица бедных солдат так пострадали от воды, что многие не могли видеть. Их половые органы раздулись, словно бычьи пузыри, и не выпускали мочу.

По восемь-десять, по двенадцать, по четырнадцать дней не было ни хлеба, ни пива. Солдаты должны были жарить конскую печенку и есть ее вместо хлеба. Правда, вареная конина, которую ели вместо говядины, была очень хороша. Вместо пива пили плохую известковую воду. Дошло до того, что в лагерь не могли доставить хлеба в течение четырех недель и еще нескольких дней. Некоторые из солдат по десять, по двенадцать дней не имели во рту ни кусочка хлеба. Военачальники были не в лучшем положении, имея лишь крупу и немного сухарей. Некоторые из них не избежали жалкой участи.

Редко в каких войнах приходилось испытывать такие тяготы, какие были в Валахии, когда ели собак и кошек. В этом убедились многие честные солдаты и командиры. Некоторые говорили, что в осажденном Смоленске в Московии, хоть и приходилось есть собак и кошек и не иметь по десять, по двенадцать дней хлеба, но по крайней мере там можно было достать хорошее питье. Здесь же хорошей воды не было четыре недели.

Следует упомянуть о кончине одного страшно изголодавшегося мушкетера. Перед смертью он просил у Господа лишь кусочек хлеба. Когда же его лейтенант подал ему кусочек сухаря, он все же не смог его съесть из-за сильного истощения. Он лишь откусил кусочек сухаря, держа другой в руке, да так и скончался. Однажды, когда я шел по лагерю, один солдат жадно попросил у меня воды. Я дал ему известковой воды, и он выпил ее с большой жадностью. Не прошел я и двадцати шагов, как он умер. Точно так же умирали и многие другие.

Я опускаю повествование о значительной нехватке корма для несчастных лошадей, которые на протяжении четырех недель не ели ни сена, ни соломы. Тут было горе горькое. Добрые кони ели ветки в дубовом лесу, из-за голода должны были грызть колья, к которым они были привязаны, объедать холки друг у друга. Лошади, как и многие сотни солдат, умирали от голода. По словам сведущих людей из лагеря, внутри большого укрепления и за его пределами погибло 24 тысячи лошадей.

Как мне достоверно сообщали, двое солдат из-за сильного голода покончили самоубийством. Они вышли на средину моста, дважды крикнули «Иисус», прыгнули вниз и утонули».

11 сентября султан вновь, после массированной артиллерийской подготовки, попытался атаковать позиции запорожцев, но был отбит и понес большие потери. Через четыре дня штурм одновременно польско-литовских и запорожских позиций возглавил татарский полководец Каракаш-паша, но был убит и штурм также закончился провалом.

25 и 28 сентября султан вновь предпринял всеми своими силами попытки штурма позиций Любомирского, но это опять не дало никаких результатов, кроме больших потерь турецко-татарских сил.

В результате, общие потери войск Османа II составили более 40 тысяч, в то время как Любомирского примерно втрое меньше. Но дело было даже не в потерях – учитывая огромную численность турецко-татарского войска, они все равно не достигли критического уровня. Главное было в том, что султан понял – он не сможет взломать устойчивую оборону противника. Поэтому Осман II был вынужден пойти на переговоры, закончившиеся 8 октября подписанием мирного договора.

Показательна оценка этого договора (после которого Порта уже не могла продвигаться далее на европейские земли), данная великим послом Речи Посполитой в Турции князем Кшиштофом Збаражским: «Заключенный ныне договор имеет все данные для того, чтобы действовать долго, поскольку нет сомнений, что [османы] не знали более тяжелой войны, чем с Польшей».

Заслуги в битве Сагайдачного были очень высоко оценены Речью Посполитой. Владислав наградил главу запорожцев (который уже официально именовался «Гетманом Войска Его Королевской Милости Запорожского») инкрустированным золотом и бриллиантами наградным мечом с надписью «Владислав Конашевичу кошевому под Хотином против Османа».

Но одновременно поляки решили обезоружить запорожцев, помощь которых уже была Варшаве не нужна – согласно мирному договору, Речь Посполитая обязалась не допускать нападений запорожцев на Порту. Процитируем в связи с этим упомянутого выше князя Збаражского, точно отметившего причины, которые могут послужить срыву договора (на тот момент чрезвычайно выгодного для Польши): «Обстоятельства, препятствующие сохранению этого мирного договора. Первое – это казаки. Удерживать их без войска и с таким малым жалованьем сможет разве что Господь Бог, люди же осмотрительные [не берутся за это]. Если они на море будут ходить, совершать такие нападения, то это вынудит турок предпочесть смерть в открытом бою безвестной гибели со своими семьями».

Хотя запорожцы сумели организованно отойти от Хотина со всем вооружением, но полководческий триумф Сагайдачного одновременно означал и его политическое фиаско.

Сам гетман, раненный в сражении отравленной стрелой, вернулся в Киев, где и умер 10 апреля 1622 г. (возможно не столько от татарского яда, сколько от собственных горьких раздумий).

Похоронен был один из наиболее выдающихся полководцев Войска Запорожского, в котором так причудливо сочетались добро и зло, вера и цинизм, высочайшая доблесть и низкая подлость, в Киево-Братском монастыре. Могила гетмана была утеряна при проведении реконструкции Богоявленской церкви уже через 70 лет.

Гетман Его Царского Пресветлого Величества Войска Запорожского Богдан-Зиновий Михайлович Хмельницкий

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 10 октября 1943 г., как раз в то время, когда успешно проходило освобождение Красной армией Украины и уже совсем недолго оставалось до освобождения Киева, был учрежден последний «сухопутный» полководческий орден – Богдана Хмельницкого. Первые две степени, согласно орденскому Статуту, предназначались для награждения исключительно за значительные полководческие операции и победы: «Орденом Богдана Хмельницкого I степени награждаются командующие фронтами, флотами, армиями, флотилиями, их заместители, начальники штабов, начальники оперативных управлений отделов и начальники родов войск фронтов, флотов, армий и флотилий, командиры соединений партизанских отрядов:

– За успешную, проведенную с применением умелого маневра операцию, в результате которой освобожден от врага район, город, имеющий особое стратегическое значение населенный пункт, причем врагу было нанесено серьезное поражение в живой силе и технике;

– За проведенную соединением партизанских отрядов операцию, в результате которой был разгромлен штаб войск противника, захвачена его военная база, уничтожены крупные транспорты с живой силой и техникой противника, а также за умелую, проведенную совместно с частями Красной армии, боевую операцию, следствием которой явилось освобождение значительной части советской территории от врага.

Орденом Богдана Хмельницкого II степени награждаются командиры корпусов, дивизий, бригад и полков, их заместители, начальники штабов, командиры соединений партизанских отрядов, их заместители и начальники штабов, командиры партизанских отрядов:

– За прорыв укрепленной полосы врага, успешную операцию по форсированию водного рубежа, за глубокий рейд в тыл противника, в результате чего серьезно нарушены коммуникации врага и нанесен серьезный ущерб его тыловым снабжающим базам;

– За умело организованную и успешно проведенную партизанским отрядом операцию, в результате которой был разгромлен опорный пункт противника, истреблен вражеский гарнизон, освобождены угоняемые на немецкую каторгу советские граждане, нарушены коммуникации и линии связи, уничтожены транспорты противника».

Не вызывает сомнения, что Сталин принял решение об учреждении этого ордена отнюдь не только из политических соображений. Более чем логично было в период возрождения в стране внеидеологического, исторического патриотизма наряду с именами Суворова и Кутузова вернуть из небытия и имя прославленного многими блестящими победами над иноземными захватчиками гетмана Богдана Хмельницкого.

К сожалению, часто, за грандиозностью государственной деятельности Хмельницкого, его выдающиеся полководческие заслуги отходят на задний план, и мы надеемся, что хоть в небольшой мере сможем восполнить подобное упущение.

Прежде чем стать полководцем, Хмельницкий приобрел большой военный опыт, принимая участие в тяжелейших войнах с Турцией. Первым боевым испытанием будущего гетмана стало участие в польско-турецкой войне 1620–1621 гг., и в битве под Цецорой он попал в плен. В плену Хмельницкий находился два года и, согласно одной из версий, был переводчиком у турецкого адмирала, что дало ему возможность увидеть изнутри механизм функционирования османского войска. После освобождения он участвует в морских походах против Порты, в одном из которых запорожцы дошли почти до стен Константинополя.

Дальше на долгие годы сведения о Хмельницком носят чисто легендарный характер, наподобие истории о том, как во главе 2-тысячного отряда запорожцев он находился во французской армии во время осады Дюнкерка. На самом деле имеются сведения (хотя и их достоверность не слишком велика) об участии в осаде Дюнкерка лишь наемного полка под командованием кошевого атамана Запорожской Сечи Ивана Сирко. Но Хмельницкий действительно был некоторое время во Франции и, вероятно, служил под началом принца де Конде (во всяком случае значительно позднее, в 1655 г., он при встрече с французским военным агентом назвал Людовика II де Бурбона-Конде «своим старым вождем»).

Французский эпизод, впрочем, важен в другом отношении. Он доказывает, что уже в 1644 г. Хмельницкий считался выдающимся полководцем не только в среде запорожцев – возможно, до нас просто не дошли сведения о некоторых его предыдущих военных достижениях. В 1644 г. посол Франции в Речи Посполитой граф де Брежи рекомендовал кардиналу Мазарини принять запорожцев на службу во французскую армию, причем подчеркнул, что они имеют очень талантливого полководца, а именно Хмельницкого. Мазарини последовал совету посла, и Хмельницкий был приглашен во Францию, куда он и отправился морским путем. Не вызывает также сомнения, что, благодаря переговорам французов с Хмельницким, на службу королю поступило около 2500 запорожцев, принявших участие в войне с Испанией.

Гетман Богдан Хмельницкий. Позднейшая копия неизвестного художника с портрета XVII века

После возвращения из Франции Хмельницкий занимает одну из наиболее серьезных должностей в казацком войске – становится войсковым писарем. В его компетенцию входили все внутренние и внешние сношения Войска Запорожского – приблизительно эти функции соответствовали функциям в позднейших войнах начальника штаба крупного соединения.

Через два года именно Хмельницкий станет одной из главных фигур в переговорах с польским королем Владиславом IV относительно участия казаков в войне с Турцией, что показывает степень его влиятельности.

То, что запорожцы в 1648 г. избрали гетманом именно Хмельницкого, объясняется в том числе тем, что на Сечи были уверены в его полководческих способностях, которые позволят успешно вести борьбу с Речью Посполитой.

Сразу же после избрания Хмельницкий провозгласил, что избавиться от польского владычества можно только путем вооруженной борьбы, и призвал к ней весь народ, а не только казачество. Как он заявил в Белоцерковском универсале: «Вам всем обще Малоросияном о том доносим, так и до компанеи военной, на предлежащее с ними же поляками дело военное вас вызываем и заохочуем. Кому мила вера благочестивая, от поляков на унею претворяемая; кому з вас любима целость отчизны нашей, украины Малороссийской… – о уволненю от бед лядских всего народа Малороссийского».

Первым крупным столкновением Хмельницкого с поляками стала битва под Желтыми Водами. Заметим, что существует несколько описаний и дат данного сражения. Историки, например, по-разному трактуют роль в битве татарской конницы и ряд других вопросов. Вопрос остается открытым для дискуссии, но мы считаем более достоверной традиционную версию о датировке сражения 5–8 мая, в соответствии с которой и будем описывать ход битвы.

Когда поляки наконец поняли, что гетман собирается начать восстание, то решили разгромить Сечь. Расчет у них был правильный – именно Сечь была центром подготовки восстания, и без нее Хмельницкий не смог бы развернуть широкие военные действия. Для исполнения данного плана Великим коронным гетманом Николаем Потоцким (имевшим многозначительное прозвище Медвежья Лапа) были посланы из Корсуни к Кодаку два отряда. Первый – из 4–6 тысяч реестровых казаков под командованием есаула Барабаша и вместе с ним небольшое количество немецкой пехоты (снаряженные по немецкому образцу поляки). Второй под командованием гетманского сына – нежинского старосты Стефана Потоцкого, и казацкого комиссара Шемберга, численность которого составляла, по разным данным, от 6 до 20 тысяч (первая цифра представляется более близкой к истине) при 12 пушках. Отряды должны были соединиться и объединенными силами действовать против Сечи.

То, что поляки выставили не слишком значительные силы (хотя была полная возможность собрать большее количество), объясняется тем, что они сильно недооценили численность войска Хмельницкого. Великий коронный гетман был уверен, что без труда разобьет повстанческое войско без задействования дополнительных войск. Можно даже предполагать, что дезинформация о слабости повстанцев была запущена по инициативе самого Хмельницкого.

Узнавший о выдвижении противника и его планах (благодаря перехваченным союзниками-татарами польским лазутчикам), Хмельницкий пошел навстречу противнику. Разбив небольшой польский гарнизон, он взял крепость Кодак и стал укрепленным лагерем на левом берегу речки Желтые Воды (приток реки Ингулец). В лагере находилось около 8 тысяч казаков, кроме того, неподалеку от него, за болотистой местностью, находился отряд союзных на то время крымских татар из примерно тысячи всадников под командованием мурзы Тугай-бея. Поляки не могли обойти это место на пути к Кодаку, и Хмельницкому оставалось только ждать.

Дальше события стали развиваться самым неблагоприятным для поляков образом. Первым к Желтым Водам подошел отряд Барабаша и почти сразу же, предварительно убив часть старшин (в том числе самого Барабаша) и немецких наемников, перешел на сторону Хмельницкого. Насколько можно судить, это решение было не спонтанным, а результатом целенаправленной обработки реестровых казаков гетманскими лазутчиками, что показывает понимание Хмельницким важности проведения во время войны специальных психологических операций. Таким образом, без единого выстрела гетман увеличил численность своего войска на несколько тысяч хорошо вооруженных реестровых казаков. Кроме того, на помощь Хмельницкому прибыл и отряд донских казаков (его точная численность неизвестна, но она не была слишком большой).

При таком численном преимуществе повстанцев и занятых ими выгодных позициях у Стефана Потоцкого уже практически не оставалось шансов на успех. Его очередной ошибкой (после недооценки сил Хмельницкого и разделения войска на два отряда) было то, что он все-таки решился на сражение. Хотя история с переходом реестровых казаков должна была продемонстрировать ненадежность значительной части его войска, но он не понял, что то же самое может повториться и с его драгунами, среди которых много было православных. Положение Стефана Потоцкого и Шемберга к тому же усугублялось тем, что выбранное ими место для укрепленного лагеря полностью лишало польское войско свободы маневра. Слева была заросшая непроходимым лесом балка, которая оканчивалась речкой Большой Омельник, справа – другой приток Ингульца – речка Зеленая. В то же время войско Хмельницкого было хорошо прикрыто лесом, что не давало возможность эффективно использовать против него пушки.

Битва началась утром 5 мая. Стефан Потоцкий двинул против Хмельницкого драгун и усиленные артиллерией коронные хоругви (основная тактическая единица польской «крылатой» гусарии, насчитывавшая от 100 до 200 всадников и подразделявшаяся, в свою очередь, на почты). Однако их выход за пределы укрепленного лагеря и построение в боевые порядки Великий коронный гетман проводил слишком медленно, что дало возможность Хмельницкому контратаковать поляков.

Воспользовавшись началом атаки Хмельницкого, драгуны быстро ушли вправо от хоругвей и перешли на сторону повстанцев, что сделало окончательно невозможным для Стефана Потоцкого любые наступательные действия. Поляки были вынуждены укрыться за лагерными укреплениями, надеясь, что вскоре получат подкрепление (они не знали, что посланные для этого гонцы были перехвачены казаками).

Хмельницкий воспользовался достигнутым им значительным численным перевесом и утром следующего дня всеми силами атаковал польский лагерь. Штурм продолжался целый день, но поляки, несмотря на ожесточенное сопротивление и понесенные большие потери, не смогли удержать позиции. Однако польское командование понимало, что в условиях полного окружения у него нет шансов устоять, и Стефан Потоцкий согласился на предложение Хмельницкого отдать артиллерию в обмен на гарантию безопасного пропуска.

8 мая польский отряд, передав казакам пушки, беспрепятственно вышел из лагеря, но недалеко от места битвы – у Княжьих Байраков, на него напал Тугай-бей. Последний не мог упустить случая без особого риска поживиться добычей. Казаки не участвовали в нападении – лишь отдали пушки татарам, при помощи которых они взяли штурмом наскоро сооруженные поляками оборонительные укрепления. Штурм был недолгим – Стефан Потоцкий был смертельно ранен, а оставшиеся в живых воины его отряда взяты татарами в плен.

Сразу после победы под Желтыми Водами Хмельницкий вместе с Тугай-беем идет форсированным маршем на Корсунь, чтобы воспрепятствовать объединению главных сил поляков под руководством гетманов Потоцкого и Калиновского с князем Иеремией (Яремой) Вишневецким. Хмельницкий подошел к Корсуни утром 15 мая, и его силы (по пути следования к восставшим массово присоединялись крестьяне) насчитывали около 20 тысяч пеших при 26 пушках и примерно 4 тысячи всадников Туган-бея (приводимая в некоторых источниках цифра в 20 тысяч всадников явно в несколько раз преувеличена).

Хмельницкому противостояло около 20 тысяч поляков, но они были в значительной степени деморализованы известием о поражении под Желтыми Водами, и гетман Потоцкий принял решение отступить, не принимая боя.

Разведка Хмельницкого и на этот раз сработала чрезвычайно эффективно – вождь восстания немедленно узнал о готовящемся отступлении. Гетман правильно рассчитал, что ему необходимо воспользоваться моментом растерянности поляков и уничтожить их основные силы. В случае успеха задуманного на Украине больше бы не оставалось значительных сил Речи Посполитой (для сбора нового войска Варшаве понадобилось бы немало времени), что означало бы победу восстания. Не давая времени полякам принять боевое построение, Хмельницкий 15 мая с ходу бросил против их левого фланга татарскую конницу, а скованному боем противнику уже значительно труднее было начать отступление. Одновременно гетман получил необходимое ему время для перегруппировки с марша войск в наиболее выгодное для атаки всеми силами построение.

Поставленной цели он достиг. Пока поляки отражали атаки Туган-бея и сами контратаковали татар, Хмельницкий беспрепятственно занял господствующие над местностью высоты (что еще более увеличивало их ценность, полуохватывающие польское расположение). Гетман также использовал полученное время, чтобы максимально затруднить полякам отступление, и приказал полковнику Максиму Кривоносу перекрыть единственно возможный путь их отхода – дорогу, ведущую через урочище Кривая Балка. Полковник выполнил приказ при помощи пехотного отряда численностью примерно в 6 тысяч казаков с несколькими пушками – за короткое время он сумел устроиться внизу балки, сразу после высокого спуска засеки, вырыть глубокий ров, расположить казаков в подготовленных шанцах и пушки на противоположной стороне балки.

Утром 16 мая поляки начали отступление по Богуславской дороге. Для избежания внезапного нападения они приняли следующее боевое построение. По бокам колонны были пехотинцы, которые прикрывали поставленную в середину колонны артиллерию, а кавалерийские хоругви выполняли функции арьергарда. Но отступавшим удалось беспрепятственно пройти всего несколько километров. Вскоре гетман отдал приказ начать атаки на колонну небольшими отрядами, которые и стали проводить частые тревожащие вылазки. Сколько-нибудь серьезного ущерба полякам тревожащий обстрел из пищалей не наносил, но он сильно замедлял темп их движения и расстраивал защитный порядок построения. А нарушенное защитное построение, в свою очередь, открывало возможности для дальнейшего нападения крупными силами.

Благодаря замедлению темпа продвижения поляков, Кривонос успел расширить ров, который уже нельзя было обойти (слева находилась непроходимая болотистая местность, а справа высокие кручи, непреодолимые для кавалерии и артиллерии и почти непреодолимые для пехоты), и полностью подготовиться к подходу отступавшего неприятеля.

Однако еще до подхода к Кривой Балке войско Потоцкого понесло существенную потерю. Деморализованные непрекращающимся обстрелом, около 2 тысяч пехотинцев, захватив свободных лошадей, просто бежали, бросив своих товарищей.

В полночь поляки подошли к спускавшемуся в Кривую Балку склону. Кривонос правильно рассчитал, что по крутому склону покатятся вниз многочисленные польские повозки и пушки и, достигнув глубокого рва, перевернутся. Сразу открыла огонь артиллерия, а полякам теперь нечем было ее подавить. Тут же казаки Кривоноса нанесли удары с фронта и флангов, а вскоре в тыл полякам ударили подошедшие казаки Хмельницкого и конница Туган-бея.

Дальнейшее правильнее назвать не сражением, а добиванием совершенно деморализованного противника, который не только не мог отступить, но и принять защитное построение. Через четыре часа все было закончено – польское войско было уничтожено. Погибло около 10 тысяч поляков, а относительно количества пленных есть точные цифры – 80 видных шляхтичей, 127 офицеров, 8521 жолнер. Попали в плен и сами гетманы Потоцкий и Калиновский, которых Хмельницкий отдал Туган-бею в знак благодарности за оказанную помощь. Кроме того, Хмельницкий захватил огромное количество трофеев, в том числе 41 пушку.

Победа под Корсунью стала ключевым моментом, позволившим развернуться восстанию Хмельницкого, – на Украине больше не оставалось крупных польских сил и восстание заполыхало всюду. Теперь никто уже не мог помешать гетману взять под контроль всю территорию Левобережной Украины. В августе он уже установил свою власть на значительной части Правобережья – в Киевском, Брацлавском и Черниговском воеводствах.

Впечатление от побед Хмельницкого было настолько велико, что вскоре восстание перекинулось и в Белоруссию. Гетман, понимая всю стратегическую выгодность рассеивания польских сил, отправил туда несколько казачьих отрядов для помощи белорусским повстанцам.

Одновременно гетман попытался получить в начатой борьбе против поляков поддержку Москвы и обратился с письмом к царю Алексею Михайловичу, в котором рассказал о своих победах под Желтыми Водами и Корсунью: «Чрез которих радостно пришло нам твою царскую велможност видомим учинити оповоженю вири нашое старожитной греческой, за которую з давних часов и за волности свои криваве заслужоние, от королей давних надание помир[ем] и до тих час от безбожних ариян покою не маем.

[Тв]орець избавитель наш Исус Христос, ужаловавшис кривдубогих людей и кривавих слез сирот бидних, ласкою и милосердем своим святим оглянувшися на нас, подобно, пославши слово свое святое, ратовали нас рачил. Которую яму под нами били викопали, сами в ню ся обвалили, же дви войска з великими таборами их помог нам Господь Бог опановати и трох гетманов живцем взяти з иншими их санаторами: перший на Жолтой Води, в полю посеред дороги запорозкои, комисар Шемберк и син пана краковского ни з одною душею не втекли. Потом сам гетман великий пан краковский из невинним добрим чоловиком паном Мартином Калиновским, гетманом полним коронним, под Корсуном городом попали обадва в неволю, и войско все их квартянное до щадку ест розбито; ми их не брали, але тие люди брали их, которие нам служили [в той м]ире от царя кримского. Здалося тем нам и о том вашому [царскому] величеству ознаймити, же певная нас видомост зайш[ла от] князя Доминика Заславского, которий до нас присилал о мир просячи, и от пана Киселя, воеводи браславского, же певне короля, пана нашего, смерть взяла, так розумием, же с причини тих же незбожних неприятелей это и наших, которих ест много королями в земли нашой, за чим земля тепер власне пуста».

Рассказав о достигнутых им победах, Хмельницкий обратился со следующей просьбой о помощи, в которой была также выражена и вся его дальнейшая линия в отношениях с Москвой: «Зичили бихмо соби самодержца господаря такого в своей земли, яко ваша царская велможност православний хрестиянский цар, азали би предвичное пророчество от Христа Бога нашего исполнилося, што все в руках его святое милости. В чом упевняем ваше царское величество, если би била на то воля Божая, а поспех твуй царский зараз, не бавячися, на панство тое наступати, а ми зо всим Войском Запорозким услужить вашой царской велможности готовисмо, до которогосмо з найнижшими услугами своими яко найпилне ся отдаемо.

А меновите будет то вашому царскому величеству слитно, если ляхи знову на нас схотят наступати, в тот же час чим боржей поспешайся и з своей сторони на их наступати, а ми их за Божею помощу отсул возмем. И да исправит Бог з давних виков ознаймленное пророчество, которому ми сами себе полецевши, до милостивих нуг вашему царскому величеству, яко найуниженей, покорне отдаемо».

При этом Хмельницкий, как опытный политик, пытался выиграть время, необходимое для развертывания восстания, для чего обращался с письмами о покорности к королю. Несмотря на уже очевидную грандиозность восстания, это ему в определенной степени удалось. В Варшаве еще некоторое время считали, что они имеют дело лишь с попыткой Хмельницкого выторговать привилегии для казачества и увеличить объем своих полномочий, а не с общенародным восстанием, грозящим самому существованию Речи Посполитой. Восстание это представляло для Варшавы тем большую опасность, что оно находилось под руководством опытного и талантливого полководца. И, что особенно важно подчеркнуть – основой восстания являлись отнюдь не стихийные выступления, а действия прекрасно организованной, снаряженной и дисциплинированной регулярной армии, любившей своего вождя и готовой идти с ним до конца.

Не понимая как подлинных целей Хмельницкого, так и масштаба поднятого им восстания, в Варшаве надеялись, что проблему решат посланные в июне на Правобережную Украину сравнительно небольшие карательные отряды (из которых самым сильным был отряд князя Вишневецкого). Только после того как эти отряды были разбиты, а Хмельницкий взял под контроль часть Подольского и Волынского воеводств, поляки поняли всю серьезность ситуации.

В конце лета для подавления восстания было собрано войско под командованием «триумивирата» – сандомирского воеводы Владислава Доминика Заславского-Острожского (формально именно у него было больше всего полномочий, но на деле он этим никак не воспользовался), коронного подчашего Николая Остророга и коронного хорунжего Александра Конецпольского. Отметим, что уже сама система коллективного военного руководства у поляков давала значительное преимущество Хмельницкому, твердо придерживавшегося принципов единоначалия. Кроме того, ни один из командующих не отличался полководческими талантами и популярностью в армии.

Однако само по себе «посполитое рушение» (всенародное ополчение) было сильным и хорошо снаряженным. Оно состояло из 32 тысяч польско-литовских ополченцев и 8 тысяч немецких ландскнехтов, а артиллерия насчитывала до 100 пушек разного калибра.

Хмельницкий во главе своего войска пошел навстречу польскому ополчению и стал укрепленным лагерем под Пилявцами (на территории современной Хмельницкой области). Относительно численности войска Хмельницкого существуют разные оценки – от 30 до 70 тысяч. Наиболее вероятен вариант, что собственно казацкое войско не превышало 30 тысяч казаков. Однако по пути следования к нему присоединялись многочисленные повстанческие отряды, и к Пилявцам пришло если и не 70, то около 50 тысяч. Также вместе с Хмельницким был небольшой отряд татар из Буджака, насчитывавший 500–600 всадников. Впрочем, численность войска Хмельницкого принципиально не так важна, учитывая, что победил он не за счет примитивного количественного перевеса.

Расположение сил в районе речки Иква Хмельницкого было следующим. В центре находились главные силы под командованием Ивана Черноты, состоявшие в основном из пехоты. На прикрытые небольшим лесом фланги была поставлена конница Кривоноса (являвшаяся на тот момент главной ударной силой), а напротив брода, выше плотины, смешанный пехотно-кавалерийский отряд Карпа Пивтора-кожуха. Кроме того, по приказу гетмана была занята плотина через реку и на ней сооружены шанцевые укрепления, что лишало поляков возможности преодолеть водную преграду без серьезного боя.

Хмельницкий не знал о броде ниже плотины и поэтому не поставил там заслон, но катастрофических последствий для него это не имело. При этом польское войско не могло форсировать совсем небольшую речку в другом месте, кроме плотины и находившихся неподалеку от нее переправ. Из-за сильно заболоченных берегов конница не смогла бы вообще пройти, а завязшая пехота была бы легко уничтожена огнем.

Резиденция самого Хмельницкого находилась в Пилявецком замке, откуда он и руководил войсками.

Когда 9 сентября поляки подошли к плотине, то, увидев на ней сильные укрепления, не решились на немедленный штурм. Польское войско было разделено на две части смешанного пехотно-кавалерийского состава. Основную часть составляло «всенародное рушение», отдельно – напротив Пивторакожуха – стоял отряд Вишневецкого.

Следует отметить, что Хмельницкому удалось добиться разрыва отношений между триумвиратом и Вишневецким. Гетман специально инициировал проведение мирных переговоров с Заславским и сделал так, чтобы эта информация немедленно дошла до Вишневецкого (который был категорическим противником любых переговоров с повстанцами). В итоге, Вишневецкий полностью порвал отношения с триумвиратом, и во время сражения между двумя частями польского войска не было никакой координации (что очень серьезно облегчило положение Хмельницкого).

Штурмовать плотину и переправу поляки решились только 11 сентября. В ожесточенном бою казаки сумели отразить штурм Вишневецкого, но главные польские силы захватили плотину и через нее на противоположный берег Иквы хлынул поток войск. Хмельницкий не смог сбросить наступавших поляков в реку, и они, закрепившись, создали плацдарм для дальнейшего наступления.

Бродом ниже плотины, о котором не знал Хмельницкий, поляки не сумели в полной мере воспользоваться и переправили через него лишь небольшие силы. Другой ошибкой поляков было то, что, хотя они и собирались захватить Пилявецкий замок, но из-за наступления темноты решили отложить запланированный штурм.

Однако на следующий день Хмельницкий сумел отбить плотину и отбросить польских ополченцев за реку, после чего воцарилось положение хрупкого равновесия.

Перелом в сражении наступил в ночь 13 сентября, когда для поддержки Хмельницкого пришел новый, уже значительно больший отряд бужацких татар (около 4 тысяч всадников) под командованием Айтимир-мурзы и Адлает-мурзы. Хмельницкий сразу же расположил конницу Айтимир-мурзы позади Пивторакожуха и слева от главных сил, а Адлает-мурзы рядом с Кривоносом (она также была скрыта от поляков за небольшим лесом).

Заметим, что поляки не знали о численности татарской конницы и, вероятно, через специально подставленного Хмельницким пленного получили информацию, что она насчитывает 40 тысяч всадников.

Гетман, получив столь ценную ударную силу, как татарская конница, принял решение атаковать и утром начал выстраивать для этого войска.

Однако поляки опередили Хмельницкого, приняв решение атаковать первыми, пока войска противника не успели выстроиться в боевые порядки. Польская конница атаковала главные силы гетмана, но не сумела прорвать их оборону и вынуждена были отступить на исходные позиции. Сразу после отражения атаки сил триумвирата Хмельницкий направил казацкую пехоту на плотину, и она атаковала засевших в шанцах жолнеров. Момент был выбран чрезвычайно удачно, в это время в войсках триумвирата окончательно была утрачена управляемость и входившие в них подразделения действовали без какой-либо координации, каждый командир самостоятельно отдавал приказы по ведению боя.

Хмельницкий имитировал притворное отступление казацкой пехоты от плотины, и поляки, поддавшись на ловушку, устремились вслед за отступавшими, не соблюдая никакого боевого порядка и оставив без охранения тыл и фланги. Гетман немедленно воспользовался представившейся возможностью и ударил в тыл и фланги атаковавших. Бросившиеся в беспорядке бежать поляки смяли находившиеся за ними войска, и паника в расположении триумвирата стала всеобщей. Окончательно исход сражения решила одновременная атака других отрядов войска Хмельницкого. Пивторакожух ударил по Вишневецкому, Айтимир-мурза атаковал сразу по двум направлениям (в том числе частью сил поддержал Пивторакожуха), Кривонос нанес сильный фланговый удар, а Адлает-мурза атаковал тыл главных польских сил. Ликвидация небольших очагов сопротивления длилась до ночи, когда немногие оставшиеся в живых поляки покинули поле боя.

Хмельницкий не только захватил огромное количество трофеев (включая всю артиллерию), но и преследовал противника до самого Львова, до которого сумели добежать лишь ничтожные силы армии триумвирата и отряда Вишневецкого.

Показательно, что в народном восприятии значение именно этой победы Хмельницкого было настолько велико, что поляков потом во время всего восстания и даже долгое время после него называли не иначе, как «пилявчики».

В стратегическом отношении благодаря победе под Пилявцами Хмельницкий сумел беспрепятственно занять всю территорию Волынского и Подольского воеводств. Также теперь ему был открыт оперативный простор для продвижения в глубь Польши, что открывало гетману принципиально новые возможности.

В сентябре Хмельницкий пошел маршем на Львов и в октябре приступил к его осаде. В ноябре гетман (которому активную помощь оказывали православные львовские мещане) захватил и уничтожил замок, но в городе не задержался. После получения огромной контрибуции он направился к Замостью. Хмельницкого этот небольшой город интересовал не сам по себе – там были остатки отряда Вишневецкого. Их необходимо было уничтожить, чтобы окончательно обезопасить себя от возможного (пусть и маловероятного, учитывая незначительность оставшихся польских сил) удара в тыл или по одному из отдельно действующих повстанческих отрядов. Однако осада Замостья закончилась неудачно – крепость была слишком хорошо укреплена, чтобы взять ее с ходу. Также в Замостье не было союзников внутри крепости, которые бы, как ранее во Львове, оказали помощь осаждавшим. Что касается длительной осады, то Хмельницкий не мог на это пойти по ряду причин.

Стратегическое значение Замостья было не так велико, чтобы оставаться под ним надолго. В равной мере это касалось и небольшого отряда Вишневецкого. К тому же в войске Хмельницкого не было достаточного количества припасов и, что еще более важно – началась чума. Все эти факторы вынудили Хмельницкого снять осаду и уйти на Правобережную Украину.

23 декабря гетман без сопротивления взял Киев, что символизировало грандиозную победу в поднятом им всенародном восстании. Хмельницкий надеялся, что, потерпев полное поражение, Речь Посполитая согласится на сравнительно умеренные требования, выдвинутые им на начавшихся, по его инициативе, мирных переговорах. Однако в Варшаве жаждали реванша, и новый король Ян II Казимир Ваза использовал переговоры как оттяжку времени для собирания нового войска.

Новое «посполитое рушение» (его численность можно определить в 15–20 тысяч всадников и жолнеров при таком же количестве обозной прислуги) было собрано и в начале мая 1649 г. двинуто на Украину. Там оно должно было соединиться с отрядом Вишневецкого, собиравшего хоругви в районе Збаража.

Узнав о польских планах (что еще раз доказывает эффективность гетманской разведки), Хмельницкий решил не допустить соединения «посполитого рушения» с Вишневецким и еще до начала похода главных сил поляков выступил 1 марта в направлении на Збараж. Его войско состояло из пеших и конных казаков, а также небольшого количества крымской конницы под командованием хана Ислам-Гирея. Общая его численность, по-видимому, была несколько меньше «посполитого рушения». Но если бы произошло соединение «посполитого рушения» с Вишневецким (отряд которого состоял из профессиональных жолнеров, шляхетского ополчения и немецких ландскнехтов), то поляки получили бы значительный численный перевес.

25 марта Хмельницкий подошел форсированным маршем к Збаражу, около которого и состоялось сражение. Уже построением войск Хмельницкий показал свое полководческое преимущество над Вишневецким (не успевшего, что немаловажно, должным образом укрепить лагерь). Последний выстроил свои войска в две линии, оставив незащищенными фланги, а Хмельницкий разделил войско на три пехотных колонны, на флангах выставил охранение и выделил один отряд смешанного пехотно-кавалерийского состава в резерв для быстрой переброски.

Хмельницкому удалось сразу же смять первую линию обороны Вишневецкого, которая начала в панике отступать. После этого гетман нанес фланговые удары кавалерией и обратил в бегство немецких наемников, на плечах которых повстанцы ворвались в расположение польского обоза.

Вишневецкому огромным усилием удалось сгруппировать остатки своих сил и не допустить полного развала обороны. Он сумел отбить несколько атак Хмельницкого и даже немного потеснить нападавших. Однако, когда атаки повстанцев усилились, он бежал с оставшимся войском под защиту укреплений замка, оставив при этом на поле боя всю артиллерию.

Хмельницкий приступил к осаде Збаража, но взять его быстро не удалось. Долгое время проводилась фортификационная (поляки и казаки соревновались, кто выше соорудит валы, что давало возможность обстрела сверху), минная и контрминная война. Не удалось применить для штурма и огромные подвижные укрепления («гуляй-городыни»).

Когда же Хмельницкий узнал о движении к Збаражу собранного королем ополчения, то, оставив небольшие силы пехоты для блокирования крепости и недопущения выхода оттуда Вишневецкого, выступил с основными силами навстречу Яну Казимиру.

4 августа Ян Казимир пришел к селу Млыново около реки Стрыпы, а Хмельницкий (имевший полную информацию о передвижении противника), не дойдя до Зборова, расположил свое войско в лесу. В отличие от Хмельницкого, поляки не уделяли разведке серьезного внимания, и сосредоточение в непосредственной близости от них вражеского войска так и осталось для них незамеченным.

Утром следующего дня поляки начали переправу на правый берег по двум мостам. Хотя королем и были поставлены хоругви для отражения внезапного нападения, но они были малочисленны, и их командиры не знали обстановки вокруг. В полдень Ян Казимир приостановил переправу на время обеда, и к этому времени польское войско оказалось разделенным на три части – примерно половина войска еще не переправилась, а перешедшие на другой берег отряды находились на довольно большом расстоянии друг от друга.

Воспользовавшись этим, Хмельницкий атаковал переправившиеся войска по нескольким направлениям и нанес им значительный урон – в результате неожиданного нападения было убито около 4 тысяч ополченцев. Но, несмотря на неожиданность удара, Хмельницкий не смог добиться решающего перелома и захватить переправы. Ян Казимир до конца дня сумел переправить все свои силы на правый берег и начал укреплять лагерь в преддверии штурма.

Хмельницкий принял правильное решение не атаковать лагерь немедленно, а подверг его сильному и длительному пушечному обстрелу, нанесшему большие потери оборонявшимся.

Утром Хмельницкий бросил казаков в атаку. Хотя они первоначально добились успеха в месте, где укрепления только начали строиться и ворвались в польское расположение, но были отброшены в результате контратаки. Следующую атаку казаки провели совместно с татарской конницей и снова сумели прорвать линию обороны и ворваться в польский лагерь. Яну Казимиру и на этот раз, благодаря немецким ланскнехтам, удалось отбить нападение. Однако уже было ясно, что поляки обречены. Еще бы одна, в крайнем случае, две атаки, и лагерь был бы захвачен.

Но заслуженная победа не досталась Хмельницкому из-за предательства татарского союзника. Ян Казимир вступил в переговоры с Ислам-Гиреем, и хан, в обмен на выплату большого вознаграждения и безнаказанный грабеж украинских земель при возвращении в Крым, заключил с ним мирное соглашение. Гетман не рискнул самостоятельно продолжать штурм, рискуя в любую минуты быть атакованным с тыла татарской конницей, и был вынужден также заключить с Яном Казимиром мирное соглашение (получившее наименование Зборовского).

Хотя, согласно соглашению, казачество получило значительные льготы (в том числе, число реестровых казаков увеличивалось до 40 тысяч и Речь Посполитая должна была платить им жалованье), но оно ни в коей мере не соответствовало поставленной гетманом главной цели – полного освобождения от польского владычества.

Зборовское соглашение изначально и королем и гетманом рассматривалось как временная передышка для подготовки сил к новому этапу борьбы. Хмельницкий в полной мере использовал данное ему время. В первую очередь следует отметить, что он преобразовал казацкое войско, которое теперь по организации и оснащенности не отличалась от лучших европейских армий. Прежде всего гетман создал 17 полков с полковой артиллерией (5–6 пушек), что значительно увеличило ударную мощь казацкого войска. Также поняв одним из первых среди полководцев значение концентрированного артиллерийского огня, Хмельницкий создал под своим непосредственным руководством отдельную от полковой войсковую артиллерию.

Кроме того, осознавая всю важность избежания стратегического окружения Речью Посполитой и препятствования нанесения ею ударов по флангам территории гетманщины, он сумел лишить поляков возможности использования выгодных плацдармов. Вместе с крымскими татарами гетман в 1650 г. организовал поход в Молдавию. Почти не встречая сопротивления, он занимает ее столицу Яссы, в результате чего молдавский господарь Василий Лупул был вынужден отказаться от союзных отношений с Речью Посполитой (их ранее существовавший союз был направлен и против Хмельницкого).

Не менее важным шагом вождя восстания был тот, что он (уведомив об этом Москву) направил в Белоруссию самую большую помощь за все время восстания – отряд из 4 тысяч казаков. Эта помощь имела огромное значение для развития восстания в Белоруссии, которое отвлекло на себя значительные польские силы.

Ян Казимир, в свою очередь, также использовал время после Зборовского соглашения. Когда новое войско было собрано, то зимой 1651 г. он выступил против Хмельницкого. Между польскими и украинскими войсками состоялось несколько локальных столкновений с переменным успехом, но решающее сражение произошло 28 июня–10 июля под Берестечком у реки Стыр.

Силы сторон были следующие. У Яна Казимира было 80 тысяч шляхетского войска и реестровых казаков Вишневецкого, 20 тысяч европейских ландскнехтов (в основном немцев) и 50 тысяч обозной прислуги. Войско Хмельницкого состояло из 20 тысяч конных казаков, такой же численности татарской конницы под командованием Ислам-Гирея и Туган-бея и около 100 тысяч человек ополчения.

27–28 июня происходили небольшие схватки кавалерийских частей, но значительных потерь ни одна из сторон не понесла.

Следующий день был чрезвычайно удачным для Хмельницкого. Когда поляки главными силами атаковали повстанческий лагерь (в котором только начали строиться укрепления), то гетман неожиданными фланговыми ударами сумел отсечь и уничтожить около 7 тысяч воинов шляхетского ополчения.

На следующий день Ян Казимир выстроил свои войска для дальнейшей атаки: в центре он поставил под своим командованием польскую пехоту, ландскнехтов и некоторое количество конницы, а на флангах расположил крылатую гусарию, которой командовали гетманы Калиновский и Потоцкий. В тылу главных сил был оставлен в качестве резерва небольшой смешанный пехотно-кавалерийский отряд. Используя тот же психологический прием, что ранее применил Хмельницкий, король приказал разобрать за собой мост через Стыр, чтобы ни у кого не было соблазна отступить.

Построение войск Хмельницкого было схожим с польским. В центре гетман сосредоточил под своим командованием пехоту, на правом фланге – пехоту и кавалерию, левый был занят татарами.

Король отдал приказ начать массированный артиллерийский обстрел лагеря Хмельницкого и бросил в атаку реестровых казаков Вишневецкого. Последние сумели дойти непосредственно до лагерных укреплений, но отступили после контратаки. Хмельницкий, в свою очередь, попытался развить этот успех, но его дальнейшее продвижение было остановлено ландскнехтами.

Поляки начали сильный артиллерийский обстрел татарских позиций. В результате обстрела погиб Туган-бей, а оставшийся единственным командующим татарских сил Ислам-Гирей увел их с поля битвы. Когда гетман бросился за ним вдогонку, то был пленен Ислам-Гиреем и сумел осовободиться только через несколько дней после уплаты большого выкупа.

Ян Казимир сумел в полной мере воспользоваться изменой Ислам-Гирея и пленением последним Хмельницкого – через несколько дней оставшееся без твердого руководства гетманское войско терпит поражение.

Хмельницкий потерял в этом неудачном сражении около 10 тысяч казаков и 25 тысяч ополченцев, потери поляков были примерно втрое меньше.

Из-за поражения под Берестечком Хмельницкий был вынужден (пользуясь недостаточностью сил гетмана, в августе войска Януша Радзивилла заняли Киев) подписать 18 сентября в Белой Церкви новое мирное соглашение, согласно которому он терял даже зафиксированные Зборовским соглашением привилегии казачества. Более того, гетману договором запрещалось самостоятельно вести любые международные переговоры, что было специально сделано для недопущения помощи со стороны Москвы.

Как и ранее, гетман воспользовался полученной передышкой и начал подготовку к новому этапу освободительной борьбы, который вскоре и наступил. Весной Хмельницкий собирался отправить в Молдавию отряд под командованием своего сына Тимофея (Тимоша), чтобы добиться от молдавского господаря выполнения ранее заключенного договора и отказаться от союза с Речью Посполитой. Узнав об этом, польское войско (12 тысяч шляхетской конницы, 8 тысяч европейских наемников, которые подразделялись на 8 полков и 30 тысяч обозной прислуги) под командованием гетмана Калиновского встало заслоном в урочище Батог между реками Южный Буг и Соб. Следует отметить, что Калиновский изначально крайне неудачно расположил свое войско, лишив его возможности маневрирования – спереди был глубокий Южный Буг, сзади гора Батог, фланги были сжаты лесистой и заболоченной местностью.

Хмельницкий быстро собрал войско (Чигиринский, Черкасский, Переяславский и Корсунский полки, в каждом из которых было примерно по 3 тысячи всадников) и двинулся навстречу Калиновскому. По пути к нему присоединился отряд крымских татар из 4 тысяч всадников и ногайских из 14 тысяч. Ногайцев гетман сразу направил на юг от расположения Калиновского с задачей нанести ему удар в тыл.

Когда 1 июня гетман подошел к польскому расположению, то применил свой излюбленный полководческий прием – имитацией беспорядочного панического отступления заманить противника в засаду и нанести сокрушающие удары по флангам и в тыл.

Когда отряд из казацкой и татарской конницы бежал после артиллерийских залпов поляков, то Калиновский начал преследование, оставив в лагере лишь незначительное прикрытие. Воспользовавшись этим, казацкая конница ударила с тыла по лагерю и начала прорыв укреплений. Когда известие об этом дошло до Калиновского, он немедленно развернулся для защиты лагеря. Однако сделано это им было поспешно, без оставления прикрытия, что предоставило возможность Хмельницкому нанести по уходящей польской кавалерии удар с тыла. Вследствие этого контрудара поляки понесли огромные потери прежде, чем сумели скрыться за лагерными укреплениями, которые были вскоре окружены гетманским войском.

Кроме того, Тимош Хмельницкий уничтожил отдельный отряд польской кавалерии, высланный Калиновским в направлении Ладыжина (немногие спасшиеся, рассказывая в ужасе о случившемся, в несколько раз преувеличивали силы повстанцев).

Польские войска были полностью деморализованы, и рано утром шляхетская конница предприняла попытку покинуть Калиновского. Командующий в ответ приказал открыть по ней огонь европейским наемникам, и в его войске началось междоусобное сражение.

В это время Хмельницкий отдал приказ на штурм лагеря, который был проведен одновременно по нескольким направлениям. Шляхетская конница бежала практически без сопротивления и была при преследовании почти полностью уничтожена. Также были убиты вместе с Калиновским и немногие оставшиеся ему верными шляхтичи, которые ценой своей жизни пытались спасти польского гетмана.

В отличие от шляхетской кавалерии, ожесточенное сопротивление атаковавшим оказали европейские наемники, имевшие богатый опыт недавно окончившейся Тридцатилетней войны. Все их восемь полков сгруппировались и отразили первую атаку казацкой конницы. Но вторая атака, которая была проведена вместе с кавалерией Ислам-Гирея, смяла защиту ладскнехтов, которые, отказавшись от сдачи, полегли до единого человека.

В хронике событий 1646–1655 гг., составленной тогда польским шляхтичем, битва под Батогом характеризовалась следующим образом: «Войско наше, цвет рыцарства всей Речи Посполитой, было полностью уничтожено под Батогом. Там погибло кроме гетмана Калиновского много знатных панов, в частности сын гетмана Калиновского, коронный обозный, Сенявский, староста львовский, Марек Собеский, староста красноставский, Пшиемский, польный писарь Розражовский, командующий артиллерией, муж удивительно храбрый и воинственный. Вообще вряд ли кто-либо в живых остался, кроме сообщивших о поражении. Хмельницкий отдал несколько сот тысяч [золотых] хану и татарам, а также обещал отдать Каменец после его взятия за то лишь, чтобы ляхов не оставляли в живых. Погибло тогда там нашего войска, как конницы, так и пехоты, которая вся полегла, около 20 тысяч».

Спустя несколько месяцев Хмельницкий едва не одержал крупную победу над поляками при осаде польского лагеря в районе Жванецкого замка на Подолии, длившейся с сентября по декабрь 1653 г. Ян Казимир со своим войском (численность которого по разным оценкам была от 30 до 50 тысяч) ожидал здесь крупного подкрепления от венгерских и валашских воевод, но прибыло всего лишь 3 тысячи воинов.

Войско гетмана и Ислам-Гирея по численности приблизительно равнялось польскому. Поэтому, не обладая численным преимуществом, Хмельницкий решил отказаться от штурма польского лагеря и приступить к осаде. Учитывая недостаток у Яна Казимира продовольствия и начавшуюся у осажденных эпидемию, гетман рассчитывал, что вскоре поляки сдадутся. Кроме того, блокада польского войска дала возможность Хмельницкому беспрепятственно посылать отряды для поднятия восстания в Галиции и на Волыни. Однако добиться поставленной цели гетману не удалось из-за измены Ислам-Гирея, узнавшего о решении Москвы принять под защиту Войско Запорожское (что значительно осложняло положение Крымского ханства). В изменившейся ситуации Ислам-Гирей не был заинтересован в разгроме поляков и Хмельницкий был вынужден пойти на переговоры, закончившиеся подписанием трактата, восстановившего положения Зборовского мира.

Но даже ускользнувшая от Хмельницкого под Жванцем победа уже не смогла изменить ситуацию для поляков, сложившуюся благодаря предыдущим победам его войска. Как гетман, так и все Войско Запорожское были убеждены, что закрепить результаты выигранных ими битв и защитить родную землю от непрекращающейся польской агрессии может только братское Русское царство. Как писали запорожские казаки своему гетману 3 января 1654 г. в специальном послании: «А замысл ваш, щоб удатися и буди зо всем народом Малороссийским, по обоих сторонах Днепра будучим, под протекцию великодержавнейшого и пресветлейшого монарха Российского, за слушный быти признаваем, и даемо нашу войсковую вам пораду, а бысте того дела не оставляли и оное кончили, як ку найлутшой ползе отчизны нашой Малороссийской».

Вскоре решения Переяславской Рады в январе 1654 года подтвердили исторический выбор гетмана (ставшего «Гетманом Его Царского Пресветлого Величества Войска Запорожского»), выражавшего чаяния не только казачества, но и всего украинского народа. Отныне воинская доблесть и таланты полководцев Украины служили общему делу защиты Государства Российского.

ПОЛКОВОДЦЫ РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ

Великий гетман коронный Станислав Жолкевский

Один из наиболее блестящих полководцев Речи Посполитой родился в 1547 г. в родовом имении Жолкевка, находившемся на речке Вепрь подо Львовом в семье воеводы Станислава Жолкевского (также встречается написание Желковский и Жулковский). Его род был одним из наиболее древних в Галиции, уходивший своими корнями во времена Галицко-Волынского княжества.

Портрет Станислава Жолкевского работы неизвестного художника XVII века

Для того времени он получил блестящее образование – закончил во Львове иезуитскую коллегию, дававшую своим выпускникам фундаментальные знания по многим дисциплинам и готовившей их к будущей государственной деятельности. После окончания иезуитской коллегии Жолкевский пошел по дипломатической линии – находился в составе посольств Речи Посполитой во Францию и Австрию. Потом, обратив на себя внимание своими знаниями и исполнительностью, стал личным секретарем короля Стефана Батория.

Впервые на поле брани Жолкевский отличился в 1577 г., когда в битве под Любешовом участвовал в подавлении восстания Гданьска, отказавшегося признать Стефана Батория своим королем. В сражении, состоявшемся 14 апреля, войско Гданьска составляли 3 тысячи 100 европейских наемников, 400 рейтар, 400 человек городской конной стражи, от 6 до 8 тысяч городской милиции при 7 орудиях и 30 крепостных ружьях, специально установленных на возах. Командовал повстанцами имевший большой военный опыт ландскнехт Ганс Винкельбрух фон Кельн.

Польско-литовское войско под командованием великого коронного гетмана Яна Замойского было намного меньше – всего 1350 конницы и около тысячи пехотинцев с несколькими орудиями. Исход сражения решила неожиданная атака крылатой гусарии, которая сумела расстроить боевые порядки гданьцев, расчленить их войско и обратить его в беспорядочное бегство. Цифры потерь в этом сражении более чем красноречивы. Фон Кельн потерял убитыми 4 тысячи 416 человек и около 5 тысяч пленными, в то время как Замойский – всего 188 человек.

Для Жолкевского этот бой стал поучительным образцом использования ударной конницы против превосходящих сил и важности расчленения сил противника. Главное же – с этого времени будущий гетман почувствовал вкус к военному делу и уже только с ним, а не с дипломатией и королевским двором, связывал свое будущее. Также надо отметить, что Замойский высоко оценил воинскую доблесть Жолкевского и далее неизменно оказывал ему покровительство.

Вновь под командованием Замойского Жолкевский сражался в битве при Бычине 24 января 1588 г. с австрийским эрцгерцогом Максимилианом III Габсбургом, выдвинувшим свои претензии на занятие польского трона. Жолкевский в этом сражении командовал левым крылом польского войска и был тяжело ранен в правое колено (после чего до конца жизни у него осталась хромота). Эрцгерцог был разбит (во многом благодаря ударам польской гусарии) и попал в плен.

После битвы при Бычине Жолкевский в этом же году становится советником Замойского как великого коронного гетмана и почти одновременно напольным гетманом (в обязанности которого входило командование войсками «в поле», т. е. ведение боевых действий).

В 1595 г. Жолкевский опять становится ближайшим помощником Замойского во время победоносного похода в Молдавию, в результате которого на молдавский престол был поставлен Иеремия Могила (принявший вассальные обязательства по отношению к Речи Посполитой). Поход велся совсем небольшими силами – польское войско насчитывало не более 8 тысяч, в то время как противостоящие ему войска крымского хана Гази II Гирея – не менее 20 тысяч. Однако Гази-Гирей так и не смог взять укрепленный польский лагерь на Пруте возле Цуцоры и, отказавшись от проведения длительной осады, вынужденно согласился на совместное вассальное владение Молдавией.

Следующий год стал серьезным испытанием для полководческого таланта Жолкевского, которому впервые была поручена самостоятельная задача большой важности. Начавшееся на Украине восстание Северина (Семерия) Наливайко (кстати, прямого предка великого русского космиста Константина Циолковского) набирало все больший размах и стало представлять значительную опасность для Речи Посполитой. Еще немного – и Варшава могла полностью утратить контроль над украинскими и даже белорусскими (куда тоже перекинулось восстание) землями.

Войско Жолкевского насчитывало всего 12 тысяч, но он был уверен, что сможет разбить превосходящие его численно, но не собранные в единый кулак силы Наливайко. Напольный гетман на Волыни окружил и уничтожил несколько повстанческих отрядов, добился успеха под Мациевичами и Прилуками, но это были лишь локальные успехи. Жолкевский долго не мог настичь и уничтожить главные силы Наливайко, который сумел быстро восполнить потери.

Столкновение главных сил повстанцев и Жолкевского произошло в апреле 1596 г. в урочище Острый Камень под Белой Церковью. Напольный гетман сумел тогда при штурме лагеря нанести повстанцам большие потери. И хотя он так и не смог окончательно добить противника, но Наливайко потерял значительную часть наиболее боеспособной части своего войска. Отряды Наливайко и гетмана Войска Запорожского Григория Лободы перешли на Левобережье в надежде, что Жолкевский прекратит преследование. Но напольный гетман понимал, что надо уничтожить ядро восстания, и перешел Днепр вслед за ними. Под Лубнами в урочище Солоница Жолкевский в мае догнал Наливайко и Лободу, которые встали лагерем и хорошо его укрепили. Лагерь повстанцев был с трех сторон окружен несколькими рядами возов, а также обнесен валом и рвом и дополнительно укреплен шанцами. В тылу лагеря было непроходимое болото, и там вообще не надо было оставлять даже сторожевого охранения.

