Казачество в 1812 году

Алексей Шишов
Казачество в 1812 году

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Слово от автора

Отечественная война 1812 года, как и вся эпоха Наполеоновских войн, есть одна из самых славных страниц в ратной истории России и ее казачества. Наполеоновское нашествие и сожжение первопрестольной Москвы всколыхнуло со всей Российской державой и ее воинское казачье сословие. Пожалуй, впервые в истории на Тихом Дону было объявлено действительно поголовное ополчение. Тогда оружие в руки взяли все, кто мог сидеть на коне. В одной из казачьих песен, сложенных в «грозу 12-го года», пелось:

Как заплакала Россиюшка от француза,

Ты не плачь, не плачь, Россиюшка, Бог тебе поможет!

Собирался сударь Платов да с полками,

С военными полками да с казаками…

История собственно войны началась с того, что завоеватели из Великой армии императора французов Наполеона I Бонапарта в первый день нашествия были встречены именно казачьими пулями. Разъезд лейб-казаков ротмистра А. Н. Рубашкина в ночь на 12 июня первым заметил переправу французских войск через пограничный Неман и вступил в перестрелку. И при изгнании Наполеона из России на берегах того же Немана именно казаки атамана М. И. Платова 2 декабря провожали пулями жалкие остатки Великой армии, бежавшей по льду на противоположный, прусский берег реки под ударами казачьих пик и сабель.

Между этими двумя отчетными точками Отечественной войны 1812 года было то, что составляет суть венца противостояния двух великих империй – Российской и Французской. Если первая встретила наполеоновский Русский поход в полном одиночестве, покинутая всеми союзниками (пример в отечественной истории весьма поучительный), то вторая привела на землю России войска пол-Европы. Соотношение сил было несопоставимо.

Война длилась полгода. В этот короткий отрезок отечественной истории уложилось отступление 1-й и 2-й русских Западных армий от черты государственной границы, схватка за город-крепость Смоленск и битва гигантов на поле Бородина, занятие французами первопрестольной Москвы, испепеляющий огонь партизанской борьбы, эпопея армейского партизанства, сражения на реке Чернишне и за Малоярославец, контрнаступление кутузовской армии и катастрофа неприятеля на Березине. И в итоге наполеоновская Великая армия нашла в России свою погибель.

Волей судьбы казачество судьбоносно оказалось в эпицентре всех этих событий. Летучий корпус атамана М. И. Платова не позволил внценосному полководцу Наполеону разобщить и истребить 1-ю и 2-ю Западные армии. В Бородинской битве рейд русской конницы прервал накал вражеских атак. В Тарутинском сражении казачья колонна стала творцом виктории. Казаки, как освободители, первыми вошли в сожженную Москву. Платовские полки исполнили роль подлинной голгофы для Великой армии на столбовой Смоленской дороге, будучи и молотом, и наковальней. Каждый город по Смоленке вошел в летопись казачьей ратной славы. Наконец, казаки стали ядром армейского партизанства, одним из символов народной войны против Великой армии Французской империи.

«Гроза 12-го года» дала военной истории государства Российского целое созвездие казачьих военных вождей, слава которых не меркнет уже два столетия. И первый из первых, разумеется это Матвей Иванович Платов, наказной атаман Войска Донского, генерал от кавалерии, граф, георгиевский кавалер. Под стать ему были в боях и походах казачьи генералы – плеяда Иловайских и Грековых, Василий Орлов-Денисов, Василий Сысоев, Иван Краснов, Дмитрий Кутейников, Гавриил Луковкин, Аким Карпов, Степан Балабин, Максим Власов… Под их начальством ходили в бой сотни есаулов и хорунжих, многие тысячи почти всегда безвестных рядовых конных бойцов. И все они были одного казачьего роду.

Отечественная война 1812 года закончилась полным военным триумфом России: Великая армия европейского континентального воинства пала на ее полях, и больше в мировой истории такое название не встречается. Война закончилась почти полным истреблением неприятеля: вражеское нашествие и его эпилог в отечественной истории сравнимо разве что с походом шведской армии Карла XII на Москву, который закончился в 1709 году под Полтавой. Король шведов сравним с императором французов Наполеоном I тем, что оба они были великими венценосными полководцами не только для своей эпохи. И оба намеревались поразить Россию «в сердце».

Память о событиях того исторического противостояния двух держав, как и сама Отечественная война 1812 года, для России, ее народа священна вот уже на протяжении двух столетий. Вспомнить еще раз о героях той войны, прославленных и безвестных, – значит отдать дань воинской славе государства Российского. В этой же книге рассказывается о той части его военной силы, которая известна истории как казачество.

Алексей Шишов, военный историк и писатель, лауреат Международной литературной премии имени Валентина Пикуля и Всероссийской историко-литературной премии имени Александра Невского

Глава первая. От Немана до Смоленска. Первые выстрелы на границе. Летучий казачий корпус атамана Платова. Первые кавалерийские дела и первые виктории. Славный бой под Миром.

Ночь на 13 июня 1812 года на берегах тихого, плавно несущего свои воды в Балтику пограничного Немана выдалась темной, а утро обещало быть сырым и туманным. Дождливые облака закрывали луну, и ее свет не серебрил неманскую гладь. По всему литовскому берегу реки разъезжали сторожевые пикеты от Лейб-гвардии Казачьего полка. Донцы молчаливо всматривались в противоположный берег, контуры которого едва просматривались в ночи, прислушивались к звукам, тревоживших устоявшуюся над рекой тишину.

Там, на западе от Немана, небо уже много дней издали отсвечивалось огнями бесчисленных бивачных огней. Если ветер дул с той стороны, то он доносил хорошо «читаемый» гул нахождения вдали от реки большого скопления людей, лошадей, повозок. Но ночь на 13 июня была тиха: ветер не дул с мест расположения огромной французской армии, подтягивающейся к российской границе.

Однажды лейб-казаки могли наблюдать, как на противоположном берегу Немана близ города Ковно, в том месте, где французские саперы наведут понтонные мостовые переправы, появилась немногочисленная группа всадников в мундирах польских улан. Они то медленно ехали по берегу, рассматривая противоположный, российский берег в подзорные трубы, то останавливались и что-то обсуждали. Тогда еще не знали, что в этой группе конников, в простом польском мундире, находился сам император французов с начальником своего главного штаба маршалом Бертье, лично выбиравший место переправы через пограничную реку для главных сил Великой армии. Надо заметить, что место перехода через границу России Наполеоном было выбрано удачно.

Одной из застав лейб-казаков повезло: там услышали стук конских копыт и скрип колес на противоположном берегу еще до того, как у уреза воды замаячили тени людей. Их, высвечиваемых луной в разрывах между облаками, становилось все больше и больше. На воду спешно спускались лодки, на руках подносились громоздкие понтоны. Доносился приглушенный людской говор, командные слова. Дозорным стало ясно: французы начинают переправу и готовят понтонный мост, да еще не один.

Командовавший здесь казачьими пикетами бывалый штаб-ротмистр А. Н. Рубашкин долго рассматривать приготовления недругов не стал: и так было ясно, что к чему. Он немедленно послал донесение полковому командиру Василию Васильевичу Орлову-Денисову о том, что французы в ночи начинают переправу через Неман в больших силах, используя лодки и строя не один понтонный переход через реку. Генерал-майор граф Орлов-Денисов был готов услышать такое, поскольку верил в то, что новая война с наполеоновской Францией у России уже не за горами, а дело ближайших дней и ночей.

Командир Лейб-гвардии Казачьего полка незамедлительно послал в недалекий город Вильно (Вильнюс), где находился со свитой император Александр I и генералитет 1-й русской Западной армии, с тревожным донесением урядника Ивана Крючкова. Ему было приказано коня не жалеть, а гнать во весь конский мах.

Урядник с небольшим конвоем, данным ему на всякий случай, умчался из полковой штаб-квартиры в те минуты, когда в ночи над Неманом уже гремели ружейные выстрелы с правого, российского берега. Первые пули по врагу в Отечественную войну 1812 года были выпущены из донских лейб-казачьих ружей. Донцы пикетов штаб-ротмистра Рубашкина вели огонь по переправлявшейся на лодках французской пехоте. Те отвечали русским конникам ружейной пальбой уже с чужого берега.

Наполеоновский адъютант Арман де Коленкур в своих мемуарах «Поход Наполеона в Россию» встречу французских военных русскими казаками на российском берегу плавно несущего свои воды Немана описывает куда «скромнее», и то понятно:

«Ночью дивизия Морана перешла через Неман. За нею последовали другие, так как понтонные парки заранее были стянуты к реке. Операция была выполнена в несколько часов без всяких помех даже со стороны казаков, которые в небольшом числе находились на правом берегу и стали отвечать на ружейные выстрелы, направленные против них, лишь тогда, когда наши части вступили в первую деревню по ту сторону Немана, находившуюся на некотором расстоянии от реки».

Ожидалось ли вражеское вторжение в те июньские дни 12-го года? Вполне определенно можно сказать, что да, ожидали. Казачьи дозоры многие дни перед этим могли наблюдать, как это описал мемуарист, на противоположном берегу пограничного с Восточной Пруссией полноводного Немана следующую картину:

«Неприятельские войска час от часу более и более скоплялись на Немане. О беспрестанном умножении их и приготовлениях к переправе показывали лазутчики, беглецы, наконец, и наши передовые цепи. Нам видно было, как неприятели свозили лес и барки, и усиливали вдоль реки разъезды. Во многих местах пробовали они глубину Немана, под видом купанья, и доходили до половины реки.

В Мерече, на вопрос нашего пикета, для чего они это делают, поляки отвечали, что, переправившись чрез Неман, скажут причину.

В ночное время слышны были с русского берега движения войск, бряцание сабель, топот и ржание лошадей, крики погонщиков. Только нельзя было знать точного направления неприятелей, потому, что они ходили то вверх, то вниз по реке, в разных местах делали обозрения и съемки, и расширяли дороги.

У нас усугубили надзор, подтверждая пикетам и разъездам смотреть зорче. Парламентеров запретили пропускать в главные квартиры, и велели отбирать от них депеши, оставляя переговорщиков в передовых цепях до получения ответа.

Без письменных видов от главнокомандующих не разрешали въезда из-за границы и выезда из России. Береговым жителям дозволили производить рыбную ловлю только для их пропитания, да и то возле нашего берега, с подтверждением не выезжать на середину реки.

Со 2-го июля остановили ход почт в чужие края, и всякое сообщение с противоположным берегом Немана прекратилось…»

Начало вражеского вторжения в России описано многими мемуаристами, исследователями и писателями. Военный историк старой России А. И. Михайловский-Данилевский так изобразил то памятное событие в своем известном труде по Отечественной войне 1812 года:

«Наполеон… приказал, чтобы к вечеру начинали наводить три моста на Немане между Ковно и Понемунями.

На этом пространстве, почти возле самого Немана, стояли пехота, конница и артиллерия, в густых, необозримых колоннах. Запрещено было разводить огни, и велено хранить величайшее молчание, чтобы никакой бивачный дым, никакой шум не изменили присутствию неприятельских сил на рубеже России.

Солнце село; наступила тишина, и Наполеон прибыл к Неману руководствовать переправою. При нем (с)пущены понтоны на воду, и 300 поляков 13-го полка отчалили от берега на лодках. Они заняли лежавшую на той стороне небольшую деревню.

Тут был лейб-казачий разъезд. Начальник его, Жмурин, поскакал донести командиру полка графу Орлову-Денисову о переправе неприятелей, и испрашивал приказаний: ударить ли на них, или отступить? Разъезду велено собраться и отойти назад. Между лейб-казаками и поляками произошло несколько ружейных и пистолетных выстрелов. Гул их огласил песчаные берега Немана…»

…Великая армия императора Наполеона I начала переправу через пограничный Неман еще до получения императором Александром I, находившимся в Вильно, официального объявления войны России. Его французский посол в Санкт-Петербурге не без внутреннего торжества вручил главе российского МИДа 10 июня. Эстафета с берегов Невы не могла своевременно доставить эту весть в Вильно. Однако ошеломляющего вероломностью, внезапного первого удара у Бонапарта в ту ночь не получилось: несшие дозоры гвардейские казаки Орлова-Денисова, гордость Тихого Дона не оплошали. Они подняли тревогу еще до того, как первые вражеские лодки пристали к правому речному берегу.

Когда стало ясно, что тревога поднята по всему правобережью Немана, казаки отошли к своим главным силам: задачу армейского дозора они исполнили, настрелялись вдоволь и видом своим испуга новоявленному врагу не выказали. Внезапного появления под утро на российском берегу неприятеля не произошло, как то иногда описывают. И «виной» тому стала пограничная казачья стража (по тому случаю она состояла из лейб-казаков), которая после 1812 года просуществовала в старой России еще более столетия.

Так для России начиналось нашествие более чем 600-тысячной наполеоновской Великой армии, вобравшей в себя военную силу пол-Европы и предназначенной для Русского похода Бонопарта. В первом эшелоне значилось примерно 450 тысяч человек и 1066 орудий. В ходе войны на российскую территорию было переброшено еще около 190 тысяч человек из состава тех сил, которые не перешли черту госграницы в первые дни вторжения и находились в составе 2-го эшелона Великой армии.

Лишь половину этой невиданной для истории Европы массы войск составляли собственно природные французы, граждане своей страны. Остальные (германцы и поляки, итальянцы и австрийцы, испанцы и португальцы, швейцарцы и бельгийцы, голландцы и хорваты… и даже египетские мамелюки) были рекрутированы из союзных и вассальных Франции европейских государств.

Россия в составе всех своих вооруженных сил в 1812 году имела 622 тысячи человек. Но из них на прикрытии западной границы было сосредоточено всего лишь 210–220 тысяч человек. Они составили на начало войны три полевые действующие армии: 1-ю Западную военного министра России генерала от инфантерии М. Б. Барклая де Толли, 2-ю Западную генерала от инфантерии П. И. Багратиона и 3-ю Обсервационную (Наблюдательную) генерала от кавалерии А. П. Тормасова.

В первый день «грозы 12-го года» в русской армии, в ее казачьих полках читался приказ императора Александра I Павловича. В нем были и такие строки:

«…Не нужно напоминать вождям, полководцам и воинам нашим о их долге и храбрости. В них издревле течет громкая победами кровь славян. Воины! Вы защищаете веру, отечество, свободу! Я с вами. На зачинающего Бог!»

…Отечественная война 1812 года стала для истории апогеем столкновения на полях Европы двух подлинных империй Российской и Французской, созданной силой оружия за короткий временной срок великим венценосным завоевателем Наполеоном. На континенте у Бонапарта к тому году оставался единственный противник, растерявший своих союзников на сухопутье, – Россия. Схватка двух гигантов не заставила себя долго ждать, и стороны готовились к ней самым серьезным образом.

Подготовка к новой большой европейской войне коснулась и казачьи войска, составлявшие основу легкой, иррегулярной конницы русской армии. С образованием в 1802 году Военного министерства (первоначально называлось Министерством военно-сухопутных сил) казачьи войска, прежде всего Войско Донское, подверглись структурной (штатной) реорганизации. Первые военные министры России – генерал от инфантерии С. К. Вязьмитинов (1802–1808), генерал от артиллерии А. А. Аракчеев (1808–1810) и генерал от инфантерии М. Б. Барклай де Толли (1810–1812) в работе по усилению русской армии о казачестве не забывали.

В 1802 году император Александр I утвердил штаты Донского казачьего полка (кроме Лейб-гвардии Казачьего и Атаманского, находившихся на особом положении). Полк, в котором ранее числился 501 человек, теперь состоял из:

командира полка в звании штаб-офицера (полк носил имя своего командира, при его замене, убытии или гибели он переименовывался);

5 есаулов;

5 сотников;

5 хорунжих;

1 квартирмейстера;

1 писаря;

5 старших урядников;

5 младших урядников;

550 рядовых казаков.

Всего в 5-сотенном Донском казачьем полку по штату числилось 578 человек. Но Отечественная война 1812 года при ее накале боевых действий (особенно во время контрнаступления русской армии) внесла существенные «поправки» в численность казачьих полков не только Дона: в той войне фактическое число строевых казаков в конном полку колебалось от 200 до 400 человек.

К концу военной кампании 12-го года в полках оставалось менее половины штатного состава. Причина была не только в неизбежных боевых и санитарных потерях, различного рода командировках. Большое число рядовых казаков несли ординарческую и вестовую службу при штабах и лицах высшего армейского командного состава. То есть были там, где требовались конные люди сноровистые, быстрые в движении и неприхотливые в походной жизни.

Кроме того, полки выделяли часть своих людей для формирования летучих (партизанских) отрядов. Отдавали сколоченными для боя конными сотнями и командами с опытными урядниками и офицерами. Такие бойцы большую часть войны сражались вне своих полков и возвращались в их ряды только после расформирования отрядов армейских партизан, что делалось в самом конце 1812 года или в начале следующего 1813 года.

Каждый полк формировался под попечительством своего командира на выделенные из войсковой казны средства. Казенное довольствие (деньги и фураж) выплачивалось и выдавалось лишь при удалении полка более чем на 100 верст от войсковой территории. На меньшем расстоянии довольствование полка шло за счет войска и за свой собственный счет. В те годы жалованье казачьим офицерам полагалось по штату гусарских полков, тоже легкоконных.

«Донские штаты» распространялись и на полковую систему других казачьих войск. Равно как и каждое новое «Положение о Донском казачьем войске» становилось основанием для созданий «Положений» о других казачьих войсках.

Всего в Отечественной войне 1812 года приняло участие (находилось на действительной службе) именных по фамилиям командиров (кроме гвардии) 45 легкоконных полков и две роты конной артиллерии Донского казачьего войска, о чем войсковая канцелярия сделала Военному министерству соответствующий отчет. В войне участвовали следующие полки:

Лейб-гвардии Казачий полк.

Атаманский полк.

1. Подполковника И. И. Андрианова 2-го.

2. Подполковника Ф. А. Барабанщикова 2-го.

3. Полковника В. А. Быхалова 1-го.

4. Войскового старшины М. А. Власова 2-го.

5. Подполковника М. Г. Власова 3-го.

6. Полковника П. М. Гордеева (затем генерал-майора И. К. Красного 1-го, подполковника М. Г. Чернозубова 8-го).

7. Полковника А. Г. Грекова 4-го.

8. Генерал-майора П. М. Грекова 8-го.

9. Полковника А. Е. Грекова 9-го (бывший полковника И. Петрова, прибыл с Кавказской линии).

10. Войскового старшины И. В. Грекова 21-го.

11. Генерал-майора А. К. Денисова 6-го (затем подполковника И. Г. Мельникова, войскового старшины И. И. Жирова).

12. Генерал-майора В. Т. Денисова 7-го.

13. Полковника Г. А. Дячкина.

14. Генерал-майора И. Д. Иловайского 4-го.

15. Генерал-майора Н. В. Иловайского 5-го.

16. Подполковника С. Д. Иловайского (затем подполковника Т. Д. Грекова 18-го).

17. Полковника О. В. Иловайского 10-го.

18. Полковника Т. Д. Иловайского 11-го.

19. Полковника В. Д. Иловайского 12-го.

20. Полковника И. И. Исаева 2-го.

21. Генерал-майора А. А. Карпова 2-го.

22. Войскового старшины П. А. Киреева 2-го.

23. Войскового старшины Д. Д. Комиссарова.

24. Подполковника Ф. А. Кутейникова 4-го.

25. Подполковника И. Г. Лащилина.

26. Полковника Г. А. Луковкина 2-го.

27. Майора Ф. Ф. Мелентьева (затем войскового старшины Д. Ф. Горина).

28. Полковника Н. Г. Мельникова 5-го.

29. Майора С. И. Пантелеева 2-го.

30. Подполковника И. И. Платова 4-го.

31. Войскового старшины М. Д. Платова 5-го.

32. Полковника М. И. Родионова 2-го.

33. Майора А. И. Селиванова 2-го.

34. Войскового старшины С. И. Семенчикова (бывший войскового старшины Н. Б. Рубашкина, прибыл с Кавказской линии).

35. Подполковника И. Ф. Слюсарева 2-го (затем войскового старшины Г. Г. Мельникова 4-го).

36. Полковника В. А. Сысоева 3-го.

37. Подполковника И. Г. Турчанинова 1-го (бывший майора А. И. Исаева 4-го).

38. Подполковника К. И. Харитонова 7-го.

39. Войскового старшины А. И. Чикилева 1-го.

40. Войскового старшины В. А. Кутейникова 6-го.

41. Войскового старшины И. Г. Попова 13-го.

42. Полковника А. А. Ягодина 2-го (рабочий полк).

43. Войскового старшины А. М. Гревцова 2-го (рабочий полк).

Конную артиллерию Донского казачьего войска на театре войны представляли две отдельные воинские части (по 12 конных орудий в каждой):

1-я рота донской артиллерии войскового старшины П. Ф. Тацина.

2-я рота донской артиллерии войскового старшины П. В. Суворова 2-го.

Большая часть выше указанных конных полков и артиллериийские роты казачества Дона приняла самое деятельное участие в войне, особенно при преследовании наполеоновской Великой армии. Часть полков боевые действия вела откомандированными отдельными сотнями и командами. Другая их часть несла службу пограничной стражи, состояла в гарнизонах и так далее.

В 1812 году несколько донских казачьих полков изменили свои наименования, поскольку произошла смена (по разным причинам и не по одному разу) их командиров. Так, в ожесточенном бою при Молевом Болоте геройски погиб отважный подполковник И. Г. Мельников 3-й. Его полк принял войской старшина И. И. Жиров. Так в рядах русской действующей армии появился «новый» по названию казачий полк с Дона.

Два казачьих (рабочих) полка занимались на театре военных действий инженерно-строительными работами. Донские казаки отдельными командами участвовали в восстановлении разрушенных переправ через водные преграды, возводили на путях движения войск новые мосты, ремонтировали дороги, вели земляные работы и делали многое другое, для чего требовались в большом числе умелые рабочие руки.

«Примерным» полком для всех казачьих частей в «грозу 12-го года» являлся Атаманский полк. Он был создан на основании высочайшего повеления 20 апреля 1775 года как образцовый 5-сотенный полк Войска Донского. Его войсковой атаман А. И. Иловайский в тот день издал приказ о сформировании для несения непрерывной внутренней службы особого, Атаманского полка, «дабы оный, будучи всегда в особом присмотре и попечением атамана, исправностью своею во всех нужной казацкой службы оборотах служить мог образцом для прочих полков».

Первоначально Атаманский казачий полк численно особо не отличался от других донских казачьих полков. Пять сотен конников, каждый из которых снаряжался на действительную службу «за свой кошт», при двух верховых лошадях. Пика атаманцев имела крашеное (красное) древко.

Офицеров в сотне было три – есаул (командир), сотник и хорунжий. На положении офицеров находились писарь и каптенармус. Всем чинам полка было установлено следующее жалованье: полковнику – 300 рублей, офицерам – 50, писарю – 30, казакам – по одному рублю в месяц.

Атаманцы отбирались из лучших казаков со всех станиц Дона. При этом учитывались не только внешние данные (такой казак должен был быть даже с виду бравым молодцом, не говоря уже о его воинской выучке), но и умение хорошо петь и плясать. Не случайно всероссийские императоры отмечали полковой хор и пляску казаков Атаманского (будущего Лейб-гвардии) полка на биваках и торжествах.

…Основным оружием для казаков в Отечественную войну 1812 года служили сабли, пики, пистолеты и ружья. Единообразия в вооружении не соблюдалось. Холодное оружие – сабли и шашки – было, как говорится, всех времен и народов, и являлось, как правило, семейными реликвиями, переходя от отца к сыну. Часть конников калмыцких, башкирских и тептярских полков имели луки со стрелами.

Из огнестрельного оружия в казачьих полках имелось: пистолеты (парами), ружья, карабины, мушкетоны и штуцера. Поскольку казаки вооружались на войну сами, то они имели то, что им доставалось в наследство от отцов и дедов. Кремневое огнестрельное оружие было отечественного и иностранного производств. К концу войны казаки имели в избытке французского оружия, «взятого с боя», то есть трофейного. Оно им служило после 12-го года не одно десятилетие.

Современные ружья и пистолеты казачьей конницы не отличались от тех, что имели кирасиры и драгуны, гусары и уланы русской армии. Кавалерийское огнестрельное оружие принципиально не отличалось от пехотного, хотя и имело некоторые особенности, связанные с применением в конном строю. Отечественное огнестрельное оружие производилось в ту эпоху на Тульском (крупнейший), Сестрорецком и Ижевском заводах. Наиболее современными кремневыми ружьями, сделанными в России, были пехотные ружья образца 1805 года (калибром 19,5 мм) и образца 1808 года (калибром 17,78 мм), которые не уступали лучшим иностранным образцам. Широкое применение получили кремневые кавалерийские пистолеты образца 1809 года.

…Новое столкновение с наполеоновской Францией привело к реорганизации действующих сил казачьих войск. Перед самой Отечественной войной 1812 года (весной этого года) в составе русской армии создается уникальное по своему составу и назначению кавалерийское соединение – летучий казачий корпус генерала от кавалерии М. И. Платова. Собственно говоря, другой кандидатуры на должность корпусного командира и не искалось. Корпус организационно входил в состав 1-й Западной армии, хотя к началу войны находился в большом отрыве от главных сил своей армии. Действовать же до выхода к Смоленску платовским полкам пришлось совместно с багратионовской 2-й Западной армией.

Атаман Матвей Иванович Платов, кавалер ордена Святого Георгия Победоносца 2-й (полководческой) степени был уже признанным вождем казачества. Военный орден он получил за генеральские отличия в ходе Русско-прусско-французской войны 1806–1807 годов. Высочайший указ от 22 ноября 1807 года гласил о его боевых заслугах кратко: «За неоднократное участие в боях в должности начальника передовых постов в войну с французами 1807 года».

Основу летучего казачьего корпуса составили семь Донских казачьих полков: Атаманский, подполковника М. Г. Власова 3-го, подполковника Грекова 18-го, генерал-майора В. Т. Денисова 7-го, генерал-майора Иловайского 5-го, подполковника И. Г. Мельникова 3-го и подполковника К. И. Харитонова 7-го и 2-я Донская конно-артиллерийская рота (12 орудий). В ходе войны командиры полков не раз менялись.

Помимо них в платовский летучий корпус вошли следующие полки иррегулярной легкой конницы: Перекопский подполковника Ахмет-бея Хункалова 1-го и Симферопольский подполковника К. М. Балатукова конно-татарские, Ставропольский калмыцкий капитана П. И. Диомидия и 1-й Башкирский майора М. М. Лачина. Тактика их действий была вполне схожа с казачьей тактикой. Походные невзгоды всадниками этих полков переносились столь же легко, как и казаками.

Перед самой войной казачий летучий корпус атамана М. И. Платова пополнился еще тремя казачьими полками – Донским Краснова 1-го, 1-м и 2-м Бугскими (есаула С. Ф. Жекула, которого сменил ротмистр А. Н. Чеченский, и войскового полковника М. А. Немце-Петровского). Так в корпусе, легком на подъем и неутомимом в действиях, стало 14 полков легкой конницы при 12 легких орудиях.

С началом войны 2-й Бугский казачий полк был разделен на отдельные команды и большую часть войны состоял при штаб-квартире 1-й Западной армии, неся ординарческую и вестовую службу. Вообще откомандирование отдельных сотен и отдельных команд из летучего казачьего корпуса в войну стало порочной системой, что невосполнимо умаляло его боевую силу.

Атаман М. И. Платов по такому случаю не раз высказывал свое неудовольствие высокому начальству. Поделать же с такой напастью корпусной командир ничего не мог: ему приходилось выполнять на сей счет письменные приказы вышестоящих лиц. К тому же подобные откомандирования, от которых без пуль и болезней редели полковые ряды, было системой для хода предыдущих войн.

Летучий казачий корпус генерала от кавалерии М. И. Платова, мобильный и маневренный, представлял собой для врага грозную силу. Всего в нем числилось около 7 тысячи сабель при 12 конных орудиях. Мужество, неприхотливость и лихость платовских конных бойцов неприятелю были известны не понаслышке, а по событиям коалиционных войн в Европе против наполеоновской Франции начала XIX века.

Платовский корпус, который в русской армии назывался «Донским войском» (именно так называет его в своих «Записках» А. П. Ермолов) располагался в городе Гродно и Белостокской области. Начало войны показало, что он находился опасно далеко от штаб-квартиры 1-й Западной армии, поскольку не смог с ней соединиться до самого Смоленска.

На 17 августа в летучем казачьем корпусе генерала от кавалерии М. И. Платова значилось 46 сотен, людей: 15 штаб-офицеров, 117 обер-офицеров, 141 унтер-офицер (урядник) и 3123 рядовых казака. Всего провиант получало 4694 человека (вместе с нестроевыми). Фураж получали на: 3264 строевых, 164 артиллерийских и 556 подъемных (обозных) лошадей. Людей и лошадей в платовском корпусе было больше, чем в 1-м или 2-м резервных кавалерийских корпусах той же 1-й Западной армии.

Отдельные казачьи отряды разной численности к началу войны в обязательном порядке состояли в составе и других русских армий – багратионовской 2-й Западной, 3-й Обсервационной и Дунайской. Ряд армейских корпусов имел полки иррегулярной конницы в качестве собственной, корпусной кавалерии. Как, например, указывалось в «Описании Отечественной войны в 1812 году по высочайшему повелению, сочиненном генерал-лейтенантом Михайловским-Данилевским», в котором давалось расписание армейским силам:

«1-я Западная армия, Барклая де Толли. Пехотные корпуса…

3-й, Тучкова 1.

Пехота, 2 дивизии: 3-я, Коновницына, и 1-я гренадерская, Графа Строганова; 2 сводных гренадерских батальона; конница, лейб-казаки, Черноморская сотня и Тептярские казаки.

Батальоны – 26. Эскадроны – 6. Казачьи полки – 1».

Здесь под эскадронами разумелись Лейб-гвардии Казачий (донской) полк и входившая тогда в его состав Черноморская казачья сотня с берегов Кубани. Тептяри представляли Оренбургское казачье войско, то есть казачество Урала.

В силу своего армейского предназначения казакам пришлось не только открывать (с русской стороны) ружейными выстрелами новую войну с наполеоновской Францией на ночных берегах пограничного Немана, но и быть участниками первых серьезных схваток с врагом. Мемуарист генерал-адъютант граф Е. Ф. Комаровский, инспектор Внутренней стражи, состоявший в первые дни войны в свите императора Александра I, в «Записках» рассказывал о том, как французы входили в Вильно (ныне Вильнюс, столица Литвы):

«…Наш арьергард, состоявший из одних гвардейских казаков, под командою генерал-адъютанта графа Орлова-Денисова, был атакован французами в виленских улицах. Сей генерал так славно защищался, что не только отретировался в совершенном порядке, но даже ранил и взял в плен начальника неприятельского отряда, графа Сегюра, а полковник Ефремов сам своею пикою нанес почти смертельный удар принцу Гоненлоэ, бывшего после при дворе министром короля Вюртембергского».

Адъютант Наполеона А. де Коленкур этот эпизод начала Русского похода Бонапарта тоже занес в свой походный «Дневник»: «Наш авангард имел довольно оживленную стычку в нескольких лье от Вильно, а потом вторую вблизи города. Нашей кавалерии не повезло. Капитан легкой кавалерии де Сегюр попал в плен».

Первый французский офицер, взятый в плен казаками в 1812 году, оказался знатным человеком: он приходился двоюродным братом бригадному генералу графу Филиппу-Полю де Сегюру, блиставшему в свите Наполеона, будучи главным квартирьером его походной штаб-квартиры, и написавшему историю Русского похода 1812 года. Пленный такого рода во все времена был источником важной, конфиденциальной информации, которую нельзя было получить от рядового армейского офицера. Действительно, взятый лично в плен командиром Лейб-гвардии Казачьего полка граф Сегюр, при своем капитанском чине, знал многое из того, что интересовало главнокомандующего 1-й Западной армии генерала от инфантерии М. Б. Барклая де Толли, одновременно еще остававшегося военным министром России.

…Венценосный полководец Бонапарт, казалось бы, в преддверии большой войны постарался предусмотреть все для подъема боевого духа тех сотен тысяч солдат, которые не уставали приветствовать его возгласами «Да здравствует император!» Перед вторжением в Россию, с «запоздалым» объявлением войны ее государю, в «многоевропейских» войсках Великой армии был зачитан приказ императора Наполеона I о начале Русского похода:

«Воины! Вторая Польская война начинается. Первая кончилась при Фридланде и в Тильзите. В Тильзите Россия поклялась на вечный союз с Францией и вечную войну с Англией. Ныне нарушает она клятвы свои. Она объявляет, что дась отчет о поведении своем, когда французы возвратятся за Рейн, предав на ее произвол союзников наших. Россия увлекается роком; да свершится судьба ее!

Не думает ли она, что мы изменились? Разве мы уже не воины аустерлицкие? Россия дает нам выбор: бесчестие или война. Он не сомнителен. Вторая Польская война столь же прославит французское оружие, сколько и первая. Но мир, который мы заключим, будет прочен и уничтожит пятидесятилетнее гордое и неуместное влияние России на дела Европы».

Исследователи Отечественной войны 1812 года (или Русского похода Наполеона) сходятся в главном: на карту было поставлено само существование России как независимого государства, ее державное существование. Неоспоримым доказательством того являются хорошо известные для истории слова, сказанные императором французом перед началом вторжения Великой армии в российские пределы в столице Варшавского герцогства. Победоносный полководец Наполеон тогда заявил для устрашения Европы и непокорившейся ему Российской державы:

«Через пять лет я буду господином мира, остается одна Россия, но я раздавлю ее!»

…С началом вражеского вторжения в российские пределы император Александр I в городе Вильно подписал «Приказ армиям», в котором говорилось:

«С давнего времени примечали Мы неприязненные против России поступки Французского Императора, но всегда кроткими и миролюбивыми способами надеялись отклонить оные. Наконец, видя безпрестанное возобновление явных оскорблений, при всем Нашем желании сохранить тишину, принуждены Мы ополчиться и собрать войска Наши, но и тогда, ласкаясь еще примирением, оставались в пределах Нашей Империи, не нарушая мира, а быть токмо готовыми к обороне.

Все сии меры кротости и миролюбия не могли удержать желаемого Нами спокойствия. Французский Император нападением на войска Наши при Ковно, открыл первый войну. Итак, видя его никакими средствами непреклонного к миру, не остается Нам ничего иного, как призвав на помощь свидетеля и защитника правды, Всемогущего Творца Небес, поставить силы Наши против сил неприятельских. Не нужно Мне напоминать вождям, полководцам и воинам Нашим о их долге и храбрости. В них издревле течет громкая победами кровь Словян.

Воины! Вы защищаете веру, отечество, свободу. Я с вами. На зачинающего Бог».

В тот же день император Александр I отправил письмо генерал-фельдмаршалу графу Н. И. Салтыкову, председателю Государственного совета и Комитета министров с поручением управлять внутренними делами Российской империи в отсутствие (в столице) государя. Извещая его о вторжении Наполеона и начале военных действий, самодержец Александр I писал:

«…Оборона Отечества, сохранение независимости и чести народной принудили Нас препоясаться на брань. Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в Царстве Моем».

…Атаман Платов, командир летучего казачьего корпуса, узнал о начале военных действий в ночь на 14 июля. В предписании начальника штаба 1-й Западной армии генерал-лейтенанта Н. И. Лаврова, старого суворовца и георгиевского кавалера, атаману Войска Донского приказывалось «действовать из Гродно во фланг и тыл неприятельских корпусов, которые станут переправляться чрез Неман», и идти на соединение к главным силам военного министра генера от инфантерии М. Б. Барклая де Толли. Такое предписание, разумеется, не отвечало реалиям каждодневно менявшейся тактической обстановки на театре войны. Оно просто запоздало.

Донской атаман, естественно, отдал свой приказ по корпусу, который был зачитан в полках. Среди прочего, М. И. Платов, отметив справедливость войны со стороны России, указал, что те казаки, которые в боях лишатся коней, «должны биться пешими до последней капли крови, а также, будучи легко раненными, не должны уходить с поля боя».

Пока позволяло время, Платов предусмотрительно отправил из Гродно обоз числом более трех тысяч подвод «по найму». В них отсылались подальше от границы больные казаки, излишнее оружие, запасы корпусного провианта, «главная аптека», воинская амуниция, различное казенное имущество. Обозам давался небольшой конвой со строгим устным приказанием старшему в чине хорунжего: французам ничего не уступать и не оставлять.

То, что вывезти было невозможно, – уничтожалось. В противном случае оно могло послужить неприятелю хорошую службу: Наполеон привычно делал ставку на снабжение своих войск провиантом и фуражом за счет местного населения. Такое правило в войнах его подводило крайне редко, пока Бонапарту не довелось оказаться в России. Казаки же своими трудами и стараниями лишали французов и их союзников возможности «хорошо кормиться на чужой земле и иметь лошадей сытыми».

Когда к городу стали приближаться кавалерийские авангарды группировки брата Наполеона, Вестфальского короля Жерома Бонапарта, донской атаман приказал истребить мосты у Гродно и корпусу отходить к близкой Лиде. И этот город пришлось оставить французам. Тогда под Гродно прозвучали первые пушечные выстрелы донской казачьей артиллерии.

По первоначальному операционному плану, генерал от кавалерии М. И. Платов имел назначение: летучему корпусу «ударить во фланг и тыл неприятелей, когда они переправятся через Неман», а князь Багратион должен был поддерживать его частью сил своей 2-й армии. События развивались так, что казачий корпус и багратионовская армия не отделялись один от другого целый месяц, с открытия наполеоновского Русского похода до переправы через Днепр, а потому действия их находились в неразрывной связи.

12 июня военный министр России генерал от инфантерии М. Б. Барклай де Толли, опережая события, отправил в Волковыск князю Багратиону и в Гродно атаману Платову следующие повеления о их действиях в случае перехода наполеоновской армии через пограничный Неман, то есть в начальный период войны. Командующему 2-й Западной армии приказывалось:

«…1) Платову предписано сосредоточить свой корпус около Гродно, и идти неприятелю во фланг.

2) армия, вверенная вам, должна способствовать сему действию, обеспечивая тыл корпуса Платова…»

Отношение к атаману Войска Донского генералу от кавалерии М. И. Платову гласило следующее:

«Так как главнейшие неприятельские силы сосредоточены между Ковно и Меречем, и сегодня, вероятно, последует переправа неприятеля через Неман, то предлагаю вам:

1) Иметь корпус ваш сосредоточенным около Гродно.

2) С первым известием о переправе неприятеля идти решительно ему во фланг, действовать сообразно обстоятельствам и наносить всевозможный вред.

3) Не должно излишне озабочиваться тылами вашего корпуса, ибо князю Багратиону дано знать о предназначенных вам действиях, и предписано обеспечивать тыл ваш».

Платов, получив такое предписание военного министра, немедленно отрядил сторожевые партии к Меречу «для разведывания не переправляется ли там неприятель». Французские начальники, чьи воинские части находились в том месте, были неприятно удивлены внезапным появлением перед ними на той стороне государственной границы большого числа конных казачьих дозоров. Они словно сторожили врага, уже изготовившегося к броску через линию госграницы.

Историк А. И. Михайловский-Данилевский так описывет непростую ситуацию, которая сложилась для 2-й Западной армии и летучего казачьего корпуса в первые три дня с начала войны:

«…13 июля, когда уже совершилось вторжение неприятеля, Барклай де Толли известил о том князя Багратиона, и объявил ему подтвердительное высочайшее повеление, согласное с посланным ему накануне.

Князь Багратион тотчас вступил в сношение с Платовым, и советовал ему действовать так, чтобы не быть отрезанным от 1-й армии, и для того идти из Гродно правым берегом Немана на Лиду и Минск.

«В сем случае, – писал ему князь Багратион, – я соберу мою армию за Щарою, в Слониме, где будут и мои казачьи полки под начальством Иловайского 5-го. При отступлении они прикроют мой левый фланг, а перейдя Несвиж, я их отправляя на мой правый фланг, откуда они могут, совокупно с вашим корпусом, быть подкреплены моею армиею, наносить неприятелю вред и сохранять сообщение с 1-ю армиею. Впрочем, я говорю собственные мои мысли, и единственно для того, чтобы вы приняли оные в одном случае к соображению, а в другом, если не имеете особенных повелений, то для совместного выполнения».

Давая советы сии Платову, князь Багратион не выступил из Волковыска, но собрав там армию, писал к Барклаю де Толли, чтобы он испросил (у императора. – А.Ш.): идти ли ему на Минск? Два дня прошло в ожидании ответов от Барклая де Толли и от Платова. Платов не был подчинен князю Багратиону, а потому последний и не знал: согласится ли атаман на его предложение обратиться на Минск или, может быть, вознамерится из Гродно взять иное направление на сообщение неприятелей?»

…С началом войны император Александр I через временщика генерала от артилерии А. А. Аракчеева отправил каждому корпусному командиру через флигель-адъютантов предписания о направлении начального движения войск. В Гродно к атаману («гетману») с секретным пакетом был послан князь ротмистр С. Г. Волконский, будущий декабрист-каторжник. Он отправился в рискованную поездку почтовым трактом в сопровождении слуги, унтер-офицера и рядового Оренбургского драгунского полка.

Императорский флигель-адъютант Волконский догнал (был встречен разъездом) летучий казачий корпус тогда, когда тот отошел от города Гродно уже на три суточных перехода. О выполнении начальных указаний предписания императора говорить уже не приходилось. Французы в крупных силах разъединили русские армии, стоявшие в приграничье и имевшие штабы на большом удалении друг от друга – в Вильно и Волковыске.

Атаман М. И. Платов оказался в первый же день войны в крайне затруднительном положении. Ему было предписано действовать в составе 1-й Западной армии Барклая де Толли. Но летучий казачий корпус при свойственной ему быстроте, не мог к ней присоединиться в силу стратегического замысла венценосного полководца Наполеона. Движение корпуса маршала империи Жака Луи Даву, самого сильного по составу в Великой армии, отбросило от Вильно платовский корпус. Ему пришлось «обратиться к армии князя Багратиона». Об этом Матвей Иванович известил государя, находившегося при 1-й Западной армии, через ротмистра князя Волконского.

В ходе начального этапа отхода от государственной границы в «команде» Платова оказался отряд генерал-майора И. С. Дорохова в составе Изюмского гусарского, двух (1-й и 18-й) егерских, двух казачьих полков, роты легкой артиллерии (12 орудий). Дорохов тоже не смог соединиться с 1-й Западной армией, тоже совершил марш-маневр (потеряв всего 60 человек), войдя в соприкосновение с платовским корпусом близ Воложина. Так в подчинении донского атамана оказалась легкая егерская пехота, чем он умело и воспользовался.

Дороховский отряд в начале войны являлся арьергардом 4-го армейского корпуса. Но, оказавшись отрезанным от главных корпусных сил, отряд, не обремененный тяжестями и потому маневренный, вместе с корпусом Платова получил приказание переправиться через Днепр у Быхова и оттуда следовать на соединение с армией Барклая де Толли к Смоленску.

Приказы Барклая де Толли для 2-й Западной армии и летучего казачьего корпуса, входившего в ее состав, оказались невыполнимы по той причине, что и Наполеон, как талантливый полководец, не дремал, двигая вперед корпуса своих маршалов. Стало ясно, что двум главным по силам русским армиям придется с боями идти на соединение друг с другом где-то западнее Смоленска.

В той ситуации военный министр России был вынужден решением государя отменить атаману М. И. Платову первоначальный приказ совершать диверсии во фланг и тыл переправившегося через Неман неприятеля, а идти вместе с армией Багратиона на соединение с 1-й Западной армией. Летучий казачий корпус должен был прикрывать ее походный марш. Собственноручное повеление императора Александра I донскому атаману гласило следующее:

«Пока вверенный вам весь корпус казаков будет находиться между Лидой и Вилейкою, должны вы иметь предметом для нападений ваших на неприятеля все дороги, ведущие от вас к Вильне, по коим посылать вам вперед отряды из 500 до 1000 казаков, по усмотрению вашему, назначив сим отрядам пункты, на кои им отступать.

Когда весь корпус казаков минует Вилейку, тогда нападения казаков должны производиться на сообщения неприятеля с Вильною, прикрывая марш армии князя Багратиона; соображать же движения свои по направлению армии его, следующей по предписанию из Волковыска чрез Новогрудок на Вилейку, и которая служить будет вам опорою на случай вашего на нее отступления.

Посему и должно вам иметь беспрерывное сношение с князем Багратионом, которому предписано уведомить вас о подробнейшем направлении марша вверенной ему армии, а вам как можно чаще извещать его о всех движениях, как ваших, так и неприятельских, равномерно доставлять известия сии ко Мне и Военному Министру, в место пребывания главной квартиры между Видзою и рекою Двиною».

Платов выполнил приказ главнокомандущего 1-й Западной армии. 22 июня его летучий корпус у Николаева соединился со 2-й Западной армией князя Багратиона. Донской атаман временно переходил в его начальствующее подчинение, хотя в чинах они были равны: один полным генералом от инфантерии (пехоты), другой – полным генералом от кавалерии.

21 и 22 июня платовским казакам пришлось провести два боя с легкой кавалерией неприятеля из Первого армейского корпуса Великой армии маршала Л. Н. Даву – у Вишнево и Гудиненты. Столкновения оказались скоротечными, поскольку наполеоновцы в серьезное дело ввязываться не стали до подхода главных сил. В силу такого обстоятельства казачьи полки достаточно спокойно уходили от преследователей, прикрывшись дозорными разъездами. Атаман Платов отправил о том донесение главнокомандующему, в котором писал:

«Неприятель разбит и отретировался назад. Убито у него до ста человек. Сегодня поутру наступает на меня неприятель у селения Гудинешты и я, отразивши его, решился идти на селение Бакшты».

23 июня летучий казачий корпус расположился лагерем у села Бакшты. В тот день казачьи разъезды донесли атаману, что севернее, в Воложине, появился в больших силах неприятельский авангард. Платов решил выступить из Бакшты на юг, к Николаеву и там переправиться через Неман. Оповещенный о том князь П. И. Багратион, чья 2-я Западная армия двигалась еще южнее на Несвиж, предложил донскому атаману присоединиться к нему, для чего оставил для охраны неманских мостов в Николаеве и Колодзине два воинских отряда. Багратион предупреждал, что оба моста в полдень будут уничтожены, то есть сожжены, дабы французы ими не воспользовались.

В тот же день главнокомандующий 2-й Западной армией приказал Платову вместе с отрядом Дорохова занять Воложин и удерживать его до 26-го числа. Атаман послал казаков разведать путь движения в Воложин. Оказалось, что дорога идет через болото, проходимого только в зимнее время, когда оно крепко замерзает. Поскольку французские войска находились не далее мили от Бакшты, то занимать Воложин уже не имело смысла, о чем и был извещен Багратион.

2-я Западная армия начала отход от Волковыска. Казачьи партии, «обозревавшие за Неманом дороги», своевременно донесли генералу от инфантерии П. И. Багратиону о том, что самый сильный в Великой армии почти 60-тысячный корпус маршала Даву перекрыл ему прямой путь на Минск. Даву имел сил намного больше своего противника (5 пехотных дивизий и 2 легкие кавалерийские бригады) и мог надеяться на победный для себя исход встречного сражения.

Ученик Суворова «князь Петр» это прекрасно понимал и, умело маневрируя, продолжил отход от госграницы. В то же время багратионовская армия, «глазами и ушами» которой стали платовские казаки, начала опасно удаляться от 1-й Западной армии. Но в той ситуации иного и быть не могло: Наполеон контролировал ситуацию, а не его противники.

Летучий казачий корпус, будучи уже в первые дни войны отрезанным от главных сил своей 1-й Западной армии, вошел в соприкосновение с армией князя П. И. Багратиона не по желанию донского атамана. Платов, получив первый приказ военного министра ударить неприятелю во фланг, такой приказ в сложившейся ситуации исполнить не мог. Тогда он запросил генерала от инфантерии М. Б. Барклая де Толли дать ему новое указание.

Тот ответил так: «Весьма мудрено давать мне за 300 верст вашему превосходительству наставления, которые разрешаются местными обстоятельствами». Здесь следует заметить, что на действия 1-й Западной армии при отступлении к Смоленску заметно повлияло отсутствие в ее рядах сильной по составу легкой казачьей конницы. Это признается многими исследователями.

Ситуация и местоположение летучего казачьего корпуса говорили только об одном: прорыв сквозь боевые порядки наполеоновских корпусов для соединения с 1-й Западной армией невозможен. Если он и удастся, то это будет сопряжено с большими, ничем не мотивированными потерями в людях и лошадях. Рядом же, на путях отхода от границы находилась 2-я Западная армия генерала от инфантерии князя П. И. Багратиона, с которым атаман Платов был хорошо лично знаком и дружен. Да и к тому же тот и другой желали сражаться, а не отступать без боя от границы. Так судьба свела вместе двух героев войн с наполеоновской Францией уже в первые дни опасно начинавшейся для России войны.

Первый раз атаман М. И. Платов провел бой с большими силами французов 26 июня у местечка Кареличи (Кореличи). Или, говоря иначе, его летучий казачий корпус впервые столкнулся в той войне с вражеской кавалерией. Но это была проба сил сторон, «пристрелка» перед серьезным делом, в которой никто не упорствовал, а только присматривался друг к другу.

В тот день летучий казачий корпус, прикрывая отход 2-й Западной армии к городу Несвижу, без особого труда разбил неприятельский авангард, состоявший из трех колонн польской легкой кавалерии, отбросив его к городу Новогрудку. «Казачьи генералы Иловайский 5-й и Карпов 2-й ударили на поляков и гнали их до Новогрудка».

После боя у Кареличей платовский летучий корпус продолжил свой окружной путь к Смоленску. Боевые столкновения стали обыденным делом, то есть работой для казачьих разъездов. Платов писал, что «и хотя урон был мал, но он был, и был каждый день…» «Об убитых и раненых» у него велся «домашний счет».

…Начальное серьезное дело в «грозу 12-го года» казачья конница имела у Мира, небольшого местечка Новогрудского уезда Гродненской губернии. Здесь произошел двухдневный бой (27 и 28 июня) летучего казачьего корпуса генерала от кавалерии М. И. Платова, составлявшего арьергард 2-й Западной армии, с 4-й (Польской) легкой кавалерийской дивизией дивизионного генерала Александра Рожнецкого (3,6 тысячи человек при 3 конных орудиях), находившегося в авангарде группировки Великой армии Жерома Бонапарта, Вестфальского короля.

За день до боя атаман Платов получил от князя Багратиона задачу задержать у Мира двигавшийся со стороны Новогрудка неприятельский авангард. Это давало уставшим от каждодневных марш-бросков войскам 2-й Западной армии кратковременный отдых в городе Несвиж Слуцкого уезда Минской губернии.

26 июня генерал от кавалерии М. И. Платов имел под своим непосредственным начальством не весь корпус, а только немногим более двух тысяч всадников. Эту силу сставляли: половина Атаманского полка, Донские казачьи полки Н. В. Иловайского и В. А. Сысоева, 1-й Башкирский, Ставропольский калмыцкий и Перекопский крымско-татарский полки и 12 конных орудий (рота донской артиллерии). Часть корпуса под командованием генерал-майора Д. Е. Кутейникова была отправлена «для открытия связи» с шедшим на соединение со 2-й Западной армией отрядом генерал-майора И. С. Дорохова. Это была часть авангарда 4-го пехотного корпуса, отрезанного неприятелем от 2-й Западной армии. Другие казачьи полки несли боевое охранение флангов багратионовских войск (три из них, поспешив, участвовали в деле под Миром).

План атамана Платова на бой был следующий. Полк Сысоева оставался в Мире. Южнее местечка, в деревне Симаково, укрылись остальные полки. По сторонам дороги от Мира на Несвиж в перелесках скрытно расположились по сотне быстроконных, отборных казаков.

Первым подошел к Миру утром 27 июня передовой эскадрон 3-го Польского уланского полка полковника А. Радзиминского, входившего в состав 29-й бригады генерала Казимежа Турно. Уланы атаковали находившихся в местечке донцов, и Сысоев, совсем не упорствуя, стал уводить свой полк по дороге на Несвиж. Воспринимая это как большой успех, в погоню устремились все три эскадрона уланского полка. Поляки не подозревали, что их умело заманивают в засаду, которая таилась совсем близко от Мира.

При первых признаках погони за сысоевцами, атаман Платов повел полки, стоявшие в Симаково, к местечку по Несвижской дороге. 3-й Польский уланский полк неожиданно для себя оказался на дороге окруженным со всех сторон. Полковнику Радзиминскому пришлось отдать приказ на отход, то есть пробиваться к местечку Кареличи. Отход сразу же превратился в повальное бегство, поскольку платовцы преследовали вражеских конников буквально по пятам, да еще с трех сторон. Теперь уланам приходилось уповать только на резвость своих коней.

Как только бригадному начальнику генералу Турно стало известно о неудачном начале боя на Несвижской дороге для 3-го уланского полка, он поспешил с двумя другими полками (15-м и 16-м уланскими) занять долину реки Уши у местечка Пасячна (Пясечна), находившегося к северо-западу от Мира. Турно отрядил три эскадрона для защиты плотины (то есть переправы) на реке, а с тремя другими перешел на противоположный берег Уши, где уланская кавалерия выстроилась для боя.

Уланы еще не успели построиться как надо, как на них вынеслись остатки вконец расстроенного 3-го уланского полка, преследуемого расходившимися казаками. Когда беглецы соединились с главными силами генерала Казимежа Турно, преследователи остановили бег своих коней, но лишь для того, чтобы понестись вперед в новой атаке. В ее ходе платовцы опрокинули польских улан и принудили их бежать за плотину. При этом часть улан завязла в болотистых берегах реки Уши, и была перебита пулями и ударами пик. Другая, большая часть, оказалась взятой в плен. Был ранен полковник Радзиминский.

Тем временем к Пасячне подошла вся 4-я легкая кавалерийская дивизия генерала Рожнецкого (6 Польских уланских полков, две роты артиллерии: свыше 4,2 тысячи человек, в том числе 184 офицера, 12 орудий, около 4,7 тысячи лошадей). Атаман Платов прекратил бой 27 июня и, оставив под Миром в качестве своего арьергарда три полка, с остальными вновь отошел к Симаково, заняв у деревни выгодную засадную позицию. Князю Багратиону было послано подонесение о ходе и рультате проведенного боя.

Потери Платова в тот день составили всего около 25 человек убитыми и ранеными, что свидетельствовало о том, что польские уланы рукопашного боя не приняли. Их потери превысили 300 человек, пленными из которых оказалось 250 нижних чинов и 6 офицеров, в своем большинстве «перераненных». Соотношение сил сторон, непосредственно участвовавших в первый день боя у Мира, было следующим: Платов ввел в дело 7,5 полка (около 3 тысяч всадников), Турно – 6 уланских эскадронов численностью в 1300 человек.

Вечером того же дня генерал Рожнецкий получил предписание от командира 4-го корпуса кавалерийского резерва генерала М. В. Латур-Мобура занять на другой день местечко Мир и продвинуться к городу Несвижу. О том, что неприятель продолжает наступательное движение, стало известно Багратиону, и он решил усилить атамана М. И. Платова под Миром.

От главных сил 2-й Западной армии на усиление прибыл сводный отряд под командованием генерал-майора И. В. Васильчикова в составе 5-го егерского, Киевского драгунского, Ахтырского гусарского и Литовского уланского полков. Подошел еще один корпусной полк донцов – Иловайского. Теперь войска Платова состояли из почти тысячи егерской пехоты, 2,5 тысячи сабель регулярной кавалерии и 4 тысяч иррегулярной конницы. К тому же атаман предписал отряду генерал-майора Кутейникова идти на соединение с ним. Точных сведений обо всем этом неприятель не имел.

Утром 28 июня дивизия Рожнецкого заняла местечко Мир, которое казаки оборонять не стали. После этого в полдень полки польской легкой кавалерии, памятуя участь 3-го уланского полка, стали с немалой осторожностью продвигаться от Мира по дороге на Несвиж. Так они дошли до Симаково и за деревней встретили передовой отряд платовских казаков. Донской атаман, владея ситуацией, понял, что в данном случае подготовленный им «вентерь» не сработает, и он решил атаковать авангардный уланский полк, которым оказался 7-й полк полковника А. Потоцкого.

Так завязался 28 июня 6-часовой «знатный» кавалерийский бой у Мира. Платовцы атаковали решительно, и после первого успеха обрушились и на полки бригады генерала Турно. Донская артиллерия своим огнем хорошо поддержала конные атаки, в которых приняли участие полки драгун и гусар генерал-майора Васильчикова.

Победный исход боя решило появление на левом вражеском фланге подошедшего казачьего отряда генерал-майора Д. Е. Кутейникова. Тот действовал не менее решительно, чем атаман Платов, с ходу начав атаку бригады генерала Д. Дзевановского (2-й, 11-й и 16-й уланские полки, которые стояли уступами). Польская кавалерия в ходе боя оказалась расстроенной и стала, как и в первый день дела под Миром, стремительно отступать к местечку, по пятам преследуемая противником.

По ходу событий польские офицеры пытались остановить расстроенные эскадроны и привести их в порядок для боя, но их усилия успеха не имели. И уланы находились в паническом состоянии, и казаки преследовали неотступно. Преследование по дороге прекратилось только под самым местечком, в котором появился 1-й конно-егерский полк 19-й бригады генерала Тадеуша Тышкевича из 5-го (Польского) армейского корпуса князя Ю. Понятовского с конной полубатареей, которая успела развернуться для ведения огня ближней картечью.