Силы Наливайко и Лободы значительно превышали по численности войско Жолкевского. У них было около 6 тысяч казаков (из них 2 тысячи хорошо вооруженных запорожцев, обладавших большим военным опытом) и 20–30 пушек. В то же время польское войско насчитывало около полутора тысяч конницы и не более тысячи пехотинцев (из которых несколько сотен – воины из магнатских отрядов, не отличавшиеся высокой боеспособностью).

Тем не менее, при таком значительном (даже учитывая, что среди повстанцев было много раненых, а также при них находились женщины и дети) перевесе Наливайко и Лобода не решились атаковать Жолкевского, а сами заперлись в лагере, осада которого началась 16 мая. Поляки окружили лагерь плотным кольцом, которое повстанцы не сумели прорвать, несмотря на несколько проведенных атак. Другого результата, впрочем, не могло и быть – эти вылазки проводились ограниченными силами, а артиллерия была задействована очень слабо.

Усугубило положение повстанцев и то, что в их руководстве начался конфликт между реестровыми и нереестровыми казаками, результатом которого стала казнь Лободы (обвиненного в тайных переговорах с поляками).

Окончательно результат двухнедельной осады решило прибытие к Жолкевскому вызванных им тяжелых осадных пушек, из которых начался массированный обстрел повстанческого лагеря. Старшина реестровых казаков решила предательством сохранить свои жизни и выдала Жолкевскому Наливайко и избранного, вместо казненного Лободы, гетмана Войска Запорожского Матвея Шаулу. Лишь примерно полторы тысячи казаков во главе с новым гетманом Криштофом Кремпским неожиданным ударом сумело прорвать польские позиции и уйти от преследования.

Но оставшиеся в лагере казаки отказались выполнить дальнейшее требование Жолкевского о выдаче после Наливайко и Лободы еще и руководителей восстания из числа реестровых казаков заявив, что будут «обороняться до последней капли крови». Напольный гетман ответил им одним словом: «Обороняйтесь». После этого поляки неожиданной атакой захватили лагерь, находившиеся в котором казаки не оказали сопротивления. В захваченном лагере сразу же началась страшная резня, в результате которой было убито несколько тысяч казаков, женщин и детей.

В некоторое оправдание Жолкевского можно сказать, что нет никаких данных о том, что он лично отдал приказ о кровавой расправе. Также вряд ли в его силах было остановить озверевшее войско, когда оно ворвалось в лагерь. Думается, можно поверить словам напольного гетмана, объяснявшего резню в Солонице выходом войска из повиновения. Косвенным подтверждением непричастности Жолкевского к этому вероломному преступлению служит тот факт, что он пытался сохранить жизнь плененного Наливайко, настойчиво обращаясь с этой просьбой к королю Сигизмунду III Вазе. Казнь вождя повстанцев состоялась лишь в апреле 1597 г., и можно предположить, что долгие колебания короля объяснялись попыткой напольного гетмана добиться помилования своего поверженного противника (недаром в целом ряде источников прямо говорится о том, что добиться отмены казни пытались очень влиятельные люди).

В 1602 г. вновь под командованием Замойского Жолкевский принимает участие в войне со шведами в Ливонии и спасает своего покровителя от весьма вероятного поражения. Пока Великий коронный гетман осаждал крепость Белый Камень, шведский генерал Анреп начал собирать в своем лагере под Ревелем силы для контратаки Замойского и деблокады крепости. Получив известие об этом, Жолкевский направился к Ревелю, чтобы разбить Анрепа. В то время, когда для отвлечения шведов он частью сил наносил фронтальный удар, легкая кавалерия ударила неприятелю в тыл, что и принесло победу. Анреп во время битвы был убит, а Жолкевскому достались большие трофеи.

Приобретя заслуженную славу лучшего полководца Речи Посполитой, Жолкевский в 1607 г. фактически спас короля (с которым у него были весьма неприязненные отношения) во время опасного восстания под руководством ряда представителей высшей шляхты – так называемого «рокоша Зебжидовского». В битве под Гузовым (рядом с Радомом) напольный гетман наголову разбил плохо организованные войска мятежников, находившиеся под командованием краковского каштеляна Николая Зебжидовского.

Следует отметить, что с 1609 г. все боевые действия польско-литовских войск регламентировались подготовленным Жолкевским «Артикулом, надлежащим к движению войск против неприятеля и движения битвы», что убедительно демонстрирует величину его авторитета как полководца.

В 1610 г. король призвал Жолкевского для участия в войне с Русским царством. Заметим, что напольный гетман был категорическим противником войны с Москвой, будучи глубоко убежден, что она противоречит национальным интересам Речи Посполитой. Свои взгляды Жолкевский не только не скрывал, но и неоднократно заявлял об этом королю. Но тот остался глух к доводам своего лучшего полководца, и Жолкевский посчитал невозможным для себя отказаться возглавить находившееся в тяжелом положении войско.

Королем была поручена Жолкевскому чрезвычайно ответственная задача, решение которой должно было во многом определить дальнейший ход войны с Москвой. Для снятия польской осады со Смоленска к городу было направлено сильное русско-шведское войско во главе с Дмитрием Ивановичем Шуйским и графом Якобом Делагарди. Если бы им удалось деблокировать Смоленск и разбить польское войско, то в войне, несомненно, наступил бы перелом. И Шуйский, и Делагарди, учитывая численность своих войск, были абсолютно уверены в победе. Для этого у них были все основания – русское войско насчитывало 35 тысяч, шведское – 5 тысяч шведов и несколько тысяч европейских ландскнехтов. И русские, и шведские силы состояли из прекрасно вооруженных и опытных воинов.

В то же время в выступившем навстречу русско-шведским силам войске Жолкевского было всего 6 тысяч 800 конников и около 200 пехотинцев.

Дадим описание событий, предшествующих решающему столкновению, принадлежащее шляхтичу Николаю Мархоцкому, служившему в полку Александра Зборовского: «Вытеснив нас из Осипова, немецкое войско двинулось к столице, а Валуев с восемью тысячами московской конницы, которым Шуйский доверял больше других, пошел за нашим войском следом и везде, где останавливался, окапывался и огораживался. Наши уходили к Смоленску, и уже под конец Валуев встал в двух милях от них – под Царевым Займищем. Как обычно, он окопался и поставил острог.

Наши войска, отступавшие от столицы, и те, что разошлись в разные стороны (что и привело нас к Осиповскому разгрому), – все названные отряды москвитяне преследовали, двигаясь к Смоленску. А там наши, простояв всю зиму, ничего не добились. С самого начала, прибыв под Смоленск, они попытались выбить хотя бы одни ворота петардой. Дело, казалось, пошло успешно: кавалер Новодворский (имеется в виду Бартоломей Новодворский – командующий вспомогательными отрядами в польском войске. – Авт.) со своими людьми ворвался в ворота, но, не получив подкреплений, был вытеснен и отступил. Москвитяне же стали петард остерегаться.

Наши устраивали подкопы, но и это не помогло, напротив, один москвитянин, проведав об этом, подрылся под наши подкопы и пороховым зарядом вывернул землю, засыпав Шемберка, – мастера наших подкопов. Он как раз находился в одном из них и лишь по великому счастью выбрался наверх.

Тогда, не став дожидаться под Смоленском ни нас, ни москвитян, коронный гетман Жолкевский отправился к нам навстречу, получив от короля инструкцию: предложить москвитянам (если до этого дойдет) [поставить] на государство королевича Владислава. Гетман, имея небольшое войско, соединился с нами, и от Царева Займища мы сообща повернули на Валуева. А он, желая преградить нам переправу, в свою очередь вышел из острожка к находящейся рядом гати. Однако московская пехота была оттеснена от гати огнем нашей пехоты, а когда Валуев увидел, что за пехотой двинулись конные хоругви, то отступил в острожек (не без вреда для себя, ибо охотник на него был уже в пути). Тогда, близ острожка, во время погони за москвитянами, был убит пан Мартин Вейер.

Загнав неприятеля в острожек, наше войско переправилось, и пан гетман расположил свои отряды позади острожка, а находившихся при нем казаков поставил у гати, по которой мы прошли. Затем гетман стал думать, как острожек взять. У нас было несколько сотен польской пехоты, гетман взял и казаков: поставив в нескольких местах вокруг острога острожки поменьше, он разместил в них пехоту и казаков. В некоторых отрядах были пушки, и из них они обстреливали неприятеля, а тот из небольших пушек обстреливал наших. Временами москвитяне нападали на наши острожки, совершая вылазки, но наши обозы стояли рядом и подкрепления были всегда наготове, поэтому предпринять что-либо против нас было трудно.

С неделю держали мы их в осаде, так что они и высунуться не могли: никому из них было не выбраться, и вести к ним ниоткуда не приходили. Вдруг, пока мы стояли без дела, передались нам два немца из иноземного войска (это был результат наших осиповских переговоров). Они приехали в обоз и сообщили, что на подмогу войску в острожке идут московские и иноземные силы. Поведали, что сегодня это войско двинулось от Можайска и сегодня же будет ночевать под Клушиным, а Клушин был от нас в пяти милях».

При Клушине и состоялось 24 июня (4 июля) сражение, надолго определившее дальнейший ход русско-польской войны. Мархоцкий описывает эту битву следующим образом: «Получив подобную же весть откуда-то еще, пан гетман собрал нас на совет: что делать? – ожидать ли их здесь или выступить навстречу. Ожидать неприятеля было опасно, потому что рядом он имел подкрепления в восемь тысяч конницы. К тому же у нас место было узкое, неудобное для копейщиков и конницы и более выгодное для неприятеля. Отойти, сняв осаду, тоже было опасно, так как, забрав всех своих людей, мы оставили бы врага у себя за спиной. Или, может быть, часть оставить, а с другой частью войска идти против многочисленного неприятеля – то есть разделить свои силы, – надо было поразмышлять. Ибо если мы двинем все свое войско против шести – семи тысяч немцев и двадцати тысяч москвитян, наших сил все равно будет недостаточно.

Шимон Богушович (1575–1648). Битва при Клушине

Что бы мы ни говорили, иного выхода не было: оставив часть войска в обозах и осадных острожках, свои силы мы были вынуждены разделить. В сумерках, крадучись, чтобы не заметили осажденные, мы вышли из обоза. К тому же нас заслонили кусты, за которыми мы располагались. Было это 4 июля 1610 года, в ночь с субботы на воскресенье. Сколько нас вышло, не ведаю, может быть, тысячи четыре. Мы рассчитывали идти всю ночь, полагая, что войско неприятеля застанем под Клушиным. А они той ночью, миновав Клушин, продвинулись на милю к нам.

Три мили пришлось нам идти лесом, а потом, когда вышли в поле, первым хоругвям надо было подождать, пока все войско не выйдет из Царева. И тут произошла первая ошибка: мы его ждать не стали. Пока мы, оторвавшись, ушли вперед, стало светать. Думая только о Клушине, мы здорово разминулись с неприятельским войском. Случилось так, что у наших немцев заиграли сбор. Услышав звуки трубы, мы стали возвращаться, ибо зашли в какие-то труднопроходимые места. Находясь рядом с неприятельским войском, мы готовились к сражению, а ударить на них, не готовых к бою, не могли, ибо из-за той самой ошибки (когда, выйдя из леса, не дождались своих) были вынуждены стоять над неприятелем и ожидать [свое] войско.

Пока мы дожидались наших, немцы и москвитяне нас тоже заметили и потому имели достаточно времени для приготовлений. Немецкое войско, пройдя из своего обоза вперед, стало за плетнями, пехоту они поставили справа от себя. Москвитяне встали слева, возле своего обоза, который они уже начали укреплять частоколом и строить острог.

Выстраивались мы в широком поле, а наступать то и дело приходилось в поле более узком, к тому же на пути попалась деревушка. Хоть мы и не желали этого, но из-за деревни, а также из-за тесного поля наш строй нарушился. Одна часть наших встретилась с немецкими передними рядами, причем к ним пришлось продираться через плетни, и не везде в плетнях можно было найти проход, через который прошла бы шеренга в десять лошадей. Это место помогло немцам задержать нас, их конница три раза возобновляла стрельбу, пока другая часть [нашего] отряда внезапно не ударила их сбоку. Мы оттеснили немцев и сбоку, и спереди, а немалую часть их войска во главе с самим Понтусом (имеется в виду командующий вспомогательными шведскими войсками Яков Понтус. – Авт.) завернули и погнали между московскими и немецкими обозами. Понимая, что проиграл, Понтус с несколькими сотнями человек бежал от нас несколько миль.

Стали вступать в сражение и остальные отряды с обозами и пехотой. Другая часть наших из упомянутого разделившегося отряда встретилась с москвитянами и погнала их так, что немалая часть неприятеля побежала, подобно Понтусу, но наши преследовали их недолго. Тут со своим обозом вступила в сражение еще одна часть москвитян во главе с гетманом Дмитрием Шуйским.

Здесь среди других достойны добрых слов ротмистры Адам Мархоцкий, пан Енджей Фирлей и Кшиштоф Васичинский. Когда вся иноземная пехота выстроилась за частоколом при своем обозе, пан Фирлей со своей свежей хоругвью (другие уже поломали копья) храбро ударил на нее и разметал. Мы с Васичинским помогали ему, имея только ручное оружие, ибо, переломав копья, могли вступить в схватку, имея в руках только сабли.

Копья уцелели только в хоругви Вильковского (к тому времени уже убитого), поручиком которой был Юзеф Цеклиньский. Эта хоругвь удержала для нас поле боя в то время, когда все другие смешались, а иные погнались за неприятелем; и с ней вступать в схватку нам было легче. Эта хоругвь выдержала-таки удар, даже московские пушки не могли сдвинуть ее с места. Но пушки погубили коней и челядь, пали несколько важных персон…

В том сражении трудно пришлось нам только с немцами, и если бы Понтус не сбежал, встреча с ними была бы опасна. Тогда погибло немало наших ротмистров и товарищей, пал среди них и храбрый муж Станислав Бонк Ланц-коронский, а из товарищей – Анджей Борковский из хоругви гетмана. Полегло на поле и около двух сотен немцев. Затем приготовились к схватке и мы, и москвитяне, и немцы. Мы только смотрели – все поле между нами и неприятелем было пусто. Москвитяне тем временем начали с нашими гарцы, на которые с их стороны приехали два немца. Немного погарцевав, они подняли шляпы и поскакали к нашим. Потом приехало еще шестеро немцев, и они поступили так же. Раз от разу немцев переходило к нам все больше. Некоторые из наших уже ничего не предпринимали, а только подъезжали к немецким полкам и зазывали: «Сюда! К нам! Уже больше сотни ваших перебежало!» В конце концов немцы дали знать, что хотят вести переговоры: дайте, мол, залог. Мы дали им племянника гетмана пана Адама Жолкевского и пана Петра Борковского: оба знали различные языки (такие нам тоже были нужны, ибо войско неприятеля состояло из разных народов). Прислали замену и немцы. Когда мы обменялись людьми и переговоры шли уже основательно, вернулся из своего бегства Понтус. Он захотел воспрепятствовать переговорам, но сделать этого никоим образом не смог.

Москвитяне, поняв, что немцы ведут переговоры, стали готовиться в дорогу и собирать палатки. Мы поняли, что они решили бежать. О том, что москвитяне бегут, дали нам знать и из немецкого войска. Мы двинули наши хоругви: одни пошли на обоз, бить тех, кто там остался, другие ринулись в погоню за убегающими. Гетман вел переговоры с немцами – против всей мощи неприятеля мы могли его охранять всего несколькими хоругвями.

Быстро возвратившись из погони, наши снова построились, а там и переговоры завершились. Иноземное войско должно было идти в наш обоз вместе с нами, кроме Понтуса, который, устно переговорив с паном гетманом, отпросился для какой-то своей надобности к крепости Погорелой и уехал туда с несколькими сотнями своих людей, обещая гетману скоро вернуться.

В тот же день, в воскресенье, мы все вместе двинулись к обозу Подошли к нему на следующий день, в понедельник. Осажденные москвитяне ни о чем не ведали, о нашем походе против их подкреплений тоже. И слава Богу: если бы узнали, наши, которых там оставалось немного, были бы без труда разбиты.

После похода мы рассказали осажденным, что их подкрепления разбиты, а иноземное войско, шедшее к ним, теперь находится с нами. Показали мы и другие свидетельства победы, показали и пленных, а среди них – важного боярина Бутурлина. Но москвитяне упорствовали, не веря нам, и сдались только через неделю и то с условием: никому иному, кроме королевича Владислава, крест не целовать.

К войску под Смоленск мы сразу отправили послов: пана Зборовского, пана Струся и некоторых других. Был послан к королю и я, чтобы отдать ему знаки победы в Клушинской битве и сообщить, что стоявшие в остроге восемь тысяч московского войска целовали крест на имя Е[го] В[еличества] Королевича, желая его в государи».

А теперь, узнав, как видел битву при Клушине простой шляхтич, услышим и непосредственного победителя русско-шведских войск. Благо Жолкевский в своей рукописи «Начало и успех московской войны» (имеющей характер не мемуаров, а вдумчивого исторического описания) весьма подробно описал как он достиг победы. Показательно, что напольный гетман совсем не стремится преувеличивать собственные заслуги и говорит о себе в третьем лице: «Князь Димитрий намеревался вытеснять нас успешным фортелем, употребленным Скопиным; поэтому он приказал Волуеву построить городок при Цареве [Займище], что и было сделано Волуевым с большой поспешностью.

Переночевав только под Шуйским, на следующий день гетман двинулся к Цареву [Займищу], ибо поспешал, дабы не дать Волуеву укрепиться в этом городке. Обходя мосты, которые там весьма длинны, гетману пришлось сделать крюк. Поскольку солдаты полка Зборовского были непослушны, привыкнув к этому во время долгого пребывания в своевольном войске, гетман принужден был останавливаться и посылать к ним; но, несмотря на то, они все-таки с ним не пошли. Гетман, взяв с собою полки Казановского и Дуниковского и казаков, успел только пройти одну милю по направлению к Цареву [Займищу]. Расставив войско, желая собрать сведения, чтобы не идти слепо наудачу, и лично рассмотрение, как расположился неприятель, гетман под вечер взял с собою около 15 тысячи человек и подъехал к Цареву.

Царево Займище основано Борисом над рекою, близ которой он устроил пруд и насыпал плотину чрезвычайно широкую (великолепную, как и все его строения) так, что по ней могут идти рядом около ста лошадей; за этою плотиной, на расстоянии нескольких стадий, на выстрел из хорошего фальконета, Волуев построил городок.

На пути от нашего стана пришлось нам спускаться к местечку, которое было зажжено. Волуев, увидев нас на этой горе, вывел до трех тысяч конницы и пехоты на упомянутую плотину, на которой начали сражаться с нашими; нашим удалось убить до десяти Москвитян и захватить одного ротмистра и другого стрельца, а наши не понесли никакой потери, только двое или трое ранено, и то легко. Москвитяне не узнали бы о том, кто мы таковы, если бы от нас не передался к ним изменник Москвитянин; узнав от него, что здесь гетман, они опасались засады, которой не было; впоследствии опытные воины порицали гетмана за то, что он подвергся такой опасности. Однако Волуев, опасаясь засады, не смел напасть; а напротив того, приказал людям возвратиться в город. Гетман, который уже рассмотрел всё, что ему было нужно, приказал дать сигнал трубою к отступлению. В час от начала ночи мы возвратились в свой стан.

На следующей день, 24-го июня, т. е. в День св. Иоанна, гетман двинул войско к Цареву. Стан расположился на той горе, с которой видно было местечко; на сказанном выше пепелище в конце плотины он приказал остановиться пехоте. Казаки стали несколько ниже на другой стороне местечка подле болота.

Намерение гетмана было: днем стоять на этом месте, а уже ночью перейти чрез плотину и там за городком на Можайской дороге расположить войско, чтобы отнять у Волуева средства и надежду на помощь. Но как в прочих делах, а в особенности в делах военных, не всегда так бывает, как кто задумает, то и в это время случилось тоже. Волуев держал своих людей в городке может быть числом до ста всадников, которые разъезжали подле самого городка.

На плотине над спуском был мост, который он велел разобрать, а на самой плотине в стороне, в рытвинах, образовавшихся от дождевой воды, и в чаще, которая была внизу плотины, и почти как бы стеною соединялся с ней, засадил несколько сот стрельцов, которых нам видеть было невозможно, пока они не начали двигаться. Волуев, зная стремительность наших людей, сделал это в надежде, что они ведут на эту плотину, так как вчера, беспечно, и претерпят поражение от стрельцов, находящихся в засаде. Но это не удалось, ибо хотя не было видно людей на плотине, но гетман, коему чаща, находящаяся подле нее, казалась подозрительной, запретил выходить и выезжать на эту плотину. Москвитяне, находившиеся в засаде в этих рытвинах подле плотины, видя, что наши останавливаются и не идут на плотину, соскочивши начали из рытвин перебегать друг к другу. Наши, которые за этим наблюдали, приметили их; потом, чтобы не осрамить себя и не впасть в подозрение у неприятеля за то, что мы, стоя так близко, не осмеливаемся на него напасть, пан гетман велел пехоте стать в боевой порядок; несколько сот казаков спешилось, одни зашли с другой стороны плотины, как бы через пруд, ибо место было доступно, потому что пруд был прорван. Москвитяне, находившиеся на другой стороне плотины, не заметили, что наши к ним подкрадываются, и как скоро поравнялись с ними, то одни подскочили к ним открыто на плотину, а другие из-под плотины выбежали на нее, начали стрелять, сражаться. Москвитяне тотчас бросились бежать той чащей, наши стали их преследовать. Пехота быстро напала, пройдя реку, чрез которую конные не могли пройти, ибо мост, как было упомянуто, был разобран неприятелем. Гетман, опасаясь, чтоб пехота от своей быстроты не подверглась опасности, приказал скорее устроить мост, что было исполнено немедленно; он велел тотчас коннице проходить реку для подання помощи пехоте и немедленно переправилось тысяча конных. Когда Волуев увидел, что его пехота бежит от плотины, наши же быстро преследуют ее, то он, желая и своим подать помощь и истребить нашу пехоту, видя ее одну без конницы, вывел из городка до трех тысяч людей конных и пеших. Но так как наша конница переправилась скоро, то наши и вступили с ними в бой на том поле, которое находилось под городком, и поразили их так, что одни побежали в городок, а другие в сторону около городка; так пехота наша была спасена.

Однако в этой стычке не обошлось без урона; наших убитых и раненых было с лишком двадцать, а между прочими был застрелен и положил голову Мартин Вайгер, любезный юноша, придворный е. в. короля. Москвитяне потеряли несравненно более, притом десяток человек их было взято в плен.

Поскольку это сражение произошло более случайно, нежели с намерением, и наши завладели плотиной, взятие коей, по предположению гетмана, было сопряжено с большею трудностью, то он велел как наилучше починить мост и тотчас на противоположной стороне плотины против городка поставил отряд; на следующий же день со всем войском перешедши через плотину, расположился на большой дороге, идущей от Можайска, откуда Волуев ожидал подкрепления; полк Зборовского, услышав, что гетман сражается с неприятелем, в тот же день к нему присоединился; в этом полку было много храбрых людей, которые сожалели, что не участвовали в сражении.

Мнение некоторых было штурмовать городок; в доказательство представляли, что неприятель, приведенный в смятение, не выдержит нападения; но гетман, видя, что дело опасно и сопряжено с большими трудностями (ибо неприятель хорошо укрепился, а Московский народ весьма упорно защищается), и зная от пленных, что войска имеют весьма большой недостаток в съестных припасах, ибо они тем только и питались, что каждый из них принес с собою в сумах или мешках, гетман хотел обложением принудить их к сдаче. Чтобы воспрепятствовать привозу съестных припасов как для них, так и для лошадей приказал строить небольшие городки [укрепления] в местах удобных и окопать их рвом; эти укрепления, окруженные рвами, могли вмещать до ста человек, особенно против того места, откуда брали воду. В этих укреплениях поместил частью пехоту, частью казаков, а по недостатку пехоты конница, видя необходимость, пахоликами (оруженосцы у шляхты. – Авт.) своими. У королей были также пахолики, звание соответственное пажам. Марина, во время пребывания ее в Москве, имела также своих пахоликов препятствовала выходит неприятелю. Ибо они покушались каждый день, делая по несколько раз вылазки, но весьма неудачно, ибо наши из оных городков отстреливались от них, в особенности у речки. Как после рассказывал сам Волуев, у них было убито до пяти сот человек; и у нас, особенно в пехоте, при частых стычках, не обошлось без урона.

Волуев, будучи стеснен таким образом, посылал и посылал гонцов, которые ночью прокрадывались лесами к князю Димитрию Шуйскому, находившемуся под Можайском, на расстоянии двенадцати миль оттуда, давая знать о своей опасности и уведомляя, что ежели вскоре его не выручат, то по недостатку съестных припасов он не будет в состоянии удержать войска, ибо и теперь уже некоторые начали совещаться с Москвитянами, находящимися при гетмане.

После чего князь Димитрий Шуйский, собравшись как со своим, так и с иноземным войском, ибо Понтус из Москвы уже пришел вслед за ними, двинулся к Цареву-Займищу, полный доброй надежды, что многочисленности и силе его рати, на которую он весьма полагался, не будет в состоянии противостоять наша, коей незначительное число ему было известно. Он пошел не по большому тракту, но сделав небольшой крюк к Клушину; ибо с той стороны ему было удобнее иметь сношения с Волуевым; по той же причине избрал сию дорогу и Эдуард Горностаин, с иностранным войском, с которым он недавно пришел из Ржева к Погорелой.

Распространилась молва в нашем войске об огромности и силе неприятельского войска, и некоторые боялись, чтобы оно не подавило нас своею громадою. В войске также происходили неблагоприятные толки о гетмане, что ему постыла жизнь, и что он вместе с собою хочет погубить и свое войско. Гетман же, зная, что в трудных обстоятельствах, как для е. в. короля, так и для Речи Посполитой, все зависело от успеха, с коим Бог сподобит окончить дело с Дмитрием Шуйским, решился испытать с ним счастья; ибо отступление не только было бы постыдно, но и опасно. Через посланных гетман разведывал беспрестанно о движении князя Шуйского от Можайска. Ротмистр Неведоровский, отправленный для получения известий о неприятеле, захватив несколько боярских детей, посланных в сторону за съестными припасами, возвратился утром 3-го июля с сими пленными, от которых достаточно узнали, что в следующую ночь князь Димитрий будет ночевать под Клушиным.

В это время пристали к нам пять Французов и Шотландцев; они принадлежали к тому войску, над которым начальствовал Эдуард Горн, и также известили нас, что войска уже собрались.

Еще перед этим в Белой, как выше было упомянуто, несколько человек, а потом и несколько десятков этих иноземных воинов передались к нам и обнадеживали, что еще большее число их сотоварищей последовали бы за ними, если бы только гетман написал к ним. Гетман, желая воспользоваться случаем, чтобы привести их в замешательство или поссорить, наградив одного Француза, который взялся за это дело, написал к ним письмо на Латинском языке, которое по краткости его я передаю здесь слово в слово: «Между нашими народами никогда никакой не происходило вражды. Короли наши всегда были и теперь остаются во взаимной дружбе. Когда вы не оскорблены со стороны нашей никакой обидой, то несправедливо, чтобы вы действовали против нас, подавали помощь Москвитянам, природным врагам нашим. Что касается до нас, то мы всегда готовы на то и на другое; вы же сами рассудите, желаете ли лучше быть нашими врагами или друзьями. Прощайте».

Этот Француз был отведен к войску Горна еще перед соединением сего последнего с князем Димитрием, но бедняку не посчастливилось, ибо Горн, узнав о нем, приказал его повесить. Следствием сего было, однако ж, то, что возникли семена раздора между солдатами и вождем их.

Когда таким образом, как выше было упомянуто, и от Французов и от захваченных языков были собраны сведения о приближении неприятельского войска, гетман созвал все рыцарство на совет, на коем, представивши полученные уже известия, что часть неприятельского войска находится при Клушине, отстоявшем на четыре мили, предлагал вопрос: выгоднее ли выступить, оставив для осады городка часть войска, и встретить неприятеля на дороге или дожидаться его на месте.

Мнения были различны, как это обыкновенно бывает, ибо одни, по малочисленности нашего войска, утверждали, что его раздроблять невозможно, потому что когда мы разделением ослабим наши силы, неприятель может нас истребить, и к тому же по выступлении нашего отряда Москвитяне, находившиеся в городке, узнав о том и полагая, что в лагере нашем слабая защита, могли бы напасть на оный. Однако ж немало было таких, которые предлагали, оставив, по возможности, отряд в лагере, встретить неприятеля на марше, ибо ежели позволить ему приблизиться, то он, может быть, не вступая в сражение, стал бы теснить нас городками, и отнял бы возможность получать съестные припасы, как это случилось под Александровской слободою, под Троицей и под Дмитровым, и таким образом, не принимаясь за оружие, мог бы легко нас победить.

Гетман, не преклоняясь окончательно ни на ту ни на другую сторону, предоставил это себе на дальнейшее размышление, однако приказал, чтобы были готовы к походу, ежели он будет объявлен. Хотя собственно в уме своем решил он встретить неприятеля на марше, однако же медлил, сколько возможно, открыться в этом, опасаясь чтобы какой-нибудь изменник (он более всего остерегался Москвитян, которых в лагере было немало) не предостерег и не дал знать войску князя Шуйского и Волуева. За час только пред выступлением он разослал приказы войску двинуться без труб и барабанного боя в таком порядке, какой был назначен в письменных повелениях, данных полковникам; ибо Волуев, услышав барабанный бой, легко мог бы догадаться, что наши тронулись с места.

Из тех, кои были в виду городка, никто не двинулся, чтобы не подать неприятелю ни малейшего подозрения. Гетман поручил лагерь и осаду городка ротмистру, Якову Бобовскому, оставив при нем семе сот человек конницы, всю пехоту е. в. короля и два полка казаков; сам же он за два часа до захождения солнца, соблюдая тишину, двинулся с войском, приготовленным к бою. В это время ночи бывают коротки; всю ночь мы шли лесом эти четыре мили; дорога была дурная; мы, однако, подошли к неприятелю, когда еще не начало рассветать. Неприятель пренебрегал нами по причине малочисленности нашего войска и никак не ожидал, чтобы у нас достало смелости отважиться против столь великой силы; напротив того, он полагал, что мы намеревались бежать, не дожидаясь их под Царевым-Займищем. С вечера Понтус был у князя Шуйского на пиру и при получении денег, ибо в этот день дано было иноземцам триста тысяч с половиною злотых, говорил с хвастовством: «когда я был взят в плен с воинами Карла в Вольмаре в 1601, гетман подарил мне рысью шубу; а у меня теперь есть для него соболья, которой я его отдарю». Он надеялся захватить в плен гетмана.

Так как неприятели пренебрегали нами, то и не приняли против нас ни каких предосторожностей; мы застали их спящих, и если бы все войско наше подоспело, то мы бы разбудили их еще не одетых; но наше войско не могло выбраться из леса; два фальконета, взятые гетманом с собою, загородили дорогу так, что войско не могло пробраться. Было и другое препятствие, помешавшее нам немедленно ударить на них, именно: все поле, через которое нужно было проходить к неприятельскому лагерю, было перегорожено плетнями, между которыми находились две деревни. Поэтому пришлось нам дожидаться, пока не подоспело все войско и пока не изломали этих плетней. Гетман приказал зажечь эти две деревни, обращенные к полю, опасаясь, чтобы неприятель не занял их застрельщиками, которых у него было много, и чтобы не вредил нас из-за тынов. Только тогда пробудился неприятель; но как Москвитяне и иноземцы не знали причины, по которой нападение наше было так замедлено, то и приписывали это великодушию гетмана, который, имея возможность, не хотел напасть на спящих, но подал им знак и дал время приготовиться; но если бы не вышеупомянутые причины, то кажется, не случилось бы это замедление.

Между тем прежде, нежели подоспело остальное наше войско, полк Зборовского, шедший впереди, выстроился в боевой порядок на правом крыле; подошел потом полк Струся, старосты Хмельницкого, который стал на левом крыле, полки Казановского и Людовика Вайгера, над коими начальствовал Самуил Дуниковский, расположились в боковых и запасных колоннах правого крыла, гетманский полк, состоявший под начальством князя Януша Порыцкого, занял позицию на левой стороне, также в боковых колоннах; в густых колоннах, на всякий случай, стояли некоторые роты, как бы в строю, гетман наблюдал повсюду Были также легко вооруженные казаки, человек до четырех сот: они назывались Погребищанами, потому что в этом отряде наиболее было людей из Погребищ, имения князей Збаражских, над коими начальствовал Пясковский. Гетман приказал казакам стоять при кустарнике, как бы возле левого крыла; пехотная гетманская хоругвь с двумя фальконетами еще не прибыла.

Когда войско таким образом уже было устроено к бою, гетман объезжал все отряды, одушевлял их, представляя, сколе затруднительно их положение и что вся надежда в мужестве, а спасение в побеге; после чего приказал барабанным боем и трубами подать знак к бою.

Неприятель уже приготовился к битве; иноземное Шведское войско, вероятно, состоявшее не более как из восьми тысяч (хотя считалось и получало деньги на 10 000 конных и пеших), расположилось по правую руку, а Московское по левую, которого, по словам самого князя Димитрия Шуйского, было более 40 000 конницы и пехоты.

Между нами, как было выше упомянуто, находился длинный плетень с небольшими промежутками, и нам, когда мы повели атаку, пришлось проходить сквозь сии промежутки. Сей плетень был для нас большим препятствием: ибо и Понтус поставил при нем же свою пехоту, которая весьма вредила нашим, как наступавшим чрез сии промежутки, так и возвращавшимся через оные назад. Битва продолжалась долго; как наши, так и неприятель, особенно же иноземцы, несколько раз возобновляли бой. Тем из наших, которые сразились с Московскими полками, было гораздо легче; ибо Москвитяне, не выдержав нападения, обратились в бегство, наши же преследовали их. В это время подоспели к нам фальконеты с небольшим числом пехоты и принесли большую пользу. Ибо пушкари выстрелили из малых пушек в Немецкую пехоту, стоявшую подле плетня, а подоспевшая наша пехота, хотя не многочисленная, но опытная и бывшая во многих сражениях, бросилась на них, и тотчас между Немцами пало несколько человек, убитых выстрелами наших малых пушек и из ружей; Немцы также выстрелили в оную пехоту и убили двоих или троих из гетманова полка, но, увидев, что наши смело к ним подступают, бросились бежать от плетня к лесу, который был неподалеку. Конница Французская и Английская, подкрепляя друг друга, сражалась с нашими ротами; но когда удалилась Немецкая пехота, которая, стоя подле плетня, была для нас большим препятствием, на эту иноземную конницу, соединившись, напали несколько наших рот, вооруженных копьями (у тех, у кого еще были): что вместе с силою мы потеряли и необходимый для гусар копья, коими вредили неприятелю, саблями и кончарами (род меча. – Авт.). Конница, не поддержанная Москвитянами и Немецкою пехотою, не могла устоять, пустилась бежать в свой стан, но и там наши на них напали и рубя гнали через собственный их стан; тогда Понтус и Горн обратились в бегство. Еще оставалось иноземцев до трех тысяч или более; они стояли на краю подле леса. Гетман начал обдумывать, каким бы образом выгнать их из сей крепкой позиции. Но они, будучи уже без начальников, помышляя о своей безопасности, послали к гетману, прося его вступить с ними в переговоры; они видели себя в необходимости решиться на сие еще и потому, что Москвитяне бежали и только немногие из них остались в деревне, обнесенной частоколом и находившейся подле лагеря князя Дмитрия, там был и сам князь Димитрий. Гетман, видя, что дело было преисполнено трудности и что не легко выбить их из упомянутого кустарника, согласился на их желание вступить в переговоры; кончилось тем, что они сдались добровольно; большая часть их обещались поступить на службу е. в. короля, все же они присягнули и утвердили присягу сперва поданием руки знатнейшими капитанами, а потом и письменно, что никогда не будут служить в Московском государстве против е. в. короля. Гетман обещался оставить им как жизнь, так и имущество; а тем, кои бы не пожелали служить, обещал исходатайствовать у е. в. короля свободный пропуск в их отечество.

Между тем как делался сей договор, князья Андрей Голицын и Данило Мезецкий, которые с поля битвы убежали в леса и, сделав объезд, так чтобы не встретиться с нашими, в числе нескольких сот явились снова в деревню, обнесенную частоколом, в коей, как было упомянуто, остался сам князь Димитрий; с ними возвратились Понтус и Горн, и видно, что Понтус готов был заключенный договор объявить недействительным, но солдаты сохраняли его настойчиво. Князь Димитрий и князь Голицын, видя (ибо это происходило пред их глазами), что иноземные воины пересылаются с гетманом, быстро побежали в лес заднею стороною деревни, через свой лагерь, который находился позади деревни, – разложив на виду в своем лагере драгоценнейшие вещи, кубки, серебряные чаши, одежды, собольи меха; хотя наши пустились в погоню, немногие однако ж преследовали неприятеля, бросившись в лагере на эту добычу, ибо Москвитяне сделали это для отклонения наших от преследования.

При нашем выступлении с нами находились только небольшие пушки и карета гетмана; а на возвратном пути повозок, колясок было числом едва ли не более нас самих; ибо Московские повозки стояли запряженные, которые наши, нагрузив добычею, увезли с собою; множество их завязло в том трудном для прохода лесе, так что коннице с трудом приходилось обходить их. Гетман, опасаясь, чтобы во время его отсутствия лагерь не подвергся какой-нибудь опасности от Волуева, спешил и возвратился в тот же день в стан.

Князь Димитрий бежал поспешно, хотя не многие его преследовали, он увязил своего коня в болоте, потерял также обувь, и босой, на тощей крестьянской кляче приехал под Можайск в монастырь. Достав там лошадь и обувь, немедленно отправился в Москву. Жителям Можайска, которые к нему пришли, приказал просить милости и пощады у победителя, ибо защищаться не было средств; и действительно жители Можайска послали к гетману, предлагая ему покорность от своего имени и от имени других городов: Борисова, Вереи и Рузы».

Потери Шуйского и Делагарди в битве при Клушине составили около 5 тысяч, Жолкевский потерял не более 400 (а по другим данным, вообще около 200). Но значение сражения этим не исчерпывалось – результатом поражения русско-шведского войска стало свержение «боярского царя» Василия IV Шуйского. После чего, благодаря помощи знатнейших бояр-изменников, Жолкевский беспрепятственно вошел в Москву, а на русский престол был призван королевич Владислав.

Однако даже в момент своего наибольшего, ошеломительного триумфа Жолкевский был убежден, что все же окончательной победы над русскими добиться не удастся. Не желая дальше участвовать в этой ненужной Речи Посполитой войне, он уехал из Москвы, а командование городским гарнизоном передал Александру-Корвину Гонсевскому.

Признанием заслуг Жолкевского в московском походе стало назначение его королем Великим коронным гетманом.

Погиб Жолкевский 7 октября 1620 г. в битве с османами возле молдавского села Цецора. Первоначально ничего не предвещало трагического финала, хотя польское войско значительно уступало турецко-татарскому под командованием Искандер-паши и хана Темира. В то время как у Жолкевского было 8 тысяч 500 человек, у Искандер-паши – около 10 тысяч, а в татарской коннице – не менее 25 тысяч.

Первое столкновение, в результате которого польское войско понесло большие потери, произошло 20 сентября. Хотя этот успех османов имел лишь ограниченный тактический характер, военный совет (отсутствие единоличного командования было вечной бедой Речи Посполитой) принял решение об отступлении. Более того, в ходе отступления началось бегство отдельных шляхтичей со своими отрядами ополчения. В итоге, когда произошла решающая битва, у гетмана осталось немногим более 4 тысяч воинов. Но, даже в этих условиях, османы едва ли смогли бы достигнуть победы, если бы не выступление нескольких шляхтичей против гетмана.

Узнав о происходящем в лагере Жолкевского бунте, Искандер-паша, не теряя времени, атаковал деморализованных поляков. Когда польское войско бросилось бежать, Жолкевский застрелил подведенного к нему коня со словами: «Не могу. Где стадо, там должен оставаться и пастырь». Держа на руках раненого сына, он погиб с несколькими, оставшимися ему верными, соратниками, для которых воинская честь была важнее жизни.

Родные выкупили у турок отрубленную голову Жолкевского за огромную сумму в 300 тысяч злотых, и прах великого полководца нашел вечное упокоение в его родовом имении на Львовщине.

Король польский и великий князь Литовский Ян III Собеский

Родился будущий польский король 17 августа 1629 г. в Олеском замке на Львовщине и до конца дней своих очень любил это прекрасное место.

Правнук Станислава Жолкевского в полной мере унаследовал полководческий талант своего предка, но, в отличие от Великого коронного гетмана, свою воинскую славу он добыл не в бессмысленной для Речи Посполитой войне. Более того, благодаря полководческому дару Собеского Европа была спасена от завоевания находившейся тогда в зените могущества Османской империей.

Хотя Собеский навеки остался в истории как великий полководец благодаря битве под Веной, но она была далеко не единственным его успехом на поле брани. Просто благодаря этому сражению, определившему судьбу европейской цивилизации, остальные победы несколько отошли в тень.

Рембрандт Харменс ван Рейн (1606–1669).

Знатный славянин, или Ян Собеский. 1637 г.

Мы не будем рассказывать о всем долгом полководческом пути Собеского, его многочисленных столкновениях с врагами Речи Посполитой.

Остановимся лишь на двух сражениях, в которых перед Венской битвой оттачивалось полководческое мастерство будущего победителя османов.

Сначала следует сказать о сражении Собеского осенью 1667 г. под Подгайцами в Галиции против превосходящих сил татар Керим-Гирея и гетмана Правобережной Украины Петра Дорошенко.

В укрепленном лагере под командованием Собеского было 15 тысяч шляхетского ополчения и несколько тысяч плохо вооруженной обозной прислуги. В то же время у Дорошенко – около 24 тысячи казаков при 40 пушках, а татарская конница имела под знаменем 20–25 тысяч всадников. Несмотря на подавляющее численное преимущество противника, Собеский выдержал две недели осады, пока его союзник – кошевой атаман Запорожской Сечи Иван Сирко, штурмовал Перекоп. После этого Керим-Гирей отказался участвовать в военных действиях и решил возвращаться в Крым для защиты его от казаков, а численное преимущество одного Дорошенко было недостаточным для самостоятельного продолжения осады. Поэтому гетман был вынужден согласиться на переговоры, закончившиеся 19 октября подписанием достаточно компромиссного, но в целом выгодного Речи Посполитой мира.

Пусть масштабы сражения под Подгайцами и не слишком впечатляют, но они дали Собескому понимание особенностей осадной войны, что потом пригодилось ему при спасении Вены.

Еще более важна для понимания пути полководческого становления Яна Собеского битва под Хотином 11 ноября 1673 г., победа в которой прославила его не только в Речи Посполитой.

События развивались следующим образом. В первых числах ноября Собеский (тогда еще Великий гетман коронный) начал осаду Хотинской крепости, являвшейся главным стратегическим опорным пунктом османов в регионе. Именно через Хотинскую крепость проходил единственный путь для снабжения недавно взятого турками Каменца.

Обладание крепостью давало туркам не только возможность контроля над регионом, но и позволяло им в дальнейшем начать продвижение в глубь территории Речи Посполитой, а потом и дальше в Европу. Поэтому взятие Хотина имело для поляков огромное значение и решение этой задачи было поручено королем отнюдь не случайно такому опытному полководцу, как Собеский.

Польско-литовское войско Великого гетмана коронного для такой важной стратегической задачи было совсем невелико – всего немногим больше 30 тысяч (пехота, драгуны, крылатая гусария и несколько сотен конных литовских татар), а артиллерия состояла из 50 пушек. Противостоящее ему османское войско под командованием Хусейн-паши насчитывало около 40 тысяч (из них 18 тысяч – элитные янычарские войска, отличавшиеся высокой боеспособностью), а турецкая артиллерия состояла из 120 тяжелых пушек. Остается только поразиться тому, что Собеский (прекрасно осведомленный о силах противника) вообще осмелился начать осаду. Впрочем, еще более поразительно поведение Хусейн-паши. Имея абсолютное преимущество в живой силе и артиллерии, он вместо решительных наступательных действий (на чем настаивали подчиненные ему остальные турецкие военачальники) предпочел пассивную тактику, которая в конечном итоге и привела его к поражению. Это еще раз доказывает значимость фигуры полководца для результата сражения – она более важна, чем преимущество в количестве и качестве (янычары по своим боевым качествам явно превосходили войско Собеского) войск и их оснащенности.

К неблагоприятным для Собеского факторам следует отнести и временной. На помощь Хусейн-паше спешила большая армия Каплан-паши, и польский полководец должен был немедленно приступать к штурму или отходить.

Собеский с самого начала поступил нестандартно. Подступив к Хотину 10 ноября, он, задействовав лишь небольшие силы, провел имитацию штурма укрепленного лагеря Хусейн-паши, который располагался рядом с крепостью. Турки не поняли, что это лишь разведка боем, и выставили для ее отражения все свои силы. Благодаря этому Собеский получил полную информацию о системе обороны Хотина и, что не менее важно, серьезно ослабил османов перед решающей битвой. Хусейн-паша всю ночь ожидал повторения штурма, и его войско, оставшись без сна и проведя морозную ночь без горячей еды на укреплениях, оказалось на следующий день совершенно измотанным.

Утром Собеский начал настоящий штурм и, понимая сложность победы над превосходящим по всем параметрам противником, лично повел свое войско в атаку. Показательно, что перед штурмом Собеский для улучшения психологического состояния войск объехал все полки, в каждом из которых выступал с пламенной речью.

Атаку гетман также провел достаточно нестандартно. В то время длительный артиллерийский обстрел перед началом штурма укреплений стал привычным действием для всех армий. Но Собеский правильно рассчитал, что незначительность его артиллерии не даст возможность нанести туркам серьезные потери и разрушить их укрепления, но позволит Хусейн-паше сориентироваться в обстановке. Поэтому он дал всего один залп из пушек, который и послужил сигналом к началу общей атаки.

Укрепления Хусейн-паши можно было штурмовать только в пешем строю, но для этого у Собеского не хватало пехоты, и гетман спешил драгун, которые приняли участие в штурме вместе с пехотинцами. Турки не смогли правильно определить направление главного удара (еще ночью они практически равномерно распределили свои силы и артиллерию по периметру своей обороны) Собеского, что в значительной мере нивелировало их численное преимущество.

Пехота и спешенные драгуны прорвали укрепления в нескольких местах, и через эти разрывы в системе турецкой обороны пошла в атаку уже тяжелая гусария под командованием опытного кавалериста гетмана Станислава Яблоновского (позднее сыгравшего значительную роль в спасении Вены) и легкая конница литовских татар. Несмотря на попытку янычар провести контратаку, они не сумели остановить кавалерию Собеского, которую он использовал в качестве основной ударной силы.

Чтобы понять значение тяжелой гусарии и легкой кавалерии (в том числе литовских татар) в польском войске, процитируем отрывок из мемуаров выдающегося французского военачальника Антуана III, герцога де Грамона, который получил маршальский жезл от Людовика XIII. Герцог некоторое время был в армии Яна Казимира, и его взгляд профессионала на разные виды польской кавалерии может многое объяснить в тактических приемах Собеского: «Гусары выступают во главе всех войск или вооруженных сил в Польше и являются старейшим установлением. Они должны удовлетворять таким требованиям: чтобы быть конником в гусарском отряде – что называется в просторечье «товарищ», – необходимо быть дворянином, хорошо сложенным, сильным и могущим носить кирасу в полном ее составе, нарукавники, набедренники, отделанные железом рукавицы, на голове каску, на обеих ногах шпоры по-немецки (т. е. могущие быть легко снятыми, тогда как шпоры по польскому образцу прибиваются к сапогам) и большую тигровую или леопардовую шкуру, подбитую бархатом или шелком темно-красного цвета, которою гусар прикрывает левое плечо. Конь его должен быть рослым, красивым, сильным и хорошего хода; бархатное седло с нагрудным и подхвостным ремнями (как иностранного образца имеются и у нас), для того чтобы всадник имел твердую опору при ударе копьем в неприятеля на полном скаку. Гусар должен иметь пистолет у левой седельной луки, длинную и остроконечную шпагу под правым бедром и, как обычно, саблю сбоку. Во время сражения он вытаскивает свою шпагу из-за бедра и навешивает ее себе на правую кисть, чтобы иметь руку свободной для действия копьем, которое является главным оружием, употребляемым гусарами во время боя, для прорыва эскадронов неприятеля…

Гравюра со схемой Хотинской битвы. 1673 г.

Затем следует легкая кавалерия, которая на языке этой страны называется «казаки». Эти последние также дворяне и служат так же, как и гусары, в отрядах. Их снаряжение состоит из кольчатой куртки или кольчуги, которая закрывает их руки до половины. Кроме того у них имеются еще железные рукавицы, а голова покрыта шапкою из колец (таких же, как и тело), и она называется по-польски «мисюркою». Кони их должны быть выносливы, быстры и ловки. Их оружие – лук, стрелы и пистолеты. Назначение казаков – поддерживать гусар, когда они идут в дело, доканчивать уничтожение разбитых гусарами эскадронов.

Далее следуют татары, которых, победив, великий князь литовский привел с собою много целых семей, которые он затем разместил в Литве для заселения края. Они владеют свободными имениями, но не имеют ни ранга, ни голоса между дворянством. Они также составляют легкую кавалерию, хорошо снаряженную и вооруженную, как казаки, и отличаются от последних только тем, что не имеют кольчуги. Валахи и молдаване принимаются в польскую кавалерию также. Их одежда и снаряжение такие же, как и у татар, их плата – также. На их обязанности жечь, грабить, снабжать и всячески обслуживать армию, что, конечно, не оставляет им много времени для их развлечений».

Кавалерия полностью смяла турецкую оборону и вместе с пехотинцами, прорвалась в оставшуюся без защиты Хотинскую крепость. Когда турки в панике побежали по мосту через Днестр, то он рухнул под тяжестью огромного количества людей. Османы бросались через Днестр вплавь, но тонули в ледяной воде. Всего в реке утонуло около 6 тысяч воинов Хусейн-паши.

Через день Собескому сдался Хотинский замок, в котором он захватил огромные военные припасы.

У Собеского была возможность полностью уничтожить турецкое войско, но он не стал преследовать Хусейн-пашу. В момент своего триумфа гетман получил известие о смерти короля Михаила Корибута Вишневецкого и предпочел уехать в Варшаву, предварительно расположив войска так, чтобы исключить внезапный удар османов по Речи Посполитой.

Общие потери турок убитыми и взятыми в плен превысили 30 тысяч, и лишь очень незначительное количество воинов Хусейн-паши сумело укрыться в Каменце. Однако турецкий командующий только ненадолго отсрочил свою смерть – спасшийся под Хотином, в Константинополе он был повешен султаном за поражение, ставшее огромным ударом для Османской империи.

О масштабе победы Собеского свидетельствует и то, что одних турецких знамен им было взято более трехсот, и недаром современники после этого сражения называли его «хотинским львом».

Впечатление от победы в Речи Посполитой было настолько велико, что благодаря своей огромной популярности среди шляхты и в армии гетман в 1674 г. становится королем и его окружает общее обожание (Собеского именовали подобно Людовику XIV «королем-солнце»).

Неизменно одерживал победу Собеский в сражениях с турками на украинской земле и в дальнейшем.

В 1675 г. Порта попыталась взять реванш за Хотин – в Подолию вторглось около 60 тысяч османского войска и 100 тысяч татар. Им удалось вновь захватить Хотин, но в битве под Львовом вражеское войско были разбито Собеским (силы которого были значительно меньше).

Как штрих к характеристике Собеского приведем следующий факт. Из спасенного Львова он пишет галантные строки своей возлюбленной жене Марии Казимире: «Передаю Вам воздушный поцелуй через тучи, которые собрались надо Львовом и которые видите Вы в Вилланове, когда пойдет дождь, вместе с каплями получите его от меня и с ними передаю пожелания вечной любви и преданности».

После бегства османов Собеский начал их преследование, в ходе которого занял большую территорию, ранее находившуюся под турецким контролем. Турки сумели сохранить лишь сильно укрепленный Каменец, на осаду которого у него просто не было времени по ряду внутриполитических причин.

Осенью произошло очередное крупное сражение Собеского с османами, упорно стремившихся через территорию Речи Посполитой пройти дальше в Европу На берегу Днестра в конце сентября две недели продолжалась Зоравнская битва. Королевское войско насчитывало всего 16 тысяч, в то время как у Ибрагим-паши сил было в несколько раз больше. Тем не менее, слава Собеского была настолько велика, что османы не решились на штурм его лагеря и лишь устраивали тревожащие вылазки тактического характера.

Вскоре Собеский вновь разбивает османов под Злочевом и Сучавой. И в этих сражениях турки имели значительное численное превосходство (как в пехоте, так и в кавалерии), а их войска ни в чем не уступали в боеспособности польско-литовскому войску. Отметим, что в Сучавском сражении противником Собеского был сам султан Мехмед IV. Но последний, конечно, не мог конкурировать на поле брани с прирожденным воином Собеским. Султан получил прозвище Охотник за свою любовь к этому развлечению, которому он отдавал все время, не обращая никакого внимания на государственные и военные дела.

Результатом череды блистательных побед Собеского стало заключение с османами в 1676 г. Заровнского мирного договора, в котором Порта была вынуждена отказаться от претензий на территории Речи Посполитой.

Однако главный триумф и лавры спасителя Европы были у властителя Речи Посполитой еще впереди.

В начале 1683 г. султан собрал для войны против Габсбургской империи огромное войско – около 40 тысяч турецкой пехоты (из них значительная часть – янычары), примерно столько же турецкой кавалерии, около 20 тысяч татарской конницы Мурад-Гирея и примерно 75 тысяч войска из вассальных стран (наиболее боеспособными в нем были венгерские отряды под командованием графа Имре Текели). Командование собранным войском султан формально оставил за собой, но реально османов возглавлял опытный полководец великий визирь Кара Мустафа-паша. О том, какое значение придавалось османами походу против Австрии, ярко свидетельствует следующий факт – перед выступлением Мехмед IV вручил Мустафе-паше знамя Пророка и ключи от Каабы. Можно сказать даже более – это свидетельствует о том, что султан придавал начатой войне характер не только геополитический, но и цивилизационный.

Сперва турки планировали на первом этапе ограничиться лишь занятием венгерских земель, но, почти сразу их намерения изменились. Увидев, насколько велик его перевес над австрийцами, Мустафа-паша решил идти прямо на Вену. Он был уверен, что со своим подавляющим преимуществом возьмет столицу Габсбургов.

Султан (к этому времени уже покинувший войско) впоследствии всю вину возложил за это решение и его последствия на Мустафу-пашу. Тогда же он хоть и неодобрительно отозвался об изменении направления движения, но не отменил его. Как писал Мехмед IV одному из своих пашей: «Удивительно безрассудный шаг совершил этот паша, дав увлечь себя прихоти… Однако пусть Аллах поможет ему! Во всяком случае, если бы он раньше дал мне знать, я на это не согласился бы».