На второй день боя под Миром атаман М. И. Платов ввел в дело 11 полков иррегулярной конницы (свыше 4 тысяч всадников) и 12-орудийную роту донской артиллерии. В атаках участвовали Киевский драгунский и Ахтырский гусарский полки (полторы тысячи человек). То есть силы победителей немногим превышали численность легкой кавалерийской (уланской) дивизии генерала Рожнецкого.

В первом крупном бою «грозы 12-го года» особенно отличился полк донцов под командованием полковника В. А. Сысоева 3-го. О роли сысоевского полка в памятном бою у местечка Мир историк В. И. Лесин рассказывает так:

«…Поляки настигли преднамеренно отступающую сотню смельчаков и ворвались в Мир, где ожидал их полк В. А. Сысоева. Казаки с ужасным гиканьем бросились на неприятеля.

Ошеломленные внезапным нападением, уланы оставили местечко, но тут же снова пошли в атаку. Началась жестокая рубка. Ржание лошадей, злобные ругательства людей, звон клинков, треск пик, разлетающихся под ударами сабель, – все слилось в какой-то невообразимый шум.

Противник дрался отчаянно…»

28 июня потери польских улан превысили 600 человек, в том числе 250 пленными. Их полки потеряли много коней. Платов доносил по команде, что его «урон был невелик» и определялся в 50 убитыми и сотню ранеными. Шестая часть из них пришлась на первый день, когда сысоевскими казаками для польских улан исполнялся «вентерь».

Двухдневный кавалерийский бой под местечком Мир 27 и 28 июня обернулся для «южной» группировки Великой армии под командованием брата Наполеона Вестфальского короля Жерома Бонапарта чувствительным поражением от платовских «степных ос». Вестфальцы к таким боям оказались не готовы: их легкая кавалерия во всем уступала казачьей коннице. Прежде всего в самом главном – желании победить.

Польский бригадный генерал Казимеж Турно, командир 29-й бригады легкой (уланской) кавалерии 4-й легкой кавалерийской дивизии потерпел под Миром полное поражение, был ранен и едва не попал в плен. Турно участвовал в Бородинском сражении, после Березины в его уланской бригаде осталось всего около 50 человек. Кавалеру ордена Почетного легиона в 1812 году повезло: он сумел вырваться из России. После себя Турно оставил мемуарные «Воспоминания польского офицера», в которых автор рассказывает и о злосчастном для его подчиненных (и для него самого) бое под Миром.

Популярные в Польше мемуары в начале XXI века были переведены на русский язык историком А. И. Поповым. В них нашлось место для яркого и достаточно достоверного, подробного описания боя под Миром, в котором мемуарист был ранен и едва не попал в плен к платовским казакам. Кавалер ордена Почетного легиона Казимеж Турно, лично хорошо известный Наполеону, свидетельствует в своих «Воспоминаниях»:

«Следуя по дороге на Турце, не видели никого, кроме казаков, башкир, калмыков, которые обычно двигались галопом, проскальзывая от оврага к оврагу, чтобы стрелять с более близкого расстояния…

В мгновение ока равнина у Симаково была затоплена легкими войсками. Я никогда не слышал воя столь ужасного, чем тот, который поднялся в этот момент…

Тогда толпы башкиров, калмыков и казаков обошли кругом эти неподвижные эскадроны, отрезая им отход и связывая их узлом. Три раза они повторяли атаки и три раза разбивались напротив линии, которая их отбрасывала. Более проворные казаки сыпали град пуль, и когда они в течение четырех часов исчерпали свой пыл, бой прекратился и была демаскирована легкая кавалерия.

Подготовившись, завывающая ватага, сделав поворот к лесу, который отделял нас от Гордеи, устремилась на левый фланг нашей развернутой линии; охватив этот фланг, она посеяла ужас и смерть в рядах 11-го и 2-го уланских (полков).

Генерал Турно истощал себя в тщетных усилиях, чтобы удержать регулярную кавалерию и прикрыть отступление; едва мы вышли из деревни, как ужасный беспорядок охватил все войска, эскадроны левого крыла обратились в бегство…»

Кавалерийское дело под Миром стало хорошим предзнаменованием для русского воинства, в составе двух Западных армий (1-й и 2-й), отходивших от государственной границы к Смоленску. Генерал-лейтенант Н. Н. Раевский, чей пехотный корпус входил в состав багратионовских войск, 28 июня писал с бивака близ Несвижа: «…У нас вчерась первая была стычка. Три полка кавалерийских насунулись Платова. Платов их истребил. Начало прекрасное».

После виктории под Миром начальник штаба 2-й Западной армии генерал-адъютант граф Э. Сен-При в письме директору Особенной канцелярии военного министра Барклая де Толли полковнику А. А. Закревскому сообщал: «Мы идем на Слуцк и успели, однако, дать пощечину полякам: 3-м уланским полкам, которые пожаловали к нам из Новогрудка вслед за нами. Платов их жестоко проучил и разбил их с одними казаками в прах. Начало хорошее, дай Бог и вперед…» Закревский фактически командовал в 1812 году русской военной разведкой.

Двухдневный бой, победный для русского оружия, имел такие последствия. Поражение польской легкой кавалерии под Миром приостановило движение сил Вестфальского короля Жерома Бонапарта на Несвиж, что позволило главнокомандующему 2-й Западной армии генералу от кавалерии князю П. И. Багратиону беспрепятсвенно продолжить движение на соединение с армией М. Б. Барклая де Толли.

Платовский летучий корпус продолжал оставаться в арьергарде, обеспечивая и боковое охранение походного движения багратионовской армии. Казачьи партии вели разведку, отслеживая направленность вражеских действий. Происходили «малые дела», брались пленные, предавалось огню все то, что могло послужить неприятелю, прежде всего запасы фуража.

Новая виктория платовцев состоялась 2-го июля при местечке Романово Копыского уезда Могилевской губернии. Летучий казачий корпус атаковал здесь идущий в авангарде кавалерийского корпуса дивизионного генерала М. В. Латур-Мобура из группировки Жерома Бонапарта 1-й польский конно-егерский полк, разбил его и отступил за реку Меречь. Дело обстояло так.

После победного боя у Мира полки Платова 1-го июля отошли к Романово. Там донской атаман получил предписание князя П. И. Багратиона задержать неприятеля до 3-го числа. За это время армейцам предстояло отправить обозы и транспорты с ранеными и больными к городу Мозырю Минской губернии.

В тот же день Жером Бонапарт отдал приказ командиру 4-го корпуса кавалерийского резерва генералу Латур-Мобуру продолжить авангардное движение вперед и прорвать перед собой конную завесу из полков казачьих войск. Она продолжала скрывать для Наполеона и его полководцев расположение и силы 2-й русской Западной армии, не позволяя взять ее в кольцо окружения с последующим истреблением и пленением ее остатков.

Барон империи и будущий маркиз Латур-Мобур действовал достаточно решительно. На рассвете 2-го июля он выслал вперед от села Тимковичи 1-й конно-егерский полк, которым командовал полковник К. Пшебендовский, усиленный эскадроном 12-го уланского полка. Задача корпусного авангарда состояла в преследовании двух арьергардных казачьих полков, находившихся под общим командованием генерал-майора А. А. Карпова 2-го, и захвате в местечке Романово переправы через реку Морочь.

Карпов своевременно доложил корпусному командиру о действиях противной стороны, и Платов направил ему в подкрепление четыре Донских казачьих полка. (Казачий полк численно заметно уступал полку регулярной кавалерии.) Донцы после жаркой перестрелки решительно атаковали польскую кавалерию. В ходе боя конные егеря и уланы отразили несколько атак казаков, но подавленные их численным превосходством, начали в беспорядке отступать. Их бегство обратно до Тимковичей продолжалось 10 верст. Вблизи села преследователей встретил картечный огонь из двух орудий.

Под Романовом Красновский полк в числе других донских полков в числе победителей над польской кавалерией дивизионного генерала Виктора Николя Латур-Мобура оказался полк И. К. Краснова, наиболее отличившийся. 1-й конно-егерский полк полковника Пшепендовского поэскадронно расположился уступами правее дороги Тимковичи – Романово. Получив приказ атаковать русских, поляки не успели двинуться вперед, как на их флангах показались казаки, которых вел Краснов. Конные егеря смогли огнем из карабинов отразить первую их атаку.

Неудачными оказались вторая и третья атаки казаков: их отразили залповой ружейной пальбой. Но это не смутило платовцев. Дальше события в бою у Романова развивались так, как их описал забытый сегодня военный историк А. А. Харькевич:

«…Они снова устремились вперед и бросились на фланги, в то время как клинообразная масса врезалась в центр.

Противник был встречен с прежним мужеством, но полк наконец был опрокинут и – трудно найти более подходящее выражение – увлечен…

Бегство продолжалось… не менее пяти верст до пехоты и до пушек…»

Донцы, ведя погоню под палящими лучами солнца по дороге и полям колосящейся ржи, «увлекли» в бегство и вставших на их пути польских улан. «Дорога и хлебные поля усеяны были трупами». В плен было взято 360 человек, в том числе 17 офицеров.

Атаман М. И. Платов, командир летучего казачьего корпуса, в своем донесении командующему 2-й русской Западной армии генералу от инфантерии П. И. Багратиону писал в донесении:

«3 июля 1812 года.

…Последнее дело сие после отражения артиллерийского огня неприятеля продолжалось более часу, и неприятель не выдержал нанесенного ему удара и оставил на месте довольное число убитых и отретировался назад к местечку Тимковичи. Затем наступила ночь…

В сем счастливом для нас деле… как при разбитии, так и при наступлении неприятеля, участвовали генерал-майоры Васильчаков, граф Воронцов, бывший безотлучно со мною среди сражения и под выстрелами артиллерии, Краснов 1-й, Иловайский 4-й и Карпов 2-й…

О прочих отличившихся в сем деле храбростью офицерах по собрании надлежащих сведений имею долг донести Вашему Сиятельству особым рапортом, равным образом об убитых и раненых с нашей стороны, которых, благодаря Богу, в рассуждении большого и упорного сражения сего, небольшое число…»

Прекратив погоню, казачьи сотни быстро вернулись к местечку Романово, перешли реку Молочь и сожгли за собой мосты. Платов дальше действовал так: конные полки он расположил на флангах занимаемой позиции, то есть по берегу реки справа и слева от Романово. Сам населенный пункт был занят 5-м егерским полком. За ним на высотах встали на позицию 12 орудий донской артиллерии. Три полка регулярной кавалерии генерал-майора И. В. Васильчикова составили платовский резерв.

Неприятель подошел к реке Молочь у Романово в больших силах. Это были: 4-я (Польская) легкая кавалерийская дивизия генерала А. А. Рожнецкого, 24-я бригада легкой кавалерии бригадного генерала вестфальской службы Г. Г. Хаммерштейн-Экуорда и 19-я (Польская) бригада легкой кавалерии генерала Т. Тышкевича. На боевую позицию была поставлена артиллерийская батарея.

Завязалась артиллерийская дуэль. Когда легкая конница корпуса Латур-Мобура спустилась с высот к самой реке, то ее встретил ружейный огонь с противоположного берега. Пока шла такая огневая перепалка, полки донских казаков на флангах несколько раз переходили Молочь, устраивали «демонстрации атак» и изо всех сил старались тревожить неприятеля. Дело закончилось тем, что командир 4-го корпуса кавалерийского резерва Великой армии приказал своим полкам отойти от берега реки на дальность пушечного выстрела. Латур-Мобур понял, что форсировать Молочь у Романово ему не удастся.

Полки атамана М. И. Платова день 3-го июля простояли у Романово совершенно спокойно, но в готовности отразить любую вражескую попытку оказаться на их берегу. Конные дозоры посылались на берег противоположный, но тревог с собой они не приносили. С наступление ночи Платов, как было ему предписано главнокомандующим 2-й Западной армии, начал походное движение к городу Слуцку, продолжая оставаться арьергардом багратионовских войск.

О точных потерях сторон в деле у Романово сведения не сохранились. Сам Платов свой урон в людях определил как «небольшое число». В действительности это, со всей вероятностью, так и было, если вспоминать урок двухдневного боя у Мира. По русским данным, поляки потеряли только пленными 310 нижних чинов и офицеров. Еще около 70 пленных, оказавшихся тяжелоранеными, казаки при уходе оставили в Романово. Большая часть пленных оказалась из состава 1-го конно-егерского полка, наголову разбитого утром 2-го июля.

Казачьи виктории при Мире и Романово в ходе отступления багратионовской 2-й Западной армии в считаные дни стали известны всему русскому воинству. На фоне безрадостного отхода войск в глубь России, да еще на московском направлении, такие победы не могли не вселять мужество в сердца армейцев, крепили их веру в то, что, будь завтра великая битва с Наполеоном, они «костьми лягут на поле брани», но врагу не уступят. Описывая в своих «Записках», мемуарист А. П. Ермолов, подлинный герой «грозы 12-го года», заметил привычно кратко:

«Атаману генералу Платову представился первому случай 27 и 28 июля при местечке Мире и после при местечке Романове доказать польской коннице, что в нас сохранилась прежняя поверхность над поляками, казакам предоставлена честь возобновить в сердцах их сие чувство».

Арьергадные столкновения не утихали, порой грозя перерасти в большие и кровавые дела. 10-го июля полковник В. А. Сысоев, командовавший отрядом из 5 казачьих полков, доложил по команде, что он сбит «превосходными силами неприятеля» у деревни Дашковки Могилевского уезда с позиции. Но перед этим, 9-го июля, Сысоев отличился. Его казаки удачно атаковали 3-й конно-егерский полк, обратили неприятеля в бегство и преследовали бежавшего неприятеля почти до самого города Могилева, занятого французами. Дело обстояло так.

Тактическую грамотность полковник В. А. Сысоев 3-й показал, когда ему с тремя полками донских казаков приказали провести поиск (рейд) к городу Могилеву. Его передовой отряд выполнял приказ главнокомандующего 2-й русской Западной армии. Там состоялся нешуточный бой: французы, вставшие на пути донцов, обладали силами двух конно-егерских полков, двух батальонов линейной пехоты при двух орудиях.

Гарнизон Могилева состоял из внутреннего гарнизонного батальона (три роты инвалидов, 200–300 человек), усиленного рекрутами и выздоравливающими (804 человека), егерями двух запасных егерских батальонов и минерной ротой (396 человек), 24 казаками и 12 драгунами полиции. Французы имели превосходство в силах, и город взяли после ожесточенного боя. Поэтому генерал от инфантерии П. И. Багратион, узнав об этом, отправил к Могилеву передовой казачий отряд.

На второй день после этого боя к городу, к пригородному селению Дашковка и подошел сысоевский казачий отряд (пять полков, около двух тысяч всадников). Полковнику Сысоеву удалось при минимальных потерях в людях и лошадях задержать продвижение авангарда корпуса маршала Франции Л.-Н. Даву. Более того, казаки захватили в деле у Могилева в плен 9 офицеров и 206 рядовых.

Сысоев получил благодарность главнокомандующего 3-й Западной армией. Помимо этого Багратион приказал наградить участников схватки (у Дашковки) за город Могилев (он был оставлен французам): «выдать раненым по рублю, а прочим бывшим в действительном деле по пятидесяти копеек». Суворовский любимец «князь Петр» мог бы испросить для наиболее отличившихся казаков солдатских Георгиевских крестов (Знаков отличия Военного ордена), но в той ситуации такой возможности он не имел. Наградить же от себя решил всех участников победного конного боя.

В бою у Дашковки в плен к донцам попал командир разгромленного 3-го коннно-егерского полка полковник Ж. С. Мишо де Сен-Марс. В Могилев ушли только остатки его полка. Появление деморализованных конных егерей в городе произвело на императора Наполеона и его штаб-квартиру «неприятное положение»: такого от «жалких арабов Севера» Бонапарт никак не ожидал, поскольку его Великая армия все наступала и наступала.

Со своей стороны, князь Багратион оказался немало рад успеху казачьего отряда бесстрашного Сысоева, что и было отмечено в секретной переписке главнокомандующего. Одержанная у Дашковки виктория оказалась значима в тактическом плане и, что особенно было важно, морально.

О действиях казачьего отряда полковника В. А. Сысоева 3-го под городом Могилевом рассказано в мемуарах генерал-фельдмаршала И. Ф. Паскевича-Эриванского, в 1812 году командира 26-й пехотной дивизии. То кавалерийское дело описано полководцем императора Николая I и царским наместником на Кавказе и в Польше так:

«…В Старом Быхове узнали, что неприятель занял уже Могилев. Впереди 7-го корпуса шел полковник Сысоев с тремя полками, то есть с 1 тыс. чел. казаков. Корпус подвинулся к Дашковке. Сысоев подходил к самому Могилеву и присоединил к себе полковника Грессера (Грессер А. И., командир саперного батальона. – А.Ш.) с командою в 300 чел., которого неприятель вытеснил из города. Грессер с начала кампании был в Борисове (там строилась на случай войны крепость. – А.Ш.) и отступил к Могилеву.

Сысоев, отходя, заманил за собою неприятеля. Кавалерия его и здесь сделала ту же ошибку, какую прежде делала против Платова. Лучший полк из авангарда Даву занесся. Сысоев его весь почти истребил, преследуя бегущих до самых ворот города и захватив до 300 пленных с их полковником.

Сысоев говорил, что ему приказано схватить язык. Он схватил их целый полк. У неприятеля в полку было до 800 чел. При нем находилось еще до 200 поляков. Итак, 1 тыс. чел. казаков истребила 1 тыс. чел. лучшей регулярной кавалерии французов.

От пленных узнали, что в Могилеве была дивизия пехоты и дивизия кавалерии и к вечеру ожидали еще часть другой пехотной дивизии…»

Корпусной командир генерал-лейтенант Н. Н. Раевский приказал полковнику Сысоеву отступить от Дашковки. Французы дошли до Новоселок и там остановились. То же самое сделали и казаки, отходившие на виду у неприятеля. Теперь они соединились с четырьмя батальонами пехоты, которые по приказу Раевского перекрыли дорогу у Новоселок.

После дела у Дашковки герцог Ауэрштадсткий маршал Луи Никола Даву принял корпус генерал-лейтенанта Н. Н. Раевского за авангард русской армии и стал ожидать генерального сражения, отойдя к главным силам Великой армии к Могилеву. Даву не понял своей грубой ошибки благодаря энергичным действиям донского атамана Матвея Платова, «появившегося со своими войсками у самых окопов Могилева». Эта ошибка помогла князю Багратиону, по сути дела, беспрепятственно продолжить походное движение к Смоленску.

Отряд полковника В. А. Сысоева 3-го входил в состав 7-го пехотного корпуса генерал-лейтенанта Н. Н. Раевского. После дела под Могилевом войска багратионовской 2-й Западной армии оказались перед городом, который уже находился в руках французов. После кавалерийского дела, в котором казачья конница разбила авангардный полк регулярной кавалерии неприятеля, можно было ожидать какого-то затишья.

Однако 10 июля «переметчики» донесли князю П. И. Багратиону, что в Могилеве вражеских сил немного, всего тысяч 7—10, что было совсем не так: к городу Наполеон стягивал значительные числом войска. Обнадеженный такой ложной информацией Багратион решил провести усиленную рекогносцировку, атаковать французов и, в случае успеха, занять город. Такая задача была поставлена перед 7-м пехотным корпусом. Наступление началось рано утром 11 июля.

Дело под Салтановкой (первое линейное сражение 2-й Западной армии в Отечественную войну) «открылось» в тот день в девятом часу утра. Раевский приказал командиру 26-й пехотной дивизии генерал-майору И. Ф. Паскевичу, присоединив к себе все три казачьих полка и Ахтырский гусарский полк, идти неприятелю во фланг. Путь к Салтановке лежал через лес, который тянулся на всем пространстве до селения.

Паскевич, исполняя приказ корпусного начальника, взял с собой в качестве надежного проводника командовавшего казаками полковника Сысоева 3-го, который дрался с неприятелем «на тех же местах за три дня» перед этим. Тот повел пехоту по известной ему лесной тропинке (стрелкам пришлось пробираться между деревьев по три человека в ряд) и вывел дивизионный авангард к месту уже начавшегося боя. Сысоев помог командиру дивизии выстроить в линию на лесной опушке два батальона Орловского и Нижегородского полков, которые сразу же пошли в атаку… Маршал империи Даву потом признавался, что никогда не видел пехотного дела столь упорного.

В разыгравшемся бою у Салтановки по условиям местности обе стороны не могли активно использовать многотысячную кавалерию, и казачьим полкам, приданным 7-му пехотному корпусу 2-й Западной армии, пришлось ограничиться охраной флангов и участием в «усиленной рекогносцировке» позиций и сил противной стороны.

Перед началом этих событий князь П. И. Багратион отправил летучий казачий корпус к «его» 1-й Западной армии, поскольку имел свою иррегулярную конницу. К тому же он уступил настойчивым требованиям военного министра. Но когда дело зашло о сражении под Салтановкой, то князь Петр (так звал его А. В. Суворов) на почтовых лошадях догнал казачий корпус и лично уговорил Матвея Ивановича задержаться у него еще на день. Со своенравным атаманом Багратиону и начальнику его штаба Сен-При, французскому графу-эмигранту с чином генерал-лейтенанта русской армии, было трудно, но без платовского корпуса в предстоящем деле им было никак не обойтись.

Историки считают, что на тот день летучий казачий корпус, уходивший в ряды своей 1-й Западной армии, задачу содействия отходу другой русской армии выполнил. Поэтому Н. П. Михневич писал: «Успешные действия Багратиона основывались на превосходной разведывательной службе казаков Платова, которые давали ему всегда самые точные сведения о французах».

Отступление к Смоленску продолжалось. Князь Багратион приказал наводить мосты в Новом Быхове. Чтобы прикрыть движение 2-й Западной армии по этому направлению, командующий приказал атаману М. И. Платову (уже получившему повеление присоединиться к «своей» 1-й Западной армии) ночью перейти вброд Днепр у Верхалабова и с 12 легкоконными полками «показать вид атаки на город Могилев с противной стороны». После этого летучий казачий корпус должен был следовать на соединение с силами Барклая де Толли в промежутке рек Днепра и Сожи.

Багратион и Платов продолжали сближение с 1-й Западной армией, совершая то маневр, то марш-бросок. Но при этом казаки не забывали о том, что вся тяжесть «скифской войны» лежит на их плечах. И они «трудились», как говорится, не покладая рук. Один из мемуаристов, участник Русского похода Бонапарта, в начале июля писал домой следующее:

«Там, куда мы приходим, все опустошено, как стаями саранчи, казаками, которые побывали здесь перед нами, а делать фуражировки на стороне мы не имеем времени. Мы еще не сражались, так как противник, с которым мы часто сближаемся на несколько сотен шагов, каждый раз отступает».

Нижний чин из полка французской линейной пехоты в письме домой сетовал на то, что противник использует «разрушительный принцип», что недостаточное и зачастую жалкое пропитание приводит к жалкому существованию солдат, и что по пути нас встречают только брошенные селянами деревни. «Русские действовали против нас, как когда-то парфяне против римлян под командой их полководца Красса».

«Скифской войной» в исполнении казачьих партий еще в Литве обеспокоился сам император Наполеон. Он имел в Вильно встречу с посланцем Александра I министром полиции генерал-лейтенантом А. Д. Балашовым, который передал требование российского государя «вывести свои войска с русской территории». Бонапарт на той встрече сказал Балашову: «Сколько магазинов вы уже сожгли, и для чего? Или их вовсе не нужно было устраивать, или воспользоваться ими согласно с их назначением».

…Платовский летучий корпус действовал в составе сил 2-й Западной армии, неся на себе главную тяжесть арьергардных боев. Тем временем в таких же арьергардных столкновениях не раз отличались и казачьи полки, входившие в состав 1-й Западной армии генерала от инфантерии М. Б. Барклая де Толли, который отступал к Смоленску по сходящимся с Багратионом направлениям. Отличились они и в деле под городом Витебском. События 15 июля там развивались так.

С рассветом французские войска тронулись от деревни Какувячино, от которой русские войска отступили 14 июля, к Витебску. Город оказался стратегически значим, стоя в том месте, где в Западную Двину впадали реки Витьба и Лучеса и где скрещиваются несколько важных дорог. Император Наполеон, как великий тактик, понял, что здесь надо сделать все, чтобы лишить армии Барклая де Толли и Багратиона возможности соединиться в скором времени.

В 4-м часу утра противники завязали перестрелку между собой. Скоро окрестности города оказались в огне. В тот день самому Бонапарту, который взял в свои руки ход сражения, пришлось увидеть в деле «степных ос» из донских степей. «Лейб-казаки первые ходили несколько раз в атаку. В одной из них, отборные донцы налетели на батарею, возле которой стоял Наполеон, и в конвое его произвели тревогу, что остановило неприятелей на некоторое время».

Под городом Витебском, на берегах Западной Двины Лейб-казачий полк генерал-адъютанта графа В. В. Орлова-Денисова снова продемонстрировал боевой настрой своих конных бойцов: их в той атаке не остановила даже вражеская батарея, которая вела огонь ближней картечью. Так что конвою императора Наполеона I, состоявшему из эскадронов гвардейской кавалерии (французов и поляков), пришлось поволноваться при виде казачьей лавы, ощетинившейся не одной сотней пик, с гиканьем набегавшей на батарейную позицию.

Когда 1-я Западная армия подходила к Витебску, то Барклай де Толли предписал генерал-адъютанту графу В. В. Орлову-Денисову с Лейб-казачьим полком отправиться за Западную Двину для наблюдения за неприятелем: «ему было приказано сведения о приближении его доставлять прямо в Витебск и отступать по той стороне реки».

Армия генерала от инфантерии М. Б. Барклая де Толли беспрепятственно пришла в Витебск. Но одного казачьего полка, при всей его мобильности, для несения дальней дозорной службы оказалось маловато, поскольку французский авангард имел большие силы легкой кавалерии. Бывший тогда начальником штаба 1-й Западной армии А. П. Ермолов писал:

«Армия два уже дня покойно пребывала в Витебске, полагая, что граф Орлов-Денисов (за) благовременно предупредит о приближении неприятеля; но вероятно нехорошо расставлены были передовые посты и нерадиво делались разъезды, так что в трех верстах от нашего лагеря усмотрена неприятельская партия. Это побудило главнокомандующего послать навстречу неприятелю несколько полков конных при одном корпусе пехоты (4-м армейском генерал-лейтенанта А. И. Остермана-Толстого. – А.Ш.)».

Писатель-белоэмигрант П. Н. Краснов, рассказывая об истории Войска Донского, описал и этот эпизод Отечественной войны 1812 года, связанный с казачьей гвардией. Речь шла о боях вокруг Витебска в начальный период войны:

«…В сражении под Витебском, 15 июля, когда граф Орлов-Денисов с лейб-казаками атаковал французскую конницу и опрокинул ее, четыре лейб-казака так увлеклись преследованием, что незаметно вскочили на французскую батарею, на которой стоял сам Наполеон. Их схватили в плен. Наполеон залюбовался удальцами, призвал их к себе, поговорил с ними и приказал угостить.

После обеда казаки стали говорить, что им очень жарко, и просили пойти прогуляться к реке. Конвойные согласились подойти к берегу. Только казаки подошли к реке, один из них сказал – «ну!»… И все поняли. Разом, как по команде, все четверо с крутого обрыва бросились к реке Двине, в воду, и поплыли. Конвойные открыли по ним огонь. Донцы, знай себе, плывут да ныряют, выплыли на тот берег и ушли к своим, только лошадей своих потеряли».

…Прикрывая дальнейший отход багратионовской армии, деятельный донской атаман и георгиевский кавалер Матвей Иванович Платов «наводнил казаками все окрестности Могилева, отчего Даву не мог получить сведений, куда девалась 2-я армия». Это была словно репетиция действий казачьей конницы по прикрытию Тарутинского флангового марш-маневра Главной русской армии генерал-фельдмаршала князя М. И. Голенищева-Кутузова.

После перехода Днепра летучий казачий корпус отделился от армии Багратиона и пошел на соединение со «своей» 1-й Западной армией. Атаман Платов за прошедший месяц войны получил от генерала от инфантерии М. Б. Барклая де Толли несколько предписаний, которые в силу постоянно менявшейся тактической обстановки выполнить не мог. То есть он не мог оставить постоянно находившуюся под вражеским ударом армию князя Багратиона, легкая конница которой оказалась не в состоянии «вести боевую работу арьергарда».

Военный министр России Барклай де Толли слал «издалека» атаману Войска Донского ободряющие повеления, как, к примеру, следующие:

«Ныне предстоит в вас и храбром вашем корпусе еще большая надобность. Государь Император совершенно ведает готовность вашу подъять знаменитые труды для защиты Отечества, и 1-я армия с нетерпением ожидает появления храброго вашего войска».

«От быстроты соединения вашего зависит спокойствие сердца России и наступательные на врага действия».

«Я собрал войска на сегодняшний день в крепкой позиции у Витебска, где я, с помощью Всевышнего, приму неприятельскую атаку и дам генеральное сражение. В армии моей, однако же, недостает храброго вашего войска. Я с нетерпением ожидаю соединение оного со мною, от чего единственно зависит ныне совершенное поражение и истребление неприятеля, который намерен, по направлению из Борисова, Толочина и Орши, частью своих сил ворваться в Смоленск; потому настоятельно просил я князя Багратиона действовать на Оршу, а вас именем армии и Отечества прошу идти как можно скорее на соединение с моими войсками.

Я надеюсь, что вы удовлетворите нетерпению, с коим вас ожидаю, ибо вы и войска ваши никогда, сколько мне известно, не опаздывали случаев к победам и поражениям врагов».

Генералу от кавалерии М. И. Платову писал с той же настоятельной просьбой скорейшего соединения и начальник Главного штаба 1-й Западной армии генерал-майор А. П. Ермолов, с которым Матвей Иванович был давно дружен:

«Мы третьи сутки противостоим (у города Витебска. – А.Ш.) большой неприятельской армии. Сегодня неизбежно главное сражение. Мы в таком положении, что и отступать невозможно без ужаснейшей опасности. Если вы придете, дела наши не только поправятся, но и примут совершенно выгодный вид. Спешите».

Платов получил это ермоловское письмо уже после того, как его летучий корпус переправился («перебрался») через Днепр. Атаман ответил начальнику Главного штаба своей армии тоже письмом, в котором подробно изложил ситуацию, в силу которой казачьему корпусу пришлось действовать, вернее – прорываться, чтобы соединиться с 1-й Западной армией:

«Я бы три раза мог соединиться с 1-ю армиею, хотя бы боем. Первый раз через Вилейку, другой раз через Минск, и, наконец, от Бобруйска мог пройти через Могилев, Шклов и Оршу, когда еще неприятель не занимал сих мест, но мне в начале, от Гродно еще, велено действовать на неприятеля во фланг, что я исполнял от 16-го июня по 23-е число; не довольно во фланг, другие части мои были и в тылу, когда маршал Даву находился при Вишневе, а потом я получил повеление непосредственно состоять под командою князя Багратиона.

Тогда, по повелению его прикрывал я 2-ю армию от Николаева, через Мир, Несвиж, Слуцк и Глуск до Бобруйска; ежедневно, если не формальною битвою, то перепалкою сохранял все обозы, а армия спокойно делала одни форсированные переходы до Бобруйска. Тут получил я повеление от Барклая де Толли следовать непременно к 1-й армии, о чем было предписано и князю Багратиону. Он меня отпустил весьма неохотно, оставив у себя 9 полков Донских и один Бугский.

Я пошел поспешно к Старому Быхову, минуя в ночь армию, шедшую к Могилеву, ибо я с войском, не доходя до Бобруйска за 20 верст, находился в арьергарде. Князь Багратион, нагнав меня почтою у самого Старого Быхова, 10-го числа, объявил, что будет иметь генеральное сражение с армиею Даву при Могилеве, и что я должен остаться на два дня, ибо-де сих резонов, за отдаленностью, Барклаю де Толли неизвестно было, что он меня оправдает перед начальством и даст на то мне повеление.

Тогда и я, сам посудя, принял в резон и остался. Вместо того, генерального дела не было, а была 11-го числа битва и довольно порядочная: и так я переправился через Днепр у монастыря Ворколабова 12-го числа».

Действия платовского летучего казачьего корпуса и самого атамана Войска Донского в начальный период Отечественной войны, то есть до соединения двух русских Западных армий у Смоленска, заслуживают самой высокой похвалы. Не случайно официальный по императорскому повелению историк «грозы 12-го года» генерал-лейтенант А. И. Михайловский-Данилевский, сам участник той войны, отмечал в своем фундаментальном труде:

«Переписка Платова с Главнокомандующим и Начальником Главного штаба 1-й армии служит самым верным свидетельством, какое почетное, высокое место занимали Донцы в Отечественной войне.

Переправясь после окончания Могилевского дела через Днепр, Платов хотел идти на Бабиновичи, ибо не знал еще об отступлении 1-й армии от Витебска. Он направился на Чаусы и Горки, рассылая в разные стороны разъезды, которые, как рои пчел, кружась на всех тропинках, охватили все пространство между Могилевом и Оршою. В сих поисках истребили казаки много французских бродяг и команд. «Мои молодцы всюду их поражали», – писал Платов.

Из Горок пошел он на Дубровну, переправился там опять через Днепр, открыл сообщение с 1-ю армиею, и положением своим составил авангард всех соединившихся у Смоленска корпусов».

Действия платовского летучего корпуса, равно как и других казачьих отрядов 1-й и 2-й Западных армий, а также 3-й Обсервационной армии в западных губерниях Российской империи, имели одну особенность, о которой известно совсем мало, и еще меньше пишется о том. Дело в том, что там проживало значительное число поляков, которые симпатий к России исторически не испытывали. Это, в первую очередь, относится к польской шляхте (помещикам) и «золотой молодежи», которая находилась в нескрываемом восторге от обещаний императора французов Наполеона I вернуть на политическую карту Европы Великую Польшу. Первым шагом к этому, как рассуждал «на публику» Бонапарт, стало создание Варшавского герцогства.

Однако венценосному стратегу Наполеону нужна была не огромная территориями Польская государственность, а иностранные контингенты из поляков, которые стали бы частью военной силы Французской империи. Как известно, завоевательные планы императора поражали воображение современников, и для реализации которых он сделал действительно многое. Поэтому польское население западных губерний России открыто приветствовало своих «освободителей» в лице наполеоновских войск. Так что казачьим отрядам, особенно при несении арьергардной службы, приходилось часто сталкиваться с враждебностью местных жителей из числа поляков. Инициаторами такой враждебности чаще всего являлись шляхтичи-помещики.

Примеров тому, пусть и мало значимых, история Отечественной войны знает немало. Случались они, естественно, чаще в начальный период Отечественной войны 1812 года, когда русская армия отступала к Москве, а внешние и внутренние враги России торжествовали от каждого шага вперед Великой армии императора Наполеона. В числе таких примеров значатся:

26 июня в местечке Кровы Виленской губернии «польские мятежники», напав внезапно, то есть предательски, убили двух казаков из полка Селиванова 2-го и одного ранили.

В той же губернии жители местечка Кайданово помешали казакам поджечь магазин овса и сена, а управляющий одного из имений пан Билинский, вооружив своих людей, захватил 55 русских солдат, которых отвел в Вильно. С началом войны польский помещик Кевнарский «с товарищами» создал отряд и захватил часть казачьего обоза.

В Гродненской губернии маршал Новогрудского повета Рдултовский сообщил Жерому Бонапарту о маршрутах движения 2-й русской Западной армии. Такие же сведения представили шляхтичи Дзеконьский и Юндзил. «Помещик Рефинович отбил у русских под Зельвой, в селе Вишневки 300 ружей, которые затем доставил в Гродно». «В районе Белицы русский офицер взят в плен по предательству жителей».

В Минской губернии 6 июля польские помещики Пузына и Сераковский приподнесли наполеоновскому маршалу Даву хлеб-соль. Под Пинском отряд шляхтича Твардовского захватил русский обоз, пленив двух офицеров и 80 нижних чинов. Польское население Борисова встретило французов как освободителей и для управления городом составило «временную комиссию» из пяти местных помещиков.

В Белостокском округе «шайки недоброжелательствующих нам поляков гнездились в Бельске и Ботках». «Для истребления сих скопищь разбойников по дистанции от Брест-Литовска до Белостока» армейское командование высылало несколько воинских, в том числе казачьих отрядов.

В Волынской губернии местные молодые люди из числа польской шляхты вели «непозволительные разговоры к вреду нашему и нам в брань». Здесь известны случаи, когда польские помещики захватывали православных священников, которые увозились в Польшу. Генерал Эртель был вынужден послать из Мозыря «для усмирения возникших недовольств и мятежа между жителями» воинский отряд, в состав которого вошли две гренадерские роты и 130 казаков из 3-го Бугского казачьего полка.

Этот отряд под командованием подполковника Кленовского вступил в Овруч «к устрашению самих местечных жителей, поступки коих казались весьма сомнительными в рассуждении приверженности их к России». Был взят под арест местный польский помещик Прушинский, «подвигавший на своевольство умы шляхты».

В городе Витебске отмечалось, что «во многих жителях видно много патриотизму польского». Это было лишь одно из донесений армейской разведки в начале июля 1812 года.

В Могилеве местный городской голова Груша и бургомистр Пушкаревич поднесли маршалу Даву на белом хлебе символические золотой и серебряный ключи от Могилева, после чего маршал произнес перед собравшимися речь, которая переводилась на польский язык. 15 августа, в день рождения императора Наполеона, было устроено большое торжество в кафедральной католической церкви. В Чаусах платовские казаки арестовали двух польских помещиков братьев Бугинских за то, что они «выставили в (местном) костеле польского орла». В Могилевской губернии «шайки изменников» заготовляли в большом количестве провиант для французской армии.

В Литве местное польское население участвовало в формировании так назваемой армии княжества Литовского, хотя многие воинские части (полки) так и остались на бумаге. Так, в Купишках полковником графом Михаилом Тышкевичем формировался уланский полк, который насчитывал в своих рядах 1109 человек и 569 коней. В Вильно на собственные деньги Рудольф Тизенхауз сформировал конно-артиллерийскую роту в составе двух офицеров и 79 нижних чинов.

…В первые два месяца кампании 1812 года, как пишут многие мемуаристы, воевавшие в рядах Великой армии, французы встречали только безлюдные деревни и опустошенные поля. Один из таких мемуристов, Лабом, штабной офицер корпуса итальянского вице-короля Эжена Богарне, с суровой обличительностью наполеоновского Русского похода пишет о том, «что все население бежало при нашем приближении, предоставляя свои жилища казакам, уничтожавшим все, чего они не могли унести с собой».

Лабом удивляется тому, насколько «превосходным порядком» отступала все дальше и дальше к Смоленску русская 1-я Западная армия генерала от инфантерии М. Б. Барклая де Толли, мало что оставляя из провианта и фуража преследователям для их жизнеобеспечения. И что главной виной тому являются казаки, эти «степные осы» России, за которыми не могла угнаться даже испытанная легкая кавалерия императорской гвардии во главе с такими командирами, как дивизионные генералы Ф. А. Вальтер и Ш. Лефевр-Денуэтт.

К этому можно добавить, что для истории войн кавалеристы наполеоновской гвардии носили красивые названия: польские шеволежеры-уланы – «поляки императора», голландские шеволежеры-уланы – «красные уланы», конные гренадеры, конные егеря, мамелюки, элитные жандармы… Казаки же делились на донцов, уральцев, бугцев, оренбуржцев, черноморцев… Элитой казачества в «грозу 12-го» были лейб-казаки и атаманцы.

Действительно, было чему в первые два месяца войны удивляться не только корпусному штабному офицеру и его коллегам, но и самому Бонапарту и его блистательным маршалам Французской империи. Тактическая игра в «догоняйку» оказалась казакам и их полковникам в немалое удовольствие. Неприхотливые к походной жизни лошадки из Задонских степей легко уходили от тяжеловесных коней вражеской кавалерии, взрощенных на конезаводах Франции и Саксонии, Баварии и Пруссии, Гессена и Голландии…

…Отходя от Витебска, военный министр Барклай де Толли приказал атаману М. И. Платову «заслонить» движение 5-го и 6-го армейских корпусов, которым предписывалось идти «поспешнее», не ввязываясь в столкновения с преследователями. Платовские полки в который уже раз появились перед походными колоннами Великой армии в качестве подвижного «заслона» отступающих русских войск.

Перед этим начальник штаба 1-й Западной армии А. П. Ермолов отправил к Платову письмо с офицером и урядником 2-го Бугского казачьего полка. Они вовремя вернулись с ответом от донского атамана, сумев незаметно проскользнуть мимо французских аванпостов. Генерал от инфантерии М. Б. Барклай де Толли наградил храбрецов повышением в чине.

Когда атаман М. И. Платов, находясь по дороге из Рудни в Смоленск, наконец-то установил непосредственную связь с 1-й Западной армией, то ее главнокомандующий Барклай де Толли, немало обрадованный возвращению летучего корпуса в ряды армейских сил, сразу поставил перед ним четыре боевые задачи:

Во-первых, немедленно войти «в сношение» с армейскими авангардами и действовать с ними совместно.

Во-вторых, сильным отрядом прикрыть левый фланг армии, взаимодействовать с отрядом генерал-майора Оленина и прикрывать дорогу Рудня – Смоленск – Холм.

В-третьих, прикрыть Холм сильным аванпостом. Там же должен находиться сам атаман с корпусным резервом.

И, в-четвертых, отрядить 4 казачьих полка с «отличным начальником» на дорогу из Поречья к Духовщине, по которой были отправлены армейские тяжести. Этому отряду (получившему на усиление Казанский драгунский полк) предписывалось вести активную разведку казачьими партиями действий неприятеля.

Военный министр России М. Б. Барклай де Толли 20 июля прозорливо отписал донскому атаману повеление о том, что война с Наполеоном принимает характер войны народной. И что такую войну обывателей с иноземным вторжением надо не только приветствовать, но и инициировать собственными силами:

«Как мы теперь находимся в местах отечественной России, то должно внушить обывателям, чтобы они старались хватать патрули и шатающихся по разным дорогам, где можно, чтобы их истребляли, и также ловили мародеров. Внушите жителям, что теперь дело идет об Отечестве, о Божьем Законе, о собственном имении, о спасении жен и детей».

17 июля летучий казачий корпус атамана Войска Донского М. И. Платова у Любавичей соединился с 1-й Западной армией Барклая де Толли. Корпусному командиру было о чем доложить главнокомандующему, рассказать о прошедших боях, о состоянии и силах неприятеля, испросить награждения орденами, Георгиевскими крестами и чинами на отличившихся подчиненных. Речь не шла разве что о тяготах походной жизни на войне.

…Пока Западные армии генералов от инфантерии М. Б. Барклая де Толли и П. И. Багратиона, отступая от самой границы, торили себе путь к Смоленску, 3-я русская армия – Обсервационная (Наблюдательная) под командованием генерала от кавалерии А. П. Тормасова прикрывала от неприятеля южное направление. Действовать ей довелось, в основном, против австрийских и саксонских войск, союзников французов.

Именно тормасовская армия одержала в Отечественной войне первую крупную победу русского оружия: была окружена и пленена саксонская бригада генерала Г. Х. Кленгеля в уездном городе Кобрине Гродненской губернии на реке Мухавец. За эту викторию главнокомандующий 3-й Обсервационной армией был пожалован полководческой наградой – орденом Святого Георгия 2-й степени и единовременно 50 тысячами рублей. В Санкт-Петербурге в честь этой победы прозвучал артиллерийский салют. Кобринское дело обстояло так.

Кобрин в самом начале войны был занят саксонской бригадой в составе 2 пехотных и одного уланского полков (свыше 2400 человек, 8 орудий). Тормасов, начав наступление от города Луцка, направил для очищения Кобрина от неприятеля два отряда – генералов К. О. Ламберта и А. Г. Щербатова. В состав первого отряда входило 5 казачьих полков, в состав второго – один казачий полк.

Саксонцы, узнав о приближении русских, забаррикадировали въезды в город, приспособив к обороне каменные строения, монастырь и полуразрушенные Кобринские укрепления начала XVIII века. После начала атаки Кобрина егерским полком, реку Мухавец перешел сводный конный отряд подполковника В. Д. Мадатова в составе эскадрона гусар, Башкирского полка и Донского казачьего полка Власова 2-го, занявший дорогу на Муховец. Отряд оттеснил заслон из саксонских улан, но в городском предместье был встречен сильным ружейным огнем пехоты, засевшей в домах и городском рву. Тем временем к Кобрину подтянулись другие русские войска.

Саксонцы капитулировали после того, как расстреляли почти весь свой боезапас. Бригадный генерал Кленгель приказал прекратить сопротивление при виде того, как 13-й егерский полк русских пошел в штыковую атаку. В плен сдалось почти две тысячи саксонцев. Казаки оказались среди героев Кобринского штурма, состоявшегося в день 15 июля.

….27-го июля атаман Платов имел новое удачное дело с неприятелем. В тот день поутру он не знал еще о перемене диспозиции: военный министр М. Б. Барклай де Толли отменил движение на Рудню и отдал приказ, который запоздал в летучий казачий корпус, о новом направлении движения 1-й Западной армии с выходом на пореченскую дорогу. Не уведомленный о том Платов, продолжил движение к Рудне. Когда казачьи разъезды «открыли» при Молевом Болоте два французских гусарских полка, атаман в 5 часу утра неожиданно ударил им во фланг. Бой этот случился в Пореченском уезде Смоленской губернии на левом берегу реки Ольшанка у деревни Иньково (Инково).

Гусары обратились назад, но были подкреплены конницею и пехотным полком, наскоро высланными к ним из Рудни, где стояла 2-я легкая кавалерийская дивизия генерала О. Себастьяни, вовсе не помышлявшего о близости русских. Авангард летучего корпуса под начальством генерал-майора В. Т. Денисова (два полка) должен был отступить, но Платов (шесть полков, 12 орудий), подоспев к нему, восстановил бой.

Французы дрались упорно, подошли к самым орудиям донской батареи и ранили многих канониров пулями. Распорядительный Платов, имевший в своем распоряжении 7 полков, охватил ими неприятеля со всех сторон. Казаки смяли французов и гнали их две версты. Со стороны неприятеля боем руководил командир 2-го корпуса кавалерийского резерва генерал Л. П. Монбрен, который, посчитав силы русских значительными (что не соответствовало действительности), приказал отступать.

У победителей отличился Донской казачий полк подполковника К. И. Харитонова, который ударил в дротики по французам, атаковавшим русскую батарею, во фланг и спас шесть орудий. Рота вольтижеров из 24-го легкого линейного полка оказалась взятой в плен. После этого казаки Харитонова повели преследование 3-го Вюртембергского конно-егерского полка, пленив его командира полковника Вальдбург-Вюрцаха. В ходе боя отличился отряд из 200 башкирских всадников, которым командовал поручик Жилин.

Французскую кавалерию не спасла от разгрома и подоспевшая к Иньково 16-я пехотная бригада генерала Ж. Сюберви. Ее прусский полк не позволил казакам захватить дефиле на левом фланге. Однако на другом фланге атакующая казачья бригада (три полка) генерал-майора Д. Е. Кутейникова «опрокинула неприятеля и прогнала до пехоты, подкреплявшей кавалерию».

Между тем к месту боя к 12 часам дня подоспел с отрядом из трех гусарских полков при 6 орудиях генерал-майор граф Петр Пален, которому Платов поручил дальнейшее преследование; французы обратились к Рудне, где была их пехота. Граф Пален шел за бежавшим неприятелем 8 верст и остановился, когда французская артиллерия у деревни Залозье в 5 верстах от Рудни открыла по нему огонь. Бой закончился тем, что в 16 часов неприятель отошел за реку Малая Березина. Поздно вечером гусарские полки Палена отошли назад.

В плен у французов было взято 10 офицеров и более 300 нижних чинов. Общие потери дивизии генерала Себастьяни исчислялись в 600 человек. У победителей погиб подполковник Мельников, командир казачьего полка. «Неприятель пардона не просил», писал М. И. Платов, «а российские войска были разъярены, кололи и били его». Атаман Войска Донского заключил свое донесение главнокомандующему 1-й Западной армией следующими словами:

«Необыкновенный образ войны, употребляемый французами, приличен одним только варварам. Мало того, что они грабят селения, помещичьи дома, бьют жителей, насильничают жен их и дочерей, со священническим саном поступают немилосердно, истязают и выпытывают от них денег, но и самые святые православные церкви не избегают неистовства французов; святые сосуды и утварь разграбливаются.

В селе Инкове, в церкви, на вынесенных святых образах французские солдаты мыли и развешивали нижнее исподнее платье. Не благоугодно ли будет сей истинно описанный образ войны неприятеля нашего поставить на вид и в известие всему Отечеству? Подобное извещение воздвигнет в сердце каждого праведное рвение к мщению и ревность к учинению всяких пожертвований, дабы изгнать из пределов Отечества жестокосердного и несправедливого неприятеля».

Взятые платовскими казаками пленные показали, что император Наполеон с главными силами Великой армии находится на Пореченской дороге. В селении Молево Болото, в доме, где стоял генерал Себастьяни, нашлись штабные бумаги, которые он в суматохе бегства забыл и не успел увезти. Из них стало ясно, что французы, узнав о движении больших сил русских на Рудню, «потянули» большую часть своих войск к Поречью. Для генерала от инфантерии М. Б. Барклая де Толли это стало ценнейшей информацией, менявшей оперативную ситуацию.

В память о славном деле платовского летучего казачьего корпуса и русских гусар близ Иньково в 1912 году, когда по всей России праздновалось 100-летие Отечественной войны 1812 года, был установлен гранитный обелиск. В историю «грозы 12-го года» Иньковский бой вошел еще и как дело при Молевом Болоте.

Атаман Платов, чей летучий корпус на время был подкреплен авангардом войск генерала графа П. П. Палена, встретил при селении Лешне сильный отряд французской конницы (из 2-й дивизии легкой кавалерии генерала Себастьани), разбил его в скоротечном бою и преследовал до самой Рудни, которую неприятель заблаговременно оставил.

В том бою в плен к казакам попали один израненный полковник, несколько офицеров и до 500 нижних чинов. При полковнике оказались ценные документы, а сам он сообщил, что французы о приближении русской конницы не имели известий, и потому генерал Себастьани не сделал никаких боевых распоряжений. Это было лишь подтверждением того, насколько «непрозрачной» смотрелась неприятелем арьергардная казачья завеса над походными маршрутами 1-й и 2-й Западных армий.

Пленный под казачьим конвоем был доставлен к великому князю Константину Павловичу, младшему брату императора Александра I, находившемуся при действующей армии. Тот принял француза, которого в Россию никто не звал, с «чрезвычайной деликатностью и сделал ему вспомоществование», то есть одарил энной суммой карманных денег для безбедного пребывания в русском плену. Шансы выжить в нем у кавалериста с полковничьими эполетами были реальные, поскольку в плен его брали не в стужу на заснеженной столбовой Смоленской дороге.

Новым делом донских казаков стал бой 2-го августа у города Красный перед Смоленском, стоявшим на дороге в Оршу. Красный оказался причастен к событиям известного Смоленского маневра Великой армии, предпринятого императором Наполеоном с целью захвата древнего русского города-крепости на Днепре. Во второй период Отечественной войны Красный станет одним из символов гибели Великой войны.

27-я пехотная дивизия генерал-лейтенанта Д. П. Неверовского получила задачу «наблюдать» (прикрывать) Оршанскую и Мстиславльскую дорогу, «держась в Красном сколько можно долее». Пехотную дивизию подкрепили Харьковским драгунским и тремя казачьими полками – Быхалова 1-го, Комиссарова 1-го и Грекова 21-го, двумя орудиями донской артиллерии. Такое воинское соединение получило название «левого бокового обсервационного корпуса».

Неверовский выслал навстречу неприятелю казачьи разъезды. 2 августа они донесли, что к Лядам по столбовой Оршанской дороге приближаются значительные колонны французских войск, в голове которых шла конница. Вскоре в Красный прискакали новые казачьи вестники с донесением, что враг «валом валит». Это был авангард (3-й корпус кавалерийского резерва генерала Э. Груши) маршала Иоахима Мюрата, который, завидя противника в Красном, приказал взять городок на столбовой дороге в кольцо и захватить там «верную добычу».

Получилось так, что 27-я пехотная дивизия генерала Неверовского столкнулась с французами на марше у Красного. Тогда Неверовский прикрылся со стороны города егерской бригадой, а сам с остальными полками занял позицию в трех верстах за городом. Уже зная точно, что в авангарде неприятеля идет многочисленная кавалерия (примерно 15 тысяч человек), командир дивизии прикрыл артиллерию Харьковским драгунским полком, а на правом фланге поставил Донской казачий полк (или два?), который имел немногим более половины своего 5-сотенного штатного состава. Для Неверовского в той ситуации бой оказался вынужденным. Полковник Греков был отправлен с полком назад для «очищения дороги».

Перестрелка с подошедшей кавалерией Груши началась в два часа дня. Завязался упорный бой. Французы стали одерживать верх после того, как нашли броды севернее и южнее города на реке Свиная, и вскоре перед позицией Неверовского оказались значительные силы неприятеля. Бой у Красного с самого начала стал складываться не в пользу русской стороны. Она уступала неприятелю буквально во всем: в числе сражающихся, в числе орудийных стволов, в числе кавалерии.

Наполеоновцы «превосходными силами» атаковали батарейное прикрытие и сбили с позиции харьковских драгун. Французы захватили пять орудий, но семи остальным орудийным расчетам удалось уйти по Смоленской дороге. Затем массированный удар вражеской кавалерии пришелся по казакам. В итоге конной схватки («сшибки») малочисленные донцы, не выдержав накала натиска, тоже отошли назад, не покидая, однако, поля боя. После этого последовала сильная атака с фронта на пехоту Неверовского. Полтавский пехотный полк первую атаку отразил, в чем ему помогли деревья и рвы у дороги…

Дивизия Неверовского с боем отступила по дороге в сторону Смоленска, оставив перед собой в селе Корытня казачий заслон. Маршал империи Иоахим Мюрат, он же Неаполитанский король, после боя у Красного признал, что «никогда не видел большей неустрашимости со стороны неприятеля». Считается, что Красненское дело 2 августа задержало на сутки продвижение авангарда Великой армии к Смоленску.

Русские 1-я и 2-я Западные армии продолжали отходить к Смоленску, чтобы там соединиться. Наполеон предпринимал все, чтобы помешать этому. Императору французов в том замысле мешали «жаркие арабы севера». Они отслеживали движения корпусов Великой армии и не давали незваным гостям «расползаться» малыми командами от походных маршрутов. «Малая война» же только зачиналась.

В ходе отступления 1-я Западная армия вступила в Поречье. Здесь военный министр России М. Б. Барклай де Толли приказал «составить ополчение». Оно, «худо вооруженное», вместе с несколькими резервными эскадронами и запасной артиллерией составило отряд под командованием генерал-майора Оленина, недавно возвращенного из отставки «в службу». Отряд, получив на усиление из состава летучего казачьего корпуса один полк, занял позицию за городом Красным у селения Ляд. Отсюда в западном направлении казачьи разъезды денно и нощно стерегли приближающегося врага.

Отступающая 1-я Западная армия вышла к селению Мощинки, находившемуся в 18 верстах от Смоленска. Летучий казачий корпус своим левым крылом занял селение Иньково и «протянулся» до селения Вороны.

Отсюда атаман Платов начал «прощупывать» расположение вражеских авангардных сил. Одна из посланных им казачьих партий лихо ворвалась в Поречье, но опомнившиеся от такой дерзости русских, французы выбили их из городка. Впрочем, те и не упорствовали в бою на городских улочках, поскольку разведывательная информации о расположении больших сил неприятеля ими была уже добыта. Причем самая достоверная, да еще подтвержденная взятыми «языками» из разнородных вражеских полков.

Армия Барклая де Толли в главных силах отошла от Смоленска, придя в селение Гаврики. Там находился армейский авангард, которым командовал генерал-лейтенант Васильчиков. Войска 2-й Западной армии находились уже на втором переходе от Смоленска. Главнокомандующие армий решили не оборонять город, а продолжить отход на восход солнца, то есть к Москве, продолжая воплощать в жизнь «скифский план».

В день прибытия главных сил 1-й Западной армии в Гаврики летучий казачий корпус сделал усиленный переход от села Холма до села Инькова. Не останавливаясь в его округе, полки Платова вышли вперед авангарда Васильчикова и «открыли» Рудню, то есть заняли ее. Неприятеля там не оказалось: по показаниям местных жителей, французы уже как полтора дня назад оставили городок и у села Расасни переправились на противоположный берег Днепра. Передовые посты армейского авангарда об этом не знали, что вызывало осознанную тревогу.

Донской атаман обеспокоился такой ситуацией: следовало знать, где находятся передовые войска неприятеля. В разные стороны были высланы сильные казачьи разъезды. Один из них настиг хвост большой вражеской колонны, идущей к Расасне. Другая разведывательная партия платовцев спустилась по правому берегу речки (еще не реки) Березины к Днепру, но французы уже ушли из этих мест.

Собрав такие сведения, атаман Платов послал с надежным вестником донесение военному министру Барклаю де Толли. Разведывательная информация встревожила главнокомандующего и начальника армейского штаба А. П. Ермолова. Сам же Платов с полками расположился в Рудне, ожидая дальнейших приказаний. Стало ясно, что наполеоновские маршалы пошли на Смоленск, в котором еще находилась часть русских войск. Незамедлительно сперва 2-я Западная армия, а затем и 1-я Западная армия повернули к Смоленску. Теперь сражение за древний русский город-крепость на Днепре стало неизбежным.