В июне османы подошли к Вене, и почти никто в Австрии не верил, что ее удастся отстоять. Император Леопольд I трусливо сбежал из собственной столицы и отдал приказ герцогу Карлу Лотарингскому об оставлении города его 30-тысячной армией. Для защиты Вены остался лишь 15-тысячный гарнизон (в основном состоявший из не имевших никакого военного опыта, ополченцев) под командованием графа Эрнеста Рюдигера фон Штаремберга.

Мустафа-паша уверенный, что венцы сдадутся, предъявил фон Штарембергу следующий ультиматум: «Мы пришли к Вене с такими его (султана) победоносными войсками, что земля не сможет их вместить, с намерением взять этот город и высоко поднять слово Аллаха… Если станете мусульманами, то уцелеете. Если, не став ими, сдадите крепость без боя, мы выполним волю Аллаха: никому не будет причинено ни малейшего вреда, все будете жить в безопасности и мире… Если же будете сопротивляться, тогда по милости Всевышнего Вена будет могущественной силой падишаха завоевана и взята, а тогда никому не будет пощады и никто не спасется…вы будете вырезаны, ваши дома будут разграблены, а ваши дети пойдут в полон».

Командующий гарнизоном отверг ультиматум, но это уже было мужество отчаяния. По сути, у графа и не было другого выхода. Буквально только что произошла трагедия австрийского города Перхтольдсдорф, который капитулировал перед турками без боя. Несмотря на то что жителям города была гарантирована от имени султана полная безопасность, они были почти поголовно вырезаны янычарами, а их имущество разграблено.

Осада началась 14 июля, и османы, пусть и не слишком быстро, но неотвратимо продвигались к намеченной цели.

Хотя первые попытки штурма командующему гарнизоном удалось отбить, но это стоило осажденным больших потерь. Турки со знанием дела проводили подкопы и минную войну и в итоге сумели сделать в одной из стен обвал такого размера, что в него могло одновременно войти несколько десятков человек. Фон Штаремберг (ставший не только мозгом, но и сердцем обороны) с огромным трудом сумел не допустить прорыва османов и блокировать особо плотной обороной место обвала, но долго его удерживать все равно не смог бы. И хотя на помощь Вене пришло несколько отрядов (общей численностью около 15 тысяч) из немецких земель, однако принципиально изменить ситуацию это пополнение не могло.

Однако ситуация неожиданно изменилась. Понимая последствия для Речи Посполитой в случае захвата османами Вены, Собеский немедленно собрал силы для помощи союзнику. Преодолев путь от Варшавы до Вены всего за пятнадцать дней, 11 сентября он появился под городом.

Из Варшавы король вышел со следующими силами: 25 хоругвей тяжеловооруженной гусарии, 77 панцирных хоругвей, 31 хоругвь легкой кавалерии, драгуны, шляхетская пехота и несколько сотен запорожских казаков. Общая численность польско-литовских войск – 25–26 тысяч человек. У этих не слишком значительных сил также было не слишком много и артиллерии – всего 28 орудий.

Неподалеку от Вены под командование Собеского поступила 50-тысячная армия Карла Лотарингского. На военном совете было принято согласованное решение – Собеский и Карл Лотарингский должны были с разных сторон подойти к городу, занять вокруг него главенствующие высоты и совместным ударом обрушиться на османские войска.

Когда Собеский подошел к Вене, то под его командованием, кроме польских, находились следующие войска: Карла Лотарингского – 18 тысяч 400 австрийцев (из них 8 тысяч 100 кавалеристов) при 70 пушках; принца Георга-Фридриха Вальдекского – 20 тысяч при 38 пушках; саксонского курфюрста Иоганна Георга III – 9 тысяч (из них 7 тысяч пехотинцев) при 16 пушках.

Войска Священной лиги под общим командованием Собеского расположились следующим образом. На левом фланге, вплоть до берега Дуная, построились австрийцы под командованием Карла Лотарингского, в центре под командованием гетмана Яблоновского, поляки и швабы, остальные войска сосредоточились на правом фланге под командованием самого Собеского.

Битва началась ранним утром 12 сентября, и король перед ее началом дал всем своим войскам общий призыв: «Во имя Богородицы помоги нам, Господи!» Собеский вначале задействовал для атаки войска левого флага, и Яблоновский начал штурм селений Нурсдорф и Хайлигенштадт. Завязался чрезвычайно ожесточенный бой, в котором атаки гетмана чередовались с контратаками турок. Мустафа-паша послал для контратаки кавалерию численностью в 10 тысяч всадников, и она сумела не только опрокинуть польских гусар, но и чуть было не захватила в плен самого Собеского (прискакавшего на левый фланг, увидев, что положение там осложняется).

Однако король сумел быстро перекинуть для ликвидации прорыва из резерва четыре батальона немецкой пехоты, которые плотным огнем задержали продвижение османской кавалерии.

Все же через несколько часов османы, понеся огромные потери, были сбиты со своих позиций и начали отход в южном направлении.

Аналогичным образом развивались события и в центре, где турки были значительно потеснены.

Следует заметить, что победе как левого фланга, так позднее и в целом всех войск Собеского сильно помогла серьезнейшая ошибка османов. Переоценивая значение своего численного преимущества, Мустафа-паша разделил свои войска на две части. Вместо того чтобы сосредоточить все силы против Собеского, он оставил не менее 10 тысяч янычар для продолжения осады Вены. Понятно, что они не могли бы в любом случае самостоятельно захватить город (для недопущения выхода и соединения осажденных с Собеским достаточно было меньших сил), но отсутствие элитных ударных войск значительно снизило его возможности отражения многочисленных атак войск Священной лиги.

План командующего состоял в следующем. Он хотел связать турецкие силы боями на левом фланге и в центре, а потом ударить по правому флангу (который бы уже защищало незначительное количество войск) конницей и там ввести в прорыв неприятельской обороны все силы. Король планировал это сделать только на второй день, но через несколько часов после начала сражения несколько изменил первоначальный план. Когда он увидел, что успехи его войск на левом фланге и в центре значительней, чем он первоначально ожидал, и османы начали отступление, то решил, что не имеет смысла затягивать с нанесением основного удара. Исходя из этого, Собеский решил нанести удар по правому флангу немедленно.

После нескольких небольших разведочных вылазок около пяти вечера Собеский дал приказ атаковать османские позиции на правом фланге всей массой польской и немецкой кавалерии. Всего в атаке приняло участие около 20 тысяч всадников, что является одной из самых больших кавалерийских атак в военной истории. Кавалерия Собеского обратила в бегство турок на правом фланге, также вскоре был полностью смят и их левый фланг. Чуть дольше держался центр благодаря тому, что там находился сам Мустафа-паша и несколько тысяч янычар. Стойкость Мустафы-паши не могла уже изменить исход сражения, но она не дала возможность Собескому полностью уничтожить османов.

В самом начале кавалерийской атаки Собеского татары, не вступая в бой, покинули своего турецкого союзника. Русский историк XIX века Евгений Карнович в своем интересном труде «Очерки и рассказы из старинного быта Польши» так описывает предшествующую бегству татар сцену: «Собеский двинул часть своих войск прямо на визирскую ставку; с неудержимым напором рванулись вперед поляки. Тщетно визирь, окруженный плотною толпою своих телохранителей, приказал распустить большое знамя Магомета, желая этим воодушевить свои оробевшие рати во имя Аллаха и его пророка. Но горсть храбрецов скоро пробилась до этого знамени и, к ужасу Кара-Мустафы, овладела им.

– Спасай меня, если можешь! – вскрикнул в отчаянии визирь, обращаясь к бывшему близ него татарскому хану.

– Я знаю короля польского, – отвечал татарин, – он спуску не даст! Мне теперь не до тебя, только бы самому мне улизнуть отсюда! Прощай!..

И с этими словами хан ударил нагайкою своего коня и поскакал во весь опор с поля битвы».

Османы потом писали о кавалерийской атаке Собеского, количестве участвовавших в ней всадников и ожесточенности боя со смесью ужаса и восторга. Так, турецкий хронист Силахдар Мехмед-ага нарисовал такую картину: «Конное войско покрыло эту возвышенность, словно черная туча». Другой хронист, Джебеджи Хасан Эсири, писал хоть и менее красочно, но его описание позволяет зримо представить атаку Священной лиги, ставшую триумфом кавалерии как рода войск: «Напротив левого крыла мусульманских сил показались около трех тысяч панцирной польской конницы, все с красно-белыми флажками. За ними появился такой же полк с бело-голубыми флажками, который встал в центре строя, а потом показался еще такой же флажок черно-белый, который встал по другую сторону строя… Кроме них начали из-за горы подтягиваться другие отряды конницы».

Также спасению османов от полного уничтожения способствовало и нерешительное поведение фон Штаремберга. Правда, граф не знал ситуацию в целом и, переоценивая силы османов под крепостными стенами (которые даже в начале атаки Собеского предприняли попытку нового штурма), вместо того чтобы выйти с гарнизоном и нанести удар, предпочел пассивное выжидание. Подобное поведение вызвало просто взрыв ярости у командующего, который высказал следующую угрозу (впрочем, так и оставшуюся нереализованной) в адрес командующего гарнизоном: «Не будь я король, если завтра не велю повесить Штаремберга посреди Вены; неприятель бежит, а он с двадцатитысячным гарнизоном точно дремлет!»

Штаремберг вышел за стены и присоединился к битве только тогда, когда со стен уже ясно стало видно, что турки терпят поражение. Хотя это и увеличило потери Мустафы-паши, но уже было слишком поздно окружить и уничтожить всю османскую армию.

Пусть и с огромными потерями (а также оставив под стенами Вены всю артиллерию), но османы сумели отойти от Вены.

Ближе к вечеру сражение закончилось полным успехом войск Священной лиги. После нескольких атак турецких окопов Собеский захватил их и вошел в Вену. Перед этим поляки и немцы ворвались в покинутый лагерь османов, в котором повели себя отнюдь не как рыцари. Хотя в лагере остались только тяжелораненые турки, которые не могли передвигаться, они были безжалостно перерезаны. Правда, нет данных, свидетельствующих о том, что расправа произошла по приказу Собеского. С другой стороны, подобное поведение воинов Священной лиги было в определенной мере вызвано зверствами османов. Король с возмущением сообщал о них супруге: «Много оставили они живых людей в лагере, но и убили тех, кого успели, в особенности же много убитых женщин. Мы нашли также множество раненых пленников, из которых, вероятно, некоторые останутся в живых. Вчера я видел одного ребенка, прехорошенького мальчика лет трех, которому негодяй турок отрезал губы и рассек голову».

Сопровождаемый ликующими жителями Вены, король дошел до собора Святого Стефана, где в честь спасителя австрийской столицы одним из проповедников была произнесена приветственная речь, начавшаяся с евангельских слов: «И бысть послан от Бога человек некий, имя ему Иоанн».

Османы понесли огромные потери: убитыми – 10–15 тысяч, пленными – около 5 тысяч. Потери же Священной лиги не превышали 4 тысяч.

Король также захватил огромные трофеи, о чем писал Марии Казимире (при этом несколько преувеличивая потери турок): «Мы захватили неслыханные богатства… палатки, овец, скот и немалое число верблюдов… Это победа, равной которой еще не было, враг полностью уничтожен и всего лишился. Им остается только бежать, спасая свои жизни… Командир Штаремберг обнимал и целовал меня и называл меня своим спасителем».

Также король, рассказывая Марии Казимире о трофеях, очень точно заметил, благодаря чему они достались командующему войсками Священной лиги: «…не укоришь меня теперь, моя душечка, как укоряют татарские жены своих мужей, возвращающихся с войны без поживы, говоря им: “видно, что вы не молодцы, если вернулись без добычи, потому что она достаётся только тем, кто бывает впереди”».

Из всех потерь османов следует отдельно упомянуть захваченное в бою священное зеленое знамя Пророка (в ходе боя оно несколько раз переходило из рук в руки), которое Собеский в качестве дара отослал Папе Римскому Иннокентию XI.

Интересно, что знаменитые французские круассаны были созданы вскоре после победы Собеского под Веной. И существует легенда, что их форма имеет двойной символический смысл. С одной стороны, она символизирует поверженный полумесяц, с другой – кавалерийское стремя (в честь конницы, сыгравшей главную роль в достижении победы).

Показательно, что сам Собеский, со скромностью истинно великого человека, отнюдь не выпячивая свою роль в победе над османами, подчеркивал религиозную составляющую битвы под Веной. Перефразировав выражение Гая Юлия Цезаря «пришел, увидел, победил» (которыми он уведомил о своей победе при Целе над сыном царя Митридата Евпатора Фарнаком), король сказал: «Мы пришли, мы увидели, Бог победил».

Поразительно, но сам Собеский, несмотря на то, что победа под Веной прославила его на весь христианский мир, все же считал вершиной своих полководческих успехов битву под Парканами (крепость у Дунайской переправы), произошедшую в октябре того же года.

Мустафа-паша в некоторой степени восполнил нанесенные ему под Веной огромные потери и жаждал реванша. 30-тысячное войско Кара Мехмед-паши должно было не допустить вторжения войск Священной лиги в Венгрию, а в это время Мустафа-паша хотел набрать новое большое войско и вновь двинуться в Австрию.

Парканы играли роль ключа для продвижения в Венгрию, и Собеский сделал все возможное, чтобы не допустить занятия крепости османами. Из-за спешки он выступил, имея всего 6 тысяч гусар и несколько сотен запорожских казаков (надеясь, что позже подойдут основные силы). Однако все же король опоздал занять Парканы, и начать сражение ему пришлось около крепости.

Столкновение между противниками 7 октября закончилось неудачно для Собеского. Вначале разбив польский авангард, Мехмед-паша удачно сымитировал отступление, и когда гусары бросились в погоню, он нанес по ним фланговые удары. Потери для небольшого польского соединения были достаточно чувствительные – около 500 человек.

Однако добиться полного разгрома противника Мехмед-паша не смог, и его ошибкой стало то, что 8 октября он не предпринимал активных действий. Османы ожидали значительного подкрепления от Мустафы-паши, но 9 октября подкрепление подошло уже к Собескому.

Прибытие 30-тысячного отряда смешанного пехотно-кавалерийского отряда полностью изменило ситуацию.

Бой начался около полудня атакой османов на левое крыло Собеского, которым командовал Яблоновский. Мехмед-паша был немедленно контратакован гусарами гетмана и сила натиска тяжеловооруженной гусарии была настолько сильна, что османы были вынуждены снимать войска с других участков. Воспользовавшись ослаблением турецких сил на своем правом крыле (которым командовал Гиероним Любомирский), король именно им нанес решающий удар. Удар был особенно силен, учитывая, что в нем приняли участие не только гусары Любомирского, но и центр под командованием герцога Лотарингского.

Мехмед-паша не выдержал массированного натиска, и его войска обратились в бегство. Часть из них пыталась прорваться через королевские войска, часть бросилась к переправе. Но лишь немногие турки успели переправиться – мост через Дунай обвалился под тяжестью бегущих.

Разбив войска Мехмед-паши в поле, Собеский, не теряя времени, при помощи пехоты и запорожцев, несмотря на ожесточенное сопротивление янычар, взял штурмом Парканы.

Потери польско-литовского войска в этой битве были невелики – около тысячи, в то время как Мехмед-паша потерял, как минимум, в десять раз больше.

Теперь для Священной лиги теперь в Венгрию был открыт.

Победы Собеского положили конец планам дальнейшего завоевания Османской империей европейских земель и положили начало процессу отвоевывания у турок ранее занятых ими территорий. Именно этого султан не смог простить Мустафе-паше, жизнь которого закончилась трагически. 25 декабря 1683 г. в Белграде, в то время когда он собирался приступить к полуденной молитве, к паше вошли янычары. Они накинули на шею неудачливого полководца шелковый шнурок и затянули его с двух сторон. Единственное, что обреченно успел сказать перед смертью Мустафа-паша: «На все воля Аллаха!»

ПОД СЕНЬЮ ДВУГЛАВОГО ОРЛА

Генерал-фельдмаршал граф Иван Васильевич Гудович

В 1797 г. император Павел I пожаловал тогда еще генерал-аншефу Гудовичу и всему его потомству графское достоинство. В императорском указе содержалось и подробное описание присвоенного родового герба: «В первой и четвертой частях, в зеленом поле золотой Крест, поставленный на золотой Подкове, а внизу оной крестообразно положены две золотые Стрелы остроконечием вверх. Во второй части, в красном поле диагонально к нижнему левому углу означена Лаврами обвитая серебряная Шпага. В третьей части, в черном поле серебряная Стена с проломом и над нею видна литера А, означающая взятую им крепость Анапу. Щит, покрытый графской Короной, имеет на поверхности поставленный серебряный Шлем, увенчанный графской Короной, над которой двуглавый черный коронованный орел. Намет на щите черного и зеленого цвета, подложенный золотом. Щит держат: с правой стороны Сармат, имеющий в руке лук и за плечами колчан. А с левой – лев. В основание герба девиз – ARMIS ET LABORE».

Трудно найти более подходящие слова, характеризующие полководческий путь Гудовича чем этот девиз, означающий, в переводе с латыни, «оружием и трудом». Именно не только своим оружием, но и невероятным трудом (когда победоносное сражение является только венцом тщательно возводимого здания) Иван Васильевич навсегда вошел в пантеон великих отечественных полководцев.

Родился будущий генерал-фельдмаршал в 1741 г. в родовом имении возле села Ивайтенки (сейчас это Брянская область) на территории Мглинской сотни Стародубского полка (полки до 1781 г., когда гетманщина была разделена на три наместничества, являлись не только войсковой, но и административно-территориальной единицей Малороссии). Его отец – малороссийский генеральный подскарбий (в функции которого входило заведование всеми малороссийскими доходами и расходами, а также надзор за Генеральной счетной комиссией) Василий Андреевич Гудович принадлежал к известному в Малороссии дворянскому роду польского происхождения, также к малороссийскому дворянству принадлежала и мать – Анна Петровна Носенко-Белецкая.

Генерал-фельдмаршал Иван Гудович. Гравюра начала XIX века

Образование Гудович получил, без преувеличения, блестящее. Он обучался в лучших европейских университетах – Кенигсбергском и Лейпцигском. Одно это уже (не говоря о богатстве и влиятельных при дворе родственниках) гарантировало блестящую чиновничью или придворную карьеру, но юный малороссийский дворянин предпочел трудную военную стезю.

Военную службу Гудович начал инженер-прапорщиком в Инженерном корпусе, но пробыл там недолго. Вскоре он становится флигель-адъютантом при генерал-фельдцехмейстере графе Петре Шувалове, а затем, благодаря поддержке брата Андрея (в то время генерал-адъютанта императора Петра III), генеральс-адъютантом с чином подполковника при дяде императора принце Георге Голштинском. Так хорошо начавшаяся военная служба едва не прервалась после дворцового переворота 1762 года, приведшего к власти Екатерину II. Молодой подполковник был арестован гвардейцами и три недели провел в заключении. Однако новая императрица отнюдь не желала начинать свое царствование с расправ – все, арестованные в горячке переворота, были очень быстро освобождены и никаких репрессий к ним не применялось. В дальнейшем подавляющему большинству в той или иной степени приближенных к свергнутому царю удалось беспрепятственно сделать неплохую карьеру в блестящее екатерининское правление. Тем более это относилось к Гудовичу, для которого всегда единственно важной была преданность военной службе.

В 1763 г. бывший генеральс-адъютант, к своей большой радости, переходит на строевую службу – становится командиром Астраханского пехотного полка. Во главе этого прославленного полка (достаточно сказать, что предыдущим полковым командиром был Александр Васильевич Суворов) Гудович оставался семь лет, и его имя навсегда осталось вписанным в полковую историю золотыми буквами.

Первым боевым испытанием Гудовича становится поход в Польшу в 1764 г., результатом которого стало избрание королем Станислава Понятовского (в чем была и личная заслуга командира астраханцев, склонившего к поддержке российской креатуры гетмана Ржевуцкого и князя Чарторыйского). Уже возвращаясь из похода, Гудович получил специальное задание от командовавшего походом генерал-поручика Штофеля по отлавливанию дезертиров, что он успешно и выполнил, отловив их около трех тысяч.

Однако если в Польше особо серьезных боевых действий у астраханцев не было, то это отнюдь нельзя сказать о следующей войне Гудовича. Русско-турецкая война 1768–1774 гг. стала началом его становления как полководца и прославила на всю империю первым же сражением.

Во время осады Хотина 1-й армией под командованием князя Александра Голицына астраханцы нанесли противнику значительный ущерб, который османы уже не смогли восполнить до падения этой стратегически важной крепости.

Автор изданного в 1840 г. прекрасного военно-исторического труда «Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов» Дмитрий Бантыш-Каменский достаточно подробно описал, как этот подвиг командира Астраханского полка в день 11 июля 1769 г.^[1], так и некоторые следующие его успехи в той войне: «…выдержал он более четырех часов с одним только батальоном, сильную неприятельскую вылазку на левый фланг и отразил турок; потом, 14 августа, с тем же батальоном и двумя пушками одержал он поверхность над десятитысячным оттоманским войском при Рачевском лесе: собрал рассеянный наш авангард, атаковал турецкую конницу, преследовавшую три гусарских полка, и сильным батальным огнем обратил оную в бегство, гнался за неприятелем до пушечных выстрелов крепости Хотинской, возвратил отбитые турками четыре орудия. За этот мужественный подвиг Гудович был произведен (1770 г.), не по старшинству, бригадиром.

В исходе 1769 года и в начале 1770, прикрывал он с четырьмя полками на Буге, у Бреславля, левый фланг первой армии и истребил несколько татарских отрядов; командовал бригадою и, когда армия, перейдя Днестр, двинулась к Дунаю, вел вторую колонну; первый, чтобы выиграть время, переправился 7 июля через реку Ларгу вброд; участвовал в овладении турецкими батареями и лагерем; награжден, 27 числа, военным орденом Св. Георгия третьей степени».

Далее Гудович стал одним из главных героев сражения у реки Кагул 21 июля 1770 г., в котором он принимал участие в составе корпуса генерал-поручика Петра Племянникова и защитил основные силы от попытки неприятеля нанести удар в тыл. Заслуги Астраханского пехотного полка были особо отмечены в «Журнале военных действий армии ея императорского величества» за этот год: «В то самое время тысяч до 10 или более янычар, вышедши из своего ретранжемента, неприметно опустились в лощину, примыкавшую к их левому флангу, близ которой шел со своим кареем генерал-порутчик Племянников, и только что уже его части доходило простереть руки на овладение ретранжементом, как те янычара, внезапно выскочив из лощины с саблями в руках, обыкновенною своею толпою ударили на правой того карея фас и в самый угол оного, который составляли пехотные Астраханской и Первой Московской полки. Едва первой плутонг (низшее воинское подразделение, соответствует современному взводу. – Авт.) Астраханского полку мог выстрелить, то янычаре, смяв его, одни ворвались внутрь карея, а другие вдоль пошли по правом фасе и своею превосходною силою замешали те полки и другие того карея, то есть: Муромской, Четвертой гренадерской и Бутырской, и приняли к каре генерал-аншефа Олица, к которому пред фронт сквозь их промчалась с великою яростью янычаров толпа и их знаменоносцы».

Гудович также отличился особой доблестью при осаде Браилова войсками 1-й армии (которой в это время уже командовал генерал-фельдмаршал граф Петр Румянцев). Овладение данной, чрезвычайно стратегически значимой крепостью имело важное значение для успеха всей кампании, и роль астраханцев (хотя, конечно, не их одних) в том, что турки решили покинуть крепость, не дожидаясь зимней осады, была очевидна. Первый штурм хотя и стоил русским войскам 2-тысячных потерь, но потери, понесенные османами, были также настолько велики, что они решили отказаться от дальнейшей защиты крепости.

Полководческий авторитет Гудовича после всех этих побед был настолько велик, что Румянцев поручил ему чрезвычайно важное самостоятельное задание – полное очищение от турок территории Валахии. При этом силы ему для этого были даны генерал-фельдмаршалом совсем небольшие: четыре казачьих полка, эскадрон Ахтырского гусарского полка и пять пехотных батальонов. Несмотря на то что османских сил в Валахии было в несколько раз больше, но Гудович блестяще исполнил возложенную на него задачу Под Бухарестом он разбил целый турецкий корпус (при этом взял в качестве трофея два знамени) и победоносно вошел в город.

За взятие Бухареста Гудович производится в свое первое генеральское звание и сразу после этого переводится в отдельный корпус генерал-аншефа Петра Олица, в составе которого принимает участие в штурме Журжи. Хотя новопроизведенный генерал-майор командовал при штурме только колонной в центре, но вышло так, что крепость была взята в решающей степени благодаря его усилиям.

Сам план штурма крепости, по сути, принадлежал не генерал-аншефу, а Гудовичу. Об этом свидетельствуют соображения, поданные им Олицу, в которых, в частности, сказано: «…как время настоит холодное; в провианте полки имеют недостаток; осадная артиллерия заключается только в четырех орудиях: двух осьмнадцатифунтовых и двух двадцати четырех; то необходимо, для воспрепятствования неприятелю усилиться свежими войсками, взять крепость штурмом тремя колоннами».

Олиц принял план Гудовича, но реализовать его командующему не пришлось. Он сам тяжело заболел, командовавшие левой и правой колоннами генералы Гротенгельм и де Малино были тяжело ранены, и в этих условиях Гудович принял командование штурмом на себя. Особо стоит отметить, что он лично повел центральную колонну на штурм турецкого вала и неприятель был обращен в бегство.

В результате штурма в ночь с 19 на 20 февраля им было взято 45 пушек и 15 знамен, а после смерти Олица Гудович был утвержден командующим корпусом.

О боевых заслугах Гудовича в 1772 г. и, главное, об общей оценке его участия в войне с Турцией выдающийся русский военный историк (как его называли современники «Нестор Кавказской истории») конца XIX – начала XX века генерал-лейтенант Василий Потто пишет следующее: «С открытием кампании 1772 года корпус Гудовича поступил под общее начальство князя Репнина, стоявшего тогда под крепостью Турно. Во время этой осады турки внезапно атаковали Журжу, и малодушный комендант ее, не дождавшись помощи, сдал крепость неприятелю. Неожиданное появление отряда Гудовича, посланного на выручку к Журже, всполошило турок, и комендант выслал парламентера объявить Гудовичу, что если войска его начнут нападение, то русский гарнизон, еще оставшийся в Журже, вопреки капитуляции будет перерезан.

– Поезжайте назад, – ответил Гудович парламентеру, – скажите, что если эти несчастные забыли завет наших предков: «Лечь костьми, ибо мертвые срама не имут», – то они не братья наши, и мы их презираем. Турки могут делать с ними все, что угодно.

Однако же атаковать крепость, в которой засело двенадцать тысяч турок, Гудович не решился. Только в июле русские войска под общей командой генерала Эссена вторично подступили к Журже, штурмовали ее вопреки советам Гудовича, но были отбиты с огромной потерей: около двух тысяч русских солдат пало на валах укреплений и семь пушек сделались добычей неприятеля. Сам Гудович был ранен в правую ногу. Он не хотел, однако же, оставить армию и участвовал в кровопролитном сражении двадцатого октября на реке Дембовице, последствием которого было поражение армии сераскира и сдача Журжи, стоившей русским в этом году так много крови.

Этим закончились действия Гудовича в первую турецкую войну. Начав поход молодым полковником, он окончил его генерал-майором с Анненской лентой и Георгием на шее. Имя его приобрело популярность в армии; и если его горячий, суровый и недоступный характер не всегда нравился подчиненным, то никто из них не мог отказать ему в уважении».

После отбытия из армии Гудович до 1784 г. по поручению командования сформировал из малороссийских добровольцев три конных полка – Киевский, Черниговский и Северский, которые отличались высокой дисциплиной и боеспособностью. Потом он некоторое время стоял в окрестностях Очакова, чтобы не допустить вторжения турецких войск, и командовал дивизией. Его дивизия в дальнейшем несколько раз меняла свое расположение, в том числе была и в Херсоне, где благодаря Гудовичу была прекращена масштабная эпидемия.

Некоторое время Гудович (уже ставший генерал-поручиком) был рязанским и тамбовским генерал-губернатором, а затем инспектором армии по кавалерии и инфантерии.

Когда в 1787 г. началась новая война с Турцией, Гудович сделал все возможное, чтобы отправиться на поле боя. Он обратился с прошением об этом к императрице, но оно было удовлетворено лишь в 1789 г. Благодаря этому генерал сумел прославиться новыми победами – блестящими по полководческому искусству и имевшими большое значение для исхода всей кампании.

В первую очередь это относится к взятию Хаджибея, крепости, игравшей ключевую роль для контроля над Причерноморьем.

Остановимся несколько подробнее на овладении этим замком, что позволило вскоре включить в состав империи земли Новороссии.

Гудович командовал корпусом (состоявшим из 11 полков), которому был дан приказ на овладение Хаджибеем. Хотя его гарнизон был невелик (всего 300 человек при 12 пушках), но кроме очень сильных укреплений замок защищал мощный турецкий флот из 40 боевых судов и чуть меньшего количества лансонов (предназначенных для транспортировки и десантирования войск).

Впереди шел авангард под командованием Иосифа де Рибаса, состоявший из шести полков казаков-черноморцев, пехотного и гренадерского батальонов, а также артиллерия (4 осадных и 12 полевых орудий). За ним были основные силы под командованием непосредственно Гудовича.

Де Рибас, подойдя к Хаджибею и увидя сильный флот, решил начать штурм, не дожидаясь подхода главных сил. Наиболее вероятно, он боялся, что турки с помощью флота смогут в ближайшее время получить сильное подкрепление как пехотой, так и поддержкой корабельной артиллерии новых кораблей. Поэтому он бросил всю артиллерию на подавление турецкого флота, а штурм крепости повел тремя колоннами. Де Рибас рассчитал правильно, и Хаджибей был захвачен с самыми минимальными потерями (5 убитых против 100 турецких). Однако взятие Хаджибея еще не означало окончание сражения. Оставался флот, который нельзя было подавить сравнительно слабой артиллерией де Рибаса, и существовала возможность, что под прикрытием огня корабельных пушек турецкий десант сможет отбить крепость.

Окончательную точку в сражении поставила срочно присланная по личному приказу Гудовича 12-пушечная батарея под командованием майора Меркеля, с помощью которой был подавлен турецкий флот, вынужденный вскоре отойти от крепости.

Следующая победа Гудовича имела не меньшее значение – благодаря его усилиям была взята крепость Килия (состоявшая из собственно крепостного замка и окружавшего его города, защищенного линией укреплений), являвшаяся одной из основ турецкой обороны в регионе.

Осаду Килии начал генерал-аншеф барон Иван Меллер-Закомельский, в корпус которого входили 28 батальонов, а также 52 эскадрона и сотни с осадными орудиями. Одновременно с началом осады, чтобы исключить возможность подхода к крепостному гарнизону подкреплений, между Килией и Измаилом стал отряд из шести батальонов под командованием генерал-майора князя Михаила Голенищева-Кутузова.

4 октября Меллер-Закомельский полностью блокировал крепость с северной стороны, но с южной Килию поддерживала турецкая флотилия, что сильно усложняло задачу ее захвата.

Через два дня после начала блокады Меллер-Закомельский сумел захватить передовую линию укреплений, но был смертельно ранен в ходе ожесточенной турецкой контратаки. Умирая, он передал командование Гудовичу, который и продолжил осаду.

О ее ходе и роли Гудовича в одержанной победе подробно рассказал в своих «Записках» о турецкой войне участник штурма Килии адъютант главнокомандующего Григория Потемкина Лев Энгельгардт: «Много было убито и ранено офицеров; нижних чинов убито с лишком пятьсот человек, а ранено еще более; в числе раненых был бригадир Шереметев легко в ногу, однако ж во все время осады Килии не мог служить. Начальство над корпусом принял генерал-поручик И. В. Гудович.

На другой день занят был отчасти выжженный форштат, где во время канонады укрывались от ядер. Сделаны были батареи, одна для отдаления флотилии от крепости, а другая – против самой крепости, и кегель-батарея. Канонады были ужасно сильные из крепости и с обеих флотилий, так что, признаюсь, с первой мною вытерпленной я только и думал сказаться больным, а после выйти в отставку. Но, сменившись, стыдно было показать себя трусом; [я] решился продолжать ходить в форштат, но об отставке все еще не отлагал намерения; в третью канонаду уже и то отдумал и так привык к свисту ядер и бомб, как бы бывал на простом артиллерийском ученьи. Ко всему можно привыкнуть, и храбрость также опытом приобретается, как и все другие добродетели.

Через шесть дней сделана была бреш-батарея в 60 саженях от крепости, на которой поставлено было десять 24-фунтовых пушек, два картаульные единорога, пять мортир разных калибров и 48 кугарновых. Для открытия сей батареи ожидали прибытия светлейшего князя, но чрез пять дней спустя, как он отказался сам быть, произведена была из оной пальба залпами. Командовал оною батареею артиллерии капитан Секерин. В двое суток брешь была сделана; целая башня до фундамента была опровергнута; падением оной ров совершенно был засыпан; уже назначен был штурм, как в ту же ночь турки выслали парламентера и крепость сдалась на капитуляцию. Гарнизону позволено на их флотилии отбыть к Измаилу, также и всем жителям туркам с их женами, семействами и имуществом, но всех невольников-христиан [должны были] оставить. Поутру четыре батальона вступили в крепость; комендантом сделан был генерал-майор Мекноб; итак, чрез две недели после несчастного занятия ретраншамента Килия взята 18 октября. По занятии которой наша Черноморская флотилия прибыла с запорожцами; ею командовал походный войсковой кошевой Головатый, которого запорожцы не любили за то, что он знал грамоте, называя его «письменным».

* * *

После взятия Килии Гудович приступил к осаде Измаила, но взять эту турецкую твердыню ему не пришлось (генерала заменил и успешно провел взятие крепости Суворов). За победу под Килией императрица произвела его в генерал-аншефы и поручила принять командование войсками на Кавказе и Кубани. Как специально отметил Потемкин в письме Гудовичу с сообщением об этом, «где настоящие обстоятельства требуют начальника отличных достоинств».

Командуя кавказскими и кубанскими корпусами, Гудович наносит туркам серьезнейшее поражение. Лишение османов прекрасно укрепленной крепости Анапы (изначально российским командованием планировалось ее не удерживать, а просто сровнять с землей) позволило полностью взять под контроль Кубань и, таким образом, получить важный плацдарм для дальнейшего продвижения на Кавказ.

О том, как был проведен штурм Анапы, Гудович вспоминал позднее следующее: «Прибыв на Кавказскую линию 1791 года 26 января, сделал я тотчас приготовления для взятия неприятельской крепости Анапы, лежащей от моей квартиры, города Георгиевска, более шестисот верст, на берегу Черного моря, близ впадения реки Кубани в оное. К сей крепости подходил прежде меня генерал-аншеф Текеллий со своими войсками, но не взяв оной, отошел обратно на Кавказскую линию; другой раз приступал к оной генерал-поручик Бибиков, но принужден был отступить, с некоторым уроном, не имея довольно провианта, с голодными войсками, на Кавказскую линию. Я, приготовясь, как можно ранее, с войсками, выступил из Георгиевска 9 апреля, обеспеча линию остановленными войсками, и, дав маршруты назначенным в поход войскам, предписал прийти им на рандеву, на угол реки Кубани, где теперь построенная потом мною Кавказская крепость, кубанскому корпусу, под командою генерал-майора Загрядского, стоявшему в Воронежской губернии, предписал тоже, дав маршруты, прийти на реку Кубань, назнача число, дабы пришел оный на другой день пришедших туда Кавказской линии войск, что и исполнено в исходе мая, при урочище, где теперь главное селение черноморских казаков, называемое Екатеринодар, а до того переправою Гудовича. Оттуда переправился я, с обоими корпусами, чрез Кубань, кинув понтонные мосты, а по широте реки, в недостатке оных, имел с собою везенные лодки, хотя и полагаемо было, что по наводнении реки Кубани в то время оную перейти не можно. Горские народы, на левом берегу Кубани живущие, державшие тогда еще сторону турок, пускали по реке большие деревья для разорвания моста и успели было тем разорвать мост; но я, починив оный, переправя лошадей конницы вплавь, а людей и амуницию, пехоту, артиллерию и все прочее чрез мост, дабы скорее перейти с пехотой и артиллерией, поколику уже левый берег реки Кубани на один фут был только от воды, поспешил далее идти к Анапе, хотя и встречал в иных местах реку, вылившуюся из берегов, дабы отдалиться от оной реки до высоких мест. При переправе чрез Кубань, сообщил я генерал-аншефу Каховскому, в Крыму командовавшему, который имел от главнокомандующего князя Потемкина повеление: по требованию моему, дать мне один полк пехоты, батальон егерей и четыре эскадрона драгун и несколько артиллерии, прося, дабы он приготовил назначенные войска на правом берегу реки Кубани, при устье оной в Тамане, в первых числах июня. Я писал ему, что когда подойду близ Анапы, на аман реки Кубани, близ устья оной, и займу узкий проход сухим путем от Анапы, между лиманом реки Кубани и Черным морем, то дам знать метанием ракет, для сделания моста на узком устье Кубани, впадающей в море. Когда я пойду обложить крепость, которая не далее от меня была, как шестнадцать верст, то обещал дать знать, имея уже сухопутное сообщение прислать те войска берегом моря и стать за речкою, близ Анапы, впадающей в море, вне выстрела пушечного, приготовив и несколько провианта, на случай моего требования. На переправе моей сделал я на обоих берегах Кубани тет-де-поны, в которых и оставил весь излишний обоз, а для прикрытия оного обоза и моста оставил двести человек пехоты, с двумя пушками, и два эскадрона карабинер с тем, чтобы уже оттуда вслед за мною, до получения от меня приказа, когда сделается верная коммуникация, никакого известия иначе не присылали, как правым берегом Кубани, чрез Тамань. Таким образом пошел я скорыми маршами к Анапе, останавливаясь лагерем всегда так, чтоб кругом огражден был пикетами, на случай нападения горских народов, державшихся, как я уже сказал, турецкой стороны. Тут, взявши несколько горских пленных, попытавшихся сделать нападение на фуражиров, отпустил оных и дал им знать, что я иду бить турок, и ежели они уймутся от покушения на меня, то оставлю их в покое, наблюдая притом, дабы посеянный ими хлеб как при лагерях, так и во время марша, колоннами моими не был не только потравлен, но и не потоптан. После сего, во время похода моего к Анапе, и были они спокойны. Подошел для осады крепости Анапской, в семи верстах от оной, и перешед речку, впадающую близ Анапы в море, вброд, послал я генерал-майора Загрядского с конницей, и сам туда же переехав, с четырьмя батальонами егерей, прогнал выехавших навстречу, как из Анапы конных турок, так и более 2000 черкес; обложил крепость, взяв лагерь от оной, по рекогносцировании вперед самим мною, в четырех верстах, поставил сильный пост у подошвы гор на высоте, из пехоты и гребенских казаков. После того начал я делать, в ночь, баттареи, поколику от Черного моря и до речки, впадающей близ Анапы, была равнина, делающаяся уже так, что правый фланг крепости был к самому морю, а левый примыкал к устью оной речки. От отряда, присланного ко мне от генерала-аншефа Каховского и расположенного за болотистой речкой, приказал я сделать баттарею, стрелять из оной как по крепости ядрами, так и метать, наипаче из единорогов, бомбы и брандскугели. Из баттарей, мною сделанных, приказал я стрелять также по крепости, которая в обе стороны перестреливалась сильно и метала бомбы из мортир. Позади моего лагеря, верстах в пяти, на горах, каждый день собиралось несколько тысяч горских народов, при которых было 2000 турок. Неприятель делал сильные вылазки из крепости, а черкесы сзади покушались, нападая наипаче на фуражиров, которых, по отдаляющемуся фуражу, должен был я прикрывать батальонами егерей, с пушками. При сем были и сильные сшибки с некоторым уроном убитых и раненых в посылаемых от нас прикрытиях. От баттареи, устроенной за речкою, хотя и сделан был довольно сильный пожар в крепости, после которого я посылал трубача с парламентером, махавшим белым платком, о предложении сдать крепость на капитуляцию, но неприятель, вместо ответа, начал стрелять из пушек по посланным от меня для переговоров. Таким образом, видя крайнее упорство неприятеля и чрезвычайное затруднение идти к крепости апрошами, не имея осадной артиллерии и получа притом известие, что неприятельский гребной флот идет на сикурс крепости (который и подошел близко, но уже для него было поздно), после двенадцатидневной осады я решился штурмовать крепость. На 21-е число июня, в ночь, подошел с войсками к крепости при шуме морском и стрелянии из баттареи, остановился я во время подхода войск до времени начинания рассвета, отрядив генерал-майора Загрядского с пехотою и конницею, для недопущения черкесов и турок, собиравшихся на высотах гор, атаковать меня в тыл во время штурма и разграбить оставленный мною в удобном месте вагенбург (особый строй военного обоза на случай нападения неприятеля. – Авт.). Сам я, как скоро показалась на небе светлота, приказал из батарей метать в крепость бомбы и, под сим шумом подведши на рассвете две колонны с лестницами к правому флангу крепости, послал к левому флангу фальшивую колонну (где был ров глубже и вал выше, и баттареи, обставленные палисадами) из 500 казаков поселенных пеших и артиллерию, с пятидесятью человеками пехоты. Я атаковал на самом рассвете, штурмом, крепость, и нашел впереди крепости человек двести турок, оные тотчас были переколоты. Неприятель начал как из ружей, так и картечами стрелять по войскам. Колонны мои, спустившись в ров, где можно было без лестниц, приставили лестницы к валу и полезли на оный, но сначала были отбиты. Тут подкрепили их небольшие резервы и посланные от меня три эскадрона Астраханского полка драгун, которые, кинувши своих лошадей, туда же полезли на подкрепление, а затем, видя еще сильную оборону неприятеля, послал я из резерва, при мне находившегося, четыреста человек пехоты, оставя при мне и при всех знаменах двести егерей, а затем уже четыре эскадрона конницы, чрез мост, овладенный пехотою, которая, хотя и терпела урон в людях, от баттареи недалеко стоявшей, но переехала в крепость. Неприятель хотя отступил от вала и некоторые баттареи его взяты были, но оборонялся отчаянно; почему послал я еще из двухсот человек, при мне остававшихся, сто человек храбрых егерей 4-го Кавказского батальона. Тут неприятель уже бросился на уход, в море, бросая ружья и сабли и прося пощады, которая и дана была некоторым туркам, еще неутопшим. В самое то время старались черкесы с турками атаковать меня в тыл; но отрядом, поставленным при самом выходе из гор, были опрокинуты, причем гребенские казаки, спешившись, сражались саблями и потеряли пятьдесят человек убитыми и ранеными. Таким образом, после продолжения пяти часов с половиною беспрерывного, сильного ружейного огня и поражения неприятеля, въехавшею в крепость конницей крепость была взята. В ней взяты в плен 128: трехбунчужный паша, командовавший под ним, Батас-паша, приходивший прежде меня на Кавказскую линию, сын, и много других чиновников; более ста орудий, более ста знамен, провиантский магазин и восемнадцать тысяч пленных, между которыми небольшая часть гарнизона, состоявшего из 25 000, ибо прочие, при упорном сражении, все побиты были. У меня было войска на штурме 7200 человек, из которых 1240 было убитых и 2415 раненых».

22 июня из взятой крепости Гудович рапортовал главнокомандующему о своей победе: «Повеление Вашей Светлости исполнено, сего дня в 7 часов утра Анапа взята. Штурм был жестокий и кровопролитный, неприятель оборонялся отчаянно 5 часов. Ров глубокий и широкий, по большей части одетый камнем четыре раза; победа была сомнительна, наконец, благословением Всевышнего, совершено благополучно, в крепости взято 71 пушка, 9 мортир, 160 знамен; во время самого жестокого штурма я был атакован сзади несколькими тысячами черкес с турками и пушками, но оные были прогнаны с большим уроном. Урон наш не велик, а особливо в раненых. Турков было 10000 и татар, черкес и других 15 000 вооруженных; побитых и потопившихся в море неприятелей число велико. В плен взято несколько тысяч турок, командующий трехбунчужный паша Мустафа, Батас-паши сын и много чиновников. Посланного с сим астраханского драгунского полку секунд-майора князя Арбелианова, отличившегося храбростью и усердием, имею честь рекомендовать Вашей Светлости. Вслед за сим поспешу сделать обстоятельное донесение».

4 июля 1791 г. уже сам главнокомандующий сообщал Екатерине II о блестящей победе своего подчиненного: «Сейчас получил я из Анапы от генерала Гудовича с секунд-майором князем Арбелиановым, отправленным по окончании штурма, краткий рапорт, которой при сем имею счастье поднести Вашему Императорскому Величеству; подробное известие пришлется от него немедленно.

Сильный неприятель весь или побит или пленен. Черкесы по взятии города все разбежались в горы. Приобретенная в Анапе артиллерия отменно хорошая и больших калибров, медная.

Помянутый курьер, князь Арбелианов, в проезд чрез Яниколь известился, что Черноморский Вашего Императорского Величества флот вышел уже из Севастополя в море.

Воинство Вашего Императорского Величества, столь храбро подвизавшееся при покорении Анапы, а с оным и себя повергаю чрез сие к священным Вашего Императорского Величества стопам».

О том, насколько труден был штурм и как колебалась чаша весов на поле боя, свидетельствует частное письмо Гудовича от 24 июня своему тестю – бывшему последнему гетману Украины и генерал-фельдмаршалу Кириллу Разумовскому, из которого целесообразно привести наиболее выразительные строки: «…пять часов продолжался жестокой ружейный и картечный огонь, и победа была сомнительна… Во всю мою жизнь не находил я себя в таком критическом положении… Неприятеля побито на месте более 8000, много потоплено в море; в плен взято: сераскир, трехбунчужный паша… шах Мансур, много черкес чиновников и более 7000 пленных… Урон наш тоже немал: убитых и раненых до 2000».

Почти курьезом звучит то, что когда турецкий флот сделал попытку отбить Анапу, то Гудович не только не дал этого сделать, но и пленил один корабль. Он следующим образом описал в журнале боевых действий этот интересный и очень необычный для сухопутной войны эпизод: «Июля 3-го числа примечено вдали в море, верстах 50 от Анапы к стороне Тавриды, до 30 неприятельских судов, из числа оных один карлыгач, отделясь, лавировал под крепостью Анапою, приказано было не стрелять по нем иначе, как в то время, когда они подойдут под самые близкие выстрелы и когда ловко будет опрокинуть в один раз, он на то понадеясь и вертясь несколько времени перед крепостью, ночью стал подходить к оной, и как по смелому его приближению приметно было, что он не знает о взятии Анапы, то наши не стреляли и как он стал близко крепости, тогда закричали ему по-турецки, он остановился и приехали с оного на лодке к крепости чауш-баша с 14 людьми, в то время наши по мелкости в сем месте к лодке бросились и их взяли, а потом и карлыгач с остальными 4 людьми отдался в плен. Карлыгач небольшой меры, двухмачтовый, о двух пушках и очень хорошо отделан».

Падение Анапы заставило Турцию согласиться пойти с Россией на мирное соглашение – предварительные его статьи были подписаны уже в августе, а в декабре в Яссах официально заключен мир.

О том, насколько высоко оценила императрица взятие Анапы, свидетельствует то, что она наградила Гудовича орденом Святого Георгия 2-й степени и золотой шпагой, украшенной лаврами и алмазами.

После заключение Ясского мира Гудович активно занимается развитием Кубани и контролируемой Россией части Кавказа. Особенное внимание он уделяет строительству линии крепостных укреплений и за это награждается Екатериной II орденом Святого апостола Андрея Первозванного – высшим орденом империи.

В 1794 г. Гудович демонстративно подает прошение о длительном отпуске (по сути, отставке) из-за обиды, что императрица не назначила его командующим армией в начавшейся войне с Персией. Но пройдет менее трех лет, и взошедший на трон Павел I вновь возвращает прославленного полководца командовать войсками на Кавказе. Новый император также, как ранее указывалось, возводит Гудовича в графское достоинство, но пожалование титула нисколько не сделало боевого генерала сервилистом по отношению к самодержцу. В итоге прямота и нежелание угождать привели в следующем году генерала к отставке.

Побыв короткое время на посту киевского, а затем подольского генерал-губернатора, Гудович в 1799 г. назначается командующим армией для похода на Рейн. Однако скрестить свою шпагу с Наполеоном ему не пришлось. Герой Килии и Анапы совершенно не скрывал своего крайне критического отношения к военным реформам императора, сводившимся к бездумному насаждению прусских образцов, и за это Павел I увольняет прославленного полководца с военной службы.

Но после дворцового переворота 1801 г. новый самодержец вновь призывает Гудовича на военную службу, и в 1806 г. он назначает командующим войсками в Грузии и Дагестане. Старый генерал успешно руководил войсками в действиях против Дербентского, Шекинского и Бакинского ханств, благодаря чему их территории вскоре вошли в состав империи. При этом русские войска не понесли практически никаких потерь, о чем Гудович с гордостью доносил Александру I: «Имею счастье донести Вашему Величеству, что теперь весь Дагестан по реке Кура покорен высокой державе Вашей… Наипаче счастлив я тем, что высочайшая человеколюбивая воля Ваша исполнена не только без потеряния победоносных войск Вашего Величества, но и без малейшего оных изнурения».

Одновременно с завоеваниями для империи новых земель Гудович делал все возможное, чтобы сделать безопасной жизнь мирного населения Кавказа. Как он заявил после вступления в должность: «Будучи старшим генералом русской армии, я недаром прислан сюда водворить между вами порядок». В первую очередь командующий делал все возможное, чтобы интегрировать в имперскую структуру представителей местных элит, и для этого не скупился на чины и звания даже недавним противникам. Например, Гудович пожаловал высокие воинские звания влиятельным дагестанским властителям – уцмию каракайтагскому генерал-майора, а табарасанскому кадию бригадира. Объясняя свои действия, он приводил следующую аргументацию: «Ибо признаю их людьми нужными. Первого – потому что он знатный и сильный владелец, а второго – по смежности его владений с Дербентом».

Подобная политика привлечения на свою сторону бывших врагов полностью себя оправдала, превратив их в преданных союзников.

Не менее удачно действовал Гудович и в начавшейся в 1807 г. войне с Турцией, хотя первоначально его постигла серьезная неудача. Речь идет об осаде сильно укрепленной и имевшей многочисленную артиллерию крепости Ахалкалаки. Гудович рассчитывал, что турки, ввиду значительного превосходства русских сил, сдадутся без боя, и дважды выдвинул требование о капитуляции. В третий раз он направил командовавшему гарнизоном паше следующее требование: «В последний раз советую вам и требую, чтобы вы сдали мне крепость не медля, иначе вас ожидает неминуемая гибель. Представлю в пример то, что многие турецкие крепости с их многочисленными гарнизонами и артиллерией не могли устоять против высокославных российских войск, коими я тогда начальствовал и теперь командую. Я взял их штурмом, где от одного упорства кровь ваших собратьев пролита реками. Анапа, Суджук-Кале и Хаджи-Бей примерные тому свидетели. Показав вам то, что воевать я умею, я еще раз обращаюсь к вашему человеколюбию и уверяю вас моим словом, что в случае вашей покорности вы будете отпущены, а гарнизон получит пощаду».

Однако паша небезосновательно рассчитывал, что без длительной осады русские не смогут преодолеть мощные крепостные укрепления и отказался капитулировать. После этого Гудович начал артиллерийский обстрел, который продолжался два дня. Однако, учитывая отсутствие у русских войск тяжелой осадной артиллерии, а также силу укреплений Ахалкалаки, обстрел принес лишь ограниченный результат, и Гудовичу пришлось начать штурм.

Войска были разделены на три штурмовых колонны под командованием генерал-майоров Титова, Портнягина и Андрея Гудовича (сына командующего), и рано утром 9 мая начался штурм. Турки встретили наступавших концентрированным ружейным и артиллерийским огнем, в результате которого русские войска понесли огромные потери. Только колонна Портнягина сумела взойти на стену, но, несмотря на то, что Гудович направил для ее поддержки все имевшиеся резервы, оборонявшиеся сумели отбить штурм.

Паша попытался развить достигнутый успех и направил из крепости кавалерию для преследования и разгрома русских войск. Но Гудович провел контратаку силами трех эскадронов нарвских драгун и казачьим полком, и турки были вынуждены прекратить преследование.

После того как Гудович отступил от Ахалкалаки в Грузию, турки решили развить свой успех и выступили из Карса к крепости Гумри на реке Арпачай. 20-тысячное турецкое войско (артиллерия которого составляла 25 орудий) было значительно сильнее всех русских сил в регионе, и его командующий эрзерумский сераскир Юсуф-паша надеялся, используя свое численное преимущество, захватить большую часть Кавказа.

Однако уже первые действия под Гумри оказались для Юсуф-паши неудачными – зеркально повторилась ситуация с осадой Ахалкалаки, хотя укрепления этой крепости были значительно слабее. Оборонявшийся в крепости генерал-майор Петр Несветаев, имея весьма ограниченные силы – четыре батальона неполного состава и два казачьих полка, отразил три попытки штурма с большими потерями для нападавших. Когда османы готовились к четвертому штурму, то сначала подошли драгуны Портнягина, а вскоре и сам командующий с основными силами.

Решающее сражение произошло 18 июня на берегу Западного Арпачая (куда от крепостных стен отступил Юсуф-паша после прихода Гудовича), и его результат тогда определил исход русско-турецкого противостояния на Кавказе.

Войско Гудовича было совсем невелико. Даже объединенные русские силы (в составе которых была также иррегулярная конница из грузин, армян и закавказских татар) не превышали шести тысяч, уступали они османам и в артиллерии.

При этом цена предстоящей битвы была чрезвычайно велика. Поражение (пусть даже и частичное) в этом, внешне не слишком значительном, сражении означало бы катастрофу для интересов империи в регионе. Примерно в 35 километрах от Гумри стояла большая персидская армия, и в случае отступления Гудовича она бы начала вторжение в Грузию, а бороться одновременно на Кавказе с Портой и Персией у Гудовича не было сил.

Командующий после разведки позиций противника решил ударить с правого фланга и тыла. Это отсекало туркам единственный путь отступления – в направлении Карса, что давало возможность проведения операции на полное уничтожение противника. Но начавшийся русский обходной маневр был разгадан Юсуф-пашой, который принял немедленные контрмеры. С частью своих сил он переправился с правого на левый берег реки и сам попытался замкнуть кольцо окружения вокруг русского расположения.

Гудович немедленно пошел в контратаку, и началось ожесточенное сражение с широким применением обоими сторонами артиллерии (при этом русские использовали ее более профессионально, нанося чувствительные для османов концентрические удары). Исход битвы решила фронтальная кавалерийская атака Несветаева. Юсуф-паша не выдержал натиска конницы и обратился в бегство. Русская кавалерия начала преследование, в ходе которого Юсуф-паша понес значительные потери и с трудом смог уйти в Эрзерум.

Русские потери составили всего около ста человек убитыми и ранеными, турецкие превышали их многократно, но точная цифра осталась неизвестной. Кроме того, Гудович захватил большие трофеи (в том числе все пушки) и около ста знамен.

За эту победу командующий войсками на Кавказе был произведен императором Александром I в генерал-фельдмаршалы.

В первых числах сентября 1808 г. Гудович начал поход против Эриванского ханства, которое являлось, по сути, персидским плацдармом для дальнейшего продвижения на Кавказ. Вначале поход начался удачно: без боя был взят легендарный Эчмиадзинский монастырь – духовный центр армяно-григорианской церкви, однако начатая после этого осада Эривани затягивалась. Предпринятый в ночь с 16 на 17 ноября штурм четырьмя колоннами не дал результата и в условиях наступающей зимы Гудович вынужден был отступить.

Об этой кампании генерал-фельдмаршал рассказал подробно. И ясно, что его вины в не слишком удачном результате нет – достигнуть поставленных целей ему не дали неблагоприятно сложившиеся обстоятельства: «В начале сентября месяца пошел я, с так называемою тогда, но уже малочисленной моей армией, в шести тысячах человек под ружьем стоящей, в поход к Эривани, и пришед в Шурагели, перешел горы, делающие нашу границу с Персией, а оттуда далее по дороге к Эривани, не встречая еще нигде, на расстоянии 50 верст, войск персидских. Подвинувшись далее вперед, в 15 верстах, увидел я конницу персидскую по другой стороне реки Арпачай, которая, опасаясь быть отрезанной от Эривани, поспешно опередя меня, идущего по левую сторону Арпачая, переправилась так поспешно чрез мост, там находившийся, что я едва только успел, с моим малым авангардом, атаковать оную казаками и высланными егерями, не могши употребить драгун, по причине усыпанного поля и дороги острыми каменьями. Конница сия была, с уроном, тотчас опрокинута и даже не заезжала к Ячмезинскому (Эчмиадзинскому. – Авт.) монастырю, на дороге лежащему и имеющему впереди большие сады и каменные ограды, где прежде меня князю Цицианову великое сопротивление было. На другой день пошел я далее и занял Ячмезинский монастырь, не встретя никакого сопротивления. Как обоз не мог инаково идти, как по той же дороге, за войском, а видна была выехавшая от Эривани конница персидская, верстах в восьми, то, построив впереди сего монастыря три батальона пехоты и драгун, занял я посланными егерями сады, и тем обеспечив обоз, идущий по трудной каменистой дороге, по приводе которого, видя персиян удалившихся, расположился лагерем впереди крепкого монастыря Ячмезинского. Оставив тут больных, большую часть обоза и надобное прикрытие, на другой день, до света, пошел я вперед к Эривани. В сию ночь деревни, впереди меня лежащие и в стороне, были зажжены персиянами. Дошед до реки Занги без сопротивления, не видев уже нигде конницы персидской, с которою Гассан-Хан удалился и оставив брата своего хана комендантом в Эривани с пехотою регулярной и нерегулярной. Накануне моего прихода уехал из Эривани французский инженерный офицер, там находившийся. Я, потому переправивши войска чрез быструю реку Зангу, текущую подле самых стен Эривани, ниже крепости, подвинулся к Эривани, и по рекогносцировании мною впереди, расположился лагерем в пяти верстах от крепости, примкнув левым флангом к реке Занг, 1808 года октября 3 числа. На другой день послал я отряд, под командой генерал-майора Портнягина, из небольшого числа пехоты, с четырьмя пушками и из драгунского исправного Нарвского его полка состоящего, к стороне реки Араке не допускать неприятеля меня тревожить с тыла и подавать сикурс крепости. Того же дня, после полудня, неприятель из крепости начал делать вылазку (в числе которой были и регулярные персидские войска) на поставленные впереди лагеря, в удобном месте, гренадерские батальоны, которые и опрокинули неприятеля с немалым ему уроном и с малозначащим со стороны нашей. В ночь потом послал я обложить крепость полковника Симоновича, с надобным числом войск, под командой генерал-лейтенанта барона Розена, поделать баттареи и траншеи, что и исполнено было. Генерал-майор Портнягин два раза прогонял покушавшегося неприятеля подать помощь крепости: в первый раз прогнал до 1000 человек, а во второй раз переправившуюся чрез Араке, для сикурса крепости, в 5000 человек, состоявшую персидскую конницу, при одном хане, прогнав их с большим уроном, преследовал чрез Араке в глубокий брод, драгунами и на крестцах лошадей их посаженными егерями. Как при начатии моем похода к Эривани предписано было генерал-майору Небольсину, с бригадой его, с артиллерией и казаками идти вверх по Араксу, к Нахичивану, то, осаждаючи крепость, получил я от оного рапорт в том же месяце, числа не упомню, что он, подходя к Нахичивану, встречен был, переправившись при Нахичиване чрез реку Араке, персидскими войсками, под командой самого наследника шаха Аббас-мирзы, с конницей и пехотой регулярной и артиллерией. Опрокинув оный корпус персидский с большим уроном, он прогнал неприятеля, чрез Араке бежавшего, причем убит был один хан, дядя наследника шахского; взято в плен несколько персиян, а подлинного числа не упомню, и семь человек наших беглых, служивших у персиян, сражавшихся вместе с персиянами, которых я приказал прогнать жестоко шпицрутеном, отчего оные по нескольких днях после померли. Генерал-майор Небольсин занял Нахичиван, которому и предписано было от меня сделать уже верное сообщение с отрядом генерал-майора Портнягина. С тех пор уже неприятель не смел переходить чрез реку Араке.

Из Эриванской крепости, имеющей к реке Занг и в других местах двойную каменную стену, неприятель отчаянно оборонялся из ружей и из пушек. Я, не имев осадной артиллерии, имев только на другой стороне реки Занг, от крепости, баттарею из нескольких пушек и трех мортир, взятых мною у турков, не мог оному наносить желаемого вреда, и хотя из близко поставленной баттареи, на левом берегу реки Занг, на котором и все войска, обложившие крепость, находились из двенадцатифунтовых орудий и делана была небольшая брешь, но персияне каждую ночь, находящимися в крепости армянами, старались починивать, хотя не без урона от выстрелов шестифунтовых пушек. Неприятель стрелял как днем, так и ночью из ружей и пушек, а когда я делал для устрашения оного фальшивые по ночам тревоги, то стрелял вокруг сильно из ружей почти всю ночь и метал подсветы, но без вреда нашим войскам.

Таким образом, продолжавши осаду по 17 ноября, увидел, что большой снег упал на горе Арарат и на Черных горах, подле меня недалеко лежащих, а приехавший ко мне, с великой нуждой, курьер из Грузии сказал мне, что, по причине упавших больших снегов в горах, чрез которые должно проходить в Грузию, проезд сделался так затруднителен, что я и курьеров впредь ожидать не могу. Живущий за Араксою подчиненный персиянам народ куртинцы прислали ко мне своих поверенных с предложением быть подданными России, которых я обласкав и подарив, дал оным мою сальвагвардию (воинские подразделения, предназначенные для охраны населения, отдельных лиц или имущества во время нахождения армии на данной территории. – Авт.). Войска, осаждавшие Эривань и в отрядах находившиеся, имели продовольствие не только надобное, но, могу сказать, роскошное, ибо получали довольное число муки пшеничной, сарачинское пшено, которого там изобильно, мясо и собирали тоже овощи огородные, в предместиях Эривани находившиеся, даже и пресладкий виноград. Лошади довольствованы были сеном и ячменем из деревень, имевших мою сальвагвардию, между Зангою и Араксом, заготовленными персиянами для своей конницы; мясом же войска довольствованы были от выгнанной из крепости, по тесноте и недостатку корму, скотине, овец и рогатого, часть которого скота сами пастухи пригоняли к войскам, а часть отхвачена была; так что я не имел в прокормлении войск и лошадей никакой еще нужды. При всем этом, от продолжавшейся осады, ожидая уменьшения войска, лишась от упадших больших снегов с Грузией сообщения, а по позднему времени не ожидая возможности до весны уменьшения таковых снегов, должен был я решиться, имея уже мало в остатке снарядов артиллерийских, штурмовать крепость, в которой была небольшая брешь. Дав мое распоряжение атаковать оную, с 16 на 17 число, подошел и сам к крепости наполовину малого пушечного выстрела, с оставшимися в лагере войсками, для резерва, который с тем поставлен был, что когда влезшие в крепость войска займут ворота, взойти ему на помощь сражающимся, расположив оный за малою высотою, дабы меньше терпеть урона от ядер. Штурм был предпринят до света; но неприятель, приметив движение войск, кинул такие подсветы из крепости, что ясно мог увидеть приближение колонн, и хотя одна колонна, по лестницам, взошла в крепость, но по главной колонне, подошедшей к бреши и от которой были уже некоторые во рву, неприятель метал зажженные бомбы и приготовленные камни, а ведший оную полковник Симонович был тяжело ранен. Также и влезший по лестницам в крепость…был убит, а потом и взошедший, с резервом, полковник Булгаков был тоже убит. Я, хотя и послал из резерва, при мне находившегося, атаковать крепость с противной стороны взлезшей в крепость колонны, дабы отвлечь неприятеля от обороны на ту колонну, но и оный отряд подошед к крепости, по сильной обороне неприятеля, не мог взлезть в оную и отошел. По таковой несчастной неудаче приказал я войскам, в траншеях прежде находившимся, войти опять в оные, а раненых собрать и отвести в лагерь. После сего, отправивши в лагерь раненых и постоявши несколько часов пред крепостью, откуда неприятель не смел делать вылазки, послал я к находящимся в траншеях, на место убитых и раненых, из резерва, прочие отвел в лагерь и, продолжав осаду, отнял у неприятеля свободное взятие воды из реки Занги, текущей под стенами, и посылал сказать, что не отойду до тех пор, пока не возьму крепость. Неприятель продолжал оборону отчаянную; и посему, не видя уже возможности продолжать далее осаду по малому остатку артиллерийских снарядов и убавке войск, не имея оных и с начала моей осады более 5000 человек, из которых понес убытка более 800 чел. убитых и раненных на штурме, принужден я был, по всем вышеописанным причинам, призвав отряд генерал-майора Портнягина в лагерь, 30 ноября оставить осаду, и отошел к монастырю Ячмезинскому, где простояв день, собравши все к походу, 2 декабря пошел я к горам, по дороге к Грузии, а как уже известно было, что проход чрез горы, по причине большого снега, не токмо затруднителен, но без раскрытия сколько можно, дороги, невозможен, послал я вперед драгунский полк Нарвский и батальон пехоты, с лопатами. Неприятель до 3-го числа декабря нигде не показывался из крепости, а 3-го числа в обед, когда обозы еще не все втянулись в лагерь, который у меня был уже на снегу, но не так великом, ибо от Эривани более двадцати верст шел я еще сухою дорогою, засев в каменьях, начал стрелять по немалому прикрытию обоза, в арьергарде находившемуся. Посему я послал один гренадерский батальон, пришедший уже в лагерь, который и прогнал неприятеля. Сам я, на другой день, пошед далее, находя отчасу более снегу и наконец мороз до пятнадцати градусов. Тут, перейдя горы, на границе между Персией и грузинской провинцией Шурагели, где, спустясь с гор, было уже весьма мало снегу, расположив войска, сколько можно было, по деревням на квартирах для отдохновения и потом простояв несколько дней, сделал мое распоряжение, которым войскам оставаться в Шурагели, а прочих повел в Грузию».

Неудача под Эриванью тяжело сказалась на моральном и физическом состоянии генерал-фельдмаршала. Кроме того, Гудовича не любил всесильный в то время военный министр Алексей Аракчеев, что все равно не дало бы полководцу возможности реализовать все свои планы завоевания Кавказа.

Эти обстоятельства стало причиной того, что генерал-фельдмаршал подал императору прошение об отставке и Александр I в ответ написал следующее: «Мне чувствительно весьма лишиться такого фельдмаршала, как вы… Желание ваше хотя с прискорбием, но будет мною исполнено».

В следующем году Гудович был назначен главнокомандующим в Москву, а в 1810 г. получил звание члена Государственного совета и сенатора. Через два года он окончательно уходит с действительной службы и поселяется в пожалованном ему императором Павлом I роскошном имении в местечке Чечельник на Подолии, занимаясь на досуге музыкой и охотой.

Умер великий полководец в 1812 г. и был, согласно завещанию, похоронен в Киеве в Софийском соборе, который он очень любил.

Генерал от инфантерии граф Михаил Андреевич Милорадович

В изданной в Полтаве в царствование Александра III биографии Милорадовича содержатся следующие показательные строки: «Монархи русские считали Милорадовича лучшим перлом в своей короне: император Павел I в довод своего особенного благоволения к отличной службе Милорадовича, сопричислил его к чинам, состоявшим при своей особе; император Николай, в первые часы по воцарении, в собственноручном письме благоволил назваться его другом; император Александр II торжественно почтил вековой юбилей со дня его рождения».

И эти слова отнюдь не кажутся излишне пафосными – полководец, подобный Милорадовичу, стал бы гордостью любой страны. И это при том, что он явно не до конца раскрыл свой огромный полководческий потенциал. Если бы не предательский выстрел и удар штыком заговорщиков-декабристов, то генерал снискал бы лавры еще не одной славной победы.

Джордж Доу (1781–1829). Портрет генерала Михаила Милорадовича. Военная галерея Зимнего дворца

Род Милорадовичей принадлежит к одному из самых древних в Сербии – его корни уходят в начало XIV века. Прадед будущего генерала от инфантерии – Михаил Милорадович, поступил на русскую службу при Петре Великом и в 1715 г. за службу государю получает поместья в Малороссии и назначается гадяцким полковником. Супругой полковника стала дочь генерального есаула Ульяна Бутович, и у них родился сын Степан.

Так появился новый малороссийский род, представители которого внесли огромный вклад в дело защиты и обустройства родной земли.

Гадяцкий наказной полковой есаул Степан Михайлович Милорадович женился на дочери генерального есаула Марии Гамалее. Их сын Андрей прославился в войне с Турцией в 1771 г., когда он во главе 2-тысячного отряда после переправы через Дунай разбил 7-тысячный корпус неприятеля. Уже будучи генерал-поручиком, он долгие годы был губернатором Черниговского наместничества и очень много сделал для его развития. От брака Андрея Милорадовича с Марией Горленко и родился 1 октября 1771 г. в Санкт-Петербурге выдающийся полководец Михаил Андреевич Милорадович (лично участвовавший, как минимум, в 52 сражениях), ставший общей гордостью трех братских славянских народов.

С раннего детства Милорадович был записан отцом в лейб-гвардии Измайловский полк, но перед вступлением на военную службу он получил прекрасное европейское образование. Четыре года в Кенигсбергском университете юноша изучал право, архитектуру, ряд других наук (также и военные, включая артиллерию и фортификацию), потом совершенствовался еще в нескольких европейских университетах.

Свой боевой путь будущий герой Отечественной войны начал во время войны со Швецией 1788–1790 гг., в которой он принял участие в составе батальона измайловцев (входившего в сводный гвардейский отряд).

Когда на престол вступил Павел I, Милорадович одно время думал об отставке – слишком тяжело стало служить при непредсказуемом императоре, к тому же весьма не жаловавшем гвардию, которую он (впрочем, с полным основанием) считал для себя серьезной угрозой. Однако неожиданно для самого себя, без приложения каких-либо усилий, Милорадович оказывается в фаворе у недавнего гатчинского затворника.

Дело в том, что Милорадович был прирожденный (как говорили в императорской армии «отчетливый») строевик, и это сразу заметил царь, являвшийся большим любителем парадов, разводов и различных строевых упражнений. В 1797 г. новый императорский любимец становится полковником, а спустя год благодаря своему щедрому, как на наказания, так и поощрения, покровителю он – в 27 лет – уже генерал-майор и командир Апшеронского мушкетерского полка.

С полком Милорадович принял участие в 1799 г. в Итальянском и Швейцарском походах Суворова.

В первом же сражении – у Лекко Милорадович привлек к себе внимание Суворова своей доблестью и уверенным командованием.

Чтобы понять дальнейшее становление Милорадовича как полководца, стоит сказать несколько подробнее о его первом серьезном испытании на поле брани. Показательно, что хотя в сражении приняли участие сравнительно небольшие силы, Суворов оценивал его как одно из самых для себя тяжелых. Как он говорил: «При Лекко чуть было мою печенку не проглотили».

15 апреля события у города Лекко (на восточном берегу реки Адда возле озера Коммо) развивались следующим образом. Город был занят французским 5-тысячным отрядом в составе шести батальонов, четырех эскадронов и шести орудий (два батальона и вся артиллерия находились на западном берегу Адды) под командованием генерала Сойе.

Утром 3-тысячный отряд Багратиона начал атаку на Лекко и сумел вытеснить силы Сойе. Однако французы, отступив на северную окраину, быстро поняли, что численность русских войск невелика и начали проводить контрманевр на окружение. Их действия были разгаданы – русские войска успели вырваться из города до того, как кольцо окружения было замкнуто и заняли жесткую оборону недалеко от Лекко. Багратион надеялся продержаться до прихода подкреплений от Суворова, которые он просил прислать не медля ни минуты.

Сойе, понимая, что к русским вот-вот может подойти подкрепление, не прекращал ожесточенных атак, которые Багратиону все труднее становилось отражать. Ситуация изменилась, когда, выполняя приказ Суворова, подошли два батальона под командованием генерала Повало-Швейковского и батальон апшеронцев под командованием Милорадовича (последний фактически предвосхитил появление мотопехоты, посадив своих солдат для быстрейшего передвижения на подводы). Кстати, высокой мобильностью своих войск Милорадович широко прославился и в следующих войнах. Недаром, уже в 1812 г., сам Голенищев-Кутузов заметил генералу по этому поводу: «Ты ходишь скорее, чем летают ангелы».

Осажденные и пришедшие к ним на помощь три батальона подкрепления немедленно контратаковали французов (особо при этом отличились апшеронцы), и, понесший большие потери, Сойе был разбит и отступил в северном направлении.

О полном успехе русских войск свидетельствуют и сравнительные цифры потерь. В то время как Сойе потерял убитыми, ранеными и пленными около тысячи, потери русских были почти втрое меньше.

После победы у Лекко Суворов назначил Милорадовича (награжденного за сражение орденом Святой Анны 1-й степени) при себе дежурным генералом. Таким образом молодой генерал становится одним из самих приближенных к великому полководцу людей, и суворовская школа оказывает огромное влияние на его становление. Генералиссимус навсегда останется для Милорадовича образцом, поведению которого он всегда подражал на поле брани и неизменно применял в бою суворовскую тактику.

В связи с этим чрезвычайно интересна характеристика Суворова, которую дал (на основании анализа именно Итальянского и Швейцарского походов) автор бессмертного «евангелия полководцев» – книги «О войне» Карл фон Клаузевиц: «Мы не решаемся давать характеристику этого знаменитого человека, так как все черты его хорошо известны, и мы не чувствуем себя достаточно вооруженными для более подробного изображения его удивительной индивидуальности.

Упомянем только о том, с чем согласны все, что это человек пламенной воли, большой силы характера, отличавшийся крупным природным умом, прошедший хорошую школу в войнах против турок. Если эта школа и не была вполне достаточной для ведения войны с французской армией и грубая своеобразность его простого разумного руководства часто создавала затруднения в той сложной деятельности, какой является война между образованными народами, то всем известно, что его чудачества были лишь взятой им на себя ролью, которую его острый ум разыгрывал только по внешности, но он никогда не допускал их в решительных вопросах. Если даже принять во внимание в этих сложных отношениях и формах войны между образованными народами австрийский генеральный штаб, во главе которого стоял весьма образованный и выдающийся человек (генерал Шателер), то все же никоим образом нельзя умалять индивидуальных заслуг Суворова.

Самый превосходный генеральный штаб с правильными взглядами и принципами не может послужить к хорошему руководству армией, если отсутствует душа великого полководца; но направление взглядов и воли, свойственное натуре великого полководца, является превосходным коррективом против учености генерального штаба, вплетающейся в его планы там, где без него, как инструмента, обойтись нельзя. Если австрийцы под начальством Края одержали победу при Маньяно, что служит к чести их оружия, то без Суворова они не выиграли бы сражений при Кассано, Треббии и Нови. В этих победах нельзя не признать своеобразного характера энергии Суворова и меткости его взгляда».

В дальнейших сражениях этого похода Милорадович подтвердил утвердившуюся за ним высокую боевую репутацию. Со своими апшеронцами он участвует в сражениях у Бассиньяны, Треббии, Нови, во время перехода через Альпы командует авангардом русских войск.

И в каждом бою Милорадович неизменно проявляет решительность, полководческий талант и легендарную личную храбрость. Вот как описывает роль Милорадовича в бою у Бассиньяны изданная в 1892 г. официальная история Апшеронского полка: «Узнав о переходе русских у Бассиньяны, генерал Моро (имеется в виду командующий французской армией в Италии генерал Жан Виктор Моро. – Авт.) немедленно двинул туда части дивизии Виктора и Гренье и сам поехал на место сражения… Положение авангарда Чубарова с каждой минутой становилось все тяжелее и тяжелее, а помощи не являлось. Тогда великий князь Константин Павлович сам поскакал к переправе и приказал генералу Милорадовичу с одним батальоном своего полка идти на выручку Чубарова. Милорадович бегом повел свой батальон на поле сражения и, придя сюда, пристроился к правому флангу. Вслед за тем подошли еще 2 батальона. В это время неприятель обходил наш отряд с обоих флангов; кавалерия – справа, а пехота – слева. Войска наши, отступая, отбивали все атаки французов. Но вот на ближайших высотах показалась колонна генерала Виктора».

«В такое критическое мгновение генерал Милорадович, в голове двух рот, с правого крыла бросается в ту сторону, где угрожает большая опасность. Взяв в руки знамя, он сам устремляется вперед и еще раз отбивает атаку неприятельскую» (Д. А. Милютин) (цитата из труда будущего военного министра Александра II Дмитрия Милютина о суворовском походе, изданного в 50-е гг. XIX века. – Авт.)».

А вот строки из приказа самого Суворова, в котором говорится о действиях Милорадовича при переправе у Бассиньяны: «Мужественный генерал-майор Милорадович, отличившийся уже при Лекко, видя стремление опасности, взявши в руки знамя, ударил по штыках, поразил и поколол против стоящую неприятельскую пехоту и конницу, и, рубя сам, сломал саблю; две лошади под ним ранено».

Приведем также отрывок из донесения Суворова Павлу I о битве при Нови, из которого видна роль Милорадовича в этой значительной для успеха всей кампании битве: «Генерал-майор князь Горчаков во время своего на неприятеля нападения увидел вдруг целую неприятельскую колонну, тогда подкрепили его полки Молодо-Баденской и Милорадовича с генералом-лейтенантом Ферстером; вторая колонна подоспела к неприятелю, и тогда генерал от кавалерии Дерфельден подкрепил Ферстера и князя Горчакова полками генерала-лейтенанта Швейковского, Ферстера и баталионом Дальгейма. Неприятель, маневрируя беспрестанно то влево, то вправо, принуждал наши войски три раза переменять построения нашего фронта. Напоследок неприятель усилился против конца нашего левого фланга, где полк Милорадовича и Дальгеймова полку баталион Кастелия мужественно сражался. Когда генерал-майор князь Багратион поражал неприятеля, то из кустарников показалась густая колонна, которую он атаковал холодным ружьем, расстроил и рассыпанную уже колол; тогда два неприятельские гусарские эскадрона вышли на выручку. Сбитой неприятель подкреплен был второю колонною. К нашим войскам пришел на помощь генерал от кавалерии Дерфельден с полками Розенберга, Тыртова, баталионом Дальгейма и с левого флангу баталион Швейковского, полк Милорадовича и Молодо-Баденский, которые вступили в атаку. По ним открыт был жестокой из 20 пушек огонь, равно и ружейной; но несмотря на то колонна была сбита; рассыпанные [люди] взяты были в полон; малая часть спаслась. Сих подкрепил фронт неприятельской, засевший во рве на плоском месте при горе; к оному наши войски сближались. Тогда неприятель, собрав войски, усилил свой центр, которой уже стенал от жестоких ударов Дерфельдена; подкрепление не пособило. Когда в центр войска его были собраны, то правый его фланг обессилился; и тогда генерал от кавалерии Мелас, воспользовавшись сим, взял путь свой на высоту горы от стороны Сераваля и пришел вовремя, поражал неприятеля в левый фланг с решительным успехом. Нападение от каждого и всех вообще началось с беспримерною решимостию и мужеством; неприятель был повсюду опрокинут; замешательство его в центре и на левом крыле было свыше всякого выражения; он выгнан был из выгоднейшей своей позиции, потерял свою артиллерию и обращен в бегство. С центром и левым его крылом сражавшиеся войски могли тогда с тем большею удобностию возобновлять и усугублять свое нападение. Все соединенные войска, равно и генерал-фельдцейхмейстер Край с своею колонкою, гнали его, брали в плен, разили за восемь верст и далее от Нови. Таким образом продолжалось 16 часов сражение упорнейшее, кровопролитнейшее и в летописях мира, по выгодному положению неприятеля, единственное. Мрак ночи покрыл позор врагов, но слава победы, дарованная Всевышним оружию твоему, великий государь! озарится навеки лучезарным немерцаемым светом.

Все войски наши состояли из 38 000 человек, а по объявлению самих французов, потеря их простирается за 20 000; убитыми до 7000, раненых увезено ими свыше 5000, разбежалось за 4000. Нам в плен досталось 4 генерала, 3 полубригадных шефов, 81 штаб и обер-офицеров и нижних чинов 4520…

Главнопредводительствовавший генерал Жуберт вскоре по начатии сражения ранен и умер в Нови. Сей произвел Пиемонтскую революцию, и Бонапарт, при отправлении его, наименовал своим наследником. Также убит дивизионной генерал Ватрен и бригадной генерал Гаро. Пушек досталось победителям 39 и ящиков с снарядами 54.

Наш урон: российских убито – майор Корф, обер-офицеров 10, нижних чинов 337; ранено: генерал-лейтенант Тыртов в голову пулею, генерал-майоры: князь Горчаков от картечи контузией, Чубаров в ногу пулею; полковники: Ломоносов, Касаговский, Бредихин, Врангель и Санаев подполковник; майоры: Буланин, Козлютинов, Вердеревской и Розен; обер-офицеров 47, нижних чинов 1479. Императорокоролевских (имееются в виду австрийцы. – Авт.) убито 900, ранено 3200.

Все воинство вашего императорского величества от каждого генерала до последнего солдата подвизалось в сем сражении единым духом храбрости, мужества, неутомимости и неустрашимости; все они совокупно одушевлялись великими монаршими милостями и щедротами, вашим величеством к ним ниспосылаемыми, и охотно приносили на жертву служению престолу и живот и кровь свою.

Обязанностию верноподданическою поставляю я здесь в высокомонаршее вашего императорского величества благоволение припоручить:…Милорадовича, с храбростию и расторопностию поражавшего неприятеля, наступавшего на его атакою».

Добавим еще следующее. Когда мы говорим о Милорадовиче как ученике Суворова, то речь идет не только о полководческом искусстве, а и об отношении к солдатам, умении переносить с ними все тяготы наравне или даже в еще большей мере. Для подтверждения этого приведем только один пример времен перехода через Альпы, описанный суворовским биографом конца XIX века генерал-лейтенантом Александром Петрушевским: «Требовались большое внимание и осторожность, чтобы не сорваться со скользкого пути и не полететь вниз, а когда туман сгущался или над головою чернела туча, то опасность увеличивалась, ибо приходилось лезть ощупью, двигаться на авось. Еще труднее, почти невозможным делалось движение ночью, когда, при ненастье, не видно было ни зги и истощенные дневным походом силы солдат отказывались служить. Части войск останавливались на привал, где встречались площадки; но такие ночлеги служили больше утешением, чем на действительную пользу, потому что леденящий ветер гулял тут свободнее, пробирая насквозь, а голая, бесприютная высь не давала ни прутика для бивачного огня. Предшествовавший поход по дикой горной стране послужил, правда, школою для войск, но он перемежался упорными боями, а не отдыхами, и войска не имели досуга привести свое снаряжение в исправное состояние. Обувь солдатская, и в особенности офицерская, теперь в течение немногих часов совсем сбилась и пришла в негодность; у иных отодрались подошвы. О каких-нибудь приспособлениях, вроде, например, сандалий с железными шипами, не было и помину, ибо не имелось ни времени, ни опытности, как у Французов, искусившихся бойцов горной войны. В довершение бедствия нечем было подкрепить силы; вьюки с провиантом тянулись позади, а при себе или ничего не было, или очень немногое, и эту малость надо было расходовать бережливо. Кто был позапасливее, тот сохранил муку, розданную в Альторфе, в ожидании огня, чтобы спечь из нее лепешки. Другого харчевого подспорья не было; иные раздобылись в прежнее время картофелем или сыром, но это все уже вышло, да и большинство солдат употребляло сыр лишь в последней крайности, считая его гнилью. Офицеры и генералы бедствовали чуть ли не больше, и солдаты им охотно помогали, чем могли: чинили обувь на привале, делились харчами из последних скудных остатков. Милорадович на биваке съел у одного солдата спеченную из альторфской муки пригорелую лепешку, очень ее похвалил, поблагодарил хозяина и прислал ему взамен небольшой кусочек сыра, – половину всего, что имел сам. Солдат не взял сыру, а вместе с другими своего десятка или капральства составил складчину, по сухарику с брата, и все это с кусочком сухого бульона, взятого с убитого французского офицера, отнес в узелке к Милорадовичу, который поблагодарил и принял».

Отмеченный после окончания Итальянского и Швейцарского походов многими российскими и австрийскими наградами, Милорадович вновь скрестил шпагу с французами в 1805 г. Командуя отдельной бригадой (в составе трех пехотных и одного конного полка), он отличился в сражениях при Амштеттене и Креймсе, за что был награжден орденом Святого Георгия 3-й степени и получил эполеты генерал-лейтенанта.

Служивший под началом Милорадовича Федор Глинка рассказал о действиях своего командира под Амштеттеном, и его слова снова заставляют вспомнить о школе Суворова: «Мы стояли в две линии, вторая наша линия и резерв были у самого леса в лощине, так что неприятель не мог их хорошо видеть. Генерал Милорадович, помня наставления великого Суворова, что русский солдат должен доставить победу концом своего штыка, отдал приказание, чтоб гренадерский батальон его полка не заряжал ружей, а встретил бы неприятеля прямо грудью и холодным ружьем. В четыре часа пополудни дело началось: первая наша линия выслала стрелков против неприятельских, которые высыпали из лесу».

Не менее показателен и рассказ Глинки о сражении при Креймсе, в котором французы, благодаря действиям Милорадовича, были наголову разбиты и понесли огромные потери: «Мы несколько раз принуждены были отступать до самого города, и всякий раз генерал Милорадович, начальствовавший в сем деле, мужественно отражал неприятеля и по трупам его водил расстроенные полки свои вперед… На долине и в горах бой продолжался с равным жаром. Теснота места усугубляла жестокость сражения. Пули сновали туда и сюда, как рои пчел. Ядра и картечи, шумя по горам, ссекали деревья и дробили камни… Полк наш, сражаясь отчаянно, очевидно исчезал. Много офицеров было раненых, и многие, перевязав раны, возвращались в строй. Наконец уже к вечеру Уланиус с егерями, а генерал Дохтуров со своей колонной ударили на неприятеля с тылу, и он весь частью потоплен, частью забран был в плен».

Прославился своей отвагой Милорадович и в сражении при Аустерлице, где он командовал бригадами, входившими в состав колонны австрийского генерала Иоганна Коловрата-Краковского. Конечно, не имея возможности повлиять на принятие решений командования, он никак не мог изменить результат сражения, но его действия остались в истории примером выдающегося проявления воинской доблести. В рапорте Милорадовича (который никогда не был склонен к преувеличениям) содержится красноречивая оценка Аустерлицкой битвы: «Тут началось с четырьмя полками, имеющими под ружьем всего до 5 тысяч человек, и двумя австрийскими батальонами против 28 тысяч неприятеля (что потом известно было) самое упорное невероятное сражение, в коем Малороссийской гренадерский полк и Апшеронского мушкетерского полка гренадерский батальон два раза шли на штыки».

Если отвага и полководческий талант Милорадовича не могли повлиять на результат кампании против Наполеона, то в русско-турецкой войне 1806–1812 гг. он добился выдающихся успехов и снискал заслуженные лавры победителя.

Будучи командиром корпуса в составе Днестровской (Молдавской) армии знаменитого усмирителя пугачевского бунта генерала от кавалерии Ивана Михельсона, Милорадович одерживает победы при Гладени, Бухаресте, Турбате, Обилешти, Расевате.

Именно Милорадовичу Михельсон поручил освобождение Валахии от турок, и показательно, в каких выражениях он приказал это сделать: «Избираю к сему ваше превосходительство, яко опытность, храбрость и усердие ваше неоднократно отличались».

Милорадович спас мирное население Бухареста 13 декабря 1806 г., когда его корпус отбросил османов и вошел в город (турецким командованием был отдан приказ об уничтожении всех его жителей и страшная резня уже началась). За подвиг под Бухарестом Милорадович был награжден золотой шпагой с надписью «За храбрость и спасение Бухареста».

Не менее важным, чем взятие Бухареста, была и победа при Обилешти. Тогда только что захвативший трон султан Мустафа IV отправил для возвращения Бухареста 40-тысячное войско под командованием визиря, и в случае успеха его плана Михельсон вынужден был бы отступить из Валахии. После переправы через Дунай у Силистрии к туркам должен был подойти из Рущука Мустафа-паша во главе 13-тысячного отряда, и их объединение делало падение Бухареста неизбежным. Милорадович (у которого было всего 4 тысячи 500 солдат) форсированным маршем успел подойти у Обилешти к Мустафе-паше до соединения, стремительной атакой разбил его и вынудил отступить за Дунай.

За победу при Расевате (где русскими войсками командовал Багратион) Милорадович производится в генералы от инфантерии, что было заслуженной оценкой данного стратегического успеха. Тогда именно Милорадович сыграл решающую роль в достижении победы, и она явилась одной из важнейших в его полководческой биографии.

Небольшое местечко Расеват располагалось около Дуная в лощине между двумя крутыми скатами. Подходы к нему были сильно укреплены, и у турок был большой сектор обстрела для ведения концентрического огня по наступавшим. И действительно, когда к Дунаю подошли авангарды корпусов Милорадовича и Платова, то они сразу попали под плотный огонь. Одновременно османская конница попыталась нанести удар по правому флангу Милорадовича.

Все это заставило русские войска остановиться на высотах и занять оборону, не прекращая при этом перестроения войск из походного в боевой порядок (Милорадович разделил свой корпус на четыре каре, которые были выставлены на возвышенностях, а на фланги из авангарда поставил казачьи полки). Одновременно генерал с целью защиты своего правого фланга поставил туда гренадерский и гусарский полки, которые отбили кавалерийскую атаку и заставили турок отступить.

После отражения кавалерийской атаки османов Милорадович начал вести массированный артиллерийский огонь по турецким позициям, которым нанес противнику большие потери.

Багратион приказал Платову (выстроившему свой корпус в три колонны) занять вторую возвышенность и с этой позиции открыть артиллерийский огонь, а также направил войска с целью обойти город по дороге в Кузгун, что лишало османов единственного пути отступления.

После этого турецкая кавалерия начала поспешно отступать по горной дороге, а пехота – по низменности в направлении Силистрии.

Отступающих османов начала преследовать вся русская кавалерия. Остальные войска были направлены Багратионом для захвата турецких позиций у Расевата. Милорадович при этом находился в рядах Белорусского гусарского полка (его задачей было занятие укреплений на левом фланге), который действовал чрезвычайно энергично.

Турки уже, не оказывая никакого сопротивления, бежали, оставляя большое количество военного имущества и орудия.

В итоге 12-тысячное турецкое войско потеряло более четырех тысяч убитыми и более тысячи ранеными и пленными. В качестве трофеев было взято тридцать знамен и семь пушек. Русские потери составили всего менее двухсот человек.

В 1809 г. Милорадович берет штурмом Рущук, но вскоре покидает армию. Формально по состоянию здоровья, хотя существует версия, что у него начался конфликт с Багратионом (возможно, он был обижен тем, что после смерти князя Прозоровского не был назначен новым главнокомандующим).

В апреле 1810 г. Милорадович назначается киевским военным губернатором и пребывает в этой должности до конца лета 1812 г. Несмотря на то что в Киеве он был недолго, но, по единодушному свидетельству современников, сумел снискать искреннюю любовь и уважение всего местного общества, прославившись как губернатор лишь пышными балами.

После начала Отечественной войны император поручает Милорадовичу формирование резервных частей в районе Калуга – Волоколамск – Москва. С этим поручением он быстро и успешно справляется и со сформированным 15-тысячным корпусом, присоединяется 18 августа к главной армии в районе Гжатска.

Первым сражением Милорадовича в Отечественной войне была Бородинская битва, в которой он командовал правым флангом (заняв позиции, оставленные 2-й Западной армией), а затем арьергардом, прикрывавшим отступление основных сил.

Бородинская битва и действия в ней всех частей русской армии неоднократно подробно описаны и вряд ли имеет смысл делать это вновь. Лучше мы просто приведем, полное искренним восхищением свидетельство уже упоминавшегося Глинки о поведении Милорадовича в бою: «Вот он, на прекрасной, прыгающей лошади, сидит свободно и весело. Лошадь оседлана богато: чепрак залит золотом, украшен орденскими звездами. Он сам одет щегольски, в блестящем генеральском мундире; на шее кресты (и сколько крестов!), на груди звезды, на шпаге горит крупный алмаз… Средний рост, ширина в плечах, грудь высокая, холмистая, черты лица, обличающие происхождение сербское: вот приметы генерала приятной наружности, тогда еще в средних летах. Довольно большой сербский нос не портил лица его, продолговато-круглого, веселого, открытого. Русые волосы легко оттеняли чело, слегка подчеркнутое морщинами. Очерк голубых глаз был продолговатый, что придавало им особенную приятность. Улыбка скрашивала губы узкие, даже поджатые. У иных это означает скупость, в нем могло означать какую-то внутреннюю силу, потому что щедрость его доходила до расточительности. Высокий султан волновался на высокой шляпе. Он, казалось, оделся на званый пир! Бодрый, говорливый (таков он всегда бывал в сражении), он разъезжал на поле смерти как в своем домашнем парке; заставлял лошадь делать лансады, спокойно набивал себе трубку, еще спокойнее раскуривал ее и дружески разговаривал с солдатами… Пули сшибали султан с его шляпы, ранили и били под ним лошадей; он не смущался; переменял лошадь, закуривал трубку, поправлял свои кресты и обвивал около шеи амарантовую шаль, которой концы живописно развевались по воздуху.

Французы называли его русским Баярдом; у нас, за удальство, немного щеголеватое, сравнивали с французским Мюратом. И он не уступал в храбрости обоим».

Уже командуя арьергардом, Милорадович вступает в переговоры с Мюратом на аванпостах, чтобы добиться беспрепятственного отступления русской армии через Москву. Наполеоновский маршал был вынужден согласиться на это после следующего заявления Милорадовича: «В противном случае я буду драться за каждый дом и улицу и оставлю вам Москву в развалинах».

Воспользовавшись встречей, Мюрат попытался зондировать возможность заключения мира, но получил следующий ответ: «Сколько вы желаете мира, столько мы желаем продолжения войны; впрочем, если бы и император захотел, то русские не захотят, и вправду сказать, я на их стороне». Когда же король Неаполитанский сказал о необходимости «искоренения народных предрассудков», то услышал от своего визави следующие слова: «О, нет! Не в России, у нас народ страшен, он в ту же минуту убьет всякого, кто вздумает говорить о мирных предложениях».

Благодаря прикрытию со стороны Милорадовича, армия смогла потом перейти на старую Калужскую дорогу – постоянными нападениями на французские силы он не дал им возможности помешать этому главному кутузовскому маневру стратегического значения.

Когда армия Наполеона начала свой путь обратно из Москвы, Милорадович неоднократно проявлял свой полководческий талант. Так, он совершил, вызвавший восхищение главнокомандующего, молниеносный маневр на помощь Дохтурову и Раевскому под Малоярославец. В сражении под Вязьмой, благодаря Милорадовичу, французы были выбиты из города и понесли огромные потери.

Известный русский военный историк первой половины XIX века генерал-лейтенант Александр Михайловский-Данилевский (адъютант Голенищева-Кутузова во время Отечественной войны) так писал о действиях подчиненных Милорадовичу войск во время освобождения Вязьмы: «Милорадович… приказал Поль (генерал-майор Иван Поль, в то время шеф Каргопольского драгунского полка. – Авт.) атаковать одну французскую колонну. Пока вверенный ему Каргопольский полк, по чрезмерной усталости лошадей, медленно перебирался через рвы, Поль далеко опередил его, должен был один выдержать огонь всей неприятельской колонны. Лошадь его, пораженная многими пулями, упала: фуражка и шинель были во многих местах прострелены, но сам он остался невредим и успел сесть на другую лошадь, подведенную ему верным его конюшим. Все сие совершалось в нескольких шагах от неприятеля. Между тем подоспели каргопольцы, и французы, не выждав атаки, сложили оружие».

В итоге французы, благодаря действиям Милорадовича и Платова, потеряли в этом сражении более восьми тысяч человек, в то время как потери русских не превышали двух тысяч.

Прекрасно проявил себя Милорадович и в сражении под Красным, в результате которого отступающая наполеновская армия должна была сойти с главной дороги и идти по направлению к Днепру второстепенными дорогами. Это стоило ей значительных потерь военного имущества (в первую очередь брошенных пушек) и живой силы.

Согласно приказу Александра I, Милорадович самостоятельно освобождает от французов всю территорию Варшавского герцогства и овладевает Варшавой. За взятие Варшавы императором Милорадовичу были пожалованы вензеля на эполеты, в связи с чем главнокомандующий написал ему такие сроки: «Великие заслуги ваши столь много сблизили вас с всеавгустейшим императором нашим, что сие даруемое им вам преимущество находиться при особе его императорского величества сделалось необходимым для вас и для него».

В Заграничном походе Милорадович достигает не меньших успехов, за которые возводится императором в 1813 г. в графское достоинство.

После неудачного Лютценского сражения в апреле 1813 г. Милорадович три недели не давал возможности войскам Наполеона приблизиться к отступавшим русским и прусским войскам. В сражениях при Вальдгейме, Эндорфе, Носсене и Вильдсдруфе он неизменно отбрасывал наступавших французов, что так и не дало им возможности развить достигнутый при Лютцене успех и переломить в свою пользу ход кампании.

Отличился Милорадович и в мае 1813 г. в Бауценском сражении, где он командовал левым флангом. Хотя действия одного левого фланга, активно контратаковавшего наступавших французов, и не смогли повлиять на неудачный для русских войск исход боя, но позволили избежать полного разгрома.

С Бауценским сражением связана не только воинская доблесть Милорадовича, но и его высокое гражданское мужество. После Лютцена и Бауцена, когда стало очевидно, что главнокомандующий – генерал от кавалерии Петр Витгенштейн не справляется со своими обязанностями, он счел своим долгом лично поехать к своему боевому товарищу и прямо заявить ему об этом. Как об этом рассказывал сам Милорадович: «Я поехал поутру к графу Витгенштейну и сказал ему: зная благородный образ ваших мыслей, я намерен с вами объясниться откровенно. Беспорядки в армии умножаются ежедневно, все на вас ропщут, благо отечества требует, чтобы назначили на место ваше другого главнокомандующего. «Вы старее меня^[2], – отвечал граф Витгенштейн, – и я охотно буду служить под начальством вашим или другого, кого император на место мое определит».

Император прислушался к мнению Милорадовича (у которого в этом деле не было и тени честолюбивых интересов, ибо он отказался от предложения Александра I самому возглавить армию), и новым главнокомандующим был назначен генерал от инфантерии Михаил Барклай-де-Толли.

Отличился Милорадович и в сражении под Кульмом в августе 1813 г., в котором наголову был разбит корпус под командованием дивизионного генерала Жозефа Вандама. В этом сражении, ставшим переломным моментом в Заграничном походе, Милорадович командовал войсками в ночь с первого на второй (он же и последний) день сражения.

Чтобы понять всю ожесточенность битвы и то, насколько непросто было русским войскам достигнуть победы, дадим ее описание непосредственным участником. Вот отрывок из дневника Павла Пущина: «Сражение под Кульмом. Французы атаковали наши аванпосты. С рассветом наша дивизия колоннами побатальонно отступила от Кульмских высот. Она остановилась при входе в ущелье, упираясь левым флангом в лесистые возвышенности. Здесь был получен приказ не отступать ни на шаг, так как главная армия, потерпев неудачу под Дрезденом, спешила нам на помощь через Теплиц. Этот приказ однако не так легко было исполнить. Мы имели дело с генералом Вандамом, у которого было 40 000 человек, а помощь, которую нам обещала главная армия, не могла скоро подоспеть, во-первых, потому что на нее наступал восторжествовавший неприятель, а во-вторых, ей нужно было пройти ущелье гор, отделяющих Саксонию от Богемии, 2-й корпус, сражавшийся в течение 5 дней, насчитывал уже очень мало людей, а наша дивизия в составе четырех полков тоже понесла большие потери. В общем наши силы не превышали 10000 человек.

Несмотря на это, мы немедленно перешли к нападению. Первая линия оборотилась лицом к неприятелю и налетела на французов, только что появившихся из ущелья на Кульмскую долину. Большая часть корпуса генерала Вандама находилась еще в ущелье, когда его авангард, не ожидавший вовсе этого нападения, был опрокинут и обращен в бегство. В то же время гвардейские егеря зашли в лес, находившийся от нас слева, и атаковали неприятельских застрельщиков с присущей им отвагой. Сначала они взяли перевес, но скоро их отвага должна была уступить численному перевесу. 3-й батальон семеновцев, находившийся во второй линии, послан был в подкрепление, он вошел в лес, вытеснил французов за мельницу, которую они занимали, но так как французские стрелки, стараясь захватить верхушку возвышенности, обходили наш левый фланг, то 1-я рота семеновцев его величества зашла в лес, и равновесие установилось настолько, что к 12 часам 3-й батальон мог снова выйти из леса и остановился на опушке в резерве.

В промежуток этого времени французы, оправившись от первой неожиданности, почти все вышли из ущелья на равнину и атаковали центр наших позиций превосходящими силами. С этого момента вся пехота была в деле. В резерве оставались только две роты имени его величества – одна преображенцев и одна семеновцев. Полки Кавалергардский и Конногвардейский, прибывшие в это время, заняли позиции на крайнем правом фланге и находились за оврагом, единственной защитой на этом крыле.

Это был ужасный момент.

После геройской защиты численный перевес французов начал брать верх. Егеря отступали по всей линии равнины, и неприятель завладел окончательно деревнями, которые занимал наш центр, наступал повсюду, кроме леса, где его успехи были не так значительны. В это время прибыл на поле сражения генерал Дибич и во главе нескольких эскадронов гвардейских уланов и драгун атаковал с беспримерной стремительностью неприятельские колонны. Французы побежали, наша пехота перешла в наступление и быстро кинулась вперед. Это был сигнал к полному расстройству неприятельской армии, которая бежала к своим резервам и не посмела больше наступать в течение всего дня.

В лесу, на нашем левом фланге, неприятель снова взял мельницу; меня послали с двумя ротами 3-го батальона в помощь егерям, чтобы отобрать мельницу. Я это скоро исполнил, лишившись тем не менее нескольких офицеров.

Было 6 часов вечера, я оставался в лесу до 10 часов, но французы даже не показали вида о намерении что-либо предпринять серьезное, довольствуясь тем, что время от времени давали несколько ружейных выстрелов ради забавы. Первым подкреплением нам явился генерал Пышницкий с несколькими батальонами пехоты и с 3-м корпусом. Они меня сменили в лесу. Я присоединился к батальону, который со всей дивизией направился на ночлег в Собохлебен.

18-го с рассветом опять раздались пушечные выстрелы. 3-й корпус занял 1-ю линию, а первая гвардейская дивизия – 2-ю. К 10 часам утра прибыла на поле сражения 2-я гвардейская дивизия, и, увидев Николая, я очень обрадовался. Венгерская пехота подоспела к ним почти в то же время. 3-й корпус атаковал французов, и ровно в полдень они бежали. Кавалерия их преследовала. Генерал Вандам, 80 пушек и много пленных были в наших руках. Победа была полная. Мы расположились бивуаками на поле сражения».

Следующим триумфом Милорадовича стала великая Битва народов под Лейпцигом в октябре 1813 г., о которой он сказал так: «Эта канонада громче Бородинской». Лучше ее трудно охарактеризовать – это было самое ожесточенное сражение Заграничного похода.

Интересное описание Битвы народов содержится в дневнике Пущина. Несмотря на свою краткость, оно позволяет ощутить саму атмосферу сражения, дух победоносных русских войск, гордостью которых был Милорадович (командовавший в битве гвардейскими частями): «5, 6 и 7 октября. Воскресенье – вторник.

Проснувшись довольно поздно на том же месте, я очень удивился. Действительно, наш корпус не двигался целый день, и французы не делали никаких попыток. Они готовились дать сражение, и все наши армии соединились в долинах Лейпцига. Армия наследного шведского принца и армия генерала Бенигсена вошли в первую линию и заняли позиции на правом фланге. В понедельник, в 10 часов утра, атаковали французов превосходящими силами. Они были совершенно уничтожены, ни одно их ядро не долетало до нас, находившихся в резерве. Мы наступали без выстрелов. О других нельзя того же сказать, им досталось-таки хорошо. Французы особенно ожесточенно сражались в деревне Конневиц, которую они обороняли для прикрытия своего отступления, так как они сражались уже не в целях одержать победу, а защищаясь. Огонь прекратился лишь с наступлением ночи. Наш корпус ночевал в недалеком расстоянии от Конневица.

В ночь с понедельника на вторник неприятель выдвинул все свои посты, занимаемые им между г. Лейпцигом и нашими линиями, а на рассвете его арьергард был атакован у ворот и в предместьях города. Наш корпус, помощь которого уже не была нужна, получил приказ двинуться на Пегау, но я, не имея батальона для командования, так как из 3-х батальонов мы сформировали только 2, лично отправился в Лейпциг и вступил в него с первыми нашими колоннами, разбившими арьергард Наполеона, армия которого совершенно отступала. Жители Лейпцига встретили нас восторженно с выражением неподдельной радости, и я долго бродил по улицам города в свое удовольствие, наслаждаясь ласковым приемом, нам оказанным.

Король саксонский, все верный Наполеону, признан военнопленным. Несмотря на насильственное завладение всего его королевства, он никогда не хотел примкнуть к союзу. Французский маршал князь Понятовский, командовавший наполеоновским арьергардом, был убит утром. Это было упование Польши.

Вторично французская армия уничтожена».

А о том, как действовала гвардия под командованием Милорадовича, свидетельствует доклад Милорадовичу будущего героя Кавказских войн генерал-лейтенанта Алексея Ермолова: «Огонь начался жесточайший. Лейб-гвардии Егерский и Финляндский полки, с неимоверной храбростью сражающиеся, уступали уже превосходному неприятелю. Стрелки уже угрожали артиллерии нашей. Сильный с батарей огонь загорелся с обеих сторон. Сквозь град ядер проводил я лейб-гвардии Гренадерский полк к деревне Госса и с удивлением видал равнодушие к опасностям молодых людей, большей частью полк сей составляющих. Генерал-майор Желтухин, впереди полка мужеством своим и хладнокровием ободряя, ударил в штыки. Лейб-гвардии Егерский и Финляндский полки стремительно ворвались в средину неприятеля. Санкт-Петербургский и Таврический гренадерские полки, с отличным мужеством им содействовавшие, много способствовали, и в мгновение деревня была во власти нашей. Ничто не остановило храбрые полки наши. По телам неприятеля дошли они до его линий. Уже свезены были его батареи. На полверсты вперед подались цепи стрелков наших. Приближающаяся ночь заставила меня отозвать стрелков ближе к деревне; расстроившиеся полки велел я собрать в резервы. Лейб-гвардии Гренадерский и Павловский полки расположить в деревне, и сражение кончилось».

Чрезвычайно показательный факт – Милорадович после Битвы народов обратился к императору с необычной просьбой. Кавалер высшей награды России – ордена Святого апостола Андрея Первозванного – попросил разрешения носить чисто солдатскую награду – простой серебряный крест на георгиевской ленте. Александр I согласился на это со словами: «Носи его, ты – друг солдат».

Дальше Заграничный поход приносил Милорадовичу одни победы – Арси-сюр-Об, Бриенн, Фер-Шампенуаз и, наконец, победное вхождение в Париж.

После возвращения в Россию Милорадович командует гвардией, а потом становится столичным генерал-губернатором.

И именно в Санкт-Петербурге, а не на полях многочисленных сражений настигла Милорадовича смерть от пули и штыка. В день мятежа декабристов он поскакал на Сенатскую площадь с целью уговорить выступивших прекратить мятеж и вернуться в казармы. Генерал-губернатор проскакал до середины площади и обратился к выстроившимся войскам с вопросом: «Скажите, кто из вас был со мной под Кульмом, Лютценом, Бауценом?»

Когда в ответ воцарилось напряженное молчание, то Милорадович воскликнул: «Слава Богу, здесь нет ни одного русского солдата!»

Главари мятежа поняли, что, еще немного и приведенные ими обманом, войска могут выйти из повиновения. Поэтому они решили подло расправиться с боевым генералом, популярность которого среди солдат была огромной. Подбежавший Каховский выстрелил ему в спину из пистолета (ярко характеризует мятежников то, что пуля была с насечкой и действовала как разрывная), а Оболенский, когда Милорадович упал на землю, нанес удар штыком. Тяжелораненого генерал-губернатора унесли с площади и отвезли в манеж Конногвардейского полка.

Умирая, Милорадович успел увидеть извлеченную врачом из раны пулю (пробившую легкое и застрявшую под правым соском), и у него с облегчением вырвались слова: «Слава Богу, это пуля не ружейная, не солдатская. Теперь я совершенно счастлив». Ничто уже не могло спасти героя многих сражений от смерти, и в три часа ночи генерала не стало.

Похоронен был погибший, как воин на посту, генерал-губернатор в Александро-Невской лавре. На надгробии его была помещена следующая надпись: «Здесь покоится прах генерала от инфантерии всех российских орденов и всех европейских держав кавалера графа Михаила Андреевича Милорадовича. Родился 1771-го года октября 1-го дня. Скончался от ран, нанесенных ему пулей и штыком на Исаакиевской (на Сенатской, но ближе к Исаакиевскому собору. – Авт.) площади декабря 14-го дня 1825-го года в Санкт-Петербурге».

Генерал-фельдмаршал светлейший князь Варшавский, граф Эриванский Иван Федорович Паскевич

Куда отдвинем строй твердынь?

За Буг, до Ворсклы, до Лимана?

За кем останется Волынь?

За кем наследие Богдана?

Признав мятежные права,

От нас отторгнется ль Литва?

Наш Киев дряхлый, златоглавый,

Сей пращур русских городов,

Сроднит ли с буйною Варшавой

Святыню всех своих гробов?

Ваш бурный шум и хриплый крик

Смутили ль русского владыку?

Скажите, кто главой поник?

Кому венец: мечу иль крику?

Сильна ли Русь? Война, и мор,

И бунт, и внешних бурь напор

Ее, беснуясь, потрясали –

Смотрите ж: всё стоит она!

А вкруг ее волненья пали –

И Польши участь решена…

Победа! сердцу сладкий час!

Россия! встань и возвышайся!

Греми, восторгов общий глас!..

Но тише, тише раздавайся

Вокруг одра, где он лежит,

Могучий мститель злых обид,

Кто покорил вершины Тавра,

Пред кем смирилась Эривань,

Кому суворовского лавра

Венок сплела тройная брань.

Восстав из гроба своего,

Суворов видит плен Варшавы;

Вострепетала тень его

От блеска им начатой славы!

Благословляет он, герой,

Твое страданье, твой покой,

Твоих сподвижников отвагу,

И весть триумфа твоего,

И с ней летящего за Прагу

Младого внука своего.

Эти прекрасные пушкинские строки, написанные в 1831 г. после взятия Варшавы, как нельзя более точно характеризуют место полтавчанина Ивана Паскевича в отечественном пантеоне воинской славы. Более блестящего полководца в Российской империи не было весь XIX век, и светлейшего князя Варшавского следует поставить на одну ступень с Суворовым. Достаточно сказать, что Паскевич был последним полным кавалером ордена Святого великомученика и победоносца Георгия. Кроме него этой чести были удостоены только такие выдающиеся полководцы, как генерал-фельдмаршалы светлейший князь Михаил Голенищев-Кутузов-Смоленский, князь Михаил Барклай-де-Толли и граф Иван Дибич-Забалканский.