Одновременно Барклаю де Толли пришло донесение от генерал-майора Д. П. Неверовского, арьергардные войска которого у Красного император Наполеон атаковал большими силами, и тот теперь отходил к Смоленску. Было ясно, что под крепостными стенами Смоленска предстоит большое сражение главных сил обеих сторон.

Атаман Платов, стянув к корпусной штаб-квартире ранее высланные партии, расположился на дороге к Смоленску, прикрывшись сторожевыми дозорами со стороны неприятеля. Полки летучего корпуса стояли в готовности немедленно выступить по первому атаманскому слову. Но было ясно, что казачьи полки в город вводиться не будут, задача им могла быть только иной.

Начальник армейского штаба генерал-майор А. П. Ермолов приказал ротмистру Чеченскому, известному своей храбростью, выбрать «охотников» из конвойной команды армейского штаба от 2-го Бугского казачьего полка и отправиться на левый берег Днепра, чтобы «осмотреть на марше силы неприятельские».

В ходе Смоленского сражения казачьи полки русских Западных армий большей частью находились на днепровском левобережье, «не выпуская из глаз неприятеля». Наполеон, обладая превосходством в силах и многотысячной кавалерией, мог в те дни совершить обходной маневр и, нащупав броды через Днепр севернее и южнее города, попытаться взять противника в клещи. Поэтому так важно было уследить за возможными действиями отдельных корпусов Великой армии, уловить начальный момент их маневров отследить последующее движение.

…Когда главные силы Великой армии подходили к предместьям города-крепости Смоленска, передовой отряд 3-го корпуса маршала Мишеля Нея всего в полуверсте от желанной цели подвергся внезапному нападению засадного отряда казаков в 700–800 всадников. Свидетелем этого боя оказался мемуарист барон Деннье. Он пишет, что казаки находились «под прикрытием земли и хвороста» и что они атаковали с криками «ура!» цепь французских стрелков, в рядах которых находился сам бесстрашный маршал (он же герцог Эльхингенский) и генерал Коленкур.

Атакующие из засады казаки смяли и обратили в бегство неприятельскую кавалерию, сумев на какое-то время окружить Нея и Коленкура с каким-то числом стрелков. Барон Деннье пишет, что казачья пуля, пущенная на скаку прямо в упор в герцога с маршальскими эполетами, пробила ему воротник мундира.

Трудно сказать, чем бы закончилась эта схватка на виду у Смоленска. Но на выручку корпусному командиру вовремя подоспела легкая кавалерийская бригада генерала Домандже (Ж. С. Домона. – А.Ш.), оказавшаяся поблизости. Нападавшим казакам пришлось уходить из-под удара к Смоленску, погоня за ними успеха не имела. Мемуарист делает вывод, что именно тогда маршал Мишель Ней убедился, что русские твердо намерены защищать свой древний город на Днепре.

Во время расположения 1-й Западной армии в Смоленске (после соединения с багратионовской армией) казачьи войска атамана Матвея Платова, подкрепленные одним гусарским и двумя егерскими полками, находились в 15 верстах от города по дороге на Рудню. То есть стерегли город с северо-западной стороны Смоленщины. Платов приказал выдвинуть далеко вперед казачьи партии, прикрыв ими и проселочные дороги, выходившие на дорогу Рудня – Смоленск. Участвовать в боях за сам город казакам не довелось.

Смоленск был оставлен. Бонапарт дорого заплатил за обладание городом, который выгорел у него на глазах, будучи оставлен жителями. Армии Барклая де Толли и Багратиона начали отход на московском направлении. Последними от Смоленска отходили три донских казачьих полка генерал-майора А. А. Карпова 2-го. Составив армейский арьергард, донцы повели «слабую перестрелку» с неприятелем, который вперед пока не подавался, действуя только авангардной кавалерией.

Когда император французов приказал Великой армии главными силами перейти Днепр, казачьи разъезды Карпова сразу же дали знать тревожную весть: «неприятель употребил все усилия по большой почтовой дороге», то есть по Старой Смоленской дороге, ставшей «главной» в истории Отечественной войны 1812 года. По ней война прокатилась туда и обратно. И полита она казачьей кровью была обильно.

…Соединение двух, 1-й и 2-й, Западных армий у Смоленска, бесспорно, являлось крупной стратегической удачей русского командования, равно как и серьезной стратегической неудачей венценосного полководца Наполеона. Ему пришлось окончательно расстаться с планами истребления сил разобщенного противника по одиночке. В том, что соединению армий генералов от инфантерии военного министра М. Б. Барклая де Толли и князя П. И. Багратиона во многом способствовали неординарные действия платовского летучего корпуса, у серьезных исследователей военных событий 1812 года сомнений и разногласий нет.

Более того, так же думали и современники. Известно, что при дворе и в окружении императора Александра I именно генералу от кавалерии М. И. Платову приписывали исключительную роль в соединении военной силы России под городом Смоленском. Но здесь надо заметить, что на это соединение даровито поработали и именитые полководцы Михаил Богданович Барклай де Толли и Петр Иванович Багратион. То есть умалять в той странице войны значимые заслуги этих двух личностей было бы большой несправедливостью, равно как умалять и действительные заслуги донского атамана.

О роли его под Смоленском писали и докладывали в свои столицы и иностранные дипломаты, аккредитованные в российской столице. Можно сказать, что они тиражировали мнение императорского двора, мнение и военной части окружения монарха. Иначе говоря, имя атамана-«вихря» Матвея Платова в тот год было действительно у всех, как говорится, на слуху.

Французы были наслышаны о нем, уже многими из них виденном на поле боя, не меньше, чем русские (в том числе и, разумеется, казаки) о маршале империи Иоахиме Мюрате, кавалерийском полководце императора Наполеона, сыне трактирщика, одаренного Бонапартом титулом Неаполитанского короля. Когда создатель Французской империи говорил не без презрения о «жалких арабах Севера», то слушавшие его адъютанты, маршалы и штабисты понимали под этими словами именно атамана Платова, неутомимо истреблявшего по кусочкам Великую армию до тех пор, пока она не стала называться таковой.

Так, посол Сардинского королевства граф Жозеф де Местр, бывший тогда к российскому императору близким человеком из когорты иностранных посланников и потому хорошо информированным дипломатом, писал в августе 1812 года об успешном для русских деле под Смоленском следующее:

«…Главная честь сего принадлежит (гетману казаков) генералу Платову, который успел уже оказать выдающиеся заслуги в сей войне».

Знал ли донского атамана лично Бонапарт? Лично знал и зрил император французов Матвея Ивановича с 1807 года, познакомившись с ним по своей монаршей просьбе к Александру I в Тильзите. Наполеону очень хотелось увидеть воочию предводителя «степных ос», воевавшего не по-европейски, доставившего ему и маршалам Франции столько тревог и боевых утрат.

То тильзитское дело обстояло так. По случаю мирного окончания Русско-прусско-французской войны 1806–1807 годов стороны в лице двух державных монархов устраивали встречи, торжественные застолья, взаимные награждения, смотр войск, представления друг другу своих военачальников, которыми каждый из них был вправе гордиться.

На одном из таких воинских праздников Наполеон заговорил с представленным ему донским атаманом. Император сказал тогда Платову, более чем внимательно приглядываясь к нему, что много наслышан о том, как русский кавалерийский генерал великолепно стреляет из лука, о котором в армиях Европы давно забыли, а вот в России казаки, башкиры и калмыки считают лук со стрелами «не уходящим» в историю оружием. Император французов попросил казачьего военного вождя продемонстрировать ему и свите свое боевое искусство.

Платов удовлетворил желание венценосного полководца из разряда врагов России. Ему быстро доставили его родовой богато украшенный лук, которым Матвей Иванович очень дорожил. В присутствии Наполеона и Александра I он пустил несколько стрел в специально устроенную по такому случаю мишень. Бонапарт был очень удивлен меткостью лучника и силой ударов оперенных стрел с калеными наконечниками. Он лично убедился, что стрела может поражать людей не менее опасно, чем свинцовая шаровидная пуля.

Бонапарт подарил Платову дорогую табакерку, что тогда было высокой наградой и заносилось в личный формуляр военного человека наравне с орденскими, денежными награждениями и пожалованием наградным оружием, пенсиона или имения. Матвей Иванович сдержанно поблагодарил монарха Франции и сделал ответное дарение: он отдал Бонапарту приглянувший тому свой боевой лук. Тот эпизод из праздников на берегах Немана в Тильзите стал достоянием истории отношений России с Францией.

Великая армия, оставив Смоленск, двигалась по столбовой Смоленской дороге к Москве. Это время Русского похода французские мемуаристы все чаще связывают со все возрастающим чувством голода в рядах наполеоновских войск: «редкость» нахождения съестных припасов близ дороги стала для них привычной картиной. Они, словно сговорившись, винят во всем казаков, которые вели «скифскую войну».

Ее иррегулярная конница вела не в одиночестве. К слову говоря, в ходе Отечественной войны М. И. Платову, как военному вождю русского казачества, приходилось едва ли не постоянно командовать легкой егерской пехотой, полки которой не раз усиливали боевую силу летучего корпуса и в его арьергардной службе, и в авангардной. Егеря тоже стали участниками «скифской войны» против французов.

Поэтому у Матвея Ивановича сложились самые добрые отношения и полное взаимопонимание с командирами егерей. В ту войну егерские роты и батальоны часто являли собой образ «ездящей пехоты», поскольку часто, при марш-бросках, донской атаман приказывал казакам брать на своих коней второго всадника, то есть пешего стрелка.

Батальонный командир 1-го егерского полка Михаил Петров, вспоминая в своих мемуарах о пути, проделанном его егерской бригадой в рядах багратионовской 2-й Западной армии от черты государственной границы до подступов к Смоленску, высказал искреннюю благодарность однополчан атаману Платову и его казакам:

«Присоединяясь у Столбцов к армии князя Багратиона и перейдя чрез Бобруйск к Старому Быхову на Днепр, мы маневрировали одним нашим Егерским полком с атаманом Платовым при его 20 казачьих – Донских, Уральских, Татарских, Калмыцких и Башкирских – полках, у 16 орудий Донской артиллерии его около Могилева, Копыса, Орши, Любавичей и Рудни до Бабинович и Поречья. По этим местам мы пропасть полей и перелогов исплутали, не имея нигде и в намеке военных дел, опричь кое-где пошлых казачьих «чу и гиков».

Спасибо еще нашему атаманушке батюшке Матвею Ивановичу, что он в чрезвычайных движениях этих давал нашему полку два Башкирских полка возить: ранцы, шанцовые инструменты и заслабелых егерей; а без того все они, не рожденные быть конями, сгинули бы в отделку от беготни по извилистым тропам героев донских».

Егерский офицер М. М. Петров вспоминал и о том, как на дороге от Рудни к Смоленску его полку был устроен смотр, который проводил полковой шеф наследный принц герцог Август Голштейн-Ольденбургский. Он остался доволен состоянием и бравым видом полка, который носил его шефское имя, «выдержавшего все перетурки казачьей войны без повреждений порядка регулярной службы воинов».

После оставления Смоленска атаман М. И. Платов получил приказ Барклая де Толли «составить цепь отрядов» от Смоленска к Поречью и Духовщине, а у переправы через Днепр у Соловьевой «все казачьи отряды совокупить вместе и составить массу, которую можно было бы употреблять во все стороны». То есть вновь собрать воедино летучий казачий корпус. Часть его полков передавалась в арьергардные колонны.

Высланные в сторону Смоленска разъезды казаков генерал-майора А. А. Карпова 2-го донесли, что французы продолжают строить мост через Днепр у Прудищева. Это донесение подтвердил и приведенный «французский переметчик», который дополнил донесение словами, что мост строят пионеры (саперы) 8-го армейского корпуса генерал-полковника гусар Ж. А. Жюно. Тогда к Днепру была послана казачья партия «открывать движение Жюно», то есть отслеживать его действия после перехода через Днепр.

…Казачья конница участвовала в деле у Лубино, где русскими войсками командовал граф В. В. Орлов-Денисов. Он прикрыл свою позицию на правом фланге пятью казачьими полками и двумя эскадронами Изюмского гусарского полка. Когда французские линии перешли в наступательное движение, Орлов-Денисов послал в бой Мариупольский гусарский полк и казаков. Их атака привела к полному успеху, «пехоту французскую изрубили на месте».

Но маршал империи Иоахим Мюрат в бою у Лубино продолжал упорствовать, добывая себе и императору новую викторию в Русском походе Бонапарта. Его не остановило даже то, что Орлов-Денисов своими искусными действиями отразил все попытки французов «дебушировать» из леса в обход левого фланга русских войск…

Схватка у Лубино стала финальной частью боя 7 августа, который вошел в историю Отечественной войны под названием боя в шести верстах к востоку от Смоленска у Валутиной Горы (или при Лубино, при Гедеонове, при Заболотье, как писано в ряде исторических трудов). Потери французов оказались в тот жаркий августовский день в полтора раза больше, чем у его противника.

В бою у Валутиной Горы отличились и три казачьих полка генерал-майора А. А. Карпова 2-го, которые входили в состав сводного авангардного отряда генерал-майора А. А. Тучкова 4-го и занимали место на правом крыле. Казаки «сторожили» брод через Днепр у местечка Прудищево, «наблюдали» движение 8-го армейского корпуса дивизионного генерала герцога Ж. А. Жюно. Они же участвовали в частых перестрелках с авангардной кавалерией неприятеля.

Сложностей в последнем деле у казачьих разъездов особо не было: корпус Жюно, выходя к Смоленску, заблудился в лесу и при Валутиной Горе акитвности не проявлял. Последнее историками объясняется тем, герцог д'Абрантес после тяжелого пулевого ранения в голову вел себя в Русском походе странно и в следующем году окончательно потерял рассудок.

После дела у Валутиной Горы 1-я Западная армия Барклая де Толли вышла на Московскую дорогу, пока еще не соединяясь с главными силами багратионовской 2-й Западной армией. Но это было дело всего нескольких дней. Для императора Наполеона стало окончательно ясно, что его военная кампания 1812 года приобрела затяжной характер без видимости ясной перспективы дальнейшего хода событий.

8 августа полкам летучего корпуса и особенно донской артиллерии пришлось вести упорный бой с неприятелем у Соловьевой переправы через Днепр, по которой на противоположный берег реки переходили войска Барклая де Толли. Прикрытие для них оказалось надежным и эффективным, благодаря полкам казачьих генералов А. А. Карпова 2-го и Д. Е. Кутейникова 2-го. Передовые бригады и дивизии Великой армии вышли к важной для себя переправе сразу в больших силах, но захватить ее не успели.

«…Авангард его (Наполеона), два дня не тревоживший русской армии, подошел к Соловьеву, когда мосты были сняты и последние казаки переходили вброд через Днепр.

Французы бросились преследовать донцов, но Платов удержал неприятеля батареями с левого берега Днепра. Французы приблизились в силах к реке, выдвинули батареи и под их прикрытием начали строить мосты.

Платов отступил к Михалевке, где после полудня 10-го августа завязалось жаркое арьергардное дело, продолжавшееся до вечера. Неприятель был удержан. Следующий день прошел без кровопролития…»

Платов удерживал Соловьеву переправу до последней возможности и отошел только с получением на то распоряжения. Вдоль берега были рассыпаны стрелки четырех егерских полков. Атаману пришлось разбить донскую артиллерию на отдельные батареи, которыми командовали есаулы Андреев и И. И. Кирпичев, сотники И. Я. Богаевский и Кульгачев, хорунжие Андреев и Ребриков.

Последними через Соловьеву переправу, через которую мосты были уже уничтожены, перешли казаки. Когда преследовавшая их по пятам вражеская кавалерия устремилась на противоположный берег, то была встречена у уреза воды пушечной картечью и ружейными пулями егерей. Казачьи батареи «защищали переправу искусными выстрелами и, смешав огнем своих орудий неприятельские колонны, принудили их удалиться от берега».

Арьергард атамана М. И. Платова у Михалевки вел бой с авангардом кавалерии маршала И. Мюрата. Вражеская легкая кавалерия, обеспеченная артиллерийской поддержкой, несколько раз ходила в атаки, чтобы сбить казачьи полки с позиции. Угрозы обойти ее с флангов успешного продолжения не имели. Так прошла большая часть дня 10-го августа.

На рассвете следующего дня неприятель, прикрывшись батареями, стал наводить через Днепр понтонный мост. В 6 часов утра спешенные казаки полков Иловайского 5-го завязали жаркую перестрелку с французской кавалерией и пехотой. 1-й Башкирский полк был употреблен для перевозки на своих лошадях, отставших от армейских колонн пехотных солдат.

После этого дела платовский арьергард отступил к деревне Михайловке. Здесь под вечер разыгрался поучительный бой: «казачьи стрелки», отходившие последними, заманили преследователей к опушке леса, где французов встретили ближним картечным огнем (то есть выстрелами в упор) два скрытых донских орудия, поставленных у разрушенного моста. Бой у Михайловки получил «сильное» продолжение после того, как стороны ввели в дело значительные силы пехоты.

Донской атаман М. И. Платов в своем донесении генерал-майору А. П. Ермолову, начальнику штаба 1-й Западной армии, о закончившемся бое написал: «С самого утра не было и часу свободного весь день, чтобы неприятель не наступал на арьергард самым наглым образом».

Платовские казаки, отступая дальше весь путь от Михайловки до села Усвятья, вели жаркие перестрелки с преследователями. Отличились стрелки Донского казачьего полка М. Г. Власова 3-го и Симферопольский конно-татарский Харитонова 7-го. В тех арьергардных схватках был эпизод, когда французская батарея, окруженная русской конницей, была спасена прусским гусарским полком. Тем временем войска Барклая де Толли располагались на правом берегу реки Ужи возле Усвятья.

13 августа русский арьергард у смоленского города Дорогобужа, стоящего на берегу Днепра, имел бой с авангардом Великой армии. Бой закончился безуспешно для преследователей, больших потерь стороны не понесли. Обойти русских с флангов французы не смогли.

15 августа 1-я и 2-я Западные армии соединились воедино в походную колонну у Вязьмы. Общий арьергард перешел через реку Осму и на ее левом берегу у села Беломирское «имел кровопролитное дело» с французским авангардом, которым командовал маршал империи Иоахим Мюрат. В бою на этот раз участвовали все силы арьергарда (конница, егерская пехота), которые получили огневую поддержку 32 орудий, то есть нескольких артиллерийских батарей. Неприятель, несколько раз в решительных намерениях переходивший Осму вброд и атаковавший противника, каждый раз выбивался на исходные позиции, то есть на противоположный речной берег.

Атаман М. И. Платов держался стойко. Но когда к французам начали подходить значительные подкрепления и их артиллерийский огонь заметно усилился, генерал от кавалерии приказал батареям сняться с позиций и полкам отступить дальше на восток по столбовой Смоленской дороге. Держать переправу через реку Осму уже не было никакого смысла: армейские войска ушли далеко вперед.

Арьергард, прикрывшись казачьими дозорами, отступал на Москву по дороге, которая пролегала теперь на Смоленщине по свежим пожарищам, что виделось предвестником народной войны против иноземного нашествия. Местные жители «без всякого стороннего внушения, сделали все то, что могла произвесть самая большая любовь к Отечеству. Исполнение сей мысли было различно, но мысль у всех была одна: ничто не доставайся неприятелю и не иметь ему ни приюта, ни покоя!»

Жители сел и деревушек, взяв с собой то, что можно было увезти или унести, уходили от столбовой Смоленской дороги в леса или еще дальше, в соседние губернии. Все остальное – дома, запасы продовольствия и фуража – истреблялось: предавалось огню или, по возможности, зарывалось в землю. Крестьяне раздавали проходившим войскам продукты питания. По дороге горели все окрестные волости, и платовские казаки могли воочию убедиться в силе народного гнева на вражеское нашествие.

«Скифская война», которая шла впереди Великой армии, давала о себе знать каждый день. Для императора французов и его войск Россия стала хуже Испании, где наступающие завоеватели тоже столкнулись с тактикой «выжженной земли». Но за Пиренеями не было «степных ос» в лице казаков. Наполеоновский капитан В. Дюпюи писал в своих мемуарах:

«После боя у Валутиной противник продолжил свое опустошительное отступление, а мы наше преследование. Каждый день с пяти часов утра мы вели перестрелку с казаками, и каждый раз это длилось до десяти или одиннадцати часов вечера. Они увозили все, что имелось, из деревень, угоняя жителей, которые укрывались в лесах; затем они их поджигали…

Такая манера вести войну была для нас очень вредной…»

К середине августа казаки стали «ходить в партизанах» по вражеским тылам и коммуникациям Великой армии. 16 августа казачья партия из отряда генерал-адъютанта Ф. Ф. Винценгероде у Поречья совершила нападение на авангард 15-й пехотной дивизии генерала Доменико Пино из 4-го корпуса Великой армии, двигавшейся к городу Витебску. В плен было взято 115 человек. Перед этим Пино целую неделю безуспешно действовал против отряда Винценгероде.

16 августа на место атамана Платова начальствовать арьергадом был назначен генерал-лейтенант П. П. Коновницын, раненный в Смоленске в правую руку. Сильно «напиравший» маршал Иоахим Мюрат был вынужден вести бой перед Вязьмой до ночи, после чего русские вновь отступили, теперь уже к Цареву-Займищу, не давая себя по дороге ни обойти, ни взять в кольцо. Опустевший город Вязьма горел так, что наполеоновцы даже не пытались проехать по его улицам среди пылающих домов. Ветер срывал с пожарища облака пламенеющих искр, а улицы были усыпаны горящими головешками.

Мюрат приказал своим войскам, кавалерии и пехоте, идти в обход Вязьмы с известной осторожностью: он всерьез опасался налетов казачьей конницы на те части авангарда, которые в поисках крова и провианта с фуражом удалялись от Смоленской дороги. Маршал империи теперь каждодневно получал известия о нападениях на отряды фуражиров и безжалостном истреблении «французских бродяг», то есть мародеров Великой армии.

Наполеоновские войска стали «теряться» на Смоленской дороге в силу самого непредвиденного обстоятельства. Противник в лице казачьих партий и местных крестьян стал спиливать верстовые столбы вдоль дороги, таким необычным образом вредя подходившему врагу. Спиленные или срубленные столбы, разумеется, на месте не оставлялись.

Теперь командирам походных колонн корпусов Великой армии приходилось выставлять на дороге конные ведеты (посты) вместо верстовых столбов. В противном случае колонны, чаще всего не имевшие проводников или имевшие не слишком надежных, могли просто-напросто заблудиться в темное время суток, что и не раз случалось. Как, к примеру, заблудился близ Смоленска целый армейский корпус генерала гусар Жюно.

Была и другая «напасть» на французов по пути к Москве, начиная от Смоленска. Казачьи партии арьергарда старательно истребляли (сжигали) любые мосты и мостики через водные преграды. Неприятелю приходилось в летний зной заниматься построением «разоренных» мостов, что изнуряло его. Движение походных колонн Великой армии возобновлялось только после того, как переправа через водную преграду восстанавливалась и обеспечивалась ее достаточная защита.

Французский мемуарист Комб, описывая перипетии неудачного преследования Великой армией противника, отходившего все дальше и дальше в глубь России, сделал интересную запись, датированную 5–6 сентября:

«Русская армия… прикрывала свое отступление частой цепью стрелков, составленной из казаков, калмыков и башкир. Последние были вооружены луками и стрелами, свист которых был для нас нов, и ранили нескольких из наших стрелков. Шея лошади капитана Депену, из моего полка, была пронзена под гривой одной из этих стрел, имевших приблизительно четыре фута в длину. Мы убили нескольких башкир, и я никогда не видал более безобразной расы людей».

Начальный период наполеоновского Русского похода не сразу убедил императора французов, плеяду его блистательных маршалов и в первую очередь маршала Иоахима Мюрата в том, что их тактика ведения войны против казачьей конницы успеха не имела. Если посмотреть на события июня, июля и августа 1812 года, то вырисовывается, с одной стороны, любопытная, с другой стороны – правдивая картина. Великая армия почти всегда выставляла против иррегулярной конницы армии России свою легкую кавалерию в лице улан, гусар, конных егерей, шеволежеров (легких конников) и шеволежеров-пикинеров. Так маршалы империи желали уравнять шансы своих легкоконных дивизий и бригад с отрядами казачьей конницы и, прежде всего, с платовским летучим корпусом.

В Великой армии легкая кавалерия составляла значительную силу, хотя численно и уступала тяжелой кавалерии (карабинеры, кирасиры, драгуны). Ее основой являлись французские полки: 6 гусарских, 17 конно-егерских и 9 шеволежерских-пикинерных. К ним следует добавить три полка гвардейской кавалерии: один конно-егерский и два шеволежер-пикинеров.

Не менее многочисленной была легкая кавалерия иностранных контингентов наполеоновской армии. Она состояла из 14 гусарских полков (2 польских, 2 вестфальских, один саксонский, один баденский, 4 прусских и 4 австрийских), 14 шеволежерских (6 баварских, 3 саксонских, 2 вюртембергских, 2 австрийских и один гессенский), 12 уланских полков (10 польских, один прусский и один бергский), 7 конно-егерских полков (3 польских, 2 итальянских и 2 вюртембергских) и 2 шеволежерских пикинерных полков (саксонский и вестфальский).

В ходе Отечественной войны наполеоновское командование начало на территории России формирование еще двух полков легкой кавалерии – литовского шеволежерского пикинерного (преимущественно из поляков, проживавших в Литве) и из литовских татар. Но закончить их полное формирование французской администрации не удалось. Эти два полка должны были войти в состав Императорской гвардии.

В русской армии на начало Отечественной войны русская легкая регулярная кавалерия состояла из 11 гусарских и 5 уланских полков (они состояли из двух батальонов по пять эскадронов в каждом). Основу же легкой конницы России составляли иррегулярные полки: казачьи и национальных формирований, а также конные полки ополчения, носившие названия казачьих.

Наполеоновские маршалы и генералитет Великой армии довольно быстро привыкли к прозе Русского похода императора Наполеона Бонапарта. Куда бы ни шли французские войска в преобладающих силах, впереди них всегда маячили казаки – одиночными дозорными, легкоконными разъездами силой до сотни всадников, а то и целыми полками. Один из участников вторжения вспоминал: «С самого начала кампании солдаты дивизии Клаперада еще не видели никакого врага, кроме нескольких казачьих отрядов, показывавшихся на горизонте».

Для наступавшей в глубь России наполеоновской Великой армии сложилась парадоксальная ситуация в отличие от войн в Европе, будь то в Испании или Австрии, в германских государствах или Голландии. Ни один французский квалерийский разъезд не мог безнаказанно осмотреть попавшуюся по пути и оставленную жителями деревню у Смоленской дороги. Не мог приблизиться вплотную к походному стану русской армии. Французам постоянно приходилось быть начеку, чтобы не стать добычей казаков или, как их продолжал насмешливо называть Наполеон, «степных ос».

Отступление для казачьей конницы, привычной к походным тяготам, выдалось по родной земле тягостным и тяжелым. Если походные невзгоды были привычны людям степных краев, то бедствия войны на Смоленщине и в других губерниях России виделось платовскому поколению впервые.

Страдали не только люди, но и лошади, которые, будучи полуголодными, вынуждены были совершать длительные, утомительные переходы без положенного на то в мирное время «роздыха». Лето 1812 года в западных губерниях России выдалось жаркое и сухое. Казаки-донцы шли арьергардом за отступавшей армией, шли по обобранному пехотными солдатами пути. Крестьяне, выполняя указания местной администрации и не желая, чтобы их достояние досталось недругам, жгли свои избы, уничтожали запасы хлеба и фуража (или прятали их в лесах и в земле). Целые деревни и села со скарбом и скотом уходили от войны подальше в леса.

Наполеоновские войска с самого начала Русского похода привыкли ночевать в брошенных жителями селениях или на их пожарищах и не могли найти там продовольствия. По крайней мере, в достаточном количестве. Но вместе с французами, немного впереди их, на тех же пожарищах и в брошенных деревнях ночевали и казаки армейских арьергардов. И они испытывали те же походные невзгоды, что и их преследователи: страдали и люди, и их кони. Особенно тяжелыми оказывались ночные переходы. Преследуемые спешили оторваться от преследователей, а те спешили догнать тех, кто от них уходил все дальше и дальше на московском направлении.

Пожалуй, армии императора Франции впервые за все минувшие военные кампании пришлось постепенно свыкаться с мыслью, что кормиться за счет населения чужой страны невозможно. Наполеону пришлось воочию убедиться в эффективности так называемой скифской войны, которую вела противная сторона. В ходе ее перед наступающим врагом уничтожалось все (или очень многое) из того, что могло служить пропитанием для сотен тысяч людей и многих десятков тысяч их коней.

Некоторые историки считают, что автором «скифского плана» ведения войны против Великой армии на российской территории являлся не кто иной, как генерал от инфантерии М. Б. Барклай де Толли. Но прямых подтверждений тому нет, хотя военный министр России свой операционный план войны базировал на использовании давно известной тактики «выжженной земли» с использованием иррегулярной конницы.

При этом Барклай де Толли опирался не столько на примеры из древней истории (войны скифских племен с Персией), сколько на успешные действия испанцев и англичан против императора французов на Иберийском полуострове. Такие рекомендации давала военному министру российская внешняя разведка. Рекомендации давались и по использованию легкой армейской конницы.

Мемуарист Ложье, рассказывая о том, как «столкнулись» две дивизии корпуса вице-короля Эжена (Евгения) Богарне – французская и итальянская при дележе чудом уцелевшего на их пути провиантского магазина противника (вспоминал уже после войны), с нескрываемой иронией заметил: «Тут был запас сухарей, не попавших в мешки казаков».

Каречи, Мир, Романово, Лубино… Там, на взлете Отечественной войны 1812 года, под ударами лихих лав казачьих таяла и гибла кавалерия лучшей армии Европы рубежа двух столетий. И ее венценосный вождь-корсиканец, бесспорно великий полководец из когорты завоевателей, ничего не мог противопоставить «степным осам» Дона и Урала, Приволжья.

Начало войны демонстрировало врагу следующее. С началом наполеоновского вторжения казачьи полки стали исполнителями «скифской тактики» русского командования. Получив известие о переходе неприятеля через Неман, военный министр России М. Б. Барклай де Толли отдал приказ командующим армиями и отдельных корпусов истреблять по пути следования войск Бонапарта запасы продовольствия и перевязочных средств. Так для завоевателей, прежде всего нижних чинов Великой армии, в России начались лишения и тяготы, которые усугублялись по мере продвижения от линии государственной границы на восток. Одновременно при отступлении 1-й и 2-й Западных армий истреблялись мосты и переправы через любые водные преграды.

Атаман М. И. Платов, штаб которого находился в Гродно, с немалыми трудами «выслал» из города разные запасы, снял мосты на реке Лососне, испортил мост через Неман и увез с собой чиновников, которые могли бы помочь французам проводить фуражировки в Белостокской области.

Провиант, в случае невозможности его увезти, подлежал уничтожению (сожжению). На реке Неман казаками уничтожались барки с армейским продовольствием. В городе Лиде атаман Платов приказал раздать по полкам местные казенные запасы «товара сапожного, сукна, сухарей и овса». Оставшиеся в городе «магазейны с мукой и сеном» предали огню.

Уже в первые дни войны французам пришлось защищать от казачьих партий те военные магазины (склады) противника, которые им удалось захватить. Так, казаки перед носом у неприятеля сожгли большие магазины в местечке Вольма. Платовские донцы разрушили мост через Березину, сожгли у местечка Николаев два речных парома, истребили все лодки, имевшиеся в округе.

Французы, отправляемые в приграничье России на фуражировку, многократно сталкивались с тем, что в местных магазинах уже побывали казаки. Увозились (или истреблялись) не без помощи местных крестьян продукты питания в крупных помещичьих имениях. Французская сторона называла такие действия казачьих партий «грабежом», хотя это было далеко от истины.

…Император Александр I, еще находившийся при действующей армии, стремясь реализовать российский план на ведение войны с Наполеоном, уже в первые ее дни повелел действовать «во фланг неприятелю». Речь шла об армейской разведке и ведении «диверсий» во вражеском тылу в приграничье. Генерал от кавалерии А. П. Тормасов, главнокомандующий 3-й Обсервационной (Наблюдательной) армией во исполнение указа государя решил «развлечь неприятеля» отрядом полковника К. Б. Кнорринга, составленным из улан и казаков.

Действия этого отряда превзошли все ожидания: Кнорринг на время захватил город Белосток (его гарнизон и администрация бежали) и разгромил несколько небольших отрядов саксонских войск. В бою за город саксонцы потеряли 26 человек и 29 лошадей. Отступление войск Обсервационной армии от границы заставило Тормасова на время забыть о партизанстве.

Удачнее оказался более поздний опыт с крупным армейским партизанским отрядом генерал-майора Ф. Ф. Винценгероде, созданным по приказу Барклая де Толли в конце июня в Духовщине. Сила «легкого отряда войск» состояла из 1300 человек, прежде всего казаков. После нападения конных партизан на Велиж, Наполеон потребовал очистить армейские тылы от «пробравшихся туда казаков».

Французский мемуарист Арман де Коленкур писал: «Через десять дней после нашего прибытия в Витебск, чтобы раздобыть продовольствие, приходилось уже посылать лошадей на 10–12 лье от города. Оставшиеся жители все вооружились; нельзя было найти никаких транспортных средств. На поездки за продовольствием изводили лошадей, нуждавшихся в отдыхе; при этом и люди и лошади подвергались риску; ибо они могли быть захвачены казаками или перерезаны крестьянами, что частенько и случалось».

…«Скифская тактика», исполненная усилиями быстроконных казаков, вызывала тревогу у наполеоновского генералитета, чьи войска стали терпеть большую нужду в провианте и фураже. Дивизионный генерал граф империи Этьен Нансути, командир 1-го корпуса кавалерийского резерва, доносил по команде, что не находит на своем пути никаких запасов русских – ни зерна, ни муки, ни овса для лошадей, которые стали гибнуть прямо на марше.

Наполеон писал по поводу «скифской тактики» противника: «Русские действовали против нас, как когда-то парфяне против римлян под командой их полководца Красса».

При вступлении французов в город Вязьму установили, что казачьи отряды русского арьергарда предали огню не только провиантские магазины, но и казенные дома. Французский мемуарист писал: «казаки зажигают горючие материалы… в различных местах, пожар начался до того, как из города ушли последние казаки».

…Дела летучего казачьего корпуса в начальный период войны были громкими, угрожающими для врага и ободряющими защитников российского Отечества. В силу этого число конных бойцов атамана Войска Донского в слухах еще до дня Бородина постоянно «росло», все далее удаляясь от их истинного числа: «…Под начальством Платова – отдельный корпус более 50 тысяч наездников».

Изобретательность казаков в придумывании способов для поражения врага, нанесения ему любого урона (в том числе морального), казалось, не имела пределов. При этом на вооружение брался богатый подобный опыт из прошлого, вчерашнего и далекого.

Такой пример. В истории Лейб-гвардии Казачьего полка, в 1812 году называвшегося Казачьим Лейб-гвардии полком, с Черноморской казачьей сотней вписана такая история, случившаяся в самом начале войны, когда 1-я Западная армия генерала от инфантерии М. Б. Барклая де Толли отступила к реке Западная Двина:

«Лейб-казаки стояли постами по реке Западной Двине. Против них были посты французской кавалерии. Командир Лейб-гвардии Казачьего полка граф Орлов-Денисов заметил, что один французский пикет слишком выдвинулся вперед и стоит в удалении от прочих войск. Он вызвал охотников снять этот пикет. Вызвалось двадцать пять удальцов, с поручиком Венедиктом Коньковым во главе.

Казаки разделись донага, забрали с собой только пики, потихоньку прошли к реке, переплыли ее, поднялись на кручу левого берега и стремительно бросились на пикет. Французы не успели даже дать выстрела, как были частью поколоты, частью забраны в плен. Отправив пленных на свой берег, Коньков выстраивает голых казаков и кидается с ними на самый лагерь. Там он колет все, что попадается под руку. Во всем кавалерийском стане поднимается тревога. Целый полк вылетает, чтобы покончить с отчаянными лейб-казаками.

Коньков несется к берегу. Перед ним крутой обрыв. Плотно обхватили голыми ногами бока своих умных коней казаки, отдали повод – и смелые степные лошади сползли по круче в воду и уже плывут стаей, и только верхи их морд видны над водой, раздуваются храпки, блестят черные глаза, да подле машут белые руки саженками загребающих казаков».

Казачий историк и писатель В. Н. Краснов в «Истории войска Донского. Картины былого Тихого Дона» так рассказывает об одном из казачьих набегов в расположение наполеоновских войск в самом начале Отечественной войны 1812 года «12 июля атаману Платову было поручено произвести набег в тыл неприятелю. Разделивши свой отряд на небольшие партии, – бесконечно гибкой линией лав казачьих – Платов прошмыгнул в тыл неприятелю и явился одновременно повсюду. В занятых французами Могилеве и Орше, в Шклове и Копысе – везде хозяйничали донские казаки. Пленных не брали. Некуда было их девать, да они и не поспели бы за казаками. Как рой мошек налетели казаки на тыл французской армии.

Под их ударами гибло все: отдельные партии, посланные за фуражом, были рассеиваемы, горели продовольственные магазины и запасы фуража. Вдруг, сразу, за спиной у французов поднялись зарева пожаров, черный дым потянулся к небу, отовсюду шли донесения с просьбой о помощи, и, когда утомленная французская конница примчалась, – никого уже не было в тылу.

О! казаки знали, как делать набеги! Их учили этому черкесы и татары, и набег казачий был быстр и внезапен. 15 июля рассеявшиеся по всему тылу французов казаки стали собираться в Дубровну, где перешли Днепр и соединились с 1-ю армией. За этот набег казаки истребили более 2000 неприятелей, взяли в плен 13 офицеров и 630 человек…»

Военачальники наполеоновской кавалерии писали о тактических приемах казаков, которые в бою постоянно озадачивали их: «Не знаешь как против них действовать; развернешь линию – они мгновенно соберутся в колонну и прорвут линию; хочешь атаковать их колонною – они быстро развертываются и охватывают ее со всех сторон…»

В бою казаки, будь числом в отдельную сотню или целый полк, или в отряд из несколько полков, действовали, как прирожденная иррегулярная конница, лавой. Это не кавалерийский строй, а «самобытный казачий способ воевать», отточенный в деталях веками и поколениями степных конных воинов.

Лава была живым, не имеющим шаблона, тактическим приемом казачьей конницы. Она в бою строилась в зависимости от обстановки на поле боя, черт неприятеля, собственных возможностей и числа бойцов, «географии» местности, по которой предстояло атаковать. Целями построения лавой были две – или атаковать врага, или заманивать его в засаду. То есть в зависимости от желания сотенного командира или полкового начальника. Команды для действий в лаве не устанавливались – их заменяли свист, «лай» или особые крики, понимаемые только среди своих, среди самих казаков.

Регулярная кавалерия могла наступать развернутым строем на поле брани, в походных, сомкнутых или разомкнутых (на флангах) колоннах. То есть кирасиры и драгуны, гусары и уланы, карабинеры и конные егеря, конные гренадеры и пикинеры всегда в бою, на учениях, в походной жизни старательно держали строй. Таких строев «регулярства» казаки на войне никогда не знали.

В эпоху Наполеоновских войн (и до того) перед атакующим движением вперед казачий полк выходил на начальную позицию посотенно или «общей кучей». Какое-то равнение не соблюдалось или соблюдалось довольно относительно. Если места по фронту было достаточно, то тогда расположение полка напоминало развернутый строй. Если места было мало, то полк со стороны больше всего напоминал походную колонну.

В этой «куче» казаки строились по давно усвоенному правилу: каждый рядовой искал глазами своего урядника-одностаничника и пристраивался к нему сбоку или за ним. Урядник, соответственно, имел в виду своего хорунжего (младшего сотенного офицера) или сотника. Все одновременно следили глазами за полковым командиром, за полковым (станичным) знаменем.

Если неприятель был еще не на виду, то вперед от полка или сотни высылался быстроконный разъезд. Он и приносил первые вести о приближении врага, его силах, направлении движения, каких-то видимых особенностях. Получив такую весть, командир полка сразу же собирал к себе сотников. Он говорил им о том, как собирается атаковать или заманивать в засаду, под огонь сзади находящихся пушек или пехоты. При этом обязательно говорилось, с чего начнется атака, кому и как вести огневой бой (стрелять) – с коней или спешившись. Объявлялось об условных знаках, которые будут подаваться в предстоящем бою.

Сотенные командиры, в свою очередь, передавали весь этот разговор в деталях младшим офицерам, те – урядникам и всем казакам. То есть каждый боец знал о замысле боя и свое место в нем, «свой маневр» в предстоящем смертном деле. Именно этого требовал в знаменитой «Науке побеждать» генералиссимус А. В. Суворов-Рымникский, князь Италийский.

Часто на поле боя, когда неприятель был уже на виду, в казачьем полку наблюдалась такая картинка. Полковой командир обращался к подчиненным при распущенном знамени со «словом» (то есть держал короткую, но выразительную в словах речь) и просил их убедительно, чтобы они шли вперед храбро и тем самым не устыдили своего начальника. Казаки в таких случаях в один голос громко отвечали, что или погибнут, или составят славу родному полку и всему Войску. Иначе говоря, воодушевление перед боем было общее.

Полк для устройства лавы обычно разъезжался по полю версты на две. Естественно, что казаки могли только видеть, но не слышать подаваемые командиром полка команды. Да и сотники во многих случаях находились далековато. В таких случаях «управление было немое». Казаки неустанно следили за своими сотенными офицерам, «как рой за маткой», и все повороты (маневры), перемена аллюра, сама атака (от ее начала и до самого конца) происходили по «немому знаку» шашкой, рукой или движением (поворотом) коня.

Знатоки действий казачьей конницы, к примеру, описывают конный бой с применением лавы так. Пускай она, к примеру, заняла две версты, тут есть и небольшой ручей и маленький овраг. Казаки хотят «заманить» неприятеля (иррегулярную его конницу) на стоящую в четырех верстах и прикрытую скатом возвышенности, поросшим мелким кустарником, артиллерийскую или пехотную позицию, то есть под картечные или ружейные залпы в упор.

Лава начинает наступление шагом. Дойдя до ручейка, все всадники, которым приходится через него переходить, по знаку старшего, «падают» с коней, которые отдаются казакам, остановившимся скрыто сзади. Спешившиеся «примащиваются» на своем берегу ручья, держа ружья наизготовку для стрельбы.

Те же всадники, которые перешли ручей, сейчас же «затягивают» место образовавшегося в лаве разрыва. Лава продолжает прежнее неспешное движение вперед, на неприятеля. Дойдя до овражка, шагов за триста до него, часть конников останавливается и «смыкается в кучу, наподобие развернутого строя». После того, как лава во второй раз уменьшилась числом людей, она становится «жиже», но протяжение ее линии на поле боя остается прежним.

Только теперь по знаку полкового командира начинается решительное, бесстрашное и «задорное» наступление: неприятель уже близок, просматривается достаточно хорошо. Если вражеская кавалерия «не обращает внимания на казаков» (бывало и такое), то подскочившие к ней казаки стреляют в нее с коней чуть ли не в упор, наскакивают на расстояние пистолетного выстрела.

Но лишь только разъяренный такой дерзостью неприятель высылает против атакующих казаков взвод, эскадрон или более кавалерии, лава без всякой на то команды (или же по «немому знаку») достаточно дружно подается назад. Одновременно ее фланги «сгущаются» и с криком, присвистом с боков несутся на ту часть вражеской кавалерии, которая пошла в атаку, заходя ей в тыл.

Так может повторяться не раз. В конце концов такое «дерганье за усы» или «наездничество» лавой надоедает неприятелю и озлобляет его. Вражеские начальники теряют осторожность в бою и попадаются на казачью военную хитрость. Они высылают вперед большую часть своих сил – эскадронов, полк или несколько полков для «наказания казаков». А тем того только и надо!

Казачья лава, как бы «устрашась» более сильного числом врага, начинает уходить, на ходу собираясь в две «кучи», из которых одна несется во весь конский мах к овражку, а другая – к ручью. Неприятелю кажется, что такое «хаотическое» бегство равно паническому страху, которое еще больше «задирает» его в бою.

Шагах в двадцати – тридцати от естественного препятствия (для конницы им может быть самый малый овраг или ручей) казаки в каждой «куче» быстро поворачивают своих коней вправо и влево и на полном скаку обходят хорошо видимое им препятствие. Увлеченные преследователи, идущие в сомкнутых строях эскадронов, не могут столь резко изменить направление своего движения. Одни вязнут или тонут в ручье под ружейными выстрелами спешенных казаков с противоположного берега, другие, при переходе через овражек, расстраивают свой строй и попадают под пушечный, ружейный огонь открывшейся засады.

В эти минуты лава уже успевает развернуться назад и атакует на полном скаку с флангов, а при полной удаче – то и с тыла. Неприятель в таких случаях обычно не принимает в невыгодных для себя условиях ближний, рукопашный бой и, отбиваясь, начинает отход назад, к своим, которые уже спешат на выручку (будь то кавалерия или пехота).

Для такого финала атаки лавой казакам не требуется никаких команд или сигналов. Каждый из них должен понимать (и понимает), что ему нужно делать в быстроменяющейся ситуации. Иначе говоря, он прекрасно, интуитивно знает «свой маневр», свое место в общем движении сотни, полка. Бывало, что полковые и сотенные командиры в таких случаях кричали: «Братцы – вперед!» или: «Станичники – увиливай!» Но такие громогласные слова в вихре скоротечного боя были слышны далеко не всем в широко развернутой лаве.

Лава может быть силой и в несколько полков, как то было на Бородинском поле. Если требовалось устроить такую впечатляющую числом всадников атаку, а места для ее разворачивания не хватало по фронту, то часть казачьих сил выстраивалась во втором эшелоне или укрывалась в засаде. Но для заманивания на нее неприятеля предстояло еще «заманчиво поработать».

Наиболее удачно казачья тактика выражалась в лаве, действие которой не один век называлось знаменитым «вентерем», блестящим мастером исполнения которого был атаман М. И. Платов. «Вентерем» на Дону называется рыболовная сеть, натянутая на ряд уменьшающихся обручей, и оканчивающаяся мешком. Рыба, обманутая первоначальным простором, в конце концов оказывается замкнутой в узком пространстве, где не имеет возможности развернуться, чтобы «бежать» из «вентеря».

Именно такая рыболовная снасть дала идею для действий степной казачьей конницы в стародавние времена. Казаки этот тактический прием отработали столетиями на обязательно пересеченной, не открытой для глаз, местности, с несколькими тесными проходами для конницы, заманивая врага в засаду. Если такой «вентерь» удавался, то врага ожидало или истребление, или плен. Вырваться из «вентеря» в таких случаях удавалась не всем.

Войны прошлого показали, что других построений на поле битвы с любым врагом казаки не знали. «Регулярство» было не для них. Там, где нельзя было биться шашкой или пикой на коне, казаки обычно спешивались и начинали вести огневой бой. В таких случаях сбатованных (сбитых в табун) лошадей оставляли за позицией сотни или полка под надежным присмотром.

Казачьи войска имели свою конную артиллерию. Сначала это были одиночные, разнокалиберные пушки. Затем на Дону появились первые конно-артиллерийские роты, на смену которым пришли казачьи батареи. Казачьи орудия хорошо прикрывали действия конницы, и не было случая в Отечественную войну 1812 года (и в других войнах), чтобы хоть одно донское орудие оказалось во вражеских руках.

Во время походных движений русской армии, во время расположения ее на поле битвы или в полевом лагере, из легкоконных казаков выставлялись дальние сторожевые цепи. Порядок службы в них (днем и ночью) был основан на секретах (высланных вперед скрытых на местности боевых дозорах), на «подслушивании и выглядывании» одиночных всадников, которые, будучи захваченными, становились «языками».

Обычно высланная вперед застава время проводила так. Расседлав коней, большая часть казаков укладывалась спать. На «курганчике» устраивался бдительный, недремлющий часовой (и не один, а с напарником). Они зорко всматривались на все стороны. Впереди заставы, порой версты за две, находился казак-«охотник» (доброволец), притаившийся в укромном местечке. Вместо него могла быть и небольшая партия конников во главе с офицером или урядником.

Если появлялся неприятель, то казак-«охотник» (или партия) делал «выпал» (выстрел из ружья или пистолета). Часовой на «курганчике» немедленно поднимал заставу по тревоге. Казаки, «подкрепленные сном», садились на коней и уже через несколько минут мчались к тому месту, где появился враг.

Особенность действий выдвинутых вперед от главных сил казачьих партий состояла в том, что им приходилось перемещаться без каких-либо карт, а время определять «по солнышку». Часы, по бедности, в начале XIX века имели немногие офицеры даже из числа старших.

Успех казачьей службы, победные дела, высокие моральные и боевые качества конных бойцов иррегулярных войск русской армии заключались в том, что на военную службу казака снаряжали отец и мать, дед, вся семья. Они доступным языком говорили ему о чести быть воином-казаком, внушали быть храбрым, напоминали о чести их фамилии. Поэтому казак на войне, будь он в бою или на чужбине, всегда помнил родные места, станицу или хутор, как семья провожала его на службу и на брань. Помнил наказ отца и матери.

Провожали казаков на службу, в поход и на войну всем станичным или хуторским миром. При этом в земляках равнодушных к нему людей служивый казак никогда не видел. Так было столетиями на Тихом Дону и Урале (Яике), Кубани и Тереке, Енисее и Амуре…

Провожали казака-донца, уральца, оренбуржца и черноморца в 1812 году на службу и в ополчение так, как поется в песне, сложенной на слова донского казака-поэта А. Туроверова:

Конь боевой с походным вьюком

У церкви ржет: – кого-то ждет.

В ограде бабка плачет с внуком,

Молодка возле слезы льет.

А из дверей святого храма

Казак в доспехах боевых

Идет к коню, из церкви прямо

С отцом, в кругу своих родных.

Жена коня подводит мужу,

Племянник пику подает.

«Вот, – говорит отец, – послушай

Моих речей ты наперед.

Мы послужили Государю,

Теперь тебе черед служить.

Ну, поцелуй же женку Варю,

И Бог тебя благословит!

И да пошлет тебе Он силы

Долг службы свято соблюдать,

Служить, как мы Царю служили,

И славу рода продолжать.

Иди туда, куда укажут

Господь, начальство и черед,

Когда же в бой лететь прикажут,

Благословясь, ступай вперед!

Но ни в бою, ни перед боем

Ты не бранися, не ругай;

Будь христианин и перед боем

Крестом себя ты осеняй…

Коня даю тебе лихого,

Он добровит был у меня,

Он твоего отца седого

Носил в огонь и из огня.

А добрый конь – все наше счастье,

И честь, и слава казака,

Он нужен в счастье и в напасти,

И за врагом, и на врага.

Конь боевой всего дороже,

И ты, мой сын, им дорожи;

И лучше сам ты ешь поплоше,

А лошадь в холе содержи!

Тот колет пикою ловчее,

И в деле тот и молодец,

Кому коня добыл добрее

Дед, прадед, дядя иль отец…

А вот и пика родовая,

Подруга славы и побед,

И наша шашка боевая —

С ней бился я и бился дед!

Исправен будь! И старших слушай,

Найди товарища себе.

Живите с ним душа вы в душу,

Клянитесь выручить в беде!..

Куда придешь – ты, первым делом,

Разведай все, – до пустяка.

Где тракт какой, кто есть, примером,

Где лес, где села, где река.

Тогда ты свой в чужой сторонке,

И командирам ты рука!

Ведь ловкость, сметка да сноровка —

Весь капитал у казака!..»

Современников из числа недругов России в «грозу 12-го года» поражало казачье войсковое товарищество, взаимовыручка и взаимопонимание. Они основывались на вековых традициях казачества. Можно взять тому в пример такие слова. Вызывая донского генерал-майора И. К. Краснова в действующую армию, атаман Матвей Платов писал ему: «Вы мой соотечественник; надеюсь иметь в Вас и доброго помощника».

Объединившиеся воедино две русские Западные армии, прикрывшись сильным арьергардом под начальством атамана Платова, отступали все дальше и дальше от Смоленска к Москве. А. П. Ермолов писал в «Записках»:

«9-го числа вся 1-я армия, соединясь за Днепром, пришла к селению Усвятье. Днем прежде 2-я армия расположилась недалеко от Дорогобужа. В состав арьергарда поступили многие егерские полки и кавалерия. Им командовал генерал-майор барон Розен, состоя в полном распоряжении генерала от кавалерии Платова, которому приказано оставаться у самой переправы долее, дабы собрались люди усталые. Сильные партии должны отправиться вверх по Днепру, наблюдая, чтобы не беспокоил неприятель отправленные из Смоленска обозы и транспорты чрез Духовщину на Дорогобуж. Все прочие тяжести и все раненые отправлены из Духовщины в Вязьму и были вне опасности».

…Русские 1-я и 2-я Западные армии продолжали отход к Москве. Все это вызывало глухой ропот в войсках, от нижних чинов до генерала от инфантерии князя Петра Ивановича Багратиона. Но Барклай де Толли, военный министр России, был неумолим в своем решении как можно глубже заманить врага на территорию России, растянуть до невозможности его коммуникации, а потом нанести ему поражение в полевой битве. Собственно говоря, назначенный главнокомандующим М. И. Голенищев-Кутузов одобрит такой план ведения войны против императора Наполеона и его действительно Великой армии.

Роптали против отступления и в казачьих полках. Там тоже видели вину за отступление в «немце» Барклае де Толли, и в тех «немцах», которых было немало в его окружении. Начальник барклаевского армейского штаба А. П. Ермолов в своих мемуарах рассказал о том, как относился к ним атаман Матвей Платов, который уже не единожды с началом войны брал со своими «степными осами» «поверхность» над вражеской кавалерией, то есть громил ее, начиная от славного боя под Миром:

«Атаман Платов сказывал мне о показании взятого в плен унтер-офицера польских войск, что будучи у своего полковника на ординарцах, видел он два дни сряду приезжавшего в лагерь польский под Смоленском нашего офицера в больших серебряных эполетах, который говорил о числе наших войск и весьма невыгодно о наших генералах.

Разговорились мы с генералом Платовым о других, не совсем благонадежных и совершенно бесполезных людях, осаждавших главную квартиру и, между прочим, о флигель-адъютанте полковнике Вольцогене, к которому замечена была особенная привязанность главнокомандующего. Атаман Платов в веселом расположении ума, довольно смешными в своем роде шутками говорил мне:

– Вот, брат, как надобно поступать. Дай мысль поручить мне обозрение французской армии и направь его на меня, а там уже мое дело, как разлучить немцев. Я дам ему провожатых, которые так покажут ему французов, что в другой раз он их не увидит.

Атаман Платов утверждал, что знает других, достойных равной почести…»

…Участники Русского похода в своих воспоминаниях о том, как Наполеон преследовал армию противника, писать о казаках не забывали. Правда, при этом порой приводились весьма курьезные случаи, реальность которых вызывает сомнения. К числу таковых, к примеру, относится такой «дорожный случай». Главный квартирьер Главной квартиры императора Наполеона бригадный генерал Филипп-Поль де Сегюр в своих мемуарных воспоминаниях «Поход в Россию. Записки адъютанта Наполеона I» рассказал эпизод, вполне достоверный, из преследования русской армии после Царева-Займище:

«Со времени прибытия Кутузова передовые части наших колонн постоянно объезжали казачьи отряды. Мюрат раздражался тем, что его кавалерия вынуждена была развертываться перед таким ничтожным препятствием. Уверяют, что в тот день, повинуясь своему первому импульсу, достойному времен рыцарства, он бросился один вперед и, подъехав к казачьей линии, вдруг остановился в нескольких шагах от нее. И вот, с саблей в руках, он с таким повелительным видом и жестом сделал казакам знак удалиться, что эти варвары повиновались и в изумлении отступили».

…Еще на дальних подступах к Бородинскому полю наполеоновские войска стали нести заметные потери от действий армейских партизанских отрядов, которые рассылали казачьи партии и, при поддержке местных жителей, «теснили неприятеля». «Запаленная» казаками «малая война», с которой столкнулись французы в России, грозила им большими бедами, чем такая же «малая война» в Испании.

Показательны здесь действия отдельного летучего (армейского партизанского) отряда генерал-майора Ф. Ф. Винценгероде, действовавшего севернее Смоленской дороги. Командир отряда 19 августа доносил из местечка Белый в Санкт-Петербург императору Александру I следующее:

«…Положение неприятельской армии, на левом фланге и в тылу коей находится уже несколько недель мой малый корпус и которую храбрые казаки мои обеспокоивают и день и ночь, конечно, не очень блистательно…

16-го числа сего месяца послал я слабый отряд, состоящий из 15-ти казаков, под командою офицера Перикова для наблюдения за корпусом генерала Пино, которой отряжен был с пехотною дивизиею и 3-мя конными полками из Смоленска к Витебску и которой, следуя за мною, взял свое направление на Поречье. Храбрый сей казацкий офицер начал тем, что сорвал неприятельский пикет, состоящий из 10-ти рядовых, и присоединился к жителям города Поречья, которые по приближению неприятеля оставили город и бросились в близлежащие леса; потом, когда неприятельские колонны проходили через город, то казаки вместе с жителями напали на ариергард и взяли 105 человек в плен, которых они привели ко мне; с нашей стороны при сем случае ранили только двух мужиков и убили лошадь у казака…»

Командир армейского партизанского отряда «испрашивал Высокомонаршего воззрения» на награждение Георгиевским крестом (орденом Святого Георгия) командира казачьей партии офицера Перикова. Он также доносил, что партизанами был перехвачен адъютант генерала Пино с бумагами, из которых стало ясно, что неприятель определяет численность летучего отряда генерал-майора Ф. Ф. Винценгероде в 6 тысяч человек (половина из них – казаки), тогда как он состоял всего из 1300 человек.