Родился будущий покоритель Эривани и Варшавы 8 мая 1782 г. в Полтаве. Его род малороссийского казачества вел свое начало с конца XVII века от Федора Цаленко, бывшего полковым товарищем в Полтавском полку. Сын Федора Цаленко именовался уже Пасько-Цалый, а его потомки стали Паскевичами.

Отец будущего великого полководца, крупный полтавский помещик Федор Григорьевич Паскевич, служил в Малороссийской коллегии под начальством ее президента и генерал-губернатора Малороссии генерал-фельдмаршала графа Петра Румянцева-Задунайского, а потом в чине коллежского советника был председателем Верховного земского суда Вознесенской губернии (образованной Екатериной II с центром в Елисаветграде).

Благодаря жившему в столице своему деду – надворному советнику Григорию Ивановичу Паскевичу, Иван в 12-летнем возрасте вместе с братом Степаном был определен в Пажеский корпус (дававший прекрасное не только общее, но и профессиональное военное образование). Осенью 1800 г. Паскевич закончил корпус и был выпущен поручиком в лейб-гвардии Преображенский полк с одновременным назначением флигель-адъютантом Павла I (еще в корпусе он был лейб-пажом императора).

В 1805 г. Паскевич назначается в армию Михельсона на западной границе, но она так и не успела принять участие в боевых действиях против французских войск. Первое боевое крещение недавний паж получил уже в 1806 г. во время войны с Турцией. Хотя Паскевич был адъютантом у нескольких сменяющихся командующих (Михельсона, князя Прозоровского, графа Каменского), но неоднократно лично участвовал в боях.

Он сразу же показал себя при осаде Журжи – после того как проводники не смогли в условиях непогоды найти дорогу, адъютант командующего один отправился на поиски. Благодаря этой отважной рекогносцировке колонны смогли пройти к цели, а Паскевич заслужил репутацию храброго и инициативного офицера.

Джордж Доу (1781–1829). Портрет генерала Ивана Паскевича. Военная галерея Зимнего дворца

В дальнейшем Паскевич прекрасно показал себя во время штурма Измаила, взятии Ясс и Бухареста, о чем свидетельствуют слова Михельсона, что его адъютант «явил себя неустрашимым и войну понимающим офицером, каковых поболее желать надлежит».

Также следует отметить отвагу и распорядительность Паскевича во время осады и штурма Браилова, когда он получил тяжелое ранение, проводя разведку с группой охотников из числа егерей. Не оправившись до конца от ранения в голову, адъютант командующего участвует в форсировании Дуная, а потом во взятии сильно укрепленных крепостей Исакчи и Тульчи.

Когда Паскевич, по инициативе Голенищева-Кутузова, получает в 1809 г. вместе с полковничьим званием в командование Витебский пехотный полк, то со своими солдатами стремительной атакой захватывает на Девно турецкие батареи, штурмует крепости Рущук и Варну, участвует в Батынской битве и занимает на Дунае остров Разбойничий.

В 1810 г. Паскевич особо отличился в сражении при Батине, за что получает в 28 лет эполеты генерал-майора и назначается шефом Полтавского пехотного полка, с которым участвует в штурме Ловчи.

К окончанию боевых действий Паскевич имеет почти все боевые ордена империи (Святого Георгия 4-й и 3-й степеней, Святого Владимира 3-й степени, Святой Анны 3-й степени и алмазные знаки к ней) и награждается золотой шпагой с надписью «За храбрость».

Стоит также отметить, что Паскевич был направлен командованием в Константинополь с дипломатической миссией и во время ее исполнения сумел собрать ценные сведения об османской армии. И в дальнейшем, во всех своих кампаниях, он уделял большое внимание разведке и собиранию информации о силах и намерениях противника.

В начале 1811 г. Паскевич отзывается из действующей армии в Киев, где ему поручается формирование Орловского пехотного полка. С полученным заданием он успешно справляется и становится его первым шефом. Полк быстро обратил на себя внимание командования прекрасной выучкой и дисциплиной солдат, что показало выдающиеся способности Паскевича как военного организатора. Вскоре Паскевич назначается командиром 1-й бригады 26-й пехотной дивизии, которой командовал будущий герой Отечественной войны генерал Николай Раевский.

О своей системе воспитания и подготовки войск Паскевич рассказывал следующее: «Формирование с самого начала представило затруднения неимоверные. Общие приготовления к войне были причиною, что для состава новых полков не могли дать хороших средств. Надлежало формировать полк из четырех гарнизонных батальонов, в которых солдаты и офицеры почти все были выписные за дурное поведение. Из других полков поступило только 3 майора и несколько обер-офицеров. К тому же из дворянского корпуса прислали 20 молодых офицеров, только что умевших читать и писать.

С этими средствами надо было спешить с образованием полка, ибо война была неизбежна. Нравственности в полку не было. От дурного содержания и дурного обхождения офицеров начались побеги. В первый же месяц ушло до 70 чел. Почти половину офицеров я принужден был отослать обратно в гарнизон. Я жаловался на судьбу, что, между тем как в армии были прекраснейшие полки, мне достался самый дурной и в то самое время, когда мы приготовлялись к борьбе с страшным императором французов. Я был тогда в корпусе Дохтурова, в дивизии Раевского и командовал бригадой, состоявшей из полков Орловского и Нижегородского. Бригада находилась в Киеве. Я настоял, чтобы вывести мой полк из города, где невозможно было завести необходимого порядка, и расположился в 60 верстах. Три месяца усиленных занятий и шесть недель в лагере дали мне возможность привести Орловский полк в такое положение, что он был уже третьим полком в дивизии. Но этот успех дорого мне стоил. От трудов и беспокойств я сделался болен страшной горячкой, едва не умер и пролежал три месяца».

После того как Раевский назначается командовать 7-м пехотным корпусом 2-й армии, Паскевич, как прекрасно проявивший себя строевой командир, назначается на его место.

В начале Отечественной войны Паскевич со своей дивизией (в нее входили пехотные Орловский, Нижегородский, Ладожский, Полтавский полки и два егерских полка) выступает в поход.

Когда Багратион начал совершать маневр своих войск для соединения с 1-й армией, в их составе была и 26-я дивизия. 11 июля под Салтановкой близ Могилева состоялось сражение корпуса Раевского, одной из наиболее боеспособных частей в котором была дивизия Паскевича.

Исход сражения был в целом неопределенный – обе стороны считали себя победителями. Но представляется, что русская сторона имела на это все же больше оснований. Раевский, несмотря на большие потери, достигнул главного: французы так и не смогли отрезать 2-ю армию Багратиона от 1-й Барклая-де-Толли, что было их главной задачей.

Чтобы понять происходившее под Салтановкой, приведем описание сражения, сделанное одним из участвовавшим в ней французских полководцев – генералом бароном Жиро. Несмотря на некоторое подчеркивание своей «победы», из него видна как крайняя ожесточенность битвы, так и то, что маршал Луи Даву не сумел достичь разгрома русских сил: «Налево у нас был Днепр, берега которого в этом месте очень топки; перед нами находился широкий овраг, в глубине которого протекал грязный ручей, отделявший нас от густого леса, и через него перекинут был мост и довольно узкая плотина, устроенная, как их обыкновенно делают в России, из стволов деревьев, положенных поперек. Направо простиралось открытое место, довольно бугристое, отлого спускавшееся к течению ручья.

Вскоре я прибыл к месту, откуда наши аванпосты перестреливались с неприятельскими, выставленными по ту сторону оврага. Одна из наших стрелковых рот поместилась в деревянном доме у въезда на плотину, проделала в нем бойницы и сделала из него таким путем нечто вроде блокгауза, откуда стреляли по временам во все, что показывалось. Несколько орудий были поставлены наверху оврага так, чтобы стрелять ядрами и даже картечью в неприятеля, который попытался бы перейти его. Главные силы дивизии были построены в открытом месте направо от дороги и налево примыкали к дивизии Компана.

Все было, таким образом, готово, чтобы отбить подготовлявшееся нападение, и, когда прибыл генерал Дессе, ему не пришлось ничего изменять в сделанных построениях.

До десяти часов ничего не произошло серьезного, так как неприятель почти не показывался; но в этот именно час мы вдруг увидали выходящими из лесу, и сразу в несколько местах, весьма близких друг от друга, головы колонн, идущих сомкнутыми рядами, и казалось, что они решились перейти овраг, чтобы добраться до нас. Они были встречены таким сильным артиллерийским огнем и такой пальбой из ружей, что должны были остановиться и дать себя таким образом громить картечью и расстреливать, не двигаясь с места, в продолжение нескольких минут; в этом случае в первый раз пришлось нам признать, что русские действительно были, как говорили про них, стены, которые нужно было разрушить.

Русский солдат, в самом деле, превосходно выдерживает огонь, и легче уничтожить его, чем заставить отступить; но это происходит главным образом от излишка дисциплины, то есть от слепого повиновения, к которому он привык по отношению к своим начальникам. Он не увлечет товарищей своим порывом ни вперед, ни назад своим бегством; он стоит там, где его поставили или где он встречает слишком сильное сопротивление. Это пассивное и бессмысленное повиновение свойственно также офицерам всех чинов, в иерархическом порядке; таким образом отряд, злополучно поставленный в поле обстрела батареи, останется там под огнем без необходимости и без пользы, пока офицер, командующий ею, не получит приказа от своего начальника изменить позицию. Французский характер не терпит такого слепого подчинения правилам дисциплины; и мы часто видим в истории наших походов, что судьба важных схваток зависела от инициативы простых подчиненных, и, наверно, ни один французский офицер не побоится взять на себя расположение своего отряда так, чтобы он возможно меньше страдал от неприятельского огня, и воспользуется, чтобы поставить его под прикрытие, всеми удобствами пространства, малейшими неровностями почвы, не дожидаясь высшего приказания, но стараясь при изменении позиции не давать никакого преимущества неприятелю.

К полудню маршал Даву прибыл самолично на место и оказал предпочтение бригадному генералу Фредериксу, обратившись к нему для получения доклада о положении, вместо того чтобы обратиться прямо к генералу Дессе; последний, конечно, был возмущен таким поступком, а прием, более чем холодный, оказанный ему маршалом, когда он приблизился к нему, окончательно вывел его из себя. Он сошел тогда с лошади и удалился в сторону, заявляя, что ему нечего было более давать приказания и что ему оставалось только уступить командование другому. В эту самую минуту неприятель, казалось, сделал новую и серьезную попытку перейти овраг около плотины; батальон 108-й (полковник Ашар), занимавший там первое место, после долгой и оживленной перестрелки начал в полном порядке отступление, которое было замечено маршалом; он тотчас бросился к батальону, остановил его на месте, заставил его стать лицом к неприятелю и начал командовать ему ружейные приемы, как научении. Тщетно доказывал батальонный командир, что он начал отступление только потому, что истощил свои патроны (извинение, правда, довольно плохое), и что он готов стать опять на свою позицию, как только получит приказ об этом. Маршал ничего слышать не хотел, и, убежденный, что только один страх породил это отступление, придумал поднять дух людей, возвратить им все их хладнокровие, заставляя производить учение, как будто бы они находились в ста верстах от неприятеля.

А неприятель между тем продолжал двигаться вперед, и каждый видел его полчища, проходящие уже овраг, на расстоянии половины ружейного выстрела. Вскоре принуждены были предупредить об этом маршала, который, страдая, как известно, сильною близорукостью, не заметил, какие успехи делает атака, и не подозревал о крайней важности положения. Он прекратил тогда учение, и это новое нападение русских, ставшее последним в этот день, было отбито, как и предыдущее по всей линии. Они отступили и исчезли в лесах, откуда вышли».

Следующим серьезным испытанием Паскевича в Отечественной войне стало Смоленское сражение 16–17 августа. Согласно принятому командованием предложению командира 26-й дивизии, велось оно не на подступах к городу, а в нем самом. В итоге, французы, не знавшие тактики городского боя и боявшиеся его, понесли огромные потери и потратили слишком много времени для овладения Смоленском. Хотя город и был оставлен русскими войсками, но французы все более теряли в войне инициативу и при невозможности пополнения и нормального снабжения были, в конечном счете, обречены на поражение. Клаузевиц, воевавший в 1812 г. в рядах российской армии (у генерала Карла Пфуля, в арьергарде графа Петра Палена, при Бородино сражался в русской военной форме в составе корпуса генерала Федора Уварова, закончил войну в корпусе генерала Петра Витгенштейна), дал точную оценку этому сражению: «Преимущества, которыми располагал здесь Барклай, заключались, во-первых, в том, что это был бой, который никоим образом не мог привести к общему поражению, что вообще легко может иметь место, когда целиком ввязываются в серьезный бой с противником, обладающим значительным превосходством сил… Потеряв Смоленск, Барклай мог закончить на этом операцию и продолжить свое отступление».

В Бородинском сражении Паскевич с четырьмя полками был поставлен в центр на защиту батареи Раевского и сумел отразить несколько атак. Когда же подошли силы Ермолова и Кутайсова, то он перешел в контратаку, в результате которой французы понесли большие потери. О личной отваге Паскевича при Бородино свидетельствует то, что под ним одна лошадь была убита, а вторая ранена, но он продолжал находиться на линии огня.

Приведем рассказ самого Паскевича о Бородино, являющийся одним из наиболее ценных свидетельств об этой великой битве: «26-го августа, в день, достопамятный в летописи войны, в 6 час. утра начался тот кровавый бой, который по справедливости назван борьбою великанов.

Прежде всех двинулся Понятовский в обход отряда Тучкова.

Потом подвинулся Даву к окопам левого нашего крыла. В то же время вице-король Италианский приказал дивизии Дельзона взять с. Бородино. Гвардейский егерский полк мужественно защищался, но принужден был оставить село и отступить за речку Колочу.

Между тем завязали бой и на оконечности нашего левого фланга. Генерал Тучков, теснимый Понятовским, отступил к находившимся позади его высотам и завязал с неприятелем сильную перестрелку, продолжавшуюся до полудня. Против дер. Семеновской выходили один за другим и выстраивались прямо против наших батарей корпуса Даву, Нея, Жюно и часть кавалерии короля Неаполитанского. Кн. Багратион, видя превосходство неприятеля против левого крыла, приказал Тучкову прислать дивизию Коновницына на помощь Воронцову и Неверовскому. Тогда же надвинута и 2-я кирасирская дивизия влево от дер. Семеновской. Наконец, кн. Кутузов прислал в подкрепление сперва Измайловский и Литовский гвардейские полки и бригаду гренадер с двумя ротами артиллерии, а потом приказал перевести с правого на левый фланг весь 2-й пехотный корпус Багговута.

Под ужасными огнями русской пехоты и артиллерии неприятель выстроил и подвигал свои колонны. Ему удалось даже завладеть на короткое время одною флешею, но он тотчас же был опрокинут…

В центре вице-король Италианский оставил на правом фланге генерала Орнано, занял с. Бородино дивизиею Дельзона и поставил на высотах батареи. Но они несколько раз приводимы были в молчание нашею артиллериею. Сам же Богарне с дивизиями Морана, Жерара, Брусье и кавалерийскими корпусами Груши перешел речку Колочу. Но здесь встретили их стрелки моей дивизии, засевшие в кустах, чрез которые неприятель должен был проходить.

Пройти кустарники стоило французам величайших усилий. Более часа егеря моей дивизии удерживали их наступление, и только в 10 час. неприятель успел вытеснить стрелков и выйти на равнину прямо против большой нашей батареи.

Дивизия Брусье засела в овраге между батареею и с. Бородином…

Видя, что неприятель приготовляется к нападению, вышел к нему навстречу с остальными полками своей дивизии, собрав своих егерей, разместив войска по обоим флангам люнета, поставил я Нижегородский и Орловский полки по правую сторону, Ладожский и один батальон Полтавского – по левую, а другой батальон Полтавского рассыпал по укреплению и во рву. 18-й, 19-й и 40-й егерские полки расположены позади люнета в резерве.

Несмотря на огонь русской артиллерии, дивизия двинулась вперед. Хотя были в меньшем числе против неприятеля, но мне удалось удержать натиск неприятеля благополучно. Наконец, превосходство числа заставило меня отойти, чтобы устроить уменьшившиеся наполовину свои полки.

Бывший в голове дивизии Морана 30-й линейный полк французов с генералом Бонанси ворвался было в манеж. Вся дивизия его поддерживала. Но в это время под прикрытием приведенного гр. Кутайсовым батальона Уфимского полка, построив вновь свою дивизию и взяв 18-й егерский полк, мы бросились на неприятеля.

Помню, что тогда бой на главной батарее представлял ужасное зрелище. Полки 19-й и 40-й егерские атаковали неприятеля с левого фланга. Генерал Васильчиков с несколькими полками 12-й дивизии напал на него с правого фланга. 30-й французский полк был почти истреблен. Генерал Бонанси взят в плен. Остальная часть полка была опрокинута на дивизии Морана. Я взял остальные полки 12-й дивизии, пошел за люнет, с тем чтобы отрезать французские войска, в нем находившиеся. Подкрепляемые кавалерийскими атаками, сильным наступательным движением нашим привели в замешательство дивизию Морана. Отступление неприятеля на этом пункте едва не увлекло его войска, занявшие между тем дер. Семеновскую. Но вице-король Италианский успел подкрепить Морана дивизиею Жерара, и бой восстановился.

Таким образом в 1/4 часа люнет был возвращен. Эта схватка была одна из самых ужаснейших и кровопролитных в продолжение всего Бородинского дела. Трупы неприятеля завалили люнет перед укреплением. С нашей стороны убит генерал Коновницын, подо мной лошадь убита, а другая ранена.

Вице-король, не успев атакою овладеть люнетом, удвоил свои батареи против укрепления и наших войск. Дивизия моя, и без того уже потерявшая почти половину войск под страшным огнем неприятельской артиллерии с убиванием людей целыми рядами, по сознанию самих французов, стояла с необычайным мужеством. Осыпаемая градами картечи, она потерпела столь великое поражение, что принуждены были вывести ее из первой линии и заменить 24-й дивизиею генерала Лихачева, взятою из центра от 6-го корпуса генерала Дохтурова. Но возвратимся на левый наш фланг. Маршал Ней с корпусом Жюно хотели было прорваться между левым флангом русских и войсками генерала Тучкова, но были отбиты кирасирами генерала Голицына и дивизиею принца Евгения Виртембергского. Понятовский, при помощи движения Нея, бросился на Тучкова и завладел было курганом на левом его фланге. Тучков собрал все силы, опрокинул поляков с кургана, но сам был смертельно ранен. Место его принял команду генерал Багговут. Наполеон приказал усилить нападение на левом крыле против дер. Семеновской. 400 орудий собрано было французами. Со стороны русских было 300 орудий на батареях. Кутузов приказал также генералу Милорадовичу подойти сюда с 4-м пехотным и 2-м кавалерийским корпусами.

Сражение при дер. Семеновской возобновилось с новым ожесточением. Французы наступали. Кн. Багратион двинул против них всю линию в штыки. Натиск был ужасен. Ни одна сторона не хотела уступить победы. К несчастью, генерал Багратион был ранен. Французы, овладев флешами, бросились было на Семеновский овраг, но были опрокинуты дивизиею Коновницына, Измайловским и Литовским гвардейскими полками и кирасирами. Успехи французов еще более остановлены были счастливою кавалерийскою атакой генерала Уварова на правом фланге, развлекшею внимание Наполеона. Но неприятель, обезопасив свое левое крыло, готовился усилить нападение на центр.

Вице-король с дивизиями Жерара, Морана и Брусье шел против люнета, приказал кавалерийскому корпусу Коленкура (вместо убитого Монброна) пробиться к укреплению между дер. Семеновскою и большою дорогою.

Генерал Барклай приказал 4-му пехотному корпусу генерала Остермана сменить почти уничтоженный 7-й корпус. Преображенский и Семеновский полки поставлены позади, а из резерва подвинуты 2-й и 3-й кавалерийские корпуса.

Коленкур прорвался за люнет, обойдя его с тылу, но здесь был убит, и войска его прогнаны полками 4-го корпуса гр. Остермана.

Пехотные дивизии вице-короля атаковали укрепление с фронта. Ослабленная дивизия Лихачева не могла долго сопротивляться. Лихачев, тяжело раненный, взят в плен. Неприятель хотя и овладел люнетом, но русские войска заняли высоты позади укрепления, остановили дальнейшие его успехи.

Последнее усилие в этот знаменитый день сделано было Понятовским, овладевшим курганом и оттеснившим генерала Багговута к высоте при вершине ручья Семеновского.

Было три часа пополудни. Неприятель занял нашу главную батарею и флеши перед дер. Семеновской, но выгода его была еще незначительна.

Эти пункты были впереди главной позиции русских войск. Отступив на высоты позади Горицкого и Семеновского оврагов, они были не менее страшны. Чтобы решить победу, надо было вступить в новый бой на всей линии.

Но обе армии были равно изнурены и не могли возобновить прежних усилий.

Наполеон, устрашенный ужасными уроками в его войсках, приказал прекратить нападение. Один ужасный пушечный огонь продолжался до 6 час. пополудни.

В 9 час. вечера еще раз французы вышли было из дер. Семеновской и заняли, но были тотчас вытеснены гвардейским Финляндским полком и прогнаны обратно в деревню. С наступлением ночи французские войска возвратились в позицию, которую занимали в начале сражения.

Таким образом окончилась битва Бородинская, кровопролитнейшая из всех известных в летописях войск».

После Бородино Паскевич с небольшим арьергардом войск защищал Дорогомиловскую заставу от наступавших наполеоновских войск, что дало возможность беспрепятственно отойти основным силам.

В октябре Паскевич отличился в сражении при Малоярославце. После нескольких атак он сумел выбить французов из города и нанести им значительные потери.

Аналогично действовал Паскевич и при освобождении Вязьмы. Как впоследствии вспоминал генерал Карл Теннер: «Из домов, занятых неприятелем, открыли сильный ружейный огонь; но это не остановило генерала Паскевича. По улицам города неприятеля гнали штыками, засевших в домах истребили или взяли в плен».

В начале ноября 26-я дивизия наголову разбила отступавшую колонну наполеоновской гвардии, взяла много пленных и трофеев. Вскоре на реке Лосмине Паскевичем был разбит и один из лучших наполеоновских полководцев Мишель Ней, причем сам знаменитый маршал едва избегнул пленения.

Полководческие достижения Паскевича убедительно показали, что он давно перерос масштаб командования дивизией, и генерал назначается командовать 7-м корпусом. Возглавляя этот корпус, он сумел показать не меньшие полководческие достижения, чем на уровне дивизии.

В Заграничном походе Паскевич успешно действовал при Гисгюбле и Донау, а в Битве народов, командуя авангардом, первым ворвался в Лейпциг (за что был произведен в генерал-лейтенанты). При взятии Парижа генерал успешно вел бой на Бельвильских высотах и, как всегда, проявил при этом поражавшую всех отвагу.

В 1826 г. герой Отечественной войны и Заграничного похода был послан новым императором на Кавказ, где началась война с Персией. Хотя главнокомандующим Отдельным Кавказским корпусом оставался генерал от инфантерии Алексей Ермолов, но из-за подозрений в связях с декабристами «ангела-хранителя русских войск» (выражение принадлежит Денису Давыдову) командование в начавшихся военных действиях было возложено императором на Паскевича.

Описание дальнейших событий лучше всего дать в изложении самого Ермолова (писавшего о себе в третьем лице), которого никак нельзя заподозрить в симпатии к Паскевичу: «В царствование императора Николая 1-го по несогласию с Персиею в определении некоторой части границ без объявления войны наследник Персидской державы Аббас-мирза вторгся с войсками в пределы наши и овладел некоторыми из провинций. Ермолов отправил против него присланного под главное его начальство генерал-адъютанта Паскевича. Авангард персидский был уже разбит совершенно, взято много пленных, командовавший им ближайший родственник Аббаса-мирзы убит, и город Елисаветполь в руках наших. Вскоре затем генерал-адъютант Паскевич встретил Аббас-мирзу. Регулярные войска его атаковали стремительно, и опрокинутые столько же стремительно побежали; несколько баталионов сдалось, артиллерия до окончания сражения ушла. Прибывший в Тифлис начальник Главного штаба его величества генерал-адъютант барон Дибич два месяца был свидетелем распоряжений Ермолова; прибыли сильные подкрепления, начались наступательные действия, и Ермолову объявлено повеление: сдав начальство главнокомандующему генерал-адъютанту Паскевичу, отправиться из края».

Аббас-мирза в военном мундире. Неизвестный персидский художник начала XIX века

Дальнейший ход войны с Персией в следующем году прекрасно изложен выдающимся военным историком белой эмиграции Антоном Керсновским, и особое внимание обратим на информацию о геополитических предложениях Паскевича, которые были проигнорированы императором: «В мае месяце Паскевич стянул войска к Эчмиадзину и в июне выступил оттуда на Аббас-Абад, выслав 20-ю дивизию генерала Красовского блокировать Эривань – неприступный оплот Персии, о который уже дважды – при Цицианове и при Гудовиче – разбивались русские усилия.

Аббас-Абад был взят 7 июля, но под Эриванью дела приняли неблагоприятный оборот. Лихорадки и дизентерия настолько ослабили 20-ю дивизию, что в ней осталось едва 4000 штыков. Красовский снял осаду и отвел свои войска на Аштаракские высоты. Аббас-мирза с 30 000 двинулся на него, но, не смея атаковать сильную русскую позицию в лоб, обошел ее и стал между Красовским и Эчмиадзином, угрожая разгромом почти беззащитной, переполненной больными, русской базе. Тогда Красовский двинулся 16 августа на персидскую армию, пробился сквозь нее с большими потерями и прикрыл Эчмиадзин. Мы лишились 24 офицеров и 1130 нижних чинов. Это самый большой урон за все войны с Персией. После этого поражения персы отказались от дальнейших попыток к наступлению.

Устроив продовольственную часть, Паскевич приступил к решительным действиям. 19 сентября он взял сильно укрепленный Сердар Аббас, 23-го подступил к Эривани – и 1 октября овладел ею штурмом. Сердар Аббас нельзя было обложить со всех сторон по условиям местности. Паскевич подверг крепость жестокой бомбардировке, после которой остатки гарнизона бежали. В крепости взято 14 орудий. Из гарнизона в 1500 человек до 650 перебито и 100 взято в плен. В Эривани взято 48 орудий, 4 знамени и 3000 пленных, в том числе комендант Гассан-хан. Наш урон за всю осаду не свыше 100 человек. За отличие на приступе 7-й карабинерный полк наименован Эриванским карабинерным, а Паскевич возведен в графское достоинство и награжден орденом Святого Георгия II степени.

Взятие Эривани нанесло окончательный удар Персии. В октябре 1827 года русскому оружию покорилась вся северо-западная ее часть. 14 октября был взят Тавриз, и 21-го числа Персия запросила мира. Мирные переговоры продолжались около четырех месяцев, и мир был подписан в Туркманчае 13 февраля 1828 года ровно в полночь, в момент, признанный персидским астрологом самым благоприятным для его прочности. Астролог не ошибся – с тех пор Россия и Персия больше не воевали. По Туркманчайскому миру Персия уступила нам ханства Нахичеванское и Эриванское и уплатила 20 миллионов рублей серебром контрибуции.

Паскевич настаивал на использовании персидской неурядицы – борьбы за шахский престол различных претендентов – и расчленения Персии. Он полагал включить часть персидских земель в число российских владений… Однако Император Николай Павлович – блюститель порядка и хранитель заветов Священного союза во всех частях света – отказался от подобной «неблагородной» идеи воспользоваться затруднительным положением законного шаха Персии. Великая Екатерина поступила бы иначе».

Едва закончив одну войну на Кавказе, графу Эриванскому пришлось участвовать в новой – на этот раз с Турцией. Паскевич, как последовательный сторонник наступательных действий, считал бессмысленным сдерживать своими ограниченными силами турок по всему периметру границ. Он предпочел нанести удар по главной крепости Карс, имевшей чрезвычайно важное значение для контроля над Кавказским регионом. Командующему турецким крепостным гарнизоном Паскевич поставил короткий ультиматум – «пощада невинным, смерть непокорным, час времени на размышление». Когда же турки, в надежде на свои сильные укрепления и большие запасы, отказались – после недолгой осады пошел на штурм и захватил крепость. При этом погибло более 2 тысяч османов, были захвачены 151 орудие, 33 знамени, в то время как Паскевич потерял всего 400 человек.

В. Машков (1792–1839). Граф И. Ф. Паскевич и принц Аббас-мирза на подписании мирного договора в Туркманчае

9 августа 1828 г. Паскевич нанес поражение туркам у Ахалциха. Потери противника убитыми и ранеными составили около 2 с половиной тысяч, в то время как русские – всего 81 убитый и 339 раненых. В последующем затем штурме крепости полегло более половины 9-тысячного турецкого гарнизона, и османская твердыня пала.

Дальнейшие полководческие действия Паскевича были одним сплошным триумфом. Неизменно неся совсем небольшие потери (турецкие превышали их многократно), он овладел Ацхуром, Ардаганом, Поти, Баязетом.

1829 г. стал годом славы Паскевича. В сражениях у Каинлы 19 июня и на следующий день под Милли Дюзе, как это уже стало привычным, турецкие потери более чем в пять раз превышали русские. 27 июня, в годовщину Полтавской победы, Паскевич взял Эрзерум (окруженный двойными крепостными стенами и имевший 62 башни), куда бежали остатки разбитой турецкой армии. Это знаменовало собой окончательную победу на Кавказе, который был теперь навсегда утрачен Портой.

За взятие Эрзерума Паскевич был награжден награжден высшим отличием для полководца – орденом Святого Георгия 1-й степени.

Император достойно оценил победы Паскевича и, уже в октябре, произвел его в генерал-фельдмаршалы. Когда герой Кавказа прибыл для вручения фельдмаршальского жезла в Петербург, то ему был отведен Николаем I для проживания Таврический дворец, что было знаком исключительного монаршего благоволения.

Кроме того, полководец получил из рук императора бриллиантовые знаки ордена Святого апостола Андрея Первозванного.

О том насколько легендарным в народе стало имя Паскевича после побед над турками, свидетельствует письмо генерал-фельдмаршалу его друга и родственника Александра Грибоедова: «Вот вам депеша Булгарина об вас, можете себе представить, как это меня радует: «Граф Паскевич-Эриванский вознесся на высочайшую степень любви народной. Можно ныне смело сказать, что он, победив турок, победил и своих завистников. Общий голос в его пользу. Генералитет высший, генерал-адъютанты, офицеры, дворянство, чиновники, литераторы, купцы, солдаты и простой народ повторяют хором одно и то же: «Молодец, хват Эриванский! Вот русский генерал! Это суворовские замашки! Воскрес Суворов! Дай ему армию, то верно взял бы Царьград!» и т. п.

Повсюду пьют за здоровье Эриванского: портреты его у всех. Я еще не помню, чтобы который-нибудь из русских генералов дожил до такой славы. Энтузиазм к нему простирается до невероятной степени».

Генерал-фельдмаршал вернулся на Кавказ уже наместником и при отсутствии серьезной внешней угрозы проводил против непокорных горцев операции локального характера. Надо отметить, что Паскевич был последовательным сторонником исключительно силового замирения Кавказа. По его мнению, любые попытки действовать иными методами были бы расценены как проявление слабости и, в итоге, стоили бы большей крови, чем вовремя примененная сила. Так, например, он приказал полностью сровнять с землей селение Старые Закаталы в ответ на вероломное уничтожение захваченных врасплох близ него во время рубки просеки 400 солдат.

Однако Паскевичу на Кавказе пришлось оставаться недолго: в апреле 1831 г. он срочно вызывается в столицу. Во время подавления польского восстания от холеры скончался главнокомандующий русскими войсками генерал-фельдмаршал И. И. Дибич-Забалканский. Необходимо было срочно назначить нового, не менее авторитетного главнокомандующего, иначе, несмотря на ранее понесенные поражения, инсургенты могли вновь перейти в наступление и подавление восстания могло сильно затянуться.

Николай I выбрал в сложившихся условиях единственно возможную кандидатуру, и Паскевич полностью оправдал возлагавшиеся на него монархом надежды. Он сразу избрал правильную тактику – вместо того чтобы ввязываться в затяжные локальные бои, решил сразу, по-суворовски, разгромить основные польские силы. С этой целью он, умело проведенным фланговым маневром, оттеснил армию инсургентов под командованием Яна Скржинецкого (вскоре его место занял генерал Генрих Дембинский) к Варшаве.

Паскевич решил не повторять примененный Суворовым вариант штурма Варшавы, который штурмовал городское предместье Прагу. Вместо этого русские войска переправились через Вислу, чтобы нанести основной удар с западной стороны.

Когда 19 августа Паскевич начал осаду Варшавы, то польское командование приняло ошибочное решение ограничиться пассивной обороной, что было заведомо проигрышным вариантом. Силы Паскевича составляли 75 тысяч и 400 пушек, в то время как повстанцев – только 35 тысяч (из них 15 тысяч были плохо обученные добровольцы национальной гвардии). У поляков был шанс прорваться из осажденного города или попробовать дать бой на подступах к нему Но защитить при штурме обширную линию укреплений, не зная направления главного удара Паскевича, при таком соотношении сил они шансов почти не имели.

Паскевич правильно рассчитал, что рассредоточенные польские силы (значительная часть из них находилась в Праге) не смогут отразить концентрированного удара, и 25 сентября, после сильной артиллерийской подготовки атаковал первую линию укреплений. Несмотря на крайне ожесточенное сопротивление и многочисленные польские контратаки, он сумел их взять штыковым ударом. Окончилась неудачей и попытка польского командования попытаться отбить редуты первой линии.

На рассвете следующего дня Паскевич опять штыковой атакой (сопровождаемой музыкой военного оркестра) захватил вторую линию укреплений. При штурме сам полководец получил тяжелую контузию и, думая, что смертельно ранен, сказал по-французски: «По крайней мере, я исполнил мой долг».

После 36 часов почти непрерывного боя Варшава пала.

О том, насколько мастерски Паскевичем был проведен штурм польской столицы, свидетельствуют цифры потерь. Русские составили около 10 тысяч, а польские – более 8: таким образом, потери штурмующих и оборонявшихся были почти равны.

Войдя в Варшаву, Паскевич сообщил императору: «Варшава у ног Вашего Императорского величества».

За блестяще проведенную операцию Паскевич был удостоен Николаем I титула светлейшего князя Варшавского.

Как и после побед на Кавказе, Паскевич был назначен наместником на покоренной территории и долгое время управлял царством Польским.

Вновь полководческий дар Паскевича понадобился самодержцу, когда весной 1849 г. он принял решение помочь Австрии в подавлении венгерского национального восстания. Отдельная тема, что это решение Николая I было катастрофической ошибкой стратегического характера, повлекшей в будущем негативные последствия для империи. Однако, не обсуждая политической составляющей венгерского похода, не вызывает сомнения, что возглавивший главные русские силы Паскевич действовал безупречно.

Генерал-фельдмаршал сумел в самое короткое время собрать 150-тысячную армию и провести нелегкий переход через Карпаты. При вступлении на венгерскую землю, Паскевич во избежание лишних потерь уклонился от проведения крупных операций. Он понимал, что при десятикратном превосходстве русских и австрийских войск над повстанцами (силы которых не превышали 30 тысяч) венгры и так обречены на поражение. В основном его деятельность свелась к маневрированию и боям локального значения. Наиболее крупным столкновением была битва 21 июля под Дебреценом, но и там венгры оказали значительно превосходящим русским войскам лишь сравнительно слабое сопротивление. Через несколько дней вся армия повстанцев под командованием Артура Гергея сдалась генералу Федору Ридигеру и бесмыссленная венгерская кампания была закончена.

Понимая свою обреченность, венгры, продолжая ожесточенно сопротивляться австрийцам, начали добровольно сдаваться русским войскам.

Счет русских потерь в кампании говорит сам за себя. Не считая умерших в результате начавшейся из-за плохого питания эпидемии холеры (в чем виноваты были исключительно австрийцы, не обеспечившие ранее взятого ими на себя обязательства по снабжению продовольствием) и других небоевых потерь, убитыми было потеряно 708 человек и 2 тысячи 447 ранеными.

Следует отметить, что Паскевич сделал все возможное, чтобы спасти сдавшихся русским войскам повстанцев от расправы австрийцев. Он попытался уговорить императора не выдавать пленных (которые неизменно казнились по приговорам австрийских военно-полевых судов), которому написал следующие слова: «Можно ли мне отдать на виселицу всех, которые надеются на Вашу благость? За то только, что они сдались перед Вашими войсками?» Но его рыцарский порыв остался не услышанным самодержцем, считавшим более важным поддержание с Веной союзнических отношений (уже во время Крымской войны отплатившей за это черной неблагодарностью).

Медаль «За усмирение Венгрии и Трансильвании» была учреждена императором Николаем I в 1849 г. Предназначалась для награждения всех лиц, участвующих в подавлении венгерской революции, в том числе военных чинов, медиков, священников и гражданских

Награда светлейшему князю Варшавскому за поход в Венгрию была поистине беспрецедентной. По повелению Николая I, отныне все войска должны были приветствовать Паскевича по воинскому артикулу, предназначавшемуся исключительно для императора. Никогда ни один российский полководец за всю историю не удостаивался подобной чести.

В начале Крымской войны Паскевич командовал армией на западной границе (ее задачей было отражение возможного нападения австрийцев), а потом Дунайской армией. Однако эта война не принесла ему лавров – при осаде Силистрии командующий получил тяжелую контузию и был вынужден покинуть армию.

Так и не сумев оправиться от ранения, старый воин умер 20 января 1856 г. в Гомеле и был погребен в пожалованном ему в 1840 г. Николаем I селе Ивановском (бывшем Демблине) в царстве Польском.

Последней волей генерал-фельдмаршала стало пожертвование 50 тысяч рублей серебром для пожизненного содержания 200 солдат-инвалидов. Даже в свой смертный час он помнил о боевых товарищах, о простом солдате, жизнь которого пытался сберечь даже в самых страшных сражениях…

Генерал от инфантерии Петр Степанович Котляревский

Пушкин посвятил генералу Котляревскому не менее восторженные поэтические строки, чем Паскевичу, и стоит процитировать этот красноречивый отрывок из поэмы «Кавказский пленник»:

Тебя я воспою, герой,

О, Котляревский, бич Кавказа!

Куда ни мчался ты грозой –

Твой путь, как черная зараза,

Губил, ничтожил племена…

Ты здесь покинул саблю мести,

Тебя не радует война;

Скучая миром, в язвах чести,

Вкушаешь праздный ты покой

И тишину домашних долов…

Генерал от инфантерии Петр Степанович Котляревский. Ксилография первой четверти XIX века

Великий поэт был, как всегда, чрезвычайно точен в определениях. Именно «бичом Кавказа» был боевой генерал, сумевший снискать новую славу российскому оружию своими блистательными победами.

Родился «генерал-метеор» (одно из многочисленных прозвищ, данных солдатами на Кавказе своему вождю) 12 июня 1782 г. в селе Ольховатка Купянского уезда Харьковской губернии в семье местного священника отца Стефана (позже в документах сына ставшего Степаном). Его отец, хотя и имел дворянское происхождение, но никакого состояния у него не было и семья тяжко бедствовала.

Отец Стефан хотел, чтобы Петр также пошел по духовной линии, и отдал его на обучение в Харьковский духовный коллегиум, где он сразу же обратил на себя внимание выдающимися способностями. Вероятно, спустя несколько лет Церковь получила бы нового пастыря, но жизнь мальчика круто повернул удивительный случай.

Зимой 1792 г., во время сильной вьюги, в доме священника остановились два путника – харьковский гражданский губернатор Федор Кишенский и командир 4-го батальона Кубанского егерского корпуса подполковник Иван Лазарев, которые из-за усилившейся непогоды, прогостили неделю.

Трудно сказать почему – то ли разглядев в мальчике (который в это время находился дома на каникулах) склонность к военному делу, то ли желая отблагодарить гостеприимного хозяина, но подполковник предложил взять Петра к себе в батальон, как только обустроится на новом месте службы в Моздоке.

Лазарев отбыл на место службы, время шло, и в семье Котляревских уже начали забывать о данном офицером обещании – да и кто знает, остался ли он живым в тяжелых условиях Кавказа. Но весной следующего года в Ольховатку приехал посланный Лазаревым сержант, имевший приказ своего командира привезти мальчика к месту служба в Моздок, где он уже был зачислен на службу в 4-й батальон фурьером (унтер-офицером, исполнявшим должность квартирьера).

Через год нелегкой службы 12-летний Котляревский (которую он, несмотря на всю заботу о нем Лазарева, нес в полном объеме, как и все его товарищи-солдаты) производится за усердие в сержанты.

В 1796 г. сержант Котляревский участвует в походе за Кавказский хребет против персидских войск и сразу же обращает на себя внимание храбростью и воинским умением. В том числе, он прекрасно показал себя при осаде Дербента.

Все шло к тому, что Котляревский будет произведен в офицеры, но этому помешала смерть Екатерины Великой. Новый император прекратил войну с Персией и устранил от командования войсками ненавистного ему графа Валериана Зубова. Более того, согласно его приказу, никто служивший под началом графа, не был награжден или произведен в офицеры.

В офицеры Котляревский производится лишь в 1799 г., когда его родной 4-й батальон становится 17-м егерским полком (шефом которого назначается Лазарев). Одновременно шеф новообразованного полка делает 17-летнего подпоручика своим адъютантом.

Как раз в это время начался новый поход против Персии, когда Россию о помощи попросил грузинский царь Георгий XIII. Этот поход стал еще более тяжелым, чем предыдущий, – было решено не обходить Кавказский хребет, а идти прямо через горы. Несмотря на всю сложность подобного перехода, егеря под командованием произведенного в генерал-майоры Лазарева сумели преодолеть горы без потерь и утраты хоть одной пушки и спуститься в долину Арагви. Благодаря этому переходу Тифлис был спасен от персов и вступившие в него русские войска восторженно приветствовались жителями.

Лазарев, ставший командующим отрядом русских войск в Грузии, поручает своему юному адъютанту не только отслеживание военно-политической ситуации в крае и ведение всей официальной переписки, но даже сносится через него с грузинским царем (что свидетельствует, насколько командующий высоко ценил способности Котляревского).

В следующем году начинается новый поход (не оставшийся подобно прошлому без сражений) против Персии, которая не отказалась от своих планов экспансии на Кавказе. Крупное сражение между русскими войсками и поддерживаемыми Персией лезгинами, произошедшее у селения Кагабет на реке Поре, стало подлинным триумфом для возглавлявшего русские войска Лазарева. Отметим, что перед сражением Котляревский, по приказу Лазарева, несколько дней в сопровождении отряда казаков проводил разведку в горах и, благодаря ему, русское командование получило полную информацию о маршруте продвижения противника и составе персидских сил.

У Лазарева было всего 500 солдат (мушкетерский и егерский батальоны, а также отряд грузинской конницы под командованием царевича Иоанна), в то время как силы противостоящего ему правителя Аварского ханства Умма-хана достигали 15 тысяч (в основном кавалерия и немного лезгинской пехоты). Единственное преимущество у Лазарева было в артиллерии, чем он умело и воспользовался.

Сначала неприятель атаковал правый фланг, где располагался егерский батальон под командованием самого Лазарева. Но генерал умело организованным артиллерийским огнем расстроил ряды войска Умма-хана, а потом смелой атакой опрокинул персов и обратил их в бегство.

Тогда Умма-хан, для которого понесенные им большие потери не имели большого значения, атаковал центр, где располагалась грузинская конница. Грузины мужественно выдержали первый удар, а потом сосредоточенный огонь егерей заставил атаковавших отойти на исходные позиции.

Окончательно исход трехчасового боя решила атака с левого фланга мушкетеров под командованием генерал-майора Гулякова. Неожиданным ударом он полностью смял лезгинскую пехоту, которая бросилась беспорядочно бежать и повлекла за собой конницу.

Умма-хан (который был тяжело ранен в сражении) потерял более полутора тысяч, потери русских и грузин не превышали ста человек.

Котляревский, который под огнем врага обеспечивал взаимодействие русских и грузинских войск, за это сражение был произведен в штабс-капитаны и награжден орденом Святого Иоанна Иерусалимского (в царствование Павла I он фактически стал высшей наградой империи, более почетной, чем орден Святого апостола Андрея Первозванного).

Сразу же после успеха в сражении на Иоре Котляревский выполняет чрезвычайно ответственное дипломатическое поручение. Грузинский царь перед смертью своим завещанием передал Грузию в подданство Российской империи, но карталинские князья подняли мятеж. Задачей Котляревского было склонить князей к его прекращению и переходу в российское подданство. С возложенной на него задачей штабс-капитан блестяще справился, и ранее непокорные князья заявили о своем желании «пролить кровь за русского государя».

Когда в Тифлисе в царском дворце по приказу царицы Марьи предательски убивают Лазарева, новый командующий генерал Павел Цицианов предлагает Котляревскому стать его адъютантом. Однако Петр Степанович отказывается от предложения Цицианова (которое гарантировало бы ему быстрое карьерное продвижение) и предпочитает командование ротой своего родного полка.

Уже командуя ротой егерей, Котляревский участвует в 1803 г. в походе против хана Ганжи Джавата и в начале декабря в стычке с противником получает ранение. Но, несмотря на ранение, он не прекращает участие в походе и 3 января 1804 г. при штурме Гянжи ведет свою роту на приступ. Когда Котляревский пытался без лестницы вскарабкаться на наружные укрепления, то был тяжело ранен пулей в ногу и уже не мог идти. С поля боя его под огнем вытащил молодой офицер граф Михаил Воронцов, который потом сделает блестящую карьеру и в 1844–1854 гг. будет генерал-фельдмаршалом и наместником на Кавказе. Насколько выдающейся была в том бою доблесть Котляревского, свидетельствует тот факт, что в донесении о взятии крепости его заслуги выделяются особо.

За проявленную при штурме доблесть Котляревский награждается орденом Святой Анны 3-й степени и производится в майоры.

После взятия Гянжи Котляревскому вновь поручается важное дипломатическое поручение, удачное выполнение которого позволило сохранить сотни, а может быть, и тысячи солдатских жизней. Он сумел добиться от шекинского хана Селима (настроенного на войну с русскими войсками) согласия на начало переговоров с Цициановым, результатом которых стало вхождение контролируемых им территорий в состав империи.

Однако взятие Гянжи не стало концом боевых действий. Увидев, что их союзники не могут справиться с русскими войсками (или даже добровольно присоединяются к России), сын персидского шаха Аббас-мирза выступил с крупными силами в 20 тысяч воинов (смешанного кавалерийско-пехотного состава) и сильной артиллерией. Ему навстречу был послан небольшой отряд под командованием полковника Карягина (Котляревский фактически исполнял должность заместителя командира отряда), состоявший всего из 600 солдат (четыре роты егерей и две роты мушкетеров) при двух орудиях.

24 июня, после переправы через речку Шах-Булах, русский отряд встретил часть персидского авангарда в 3 тысячи всадников и пехотинцев под командованием Пир-Кули-хана. Имевший значительное численное превосходство, Пир-Кули-хан принял решение атаковать отряд Карягина, рассчитывая полностью его уничтожить. Однако, выстроивший свой отряд в каре, Карягин умело использовал особенности горной местности, не дававшей персам возможности задействовать все свои силы сразу. В итоге, не прекращая движения и шесть часов отбивая атаки противника, отряд Карягина дошел до реки Аскаран, где и стал лагерем.

На расстоянии четырех верст от русского лагеря находились основные силы 10-тысячного персидского авангарда. Персы правильно рассчитали, что не следует давать русским время, чтобы укрепить свой лагерь, и атаковали его через несколько часов. Карягин вновь выстроил отряд в каре и сумел отразить плотным заградительным огнем непрерывно продолжавшиеся на протяжении девяти часов несколько кавалерийских, а потом и пехотных атак.

Пир-Кули-хан прекратил атаки с наступлением ночи и взял лагерь в осаду Он надеялся, что, отрезав понесших большие потери (около половины отряда было убито и ранено) русских от речки, он заставит их сдаться или уничтожит. Поэтому на следующий день он не предпринимал серьезных атак, что, в итоге, обернулось поражением персидской армии.

Карягин и Котляревский также прекрасно понимали, что время работает против них, и сделали попытку перехватить инициативу. Ночью Котляревский во главе роты егерей осуществил смелую вылазку из лагеря, результатом которой стало уничтожение трех персидских батарей. Однако хотя успех Котляревского почти полностью лишал персов артиллерии, но в целом это лишь немногим облегчило ситуацию отряда Карягина.

Положение крайне усугубилось, когда 27 июня к лагерю Карягина подошел Аббас-мирза с основными силами (в том числе сильной артиллерией) – таким образом, против менее 300 русских солдат с двумя пушками стояло около 15 тысяч персов. Аббас-мирза сразу же начал кавалерийскую атаку, которая сопровождалась сильным артиллерийским обстрелом русского лагеря. С огромным трудом, но штурм удалось отбить – при этом ранения получили Карягин и Котляревский.

Было очевидно, что оставшаяся от отряда горстка не выдержит следующей атаки и будет уничтожена. Не желая сдаваться, Котляревский предложил бросить обоз и неожиданной атакой ночью вырваться из лагеря (персы не сумели сделать кольцо окружения сплошным), быстрым маршем дойти до расположенной недалеко совсем небольшой крепости Шах-Булах (гарнизон которой составлял около полутора сотен) и овладеть ею штурмом.

Невероятно, но этот сумасшедший невероятный план сработал! Русский отряд в ночь на 28 мая сумел незаметно дойти почти до самых крепостных стен (лишь в самом конце маршрута он наткнулся на небольшой персидский отряд, атаку которого сумел отразить) и разбил не ожидавшие нападения силы противника на подступах к Шах-Булаху.

После этого, как и планировал Котляревский, русские штурмом взяли крепость, гарнизон которой был полностью захвачен врасплох и не смог оказать значительного сопротивления.

Таким образом, благодаря Котляревскому отряд был спасен, но уже через неделю в крепости, которую окружили силы Аббас-мирзы, закончилось продовольствие. Тогда майор предлагает Карягину новый план, который тот и принимает. По плану Котляревского отряд должен был скрытно выйти из Шах-Булаха, обойти персидские силы (которые из-за горного рельефа вновь не установили сплошной блокады) и, совершив 25-верстный переход, захватить такую же небольшую крепость Мухрат, в которой находились большие продовольственные запасы.

И на этот раз план Котляревского сработал. Ему удалось имитировать оставленными часовыми (они позднее сумели присоединиться к отряду) присутствие русских в Шах-Булахе и беспрепятственно совершить марш до Мухрата, который и был захвачен. Потери во время проведения операции составили одного убитого и одиннадцать раненых. Аббас-мирза предпринял попытку штурма Мухрата, но потерпел неудачу (в этом бою Котляревский получил новое ранение).

Отряд был спасен, и оставшиеся в живых его сто воинов соединились с подошедшими войсками Цицианова.

Цицианов так написал в своем рапорте Александру I о подвиге отряда Карягина: «…мужество и твердость отряда должны служить ясным доказательством, что сии воины достойны своего милосердного Государя».

Хотя награда Котляревскому за этот поход (перед которым меркнет даже подвиг трехсот спартанцев) была не слишком велика – орден Святого Владимира 4-й степени с бантом, но с этого времени его имя стало на Кавказе легендарным.

В августе 1804 г. князь Цицианов направляет Котляревского в Карабах для усмирения организованного персами бунта, с чем он успешно справляется почти без потерь. В ноябре ему поручается еще более серьезная операция. Котляревский должен был командовать авангардом отряда Цицианова, вышедшего в поход против Бакинского ханства. Поставленную ему задачу Котляревский выполнил, но взять тогда Баку не удалось из-за смерти Цицианова (он был предательски убит, когда приехал принимать ключи от крепости). Однако назвать этот поход полностью неудачным нельзя – его результатом стало добровольное присоединение к империи Ширванского ханства, правитель которого Мустафа-хан впоследствии стал личным другом Котляревского.

Вновь отличился Котляревский в 1806 г., когда 20-тысячная армия (16 тысяч конницы и 4 тысячи пехоты) Аббас-мирзы вторглась в Карабах. Котляревскому начальником отряда (численность которого составляла немногим более полутора тысяч) генерал-майором Небольсиным было поручено с командой егерей идти в авангарде, расчищая дорогу для главных сил. С полученным заданием он успешно справился и не допустил ни одного нападения на Небольсина.

Котляревский также прославился 13 июля в сражении у хонашинского дефилея, когда Небольсин столкнулся с главной армией Аббас-мирзы. Победителем сражения должен был стать тот, кто овладеет главенствующими над местностью высотами. Вначале их сумели захватить персы, но очень быстро они были отбиты Котляревским, который специально с этой целью был направлен на левый фланг с командой егерей. В свою очередь, Аббас-мирза старался окружить и уничтожить егерей, но был отбит их контратакой. О напряженности боя свидетельствует тот факт, что высоты четыре раз переходили из рук в руки, пока на них окончательно не закрепились егеря, и после этого персы вынуждены были окончательно отступить.

После сражения у хонашинского дефилея Котляревский был произведен в подполковники. В следующем году он получает уже полковничьи эполеты и вскоре назначается начальником самостоятельного отряда в Карабахе, задачей которого было защитить край от вторжения персов.

В 1810 г. главнокомандующий в Грузии и на Кавказской линии генерал от кавалерии Александр Тормасов приказывает Небольсину занять пограничную крепость Мигри на левом берегу Аракса. Как было сказано в приказе командующего: «…прикажите немедленно занять Мигри и Гюней и делать около тех мест поиски над неприятелем, не давая ему отнюдь держаться на этой стороне Аракса. Не связываю ему рук переходить и за Араке, если представится возможность побить неприятеля».

Небольсин, в свою очередь, отдает соответствующий приказ Котляревскому, и тот выступает в поход с одним батальоном егерей (к которым присоединился небольшой конный отряд карабахцев).

Тормасов, ставя подобную задачу, считал, что на этом направлении могут действовать лишь небольшие отряды персов, но он ошибся: к Мигри направились их основные силы. Тормасов получил об этом информацию слишком поздно и уже не успел отозвать Котляревского, который успешно выполнил приказ и взял Мигри (оборонявшийся 2-тысячным гарнизоном с сильной артиллерией), считавшейся ранее абсолютно неприступной крепостью.

Удалось ему это сделать со своими 400 егерями и 40 всадниками благодаря тому, что он, как всегда, действовал совершенно нестандартно. Дадим описание этого штурма, сделанное генералом Потто, имевшим возможность ознакомиться с рядом не дошедших до нас документов и общаться с еще живыми в его время ветеранами кавказских войн: «Котляревский, желая избежать бесполезной траты людей среди засек и батарей, решил идти не по дорогам, а пробраться со своим батальоном без пушек по вершинам карабагских гор такими тропами, которые даже местными жителями считались недоступными. Три дня солдаты то спускались в бездонные пропасти, то поднимались на голые, сожженные солнцем утесы и ночью двенадцатого июня вышли в долину в пяти верстах от Мигри. Так как дольше скрывать прибытие отряда было невозможно, то Котляревский, разделив его на три части, энергично повел атаку и после короткого боя взял передовые высоты. В это время он получил известие, что два персидские отряда от Эривани и от Аракса усиленными маршами спешат на помощь осажденным. Медлить, следовательно, было невозможно, и, дав небольшой отдых отряду, Котляревский ночью продолжал сражение. К девяти часам утра он уже занял селение и, не давая персиянам опомниться, стремительно пошел на батареи, грозно венчавшие собой горный кряж, примыкавший к Мигри. От этого приступа зависела победа или гибель отряда. Сознавая это, солдаты напрягли последние силы, и скоро майор Дьяченко и сам Котляревский овладели пятью батареями. Тогда, ободренные успехом, егеря штыками погнали неприятеля из одного укрепления в другое и остановились только перед последней, уже решительно недоступной батареей Сабет.

Голый утес из дикого гранита, на котором устроена была батарея, гордо поднимался к небу, как бы смеясь над горстью людей, думавших взобраться на его вершину. Котляревский, сам осмотрев утес и убедившись, что штурм этого гиганта будет не под силу его отряду, приказал отвести у осажденных воду, и через сутки неприятель сам покинул грозный утес и рассыпался в разные стороны. Неприступная Мигри была занята с потерей тридцати пяти человек, но в этом числе был и сам Котляревский, снова раненный в ногу».

Обладание этой крепостью имело стратегическое значение для контроля над регионом, и, понимая это, персы, чтобы отбить Мигри, немедленно отправили к ней 10-тысячный корпус под командованием Ахмет-хана (в войске которого находились и британские военные советники). Однако попытки штурма закончились неудачно, и после двух недель осады Ахмет-хан отступил и начал переправу на Араксе недалеко от крепости. При этом его корпус оказался разделенным на две части, чем немедленно и воспользовался Котляревский.

И на этот раз Котляревского не испугало многократное численное превосходство противника (Ахмет-хан успел переправить через Араке только кавалерию). Ночью 5 июля он скрытно вывел свой отряд из крепости, окружил персидский лагерь (в нем было 3 тысячи регулярной пехоты и 1 тысяча 260 джибраильцев) и стремительно атаковал его в штыки с трех сторон. Ошеломленные персы (которые не были обучены тактике ночного боя) не сумели оказать организованного сопротивления, и не успевшие переправиться силы Ахмет-хана были почти полностью уничтожены. Потери самого Котляревского были не просто более чем незначительны, в это трудно поверить – один убитый и девять раненых.

За взятие Мигри Котляревский получил орден Святого Георгия 4-й степени, а за невероятную победу на Араксе награждается золотой шпагой с надписью «За храбрость» и назначается шефом Грузинского гренадерского полка.

Но главной наградой для полковника стало то, что, как написал один из его биографов XIX века, персы начали после взятия Мигри и сражения на Араксе «почитать его за колдуна и питать к нему какой-то суеверный страх».

В сентябре 1811 г. Котляревский получил приказ занять турецкую крепость Ахалкалаки (русским войскам приходилось воевать на два фронта – с Персией и Турцией), которую ранее так и не смог взять сам Гудович. Силы для взятия такой сильно укрепленной крепости у него были совершенно ничтожные (видно, не только персы, но и русское командование поверило в то, что он колдун): 2 гренадерских батальона и сотня казаков. Кроме того, он вообще не взял с собой артиллерии, которую в декабре, когда отряд выступил в поход, нельзя было бы перевезти через горы.

Котляревскому удалось в тяжелейших условиях непогоды перевести свои войска через высокогорную местность, но теперь перед ним стояла чрезвычайно трудная задача: скрытно подойти к крепости, которая была окружена безлесной местностью. Для этого он разделил свои силы на три колонны (одну из которых сам и возглавил) – в каждой из которых было по 200 гренадер и 20 стрелков. Кроме того, для имитации ложных атак и захвата селений неподалеку от крепости Котляревским были выделены три отдельных отряда по 20 человек.

Пожалованное в 1812 г. Грузинскому гренадерскому полку Георгиевское знамя с надписью «За отличную храбрость при взятии штурмом турецкой крепости Ахалкалака с 7 на 8-е число Декабря 1811 года»

Все три колонны сумели настолько незаметно подойти к крепости в ночь с 7 на 8 декабря, что персы увидели их только непосредственно у крепостного рва. Котляревский следующим образом в донесении главнокомандующему описал последовавший штурм Ахалкалаки: «Провидение спасло наш отряд тем, что он не был открыт в границах пашалыка. Никто не воображал, чтобы войско могло перейти в столь суровое время через горы. Солдаты же оспоривали первенство, кому первым идти на приступ. Подбежав к крепости, они, несмотря на свою усталость, в одно мгновение ока приставили к стене лестницы; было 3 часа пополуночи; капитан Шультен, бросившись с первыми гренадерами на ближайшую батарею, на которой было два орудия, мгновенно ею овладел, а потом устремился на другие две батареи с тремя орудиями и тоже стремительно их занял. Турки защищались отчаянно, но русские солдаты, рассвирепев, кололи их без пощады. В полтора часа времени крепость и цитадель, указанная проводником отряда, очищены. На батареях взято 16 орудий разной величины, до 40 пудов пороха и большое количество разных снарядов; кроме того, взяты два знамя».

Потери Котляревского были и на этот раз совершенно незначительны: один убитый и 29 раненых.

Показательно, что Котляревский, уходя, не разрушил крепость, а оставил в ней крохотный гарнизон во главе с майором Барановым. Он был уверен, что крепость эта занята навсегда и никогда уже не будет отбита персами, о чем свидетельствует оставленная им начальнику гарнизона инструкция: «Оставляя вас с батальоном в крепости Ахалкалаках, предписываю к непременному исполнению следующее:

1-е) Содержать гарнизон во всегдашней дисциплине и военной осторожности, чтобы неприятель, при каких бы то ни было силах, не мог гарнизону и крепости сделать вреда.

2-е) Все крепостные орудия привести в такое состояние, чтобы они могли действовать, и для сего, пересмотря оные с артиллерийским офицером, коему я дал предписание, ежели найдутся на какой батарее неисправные, то их снять и заменить с тех батарей, на коих находятся по два орудия, дабы, в случае нападения, действие было со всех батарей.

3-е) Дабы сделать крепость совершенно оборонительною, как надлежит быть крепости пограничной, срыть немедленно все домы, в форштате находящиеся, и выровнять место, чтоб в случае атаки неприятеля, не было ему ни малейшего ложемента».

За подвиг под Ахалкалаки Котляревский был произведен в 29-летнем возрасте в генерал-майоры, а все батальоны, участвовавшие в штурме крепости, получили Георгиевские знамена. Однако, опять-таки, важнее было то, что суеверный ужас вокруг его имени на Кавказе усилился до невероятной степени.

У персов были все основания для подобного отношения к молодому русскому генералу. Их силы, многократно (иногда в десятки раз) превосходящие численно русских войска, которые были подготовлены высокопрофессиональными британскими военными инструкторами и вооружены самым современным британским стрелковым оружием и артиллерией, Котляревский неизменно бил, а крепости, считавшиеся до того неприступными, захватывал своими незначительными силами.

Уже в марте 1812 г. Котляревский, командуя отрядом в составе 800 гренадеров и 200 казаков при трех орудиях, захватил крепость Кара-Ках, которая, как и ранее Ахалкалаки, считалась совершенно неприступной.

За взятие Кара-Каха Котляревский был награжден орденом Святой Анны 2-й степени и получил прибавку жалованья в 1200 рублей ассигнациями в год.

Вообще 1812 г. был для российской армии славен победами не только в боях с наполеоновским нашествием, но и на Кавказе.

Осенью давний противник Котляревского Аббас-мирза, узнав о взятии Наполеоном Москвы, решил, что теперь русские войска на Кавказе не смогут получить даже небольших подкреплений и он наконец добьется победы. Аббас-мирза собрал огромное для кавказских условий 30-тысячное войско (из них 14 тысяч составляли вымуштрованные британскими военными советниками солдаты регулярной армии) и начал подготовку к выступлению против русских сил после переправы через Араке. Отметим, что военными советниками при Аббас-мирзе состояли опытные британские офицеры, которые активно участвовали в процессе принятия им решений.

Котляревский, в свою очередь, решил традиционно использовать фактор внезапности и нанести персам упреждающий удар силами своего отряда (полторы тысячи гренадеров и егерей, 500 всадников-татар и казаков, шесть орудий).

Рано утром 19 октября отряд Котляревского переправился через Араке и сделал маневр, чтобы зайти в тыл персидской армии. Перед началом боя он издал приказ старшему после него штаб-офицеру, в котором отдавал распоряжения на случай своей гибели. Процитируем этот документ, который своим содержанием, всем духом презрения к смерти заставляет вспомнить о героях античности: «Предприняв атаковать персиян за Араксом, я сделал распоряжения, о которых вам известно; в случае смерти моей вы должны принять команду и исполнять по оным. Если б случилось, что первая атака была бы неудачна, то Вы непременно должны атаковать другой раз и разбить, а без того не возвращаться и отнюдь не отступать. Когда неприятель будет разбит, то стараться перевести на сию сторону кочующие близ Аракча народы, потом возвратиться. По исполнении сей экспедиции Вы должны донести о сем прямо главнокомандующему и представить диспозицию мою и приказ, отданный в отряде 18 октября 1812 года».

Одновременно Котляревский подписал диспозицию к атаке, строго соблюдая которую потом и действовал его отряд: «Первое и второе каре составляют батальоны Грузинского гренадерского полка, чтобы фузелерные роты (легкая пехота, вооруженная кремниевыми ружьями – «фузеями». – Авт.) составляли шестивзводное каре: взводы гренадер становятся по правую сторону первого фаса, а взводы стрелков – по левую, таким образом первый фас делается, для лучшего напора в штыки, о четырех взводах.

Третье каре составляет рота Грузинского гренадерского полка, 200 человек Севастопольского и карабинерная рота 17-го егерского полка; сия становится при сем каре так как гренадерские роты при первых двух каре.

Орудиям каждого каре быть в первом фасе; одному между взводом гренадер, а другому между взводом стрелков; в каждом каре к орудиям нарядить 20 человек самых надежных людей при офицере и унтер-офицере, которые должны быть неотлучно при оных.

Две роты егерей с майором Дьячковым выстраиваются вправо от правого каре, а рота, с майором Лентовским, влево от третьего каре, и составляют фланги.

В походе две роты егерей впереди; за ними рота гренадер первого каре, потом два орудия; за ними колонна из средины, после сего в таком же порядке другие два каре, а за оными рота егерей.

По переправе через Араке, тотчас выстраиваются каре, и как оные должны идти приказано будет.

Казачьи полки идут в авнгарде, отделив 50 человек в арьергард; а по переправе через Араке выстраиваются: Краснову вправо от первого каре, а Попову между первым и вторым, равняясь с задними фасами.

При приближении к лагерю третье каре и рота егерей атакуют левый фланг неприятеля; а первое и второе каре стараются как наипоспешнее пробежать к тылу лагеря неприятелей и атаковать средину, где расположена их пехота и артиллерия… Казачьи полки оба выстраиваются к тылу неприятеля; там, где ударит первое каре, колят и рубят всех бегущих.

Атаковать в штыки как можно быстрее, и тогда третий фас остается при орудиях, где и знамена.

Всем приказывается стрелять как можно меньше, чтоб никто не стрелял вверх и сзади; а когда пойдут в штыки, тогда совсем не стрелять, кроме орудий, и то разве откроются им толпы неприятеля.

Главный порядок атаки этой, в случае малых каких отмен по обстоятельствам, о том будет особое приказание».

Хотя Аббас-мирза и увидел приближавшуюся татарскую конницу, которая была авангардом русского отряда, но ввиду своего огромного численного превосходства не посчитал угрозу сколько-нибудь серьезной. Он был абсолютно уверен, что Котляревский просто производит демонстрацию и не решится на атаку. Поэтому Аббас-мирза не выстроил свою армию в боевой порядок и нападение русских войск на лагерь персов застало его полностью врасплох. В результате этого первого столкновения персидская армия бежала, оставив Котляревскому большие трофеи (в том числе и 36 британских фальконетов с надписью «От Короля над Королями Шаху над Шахами в дар»).

Аббас-мирза кроме потери значительной части артиллерии, снаряжения и обозов понес большие потери и в живой силе, но все же это еще далеко не было окончательным поражением его армии. Он сумел собрать оставшиеся силы и расположил их неподалеку – в Асландузе, где находилось хорошо оборудованное укрепление. Ошибкой Аббас-мирзы было то, что он, опять-таки, недооценивая Котляревского, не счел нужным расположить войска в самом Андалузском замке, укрепления которого были значительно сильнее.

Несмотря на понесенное поражение, сил у Аббас-мирзы более чем хватало для уничтожения отряда Котляревского. Поэтому «генерал-метеор» решил не дать персам оправиться от первоначального разгрома и вновь атаковать первым. Котляревский разделил свое войско на три колонны, которые должны были атаковать Асландуз с разных сторон, а кавалерию послал к Араксу, чтобы она там поджидала персидские войска после начала их бегства.

Внешне сумасшедшим было не только решение атаковать многократно превосходящего противника, располагавшегося в хорошо защищенном укреплении. Еще более сумасшедшим было решение основной удар нанести в наиболее сильное место укрепления, где была сосредоточена вся неприятельская артиллерия. Однако это только внешне казалось верхом безумия – недаром Котляревский говорил, что «действовать надо горячо, но с холодным разумом». В случае, если бы удалось скрытно подойти к расположенным на возвышенности пушкам (при которых было не слишком много пехоты, расположенной в других местах по периметру укреплений), то начиналась «мертвая зона» обстрела, и тогда полное преимущество получала атакующая пехота.

Благодаря ставшему проводником бывшему пленному русскому унтер-офицеру, который бежал из армии Аббас-мирзы, Котляревский сумел подойти незаметно непосредственно к персидским укреплениям и атаковал их в штыки с трех сторон. Персидская артиллерия была сразу же захвачена, а не ожидавшая нападения пехота и спешенная кавалерия обратились в беспорядочное бегство. Дальнейший бой свелся к преследованию и добиванию бегущих в панике персов. Часть персов бросилась к Араксу, где уничтожалась татарами и казаками, небольшая часть успела добежать до замка, но он немедленно был взят Котляревским штурмом.

Персидский историограф того времени, с полным на то основанием, написал, что Асландузское сражение являло собой «мрачную и кровавую ночь, которая поистине была примером для Страшного суда».

Аббас-мирза и его британские советники потерпели страшное поражение. Хотя официально в донесении Котляревского указывалось, что потери персов составляют 1 тысячу 200, на самом деле убитых было более 9 тысяч. На вопрос своего адъютанта, зачем он в несколько раз занизил потери армии Аббас-мирзы, Котляревский ответил: «Пишите так: ведь все равно не поверят, если мы скажем правду». Кстати, интересно, какими словами начал Котляревский свое донесение о победе: «Бог, ура и штык даровали и здесь победу войскам всемилостивейшего Государя».

Потери русского отряда составили всего 28 убитых и 99 раненых.

За великую победу при Асландузе Котляревский получает орден Святого Георгия 4-й степени и производится в генерал-лейтенанты.

Теперь последним опорным пунктом персов в регионе оставалась крепость Ленкорань в Талышинском ханстве, и в случае ее взятия Россия выигрывала бы войну в целом. Кроме того, обладание Ленкоранью позволяло угрожать самой Персии, значение чего для геополитических интересов России трудно было переоценить.

Понимая это, Петр Котляревский решил развить свой успех при Асландузе и взять Ленкорань со своим отрядом численностью в полторы тысячи гренадеров и 470 казаков при шести орудиях. По дороге он захватил укрепленную ранее по чертежам британских фортификаторов крепость Аркевань. Имя русского полководца было настолько грозным, что, узнав о приближении его отряда, почти 2-тысячный гарнизон бежал, оставив все пушки.

Правда, благодаря этой бескровной победе и так небольшие русские силы еще более уменьшились – Котляревский был вынужден оставить в Аркевани гарнизон в составе всей кавалерии и ста гренадер.

Таким образом, 26 декабря осаду Ленкорани (в которой был четырехтысячный гарнизон и сильная артиллерия) Котляревский начал, имея всего-навсего 1 тысячу 400 гренадеров и шесть орудий. Перед этим Аббас-мирза отдал приказ коменданту крепости Садык-хану: «Если сами горы восстанут на тебя – держись!» В ответ на это весь гарнизон дал клятву умереть, но не сдаться.

Имея подобный приказ, Садык-хан на предложение Котляревского капитулировать с гордым достоинством ответил: «Напрасно вы думаете, генерал, что несчастие, постигшее моего государя, должно служить мне примером. Один Аллах располагает судьбою сражения и знает, кому пошлет свою помощь».

Получив отказ коменданта крепости, Котляревский со своими слабыми силами, в условиях сильных морозов, начал готовиться к штурму. Генералом был разработан следующий план штурма, благодаря которому и удалось взять Ленкорань: «Составляются три колонны: первая – из шести рот Грузинского гренадерского полка, под командой полковника Ушакова; вторая – из трехсот пятидесяти человек Троицкого полка; третья – из трехсот тринадцати человек семнадцатого егерского полка и тридцати семи человек гренадер, под командой майора Терешкевича. В пять часов пополуночи колонны выступают из назначенных им пунктов, имея впереди стрелков, и следуют к крепости с крайней тишиной и скоростью; если неприятель не откроет огня, то стрелки отнюдь не стреляют, когда же от неприятеля будет сильный огонь, то стрелки тотчас бьют по неприятелю, а колонны наипоспешнее ставят лестницы и взбегают на батарею и на стены: первая колонна штурмует батарею и стену к Гямушевану, ставя одну лестницу на батарею, а прочие тотчас от оной вправо; третья колонна, Терешкевича, берет батарею, лежащую против моря к речке, и штурмует стену от оной вправо. Каждая колонна, как скоро возьмет назначенную ей батарею, тотчас поворачивает неприятельские орудия и стреляет картечью в середину крепости, между тем очищают стены от себя вправо и влево, а первая колонна отбивает поспешнее ворота, дабы впустить резерв; одна рота Грузинского гренадерского полка разделяется на две части для фальшивых атак: первая делает оную против батареи, к речке лежащей, и ежели возможность будет, то берет сию батарею, другая против батареи неприятельской, назначенной штурмовать; первой колонне тревожить неприятеля с левой стороны. Команды сии выступают вместе с колоннами и не тревожат неприятеля, пока не откроется сильный огонь по колоннам, тогда они поспешнее бегут к назначенным местам, кричат «Ура!» и бьют тревогу.

Барабанщики в колоннах отнюдь не бьют тревогу, пока не будут люди на стенах, и люди в колоннах не стреляют и не кричат «Ура!», пока не влезут на стену. Когда все батареи и стены будут заняты нами, то в середину крепости без приказания не ходить, но бить неприятеля только картечью из пушек и ружей. Не слушать отбоя – его не будет, пока неприятель совершенно истребится или сдастся, и если, прежде чем все батареи и все стены будут заняты, ударят отбой, то считать оный за обман, такой же, как неприятель сделал в Асландузе; сверх того, знать, что наши отбои будут бить три раза, который повторять всем барабанщикам, и тогда уже прекращается дело.

Резервом на прежних батареях состоять из остающихся от штурма людей; так как уже сказано в приказе, что отступления не будет, то остается теперь сказать, что если, сверх чаяния, которой либо колонны люди замнутся идти на лестницы, то всех будут бить картечью».

Перед штурмом в ночь с 30 на 31 декабря Котляревский издал приказ по отряду, суть которого можно свести к призыву «победить или умереть»: «Истощив все средства принудить неприятеля к сдаче крепости, найдя его к тому непреклонным, не остается более никакого способа покорить крепость сию оружию Российскому, как только силою штурма. Решаясь приступить к сему последнему средству, даю знать о том войскам и считаю нужным предварить всех офицеров и солдат, что отступления не будет. Нам должно взять крепость или всем умереть, зачем мы сюда присланы. Я предлагал два раза неприятелю о сдаче крепости, но он упорствует; так докажем же ему, храбрые солдаты, что силе штыка Русского ничто противиться не может: не такие крепости брали Русские и не у таких неприятелей, как персияне, а сии против тех ничего не значат. Предписывается всем:

первое – послушание;

второе – помнить, что чем скорее идешь на штурм и чем шибче лезешь на лестницу, тем меньше урон и вернее взята крепость. Опытные солдаты сие знают, а неопытные поверят;

третье – не бросаться на добычь, под опасением смертной казни, пока совершенно не кончится штурм, ибо прежде конца дела на добыче солдат напрасно убивают. По окончании же штурма приказано будет грабить и тогда все – солдатское, кроме что пушки, знамена, ружья со штыками и магазейны принадлежат Государю. Диспозиция штурма будет дана особо, а теперь мне остается только сказать, что я уверен в храбрости опытных офицеров и солдат Кавказского гренадерского, 17-го егерского и Троицкого пехотного полков, а малоопытные Каспийского батальона, надеюсь, постараются показать себя в сем деле и заслужить лучшую репутацию, чем до сего между неприятелями и чужими народами имели. Впрочем, ежели бы сверх всякого ожидания кто струсил, тот будет наказан, как изменник. Здесь, вне границ, труса расстреляют или повесят, несмотря на чин».

Проводившийся по плану Котляревского штурм длился несколько часов. Об ожесточенности сражения тогдашний персидский историограф сказал в следующих выражениях: «При штурме Ленкорани бой был так горяч, что мышцы рук от взмахов и опусканий меча, а пальцы от беспрерывного взвода и спуска курка в продолжение шести часов сряду были лишены всякой возможности насладиться отдохновением».

Это не было преувеличением – во всемирной военной истории не так много боев, которые по напряженности и кровопролитности можно сравнить со штурмом Ленкорани. Даже привыкшие ко всему солдаты дрогнули во время атаки, но тогда их повел на штурм сам Котляревский, и после страшного боя внутри крепостных стен Ленкорань была взята.

Генерал при штурме получил три тяжелейших ранения – одно в ногу и два в голову. Как он сам писал, «в ту минуту, как силы меня оставляли, я, как бы в сладком сне, слышал высоко над своей головой победное «Ура!», вопли персиян и их мольбы о пощаде». Тяжелораненого генерала солдаты нашли в груде тел и сначала сочли его мертвым. Но Котляревский, услышав сказанные о нем слова, открыл глаза и сказал: «Я умер, но я всё слышу и уже извещен о победе нашей».

Персидские воины до конца исполнили свою клятву Аббас-мирзе. Из гарнизона крепости осталось только 300 израненных воинов, погибли также Садык-хан и его десять ханов, командовавшие войсками.

Но потери русского отряда тоже были тяжелыми по сравнению с предыдущими сражениями – 900 рядовых и 40 офицеров.

В донесении о взятии крепости Котляревский писал: «Я сам получил три раны и благодарю Бога, благословившего запечатлеть успех дела сего собственною моею кровью. Надеюсь, что сей же самый успех облегчит страдания мои. Впрочем, никакая потеря не может сравниться с важностью взятия крепости, о которой в перехваченных бумагах сардарю Садых-хану Аббас-мираза писал, ежели и целые горы войск восстали против него, он не должен колебаться, но защищать до последней капли крови сей ключ к сердцу Персии».

Взятие Ленкорани знаменовало собой окончание войны с Персией. После ее потери Тегеран был вынужден заключить триумфальный для Российской империи Гюлистанский мир. Дадим извлечение из данного мирного трактата, из которого ясна величина территориальных приобретений России, ставших возможными благодаря победам Котляревского: «Поелику чрез предварительные сношения между двумя высокими державами, взаимно соглашенность уже, чтобы постановить мир на основании status quo ad presentem, то есть дабы каждая сторона осталась при владении теми землями, ханствами и владениями, какие ныне находятся в совершенной их власти, то границей между империей Всероссийской и Персидским государством от сего времени впредь да будет следующая черта: начиная от урочища Одина-Базара прямой чертой чрез Муганскую степь до Едибулукского брода на реке Араке, оттоль вверх по Араксу до впадения в оную речки Капанакчая, далее же правой стороной речки Капанакчая до хребта Мигринских гор и оттуда продолжая черту межами ханств Карабагского и Нахичеванского, хребтом Алагезских гор до урочища Даралагеза, где соединяются межи ханств Карабагского, Нахичеванского, Ериванского и части Елисаветпольского округа (бывшего Ганжинского ханства), потом, от сего места межою, отделяющей Ериванское ханство от земель Елисаветпольской округи, также Шамшадильской и Казахской, до урочища Эшок-Мейдана, и от оного хребтом гор по течению правой стороны речки и дороги Гимзачимана по хребту уже Бамбакских гор до угла межи, Шурагельской; от сего же угла до верху снеговой горы Алагеза, а отсель по хребту гор межою Шурагельской между Мастарасом и Артиком до речки Арпачая… Его шахское в. в доказательство искренней приязни своей к е. в. императору всероссийскому сим торжественно признает как за себя, так и за высоких преемников персидского престола принадлежащими в собственность Российской империи ханства Карабагское и Ганжинское, обращенное ныне в провинцию под названием Елисаветпольская; также ханства Шекинское, Ширванское, Дербентское, Кубинское, Бакинское и Талышинское с теми землями сего ханства, кои ныне состоят во власти Российской империи; при том весь Дагестан, Грузию с Шурагельской провинцией, Имеретию, Гурию, Мингрелию и Абхазию, равным образом все владения и земли, находящиеся между постановленной ныне границей и Кавказской линией, с прикосновенными к сей последней и к Каспийскому морю землями и народами».

Конечно, разгром Наполеона в 1812 г. затмил в истории достигнутые тогда же победы над Персией, но нельзя не согласиться с мнением Котляревского в связи с этим: «Кровь русская, пролитая в Азии, на берегах Аракса и Каспия, не менее драгоценна, чем пролитая в Европе, на берегах Москвы и Сены, а пули галлов и персиян причиняют одинаковые страдания».

За взятие Ленкорани генерал получил личную благодарность императора и был награжден орденом Святого Георгия 2-й степени, но на этом его военная служба была навсегда закончена из-за тяжелейших ранений, страшно мучавших его до конца жизни.

Герой многих сражений был вынужден уехать со ставшего ему родным Кавказа в купленное на пожалованные царем деньги имение Александрово неподалеку от Бахмута.

Началась вторая половина жизни «кавказского Суворова», о которой так написал известный писатель XIX века граф Владимир Сологуб: «…он был, по собственным его выражениям, живым мертвецом и доживал век свой страдальцем».

Генерал и писатель (известный под псевдонимом «русский инвалид») Иван Скобелев (внуком которого был легендарный «белый генерал» Михаил Скобелев) написал об этих тяжелых годах жизни грозы персов и турок такие проникновенные строки: «Ура, Котляревский! Ты обратился в драгоценный мешок, в котором хранятся в щепу избитые, бесценные, геройские твои кости. Но ты жестокими муками своими и теперь продолжаешь еще служить государю с пользой, являя собой достойный подражания пример самопожертвования воина и христианина. Долго, долго бы прожил Котляревский, если бы только солдаты могли выкупить дни его своими годами!»

12 августа 1826 г., в день своей коронации, новый император сделал Котляревского генералом от инфантерии. Николай I с восхищением относился к «кавказскому колдуну» и, когда в июле этого же года началась новая война с Персией, разорвавшей Гюлистанский мир, предложил ему стать главнокомандующим Кавказской армией. Как написал самодержец: «Я льщу себя надеждою, что время уврачевало раны ваши и успокоило от трудов, понесенных для славы российского оружия, и что одного имени вашего достаточно будет, чтобы одушевить войска предводительствуемые вами. Устрашить врага, неоднократно вами пораженного и дерзающего снова нарушить тот мир, которому открыли вы первый путь подвигами вашими. Желаю, чтоб отзыв ваш был согласен с Моим ожиданием».

Но, несмотря на огромную тягу в армию, Котляревский был вынужден с горечью отклонить царское предложение: «Удостоясь получить рескрипт Вашего Императорского Величества, осчастливленный Высоко-Монаршим вниманием, подданный желал бы излить последнюю кровь на службе твоей, Всемилостивейший государь, но совершенно расстроенное здоровье, а особенно головная рана, недавно вновь открывшаяся, не позволяя мне даже пользоваться открытым воздухом, отнимает всякую возможность явиться на поприще трудов и славы».

Замок Мухрат. Гравюра второй половины XIX века

Через двенадцать лет после отказа возглавить Кавказскую армию Котляревский переезжает в Крым, где приобретает около Феодосии мызу «Добрый приют». Однако этот приют так и не стал для него действительно добрым – ужасные мучения от ранений с годами только увеличивались.

Незадолго перед смертью, произошедшей 21 октября 1852 г., Котляревский попросил ближних принести шкатулку с сорока костными осколками, извлеченными из его головы после ранения при штурме Ленкорани. Глядя на нее, он произнес: «Вот что было причиною, почему я не мог принять назначения государя и служить до гроба престолу и отечеству. Пусть они останутся вам на память о моих страданиях».

Похоронен был генерал от инфантерии в саду своей мызы (во время похорон выстроившиеся суда Черноморского флота подняли траурные черные флаги) на собранные друзьями деньги – почти всю свою пенсию Петр Степанович тратил на помощь увечным солдатам.

И спустя многие годы Котляревский оставался примером для воинов-кавказцев, о чем, например, сказал в своем приказе войскам в 1854 г. наместник Кавказа и главнокомандующий Отдельным Кавказским корпусом генерал-адъютант Николай Муравьев (в следующем году, в награду за взятие Карса, получивший прибавление к фамилии и ставший графом Муравьевым-Карским): «Среди вас возрос и прославился герой Котляревский. Пусть имя его всегда будет в памяти и сердце вашем как пример всех военных доблестей.

Воин-христианин, строгий к себе, Котляревский был строг и к подчиненным, уклоняющимся от исполнения своего дела. Он любил и оберегал солдата, сам разделял с ним трудности и лишения, неразлучные с военным бытом. Он не пренебрегал строем; в дисциплине он видел залог нравственной силы, а потому и успеха, и войско понимало и любило его. С именем Котляревского передало оно потомству имена Ахалкалаков, Асландуза и Ленкорани, где с малыми силами поражал он сильных врагов.

Благоговея перед правилами Котляревского, среди вас, воины Кавказа, буду искать ему подобных – и найду их!»

В заключение приведем оценку полководческой деятельности Котляревского Керсновским, который не скрывал своего восхищения одним из величайших полководцев империи: «Война с Персией в царствование Императора Александра I является блестящей страницей нашей военной истории – и нашей истории вообще. Великие события, потрясавшие в те времена Европу, заслоняют ее и как бы подавляют своими размерами. Но в русском сердце асландузское «ура!» должно звучать громче лейпцигской канонады, здесь один шел на пятнадцать – и победил, а русская кровь лилась за русские интересы, за русский Кавказ. Персияне отнюдь не являлись «халатниками». Это был противник гордый и храбрый – подвиг ленкоранского гарнизона и его коменданта достаточно это показывает. Вооружены они были не хуже, а то и лучше нас, английскими ружьями и английскими пушками. Тем более чести их победителям.

В лице безвременно покинувшего ее ряды Котляревского русская армия лишилась, быть может, второго Суворова и, во всяком случае, наиболее яркого, наиболее даровитого из последователей Суворова. И так же безвременно уйдут от нее Скобелев и Врангель.

Но, уходя, Котляревский вдохнул в Кавказскую армию свою огненную душу. Ее полкам он завещал свои традиции, свою славу. И Мигри дали Гуниб; Ахалкалаки – Ахульго, Гимры, Ардаган. Асландуз сделал возможным Башкадыклар и Сарыкамыш. И Ленкорань повторилась под Карсом и Эрзерумом, подобно тому, как в защитниках Баязета забились сердца аскеранских егерей».

Адмирал Василий Степанович Завойко

Уж сотый день врезаются гранаты

В Малахов окровавленный курган,

И рыжие британские солдаты

Идут на штурм под хриплый барабан.

А крепость Петропавловск-на-Камчатке

Погружена в привычный мирный сон.

Хромой поручик, натянув перчатки,

С утра обходит местный гарнизон.

Седой солдат, откозыряв неловко,

Трет рукавом ленивые глаза,

И возле пушек бродит на веревке

Худая гарнизонная коза.

Ни писем, ни вестей. Как ни проси их,

Они забыли там, за семь морей,

Что здесь, на самом кончике России,

Живет поручик с ротой егерей…

Поручик, долго щурясь против света,

Смотрел на юг, на море, где вдали –

Неужто нынче будет эстафета?–

Маячили в тумане корабли.

Он взял трубу. По зыби, то зеленой,

То белой от волнения, сюда,

Построившись кильватерной колонной,

Шли к берегу британские суда.

Зачем пришли они из Альбиона?

Что нужно им? Донесся дальний гром,

И волны у подножья бастиона

Вскипели, обожженные ядром.

Полдня они палили наудачу,

Грозя весь город обратить в костер.

Держа в кармане требованье сдачи,

На бастион взошел парламентер.

Поручик, в хромоте своей увидя

Опасность для достоинства страны,

Надменно принимал британца, сидя

На лавочке у крепостной стены.

Что защищать? Заржавленные пушки,

Две улицы то в лужах, то в пыли,

Косые гарнизонные избушки,

Клочок не нужной никому земли?

Но все-таки ведь что-то есть такое,

Что жаль отдать британцу с корабля?

Он горсточку земли растер рукою:

Забытая, а все-таки земля.

Дырявые, обветренные флаги

Над крышами шумят среди ветвей…

«Нет, я не подпишу твоей бумаги,

Так и скажи Виктории своей!»

……………………..

Уже давно британцев оттеснили,

На крышах залатали все листы,

Уже давно всех мертвых схоронили,

Поставили сосновые кресты,

Когда санкт-петербургские курьеры

Вдруг привезли, на год застряв в пути,

Приказ принять решительные меры

И гарнизон к присяге привести.

Для боевого действия к отряду

Был прислан в крепость новый капитан,

А старому поручику в награду

Был полный отпуск с пенсиею дан!

Он все ходил по крепости, бедняга,

Все медлил лезть на сходни корабля.

Холодная казенная бумага,

Нелепая любимая земля…

Эти пронзительные строки были написаны Константином Симоновым в 1939 г., когда уже было ясно, что впереди страну ждет страшная война. Пусть они неточны в исторических деталях, но прекрасно передают сам дух легендарной петропавловской обороны, когда маленький гарнизон генерала Завойко сумел отстоять честь русского оружия и победить превосходящие англо-французские силы. В неудачной Восточной войне это был сияющий проблеск, поразивший тогда всю Россию и навсегда оставшийся в отечественной военной истории образцом безумной храбрости и искусства побеждать малыми силами.

Родился Василий Степанович Завойко 15 июля 1812 г. в селе Прохоровка Золотоношского уезда Полтавской губернии (сейчас это Каневский район Черкасской области). Его отец, потомственный дворянин Полтавской губернии, был отставным флотским врачом, перед уходом в отставку занимавший должность штаб-лекаря Николаевского морского госпиталя.

Портрет Василия Завойко из книги «Портреты лиц, отличившихся заслугами и командовавших действующими частями в войне 1853–1856 годов». Т. 1. СПб., 1858–1861

С самого детства мальчик не видел перед собой другого будущего, как служба во флоте, и в 1819 г. вместе с братом поступает в Николаевское штурманское училище. Его тяга во флот была настолько сильна, что при поступлении Василий с согласия отца прибавил себе три года (что породило в дальнейшем путаницу с годом его рождения).

В восьмилетием возрасте Завойко был произведен в гардемарины Черноморского флота и совершил свое первое плавание – на 16-пушечном бриге «Мингрелия» под командой лейтенанта Михаила Станюковича (отца знаменитого писателя-мариниста). Уже в конце жизни Завойко, тепло вспоминая о том времени, рассказывал, в частности, о том, как к нему относились старшие товарищи: «Они пробовали наши характеры, давали название по-своему. Конечно, вам любопытно знать, какое мне присвоили название. Мне кличку дали Кобчик, одному моему товарищу Мишину дали кличку «верзило-точило» – так нас всех живо переименовали, и эти именования остались. Когда мы вышли в офицеры и даже в старости я, как и ныне, встречусь с Мишиным, то язык так и чешется сказать: “Здравствуй, верзило-точило-баламут”».

После окончания практического курса в 1827 г. Кобчик производится в мичманы и направляется на Балтийский флот, где его определяют на только что построенный линейный корабль «Александр Невский». На этом корабле (где он командовал четырьмя орудиями и был начальником капральства абордажного отряда) 8 октября того же года совсем юный мичман участвует в Наваринском сражении. Тогда в Наваринской бухте у юго-западного побережья острова Пелопоннес соединенная русско-англо-французская эскадра разбила турецко-египетский флот.

После императорского смотра на Кронштадтском рейде «Александр Невский» в составе эскадры адмирала Дмитрия Сенявина вышел в поход и прибыл в Портсмут. После этого уже в составе эскадры контр-адмирала графа Логина Гейдена он через Средиземное море дошел до острова Занте, где и произошло соединение с англо-французами.

«Александр Невский» стал одним из наиболее отличившихся кораблей союзников в Наваринском сражении. Сражаясь с тремя турецкими фрегатами и получив от них семнадцать серьезных пробоин, один он отправил на дно, а второй с помощью абордажа взял в плен. О том, насколько хорошо действовали при этом корабельные офицеры, свидетельствуют и крайне низкие цифры потерь: всего пять убитых и семь раненых.

Пятнадцатилетний мичман показал себя в сражении выдающимся офицером. В начале столкновения с турецкими кораблями он умело командовал своими четырьмя пушками, а потом, вместе с лейтенантом Боровицыным, взял на абордаж турецкий фрегат, на котором спустил османский флаг и пленил капитана и всех офицеров.

За Наварин Завойко получает свою первую боевую награду – орден Святой Анны 3-й степени с бантом.

В дальнейшем в ходе войны с Турцией Завойко служил в эскадре Гейдена на корвете «Наварин» (под командованием будущего героя Севастополя капитан-лейтенанта Павла Нахимова), которому была поставлена задача блокады Дарданелл. Когда, успешно выполнив поставленную задачу, «Наварин» вернулся в Севастополь, то командующий эскадрой контр-адмирал Михаил Лазарев представил Николаю I офицеров «Наварина» за их выдающиеся заслуги. Император произвел тогда всех младших офицеров корабля в следующий чин, исключением явился один Завойко, который на смотре показался грозному императору совсем ребенком. Только когда сам Нахимов заявил самодержцу о допущенной им несправедливости, то Завойко было объявлено «именное высочайшее благоволение», что давало право на дальнейшее ускоренное производство (вскоре он становится лейтенантом).

Когда в 1831 г. Нахимов становится капитаном фрегата «Паллада», то с собой он взял на новое место службы и Завойко.

До 1840 г. герой Наваринской битвы служит на разных судах и участвует в дальних походах (в том числе кругосветных), пока у него не начинается совершенно новый этап жизни – он назначается правителем Охотской фактории Российско-американской компании. Последняя, имея формально статус частной колониальной, активно использовалась правительством для освоения новых земель. С помощью компании решался ряд задач геополитического характера и, под прикрытием экономического освоения территорий, проводились мероприятия по повышению обороноспособности империи.

Так, Завойко, убедившись в неприспособленности порта фактории для размещения крупных военных судов, сделал все возможное для открытия нового порта. Благодаря стараниям правителя фактории компания перенесла порт из Охотска юго-западнее – в бухту Аян, где также значительно проще была жизненно необходимая связь с Сибирью.

Кроме того, подыскивая место для нового порта, поисковый отряд Завойко дошел до устья Амура, и этот поход стал началом присоединения к империи Приамурского края.

Активная работа и административные таланты Завойко не остались незамеченными наверху, и в 1849 г., когда была образована самостоятельная Камчатская область, его (уже капитана 1 ранга) назначают исправляющим должность камчатского военного губернатора и командиром Петропавловского порта. Как и на предыдущем посту, первый губернатор Камчатки проявляет огромную энергию в обустройстве этой безвестной окраины империи. В июне 1853 г. Завойко становится генерал-майором (что было очень необычно для морского офицера) и утверждается в должности военного губернатора.

Особенное внимание Завойко уделял укреплению Петропавловска и реализации комплекса мер, которые позволили бы порту выдержать длительную осаду без помощи подкреплений из Сибири. О том, что столкновение здесь с Британией является в ближайшее время более чем вероятным, Завойко, как и ряд других государственных деятелей России, прекрасно осознавал. Например, его непосредственный начальник – генерал-губернатор Восточной Сибири (по инициативе которого Завойко и стал военным губернатором) Николай Муравьев, еще за несколько лет до начала Восточной войны прозорливо писал: «Я много видел портов в России и в Европе, но ничего подобного Авачинской губе не встречал: Англии стоит сделать умышленно двухнедельный разрыв с Россией, чтобы завладеть ею и потом заключить мир, но уже Авачинской губы она нам не отдаст, и если б даже заплатила нам миллион фунтов за нее при заключении мира, то выручит его в самое короткое время от китобойства в Охотском и Беринговых морях; Англия, разумеется, никого не пустит в эти моря беспошлинно… К самым существенным условиям Англии в этом отношении должно принадлежать: овладеть Камчаткою или оставить ее пустынною и господствовать на восточных берегах Китая и Японии и таким образом, так сказать, отрезать Россию от Восточного океана».

Инициативу Завойко увеличить военные силы для охраны Петропавловска поддержал Муравьев. И вскоре генерал-губернатором были предприняты необходимые меры. Сначала в Петропавловск был отправлен ранее располагавшийся в Охотске небольшой гарнизон (позднее сухопутные силы были еще несколько увеличены), посланы орудия и снаряды, проведены фортификационные работы по укреплению батарей.

Стратегической целью англо-французов было полное уничтожение русской эскадры на Тихом океане. Они имели правильную информацию о том, что главным пунктом ее стоянки является Петропавловск и больше русскими не оборудовано ни одного, приспособленного к стоянке крупных военных судов, порта. Согласно разработанному союзниками плану, необходимо было захватить порт и уничтожить все стоявшие в нем суда и укрепления, что означало бы установление полного военно-морского доминирования англо-французов в Тихоокеанском регионе.

Но даже несмотря на все заранее предпринятые оборонительные мероприятия, силы Завойко для защиты от англо-французской эскадры были очень незначительны. В марте 1854 г. его, не слишком хорошо вооруженные, сухопутные силы составляли вначале всего 125 человек – команда 47-го флотского экипажа, камчатские казаки и нестроевики (многие из которых едва умели обращаться с оружием).

Немедленно после начала войны из эскадры адмирала Евфимия Путятина в Петропавловск был направлен корвет «Оливуца», но он уже не смог пройти через силы англо-французов.

Положение несколько улучшилось, когда в порт 19 июня неожиданно зашел 44-пушечный фрегат «Аврора» под командованием капитан-лейтенанта Ивана Изылметьева с экипажем в 284 человека, который до объявления России войны крейсировал в Тихом океане. Ему удалось дойти из Перу до Петропавловска, но экипаж находился в очень плохом состоянии – был крайне измучен тяжелейшим переходом и, в большинстве своем, поражен цингой.

Ожидая со дня на день прихода англо-французской эскадры, Завойко решил усилить гарнизон за счет ополчения и обратился к населению со следующим воззванием: «Война может возгореться и в этих местах, ибо русские порты Восточного океана объявлены в осадном положении. Петропавловский порт должен быть всегда готов встретить неприятеля. Я надеюсь, что жители в случае нападения неприятеля не будут оставаться праздными зрителями боя и будут готовы с бодростью, не щадя жизни, противостоять неприятелю и наносить ему возможный вред. Я пребываю в твердой решимости, как бы ни многочислен был враг, сделать для защиты порта и чести русского оружия все, что в силах человеческих возможно, и драться до последней капли крови; убежден, что флаг Петропавловского порта, во всяком случае, будет свидетелем подвигов, чести и русской доблести».

После воззвания военного губернатора был сформирован ополченский батальон разновозрастного состава, но боевая ценность воинов-ополченцев, почти совершенно необученных и с плохим вооружением, людей была весьма относительна.

Кроме того, до Петропавловска 24 июля сумел дойти посланный Муравьевым транспорт «Двина» (с экипажем в 65 человек), на котором находилась команда капитана Арбузова – 350 солдат Сибирского сводного батальона.

Всего у Завойко было 879 солдат и добровольцев, которыми командовали 42 офицера.

Об артиллерии Петропавловска приведем данные самого Завойко: «№ 1 на Сигнальном мысе, из 3 орудий 36-фунтового калибра и 2 бомбических 2-пудового; командир батареи лейтенант Гаврилов, у него под командой обер-офицер 1, нижних чинов 63.

№ 2 на Кошке, из 10 орудий 36-фунтового калибра и 1 24-фунтового; командир лейтенант князь Максутов 3-й, у него под командою гардемарин 1, нижних чинов 127.

№ 3 на перешейке, из 5 орудий 24-фунтового калибра; командир лейтенант князь Максутов 2-й, у него под командой нижних чинов 51.

№ 4 на Красном яре, из 3 орудий 24-фунтового калибра; командир мичман Попов, у него под командой гардемарин 1 и нижних чинов 28.

№ 5 на левом берегу Малой губы, устроенная из 5 старых медных пушек, не имела команды и оставалась в бездействии.

№ 6 на озере, из 4-х 18-фунтовых и 6-ти 6-фунтовых орудий: командир поручик Гезехус; у него под командой нижних чинов 31.

№ 7 у рыбного сарая, из 5 орудий 24-фунтового калибра; командир капитан-лейтенант Кораллов, у него под командой нижних чинов 49.

Одно полевое 3-фунтовое орудие, при нем командир титулярный советник Зарудный, нижних чинов 19.

На батареях по 37 выстрелов на пушку (что, конечно, было крайне мало. – Авт.)».

Осада Петропавловска началась 18 августа, когда к нему подошла англо-французская эскадра под командованием британского контр-адмирала Дэвида Прейса: британские корабли – 52-пушечный фрегат «Президент», 44-пушечный фрегат «Пайк», пароход «Вираго» с установленными на нем 10 пушками; французские корабли контр-адмирала Феврие де Пуанта – 60-пушечный фрегат «Ла-Форт», 32-пушечный корвет «Евридис» (в некоторых документах называемый «Эвридика»), 18-пушечный бриг «Облигадо».

На судах находилось прекрасно вооруженные 2 тысячи 300 человек команды и десанта, предназначавшегося для захвата Петропавловска.

Таким образом, можно констатировать, что англо-французы имели абсолютное превосходство в живой силе и артиллерии и, что не менее важно, не испытывали недостатка в выстрелах.

Военные действия англо-французы начали с грубейшего нарушения международного права: 17 августа для проведения разведки к Петропавловску под флагом САСШ (ныне США) подошел «Вираго». После проведенной им рекогносцировки на следующий день в Авачинскую бухту и зашла англо-французская эскадра.

О ходе боевых действий в первый день осады Завойко потом докладывал в рапорте следующее: «Эскадра шла на NNW и поравнялась с Сигнальным мысом на расстоянии дальнего пушечного выстрела, проходя к перешейку. Тогда с батареи № 3 пущено первое ядро. Неприятель отвечал несколькими выстрелами, после чего батареи № 1,2 и 4 открыли огонь, но с одной только батареи № 1 ядра и бомбы попадали в неприятельские суда.

Эскадра тотчас поворотилась на запад и вышла из-под выстрелов; я приказал прекратить стрельбу. Неприятель бросил еще несколько ядер и бомб, стал на якорь. Сражение кончилось в половине шестого часа.

С нашей стороны убитых и раненых не было; повреждений на судах, в городе и на батареях никаких не сделано.

Замечено, что фрегаты и пароход имеют бомбические орудия более нежели 2-пудового калибра; ядро весило 86 английских фунтов.

По наступлении ночи 1 стрелковый отряд переведен на Кошку, с которой протянут был на берег леер для сообщения на барказе; второй отряд расположен у перешейка; волонтеры поставлены у озерной батареи. Батарея на Красном яре, устроенная далеко от города, заставляла опасаться, что неприятель сделает ночью на нее нападение; между тем малочисленность гарнизона не позволяла отделить особую партию для защиты батареи; ибо в случае нападения на другой пункт партия эта в ночное время не могла подоспеть на помощь; необходимо было все отряды для отражения десанта иметь сосредоточенными на Красном яре.

Командиру батареи на Красном яре приказано было удерживать сколь возможно долее неприятеля; в крайности заклепать орудия и отступать на батарею № 2. Второму отряду соединиться с 1-м на Кошке и беглым шагом идти на место сражения. Ночь прошла спокойно».

Хотя 18 августа военные действия и не отличались особой активностью, но англо-французам стало ясно, что Петропавловск не сдастся, а сопротивление маленького гарнизона значительно сильнее, чем можно было предполагать. Во всяком случае, на взятие города с ходу им рассчитывать не приходилось. Возможно, именно с этим фактом связана таинственная смерть в этот же день адмирала Прейса, который погиб от пистолетного выстрела. По разным версиям, он то ли застрелился, то ли был убит одним из офицеров во время ссоры, то ли неосторожно обращался с оружием.

После смерти Прейса командование принял на себя де Пуант (непосредственно британской эскадрой капитан-коммондор Фредерик Николсон), и 19 августа боевые действия возобновились, но ограничились артиллерийским обстрелом города и несколькими ответными выстрелами.

Основные события развернулись 20 августа, когда англо-французы предприняли попытку высадки десанта. Как писал об этом военный губернатор: «Ожидая нападения десанта на батарею № 4, я поставил 1-й отряд стрелков и отряд волонтеров из 18 человек между батареями №№ 2 и 4 на высоте в кустах, чтобы скрыть от неприятеля; 2-й отряд расположен был у Сигнальной горы; 3-й – для потушения пожаров в городе.

По отрядам приказано не тратить времени на стрельбу, а прогонять неприятеля штыками и драться до последней капли крови; командирам фрегата «Аврора» и транспорта «Двина» защищаться до последней крайности, но если уже нельзя будет действовать орудиями, то суда зажечь, свести команду на берег и присоединиться к отрядам.

В половине 6 часа я пригласил на батарею № 1 священника Георгия Логинова отслужить молебен о даровании всемогущим Богом победы…

Неприятель во время чтения Св. Евангелия начал стрелять в батарею бомбами и ядрами, которые, пролетая над головами бывших на батарее, падали вблизи берега в Малую губу, не причинив никому вреда…

Неприятель медленно приближался. Отдав приказание стрелять, когда суда будут на пушечный выстрел, я поднялся на Сигнальную гору над батареей. Командиры батарей, горевшие желанием начать бой, открыли огонь рано, почему я немедленно приказал ударить отбой.

Вскоре, однако ж, в 9 часов, началось сражение.

Фрегат «Пик» первый стал на якорь со шпрингом, вправо от Сигнального мыса и открыл продольный огонь по батарее № 1 и на гребень Сигнальной горы.

За «Пиком», на расстоянии 1 72 кабельтова, остановился «Президент», далее «Форт»; пароход держался южнее последнего фрегата и бросал в батареи бомбы.

Неприятель расположил фрегаты таким образом, что наш фрегат «Аврора» и транспорт «Двина», равно как и батарея № 3, не могли действовать на них; ядра с батареи № 2 едва долетали, почему велено было прекратить огонь и стрелять только тогда, когда фрегаты будут приближаться; позиция эскадры во время сражения обозначена на плане.

Каждый неприятельский фрегат имел с кормы верп. Две батареи наши № 1 и 4, совершенно открытые, имели только 8 орудий и дрались против 80 орудий, 3 фрегатов и парохода, на котором были бомбические орудия и мортиры.

Сначала неприятель действовал наиболее против батареи № 1, которая, находясь ближе прочих к фрегатам и имея два бомбических орудия, вредила фрегатам более других батарей. В 3/4 десятого дали знать, что командир батареи лейтенант Гаврилов ранен, я послал в помощь ему подпоручика Губарева; в исходе десятого дано знать, что из команды, кроме убитых, много раненых каменьями, у орудий повреждены брюки и станки и что на платформу навалило ядрами каменья и землю так, что действовать орудиями невозможно.

Удостоверясь лично в справедливости донесения, я приказал заклепать орудия, взять остальные картузы и отправить на батарею № 2; офицерам с командою вместе с первой партией стрелков идти к батарее № 4, ибо в это время от фрегатов отвалили 13 гребных судов и два десантные бота с десантом не менее 600 человек и направились к мысу южнее сей батареи.

С фрегата «Аврора» сделали несколько выстрелов, но ядра не достигали. В то же время было отдано приказание поднять крепостной гюйс на батарее № 2, и когда он будет поднят, то крепостной флаг с Сигнального мыса перенести в город, что и было исполнено в точности. Мера сия была необходима, ибо когда батарея замолчала и команда с нее была свезена, то флаг оставался без защиты.

Вместе с тем сделано распоряжение, чтобы батарейные командиры батарей № 3, 6 и 7, не участвовавшие в то время в деле, оставив у пушек по два человека, шли со своей командой для отражения неприятеля, если он устремится с Красного яра на батарею № 2 или в город; сам я отправился к 3-му стрелковому отряду и повел его к батарее № 2, где присоединился ко мне командированный по приказанию моему командиром фрегата «Аврора» отряд из 32 человек нижних чинов под начальством мичмана Фесуна.

Командир батареи № 4 мичман Попов действовал все время по неприятельским судам с отличным успехом и по необыкновенному счастью, несмотря на град ядер, сыпавшихся на батарею, не потерял ни одного человека из своей команды.

Когда он усмотрел приближение неприятеля, быстро продвигавшегося от мыса южнее Красного яра, то спрятал в приготовленное заранее место оставшийся у него порох, сделал еще по выстрелу из каждого орудия, потом в виду десанта заклепал орудия и начал отступать, отстреливаясь, к 1 отряду стрелков, спешивших к нему с волонтерами на помощь.

Неприятель, завладев батареей, поднял французский флаг, но в это время фрегат «Аврора» и транспорт «Двина» начали стрелять в десант; с английского парохода, по ошибке, пущена бомба, которая лопнула в неприятельской толпе на самой батарее; неприятель, не дожидаясь нападения наших отрядов, побежал к шлюпкам и отвалил немедленно от берега.

Отрядам приказано возвращаться, ибо с фрегатов стреляли в них ядрами.

Пароход на расстоянии дальнего пушечного выстрела два раза становился против фрегата «Аврора» и начинал бросать бомбы в суда и в город; но тотчас же был прогоняем меткими выстрелами с фрегата; ядра с транспорта «Двина» не долетали до парохода.

Неприятель, принудив умолкнуть батареи № 1 и 4, направил все орудия трех фрегатов на батарею № 2, которая служила теперь единственным препятствием к нападению на наш фрегат и транспорт; командир батареи князь Максутов хладнокровием и геройским мужеством оказал в этот день неоценимую услугу.

Сберегая людей за бруствером в то время, когда батарею осыпало ядрами, бомбами и гранатами, он сам подавал пример неустрашимости, ходил по батарее и ободрял команду; выжидая времени, когда фрегат «Президент», бывший к батарее ближе других фрегатов, травил кормовой кабельтов и приближался к батарее.

Князь Максутов посылал меткие выстрелы, распоряжаясь, как на ученье; батарея стреляла с расстановками, но метко, не тратя даром пороха, которого было очень мало; все усилия трех фрегатов и парохода заставить замолчать батарею остались тщетными; таким образом дело продолжалось до 6 часов.

Во время самого дела командир фрегата «Аврора», зная, что на батарее № 2 ограниченное число картузов, отправил на батарею с фрегата порох, который под неприятельским огнем доставлен благополучно на катере мичманом Фесуном.

В продолжении битвы фрегатов с батареей № 2 фрегат малого ранга «Евридис» и бриг подходили два раза, имея десант в шлюпках, под выстрелы батареи № 3 и были прогоняемы ядрами: одна шлюпка с десантом потоплена; в то время на батарее распоряжались лейтенант Анкудинов и корпуса морской артиллерии прапорщик Можайский, за отсутствием командира князя Максутова 2, посланного против десанта».

Вечером фрегаты были вынуждены отступить, и, таким образом, первая попытка высадки десанта окончилась провалом. Русские потери составили всего шесть убитых и 13 раненых, что было значительно меньше потерь англо-французов.