Молодой французский офицер Мишель Комб пишет о печальной участи полков саксонской и баварской легкой кавалерии, входивших в состав его дивизии. Он сообщает, что у командиров полков союзников уже не было возможности посылать далеко от дороги на фуражировку сильные отряды. Комб свидетельствует, что когда саксонцы и баварцы приходили в деревню и хутор, то находили их уже в огне. Казаки покидали опустошенные и подожженные селения на глазах у неприятельских кавалеристов. Мемуарист сетует, что при этом они разбивали бочки с пивом и овсяной водкой, «которая в большом количестве употребляется в этой стране».

…Арьергардные бои не утихали на столбовой Смоленской дороге до самого дня Бородина. Подобные дела начинались и заканчивались, как правило, казачьими партиями, которые бдительно стерегли зыбкое спокойствие походного марша. По свидетельству многих очевидцев, прежде всего чинов Великой армии, «степные осы» своими действиями превзошли все ожидания своего и чужого командования.

На подходе к Бородинскому полю итальянский вице-король Эжен Богарне, его генералы и офицеры корпусного штаба стали свидетелями тревожной картины. Стоило только вице-королю со своей пышной свитой и конвоем драгун отъехать на версту от походного лагеря, как он увидел, что «впереди вся долина полна казаков». Полководцу Великой армии пришлось прервать свое знакомство с местностью. При этом он лично убедился в том, что окрестные леса «запружены казаками», устрашить которых на самое малое время итальянским войскам корпуса Богарне становилось с каждым днем все труднее.

То же самое констатировали мемуаристы из других корпусов главной группировки Великой армии, которая наступала на московском направлении. Французская кавалерия подустала, особенно кони. Степные же казачьи лошадки, как казалось со стороны, устали не знали, а их наездники не уставали «казаковать» ни днем ни ночью.

Все же главным в августовские дни для казачьих полков арьергарда было не «теснение» неприятеля на флангах, а бережение маршевого движения отступающих русских войск. Наполеон, Мюрат, другие маршалы империи не уставали в своих попытках отрезать хотя бы малую часть сил противника, добыть викторию. В этом им препятствовали платовские казаки. О том, какой накал боевых столкновений «стоял» на Смоленской дороге, могут свидетельствовать донесения и переписка тех дней.

Генерал от инфантерии князь П. И. Багратион в письме московскому главнокомандующему Ф. В. Ростопчину писал 13 августа: «Неприятель наш неотвязчив: он идет по следам нашим».

Начальник арьергарда 2-й Западной армии генерал-майор граф К. К. Сиверс доносил 17 августа главнокомандующему князю Багратиону: «Неприятель довольствовался тем, что казачьи аванпосты 1-й армии отступили из селения Митино, и против командуемого мною арриергарда занял село Телепнева, угрожая (казачьему) генерал-майору Карпову его в том месте обходить».

Главнокомандующий М. И. Голенищев-Кутузов в донесении императору Александру I от 19 августа, то есть на третий день своего прибытия к армии, сообщал: «Токмо вчерашний день один прошел без военных действий».

22 августа генерал-майор Сиверс докладывал князю Багратиону: «Находящийся на левом фланге с полком войсковой старшина Комиссаров… посылал партию в леса для истребления (неприятельских войск) фуражиров, которою партиею отыскан отряд фуражиров при офицере; разбили оную: ызят в плен офицер и девять рядовых, которые отправлены генерал-лейтенанту Коновницыну…»

23 августа главнокомандующий М. И. Голенищев-Кутузов доносил императору Александру I о том, что им в 12-ти верстах впереди Можайска при деревне Бородино выбрана позиция для сражения. В том же донесении полководец писал государю и о действиях казаков против войск Наполеона на Смоленской дороге:

«Касательно неприятеля, приметно уже несколько дней, что он стал чрезвычайно осторожен, и когда трогается вперед, то сие, так сказать, ощупью. Вчерашнего дня посланный от меня полковник князь Кудашев заставил с 200 казаками всю конницу Давустова корпуса и короля неаполитанского несколько часов сидеть на лошадях неподвижно. Вчера неприятель ни шагу вперед движения не сделал. Сегодня казачьи наши фортпосты от меня в 30-верстах, и боковые дороги наблюдаются весьма рачительно».

Среди тех, кто отличился в арьергардных боях перед днем Бородина, оказались офицеры и нижние чины Атаманского казачьего полка. Интересен список его обер-офицеров, представленных полковым командиром С. Ф. Балабиным 2-м к награждению за отличия в боях с 17 по 25 августа. Это были есаул Зазерсков, сотники Хоперсков 6-й, Галдин и Свиридов, хорунжие Гульцов и Макаров 2-й. Об отличии сотника Хоперскова, уже имевшего орден Святой Анны 3-й степени на сабле (Анненское оружие) было сказано следующее:

«…Находился со ста казаками в стрелках у прикрытия ретирады арьергарда нашего, всякой день вел с неприятельскими стрелками, конницею и пехотою перестрелку и с мужественною храбростию делал многие удары (атаки), прогонял с большим поражением и при всяком удобном случае сильно удерживал неприятеля и принуждал оного дожидаться превосходных своих сил к выступлению».

Хорунжий Гульцов, «будучи со стрелками в перестрелке, поступал весьма храбро, распоряжил казаками о вреждению неприятеля и во время ударов сбивал многих собственноручно». Это говорило о том, что младший сотенный офицер при атаках находился впереди подчиненных и, умело владея пикой, не раз отличался в рукопашных схватках.

Все шесть представленных к награждению за арьергардные отличия офицеров-атаманцев уже имели награды. Причем сотник Свиридов, хорунжие Гольцов и Макаров 2-й имели Знак отличия Военного ордена Святого великомученика и победоносца Георгия, то есть Георгиевский крест для нижних чинов. Это свидетельствовало о том, что они вышли в казачьи офицеры за доблесть, будучи ранее урядниками.

Был представлен к награждению за арьергардные бои и сам полковой командир атаманцев. О подвиге Войска Донского полковника Балабина было сказано так: «Командуемый им полк под начальством его ежедневно отличался, выдерживая все стремление неприятеля и нанося ему сильный вред в разных атаках». В графе «Предполагаемые награды» командир армейского арьергарда генерал-адъютант П. П. Коновницын записал: «Представлено на благоусмотрение начальства».

…Наполеон стремился настигнуть соединившиеся воедино две русские Западные армии, что говорится, «на бегу», чтобы навязать им в невыгодных условиях генеральную баталию. Но каждый такой рывок авангарда Великой армии натыкался на ожесточенную стойкость платовского артергарда. Донской атаман не заставлял себя ждать ответный удар, заслонами надежно перекрывая дорогу, не давая себя ни обойти, ни «побить пушечным огнем».

Однако военный министр М. Б. Барклай де Толли, старший среди двух главнокомандующих (до прибытия М. И. Голенищева-Кутузова к армии), оставался недоволен казачьим атаманом, думается, рассчитывая на что-то большое в действиях арьергарда. Многие современники и исследователи видят в этом такую подоплеку: отношения между двумя большими генералами не сложились даже на войне.

…Перед Бородино в высшем командном составе русской полевой армии произошли «кадровые изменения». Неуживчивость Платова с военным министром М. Б. Барклаем де Толли стала одной из причин, что войскового атамана в ходе войны отправили («откомандировали») на Дон. Инициатор такой отсылки, глава российского Военного ведомства 22 июня написал императору Александру I письмо следующего содержания:

«Генерал Платов в качестве командующего иррегулярными войсками облечен слишком высоким званием, которому не соответствует по недостатку благородства характера. Он эгоист и сделался крайним сибаритом. Его казаки, будучи действительно храбрецами, под его начальством не отвечают тому, чем они должны были бы быть. Доказательством служит его движение на присоединение к 1-й армии. Были переходы, когда он, не имея против себя неприятеля, делал только от 10 до 15 верст.

При этих обстоятельствах было бы счастьем для армии, если бы Ваше Императорское Величество соблаговолили найти благовидный предлог, чтобы удалить его из нее. Таковым могло бы быть формирование новых войск на Дону или набор полков на Кавказе с пожалованием ему титула графа, к чему он стремится более всего на свете. Его бездеятельность такова, что мне приходится постоянно держать одного из моих адъютантов при нем или на его аванпостах, чтобы добиться исполнения предписанного.

Государь, я осмеливаюсь просить Вас о принятии этой меры, потому что она сделалась безусловно необходимой для блага службы. В то же время я считаю долгом донести Вам, государь, что отношения мои с князем Багратионом наилучшие».

В основе таких недружетвенных отношений военного министра и донского атамана лежало их отношение к тактике действий в начавшейся войне. Если «немец» Барклай де Толли, несмотря на ропот в рядах русской армии, продолжал отступление на московском направлении, то М. И. Платов хотел воевать с «супостатом», вторгнувшимся в Россию. К тому же он был против того, чтобы его летучий корпус раз за разом отдавал свои полки по армейским корпусам.

Император Александр I в том личностном конфликте военного министра и донского атамана встал на сторону военного министра, послушавшись его просьб. Государь в рескрипте от 28 июня согласился вызвать донского атамана в Москву для обсуждения вопросов, связанных с формированием на Дону новых полков казачьей конницы, то есть речь шла о создании Донского ополчения.

Барклай де Толли получил этот высочайший указ в начале августа, но продержал его у себя две недели, доверив в это время на десять дней Платову командование арьергардом. Тот, умело командовавший иррегулярной конницей, начальствовал и над регулярной пехотой, прежде всего егерской. Но пехотной тактике, естественно, казачий атаман учен не был. И потому его отлучили от командования сводными арьергардными войсками.

Но перед этим у прямого и резкого в суждениях Матвея Ивановича произошла одна известная стычка с Барклаем де Толли. Платов оказался в числе того генералитета, которые страстно желали дать неприятелю сражение под Смоленском, у которого соединились воедино две Западные армии. Сражение состоялось, оно длилось два дня, после чего военный министр снова приказал отступать, но теперь уже прямым путем на Москву.

При оставлении Смоленска, этого древнего русского города на Днепре, под стенами которого донские казаки не раз проливали свою кровь, атаман в гневе сказал Барклаю де Толли, старшему по отношению к нему начальнику: «Я не надену больше русского мундира, ибо носить его теперь позорно».

Отстранение Платова от командования арьергардом состоялось следующим образом. Барклай де Толли решил дать утомленным войскам после переходов от деревни Семлево к Вязьме дневной отдых. Платов получил донесение о дневке главных армейских сил только в три часа, когда арьергард к вечеру 14 августа неожиданно для самого себя подошел к армейскому расположению. При этом Платов, рассчитывавший на дальнейшее отступление, приказал прикрывать свой отход есаулу М. И. Пантелееву из Атаманского полка, вверив в его командование всего две казачьи сотни.

По ходу преследования авангардом Великой русской армии М. И. Платов не раз попадал в затруднительное положение в силу малочисленности своего арьергардного отряда. На 15 августа он состоял из 8 казачьих, одного гусарского и 4 егерских полков с ротой донской артиллерии и батарейной полуроты. У настойчивого преследователя в лице маршала Иоахима Мюрата сил имелось несравненно больше.

В тот же день генерал от кавалерии Матвей Платов был отстранен от командования армейским арьергардом, получив императорское предписание отправиться через Санкт-Петербург на Дон собирать ополченческие полки. Барклай де Толли, надо отдать ему должное, счел такое назначение для атамана почетным (что показал дальнейший ход Отечественной войны). Поэтому в своем рапорте императору он самым добрым словом отозвался о донском атамане:

«Расставаясь с ним как с одним из благонадежнейших помощников моих, я не могу умолчать пред Вами, Всемилостивейший государь, о тех новых к пользе и славе Отечества подвигах, кои во все продолжение настоящей кампании являл он на каждом шагу. Его примерная храбрость, благоразумные распоряжения и отличное в делах военное искусство обеспечили все движения наши, удерживали превосходнейшего сила неприятеля и тем успокаивали целые армии. Я не могу определить цены заслугам его…»

Вопрос об отправке М. И. Платова из действующей армии решился только утром 17 августа. Свой арьергардный отряд он сдал генерал-лейтенанту П. П. Коновницыну, который получил усиление. В тот же день, в три часа дня в Царево-Займище к войскам Главной действующей армии прибыл новый главнокомандующий генерал от инфантерии князь М. И. Голенищев-Кутузов. С ним атаман был знаком со времени Очакова и покорения Крыма. Последний раз они вместе сражались в 1809 году в ходе Турецкой войны на берегах Дуная.

В столичный град на берегах Невы Матвею Ивановичу ехать не пришлось: император Александр I находился в Москве, но в первопрестольной столице монарх не задержался. Донской атаман встретился там с московским главнокомандующим и генерал-губернатором графом Ф. В. Ростопчиным. Тот в письме государю, среди прочего, писал:

«Платов приехал вчера утром, предполагая встретить вас здесь. Сегодня вечером он уехал обратно к войскам. Народ, узнав, что он остановился у меня, собрался в большом количестве, желая его видеть. Он сообщил известие о состоянии войск, и толпа разошлась, чрезвычайно довольная Платовым».

Поездка Платова в Москву оказалась краткой, поскольку императора там уже не было. Уже вечером 25 августа, после Шевардинского боя, Матвей Иванович возвратился в армию, чтобы в ее рядах на следующий день принять участие в битве гигантов на Бородинском поле. Казачьи полки приветствовали возвращение своего военного вождя.

Здесь следует заметить следующее. Военный министр генерал от инфантерии М. Б. Барклай де Толли отстранил «вихорь»-атамана Платова под городом Вязьмой от командования арьергардом под благовидным предлогом. Об этом в то время много судили-рядили: Матвей Иванович своей боевитотостью был у всей армии «на слуху», тогда как та же армия открыто роптала на военного министра из «немцев», который отступал все дальше и дальше в глубь России, ведя неприятеля к Москве.

Однако смена командира арьергарда отступавшей русской армии имела свои объяснения и для современников, и для последующих поколений россиян. Так, один из героев Отечественной войны 1812 года генерал А. П. Ермолов, человек твердый и объективный в суждениях, в своих «Записках» замечал следующее.

«Главнокомандующий, справедливо недовольный беспорядочным командованием атамана Платова арьергардом, уволил его от оного, позволил отправиться из армии, и он находился в Москве, когда князь Кутузов дал ему повеление возвратиться к донским казакам в армии. Арьергард поручен генерал-лейтенанту Коновницыну, и он, отступая от Вязьмы, упорно защищался на каждом шагу…

От Гжатска в арьергарде было несколько горячих сшибок с чувствительною с обеих сторон потерею, но генерал-лейтенант Коновницын доставлял армии несравненно более спокойствия, нежели прежде атаман Платов…»

Тот же А. П. Ермолов, который с большой взаимной личной симпатией относился к донскому атаману, в «Записках» дал объяснение тому, что мешало деятельному Платову командовать армейским арьергардом без имевших место нареканий:

«Мне причиною недеятельности его (Платова. – А.Ш.) казалось простое незнание распоряжаться разного рода регулярным войском, особенно в действиях продолжительного времени. Быть начальником казаков решительным и смелым не то, что быть генералом, от которого требуется другой род распорядительности в связи с искусством непременно».

В этом ермоловском понимании «недеятельности» атамана кроется простая истина. М. И. Платов был большим мастером устройства засад на открытых пространствах и лесистых местах, лихих атак во фронт и фланг, перекрытия дорог и переправ через реки, нарушения вражеских коммуникаций. Но в исполнении обязанностей старшего над арьергардом, которые не соответствовали ни его духу, ни его выучке и даже ни его настроению на войне, оказался «недеятельным».

Ему не составляло большой сложности заманить неприятеля в казачью засаду большими силами. Но устройство такой засады силами легкой егерской пехоты, армейской артиллерии и регулярной кавалерии, не воевавшей по-казачьи, оказалось для Платова делом многосложным. Ему пришлось столкнуться с тем, что одного атаманского порыва было мало, требовалось знание иной тактики, суть которой лежала в познании иного воинского искусства. Воевать так, как это делали кавалерийские военачальники и русской, и французской армий, атаман Войска Донского не умел и не хотел: «степные осы» имели на войне иное предназначение.

Генерал от инфантерии князь П. И. Багратион с Платовым был ровней и по духу, и по желанию сражаться с французами и тоже не желавший уходить к Москве (один понимал состояние солдата, другой казака, такого же простого бойца отступавшей по своей земле армии), оставил для истории такое замечание в адрес атамана:

«…Вдруг шельма Платов даст знать, что сила валит, а мы снимайся с позиции и беги по ночам, в жар, в зной, назад, морим людей и на пагубу несем неприятеля за собой».

Эти слова взяты из багратионовского письма Ф. В. Ростопчину, написанные до того, как Голенищев-Кутузов прибыл к армии в Царево-Займище. В те дни главная группировка Великой армии еще не оставила заметную часть своих сил на растянувшейся коммуникационной линии: она двигалась достаточно компактно и потому могла каждодневно давить на арьергард противника с большой долей опасности для него.

Заградительный бой, который атаман Платов начинал, скажем, утром, под вечер грозил для него перерасти в немалую баталию. Преждевременный в таких случаях отход арьергарда влек за собой спешное снятие с бивака на походе всей армии. Так что командующему 2-й Западной армией князю П. И. Багратиону было чему возмущаться в действиях тех, кто прикрывал общее отступление двух русских армий.

Когда дискуссируется вопрос о причинах снятия атамана М. И. Платова с поста командира арьергарда и замены его генералом П. П. Коновницыным, то при этом как-то забывается одно немаловажное обстоятельство. Летучий казачий корпус входил в состав 1-й Западной армии, и арьергардные войска были из ее состава. Голенищев-Кутузов решил арьергард усилить войсками багратионовской 2-й Западной армии. То есть составлялся общий арьергард русской Главной полевой действующей армии.

В письмах, отправленных М. И. Голенищевым-Кутузовым 19 августа из главной квартиры, находившейся в тот день в Старой Деревне, генералу от инфантерии П. И. Багратиону (такие же письма были посланы М. Б. Барклаю де Толли и П. П. Коновницыну) говорилось следующее:

«Милостивый государь мой князь Петр Иванович!

При настоящем соединении 1-й и 2-й армий я предположил составить общий арьергард армий под командою, впредь до повеления, генерал-лейтенанта Коновницына. Войски, в состав оного входящие, суть следующие:

От 1-й армии: Изюмский гусарской и Польский уланской, егерские полки 1, 18, 19, 33, 34, 40, 3-я пехотная дивизия, 1 батарейная и 1 конная (артиллерийская) роты.

От 2-й армии: егерских 3 полка по усмотрению Вашего сиятельства, Ахтырский гусарской, Литовский уланской, 1 конная артиллерийская рота, полки Войска Донского 2-й армии.

Вследствие чего войски, назначаемые от 2-й армии, завтра, с выступлением оной, высланы быть должны на большую дорогу, на позицию, занимаемую ныне 1-ю армиею, и при приближении арьергарда к нему примкнут, вступив в оной по назначению генерал-лейьенанта Коновницына…

князь Г(оленищев) – Кутузов».

…Военными событиями полнился не только походный маршрут русских 1-й и 2-й Западных армии и Великой армии императора французов от Смоленска до московских пределов. Казачья доблесть была отмечена и на флангах главного театра войны. Так, в 1-м отдельном пехотном корпусе генерал-лейтенанта П. Х. Витгенштейна в самом начале войны сражалось два казачьих полка. В августе в корпус влилось еще несколько казачьих полков из состава 1-й Западной армии.

В сражении при Клястицах, в котором смертью героя погиб генерал Я. П. Кульнев, был такой эпизод, о котором рассказывает французский мемуарист граф Марбо, командир 23-го конно-егерского полка из бригады генерала Костекса. Он, разумеется, описывает дело 19 июля под Клястицами, в котором сразились два авангарда – корпуса герцога Реджио маршала Удино и 1-го отдельного армейского корпуса генерала от инфантерии П. Х. Витгенштейна, как убедительно победное для французского оружия. Что на самом деле совсем не соответствует действительности.

В начале тех событий маршал Удино решил нанести внезапный удар по походному лагерю генерал-майора Я. П. Кульнева, в котором находилось 8 батальонов пехоты и 14 артиллерийских орудий, расположенному на берегах реки Дриссы. В атаке, кроме кавалерии, участвовало два полка пехоты генерала Альбера.

Такое количество войск в русском лагере определил сам граф Марбо. В действительности пехоты там оказалось ровно вдвое меньше – всего два егерских полка, то есть четыре батальона. Из кавалерии – кульневский Гродненский гусарский полк и один казачий. Пушек числилось не 14, а 12. Бой у деревни Якубово шел до 23 часов, то есть до наступления полной темноты, и длился намного дольше, чем о том говорит французский мемуарист.

К слову говоря, он «забывчиво» не упоминает о схватках с казаками, а их в том деле был целый полк, пять сотен лихих конных бойцов с Дона. Не стояли же они в тот июльский день у Клястиц в стороне от общей рукопашной свалки безучастными зрителями.

Генерал-майор Я. П. Кульнев в действительно тяжелом для сводного авангарда бою имел под своим командованием всего 3730 человек (4 полка и одна батарея). Граф Марбо пишет о том, что противник потерял убитыми и ранеными, по крайней мере, 2 тысячи человек, а еще около 4 тысяч человек, так и не схватившихся в своем большинстве за оружие, попало в плен к французам. А остальные («несколько самых ловких») счастливо для себя бежали за реку Дриссу. То есть если верить автору популярных не в России мемуаров, потери русского авангардного отряда корпуса Витгенштейна почти в два раза превысили его истинную численность. Бывает же такое на войне!

Командир 23-го конно-егерского полка пишет о том, что он был в нескольких шагах от унтер-офицера Лежандра, когда тот «воткнул свою саблю в горло Кульневу» и что он, Марбо, может удостоверить, что русский генерал распростерся у ног Лежандра, не произнеся ни одного слова. В действительности тот погиб на слеующий день в бою близ деревни Сивошино: вражеское ядро оторвало идущему около своего коня генералу обе ноги выше колен, и он умер на этом месте от большой потери крови. Когда французские кирасиры (не конные егеря) бросились к упавшему на дороге Кульневу (хороша была добыча, стоившая не одного ордена Почетного легиона), гродненские гусары отбили их, похоронив своего полкового командира на месте гибели.

Марбо описывает, как его конные егеря, бесшумно, шагом спокойно продвигались вперед, надеясь захватить русских врасплох. Их позицию охраняли, как хорошо видели французы, только редкие пешие часовые, стоявшие совсем близко к походному лагерю. Казалось, что нападение будет совершенно внезапным и противник не успеет схватиться за оружие и в его стане начнется такая паника, что кавалеристам не составит большого труда устроить в толпе мечущихся русских пехотинцев «страшную бойню».

Конным егерям, закаленным в наполеоновских походах, казалось, что блестящая виктория у них уже «в руках». Но «вдруг два противных казака, эти пронырливые, подозрительные ищейки, появились внезапно шагах в 30 от моей линии, – с нескрываемым огорчением пишет граф Марбо, – посмотрели на нас с минуту и затем бросились к лагерю, предупреждая его о нашем приходе».

Конные егеря обманчиво приняли редкую линию пеших часовых у самого русского лагеря за его боевое охранение. Генерал Кульнев же предусмотрительно выслал далеко вперед в сторону подходившего неприятеля небольшие числом конные казачьи дозоры, на бдительность которых можно было вполне положиться, особенно при неопределенности ситуации. О том, как состоялась встреча с одним из дозоров силой всего в два всадника, и пишет известный своими бравурными мемуарами полковой командир кавалерии корпуса маршала Удино.

Граф Марбо очень сожалеет о том, что «два противных казака» помешали его 23-му конно-егерскому полку внезапно, «подобно удару молнии», обрушиться на стан русской пехоты и стоявшую там батарею в 14 орудий. Казаки вовремя подняли тревогу, и батарея встретила атакующий полк вражеской кавалерии картечным залпом в упор. 37 конных егерей, включая двух офицеров – капитана и лейтенанта, были сражены наповал. Полк убитыми сразу лишился 40 верховых лошадей. В рядах французов после того залпа насчиталось много раненых: почти все раны, нанесенные картечинами, оказались смертельны. Картечь искалечила и коня командира полка, не зацепив его самого.

В рядах 6-го (Баварского) пехотного корпуса Великой армии, действовавшего на санкт-петербургском направлении, находился другой известный мемуарист из уцелевших в 1812 году наполеоновцев – Гаспар Шумахер. Офицер 4-го швейцарского полка описал для истории дело у Боярщины, под городом Полоцком. Жалуясь на походные невзгоды в России, он пишет о том, что скот, обозы со съестными и боевыми припасами по большей части не доходили до баварцев и его швейцарцев. Они захватывались и уничтожались казаками, «которые проскальзывали мимо наших флангов».

Славный день Бородина для двух противоборствующих армий приближался неумолимо. Военные вожди подсчитывали силы, которые реально имелись под рукой. В рапорте главнокомандующему князю М. И. Голенищеву-Кутузову о численности войск 1-й Западной армии генерала от инфантерии М. Б. Барклая де Толли на 17 августа 1812 года в летучем казачьем корпусе генерала от кавалерии Платова «состояло на лицо могущих быть в строю и действии»:

Число эскадронов (казачьих сотен) – 46.

Штаб-офицеров – 15.

Обер-офицеров – 117.

Унтер-офицеров – 141.

Рядовых – 3123.

Получало провизию людей – 4694.

Получало фураж лошадей:

Строевых – 3264, артиллерийских – 164, подъемных (обозных) – 556.

23 августа главнокомандующий М. И. Голенищев-Кутузов отправил императору Александру I донесение о состоянии армии и о выборе позиции при Бородино:

«Всемилостивейший государь!

…Позиция, в которой я остановился при деревне Бородине в 12-ти верстах вперед Можайска, одна из наилучших, которую только на плоских местах найти можно. Слабое место сей позиции, которое находится с левого фланга, постараюсь я исправить искусством. Желательно, чтобы неприятель атаковал нас в сей позиции, тогда я имею большую надежду к победе. Но ежели он, найдя мою позицию крепкою, маневрировать станет по другим дорогам, ведущим к Москве, тогда не ручаюсь, что может быть должен идти и стать позади Можайска, где все сии дороги сходятся, и как бы то ни было, Москву защищать должно.

Касательно неприятеля, приметно уже несколько дней, что он стал чрезвычайно осторожен, и когда трогается вперед, то сие, так сказать, ощупью. Вчерашнего дня посланный от меня полковник князь Кудашев заставил с 200 казаков всю конницу Давустова корпуса (маршала Даву. – А.Ш.) и короля неаполитанского (маршала Мюрата. – А.Ш.) несколько часов сидеть на лошадях неподвижно. Вчера неприятель ни шагу вперед движения не сделал.

Сегодня казачьи наши форпосты от меня в 30-ти верстах, и боковые дороги наблюдаются весьма рачительно…

Всемилостивейший государь, Вашего императорского величества всеподданнейший князь Михаил Г(оленищев) – Кутузов».

…Русская армия выходила на Бородинскую позицию походными колоннами. Вечером 22 августа подполковник Ахтырского гусарского полка Денис Давыдов получил от генерала от инфантерии князя П. И. Багратиона повеление главнокомандующего создать первый армейский партизанский отряд из числа 50 гусар-ахтырцев и 150 казаков для действий во вражеском тылу. Так армейское партизанство от Главной армии в «грозу 12-го года» повело свою летопись от Бородино, которое, к слову говоря, являлось родовым дворянским гнездом Д. В. Давыдова, хорошо знавшего Подмосковье.

В тот день 23 августа, когда Главная русская армия вышла на Бородинское поле, сильные столкновения арьергарда с неприятельскими авангардными силами произошли у деревень Твердики, Гриднево, Поповка, Мышкино и Ерохово. Казачьим полкам пришлось вновь показать свою доблесть. Ружейные перестрелки, в которые «вмешивались» пушечные картечные залпы, начинались с восходом солнца и заканчивались тогда, когда ночная темень ложилась на землю.

Летучий казачий корпус генерала от кавалерии М. И. Платова к Бородинскому дню 26 августа на полях и дорогах России набрался такого боевого опыта, какого не имели в 12-м году кавалерийские корпуса и армии русской, и армии французской. Легкая конница стала в тот год незаменимой в противостоянии двух армий-гигантов. Придавал ли ей особое значение венценосный полководец Наполеон? Здесь можно ответить только однозначно: «Придавал».

…Наполеон из своего богатого военно-теоретического и мемуарного наследия оставил после себя такой известный труд, как «Семнадцать замечаний на работу под названием «Рассуждения о военном искусстве», изданную в Париже в 1816 году». В нем он рассуждал и о достоинствах легкой кавалерии, отметив и казачьи войска России:

«….Замечание 3-е

Кавалерия

1) Нужно ли управление легкой кавалерией подчинять управлению пехотой?

2) Нужно ли обучать легкую кавалерию той же тактике, что и линейную, или употреблять ее только для фуражировки и так, как действует венгерская иррегулярная конница, мамлюки и казаки?

3) Можно ли ее использовать в авангарде, в арьергарде, на флангах армии – без поддержки линейной кавалерией?..

Легкая кавалерия посылается далеко от армии для разведки и, значит, не относится к пехоте; необходимо специально поддерживать ее линейной кавалерией. Во все времена существовало соперничество между пехотой и кавалерией.

Легкая кавалерия необходима в авангарде, арьергарде и на флангах; следовательно, она не может быть придана определенному пехотному соединению и следовать за ним. Естественнее поставить ее в зависимость от командования линейной кавалерией, чем от командования пехотой, с которой у нее нет никакой связи; она должна иметь и собственное управление.

Кавалерии нужно большее число офицеров, чем пехоте; и следует обучать ее с большей тщательностью. Успех ее приобретается не одной быстротой, но и порядком, стройностью в движениях, построениях и правильным употреблением резервов.

Если легкая кавалерия назначается в авангард, то необходимо разделять ее на эскадроны, бригады, дивизии, чтобы она могла маневрировать. Ибо авангарды и арьергарды ничего другого не делают: они то преследуют, то отступают в шахматном порядке, то перестраиваются в несколько линий или в колонны, то быстро переменяют фронт, чтобы охватить фланг неприятеля.

Применяя все эти эволюции, авангард или арьергард в состоянии уклониться от боя с превосходящими силами неприятеля и от слишком ожесточенных схваток с ним, а, между тем, сдерживая их, дает время подоспеть – всей армии, развернуться – пехоте, принять решение – главнокомандующему, прибыть на место – паркам и обозам.

Все искусство авангардного и арьергардного начальника состоит в том, чтобы сдержать неприятеля, не подставляя себя под удар, и заставить его потратить четыре часа, чтобы продвинуться на одно лье. Только практическим обучением достигаются такие результаты, и оно при всех обстоятельствах нужнее кавалерии, чем пехоте; нужнее авангарду и арьергарду, чем любым другим частям.

Венгерская иррегулярная конница, которую мы встречали в 1797, 1805 и 1809 годах, находилась в самом жалком состоянии. Если легкая кавалерия времен Марии-Терезии была грозной, то только благодаря хорошей организации и особенно в силу своей многочисленности. Полагать, что она превосходит гусар Вурмзера, драгун Латура и эрцгерцога Иоанна, значит составить себе ложное представление об этом деле; но никогда венгерская иррегулярная конница и казаки не составляли авангарда и арьергарда в австрийских и русских войсках, потому что, кто говорит «авангард» или «арьергард», имеет в виду маневренные части.

Русские ценят обученный полк казаков наравне с тремя необученными. В этих полках ничто не стоит внимания, кроме самого казака: он хорошо сложен, силен, ловок, сметлив, хороший кавалерист и неутомим. Он рожден на коне, вырос среди гражданских войн и на равнине представляет собой то же самое, что бедуин в пустыне, что горный житель в Альпах. Он никогда не живет в доме, не спит в постели и на заходе солнца меняет место ночлега, чтобы не проводить ночь в месте, где он мог быть замечен неприятелем…

Два мамлюка справлялись с тремя французами, потому что у них были лучшие лошади и сами они лучше ездят и лучше вооружены. У мамлюка пара пистолетов, мушкетон, карабин, шишак с забралом, кольчуга, несколько лошадей и несколько человек пешей прислуги. Но сотня французских кавалеристов не боялась сотни мамлюков; триста французов брали верх над таким же числом мамлюков, а тысяча разбивала 1500. Так сильно влияние тактики, порядка и эволюций!..

Особенность авангарда или арьергарда состоит не в наступлении и отступлении, а в маневрировании. Они должны состоять из хорошей легкой кавалерии, поддерживаемой резервом хорошей линейной кавалерии, прекрасных батальонов пехоты и хороших артиллерийских батарей. Войска эти должны быть хорошо обучены, генералы, офицеры и солдаты – одинаково хорошо знать тактику – каждый соответственно своему чину. Необученное войско производит в авангарде только беспорядок.

Признано, что в целях облегчения маневра эскадрон должен насчитывать 100 человек; три или четыре эскадрона должны состоять под начальством штаб-офицера.

…Вся кавалерия должна быть снабжена огнестрельным оружием и быть в состоянии действовать спешившись. Три тысячи человек легкой кавалерии или столько же кирасир не должны останавливаться перед 1000 человек пехоты, занимающей лес или местность, неудобную для действий кавалерии…»

Это были рассуждения великого полководца, которым гордилась, гордится и будет всегда гордиться Франция. Наполеона можно вправе считать и великим военным реформатором, поскольку именно при нем французская военная сила достигла не только удивительного совершенства, но и пика побед на полях брани. Император мог положиться на свою кавалерию, самую мощную в Европе на начало 1812 года, а вернее – до 26 августа, когда более половины ее пало на Бородинском поле.

Россия тоже обладала сильной регулярной кавалерией, но в ней преобладала легкая конница, стержнем которой являлось казачество, на обучение и снаряжение которого на войну государство почти не тратилось. Иначе говоря, такого количества подготовленной дома иррегулярной конницы в эпоху Наполеоновских войн и после них, до самого конца Первой мировой войны 1914–1918 годов, не знало ни одно государство мира.

Уже в самом начале вторжения Великой армии пришлось столкнуться с казачьей конницей, высоко боеспособной, на редкость мобильной, хорошо приспособленной к походной жизни, с осознанной бодростью духа. «Степные осы» стали безжалостным конвоем сопровождения воинства Наполеона по дорогам России от границы до Москвы и обратно. В Европу из России вышел разве что каждый седьмой из тех, кто участвовал в Русском походе Бонапарта.

Глава вторая. От Бородина до Тарутино. Арьергардные бои. Ярость маршала Мюрата. Сражение на реке Чернишне. Армейские партизанские отряды. Донское казачье ополчение.

Перед днем Бородина – днем 26 августа – русская армия в главных силах своих вышла на поле генеральной баталии Отечественной войны 1812 года и стала располагаться на позициях, назначенных 1-й и 2-й Западным армиям. Назначенные места занимали корпуса и дивизии, полки и батареи. В том, что давно ожидаемое сражение наконец-то состоится, уже никто не сомневался.

Русские арьергарды с их казачьими полками вышли на Бородинское поле последними. В день 23 августа отряд генерала К. К. Сиверса 1-го отошел к деревне Гриднево, отряд генерала П. П. Коновницына – к Колоцкому монастырю, а отряд генерала К. А. Крейца – к деревне Поповке. Они упорно сдерживали французский авангард, стремясь выиграть время для русской армии, устраивавшейся на позициях для предстоящей битвы.

В ее преддверии сильные арьергардные бои произошли у деревень Твердики, Гриднево, Поповка, Мышкино и Ерохово. Казачьим сотням не раз приходилось спешиваться и превращаться в пеших стрелков. Отходили они только по приказу свыше: французам при их большом старании никак не удавалась «сбить» казачьи заслоны с занимаемых позиций.

В тот день отличился бесстрашием и мужеством генерал-майор Иван Козьмич Краснов 1-й, которому не довелось стать участником исторической битвы на поле Бородинском. Но доля его в той славе русского оружия огромна. Накануне Бородинской генеральной баталии у Колоцкого монастыря (у деревни Гриднево) произошел арьергардный бой русской стороны, которой командовал генерал-лейтенат П. П. Коновницын.

События того дня 23 августа развивались так. В 9 часов утра авангард французской армии (40 эскадронов кавалерии, две колонны пехоты и 18 орудий) обрушил свой удар на казачий отряд генерала Н. В. Иловайского, прикрывавшего отход русской армии к Бородино. Однако тот не «выказал страха» перед превосходящими силами атакующих четырех десятков кавалерии маршала Иоахима Мюрата, которого казаки называли «Муратом».

Казаки, отбиваясь, отошли к деревне Гриднево, где находились главные силы армейского арьергарда. Здесь наполеоновцы, стремившиеся на всем протяжении пути от города-крепости Смоленска к Москве связать боем и отрезать от своих хотя бы часть кутузовских войск, встретили самый стойкий отпор.

Генерал-лейтенант П. П. Коновницын, доносил в тот день князю Багратиону: «В продолжение десяти часов сражения мы уступили неприятелю не более девяти верст, останавливаясь в пяти позциях».

Казакам под Колоцким монастырем приходилось раз за разом отбивать атаки вражеской кавалерии, находясь под артиллерийским обстрелом неприятеля. Когда 60-летний генерал-майор Краснов 1-й скакал впереди своих полков, французское ядро раздробило ему опять ту же «злочастную правую ногу», уже дважды «жестоко» израненную пулями.

Врачи вынуждены был срочно сделать раненому ампутацию ноги. Операция ему была проведена в походной палатке атамана Матвея Платова и в присутствии его старого боевого товарища. Рана оказалась смертельной, и после 14 часов мучений, на следующий день 25 августа, Иван Козьмич Краснов скончался.

…Мемуарист С. Н. Глинка, автор «Из записок о 12-м годе» рассказал о гибели прославленного донского военачальника И. К. Краснова, которому прочили блестящее будущее на полях брани, в еще не достигшей своего апогея Отечественной войне 1812 года:

«За несколько дней до битвы Бородинской убит был под Колоцким монастырем донских войск генерал-майор Иван Кузьмич Краснов первый, который, за отъездом М. И. Платова в Москву, занял место его…

За отсутствием Платова Краснов начальствовал в авангарде донскими полками на высотах Колоцкого монастыря. Жестоким огнем действовали неприятельские и русские батареи; Краснов молнией перелетал с одного крыла на другое пуд тучею пуль, картечи и ядер. Его приметили с французской батареи и направили роковой удар.

Умирающий герой, увидя внука своего, есаула Гладкова, недавно прибышего с Дона, с лаской сказал: «И ты здесь, очень рад, ты будешь мне нужен». В стенах монастыря тотчас отыскали лекаря. Но раненая нога так была раздроблена и измята, что невозможно было перевязать.

Между тем конница неприятельская усилилась с левого крыла, по малолюдству полки наши отдалялись. В то же время с ближайших батарей густо летели ядра. Надлежало спасать раненого не от смерти, а от плена. По дороге к Бородину дали отдохнуть Краснову, где, встретясь с генералом Иловайским пятым, (он) сдал ему начальство и сказал: «Отражай! Гони неприятеля, и я радостно умру!»

Немедленно препоручено было есаулу Гладкому препроводить Краснова в главную квартиру и отыскать знаменитого врача Виллие. Отнятие ноги сделано под открытым небом в присутствии Барклая де Толли и Платова, возвратившегося из Москвы. Война двигалась к Бородинским батареям. Раненый Краснов страдал и терпел. Один только раз, несколько поморщившись, сказал Гладкову, который поддерживал ему голову: «Скоро ли это кончится?» – «Скоро!» – отвечал Гладков. – «А нога где?» Внук замолчал. На окровавленном ковре перенесли Краснова в квартиру Барклая де Толли.

Между тем пушки гремели беспрестанно. Как будто бы пробуждаясь от тяжелого сна, умирающий герой спрашивал: «Что делают наши?» Гладков отвечал: «Дерутся». – «Кто кого бьет?» – «Наши!» – «Хорошо ли?» – «Как русские!» Вдруг гусарский офицер, вбежал в комнату с ложной вестью и сказал: «Даву убит!» – «Слава богу! – воскликнул Краснов, – он был злой человек! Приподнимите меня, – продолжал он, – я сам хочу посмотреть, что делают наши». Ему отвечали: «Наши бьют французов». – «Слава богу! Дай бог!» Тут хотел он перекреститься, но правая рука уже была неподвижна. Краснов скончался через четырнадцать часов после раны…»

…Казачьего генерала похоронили 27 августа при скоплении многотысячной толпы москвичей, провожавшей его в последний путь, на кладбище Московского Донского монастыря рядом с могилой атамана Иловайского, давнего его боевого соратника. Для современников это было запоминающимся событием начала той большой войны, какой стал для россиян Русский поход императора французов.

Краснов 1-й в Отечественной войне 1812 года оказался единственным казачьим генералом, павшим на поле брани. Хотя раненых и перераненных набиралось много. После гибели в «Русском вестнике» о нем была напечатана большая статья с портретом. Такой чести тогда удостаивались немногие.

В российском обществе, в русской армии говорилось, что на войне за Отечество пал воин, который в молодые годы был «отмечен вниманием самого генералиссимуса Александра Васильевича Суворова, графа Рымникского, князя Италийского». Почести павшему военачальнику отдавались во всех слоях российского общества, что говорило о его популярности.

Это была оценка личности атамана Бугского казачьего войска и его деяний не только в отражении нашествия полчищ Наполеона Бонапарта на Россию, но и доблести в других военных кампаниях. Ими послужной список Краснова 1-го, как, впрочем, и почти всего донского генералитета 1812 года, был действительно богат.

Память о Иване Козьмиче Краснове в русской армии и казачестве хранилась свято. 26 августа 1904 года «в вечное сохранение и напоминание о командирах, водивших казачьи полки к победам, 15-му Донскому казачьему полку было присвоено имя генерал-майора Краснова 1-го.

Полк комплектовался призывниками с Верхнего Дона – Усть-Медведицкого округа. «Красновцы» гордились полковым Георгиевским знаменем. Эту святыню они получили как правоприемники Донского казачьего Карпова полка. Казаки носили на головных уборах знаки отличия за Русско-турецкую войну 1877–1878 годов, отличившись при освобождении славянской единоверной Болгарии от османского ига.

…В день боя у деревни Гриднево близ Колоцкого монастыря главнокомандующий Главной русской армии, находясь «при селе Бородине», отправил императору Александру I очередное донесение о состоянии войск и выборе позиции для долгожданного сражения. М. И. Голенищев-Кутузов в том донесении вновь с похвалой отозвался о действиях казаков в арьергардных столкновениях с французами:

«Касательно неприятеля, приметно уже несколько дней, что он стал чрезвычайно осторожен, и когда трогается вперед, то сие, так сказать, ощупью. Вчерашнего дня посланный от меня полковник князь Кудашев заставил с 200 казаками всю конницу Давустова корпуса и короля неаполитанского несколько часов сидеть на лошадях неподвижно. Вчера неприятель ни шагу вперед движения не сделал. Сегодня казачьи наши форпосты от меня в 30-ти верстах, и боковые дороги наблюдаются весьма рачительно».

В другом донесении (не датированном) на имя императора Александра I главнокомандующий сообщал о деле под Колоцким монастырем:

«Августа 24-го числа пополудни в 4 часа арьергард наш был атакован при Колоцком монастыре французами. Превосходные силы неприятеля принудили отступить оной к позиции, близ Бородина находящейся, где войска были уже устроены в боевой порядок.

В сей день арьергард наш имел дело с неприятельскою кавалериею и одержал поверхность (победу). Изюмский гусарский полк с некоторым числом казаков атаковал сильно французскую кавалерию, где три эскадрона оной были истреблены…»

Прологом к генеральной баталии Отечественной войны 1812 года стала кровопролитная схватка за редут на высоте у села Шевардино. Она с самой завязки отличалась редкой ожесточенностью и упорством сражающихся. Шевардинский бой 24 августа близился к завершению. Начинало темнеть, хотя стороны продолжали ходить в атаки. Историки, ссылаясь на мемуаристов, и сегодня спорят о том, что заставило полководца М. И. Голенищева-Кутузова отдать приказ войскам отойти от Шевардино на Бородинскую позицию и перестать вести борьбу за передовой редут. Думается, одной из причин такого решения стало следующее донесение от легкоконного арьергардного отряда:

«…Полученный к вечеру рапорт от генерал-майора Карпова, отступавшего по (Старой Смоленской) дороге с 4-мя казачьими полками подтвердил, что (Польский) корпус князя Понятовского приближался по сей дороге. Вследствие сего (и других подобных донесений. – А.Ш.) главнокомандующий приказал генерал-лейтенанту Горчакову 2-му, оставя редут в ночи, отступить со всеми войсками в главную армию и занять свое место в линии».

…Утром 26 августа 1812 года первые солнечные лучи, павшие на Бородинское поле, высветили две армии, готовые сразиться друг с другом. Русская армия – за свое Отечество, Великая армия Французской империи – за то, чтобы покорить Россию, поставив ее силой на колени, и продиктовать ей свои условия мира.

Два великих полководца – генерал от инфантерии Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов и император французов Наполеон I Бонапарт – хорошо знали соперника. Для того и другого это была генеральная баталия. Для первого – в священной Отечественной войне, для второго – в завоевательном Русском походе.

Французский генерал Ж. Ж. Пеле-Клозо в своих мемуарах под названием «Бородинское сражение» так описывает состояние императора Наполеона, обозревшего под солнечными лучами огромное поле битвы:

«Он (Наполеон. – А.Ш.) полагал, что дает почти фронтальное сражение. Превосходя числом французскую армию, они (русские. – А.Ш.) ежеминутно могли перейти в наступление, обрушиться на какую-либо часть нашего фронта, направить… превосходную кавалерию или тучу казаков на нашу линию отступления. Многочисленные предосторожности были необходимы».

Главная русская армия состояла из двух армий – 1-й Западной генерала от инфантерии Михаила Богдановича Барклая де Толли и 2-й Западной генерала от инфантерии князя Петра Ивановича Багратиона. Через самое короткое время после Бородинской битвы эти армии перестанут существовать как таковые. Немалую часть их кавалерии составляли казачьи и иные иррегулярные полки.

Основу иррегулярной конницы 1-й Западной армии составлял летучий казачий корпус силой в 10 полков. Командовал им кавалер ордена Святого Георгия 2-й степени (класса), атаман Войска Донского, генерал от кавалерии Матвей Иванович Платов.

Атаман имел в день Бородина небольшой по составу корпусной штаб, который состоял из: обер-квартирмейстера – капитана Свиты Его Императорского Величества по квартирмейстерской части А. И. Тарасова, дежурного штаб-офицера – полковника Лейб-гвардии Конного полка И. Я. Шперберга и старшего адъютанта – войскового старшину Атаманского полка С. Д. Лазарева 3-го. При платовском штабе состоял полковник принц Эрнст-Константин Гессен-Филиппстальский, связанный родственными узами с домом Романовых.

Летучий казачий корпус, из которого в который уже раз изъяли ряд полков (носивших фамилии своих командиров), в день 26 августа имел в своем составе следующие бригады:

Бригада подполковника М. Г. Власова 3-го в составе:

Донской казачий подполковника И. И. Андрианова 2-го полк.

Донской казачий войскового старшины М. Г. Чернозубова 8-го полк.

Донской казачий есаула С. В. Андронова 3-го полк.

Перекопский крымско-татарский полк подполковника князя А. Хункалова 1-го полк.

Бригада генерал-майора Н. В. Иловайского 5-го в составе:

Донской казачий Н. В. Иловайского 5-го полк (командир – войсковой старшина И. Г. Давыдов 3-й).

Донской казачий Грекова 18-го поле (командир – войсковой старшина А. С. Греков 26-й).

Бригада генерал-майора В. Т. Денисова 7-го в составе:

Донской казачий Денисова 7-го полк (командир – войсковой старшина Г. П. Победнов 1-й).

Донской казачий войскового старшины И. И. Жирова полк.

Бригада генерал-майора Д. Е. Кутейникова 2-го в составе:

Донской казачий подполковника К. И. Харитонова 7-го полк.

Симферопольский конно-татарский полк подполковника князя К. Балатукова 1-го.

Помимо разночисленных бригад платовского летучего казачьего корпуса в состав сил 1-й Западной армии входили следующие отдельные полки иррегулярной конницы:

Атаманский казачий полк Донского войска полковника С. Ф. Балабина 2-го.

1-й Бугский казачий полк есаула С. Ф. Жекула.

1-й Башкирский конно-казачий полк майора М. М. Лачина.

1-й Тептярский полк майора Н. А. Тимирова 1-го.

Донская конно-артиллерийская 12-орудийная рота № 2 (командир – войсковой старшина П. В. Суворов 2-й).

Всего в составе иррегулярных войск 1-й Западной армии числилось (на 24 августа): 72 конные сотни и 12 орудий; около 5600 человек. Все полки состояли из 5 сотен, кроме Атаманского полка, имевшего 7 казачьих сотен. Полного, то есть штатного, состава даже близко не имела ни одна из казачьих сотен, ни один полк.

Помимо этих сил, в состав 1-го резервного кавалерийского корпуса генерал-лейтенанта, генерал-адъютанта Ф. П. Уварова входили казачьи гвардейские части – Лейб-гвардии Казачий полк (3 эскадрона) и гвардейская Черноморскоя сотня, состоявшая при этом полку. Они входили в состав 2-й бригады корпуса вместе с таким же легкоконным Лейб-гвардии Гусарским полком.

Лейб-гвардии Казачьим полком командовал генерал-майор, генерал-адъютант граф В. В. Орлов-Денисов. Он же стоял во главе бригады. Гвардейской Черноморской сотней командовал войсковой старшина А. Ф. Бурсак 2-й.

Иррегулярными войсками 2-й Западной армии командовал генерал-майор А. А. Карпов 2-й. Его штаб состоял из: обер-квартирмейстера – капитана Свиты Его Императорского Величества по квартирмейстерской части И. И. Шица и дежурного штаб-офицера есаула Н. Л. Денисова. В состав казачьей конницы (она делилась не на бригады, а на отдельные отряды) багратионовской армии входили:

Донской казачий полковника А. И. Быхалова 1-го полк.

Донской казачий войскового старшины И. В. Грекова 21-го полк.

Донской казачий полковника О. В. Иловайского 10-го полк.

Донской казачий полковника Т. Д. Иловайского 11-го полк.

Донской казачий войскового Карпова 2-го полк (командир – войсковой старшина П. А. Калинин).

Донской казачий войскового старшины Д. Д. Комиссарова 1-го полк.

Донской казачий подполковника Г. Г. Мельникова 4-го полк.

Донской казачий Сысоева 3-го полк (командир – есаул Т. Т. Рыковсков).

Донская 12-орудийная конно-артиллерийская рота № 2.

Всего в составе казачьих войск 2-й Западной армии (на день 17 августа) числилось 40 сотен (3016 человек) и 12 конных орудий. Все полки были 5-сотенного состава. В них на день 26 августа тоже отмечается большая убыль личного состава.

Таким образом, в Бородинском сражении участвовало около 9,5 тысячи человек иррегулярной (казачьей) конницы при 24 орудиях Донской артиллерии. В это число не входят казачья гвардия, 2-й Бугский казачий полк (5 сотен) подполковника М. А. Немцо-Петровского, состоявший, как конвой, при главной квартире 1-й Западной армии, и 3-й Бугский казачий полк (5 сотен) майора К. И. Селистратова, состоявший в конвое главной квартиры 2-й Западной армии.

…Участие казачьих войск в «битве гигантов», как порой называют генеральное сражение «грозы 12-го года», выразилось, прежде всего, в рейде на левый фланг позиции Великой армии платовского летучего казачьего корпуса и кавалерийского корпуса генерала Уварова. Сам рейд, его организация и результаты вызывают много споров среди исследователей в силу многих обстоятельств, что подтвеждается мемуаристами и умозаключениями отечественных и зарубежных историков на протяжении последних двух столетий.

«Предистория» рейда корпусов атамана Платова и генерала Увалова на Бородинском поле описана мемуаристами не раз. Не оказался в стороне и Карл фон Клаузевиц, известный военный теоретик и историк, одно время служивший в русской армии в чине подполковника Свиты Его Величества по квартирмейстерской части. В своем известном военно-историческом труде «1812 год» Клаузевиц описал то, как в кутузовской ставке в Горках принималось решение о проведении на поле Бородина кавалерийского рейда:

«Около 8 часов утра, находившаяся по ту сторону Колочи деревня Бородино, которую защищал один егерский полк, была уже потеряна, и бой продолжался за обладание расположенными в центре укреплениями. Со стороны русских было принято решение организовать наступательный маневр против левого фланга французов.

Дело в том, что на правом фланге русских генерал Платов с двумя тысячами казаков занялся розыском брода через Колочу, переправился через нее и был крайне изумлен, не найдя почти вовсе неприятеля там, где предполагалось все его левое крыло….

Короче говоря, Платов отправил к Кутузову принца Гессен-Филиппстальского, сопровождавшего его в качестве добровольца, чтобы сообщить главнокомандующему о сделанном им открытии и предложить двинуть значительную кавалерийскую массу через брод, чтобы ударить в слабый пункт противника.

Принц Гессенский – молодой неопытный офицер, который, пожалуй, больше самого Платова был увлечен этой идеей, обратился к полковнику Толю и так живо изобразил ему это дело, что оно в первую минуту действительно представилось чем-то значительным. Толя удалось привлечь на сторону этой идеи; он тотчас поехал к князю Кутузову, который расположился у небольшой деревни Горки.

Автор, состоявший тогда в должности обер-квартирмейстера при первом кавалерийском корпусе (Уварова), находился в свите своего генерала как раз у Кутузова, когда подъехал полковник Толь. Последний только что вернулся с левого фланга и сделал доклад Кутузову, что все обстоит превосходно и что князь Багратион отбил все атаки. (В первые два часа боя иначе и быть не могло.)

В этот же момент пришло ошибочное донесение, что Мюрат взят в плен в центральном укреплении, временно очищенном русскими и затем снова занятом ими. Это вызвало взрыв энтузиазма, многие высказывались за то, чтобы немедленно сообщить это известие войскам; некоторые более хладнокровные генералы полагали, что ввиду полной невероятности такого известия следовало бы подождать подтверждения; впрочем, этому рассказу верили в течение целого получаса, хотя Мюрат так и не прибыл, что объяснили тяжелой раной, полученной им. Теперь нам стало известно, что то был не король Неаполитанский, а генерал Бонами, получивший тяжелую рану и оставленный французами при отступлении.

Среди общего энтузиазма и под радостным впечатлением благоприятного оборота, который принимало сражение, полковник Толь доложил Кутузову предложение принца Гессенского; сразу было видно, что Толь, чересчур увлеченный общим настроением, поверил, что сильная диверсия кавалерийского корпуса на левом фланге противника даст новый могучий импульс всему делу и, пожалуй, приведет к успешному решению сражения.

Итак, он предложил воспользоваться для этого силою в 2500 коней легкой гвардейской кавалерии, остававшейся пока совершенно праздно позади правого крыла. Кутузов, выслушивавший все донесения и речи совершенно с рассеянным видом, и лишь время от времени отвечавший: «Хорошо, сделайте так», и на это предложение сказал: «Ну, что же, возьмите его!»

На кавалерийский рейд в левый фланг позиции Великой армии главнокомандующий М. И. Голенищев-Кутузов возлагал большие надежды (документально не подтвержденные), о которых историки ведут полемику по сей день. Он был недоволен действиями прежде всего атамана Платова, а не генерал-адъютанта Ф. П. Уварова. Только этим можно объяснить так трудно воспринимаемый факт, что Кутузов при всем своем отеческом отношении к русскому воинству не дал хода платовскому рапорту о представлении к награждению отличившихся на Бородинском поле из его летучего корпуса.

Более того, сам Матвей Иванович, имевший впечатляющее созвездие орденских пожалований от своих и европейских монархов, за генеральную баталию Отечественной войны 1812 года не был награжден никак. На него, пусть и не на самое долгое время, легла опала главнокомандующего.

Ожидания от кавалерийского рейда корпусов Платова и Уварова в оценках мемуаристов из числа высшего командного состава разнятся. Так, генерал от инфантерии М. Б. Барклай де Толли в «Изображениях военных действий 1-й Западной армии в 1812 году» отмечал:

«Князь Кутузов отрядил 1-й кавалерийский корпус к Москве реке для нападения на левый фланг неприятеля с помощью казаков генерала Платова, если б сие нападение исполнилось с большой твердостию… то последствия оного были бы блистательны».

Однако здесь с Барклаем де Толли, полководцем и военным министром России, можно не согласиться. Бородинское сражение трактуется в истории как «битва гигантов», в которой в смертельной схватке сошлись около 285 тысяч войск при более чем 1200 орудиях полевой артиллерии. Все эти войска и огромные по числу стволов батареи занимали не столь уж огромное, открытое пространство.

Разве мог решить исход такого сражения удар легкой кавалерии силой в 2500 сабель на устроенное расположение пехотых дивизий и корпусов? Что могла сделать, если заглянуть в историю той эпохи, иррегулярная конница против пехотных каре, готовых дать залп за залпом из многих сотен ружейных стволов, подкрепленных пушечной ближней картечью?

Или, скажем, переломить ход битвы, в которой, к примеру, на Семеновские флеши в атакующем порыве ходили десятки тысяч пехоты, а Курганную высоту накрывал шквал огня из сотни и больше орудий? Сопоставим ли с этим был удар «в шашки», «в пики», «в дротики» казачьей лавы, предназначенной совсем для иного рода атакующих действий.