После этой неудачи де Пуант три дня бездействовал и занимался ремонтом поврежденных русскими пушками кораблей. Однако эти повреждения были не столь серьезны, чтобы тратить на них столько времени, и поэтому возникает вопрос о причине такого непонятного промедления (которое было выгодно лишь Завойко). Думается, прав выдающийся военный историк генерал Андрей Зайончковский, который, в своем вышедшем в начале XX века классическом труде «Восточная война 1853–56 гг. в связи с современной ей политической обстановкой» объяснял поведение де Пуанта следующим образом: «Некоторые источники объясняют это тяжелым впечатлением, произведенным на экипаж самоубийством адмирала Прейса, другие – нерешительностью французов, третьи – нерешительностью англичан. Вернее же всего бездействие союзников можно объяснить неожиданным сопротивлением, оказанным гарнизоном Петропавловска 20-го числа, и предположением о большей его силе, чем было в действительности».

23 августа случилось событие, которое придало смелости де Пуанту. К нему сбежали несколько проживавших в Петропавловске американцев и предоставили подробную информацию о системе обороны города, из которой адмиралу стало ясна незначительность сил Завойко.

Именно поэтому командующий англо-французской эскадрой и решился 24 августа на новый штурм. О героическом отражении штурма лучше всего привести свидетельство самого Завойко, писавшего очень точно и без малейшей попытки подчеркнуть свою роль руководителя обороны: «В этот день неприятель имел еще более преимуществ на своей стороне. 30 орудий фрегата «Форт» действовали против 5-ти орудий батареи № 3, совершенно открытой и не имевшей даже выгоды находиться на возвышенности; у озера 26 орудий «Президента» и бомбические орудия парохода громили крытую батарею, которая по расположению своих орудий могла действовать только тремя 24-фунтового калибра полупушками.

Когда еще не было известно, какое направление возьмет пароход, то 1-я стрелковая партия послана была на позицию между батареями № 2 и 4, когда пароход поворотил к перешейку, то приказано было отряду возвратиться и стать около порохового погреба, где расположены были 2 и 3 отряды и 15 человек волонтеров.

Ожидая высадки десанта к озеру, я потребовал от командира фрегата прислать в подкрепление гарнизона отряд, во исполнение чего капитан-лейтенантом Изыльметьевым прислана партия из 33 нижних чинов с гардемарином Кайсаровым под командой лейтенанта Анкудинова.

Первый огонь открыла батарея на перешейке; «Президент», будучи еще на буксире, отвечал батальным огнем; батарея продолжала действовать скоро и успешно; первыми ядрами сбит на фрегате «Президент» гафель, и английский флаг упал; англичане поторопились поднять; так как на этот раз фрегат стал на якорь близко от батареи, надеясь, вероятно, уничтожить ее немедленно, то наши выстрелы попадали без промаха, однако ж команда, осыпанная ядрами и лишившаяся уже многих убитыми и ранеными, дрогнула; она состояла наполовину из молодых солдат, присланных на Камчатку из Иркутска и едва привыкших управляться с орудиями; командир батареи князь Максутов 2-й бросился к орудию и начал сам заряжать его; это подействовало на команду; батарея, поддержанная геройским мужеством командира, продолжала гибельный для неприятельского судна огонь и утопила одну шлюпку с десантом; князь Максутов сам наводил орудия до тех пор, пока не пал с оторванной рукой. На фрегате «Форт» раздалось «ура» – так дорого ценил неприятель нашу потерю.

Батарея, лишившись командира, замолчала.

С фрегата послан был мичман Фесун, но пока он съезжал на берег, неприятель продолжал бить батарею со всех своих орудий и привел ее в невозможность действовать.

Батарея № 7, защищенная земляным валом, держалась несколько долее и вредила сколько могла фрегату и пароходу.

Командир капитан-лейтенант Кораллов оставался на батарее даже после того, когда орудия были сбиты и завалены землей и фашинником, пока не был уведен с батареи, ушибленный дресвою в голову.

Получив донесение, что батарея не может действовать, я велел команде присоединиться к отрядам.

Сбив батареи, неприятель отправил десант с двух десантных ботов и 23 гребных судов по направлению к батарее № 7, под защитою орудий фрегата «Президент» и парохода, обстреливающих Никольскую гору. За десантом следовал на шлюпке французский контр-адмирал с обнаженной саблей, отдавая приказания.

В начале сражения я послал 2-й отряд стрелков и 15 человек волонтеров занять вершину спуска Никольской горы к озеру, по которому неприятель легко мог взойти на гору; этого достаточно было, чтобы удержать первый натиск неприятеля; остальные отряды находились у порохового погреба и по мере надобности могли быть двинуты немедленно; между тем, казалось вероятным, что неприятель употребит усилия, чтобы овладеть батареей № 6 на озере, потому что взятие ее могло решить участь города; по этой причине я держал остальные отряды сосредоточенными вблизи батареи… и, несмотря на выгоду занять вершину Никольской горы, с которой можно было действовать ружейным огнем по десанту, решился послать туда только 15 человек лучших стрелков.

Судя по числу гребных судов, я заключил, что десанта послано на озеро до 700 человек: для отражения их я имел только 204 человека.

Действительно, часть вражеского десанта выстроилась на кошке, обошла Никольскую гору и показалась против озерной батареи, но неприятель, встреченный картечью с батарейных орудий и с полевого орудия, отступил, унося убитых и раненых; вторая попытка неприятеля броситься на батарею имела те же последствия.

Командир 2-й стрелковой партии, которому приказано было стягивать цепь к тому месту, на которое устремятся большие силы неприятеля, следя за движением его к батарее, спустился ниже и открыл беглый огонь: в это время десантные войска быстро и беспрепятственно взошли на гору; значительная часть их собралась на северной оконечности и начала спускаться вниз, остальная часть пошла по гребню и соединилась с десантом, высаженным в подкрепление к первому в 5 гребных судах, отваливших от фрегата «Эвридика» и брига «Облигадо» к перешейку. С этой стороны неприятель открыл уже ружейный огонь по командам наших фрегата и транспорта.

Фрегат «Евридис», державшийся в начале сражения под парусами, подошел потом к батарее Красного яра на выстрел, но встреченный меткими выстрелами с сей батареи, которой командовал по недостатку офицеров корпуса морской артиллерии кондуктор Дементьев, и с батареи № 1, состоявшей под командой мичмана Попова, отошел и стал западнее фрегата «Форт»; бриг стал около самого «Форта» и бросал ядра через перешеек в фрегат.

Прежде нежели десант показался на гребне, я, удостоверившись, что неприятель оставил намерение напасть на батарею с озера и поднимается в гору, послал отряды лейтенанта Анкудинова и мичмана Михайлова занять северную оконечность Никольской горы и прогнать оттуда неприятеля штыками, если успеет взойти; последний отряд пошел на левом фланге 1-го, а левее его еще 30 человек из 3-го стрелкового отряда под командой поручика Кошелева.

Узнав тогда же, что другой десант свезен к перешейку, я дал знать об этом командиру фрегата «Аврора», приказав ему отрядить сколько возможно команды на Никольскую гору; в подкрепление же им послан мною фельдфебель Спылихин с 17-ю нижними чинами из 3-го стрелкового отряда; остальные из этого отряда оставались в резерве вместе с присоединившейся командой с батареи № 7 и 15-ю отозванными волонтерами. Командир фрегата по получении приказания моего послал следующие отряды: 22 человека с батареи № 3 под командой прапорщика Жилкина левее гребня; 33 человека под командой лейтенанта Пилкина прямо по гребню; 31 человек под командой мичмана Фесуна правее гребня. С батареи № 2 посланы были 22 человека под начальством гардемарина Давыдова, который повел их на гору между двумя отделениями 3 стрелкового отряда.

Едва отряды стали входить на гору, как неприятель был уже на гребне и занял высоты до самого почти перешейка.

Самое большое скопление десанта было на северной оконечности Никольской горы, откуда, как я упомянул выше, неприятель начал спускаться вниз, открыв жестокий ружейный огонь по 2-й стрелковой партии, по команде озерной батареи и резерву; но стрелки были скрыты кустами, батарейная команда отстреливалась из рвов и из-за орудий, резерв, сделав по неприятелю залп, стал под защиту порохового погреба, полевое орудие встретило неприятеля картечью; так как отряды лейтенанта Анкудинова и мичмана Михайлова стали приближаться к неприятелю, то стрельба снизу была прекращена.

В это время из находившегося при мне резерва я отрядил человек 30 под командой капитана 1 ранга Арбузова и послал в подкрепление отрядов; ранее сего такое же подкрепление послано было командиром фрегата под командой лейтенанта Скандракова.

Но мера, принятая мною, оказалась излишней; малочисленные отряды наши, воодушевленные храбрыми командирами, дружно и безостановочно шли вперед, стреляя в неприятеля, и потом с криком «ура» почти в одно время ударили в штыки.

Неприятель держался недолго и, несмотря на свою многочисленность и на храбрость офицеров, которые умирали, но не отступали, побежал в беспорядке, стараясь добраться до гребня; здесь их ожидала верная гибель: одни были сброшены с утеса штыками, другие сами бросались вниз, надеясь спуститься к берегу.

Утесы Никольской горы крутые сверху, далее спускаются почти перпендикулярно, и поэтому на берег падали только обезображенные трупы.

Отступление неприятеля с северной оконечности горы и около перешейка совершалось в беспорядке, но не с таким уроном, ибо покатость горы в этих местах давала возможность скоро добраться до берега.

Спустившись вниз, неприятель с обеих сторон бежал к шлюпкам, унося трупы товарищей.

Отступление на гребных судах было еще бедственнее для врага; отряды, заняв высоты, стреляли по сплоченной массе людей; убитые и раненые падали в воду или шлюпки, откуда раздавались стоны; один фрегатский барказ ушел под 8 веслами, на другом люди поднимали вверх руки, как бы прося пощады; несколько человек брели по горло в воде, стараясь догнать удаляющиеся гребные суда, пускались вплавь; не многие находили спасение.

С фрегатов и парохода били вверх ядрами и бомбами, но отряды, избравшие хорошие позиции, не потерпели от них нисколько; по приближении шлюпок к пароходу он взял большую их часть на буксир и повел по направлению к Тарье; остальные шлюпки пошли по гребле, фрегаты снялись с якоря и спустились по тому же направлению.

Сражение окончилось в половине 12 часа».

А вот свидетельство сражавшегося на 3-й батарее под командованием Александра Максутова мичмана Гаврилы Токарева, ярко свидетельствующее о высочайшем героизме защитников Петропавловска: «Ураган ядер засвистел над перешейком. Долго держалась батарея на нем, но дульная часть одной пушки отбита, станок другой подбит. Князь Александр Петрович Максутов геройски выдержал этот вихрь ядер. Много убитых и раненых; сам князь направляет и бонит орудия, наконец, ядро отрывает ему руку и бросает в ров за батарею. Он твердым голосом кричит «носилки» – передает приказания главного командира и уже без чувств оставляет батарею. Оба раненые наши офицеры, инженер Мровинский и лейтенант князь Максутов, находились еще в опасном положении, но раны их принимали, впрочем, довольно удовлетворительный вид. Их из госпиталя перевели в новопостроенный дом, где впоследствии помещалась наша береговая кают-компания. Тут ухаживали за ними со всевозможным старанием. Сколько раз посещал я князя и просиживал у постели его по несколько часов. Помню еще, как просил он меня прийти к нему читать «Мертвые души», когда ему будет лучше. Но Бог судил иное, и любимый всеми офицер наш тихо и безмятежно покоится теперь под простым деревянным крестом на Петропавловском кладбище. Вскоре после переноса Мровинского и князя Максутова пошли дожди, и так как дом был совершенно новый, то сырость проникла в него. Раненые наши простудились. Около 5 дней князь мучился горячкой, и наконец 10 сентября смерть прекратила его страшные страдания. С оторванной рукой он едва мог шевелиться, лежа на спине, разбитой при падении в ров, вырытый за батареею, и к этому всему – горячка. Это было свыше сил его, и в то время, как при мне в аптеке ему готовили мускусовые порошки, прибежали сказать, что князь уже скончался. И к вечеру того же дня мы уже стояли со свечами в руках на первой панихиде за упокой души павшего на брани князя Александра. Грустно было смотреть нам на спокойное, бледное, улыбающееся лицо покойника. 12 вечером было положение в гроб, и тело перенесли в церковь. 13 началась заупокойная обедня и потом отпевание. Церковь не помещала желавших отдать последний долг храброму воину Все были в глубоком трауре. Во время отпевания наш батюшка иеромонах Иона сказал надгробное слово, которое сам едва договорил.

«Смотрите, – говорил он, – на воина, лежащего во гробе перед нами. Не суть ли слова его примером для нас. Во время отнятия левой руки он творит крестное знамение правою, говоря: благодарение Богу! У меня осталась еще правая рука, чтобы молиться ему». Офицеры-товарищи подняли гроб, за дверями церкви послышалась команда «на караул», и дивизион аврорской команды отдал последнюю почесть своему любимому офицеру. День был прекрасный. Гроб нашего сослуживца несли до кладбища между зеленью довольно высокого кустарника, кое-где уже пожелтевшего. Осеннее солнце разливало лучи свои на Авачинскую губу, окруженную со всех сторон высокими горами. Процессия поравнялась с фрегатом. Белое облако вырвалось из левого его борта, выстрел раскатился грохотом по горам и смешался с церковным пением. Тремя выстрелами прощался фрегат с одним из своих офицеров. После фрегата выстрел раздался с перешейка из того орудия, у которого ранен был князь, и еще эхо гор повторило два выстрела с той же батареи. При опускании в могилу раздалось три прощальных залпа, и мы, бросив по горсти земли на гроб усопшего, возвратились в город».

Защитники Петропавловска потеряли убитыми 31 человека, ранения получили 65. В то же время потери англо-французов 24 августа были не менее 300 человек (общие их потери за время осады составляли, как минимум, 350 человек), четыре офицера союзников были взяты в плен, было захвачено также одно британское знамя.

Впечатление от понесенного поражения было настолько велико, что де Пуант не решился вновь штурмовать Петропавловск, и 27 августа англо-французская эскадра отплыла от порта.

Приведем теперь оценку Петропавловской обороны и роли в ней Завойко, сделанную генерал-губернатором Муравьевым в докладе императору от 26 ноября 1854 г.: «Неприятель развеял наконец все наши сомнения о значении Петропавловского порта и оправдал тех, которые заботились об этой стране, смею думать, что и Завойко оправдал свой выбор и мое о нем представление, но кроме верности его подвига заслуживает внимания скромность и подробность его донесения, я не смогу удержать и письмо его ко мне, которое служит дополнением к донесению и свидетельствует о прекрасных его личных чувствах и приемлю приложить оные при сем в подлиннике.

Присланный с донесением Лейтенант Князь Максутов 3-ий, которого подвиг едва ли выше Щеголева, ибо он не сходил со своей батареи, также отличается особенною скромностью, и боюсь, чтобы это прекрасное качество не лишило его успехов в Петербурге, где, вероятно, вскоре получите через газеты донесение французского адмирала, который будет конечно стараться скрыть свое поражение. Английский же адмирал Прайс убит перед Петропавловским портом на своем фрегате и похоронен в Тарьинской губе.

Знамя британского десанта, взятое защитниками Петропавловска-Камчатского в бою 24 августа 1854 г.

Завойко доносит, что неприятель имеет потерю в 350 человек, неприятель действительно потерял столько убитыми и утонувшими, но раненые сверх того (в документе зачеркнуто «и ранеными в том числе». – Авт.), и их должно быть по меньшей мере столько же, и по общепринятому правилу ему должно бы сказать в донесении, что потери неприятеля состоят из 700 человек убитыми коих один адмирал, два штаб-офицера и четыре лейтенанта, это доказывается оставшимися телами, офицерскими саблями и могилами в Тарьинской губе, а также количеством неприятелей, погибших на шлюпках и тела коих в море. Завойко напрасно поверил рассказу пленного, что адмирал Прайс будто бы сам застрелился, неслыханное дело, чтобы начальник застрелился в самом начале сражения, которое надеялся выиграть; не мог адмирал Прайс застрелиться и невзначай своим пистолетом, для какой бы надобности он его брал в руки, находясь на фрегате, за милю от нашей батареи. Впрочем, я убежден, что излишняя скромность Завойко не уменьшит его заслуги во мнении Вашего Величества, а дело говорит само за себя, и верю только, что нигде Англо-Французские эскадры и десанты их не действовали так смело и упорно, как в Петропавловском порту, нигде суда не подходили так близко к нашим батареям (на 2 кабельтовых), и думаю поэтому, что они получили сильные повреждения, сигналы боя они чинили в Авачинской губе двое суток, потом после сражения: 24 числа чинились там уже трое суток, а наконец, когда только вышли из губы, то тотчас скрылись из виду на Ост, т. е. ушли без оглядки, а тем вскоре после их ухода возвратился благополучно корвет «Оливуца» от Ю-В из Тарьинского залива и от В транспорт «Иртыш» из Аяна, а транспорт «Байкал» и о шхуне «Восток» получены были в порт известия из Большерецка. По верности заслуги Петропавловского порта, который за 14 тыс. верст от Петербурга так геройски поддерживает славу Русского оружия, не изволите ли, Ваше Высочество, признать возможным исходатайствовать этому порту Георгиевский флаг, или Георгиевское знамя, 47-ому флотскому экипажу и Георгиевский флаг фрегату «Аврора», и убежден, что подобные награды увеличат наши шансы силы, при (неразборчиво) духа, который уже внушен подчиненным Завойко и Изыльметьева.

Изъявив при этом случае сведений и соображений, явствует, что у нас главный недостаток в Петропавловском порту в крепостной артиллерии большого калибра, а с тем, видите, и снарядов. Я просил туда много бывшей артиллерии еще в марте 1850 года, и прислано только в 1852 году на «Двине» 17 орудий, а на корвете «Оливуца» ни одного, теперь сухим путем доставлять очень дорого, но делать нечего… Необходимо… через Америку, надобно тотчас выслать хоть 24 бомбических орудия самого большого калибра и 24 пушки 36-фунтового калибра с 300 снарядами на каждое. Фрегатская же артиллерия, как видно, недостаточна против неприятельской. Ощутителен также недостаток в офицерах, особенно когда корвет и транспорт в море. Как было и во время бомбардировки, поэтому я приемлю смелость просить Ваше Императорское Величество приказать назначить в Камчатку и отправить сюда нынешнею же зимою одного штаб-офицера, двух лейтенантов и одного в помощь бомбардиру артиллерийского офицера, они скоро войдут в комплект.

Чтобы не задерживать здесь князя Максутова, который везет к Вашему Величеству столь радостное известие, я оставляю все другие донесения до отправления офицера Рейна и тогда буду иметь честь довести до Вашего сведения о всех моих дополнительных рескриптах на случай появления в будущем лете еще сильнейшей неприятельской эскадры в наших водах. Жаль только, что не все адмиралы похожи на Завойко, а при старшинстве своем могут быть и вредны».

Чрезвычайно показательна и оценка действий Завойко его недавними противниками, которые не могли не восхищаться эффективностью выстроенной военным губернатором обороны. Французский офицер Эдмонд дю Айи в написанной по свежим следам статье «Тихоокеанская кампания. Петропавловская экспедиция» писал следующее: «Эта короткая кампания богата поучениями. У нас с самого начала нерешительность парализовала все действия, и время терялось в бесполезных якорных стоянках… Русские должны были все потерять в предпринятых действиях, но вот что значит человеческая деятельность. Какое превосходное умение воспользоваться временем!.. Дождавшись союзную эскадру в пределах отдаленной Сибири, отразив ее нападение на полуострове, где никогда еще не раздавался звук европейской пушки, два офицера (имеются в виду Завойко и Изыльметьев. – Авт.) доказали, что русские моряки умеют сражаться и сражаться счастливо: они имеют право, чтобы имена их сохранились в летописях русского флота».

Защита Петропавловска имела огромное стратегическое значение, несравнимое с небольшими, в масштабах всей Восточной войны, цифрами потерь нападавших. Возглавлявшаяся Завойко оборона не дала возможности англо-французам захватить российский Дальний Восток, что стало бы неизбежным после потери Камчатки.

За защиту города Завойко был переаттестован Николаем I из генерал-майоров в контр-адмиралы и награжден орденами Святого Георгия 3-й степени и Святого Станислава 1-й степени.

Впереди спасителя российского Дальнего Востока ожидала блестящая морская карьера. Он дослужился до адмирала (что соответствовало полному генералу), занимал ответственные должности в Морском министерстве, но в истории навсегда остался прежде всего руководителем героической обороны Петропавловска.

Умер адмирал 16 февраля 1898 г. и был похоронен в своей усадьбе в Подольской губернии. В 135-ю годовщину обороны Петропавловска он был перезахоронен в райцентре Кривое Озеро Николаевской области, где на его надгробный памятник нанесли надпись: «Адмиралу русского флота В. С. Завойко, сыну Днепра – Герою Камчатки и Амура – от кривоозерцев и камчатцев».

Генерал от инфантерии Петр Семенович Ванновский

Будущий военный министр Российской империи и один из наиболее выдающихся реформаторов ее армии родился 24 ноября 1822 г. в Киеве в дворянской семье. Его отец происходил из мелкой шляхты Минской губернии и трудился преподавателем французского языка в знаменитой Первой киевской гимназии.

Семен Ванновский всячески поддерживал желание сына пойти по военной линии и определил Петра на обучение в 1-й Московский кадетский корпус, считавшийся одним из лучших кадетских корпусов России.

А. Першаков (1843–?). Портрет П. С. Ванновского в мундире генерал-адъютанта Свиты Его Императорского Величества

Закончив корпус, Ванновский поступил на службу в лейб-гвардии Финляндский полк, в составе которого выступил на свою первую войну. Три батальона финляндцев были в 1849 г. в венгерском походе, хотя непосредственного участия в боевых действиях им принять не пришлось.

Значительно более серьезным испытанием стала для молодого офицера Крымская война, во время которой он принимает участие в сражениях под Туртукаем и Силистрией. За Крымскую войну Ванновский награждается орденом Святого Владимира с мечами и бантом, а в 1855 г. отлично показавший себя боевой офицер назначается командиром батальона.

Медаль «В память Крымской (Восточной) войны 1853–1856 гг.». Учреждена 26 августа 1856 г. императором Александром II

Командуя батальоном, Ванновский демонстрирует свои прекрасные качества воспитателя как солдат, так и молодых офицеров. Вероятно, именно с этим было связано его назначение (уже дослужившегося до полковника) в 1857 г. начальником Офицерской стрелковой школы в Царском Селе. Последняя (созданная в 1826 г. по инициативе Николая I как Образцовый учебный батальон) была предназначена для повышения квалификации младших пехотных офицеров перед назначением их на вышестоящую должность. В ходе годового обучения младшие офицеры (курс составлял, не считая вольнослушателей, 114 человек) получали серьезную теоретическую и практическую подготовку.

Ванновский внес значительный вклад в дальнейшее развитие школы. Благодаря его усилиям в 1859 г. было принято решение о повышении ее статуса – теперь школа уже готовила пехотных офицеров для занятия должностей командира роты и заведующего оружием полка, а окончившие ее по первому разряду досрочно получали очередное звание.

В 1861 г. Ванновский производится в генерал-майоры и назначается директором Павловского кадетского корпуса (располагался на Васильевском острове в Санкт-Петербурге). Благодаря его стараниям, через два года статус военно-учебного заведения значительно повышается – на базе кадетского корпуса создается Павловское военное училище, которое с самого основания стало одним из самых элитарных в империи. В приказе военного министра о создании Павловского военного училища были следующие строки: «Дабы сохранить память о 1-м кадетском корпусе (преобразованном в военную гимназию), как о рассаднике военного образования в отечестве, и предания, связанные с его именем, о доблестях военных начальников и государственных людей, проведших юность в этом заведении, придать Павловскому училищу название “1-го военного училища”».

«Павлоны», как называли юнкеров и выпускников училища, благодаря школе Ванновского считались лучшими строевиками и отличались особой дисциплинированностью. Эта репутация сохранилась за павлонами до самого падения империи. Выпускники училища участвовали во всех сражениях российской армии и своей кровью подтвердили его высокую репутацию.

В 1868 г. Ванновский после непродолжительной работы в Главном управлении военно-учебных заведений назначается начальником 12-й пехотной дивизии. В эту прославленную дивизию (штаб которой и штаб 1-й бригады располагались в Проскурове, а штаб 2-й бригады – в Виннице) входили 45-й пехотный Азовский генерал-фельдмаршала графа Головина полк, 46-й пехотный Днепровский полк, 47-й пехотный Украинский полк, 48-й пехотный Одесский Императора Александра I полк.

Ванновский, хотя его часто упрекали за излишнюю строгость, был выдающимся строевым начальником. Вникая во все мелочи жизни полков, постоянно объезжая все подразделения дивизии и, тщательно занимаясь подготовкой солдат и офицеров, он сделал дивизию одной из лучших в российской армии.

В 1876 г. Ванновский назначается первым начальником только что созданной 33-й пехотной дивизии, которая располагалась в Киеве. В нее вошли 129-й пехотный Бессарабский полк, 130-й пехотный Херсонский полк, 131-й пехотный Тираспольский полк и 132-й пехотный Бендерский полк. Для крайне сложного дела создания новой боевой единицы нужен был именно такой жесткий и решительный генерал, как Ванновский, и он полностью справился с поставленной задачей, что неоднократно отмечалось командованием Киевского военного округа.

«Упрощенные» военные мундиры при царствовании Александра III (акварели 80-х гг. XIX века)

Форма одежды пешей артиллерии и инженерных войск (приказ по военному ведомству 1882 г. № 33)

Экипировка солдата армейского пехотного полка

Штаб-офицер, рядовой и фельдфебель пехотных полков в парадной форме

Старания Ванновского были должным образом оценены, и в следующем году он идет на серьезное повышение – становится командиром 12-го армейского корпуса, штаб которого находился в Виннице.

После начала русско-турецкой войны Ванновский во главе своего корпуса переправляется через Дунай у Зимницы, но в конце июня 1877 г. получает новое назначение – исполняющим должность начальника штаба Рущукского (Восточного) отряда.

Необходимо отметить одну деталь, значение которой, несмотря на ее прозаичность, нельзя недооценивать. Именно в корпусе Ванновского впервые в российской армии вместо сухарей солдатам начали выдавать печеный хлеб, что резко снизило количество желудочных заболеваний. Вскоре эта практика была распространена на все действующие войска и стала в последующем обязательной для интендантства.

Рущукский отряд был чрезвычайно сильной боевой единицей Дунайской армии – он состоял из двух корпусов (12-го и 13-го) и насчитывал в своем составе 49 батальонов, 22 эскадрона, 19 казачьих сотен и 224 орудия. Командиром отряда был наследник-цесаревич Александр Александрович, что особенно повышало возложенную на начальника штаба ответственность. Согласно плану военных действий, утвержденному главнокомандующим великим князем Николаем Николаевичем, отряд цесаревича должен был захватить Рущук и Никополь, а потом занять Шипкинский проход. Наступление на Рущук, по разработанному Ванновским плану, началось 10 июля, но одновременно наступательные действия превосходящими силами предприняли и турки. В итоге, действия отряда вынужденно стали оборонительными, но, и ведя оборонительные бои, рущукцы одержали ряд значительных побед.

Уже первая попытка османов атаковать позиции отряда под Кацелевом – Аблавой потерпела полную неудачу, они были отбиты с большими для себя потерями, после чего долго не решались вновь начать наступательные действия.

Рущукский отряд занял три оборонительные позиции: у Банички – отряд генерала Прохорова (10 батальонов, 2 эскадрона, 32 орудия), у Капривицы – отряд генерала Баранова (12 батальонов, 12 эскадронов и сотен, 60 орудий), у Бег-Вербовки – Чаиркиоя – отряд генерала Татищева (12 батальонов, 8 эскадронов, 46 орудий).

Турецкое командование приняло решение атаковать позиции рущукцев у Бег-Вербовки – Чаиркиоя Южной армией, в которой было около 30 тысяч человек (в том числе 28 эскадронов) и 84 орудия. Планировалось одновременно произвести атаку позиций в центре и фланговый обход справа для нанесения удара в тыл.

Ванновский разгадал турецкий план, и войска отряда были расставлены соответствующим образом. 9 сентября при Чаиркиое состоялось сражение, результат которого определил неожиданный для противника удар Вятского полка по левому флангу османов.

Эта победа имела большое значение для взятия Плевны – действовавшие под ней русские войска теперь были защищены от нанесения удара в тыл.

После взятия Плевны Николай Николаевич полностью изменил первоначальный план, и задача отряда цесаревича уже окончательно стала чисто оборонительной. Рущукскому отряду поручили и далее прикрывать тылы русских войск под Плевной.

Когда силы Сулейман-паши вновь попытались атаковать тыл русских войск, 14 ноября у Трестеника и Мечки состоялся решающий бой.

Турки, имея превосходство в живой силе и артиллерии, перешли в наступление, направив основной удар на правый фланг русских войск. Было решено отступить, чтобы дать возможность неприятелю втянуться в лощину между Мечкой и Трестеником. Далее, согласно диспозиции, планировалось ограничиться обороной на левом фланге и в центре, после чего, сосредоточив войска на правом фланге, перейти там в наступление.

Сражение развивалось именно по разработанному штабом отряда плану. 2-я бригада 35-й дивизии и Украинский полк, поддерживаемые кавалерией барона Дризена, выдвинулись вдоль дороги на Рущук и начали атаку на турецкий левый фланг. После того как оборона османов была прорвана, в наступление перешли также центр и левый фланг Рущукского отряда, которые обратили армию Сулейман-паши в беспорядочное бегство.

Потери Рущукского отряда в этом сражении составили 813 солдат и 22 офицера, в то время как турецкие превысили 3 тысячи.

За битву у Трестеника и Мечки командир отряда был награжден императором орденом Святого Георгия 2-й степени, а его начальник штаба – Георгием 3-й степени, (как было отмечено в тексте приказа: «В награду мужества, храбрости и распорядительности, оказанных в делах против турок и деятельного участия в отбитии неоднократных неприятельских атак на позиции, занятые войсками 12 и 13 армейских корпусов»).

И в последующие месяцы Рущукский отряд выполнял важные задачи оборонительного характера. Приведем оценку дальнейшей боевой деятельности отряда генералом Зайончковским, отдавшим должное его заслугам: «В продолжение пяти месяцев войска Рущукского отряда, под начальством и руководством наследника российского престола и затем императора великой России Александра III, выдерживали почти непрестанные бои и сражения с противником, постоянно превосходившим их числом (иногда в несколько раз), имевшим выгоды наступательного образа действий, опиравшимся на сильные крепости, располагавшим хорошими путями сообщения и предводимым считавшимся лучшим из турецких военачальников. Своей невидной, но чрезвычайно важной службой Рущукский отряд не только облегчил, но и дал возможность всей русской армии одержать победу на других, более важных пунктах театра войны».

В конце декабря Главная штаб-квартира издала приказ, в котором особо были отмечены действия Рущукского отряда. Как было в нем сказано: «Немалой славы и нашей признательности заслуживают войска Русчукского (иногда название отряда писалось в такой транскрипции. – Авт.) отряда, на долю которого выпала трудная и тяжелая задача – охрана левого фланга занятого нами с начала кампании огромного пространства. Эта задача была выполнена блестяще, несмотря на трудности, проистекающие из необходимости задержать на большом протяжении значительно превосходящие силы неприятеля, постоянно предпринимающего попытки прорвать наши оборонительные линии».

В последние числа декабря Николай Николаевич отдал приказ о дальнейших действиях войск, в котором Восточному отряду была поставлена следующая задача: «Восточному отряду наследника цесаревича – 84 батальона, 58 эскадронов и 370 орудий – при первой возможности перейти в наступление к стороне Рущука, Разграда, Эски-Джумы и Осман-Базара, стараясь овладеть последними тремя пунктами и прервать железнодорожное сообщение Рущука с Шумлой».

В начале январе Рущукский отряд, во исполнение полученного приказа, начинает наступательные действия и вскоре занимает Силистрию.

После взятия Силистрии Николай Николаевич предложил наследнику отпуск, на что получил следующий ответ: «Отпуски из армии в военное время запрещены, не мне подавать пример неисполнения закона. Войска, которыми я командую, здесь, и я должен оставаться здесь, в армии, пока война не кончится. Воля государя назначить вместо меня другого командующего Рущукским отрядом, но тогда я должен стать во главе гвардии».

Предложение Александра Александровича было главнокомандующим принято, что способствовало и служебному росту его начальника штаба.

24 февраля 1878 г. Ванновский, показавший себя как начальник штаба с самой лучшей стороны, назначается на самостоятельную командную должность – командующим войсками Восточного (вскоре переименованного в Северный) отряда. Хотя военные действия на Балканах уже закончились, но опыт самостоятельного командования столь крупным соединением стал для Ванновского очень ценным, прежде всего в организационном отношении, и пригодился ему уже в период возглавления Военного министерства. Одновременно Ванновский производится в генерал-адъютанты, что формализует его вхождение в высшую военную элиту империи.

Восточным отрядом Ванновский командует до 1 августа следующего года, а потом вновь возвращается в свой родной 12-й армейский корпус.

Начало нового царствования резко поменяло пусть и удачную, но достаточно обычную военную карьеру Ванновского – 22 мая 1881 г. он назначается императорским указом управляющим Военным министерством.

Известный консервативный публицист князь Владимир Мещерский (пользовавшийся значительным влиянием на нового императора в начале его царствования) так потом комментировал это решение Александра III: «Назначение вместо графа Милютина генерала Ванновского военным министром не было неожиданностью: все это предвидели, так как в должности начальника штаба в Рущукском отряде 3 года назад, коим командовал государь, бывши цесаревичем, он крепко к нему привязался и ценил в нем энергию и культ военной дисциплины».

Пожалуй, есть еще одна причина, по которой Ванновский пользовался абсолютным доверием государя. Как и Александр III, он был сторонником отказа от односторонней германской ориентации (характерной для периода предыдущего царствования) и начала сближения с Францией. Показательно, что Бисмарк прямо утверждал, что Ванновский наряду с канцлером Горчаковым является участником «французкой интриги». Для императора было особенно важно, чтобы во главе Военного министерства стоял бы его единомышленник в вопросе внешнеполитической ориентации – царем планировалось сближение с Францией не только дипломатическое, но и военное.

Правда, это обстоятельство вовсе не значило, что военный министр лично способствовал созданию русско-французского союза. Император считал вопросы внешней политики своей исключительной личной прерогативой и даже ближайших сотрудников осведомлял лишь в той мере, в какой считал необходимым. Показательный факт – о проводившихся с Францией конфиденциальных переговорах Ванновский вообще ничего не знал до того, как уже официально не начала готовиться к подписанию конвенция.

Военная элита империи по-разному оценивала нового военного министра как сразу после его вступления в должность, так и в последующем. Например, легендарный генерал Скобелев так писал о Ванновском: «Этот добрый и честный командир… командир не русских военных сил, а рот и эскадронов, армию составляющих».

Однако оценки, подобные скобелевской, были все же в абсолютном меньшинстве. Большинство генералитета считало кандидатуру Ванновского полностью подходившей для руководства Военным министерством – он прошел все ступени военной службы, показал себя эффективным воспитателем войск и организатором, проявил в последнюю войну качества выдающегося полководца, был известен своей жесткостью (что подразумевало наведение порядка в армии, несколько пошатнувшегося вследствие излишнего либерализма генерала Милютина). Не менее важно было и то, что генерал пользовался абсолютным доверием нового императора и, следовательно, мог беспрепятственно, без постоянного мелочного вмешательства сверху, без опеки влиятельных вельмож проводить политику по дальнейшему укреплению армии.

Александр III не ошибся в своем выборе – период управления Ванновским Военным министерством (с 1 января 1882 г. он становится уже не управляющим министерством, а министром) имел огромное значение для современного развития армии и ее окончательного восстановления после русско-турецкой войны. Военный министр сумел полностью выполнить поставленную ему при назначении императором задачу – поддержание «вооруженной силы России на высоте, соответствующей политическим потребностям государства и потребностям в наивозможном совершенстве с наименьшими расходами».

О том, насколько самодержец был доволен своим военным министром, свидетельствует тот факт, что уже через два года после назначения Ванновский становится генералом от инфантерии (хотя Александра III трудно упрекнуть в излишне щедрой раздаче воинских званий).

За время руководства Ванновским Военным министерством в армии и военном управлении было проведено ряд важнейших реформ, которые по значению не уступают милютинским.

Все проведенные Ванновским (или императором, но благодаря позиции Военного министерства) преобразования можно разделить на несколько наиболее важных частей: в комплектовании армии (как нижними чинами и унтер-офицерами, так и офицерским составом) и ее организации, военном управлении, вооружении, обмундировании, снаряжении и улучшении быта войск.

Наиболее точно о реформах Ванновского, вновь сделавших русскую армию одной из сильнейших на евразийском пространстве, написал профессор Академии Генерального штаба генерал Николай Янушкевич (в Первую мировую войну ставший начальником штаба Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича).

Процитируем его оценки результатов деятельности министерства Ванновского по ключевым направлениям проводившихся реформ.

Комплектование армии и усиление ее боевого элемента: «Непрекращающееся усиление армий наших соседей обязывало военное ведомство принять новые меры по обеспечению России достаточной вооруженной силой в случае большой Европейской войны. Таким вспомогательным средством, не требующим дальнейшего сокращения сроков службы под знаменами или увеличения штатов мирного времени, послужило предусмотренное законом 1874 года о воинской повинности государственное ополчение.

Решено было придать ему более реальную и прочную организацию, с тем чтобы в случае необходимости возложить на него всю тыловую службу. С этой целью в 1888 и 1891 гг. были подвергнуты пересмотру все прежние положения о государственном ополчении. Сохранив разделение ополчения на два разряда, к I были отнесены отбывшие действительную службу и все физически способные к военной службе… ко II разряду были отнесены все остальные, подлежавшие призыву лишь в обстоятельствах чрезвычайных… успех был достигнут значительный: число обученных ратников I разряда в 1894 году в четыре раза превышало число таковых в 1881 году. По отзывам строевого начальства… обучение ратников войсковыми инструкторами шло очень успешно и они вполне отвечали своему назначению.

…наряду с вышеперечисленными мерами по обеспечению численности и качества чинов запаса, признавалось необходимым… дать армии достаточный кадр сверхсрочных унтер-офицеров – ближайших учителей военнообязанной молодежи… Ввиду этого, в 1888 и 1890 гг. последовательно были приняты различные меры для обеспечения сверхсрочными унтер-офицерами строевых частей, по расчету 1 фельдфебель (вахмистр) и 2 взводных унтер-офицера (фейервекера) на роту, эскадрон, батарею и парк, а всего 16 тыс. человек. Помимо внешних отличий и некоторых прав, им были дарованы прогрессивно увеличивающиеся оклады жалованья, единовременные пособия и пенсия за известное число лет службы.

С целью комплектования военных училищ исключительно бывшими кадетами… была расширена сеть корпусов и упразднены многочисленные прогимназии…

В царствование императора Александра II были созданы юнкерские училища, которые, избавив армию от офицеров из выслужившихся нижних чинов и дав ей сначала достаточное число их в количественном отношении, все же не избавили офицерский корпус от двойственности его состава.

Поэтому генерал-адъютант Ванновский энергично принялся за дальнейшее расширение военных училищ, создал при некоторых юнкерских училищах особые военно-училищные курсы и озаботился выпуском в армию большого числа офицеров с законченным образованием.

Благодаря этому, число производимых в офицеры, составлявшее в 1881 году ок. 1750 чел. в год, достигло к 1895 г. свыше 2370, причем соотношение лиц, получивших законченное и менее солидное образование, заметно изменилось в пользу первых, т. к. число офицеров из подпрапорщиков пало с 60 до 45 %…

Когда общее число офицерских чинов, числившихся в запасе… оказалось к 1886 году не превышающим мобилизационной потребности, то Военное министерство прибегло к тому средству, которое уже широко применялось на Западе. В 1886 году было издано «Положение о прапорщиках запаса». Производство в чин прапорщика запаса было предоставлено лицам, пользующимся по образованию льготами I разряда и выдержавшими особый экзамен по военным сведениям. Прапорщики запаса в течение 12-летнего обязательного пребывания в запасе подлежали дважды призыву в учебные сборы… Результаты этой меры не замедлили сказаться, и число прапорщиков стало с каждым годом возрастать, составив к концу 1894 года более 40 % общего состава офицеров запаса».

Организация армии, усиление ее боевого элемента: «Возложив несение местной службы на полевые и резервные войска, упразднили свыше 350 местных команд, управления начальников местных войск в округах и управление губернских воинских начальников, заменив таковые 21 управлением начальников местных бригад… В составе войсковых частей упразднены все должности, в коих не было особой надобности…

Такие решительные меры освободили по штатам мирного времени свыше 1,6 тыс. офицеров и 96 тысяч нижних чинов…

Начиная с 1882 года приступлено было к усилению числа рядов в пехотных частях пограничных округов и к перемещению войск с востока Европ. России на запад… местные батальоны преобразованы в резервные, а значительное число резервных батальонов переименовано в крепостные для обеспечения крепостей постоянными гарнизонами… Кроме того, были сформированы еще новые крепостные пехотные батальоны…

Расквартированные в пограничных округах резервные батальоны для увеличения мобилизационной готовности были переформированы в 20-батальонные резервные полки… Кроме того, были сформированы еще новые полки такого же состава.

Кавалерия. Несоответствие численности кавалерии к остальным родам оружия выдвинуло после турецкой войны на очередь вопрос об ее усилении. Вследствие этого в 1883 году все гвардейские полки (исключая гвардейские кирасирские) были приведены из 4-эскадронного в 6-эскадронный состав. Одновременно все армейские уланские и гусарские полки были обращены в драгунские, и состав кавалерийских дивизий был определен: три драгунских полка и один казачий…

Артиллерия. Параллельно с реорганизацией пехоты шло и реформирование артиллерии. Так, с 1885 г., с созданием вновь крепостной пехоты из резервных частей, соответствующее число батарей резервной артиллерии было обращено в вылазочные батареи для западно-пограничных крепостей…

Для использования преимуществ навесного огня в полевой войне были последовательно сформированы с 1889 по 1894 г. мортирные батареи, сведенные по 2 и 4 в мортирные полки…

С целью обеспечения пехоты и артиллерии боевыми припасами с 1886 года содержались слабые кадры летучих артиллерийских парков, по расчету одного на пехотную дивизию, подлежавшие с объявлением мобилизации развертыванию в особые летучие парковые артиллерийские бригады…

Инженерные войска… в 1892 году сформированы особые речные минные роты, крепостные телеграфы, воздухоплавательные отделения и военные голубятни. Такие постепенные наслоения потребовали коренного преобразования инженерных войск, которое и последовало в 1894 году. Оно не только увеличило число частей, но и значительно изменило их организацию.

В основу последней было положено главное условие, чтобы на каждый корпус приходилось по саперному батальону такого состава, дабы каждой пехотной дивизии его можно было придать в военное время по 1 саперной роте, имея еще одну роту в запасе, что в надлежащей степени обеспечивало войска средствами для устройств мостов и телеграфных сообщений».

Военное управление: «…с решением о сосредоточении в мирное время большей части армии в западно-пограничной полосе естественным образом явилось предложение обратить окружные управления западных округов в постоянные кадры для формирования полевых управлений будущих армий. Эти изменения вызывали преобладающее значение окружных управлений пограничных округов перед корпусными; а так как во внутренних округах оставалось сравнительно войск мало, то уже не представлялось оснований делать собственно для них какие-либо отступления. Положение о полевом управлении войск было переработано на новых началах и удостоилось Высочайшего утверждения 26 февраля 1890 года…

Увеличение сети наших железных дорог и совершаемых по ним перевозок вызвало создание в составе Главного штаба особого специального органа: Отдела по перевозке войск и военных грузов…

Для общего руководства постройкой крепостей и перевооружением армии образованы: Временная распорядительная комиссия по оборонительным сооружениям и Главная распорядительная комиссия по перевооружению армии…

Все совершенные преобразования дали в конечном результате, благодаря принятым мерам, не увеличение, а сокращение общего штатного состава центрального военного управления…

Число военных округов и их границы подверглись существенным изменениям… В 1881 году был упразднен Оренбургский округ, потерявший прежнее значение пограничного, а территория его присоединена к Казанскому…

В 1882 году Западно-Сибирский округ, к которому была присоединена Семиреченская область, переименован в Омский военный округ. В 1884 году обширный Восточно-Сибирский был разделен для удобства управления и соответственно возможным военным операциям на Приамурский и Иркутский… В 1888 году был упразднен Харьковский военный округ, причем большая часть его территории была присоединена к Киевскому, а остальная к Московскому округу.

Закаспийская область, бывшая первоначально в подчинении Кавказскому начальству, получила в 1890 году самостоятельное управление по образцу военно-окружных».

В реформировании системы военного управления следует особо подчеркнуть, принятое по инициативе Ванновского, новое «Положение о полевом управлении войск в военное время», при подготовке которого были учтены все уроки последней войны (ставшей ярким примером несогласованности в управлении войск). Оно сохранилось в неприкосновенности до Первой мировой войны, во время которой и показало свою эффективность.

Янушкевич следующим образом определял суть этого важнейшего документа: «…предусматривалось формирование и действие на одном общем театре войны одной или нескольких армий с командующими армиями во главе. Эти лица подчинялись, если Государю императору не благоугодно было принять лично на себя начальствование войсками, особому главнокомандующему, который, являясь представителем лица его величества, облекался чрезвычайными полномочиями. Все хозяйственные распоряжения по довольствию армии были переданы в ведение полевых управлений армий. На главнокомандующего и его небольшой штаб возлагалось лишь общее наблюдение и руководство деятельностью полевых управлений, и только заведование железнодорожной сетью театра войны было централизовано в штабе главнокомандующего.

Для облегчения деятельности полевых управлений не только расширены права хозяйственных распорядителей, но еще и созданы исполнительные органы в лице военно-окружных управлений».

Благодаря Ванновскому значительно улучшился процесс обучения войск. В первую очередь это достигалось увеличением количества маневров. При этом основной упор делался на выработке взаимодействия в полевых условиях пехоты, кавалерии и артиллерии и не парадной, а боевой составляющей.

Огромное значение имело проведенное Ванновским перевооружение армии. В русско-турецкую войну армия была вооружена устаревшими винтовками Бердана Крика и Карле, в то время как турки – новейшими американскими и английскими. Теперь была принята на вооружение винтовка Мосина (официальное название «3-линейная винтовка образца 1891 г.»), которая по всем параметрам превосходила иностранные. О ее эффективности и надежности свидетельствует тот факт, что с трехлинейками российская армия прошла русско-японскую и Первую мировую войны, а Красная – Великую Отечественную, и ни у одного из противников на вооружении так и не появилось лучшей винтовки.

Понимая все значение скорейшего перевооружения армии трехлинейками, Ванновский сделал все от него зависящее, и уже к концу 1894 г. ими были перевооружены почти все пехотные части в европейской части империи и более половины кавалерийских.

Также большое значение имело введение бездымного пороха, что резко повышало скорость и меткость стрельбы.

Кроме того, благодаря Ванновскому было закончено перевооружение полевой и горной артиллерии стальными орудиями вместо прежних медных. Хотя переход артиллерии на новые орудия был начат еще Милютиным, но процесс продвигался крайне медленно и понадобилась вся энергия нового военного министра, чтобы его завершить.

Разные мнения вызвало введение нового обмундирования – многие современники были возмущены тем, что оно сильно уступало старому в красоте и парадности. Да, новое обмундирование (покрой которого учитывал русские национальные традиции) действительно был несравненно менее нарядным. Однако оно было значительно проще и функциональней, что имело немалое преимущество при ведении боевых действий. Кроме того, покрой был специально сделан таким образом, чтобы максимально облегчить, в случае начала войны, подгонку из неприкосновенного запаса под мобилизованных новобранцев.

Аналогичной цели служила и замена в пехоте традиционных ранцев вещевыми мешками, что значительно облегчило для солдат длительные марши.

Нельзя переоценить значение и перехода армии в 1897 г. на алюминиевые фляги, котелки и чарки, что позволило как облегчить солдатскую выкладку, так и минимизировать опасность желудочных заболеваний (которым особенно благоприятствовали деревянные солдатские фляги).

Благодаря Ванновскому произошло и серьезное улучшение быта войск – были увеличены оклады офицеров и сверхсрочников, построены благоустроенные казармы, проведены водопроводы, повысилось качество питания. Особо большой положительный резонанс в офицерской среде имело увеличение вдвое казеннокоштных мест в кадетских корпусах, что позволило небогатым офицерам отдавать туда детей на обучение без унизительных хлопот.

О том, что Ванновский был абсолютно уверен в боеспособности реформированной им армии, свидетельствует, в частности, и его неизменно жесткая позиция при ряде внешнеполитических кризисов и общая убежденность в необходимости проведения превентивных наступательных действий.

С 1884 г. Военным министерством готовилась десантная операция силами Одесского военного округа с целью захвата Босфора и для этого неоднократно проводились учения. Хотя запланированная операция так и не состоялась, но по причинам сугубо политическим, а не военным.

В 1885 г., во время конфликта с Великобританией на Кушке, Ванновский настаивал на начале полномасштабных военных действий, и его пыл охладила лишь позиция императора, не желавшего переводить локальный конфликт в серьезную войну с таким мощным противником.

Через два года Ванновский предлагал Александру III нанесение удара по Австро-Венгрии (результатом которого, кстати, стало бы объединение в границах империи всех украинских земель). При разговоре с царем он уточнил намеченную цель: «Я имею в виду не Вену, а Карпаты, нам надо взять Галицию, а там я проложу границу».

И, следует отметить, что предложение военного министра нанести удар по двуединой монархии отнюдь не было импульсивным. Ванновский на протяжении всего своего возглавления министерства придерживался данной позиции. С этой целью вырабатывались как соответствующие планы стратегического развертывания для нанесения главными силами удара в направлении Львова, так и предпринимались конкретные меры по подготовке войск. Например, чрезвычайно показательным является формирование в Киевском военном округе сначала трех горных батарей, а в 1891 г. и горного артиллерийского полка. Учитывая географические особенности территории округа, понятно, что нигде, кроме как в Карпатах, горная артиллерия применена быть не могла.

Также военный министр был глубоко убежден в том, что Россия неминуемо будет вынуждена участвовать в будущей общеевропейской войне. И при этом он справедливо указывал, что последняя ни в коей мере не будет похожа на войны прошлого. Ванновский прозорливо утверждал, что грядущая общеевропейская война станет войной массовой, не ограничится, как ранее, несколькими решающими битвами, а продлится длительное время. Исходя из этого, он считал необходимым накапливание такого стратегического запаса боеприпасов, который бы дал возможность ведения войны на протяжении нескольких лет.

И, если бы о предостережениях Ванновского помнило высшее государственное руководство России перед 1914 г., то результат противостояния на Восточном фронте в начальный период Первой мировой войны был бы совершенно иным.

1 января 1898 г. 75-летний П. С. Ванновский увольняется новым императором Николаем II с должности военного министра с одновременным назначением членом Государственного совета. Официальной причиной отставки была болезнь, но в действительности Ванновский просто не пришелся ко двору новому императору. Всегда имевший твердую позицию по всем вопросам деятельности Военного министерства, он неизменно твердо отстаивал ее перед Николаем II, что молодого самодержца, не отличавшегося сильной волей, изрядно раздражало. Самостоятельные и принципиальные министры были в фаворе у Александра III, но его сын предпочитал окружать себя бесцветными, не имеющими собственного мнения сановниками.

Однако на этом государственная деятельность Ванновского не завершилась – 25 марта 1901 г. он был назначен министром народного просвещения.

Это назначение было совершенно логичным. Дело в том, что время порядка и спокойного развития империи осталось в прошлом – с приходом нового царя вновь подняли готову различные разрушительные силы, в том числе террористы. Первой жертвой наследников кровавых народовольцев пал мирный ученый человек – министр народного просвещения профессор-юрист Боголепов, убитый бывшим студентом Петром Карповичем (который получил за это всего шесть лет не слишком страшных каторжных работ, а потом благополучно сбежал из ссылки).

Согласие занять пост министра народного просвещения означало теперь смертельный риск пасть от пули или бомбы террористов, и замену Боголепову императору было найти не так легко. И тут, как нельзя более кстати, пришелся старый солдат Ванновский, привыкший рисковать жизнью и никогда не уклонявшийся от исполнения долга.

Ванновский пробыл всего лишь год – до 80-летия – на посту министра народного просвещения, но за это время сделал очень много для проведения системной реформы сферы образования. При этом меры генерала носили не ограничительный, а, напротив, скорее смягчительно-либеральный характер. Была отменена отдача студентов за грубые нарушения порядка в солдаты (Ванновский считал, что отдача воинского долга не может быть наказанием – это, прежде всего, разлагает армию) и разрешены различные формы корпоративной организации студентов. Министр также советовался с ректорами относительно необходимых изменений в деятельности высших учебных заведений, в том числе рассматривал вопрос разрешения преподавания марксизма и дарвинизма (но именно ознакомления с сущностью этих теорий, а не навязывания их в виде окончательной истины).

Очень серьезно была проработана Ванновским реформа средней школы. Министром были подготовлены «Основные положения устройства общеобразовательной средней школы», в двенадцати пунктах которых им была сконцентрирована программа преобразования среднего образования. Думается, имеет смысл привести этот важнейший документ, основной целью которого была унификация всех средних учебных заведений и выработка единой программы эффективного обучения:

«1. Правительственная общеобразовательная средняя школа должна быть единою, общего типа для всех учебных заведений сего рода.

Примечание 1. Средние школы, содержимые на счет городов, земств, обществ, сословий или частных лиц с пособием от правительства или содержимые на счет казны, но с пособием от названных учреждений и лиц, должны быть типа правительственных школ. Причем, отступления от этого правила могут быть разрешаемы министрам народного просвещения, если будут испрашиваемы в установленном порядке.

Примечание 2. Средние школы, содержимые исключительно на средства городов, земств, обществ, сословий или частных лиц, могут отличаться от общего типа под условием особого, в каждом отдельном случае, на то разрешения министра народного просвещения.

2. Средняя школа имеет своею задачею доставлять юношеству воспитание и возможно законченное общее среднее образование и в то же время подготовлять к поступлению в высшие учебные заведения. Вместе с сим, первые три класса средней школы должны иметь законченный курс.

Примечание. Ученики, прошедшие курс низших школ, приближающихся по своей программе к курсу первых трех классов средней школы, могут поступать в IV класс с поверочным испытанием, лишь по предметам, не вошедшим в программы этих школ, а равно и по главным предметам.

3. Средняя школа имеет семь классов с годичным в каждом из них курсом.

4. Первые три класса средней школы должны быть общими и обязательными для всех учеников. В них преподаются следующие предметы: Закон Божий, русский язык, отечественная и всеобщая история и география, арифметика, естествоведение, новые языки, рисование, черчение и чистописание.

Примечание. Ученики, успешно прошедшие курс первых трех классов средней школы и не продолжающие образования в этой школе, получают особое свидетельство об окончании ими низшего образования.

5. Начиная с IV класса, ученики средней школы делятся на две ветви: одни изучают дополнительный курс естествоведения и графические искусства, другие же взамен этих предметов в те же часы изучают латинский язык.

Общими для учеников той и другой группы служат следующие предметы: Закон Божий, русский язык с основными понятиями из логики, литература отечественная и всеобщая, законоведение, отечествоведение, французский и немецкий языки, математика, физика, космография, история отечественная и всеобщая, география и естествоведение.