При этом историки как-то забывают про географию Бородинского поля. Оно было далеко от идеального пространства для набеговых действий, для рейдов легкой конницы. Одна река Колочь с ее заболоченными, крутыми для конников берегами, имевшая у Бородино совсем немного удобных бродов, на большей части своего течения видится неодолимым препятствием для кавалерии. Как здесь не вспомнить, к примеру, историческое «стояние на реке Угре», которая по своей глубине и широте тоже не смотрится впечатляющей водной преградой. А вот берега реки Угры для многих десятков тысяч степных коней стали почти всюду действительно «крепостной стеной, созданной самой природой».

Но уже одно то, что венценосный полководец Наполеон на два часа прекратил атаки и «багратионовской» 2-й Западной армии «сделалось легче дышать», свидетельствует о «цене» кавалерийского рейда корпусов Платова и Уварова. Собственно говоря, как говорят документы и мемуаристы, главнокомандующий никакой сверхзадачи перед ними и не ставил. Но, думается, он верил в то, что в ходе сражения обязательно произойдет доброе дело для успеха русского оружия и что инициативность этих двух генералов будет значимой для хода и исхода битвы. Так оно и случилось на самом деле.

Мемуарист полковник Б. Н. Болговский, участник сражения, писал: «Платов… исполнил это движение с такою точностью и спокойствием, что был замечен неприятелем только при выходе из дефиле в удалении приблизительно версты от его крайнего левого фланга. Неприятель, устрашенный внезапным появлением леса пик и заметив там даже пехоту, счел левый фланг армии в весьма опасном положении… блестящие атаки генерала Уварова не позволили ему сомневаться, что они производились, опираясь на решительное движение Платова… Этот маневр Платова решил участь русской армии».

Рейд конницы кутузовской армии на правом крыле русской позиции многоспорен уже двести лет! Если бы он действительно ничего не дал, то и «копья ломать» в рассуждениях о нем историки не стали бы. Но чтобы как-то определиться в этом немаловажном эпизоде Бородинской битвы, думается, стоит чаще обращаться к современникам «грозы 12-го года», очевидцам рейда, прямым участникам генеральной баталии Отечественной войны.

Среди этих людей, оставивших после себя мемуарное наследие, на особом месте стоит А. И. Михайловский-Данилевский, который в отличие от прочих «самовидцев» является, что ни говори, официальным летописцем Отечественной войны 1812 года. И пользовался он любыми документами тех далеких военных событий, которые, к великому сожалению, сохранились в силу самых разных причин до наших дней не в полном объеме. Иначе говоря, документальная достоверность «Описания Отечественной войны 1812 года», написанного Михайловским-Данилевским по высочайшему повелению, предельно высокая.

Военный историк А. И. Михайловский-Данилевский, выпускник Геттингенского университета, всю кампанию 1812 года занимался составлением журналов военных действий, «Известий о наших военных действиях», иностранной перепиской штаба главнокомандующего М. И. Голенищева-Кутузова, при котором служащий-ополченец Министерства финансов состоял адъютантом. Он вел обстоятельный дневник и был участником Бородинского сражения, вскоре после войны став собирателем воспоминаний ее участников.

В главе 10-й части второй «Описания» его автор-«самовидец» так рассказывает о том, что было связано с рейдом летучего казачьего корпуса генерала от кавалерии М. И. Платова и 1-го резервного кавалерийского корпуса генерал-адъютанта Ф. П. Уварова в день 26 августа:

«Незадолго до начала атаки, в которой ранен князь Багратион, и до нападения на батарею Раевского, князь Кутузов беспрестанно получал донесения, что неприятель все более и более стягивает силы против нашего левого крыла. Он был подле батареи на Горках, немного левее столбовой дороги.

Желая лично удостовериться в справедливости донесений, князь Кутузов взъехал на пригорок, осыпаемый гранатами и обломками их, летевшими во все направления. На волоске была жизнь того, на ком лежала надежда России. Тщетно уговаривали его спуститься с пригорка, и когда никакие убеждения не действовали на него, адъютанты взяли его лошадь за узцы и вывели его из-под выстрелов. Следствием сего личного обозрения были два приказания, сделанные Кутузовым:

1) Милорадовичу, со стоявшим на правом крыле 4-м пехотным корпусом графа Остермана (Остермана-Толстого) и 2-м кавалерийским Корфа, сблизиться к центру;

2) Платову с казаками и Уварову с 1-м кавалерийским корпусом переправиться вброд через Колочу, выше Бородина, и атаковать левое крыло неприятеля.

Сим движением князь Кутузов надеялся развлечь внимание Наполеона и оттянуть часть сил его от нашего левого крыла.

Местоположение для действия 1-го кавалерийского корпуса Уварова было невыгодно. Надлежало переходить через овраг и речку и потом подниматься на крутой берег. Деревня на левой стороне и лес на правой были заняты неприятельскою пехотою. Переправившись через Колочу, Уваров возложил первую атаку на графа Орлова-Денисова с полками Лейб-гусарским, Лейб-казачьим и Елисаветградским гусарским.

Граф Орлов-Денисов должен был спуститься в ров и построить полки на противоположном высоком берегу, под огнем неприятельской артиллерии. Все препятствия были преодолены; наши пустились в атаку на стоявшую вблизи пехоту. Отстреливаясь, пехота поспешно отошла назад. Находившаяся при ней батарея едва успела отступить. Елисаветградский гусарский полк отбил два орудия, но не мог увезть их.

Уваров предпринял вторичную атаку, но она не удалась, потому что неприятель успел усилить пехоту и сформировать ее в каре. В одном из них принужден был искать спасения сам вице-король (Эжен Богарне), прискакавший из центра, где он велел прекратить нападения, и оттуда велено части войск идти на левый берег Колочи.

Князь Кутузов смотрел на действия Уварова с Горской батареи и приказал ему отступить, заметив, что цель, для которой послана кавалерия, была достигнута, то есть что войска неприятельские стали подаваться на левое крыло их. Невзирая на повеление, Уваров не отходил еще несколько времени и разными движениями делал вид, будто намерен возобновить атаку. Он отошел обратно на позицию, когда получил вторичное приказание.

Платов находился правее Уварова. Казаки перешли вброд через Войну, рассыпались в тылу неприятельском и произвели такую тревогу, что бывшие там обозы в величайшем беспорядке обратились в бегство. По отступлении Уварова отошел назад и Платов.

Действия Платова и Уварова имели на участь сражения влияние чрезвычайно важное, вполне оправдавшее ожидания князя Кутузова. Левый фланг наш был оттеснен, укрепления впереди Семеновского взяты, Наполеон уже отдал повеление молодой гвардии двигаться для подкрепления кавалерийских корпусов, возобновивших с бешенством одну атаку за другою; наконец, он в то же время приказал вице-королю атаковать курганную батарею, и вдруг изменился вид дела.

Гвардии велено остановиться и вице-королю не идти в атаку на батарею Раевского. Этого мало, вице-король и сам Наполеон, завидя кавалерию Платова и Уварова, и произведенную ими тревогу на левом крыле и в тылу, понеслись к берегам Войны, желая удостовериться в силах, какие князь Кутузов отрядил для обхода их и нападения.

Тем, кто находился в Бородинском сражении, конечно, памятна та минута, когда по всей линии неприятеля уменьшилось упорство атак, огонь видимо стал слабее и нам, как тогда кто-то справедливо заметил, «можно было свободно вздохнуть».

Вот одна из главных причин, лишивших Наполеона возможности воспользоваться победою, уже склонившеюся на его сторону. Столь счастливый оборот был непосредственным следствием превосходного маневра князя Кутузова – маневра, до сих пор не оцененного достойным образом».

К сказанному выше Михайловским-Данилевским следует добавить следующее: для участия в рейде атаман Платов постарался собрать максимум своих сил, в том числе и бригаду подполковника Максима Власова 3-го. Он командовал отдельным казачьим отрядом, состоявшим из четырех (трех) полков «для наблюдения за противником и прикрытием правого фланга» 1-й русской Западной армии генерала от инфантерии М. Б. Барклая де Толли на берегах реки Колочи. То есть по нижнему течению Колочи до впадения ее в реку Москву.

Уже одно такое командование послужило М. Г. Власову лучшей характеристикой: чина полковника он еще не носил, и отрядное начальство было дано ему «за прежние заслуги». Сторожить фланг армии в большом сражении виделось делом значимым и опасным.

Рейд корпусов Платова и Уварова в Бородинском сражении уже два столетия продолжает оставаться предметом споров исследователей той войны. Однако при его оценке стоит, в первую очередь, обращаться к оценкам современников, участников той битвы гигантов – Главной русской армии и Великой армии Бонапарта. Они имели возможность видеть и оценить кавалерийское дело 26 августа самолично, без ненужных эмоций.

Один из самых авторитетных мемуаристов «грозы 12-го года» – будущий «проконсул Кавказа», генерал от инфантерии и генерал от артиллерии Алексей Петрович Ермолов, подлинный герой славного для русского оружия дня Бородина. Он писал в своих «Записках» следующее:

«Облегчая действия 2-й армии, несколько прежде приказал князь Кутузов генерал-адъютанту Уварову с гвардейским резервным кавалерийским корпусом и атаману Платову со всеми казаками и их артиллериею действовать на левый фланг неприятеля. Внезапное появление произвело общее в (неприятельском) лагере движение: стремительно собиралась пехота, выдвигалась артиллерия, со многих позиций направлены в помощь отряды. По всей линии действия неприятеля были менее настойчивы, и многим казалось это время отдохновением.

Командующий гвардейскою легкою кавалерийскою дивизиею генерал-адъютант граф Орлов-Денисов, следуя собственному соображению обстоятельств, не мог извлечь из них никакой пользы; остановил полки, открыл батареи далекие и слабые, потерял время и потом, хотя под сильным огнем, отважно пошли полки в речку Колочу. Италианская армия была вся под ружьем, некоторые части ее устроены в каре, и в одном из них находился вице-король италианский.

Атамана Платова совершенно одинаковы были соображения и более распорядительности. Войска наши не приобрели успеха, мало нанесли вреда и подверглись урону. Генералу Уварову приказано (было) возвратиться. Атаман Платов за ним последовал.

Временно смягчившийся бой возгорелся с обеих сторон; гром более тысячи орудий артиллерии производил непрерывный рев; не слышны были ружейные выстрелы; повсюду, где возможно было, кавалерия занимала пехоту…».

Ермолов, описывая в таких словах рейд русской конницы, делает свой немаловажный для последующих исследователей вывод о том, чего могли бы добиться платовские казаки в том деле в день 26 августа:

«В тылу (Великой) армии соединены были экипажи главной квартиры Наполеона, знатнейших особ, канцелярия министров, письменные дела штабов главных частных начальников, подвижные госпитали, артиллерийские парки, пекарни, огромные обозы с запасами разного рода. Заметно было смятение между ними. Платов, угрожая им, понудил бы (Наполеона), для охранения их, употребить значительное количество кавалерии».

Таково ермоловское мнение об ожидавшихся результатах конного рейда во фланг и тыл наполеоновской армии. Голенищев-Кутузов, как главнокомандующий, прозванный Наполеоном «старым лисом», хранил молчание, отправляя в массированную кавалерийскую атаку корпуса Платова и Уварова. Но неоспоримо одно, полководец Кутузов прекрасно понимал, что надо на час или два заставить соперника прекратить атаковать позицию багратионовской армии, чтобы сильно подкрепить ее, одновременно усилив и центр русской позиции. Вот эту-то передышку в ходе сражения рейд конницы и дал.

В кутузовском же окружении от рейда достаточно единодушно ожидалось большее, чуть ли не разгром вражеских ближних тылов. Но в войнах реальность исполнения задуманного очень часто расходится с фактическими результатами. Такое и случилось на поле Бородина. Можно еще добавить, что на войне заниматься даже мало-мальским оглуплением противника не стоит, поскольку это дело опасное для самого себя. Равно как и строить прожекты на собственный успех, при этом списывая неудачу не на себя.

Когда на Бородинское поле опустилась ночная темень, сильные казачьи партии вышли вперед расположения войск Главной русской армии. Был ли это приказ атамана М. И. Платова или частная инициатива полковых начальников – точно не известно. Но это было вполне в духе казачьей тактики на любой войне, большой или малой, и с любым врагом. После боя или битвы следовало поостеречься от возможных «диверсий» неприятеля.

Есть достоверные подтверждения противной стороны, что русские конники (казаки) ночью заняли те утраченные к вечеру позиции, с которых (в том числе с Курганной высоты – батареи Раевского) французы отошли в исходное положение. Иначе говоря, поле битвы опустело. никто не захотел расположиться на разрушенных артиллерийским «ураганом» полевых укреплениях русских. О том и было донесено атаману Платову, а тот, в свою очередь, сделал соответствующий доклад в штаб главнокомандующего.

Известный русский военный историк Дмитрий Петрович Бутурлин, участник Отечественной войны 1812 года и генерал-майор, сенатор, член Государственного совета и директор императорской Публичной библиотеки, оставил после себя «Историю нашествия императора Наполеона на Россию». В ней он описывает и события на Бородинском поле в день 26 августа. Бутурлиным дается следующая оценка рейду корпусов Уварова и Платова:

«…Наполеон получил известие, что левое крыло французов атаковано было кавалерией российского правого крыла, почему и рассудил за благо приостановить усилия, производимые его правым крылом, дабы сперва высмотреть, к чему клонится сие движение россиян?

Генерал-адъютант Уваров, исполняя данное ему приказание, перешел речку Колочу при селе Малом с 1-м кавалерийским корпусом и несколькими казачьими полками, с помощью коих принудил легкую кавалерийскую дивизию Орнано поспешно отступить за ручей Войну.

Генерал Дельзон, державшийся у села Бородина с пехотной дивизией своей, едва успел построить в каре четыре полка, составлявшие оную; а вице-король, лично приспевший к левому крылу своему, сам бросился в каре 84-го линейного полка. Генерал Уваров сделал несколько атак против сих каре; но, видя себя не довольно сильным, чтобы одолеть оные, решил возвратиться за Колочу.

Тогда неприятель, уверенный в безопасности своего левого крыла, обратил главные усилия свои против большого люнета (Курганной высоты, Батареи Раевского. – А.Ш.), находившегося перед центром позиции россиян…»

Думается, что отдельные историки Отечественной войны 1812 года, исследующие Бородинское сражение во всех его перипетиях, как-то забывают следующую простую истину военного дела. Два легкоконных корпуса силой в четыре с половиной тысячи сабель не могли в битве гигантов совершить то, что не смогла сделать гораздо более многочисленная тяжелая кавалерия латников маршала империи Иоахима Мюрата. Эти две разнородные силы просто не совопоставимы в большом деле.

Вполне вероятно, что полководец М. И. Голенищев-Кутузов ожидал от рейда гораздо большего. Ради объективности взгляда на этот эпизод битвы на Бородинском поле можно утверждать, что казаки и гусары в генеральном сражении двух огромных армий не являлись той силой, которая могла перевесить победную чашу весов в сторону защитников Москвы. Другое дело «царица полей» пехота, «бог войны» артиллерия или, наконец, тяжелая кавалерия латников (кирасир).

К вышесказанному можно добавить следующее. Общая численность корпусов Платова и Уварова была гораздо меньше одной полноценной пехотной дивизии Великой армии. Да и предназначение легкой конницы на войне было совсем иным, чем панцирной кавалерии кирасир. Не легкоконным всадникам той эпохи было «на роду писано» прорывать строй ощетинившегося штыками пехотного каре, подкрепленного пушками, стрелявшими в упор ближней картечью.

Потому не случайно А. И. Михайловский-Данилевский, весь день 26 августа находившийся рядом с главнокомандующим, написал, что «действия Платова и Уварова… вполне оправдали ожидания князя Кутузова». Думается, что со дня Бородина император Наполеон перестал называть «степных ос» атамана Платова «жалкими арабами Севера»: они на два часа спутали все его карты на поле генеральной баталии.

Не мог же Бонапарт при всех его полководческих достоиствах заниматься «оглуплением» опасного противника. Другое дело «забывать» его в своих мемуарах и военно-теоретических трудах или говорить о казаках из России так, чтобы не описывать их природную воинскую выучку и личную доблесть, рассказывать о поражениях французов, понесенных от казаков. В конце концов, император Наполеон I, основатель династии Бонапартов (которая на нем и пресеклась) был не рядовым мемуаристом. Он мог рассуждать о поражениях других военных вождей, прежде всего своих противников, но только не о собственных поражениях и неудачных действиях в войнах, которые вела революционная и имперская Франция.

Не менее справедливо мнение военного историка А. И. Михайловского-Данилевского и о том, что тот «маневр до сих пор не оценен достойным образом». Если рейд объективно не мог переломить ход сражения, значит, он играл на общий успех, на конечный результат большого дела. Играл на исход генеральной баталии Отечественной войны 1812 года, в чем сомневаться никак не стоит.

В конце концов, об этом говорит хотя бы такой факт. В Бородинском сражении стороны пленили всего по одной тысяче человек (число русских военнопленных оценивается от 700 до 1000 человек). Это свидетельствует прежде всего об ожесточенности и бескомпромиссности столкновения. Из той тысячи наполеоновцев, которые познали участь плена в день 26 августа, половина явилась военной добычей казаков.

Юнкер гвардейской артиллерии А. С. Норов в битве при Бородино был тяжело ранен и потерял ногу. Будущий член Государственного совета Российской империи оставил после себя воспоминания с названием: «Война и мир 1805–1812 гг. с исторической точки зрения и по воспоминаниям современника. По поводу соч. гр. Л. Н. Толстого «Война и мир». Мемуары, впервые увидевшие свет в середине XIX в., остаются привлекательными для исследователей эпохи Наполеоновских войн авторской оценкой. Среди прочего, Норов говорит и о значимости кавалерийского рейда Уварова и Платова в день 26 августа:

«Блестящая кавалерийская атака Уварова (и Платова) привлекла вдруг в смятение всю неприятельскую армию и отвлекла бешеные усилия французов от нашего левого фланга (где русские, как говорит Сегюр, образовали себе в третий раз левый фланг перед Неем и Мюратом), равно как и от батарей Раевского. Нельзя не жалеть, что при этой атаке кавалерия не имела при себе конной артиллерии, что Кутузов скоро удовольствовался произведенной во французской армии тревогой и отозвал Уварова…

Этот маневр мог бы совершенно порешить исход битвы в нашу пользу. Только что кавалерия наша, попавшая под сильный огонь артиллерии, возвратилась в свою линию, начались, опять одна за другой, яростные атаки на курганную батарею Раевского…»

…Рейд казачьего летучего корпуса атамана М. И. Платова и кавалерийского корпуса генерал-адъютанта Ф. П. Уварова показал, что конница кутузовской армии к началу второй половины дня 26 августа сохранила больше своих возможностей сражаться на поле Бородина, чем неприятельская кавалерия. Лихость рейда на правом фланге русской позиции должна была озаботить Бонапарта и неаполитанского короля Мюрата измотанностью своих конников уже в первой половине дня.

В перемешавшихся и расстрелянных картечью и ружейными залпами неприятельских эскадронах оставалось порой по 30–40 всадников, сидевших на измученных конях, но еще способных сражаться. К концу дня кавалерия Великой армии ходила в последние атаки только рысью. Это касалось не только тяжелой кавалерии латников, но и легкой кавалерии маршала Мюрата и армейских корпусов.

Бородинское сражение для императора Наполеона было особо значимо: победа в генеральной баталии определяла весь смысл его Русского похода. Поэтому он в день 26 августа кавалерии Великой армии не жалел, равно как и не жалел ее маршал империи Иоахим Мюрат. Победа «любой ценой» не далась даже ценой гибели большей половины кавалерии наполеоновской армии, прежде всего тяжелой, кирасирской. Именно она, не считаясь с потерями, таранила русскую позицию от Семеновских (Багратионовых) флешей до Курганной высоты (Батареи Раевского).

Рейд Платова и Уварова, думается, заставил императора французов озаботиться своим главным кавалерийским резервом в лице конной гвардии – почти 6 тысяч ветеранов наполеоновских походов (26 эскадронов, включая жандармов, мамелюков и гидов). Но Бонапарт не стал рисковать конной гвардией, опасаясь нового выхода на поле брани масс легкой конницы соперника в лице «хитрого лиса севера» Голенищева-Кутузова. Кто-кто, а тот хорошо знал, в каких случаях можно снова послать в бой казачьи полки.

Платовский же летучий корпус был готов к решению новой задачи на рейд во вражеский фланг. Тем более что броды через Колочь были уже изведаны, а казачьи кони в тот августовский день тяжести усталости еще не познали и могли повторить пробег по полю брани всего в несколько верст. Но второй раз в бой их не послали.

История донесла до нас несколько описаний рейда корпусов атамана Платова и генерала Уварова пером французских мемуаристов. Один из них, Лабом, пишет, что сильное движение неприятельской кавалерии на левый фланг, где стоял корпус вице-короля Италии, привлекло к себе внимание Бонапарта и его окружения. Генералу Дельзону пришлось спешно строить первую бригаду своей дивизии в каре влево от Бородино. Однако русская конница не пошла туда, а обрушилась на легкую кавалерию генерала Орнано и «за минуту привела ее в замешательство». Потом нападению подверглись пехотинцы кроаты (хорваты). Но они, устроив каре, смогли отразить атаку сильным ружейным огнем.

Лабом свидетельствует, что в том эпизоде битвы на Москва-реке вице-королю Эжену Богарне пришлось искать спасение в каре, образованном полком полковника Пего. И что Пего собирался двинуть каре вперед, но казаки были уже отбиты от левого крыла позиции Великой армии и «освободили его». Только тогда Эжену Богарне удалось восстановить полный порядок на позициях его Итальянского корпуса.

Другой мемуарист, Комб, так описывает действия платовских казаков на левом фланге наполеоновской армии. Правда, делает он это с большой неточностью и пониманием хода Бородинского сражения. Но все же его свидетельство, как очевидца, заслуживает внимания. Он пишет, что казаки бросились вперед «как стая свирепых волков, и с не большим порядком. Чтобы сдержать их, выслали значительное число стрелков». Так мемуарист в двух строчках изобразил казачью лаву и то, что смогло остановить ее.

Среди французских мемуаристов, описавших генеральную баталию 1812 года на Бородинском поле, заметен полковник (будущий бригадный генерал) Ж. Пеле (Жан-Жак-Жермен Пеле-Клозо), в день 26 августа находившийся при штабе помощника начальника Генерального штаба по пехоте генерал-адъютанта Ж. Мутона, графа Лобо. Участник сражения, Пеле свои воспоминания начал со слов: «Он был в этом великом сражении под стенами Москвы…».

В своих известных «рассуждениях военного писателя» Ж. Пеле (и, добавим, военного историка) не забыл и рейд русской конницы, который произвел на него, без всякого на то преувеличения, сильное впечатление. Более того, он был в числе тех лиц, которые сопровождали императора Наполеона, который около одиннадцати часов дня поспешил к берегам Колочи, чтобы быть в опасном для его армии месте удара многих (!) тысяч конников своего соперника Кутузова. Мемуарист-француз, пусть и в возвышенных тонах, писал следующее:

«Кутузов заметил, наконец, что ему нечего опасаться за правый фланг своей армии; он узнал, что следует как можно скорее сменить корпус Раевского, который (по Бутурлину) был, так сказать, уничтожен. (?!) Он направляет к этому пункту войска Остермана и Корфа.

В то же время он пытается остановить с помощью диверсии успехи 1-го и 3-го корпусов; русский генерал направил на наш левый фланг кавалерию Уварова и Платова, силой до тридцати эскадронов, в которой считалось три гвардейских полка. Но правый фланг русских был в очень косвенном направлении к фронту сражения и очень удален от (речки) Войны и дороги в Валуево.

Кавалерия переправилась через Колочу ниже Бородина, и заставила легкие войска Орнано отойти за Войну. Она безуспешно атаковала некоторые батальоны Дельзона, занимавшие возвышенность к северу от Бородина и построившиеся в каре.

Вице-король приспел с итальянской гвардией для защиты левого фланга и поместился сперва в каре 84-го полка. Уваров и Платов не продолжали свою попытку. Если бы они достигли окрестностей Валуева, то произвели бы беспорядок в тылу и линии армии, а также и в парках, покрывавших дорогу; но от этого не произошло бы никакого важного неудобства. Так как ничто не препятствовало их движению, так как для отступления у них было до 4 верст свободной местности между Бородином и Москвой-рекой, то мы вправе предположить, что Кутузов отказался от диверсии и послал приказание об отступлении.

Было 11 часов. Наполеон сообразил ход сражения с данными, дошедшими до его сведения, с местностью, с силами русских и числом их войск, последовательно введенных в сражение. Но он также знал, что большая часть неприятельской армии еще не сражалась; он должен был тревожиться тем назначением, которое готовил ей Кутузов.

Взоры его часто обращались к Колоче, он заметил атаки Уварова, отступление наших эскадронов, пальбу батальонов, бегство некоторых экипажей. Он тотчас же сел на лошадь и поспешил на другой берег ручья. Узнав последствия этого утра и исчезновение русской кавалерии, он вскоре возвратился к центру…»

Рейд корпусов генералов Уварова и Платова не стал частным явлением Бородинского сражения. Потому он запомнился его участникам из числа военнослужащих Великой армии, которые, одни раньше, другие позже, описали его в своих мемуарах. Описали, разумеется, как заинтересованные лица, считавшие битву на Москва-реке еще одной викторией императора-полководца Наполеона во время его Русского похода 1812 года.

Здесь их упрекать ни в чем нельзя, ведь они в генеральной баталии сражались в рядах «европейских» войск Бонапарта и были патриотами своей стороны. Но что самое интересное, мемуаристы-наполеоновцы порой оценивают эффективность рейда русской конницы намного выше, чем некоторые отечественные историки, требовательность которых смотрится выше реалий Бородинского дня и возможностей двух корпусов силой всего в четыре с половиной тысячи сабель.

К числу таких исторически достоверных мемуаров относится «Дневник офицера Великой армии» Цезаря Ложье де Белленкура, который в день 26 августа на поле Бородина 23-летним младшим лейтенантом находился в рядах полка королевских велитов итальянской гвардии, в котором он числился полковым адъютантом. «Дневник» Ложье был опубликован в России в 1912 году, когда праздновался 100-летний юбилей и Отечественной войны, и Бородинского сражения. Офицер королевских велитов рассказывает и свидетельствует:

«Вице-король (Эжен Богарне) …решается сделать еще одно усилие: он соединяет войска, чтобы накрыть неприятеля со всех сторон и овладеть редутом (Курганной высотой, или Батареей Раевского) …Все мы испускаем радостные крики. Полки строятся справа во взводную колонну. Легкие отряды открывают путь, за ними идут гренадеры, стрелки и драгуны. Радость, гордость, надежда сияют на всех лицах.

Русские заметили наше движение и тотчас же направили в нашу колонну огонь из сотни (?) орудий. Одни только крики: «Да здравствует император!», «Да здравствует Италия!» раздаются в шуме падающих бомб и гранат и непрестанного свиста железа и свинца.

Почти в тот же миг приходят спешные эстафеты от вице-короля, что многочисленные отряды неприятельской кавалерии выступают из леса, чтобы отрезать наш левый фланг, и угрожают нас обойти. Последний прибывший алъютант сообщает нам, что Дельзон и Орнано (командиры 13-й пехотной дивизии и дивизии легкой кавалерии) смяты превосходящими силами неприятеля и вынуждены отступить для прикрытия итальянской батареи, (села) Бородина, (речки) Войны и багажа (тылов). Они требуют поддержки прежде, чем неприятель получит подкрепления и еще подвинется вперед.

В сопровождении своего штаба принц Евгений (Эжен Богарне) сам скачет к этим местам, чтобы дать себе отчет в положении дела, предупреждает об этом императора, задерживает движение вперед королевской гвардии, заставляет ее поворотить и приказывает ей следовать за собой беглым шагом на другую сторону Колочи…

Новые неприятельские отряды (кавалерия Уварова и казаки Платова) с каждым мгновением увеличиваются, выступают из леса, испуская пронзительные крики, и бросаются между войсками Дельзона и Орнано (его дивизия отразила атаку кавалерии Уварова, но была опрокинута платовскими казаками).

Эти последние (дивизии Дельзона и Орнано), как слишком слабые, отступают в полном порядке после отчаянной схватки и стараются прикрыть Бородино и итальянские батареи. Русские батареи с удвоенной яростью стреляют по нашему правому флангу и покрывают своими огнями деревню. Артиллерийский полковник Дэмэй убит.

Генерал Антуар и полковник Милло, не прекращая огня впереди, вынуждены теперь обратить главное свое внимание на арьергард. Они немедленно ставят туда несколько орудий, чтобы подготовиться ко всякой случайности. Итальянские артиллеристы, сохраняя порядок и хладнокровие, быстро проделывают все маневры, хотя все пространство покрыто трупами наших товарищей.

Вице-король галопом прискакал на позицию и, не находя другого, более подходящего пристанища (спасения. – А.Ш.), въезжает в каре 84-го полка, на который тут же поведена была атака. Вице-король подбодряет людей, обещая, что скоро на помощь им явится королевская гвардия; и действительно, мы в этот момент переходим уже вброд Колочу и быстро двигаемся туда. Несмотря на внутренний пыл, усиливающийся от слухов, что принц находится в опасности, мы сохраняем величайшее хладнокровие. А тем временем силы русской кавалерии, непрерывно увеличивающиеся, возобновляют свои атаки против колонны 8-го кроатского (хорватского), 84-го и 92-го полков.

Мы без конца повторяем свои крики, чтобы предупредить о нашем приближении принца и войска, его окружающие. Но наши крики в то же время привлекают к себе и внимание наших противников (кавалерию Уварова и казаков Платова). Только что прибывшие полки королевской гвардии очутились лицом к лицу с неприятельской кавалерией. Разбившись на каре, мы устремились ей навстречу.

Русские почти уже подступили к итальянским батареям и заставили их прекратить огонь; затем они опрокинули полки Дельзона. В этот-то момент они очутились перед королевской гвардией, поджидающей их со скрещенными штыками. После одной неудачной попытки русские в конце концов были отброшены сильным огнем с нашей стороны и побежали во всю прыть. Легкая кавалерия Орнано, которая перед тем должна укрываться за нашими рядами, теперь желает взять свой реванш. С помощью драгун и отряда почетной стражи она вновь нападает на русских. Эти последние, страшно напуганные (?!), спешно бегут через Войну и Колочу и не осмеливаются возвращаться.

Вице-король тогда оставляет кавалерию гвардии на этой позиции, лицом к лесу и галопом возвращается на возвышенность к главному редуту (Курганной высоте, или Батарее Раевского) в сопровождении гвардейской пехоты. Было около 3 часов (дня)…»

О казаках на поле Бородина рассказано немало. Французские и отечественные мемуаристы не раз писали о том, с каким «повышенным интересом» казаки относились к маршалу империи Иоахиму Мюрату, одевавшемуся и в походах, и в битвах весьма живописно. Одним из таких писателей был Луи-Франсуа Лежен, адъютант маршала Бертье, после Бородинского сражения произведенный в бригадные генералы. Лежен, ставший впоследствии маршалом Франции, известен и как талантливый художник-баталист, в конце жизни, будучи в отставке, возглавивший Школу изящных искусств в Тулузе. Он описал в своих «Воспоминаниях» такой эпизод битвы на Москва-реке, который у исследователей вызывает сильные сомнения в достоверности:

«…Далеко впереди себя на равнине я вижу короля Мюрата, гарцующего на лошади среди своих стрелков, гораздо менее занятых им, чем многочисленные казаки, которые узнали его, вероятно, по султану, по его бравурности, а главное, по его короткому плащу с длинной козьей шерстью, как у них.

Они рады ему, окружили его с надеждой взять и кричат: «Ура! Ура! Мюрат!» Но приблизиться к нему никто не смел, а нескольких наиболее дерзких он ловко сразил острым лезвием своей сабли.

Когда я принес ему приказ, король Мюрат оставил линию стрелков, чтобы поспешить на помощь Сорбье. Его движение казаки приняли за бегство или отступление и бросились за нами. Моя лошадь, не такая быстрая, как прекрасный арабский скакун Мюрата рыжей масти, была задета мчавшимся галопом орудием. Удар ранил и опрокинул животное, но оно встало, не выбив меня из седла, и я помчался к Сорбье, в самый пыл сражения…»

Воспоминания Лабома, Пеле, Ложье, Комба и других французских мемуаристов, описавших для последующих поколений «ревнителей» войн наполеоновской эпохи, а в данном случае Русского похода 1812 года, бесценен для историков России. Оценка противником результативности рейда легкой конницы кутузовской армии в Бородинском сражении непреходяща, преднамеренной фальсификации и просто умаления заслуг сегодня не подлежит. Нельзя же отметать напрочь свидетельства тех, кто на противной стороне видел собственными глазами казачью лаву, которая накатывалась на фланговую позицию Итальянского корпуса вице-короля Эжена Богарне.

…Если ход Бородинского сражения сегодня расписан по часам и каждому его эпизоду дана оценка в трудах многих отечественных и зарубежных исследователей, не говоря уже о современниках-мемуаристах, то кавалерийский рейд в день 26 августа русской конницы остается темным пятном на фоне битвы. Причем в этом «заслуга» не французских историков, а тех лиц, которых можно отнести к числу командного состава Главной армии и состоявших при главнокомандующем М. И. Голенищеве-Кутузове.

Именно в этом кругу родилась (но не сразу, а по истечении какого-то времени) версия о пассивности атамана Платова и «бездеятельности казаков» на поле Бородина. Среди тех, кто приложил к этому руку, официальный историограф Отечественной войны 1812 года генерал А. И. Михайловский-Данилевский, декабрист А. Н. Муравьев.

Известно, что у Платова с Голенищевым-Кутузовым отношения не сложились еще в 1809 году, в ходе Русско-турецкой войны на Дунае. Но надо отдать должное Михаилу Илларионовичу, злопамятным он не был, и потому его личное отношение к атаману Войска Донского после Бородинской битвы смотрится достаточно доброжелательным. Генерал-фельдмаршал, «спаситель России» смог по достоинству оценить роль М. И. Платова и казачества в деле не изгнания Великой армии из Отечества, а ее подлинного истребления.

Обращает на себя внимание то, что атаман Платов сам стал инициатором кавалерийского рейда. Его казаки, не сидевшие сложа руки, разведали броды на реке Колочи и установили еще утром 26 августа, что крупных неприятельских сил на ее противоположном берегу не просматривается. Тогда Платов послал к главнокомандующему состоявшему при нем принца Гессен-Филиппстальского с предложением провести «диверсию» против левого фланга вражеской позиции. Но при этом он просил «подкрепить» его летучий корпус, в котором после ряда откомандировок оставалось только 10 полков (примерно две тысячи всадников).

Думается, что генерал от кавалерии М. И. Платов чувствовал к себе какое-то недоверие со стороны главнокомандующего: на кутузовской диспозиции, отданной 24 сентября, летучий казачий корпус не упоминается среди прочих, в том числе и кавалерийских, корпусов. То есть место ему в битве конкретно не определялось, кроме того, что он находился в составе 1-й Западной армии Барклая де Толли: из местоположения виделись и задачи на бой.

Отправляя 4,5 тысячи конников в рейд, главнокомандующий не назначил старшим ни М. И. Платова, ни Ф. П. Уварова. То есть речи о едином командовании в ходе рейда не было. Поэтому каждый корпусной начальник действовал так, как он считал нужным. Поэтому и не было согласованности в действиях корпусов, что, разумеется, и сказалось на результатах рейда.

С другой стороны, выход русской конницы во фланг Итальянскому корпусу вице-короля Евгения Богарне повлиял на ход сражения. Обеспокоенный Наполеон направил в опасное для его армии место 5 тысяч кавалерии и 10,5 тысячи пехоты. Более того, две дивизии Молодой гвардии, двинутые для фронтальной атаки, были остановлены на полпути и дальше не пошли вперед. В ходе битвы наступила известная передышка.

Историк старой России Н. П. Михневич в своем известном труде дал рейду краткую, но достаточно емкую оценку: «Набег Уварова и Платова за Колочу приостановил наступательные действия неприятельского центра, чем русские воспользовались для приведения в порядок утомленных войск».

Рейд Платова и Уварова, как считает ряд исследователей, заставил императора задуматься над тем, стоит или не стоит вводить в дело Старую гвардию, элиту французской армии, свой главный резерв. Бонапарт понимал, что его соперник может повторить рейд на том же фланге и при его удаче потребуются резервные силы, чтобы отбить русскую конницу, которая вполне реально могла «забежать» в ближний тыл Великой армии. Великий стратег и тактик Наполеон, как шахматный гроссмейстер, вполне мог на поле Бородина просчитать возможные варианты развития сражения.

«За» рейд говорит и следующий факт. Генеральное для 1812 года Бородинское сражение, отличавшееся яркой ожесточенностью сторон и кровопролитием, дало двум армиям – французской и русской минимум пленных, всего по неполной тысяче человек. Из этой тысячи в день 26 августа казаками на всех участках битвы было взято в плен от 450 до 500 разных чинов вражеских войск. А количество пленных, как хорошо известно, в любой войне являлось одним из главных показателей в успешности состоявшегося дела.

Как же атаман М. И. Платов оценивал свое участие в Бородинской битве, равно как и участие летучего казачьего корпуса? Об этом говорит его рапорт генерал-фельдмаршалу М. И. Голенищеву-Кутузову, написанный, правда, не по горячим следам состоявшегося сражения, а в сентябре месяце, вероятнее всего в последних его числах:

«…Получив 25 числа прошлого августа месяца в вечеру приказание Вашей Светлости, отправился я на правый фланг 1-ой армии, располагавшейся в боевой порядок у селения Бородина, и, сделав в ночь распоряжение казачьими полками, находившимся под командою генерал-майора Иловайского 5-го, отправил вправо верст за пятнадцать отряд под командою полковника Балабина 2-го, из пяти сотен полка Атаманского для наблюдения за неприятельским движением, дабы он не мог зайти за фланг наш. Подполковнику Власову 3-му с полком его имени приказал, имея наблюдение за неприятельским движением, связаться постами с полковником Балабиным, и в случае надобности подкреплять оного Балабина.

Сам с полками: Иловайского 5-го, Грекова 18-го, Харитонова 7-го, Денисова 7-го, Жирова, частию полка Атаманского и Симферопольским конно-татарским, в 7 часов утра 26 числа выступил из лагерного расположения и следовал на левый фланг неприятельской армии, и пока прибыл в подкрепление ко мне кавалерийский корпус под командованием генерал-лейтенанта Уварова, действовал я наступательно на неприятельскую пехоту и кавалерию, в лесу бывшую, неоднократными ударами в дротики, опрокидывая его кавалерию с поражением и взятьем до двухсот в плен конных и пехотных стрелков.

По прибытии вышепомянутого кавалерийского корпуса под командою генерал-лейтенанта Уварова, повел атаку на неприятельский левый фланг, стоявший направе селения Бородина, и, потеснив неприятеля, заставил имевшимися у него, Уварова, пушками неприятельскую батарею, у самого леса бывшую и действующую на корпус, замолчать; то я вместе с тем приказал вышепомянутым Донским полкам, присоединив и полк Власова, приняв направо, частию во фланг, а частию и в тыл, за помянутый лес и сделать стремительный в дротики удар на неприятеля.

Неприятель, за лесом находившийся, был опрокинут стремительным ударом тех полков с сильным поражением, оставив на месте убитыми немало, в плен взято во все поражении более двухсот пятидесяти человек разных чинов, которые тогда же и отправлены в Главное дежурство 1-й Западной армии.

После сильных поражений сих неприятель хотя и делал наступление, но был прогоняем неоднократно с поражением, до самой ночи. Полковник Балабин, находясь со фланга даже частию и в тылу, тревожил неприятеля и поражал, довольно доставил пленных уже на другой день по присоединении ко мне.

Представляя в начальническое благоуважение Вашей Светлости неутомимую деятельность и отличное мужество, оказанное в сем сражении командовавшего Донскими полками г-на генерал-майора Иловайского 5-го и споспешествовавших в сильных поражениях неприятеля во все продолжение сражения полковых командиров: подполковника Власова 3-го, а особливо подполковника Харитонова 7-го, которой на всех ударах был впереди, войскового старшину Жирова, командующего полком Денисова 7-го, войскового старшину Победного и Симферопольского конно-татарского полка подполковника князя Балатукова, которые, командуя вверенными им полками, оказали пример храбрости и подавали тем пример всем подчиненным своим, и, прилагая им у сего именной список, покорнейше прошу Вашу Светлость по заслугам их следующего наградения…»

В отношении этого документа следует сказать следующее. Главнокомандующий потребовал от подчиненных ему военачальников предоставить 31 августа – 1 сентября рапорта об участии подчиненных им войск в Бородинском сражении. Генерал от кавалерии М. И. Платов представил свой рапорт на имя генерал-фельдмаршала М. И. Голенищева-Кутузова 25 сентября, то есть в числе последних.

Испрашивая награды для подчиненных ему полковых командиров, Матвей Иванович не забывал и о нижних чинах. Пользуясь данной ему властью, атаман Платов смог, к примеру, произвести восемь урядников Атаманского полка в хорунжие. Они стали офицерами за проявленную доблесть.

…Войско Донское в своем летописании за 1812 год могло гордиться платовским и уваровским ударом во фланг Великой армии Наполеона. Не случайно же в «Письмах русского офицера» Ф. Н. Глинки, образце отечественной документальной мемуаристики, рассказывалось о том лихом деле в таких словах:

«…Передовые французские пикеты всполохнулись и дали тыл. Казаки сели им на плечи!

Напрасно отмахивались французы и немцы длинными палашами и шпорили тяжелых коней своих; донцы, припав к седлу, на сухопарых лошадках мчались стрелами, кружили, подлетали и жалили дротиками, как сердитые осы».

Если Платов и Уваров за Бородинское сражение не удостоились наград, то этого нельзя сказать о их подчиненных. Героем дня 26 августа, к примеру, стал Алексей Безкровный, младший офицер Черноморского казачьего войска, в 1812 году получивший чин сотника с переводом в Санкт-Петербург, в гвардию с чином армейского поручика. Он назначается командиром сотни черноморских казаков, входившей в состав Лейб-гвардии Казачьего полка, составленного из донцов. Позже казаки с Кавказа – кубанцы и терцы – составят личный конвой императора, а Лейб-гвардии Казачий полк, как и гвардейский Атаманский полк, станет чисто донским.

В Бородинском сражении сотня (два взвода) поручика Безкровного в конной атаке, прорвавшись через картечные залпы вражеской артиллерии, сумела ворваться на позицию французской батареи, частью перебив ее прислугу, частью обратив в бегство. За этот подвиг он был награжден почетным Золотым оружием с надписью: «За храбрость».

…Командуя гвардейской Черноморской казачьей сотней, Алексей Безкровный не раз отличался в Отечественной войне 1812 года, в заграничных походах русской армии в 1813 и 1814 годах. За боевые отличия получил чины штабс-ротмистра и ротмистра, а его сотня была награждена серебряными Георгиевскими трубами. Казаки-черноморцы в ходе отступления русских армий от границы к Москве участвовали во многих арьергардных боях от Смоленска до Бородино.

В 1813 году за проявленное ранее мужество («примеры храбрости») казачий офицер «исключительной храбрости» переводится в личный казачий конвой императора Александра I Павловича. Но «придворная» служба в монаршем конвое не мешала ему и его товарищам участвовать в самых кровопролитных баталиях антинаполеоновской войны. Телохранители всероссийского государя не раз оказывались в самых опасных переделках.

Спорность рейда русской кавалерии на поле Бородина озадачивала не только историков. К слову сказать, в свое время император Николай I, в 1839 году посетивший Бородинское поле, при его осмотре «лично возглавил рейд кавалерии Уварова и Платова», чтобы выяснить место нахождения бродов через реку Колочь, которыми пользовались в день 26 августа 1812 года кавалеристы Уварова и казаки Платова. Государь мог лично убедиться в том, насколько серьезным препятствием являлась Колочь для конницы той и другой стороны.

Об этом самодержец высказался среди высшего генералитета, в своем большинстве участвовавшего в Отечественной войне. Да и сам Николай Павлович хорошо помнил ее события, знал многих главных действующих лиц. В свое царствование он «поставил точку» в обсуждениях того немаловажного обстоятельства в хронике Бородинского сражения. Как российский государь, Николай I, обладавший твердой волей, не терпел, когда при нем умаляли славу русского оружия в собственной стране.

…Нельзя не сказать и о том, как строятся расчеты историков старой и современной России числа участников Бородинской битвы, в данном случае казаков. Здесь тоже отчетливо видна «разноголосица» в силу самых разных причин. Однако есть цифры, которые предельно близки к действительным.

Численность казачьих полков, участвовавших в событиях 24 и 26 августа на Бородинском поле, у исследователей разнится от 6 тысяч до 11 тысяч. Обычно же указывалась цифра 7 тысяч. Число казачьих полков, принимавших участие в генеральной баталии Отечественной войны, тоже не отличается строгой определенностью: их указывается от 20 до 29. Эти цифры взяты из трудов по истории Отечественной войны 1812 года таких авторитетных авторов, как Д. П. Бутурлин и А. И. Михайловский-Данилевский, М. И. Богданович и К. Ф. Толь, П. А. Жилин и Л. Г. Бескровный, Б. М. Колюбакин и других.

Современный отечественный историк С. В. Шведов, исследуя архивные документы, смог установить, что фактически на Бородинской позиции находилось в те августовские дни 23 казачьих полка (всего 120 сотен) и 2 казачьи артиллерийские роты. Исследователь взял за основу своих расчетов армейский рапорт от 17 августа, в котором была названа численность 85 казачьих сотен и 1 конно-артиллерийской роты – 6253 человека. Учитывая небольшую убыль среди казаков за предшествующую сражению неделю, было вычислено, что в строю казачьих 120 конных сотен и 2 артиллерийских рот должно было находиться около 9 тысяч человек.

Сложнее было подсчитать потери казачьих войск на Бородинском поле. В исторической литературе они (даже в офицерах) не оцениваются никак, равно как и в известных на сегодняшний день документах. Но в любом случае они были невелики и касаются только (или почти только) участников рейда платовского летучего корпуса. Все же исследователь С. В. Шведов по косвенным свидетельствам считает, что на поле Бородина пало от ста до трехсот казаков. Раненых же, разумеется, было в несколько раз больше, но и их цифра (в том числе людей, выбывших из строя в связи с тяжелыми ранениями) нам не известна даже приблизительно.

Причина кроется прежде всего в официальной отчетности об участии отдельных частей (корпусов, дивизий) в состоявшемся на поле Бородина сражении. С другой стороны, такая неопределенность и малоизвестность потерь стимулирует историков к дальнейшим исследованиям хода Бородинской битвы по сохранившимся архивами и свидетельствам участников событий, к их логической реконструкции.

Достоверно, то есть документально, известны только потери в нижних чинах Лейб-гвардии Казачьего полка генерал-адъютанта В. В. Орлова-Денисова. Они выразились в 3 погибших рядовых и раненых: 8 урядниках, 20 рядовых и 2 нестроевых казаках. В конском составе полк потерь не имел. Такие данные были приведены в ведомостях о потерях 1-й Западной армии в нижних чинах в сражении 26 августа при селении Бородине.

Всего же в шести полках уваровского 1-го кавалерийского корпуса в Бородинский день было убито 20 нижних чинов и 44 лошади, ранено 61 человек и 68 лошадей, пропало без вести 20 человек и 18 лошадей. Отсюда можно считать, что потери двух конных корпусов, участвовавших в рейде, оказались совсем малыми и на боеспособность полков после битвы повлиять не могли.

…Поле Бородинское, ныне Государственный Бородинский военно-исторический музей-заповедник, хранит в себе немало мест и памятных знаков, связанных с казачьей славой. Это:

Место начала атаки казаков атамана М. И. Платова при выходе из Беззубовского леса в полдень 26 августа 1812 года.

Плотина у сельца Беззубово – место переправы через ручей Войну Лейб-гвардии Казачьего полка 26 августа.

Место переправы казачьего летучего корпуса у валунов на ручье Война для атаки левого фланга 4-го (Итальянского) корпуса вице-короля Евгения Богарне.

Высота 225,6 на дороге Романцево – Логиново. Здесь в бородинские дни находился казачий охранный пост. В наши дни это лучшее место для обзора позиций русской армии в день 26 августа.

Памятный знак казачьим полкам атамана М. И. Платова. Знак был установлен в 1984 году на перекрестке дорог, идущих от Логиново, Старого Села и Ковалево, напротив (через дорогу) высоты 215,0.

Сельцо Малое. Место переправы казаков Платова и кавалерии Уварова через реку Колочу для атаки левого фланга Великой армии Наполеона утром 26 августа.

Памятник Лейб-гвардии Казачьему полку. Торжественно установлен в 1912 году на левом берегу реки Колоча напротив села Бородино. Разрушен в 1918 году в числе первых исторических монументов поля битвы вместе с памятником императору Александру II в селе Бородино. Восстановлен на старом фундаменте в 1985 году.

Опушка леса к северу от Старой Смоленской дороги, напротив села Ельни, оборонявшаяся русскими егерями. По флангам их позиции стояли казачьи полки генерал-майора А. А. Карпова 2-го.

…Объективность требует сказать, что генеральная баталия Отечественной войны 1812 года в день 26 августа не выявила победителя. Наполеон не смог разгромить своего противника, а тот не смог защитить Москву. О ничейном исходе говорят лишь немногие историки и мемуаристы. Французская сторона, как правило, считает битву на Москве-реке выигранной. Позиция большинства отечественных исследователей и участников сражения, естественно, прямо противоположна. Здесь важно заметить, что иного подхода сторон и не может быть.

Думается, что здесь вполне уместны слова известного военного теоретика К. Клаузевица о том, что «победа заключается не в просто захвате поля сражения, а в физическом и моральном разгроме сил противника». Вот этого-то в Бородинском сражении и не было, хотя полководец М. И. Голенищев-Кутузов, произведенный за битву в генерал-фельдмаршалы, и увел с поля Бородина русскую армию.

Но и Наполеон после того дня в 12-м году больше не горел желанием дать (или навязать) противнику новую генеральную баталию. Он «был сыт по горло» состоявшейся битвой, итог которой сокрушил амбиции Бонапарта в планах на поход в Россию. Уже одно то, что Бородинское поле стало «кладбищем кавалерии Великой армии», скажем прямо, страшило звездного полководца в тоге императора французов. При всей вере в себя, Наполеон отличался объективностью в реалиях войны, иначе его уход с политической сцены состоялся бы несколько раньше 1815 года.

…Русская армия отходила под прикрытием арьергарда, командование которым М. И. Голенищев-Кутузов доверил «вихорь-атаману» Матвею Платову – человеку сметливому и бесстрашному, расторопному и деятельному. Да и к тому же стремившемуся «загладить» свою вину в неудачливости рейда на поле Бородина. Но одно дело было командовать легкоконным казачьим корпусом, другое – разнородным по составу прикрытием Главной армии.

В кутузовской «Диспозиции 1-й и 2-й Западным армиям» (на 27 августа 1812 года) об отходе с Бородинского поля говорилось следующее:

«1-я и 2-я армии выступают из нынешнего их расположения 4-мя колоннами за город Можайск следующим порядком…

Арьергард сих последних трех колонн составляет часть 1-го кавалерийского корпуса, три егерских полка, взятые с правого фланга, и казаки Платова, и быть оному под командою ген(ерала) от кав(алерии) Платова.

Артиллерия тотчас выступает, а войска в 2 часа пополуночи…

Арьергарды выступают за час до рассвета и должны следовать за армиею, стараясь сколько возможно избегать сражения с неприятелем…»

Основные силы Главной русской армии оставили Бородинское поле в полночь с 26 на 27 августа. Раненые были отправлены в недалекий город Можайск. С позиций первой снималась артиллерия и тылы. Войска отошли за Можайск, к деревне Жуково. Они двигались по Старой (2-я Западная армия) и Новой (1-я Западная армия) Смоленским дорогам.

Французский мемуарист писал об уходе русской армии с Бородинского поля: «Ночью было явно заметно, что неприятель начал отступление: армии был отдан приказ двигаться следом за ним. Назавтра днем можно было обнаружить уже только казаков и притом лишь в двух лье от поля битвы. Неприятель унес подавляющее большинство своих раненых…»

Поняв, что кутузовская армия беспрепятственно ушла с Бородинского поля, император Наполеон вознамерился начать ее «тесное» преследование. Но его армия за первые два дня после генеральной баталии кампании 1812 года смогла продвинуться вперед лишь на небольшое расстояние. Мемуарист Комб называет причиной такой неудачи не только возросшее сопротивление русского арьергарда, губительность пушечного огня их батарей, но и то, что противник умело «прикрывал свое отступление частой цепью стрелков, составленной из казаков, калмыков и башкир».

По распоряжению главнокомандующего русские войска, уходившие с поля Бородина к городу Можайску, были разделены на четыре походные колонны. Первой начальствовал Дохтуров, второй – Милорадович, третьей – атаман М. И. Платов, четвертая состояла исключительно из артиллерии.

Наполеоновские войска, отошедшие на исходные позиции, «провели холодную ночь без огня, посреди павших соратников, тревожимые донцами». Казаки нарушали спокойствие Наполеона, неожиданно подъезжая в темноте к расположению неприятельской армии небольшими партиями, «от чего по нескольку французских дивизий, из предосторожности против ночного нападения, становились в ружье». При одной из таких тревог, гвардия Наполеона торопливо построила каре вокруг его шатра. Французы, покинув сгоревшее Бородино, выставили перед ним цепь конных дозоров. Река Колочь перед селением допускала переход через нее и конницы, и пехоты.

Платовский армейский арьергард первоначально состоял, помимо летучего казачьего корпуса, из 4-го, 30-го и 48-го егерских, Волынского и Тобольского пехотных, Изюмского гусарского полков, конной роты Донской артиллерии № 2. Арьергард оставался на Бородинском поле до 4 часов утра 27 августа, после чего, собравшись перед рассветом воедино, колонной вышел на дорогу, ведущую к Можайску. Его преследовал с наступлением светового дня «превосходными силами» авангард Великой армии, «составленный из многочисленной кавалерии и Молодой гвардии» с артиллерией. Император торопил маршала Мюрата в решительных действиях против отступавших.

Главнокомандующий приказал атаману М. И. Платову «удерживаться в городе Можайске». Русский арьергард упредил захват города авангардом наполеоновской армии, которым вновь командовал маршал Иоахим Мюрат. Французы подошли к Можайску в 17 часов, уже под вечер, и не успели взять его. То есть они не смогли взять город с ходу, хотя этого и очень хотели.

На следующий день М. И. Голенищев-Кутузов отвел русскую армию от деревни Жуково к селу Землино на один дневной переход, расположив ее на высотах. Он понимал, что арьергарду в его слабом составе трудно будет выдержать натиск авангардного корпуса Великой армии. Атаман Платов получает усиление: 1-й кавалерийский корпус генерал-адъютанта Ф. П. Уварова, 2-й кавалерийский корпус генерал-майора Ф. К. Корфа, 33-й егерский и Черниговский драгунский полки.

Маршал Мюрат «жарко атаковал» русский арьергард под Можайском. Тот держался на позиции сколько мог, но в итоге боя Платов отошел к селу Моденово, отстоявшему от походного стана Главной русской армии всего на три версты. В том столкновении арьергарду не помогли удержаться до ночи новые подошедшие подкрепления – 11-й и 36-й егерские, Литовский, Софийский, Бутырский и Томский пехотные полки, 23-я артиллерийская рота.

Дело под Можайском в итоге вылилось в небольшое сражение, верх в котором взяли французы, заставившие противника отступить от Можайска к Москве. Думается, полководец М. И. Голенищев-Кутузов надеялся на какое-то время удержаться под Можайском, но силы сторон, вошедших в бой, оказались не из равных, особенно в артиллерии.

В бою за Можайск отличилась Донская конная артиллерия, «бывшая внутри города на разных возвышенностях». Казаки-пушкари вели огонь по наступавшим вражеским колоннам, поддерживали действия кавалерии арьергарда, и те шесть батальонов егерей, с которыми Платов удерживал Можайск.

Военный историк Д. П. Бутурлин дал высокую оценку действиям атамана Войска Донского М. И. Платова, поставленного во главе арьергарда русской армии, уходившей с Бородинского поля у города Можайска. Бутурлин так описывает события после завершения «битвы двух гигантов»:

«…27-го числа, в 6 часов пополуночи, все российские корпуса, оставя позиции свои, отступили на высоты, за городом Можайском лежащие. Главная квартира переведена была в село Кожухово.

Неприятель, приметив сие отступление, около 10 часов пополуночи атаковал российский арьергард под начальством генерала от кавалерии Платова, оставленный на месте сражения. Платов отступил к Можайску, куда и прибыл в 4 часа пополудни. Получив от главнокомандующего приказание оборонять сей город до последней крайности, он ввел в него всю пехоту свою, поставил на выгодных местах батареи, а кавалерию построил в поле с левой стороны города. Российский арьергард, несмотря на сильный огонь неприятельской артиллерии, удержался в Можайске до самой ночи, прекратившей сражение».

Очевидцем действий платовского летучего корпуса перед генеральной битвой и на поле Бородина, далее под Можайском стал Мишель Комб, 25-летний императорский гвардеец. В своих небольших воспоминаниях он писал следующее:

«В следующие два дня… мы продвинулись вперед (к Бородино) лишь на очень небольшое расстояние, так как русская армия всюду оказывала нам очень решительное сопротивление, пользуясь всеми удобными для артиллерии позициями для того, чтобы громить нас из пушек, и прикрывая свое отступление частой цепью стрелков, составленной из казаков, калмыков и башкир.

Последние были вооружены луками и стрелами, свист которых был для нас нов, и ранили нескольких из наших стрелков. Шея лошади капитана Депену из моего полка была пронзена под гривой одной из этих стрел, имевших, приблизительно, четыре фута в длину…»

Далее Мишель описывает схватку с русскими кирасирами, и то, что, когда французская кавалерия стала выходить к своим из ответной атаки, ей «пришлось прокладывать себе дорогу через густую цепь казаков».

Когда русские кирасиры пошли в новую атаку, «казаки по своему обыкновению расступились в стороны, чтобы оставить свободным (для новой схватки тяжеловооруженных всадников) поле битвы.

Когда противники «примерялись» друг к другу, между ними образовался разрыв. «Казаки бросились в промежуток, как стая свирепых волков, и с небольшим порядком. Чтобы сдержать их, выслали значительное количество стрелков».

«На рассвете (следующего после битвы дня) наши аванпосты были атакованы, и мы бросились к ним на помощь. Но нам пришлось сражаться, не говоря уже об очень сильном арьергарде (атамана Платова), с бесчисленной массой казаков и батареей из тридцати орудий, которая, подпустив нас на короткое расстояние, стала осыпать нас градом картечи».

Следует отметить, что участники Русского похода в своих мемуарах отмечали боевую работу казачьих войск вполне достойно. Так, полковник Пьер Любен Гриуа, командовавший артиллерией 3-го кавалерийского корпуса, а затем артиллерией 4-го армейского корпуса, будущий маршал артиллерии, в описании Бородинского сражения подметил следующий тактический прием противной стороны:

«Во время битвы они (русские) по обыкновению отправили к нам в тыл и на фланг многочисленные отряды казаков, которые внесли беспорядок в наши обозы, оставленные в 4 верстах от поля сражения. Даже на утро они произвели нападение на наше правое крыло неподалеку от императорской квартиры…»

Барон Гриуа в своих воспоминаниях о походе в Россию (увидевших свет только в начале ХХ века) заметен объективностью в оценках действий воюющих сторон и характеристиках наполеоновского генералитета. Знакомство с тактикой казаков закончилось для него участием в боевых действиях на территории Франции в кампании 1814 года, когда он находился в рядах гвардейской конной артиллерии.

…Главнокомандующий вечером 28 августа назначил начальником арьергарда суворовца генерала от инфантерии М. А. Милорадовича, который значился во главе 2-й Западной армии после тяжелого ранения князя Багратиона. Атаман Платов вместе со своим летучим казачьим корпусом вошел в подчинение Милорадовича. Его казаки не выходили из боя до самых предместий Москвы. Арьергард с прибытием Милорадовича получил заметное усиление из 2 егерских и 4 пехотных полков и батарейной роты, то есть целую пехотную дивизию.

История сохранила рапорт генерала от кавалерии М. И. Платова о бое под Можайском главнокомандующему русской армии, датированный 28 августа:

«…С шестого часа утра с находящимся при мне ариергардом, во-первых, удерживал я город Можайск шестью баталионами егерей, с защищением с обоих флангов города регулярною и иррегулярною кавалерию и с пальбою по колоннам неприятельским, стремившимся в Можайск, из орудий Донской конной артиллерии, бывшей внутри города на разных возвышенностях.

Но когда же сильными батареями, построенными против города, стремившимися колоннами неприятельскими как на город, так и на обои фланги мои, и приближением оттоль неприятельской армии вытеснен был я, тогда уже занял те высоты, где армия прошедшую ночь имела ночлег, на котором месте держался с ариергардом еще два часа.

От сильной канонады и наступления неприятельского на трехверстной с крыла на крыло дистанции, выдерживая их атаки и сильную с разных сторон батарей канонаду и отходя до самого ручья, примерно от Можайска от 4 до 5 верст, где также удерживали неприятеля более двух часов с потерянием убитыми и ранеными нескольких штаб– и обер-офицеров и нижних чинов. Но и тут не могли удержать стремления неприятельского, в рассуждении больших сил его, сильного наступления и предприятия в обое фланги наши большими со стороны силами.

После того на всяком шагу ежеминутно продолжалось сражение до самой ночи, чем и окончилось.

Неприятель пред нами и в силе. По объявлениям же от взятых нами пленных, здесь сам Наполеон, Мюрат, Даву и Ней и вся та кавалерия, которая была в сражении 26-го числа сего месяца у деревни Бородино. Я с ариергардом по прекращении целодневного сражения расположился, вышедши из леса, на высоте примерно от Можайска верст 15-ть. Завтра, что последует, имею о том Вашей Светлости донесть…»

Русская армия, с достаточной надежностью прикрывшись арьергардом, все дальше и дальше отходила от Можайска к Москве. Старший врач Вюртембергского конно-егерского герцога Людвига полка фон Роос в своих известных мемуарах описал поединок между казачьим и немецким офицерами, который произошел на глазах у преследователей во время их остановки для «обозрения местности»:

«…Какой-то казацкий офицер подмигнул одному из наших, лейтенанту фон Менцингену. Наш выступил, подошел и тот. Долго оба гонялись друг за другом в пространстве между обоими фронтами. Все взоры обращены были на них; оба ревностно действовали саблями, но ни один не мог даже задеть другого, ибо оба умели ловко отпарировать удар противника. Наконец, утомившись от бесполезного и бескровного боя, оба вернулись на свое место, и это зрелище так и осталось веселым приключением».

Уже первое серьезное дело с преследователями под Можайском показало действительное несоответствие роли Платова обязанностям командира армейского арьергарда, большую часть которого составляли регулярные полки пехоты и кавалерии, полевой артиллерии. Блестящий тактик ведения войны силами легкой (иррегулярной) казачьей конницы свои истинные возможности показал в ходе контрнаступления русской армии, при изгнании врага из пределов России. При отходе от Бородино к Москве казаки составляли меньшую часть арьергарда Главной армии.

Донской атаман блестяще руководил действиями летучего корпуса иррегулярной кавалерии, подкрепленного казачьей артиллерией, легкой егерской пехотой и каким-то небольшим числом гусарской кавалерии, тоже легкой на подъем и мобильной. Арьергард же Главной русской армии выглядел совсем иначе, чем арьергард багратионовской 2-й Западной армии в самом начале войны. Он стал намного мощнее по числу войск и силе огня, а самое главное – «тяжеловеснее» в маневренных действиях. То есть тактика действий казачьей конницы, которую исповедовал атаман М. И. Платов, к нему никак не подходила.

Поэтому не случайно будущий «проконсул Кавказа» генерал А. П. Ермолов, испытывавший личную симпатию к донскому атаману, в мемуарных «Записках» высказался так:

«Мне причиною недеятельности его (М. И. Платова) казалось простое незнание распоряжаться разного рода регулярными войсками, особенно в действиях продолжительного времени. Быть начальником казаков решительным и смелым не то, что быть генералом, от которого требуется другой род распорядительности в связи с (военным) искусством непременно».

Однако если посмотреть на действия русского арьергарда от города Можайска до села Семлева (где атаман был заменен пехотным военачальником), то можно убедиться в том, что любые попытки обойти войска Платова или отрезать какую-то их часть пресекались незамедлительно. Боевых столкновений произошло много, в ходе которых маршалу империи Иоахиму Мюрату приходилось только «кусать губы»: сладить с донским атаманом он так и не смог.

В силу этого напрашивается вопрос: что большего можно было ожидать от действий армейского арьергарда, когда генерал-фельдмаршал М. И. Голенищев-Кутузов уводил главные силы к Москве? Ведь другой сверхзадачи, кроме надежного прикрытия, главнокомандующий арьергарду не ставил.

…Новое сражение, ожидавшееся в русской армии, под Москвой не состоялось. 1 сентября военный совет в Филях принял решение оставить древнюю столицу без боя. 2 сентября войска прошли город и двинулись по Рязанской дороге. Генерал-фельдмаршал М. И. Голенищев-Кутузов проехал по московским улицам в закрытой карете.

На военном совете в Филях (тогда подмосковной деревни, ставшей ныне частью российской столицы) генерал от инфантерии М. И. Платов не участвовал, хотя в исторической литературе есть утверждения, что он был. Но, вне сомнения, «вихирь-атаман» высказался бы за новую битву с армией Наполеона, под стенами самой Москвы.

Выход русской армии из города прикрывали казачьи полки. Нет веских свидетельств тому, что стороны были готовы сразиться в самой Москве, вести уличные бои. Но в тот день, 2 сентября, произошел случай, который описывался не раз, в котором главными действующими лицами оказались казаки и командир авангарда Великой армии маршал империи Мюрат.

Встреча неаполитанского короля маршала Иоахима Мюрата с казаками на улицах оставляемой русской армией Москвы описана многими мемуаристами, исследователями и писателями. Во французской мемуаристике, благодаря перу Боссе, имеется и такое живоописание того события на большой войне, причем автор явно не благоволит к «жалким арабам Севера», то есть к казакам:

«…В полдень мы подошли к Москве, не встретив ни одного неприятеля. Под предводительством Неаполитанского короля авангард проник в город и прогнал (?!) казаков, которые безжалостно грабили последних жителей, не пожелавших удалиться из города.

Между регулярными казаками и Неаполитанским королем на одной из главных площадей было нечто вроде переговоров о приостановлении враждебных действий. Они просили и получили отсрочку, чтобы подобрать всех своих и удалиться, не делая беспорядка. В особенности обращались они к великодушию победителей (?), поручая ему многочисленных раненых, которых они должны были оставить…

Пока шли эти переговоры, казаки, постоянно видевшие Неаполитанского короля, одетого всегда очень эффектно, бывшего всегда впереди авангарда, подошли к нему с чувством уважения, смешанного с восторгом и радостью. Он один из всей армии носил на шляпе большой султан из белых страусовых перьев и был одет в какой-то особенный польский плащ цвета серого льна, опушенный соболем и куницей.

Король отдал им все деньги, бывшие при нем, даже часы, а когда у него уже больше ничего не оставалось, он занял часы у полковника Гурго, у своих адъютантов и офицеров (его щедрость была не обременительна для храбрецов, которые его окружали, так как позднее они получили подарки стоимостью, значительно превышающей те предметы, которые они ему одолжили). Казаки выражали свой восторг и громко говорили, что великодушие этого героя французской армии равно его храбрости».

Все это было в действительности. При оставлении Москвы в городе была выставлена арьергардная цепь из казаков, которыми командовал Лейб-гвардии Казачьего полка полковник Ефремов. Когда казачья цепь выходила к Драгомиловской заставе, она перемешалась с авангардной цепью французской кавалерии, в рядах которой был приметный со стороны маршал империи Иоахим Мюрат.

…Английский историк Рональд Фредерик Делдерфилд в своем исследовании «Наполеон. Изгнание из Москвы» так живописно нарисовал картину встречи на улицах первопрестольной столицы маршала империи Иоахима Мюрата с донскими казаками, которая вылилась в сцену «братания» на войне:

«…Появился русский офицер. Предполагалось, что он прибыл от Кутузова. Он предложил перемирие, которое наполовину звучало как угроза. «Дайте нам время на эвакуацию, – сказал он, – или мы сожжем город!» Наполеон, который был еще далек от выздоровления, пребывал не в том настроении, чтобы протестовать. Русским позволили уйти в безопасности, а неофициальное перемирие привело к невероятной сцене братания, произошедшей в восточной части города. Как нарочно, «виновником» братания стал человек, который первым вошел в город – пантомимический король Неаполитанский.

Мюрат начал щеголять, как только авангард пересек мост и по широкой главной улице отправился в направлении административного центра большого города. Всегда разодетый, словно маскарадный петух, сейчас он выглядел как принц из сказки, скакавший предложить руку и сердце восточной красавице. Высокий воротник его одеяния и перевязь шпаги покрывали вышивка и украшения. Бриджи были розового цвета, а сапоги ярко-желтые. На шапке, кроме привычных страусовых перьев, красовался плюмаж из перьев белой цапли. Все это сияло и блестело в строгих лучах полуденного солнца.

Казаки, которых он встретил, когда авангард французов столкнулся с отступающим арьергардом русских, поразились этим великолепием. Они забыли, что он изводил их своим преследованием все 550 миль, когда двигался по их разоренной родине, и окружили сейчас с возгласами восхищения, называя его «гетман».

Мюрат принялся прихорашиваться, вдохновленный этой похвалой, и, поняв, что обстоятельства обязывают его сделать широкий жест, собрал у своих офицеров карманные часы и раздал их изумленным казакам. Он всегда был щедрым человеком, не важно, касалось это своего или чужого имущества. Казаки ускакали на рысях, довольные, как дети, получившие подарки к Рождеству, а Мюрат подыскал себе комфортабельное жилье».

Описал ту же картину, но совсем иначе и голландский генерал ван Дедем. По его свидетельству, маршал Мюрат после перехода Москва-реки по деревянному мосту продолжал свой путь по первопрестольной столице России в окружении казачьих генералов, которые осыпали его самыми лестными похвалами за его храбрость. Мюрат думал, что русские на войне не узнавали его, но казачий атаман (уж не Платов ли у ван Дедема?) сказал наполеоновскому полководцу:

– Я давно узнаю Ваше Величество – вы Неаполитанский король. Разница между нами в том, что я вижу вас с самого Немана всегда впереди, во главе вашей армии, между тем как я вот уже три месяца постоянно нахожусь позади нашей.

Атаман (как записал мемуарист) пожелал получить от короля какие-нибудь знаки отличия (?). Тогда «Его Величество подал ему прекрасные часы, говоря, что он надеется впоследствии предложить ему что-нибудь более приятное: он говорил о своем ордене (Почетного легиона), которого желал, как ему казалось, русский офицер».

Дальше мемуарист описывает разгоревшийся спор о мире, говоря, что русские с большой откровенностью называли своего императора другом, правда бывшим, Наполеона, и что они скоро вновь станут друзьями (?).

«Когда такая процессия подошла к городским Владимирским воротам, то казачьи генералы стали просить короля Мюрата, чтобы он не шел с ними дальше:

– Мы вам уступили город, Ваше Величество. Смотрите, как бы дальше вы не стали нашим пленником!»

Дальше генерал-голландец Великой армии пишет о том, как было разделено с русскими, то есть с казаками, огромное стадо прекрасных быков, которое захватили солдаты ван Дедема. Казаки заявили ему, что стадо принадлежит им, и если французы не отдадут им часть быков, то казаки останутся без ужина. И что пятнадцати быков им будет для этого вполне достаточно.

Генерал ван Дедем великодушно приказал отдать казакам и их атаману не пятнадцать, а двадцать два быка, и те остались очень довольны таким подарком неприятеля. «Скрытая радость промелькнула на их лицах, и их лукавая усмешка ясно говорила об их надежде хорошенько наказать нас за наше вступление в Москву».

Можно оставить на совести мемуариста из голландского генералитата Великой армии императора французов за описание такого дележа стада быков, военной добычи его солдат. По крайней мере, достоверных свидетельств такому уму непостижимому происшествию в первый день занятия Бонапартом обезлюдевшей Москвы не имеется. Хотя, как говорят дипломаты, всякое на войне случается. Спрашивается, почему такого не могло случиться? Вполне могло быть на самом деле.

Были ли вооруженные столкновения сторон во время вхождения французского авангарда в обезлюдевшую Москву? Были, если верить мемуаристам из числа наиболее авторитетных и к тому же очевидцев того события большой исторической значимости. Так, Арман де Коленкур замечает: «В городе была небольшая перестрелка с вооруженными крестьянами, отставшими солдатами и казаками».

…Москва оставлялась русским воинством и горожанами с «тяжелым сердцем». Все были в большой тревоге за ее судьбу. Писатель и публицист Н. С. Лесков так описывает спешное оставление Москвы ее жителями, покидавшими стольный град вместе с кутузовской армией:

«Мой дед, служивший в то время в Москве, спасался со своею семьею бегством в Орловскую губернию. Они ехали в большой, тяжело навьюченной рессорной бричке, которую едва тащила пара лошадей, неслыханно дорогою ценою нанятых у какого-то калужского мужика. Семейство деда было затерто у моста необозримою толпою, которая теснилась, жалась и торопилась переправиться через мост, чтобы попасть на дорогу.

Казаки и драгуны старались дать кой-какой порядок этой переправе и немилосердно рассыпали направо и налево щедрые колотушки нагайками и ножнами сабель. Угрожаемый этими блюстителями порядка, народ на минуту стихал, но потом вдруг снова рвался, как попало, вперед на мост: одни прорывались и, получив несколько ударов по спине и по шее, уезжали, других заворачивали, отчего давка и суматоха увеличивалась более.

Тогда люди благоразумные решили не толкаться и ждать своей очереди по ряду, пока толпа хоть немножко разредеет. В числе этих благоразумнейших, добровольно становившихся в порядок был и мой дед…»

…Оставив опустевшую Москву, русская армия фланговым маневром отходила к Торутино, чтобы встать здесь походным лагерем. Таков был стратегический замысел полководца М. И. Голенищева-Кутузова, который скрывался им от окружения до поры, до времени. От неприятеля он прикрылся двумя сильными сводными отрядами генералов М. А. Милорадовича и Н. Н. Раевского (оба силой в два корпуса: один пехотный и один кавалерийский). Под их прикрытием Главная армия двинулась от Красной Пахры к Тарутино.

Тот и другой отряды имели в своем составе казачьи полки, которые денно и нощно несли боевое охранение. Они с большим знанием такого опасного дела на войне «наблюдали» все дороги, которые вели из Москвы на юг: на Рязань, Каширу, Серпухов и Калугу (Старую и Новую). Именно донцы 9 сентября донесли Милорадовичу об обнаружении на Серпуховской дороге двигавшегося от Москвы неприятеля в крупных силах. Затем враг был замечен со стороны Каширской дороги.

Это были кавалерийские части маршала короля Неаполитанского Иоахима Мюрата и сводного корпуса маршала герцога Истрийского Ж.-Б. Бессьера, созданного Наполеоном специально для поиска «пропавшей» русской армии на Старой Калужской дороге. На Серпуховскую дорогу в сторону Подольска выдвигался 5-й (Польский) корпус князя Ю. Понятовского. В ночь на 12 сентября император французов писал Мюрату, что перед маршалом должна стоять только одна цель – напасть на след противника. В те дни венценосного полководца Бонапарта пугала неизвестность на большой войне: он уже догадывался, что Кутузов его перехитрил.

Человек, который в отечественную историю вошел как «спаситель России», действительно переиграл великого завоевателя Наполеона, который силой оружия покорил едва ли не все государства континентальной Европы, и тактически, и стратегически. Скрытность и безопасность своего знаменитого в военной истории флангового Тарутинского марш-маневра Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов обеспечил казачьими полками, во главе которых стояли талантливые командиры. На деле хронология этой операции выглядела следующим образом.

5 сентября:

Главная русская армия, отступившая из Москвы, перешла на Каширскую дорогу, оставив на Рязанской дороге у Боровского перевоза казачий отряд полковника И. Е. Ефремова в составе 4 полков (двух донских казачьих, 1-го Башкирского и Симферопольского крымско-татарского).

6 сентября:

Главная русская армия во главе с генерал-фельдмаршалом светлейшим князем М. И. Голенищевым-Кутузовым перешла на Серпуховскую дорогу, оставив на Каширской дороге казачий отряд подполковника К. И. Харитонова.

7 сентября:

Главная русская армия двинулась к городу Подольску, оставив на Серпуховской дороге летучий казачий отряд майора А. А. Лачинова.

Таким образом, совершая Тарутинский марш-маневр, полководец М. И. Голенищев-Кутузов умело ввел в заблуждение своего старого именитого соперника. Делал он это по собственному разумению, поскольку над ним уже не довлело высочайшее присутствие, как это было в ходе Русско-австро-французской войны 1805 года, которая завершилась Аустерлицем. И исполнителей в лице конницы «степных ос» полководец имел вполне достаточно.

Когда русская армия перешла на Старую Калужскую дорогу, на столбовых Рязанской, Каширской и Тульской дорогах уже стояли оставленные там казачьи полки полковника Ефремова, подполковника Харитонова и майора Лачинова. Им ставилась одна и та же боевая задача: при появлении французского авангарда отступать по «своим» дорогам, а не к армейскому арьергарду, маскируя истинное положение главных сил кутузовской армии.

При таком отступлении скорость отхода не должна была превышать скорость наступательного движения преследователей. Схватки на дорогах разрешались только в исключительных случаях, чтобы не демаскировать собственную малочисленность и отсутствие за спиной подкреплений, прежде всего пехоты и артиллерии. То есть, говоря иначе, противник хитроумно заманивался как можно дальше в «никуда». Во всех трех случаях это делалось на удивление умело и тактически грамотно, хотя рязанские, каширские и тульские земли назвать Задонскими и Кубанскими степями было никак нельзя.

Военная хитрость удалась на славу. 6 сентября авангард Великой армии под начальством маршала Иоахима Мюрата перешел реку Москву у Боровского перевоза. Стоявшая здесь казачья бригада полковника И. Е. Ефремова была принята неприятелем за русский арьергард. Когда казачьи полки стали на глазах наполеоновских войск отступать, те последовали за ними, играя роль настойчивых, но уже обманутых преследователей. В те первые дни «преследования» отступавшей кутузовской армии генералы Мюрата не торопились: они в тот теплый сентябрьский день уверовали в то, что «точно сели противнику на хвост».

На аванпостах начались схватки, как правило, скоротечные, кавалерийские. Казакам приказывалось не упорствовать, а завлекать врага как можно дальше и от Москвы, и от действительного маршрута движения русской армии. При этом не забывалось вести войну «по-скифски».

В составе кавалерии Мюрата находился пехотный Легион Вислы (Легион герцогства Варшавского), действовавший в наполеоновском Русском походе совместно с пехотой Императорской гвардии. Легионом командовал французский дивизионный генерал М. М. Клаперед. Поляки-легионеры в образе преследователей оказались в числе тех, кто первыми столкнулись с казаками на дорогах южнее Москвы.

Мемуарист капитан 2-го пехотного полка Легиона Вислы капитан Г. Брандт писал, что им долго не удавалось увидеть больших сил русских. По дороге перед ними далеко маячили только небольшие партии казаков, наблюдавших за движением авангардных войск корпуса короля Неаполитанского. Они то исчезали в перелесках, то появлялись вновь.

Легионеры продвигались с известной на войне осторожностью. После дела у Мира поляки императора Наполеона осознали, сколь опасны для них казаки. И не зря: под вечер 13 сентября, как писал Брандт, «приблизились неприятельские конные отряды, имевшие при себе батарею. Открылась живая канонада, в которой приняла участие и наша полковая артиллерия».

В тот сентябрьский день Наполеон Бонапарт, превративший Московский Кремль в свою штаб-квартиру, наконец-то узнал, что «пропавшая» кутузовская армия находится на Старой Калужской дороге. И он понял, что именно казаки, которых он перед вторжением в Россию называл «жалкими арабами Севера», все эти дни тревожного ожидания «водили за нос» его блистательных маршалов Франции на дорогах Подмосковья.

Полководец М. И. Голенищев-Кутузов тщательно хранил свой план дальнейшего ведения войны в тайне. Даже ближайшему окружению, не говоря уже о неприятеле, о его замыслах приходилось только догадываться. Увлекаемые искусно действовавшими по приказу полководца казачьими разъездами и отдельными полками, французы достигли города Покрова на Владимирской дороге и города Бронницы по Рязанской дороге и только там сообразили, что русская армия ими упущена и соприкосновение с ней опасно утрачено. И что они попались на военную хитрость русских.

Михаил Илларионович не забыл отметить роль легкой (иррегулярной, казачьей) конницы в донесении императору Александру I о сути совершаемого армией флангового марш-маневра. Он докладывал государю:

«Армия, делая фланговое движение… по переправе через Москву-реку для скрытности сего направления вводила неприятеля во всяком марше в недоумение, направляясь сама к известному пункту; маскировалась между тем фальшивыми движениями легких войск… неприятель потерял из виду нашу армию, оставаясь в недоумении, посылает сильные отряды на разные пункты для открытия нас».

…Когда стороны ожидали действий друг друга большими силами, казаки вели «малую» войну с вражескими конными пикетами, тоже исполнявшими задачи боевого охранения. Их неутомимость в таких действиях, напористость и дерзость заставляли французскую кавалерию, как говорится, «держать ухо востро» и днем, и ночью. Дело порой доходило до рукопашных схваток, не ограничиваясь только перестрелкой конников и угрозой обходов.

В серьезном бою у деревни Чириково один полк донских казаков совместно с Литовским уланским и Елисаветградским гусарским полком участвовал в атаке вставшей на позиции неприятельской батареи. Дело дошло до столкновения с французской кавалерией, а батарейцам, поспешая, пришлось «свезти» с позиции свои пушки.

О том, как казачьи полки умело прикрывали фланговый маневр Главной русской армии, вышедшей из Москвы и приведенной генерал-фельдмаршалом М. И. Голенищевым-Кутузовым в Тарутинский лагерь, написано действительно много. В том числе и французскими историками и мемуаристами. Оставил такую запись в своем походном «Дневнике» и офицер-адъютант де Кастеллан. Он пишет, что один из ближайших помощников маршала Мюрата – генерал Тибурций Себастиани «со времени взятия Москвы находится в дружеских отношениях с казаками». Что Себастиани перед каждым продвижением авангарда Великой армии предупреждает о том казачьих начальников, и они договариваются между собой о том, кто и где будет под вечер занимать новые позиции.

При этом противники договариваются, что конные дозоры должны отстоять друг от друга не ближе пистолетного выстрела, а походные станы – не ближе выстрела ружейного. Кастеллан записал в «Дневнике» и такое: генерал Себастиани посылает вино казачьему генералу, благодаря чему было достигнуто соглашение не драться без предупреждения, то есть не делать внезапных нападений на противную сторону. Мемуарист заключает вышесказанное: «Казаки продолжали жить в согласии с нашими кавалеристами; наши гусары делятся с ними вином».

Погоня авангарда Великой армии за вышедшей из Москвы русской, многодневный поиск ее следов – одна из самых поразительнызх страниц в истории Отечественной войны 1812 года. Это был урок по военной хитрости и искусству маневрирования, который полководец М. И. Голенищев-Кутузов преподал полководцу Наполеону. И главным инструментом исполнения урока стали казачьи полки.

«Бесследно пропавшая» после выхода из Москвы кутузовская армия и действия при этом казаков оставила свой «след» в мемуарах наполеоновских военачальников. Они были очевидцами этих событий, но каждый из них на свой лад описывал поиски русской армии, прежде всего маршалом империи Иоахимом Мюратом. Не остался в стороне и мемуарист Арман де Коленкур, который весь Русский поход 1812 года вел во всех подробностях дневниковые записи:

«…Постоянные донесения неаполитанского короля об упадке духа в русской армии и его обещания, которые он надеялся осуществить, быстро внесли изменения в намерения императора. Король по-прежнему считал, что русская армия бежит по Казанской дороге, что солдаты дезертируют, казаки готовы ее покинуть, а многие из них склонны даже присоединиться к победителю.

Казачьи начальники продолжали все время расточать комплименты неаполитанскому королю, который в свою очередь не переставал выказывать им свою щедрость. Авангарду не было надобности сражаться; казачьи офицеры являлись к королю за указаниями, чтобы осведомиться, до какого пункта он намерен продолжать переход и где он хочет расположиться со своим штабом. Дело доходило до того, что они охраняли назначенный им пункт до прибытия его отрядов, чтобы там ничего не случилось. Они настоящим образом кокетничали, чтобы понравиться королю, которому были весьма приятны эти знаки почтения.

Император из-за этого с меньшим доверием относился к его донесениям. Эти любезности казались ему подозрительными. Он видел, что короля оставляют в дураках, он советовал ему не доверять так называемому движению Кутузова на Казань. Император не мог найти объяснения этому движению, а в утонченных вежливостях по адресу короля и в преувеличенном подчеркивании так называемого упадка духа и недовольства казаков он видел признаки какого-то надувательства.

Хотя все эти сообщения разжигали его собственный пыл, он все же заключил из них, что от короля хотели скрыть какой-то маневр или завлечь его в какую-то ловушку…

…Он (Мюрат) все время вел переговоры с казачьими начальниками. Он подарил им свои часы, свои драгоценности и охотно отдал бы им свою рубашку, если бы не открыл, что, пока эти милые казаки ублажали его и удерживали на Казанской дороге, русская армия под прикрытием их маневров уже пять дней тому назад перешла на Калужскую дорогу, совершив этот переход ночью при свете огней московского пожара…

Император рассказывал и раньше с различными подробностями, как казаки держали себя по отношению к неаполитанскому королю. Теперь он прибавил новые подробности, говоря при этом, что «посоветовал бы своим послам быть столь же проницательными и ловкими, как эти дикие казачьи офицеры».

Как только король хотел двигаться вперед, к нему, по словам императора, являлся казачий полковник и уговаривал его не завязывать бесполезного сражения. «Мы вам больше не враги, – говорил он, – мы хотим мира, мы ждем лишь ответа из Петербурга»…

А если мы атаковали, то русские отступали без сопротивления. В последние два дня условились даже, что казаки не будут разрушать тех деревень, которые король должен занять, и не будут ничего увозить с собой оттуда… А тем временем другие казаки, менее вежливые или не осведомленные об уговоре, захватывали лошадей, обозы и все продовольствие, которое король и его штаб выписывали из Москвы. Это сердило короля. Ему обещали удовлетворение.

…Король, рассерженный казаками, организовал разведку и в конце концов увидел, что перед ним только завеса; эти учтивые казаки, которые якобы собирались действовать вместе с нами, разыграли его, а русская армия, которая, как он думал, шла по Казанской дороге, уже занимала позиции в калужском направлении и прочно утвердилась там.

Доверчивость короля могла бы оказаться для нас роковой, если бы неприятель в ночь перехода с одной дороги на другую стремительно ударил на Москву…»

В этих строках известного французского мемуариста из свиты императора Наполеона трудно разделить действительную правду войны от желаемого автором. Арман де Коленкур явно относился не с самым большим уважением к Иоахиму Мюрату. Может быть, именно поэтому рассказ о надувательстве казаками короля Неаполя написан столь красочно и в таких «деталях», не делающих чести одному из самых прославленных маршалов Франции, соратнику Бонапарта во многих войнах, в том числе и против России.

…Оставив Москву во второй день сентября, русская армия вышла 8-го числа на Старую Калужскую дорогу к деревне Красная Пахра. Здесь главнокомандующий М. И. Голенищев-Кутузов со своими основными силами сделал остановку в ожидании действий противной стороны. Главная армия прикрылась двумя сильными отрядами, в состав которых входили и казачьи полки. У деревни Десна на Старой Калужской дороге расположились два корпуса (пехотный и кавалерийский) М. А. Милорадовича. На левом берегу реки Пахры у деревни Луковка встал отряд Н. Н. Раевского, тоже состоявший из двух корпусов – пехотного и кавалерийского.

Казачьи полки в те дни конными партиями наблюдали дороги, которые вели от Москвы на Рязань, Каширу, Серпухов и Калугу (Старую и Новую Калужские дороги). Кутузовская армия простояла у Красной Пахры до 14 сентября. В ночь на 15-е число двинулась по Старой Калужской дороге, чтобы занять назначенную полководцем Тарутинскую позицию и стать там лагерем.

Наполеон после вступления в Москву прекратил преследование отступившей перед ним русской армии и потому не сразу начал ее поиск. 9 сентября французский авангард обнаружил «исчезновение» армии противника с Рязанской дороги. На следующий день маршал Иоахим Мюрат начал активные поиски главных сил русских. Авангард Великой армии под его командованием перешел Москва-реку и двинулся к Бронницам Московской губернии и только там обнаружил обман.

10 сентября встревоженный император Наполеон направил Польский корпус князя Ю. Понятовского к Подольску, а корпус Ж. Бессьера на Калужскую дорогу. Оба корпуса, которым ставилась задача во что бы то ни стало найти армию противника и преследовать ее по пятам, были подчинены маршалу Мюрату. К вечеру 13 сентября на этих направлениях начались столкновения казачьих аванпостов с французской кавалерией. Только теперь казачьи партии вели себя «неуступчиво», отходя с занимаемых мест только под сильным давлением.

Полковник М. М. Петров, в 1812 году командовавший батальоном 1-го егерского полка, кавалер ордена Святого Георгия 4-й степени в своих мемуарных «Рассказах» так рассказывал о делах казачьих по прикрытию кутузовской армии, свернувшей с Рязанской дороги в сторону Тарутино:

«…Когда вся наша армия пробиралась от Боровского моста к городку Подольску и Красной Пахре, на Рязанской дороге пред французским авангардом оставался один Донской полк, отступавший по Коломенскому тракту в таком порядке, как следовало прикрывать ариергард большой армии, ретировавшейся.

Король Неаполитанский Мюрат, туразя за этим казацким полком, оказал весь свой мишурный гений, подобный его театральному наряду. Наконец, 5 сентября и тех потерял из виду, ибо они рассеянно отлетели в сторону своей армии к Серпуховской и Калужской дорогам, оставя Рязанскую чистою; так что после такого достославного преследования армии русской, состоявшей из нескольких сотен казаков под предводительством войска Донского полковника Ефремова, он, Иоахим Мюрат, медлил полторы сутки, не зная, куда девалась наша армия и что о ней рапортовать великому Завоевателю и полному властелину опустелого Кремля и пылавших домов всей Москвы, шурину своему, Наполеону».

Только 14-го числа император Наполеон узнал, что «потерянная» им кутузовская армия стоит на Старой Калужской дороге в одном переходе от Москвы. То есть в опасной близости от нее, что было признано венценосным полководцем Бонапартом «нетерпимым». Он приказал маршалу Мюрату, получившему подкрепление силой в два корпуса (пехотного и кавалерийского), атаковать противника и отбросить его на несколько переходов подальше от Москвы.

Император на следующий день, и еще через день не узнал ничего нового: армия противника куда-то исчезла. Зато Наполеон получил с эстафетой неприятное известие с Санкт-Петербургского направления: казаки-партизаны полковника В. Д. Иловайского из отряда Винценгероде 15 сентября у селения Давыдовки одержали победу в скоротечном бою. Возможно, уже тогда император французов должен был озаботиться армейским партизанством русских на коммуникациях Великой армии.

В том случае наполеоновцы вели себя излишне самоуверенно и шли без боевого охранения, чувствуя себя победителями. Встреченный донцами «французский авангард был совершенно разбит». В плен попали один офицер и 270 нижних чинов. Остальных казаки обратили в бегство и преследовали несколько верст, поражая пиками и саблями. Лично для В. Д. Иловайского 12-го это было первое серьезное, да к тому же еще и самостоятельное дело на этой войне.

Тактику малой войны с французами командирам летучих отрядов приходилось вырабатывать в ходе отступления русских армий от границы. С. Г. Волконский вспоминал в своих мемуарах о том, как отряд Винценгероде совершил ночной налет на город Велиж, который в итоге оказался для армейских партизан неудачным, хотя потерь в людях они не понесли:

«От суража мы пошли к Велижу, имея достоверные сведения о том, что там отряд французов весьма беспечно расположился, но, как дневная атака не была по силам нашего отряда, Винценгероде хотел попытать ночной поиск; мы подошли к городу со всеми должными осторожностями, не были ни встречены, ни открыты; отсель сотня казаков гикнула в продоль большой улицы, остальной отряд кинулся на предместье.

Ночь была темная, ни зги не было видно. Сотня проскакала по улице, но неприятель ободрился и сделал отпор ружейным огнем. По страшной темноте ночи, с нашей стороны не было никакой возможности для атаки; начало рассветать, а так как дневная атака нам была совсем не по силам, мы без потерь отступили…»

Однако уже последующие действия летучего отряда Ф. Ф. Винценгероде были более удачны. Тот же С. Г. Волконский описывает бой с французскими фуражирами за Гжатском в селе Самойлово, имении княгини Голицыной:

«…Чрез крестьян узнал Винценгероде, что там (в Самойлове) вестфальцы грабят и причиняют неистовства. Полным отрядом пустились мы туда на риск. Французы, сторожившие себя, узнавши о нашем приближении, отступили, но мы там еще застали малый отряд, не успевший отступить; разбредших перехватили, но человек сто вестфальцев заперлись близ господского дома, в особенное жилое строение, и нами окруженные, на наше предложение сдаться не соглашались и, стрелявши по нас, убили и ранили несколько казаков.

Надо было кончить с ними, и Винценгероде велел спешить два эскадрона драгун, примкнуть штыки и идти на приступ. Храбрые драгуны, с спешившимися казаками, вломились в строение, и началась там резня раздраженными нашими драгунами и донцами, потерявшие упорством неприятеля несколько товарищей.

Нам нужно было живого пленного, как говорится, языка, чтоб узнать о движении французской армии; адъютант Винценгероде… и я кинулись в этот дом, чтоб иметь языка, но наши, раздраженные упорством неприятеля и за потерю своих, просто не давали никому пощады; труп лежал на трупе, раненых прикалывали, и мы двое едва могли схватить одного живого и еще офицера, но так израненного, что он едва говорил и вскоре помер».

Волконский описывает казачью засаду, устроенную в «ущелье» (то есть в овраге) близ Саввинского монастыря недалеко от Звенигорода. Когда неприятельский отряд поравнялся с монастырем, «казаки из засады гикнули, причинив расстройство в авангарде французском, и положили некоторых на месте, а некоторых взяв в плен». Завязался огневой бой летучего отряда с французами, которых под вечер становилось у Саввинской обители все больше и больше. После нескольких часов ружейной перестрелки, армейские партизаны перед рассветом отступили».

…Когда Наполеон вступил в Москву, возможности вести малую войну у отряда Ф. Ф. Винценгероде сузились: главнокомандующий Главной русской армией приказал ему нести «сторожевое дело по трактам Ярославскому и Петербургскому», давая знать в столицу и Тарутино о всяком передвижении крупных сил неприятеля.

«Сторожевое дело» не касалось казачьей части летучего армейского отряда, которой начальствовал подполковник И. Д. Иловайский 4-й. Со своими казаками-донцами он удачно действовал не только против французских мародеров, далеко заходивших к северу от Москвы, но и небольших вражеских отрядов, занимавшихся фуражировкой, то есть таким же грабежом сел и деревушек, в которых творилось всякого рода насилие.

У местных крестьян отбиралось продовольствие, фураж, скот и лошади с повозками. Такие «громленные» мужики тайно и явно спешили тревожными гонцами к казачьим партиям, которые контролировали развилки дорог, мостовые переправы на Ярославском и Петербургском трактах. Если урядник или хорунжий имел людей недостаточно для налета на грабителей, то тогда на помощь призывался расторопный Иван Иловайский 4-й, который спешил помочь беде селян уже с казачьими сотнями. Когда начинался бой, в ряды донцов становились крестьяне-партизаны из числа местных жителей, вооруженные чем придется.

Поскольку части Великой армии в поисках средств пропитания «расползались» от Москвы в разные стороны, то летучие отряды получили новое приказание. Им предписывалось в случае невозможности отбить французов от своего местоположения, то в таком случае следовало истребить всякие запасы продовольствия и фуража, которые невозможно было вывезти.

Так, когда появилась опасность появления неприятеля у города Клина к северу от Москвы, то генерал-майор Винценгероде приказал Волконскому «истребить винный подвал заранее, чтоб, в случае с бою оставления Клина, не дать повод отступающему отряду к беспорядку». Волконский с несколькими казаками исполнил приказание: у бочек выбили пробки, а штофы с водкой рубили саблями. Винный подвал города таким образом был истреблен, но французы до Клина так и не дошли.

Через пять лет после окончания Отечественной войны 1812 года генерал-майор С. Г. Волконский за свой «антикабацкий подвиг» был призван к ответу Московской казенной палатой «за столь значительный убыток казне». Этот убыток в итоге был списан на войну.

…Неаполитанский король Мюрат, кавалерия которого числом заметно уменьшилась, продолжал действовать наступательно. 17-го числа произошел бой у деревни Чириково. 19 сентября французы вновь атаковали аванпосты Милорадовича, которые отступили, но только на две версты по Старой Калужской дороге. 20-го числа состоялся бой у Воронова. Здесь русский арьергард остановился, выдвинув перед собой метров на 500 казачьи дозоры.

21-го числа маршал Мюрат продолжил наступательное движение. Милорадович отошел к селу Спас-Купля, прикрывшись конными аванпостами. Он расположил свои войска в дефиле, образованном лесными массивами, выходившими к дороге на Калугу. В первой линии встали полки регулярной и иррегулярной кавалерии. У сельца Виньково расположилась пехота. Артиллерия разместилась на батарейных позициях.

Дело при Спас-Купле началось с артиллерийской дуэли, которая закончилась в пользу русских. Двигавшийся к месту боя по обходной дороге 2-й корпус кавалерийского резерва корсиканца генерала графа Ораса Себастьяни де ла Порта при выходе из леса под вечер сразу же натолкнулся на казачьи и гусарские полки. Началась ружейная перестрелка, в ход пошли и кавалерийские пистолеты.

Стороживший Калужскую дорогу в этом месте генерал-адъютант В. В. Орлов-Денисов сразу же отдал боевые распоряжения. Против дороги встали гусарские полки, а на флангах в лесу удачно укрылась казачья конница. На правом фланге затаились в засаде три полка под начальством командира Атаманского полка полковника С. Ф. Балабина 2-го. На левом – четыре полка полковника В. А. Сысоева 3-го.

Генерал Себастьяни, со своей стороны, стал выстраивать для атаки свою кавалерию. Когда в линию встал его третий полк из 2-й легкой кавалерийской дивизии, Орлов-Денисов, заинтересованно наблюдавший вражеское построение, приказал гусарам двинуться на неприятеля рысью.

В своих «Воспоминаниях» В. В. Орлов-Денисов (получивший ранение в этом бою) так описал принятое им решение на бой: имитацией атаки силами двух гусарских полков «обратить на себя внимание его (французов), а казачьим полкам, бывшим в засаде, в то же время броситься неприятелю во фланги. Атака сия исполнена была с такой быстротой и порядком, что неприятель был опрокинут и обратился в совершенном расстройстве по лесу в бегство, преследуемый более трех верст, при чем понес значительный урон убитыми и пленными».

Атаку казаков и гусар удачно поддержала артиллерия, которая своим метким огнем только «усилила» стремление неприятельской кавалерии как можно быстрее скрыться в лесу. Естественно, что оказавшись в спасительном лесу, кавалерия Себастьяни расстроилась еще больше, чем при бегстве по полю боя.

О той атаке русской конницы остались воспоминания немецкого врача Генриха Рооса, в 1812 году главного хирурга 3-го Вюртембергского конно-егерского полка «Герцог Луис» корпуса генерала Ораса Себастьяни. Его мемуары «С Наполеоном в Россию. Записки врача Великой армии» дополняют картину кавалерийского боя у села Спас-Купля:

«В тот день мы проехали очень много; люди и кони устали и почти обессилели от трудов и лишений. Сколько ни пришпоривали коней, они шли только шагом. Уже вечерело, когда мы приблизись к лесу близ Спаса-Купли, влево от дороги, ведущей из Москвы в Тарутино. «Что же, и лес проезжать?» – ворчали наши солдаты. Узкой тропой Себастьяни повел нас в него.

Задние ряды дивизии еще не успели достигнуть входа в лес, как передние уже вступили в бой с казаками. Пришлось ускорить движение; малолюдные полки построились в линии и принялись стрелять из ружей и пистолетов по русской коннице, построенной между этим лесом и деревней…

Вдруг со всех сторон раздались громкие крики: «Коли, ура! Коли, ура!» Оказывается, позади нашего фронта с обеих сторон из лесу появились большими массами казаки с пиками наперевес; они обходили нашу дивизию, а впереди оба фронта вступили в рукопашную. Стрельба и крики «Коли! Коли!» становились все сильнее, бежавшие смешались с преследователями; свои и враги приближались с боевым шумом и криком, а я стоял у узкого входа в лес, который был для всех нас единственным входом к бегству и спасению».

Главный хирург полка вюртембергской кавалерии решил не испытывать судьбу. Да и к тому же он не был строевым бойцом, а находился на положении военного чиновника. Вид атакующих казаков и гусар так подействовал на него, что он, повернув коня и пришпорив его, понесся к выходу из леса, стремясь оказаться на спасительной (как казалось Генриху Роосу) лесной тропе, по которой его полк только-только вышел на опушку. Последующие события мемуарист описывал так:

«Оглядываться было некогда, однако я заметил впереди и около себя пруссаков, французов, русских, поляков и своих. Кругом кололи, рубили, падали и стаскивали с коней; на дороге валялись всякие предметы, потерянные теми, которые уже ускакали вперед. Молодой прусский офицер, уже раненый несколько раз, прокричал около меня: “Пардон!”

Только появление польских войск 5-го корпуса заставило казаков прекратить преследование и вернуться к исходной позиции…»

Однако этот разгром 2-й легкой кавалерийской дивизии казаками и гусарами генерал-адъютанта В. В. Орлова-Денисова не остановил движение авангарда Великой армии. Маршал империи Иоахим Мюрат вывел свои войска к Спас-Купле и расположился там на ночлег.

Генерал от инфантерии М. А. Милорадович мог с радостью доложить главнокомандующему о состоявшемся победном кавалерийском бое. В донесении говорилось, что «по словам пленных, истреблено 7 полков кавалерийских: 4 французских, 2 польских и один вюртембергский». В плен было взято 10 офицеров и более 150 рядовых».

Речь в рапорте шла, в первую очередь, о разгроме 2-й легкой кавалерийской дивизии генерала К. П. Пажоля, в состав которой входили полки конных егерей, гусар и улан (французы, поляки, вюртембергцы, саксонцы, бранденбургцы). Мемуарист Генрих Роос вспоминал, что после того боя в его 3-м Вюртембергском конно-егерском полку в строю осталось немного более тридцати человек, и что полк, городость армии Вюртемберга, лишился пяти офицеров.

Утром следующего дня маршал Мюрат, несмотря на понесенную неудачу, двинул свои войска на русские позиции, напористо сбив конные аванпосты противника, которые, отстреливаясь, отошли к своим главным силам, стоявшим за Спас-Куплей. Подошедшие французы увидели там построенную для конного боя кавалерию русского авангарда. За ней просматривались ряды пехоты. Артиллерия батареями была распределена по всему фронту на поле предстоящего столкновения.

Мюрат перешел в атаку, сумев потеснить противную сторону, но не настолько, чтобы русские стали отступать в беспорядке. Пехота их батальонами перешла на другой берег реки Чернишни, имевшей местами крутые берега, и обосновалась на новой, более сильной позиции. Кавалерия Милорадовича, не теряя строя, медленно отходила назад, а смелость казаков заставила французов и их союзников «предположить стойкое сопротивление».

Казачьи полки раз за разом поворачивали «вдруг» своих коней, завязывали с преследователями ружейную перестрелку, а затем вновь начинали отступать. Генералам Неаполитанского короля стало казаться, что их заманивают в ловушку, и потому они старались быть предельно осторожными: «как бы беды не случилось».

К 11 часам русская кавалерия прекратила отход и стала выстраиваться в линии за селом Богородским, перекрывая Старую Калужскую дорогу. Со своей стороны, король Неаполитанский Мюрат тоже стал выстраивать войска для фронтальной атаки. Маршал сказал одному из батальонных командиров Вислинского легиона, которого знал лично: «Ну вот, мы как в Египте».

Французский авангард, перестроившись, возобновил наступательное движение. 2-й полк Вислинского легиона (Легиона Вислы) получил приказ пройти лес и выйти на берег реки Чернишни. Выйдя из леса, поляки неожиданно увидели перед собой казачью конницу, которая «отошла поспешно и демаскировала до 40 орудий, которые с другого берега реки открыли по нам (полякам) сильнейший огонь». Иными словами говоря, казаки увлекли за собой польских легионеров-вольтижеров и подвели их под разящий огонь своих батарей.

Все же маршалу Мюрату удалось в нескольких местах перейти Чернишню и закрепиться на ее противоположном берегу. Русские снова отошли, но недалеко. Их батареи снялись с позиций под прикрытием конницы. Всего в тот день войска генерала от инфантерии М. А. Милорадовича с боем отошли от Спас-Купли по Старой Калужской дороге на 4 километра. Казачьи полки «пресекали» любые попытки неприятеля совершить фланговые обходы.

Капитан Генрих фон Брандт, будущий прусский генерал от инфантерии, в 1812 году служивший во 2-м полку Вислинского легиона, автор опубликованных в России мемуарных «Записок», описал боевой эпизод, в котором казаки подвели под огонь скрытой батареи французскую пехоту:

«Когда мы дебушировали из долины, (русская) кавалерия снова отошла и снова демаскировала многочисленную артиллерию, открывшую жестокую канонаду в ту самую минуту, когда 94-й французский полк в первой линии и 2-й и 3-й польские полки во второй выдвинулись из речной долины на несколько сотен шагов.

Батальон 94-го полка, бывший впереди нас, терпел сильно и начал колебаться. Командир его делал все возможное для приведения людей в порядок; но в то мгновение, когда он мог надеяться на успех своих стараний, одного офицера, бывшего верхом, граната подняла на воздух в буквальном смысле слова; батальон побежал на наш полк, и обе эти части могли быть устроены уже на окраине долины Чернишни.

Осколок гранаты сорвал с моей головы кивер с такой силой, что одна чешуя лопнула, а сам я, во время бегства, был сброшен с лошади…»

Бой под Спас-Куплей длился до захода солнца. Маршал Мюрат уже в вечерних сумерках предпринял последнюю попытку отбросить противника прочь и «открыть для себя» Старую Калужскую дорогу. Но в итоге этой последней схватки сторонам пришлось отойти на прежние позиции: русская пехота ружейным огнем отбила атаку двух полков французской линейной пехоты. Бой завершился кавалерийской стычкой. М. А. Милорадович мог доложить в Главную квартиру о том, что его войсками «место было удержано».

Казачьи полки генерал-адъютанта В. В. Орлова-Денисова показали под Спас-Куплей примерную доблесть, ни в чем не уступая легкой регулярной кавалерии короля Неаполитанского. Они не раз заманивали ее под картечные залпы своих батарей, смело идя привычной лавой в рукопашный бой. Об этом писали не только мемуаристы – ветераны Великой армии.

Бои у села Спас-Купля шли два дня – 21 и 22 сентября. В отечественной историографии они называются еще и как бои у села Винково (Виньково) Боровского уезда Калужской губернии. Бой «у сельца Виньково» 22-го числа длился около десяти часов. Генерал-фельдмаршал М. И. Голенищев-Кутузов в донесении императору Александру I писал, что состоялось «дело столь важное, которое, конечно, назвать баталиею заслуживает».

Генерал А. П. Ермолов в знаменитых «Записках» отметил значимость результата первого серьезного столкновения сторон после занятия французами Москвы:

«Около вечера неприятель отступил на всех пунктах и неподалеку расположился лагерем. В продолжение войны обстоятельства, возлагая на нас горькую необходимость отступления, облегчали неприятелю достижение его намерений. Здесь, в первый раз безвозмездны были его усилия!»

Бой под Спас-Куплей закончился. Казаки вернулись к исполнению своих походных обязанностей: их партии на измотанных за день конях (столь же устали и всадники) ушли в ночь в сторону вражеского лагеря недремлющими сторожевыми дозорами. Те, что остались заночевать на голой земле, среди кустарника и на лесных опушках у небольших костров, держали расседланных коней поблизости на случай тревоги. Седла ложились под головы, оружие было под рукой.

Приходилось стеречься и мюратовским дозорным кавалеристам: они легко могли стать казачьими «языками», за которые полагалась награда, которой могло быть и похвальное слово полкового командира. Казаки пикетов в ночи, под покровом непогоды, ориентируясь по огням вражеского стана, дерзко подбирались к его аванпостам, кидались на него с пиками наперевес или внезапно обстреливали из ружей и пистолетов.

«Степные осы» жалили авангард Великой армии столь часто, что давали немало поводов для беспокойства самому императору французов, в те дни сидевшему в Московском Кремле. Наполеон не раз высказывал огорчение по поводу неудачных действий армейской легкой кавалерии, которая пасовала перед бесстрашием в атаках русских казаков. Сыны Дона оказались для французов страшнее египетских мамлюков.

В те дни произошли столкновения сторон и в других местах. Примером может служить бой иррегулярной конницы близ города Серпухова. Здесь отряд донского полковника Е. И. Ефремова (его именной полк, полки Андреянова 2-го, 1-й Башкирский и Симферопольский конно-татарский) 14 сентября при селе Вишневском разбили на Серпуховской дороге крупный отряд наполеоновских войск. Неприятель был наголову разбит, в плен попало 500 офицеров и нижних чинов, взяты «мелким ружьем» богатые трофеи.

Только одна эта цифра говорит о том, что французы шли по Серпуховской дороге в значительных силах. Нападение для них четырех полков легкой конницы оказалось действительно внезапным, и потому за оружие успели схватиться далеко не все: в сентябре наполеоновцы еще не «шли толпами» в плен, чтобы в нем обрести надежду спасения от голода, холода и… казаков.

Уже спустя десять – двенадцать дней после вступления наполеоновской армии в Москву, в штаб-квартиру Бонапарта стали поступать все более тревожные день ото дня известия, что прямая дорога на Москву – Старая Смоленская – стала небезопасна не только для императорских курьеров, но и обозов с, казалось бы, надежной охраной и небольших воинских отрядов.

Уже первые такие вести о действии русских партизанских, казачьих отрядов впечатляли. Так, 22 сентября казаки захватили артиллерийский парк, двигавшийся под защитой двух кавалерийских эскадронов, а 25 сентября взяли в плен 80 гвардейских драгун. «Парижская эстафета» (почта Великой армии) тоже оказалась под ударом: партизаны не раз захватывали ее, о чем пишет Денис Давыдов в своих «Записках». Письма из Москвы в Европу захватывались целыми ящиками.

Для французских фуражиров Смоленка таила в себе смертельную опасность уже в версте от нее. Коленкур записал в те дни в своем «Дневнике»: «Тогда как в нашем штабе мечтали о переговорах и о мире, казаки нападали на наших фуражиров и каждый день захватывали их почти у самых ворот города. Они появились также между Можайском и Москвой».

Император Наполеон под впечатлением действий летучих казачьих отрядов вокруг Москвы и на Смоленке был очень озабочен и стал говорить «о польских казаках, которых он ожидал и собирался противопоставить русским (казакам)».

…Армейское партизанство быстро набирало свою силу. Денис Давыдов в «Записках» так начал рассказ о действиях вверенного ему летучего отряда, своего легкоконного партизанского отряда:

«Получа пятьдесят гусар и вместо ста пятидесяти – восемьдесят казаков и взяв с собой Ахтырского гусарского полка штабс-ротмистра Бедрягу 3-го, поручиков Бекетова и Макарова и с казацкой командой – хорунжих Талаева и Григорья Астахова, я выступил чрез село Сивково, Борис-Городок – в село Егорьевское, а оттуда на Медынь – Шанский завод – Азарово – в село Скугарево.

Село Скугарево расположено на высоте, господствующей над всеми окрестностями, так что в ясный день можно обозревать с нее на семь или восемь верст пространства. Высота сия прилегает к лесу, простирающемуся почти до Медыни. Посредством сего леса партия моя могла скрывать свои движения и в случае поражения иметь в нем убежище. В Скугареве я избрал первый притон.

Между тем неприятельская армия стремилась к столице. Несчетное число обозов, парков, конвоев и шаек мародеров следовало за нею по обеим сторонам дороги, на пространстве тридцати или сорока верст. Вся эта сволочь, пользуясь безначалием, преступала все меры насилия и неистовства. Пожар разливался по сей широкой черте опустошения, и целые волости с остатком своего имущества бежали от сей всепожирающей лавы, куда – и сами не ведали…».

Денис Давыдов

«Партизан» (отрывок)

Умолкнул бой. Ночная тень

Москвы окрестность покрывает;

Вдали Кутузова курень

Один, как звездочка, сверкает.

Громада войск во тьме кипит,

И над пылающей Москвою

Багрово зарево лежит

Необозримой полосою.

И мчится тайною тропой

Воспрянувший с долины битвы

Наездников веселый рой

На отдаленные ловитвы.

Как стая алчущих волков,

Они долинами витают:

То внемлют шороху, то вновь

Безмолвно рыскать продолжают.

Начальник, в бурке на плечах,

В косматой шапке кабардинской,

Горит в передовых рядах

Особой яростью воинской.

Сын белокаменной Москвы,

Но рано брошенный в тревоги,

Он жаждет сечи и молвы,

А там что будет – вольны боги!

Давно не знаем им покой,

Привет родни, взор девы нежный;

Его любовь – кровавый бой,

Родня – донцы, друг – конь надежный.

Он чрез стремнины, чрез холмы

Он важно всадника проносит,

То чутко шевелит ушами,

То фыркает, то удил просит.

Еще их скок приметен был

На высях за преградной Нарой,

Златимых отблесков пожара,

Но скоро буйный рой за высь перекатил,

И скоро след его простыл…

Летучий отряд Дениса Давыдова действовал в своих лихих налетах на редкость удачно, чем не раз радовал главнокомандующего. И тот решил усилить сравнительно немногочисленный армейский партизанский отряд целым донским казачьим полком Попова 13-го, который прибыл к Давыдову 31 сентября. Отрядный командир сразу же устроил «практическое» обучение новоприбывшим бойцам:

«Сей полк, невзирая на усиленные переходы от самого Дона, представился мне в отличнейшем положении и усилил партию мою пятью сотнями доброконных казаков. Тогда я перестал опасаться нападения искавшего меня отряда и взял намерение самому атаковать его. Но прежде сего мне хотелось и наметить и натравить сии новые войска, составлявшие большую половину моей партии. К тому же, если малочисленным отрядам можно было управлять, так сказать, разбойнически, без предварительного устройства, а братски и крутою строгостью, то сего не можно было уже продолжать с семьюстами человек.

Итак, до 3 октября я принужден был заняться образованием постановлений внутреннего управления партии, показанием лучшего, по моему мнению, построения оной в боевой порядок. Сделав несколько тактических примеров для нападения, отступления и преследования, я в первый раз испытал рассыпное отступление, столь необходимое для партии, составленной из одних казаков, в случае нападения на нее превосходного неприятеля.

Оно состояло, во-первых, чтобы по первому сигналу вся партия рассыпалась по полю, во-вторых, чтобы по второму сигналу каждый казак скакал сам из вида неприятеля, в-третьих, чтобы каждый из них, проехав по своевольному направлению несколько верст, пробирался к предварительно назначенному в десяти, а иногда и в двадцати верстах от поля сражения сборному месту».

В день вступления наполеоновской армии в Москву – 2 сентября казаки и гусары летучего отряда Дениса Давыдова (о том в отряде еще не знали) праздновали первую победу, которая стала «знаковой» для крестьян Юхновского и Вяземского уездов, взявшихся за оружие в необъявленной народной войне против французов. Давыдов так рассказывал о первом бое своих легкоконных партизан:

«Узнав, что в село Токорево пришла шайка мародеров, мы 2 сентября на рассвете напали на нее и захватили в плен девяносто человек, прикрывавших обоз с награбленными у жителей пожитками. Едва казаки и крестьяне занялись разделением между собой добычи, как выставленные за селением скрытые пикеты наши дали нам знать о приближении к Токареву другой шайки мародеров. Это селение лежало на скате возвышенности у берега речки Вори, почему неприятель нисколько не мог нас приметить и шел прямо без малейшей осторожности.

Мы сели на коней, скрылись позади изб и за несколько саженей от селения атаковали его со всех сторон с криком и стрельбою, ворвались в середину обоза и еще захватили семьдесят человек в плен….»

Эти две победы дали армейским партизанам не только более чем полторы сотни пленных, но и почти такое же число ружей, не считая оружия холодного и пистолетов, немалого числа патронов. Денис Давыдов раздал все это местным крестьянам, дав им наставление, как действовать в случае нового появления французов у Токарево. В крайнем случае, если мародеры были многочисленны, сельскому старосте предписывалось срочно слать конных гонцов (всегда готовых к тому трех – четырех парней) по разным дорогам и тропам в летучий отряд за помощью.

Денис Давыдов, как кавалерийский офицер сметливый и любознательный, был хорошо знаком с казачьей тактикой в бою, их походном движении, устройстве дозорной службы на войне. Поэтому командир летучего отряда стал воевать в тылу у французов чисто по-казачьи. Вся партизанская жизнь напоминала действия казачьих отрядов в Дикой степи, на вражеской территории, когда от донцов требовалась полная мобильность, круглосуточная готовность к неожиданной схватке с врагом, походному маршу, защите своей стоянки.

Легендарный поэт-гусар из «грозы 12-го года» рассказывал в «Записках партизана» об отрядной жизни во французском тылу: «Партия моя, быв тридцать часов беспрерывно в походе и действии, требовала отдохновения, почему она до вечера 4-го числа оставалась на месте. Для облегчения лошадей я прибегнул к способу, замеченному мною на аванпостах генерала Юрковского еще в 1807 году.

Исключив четыре казака для двух пикетов и двадцать – для резерва (который хотя должен был находиться при партии, но всегда был в готовности действовать при первом выстреле пикетов), остальных девяносто шесть человек я разделил надвое и приказал в обеих частях расседлывать по две лошади на один час для промытия и присыпки ссадин и также для облегчения. Через час сии лошади вновь седлались, а новые расседлывались; таким образом в двадцать четыре часа освежалось девяносто шесть лошадей.

В тот же день, по просьбе резерва, я позволил и оному расседлывать по одной лошади на один час…»

Действительно, у прирожденного гусара Юрковского, выходца «из венгерских дворян греческого исповедания», было чему поучиться. Анастасий (Анастазий) Антонович участвовал в штурме крепостей Очакова (получил два сабельных удара по голове) и Измаила. В 1807 году шеф Елисаветградского гусарского полка показал себя «примерным» кавалерийским начальником, получив в тот год свой второй орден Святого Георгия 3-й степени за бой под Бартенштейном (первый – 4-й степени был пожалован ему императрицей Екатериной II за ее вторую Турецкую войну). Отечественную войну 1812 года дважды георгиевский кавалер закончил с Золотым оружием (саблей) с надписью: «За храбрость» и украшенной алмазами.

Воюя в екатерининскую эпоху против турок в Причерноморье, Юрковский блестяще освоил казачью тактику действий, применив ее и при изгнании наполеоновской армии из пределов России. Он сперва командовал отдельным казачьим отрядом, затем кавалерийской бригадой в армейском авангарде генерала от инфантерии М. А. Милорадовича. Так что у Дениса Давыдова был хороший учитель ведения малой (партизанской) войны по-казачьи.

Удачные действия давыдовского летучего отряда дали генерал-фельдмаршалу М. И. Голенищеву-Кутузову веское основание усилить его… сразу двумя казачьими полками. 11 сентября вечером в село Знаменское, которое стало временной базой армейских партизан, прибыли 1-й Бугский и Тептярский полки. Но в первом числилось всего 60 конных бойцов, а казаков со Среднего Зауралья – 110 человек. Остальные люди оказались «раскассированными» по Калужской губернии отдельными командами, несшими кордонную службу.

Вместе с ополченцами они противостояли появлявшимся со стороны Смоленской дороги «шайкам» мародеров из рядов французской армии. На кордонах в Калужской губернии местные ополченцы, казаки и отряды местной самообороны за три месяца войны (август – октябрь) уничтожили более двух тысяч наполеоновских солдат и офицеров, взяв в плен 1400 человек.

То есть летучий отряд численно вырос немногим более чем вдвое. Теперь его можно было с полным на то основанием назвать казачьим, усиленным полуэскадроном гусар-ахтырцев. Полки прибыли к Денису Давыдову «по его требованиям и предписанию начальника калужского ополчения» отставного генерал-лейтенанта В. Ф. Шепелева.

Командир летучего отряда так назвал неожиданное умножение его сил: его «разбойничья шайка» превратилась «в наездническую партию» в триста с лишним сабель. О наездническом искусстве казаков – донцов, бугских и тептярей дискуссировать не приходилось даже французам. И даже самому императору французов Наполеону I Бонапарту.

Будущий генерал войн на Кавказе восторженно встретил казачье пополнение его летучего отряда. Потом он напишет о новых своих возможностях: «На 12 (сентября) я предпринял поиск к самой Вязьме. Сердце радовалось при обзоре вытягивавшихся полков моих. Со ста тридцатью всадниками (до этого) я взял триста семьдесят человек и двух офицеров (в плен), отбил своих двести (военнопленных) и получил в добычу одну фуру с патронами и десять провиантских фур…

Тут же я командовал тремястами всадников: какая разница! какая надежда!..»

Денис Давыдов, подлинный герой Отечественной войны 1812 года, не преминул в «Записках партизана» дать штрихи к портретам и гусарских, и казачьих офицеров, с которыми ему пришлось пройти партизанскими путями до самой государственной границы России. Он знакомил своих будущих читателей с «частными начальниками» наезднической партии из числа казаков в таких словах:

«…Первого Бугского полка сотник Ситников, шестидесятилетний старец, и Мотылев, молодой офицер. Оба отличной храбрости и неутомимой деятельности офицеры.

Хорунжий Талаев и Григорий Астахов (в том же чине) – офицеры обыкновенные.

Иловайского 10-го полка урядник Крючков (получивший за войну производство в хорунжие. – А.Ш.) – молодой парень, ездок отличный и неутомимый, храбрости чистой, сметливости черкесской…

Урядники Донского войска, кои остались у меня в памяти, были: Тузов, Логинов, Лестов; казаки: Афонин, Антифеев, Волков, Володька. Сожалею, что забыл остальных, ибо большая часть из них достойны быть известными».

Донцами в отряде Дениса Давыдова командовал Попов 13-й, лучшими офицерами которого были сотник Бирюков, хорунжие Персиянов и Александров. Донские казаки отличились при разгроме батальона 4-го Иллирийского полка, захвате обоза 1-го Вестфальского гусарского полка с обмундированием и обувью стоимостью в 17 тысяч франков, в ночном бою на берегах реки Уды (здесь пало четыре казака и было ранено 15), захвате фуражиров генерала Ожеро…

…Москва в дни занятия ее наполеоновскими войсками очень скоро стала напоминать осажденный город. Летучие казачьи отряды и местные партизанские отряды делали жизнь врага в городе трудно выносимой. Особенно доставалась фуражирам, которые посылались в окрестные селения за сеном и соломой для лошадей. Голландский генерал ван Дедем в своих записях жалуется на то, что казаки захватывают коней на пастбищах на городских окраинах, и экипажи на дорогах. Он замечает, что те немногие москвичи, оставшиеся в городе, живущие в постоянном страхе перед бесчинством «наших слуг», «бегут просить помощи у казаков».

Пехотный офицер Франсуа в своих мемуарах рассказал о том, как на их колонну, следовавшую к Москве, при входе в лес напала «шайка казаков». Ехавший впереди отряда адъютант князя Понятовского и трое польских гусар сразу же оказались взятыми в плен. Авангард колонны был смят и почти весь перебит вышедшей из леса казачьей лавой. Пехота, следовавшая по дороге плотной колонной, ружейными залпами отразила нападение. Казачий отряд повернул обратно в лес и перебил там тех неприятелей, которые уцелели от истребленного отрядного авангарда.

Самого Франсуа спас от гибели добрый конь, который пронес его живым и невредимым сквозь строй казаков. Новых ран он не получил, зато открылась старая рана с потерей много крови. Офицера, который не мог держаться в седле, доставили в Москву в обозном фургоне. В полку товарищи встретили Франсуа как настоящего героя. Каждый сделал на радостях ему подарок «из предметов, найденных ими среди дымящихся развалин» города. Это были: серебряный столовый прибор, слиток сплавившегося золота, разливательная ложка из серебра, подбитая горностаем шуба. Мемуарист констатировал: «все это составляло значительную сумму денег».

…Во время преследования бегущей из российских пределов вражеской армии казаки захватили немало архивов штабов Наполеона. Среди этой добычи оказались и бумаги французского разведчика капитана де Лонгерю, адъютанта посла Парижа в Санкт-Петербурге Ж. А. Лористона. Первый (личный) секретарь императора Бонапарта барон Агатон Фэн в своих мемуарах писал: «В России казаки захватили у нас коляску, где находились наши книжки об их армии…»

Это были разведывательные данные о 25 полках и одной дивизии (генерала Лаврова) русской армии и деловые характеристики многих ее военачальников – Голенищева-Кутузова и Барклая де Толли, Кульнева и Уварова, Милорадовича и Воронцова, Депрерадовича и Бахметьева, Сен-При и Колюбакина…

Среди собранных капитаном де Лангерю в городе на Неве данных на высший командный состав русской армии была характеристика на генерал-адъютанта графа Василия Васильевича Орлова-Денисова, командира Лейб-гвардии Казачьего полка, удачно действовавшего с первого «неманского» дня войны 1812 года. Французский разведчик в ранге дипломата составил на него такую характеристику, с которой знакомился и Наполеон, и его маршалы империи:

«Генерал Орлов-Денисов. Генерал-майор. Казак. Генерал-адъютант Его Величества, один из главных казачьих начальников, командует полком гвардейских казаков. Это красивый молодой человек, крепкого сложения; говорит по-французски мало, и его не встречают в обществе».

Последнюю строку из характеристики В. В. Орлова-Денисова, с именем которого связана доблесть казачьей гвардии в «грозу 12-го года», можно у дипломата-разведчика капитана де Лонгерю оспорить. Он почему-то считал, что знание французского языка в России являлось для казачьего генерала «пропуском» в светское общество столичного города на Неве. В действительности таким «пропуском» для военного человека мог быть боевой орден – Георгия Победоносца, Святых Александра Невского и Владимира с мечами, иные орденские награды, полученные «за Отечество в 12-м году».

…После оставления Москвы казачьи полки стали денно и нощно живым оцеплением вокруг первопрестольной русской столицы, не давая неприятелю «расползаться» во все стороны. Это касалось не только отрядов фуражиров и просто мародеров, число которых росло с каждым днем, но и отдельных воинских отрядов наполеоновских войск, не раз пытавшихся удалиться от города по наезженным дорогам. За все «московское сидение» новоявленным завоевателям так и не удалось выбить казачьи заслоны с желанных для добывания пропитания дорог. Полки собирались воедино только по «знатным случаям», действуя больше отдельными сотнями и командами (партиями).

О том, как это выглядело, рассказывает в своих «Записках» декабрист Н. Н. Муравьев. Он, отпросившись из полка, пытался в последних числах августа после Бородинского сражения найти в окрестных селах города Можайска своего тяжелораненого брата, оставленного там за невозможностью его вывезти. Мемуарист описывает свою встречу с казачьей заставой:

«…Я отправился один верхом рысью, но, отъехав верст 8, встретил казачий пост, который не пустил меня далее, говоря, что он имеет строгое приказание никого не пропускать по этой дороге, потому что неприятель ее уже занял, что было справедливо; ибо тут же приведены были пленные французы разъездом казаков, от которых я узнал, что они взяли пленных в селе Бражниково, отстоящем от нашей деревни… на одну версту. Итак, я возвратился ночью назад».

…Еще до известного своим решением военного совета в Филях, 29 августа, войсковой атаман М. И. Платов в почтовой бричке помчался на родной Тихий Дон – поднимать казаков на защиту России от Антихриста в лице Бонапарта. То есть речь шла о поголовном ополчении Превеликого войска Донского. Такого еще не было в войнах государства Российского, а вело оно их много.

Рассерженный тем, что супостат подошел к матушке-Москве, и разобиженный отношением главнокомандующего к нему за Бородино, атаман не уставал повторять окружающим: «Родную дочь свою отдам замуж за того казачишку, который возьмет мне в плен Наполеона!..» Эти слова в самом скором времени стали известны и в окружении императора французов, и в рядах Великой армии. О них говорили и мемуаристы.

Донское казачье ополчение являлось частью государственного ополчения на войну с Бонапартом и его Великой армией. Военный историк генерал-лейтенант А. И. Михайловский-Данилевский так кратко и ярко описал его формирование и «состояние умов на Дону» после опубликования высочайшего Манифеста от 18 июля 1812 года:

«Войсковая Донская Канцелярия определила на Дону всеобщее ополчение, не изъемля ни одного человека, способного носить оружие. Служилые, отставные, всякого рода льготные, маловажными должностями занятые офицеры, урядники и писаря, казаки и подростки до 19-летнего возраста, все должны были идти на войну; исключались только дряхлые старики и совершенные калеки.

Всем приказано запасаться оружием, нужными для похода вещами и быть готовыми по первому повелению выступить в 24 часа. То же предписано причисленным к войску калмыкам и татарам.

Для лучшего успеха в снаряжении ратных людей и необходимых распоряжений, в каждом Сыскном Начальстве были особые окружные начальники. В Новом и Старом Черкасске и Аксае описано все оружие по настоящим ценам, и предписано полиции наблюдать, чтобы не возвышалась на них цена.

Ополчение составило 26 полков с 6-ю орудиями конной артиллерии, всего 15.000 человек и 416 офицеров.

Денежные приношения стекались со всего Дона; между прочим 234 торговых казака из Новочеркасска, Старочеркасской и Усть-Аксайской станиц пожертвовали 93.000 рублей на снаряжение неимущих казаков, назначенных к походу, а дворянство 1.500 лошадей.

Когда берега Дона оглашались воинственными криками собиравшихся на службу воинов, а в мастерских раздавался звук выделываемого оружия, Донское дворянство, изготовившееся все без изъятия на защиту Отечества, выставило 3.074 ратника из состоявших в его владении 76.868-ми душ, снабдило их одеждою, оружием и провиантом на полгода, с выдачею единовременно по 3 рубля на человека.

За изданием Манифеста 18-го июля запасное войско осталось в домах, и тронулось, как после увидим, уже в сентябре».

Донское ополчение стало самым крупным подкреплением Главной действующей армии за время ее пребывания в Тарутинском лагере. Бородинское сражение стало тем «сигналом», который посадил на коней стар и млад на Дону и отправил их на священную для России и казачества Отечественную войну 1812 года.

«Вихорь»-атаман М. И. Платов сделал только одно исключение из положения об ополчении Войска Донского, «состоявшегося в войсковой канцелярии. Он оставил дома 17 и 18-летних «выростков». Их оставили по молодости лет «для исправления внутренних повинностей и присмотра за имуществом».

Всему наряженному к Москве войску велено было атаманом следовать к Москве усиленными переходами, без роздыхов людям и лошадям, делая в день не менее 60 верст. Такие марш-броски по полям Европы для кавалерии в ту эпоху были редки.

Генерал от инфантерии М. И. Платов мог быть доволен тем, как энергично на Нижнем и Верхнем Дону, в Задонских степях шло собирание в поход войскового ополчения. Свое атаманское предписание Матвей Иванович заключил такими словами, надолго забытыми в веке ХХ:

«…Я в полной уверенности, что Войсковая Канцелярия с общим содействием с господином Войсковым Наказным Атаманом, употребит все средства к самопоспешнейшему выкомандированию из войска в поход приготовленных к тому чиновников (офицеров), тем более, что войско Донское, пользовавшись издревле Высокомонаршими милостями Августейших Монархов своих, особенно ныне царствующего Всемилостивейшего Государя Императора, обязано верноподданническим долгом и данною пред Богом Государю и Отечеству присягою жертвовать всеми силами для защиты любезнейшего Отечества и Августейшего престола, против нашествия злоковарного врага, нарушающего общее спокойствие».

Войсковой наказной атаман Донского казачьего войска генерал-майор А. К. Денисов 6-й уведомил Платова о выступлении запасного войска в поход под Москву донесением, которое начиналось словами:

«Ополчение Донское уже двинулось в поход. Я должен к чести рода нашего по справедливости донесть, что все чиновники и казаки идут на защиту Отечества с совершенною ревностью и охотою, а некоторые не довольствуясь тем, что выступают сами, помогают по мере избытка своего и другим сотоварищам своим.

Не могу пред вами сокрыть прискорбия моего, что я почти один лишаюсь высокой чести быть с собратьями моими на поле брани; но что делать? Если такова судьба, безмолвно покоряюсь ей…»

Первые пять Донских казачьих полков ополчения прибыли в Тарутинский лагерь 29 сентября, вызвав воодушевление всей армии и восхищение ее главнокомандующего. За ними «поспешая на войну» прибыли еще 21 полк и шесть конных орудий. Часто смотрелись в их рядах убеленные сединами деды, а рядом – их внучата в отроческих летах. Вооружение конников было почти исключительно «семейное», побывавшее прежде не на одной войне.

«За отличное усердие и благоразумные распоряжения» при формировании Донского ополчения и отправке его в действующую армию генерал-майор Адриан (Андриян) Карпович Денисов 6-й, участник суворовских Итальянского и Швейцарского походов, был награжден орденом Святого Владимира 2-й степени и отмечен высочайшим рескриптом.

В высочайшем рескрипте императора Александра I говорилось: «…Отличное усердие ваше к службе, благоразумное распоряжение, оказанное вами, по случаю нового наряда с Дона полков, для усиления действующих ныне против неприятеля армий Наших, и равномерное, благовременное и успешное приготовление оных, обращает на себя Наше внимание и милость».

…Создатель ополчения донского казачества А. К. Денисов был назначен наказным атаманом Войска Донского 29 июля 1812 года. Формируя для действующей армии 26 конных полков казачьего ополчения, всячески поощрял денежные пожертвования на войну, названной Отечественной. Снаряжение Донского ополчения затруднялось из-за недостатка средств на снаряжение неимущим казакам на путевое довольствие полкам ополчения.

Но Денисов быстро нашел выход из непростых во все времена «денежных затруднений». Торговые казаки за освобождение их от службы внесли в кассу войсковой канцелярии 93 645 рублей, и тем облегчили Адриану Карповичу решение поставленной перед ним Платовым задачи. Дворяне Войска Донского выделили на снаряжение неимущих казаков-ополченцев полторы тысячи лошадей. Это было не так много, но дар оказался бескорыстным.

Денисов, будучи войсковым атаманом, просился у походного атамана М. И. Платова самому (разумеется, с соизволения государя) отправиться на войну с казачьим ополчением, которое он создавал и снаряжал. Но тот ответил вежливым, но твердым отказом, отписав в Новочеркасск:

«…Зная по опыту, что Ваше превосходительство, будучи преисполнены ревностейшим усердием к полевой службе, будете желать быть в армии вместе с войском, особливо при настоящих обстоятельствах войны, когда все мы обязаны жертвовать жизнью для защиты отечества и августейшего престола от нашествия вражеского, я не излишним считаю напомнить Вам, что отсутствие Ваше и Войска, в котором Вы за теперешним нахождением моим в армии начальствуете по Высочайшему повелению, зависит от Высочайшего разрешения.

Кроме же того, сами Вы знаете, что и войсковой канцелярии запереть нельзя, дабы не остановить течения производящихся по оной дел не только казенных, но и войсковых, да и Войска оставить без внутреннего управления, сопряженного с пользою отечества, также никак невозможно».

…Донское ополчение стало частью государственного ополчения России в 1812 году, создававшегося в губерниях, казачьих областях, Санкт-Петербурге и Москве. О том, как оно создавалось на Тихом Дону, написано немало. Пожалуй, одним из самых ярких таких рассказов стало описание белоэмигрантом П. Н. Красновым того, как платовские гонцы в станицах поднимали на священную войну всех, кто способен был носить оружие и сесть на коня:

«В конце августа месяца на Тихий Дон прискакал атаман Платов. Сейчас же по всем станицам поехали гонцы. Собирали казаков и объявляли им, что враг в несметном количестве пришел разорить Россию:

– Похваляется он, – говорили платовские посланцы, – пройти Русь до самых берегов тихого Дона. Если Бог попустит врага осквернить своим присутствием казачью землю, тогда не пощадит он ни жен, ни детей наших, поругает он храмы Господни, встревожит прах отцов наших и смешает горячую казачью кровь с волнами тихого Дона!..

Молча, с опущенными головами, слушали казаки эту речь. Слышались их вздохи, иногда кто-нибудь творил крестное знамение.

– Атаман, – продолжал гонец, – призывает всех верных донцов стать на защиту Царя и Отечества!

– Скорее умрем, но не выдадим России и Тихий Дон на поругание французам! – кричали казаки.

Весь Дон шумел от казачьих голосов. Поднимались верхние и нижние юрты. Без царского указа, по одному слову своего атамана, и старые и молодые, и богатые и бедные становились под станичные знамена. Шли люди, давно уволенные в отставку, шли единственные сыновья – опора всей семьи.

Пустел Дон. По станицам и хуторам оставались только немощные столетние старики, да женщины, да малые дети. Дон весь пошел выручать свою мать – Россию.

Ой ты батюшка наш, славный Тихий Дон!

Ты кормилец наш, Дон Иванович!

Про тебя-то лежит слава добрая!

Слава добрая, речь хорошая!

Как бывало ты все быстер бежишь,

Ты быстер бежишь, все чистехонек,

А теперь ты, кормилец, все мутен течешь

Помутился ты, Дон, сверху до низу!

Речь возговорит славный тихий Дон: —

Уж как-то мне все мутну не быть:

Распустил я своих ясных соколов,

Ясных соколов, Донских казаков!

Размываются без них мои круты бережки,

Высыпаются без них косы желтым песком!

Донское дворянство выставило 1500 лошадей. Торговые казаки пожертвовали 100 тысяч рублей на нужды поголовного донского ополчения. Каждый жертвовал еще, кто чем мог. У которого было два седла – отдавал седло неимущему; помогали оружием, одеждой. В самое короткое время было собрано 26 полков и снаряжено шесть орудий донской конной артиллерии. Без дневок и без отдыха тронулись эти полки с Дона и пошли, делая по 60-ти верст в день, на выручку русской армии, к Тарутинскому лагерю…

Казаки шли бодро и смело, готовые на подвиг и на смерть.

– Один раз родила казака мати, – говорили они, – один раз и умирати!..»

Этот рассказ о собирании войскового казачьего ополчения стал одной из самых ярких страниц в «Истории войска Донского. Картины былого Тихого Дона» П. Н. Краснова, предки которого были участниками Отечественной войны 1812 года.

Донское ополчение, которое пришло частями (колоннами) в Тарутинский лагерь, состояло из 26 конных полков, состоявших преимущественно из нестроевых казаков старшего и младшего возрастов. Эти полки также традиционно именовались по фамилиям своих командиров, которые и занимались их формированием в отделах (округах) Войска Донского из ополченцев станиц и хуторов:

1. Подполковника И. А. Адриянова 1-го.

2. Войскового старшины И. И. Адриянова 3-го.

3. Полковника С. А. Белгородцева 1-го.

4. Генерал-майора Д. Е. Грекова 1-го.

5. Генерал-майора Б. А. Грекова 3-го.

6. Полковника С. Е. Грекова 5-го.

7. Войскового старшины А. Д. Грекова 17-го.

8. Майора И. И. Данилова 2-го.

9. Майора С. М. Ежова 2-го.

10. Генерал-майора А. В. Иловайского 3-го.

11. Полковника Г. Д. Иловайского 9-го.

12. Полковника И. И. Кошкина 1-го.

13. Полковника П. П. Попова 3-го.

14. Войскового старшины В. Т. Ребрикова 3-го.

15. Полковника А. Ф. Слюсарева 1-го.

16. Подполковника Н. С. Сулина 9-го.

17. Войскового старшины И. Сучилина 2-го.

18. Войскового старшины Я. А. Траилина.

19. Полковника И. Ф. Чернозубова 4-го.

20. Полковника С. Г. Чернозубова 5-го.

21. Войскового старшины К. И. Шамшева.

22. Подполковника П. Шумкова (затем войскового старшины А. Е. Галицына)…

Прибытие в лагерь кутузовской армии такого числа ополченских полков иррегулярной конницы, «поднявшейся на войну за свой кошт», впечатляло современников, в том числе Наполеона и его генералитет. Однако при этом как-то забывается, с какими трудами формировались эти полки. Генерал-майор И. И. Краснов в своих мемуарах вспоминал о том, как в «грозу 12-го года» ополчался «на Бонопарта» Тихий Дон, рассказывая о положении в области Войска Донского в преддверии Отечественной войны:

«В то время полки за полками беспрестанно выходили с Дона на службу, а в старые полки высылались частные команды для пополнения убыли; со службы же полки давно уже не возвращались, и многие из них находились там лет по десяти и более; приходили оттуда на Дон, и то не часто, израненные да калеки, так что, наконец, увидеть в станице казака, способного для службы, сделалось большой редкостью».

…Конные бойцы Донского ополчения являли собой три поколения казаков от 16 до 60 лет, по своей доброй воле вставших на защиту Отечества со своими конями и со своим оружием. Такого народного ополчения история государства Российского еще не знала: Тихий Дон поставил в армейский фронт все, что имел в наличии.

Пополнению такого рода главнокомандующий Главной русской армией генерал-фельдмаршал М. И. Голенищев-Кутузов был несказанно рад. Пораженный одним видом донских ополченцев, «конных и оружных», преисполненных ратного духа, Михаил Илларионович воскликнул, обращаясь к войсковому атаману Дона:

– Матвей Иванович, что ты им пообещал?

На это генерал от кавалерии Матвей Платов ответил привычно кратко, всего одним словом:

– Ничего…

В рядах Донского ополчения состоял 16-летний сын атамана Дмитрий Платов. В конной стычке с польскими уланами близ города Вереи он погиб. Отец догнал улана, поразившего пикой его сына, и яростным сабельным ударом разрубил врага до седла. Наутро казачьи полки прошли на запад мимо свежей могилы подпоручика Платова-младшего. Донцы шли конно мимо могильного холмика с деревянным крестом в голове в полном молчании, опустив пики. Так была отдана последняя воинская почесть Платову-младшему.

…Появление поголовного ополчения Войска Донского на театре войны произвело на современников сильное моральное впечатление. О прибытии Донского ополчения в Тарутино мемуарист Ф. Н. Глинка, обладатель Золотой шпаги «За храбрость», бывший в 1812 году поручиком, писал:

«В сие время, между прочими ополчениями, прибыли в Тарутино 20 (ошибка – 26) донских казачьих полков. Войска эти составлены были из престарелых казаков, выслуживших уже срочное время, и молодых людей, еще не достигших зрелости лет. Они двинулись с берегов Тихого Дона по предварительному зову своего атамана и внезапным прибытием много обрадовали самого Светлейшего князя, который о воззвании ничего дотоле не ведал.

Приятно было видеть ополчение сил, в рядах которого бодрые юноши являлись между воинами, заслугами, ранами и сединами украшенными. Отцы встречали тут детей, и даже внуки находили дедов. Целые семейства переселились с Дона на поле брани. Прибытие их сделалось тотчас известным и страшным неприятелю. Армия французская увидела себя, так сказать, осыпанной многочисленными роями конницы, которая, с быстротой ветра носясь вокруг ее, смерть и страх повсюду рассеивала».

…Отбытие казачьего вождя Матвея Платова из действующей армии на Дон не осталось без внимания ни в штабе Бонапарта, ни в послевоенных писаниях французских мемуаристов. Один из интендантов Великой армии Пюибюск в своих мемуарах «Письма о войне в России в 1812 году» рассуждает о том, как в окружении императора французов обсуждали фигуру атамана Платова:

«Наполеона уверяли, что Платов в немилости и сослан с большей частью казаков на Дон, и он тому поверил! Кутузов в одном письме своем будто бы жаловался императору на казаков, особенно же на их атамана и будто бы просил у государя согласия на строгие меры, к которым он принуждаем, то есть отослать генерала Платова и большую часть его войска на Дон. Это письмо было с тем отправлено, чтобы его перехватил неприятель; но оно и составлено было для Наполеона, дошло верно по назначению и отняло у него всякое подозрение на свою несправедливость.

В истинном отбытии казачьего генерала заключалось только одно намерение, в продолжение нашей стоянки под Москвою собрать 25 000 казаков, с которыми через месяц после своего отбытия Платов явился на наших аванпостах. Сие подкрепление было весьма для русских полезно».

…С прибытием Донского казачьего ополчения в Тарутинский лагерь общее число полков с Дона в рядах действующей русской армии генерал-фельдмаршала М. И. Голенищева-Кутузова достигло 76. Если считать по четыре полка в одной кавалерийской дивизии, то выходило, что в рядах русской полевой армии сражалось 19 (!) дивизий казачьей конницы. И почти все эти полки были с Тихого Дона. Донское казачье войско по своему территориальному местоположению тогда было уже «внутренним» войском, не стоявшим на черте (или у черты) государственной границы.

Еще 22 конных полка казаков-донцов несло действительную службу на окраинах Российской империи: на неспокойной Кавказской укрепленной пограничной линии – 8, в Грузии (уже ставшей приграничной частью Российской империи), защищая ее от вторжений турок, персов и горцев Дагестана, – 9, в степных Херсонской и Таврической губерниях Новороссии – 2, в Финляндии, Бессарабии (Молдавии) и Персии (то есть тоже на госудрственной границе) – по одному полку.

Разумеется, оголять границу и особенно Кавказскую границу (война с Персией еще не увенчалась миром) было делом более чем неразумным. Поэтому в переписке главнокомандующего действующей армией генерал-фельдмаршала М. И. Голенищева-Кутузова с императором Александром I речи о снятии какого-то числа полков казачьей конницы где-либо с государственной границы для ведения войны с Бонапартом не велось. В 12-м году российские порубежные стражи «жили» вестями с театра войны с французами.

Каждый казачий ополченский полк мог гордиться своей историей в «грозу 12-го года». Можно привести такой пример. Полк подполковника Н. С. Сулина 9-го был сформирован во Втором Донском начальстве (округе) и прибыл с ополчением в Тарутинский лагерь в сентябре 1812 года. Сулинцы отличились в преследовании наполеоновской армии, особенно в сражениях под Вязьмой и Вильно, понеся при этом большие потери в людях.

В сентябре полк Сулина 9-го был полностью укомплектован по штату – 16 офицеров и 561 казак. Но бои оказались для полка столь кровавыми и тяжелыми, равно как и походные невзгоды в морозную, снежную зиму, что в декабре месяце в полковом строю значилось меньше половины его штатного состава – всего 250 конных бойцов.

Полк этот имел особую известность, которую дал ему один из рядовых казаков, Александр Землянухин, по прозвищу Витиченко. Он прибыл на войну «с французом», будучи уже 53-летним (по другим источникам, 59-летним) отставным казаком. Действительная служба для него закончилась четырнадцать лет назад. В действующей армии находились два его взрослых сына. Был он уроженцем Нагаевской станицы.

Землянухин был тем простым сыном Дона, который в марте 1813 года побывал на берегах туманного Альбиона, в Лондоне. Попал он в Англию по той причине, что был ординарцем штаб-ротмистра Лейб-гвардии Гусарского полка Т. Е. Бока, посланным в Лондон с донесением русскому послу графу К. А. Ливену. Поводом для донесения стало вручение жителями Гамбурга, откуда были изгнаны французы, городских ключей генерал-майору Ф. К. Теттенборну, отряд которого состоял из трех казачьих полков – Сулина 9-го, Гребцова и Денисова 7-го.

Англия, жители Лондона восторженно встретили рядового героя войны с ненавистным им императором французов Наполеоном на своей земле. Действительно, величественная и воинственная внешность седобородого старика-казака производила сильное впечатление. В «Архиве князя Воронцова» напечатано письмо бывшего русского посла в Лондоне графа С. Р. Воронцова своему сыну Михаилу. Письмо датировано 18 апреля 1813 года. В нем, среди прочего, пишется следующее:

«…Я вам пишу по случаю возвращения в армию капитана Лейб-гвардии Гусарского полка Бока… Именно он привез сюда казака, который вызвал величайшую сенсацию в этом городе и его окрестностях, откуда приезжают люди, чтобы на него посмотреть.

Этот славный казак – один из тех седобородых старцев, отслуживших и мирно живущих у себя, пока опасность, нависшая над их страной, не заставила их вскочить на лошадей и прибыть в Главную квартиру в Тарутино в количестве 20 полков. Два сына бравого старика служат в армии. Его зовут – Александр Григорьевич Землянухин.

Это чудо, что он не заболел, поскольку не отдыхает с утра до вечера, его приглашают со всех сторон, все хотят его увидеть, и он сильно утомлен. Лорд-мэр и старейшины города дали по этому случаю обед. Ему делает честь то, что он отказывается от денег и других подарков, которые ему желают поднести.

Он принял только саблю, изготовленную кем-то из города специально для него, на клинке которой выгравировано имя этого славного казака. А также одну маленькую золотую цепочку, подаренную ему леди Вильям Гордон, сказав, что он отдаст ее своей жене на Дону. А также он принял прекрасную саблю, красиво отделанную, которую ему подарил принц-регент».

Казак Александр Землянухин стал известен в России после того, как на страницах популярного в старой России журнала «Русский вестник» появилась статья под длинным названием: «Подробное известие о пребывании донского казака в Лондоне, рассказанное самим донцом графу Матвею Ивановичу Платову и написанное дежурным его подполковником А. Г. Краснокутским». Впоследствии эта статья не раз перепечатывалась в самых различных изданиях.

Сам Платов пользовался в туманном Альбионе среди самых различных сословий исключительной личной популярностью, чему свидетельств в истории Англии много. В 1814 году в Лондоне было написано, как считает историк казачества А. И. Сапожников, более пяти портретов графа М. И. Платова. В России такого числа живописных изображений прославленного донского атамана в чине генерала от кавалерии и обладателя нескольких Георгиевских наград и многих иностранных орденов не написали за всю его жизнь.

Поголовное ополчение Войска Донского на войну с Наполеоном наложило своей отпечаток на память казачьего сословия. Это выразилось в преданиях и сказаниях, и обязательно в песнях, которые пелись на семейных застольях, в кругу однополчан, в походном строю. Одной из таких песен стала «Ай да и хвалился француз…», которая широко ходила на Тихом Дону до начала ХХ века:

Ай да и хвалился француз он похваля…

ой да выхваляется,

Ой да сам да на Тихий Дон итить он вот и убира…

ой убирается.

«Вот да я матушку вашу да Рассею

Всю я да наскрозь ее да пройду,

Вот да я селы все ваши да деревни

Пожаром их да пожгу.

Вот да я матушку вашу да Москву

Ой да на ногах ее да снесу,

Ай да во Черкасский вот во славный город

Зимовать хранцуз да пойду,

Вот я-то стану, стану на квартиру

К Иловайскому.

Ай сенаторушек своих да поставлю

Вот по богатым али господам,

Ай да я чернь свою да поставлю

Вот да по всему го… да по всему городу,

Ай да я добрых коней своих я расставлю

Все по божьим вот я по церквам».

Вот да во ту пору али в этот час

Али генерал вот наш Платов был.

Ай да повыслу(ша) вши да похвалы все хранцу…

Ой все французские,

Вот бы он списал их же похвалы ой на ука…

Да на указушки,

Ой да со указушков да похвалы он на газе…

Да на газетушки,

Ой да посылает эти вон вон да газеты вон к самому

Во да царю.

…На войну с «французом» ополчился не только Тихий Дон. Другие казачьи войска России, неся бремя пограничной стражи на юге и востоке страны, тоже отдавали последние силы для пополнения действующей армии. Так было и в рядах казачества Урала, оренбургском и уральском, которые получили усиление из числа местных жителей, записанных в служилое воинское сословие.

В составе казачьих отрядов действовал 5-сотенный 1-й Тептярский казачий полк, сформированный из жителей Среднего Урала – тептярей. Это была сословная группа, сформировавшаяся в XVII – XVIII веках из представителей народов Поволжья и башкир с преобладанием татар. По штату полк состоял из 520 человек: шеф полка, полковой командир, 5 есаулов, 5 сотников, 5 хорунжих, 10 пятидесятников, 440 казаков и 3 нестроевых (полковой квартирмейстер, писарь и мулла). В полку числилось 522 строевых и 287 вьючных лошадей. Полковым шефом являлся майор П. Н. Пекарский, командиром – Абдулмурат Абзелилкоитханов. Офицерский состав (кроме шефа полка) состоял из тептярей.

Тептяри имели на вооружении ружья и сабли самых разных образцов, без какого-либо однообразия. Вооружение полагалось им казенное. Форма ими носилась по образцу оренбургских казаков: темно-синие кафтаны, лампасы и обшлага малиновые, белые кушаки и шапки с малиновым верхом.

Отечественную войну 1-й Тептярский казачий полк, которым тогда командовал майор Темиров, встретил на берегах пограничного Немана, где нес службу вместе с Лейб-казачьим полком. Первое боевое столкновение с французами состоялось для тептярей 13 июня у деревни Румишки. Там полковые дозоры столкнулись с крупными силами вражеской кавалерии и потому были вынуждены отступить.

После отхода от границы полк вошел в состав арьергардного отряда 1-й Западной армии, которым начальствовал князь И. Л. Шаховской 1-й из древнего рода Рюриковичей. Получив приказ оставить город Вильно, казаки-тептяри 16 июня сожгли мост, запасные магазины и арсенал. Потом они удерживали за собой пост у местечка Веерке до 6 часов вечера, тем самым дав арьергардным частям возможность оторваться от неприятеля, который начал преследование. В том бою у местечка полк понес первые потери: один убитый и два раненых.

1-я Западная армия начала отход от границы. Ее командующий генерал от инфантерии М. Б. Барклай де Толли 29 июля предписал двум казачьим полкам – 1-му Бугскому и 1-му Тептярскому «немедленно посылать по всем дорогам… сильные разъезды как можно далее вперед для узнания, где неприятель находится, и непременно стараться схватить нескольких пленных».

Казаки привычно стали армейскими «глазами и ушами». Они не только препятствовали внезапному появлению крупных сил французов на походном маршруте армии, но и, беря пленных, обеспечивали ее командование вполне достоверной информацией о неприятельских замыслах, силах и слабостях. Потом будет сказано, что бугцы и тептяри блестяще справились с таким предписанием Барклая де Толли.

После Смоленска русские войска отходили к Москве через город Красный. Здесь, на переправе через Днепр, казаки-тептяри «добыли знатного языка» – французского гусара, эскадрон которого попытался было лихо, без разведки форсировать реку и потому внезапно столкнулся на противоположном берегу с казачьей заставой. Четыре гусара были убиты, остальные ретировались назад. Свою задачу застава выполнила, более того, пленный военных тайн таить не стал.

Казаков 1-го Тептярского полка видело и Бородинское поле. Полк вошел в состав отряда Карпова, который бдительно нес дозорную службу на самой южной оконечности левого фланга кутузовской армии в районе Утицкого леса. Здесь, на правом фланге Великой армии, действовал Польский корпус генерала (будущего маршала) Понятовского, который в Бородинской битве особо себя ничем не проявил.

После занятия французами Москвы 1-й Тептярский казачий полк (в нем оставалось всего 110 человек) вместе с 1-м Бугским казачьим полком вошли в состав армейского партизанского отряда Дениса Давыдова, заслужив от него самую высокую оценку за доблесть в ряде нападений на неприятеля. Так, 18 сентября казаки-тептяри лихим налетом атаковали немалый числом отряд французов, уничтожив сотню вражеских солдат и офицеров и взяв в плен 125 человек.

В самом же начале своей короткой по времени партизанской эпопеи конники с Урала (на второй день после прибытия в отряд Давыдова) провели удачный бой с неприятелем, уничтожив примерно 100 его солдат и взяв в плен 12.

В партизанах казачий полк силой чуть больше конной сотни ходил недолго, только в сентябре месяце. Затем он был направлен в распоряжение командующего ополчением Калужской губернии, в пределы которой ожидалось вторжение наполеоновских войск, нуждавшихся в провианте. Денис Давыдов в своих воспоминаниях заметил: «Как ни тяжко было мне исполнять сие повеление, но, чувствуя важность Рославльского пункта, я без прекословия приказал майору Темирову идти в Рославль».

По пути в город Рославль полк столкнулся у села Мутищево с крупной партией французских мародеров, которые при виде казаков сразу в бегство не обратились. Ружейная перестрелка велась до самого вечера и обошлась неприятелю в 60 человек убитых. Мародеры к наступлению темноты были рассеяны и прогнаны (лес стал для них спасением), а награбленное ими добро местных крестьян отбито и возвращено пострадавшим.

Прибыв на место назначения, полк казачьей конницы вместе с Калужским ополчением вошел в состав отряда генерал-лейтенанта В. Ф. Шепелева, который прикрывал город Брянск с его огромным арсеналом. Однако французы до Брянска, будучи отбиты от Малоярославца, не дошли. Равно как и партии все больше пеших мародеров в глубину брянских лесов не заходили.

С 1-м Тептярским казачьим полком в истории Отечественной войны 1812 года связан один печальный случай. Денис Давыдов вспоминал: «За два дня до моего прихода в Егорьевское, что на дороге от Можайска на Медынь, крестьяне ближней волости истребили команду Тептярского казачьего полка, состоявшую из шестидесяти казаков. Они приняли казаков сих за неприятеля от нечистого произношения ими русского языка…»

2-й Тептярский казачий полк (шеф – майор Никифоров, командир – Абдулла Мосеев) в 1812 году находился под Оренбургом на охране степной границы с Киргизской (Казахской) степью и в поход на войну выступил в начале сентября. В Нижний Новгород он прибыл в середине октября и был введен в состав государственного ополчения третьего округа, с которым прошел маршем до западной границы. Боевая жизнь для полка началась уже в ходе Заграничных походов русской армии.

В будущем 1-й Тептярский полк вместе со 2-м Тептярским полком станут основой для формирования 1-го Оренбургского полка Оренбургского казачьего войска, переименованного затем в 3-й Уфимско-Самарский полк оренбургского казачества.

…К 21 сентября Главная русская армия (ее основная группировка) расположилась южнее села Тарутино Калужской губернии в укрепленном полевом лагере. Штаб-квартира главнокомандующего обосновалась в деревне Леташевка, которая ныне не сохранилась. Это была очень удачная позиция для основной группировки войск генерал-фельдмаршала М. И. Голенищева-Кутузова. Наполеон со своей Великой армией в Москве оказался в положении блокады, которая ужесточалась с каждым днем по мере разворачивания партизанской «малой войны» против французов.

Авангард Великой армии во главе с маршалом Иоахимом Мюратом расположился походным лагерем на берегах реки Чернишни, будучи отделен от Тарутинского лагеря русской армии глухим, трудно проходимым лесом. Завоеватели бедствовали: не хватала провианта людям, фуража для кавалерии, жилых помещений и дров для обогрева. Наступала осень с ее уже прохладными ночами. Состоялись первые ночные заморозки.

Теплой одеждой (обмундированием) в рядах Великой армии запаслись только польские войска, не понаслышке знавшие о русских зимах и морозах. Но эти беды были для наполеоновского полчища еще впереди. Расчеты императора-полководца Наполеона на «блицкриг» уже улетучились.

Неаполитанский король Мюрат пытался как-то наладить отношения с противной стороной, чтобы решить главный для него вопрос: сделать все возможное, чтобы казаки разъездами, отрядами и целыми полками «перестали досаждать ему». Они день за днем подтачивали и без того слабеющую силу мюратовских резервных кавалерийских корпусов. Да и к тому же большая половина кавалерии Великой армии пала на Бородинском поле, которое стало для нее огромным кладбищем. Такого кладбища Европа в последующие времена с их обилием войн не знала.

Мюрат, пользуясь правами, данными ему императором на ведение переговоров, отправил в русский лагерь польского полковника Уминского, своего доверенного человека. Ему была поставлена задача «уловить» состояние кутузовской армии и добиться встречи с атаманом Матвеем Платовым, призвавшим в Тарутинский лагерь 26 полков и шесть конных орудий Донского ополчения. Неаполитанский король предчувствовал, что если не сегодня, то завтра вся эта масса казачьей конницы обрушится на авангард наполеоновской армии.

Полковнику Уминскому удалось повидаться с генералом от кавалерии Платовым: тот от встречи не отказался, хотя предлоги к тому виделись. Матвей Иванович на беседу пригласил казачьих полковых командиров. Они откровенно заявили посланцу короля Неаполитанского, самому прославленному вождю наполеоновской кавалерии и потому уважаемому ими маршалу Франции:

– Вы от войны устали, а мы только теперь всерьез за нее принимаемся. Ваши повозки, добычу, багаж, пушки – все это мы у вас отберем…

Польскому полковнику дали возможность насмотреться на жизнь русской армии в Тарутинском лагере. И особенно оценить состояние полков казачьей конницы, как на те, что отступали от берегов Немана, так и на те, что только-тольке совершили редкий марш-бросок с берегов Тихого Дона. Уминский, возвратившись к своим, сказал в штаб-квартире маршала Мюрата: все, виденное им в лагере фельдмаршала князя Кутузова, свидетельствует о благосостоянии и мужестве армии русских. Такие люди военные от боя не прячутся, а ищут его…

Жизнь в лагере наполеоновского авангарда напоминала жизнь осажденного врагом со всех сторон гарнизона, тающего с каждым днем. Мемуарист Роос со всей откровенностью, не сглаживая острых и потому тягостных углов, писал:

«У каждого дня есть своя забота. Эта истина сказывалась на нас во многих отношениях. Ежедневно по утрам отправлялись отряды в поиски за кормом и съестными припасами. Вечером они возвращались, принося с собой вначале порядочное количество ржи и соломы, а потом все меньше и меньше, терпя постоянный урон людьми и лошадьми от нападений вооруженных отрядов крестьян и казаков. Под конец посылались даже пехотные отряды и пушки. Сражаясь, приходилось им отбивать то немногое, с чем они возвращались в лагерь, и за это они расплачивались потерей людей и лошадей.

Эти фуражировки настолько ослабили наши и без того незначительные силы, что кавалерия потеряла вследствие этих посылок половину своих людей и лошадей».

Мемуарист Роос был полностью прав в таких рассуждениях. «Малая война», огня в которую подливали армейские партизанские отряды, основу которых составляли казачьи сотни и полки, истощали военную силу императора французов, досиживавшего последние дни в Московском Кремле и каждый день обозревавшего с высоты кремлевской стены пепелище первопрестольной столицы Московского государства.

Теперь «жалкие арабы Севера», они же «степные осы» России все больше и больше страшили Наполеона своей непредсказуемостью в действиях. Можно сказать и другое: атаман Войска Донского полный кавалерийский генерал Матвей Иванович Платов еще не показал, на что способно казачество в священной Отечественной войне под его водительством.

О том, как против французов шла «малая война», император Наполеон знал по тем каждодневным докладам, которые составлял для него главный штабист Великой армии маршал Бертье. В каждом таком докладе слово «казак» мелькало не раз. О потерях же казаков почти ничего не говорилось. Зато говорилось о их «разбойных» делах и взятых ими трофеях.

…Предчувствовали ли завоеватели, что «регулярные» бои в Русском походе Бонапарта вспыхнут с новой силой с наступлением холодов, то есть осенью с ее заморозками по ночам? И что такие столкновения начнутся не на флангах Великой армии, а на подступах к захваченной Москве?

Если верить французским мемуаристам, такое действительно ожидалось в преддверии русской зимы, с которой в рядах европейской «армады», вторгнувшейся на территорию государства Российского, знакомы были разве что поляки, жители герцогства Варшавского. Они к тому же находились в более выгодном положении, чем их излишне самоуверенные союзники: что такое казаки в России и что от «степных ос» следовало ожидать, поляки знали, исходя из долгой истории Речи Посполитой, очень давно. Уж что-что, а панская Польша с вольным казачеством навоевалась, как говорится, вдоволь.

В наполеоновском стане постепенно исчезали надежды на благополучный для имперской Франции мир с Россией. Яснее всего это чувствовалось в войсках авангарда Великой армии, стоявшего на биваках напротив Тарутино, на реке Чернишне. Офицеры маршала Иоахима Мюрата писали о том, что казачьи офицеры, с которыми они иногда переговаривались на передовых постах, откровенно говорили, что их государь ни за что не согласится на мир, пока чужеземцы будут в их стране, и что зимой начнется новая военная кампания.

Неаполитанский король словно чувствовал, что беда придет к его резервным кавалерийским корпусам на реке Чернишне из-за леса. Если верить мемуаристу Гриуа, перед сражением Мюрат три дня приказывал вечером отправлять с передовой линии подальше в тыл экипажи с багажом, лошадей и все прочее, что могло стать для войск помехой в ночном бою. Но поскольку ночи проходили спокойно даже на аванпостах, все это утром привозилось обратно. Такая мера предосторожности утомляла людей и лошадей, и они за три дня научились чувствовать себя после этих тревог в полной безопасности, что сыграло с мюратовцами самую злую шутку.

Несколько раз казаки из полков авангарда Милорадовича пробирались через лес на его противоположную опушку. Оттуда они могли в безопасности наблюдать жизнь вражеского лагеря, видеть расположение в нем сторожевых постов, войсковых биваков, батарейные позиции. Известен случай, когда казачья партия во главе с сотником Урюпинским зашла даже далеко в тыл расположения авангарда Мюрата, не будучи при этом обнаруженной.

Об этих оплошностях дозорной службы наполеоновцев каждый раз казачьими полковыми командирами докладывалось в Главную квартиру кутузовской армии. В ней стала витать мысль о возможности нанесения внезапного удара по стану маршала Иоахима Мюрата за рекой Чернишней. Речь шла не о набеге, а о большом батальном деле.

Наконец, генерал-фельдмаршал М. И. Голенищев-Кутузов, взвесив все «за» и «против», поддавшись давлению армейского генералитета и понимая состояние подчиненной ему армии до рядового ее бойца, принял решение на проведение наступательной операции в отношении авангардной группировки маршала Мюрата. Речь шла о навязывании неприятелю большого сражения, в котором русские войска играли роль атакующей стороны. В таком деле без казачьей конницы обойтись было никак нельзя.

Сражение 6 октября в восьми километрах севернее Тарутино, где располагался лагерь Главной русской армии, стало называться Тарутинским с легкой руки военного историка А. И. Михайловского-Данилевского в его фундаментальном труде по Отечественной войне 1812 г. Участники того большого события тоже считали, что они «были в сражении». Главнокомандующий генерал-фельдмаршал М. И. Голенищев-Кутузов называл его «битвой под Чернишнею», маркиз Арман Коленкур, автор известных мемуаров «Поход Наполеона в Россию» – «сражением в Винково».

Обстоятельства, которые привели стороны к Тарутинскому сражению на земле Калужской губернии, таковы. Место, где река Чернишня впадает в реку Нару (приток Оки), в то далекое время находилось в 90 километров от Москвы. Чернишня протекала по холмистой местности, покрытой тогда во многих местах лесами. В речной долине находились три больших деревни – Винково, Тетеринка и Дмитровское.

Здесь проходила Старая Калужская дорога (участок Тарутино – Винково – Спас-Купля). Вдоль нее расположились основными силами кутузовская армия (в долине реки Нары) и войска маршала Иоахима Мюрата, авангард Великой армии (в долине реки Чернишни). Лагеря неприятелей были по-походному обустроены и защищены хорошо устроенными батарейными позициями.

Противники сторожили действия друг друга. Им было от чего чувствовать себя в большой опасности: между ними находился большой лесной массив, не занятый войсками. Это давало русским и французам возможность скрыто пройти через него и неожиданно появиться на противоположной окраине леса. Но до дня 6 октября стороны такой многообещающей возможностью на войне не воспользовались.

Авангард Великой армии, который включал в себя большую часть наполеоновской кавалерии, стоял биваками на всем протяжении течения (13 километров) реки Чернишни. Собственно говоря, это были не только войска корпуса маршала Мюрата, но и дивизии 1-го корпуса маршала Даву, Польского корпуса князя Понятовского. Здесь были полки французские, польские, немецкие (из ряда германских государств): пехотные, кавалерийские. Артиллерия имелась в штатном составе.

За время непродолжительного пребывания Наполеона в Москве положение Великой армии только ухудшилось. Причем это коснулось в первую очередь кавалерии. «Во время сего бездействия, продолжавшегося целый месяц, французы потеряли значительное количество людей на фуражировках. …В неприятельской армии оказалась большая нужда в продовольствии. Французы стали употреблять в пищу своих лошадей; те же, которые оставались, были так слабы, что когда казаки подъезжали к их передовой цепи, то неприятельские всадники, занимавшие форпосты, спрыгивали с седла и бежали назад, оставляя лошадей на месте неподвижными».

Тарутинскому сражению 6 октября предшествовало одно немаловажное событие в неприятельском стане, о котором русское командование не знало. 5 октября в расположение войск Неаполитанского короля маршала империи Иоахима Мюрата прибыл из Москвы долгожданный обоз с провиантом и водкой. Было доставлено и жалованье за два прошедших месяца. Вечером того же дня французы варили в больших кастрюлях ром с сахаром, который тут же ими распивался. Мемуарист А. Калачковский, участник тех событий, впоследствии писал:

«Во французских лагерях изголодавшиеся солдаты набросились на припасы и пьянствовали всю ночь напролет. Даже многие офицеры, забыв о службе, провели всю ночь в беседе и утром были почти совершенно неспособны к исполнению своих обязанностей. Особенно во втором корпусе Себастьяни, где забыли о всякой осторожности и не выслали даже, по обыкновению, утренних разъездов».

Надо заметить, французская кавалерия, стоявшая походными лагерями на противоположном берегу реки Чернишни, чувствовала себя в большой опасности. Меры безопасности, сторожевая служба исполнялись неукоснительно. За два часа до рассвета кавалерийские полки и эскадроны (так, к примеру, было заведено во 2-м резервном кавалерийском корпусе генерала Себастьяни) садились на коней и в таком боевом положении находились до восхода солнца: именно в это время ожидались атаки русской конницы. Особенно казачьей, которая могла лихо ударить в пики и дротики, а потом, повернув своих степных лошадок, могла, рассыпавшись, раствориться в лесах.

Если к рассвету ничего не случалось и опасность со стороны лагеря кутузовской армии не грозила, часть кавалеристов разнуздывала и расседлывала своих лошадей. Затем всадники приступали к утреннему уходу за ними. По этой-то причине, когда казачьи полки генерал-адъютанта графа В. В. Орлова-Денисова начали свою знаменитую в истории Отечественной войны 1812 года атаку, часть кавалерии неприятеля не могла сразу же «вскинуться» на коней.

Помимо вышеописанной меры предосторожноси в мюратовской кавалерии, в окрестные леса (прежде всего в большой Дедневский лес) высылались передовые заставы и кавалерийские ведеты (разъезды). Однако из-за заметного истощения лошадей такие сторожевые посты на деле не отличались подвижностью и далеко в «чужой» лес старались не заходить даже по дорогам и тропам.

…Русские войска выступили из Тарутинского лагеря вечером 5-го числа. Генерал-фельдмаршал М. И. Голенищев-Кутузов лично наблюдал за тем, как полки рота за ротой, эскадрон за эскадроном, сотня за сотней молчаливо переправлялись через реку Нару. Погода была сухая, но земля виделась влажной: потому не было слышно ни шествия колонн, ни движения артиллерии – орудийных запряжек и зарядных ящиков.

Было запрещено разговаривать в строю, курить трубки, высекать огонь. Всадники удерживали лошадей от ржания. «Все приняло вид таинственного предприятия». Войска выступали при далеком светлом зареве огней французского лагеря, которые ясно указывали на его местонахождение. Назначенные для атаки полки в колоннах расположились на ночлег там, откуда им предстояло на рассвете следующего дня двинуться на неприятеля. Солдаты улеглись спать на холодной земле, ружья были поставлены в козлы. Походные биваки прикрылись недремлющими дозорами.

Русские войска, назначенные для атаки, выходили из пределов армейского Тарутинского лагеря шестью колоннами. Все они должны были одновременно подойти на рассвете к французскому стану и, как задумывалось, атаковать его одновременно с разных направлений. Но на войне хорошо задуманное реализуется полностью и более чем успешно не часто, особенно при проведении больших наступательных операций.

Ночь выдалась темная, с проводниками командиры откровенно оплошали. Дул холодный сырой ветер; по грязным проселочным дорогам пехота, да и кавалерия тоже, еле тянулись. Пушки и зарядные ящики увязали в грязи. Только казаки, как в суворовской «Науке побеждать» пролезали на своих степных лошадках всюду, словно такие дороги, да еще потонувшие в ночной темени, были им не помеха и хорошо знакомы. Казачья колонна графа В. В. Орлова-Денисова одна-единственная в назначенный час вышла на место, откуда ей надлежало атаковать вражеский лагерь.

Этим местом оказалась опушка густого ольхового леса. Казачьи полки молчаливо, по приглушенным командам, стали вытягиваться под ее прикрытием в лаву. Впереди хорошо просматривались бивачные костры французского лагеря. Там пока все было тихо и спокойно.

Стало светать. Порывистый ветер бил людей и коней голыми ветвями деревьев и кустов, срывая с них последние, бурые листья. Накрапывал мелкий дождь, который делал предутренние сумерки еще хуже просматриваемыми. Орлов-Денисов, тревожно ожидая своего часа, ходил взад и вперед. Кругом молчаливо стояли полковые командиры. По часам пора было начинать, но признаков подхода других атакующих колонн все не было.

Тихо спал в сыром осеннем утре французский лагерь. Вражеские дозоры, укрывавшиеся от дождя и сырости кто где и как мог, впереди не просматривались. Вышедшую на лесную пушку казачью колонну они явно «проспали», иначе быть бы сигнальному ружейному выстрелу. Да еще не одному.

Стало заметно, как начал просыпаться вражеский бивак. Вдали показалось несколько всадников. Они без оружия и без седел ехали с лошадьми на водопой. Впереди стали слышаться приглушенные ветром людские голоса. Окружавшие Орлова-Денисова усатые казачьи полковники стали спрашивать графа:

– Что же, начинать, что ли? Совсем светать стало.

Генерал-адъютант, все посматривавший то на часы, то в ту сторону, откуда должны были показаться головы других колонн, только отрицательно качал головой. Но там, куда смотрел не он один, не было заметно никакого движения. Пора было принимать решение на атаку (сигналом к ней назначен был пушечный выстрел с лесной опушки), иначе о внезапности нападения и думать не приходилось. Наконец, Орлов-Денисов сказал окружающим:

– Пора. Ну, с Богом!

С таким приказом казаки дружно вскинулись на коней, оправились и сотня за сотней, высыпавшись из леса «как из мешка», полетели на пробуждающийся неприятельский лагерь с пиками наперевес. Левое крыло стана войск маршала империи Иоахима Мюрата и артиллерия в числе 38 орудий, стоявших здесь на батарейных позициях, оказались под ударом казачьей лавы.

Влетевшие за первые ряды походных палаток казачьи полки рассыпались по биваку. Казаки кололи пиками разбегавшихся от них куда глаза глядят вражеских солдат, захватывали орудия, увозили к лесу пушки, поджигали зарядные ящики, рушили палатки и шалаши. Французский стан враз охватилили тревога и опасность. Всюду кричали люди, все чаще стали раздаваться ружейные выстрелы, казаки стреляли с коней из пистолетов. Бой только разгорался…

В официальном «Описании Отечественной войны 1812 года» действия казачьей колонны графа В. В. Орлова-Денисова в начале Тарутинского сражения на реке Чернишне устами военного историка генерал-лейтенанта А. И. Михайловского-Данилевского показаны так:

«Граф Орлов-Денисов был у крайней опушки леса, на тропинке из Стромилова в Дмитриевское. Перед зарею, 6-го октября, явился к нему польский унтер-офицер корпуса Понятовского, вызываясь, если дадут ему конвой, схватить Мюрата, почивавшего, по его уверению, в деревне позади лагеря. Сто червонцев при успехе, смерть в случае обмана, обещаны переметчику. С ним отрядили генерал-майора Грекова с двумя казачьими полками, в том числе Атаманским.

Едва отправились они за лакомою добычею, начало светать. Граф Орлов-Денисов вышел из леса и, взглянув с возвышения влево, откуда наши колонны должны были наступать, не видел ни одной из них. Напротив, в неприятельском лагере, позади которого стоял он, приметно было, как войско начинало подниматься от сна. Опасность быть открытым французами и ожидая ежеминутно появления наших пехотных колонн, он отменил намерение схватить Мюрата, послал воротить Грекова, и тотчас по прибытии его понесся с 10-ю Донскими полками прямо на французов.

Внезапность нападения не допустила неприятелей встать в ружье; они едва успели поворотить пушки и сделать несколько выстрелов, побежали в Рязанский овраг. Весь лагерь на правом берегу Чернишни и 38 орудий схвачены казаками; сотня донцов с сыном Платова проскакала через лагерь мимо Тетеринки прямо к нашей пехоте.

Пока граф Орлов-Денисов собирал рассыпавшиеся по французским бивакам полки, чтобы вести их далее против неприятеля, начавшего за оврагом выстраиваться, показался из леса Багговут не со всем своим корпусом, но только с егерскою бригадой Пиллара и полуротою артиллерии. Ее выстрелы долженствовали, по диспозиции, служить сигналом общей атаки, по вышеизложенным причинам уже произведенной графом Орловым-Денисовым, нежели последовали сии выстрелы…»

Декабрист Н. Н. Муравьев, вступивший в Отечественную войну 1812 года 17-летним офицером, был свидетелем решающей атаки казаков генерала В. В. Орлова-Денисова на лагерь войск маршала Мюрата. В своих мемуарных «Записках» он рассказал о кульминации сражения «на реке Чернышке»:

«…Мы увидели в тылу французов Орлова-Денисова, атакующего их казаками. Атака была блистательная: казаки опрокинули неприятельских кирасир и причинили значительный урон им. Французы стали отступать бегом; мы их сильно преследовали верст десять, и, наконец, они исчезли, потеряв большое число орудий и много людей убитыми, в числе последних и генерала Ферье».

Финальная часть победного для русского оружия Тарутинского сражения на реке Чернишне по «Описанию» военного историка А. И. Михайловского-Данилевского выглядела так:

«…Вся линия колонн центра и левого крыла (казачьих полков Орлова-Денисова. – А.Ш.) шла стройно вперед. Неоднократно покушался Мюрат остановиться, не для отпора, но для устройства войск и удаления тяжестей, однако каждый раз был опрокидываем. Несколько полков его обратились в бегство; кавалеристы, без седел и мундштуков, мчались туда и сюда по произволу своих тощих кляч.

Преследование продолжалось 7 верст, до Спас-Купли, где Мюрат занял позицию и прикрыл ее батареями; но они не помешали бы дальнейшему за ним преследованию, если бы была на то воля князя Кутузова. В вечеру Мюрат потянулся к Воронову, тревожимый нашими легкими войсками (то есть казаками)…»

Неприятельский лагерь остался в руках победителей в битве на реке Чернишне. Когда казаки полков В. В. Орлова-Денисова вернулись из преследования отходивших в сторону Москвы войск маршала Мюрата, то им открылась такая картина вражеского походного стана, который они утром того дня взяли с боя:

«…В неприятельском лагере и отбитых обозах найдено много награбленных в Москве вещей и предметов роскоши. Они составляли разительную противоположность с недостатком в жизненных припасах, претерпенном неприятелями во время продолжительной стоянки их при Чернишне.

Вокруг догоравших бивачных огней валялись заколотые для пищи или уже объеденные лошади и ободранные кошки. На дымившихся очагах стояли чайники и котлы с конским отваром; кое-где видны были крупа и горох, но и следов не находилось муки, хлеба и говядины. Вина, головы сахара и другие лакомства, привезенные из Москвы, брошены были подле жареной конины и пареной ржи.

Больные, лишенные всякого призрения, лежали на холодной земле. Между ними находились дети и женщины, француженки, немки, польки.

Около шалашей разметаны были иконы, похищенные из соседних церквей и употребляемые святотатцами вместо дров. В находившихся близ стана неприятельского церквах престолы были разрушены, лики святых ниспровергнуты, попираемы лошадьми, которые даже стояли в алтарях, оглашая ржанием священные стены, где искони возносились хвалебные песни Божеству».

Мемуарист главный полковой врач Роос вспоминал, насколько неожиданным для его конных егерей оказался удар из леса русской конницы. Когда туманным утром его разбудили два пушечных выстрела, он вскочил на коня и, оглядевшись, понял всю опасность своего местоположении: казачья лава уже докатывалась до первой линии французского лагеря, а «позади него большими отрядами носились казаки». Роос пишет о том, что в начале боя замешательство было столь велико, что каждый, как ему показалось, искал выхода, как бы ускользнуть от казаков, уже наседавших на врага в его стане. Вот почему полковой врачеватель Роос с двумя своими помощниками помчались к опушке леса, где находилась польская пехота, и укрылись в ее рядах на первое время. Вскоре им пришлось «расстаться» с лесом и обратиться вспять еще дальше.

Описывая сражение, немецкий военный хирург делает интересный вывод: покинутый отступившими в течение трех дней войсками маршала Мюрата лагерь имел в ту войну самое ужасное и страшное зрелище. Он стал для русских, прежде всего казаков, первой картиной, по которой они могли точно и правильно судить о истинном положении неприятеля.

Роос не поскупился на краски, описывая обширный брошенный лагерь авангарда Великой армии: «У нас не было ни шалашей, ни бараков, ни палаток. Несмотря на уже холодные октябрьские ночи, все лежали под открытым небом, – в конце концов, даже на голой земле, ибо соломы не было. Огромное количество лошадей, по большой части наполовину ободранных в пищу людям; окрестные деревни, совершенно опустошенные и выжженные: отрепье одежды, обломки повозок, остатки сбруи и всего, что обычно бросает армия, близкая к расстройству и гибели, наконец, трупы умерших в лагере, оставшиеся без погребения, и двухнедельные нечистоты людей и лошадей – таковы были отвратительные остатки нашего плачевного пребывания».

Сохранилось письмо безвестного кирасирского капитана, который рассказал в нем о своем доблестном участии в Тарутинском сражении. Сперва он сообщает общие детали утреннего нападения русских: «множество казаков напало на нас» и четвертая дивизия кирасиров бежала в беспорядке. Пришлось и капитану с его эскадронным лейтенантом взлететь на коней, на которых они собирались в то утро отправиться на поиски фуража. «Орды стреляли безостановочно», но кирасиры отступали в полном порядке, пока через час не были окружены со всех сторон. «Всюду были видны одни казаки. Земля дрожала от топота их лошадей… Мы отступили в полном порядке».

После этого кирасирский капитан описал схватку конников, в которой получил два удара пикой – в голову и ногу. Первый удар пробил его каску, и она слетела с головы, но раненый «поймал ее за султан» и не дал упасть на землю. Капитан пишет, что уцелел только благодаря тому, не в пример другим, что был хорошо «знаком с манерами казаков».

Безвестный мемуарист из тяжелой кавалерии маршала Мюрата заканчивает «яркий» рассказ о личном участии в битве на реке Чернишне совершенно необъяснимыми словами: «Побитых казаков мы преследовали до одного маленького городка по дороге к Украине, который был сожжен».

К вышесказанному следует добавить, что Тарутинское сражение 6 октября 1812 года в отечественной истории пишется еще и как сражение при Винково (селение, у которого пересекались дороги поля брани). В последнее время оно порой называется еще и как сражение на реке Чернишне, поскольку вражеский стан находился на ее северном (правом) берегу, а село Тарутино находилось от него по прямой в километрах пяти.

Состав отряда (колонны) 37-летнего генерал-адъютанта графа В. В. Орлова-Денисова, атаковавшего левое крыло войск маршала империи Иоахима Мюрата и, по сути дела, решившего исход дела, был таков:

Полки иррегулярной конницы:

Бригада генерал-майора А. А. Карпова 2-го (Донские казачьи полки самого Карпова 2-го, Иловайского 5-го, Чернозубова 4-го, Ягодина 2-го, Мельникова 4-го и Ежова 2-го).

Бригада полковника В. А. Сысоева 3-го (Донские казачьи полки самого Сысоева 3-го, Иловайского 10-го, Кутейникова 6-го, Сучилина 2-го и Симферопольский конно-татарский полк).

Бригада подполковника Т. Д. Грекова 18-го (Донские казачьи полки самого Грекова 18-го и Атаманский).

При самом генерал-адъютанте Орлове-Денисове находился на положении личного конвоя сборный (гвардейский) эскадрон из казаков Лейб-гвардии Казачьего полка и Черноморской сотни числом в 100 всадников.

2-я Донская конно-артиллерийская рота (12 орудий, около 100 человек) войскового старшины П. В. Суворова 2-го.

Считается (точных сведений нет), что в иррегулярной коннице атакующей колонны графа В. В. Орлова-Денисова, вместе с донскими артиллеристами насчитывалось примерно 5800 человек. Помимо этого, отряду были приданы из состава 1-го кавалерийского корпуса генерал-адъютанта генерал-майора барона Е. И. Меллер-Закомельского:

Четыре полка регулярной кавалерии (Лейб-гвардии Драгунский, Уланский, Гусарский и Нежинский драгунский, 1505 человек).

Конно-артиллерийская рота (12 орудий, 191 артиллерист).

Колонна имела и свою легкую пехоту в лице «бывалых» 2-го и 20-го егерских полков (1084 стрелка), ряды которых за войну заметно поредели.

Всего атакующая колонна генерал-адъютанта графа В. В. Орлова-Денисова состояла из около 8,5 тысячи человек (7,2 тысячи сабель) при 24 орудиях.

…Все вышесказанное есть описания сражения на реке Чернишне очевидцами и военными историками. Они, прежде всего, честь победы отдают казачьей колонне, хотя в тот день сражались не только войска генерал-адъютанта графа В. В. Орлова-Денисова, будущего генерала от кавалерии. Заслуги его личные и подчиненных ему людей бесспорны, и потому мемуаристы-«самовидцы» и исследователи последующего времени не скупились на похвалу главным действующим лицам Тарутинского сражения.

Хроника же славной для русского оружия баталии, давшей историческую славу казачеству, ее результаты и трофеи таковы. Атакующие колонны выступили из Тарутинского лагеря 5 октября в 19 часов с первыми вечерними сумерками. Было строжайше приказано «не сметь говорить, курить и стучать ружьями». Наблюдать за соблюдением тишины в казачьих сотнях поручалось урядникам.

Выступая в ночь, Орлов-Денисов предупредил полковых командиров, что сигналом к общей атаке будет одинокий пушечный выстрел с опушки Дедневского леса. (Прозвучал же он запоздало, так и не став сигналом к общей атаке.) Известно, что ядро, выпущенное из этой пушки по вражескому биваку, убило лошадь около палатки полковника карабинерного полка.

Надо сказать, что французы сразу поняли, что означает для них этот одинокий пушечный выстрел. Они не ошиблись в ожиданиях: многотысячная русская конница по возможности быстро вышла плотной колонной из Дедневского леса по тропинке, которая шла от деревни Стромилово. На открытом месте колонна в считаное время развернулась, и казачья лава неудержимо понеслась на позицию вражеской артиллерии (2-го резервного кавалерийского корпуса). Удар наносился из той части лесного массива, который огибал левый фланг позиции войск маршала Мюрата.

Все же удар колонны Орлова-Денисова оказался в известной степени внезапен, прежде всего чисто психологически, поскольку неприятель «заждался его». Русскую конницу, сосредоточившуюся в большом числе всадников в лесу, французские дозоры просмотрели и потому были застигнуты врасплох. Так, застава 2-го карабинерного полка (30 человек, два офицера) была окружена казаками и целиком пленена без всякого сопротивления.

Уже в самом начале атаки казаки-донцы захватили 13 орудий артиллерии генерала Себастьяни близ Винкова и стали развивать успех дальше. Мемуарист генерал Г. Дембинский, в 1812 году капитан польских конных егерей, свидетельствовал: французские артиллеристы были так пьяны, что лишились должной сноровки, что из всех 18 заряженных пушек успела выстрелить только одна-единственная и то не прицельно.

С другой стороны, это показывает, насколько стремительной оказалась начальная казачья атака. Вполне возможно, что Дембинский попытался пером мемуариста как-то обосновать, вернее – оправдать разгром немалых числом войск маршала Мюрата в Тарутинской баталии, которая сильно встревожила сидевшего в Московском Кремле императора французов.

Наполеон понял, что кутузовская армия, начавшая активные действия «степными осами», пришла в опасное для него движение. Более того, поражение потерпел его главный кавалерийский полководец в тоге Неаполитанского короля, которому пришлось бежать с поля боя, чтобы не быть растерзанным «жалкими арабами Севера». Такого раньше с маршалом Иоахимом Мюратом не случалось.

Тогда великий полководец Франции корсиканец Бонапарт еще не знал, что в баталии на реке Чернишне (то есть в наступательной операции) должны были участвовать большие силы русской армии. Однако успех дела решила одна атакующая колонна генерал-адъютанта графа В. В. Орлова-Денисова, ставшего для истории одним из самых заслуженных в «грозу 12-го года» казачьих военачальников. По победе была ему и воинская честь.

После этого они «показали свое намерение» отрезать кавалерийский корпус Себастьяни от остальных сил Неаполитанского короля. Во французском биваке начался переполох: много всадников оказалось без оседланных коней, среди палаток, повозок и экипажей (которые к армейскому обозу не относились) бегали люди, частью не успевшие схватиться за оружие. Шла беспорядочная пальба.

По сигналу тревоги полки генерала Себастьяни должны были собираться на одной из высот и там выстраиваться для атаки. На нее первым пробился 1-й карабинерный полк, но на высоте в ходе боя он не удержался и был вынужден пробиваться через казачьи порядки к своим главным силам. Это карабинерам, одетым в белые мундиры с голубой отделкой, имевших стальные кирасы, покрытых желтой медью, и латунные каски с красным волосяным плюмажем на гребне, удалось сделать. Но, разумеется, не без потерь в людях и лошадях. Этот полк в бою выручал сам себя.

Командиры 2-й тяжелой и 2-й легкой кавалерийских дивизий корпуса Себастьяни – генералы Ватье и Бордесуль не стали испытывать судьбу: они не пошли навстречу противнику для построения на высоте позади биваков и не стали переходить ручей Десенку. Два мюратовских генерала предпочли отойти к лагерю 5-го (Польского) корпуса князя Ю. А. Понятовского, что им и удалось «безопасно» сделать, поскольку казачья лава до построения их дивизий еще не докатилась.

Сражение разгоралось. Французы скоро поняли, что надо отбивать свои пушки. На высоту, где находилась артиллерийская позиция корпуса Себастьяни, понеслись два полка – 1-й кирасирский и 2-й карабинерный. Они поднялись на высоту, но опоздали: казаки уже увезли с батарейной позиции все пушки, бросив на месте только те, к которым не нашлось упряжек. Два полка французской кавалерии оказались в смертельной опасности, то есть в самом центре атакующей колонны графа В. В. Орлова-Денисова.

Казачья лава грозила пиками, обтекая с двух сторон высоту. Особенно тяжело пришлось кирасирскому полку, оказавшемуся в полном окружении. Когда полк карабинеров попытался пробиться к нему и соединиться, то, смяв передовые легкоконные казачьи сотни, он наткнулся на плотные ряды атакующих и был вынужден, преследуемый буквально по пятам, отступить на исходную позицию. После этого карабинеры и кирасиры с боем прорвались с высоты к главным силам Неаполитанского короля маршала Иоахима Мюрата, которые выстроились на правом берегу реки Чернишни.

Трагично сложилась судьба 1-го карабинерного полка, попытавшегося выйти из окружения через лесочек. Но казаки-донцы навязали там «железнобоким» карабинерам ближний бой и в яростной рукопашной схватке отбили у них полковую святыню – орла (штандарт с позолоченной фигурой орла на навершии древка). Полковой оруженосец младший лейтенант Ж. де Берлемон получил (по французским источникам) 13 колотых ран, нанесенных казачьими пиками-«дончихами».

Орел же стал почетным трофеем сотника Карпова 4-го из Донского казачьего полка Иловайского 10-го. Это был первый орел, отбитый русскими у французов в войну 1812 года.

Орел являлся святыней полка французской армии. Это было бронзовое навершие знамени в виде орла, которое являлось главным элементом полкового знамени. Если неприятель захватывал полотнище знамени, а его навершие было спасено, то считалось, что полк не подверг себя бесчестию на поле брани. Согласно декрету императора Наполеона I от 25 декабря 1811 года «Об орлах, знаменах и штандартах», позолоченные навершия-орлы могли получать пехотные воинские части, если их численность составляла не менее 1200 человек, а кавалерийские – не менее 600 человек.

Навершие в виде орла не являлось «изобретением» Бонапарта. В истории известно, что такие навершия на знаменах были в войсках персидского царя Дария, властелина огромной восточной державы. Орлы венчали знамена римских легионов. В Средние века об орлах как навершиях знамен забыли. Только в начале XIX века император французов, который пекся о традициях и духе французской армии, вернул знаменным орлам «вторую жизнь». Знамя, штандарт, увенчанное бронзовым орлом, в торжественной обстановке вручалось от имени венценосного Наполеона (или им лично) каждому полку пехоты и кавалерии.

Пока шли такие события, на помощь казакам Орлова-Денисова через Дедневский лес подоспела пехота силой в два полка – Тобольский пехотный и 4-й егерский, к которым примкнул 20-й егерский полк. Инфантерию (6 батальонов и три легких пушки) вел в бой генерал-майор принц Евгений Вюртембергский.

Русская пехота перешла реку Чернишню и двинулась к Калужской дороге, по которой войска Неаполитанского короля могли отступать. Французская кавалерия начала контратаку, стараясь не допустить выхода противника на дорогу. Вскоре в дело ввязались полки 1-го кавалерийского корпуса генерал-адъютанта барона Е. И. Меллер-Закомельского, поддержанные огнем всех 12 орудий 2-й конно-артиллерийской роты. Но таких сил оказалось недостаточно, чтобы перерезать путь отступления войск маршала Мюрата.

В том эпизоде казачья конница не поддержала усилия пехоты. Казачьи полки после захвата парка резервной артиллерии и обоза с большим количеством «экипажей», рассыпались и увлекательно занялись «изъятием военной добычи». Тогда донцы и захватили часть походного багажа самого Неаполитанского короля, о чем он долго сожалел.

Генерал-адъютант граф В. В. Орлов-Денисов старался не растерять нити управления успешно идущего боя. Он отправил часть своей конницы дальше на север. Эти полки вышли к Калужской дороге севернее Спас-Купли, там, где находилось дефиле, по которому французы могли удачно отступить. Маршал Иоахим Мюрат сразу понял грозившую ему опасность в этом месте. Не просто понял, а предвидел возможность такого хода безвестного ему русского казачьего генерала, командовавшего «степными осами».

Мюрат, надо отдать ему должное, заблаговременно отрядил к Спас-Купле два польских пехотных полка из Вислинского легиона и весь 4-й резервный кавалерийский корпус генерала Латур-Мобура. Эти войска сумели отразить казачью лаву и занять дефиле. Вскоре сюда подошли отступающие «в полном порядке» с берегов Чернишни поредевшие корпуса, дивизии и полки Неаполитанского короля. Польская и французская пехота шла, выстроившись в каре, изготовившись к наскоку казаков.

Часа через два после этого русская артиллерия затихла, поскольку неприятель отступил с поля Тарутинского сражения, ретировавшись к селению Вороново. Битва на реке Чернишня с русской стороны, по сути дела, велась только одной атакующей колонной генерал-адъютанта графа В. В. Орлова-Денисова. Остальные колонны под огнем неприятеля активности не проявили, запоздав с выходом на назначенный для атаки рубеж, или после занятия Винково остановились на левом берегу реки Чернишни.

Потери сторон в Тарутинском сражении разнятся. В день 6 октября маршал империи Иоахим Мюрат потерял по вполне достоверным источникам 2795 человек, в том числе 790 убитыми, 426 ранеными, 841 пленными и 310 пропавшими без вести (дезертировавшими или безвестно для своих попавшими в плен). В их числе 1180 кавалеристов и 209 артиллеристов. Самым старшим по положению среди пленных оказался начальник штаба одной из дивизий полковник барон Ж. Мержес, названный в рапорте Орлова-Денисова «генерал-адъютантом».

Из корпусов Неаполитанского короля больше всего пострадал 2-й резервный кавалерийский корпус генерала Себастьяни. Из полков самый значительный урон понес 2-й карабинерный полк, лишившийся около половины своего состава. Его уже в самом начале сражения «захлестнула» казачья лава, хотя французские латники и дрались с известным мужеством.

Потери русской стороны исчисляются в более чем 1500 (по другим подсчетам – 1254) человек. Казачьи полки Орлова-Денисова, согласно поданного им после сражения рапорта, потеряли 176 человек. По сравнению с потерями мюратовской кавалерии казачий урон оказался несравненно мал.

Генерал-адъютант граф В. В. Орлов-Денисов на следующий день баталии, 7 октября, в рапорте по команде донес, что при первой атаке французского стана его казачьи полки захватили «до 20-ти пушек». Из них «17 казаками увезены, а остальные без лошадей оставались на месте сражения, которые после и забраны регулярными полками». В числе казачьих трофеев оказалось 15 зарядных ящиков с достаточным числом боезарядов.

Несколько после Орлов-Денисов получил от полковых командиров более точные сведения о числе взятых трофеев. В новом рапорте он указал, что у французов за рекой Чернишней было отбито 21 орудие. 10 из них отбили полки полковника В. А. Сысоева 3-го, 9 – полки подполковника Т. Д. Грекова 18-го и 2 – полки генерал-майора А. А. Карпова 2-го. Из оставленных казаками вражеских пушек две были подобраны как трофеи Кременчугским пехотным полком. Одно орудие, брошенное при бегстве прислугой, стало добычей Лейб-гвардии Драгунского полка.

Тарутинское сражение было примечательно тем, что начиная с 1805 года, когда начались войны России с наполеоновской Французской империей, никогда не отбивалось у ее армии столь большого количества орудий, как на берегах реки Чернишни. Честь владения 38 стволами вражеской артиллерии принадлежала казачьим полкам графа В. В. Орлова-Денисова.

В донесении главнокомандующему генерал-фельдмаршалу М. И. Голенищеву-Кутузову об известном доблестью в идущей войне казачьем военачальнике говорилось следующее: «Граф Орлов-Денисов вел себя (в бою) самым блистательным образом; его храбрость делает честь российскому оружию. Он первый подал мысль обойти левое неприятельское крыло…»

Полководец не поскупился на похвалу человеку, решившему исход дела 6 октября в пользу русского оружия, да еще получившему серьезное ранение в ногу. Высочайшим пожалованием ему стал орден Святого великомученика и победоносца Георгия 3-го класса (степени). Военный орден Георгия Победоносца низшей степени Орлов-Денисов имел за отличие в сражении при Фридланде. К слову говоря, это было первое такое высокое орденское награждение в среде казачьих военачальников в «грозу 12-го года».

В высочайшем наградном рескрипте от 23 декабря 1812 года на командира Лейб-гвардии Казачьего полка, генерал-лейтенанта графа Василия Васильевича Орлова-Денисова говорилось следующее: «В воздаяние отличного мужества и храбрости, оказанных в сражении против французских войск 6-го октября при Тарутине».

Победа на реке Чернишне побудила императора Александра I к большой щедрости на награды ее творцам. Поражение на реке Чернишне подтолкнула императора Наполеона I к окончательному решению оставить Москву. Такое решение он принял в тот же день 6 октября, как только получил донесение о крупном поражении от маршала Иоахима Мюрата.

Сражение на реке Чернишне не осталось без внимания французских мемуаристов, которые давали ему и такие оценки: «Император был очень раздосадован этим происшествием, а в особенности потерями, понесенными кавалерией, численность которой и без того сильно уменьшилась. Эта стычка произвела также большое впечатление на армию. Весь успех приписывался казакам, операции которых чрезвычайно беспокоили наших солдат».

Бонапарт между его строк прозорливо «прочитал» для себя главное: авангард Великой армии был разгромлен так сильно, что восполнению сил уже не подлежал. Пора было уносить ноги и при этом постараться, как гласит японская пословица, «не потерять своего лица». Но тогда император французов еще не думал о том, что Великая армия может быть истреблена по пути из России. Отступать Наполеону-тактику приходилось, но только не бежать с армией без оглядки.

При всей своей незавершенности для русского оружия сражения 6 октября, оно имело в ходе Отечественной войны 1812 года поистине знаковое значение. Тарутинское сражение изменило стратегическую обстановку в пользу русской армии, которая больше не менялась до самого окончания войны.

…В сражении на реке Чернишне маршал империи Иоахим Мюрат, второе лицо в Великой армии, впервые был ранен. За свою долгую и блистательную военную карьеру он ни разу не проливал свою кровь в многочисленных сражениях, в которых принимал участие. Но здесь, на берегах реки Чернишни, в суматохе конной схватки «баловень судьбы» получил удар донской казачьей пикой-«дончихой» в бедро. Рана оказалась легкой, и маршал скрыл ее от окружающих своим плащом, чтобы не вызвать расстройство в рядах и умах своих подчиненных. В предутренней темени это не составило ему больших трудов. Только после битвы он показал рану собственному врачу, который ее обработал и сделал перевязку.

Имя же того казака из полков графа В. В. Орлова-Денисова для истории казачества в Отечественную войну 1812 года осталось безвестно. Мы знаем только одно: этот отважный конник, не побоявшийся пробиться к «узнаваемому» вражескому полководцу сквозь толпу всадников из его окружения, был донцом. Но в том боевом эпизоде маршала Мюрата судьба откровенно хранила: удар пики со стальным наконечником, наносимый всадником на полном скаку, мог оказаться и смертельным.

…Тарутинскому сражению, можно утверждать, очень повезло в литературном повествовании. Рассказ о большой виктории русского оружия стал частью такого шедевра мировой литературной классики, как роман Льва Николаевича Толстого «Война и мир», ставший эпохальным рассказом об Отечественной войне 1812 года.

Пером великого автора граф Лев Толстой с известной долей литературного домысла рассказывает о том, как «старый человек» полководец Кутузов дает вопреки своим убеждениям кровопролитное Тарутинское сражение, судьбу которого он предвидел и нимало в ней не сомневался. Здесь следует заметить, что события «грозы 12-го года» и ее главных действующих лиц, великий словесник России знал прекрасно. Но перед тем как рассказать о самой баталии, писатель, будучи гением среди литераторов, но не военным историком, поведал о том, что побудило генерал-фельдмаршала дать эту баталию:

«Второго октября казак Шаповалов, находясь в разъезде, убил одного и подстрелил другого зайца. Гоняясь за подстреленным зайцем, казак Шаповалов забрел далеко в лес и наткнулся на левый фланг армии Мюрата, стоящий без всяких предосторожностей. Казак, смеясь, рассказал товарищам, как он чуть не попался французам. Хорунжий, услыхав этот рассказ, сообщил его командиру.

Казака призвали, расспросили: казачьи командиры хотели воспользоваться этим случаем, чтобы отбить лошадей, но один из начальников, знакомый с высшими чинами армии, сообщил этот факт штабному офицеру…

Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события… Кутузов принял во внимание… выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог избежать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт».

Главнокомандующий (Голенищев) – Кутузов имел собственный план доведения французов до гибели на земле России, как выразился Лев Толстой, «заставить их жрать лошадиное мясо». По Толстому, эта погибель должна была устроиться сама собою. Романист пишет о том, что на места, отведенные атакующим колоннам по диспозиции Тарутинского сражения, никто не попал, ни граф В. В. Орлов-Денисов, ни казачий генерал Т. Б. Греков, пехотные колонны в начале дела не показались из леса.

Тогда граф Орлов-Денисов шепотом скомандовал своим людям «садись», распределились, какому полку куда ударить на врага, казаки перекрестились и с Богом! Вперед! По лесу загремело «ура», и одна сотня за другою со своими дротиками (вернее – пиками) наперевес полетела казачья лава через ручей к неприятельскому лагерю. Так Лев Толстой описывал начало знаменитой атаки казачьих полков колонны В. В. Орлова-Денисова на стан кавалерии короля Неаполитанского маршала империи Иоахима Мюрата. Писатель рассказывает дальше:

«Один отчаянный, испуганный крик первого увидевшего казаков француза, и все, что было в лагере, неодетое, спросонков бросило пушки, ружья, лошадей и побежало куда попало.

Ежели бы казаки преследовали французов, не обращая внимания на то, что было позади и вокруг них, они взяли бы и Мюрата и все, что тут было. Начальники и хотели этого. Но нельзя было сдвинуть с места казаков, когда они добрались до добычи и пленных. Команды никто не слушал…»

Дальше Лев Толстой рисует картинное изображение Тарутинского дела, при котором все сбивались, путались, не попадали на свои места по диспозиции, упрекали друг друга бог весть в чем и гибли в огромном числе (?), без всякой пользы (?). Автор романа «Война и мир» так заключает описание битвы на реке Чернишне, закончившейся разгромом авангарда наполеоновской Великой армии:

«…Все сражение состояло только в том, что сделали казаки Орлова-Денисова; остальные войска лишь напрасно потеряли несколько сот людей».

То, что великий писатель в романе «Война и мир» не обошел должным вниманием Тарутинское сражение, свидетельствует и о позиции автора в освещении событий Отечественной войны 1812 года, и об отношении ревнителей отечественной истории к этому событию. Лев Толстой был хорошо знаком со многими мемуарными творениями и с документалистикой о войне. К тому же он пользовался богатейшим эпистолярным наследием участников тех событий и просто их современников.

В 1813 году из Московского гарнизонного полка был сформирован пехотный полк, наименованный Тарутинским. А 9-й Донской казачий полк с 1904 года стал носить имя В. В. Орлова-Денисова как своего вечного шефа. В 1993 году в городе Жуков Калужской области (бывшее село Угодский Завод) на братской могиле казаков, умерших от тяжелых ран, полученных в сражении на реке Чернишне, воздвигли памятный знак.

…Вторжение европейского воинства под знаменами императора французов Наполеона стало толчком не только создания Донского и других ополчений казачьих войск, но и к формированию новых иррегулярных конных (на положении казачьих) воинских формирований. Это относится к тем губерниям Российской империи, часть населения которых когда-то являлась казаками и сохранила воинские традиции.

Для участия в Отечественной войне генерал-губернатор Малороссии (Полтавская и Черниговская губернии) действительный тайный советник князь Яков Иванович Лобанов-Ростовский по повелению императора сформировал 15 казачьих полков из жителей вверенного ему края. Их общая численность составила 18 тысяч человек. При этом генерал-губернатор по своей инициативе выпустил обращение к населению Полтавщины и Черниговщины, обещая отменить рекрутскую повинность и восстановить Малороссийское казачье войско, чего он, естественно, сделать не мог. Это обещание сыграло решающую роль массового притока людей в местное казачье ополчение. В его формировании большую роль сыграл генерал-лейтенант граф Н. В. Гудович.

Из этих конных полков пять оставлялись для охраны Черниговской губернии от возможного вторжения наполеоновских войск. Остальные десять малороссийских полков под начальством Н. В. Гудовича были отправлены в Могилевскую губернию для участия в военных действиях. Когда генерал-фельдмаршал М. И. Голенищев-Кутузов ознакомился с прибывшим пополнением действующей армии, то обратил внимание, что в казачьих полках из Малороссии большой недокомплект подготовленных младших командиров (унтер-офицеров) и особенно офицеров.

Обеспокоенный этим главнокомандующий 1 ноября отправил письмо к генерал-губернатору Малороссии князю Я. И. Лобанову-Ростовскому с настоятельной просьбой как можно скорее ликвидировать недокомплект прибывшего казачьего ополчения в командном составе за счет местных кадров. В кутузовском письме советовалось:

«Во всех малороссийских казачьих полках, которые пребывают теперь в предводительствуемой мною армии, почти совсем нет офицеров, да и унтер-офицеров совсем недостаточно.

Принимая во уважение, что недостаток сих чинов противупоставляет большие затруднения для прочного образования и употребления сих полков, я обращаюсь к Вашему сиятельству, покорно прося Вас, милостивый государь мой, недостающих в малороссийских полках офицеров выбрать из дворян вверенных Вам губерний посредством вызова и приглашения их к означенным местам, унтер же офицеров стараться согласить из старых отставных унтер-офицеров, в Малороссии проживающих, и как три полка оставлены при предводительствуемой мною армии, а прочие все обращены к генерал-лейтенанту гр. Гудовичу, которому приказано идти к белорусскому Могилеву, то я и прошу Ваше сиятельство отправить их к означенным полкам сколь можно поспешнее».

Князю Я. И. Лобанову-Ростовскому пришлось с высоты своего положения заняться «набором в офицерство» в дворянском сословии своего генерал-губернаторства. Командирами казачьего ополчения Малороссийского края стали не только давно отслужившие свое отставные офицеры всех родов армейских войск, но и местные чиновники более молодых возрастов, а также офицеры Министерства внутренних дел, гарнизонных батальонов и инвалидных рот. Все они на войну уходили казаками.

Первый период Отечественной войны 1812 года известен зарождением и развитием партизанского движения там, где проходили наполеоновские войска. Зачинателями «малой войны», «Народной войны» стали армейские летучие отряды, называвшиеся чаще партизанскими. Пример для их создания брался из истории Смутного времени, закончившегося в 1612 году освобождением первопрестольной русской столицы Москвы от поляков и призванием на царство Михаила Романова.

Первые партизаны появились в рядах 3-й Обсервационной армии генерала от кавалерии А. П. Тормасова, который еще в июле месяце отправил к Брест-Литовску и Белостоку летучий (партизанский) отряд полковника К. Б. Кнорринга, шефа Татарского уланского полка. Он, «как лихой партизан» разбил под Белостоком отряд бригадного генерала Ж. Ферьера, хотя сам город взять не смог.

Несколько позже военный министр генерал от инфантерии М. Б. Барклай де Толли сформировал «летучий корпус» генерала барона Ф. Ф. Винценгероде. Затем появились подобные отряды генерала А. В. Запольского, казачьего полковника М. И. Родионова 2-го…

За редким исключением, основу армейских летучих (партизанских) отрядов составляла иррегулярная конница, прежде всего казаки – донские, бугские и другие, а также калмыки, башкиры, тептяри. Ядром таких отрядов часто становились команды гусар, откомандированных от полков армейской кавалерии. Порой армейским партизанским отрядам придавалась легкая егерская пехота и небольшое число конных орудий.

Малые отряды или части «летучих корпусов» назывались партизанскими партиями и были временными формированиями. Они совершали «поиски», «гнездились» на вражеских коммуникациях, «изнуряли» неприятеля частыми нападениями днем и ночью. Основу партизанских партий опять же составляли казаки. Партии добивались успеха за счет скрытности и быстроты передвижения, внезапности атакующих действий и своевременного отхода.

Армейское партизанство стало своеобразным символом краха Наполеоновского нашествия на Россию. Летописец Отечественной войны 1812 года А. И. Михайловский-Данилевский говорил о создании армейских партизанских отрядов следующее:

«Князь Кутузов отрядил во все стороны партизанов, с повелением переноситься с одного места на другое, нападать внезапно и действовать то совокупно, то порознь. Отряды редко превышали 500 человек, и были большею частию составлены из казачьих войск; иногда присоединяли к ним малое число регулярной конницы.

Фельдмаршал обыкновенно предоставлял начальникам партий выбирать себе в товарищи из офицеров кого пожелают. При отправлении они получали только назначение, в какую сторону следовать и где преимущественно производить поиски. Их извещали также, какие партии будут находиться к ним ближе других, для взаимной с ними связи или для совместных действий в случае превосходства неприятеля или какого-набудь важного предприятия.

Главная цель состояла в нанесении возможного вреда неприятелю; больше ничего определенного не предписывалось; все прочее зависело от начальников партий: отважности их представлялось обширное поле».

В первый период войны самым громким делом армейских партизан стал налет отряда генерал-майора И. С. Дорохова на Верею, уездный город Московской губернии, стоящий на реке Протва к юго-востоку от Можайска. По приказу Наполеона здесь расположился гарнизоном батальон 6-го Вестфальского полка. Вестфальцы заняли бывший Верейский кремль. Это была крутая гора, обнесенная палисадом. Строения на горе имели амбразуры. Здесь был создан магазин с большими запасами хлеба.

Зная об этом, главнокомандующий М. И. Голенищев-Кутузов направил к Верее дороховский летучий отряд с задачей разбить вражеский гарнизон, уничтожить собранный провиант и срыть укрепления. Армейский отряд (в штурме участвовала только часть его) состоял из егерского батальона, двух пехотных полков, 4 эскадрона гусар, Донских казачьих полков Комиссарова и Иловайского 11-го при 8 орудиях. Город был взят приступом на рассвете 29 сентября.

Тотчас после занятия Вереи явилось к Дорохову 1000 вооруженных крестьян Вышегородской волости, предводимых соборным священником Иоанном Скобеевым. Он раздал им 500 трофейных ружей и муку из захваченного магазина. Верейские укрепления были срыты, чтобы больше не служить неприятелю убежищем, поскольку восстановить их он уже не имел ни времени, ни возможностей.

После набега дороховского отряда на город Верею император Наполеон понял, что коммуникационная линия Великой армии теперь будет постоянно находиться под ударами казачьей конницы и местных партизан. Император издал приказ, согласно которому войска, сопровождавшие транспорты, должны были идти единой колонной, не разрываясь. На биваках приказывалось силам прикрытия располагаться вокруг обозов, а обозы отправлять из Смоленска в Москву под командованием штаб-офицеров.

Прикрытие армейских обозов должно было быть числом не менее 1500 человек, то есть такой численности, чтобы конвоируемый армейский обоз оказался «не по зубам» русскому партизанскому отряду, не говоря уже о вооруженных поселянах. Такие, в основном пешие, конвои только усиливали физические и душевные напряжения наполеоновских войск. Пехота и кавалерийские лошади излишне изматывались, отчего боевой дух этапных наполеоновских войск падал, а коммуникационная линия Великой армии становилась все более слабо защищенной и уязвимой.

Армейское партизанство «процветало» не только от Главной армии. Так, из находившихся при 1-м отдельном пехотном корпусе графа П. Х. Витгенштейна командиров партизанских отрядов больше всего прославились полковник Непейцын, майор Бедряга и Войска Донского полковник М. И. Родионов 2-й, участник суворовских штурмов Измаила и варшавского пригорода Праги. Последний с казаками своего отдельного отряда столь часто и опасно тревожил неприятеля, что маршал империи Гувьон Сен-Сир (Сен-Сир), командир 6-го армейского корпуса посвятил несколько страниц в своих мемуарных «Записках» описанию его набегов.

Летучие отряды, соединившись с местными партизанами, имели собственные базы, как правило, находившиеся в лесной глухомани. Военный историк А. И. Михайловский-Данилевский достаточно красочно описал места расположений больших армейских партизанских отрядов и жизнь в них:

«…Станы наших летучих отрядов, по наружному виду, похожи на притоны разбойников или цыганские таборы. Крестьяне с вилами, косами, топорами, французскими ружьями и пистолетами, казаки, гусары, ратники ополчений, пестрыми толпами были перемешаны с неприятелями, одетыми во все европейские мундиры, женами их и детьми. Иные из наших пленных, после своего освобождения поступавшие в партии, за неимением русских мундиров, были одеваемы во французские.

В лагеря партизанов свозили отбиваемые у французов и награбленные ими в Москве экипажи, книги, картины, платья и всякие другие вещи. Золото и серебро ходили в таком количестве, что донцы, главные действующие лица в летучих отрядах, променивали их на ассигнации за третью и четвертую часть цены металла.

Крестьяне служили для партизанов проводниками и обыкновенно содержали передовые цепи; в добычу себе присваивали они охотнее всего рогатый скот, лошадей, телеги, оружие…»

Летучие отряды порой представляли собой большую силу. Так, армейский партизанский отряд генерал-адъютанта Ф. Ф. Винценгероде, действовавший к северу от Москвы на Петербургской дороге, насчитывал (по донесению его командира) до присоединения к нему ополченцев из Тверской губернии 3216 человек воинского звания. Это были полки: Лейб-казачий, Изюмский гусарский, Казанский драгунский, 6 Донских казачьих полков и два расчета конных орудий. В пересчете на регулярную кавалерию это было две дивизии и даже несколько больше.

Казачьи заставы, стоявшие на дорогах Ярославской, Владимирской и Дмитровской, тоже партизанили в силу своих возможностей и поставленных задач. Они стали настоящей грозой для вражеских фуражиров и просто групп мародеров, которые в поисках добычи старались зайти подальше от Москвы в те места, которые еще не были тронуты войной.

Местное крестьянство относилось к таким грабителям крайне воинственно, в случае нужды обращаясь за помощью к командирам казачьих партий. Те никогда не отказывали селянам в поддержке, и мародеры истреблялись или пленились общими усилиями.

Часто летучие отряды, посылавшиеся в тылы Великой армии, состояли из одних казаков: отдельных полков, сотен, команд. Среди отличившихся в боях известность летом и осенью получили имена командиров армейских партизанских отрядов Донского казачьего войска полковника Ефремова (действовавшего на Коломенской дороге) и подполковника Чернозубова, совершавшего ряд «счастливых» набегов между Можайском и Гжатском, посылая казачьи партии к Сычевке и Зубцову.

«Летучий корпус» генерал-адъютанта Винценгероде имел авангардный отряд под начальством полковника Иловайского 12-го. Тот также не оставался праздным казачьим вождем, и во все время партизанства умело тревожил неприятеля, часто нападая на него из засад, устраиваемых на дорогах: «Каждый день увеличивалась отвага донцов, между тем как неприятель более и более терял бодрость».

Генерал-фельдмаршал М. И. Голенищев-Кутузов сделал армейское партизанство, легкие конные войска тем оружием, которое «истощило» Великую армию соперника в лице императора французов Наполеона I. Оценка малой войны Главнокомандующим русской армии давалась следующая:

«Поелику ныне осеннее время наступает, через то движения большою армиею делаются совершенно затруднительными, наиболее с многочисленною артиллериею, при ней находящейся, то и решился я, избегая генерального боя, вести малую войну, ибо разделенные силы неприятеля и оплошность его подают мне более способов истреблять его, и для того, находясь в 50-ти верстах от Москвы с главными силами, отделяю от себя немаловажные части в направлении к Можайску, Вязьме и Смоленску.

Кроме того, вооружены ополчения Калужское, Рязанское, Владимирское и Ярославское, имеющие все свои направления к поражению неприятеля…»

…Наполеон в сочинении «Семнадцать замечаний на работу под названием «Рассуждения о военном искусстве», изданную в Париже в 1816 году» и которое является извлечениями из различных работ Наполеона, не обошел своим вниманием и Русский поход 1812 года, который закончился для него гибелью Великой армии. В «Замечании 7-м» «О наступательной войне» Бонапарт, на удивление историкам и исследователям, утверждает, что его коммуникационная линия до самых берегов Березины находилась в полной безопасности. И что противником не был «перехвачен ни один обоз» (!).

Император французов словно подзабыл слова «казаки», «партизаны» и «атаман Платов», и совсем забыл тех, кого с иронией называл «жалкими арабами Севера» и «степными осами». А ведь именно они сокрушили коммуникационную линию Великой армии, истребили и пленили на дорогах десятки тысяч наполеоновцев, взяли трофеями огромные армейские обозы и сотни орудий. И эта статистика совсем не в пользу «забывчивому» Наполеону I Бонапарту.

Так вот в «Замечании 7-м» «О наступательной войне» наполеоновскими устами говорится буквально следующее:

«В 1812 году он (Наполеон. – А.Ш.) владел на Висле крепостями Данциг, Торн, Модлин и Прага. Вейлау, Ковно, Гродно, Вильно, Минск послужили магазинами близ Немана, Смоленск – главным складочным пунктом при движении к Москве. При осуществлении этой операции он имел через каждые восемь переходов сильный опорный пункт. Все почтовые станции были укреплены, снабжены бойницами и заняты каждая всего одной ротой с одним орудием.

Это настолько хорошо обеспечило военные сообщения, что на протяжении всей кампании не был перехвачен ни один курьер, ни один обоз (?!); и даже во время отступления, за исключением четырех дней, пока адмирал Чичагов не был отброшен за Березину, коммуникации армии с ее складочными пунктами оставались свободными (?!)».

Наполеон, при всем уважении к его несомненно высокому полководческому дарованию, не смог признаться в том, что в Русском походе 1812 года у его Великой армии, созданной специально для покорения России, самым слабым местом оказалась именно коммуникационная линия. Она осуществляла связь действующей армии (в том числе между армейскими корпусами) и тылов, по которой подвозились армейские ресурсы, подходили резервы и пополнения, шла эвакуация раненых, больных и военнопленных, вывозилось награбленное добро.

Общая протяженность коммуникационной линии Великой армии составляла (от Москвы до реки Вислы) 1320 километров. Из них на территорию Российской империи приходилось 970 километров (Москва – Можайск – Вязьма – Дорогобуж – Смоленск – Вильно – Ковно).

Коммуникационную линию не смогли защитить от русских летучих отрядов, казачьих партий и местных партизан выделенные для охраны линии значительные воинские силы. Это были: 8-й армейский Вестфальский корпус генерала Ж. А. Жюно, 9-й армейский корпус маршала К. Виктора, отдельный отряд Я. Х. Домбровского (пехотная дивизия и кавалерийская бригада), другие полевые войска и гарнизоны.

Дело доходило до того, что император Наполеон повелел отправлять обозы по Смоленской дороге с охраной не менее полуторы тысячи человек. То есть речи о «свободном передвижении по коммуникационной линии» (о чем утвердительно пишет Наполеон) в действительности не шло, и тем более в конце войны.

…Действия армейских партизанских отрядов и местных партизан вызывали перенапряжение вражеских сил при защите коммуникаций. На это отвлекалось значительное число войск Великой армии, результаты же их конвойной деятельности оказались несоизмеримо малы с желаемым. Это заставило Наполеона издать приказ начальнику своего штаба маршалу империи Л. А. Бертье, в котором он писал:

«Подтвердить мое повеление, чтобы из Смоленска не отправляли ни одного транспорта иначе, как под начальством штаб-офицеров и под прикрытием 1500 человек. Предпишите генералу Сент-Сюплису и особенно настаивайте, чтобы он имел патрули для прикрытия курьеров…

Напишите генералам, командующим корпусами, что мы ежедневно теряем массу людей вследствие отсутствия порядка при сборе продовольствия, что им необходимо войти в соглашение с начальниками частей для изыскания мер по прекращению такого положения дел, грозящего армии разложением, что число людей, забираемых в плен неприятелем, доходит ежедневно до нескольких сотен, что надо запретить людям отлучаться из команд под страхом строжайшего взыскания и посылать за продовольствием тем же порядком, который установлен для сбора фуража…

Напишите королю Неаполитанскому, командующему кавалерией, что последняя должна всецело прикрывать фуражиров и обеспечивать от нападения казаков отряды, отправляемые за продовольствием… дайте знать герцогу Элтхингенскому, что он ежедневно теряет больше людей, чем в одно сражение; что ввиду этого необходимо лучше урегулировать службу фуражиров и не удаляться настолько от войск».

…Европейцы, даже из числа союзников России, внимательно присматривались к казачьему войску, интересуясь, прежде всего, его тактикой действий и возможностями ведения маневренной войны. О боевом духе казаков «беспокоиться» таким лицам не приходилось, поскольку он был общеизвестен и французам, и их неприятелям. Можно считать, что союзники России – пруссаки и австрийцы как бы смотрели вперед на многие годы, чтобы знать как можно больше о иррегулярной коннице русских.

Такие «исследователи», естественно, делали описание разного рода действий казачьей конницы. Интересные наблюдения об изменениях тактики ее действий оставил гвардейский уланский ротмистр фон Ганцауге из королевской армии Пруссии, хорошо знавший казаков по 1812 году. Он писал следующее:

«Большую часть последней кампании против французов я был прикомандирован к донским казакам. В это время они были очень мало знакомы с употреблением огнестрельного оружия. Но во время движения по Западной Европе они оценили все выгоды, им доставляемые, особенно при действиях на пересеченной местности, и понемногу вооружились французскими ружьями. При этом на удобной для того местности они стали спешиваться и вести бой в рассыпном строю.

Я видел, как они таким путем побеждали превосходную в силах конницу и даже пехоту, если они нападали на них в одиночку. В этих случаях пехота опасалась оставшейся верхом части казаков, которые прикрывали коноводов и держались по возможности ближе от спешенных людей, постоянно готовых сесть на коней и броситься на противника, если он отступил или был выбит из своего закрытия. Этому образу действий исключительно я приписываю успехи казаков во время кампании на Эльбе и на Рейне и то превосходство, которое они в малой войне и аванпостной службе постоянно имели над неприятельской конницей».

Надо заметить королевскому ротмистру, что в то время далеко не вся кавалерия имела на вооружении из огнестрельного оружия ружья и карабины. Основным оружием конников являлось холодное оружие (сабли, палаши, пики) и пары пистолетов. Так, к примеру, были специальные драгунские пистолеты. На вооружение регулярной и иррегулярной (казачьей) конницы пистолеты из арсеналов поступали только парами.

Собственно говоря, казак, прежде всего донской, рисуется в ходе Отечественной войны 1812 года как конный воин, вооруженный пикой, саблей и парой внушительных по виду пистолетов. Пистолеты прекрасно годились в любой кавалерийской схватке, даже скоротечной. Что касается спешивания (части) казаков для огневого боя, то это был тактический прием, давно применявшийся и на Дону, и на Яике, и в других казачьих войсках. Так что ротмистр фон Ганцауге только констатировал давно известный факт.

К слову говоря, в 12-м году «степным осам» при истреблении по малым частям наполеоновской Великой армии больше всего приходилось действовать пикой, которой они врожденно владели мастерски. И в этом мастерстве ничем не уступали вражеским уланам (прежде всего польским), тоже имевшим на вооружении пики, украшенные флажками. Пики донцов, скованные станичными кузнецами, так не украшались, и потому внешне они выглядели гораздо скромнее.

И сам Бонапарт, и его маршалы не раз убеждались в своих поражениях на дорогах России, насколько грозным оказывалось это, казалось бы, уходящее в прошлое, оружие в умелых руках казаков. Факт остается фактом: казачья пика благополучно «дожила» до Первой мировой войны 1914–1918 годов, когда ею вооружались не только отдельные казачьи сотни и полки, но и целые легкоконные дивизии донских, оренбургских, уральских и иных казаков. Их изображали в годы Великой войны чаще всего с пиками наперевес, но уже обязательно с винтовкой за плечами.

Как и шашка, пика бережно хранилась в казачьих домах, часто являясь семейной реликвией. То есть она переходила от отца к сыну. Если братьев было несколько, то отцовская пика традиционно доставалась старшему сыну, первому уходившему на службу Богу, царю и Отечеству. Так было и в «грозу 12-го года»: каждый полк донского казачьего ополчения на походе и в строю чем-то напоминал «ежа», удивительно подвижного и «смышленого». Когда пика бралась наперевес, то это означало только одно: казачья лава шла в атаку и руки всадников «удлинялись» пикой со стальным, остро отточенным наконечником. Пикой разились и вражеские конники, и пехотинцы, сбегавшиеся в каре, и артиллеристы, защищавшие свои пушки.

Не случайно французские мемуаристы так часто писали о казачьих пиках, воочию познакомившись с таким грозным оружием по пути бегства из России. Собственно говоря, пика как оружие диктовала и казачью тактику, будь то кавалерийский бой при Мире, рейд платовского корпуса на поле Бородина, действия летучих отрядов на коммуникациях Великой армии или истребление живой силы императора французов после Малоярославца, когда русская армия перешла в победное для нее и России контрнаступление.

…Армейские партизаны, казачьи разъезды, высылаемые от главных армейских сил и от летучего корпуса атамана М. И. Платова, каждодневно брали много пленных не только из числа мародеров и дезертиров, отставших от своих частей. Естественно, что самая ценная разведывательная информация получалась от допросов офицеров Великой армии и наполеоновских курьеров с перехваченной почтой. Не случайно донесения, которые регулярно поступали в штаб Главной армии, почти всегда заканчивались словами: «Сие от офицеров французских узнано». Эти донесения постоянно читались главнокомандующим, что позволяло ему вникать в замыслы и действия противной стороны.

Голенищев-Кутузов лично проводил допросы многознающих по положению пленных, как штаб-офицеров, так и обер-офицеров. В письме своей супруге от 7 октября он, к примеру, писал: «Я вчерась говорил с одной партией пленных офицеров». Порой такие беседы давали генерал-фельдмаршалу информацию огромной ценности. К примеру, племянник военного министра Французской империи о замыслах своего монарха сказал следующее: Наполеон не намерен оставаться в Москве, а проложит себе путь силою на Украину». Это стало весомым подтверждением правильности выводов русского полководца из сложившейся ситуации.

Не менее ценную информацию дал бригадный генерал Ж.-П. Ожеро (брат маршала П. Ф. Ожеро). Он сообщил, что усиленной дивизии дивизионного генерала Барага д

Алексей Шишов Казачество в 1812 году

Слово от автора

Денис Давыдов

«Партизан» (отрывок)

Алексей Шишов
Казачество в 1812 году