6. Во всех университетских городах, а также в Вильне, одна из имеющихся в них средних школ должна быть с обязательным преподаванием греческого и латинского языков.

7. Преподавание греческого языка в качестве предмета необязательного может быть допускаемо по особо установленной программе и в прочих средних школах в зависимости от состояния экономических средств, размеров помещения и количества изъявивших желание изучать этот язык учеников. На таких же основаниях может быть допускаемо в средних школах и преподавание английского языка.

8. На воспитание учащейся молодежи и приучение ее к школьной дисциплине должно быть обращено особое внимание; вместе с сим надлежит усилить преподавание гимнастики, воинских и физических упражнений; равно как ввести подвижные игры, школьные экскурсии и прогулки, а где к тому представится возможность, и ручной труд.

9. Аттестаты зрелости отменяются. Успешно прошедшие курс средней школы получают свидетельства об окончании ими среднего образования и пользуются правом поступить в высшие учебные заведения на следующих основаниях.

А) При поступлении в университеты:

а) изучавшие оба древние языка могут быть приняты на все факультеты без поверочного испытания;

б) изучавшие один латинский язык – на факультеты историко-филологический и богословский (Юрьевского университета) – с дополнительным экзаменом по греческому языку;

в) прием лиц, упомянутых в п. б, на прочие факультеты, а так же допущение на все факультеты лиц, не изучавших вовсе древних языков, производится на основании правил и программ, которые имеют быть выработаны соответствующими факультетами и утверждены министром народного просвещения.

Б) Прием в высшие специальные учебные заведения производится на основании уставов сих заведений.

10. Желательно предоставить существующие в уставе по воинской повинности льготы по образованию для окончивших курс первых трех классов и полный курс средней школы (ст. 64, пп. 2 и 1 устава о воинской повинности) и, впредь до пересмотра устава о службе, по определению от правительства предоставить последним первый классный чин в порядке, указанном ст. 255, т. III устава о службе, и в этом смысле изменить действующую ныне ст. 295 того же устава.

11. В промышленных и всякого рода технических средних школах, имеющих и общеобразовательный курс, в видах облегчения перехода из одной школы в другую, программы первых трех классов, по возможности, должны быть объединены с курсом тех же классов средней общеобразовательной школы.

12. Существующие четырехклассные прогимназии преобразуются в низшие трехклассные школы (см. ст. 2 и 4), а шестиклассные прогимназии – в школы семиклассного состава».

Однако реализовать свою широкую образовательную реформу Ванновскому было не суждено – в апреле 1902 г., после представления императору соответствующего доклада, он был отправлен в отставку. Как написал своему бывшему министру Николай II, объясняя принятое решение: «Я решаюсь откровенно сказать вам, что мы должны теперь расстаться. Возвращая вам оставшийся доклад, с сутью которого я не согласился, – прошу вас, Петр Семенович, быть у меня с последним докладом завтра, и верить моим чувствам сердечной благодарности, искренней дружбы и глубокого к вам уважения».

Скончался генерал внезапно – 17 февраля 1904 г. Возможно, причиной смерти стали неблагоприятные известия о ходе русско-японской войны, которые он, находясь душою вместе со своими солдатами, крайне тяжело переживал.

Последний приют старый воин нашел на петербургском Никольском кладбище, и массивный черный крест на его могиле, как будто, одновременно был поставлен и над делом всей жизни бывшего военного министра. Спустя всего немногим более десяти лет после ухода Ванновского в вечность императорская армия прекратила свое существование…

Генерал от инфантерии Михаил Иванович Драгомиров

О генерале Драгомирове еще при жизни ходило огромное количество историй – большинство подлинные, некоторые явно легендарного или комического происхождения. Но во всех из них он выступает как настоящий отец-командир, служащий Родине, а не начальству, и заботящийся, прежде всего, о своих солдатах.

Характерной, например, является такая история. В бытность командования Драгомировым Киевским военным округом к нему в 1891 г. был назначен командовать корпусом близкий сподвижник военного министра Ванновского генерал-лейтенант Андрей Косич (генерал отнюдь не паркетный, показавший себя с самой лучшей стороны во время Крымской войны и Балканского похода). Драгомиров крайне не любил, когда командиры частей округа назначались без его ведома, и встретил Косича крайне раздраженно. Между двумя боевыми генералами тогда состоялся следующий показательный диалог:

И. Репин (1844–1930). Портрет М. И. Драгомирова

– А я вас разве к себе приглашал?

– А я разве к вам напрашивался?

– Вас прислал из Петербурга сам министр?

– Я не министру служу – Отечеству…

– Тогда будем друзьями.

И после последней фразы командующий округом по-братски обнял своего нового подчиненного.

Родился будущий любимец солдат (да и всей России) 8 ноября 1830 г. на отцовском хуторе под Конотопом.

Его род имел польское происхождение. Прадед Михаила Ивановича Антон Драгомирецкий переехал из Галиции и в 1739 г. принял российское подданство. И дед, и отец служили в российской армии – дед дослужился до капитана, а отец до майора кавалерии и участвовал в Отечественной войне. Слушая рассказы отца о подвигах 1812 г., Михаил тоже мечтал стать офицером и встретил в этом понимание родителей. После окончания уездного училища в 1846 г. отец повез Михаила в столицу империи, где юноша поступил в Дворянский полк^[3]. Военную службу Драгомиров начал простым солдатом, потом с отличием окончил в полку курсы фельдфебелей, и его имя было занесено на мраморную полковую доску.

В 1849 г., уже став прапорщиком, он направляется на службу в лейб-гвардии Семеновский полк. Служил Драгомиров в полку усердно, уже тогда уделяя большое внимание воспитанию солдат. Одновременно он усиленно изучает военные науки, отдавая все свободное время не привычным для гвардии офицерским пирушкам, а подготовке к экзаменам в Императорскую военную академию (с 1855 г. Николаевская академия Генерального штаба).

В 1854 г. Драгомиров блестяще сдает экзамены и становится слушателем академии, которую заканчивает через два года по первому разряду с получением золотой медали и занесением его имени на мраморную доску. В академии поручик показывает свои выдающиеся способности к военно-научной работе, которой он продолжает заниматься и после зачисления в офицеры Генерального штаба. Первой его научной работой явился труд «О высадках в древние и новейшие времена» – глубокое и всестороннее исследование, посвященное опыту и планированию проведения десантных операций.

Как одного из наиболее перспективных офицеров-генштабистов, Драгомирова в 1858 г. (к этому времени уже служившего в Гвардейском генеральном штабе) по решению Военного министерства направляют за границу для изучения военного опыта европейских государств. И это изучение происходило не только теоретически. В качестве наблюдателя при штабе Сардинской армии Драгомиров участвовал в австро-итало-французской войне 1859 г., предоставившей ему ценнейший материал для выработки собственной концепции ведения современных войн.

По возвращении в Россию Драгомиров написал отчет (который по уровню анализа, скорее, можно назвать серьезным научным исследованием) «Очерки австро-итало-французской войны 1859 г.». В работе, наряду с военно-стратегическими и военно-тактическими выводами, Драгомиров много места уделил вопросам морально-психологического состояния войск и психологии принятия решений полководцев. Причем, морально-психологические факторы он рассматривал не как второстепенные и сопутствующие, а в качестве основы успешного ведения боевых действий. Позднее свое видение морально-психологического фактора на войне Драгомиров кратко выразил следующим тезисом: «В военном деле, скорее волевом, чем умовом, на первом месте стоит человек с его нравственной энергией».

Или взять другое его высказывание: «Относительно масс, безусловно, верно то, что где больше читают, там больше и думают, масса же сильная в мыслительной работе всегда будет бить ту, которая в этой работе слаба».

А вот в какой показательной последовательности Драгомиров пишет о необходимых для солдата в бою навыках: 1) Чувство долга, доведенное до самоотвержения, или готовность пожертвовать собою для выручки товарищей, неустрашимость, беспрекословное повиновение воле начальника во всем, касающемся службы. 2) Способность выносить тягости и лишения военного времени безропотно и без быстрого истощения сил. 3) Искусное действие своим оружием. 4) Уменье согласовать свои движения и действия с товарищами. 5) Ловкость в преодолении встречаемых на местности преград и уменье пользоваться ими для собственного укрытия от осмотра и выстрелов неприятеля, не лишаясь однакож возможности его видеть и стрелять по нем. Первые два пункта определяют воспитание солдата; последние три – его образование».

Военно-научная работа Драгомирова не осталась незамеченной, и в 1860 г. он назначается в родную академию на должность адъюнкт-профессора по кафедре тактики с оставлением в штатах генерального штаба. О том, насколько высок был авторитет молодого адъюнкт-профессора, свидетельствует тот факт, что одним из его слушателей по курсу тактики в 1861–1863 гг. был сам наследник-цесаревич и почтительное уважение к своему учителю будущий император сохранил навсегда. Неслучайно также, что именно Драгомирову было доверено преподавать тактику еще двум великим князьям, сыновьям Александра III – Александру и Владимиру Александровичам.

В 1861 г. Драгомиров начинает публиковать в специальной военной прессе («Инженерном журнале», «Оружейном сборнике» и «Артиллерийском журнале») свои статьи и, благодаря этому, вскоре приобретает всероссийскую известность как выдающийся военный мыслитель.

Он, в частности, один из первых среди всех военных теоретиков, исходя из анализа опыта Крымской войны, оценил влияние нарезного оружия на характер военных действий. Но он не считал, что оно изменило сам характер войны, в чем принципиально был совершенно прав. Это особенно важно отметить, учитывая, что в последующем стало общим местом обвинение Драгомирова в недооценке нарезного оружия, которому он якобы всегда предпочитал штыковую атаку. Генерал действительно считал крайне важным штыковой удар (в том числе, как сокрушительный для морального состояния солдат противника), но в тот период развитие нарезного оружия еще не достигло такого уровня, как хотя бы во время войны с Японией. Исходя из этого, Драгомиров просто констатировал факт, что на данном этапе развития нарезного оружия оно не может в полной мере заменить штыковой удар.

Чтобы понять подлинные, а не искаженные недоброжелателями взгляды Драгомирова относительно влияния распространения нарезного оружия на воспитание и тактику войск, приведем, лучше всего, его собственные рассуждения. Они свидетельствуют, что ни о какой недооценке речь в принципе не идет: «Часто случается слышать мнение, будто усовершенствование оружия совершенно изменяет образ ведения войны; это мнение большею частью принимается на веру безусловно, далеко не будучи безусловным, и ведет только к ложным понятиям о предмете. Представляются вопросы: 1) в чем причина кредита подобного мнения; 2) что действительно справедливого в нем и что кажется только справедливым?

Причины доверчивости к подобным мнениям понятны; не говоря уже о том, что перемены в равнодействующей должны быть, как только изменяются свойства хотя одной составляющей, распространению их весьма много способствует еще и следующее обстоятельство: продолжительный мир отражался – по крайней мере до настоящего времени – весьма неблагоприятно на характере образования войск, а следовательно, и на воззрениях на военное дело вообще.

Копоть казарм, пыль плацпарадов навевает совершенно другие мысли, формирует совершенно другие взгляды, чем те, которые возникают при обстановке, где впереди – неприятель с гранатой, пулей и штыком; где сцена – безбрежное поле, на котором каждую минуту, в каждом лесу, овраге, деревне можно наткнуться на врага. Нравственная сторона человека выводится из равновесия; напряжена так, как ни в одной области мирной деятельности человека напряжена не бывает.

Чувство самосохранения говорит: «удались от зла и сотвори благо»; долг твердит: «если уважаешь себя, делай свое дело»; наконец, чувство необъяснимое, но совершенно человеческое, неодолимо стремит, если не всех, то избраннейших, на опасность; стремит сделать то, чего от человека нельзя требовать, что он дает произвольно, по вдохновению, развивая страшное величие и самоотвержения, и той власти над враждебными случайностями, которая ослепительною молнией освещает тайники души человеческой, недосягаемые анализу и исследованию ни на одной арене, кроме поля сражения. Тут сразу становится ясно, что для уничтожения врага нужна стройность в душе гораздо больше, нежели в формах, и горе тому, кто не запасся первою в мирное время…

А в мирное время обыкновенно ею не запасаются, напротив, неизбежно доходят до убеждения, будто ничто так не портит войска, как война. Вывод странный, но совершенно логически вытекающий при условии известных отправных точек. И пусть не думают, чтобы это было личное мнение, нет, оно всасывается в кровь, распространено более, нежели кажется, и высказавшие его вслух заслуживают не обвинения, а полного сочувствия за последовательность раз принятому началу и за прямое поставление вопроса.

Это-то убеждение, – высказывается ли оно, или гнездится в сердце бессознательно, – обнаруживает ту уже степень развития мирных упражнений, на которой они из подготовки к войне обращаются в нечто самостоятельное, имеющее само в себе цель. При этом взгляде на дело становится понятным, что всякий насильственный возврат к действительному военному делу представляется совершенною новостью, громадным шагом вперед. В этом и заключается главнейшая причина кредита мнения о перевороте в тактике. Подметившие этот переворот были совершенно правы с своей точки; признав, может быть даже незаведомо для самих себя, самозаконность мирно-военной тактики, они, само собою разумеется, невольно должны были смотреть на отрицание ее войною, как на возникновение тактики совершенно новой.

В сущности, это не более как возврат к тем вечным и неизменным принципам, которые от века осуществлялись войною и которые кончатся только с миром… Различные усовершенствования оружия и военные катастрофы, обнаруживающие силу этих усовершенствований, – суть не более, как внешняя обстановка, заставляющая забывчивое человечество возвращаться к этим принципам.

Мы предположили себе целью проследить, насколько в настоящее время это возможно, те явления, которые обусловливаются последними усовершенствованиями ручного огнестрельного оружия, и показать характер их влияния на понятия о военном деле, на механизм построений и на организацию войск.

Цель военного сословия в народе заключается в том, чтоб бить врагов его с возможно меньшими усилиями и потерями. В отношении к общему складу народной жизни эта цель обращается, разумеется, в средство, весьма сильное и применимое к делу в исключительных случаях: бьют врага не из удовольствия побить, а с тем, чтобы заставить его подчиняться тому, что сами считают за истину.

Этой цели человек может достигнуть двумя способами: или сам бросившись на врага, или бросив в него чем-нибудь, сам оставаясь от него поотдаль. Отсюда два рода оружия (холодное и огнестрельное), которое представляется таким образом не как нечто самостоятельное, отдельное от человека, но не более как дальнейшее развитие его врожденных средств, как продолжение его органов. Палка есть не более как усовершенствованный кулак; сабля, шпага – не более как усовершенствованная палка. Ясно, что подобная же аналогия справедлива и относительно оружия метательного. Ясно также, почему человек, приученный бояться какого-либо оружия в первой степени его развития, уже тем самым расположен бояться последующих, усовершенствованных его видов. Итак, в этой, как и в других областях своей деятельности, что бы человек ни изобретал, он, так сказать, улучшает только самого себя, развивает различные стороны собственных свойств, таящиеся в них как зародыш, но не придумывает ничего такого, что не заключалось бы уже в нем самом.

Ясно, следовательно, что как ни далеко пойдет это усовершенствование органов, характер их отправлений, а тем более подчинения их человеческой воле, останутся постоянны. Одним словом, могут изменяться количественные и даже качественные отношения вследствие усовершенствования оружия, но человек остается тот же. Естественные, выводимые из этого заключения: 1) общие типические черты образа действий в бою собственно – должны всегда остаться неизменными; 2) имеет больше шансов на успех не тот, у кого оружие лучше, а тот, у кого энергия человека (умственная и нравственная) не притуплена.

Римские легионы последней эпохи и дикари; армии первых коалиций в революционные войны и французские ополчения; наконец, неаполитанские войска и гарибальдийцы показывают это с неопровержимой очевидностью. Во всех этих случаях перевес совершенства оружия и совершенства форм был на стороне тех, которые были побиты. Так из этого следует – пожалуй, скажут некоторые, – что усовершенствованное оружие вздор, что порядочное устройство вооруженной силы и рационально выработанные в мирное время уставные формы скорее вредны, нежели полезны? С первого взгляда действительно так кажется, и это вводит в заблуждение некоторых, останавливающихся на этом первом шаге мысли и не идущих далее. Но, приглядевшись несколько внимательнее, нетрудно заметить, что виновато не оружие и не усовершенствованные формы, а непонимание их свойств и отношений к человеческой природе. Это непонимание ведет к тому, к чему оно ведет везде и всегда – к применению вещи несообразно с ее свойствами или, иначе говоря, к злоупотреблению ею. Злоупотребление это выражается односторонним развитием человека, призванного действовать этим оружием, образовать эти формы, т. е. обращением его в нечеловека, притуплением в нем некоторых свойств его природы. Итак, нам предстоит, во-первых, показать свойства оружия и форм; во-вторых, характер их отношений к человеческой природе. Начнем со второго.

Во все эпохи холодное оружие было представителем нравственной энергии – и как такое одно только оно могло привести к решительным результатам. Это и дало право Суворову, великому знатоку человеческого сердца, сказать: «пуля дура, штык – молодец». Обвиняли его за этот афоризм, не заметив, что остановились на форме, а дух упустили. Тот же Суворов говорил: «береги пулю на три дня, а иногда и на целую кампанию, когда негде взять. Стреляй редко, да метко». Тот же Суворов советует, идя в атаку, высылать вперед лучших стрелков, а от залпов отказаться. Это показывает, что он не пренебрегал огнестрельным действием, напротив, понимал такие его свойства, которые обнаружены были только нарезным оружием, да и то пока не для всех.

Со времени введения метательного оружия в полевую войну всегда оставалась и останется истиною, что слишком исключительное желание поражать неприятеля только издали есть в то же время нежелание сходиться с ним на дистанцию меча, пики, штыка; что мало ранить зверя издали, нужно добить его вблизи, если хотят результата охоты. Из этого уже видно, что в метательном поражении обнаруживается и шаг вперед умственного развития, и как бы некоторая несостоятельность со стороны энергии нравственной: кто начинает бить издали, тот становится умнее, хитрее, но в то же время он за себя боится больше. После этого становится понятным, почему появление в полевой войне метательного оружия совпадает с нравственным упадком древних армий… Но шаг сделан, и шаг рациональный; ошибка была только в переливе в крайность, неизбежном следствии всякой новости. Дело не в том, чтоб беречь себя только для сбережения, а в том, чтобы сохранить себя более способным, а неприятеля сделать менее способным к решительной свалке. Дело не в том, чтобы беречь себя, а в том, чтобы без толку не жертвовать собою.

Из этого видно также, почему рыцари считали первое время низостью употребление метательного оружия; почему еще Фридрих считал перестрелку врассыпную разбойничьей манерой драться. Со стрельбой последний уже примирился, но со всеми естественными последствиями этого средства, необходимыми для достижения им наибольшего результата, не мог еще освоиться.

Ясно из сказанного, что холодное оружие – представитель энергии нравственной; огнестрельное – представитель ума. Не нужно много ума, чтобы лезть на штык, а в то же время не нужно много храбрости, чтобы выстрелить в неприятеля из-за камня или куста с расстояния даже 400, 500 шагов, не говоря уже о 1000.

Из этого видно: 1) что средства нанесения вреда неприятелю, которыми может располагать человек, находятся в неизбежном, присущем их природе, антагонизме, т. е. что чем более человек способен ходить в штыки, тем он менее способен быть хорошим стрелком и наоборот. А как человек, по своей природе, должен быть одинаково способен на то и на другое, то ясно, что совершенство в чем-нибудь одном – отрицает человека. Антагонизм этот проявляется во всем: в дисциплине, напр., увлечение подготовкой к холодному удару приводит к афоризму: «не смей рассуждать», увлечение стрельбою – к сентиментальному стремлению заставить рассуждать человека, т. е. заставить его рассказывать наизусть о том, сколько дыр в замочной доске и т. п., и все это под предлогом «развить» его. В том и в другом приводятся неизбежно к тренчикам, к шагистике; в первом – принимая это слово в прямом, во втором – в переносном смысле. В 1-м забывая, что у человека есть голова, во 2-м забывая, что болтать о деле еще не значит уметь его делать. В строю этот антагонизм обнаруживается еще резче: действие холодным оружием требует строя сомкнутого, безусловного подчинения воле одного; действие оружием огнестрельным требует рассыпного строя и вместе с тем возможно полного предоставления каждой единицы самой себе. Нечего и говорить, что отдельно ни то ни другое не может быть терпимо; ибо солдат, исполняющий малейшее движение не иначе, как по приказанию, есть нравственный труп, который пропадает, как только его предоставили самому себе, и, напротив, солдат, предоставленный слишком самому себе, отучается подчиняться приказанию, т. е. теряет способность обращаться мгновенно в автомата, когда это необходимо для успеха дела. В первом случае армия обращается в громадную инертивную массу, гибнущую вроде медведя, на которого напала стая пчел, в несколько сот раз уступающая ему и массою и силою; во втором – в тело разлагающееся, потерявшее свою жизненную силу и в котором каждый атом стремится к эгоистическому существованию.

Le bon soldat doit tenir entre l’homme et la chose (в переводе с французского «хороший солдат должен стоять между человеком и вещью». – Авт.), сказал один писатель; нет, скажем мы; солдат только тогда и хорош, когда он человек в полном значении этого слова. Только человек способен к срастанию в массы, когда ему сознание говорит, что в этом залог успеха; только человек может остервениться до последнего зверства, если обстоятельства его вынуждают к тому; только человек, наконец, может забыть врага и делиться последним куском хлеба с тем, кто за несколько минут перед тем посягал на его собственную жизнь.

2) Чем оружие совершеннее, тем удовлетворительное действие им требует большей практики, тем влияние его отличительных свойств на человеческую натуру резче и доведение ее до крайних последствий по тому или другому пути достигается быстрее.

Это уже показывает, до какой степени строго должно следить, чтобы упражнения те и другие шли не иначе как об руку. Мы изложим здесь основы, на которых должно быть введено стрелковое образование солдата, чтобы достигнуть этой цели.

Свойства стрельбы, как только сделалась она достоянием пехоты, были поняты вначале весьма односторонне. Полагали, что совокупностью выстрелов, единовременно сделанных, можно достигнуть издали совершенно того же результата, какой достигается ударом в штыки в свалке. Это понятие о стрельбе осуществилось в форме развернутого строя, как дающего наибольшую массу выстрелов. Понятно, что подобное мнение было неизбежно при несовершенном понимании свойств выстрела и могло быть опровергнуто практически только дальнейшим знакомством с этими свойствами. Удивительного ничего нет, если воображали вначале, что достаточно положить ружье в пояс и спустить курок, чтоб попасть в цель. Разумеется, если бы это было так, ни о чем другом не оставалось бы заботиться для нанесения наибольшего вреда противнику, как о возможно большем количестве огней на данном пространстве и в данное время.

Тут не было замечено: 1) что выпустить пулю не значит еще попасть; 2) что для последнего нужно: а) определить расстояние до цели; б) прицелиться сообразно ему; в) спустить курок, не нарушив прицельной линии, что положительно невозможно при ожидании команды, выстрелах сбоку, стесненном положении и проч. Но всего этого и заметить было нельзя; оно существовало в зародыше в гладкоствольном выстреле и, конечно, не могло обратить на себя внимания в самом начале и потому уже, что человек так нетерпеливо обыкновенно стремится к цели, которую увидел, хотя бы и ошибочно, что зачастую забывает внимательно определить все средства, необходимые для ее достижения.

Войны фридриховского периода, представляющие в апогее владычество изложенных понятий о выстреле, показали ясно, что подобная стрельба ни к чему не ведет. Но этот факт заметили, высчитали, что в некоторых сражениях приходится на 10 т. выстрелов один убитый, да тем и ограничились, объяснив себе это явление первыми попавшимися под руку резонами. Несовершенство оружия, отсутствие хладнокровия, ведущее к раннему открытию огня, и торопливость людей в стрельбе – стояли обыкновенно на первом плане. Но, приглядевшись к этим резонам, нетрудно увидеть, что виноваты всему этому не столько солдаты и оружие, сколько метод обучения. Действительно, в мирное время если и учили стрелять, то с заранее отмеренных дистанций, т. е. избавляли человека именно от той заботы, которая должна предшествовать каждому его выстрелу; на маневрах приучали к стрельбе холостыми патронами, с которою неразрывно соединены требования единовременности залпов, непрерывности пальбы рядами. Это само собою вело возможно быстрое, т. е. небрежное исполнение заряжания, а о прицеливании и определении дистанций не было и помину. Конечно, кого учили, положим, в течение десяти лет заряжать в строю и стрелять торопливо холостым патроном, тот будет заряжать и стрелять из строя точно так же и боевым, когда ему придется это сделать на одиннадцатый год.

Дело, следовательно, не в недостатках человеческой натуры, а в непонимании ее свойств, из которых главное то, что одним примерным обучением она делу не выучивается. Полагали, что, обучая стрельбе в строю холостыми патронами, обучают, само собою, и строевой стрельбе боевыми; а пришли к тому, что обучили только произведению единовременных звуков и совершенно отучили человека соединять с понятием о выстреле понятие об определении расстояния, прицеливании и проч. Господству этой системы немало способствовали также и свойства гладкоствольного оружия, которое действительно не отличалось особенной меткостью; неуспех стрельбы валили на этот недостаток, который доставлял такой прекрасный предлог отделаться от необходимости серьезно подумать о более рациональном методе ведения солдата.

Со введением нарезного оружия нельзя более успокаивать себя подобными доводами и возникает настоятельная потребность определить, как вести стрелковое образование солдата наиудовлетворительнейшим образом и с возможно меньшими издержками для казны.

Итак, первое последствие введения нарезного оружия в войска заключается в развитии понятий о свойствах выстрела и в перемене взгляда на образование солдата. В чем заключается последняя? Нарезное оружие показало, что выстрел только тогда может быть хорош, когда стрелок в выборе времени и места для его произведения предоставлен совершенно самому себе; когда он настолько хорошо знает свое дело, что легко принимает в расчет все обстоятельства, имеющие влияние на выстрел, как: освещение, состояние погоды, направление ветра и т. под.; одним словом, когда он рассуждает. Таким образом, вопрос образования становится категорически: солдат только тогда хорошо будет действовать штуцером, когда подготовлен к тому не только физически, но и умственно. Сама собою является потребность развить его. Но во всем этом нет практики энергии нравственной; предоставление человека самому себе естественно ведет его к стремлениям, слишком эгоистическим, которые на войне могут разрешиться перевесом инстинкта самосохранения над чувством долга; необходимость признать за человеком право рассуждать может повести к тому, что он начнет умничать там, где для успеха дела нужно беспрекословное повиновение. Итак, нарезная стрельба, выдвигая вопрос уважения к личности, в то же время распускает массы, враждебна им. Ясно, следовательно, что она должна быть уравновешена занятием, которое доставило бы и начальникам, и подчиненным ту нравственную сдержанность (необходимую принадлежность энергии нравственной), без которой сформирование из единиц одного стройного целого невозможно.

Но ведь успех развития умственного и нравственного, независимо от метода занятий, обусловливается преимущественно манерой обращения; следовательно, является необходимость разрешить и этот вопрос, который прежде разрешали слишком несложно.

Итак, со введением нарезного оружия изменяются: 1) понятия о характере воспитания солдата; 2) понятия об отношениях к нему. Те и другие имеют преимущественно в виду воспитать солдата так, чтобы он вошел в общее тело не изуродованным нравственно и физически, но, напротив, укрепленным. Одним словом, задача представляется в следующей форме: вести солдата так, чтобы он, узнав свою специальность, не перестал быть энергическим и толковым человеком. Но в эти отношения само собою входит сознание необходимости удовлетворить и прочим нуждам единицы, и вопросы воспитания солдата для его цели и разумного сбережения его становятся нераздельны.

Мы далеки от мысли, будто усовершенствование нарезного оружия было единственною данною, подвинувшею вперед столь важные вопросы; мы указываем только ту долю влияния, которая принадлежит ему в более ясной постановке этих вопросов.

Из сказанного выше нам предстоит разобрать, по предмету статьи, следующий вопрос: какой путь избрать в образовании солдата, дабы последний был способен исполнять свое назначение наидействительнейшим образом?

Вопрос этот разлагается на три отдела:

1) Что должен уметь делать солдат, дабы победа над врагом доставалась ему по возможности дешевле?

2) Какое место во всех занятиях солдата должно быть предоставлено изустным объяснениям; в какой мере так называемым примерным обучением облегчается действительное изучение предмета?

3) Каким образом различные отделы образования солдата слить при мирных упражнениях в одно так, чтобы ни один не развился на счет других?

Понятно, что от более или менее удовлетворительного разрешения этих вопросов на деле будет зависеть и большая или меньшая годность солдата к бою.

Вопросы эти разрешаются рационально по общим законам умственной работы человека. Что бы человек ни изучал, он всегда идет одним путем: предмет изучения, представляющийся ему цельным, разлагает на части, изучает их порознь, затем соединяет их снова, т. е. возводит к синтезу, бывшему отправною точкою работы мысли.

Так как всякая практическая деятельность человека есть не более как ряд мыслей, воплощаемых им в поступки, то ясно, что и в этой области он постоянно проходит делом, на практике, тот же самый путь, который при изучении чего-либо он проходит мыслию.

Поэтому, чем рациональнее разложена известная практическая деятельность, предписываемая человеку, на составные части, чем благовременнее они сольются в одно целое, тем дело будет узнано лучше, мало того: тем пища, даваемая уму, будет здоровее и тем он разовьется действительнее.

Вот точка, с которой должно рассматривать метод какого бы то ни было образования: все достоинство его определяется одним – в какой мере он рационально разлагает предмет и в какой мере способствует или препятствует слитию продуктов разложения в одно целое.

При сознательном применении к делу сказанного закона результаты выходят превосходные; но беда в том, что обыкновенно не дают себе труда – ни точно определить составные части предмета, ни вовремя соединить их в одно. От этого неуменья переходить из одного логического момента в другой и возникают те несообразности, которые так часты в областях практической деятельности.

Иначе и быть не может: стремясь к какой-нибудь цели, не позаботятся разумно разложить ее на части, произвольно определяют состав ее тем, что первое бросается в глаза, и, разумеется, приходят в результате совершенно не к тому, к чему хотели прийти. Образчик подобного qui pro quo мы уже видели на фридриховском выстреле: имели в виду обучить стрельбе, а обучили произведению единовременных звуков. Это ирония логики вещей, указывающей человеку приведением его к практической нелепости, что не все то было принято в расчет, что следовало принять.

Другая ошибка, случающаяся уже при большем развитии понятий о предмете, но приводящая к тому же принятию части за целое, заключается в том, что даже и сознав все составные части известной цели, ставят их безучастно одна около другой и изучают каждую самостоятельно, не замечая, что совершенство в каждой из них отдельно враждебно общей цели, к которой они должны быть направлены. Притом подобное совместное развитие нескольких специальностей не может быть продолжительно: которая-нибудь из них непременно возьмет верх, и конечный результат выходит тот же, что и при несовершенном разложении предмета.

Влияние подобных бессознательных отклонений от общей цели на человека, приготовляемого к военной специальности, понятно: они приводят к развитию тех сторон человеческой природы, которые соответствуют привилегированным отделам образования, к преследованию тех из них, которые антипатичны этим отделам. Одностороннее развитие уничтожает в солдате человека, и он, встречаясь с ополченцем, меньше его знающим, но больше его человеком, уступает ему.

Какие же составные части общей военной цели: бить врага с возможно меньшими усилиями и потерями?

1) Можно поражать его издали, следовательно, солдат должен уметь стрелять.

2) Если враг этому не уступает, должно быть в состоянии сойтись с ним на штык, следовательно, солдат должен уметь фехтовать.

3) Необходимо быть способным преодолевать все преграды, противопоставляемые противником; уметь пользоваться самому теми, которые встречаются на местности; для того и другого солдат должен быть ловок и находчив.

4) Необходима большая выносливость солдату, чтобы противостоять лишениям военного времени, выносливость, возможная только при развитии физической силы и при железном здоровье.

Третье и четвертое достигаются гимнастическими упражнениями, которые в то же время служат подготовкой к хорошему состоянию и первых двух отделов, т. е. боевого образования собственно.

5) Полезно уметь в случае надобности создать искусственные преграды врагу, поэтому солдат должен быть освоен с землекопством.

Наконец, 6-е, солдат должен уметь единовременно с другими двигаться, подчиняться командам и распоряжениям и, главное, единодушно действовать со своими товарищами в достижении данной цели. Он должен быть до глубины души проникнут сознанием круговой поруки с ними. Это сознание есть уже венец дела».

Как видим, главное внимание Драгомиров уделял не новым видам вооружения, а воспитанию войск, которое считал краеугольным камнем военного дела. И главным в этом важнейшем деле для него была искренняя любовь и уважение к простому солдату. Это отношение к «серой скотинке» (как, подчас, позволяли себе называть солдат некоторые офицеры) Драгомиров всю свою жизнь демонстрировал не только на страницах своих трудов. Например, показателен случай в московской кофейне Филиппова, о котором рассказал писатель и журналист Владимир Гиляровский: «Доступ в кофейную имели не все. На стенах пестрели вывески: «Собак не водить» и «Нижним чинам вход воспрещается».

Вспоминается один случай. Как-то незадолго до японской войны у окна сидел с барышней ученик военно-фельдшерской школы, погоны которого можно было принять за офицерские. Дальше, у другого окна, сидел, углубясь в чтение журнала, старик. Он был в прорезиненной, застегнутой у ворота накидке.

Входит, гремя саблей, юный гусарский офицер с дамой под ручку. На даме шляпа величиной чуть не с аэроплан. Сбросив швейцару пальто, офицер идет и не находит места: все столы заняты… Вдруг взгляд его падает на юношу-военного. Офицер быстро подходит и становится перед ним. Последний встает перед начальством, а дама офицера, чувствуя себя в полном праве, садится на его место.

– Потрудитесь оставить кофейную! Видите, что написано? – указывает офицер на вывеску.

Но не успел офицер опустить свой перст, указывающий на вывеску, как вдруг раздается голос:

– Корнет, пожалуйте сюда!

Публика смотрит. Вместо скромного в накидке старика за столиком сидел величественный генерал Драгомиров, профессор Военной академии.

Корнет бросил свою даму и вытянулся перед генералом.

– Потрудитесь оставить кофейную! Вы должны были занять место только с моего разрешения. А нижнему чину разрешил я. Идите!

Сконфуженный корнет, подобрав саблю, заторопился к выходу. А юноша-военный занял свое место у огромного окна с зеркальным стеклом».

В 1864 г. Драгомиров производится в полковники и для отбывания командного ценза назначается начальником штаба 2-й гвардейской кавалерийской дивизии. При этом, несмотря на загруженность штабной работой, он не оставляет напряженную военно-научную и преподавательскую деятельность в академии.

Александр II был хорошо ознакомлен с научной деятельностью Драгомирова и высоко ее ценил. Поэтому не случайно император именно его избрал для направления военным агентом в прусскую армию во время войны с Австрией. Наблюдение за австро-прусской войной помогло профессору окончательно завершить подготовку своей концепции современной войны. Итогом пребывания Драгомирова в прусской армии стало глубокое исследование «Очерки австропрусской войны в 1866 году», в котором он вновь развивает мысль, что победу пруссакам принесло в первую очередь их моральное превосходство над австрийцами. В частности, интересен следующий тезис, связывающий морально-психологическое состояние войск с правовым положением в стране: «Кому не известна педантическая неподкупность прусских чиновников? Кому не известен порядок прусских финансов? Кому не известно, наконец, то, что военная повинность ложится на пруссаков более тяжелым гнетом, нежели на кого бы то ни было, а, между тем, страна процветает? Все это плоды одного и того же корня – чувства законности. Впоследствии увидим, что оно пригодилось пруссакам и на войне, ибо сознание воинского долга есть не более, как частное проявление того же чувства законности».

В 1866 г. Драгомиров окончательно переходит на работу в академию профессором тактики и полностью посвящает себя военно-научной работе. Как и прежде, его чрезвычайно интересует главный вопрос – соотношения вооружений и морально-психологического состояния войск в достижении победы. И основатель отечественной военно-психологической школы неизменно доказывает, что в основу обучения солдат (при всей важности овладения новейшим оружием и обучения тактике) должно быть положено прежде всего его морально-нравственное совершенствование.

Через два года Драгомиров производится в генерал-майоры, а в 1869 г. назначается начальником штаба Киевского военного округа. В Киеве у него впервые появилась возможность применить свою концепцию воспитания войск в широком масштабе. И, благодаря Драгомирову, обучение солдат округа действительно становится самым передовым в армии – в нем равноценно сочетается тактическое обучение и морально-нравственное воспитание.

Отметим, что генерал обладал редким даром формулировать свои взгляды на обучение солдат лаконично и в предельно четкой форме. И это были не просто слова – свои принципы Драгомиров неизменно воплощал в жизнь при воспитании солдат. Вот некоторые из них и, что необходимо отметить, они нисколько не устарели в эпоху высокотехнологичных войн:

«– Если… главную роль играет нравственная упругость в военном человеке, то само собой разумеется, что все внимание при мирном образовании войск должно быть устремлено на развитие ее.

– Занятия должно вести так, чтобы сообщить и солдату и начальнику знание того, что придется исполнить в бою, вместе с тем приготовить и духовную их сторону по возможности так, чтобы случайности боя не поражали неожиданностью ни солдата, ни начальника, не заставали их врасплох.

– Условия, необходимые для обучения. 1) обращать постоянное внимание, чтобы в занятиях с солдатом не терять ни минуты даром, но даже и на какие-либо упражнения, прямо не отвечающие его назначению; 2) расстаться с верою в силу писаных инструкций, не поддержанных личным указанием и настоянием; 3) подумать о том, чтобы методы преподавания были соображены с характером предметов и свойствами нашего рекрута.

– Все дело в том, чтобы силы и способности, данные человеку природой, не ломая, специализировать в военном направлении.

– В каком порядке следует образовывать солдата. Так, все занятия с солдатом, по распределению времени соответственно важности предметов обучения, должны быть поставлены в следующем порядке: 1) все, относящееся к воспитанию солдата; 2) стрельба; 3) фехтование; 4) гимнастика; 5) строй.

– Старайтесь прежде всего вкоренять в солдате чувство военного долга и возвысьте его сердце, а остальное придет само собою.

– Нужно взывать к возвышенным сторонам человеческой природы и не только не подавлять, а, напротив, укреплять их в солдате.

– Дисциплина заключается в том, чтобы вызывать на свет Божий все великое и святое, таящееся в глубине души самого обыкновенного человека.

– Воспитание солдата должно быть поставлено выше образования и потому должно обращать на себя преимущественное и ежеминутное внимание его руководителей.

– Цель воспитания выражается в двух словах: нужно, чтобы солдат был надежен, т. е. правдив и исполнял свои обязанности всегда одинаково как на глазах начальства, так и за глазами.

– Приучить свою мысль к готовности на смерть составляет условие капитальной важности в военном воспитании; в бою только тот бьет, кто не боится погибнуть; для человека, воспитавшего себя таким образом, нет неожиданностей: ибо более того, на что он сам себя обрек, неприятель ничего с ним сделать не может. И только при этом условии выручка своих в бою обращается для человека в высший непререкаемый военный догмат, а дерзость и упорство в достижении цели станут делом естественным».

В марте 1869 г. Драгомиров назначается на свою первую самостоятельную строевую должность – командующим 14-й пехотной дивизии (штаб располагался в Кишиневе, в ее состав входили две бригады, состоявшие из четырех полков – 53-го пехотного Волынского, 54-го пехотного Минского, 55-го пехотного Подольского, 56-го пехотного Житомирского). Эта должность давала еще больше возможностей, чем руководство окружным штабом, непосредственно заниматься воспитанием и боевой подготовкой войск, и генерал этим в полной мере воспользовался.

Он даже издал специальное наставление под названием «Памятная книжка для чинов 14-й пехотной дивизии», в которой в краткой и доступной форме изложил основные принципы воспитания солдат. Офицерам ставилась задача исходить в воспитании из таких принципов: «1) воспитывать и обучать новобранца, а затем и солдата сообразно с общечеловеческими свойствами; 2) сообразовать методы воспитания и обучения с основным свойством ума человека расчленять на составные части всякий предмет, представляющийся цельным; 3) сообразовываться с другим общим свойством ума человека, в силу которого у него, что бы ни заставляли его делать, невольно являются вопросы: почему? зачем?; 4) в обращении никогда не унижать, а тем более не драться; 5) требования ставить настойчиво и непрерывно наблюдать за их исполнением; 6) помнить, что солдат – человек, и потому для него, как и для всякого человека, ни одна обязанность не должна обходиться без соответствующего права; 7) кормить солдата по-людски; 8) не изводить на бестолковой работе; 9) в работу втягивать исподволь, не надрывая сил».

Офицерам 14-й дивизии объяснялось, что рациональность воспитательного процесса должна заключаться в следующем: «1) войска следует учить в мирное время только тому, что им придется делать в военное; 2) учить солдат боевому делу в такой последовательности, чтобы они из самого хода обучения видели цель всякого отдела образования; 3) учить преимущественно примером, т. е. показывать, что и как сделать, прибегая к изустным объяснениям только в случаях действительной необходимости; 4) показывать войскам тактику в поле по приемам, предварительно показав каждый прием начальникам».

Драгомиров постоянно требовал наглядности и личного примера со стороны офицеров. Например, приучая солдат вести себя спокойно под обстрелом, он сам встал рядом со стендовыми мишенями во время учебных стрельб и приказал не прекращать огонь.

Идеальный солдат в его представлении должен был иметь такие основные качества: «1) преданность Государю и родине до самоотвержения; 2) дисциплина; 3) вера в нерушимость (святость) приказания начальника; 4) храбрость, решительность; 5) готовность безропотно переносить труды, холод, голод и все нужды солдатские; 6) чувство взаимной выручки».

Для подобного воспитания солдат Драгомиров выдвигал жесткие требования к их воспитателям-офицерам: «1) быть твердым в тех основах, на которых зиждется воспитание солдата; 2) обладать искренней преданностью и любовью к военному делу; 3) помнить, что люди, которые вверены его попечению, не в состоянии применяться к нему, а он к ним должен примениться; 4) быть внимательным к нуждам подчиненных; 5) выработать в себе правильное отношение к закону и приказанию; 6) обратить особое внимание на то, чтобы прежде и тверже всего внушить солдату обязанности и только после того обряды; 7) делить с солдатом тяготы службы; 8) уметь держать себя с солдатом». И на этих позициях Драгомиров стоял непоколебимо.

В целом для офицера, как считал командующий дивизией, было необходимо соответствовать ряду требований, часть из которых совпадала с требованиями, предъявлявшимися к простым солдатам: «1) общее знание теории современного военного дела и, в частности, подробное знание теории и техники, относящихся к тому роду войск, в котором служит; 2) преданность Государю и родине до самоотвержения, дисциплина, вера в нерушимость (святость) приказания, храбрость, готовность безропотно переносить все тяготы службы, чувство взаимной выручки; 3) способность ориентироваться в окружающей обстановке; 4) решимость принимать на себя ответственность за свои действия и распоряжения в тех случаях, когда обстоятельства не позволяют ожидать распоряжения свыше; 5) частный почин; 6) привычка представлять себе цель каждого действия; 7) уверенность в необходимости служить делу, а не лицам, общей, а не собственной пользы».

После начала русско-турецкой войны 14-я пехотная дивизия одной из первых выступила в поход к театру военных действий. Для Драгомирова выступление дивизии на войну имело особое значение – он понимал, что это станет главным экзаменом на пригодность его системы подготовки и воспитания войск.

Серьезным испытанием стал уже сам тяжелый марш в несколько сот верст в непогоду от Кишинева до Дуная (превращенного турками в первую линию оборону), но солдаты Драгомирова выдержали его достойно и преодолели без опозданий и потерь военного имущества.

При выходе на Дунай стало ясно, что форсировать его будет непросто. Османы серьезно приготовились к отражению русских войск – по Дунаю курсировали их военные суда, а возвышенный турецкий берег был тщательно укреплен.

По решению главнокомандующего – брата императора Николая Николаевича, дивизия Драгомирова с приданным ей подкреплением в 17 батальонов (в том числе 4 понтонных), 6 сотен казаков и 64 орудий должна была 15 июня форсировать Дунай в районе Зимницы – Систово, а после этого немедленно должен был быть выстроен мост для переправы главных сил.

На подготовку к переправе было дано всего четыре дня, но командующий дивизией сумел чрезвычайно эффективно использовать их для подготовки войск – за это ограниченное время была отработана техника использования понтонов в специально отрытых ямах, имитировавших их размеры.

Перед началом форсирования Драгомиров издал приказ, объяснявший всем солдатам и офицерам 14-й дивизии, что им надо делать в этом первом бою: «Последний солдат должен знать, куда и зачем он идет. Тогда, если начальник и будет убит, людям не только не теряться, но еще с большим ожесточением лезть вперед. Отбоя, отступления никогда не подавать и предупредить людей, что если такой сигнал услышат, то это только обман со стороны неприятеля. У нас ни фланга, ни тыла нет и не может быть, всегда фронт там, откуда неприятель».

Турецкие силы (входившие в состав бригады Ахмета-Гамди-паши) непосредственно у Систова составляли 770 человек с двумя орудиями. Однако совсем недалеко у Вардена располагались еще 3 тысячи 300 человек с четырьмя орудиями, немного далее у Рущука – 21 тысяча человек и у Никополя – 10 тысяч. При затягивании форсирования османы имели возможность стянуть значительные силы к Систову, а не только отряд из Вардена (что они успевали в любом случае). Тогда высадка передовых русских частей вполне могла быть отбита. В то же время, если бы Драгомиров удачно провел высадку своего передового отряда и потом перевез через реку на захваченный плацдарм основные силы, то турки бы не имели больше шансов отбросить его войска за Дунай.

Драгомиров полностью сумел обеспечить скрытность форсирования, начатого около 2 часов ночи, – с этой целью был занят остров Бужиреску напротив Систова, который прикрывал подготовку русских сил к переправе. При этом следует особо отметить, что для того, чтобы застать турок врасплох, понтоны были спущены на воду не прямо перед Систовым, а южнее, и только уже в последние часы приведены непосредственно к месту посадки войск. Согласно строгому приказу Драгомирова, было запрещено открывать стрельбу до высадки, что было строго соблюдено и обеспечило дополнительную скрытность.

Высадившиеся в первом эшелоне две роты волынцев и сотня пластунов захватили плацдарм, на который уже через час высадились еще шесть рот.

Одновременно с высадкой Драгомиров открыл меткий артиллерийский огонь, в результате которого турецкие орудия были подавлены.

Ситуация еще более улучшилась, когда под утро командующий дивизией сумел переправить артиллерию, которая массированным обстрелом подавила турецкую пехоту (в том числе успевшую подойти из Вардена) и заставила ее отступить.

После этого была проведена штыковая атака, позволившая еще более расширить плацдарм для переправы основных сил.

Сам Драгомиров переправился уже со вторым рейсом понтонов (который, в отличие от первого, подвергся чрезвычайно сильному обстрелу) и непосредственно на захваченном плацдарме принял командование. К утру войска были полностью переправлены силами гвардейского флотского экипажа на пароходе «Аннета» и двух буксируемых им баржах. После этого встал вопрос о необходимости для дальнейшего продвижения захвата систовских высот, ставшей новой линией турецкой обороны.

Через несколько часов после атаки цепей Драгомирова, высоты были захвачены и открылась возможность дальнейшего наступления в глубь турецкой территории – поставленная главнокомандующим задача была полностью выполнена. Важно подчеркнуть, что захват высот был проведен Драгомировым в совершенно новом тогда для российской армии боевом построении – пехотной цепи (которую ранее генерал всячески пропагандировал в научных трудах и приказах по дивизии), сразу же показавшей свою высокую эффективность.

Потери русских для такой сложнейшей операции, как форсирование крупной водной преграды и захват укрепленных позиций противника, были незначительны – всего около 300 человек убитыми и 500 ранеными и утонувшими (турецкие потери были примерно такими же).

Стоит отметить, что Драгомировым (которого позднее злопыхатели постоянно обвиняли в недооценке значения технических средств) активно использовалась для связи со ставкой главнокомандующего тогдашняя новинка – военно-полевой телеграф.

В целом форсирование Дуная и захват плацдарма для дальнейшего продвижения стали образцом высокого военного искусства и более чем наглядным доказательством правильности общей концепции Драгомирова.

За эту операцию Драгомиров был награжден орденом Святого Георгия 3-й степени и гордился им потом больше, чем какою-либо другою своею наградою (хотя среди них был и высший орден империи – Святого апостола Андрея Первозванного).

Следующее значительное сражение в этой войне предстояло Драгомирову при продвижении в глубь Балкан. После летних неудач русским войскам было крайне важно удержать Шипкинский перевал, имевший стратегическое значение для проведения дальнейшего наступления. Турецкий командующий Сулейман-паша, начиная с августа, ожесточенно атаковал Шипку, и защищавшие ее русские войска, и плохо вооруженные болгарские ополченцы оказались в чрезвычайно тяжелом положении. Турки имели значительное преимущество в живой силе и артиллерии – 28 тысяч солдат при 36 орудиях, в то время как под командованием возглавлявшего оборону генерал-лейтенанта Федора Радецкого были всего 4 тысячи при 27 орудиях.

Особенно тяжелое положение сложилось 11 августа 1877 года, когда Сулейман-паша, после практически непрерывного шестидневного штурма, почти добился прорыва русской обороны. К 10 утра он обошел Шипкинские позиции с трех сторон. Еще через семь часов османы овладели стратегически важной Боковой горкой, что неминуемо означало при следующей атаке прорыв русских позиций в центре. Лишь подход находившихся в резерве батальонов 4-й стрелковой бригады позволил отбить Боковую горку. Однако стратегически это мало что меняло. Перевес османов был настолько значительным, что одна бригада генерал-майора Адама Цвецинского не могла переломить ситуацию. В условиях сохранения турками всех занятых позиций, кроме Боковой горки, они имели все шансы, что следующий штурм увенчается удачей.

Ситуация изменилась, когда в ночь на 12 августа к защитникам Шипки прибыла на помощь 2-я бригада 14-й дивизии под командованием Драгомирова. Хотя турки все равно сохраняли большое преимущество в живой силе и артиллерии, но Радецкий воспользовался предоставленным шансом и решил первым атаковать совершенно не ожидавшего этого противника.

Утром был отбит очередной турецкий штурм, после которого Радецкий начал сам штурмовать главенствующие высоты западного кряжа – Лесного кургана и Лысой горы. Хотя его штурм и не увенчался успехом, но снизил наступательный порыв Сулейман-паши, который на этом участке вынужден был перейти к обороне.

На следующий день прибыли новые части Драгомирова – Волынский полк и батарея, что дало возможность вновь атаковать высоты. Хотя в итоге их занять и не удалось, но солдаты 14-й дивизии своим порывом сумели предотвратить взятие Шипки османами.

Во время боя 12 августа Драгомиров получил пулевое ранение колена правой ноги и был отправлен на излечение в Кишинев. И, возможно, боль от турецкой пули была несколько смягчена известием о пожаловании его императором в генерал-лейтенанты с утверждением в должности начальника 14-й дивизии.

Хотя начальник прославившей себя боями при форсировании Дуная и обороны Шипки 14-й дивизии рвался вернуться к своим солдатам, но тяжесть ранения не позволила этого сделать.

До конца войны Драгомиров состоял при главнокомандующем действующей армией, а в апреле 1878 г. был назначен на должность начальника Николаевской академии Генерального штаба.

С. Лучшев. Генерал М. И. Драгомиров передает главнокомандующему Дунайской армии великому князю Николаю Николаевичу подробности переправы русской армии через Дунай. 16 июня 1877 г.

Во главе академии генерал оставался одиннадцать лет, и невозможно переоценить его вклад в дело подготовки военной элиты империи, которая теперь обучалась, исходя из драгомировской концепции. Ученики Драгомирова определяли лицо российской армии вплоть до 1917 г., и большинство из них оказалось достойными своего учителя.

Именно благодаря новому начальнику академии, в ней впервые столь пристальное внимание стало уделяться наряду с вопросами стратегии и тактики проблемам морально-психологического состояния войск и обучения солдат, что имело значительный эффект для повышения боеготовности армии.

Наряду с педагогической работой Драгомиров продолжает научную и в этот период выпускает ряд ценных военно-научных работ. Из них следует особо выделить его главный труд – «Учебник тактики», по которому более двадцати лет обучались все офицеры российской армии, многие будущие генералы и маршалы Советского Союза. Данный труд был подлинно новаторским взглядом на тактику в условиях современных, становившихся все более технологичными, войн и сыграл огромную роль в реформировании армии. Чтобы понять взгляды Драгомирова на сущность тактики и ее роль в подготовке войск, приведем отрывок из предисловия к учебнику, который можно считать концептуальным изложением взглядов автора: «Есть, как известно, два взгляда на предмет тактики: по первому, она должна представлять свод правил для действия войск, считая эти последние данной известной и удовлетворяющей условиям, требуемым для войны и боя; по второму, тактика может дать только исследование боевых свойств войск и местности, а о применении их к достижению известной цели, если и говорить, то для большего разъяснения только тех же свойств, но не более. Придерживаясь вместе с большинством современных теоретиков последнего взгляда, я логически был приведен к необходимости развить отдел свойств преимущественно перед прикладным, изустные ответы из коего, как убедил меня опыт, вовсе не служат ручательством того, что человек, хорошо, например, рассказывающий, как должна действовать пехота, сумеет удовлетворительно решить по этому вопросу самую несложную задачу.

Весьма существенная разница между поставленными выше двумя точками зрения на тактику будет яснее из примера. Артиллерийский огонь достигает наибольшей действительности на расстояниях 1000–500 сажен; это свойство современной артиллерии – неизменное в постоянное; данная положительная. Вывод из него, подсказываемый непродуманным, первичным впечатлением, тот, что в бою артиллерия не должна подъезжать к неприятелю ближе наибольшей действительности своего огня; и такой вывод, с первой точки зрения на тактику, был бы уместен, особенно при оговорке, что, впрочем, могут быть случаи, когда нужно подъезжать и ближе наибольшей действительности. Но, введя эту последнюю поправку, что же мы собственно оказали? не более не менее как общее место, смысл которого тот, что могут быть случаи, когда не следует подъезжать ближе наибольшей действительности; а бывают случаи, когда следует подъезжать ближе этой действительности. И выходит, что все тут дело не в том, чтобы это уметь переговорить с чужого голоса, а в том, чтобы знать, когда следует сделать одно, когда другое. Обилие рассуждений подобного рода в прежних тактиках и было причиною, что знание свойств отошло на задний план; а многие приходили даже к тому убеждению, будто тактика есть не более как неудобоваримая болтовня.

При второй точке зрения на тактику изучение свойств войск и местности выступает на первый план, а рассуждения о том, как применить их к делу, – на второй. Всякий преподаватель должен постоянно оттенять эту существенную разницу между исследованием свойств и описанием их применения. В изложении первых следует требовать знания твердого и положительного; к изустному же изложению вторых должно относиться снисходительно. Еще лучше вести преподавание так, чтобы, объяснив известное свойство, выводов из него требовать от самих обучаемых: только этим путем можно вызвать их мысль к самодеятельности. Не нужно думать, чтобы это было дело трудное: при малейшем внимании из всякого свойства возникает много вопросов, решение которых в положительную и отрицательную сторону будит мысль обучаемого, освоивает его с самостоятельным отношением к предмету и освобождает от слабости, которой человек так подвержен, успокаиваться на каком-нибудь частном выводе, принимая его за общий на все случаи.

Дело в том, что язык разговорный, к сожалению, лишен той особенности, которая в высокой степени свойственна, например, языку математическому, дающему возможность в одной формуле сосредоточивать положительные и отрицательные решения, да вдобавок между такими иногда пределами, к +

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно