Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика

Георгий Куманев
Рассекреченные страницы истории Второй мировой войны

К 70-летию начала Великой Отечественной войны и разгрома немецко-фашистских войск в битве под Москвой

Введение. (От автора)

Во многовековой истории человечества есть события поистине решающего, судьбоносного значения. С полным основанием к ним можно отнести Великую Победу над фашистским блоком во главе с гитлеровской Германией и милитаристской Японией. Она была одержана совместными усилиями 55 государств антигитлеровской коалиции, боровшихся против нацистских оккупантов и их пособников.

Но историческая истина состоит в том, что главная тяжесть борьбы против ударных сил мировой реакции выпала на долю Советского Союза. Именно на советско-германском фронте происходили наиболее ожесточенные и кровопролитные сражения Второй мировой войны. Именно здесь благодаря стойкости и массовому героизму советского народа и его Вооруженных сил был прегражден путь немецко-фашистским захватчикам к мировому господству, а земная цивилизация спасена от полного уничтожения.

Невероятно тяжкой оказалась дорога к Великой Победе. Через горечь неудач, поражений и отступлений, через огромные жертвы, тяготы и лишения шли к ней советские воины и труженики тыла. И они смогли не только остановить врага, но и переломить ход вооруженного противоборства и сокрушить основные силы фашистского блока. Достаточно указать, что на советско-германском фронте воины Красной Армии и народные мстители разгромили самые отборные и наиболее боеспособные дивизии противника, а наши союзники на других фронтах мировой войны — только около 30 % всех вражеских дивизий.

За шесть с половиной послевоенных десятилетий во многих государствах мира, и особенно в нашей стране, предыстория и история интересующей нас войны нашли отражение в сотнях и тысячах научных и научно-популярных книг, брошюр, статей, не считая многочисленные литературные произведения. Уже ко второй половине 90-х гг. XX в. одних наименований различных изданий, включая мемуары, насчитывалось в России около 35 тысяч.

В порядке небольшого отступления отметим, что воссозданием событий военно-исторического прошлого призвана заниматься военная история, или военно-историчес-кая наука, которая в конце XVIII — начале XX в. превратилась в относительно самостоя-тельную науку. Она включает в себя обширный фактический материал, теоретические обобщения и является средством познания, понимания и объяснения. Военная история как наука анализирует исторический опыт, решения политических, национальных, экономических и иных задач средствами вооруженного насилия как во время ведения боевых действий, так и в условиях мира.

В понятие предмета военно-исторической науки входит и человеческое измерение, вследствие чего военная история исследует человека — воина, солдата, личности полководцев, военачальников, тружеников тыла, а также состояние населения во время войны и его отношение к ней.

Изучение истории подготовки, развязывания и ведения войн дает возможность суммировать богатый военный опыт, накопленный предшествующими поколениями, выявить факторы, положительно или отрицательно влияющие на ход и исход вооруженных противостояний, битв и сражений.

От каждого, кто занимается освещением и пропагандой проблем военной истории, требуется объективный и взвешенный подход к оценкам событий, привлеченным и используемым документам, их строгий отбор, сопоставление с другими подобными источниками (если таковые имеются), отсутствие какой-либо авторской предвзятости и тенденциозности.

Составными частями военно-исторической науки как учебной дисциплины являются: история войн, история военной мысли, история военного искусства, история строительства вооруженных сил, история вооружения, военной техники и др.

Правдивое, доходчивое, честное воссоздание военного прошлого на основе примеров самоотверженного служения Отечеству, поддержание вековых традиций народа и армии, славных страниц истории их борьбы за свободу и независимость Российской державы и т. д. способствуют формированию у граждан нашего Отечества высоких духовно-нравственных качеств, чувства глубокого патриотизма, преданности Родине и народу.

И, наконец, необходимо сказать несколько слов о методологической функции военно-исторической науки, которая заключается в том, что, отражая объективную истину в категориях, понятиях и закономерностях, она позволяет использовать их в исследованиях других наук, применять выработанные ею методы научного познания действительности. Военная история содержит в себе знания, позволяющие вырабатывать при опоре на науку военную доктрину и военную политику страны, т. е. определять правильный политический и стратегический курс в военном строительстве государства.

Уроки прошлого должны постоянно служить настоящему, ибо сквозь прошлое просматривается смысл истории, а на базе исторического опыта корректируются важнейшие планы развития Российской Федерации.

А теперь вернемся к оценке российской историографии Второй мировой и Великой Отечественной войн. В своем развитии она прошла в течение шести с половиной десятилетий, истекших после разгрома гитлеровского фашизма, большой и сложный путь. На протяжении всего этого времени продолжалось начатое еще в военные годы противостояние между авторами честных и правдивых изданий по истории 1939–1945 гг. и создателями книг и статей политико-конъюнктурного свойства, имеющих мало общего с неискаженной трактовкой событий тех героических и трагических лет.

Причем многое из опубликованного сегодня сохраняет у нас свою историческую ценность, представляя собой в концентрированном виде народную память о величайшей битве во имя спасения не только нашего многонационального Отечества, но и всей мировой цивилизации.

Вместе с тем понятно, что далеко не все события 1939–1945 гг. в силу известных причин находились, еще в условиях СССР, в центре внимания исследователей, составив в военной летописи большой ряд «белых пятен» и «запретных тем». Обширный круг весьма важных документальных источников, насчитывавших миллионы архивных дел, оказался засекреченным, закрытым для историков. Помимо этого в обстановке постоянного идеологического надзора и давления «сверху» при анализе некоторых дискуссионных вопросов, оценке деятельности тех или иных исторических лиц допускались неточности, штампы, сглаживание «острых углов» или умолчание о них, а также лакировка действительности, т. е. отход от исторической правды.

После разрушения и гибели сверхдержавы Советского Союза и появления на карте мира новой России положение вроде бы стало меняться. В условиях начавшегося в стране процесса гласности было устранено немало закрытых тем, рассекречены, особенно в последние годы, многие архивные документы, отменена цензура. Правда, эту отмену ряд историков, многие публицисты и творческие работники кино, радио и телевидения поняли и расценили как вседозволенность, безнаказанность и полную безответственность: сочиняй и пиши, что тебе вздумается, без опоры на правдивые документы, представляй только в черном цвете наше прошлое, факты, события, оценки исторических личностей и никто тебя за это сурово не осудит, не накажет.

И вот под флагом альтернативного мнения, поисков исторической правды и истины началось переписывание нашей истории, вторжение в эту сферу воинствующих дилетантов, профессионально не подготовленных людей и просто случайных лиц, называющих себя историками, но с сомнительными намерениями.

Некоторые авторы, озаренные «новым мышлением», в погоне за сенсационностью, разоблачительством, мнимым новаторством или просто руководствуясь личными и конъюнктурными соображениями стали заниматься фальсификацией фактов, проявляя торопливость при работе с источниками, их игнорирование и т. п.

Применительно к предыстории и истории Второй мировой и Великой Отечественной войн это чаще всего касается германо-советского пакта о ненападении и степени готовности СССР к отражению вражеской агрессии, о подлинных фактах, приведших к двум советско-финляндским войнам, о якобы «превентивном характере» фашистского нападения на СССР, об основных причинах неудач и поражений Красной Армии в первый период войны, о создании антигитлеровской коалиции, о решающих битвах и сражениях на советско-германском фронте — главном фронте Второй мировой войны, о вкладе военной экономики СССР в разгром врага, роли и месте в этой связи союзных поставок по ленд-лизу, о военных потерях Красной Армии и противника, уровне нашего военного искусства и мастерства советских полководцев во главе с Верховным Главнокомандующим И. В. Сталиным и, наконец, о том, кто же спас мировую цивилизацию от гибели, обеспечив самый весомый вклад в завоевание Великой Победы во Второй мировой войне.

Сюда же можно добавить большую серию различных публикаций, наполненных грубыми ошибками и не отличающихся объективностью, где всячески шельмуются ратные и трудовые свершения советских людей, подвиги наших героев и на все лады прославляются преступные дела гитлеровских головорезов, разных предателей типа А. Власова, эсэсовцев и их пособников.

Таким образом, вместо устранения «белых пятен» и «запретных тем» создаются новые мифы и легенды. Читатель получает искаженное представление о том или ином событии, явлении, исторической личности, а наша сложная, многоцветная и противоречивая военная история рисуется исключительно в негативном виде, черном цвете. По этому поводу профессор Тель-авивского университета Габриэль Городецкий с сожалением отметил, что «бурный переходный период» в России «породил поколение иконоборцев-ниспровергателей мифов. Результатом их действий становится столь же искаженная и политизированная версия истории Великой Отечественной войны. Бывшие “белые пятна” ныне заполняются набором лжи, тенденциозными подборками фактов, которые общественность склонна принимать за истину»^[1].

Сегодня, после 65-летия Победы антигитлеровской коалиции над фашистскими захватчиками, мы с огорчением можем по-прежнему констатировать наличие в историографии Второй мировой и Великой Отечественной войн тревожного положения, когда сражения на историческом фронте за последние годы принимают все более ожесточенный характер, когда представители фальсификаторских кругов, чувствуя свою безнаказанность и опираясь на средства массовой информации, продолжают проводить свою линию нарастающего давления на Российское государство через искаженные или сфабрикованные факты.

При этом фальсификация истории осуществляется по различным проблемам и разными способами и связана прежде всего с явным умышленным, сознательным нарушением принципов исторической правды. Предлагаемые лжеисториками объяснения и интерпретации чаще всего основаны на использовании источников, достоверность которых крайне сомнительна.

Приведем несколько примеров. По сей день в ходу у современных фальсификаторов военной истории одна из основных версий о «превентивном», будто бы вынужденном характере гитлеровской агрессии против СССР. Причем версия построена на грубом искажении исторических фактов. Так, В. Резун — «лже-Суворов», изменник Родины, а ныне сотрудник британских спецслужб, — в одном из своих опусов пишет о некоем заседании Политбюро ЦК ВКП(б), на котором якобы было принято решение о нападении на изготовившиеся к агрессии германские войска. Резун ссылается при этом на стр. 158 тома VI сочинений И. В. Сталина. Но ничего подобного на этой странице нет. Расчет этого матерого предателя-перебежчика прост: он надеется, что далеко не всякий читатель займется сличением прочитанного и поиском несуществующего источника.

В российской военно-исторической литературе фальшивку Резуна поддержали несколько больших «правдоискателей» и среди них полковник в отставке В. Д. Данилов, который после неудачной защиты диссертации обиделся «на все и вся» и перебрался в стан «новомышленцев» — фальсификаторов. Здесь он настойчиво, но совершенно бездоказательно стал утверждать, что советский Генштаб все же готовил упреждающий удар против вермахта. Надо только искать где-то спрятанное постановление Политбюро ЦК. (Но каковы перспективы — искать документ, которого в природе никогда не было! — Г. К.)

Между тем еще на Нюрнбергском процессе эта нацистская выдумка была убедительно раскрыта и отвергнута. В приговоре международного трибунала говорилось: «22 июня 1941 года без объявления войны Германия вторглась на советскую территорию в соответствии с заранее подготовленными планами… Планы экономической эксплуатации СССР, массового угона населения, убийства комиссаров и политических руководителей являются частью тщательно разработанного плана, выполнение которого началось 22 июня без какого-либо предупреждения и без тени законного оправдания. Это была явная агрессия»^[2].

Еще ряд примеров. В сборнике «Другая война», изданном под редакцией Ю. Н. Афанасьева, говорится: «Достаточно ли серьезны у нас основания праздновать Победу, и были ли эта Победа, поскольку, победив фашизм немецкий, мы до сих пор не смогли одолеть русский фашизм?» В этом же издании некий В. Дорошенко настаивает на том, что война 1941–1945 гг. была Отечественной только до 1944 г. Перешагнув государственную границу СССР, Красная Армия начала, оказывается, порабощение Европы, которое Сталин, по словам Дорошенко, — «провокатор Второй мировой войны», — планировал еще на 1941 г.

Много всяких измышлений относительно неудач и поражений Красной Армии содержит недавно вышедшая в свет книга новоявленного «историка» Г.X. Попова — «Три войны Сталина» (М., 2005). Повествует он и о якобы имевших место переговорах о заключении перемирия с Германией в конце 1941 — начале 1942 г. Но Гитлер, который «переиграл Сталина в деле начала войны… отказался, утверждает Попов, принять его капитуляцию».^[3]

Подобные вылазки отечественных ниспровергателей военной истории становятся все более настойчивыми. И в этом они нередко получают поддержку со стороны руководителей СМИ. Когда на заседании Оргкомитета «Победа», на ветеранских собраниях были подвергнуты резкой критике такие порочные телефильмы, как «Враг у ворот», «Штрафбат», «Курсанты» и др., то как бы в ответ на это Академия телевидения (есть и такая у нас «Академия») присудила телефильму «Штрафбат» первую ежегодную премию.

Все это не могло не вызвать соответствующей реакции руководства Российской Федерации. Указом Президента Российской Федерации Д. А. Медведева от 15 мая 2009 г. была создана Комиссия при Президенте РФ по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России. Можно надеяться, что это решение будет иметь весьма позитивные последствия.

Но пока, к сожалению, ощутимых изменений по противодействию фальсификаторам истории почти не заметно. А между тем в июле — августе 2009 г., в преддверии 70-летия начала Второй мировой войны, некоторые международные «партнеры» России возобновили давление на нашу страну, используя ряд сфабрикованных ими фактов.

Европарламент, например, принял решение отмечать ежегодно 23 августа (день подписания германо-советского пакта о ненападении) как «европейский День памяти жертв сталинизма и фашизма», пытаясь уравнять два режима и увести Запад от ответственности за мюнхенскую соглашательскую позицию, за вскормленный при его попустительстве агрессивный нацизм и милитаризм.

Другой пример. В опубликованной МИД Польши брошюре отмечается, что Вторая мировая война началась с нападения на Польшу гитлеровской Германии и Советского Союза. При этом Красная Армия называется агрессором, и ей приписывается виновность во всех бедах, постигших Польское государство с 1939 по 1991 год.

Распространение клеветы на советских воинов, на наших полководцев и солдат-победителей — это не только фальсификация истории Великой Отечественной войны, но и дискредитация военной службы в современной России, попытка подорвать боеспособность российских Вооруженных сил.

Завершая эту часть введения, считаем необходимым еще раз подчеркнуть, что историческая память священна, ее искажение совершенно недопустимо, а воспитательное значение военной истории трудно переоценить.

Общая цель фальсификаторов всех мастей — представить Россию империей зла, с вековыми традициями деспотии, рабства и мздоимства, отнять у нас героическое прошлое, сделать Российскую Федерацию изгоем мировой политики, оставить ее без будущего. Поэтому нельзя молчать, когда публично пытаются извратить нашу многовековую историю, дать ей какое-то «новое» прочтение и толкование.

Долг каждого гражданина российского Отечества, честного патриота Родины — защитить историческое наследие Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. от всяких искажений, грязной клеветы, политических спекуляций!

Настоящая работа подготовлена на основе привлечения, изучения и использования обширной отечественной и зарубежной литературы (включая и мемуарные издания), документально-статистических сборников и особенно архивных источников, извлеченных из фондов многих российских и зарубежных архивохранилищ.

Помимо названных источников, очень важными среди них явились свидетельства, полученные автором во время встреч и бесед с государственными и военными деятелями страны 1941–1945 гг.: В. М. Молотовым, А. И. Микояном, Л. М. Кагановичем, М. Г. Первухиным, П. К. Пономаренко, Я. Е. Чадаевым, А. И. Шахуриным, Д. Ф. Устиновым, П. Н. Горемыкиным, П. Ф. Ломако, П. П. Лобановым, И. А. Бенедиктовым, С. З. Гинзбургом, Н. К. Байбаковым, Д. Г. Жимериным, А. А. Гореглядом, маршалами Г. К. Жуковым, С. К. Тимошенко, А. М. Василевским, С. М. Буденным, И.X. Баграмяном, В. И. Чуйковым, А. А. Новиковым, И. Т. Пересыпкиным, А. Х. Бабаджаняном, С. А. Соколовым, В. И. Петровым, И. И. Пстыго, адмиралами Н. Г. Кузнецовым, С. Г. Горшковым, В. Ф. Трибуцем, В. Н. Чернавиным и многими другими.

Разумеется, кроме названных тем военного лихолетья можно выделить и немало других. Автор же счел необходимым включить в свой труд только те из них, которые, по его мнению, представляют особый интерес и явились объектом его специальных исследований.

Задача настоящей книги — помочь многочисленным читателям, исследователям, преподавателям вузов при изучении событий военных лет, выявлению исторической правды, воссозданию подлинной, а не искаженной картины многотрудной борьбы советского народа против фашистских захватчиков в грозные годы войны.

* * *

Автор считает своим долгом выразить глубокую признательность Маршалу Советского Союза Герою Советского Союза В. Г. Куликову, маршалу авиации Герою Советского Союза И. И. Пстыго, Герою Советского Союза В. В. Карпову, генерал-майору, доктору исторических и юридических наук, профессору, академику РАЕН В. А. Золотареву, доктору исторических наук, профессору Н. И. Кондаковой за ценные материалы, советы и замечания, высказанные в процессе подготовки этого труда. Благодарю также за научно-техническую помощь В. В. Блицау и доцента Б. У. Серазетдинова.

Глава 1. Тяжелый выбор

(Советско-германский пакт о ненападении, и можно ли было предотвратить гитлеровскую экспансию?)

Одной из наиболее дискуссионных и актуальных проблем новейшей отечественной истории, вне всякого сомнения, является тема о советско-германских отношениях накануне Великой Отечественной войны. И в этом нет ничего удивительного, так как слишком дорогой ценой была завоевана советским народом Великая Победа над фашизмом, в результате которой оказалась спасена мировая цивилизация. Размеры этой цены во многом связаны не только с рядом объективных факторов, но и с некоторыми просчетами и ошибками, которые были допущены руководством страны в течение поистине судьбоносных 22 месяцев, отделявших подписание пакта о ненападении с гитлеровской Германией от начала немецко-фашистской агрессии против СССР.

В нашей историографии последних лет (прежде всего публицистического характера) довольно широко распространилось утверждение, что советско-германский пакт от 23 августа 1939 г. был для И. В. Сталина во многих отношениях весьма выгодным и желательным.

Академик А. Д. Сахаров в своих «Воспоминаниях» упомянул и поддержал довольно спорную версию писателя и публициста Э. Генри о том, что Сталин рассматривал нацистскую идеологию и варварские устремления Гитлера как якобы «меньшее зло» по сравнению с социал-демократическими партиями «с их плюрализмом и популярностью». Сталин, мол, «уже тогда считал, что с Гитлером можно поделить сферы влияния… Эта политика и была одной из причин, способствовавших победе Гитлера в 1933 году»^[4].

Первостепенное значение в некоторых публикациях придается тому, что после установления в Германии фашистской диктатуры контакты между СССР и Третьим рейхом приобрели якобы еще более тесный характер. Обнародованы, например, сведения о встрече в подмосковном лесу в ноябре 1933 г. гитлеровского эмиссара фон Твардовски с посланцем хозяина Кремля — Карлом Радеком. Завязавшиеся тогда новые связи имели свое продолжение: в августе 1934 г. пресс-атташе германского посольства Баум, представители Гитлера Оберлендер и Кох на той же даче, в том же лесу вновь встречались с «советским другом»^[5]. По нашему мнению, подобные контакты не представляли собой, однако, чего-то экстраординарного: шел обычный поиск источников информации по линии разведки. Можно считать совершенно нормальным, что наше государство, как, впрочем, и любые другие державы, искало — официально и неофициально, открыто и секретно — возможности наладить получение необходимой информации, что называется, из первых рук.

Во всяком случае, версия, согласно которой Сталин уже тогда, в 1933–1934 гг., считал, что с Гитлером можно будет поделить сферы влияния, нам представляется весьма сомнительной. И вот почему.

Оголтелый антикоммунизм, провозглашенный с укреплением власти нацистов в качестве государственной политики Германии, естественно, не мог не сказаться на развитии советско-германских отношений. Особенно тревожили руководство Советского Союза открыто декларировавшиеся агрессивные планы захвата нового «жизненного пространства» за счет СССР. Не приходится поэтому удивляться, что со второй половины 30-х гг. Германия и ее союзники, особенно после создания «Антикоминтерновского пакта», рассматривали СССР как наиболее вероятного противника.

Существование фашистской диктатуры в Германии, рост ее милитаризации, усиление захватнических аппетитов Гитлера угрожали безопасности Советского Союза, а также интересам западных держав.

К концу 30-х гг. в Европе складывалась острая, противоречивая ситуация, диктовавшая необходимость опробовать возможность создания новых блоков, союзов против возраставшей агрессивности Германии и Италии. Советский Союз безуспешно добивался формирования фронта коллективной безопасности для совместного отпора фашистской агрессии.

Со своей стороны Германия всеми средствами стремилась не допустить англо-советско-французского альянса, который в канун Второй мировой войны многим начинал представляться вполне отчетливой реалией. Но сильны были и тенденции, направленные к недопущению и разрыву объективно складывавшегося союза: и идеологические, и политические, и военно-стратегические.

Мюнхенское соглашение 1938 г.^[6], к которому Советский Союз не был привлечен, послужило Сталину серьезным сигналом о возросшей угрозе внешнеполитической изоляции СССР. Правда, вскоре после Мюнхена советник германского посольства в Москве сообщил в Берлин, что, возможно, СССР будет более позитивно относиться к Германии. Вскоре и посол Ф. Шуленбург, выполняя рекомендации своего ведомства, сообщил о намерении обратиться к В. М. Молотову с предложением об урегулировании вопросов, осложняющих советско-германские отношения.

Германо-советские переговоры начались с обсуждения вопросов о налаживании торговых и экономических связей. В 1938 г. товарооборот между Германией и Советским Союзом сократился в 12 раз по сравнению с 1932 г. О том, сколь заинтересована была Германия в восстановлении и развитии этих связей, говорит хотя бы тот факт, что Советскому Союзу в конце 1938 г. был предложен кредит в 200 млн марок. Сталин не сразу принял предложение Берлина. Кредитное соглашение было заключено только 19 августа 1939 г.^[7] В подписании этого и последующих экономических соглашений определяющую роль играли политические, а если строже — военно-стратегические интересы держав. Нацистская Германия стремилась вбить клин между Англией, Францией и Советским Союзом, не допустить создания коалиции и заключения военной конвенции между СССР и западными демократиями. Советский Союз со своей стороны оказывал косвенное давление на Англию и Францию, демонстрируя возможность сближения с Третьим рейхом.

К тому времени угроза изоляции СССР стала еще более реальной. Начавшиеся в 1939 г. переговоры с Англией и Францией шли вяло и явно заходили в тупик. Стало известно, что министр внешней торговли Англии Р. Хадсон еще в июне сделал представителям Германии предложение об урегулировании экономических и политических отношений. Более того, во время тайных переговоров, которые велись в Лондоне между гитлеровским чиновником для особо важных поручений Г. Вольтатом, Р. Хадсоном и доверенным лицом Н. Чемберлена Г. Вильсоном обсуждалось полюбовное разграничение сфер влияния между Англией и Германией, планы захвата новых и эксплуатации существующих мировых рынков, включая «рынки» России, Китая и ряда других стран^[8]. В то же время Англия отклонила советскую инициативу распространить гарантии трех держав на страны Прибалтики о помощи в случае войны; срывалось и заключение военной конвенции. Польша и Румыния наотрез отказались пропустить через свою территорию советские войска в случае германской агрессии.

Бытует точка зрения, что, ведя одновременно переговоры с фашистской Германией, Советский Союз не стремился к успеху на переговорах с западными демократиями. Всякие же подозрения в отношении возможности двуличия в позициях английской и французской делегаций сторонниками такой точки зрения отвергаются — аксиомой считается, что те преследовали исключительно благородные миротворческие цели.

На деле же, как, например, свидетельствует тогдашний французский премьер П. Лаваль, цели были иные. Уже после заключения франко-советского договора о взаимопомощи (1935 г.) в одной доверительной беседе он признавался, что этот документ нужен, дабы «иметь больше преимуществ, когда я буду договариваться с Берлином»^[9].

Невозможно принять и распространившееся в последние годы мнение, будто Сталину на августовских переговорах 1939 г. с Англией и Францией попросту не хватило выдержки, терпения, что он поддался настойчивым желаниям немцев заключить пакт с СССР.

В качестве доказательства обоснованности такой версии нередко делают ссылку на решение Политбюро ЦК ВКП(б) от 11 августа 1939 г. — «искать соглашения с Гитлером». Вне всякого сомнения, это серьезный документ. Однако как нам представляется, в нем, как и во многих других аналогичных решениях, нашел отражение (если исходить даже только из дат их принятия) интенсивный поиск советской стороной выхода из тупика в переговорах с Англией и Францией. И уж во всяком случае эти решения никоим образом не доказывают часто приписываемого ныне Советскому Союзу стремления развязать Вторую мировую войну. Больше того, имеется, напротив, значительное число фактов и документов о переговорах Англии и Франции с Гитлером, действительно преследовавших цель отдалить от себя германскую агрессию и направить ее на Восток.

Нам довелось познакомиться с рукописью неопубликованной книги тогдашнего посла СССР в Лондоне академика И. М. Майского «СССР был прав…». Автор направил ее 5 июля 1961 г. на отзыв Маршалу Советского Союза К. Е. Ворошилову, возглавлявшему летом 1939 г. с советской стороны переговоры с военными делегациями Великобритании и Франции. (Одновременно рукопись была представлена Н. С. Хрущеву и М. А. Суслову.)

18 августа того же года Ворошилов дал положительный отзыв о рукописи, выразив уверенность, что книга «будет хорошо встречена нашим и зарубежным читателем». Вместе с тем рецензент отмечал в ней уклон в сторону «оборонительности» и советовал выдержать тон «более резкой укоризны», даже прямого обвинения Англии и Франции «в действительно проводимой ими двойной игре», направленной против СССР. Он рекомендовал также «полнее и ярче… осветить позорную роль США», которые отрицательно относились к возможному соглашению СССР с Англией и Францией^[10]. Долгое время именно такая трактовка являлась безальтернативной.

Создается впечатление, что ныне все более настойчиво утверждается иная, прямо противоположная версия, претендующая на истину в последней инстанции. У объективных, беспристрастных исследователей не может не вызвать законного протеста то, что любую расходящуюся с ныне утверждаемой точку зрения (даже ту, которая признает лишь наличие колебаний у Сталина перед заключением советско-германского договора о ненападении) расценивают как «недопустимо догматическое заблуждение». В ряде статей и книг последних лет безапелляционно утверждается, что Сталин-де заранее нацелился на провал переговоров с Англией и Францией, рассчитывая тем самым не больше не меньше как… разжечь войну. Поэтому вину за развязывание войны несет Сталин, а не Чемберлен, не Даладье, даже не Гитлер. (Между прочим, нацистский фюрер накануне нападения на Польшу 1 сентября 1939 г. высказывал опасение, как бы «какая-нибудь свинья» не сорвала в последнюю минуту поход на Варшаву.)

Известно, что Гитлер не прерывал тайных переговоров с Англией и тогда, когда 31 марта 1939 г. Н. Чемберлен заявил о предоставлении военных гарантий Польше. Он вполне мог уповать на то, что Англия и Франция не решатся на реализацию этих гарантий, вновь дадут запугать себя угрозой коммунизма. Гитлер давно и прочно уверовал, что этим странам не особенно импонирует идея привлечь на свою сторону Советский Союз хотя бы потому, что Красная Армия, особенно после опустошительных репрессий 1937–1938 гг., по их мнению (его разделял и Гитлер), представляет собой всего лишь «колосс на глиняных ногах и к тому же без головы».

Распространено мнение, что в переговорах с Чемберленом Гитлер сумел обмануть этого «типа с зонтиком», как он его называл. Считается, что Мюнхенское соглашение — яркое тому доказательство. Более основательна, на наш взгляд, точка зрения, учитывающая, что положение, возникшее в результате предоставления Англией военных гарантий Польше (а также Румынии и Греции), больше напоминало гитлеровцам «цугцванг» — ситуацию вынужденного хода, при которой любой последующий ход оказывается плохим. К концу лета 1939 г. Гитлер не только не хотел, но и не мог отказаться от нападения на Польшу. Все приготовления были проведены, должен был последовать лишь сигнал. Гитлера уже не могла остановить даже угроза войны на два фронта, хотя кошмар такой неизбежно затяжной войны издавна преследовал германский Генеральный штаб.

В сложившейся ситуации Германия тем не менее должна была искать той или иной формы соглашения с СССР. В свою очередь нуждался в нем и Советский Союз, оказавшийся перед угрозой практически полной внешнеполитической изоляции. Пакт о ненападении был выгоден нам не меньше, чем Германии. Есть мемуарные свидетельства: не таил своего восторга после подписания пакта Гитлер, не был озабочен по этому же поводу и Сталин.

Характерно, что на Нюрнбергском процессе не возникало даже намека на подозрение, что подписание пакта явилось якобы результатом нечестной игры со стороны Советского Союза. И немудрено. Ведь подобные пакты имелись у Германии и с Польшей, и с Англией. Аналогичные соглашения заключались и другими странами.

Сам по себе пакт о ненападении от 23 августа 1939 г. вполне отвечал нормам дипломатии, являя собой попытку урегулировать столь сложный вопрос, как советско-германские отношения в до предела накалившейся на тот момент международной обстановке.

Совсем иное дело — секретные протоколы к пакту (равно как и секретные статьи последующего договора о дружбе и границе от 28 сентября 1939 г.). Сам факт их подписания с гитлеровской Германией ничем не может быть сколько-нибудь убедительно объяснен и оправдан. Эти документы не только сводили на нет все нравственные принципы, на которых после Октября 1917 г., пусть даже и формально, зиждилась внешняя политика Советского государства, но и подрывали сами основы как нормальной дипломатической практики, так и деятельности левых демократических сил во всем мире, остававшихся, по существу, единственными союзниками СССР. Как записала в те дни известная деятельница русского зарубежья Н. Берберова, «Сталин и Гитлер скрепили дружбу подписями и печатями… Мировому коммунизму нанесен удар тем же топором, что и буржуазной Европе»^[11].

Наши союзники по войне поддержали на Нюрнбергском процессе предложение не поднимать и не обсуждать какие бы то ни было вопросы об отношениях с немцами в канун войны. А. Ваксберг, ссылаясь на английского представителя в Международном военном трибунале лорда Х. Шоукросса, объясняет такую позицию тем, что наши соратники по оружию не хотели давать повод даже подумать о нарушении союзнической солидарности^[12]. Такие соображения, разумеется, имели место. Никому из наших союзников, как и советской стороне, действительно не хотелось давать военным преступникам возможность использования в своих целях союзнических разногласий — те явно этого жаждали. Но нельзя не сказать и о не менее существенной причине общего умолчания — скорее всего она состоит в том, что, как говорят англичане, «у каждого в дому в потайном шкафу был свой скелет».

…Итак, советско-германский пакт о ненападении заключен. Вторжение в Польшу немецко-фашистских войск состоялось 1 сентября, а через день (впрочем, совершенно очевидно, что оно произошло бы и в том случае, если пакта не существовало бы и в помине) Англия и Франция заявили о состоянии войны с Германией. Мировая война началась, но началась, по терминологии тех лет, как «странная», «смешная», как война без войны, без активных боевых действий, не считая наступательных операций вермахта на Польской земле.

В конечном счете, однако, эта война оказалась вовсе не смешной. Она привела к трагическому поражению французской и английской армий, к оккупации Франции и возникновению реальной угрозы высадки немецко-фашистских войск на Британских островах. В ней нашла свое продолжение политика попустительства и умиротворения гитлеровской Германии с целью переключить ее агрессивные устремления с Запада на Восток, против Советского Союза.

Договор с СССР о ненападении не давал Третьему рейху «окончательного» решения «русского вопроса». Не получил никаких реальных гарантий от нападения Германии и Советский Союз. Более того, это соглашение наносило урон международному престижу СССР, вело к свертыванию в стране антифашистской пропаганды и к ослаблению единого антифашистского фронта. Пакт представлял для СССР не более чем временное достижение нестабильного нейтралитета, и Сталин, судя по всем свидетельствам, прекрасно отдавал себе отчет в этом. В кругу своих соратников накануне подписания договора он признавался, что выбор нелегкий, даже тяжелый тем не менее «плюсов» для Советского Союза все же больше.

Пакт давал СССР определенный выигрыш времени: на нас объективно работал нейтралитет, в то время как Гитлер наметил и приступил к осуществлению масштабных военных действий против целого ряда государств, которых, казалось, не так легко было сломить. Появившиеся в печати утверждения, что СССР толкал Гитлера на агрессию, на наш взгляд, совершенно несостоятельны. «Закусив удила», Гитлер не нуждался в каком-либо подталкивании к агрессии.

Но события приняли совсем не тот оборот, на который явно рассчитывал Сталин и который должен был, как он полагал, привести к затяжной, изнуряющей обе стороны войне в Западной Европе. Вермахт одерживал победу за победой, захватывая одну за другой европейские страны, «заглатывая» их военный потенциал и наращивая тем самым свою военно-экономическую мощь. Крупным успехом гитлеровского рейха явился разгром крупнейшей в Европе французской армии и урон, нанесенный английским войскам, в результате чего они оказались прижатыми к морю у Дюнкерка и вынуждены были эвакуироваться вместе с остатками союзных войск под жестокими ударами немецкой авиации. Началась подготовка операции «Морской лев» по высадке германских войск на Британские острова (в итоге Гитлер не решился пойти на нее, но в целях дезинформации делал вид, что продолжает активные приготовления к высадке).

Впечатляющие победы германского оружия на европейском театре военных действий создавали тревожную обстановку для Советского Союза. Становилось все более очевидным, что объектом следующей агрессии в самом близком будущем может стать Советский Союз. Сталин знал о начатых по приказу Гитлера приготовлениях к этому германской военной машины. Знал довольно конкретно и достоверно. Советская разведка, в частности, донесла и о разработке основных положений плана нападения на СССР.

В то же время наши собственные военные приготовления по созданию надежного предполья на важнейших направлениях предполагаемых ударов вермахта шли не столь оперативно и интенсивно, как хотелось бы. Особенно наглядно это продемонстрировала советско-финляндская («Зимняя») война (30 ноября 1939 г. — 13 марта 1940 г.). Ее ход в первый месяц боевых действий, серьезные неудачи и понесенные Красной Армией потери были для Советского Союза весьма неожиданными и неутешительными.

На заседании Политбюро ЦК ВКП(б) в марте 1940 г., на котором нарком обороны СССР К. Е. Ворошилов доложил об итогах этой войны, и на совещании в Кремле Главного Военного совета с приглашением участников войны (14–17 апреля 1940 г.) Сталин во многом объяснил наши неудачи переоценкой опыта Гражданской войны. Это, по его мнению, помешало комсоставу глубоко изучить особенности современной войны и перестроиться в соответствии с ее новыми требованиями.

Уверенность Сталина, что в «игре» с Гитлером ему удастся переиграть и обмануть нацистского фюрера, оказалась поколеблена и даже, по словам некоторых мемуаристов, сменилась деморализацией в связи с победами, которые Гитлер одержал на Западе, и нашими неудачами и тяжелыми потерями в войне с финнами. Такого рода утверждение также получило в последнее время широкое хождение.

Уже будучи пенсионером, Н. С. Хрущев вспоминал: Сталин «находился в таком состоянии, которое не вносило бодрости и уверенности в то, что наша армия достойно встретит врага. Он как-то опустил руки после разгрома Гитлером французских войск и оккупации Франции… Сталин лучше нас знал состояние Красной Армии и, видимо, сделал тогда вывод, что мы не подготовлены к “большой” войне. Об этом свидетельствовала наша “малая” война с Финляндией»^[13]. «Сталин видел надвигающуюся неумолимую лавину, от которой нельзя уйти, и уже была подорвана его вера в возможность справиться с этой лавиной. А лавиной этой была неотвратимая война с Германией»^[14]. Сталин “стоял уже перед Гитлером, как кролик перед удавом”. В этом Хрущев усматривал причину того, что «мы не подготовили границу к обороне»^[15].

Однако объективно нет серьезных оснований полагать, что Сталин дрожал перед Гитлером и даже пришел к выводу, что наша армия никак не сможет противостоять агрессии. Более правдоподобно, на наш взгляд, другое мнение. Военные успехи Германии, крупные неудачи и потери СССР в войне с Финляндией не на шутку встревожили Сталина и были им серьезно рассмотрены и осмыслены, хотя не без раздражения, но с решительным намерением ускорить перевооружение Красной Армии, форсировать производство современного вооружения и боевой техники, обучить наши военные кадры грамотно пользоваться средствами борьбы.

Документы и факты свидетельствуют, что к началу Великой Отечественной войны оборонная индустрия СССР в целом впервые стала превосходить по количеству, а в отдельных областях военного производства и по качеству показатели фашистской Германии. Был создан военно-экономический потенциал, в конечном счете обеспечивший нашу победу над гитлеровским блоком.

Со второй половины 1940 г. военные приготовления к нанесению мощных ударов по Советскому Союзу осуществлялись гитлеровским рейхом весьма интенсивно. Они постоянно фиксировались советской разведкой и докладывались в Центр.

Необходимые разведывательные данные о подготовке военного нападения Германии на СССР поступали к Сталину заблаговременно, в том числе и о дате вторжения. Но, по свидетельству многих ответственных руководителей, в самый канун войны он реагировал на эти сигналы крайне отрицательно, не доверяя им, сверхосторожничал, постоянно опасаясь дать Гитлеру повод к нападению.

Каковы бы ни были мотивы, которыми руководствовался при этом Сталин, это ни в коей мере не снимает с него главную ответственность за игнорирование многочисленных предупреждений и сигналов о реальной опасности фашистской агрессии. Все решения государственной важности принимались им практически единолично, в лучшем случае — в узком кругу его ближайшего окружения, где всячески воспевалась «гениальная прозорливость» вождя и его непогрешимость. Начальник Главного разведуправления Красной Армии Ф. И. Голиков и возглавлявший НКВД Л. П. Берия (располагавший собственной агентурой), ради подкрепления «непоколебимой убежденности» Сталина в том, что нападение последует не ранее середины 1942 г., нередко искажали или фильтровали разведданные, противоречившие этому сталинскому прогнозу. В итоге так и не были приняты своевременно самые неотложные меры для подготовки страны к отпору фашистской агрессии и приведения Вооруженных сил СССР в состояние повышенной боевой готовности. Безусловно, вина за это лежит прежде всего и главным образом на Сталине.

Став на путь агрессии, нацистская Германия все чаще прибегала к маскировке своих экспансионистских устремлений и действий заявлениями об их вынужденности. Всякий раз такие действия оправдывались назревшей необходимостью сорвать будто бы подготовляемое той или иной державой нападение на Германию. Своей демагогией о превентивном характере вторжения и военных захватов чужих территорий гитлеровцы перекладывали вину на жертву агрессии: «Мы не хотели нападать, но нас спровоцировали, мы лишь упредили готовящуюся агрессию».

В 1939–1940 гг. фашистская пропаганда утверждала, что на войну Третий рейх спровоцировали англичане с их «политикой окружения», да к тому же еще и поддержавшие «польских упрямцев». Винили и Ф. Рузвельта за приверженность идеологии «крестового похода» против национал-социализма. С июня 1941 г. вина за развязывание войны стала возлагаться нацистами на Советский Союз, на Сталина, разыгравшего-де «шахматную партию мировой революции».

Версия о превентивности нападения всякий раз входила в официальные объяснения своих захватнических акций гитлеровским рейхом^[16]. Между тем план вторжения в Австрию был составлен за 4 месяца до аншлюса, в Чехословакию — за 11 месяцев до ее оккупации, в Польшу — за 5 месяцев до вторжения вермахта, в Советский Союз — почти за год до фашистского нападения. И это при том, что указанные страны готовы были пойти на определенные компромиссы и даже на серьезные уступки, чтобы не дать Германии повода к агрессии.

Миф об упреждающем характере войны со стороны гитлеровской Германии был юридически отвергнут мировым сообществом как совершенно несостоятельный уже на Нюрнбергском процессе. Упорное отстаивание на нем идеи превентивной войны Кейтелем и Риббентропом ныне иногда подается как якобы убедительное свидетельство обоснованности фашистской агрессии. Предатель-перебежчик В. Резун (псевдоним В. Суворов), автор псевдонаучных сочинений «Ледокол», «День-М» и других, даже клеймит Международный военный трибунал за то, что тот признал их доводы совершенно несостоятельными и отклонил их, хотя вполне очевидно: признание превентивного характера войны со стороны Германии было для Кейтеля и Риббентропа, можно сказать, последней, хотя и весьма призрачной, надеждой избежать виселицы.

Были ли у Советского Союза разработаны планы упреждающего удара по германской армии? Достаточно ли вообще прямых и косвенных данных для вывода о том, что Политбюро одобрило нанесение упреждающего удара по вермахту?

Есть авторитетное мнение Г. К. Жукова, оставившего неподписанный документ-записку, написанную от руки А. М. Василевским (возможно, и не без ведома Сталина), оговоренную с наркомом обороны СССР С. К. Тимошенко и поданную Сталину не ранее 15 мая 1941 г. В этой записке, озаглавленной «Соображения по плану стратегического развертывания Вооруженных сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками», предлагалось: «Учитывая, что Германия в настоящее время держит свою армию отмобилизованной, с развернутыми тылами, она имеет возможность предупредить нас в развертывании и нанести внезапный удар. Чтобы предотвратить это, считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий германскому командованию, упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие родов войск…»^[17].

Д. А. Волкогонов, автор книги «Триумф и трагедия», где был впервые обнародован этот документ, отмечал: «Письменных следов на документе Сталин не оставил; в тот период “вождь” был сверхосторожен и осмотрителен. Он по-прежнему полагал, что у страны есть еще достаточно времени для подготовки к схватке с фашизмом»^[18].

В руках Сталина были в это время новые важные разведывательные материалы^[19]. Он располагал, в частности, данными о действительных целях полета P. Гесса в Англию 10 мая 1941 г. и знал, что это вовсе не инициатива спятившего с ума одиночки, а миссия высокопоставленного эмиссара Гитлера со специальными полномочиями предложить англичанам перемирие с тем, чтобы перейти к совместным действиям против Советского Союза.

В вышедшей в свет в 1991 г. книге американского журналиста Дж. Кастелло «Десять дней, которые спасли Запад», на протяжении многих лет расследовавшего загадки полета Гесса, содержится весьма примечательный документ, представленный автору из архива КГБ. «Гесс, — говорится в этом документе, подготовленном НКВД для Сталина, — был послан Гитлером для мирных переговоров. В случае согласия Германия немедленно нападет на Советский Союз»^[20]. Совершенно ясно, что согласиться на нанесение упреждающего удара в условиях, когда Красная Армия не была готова к «большой войне» и когда к тому же вновь замаячила угроза объединенного фронта против СССР, означало явную авантюру, огромный риск ввергнуть страну в катастрофу.

Предложение нашего Генштаба нанести упреждающий удар вроде бы подтвердил и Молотов, который длительное время стоял во главе советского правительства, руководил МИД СССР, многие годы был человеком № 2 в партийной и государственной иерархии. В. М. Молотов многое знал, многое скрывал, но иной раз и «проговаривался», хотя полностью полагаться на его свидетельства, конечно, не приходится. На наш взгляд, немалый интерес представляет трактовка Молотовым материалов, связанных с его поездкой в Берлин (середина ноября 1940 г.) и переговорами с Гитлером и Риббентропом.

В ходе бесед Советскому Союзу было предложено принять участие в «оси Берлин — Рим — Токио». Гитлер выступил с инициативой весьма своеобразно поделить сферы влияния: Германия главенствует в Европе, Япония — на Дальнем Востоке и островах Океании, Италия — в Средиземноморье, а СССР предстоит искать выход к Персидскому заливу и Индийскому океану. Получалось, что на Западе, деля «английское наследство» (шкуру неубитого медведя), решать возникающие там проблемы будут Германия, Италия и даже Франция (покоренная). На Востоке решения будет принимать Япония, а услуги посредника готова нести та же Германия. Она же, как заявил Гитлер, готова в любой момент помочь России улучшить ее положение в проливах. Молотов слушал рассуждения фюрера, никак на них не реагируя — это он умел.

В ту же ночь в Берлин на имя Молотова поступила шифровка Сталина с указанием отклонить германские предложения. Со своей стороны Сталин предлагал сосредоточиться на вопросах европейской безопасности^[21].

На заседании Политбюро ЦК ВКП(б), состоявшемся сразу же после возвращения в Москву, Молотов так охарактеризовал содержание и результаты переговоров в Берлине. (Об этом имеется соответствующая запись присутствовавшего на заседании управляющего делами СНК СССР Я. Е. Чадаева.): «Покидая фашистскую Германию все мы, члены советской делегации, были убеждены: затеянная по инициативе фашистской стороны встреча явилась лишь показной демонстрацией. Главные события лежат впереди. Сорвав попытку поставить СССР в условия, которые связали бы нас на международной арене, изолировали бы от Запада и развязали бы действия Германии для заключения перемирия с Англией, наша делегация сделала максимум возможного. Общей для всех членов делегации являлась также уверенность в том, что неизбежность агрессии Германии неимоверно возросла, причем в недалеком будущем. Соответствующие выводы должны сделать из этого и наши Вооруженные силы…»^[22]

После визита Молотова Германия ни в коей мере не ослабила свои приготовления к войне. Напротив, еще в день приезда в Берлин советской делегации, 12 ноября 1940 г., нацистский фюрер отдал распоряжение: «Независимо от того, какой будет исход этих переговоров, следует продолжать все уже предусмотренные ранее приготовления для Востока. Дальнейшие указания на этот счет последуют, как только мною будут утверждены основные положения операционного плана»^[23].

Со своей стороны советское руководство, и прежде всего Сталин, не питали в это время никаких иллюзий относительно истинных намерений фашистских правителей рейха. На том же заседании Политбюро, по свидетельству Я. Е. Чадаева, завершая обсуждение берлинских переговоров, Сталин, в частности, заявил:

«Какой был смысл разглагольствований Гитлера насчет планов дальнейшего сотрудничества с Советским Союзом? Действительно ли германское правительство исходит из предпосылки, что между Германией и Советским Союзом на протяжении длительного периода не возникает конфликта? Могло ли быть, что Гитлер решил на какое-то время отказаться от планов агрессии против СССР, провозглашенных в его “Майн кампф”? Разумеется, нет.

…Гитлер постоянно твердит о своем миролюбии. Он был связан договорами с Австрией, Польшей, Чехословакией, Бельгией и Голландией. И ни одному из них он не придал значения и не собирался соблюдать, и при первой необходимости вероломно их нарушил. Такую же участь готовит Гитлер и договору с нами. Но, заключив договор о ненападении с Германией, мы уже выиграли больше года для подготовки к решительной и смертельной борьбе с гитлеризмом. Разумеется, мы не можем договор рассматривать основой создания надежной безопасности для нас. Гарантией создания прочного мира является укрепление наших Вооруженных сил. И в то же время мы будем продолжать свою миссию поборников мира и дружбы между народами…

Теперь Гитлер поставил перед собой цель расправиться с Англией, принудить ее к капитуляции… Усилилась бомбардировка Британских островов, демонстративно готовится десантная операция. Но это не главное для Гитлера, а главное — нападение на Советский Союз.

Мы все время должны помнить об этом и усиленно готовиться для отражения фашистской агрессии. Наряду с дальнейшим укреплением экономического и военного могущества страны наша партия должна широко разъяснять трудящимся нависшую опасность международной обстановки, всемерно разоблачать фашистских агрессоров, усилить подготовку советского народа к защите социалистического Отечества. Вопросы безопасности государства встают сейчас еще более остро. Теперь, когда наши границы отодвинуты на запад, нужен могучий заслон вдоль их с приведенными в боевую готовность оперативными группировками войск в ближнем, но… не в ближайшем тылу»^[24].

Перенесемся снова в самый канун войны. В Российском государственном архиве социальной и политической истории (РГАСПИ) в фонде Сталина имеется запись его выступления 5 мая 1941 г. на приеме в Кремле по случаю выпуска слушателей военных академий Красной Армии. Записаны также тосты, произнесенные Сталиным во время приема. Автор этой обстоятельной записки, переданной в архив в мае 1948 г., К. Семенов.

Суть сказанного Сталиным — в утверждении: «Красную Армию не узнать». Три-четыре года назад она не была вооружена современной техникой, «основным родом войск была пехота», вооруженная винтовкой старого образца, которая после каждого выстрела перезаряжалась. Устарели не только стрелковое оружие, но и артиллерия, и авиация. Танковые войска имели слабую броню.

В настоящее время армия перестроена и перевооружена современной техникой, приобрела боевой опыт. Сталин упомянул о боях у озера Хасан и в районе реки Халхин-Гол, подчеркнув при этом, что значение данного опыта не следует преувеличивать: «Мы имели дело не с современной армией, но с армией устаревшей». Конечно, положительно то, что «мы японцев побили». Отметил он и то, что настоящий опыт в «перестройке» нашей армии» мы извлекли из советско-финской войны и из современной войны на Западе.

Сталин остановился на причинах военных успехов вермахта и неудач французской и английской армий. Первый извлек уроки из поражения в Первой мировой войне, вторые почивали на лаврах. Немцы приобрели новых союзников, а вторые — не сумели. Но можно ли считать немецкую армию непобедимой? Конечно, нет! (Это особо запомнилось всем участникам приема в Кремле.)

Весной 1992 г. нам довелось беседовать с участником того приема в Кремле П. Кириллиным. Он живо помнил царившую на приеме обстановку. В отличие от записи К. Семенова он вспоминал, что после тоста генерала-танкиста^[25] «за сталинскую политику мира» Сталин сказал: «Давайте выпьем лучше за самокатчиков, они ведь на колесах!».

В записи же К. Семенова тост-реплика Сталина выглядит следующим образом: он прервал генерала, когда тот провозгласил тост «За мирную сталинскую внешнюю политику!». Далее следует такой текст:

Сталин: «Разрешите внести поправку. Мирная политика обеспечивала мир нашей стране. Мирная политика — дело хорошее. Мы до поры до времени проводили линию на оборону — до тех пор, пока не перевооружили нашу армию, не снабдили армию современными средствами борьбы. А теперь, когда мы нашу армию реконструировали, насытили техникой для современного боя, когда мы стали сильны — теперь надо переходить от обороны к наступлению». Сталин далее пояснил свои мысли: «…Проводя оборону нашей страны, мы обязаны действовать наступательным образом. От обороны перейти в военной политике к наступательным действиям».

Сталин поставил задачу перестроить нашу воспитательную работу, пропаганду, агитацию, печать в наступательном духе. «Красная Армия, — закончил он, — есть современная армия, а современная армия — армия наступательная»^[26].

Пространные выдержки из тоста-реплики Сталина приведены нами не для того только, чтобы доказать иллюзорность надежд, обнаружить в материалах кремлевского приема какой-нибудь призыв к вторжению в Германию, к упреждающим ударам. В данном случае напрашивается другая мысль — как мог оказаться записанным такой действительно секретный материал о состоянии наших Вооруженных сил? Как можно было вообще сознательно идти на риск разглашения тайны, созывая довольно большое число военных специалистов, да к тому же организуя банкет, и на нем репликой, в тосте высказать с использованием конкретных цифр столь ценную информацию о переорганизации армии и подготовке ее в наступательном духе? Создается впечатление, что, возможно, мы имеем дело с одним из примеров заранее запланированной утечки информации, с искусно подготовленной, на высшем уровне, частью широко задуманной дезинформации? Дезинформации, которая была в полной мере развернута после полета Гесса и направлена на то, чтобы в последний момент попытаться удержать Гитлера от искуса пойти на риск войны против СССР. Сработала ли она? К сожалению, нет, ибо через шесть недель войска фашистской Германии вторглись на территорию Советского Союза.

Необходимо особо остановиться на проблеме наступательной войны, провозглашенной на том же приеме в Кремле. Приверженность Сталина идее наступательной войны в последние годы объявляется чуть ли не главной причиной всех наших неудач и поражений 1941 г. — как оперативного, так и стратегического характера.

Следует напомнить, однако, что к началу Второй мировой войны с учетом возросшей силы оружия, возможных стремительных перебросок войск, разнообразия оперативного маневра на колесах и по воздуху стратегия большинства европейских стран, как правило, ориентировалась не на позиционную оборонительную, а на наступательную войну, на маневренность в ней. И ставка Красной Армии на наступательную войну (разумеется, после быстрого отражения агрессии) в привязке к конкретным условиям 1941 г. определялась необходимостью выбора лучшего стратегического плана ведения современной войны. К тому же в то время стало совершенно очевидным, что сугубо оборонительная стратегия французского премьера Даладье — он постоянно говорил о «героизме обороны» — проявила себя не лучшим образом и сказалась в ходе войны отнюдь не в пользу Франции. Больше того, даже оборонительная стратегия любой страны уже тогда в обязательном порядке предусматривала развертывание операций на чужой территории.

Так что действительные причины наших поражений в первые месяцы Великой Отечественной войны таятся вовсе не в приверженности концепции наступательной войны. И уж тем более документальное свидетельство ее провозглашения Сталиным не дает никаких серьезных аргументов в пользу усиленно пропагандируемой и навязываемой сейчас злостной фабрикации В. Резуна (Суворова) о превентивности гитлеровского нападения на СССР.

Глава 2. Военно-экономический потенциал СССР накануне и в первые месяцы Второй мировой войны

Во многих войнах прошлого, и особенно XX века, исход важнейших сражений и битв и в целом вооруженного противоборства государств был самым тесным образом связан с состоянием и возможностями их тыла, экономики. Хотя достижение победы в той или иной операции зависело от ряда других важных факторов, успеха, как правило, добивалась армия, оснащенная современными средствами вооруженной борьбы и опиравшаяся на крепкий, организованный тыл, на достаточно мощный военно-экономический потенциал.

С каким же уровнем военно-экономической готовности к большой войне подошел Советский Союз к трагической дате — 22 июня 1941 года?

В научной литературе и современной (во многом конъюнктурной) публицистике на исторические темы можно встретить различные суждения по этому вопросу. От утверждений, что народное хозяйство СССР к лету 1941 г. оказалось неготовым к войне и что, мол, эта неготовность была «потрясающей» и «ужасной», до прямо противоположного мнения. И те и другие оценки представляются слишком категоричными и односторонними, ибо в довоенные годы процесс развития и укрепления военно-экономического потенциала Советского государства, повышения его мобилизационной готовности был весьма сложным.

Опираясь на факты и документы, попробуем представить действительную картину созданного в стране в 30-е годы военно-экономического потенциала, что в немалой степени предопределило исход смертельной схватки СССР с силами фашизма. Ведь именно тогда в основание будущей Победы закладывался прочный экономический фундамент.

Советское руководство с момента образования очагов войны в Европе и Азии рассматривало СССР как «осажденную крепость» во враждебном капиталистическом окружении. Для обеспечения надежной обороны страны и реализации планов социалистического строительства общества считалось необходимым любой ценой и в кратчайшие сроки преодолеть экономическую отсталость, унаследованную от дореволюционной России, доля которой в мировом промышленном производстве не превышала 4 %.

Процесс создания современного экономического и оборонного потенциала и его всемерного укрепления осуществлялся в чрезвычайно трудной обстановке, когда в строительстве нового общества происходили серьезные деформации, утверждалась и усиливалась тоталитарная система.

В условиях возрастания угрозы фашистского нападения на СССР и возникновения новой мировой войны большие усилия сосредоточивались на максимальном развитии промышленности, прежде всего тяжелой индустрии, за счет существенного ограничения фондов потребления. Как свидетельствуют многочисленные документы, необычайно широкое промышленное строительство, развернувшееся в стране, отличалось высоким трудовым энтузиазмом и духовным подъемом многомиллионных масс трудящихся, в основе которых лежали глубокий патриотизм, искренняя вера многих советских людей в реальность социалистических идеалов, желание видеть свою Родину сильной и могучей, поставить надежный заслон для отражения любой агрессии.

Уже в итоге выполнения двух пятилетних планов валовая продукция всей промышленности Советского Союза выросла по сравнению с 1928 г. в 4,6 раза^[27]. По общему объему промышленной продукции СССР вышел на первое место в Европе и на второе место в мире. За эти годы были реконструированы все основные отрасли народного хозяйства. Новым делом явилось создание оборонной промышленности, и прежде всего таких ее отраслей, как авиационная и танковая. Одновременно были построены новые и реконструированы старые заводы по производству артиллерийского, стрелкового вооружения и боеприпасов. Наряду с прежними центрами военного производства, расположенными в европейской части СССР, в годы двух довоенных пятилеток стала создаваться новая база оборонной индустрии в районах Поволжья, Урала, Сибири и частично Дальнего Востока. При этом оборонная промышленность развивалась быстрыми темпами. За 1933–1938 гг. она увеличила выпуск продукции в 3,9 раза^[28].

В конце 30-х гг. созидательный труд народов СССР был направлен на выполнение третьего пятилетнего плана развития народного хозяйства СССР (1938–1942 гг.). Рост промышленной продукции за пятилетку предусматривался на 92 %, в числе важнейших задач была сформулирована необходимость «обеспечить внедрение передовой техники во все отрасли народного хозяйства и для всех видов обороны СССР».

За четыре месяца до начала Великой Отечественной войны состоялась XVIII конференция ВКП(б) (15–20 февраля 1941 г.). К этому времени пожар Второй мировой войны охватил уже многие регионы планеты. Жертвами гитлеровской экспансии стали народы большинства европейских государств. Произошли существенные изменения в соотношении военно-экономических сил на международной арене. Германия резко улучшила свои стратегические позиции и усилила военно-экономический потенциал. Ее производственные мощности по важнейшим отраслям промышленности (с учетом ресурсов оккупированных и союзных стран) возросли в два-три раза.

Созыв XVIII партконференции был вызван острой необходимостью в улучшении работы промышленности и транспорта, обеспечении выполнения плановых заданий, особенно по базовым и оборонным отраслям народного хозяйства. Были вскрыты многие тревожные факты серьезных недостатков в промышленном производстве.

«Промышленность была и есть база оборонной мощи страны, — подчеркивалось в решениях партконференции. — В современной международной обстановке перед нашей промышленностью, перед всеми ее отраслями стоят ответственнейшие задачи….Наша промышленность может и должна работать значительно лучше и давать продукцию по всем отраслям гораздо больше и более высокого качества, чем сейчас»^[29].

XVIII партконференция, несомненно, сыграла позитивную роль в повышении мобилизационной готовности страны к вражеской агрессии. Она потребовала от работников промышленности и транспорта усилить борьбу со штурмовщиной, неритмичной деятельностью предприятий, за экономию сырья, электроэнергии, наладить строгий контроль за исполнением принятых решений…

Объективной предпосылкой укрепления индустриальной мощи СССР были его огромные природные и людские ресурсы. В отличие от Германии, Великобритании, Италии, Японии и многих других государств, находившихся в зависимости от внешних поставок ряда важных видов стратегического сырья, Советский Союз занимал ведущее место в мире по разведанным сырьевым запасам. По геологоразведочным данным предвоенных лет, в СССР было сосредоточено более половины мировых запасов нефти и железной руды, свыше 2/3 мировых запасов апатитов, около 1/3 марганцевой руды, 1/5 запасов угля и т. д.

Но, разумеется, решающим источником увеличения производства за годы третьей пятилетки являлся человеческий фактор, прирост численности работающих и расширение производственных фондов при ограниченном росте фондов потребления. Число рабочих и служащих, занятых в отраслях материального производства, увеличилось за 1938–1940 гг. почти на 4,5 млн, т. е. несколько больше, чем за вторую пятилетку^[30]. К началу 1941 г. в народном хозяйстве трудилось около 34 млн Численность рабочих и служащих в промышленности накануне войны достигла 13 млн человек, на транспорте — 3,5 млн, в строительстве — 2 млн Быстро рос и уровень профессиональной подготовки промышленных кадров.

Одной из важных особенностей изменения состава рабочего класса в годы третьей пятилетки явился рост в его рядах женской прослойки. В связи с началом Второй мировой войны среди советских женщин на многих предприятиях развернулось движение за овладение мужскими профессиями. Стахановка Липецкого завода Н. Вострякова 29 сентября 1939 г. писала в газете «Правда»: «Если наши мужья пойдут на фронт, мы, женщины, обязаны будем занять их места на фабриках, заводах, в колхозах и учреждениях… Для этого мы должны заблаговременно научиться управлять станками, тракторами, машинами, паровозами».

Подобные патриотические призывы находили живой отклик среди женской части населения. Самоотверженным трудом прославили свои имена первые женщины-сталевары Ольга Ковалева (металлургический завод «Красный Октябрь»), Фелисата Шарунова (Нижне-Тагильский завод им. Куйбышева), Мария Зикеева (Магнитогорский металлургический комбинат), паровозные машинисты Зинаида Троицкая и Елена Чухнюк, трактористка Прасковья Ковардак и тысячи других патриоток. В 1940 г. общее число женщин, занятых в промышленности, строительстве и на транспорте, достигло 11 млн против 9,3 млн в 1937 г.^[31] А в составе механизаторов МТС их число достигло 100 тыс.^[32]

В результате предельной концентрации сил для развития индустриальной базы доля СССР в мировом промышленном производстве к концу 30-х гг. поднялась до 10 %. Из отсталой аграрной страны СССР все более превращался в развитую индустриальную, экономически независимую державу.

Исторические факты убедительно свидетельствуют, что и в годы третьей пятилетки ни в одной стране мира не было столь широкого размаха капитального строительства, как в Советском Союзе. Советская страна представляла гигантскую строительную площадку, где в среднем каждые сутки вступали в строй по два крупных промышленных предприятия. К началу войны возникло более 360 новых городов, ставших опорными базами индустрии, было введено в действие свыше 11 тыс. новых крупных заводов и других предприятий, которые давали 3/4 всей промышленной продукции страны. За очень короткий исторический срок основные промышленно-производственные фонды СССР возросли более чем в 7 раз. Уже в 1938 г. в Советском Союзе выпускалось в 1,5 раза больше промышленной продукции, чем в Германии, а машиностроительной продукции — более чем в 2 раза^[33].

Сегодня, несмотря на попытки отдельных публицистов и иных авторов в угоду конъюнктуре перечеркнуть или принизить этот факт строительства, перед нами, несомненно, выдающееся достижение довоенных поколений нашего народа. Для многих миллионов тружеников годы первых пятилеток, несмотря на проявления тоталитарного произвола, были временем высокого духовного подъема, творческого энтузиазма, продолжения революционных традиций. Во всех отраслях народного хозяйства в середине 30-х гг. началось движение новаторов за глубокое освоение техники и перевыполнение установленных норм выработки и плановых заданий. Последователями производственных рекордов шахтеров Н. Изотова, А. Стаханова, М. Дюканова, сталевара М. Мазая, бурильщиков И. Янкина, А. Семиволоса, паровозных машинистов П. Кривоноса, Н. Лунина, кузнеца А. Бусыгина, ткачих Е. и М. Виноградовых, сельских механизаторов К. Борина, П. Ангелиной и многих других стали сотни тысяч тружеников городов и сел.

Накануне войны зародились новые формы высокоэффективного труда, сыгравшие важную роль в 1941–1945 гг. Начался переход к работе стахановскими сменами, бригадами, цехами, рост числа учащихся в системе общеобразовательной и профессионально-технической школы, а также обучение и повышение квалификации рабочих без отрыва от производства. В 1939 г. курсы массовой квалификации младших специалистов и мастеров труда закончило 2,4 млн рабочих. В 1940 г. система подготовки и повышения квалификации кадров непосредственно на предприятиях охватывала уже более 3 млн рабочих. Только на железнодорожном транспорте на курсах прошло переподготовку 555,5 тыс. и вновь было подготовлено 202,1 тыс. человек^[34].

Большие и сложные задачи стояли в новой пятилетке в области энергетики. К началу 1938 г. на душу населения в СССР вырабатывалось электроэнергии в 2 с лишним раза меньше, чем во Франции, в 3 раза меньше, чем в Англии, в 3,5 раза меньше, чем в Германии, в 5,5 раза меньше, чем в США^[35]. Но в ходе пятилетки благодаря усилиям энергетиков-строителей положение менялось к лучшему.

Гордостью отечественной энергетики стал Днепрогэс, ставший крупнейшей ГЭС в Европе. С 1938 г. по первую половину 1941 г. были введены в действие Угличская, Комсомольская, Ткварчельская, Кувасайская, Кураховская и ряд других электростанций. Новые мощности составили 2,8 млн кВт, а общая мощность действующих электростанций достигла 11,2 млн кВт. По мощности электростанций и выработке электроэнергии СССР вышел на 3-е место в мире (после США и Германии).

Однако потребности народного хозяйстваи пока еще опережали рост электроэнергетики. Недостаточно использовались огромные гидроресурсы страны: доля гидростанций составляла 10,6 % общего электробаланса. Сохранялся большой разрыв в распределении энергомощностей между различными экономическими районами. На Урал, Сибирь, Казахстан, Среднюю Азию, Дальний Восток приходилось электроэнергии в 3 раза меньше, чем на северо-западный, южный и центральный районы. Из общего электробаланса страны свыше 2/3 произведенной электроэнергии шло на удовлетворение потребностей промышленности, незначительная доля (3,4 %) — на транспорт и совсем ограниченная часть — на сельское хозяйство. В результате в сельской местности, где проживало 2/3 населения СССР, более 96 % колхозов и 65 % МТС оставались не электрифицированными, что, конечно, отрицательно сказывалось на условиях жизни в деревне, на продуктивности сельскохозяйственного производства.

В топливном балансе СССР накануне войны около 60 % занимал уголь. По его добыче Советский Союз вышел на 4-е место в мире. В стране работало 546 угольных шахт. Донбасс традиционно оставался «главной кочегаркой» страны и давал больше угля, чем все другие бассейны. Постепенно росла техническая оснащенность угледобычи. Но все же по сравнению с развитыми западными странами уровень механизации в советской угольной промышленности был невысок. Основным инструментом в угледобыче оставались бурильные и отбойные молотки; многие производственные процессы велись вручную.

С 1938 по 1940 г. ежегодная добыча нефти увеличилась всего на 0,9 млн т. По отношению к 1937 г. рост нефтедобычи составил лишь 9 % вместо 77 % по плану^[36].

Ключевой проблемой развития народного хозяйства было производство металла. По добыче железной руды СССР накануне войны занимал 2-е место, а по производству чугуна и стали — 3-е место в мире.

Для развития железорудной промышленности и горной металлургии были привлечены лучшие научные силы страны во главе с академиками И. П. Бардиным, А. А. Байковым, Э. В. Брицке, А. Е. Ферсманом, Е. А. Чудаковым, А. П. Карпинским, членом-корреспондентом АН СССР К. И. Сатпаевым и др.

К 1941 г. в стране действовало 99 доменных и 391 мартеновская печь, более 200 сталеплавильных электропечей, свыше 150 прокатных станов, более 200 коксовых батарей и др. К таким гигантам советской металлургии, как Магнитогорский и Кузнецкий комбинаты, заводы «Запорожсталь», «Азовсталь», «Электросталь», Криворожский, Днепропетровский, Ново-Липецкий, Ново-Тульский, Мариупольский, Златоустовский, Енакиевский, Макеевский металлургические заводы, перед войной добавились и вошедшие в строй Ново-Тагильский, Петровск-Забайкальский металлургические заводы и другие предприятия. Новые мощности, введенные за три последних предвоенных года, добывали железной руды — 7,2 млн т, производили чугуна — 2,8 млн т, стали — 3,5 млн т, прокат черных металлов составлял 2,2 млн т. Однако в целом положение с металлом оставалось весьма напряженным. Производство чугуна, стали, проката черных металлов, добыча железной и марганцевой руды в 1939 г. по сравнению с 1937–1938 гг. снизились, а в 1940 г. незначительное увеличение выпуска металла (3 %) резко не соответствовало плановым заданиям. Ввод в действие основных производственных мощностей в черной металлургии накануне войны составил только 17–33 % от плана.

Другой не менее важной задачей являлось обеспечение высокого качества металла. К началу войны были достигнуты определенные успехи в развитии качественной металлургии, особенно по сравнению с годами первых пятилеток, когда Советскому Союзу приходилось почти весь качественный металл ввозить из-за границы. Важную роль в освобождении страны от импортной зависимости и создании собственной базы качественного металла накануне войны сыграли заводы треста «Главспецсталь».

В целом же проблема повышения технического уровня металлургической промышленности, способной полностью удовлетворить потребности народного хозяйства в качественном металле, была еще далека от своего решения. На таких крупнейших производствах, как Магнитогорский комбинат, выпускались преимущественно рядовые марки проката (88 %). Ни на Урале, ни в Сибири, ни в других восточных районах не было даже толстолистовых прокатных станов для изготовления танковой брони. Только 55–60 % всей выплавляемой стали в стране было пригодно для качественного проката. Поэтому в первом полугодии 1941 г. потребности в качественном металле удовлетворялись: по стальной нержавеющей ленте — всего на 25 %, по инструментальной легированной стали — на 49,7 %, по листовой нержавеющей стали — на 23,8 %^[37].

В металлургическом комплексе большие усилия предпринимались по добыче и производству цветных металлов: без алюминия, меди, свинца, никеля, цинка, вольфрама, олова, молибдена не могло быть и речи о создании современной техники. К началу 40-х гг. были созданы многие крупные базы цветной металлургии: Норильский и Южно-Уральский никелевые комбинаты, Днепровский и Уральский алюминиевые заводы, Среднеуральский и Балхашский медеплавильные, Днепровский и Соликамский магниевые, Чимкентский свинцовый, Забайкальский вольфрамовый, Джезказганский горно-металлургический и многие другие предприятия. С центрами цветной металлургии было связано становление и развитие таких городов, как Мончегорск, Норильск, Березники, Бокситогорск, Медногорск и др.

Только за период с 1932 по 1940 г. включительно производство важнейших видов цветной металлургии увеличилось в 2–6 раза^[38].

Однако этого было недостаточно, и накануне Великой Отечественной войны многие отрасли промышленности, прежде всего авиастроение, автостроение, приборостроение, радиотехника, электроэнергетика, испытывали довольно острый дефицит в цветных металлах.

Рост экономического и оборонного потенциала страны во многом зависел от состояния химической промышленности. Если в начальный период индустриализации СССР ввозил из-за границы около 100 видов химической продукции, то к началу 40-х гг. потребности народного хозяйства удовлетворялись в основном собственным производством. В годы предвоенных пятилеток было построено свыше 75 крупных химических заводов и комбинатов.

Огромный вклад в развитие химической промышленности внесли геологи. Геологоразведочные работы в предвоенные годы значительно изменили представления о масштабах, характере и размещении минерально-сырьевой базы народного хозяйства. Если в дореволюционный период в стране добывалось менее 20 элементов менделеевской таблицы, то накануне Великой Отечественной войны — более 80. Это резко повысило возможности химического производства как в народно-хозяйственных, так и в оборонных целях.

В связи с возросшими потребностями гражданской и оборонной промышленности в годы мирного строительства были расширены масштабы и направления химического производства.

Важным достижением советских химиков явилось создание и производство синтетического каучука (СК). К началу войны действовало пять заводов СК (Ярославль, Воронеж, Ефремов, Казань, Ереван). С вводом в действие Ереванского завода (1940 г.) СССР стал обладать крупным промышленным производством синтетического каучука, чего не смогла сделать до войны ни одна из зарубежных стран.

Накануне войны в Советском Союзе было также налажено опытное производство прозрачной авиационной брони и органического стекла, которое оказалось очень перспективным и позволило в военные годы преобразовать его в крупносерийное. Вместе с тем в общем производстве пластических масс, синтетических смол и химических волокон СССР еще сильно отставал от ведущих зарубежных государств, где действовали сотни заводов подобного профиля.

Уровень технического прогресса и обороноспособности страны в значительной мере определялся состоянием машиностроительного комплекса, который занимал в промышленности 1-е место по объему всей валовой продукции. На машиностроительных и металлообрабатывающих заводах трудилось 28,7 % от общей численности промышленных рабочих страны. К началу Великой Отечественной войны советское машиностроение развивалось наиболее высокими темпами и опережало многие другие отрасли народного хозяйства. Благодаря крупным объемам капитальных вложений и самоотверженному труду рабочего класса СССР ликвидировал отставание по производству многих видов машин, станков, оборудования. Если всего за 7 лет до начала Второй мировой войны страна не имела собственного производства шарикоподшипников и вынуждена была снабжать все свои заводы и отрасли импортом, то к 1941 г. отечественная промышленность смогла давать народному хозяйству и Вооруженным силам около 45 млн подшипников в год.

Крупнейшие заводы тяжелого, транспортного, энергетического машиностроения — «Уралмаш», «Уралвагонзавод», Ижорский, Кировский, Коломенский паровозостроительный, Ворошиловградский им. Октябрьской революции, Брянский «Красный Профинтерн», Новокраматорский, Мариупольский, Сормовский, Иркутский машиностроительный им. Куйбышева и многие другие были оборудованы мощными прессами и другим современным оборудованием, способным обеспечивать отечественную промышленность разно-образным ассортиментом промышленной продукции.

Созданные в 30-х гг. автомобильные и тракторные заводы в Москве, Горьком, Ярославле, Харькове, Сталинграде, Челябинске являлись первенцами отечественного массового поточного производства машин и транспортного оборудования. Станкоинструментальные и машиностроительные заводы обеспечивали накануне войны ежегодно выпуск более 58 тыс. металлорежущих станков. Начали осваиваться новые модели высокопроизводительных станков с высокими скоростями резания и повышенной точностью обработки. По методу академика О. Е. Патона началось внедрение автоматической скоростной электросварки в производстве котлов, цистерн, мостов, вагонов. Но преимущественное место в станочном парке СССР все же занимали станки рядовых марок, не обеспечивавшие высокой производительности труда и качества продукции. Станочный парк СССР в 1940 г. насчитывал 710 тыс. единиц. Германия же ежегодно выпускала станков в несколько раз больше, причем многие из них на высшем мировом уровне.

При сохранявшемся размахе капитального строительства значительно сокращались ассигнования на производство дорожно-транспортного оборудования и строительные материалы. На стройках продолжал доминировать ручной труд, главными орудиями строителей оставались тачки и лопаты. Уровень механизации того времени лучше всего характеризует тот факт, что на 3 тысячи новостроек третьей пятилетки приходилось всего 2100 экскаваторов, 1100 скреперов, 800 бульдозеров.

В официальных документах тех лет признавалась зависимость эффективности производства от уровня социальной инфраструктуры и повышения благосостояния трудящихся. Но в условиях сложной международной обстановки конца 30-х — начала 40-х гг., потребовавшей уделить максимум внимания вопросам повышения мобилизационной готовности СССР, диспропорции между производством средств производства и сферой потребления не сокращались.

Немало было сделано и в области технической реконструкции советского транспорта. Ускоренными темпами велось сооружение новых магистралей и оснащение их современной техникой. Грузооборот всех основных видов транспорта СССР заметно возрос. К июню 1941 г. вагонный парк советских железных дорог был способен одновременно поднять в 2,5 раза больше груза, чем вагонный парк царской России накануне Первой мировой войны, а локомотивы могли перевезти эту возросшую массу грузов в полтора с лишним раза быстрее, чем раньше^[39].

Кооперированное сельское хозяйство СССР преодолело в предшествующие годы серьезные кризисные явления, и его развитие заметно ускорилось. В результате принятых мер за время с 1 января 1938 г. по 1 января 1940 г. поголовье крупного рогатого скота в колхозах и совхозах увеличилось на 5,2 млн, овец — на 17,8 млн, лошадей — на 3,1 млн^[40].

Колхозный строй обеспечивал Советскому государству возможность удовлетворения основных потребностей растущей промышленности, городского населения и позволял накопить необходимый продовольственный фонд. В 1940 г. страна получила в виде заготовок и закупок 36,4 млн т зерновых, 17,4 млн т сахарной свеклы, 2,24 млн т хлопка-сырца, 8,5 млн т картофеля, 2,16 млн т мяса, 6,45 млн т молока и молочных продуктов, 120 тыс. т шерсти и т. д.^[41]

Мобилизационная подготовка включала и такой немаловажный фактор, как более рациональное размещение производительных сил путем их перемещения в глубинные районы страны. В течение 1938–1940 гг. туда было направлено более 1/3 всех ассигнований на капитальное строительство. Благодаря новому строительству и реконструкции старых предприятий на Урале, в Поволжье, Сибири, Средней Азии и Казахстане выпуск промышленной продукции за эти годы существенно увеличился.

Важное военно-хозяйственное значение имело создание государственных резервов. Они предназначались для быстрого наращивания военного производства и создания в случае необходимости новых отраслей оборонной индустрии. Запасы сырья, металла, топлива, продовольствия, станков, инструментов, оборудования накапливались высокими темпами. За полтора года до фашистского нападения государственные резервы СССР увеличились почти вдвое^[42].

Позитивные результаты и достижения в индустриализации и социально-экономической жизни страны могли быть неизмеримо большими. Особенно пагубно повлияли на развитие СССР и его народного хозяйства довольно широкие репрессии, развернувшиеся со второй половины 30-х гг. и охватившие многие сферы советского общества. В числе незаконно репрессированных оказались тысячи работников промышленности, сельского хозяйства, транспорта и связи, в том числе руководящие кадры.

На февральско-мартовском (1937 г.) Пленуме ЦК ВКП(б) один из докладчиков — председатель Совнаркома СССР В. М. Молотов — с удовлетворением сообщил, что с 1 октября 1936 г. по 1 марта 1937 г. было «разоблачено» в качестве «членов антисоветских троцкистских организаций» и осуждено 1984 хозяйственных руководителя. Только за один день — 21 ноября 1938 г. — НКВД представил список для санкции на осуждение к расстрелу 292 руководящих работника, в том числе 26 арестованных заместителей наркомов и председателей облисполкомов. Сталин, Молотов и Каганович санкционировали расстрел 229 человек, включая 21 наркома. С 1937 г. и в последующие довоенные годы были арестованы или оклеветаны и погибли заместители председателя СНК СССР Я. Э. Рудзутак, В. Я. Чубарь, С. В. Косиор, Н. К. Антипов, председатель Совнаркома РСФСР Д. Е. Сулимов, руководители Госплана СССР Э. И. Квиринг, В. И. Межлаук, Г. И. Смирнов, Г. И. Ломов-Оппоков, наркомы: М. Л. Рухимович (оборонная промышленность), А. Д. Брускин (машиностроение), И. Е. Любимов (легкая промышленность), А. В. Бакулин (НКПС), М. М. Каганович^[43] (авиационная промышленность), И. А. Халепский (связь), Р. И. Эйхе (земледелие), Н. И. Пахомов (водный транспорт), С. С. Лобов (пищевая промышленность), М. И. Калманович и Н. Н. Демченко (зерновые и животноводческие совхозы), председатель Комитета по строительству С. Л. Лукашин и др. Только в Наркомате тяжелой промышленности после гибели Г. К. Орджоникидзе были расстреляны заместители наркома Г. Л. Пятаков, А. П. Серебровский, О. П. Осипов-Шмидт, А. И. Гуревич, члены коллегии, начальники управлений и отделов: А. Ф. Толоконцев, А. И. Зыков, С. С. Дыбец, Ю. П. Фигатнер, Е. Л. Бродов и др. Если в системе того же наркомата в 1935 г. были сняты с работы 6 директоров и главных инженеров, то в 1937–1938 гг. (в основном вследствие огульных обвинений) их число достигло 118.

Подневольный труд огромной армии безвинно осужденных стал использоваться на наиболее тяжелых, а нередко и опасных работах.

Ослабленное арестами и истреблениями кадров советское народное хозяйство в самый ответственный период накануне войны не смогло набрать максимальных темпов прироста промышленной продукции и по всем показателям обогнать Германию.

Развивая индустриализацию страны в предвоенные годы ценой огромного напряжения, удалось создать оборонную промышленность, которая по темпам роста валовой продукции опережала другие отрасли индустрии. Если за три года третьей пятилетки (1938–1940 гг.) ежегодный прирост продукции всей промышленности СССР составлял в среднем 13 %, то оборонной — 39 %. Такое форсированное развитие военного производства диктовалось необходимостью всемерного повышения обороноспособности СССР в условиях все возраставшей угрозы фашистской агрессии.

С учетом все более напряженной международной обстановки пришлось увеличить ассигнования на военные нужды: с 23 млрд рублей в 1939 г. до 57 млрд в 1940 г. К июню 1941 г. на финансирование оборонных наркоматов выделялось уже 43,4 % всех расходных бюджетных ассигнований. На выпуск военной техники переводились сотни цехов и предприятий гражданского сектора^[44].

Кроме того, сооружение многих заводов и фабрик и работа многих предприятий, производивших гражданскую продукцию, планировались с таким расчетом, чтобы при необходимости их можно было быстро перевести на выпуск военной продукции. Крупные предприятия на случай возникновения войны имели военно-мобилизационные планы. На производство танков предусматривалось переключение тракторных заводов — самых мощных в Европе, а также автомобильных, паровозостроительных и судостроительных предприятий; на выпуск вооружения и боеприпасов — всю машиностроительную промышленность.

Значительные усилия были предприняты по созданию и размещению в восточных районах СССР заводов-дублеров. К лету 1941 г. на Урале, в Поволжье, Западной и Восточной Сибири находилась почти шестая часть всех военных заводов страны. По некоторым видам вооружения и боеприпасов они производили свыше 34 % продукции всей оборонной промышленности.

Вопросы укрепления и совершенствования военно-экономического потенциала СССР при надвигавшейся военной угрозе самым тесным образом были связаны с повышением боеспособности и мобилизационной готовности РККА. В обстановке развертывания массовых армий капиталистических государств, роста милитаризации их экономик потребности обороны страны перестала удовлетворять территориальная система строительства Красной Армии. Это вызвало необходимость в конце второй — начале третьей пятилеток перейти к единому кадровому принципу строительства Советских Вооруженных сил. Теперь ставка делалась не на кратковременные военные сборы, а на продолжительное и систематическое военное обучение бойцов и командиров Красной Армии, в полной мере овладение ими современным техническим вооружением, боевой техникой и даже азами военного искусства.

Между тем в 1939–1940 гг. выявилось, что вооружение и техническое оснащение Красной Армии по некоторым видам боевых средств отстают от технической оснащенности армий фашистского блока. Так, самолеты Германии летали быстрее и выше советских, имели большую огневую мощь. Требовалось в кратчайшие сроки ликвидировать подобное отставание.

Были построены и оснащены передовой техникой авиационные и танковые заводы, крупные предприятия по производству артиллерийских орудий и стрелкового вооружения, реконструированы старые военные заводы. Все это позволило существенно увеличить производство различных видов боевой техники. С января 1939 г. по 22 июня 1941 г. промышленность СССР дала Красной Армии 17745 боевых самолетов, свыше 7 тыс. танков, около 30 тыс. полевых орудий, почти 52,4 тыс. минометов. Военно-морскому флоту были переданы десятки новых современных кораблей.

Среди отраслей народного хозяйства оборонные отрасли были полностью приоритетны. За первые три года пятилетки удельный вес расходов на оборону в государственном бюджете поднялся с 18,6 до 32,6 %^[45].

По всем принципиальным и даже частным военно-экономическим и военно-техническим вопросам решения принимались при непосредственном участии и одобрении И. В. Сталина. «Сталин, — вспоминал нарком Военно-морского флота Н. Г. Кузнецов, — со свойственным ему стремлением к неограниченным правам и безграничной власти держал военное дело в своих руках…» Это ограничивало самостоятельность и сферу деятельности Госплана и наркоматов. Не было достаточной координации действий между руководителями армии и флота, они оставались нередко в неведении относительно основных направлений и перспектив военного строительства.

Как и в других странах, самым массовым видом вооружения оставалось стрелковое оружие. Технология массового выпуска всех видов стрелкового оружия была освоена на заводах Тулы, Коврова, Ижевска, Подмосковного промышленного района и поставлена на поточное производство. Среднемесячное производство стрелкового оружия в СССР накануне войны превзошло уровень, достигнутый в Германии.

Наряду с этим на вооружение советских войск со значительным опозданием шло внедрение пистолетов-пулеметов — нового вида индивидуального автоматического оружия с высокой боевой эффективностью. Лишь после Советско-финляндской войны и боевых действий вермахта в Польше необходимость оснащения войск таким оружием стала очевидной. В 1940 г. в Советском Союзе была запущена в производство самозарядная винтовка Ф. В. Токарева, а годом раньше создан станковый пулемет системы В. А. Дегтярева. Он же разработал пистолет-пулемет, известный под названием ППД-40. В начале 1941 г. на вооружение был принят более совершенный образец пистолета-пулемета конструкции Г. С. Шпагина (ППШ-41). Однако по оснащенности автоматическим стрелковым оружием Красная Армия заметно отставала от вермахта и ряда других зарубежных армий. В 1939 г. и до начала войны советские войска получили более 105 тыс. пулеметов различных марок и свыше 100 тыс. автоматов. Германия же в одном только 1940 г. выпустила 171 тыс. единиц стрелкового автоматического оружия.

Не уделяло должного внимания советское руководство и созданию противотанкового ружья. В 1939 г. был изготовлен его первый образец. В следующем году промышленность выпустила 15 тыс. таких ружей. Но из-за ошибочного мнения начальника Главного артиллерийского управления НКО маршала Г. И. Кулика об отсутствии в германской армии легких танков с тонкой броней выпуск противотанковых ружей был прекращен. Их массовое производство было налажено только осенью 1941 г., т. е. через несколько месяцев после гитлеровского нападения на СССР (ПТРД — конструкции В. А. Дегтярева и ПТРС — конструкции С. Г. Симонова).

Наиболее развитой отраслью военного производства накануне войны была артиллерийская промышленность. За ее развитие отвечал созданный в январе 1939 г. Наркомат вооружения во главе с Б. Л. Ванниковым. Наряду со старыми дореволюционными орудийными заводами, подвергшимися модернизации, в нескольких индустриальных центрах страны за годы довоенных пятилеток возник ряд новых предприятий по выпуску различных видов артиллерийской техники.

Артиллерийская промышленность располагала опытными конструкторскими кадрами. Крупным успехом ученых и конструкторов явилось создание реактивного оружия: многозарядных пусковых установок и реактивных снарядов.

К началу войны были усовершенствованы реактивные снаряды калибром 82 мм и 132 мм и боевая установка БМ-13. 21 июня 1941 г. эта установка, любовно прозванная во время войны «катюшей», была принята на вооружение и начато ее серийное производство.

Оценивая выдающееся достижение создателей «катюши», Маршал Советского Союза Г. К. Жуков писал: «Надо отдать должное нашим вооруженцам за их оперативность и творческое трудолюбие. Они сделали все возможное, чтобы через 10–15 дней после начала войны войска получили первые партии этого грозного оружия».

Советская артиллерийская промышленность располагала значительными мощностями. Среднемесячное производство орудий в СССР почти в 2 раза превышало производство Германии. С 1 января 1939 г. по 22 июня 1941 г. артиллерийская промышленность дала Красной Армии 29 637 полевых орудий, 52 407 минометов, всего с учетом танковых пушек — 92 578. В результате только с мая 1940 г. до начала фашистской агрессии орудийный парк СССР увеличился более чем в полтора раза.

Однако в области артиллерийского вооружения не все обстояло благополучно. Так, явно недостаточно имелось зенитных орудий для борьбы с авиацией будущего противника. В конце 30-х гг. совершенно неоправданно был прекращен выпуск ряда противотанковых пушек, и их новые образцы пришлось осваивать уже в тяжелейшей обстановке начавшейся войны с фашистским блоком. Опыт войны с Финляндией продемонстрировал перспективность минометного вооружения. Простота изготовления этого вида оружия позволяла в короткие сроки наладить его массовое производство. К сожалению, большинство выпускавшихся к началу войны минометов были 50-мм калибра с небольшим радиусом поражения. Более эффективные 82-мм и 120-мм минометы армия стала получать в требуемых количествах только перед самой войной. Правда, по мнению маршала Г. К. Жукова, «в июне 1941 г. в количественном и качественном отношении наши минометы уже значительно превосходили немецкие».

В январе 1939 г. Наркомат оборонной промышленности СССР был разделен на четыре самостоятельных наркомата: вооружения, авиационной промышленности, боеприпасов и судостроительной промышленности.

Крупными просчетами в развитии артиллерийского вооружения являлись также отсутствие самоходно-артиллерийских установок и незначительный вес войсковой артиллерии на механической тяге. Большая часть дивизионной артиллерии была на конной тяге, что сильно снижало мобильность и маневренность войск.

Наиболее технически сложной отраслью оборонной промышленности являлось авиастроение, которое, по существу, было создано в стране заново в исключительно короткие сроки.

В январе 1939 г. был образован Наркомат авиационной промышленности СССР во главе с М. М. Кагановичем. Одновременно в ряде городов начали свою деятельность несколько новых авиационных конструкторских бюро и проектных организаций. В июне правительство утвердило программу реконструкции авиамоторных заводов. Но это было недостаточно для потребностей военного времени. Так, на 1 января 1939 г. годовая фактическая мощность советских авиазаводов составляла 21 200 самолетов (из них боевых — 17 050), тогда как годовая потребность в самолетах в условиях современной войны исчислялась в 33–35 тыс. боевых самолетов^[46].

Опыт военных действий в Испании, у оз. Хасан и на Халхин-Голе показал, что серийные типы самолетов, состоявших на вооружении советских Военно-воздушных Сил, не отвечали возросшим требованиям развития авиационной техники. С началом Второй мировой войны в СССР начался этап качественного перевооружения авиации, дальнейшего расширения и модернизации авиационной промышленности.

В сентябре 1939 г. Комитет обороны при СНК СССР принял постановление о реконструкции существующих и строительстве 9 новых самолетостроительных заводов и 7 авиамоторных. Кроме того, по решению правительства в 1940 г. в авиационную промышленность было передано 7 заводов из других отраслей народного хозяйства.

На выпуск авиационной техники было привлечено свыше 100 самолетостроительных, моторостроительных, агрегатных, приборостроительных заводов, институтов, конструкторских бюро, для которых обеспечивалась первоочередная поставка всех видов материалов и оборудования. «…Не было случая, чтобы какой-то наш заказ не был выполнен… — отмечал новый нарком авиационной промышленности А. И. Шахурин. — Мы брали все или почти все. Например, забирали почти весь алюминий, магний, кобальт, легированные стали, абсолютное большинство легированных труб и т. д. Здесь мы были монополистами: нам давали то, что никому не давали».

В короткие сроки конструкторские бюро под руководством А. Н. Туполева, А. С. Яковлева, В. М. Петлякова, С. В. Ильюшина, А. И. Микояна, С. А. Лавочкина, М. И. Гуревича, А. А. Архангельского, П. О. Сухого, В. П. Горбунова, М. И. Гудкова и др. создали первоклассные типы истребителей, бомбардировщиков, штурмовиков. Хороших результатов добились в этой отрасли конструкторские бюро моторостроителей: В. Я. Климова, А. А. Микулина, А. Д. Швецова, С. К. Туманского, Е. В. Урмина и др.

Новый пикирующий бомбардировщик Пе-2 превосходил немецкие самолеты такого же типа Ю-87 и Ю-88. Новые истребители Як-1, ЛаГГ-3, МиГ-3 имели высокие скорости и сильное пушечно-пулеметное вооружение. Штурмовик Ил-2 по своим тактико-техническим данным не имел аналогов в мировой авиации. Еще в августе 1939 г. в боях в районе р. Халхин-Гол было впервые применено авиационное реактивное оружие, установленное на истребителях И-16.

В 1940 г. производство самолетов в Советском Союзе по сравнению с 1939 г. выросло на 19 %. Хотя авиапромышленность оказалась существенно перестроенной, она была еще не в состоянии удовлетворить возросшие потребности обороны в более совершенных машинах.

«В 1940 году, — вспоминал А. И. Шахурин, — наша авиационная промышленность выпускала самолеты-истребители, развивавшие скорость в среднем 420–450 километров в час (лишь один И-16 последней модификации имел скорость более 500 километров в час). И вооружены они были главным образом пулеметами. А у лучших зарубежных самолетов скорость приближалась к 600 километрам в час, к тому же вооружены они были не только пулеметами, многие и пушками, брали значительный запас снарядов и патронов. Нашей боевой авиации необходимо было выйти на новый уровень, совершить качественный скачок, чтобы не только не уступать самолетам фашистской Германии и других стран, но и превзойти их в летном, тактическом и боевом отношении. И эта работа уже велась».

В 1939-м и 1940-х гг. СССР производил больше самолетов, чем Германия. Однако в фашистском рейхе в это время выпускались самолеты только новых типов, а в Советском Союзе — новых и старых конструкций.

Поэтому с конца 1940-х гг. среди авиастроителей развернулась напряженная борьба за ускоренное серийное освоение лучших типов боевых машин. С марта 1941 г. авиапромышленность СССР перешла на суточный график, что повысило четкость и ритмичность ее работы. И если в 1940 г. производство новых типов самолетов было весьма незначительным, то в течение первой половины 1941 г. авиапромышленность дала уже 146 истребителей новых типов, 548 бомбардировщиков Пе-2 и 249 штурмовиков Ил-2. За первое полугодие 1941 г. авиационная промышленность СССР выпустила новых самолетов: МиГ-3 — 1289, ЛаГГ-3 — 322, Як-1 — 335, Ил-2 — 249, Пе-2 и Пе-3 — 458^[47].

Всего за три с половиной довоенных года страна получила более 22 тыс. боевых самолетов.

Несмотря на то, что к началу войны парк советских ВВС был значительно пополнен, большую часть из них все еще составляли машины устаревших конструкций. Например, в общем парке боевых самолетов было 82,7 % старых типов и только 17,3 % — новых. К сожалению, и некоторые самолеты новых типов по ряду тактико-технических данных уступали германским. Главный недостаток заключался в слабом вооружении и низкой живучести. На 1 июня 1941 г. только 9,8 % общего количества истребителей имели пушечное вооружение, остальные — 90,2 % — пулеметное. Ударная сила бомбардировщиков и штурмовиков в целом была также низкой. В своем боекомплекте они, как правило, не имели достаточно эффективных средств борьбы с танками и мотомеханизированными войсками противника. Укажем еще и на такой факт, заметно ослабивший боевую мощь ВВС страны: недостаточную готовность ее летного состава. К полетам в действительно сложных условиях военного времени к июню 1941 г. сумели подготовиться только отдельные соединения, а к ночным полетам — не более 15 % летного состава.

Фашистская агрессия, таким образом, застала ВВС страны и ее авиапромышленность в стадии широкой реорганизации, повышения квалификации и мастерства всех кадров авиаторов.

И все же следует считать большим достижением тот факт, что к лету 1941 г. производственные мощности советской авиационной промышленности уже почти в 1,5 раза превышали мощности авиазаводов Германии. В целом производственная авиабаза СССР была подготовлена к запуску в серийное производство новых высококачественных боевых самолетов, что позволило в первые месяцы войны, несмотря на сложнейшие условия, достаточно быстро организовать их массовый выпуск.

Немало делалось и в области танкостроения. Серийное производство танков в СССР началось за десять лет до начала Второй мировой войны и из года в год приобретало все больший размах. Уже в 1933–1935 гг. ежегодный выпуск танков значительно превышал масштабы производства бронетанковой техники в других странах. В стране сформировались два мощных центра танкостроения — в Ленинграде и Харькове. Накануне фашистской агрессии танки, танковые моторы и броню производили 9 заводов.

К началу Второй мировой войны значительная часть танков (Т-37, Т-38, Т-26, Т-35 и БТ), находившихся на вооружении Красной Армии, устарела и перед советскими танкостроителями во весь рост встала задача — создать новые образцы машин, отличавшиеся высокими тактико-техническими характеристиками. Танкостроительная промышленность была выделена в самостоятельную отрасль. Своевременная специализация сыграла положительную роль в деле развертывания массового производства, совершенствования конструкции танков и развития моторостроительной базы. Важное значение имело создание в 1938 г. нового танкового двигателя — дизельного мотора В-2. На Кировском заводе (г. Ленинград) в результате напряженной работы группы конструкторов во главе с Н. Л. Духовым и всего конструкторского коллектива (начальник конструкторского бюро Ж. Я. Котин) был создан принципиально новый образец тяжелого танка KB, что сыграло важную роль в развитии как отечественной, так и мировой танковой техники. На нем установили 76-мм пушку. В декабре 1939 г. танк KB был принят к производству и на вооружение Красной Армии.

В следующем году коллектив конструкторов Харьковского завода под руководством М. И. Кошкина (главный конструктор), А. А. Морозова и Н. А. Кучеренко создал лучший в мире по тому времени танк Т-34. Его творцам удалось блестяще решить проблему оптимального сочетания надежной бронезащиты, высоких показателей огневой мощи, эффективного вооружения, подвижности и большой маневренности. В 1940 г. два танка Т-34 первого выпуска совершили пробег по маршруту Харьков — Москва. После их демонстрации руководству страны было вынесено решение о начале серийного производства Т-34 для вооружения Красной Армии.

В 1940 г. удалось изготовить только 246 танков KB и 115 (при плане — 600) танков Т-34. Сказались трудности организационного и технологического порядка. Правда, в первом полугодии 1941 г. выпуск новых боевых машин значительно увеличился: за это время промышленность дала стране 393 танка KB и 1110 танков Т-34. И что особенно важно: если с 1931 по 1936 г. в общей массе выпущенных танков удельный вес средних и тяжелых составлял 24 %, то накануне фашистского нападения их доля возросла до 43 %^[48]. Но и этого количества было явно недостаточно для перевооружения армии. Для сравнения отметим, что в этом же году в фашистской Германии было выпущено 1,4 тыс. средних танков новых типов.

Хотя производственные мощности советского танкостроения к лету 1941 г. в 1,5 раза превышали мощность танковой промышленности Германии, выпуск танков не соответствовал производственным возможностям наших заводов.

За годы довоенных пятилеток в СССР была также создана прочная промышленная база для производства боеприпасов. Созданный в январе 1939 г. Наркомат боеприпасов возглавлял И. П. Сергеев, а с марта 1941 г. — П. Н. Горемыкин. Темпы ее развития резко возросли в 1939 г. В июне этого года Комитет обороны при СНК СССР утвердил мобилизационный план по боеприпасам, который предусматривал увеличение выпуска боеприпасов в 4,6 раза по сравнению с 1937 г. В соответствии с планом в стране развернулось строительство 24 заводов и одного комбината по производству боеприпасов, а также реконструкция 28 заводов. Уже в 1941 г. отечественная промышленность способна была выпустить боеприпасов более чем втрое по сравнению с 1940 г. Только с января по июнь 1941 г. производство боеприпасов по важнейшим видам увеличилось на 66 %^[49].

Быстро развивалась и советская военная судостроительная промышленность, располагавшая 21 заводом с хорошо оборудованными стапелями, развитой сетью конструкторских бюро и научно-исследовательских институтов. Над созданием новых военных судов плодотворно трудился большой коллектив известных ученых, инженеров, конструкторов, и среди них: С. В. Киткин, В. Е. Костенко, А. Н. Маслов, Б. М. Малинин, В. Ф. Попов и др.

Накануне Второй мировой войны в СССР была разработана пятилетняя судостроительная программа, рассчитанная на значительный рост Военно-морского флота: на заводах было заложено 100 подводных лодок и более 120 надводных кораблей, в том числе 3 линкора, 2 тяжелых крейсера, 9 легких крейсеров и др. Однако строительство «большого океанского флота» требовало огромного количества металла и производственных мощностей. В 1939 г. Комитет обороны при СНК СССР принял решение о резком сокращении числа строящихся линкоров и тяжелых крейсеров. Основные усилия были перенесены на строительство легких сил флота. В течение 1939–1940 гг. мощности судостроения увеличились в 3 раза. За первые три года третьей пятилетки промышленность передала Военно-морскому флоту 265 новых боевых кораблей различных классов.

Таким образом, все отрасли военного производства СССР накануне Великой Отечественной войны расширили свои производственные мощности. Были приняты меры к модернизации самолетов и танков в соответствии с мировыми военно-техническими достижениями, сделан шаг вперед в дальнейшем совершенствовании артиллерийского и стрелкового вооружения, возросло производство боеприпасов.

Если степень оснащения Красной Армии на 1 января 1937 г. взять за 100 %, то к 22 июня 1941 г. количество винтовок в ней возросло в 2,5 раза, пулеметов — почти в 2 раза, минометов — в 35 раз, противотанковых орудий — почти в 4 раза, танковых пушек — в 2,5, зенитных орудий — в 5, орудий крупных калибров — 3,5 раза^[50]. Что касается состояния военно-экономической готовности СССР к отражению фашистской агрессии, то несомненно одно: созданный самоотверженными усилиями народа военно-экономический потенциал страны не только обеспечивал важнейшие потребности Вооруженных сил СССР накануне вражеского нападения, но и был способен даже в тяжелейших условиях войны значительно наращивать свое военное производство. Именно этот прочный и надежный потенциал послужил материальной основой достижения Великой Победы над фашистским блоком.

Глава 3. Что мы знаем о зимней войне

В истории войн всегда вызывает интерес (а нередко — и большие споры) вопрос о том, как возникла та или иная война, каковы были ее движущие силы, непосредственный повод и более глубокие причины.

В преддверии Великой Отечественной войны в районах приграничных рубежей СССР имели место несколько вооруженных конфликтов и противоборств, преимущественно локального характера. Хотя они не вылились тогда в большие войны, их положительный и негативный опыт по использованию различных видов войск и вооружения весьма пригодился в 1941–1945 гг. Таковы, например, военные действия у озера Хасан, в районе реки Халхин-Гол, освободительный поход Красной Армии в Западную Украину и Западную Белоруссию.

К ним относится и Советско-финляндская война, или, как ее еще называют, Зимняя война (30 ноября 1939 г. — 13 марта 1940 г.).

В советской историографии возникновение и ход Зимней войны к началу 90-х годов не получили сколько-нибудь широкого освещения, а в имевшейся тогда небольшой литературе, как правило, обходились «острые углы» и превалировала односторонняя трактовка событий.

Все это не вызывает удивления, так как конкретное изучение и освещение важнейших аспектов этой войны не поощрялось, а подавляющая часть соответствующих архивных документов находилась в закрытых и недоступных историкам фондах. Официальные установки, в том числе цензурного характера, предписывали исследователям при упоминании Советско-финляндской войны именовать ее не иначе как «финляндско-советский вооруженный конфликт», дабы… не омрачать дружественные послевоенные отношения, сложившиеся между Советским Союзом и Финляндской Республикой. При этом вынесение на первое место слова «финляндско-» как бы указывало на виновника данного «конфликта».

Для молодого читателя Зимняя война до последнего времени была неизвестной. А в памяти старших поколений, несмотря на усилия последующей полувековой отечественной пропаганды, она почти не сохранила «героический след», оставив смешанное чувство горечи и неудовлетворенности.

По своему характеру и содержанию это была, конечно, настоящая война с участием довольно значительных контингентов войск, с массовым использованием боевой техники. И она принесла обеим сторонам большие жертвы и невосполнимые потери.

За последние годы в процессе развития в стране гласности исследователи получили возможность, опираясь на свежие пласты ранее засекреченных архивных источников, по-иному взглянуть на многие аспекты Зимней войны.

Но это не означает, что о «Зимней войне» мы теперь знаем все или почти все и все сложности освещения событий того времени уже позади.

В этом очерке мы остановимся лишь на некоторых проблемах предыстории и истории Советско-финляндской войны.

Прежде всего зададимся вопросом: насколько обоснованной была озабоченность советского правительства за безопасность Ленинграда и своих северо-западных границ в конце 30-х годов?

Хотя в 1920 г. между Финляндской Республикой и Советской Россией был заключен мирный договор, а в 1932 г. — договор о ненападении тем не менее в последующие годы во внешней политике Финляндии возобладала антисоветская направленность. Страна эта легко могла стать плацдармом для агрессии против СССР, как это уже имело место в 1918–1920 гг. Следует иметь в виду, что советско-финляндская граница проходила всего лишь в 32 км от Ленинграда, т. е. находилась на расстоянии орудийного выстрела крупнокалиберной пушки. Еще 17 апреля 1919 г. английская газета «Таймс» писала: «Если мы посмотрим на карту, то увидим, что Петроград легче всего достичь через Прибалтийские государства. Самый удобный и самый короткий путь лежит через Финляндию, границы которой проходят всего лишь в 30 милях от столицы России. Финляндия является ключом к Петрограду, а Петроград — ключом к Москве».

Ощущение опасности нарастало по мере того, как становились известными новые и новые свидетельства сближения Финляндии на антисоветской платформе с одной стороны с гитлеровской Германией, а с другой — с Англией, Францией и США. Некоторые финские историки, правда, пытаются утверждать, что Финляндия в предвоенные годы отошла от Германии. Так, в своей статье в советском журнале «Родина» финский профессор М. Якобсон заявил, что «когда над Европой нависла тень экспансионистской политики Гитлера, руководство Финляндии отмежевалось от германского влияния».

Но подобные «открытия», мягко говоря, расходятся с исторической действительностью. Теперь уже широко известно заявление П. Свинхувуда, занимавшего в 1931–1937 гг. пост президента страны. «Любой враг России, — говорил он, — должен быть всегда другом Финляндии. Финский народ по существу своему и навсегда является другом Германии».

Основы финско-германского союза были заложены еще в 1935 г., когда Гитлер получил разрешение на свободный проход немецких войск через финскую территорию. За это он пообещал Финляндии советскую Карелию. Это соглашение не замедлило принести свои плоды. Германские офицеры регулярно инспектировали крупные маневры финской армии. С помощью германских специалистов авиаслужба модернизировала 23 крупных аэродрома, способных принять в 10 раз больше самолетов, чем имели тогда ВВС Финляндии. Специалисты из рейха постоянно наблюдали за сооружением «линии Маннергейма», в особенности за сооружением тяжелых артиллерийских фортов. Когда строительство этой линии заканчивалось, в конце июня 1939 г. начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Ф. Гальдер произвел последний «инспекционный» осмотр ее укреплений. (Кстати, накануне этого визита Хельсинки посетила большая группа руководителей германской разведки во главе с адмиралом В. Канарисом.) В речи на приеме в честь Гальдера финский министр иностранных дел Э. Эркко высоко оценил ту «исключительную благосклонность, которую вооруженные силы Германии проявляют к Финляндии». Гальдер в ответ призвал финских руководителей не уклоняться от проводимого ими антисоветского курса.

Осенью 1939 г. была достигнута договоренность о предоставлении Германии для подводных лодок ряда островов в районе Хельсинки. В Финляндии было открыто 12 немецких консульств. Как отмечал в своей речи в 1964 г. президент У. Кекконен, «тень Гитлера в конце 30-х годов распространялась над нами, и финское общество в целом не может поклясться, что оно не относилось к ней с определенной симпатией».

В распоряжении историков сегодня есть неопровержимые доказательства того, что Финляндия имела тесные контакты и с другими державами Запада, настроенными недружественно по отношению к Советскому Союзу. Еще в июне 1935 г., к примеру, британское и финляндское правительства заключили секретное соглашение об использовании английскими самолетами финских аэродромов в войне против СССР. Из общего числа военных поставок в Финляндию на долю Англии в 1936 г. приходилось 23 %, в 1937-м — 28 % и в 1938 году — 43 %. И еще такой не менее красноречивый факт. 18 июня 1939 г. в Хельсинки прибыл главнокомандующий английской армией генерал Кирк. Он совершил инспекционную поездку на Карельский перешеек, а затем состоялись его переговоры с маршалом Маннергеймом, во время которых затрагивался и вопрос о помощи Финляндии в случае войны с СССР. Генерал Кирк одобрительно отнесся к отказу финского руководства от сотрудничества с СССР в условиях возрастания гитлеровской экспансии.

Все это нельзя не учитывать при анализе советско-финляндских переговоров, начавшихся по инициативе СССР весной и продолженных осенью 1939 г. Постоянное воздействие осуществлялось на финское руководство как со стороны фашистской Германии, так и со стороны англо-французского альянса.

Это обстоятельство следует особо подчеркнуть, так как за рубежом, в том числе и в Финляндии, имели место высказывания, что секретный дополнительный протокол к пакту Молотова — Риббентропа от 23 августа 1939 г. якобы стал тем рубежом, начиная с которого сталинское руководство взяло курс на решение советско-финляндских проблем только военным путем. Утверждается, что направленное финской стороне 5 октября 1939 г. предложение возобновить прерванные переговоры было лишь своеобразным маневром и что переговоры, дескать, были заранее обречены на неудачу.

Однако знакомство с документами, относящимися к советско-финляндским переговорам, раскрывает подлинную картину того, как вели себя представители сторон. Нельзя не сказать со всей определенностью, что с конца августа и до начала ноября 1939 г. позиция советской стороны была в целом конструктивной, достаточно терпеливой, готовой к различным компромиссам. Этого нельзя сказать о финском правительстве. Его позицию откровенно выразил на заседании комиссии по иностранным делам сейма 10 октября 1939 г. министр иностранных дел Э. Эркко. «Мы ни на какие уступки СССР не пойдем, — заявил он, — и будем драться, во что бы то-ни стало, так как нас обещали поддержать Англия, Америка и Швеция»^[51].

11 октября для ведения переговоров в Москву прибыла делегация Финляндии во главе с государственным советником, министром и ее будущим президентом Ю. Паасикиви. Но характерная деталь: он не получил полномочий для подписания какого-либо соглашения. Более того, Э. Эркко без ведома парламента и правительства дал главе финляндской делегации указание проводить исключительно жесткую, неуступчивую линию.

Несколько позднее к делегации присоединился министр финансов В. Таннер.

На состоявшейся 12 октября первой встрече председатель СНК СССР и нарком иностранных дел В. М. Молотов выдвинул ряд предложений и среди них: заключить договор о взаимной помощи, подобный тем, что были подписаны с Литвой, Латвией и Эстонией; сдать в аренду СССР сроком на 30 лет полуостров Ханко для создания там военно-морской базы; чтобы обеспечить укрепление безопасности северо-западных районов страны, включая Ленинград и Мурманск, советское правительство предложило обменять финляндскую часть территории (острова Гогланд, Сейскаари, Лавансаари, Тютерсаари, Бьерке, а также часть Карельского перешейка от села Липпола до южной оконечности города Койвисто, западную часть полуостровов Рыбачий и Средний) общей площадью 2761 кв. км на вдвое большую часть Советской Карелии (5529 кв. км)^[52].

Многие политические деятели Финляндии, в том числе маршал К. Маннергейм, высказывались за необходимость принять эти предложения советского правительства.

Однако глава финского МИДа Эркко был иного мнения. По его указанию финляндская делегация, сославшись на нейтралитет своего государства и на то, что после заключения пактов о взаимопомощи с Прибалтийскими странами «значение финляндского материка для обороны СССР уже не имеет прежней важности»^[53], отклонила советские предложения.

В меморандуме советского правительства от 14 октября его первоначальные, довольно умеренные предложения были еще более смягчены. «Меня несколько удивили небольшие требования Сталина осенью 1939 года, — писал позднее Ю. Паасикиви. — Он ожидал от нас компромиссных предложений, но мы таких предложить не смогли, если не считать самых минимальных»^[54].

Во время одной из бесед с советским представителем, состоявшейся 14 октября, военный атташе Финляндии в Москве майор Сомерто заявил, что «финны были чрезвычайно обрадованы и удивлены, что СССР предъявил умеренные требования. Они ожидали гораздо худшего»^[55].

Наконец, об этом свидетельствовал и В. Таннер. Выступив на заседании социал-демократической фракции сейма 26 октября с докладом о поездке в Москву, он заявил, что в Кремле во время переговоров старались создать дружеское настроение. «Сталин говорил очень сердечно и хотел нас убедить, что СССР желает Финляндии только лучшего»^[56]. Таннер подчеркнул, что у финской делегации «возникло впечатление, что Сталин искренне хотел соглашения…»^[57].

Но, к сожалению, никакого компромисса достигнуть не удалось. Делегация Финляндии оставалась на прежних позициях, о чем свидетельствовали меморандумы от 14, 23 и 31 октября, направленные советскому руководству^[58].

Безрезультатно закончились переговоры и 3 ноября, когда советская делегация сняла свое предложение относительно предоставления СССР военной базы на полуострове Ханко, но предложила взамен обменять или продать острова Хермансэ, Куэ, Хэстэбусэ, Лонгшер, Фурушер, Экен и ряд других близлежащих островов.

В записке Ю. Паасикиви и В. Таннера, адресованной 9 ноября В. М. Молотову, говорилось, что, по мнению правительства Финляндии, «те же причины, по которым является невозможным предоставление военной базы в Ханко, касаются также и островов, о которых идет речь»^[59].

В тот же день раздраженный Молотов, указав в письменном ответе на допущенные искажения в записке Паасикиви и Таннера, возвратил ее финской стороне.

9 ноября последовало указание Э. Эркко финляндской делегации прекратить всякие переговоры, поскольку, по его словам, в Финляндии есть «более важные дела». 13 ноября делегация вернулась в Хельсинки. Такая односторонняя «инициатива» военного кабинета Каяндера исключила возможность мирного урегулирования спорных и острых проблем, связанных с обеспечением безопасности Ленинграда и северо-западных районов СССР. Все это дало основание президенту Ю. Паасикиви позднее назвать разразившуюся вскоре Советско-финляндскую войну «войной Эркко». «Ошибочная и неправильная политика, — подчеркнул он, — вовлекла нас в 1939 году в войну, которая закончилась так, как только и могла закончиться». А главнокомандующий финской армией маршал К. Маннергейм заявил в первый день войны, что «если бы Эркко был мужчиной, то он пошел бы в лес и застрелился».

Именно после безрезультатно закончившихся переговоров в середине октября, судя по имеющимся документам, Сталин стал склоняться к решению проблемы силовым путем. Подтверждением такого хода событий может служить разработанный Военным советом Ленинградского военного округа по указанию Москвы план операции по разгрому сухопутных и морских сил финской армии. В предыдущих советских военных документах, относящихся к возможному конфликту с Финляндией, речь шла о «контрударе» или об «оборонительном» характере готовящихся мероприятий. В представленном же 29 октября 1939 г. наркому обороны СССР К. Е. Ворошилову плане задачи войск принципиально меняются^[60]. В этом документе, ранее никогда не публиковавшемся в открытой печати, в частности, говорилось, что «…по получении приказа к наступлению наши войска одновременно вторгаются на территорию Финляндии на всех направлениях с целью растащить группировку сил противника и во взаимодействии с авиацией нанести решительное поражение финской армии.

…Указанные мероприятия обеспечивают проведение операции на Виддицком направлении — в течение 15 дней, на Карельском перешейке — 8–10 дней при среднем продвижении войск 10–12 км в сутки»^[61].

Нельзя не заметить, что в плане, подписанном командующим ЛВО командармом 2-го ранга Мерецковым, членом Военного совета корпусным комиссаром Мельниковым и начальником штаба ЛВО комбригом Чибисовым, давалась объективная оценка складывавшейся ситуации.

С середины ноября, после разрыва финской делегацией мирных переговоров в Москве, военные приготовления с обеих сторон начали резко возрастать. Мнение Сталина о необходимости в создавшейся обстановке использовать силовой метод становится определяющим. Именно в эти дни на заседании Главного Военного совета он с огорчением заявил, что «нам придется воевать с Финляндией».

В быстром сокрушении дерзкого и строптивого соседа Сталин не сомневался. Такая же уверенность была и в высших советских военных кругах.

Позднее маршал К. Е. Ворошилов сделает такое признание: «…Ни я, нарком обороны, ни Генштаб, ни командование Ленинградского военного округа совершенно не представляли себе всех особенностей и трудностей, связанных с этой войной». 15 ноября с пометкой «немедленно» он отдает приказ Военному совету Ленинградского военного округа о передислокации и дополнительной переброске войск в районах советско-финляндской границы. На Карельский перешеек перебрасывалось управление 7-й армии.

А 17 ноября Ворошилов подписал оперативную директиву Военному совету того же округа о форсировании подготовки к наступлению против Финляндии. Этот документ, ранее также не публиковавшийся, представляет собой интерес. Процитируем его основные положения:

«Военному совету Ленинградского военного округа. Приказываю:

1. К исходу “х” дня 1939 г. закончить сосредоточение войск округа согласно ранее данным указаниям и быть готовым во взаимодействии с Краснознаменным Балтийским и Северным флотами к решительному наступлению с целью в кратчайший срок разгромить противостоящие сухопутные войска и военно-морской флот противника.

2. С рассветом “х” дня 1939 г. одновременно войсками сухопутных, военно-воздушных и военно-морских сил перейти в решительное наступление…

…9. Получение настоящей директивы подтвердить и план действий представить нарочным к 20 ноября 1939 г.»^[62].

Одновременно началось формирование из лиц карело-финской национальности 106-й стрелковой дивизии со сроком готовности к 24 ноября 1939 г.^[63]. Командиром дивизии был назначен комбриг А. М. Антила (финн по национальности), а военным комиссаром — бригадный комиссар Егоров. Эта дивизия, развернутая впоследствии в финский корпус, по мысли ее создателей, должна была вскоре стать ядром так называемой Финляндской Народной армии Финляндской Демократической Республики, а сам А. М. Антила — министром обороны «нового» финского правительства во главе с О. В. Куусиненом.

Таким образом, во второй половине ноября подготовка к военным действиям как с советской, так и с финской стороны развернулась полным ходом и обстановка на советско-финляндской границе накалилась до предела. Достаточно было небольшой искры, чтобы вспыхнула война.

Непосредственным поводом явился известный инцидент в районе советского пограничного селения Майнила. Весьма скупая документация «майнильской истории», сохранившаяся у советской стороны, оставляет много неясностей. Основной документ — донесение в Москву от 26 ноября 1939 г. командующего ЛВО Мерецкова и члена Военного совета округа Мельникова. В нем говорилось:

«Тт. Сталину, Молотову, Ворошилову. Докладываю: 26 ноября в 15 час. 45 мин. наши войска, расположенные в километре северо-западнее Майнела (так в документе. — Г. К.), были неожиданно обстреляны с финской территории артогнем. Всего финнами произведено семь орудийных выстрелов. Убиты три красноармейца и один младший командир, ранено семь красноармейцев, один младший командир и один младший лейтенант. Для расследования на месте выслан начальник первого отделения Штаба округа полковник Тихомиров. Провокация вызвала огромное возмущение в частях, расположенных в районе артналета финнов. К. Мерецков, Мельников»^[64].

В этом донесении много странностей. Во-первых, в деле хранится не оригинал, а копия. На ней стоит виза Б. М. Шапошникова, начальника Генерального штаба Красной Армии, с той же датой — 26 ноября. Во-вторых, нет времени поступления донесения в Москву. Наконец, в тексте правка: последняя ранее содержавшаяся в документе фраза «Прошу указаний» — вычеркнута. Но как можно было и с какой целью править копию?

Содержание самого донесения тоже не совсем ясно. О результатах расследования инцидента полковником Тихомировым в делах никаких сведений нет. Не указаны были фамилии погибших и раненых…

В тот же день В. М. Молотов вручил финляндскому послу ноту протеста, составленную в резких выражениях и категорически требовавшую отвода финских войск от границы.

Финский ответ был дан 27 ноября. В нем подтверждалось, что и с финской стороны наблюдались между 15 часами 45 минутами и 16 часами 5 минутами семь взрывов на советской территории… Во избежание недоразумений финны предлагали «приступить к переговорам по вопросам об обоюдном отводе войск на известное расстояние от границы» и одновременно поручить пограничным комиссарам обеих сторон на Карельском перешейке «совместно произвести расследование по поводу данного инцидента…»^[65].

Эти предложения были отклонены. 28 ноября в ответной ноте Молотов заявил фактически о денонсации пакта о ненападении, заключенного между СССР и Финляндией в 1932 г. А в его речи по радио 29 ноября говорилось уже не об одном инциденте, а об «артиллерийском обстреле наших воинских частей под Ленинградом». Предложение финнов о совместном расследовании того, что случилось у Майнилы, он назвал «нахальным отрицанием фактов, издевательским отношением к понесенным нами жертвам». В этот же день из Хельсинки были отозваны политические и хозяйственные представители СССР, а в 8 часов утра 30 ноября 1939 г. советские войска вторглись на территорию суверенной Финляндии и открыли боевые действия против финской армии.

Разумеется, расследование инцидента в районе Майнилы стало тогда уже ненужным.

Так началась продолжавшаяся 105 дней Советско-финляндская война. Какими бы оговорками и оправданиями ни сопровождалось решение взять курс на силовой метод и начать войну, ясно одно — эти действия советского руководства были грубым нарушением международного права. Но что оставалось делать, когда в обстановке серьезного сближения Финляндии с агрессивным Третьим рейхом и резко возросшей угрозы безопасности Ленинграда финская сторона исключила всякий разумный компромисс, прервав в одностороннем плане переговорный процесс.

Начнись надвигавшаяся большая война с «главным союзником Финляндии», смог ли устоять находившийся всего лишь в 32 км от границы город на Неве? А с его падением, какова оказалась бы судьба советской столицы, ход и исход всей гитлеровской агрессии против СССР? Занимать при этом какую-то выжидательную позицию с радужной надеждой на какое-то позитивное решение проблемы было бы невозможно и недопустимо.

На второй день после начала войны в советской печати и по радио было объявлено, что «путем радиоперехвата стало известно» о сформировании 1 декабря «левыми силами» в только что занятом советскими войсками городе Терийоки (ныне Зеленогорск) Народного правительства Финляндской Демократической Республики во главе с видным деятелем Коминтерна и рабочего движения в Финляндии О. Куусиненом. Вслед за этим, тоже «путем радиоперехвата», советское руководство «узнало» об обращении ЦК Компартии Финляндии к финскому трудовому народу с призывом свергнуть власть «поджигателей войны», не следовать за «предательскими вождями финской социал-демократии».

В первый же день создания терийокского правительства его признал Президиум Верховного Совета СССР. С ним были установлены дипломатические отношения, а 2 декабря в Москве подписан договор о взаимопомощи и дружбе сроком на 25 лет.

Казалось бы, появление такого правительства должно было привести к немедленному прекращению военных действий и готовности сесть за стол мирных переговоров. Однако советское руководство в течение почти двух первых месяцев Зимней войны упорно отклоняло всякие предложения о прекращении огня. Оно утверждало, что «Советский Союз не находится в состоянии войны с Финляндией и не угрожает войной финскому народу» и что «Советский Союз находится в дружественных отношениях с Демократической Финляндской Республикой, с правительством которой 2 декабря с. г. заключили договор о взаимопомощи и дружбе. Этим договором урегулированы все вопросы…».

Что касается каких-то боевых действий на территории Финляндии, то, как заявлялось в официальных документах, подписанных Молотовым, СССР по просьбе Народного правительства Финляндской Демократической Республики оказывает ей «содействие своими военными силами для того, чтобы совместными усилиями ликвидировать опасный очаг войны, созданный в Финляндии ее прежними правителями».

Такая позиция советского руководства послужила для Совета Лиги Наций основанием, чтобы осудить действия СССР, «направленные против Финляндского государства» и 14 декабря исключить Советский Союз как агрессора из этой международной организации.

Вопрос о том, кому в действительности принадлежит идея создания этого правительства, и сегодня интересует многих как в России, так и в Финляндии. Вплоть до конца 1980-х годов ответственность за появление на политической арене правительства Куусинена брал на себя ЦК Компартии Финляндии. Об этом, например, написал 9 марта 1989 г. в газете «Каснан Уутисет» председатель ЦК КПФ Я. Вальстром, хотя давно было ясно, что инициатива финских коммунистов была невозможна без согласия Сталина.

Но, может быть, все-таки Сталин принимал самое прямое участие в столь быстром появлении терийокского правительства?

Непосредственные архивные материалы по этому вопросу пока не обнаружены, но косвенные все же имеются. Перед нами два документа, которые довольно убедительно свидетельствуют, откуда последовало указание о создании Народного правительства Финляндской Демократической Республики.

Первый из них — это специальная директива начальника Политуправления Ленинградского военного округа дивизионного комиссара Горохова от 23 ноября (т. е. за три дня до событий у Майнилы), которая под грифом «Совершенно секретно» была направлена начальникам политуправлений армий, военкомам и начальникам политотделов соединений.

Наряду с оценкой общей обстановки на северо-западных рубежах СССР в ней содержатся и такие слова: «Мы идем не как завоеватели, а как друзья финского народа. Красная Армия поддержит финский народ, который стоит за дружбу с Советским Союзом и хочет иметь свое, финляндское, подлинно народное правительство»^[66].

Вполне очевидно, решиться на включение подобной фразы без прямого указания из Кремля комиссар Горохов, конечно, не мог.

Второй документ — запись беседы Молотова с германским послом в Москве фон Шуленбургом, которая состоялась в первый день войны (30 ноября) и за день до того, как был сделан «удачный» «радиоперехват», поведавший о появлении нового правительства в г. Терийоки.

Во время этой беседы Молотов «удивительно точно» предсказал рождение правительства Куусинена и конкретно изложил все важнейшие пункты его внешней и внутренней программы.

«Это правительство, — говорил Молотов, — будет не советским, а типа демократической республики. Советы там никто не будет создавать, но мы надеемся, что это будет правительство, с которым мы сможем договориться и обеспечить безопасность Ленинграда»^[67].

Что касается причастности ЦК КПФ к созданию правительства Куусинена, то необходимо иметь в виду, что в Москве или Петрозаводске в указанное время находилось лишь несколько остававшихся на свободе членов ЦК КПФ, почти все остальные подверглись репрессиям. Они никак не могли составлять какое-то «большинство» и действовать от имени Центрального Комитета.

Терийокское правительство было грубой ошибкой, явным просчетом сталинской дипломатии. Оно не получило какой-либо поддержки среди народа Финляндии, находилось в тени и вскоре после подписания Московского мирного договора 12 марта 1940 года объявило о своем самороспуске.

Война с Финляндией планировалась советским военным руководством в качестве одной наступательной операции, которая должна была победоносно завершиться в течение не более двух недель. Ведь превосходство в силах было целиком на советской стороне. Части Красной Армии, сосредоточенные для участия в боевых действиях, превосходили группировку финских войск: по живой силе — в 2 раза, по артиллерии — в 5 раз, танкам — в 7,5 раза, боевым самолетам — в 10 раз. Однако действительность опрокинула все эти расчеты.

И хотя 1 декабря Л. П. Берия сообщал К. Е. Ворошилову, что «задачи, поставленные перед частями пограничных войск на 30 ноября, — выполнены»^[68], общее наступление Красной Армии уже в первый день боевых действий стало неожиданно давать первые сбои.

В последующие дни декабря, несмотря на высокую степень моторизации частей Красной Армии, мужество и героизм ее бойцов и командиров, какого-либо кардинального улучшения с продвижением советских войск на территории Финляндии не произошло. В условиях необычайно суровой зимы они оказались слабо подготовленными к боевым действиям в лесистой местности. Танки и тяжелая техника увязали в глубоком снегу. Плохо работала связь, не было четкого взаимодействия танков и артиллерии с пехотой, недостаточно эффективно действовала авиация. Участились перебои с доставкой вооружения, боеприпасов, продовольствия, горючего и фуража. Сравнительно легко экипированные части Красной Армии, натолкнувшись на отчаянное сопротивление финских войск, действовавших зачастую небольшими мобильными отрядами, стали попадать в окружение и нести все более чувствительные потери убитыми, ранеными, больными и обмороженными.

Как вспоминал тогдашний командующий войсками ЛВО, а затем 7-й армией командарм 2-го ранга К. А. Мерецков: «Сталин сердился: почему не продвигаемся? Неэффективные военные действия, подчеркивал он, могут сказаться на нашей политике. На нас смотрит весь мир. Авторитет Красной Армии — это гарантия безопасности СССР. Если застрянем надолго перед таким слабым противником, то тем самым стимулируем антисоветские усилия империалистических кругов».

Одна из наиболее серьезных причин всех этих неудач Красной Армии была связана с нечетким управлением войсками командным составом, не отличавшимся богатым боевым опытом. И в этом нет ничего удивительного. Ведь, по существу, почти весь цвет Вооруженных сил СССР пострадал в ходе чистки в 1937–1938 гг.

И в этой войне Сталин использовал уже испытанный им метод — обвинив многих командиров в трусости и измене.

Такая позиция Сталина вполне устраивала наркома обороны и главкома Ворошилова, готового снять с себя большую долю вины за военные неудачи и общее состояние боеготовности войск. «Считаю необходимым, — писал он в конце декабря 1939 г. Сталину и Молотову, — провести радикальную чистку корпусов, дивизий и полков. Выдвинуть вместо трусов и бездельников (сволочи тоже есть), честных и расторопных людей. Для проведения этой работы нужно послать Кулика или Щаденко»^[69]. Однако Сталин посчитал, что с таким его поручением лучше всех справится начальник Политуправления РККА Л. З. Мехлис вместе с группой высоких чинов НКВД и военных юристов.

Вскоре в боевых частях и соединениях Красной Армии прокатилась волна репрессий. При этом Мехлис и подручные Берия практиковали проведение ускоренных судов, а затем расстрелов осужденных перед личным составом войск.

«Совершенно секретно Начальнику Генерального штаба Красной Армии т. Шапошникову (для Ставки) Докладываем: Суд над бывшим командиром 44 с/д Виноградовым, начальником штаба Волковым и начполитотдела Пахоменко состоялся 11 января в Важенвара под открытым небом в присутствии личного состава дивизии. Обвиняемые признали себя виновными в совершенных преступлениях. Речи прокурора и общественного обвинителя были одобрены всеми присутствующими. Суд тянулся пятьдесят минут. Приговор к расстрелу был приведен в исполнение немедленно публично взводом красноармейцев.

После приведения приговора в исполнение состоялось совещание начсостава, на котором намечена дальнейшая разъяснительная работа. Выявление всех предателей и трусов продолжается… Чуйков, Мехлис 11 января 1940 г. Принято в 21.41. 11.1.40»^[70].

Быстро разраставшиеся размеры репрессий, особенно в составах 7-й — 9-й армий, встревожили и озадачили Военного прокурора НКО СССР Гаврилова, который наложил запрет на привлечение к суду некоторых командиров.

Однако это не соответствовало «высоким установкам», полученным Мехлисом. Поэтому начальник Политуправления РККА, который уже вошел во вкус инквизитора и жаждал новых жертв, разразился в адрес Военного прокурора недовольной телеграммой.

«Телеграмма

Москва, НКО, для прокурора Гаврилова,

копия: тов. Щаденко, Кузнецову.

Виза К. Е. Ворошилова

“KB”

Вы запрещаете прокурору 9-й армии судить ряд лиц в порядке, примененном в отношении Виноградова и его банды. Мы провели здесь суд над Чайковским И. И., комиссаром погранполка Черевко в том же порядке, который дал замечательный эффект. Сейчас проводим несколько процессов над рядовыми и притом все публично. Ваше запрещение будет серьезным тормозом в ликвидации дезертирства. Не знаю, кто дал Вам основание толковать, что только виноградовское дело надо было рассматривать специальным порядком, а на другие дела этот порядок не распространяется. О своих действиях докладываем Ставке, и они не противоречат полученным нами указаниям. Отмените вашу директиву, которая ничего, кроме вреда, не принесет. Мы не допускаем массовых репрессий, но добьемся проведения эффективных процессов.

Мехлис

16 января»^[71].

Расправы над командирами и бойцами не только не прекратились, но получили даже новое развитие. Вспомнили о «положительном» опыте времен Гражданской войны: с 24 января 1940 г. совместным приказом НКО и НКВД на боевых участках пяти действовавших там армий было создано 27 контрольно-заградительных отрядов НКВД по 100 человек в каждом, подчиненных особым отделам и наделенных широкими правами. Этот приказ был отменен лишь 4 мая 1940 г.^[72]

Положение на фронте стало меняться в лучшую сторону только после дополнительной концентрации войск для созданного 7 января 1940 г. Северо-Западного фронта. Его командующим был назначен командарм 1-го ранга С. К. Тимошенко.

Командование Северо-Западного фронта активно приступило к разработке плана наступательной операции. Как вспоминал Маршал Советского Союза М. В. Захаров, «наставления по прорыву укрепленных районов в штабе фронта не оказалось, так как в свое время оно было отнесено к вредительским документам и сожжено. Пришлось доставать его в библиотеке им. В. И. Ленина. На основе этого наставления и с учетом конкретных данных по финским долговременным укреплениям штабом Северо-Западного фронта были изданы инструкции по прорыву укрепленного района, оказавшие войскам большую помощь».

11 февраля, после месячной подготовки, войска фронта перешли в наступление и спустя семь дней главная полоса финской обороны — так называемая «линия Маннергейма» — была прорвана.

Теперь действия Красной Армии оценивались уже иначе. «Русские на этот раз научились организовывать взаимодействие войск, — писал главнокомандующий финскими войсками маршал К. Маннергейм. — Артиллерийский огонь прокладывал путь пехоте. С большой точностью им управляли с аэростатов и боевых машин».

Падение «линии Маннергейма» поставило Финляндию перед угрозой быстрого и полного поражения. Со всей очевидностью встал вопрос о заключении мира.

Еще в январе 1940 г. с советской стороны поступила информация о том, что СССР оставляет двери открытыми для мирных переговоров с Финляндией. Большую активность в этом деле проявила известная финская писательница X. Вуолийоки, которая с согласия правительства Р. Рюти 10 января выехала в Стокгольм, где имела встречу с советским послом А. М. Коллонтай. В состоявшейся беседе выяснилось, что советская сторона стремится к миру.

Но теперь финская сторона не спешила сесть за стол переговоров, надеясь на получение эффективной помощи со стороны западных держав, что позволило бы в корне изменить военно-политическую ситуацию. Правящие крути Финляндии, по оценке германского посольства в Хельсинки, полагали «продержаться, по крайней мере, до весны в надежде, что за это время в мире произойдут решающие события».

Но в конце концов более трезвый анализ сложившейся обстановки заставил финляндское правительство согласиться на обсуждение советских предложений о прекращении войны. 29 февраля оно сообщило, что готово принять за основу для начала переговоров о мире полученные от советского правительства условия. С этой целью 7 марта в Москву прибыла финская правительственная делегация во главе с премьер-министром Р. Рюти. Переговоры, которые проходили с 8 по 12 марта, завершились подписанием мирного договора.

Многие, очевидно, полагают, что в период переговоров напряжение в боевых действиях резко спало, а 12 марта наконец смолкли и последние залпы этой «незнаменитой войны».

На самом деле было далеко не так. И вообще финал Зимней войны оказался очень кровавым.

С одной стороны, финские войска, которые обороняли позиции на Карельском перешейке, помнили об обещании Маннергейма, что новая граница будет установлена по линии боев на день наступления мира. Поэтому они не только упорно защищались, но на отдельных участках фронта переходили в контрнаступление. Так, с утра 13 марта финские войска оказали сильное давление на попавшие в окружение части так называемой нашей Ребольской группы 9-й армии, пытаясь прорваться на командный пункт. Обе стороны понесли большие потери. Общие потери финских войск только за тринадцать дней марта составили 28925 человек, что превысило ее потери в январе и феврале вместе взятые^[73].

С другой стороны, в последние дни сражения Сталин дал указание руководству Северо-Западного фронта и командующим армиями значительно усилить наступательный натиск, считая, что это в итоге принесет большие выгоды. При этом не случайно бойцы и командиры действующей армии не были проинформированы о том, что в Москве уже идут мирные переговоры. О цели распоряжения Сталина красноречиво говорит следующий архивный документ:

«Немедленно.

Шифром.

Через Начштаба.

Командующему 8 армией.

В результате нашего большого успешного наступления на Карельском перешейке финны, понесшие большие потери, запросили мира. Мы стоим всегда за мирную политику и, возможно, согласимся на ведение мирных переговоров, при этом понятно, что чем больше захватим в ближайшие дни территории противника, тем больше требований можем предъявить противнику, ввиду чего необходимо как можно больше захватить территории противника в самые ближайшие дни.

Армия достаточно сильна, чтобы отхватить у противника побольше территорий. Либо армия теперь же в ближайшие четыре-пять дней добьется успеха, либо, если она опоздает, как до сих пор опаздывала, то Ваши операции могут оказаться излишними и никому не нужными…

Ставка Главвоенсовета

11 марта 1940 г. 1 ч. 40 м.»^[74].

Во время одного из заседаний 11 марта финская делегация предложила прекратить военные действия. В ответ она получила разъяснение, что огонь будет прекращен «только одновременно с подписанием мирного договора»^[75]. Однако этого не произошло. Даже утром 13 марта продолжалась наступательная операция на Питкяранском направлении по захвату островов^[76].

Более того, именно после заключения договора о мире, пользуясь тем, что он вступал в силу в 12 часов (по ленинградскому времени) 13 марта Ставка Главвоенсовета отдала приказ о штурме Выборга, который начался в 8 часов утра. Эта последняя крупная военная акция в рамках Зимней войны сегодня выглядит совершенно бессмысленной, нелепой и жестокой. Ведь, согласно Московскому договору, Выборг вместе с прилегающим к нему районам отходил к СССР и мог быть передан без единого выстрела. Но, видимо, мало стоила тогда жизнь советских и финских солдат во имя каких-то амбиций и очевидной жажды мщения за недавние провалы и неудачи на земле Суоми!

Сражение было ожесточенным и кровопролитным. Это была подлинная трагедия и города, и людей, убивавших друг друга, когда мир уже вступал в свои права.

В «Зимней войне» обе стороны понесли большие потери. Но официальная советская пропаганда тех лет стремилась всячески преуменьшить наши потери и преувеличить финские. Даже в очерке «Советско-финляндская война 1939–1940 гг.», изданном для закрытого пользования, утверждалось, что «потери финнов больше, чем в 1,5 раза превышают потери Красной Армии».

И сейчас существуют расхождения между исследователями, российскими и финскими источниками при оценке цифровых итогов вооруженного противоборства.

Однако факт остается фактом, наших потерь было гораздо больше.

В материалах Административно-мобилизационного управления Генерального штаба РККА, хранящихся в Российском государственном военном архиве (РГВА) и выявленных его сотрудником П. А. Аптекарем, имеются такие сведения о потерях Красной Армии: 72408 убитых, 17520 пропавших без вести, 186129 раненых, 13213 обмороженных, 4240 контуженных. Подготовленные в мае 1940 г., эти цифровые итоги являются также неполными и не совсем точными. Обращение к первичным отчетным документам показывает, что в них, например, существенно (до 30 %) занижены сведения о потерях 15-й и 9-й армий, ничего не говорится о потерях Военно-морского флота и войск НКВД, о попавших в плен.

Согласно данным картотеки Бюро потерь РГВА, содержащей поименный перечень потерь, Красная Армия во время Зимней войны потеряла 131 476 человек убитыми, пропавшими без вести и умершими от ран, около 6000 пленными. По тем же данным, число раненых и обмороженных бойцов и командиров колеблется от 325 тыс. до 330 тыс.

Что касается потерь противника, то, по финским источникам, они составили: 48243 человека убитыми, 43000 ранеными, 4101 пропавшими без вести (по другим опубликованным финским данным 3273) и 825 — попавшими в плен. О количестве обмороженных и контуженных в официальных финских документах и изданиях не говорится^[77].

Поистине трагической была судьба советских военнопленных. Финский плен был очень суровым и тяжким. В то время за малейшую провинность узник из России мог быть подвергнут жестокому наказанию, вплоть до расстрела. Всего, по данным, обнаруженным нами в фондах Военного архива и Архива Министерства иностранных дел Финляндии, было взято в плен около 5600 советских военнослужащих, из них только за период с 22 декабря 1939 г. по 5 мая 1940 г. в лагерях и тюрьмах погибло 112 человек. По тем же источникам, в результате состоявшегося обмена пленными советской стороне с 17 по 28 апреля 1940 г. было передано 5277 человек, а финской — 775. Кроме того, временно оставались в финском плену из-за тяжелых ранений и болезней 169 бойцов и командиров Красной Армии, а на территории СССР по тем же причинам — 58 финских военнослужащих^[78].

После освобождения часть бывших советских военнопленных вместе с другими воинами Красной Армии под музыку духовых оркестров промаршировали по улицам Ленинграда, осыпаемые цветами. Затем их отделили от «воинов-победителей», погрузили в отдельный спецэшелон с забитыми окнами и вместе с другими «сомнительными и чуждыми элементами» в соответствии с решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 19 апреля 1940 г. направили в Южский лагерь НКВД. К 28 июня 1940 г. здесь содержалось 5175 красноармейцев и 293 командира, переданных финской стороной при обмене военнопленными, всего — 5468 человек. Из этого количества, как докладывал Берия в тот день Сталину, было «выявлено и арестовано 414 человек, изобличенных в активной предательской работе в плену» и приговорено к расстрелу 232 человека.

Только 450 бойцов и командиров, попавших в плен ранеными, больными или обмороженными, подлежали освобождению из указанного лагеря и передаче «в распоряжение Наркомата обороны».

Советско-финляндская война в целом не приумножила славу русского оружия, вскрыв крупные недостатки в подготовке и боеспособности Красной Армии. Ее итоги в марте 1940 г. обсуждались на внеочередном Пленуме ЦК ВКП(б), а затем в апреле того же года — на расширенном заседании Главного Военного совета с участием руководящего командного состава действующей армии. 7 мая 1940 г. наркомом обороны СССР вместо К. Е. Ворошилова был назначен С. К. Тимошенко.

Разработанные на основе опыта Зимней войны мероприятия были положены в основу работы по повышению боеспособности Красной Армии. Однако далеко не все уроки из этих драматических событий были учтены.

С другой стороны, ход Советско-финляндской войны только укрепил убежденность Гитлера в слабости Красной Армии, в быстрой и легкой победе в предстоящей агрессии против Советского Союза.

Такого же мнения придерживались и в правящих кругах Великобритании, США, Франции и других западных стран.

Словом, эта война имела далеко идущие последствия.

Глава 4. 22 Июня… Почему вражеское нападение оказалось внезапным

22 июня 1941 года… В историю нашей Родины этот день вошел черной трагической датой. Он стал первым днем вероломной нацистской агрессии против СССР, первым днем неимоверно жесткой и тяжелой войны.

Около 4 часов утра, когда немецко-фашистские войска получили условный сигнал «Дортмунд» — сигнал для нападения, по советским пограничным заставами и укреплениям был внезапно нанесен мощный артиллерийский удар, а через несколько минут вражеские полчища вторглись в пределы Советского Союза. Крупные силы германской авиации обрушили тысячи тонн смертоносного груза на аэродромы, склады, мосты, железные дороги, военно-морские базы, линии и узлы связи, на спящие советские города. В приграничных районах страны забушевал гигантский огненный смерч…

Так, вероломно нарушив договор о ненападении, фашистская Германия вместе со своими союзниками совершила вооруженную агрессию, получив в результате этого весьма значительные, хотя и временные преимущества. Для советского народа началась война, уже вскоре по праву названная Великой Отечественной…

Армия вторжения насчитывала 5,5 млн человек, около 4300 танков и штурмовых орудий, 4980 боевых самолетов, 47200 орудий и минометов. Ей противостояли силы пяти советских западных приграничных округов и трех флотов, которые почти вдвое уступали противнику в численности солдат, имели несколько меньшее количество артиллерии и превосходили врага в танках и минометах, правда большей частью устаревших образцов^[79]. Что касается первого эшелона армий, то здесь гитлеровское командование развернуло 103 дивизии, в том числе 10 танковых, тогда как в первом эшелоне наших армий прикрытия имелось только 56 стрелковых и кавалерийских дивизий.

Особенно подавляющим было превосходство немецко-фашистских войск на направлениях главных ударов. К исходу уже первого дня войны их мощные танковые группировки на многих участках фронта вклинились в глубь советской территории от 25 до 35, а местами даже до 50 километров. К 10 июля глубина вражеского вторжения на решающих направлениях составила свыше 300 километров. В руки противника попало почти 200 складов с горючим, боеприпасами и вооружением, находившихся в приграничной зоне, или 52 % окруженных складов и складов НКО, находившихся на территории приграничных военных округов^[80].

Атакованные внезапно части Красной Армии были вынуждены вступать в тяжелые бои без необходимой подготовки и без завершенного стратегического развертывания, будучи укомплектованными на 60–70 % от нормы штатов военного времени, с ограниченным количеством материальных средств, транспорта, связи, нередко без воздушной и артиллерийской поддержки.

Под ударами наступавшего агрессора воины Красной Армии попадали в окружение, терпели тяжелые поражения и неудачи. За три недели войны противнику удалось полностью разгромить 28 советских дивизий. Кроме того, более 72 дивизий обоих эшелонов понесли потери в людях и боевой технике от 50 % и выше. Общие потери Красной Армии только в дивизиях, без учета частей усиления и боевого обеспечения, за это время составили около 850 тыс. человек, до 6 тыс. танков, не менее 6,5 тыс. орудий калибра 76 мм и выше, более 3 тыс. противотанковых орудий, около 12 тыс. минометов, а также около 3,5 тыс. самолетов^[81].

Противник потерял около 100 тыс. солдат и офицеров, более 1700 танков и штурмовых орудий и 950 самолетов.

Значительный урон понес к 10 июля и советский Военно-морской флот: 3 эсминца, 1 лидер, 11 подводных лодок, 5 тральщиков, 5 торпедных катеров и ряд других боевых судов и транспортов. За это же время агрессор лишился только 4 минных заградителей, 2 торпедных катеров и 1 «охотника»^[82].

И все же расчеты гитлеровского командования на низкую боеспособность Красной Армии не оправдались. Уже в первые дни войны в невероятно тяжелых условиях ее бойцы и командиры оказывали врагу отчаянное и упорное сопротивление. В подтверждение тому можно было бы привести немало документальных свидетельств о стойкости пограничников многих застав, защитников Перемышля, Лиепаи, Брестской крепости, Могилева, о храбрости воинов различных видов и родов войск.

Войска фашистской Германии и ее союзников до этого нигде не встречали такого сопротивления и никогда не несли таких больших потерь.

Вот что отмечал бывший начальник штаба 4-й немецкой армии генерал Г. Блюментрит:

«Первые сражения в июне 1941 года показали нам, что такое Красная Армия. Наши потери достигли 50 %. Пограничники защищали старую крепость в Брест-Литовске свыше недели, сражаясь до последнего человека, несмотря на обстрел наших самых тяжелых орудий и бомбежку с воздуха. Наши войска очень скоро узнали, что значит сражаться против русских».

На 8-й день войны начальник германского Генерального штаба сухопутных войск генерал Ф. Гальдер записал в своем дневнике: «Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека… Упорное сопротивление русских заставляет нас вести бои по всем правилам наших боевых уставов. В Польше и на Западе мы могли позволить себе известные вольности. Теперь это уже недопустимо». «Процент потерь офицерского состава, — отметил он на 15-й день войны, — по отношению к общему количеству потерь выше, чем в прошлых кампаниях»^[83].

Генерал Г. Гудериан, тоже известная фигура в военном руководстве вермахта, заметил: «Еще Фридрих Великий сказал о русском солдате, что его нужно два раза застрелить, и потом еще толкнуть, чтобы он, наконец, упал. Он правильно оценил стойкость этого солдата. В 1941 году мы должны были прийти к такому же выводу. С несгибаемой стойкостью удерживали эти солдаты свои позиции».

До середины июля 1941 г. противник терял на советско-германском фронте в среднем 4 тыс. человек в день, во второй половине июля — более 7 тыс., а к концу третьего месяца войны его общие потери превысили 500 тыс. солдат и офицеров. Для сравнения заметим, что до нападения на СССР за весь предшествующий период Второй мировой войны немецко-фашистская армия, завоевавшая почти всю Европу, потеряла только около 300 тыс. человек.

Красная Армия усиливала сопротивление врагу, нанося ему все более чувствительные удары. Однако остановить агрессора в приграничной зоне не удалось. Немецко-фашистские войска продолжали развивать наступление в глубь территории СССР. Над Советским Союзом нависла смертельная угроза.

И тогда, в те горькие и страшные месяцы лета сорок первого, и сейчас, спустя 70 лет со дня начала войны, многие задают вопрос: каковы причины того чрезвычайно тяжелого и опасного положения, в котором оказалось Советское государство, какие факторы повлияли на крупные поражения Красной Армии в первые недели войны?

В исторической литературе, опубликованной в стране и за рубежом, имеется немало работ, содержащих различные ответы на этот вопрос. Обычно ссылаются на огромный военно-экономический потенциал фашистского рейха, который к июню 1941 г. опирался на ресурсы почти всей порабощенной им Европы. Внимание читателей обращается и на тот факт, что немецко-фашистская армия имела двухлетний опыт войны, была хорошо обученной и оснащенной по последнему слову техники. Неудачи Красной Армии объясняются также довоенными репрессиями в отношении военных кадров, ошибочной оценкой Сталиным и его ближайшим окружением военно-стратегической обстановки, неправильным определением времени нападения и направления главного удара агрессора, нашей недостаточной подготовленностью к войне в экономическом плане, слишком краткими рамками мирного времени, не позволившими выполнить все намеченные планы, и т. д.

Из факторов, имевших тяжелые последствия в первые месяцы вооруженного противоборства советского народа, остановимся на проблеме внезапности фашистской агрессии и на степени вины в этом И. В. Сталина.

Необходимо сразу же отметить, что в ряде публикаций появились утверждения, что никакой внезапности вражеского нападения на СССР и не было, что это, мол, издержки историографии «застойного периода» и всех предшествующих ему предвоенных лет.

На чем же основываются подобные «новые подходы»? Оказывается, на том, что весь советский народ, разведывательные органы и сам Сталин знали, что угроза велика, что рано или поздно Германия совершит вооруженную агрессию против Советского Союза. А поэтому, мол, всякая внезапность нападения со стороны противника исключалась.

Однако такая аргументация не выдерживает критики. При этом совершенно не учитываются такие понятия, как стратегическая и оперативно-тактическая внезапность начала боевых действий.

И главным доказательством этого утверждения является тот факт, что именно Сталин в своей речи по радио 3 июля 1941 г. указал на неожиданное и вероломное нападение фашистской Германии, назвав это одной из главных причин наших крупных неудач в начале войны.

На основе привлечения ряда документальных источников, а также важных свидетельств, полученных нами в свое время из состоявшихся встреч и бесед с А. И. Микояном, В. М. Молотовым, Л. М. Кагановичем, П. К. Пономаренко, маршалами Г. К. Жуковым, А. М. Василевским, С. К. Тимошенко, И. Х. Баграмяном, К. К. Рокоссовским, наркомом ВМФ адмиралом Н. Г. Кузнецовым, управляющим делами СНК СССР военных лет Я. Е. Чадаевым и другими^[84] попытаемся представить, какова была в действительности позиция Сталина в отношении внезапной агрессии против СССР в 1941 г. и как Сталин отреагировал на первые крупные поражения и неудачи советских войск?

Весной и в начале лета 1941 г. многие данные подтверждали тот факт, что фашистская Германия форсированно готовится к походу на Восток и война стоит уже буквально у нашего порога.

С самого начала 1941 г. существенно возросли переброски немецких войск и боевой техники в районы западной границы Советского Союза. С 25 мая германское командование стало перебрасывать сюда по максимальному военному графику до 100 эшелонов в сутки.

Согласно советским разведывательным сводкам, Германия на 1 февраля 1941 г. имела у наших западных границ 66 дивизий, на 20 апреля — 84–89, а на 1 июня уже 120–122 дивизии, в том числе 14 танковых и 13 моторизованных^[85]. Резко участились нарушения советской границы. Наши пограничники только с 1 января по 10 июня 1941 г. задержали 2080 нарушителей, из них было выявлено 183 германских агента^[86]. За первую половину 1941 г. германские самолеты 324 раза безнаказанно вторгались в воздушное пространство СССР, производя разведку и аэрофотосъемку. Причем в ряде случаев они пролетали над советской территорией до 100 и более километров. Однако было строжайшее указание свыше — огня по ним не открывать.

Еще 29 марта 1940 г. возглавлявший НКВД Берия с санкции Сталина направил директиву пограничным войскам западных округов, в которой говорилось: «При нарушении советско-германской границы самолетами или воздухоплавательными аппаратами огня не открывать, ограничиваясь составлением акта о нарушении государственной границы». В апреле 1940 г. подобные указания получили войска прикрытия западных военных округов, а в марте 1941 г. — Краснознаменный Балтийский флот.

Не менее поразительный факт: незадолго до войны по просьбе германской стороны на обширную территорию западной части СССР были допущены так называемые поисковые группы по розыску немецких захоронений времен Первой мировой войны. Можно легко догадаться, чем они занимались на самом деле. После капитуляции фашистской Германии на допросе фельдмаршал В. Кейтель на вопрос советского следователя, какие, по его мнению, главные заслуги немецкой разведки перед войной, ответил: «Самым положительным было то, что немецкая разведка дала полную и точную картину расположения всех советских войск перед началом военных действий во всех пограничных округах».

Все более тревожные сообщения ежедневно поступали в Кремль по самым различным каналам. Приведем лишь некоторые из них за весенние месяцы 1941 г.

9 марта 1941 г. 1-е управление НКГБ СССР информировало руководство страны, что по сведениям, полученным из Берлина, немецкий журналист Э. Цехлин сообщил нашему «источнику»: от двух генерал-фельдмаршалов ему стало известно, что «немцами решен вопрос о военном выступлении против Советского Союза весной этого года».

31 марта 1941 г. то же управление сообщило наркому обороны СССР, что, по имеющимся в НКГБ СССР данным, «начиная с декабря 1940 г. до настоящего времени отмечается усиленное продвижение немецких войск к нашей границе». Далее в сообщении, состоящем из 21 пункта, подробно излагались полученные сведения о количестве дислокации и перемещении немецких воинских частей к границе СССР.

10 апреля 1941 г. были получены и доложены Сталину и Молотову агентурные данные о содержании беседы Гитлера с югославским принцем, в которой Гитлер заявил, что он решил начать военные действия против СССР в конце июня 1941 г.

30 апреля 1941 г. 1-м управлением НКГБ СССР было получено следующее сообщение из Берлина:

«Источник “Старшина”, работающий в штабе германской авиации, сообщает, что по сведениям, полученным от офицера связи, между германским министерством иностранных дел и штабом германской авиации Грегора вопрос о выступлении Германии против Советского Союза решен окончательно и начало его следует ожидать со дня на день».

Как это не удивительно, но предупреждение о готовящейся агрессии поступило даже от германского посла в СССР Ф. Шуленбурга.

А. И. Микоян^[87] рассказывал автору этих строк:

«Когда незадолго до войны в Москву из Берлина на несколько дней приехал наш посол Деканозов, германский посол Ф. Шуленбург пригласил его на обед в посольство. На обеде кроме них присутствовали лично преданный Шуленбургу советник посольства Хильгер и переводчик МИДа Павлов. Во время обеда, обращаясь к Деканозову, Шуленбург сказал: “Господин посол, может этого еще не было в истории дипломатии, поскольку я собираюсь Вам сообщить государственную тайну номер один: передайте господину Молотову, а он, надеюсь, проинформирует господина Сталина, что Гитлер принял решение начать войну против СССР 22 июня. Вы спросите, почему я это делаю? — продолжал Шуленбург. — Я воспитан в духе Бисмарка, а он всегда был противником войны с Россией”.

Обед был на этом свернут и Деканозов поспешил к Молотову. В этот же день Сталин собрал членов Политбюро, и, рассказав нам о сообщении Шуленбурга, заявил: “Будем считать, что дезинформация пошла уже на уровне послов”. Таким образом, без какого-либо внимания было оставлено Сталиным и это весьма необычное предупреждение», — заключил Микоян.

11 июня 1941 г., т. е. за 12 дней до вражеского нападения, от советского резидента «Монаха» из Финляндии поступило очень тревожное сообщение, в котором говорилось, что сегодня утром в Хельсинки подписано тайное соглашение между Германией и Финляндией об участии финских вооруженных сил в войне Третьего рейха против Советского Союза, которая начнется 22 июня.

Шифровка от 11 июня в тот же день была срочно направлена из Наркомата внутренних дел Сталину, но реакции не последовало.

Только через шесть дней начальник внешней разведки П. М. Фитин был вызван в Кремль. Почти дословно он изложил содержание секретной телеграммы из Хельсинки, добавив, что финские войска уже сосредоточиваются полукругом возле нашей военно-морской базы на полуострове Ханко. Как вспоминал Фитин, его тогда удивило отношение вождя к столь важному докладу. По его словам, Сталин проявлял какую-то «вялую заинтересованность и недоверие к агентам и их донесениям. Казалось, что он думал о чем-то другом, а доклад выслушивал как досадную необходимость»^[88].

Еще один факт: 14 июня 1941 г. в советских газетах было опубликовано сообщение ТАСС, в котором опровергались появившиеся в западной печати слухи о предстоящей войне и утверждалось, что «Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз», ввиду чего, «по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы».

Сообщение ТАСС неправильно ориентировало советских людей, притупляло бдительность наших войск, породив уверенность, что правительство располагает какими-то данными, позволяющими ему оставаться спокойным в отношении безопасности западных границ СССР.

А на следующий день советский разведчик, немецкий антифашист Рихард Зорге, работавший в Токио, сообщил в радиограмме Центру: «Нападение произойдет на широком фронте на рассвете 22 июня. Рамзай».

К сожалению, и это сверхтревожное донесение ни в чем не убедило Сталина.

В соответствии со строжайшими указаниями Сталина всякая инициатива со стороны командующих округами и армиями по приведению в боевую готовность войск прикрытия стала немедленно пресекаться руководством Наркомата обороны СССР и Генерального штаба. Характерной в этом отношении является телеграмма, направленная 10 июня 1941 г. начальником Генштаба генералом армии Г. К. Жуковым в адрес командующего Киевским особым военным округом (КОВО) генерал-полковника М. П. Кирпоноса, отменяющая приказ занять предполье.

Выступая 13 августа 1966 г. в редакции «Военно-исторического журнала», Г. К. Жуков говорил по этому поводу: «Сталин узнал, что Киевский округ начал развертывание армии по звонку Тимошенко… Берия сейчас же прибежал к Сталину и сказал, вот, мол, военные не выполняют, провоцируют… занимают боевые порядки… Сталин немедленно позвонил Тимошенко и дал ему как следует взбучку. Этот удар спустился до меня: “Что вы смотрите? Немедленно отвести войска, назвать виновных…” Ну и пошло. А уж другие командующие не рискнули. “Давайте приказ”, — говорили они. А кто приказ даст? Вот, допустим, я, Жуков, чувствуя нависшую над страной опасность, отдаю приказание: “развернуть”. Сталину докладывают. На каком основании? “…Ну-ка, Берия, возьмите его к себе в подвал…”»

За десять дней до фашистского нападения всем командующим приграничными округами было приказано «во избежание могущих быть провокаций запретить полеты нашей авиации в 10-км пограничной полосе».

Чем можно объяснить такую позицию Сталина, который упрямо игнорировал любую информацию о реальной военной угрозе, нависшей над страной?

Как свидетельствовал Микоян, говорить со Сталиным «весной и особенно в начале лета 1941 г. о том, что Германия в любой день может напасть на СССР, было делом абсолютно бесполезным. Сталин уверовал в то, что война с немцами может начаться где-то в конце 1942 г. или в середине его, т. е. после того, как Гитлер поставит Англию на колени. Воевать же на два фронта, по его мнению, фюрер никогда не решится. “А к этому времени мы успешно выполним третью пятилетку, и пусть Гитлер попробует тогда сунуть нос”, — уверенно заключал Сталин»^[89].

Стремясь всячески оттянуть военное столкновение с нацистской Германией, Сталин опасался дать Гитлеру повод для нападения и поэтому медлил с осуществлением самых неотложных мер по приведению советских войск в состояние полной боевой готовности, хотя агрессор для «обоснования» своего вооруженного вторжения мог найти, сфабриковать любой предлог или вообще обойтись без него.

Были ли тем не менее со стороны политических деятелей, дипломатов, руководителей советской военной разведки, Наркомата обороны и Генерального штаба попытки убедить Сталина, что фашистское нападение может произойти в самое ближайшее время?

19 февраля 1967 г. на встрече с коллективом Института истории АН СССР Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко, который был с мая 1940 г. наркомом обороны СССР, вспоминал:

«В июне 1941 г., за несколько дней до фашистского нападения, когда сообщения по разным каналам о готовящейся агрессии против СССР стали очень тревожными, мне удалось добиться у Сталина согласия принять меня вместе с начальником Генштаба генералом армии Г. К. Жуковым. Обычно “хозяин”, хорошо знавший мой прямой характер, предпочитал принимать меня с глазу на глаз. Мы вручили Сталину большую пачку последних донесений наших военных разведчиков, дипломатов, немецких друзей-антифашистов и др., убедительно свидетельствовавших о том, что каждый день следует ожидать разрыва Гитлером пакта о ненападении и вторжения врага на советскую землю.

Прохаживаясь мимо нас, Сталин бегло пролистал полученные материалы, а затем небрежно бросил их на стол со словами: “А у меня есть другие документы”. И показал пачку бумаг, по содержанию почти идентичных нашим, но испещренных резолюциями начальника военной разведки генерал-лейтенанта Ф. И. Голикова. Зная мнение Сталина, что в ближайшие месяцы войны не будет и стремясь угодить ему, Голиков начисто отметал правдивость и достоверность всех этих донесений…

Вождь усомнился и в правдивости нескольких тревожных шифровок, поступивших из Токио от немецкого антифашиста, советского разведчика Рихарда Зорге, заметив: ”Нашелся один из наших информаторов, который сызволил из Японии даже дату германского нападения назвать — 22 июня… А сам между прочим там уже обзавелся публичными домами и заводиками… Прикажете и ему верить?”

Так, — заключил Тимошенко, — ничем и закончился наш визит к Сталину»^[90].

Без какого-либо внимания Сталин оставил также многочисленную разведывательную информацию, поступившую в самый канун войны из Берлина, Бухареста, Софии, Лондона, Стокгольма, Токио…

Очень важные сведения были получены органами госбезопасности СССР от двух наших разведывательных групп из Берлина вечером 16 июня 1941 г. Срочным спецсообщением 17 июня они были направлены наркомом госбезопасности В. Н. Меркуловым Сталину и Молотову.

В нем говорилось:

«Совершенно секретно.

“Источник”, работающий в штабе германской авиации сообщает:…Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены и удар можно ожидать в любое время… В военных действиях на стороне Германии активное участие примет Венгрия».

Одновременно с этим советским разведчикам удалось узнать содержание приказа по германской авиации, в котором ставились задачи по бомбардировке наших городов, портов и аэродромов в начале войны. Один из них присутствовал на совещании представителей военно-промышленных кругов, которое проводил в Дрездене министр Розенберг. Согласно поступившему сообщению, Розенберг заявил, что «Советский Союз должен быть стерт с лица земли».

Приняв наркома госбезопасности и начальника разведки наркомата, Сталин назидательным тоном заявил, что «нет немцев, кроме Вильгельма Пика, которым можно верить», и потребовал все уточнить, еще раз перепроверить и доложить.

Буквально до самого начала войны Сталин оставался глухим ко всем тревожным сообщениям. Даже за один день до начала войны его реакция на весьма тревожные разведсообщения оставалась отрицательной. Так, на срочном донесении советского атташе в петеновской Франции генерала И. С. Суслопарова, сообщившего, что нападение на Советский Союз состоится 22 июня, Сталин наложил следующую резолюцию: «Эта информация является английской провокацией. Разузнайте, кто автор провокации, и накажите его».

Такая позиция Сталина оставалась до последнего момента неизменной, что подтверждает и следующая выдержка из докладной записки, которую Берия направил Сталину в тот же день, 21 июня 1941 г.:

«…Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который по-прежнему бомбардирует меня “дезой” о якобы готовящемся Гитлером нападении на СССР. Он сообщил, что это “нападение” начнется завтра…

То же радировал и генерал-майор В. И. Тупиков, военный атташе в Берлине. Этот тупой генерал утверждает, что три группы армий вермахта будут наступать на Москву, Ленинград и Киев, ссылаясь на свою берлинскую агентуру. Он нагло требует, чтобы мы снабдили этих врунов рацией…

Начальник разведуправления, где еще недавно действовала банда Берзина^[91], генерал-лейтенант Ф. И. Голиков жалуется на Деканозова и на своего подполковника Новобранца, который тоже врет, будто Гитлер сосредоточил 170 дивизий против нас на нашей западной госгранице… Но я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо помним Ваше мудрое предначертание: в 1941 году Гитлер на нас не нападет!»

Определенную роль в уверенности Сталина, что вооруженное противоборство СССР и Германии не начнется в 1941 г., сыграла и немецкая дезинформация. Она развернулась еще летом 1940 г. и особенно усилилась после подписания Гитлером 18 декабря того же года директивы № 21 (план «Барбаросса»), где прямо подчеркивалось, что «решающее значение должно быть придано тому, чтобы наши намерения о ненападении не были распознаны». 15 февраля 1941 г. была издана директива начальника штаба верховного главнокомандования вермахта (ОКВ) генерал-фельдмаршала В. Кейтеля по дезинформации и маскировке всех мероприятий, связанных с подготовкой «Восточного похода». Этой директивой и серией других официальных немецких документов предусматривалось представить сосредоточение войск вермахта на Востоке или как чисто оборонительное мероприятие, или как отвлекающий маневр для последующего вторжения в Англию, или, наконец, для проведения других операций (на Балканах, в Северной Африке), но никак не против СССР.

Поскольку сохранить в тайне все военные агрессивные приготовления в районах советско-германской границы было чрезвычайно сложно, в кампанию по дезинформации и обеспечению внезапности блицкрига с мая 1941 г. активно подключилось ведомство пропаганды Геббельса. Главный замысел Геббельса состоял в том, чтобы убедить общественное мнение и «успокоить СССР»: все германские приготовления якобы связаны с предстоящим вторжением на Британские острова.

О том, как развивалась эта акция, хорошо свидетельствует ряд записей из его дневника:

«25 мая 1941 г. (воскресенье)

…Что касается России, то нам удалось натянуть пелену всевозможных слухов. Большое количество газетных уток мешают загранице понять, где правда, где ложь.

31 мая 1941 г. (суббота)

…Подготовка операции “Барбаросса” идет полным ходом. Теперь начинается первая волна дезинформации. Задействуется весь государственный и военный аппарат… Широкое использование английских радиопередач, инструктаж пропаганды для Англии и т. д. Можно рассчитывать, что обман удастся.

11 июня 1941 г. (среда)

Свою статью о вторжении я делаю совместно с ОКБ и с согласия фюрера. Тема: “Крит как образец”. Намек будет довольно ясным. Она должна появиться в газете “Фёлькишер беобахтер” и затем будет конфискована. Лондон узнает об этом через 24 часа через посольство США. В этом смысл затеи. Все должно служить тому, чтобы замаскировать наши действия на Востоке.

14 июня 1941 г. (суббота)

Вчера мое сочинение появилось в “Фёлькишер беобахтер” и действует подобно бомбе. Ночью газету конфисковывают. И теперь гремят телефоны. О случившемся становится известно внутри страны и за границей. Все идет безупречно… Произошла великая сенсация. Английское радио уже заявляет, что наш поход против России является блефом…

15 июня 1941 г. (воскресенье)

Наша игра полностью удалась. В США ушла только одна телеграмма, но этого достаточно, чтобы афера стала известна всему миру. Из подслушанных телефонных разговоров иностранных журналистов следует, что все попались на удочку…»

В течение оставшихся нескольких дней до 22 июня нацистская пропаганда не ослабляла своих усилий по дезинформации советского руководства. Так, по указанию Геббельса был распространен слух о заключении в скором времени мира с Москвой, для чего ожидается прибытие в Берлин «советского вождя».

По всей вероятности, Сталин был проинформирован и об этом. Но поскольку Гитлер несколько раз переносил сроки нападения (март — апрель, май — июнь), — это только усиливало недоверие Сталина к поступавшим донесениям и убеждало его в правоте собственного прогноза — в 1941 г. Германия не решится начать войну против нас. В известной мере достигли поставленной цели усилия германской пропаганды и спецслужб создать у советского руководства представление, будто на территории Польши и Восточной Пруссии осуществляется боевая подготовка и отдых частей вермахта перед вторжением на Британские острова.

Только в ночь на 22 июня под давлением новых угрожающих сведений Сталин, наконец, разрешил наркому обороны СССР дать в округа «на всякий случай» директиву о возможном внезапном нападении немцев 22–23 июня и о приведении всех частей в полную боевую готовность, не поддаваясь при этом «…ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения». Но было уже слишком поздно: непосредственно в войска директива поступила фактически уже после вражеского вторжения на советскую территорию.

По этому поводу нарком и главком ВМФ военных лет адмирал Н. Г. Кузнецов в одной из бесед с автором настоящей книги (6 августа 1971 г.) заметил: «Отдавая приказание Тимошенко, Жукову, Тюленеву и другим о готовящемся нападении немцев, Сталин по-прежнему больше всех верил себе. А “прозорливость”» вождя подсказывала ему, что пока Гитлер не посмеет начать войну. Это и привело к тому, что указания Сталина, данные вечером 21 июня, не были решительными, категоричными, требующими принятия экстренных мер по повышению готовности войск…

…А как много можно было бы сделать, — продолжал Н. Г. Кузнецов, — даже в эти оставшиеся последние предвоенные часы, если бы хоть бы в субботу (т. е. 21 июня. — Г. К.) все было поставлено на ноги. Конечно, целиком наверстать упущенное время было уже невозможно. Однако лишить противника тактической и оперативной внезапности еще времени хватало. Вызванные по ВЧ командующие приграничных округов могли еще за оставшиеся 10–12 часов не только привести в полную готовность такие части, как авиация, находящаяся на аэродромах, или зенитные средства ПВО, но и привести в движение все остальные части. Медленная передача указаний не поспела к началу войны только потому, что этого и не требовало правительство, или, точнее говоря, Сталин, все еще сильно сомневавшийся, будет ли фашистское нападение»^[92].

Таким образом, в результате грубейшего просчета Сталина в оценке возможного срока нападения врага гитлеровская агрессия была совершена внезапно, что имело далеко идущие последствия, поставив еще не развернутые войска Красной Армии в исключительно тяжелое положение. Подавляющее большинство частей и соединений не успели даже поднять по боевой тревоге. К уже приведенным данным укажем и на такой факт. По свидетельству ЦК КП Белоруссии и председателя СНК БССР П. К. Пономаренко, назначенного в начале войны членом Военного совета Западного фронта, когда перед рассветом 22 июня военная разведка доложила командующему ВВС Западного особого военного округа Герою Советского Союза, генерал-майору авиации И. И. Копцу, что на приграничных аэродромах противника слышен гул готовых взлететь самолетов, он сразу же отдал приказ поднять в воздух авиацию округа и сообщил об этом в Кремль. Оттуда поступил грозный окрик: «Провоцируете войну с Германией?! Немедленно посадить все самолеты!» Через считанные минуты, когда этот приказ был выполнен, германские военно-воздушные силы нанесли мощный удар по всем аэродромам округа^[93]. В результате только в первые часы агрессии советская авиация потеряла 890 самолетов (из них 668 — на земле). К вечеру 22 июня наши ВВС (по немецким данным) лишились уже 1811 самолетов (из них 1489 — на земле). Глубоко потрясенный случившимся И. И. Копец застрелился…

Люфтваффе этот день обошелся в 35 сбитых и около 100 поврежденных машин. В итоге противник не только захватил стратегическую инициативу, но сразу же получил ощутимый перевес в воздухе, что в тех условиях имело чрезвычайно важное значение.

Поразительная самоуверенность Сталина, что в 1941 г. войны не будет, особенно отрицательно проявилась в том, что, по словам маршала Г. К. Жукова, «для нас оказалась неожиданной мощь немецкой армии, для нас оказалось неожиданностью их (немцев. — Г. К.) шестикратное и восьмикратное превосходство в силах на решающих направлениях; для нас оказались неожиданностью и масштабы сосредоточения их войск, и сила их удара».

Разумеется, противник был весьма удовлетворен столь ошеломляющим успехом. 22 июня 1941 г. начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Ф. Гальдер записал в своем дневнике: «… Все армии, кроме 11-й… перешли в наступление согласно плану. Наступление наших войск, по-видимому, явилось для противника полной тактической неожиданностью… О полной неожиданности нашего наступления для противника свидетельствует тот факт, что части были захвачены врасплох на казарменном расположении, самолеты стояли на аэродромах, покрытые брезентом, а передовые части, внезапно атакованные нашими войсками, запрашивали командование о том, что им делать… Можно ожидать еще большего влияния элемента внезапности на дальнейший ход событий…»^[94]

В этот же день командующий 2-й немецкой танковой группой генерал Г. Гудериан сделал следующую запись в дневнике: «Внезапность нападения была достигнута на всем фронте танковой группы».

«Когда на рассвете 22 июня война все-таки разразилась, — свидетельствовал Микоян, — мы, члены Политбюро ЦК, сразу же собрались в Кремлевском кабинете Сталина. Он выглядел очень подавленным, потрясенным. “Обманул-таки подлец Риббентроп”, — несколько раз повторил Сталин. Как мы ни настаивали, он наотрез отказался выступить по радио, заявив: “Мне нечего сказать народу. Пусть выступит Молотов”. Пришлось с этим согласиться»^[95].

Во время одной из бесед с В. М. Молотовым 13 июня 1984 г. в подмосковном дачном поселке Жуковка-2 автор книги спросил: действительно ли у Сталина была растерянность в первые дни войны?

«А как вы думаете, — ответил он. — Ведь Сталин был живой человек, и на какое-то время неожиданные события его буквально потрясли и ошеломили. Он в самом деле не верил, что война так близка»^[96].

Приведем еще одно небольшое свидетельство. Вот что вспоминал бывший управляющий делами Совнаркома СССР военных лет Я. Е. Чадаев:. «Утром 22 июня 1941 г. я мельком видел Сталина в коридоре. Он прибыл на работу после кратковременного сна. Вид у него был усталый, утомленный… Его рябое лицо осунулось. В нем явно проглядывалось подавленное настроение от сознания постигшей неудачи»^[97].

Подобную характеристику общего состояния Сталина в первый день войны довелось услышать также от маршалов С. К. Тимошенко, Г. К. Жукова и даже от Л. М. Кагановича, правда добавившего, что «растерянность у Сталина быстро прошла…»^[98].

Основания для сильного потрясения у Сталина, конечно, были, и были немалые. Он в целом достаточно хорошо знал о степени боеготовности наших войск и, видимо, неплохо представлял себе, к каким трагическим последствиям приведет страну внезапность вражеского нападения.

Вооруженные силы страны с 23 июня 1941 г. возглавила Ставка Главного командования под председательством наркома обороны Маршала Советского Союза С. К. Тимошенко. Однако в условиях режима личной власти Сталина Тимошенко фактически ничего не мог решать без санкции вождя. С 10 июля председателем Ставки, переименованной в Ставку Верховного Главнокомандования, стал Сталин. Придя в себя после некоторой растерянности и апатии, Сталин занял также пост председателя Государственного Комитета Обороны — нового чрезвычайного органа военного времени, а вскоре и должность наркома обороны.

«В начале войны со Сталиным было очень и очень трудно работать, — вспоминал маршал Г. К. Жуков. — Он прежде всего тогда плохо разбирался в способах, методике и формах ведения современной войны, тем более с таким опытным и сильным врагом…» По словам Жукова, Сталин «командовал всем, он дирижировал, его слово было окончательным и обжалованию не подлежало».

Об этом свидетельствовал и другой советский полководец — маршал А. М. Василевский. «На первых порах войны, — говорил о Сталине Василевский, — он явно переоценивал свои силы и знания в руководстве войной, основные вопросы крайне сложной фронтовой обстановки пытался решать единолично, что нередко приводило к еще большему осложнению обстановки и тяжелым потерям…»

Конечно, очень трудно определить границы между тем, что Сталин удачно делал ради общих интересов защиты Советской страны и тем, что диктовалось его упрямством, непомерными амбициями и жаждой не только сохранения, но и дальнейшего расширения и укрепления своей и без того необъятной власти. Ему и в те первые, чрезвычайно тяжелые, дни и месяцы войны повсюду мерещились заговорщики, трусы, предатели, «пятая колонна», и он жестоко расправлялся, как правило, с мнимыми «врагами народа», находя их в первую очередь среди военных.

И все же, несмотря на жестокие поражения и крупные неудачи Красной Армии в летних сражениях сорок первого года, противнику не удалось тогда добиться конечной цели блицкрига… Более того, благодаря все возраставшему сопротивлению советских войск, крепнущему отпору, агрессор так и не смог в соответствии с планом захватить ряд жизненно важных центров СССР, включая Ленинград. А в разгоревшемся Смоленском сражении он оказался вынужденным топтаться на месте ровно столько времени, сколько отводилось на весь «Восточный поход». 30 июля — впервые с начала Второй мировой войны — Гитлер был вынужден отдать приказ войскам перейти к обороне на главном стратегическом направлении. Тем самым операция «Барбаросса» дала первую серьезную трещину.

Глава 5. Об участии Финляндии в составе фашистского блока в войне против Советского Союза 1941–1944 гг.

(Проблема и ее изучение в СССР и современной России)

Следует сразу же подчеркнуть, что советская историография, посвященная вступлению Финляндии в войну против СССР и участию в ней на стороне фашистского блока (1941–1944 гг.), не отличалась богатством и разнообразием. Отметим хотя бы отсутствие в Советском Союзе в 1940-е — 1980-е гг. специальных крупных исследований на данную тему. Причем вне обстоятельного внимания советских историков оказалась не только Финляндия, но и другие европейские союзники Третьего рейха, официально объявившие войну Советскому Союзу: Италия, Румыния, Словакия, Венгрия, Норвегия. Явно недостаточно освещено также в военно-исторической литературе СССР участие на Восточном фронте частей и соединений из Дании (1-й батальон «Норланд»), Испании («Голубая дивизия»), Хорватии (стрелковая бригада) и др. В числе причин такого положения можно указать на тот факт, что, начиная с 1941 г., главным объектом исследования в советской военно-исторической литературе о Второй мировой и Великой Отечественной войнах традиционно являлась Германия как ведущая сила фашистского блока и наиболее мощный противник антигитлеровской коалиции.

Видимо, не случайно и сама Великая Отечественная война Советского Союза (или советского народа) 1941–1945 гг. нередко именовалась в нашей литературе, да и в официальной пропаганде как Великая Отечественная война Советского Союза против фашистской Германии, а не против фашизма, или фашистского блока, что более точно и правильно.

Подобное «игнорирование» разгромленных Красной Армией различных формирований гитлеровских союзников, которые сражались на Восточном фронте с первых дней Великой Отечественной войны, наглядно проявилось и на таком примере: 9 мая 1945 г. в СССР для участников войны была учреждена медаль, названная «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.».

Относительная бедность советской историографии по интересующей нас теме, очевидно, в какой-то мере связана и с бытовавшим в те годы мнением, что вряд ли целесообразно «ворошить» сравнительно недавнее прошлое советско-финляндских отношений (имея в виду «Зимнюю войну 1939–1940 гг.» и «Войну-продолжение», или «Дополнительную» войну 1941–1944), дабы не омрачать сложившиеся в послевоенный период добрососедские отношения между Советским Союзом и Финляндской Республикой, скрепленные договором 1948 г. о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи.

Такой «довод», конечно, не выдерживает серьезной критики, но факт остается фактом — исследование предыстории и истории указанных двух войн тогда в СССР не относилось к числу приоритетных и актуальных. Хотя обе темы не являлись официально запрещенными в плане научного исследования тем не менее, их изучение не поощрялось. Помимо этого следует учесть и то обстоятельство, что многие соответствующие важные документы об этих войнах были в СССР необоснованно закрыты для ознакомления и использования.

Недостаточное отражение в отечественной научной литературе 1940-х — 1980-х гг. Советско-финляндской войны 1941–1944 гг., таким образом, практически исключает нашу задачу по определению основных этапов изучения в Советском Союзе данной проблемы. Поэтому мы ограничимся освещением вопроса о том, как протекал в СССР, а затем и в России процесс последовательного накопления интересующей нас литературы, опубликованных источников и какие результаты имеются на сегодня в российской историографии. Причем из-за отсутствия (как нами уже отмечалось) в СССР специальных крупных трудов об этой войне, уделим несколько большее внимание содержанию отдельных статей, а также соответствующих разделов и глав ряда книг по общим проблемам военной истории, включая историю Второй мировой и Великой Отечественной войн.

Прежде всего, остановимся на первых публикациях военных лет^[99].

По нашим подсчетам (они произведены на основе различных библиографических указателей и собственных поисков), всего за 1941–1945 гг. в СССР по данной теме было опубликовано около 60 небольших по объему авторских брошюр, таких же небольших документальных сборников и сборников статей, а также материалов в центральных журналах и газетах. Публикации того времени, разумеется, не имели строго научного характера. Написанные по живым следам событий, они несли на себе преимущественно призыв к активной борьбе с врагом, т. е. агитационно-пропагандистскую окраску. В качестве авторов всех этих изданий выступали партийные руководители, политработники фронтов и армий, ученые, публицисты, военнослужащие, партизаны и др.

В них содержались материалы, связанные с разоблачениями политики, планов агрессоров и их преступлениями против жителей Ленинграда, мирного населения временно оккупированных районов Карело-Финской ССР, Ленинградской и Мурманской областей.

По этой же тематике было издано несколько документальных сборников^[100].

Определенное место в публикациях военных лет занимала популяризация подвигов бойцов и командиров Карельского и Ленинградского фронтов^[101],^[102]. Причем по мере некоторого накопления материалов наблюдалось стремление авторов ряда статей к научному осмыслению опыта проведенных военных операций на Карельском перешейке. Такие статьи появились в 1944 г. в журналах Наркомата обороны СССР — «Военная мысль», «Военный вестник», «Военно-инженерный журнал», «Журнал бронетанковых механизированных войск» и в «Вестнике воздушного флота».

Наконец, часть изданий, включая газетные статьи, документы и воспоминания, отражала боевую деятельность местных партизан и подпольщиков^[103].

В первые послевоенные годы каких-либо значительных сдвигов в советской историографии Советско-финляндской войны 1941–1944 гг. не произошло. Более того, публикации о ней по существу прекратились. Достаточно указать, что до начала 50-х гг. в СССР по истории этой войны не вышло в свет ни одной брошюры, ни одного сборника и даже ни одной газетной статьи, кроме единственной журнальной публикации в 1946 г^[104].

Хотя в указанные годы появились и первые обобщающие издания о Великой Отечественной войне и победах Советских Вооруженных сил, о международных отношениях и внешней политике СССР в 1939–1945 гг., их авторы события Советско-финляндской войны зачастую сводили к ее заключительной фазе, освещая и этот период в самом кратком виде. Таковы научно-популярные очерки А. Крутикова, С. З. Голикова, И. В. Анисимова и Г. В. Кузьмина, Ф. Д. Воробьева и В. М. Кравцова, работы Г. А. Деборина, И. Ф. Ивашина, Ф. И. Кожевникова и др. Мало что внесла в историографию проблемы изданная в 1955 г. коллективная книга Института истории АН СССР «Очерки истории Великой Отечественной войны, 1941–1945». Она не выходила за рамки популярной и была написана в основном по материалам газет и журналов военного времени, а также опубликованной литературы^[105],^[106].

И все же вначале и особенно, во второй половине 50-х годов, когда в свете решений XX съезда КПСС советских историков допустили к большему кругу архивных документов, и более критическим и обстоятельным стал их анализ прошлого, возобновилась публикация научных статей по интересующей нас тематике в сборниках и журналах. До конца 60-х годов вышло в свет более 10 таких научных статей^[107].

Кроме того, читатель получил несколько небольших научно-популярных работ локального и военно-оперативного характера^[108], две монографии по истории международных отношений и дипломатии 1936–1945 гг., содержащие краткие факты об участии Финляндии в фашистской агрессии против СССР и о ее выходе из войны, а также четыре мемуарных книги партизан Карелии, воспоминания видного советского военачальника, бывшего командующего войсками Волховского и Карельского фронтов Маршала Советского Союза К. А. Мерецкого^[109], и ряд других изданий.

Из упомянутых нами научно-популярных работ выделяется книга кандидата исторических наук, капитана 2-го ранга А. Н. Мушникова, в которой рассказывается об участии кораблей, авиации и береговой артиллерии Краснознаменного Балтийского флота, Ладожской и Онежской военных флотилий в Выборгской и Свирско-Петрозаводской наступательных операциях, в ходе которых воины Ленинградского и Карельского фронтов, разгромив противника под Ленинградом освободили Выборг и Петрозаводск.

По сравнению со всеми предыдущими этой книге публикациями здесь впервые с такой подробностью была раскрыта обстановка перед началом операций, дислокация противоборствующих вооруженных сил и сам ход операций, предрешивших вывод Финляндии из войны.

Одним из недостатков работы А. Н. Мушникова «В боях за Выборг и Петрозаводск» является отсутствие подстрочных примечаний, в результате чего читатели так и остались в полном неведении, какие же источники, в том числе архивные документы, привлек автор при подготовке своей книги.

В 1950–1960-е гг. появились и новые обобщающие военно-исторические труды о событиях Второй мировой и Великой Отечественной войн, где имелись небольшие разделы о советско-финляндской войне 1941–1944 гг. Речь идет о таких изданиях, как: «Важнейшие операции Великой Отечественной войны, 1941–1945 гг.», (М., 1956); Г. А. Деборин. Вторая мировая война: военно-политический очерк. (М., 1958); Вторая мировая война, 1939–1945 гг.: военно-исторический очерк. (М., 1958); Операции Советских Вооружённых Сил в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.: военно-исторический очерк. В 4-х т., (М., 1958); Б. С. Тельпуховский. Великая Отечественная война Советского Союза, 1941–1945 гг.: краткий очерк. (М., 1959); Боевой путь Советских Вооруженных сил. (М. 1960); История Великой Отечественной войны Советского Союза, 1941–1945. Т. 2–4, (М., 1961–1962); Очерки истории Карелии (Петрозаводск, 1964); Битва за Ленинград, 1941–1944 гг. (М, 1962); Всемирная история. Т. 10, (М., 1965); Ордена Ленина Ленинградский военный округ: исторический очерк. (М., 1968); и др.

Среди этих трудов прежде всего заслуживает внимания коллективное исследование о важнейших операциях Великой Отечественной войны, подготовленное авторским коллективом преподавателей военных академий, офицеров и генералов Советской Армии под общей редакцией доктора исторических наук полковника П. А. Жилина. При его подготовке авторы широко использовали архивные документы и материалы, что позволило им детальнее, чем в работах прошлых лет, рассмотреть боевые действия Красной Армии на фронтах войны, в том числе на северо-западном направлении, и не только против германских, но и финских войск. Выделяется в этом отношении раздел «Победа советских войск в Карелии (Четвертый удар)», где освещаются события 1944 г. В нем подчеркивается, какое серьезное значение придавало Финляндии немецко-фашистское командование в своих планах стратегической обороны на 1944 г., и как тщательно в течение почти трех лет создавались на Карельском перешейке и в Карелии сильные укрепления.

Значительное внимание авторы уделили описанию трех мощных полос обороны на Карельском перешейке и находившимся там частям финских вооруженных сил. Всего советским войскам правого крыла Ленинградского и левого крыла Карельского фронтов противостояло 14 пехотных, одна танковая дивизии, четыре пехотных и один пограничных батальон, или почти две трети войск финской армии.

Более подробно, чем в названной выше работе А. Н. Мушникова, здесь раскрыты особенности замысла советского командования по проведению Выборгской и Свирско-Петрозаводской наступательных операций, а также сам ход и значение этих операций.

К сожалению, и в этом труде отсутствовали необходимые ссылки на использованные документальные источники и литературу. В интересующих нас разделах недоставало конкретного освещения военно-политических вопросов, связанных как с вовлечением Финляндии в фашистский агрессивный блок, так и с выводом ее из войны.

В этом отношении шаг вперед был сделан в военно-историческом очерке «Вторая мировая война, 1939–1945 гг.», написанном группой военных историков во главе с генерал-лейтенантом С. П. Платоновым. В разделах «Создание блока европейских государств для ведения войны против СССР», «Планирование войны фашистской Германии против СССР», «Состояние вооруженных сил фашистской Германии и ее союзников перед началом войны против СССР» (глава 3), хотя и в сжатой форме, показано, как руководством Третьего рейха осуществлялась вербовка союзников для участия в нападении на Советский Союз. При этом Гитлер широко использовал такие приемы и методы, как: интриги, ложная информация, задабривание, разного рода обещания и т. п. Он учитывал и антисоветские настроения правящих кругов ряда европейских государств, особенно граничащих с СССР.

Так, успешному вовлечению Финляндии в число сообщников фашистской Германии, говорится в книге, способствовало то обстоятельство, что тогдашние антисоветски настроенные правящие круги этой страны после Зимней войны 1939–1940 гг. продолжали вынашивать реваншистские замыслы против своего восточного соседа. «Нарушив условия советско-финского мирного договора 1940 г., — пишут далее авторы, — в одном из пунктов которого значилось обязательство Финляндии не участвовать во враждебных СССР коалициях, финские правящие круги, помимо воли финского народа, превратили страну в союзника фашистской Германии в деле подготовки и развязывания войны против СССР»^[110].

В труде приводится ряд примеров последовательного сближения в течение 1940 г. высшей финляндской военно-правительственной группы с правителями фашистской Германии, в итоге которого было достигнуто соглашение о совместной подготовке и проведении агрессии против Советского государства. Это было закреплено в подписанной Гитлером 18 декабря основной директиве (№ 21) плана «Барбаросса» и в процессе дальнейших переговоров, проводившихся в первой половине 1941 г. Финляндия, в частности, должна была прикрывать развертывание северной группы войск вермахта, выдвигавшейся из Норвегии, и отвечать за захват полуострова Ханко.

Авторы справедливо отметили, что «финские правящие круги претендовали на самостоятельную роль в войне против СССР и избегали заключения каких-либо договоров и соглашений, которые могли бы поставить Финляндию в оформленную законом зависимость от фашистской Германии. Однако такая формальная независимость была лишь иллюзией правящих кругов Финляндии»^[111].

Вопросу о выходе Финляндской Республики и ее вооруженных сил из войны в данной книге посвящен один из разделов 13-й главы, который назван «Поражение финских войск летом 1944 года и выход Финляндии из войны на стороне Германии (10 июня — 9 августа 1944 г.)». Хотя в нем уделено внимание не только описанию заключительных советско-финских сражений, но и некоторым дипломатическим вопросам, авторы, к сожалению, сообщили в этом плане мало нового по сравнению, например, с упомянутой выше коллективной монографией «Очерки истории Великой Отечественной войны, 1941–1945 гг.», где впервые в специальном параграфе были затронуты внешнеполитические отношения между Советским Союзом и Финляндией в указанный период.

Можно было надеяться, что история Советско-финляндской войны получит более обстоятельное раскрытие в шеститомном фундаментальном труде «История Великой Отечественной войны Советского Союза, 1941–1945 гг.», который стал готовиться в СССР в конце 50-х — начале 60-х годов по решению ЦК КПСС, принятому в сентябре 1957 г. Однако этого не произошло. В опубликованных в 1960–1965 гг. шести томах издания события, связанные с рассматриваемой нами темой, оказались освещены весьма бегло и отрывочно (хотя сам труд содержит богатейший материал, особенно архивные документы). В указанном недочете нетрудно убедиться, ознакомившись хотя бы по указателю географических названий и предметному указателю с содержанием страниц, посвященных Финляндии и финской армии. Их наберется всего несколько десятков, представляющих для нас интерес, тогда как каждый из томов насчитывает свыше 60–70 печатных листов, или более 600–700 страниц.

Правда, во 2-й — 4-й тома (они охватывают период с июня 1941 г. по декабрь 1944 г.) включен ряд новых для того времени фактов и документов о «Войне-продолжении». Так, во 2-м томе впервые была опубликована отданная в 7 часов 15 минут утра 22 июня 1941 г. директива наркома обороны СССР Маршала Советского Союза С. К. Тимошенко, в которой он потребовал от войск из-за вражеского вторжения на советскую землю активных ответных ударов в районах, где была нарушена советская граница. Наряду с этим в директиве указывалось, что «на территорию Финляндии и Румынии до особых указаний налетов не делать»^[112].

То есть еще сохранялась, хотя и очень призрачная, надежда, что оба эти государства воздержатся от агрессии против СССР.

Другой примечательный факт, приведенный в этом же томе. В нем говорится, что 25 июня 1941 г. «военно-воздушные силы Северного фронта и авиационные части Северного и Краснознаменного Балтийского флотов одновременно атаковали 19 аэродромов Финляндии, на которых сосредоточились для действия по нашим объектам соединения немецко-фашистской и финской авиации. Произведя около 250-ти вылетов, советские летчики уничтожили в этот день на аэродромах много самолетов и другой боевой техники противника»^[113]. Считаем необходимым здесь заметить, что все эти весьма радужные утверждения не подтверждаются последующими изысканиями как финских, так и отечественных исследователей. И есть основание довольно критически оценить не только результаты, но и вообще последствия этой инициативы, или затеи командования ВВС Северного фронта, о чем будет сказано ниже.

Опираясь на документы, авторы труда так объясняют участие Финляндии в гитлеровской агрессии против СССР: «Ее правители рассчитывали, что поход немецко-фашистской армии на Восток и участие в этом походе финских войск приведут к быстрому поражению Советского Союза, позволят отторгнуть прилегающую к Финляндии советскую территорию и создать так называемую “великую Финляндию”. Успехи немецких войск в первые месяцы войны против СССР вскружили голову финским реакционерам. В ноябре 1941 г. Финляндия присоединилась к так называемому антикоминтерновскому пакту. Впрягшись в агрессивную колесницу германского империализма, реакционные финские правители стали его наемниками, предателями национальных интересов страны.

В ходе военных действий мощные удары Красной Армии по немецко-фашистским войскам и большие потери, которые несла финская армия под Ленинградом и в Карелии, вызвали тревогу в лагере правящих кругов Финляндии. Исчезли надежды на быстрое окончание восточного похода. Финляндия также оказалась перед необходимостью участвовать в затяжной войне»^[114].

Из научной литературы 60-х годов по интересующей нас проблеме следует отметить два коллективных исследования о битве за Ленинград (1941–1944 гг.) и по истории Ленинградского военного округа^[115].

В первой из них вопросам Советско-финляндской войны 1941–1944 гг. уделено внимание в одном из разделов первой части VI главы («На Карельском перешейке»), но особенно подробно — в V главе (часть вторая), названной «Как был сметен “Карельский вал”». Но и здесь подстрочные примечания на использованные источники и литературу почему-то отсутствуют.

В этом плане отличается исторический очерк о Ленинградском военном округе. В двух главах — «Так началась битва за Ленинград» и «Фронт штурмует Карельский вал», опираясь на широкий круг источников, авторы сумели дополнить историографию темы и прежде всего освещение военных событий многими интересными фактами. Историография проблемы 1970-х — 1980-х гг. заметно обогатилась за счет издания нескольких крупных обобщающих трудов^[116], индивидуальных монографий и журнальных статей. Вышел в свет также интересный сборник документов и материалов. Отрадным можно считать и факт защиты в Институте всеобщей истории АН СССР в 1973 г. кандидатской диссертации X.М. Вайну на тему «Финляндия в плане “Барбаросса”», а в 1980 г. докторскую диссертацию о проблемах обеспечения безопасности Ленинграда успешно защитил Н. И. Барышников.

Но все же серьезного прорыва в исследовании Советско-финляндской войны 1941–1944 гг. не произошло. По-прежнему эта тема не стала тогда предметом специального монографического освещения.

Среди литературы 1970–1980-х годов необходимо в первую очередь назвать двенадцатитомную «Историю Второй мировой войны, 1939–1945 гг.». При всем несомненном достоинстве этого капитального труда, созданного большим коллективом ученых четырех научных учреждений, события интересующей нас темы не нашли в нем достойного отражения.

И тем не менее литература 1970–1980-х гг. от публикаций предшествующих лет в качественном отношении отличается в лучшую сторону. Это в первую очередь связано с публикацией двух изданий книги Н. И. Барышникова, В. Н. Барышникова и В. Г. Федорова (соавтор 2-го издания) «Финляндия во Второй мировой войне» и военно-исторического очерка ученых Института военной истории Министерства обороны «Карельский фронт в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.»^[117].

В коллективной работе о боевой деятельности воинов Карельского фронта в годы Великой Отечественной войны авторы на богатом материале раскрыли деятельность советского командования штабов, вопросы идеологической, воспитательной работы, героизм советских воинов, осуществление оборонительных и наступательных операций. Показан и противник со всеми его замыслами, успехами и неудачами, сильными и слабыми сторонами^[118].

Хотя создатели книги не претендовали на исчерпывающее освещение всех вопросов, связанных с событиями на Карельском фронте, общая картина вооруженной борьбы на Севере представлена ими достаточно полно и глубоко. Другое дело — в этом труде авторы лишь коснулись некоторых внешнеполитических и дипломатических сюжетов. Но они и не ставили перед собой задачу их более полного раскрытия.

Что касается коллективного исследования «Финляндия во второй мировой войне» (авторы 2-го издания Н. И., В. Н. Барышниковы и В. Г. Федоров), то, по нашему мнению, в нем, по сравнению со всеми предыдущими публикациями, проведен наиболее содержательный и аргументированный, научный анализ целого комплекса военно-политических вопросов, связанных с вовлечением Финляндии в гитлеровскую орбиту и ее непосредственном участии в походе агрессивного блока против СССР. При этом весьма импонирует то обстоятельство, что авторы труда опираются на чрезвычайно богатую и разнообразную документальную базу, включая не только отечественные, но и многочисленные финские, шведские и другие западные источники и литературу (в том числе и мемуары).

Шаг за шагом на конкретных и убедительных примерах авторы труда проследили цепь последовательных действий узкого круга тогдашних правителей страны по всестороннему сближению Финляндии с фашистским рейхом, что привело их к тесному военному союзу.

В книге «Финляндия во Второй мировой войне» приведено заявление, которое сделал в середине июня 1941 г. премьер-министр Финляндии Р. Рюти, выступая перед участниками созванного им секретного совещания: «Если Советский Союз в течение шести дней не совершит нападение, то это сделаем мы»^[119].

Что касается российской историографии интересующей нас темы, то в течение 90-х гг. XX в. и до начала XXI в. литература по предыстории и истории Советско-финляндской войны 1941–1945 гг. пополнилась серией трудов научного и научно-популярного характера, документальных и мемуарных публикаций^[120],^[121], а также научных статей. Положительную роль здесь сыграло расширение гласности, упразднение цензуры и более широкий доступ исследователей к архивным документам. Правда, часть авторов, как уже отмечалось в вводной части настоящей книги, расценила эти изменения как вседозволенность, вольное обращение с документами и «свободное» безответственное очернение прошлого.

В четырехтомном коллективном издании «Великая Отечественная война, 1941–1945 гг.: военно-исторические очерки» несколько больше, чем в упомянутых нами ранее многотомных исследованиях о войне, отражено участие Финляндии в гитлеровской агрессии против СССР. Так, в главах 1-го тома («Кто готовил нападение», «Нашествие» и «Первые сбои “Барбаросса”») на конкретных примерах показан процесс втягивания Финляндской Республики в фашистский блок с охотного согласия правящей верхушки, а в главе «Освобождение Карелии, Прибалтики и Заполярья» (том 3) довольно обстоятельно раскрыто, как произошел вывод Финляндии из войны.

Из всей литературы этого периода российской историографии по интересующей нас проблематике выделяются исследования Н. И. и В. Н. Барышниковых^[122]. Их монографии и статьи — поучительные примеры научных поисков, которые характеризуются объективным подходом к сложным и острым событиям и явлениям военной истории СССР (России) XX века, обстоятельным анализом рассматриваемых вопросов, постоянной опорой на достоверные, как отечественные, так и финские и другие зарубежные факты и документы.

Последние работы обоих авторов позволяют надеяться на появление в российской историографии новых трудов, которые помогут устранить пробелы и искажения, существующие в истории Советско-финляндской войны 1941–1944 гг.

Положение в Финляндии с трактовкой и освещением предыстории и истории так называемой «Войны-продолжения» обстоит по-иному. Издана масса литературы: сотни статей, брошюр, мемуарных публикаций, десятки научных и научно-популярных книг, даже многотомные труды. Причем в о многих из них некоторые важные проблемы этой войны трактуются с серьезными отклонениями от исторической правды. Состоявшийся в Хельсинки 23–26 мая 2001 г. XVII финско-российский исторический симпозиум все это лишний раз подтвердил.

В задачу данной главы не входит рассмотрение финской историографии интересующей нас темы. Отметим лишь, что на фоне многочисленной военно-исторической литературы о событиях 1941–1944 гг., опубликованной в Финляндии, отличаются своей непредвзятостью и объективностью работы Э. Саломаа, X. Сеппяля и с некоторыми оговорками работы профессоров Т. Полвинена, О. Вехвиляйнена, О. Маниннена, М. Иокипии^[123].

Каковы же только некоторые наиболее характерные отступления значительной части финских историков от правдивой оценки причин, хода и исхода советско-финляндского вооруженного противоборства 1941–1944 гг. и что предпочитают при этом не учитывать и обходить молчанием некоторые наши финские коллеги.

Вкратце остановимся на этом и прокомментируем.

Начнем с правомерности утвердившегося в финской историографии названия Советско-финляндской войны 1941–1944 гг. как «Войны-продолжения». Продолжения какой войны? Оказывается, «Зимней» 1939–1940 гг. (?!). Но ведь та была по общему признанию, оборонительной, а война 1941–1944 гг. против СССР явилась войной вероломной, наступательной, с далеко идущими захватническими целями. Тайно повязанная гитлеровским планом «Барбаросса» Финляндия выступила вместе с немецкими «братьями по оружию» как агрессор. Это ясно как белый день и вряд ли нуждается в каких-то дополнительных доказательствах. Определение второй Советско-финляндской войны 1941–1944 гг. как «Войны-продолжения» имеет, таким образом, явно политический смысл и совершенно не отвечает ее содержании и характеру^[124].

Весьма распространенным в финской историографии является тезис, что у Финляндии якобы не было иного пути, чтобы вернуть потерянные в итоге Зимней войны 1939–1940 гг. территории, как оказаться в составе фашистского блока, непосредственной участницей нацистской агрессии против СССР. В войну, мол, она вступила почти случайно, чуть ли не по стечению неожиданных обстоятельств, и виноват в том Советский Союз, авиация которого 25 июня 1941 г. подвергла ни с того ни с сего бомбардировке финские аэродромы и другие объекты. Именно эта «советская агрессия» будто бы и заставила тогдашнего финского президента Р. Рюти объявить с трибуны сейма, что с 26 июня страна находится в состоянии войны с СССР. Утверждается также, что Финляндия вела против Советского Союза якобы свою самостоятельную, обособленную и независимую от Третьего рейха войну, не имея никаких агрессивных замыслов, и что, выйдя на старую финско-советскую границу (существовавшую до Зимней войны), финские войска якобы остановились на этих рубежах, активные боевые действия прекратили, не участвовали, в частности, в бомбежках и блокаде Ленинграда и т. д. и т. п.

Но, как говорится, факты — упрямая вещь и подобные вымыслы некоторых «правдолюбцев» и «больших знатоков истории», вероятно, рассчитаны на неискушенных и доверчивых финских и зарубежных читателей, имея своей главной целью обелить подлинных виновников этой войны. Итак, обратимся к некоторым фактам и документам.

А они говорят прежде всего о том, что Финляндия оказалась в стане Гитлера не волею случая, а в результате преднамеренных действий реакционной военно-политической группировки, узурпировавшей в стране всю власть.

«Зимняя» Советско-финляндская война, как известно, закончилась подписанием в Москве 12 марта 1940 г. мирного договора. Он создавал необходимые условия для восстановления политических и экономических связей и развития добрососедских отношений между СССР и Финляндией. Обе стороны обязались взаимно воздерживаться от нападения друг на друга и не участвовать в коалициях, направленных против Советского Союза или Финляндской Республики.

8 марта 1940 г., на первом заседании двух комиссий по заключению мира, глава финской делегации и премьер-министр Р. Рюти заявил: «Мы стремимся искренне к миру и к созданию между нашими странами прочных, основанных на взаимном доверии дружественных отношений, при существовании и под защитой которых развивались бы и процветали также к обоюдной пользе и к обоюдному благу оживленный товарообмен и экономические отношения»^[125].

Во время этой речи он также сказал: «Советский Союз, естественно, ни при каких условиях не имеет оснований опасаться какого бы то ни было нападения со стороны Финляндии».

Но это были только слова. На деле тогдашняя правящая верхушка Финляндии (куда входил и сам Рюти) и стоявшие за нею военно-политические силы не извлекли необходимых уроков из закончившейся войны и не отказались от мысли вступить в союз с каким-либо агрессором против СССР. Считая Московский мирный договор лишь передышкой, или временным перемирием, они стали готовиться к возобновлению военных действий против восточного соседа. Был незамедлительно взят курс на всестороннее сближение Финляндии с фашистским рейхом.

Уже через два дня после заключения в Москве советско-финляндского мирного договора финский министр В. Таннер заявил германскому посланнику В. Блюхеру о необходимости восстановления торговых отношений между двумя странами, и 28 марта в Берлине начались переговоры по этим вопросам.

Казалось, что же здесь предосудительного? Но дело заключалось в том, что возобновившиеся германо-финляндские экономические отношения сразу же приняли военную окраску. Немецкая сторона проявила повышенный интерес к закупке у Финляндии медной руды и особенно никеля, в котором весьма нуждалась военная промышленность Третьего рейха. Охотно согласившись удовлетворить эти потребности, финские представители выразили желание получить в ответ из Германии поставки в виде оружия…

Это было началом тесного германо-финляндского военного союза, сложившегося в течение последующих месяцев 1940 г. и первой половины 1941 г. Свидетельством тому являются хотя бы такие факты, как развернувшиеся со второй половины 1940 г. широкие поставки Финляндии германского оружия, создание в стране германских военных баз, оживленный обмен военными представителями, заключение 12 сентября 1940 г. соглашения о вводе на неограниченное время немецких войск на территорию республики под видом транзита и др.

Осенью 1940 г. между генеральными штабами нацистской империи и Финляндии была достигнута договоренность о сотрудничестве в деле подготовки войны против Советского Союза, которая вскоре была одобрена политическим руководством обоих государств.

В развитие этой договоренности руководство финляндской армии в декабре 1940 г. представило командованию вермахта меморандум, в котором предполагалось использовать Финляндию в качестве плацдарма для совместных ударов по советской территории, что и нашло конкретное отражение в известной гитлеровской директиве № 21 (операция «Барбаросса»).

«…Даже абсолютный болван не может больше отрицать того, что небольшая финская руководящая группа заключила с нацистской Германией секретное соглашение об участии Финляндии в агрессивной войне Гитлера летом 1941 года», — отмечал в 70-е гг. президент Финляндской Республики Урхо Кекконен^[126].

Нелишне будет отметить, что в то время президент Финляндии К. Каллио, под предлогом его болезни, был оставлен в полном неведении относительно германо-финляндских военных переговоров, хотя обсуждаемые вопросы по закону должны были быть исключительно в его компетенции. Эти вопросы правящей верхушкой (туда входили кроме премьер-министра Р. Рюти министр иностранных дел Р. Виттинг, министр обороны генерал Р. Вальден, министр финансов и лидер Социал-демократической партии В. Таннер. Находился в ней и маршал К. Маннергейм, который после Зимней войны обязан был согласно Конституции передать функции главнокомандующего вооруженными силами президенту, но не сделал этого, и др.) решались втайне и от Финляндского сейма. Например, Комитет иностранных дел парламента не был даже проинформирован о прибытии в страну немецких частей.

Между тем по финским законам ввод иностранных войск на территорию республики в мирное время требовал заключения межгосударственного соглашения на основании решения Государственного совета при согласии парламента. Тем самым налицо было грубейшее нарушение закона, подпадающее под Уголовный кодекс Финляндии. Но реализация достигнутых с рейхом соглашений началась немедленно. А вскоре Финляндия с охотного согласия указанной группировки оказалась втянутой в агрессивный гитлеровский план «Барбаросса».

После того как в ноябре 1940 г. подвергавшийся постоянной дискриминации и давлению президент К. Каллио был вынужден уйти в отставку и через несколько часов скоропостижно скончался, главой Финляндского государства в декабре того же года был избран Р. Рюти, известный своими пронацистскими взглядами.

Прогерманская ориентация Финляндии и подготовка ее к войне против Советского Союза еще более усилились. В конце 1940 г. — начале 1941 г. представители военного командования обоих государств продолжали активно обсуждать планы предстоящих боевых действий против СССР. В феврале 1941 г. в Финляндию был направлен начальник штаба германских оккупационных войск в Норвегии генерал Бушенхаген с поручением наладить личный контакт с Генеральным штабом финской армии и обсудить совместные военные действия, которые предполагалось начать из северных и центральных районов Финляндии. В этих переговорах принимал участие высокопоставленный финский генерал А. Хейнрикс. 20 мая 1941 г. для встречи с Рюти в Хельсинки прибыл особый уполномоченный Гитлера посланник Ю. Шнуре. Он пригласил финскую военную делегацию в Германию для согласования дополнительных деталей совместных боевых действий. Решающие переговоры состоялись 15–28 мая 1941 г. в Зальцбурге. Германскую военную делегацию возглавляли фельдмаршал В. Кейтель и генерал А. Йодль, а финскую — генерал А. Хейнрикс. Были приняты уточненные планы операций, а также сроки мобилизации и начала наступления финской армии. Стороны договорились, что наступление вооруженных сил Финляндии начнется на ленинградском направлении не сразу, а будет скоординировано в зависимости от продвижения на Ленинград немецкой группы армий «Север».

Приведем и такие данные. На германо-финских переговорах в Хельсинки 4–5 июня финская сторона согласилась передать в подчинение немецкого командования две дивизии, а также предоставить в распоряжение германских ВВС аэродромы в районах Хельсинки, Кеми и Южной Финляндии. 6 июня в г. Киле финская военно-морская делегация договорилась с представителями германских ВМС о совместном минировании Финского залива и базировании немецких боевых судов в нескольких портах Финляндии. И все-таки у правящей группировки Рюти — Маннергейм не было твердой уверенности, что финский парламент и общественность страны поддержат участие Финляндии в «братстве по оружию» с Гитлером. Она лихорадочно искала повод для выступления против СССР, обоснования подготовки германо-финской агрессии. Не без ее активного содействия в стране распространялись слухи, будто Советский Союз постоянно оказывает на Финляндию чрезвычайно сильное давление, проявляя стремление к ликвидации государства путем новой войны. А в самый канун нападения фашистской Германии на СССР в Берлин через гитлеровского представителя генерала В. Эрфурта была передана просьба Маннергейма о том, чтобы наступление главных финских сил можно было бы начать через два-три дня после генерального наступления вермахта. По мнению Эрфурта, «финны хотели создать у народа и депутатов сейма такое впечатление, будто бы ход событий захватил и повлек их за собой». Германская сторона благосклонно ответила, что пожелание финнов будет учтено.

1 июня 1941 г. в Финляндии началась частичная, а 9 июня всеобщая мобилизация, которая полностью завершилась 15 июня. Был отдан приказ о выдвижении финской армии к советской границе. 21 июня вооруженные силы Финляндии были приведены в полную боевую готовность.

Оставалось только найти предлог для объявления войны Советскому Союзу и оправдания этих действий. И он наконец представился.

25 июня ВВС Северного фронта и авиачасти Северного и Краснознаменного Балтийского флота нанесли ответные удары по ряду аэродромов Финляндии и Норвегии с целью уничтожения базировавшихся там немецких самолетов, которые в первые дни войны совершали отсюда налеты на Ленинград, Кронштадт, Мурманск, Петрозаводск и другие города и военные объекты.

Хотя к этому времени телеграфно-телефонная связь с Хельсинки была финнами прервана, с советской стороны по радио попытались дать разъяснение, что воздушные атаки предприняты только против германских ВВС. (Кстати, в результате этих налетов финские ВВС потеряли только 3 самолета, а по некоторым источникам, даже 2.)

Правители Финляндии по настоятельному совету германского посланника Блюхера поспешили не терять столь удобного момента и объявили страну жертвой «новой советской агрессии». 26 июня президент Рюти заявил, что Финляндия находится в состоянии войны с Советским Союзом. Это решение, одобренное уже не колеблющимися депутатами финляндского сейма, под крупными заголовками (как и о налете советской авиации) опубликовали все финские газеты. (В канун 60-летия со дня гитлеровской агрессии против СССР в Финляндии были напечатаны для продажи в качестве «документальных сувениров» копии номеров газет сорок первого года, содержащих экстренные сообщения о «вероломном советском нападении».

В целом приходится констатировать, что упреждающие действия советской авиации были недостаточно продуманными. И в этом плане трудно было не согласиться с мнением финского прогрессивного военного историка Хельге Сеппяля, что произведенные 25 июня атаки ВВС Красной Армии только «облегчили» трудное положение тогдашних правителей Финляндии, поскольку обработка общественного мнения и финляндского парламента в нужном для них направлении была весьма сложной задачей. Можно с большим основанием утверждать, что проведенная воздушная операция (с учетом и значительных потерь советских ВВС, составивших до 25 самолетов) имела больше негативных последствий, чем позитивных.

Итак, «маннергеймовская» Финляндия 26 июня была якобы вынуждена вступить в войну против своего восточного соседа в союзе с Гитлером. Однако факты говорят о том, что эта дата не соответствует действительности, ибо на самом деле уже 22 июня Финляндия фактически участвовала в нападении на Советский Союз. Еще в ночь на 21 июня под защитой финских военных кораблей германские минные заградители установили минные заграждения в Финском заливе между Финляндской Республикой и Эстонской ССР. 22 июня СССР подвергся артиллерийскому обстрелу и авиационным налетам немецких самолетов, базировавшихся на шести финских аэродромах. Вечером того же дня германские самолеты, прилетевшие со стороны Финляндии, бомбили советскую базу на полуострове Ханко. Можно было бы привести немало других подобных примеров. Однако перечень только этих действий финской стороны в самом начале Великой Отечественной войны (в том числе предоставление своих аэродромов самолетам люфтваффе и пропуск их через воздушное пространство страны), согласно законам и нормам международного права, квалифицируется как открытая агрессия против соседнего государства.

Был ли тогда у Финляндии (даже во имя возврата потерянных территорий) иной путь, чем оказаться в «братстве по оружию» с немецко-фашистскими захватчиками? Да, такой путь имелся.

И в этой связи приведем записанные нами два авторитетных свидетельства. Бывший в то время посланником СССР в Финляндии П. Д. Орлов рассказывал, что незадолго до фашистской агрессии против СССР он получил от Наркомата иностранных дел страны очень важное поручение. Как только Германия совершит на нас нападение, немедленно прибыть к финскому министру иностранных дел Р. Виттингу и сделать ему следующее предложение от имени советского правительства: если Финляндия в условиях вспыхнувшей германо-советской войны будет соблюдать нейтралитет и воздержится от агрессии против нас, мы готовы сесть за стол переговоров с финской стороной относительно возвращения отошедших к Советскому Союзу территорий по итогам Зимней войны.

Но Виттинг, по словам Орлова, поначалу даже отказался принять 22 июня 1941 г. советского посланника. А когда встреча все-таки состоялась, глава финляндского МИД никак не смог дезавуировать содержание декларации Гитлера (ее обнародовал по Берлинскому радио Геббельс, о чем сразу же сообщило финское радио), что Германия вступает в войну «вместе с нашими финскими братьями по оружию…». Виттинг только попытался «разъяснить», что, мол, фюрер имел в виду защиту немцами Финляндии, а не какое-то совместное нападение.

Что касается переданного Орловым предложения относительно переговоров по территориальным вопросам при условии нейтралитета Финляндии, то Виттинг обошел его полным молчанием.

Когда некоторое время спустя (13 мая 1986 г.) автору настоящего текста довелось в очередной раз побывать у В. М. Молотова на государственной даче № 18 в подмосковном поселке Жуковка-2, последнему был задан вопрос об этом эпизоде. Молотов подтвердил рассказанное Орловым, заметив при этом: СССР был крайне заинтересован в том, чтобы Финляндия не оказалась вовлеченной в войну на стороне фашистского рейха и что «тогда ведь нам еще не было известно, как крепко была задействована немцами наша северная соседка в агрессивном плане “Барбаросса”»^[127]. Бывший глава советского НКИД сообщил и о таком, правда, довольно известном факте: уже на второй день после гитлеровского нападения в Наркомат иностранных дел был вызван аккредитованный в Москве финский посланник Хюннинен, поскольку в декларации Гитлера от 22 июня прямо говорилось, что нацистский рейх вступает в войну «вместе с финскими братьями по оружию»^[128].

«Я спросил Хюннинена, — сказал Вячеслав Михайлович, — хочет ли Финляндия вступить в войну в качестве союзника фашистской Германии или нет? Хочет ли она сделать своим противником почти 200-миллионный народ, который не имеет к ней никаких серьезных претензий и не стремится каким-либо образом нарушить ее самостоятельность? Однако финский посланник уклонился от прямого ответа»^[129], — подчеркнул Молотов.

«А между тем, — продолжал он, — 22 июня Финляндия уже фактически приняла участие в нападении на нашу страну, предоставив германским войскам свою территорию, аэродромы, морские порты, прочие военно-стратегические объекты и совершив другие вероломные агрессивные акты. Тем не менее вплоть до августа 1941 г. мы не оставляли попыток по различным каналам зондировать возможность вывода Финляндии из войны и организации переговоров по указанным территориальным вопросам. Я напомню Вам, что первое небольшое послание И. В. Сталина Ф. Рузвельту^[130], направленное, кажется 4-го августа 1941 г., было целиком посвящено финскому вопросу. И когда стало уже совершенно ясно, что финская правящая верхушка этого делать не намерена, Сталин дал указания все наши попытки прекратить. Он заявил, что “тем самым Финляндия, грубейшим образом нарушив положения и все клятвенные обязательства Московского мирного договора, сама отказывается от возможности мирного решения территориальных проблем, и этот вопрос отныне навсегда закрывается”»^[131].

«Могу еще добавить, — сказал В. М. Молотов, — что в августе и октябре 1941 г. правительство США трижды поднимало перед правительством Финляндии вопрос о прекращении ее наступательных действий на советской территории и о возможности восстановлении мира между СССР и Финляндией. Ответом финской стороны была разнузданная антисоветская клевета и подтверждение своей верности Гитлеру в совместной агрессивной войне против Советского Союза^[132]».

Оказавшись в составе фашистского блока, вела ли Финляндия самостоятельную, ограниченную и независимую от Третьего рейха войну против СССР, как заявляли об этом представители финской правящей группировки?

Разумеется, нет. О какой «самостоятельной» и «независимой» от гитлеровской Германии войне могла идти речь, если все расчеты Рюти, Маннергейма, Рангеля, Виттинга, Вальдена, Таннера и других были целиком связаны с надеждами на победы мощных армий вермахта и закреплены в плане «Барбаросса». А разве не свидетельствует об этом даже такой частный факт, когда в самый канун фашистского нападения на СССР в северной части страны с согласия финляндских правителей в оперативное подчинение немецкой армии «Норвегия» перешел 111-й финский армейский корпус? Где же логика у отдельных финских авторов, когда, с одной стороны, заявляется, что Финляндия была вынуждена пойти на тесный военно-политический союз с Гитлером, а с другой — она, оказывается, вела «обособленную», «ограниченную» и «независимую» от рейха войну? Такой «самостоятельный» союзник нацистскому фюреру был просто не нужен.

Что касается утверждения, что Финляндия вела якобы оборонительную войну и не преследовала каких-либо целей, то и этот тезис, провозглашенный Рюти в его упомянутой нами речи 26 июня 1941 г. и бытующий до сих пор в финской историографии, не выдерживает серьезной критики.

Председатель Комиссии по иностранным делам сейма В. Войонмаа 30 июня 1941 г. писал своему сыну, посланнику Финляндии в Швейцарии: «Финляндия — в состоянии войны против Советского Союза. Это все происходит под вывеской оборонительной войны, но теперь уже ясно, что это — агрессивная война… Речь идет о полном участии в крестовом походе Германии…»^[133].

По мнению известного историка норвежца X.П. Кросби, автора изданной еще в 1967 г. книги «Выбор Финляндии», в «начале лета 1941 г. Советский Союз не угрожал Финляндии, и мобилизацию тогда провели в целях наступления, а не обороны. Превращение финского плана обороны в план наступления произошло потому, что состоялся военный договор Финляндии и Германии, а не из-за воздушных налетов Советского Союза».

С самого начала Советско-финляндской войны 1941–1944 гг. как составной части Великой Отечественной войны намерения финляндских правителей были агрессивными. Ведь речь шла о создании «Великой Финляндии» как за счет Советской Карелии, так и других территорий СССР.

В этом отношении достаточно красноречив известный приказ главнокомандующего финскими войсками маршала К. Маннергейма за № 3 (для немецких войск он был датирован 1 июля 1941 г. за № 4). В нем весьма откровенно излагались захватнические цели Финляндии в начавшейся войне: завоевание не принадлежавших ей земель. Маннергейм прежде всего напомнил своим солдатам, что «во время освободительной войны в 1918 году» он «сказал карелам Финляндии и Карелии», что не вложит «меч в ножны до тех пор, пока Финляндия и Восточная Карелия не станут свободными…»^[134].

«Борцы за свободу, славные участники Зимней войны, отважные мои солдаты! — говорилось далее в приказе. — Новый день настал. Карелия поднимается, рядами идут ее батальоны. Перед нами в бурлящем потоке мировой истории сияет свобода Карелии и Великая Финляндия. Да поможет провидение, направляющее судьбы народов, финской армии исполнить обещание, данное мною народам Карелии».

Свое обращение главком закончил словами: «Солдаты! Земля, на которую вы ступите, пропитана кровью и страданиями нашего племени, священная земля. Ваши победы освободят Карелию, ваши действия принесут прекрасное будущее Финляндии».

А вот что говорилось в статье «Финляндия и ее претензии на Восточную Карелию», опубликованной 13 декабря 1941 г. в американском журнале «Бюллетень международных новостей»: «…В своем приказе от 4 сентября маршал Маннергейм заявил, что старая граница на Карельском перешейке достигнута, но требуется дальнейшее продвижение. В приказе от 10 июля он повторил свой лозунг 1918 года, что не вложит меч в ножны до тех пор, пока не освободит Финляндию и Восточную Карелию и что он молится об исполнении обещания, данного им карельскому народу. Стремление Маннергейма завоевать Восточную Карелию, которая никогда не принадлежала Финляндии (хотя значительная часть ее населения, состоящая из карелов, говорит на финском диалекте и родственная финнам по происхождению), не поддерживается народом.

Бывшему министру иностранных дел и нынешнему министру торговли Таннеру пришлось приложить немало усилий, чтобы объяснить, что это было только личной точкой зрения маршала, и в своем выступлении в Выборге (отчет о котором был помещен в шведских газетах от 15 сентября) он сказал, что война якобы носит чисто… оборонительный характер»^[135].

Столь же несостоятельными являются утверждения ряда финских авторов, будто войска Финляндии, начав наступление, вышли в районы старой границы и здесь остановились, что они будто бы не участвовали в блокаде Ленинграда и т. п.

Факты и документы свидетельствуют, что значительная часть захваченной ими в первые месяцы территории не входила в состав Финляндского государства, равно как и столица Советской Карелии г. Петрозаводск, оккупированный финской армией 25 октября 1941 г. В боях за Ленинград финские войска, несмотря на отдельные оговорки, фактически участвовали, прикрывая северный фланг вражеской блокады.

Приведем еще один пример, хорошо иллюстрирующий, как некоторые финские историки, освещая военные события 1941–1944 гг., обходят «острые углы», приглаживают действия политических деятелей своей страны того времени, вольно обращаясь с документами и используя при этом и метод «умолчания».

Перед нами переведенная на русский язык и опубликованная издательством «Весь мир» «Политическая история Финляндии». Ее авторами являются три известных финских историка: О. Юссила, С. Хентиля и Ю. Невакиви^[136].

Глава «От обретения независимости до окончания Войны-Продолжения 1917–1944» принадлежит перу Сеппо Хентиля. Не касаясь вопроса о том, насколько правдиво и объективно автор осветил предысторию, ход и окончание Зимней войны, которую президент Ю. К. Паасикиви все же не случайно назвал «войной Эркко», обратимся к общей оценке следующих ее разделов, интересующих нас в первую очередь. А они как раз посвящены так называемой «Войне-продолжению» и носят названия: «Вооруженное перемирие» (для автора, видимо, Московский мирный договор между СССР и Финляндией, заключенный 12 марта 1940 г., был тоже только «перемирием». — Г. К.). Затем идут разделы: «Финляндия и Германия — “соратники по борьбе”» (слова «соратники по борьб» Хентиля взяты в кавычках, поскольку он, по-видимому, считает, что финские войска и войска вермахта не были соратниками по борьбе, т. е. по агрессии. — Г. К.), «Позиционная война и зондаж с целью заключения мира» и, наконец, «Победа (?!) в оборонительных боях и перемирие».

Эта часть главы не только по названиям разделов носит довольно тенденциозный характер. В ней многое поставлено с ног на голову, и она, по нашему мнению, может служить своеобразным эталоном для тех, кто «смело» берется искажать факты, придумывать «домашние небылицы» и переиначивать на свой лад исторические события.

Виновником Советско-финляндской войны 1941–1944 гг. у Хентиля является не кто иной, как Советский Союз, который в лице В. М. Молотова во время его визита в Берлин в ноябре 1940 г. «просил (!) у Гитлера согласия на оккупацию Финляндии». Однако говорится далее в главе, нацистский фюрер «недвусмысленно потребовал (!) не начинать новой войны на финляндском направлении»^[137]. Опасаясь быть поглощенной своим воинственным восточным соседом, Финляндия, надо полагать, поэтому, мол, и поспешила включиться в фашистский блок.

После этой, неизвестно кем сочиненной, «липы» (ссылки на источники во всей книге отсутствуют) Хентиля продолжает свой рассказ о том, как же Финляндия по воле ее «наивных» правителей вдруг оказалась в объятиях с фашистской Германией. Во всем тексте главы у автора не нашлось ни одного слова осуждения тогдашней правящей финляндской группировки, ввергнувшей страну в агрессивную, захватническую войну в союзе с Гитлером, в войну, которая продолжалась три года и стоила Финляндской Республике более 200 тыс. убитых, искалеченных и раненых и принесла с собой тяжелую экономическую разруху и другие бедствия и потери. Между тем Хентиля предпринял попытки найти оправдания вероломным действиям Рюти и его ближайшего окружения, грубо поправшим Московский мирный договор. Автор представил это дело так, что Финляндию, мол, еще с июля 1940 г., когда Гитлер начал втайне готовить нападение на СССР, фактически просто «перетянули (?!) из сферы интересов СССР в сферу интересов Германии»^[138].

Изоляция же президента К. Каллио и оставление его в полном неведении о незаконном сговоре и сделках указанной группировки с фашистским рейхом, включая тайное соглашение о вводе германских войск на территорию Финляндии, на с. 202 главы подается в такой двусмысленной и приглаженной редакции: «Даже президент Каллио, не говоря уже о других членах правительства и комиссии по иностранным делам парламента, не имел представления о происходящем». (Можно подумать: уж не сам ли президент был в этом виноват? — Г. К.)

Когда же в середине декабря 1940 г. Гитлер утвердил план похода на Советский Союз (операция «Барбаросса»), то как уверяет Хентиля, «финны, которым была отведена в нем какая-то чуть ли не скромная («известная») роль, о ней сами поначалу знали очень немного» (?)^[139].

Какими же наивными представляются здесь Рюти, Маннергейм и их ближайшее окружение, якобы без участия которых Финляндия оказалась задействованной в операции «Барбаросса»!

Затем следуют еще два авторских тезиса, представляющих собой, мягко говоря, плод фантазии финского историка в его стремлении обелить правящую тогда верхушку Финляндии: оказывается, высшее руководство страны решило принять участие в военном походе Гитлера против СССР только потому, что «другой возможный вариант, то есть отказ от сотрудничества, в худшем случае предусматривал превращение Финляндии в поле битвы между Германией и СССР»^[140].

И, наконец, якобы в начале июня 1941 г. «смелая» правящая верхушка Финляндии «решительно» сообщила Гитлеру «условия своего участия в войне: сохранение независимости». Причем Германия, мол, «должна (Рюти — Маннергейм уже диктуют Гитлеру, что он должен делать! — Г. К.) напасть первой, Финляндии не следовало начинать военные действия до тех пор, пока их не начнет СССР»^[141].

Ныне уже обнародована целая серия веских документов, убедительно свидетельствующих о том, что основные силы финских вооруженных сил по просьбе Маннергейма получили от Гитлера небольшую отсрочку на вторжение, чтобы наряду с другими причинами иметь возможность обработать в нужном направлении общественность Финляндии и депутатов парламента. Хотя фактически Финляндия, предоставив свои аэродромы, военно-морские базы и т. п., уже 22 июня совершила прямую агрессию против СССР.

И когда Хентиля констатирует, что «25 июня русские нанесли по многочисленным объектам в Финляндии жестокие бомбовые удары, спровоцированные действиями германской авиации»^[142], он и здесь предпочел умолчать, откуда эта авиация появилась и где она базировалась…

В своей книге «Финляндия как агрессор в 1941 году» финский военный историк X. Сеппяля справедливо отмечал: «Война против СССР, к которой финны серьезно готовились и в которую вступили, окончилась поражением в декабре 1941-го, но продолжалась с большими жертвами еще более двух с половиной лет, в основном в угоду стратегическим интересам Германии. Финляндия ведь отвечала за большой фронт и отвлекала на себя известное количество советских частей. Финны продолжали войну, пребывая в неведении, а затем и в предчувствии поражения, пока их просто-напросто не принудили к миру. Как легко начать наступательную войну, но как невероятно трудно выйти из нее! Это, надо полагать, финны теперь поняли»^[143].

Мы привели все эти данные только для того, чтобы обратить внимание наших исследователей на необходимость в интересах всестороннего и объективного освещения истории Второй мировой и Великой Отечественной войн уделить должное внимание и вопросам участия в ней союзников фашистской Германии. Кроме того, наш совет некоторым отечественным и зарубежным коллегам: нельзя, если ты считаешь себя честным ученым, подчищать историю в угоду конъюнктуре, ибо существует лишь одна истина, одна историческая правда.

Глава 6. Москва военная

Крайне неблагоприятная обстановка и трудности, с которыми столкнулась Красная Армия при вступлении в смертельную схватку с фашистским блоком, наложили отпечаток не только на начальный этап военных действий, но и на последующие месяцы. Мужественное сопротивление и стойкость наших воинов не могли пока изменить ход вооруженного противоборства. Противник располагал огромными возможностями и продолжал рваться к жизненно важным центрам страны и прежде всего к Москве. «Захват этого города, — отмечалось в плане “Барбаросса”, подписанном Гитлером еще 18 декабря 1940 г., — означает как с политической, так и с хозяйственной стороны решающий успех, не говоря уже о том, что русские лишатся важнейшего железнодорожного узла»^[144].

Документы высших командных инстанций вооруженных сил гитлеровской Германии показывают, что овладение Москвой как стратегической цели постоянно присутствовало в приказах и директивах войскам и в дальнейшем^[145],^[146].

Жизнь советской столицы с самого начала фашистской агрессии стала быстро перестраиваться на военный лад. Уже в первый день войны Москва и вся территория Московского военного округа (МВО) были объявлены на военном положении. Одновременно вводилось затемнение, была приведена в боевую готовность противовоздушная оборона Москвы, также налажена деятельность местной противовоздушной обороны (МПВО), подразделения которой стали создаваться с самого начала фашистской агрессии. За короткий срок в столице удалось сформировать 12736 пожарных команд, в которых насчитывалось 205220 человек. Наряду с этим в московских районах при домоуправлениях было создано 3500 групп самозащиты. Вскоре службы МПВО были преобразованы в специальные части. К этому добавим, что по указанию МГК ВКП(б) в столице начал действовать комсомольско-молодежный полк противопожарной обороны в составе 5 тыс. человек. Только в течение лета 1941 г. он потушил 18 тыс. зажигательных бомб.

Изменила стиль своей работы, существенно повысив требовательность к кадрам, городская партийная организация, была усилена ее роль в решении наиболее важных военно-хозяйственных вопросов. Подчинялась нуждам фронта работа исполкома Моссовета и райсоветов. Новая задача встала перед профсоюзами — мобилизация рабочего класса на самоотверженный труд во имя скорейшего разгрома немецко-фашистских захватчиков. Московский комсомол также подчинил всю свою деятельность задачам защиты Родины.

С первых дней войны массовый характер приняло движение за вступление добровольцами в ряды Красной Армии. Днем и ночью осаждали городской и районные военкоматы, партийные и комсомольские комитеты рабочие, служащие, студенты, люди разных возрастов и профессий. Москвичей объединяло одно стремление, одно желание — защитить Отечество, остановить и разгромить агрессора. Прежде всего в этом и проявился патриотизм жителей столицы, их готовность идти на самые тяжкие испытания ради спасения Родины и столицы.

Только за первую неделю войны 170 тыс. москвичей, в том числе 25 тыс. женщин, подали заявления о добровольном уходе на фронт^[147]. Однако удовлетворялись не все просьбы о призыве в армию. Столичные предприятия тоже остро нуждались в людях, особенно в высококвалифицированных специалистах. Те же, кому Москва вручила оружие, неизменно проявляли в боях мужество и героизм, плечом к плечу с воинами кадровых частей совершали на фронте тысячи подвигов.

Москвичи, которые не подлежали призыву по возрасту, состоянию здоровья, либо вовсе не являлись военнообязанными, избрали другой путь. Воскрешая и умножая патриотические традиции своих предков, они заявляли о желании добровольно вступить в народное ополчение.

4 июля созданный 30 июня 1941 г. высший чрезвычайный орган военного времени — Государственный Комитет Обороны (ГКО), принял постановление «О добровольной мобилизации трудящихся Москвы и Московской области в дивизии народного ополчения»^[148]. В соответствии с ним намечалось формирование 12 дивизий народного ополчения. Штаб Московского военного округа в срочном порядке разработал их штатное расписание. В каждой дивизии предусматривалось иметь 11,6 тыс. бойцов и командиров. Снабжение ополченских дивизий продовольствием, обеспечение авто— и гужевым транспортом, полевыми кухнями осуществлялось за счет местных ресурсов и возлагалось на районные советы.

Выполнение постановления ГКО о формировании в Москве дивизий народного ополчения стало одной из важных задач деятельности партийного комитета столицы. Большую организаторскую работу в этом направлении вели секретарь ЦК, МК и МГК ВКП(б) А. С. Щербаков, секретарь МК ВКП(б) Б. Н. Черноусов, секретари райкомов партии. Они стали душой создания ополченских соединений.

К 10 июля были в основном укомплектованы 12 дивизий народного ополчения районов Москвы: 1-я — Ленинского, 2-я — Сталинского, 4-я — Куйбышевского, 5-я — Фрунзенского, 6-я — Дзержинского, 7-я — Бауманского, 8-я — Краснопресненского, 9-я — Кировского, 13-я — Ростокинского, 17-я — Москворецкого, 18-я — Ленинградского и 21-я — Киевского. Наркомат обороны СССР разрешил военному совету Московского военного округа вывезти дивизии народного ополчения на боевые позиции, создаваемые в тылу Западного фронта. Ежедневно ополченцы по 6–8 часов строили оборонительные сооружения и 4–6 часов занимались боевой подготовкой.

Несмотря на значительную удаленность от Москвы, ополченцы не утратили связей со своим городом. Отдельные предприятия, районы столицы шефствовали над своими дивизиями: присылали делегации, письма, посылки, подарки. На позиции ополченцев регулярно выезжали бригады московских театров.

Вскоре приказом Ставки Верховного Главнокомандования (ВГК) московские дивизии народного ополчения были реорганизованы в общевойсковые соединения, включены в состав кадровых войск Западного и Резервного фронтов и получили новые наименования. Преобразование соединений народного ополчения в стрелковые дивизии явилось знаменательным событием, утверждавшим, что ополчение представляет собой серьезный боевой резерв Красной Армии. В ходе развернувшихся позднее ожесточенных боев многие ополченцы показали себя стойкими, мужественными и умелыми воинами.

Разумеется, ГКО, МГК ВКП(б), исполком Моссовета занимались не только подготовкой резервов для фронта. В первоочередном порядке они перестраивали на военный лад сложное многоотраслевое хозяйство столицы, пересматривали плановые задания огромного количества гражданских предприятий, создавали сотни новых цехов, под их контролем командиры производства разрабатывали технологии выпуска военной продукции.

На третий день войны началась перестройка цехов Московского автозавода на выпуск продукции для фронта. Благодаря усилиям директора завода И. А. Лихачева было налажено производство для изготовления деталей спецмашин. Затем начался выпуск отдельных узлов для артиллерийских орудий. С 1 июля завод прекратил производство автомашин ЗИС-101 и увеличил выпуск более надежных машин ЗИС-22, машин с санитарным оборудованием и полугусеничных автомобилей-вездеходов.

На заводе «Компрессор» было полностью прекращено изготовление холодильного оборудования. Коллектив предприятия приступил к производству знаменитых реактивных минометов. Высоких результатов в производстве военной техники и боеприпасов добились коллективы станкостроительных заводов имени Серго Орджоникидзе и «Красный пролетарий», ГПЗ-1 и многие другие. К осени 1941 г. выполнением фронтовых заказов было занято около 2 тыс. промышленных предприятий Москвы^[149]. Доля военной продукции на московских заводах, фабриках и мастерских возросла с 23 % в августе до 94 % в ноябре^[150].

Рабочие столицы стремились ежедневно перевыполнять производственные задания, работать за себя и товарища, ушедшего на фронт. На предприятиях развернулись движения двухсотников, трехсотников, скоростников, за совмещение профессий, за освоение смежных специальностей. Ряды рабочих пополнили тысячи жен и матерей фронтовиков, их сестер и младших братьев. Вернулись к станкам многие пенсионеры. Все они самоотверженно трудились над выполнением фронтовых заказов. Работали в три смены, нередко отдыхали прямо у станков. Поистине верно поется в популярной и любимой народом песне: «Дни и ночи у мартеновских печей не смыкала наша Родина очей».

Военная перестройка промышленности Москвы проходила в условиях эвакуации на Восток страны большого числа предприятий. Она проводилась в два этапа: с июля по октябрь перемещались в тыл отдельные заводы и фабрики, с октября по декабрь 1941 г. — крупнейшие предприятия. К концу ноября из Москвы и Московской области в восточные районы страны было перебазировано 498 предприятий союзного и союзно-республиканского подчинения, не считая предприятий республиканских и промкооперации, а также более 2 млн жителей столицы и области^[151].

Невольно задумываешься о том, как после эвакуации основных поставщиков военной продукции волей и мужеством оставшихся в Москве жителей наращивалось изо дня в день, казалось бы, на пустом месте производство всего, в чем так остро нуждался фронт. И наращивали его обыкновенные люди: рабочие, техники, инженеры. На заводе имени Серго Орджоникидзе осталось всего 40 станков, 150 рабочих, 10 инженеров. Они сумели наладить в короткий срок выпуск затворов к ППШ (пистолет-пулемет Шпагина). Вновь ожил 2-й часовой завод — начал выпускать взрыватели к минам. Завод «Красный пролетарий» на оставшихся производственных мощностях организовал выпуск походных кухонь, боеприпасов и ремонт станков; завод «Серп и Молот» — ремонт тяжелых танков KB. Кустарная мастерская по производству жестяных ложек стала делать ручные гранаты…

Есть ли такая мера, такой определитель, которым можно измерить всю глубину патриотических чувств, любви к своему городу и к Родине, овладевших москвичами и нашедших конкретное выражение в самозабвенном труде? Наверное, есть. Этот определитель — наивысшая смертельная угроза над городом и страной. Суровое и героическое время без всяких скидок и оговорок, хотя тогда люди, конечно, меньше думали о подвигах. Они просто работали. Отдавали делу, которое им было поручено, все свои силы, хорошо понимая, что только героизмом на фронте и самоотверженным трудом в тылу можно остановить немецко-фашистские полчища и повернуть их вспять.

Тем временем мощная военная машина агрессора неумолимо усиливала свой натиск.

8 июля 1941 г. начальник Генерального штаба германских сухопутных войск генерал Ф. Гальдер отметил в своем дневнике: «Непоколебимо решение фюрера сровнять Москву и Ленинград с землей, чтобы полностью избавиться от населения этих городов… Задачу уничтожения эти городов должна выполнить авиация»^[152]. В специальной директиве № 33 «О дальнейшем ведении войны на Востоке» Гитлер потребовал «быстрее начать силами 2-го воздушного флота, усиленного бомбардировочной авиацией с Запада, воздушные налеты на Москву»^[153].

Главное командование немецких военно-воздушных сил для уничтожения советской столицы с воздуха передислоцировало в западные и центральные районы СССР авиационную группировку этого флота. В ее составе насчитывалось 1390 боевых самолетов. Экипажи бомбардировочных эскадр были укомплектованы опытными летчиками и штурманами, которые ранее бомбили города республиканской Испании, Польши, Франции, Англии, Югославии и Греции. Они были уверены в своей быстрой победе в небе Москвы.

Перед советским государственным и военным руководством с особой остротой встала задача защиты от воздушного нападения промышленного потенциала Москвы и ее населения. 9 июля 1941 г. Государственный Комитет Обороны принял постановление «О противовоздушной обороне г. Москвы»^[154]. В соответствии с постановлением развернулась широкая программа увеличения сил и средств ПВО столицы.

Вслед за этим ГКО вынес решение о строительстве Можайской линии обороны в 120–130 км от Москвы. Возглавила строительство специальная оперативная группа под руководством заместителя председателя исполкома Моссовета М. А. Яснова. Возводили оборонительные сооружения многотысячные отряды москвичей. Ведущая роль в этой тяжелой изнурительной работе принадлежала героическим женщинам столицы. В нелегких бытовых условиях, в непогоду они трудились с рассвета до темна. Их высокий моральный дух и глубокое понимание ответственности за судьбу столицы позволили преодолеть все трудности.

В то время, когда москвичи приступили к строительству оборонительных укреплений на дальних подступах к столице, немецкое командование осуществило воздушную операцию по уничтожению города с воздуха. Эта операция явилась органической составной частью плана захвата советской столицы. Практически в ночь на 22 июля, когда был совершен на город первый массированный налет, началась воздушная битва за Москву. Ее выиграли защитники советской столицы и прежде всего войска противовоздушной обороны (ПВО), наши летчики и личный состав МПВО^[155].

Это стало возможным потому, что противовоздушная оборона Москвы представляла собой классический образец сильно развитой мощной системы, где идея массированного применения сил и средств была проведена с наибольшим эффектом. Подобной системы противовоздушной обороны на протяжении всей Второй мировой войны не имел ни один крупный город Европы, ни одна столица зарубежного государства.

По данным командующего войсками ПВО страны генерал-лейтенанта М. С.Громадина, только с 26 июня 1941 г. по 10 марта 1942 г. в налетах на Москву участвовало 7202 самолета противника, из которых удалось прорваться к столице 338 самолетам. За этот период средствами ПВО на подступах к Москве было уничтожено 1086 воздушных стервятников^[156].

* * *

Планируя операцию «Барбаросса», немецко-фашистское руководство рассчитывало с ходу через Смоленск прорваться к столице СССР и овладеть ею. Однако войска Западного, Резервного и Брянского фронтов в тяжелых летних оборонительных боях и в ходе Смоленского сражения сорвали его замыслы. И хотя 16 июля Смоленск пал, ударные группировки врага были основательно измотаны. 30 июля германское командование впервые за весь предшествующий период Второй мировой войны отдало приказ группе армий «Центр» перейти к обороне. Вражеская доктрина «молниеносной войны» испытала сильнейшее потрясение. Это был первый стратегический успех наших войск. Советское руководство выиграло время для подготовки защиты столицы.

Но Гитлер не отказался от своего намерения любой ценой захватить Москву. Его ставка по-прежнему делалась на сокрушение советской обороны мощными стремительными ударами. Поэтому и сама готовившаяся операция на центральном направлении получила многозначительное название «Тайфун». Нацистский фюрер определил ее как «решающее сражение года», а значит, и всего Восточного похода.

О подготовке этой операции главное командование сухопутных войск вермахта дало указание 17 сентября 1941 г. В директиве, подписанной начальником Генерального штаба германских сухопутных войск Ф. Гальдером, говорилось:

«Главное командование сухопутных войск обращает внимание на то, чтобы перегруппировки войск группы армий “Центр”, необходимые операции “Тайфун”, оставались по возможности скрытыми от русских, в особенности передвижения моторизованных соединений в район расположения армий группы “Центр”, а также перемещение главных сил авиации…»^[157]

В значительной мере врагу удалось сохранить в тайне подготовку операции. К началу наступления фашистское командование сосредоточило на западном направлении более 74 дивизий, в том числе 14 танковых и 8 моторизованных, или 64 % всех германских подвижных соединений, действовавших к этому времени на Восточном фронте. Этой мощной группе армий «Центр» к 30 сентября противостояли соединения трех фронтов — Западного, Резервного и Брянского, составлявшие 30 % от всего состава нашей действующей армии. К тому же многие из этих соединений и частей были укомплектованы не полностью. По общим оценкам, неоднократно подтвержденным исследованиями, противник имел превосходство в живой силе в 1,4 раза, в артиллерии — в 1,8 раза, в танках — в 1,7 раза, в самолетах — в 2 раза. Это превосходство было еще более значительным на направлениях наступления основных ударных группировок врага.

Напрашивается вопрос: почему после тяжелых боев летом сорок первого года, когда враг рвался к жизненным центрам страны и захватил значительную часть ее территории, наше военное командование не сумело предугадать возможность возобновления наступления противника на московском направлении? Существует немало объяснений, имевших хождение в прошлом, с использованием таких фактов, как «выравнивание линии фронта», «отвод войск на тыловые рубежи для сохранения сил», создававших впечатление чуть ли не продуманных маневров с целью заманить врага в глубь нашей территории.

Да, такая возможность не исключалась. Принимались и соответствующие предупреждающие меры. Так, еще 10 сентября Ставка Верховного Главнокомандования направила командованию Западного фронта директиву, в которой предписывалось «перейти к обороне, прочно закопаться в землю и за счет второстепенных направлений и прочной обороны вывести в резерв шесть-семь дивизий». 27 сентября Ставка ВГК вновь возвращается к обстановке на Западном, а также Брянском фронтах, ставит задачу перейти к жесткой и упорной обороне, создать фронтовые и армейские резервы, вести систематическую разведку и повышать боеготовность войск.

Подготовка к обороне шла и на дальних рубежах. Еще в июле, как уже нами отмечалось, по решению Ставки ВГК на московском направлении началось сооружение оборонительных укреплений, включавших Вяземскую и Можайскую линии обороны и Московскую зону обороны. На строительстве оборонительных рубежей было занято 30 рабочих батальонов. Кроме того, только Москва направила на оборонительные работы 300 тыс. добровольцев. В результате их поистине самоотверженного труда общая протяженность противотанковых препятствий вокруг Москвы составила 211 км, противопехотных — около 210 км, а число железобетонных огневых точек превысило 1280. За чрезвычайно короткий срок было вынуто 2377 тыс. кубометров земли. Такого объема оборонительных работ не знала ни одна столица воевавших стран мира за весь период Второй мировой войны.

Дальнейшие события, однако, показали, что меры, предпринятые при обороне Москвы, не были достаточными и к тому же далеко не все из намеченного удалось осуществить полностью. Степень готовности тех же оборонительных рубежей не превысила к концу сентября 40 %. Но наиболее тяжелые последствия были связаны с тем, что командование фронтов и Ставка Верховного Главнокомандования, несмотря на поступавшие агентурные сведения, не сумели своевременно распознать намерения врага.

Операцию «Тайфун» немецко-фашистские войска начали внезапно. 30 сентября против войск левого крыла Брянского фронта была брошена 2-я танковая группа. На следующий день на Западном и Резервном фронтах перешли в наступление главные силы группы армий «Центр» и правофланговые соединения 16-й армии группы армий «Север». Сильным ударом на стыке между 30-й и 19-й армиями Западного фронта враг прорвал оборону наших войск и уже в первые дни наступления на Москву значительно продвинулся вперед, захватив Орел, Ярцево, Дорогобуж, Ельню, Спас-Деменск, Брянск и ряд других городов. 5 октября он овладел Юхновым. Дорога на Москву через Малоярославец оказалась открытой.

Положение создавалось чрезвычайно опасное. ГКО и Ставка ВГК принимали экстренные меры для укрепления подступов к столице. Были подняты по боевой тревоге и срочно переброшены к линии обороны запасные части, курсанты Подольского военного училища, подразделения зенитной артиллерии ПВО. Вступив с ходу в кровопролитные неравные бои, почти все они пали смертью героев, но помогли на какое-то время задержать врага. Сотни тысяч жителей города и области вышли на строительство дополнительных оборонительных сооружений. На улицах Москвы появились баррикады, столица готовилась к уличным боям.

В ночь на 5 октября Государственный Комитет Обороны вынес специальное решение о защите столицы, определив Можайскую линию главным рубежом обороны.

7 октября третья и четвертая группы противника соединились в районе Вязьмы, окружив войска 16-й, 19-й, 20-й, 24-й и 32-й армий Западного и Резервного фронтов. В окружении оказались и двенадцать дивизий народного ополчения, которые были сформированы непосредственно для обороны Москвы, а затем переброшены с Можайского оборонительного рубежа на Вяземский. Тяжелое положение сложилось и в полосе Брянского фронта, враг расчленил войска фронта на три части. Их отход происходил в исключительно сложной обстановке.

К тому моменту — 6–10 октября — сплошного фронта на московском направлении не существовало, и крупными резервами в районе столицы Ставка Верховного Главнокомандования не располагала. Как позднее отмечал Маршал Советского Союза А. М. Василевский, «неудача, постигшая нас под Вязьмой, в значительной мере была следствием не только превосходства противника в силах и средствах, отсутствия необходимых резервов, но и неправильного определения направления главного удара противника Ставкой и Генеральным штабом, а стало быть, и неправильного построения обороны»^[158].

Думается, что этот эпизод из истории битвы под Москвой еще предстоит раскрыть исследователям. Проявлявшееся длительное время негативное отношение к «окруженцам», о чем уже не раз говорилось в прессе, сыграло не последнюю роль и в оценке боев в районе Вязьмы. Между тем то, что сделали наши солдаты и командиры в боях под Вязьмой, достойно иных оценок. Оказавшись в отчаянном положении, почти обреченные на гибель или пленение, бойцы 16-й, 19-й, 20-й, 24-й и 32-й армий не сложили оружия, как ждал противник, бились насмерть, сковав своим сопротивлением действия 28 фашистских дивизий. До середины октября 14 из них так и не смогли перейти к дальнейшему наступлению на Москву^[159].

Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, назначенный 10 октября 1941 г. командующим Западным фронтом, в своей знаменитой книге «Воспоминания и размышления» так оценил подвиг советских воинов, окруженных под Вязьмой:

«Благодаря упорству и стойкости, которые проявили наши войска, дравшиеся в окружении в районе Вязьмы, мы выиграли драгоценное время для организации обороны на Можайской линии. Пролитая кровь и жертвы, понесенные войсками окруженной группировки, оказались не напрасными. Подвиг героически сражавшихся под Вязьмой советских воинов, внесших великий вклад в общее дело защиты Москвы, еще ждет должной оценки»^[160].

Военный совет Западного фронта подчинил все окруженные под Вязьмой войска командующему 19-й армией генерал-лейтенанту М. Ф. Лукину и приказал организовать их прорыв.

Днем и ночью шли ожесточенные бои. Гитлеровцы не рассчитывали встретить такое активное сопротивление скованных в плотном кольце обессиленных армий.

В архивных материалах, связанных с битвой под Москвой, сохранились многочисленные документы командования вражеских соединений. Они очень показательны в смысле оценки событий со стороны врага.

Так, например, 10 октября генералу М. Ф. Лукину была передана перехваченная радиограмма, направленная командиру 7-й немецкой танковой дивизии генералу Функу: «Почему вы топчитесь? Идите на Москву», — говорилось в ней. Отвечая на это требование, Функ сообщил: «Командующий 19-й армией русских также рвется к Москве — я едва сдерживаю. Я пустил своих гренадеров, использую последних, нет сил держать».

Лишь небольшой части окруженных удалось осуществить прорыв и с тяжелыми боями выйти на Можайскую линию обороны.

Или еще один документ. В эти же дни в журнале боевых действий группы генерал-фельдмаршала фон Бока сделаны такие записи о попытках прорыва русских воинов:

«9/Х — попытки вырваться из котла;

12/Х — танковая контратака в районе Усожа, Мценска;

13/Х — усиление сопротивления продвижению 4-й армии;

14/Х — давление у Мценска;

15/Х — танковые атаки в полосе 4-й армии;

16/Х — усиление контратак против 4-й армии;

17/X — упорное сопротивление в укрепленном районе так называемой “Московской позиции”. По донесениям командиров, здесь идут бои, превосходящие по своему ожесточению все, что до сих пор пришлось перенести войскам…

19/Х — общее усиление “русского сопротивления”;

20/Х — бои 56-го танкового корпуса с выходящими из окружения частями 50-й армии…»

Даже по этим предельно лаконичным и сухим строкам донесений можно ощутить, какого накала достигли бои с противником наших частей, пробивавшихся из окружения.

Многие участники боев под Москвой позже вспоминали, что в те октябрьские дни первым вопросом, который задавали на передовой бойцы и командиры, был вопрос: «Как обстановка в столице?» К сожалению, еще и сейчас, более шести десятилетий спустя, историки не располагают всем объемом документов, связанных с этим периодом.

Среди мемуарных материалов, еще не публиковавшихся в печати, несомненный интерес представляют воспоминания бывшего управляющего делами СНК СССР Я. Е. Чадаева:

«В это время, — говорил он, — нарастала кризисная обстановка. Подняли голову притаившиеся до сих пор подонки общества, державшие за пазухой камень против Советской власти. Дело дошло до того, что в один из дней на Лобном месте против Кремля устроился с винтовкой лазутчик и произвел несколько выстрелов по выезжавшей из Кремля автомашине. Стрелявший рассчитывал, что в машине ехал Микоян. Лазутчика, конечно, обезвредили.

С каждым днем все увеличивалось количество людей, которые стремились попасть в Кремль. Были введены еще более жесткие ограничения»^[161].

Положение, сложившееся на фронтах, вызывало противоречивые чувства: и тревогу за судьбу столицы, и горечь за неудачи наших войск, и недоумение по поводу того, как враг смог дойти до подступов Москвы. Тот же Я. Е. Чадаев рассказывал автору, что поступали многочисленные письма и в правительство, и лично Сталину, авторы которых требовали объяснений, почему наша армия терпит такие поражения, спрашивали, что намерено делать правительство, чтобы остановить врага, высказывали критику в адрес высшего руководства СССР и т. п.^[162]

В те октябрьские дни, когда Москва и, пожалуй, вся страна оказались на грани жизни и смерти, не состоялся Пленум Центрального Комитета партии. Решение о его созыве было принято 2 октября, в день, когда основные вражеские силы перешли в наступление на московском направлении.

Однако он так и не был проведен без серьезных оснований и состоялся только в январе 1944 г. Как рассказывал автору этих строк А. И. Микоян, Сталин не пожелал встретиться с прибывшими на Пленум членами и кандидатами в члены Центрального Комитета партии, сославшись на создавшуюся обстановку и занятость^[163].

Но вернемся к обстановке в Москве в те критические дни октября сорок первого.

8 октября для проведения специальных мероприятий по минированию или порчи предприятий Государственный Комитет Обороны организовал особую пятерку^[164] или комиссию в составе заместителя наркома внутренних дел СССР А. И. Серова, начальника Московского управления НКВД М. И. Журавлева, секретаря МГК ВКП(б) Г. М. Попова, секретаря МК ВКП(б) Б. Н. Черноусова и начальника Главного военно-инженерного управления НКО СССР П. З. Котляра^[165].

Эта комиссия обязывалась в однодневный срок определить и представить в ГКО список предприятий, «на которых должны быть проведены специальные мероприятия». 9 октября указанная комиссия представила на имя Сталина список, куда было включено 1119 предприятий Москвы и области, подлежащих ликвидации или путем взрыва (412), или механической порчи и поджога (707). Среди этих объектов значились заводы «Красный металлист», «Калибр», Автозавод им. И. В. Сталина, «Красный пролетарий», «Серп и Молот», им. Орджоникидзе, 1-й Подшипниковый, «Компрессор», «Красная Пресня» и др., а также вокзалы, мосты, депо, склады, Центральный почтамт и Центральный телеграф^[166].

12 октября ГКО принял постановление о создании вокруг столицы Московской зоны обороны, состоявшей из двух оборонительных рубежей. В тот же день Ставка Верховного Главнокомандования приказала «всем зенитным батареям корпуса Московской ПВО, расположенным к западу, юго-западу и югу от Москвы, кроме основной задачи отражения воздушного противника, быть готовыми к отражению и истреблению прорывающихся танковых частей и живой силы противника…».

13 октября состоялось собрание актива Московской городской партийной организации, на котором с докладом «О текущем моменте» выступил А. С. Щербаков. Он сообщил, что за истекшую неделю военное положение ухудшилось, и остановился на практических мероприятиях, которые в сложившейся обстановке должны были провести коммунисты столицы. Выполняя решение собрания партийного актива, московские парторганизации и органы местного военного управления дополнительно сформировали четыре стрелковых дивизии общей численностью свыше 40 тыс. человек.

Между тем обстановка ухудшалась буквально с каждым часом. Враг рвался к столице, предвкушая скорую победу.

14 октября немецко-фашистское командование группы армий «Центр» отдало приказ о продолжении операций, в котором говорилось:

«4-я танковая группа и 4-я армия без промедления наносят удар в направлении Москвы, имеющий целью разбить находящиеся перед Москвой силы противника и прочно окружить город. 2-я танковая армия с этой целью должна выйти в район юго-восточнее Москвы с таким расчетом, чтобы она, прикрываясь с востока, охватила Москву с юго-востока, а в дальнейшем также и с востока. Имеющие важное значение для снабжения Москвы промышленные районы Сталиногорска, Тулы и Каширы должны быть захвачены как можно быстрее и прочно прикрыты»^[167].

В другом приказе по группе армий «Центр», направленном в войска 15 октября, падение Москвы преподносилось как неизбежный факт:

«Капитуляция Москвы не должна быть принята, если она будет предложена противником. До захвата она должна быть измотана артиллерийским обстрелом и воздушными налетами, а ее население — обращено в бегство».

Упорные и ожесточенные бои развернулись на Волоколамском, Молсайском, Малоярославецком и Калужском направлениях. И вот наступила, пожалуй, самая критическая ситуация. В вечернем сообщении Совинформбюро 15 октября говорилось: «В течение ночи с 14 на 15 октября положение на западном направлении фронта ухудшилось. Немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков, мотопехоты и на одном участке прорвали нашу оборону»^[168] (выделение наше. — Г. К.)

15 октября ГКО под грифом «Совершенно секретно» выносит постановление «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы» за № 801 сс. В нем говорилось:

«Ввиду неблагополучного положения в районе Можайской оборонительной линии Государственный Комитет Обороны постановил:

1. Поручить т. Молотову заявить иностранным миссиям, чтобы они сегодня же эвакуировались в г. Куйбышев (НКПС — т. Каганович обеспечивает своевременную подачу составов для миссий, а НКВД — т. Берия организует их охрану).

2. Сегодня же эвакуировать Президиум Верховного Совета, а также правительство во главе с заместителем председателя СНК т. Молотовым (т. Сталин эвакуируется завтра или позднее, смотря по обстановке).

3. Немедленно эвакуироваться органам Наркомата обороны и Наркомвоенмора в г. Куйбышев, а основной группе Генштаба — в Арзамас.

4. В случае появления войск противника у ворот Москвы поручить НКВД — т. Берия и т. Щербакову произвести взрыв предприятий, складов и учреждений, которые нельзя будет эвакуировать, а также все электрооборудование метро (исключая водопровод и канализацию).

Председатель Государственного Комитета Обороны И. Сталин»^[169].

Несмотря на ограничительный гриф документа, об этом решении, подтверждающем вечернюю сводку Совинформбюро от 15 октября, узнала вся Москва, и в городе началась паника. Она сопровождалась нарушениями общественного порядка, грабежами складов, банков, сберегательных касс и магазинов… Огромный поток москвичей устремился к вокзалам и пристаням, куда были поданы железнодорожные составы и речные суда. Шоссейные дороги восточного направления оказались забитыми грузовиками, легковыми автомашинами и повозками. Многие покидали Москву пешком. Уже к вечеру почти все торговые и финансовые объекты, склады и госучреждения были взяты под контроль рабочих отрядов, патрулей НКВД и истребительных батальонов. Грабители и мародеры расстреливались на месте. 16 октября со всякими проявлениями хаоса и паники было покончено.

Вот как описывал автору ту критическую обстановку А. И. Микоян:

«15 октября в 8 часов утра вдруг меня будит сотрудник охраны и сообщает, что Сталин просит в 9 часов зайти к нему… Как я помню, вместе со мной пришли В. М. Молотов, Г. М. Маленков, Л. П. Берия, Н. А. Вознесенский, А. С. Щербаков, Л. М. Каганович. Сталин внешне держался спокойно. Коротко изложил обстановку, сказав при этом, что до подхода наших войск немцы попытаются раньше подбросить свои резервы и фронт под Москвой может быть прорван. Он предложил срочно, сегодня же, эвакуировать правительство и важнейшие учреждения, видных политических и государственных деятелей, подготовить город на случай прорыва фронта противником и вторжения его в Москву. Сталин приказал заминировать важнейшие машиностроительные заводы и другие предприятия, которые в случае занятия столицы могут быть использованы неприятелем для военных нужд и производства боеприпасов… Кроме того, он приказал командующему войсками Московского военного округа, генералу П. А. Артемьеву, солидному, серьезному человеку, подготовить план обороны столицы, имея в виду удержать если не весь город, то хотя бы большую его часть до подхода главных резервов из Сибири и с Дальнего Востока. Это даст возможность организовать контрнаступление и изгнать немцев из-под Москвы.

Сталин сказал, что правительство надо эвакуировать в Куйбышев, туда же направить иностранные посольства, а наркоматы — в другие города. Молотову и мне было предложено вызывать всех наркомов и объяснить им, что необходимо срочно, в течение суток, организовать эвакуацию всех наркоматов.

Тут же я пошел в комнату А. Н. Поскребышева и позвонил управляющему делами Сов-наркома Я. Е. Чадаеву, чтобы он срочно вызвал наркомов по неотложному вопросу.

Сталин предложил всем членам Политбюро и ГКО выехать сегодня же, “а я выеду завтра утром”, — сказал он.

Я по своей вспыльчивости спросил: «Почему ты можешь ехать завтра, а мы должны сегодня? Мы тоже можем поехать завтра. Вот, например, Щербаков и Берия должны покинуть город последними». Далее я сказал: «Мне тоже нечего сегодня ехать, я останусь и завтра вместе с тобой поеду». Другие молчали. Вообще постановка этого вопроса была так неожиданна, что не вызвала даже споров…

…Через несколько часов я зашел к Сталину в кабинет. Там был Молотов. На столе лежала рельефная карта западной части Москвы, включая Бородинский мост через Москву-реку, где были обозначены оборонительные рубежи. Молотов указкой показал Сталину, как будут отходить войска…»^[170]

16 октября в газете «Правда» была напечатана статья: «Враг продолжает наступать — все силы на отпор врагу». В этот день продолжалась массовая эвакуация населения, предприятий и учреждений столицы. В подавляющем большинстве москвичи, несмотря на тяжелейшую обстановку, были убеждены, что враг не пройдет в Москву. Продолжался выпуск продукции, необходимой для фронта. Люди шли в партийные комитеты и военкоматы с требованием направить их на передовые рубежи защитников столицы, формировались коммунистические батальоны (позже их стали называть рабочими). Еще в ночь с 15 на 16 октября в Красном зале Моссовета были собраны командиры и комиссары добровольческих подразделений. Здесь им зачитали приказ о переходе батальонов на боевые позиции на ближних подступах к столице. Приказ требовал превратить город в неприступную для врага крепость. К 16 октября формирование рабочих батальонов во всех районах Москвы в основном завершилось, и они заняли наиболее важные рубежи обороны.

По решению Государственного Комитета Обороны с 20 октября в столице и прилегающих к ней районах было введено осадное положение. Оборона столицы на рубежах 100–120 километров западнее города возлагалась на командующего Западным фронтом генерала армии Г. К. Жукова, а на ее ближайших подступах — на начальника гарнизона г. Москвы генерал-лейтенанта П. А. Артемьева.

Москва дополнительно послала на фронт около 50 тыс. человек. Среди защитников столицы сражалось до 250 тыс. коммунистов. Успешно отражались налеты на город вражеской авиации. Только в октябре противник совершил 31 налет, в котором участвовало около 2 тыс. самолетов, однако прорваться к объектам бомбометания смогли всего 72. Средствами ПВО Москвы было сбито в этом месяце 278 немецких самолетов.

Партийные и советские органы немало сделали в тяжелые октябрьские дни для поддержания порядка не только в Москве, но и в прифронтовых районах области, где развернулась подготовка к партизанской борьбе.

В последних числах октября наступление немецко-фашистских армий захлебнулось у порога столицы. К 29 октября дивизии 2-й танковой армии генерала Г. Гудериана продвинулись от Мценска до Тулы, но, так и не взяв города, были остановлены. «Попытка захватить Тулу с ходу, — писал впоследствии Гудериан, — натолкнулась на сильную противотанковую и противовоздушную оборону и окончилась провалом, причем мы понесли значительные потери в танках и офицерском составе».

И все же к началу ноября 1941 г. исход борьбы за Москву еще не был ясен.

Советский Союз находился в чрезвычайно опасном положении. Страна лишилась территории, на которой в предвоенные годы добывалось больше половины сырья для промышленности, а также производилась значительная часть продуктов сельского хозяйства. Здесь же была и наиболее густая и технически оснащенная сеть железных дорог. Вся тяжесть военного снабжения легла на Поволжье, Урал, Сибирь, Дальний Восток, Среднеазиатские республики.

Красной Армии не хватало боевой техники, вооружения, боеприпасов. За летне-осеннюю кампанию 1941 г. Советские Вооруженные силы потеряли свыше 20,5 тыс. танков (из 22,6 тыс. имевшихся к началу войны), около 17 тыс. боевых самолетов, более 60 тыс. орудий и минометов и много другой техники и вооружения^[171].

Одни лишь безвозвратные и санитарные потери нашей армии и флота за шесть месяцев 1941 г. составили 4 млн 473 тыс. человек, из них пропало без вести и попало в плен более 2 млн 335 тыс. бойцов и командиров. Промышленность СССР за вторую половину 1941 г. смогла восстановить понесенные потери в стрелковом вооружении только на 30 %, в танках — на 27 %, в орудиях и минометах — на 58 % и в боевых самолетах — на 55 %^[172].

В начале ноября на фронте наступило кратковременное затишье. Выигранное время было использовано для укрепления обороны, создания резервов и их переброски к подмосковным рубежам. Около 130 тыс. москвичей вступили в соединения народного ополчения, батальоны истребителей танков. На защиту Москвы встала вся страна. К 15 ноября во внутренних военных округах было сформировано 75 стрелковых бригад общей численностью свыше 328,6 тыс. человек, из которых 33 прибыли на Западный фронт.

Ряды защитников Москвы пополнялись за счет дивизий, переброшенных из Сибири, Дальнего Востока, Средней Азии, а также соединений, переданных с соседних фронтов. Как вспоминал бывший командир 78-й стрелковой дивизии генерал А. П. Белобородов, двенадцать дней и ночей потребовалось железнодорожникам, чтобы доставить воинов дивизии с Дальнего Востока в Подмосковье. «Переброску контролировала Ставка Верховного Главнокомандования….Железнодорожники открыли нам зеленую улицу. На узловых станциях эшелоны стояли не более пяти-семи минут. Отцепят один паровоз, прицепят другой, заправленный водой и углем, — и снова вперед!

Точный график, жесткий контроль. В результате все тридцать шесть эшелонов дивизии пересекли страну с востока на запад со скоростью курьерских поездов. Последний эшелон вышел из-под Владивостока 17 октября, а 28 октября наши части уже выгружались в Подмосковье, в городе Истра и на ближайших к нему станциях»^[173].

В канун 24-й годовщины Великого Октября в Москве на станции метро «Маяковская» по инициативе И. В. Сталина, который принял решение не эвакуироваться, было проведено торжественное заседание с его докладом, а 7 ноября на Красной площади состоялся традиционный военный парад. В морально-политическом отношении это имело исключительно важное значение для укрепления уверенности народа, что Москва не будет сдана врагу и Красная Армия непременно одержит победу.

В положении на фронте происходили значительные изменения. В середине ноября Красная Армия предприняла контрнаступление в районах Тихвина и Ростова-на-Дону, нанеся противнику серьезные удары. Это оказало большую помощь защитникам столицы, лишив вражеское командование возможности перебросить под Москву войска с других направлений.

Между тем фашистское командование не оставляло своих планов захвата Москвы до наступления зимы. «Хотя начиная с середины октября неоднократно шел снег, у солдат Восточной армии и к началу ноября не было зимнего обмундирования и снаряжения, — отметил в своей книге “Поворот под Москвой” западногерманский военный историк К. Ренгардт, — на предостережения обер-квартирмейстера штаба сухопутных войск вермахта о предстоящих в зимнее время трудностях в отношении снабжения войны Гитлер заявил: “«Я не хочу больше слышать этой болтовни о трудностях снабжения наших войск зимой. Никакой зимней кампании не будет. Сухопутные войска должны нанести русским еще только несколько мощных ударов… И тогда мы увидим, что русский колосс стоит на глиняных ногах. Поэтому я категорически запрещаю говорить мне о зимней кампании”»^[174].

На состоявшемся 13 ноября совещании в Орше начальников штабов групп и армий с участием Гитлера было решено продолжать наступательную операцию по планам, разработанным командованием группы армий «Центр».

15–16 ноября, после двухнедельной паузы, противник возобновил наступление на Москву. Ударные группировки гитлеровцев насчитывали здесь 51 дивизию, в том числе 13 танковых и 7 моторизованных. Соотношение сил на московском направлении было по-прежнему на стороне противника. Оно составляло: в живой силе в 1,9 раза, по орудиям и минометам — в 2,5 раза, по танкам — в 1,5 раза больше. Советские войска имели небольшое преимущество только в авиации. В своем обращении к войскам перед наступлением Гитлер призывал:

«Солдаты! Перед вами Москва! За два года войны все столицы континента склонились перед вами, вы прошагали по улицам лучших городов. Осталась Москва. Заставьте ее склониться, покажите ей силу оружия, пройдите по ее площадям. Москва — это конец войны. Москва — это отдых. Вперед!»^[175]

Враг стремился обойти Москву с севера — через Клин, Солнечногорск, и с юга — через Тулу, Каширу. Ноябрьские бои носили крайне ожесточенный характер. Каждый километр продвижения к столице стоил противнику тысяч убитых и раненых, десятков и сотен уничтоженных танков, орудий, сбитых самолетов. Большие потери несли и советские войска, проявлявшие стойкость и массовый героизм.

Группа истребителей танков в составе 28 воинов из 1075-го полка 316-й стрелковой дивизии генерала И. В. Панфилова в районе Волоколамского шоссе у железнодорожного разъезда Дубосеково была атакована ротой вражеских автоматчиков и пятьюдесятью танками. «Велика Россия, а отступать некуда. Позади Москва», — эти слова политрука В. Г. Клочкова прозвучали клятвой. Воины не отступили. Они уничтожили значительное число фашистских танков, задержав продвижение противника более чем на четыре часа. Большинство из них пало на поле боя. В живых осталось тогда только шесть героев.

Стойко сдерживали натиск врага защитники Тулы. Оборонявшие ее воины и ополченцы уничтожили десятки тысяч гитлеровцев у стен древнего русского города. В тылу вражеских войск чувствительные удары оккупантам наносили партизанские отряды.

Но, несмотря на большие потери, враг продолжал рваться к Москве. Захватив Клин и Солнечногорск, он попытался осуществить прорыв северо-западнее Москвы. В ночь на 28 ноября небольшими моторизованными силами противнику удалось выйти к каналу Москва-Волга и форсировать его у г. Яхромы. Однако дальнейшее продвижение противника северо-западнее Москвы было сорвано контрударами наших войск — 1-й ударной и 20-й армий, и враг оказался отброшенным на западный берег канала. Немецко-фашистские войска находились в 25–30 километрах от столицы. Но их наступательные возможности в столкновении с упорной и активной обороной Красной Армии были уже исчерпаны. 30 ноября 1941 г. командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал фон Бок записал в своем дневнике:

«Мысль о том, что противник перед фронтом группы армий, обессилев, “рухнет”, оказалась, как показали бои за последние 14 дней, миражом. Стоять у ворот Москвы, где соединяется сеть шоссейных и железных дорог почти всей Восточной России, равнозначно ведению тяжелых оборонительных боев с превосходящим по силе противником. Группа армий “Центр” в ограниченное время не в состоянии этого сделать… Наступление, таким образом, не имеет ни смысла, ни цели»^[176].

В сражении под Москвой наступил переломный момент. Вскоре после войны, оценивая обстановку, сложившуюся здесь в начале декабря, бывший начальник штаба 4-й немецкой армии генерал Г. Блюментрит отметил:

«Это был поворотный пункт нашей Восточной кампании — надежды вывести Россию из войны в 1941 г. провалились в самую последнюю минуту. Теперь политическим руководителям Германии важно было понять, что дни блицкрига канули в прошлое. Нам противостояла армия, по своим боевым качествам намного превосходившая все другие армии, с которыми нам когда-либо приходилось встречаться на поле боя»^[177].

В этих условиях развернулась подготовка контрнаступления Красной Армии под Москвой. По свидетельству Маршала Советского Союза А. М. Василевского, идея контрнаступления возникла еще в начале ноября. Но от нее пришлось тогда временно отказаться из-за натиска врага, и лишь в конце ноября, когда гитлеровцы стали выдыхаться, Ставка возвратилась к этому замыслу. 30 ноября командующий Западным фронтом генерал армии Г. К. Жуков направил в Генштаб план контрнаступления войск фронта. 1 декабря Ставка утвердила его. Накануне были рассмотрены предложения Военного совета Юго-Западного фронта. В ночь на 5 декабря была дана директива на переход в контрнаступление и войскам Калининского фронта. К началу декабря на московское направление из резерва были выдвинуты 3 армии, 9 стрелковых и 2 кавалерийские дивизии, 8 стрелковых и 6 танковых бригад, а также большое количество специальных частей. К Москве из тыловых районов нарастающим потоком шли эшелоны с подкреплением.

«Общие замыслы контрнаступления, — рассказывал автору маршал А. М. Василевский, — были первоначально достаточно скромными: снять самую непосредственную угрозу столице, контрударами отбросить врага от Москвы хотя бы на 20–30, а в случае удачи — на 40 километров. Но успех контрнаступления превзошел все наши ожидания»^[178].

На рассвете 5 декабря сильный удар по врагу нанесли войска левого крыла Калининского фронта, а утром следующего дня в контрнаступление перешли ударные группы Западного и правого крыла Юго-Западного фронтов. С 7 декабря контрнаступление Красной Армии развивалось все более нарастающими темпами.

За последние годы в некоторых публикациях нашей печати, в выступлениях на научных конференциях высказываются суждения о том, что якобы к 5–6 декабря 1941 г. командование вермахта уже само отдало приказ об отступлении своих войск. Подобная трактовка событий по меньшей мере противоречит историческим фактам. Как свидетельствуют источники, в начале декабря фашистское военное руководство все еще не хотело примириться с провалом своих планов. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к документам генерала Ф. Гальдера. Вот запись его переговоров с начальником штаба группы армий «Центр» фон Грейфенбергом, состоявшихся 4 декабря.

«Я заявил ему, — отметил Гальдер, — …если фельдмаршал фон Бок считает, что нет никаких шансов в ходе наступления северо-западнее Москвы нанести противнику большие потери, то ему предоставляется право прекратить наступательные действия. Фон Грейфенберг ответил: на фронте 4-й армии наступление уже приостановлено. Намечено, что наступление 3-й и 4-й танковых групп будет продолжено 6.12.1941 г. Нет никаких оснований прекращать наступательные действия на фронте танковой армии Гудериана»^[179].

Несколькими днями позже, 7 декабря, тот же Гальдер записал в своем дневнике:

«События этого дня опять ужасающи и постыдны. Главком превратился в простого письмоносца. Фюрер, не замечая его, сам сносится с командующими группами армий. Самым ужасным является то, что ОКБ не понимает состояния наших войск и занимается латанием дыр, вместо того, чтобы принимать принципиальные стратегические решения. Одним из решений такого рода должен быть приказ на отход войск группы армий “Центр” на рубеж Руза, Осташков»^[180].

Только 8 декабря Гитлер подписал, наконец, директиву № 39 о немедленном прекращении всех крупных наступательных операций и о переходе к обороне. 16 декабря, в ответ на предложения ряда генералов о немедленном отводе всей группы армий на тыловой рубеж, Гитлер запретил отвод, дав строжайшее указание: «Ни шагу назад, залатать бреши и держаться!»^[181]

Вскоре немецко-фашистские захватчики была отброшены от нашей столицы на 100–250 километров, а на некоторых участках и до 400 километров.

Серьезные успехи, достигнутые Красной Армией под Москвой и на западном направлении, Сталин, находившийся в эйфории, решил использовать для развития общего наступления на многих направлениях советско-германского фронта, считая, что для такого наступления имеется «самый подходящий момент». 5 января 1942 г, во время обсуждения этого вопроса в Ставке ВГК, Г. К. Жуков, поддержанный А. М. Василевским и заместителем председателя СНК СССР Н. А. Вознесенским, высказался за то, чтобы осуществить из-за отсутствия резервов и нехватки боеприпасов мощное наступление только на западном направлении, сосредоточив здесь основные силы.

Однако Верховный Главнокомандующий навязал Ставке свое мнение. По-видимому, не последнюю роль в принятии Ставкой ВГК решения о проведении наступательных операций одновременно на всех направлениях сыграли сильно завышенные данные о потерях врага, которые сообщило Главное разведывательное управление РККА. По его сведениям, вооруженные силы Германии с 22 июня 1941 г. по февраль 1942 г. включительно потеряли 6,5 млн человек, в том числе сухопутная армия — 5,8 млн По данным же Генерального штаба сухопутных сил противника, общие потери его сухопутных войск за это время составили немногим более 1 млн человек.

Перешедшие в наступление на различных участках фронта советские войска не смогли достичь таких крупных результатов, какие были первоначально намечены в ходе контрнаступления под Москвой.

«Сталин требовал от нас наступать, — вспоминал Г. К. Жуков. — Он говорил: если у вас сегодня нет результата, завтра будет, тем более вы будете сковывать противника, а в это время результат будет на других участках. Конечно, эти рассуждения — младенческие… В итоге жертв было много, расход материальных средств большой, а общестратегического результата — никакого. А если бы имевшиеся у нас в то время силы и средства были использованы на западном направлении, то итог был бы иной».

Следует при этом же учесть, что советская экономика, которая только перестраивалась на военный лад, далеко еще не полностью обеспечивала потребности фронта. В конце 1941 г. — начале 1942 г. оборонная промышленность СССР не справлялась с устанавливаемыми ГКО месячными и квартальными заданиями. Так, план 1-го квартала по производству танков был выполнен лишь на 45 %, а по боевым самолетам — на 65 %. Особенно тяжелое положение создалось с выпуском боеприпасов, в результате чего войска испытывали острый недостаток в минах и снарядах… К началу 1942 г. укомплектованность вооружением только Западного и Калининского фронтов составляла: по винтовкам — 66,7 %, по пистолетам и пулеметам — 35 %, станковым пулеметам — 36 %, минометам — 45 %, ручным пулеметам — 60,6 % и т. д.^[182]

Свою первую зимнюю наступательную операцию, начавшуюся в декабре 1941 г., Красная Армия проводила в условиях недостаточной обеспеченности войск материальными средствами. Это в значительной мере помешало ей добиться в Московской битве (она закончилась 20 апреля 1942 г.) более внушительных результатов. Но и достигнутое в сражениях у стен советской столицы трудно переоценить.

Впервые в ходе Второй мировой войны немецко-фашистские захватчики потерпели жестокое поражение. План «молниеносной войны» против СССР полностью провалился, и война приняла затяжной характер. В бессильной ярости Гитлер буквально «рвал и метал» в своей Ставке, обвиняя в бездарности еще недавно осыпаемых наградами и почестями генералов и фельдмаршалов вермахта. Вслед за Боком, Рундштедтом, Леебом, Браухичем и Гудерианом были сняты со своих постов Штраус, Вейхс, Гёпнер, всего до 40 высших военных чинов Третьего рейха.

За месяцы зимнего контрнаступления Красная Армия разгромила десятки отборных вражеских дивизий, причем, по немецким данным, только сухопутные войска вермахта потеряли свыше 832 тыс. человек. «Наступление на Москву провалилось, цель “победить Советский Союз путем быстротечной военной операции” не удалась. Более того, русские ввели далеко не все свои силы, чтобы остановить немецкое наступление. Теперь они видели, что пришло время самим нанести удар», — писал в своей книге «История Второй мировой войны» бывший гитлеровский генерал К. Типпельскирх^[183].

Мощь германской военной машины оказалась подорванной, что имело далеко идущие последствия. Усилилось национально-освободительное движение и в оккупированных вермахтом странах Европы. Отвлекая на себя десятки тысяч вражеских солдат, активную партизанскую борьбу против захватчиков вели патриоты Югославии, Греции, Албании, Польши, Чехословакии, Франции, Бельгии, Норвегии и других государств.

Поражение вражеских войск под Москвой подняло дух народов СССР, вселило в них уверенность в неминуемый разгром немецко-фашистских захватчиков. Через горечь неудач, потерь и отступлений пришли советские воины, труженики тыла к этой первой и столь желанной исторической победе. Предельно сконцентрировав свои материальные и духовные силы, Советский Союз развеял миф о непобедимости гитлеровской армии.

* * *

Радостную весть о разгроме немецко-фашистских захватчиков на полях Подмосковья с большим воодушевлением встретила вся сражавшаяся страна. Не одни советские люди, — весь мир убедился в том, что Красная Армия в состоянии переломить ход вооруженной борьбы и разгромить ударные силы фашизма.

Но для этого от москвичей, как и от миллионных масс народов СССР, требовалось удвоить и утроить свои трудовые усилия на производстве в помощь фронту, увеличивая из месяца в месяц выпуск военной продукции, всемерно совершенствуя ее качество.

В первые месяцы 1942 г., когда еще продолжалась Московская битва, началась реэвакуация в столицу перемещенных во второй половине 1941 г. в тыловые районы ряда предприятий тяжелой промышленности, в том числе авиационных заводов, заводов по производству боеприпасов, автоматического, стрелкового и минометного вооружения. Уже к концу 1942 г. в столице и области было восстановлено 50 машиностроительных заводов, на которых трудилось свыше 60 тыс. человек^[184]. Более того, многие из этих заводов во второй половине года добились довоенного уровня выпуска продукции^[185]. Причем на возрожденных московских предприятиях, несмотря на огромные военные трудности, переживаемые государством, наряду с производством оборонной продукции был налажен и выпуск мирных изделий: машин, станков и механизмов, в которых так нуждалось народное хозяйство СССР. Машиностроительные заводы столицы (например, 1-й и 2-й шарикоподшипниковые) освоили также производство отбойных молотков для угольных шахт Мосбасса, ленточных и скребковых транспортеров, запасных частей к врубовым машинам и т. д.

Крупным поставщиком гражданской и военной техники стал Московский автозавод им. Сталина, реэвакуация которого началась после решения ГКО от 6 января 1942 г. При этом оборудование завода возвращалось не полностью: из 20 тыс. единиц, вывезенных в тыл, прибыло только 5,3 тыс. машин и станков. И тем не менее в самые сжатые сроки задания по восстановлению завода и налаживанию выпуска автомобилей были выполнены за счет создания 20 новых цехов и существенного повышения производительности труда. Одновременно автозаводцы резко увеличили производство военной продукции, выпустив только за полтора года войны различного рода вооружения и боеприпасов почти на 1,5 млрд рублей^[186]. 3 июня 1942 г. Московский автозавод был награжден орденом Ленина. Высокими наградами Родины удостоились также 140 рабочих и инженерно-технических работников ЗИСа. Среди них орден Ленина получили известные новаторы производства слесарь В. А. Гудков, старший мастер А. Г. Кирсанов, фрезеровщица А. С. Фролова и другие.

Уже к середине 1942 г. в Москве было восстановлено производство самолетов, авиамоторов и запасных авиадеталей. В больших масштабах развернулась работа по ремонту танков и бронемашин. Вновь возобновили свою деятельность предприятия, выпускавшие самоходные артиллерийские установки, бронепоезда и легкие танки^[187].

Весьма острой проблемой, стоявшей перед тружениками Московского промышленного центра, являлась нехватка высококачественного металла, без которого невозможно было обеспечить широкий выпуск военной продукции. При решении этой задачи особое внимание уделялось реэвакуации и восстановлению завода «Серп и Молот», где выпускалась сортовая сталь для авиационной и танковой промышленности и для производства боеприпасов. Во многом благодаря переоборудованию ведущего стана и реконструкции двух мартеновских печей коллектив «Серпа и Молота» с середины второго военного лета стал вновь давать стране московскую легированную сталь.

Важную помощь металлургам оказывали жители столицы и особенно молодежь, развернувшая массовое движение за сбор металлолома. Только с апреля по декабрь 1942 г. в Москве было собрано более 210 тыс. тонн этого ценного сырья^[188].

Предметом большого внимания со стороны партийных и советских органов были электроэнергетические и химические предприятия. В результате военных действий и эвакуации одна система «Мосэнерго» потеряла 1/3 своей мощности. Осуществление мероприятий по восстановлению ее агрегатов позволило обеспечить к началу 1943 г. рост общей мощности электростанций Московской и Калининской энергосистем до 80 % довоенного уровня. Быстро возрождалась и химическая индустрия. Всего за год вошло в строй около 20 крупных химических предприятий Москвы и области^[189].

Широким фронтом развертывались в столице и работы по улучшению производственной деятельности предприятий легкой и текстильной промышленности. Только в 1942 г. Москва дала стране 6,4 млн метров шелковых тканей и изготовила для воинов Красной Армии 2 млн пар обуви^[190].

Тем временем на фронтах Великой Отечественной войны произошли значительные изменения. Остановив мощное наступление противника па берегах Волги и на Северном Кавказе, Красная Армия перешла в решительное контрнаступление. Крупная вражеская 330-тысячная группировка противника была окружена и разгромлена под Сталинградом. Под ударами советских войск массовое отступление врага началось и из предгорий Кавказа. Советские воины продвинулись местами до 600–700 км, освободив территорию в 494 тыс. кв. км.

Летом 1943 г. немецко-фашистское командование предприняло попытку взять реванш за поражения под Сталинградом и на Кавказе, подготовив крупную наступательную операцию под Курском. Но она закончилась новым разгромом гитлеровских войск. Инициатива на советско-германском фронте безвозвратно перешла к Вооруженным Силам СССР. Осенью того же года Красная Армия в битве за Днепр сокрушила так называемый Восточный вал, на который Гитлер возлагал особые надежды. В результате новых побед советские войска мощной лавиной двинулись на врага на широком фронте от Смоленска до Новороссийска.

Советской стране была возвращена значительная часть оккупированных захватчиками областей Украины, Белоруссии, Российской Федерации. Коренной перелом произошел не только в вооруженном противоборстве в пользу Красной Армии, но и в работе советского тыла.

Москвичи активно трудились на производстве, мобилизуя дополнительные силы и средства в помощь действующей армии. Больших масштабов достигли в столице строительные работы, которые вели 50 трестов. Благодаря смелому внедрению в строительную практику новых материалов, конструкций, различных заменителей, передовых методов труда московские строители добились существенных результатов в своей работе. Уже к концу 1943 г. в столице было сдано в эксплуатацию 270 тыс. кв. метров производственных площадей, что положительно сказалось на увеличении производства. Так, в 1943 г. на московских металлургических предприятиях было выплавлено 216 тыс. тонн стали, или на 64 тыс. тонн больше, чем в 1942 г.^[191] Это в свою очередь повлияло на рост выпуска самолетов, танков, бронемашин и боеприпасов.

Победы Красной Армии на фронтах войны вызывали в сердцах и умах москвичей, как и у всех советских людей, прилив нового трудового энтузиазма, стремления работать более быстро, экономно и качественно. В завершающие годы войны страна узнала имена новых новаторов производства, увлекавших массы на высокопроизводительный труд.

Вот только несколько характерных примеров. Бригадир комсомольско-молодежной бригады 1-го Московского шарикоподшипникового завода Екатерина Барышникова предложила уменьшить состав бригад при одновременном увеличении выработки. Неся фронтовую вахту, ее бригада выполняла три и четыре сменные нормы при сокращенном составе бригады. Этому примеру по всей стране последовали сотни комсомольско-молодежных бригад. К концу 1943 г., не снижая объема выпуска продукции, они высвободили 18 тыс. человек, а к апрелю 1944 г. по методу фронтовой бригады Барышниковой в промышленности СССР работали 12994 бригады, высвободившие 48 тыс. человек^[192]. Е. Г. Барышникова была удостоена Сталинской премии и награждена орденом Ленина^[193].

На Московском заводе внутришлифовальных станков видным новатором производства стал бригадир комсомольско-молодежной бригады Александр Шашков. Члены его бригады в 1942 г. собирали в среднем 6 станков в месяц, а к концу войны, не увеличивая числа рабочих, выпускали ежемесячно уже по 60 станков. Бригаде А. Е. Шашкова семь раз присуждалось первое место во Всесоюзном социалистическом соревновании молодежных бригад Наркомата станкостроения СССР^[194], а сам бригадир был удостоен Сталинской премии и награжден орденом Ленина.

За выдающиеся трудовые достижения большая группа жителей Москвы и Московской области во время Великой Отечественной войны была удостоена звания Героя Социалистического Труда, различных премий и других наград. Среди этих Героев были рабочие: В. В. Ермилов («Красный пролетарий»), А. А. Лезина (з-д им. Владимира Ильича), директор 1-го Государственного подшипникового завода А. А. Громов, наркомы и заместители наркомов: А. И. Ефремов, Б. Л. Ванников, А. И. Микоян, Д. Ф. Устинов, П. И. Коробов, И. Ф. Тевосян, В. В. Вахрушев, В. А. Малышев, А. И. Шахурин, А. С. Яковлев, В. Н. Новиков, М. В. Хруничев, П. В. Дементьев, В. М. Рябиков, А. А. Горегляд, ученые и конструкторы: В. Л. Комаров, И. П. Бардин, Ю. Б. Харитон, Я. Б. Зельдович, С. В. Ильюшин, Арт. И. Микоян, С. А. Лавочкин, А. Н. Туполев, А. Г. Костиков, А. А. Морозов, Б. И. Шавырин, ЕС. Шпагин, А. Д. Швецов, Н. Н. Бурденко и другие. (Некоторые из них получили в годы войны это звание дважды.) В ноябре 1943 г. звание Героя Социалистического Труда правительство присвоило 127 железнодорожникам, в том числе некоторым представителям Москвы и Московской области. Назовем среди них наркома путей сообщения СССР Л. М. Кагановича, его заместителей Г. В. Ковалева и Б. Н. Арутюнова, начальника Московско-Окружной железной дороги А. М. Васильева, начальника станции Московско-Рязанской железной дороги Н. Р. Колобова, руководителей военно-восстановительных работ НКПС генералов П. А. Кабанова, П. И. Бакарева, Н. В. Борисова, паровозных машинистов И. Ф. Панина, Е. М. Чухнюк, В. Мосолова.

Экономика Москвы непрерывно увеличивала выпуск продукции для фронта и народного хозяйства. Как и в довоенные годы, в 1944 г. московские предприятия ежемесячно производили промышленных изделий на 1,6–1,7 млрд рублей. При этом по сравнению с 1942 г. в столице было произведено продукции черной металлургии на 173 % больше, нефтяной — на 165 %, химической — на 109 %, резиновой — на 139 %^[195]. Одни оборонные заводы Москвы дали фронту за время войны 16 тыс. боевых самолетов, несколько тысяч танков и САУ, 130 тыс. минометов, 3,5 млн автоматов, 3745 ракетных установок, 287 млн тонн боеприпасов и много другого вооружения, боевой техники и снаряжения^[196].

* * *

Помощь московского населения Красной Армии была разнообразной. Отметим прежде всего, что Москва за 1941–1945 гг. направила в Советские Вооруженные силы подготовленных в рамках Всевобуча более 850 тыс. человек^[197]. Развернувшееся в стране с начала фашистской агрессии движение по сбору средств в фонд обороны и в помощь действующей армии возрастало из месяца в месяц. Уже в течение второго года войны труженики Москвы и Московской области собрали на строительство авиасоединений, артиллерийских батарей, танковых колонн, бронепоездов и в фонд обороны почти 400 млн рублей, а в последующие годы войны довели эту сумму до 2 млрд 618 млн рублей^[198]. Кроме того, они собрали и отправили на фронт в 1942–1943 гг. свыше 1,5 млн комплектов теплого обмундирования и более 1 млн подарков для бойцов и командиров Красной Армии.

Активной формой помощи нашим воинам стало донорство. В Москве в годы войны насчитывалось 342 тыс. патриотов-доноров, которые сдали для раненых свыше 500 тыс. литров крови.

Невзирая на тяготы военного времени и дефицит многих материалов, даже в самые тяжелые периоды в городе не прекращались строительные работы. В 1941–1945 гг. капитальные вложения в реконструкцию Москвы составили 1066 млн рублей^[199]. Это позволило завершить сооружение 3-й очереди метрополитена, проложить десятки километров трамвайных и троллейбусных линий, построить десятки больниц, бань, детских садов и ясель, а также заасфальтировать сотни тысяч квадратных метров городских улиц и площадей.

На основе постановления Совнаркома СССР от 19 августа 1944 г. «О мерах оказания помощи жилищному хозяйству Москвы» в городе развернулись интенсивные работы по ремонту жилого фонда. В этих целях в строительные организации дополнительно было направлено 20 тыс. рабочих. Общая численность строителей возросла к 1 января 1945 г. до 145 тыс. человек. Всего за военные годы в советской столице было восстановлено и капитально отремонтировано более одной тысячи жилых домов, а также более 100 административных зданий.

Одной из важных форм помощи москвичей фронту являлась шефская работа. В ней участвовали все районы, десятки предприятий и учреждений Москвы. Трудящиеся столицы шефствовали над 96 авиационными, танковыми, артиллерийскими, военно-морскими и другими частями и соединениями Вооруженных сил. Постоянная забота проявлялась о раненых воинах, находившихся на излечении в московских госпиталях. Шефство над ними и семьями фронтовиков осуществляли 750 предприятий и учреждений.

Много сил и энергии отдавали почетному делу культурно-художественного обслуживания советских воинов представители творческой интеллигенции столицы. В одном из документов Московского обкома профсоюза работников искусств от 22.02.43 г. отмечалось, что только за период с начала войны по февраль 1943 г. работники искусств Москвы провели на фронте 43050 военно-шефских мероприятий, выступая с концертами и спектаклями перед бойцами и командирами Красной армии^[200].

Война внесла большие изменения в научную и культурную жизнь столицы. Как отмечалось выше, уже в первые военные месяцы в ряды РККА были призваны или ушли добровольцами десятки тысяч работников различных московских научных и культурно-просветительных учреждений и организаций. Наряду с этим многие тысячи ученых, преподавателей, учителей, артистов, композиторов, художников, работников музеев и библиотек, когда над столицей нависла реальная угроза, по решению ГКО вместе со своими учреждениями и организациями были эвакуированы в восточные районы страны или вступили в ряды народного ополчения.

Но даже в период наибольшей опасности в Москве продолжали свою деятельность многие научные и культурные учреждения. Научная мысль была направлена на поиски путей помощи фронту. На производстве в содружестве с мастерами и рабочими московские ученые и инженерно-технические работники, перебазированные в тыл или оставшиеся в столице, обеспечивали коренное усовершенствование важных технологических процессов. Были, в частности, найдены способы борьбы с магнитными морскими минами, изобретены радиолокационные установки и приборы, открыты экономичные пути получения жидкого кислорода, сконструирован ряд приборов для управления кораблями, самолетами и артиллерийским огнем. В содружестве с инженерами академики С. И. Вавилов и А. А. Лебедев создали высококачественные оптические приборы для Красной Армии. Успешно решали сложные научно-технические задачи по созданию высококачественного бензина ученые-химики столицы во главе с академиком Н. Д. Зелинским.

Огромную работу провела специальная Комиссия Академии наук СССР по использованию в народном хозяйстве применительно к требованиям военного времени ресурсов Урала, Западной Сибири и Казахстана. В нее вошли свыше 800 специалистов, многие из которых были жителями Москвы. Среди них такие виднейшие ученые, как академики А. А. Байков, И. П. Бардин, В. Н. Обручев, Э. В. Брицке, В. П. Волгин и другие. Возглавлял комиссию президент АН СССР академик В. Л. Комаров.

В Казани с лета 1942 г. развернула плодотворную деятельность Комиссия по мобилизации ресурсов Среднего Поволжья и Прикамья на нужды обороны во главе с вице-президентом Академии наук СССР академиком Е. А. Чудаковым^[201].

Благодаря влиянию науки радикально изменились за годы войны боевая техника и вооружение Красной Армии. На заводах страны, включая московские предприятия, непрерывно совершенствовались прежние и осваивались новые, более современные средства вооруженной борьбы. В столице был организован ремонт многих видов военной продукции.

Панический ужас на врага наводил истребительный огонь советской реактивной артиллерии, установки которой народ любовно называл «катюшами». Реактивная система БМ-13 была создана за весьма короткий срок, буквально перед фашистской агрессией, на КБ Московского завода «Компрессор» под руководством крупного ученого-конструктора генерал-майора инженерно-авиационной службы А. Г. Костикова, который 28 июля 1941 г. стал Героем Социалистического Труда, а в 1943 г. был избран членом-корреспондентом АН СССР. Конструкторы и изобретатели сделали все возможное, чтобы через 10–15 дней после начала войны Вооруженные силы СССР получили первые партии этого мощного оружия. К концу 1941 г. в сражавшихся советских войсках находилось уже около 500 «катюш»^[202].

Факт создания в СССР нового оружия и его эффективного применения был отмечен военным руководством вермахта. Начальник Генерального штаба германских сухопутных сил генерал Гальдер 28 ноября 1941 г. записал в своем дневнике: «По данным разведки, русские имеют 16 полков реактивных установок. Производство в Москве. Боеприпасы — хорошие»^[203].

С марта 1942 г. более интенсивно стала проводиться в Советском Союзе работа по атомному проекту. Коллектив ученых-физиков, в котором основную часть составляли москвичи, возглавлял академик И. В. Курчатов — с 1943 г. директор Института атомной энергии, ставший в послевоенные годы трижды Героем Социалистического Труда. Советские исследователи-атомщики за годы Великой Отечественной войны сделали значительный шаг вперед в области создания ядерного оружия.

Большой вклад в налаживание массового выпуска танков в тыловых регионах, и прежде всего на Урале и в Поволжье, внесла группа эвакуированных или командированных сюда московских специалистов. Прекрасными организаторами производства боевых машин проявили себя Герои Социалистического Труда: заместитель председателя СНК СССР, нарком танковой промышленности В. А. Малышев, его первый заместитель А. А. Горегляд, ученый-конструктор А. А. Морозов, директор завода Ю. Н. Максарев и другие.

Неизмеримо возросла за годы войны мощь советской авиации во многом благодаря крупным достижениям отечественных конструкторов, в том числе москвичей, удостоенных высоких званий и наград Родины, таких как С. В. Ильюшин, В. М. Петляков, С. А. Лавочкин, А. Н. Туполев, Арт. И. Микоян, М. И. Гуревич, А. С. Яковлев, А. А. Микулин, П. О. Сухой.

Среди москвичей — выдающихся организаторов и творцов непревзойденных артиллерийских и минометных систем, высококачественного стрелкового вооружения и боеприпасов — следует назвать наркома вооружения Д. Ф. Устинова, его заместителей Б. Л. Ванникова, В. Н. Новикова, наркома боеприпасов П. Н. Горемыкина, наркома минометного вооружения П. И. Паршина, ученых, конструкторов и изобретателей: А. Э. Нудельмана, А. И. Судаева, Ф. Ф. Петрова, С. Г. Симонова, В. А. Дегтярева, Б. И. Шавырина, Г. С. Шпагина, Б. Г. Шпитального, С. В. Владимирова.

Неоценимую помощь фронту во время войны оказали также ученые Москвы — представители естественных, медицинских, сельскохозяйственных, общественных и других наук.

Москве принадлежало видное место и в производстве новых видов приборов, повышающих эффективность воздушного огня авиации и зенитной артиллерии, а также в снабжении фронта высококачественными пищевыми продуктами. Один только Московский пищевой комбинат в 1944–1945 гг. ежесуточно вырабатывал для фронта до 250 тонн пищевых концентратов и сухих пайков. За годы войны коллективу комбината 21 раз присуждались переходящие Красные знамена Государственного Комитета Обороны, правительства и ВЦСПС^[204].

Фашистская агрессия против СССР серьезно нарушила нормальную работу московских вузов и других учебных заведений. В 1941/ 1942 учебном году в столице действовало всего лишь 27 вузов, в которых обучалось около 23,5 тыс. студентов. В первом же учебном военном году в основном из-за ухода в ряды Красной Армии их отсев составил 42,2 %. Но к началу 1943/1944 учебного года в Москве насчитывалось уже 65 вузов, в которых обучалось 76 тыс. студентов. В 1945 г. вузы столицы выпустили 7,7 тыс. специалистов^[205].

В научной деятельности высших учебных заведений на первый план с самого начала войны выдвинулась оборонная тематика. Только ученые МГУ им. М. В. Ломоносова в 1941–1945 гг. разработали более 1600 научно-исследовательских тем, имевших важное оборонное и народно-хозяйственное значение^[206]. За это же время в Московском университете было защищено 106 докторских и 520 кандидатских диссертаций^[207].

Весь свой творческий талант отдавали делу разгрома врага представители творческой интеллигенции. В первые же дни военных действий многие московские писатели, артисты, художники, киноработники и музыканты вступили в ряды РККА и народного ополчения. Московские деятели культуры и искусства выезжали на фронт, выступали по радио, участвовали в массовых патриотических митингах и собраниях. После разгрома немецко-фашистских захватчиков под Москвой возобновились спектакли ряда московских театров. В 1943 г. вернулись из эвакуации коллективы Большого театра, МХАТа, Малого театра, Театра оперетты и других.

Многие московские писатели, журналисты и музыканты стали военными корреспондентами, бойцами, командирами и политработниками (А. Фадеев, К. Симонов, М. Шолохов, А. Твардовский, Б. Горбатов, А. Сурков, А. Гайдар, В. Ставский, В. Соловьев-Седой, Дж. Алтаузен, П. Павленко, Е. Петров и другие). За годы войны они создали немало проникновенных произведений. 410 членов Союза писателей пали смертью храбрых в боях за Родину.

Активно откликнулись на события Великой Отечественной войны и деятели советского кино, в том числе москвичи, которым удалось создать немало глубоко патриотических художественных и документальных произведений.

Московская научная и творческая интеллигенция вместе со всеми жителями столицы в 1941–1945 гг. продемонстрировали свою неразрывную связь с народом, став его сильным оружием в борьбе с фашизмом.

Ратный и трудовой подвиг москвичей был достойно отмечен страной. Более 800 жителей столицы получили звание Героя Советского Союза, в том числе свыше 20 человек были удостоены этого звания дважды. Многие из них стали Героями Социалистического Труда, кавалерами орденов и медалей СССР. А 8 мая 1965 г. за массовый героизм, мужество и стойкость, проявленные в дни войны, Москве было присвоено звание города-героя.

«Москва, — писала газета “Правда” 1 мая 1945 г., — победила Берлин, как весна побеждает зиму, как день побеждает ночную тьму, как жизнь побеждает смерть».

Глава 7. Подвиг и подлог

Великая битва под Москвой была отмечена многочисленными примерами самопожертвования, мужества и стойкости бойцов и командиров Красной Армии, партизан и подпольщиков, участников трудового фронта. Не будь этого, наша столица вряд ли устояла бы перед мощным натиском превосходящих сил врага. Без массового героизма ее защитников не удалось бы одержать первую крупную победу над немецко-фашистскими захватчиками.

Многие из героев, отличившихся в сражениях под Москвой, получили всенародную известность, их имена вписаны в летопись Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.

Среди ратных свершений воинов, защищавших столицу, особое место занимает подвиг 28 гвардейцев-панфиловцев. 16 ноября 1941 г. у железнодорожного разъезда Дубосеково они преградили путь крупной вражеской танковой колонне, прорывавшейся через Волоколамское шоссе к Москве, и сумели на несколько часов задержать противника. Вскоре об этом подвиге узнала вся страна и 28 гвардейцев-панфиловцев заняли достойное место в истории Великой Отечественной войны.

В официальных сообщениях того времени говорилось, что все 28 героев пали смертью храбрых. Однако шестеро воинов, раненые и контуженные — Даниил Кожубергенов, Григорий Шемякин, Илларион Васильев, Дмитрий Тимофеев, Иван Щадрин и Иван Добробабин, оказались сильнее смерти, «воскреснув» один за другим «из мертвых».

Какое-то время оставался в живых и смертельно раненный рядовой Иван Натаров. Подобранный после боя нашими разведчиками (территория оказалась уже занятой немцами), он был доставлен в медсанбат, где успел поведать много во время встречи с журналистом А. Ю. Кривицким о неравном сражении и бессмертном подвиге под Дубосеково…

Как и И. М. Натаров, тяжело раненные и контуженные Г. М. Шемякин и И. Р. Васильев были обнаружены на поле боя теми же разведчиками, долго лечились в госпиталях, потом снова находились в действующей армии. И. Д. Шадрина и Д. Ф. Тимофеева взяла в плен немецкая тыловая команда. В лагере военнопленных оба принимали активное участие в подпольной борьбе, пока не пришло, наконец, освобождение.

Шемякину, Васильеву и Шадрину были вручены Золотые Звезды Героев Советского Союза. Вызванный в Москву для этой же цели Тимофеев получить награду не смог по состоянию здоровья. Сказались перенесенные ранения и тяготы плена. Он умер в 1947 г.

У каждого из оставшихся в живых панфиловцев по-разному сложилась дальнейшая судьба. Одних ждали новые суровые и тяжкие испытания, горечь незаслуженных обид, несправедливость и забвение, других — всенародная известность и весьма трудное испытание славой.

Очень нелегкая участь выпала на долю сержанта И. Е. Добробабина и рядового Д. А. Кожубергенова, который был связным политрука В. Г. Клочкова.

Этим солдатам и посвящаются публикуемые ниже материалы^[208].

Судьба Ивана Добробабина — одного из 28 героев-панфиловцев

Сознав, что сделал все, что мог, Спокойно, как всегда, как давеча, Недвижно Добробабин лег, — Так смерть нашла Иван Евстафьича. М. Светлов. Двадцать восемь

Он очнулся в своем окопе от сильного озноба, острой боли в ногах и нестерпимого шума в голове. Собственно, окопа уже не было. Разрушенный взрывами снарядов и вражескими танками, он превратился в какой-то полузасыпанный бесформенный ров. В необычно тихой, морозной ночи резко ощущался запах гари. Вокруг со вздернутыми или опущенными стволами неподвижно застыло несколько искореженных и тлеющих немецких танков…

Бой закончился. Бойцы взвода сержанта Ивана Добробабина, его взвода, достойно выполнили свою задачу…

Спустя много лет с того невероятно тяжелого ноябрьского дня 1941 года, сержант не раз вспоминал ставшее легендарным сражение под Дубосековом, дополняя наши представления о подвиге 28 героев-панфиловцев новыми фактами и подробностями.

«Наш 1075-й полк, которым командовал полковник И. В. Капров, — вспоминал И. Е. Добробабин, — занимал оборону на линии: высота 251 — деревня Петелино — разъезд Дубосеково. Мое подразделение, состоявшее из группы истребителей танков, находилось на левом фланге и располагалось в центре между проселочной и железной дорогами напротив деревни Красиково.

Вечером 15 ноября 1941 г. политруком роты В. Клочковым и командиром роты старшим лейтенантом П. Гундиловичем был зачитан приказ о том, что 16 ноября части нашей 316-й стрелковой дивизии генерала И. Панфилова переходят в наступление…

С этим приказом я сначала ознакомился на командном пункте (КП), а затем ночью вместе с Клочковым мы пришли с КП в наши окопы, чтобы передать приказ бойцам взвода.

Политрук вернулся на КП, находившийся в метрах 300–400 от окопа, и взвод стал вести ночное наблюдение. В эти томительные часы нам был доставлен завтрак, и мы с большим нетерпением расспрашивали у приехавших об обстановке.

Когда кухня уехала, я побежал на КП, чтобы узнать, когда же будет сигнал наступления…

Близился рассвет. В момент нашего разговора на КП немцы начали обстрел. Прямо под будку КП ударил снаряд или мина. Я вскочил, на бегу попрощался с Клочковым и Гундиловичем и кинулся в свой окоп. Немецкий пулемет ударил по брустверу. Я свалился в окоп: “Ребята! Ведите строгое наблюдение! Сейчас пойдем в бой!” Но сигнала о наступлении мы так и не получили.

А на рассвете гитлеровцы сами пошли на нас. Мы услышали все нарастающий гул машин. Сперва пошла вражеская пехота. Подпустив ее на близкое расстояние (оставалось каких-то 100–150 метров), бойцы взвода по моему сигналу (я громко свистнул) открыли дружный огонь, и первая атака была отбита. Десятки вражеских трупов остались перед нашим окопом.

Но вот снова усиленно заработали вражеские пулеметы, земля содрогнулась от взрывов снарядов и мин. Противник начал вторую атаку. Но и она оказалась сорванной.

После этого из лощины, откуда наступали фашисты, в небо поднялись две желтые ракеты. А через несколько минут мы услышали неприятный металлический лязг. Из-за деревни, сбоку от нас, показались два немецких танка. Зайдя в лощину, они открыли огонь. Под их прикрытием снова двинулась вражеская пехота. Развод отбил и эту атаку. Один танк был подожжен.

Вскоре начался новый штурм нашей обороны. На этот раз противник бросил на нас штурмовую авиацию и много танков. Мы били из противотанковых ружей, забрасывали танки бутылками с горючей смесью и противотанковыми гранатами. Этим боем я руководил несколько часов — с рассвета до полудня, принимая самостоятельные решения, поскольку никакой связи с КП взвод не имел…

Наши ряды редели: один за другим выходили из строя бойцы. Тяжелораненых я отправлял в блиндаж при окопе. Кто еще мог держать оружие, продолжал бой. Несколько танков противника прорвались к окопу, утюжили его, а потом вспыхивали, подожженные бойцами.

Наше оружие засыпалось землей. Но в блиндаже оказалась банка с керосином. Мы промывали затворы и стреляли снова. В окопе было уже невозможно ходить в полный рост, бойцы передвигались ползком. За плотной завесой снега, копоти и земли, которая стояла, не оседая, из-за частых разрывов снарядов, мы не увидели, как наши части с правого фланга отошли на новые рубежи…

Снова пошли на окоп вражеские танки. Это была уже вторая танковая атака. Ко мне по ходу сообщения приполз один из бойцов и позвал: “Товарищ командир!” Я оглянулся — и в памяти остались только страшный взрыв, яркая вспышка и состояние удушья. Я потерял сознание, и этот момент был для меня последним из всех эпизодов боя под Дубосековом…»

Нет Добробабина уже,

Убит Трофимов и Касаев, —

Но бой кипит на рубеже,

Гвардейский пыл не угасает.

Так напишет позднее в своей поэме «Слово о 28 гвардейцах» поэт Николай Тихонов.

Засыпанный землей и тяжело контуженный Добробабин уже не знал, что в расположение его подразделения прибыл политрук Василий Клочков и взял на себя непосредственное руководство обороной. Обратившись к бойцам взвода, он произнес слова, ставшие девизом всех защитников нашей столицы: «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!»

И воины не отступили, они стояли насмерть до последней гранаты, до последнего патрона, уничтожив в итоге 18 из 50 наступавших вражеских танков. И хотя поле боя оказалось тогда захваченным гитлеровцами, 28 панфиловцев сумели более чем на четыре часа задержать крупную танковую группировку противника, не позволив ей вырваться на Волоколамское шоссе и оттуда ринуться на Москву. Они дали возможность советскому командованию за то выигранное, поистине драгоценное время отвести основные силы на заранее подготовленные рубежи, спешно подтянуть резервы и перегруппироваться. В этом состояло главное значение и величие их подвига, в совершение которого внес свой достойный вклад сержант Иван Евстафьевич Добробабин.

…Он долго не будет знать, что уже через несколько дней после боя газета «Красная звезда» опубликует статью журналиста А. Кривицкого «Завещание 28 павших героев» и весть о бессмертном подвиге у разъезда Дубосеково быстро облетит страну. О мужестве и стойкости двадцати восьми вскоре будут написаны десятки других статей, брошюр и даже сложены песни, появятся поэмы Н. Тихонова и М. Светлова. Славная история панфиловцев войдет позднее и в школьные, и в вузовские хрестоматии и 21 июля 1942 г. Указом Президиума Верховного Совета СССР все 28 гвардейцев, будут по существу, посмертно удостоены звания Героя Советского Союза…

Что же произошло с Добробабиным после того, как он пришел в себя в ту морозную ноябрьскую ночь после закончившегося боя?

Неторопливо Иван Евстафьевич продолжал свой рассказ.

Превозмогая боль, особенно в левой раненой ноге, он выбрался из траншеи и пополз через железнодорожное полотно и поле в лес. До утра пробыл там, наблюдая за железнодорожной будкой. Был без шапки, сильно замерз. Утром, когда рассвело, совсем закоченевший, решился заползти в будку. Находившиеся там железнодорожницы обмыли его окровавленное лицо, накормили, дали шапку, растерли и обули обмороженные ноги…

Все попытки Добробабина пробраться через линию фронта к Москве оказались безуспешными: чересчур велика была здесь плотность вражеских войск. В районе Дубосеково примкнул к группе бойцов, которую выводил из окружения пожилой человек по имени дядя Вася в гражданской одежде, но с генеральскими лампасами.

Через несколько дней группа дяди Васи была рассеяна огнем вражеской засады. В селе, куда Добробабин зашел в поисках товарищей, он был схвачен солдатами карательного отряда и доставлен в Можайский лагерь военнопленных. Там пробыл около месяца, пережив все ужасы фашистской неволи. Вместе с группой военнопленных пытался бежать, но прорваться на свободу удалось лишь двоим.

Мысль о побеге не покидала сержанта, и подходящий случай представился. С началом наступления Красной Армии под Москвой фашистские оккупанты стали вывозить пленных эшелонами из Можайского лагеря в направлении Смоленска и далее на юго-запад. Когда Смоленск остался далеко позади, Добробабин решил бежать. Ночью на ходу поезда он выломал окно, забитое досками и, резко оттолкнувшись, прыгнул. При падении сильно повредил правую ногу. Вместе с ним удалось бежать еще двум военнопленным.

Поскольку идти группой было опасно, один из беглецов сразу же отделился. Со вторым, молодым пареньком из Воронежской области, Добробабин шел долго. В хуторах и селах спрашивали о партизанах. Но обнаружить их не удалось. Некоторые местные жители говорили, что о партизанах ничего не слышно. Другие уклонялись от ответа. В обстановке жестокого оккупационного режима, частых карательных облав и проверок люди боялись довериться неизвестным, опасались провокаторов. В одну из ночей, преследуемый полицаями, Добробабин потерял своего спутника и остался один.

После тщетных попыток перейти линию фронта или попасть к партизанам он решил дойти до родного села Перекоп Харьковской области, где не был уже 13 лет. Рассчитывал восстановить там силы, а затем снова попытаться связаться с партизанами.

И вот, наконец, после долгих мучений, опухший от голода, больной и полураздетый Добробабин пришел в родное село. Немецкого гарнизона там не оказалось.

Приютил Ивана Евстафьевича его брат Григорий, освобожденный от армии по болезни. По просьбе Григория староста села Петр Зинченко, который был выбран на этот пост на сходке самим населением (проголосовали за того, кто сочувствовал советской власти и не мог стать прислужником оккупантов), выдал сержанту справку о его якобы постоянном проживании в селе. С указанной справкой Добробабин мог чувствовать себя безопаснее.

Однако вскоре к немцам, стоявшим в соседнем селе Левандаловке, поступил чей-то донос: в селе Перекоп скрывается командир Красной Армии. Добробабин был арестован и отправлен в Левандаловский лагерь военнопленных. Лагерь был небольшой. Его узников использовали на дорожных работах. Управляли ими пожилые немцы, по-видимому тыловики. Через несколько дней родственникам Ивана Добробабина удалось выкупить сержанта из лагеря… за продукты.

Ранней осенью 1942 г. оккупанты стали отправлять крестьян на работу в Германию. Староста П. Зинченко сказал, что дальше скрывать Ивана в селе не может. И единственный выход для него — дать согласие работать при старосте. Правда, что это за работа, староста тогда не сказал.

Добробабин понял, что попал в безвыходное положение, и решил согласиться работать при старосте села, продолжая лелеять надежду, что ему все же удастся в конце концов найти и связаться с партизанами.

Во время второго вызова Добробабина в старостат П. Зинченко заявил: «Тебя я записал в полицаи, будем вместе помогать нашим. Пойми, что другого выхода нет».

Иван Евстафьевич подчеркивал, что за весь период его пребывания в роли сельского полицая не было ни одного случая расстрелов, повешений, расправ над коммунистами, комсомольцами, сельскими активистами и членами их семей. Не было и случаев выдачи оккупантам раненых советских воинов, которые скрывались здесь. Комендантом немецкой комендатуры в Перекопе был чех по национальности, а переводчиком югослав, которые не отличались каким-либо жестоким нравом. А немцев в селе не было, здесь располагался только сельский пост полиции. Сама же полиция находилась в районном центре Валки, куда Добробабина ни разу не вызывали. Форму ни он, ни другие сельские полицаи не носили и никакой присяги, никакого устного обязательства оккупантам не давали.

Числясь полицаем, никаких действий, направленных против народа, Добробабин не совершал, оставался пассивным в выполнении всего того, что могло пойти на пользу оккупантам.

В начале марта 1943 г., когда село Перекоп было освобождено Красной Армией, Добробабин остался в нем, не чувствуя за собой какой-либо вины. И его главным желанием было — получить оружие и снова в рядах Красной Армии сражаться с ненавистным врагом. Однако по навету полицая из соседнего села он был арестован и доставлен в армейскую контрразведку, находившуюся в Левандаловке.

Но уже через день в село внезапно ворвались фашистские танки. Арестованным и конвоирам для спасения пришлось рассеяться. В связи с создавшейся критической обстановкой Добробабин был из-под стражи освобожден.

Он вновь попадает в село Перекоп, где уже хозяйничали эсэсовские части. Вскоре все выходы отсюда оказались отрезанными.

Снова оказавшись в безвыходной ситуации, Добробабин согласился продолжать работу при старостате, чтобы, как и прежде, всеми возможными средствами помогать советским людям. И эта помощь была реальной. Он предупреждал жителей села, в том числе молодежь, о готовящихся облавах и о том, когда их собирались отправлять в фашистскую Германию, как мог освобождал задержанных из-под ареста, снабжал их необходимыми документами, уничтожал появлявшиеся в старостате списки активистов и т. д.

В результате им были спасены от угона на фашистскую каторгу или освобождены из-под ареста многие жители села.

В конце 80-х годов земляки И. Е. Добробабина так свидетельствовали об этом:

Колесник Василий Ефимович, 1925 года рождения, уроженец с. Перекоп, инженер, пенсионер:

«Летом 1943 года, когда Иван Евстафьевич Добробабин служил в старостате, я хорошо его знал. Дважды Добробабин спас меня и моего товарища Колесника Григория (однофамилец) от облавы. Было это в июне 1943 года. Он ехал на велосипеде, остановился и предупредил: “Хлопцы, сегодня ночью будет облава, ховайтесь”. И правда — ночью слышна была стрельба, шла облава. В другой раз Иван Евстафьевич предупредил меня об облаве с Корсун Евдокией».

Бражник Вера Григорьевна, 1930 г. рождения, уроженка с. Перекоп. В конце 80-х годов проживала в Харькове (ул. Командарма Уборевича, 14, кв. ПО):

«С начала войны и до 1949 года я жила в Перекопе. В нашей хате жил Добробабин Иван Евстафьевич, когда служил в полиции. У нас в хате скрывались девчата, которых немцы хотели угнать в Германию. Добробабин, конечно, знал о них, но скрывал это от оккупантов».

Погорелая Настасья Григорьевна, 1910 г. рождения, уроженка с. Перекоп, пенсионерка:

«Всю войну была я в селе. Оккупанты забрали корову, бычка, барахло, выгнали из хаты, жила в хате соседей.

…Полицаями были Дереза, Петро Тредит, Добробабин Иван Евстафьевич. Добробабин был хороший человек. Ничего плохого о нем не скажу… Иван Евстафьевич помогал мне. С поля потихоньку от немцев брали буряк, капусту для еды. Добробабин говорил мне, чтоб везли на саночках, везли потихоньку от немцев, другой улицей. Словом, помогал нам спрятать от оккупантов то, что подбирали на поле. Ничего плохого о Добробабине и не слыхала. Хотя староста посылал его ко мне за коровой, но не брал ее у меня Добробабин».

Дудниченко Андрей Григорьевич, 1907 г. рождения, уроженец с. Левандаловка. Был председателем сельсовета в с. Левандаловка (рядом с с. Перекоп):

«Меня схватили фашисты, долго били, мучили, пытали и, думая, что я уже мертв, бросили в сарай. Сторож на утро обнаружил меня и рассказал обо мне жене моей. Та меня забрала домой. Я подлечился немножко, но кто-то донес, и меня снова забрали фашисты, бросили в полицейский участок Перекопа. Велели повесить. Когда немцы уехали из села, Иван Добробабин освободил меня, я ушел в другое село. Так я остался жив, за что благодарен Ивану Евстафьевичу всю жизнь. И после войны, когда я вернулся в родное село, я ничего худого о Добробабине не слышал».

Прилуцкая Прасковья Никитична, 1922 г. рождения, уроженка с. Перекоп, пенсионерка:

«Помню Ивана Евстафьевича, когда он был в старостате при полиции села. Он тогда людям ничего плохого не делал. Наоборот, предупреждал молодежь, если готовилась облава, чтобы увозить в Германию. И вообще от других людей ничего недоброго о Добробабине не слыхала. Он был хороший. Он лично меня предупреждал, чтобы я ховалась от немцев».

Перечень подобных свидетельств можно было бы продолжить. Но вернемся в те далекие годы.

В августе 1943 г. части Красной Армии вновь приблизились к Перекопу. Отступая под натиском советских войск, немецко-фашистские захватчики подожгли село. Под угрозой расстрела была объявлена поголовная эвакуация всего населения.

Добробабин успел помочь жене фронтовика Екатерине Величко с двумя малыми детьми укрыться в Левандаловском лесу. Но сам попал в огромную колонну людей, которых отступавшие эсэсовцы, используя сторожевых собак, гнали впереди себя, открывая огонь по каждому, кто пытался сбежать. Уже находясь за Днепром, он сумел свернуть с большой дороги и в селе Тарасовка Одесской области встретил наконец советские войска.

Он явился в полевой военкомат, все рассказал о себе лейтенанту Усову, который проводил запись военнообязанных, и после соответствующей проверки был приписан в 1055-й полк (командир полка майор Следь, начальник штаба капитан Комиссаров) 297-й стрелковой дивизии и восстановлен в прежнем звании.

С марта 1944 г. и до конца войны И. Е. Добробабин постоянно находился на передовой в должности командира отделения. Он участвовал в Ясско-Кишиневской операции, в боях за освобождение Румынии, Чехословакии, Австрии. Форсировав Тиссу, его отделение укрепилось на противоположном берегу и до подхода основных наших сил удерживало этот важный плацдарм. Здесь Иван Евстафьевич был контужен плавучей миной, но остался в строю. В сражении за Будапешт солдаты отделения действовали как истребители танков. В числе первых ворвались в город Кечкемет, прорвав три кольца вражеской обороны и захватив аэродром противника.

За проявленное мужество и героизм сержант Добробабин был награжден орденом Славы III степени и несколькими медалями.

Вот как характеризовалась его боевая деятельность в спецсообщении начальника контрразведки 2-го Украинского фронта от 22 января 1945 г.:

«За время пребывания в 297-й стрелковой дивизии Добробабин И. Е. никак себя не скомпрометировал. Показал себя в прошедших боях храбрым воином. За бои под Яссами в августе 1944 года награжден орденом Славы III степени. Военный совет 7-й гвардейской армии вошел с ходатайством в Президиум Верховного Совета СССР о выдаче Добробабину ордена Ленина и Золотой Звезды».

После разгрома фашистской Германии вместе со своей частью он был направлен на восток для участия в войне против японских милитаристов. Но на пути следования его встретило известие о капитуляции Японии.

Поздней осенью 1945 г. сержант Добробабин был демобилизован и вернулся в г. Токмак (Киргизия). Именно отсюда он добровольцем в июле 1941 г. пошел на фронт в составе панфиловской дивизии.

И вот перед ним до боли знакомые места, сердце сжалось: «Выхожу из вагона, в солдатской шинели, с небольшим чемоданчиком, — вспоминал Иван Евстафьевич, — немного прошелся по знакомой Кошчийной улице и в глазах зарябило, читаю на табличке: “Улица Добробабина”… А на городском сквере у здания горсовета — большой чугунный памятник во весь рост и на нем надпись: “Герою Советского Союза, одному из 28 панфиловцев Ивану Евстафьевичу Добробабину”.

Мое появление буквально «с того света» для жителей города было немалой радостью… Но продолжалась она недолго. Вскоре я был арестован».

Все пошло по хорошо известному сценарию, в худших традициях тех лет, с грубейшими нарушениями элементарных норм права: ускоренное, предвзятое следствие, включая применение физических мер воздействия, угрозы и запугивания свидетелей, а затем и двухдневный (8–9 июня 1949 г.) Военный трибунал Киевского военного округа, заседавший в Харькове. И «за измену Родине», за то, что, по словам обвинителя, Добробабин «спасал свою шкуру», последовал жестокий приговор — 25 лет лагерей. Мера наказания была снижена до 15 лет: учли, что Добробабин все же из 28 панфиловцев. Одновременно было направлено представление в Москву о лишении его звания Героя Советского Союза, что и было вскоре оформлено соответствующим указом.

Добробабин просил следователя и судей, чтобы его привезли в село Перекоп (ведь оно находится всего в 40 км от Харькова), собрали бы всех жителей и изложили суть обвинения. Состряпанная легенда о его преступлении легко бы улетучилась. Но в этой просьбе ему было отказано, а многочисленные свидетели из села, которые могли бы без труда подтвердить, что он не изменил Родине, на заседания трибунала не привлекались.

— А что стало с Вашим памятником в Токмаке? — спрашиваю Ивана Евстафьевича при встрече.

— Точно не могу сказать, но мне рассказывали, что поступили с ним просто: мою «голову» отрезали, а «голову» Дуйшенкула Шопокова — моего боевого друга и земляка, тоже одного из 28 панфиловцев, — приварили, да так, что шов был виден. На какое-то время это стало особой достопримечательностью города. Всем приезжим, показывая памятник, местные жители говорили: «Перед вами “тело” Добробабина, а “голова” — Шопокова». Но потом этот памятник убрали».

Находился в лагере И. Е. Добробабин семь лет. В 1955 г. Военная коллегия Верховного Суда СССР рассмотрела протест Генерального прокурора по его делу, приняв половинчатое решение: срок наказания был снижен как раз до этих семи лет. А 2 ноября 1954 г., еще до принятия решения по указанному протесту, он был освобожден, но без полной реабилитации, а лишь «условно-досрочно». При этом все его боевые награды не были возвращены, остался в силе и указ о лишении И. Е. Добробабина звания Героя Советского Союза.

В ноябре 1966 г. в газете «Труд» была опубликована моя статья «Бой, вошедший в историю», посвященная 25-летию подвига 28 панфиловцев у разъезда Дубосеково. В ней, в частности, среди погибших героев был назван и сержант Добробабин.

Спустя некоторое время в одном из откликов на статью сообщалось, что Иван Евстафьевич жив и трудится где-то в Ростовской области. Я начал поиски. И вот, наконец, Ростовское областное адресное бюро известило, что И. Е. Добробабин проживает в г. Цимлянске.

Через несколько дней я поехал туда в качестве спецкорреспондента «Комсомольской правды»… Мне казалось, что я встречу человека, изломанного судьбой, с расшатанными нервами, обиженного на все и вся. Но эти опасения оказались напрасными. Я встретил настоящего русского солдата, поражавшего своей выдержкой, неподдельной скромностью, мужественно переносящего все жизненные невзгоды и испытания.

Много нового узнал о нем. Трудовую деятельность Иван начал 15-летним юношей, работал в качестве землекопа на строительстве Харьковского тракторного завода. Здесь же вступил в комсомол. Летом 1939 г., находясь на действительной службе в рядах РККА, около месяца участвовал в боях с японскими захватчиками в районе реки Халхин-Гол. Был контужен. За проявленный героизм командование представило пулеметчика Добробабина к медали «За отвагу». (Дальнейшая судьба этого представления осталась неизвестной.) Великая Отечественная война застала Ивана на строительстве Большого Чуйского канала в Средней Азии. 22 июня 1941 г. он пошел добровольцем на фронт. Его направили в г. Алма-Ату, где формировалась 316-я (позднее 8-я гвардейская) стрелковая дивизия, которой командовал генерал-майор И. В. Панфилов. Осенью 1941 г. в составе этой дивизии он сражался на территории Калининской области, а затем на полях Подмосковья…

Вот так характеризовали своего земляка молодежные руководители из г. Токмака, узнав о гибели Ивана Добробабина:

«Он ушел на фронт одним из первых среди токмакских комсомольцев.

Заядлый футболист, Иван Добробабин любил спорт, военное дело и ушел сражаться с врагом хорошо подготовленным, умелым бойцом. Мы были уверены в своем друге — такой не сдастся в трудную минуту. И верно: в армии, в боях Иван быстро выдвинулся, его назначили командиром подразделения. Не дрогнул и в том, последнем бою…

Их было только двадцать восемь… Они погибли, но не отступили.

Мы гордимся, что среди двадцати восьми героев, отдавших жизнь за Родину, был парень из нашего города, комсомолец Иван Добробабин.

Александра Беляева — секретарь Токмакского горкома комсомола,

Александра Старостина — политрук молодежного подразделения Всевобуча»^[209].

Находясь в Цимлянске, я имел не только продолжительные беседы с Иваном Евстафьевичем, подробно расспрашивая его обо всем, но и побывал в местных органах власти. И всюду слышал только самые добрые слова об Иване Евстафьевиче как о хорошем человеке, добросовестном работнике.

Рассказал я тогда И. Е. Добробабину о недавней поездке в Алма-Ату и о встрече с Даниилом Александровичем Кожубергеновым — одним из 28 панфиловцев, человеком такой же трудной судьбы, официально тоже не признанным героем. Иван Евстафьевич хорошо помнил этого бойца своего взвода, и между ними позднее завязалась переписка.

Вооруженный богатым и интересным материалом, я вернулся в Москву и приступил к подготовке статьи о Добробабине для «Комсомольской правды».

Но тут последовал вызов на Старую площадь. В полученной открытке, которую храню до сих пор, значился номер телефона, по которому я должен был позвонить т. Осташеву С. П. Молодой голос в трубке подтвердил приглашение, поинтересовавшись, нет ли у меня возражений, если беседа будет проходить в присутствии военного прокурора. Отвечаю, что это, конечно, дело того, кто приглашает.

В кабинете С. Осташева — молодого приветливого человека, уже находился другой собеседник в зеленых погонах подполковника, плотного сложения, с густыми черными бровями, непроницаемым лицом и немигающим пристальным взглядом.

— Какими документами, связанными с историей подвига 28 панфиловцев, Вы располагаете? — спросил С. Осташев.

Я показал все, что захватил с собой, включая ряд документов из Центрального архива Министерства обороны СССР, различные свидетельства, подтверждения.

— Вот что, молодой человек, — жестко заметил военный прокурор. — Народ надо воспитывать на мертвых героях.

— Совершенно правильно, — охотно поддержал его хозяин кабинета. И добавил: — Предупреждаем — больше этим вопросом не заниматься и ни в коем случае его не ворошить. Ответите партбилетом.

На этом «предупредительная» беседа закончилась.

Такова вкратце судьба одного из 28 героев-панфиловцев, Ивана Евстафьевича Добробабина, которая ни одного честного человека не может оставить равнодушным и которая взывает к нашей совести.

Все попытки в течение вот уже более трех десятилетий помочь Ивану Евстафьевичу вернуть истории его честное имя, восстановить в высоком звании Героя Советского Союза оказались безрезультатными. Журналистка из г. Новочеркасска Ирина Сергеевна Юркова несколько раз побывала в селе Перекоп, собрала обширный материал (в том числе десятки свидетельств перекопцев в пользу И. Е. Добробабина), но ее поистине героические многолетние усилия постоянно наталкивались на стену недоверия и предвзятости.

Сам Иван Евстафьевич неоднократно обращался в разные инстанции, в военную прокуратуру с просьбой о пересмотре его дела, о полной реабилитации. Однако все оставалось без изменений.

За его плечами уже восьмой десяток. «Сердце стало пошаливать», — жаловался он. Все чаще стал принимать лекарства. Но крепится мужественный панфиловец. Похоронил жену Лидию Гайнановну, которая с ним прошла трудный жизненный путь и вместе с которой он вырастил прекрасных детей. Их дочь Элла окончила Ростовский университет. Преподает в Цимлянской средней школе № 2, а сын Ринат трудится технологом по обработке рыбы, плавает по Черному морю.

…Как часто, вспоминая о подвиге у разъезда Дубосеково, мы не задумываемся, что за ставшими священными для народа цифрами «28» стоят реальные люди.

И пока не очень-то вяжутся с действительностью слова из песни о Москве о вечной нашей признательности к бессмертному подвигу «28 самых храбрых сынов» нашей Родины, когда один из этих легендарных героев остается в забвении, оклеветанный и запятнанный, лишенный заслуженных перед Отечеством наград».

Мой очерк о панфиловце был написан осенью 1988 г. и 18 ноября того же года опубликован в «Правде». Однако ничего в жизни героя не изменилось. Более того, нашлись такие, кто, ловко манипулируя ложными документами и фактами, внесли в дело Ивана Евстафьевича осложнения и снова очернили его.

Еще раз о судьбе панфиловца

В № 8 и 9 «Военно-исторического журнала» за 1990 г. в новой рубрике «Осуждены по закону» был опубликован обширный материал под названием «Чужая слава», подписанный тогдашним главным военным прокурором генерал-лейтенантом юстиции А. Ф. Катусевым.

В указанной публикации отрицался имевший место 16 ноября 1941 г. подвиг 28 воинов у разъезда Дубосеково. Она была направлена и против полной реабилитации (с возвращением всех наград) одного из 28 панфиловцев, сержанта И. Е. Добробабина, которого автор представил как отпетого изменника Родины, хитрого и изворотливого проходимца, пытающегося присвоить себе чужую славу.

Заодно досталось от Катусева и тем, кто искренне пытался помочь ветерану-панфиловцу восстановить справедливость в его очень не простом и трудном деле. Главный военный прокурор не пожалел черной краски, чтобы показать их в виде этаких поверхностных и даже корыстных правдоискателей, действия которых он именует не иначе как кощунственными. При этом достаточно много критического внимания прокурор уделил содержанию очерка «Судьба Ивана Добробабина — одного из 28 героев-панфиловцев», напечатанного в «Правде» 18 ноября 1988 г.

Оставляя в стороне совершенно недопустимый в любой полемике оскорбительный тон публикации Катусева с наклеиванием ярлыков в духе былых времен, наличие в статье явных искажений, приписок и т. п., остановимся вкратце на ее главных положениях и выводах.

Но прежде надо подчеркнуть, что затронутая в «Правде» тема вызвала широкий резонанс: в поддержку высказанного в статье пришли сотни писем и телеграмм. Были, разумеется, и отклики, авторы которых выражали несогласие с нашей позицией. Причем некоторые из них, не приводя, к сожалению, каких-либо убедительных фактов, опровергающих доводы в защиту Добробабина, выражали свой «плюрализм» в форме грубых выпадов и даже угроз.

Приведем лишь выдержки из нескольких писем:

«Со сложным чувством преклонения, горести и негодования читали мы в “Правде” от 18.11.88 г. очерк о трагической судьбе И. Е. Добробабина. Отважный солдат, он по жестокой иронии судьбы оказался оклеветанным, униженным и оскорбленным. То, что произошло с ним, взывает к немедленному восстановлению справедливости…

Президиум Совета ветеранов 2-го Украинского и Забайкальского фронтов».

«В первые годы войны мне довелось трижды в составе воздушно-десантных отрядов выполнять боевые задания в глубоком тылу противника.

…В каких ужасно тяжелых, нечеловеческих условиях находились советские люди на захваченной врагом территории. Там нам пришлось повидать не только мерзавцев, изменивших Родине, но и “полицаев”, которые помогали партизанам, раненым бойцам и своим односельчанам, часто не имея на это “специального задания” или “указания”.

Не понаслышке, а самому лично довелось видеть, как фашисты вешали этих “полицаев” и не за предупреждение об облавах и спасение людей от угона в рабство (за это они сразу же расстреливали), а только за то, что “полицаи” из награбленного немцами у местных жителей зерна и продуктов что-то передали односельчанам.

Вот почему мы, десантники, побывавшие в тылу врага, всегда выступали против того, чтобы каждому “полицаю” общим чохом пришивалась бирка предателя, как произошло с Добробабиным.

Вице-адмирал в отставке М. А. Усатов (г. Москва)».

«Летом 1944 г. по поручению руководства контрразведки “Смерш” 2-го Украинского фронта я выехал в командировку в одну из дивизий 40-й армии, расположенную на отдых и переформирование на территории Румынии.

Начальник отдела контрразведки этой дивизии (фамилию не помню) обратился ко мне, представителю фронта, с “щекотливым” вопросом: “Как быть?” Оказалось, что в одной из частей их дивизии объявился один из героев-панфиловцев сержант Добробабин…

Начальник контрразведки еще сообщил, что на свой запрос в порядке проверки всех вторично мобилизованных полевыми военкоматами на освобождаемых территориях, он получил ответ, что Добробабин, став полицаем, действовал против оккупантов, предупреждая население и срывая многие готовившиеся акции оккупантов.

С. А. Шехтер, майор в отставке (г. Харьков)»

«Уважаемая редакция!

Пишет вам Крымова (Рубашка) Елена Филипповна. Я родилась в с. Перекоп в 1925 г. и жила там до 1951 г. Прочитала статью о судьбе Ивана Добробабина и невольно вспомнила все пережитое в военное время. Я помню, когда он вернулся в Перекоп и когда он стал работать в старостате. Мы, молодежь, все его считали своим человеком. Много раз Иван Евстафьевич нас и лично меня спасал от угона в Германию. Весной 1943 г. у нас забрали корову. Я побежала, нашла его, и он сделал все, чтобы нам корову вернули, хотя это было очень нелегко сделать. Все было уже так давно, но я хорошо помню — он работал как советский человек и Родине нашей не изменил. С благодарностью вспоминает Ивана Евстафьевича и моя дочь Дуброва (Гирич) Анна Мелентьевна. Е. Ф. Крымова, (г. Петропавловск-на-Камчатке)».

Оперативно откликнулась на мой очерк военная прокуратура. Работавший в то время главным военным прокурором генерал-лейтенант юстиции Б. С. Попов сообщил редакции «Правды» о возбуждении производства по вновь открывшимся обстоятельствам по уголовному делу Добробабина. И хотя Б. С. Попов обещал проинформировать редакцию о результатах расследования и принятом решении, долгие месяцы военная прокуратура хранила молчание.

За это время ростовские и алмаатинские кинодокументалисты, а также их коллеги из Центрального телевидения подготовили четыре фильма, непосредственно связанных с нашей темой: «Судьба», «Подвиг и подлог», «Четвертая похоронка», «Неоконченная война Ивана Добробабина». Причем съемки делались и в Перекопе, где живые свидетели подтвердили свое положительное мнение о Добробабине.

Представляется очевидным, что новые свидетельства по столь затянувшемуся делу, все записанные на кинопленку показания следовало бы внимательно и непредвзято изучить.

Но военная прокуратура поступила иначе.

Как только в феврале 1990 г. фрагменты из видеофильма «Судьба» были показаны по ЦТ, буквально через два дня генерал-лейтенант юстиции А. Ф. Катусев — новый главный военный прокурор, — срочно направил в соответствующие организации Ростова-на-Дону, Алма-Аты и руководству ЦК указующий циркуляр. Ссылаясь на «безупречность (!?) следствия 1947–1948 гг.» по делу сержанта-панфиловца, генерал-лейтенант юстиции сделал прокурорское предписание о том, что «пропагандирование Добробабина как героя-панфиловца нецелесообразно». И можно себе представить, в условиях начавшегося процесса гласности наш борец против всяких альтернативных мнений преуспел: во всяком случае, демонстрацию по ЦТ фильма «Подвиг и подлог» ему удалось тогда заблокировать^[210].

Почти одновременно с письмом 23 февраля 1990 г. Катусев дал интервью корреспонденту газеты «Московский комсомолец», где, в частности, содержалось удивительное по своей некорректности и явным передержкам заявление. «Не так давно, — подчеркнул главный военный прокурор, — по телевидению показали якобы героя-панфиловца Добробабина: он делился воспоминаниями с миллионами телезрителей. По материалам же уголовного дела Добробабин, попав в плен, стал начальником немецкой полиции в Харьковской области (?!!), он отбирал имущество, угонял людей в фашистскую неволю. Этот проходимец по случайному стечению обстоятельств получил Звезду Героя Советского Союза, но после войны правда открылась, и его осудили на 15 лет (!). А теперь, когда почти все свидетели умерли, Добробабин выбрался из “укрытия” и требует реабилитации».

Как все просто у автора интервью, где смещены события и опущены «нежелательные факты». Будто и не было у Ивана Добробабина смелого побега из плена, будто он, оказавшись в должности полицая, рискуя жизнью, не помогал советским людям, и позднее, находясь вновь в рядах Красной Армии, не проявил себя, как и у разъезда Дубосеково, мужественным солдатом, за что был награжден орденом Славы III степени и медалями… И не мог Катусев не знать, что есть еще немало живых свидетелей из села Перекоп, которые продолжают подтверждать правоту Добробабина.

Такова небольшая предыстория появления названной публикации в двух номерах «Военно-исторического журнала». А теперь вернемся к ее основному содержанию и целям.

При внимательном чтении обеих частей этой «разоблачительной» статьи нетрудно убедиться, что они находятся в явном противоречии одна с другой. Более того, создается впечатление, что их писали разные авторы.

В первой публикации журнала (№ 8) была поставлена задача убедить читателей в том, что Добробабин имеет самое косвенное отношение к бою у Дубосекова, но тем не менее настойчиво пытается примазаться к «чужой славе» (т. е., видимо, к славе младшего политрука В. Г. Клочкова), приписывая себе какую-то руководящую роль в том бою. Но во второй статье журнала (№ 9) автор вообще отрицает, что подвиг 28 героев, как и бой у Дубосекова, имели место. При этом 28 героев, именуемые прокурором «мифическим взводом», противопоставляются не только 4-й роте, где, по словам Катусева, «погибло смертью героя более 100 человек», но и всему полку и даже всей дивизии. Именно здесь, по мнению военного прокурора, «и заложена Большая правда Большого подвига».

Таким образом, конечная цель автора достигается без особых усилий: становится просто нелепой сама постановка вопроса о восстановлении сержанта-панфиловца в звании Героя Советского Союза. И не церемонясь с пожилым и больным человеком, Катусев морально унижает и «разоблачает» его как дезертира и изменника.

Кощунственные «открытия» генерала от юстиции — это не что иное, как очередная дегероизация на этот раз одного из наиболее известных ратных подвигов периода Великой Отечественной войны.

На чем же основываются эти «открытия»?

Первым источником для военного прокурора Катусева являются стенограммы допросов Добробабина в ноябре — декабре 1988 г.

В стенограммах, на которые автор публикации постоянно ссылается, Добробабин отказывается от многих своих прежних утверждений и признается в «совершении преступления перед Родиной». В стенограммах содержится, в частности, и высокая оценка Добробабиным уровня следствия, проведенного по его делу в декабре 1947 — мае 1948 гг. якобы без каких-либо угроз, физического воздействия и прочих нарушений законности.

Но у нас есть все-таки серьезные основания сомневаться в правдивости этих новых «признаний», о безупречности следствия сталинского периода.

Ведь еще в 1953 г. в обращениях осужденного на 15 лет Добробабина в Президиум Верховного Совета СССР и в Верховный Суд СССР, например, говорилось:

«Всех свидетелей, показывавших обо мне положительно, с допросов удаляли, не фиксируя их показаний» (Письмо от 23 мая 1953 г.)

«По вполне понятным причинам я не имею права писать о методах и приемах ведения следствия по моему делу. Надеюсь, что эти методы и приемы Вам понятны…

Во всяком случае, мои, вредные для советских граждан действия не подтвердились, а если имеют какие-либо подтверждения, то они вымышлены и добыты нечестным путем». (Письмо от 28 августа 1953 г.)

Более конкретно о стиле и методах того следствия ветеран-панфиловец рассказал мне в декабре 1988 г. Обратимся к магнитофонной записи:

«Следствие велось, я бы не сказал, что справедливо. Потому что то, что я говорил о своих делах хорошее, во внимание не бралось. “Только давай плохое”, — говорил следователь Бабочкин (Бабушкин. — Г. К.)…А я говорю: “У меня плохого нет”. “Нет?!” — и кулаком по столу… Ну, а потом двери в следующий кабинет открывали. А там людей избивали… Ну, думаю, и мне это будет… Было все. Но я отказывался… Тогда следователь сказал так: “Не хочешь подписывать, я тебе такое дело сделаю, сфабрикую, что ты под расстрел попадешь”. Ну что мне оставалось делать в те времена?»^[211]

Конечно, сейчас не «те времена». И тем не менее имеются данные, говорящие о том, что новое расследование старого дела Добробабина проводилось военной прокуратурой по старой наезженной колее, отнюдь не «глубоко и всесторонне», как утверждает автор статьи, а, напротив, поверхностно и предвзято, с определенной установкой — «разоблачить предателя».

Вот что писал в «Правду» осенью 1989 г. один из создателей видеофильма «Судьба» И. М. Шипулин:

«Когда мы были в селе Перекоп, то узнали о том, что представитель Харьковского КГБ не вызвал в сельсовет ни одного свидетеля из тех, кто хорошо знал Ивана Евстафьевича Добробабина… Он вызвал только тех и беседовал с глазу на глаз только с теми, кто знал Добробабина понаслышке».

Такие же слова о действиях харьковского уполномоченного услышала от жителей Перекопа прибывшая туда для съемок фильма «Подвиг и подлог» группа студии «Казахтелефильм» (г. Алма-Ата).

Какие же честные и справедливые выводы можно было ожидать в результате подобной «проверки»?!

А в снятом москвичами и ростовчанами телефильме «Неоконченная война Ивана Добробабина» на соответствующий вопрос журналиста А. Абраменко Иван Евстафьевич ответил: «Я вот был в Харьковском КГБ. Там считают, что я изменил Родине. Почувствовал, что нажим не мягче, чем в НКВД в те годы… Но, вы знаете… гнут на то, чтобы меня очернить».

И, наконец, полученная мною телеграмма из Цимлянска:

«Ознакомился с журнальной статьей “Чужая слава”. Глубоко возмущен. Много в стенограммах бесед вымышлено, искажено или сделано под нажимом, что вызывает во мне решительный протест. С уважением Добробабин».

При внимательном чтении статьи, подписанной Катусевым, бросается в глаза очень важная деталь: автор не опроверг ни одного из показаний (а их несколько десятков!) жителей села Перекопа в пользу Добробабина. Он просто отмахнулся от этих свидетельств. Приведенные военным прокурором «убедительные доказательства» вины Добробабина просто-напросто взяты из уголовного дела панфиловца 1947–1948 гг.

Конечно, совершенно не случайно оставлен без внимания и полный риска побег Добробабина из эшелона с военнопленными, что уже само по себе свидетельствует о многом. Но, по-видимому, для военного прокурора — это мелкая, ни о чём не говорящая деталь, как и тот факт, что с марта 1944 г. и до окончания войны Добробабин, вновь находясь в составе действующей армии, почти непрерывно был на передовой линии фронта, не раз смотрел смерти в глаза, заслужив за свою храбрость в защите Отечества новые награды…

Бьющая через край фантазия генерала юстиции в № 9 журнала приводит его к «дополнительному уточнению». Оказывается, спастись сержанту помогли «уход с поля боя и сдача в плен».

Не будем продолжать перечень подобных поразительных «открытий», а обратимся за ответом к документам и другим источникам, тем более что о защитниках панфиловца Катусев, помимо нанесенных им грубых оскорблений, отозвался и как о лицах «безответственных», «плохо изучавших документы».

Перед нами статья А. Ю. Кривицкого «О 28 павших героях», напечатанная 22 января 1942 г. в газете «Красная звезда». Причем сразу же подчеркнем, что в основу очерка был положен рассказ смертельно раненного участника боя у Дубосекова Героя Советского Союза рядового Ивана Моисеевича Натарова, записанный журналистом в госпитале. Уже в самом начале статьи читаем:

«Полк Капрова занимал оборону на линии: высота 251 — деревня Петелино — разъезд Дубосеково. На левом фланге, седлая железную дорогу, находилось подразделение сержанта Добробабина» (выделение наше. — Г. К.).

А далее в ней говорится:

«Теперь мы знаем, что прежде чем двадцать восемь героев, притаившихся в окопчике у самого разъезда, отразили мощную танковую атаку, они выдержали многочасовую схватку с автоматчиками… Сержант Добробабин точно распределил цели. Немцы шли как на прогулку, во весь рост. От окопа их отделяло уже 150 метров. Вокруг царила странная неестественная тишина. Сержант заложил два пальца в рот, и внезапно раздался русский молодецкий посвист. Это было так неожиданно, что на какое-то мгновенье автоматчики остановились. Затрещали наши ручные пулеметы и винтовочные залпы. Меткий огонь сразу опустошил ряды фашистов… Атака автоматчиков отбита, — пишет далее А. Ю. Кривицкий. — Более семидесяти вражеских трупов валяются недалеко от окопа…

Танки! Двадцать бронированных чудовищ движутся к рубежу, обороняемому двадцатью восемью гвардейцами. Бойцы переглянулись. Предстоял слишком неравный бой. Вдруг они услыхали знакомый голос:

— Здорово, герои!

К окопу добрался политрук роты Клочков».

А вот второе свидетельство — извлеченный из архива документ, повествующий и о том, как протекал бой у разъезда Дубосеково, и об участии в нем сержанта Добробабина. 22 декабря 1942 г. работники Комиссии по истории Великой Отечественной войны АН СССР побывали в одном из московских госпиталей, где состоялась беседа с находившимся там на излечении одним из 28 панфиловцев Героем Советского Союза рядовым И. Р. Васильевым, который, получив в бою три осколочных ранения и тяжелую контузию, был, как и И. М. Натаров, подобран нашими разведчиками.

Приведем небольшую выдержку из стенограммы его рассказа:

«16-го числа часов в шесть утра немец стал бомбить наш правый и левый фланги, и нам доставалось порядочно. Самолетов 35 нас бомбило.

После воздушной бомбардировки колонна автоматчиков из д. Красиково вышла. Шли они в полный рост. Как раз бугор перед нами был. Они пошли на этот бугор. Мы, конечно, думали, что измена, потому что нет команды огонь открывать, а они подходят совсем близко. Потом сержант Добробабин, помкомвзвода был, свистнул. Мы по автоматчикам огонь открыли. Мы бьем, они, конечно, идут. Это было часов в семь утра. Погода была ясная, мороз, денек хороший был.

Автоматчиков мы отбили… Уничтожили человек под 80. Там не до счету, считать не приходилось.

После этой атаки политрук Клочков подобрался к нашим окопам, стал разговаривать. Он поздоровался с нами.

— Как выдержали схватку?

— Ничего, выдержали.

Мы думали, что, отбив атаку автоматчиков, нам придется продвигаться вперед. Но команды “вперед” не дали. Политрук Клочков заметил колонну танков. Говорит: “Движутся танки, придется еще схватку терпеть нам здесь”»^[212].

Имеется такая же документальная запись беседы с Героем Советского Союза рядовым Г. М. Шемякиным, который, как уже отмечалось выше, тоже чудом остался в живых после боя у Дубосекова. 3 января 1947 г. он, в частности, вспоминал:

«Утром 16 ноября налетели немецкие самолеты, стали нас бомбить. Пробомбили — улетают. А мы остались целы. Смотрим — идет пехота, автоматчики, человек сто. Мы их подпустили к себе вплотную.

Сержант Добробабин подал сигнал свистом. Мы поняли, а немцы в этот момент опешили — откуда свист. Они считали, что после бомбежки никого нет. Мы открыли по ним огонь. Мы их человек 80 уложили, остальные убежали.

У нас были два пулемета, два противотанковых ружья, бутылки с жидкостью, гранаты и винтовки. В этот момент подошел политрук Клочков»^[213].

И, наконец, сошлемся на изданный в 1943 г. Генеральным штабом Красной Армии (с отметкой «Секретно») военно-оперативный труд «Разгром немецких войск под Москвой». Часть первая. В разделе «Бои 16-й и 5-й армий на Волоколамском и Истринском направлениях 16–17 ноября (схемы 5–7)» имеется как авторитетное подтверждение активного участия в бою у Дубосекова сержанта Добробабина, так и довольно подробное описание самого сражения:

«Полк (т. е. 1075-й полк. — Г. К.) прикрывал важнейшее направление на Москву, южнее Волоколамского шоссе, обеспечивая шоссе от прорыва танковых частей с юго-запада, — говорится в указанном разделе. — Прорыв крупных сил танков в этом направлении мог пагубно отразиться на всей операции 16-й армии… На левом фланге полка находились политрук роты Клочков-Диев и сержант Добробабин с группой бойцов (выделение наше. — Г. К.).

От разведки уже было известно, что немцы готовятся к новому наступлению и что в районе Муромцево, Жданово, Красиково они сосредоточили полк танков (80 танков), около двух полков пехоты, шесть минометных и четыре артиллерийских батарей; здесь находились группы автоматчиков и мотоциклистов.

С утра 16 ноября противник в районе Жданово крупными силами перешел в наступление в общем направлении на Петелино, Матренино. Группа бойцов под командой сержанта Добробабина (выделение наше. — Г. К.), используя благоприятную местность, заняла укрытую позицию у разъезда Дубосеково. Фашисты, используя скрытые подступы на левом фланге обороны полка 316-й стрелковой дивизии, атаковали группу ротой пехоты при поддержке двадцати танков. Не ожидая встретить здесь серьезное сопротивление, немецкая пехота шла в атаку во весь рост.

Встреченный внезапным, но точным огнем бесстрашных 28 гвардейцев, противник потерял до 70 человек убитыми. Он должен был остановиться… Героев было 28. Двадцать девятый, оказавшийся презренным трусом, был тут же уничтожен самими гвардейцами. Бой с танками длился свыше четырех часов и танки не смогли прорвать оборону доблестных защитников. 14 танков из 20 неподвижно застыли на поле боя. Из 28 славных воинов 7 уже было убито и тяжело ранено. Убит был и храбрый сержант Добробабин. Но ни один из бойцов не дрогнул и не растерялся. В это время в атаку двинулось еще 30 танков. В тяжелом, неравном бою было вновь подбито одиннадцать танков противника…

Славный бой этих героев у разъезда Дубосеково явился не только подвигом мужества; он имел крупное тактическое значение, так как задержал продвижение немцев на много часов, дал возможность другим нашим частям занять более удобные позиции, не допустил прорыва массы танков противника на шоссе и позволил организовать противотанковую оборону в этом районе»^[214].

Полагаю, что нет необходимости комментировать все эти строки.

Силясь перечеркнуть подвиг двадцати восьми героев и противопоставляя им «отчаянную сотню» из 4-й роты, Катусев избрал в качестве опоры еще один «неопровержимый» источник, о котором в статье почему-то умалчивается, и, по-видимому, требуется раскрыть читателям его происхождение и содержание.

В Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ), в фонде за № 8131 сс, хранится дело № 4041. Это прежде всего материалы, связанные с расследованием в 1948 г. военной прокуратурой обстоятельств боя 28 гвардейцев из дивизии И. В. Панфилова^[215].

Дело в том, что к началу 1948 г. из 28 героев-панфиловцев, считавшихся погибшими, шестеро объявились в живых, четверо панфиловцев побывали в плену. В обстановке тотального недоверия и подозрительности такой поворот сильно насторожил бдительные органы. Именно «в связи с этим» (как отмечается в одном документе) тогдашний главный военный прокурор генерал-лейтенант юстиции Н. П. Афанасьев учредил специальную комиссию по проверке того, что произошло 16 ноября 1941 г. у разъезда Дубосеково.

Хорошо уяснив требуемое, прокурорская рать ринулась на выполнение «ответственного задания», проявив большую оперативность и напористость. Вскоре перед комиссией предстали причастные к пропаганде этого подвига. Среди привлеченных к допросам были журналисты А. Ю. Кривицкий, главный редактор газеты «Красная звезда» Д. И. Ортенберг и даже поэт Николай Тихонов.

Во время одной из наших встреч, за несколько месяцев до 30-летия Победы, Кривицкий рассказывал, с каким пристрастием и рвением допрашивали его следователи из прокурорской комиссии.

«Мне было прямо сказано, — заявил Александр Юрьевич, — что если я откажусь признать, что описание боя у Дубосекова полностью выдумал я и что ни с кем из тяжелораненых или оставшихся в живых панфиловцев перед публикацией статьи не разговаривал, то в скором времени могу очутиться в районе Печоры или Колымы. А оказаться там мне как-то не хотелось. Поняв, что дело принимает слишком опасный оборот, я “признал”, что многое в моих публикациях о 28 героях представляет “литературный домысел”».

«Комиссия была достаточно грозной, — вспоминал генерал-майор в отставке Д. И. Ортенберг. — Подвиг 28 героев — подвиг, основанный на реальных фактах, — поразил всех нас своей осознанной необходимостью, проникшей в души бойцов, но почему-то не устраивал проверявших. Особенно досталось А. Ю. Кривицкому, от которого прямо требовали: “Отрекись!” Отвечая на вопросы комиссии, я подчеркнул, что подвиг 28 воинов — это не чья-то легенда или литературная фантазия, а подлинная быль. И тем не менее, выводы следователей никак не соответствовали этим моим словам».

О том, как тогда завершилась эта история с расследованием, осенью 1967 г. поведал автору настоящей книги Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. Бывший командующий войсками Западного фронта во время Московской битвы, имевший прямое отношение к награждению 28 панфиловцев, постоянно проявлял интерес к памятным событиям у разъезда Дубосеково, к судьбам оставшихся в живых героев. По словам маршала, ознакомившись с «делом» панфиловцев, секретарь ЦК ВКП(б) Жданов обнаружил, что все материалы расследования были подготовлены слишком топорно, «сшиты белыми нитками» и что комиссия Главной военной прокуратуры явно перестаралась, «перегнула палку». Поэтому дальнейшего хода быстро испеченному делу не было дано, и оно отправилось в спецхран архива.

И вот эта «липа» стараниями А. Ф. Катусева оказалась реанимированной, и «развенчание» беспримерного боя и подвига 28 героев как бы состоялось.

В действительности перед нами вовсе не «Большая правда», о чем торжественно объявил в своей публикации военный прокурор, а «Большая ложь и клевета» на живых и мертвых героев.

Отнюдь не «по случайному стечению обстоятельств», как утверждал Катусев, 28 гвардейцев оказались в самый опасный для столицы и Родины момент на самом опасном и ответственном рубеже.

Нельзя не обратить внимание еще на одну сторону указанных журнальных публикаций военного прокурора. Любую оговорку, неточность, пропущенное слово или обыкновенную опечатку он немедленно возводит в ранг сознательных «кощунственных», злонамеренных действий и даже преступлений.

Представляя себя ревностным борцом за историческую правду, генерал-лейтенант юстиции тем не менее охотно шел на подчистки, натяжки и домыслы.

Так, в моем очерке, опубликованном в «Правде» 18 ноября 1988 г., говорится, что за проявленный героизм в районе реки Халхин-Гол «командование представило пулеметчика Добробабина к медали “За отвагу”. Дальнейшая судьба этого награждения осталась неизвестна» (выделение наше. — Г. К.).

Катусев же в журнальной статье подал эту фразу совершенно иначе:

«Куманев идет еще дальше. В его очерке, помещенном в “Правде”, Добробабин тоже отважно сражается в течение месяца (в очерке: “около месяца”. — Г. К.) на Халхин-Голе. Причем получает за свой подвиг медаль “За отвагу”».

В том же номере газеты, отвечая на мой вопрос о судьбе памятника в Токмаке, Добробабин ответил: «Как мне рассказывали, поступили с ним просто. Мою “голову” отрезали, а “голову” Дуйшенкула Шопокова… приварили…»

Цитируя это место, Катусев убирает слова: «Как мне рассказывали» и т. д. и без отточия дает ответ Добробабина: «Мою голову отрезали…» и т. д. И, таким образом, вместо предположения получается утверждение, а это уже явный подлог.

Перечень подобных «упражнений» можно было бы продолжить.

Несколько слов об улице им. Добробабина и о памятнике герою-панфиловцу в г. Токмаке (Киргизия), где была его вторая родина и откуда он пошел добровольцем на фронт. Для Катусева нет сомнений, что все здесь придумано Добробабиным. В этой связи, видимо, есть необходимость отослать его хотя бы к некоторым источникам военных лет. В г. Токмаке местная газета «Красный хлебороб» 5 февраля 1943 г. писала:

«Идя навстречу пожеланиям трудящихся, на городском сквере у здания горисполкома будет открыт памятник Герою Советского Союза, одному из 28 гвардейцев-панфиловцев И. Е. Добробабину, а улица Кошчийская… переименовывается в улицу имени Добробабина».

19 сентября 1943 г. в республиканской газете «Советская Киргизия» и 30 сентября того же года в газете «Токмакский большевик» была напечатана следующая информация:

«Памятник герою-панфиловцу.

Скульптор А. Мануйлов закончил работу над фигурой Героя Советского Союза, одного из прославленных 28 гвардейцев-панфиловцев — Ивана Добробабина для памятника, сооружаемого на его родине, в г. Токмаке. Тов. Добробабин изображен во весь рост, встречающим гранатой неприятельские танки. Высота памятника — 6 метров. По бокам постамента устанавливаются горельефы, изображающие отдельные моменты исторической битвы 28 храбрецов с неприятельскими танками. Открытие памятника приурочивается к XXVI годовщине Октября».

14 ноября 1943 г. «Советская Киргизия» опубликовала и снимок памятника сержанту.

Творение военного прокурора заканчивается на высокой обличительной ноте. Как и прежде, недостаток фактов и аргументов возмещается недопустимыми резкостями и оскорблениями. Добробабин, которого Катусев никогда в глаза не видел, но к которому питает явную антипатию, называется нечистоплотным человеком, лжецом, предателем, который не раскаялся, представ перед трибуналом в июне 1948 г., «а лишь затаился и все эти четыре десятилетия истаивал неудовлетворенной ненавистью». Вкупе с панфиловцем все его защитники и сочувствующие причисляются к стану тех, кто поддерживает «моду на антикоммунизм и антипатриотизм, на массовое антисоветское злословие»?

Откуда, из каких времен такая барская вседозволенность автора, лишившая его элементарной сдержанности, объективности, уважения к мнению других? Откуда такое ревностное стремление обелить неправое следствие и неправый Военный трибунал 1948 г.? И как можно понять оценку, данную Катусевым приговору 1948 г. в отношении Добробабина: 15 лет исправительных лагерей — это, по его мнению, «справедливое наказание».

Трудно быть спокойным, с горечью констатируя, что до сих пор не только не восторжествовала справедливость в отношении ветерана-панфиловца, но и родилась версия, подхваченная некоторыми СМИ, отрицающая сам подвиг у разъезда Дубосеково.

Вопреки всем противодействиям автор книги и позже не оставлял своих усилий, чтобы убедить властные органы России по заслугам оценить героя-панфиловца.

Одной из последних акций в этом направлении явилось написанное обращение накануне 50-летия Победы над фашизмом в Наградную комиссию при Президенте РФ. Но никакого официального ответа не последовало. Между тем еще в марте 1993 г. Верховный суд Украины полностью реабилитировал И. Е. Добробабина. (См. Приложение I.)

Наше новое обращение было направлено в Постоянный Президиум Съезда народных депутатов, который своим Указом от 21 мая 1997 г. восстановил мужественного воина в звании Героя Советского Союза.

Но Иван Евстафьевич Добробабин об этом уже никогда не узнает. К великому сожалению, 19 декабря 1996 г., после тяжелой и продолжительной болезни, последний из 28 героев-панфиловцев ушел из жизни…

Слово о Данииле Кожубергенове

Весной 1989 г. из редакции «Московской правды» мне передали письмо от алма-атинского журналиста Михаила Митько и попросили прокомментировать его в виде небольшой статьи.

Оба материала 7 мая 1989 г. были опубликованы в этой газете.

В письме М. Митько говорилось:

«…В Алма-Ате есть прекрасный парк, носящий имя 28 героев-панфиловцев. На центральной аллее помещены их портреты. Но нет среди них Ивана Добробабина и рядового Даниила Кожубергенова. Парк имени 28, а портретов — 26. До сих пор Добробабин и Кожубергенов так и не получили Звезду Героя, хотя совершенного ими подвига никто не может отменить. И, к слову сказать, в 1943 г. в парке их портреты были выставлены. Когда Д. Кожубергенов вышел из алма-атинского госпиталя и пошел в парк, то под своим портретом увидел другое имя — Аскар Кожубергенов. А потом убрали и портрет, осталась пустая рамка…

В Центральном архиве Министерства обороны СССР во всех списках личного состава дивизии, полка и 4-й роты старшего лейтенанта, затем капитана П. Гундиловича, где служили герои-панфиловцы, начиная с 18 июля 1941 г., упоминается только один Кожубергенов — Даниил Александрович. Он же значится и в списке безвозвратных потерь 8-й гвардейской стрелковой дивизии, датированном 28 мая 1942 года.

Но потом произошло нечто странное…

В алфавитной книге награжденных по полку за 1941–1942 гг. имеется такая запись: “Кожубергенов Даниил Александрович. Убит 16.11.41 г.”. Затем имя и отчество зачеркнуты и над ними написано: “Аскар, красноармеец, рядовой”. В книге, отражающей сведения о присвоении звания Героя Советского Союза среди воинов Панфиловской дивизии за 1942 г., рядом с именем Кожубергенова Даниила Александровича вписано имя Аскар…»

Оказывается, в Центральном архиве Министерства обороны СССР имеется такой документ от 18 мая 1942 г.: «…В числе 28 героев Панфиловской дивизии, павших 16 ноября 1941 г. в борьбе с немецкими захватчиками у разъезда Дубосеково и представленных к правительственной награде… находится красноармеец Даниил Александрович Кожубергенов. В результате последней тщательной проверки состава выяснилось, что Кожубергенов Даниил Александрович попал в число 28 ошибочно. На основании этой же проверки действительным участником геройского подвига был Кожубергенов Аскар… Исходя из этого, командование просит наградной материал, составленный на Кожубергенова Даниила, переоформить на красноармейца Кожубергенова Аскара, оставив боевую характеристику без изменений».

Даниил Александрович в свое время сам раскрыл этот секрет:

«В ходе боя у Дубосекова я был тяжело контужен, потерял сознание. Очнулся, когда бой уже закончился. Откопал меня путевой обходчик. В темноте наткнулся на немецкий патруль и был схвачен. Сутки провел в плену, в сарае, где находилось еще несколько арестованных. Затем поздно ночью из сарая удалось бежать. Стоял лютый мороз. А я в одной гимнастерке. В лесу был подобран одним из отрядов кавалерийского корпуса генерала Доватора. В его составе сражался (совершали рейды по вражеским тылам) до весны 1942 года. Когда кавкорпус отошел на отдых, меня вызвали в особый отдел. Там я был разоружен и отправлен под конвоем в Москву, в Таганскую тюрьму. Месяц допрашивал меня капитан НКВД С. С. Соловейчик. Хотел одного — отречения, что я, мол, не панфиловец из числа 28. Я отказывался. Но не вынес избиений и угроз — подписал. Тогда меня отправили в штрафной батальон подо Ржев. Я был тяжело ранен, но выжил, попал в госпиталь…»

«Военная энциклопедия» за 1987 г. назвала Д. В. Кожубергенова в числе 28 героев. Правда, слишком поздно — Кожубергенов умер в 1982 г. И до сих пор в алма-атинском парке нет портретов И. Добробабина и Д. Кожубергенова…

Комментарий историка

Письмо алма-атинского журналиста возвращает память к событиям более чем двадцатилетней давности. 20 апреля 1966 г. в газете «Комсомольская правда» появилась статья Н. Агаянца и А. Полонского «Всем смертям назло». Миллионы читателей узнали о тяжелой истории Даниила Александровича Кожубергенова — одного из 28 героев-панфиловцев, который чудом остался в живых, но заслуженную награду так и не получил. Вместо Д. А. Кожубергенова в Указе Президиума Верховного Совета СССР от 21 июля 1942 г. о посмертном присвоении звания Героя Советского Союза 28 гвардейцам значился его однофамилец по имени Аскар.

В статье Н. Агаянца и А. Полонского были приведены свидетельства участников событий: двух из двадцати восьми Героев Советского Союза — Г. Шемякина и И. Шадрина, старшины роты Ф. Т. Дживаго, а также несколько выдержек из документов, убедительно подтверждающих участие в бою у разъезда Дубосеково именно Даниила Кожубергенова, который являлся связным политрука В. Г. Клочкова.

Появление же в Указе Аскара Кожубергенова авторы этой публикации, предположительно объяснили ошибкой полкового писаря…

Вскоре после этой публикации мне предоставилась возможность побывать в Алма-Ате, и я разыскал Д. А. Кожубергенова. Встреча с ним, многочасовые беседы, знакомство с имевшимися у него документами не оставляли сомнений, что именно он был участником легендарного боя у Дубосекова.

Статья в «Комсомольской правде», а затем мое выступление об этой истории по Центральному телевидению вызвали широкий отклик среди советских людей. Отозвались и бывшие однополчане Д. А. Кожубергенова по Панфиловской дивизии и корпусу Доватора. И среди них теперь уже подполковник А. Шишкин. В своем письме в «Комсомолку» он, в частности, писал:

«Я, как командир взвода, который около месяца обучал и готовил к предстоящим боям взвод в г. Алма-Ате, а затем около двух месяцев воевал с ним на фронте, опознал не только по фамилии, но и по фотографиям, напечатанным в газете, товарища Кожубергенова… Имени красноармейца я сейчас уже не помню, но это именно тот Кожубергенов, который принимал непосредственное участие в бою в районе разъезда Дубосеково».

И. Е. Добробабин тоже свидетельствовал, что со дня формирования взвода в Алма-Ате в июле 1941 г. и вплоть до сражения у Дубосекова был только один Кожубергенов, и именно тот, портрет которого был напечатан в газете «Комсомольская правда» 20 апреля 1966 г.

После статьи в «Комсомольской правде» Даниил Александрович был вызван в Москву в наградной отдел Министерства обороны СССР. Но в столичном аэропорту его никто не встретил, а двери МО СССР оказались для ветерана-панфиловца наглухо закрытыми.

С тяжелым чувством он возвратился в Алма-Ату…

Недавно в Государственном архиве РФ автору этих строк удалось обнаружить письмо Генерального прокурора СССР Г. Н. Сафонова секретарю ЦК ВКП(б) А. А. Жданову от 11 июня 1948 г., которое подтверждает правоту Даниила Александровича: «…Было установлено, что кроме Добробабина остались в живых: Васильев Илларион Романович, Шемякин Григорий Мелентьевич, Шадрин Иван Демидович и Кожубергенов Даниил Александрович, которые также значатся в списке 28 панфиловцев, погибших в бою с немецкими танками.

…Вместо Кожубергенова Даниила был включен в Указ о награждении якобы погибший в бою с немецкими танками под Дубосековом Кожубергенов Аскар. Однако в списках 4-й и 5-й рот Кожубергенов Аскар не значится и, таким образом, не мог быть среди 28 панфиловцев»^[216].

Справедливость в течение первых послевоенных десятилетий относительно Д. А. Кожубергенова так и не восторжествовала. Вручение ему в 1967 г. ордена Отечественной войны I степени, конечно, не возмещало все те испытания, что он вынес, не оценивало его подвиг во всей полноте.

С тех пор прошло более двух десятилетий. Даниила Александровича уже нет в живых. Но благодарная память о тех, кто спас нашу Отчизну в годину страшных испытаний, требует восстановления истины и во имя настоящего и будущего обязывает нас воздать им должное по заслугам.

Тем же Указом Постоянного Президиума Съезда народных депутатов СССР от 21 мая 1997 г. Даниилу Александровичу Кожубергенову было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

* * *

Такова вкратце история беспримерного подвига 28 героев-панфиловцев. Подвиг уникален по своей сути и выдающийся по своему значению. Небольшая группа доблестных советских воинов преградила на подмосковном рубеже путь более 50 вражеским танкам. А если бы этого им не удалось сделать, то трудно себе представить, что бы случилось с Москвой: гитлеровские бронированные машины с оглушительным ревом вырываются на Волоколамское шоссе и прямым ходом, лязгая гусеницами, мчатся к центру столицы — к Кремлю. Реальных сил, способных остановить такую танковую армаду врага, в Москве тогда не было.

Но мужественные защитники Родины и главного города страны не дрогнули и задержали на четыре с половиной часа, т. е. до подхода наших резервных войск, вражеский прорыв…

Еще во время войны и в первые послевоенные десятилетия некоторые публицисты пытались поставить под сомнение подвиг 28 героев. Уж слишком необычным, поистине легендарным было то, что они совершили и тем самым, возможно, спасли Москву.

Но под напором фактов, документов и свидетельств чудом оставшихся в живых нескольких участников неравного боя у разъезда Дубосеково опровергатели этой истории умолкали, «уходили в тень», выжидая более удобного времени или случая.

И вот сравнительно недавно подвиг 28 героев-панфиловцев вновь стал объектом очернительства и клеветы со стороны ряда доморощенных дилетантов и «все знающих» фальсификаторов.

Приведем вкратце только два примера.

Первый из них связан с книгой подмосковного журналиста Ю. А. Жука «Неизвестные страницы битвы за Москву», которая была опубликована в 2007 г. и содержала немало совершенно недопустимых оскорблений советских военачальников, героев и главным образом нашего великого полководца Маршала Советского Союза Г. К. Жукова^[217].

Не обошел сочинитель «вниманием» и подвиг 28 героев-панфиловцев, взяв за основу своей версии упомянутое нами выше в данной главе дело № 4041, которое хранится в спецфонде № 8131 сс ГАРФ, а также стенограммы следственных допросов, оставшихся в живых панфиловцев. В соответствующем разделе Ю. Жук все поставил с ног на голову, изложив с видом большого знатока как сенсационную «историческую правду» — творения прокурорской комиссии главного военного прокурора генерал-лейтенанта юстиции Н. П. Афанасьева и материалы сменившего его в этой должности тоже генерал-лейтенанта юстиции А. Ф. Катусева.

При этом у Жука одной из основных опор его наглых домыслов являются показания, данные бывшим командиром полка И. В. Капровым и бывшим комиссаром полка А. Л. Мухамедьяровым членам прокурорской комиссии, которая весной 1948 г. явилась в панфиловскую дивизию. Главное утверждение обоих состояло в том, что «никакого боя 28 панфиловцев с немецкими танками у разъезда Дубосеково 16 ноября 1941 г. не было — это сплошной вымысел»^[218].

Но, как могли и командир полка, и военком сообщить свое «авторитетное» мнение о бое под Дубосеково и даже заявить, что никакого сражения здесь не было, когда оба вместе с правым флангом полка отступили на «заранее подготовленные новые позиции»? А на острие боя у разъезда как раз и остались находившиеся на левом фланге полка 28 воинов.

Об этом во время допроса 11 мая 1948 г., оправдывая свое отступление, несколько путанно комполка говорил, что «мы не успели как следует укрепить оборонительные рубежи», что «у немцев было превосходство в живой силе и технике», и, мол, поэтому «мой полк (т. е. правый фланг. — Г. К.) под нажимом превосходящих сил противника отошел до станции Крюково». Причем, по словам Капрова, «отход продолжался до первых чисел декабря 1941 г.». За такое «ведение боя Капров и Мухамедьяров были отстранены от руководства полком, и им грозил военный трибунал. По данному поводу в докладе прокурорской комиссии подчеркивалось: за этот отход полка командир полка Капров и военком Мухамедьяров были отстранены от занимаемых должностей…»^[219].

О подобной констатации Жук в своем разоблачительном творении предпочел умолчать.

Однако военный трибунал над обоими виновниками отступления правого крыла полка так и не состоялся, поскольку вскоре о подвиге 28 гвардейцев-панфиловцев узнала вся страна, и уже было невозможно давать ход указанному делу, когда под трибуналом оказались бы командир и военный комиссар панфиловского полка.

В таких условиях в первые послевоенные годы прощенные И. В. Капров и А. Л. Мухамедьяров оказались в числе главных пропагандистов подвига 28 панфиловцев. Но когда внезапно в прославленную дивизию прибыла комиссия от главного военного прокурора Афанасьева с одной целью — развенчать подвиг, — встревоженные и испуганные комполка и военком быстро переменили оценку подвига 28 и стали давать показания, которые устраивали комиссию. Они сразу же заявили, что боя и подвига вообще не было. После же того, как прокурорская затея Афанасьева провалилась и все осталось без последствий, Капров и Мухамедьяров с новой силой стали опять прославлять 28 воинов полка…

Весьма важной версией, на которую постоянно опирается в своей лживой книжке Жук, является утверждение, что гвардии рядовой И. М. Натаров, кто первым рассказал корреспонденту «Красной звезды» А. Ю. Кривицкому о бое у Дубосеково, сам там не был, поскольку еще 14 ноября он якобы пал на поле брани. Поэтому, мол, с ним после боя А. Ю. Кривицкий никак не мог встретиться. А посему все описание легендарного сражения мужественных действий храбрых 28 гвардейцев — это досужая выдумка известного журналиста.

Сообщаю, что, находясь в разное время в служебных командировках: в Алма-Ате, Цимлянске и в Кемерово, я встречался там с пятью живыми героями из числа 28 панфиловцев — с Д. А. Кожубергеновым, Г. М. Шемякиным, И. Д. Шадриным, И. Е. Добробабиным, И. Р. Васильевым. Встречи и беседы с каждым из них были весьма познавательными и интересными. Все пятеро, в частности, подтвердили активное участие в том сражении рядовых Д. А. Кожубергенова и И. М. Натарова, а также сообщили и некоторые подробности тяжелого ранения последнего^[220].

Что касается журналиста А. Ю. Кривицкого, то он во время одной из встреч объяснил мне, что был вынужден в ходе допросов весной 1948 г., когда применялись недозволенные угрозы и проч., признать, что со смертельно раненым Натаровым встречи и беседы в госпитале не было, а вся статья — его литературная выдумка. «На самом же деле довольно продолжительная встреча с умирающим Иваном Натаровым (он был ранен в живот) — это исключительно важный и реальный факт», — подчеркнул Александр Юрьевич.

Второй пример — два небольших выступления по телевидению и интервью газете «Комсомольская правда» (№ 27-т, 7–14 июля 2011 г.) на тему «Как выдумали подвиг панфиловцев и развалили СССР» директора Госархива Российской Федерации, доктора исторических наук С. В. Мироненко, специалиста по истории России XIX в. Правда, при этом, слушая и читая его опровержения, создается впечатление, что он полагает: раз стал директором ГАРФ, то знает все о российской истории, даже все исторические тайны от каменного топора до наших дней, знает лучше всех и никогда не ошибается.

Именно в Госархиве РФ, в его спецфонде, хранится, как уже нами отмечалось, это дело № 8131 сс, состряпанное прокурорской комиссией, учрежденной главным военным прокурором Н. П. Афанасьевым. Именно, повторяю, по его указанию она стремилась всячески дискредитировать и очернить подвиг 28 воинов, противопоставить (как пытался и его преемник главный военный прокурор А. Ф. Катусев) подвигу 28 героев героизм всей роты, даже полка и даже панфиловской дивизии.

Этим материалам С. В. Мироненко слепо верит и при удобном случае старается козырнуть своими «незаурядными знаниями по истории обороны нашей столицы».

Как бы отвечая своим будущим оппонентам на все их кощунственные выпады, А. Ю. Кривицкий в своей книге «Подмосковный караул» (М., 1970) писал:

«Подвиг 28 героев прекрасен. История его повергает ниц тех, кто хотел бы видеть на войне только кровь, муки и ошибки — настоящие и мнимые — и не замечать воли, таланта, умения и презрения к смерти во имя Отечества. Мещанин вообще не верит в героизм. В каждом подвиге он ищет возможность принизить его, окоротить, срубить ему голову и тем уравнять с собой…

Мир неделим. Но и еще более неделима правда»^[221].

Приложение 1

Приложение 2

ВЕРХОВНОМУ СОВЕТУ Казахской ССР

От гр. Дживаго Филиппа Трофимовича, проживающего

по адресу: г. Алма-Ата, ул. Октябрьская, д. 12, кв. 11.

СПРАВКА

Я, Дживаго Филипп Трофимович, бывш. старшина 4-й стрелковой роты 28-ми героев-панфиловцев, ныне капитан запаса, знаю тов. КОЖУБЕРГЕНОВА Даниила Александровича — солдата 1075-го стрелкового полка (ныне 23-й стрелковый гвардейский полк), 2-го стрелкового батальона, 4-й роты, 2-го взвода, 1-го отделения — по совместной боевой службе в 316-й стрелковой дивизии (позднее 8-я гвардейская стрелковая дивизия им. Героя Советского Союза генерал-майора И. В. Панфилова).

В августе 1941 г. наша дивизия была направлена в Действующую армию, в составе Северо-Западного фронта обороняла г. Ленинград. В ноябре 1941 г. была брошена на Волоколамское направление, где защищала Москву в составе 16-й армии генерала К. К. Рокоссовского. Нашей роте было приказано оборонять разъезд Дубосеково, населенные пункты Нелидово и Петелино.

16 ноября 1941 г. ровно в 8–00 утра противник пошел в наступление на нашу роту. Весь ее личный состав, отлично усвоив приказ: «Ни шагу назад, позади Москва», стоял насмерть. Бой длился несколько часов. В то время ротой командовали к-р роты Гундилович, политрук Клочков, я исполнял обязанности к-ра 1-го взвода.

Тов. Кожубергенов Д. А. действительно участник боев за оборону разъезда Дубосеково Волоколамского р-на Московской обл. в составе 28 гвардейцев-панфиловцев, был связным политрука Клочкова. У меня сохранился список роты, где Кожубергенов Д. А. значится под № 32. Никакого Аскара с такой же фамилией у нас не было, о чем и свидетельствую.

Бывший старшина 4-й стрелковой роты, ныне капитан запаса. Работаю в строительно-монтажном управлении Алма-Атагэсстрой (г. Алма-Ата, Кирова, 107, коммутатор 89–71, тел.41).

10.04.66 г. (Ф. Дживаго)

(подпись)

Подпись нач. отдела Техснаба Алма-АтаГЭСстроя Дживаго Филиппа Трофимовича заверяю. Нач. СМУ Алма-АтаГЭСстроя

(И. Варламов) (подпись)

Приложение 3

Приложение 4

Приложение 5

Фрагмент из вышеназванной книги, изданной Генеральным Штабом Красной Армии «Разгром немецких войск под Москвой»

Схема: Оборонительные бои 16-й армии в районе Волоколамска — Ново-Петровское 16–18 ноября 1941 г.

Глава 8. Сталинград — Курск — Днепр и военно-политические события на других направлениях мировой войны

Битвы под Сталинградом (17 июля 1942–2 февраля 1943 г.), Курском (5 июля — 23 августа 1943 г.) и на Днепре (конец августа 1943 г. — начало 1944 г.) определили коренной перелом в ходе Великой Отечественной и всей Второй мировой войны в пользу антигитлеровской коалиции. Они оказали влияние на политику и стратегию всех воевавших государств, создали благоприятные условия для ведения боевых действий против фашистских войск на основных театрах вооруженного противоборства.

К осени 1942 г. от Баренцева моря до предгорий Кавказа на фронте протяженностью более 6 тыс. км действовала небывалая в мировой истории масса войск и боевой техники. С обеих сторон здесь находилось: войсковых соединений — свыше 600 дивизий, солдат и офицеров — 12 млн 790 тыс. человек, орудий и минометов — 129, 5 тыс. стволов, танков и штурмовых орудий — 12 тыс., авиации — более 8 тыс. самолетов.

После сражения под Москвой гитлеровское командование перебросило на Восточный фронт свыше 1,5 млн человек. Помимо 193 дивизий вермахта против Красной Армии было сосредоточено около 73 дивизий Италии, Румынии, Венгрии, Финляндии, Словакии (плюс «добровольческая» испанская). На советско-германском фронте в 1942–1943 гг. сражалось в 15–20 раз больше вражеских соединений, чем на любом из других фронтов, где шли бои немецко-итальянских войск с войсками Англии и США.

Центральным событием Второй мировой войны с лета 1942 г. стала битва за Сталинград, куда были нацелены наиболее мощные ударные группировки фашистской Германии. Если гитлеровское руководство после провала блицкрига в 1941 г. стало считать 1942 г. «годом немецкой судьбы», то с захватом Сталинграда связывались все его расчеты добиться именно здесь решающей победы.

Маршал Советского Союза В. И. Чуйков, бывший командующий 62-й армией, державшей оборону в самом центре Сталинграда, писал: «Казалось, Гитлер готов истребить всю Германию за один этот город». Действительно, если с первых дней сражения на Сталинградском направлении наступали 14 дивизий, то к концу июля группа фашистских армий «Б» имела 38 дивизий, поддерживаемых целым воздушным флотом (около 1200 самолетов).

За ходом Сталинградского сражения с напряженным вниманием, буквально «затаив дыхание» (как отмечал У. Черчилль), следили миллионы людей на всех континентах земли, понимая, что в районе реки Волги во многом решается исход войны, судьба мировой цивилизации.

Индийский писатель Ходжа Ахмад Аббас вспоминал: «В 1942 году я вел в газете отдел хроники. Осенью того же года я обычно дежурил в редакции до 5 часов утра. Мы не ложились спать, ожидая новостей из Сталинграда, чтобы заверстать в номер самые свежие известия… Вспоминается мне ночь в середине ноября. Было два часа. Сообщения о Сталинграде запаздывали. Вдруг зазвонил телефон.

— Что слышно о Сталинграде? — спросил усталый мужской голос.

— К сожалению, телеграммы запаздывают, и сейчас я пока ничего нового сообщить Вам не могу.

— Тогда позвольте позвонить позже…

Он действительно позвонил через полчаса, а затем еще раз. По делийскому времени было уже три часа ночи. Только что редакция получила последние сообщения. Они были светлы и радостны.

Снова телефонный звонок. Знакомый голос.

— Ну как Сталинград? — спросил он.

— Сталинград побеждает. Красная Армия окружает фашистов.

— Очень хорошо! — облегченно промолвил мой собеседник. — Теперь я могу спокойно лечь спать.

Это был Джавахарлал Неру».

Контрнаступление под Сталинградом, в ходе которого была окружена 330-тысячная группировка противника, а в конечном итоге разгромлены пять вражеских армий (6-я и 4-я танковая немецкие, 3-я и 4-я румынские, 8-я итальянская), не имело аналогов в мировой военной истории. Не было примера, когда столь крупная вражеская группировка, оснащенная новейшей боевой техникой, была бы полностью окружена и ликвидирована. За время Сталинградской битвы, длившейся 200 дней и ночей, общие потери противника убитыми, ранеными, пленными и пропавшими без вести составили около 1,5 млн солдат и офицеров, в том числе с 19 ноября 1942 г. по 2 февраля 1943 г. — свыше 800 тыс. человек, а также до 2 тыс. танков и штурмовых орудий, свыше 10 тыс. орудий и минометов, около 3 тыс. боевых и транспортных самолетов. За это же время безвозвратные и санитарные потери Красной Армии составили более 1,1 млн человек^[222].

Следует отметить еще такие важные моменты.

Во-первых, решение немедленно приступить к разработке плана контрнаступления было принято Ставкой Верховного Главнокомандования (ВГК) 13 сентября 1942 г. На подготовку такой огромной по масштабам операции ушло менее двух месяцев.

Во-вторых, соотношение сил Красной Армии и противника (по личному составу 1,1:1, по боевым самолетам 1,1: 1, орудиям и минометам 1,5: 1, по танкам и штурмовым орудиям 2,2:1) не отвечало «классическим» нормативам для нанесения глубокого удара и последующих наступательных действий. При таком соотношении сил лишь высокий уровень искусства советских войск мог обеспечить успех грандиозной военной акции по окружению крупной вражеской группировки.

В-третьих, при самом проведении контрнаступления решающую роль играл фактор времени. Окружение 6-й полевой и 4-й танковой армий противника планировалось осуществить в течение трех суток, до подхода тех сил, которые Гитлер мог перебросить сюда с других участков фронта. Ведение боевых действий в высоких темпах и в сжатые сроки — характерная черта операции.

В-четвертых, неблагоприятная метеорологическая обстановка накануне и в начале наступления (исключавшая действия авиации и поддержку войск с воздуха) не повлекла за собой отмены оперативных планов.

В-пятых, после создания гитлеровской ставкой группы армий «Дон» во главе с Манштейном для деблокады армии Паулюса (когда у противника на отдельных участках превосходство по танкам стало шестикратным, а по пехоте и артиллерии — двукратным), советское командование сумело сразу же внести коррективы в первоначальные планы, перегруппировать силы и сорвать опасный контрудар. Попытки немецко-фашистского руководства организовать «воздушный мост» для снабжения окруженной группировки закончились потерей для него 1100 боевых и транспортных самолетов.

Как отмечал в своих мемуарах Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, Ставка ВГК и Генштаб на этот раз «оказались способными с научной точностью проанализировать все факторы этой грандиозной операции, сумели предвидеть ход ее развития и завершения».

Нам представляется, что эти и другие уроки воинского искусства при решении крупнейшей стратегической задачи Второй мировой войны весьма поучительны в сравнении с действиями на других театрах войны. Вот какими оговорками, например, обуславливалось начало операции «Оверлорд», т. е. высадка англо-американских войск в Нормандии после ее весьма длительной подготовки:

— Если ветер будет не слишком сильный.

— Если прилив будет как раз такой, как нужно.

— Если луна будет именно в той фазе, какая требуется.

— Если предсказания погоды будут подходящими.

— Если у немцев окажется в резерве не более 12 подвижных дивизий, и если они не смогут перебросить с русского фронта свыше 15 первоклассных дивизий.

Глубокое удовлетворение, радость и ликование охватили миллионы людей во всем мире после того, как разнеслась весть о победе под Сталинградом.

Американский астронавт Д. Слейтон, участник Второй мировой войны, вспоминал: «Когда гитлеровцы капитулировали, ликованию нашему не было предела. Все понимали, что это поворот в войне, что это начало конца фашизма…»

Многие государственные и политические деятели стран антигитлеровской коалиции высоко оценили в те дни выдающийся успех советских Вооруженных сил.

5 февраля 1943 г. президент США Ф. Рузвельт писал Сталину:

«В качестве Главнокомандующего Вооруженными Силами Соединенных Штатов Америки я поздравляю Вас с блестящей победой Ваших войск у Сталинграда, одержанной под Вашим Верховным Командованием… Командиры и бойцы Ваших войск на фронте, мужчины и женщины, которые поддерживают их, работая на заводах и полях, объединились не только для того, чтобы покрыть славой оружие своей страны, но и для того, чтобы своим примером вызвать среди всех Объединенных Наций новую решимость приложить всю энергию к тому, чтобы добиться окончательного поражения и безоговорочной капитуляции общего врага»^[223].

Позднее Ф. Рузвельт прислал Сталинграду грамоту, в которой подчеркивал «восхищение его доблестными защитниками, храбрость, сила духа и самоотверженность которых во время осады…. будут вечно вдохновлять сердца всех свободных людей. Их славная победа, — указывал американский президент, — остановила волну нашествия и стала поворотным пунктом войны союзных наций против сил агрессии»^[224].

В телеграмме короля Великобритании Георга VI на имя М. И. Калинина 21 февраля 1943 г. говорилось, что «…упорное сопротивление Сталинграда повернуло события и послужило предвестником сокрушительных ударов, которые посеяли смятение среди врагов цивилизации и свободы. Для того чтобы отметить глубокое восхищение, испытываемое мной и народами Британской империи, я отдал приказ об изготовлении Почетного меча, который я буду иметь удовольствие преподнести городу Сталинграду^[225]. Я надеюсь, что в грядущие счастливые дни этот дар будет напоминать о несгибаемом мужестве, в котором город-воин закалялся в борьбе против сильных и упорных атак своих врагов, и что он будет символом восхищения не только народов Британской империи, но и всего цивилизованного мира».

Находясь под впечатлением разгрома немецко-фашистских войск под Сталинградом, генерал Д. Макартур — командующий союзными силами в юго-западной части Тихого океана — дал такую оценку Красной Армии по случаю ее 25-й годовщины: «Красная Армия воплощает в себе то, что вызывает волнение, что движет всеми воинами: храбрость, готовность отдать жизнь за Родину, стойкость в испытаниях и тот неугасимый огонь решимости, который разгорается ярче и ярче, когда человек попадает, казалось бы, в безысходное положение. Это — основополагающие военные достоинства, которые составляют величие и порождают бессмертие».

Наряду с этими высокими оценками боеспособности советских Вооруженных сил, их возросшего мастерства в ходе Сталинградской эпопеи нельзя не отметить, что успехи на полях сражений пришли, как известно, после крупных неудач, отступлений и поражений в оборонительный период битвы.

Тогда противник еще обладал рядом превосходств, связанных с тем, что он умел, например, как и в 1941 г., оперативно массировать свои силы и средства, особенно танки и авиацию на направлении главного удара за счет ослабления второстепенных направлений и участков, добиваясь в итоге двух-трех и более кратного превосходства над войсками Красной Армии.

Такого умения как раз не хватало в те дни некоторым представителям высокого звена советского командования, которые к тому же нередко предпочитали не заниматься массированием своих сил, а поспешно посылать в бой неподготовленные, недостаточно обученные и неорганизованные войска из резерва, прибывшего пополнения, к тому же без тщательной разведки вражеских позиций и даже иной раз без артиллерийской и авиационной поддержки.

В тот тяжелый период весьма серьезные замечания за свои непродуманные действия получали от Ставки ВГК такие командующие фронтами, как маршал С. К. Тимошенко, генералы Ф. И. Голиков, В. Н. Гордов, А. И. Еременко и ряд других военачальников^[226].

На последующих этапах Великой Отечественной войны богатейший опыт (как положительный, так и негативный) ожесточенного противоборства Красной Армии и армий фашистского блока был глубоко изучен и рационально использован советским командованием.

К отмеченному выше добавим, что Сталинградская победа укрепила международный престиж СССР, подтвердив неминуемость грядущего разгрома фашизма. Она оказала значительное влияние на подъем движения Сопротивления, вдохновила народы порабощенных гитлеровцами стран Европы на усиление ударов по оккупантам.

В самой же нацистской империи и других государствах фашистского блока сообщение о беспрецедентной катастрофе на берегах Волги вызвало растерянность, замешательство, серьезное морально-политическое потрясение. Погребальным звоном церковных колоколов и трехдневным трауром отозвались над ошеломленным гитлеровским рейхом победные раскаты Сталинградской битвы.

«Поражение под Сталинградом, — свидетельствовал гитлеровский генерал З. Вестфаль, — повергло в ужас как немецкий народ, так и его армию. Никогда прежде за всю историю Германии не было случая столь страшной гибели такого количества войск».

«Ни один из союзников России в минувшей войне не может похвастаться такой победой, — утверждал другой генерал вермахта, Г. Дерр, участник Сталинградской битвы. — …Победа Советского Союза под Сталинградом означала нечто большее, чем величайший военный успех в его истории».

В течение зимней кампании 1942/43 гг. Красная Армия разгромила целые соединения итальянской, румынской и венгерской армий, потерпели поражение под Ленинградом финские войска. Партнеры Германии по агрессии стали подумывать о выходе из войны. Как констатировал румынский диктор Антонеску, «после битвы под Сталинградом фашистское государство стало шататься».

Разгром немецко-фашистских захватчиков на Волге создавал исключительно благоприятную военно-политическую ситуацию для активизации действий союзников СССР и нанесения удара по Германии с Запада. Однако высшие представители военного командования союзников в своем кругу не скрывали, что стремятся «использовать русских в… собственных интересах» и «выжать из России максимальную пользу».

В то время как СССР использовал для борьбы против вермахта свыше 400 дивизий, Великобритания в 1943 г. имела на театрах военных действий (включая Юго-Восточную Азию и Тихий океан) от 19 до 24 дивизий, а США — 15–22 дивизии. Имея в общей сложности 10–12-миллионную армию, военно-политическое руководство союзников особо подчеркивало важность «воздушного наступления» на Германию с целью подрыва ее экономики и деморализации населения. Чтобы выиграть войну, считалось необходимым воздержаться от планов «вести наземные операции в Европе», а вместо этого сосредоточить прежде всего воздушную мощь против тыла противника. В разгар Сталинградского сражения министр авиации Великобритании А. Синклер говорил, что «главным инструментом в достижении победы является бомбардировочная авиация». Подразумевалось фактически вновь вынудить Советский Союз сражаться один на один с вермахтом.

Размах «воздушного наступления» англо-американской авиации из года в год возрастал. Если в 1941 г. на территорию Германии было сброшено 35,5 тыс. бомб, то в 1942 г. — 53,7 тыс., а в 1943 г. — 226,5 тыс. бомб. Для противодействия налетам союзной авиации командование люфтваффе вынуждено было усиливать систему ПВО. Бомбардировки причинили ущерб главным образом жилым кварталам Кельна, Бремена, Дюссельдорфа, Берлина, Гамбурга, Дортмунда и ряда других городов. По официальным германским данным, с октября 1942 по сентябрь 1943 г. было разрушено 914 тыс. квартир, без крова остались миллионы жителей. В военно-экономическом отношении эффективность «воздушного наступления» была невысока: оно не могло существенно подорвать и ослабить промышленный потенциал Германии. По сравнению с 1942 г. ее военное производство в 1944 г. возросло по самолетам и танкам в 3 раза, по артиллерии — 3,5 раза.

Военно-стратегическое положение СССР летом 1943 г. вновь подверглось серьезному испытанию. Несмотря на тяжелейшие последствия сталинградского поражения, гитлеровское руководство приняло решение нанести на советско-германском фронте мощный удар, взять реванш за Сталинград. Расчет делался на неспособность Красной Армии восстановить свои силы после напряженных боев зимой 1942/43 г., на превосходство новой немецкой танковой техники, на господство в воздухе и уверенность в том, что СССР по-прежнему не получит от своих союзников существенной поддержки в виде открытия второго фронта в Европе.

В оперативном приказе ставки вермахта № 6 от 15 апреля 1943 г. указывалось, что наступлению на Курской дуге (операция «Цитадель») «придается решающее значение» и что «победа под Курском должна явиться факелом для всего мира». В другом приказе непосредственно перед началом наступления эта операция квалифицировалась как «великое наступательное сражение, которое может оказать решающее влияние на исход войны в целом. Могучий удар, который настигнет советские армии, должен потрясти их до основания». Как отмечал бывший сотрудник штаба верховного главнокомандования вооруженных сил Германии генерал В. Эрфурт, «вся наступательная мощь, которую германская армия способна была собрать, была брошена на осуществление операции “Цитадель”».

По продолжительности Курская битва заняла в 4 раза меньше времени, чем Сталинградская, но по своим масштабам не уступала сражению на Волге. Путем перегруппировок войск из Европы гитлеровское командование смогло сосредоточить на Курской дуге 900 тыс. солдат и офицеров (более 100 дивизий). С обеих сторон в битву было последовательно вовлечено свыше 4 млн человек, около 70 тыс. орудий и минометов, до 12 тыс. самолетов. Курская битва — крупнейшая танковая битва Второй мировой войны. Здесь было сосредоточено 70 % всех танковых и механизированных дивизий вермахта из находившихся на советско-германском фронте, а также свыше 65 % самолетов. В общей сложности в битве участвовало более 13 тыс. танков, самоходно-артиллерийских установок и штурмовых орудий. Большие надежды немецко-фашистское командование возлагало на новую боевую технику: танки «тигр», «пантера», штурмовые орудия «фердинанд», самолеты «Фокке-Вульф-190», штурмовики «Хенкель-129».

Об огромной огневой и ударной мощи войск в сражении на Курской дуге говорят такие данные: вермахт обрушил на советские войска 486 тыс. тонн боеприпасов, намного больше, чем англо-американская авиация на всю Германию за весь 1943 г. Возросла и мощь ответных ударов советских войск: по сравнению со Сталинградской битвой среднесуточный расход боеприпасов здесь был выше в 3 раза, а горючего для танков и авиации — почти в 5 раз больше.

В ходе битвы под Курском было разгромлено^[227] 30 отборных дивизий противника, в том числе 7 танковых. Вермахт потерял около 500 тыс. солдат и офицеров, 1,5 тыс. танков, 3 тыс. орудий и более 3,7 тыс. самолетов.

Важным достижением и одной из особенностей советского военного искусства в этой битве явилось своевременное и полное вскрытие замысла группировки противника. Определив направление главного удара вражеских войск, Ставка ВГК решила перейти к преднамеренной обороне, в ходе которой предусматривалось обескровить ударные группировки вермахта, и прежде всего «выбить его танки», а затем осуществить контрнаступление и завершить их разгром.

Победа под Курском стала новым существенным вкладом СССР в разгром фашистского блока. Оценивая ее военно-политические итоги, Маршал Советского Союза Г. К. Жуков подчеркнул: «Разгром немецко-фашистских войск под Курском имел крупнейшее международное значение и еще выше поднял авторитет Советского Союза. Призрак неминуемой катастрофы встал перед фашистской Германией».

Этот факт был вынужден признать и противник. Вот что писал бывший гитлеровский генерал-фельдмаршал Э. Манштейн, командовавший группой армий «Юг»: «Операция “Цитадель” была последней попыткой сохранить нашу инициативу на Востоке. С ее прекращением, равнозначным провалу, инициатива окончательно перешла к советской стороне. В этом отношении “Цитадель” является решающим, поворотным пунктом войны на Восточном фронте».

Не менее объективно оценил итоги сражений на Курской дуге и бывший генеральный инспектор бронетанковых войск фашистской Германии генерал-полковник Г. Гудериан: «В результате провала наступления “Цитадель” мы потерпели решительное поражение. Бронетанковые войска, пополненные с таким большим трудом, из-за больших потерь в людях и технике на долгое время были выведены из строя. Их своевременное восстановление для ведения оборонительных действий на Восточном фронте, а также для организации обороны на западе, на случай десанта, который союзники грозились высадить следующей весной, было поставлено под вопрос… и уже больше на Восточном фронте не было спокойных дней. Инициатива полностью перешла к противнику».

Одним из первых политических деятелей Запада, сумевших по достоинству определить значение Курской битвы, был Ф. Рузвельт. Уже спустя четыре дня после начала контрнаступления он писал И. В. Сталину: «Ваши армии великолепно проявляют себя в борьбе против германского наступления под Курском». 6 августа 1943 г. президент США назвал взятие Орла «великой победой», имеющей «далеко идущие последствия»^[228]. К оценке американского президента присоединился британский премьер-министр У. Черчилль, отметивший победы советских войск под Курском как «вехи на пути к окончательной победе»^[229].

2 августа 1943 г. Комитет начальников штабов США под воздействием победоносного хода битвы на Курской дуге подготовил документ о роли Советского Союза в войне, в котором многие прежние оценки подверглись серьезным коррективам.

«Россия занимает во Второй мировой войне доминирующее положение, — говорилось в нем, — и является решающим фактором в предстоящем поражении стран оси в Европе. В то время как в Сицилии войскам Великобритании и Соединенных Штатов противостоят две немецкие дивизии, русский фронт приковывает примерно 200 немецких дивизий. Когда союзники откроют второй фронт на континенте, то он, безусловно, будет второстепенным по сравнению с русским фронтом, русский по-прежнему будет играть решающую роль. Без участия России в войне в Европе, разгромить страны оси невозможно…»

Победа Красной Армии под Курском дала новый толчок активизации движения Сопротивления в оккупированных странах, привела к тяжелому военно-политическому кризису в фашистском блоке. Выход из войны Италии положил начало развалу этого блока.

Сокрушительный разгром главной группировки вермахта открыл Красной Армии широкий оперативный простор для ведения наступательных операций на большом протяжении фронта от Невеля до Азовского моря.

Крупным событием второго периода Великой Отечественной войны явилась битва за Днепр, проведенная с конца августа по декабрь 1943 г. войсками Центрального, Воронежского, Степного, Юго-Западного и Южного фронтов (переименованных с 20 октября соответственно в Белорусский, 1-й, 2-й, 3-й и 4-й Украинские фронты).

Именно здесь рассчитывал Гитлер создать неприступный «Восточный вал», перейти к затяжной позиционной войне, чтобы постепенно истощить силы Красной Армии и вновь переломить ход вооруженной борьбы в свою пользу.

«Днепр планировался как линия сопротивления еще после падения Сталинграда… весной 1943 г., — отмечал бывший командир 48-го немецкого танкового корпуса генерал О. Кнобельсдорф, — его большая ширина, низкий восточный берег и высокий крутой западный, казалось, должны были стать непреодолимым барьером для русских».

Но и этот план был сорван советскими воинами. В ходе битвы за Днепр они нанесли тяжелое поражение основным силам группы армий «Юг» и части сил группы армий «Центр» противника, освободив свыше 38 тыс. населенных пунктов, в том числе 160 городов.

Всего за год (ноябрь 1942 — декабрь 1943 г.) от врага была очищена территория более чем в 1 млн кв. км, равная площади Франции, Англии, Бельгии, Нидерландов, Дании, Австрии вместе взятых. На освобожденной земле до войны проживало 46 млн человек. Понятно, что такие масштабы вооруженной борьбы на советско-германском фронте не могли не изменить общей политической и стратегической ситуации в мире.

Анализ исторических фактов и явлений позволяет сделать вывод, что главный критерий коренного перелома, основными звеньями которого стали Сталинградская, Курская битвы и битва за Днепр — это необратимость изменений в соотношении сил в военном противоборстве в пользу антигитлеровской коалиции. Коренной перелом — не единовременный акт, он был подготовлен многими предшествующими сражениями, прежде всего битвой под Москвой, самоотверженной обороной Ленинграда, Одессы, Севастополя, Киева, Новороссийска, Мурманска, действиями союзников по отражению наступлений врага на других театрах Второй мировой войны.

Военно-политические итоги указанных битв и коренного перелома в целом наглядно свидетельствовали, насколько несостоятельными оказались социально-политические, экономические и военно-стратегические прогнозы гитлеровского командования, рассчитывавшего на слабость СССР, на его неспособность дать достойный отпор наиболее могущественной военной машине того времени.

Народное хозяйство Советского Союза в исключительно тяжелых условиях сумело обеспечить важнейшие потребности фронта. Благодаря поистине самоотверженным усилиям тружеников тыла в течение второго периода войны удалось не только превзойти врага в выпуске основных видов военной продукции, но и осуществить перевооружение Красной Армии новейшими средствами борьбы.

В ходе каждой из рассматриваемых битв повышалась боеспособность многих частей и соединений Вооруженных сил СССР и внутренних войск. Советские воины учились бить и побеждать врага «малой кровью», т. е. с собственными минимальными потерями, приобретая необходимый опыт, расчетливость, воинскую зрелость. Приумножалось число частей, получивших наименование гвардейских или награжденных высокими орденами СССР.

Неуклонно росло мастерство по руководству войсками. Советское командование учло горький опыт неудачных сражений 1941–1942 гг., научилось современным формам и способам военного искусства; выдвинулась плеяда новых командиров, новаторски решавших сложнейшие проблемы военного дела. Совершенствовалось руководство многомиллионной армией со стороны Ставки ВГК и Генштаба. Сталин как Верховный Главнокомандующий и Председатель Ставки ВГК в течение 1943 г. заметно овладел оперативным искусством. «Ощущение, что Сталин владеет оперативными вопросами, — свидетельствовал Жуков, — у меня лично начало складываться в последний период Сталинградской битвы, а ко времени Курской дуги уже можно было без преувеличения сказать, что он и в этих вопросах чувствует себя вполне уверенным».

Талантливыми военными руководителями и полководцами проявили себя в тот период Г. К. Жуков, А. М. Василевский, К. К. Рокоссовский, Н. Ф. Ватутин, И. С. Конев, Л. А. Говоров, А. И. Еременко, Р. Я. Малиновский, И.X. Баграмян, П. А. Ротмистров, Н. Н. Воронов, А. А. Новиков, К. А. Мерецков, К. С. Москаленко, А. И. Антонов, М. В. Захаров, И. Д. Черняховский, Ф. И. Толбухин, В. Д. Соколовский, В. И. Чуйков, П. И. Батов, Д. Д. Лелюшенко, А. Х. Бабаджанян, А. В. Горбатов, Я. Н. Федоренко, П. С. Рыбалко, С. И. Руденко, Н. Д. Яковлев и многие другие военачальники. Перед ними поблек престиж известных гитлеровских фельдмаршалов и генералов.

Вскоре после поражения немецко-фашистских войск в битве на Волге посол СССР в Великобритании И. М. Майский так оценивал реакцию английской (и в целом западной) общественности на военные успехи Советского Союза. По его словам, первое, доминирующее чувство на Западе — это крайнее удивление жизнеспособностью СССР. Раньше преобладало мнение, что советским войскам удастся зимой 1942/43 г. удержать линию фронта и, может быть, провести лишь ограниченные наступательные операции. И вдруг неожиданно — такое мощное наступление. «Наряду со всеобщим изумлением мощью Красной Армии, — писал Майский, — очень широко распространено глубокое восхищение ее храбростью, выносливостью, искусством, организованностью. Было бы неправильно утверждать, что такое восхищение свойственно только массам. Нет, довольно часто можно встретить людей из интеллигенции, из средней буржуазии, даже из высших финансовых и правительственных кругов, которые полны искреннего восхищения героической борьбой нашего народа и нашей армией, и которые прямо говорят: “Вы спасли нас”».

Миллионные массы в порабощенных странах изуверились в возможности освобождения от жесточайшего террора. Теперь же они поверили, что на свете есть реальная сила, способная не просто отогнать один африканский корпус врага или высадиться на гряде островов, но и окончательно сокрушить фашистскую империю.

Укрепление международного авторитета СССР в результате коренного перелома в войне означало и усиление антигитлеровской коалиции в целом. К концу 1943 г. в нее входило уже около 40 государств. Примерами плодотворного сотрудничества СССР, США и Великобритании стали Московская и Тегеранская конференции.

Укрепление антигитлеровской коалиции после трех крупнейших побед Советских Вооруженных сил отразилось не только в верхних эшелонах политического руководства, но и в консолидации широких народных масс, их готовности к решительной борьбе с фашизмом. Массовые движения солидарности с СССР, митинги и сбор средств в помощь Красной Армии проходили в США, Англии, Канаде, Австралии. Многочисленный поток приветствий советскому народу шел из Мексики, Кубы, Бразилии, с Тихого океана, где воевали солдаты, летчики, моряки США, Англии, Индии, Австралии, Голландии. Характерно письмо американских и австралийских солдат, в котором говорилось: «Из болот и джунглей юго-западной части Тихого океана мы шлем братский привет нашим доблестным товарищам по оружию — бойцам Красной Армии…. Вы выиграли для нас драгоценное время. Пока мы собирали силы для будущих боев, вы сражались и проливали кровь. Теперь мы тоже готовы…»

Влияние успехов Красной Армии на военно-политическую обстановку в мире во многом определялось их материальными результатами и последствиями. В послании Конгрессу, направленном 10 января 1944 г., американский президент подчеркивал:

«Самую существенную помощь, которую мы и другие Объединенные Нации получили от Советского Союза, нужно искать в Сталинграде, Харькове и Киеве, в миллионах нацистских солдат, раненых, убитых и взятых в плен на русской территории, миллионах, которые уже не смогут сопротивляться нашим войскам в Западной Европе».

Потери, понесенные вермахтом в Сталинградской, Курской битвах, в битве за Днепр и других сражениях на советско-германском фронте в 1943 г., были ошеломляющими для гитлеровского командования. Всего за период коренного перелома в ходе войны Красная Армия нанесла поражение 218 дивизиям Германии и ее союзников (2,6 млн убитых, раненых и пленных, до 7 тысяч уничтоженных танков, более 14 тысяч самолетов, около 50 тысяч орудий). Эти крупные неудачи немецко-фашистских захватчиков заставили гитлеровское командование перебросить с Запада на Восточный фронт до 75 своих дивизий, что, естественно, облегчило боевые действия англо-американских войск.

Для восполнения понесенных потерь и восстановления военного потенциала с января 1943 г. в Германии были в полном объеме введены чрезвычайные мероприятия по программе «тотальной войны», что позволило гитлеровскому режиму оттянуть сроки своего окончательного поражения. Однако полностью возместить численность вермахта путем новых мобилизаций после 1943 г. не удалось. По расчетам Генерального штаба сухопутных войск, ежегодная нехватка военнослужащих с начала 1944 г. определялась в 800 тыс. человек.

Осознание безвыходности положения на фронтах привело часть германской буржуазии, генералитета и офицерства к оппозиции против Гитлера, которая все больше принимала форму организованного заговора. Военные катастрофы на Восточном фронте открыли правду многим немцам. Гестаповцы в своих донесениях отмечали, что «значительная часть населения открыто и нелицеприятно выражает свои опасения относительно исхода войны». Усиливалась деятельность антифашистского демократического подполья.

Вместе с поражениями на советско-германском фронте в течение 1943 г. еще более обострились противоречия между всеми участниками фашистского блока, усилились стремления союзников рейха пока не поздно порвать с Гитлером и искать выход в заключении сепаратного мира с США и Англией.

Заметно ухудшились, например, отношения германского военного командования с румынским руководством. По признанию правителя Румынии И. Антонеску, румынские войска под Сталинградом потеряли более 57 тыс. солдат и офицеров; в июле 1943 г. общая цифра румынских потерь возросла до 300 тыс.

Росло недовольство и в Венгрии и тоже из-за больших потерь, особенно на Дону и Волге. 2-я венгерская армия оставила там около 70 тыс. человек и 75 % боевой техники.

8-я итальянская армия потеряла под Сталинградом около 100 тыс. человек убитыми и ранеными. Фактически это был полный разгром итальянского экспедиционного корпуса, который Муссолини в угоду Гитлеру послал за тысячи километров от своей земли.

Одновременно с поражением в России итальянские войска начали отступление в Северной Африке. В октябре 1942 г. 8-я английская армия генерала Монтгомери одержала победу над итало-немецким корпусом Роммеля у Эль-Аламейна, где противник потерял около 55 тыс. человек убитыми, ранеными и пленными. В ноябре крупный десант английских и американских войск под командованием генерала Д. Эйзенхауэра высадился в Алжире и Марокко, а спустя полгода (в мае 1943 г.) итало-немецкие войска в Северной Африке капитулировали. Важное значение для вывода Италии из войны имела высадка союзников в Сицилии. В обстановке резкого военно-политического кризиса фашистская диктатура оказалась свергнутой, Муссолини арестован, а в сентябре было подписано перемирие с Италией.

Документы германского командования говорят о том, что Гитлер лихорадочно изыскивал наиболее боеспособные дивизии для помощи своему итальянскому союзнику. «Десяток германских дивизий мог бы удержать Муссолини у власти, — писала английская “Дейли экспресс” 7 августа 1943 г., — но Гитлер не мог отвлечь от России даже такое небольшое число войск». Более того, в сентябре — декабре 1943 г. гитлеровское командование было вынуждено отправить 28 дивизий из Западной Европы для удержания Восточного фронта.

События на Средиземноморье и Ближнем Востоке в 1941–1943 гг. развивались совсем не по тому стратегическому сценарию, который намечался гитлеровским руководством. Основные операции здесь планировалось проводить только тогда, когда у Германии будут развязаны руки в России.

Поражения под Москвой, Сталинградом, Курском и на Днепре явились приговором для всей стратегии фашистского блока на Ближнем Востоке и Средиземноморье. Ни о каких перебросках немецких войск с советско-германского фронта для решения средиземноморских задач, и тем более об операциях с Кавказа на Иран, теперь уже не могло быть и речи.

Правда, как уже отмечалось, осенью 1942 г. обстановка на южном крыле советско-германского фронта сложилась очень тревожная. В разгар Сталинградской битвы одна из группировок вермахта вышла к перевалам Главного Кавказского хребта и находилась всего в 200–300 км от советской границы с Турцией. Наличие договора о взаимопомощи с Англией и Францией не помешало правительству Турции за четыре дня до нападения Германии на СССР заключить с ней договор о дружбе. В августе 1942 г. турецкие государственные деятели заявляли, что Турция «в высшей степени заинтересована в уничтожении русского колосса» и «в возможно более полном поражении большевистской России»^[230]. По данным Генерального штаба Красной Армии, у границ с СССР в то время сосредоточилось 26 турецких дивизий. Разгром же гитлеровских войск на Волге и на Кавказе, их поспешное отступление за Днепр отрезвляюще подействовали на турецкие правящие круги и способствовали стабилизации обстановки на южных границах СССР.

События на советско-германском фронте оказали влияние на соотношение сил и ход вооруженной борьбы на средиземноморском театре. В апреле 1942 г. гитлеровский генерал А. Кессельринг признавал, что «потребности русского фронта вынуждают верховное командование вермахта отправить туда большую часть авиационных соединений, базирующихся на Сицилии». Планировавшаяся операция по захвату Мальты так и не состоялась. Требования Роммеля усилить его африканский корпус для захвата Суэца систематически не удовлетворялись из-за невозможности для гитлеровского командования снять хотя бы часть войск из-под Сталинграда. Фельдмаршал В. Кейтель признавал: «Требовалось совсем немного, чтобы захватить Александрию и прорваться к Суэцкому каналу и в Палестину. Но как раз тогда мы не были достаточно сильны на этом направлении… в первую очередь из-за войны с Россией». Более того, летом 1942 г. у Роммеля были взяты две дивизии и переброшены на советско-германский фронт.

Американские генералы Дж. Маршалл, Д. Эйзенхауэр, О. Брэдди неоднократно подчеркивали, что сосредоточение и потери немецких войск в России создают благоприятные возможности для операций союзников и значительно облегчают их действия. Перед высадкой в Алжире Эйзенхауэр писал, что упорное сопротивление русских обеспечивает союзникам «свободу выбора места, времени и количества сил» для наступления в Северной Африке. В августе 1943 г. премьер-министр У. Черчилль говорил, что большинство военных операций союзников «невозможно было осуществить… если бы не героические подвиги и победы русской армии». Тогда же Комитет начальников штабов США констатировал: «Пока основная масса немецких сил скована на русском фронте, у стран оси имеются очень ограниченные возможности для наступательных действий…»

Таким образом, разгром основных группировок вермахта на далеком советско-германском фронте способствовал действиям антигитлеровской коалиции на Средиземном море, он предотвратил и сорвал опасные планы фашистских агрессоров в направлении Ирана и Индии. Советско-германский фронт всегда учитывался при стратегическом планировании союзников как фактор номер один в мировой обстановке.

Последствия и результаты сражений под Сталинградом, Курском и на Днепре ощутимо проявлялись и в азиатском регионе, где велась длительная война милитаристской Японии с Китаем, а с декабря 1941 г. развернулись сражения между японскими и американскими вооруженными силами на обширной акватории Тихого океана.

Позиция японского правительства по отношению к СССР (несмотря на заключенный в апреле 1941 г. договор о нейтралитете) в течение всей войны определялась решением императорской ставки от 2 июля 1941 г.: «…Нападение на Советский Союз должно быть совершено тогда, когда стало бы ясно, что Советский Союз настолько ослаблен войной, что не сможет оказать эффективного сопротивления».

В декабре 1941 г. Япония, Германия и Италия продлили срок «Антикоминтерновского пакта», демонстрируя этим единство своих целей. Впоследствии Международный трибунал для Дальнего Востока на основе многочисленных документов установил, что «до 1943 года Япония не только планировала вести агрессивную войну против Советского Союза, но также и продолжала активную подготовку к такой войне». В приговоре Международного военного трибунала для Дальнего Востока указывалось, что в 1942 г. «японский генеральный штаб и штаб Квантунской армии разработали новые наступательные военные планы против Советского Союза, остававшиеся в силе на 1943 год».

На Токийском процессе выяснилось, что в 1943 г. в Японии были разработаны «Мероприятия по управлению Сибирью» с обширной программой деятельности японской администрации после оккупации Советского Приморья и Хабаровского края и присоединения их к «сфере сопроцветания великой восточной Азии». Окончательный раздел советских территорий предусматривалось оформить совместным японо-германским соглашением, причем устанавливалось, что «Сибирская железная дорога будет поставлена целиком под контроль Германии и Японии», разграничительная линия между ними пройдет в Омске.

Соединения Квантунской армии, сконцентрированные возле границ с СССР, в 1941–1943 гг. насчитывали до 40–50 % общей численности японских сухопутных войск. На советских дальневосточных границах постоянно сохранялось напряженное положение. За 1941–1942 гг. японцы 779 раз совершали нарушения сухопутной границы, 206 раз — нарушения территориальных вод, 262 — нарушения воздушного пространства. Японскими кораблями было задержано более 80 советских судов, несколько из них потоплено. Наркомат иностранных дел СССР только в 1942 г. направил японскому правительству 10 нот с протестами против враждебной деятельности японских властей. Президент Ф. Рузвельт в декабре 1942 г. сообщал советскому правительству о том, что, по его данным, не исключена возможность нападения Японии на СССР^[231].

Чтобы прикрыть дальневосточную границу протяженностью свыше 4 тыс. км от Владивостока до Читы (из расчета хотя бы 1–2 дивизии на 100 км), Советский Союз был вынужден держать там весьма значительные силы: в июне 1941 г. — 700 тыс. человек, в июле 1942 г. — 1,4 млн, в июле 1943 г. — 1,1 млн человек.

Поражения вермахта на советско-германском фронте сильно поколебали веру японских правящих кругов в мощь германской армии. Японский посол Осима в ответ на настойчивые попытки Берлина втянуть Японию в войну с СССР недвусмысленно заявил: «Учитывая нынешнее военное положение, для японского правительства невозможно вступить в войну».

С разгромом немецких войск под Сталинградом, указывается в изданной в Японии «Истории войны на Тихом океане», давно ожидавшийся момент для нападения на СССР «был утерян навсегда».

Политика геноцида, террора и насилия, проводившаяся оккупантами в Европе и Азии, вызвала к жизни мощную волну движения Сопротивления. Его участников вдохновляло сплочение сил антигитлеровской коалиции, каждый успех СССР, США, Англии на внешнеполитическом или военном поприще. Опираясь на возраставшую мощь Объединенных Наций, освободительная борьба народов приобретала все больший размах, охватывала широкие слои общества, в том числе и тех, кто раньше был деморализован или подавлен жестоким террором и социальной демагогией нацизма.

Победы под Сталинградом, Курском, на Днепре оказали сильное морально-политическое воздействие на подъем антифашистской борьбы. Каждая весть о сокрушительных ударах по вермахту становилась достоянием миллионов, звала к активной деятельности тысячи новых бойцов. Активный участник движения Сопротивления, всемирно известный ученый Фредерик Жолио-Кюри говорил: «Голос Москвы звучал в захваченном, но не покорившемся Париже как надежда на освобождение, как призыв к борьбе и победе».

В жестокой борьбе с фашизмом у каждой из стран антигитлеровской коалиции были свои трудности. Но такому напряжению сил, которое было свойственно Советскому Союзу, вынесшему основную тяжесть вражеского натиска, не было примеров в истории. Победы и успехи на фронте достигались также предельной мобилизацией сил тружеников тыла.

В газете «Известия» в январе 1944 г. было опубликовано выступление председателя управления военного производства США Д. Нельсона, с которым он выступил в Вашингтоне после возвращения из поездки в СССР. «То, что я видел и слышал в России, — говорил он, — убедило меня, что руководители и народ этой великой страны стремятся к сотрудничеству с нами. Они знают, что только сотрудничество всех стран и длительный мир могут привести к быстрому внутреннему развитию России, которое больше всего их интересует… Русские не нуждаются в дополнительной территории… Они не являются конкурентами в борьбе за мировые рынки. Все это убедило меня в том, что мы можем вести дела с Россией с пользой для нас самих, для русских и в интересах прочного всеобщего мира».

Таким образом, Сталинградская, Курская битвы и битва за Днепр явились наиболее важными военно-политическими событиями второго периода Великой Отечественной войны. Они оказали влияние на все сферы противоборства двух коалиций, привели к серьезному военному ослаблению Германии, крушению ее наступательной стратегии, кризису агрессивного блока, изменению позиций ряда нейтральных стран. С военными поражениями на советско-германском фронте началось банкротство всей системы гитлеровского режима, его политики, экономики, идеологии.

Принимая на себя главный удар гитлеровской военной машины, преодолевая огромные трудности экономического порядка, СССР не только выстоял в единоборстве с наиболее мощными военными силами противника (опиравшимися на потенциал почти всей Европы), но и сумел без значительной помощи извне добиться коренного перелома в развитии военных событий. Советский Союз дал пример предельной мобилизации сил и активности в действиях для защиты своей независимости и освобождения народов от немецко-фашистских оккупантов…

Действия на советско-германском фронте являлись важнейшими военно-политичес-кими факторами, оказывавшими влияние на обстановку на всех фронтах войны, стратегическое планирование союзников, на усиление размаха освободительной, антифашистской борьбы народов на оккупированных территориях. Исторические факты показывают, что обособленное, изолированное рассмотрение событий Второй мировой войны без учета советско-германского фронта не может дать верной картины исторической действительности.

После побед 1943 г. впереди еще лежал большой и трудный путь до Берлина. Он потребовал от СССР, других участников антигитлеровской коалиции немалых усилий. Но фундамент окончательной победы над нацизмом был заложен в самых тяжелых кровопролитных боях и сражениях 1941–1943 гг.

Руководитель освободительной борьбы народов Югославии И. Броз Тито на первой сессии Антифашистского веча народного освобождения Югославии (АВНОЮ) в ноябре 1942 г. говорил, что вера в стойкость Советского Союза вдохновляет югославский народ в его борьбе за свободу родины. В приветствии советскому народу, принятом на второй сессии АВНОЮ (ноябрь 1943 г.), указывалось, что борьба народов Югославии за свободу «была бы безнадежной, если бы она не была составной частью великой освободительной войны свободолюбивого человечества».

За событиями на советско-германском фронте постоянно следили патриоты Греции, Албании, Болгарии, Чехословакии, Польши, Норвегии и других стран Европы, попавших под фашистское иго. Выражая солидарность с борьбой советского народа, они говорили: «Русские воюют и за себя и за нас».

Эти слова были созвучны заявлению государственного секретаря США К. Хэлла в сентябре 1943 г. в его беседе с советским послом А. А. Громыко: «Ваши успехи являются нашими успехами».

Глава 9. Подвиг Ленинграда

Молниеносный захват Ленинграда Гитлер считал одной из важнейших стратегических задач войны. Совершив вероломную агрессию против СССР, он приказал вообще стереть город с лица земли. Группа армий «Север», эскадры 1-го воздушного флота устремились на северо-восток с целью захвата Прибалтики и Ленинграда. «Лишь после обеспечения этой неотложной задачи, — говорилось в плане “Барбаросса”, — которая должна завершиться захватом Ленинграда и Кронштадта, следует продолжить наступательные операции по овладению важнейшим центром коммуникаций и оборонной промышленности — Москвой»^[232].

Советские войска прикрытия под давлением превосходящих сил противника вынуждены были отходить в глубь страны. Несмотря на подавляющее превосходство врага, наши части и соединения стойко сражались в ходе Прибалтийской стратегической оборонительной операции, наносили контрудары по немецким ударным группировкам, замедляя их продвижение. Противнику не удалось осуществить свой замысел — окружить и уничтожить советские войска в приграничной полосе, а затем беспрепятственно продвигаться на восток.

Для управления войсками фронтов Государственный Комитет Обороны 10 июля 1941 г. образовал (наряду с Западным и Юго-Западным) главное командование северо-западного направления (главнокомандующий Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов, член Военного совета секретарь ЦК ВКП (б), секретарь Ленинградского обкома и горкома партии А. А. Жданов, начальник штаба генерал-майор М. В. Захаров), подчинив ему войска Северо-Западного и Северного фронтов, Северный и Балтийский флоты. Постановление обязывало главное командование осуществлять координацию усилий и организацию взаимодействия фронтов и флотов на уровне оперативного руководства, заботиться о поддержании высокого морального духа красноармейцев и командиров. Главком и его аппарат пытались по мере сил реализовывать поставленные перед ними задачи, но это удавалось далеко не всегда.

Главное командование не сыграло той роли в борьбе за город на Неве, которая на него возлагалась руководством страны.

В битве за Ленинград объединились усилия войск фронтов, флота и самих ленинградцев. На подступах к городу развернулось строительство оборонительных сооружений. Одновременно прекратилось строительство ленинградского метро, электростанций и других объектов, а высвободившуюся рабочую силу, технический персонал, механизмы и транспорт направили на сооружение укреплений. Но этого оказалось мало. В последних числах июля исполком Ленгорсовета принял решение о привлечении всего трудоспособного населения городов Ленинграда, Пушкина, Петродворца, Колпина и Кронштадта к выполнению оборонительных работ. Население указанных городов объявлялось мобилизованным. По неполным данным, в последних числах июля на оборонительных рубежах трудилось более 243 тыс. человек^[233].

Воскрешая и умножая патриотические традиции предков, десятки тысяч ленинградцев заявляли о желании добровольно вступить в народное ополчение. В связи с этим Военный совет Северного фронта 27 июня 1941 г. принял решение о формировании из трудящихся города Ленинградской армии народного ополчения (ЛАНО) численностью в 100 тыс. человек. Однако по настоянию А. А. Жданова было решено формировать не 100-тысячную, а как в Москве — 200-тысячную армию народного ополчения. На отбор добровольцев отводилось три дня. Непродуманность такого решения была очевидна. Прежде всего, столь масштабное формирование внесло определенную путаницу в мобилизационные планы, заложенные в военкоматах города, во-вторых, некоторые предприятия недосчитались крайне нужных в то время квалифицированных кадров.

Народные ополченцы с честью выполняли свой долг. Неопытные в военном отношении, слабо вооруженные, но сильные духом, они бесстрашно сражались с врагом. Многие из них погибли. Но ленинградцы сохранят о них светлую память, будут помнить о готовности наших людей в любую минуту встать на защиту своей Родины.

В период битвы за Ленинград героическую борьбу с агрессором вели не только воины, народные ополченцы, но и население оккупированных врагом районов Ленинградской области. Тысячи советских людей вступили в жестокую борьбу с фашистскими захватчиками и вели ее в самых разных формах. Ленинградский обком партии образовал тройку по руководству партизанским движением на территории области, занятой противником. Созданная тройка стала поддерживать контакт с партизанскими отделами, созданными при Военных советах Северного и Северо-Западного фронтов. Отделы направляли деятельность партизанских отрядов, давали им оперативные задания, поставляли оружие и снаряжение. Ленинградские партизаны самоотверженно сражались с оккупантами. Вооруженная борьба в тылу врага ширилась и крепла.

Организаторами оборонительных работ, народного ополчения и партизанских формирований наряду с Военным советом фронта выступили ленинградские обком и горком партии, которые одновременно возглавлял А. А. Жданов. У него, жесткого аппаратного работника, с первых дней войны с особой силой проявилось все партийное полновластие. Горком ВКП(б) взял в свои руки военную и хозяйственную власть. И. В. Сталину пришлось в связи с этим не единожды вмешиваться и отменять принятые в Ленинграде решения.

В книге «На защите невской твердыни» есть глава «Чрезвычайные органы руководства». В ней, в частности, говорится:

«1 июля, на другой день после образования Государственного Комитета Обороны, областной и городской комитеты партии создали Комиссию по вопросам обороны. В нее вошли секретарь Центрального Комитета, Ленинградского обкома и горкома партии А. А. Жданов (председатель), секретарь горкома партии А. А. Кузнецов, секретарь обкома Т. Ф. Штыков, председатели исполкомов: областного совета Н. В. Соловьев, городского П. С. Попков… В руках комиссии сосредотачивалась вся полнота власти в Ленинграде и области»^[234].

Вскоре обнаружились негативные последствия такой формы руководства. Решения Комиссии, которую в обиходе называли «большой пятеркой», дублировались постановлениями советских органов и приказами армейских и фронтовых штабов; самостоятельных решений принимать они, по сути дела, не могли. Практически комиссия подменила, с одной стороны, облгорисполкомы, а с другой — органы военной власти. В конце главы, о которой идет речь, есть такая неприметная фраза: «К началу блокады обязанности Комиссии по обороне Ленинграда, как и вся полнота власти в осажденном городе, перешли к Военному совету Ленинградского фронта»^[235].

Именно в это время в Ленинград прибыл новый командующий фронтом генерал армии Г. К. Жуков и Государственный Комитет Обороны 11 сентября упразднил в городе чрезвычайные органы власти, созданные 1 июля 1941 г.

Это был не единичный случай вторжения в военную сферу партийных руководителей Ленинграда. Под их влиянием главнокомандующий северо-западным направлением Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов 20 августа подписал приказ «Об организации обороны г. Ленинграда». В соответствии с ним создавался Военный совет обороны города в составе А. И. Субботина, Л. М. Антюфеева, А. А. Кузнецова, Я. Ф. Капустина и П. С. Попкова.

Штаб обороны должен был работать под руководством горкома партии и исполкома Ленгорсовета.

Узнав о таком приказе главкома, И. В. Сталин совместно с В. М. Молотовым и А. И. Микояном вызвал к аппарату Бодо К. Е. Ворошилова, А. А. Жданова, А. А. Кузнецова, П. С. Попкова и задал им несколько нелицеприятных вопросов: «Почему был создан Военный совет обороны Ленинграда без разрешения правительства, почему в его состав не включены Ворошилов и Жданов, почему была предложена выборность батальонных командиров?» Затем Сталин потребовал: «Ворошилов и Жданов должны сообщить о своих планах операций. Но они этого не делают, к сожалению, встали на путь непонятной нам самостийности и допускают ошибки, которые отражаются на качестве обороны Ленинграда»^[236]. Далее Сталин продолжал: «Ссылка ваша на перегруженность смешна. Мы не менее вас перегружены. Вы просто неорганизованные люди и не чувствуете ответственности за свои действия, ввиду чего и действуете как на изолированном острове, ни с кем не считаясь»^[237].

Государственный Комитет Обороны упразднил созданный 20 августа Военный совет обороны Ленинграда, передав его властные функции Военному совету фронта.

Горком партии уже в первый месяц войны подчинил себе предприятия союзно-республиканского значения, имеющиеся в Ленинграде. Все началось, казалось бы, с малого. Горком партии обратился к правительству с просьбой разрешить конторе Металлосбыта перераспределить между предприятиями имеющиеся в Ленинграде запасы. Такое разрешение было получено, и сырье было перераспределено в интересах небольшой группы заводов.

Ленинградские руководителей начали сетовать и на то, что все больше нарушаются хозяйственные связи Ленинграда с промышленным комплексом страны. В связи с этим заместитель председателя исполкома Ленгорсовета Н. А. Манаков посчитал, что «наркоматы и их главные управления в центре стали быстро терять нити оперативного руководства ленинградскими предприятиями. Их распоряжения нередко противоречили требованиям обороны города»^[238].

Это не совсем так. Наркоматы и главки не теряли нити оперативного руководства, они по-прежнему ставили задачи, которые исходили из интересов обороны страны в целом, а не только из интересов обороны Ленинграда. Однако партийное руководство города не хотело мириться с таким положением. А. А. Жданов сумел убедить И. В. Сталина, что городской комитет партии и исполком Ленгорсовета в условиях войны будут более квалифицированно решать вопросы, связанные с работой ленинградской промышленности. В результате СНК СССР передал функции хозяйственного и технического руководства предприятиями, транспортом и другими отраслями хозяйства союзно-республиканского подчинения руководителям города.

Теперь мы знаем, что из этого получилось. Блокадной зимой 1941/42 г., когда в городе иссяк запас энергоносителей, 270 заводов и фабрик были законсервированы. Многие десятки промышленных предприятий сначала перешли на сокращенную рабочую неделю, а затем из-за отсутствия электроэнергии остановились вовсе. И такой громадный промышленный потенциал бездействовал долгие месяцы из-за амбиций партийного руководства Ленинграда.

Ударные группировки врага неумолимо приближались к городу на Неве. В это время в самом Ленинграде царило благодушие, никто и подумать не мог о возможной и очень скорой блокаде. Прибывший в Ленинград в последних числах августа в составе комиссии ГКО начальник артиллерии Красной Армии генерал-полковник артиллерии Н. Н. Воронов вспоминал: «К моему удивлению, город продолжал жить очень спокойно. Можно было подумать, что бои разворачиваются на ближних подступах к Берлину, а не под стенами Ленинграда… Здесь явно недооценивали угрозы, которая надвигалась на город»^[239].

Эта недооценка привела к тому, что перебазирование производительных сил из Ленинграда на восток страны шло довольно тяжело. Люди не верили в близкую развязку немецкого наступления. И, естественно, не были мобилизованы на высокопроизводительный труд. Тем более что он был сопряжен с эвакуацией их жизненно важных ценностей — оборудования и станков, на которых они проработали всю жизнь.

В июле — августе высшие органы власти страны приняли ряд постановлений по эвакуации промышленности Ленинграда. Некоторые из них предписывали производить эвакуационные мероприятия в столь короткие сроки, что приходилось откладывать на потом уже подготовленные к переезду предприятия. Появились элементы неразберихи, которые усилились к концу августа.

Приехавшие в Ленинград члены комиссии ГКО В. М. Молотов, Г. М. Маленков, А. Н. Косыгин, а также вошедшие в нее военачальники и А. А. Жданов 29 августа направили телеграмму на имя И. В. Сталина. В ней они сообщали, что приняли решение эвакуировать из города с 30 августа по 8 сентября 250 тыс. женщин и детей и 66 тыс. населения из прифронтовой полосы. Во второй телеграмме на имя И. В. Сталина, переданной в тот же день, члены комиссии сообщали, что ими утвержден план эвакуации важнейших предприятий Ленинграда в течение ближайших 10 дней. Для вывоза оборудования по этому плану потребуется 12313 железнодорожных вагонов.

Однако на следующий день, 30 августа 1941 г., вермахт, захватив ст. Мгу, перерезал последнюю железную дорогу, соединяющую Ленинград с центром страны. На железнодорожных путях Ленинградского узла остались загруженными оборудованием заводов 2200 железнодорожных вагонов, предназначенных к эвакуации. В самом городе кипела работа по демонтажу оборудования многих предприятий. В результате в городе оказался раздробленным военно-промышленный комплекс.

Что он из себя представлял? Часть мощностей была эвакуирована на восток страны, другая часть оказалась демонтированной и складированной, в том числе в железнодорожные составы, наконец, некоторые мощности просто законсервировали. В итоге получилось так, что в течение длительного времени потенциал ленинградской оборонной промышленности не использовался ни в городских, ни в общесоюзных интересах.

Впоследствии оборудование предприятий пришлось эвакуировать с большими трудностями по ладожской коммуникации.

Ленинград в мирное время не располагал большими запасами продовольствия, в этом не было нужды. Да и невозможно создать запасы на длительное время для города с трехмиллионным населением. Текущие потребности в продуктах питания удовлетворялись за счет подвоза из ряда районов страны. В первых числах августа 1941 г., когда уже была видна реальная угроза Ленинграду, заместитель председателя СНК СССР А. И. Микоян направил большой поток различного эвакуируемого продовольствия в Ленинград. Но можно себе представить его огорчение, когда такое решение встретило возражения со стороны А. А. Жданова, который пожаловался Сталину: куда нам столько продовольствия, у нас и так запасы большие, и дополнительно ленинградцам ничего не нужно. Сталин с аргументами Жданова, к сожалению, согласился, и поток грузов был направлен в другие районы тыла. Нетрудно догадаться, какие потом от этого были тяжелые, трагические последствия^[240].

Продовольственные вопросы, связанные с Ленинградом, стали решаться по обычной схеме. 18 июля СНК СССР принял постановление «О введении карточек на некоторые продовольственные и промышленные товары в Москве, Ленинграде и в отдельных городах и пригородных районах Московской и Ленинградской областей». Карточки вводились на хлеб, крупу, сахар, масло, мясо, рыбу, а также на ряд промышленных товаров. В свою очередь Ленгорисполком принял решение об организации коммерческой торговли. В торговой сети Ленинграда, Колпина, Кронштадта, Пушкина, Петергофа была организована торговля нормированными товарами без карточек по повышенным ценам. В ресторанах, кафе и буфетах стала производиться продажа продуктов с надбавкой 200 %.

Прав был А. И. Микоян. Уже 31 августа СНК СССР принял специальное постановление о снабжении Ленинграда. Оно, в частности, устанавливало новые нормы продажи хлеба населению города. Во исполнение этого постановления Ленгорисполком ввел следующие нормы продажи хлеба: рабочим 600 граммов, служащим — 400, иждивенцам и детям — 300 граммов. Коммерческие магазины и рестораны закрывались.

К 6 сентября в Ленинграде оставалось муки на 14 дней, крупы — на 23 дня, мяса — на 18, жиров — на 20 дней. Поэтому СНК СССР 10 сентября во второй раз постановил сократить в городе выдачу хлеба: рабочим — до 400 граммов в сутки, служащим, иждивенцам и детям — до 200 граммов. Однако учитывая возможные последствия массового недовольства, эти нормы не ввели в действие. По указанию Государственного Комитета Обороны с 11 сентября на рабочую карточку стали выдавать 500 граммов хлеба, служащим и детям — 300, иждивенцам — 250 граммов хлеба.

Уже к 10 июля 1941 г. советские войска на северо-западном направлении отступили на 500 км и оставили почти всю Прибалтику. Противник вторгся в пределы Ленинградской области. Началась Ленинградская стратегическая оборонительная операция.

Ставка ВГК, учитывая ослабленность войск Северо-Западного фронта и прорыв ударной группировки врага по направлению к Луге, решила привлечь к боевым действиям Северный фронт. Его командование получило приказ незамедлительно занять рубеж обороны на фронте Нарва, Луга, Старая Русса, Боровичи.

Лужская оборонительная полоса протяженностью 250 км проходила от Финского залива на юго-восток по северному берегу рек Луга, Мшага, Шелонь до озера Ильмень. Здесь были созданы оборонительные сооружения, которые стала занимать Лужская оперативная группа войск под командованием генерал-лейтенанта К. П. Пядышева. В ее состав входили 4 стрелковые дивизии, 2 дивизии народного ополчения, Ленинградское пехотное училище им. Кирова, горнострелковая бригада, артиллерийские и другие части.

10 июля 4-я танковая группа, не ожидая подхода главных сил группы армий «Север», с рубежа рек Великая и Череха возобновила наступление на Ленинград и Новгород. На лужском направлении вдоль шоссе Псков — Ленинград наступал 41-й, на новгородском — 56-й моторизованные корпуса.

Противник встретил организованное сопротивление. Боевые действия войск Лужской оперативной группы в сочетании с контрударами 11-й армии Северо-Западного фронта в районе Сольцы вынудили немецкое командование 19 июля отдать приказ о временном прекращении наступления на Ленинград.

По сути дела, Луга для города на Неве стала, если сравнивать, Смоленском на пути движения вражеских войск к Москве. Здесь тоже произошел сбой «Барбароссы». Именно бои на Лужском рубеже спутали замыслы гитлеровских генералов. Это был успех героически сражающихся советских войск. Чтобы возобновить наступление, врагу потребовалось более двух недель. Было выиграно время для укрепления обороны на ближних подступах к Ленинграду с юга.

Как показали бои под Лугой и Сольцами, сделав первые шаги по ленинградской земле, враг тем самым сделал первые шаги к своему поражению. Но до победы было еще очень далеко. Впереди нашу страну, народ, воюющий с агрессором, ожидали ожесточенные сражения, громадные потери, невиданные трудности.

25 августа враг захватил г. Любань, 29 августа — г. Тосно, а 30 августа ворвался на ст. Мга.

Захват немецкими войсками Тосно вызвал крайнюю озабоченность Верховного Главнокомандующего. И. В. Сталин направил в Ленинград телеграмму, в которой в резкой форме выразил недовольство командованием Ленинградского фронта: «Только что сообщили, что Тосно взято противником. Если так будет продолжаться, боюсь, что Ленинград будет сдан идиотски глупо, а все ленинградские дивизии рискуют попасть в плен. Что делают Попов и Ворошилов? Они даже не сообщают о мерах, какие они думают предпринять против такой опасности. Они заняты исканием новых рубежей отступления, в этом они видят свою задачу»^[241].

Не меньшее беспокойство вызвало у И. В. Сталина отсутствие информации об удержании нашими войсками ст. Мга, связывающей Ленинград со страной. Штаб Ленинградского фронта умолчал о ее падении, надеясь быстро возвратить Мгу и восстановить движение поездов. Ничего не знавший об этом Председатель ГКО в 18 час. 00 мин. 31 августа по прямому проводу дал следующую телефонограмму: «Ленинград. Штаб Ленинградского фронта. Для Маленкова. Отвечайте: в чьих руках станция Мга?»^[242]

Пришлось доложить, что она в руках противника, но предпринимаются меры по ее освобождению. Действительно, 1 сентября наши войска выбили немцев из Мги. Однако на следующий день соединения Ленинградского фронта, не выдержав напора противника, оставили станцию Мга. Железнодорожная связь со страной была прервана окончательно.

В этой крайне нервозной обстановке и сложнейшей ситуации Военный совет Ленинградского фронта представил в Ставку ВПК план боевых действий, который, как казалось, содействовал бы смягчению обстановки под Ленинградом. Он предусматривал уничтожение любанско-тосненской группировки противника и освобождение Октябрьской железной дороги. Первый этап операции планировалось завершить овладением г. Тосно. Затем план предусматривал разгром немцев в районах Любани и Чудово. Ставка ВГК с некоторыми поправками утвердила этот план. Однако он так и не был претворен в жизнь.

В конце августа, как уже отмечалось, в Ленинграде приступила к работе комиссия Государственного Комитета Обороны в составе В. М. Молотова (заместитель председателя ГКО), Г. М. Маленкова, А. Н. Косыгина, Н. Н. Воронова, П. Ф. Жигарева, Н. Г. Кузнецова. Комиссия была наделена большими полномочиями. По ее рекомендации Государственный Комитет Обороны расформировал главное командование Северо-Западного направления. Спустя неделю главком К. Е. Ворошилов получил назначение командующим Ленинградским фронтом, который подчинялся теперь непосредственно Ставке Bерховного Главнокомандования (ВГК). Далее к числу мер, направленных на улучшение руководства боевыми действиями, явилось создание на базе Красногвардейского укрепленного района двух новых армий — 42-й и 55-й. Комиссия помогла решить насущные вопросы организации противовоздушной, противотанковой и артиллерийской обороны, налаживания взаимодействия артиллерии фронта и Балтийского флота.

Однако не запоздалые решения отдельных руководителей спасли Ленинград. Его спасло упорство и героизм бойцов и командиров в приграничных сражениях, борьба за Таллин, защита Лужского рубежа и Красногвардейского укрепрайона, мужество рядовых жителей города. Всего в ходе Ленинградской стратегической оборонительной операции в состав Северного (с 23 августа Ленинградского) и Северо-Западного фронтов было дополнительно введено 5 управлений армий и 20 дивизий^[243]. В ее рамках проведены: Таллинская, Кингисеппско-Лужская фронтовые оборонительные операции, контрудар по группировке противника в районах Сольцы, Порхов, Новоржев, контрудары по группировкам противника в районах Старая Русса и Холм, Демянская фронтовая оборонительная операция. В ходе Ленинградской стратегической оборонительной операции блицкриг потерпел неудачу; она положила начало героической битве за город на Неве.

Знаковые события произошли и в самом городе. 4 сентября противник впервые произвел артиллерийский обстрел Ленинграда из 240-мм орудий с огневых позиций севернее Тосно^[244]. Всего за период блокады город 611 дней подвергался варварским артиллерийским обстрелам^[245]. 6 сентября вражеская авиация произвела первый налет на Ленинград, в городе разорвались первые фугасные авиабомбы^[246]. С этого дня эскадры 1-го воздушного флота противника систематически наносили удары по Ленинграду и Кронштадту. Началось воздушное сражение за Ленинград.

8 сентября немецкие войска прорвались к Ладожскому озеру, захватили Шлиссельбург и перерезали сухопутные коммуникации, связывающие Ленинград со страной. Началась борьба армии, флота, трудящихся города в условиях блокады.

Что же такое блокада с военной точки зрения? Это боевые действия войск, направленные на изоляцию объекта путем пресечения его внешних связей. Объектами блокады могут быть отдельные государства, города, крупные группировки войск, экономические районы и др. Блокада может быть полной или частичной. При полной блокаде прерываются все сообщения объекта по земле, воздуху и воде, и он лишается возможности получать пополнение в личном составе и материальных средствах, а также эвакуировать людей и ценности. При частичной блокаде нарушаются основные сообщения и сводятся к минимуму поступления подкреплений, подвоз материальных средств и эвакуация. В зависимости от географического положения объекта блокада может быть сухопутной, воздушной, морской или смешанной.

В данном случае Ленинград оказался в тисках сухопутной блокады. Его сообщение со страной стало поддерживаться только по Ладожскому озеру и по воздуху.

О том, что Шлиссельбург пал и Ленинград был блокирован, штаб Ленинградского фронта в очередном донесении в Москву умолчал. Командующий фронтом Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов еще надеялся отбить Шлиссельбург у немцев и восстановить сухопутную коммуникацию Ленинграда с центром страны.

В Ставке ВГК о захвате немцами Шлиссельбурга узнали 9 сентября из своих источников. Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин негодовал и потребовал письменных объяснений Военного совета Ленинградского фронта. Судя по всему, можно было предположить, что грядут кадровые перемены. Так оно и случилось. И. В. Сталин вызвал в Москву командующего Резервным фронтом генерала армии Г. К. Жукова, который 10 сентября по решению Государственного Комитета Обороны вылетел в Ленинград.

Генерал армии Г. К. Жуков приехал в Смольный, где находился штаб фронта. К исходу 10 сентября, руководствуясь личной запиской Верховного Главнокомандующего и без объявления официального приказа, он вступил в командование Ленинградским фронтом. Приказ Ставки ВГК о назначении Г. К. Жукова командующим фронтом был подписан 11 сентября 1941 г., после того как он доложил И. В.Сталину о своем прибытии в Ленинград. В пункте 3-м этого приказа сказано: «Товарищу Ворошилову сдать дела фронта, товарищу Жукову принять Ленинградский фронт в течение 24 часов с часа прибытия в Ленинград»^[247].

Приняв командование фронтом, генерал армии Г. К. Жуков решительными, а иногда и крутыми мерами добился срыва последних немецких атак на город. В этот критический момент выявились характерные для полководца черты: широта мышления, смелость и ответственность в принятии решений, умение концентрировать силы на решающих направлениях.

В конце сентября Жукову удалось стабилизировать фронт под Ленинградом. Главное внимание и силы сторон поглотило решающее сражение на московском направлении. 30 сентября 1941 г. завершилась Ленинградская стратегическая оборонительная операция. Противник был окончательно остановлен непосредственно у стен города. Советские войска достигли этого дорогой ценой: было потеряно убитыми, пропавшими без вести и пленными 214 078 человек, санитарные потери составили 130 848 человек. Итак, по обе стороны фронта войска, не имевшие сил для дальнейших наступательных операций, зарылись в землю, прикрылись колючей проволокой и минными полями. Их разделяли всего сотни метров. Линия обороны проходила на южных подступах к Ленинграду от Угольной пристани через Пулковские высоты, Пушкин, южнее Колпино и далее по Неве до Ладожского озера. Приморский плацдарм в районе западнее Ораниенбаума, отсеченный противником от Ленинграда, обороняла 8-я армия совместно с частями береговой обороны Краснознаменного Балтийского флота. Северные подступы к Ленинграду на Карельском перешейке прикрывала 23-я армия.

В итоге ожесточенных боев и сражений летне-осенней кампании 1941 г. гитлеровский план молниеносного захвата Ленинграда был сорван. Войска противника обескровлены и остановлены у стен города на Неве. Ленинград стал первым крупным городом Европы, который не смогли захватить немецко-фашистские войска.

Государственный Комитет Обороны 30 августа 1941 г. принял постановление «О транспортировке грузов для Ленинграда», в котором были намечены конкретные меры по организации водных перевозок по Ладожскому озеру.

По решению СНК СССР грузы для осажденного Ленинграда к берегам Ладоги доставляли воинские эшелоны. Эти эшелоны серии № 97 особого назначения пропускались по железным дорогам страны вне очереди, а в ряде случаев раньше срочных фронтовых эшелонов. ГКО повседневно следил за подвозом продовольствия Ленинграду. Он возложил ответственность за продовольственное снабжение города на заместителя председателя СНК СССР А. И. Микояна. Уполномоченным ГКО по продовольственному снабжению города и войск фронта был назначен нарком торговли РСФСР Д. В. Павлов.

В ноябре 1942 г., обстреливаемый артиллерией, систематически подвергавшийся ударам авиации, обезлюдевший Ленинград уже выглядел трагически.

Страшное бедствие — голод наложил свой отпечаток на жизнь города. Уполномоченный ГКО Д. В. Павлов так писал об этих днях: «Хлеб подходил к концу. Время начало работать против осажденных. Как ни тяжело и больно было, а пришлось уменьшить выдачу хлеба населению»^[248].

13 ноября 1941 г. шли 67-е сутки ленинградской блокады. В этот день произошло очередное, четвертое, снижение продовольственных норм. Рабочие стали получать 300 граммов, а остальное население — 150 граммов хлеба. Через неделю, чтобы не прекратить выдачу хлеба совсем, Военный совет фронта принял решение произвести пятое сокращение норм продовольствия. С 20 ноября жители города стали получать самую низкую норму хлеба за время блокады — 250 граммов для рабочих, все остальные — по 125 граммов хлеба^[249]. Это была блокадная ленинградская горбушка, жесткая и суррогатная, взвешенная с аптекарской точностью.

Как реагировали патриотически настроенные слои ленинградцев на очередное снижение хлебной нормы? Сотрудники конторы Главметаллосбыта, узнав, что они будут получать по карточкам лишь 125 граммов хлеба, приняли резолюцию: «Армию обеспечить, Ленинград не сдавать, а нас ограничить»^[250].

Наступившая зима была особенно тяжелой для ленинградцев. Это может засвидетельствовать и один из авторов, переживший все 900 суровых ленинградских дней. Голод привел к массовому заболеванию — дистрофии. Люди перестали худеть, а просто опухали. Голод особенно остро ощущался и потому, что в домах не было света — остановились электростанции, прекратилось отопление — не было угля и дров, в квартирах царил холод, вышел из строя водопровод. Остановились трамваи, троллейбусы, автобусы — на работу люди добирались пешком по неочищенным от снега улицам. В городе началось людоедство. Так, если за первую декаду декабря 1941 г. органы Наркомата внутренних дел зафиксировали 9 случаев людоедства, то за первую декаду февраля 1942 г. было зафиксировано по городу уже 311 таких случаев. При этом в качестве пищи криминальные элементы стали продавать мясо замороженных человеческих трупов^[251].

По данным многих источников, в Ленинграде от голода и лишений умерло не менее 800 тыс. чел., а вместе с его пригородами — около 1 млн^[252].

Фашисты решили прибегнуть к иезуитскому способу: нарушить установленный порядок распределения хлеба, который существовал в блокированном городе, — разрушить карточную систему. Они стали разбрасывать с самолетов тысячи фальшивых продовольственных карточек. Расчет был прост: голодные люди не удержатся и воспользуются ими. Выдача хлеба по карточкам резко возрастет, и город останется без муки.

В Ленинграде были приняты контрмеры. По решению исполкома Ленгорсовета стала проводиться перерегистрация продовольственных карточек. В результате первой такой перерегистрации количество хлебных карточек уменьшилось на 88 тыс., карточек на жиры — на 92 тыс. На подлинных карточках ставился штамп «перерегистрировано». Экстренное мероприятие себя оправдало. Но оно было слишком громоздким. С декабря получение продовольствия по карточкам было организовано только из определенных магазинов, к которым прикреплялись жители города.

В ноябре — декабре 1941 г. в Ленинграде разразился массовый голод населения, насчитывавшего тогда более 2 млн человек. По данным треста «Похоронное дело», в декабре умерло почти 53 тыс. мирных жителей, что превысило годовую смертность в Ленинграде за 1940 г. Но даже и в это время население города не теряло мужества и продолжало работать на заводах и фабриках, в учреждениях и лабораториях. В цехах заводов Кировского, Металлического, «Большевика» и других ремонтировались танки, оружие, приборы. Предприятия города создали передвижные ремонтные мастерские и посылали своих рабочих на передний край. Они работали непосредственно на огневых позициях. Занимаясь ремонтом оружия, многим производственникам пришлось принимать участие в боях^[253].

Вскоре на пути промышленного производства Ленинграда встали непреодолимые трудности. Кончилось топливо, мягко говоря, не хватало электроэнергии. В этих условиях Военный совет фронта приказал законсервировать свыше 250 заводов и фабрик; оставшиеся продолжали выпускать военную продукцию^[254].

Какой ценой доставалась эта продукция? Приведем лишь один весьма характерный пример. 23 января 1942 г., шел 216-й день войны. Инструментальный цех Кировского завода утром получил срочный фронтовой заказ. Его выполнение было поручено Е. Ф. Савичу. Почти весь день не отходил фрезеровщик от станка. Неожиданно ему стало плохо, и он опустился на пол. Через несколько минут все увидели такую картину: за станком снова стоял Савич, а рядом, по бокам, стояли два таких же изнуренных человека и поддерживали его под руки. Фронтовой заказ был выполнен в срок.

Это не специально подобранный эпизод. Обессиленные рабочие Ленинграда нередко привязывались к станкам, к стволам артиллерийских орудий, к гусеницам танков, которые они ремонтировали.

В неотапливаемых цехах, при отсутствии многих материалов, под обстрелами и бомбежками мужественно трудились ослабевшие от голода люди.

Конечно же, ленинградская промышленность была не в состоянии оказать необходимую помощь фронту. В результате в первую блокадную зиму части и соединения действующей армии испытывали острый недостаток в оружии и боеприпасах. Но уже с апреля по июнь 1942 г. число заводов, занятых производством фронтовых заказов, возросло с 50 до 75. Промышленность стала наращивать темпы роста военной продукции.

Упрочение транспортной связи по Дороге жизни несколько расширило возможности поступления в город продовольствия и топлива из тыловых районов. Это ленинградцы ощутили весьма реально. 25 декабря 1941 г. произошло первое повышение норм выдачи хлеба. Рабочие и инженерно-технические работники стали получать 350 граммов, служащие, иждивенцы и дети — 200 граммов хлеба. Прибавка, пусть даже такая небольшая, имела огромное значение. Секретарь горкома партии по пропаганде, а затем редактор газеты «Ленинградская правда» Н. Д. Шумилов так писал об этом дне: «Тысячи ленинградцев, бледных и истощенных, поздравляли друг друга, улыбались, радовались. В прибавке хлеба люди видели просвет победы…»^[255]

Менее чем через месяц, 24 января 1942 г., произошла вторая прибавка хлебного пайка. Появилась возможность увеличить норму выдачи хлеба рабочим и инженерно-техническим работникам до 400 граммов, служащим — 300 граммов, иждивенцам и детям — 250 граммов. Это была вторая победа жизни над смертью.

Мизерные хлебные прибавки не могли предотвратить процесс истощения людей. Число больных дистрофией нарастало как снежный ком. В январе 1942 г., по неполным данным, в Ленинграде умирало ежедневно 3,5–4 тыс. человек^[256].

А вот как выглядел сам город-фронт. В нем, по существу, стерлась грань между передовыми позициями и тылом. Многие дома являли собой опорные пункты обороны. Противотанковые надолбы и ежи перекрыли улицы и проспекты. На набережных и площадях расположились огневые позиции зенитных батарей, на крышах многих зданий виднелись счетверенные зенитные установки. Витрины магазинов заложены мешками с песком, стекла окон заклеены крест-накрест полосками бумаги. На стенах домов в синих квадратах отчетливо читались слова, написанные белыми буквами: «Граждане! Эта сторона улицы наиболее опасна при артобстреле». На месте многих зданий громоздились заснеженные развалины. Всюду — груды битого кирпича, скрюченные железные балки. В пустых проемах окон гулял ветер. На улицах одинокие прохожие…

Тот беспощадный январь унес десятки тысяч жизней, в феврале 1942 г. умерло 73 тыс. человек, в марте — 90 тыс., в апреле — 102 тыс. Всего от голода в Ленинграде погибло 632 253 человека; от бомбардировок и артобстрелов —16 747. Если сложить эти цифры, получится 649 000 человек. Такие сведения представлены Ленинградской городской комиссией по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков^[257]. Не исключено, что эти цифры сильно занижены. Объяснение тому довольно простое. В первое время ленинградцы регистрировали смерть родных и близких. Однако с наступлением голодных зимних месяцев ослабленные люди были не в состоянии не только ходить в ЗАГС, но и часто не довозили тела умерших до кладбищ, оставляли их где-нибудь в укромных местах. Поэтому точный учет умерших от голода людей не мог быть осуществлен в полной мере.

Об этом свидетельствуют многие документы. В «Отчете городского управления предприятиями коммунального обслуживания о работе за год войны — с июня 1941 г. по июнь 1942 г.» подчеркивалось:

«С половины декабря 1941 г. кладбища, особенно Серафимовское, Большеохтинское и Волково, представляли такую картину: перед воротами кладбищ прямо на улице, на самих кладбищах у контор, церквей, на дорожках, в канавах, на могилах и между ними десятками, а иногда и сотнями лежали оставленные покойники в гробах и без них; их постепенно работники кладбищ убирали, хоронили в траншеях, но покойников продолжали подбрасывать, и это зрелище оставалось до марта… На кладбищах часто находили оставленные отрубленные части покойников. Такие части тела нередко, особенно весной с таянием снега, обнаруживались в жилых кварталах города и доставлялись на кладбища для захоронения»^[258].

15 апреля 1942 г. по управлению предприятиями коммунального обслуживания Ленгорисполкома был подписан приказ № 29, который обязывал управляющего трестом «Похоронное дело» с утра следующего дня организовать на всех кладбищах города работу по уборке вытаявших из-под снега трупов и немедленно их захоронить. В течение трех дней около 1000 рабочих и работниц фабрик и заводов, которых мобилизовали райисполкомы, убирали трупы на улицах города. Было собрано 12 900 тел. Их грузили на машины и направляли в крематорий; а если он не мог принять — на Пискаревское кладбище, где были заранее подготовлены траншеи.

В тоннельных печах кирпичного завода № 1 путем разработанных технологического и теплотехнического процессов и конструктивного изменения печей и вагонеток были достигнуты необходимые температуры и организована массовая кремация привезенных и подбиравшихся на улицах трупов. С 7 марта по 1 декабря 1942 г. было кремировано 117 300 трупов.

Всего (по данным многих источников) в Ленинграде от голода, лишений, артобстрелов и бомбардировок погибло не менее 800 тыс. человек, а всего в городе и его пригородах погибло около одного миллиона человек^[259].

Массовая смертность не сломила духа горожан. У них не наступила моральная дистрофия, на которую так надеялись главари Третьего рейха.

Зимой никто не следил за санитарным состоянием города. Отсутствие водопровода, электричества, тепла, вышедшая из строя канализация, значительные разрушения жилищ и коммунального хозяйства, голод резко ухудшили санитарно-бытовое состояние населения. Необходимо было оградить горожан и армию от возможных эпидемий. Вся работа по предупреждению инфекционных заболеваний и обеспечению санитарного благополучия города была возложена на чрезвычайную противоэпидемическую комиссию во главе с председателем Ленгорисполкома П. С. Попковым. По решению городских властей были произведены массовые профилактические прививки.

25 марта 1942 г. Ленгорисполком принял решение о мобилизации населения в порядке трудовой повинности на работы по очистке дворов, улиц, площадей и набережных. Всем трудоспособным гражданам вручались повестки о привлечении их к работам. Из домов вышли те ленинградцы, которые могли держать в руках лопату, кирку, тачку или носилки. В большом городе началась большая уборка. Был наведен порядок на многих улицах и площадях, в домах и квартирах. Благодаря тому, что проведение противоэпидемических мероприятий было поднято до уровня государственной задачи, Ленинград избежал массовых эпидемий.

«Очистительная кампания» в значительной мере способствовала тому, что 15 апреля в 6 часов утра в Ленинграде возобновилось пассажирское трамвайное движение. В городе стали курсировать маршруты трамваев № № 3, 7, 9, 10 и 12. Слабые и истощенные люди получили возможность ездить на работу, а не ходить пешком за несколько километров. Вслед за пуском трамваев стали открываться бани, парикмахерские, прачечные и другие бытовые предприятия. Заработали кинотеатры.

До этих радостных событий произошло еще одно, не менее значительное — 11 февраля 1942 г. была произведена третья по счету прибавка хлеба для населения осажденного города. Рабочие и инженерно-технические работники стали получать по 500 граммов, служащие — по 400, иждивенцы и дети — по 300 граммов хлеба в день. Были увеличены нормы снабжения и другими продуктами питания.

Однако как свидетельствуют спецсообщения управления НКВД ЛО, положение с продовольствием в Ленинграде в январе — первой половине февраля продолжало оставаться весьма напряженным. В связи с продовольственными трудностями пораженческие настроения и недовольство среди части населения не уменьшались^[260].

Конечно же, хлебная прибавка еще не решала всех проблем. В Ленинграде особенно остро ощущался недостаток в таких источниках питания, как овощи. 10 марта газета «Правда» опубликовала постановление Президиума ВЦСПС о массовом развитии огородничества рабочих и служащих; наряду с индивидуальными огородами рекомендовалось создавать огороды коллективов предприятий. Спустя девять дней Ленгорисполком, опираясь на постановление Президиума ВЦСПС, принял решение об организации личного потребительского огородничества и предложил в связи с блокадой использовать для этой цели земли во дворах, садах, скверах, площадях. Такой земли оказалось около 2,5 тыс. гектаров. Промышленные предприятия также получили возможность иметь подсобные хозяйства.

Всего было создано 633 подсобных хозяйства и 276 тыс. горожан вовлечено в коллективное и индивидуальное огородничество^[261]. Созданный земельный отдел Ленгорисполкома разработал в марте «Положение о личных потребительских огородах и их объединениях». Каждый трудящийся и члены его семьи имели право иметь личный огород и самостоятельно распоряжаться собранным урожаем. Жителям города отводились земельные участки из расчета не свыше 100 кв. метров на каждого члена семьи.

К началу лета Ленинград принял совершенно необычный вид. В Летнем и Михайловском садах, на Марсовом поле, у Медного всадника в сквере против Исаакиевского собора, перед Казанским собором, в Саду отдыха на Невском, посередине улиц Чайковского и Петра Лаврова, практически во всех дворах — всюду, где была открытая земля, ее вскопали, взрыхлили, разбили на грядки и посадили овощи. Огородники ухаживали за ними, бдительно охраняли.

Валовой сбор овощей и картофеля пригородных совхозов, подсобных хозяйств и индивидуальных огородников составил 77 тыс. тонн. Этого количества вместе с завезенным из центра было вполне достаточно для обеспечения Ленинграда овощами на зиму 1942/43 г.

Будучи отрезанным по сухопутью от центра страны, Ленинград не чувствовал себя одиноким. Ленинградцы знали, что на «Большой земле» сделают все, чтобы помочь им: пришлют продовольствие, медикаменты, топливо. Так оно и было. Государственный Комитет Обороны, СНК СССР направляли к берегам Ладоги эшелоны с хлебом, продуктами, топливом. В республиках, краях, областях, городах, поселках страны судьба Ленинграда также волновала миллионы людей.

Наиболее массовой формой всенародного движения помощи Ленинграду на всем протяжении блокады был сбор подарков и приезд в осажденный город и на фронт делегаций от трудящихся областей и республик. Ассортимент этих подарков отвечал насущным потребностям защитников города. Им присылали главным образом продукты питания, а также теплые вещи и предметы личного обихода для фронтовиков.

Большую помощь ленинградцам оказали трудящиеся Урала и Сибири, Приморского края, практически все области Центральной России. С большим подъемом собирали подарки в республиках Средней Азии. Нельзя без волнения читать сообщение о прибытии в марте 1942 г. в осажденный город партизанского обоза с продовольствием. В феврале — мае 1942 г. в Ленинграде побывало 17 делегаций. Поистине всенародная помощь помогла городу-фронту преодолеть трудности блокады.

Не прекращалась в осажденном, замерзшем городе деятельность мастеров литературы и искусства. Глубокой верой в победу над фашизмом были проникнуты стихи Н. Тихонова, О. Берггольц, В. Инбер, Б. Лихарева, А. Прокофьева и других. Из крупных музыкальных произведений выдающееся место принадлежит Седьмой симфонии Дмитрия Шостаковича, законченной композитором в конце декабря 1941 г. Сам Шостакович так писал о своей симфонии: «Мне хотелось создать произведение о наших днях, о нашей жизни, о наших людях, которые становятся героями, которые борются во имя торжества нашего над врагом… Нашей борьбе с фашизмом, нашей грядущей победе над врагом, моему родному городу — Ленинграду я посвящаю свою Седьмую симфонию»^[262]. В марте 1942 г. Седьмая симфония Д. Шостаковича была исполнена оркестром Большого театра в Куйбышеве, а затем в Москве и Ленинграде. Позже она исполнялась во многих странах мира.

Еще в декабре 1941 г. в Ленинграде стали выпускаться произведения плакатного искусства. В начале января 1942 г. ленинградские художники организовали выставку, названную «Ленинград в дни Отечественной войны». Температура в выставочном зале не поднималась выше минус 10 градусов, а ее организаторы с трудом передвигались около картин. Наиболее впечатляющие рисунки были у Н. Дормидонтова «Очередь в булочную», «Очистка города», рисунки А. Пахомова «Ведут в стационар», «За водой». Суровая правда, отображенная в полотнах, звала жителей города на самоотверженную борьбу с врагом.

За год войны работники искусств Ленинграда дали на фронте и флоте свыше 20 тыс. концертов. Нередко после концертов стихийно возникали митинги, на которых выступали бойцы и командиры. 5 апреля 1942 г. в Ленинграде состоялся симфонический концерт.

Так, превращенный для врага в неприступную крепость, жил и боролся Ленинград в самое трудное время — голодную зиму 1941/42 г. С высоты более 60 лет разгрома немцев у стен города-героя еще ярче сверкает беспримерное мужество его защитников, одетых в армейские шинели и рабочие спецовки. Они сделали невозможное: выстояли наперекор фашистским планам. И не только выстояли, но и начали собирать силы для победы над врагом.

В январе 1943 г. была проведена стратегическая операция «Искра». В результате ожесточенных боев войска Ленинградского и Волховского фронтов разгромили синявинско-шлиссельбургскую группировку противника и очистили от врага южное побережье Ладожского озера. Образовался коридор шириной до 12 км, по которому Ленинград получил прямую связь с «Большой землей».

Сухопутная петля блокады, душившая город 498 дней и ночей, была разрублена.

С огромной радостью встретили весть о победе жители Ленинграда. В ночь на 19 января никто не спал. Город ликовал. Незнакомые люди обнимали друг друга, целовались на улицах. Повсюду развевались флаги, звенели песни, играла музыка. Трамваи вышли из парков празднично украшенными. Город-герой праздновал победу.

Итак, Ленинград получил сухопутную связь со страной. 18 января 1943 г. Государственный Комитет Обороны принял решение о форсированном строительстве на освобожденной полосе земли железнодорожной линии, соединяющей Ленинград с Волховским железнодорожным узлом. Эта дорога от станции Поляна до Шлиссельбурга была построена за рекордно короткий срок. Утром 7 февраля жители Ленинграда встретили первый эшелон, пришедший с «Большой земли». Эту дорогу ленинградцы назвали Дорогой Победы. Началось также автомобильное движение по грунтовым дорогам в отвоеванном коридоре.

В Ленинград хлынул поток различных грузов. Все это резко изменило положение защитников города. Сравнялось с московским снабжение продовольствием населения, войск Ленинградского фронта и Балтийского флота. Ленинград стал получать необходимое ему топливо и материалы. В самом городе увеличилась выработка электроэнергии, ожили промышленные предприятия.

Ленинград набирался новых сил для борьбы с врагом.

Через год, в январе 1944 г., была проведена Ленинградско-Новгородская стратегическая наступательная операция. Мощная глубокоэшелонированная оборона немцев, так называемый «Северный вал», которую они готовили более двух лет, рухнула под сокрушительными ударами Ленинградского (командующий генерал армии Л. А. Говоров) и Волховского (командующий генерал армии К. А. Мерецков) фронтов. Советские войска отбросили врага на 220–280 км от Ленинграда, освободили почти всю Ленинградскую область и часть Калининской, вступили в пределы Советской Эстонии. Создались благоприятные условия для проведения последующих операций в Карелии, на Карельском перешейке и в Прибалтике.

Поражение под Ленинградом и Новгородом сильно подорвало позиции фашистской Германии в Финляндии и ослабило ее влияние в Скандинавских странах. Финское правительство стало искать выход из войны. Оно вынуждено было обратиться к советскому правительству с просьбой сообщить условия возможного перемирия.

Некоторые оценки и итоги. В ходе стратегической обороны летом 1941 г. серьезные ошибки были допущены Маршалом Советского Союза К. Е. Ворошиловым. Он не сумел организовать устойчивой обороны на подступах к Ленинграду, по сути, потерял управление войсками. Как впоследствии отмечалось в постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) о деятельности К. Е. Ворошилова на посту главнокомандующего северо-западного направления, а затем командующего Ленинградским фронтом, он «не справился с порученным делом и не сумел организовать оборону Ленинграда»^[263]. Промахи, допущенные Ворошиловым, пришлось исправлять генералу армии Г. К. Жукову, который сумел обеспечить перелом ситуации в самый трагический момент, и враг был остановлен у стен города.

Командующий Ленинградским фронтом генерал-лейтенант М. С. Хозин (26.10.1941 г. — 08.06.1942 г.) стал инициатором, а затем проводником расформирования Волховского фронта (что, по словам И. В. Сталина, явилось большой ошибкой). В середине мая 1942 г. он своевременно не выполнил указание Ставки ВГК об отводе 2-й ударной армии на восточный берег р. Волхов, что привело к трагическим последствиям. И Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов, и генерал-лейтенант М. С. Хозин были сняты со своих постов.

Немало серьезных ошибок допустил член Военного совета Ленинградского фронта, секретарь ленинградских обкома и горкома партии А. А. Жданов. Типичный партийный функционер, редко покидавший свой кабинет в Смольном, он не раз в годы блокады выступал инициатором самых жестких и закостенелых методов партийного руководства. Жданов визировал документы, которые затем передавались суду Военного трибунала, и по приговору последнего были расстреляны десятки командиров и политработников. Он вместе с партийными соратниками, добившись в самом начале войны подчинения Ленинграду промышленных предприятий союзно-республиканского значения, уже в декабре 1941 г. был вынужден законсервировать сотни заводов. Серьезного упрека заслуживают партийные руководители в связи с эвакуационными мероприятиями населения Ленинграда в первые месяцы войны. Если бы они провели их более оперативно и в надлежащем объеме, то от голода и лишений в блокадную зиму 1941/42 г. погибло бы значительно меньше ленинградцев.

Секретари ленинградских обкома и горкома партии являлись одновременно и членами Военного совета Ленинградского фронта. Однако они, особенно в первые месяцы войны, не были достаточно компетентными в военных вопросах и тяготели к привычным формам партийной работы в городе. Под их руководством горком партии, подменяя Ленгорисполком, практически ежедневно принимал постановления, связанные с жизнью, бытом и хозяйством Ленинграда. Работе на фронте секретари горкома ВКП(б), как члены Военного совета, уделяли значительно меньше внимания.

Тем не менее нужно отдать должное Военному совету фронта в быстром установлении воздушной и водной (ледовой) коммуникаций, которые связали Ленинград с «Большой землей». Город выстоял потому, что эти коммуникации действовали и врагу не удалось их перерезать, хотя для достижения такой цели он приложил немало усилий.

Героически обороняли ладожскую трассу воины противовоздушной обороны, летчики Ленинградского фронта и Балтийского флота, моряки Ладожской военной флотилии. Напряженно трудились на ней водители автоколонн, регулировщики, все, кому было доверено великое дело жизни защитников Ленинграда. Нет, недаром бойцы ледовой Ладоги гибли под бомбежками, тонули в бездонных полыньях озера. Плоды их героического труда стали заметны уже в январе 1942 г., когда, наконец, состоялось первое увеличение хлебного пайка. За ним последовало второе, третье…

В январе 1943 г. и январе 1944 г. под Ленинградом были проведены стратегические наступательные операции. Дорогую цену заплатили советские воины в период их проведения. В ходе операции «Искра» безвозвратные потери составили 33 940 человек, санитарные — 81 142 человека, всего — 115 082 человека. В ходе Ленинградско-Новгородской операции безвозвратные потери составили 76686 человек, санитарные — 237 267 человек, всего — 313 953 человека^[264].

Особое место занимает воздушное сражение за Ленинград. Высшее руководство Германии поставило перед командованием немецких военно-воздушных сил (ОКЛ) задачу уничтожения города ударами с воздуха. Практически воздушные операции люфтваффе начались с момента установления сухопутной блокады города, когда истребительная авиация ПВО и ВВС потеряла свои основные аэродромы. Концентрация всех средств ПВО в одной зоне, отсутствие, по существу, полосы предупреждения, невозможность своевременного оповещения о подлете авиации противника сделали противовоздушную оборону Ленинграда и кораблей КБФ исключительно сложной. В таких условиях войска ПВО стремились сделать все возможное, чтобы свести к минимуму ущерб от воздушных ударов противника.

Отражение массированных налетов 1-го воздушного флота врага, направленных на уничтожение города и флота, вылилось в ряд объединенных единым замыслом боев и сражений, которые велись Ленинградской армией, ПВО, ПВО КБФ и истребительной авиацией ВВС фронта. Такие действия по масштабу, важности выполняемых задач, форме их организации и ведения носили характер противовоздушных операций. Они явились неразрывным звеном битвы за Ленинград.

Несмотря на огромные усилия, вражеские войска так и не смогли ворваться в Ленинград. Тогда гитлеровская ставка решила надежно блокировать город. Но для этого требовалось уничтожить мощную артиллерию и корабли, находившиеся в Кронштадте. 21 сентября к этой базе Краснознаменного Балтийского флота прорвались 180 бомбардировщиков, 22 сентября — около 50 и 23 сентября — 130. В небе над Кронштадтом разгорелись напряженные сражения. Однако противник не достиг своей цели. Благодаря умелым и самоотверженным действиям истребительной авиации, 5-го зенитно-артиллерийского полка и личного состава кораблей удары вражеских бомбардировщиков причинили корабельному составу сравнительно небольшой ущерб. Советское командование усилило зенитную артиллерию и корабельную авиацию, которые охраняли Кронштадт. В последующие дни к Кронштадту прорывались лишь разрозненные группы люфтваффе. Противник не выиграл также воздушное сражение и за город на Неве, не сровнял его, как было приказано, с землей, хотя и причинил ему огромный ущерб в результате ударов с воздуха и артиллерийских обстрелов. Громадные разрушения враг нанес промышленности, транспорту, городскому хозяйству и жилому сектору. Были разрушены и повреждены заводы: Кировский, Ижорский, «Русский дизель», «Электропульт», «Большевик», «Электросила», «Треугольник», «Красная заря», «Светлана», Адмиралтейский, им. Орджоникидзе, Дубровская электростанция, мясокомбинат им. С. М. Кирова, фабрики им. Первого Мая, «Скороход», «Пятилетка» и другие предприятия, а также склады, оборудования, коммуникации Ленинградского порта, все вокзалы, пути и станционное хозяйство Ленинградского железнодорожного узла.

Немецко-фашистские захватчики разрушили целые кварталы в Кировском, Московском, Володарском и Красногвардейском районах, на Петроградской и Выборгской сторонах; большие разрушения были произведены в пригородах — Колпине, Петродворце, Пушкине, Кронштадте. Были варварски разрушены или повреждены 187 исторических зданий, среди них Зимний, Таврический, Мариинский и Строгановский дворцы; Адмиралтейство, Инженерный замок, Петропавловская крепость, Исаакиевский и Казанский соборы; значительно повреждены здания и экспонаты Эрмитажа, Русского музея, Музея этнографии. Разрушены и повреждены Театр оперы и балета им. Кирова, Большой драматический, театр драмы им. Пушкина, им. Ленинского комсомола, Малый оперный театр, Дворец пионеров, Публичная библиотека им. Салтыкова-Щедрина; здания высших учебных заведений — Государственного университета, Военно-медицинской академии, Академии художеств; Горного, Инженеров железнодорожного транспорта, Технологического, Политехнического и других институтов.

Фашисты уничтожили и повредили гранитные набережные, Ростральные колонны у Фондовой биржи, Нарвские ворота. Они подвергли разрушению и грабежу пригородные дворцово-парковые комплексы. Уничтожили и разрушили принадлежащие мирным гражданам 5495 жилых домов. Чрезвычайная государственная комиссия определила ущерб, причиненный гражданам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям Ленинграда и его пригородов в сумме 38 354 134 тыс. рублей (в ценах 1945 г. — Г. К.).

Несмотря на постоянные бомбежки и обстрелы, на громадные разрушения, жертвы и лишения блокады, ленинградцы не чувствовали себя изолированными, одинокими перед лицом врага. Вопросами обороны Ленинграда, его снабжения, эвакуационными мероприятиями постоянно занимались члены ГКО В. М. Молотов, Н. А. Вознесенский, К. Е. Ворошилов, Л. М. Каганович, Г. М. Маленков, А. И. Микоян, а также заместитель председателя СНК СССР А. Н. Косыгин, уполномоченный ГКО по продовольственному снабжению войск Ленинградского фронта и населения Ленинграда, нарком торговли РСФСР, генерал-лейтенант Д. В. Павлов, представители Ставки Верховного Главнокомандования, Наркомата обороны и Генерального штаба. Председатель Государственного Комитета Обороны И. В. Сталин постоянно держал в поле зрения Ленинград и уделял особое внимание вопросам его защиты.

Наряду с высшими государственными и военными органами страны многогранную работу вели различные массовые общественные и добровольные общества трудящихся: ВКП(б), профсоюзы, комсомол, кооперативные объединения, оборонные, научно-технические и спортивные общества.

Весомый вклад в оборону города на Неве внесла ленинградская парторганизация, подняв на ратные подвиги и самоотверженный труд сотни тысяч трудящихся Ленинграда и области.

Разностороннюю деятельность в тяжелейших условиях блокады проводил исполком Ленгорсовета. Он принимал сотни конкретных, действенных постановлений и решений по самым разнообразным вопросам жизни и обороны осажденного города и постоянно добивался их реализации.

В условиях блокады Ленинграда ученые, инженерно-технические работники, служащие и рабочие коллективы, преодолевая невероятные трудности и лишения, неустанно ковали оружие победы. Все свои силы отдавали делу защиты родного города и последующего разгрома врага писатели, художники, артисты, учителя, врачи. Они самоотверженно выполняли свой патриотический долг. Население города внесло огромный вклад в достижение победы над немецко-фашистскими захватчиками. Защитники героического Ленинграда выстояли и победили.

Уже много десятилетий назад перестало полыхать пламя ожесточенной битвы за нашу Северную столицу. Но и сегодня люди помнят о беспримерном подвиге ленинградцев, об их несгибаемой стойкости и мужестве. Священные для нас слова — «Никто не забыт и ничто не забыто», — выбитые на памятнике, который установлен на Пискаревском кладбище Ленинграда, начертаны резцом отваги и героизма его защитников. Их подвиг навсегда останется в памяти человечества как величайший образец патриотизма, воли и неугасимой веры ленинградцев в сокрушение фашизма.

Глава 10. Борьба за линией фронта

Большую роль во время войны сыграла народная борьба в тылу немецко-фашистских захватчиков, начавшаяся в начале вражеского вторжения, а затем широко развернувшаяся на всей оккупированной ими территории общей площадью 1926 тыс. кв. км, где до войны проживало около 85 млн человек. Хотя миллионы жителей этого региона успели эвакуироваться в тыловые районы, многие влились в ряды действующей армии тем не менее значительная часть населения из-за быстрого продвижения противника и в силу других причин оказалась под жестким контролем оккупантов.

В захваченных областях СССР гитлеровцы осуществляли политику кровавого террора, тотального геноцида и грабежа, стремясь подорвать и сломить дух советских людей, их волю к сопротивлению. Но все чудовищные фашистские злодеяния только усиливали ненависть к захватчикам, стремление народа к активной борьбе. Принимая все более эффективный характер, она не являлась одним лишь стихийным взрывом народного гнева, а выражала кровную заинтересованность всех слоев общества, наций и народностей в защите свободы и независимости своей многонациональной Родины, всего того, что было создано и построено усилиями многих поколений.

Народная борьба в тылу врага проявлялась как в вооруженных, так и в невооруженных формах, т. е. в активных действиях различных партизанских формирований, подпольных организаций и групп, в массовом участии населения, временно попавшего под иго оккупантов, в срыве политических, экономических и военных мероприятий врага. Все формы этой борьбы были тесным образом связаны между собой, дополняли и переходили одна в другую в зависимости от складывавшейся обстановки и являлись частью единого целого.

Общая численность только участников партизанского движения превышала 1,1 млн человек, из них до 80 % имели возраст от 18 до 45 лет, т. е. были наиболее боеспособной и зрелой частью населения. Бок о бок с партизанами мужественно сражались против немецко-фашистских захватчиков свыше 220 тыс. подпольщиков. Вооруженные формирования советских патриотов постоянно пополнялись за счет партизанских резервов, число которых превышало 1,5 млн человек. К началу 1944 г. среди партизан рабочие составляли 30,1 %, крестьяне — 40,5 %, служащие — 29,4 %.

Одна из важнейших особенностей борьбы советских людей за линией фронта заключалась в том, что Коммунистическая партия сумела придать этой борьбе организованность, масштабность и действенность.

С началом фашистской агрессии была разработана программа борьбы советского народа за линией фронта. Уже в директиве СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 29 июня 1941 г., направленной партийным и советским организациям прифронтовых областей, содержался обращенный к населению оккупированных районов призыв к массовому и активному сопротивлению захватчикам, давались конкретные указания по развертыванию народной борьбы на захваченной врагом территории. «В занятых врагом районах, — говорилось в документе, — создавать партизанские отряды и диверсионные группы для борьбы с частями вражеской армии, для разжигания партизанской войны всюду и везде, для взрыва мостов, дорог, порчи телефонной и телеграфной связи, поджога складов и т. д. В захваченных районах создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу, срывать все мероприятия».

Эти директивные указания, имевшие несомненную важность тем не менее содержались в закрытом документе и поэтому не могли быть сразу же доведены до сведения широких масс населения. Вот почему особое значение для мобилизации всех сил страны на отпор врагу, включая развертывание народной борьбы в тылу немецко-фашистских захватчиков, приобрела речь по радио Председателя Государственного Комитета Обороны И. В. Сталина, с которой он выступил 3 июля 1941 г. и в которой основные идеи названной директивы получили дальнейшее развитие.

Вслед за этим, 18 июля 1941 г., ЦК ВКП(б) вынес специальное постановление «Об организации борьбы в тылу германских войск». Оно обязывало руководящие партийные и советские органы осуществить действенные меры для всемерного развертывания народной борьбы за линией фронта. Наряду с созданием партизанских отрядов и диверсионных групп требовалось организовать на оккупированной территории широкую сеть подпольных партийных организаций, призванных возглавить активное сопротивление захватчикам. Особое внимание в постановлении обращалось на подбор руководителей партизанских отрядов и подпольных организаций из числа «опытных, боевых и до конца преданных нашей партии, лично известных руководителей парторганизаций и проверенных на деле товарищей».

Важную роль сыграл приказ народного комиссара обороны СССР И. В. Сталина от 5 сентября 1942 г. «О задачах партизанского движения», где ставилась задача привлечь к участию в партизанском движении самые широкие слои населения оккупированных врагом районов.

Партийные органы районов, которым непосредственно угрожала вражеская оккупация, главное внимание уделяли созданию партийного подполья, и в первую очередь подготовке и переводу на нелегальное положение городских и районных комитетов партии. Это была весьма трудная задача в силу отсутствия необходимого опыта как у тех, кто создавал партийное подполье, так и у тех, кто оставался в подполье. Отрицательно сказывались и последствия массовых репрессий, развернутых в стране в предвоенные годы, и как следствие этого — общая атмосфера шпиономании, тотальной подозрительности, недоверия к людям. Как уже отмечалось, в результате беззаконий пострадала значительная часть подготовленных на случай войны будущих партизан и подпольщиков вместе с командармами 1-го ранга И. Э. Якиром, И. П. Уборевичем и армейским комиссаром 2-го ранга Я. К. Берзиным, возглавлявшими эту работу.

Быстрое продвижение в начале войны вражеских войск в глубь СССР и оккупация ими Прибалтийских республик, Белоруссии, Молдавии, значительной части Украины и многих районов Российской Федерации не позволили повсеместно организовать партийное подполье. Более того — немало сформированных перед фашистским нашествием партийных комитетов в силу разных причин так и не развернуло свою деятельность. В Эстонии, например, из 800 партийных активистов, оставленных для организации активного сопротивления врагу, многие погибли, не получив в то время широкой поддержки населения, часть была арестована, а некоторые партийные функционеры даже оказались предателями, в том числе К. Сярэ, бывший в 1940 г. первым секретарем ЦК КП(б) Эстонии. Поэтому пришлось создавать в советском тылу организаторские группы и затем перебрасывать их за линию фронта, где они связывались с оставшимися коммунистами, комсомольцами и создавали подпольные партийные комитеты, партизанские отряды. Несмотря на громадные трудности, отдельные серьезные провалы и неудачи, уже к концу 1941 г. на оккупированной врагом территории действовала разветвленная сеть подпольных комитетов: 18 обкомов, более 260 окружкомов, горкомов и т. д.

В большинстве районов Украины, Белоруссии, Российской Федерации подпольные партийные комитеты действовали при крупных партизанских отрядах. Секретари обкомов, горкомов, райкомов занимали, как правило, должности комиссаров соединений, бригад, отрядов. Нередко члены партийных комитетов проникали в города и различные населенные пункты, где находились вражеские гарнизоны, проводили там соответствующую работу среди местного населения, создавали подпольные партийные ячейки, не теряя при этом связи с партизанскими формированиями.

Партийные комитеты работали, как правило, в узком составе. Фактически это было бюро (2–3 секретаря горкома, райкома), выполнявшее функции горкома, райкома партии.

Под непосредственным руководством ЦК компартий союзных республик, крайкомов, обкомов партии и ЦК ВЛКСМ на оккупированной территории была также создана широкая сеть подпольных комсомольских органов. Так, на Украине, в районах, оказавшихся захваченными врагом, в 1941–1944 гг. активно действовало свыше 50 подпольных обкомов, горкомов и райкомов комсомола, в Белоруссии — 224, в западных краях и областях РСФСР — 119.

Вся история деятельности подпольных партийных комитетов насыщена многочисленными фактами, документами, другими источниками, убедительно свидетельствующими, какую огромную роль сыграли они в мобилизации советских людей на отпор врагу, сколь весомым был их вклад в победу над фашизмом. В условиях жесточайшего оккупационного режима, постоянно подвергаясь смертельной опасности, руководители и члены партийных комитетов, рядовые коммунисты и комсомольцы в своем абсолютном большинстве вели себя стойко и мужественно, до конца оставаясь преданными своей Родине, идеям социализма. Умелыми организаторами подполья и подлинными героями проявили себя Н. Е. Авхимович, В. А. Бегма, С. С. Бельченко, В. С. Булатов, М. А. Бурмистенко, В. Г. Жаворонков, М. В. Зимянин, П. З. Калинин, Я. Э. Калнберзин, Н. Г. Каротамм, И. А. Козлов, П. Ф. Куманёк, Г. Н. Куприянов, К. Т. Мазуров, А. П. Матвеев, А. Ю. Снечкус, П. М. Машеров, М. И. Никитин, П. К. Пономаренко, Д. М. Попов, Н. Н. Попудренко, П. И. Селезнев, Т. А. Строкач, А. К. Спрогис, Б. Н. Черноусов, А. С. Чуянов, М. Шумаускас, Ф. М. Языкович, С. Я. Яковлев и многие другие партийные работники.

Наиболее организованной формой борьбы в тылу немецко-фашистских захватчиков было партизанское движение — открытая вооруженная борьба. Она направлялась партийным подпольем и осуществлялась в форме вооруженных нападений и боев против отдельных частей и тылов вермахта и его пособников, разрушения коммуникаций, сбора разведывательных данных, диверсионных актов и т. д.

Развитие драматических событий на советско-германском фронте довольно скоро выявило и тех, кто занял пассивную, выжидательную позицию или проявил открытую готовность к сотрудничеству с оккупантами, видя в них освободителей от большевизма, «москалей» и «русского владычества». Прежде всего такие настроения проявились среди части населения западных областей Украины, Белоруссии, в Прибалтике и Бессарабии, только недавно вошедших в состав СССР, а также в Крыму и Северном Кавказе.

Пособники врага всех мастей, находившиеся в различных коллаборационистских формированиях, составили за годы войны более 1 млн человек. Многие из этих лиц, ненавидя страну и советскую власть, выдавали оккупационным военным властям и гестапо коммунистов, комсомольцев, партизан, подпольщиков, оказавшихся в окружении бойцов и командиров Красной Армии, евреев, цыган, добровольно шли на службу врагу, становились полицаями, принимали активное участие в немецких карательных операциях против патриотов и т. д.

Правда, среди них было немало и тех, кого гитлеровцы насильно включили в разные «освободительные» легионы, батальоны, во власовскую так называемую Русскую освободительную армию, а также и тех, кто вступил туда с одной затаенной мыслью — получить в руки оружие и при первом удобном случае перейти на сторону Красной Армии.

По мере того как немецко-фашистские захватчики все более откровенно раскрывали истинные цели «нового порядка», ряды сочувствующих врагу заметно поубавились, а многие колебавшиеся вступили на путь борьбы с оккупантами, чтобы отомстить за их злодеяния, понесенные жертвы и разрушения.

Об отношении местного населения к противнику и о том, какой поддержкой пользовались партизаны к концу первого года войны, говорит следующий отрывок из отчета командира 703-го немецкого охранного батальона, действовавшего с мая по июнь 1942 г. в районе восточнее реки Десна: «…Русские к немцам и венграм относятся с неприязнью, по меньшей мере, сдержанно; к партизанам отношение очень дружественное, большая часть их в партизанах; даже женщины и дети со времени боев 1941 г. поддерживают связь с партизанами, постоянно снабжают их продовольствием, как правило добровольно; поставляют им сведения, бегут при приближении немецких и венгерских войск, потом долго скрываются в лесах, постоянно используются в качестве разведчиков…»^[265]

В ряды партизан добровольно вступали рабочие, колхозники, служащие, научные и творческие работники, а также многие командиры, политработники и бойцы Красной Армии, попавшие в окружение и не сумевшие пробиться через линию фронта, представители правоохранительных органов и др. Однако в партизанском движении не могло активно участвовать поголовно все население оккупированных районов и даже его большинство. Ведь основную часть оставшегося в тылу врага населения составляли старики, женщины и дети, поскольку миллионы взрослых мужчин были мобилизованы в ряды Красной Армии или эвакуированы вместе с предприятиями на Восток в первые месяцы войны. Кроме того, фашисты замучили, уничтожили на захваченной территории около 11 млн наших соотечественников и угнали на каторгу в Германию около 5 млн граждан СССР, весьма дееспособную часть местных жителей. И все же, несмотря на это, численность партизан и их резервов относительно общего количества населения была довольно высокой.

Наконец, нельзя не учитывать и тот факт, что размах и содержание партизанского движения во многом определялись природными условиями, рельефом и характером местности. Партизанские формирования базировались большей частью в лесистых, болотистых или горных районах. Естественные условия северо-западных районов РСФСР, Белорусского Полесья, Северо-Западной Украины, Закарпатья, а позднее Крыма и предгорья Кавказа обеспечивали интенсивное и непрерывное ведение и развитие мощной партизанской войны, ставшей важным стратегическим фактором. Условия, в которых действовали партизаны за линией фронта, определяли различные формы их организации и разные методы борьбы. У партизан, базировавшихся в лесах, были крупные формирования (отряды, полки, бригады). У партизан в лесостепных районах и в катакомбах были сравнительно небольшие подразделения. Мелкими группами действовали народные мстители в степной местности.

Вместе с партийными и комсомольскими органами в развертывании партизанского движения активное участие принимали командование и политорганы Красной Армии. При политуправлениях фронтов и политотделах армий были созданы специальные отделы и отделения по работе среди партизан и населения временно оккупированных врагом районов.

В первые месяцы Великой Отечественной войны партизанам приходилось вести боевые действия в чрезвычайно трудных условиях. Не хватало опыта партизанской борьбы, оружия, снаряжения, продовольствия. Не была хорошо налажена разведка. Отряды народных мстителей нередко попадали в засады, окружения, подвергались разгрому со стороны карателей, войск СС, но тем не менее их дерзкие налеты уже тогда являлись весьма чувствительными для противника. Всего лишь через несколько дней после нападения на СССР в документах командования вермахта появились сообщения о действиях партизан. В июле 1941 г. с запозданием из-за отсутствия радиосвязи поступали информационные материалы от самих партизан об их первых боевых делах.

Летом 1941 г. в тылу группы армий «Север», рвавшейся к Ленинграду, действовало около 20 тыс. ленинградских и прибалтийских партизан. В приказе от 19 июля командующий 16-й германской армией обращал внимание на деятельность партизан, указав, что с их действиями необходимо считаться.

Летом и осенью 1941 г. в нападениях на тылы группы армий «Центр» участвовало до 900 партизанских отрядов и групп общей численностью более 40 тыс. человек. В середине ноября из-за нехватки паровозов и разрушений партизанами железнодорожных путей группа армий «Центр» вместо 70 эшелонов, составлявших суточную потребность в материальных средствах, получала только 23.

На южном участке советско-германского фронта в тылу группы армий «Юг» летом и осенью 1941 г. вели активную вооруженную борьбу 883 партизанских отряда и 1700 небольших групп общей численностью около 35 тыс. человек. Причем с нашими войсками Юго-Западного и Южного фронтов взаимодействовали 165 отрядов.

Все это дало основание И. В. Сталину еще в конце июля 1941 г. в беседе со специальным помощником президента США Г. Гопкинсом заявить, что за линией фронта Германии созданы многочисленные партизанские отряды. «Они постоянно нападают на немецкие аэродромы и коммуникации. Русские лучше, чем немцы, знакомы с местностью и лучше знают, как пользоваться естественными прикрытиями. Эти “партизанские” войска, — отметил Сталин, — стали серьезной угрозой для немецкого наступления».

Немецко-фашистское командование с тревогой отмечало растущую решимость советских людей разжечь пламя всенародной войны. В секретном приказе от 14 сентября 1941 г. немецкий генерал Роквес констатировал: «…В лице русских партизан мы встретили очень деятельного, ловкого, подвижного и решительного противника, который отлично умеет использовать местность, проводит свои операции преимущественно по ночам и, действуя в своей собственной стране, в большинстве случаев поддерживается населением…» Два дня спустя такая же озабоченность проявилась в приказе, изданном начальником штаба верховного командования вооруженных сил фашистской Германии фельдмаршалом В. Кейтелем, в котором говорилось: «С началом войны против Советской России на оккупированных Германией территориях повсеместно вспыхнуло коммунистическое повстанческое движение. Формы действий варьируются от пропагандистских мероприятий и нападений на отдельных военнослужащих вермахта до отдельных восстаний и широкой войны»^[266].

Гитлеровцы предпринимали самые разнообразные меры для борьбы с партизанами и подпольщиками. Их карательные отряды устраивали в населенных пунктах частые облавы. Против народных мстителей посылались авиация и танки. Десятки самолетов висели над лесами и горными районами, выслеживая расположение партизан. Применялись все средства устрашения; провокации и подкупы, массовые расстрелы населения и зверские пытки арестованных. Однако повальные злодеяния оккупантов только закаляли волю советского народа к борьбе. К концу 1941 г. в тылу врага боевые действия вели более 2 тыс. партизанских отрядов и групп общей численностью свыше 90 тыс. человек.

Зима 1941/42 г. явилась наиболее тяжелым временем для партизан. Жестокие морозы, острая нехватка оружия, боеприпасов и продовольствия, насыщенность многих населенных пунктов гарнизонами противника — все это до крайности обострило и без того огромные трудности борьбы. Но основная масса партизанских формирований тем не менее сумела приспособиться к зимним условиям и не снизила активность своей боевой деятельности.

Обеспокоенное разраставшимся партизанским движением гитлеровское командование было вынуждено для борьбы с ним не только непрерывно усиливать специальные охранные соединения, но и привлекать полевые войска. По данным германского Генерального штаба, на 30 ноября 1941 г. против советских партизан действовало: 21 охранная, пехотная, моторизованная и кавалерийская дивизия, 16 пехотных, моторизованных и кавалерийских бригад, один отдельный полк, всего около 30 расчетных дивизий.

Необходимо отметить, что в ходе начавшегося 5–6 декабря 1941 г. контрнаступления Красной Армии под Москвой заметно усилилось взаимодействие партизан с советскими войсками. В январе 1942 г. партизаны Смоленской области освободили более 40 сел и деревень в Знаменском районе, куда вскоре высадились наши воздушно-десантные части. В феврале смоленские партизаны выбили противника из г. Дорогобужа. В этом районе с ними соединились действовавшие во вражеском тылу части 1-го гвардейского кавалерийского корпуса. Совместно с кавалеристами и десантниками партизаны освободили территорию площадью около 10 тыс. кв. км.

«Первая битва, которую проиграл вермахт во Второй мировой войне, — писал позднее бывший гитлеровский полковник Г. Тёске, — была битва против советских партизан зимой 1941/42 г. Затем последовали дальнейшие поражения в этой борьбе… В основном они состояли в том, что с самого начала инициатива находилась у партизан и осталась у них до конца войны».

Весной 1942 г. под влиянием выдающейся победы, одержанной в битве под Москвой, происходит усиление партизанского движения, принимавшего все более массовый характер. Обстановка все настойчивее диктовала необходимость централизации руководства народной борьбой за линией фронта. Но решение этого вопроса в силу ряда причин затянулось. И только 30 мая 1942 г. постановлением Государственного Комитета Обороны за № 1837 ее при Ставке Верховного Главнокомандования был, наконец, создан Центральный штаб партизанского движения (ЦШПД) во главе с руководителем коммунистов Белоруссии П. К. Пономаренко.

Вот что рассказывал об этом автору книги сам Пономаренко со слов А. И. Микояна: «Докладчиком по данному вопросу был Лаврентий Берия. Вместе с Никитой Хрущевым он подготовил предложения по основным задачам и направлениям деятельности Центрального штаба партизанского движения, который должен функционировать при Ставке Верховного Главнокомандования, но под руководством НКВД СССР. Доложил и о персональном составе нового органа во главе с В. Т. Сергиенко, который, по словам Берии, “очень хорошо проявил себя в должности наркома внутренних дел Украины”.

— А вам не жаль отдавать в Центр такие хорошие украинские кадры? — спросил не без иронии Сталин, обращаясь к Хрущеву и Берии. Вслед за этим, уже более резким тоном он сказал, смотря только на Берия. — У вас — узко ведомственный подход к этой чрезвычайно важной проблеме. Партизанское движение, партизанская борьба — это народное движение, народная борьба. И руководить этим движением, этой борьбой должна и будет партия. Сейчас то, что требуется, мы и исправим. И начальником Центрального штаба партизанского движения будет член ЦК ВКП(б).

С этими словами Сталин взял синий карандаш, обвел стоявшую последней в представленном списке мою фамилию и стрелочкой поставил ее на первое место. Так состоялось мое утверждение начальником Центрального штаба партизанского движения…»^[267].

Как показали последующие события, такое решение оказалось весьма правильным. По мнению Маршала Советского Союза Г. К. Жукова, П. К. Пономаренко «оправдал доверие партии и стал подлинным организатором деятельности народных мстителей».

Согласно постановлению ГКО Центральный штаб партизанского движения решал следующие основные задачи: установление постоянной и тесной связи с партизанскими формированиями, координация их боевой деятельности, организация взаимодействия партизанских сил с Красной Армией, обобщение и распространение опыта партизанской борьбы, снабжение партизанских формирований и подполья вооружением, боеприпасами, медикаментами и другими материально-техническими средствами, усиление массово-политической работы, подготовка партизанских кадров.

Этими последующими решениями учреждались также 13 республиканских, краевых и областных штабов партизанского движения и соответствующие штабы при военных советах фронтов.

Принятые меры позволили обеспечить стройную систему руководства всеми сторонами боевой и политической деятельности партизан. Они дали возможность значительно улучшить снабжение партизанских формирований необходимыми средствами борьбы и в конечном счете — усилить их удары по врагу.

К весне 1942 г. гитлеровское военное командование было вынуждено для подавления партизанского движения в захваченных советских районах использовать уже до 22 охранных и полевых дивизий. Один из фашистских главарей, министр пропаганды Геббельс, записал в это время в своем дневнике: «Опасность со стороны партизан растет с каждой неделей. Партизаны безраздельно господствуют над обширными районами оккупированной России… Этой зимой они поставили нас перед большими трудностями, которые отнюдь не уменьшились с началом весны».

В обстановке развернувшегося в мае — июне 1942 г. наступления немецко-фашистских войск на южном крыле советско-германского фронта ЦШПД и местные штабы партизанского движения приняли меры для активизации действий партизан, в особенности на коммуникациях противника. Только в июле, по данным днепропетровской, киевской, минской и рижской немецких железнодорожных дирекций, партизаны совершили на железных дорогах 460 налетов и диверсий, произвели 222 крушения поездов, уничтожили около 700 вагонов, платформ и цистерн.

Германское командование проявляло растущее беспокойство в связи с новыми выступлениями народных мстителей. «Приказ Сталина “создать в тылу немецкой армии невыносимые условия для врага” недалек от выполнения», — отмечал командующий группой армий «Центр» фельдмаршал Г. Клюге.

К осени 1942 г. партизанское движение охватило почти все оккупированные противником районы в результате нового вражеского наступления. Успешные операции в тылу захватчиков проводили рейдирующие партизанские соединения С. А. Ковпака, А. Н. Сабурова, М. И. Наумова, А. Ф. Федорова, В. В. Казубского, С. В. Гришина и др. В самые напряженные дни Сталинградской битвы удары партизан по различным объектам противника, особенно по железным дорогам, заметно возросли. Украинские, белорусские, воронежские, курские, сталинградские, калмыцкие партизаны развернули боевые действия на коммуникациях, использовавшихся гитлеровцами для подвоза из тыловых районов рейха в район Сталинграда военно-оперативных и снабженческих грузов, и сумели добиться резкого сокращения этих перевозок. Ю. Липперт, один из руководителей немецкого «Транспортного управления вооруженных сил на Украине», сообщал, что для снабжения войск, осаждавших Сталинград, ежесуточно требовалось 60 эшелонов, однако «в лучшие дни приходило самое большее 30 поездов».

К середине ноября 1942 г. в захваченных вражескими войсками районах СССР действовало около 1770 партизанских отрядов и соединений, насчитывавших более 125 тыс. человек. Командование вермахта направило против партизан ряд новых крупных карательных экспедиций. Но вооруженная борьба патриотов с оккупантами продолжала нарастать. Контрнаступление Красной Армии под Сталинградом и последующие наступательные операции советских войск сопровождались новым подъемом партизанского движения. Партизанские отряды выросли в бригады, многие бригады развернулись в крупные соединения.

В связи с начавшимся массовым изгнанием врага с советской земли от партизан требовалось всемерно усилить помощь наступающим войскам Красной Армии, постоянно срывать перегруппировки вражеских сил и планы противника по разрушению и уничтожению оставляемых городов, сел и других населенных пунктов. Их удары по важнейшим коммуникациям гитлеровцев стали заранее планироваться при проведении фронтовых и армейских операций советских войск. Только с ноября 1942-го по март 1943 г. партизаны совершили свыше 2,5 тыс. железнодорожных диверсий, выведя из строя более 100 км линий.

В тылу немецко-фашистских захватчиков в результате боевых действий партизан образовывались новые края и зоны, очищенные от врага. Например, в Белоруссии с осени 1941 г. и до полного изгнания с ее территории оккупантов существовал обширный партизанский край в треугольнике Могилев — Орша — Минск. Как отмечал гитлеровский генерал К. Типпельскирх, 4-я немецкая армия при отступлении «очутилась в огромном, простиравшемся до Минска, лесисто-болотистом районе. Он контролировался крупными партизанскими отрядами и ни разу за все три года не очищался от них, а тем более не оккупировался немецкими войсками. Все переправы и дороги в этом труднодоступном районе, покрытом почти первобытными лесами, были разрушены…». Кроме указанной территории, появились целые партизанские края: Бегомльский, Лепельско-Чашникский, Освейский, Ивеняцкий и другие. По этому поводу английский историк Г. Рейтлинджер в своей книге, посвященной конфликтам германской политики в России в период войны, писал: «Начиная с зимы 1941 г. до возвращения Красной Армии большая часть Белорусской Советской Республики оставалась в руках партизан. Действительные размеры территории, которую немцы контролировали, были столь малы, а объем деятельности гражданских оккупационных властей был столь незначителен, что настоящую историю страны в период германской оккупации надо искать в анналах партизанской войны, главным театром которой Белоруссия оставалась в течение всего периода германской оккупации».

Летом 1943 г. под постоянным контролем народных мстителей находились и многие районы Украины. По донесению генерального комиссара Житомирского округа, из 18 подчиненных ему районов округа только в пяти органы немецкой администрации могли осуществлять свою деятельность.

В августе 1943 г., еще в ходе Курской битвы, партизаны развернули операцию «Рельсовая война», план которой был разработан Центральным штабом и одобрен Ставкой ВГК. На первом этапе этой операции участвовало 170 отрядов и бригад украинских, белорусских, орловских, смоленских и ленинградских партизан общей численностью около 100 тыс. человек. В ночь на 3 августа, получив по рациям приказ из Москвы, партизанские отряды и соединения устремились к железнодорожным линиям и нанесли по ним мощный массированный удар. «Весь день 3 августа, — вспоминал П. К. Пономаренко, — в Центральном штабе царила атмосфера напряженного ожидания сообщений из тыла врага… В тылу врага огромная армия партизан впервые не только за весь период войны, но и вообще в истории войн по единому плану пошла в атаку, чтобы парализовать жизненные нервы врага — железнодорожные коммуникации… С ночи 4 августа узел связи Центрального штаба партизанского движения работал с огромным напряжением, принимая поток радиограмм от партизанских отрядов, подпольных партийных центров о результатах первого удара». А они были впечатляющими: за одну ночь удалось подорвать более 42 тыс. рельсов, 6 тыс. вражеских эшелонов были уничтожены или застыли на искореженных путях. В дневнике боевых действий верховного командования вермахта 5 августа появилась запись: «За последние ночи существенно изменилось положение на железных дорогах из-за молниеносно проведенной серии взрывов, которые парализовали все движение в тылу армий “Центр”». К середине сентября число поврежденных рельсов составляло уже около 215 тысяч.

Создав таким образом для вражеских войск серьезные затруднения в перегруппировке сил и в подвозе резервов, партизанская акция в немалой степени способствовала успешному наступлению Красной Армии на Левобережной Украине.

С 19 сентября началась вторая операция, получившая кодовое наименование «Концерт». К участникам операции подключились 193 отряда партизан Прибалтики, Карелии и Крыма, имевшие в своих рядах свыше 120 тыс. бойцов. За время операции «Концерт», продолжавшейся до конца года, народные мстители разрушили 148 557 рельсов. В результате этих действий пропускная способность вражеских железнодорожных коммуникаций снижалась на 35–40 %.

Всего в течение 1943 г. партизаны подорвали около 11 тыс. эшелонов противника, вывели из строя 6 тыс. паровозов, около 40 тыс. вагонов и платформ, уничтожили до 6,5 тыс. мостов. К концу года в тылу врага вели вооруженную борьбу свыше 1 млн партизан и подпольщиков. Германское командование было вынуждено использовать против них десятки дивизий. Народная борьба в тылу врага достигла своего наивысшего подъема.

В 1944 г. боевые действия партизан против немецко-фашистских захватчиков были не менее успешными и характеризовались большим разнообразием. Серьезных масштабов достигли взрывы мостов, железнодорожного полотна, крушение и уничтожение эшелонов, диверсии в депо и на станциях, нападения на вражеские колонны, штабы, склады, аэродромы, казармы, комендатуры и т. д.

В начале года произошло изменение в системе управления партизанским движением. Постановлением Государственного Комитета Обороны от 13 января 1944 г. ЦШПД был упразднен, и руководство народной борьбой за линией фронта целиком возлагалось на ЦК компартий Украины, Белоруссии, республик Прибалтики, Карело-Финской ССР, на Ленинградский, Калининский и Крымский обкомы ВКП(б), а также местные штабы партизанского движения. Хотя ликвидация ЦШПД повысила ответственность указанных органов за руководство народным сопротивлением в тылу врага, последующие события показали, что проведенная реорганизация была не совсем оправданной, ибо обстановка требовала обеспечивать согласованные действия партизанских сил и войск фронтов в масштабе всей освобождаемой от захватчиков территории, а не только отдельных административных районов.

Основной целью народных мстителей оставались вражеские коммуникации. В связи с изменившимися условиями рельсовые удары стали осуществляться на направлениях и во время, согласованное с командованием фронтов.

Так, план новых диверсионных акций ленинградских партизан, разработанный Ленинградским штабом партизанского движения, был тесно скоординирован с командованием Ленинградского и Волховского фронтов.

За период зимнего наступления этих фронтов (14 января — 1 марта 1944 г.) ленинградские партизаны взорвали свыше 58,5 тыс. рельсов, более 300 мостов, спустили под откос 136 вражеских поездов, освободили 13 железнодорожных станций, уничтожив более 28 тыс. гитлеровцев — столько же, сколько за весь 1942 г.

При подготовке Белорусской наступательной операции было решено нанести одновременный массовый удар партизан по магистралям и линиям связи противника непосредственно перед наступлением.

В ночь на 20 июня 1944 г. партизаны в установленное время атаковали железные дороги группы армий «Центр» на всем протяжении от линии фронта до государственной границы, взорвали 40 775 рельсов.

В полосах наступления 1-го Прибалтийского, 3-го, 2-го и 1-го Белорусских фронтов только в течение трех суток (с 26 по 28 июня) они пустили под откос 147 эшелонов с живой силой и техникой врага.

«Ни на одном другом театре военных действий не было такого тесного взаимодействия между партизанами и регулярной армией, как на русском», — отмечал гитлеровский генерал Л. Рендулич. К началу июля 1944 г., в разгар Белорусской наступательной операции, было взорвано уже более 60 тыс. рельсов. По оценке генерала вермахта Г. Гудериана, эта партизанская операция оказала «решающее влияние на исход сражения».

В течение года действенная помощь народных мстителей Вооруженным Силам СССР проявилась при проведении всех последующих наступательных сражений. В ходе освобождения советской земли значительная часть активных борцов Сопротивления влилась в регулярную армию.

На Польской земле действовало 12 тыс. советских партизан. В Чехии и Моравии к концу января 1945 г. сражались 14 соединений и 12 советско-чехословацких отрядов. В одном только Словацком национальном восстании приняли участие свыше 17 тыс. советских партизан под командованием А. С. Егорова, М. И. Шукаева, П. А. Величко, В. А. Квитинского и других командиров. Во Франции, Италии, Бельгии, Югославии, Голландии, Дании, Греции в рядах движения Сопротивления сражались до 50 тыс. советских граждан, совершивших побеги из лагерей военнопленных и гитлеровских рабочих лагерей. Все они внесли достойный вклад в достижение окончательного разгрома фашистской Германии и ее союзников.

Отмечая значение борьбы советских партизан за линией фронта, Маршал Советского Союза Г. К. Жуков писал: «Успешный ход наших наступательных операций поддерживался героическими действиями партизанских сил Советского Союза, которые более трех лет не давали врагу передышки, разрушая вражеские коммуникации и терроризируя его тыл…

Командованию вражеских войск пришлось у себя в тылу практически создавать второй фронт для борьбы с партизанами, на что отвлекались крупные силы войск. Это серьезно отразилось на общем состоянии германского фронта и в конечном счете на исходе войны».

Как уже отмечалось, огромное значение в борьбе с врагом имела и деятельность подполья — боевых групп, различных антифашистских, молодежных, патриотических организаций. В отличие от партизан подпольщики действовали, как правило, в городах и других населенных пунктах небольшими группами или в одиночку. Член каждой подпольной группы не знал состава, задач, явок и паролей других групп и получал задания через руководителя, связанного с уполномоченным центра. Подобное построение подполья, основанное на революционном опыте прошлого, уменьшало возможности провала, проникновения провокаторов.

Подпольщики применяли весьма специфические средства борьбы: внедрялись в административный и хозяйственный аппарат противника, вели работу по разложению так называемых «добровольческих» формирований, создававшихся гитлеровцами, собирали разведывательные сведения, выводили из строя предприятия путем взрывов и диверсий и т. д. Они активно участвовали и в боевых действиях, нередко увязывая свои удары с выступлениями партизан. С приближением советских войск подпольщики в ряде случаев поднимали население городов и других объектов на вооруженные восстания против оккупантов и сами переходили к открытым боевым действиям.

Подпольные ячейки создавались также в фашистских лагерях смерти, где содержались военнопленные, в различных концентрационных лагерях. Их участники вели агитационно-разъяснительную работу, организовывали побеги, готовили и возглавляли восстания заключенных. Широкая сеть подпольных организаций начала действовать на всей оккупированной гитлеровцами территории СССР уже в первые месяцы войны. В Белоруссии, например, летом 1941 г. активную работу развернули подпольщики Гомеля, Борисова, Могилева, Витебска, Мозыря, Полоцка и других городов. К концу года только в Орше имелось более 20 подпольных групп. На местном железнодорожном узле стали действовать подпольщики, возглавляемые К. С. Заслоновым, группы Е. В. Гречихи, Е. Н. Шамшуровой, Н. П. Кузьмина, Г. И. Щербо, Л. И. Муромцевой, Е. А. Наталевича, в немецкой типографии — группа А. П. Николаева, на льнокомбинате — И. К. Петроченко, в госпитале военнопленных — В. А. Марчака и др.

В оккупированных районах Украины в первые месяцы войны, несмотря на чрезвычайно трудные условия, удалось сформировать весьма разветвленную городскую и сельскую сеть боевого подполья, которое стало наносить ощутимые удары по немецко-фашистским оккупантам. Одним из крупнейших очагов сопротивления врагу стала, например, Житомирщина. Первый секретарь подпольного обкома партии Г. И. Шелушков в июле 1941 г. прибыл в оккупированный гитлеровцами Житомир и устроился дворником на хлебозаводе. Направленные им в районы уполномоченные обкома П. В. Толкач, М. В. Шклярус, П. И. Кондратюк, П. П. Выховец и др. за короткий срок создали несколько подпольных групп и организаций, которые сразу же включились в активную борьбу против врага. К началу 1942 г. в Житомире успешно действовало до 20 подпольных групп.

На захваченной противником территории РСФСР подпольная борьба наиболее успешно развернулась в городах и населенных пунктах Ленинградской, Смоленской, Калининской, Орловской, Курской, Московской областей и Крыма. Так, уже летом 1941 г. в Пскове и Псковском районе в результате напряженной работы подпольного райкома и горкома партии было создано около 30 подпольных групп, в которых состояло более 100 человек.

Организаторами боевого подполья выступали не только партийные комитеты. Многие подпольные организации создавались и по инициативе беспартийных граждан. Это имело место, например, в ряде городов Смоленской области, где на начальном этапе борьбы не было партийных комитетов.

Конкретные и эффективные меры по развертыванию массового сопротивления в тылу захватчиков принимали подпольные партийные органы Прибалтийских республик. Так, летом 1941 г., после оккупации Литовской ССР, наряду с партизанскими отрядами были созданы подпольные организации в Каунасе, Шауляе, Мариямполе, Паневежисе, Укмерге, Рокишкисе и Алитусе. В Эстонии подпольная борьба наиболее активно велась в Вируском, Харьюском, Ярваском, Ляянеском уездах и на острове Сааремаа.

На захваченной врагом территории Молдавии летом и осенью 1941 г. 14 подпольных организаций и групп объединяли около 200 патриотов.

Тяжелая обстановка на фронте, недостаточность опыта борьбы и конспирации в первый период войны нередко приводили к разгрому подпольных организаций, гибели их членов. Но несмотря на все трудности нелегальной работы и большие потери, сила подполья росла и крепла. Вместо одной разгромленной организации или группы возникали новые, а на смену павшим героям-подпольщикам приходили сотни патриотов. Секретарь Духовщинского РК ВКП(б) Смоленской области П. Ф. Цуранов вспоминал: «Первые недели и месяцы подпольной работы были очень тяжелы… Ночевать приходилось в поле, в лесу… Как я ни скрывался… фашистские холуи… проведали о моем пребывании в районе. За мной охотились, как за медведем, но тщетно… Оставшись в районе, я исходил… его вдоль и поперек. Пообходил почти всех коммунистов. Организовал их в подпольные партийно-партизанские группы. Теперь они выросли в партизанские отряды». К началу 1942 г. на оккупированной, например, Орловщине действовало 46 подпольных организаций, а к лету 1942 г. их количество удвоилось, составив 96. Во второй половине 1942 — начале 1943 г. на оккупированной гитлеровцами советской земле подпольные организации и группы имелись почти во всех городах и во многих населенных пунктах, нанося врагу серьезный ущерб.

Особый размах и эффективность борьба подпольщиков приобрела в 1943–1944 гг. Партийные комитеты обеспечили высокую степень ее организованности. На Украине по мере приближения линии фронта к оккупированным гитлеровцами районам деятельность боевого подполья резко активизировалась. Как свидетельствуют многочисленные документы, фактически не было ни одного крупного населенного пункта, жители которого вместе с подпольщиками не приняли бы участие в помощи советским войскам, освобождавшим родную землю. Когда, например, наступавшие части Красной Армии подошли к Днепродзержинску Днепропетровской области, боевые группы подпольной организации, которой руководил П. Л. Педиско, ударили по вражеским войскам с тыла. В развернувшихся тяжелых боях местные подпольщики и советские воины шаг за шагом очищали от оккупантов улицы и кварталы города. На помощь им подошли боевые группы Криничанского района под командованием секретаря подпольного райкома партии В. С. Терещенко. В результате согласованных действий 25 октября 1943 г. город Днепродзержинск был освобожден.

Под воздействием победоносного наступления Красной Армии массовый переход к открытым вооруженным выступлениям осуществили подпольные организации Николаевской, Одесской, Винницкой, Волынской, Житомирской, Станиславской и Львовской областей Украины.

Еще один характерный пример боевой деятельности подпольщиков. В Минске, несмотря на гибель двух составов Минского горкома партии, новому подпольному городскому комитету удалось создать около 80 боевых групп, куда вошло свыше 300 подпольщиков. Вскоре число боевых групп достигло 120. Вот как описывал обстановку в Минске чиновник немецкого торгового общества «Восток» Э. Вестфаль в письме от 5 августа 1943 г.: «В последние месяцы много немцев застрелено прямо на улицах. Шоссе на Вильно из Минска непроезжее. На Барановичи проезжее только при условии прикрытия танков и сильном эскорте… 22 июня в городском театре была заложена мина и к заключению праздника освобождения мина взорвалась. В результате — свыше 30 убитых и 100 раненых. Затем они взорвали электростанцию и паровой котел молокозавода… В воскресенье вечером у офицерского общежития на воздух взлетела легковая автомашина и у водокачки — паровоз. Здесь бухает ежедневно, иногда даже, тяжелое орудие».

В оккупированных немецко-фашистскими захватчиками районах Украины под руководством партийных комитетов в годы Великой Отечественной войны мужественно сражались с врагом более 100 тыс. подпольщиков, в Белоруссии — более 70 тыс., в краях и областях Российской Федерации — более 35 тыс.

Вместе с партизанами и подпольщиками против оккупантов по мере своих сил и возможностей выступали широкие народные массы. Командование партизанских отрядов и руководители подполья постоянно опирались на поддержку населения оккупированных врагом районов, направляя глухое и скрытое недовольство местных жителей в русло организованного отпора фашистским поработителям.

Подавляющее большинство советских граждан, находившихся на территории, захваченной гитлеровцами, не только постоянно помогали партизанам и подпольщикам, но и сами систематически срывали далеко идущие планы врага. По этому поводу Т. Оберлендер — начальник диверсионной службы вермахта на южном участке советско-германского фронта — в донесении от 28 октября 1941 г. сообщал: «Наряду с охраной путей подвоза существует неотложная необходимость выжать из страны все возможное для обеспечения снабжения Германии. Гораздо большей опасностью, чем активное сопротивление партизан, здесь является пассивное сопротивление — трудовой саботаж, в преодолении которого мы имеем еще меньшие шансы на успех»^[268].

На предприятиях, которые не удалось перебазировать в тыловые районы СССР, рабочие прятали или приводили в негодность готовую продукцию, станки, инструменты, оборудование. Жители деревни боролись за сохранение колхозной собственности, угоняли в леса скот, передавали его партизанам, прятали сельскохозяйственный инвентарь, хлеб. Одновременно развернулся массовый саботаж на производстве. Несмотря на крайне жестокие меры оккупантов, рабочие, крестьяне и служащие уклонялись от выхода на работу, скрывали свои профессии и специальности, игнорировали распоряжения оккупационной администрации, не платили налогов, боролись против угона советских граждан на фашистскую каторгу, уклонялись от мобилизации в различного рода трудовые формирования и т. д.

В результате всех этих методов невооруженного сопротивления захватчикам только на территории Украины, где до войны в строю действующих находились сотни и тысячи фабрик, заводов, шахт и рудников, гитлеровцам удалось частично наладить работу лишь 0,02 % довоенного количества предприятий. Практически бездействовали все крупнейшие металлургические объекты республики. По свидетельству одного из партийных руководителей Днепропетровской области, «на протяжении 24 месяцев немцы пытались использовать наши заводы для нужд своей армии, однако эти попытки ни к чему не привели… Кое-как за год и девять месяцев немцам удалось пустить две мартеновские печи в июне 1943 года, но и здесь сталевары… не дали немцам ни одного грамма качественной стали. Рабочий коллектив листопрокатного цеха два раза выводил из строя моторы. На цементном заводе не дал немцам доброкачественного цемента, почти весь выработанный цемент был брак». Благодаря сопротивлению шахтеров оккупанты лишь в самой незначительной мере воспользовались топливом Донецкого бассейна. Согласно сообщению германского хозяйственного штаба «Восток» от 30 сентября 1944 г. в Донецкой области за все время оккупации было добыто 4,1 млн т угля, или всего лишь 1,5 % его довоенной добычи, составившей в 1940 г. 94 млн 319 тыс. т^[269].

Весьма чувствительными для захватчиков были саботаж и диверсии на транспорте. В Минском депо с 9 июля по 16 августа 1943 г. было выведено из строя и недодано по графику 155 паровозов и уничтожено взрывом два паровоза.

Гитлеровцы были вынуждены констатировать: «Ни одно предприятие не получает ни чугуна, ни стали». «Крупнейшие металлургические заводы Донбасса бездействуют».

По признанию министра военной экономики Германии А. Шпеера, «не удалось извлечь экономической пользы из Донбасса, так как разрушения были серьезны, а восстановление шло необычайно трудно».

Такое же положение сложилось для противника и в области сельскохозяйственного производства, где урожай на захваченной им территории не превышал 25 % довоенного, а значительная часть его оставалась к тому же неубранной и невывезенной с полей. Уже к середине 1942 г. надежды врага получить отсюда нескончаемый поток продовольствия стали исчезать. В марте 1942 г. немецкая газета «Дойче Украине цайтунг» писала: «Украинские колхозники без энтузиазма относятся к снабжению германской армии. Они не желают производить больше, чем необходимо для поддержания их собственной жизни».

Саботаж и диверсии были эффективным оружием и для крестьян. Обратимся снова к признаниям врага. По официальным данным немецких оккупационных властей, в Литве в 1941–1942 гг. только 15 % крестьянских дворов выполнили поставки по молоку. 18 декабря 1942 г. на совещании у рейхсминистра Розенберга представитель командования группы армий «Север» докладывал: «В Эстонии, к сожалению, настроение населения значительно ухудшилось… сегодня можно говорить о пассивном сопротивлении эстонских крестьян. На 27000 эстонских хозяйств наложены штрафы за невыполнение поставок… Дело дошло до того, что сегодня не найдется ни одного человека для отправки на работы в Германию». На одном из заседаний румынского правительства губернатор Бессарабии констатировал: «У крестьян Бессарабии можно получить продукцию только силой». При допросе зондерфюрера Битнера, взятого в плен советскими войсками и представшего перед военным трибуналом в освобожденном Минске, ему был задан вопрос: «Кто давал вам сведения о том, что в отдельных селениях граждане не выполняли поставки?» Подсудимый ответил: «Такие сведения не были нужны, так как 100 процентов населения не сдавало поставок».

Все это отнюдь не означает, что гитлеровцам ничего не удалось получить с захваченной советской земли. Напротив, общие размеры их массовых грабежей, в том числе продовольствия, промышленного оборудования, произведений искусства, были значительными, однако далеко не в том объеме, на который рассчитывал враг.

Из захваченных районов гитлеровцы намеревались также направить на каторжные работы в Германию 15 млн человек, но сумели, применяя самые жесточайшие, репрессивные меры и встречая постоянное сопротивление советских людей, осуществить свой план только на одну треть (хотя, разумеется, сама по себе цифра — 4978 тыс. наших граждан, угнанных в фашистскую неволю, — представляется весьма значительной). Не удалось захватчикам благодаря противодействию советских людей отправить также в Германию по меньшей мере 120 млн т награбленного имущества.

Всенародная борьба, развернувшаяся за линией фронта, сыграла огромную роль в разгроме врага и ее трудно переоценить.

Значение мощного народного сопротивления состоит в том, что был нанесен большой урон живой силе и технике противника, существенно ослаблена гитлеровская военная машина. За годы войны, согласно данным начальника Центрального штаба партизанского движения военных лет П. К. Пономаренко, советские партизаны и подпольщики уничтожили, ранили и пленили свыше 1,6 млн солдат и офицеров вермахта, военно-строительных организаций рейхсминистра Тодта, немецких чиновников оккупационной администрации, военных железнодорожников и колонистов. Ими же в боях и в результате диверсий были убиты 67 генералов немецко-фашистской армии, войск СС и крупных политических деятелей Третьего рейха. Они произвели 20 тыс. крушений вражеских поездов, подорвали около 120 бронепоездов, вывели из строя до 17 тыс. паровозов и почти 171 тыс. вагонов, взорвали и сожгли около 12 тыс. железнодорожных и шоссейных мостов, разгромили более 250 железнодорожных узлов и станций, подорвали и захватили более 65 тыс. грузовых и легковых автомашин и т. д.^[270].

Советские патриоты, сражавшиеся в тылу врага, оказывали неоценимую помощь войскам Красной Армии. Это выражалось прежде всего в разведывательной деятельности партизан и подпольщиков. Планируя ту или иную операцию, командование Вооруженных сил СССР через штабы партизанского движения давало конкретные задания партизанским формированиям и подполью по выявлению численности сил противника, разведыванию его оборонительных сооружений, расположения складов, аэродромов и др. Нередко советское военное командование привлекало партизан к обороне отдельных участков фронта: партизаны активно взаимодействовали с регулярными частями в период наступательных боев и т. д.

Народная борьба, развернувшаяся за линией фронта, требовала от противника больших сил для охраны коммуникаций и тыловых объектов, для борьбы против народных мстителей. По данным иностранных источников, осенью 1942 г. для охраны железных дорог и борьбы против советских партизан было выделено 15 полевых и 10 охранных дивизий, а также ряд других подразделений. Уже к октябрю 1943 г. их количество увеличилось до 50 дивизий.

Морально-политическое значение борьбы советских людей в тылу захватчиков заключалось в том, что немецкие солдаты и офицеры, видя размах партизанской и подпольной борьбы, зная настроение и отношение к ним абсолютного большинства населения, все более убеждались в бесперспективности войны, неизбежности поражения фашистского блока.

Ратные подвиги партизан, подпольщиков и других активных борцов сопротивления, совершенные в годы Великой Отечественной войны, получили высокую оценку. Медалью «Партизану Отечественной войны» были награждены свыше 127 тыс. человек, а другими орденами и медалями СССР — около 200 тыс. 249 наиболее отличившихся участников борьбы в тылу врага удостоились звания Героя Советского Союза, в том числе 178 коммунистов и 47 комсомольцев. С. А. Ковпаку и А. Ф. Федорову медаль «Золотая Звезда» была вручена дважды. Среди награжденных во время войны медалью «Золотая Звезда» были прославленные партизаны и подпольщики Т. П. Бумажков, А. Н. Сабуров, К. С. Заслонов, П. М. Машеров, С. В. Руднев, С. А. Гришин, С. В. Гришин, М. С. Прудников, И. Судмалис, В. И. Козлов, В. И. Клоков, М. А. Гурьянов, Н. Н. Попудренко, А. С. Шумавцев, В. А. Карасев, Н. В. Троян, Р. Н. Мачульский, И. В. Сергиенко, С. А. Ваупшасов, К. П. Орловский, Н. Г. Васильев, М. И. Наумов, Д. Бакрадзе, В. П. Самсон, З. А. Космодемьянская, А. П. Чекалин, М. Мельникайте, Д. Н. Медведев, В. З. Корж, члены штаба подпольной организации «Молодая гвардия» и многие другие.

Борьба в тылу немецко-фашистских захватчиков на оккупированной ими территории СССР не имела себе равных в истории освободительного движения. Она явилась еще одним славным подвигом советского народа, одним из важнейших факторов его исторической победы над ударными силами мировой реакции и фашизма во Второй мировой войне.

Глава 11. Вклад советской военной экономики в победу антигитлеровской коалиции во Второй мировой войне

Вторая мировая война убедительно показала, что исход сражений и в целом вооруженного противоборства государств был самым тесным образом связан с состоянием и возможностями их экономики. Основы не только военной, но и экономической победы были заложены в годы довоенных пятилеток, когда необходимо было в невиданно короткие сроки преодолеть унаследованную от дореволюционной России экономическую отсталость и превратить страну в современную индустриальную, экономически независимую державу. Процесс реализации грандиозных планов осуществлялся в чрезвычайно трудной и противоречивой обстановке, когда в строительстве нового общества наряду с большими преобразованиями в материальной и духовной жизни народа происходили серьезные деформации, которые нанесли немалый ущерб государству.

В условиях возрастания угрозы фашистского нападения на СССР и возникновения новой мировой войны большие усилия сосредотачивались на максимальном развитии промышленности, прежде всего тяжелой индустрии, за счет существенного ограничения фондов потребления.

Советский Союз представлял собой огромную строительную площадку. В течение довоенных пятилеток в стране было сооружено и введено в действие 9 тыс. крупных предприятий, в том числе за первые годы третьей пятилетки — около 3 тыс.^[271]

Производство средств производства по сравнению с 1913 г. увеличилось в 13, 4 раза^[272]. Получили развитие качественная металлургия и точное машиностроение. Валовая продукция всей промышленности СССР в 1940 г. превышала уровень промышленного производства Советской России в 1920 г. в 38 раз, а продукция машиностроения и металлообработки — даже в 512 раз^[273].

Значительные усилия были приложены к созданию и размещению в восточных районах СССР заводов-дублеров.

На базе индустриализации страны удалось создать оборонную промышленность, которая по темпам роста валовой продукции опережала другие отрасли индустрии. Если за три года третьей пятилетки (1938–1940 гг.) ежегодный прирост продукции всей промышленности СССР составлял в среднем 13 %, то оборонной — 39 %. Такое форсированное развитие военного производства диктовалось необходимостью всемерного повышения обороноспособности СССР в условиях возраставшей угрозы гитлеровской агрессии^[274].

Были построены и оснащены передовой техникой авиационные и танковые заводы, крупные предприятия по производству артиллерийских орудий и стрелкового вооружения, реконструированы старые военные заводы. Все это позволило существенно увеличить производство различных видов боевой техники. С января 1939 по 22 июня 1941 г. промышленность СССР дала Красной Армии 17 745 боевых самолетов, свыше 7 тыс. танков, около 30 тыс. полевых орудий, почти 52,4 тыс. минометов. Военно-морской флот получил десятки новых современных кораблей^[275].

Однако перевооружение Красной Армии не было полностью завершено. По оснащению советских войск некоторыми важными видами вооружения и боевой техники они отставали от германского вермахта. Серийное производство новых типов танков и самолетов только начиналось. Устранять эти недостатки пришлось уже в ходе смертельного поединка с агрессором.

Много было сделано во время пятилеток и в области технической реконструкции советского транспорта. Ускоренными темпами велось сооружение новых магистралей и оснащение их современной техникой. Грузооборот всех основных видов транспорта СССР заметно возрос. К июню 1941 г. вагонный парк советских железных дорог был способен одновременно поднять в 2,5 раза больше груза, чем вагонный парк царской России накануне Первой мировой войны, а локомотивы могли перевезти эту возросшую массу грузов в полтора с лишним раза быстрее, чем раньше^[276].

Важные изменения произошли в сельском хозяйстве. Хотя при переводе крестьянских хозяйств на коллективные рельсы были допущены серьезные отступления от ленинских идей кооперирования, все же в целом коллективизация в укреплении позиций социализма в деревне являлась поворотом принципиального значения. Сельскохозяйственное производство стало многоотраслевым и механизированным. Но в целом лишь незначительно превзошло уровень 1909–1913 гг. В предвоенные годы государственные заготовки увеличились в 2,5 раза по сравнению с доколхозной деревней^[277].

Большое оборонно-экономическое значение имело создание материальных резервов. С 1940 по июнь 1941 г. государственные резервы и мобилизационные запасы были увеличены в 2 раза^[278].

Все эти факты показывают несостоятельность утверждений некоторых западных историков и ряда доморощенных фальсификаторов истории и публицистов о якобы слабости, военно-экономической отсталости и «потрясающей» неподготовленности СССР к своей защите накануне войны.

Перед Великой Отечественной войной Советский Союз по объему продукции машиностроения и по добыче железной руды занял второе место в мире и первое в Европе, по выплавке чугуна и стали и по производству электроэнергии — третье место в мире и второе в Европе, по добыче угля — четвертое место в мире и третье в Европе^[279].

Следует иметь в виду, что Германия ко времени нападения на СССР обладала не только огромной ударной силой своих войск, но и поставила под контроль экономические ресурсы почти всех европейских государств. Эти страны ежегодно производили более 19,3 млн т чугуна, 22,3 млн т стали, 149 млн т каменного угля, 19,3 млн т бокситов^[280]. На первое апреля 1941 г. 4876 предприятий оккупированных стран были привлечены к выполнению заказов вермахта^[281].

В распоряжении военной экономики Германии была металлургическая и машиностроительная индустрия ее союзников, нефть Румынии, бокситы Венгрии, вольфрам и олово Португалии, лес Финляндии и т. д. К июню 1941 г. мощности фашистского рейха по производству металла, электроэнергии и добыче угля были примерно в 2–2,5 раза больше, чем Советского Союза. Кроме того, в оккупированных европейских странах гитлеровская Германия захватила крупные запасы металла, стратегического сырья, оборудования и весь арсенал вооружения. К ней перешли оружие, боеприпасы и снаряжение 30 чехословацких, 92 французских, 12 английских, 22 бельгийских, 18 голландских и 6 норвежских дивизий. Военная продукция одних только чехословацких предприятий «Шкода» могла снабдить многими видами вооружения около 40–45 немецких дивизий^[282].

Внезапно разразившаяся фашистская агрессия, тяжелые раны, нанесенные противником хозяйственному организму страны, поставили советскую экономику уже в первые дни и недели войны в чрезвычайно тяжелое, а затем и весьма критическое положение.

В той угрожающей обстановке требовалось незамедлительно перевести народное хозяйство СССР на военные рельсы с тем, чтобы путем мобилизации всех его внутренних ресурсов обеспечить в кратчайшие сроки максимальное увеличение выпуска оборонной продукции, добиться материально-технического превосходства Красной Армии над вермахтом и другими войсками фашистского блока, создав тем самым возможность переломить ход событий.

Военная перестройка народного хозяйства СССР предусматривала коренное изменение структуры материального производства. Полное подчинение всей экономики: промышленности, транспорта, сельского хозяйства, связи — задачам борьбы против немецко-фашистских захватчиков требовало введения в действие ранее подготовленных (в частности, плана по боеприпасам) и новых мобилизационных планов, существенного перераспределения материальных и финансовых ресурсов в пользу военного производства, установления строгой централизации и строгого контроля в деле их распределения, нормирования и расходования.

Этот процесс сопровождался значительными материальными и финансовыми издержками и потерями, резким падением и даже остановкой производства на многих предприятиях. Положение усугублялось и тем, что в самом начале войны у руководства страны во многом из-за нарушенной связи с действующей армией не было конкретного представления о действительном положении на фронтах войны, что нашло отражение в некоторых абсолютно нереальных решениях, принятых тогда по хозяйственным вопросам.

Так, 23 июня 1941 г. начальники Белостокской, Ковельской, Брест-Литовской, Львовской, Литовской, Латвийской и ряда других дорог западной части СССР получили официальную директиву от наркома путей сообщения Л. М. Кагановича о плане капиталовложений на развитие этих дорог в третьем квартале 1941 г. 24 июня наряду с важным постановлением о создании при СНК СССР Совета по эвакуации Политбюро ЦК ВКП(б) вынесло решение, согласно которому Наркомат заготовок СССР обязывался в июне 1941 г. выделить «3 тыс. тонн муки дополнительно к рыночному фонду и 2 тыс. тонн кукурузы для продажи населению горных районов западных областей УССР»^[283], на территорию которых уже вступили войска противника.

Первым документом, определившим поворот промышленности на обслуживание фронта, было решение СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 23 июня 1941 г. ввести в действие принятый 6 июня 1941 г. мобилизационный план по боеприпасам^[284]. Он был превращен в оперативное задание по развертыванию наиболее массовой отрасли военной индустрии.

Вслед за этим правительство дало указание Госплану СССР срочно разработать мобилизационный план для всего народного хозяйства на ближайшие три месяца. 30 июня 1941 г. мобилизационный народно-хозяйственный план на третий квартал был представлен и утвержден ЦК ВКП(б) и СНК СССР. Это был план, в котором уже зримо проступали черты военной экономики.

Производство военной техники по сравнению с довоенным временем увеличивалось на 26 %^[285]. Капитальное строительство ограничивалось относительно небольшим числом ударных строек. Средства и материалы концентрировались на строительстве военных заводов в районах Поволжья, Урала и Западной Сибири.

Общая программа военной перестройки народного хозяйства СССР и мобилизации сил страны на отпор врагу содержалась в директиве Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) от 29 июня 1941 г. и в выступлении по радио 3 июля И. В. Сталина.

Важнейшей задачей высшего органа государственной власти — Государственного Комитета Обороны (председатель И. В. Сталин), созданного 30 июня 1941 г., являлась координация усилий фронта и тыла.

Между членами ближайшего сталинского окружения были распределены обязанности по руководству отдельными отраслями военного хозяйства. Так, в ведении В. М. Молотова стали находиться вопросы производства танков, Г. М. Маленкова — самолетов и авиационных моторов, Н. А. Вознесенского — вооружения и боеприпасов, А. И. Микояна — продовольствия, горючего и вещевого имущества, Л. П. Берия — самолетов и ракетной техники, Л. М. Кагановича и А. А. Андреева — транспортные перевозки.

Мобилизационный народно-хозяйственный план на третий квартал 1941 г. явился одной из первых попыток перевести экономику страны на военные рельсы. Но вскоре стало ясно, что подготовленный в своих главных чертах еще до фашистской агрессии он не отвечал той реальной обстановке, которая сложилась в результате военных неудач Красной Армии летом 1941 г. Поэтому 16 августа 1941 г. Совнарком СССР и ЦК ВКП (б) утвердили новый Военно-хозяйственный план на четвертый квартал 1941 г. и на 1942 г. по районам Поволжья, Урала, Западной Сибири, Казахстана и Средней Азии, который был направлен на то, чтобы в течение намеченного срока развернуть основную военно-промышленную базу Советского Союза в восточных районах страны. Здесь намечалось наладить массовое производство стрелкового вооружения, всех видов артиллерии, минометов, боеприпасов. Была разработана программа увеличения в восточных районах производства электроэнергии, угля, нефти, авиабензина, чугуна, стали, проката, алюминия, меди, аммиачной селитры, крепкой азотной кислоты.

В области сельского хозяйства план предусматривал увеличение посевной площади под зерновыми и техническими культурами в восточных районах РСФСР, Казахстана и Средней Азии^[286]. В предвидении увеличения грузопотоков с востока на запад и обратно большое внимание в Военно-хозяйственном плане уделялось расширению важнейших узлов и станций на магистралях восточного направления. Было намечено в тыловых районах России строительство вторых путей, связывающих Сибирь и Урал с Поволжьем.

Вновь составленный государственный бюджет отражал изменившееся направление в развитии народного хозяйства. Военные расходы во второй половине 1941 г. увеличивались на 20,6 млрд руб. по сравнению с первым полугодием. Бюджетные же ассигнования на развитие гражданских отраслей народного хозяйства уменьшались на 21,6 млрд, а на социально-культурные мероприятия — на 16,5 млрд руб.^[287]

Новые условия хозяйственной жизни страны, порожденные войной, требовали усиления централизации руководства, существенного изменения форм и методов экономического планирования и управления промышленностью.

Постановлением СНК СССР от 1 июля 1941 г. были значительно расширены права народных комиссаров СССР. 18 июля это решение было распространено на наркомов РСФСР и УССР. Наркомы получили возможность распределять и перераспределять между предприятиями материальные ресурсы наркоматов, в том числе излишки материалов и оборудования, между отдельными предприятиями и стройками в соответствии с ходом выполнения планов. Расширялись права наркоматов и в распределении средств на капитальное строительство, в использовании финансовых ресурсов, в регулировании фонда зарплаты.

Одновременно происходили изменения в структуре управления аппарата, прежде всего за счет упразднения лишних звеньев, укрупнения параллельных подразделений, сокращения штатов.

Война заставила коренным образом пересмотреть привычные представления о пределе производственных мощностей, норм выработки, сроков выполнения. Не дожидаясь пересмотра довоенных норм, многие передовики производства по собственной инициативе ломали устаревшие графики работы, вносили серьезные коррективы в использование сырья, топлива и материалов, в расстановку рабочей силы, трудясь за двоих и троих. Слова «невозможно», «нереально», «невыполнимо» уходили в прошлое.

Перераспределение сырья и материалов в пользу военного производства сопровождалось дальнейшей централизацией системы снабжения и жестким нормированием расхода материалов, топлива, электроэнергии. Выпуск многих видов продукции, в том числе оборудования для легкой и пищевой промышленности, вагонов, паровозов, металлических изделий широкого потребления, удобрений, прекратился. Сэкономленное сырье, материалы, мощности и рабочая сила использовались для расширения военного производства. На предприятиях, где характер производства в основном не менялся, наличное оборудование технически приспосабливалось для выпуска военной продукции или сырья, в котором нуждалась военная промышленность.

Исключительно важная роль в военном производстве принадлежала машиностроительной и металлообрабатывающей промышленности. Их переключение на выпуск военной продукции потребовало наиболее радикальных и реконструктивных мероприятий. Ряд крупнейших машиностроительных заводов был передан оборонным наркоматам. Тяжелое машиностроение почти целиком включалось в производство корпусов танков, минометов, снарядов, мин, авиабомб и другой военной продукции.

Все эти мероприятия поддерживали и усиливали высокие темпы военного производства, которых достигла в третьем квартале 1941 г. работавшая на нужды фронта промышленность.

Доля военной продукции в общем производстве союзной и республиканской промышленности возросла с 45 % в июне до 65 % в июле и 70 % в августе 1941 г.^[288]

В нижеприведенной таблице 1 показан рост военной продукции по отдельным промышленным наркоматам в июле 1941 г. по сравнению с июнем^[289].

В это время авиастроители (нарком авиапромышленности СССР А. И. Шахурин) стали давать во все возраставших количествах более совершенные типы истребителей, бронированные штурмовики, пикирующие бомбардировщики. Это позволило ГКО 18 сентября в развитие общего Военно-хозяйственного плана принять мобилизационную программу выпуска самолетов и моторов на сентябрь — декабрь 1941 г. Но реализация этого плана, как и других планов военного производства, во многом зависела от того, насколько быстро удастся развернуть намеченную военно-хозяйственным планом военно-промышленную базу в восточных районах страны.

Таблица 1. Удельный вес военной продукции в общем производстве валовой продукции

В процессе переключения гражданской промышленности на выпуск боевой техники и всех видов вооружения на действовавших предприятиях центра и юга европейской части СССР не ослаблялись усилия по наращиванию на востоке мощностей тяжелой индустрии. Практическое выполнение этих неотложных задач можно видеть на примере развертывания производства танков и самолетов в восточных районах.

После того как был принят мобилизационный план по танкостроению, В. А. Малышев — нарком созданного 11 сентября 1941 г. Наркомата танковой промышленности — выехал с группой директоров своей отрасли на Урал. Были выявлены конкретные возможности и условия форсированного перевода уральских машиностроительных заводов на выпуск бронетанковой техники, определены места для размещения перебазируемых танкостроительных предприятий и подготовлена новая производственная база для дизелестроения.

До войны единственным поставщиком дизель-моторов В-2 для танков КБ и Т-34 был Харьковский завод. В результате проведенного перемещения предприятий танкостроения танковые заводы имели перерыв в выпуске продукции лишь в один месяц, а производство дизелей совершенно не прерывалось. В тот день, когда ушел из Харькова последний эшелон с оборудованием дизельного завода, в Челябинске происходила сборка первых дизелей для тяжелых и средних танков. К концу 1941 г. на базе Челябинского тракторного завода (ЧТЗ) возник мощный танкостроительный комбинат имени Кирова. На заводе заводов России и всей страны Уралмаше, где ранее строились уникальные, главным образом крупногабаритные машины, началось серийное производство корпусов и башен для танков КВ. К концу года завод выпустил первые 606 корпусов. Группа заводов во главе со Сталинградским тракторным заводом образовали комплексную базу танкостроения в районах великой русской реки Волги. Другой волжский танкостроительный производственный комплекс во главе с заводом «Красное Сормово» сложился в Горьком в результате кооперирования этого завода с Горьковским автозаводом и рядом других предприятий. Таким образом, Челябинский и Сталинградский тракторные заводы стали центрами по производству тяжелых и средних танков, а Горьковский автозавод — легких. Что касается бронелистов для боевых машин, то их выпускали Магнитогорский и Кузнецкий металлургические заводы, Нижне-Тагильский и Чусовской заводы и Сталинградский завод «Красный Октябрь». К концу 1941 г. в тылу страны уже действовала мощная танковая промышленность в составе восьми танковых, шести корпусных и трех дизельных заводов^[290].

В течение второго полугодия 1941 г. танкостроители изготовили 4649 танков, в том числе свыше 40 % легких, 39 % средних. Правда, количество выпущенных тяжелых танков типа KB, производство которых было освоено на Челябинском тракторном заводе, увеличилось в четвертом квартале 1941 г. на 108 штук, но выпуск средних танков Т-34 за тот же период снизился почти на 500 машин^[291]. В целом план производства танков удалось выполнить лишь на 61,7 %^[292]. Однако в первом квартале 1942 г. определился перелом^[293].

Что касается производства самолетов в тыловых районах, то в ноябре 1941 г. их было построено в 3,6 раза меньше, чем в сентябре, когда удалось выпустить наибольшее за весь год число боевых машин. В декабре план по самолетам был выполнен только на 38,8 %, а по авиамоторам на 23,6 %. Осенью, когда вражеские войска рвались к Москве, оборудование многих самолетостроительных заводов, и в частности Центрального промышленного района Российской Федерации, дававших до войны более трех четвертей всей выпускаемой Наркомавиапромом продукции, находились еще на колесах. На действовавших заводах не хватало квалифицированных рабочих. Перебои в работе транспорта нарушали нормальное снабжение предприятий топливом, электроэнергией, материалами. В это же время на авиационных заводах происходил процесс освоения производства новых типов самолетов, что также замедляло темпы выпуска боевых машин.

Ценой огромного напряжения сил, широкой творческой инициативы и изобретательности авиастроителям удалось преодолеть падение производства и обеспечить его неуклонный рост. И если в четвертом квартале 1941 г. был выпущен 3171 самолет всех типов, то в первом квартале 1942 г. — 3740, во втором — 6004, а в третьем уже 7388^[294]. По этому поводу немецкий исследователь военной истории Г. Фойхтер писал: «То, что в таких трудных условиях Советскому Союзу удалось… в сравнительно короткий срок наладить массовый выпуск самолетов… следует отнести к величайшим техническим достижениям периода Второй мировой войны»^[295].

Высокую мобильность показали переключенные на военное производство заводы сельскохозяйственного машиностроения. На их базе создавалась минометная промышленность. Серийный выпуск минометов был налажен еще до войны. Но к 1 июня 1941 г. в войсках имелось всего лишь 14 200 батальонных минометов и только 3800 полковых. 20 августа ГКО постановил изготовить в течение сентября — декабря 1941 г. 15 500 ротных минометов (50-мм), 8445 батальонных (82-мм), 400 горно-вьючных (107-мм) и 169 полковых (120-мм). ГКО обязал местные органы власти Свердловской, Челябинской, Сталинградской и Новосибирской областей к 1 ноября подыскать новые базы для производства минометов и представить свои предложения на утверждение правительства^[296]. 26 ноября 1941 г. указом Президиума Верховного Совета СССР Наркомат общего машиностроения был преобразован в Наркомат минометного вооружения. Его наркомом с этого же дня стал один из опытных организаторов военного производства П. И. Паршин. Благодаря усилиям советских, партийных и хозяйственных организаций необходимые резервы для расширения выпуска минометов были найдены. В течение второго полугодия 1941 г. страна получила 42,3 тыс. минометов, или в среднем 7 тыс. в месяц, тогда как в первом полугодии их среднемесячный выпуск составил только 1,7 тыс. Ускоренно шла реализация постановления Государственного комитета обороны от 12 июля 1941 г. о возобновлении ошибочно приостановленного незадолго до войны производства противотанковых пушек 45– и 76-мм калибра^[297]. Нарком вооружения военных лет Д. Ф. Устинов, назначенный на этот пост 9 июня 1941 г., вспоминал, как повседневно и строго контролировал ГКО и непосредственно Сталин производство этих пушек: «Мне не раз приходилось докладывать И. В. Сталину о выполнении графиков выпуска продукции. На их нарушения он реагировал иногда довольно резко. Когда, например, в сентябре один из уральских заводов не выполнил заказ по выпуску орудий, Сталин тут же дал телеграмму директору завода и парторгу ЦК, строжайше предупредил их об ответственности. Эта телеграмма всколыхнула весь завод, и случаев нарушения графика больше не было… Проекты постановлений ГКО о производстве 45-мм и 76-мм пушек, — отмечал Д. Ф. Устинов, — разрабатывались нами на каждый месяц совместно с отделом вооружения Госплана. Выпуск орудий быстро рос… Однако в октябре в связи с начавшейся эвакуацией производство несколько сократилось. Возникли трудности и в его планировании. Поэтому в ноябре Н. А. Вознесенский потребовал подготовить проект постановления на три месяца вперед. Рассмотрение этого проекта на заседании ГКО мне особенно запомнилось». Обсуждение было нелицеприятным. В принятом постановлении ГКО подчеркивалось, что производство противотанковых орудий имеет исключительное значение для Красной Армии. Для коллективов, занятых производством пушек, выделялись дополнительные продовольственные фонды. В документ был включен специальный пункт, продиктованный Сталиным: «ГКО предупреждает всех народных комиссаров и директоров заводов об исключительной ответственности за выполнение указанного постановления и за бесперебойное снабжение артиллерийских заводов Наркомата вооружения и устанавливает, что невыполнение заказов для выпуска 45-мм и 76-мм пушек будет рассматриваться ГКО как государственное преступление».

Об успешной реализации настоящего решения Государственного комитета обороны свидетельствуют следующие данные^[298] (табл. 2):

Таблица 2. Выпуск полевых и противотанковых орудий в 1941 г.

Таким образом, в четвертом квартале по сравнению с третьим кварталом выпуск 76-мм пушек возрос в 5,7 раза, а 45-мм — в 15,3 раза. В начале войны из-за перевода артиллерийских заводов на выпуск орудий среднего калибра было уменьшено производство 152-мм и 203-мм орудий. Однако в дальнейшем артиллерийская промышленность СССР освоила выпуск в значительных размерах всех необходимых артиллерийских систем (как полевых орудий, так и зенитных, танковых, авиационных).

Исключительно важной задачей являлось обеспечение массового производства боеприпасов. Работа предприятий Наркомата боеприпасов (нарком П. Н. Горемыкин, а с февраля 1942 г. — Б. Л. Ванников) была в центре внимания ГКО. Военная обстановка продиктовала необходимость срочно возобновить выпуск снарядов и патронов к 45-мм противотанковым пушкам и противотанковым ружьям. Их производство перед войной по настоянию заместителя наркома обороны СССР и начальника Главного артиллерийского управления маршала Г. И. Кулика было прекращено. Он ошибочно полагал, что танки у немцев будут с толстой броней, как у дредноутов. Вместо этих боеприпасов было налажено производство 76-мм бронебойных снарядов на заводах юга.

Исторически так сложилось, что промышленность, выпускавшая боеприпасы, размещалась в большей степени, чем другие отрасли, в угрожаемой зоне. Поэтому с самого начала войны она понесла ощутимые потери. Только с августа по ноябрь 1941 г. в результате оккупации и эвакуации выбыли из строя 303 предприятия, изготовлявшие боеприпасы. Их месячный выпуск составлял 8,4 млн корпусов снарядов, 2,7 млн корпусов мин, 2 млн корпусов авиабомб, 7,9 млн взрывателей, 5,4 млн средств воспламенения, 5,1 млн снарядных гильз, 2,5 млн ручных гранат, 16,1 тыс. т аммиачной селитры, 7800 т пороха, 3000 т тротила^[299].

13 июля 1941 г. ГКО постановил организовать в восточных районах производство бронебойных и зенитных снарядов, причем именно тех видов боеприпасов, которые были особенно необходимы воинам Красной Армии для борьбы с танками и авиацией противника. Проведение этого постановления в жизнь потребовало от советских, партийных, хозяйственных организаций огромного напряжения. Необходимо было в течение 10 дней мобилизовать и отгрузить с предприятий Москвы и Ленинграда 2800 станков для усиления мощностей предприятий Наркомата боеприпасов. Руководящие органы Москвы, Ленинграда, Киева и Одессы получили задание в двухдневный срок перебросить на уральские и сибирские заводы, изготовляющие боеприпасы, около 5 тыс. инженеров, техников, мастеров, квалифицированных рабочих по металло— и термообработке, инструментальщиков, монтажников^[300]. Ответственное задание было выполнено.

И все же положение с боеприпасами было тяжелым. Накопленные ранее их запасы были израсходованы или утрачены. Войска испытывали острую нехватку артиллерийских снарядов, особенно зенитных, мин и патронов. Выпуск боеприпасов в последние месяцы 1941 г. снизился и не превышал 50–60 % плана. Тогда по решению правительства к их производству до конца года было переключено 382 предприятия 34 наркоматов и ведомств^[301], а в 1942 г. — 1108 предприятий 58 наркоматов и ведомств^[302].

Положение стало постепенно выправляться. С декабря 1941 г. выпуск боеприпасов начал заметно возрастать, и уже в июле 1942 г. предприятия Наркомата произвели продукции в 1,7 раза больше, чем в июле 1941 г.^[303]

В судостроительной промышленности (нарком И. И. Носенко) в соответствии с планом перестройки было законсервировано полностью производство 5 линкоров, 8 из 10 крейсеров, половина мониторов и других видов тяжелых боевых кораблей. Вместе с тем ускоренным темпом продолжались работы на кораблях с большим процентом технической готовности. К строительству боевых кораблей были привлечены заводы наркоматов морского и речного флота, рыбной и мясной промышленности и ряда других.

Рост и развитие военного производства в свою очередь делало необходимым расширение сырьевой и топливно-энергетической базы, прежде всего в восточных районах, где, как уже отмечалось, развертывалась основная военно-промышленная база Советского Союза.

Черная металлургия (нарком И. Ф. Тевосян), продукция которой в целом по стране из-за вражеской оккупации сократилась более чем в два раза по сравнению с 1940 г., требовала к себе особого внимания^[304]. Исключительно трудные задачи встали перед металлургами востока. Они должны были не только восполнить утраченные мощности заводов центра и юга, но и существенно изменить технологию производства металла, освоить в кратчайшие сроки выпуск новых марок чугуна, легированных сталей, броневого проката.

Ведущая роль в этом деле принадлежала магнитогорским металлургам. До войны броневая сталь на Урале не производилась. Чтобы удовлетворить потребности фронта в специальных сортах черных металлов, ученым и металлургам, прежде всего коллективу Магнитогорского металлургического комбината, пришлось впервые в мировой практике, к тому же в короткий срок, освоить технологию выплавки броневой стали в больших мартеновских печах. Уже в июле — августе 1941 г. 70 % плана мартеновских цехов Магнитогорского металлургического комбината занимал качественный металл, а прокатные цеха более чем на 50 % давали прокат качественных специальных сталей. Всего в течение лишь второго полугодия 1941 г. сталевары Магнитки сумели освоить свыше 30 марок качественной стали^[305].

Наряду с выплавкой качественной стали здесь же был налажен и ее специальный прокат. За отсутствием на Урале необходимых прокатных станов для этой цели, тоже впервые в истории мировой и отечественной металлургии, был приспособлен блюминг. Тем самым был совершен технический переворот в прокатном деле. В октябре 1941 г. магнитогорцы увеличили выпуск броневого листа по сравнению с августом в три раза, в декабре — уже в семь раз. Металлурги Урала дали высококачественную броню для танков на полтора месяца ранее установленного правительством срока.

За короткое время на производство качественной стали и проката был переведен Кузнецкий металлургический комбинат^[306]. В ходе военной перестройки на производство качественного проката были переключены и некоторые другие предприятия черной металлургии.

Если в 1940 г. качественный прокат по стране составлял 24,4 % от общего количества проката, а специальный прокат 28,3 % от качественного, то в июле 1941 г. только по действующим восточным заводам Наркомата черной металлургии качественный прокат составил 36,9 %, а специальный — 55,7 %. В августе эти показатели достигли соответственно 42,7 % и 54,3 %, а в октябре — уже 70,7 % и 58,3 %^[307]. «Это был далеко не механический процесс, — писал известный сталевар, заместитель наркома черной металлургии П. И. Коробов. — Важнейшая военно-хозяйственная задача решалась путем многочисленных исследований, путем разработки и внедрения новой технологии металлургического производства, путем настойчивой борьбы за выплавку именно тех сортов стали, которая была бы способна выдержать на танках удары вражеских снарядов, обеспечила бы производство таких снарядов, которые пробивали бы броню фашистских танков»^[308]. Намеченные правительственным графиком на ноябрь 1941 — январь 1942 г. меры по увеличению мощностей металлургических заводов приравнивались к мерам особо важного оборонного значения.

В сложнейших условиях перестраивалась на военный лад советская электроэнергетическая промышленность (Наркомат электростанций в первые месяцы войны возглавлял А. И. Летков, затем с января 1942 г. — Д. Г. Жимерин, а Наркомат электропромышленности — И. Г. Кабанов). Как и другие отрасли тяжелой индустрии, уже в начале гитлеровской агрессии она понесла большие потери. Немецко-фашистские захватчики разрушили 61 крупную электростанцию, около 10 тыс. км высоковольтных линий электропередачи, вывезли в Германию 14 тыс. паровых котлов, 1400 турбин, 11300 электрогенераторов. По установленной мощности электростанций Советский Союз был отброшен к уровню 1935 г.

Чтобы возместить такие потери и обеспечить народное хозяйство электроэнергией, ГКО и СНК СССР были приняты срочные меры для расширения старых и строительства новых электростанций. Так, уже 9 июля 1941 г. Государственный Комитет Обороны определил первоочередные мероприятия по усилению мощностей Челябинской, Красногорской и Средне-Уральской электростанций — основных станций уральской энергосистемы. 26 сентября СНК СССР вынес постановление «О мероприятиях по строительству электростанций в г. Новосибирске и Кузбассе», в соответствии с которым предусматривалось расширение Кемеровской ГРЭС и ТЭЦ, а также сооружение линий электропередач Кемерово — Ленинск и Мундыбаш — Таштагол. 17 ноября правительство приняло постановление «Об обеспечении электроэнергией предприятий Поволжья, Урала и Сибири и плане ввода новых мощностей по каждой электростанции»^[309].

В соответствии с правительственными решениями Наркомат по строительству (нарком С. З. Гинзбург) развернул в восточных регионах форсированное сооружение новых районных и заводских электростанций малой и средней мощности. Для ускорения их сооружения изыскивались пути сокращения объема и сроков строительных и монтажных работ, упрощения схем, конструкций зданий и сооружений. Вместо дефицитных материалов широко применялись местные. Однако несмотря на ускоренный ввод в эксплуатацию новых электростанций, выработка электроэнергии в системе Наркомата электростанций СССР в декабре 1941 г. составила только 52 % по сравнению с июнем. Положение обострилось ввиду перебазирования энергетического оборудования из угрожаемых районов и временным выходом из строя в связи с этим еще ряда электростанций. Кроме того, резко возросли потребности в электроэнергии в восточных районах страны, где развертывалась военная промышленность и восстанавливались эвакуированные предприятия. В течение первого полугодия 1942 г. производство электроэнергии в СССР сократилось на 5,3 млрд кВт. ч. Только во второй половине 1942 г. удалось, наконец, остановить его дальнейшее падение и обеспечить рост по сравнению с первой половиной года на 6,3 %. Объем капитальных работ Наркомстроя особенно резко увеличился по наркоматам, непосредственно обслуживавшим военные нужды страны. По наркоматам обороны, Военно-морского флота, машиностроения он составил за шесть военных месяцев 1941 г. по отношению к первому полугодию 128 %, по Наркомату вооружения —14 %, по Наркомату боеприпасов — свыше 200 %^[310].

Капитальные вложения во втором полугодии 1941 г. направлялись преимущественно в восточные районы страны, где были развернуты большие работы по восстановлению перемещенных предприятий. Если в первом полугодии удельный вес капитальных работ этих районов в общем объеме строительства по СССР составил около 57 %, то во втором полугодии он уже поднялся до 80 %.

Военная промышленность поглощала огромное количество цветных металлов. Поэтому уже 28 июля 1941 г. Наркомат обороны СССР получил указание направить в помощь строителям Уральского алюминиевого завода Наркомата цветной металлургии (нарком П. Ф. Ломако) 10 строительных батальонов. Это позволило почти удвоить мощность завода. Одновременно началось сооружение новых алюминиевых заводов в Свердловской области и в Кузнецке.

Ускоренными темпами возводились также в различных районах тыла 5 крупных заводов по обработке и прокату цветных металлов. Были приняты меры по усилению производственных мощностей крупнейшего в стране Балхашского медеплавильного завода в Казахстане. В октябре 1941 г. сюда было направлено из Ивановской области оборудование прокатного цеха Кольчугинского завода. На новом месте цех был превращен в завод. Через 80 дней его металлурги дали стране крайне необходимый цветной прокат^[311].

Прибывшие на Северный Урал с оборудованием со своих рудников горняки Никополя взялись за знакомое им дело: добычу марганцевой руды. Сквозь тайгу, через болотные топи добирались они от конечной станции Ивдель на Урале до р. Полуночной к месторождениям марганца, в труднейших условиях доставили сюда инструмент, многочисленные тяжелые агрегаты — моторы, компрессоры, подъемные машины. В конце 1941 г. на заводы черной металлургии пошел уральский марганец, который до войны получали с Украины и Закавказья. Если в 1940 г. удельный вес восточных районов в добыче марганцевой руды составлял 8,4 %, то в 1942 г., когда вступили в эксплуатацию рудники Джездинского месторождения в Казахстане, восточные районы давали 84,7 % всей добычи марганцевой руды в стране.

В восточных районах СССР и особенно в Казахстане и Узбекистане так же быстро развертывалась добыча вольфрамовой руды, ванадия, молибдена и других редких металлов, без которых невозможно производство легированных сталей.

Перестройка черной и цветной металлургии и расширение военного производства потребовали от предприятий Наркомата угольной промышленности (нарком В. В. Вахрушев) значительного увеличения добычи угля, прежде всего коксующегося. После временной потери Донбасса и Мосбасса резко возросла роль восточных районов страны.

В конце 1941 — начале 1942 г. в Кузбасс и Карагандинский бассейн из Донецкого бассейна была эвакуирована большая группа хозяйственных и инженерно-технических работников, опытных специалистов и два института с профессорско-преподавательским составом и студентами. Кузнецкий бассейн, где до войны добывалось только около 14 % угля, стал основным поставщиком коксующегося угля и химической продукции.

Страна, фронт крайне нуждались в горючем. Между тем с началом войны положение в нефтедобывающей промышленности (Наркомат возглавлял И. К. Седин, а с декабря 1944 г. — Н. К. Байбаков) серьезно осложнилось. Это во многом было связано с определенными просчетами довоенного времени. Требовалось, например, уделить гораздо больше внимания вопросам развития восточных нефтяных районов СССР. Во втором полугодии 1940 г. в общей добыче нефти в стране они составляли всего лишь 12,3 %, а в первом полугодии 1941 г. их удельный вес не только не увеличился, а, напротив, снизился до 11,9 %^[312]. Поэтому наряду с форсированной добычей нефти в стране в старых промысловых районах Северного Кавказа и Азербайджана ГКО в июле 1941 г. принял постановление «О мероприятиях по развитию добычи и переработке нефти в восточных районах СССР», прежде всего в районе Второго Баку — в Поволжье и Прикамье. Здесь наряду с расширением нефтепромыслов приступили к строительству нефтеперерабатывающих заводов в Сызрани, Саратове, Уфе, Ишимбае, Орске. В Поволжье создавалась фактически заново газовая промышленность.

В трудном положении в первые военные месяцы оказался Бакинский район — один из основных поставщиков нефти. Из-за невозможности вывозить готовую продукцию Черноморским флотом на Бакинских нефтепромыслах образовались значительные запасы невывезенных нефтепродуктов и непереработанной сырой нефти, в которых так нуждались фронт и тыл (соответственно 1268 тыс. т и 790 тыс. т в конце октября и 1613 тыс. т и 573 тыс. т в конце ноября 1941 г.)^[313]. Невывезенная продукция заполнила почти все местные емкости, в связи с чем ГКО был вынужден принять решение о временном сокращении с ноября для Баку среднесуточной добычи нефти.

Положение удалось поправить благодаря более эффективному использованию морского транспорта Каспия, перевалочных баз и Ашхабадской железной дороги. Военная перестройка нефтеперерабатывающей промышленности непосредственно отразилась на повышении удельного веса продукции военного назначения, а также на некотором изменении и размещении ее производства.

Наиболее характерным явилось резкое увеличение выпуска авиационных бензинов. Хотя в третьем квартале 1941 г. из-за вражеской оккупации страна лишилась продукции Украиннефтекомбината, Одесского, Херсонского и Осипенковского крекинг-заводов, это почти не отразилось на выработке авиабензинов, масел, бензина КБ-70 и дизельного топлива, поскольку основными базами их производства в первые месяцы войны являлись Баку, Краснодар, Майкоп, Грозный, Туапсе и Батуми. Однако в четвертом квартале 1941 г. в связи с демонтажем и эвакуацией нефтеперерабатывающих заводов Майкопа, Грозного, Туапсе и Краснодара продукция нефтепереработки значительно снизилась^[314].

С большими трудностями переключалась на выпуск военной продукции химическая промышленность (нарком И. Ф. Денисов, а с февраля 1942 г. — М. Г. Первухин). К концу 1941 г. в результате вражеского нашествия она потеряла свыше 50 % мощностей по производству аммиака и каустической соды, 77 % серной кислоты, 83 % кальцинированной соды и т. д.

В связи с этим центральными и местными органами были приняты энергичные меры как по восполнению понесенных потерь, так и по расширению производственной базы химической индустрии. В ходе перестройки был, например, восстановлен Новомосковский химический комбинат по производству азотной кислоты, увеличены мощности по выпуску этой стратегической продукции на Березниковском химическом заводе, Кемеровском азотнотуковом заводе и Чирчикском электрохимическом комбинате. Вводились также новые мощности по производству каустической и кальцинированной соды, калийной селитры, олеума, газовой сажи, аммиака, органического стекла, различных красителей, средств химзащиты и других видов химической продукции. На коксохимических заводах Кузнецка, Ново-Тагильска и Магнитогорска в короткие сроки было налажено крупное производство такого важного компонента военной продукции, как толуол. Снабжение серной кислотой предприятий, изготовлявших боеприпасы, осуществлялось с Воскресенского, Щелковского и Дорогомиловского химических заводов.

Однако возместить нанесенный войной ущерб удалось не сразу. Объем производства химической промышленности в течение второго полугодия 1941 г. (хотя и с неодинаковыми темпами в ее различных отраслях) продолжал снижаться, составив в четвертом квартале лишь 44 % от довоенного уровня. Постепенный подъем наступил только во втором квартале 1942 г.

Военная перестройка внесла существенные изменения в работу легкой, пищевой и текстильной промышленности (наркоматы этих отраслей промышленности соответственно возглавляли С. Г. Лукин, В. П. Зотов и И. Н. Акимов). Например, предприятия текстильной промышленности перешли на производство преимущественно тканей военных образцов, а все швейные фабрики — на пошив армейского обмундирования. Кроме того, на заводах, фабриках и комбинатах легкой, текстильной и пищевой промышленности был налажен выпуск таких видов военной продукции, как ручные гранаты, корпуса мин и снарядов, зажигательные авиабомбы, автоматы, бутылки с горючей смесью и др.

Успех всей работы по мобилизации экономики и ее переводу на военные рельсы находился в прямой зависимости от правильного использования трудовых ресурсов. Проблема кадров в условиях войны стала одной из самых острых хозяйственных проблем. Трудность ее решений усугублялась тем, что помимо мобилизации в армию большого числа рабочих и служащих значительная часть населения страны осталась на оккупированной территории; десятки тысяч рабочих были временно выключены из сферы производства из-за перебазирования промышленности. Если к концу 1940 г. в народном хозяйстве во всех отраслях было занято 31,2 млн рабочих и служащих, то к концу 1941 г. их насчитывалось лишь 18,4 млн человек.

В целях правильного и планомерного распределения и перераспределения трудовых ресурсов Совнарком СССР своим постановлением от 30 июня 1941 г. учредил при Бюро СНК СССР Комитет по распределению рабочей силы во главе с П. Г. Москатовым^[315]. (Позднее Комитет стал заниматься и учетом рабочей силы, его возглавил Н. М. Шверник.)

Недостаток рабочей силы в промышленности пришлось восполнить частично за счет других отраслей народного хозяйства, а также путем увеличения рабочего дня, введением обязательных сверхурочных работ, отменой очередных и дополнительных отпусков, что позволило на одну треть повысить загрузку оборудования. Для замены ушедших на фронт в промышленность, строительство и на транспорт добровольно влились сотни тысяч советских граждан, в первую очередь старики^[316], женщины и молодежь. Существенным источником пополнения квалифицированной рабочей силы оставалась система государственных трудовых резервов.

Но указанные мероприятия, несмотря на их положительную роль, не могли полностью решить проблему воспроизводства рабочей силы. Требовалось наладить систематическую подготовку нового рабочего пополнения и переподготовку имевшихся производственных кадров. Ведь на промышленные предприятия и транспорт пришли люди, которые в своем большинстве не владели какими-либо рабочими специальностями. Так, во второй половине 1941 г. в производство влились 50 тыс. домохозяек и 360 тыс. учащихся 8–10 классов.

Подготовка кадров массовых рабочих профессий была организована на краткосрочных курсах, в стахановских школах, в системе государственных трудовых резервов, а также на самом производстве в порядке индивидуального и бригадного ученичества под руководством кадровых рабочих и мастеров.

23 июля 1941 г. постановлением СНК СССР совнаркомам союзных и автономных республик, а также исполкомам краевых и областных Советов депутатов трудящихся было предоставлено право при необходимости переводить в обязательном порядке рабочих и служащих на работу в другие предприятия независимо от их ведомственной принадлежности и территориального расположения. Это позволяло местным органам власти более оперативно маневрировать производственными кадрами в интересах войны.

Опираясь на помощь и содействие местных органов, Комитет по распределению рабочей силы при Бюро СНК СССР с июля 1941 по январь 1942 г. переместил с предприятий местной промышленности, общественного питания, промкооперации, коммунального хозяйства, управленческого аппарата, а также мобилизовал из числа незанятого городского и сельского населения в оборонную промышленность 120 850 человек. За то же время были направлены на угольные шахты, нефтепромыслы, электростанции, в черную и цветную металлургию, на строительство и железнодорожный транспорт 608,5 тыс. рабочих, призванных военкоматами и сформированных в строительные батальоны и рабочие колонны^[317].

Для укрепления трудовой дисциплины и закрепления работников за своими предприятиями 26 декабря 1941 г. и 13 февраля 1942 г. были приняты указы Президиума Верховного Совета СССР «Об ответственности рабочих и служащих предприятий военной промышленности за самовольный уход с предприятий» и «О мобилизации на период военного времени трудоспособного городского населения для работы на производстве и строительстве»^[318]. Мобилизации подлежали лица, не работавшие в государственных учреждениях и на транспорте. В целях привлечения рабочей силы на выполнение сельскохозяйственных работ в наиболее напряженные периоды постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 апреля 1942 г. мобилизация трудоспособного населения распространялась и на сельских жителей.

Сейчас эти и другие чрезвычайные меры кому-то могут показаться чересчур суровыми и даже жестокими. Но шла война, и с таким положением приходилось считаться. Подобные решения, а также досрочный массовый выпуск учащихся из школ трудовых резервов существенно смягчили остроту проблемы кадров и во многом определили необходимые возможности для развертывания военного производства.

Осуществляя перестройку народного хозяйства и мобилизацию материальных и людских ресурсов страны, Государственный комитет обороны, Совнарком СССР, центральные, республиканские и местные советские, партийные и хозяйственные органы в сложных и драматических условиях добивались максимального использования возможностей не только промышленности, но и сельского хозяйства. (Наркомат земледелия СССР и Наркомат зерновых и животноводческих совхозов СССР в то время соответственно возглавляли И. А. Бенедиктов и П. П. Лобанов.)

Требовалось прежде всего в сжатые сроки убрать урожай первого военного лета и провести своевременно государственные заготовки и закупки хлеба, спасти от врага из прифронтовой полосы скот, сельскохозяйственные машины, запасы сырья и продовольствия; увеличить в восточных районах посевные площади зерновых, картофеля и овощей. Разумеется, все эти меры снижали и без того сравнительно невысокий жизненный уровень тружеников села и повышали требование работать на пределе сил и возможностей.

В связи с тем, что была мобилизована на нужды фронта часть тракторов и автомашин, при уборке урожая использовались простейшие технические средства и ручной труд. В дни первой военной уборочной страды в колхозах тыловых районов страны машинами на конной тяге и вручную было убрано 67 % колосовых культур, а в совхозах — 13 %^[319]. В прифронтовой полосе сбор урожая часто происходил под обстрелами и налетами вражеской авиации. На большей части Украины труженики села сумели выполнить государственный план хлебозаготовок, полностью обеспечили продовольствием войска, действовавшие на территории республики. Несмотря на то что уборочные работы в 1941 г. по климатическим условиям начались позже, чем в 1940 г., в шести южных областях УССР уже на 15 июля было убрано 959 тыс. га зерновых, в то время как на это же число в 1940 г. было убрано только 415,3 тыс. га. Вывезенные с Украины хлеб и хлебопродукты составили примерно одну восьмую всех зерновых, заготовленных в тыловых районах страны^[320].

В целом справились со своими задачами колхозники и работники совхозов других прифронтовых районов. Но в создавшейся обстановке вся тяжесть решения продовольственной проблемы легла на восточные районы, где уборка первого военного урожая была проведена хуже, чем в 1940 г., особенно в Поволжье и на Урале. Основными причинами такого положения явились сильные затяжные дожди, начавшиеся во многих районах сразу же после созревания хлебов. Ощущалась также нехватка механизаторских кадров, особенно комбайнеров и трактористов, а также транспортных средств, уборочных машин, горюче-смазочных материалов и др. В связи с мобилизацией общая численность трактористов к августу 1941 г. при потребности 498 тыс. человек составляла 286 тыс.

Чтобы по возможности компенсировать потери сельского хозяйства и поддержать на необходимом уровне сельскохозяйственное производство, еще 20 июля 1941 г. правительство утвердило план увеличения озимого клина зерновых культур в областях Поволжья, Урала, Сибири и Казахской ССР. Было принято также решение расширить посевы зерновых культур в районах хлопководства — Узбекистане, Туркмении, Киргизии, Казахстане и Азербайджане. Продвижение на восток озимых хлебов, использование части хлопковых посевных площадей среднеазиатских республик под посевы зерновых и технических культур составляло важнейшую часть программы военной перестройки экономики, мобилизации ресурсов села на помощь фронту.

Фронт оторвал от мирного труда наиболее трудоспособную и квалифицированную часть работников села. Для возмещения убыли рабочей силы в общественное производство деревни вовлекалось все мало-мальски трудоспособное колхозное население, включая подростков и стариков. Женщины и молодежь допризывного возраста были основным резервом комплектования механизаторских кадров. Удельный вес женщин среди трактористов, комбайнеров, шоферов поднялся с 7,8 % в 1940 г. до 36–42 % в 1942 г., в отдельных областях этот процент был еще выше. Так, в Молотовской области процент трактористок возрос с 9 % в 1940 г. до 75 % в 1942 г.^[321].

Активно вовлекались в производство подростки. Если в 1940 г. в тыловых районах работали 4,4 млн подростков и престарелых, то в 1942 г. их число достигло 6,1 млн Дополнительную рабочую силу, особенно во время уборки урожая, деревня получала за счет временной мобилизации трудоспособного населения городов и сельских местностей, не занятых в колхозном производстве.

В итоге всех усилий к концу 1941 г. в закрома государства поступило свыше одного миллиарда пудов зерна. В тех труднейших условиях это было несомненным достижением работников сельского хозяйства, их заметным вкладом в дело мобилизации экономических ресурсов страны.

Трудности первых недель и месяцев войны наложили свой отпечаток на все отрасли народного хозяйства, в том числе и на транспорт. Приспосабливать транспортные перевозки к возраставшим потребностям фронта и тыла и особенностям военно-экономической мобилизации приходилось в исключительно тяжелых условиях. Враг сразу же сделал попытку перерезать и парализовать транспортные артерии страны, с особым ожесточением бомбардируя мосты, переправы, пристани и железнодорожные коммуникации.

Перестройка работы железных дорог вновь (нарком путей сообщения Л. М. Каганович, с марта 1942 г. — А. В. Хрулев, с февраля 1943 г. — Л. М. Каганович и с декабря 1944 г. — И. В. Ковалев) началась с перевода движения поездов на особый воинский график 1941 г. — литер «А», который был введен приказом НКПС от 23 июня 1941 г. с 18 час. 24 июня взамен имевшегося в распоряжении дорог воинского графика 1938 г. Введение воинского графика обеспечивало первоочередной и скорейший пропуск воинских эшелонов и грузов.

Одновременно были осуществлены и другие мероприятия, предусмотренные мобилизационным планом, в частности открылись находившиеся на консервации промежуточные станции и разъезды, обходные линии, дополнительные пути, водокачки, устройства локомотивного и вагонного хозяйства, места погрузки и выгрузки. Принимались меры к увеличению пропускной способности важнейших узлов восточных районов (Челябинского, Свердловского, Тагильского, Новосибирского, Кировского), развертывалось строительство ряда дорог в восточных и северных районах. Значительная часть подвижного состава переоборудовалась для перевозок воинских частей, боевой техники, боеприпасов, раненых и т. п. На фронтах учреждались должности уполномоченных НКПС, наделенных широкими правами.

Уже в течение первой недели войны железные дороги СССР выполнили такой объем перевозок, на который дореволюционной России в начале Первой мировой войны потребовалось два с половиной месяца^[322]. Всего за летне-осенний период 1941 г. для развертывания и сосредоточения советских Вооруженных сил из внутренних военных округов в пункты сосредоточения войск были доставлены главным образом железнодорожным транспортом 291 стрелковая дивизия, 94 стрелковые бригады и свыше 2 млн человек маршевых пополнений^[323]. За первые 40 дней войны по железным дорогам были перевезены на фронт 2,5 млн человек. Под воинские перевозки с начала военных действий по декабрь 1941 г. потребовалось 2,4 млн вагонов^[324].

Выполнение оперативных заданий по воинским перевозкам уже в первые месяцы войны заметно отразилось на снижении общего объема народно-хозяйственных перевозок. Повысился лишь удельный вес основных хозяйственных грузов оборонного значения: с 57 % в июне до 65 % в июле и 70 % в августе 1941 г. Перевозки же остальных хозяйственных грузов, включая товары широкого потребления, уменьшились с 46 тыс. вагонов в июне до 22 тыс. в июле и 18,9 тыс. в августе^[325].

Осуществление максимально быстрой переброски войск на фронт, при одновременно проводимых народно-хозяйственных перевозках и эвакуации людей и предприятий в тыл, потребовало от железнодорожников высокой организованности, дисциплины и самоотверженности в работе. Подвергаясь постоянным атакам с воздуха, машинисты и поездные бригады героически водили эшелоны с войсками и вооружением на фронт, вывозили отсюда раненых и другие грузы. Чтобы ослабить напряженность движения на линиях и ускорить пропуск воинских поездов, на дорогах стали применяться методы «живой блокировки». По пути следования устанавливались посты, помогавшие следить за движением каждого поезда. Иногда поезда продвигались «караванами» — с небольшими интервалами, меньше тех, которые допускались техническими правилами. Но цель достигалась, и пропускная способность увеличивалась иногда в 2–3 раза.

Трудности и потери на железнодорожном транспорте были велики. Достаточно отметить, что к ноябрю 1941 г. в результате вражеской оккупации длина железнодорожного пути СССР сократилась на 41 %. Все это тяжело отразилось на эксплуатационной деятельности железных дорог. Так, во втором полугодии 1941 г. было перевезено народно-хозяйственных грузов на 134,9 млн т меньше, чем в первом полугодии^[326]. Однако железнодорожный транспорт выдержал самое большое испытание военных лет. Важную роль сыграли меры, принятые ГКО в первые месяцы 1942 г., по созданию устойчивости в работе железных дорог, в том числе учреждение 14 февраля при Государственном комитете обороны специального органа, координирующего все перевозки, — Транспортного комитета под председательством И. В. Сталина.

В первые месяцы войны на обслуживание первоочередных нужд фронта были мобилизованы и другие виды отечественного транспорта. Огромные трудности выпали на долю речников Днепро-Двинского, Северо-Западного и Волжского бассейнов (нарком речного флота СССР З. А. Шашков). Только благодаря героическим усилиям речников удалось в невиданно короткий срок организовать 46 переправ по среднему и нижнему течению Днепра и на Десне.

Весь флот Неманского пароходства работал по заданиям военного командования. По мере продвижения вражеских войск на Восток речной флот отводился на Днепр. После оставления Красной Армией левого берега Днепра флот был затоплен.

Морской транспортный флот (нарком морского флота С. С. Дукельский, а с февраля 1942 г. П. П. Ширшов) на Черном море и северных морях, так же как и речной флот в западных областях, был поставлен целиком на службу фронту и действовал главным образом по заданиям военного командования. Моряки своей самоотверженной работой внесли значительный вклад в оборону Ленинграда, Одессы, Севастополя и Мурманска.

Автомобильный транспорт, удельный вес которого в грузообороте страны в 1940 г. составлял всего лишь 1,8 %, во время войны приобрел исключительно важное значение при обслуживании ближайших направлений от тыла к фронту, а также для доставки в тыл эвакуированного населения, сырья, продовольствия и материалов. Только автомобильным транспортом Ленинградского фронта через Ладожскую ледовую трассу с 24 ноября 1941 по 21 апреля 1942 г. было перевезено 354 200 т грузов. За это же время по той же трассе удалось вывезти в тыл 514 069 человек^[327].

На базе автомобильных парков городских и промышленных хозяйств в первых числах ноября 1941 г. по решению ГКО были созданы автоколонны в Москве, Ярославле, Горьком, Рязани, Туле, Воронеже, Ростове-на-Дону, Сталинграде. Эти колонны, находившиеся в распоряжении облисполкомов, перевозили эвакуированные грузы и население, доставляли сырье и материалы для промышленных предприятий, продовольствие для населения городов.

Общий объем перевозок воздушного транспорта Главного управления гражданского воздушного флота (ГУГВФ) за шесть месяцев 1941 и первую половину 1942 г. составил 15,9 млн тонно-километров. За это же время было перевезено, в том числе фронтовыми авиаподразделениями ГУГВФ, 572 тыс. пассажиров^[328].

Развитие производственной инициативы транспортников, массовый трудовой героизм железнодорожников, речников, моряков, коллективов автомобильного транспорта и гражданского воздушного флота в значительной мере помогли им в первые месяцы войны осуществить огромный по тому времени объем перевозок.

К числу мер, ставших важнейшей частью военной перестройки народного хозяйства, явилась начатая с самого начала войны эвакуация основных кадров, материальных и культурных ценностей, сырья и оборудования промышленных предприятий из угрожаемых районов Советского Союза на Восток^[329]. О ней мы уже не раз упоминали. Это была вынужденная, но весьма необходимая производственная операция, вызванная крайне неблагоприятной обстановкой, которая сложилась на фронте с первых дней фашистской агрессии.

Из угрожаемых районов различными видами транспорта в 1941–1942 гг. удалось эвакуировать миллионные массы людей, тысячи предприятий, сотни тысяч тонн сырья, топлива, громадные ресурсы сельского хозяйства и другие материальные и культурные ценности. Ничего подобного мировая история еще не знала. Известный в военные годы американский журналист Л. Сульцбергер в статье, опубликованной 20 июля 1942 г. в журнале «Лайф», назвал эвакуацию, проводимую в СССР, поистине легендарной. «Этот осуществляемый в гигантских масштабах перевод промышленности на восток, — говорилось в статье, — одна из величайших саг в истории».

Высокую оценку осуществленному в СССР перебазированию производительных сил дал в своей книге «Россия в войне 1941–1945» английский публицист А. Верт. «Эвакуацию промышленности во второй половине 1941 и начале 1942 г. и ее “расселение” на востоке, — писал он, — следует отнести к числу самых поразительных организаторских и человеческих подвигов Советского Союза во время войны»^[330].

В дни эвакуации советская экономика переживала самые большие трудности за все время войны. Предприятия, составлявшие более трети общей производительной мощности важнейших отраслей промышленности, вследствие вражеского нашествия и вынужденной эвакуации временно прекратили выпуск продукции. Все это привело к значительному падению общего объема промышленного производства. Валовая продукция промышленности с июня по ноябрь 1941 г. уменьшилась в 2,1 раза. При этом выпуск проката черных металлов, основы военной индустрии, к концу года против июня 1941 г. уменьшился в 3,1 раза, выпуск проката цветных металлов, без которого невозможно военное производство, за тот же период сократился в 430 раз, а изготовление шарикоподшипников, без которых нельзя выпускать самолеты, танки, артиллерию, — в 21 раз. Казалось, наступает полный паралич советской экономической системы. Однако в результате поистине героических усилий тружеников тыла, а также принятых ГКО и правительством конкретных действенных мер в декабре 1941 г. падение промышленного производства прекратилось, а с марта 1942 г. начался его рост.

Вопросы размещения и восстановления эвакуированных фабрик и заводов, благоустройства прибывавших рабочих, служащих и членов их семей находились в центре внимания партийных и советских органов восточных районов. Часто не было готовых фабрично-заводских корпусов, не хватало жилищ, топлива, электроэнергии. Но советские люди мужественно преодолевали эти трудности, работая нередко под дождем или в ледяную стужу по 13–14 часов. В невиданно короткие сроки, в среднем за 1,5–2 месяца, эвакуированные предприятия вступали в строй и вновь давали продукцию, столь необходимую фронту.

Вот что говорилось, например, в одном из отчетных документов по Новосибирской области: «Осень 1941 года. В нашу сторону двинулось множество эшелонов с людьми эвакуированных заводов, которые везли с собой ценнейшее заводское оборудование, чтобы спасти его от немецких захватчиков, заставить его снова работать на оборону, на победу. В область прибывали эшелоны из Москвы, Харькова, Ленинграда, Киева и других городов… Нужно было немедленно разгрузить эти эшелоны, снять оборудование, установить его часто совсем на новых местах, но чаще — влить в цехи уже работавших заводов. Был мобилизован весь комсомол, вся молодежь области, чтобы как можно быстрее заставить это ценное оборудование работать на победу. После 12-часовой работы приходилось ночами трудиться на разгрузке эшелонов. Комсомольские бригады, невзирая на суровые сибирские морозы, на темные ночи, на свою усталость, шли и работали: расчищали заводские площадки, рыли котлованы там, где нужно было возводить новые заводские корпуса… Комсомольцы строили железнодорожные ветки к новостройкам, а следом уже шли составы, груженные оборудованием и материалом для работы, а через несколько недель завод выдавал готовую боевую продукцию»^[331].

Благодаря преимуществам плановой системы хозяйства, умелой организаторской деятельности партийных и советских органов, самоотверженным усилиям советских людей эта грандиозная производственная операция, равная по своей значимости, по словам маршала Г. К. Жукова, «величайшим битвам Второй мировой войны», была успешно осуществлена. Фактически в глубокий тыл была перемещена целая индустриальная страна. Для этого потребовалось только в 1941 г. 1,5 млн вагонов. Построенные в одну линию, они заняли бы путь от западной части Франции до Тихого океана.

Решение столь грандиозной военно-хозяйственной задачи во многом предопределило ускоренное развертывание на востоке СССР мощной военно-промышленной базы. Уже в марте 1942 г. восточные районы дали столько военной продукции, сколько выпускали до войны предприятия всего Советского Союза^[332]. В первой половине 1942 г. здесь было введено в действие более 1200 крупных предприятий. За это же время советская военная промышленность сумела не только восстановить потерянные в начале войны производственные мощности, но и значительно превзойти их.

Неизмеримо возросло значение Урала, ставшего становым хребтом оборонной промышленности страны. Вскоре уральская промышленность стала производить до 40 % всей военной продукции, в том числе 60 % средних и 100 % тяжелых танков. Каждый второй снаряд, выпущенный по врагу, делался из уральской стали^[333]. «Вновь созданная по ту сторону Урала или перебазированная туда военная промышленность работала на полную мощность и позволяла обеспечить армию достаточным количеством артиллерии, танков и боеприпасов», — вынужден был отметить в своей книге бывший гитлеровский генерал К. Типпельскирх^[334].

За первую половину 1942 г. по сравнению со вторым полугодием 1941 г. производство танков в стране возросло в 2,3 раза, полевой артиллерии — в 2, противотанковой артиллерии — в 4, минометов — в 3, пистолетов-пулеметов и противотанковых ружей — в 6 раз. Рост военного производства важнейших видов боевой техники продолжался в течение всего первого полугодия 1942 г. Так, по сравнению с первым кварталом во втором квартале 1942 г. он был в 2,8 раза выше, чем в ноябре 1941 г.^[335] Это позволило советскому командованию начать формирование крупных танковых соединений.

Сочетание жесткого централизованного руководства с местным почином и местной инициативой позволило в значительной мере не только смягчить хозяйственные трудности первого года войны, но и найти пути, необходимые для их преодоления и решения практических задач по созданию военного хозяйства страны. В мае 1942 г. по инициативе передовых предприятий во всех отраслях народного хозяйства СССР развернулось Всесоюзное социалистическое соревнование, направленное на усиление помощи Красной Армии. В нем проявилось единое стремление тружеников тыла сделать как можно больше для фронта.

Движение многостаночников и скоростников, за совмещение профессий, двухсотников, трехсотников и даже тысячников (т. е. выполнявших нормы на 200, 300, 1000 %), комсомольско-молодежных и фронтовых бригад — таков далеко не полный перечень массовых проявлений в дни войны трудовых инициатив советскими рабочими. Лучшие из них — люди разных национальностей: сталевары Нурулла Базетов, Ибрагам Валеев, Александр Чалков, Ольга Ковалева, фрезеровщик Дмитрий Босый, машиностроители Михаил Попов, Василий Шубин, Павел Спехов, машинисты Николай Лунин, Василий Болонин, бурильщики Алексей Семиволос, Илларион Янкин, станочница Екатерина Барышникова, первая в стране женщина-горновой Фелисата Шарунова и многие другие увлекали за собой на высокопроизводительный труд, в сражение за металл, за уголь и нефть сотни тысяч бойцов трудового фронта.

Чего добивались эти героические труженики советского тыла, можно судить хотя бы по такому факту. Сталевар Кузнецкого металлургического завода А. Я. Чалков освоил способ варки специальной стали в обычных мартеновских печах. Только за первые два года войны он выпустил столько сверхплановой стали, сколько требовалось для изготовления 24 тяжелых танков, 36 пушек, 15 тыс. минометов, 100 тыс. гранат и 18 тыс. автоматов. У него появились тысячи последователей^[336]. По этому поводу известный английский экономист Морис Добб в своей книге «Советское планирование и труд в мирный и военный период», выпущенной во время войны, писал: «Величайшую ошибку совершит тот, кто займется техническим аспектом планирования и станет рассматривать советскую хозяйственную систему только в свете согласования и руководства, игнорируя демократический элемент в ней, выражающийся в активном участии и самодеятельности масс».

Перестроенная к середине 1942 г. на военный лад, целиком подчиненная интересам фронта, задаче скорейшего разгрома врага, советская экономика создавала необходимые предпосылки для обеспечения материально-технического преимущества над силами гитлеровской военной машины. И хотя в 1942 г. соотношение экономических ресурсов было еще весьма значительным в пользу противника, опиравшегося на потенциал почти всей Европы, организованное в СССР к концу года быстро растущее военное хозяйство стало давать военной продукции больше, чем промышленность фашистского рейха. Всего в течение года Советский Союз произвел больше танков на 18 257, самолетов — на 10 736, полевых и зенитных орудий (от 75-мм и выше) — на 34 793 единицы^[337].

Советская экономика с максимальной эффективностью использовала каждую тонну металла и топлива, каждую единицу станочного оборудования. Этого удалось добиться путем четкого планирования, эффективного использования основных фондов, рабочей силы, внедрения в производство передовых методов труда, прогрессивной технологии, более совершенной организации производства. Советский тыл выпустил в следующем, 1943, году самолетов почти на 10 тыс. больше, чем Германия, в два с лишним раза больше танков и самоходно-артиллерийских установок, орудий и минометов. И это в условиях, когда фашистский рейх произвел в 1943 г. больше, чем СССР, электроэнергии на 11,8 млрд кВт. ч, чугуна — на 21,4 млн т, стали — на 26,1 млн т^[338]. Продолжая располагать меньшей промышленной базой, Советский Союз сумел значительно превзойти противника по выпуску вооружения. Успехи в развитии военного хозяйства СССР позволили осуществить перевооружение Красной Армии новейшей техникой и добиться не только существенного количественного, но и качественного превосходства над врагом в боевой технике, вооружении, боеприпасах.

Трудно измерить все величие жертвенного подвига, совершенного в годы войны колхозным крестьянством. В условиях резкого сокращения материально-технической и ремонтной базы, острой нехватки рабочей силы и горючего труженики села напрягали все силы для обеспечения армии и населения продовольствием, а промышленность — сырьем. Ведь от того, как накормлены, одеты и обуты советские воины, как снабжаются продовольствием труженики тыла, в значительной мере зависел исход вооруженной борьбы с фашизмом. Во всех колхозах и совхозах возникло патриотическое движение за досрочную сдачу хлеба и других сельскохозяйственных продуктов. В ходе войны по примеру рабочего класса на селе развернулось Всесоюзное социалистическое соревнование комбайнеров, трактористов, животноводов, полеводческих бригад и звеньев. Вся страна узнала о выдающихся достижениях трактористок сестер Ангелиных, Прасковьи Ковардак, комбайнера Александра Оськина, хлеборобов Чаганяка Берсиева и Терентия Мальцева, хлопкоробов Хамракула Турсункулова и Зинаиды Муталовой и многих других передовиков производства.

Даже в 1943 г., когда к огромным трудностям, вызванным войной, прибавилась сильная засуха, работники сельского хозяйства, как было отмечено в одном из правительственных документов, обеспечили «без серьезных перебоев снабжение Красной Армии и населения продовольствием, а промышленность сырьем». Всего за 1941–1944 гг., несмотря на временную потерю важных сельскохозяйственных районов, страна заготовила 4312 млн пудов зерна, что в три раза больше, чем заготовила дореволюционная Россия в Первую мировую войну, и 5048 тыс. т мяса.

Бок о бок с рабочими и колхозниками самоотверженно трудилась в тылу советская интеллигенция. Работы ученых позволили получить дополнительно уголь, нефть, железо, марганец, вольфрам, алюминий, медь и другие виды сырья. Важнейшими направлениями деятельности конструкторов, инженеров и техников была разработка новых и модернизация старых видов техники, повышение эффективности военной промышленности. «Все годы, — вспоминал впоследствии известный советский конструктор танков Ж. Я. Котин, — шло состязание конструкторских умов воюющих сторон. Германия трижды меняла конструкцию своих танков. Однако гитлеровцам так и не удалось достигнуть боевой мощи советских танков, созданных и модернизированных учеными и конструкторами А. Морозовым, М. Кошкиным, Л. Трояновым, Н. Духовым, А. Ермолаевым, М. Балжи, В. Торотько, Н. Шашмуриным, Л. Сычевым и многими другими. Творческая мысль наших конструкторов все время обгоняла фашистскую»^[339].

Если в начале войны советские истребители и бомбардировщики, за исключением новых типов, по тактико-техническим данным несколько уступали вражеским, то к 1943 г. большинство типов советских самолетов превосходило их. В этом году на вооружение советских ВВС поступил модернизированный пикирующий бомбардировщик ПЕ-2, значительно превосходивший однотипные германские бомбардировщики «Юнкерс-88» и «Хейнкель-11»1. Штурмовик ИЛ-2, прозванный «летающим танком», не знал себе равного в мировой практике самолетостроения. Всего в ходе войны в серийное производство поступили 25 новых моделей самолетов и 23 типа авиационных моторов^[340]. Большая заслуга в этом принадлежала талантливым авиаконструкторам и командирам производства А. А. Архангельскому, М. И. Гуревичу, С. В. Ильюшину, В. Я. Климову, С. А. Лавочкину, А. И. Микояну, А. А. Микулину, В. М. Петлякову, А. Н. Туполеву, А. С. Яковлеву и другим.

Благодаря достижениям видных конструкторов В. Г. Грабина, И. И. Иванова, Ф. Ф. Петрова и другим был налажен серийный выпуск новых образцов артиллерии. Советские орудия по качеству в своем большинстве также превосходили немецкие. Многозарядные реактивные боевые установки БМ-8, БМ-13, БМ-31 наводили страх и панику в войсках противника. В исключительно сжатые сроки было освоено производство высококачественного вооружения, боеприпасов и другой военной продукции.

В первых рядах воюющего народа находились и представители творческой интеллигенции и народного образования, помогавшие партии вдохновлять советских людей на героические дела на фронте и в тылу.

Поистине массовый всенародный характер приняли в военные годы патриотические движения за создание Фонда обороны, за сбор средств на вооружение Красной Армии, а также сбор средств и теплых вещей советским воинам. За четыре года войны только добровольные взносы от советских граждан в Фонд обороны на строительство боевой техники выразились в сумме 118,2 млрд руб., что равнялось почти среднему расходу на наркоматы обороны и Военно-морского флота.

Ведя в 1941–1945 гг. тяжелую борьбу с фашистским блоком, «СССР нашел в себе силы и для того, чтобы одновременно развернуть широкие восстановительные работы. В мировой истории, — подчеркивала “Правда” 23 августа 1944 г., — не было государства, которое могло бы сочетать ведение войны с осуществлением грандиозного плана строительства, быстрейшего восстановления разоренных врагом районов. Только могучее Советское государство с волевым, неутомимым, закаленным народом смогло приступить к ликвидации последствий войны в военное время».

Широкая конкретная программа возрождения экономики и культуры содержалась в правительственном постановлении от 21 августа 1943 г. «О неотложных мерах по восстановлению хозяйства в районах, освобожденных от немецкой оккупации». Возрождение из руин освобожденных районов, оказание помощи их населению стало важнейшей государственной задачей. В 12 союзных и автономных республиках стали действовать специальные шефские комитеты, которые провели большую организационную работу. Так, трудящиеся Казахской ССР шефствовали над 10 городами и 35 районами Орловской, 12 районами Ленинградской, 3 районами Сталинградской и одним районом Калининской областей. Они оказывали также помощь Украине, Белоруссии, Молдавии и республикам Прибалтики.

На возрождение народного хозяйства выделялись значительные средства. В освобожденные районы непрерывным потоком шли эшелоны с людьми, материалами, оборудованием, продовольствием, сельскохозяйственным инвентарем, семенами и т. д.

Сразу же после изгнания врага большие восстановительные работы развернулись в Донецком угольном бассейне. Преодолевая немалые трудности и лишения, советские люди упорно и настойчиво возрождали к жизни главную кочегарку страны. О громадном объеме проделанной здесь работы свидетельствует хотя бы тот факт, что за время восстановления Донецкого бассейна из затопленных гитлеровцами шахт было выкачано 700 млн кубометров воды, которой хватило бы для того, чтобы наполнить озеро площадью 140 кв. км и глубиной 5 м. К началу 1945 г. уголь уже добывался здесь на трех шахтах из каждых четырех, действовавших до войны. К концу войны Донбасс вновь занял первое место в стране по добыче угля.

В 1944 г. капитальные вложения, направленные на возрождение освобожденных районов, составили более 40 % капитальных вложений во всенародное хозяйство СССР. О том, какими темпами осуществлялись восстановительные работы, можно судить и по таким фактам. 629 дней гитлеровцы потратили на то, чтобы получить первую небольшую плавку стали на Днепродзержинском металлургическом комбинате. Но и эта плавка оказалась низкого качества. А советские сталевары уже на 26 день после начала восстановления Днепродзержинска рапортовали стране о выплавке высококачественного металла^[341].

Уже к концу войны в очищенных от врага районах вступила в действие примерно треть довоенного промышленного производства, в том числе 7,5 тыс. крупных возрожденных объектов индустрии. На долю предприятий освобожденных областей к этому времени приходилась пятая часть всей промышленной продукции, выпускавшейся в стране^[342].

Имея по сравнению с Германией в начале войны втрое меньше металла и вчетверо меньше угля, Советский Союз добился среднегодового производства больше, чем Германия: самолетов — в 2 раза, танков — почти в 2, орудий — в 4, снарядов, бомб и мин — почти в 1,5 раза^[343].

Оценивая соотношение военно-экономических возможностей СССР и Германии, американский публицист М. Вернер еще в 1943 г. писал: «Все имеющиеся ресурсы русских были больше сконцентрированы на военных усилиях и были использованы в большей степени, нежели немецкие. Однако в России из каждой тысячи тонн стали на производство вооружения использовалось большее количество металла, чем в Германии. В Германии было больше машин. Однако в Советском Союзе значительная часть всех имеющихся станков производила военные материалы. Вот почему оказалась возможной драматическая борьба Магнитогорска с предприятиями европейского континента, находящегося под господством Гитлера»^[344].

Всего за годы войны в СССР было произведено 482 тыс. артиллерийских орудий, около 352 тыс. минометов, свыше 100 тыс. танков и самоходно-артиллерийских установок, более 112 тыс. боевых самолетов^[345]. За это же время из США и Англии по ленд-лизу было получено 9600 артиллерийских орудий, 11 576 танков и самоходных орудий, 18 753 самолета^[346]. В СССР не перечеркивалось значение экономической помощи США и Великобритании, хотя нет никаких оснований в какой-то мере и преувеличивать ее роль. Достаточно указать, что общий объем англо-американских поставок по отношению к советскому производству составил за время войны лишь 4 % и не превышал по самолетам 13 %, по танкам 7 %, зенитным орудиям около 2 %. К тому же, к сожалению, далеко не вся техника доставлялась союзниками в те сроки, когда СССР испытывал наиболее острую в ней потребность. «Советский Союз пользуется вооружением со своих собственных заводов», — заявил 20 мая 1944 г. в американском конгрессе президент США Ф. Рузвельт^[347]. Наш народ по праву гордится тем, что фашистские полчища были остановлены и разгромлены отечественным оружием, созданным руками доблестных тружеников тыла, которые достойно выполнили свой гражданский, патриотический долг. Как писала в суровые дни лета 1942 г. газета «Правда», «из поколения в поколение будет передаваться слава как о тех, кто в годину грозных испытаний защищал Советскую Родину с оружием в руках, так и о тех, кто ковал это оружие, кто строил танки и самолеты, кто варил сталь для снарядов, кто своими трудовыми подвигами был достоин воинской доблести бойцов. Наши дети и внуки с благоговением будут вспоминать о героях труда наших дней, как о героях великой освободительной отечественной войны»^[348].

Глава 12. Беспрецедентная в мировой истории эвакуация

«Повесть о том, как целые предприятия и миллионы людей были вывезены на Восток, как эти предприятия были в кратчайший срок и в неслыханно трудных условиях восстановлены и как им удалось в огромной степени увеличить производство в течение 1942 г. — это прежде всего повесть о невероятной человеческой стойкости», — подчеркивал в своей книге «Россия в войне. 1941–1945» известный английский публицист Александр Верт.

И действительно, эвакуация, осуществленная в СССР уже в первые месяцы Великой Отечественной войны, была беспрецедентной в истории стран и народов по своим размерам и срокам. Добавим к этому и те тяжелейшие условия, в которых она протекала. Без успешного решения столь масштабной задачи практически невозможно было сохранить основную экономическую базу СССР, организовать прочный тыл и оперативно переключить народное хозяйство на массовый выпуск необходимой фронту военной продукции. Таким образом, эвакуация была крайне важной мерой, вызванной трагической обстановкой, сложившейся в зоне боевых действий уже в самом начале войны.

Ведь враг вторгся на обширную территорию европейской части СССР и поставил под угрозу районы, где проживало 40 % всего населения страны, было расположено 31 850 крупных и средних промышленных предприятий, из них 37 заводов черной металлургии, 749 заводов тяжелого и среднего машиностроения, 169 заводов сельскохозяйственного, химического, деревообрабатывающего и бумагоделательного машиностроения, 1135 шахт, свыше 3 тыс. нефтяных скважин, 61 крупная электростанция, сотни текстильных, пищевых и других предприятий.

Гитлеровцы надеялись, как это им удалось в порабощенных странах Европы^[349], захватить на советской земле огромный промышленно-экономический потенциал, имущество сотен колхозов, МТС, совхозов и другие материальные ценности и людские ресурсы СССР. После овладения столь внушительной экономической базой они рассчитывали быстро покончить с Советским государством.

Необходимо было принять экстренные и эффективные меры, чтобы сорвать эти далеко идущие планы агрессора. Директива Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) от 29 июня 1941 г. призывала население при вынужденном отходе Красной Армии «угонять подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего». Разумеется, такое требование было явно невыполнимым, и оно означало призыв к максимальному спасению от врага всего, что можно было спасти. Все ценное имущество и продовольственные запасы, которые невозможно было эвакуировать в тыл, подлежали разрушению и уничтожению.

Необходимо учесть, что сама по себе любая эвакуация уже, как правило, сопровождается значительными материальными и финансовыми потерями. Одно лишь прекращение производственного процесса на тысячах предприятий означало для Советского государства ущерб в десятки и сотни миллионов рублей. Но на это пришлось идти для спасения большой части производительных сил страны и последующего их использования в интересах фронта, скорейшего создания и развертывания мощной военной экономики СССР.

Следует также иметь в виду, что каких-либо заблаговременно подготовленных эвакуационных планов фактически не существовало, хотя перед войной некоторая работа в этом направлении проводилась. Черновые варианты таких документов составлялись, например, Военно-промышленной комиссией при СНК СССР в 1939–1940 гг., начале 1941 г.^[350] Более того, когда 21 апреля 1941 г. Совнарком СССР вынес постановление «О мероприятиях по улучшению местной противовоздушной обороны г. Москвы», была даже создана специальная Комиссия по эвакуации из г. Москвы населения в военное время во главе с председателем Моссовета В. П. Прониным. 3 июня эта комиссия представила И. В. Сталину свой план и проект постановления Совнаркома СССР «О частичной эвакуации населения г. Москвы в военное время». Предусматривалось, в частности, с началом войны вывезти в тыловые районы 1 млн 40 тыс. москвичей.

5 июня на докладной записке председателя комиссии Сталин наложил следующую резолюцию:

«Т-щу Пронину.

Ваше предложение о “частичной” эвакуации населения Москвы в “военное время” считаю несвоевременным. Комиссию по эвакуации прошу ликвидировать, а разговоры об эвакуации прекратить. Когда нужно будет и если нужно будет подготовить эвакуацию — ЦК и СНК уведомят Bac»^[351].

Не были заранее созданы и органы, призванные непосредственно руководить перебазированием производительных сил страны. Все это пришлось решать уже в ходе разразившейся войны, зачастую в спешке, а порой и без учета конкретной обстановки, что не могло не иметь отрицательные последствия.

Внезапность вражеского нападения, громадные размеры театра военных действий, массированные удары с воздуха, артиллерийские обстрелы, превращение многих городов и сел в арену ожесточенных сражений создало исключительные сложности во время эвакуации, потребовав от советских людей огромного физического и морального напряжения.

24 июня 1941 г. постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР «для руководства эвакуацией населения, учреждений, военных и иных грузов, оборудования предприятий и других ценностей» при СНК СССР был создан Совет по эвакуации в составе Л. М. Кагановича (председатель), А. Н. Косыгина (заместитель председателя), Н. М. Шверника (заместитель председателя), Б. М. Шапошникова, С. Н. Круглова, П. С. Попкова, Н. Ф. Дубровина и А. И. Кирпичникова.

«Тогда считалось, — вспоминал А. И. Микоян, — что; Наркомат путей сообщения должен играть главную роль в вопросах эвакуации. Объем же эвакуации из-за ухудшения военной обстановки расширялся. Все подряд эвакуировать было невозможно. Не хватало ни времени, ни транспорта. Уже к началу июля 1941 г. стало ясно, что Каганович не может обеспечить четкую и оперативную работу Совета по эвакуации».

3 июля 1941 г. председателем Совета по эвакуации был назначен кандидат в члены Политбюро ЦК, секретарь ВЦСПС Н. М. Шверник. Однако на этом организационный процесс не завершился. 16 июля последовало новое решение ГКО «О составе Совета по эвакуации». На этот раз в его реорганизованный состав вошли: Н. М. Шверник (председатель), А. Н. Косыгин и М. Г. Первухин (заместители председателя), А. И. Микоян, Л. М. Каганович (в отсутствие Кагановича его заменял Б. Н. Арутюнов), М. З. Сабуров (в отсутствие Сабурова его заменял Г. П. Косяченко) и В. С. Абакумов (НКВД).

16 августа 1941 г. постановлением ГКО в Совет по эвакуации дополнительно ввели заместителя начальника Главного управления тыла Красной Армии генерал-майора М. В. Захарова. 26 сентября 1941 г. при Совете по эвакуации было создано Управление по эвакуации населения во главе с заместителем председателя СНК РСФСР К. Д. Памфиловым. Одновременно Памфилов пополнил состав Совета по эвакуации в качестве одного из заместителей председателя Совета.

Вопросы эвакуации постоянно находились в центре внимания Политбюро ЦК ВКП(б), ГКО и Совнаркома СССР. За практическое осуществление эвакуации стали отвечать центральные комитеты партии и совнаркомы союзных республик, обкомы, райкомы и горкомы партии, исполкомы местных Советов прифронтовых и многих тыловых областей страны, где были созданы специальные комиссии, комитеты или советы по эвакуации. К выполнению этой военно-хозяйственной задачи были привлечены и военные органы.

Контроль за эвакуацией населения, за вывозом оборудования и других материальных ценностей осуществляла созданная при Совете по эвакуации группа инспекторов во главе с А. Н. Косыгиным.

В постановлении ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР «О порядке вывоза и размещения людских контингентов» от 27 июня 1941 г. были определены главные задачи и первоочередные объекты эвакуации. Перемещению на восток в первую очередь подлежали квалифицированные кадры рабочих и служащих, старики, женщины и молодежь, промышленное оборудование, станки и машины, цветные металлы, горючее, хлеб и другие ценности, имеющие военно-хозяйственное значение. Вскоре это постановление было дополнено утвержденной Совнаркомом СССР специальной инструкцией о порядке демонтажа и отгрузки оборудования заводов и фабрик.

В тот же день были вынесены решения «О вывозе из Ленинграда ценностей и картин ленинградского Эрмитажа, Русского и других музеев» и «О вывозе из Москвы государственных запасов драгоценных металлов, драгоценных камней, алмазного фонда СССР и ценностей Оружейной палаты Кремля».

В гигантскую операцию по перебазированию производительных сил страны на восток с первых дней войны были активно включены все виды советского транспорта. Однако главная тяжесть в выполнении этой сложнейшей задачи пришлась на долю железных дорог. Совет по эвакуации поддерживал постоянную и тесную связь с НКПС через представителей Наркомата путей сообщения в Совете. Для оказания органам НКПС помощи на крупные железнодорожные станции правительство направило уполномоченных Совета по эвакуации с широкими полномочиями. С 5 июля на ряде железнодорожных узлов, станций и пристаней были организованы эвакуационные пункты. «Они принимали и отправляли эшелоны с людьми, организовывали их питание и медицинское обслуживание. Цепь эвакопунктов протянулась на тысячи километров от прифронтовых железнодорожных станций юга и запада страны до Восточной Сибири, Казахстана, Средней Азии», — писал А. Н. Косыгин. Уже к 22 августа в прифронтовых и тыловых районах страны действовало 128 эвакопунктов.

В самом Наркомате путей сообщения была сформирована специальная оперативная группа в составе 25 человек, куда вошли опытные работники, знавшие организацию перевозок, грузовой и коммерческой работы.

Как вспоминал бывший заместитель наркома путей сообщения Н. Ф. Дубровин, «…конкретными, заблаговременно разработанными эвакуационными планами на случай неблагоприятного хода военных действий мы не располагали. Положение осложнялось тем, что многие предприятия прифронтовых районов до последней возможности должны были давать продукцию для обеспечения нужд обороны.

Наряду с этим нужно было своевременно подготовить оборудование промышленных объектов к демонтажу и эвакуации, которую приходилось часто осуществлять под артиллерийским обстрелом и вражескими бомбардировками.

Между тем необходимого опыта планирования и проведения столь экстренного перемещения производительных сил из западных районов страны на восток у нас не было. Помню, как по заданию директивных органов мы специально разыскивали в архивах и библиотеках Москвы, в том числе в Государственной библиотеке им. В. И. Ленина, хотя бы отрывочные сведения об эвакуации во время Первой мировой войны, но найти почти ничего не удалось. Опыт приобретался в ходе военных действий».

18 июля 1941 г. в письме, направленном в Совет по эвакуации, Генеральный штаб Красной Армии отмечал: «Эвакуация населения и промпредприятий с западной границы СССР происходила без заранее составленного в мирное время эвакоплана, что, несомненно, отражается и на ее осуществлении». В связи с этим Генштаб предложил Совету по эвакуации «дать указания соответствующим наркоматам на проработку плана вывоза подведомственных им предприятий, определив для них заранее эвакобазы», а также районы размещения эвакуируемого населения^[352].

При составлении эвакуационных планов первоочередное внимание уделялось перевозке предприятий, выпускающих оборонную продукцию. Особое преимущество в отправлении перед всеми другими эшелонами (кроме воинских и оперативных) предоставлялось также составам с вывозимым населением. Для эвакуационных пассажирских эшелонов была установлена среднесуточная скорость до 500–600 км. Поскольку ощущалась острая нехватка пассажирских вагонов, вывоз населения осуществлялся также в специально оборудованных для этой цели товарных вагонах, а иногда даже и на платформах.

Вот что писал о первых эшелонах, прибывавших на Урал, Н. С. Патоличев, работавший тогда первым секретарем Челябинского обкома ВКП(б):

«Случалось, что в открытых полувагонах или на платформах ехали люди. Хорошо, если был брезент, которым можно было прикрыться от дождя… Иногда и этого не было. Здесь же станки или материалы, кое-что из вещей эвакуированных. Именно кое-что. Люди спасались от нашествия варваров, и было, конечно, не до вещей… При более благоприятной обстановке два-три крытых вагона выделяли для женщин с детьми. Вместо 36 человек в них набивалось по 80–100. Никто, разумеется, не роптал — горе объединяло людей, кров которых был захвачен фашистами».

Перевозки населения были взяты под постоянный и строгий контроль. НКПС ежедневно представлял в ГКО подробную справку о находящихся на железных дорогах составах с эвакуированными.

Для оказания помощи спасающемуся от угрозы фашистского порабощения населению государство выделило значительные средства. В эвакуационных пунктах старшие вагонов получали хлеб и другие продукты. Организовывались столовые, душевые, санпропускники, было обеспечено снабжение людей кипятком. Только во второй половине 1941 г. государство израсходовало в помощь эвакуированным около 3 млрд рублей.

Все это, конечно, не означает, что эвакуация советских граждан с самого ее начала протекала гладко и слаженно. Срочно поднять миллионы людей с «обжитых мест», убедив в нависшей над ними смертельной угрозе, в необходимости временно оставить свое жилье, многое из добра, нажитое с таким трудом, а затем организовать их погрузку, перевозку и обеспечить размещение в тылу было невероятно сложно.

Как и во всяком большом деле, да к тому же без соответствующей подготовки, на разных этапах эвакуации и в различных регионах встречалось немало неполадок. При перемещении миллионных масс населения нередкими были случаи простаивания эшелонов на ряде станций, перебои со снабжением продуктами питания, кипятком, факты неудовлетворительной организации врачебной помощи, потери родных в пути следования и т. п.

Однако как свидетельствуют многочисленные документы и сами участники событий, все эти недостатки не приобрели массового характера. С ними боролись, их устраняли быстро и решительно по законам военного времени. И людской поток на восток с каждым днем принимал все более организованный и планомерный характер.

Огромных усилий от советских людей требовало перебазирование сотен и тысяч промышленных объектов. При монтаже многих предприятий ощущалась острая нехватка рабочей силы, грузоподъемных и транспортных средств. Чрезвычайно сложно было в крайне ограниченное время, часто под огнем противника демонтировать и размещать на железнодорожных платформах крупногабаритные грузы: оборудование электростанций, горной, угольной, металлургии. В условиях быстро ухудшающейся военной обстановки нередко приходилось ограничиваться вывозом только наиболее важных и технически современных агрегатов, станков, машин и механизмов.

Одним из основных правил, которые постоянно стремились соблюдать местные органы во время демонтажа и перемещения предприятий, было сохранение комплектности оборудования. Эшелоны с ценным оборудованием формировались так, чтобы каждый из них, а иногда и часть могли на новом месте быстро развернуться в самостоятельное предприятие и выпускать необходимую фронту и стране продукцию.

ГКО и Совнарком СССР принимали срочные меры по упорядочению и ускорению эвакуационных перевозок.

Наркоматы получили указания заблаговременно предоставлять в Совет по эвакуации конкретные заявки по каждому предприятию, подлежавшему перебазированию в восточные районы. Устанавливались пункты разгрузки так называемых бездокументных грузов из прифронтовой зоны. Был учтен весь наличный вагонный парк и предусмотрено наиболее целесообразное его использование под перевозки. В частности, вводился порядок, согласно которому многие эшелоны, осуществлявшие мобилизационные перевозки на запад, должны были после разгрузки немедленно предоставляться для эвакогрузов. С этой же целью в прифронтовые районы перебрасывалась часть порожних вагонов и платформ. Но порожняка не хватало, что заставляло искать дополнительные резервы, проявляя смекалку и изобретательность, усиливать контроль за правильностью погрузки и заполнения емкости вагонов.

Большую организующую роль в перемещении производительных сил страны на восток имел уже упомянутый нами принятый 16 августа 1941 г. военно-хозяйственный план на четвертый квартал 1941 г. и на 1942 г. по районам Поволжья, Урала, Западной Сибири, Казахстана и Средней Азии. Он содержал программу развертывания в тыловых районах СССР новой военно-промышленной базы.

С каждым днем эвакуация принимала все больший размах. Непрерывный поток устремился на восток. Из городов и рабочих поселков шли составы, грузовые машины, обозы, почти непрерывно подвергавшиеся бомбежкам и обстрелам. Из сел и деревень гнали скот, увозили трактора, сельскохозяйственную технику, продовольствие и сырье. Многие материальные ценности, которые по разным причинам невозможно было вывезти, приводились в негодность до такой степени, чтобы их не смог использовать враг.

А теперь вкратце рассмотрим, как проходила эвакуация в различных регионах и областях европейской части страны и каковы были ее основные результаты. При этом следует заметить, что с наименьшим успехом она прошла в западных приграничных районах, откуда вследствие быстрого продвижения противника организовать более или менее полный вывоз населения и материальных ценностей не представлялось возможным. По свидетельству, например, руководства Брест-Литовской железной дороги, эвакуацию пришлось начать под огнем наступающего врага «при полнейшем отсутствии связи с военным командованием» и при противоречивых указаниях местных организаций, «рассматривавших вопрос об эвакуации как создание паники, как нарушение государственной дисциплины». Только после получения в 22 часа 23 июня 1941 г. приказа НКПС об эвакуации были приняты меры по вывозу различных материальных ценностей и документов. Во второй половине дня в глубь страны отправились составы с семьями трудящихся, прибывшие из зоны военных действий. Потери оказались значительными: из 10 091 вагона с материальными грузами удалось отправить в тыл только 5675.

В крайне тяжелой обстановке проходила эвакуация из Молдавской ССР. Лишь благодаря оперативным и энергичным действиям республиканских и местных органов, рабочих предприятий и железнодорожников Кишиневской дороги было вывезено из угрожаемых районов до 300 тыс. граждан республики, а также 4076 вагонов с ценным промышленным оборудованием, сельскохозяйственными машинами, зерном, продовольствием и большое количество скота.

С громадными трудностями, под непрекращающимися бомбардировками и обстрелами осуществлялось перебазирование предприятий и населения Украины и Крыма.

4 июля ЦК КП(б) Украины и Совнарком УССР направили всем партийным и советским организациям республики специальную директиву. В ней ставилась задача «немедленно выделить ответственных людей за каждую МТС, совхоз, отвечающих за уничтожение ценного имущества, которое не может быть взято на случай эвакуации». Директива требовала усилить «отгрузку ценностей, оборудования предприятий и продовольствия (зерно, сахар и другие ценные товары), приняв меры к тому, чтобы подготовиться к уничтожению всего оборудования, продовольственных и других товаров, которые не могут быть вывезены при вынужденном отходе частей Красной Армии».

Поток грузов на восток из важнейших промышленных центров УССР быстро возрастал. В первые дни июля началась эвакуация из Одесской области. Несмотря на непрерывные воздушные налеты, днем и ночью демонтировалось наиболее важное промышленное оборудование и шла его погрузка в эшелоны. В начале августа немецко-фашистские войска перерезали основную коммуникацию дороги и Одесса оказалась изолированной с суши. Тогда было решено организовать вывоз основных железнодорожных грузов водным путем через Одесский порт в Николаев.

Много усилий и изобретательности потребовала эвакуация паровозного парка. Паровозы в горячем состоянии погрузили на три плавучих дока, два из которых удалось доставить в Николаев. Прибывшие в Николаев локомотивы подали к подготовленным составам, и они увезли в тыловые районы свыше 20 эшелонов с ценными грузами. К моменту занятия города противником вывоз населения и промышленного оборудования железнодорожным и морским путем был завершен.

Вскоре ввиду угрозы широкого выхода немецко-фашистских войск к Днепру в полосе обороны Юго-Западного и Южного фронтов стала неизбежной массовая эвакуация промышленных районов Приднепровья и Крыма. Только через Киевский узел было отправлено на восток 450 эшелонов, которые эвакуировали оборудование 197 крупных предприятий украинской столицы и свыше 350 тыс. киевлян. «Обстановка здесь была исключительно тяжелой, — писал в своих воспоминаниях бывший уполномоченный Совета по эвакуации Л. И. Погребной. — С утра до ночи Киев бомбили. Все торопились с эвакуацией. Однако рабочие в столь напряженной обстановке проявляли беспримерный героизм и сумели вывезти из Киева основное оборудование, сырье и материалы».

7 августа 1941 г. ГКО и Совет по эвакуации обязали НКПС, наркоматы черной металлургии, электростанций, боеприпасов, химической промышленности, среднего и тяжелого машиностроения и земледелия ускорить перебазирование предприятий, расположенных на правом берегу Днепра. Основной поток эвакуационных перевозок из Приднепровья и Крыма проходил через Южную и особенно Сталинскую магистрали. В течение 15 дней августа 1941 г. здесь было погружено и вывезено по одной только Сталинской дороге около 14 тыс. вагонов с эвакогрузом.

С середины августа развернулось перебазирование предприятий и населения с левого берега Днепра, в первую очередь заводов, фабрик, электростанций Запорожской и восточной части Днепропетровской областей. Местными органами и органами военных сообщений вместе с уполномоченными ГКО и Совета по эвакуации — председателем СНК УССР Л. Р. Корнийцом, заместителем наркома черной металлургии СССР А. Г. Шереметьевым, представителями НКПС С. И. Багаевым и Н. Ф. Дубровиным, а также военными советами Южного и Юго-Западного фронтов были приняты энергичные меры по демонтажу, погрузке и вывозу наиболее ценного оборудования.

«С правого берега гитлеровцы просматривали заводы. Враг видел, как увозят оборудование запорожских предприятий, бомбил и ежедневно обстреливал территории заводов артиллерийским и минометным огнем. Ежедневно были раненые и убитые. Но люди работали, спешили. Были дни, когда из Запорожья уходило по 800–900 вагонов, груженных оборудованием и материалами», — вспоминал А. Г. Шереметьев, отвечавший за эвакуацию запорожской группы заводов.

К началу октября вывоз важнейшего оборудования запорожских и днепропетровских заводов был завершен.

С большими трудностями и потерями осуществлялась эвакуация из Харьковской области и Донбасса.

Как отмечалось в одном из спецсообщений Транспортного управления НКВД СССР от 4 октября 1941 г., перебазирование харьковских предприятий «из-за неподготовленности заводов к погрузке, отсутствия средств механизации погрузочных работ и главным образом из-за нераспорядительности и растерянности администрации заводов проводилось неудовлетворительно»^[353]. И все же к 16 октября все крупные заводы города и области (45 предприятий) удалось эвакуировать. Вместе с заводами выехали в тыл 24,5 тыс. рабочих, инженерно-технических работников и служащих.

Решение Совета по эвакуации о перемещении в восточные районы страны предприятий Донецкого бассейна состоялось лишь 9 октября 1941 г., когда противник уже завязал бои на территории Донбасса. Всего за пять дней до захвата врагом Макеевки началась эвакуация местного металлургического завода. Постановление ГКО о перебазировании на восток Мариупольского металлургического завода было вынесено 5 октября, эвакуация началась на следующий день, но уже 8 октября была прервана противником. «По важнейшим металлургическим, коксохимическим и огнеупорным заводам Сталинской области фактически эвакуация была сорвана», — сообщал в ГКО нарком черной металлургии СССР И. Ф. Тевосян. Из Сталинской и Ворошиловградской областей местные органы успели отправить в тыл только 11870 вагонов с людьми, оборудованием и материалами.

Исключительно сложно было спасать от немецко-фашистских захватчиков энергетическое хозяйство Украины, которое нельзя было демонтировать одновременно с другими оборонными предприятиями. Ведь значительная часть из них выполняла срочные заказы фронта и нуждалась в бесперебойной подаче электроэнергии. Поэтому переброска из угрожаемых районов основного оборудования таких крупных электростанций, как Киевская, Кураховская, Зуевская, Северо-Донецкая, Штеровская ГРЭС, Одесская ТЭЦ, проходила буквально перед отходом советских войск, в самые последние дни и часы. На Днепровской ГЭС местные работники успели снять только некоторые детали с трех турбин, а плотину пришлось взорвать.

Всего с Украины только с июля по октябрь были вывезены в тыл миллионы людей, около 500 крупных промышленных предприятий. Кроме того, удалось эвакуировать за пределы республики свыше 6 млн голов скота, 1667,4 тыс. тонн зерна и 269,5 тыс. тонн зернопродуктов, тысячи тракторов, автомашин и много других материальных и культурных ценностей.

В тяжелейших условиях проводилась эвакуация производительных сил с территории Белорусской ССР. Уже 23 июня 1941 г. встал вопрос о незамедлительной эвакуации населения и материальных ценностей из городов, подвергавшихся обстрелу в полосе военных действий.

«Это было тяжелое решение, — вспоминал бывший первый секретарь ЦК КП(б) Белоруссии П. К. Пономаренко. — Еще тяжелее было ставить этот вопрос перед ЦК ВКП(б) и правительством.

В середине дня я позвонил Сталину и после краткой информации сообщил ему о нашем решении. Он удивился и спросил: “Вы думаете это надо делать? Не рано ли?” Я ответил, что обстановка сложилась такая, что в половине западных областей республики уже невозможна эвакуация. Боюсь, что опоздание с этим для Минска и восточных областей явится непоправимым.

Подумав, Сталин сказал: ”Хорошо, приступайте к эвакуации”^[354].

Была срочно создана республиканская комиссия, которая приступила к работе. Между тем обстановка стремительно ухудшалась, что не позволило организовать эвакуацию в достаточно широких размерах из Брестской, Белостокской, Барановичской и Пинской областей БССР, которые уже через несколько дней были оккупированы врагом. В несколько больших размерах эвакуация была проведена в восточной части республики. Только из Гомеля и области ежедневно отправлялось в тыл не менее 250–300 вагонов с эвакогрузами.

18 августа 1941 г. в докладной записке на имя председателя ГКО Сталина Пономаренко сообщил, что “все наиболее значительные предприятия числом 83 из Белоруссии эвакуированы полностью…”»

Всего из Белоруссии было эвакуировано свыше 1,5 млн человек, 109 крупных и средних промышленных предприятий (из них 39 союзного и 70 республиканского значения).

В столь же напряженных условиях прошла эвакуация в республиках Прибалтики.

В первые дни войны, несмотря на непрерывные налеты вражеской авиации и действия диверсантов, железнодорожники и рабочие коллективы предприятий Риги, Елгавы, Вентспилса, Даугавпилса и других грузили в 4–5 раз больше вагонов, чем обычно. В работу по эвакуации включились и транспортные суда, расположенные вдоль Балтийского побережья.

Недостаток времени и быстрое продвижение вражеских войск не позволили эвакуировать из этого региона страны много материальных ценностей. Не было вывезено оборудование ряда предприятий металлообрабатывающей, цементной, текстильной промышленности. Из Прибалтийских республик эвакуация дольше всего продолжалась в Эстонской ССР, где непосредственные боевые действия развернулись несколько позднее. Она началась по решению Комитета обороны республики в конце июня 1941 г. В соответствии с разработанным планом эвакуации с 15 июля по решению того же Комитета демонтаж производственного оборудования на заводах и фабриках Эстонии был приостановлен из-за необходимости срочного выполнения поступивших военных заказов. Перевозки по Эстонской железной дороге были прекращены лишь после того, как 7 августа 1941 г. противник захватил станцию Раквере, перерезав тем самым основную линию Таллин — Нарва. На западном участке перерезанной линии осталось более 1 тыс. вагонов и 40 паровозов. «Условия эвакуации были крайне тяжелые из-за нехватки железнодорожного подвижного состава и больших потерь вследствие бомбежек при перевозках морским транспортом. Мобилизация в армию и на фортификационные работы вызвала острый недостаток в рабочей силе при погрузочно-разгрузочных работах», — говорилось в эвакуационном отчете Совнаркома Эстонской ССР.

И все же за время эвакуации преимущественно по железнодорожным линиям удалось перебросить в тыл значительную часть людей и материальных ценностей: около 13 тыс. единиц различного производственного оборудования предприятий республики, 65 паровозов и мотовозов, более 6 тыс. единиц электрооборудования, 750 тыс. хлопчатобумажных тканей и т. п. на сумму свыше 600 млн рублей.

Массовая эвакуация ленинградских промышленных предприятий и населения развернулась по решению ГКО от 11 июля 1941 г., после того, как противник овладел Псковом и вышел к р. Луге. Работа Ленинградского узла резко осложнилась. Значительно возрос поток эшелонов с грузами из Прибалтики, со станций Карельского перешейка и других районов. Ход эвакоперевозок находился под контролем заместителя председателя Совнаркома СССР А. Н. Косыгина, направленного в Ленинград в качестве уполномоченного ГКО. Но 29 августа 1941 г. враг перерезал последнюю железнодорожную линию. 8 сентября замкнулось кольцо блокады, и эвакуировать в тыл многих ленинградцев, а также материальные и культурные ценности полностью не удалось. К этому времени из города Ленина было эвакуировано, согласно оперативным сводкам НКПС (с 29 июня по 26 августа включительно), 773 590 человек (в том числе беженцев из Прибалтики и Карело-Финской ССР) и десятки крупных предприятий.

Вывоз из Ленинграда населения и оборудования возобновился воздушным путем и через Ладожское озеро, которое использовалось для этой цели и в зимние месяцы. Как сообщал в ГКО А. Н. Косыгин, только с 22 января по 11 апреля 1942 г. из Ленинграда по льду Ладожского озера удалось переправить на автомашинах и специально оборудованных товарных вагонах 539 400 человек.

Эвакуация из Мурманской области и Карело-Финской ССР была проведена главным образом по Кировской (Мурманской) железной дороге, которая на протяжении более чем 1500 км находилась в прифронтовой полосе. Из Советского Заполярья железнодорожники перебазировали в глубокий тыл несколько тысяч вагонов с грузом. С территории Карелии были отправлены в тыл почти 90 % населения, оборудование и имущество Онежского завода, Соломенского, Сунского и Ильинского лесозаводов и других предприятий.

Эвакуационные перевозки развернулись и на Кавказе. С 28 октября началось перебазирование «Майкопнефти» и «Грознефти». К 9 ноября 1941 г. с Орджоникидзевской магистрали на Закавказскую железную дорогу поступило 16 208 вагонов с эвакогрузом, в том числе 10 758 вагонов с промышленным оборудованием и материалами. Почти все грузы направлялись на перевалку в Бакинский порт.

Много усилий от транспортников потребовал вывоз хлеба и других продуктов питания из зоны военных действий и угрожаемых районов. К 1 августа 1941 г. по Калининской, Западной, Одесской, Ленинградской, Юго-Западной, Московско-Киевской, Южной и Белорусской дорогам удалось эвакуировать 32 731 вагон с хлебом. А между тем в связи со сбором нового урожая зерновых в западных и южных областях на местах погрузки начали скапливаться целые горы зерна, которые требовалось любой ценой спасти от немецко-фашистских захватчиков. Несмотря на постоянную острую нехватку порожняка, только железнодорожники Сталинской магистрали с начала эвакуации по 1 октября сумели вывезти 35 514 вагонов хлеба. По решению Совета по эвакуации от 5 августа 1941 г. по южным и юго-западным магистралям намечалось эвакуировать также 5385 вагонов сахара, но работники этих дорог обеспечили вывоз к началу сентября не менее 6,5 тыс. вагонов.

Темпы массовых эвакуационных перевозок в осенние месяцы 1941 г., когда противнику удалось захватить около 40 % протяженности сети, были весьма напряженными.

Все возраставшая угроза советской столице вызвала необходимость проведения эвакуации Москвы и Московской области. Так, уже в первые недели войны развернулась подготовка к перебазированию из столицы на восток двух заводов Наркомата судостроительной промышленности. Одновременно была начата эвакуация населения.

Следует учесть, что с конца июня через Москву, как важнейший транспортный узел, проходил большой поток беженцев из западных районов СССР. На пути этого потока Наркоматом внутренних дел были организованы заслоны железнодорожной милиции, которая на близко расположенных к столице станциях вела строгую проверку всех прибывавших лиц. Только в течение одной недели — с 28 июня по 4 июля 1941 г. — ею было задержано для проверки 49 730 человек, из них оказались арестованными по разным причинам — 2116 человек. Одновременно органы милиции изъяли 29 пулеметов, 1026 винтовок, 1260 пистолетов, 223 боевые гранаты, свыше 47,2 тыс. патронов и др.

Разумеется, в разряд подозрительных в шпионаже, диверсии и т. п. иной раз попадали и совершенно невинные люди, но в целом подобная проверка в условиях военного времени была вполне оправданной мерой.

По данным Пассажирского управления НКПС, с 29 июня по 29 июля специальные эвакопоезда вывезли из Москвы 959 530 человек (включая беженцев из прифронтовых областей).

Более широкие масштабы приняли эвакоперевозки из Москвы и Московской области в осенние месяцы 1941 г., когда враг начал генеральное наступление на советскую столицу. 15 октября «ввиду неблагополучного положения в районе Можайской оборонительной линии» ГКО вынес постановление об эвакуации Москвы.

На 12 декабря, по данным 24 наркоматов, эвакуацией было охвачено 523 предприятия Москвы и Московской области. На 10 декабря вместе с предприятиями удалось переместить в тыл 564 248 работников промышленности и членов их семей^[355]. Общее число эвакуированных москвичей достигло 2 млн человек.

Несмотря на чрезвычайные трудности, перемещение производительных сил в тыловые районы страны в 1941 г. прошло в целом слаженно и в основном в соответствии с намеченными сроками. Из прифронтовой зоны в течение второго полугодия 1941 г. на восток только по железным дорогам, согласно неполным сводкам НКПС, было вывезено 2593 промышленных предприятия. Если же учесть, что при этом имелось большое количество так называемых бездокументных грузов, то приведенная выше цифра еще более возрастает. Ведь только на территории СССР, подвергавшейся оккупации, накануне войны размещалось около 32 тыс. заводов и фабрик (в том числе 7,5 тыс. крупных), не считая мелких предприятий и мастерских. Подавляющая часть их была эвакуирована.

Наиболее полно было перебазировано оборудование военных, машиностроительных, металлообрабатывающих, алюминиевых, химических предприятий, а также турбогенераторы электрических станций, чему помимо других факторов способствовала сравнительная легкость демонтажа и транспортировки этих видов оборудования. В меньшей степени ввиду громоздкости, ограниченности времени и транспортных средств удалось перебросить в тыл котельное оборудование электростанций и основные фонды горной, металлургической и коксовой промышленности, которые в большей своей части состояли из крупных сооружений (шахты, мартеновские и доменные печи, коксовые батареи и т. п.).

Кроме приграничных районов Украины, Белоруссии и Прибалтики, многие материальные ценности не успели вывезти и из некоторых областей Российской Федерации.

Почти 70 % перемещенных на восток промышленных объектов размещалось на Урале, в Западной Сибири, Средней Азии и Казахстане. Вместе с перебазированными фабриками и заводами на восток прибыло до 30–40 % рабочих, инженеров и техников. Всего же по железным и шоссейным дорогам, а также водным и воздушным путям с начала войны до конца 1941 г. было переправлено в тыловые районы более 12 млн человек.

Одновременно была осуществлена и операция по спасению от врага ресурсов сельского хозяйства. Колхозы и совхозы восточных районов страны приняли во втором полугодии 1941 г. 2393,3 тыс. голов скота, перемещенного из прифронтовой полосы.

Все эвакоперевозки 1941 г. потребовали одних железнодорожных вагонов более 1,5 млн. Построенные в одну линию, эти вагоны заняли бы путь от Бискайского залива до Тихого океана.

Первостепенную роль в осуществлении беспрецедентного в истории перемещения производительных сил явился самоотверженный труд коллективов эвакуированных предприятий и учреждений. Люди работали с громадным напряжением, по несколько суток не уходя с эвакуируемых объектов, чтобы своевременно и как можно полнее демонтировать и погрузить оборудование и другие материальные ценности. В прифронтовой зоне это происходило в обстановке постоянных вражеских ударов с воздуха и обстрелов. Нужны были исключительная выдержка, мужество, самопожертвование, преданность делу, чтобы в таких условиях, нередко за несколько часов или дней, проделать огромную, поистине титаническую работу.

Не менее важной задачей являлось их рациональное размещение на новых местах в соответствии с военно-хозяйственными интересами сражавшегося Советского государства. Государственные и общественные органы восточных областей страны активно готовились к приему эвакуированных. В центре их внимания постоянно находились вопросы расселения, трудоустройства и бытового обслуживания прибывавших из угрожаемых районов рабочих, служащих, колхозников и членов их семей. Примерно треть всех прибывших была расселена в городской местности, а остальные — в сельской.

Чрезвычайно важное военно-хозяйственное значение имел скорейший ввод в действие прибывавших в восточные регионы предприятий. От решения этой задачи во многом зависела успешная перестройка народного хозяйства СССР на военный лад, создание в стране мощной военной экономики, способной обеспечить победу над врагом.

29 октября 1941 г. Совнарком СССР вынес постановление «О графике восстановления заводов, эвакуированных на Волгу, Урал, в Сибирь, Среднюю Азию и Казахстан», в котором наркомам оборонных наркоматов и ведущих отраслей тяжелой промышленности — А. И. Шахурину, В. А. Малышеву, Д. Ф. Устинову, П. Н. Горемыкину, И. Ф. Тевосяну, П. Ф. Ломако, Г. Д. Каплуну, В. М. Денисову, И. К. Седину и другим предписывалось представить не позднее 1 ноября 1941 г. в Совнарком СССР график восстановления заводов, эвакуированных из Москвы, Тулы, Харькова, Донбасса, Ленинграда и других мест.

Вопросами размещения и ввода в строй прибывавших в тыл предприятий занимались также члены правительства: С. А. Акопов, Б. Л. Ванников. В. В. Вахрушев, С. З. Гинзбург, А. И. Ефремов, А. Г. Зверев, А. Н. Косыгин, И. Г. Кабанов, Н. С. Казаков, А. И. Микоян, М. Г. Первухин, П. И. Паршин и др.

В своем постановлении «О порядке размещения эвакуируемых предприятий» ГКО особо указал на то, что в размещении предприятий, подлежащих эвакуации из угрожаемых зон, преимущество должно быть отдано авиационной промышленности, промышленности боеприпасов, вооружения, танков и бронеавтомобилей, черной, цветной и специальной металлургии, химии. ГКО обязал местные организации принять необходимые меры для быстрого развертывания восстанавливаемых предприятий.

Областные комитеты партии и исполкомы облсоветов каждую декаду отчитывались перед ЦК ВКП(б), СНК СССР и ГКО о ходе восстановления эвакуированных промышленных предприятий на новых местах. Преодолевая огромные трудности, рабочие и служащие эвакуированных предприятий вместе с трудящимися восточных районов в невиданные сроки, в среднем 1,5–2 месяца, монтировали поступавшее промышленное оборудование и вводили его в действие.

Быстрое восстановление перемещенных в восточные районы заводов стало возможным в значительной мере благодаря усилиям строителей, их творческой смекалке, смелым техническим решениям. Между тем строить приходилось в неимоверно тяжелых условиях. Нередко переброшенные в тыл предприятия начинали свою жизнь буквально на пустом месте. Возведение цехов и монтаж оборудования зачастую проходили одновременно. Работы не прекращались ни днем, ни ночью. Иногда даже под открытым небом, в непогоду, в лютые сибирские и уральские морозы, при ледяном пронизывающем ветре люди рыли котлованы, строили железные дороги, разгружали поезда, монтировали оборудование.

Согласно отчетным данным наркоматов, к концу года на новых местах действовали уже многие заводы и фабрики. В различных тыловых районах было размещено 122 предприятия Наркомата авиапромышленности, 43 — Наркомата танковой промышленности, 71 — Наркомата вооружения, 96 — Наркомата боеприпасов, 80 — Наркомата минометного вооружения, 199 — Наркомата черной металлургии, 91 — Наркомата химической промышленности, 45 — Наркомата цветной металлургии и т. д.^[356]

Уже в марте 1942 г. промышленность восточных районов с учетом восстановленных здесь эвакуированных предприятий произвела военной продукции столько, сколько в начале войны выпускалось на всей территории СССР.

Наряду с этим в связи с ликвидацией непосредственной угрозы столице в конце декабря 1941 г. — первые месяцы 1942 г. была проведена реэвакуация части предприятий центрального промышленного района СССР, в том числе Москвы. Так, уже в начале 1942 г. в Москву было возвращено несколько крупных объектов, в том числе станкостроительный завод «Красный пролетарий».

С конца мая 1942 г. военная обстановка вновь вызвала необходимость проведения эвакуации. Правда, она проходила на этот раз с более ограниченной территории и в гораздо меньших масштабах, охватив преимущественно Ростовскую, Воронежскую, Орловскую, Сталинградскую, Ворошиловградскую области и Северный Кавказ.

22 июня 1942 г. постановлением ГКО при нем была образована Комиссия по эвакуации, куда вошли Н. М. Шверник (председатель), А. Н. Косыгин, А. И. Микоян, М. З. Сабуров, Б. Н. Арутюнов, П. А. Ермолин и В. Н. Меркулов. Опираясь на опыт по перемещению производительных сил 1941 г., Комиссия обеспечила возобновление работы эвакопунктов, эвакобаз и эвакокомитетов, созданных на местах в первые месяцы войны.

В течение лета и осени 1942 г. удалось вывезти из угрожаемых районов оборудование более 150 крупных промышленных предприятий, многие материальные и культурные ценности и сотни тысяч беженцев. Как и в 1941 г., эвакуация позволила спасти в интересах военной экономики СССР значительные производственные ресурсы, которые немедленно подключались к работе для фронта.

Перебазирование производительных сил страны на восток явилось одним из наиболее значительных достижений государственных органов и тружеников тыла. Без его в целом успешного осуществления оказался бы невозможным перевод планового народного хозяйства СССР на военные рельсы, создание военной экономики, способной обеспечивать во все возраставших количествах высококачественное оружие Победы.

Результаты эвакуации, достигнутые в СССР в сложнейших условиях того времени, вызвали искреннее восхищение в государственных, военных и общественных кругах наших союзников, которые вскоре использовали советский опыт.

Американский журналист Л. Сульцбергер назвал перебазирование производительных сил в СССР в глубокий тыл легендарным. «Этот осуществленный в гигантских масштабах перевод промышленности на восток, — писал он 20 июня 1942 г. на страницах журнала “Лайф”, — одна из величайших саг истории. Причем, речь идет отнюдь не о спорадическом процессе…»

А вот мнение Антони Идена, вице-премьера, министра иностранных дел Великобритании: «Советскому руководству удалось в кратчайший срок воссоздать эвакуированную промышленность в других регионах и наладить надежные транспортные связи тыла с фронтом. Сочетая жесткие методы военного времени и экономический прагматизм, в СССР в рекордно короткий срок был восстановлен и даже увеличен экономический потенциал, который позволил выдержать германскую военно-экономическую мощь, а затем превзойти ее. Этот советский опыт мы, по поручению нашего премьера-министра и главкома Уинстона Черчилля, изучали и применили при эвакуации некоторых отраслей британской промышленности в Канаду и многих промышленных предприятий из Юго-Восточной Азии, в связи с японской агрессией, в Австралию, Новою Зеландию и Индию…»

По оценке руководившего французским движением Сопротивления генерала Шарля Де Голля, «опыт быстрого воссоздания советской индустриальной экономики и ее перебазирования беспрецедентен. Он был использован при эвакуации значительной части французской армии и многих французских предприятий из Франции в ее африканские, ближневосточные и американские территории. В отличие от существовавшей многие столетия монархической России сталинское государство оказалось намного более устойчивым, экономически мощным и, что очень важно, способным быстро и эффективно реагировать на потерю значительной части территории и экономики из-за внешней агрессии. Это доказал, в частности, советский тыл в 1941–1945 годах, оказавшийся административно управляемым, политически стабильным и экономически дееспособным»^[357].

И наконец, приведем мнение малоизвестного сегодня премьер-министра Нидерландов Ван Клеффенса, подчеркнувшего, что в военные годы «СССР продемонстрировал… свои беспрецедентные возможности по переустройству экономики ввиду внешней агрессии. Прежде всего проявился успешный механизм государственного управления в стране в чрезвычайной ситуации. Всего лишь за 25 лет советской власти удалось создать комплексную систему государственного политического и экономического управления, адаптированную к географическим, национальным условиям новой России. При эвакуации предприятий из Голландской Индии в 1942 году мы использовали аналогичный опыт СССР»^[358] (выделение наше. — Г. К.).

И хотя эвакуация, осуществленная в Советском Союзе, сопровождалась многими потерями и явилась одной из причин резкого падения производства в конце 1941 г., уже вскоре стало очевидным, что ее главная цель — спасти от фашистских захватчиков и использовать в интересах фронта миллионы советских граждан, основную часть промышленных и сельскохозяйственных ресурсов и других материальных ценностей — была достигнута.

Глава 13. Военно-экономические поставки союзников по ленд-лизу в период войны

Годы Второй мировой войны были временем создания и укрепления антигитлеровской коалиции во главе с Советским Союзом, Соединенными Штатами Америки и Великобританией.

Готовя вооруженную агрессию против СССР, Гитлер и его стратеги рассчитывали на полную изоляцию Советского государства, на невозможность объединения в борьбе с фашизмом свободолюбивых народов, понимая, что от этого зависит многое в войне с Советским Союзом и в конечном счете — осуществление нацистских планов завоевания мирового господства. Однако уже в первые дни нападения армий фашистского блока на СССР начала складываться мощная антигитлеровская коалиция. Советско-англо-американский боевой союз сорвал указанные расчеты и надежды Гитлера и явился важным фактором достижения разгрома немецко-фашистских захватчиков.

Антигитлеровская коалиция была сложным явлением, поскольку включала в себя государства с различными социальными системами. Ее участники наряду с борьбой за решение общих задач преследовали во Второй мировой войне и свои различные военные, политические и экономические цели, исходившие из характера государственного строя и интересов стоящих у власти классов и партий, что, конечно, порождало известные противоречия. И они нередко осложняли усилия союзников по разгрому общего врага.

В настоящей главе речь пойдет о такой важной стороне взаимодействия стран Антигитлеровской коалиции, как экономическое сотрудничество, которое осуществлялось преимущественно в рамках закона о ленд-лизе (англ. lend-lease, от lend — «давать взаймы» и lease — «сдавать в аренду»), утвержденного Конгрессом США 11 марта 1941 г. В соответствии с этим законом президент США наделялся полномочиями передавать, обменивать, давать в аренду, взаймы или поставлять иным способом боевую технику, вооружение, боеприпасы, снаряжение, стратегическое сырье, продовольствие, предоставлять различные товары и услуги, а также военную информацию правительству любой страны, если ее «оборона против агрессии жизненно важна для обороны Соединенных Штатов».

Страны, которые стали получать помощь по ленд-лизу, подписывали с правительством США двусторонние соглашения, в которых предусматривалось, что поставленные по этим соглашениям различная военная техника, машины, вооружение, другие предметы, уничтоженные, утраченные или употребленные во время войны, не подлежали после ее окончания никакой оплате.

Первоначально закон о ленд-лизе распространялся на Великобританию и ряд других стран, против которых воевал Третий рейх, а после начала операции «Барбаросса» — и на Советский Союз.

Уже на третий день нападения Германии на СССР президент США Франклин Рузвельт заявил, что американское правительство намерено оказать помощь советскому народу. Рузвельт понимал, что поражение Советского Союза в войне станет «катастрофой первейшего значения для Англии и Америки», ибо в случае установления нацистского господства над всей Европой и Азией фашистский рейх «будет угрожать Соединенным Штатам с обоих берегов»^[359].

Взвесив все «за» и «против», руководство США начало предпринимать некоторые подготовительные шаги по оказанию помощи СССР. При госдепартаменте был создан специальный комитет, он составил небольшой список товаров, включая военные, для их поставок в СССР. Однако различные ведомства США не спешили приступить к военно-экономическим поставкам, пересылая советские заявки друг другу.

Мнение многих американских газет в первые дни фашистской агрессии против СССР относительно боеспособности Красной Армии было однозначным: она не устоит. «Русская армия будет разгромлена в течение 30 дней», — утверждала 23 июня 1941 г. газета «Нью-Йорк дейли мирор». Если СССР «будет воевать, то сможет ли он сдержать Гитлера до наступления зимы?» — выражала свои большие сомнения «Дейли мейл».

Такого мнения придерживались некоторые видные политические и военные деятели США. Так, руководитель администрации ленд-лиза Эдуард Стеттиниус считал, что «германская армия пройдет сквозь Россию как нож сквозь масло». Военный министр США Генри Стимсон полагал, что «Германия будет основательно занята минимум месяц, а максимально, возможно, три месяца задачей разгрома России». Такую же позицию занимали морской министр Фрэнк Нокс, министр внутренних дел Гарольд Икес, начальник штаба генерал Джорж Маршалл, министр финансов Ганс Моргентау, который писал, что «в лучшем случае капитуляция русских последует самое большее через шесть месяцев»^[360].

Однако уже в первый месяц войны, когда стала проявляться несостоятельность прогноза американских военных специалистов относительно скорого поражения и капитуляции Красной Армии, президент США Ф. Рузвельт решил в июле направить в Москву своего советника Гарри Гопкинса. Основная цель его миссии — определить, действительно ли положение Советского Союза столь безнадежно и нужно ли ему оказывать помощь поставками^[361].

Во время переговоров с И. В. Сталиным Гопкинс заявил о готовности президента США обеспечить долгосрочное военно-экономическое снабжение СССР. Но решение об этом американское правительство готово принять лишь тогда, когда «будет полностью ознакомлено не только с военным положением в России, но и с типами, количеством и качеством ее вооружений, а также с ресурсами сырья и промышленным потенциалом». На вопрос Гопкинса Сталин сообщил, что Советскому Союзу крайне необходимы зенитные орудия, крупнокалиберные пулеметы, винтовки, алюминий для производства самолетов, бомбардировщики ближнего действия и высокооктановый авиационный бензин^[362].

Миссия Гопкинса способствовала изменению взглядов в правительственных и военных кругах США относительно боеспособности русских. На заседании кабинета Рузвельт заметил, что с начала войны в России прошло почти шесть недель, а «мы практически ничего не сделали для поставки каких-либо материалов, о которых они просили. Откровенно говоря, русские чувствуют, что в Соединенных Штатах их водят за нос»^[363]. Президент полагал, что самолеты, предназначенные для продажи Советскому Союзу, не обязательно должны быть последних моделей, а поставки могли носить «символический характер».

2 августа 1941 г. американское правительство в лице и. о. госсекретаря США Сомнера Уэллеса сообщило правительству СССР, что оно «решило оказать все осуществимое экономическое содействие с целью укрепления Советского Союза в его борьбе против вооруженной агрессии. Это решение продиктовано убеждением Правительства Соединенных Штатов, что укрепление вооруженного сопротивления Советского Союза грабительскому нападению агрессора, угрожающего безопасности и независимости не только Советского Союза, но и всех других народов, соответствует интересам государственной обороны Соединенных Штатов»^[364]. О желании снабдить СССР материалами, в которых он больше всего нуждался, говорилось и в совместном послании Ф. Рузвельта и У. Черчилля И. В. Сталину, полученном 15 августа 1941 г.^[365].

К сожалению, несмотря на эти заявления, западные союзники не торопились осуществить их на деле. В конце лета в правительстве США обсуждался вопрос о помощи Советскому Союзу. По свидетельству министра внутренних дел США Г. Икеса, на заседании «зашел разговор о золотых запасах, которые могут иметь русские…» «По-видимому, мы стремимся к тому, — записал он в своем дневнике, — чтобы русские передавали нам свое золото в уплату за поставки, пока их золотой запас не будет исчерпан. Тогда мы и применим к России закон о ленд-лизе». 24 августа 1941 г. Конгресс США ассигновал очередные суммы. Западные союзники согласились направлять ежемесячно в Советский Союз 400 самолетов, 500 танков, зенитные и противотанковые орудия, а также другие виды оружия, военной техники, стратегических материалов, сырья, снаряжения и т. п.^[366]

30 октября 1941 г. президент США Рузвельт сообщил в Москву о решении его правительства предоставить Советскому государству беспроцентный заем на сумму до 1 млрд долл., а 7 ноября он на основании принятого Конгрессом США постановления подписал документ о распространении закона о ленд-лизе на Советский Союз.

В соответствии с Первым протоколом Соединенные Штаты обязались поставить СССР с октября 1941 по 30 июня 1942 г. 900 бомбардировщиков, 900 истребителей, 1125 средних и столько же легких танков, 85 тыс. грузовых машин и т. д. Фактически за это время было получено только 267 бомбардировщиков (29,7 %), 278 истребителей (30,9 %), 363 средних танка (32,3 %), 420 легких танков (37,3 %), 16 502 грузовика (19,4 %) и т. д.^[367]. По признанию Гарримана, американцы выполнили лишь четвертую часть обязательств, взятых ими на себя на Московской конференции.

В феврале 1942 г. Ф. Рузвельт выделил второй миллиард долларов на военно-экономическую помощь СССР и при этом выразил желание пересмотреть условия предоставления кредита. Это предложение и вопросы, связанные с открытием второго фронта в Европе в 1942 г., рассматривались в мае в Вашингтоне во время поездки туда В. М. Молотова в мае того же года. Был подготовлен Второй протокол на один год. По этому протоколу первоначально намечалось поставить Советскому Союзу 8 млн т материалов. В весенних посланиях 1942 г. главе советского правительства руководители двух западных великих держав вновь заверяли его о своем твердом желании оказывать помощь Советскому Союзу «лучше, чем мы это делали до сих пор»^[368]. Однако вскоре общий объем военно-экономических поставок без каких-либо серьезных причин был сокращен Рузвельтом до 2,5 млн т. А летом 1942 г., в чрезвычайно тяжелый для СССР период, когда немецкие дивизии рвались к Кавказу и Волге, западные союзники прекратили отправку для Красной Армии конвоев с военными грузами Северным путем. Оправданием послужила гибель 2–5 июля в Баренцевом море англо-американского конвоя PQ-17. Из 35 его транспортов до порта назначения дошли лишь 11. В трюмах осталось 430 танков, 210 бомбардировщиков, 3350 автомашин и 99 316 т груза^[369]. В мае 1942 г. адмирал Паунда в письме американскому адмиралу Э. Кингу признался, что «арктические конвои становятся для нас камнем на шее…»^[370].

Между тем, когда поставки союзников были сокращены, на южном крыле советско-германского фронта сложилась особенно напряженная обстановка. На сталинградском направлении противник превосходил советские войска в таких средствах вооруженной борьбы, как артиллерия, танки, боеприпасы. Но особо острый недостаток ощущался в истребительной авиации. Видимо, чтобы подчеркнуть это обстоятельство, в послании Рузвельту 7 октября 1942 г. Сталин писал, что «за последние месяцы наше положение на юге, особенно в районе Сталинграда, ухудшилось из-за недостатка у нас самолетов, главным образом истребителей… Немцы имеют на юге минимум двойное превосходство в воздухе…». Признавая эти нужды^[371], американское правительство не ответило тогда согласием увеличить поставки самолетов-истребителей современного типа (например, «аэрокобра»), о чем просил глава советского правительства^[372].

Исход битвы под Сталинградом показал, что крепнущее военное хозяйство СССР способно самостоятельно обеспечить Красную Армию всеми необходимыми средствами вооруженной борьбы для разгрома врага. Тем не менее американо-английские поставки по-прежнему сохраняли свое значение. До затянувшегося открытия второго фронта это был реальный вид помощи советскому народу в борьбе против общего врага.

В 1943 г. Соединенные Штаты и Великобритания располагали благоприятными возможностями для значительного увеличения и бесперебойной доставки военно-экономических поставок Советскому Союзу. Сообщив 27 января 1943 г. Сталину об итогах конференции в Касабланке, где, по существу, было принято решение об отказе от открытия второго фронта в текущем году, Черчилль и Рузвельт заявили: их желание состоит в том, чтобы «направить в Россию максимальный поток снабжения. Мы не пожалеем никаких усилий, чтобы отправлять Вам материальную помощь в любом случае, всеми возможными путями»^[373]. И действительно, с начала года поставки заметно выросли. В январе было направлено, в том числе Северным морским путем, 1 258 055 т различных материалов, а в феврале — 1 342 055 т^[374].

Советский народ с благодарностью принимал эту помощь. Выступая 11 марта в Вашингтоне, посол СССР в США М. М. Литвинов подчеркнул, что хотя значительную часть военных материалов его государству пришлось производить самому тем не менее помощь, полученная по ленд-лизу, «глубоко ценится народами Советского Союза»^[375].

Однако весной, когда после зимнего наступления Красная Армия испытывала острую потребность в военно-экономических поставках, западные союзники приостановили отправку грузов в СССР Северным путем по причине нехватки транспортных средств и военных судов для их сопровождения.

По поводу прекращения поставок по северной трассе в послании Сталина Черчиллю и Рузвельту от 2 апреля 1943 г. говорилось:

«Я понимаю этот неожиданный акт как катастрофическое сокращение поставок военного сырья и вооружения Советскому Союзу со стороны Великобритании и США, так как путь через Великий океан ограничен тоннажем и мало надежен, а южный путь имеет небольшую пропускную способность, ввиду чего оба эти пути не могут компенсировать прекращение подвоза по северному пути. Понятно, что это обстоятельство не может не отразиться на положении советских войск»^[376].

Стремясь, по признанию Черчилля, «в некоторой степени» смягчить «чувство досады по поводу перерыва в отправке северных конвоев»^[377], британский премьер-министр в послании Сталину 10 апреля 1943 г. сообщил о намечаемых поставках Советскому Союзу через Иран самолетов-истребителей (375 «харрикейнов», 285 «аэрокобр» и «китихауков»), снимаемых с отмененных конвоев. Все эти самолеты, указывалось в послании, по разрабатываемым «день и ночь» планам предполагалось направить Советскому Союзу «по возможности скорее другими путями»^[378]. Черчилль пообещал также направить на советско-германский фронт Красной Армии несколько «харрикейнов», вооруженных 40-мм пушками для борьбы «против германских бронетанковых сил»^[379]. Через два дня в своем ответе глава советского правительства отметил, что эти поставки «для нас весьма ценны». Что касается предложения «послать нам 60 самолетов Харрикейн IID с пушкой 40 мм», то он подчеркнул — такие самолеты «очень нужны, особенно против тяжелых танков»^[380].

Когда 30 июня истек срок действия Второго протокола, результаты его выполнения оказались следующими. Согласно американским данным, вместо 4,4 млн т различных материалов, причитавшихся по союзным протокольным обязательствам, в Советский Союз было отправлено только 3 054 299 т, или около 69,5 %^[381]. От США было получено 3816 самолетов, 1206 танков, 62 292 автомата, 93 713 автомобилей, 10 200 мотоциклов, 59 240 т взрывчатых веществ, 749 890 т металла, 213 488 т нефтепродуктов, 997 783 т продовольствия, а также имущество связи, промышленное оборудование и изделия легкой промышленности^[382].

Весной 1943 г. в Лондоне в связи с приближавшимся окончанием срока действия Второго протокола начались переговоры между представителями трех великих держав о заключении Третьего протокола о поставках по ленд-лизу. Проходили они в довольно сложной обстановке. Отказ Черчилля и Рузвельта от открытия второго фронта в Европе привел к заметному охлаждению отношений между СССР и его западными союзниками.

В ходе переговоров о заключении Третьего протокола американский посол в СССР У. Стэндли и ряд членов делегации США предпринимали попытки обусловить подписание соглашения включением пункта, разрешавшего доступ военных атташе союзников в Москве к закрытой советской военной и экономической информации. Серьезные разногласия возникли при обсуждении номенклатуры и размеров поставок, подавляющую часть которых по-прежнему составляли американские материалы. Великобритания и Канада решили направить в СССР лишь небольшое количество истребителей и некоторые виды промышленного оборудования, сырья, а также танки («валентайн»), бомбардировщики («москито») и грузовики (до 13700 шт.)^[383].

Что касается других советских заявок, то они принимались не полностью (см. табл. 3).

Таблица 3. Заказы СССР по Третьему протоколу^[384]

США выделили 5 млрд долл. на осуществление ленд-лиза. Однако Советского Союза в числе государств-получателей этой помощи не оказалось…^[385]

4 сентября 1941 г. в беседе с советским полпредом британский премьер-министр Уинстон Черчилль откровенно заявил, что «до зимы мы не можем оказать вам никакой серьезной помощи — ни путем устройства второго фронта, ни путем обеспечения широкого снабжения нужными вам видами оружия»^[386].

С июня по август 1941 г. СССР получил только 128 т материалов, купленных за наличный расчет. Позади осталось более двух тяжелых месяцев войны, а США направляли своему восточному союзнику лишь инструменты и промышленное оборудование, закупленное им ранее. Кроме золота, в уплату за поставки Советский Союз передавал Соединенным Штатам стратегическое сырье — марганец, хром, платину, асбест, вольфрам и др.

Следует отметить, что военно-экономические поставки Советскому Союзу из Великобритании стали поступать раньше, чем из США.

6 сентября 1941 г. Черчилль сообщил Сталину о первых готовых к отправке через «иранский коридор» ограниченных поставках на условиях, аналогичных американскому ленд-лизу^[387].

Для обсуждения вопроса о взаимных поставках с 29 сентября по 1 октября 1941 г. в Москве состоялась конференция представителей трех великих держав. Для участия в ней со стороны США прибыл специальный представитель американского президента Аверелл Гарриман, а с английской стороны — министр снабжения лорд Вильям Бивербрук и члены делегаций. В конференции приняли участие И. В. Сталин, В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов, А. И. Микоян и другие.

Сталин сделал «откровенный обзор военного положения» на советско-германском фронте; он подчеркнул, что германские войска пока имеют превосходство в самолетах и особенно в танках. Переходя к вопросу о поставках, он подчеркнул, что Советский Союз больше всего нуждается в танках, противотанковых орудиях, средних бомбардировщиках, истребителях, разведывательных самолетах, зенитных орудиях, броне и, «что довольно важно, в колючей проволоке»^[388]. А. Гарриман назвал затребованное советской стороной количество поставок «умеренным»^[389], а выступая на заключительном заседании конференции, подтвердил «получение от советского правительства крупных поставок русских сырьевых материалов, которые значительно помогут производству вооружения в наших странах»^[390]. В служебной информации о конференции В. М. Молотов констатировал, что она прошла «в общем успешно»^[391].

В соответствии с секретным протоколом Московской конференции, подписанным главами делегаций Гарриманом, Бивербруком и Молотовым, Соединенные Штаты и Великобритания с учетом пожеланий Советского Союза определили свыше 70 основных видов поставок и более 80 предметов медицинского снабжения. С 1 октября, во время переговоров, Советскому Союзу было отказано в предоставлении шести заводов по изготовлению синтетического каучука, завода по производству толуола, завода авиационных запчастей и ряда других предприятий. Американская сторона отклонила заявки на поставку 22 тральщиков, 12 морских охотников, 20 морских буксиров и еще нескольких боевых судов.

Несмотря на решающее значение Советского Союза в борьбе против общего врага, США продолжали большую часть ленд-лизовских товаров передавать Великобритании. Если за время действия Второго протокола СССР получил поставок, которые составляли 26,4 % всех ассигнований по ленд-лизу, то Англия — 41,8 %^[392].

Осенью 1943 г. переговоры в Лондоне завершились подписанием Третьего протокола. К этому времени поставки конвоев в советские северные порты Мурманск и Архангельск так и не возобновились. В памятной записке наркома иностранных дел СССР В. М. Молотова, врученной в этом месяце послу Великобритании А. Керру, отмечалось, что «дальнейшее откладывание отправки северных конвоев по мотивам опасности плавания в Северной Атлантике лишено всякого основания»^[393].

Союзники направили конвои в СССР по Северному пути лишь во второй половине ноября. До конца года в советские северные порты прибыло всего только семь конвоев, включая один конвой первой половины 1943 г., или 121 транспорт, тогда как в 1942 г. — тринадцать конвоев, или 235 транспортов^[394].

Характерно, что в период наибольшего напряжения на советско-германском фронте — накануне и во время Курской битвы — союзные поставки в СССР сократились. Если в апреле 1943 г. их объем в долларовом выражении составлял 210 млн, то в июле уменьшился до 139 млн^[395]. Заметно поднявшись в августе 1943 г. за счет южного и дальневосточного путей подвоза до 313 млн долл., он вновь снизился в октябре до 263 млн^[396], когда развернулась битва за Днепр.

Ради справедливости отметим, что в течение восьмимесячного нефункционирования северных конвоев в 1943 г. несколько увеличились ленд-лизовские поставки Советскому Союзу через Иран и Дальний Восток, хотя они и не достигли обещанных размеров.

В течение лета и осени 1943 г. советские Вооруженные силы разгромили 50 дивизий противника в сражениях на Курской дуге и при сокрушении «Восточного вала» на Днепре. В результате окончательно был достигнут переход стратегической инициативы в пользу Антигитлеровской коалиции.

К концу 1943 г. позиции СССР и его западных партнеров по ряду проблем военно-экономического сотрудничества заметно сблизились. Этому во многом способствовали состоявшиеся международные встречи союзников — прежде всего конференция министров иностранных дел в Москве (19–30 октября 1943 г.) и Тегеранская конференция глав правительств трех великих держав (28 ноября — 1 декабря 1943 г.).

Более конструктивный характер приобрели отношения Соединенных Штатов с Советским Союзом. По свидетельству государственного секретаря США Кордэлла Хэлла, во второй половине 1943 г. внимание Вашингтона «сконцентрировалось на более важных проблемах, касающихся великой нации и полноправного союзника — Союза Советских Социалистических Республик»^[397]. На встрече Рузвельта и Черчилля в Квебеке (14–24 августа 1943 г.) американская делегация располагала весьма примечательным документом, подготовленным Объединенным комитетом начальников штабов, в котором, в частности, говорилось: «Поскольку Россия является решающим фактором в войне, ей надо оказывать всяческую помощь, и надо прилагать все усилия к тому, чтобы добиться ее дружбы»^[398]. Под давлением Рузвельта британский премьер вынужден был согласиться на открытие второго фронта в Европе в 1944 г. — операция «Оверлорд», о чем участники совещания в Квебеке 26 августа 1943 г. известили Сталина^[399]. (Правда, дата начала высадки союзников была предусмотрительно не указана.)

1944 год прошел под знаком дальнейшего укрепления советско-англо-американских отношений, включая и военно-экономическую область. Антигитлеровская коалиция сумела и в этом году противостоять попыткам Третьего рейха и его агентуры расколоть ее ряды, используя внутренние разногласия западных союзников и СССР, во многом определявшиеся различием их общественного и государственного строя. В главных же вопросах удалось выработать общую линию, на что указал Сталин в докладе 6 ноября 1944 г. «Дело не в разногласиях, — подчеркнул он, — а в том, что разногласия не выходят за рамки допустимого интересами единства трех великих держав и в конечном счете разрешаются по линии интересов этого единства»^[400].

С самого начала 1944 г. Советский Союз продолжал уделять постоянное внимание западным поставкам по ленд-лизу. 11 февраля в Оттаве было подписано важное советско-канадское соглашение «О принципах, относящихся к предоставлению Канадой военных поставок СССР». Оно определило порядок канадской военно-экономической помощи, когда после 1 июля 1943 г. она была выведена из английских обязательств и стала осуществляться самостоятельно. Первые месяцы 1944 г. были отмечены значительным увеличением поставок союзниками военной продукции, стратегического сырья, промышленного оборудования и продовольствия.

В связи с этим следует сделать небольшое отступление. В предшествующие годы войны советская печать и радио нерегулярно и довольно скупо освещали все то, что было связано с экономической помощью по ленд-лизу. Это, естественно, вызывало на Западе не только недоумения и вопросы, но и давало повод для критики такой позиции руководства СССР и особенно для различных антисоветских клеветнических измышлений. Характерным в этом отношении явилось недружелюбное по сути выступление в начале марта 1943 г. перед американскими журналистами посла США в Москве У. Стэндли, который, в частности, заявил: «Русские власти, похоже, хотят скрыть тот факт, что они получают помощь извне. По всей вероятности, они хотят, чтобы их люди верили, что Красная Армия воюет в одиночку»^[401].

Этот случай оставил определенный осадок в советско-американских отношениях^[402]. Однако он не прошел бесследно. Во всяком случае уже 16 марта 1943 г. в газете «Известия» был напечатан обширный материал, посвященный союзным поставкам СССР. И с этого времени советские официальные власти стали более регулярно информировать общественность о состоянии дел, связанных с ленд-лизом. 11 июня 1944 г. в советской печати были опубликованы данные Наркомата внешней торговли СССР о поставках Советскому Союзу вооружения, стратегического сырья и продовольствия Соединенными Штатами Америки, Великобританией и Канадой за весь предшествующий период и по 30 апреля 1944 г., когда еще действовал Третий протокол, срок которого истекал 30 июня того же года. В преамбуле этого материала Наркомвнешторга подчеркивалось, что, «снабжая Советский Союз… ценными материалами, Соединенные Штаты Америки, Великобритания и Канада содействуют успехам Красной Армии в деле освобождения родной земли от фашистских захватчиков и в деле ускорения общей победы союзников над гитлеровской Германией и ее сателлитами»^[403]. Вот лишь некоторые данные об этом. В документе правительства сообщалось, что за период с 1 октября 1941-го по 30 апреля 1944 г. Соединенные Штаты отправили в СССР 8,5 млн т поставок на сумму 5357 млн долл. Из них прибыло в Советский Союз 7,4 млн т на сумму 4612 млн долл., в том числе за 4 месяца 1944 г. — 2,1 млн т. Потери в пути составили 1,1 млн t^[404].

Великобритания за период с 22 июня 1941 по 30 апреля 1944 г. отправила 1150 тыс. т поставок. Из указанного количества 319 тыс. т вооружения было предоставлено без оплаты в порядке военной помощи; 815 тыс. т оборудования, сырья и продовольствия на сумму 6837 млн ф. ст. было отправлено на основе соглашения от 16 августа 1941 г.; 2 тыс. т грузов на сумму 0,5 млн ф. ст. — за наличный расчет в самом начале войны. Из отправленного количества СССР получил 1041 тыс. т грузов, в том числе в 1944 г. — 144 тыс. т. Потери в пути составили 109 тыс. т^[405].

Из Канады было направлено в Советский Союз 450 тыс. т поставок на общую сумму 187,6 тыс. долл. Прибыло 355 тыс. т^[406].

Всего три западные союзные державы отправили в СССР 10,1 млн т различных материалов, из которых он получил 8,796 млн т. Потери в пути, таким образом, составили 1,306 млн т, причем подавляющая их часть пришлась на американские грузы^[407].

В информационной справке Наркомата внешней торговли СССР сообщалось и о военной продукции, которая поступила от США, Великобритании и Канады в Советский Союз. К 30 апреля 1944 г. от них было получено 12 256 самолетов, 9214 танков, 220 817 автомашин и других транспортных средств, 3730 зенитных орудий, 245 тыс. телефонных аппаратов, 2073 млн автопокрышек, 241 паровоз, 1154 платформы, 476 тыс. т авиабензина, 1160 тыс. т стали, 26 839 металлорежущих станков, 263 передвижные электростанции, другое энергосиловое оборудование общей мощностью 288 тыс. кВт, 2337 млн т продовольствия и другие материалы^[408].

Союзные поставки и в 1944 г. являлись полезным дополнением к продукции, которую давали фронту труженики советского тыла. В приказе от 1 мая 1944 г. Верховный Главнокомандующий указывал, что успехам Красной Армии «в значительной мере содействовали наши великие союзники, Соединенные Штаты Америки и Великобритания, которые держат фронт в Италии против немцев и отвлекают от нас значительную часть немецких войск, снабжают нас весьма ценным сырьем и вооружением»^[409] (выделено нами. — Г. К.).

В начале 1944 г. открылись переговоры о содержании Четвертого протокола поставок Советскому Союзу. Согласно проекту новый протокол предполагалось заключить на период с 1 июля 1944-го по 30 июля 1945 г. По его условиям Соединенные Штаты должны были предоставить Советскому государству в течение этого периода 5,7 млн т различных поставок. Правительство США обязывалось также удовлетворить дополнительные советские заявки на материалы, необходимые СССР для ведения войны на Дальнем Востоке. Как и в соответствии с предыдущими протоколами, основная часть советских потребностей удовлетворялась Соединенными Штатами Америки. Из общего количества (5,7 млн т) 2,7 млн т различных материалов должно было быть доставлено по тихоокеанскому маршруту и 3 млн т — через Атлантику^[410].

При ведении переговоров о заключении Четвертого протокола все большее влияние в американской делегации приобретали такие деятели США, как сенатор А. Ванденберг, глава американской военной миссии в СССР Д. Дин, заместитель госсекретаря Дж. Грю, руководитель иностранной экономической администрации США Л. Кроули и ряд других, выступавших за пересмотр отношений с Советским Союзом, за сокращение поставок по ленд-лизу. В мае 1944 г. начальники штабов представили президенту США Рузвельту конкретные предложения, которые сводились к тому, чтобы американская помощь оказывалась только тем союзным войскам, которые участвуют в войне против Японии. Тогда же Дин предложил удовлетворить заявку СССР на тяжелые бомбардировщики только в том случае, если он предоставит американской стратегической авиации, действовавшей против Японии, базы на советской территории^[411]. Это предложение главы американской военной миссии в СССР не прошло. В силу ряда причин, включая и настойчивость советской делегации, ее заявки при переговорах удовлетворялись полнее, чем раньше (см. табл. 4).

Таблица 4. Заявки СССР по Четвертому протоколу^[412]

При выработке окончательных условий соглашения возникли новые разногласия, в результате которых в 1944 г. Четвертый протокол подписан не был, хотя, как заявил 26 декабря 1944 г. на пресс-конференции госсекретарь США Э. Стеттиниус, американские поставки материалов Советскому Союзу после 30 июня (срок истечения действия Третьего протокола. — Г. К.) продолжаются в соответствии с условиями Четвертого протокола, несмотря на то, что он еще не подписан^[413].

Всего в 1944 г. союзники предоставили Советскому государству различных поставок 6 217 622 т^[414]. Общая же стоимость материалов, переданных только Соединенными Штатами, составила 3 млрд 195 млн 182 тыс. долл., или 30,3 % всех ленд-лизовских ассигнований. За это же время Великобритания получила от США материальную помощь на сумму 4 млрд 737 млн 937 тыс. долл., или соответственно 45 %^[415].

В течение года от трех западных союзных держав было получено 5749 самолетов, 2613 танков, 129 100 грузовых машин, 1100 паровозов, 18 600 металлорежущих станков и другие материалы^[416]. Все эти поставки превышали то, что доставлялось в СССР в течение каждого года из предыдущих военных лет. Однако по сравнению с неуклонно возраставшими потребностями Красной Армии они продолжали оставаться незначительными, тем более что почти все протокольные обязательства союзников недовыполнялись. Так, количество переданных Советскому Союзу танков составило 9 % советского производства 1944 г., самолетов — 14 %, стали — 6,1 % и т. д. Наиболее значительными оказались поступления автотранспорта, хотя на 1 января 1945 г. импортные автомашины составляли только 30 % всего автопарка Красной Армии, или 199 500 машин^[417]. Поэтому основные потребности советских вооруженных сил и в 1944 г. удовлетворялись военной экономикой СССР. «Советский Союз пользуется вооружением со своих собственных заводов», — констатировал Ф. Рузвельт 20 мая 1944 г. в Конгрессе США^[418].

17 апреля 1945 г. в г. Оттаве (Канада) был, наконец, подписан Четвертый протокол о поставках Советскому Союзу в целях оказания помощи в ведении войны против фашистского блока на период с 1 июля 1944-го по 30 июня 1945 г. Основу протокола составил окончательный список советских заказов, представленный в ноте советского правительства от 30 октября 1944 г. Но и в этом документе союзники не удовлетворили пожелания СССР о выделении ему 540 тяжелых бомбардировщиков, 120 транспортных самолетов, 7500 т пороха, 16 танкеров, некоторых видов оборудования и сырья. Вместо 600 средних бомбардировщиков союзники выделяли 300, вместо 120 летающих лодок — 30, вместо 72 морских охотников — 23, вместо 962 танковых тягачей — 400 и т. д. В протокол были включены отдельным разделом дополнительные заявки Советского Союза на стратегические материалы, необходимые ему в предстоящей войне с милитаристской Японией^[419].

Несмотря на подписание Четвертого протокола и усилия советского правительства, направленные на всемерное укрепление взаимопонимания и сотрудничества между СССР, США и Великобританией, в отношениях между ними, особенно после внезапной смерти Ф. Рузвельта (12 апреля 1945 г.), стало нарастать напряжение. 23 апреля 1945 г. на заседании американского правительства под председательством президента США Гарри Трумэна решено было использовать в качестве средства давления на СССР ограничение ленд-лизовской помощи Советскому Союзу. 8 мая глава Комитета помощи иностранным государствам Л. Кроули и исполнявший обязанности госсекретаря США Джозеф Грю предложили президенту Трумэну подписать одобренный ранее, но не подписанный Ф. Рузвельтом приказ об ограничении поставок по ленд-лизу в СССР после капитуляции Германии.

Такие действия новой администрации США вызвали отрицательную реакцию со стороны советского руководства и осуждение американской общественности. Это заставило Трумэна предпринять определенные шаги для смягчения создавшейся напряженности в советско-американских отношениях (учитывая большую заинтересованность США в скорейшем вступлении Советского Союза в войну с Японией). С этой целью президент принял решение послать в Москву с «разъяснительной миссией» Гарри Гопкинса, известного сторонника советско-американского сотрудничества. Несмотря на болезнь, Гопкинс принял предложение Трумэна, и его поездка в Москву сыграла положительную роль. 26 мая 1945 г. состоялась его беседа в Кремле с И. В. Сталиным. Затронув вопрос об ограничении ленд-лизовских поставок в СССР, глава советского правительства заявил: «Несмотря на то что это было соглашением между правительствами, действие его было прекращено неожиданным и оскорбительным образом». Сталин выразил озабоченность ухудшением советско-американских отношений, заметив, что отношение Соединенных Штатов к Советскому Союзу охладело после того, как выяснилось, что Германия побеждена, и, как говорит народ, после того, как Соединенные Штаты убедились, что Советский Союз им более не нужен. В заключение он указал, что «если отказом от дальнейших поставок по ленд-лизу имелось в виду оказать давление на русских с целью сделать их более уступчивыми, то это было большой ошибкой… репрессии, в какой бы форме они ни применялись, приведут к диаметрально противоположному результату»^[420].

Гопкинс попытался дезавуировать сложившееся у советского руководителя представление об отходе США от союзнической политики доверия, основанной на взаимопонимании, и пообещал в конструктивном духе проинформировать обо всем президента Соединенных Штатов Америки. Вскоре после возвращения Гопкинса в Вашингтон Трумэн отменил злополучный приказ, хотя поставки были ограничены категорией «необходимого для войны с Японией».

Всего в период с 1 июля 1944 г. по 12 мая 1945 г. США и Англия отправили Советскому Союзу 5 294 336 т различных поставок. Только американской стороной было передано 1 157 373 т продовольствия, 748 740 т нефтепродуктов, 1 122 596 т различных металлов^[421], а также 3450 самолетов, 63 тыс. грузовиков, вооружение, промышленное оборудование, стратегическое сырье и другие материалы^[422].

Как уже отмечалось выше, большая заинтересованность США в участии Советского Союза в войне против Японии явилась одной из главных причин отмены приказа Трумэна и возобновления американских поставок своему восточному союзнику по антигитлеровской коалиции. За период с 13 мая по сентябрь 1945 г. Соединенные Штаты отправили в Советский Союз 1 541 699 т различных грузов общей стоимостью 3 млрд 14 млн 936 тыс. долл.^[423]. Причем около 87,5 % этих поставок следовали в дальневосточные порты СССР, в том числе 37 160 т нефтепродуктов, 235 607 т продовольствия, а также 245 самолетов, 56 танков, 12 тыс. грузовиков и другие товары^[424].

В целом ленд-лизовские поставки положительно сказались как при подготовке советских войск к дальневосточной кампании, так и во время боевых действий Красной Армии против Японии. Однако следует отметить, что в этот период решающую роль в снабжении Вооруженных сил СССР сыграла советская военная экономика. С 1 декабря 1944-го по 1 апреля 1945 г. только в войска Дальневосточного и Забайкальского фронтов было отправлено выпущенных военной промышленностью СССР 4640 минометов, 2200 орудий, 410 млн патронов, 3,2 млн снарядов^[425]. В частях и соединениях, дислоцировавшихся на Дальнем Востоке и в Забайкалье, производилась замена устаревшей бронетанковой техники модернизированными танками Т-34. Только с апреля по май 1945 г. туда было отправлено 670 машин^[426]. Кроме того, создавались большие танковые резервы, которые предназначались для оснащения войск, перебрасывавшихся с западных фронтов к дальневосточным рубежам без материальной части. Так, 6-я гвардейская танковая армия, оставившая свои боевые машины в европейской части СССР, быстро прибыла на Дальний Восток, где получила новые танки, поступившие туда непосредственно с уральских заводов^[427]. Наряду с этим в 1944 г. и в первом полугодии 1945 г. вводятся в срок действующих судоремонтный, химический, автосборочный и снаряжательный заводы, расширяются производственные мощности нескольких самолетостроительных, нефтеперегонных и авиамоторных заводов. Сотни дальневосточных предприятий переключаются на производство боеприпасов, военного снаряжения, санитарного оборудования, инженерных средств^[428]. В результате к началу боевых действий в советских войсках, подготовленных к участию в кампании на Дальнем Востоке, насчитывалось 26 137 орудий, 5556 танков, 3446 боевых самолетов и много другой техники отечественного производства^[429].

Прежде чем подвести итоги и дать общую оценку роли, места и значения ленд-лизовских военно-экономических поставок, остановимся на основных маршрутах, по которым осуществлялась помощь Советскому Союзу из США, Англии, а с 1943 г. и из Канады.

Таких маршрутов было четыре. Первый из них — Северный — занимал особое место в доставке союзных материалов. Он был самым коротким, хотя его протяженность через Северную Атлантику составляла 1800–2000 миль, а продолжительность перехода 10–14 суток. Но этот путь являлся и самым рискованным. Гитлеровское командование понимало значение морских перевозок союзников СССР, направив в Северную Атлантику свыше 100 подводных лодок, большое количество надводных кораблей и военно-морскую авиацию. Всего за время войны в Советский Союз был проведен 41 конвой в составе 797 транспортов. Ими удалось доставить, по американским данным, 3 964 231 т различных материалов, или 22,7 % от общего количества отправленных грузов^[430]. Из СССР в союзные страны в тот же период убыло 36 конвоев в составе 726 судов. За военные годы гитлеровцы потопили 83 транспорта (из них 7 советских) и 15 кораблей охранения (из них 2 советских), направлявшихся в Мурманск, Архангельск, Молотовск (Северодвинск) и другие порты^[431]. В свою очередь, англо-американские и советские корабли и самолеты, действовавшие в Арктике, уничтожили 27 вражеских подводных лодок, 2 линкора и 3 эсминца^[432].

Второй путь — Южный — проходил через Южную Атлантику, Персидский залив, Ирак и Иран в Армянскую, Азербайджанскую и Туркменскую советские республики. Через это южное направление Советскому Союзу передавались танки, самолеты, автомашины, взрывчатые вещества, порох, авиационный бензин и другие важные материалы.

Необходимость создания персидского, или иранского, коридора была тесно связана с резко возросшей опасностью использования Северного пути. После трагической гибели каравана PQ-17 Черчилль счел необходимым запретить следования конвоев по данному опасному маршруту на несколько месяцев до наступления полярной ночи. Одновременно союзники предприняли довольно эффективные меры по скорейшему вводу в действие южного направления следования военно-стратегических товаров. Еще 19 сентября 1941 г. английский премьер-министр писал главе советского правительства: «Я придаю большое значение вопросу об открытии сквозного пути от Персидского залива до Каспия не только по железной дороге, но и по автомобильной магистрали, к постройке которой мы надеемся привлечь американцев с их энергией и организаторскими способностями»^[433]. Силами английских и американских войск были капитально реконструированы иракские и иранские порты, увеличена пропускная способность железных и автомобильных дорог и сооружены новые коммуникации, авто— и авиасборочные заводы и т. д.

Большое число ленд-лизовских грузов перевозили морские суда в порты Персидского залива. В Иране и Ираке с участием советских специалистов ВВС была налажена сборка самолетов, которые доставлялись в разобранном виде сухопутным и водным транспортом. Для приемки собираемых самолетов и последующей их перегонки воздушным путем в Советский Союз была организована в Абадане специальная авиабаза. Ее первым командиром стал полковник И. Муравьев, а после его трагической гибели в авиакатастрофе — генерал-майор И. Образков.

Поставки самолетов на авиабазу в Абадане стали неуклонно расти. Если до 1 апреля 1943 г. советские представители приняли от американской администрации базы 1025 самолетов, то с 1 июля 1943-го по 30 июня 1944 г. было собрано и отправлено в СССР уже около 2900 самолетов^[434].

Транзитом грузов через Иран руководил генерал-майор Л. И. Зорин, который в своей небольшой, но весьма интересной книге воспоминаний «Особое задание» подчеркивал: «Операция по ленд-лизу интересна прежде всего как новая форма международного сотрудничества, впервые в истории осуществленная в годы Второй мировой войны, в чем отдавали себе отчет многие политические деятели США. Американские участники поставок грузов Советскому Союзу признавали, что “операция через Персидский коридор представляла собой эксперимент международного сотрудничества, не имеющего себе равного в истории”»^[435].

Всего с ноября 1941-го по май 1945 г., по американским данным, в порты Персидского залива было отправлено 4 159 117 т различных материалов, или 23,8 % от общего количества поставок по всем маршрутам^[436]. В 1945 г. значение иранского пути упало, и в мае поставки по нему были прекращены.

Третий маршрут проходил по Тихому океану. Тихоокеанский, или Дальневосточный, путь являлся наиболее стабильным по доставке ленд-лизовских грузов в течение всех военных лет, и их объем по этому направлению с небольшими колебаниями неуклонно увеличивался. Так, если в 1942 г. через порты севера поступило 40 % грузов, Дальнего Востока — 35 %, Персидского залива — 25 %, то за девять месяцев 1943 г. — соответственно 12,5 % и 38 %^[437]. Всего же за 1941–1945 гг. в порты советского Дальнего Востока (Владивосток, Петропавловск-Камчатский, Комсомольск-на-Амуре, Нагаево (Магадан), Николаевск-на-Амуре, Находка, Хабаровск и др.) прибыло около 2000 судов, на которых, по американским данным, было отправлено 8 243 397 т поставок, что составило 47,1 % от их общего количества^[438]. Из портов западной части США через Тихий океан грузы доставлялись транспортами, укомплектованными преимущественно гражданскими экипажами СССР. Хотя суда шли под советским флагом, опасность поджидала их на каждом километре и особенно в нейтральных и советских территориальных водах. Здесь они нередко обстреливались японскими кораблями, а три транспорта — «Ильмень», «Кола», «Трансбалт» — были ими потоплены. Причем сил сопровождения на этом пути не было.

Характер поступавших по Тихоокеанской трассе ленд-лизовских грузов несколько отличался от других маршрутов. Это были главным образом нефтепродукты, станки, продовольствие, технологическое оборудование.

В завершающий период войны через Тихий океан проходили и военные корабли США, переданные по ленд-лизу Военно-морскому флоту СССР. По этой программе советский Тихоокеанский флот получил за военные годы 277 боевых кораблей и судов. Кроме того, за это же время в местные морские и речные пароходства и предприятия Главсевморпути поступило по ленд-лизу около 150 судов^[439].

Руководство всей этой сложной работой на Севере и Дальнем Востоке осуществляли уполномоченные Государственного Комитета Обороны — начальник Главсевморпути И. Д. Папанин (на арктическом маршруте) и начальник Дальневосточного морского пароходства А. А. Афанасьев (на дальневосточном маршруте).

Была, наконец, еще одна важная трасса — воздушная: через Аляску и Восточную Сибирь (сокращенно АЛСИБ), через которую доставлялись на советско-германский фронт американские ленд-лизовские самолеты. Они должны были покрыть расстояние до 14 тыс. км.

Инициатором создания этого сложнейшего маршрута выступил Советский Союз. 9 октября 1941 г. Государственный Комитет Обороны принял постановление, согласно которому было решено срочно приступить к изысканию и строительству всего, что было связано с созданием новой авиатрассы^[440]. Ее предстояло проложить в труднодоступных местах, в том числе и там, где еще не ступала нога человека, пересечь ряд горных хребтов, изыскать площадки для сооружения аэродромов, перебросить строительные материалы, оборудовать жилые и служебные помещения, организовать питание летного и технического состава (более 3 тыс. человек), завезти на аэродромы большие запасы бензина, обеспечить слаженную деятельность различных вспомогательных служб и т. п. Авиатрасса должна была вступить в строй в кратчайшие сроки.

Летом 1942 г., во время переговоров, главы правительств трех великих держав подтвердили свое одобрение этой смелой советской инициативы и выразили желание оказать созданию перегоночной авиатрассы всяческое содействие. Ее строительством занимались управления ВВС, Гражданского воздушного флота и несколько подразделений Наркомата обороны СССР. Большую помощь строители получали от партийных, советских, комсомольских, хозяйственных органов и местного населения Дальнего Востока и Сибири. В невиданно сжатые сроки, в условиях вечной мерзлоты, а в зимнее время — в жесточайшие морозы, достигавшие 60 °C, были сооружены аэропорты, жилые и служебные здания, радиостанции, сухопутные коммуникации и многое другое. С 7 октября 1942 г. авиатрасса уже использовалась по своему назначению. Хотя она первоначально предназначалась для перегонки бомбардировщиков, переправлялись по ней главным образом истребители, что было тоже необычно, поскольку полеты по данному направлению колесных самолетов никогда не производились.

Американские летчики пилотировали самолеты до авиабазы в Фэрбенксе (Аляска), где находилась советская военная миссия во главе с полковником М. Г. Мачиным (впоследствии генерал-лейтенант, Герой Советского Союза). Достойный вклад в освоение легендарного маршрута и обеспечение его успешного функционирования внесли прославленный авиатор Арктики, начальник Управления Красноярской воздушной трассы, Герой Советского Союза полковник И. П. Мазурук, командир 1-й перегоночной авиадивизии полковник А. Г. Мельников, начальник штаба 1-й перегоночной авиадивизии полковник И. Я. Прянишников и другие.

Перегонка самолетов США осуществлялась эстафетным методом. Передав самолеты в Красноярске (конечном пункте авиатрассы) специальной комендатуре ВВС Красной Армии, летчики возвращались к месту базирования на закрепленных за полками транспортных самолетах. Из Красноярска прибывшие самолеты переправлялись группами по воздуху на фронт.

Условия, в которых проходила поистине героическая работа по перегонке самолетов, были чрезвычайной трудности. Вот как вкратце они описываются в четырехтомном труде «Великая Отечественная война, 1941–1945»:

«Из-за того, что зимой в Сибири морозы достигали 60°, а в районе Оймякона доходили до 70°, самолеты на аэродромах покрывались ледяной коркой. Масло и смазка становились твердыми как камень, резина — хрупкой, лопались шланги, выводя из строя тормоза и гидравлику. Ангаров не было, поэтому все работы выполнялись под открытым небом. Советские инженеры, техники и другие специалисты умудрялись с помощью простейших приспособлений ремонтировать, разогревать и отправлять в полет самолеты. Часто в качестве подогревателей использовали большие примусы и бочки из-под бензина. В короткое летнее время возникали иные трудности: туманы, облачность, москиты, а то и лесные пожары заволакивали густым дымом большие пространства»^[441].

Создание уникальной воздушной трассы Аляска — Сибирь явилось ярким примером плодотворного советско-американского боевого сотрудничества. Согласно данным Ф. Д. Альберти, одного из исследователей этой интересной темы, во время Великой Отечественной войны удалось перегнать из Соединенных Штатов и доставить на советско-германский фронт 8094 ленд-лизовских боевых самолета, на базе которых было сформировано 250 авиационных полков^[442].

* * *

Таким образом, как свидетельствует приведенный нами цифровой и фактический материал, военное сотрудничество Советского Союза с Соединенными Штатами Америки и Великобританией прошло в 1941–1945 гг. сложный и поучительный путь. Несмотря на разногласия, все же наличие общей опасности позволило союзникам выработать конкретные формы военного сотрудничества и применить их для достижения победы над врагом.

Важное место в отношениях СССР с западными союзниками занимало экономическое сотрудничество. Оно осуществлялось путем оказания Советскому Союзу военно-экономической помощи в рамках принятого в США закона о ленд-лизе на основе взаимных поставок, необходимых для борьбы против Германии и ее союзников.

Всего с июня 1941-го по сентябрь 1945 г. стоимость поставок от США составила 11 141,4 млн долл.^[443]. Значение американо-английской помощи для победы СССР в Великой Отечественной войне можно правильно понять и оценить, сравнив прежде всего количество некоторых основных видов военной продукции, произведенной в Советском Союзе, с аналогичными материалами, полученными от Соединенных Штатов и Великобритании в военные годы (см. табл. 5).

Как видно из табл. 3, союзные поставки составляли небольшой процент от общего количества основных видов военной продукции, выпущенной советской промышленностью. Удельный вес других видов импортного вооружения был еще меньше. Например, зенитные орудия составляли 2 %, пистолеты — 0,8 %, снаряды — 0,6 %, мины — 0,1 % от общего количества, произведенного в СССР^[444].

Таблица 5. Советское производство вооружения и боевой техники и аналогичная продукция, полученная от союзников, с июля 1941-го по сентябрь 1945 г.^[445]

При сопоставлении отечественной боевой техники и вооружения с ленд-лизовскими аналогичными материалами важное значение имеют не только количественные показатели, но и качественные. Между тем некоторые виды военной продукции, поставляемой по ленд-лизу, оставляли желать лучшего. Так, летом 1942 г. Сталин предупреждал Рузвельта, что американские танки очень легко загораются от противотанковых средств противника^[446]. Командир танкового батальона Герой Советского Союза лейтенант В. Г. Шашков, например, так отзывался об английских танках «МК-311 Валентайн»: «Эти машины во всех отношениях хуже наших: и проходимость хуже, и огневые качества. Очень неповоротливые машины. Внутри все прекрасно, как в хорошей комнате, а в бой на ней идти плохо… Получили мы эти машины в марте сорок четвертого… Была весна, такая жуткая грязь, а эти “валентайны” пыхтят, а не идут»^[447].

Не пользовалась особой популярностью у советских летчиков англо-американская авиационная техника. Несмотря на то что Черчилль в своих посланиях Сталину усиленно расхваливал самолеты «харрикейн», на деле они уступали советским. Это относится и к некоторым американским самолетам, в частности к истребителям «китихаук», о которых Сталин писал Рузвельту, что они «не выдерживают борьбы с нынешними немецкими истребителями»^[448]. Лучшими летными качествами обладали истребители «аэрокобра», хотя первоначально имели дефекты. «Из статистических данных и анализа летных происшествий по этому типу самолета, — говорилось в одном из документов командования ВВС, — выявлено, что даже очень опытные летчики с большим стажем полетов и высокой летной культурой гибнут на самолетах “аэрокобра” из-за невозможности вывести самолет из пикирования и штопора»^[449]. Об этом были поставлены в известность американские специалисты. В дальнейшем СССР получал более надежные машины. Из-за крупных потерь, которые несли части советских ВВС, оснащенные импортной техникой, в конце 1942 г. командование ВВС было вынуждено снять устаревшие импортные самолеты и передать их в тыловые части.

Недостаточно высокими были и качества англо-американских артиллерийских систем. Они уступали советским и были сложны в эксплуатации. «Не случайно Советский Союз не проявлял особой заинтересованности в получении по ленд-лизу орудий и минометов», — отмечается в многотомной «Истории Второй мировой войны, 1939–1945 гг.»^[450]

Довольно значительными по размерам и ценными по своему значению были поставки по ленд-лизу промышленного оборудования и стратегического сырья. За годы войны Советский Союз получил 44,6 тыс. металлорежущих станков, 517,5 тыс. т цветных металлов и 802 тыс. т проката черных металлов, 2800 тыс. т стали, 2599,9 тыс. т нефтепродуктов и другие товары^[451].

Заметными оказались ленд-лизовские поставки автомобилей разных типов и марок. Первая их небольшая партия поступила в СССР в декабре 1941 г. из Великобритании, а с января 1942 г. они начали прибывать из США. Импортные автомобили шли по Северному пути (в Мурманск и Архангельск), по Тихоокеанскому (во Владивосток) в разобранном виде на морских судах, последующая сборка производилась на пяти отечественных заводах. В собранном виде основная масса автомашин поступала в Советский Союз через Иран. Сколько же их было получено? По американским данным, используемым и в нашей исторической литературе, они составили 401,4 тыс. Бывший начальник Тыла Красной Армии генерал армии А. В. Хрулёв в беседе с одним из авторов настоящего очерка сказал, что мы получили 378 тыс., а остальные были потоплены противником во время морских перевозок^[452]. Такого же мнения придерживался и А. И. Микоян.

Приведенные данные выглядят весьма впечатляюще. Хотя на протяжении всей войны решающая роль в автоперевозках принадлежала все же отечественной автомобильной технике^[453] (на ее долю приходилось в среднем от 70 % до 80 % автопарка страны). Импортные автомашины высокой проходимости оказали существенную помощь наступавшим советским войскам.

В годы войны союзные поставки по ленд-лизу коснулись и железнодорожного транспорта. К концу 1944 г., например, к отечественным паровозам, которых насчитывалось более 25 тыс., а также к 215 тыс. платформ и около 70 тыс. цистерн^[454], Советское государство получило пополнение в виде 1680 паровозов (7,4 %), 11 300 платформ (5,2 %), 120 цистерн (0,1 %), большое число рельсов и другое транспортное оборудование^[455].

В этой связи представляются необоснованными дилетантские утверждения филолога Б. В. Соколова, что будто бы «функционирование советского железнодорожного транспорта было бы невозможно без ленд-лиза»^[456].

Важное место в военно-экономической помощи СССР со стороны западных союзников занимали продовольственные поставки. За время войны Советский Союз получил от них более 2 млн т продовольствия, в том числе от Соединенных Штатов 55,7 тыс. т зерна, 638,7 тыс. т пшеничной муки, 672,4 тыс. т сахара, 717,6 тыс. т консервированного мяса и другие продукты^[457]. В пересчете на зерно среднегодовой импорт крупы и зерна составил 0,5 млн т, или 2,8 % среднегодовой заготовки зерна в СССР^[458].

В этой связи можно привести ответ А. И. Микояна — члена Политбюро ЦК, ГКО и наркома внешней торговли СССР военных лет. На вопрос одного из авторов настоящего очерка о его оценке роли ленд-лиза в вооруженной борьбе Советского Союза Микоян сказал: «Количественное и качественное сопоставление некоторых важных видов поставок по ленд-лизу с тем, что было произведено в Советском Союзе, показывает полную несостоятельность утверждений конъюнктурного характера о якобы решающей роли союзной военно-экономической помощи в победе советского народа в Великой Отечественной войне»^[459].

В своей книге «Воспоминания и размышления» маршал Г. К. Жуков писал: «Действительно, Советский Союз получил от союзников во время войны важные поставки для народного хозяйства — машины, оборудование, материалы, горючее, продовольствие. Из США и Англии было доставлено, например… 400 тыс. автомобилей, большое количество паровозов, средств связи. Но разве все это могло оказать решающее влияние на ход войны? Советская промышленность достигла в годы войны огромного размаха и обеспечила фронт и тыл всем необходимым… Относительно вооружения могу сказать следующее. Мы получили по ленд-лизу из США и Англии около 18 тыс. самолетов, более 11 тыс. танков. К общему числу вооружения, которым советский народ оснастил свою армию за годы войны, поставки по ленд-лизу составили в среднем 4 процента. Следовательно, о решающей роли поставок говорить не приходится»^[460].

Для определения значения поставок по ленд-лизу в победе Советского Союза в войне важны время их поступления, а также внутригодовое распределение в зависимости от оборонительных или наступательных операций Красной Армии. Статистические материалы показывают, что их наиболее значительные поступления начались с конца 1943 г., когда советские войска добились коренного перелома в вооруженном противоборстве с армиями Германии и ее союзников, а в работе тыла страны произошел общий подъем. В то же время на протяжении первых лет войны экономическая помощь в СССР была весьма неравномерной: в периоды обострения положения на советско-германском фронте она, как правило, резко снижалась, а на отдельных маршрутах вообще прекращалась. Как в свое время заметил бывший президент США Герберт Гувер, Россия в битве под Москвой «остановила немцев до того, как ленд-лиз дошел до нее». Официальные американские военные историографы Л. Лейтон и Р. Коукли в своей книге, посвященной проблемам всемирной стратегии начала 40-х годов, отмечали, что во время наивысшего напряжения в Сталинградской битве поставки из США Советскому Союзу уменьшились почти наполовину^[461].

В целом американская система ленд-лиза, несомненно, сыграла положительную роль в борьбе с фашистским блоком. Но ленд-лиз давал в то же время выгоды самим Соединенным Штатам. Эта программа явилась источником обогащения военных американских компаний. Советский Союз в свою очередь поставил Соединенным Штатам 300 тыс. т хромовой руды, 32 тыс. т марганцевой руды, значительное количество платины, золота и т. д. на общую сумму 2,2 млн долл.^[462] «Поставками из СССР, — по признанию бывшего министра торговли США Дж. Джонса, — мы не только возвращали свои деньги, но и извлекали прибыль, что было далеко не частным случаем в торговых отношениях, регулируемых нашими государственными органами»^[463]. Была и другая привлекательная для США сторона ленд-лизовской программы, на что обратил внимание в своих мемуарах президент Соединенных Штатов Г. Трумэн:

«Деньги, истраченные по ленд-лизу, безусловно, спасали множество американских жизней. Каждый русский, английский или австралийский солдат, который получал снаряжение по ленд-лизу и шел в бой, пропорционально сокращал военные опасности для нашей молодежи»^[464].

Достойно внимания мнение американского историка Дж. Херринга, который в своей книге о помощи Советскому Союзу во время войны констатировал:

«Ленд-лиз не был… самым бескорыстным актом в истории человечества… Это был акт расчетливого эгоизма, и американцы всегда ясно представляли себе выгоды, которые они могут из него извлечь»^[465].

В 1944 г. Эдвард Стеттиниус, начальник Управления по соблюдению Закона о ленд-лизе, а с конца того же года государственный секретарь США, выпустил книгу «Ленд-лиз — оружие победы», в которой по поводу союзных поставок Советскому государству признал:

«В ответ на всю эту помощь Россия уже внесла свой вклад, не измеряемый ни в долларах, ни в тоннах. Это — миллионы нацистских солдат, убитых или попавших в лагеря для военнопленных; это — нацистские танки, уничтоженные в боях, и нацистские пушки и грузовики, брошенные отступающими немецкими армиями. Русские заплатили тяжкую цену за победы, одержанные в боях ради защиты родной земли от врага, но при этом они нанесли и непоправимый ущерб нацистской военной машине, значительно сократив сроки войны»^[466].

26 мая, во время встречи со Сталиным, Гарри Гопкинс, как представитель президента, касаясь вопроса об американских поставках Советскому Союзу, сказал:

«Нам известно, что американские поставки были использованы в борьбе против общего врага. Но мы никогда не считали, что поставки по ленд-лизу явились главным фактором в поражении Германии. Этого добились воины Красной Армии, которые отдавали свою жизнь и кровь в борьбе с общим врагом»^[467].

В докладе, который в мае 1945 г. президент Трумэн представил американскому конгрессу, констатировалось, что советские армии были оснащены главным образом продукцией советских предприятий хотя, по его мнению, поставки по ленд-лизу значительно ускорили темпы крупных наступлений Красной армии^[468]. Такая оценка роли и места американской экономической помощи Советскому Союзу содержалась и в послании Сталина Трумэну от 11 июня 1945 г. В этом послании говорилось:

«Соединенные Штаты Америки на протяжении всей войны в Европе поставляли Советскому Союзу в порядке ленд-лиза вооружение, стратегические материалы и продовольствие, что сыграло важную роль и в значительной степени содействовало успешному завершению войны против общего врага — гитлеровской Германии»^[469].

Вскоре после победоносного окончания войны в Европе американская администрация в отношении экономической помощи иностранным государствам подготовила итоговый документ. В нем было сделано следующее заключение:

«…Военные материалы, которые мы поставляли по ленд-лизу, хотя и играли важную роль в достижении успеха вооруженными силами Великобритании и СССР, но тем не менее, составляли очень небольшую часть от их общего производства вооружения и оснащения. Основные свои потребности наши союзники покрывали за счет собственного производства. Что касается Великобритании, то помощь по ленд-лизу, полученная из США, покрывала примерно одну пятую всех потребностей. Если же взять русскую армию, то наша помощь удовлетворяла ее потребности в гораздо меньшей степени»^[470].

Все поколения России по достоинству оценивают материальную помощь, предоставленную СССР союзниками по антигитлеровской коалиции. Они были и всегда будут особенно благодарны усилиям народов США и Великобритании, а равно и всем прогрессивным людям западных союзных стран, которые оказали помощь СССР в тяжелейшие военные годы.

Глава 14. Победный сорок пятый: знамя над Рейхстагом

В драматической и героической истории Великой Отечественной войны 1945 год по праву занимает особое место.

Его первые месяцы ознаменовались проведением ряда крупных операций Красной Армии в Центральной и Юго-Восточной Европе, завершившихся полным очищением от немецко-фашистских захватчиков территории Польши, Венгрии, Австрии, Чехословакии, Югославии.

Это был год, когда советские воины, принеся освобождение немецкому народу от гитлеровской тирании, водрузили над поверженным рейхстагом победоносное Красное знамя.

Это был год, когда силы фашизма и милитаризма были вынуждены капитулировать и наступил мир, которого с такой надеждой и нетерпением ждали все честные люди на земле в течение всех долгих лет жестокой войны.

1290 неимоверно тяжелых дней осталось за плечами советского народа на 1 января 1945 года. 128 дней, о которых никто не знал, отделяло его от желанной Победы. К этому времени линия советско-германского фронта общей протяженностью 2200 км проходила по территории Латвии, Литвы, Восточной Пруссии, Польши, Чехословакии, Венгрии и Югославии. Стремительный вал освободительной борьбы докатился до фашистского логова. Приближался час расплаты. «Мы горячо приветствуем Новый, 1945 год. Нет сомнения в том, что ему суждено стать историческим годом. Мы ждем от него победного завершения войны с гитлеровской Германией и начала новой, длительной эры мира. До мира человечеству надо пройти сравнительно небольшой участок пути, но это — трудный участок…» — писала «Правда» в первый день Нового года.

И действительно, хотя война с фашизмом подходила к концу, впереди еще предстояли тяжелые бои. Несмотря на понесенные в 1944 г. крупные поражения, противник еще не был окончательно сломлен. На Восточном фронте находилось 185 вражеских дивизий и 21 бригада. Вместе с венгерскими формированиями гитлеровская Германия имела здесь 3,7 млн человек, 56,2 тыс. орудий и минометов, 8,1 тыс. танков и штурмовых орудий, 4,1 тыс. самолетов.

Как справедливо заметил Маршал Советского Союза И.X. Баграмян, среди всех 1418 дней и ночей Великой Отечественной не было «ни одного легкого дня, даже самый последний день в войне с фашистской Германией был бесконечно опасным, безмерно трудным. Я помню этот день — он прошел на фронте, которым мне довелось командовать, под грохот орудий и треск автоматных очередей; в День Победы, когда во всей стране царило ликование, мы еще вели бои с прижатыми к морю недобитыми гитлеровцами».

В январе 1945 г. воины Красной Армии готовились к завершающим ударам по врагу. Советское командование планировало разгромить противника в Восточной Пруссии между Вислой и Одером, освободить всю Польшу и открыть путь на Берлин. На южном крыле фронта войскам была поставлена задача — завершить ликвидацию будапештской группировки и подготовиться к броску на Вену. Без резерва Ставки Верховного Главнокомандования Красная Армия имела на советско-германском фронте 6,7 млн человек, 107,3 тыс. орудий и минометов, 12,1 тыс. танков и САУ, 14,7 боевых самолетов. Советские войска превосходили противника в живой силе в 1,8 раза, в орудиях и минометах — в 1,9 раза, в танках и самоходно-артиллерийских штурмовых орудиях — в 1,5 раза, в боевых самолетах — 3,6 раза.

Начало наступления намечалось на 20 января 1945 г. Однако непредвиденные обстоятельства заставили изменить этот срок. Еще 16 декабря 1944 г. ударная группировка вермахта неожиданно предприняла контрнаступление на Западном фронте, в Арденнах, против англо-американских войск. Прорвав наиболее слабый участок фронта союзников, ей удалось за десять дней продвинуться на запад до 100 км, создав реальную угрозу охвата с фланга и тыла двум американским, английской и канадской армиям. «…По всем дорогам, ведущим на запад, — писал американский журналист Р. Ингрессол, — бежали, сломя голову, американцы». «Несколько сот американских орудий и грузовиков, — свидетельствовал участник тех драматических событий Б. Уоллес, — были захвачены немцами целыми и невредимыми, и тысячи ящиков с боеприпасами были обращены против нас из наших же собственных орудий».

Охваченное тревогой англо-американское командование спешно перебросило в район прорыва значительные силы, что заставило гитлеровцев приостановить продвижение на Запад.

Однако в новогоднюю ночь в развитие декабрьской операции началось новое наступление вермахта, на этот раз южнее Арденн, в Эльзасе. Оно имело кодовое наименование «Северный ветер». На состоявшемся накануне операции совещании в Адлерхорсте Гитлер заявил: «Новогодняя ночь в истории Германии всегда сулила немцам военные успехи… Все неудачи кончились вместе с прошедшим годом, а новый год начался счастливо. Это доброе предзнаменование на будущее. Это второе наступление преследует предельно ясную цель: уничтожение вражеских сил… Оно одно из тех, которые имеют решающее значение».

Враг действительно преследовал далеко идущие цели. По словам генерала Г. Гудериана, Гитлер «рассчитывал таким образом выиграть время, чтобы разрушить надежды его противников на полную победу, заставить их отказаться от требований безоговорочной капитуляции и склонить к заключению согласованного мира».

Утром 1 января более 1 тыс. немецких самолетов нанесли внезапный массированный удар по аэродромам наших союзников по всему фронту — от Голландии до Саара. Германская авиация безраздельно господствовала в воздухе. Было уничтожено 260 англо-американских самолетов. В этот же день командующий экспедиционными силами союзников в Европе генерал Д. Эйзенхауэр отдал приказ: войскам 6-й группы армий оставить Северный Эльзас и отойти к Вогезам.

Немецкое наступление в Эльзасе продолжало развиваться успешно. Уже отвыкшие от серьезных боев англо-американские войска откатывались назад, бросая на горных дорогах военную технику. К 5 января части вермахта форсировали Рейн, углубившись на 30 км в направлении Страсбурга. Фронт американских войск был прорван. «Мы еще можем проиграть эту войну», — с тревогой записал в это время в своем дневнике командующий 3-й американской армией генерал Д. Паттон. 5 января захлебнулось начатое два дня назад контрнаступление 1-й американской армии. Положение становилось критическим.

6 января 1945 г. английский премьер У. Черчилль обратился к И. В. Сталину с посланием, в котором просил о незамедлительной помощи. «На Западе идут очень тяжелые бои, — писал он, — и в любое время от Верховного Командования могут потребоваться большие решения… Я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января… Я никому не буду передавать этой весьма секретной информации… Я считаю дело срочным…»^[471]

В ответном послании Сталина Черчиллю, направленном 7 января, говорилось: «… Учитывая положение наших союзников на Западном фронте, Ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему центральному фронту не позже второй половины января. Можете не сомневаться, что мы сделаем все, что только возможно сделать для того, чтобы оказать содействие нашим славным союзным войскам»^[472].

12 января, после артиллерийской подготовки, в наступление перешли войска 1-го Украинского фронта, которые в труднейших условиях осуществили прорыв на Сандомирском плацдарме. Так, на восемь дней раньше намеченного срока, в условиях крайне неблагоприятной для авиации погоды началась Висло-Одерская стратегическая операция, хотя подготовка к ней была еще в разгаре. «…Те восемь суток, что у нас взяли, по правде говоря, были нам крайне необходимы, — вспоминал бывший командующий войсками 1-го Украинского фронта Маршал Советского Союза И. С. Конев. — Но это необходимое время брали у нас для того, чтобы помочь союзникам…» Заметим, со своей стороны, что данная помощь, столь щедро санкционированная Верховным, обошлась Красной Армии весьма высокой ценой. Развернувшееся, еще раз подчеркнем, в условиях жесточайшей распутицы, по существу, без эффективного воздушного прикрытия, при незавершенной концентрации войск и боевых средств, это наступление сопровождалось большими, чем ожидалось, жертвами и потерями.

Итак, в середине января 1945 г. с плацдармов на западном берегу Вислы наступательную операцию начали части 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов, а южнее — соединения правого крыла 4-го Украинского фронта. На 1200-километровом фронте от Восточной Пруссии до Карпатских гор развернулось самое крупное за годы войны зимнее наступление Красной Армии. Его основная цель состояла в том, чтобы разгромить вражескую группировку, оборонявшуюся на территории Польши и прикрывавшую жизненные центры Германии, выйти на Одер, захватить здесь важные плацдармы и обеспечить выгодные условия для нанесения решающего удара по Берлину.

В дни, предшествовавшие наступательным действиям советских войск, гитлеровцы готовились ко второму удару по союзным армиям: 6-я танковая армия СС была перегруппирована и нацелена на Динан-Живе. Но удара не последовало.

Уже 14 января Гитлер отдал приказ начать переброску главной силы вермахта в Арденнах — 6-й танковой армии СС — на советско-германский фронт. Вскоре за ней последовала и 5-я танковая армия генерала Мантейфеля. Только с 15 по 31 января на восток было переброшено 8 немецких дивизий, в том числе 4 танковые и моторизированная. В их составе насчитывалось 800 танков и штурмовых орудий.

Все это существенно облегчило положение союзников в Арденнах, позволив им перейти в наступление и к концу января восстановить положение на Западном фронте.

В течение января войска 3-го и 2-го Белорусских фронтов во взаимодействии с Краснознаменным Балтийским флотом прорвали сильно укрепленные оборонительные полосы врага в Восточной Пруссии и окружили крупную группировку его войск. К концу месяца значительная часть этих сил была уничтожена, хотя враг сопротивлялся здесь с особым ожесточением.

17 января 1945 года была освобождена Варшава, в боях за которую вместе с частями Красной Армии самоотверженно сражались воины 1-й Польской армии. 3 февраля воины 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов вышли к Одеру, полностью очистили от врага правый берег реки и захватили плацдармы на его левобережье. Висло-Одерская операция завершилась. Гитлеровские войска понесли значительные потери: 35 дивизий были уничтожены, 25 — потеряли 50–70 % своего состава. «Невозможно описать всего, что произошло между Вислой и Одером в первые месяцы 1945 года, — отмечал фашистский генерал Ф. Меллентин. — Европа не знала ничего подобного со времен гибели Римской империи». Соединения Красной Армии при участии 1-й армии Войска Польского и партизан освободили значительную часть Польши и вышли на территорию Германии.

Общее положение немецко-фашистских войск становилось все более безнадежным. К началу февраля кроме вражеской группировки, блокированной в Курляндии, от основных сил вермахта была изолирована и группа армий «Север». Разбитые в ходе январских боев части противника спешно отходили в южную часть Померании и за Одер. Почти все резервы гитлеровского командования были израсходованы. Тем не менее оно предприняло лихорадочные меры, чтобы приостановить продвижение Красной Армии. Главные усилия направлялись на укрепление рубежей по Одеру и на подготовку фланговых ударов из Восточной Померании и Силезии по советским войскам, вступившим на территорию Германии.

В этих условиях Ставка Верховного Главнокомандования Красной Армии приняла решение: не ослабляя подготовку к наступлению на берлинском и дрезденском направлениях, осуществить силами 2-го и 1-го Белорусских фронтов разгром восточно-померанской группировки противника и выйти к нижнему течению Одера.

В ходе ожесточенных боев в Восточной Померании советским войскам и 1-й армии Войска Польского удалось достигнуть серьезных результатов. Была разгромлена крупная группировка противника, прорван Данцигско-Гданьский укрепленный район и освобождены десятки важных населенных пунктов. Только войска 2-го Белорусского фронта с 10 февраля по 4 апреля взяли в плен более 63 тыс. солдат и офицеров противника, захватили 3470 орудий и минометов, 431 самолет, 680 танков и штурмовых орудий и много другой боевой техники, вооружения, боеприпасов и снаряжений. Восточно-Померанская операция Красной Армии сорвала планы гитлеровского командования нанести фланговый удар по советским войскам, вышедшим на Одер.

В феврале — марте 1945 г. войска 1-го Украинского фронта провели Нижне-Силезскую и Верхне-Силезскую наступательные операции. В результате крупное поражение потерпела вражеская группа армий «Центр». Советские войска разгромили 28 и уничтожили 5 дивизий противника, преодолев мощный рубеж его обороны на реке Одер.

В итоге февральско-мартовского наступления Красной Армии фашистская Германия лишилась важных военно-промышленных и сельскохозяйственных районов, а ее вооруженные силы понесли серьезные потери. Были созданы благоприятные условия для решающего наступления советских войск на берлинском направлении.

На Западе англо-американские войска заканчивали перегруппировку сил для броска на рубеж Рейна и последующего захвата Рурского промышленного района.

Ко времени, когда части Красной Армии готовились к последнему решающему наступлению с рубежа Одер-Нейсе на фашистскую цитадель, назрел целый ряд неотложных политических проблем. Исход войны был уже предрешен, и в связи с приближающимся миром перед великими державами встал большой комплекс накопившихся вопросов первостепенной важности, которые предстояло рассмотреть на новой встрече глав правительств СССР, США и Великобритании. Местом встречи «Большой тройки» была определена Ялта (Крым).

Перед конференцией в Ялте западные союзники встретились на Мальте. Объединенный комитет начальников штабов должен был рассмотреть основные вопросы американской и английской наступательной стратегии в Европе. Обсуждалась дилемма: Балканы или Северо-Западная Европа? Конференция на Мальте, продолжавшаяся с 30 января по 1 февраля, по выражению английского историка Дж. Эрмана, выявила «серьезное расхождение во взглядах англичан и американцев» и «споры были самыми бурными за все время существования Объединенного комитета начальников штабов». США, настаивавшие на плане Эйзенхауэра, как наиболее сильный партнер, взяли верх. «Балканский вариант» Черчилля не был принят. Но и сторонники плана американцев и сторонники английского плана были согласны в одном: фактор времени «стал иметь решающее значение ввиду русского наступления».

В отчете о заседаниях Объединенного комитета начальников штабов назывались возможные сроки окончания войны в Европе. В качестве оптимального срока, «имеющего, пожалуй, лишь теоретическое значение», называлась дата 1 июля, но наиболее вероятным союзники считали окончание войны 31 декабря 1945 года.

Крымская конференция с участием руководителей трех союзных держав: председателя Совнаркома СССР И. В. Сталина, президента США Ф. Рузвельта и премьер-министра Великобритании У. Черчилля работала с 8 по 11 февраля.

Союзники согласовали военные планы окончательного разгрома Германии и определили его будущее. При этом не обошлось без разногласий и острых дискуссий. Делегации США и Англии высказывались за расчленение Германии на несколько небольших государств, но это предложение из-за возражения советской стороны не было принято. Главы государств договорились о мерах, которые должны были создать условия для того, чтобы Германия стала единым миролюбивым, демократическим государством. Эти условия предполагали роспуск фашистской партии, вермахта, генерального штаба, ликвидацию военной промышленности. В заявлении о результатах конференции в связи с этим говорилось: «Нашей непреклонной целью является уничтожение германского милитаризма и нацизма и создание гарантии в том, что Германия никогда больше не будет в состоянии нарушить мир всего мира… Только тогда, когда нацизм и милитаризм будут искоренены, будет надежда на достойное существование для германского народа и место для него в сообществе наций»^[473].

По инициативе советской делегации союзники рассмотрели вопрос о репарациях с Германии. СССР был заинтересован в том, чтобы агрессоры возместили хотя бы часть нанесенного ими огромного ущерба. Излагая позицию советской делегации по этому вопросу, заместитель наркома иностранных дел СССР И. М. Майский предложил общую сумму репараций с Германии определить в 20 млрд долларов натурой, из них 10 млрд долларов — Советскому Союзу». «Когда после оглашения мной на конференции этих цифр, я встретился в кулуарах с Рузвельтом, — вспоминал в беседе с автором настоящей книги академик И. М. Майский, — американский президент сказал мне:

— Я поражен вашей скромностью. У вас ведь огромные потери. Я ждал, что вы предъявите требование, по крайней мере, в 50 млрд долларов.

Я ответил: “Мы охотно бы предъявили требование в 100 млрд, — но даже они бы не покрыли наших действенных потерь. К сожалению, однако, это нереально. Мы произвели самые строгие подсчеты того, что Германия практически в состоянии уплатить. И вот результат. Советские люди предпочитают стоять на твердой земле, а не предаваться фантазиям».

«…Однако даже наши скромные цифры, — вспоминал далее И. М. Майский, — вызвали резкую оппозицию со стороны Черчилля. Он боялся, как бы репарации не ослабили Германию. А Германия ему была нужна как противовес мощи СССР. Результатом была острая полемика между советской делегацией и Черчиллем. Один момент она грозила даже срывом всего вопроса о репарациях. К счастью, однако… этой опасности удалось избежать, и в самый последний момент советский план репараций все-таки был принят конференцией»^[474].

Большое внимание главы правительств трех великих держав уделили польскому вопросу. Было вновь подтверждено «общее желание видеть установленной сильную, свободную, независимую и демократическую Польшу…»^[475].

Союзники вынесли решение о необходимости создания Организации Объединенных Наций и приняли декларацию об освобожденной Европе.

В интересах безопасности дальневосточных границ и быстрейшего окончания Второй мировой войны СССР в подписанном 11 февраля соглашении подтвердил свое обязательство, данное еще на Тегеранской конференции, выступить против Японии через два-три месяца после капитуляции Германии и окончания войны в Европе. Правительства США и Англии были весьма заинтересованы в непосредственном участии Советского Союза в войне против японских агрессоров. Еще 27 сентября 1944 г. Черчилль писал Сталину: «Я искренне желаю, и я знаю, что этого желает и Президент, вмешательства Советов в японскую войну, как было обещано Вами в Тегеране, как только германская армия будет разбита и уничтожена»^[476]. О крайней заинтересованности американских военных кругов во вступлении СССР в войну на Дальнем Востоке говорилось в меморандуме Объединенного комитета начальников штабов США президенту Рузвельту от 23 января 1945 г.

Крымская конференция стала новым этапом в дальнейшем укреплении сотрудничества стран антигитлеровской коалиции в борьбе против общего врага. Однако несмотря на принятые конференцией решения, после нее продолжалась закулисная возня фашистской дипломатии и реакционных империалистических кругов США и Англии в надежде расколоть антигитлеровскую коалицию.

Еще в дни Крымской конференции должно было начаться долгожданное наступление союзников к Рейну.

Предполагалось, что в результате 30-дневных наступательных действий 21-й группы армии части гитлеровских войск будут разгромлены западнее Рейна.

Однако начавшееся 8 февраля наступление союзников внезапно прекратилось. Причиной этого явилось повышение до одного-полутора метров уровня воды на реке Рур из-за взрыва отступавшим противником шлюзов. «Опасаясь, как бы форсирование реки не закончилось неудачей, обе армии решили подождать до спада воды», — отмечал в книге «Записки солдата» американский генерал О. Брэдли.

Бездействие наших западных союзников продолжалось до 23 февраля. Позже в своих мемуарах бывший Верховный главнокомандующий экспедиционными силами союзников в Европе генерал Д. Эйзенхауэр напишет, что ни он, ни английский фельдмаршал Монтгомери «не сочли разумным ждать, пока спадет уровень воды в Руре». Тем не менее пауза в наступательных действиях союзников оказалась продолжительной.

«По всему фронту от Неймегана до острова Зееланд царило затишье, — свидетельствовал находившийся в те дни на Западном фронте советский журналист Д. Краминов. — Штабы вывешивали сводки Советского информбюро о боях на Восточном фронте, оперативники разрисовывали карты жирными стрелами, впервые появились пунктирные линии, связывавшие два союзных фронта. Командование измеряло быстро сокращающееся расстояние между ними. И все же Западный фронт упорно стоял на месте: немцы фактически боролись только на одном, Восточном фронте». Здесь они яростно защищали каждую оборонительную позицию, часто оставляя после себя мертвую зону.

В течение февраля — марта 1945 г. воины Красной Армии в основном завершили уничтожение сил противника в Восточной Пруссии, освободили всю Польшу, значительную часть Венгрии, глубоко вклинились на территорию Германии в провинции Померания, Бранденбург и Силезия.

6 апреля после тщательной подготовки войска 3-го Белорусского фронта начали штурм Кенигсберга. «Это была мощная крепость, — отмечал Маршал Советского Союза И.X. Баграмян, командовавший тогда Земландской группой войск. — И ее мы штурмовали по всем правилам советского военного искусства с привлечением… большого количества авиации, крупных калибров артиллерии, с участием Военно-морского флота»^[477].

Враг яростно сопротивлялся, бросаясь в контратаки. Но советские воины упорно продвигались вперед, сжимая вокруг вражеского гарнизона кольцо окружения.

Большую помощь нашей пехоте и танкам оказала авиация. Только за одни сутки, 8 апреля, советские летчики совершили более 6 тыс. самолетовылетов. Они нанесли сокрушительные удары по оборонявшемуся противнику. Его долговременные глубоко эшелонированные полосы, крепостные форты и железобетонные огневые точки были превращены в груды развалин.

9 апреля советские воины завершили штурм Кенигсберга. Гитлеровцы потеряли здесь около 134 тыс. солдат и офицеров, в том числе 42 тыс. убитыми и до 92 тыс. пленными. «…Русские превосходили нас своими силами и брали верх, — заявил взятый в плен гитлеровский комендант Кенигсберга генерал Отто Ляш. — Они сумели скрытно сосредоточить такое большое количество артиллерии и авиации, массированное применение которых разрушило укрепления крепости и деморализовало солдат и офицеров… Никак нельзя было раньше предполагать, что такая крепость, как Кенигсберг, так быстро падет. Русское командование хорошо разработало и прекрасно осуществило эту операцию. Под Кенигсбергом мы потеряли всю 100-тысячную армию».

Как отмечал в своей книге «Дело всей жизни» Маршал Советского Союза А. М. Василевский, «Гитлер не мог примириться с потерей города, объявленного им лучшей немецкой крепостью за всю историю Германии и “абсолютно неприступным бастионом немецкого духа”, и в бессильной ярости приговорил Ляша заочно к смертной казни».

Эта победа позволила уничтожить последнюю часть восточно-прусской группировки, зажатой на Земландском полуострове. Важную роль в успешном развитии событий в Восточной Пруссии сыграли боевые действия, развернувшиеся в Курляндии, где соединения 1-го, 2-го Прибалтийских, а затем Ленинградского фронтов продолжительное время сковывали крупную группировку гитлеровцев. Советские воины последовательно взламывали здесь мощную вражескую оборону, уничтожая живую силу и технику противника, не позволяя ему перебрасывать отсюда части и соединения на другие участки советско-германского фронта.

Разгром немецко-фашистских войск в Восточной Пруссии имел большое военно-политическое значение. В результате падения восточно-прусского бастиона был ликвидирован важнейший стратегический плацдарм Третьего рейха.

Красная Армия продолжала наступление, добиваясь новых успехов. Еще 4 апреля в результате слаженных действий советских войск и партизан была освобождена столица Словакии Братислава. В этот же день пришел конец фашистскому оккупационному режиму на всей территории Венгрии. Изгнав отсюда захватчиков, воины Красной Армии переключили свои усилия на освобождение Австрии и ее столицы Вены. Противник оказал здесь жестокое сопротивление.

Но, несмотря на попытки врага, его оборона была прорвана, и 6 апреля передовые соединения 2-го и 3-го Украинских фронтов с севера и юга ворвались на окраины Вены. Через семь дней австрийская столица была полностью освобождена от оккупантов. В результате этой операции войска обоих фронтов разгромили 32,5 дивизии противника и открыли путь в центральные районы Чехословакии и к ее столице Праге. Фашистский рейх лишился важной промышленной базы и многих предприятий по производству военной продукции. Части Красной Армии оказались в 60 километрах от Берлина.

Итак, в апреле 1945 года перед советскими Вооруженными силами стояла основная цель — нанести последний решающий удар по немецко-фашистским захватчикам и водрузить Знамя Победы над Берлином.

«Предстояло разгромить на подступах к Берлину крупнейшую группировку немецко-фашистских войск и взять столицу фашистской Германии, за которую враг наверняка будет драться смертным боем», — вспоминал маршал Г К. Жуков.

Для осуществления этой задачи привлекались войска 2-го Белорусского (командующий Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский), 1-го Белорусского (командующий Маршал Советского Союза Г. К. Жуков) и 1-го Украинского (командующий Маршал Советского Союза И. С. Конев) фронтов, авиация дальнего действия, Балтийский флот, Днепровская военная флотилия и две армии Войска Польского.

Советское командование сосредоточило на берлинском направлении огромное количество войск общей численностью в 2,5 млн человек, а также 41 600 орудий и минометов, 6250 танков и САУ, 7500 боевых самолетов и много другой техники и вооружения.

В составе фашистских армий, оборонявших Берлин, насчитывалось 1 млн солдат и офицеров, 10 400 орудий и минометов, 1500 танков и САУ и 3300 боевых самолетов. Ожидая наступления советских войск на германскую столицу, фашистское командование в течение марта — первой половины апреля создало на этом направлении крупные резервы за счет вывода танковых и моторизованных дивизий из первой линии обороны. Численный состав пехотных дивизий вермахта был доведен здесь до 7–8 тыс., а танковых — до 8 тыс. человек. При этом наиболее плотная группировка была создана противником в полосе 1-го Белорусского фронта, где оказалось сосредоточено до 50 % всех сил и средств берлинской группировки.

И все же общее превосходство Красной Армии было весьма внушительным и составляло по сравнению с противником в артиллерии в 4 раза, в танках и САУ — в 4,1 раза, в боевых самолетах — в 2,3 раза.

Но, агонизируя, фашистские правители готовы были принести в жертву весь немецкий народ и его будущее. В изданном гитлеровским командованием 9 марта 1945 г. приказе о подготовке к обороне имперской столицы говорилось: «Оборонять столицу до последнего человека и до последнего патрона… Эту борьбу войска должны будут вести с фанатизмом, фантазией… с коварством, с использованием заранее подготовленных… подручных средств на земле, в воздухе и под землей»^[478]. К середине апреля 1945 г. продолжали спешно сколачиваться батальоны фольксштурма, в которые мобилизовались невоеннообязанные всех категорий, старики, женщины, подростки.

К этому времени передовые части армий наших союзников достигли Эльбы. И хотя, как было обусловлено на конференции в Ялте, Берлин не входил в зону операций англо-американских войск, правящие круги США и Великобритании стали разрабатывать свой план овладения столицей фашистского рейха. Главным сторонником этого замысла был премьер-министр Великобритании У. Черчилль, вынашивавший идею создания «антикоммунистического барьера» в Европе с участием Германии. 1 апреля 1945 г. он писал президенту США Ф. Рузвельту: «Я хочу сказать совершенно откровенно, что Берлин по-прежнему имеет большое стратегическое значение. Ничто не окажет такого психологического воздействия и не вызовет такого отчаяния среди всех германских сил сопротивления как падение Берлина.

…Русские армии, несомненно, захватят всю Австрию и войдут в Вену. Если они захватят также Берлин, то не создастся ли у них слишком преувеличенное представление о том, будто они внесли подавляющий вклад в нашу общую победу… Поэтому я считаю, что с политической точки зрения нам следует продвигаться в Германии как можно дальше на Восток и что в том случае, если Берлин окажется в пределах нашей досягаемости, мы, несомненно, должны его взять. Это кажется разумным и с военной точки зрения».

«Я, однако, придаю большее значение вступлению в Берлин — возможность, которая вполне вероятно нам представится, — писал У. Черчилль на следующий день генералу Д. Эйзенхауэру… — Я считаю чрезвычайно важным, чтобы мы встретились с русскими как можно дальше на Востоке…»

Как свидетельствуют документы, Эйзенхауэр также был за то, чтобы возглавляемые им объединенные войска союзников первыми вошли в Берлин. Еще 15 сентября 1944 г. в письме к фельдмаршалу Монтгомери он отмечал: «Ясно, что Берлин является главной целью. По-моему, тот факт, что мы должны сосредоточить всю нашу энергию и силы с целью быстрого броска на Берлин, не вызывает сомнений». 14 апреля 1945 г. в докладе Объединенному комитету начальников штабов Верховный Главнокомандующий экспедиционными силами союзников в очередной раз подчеркнул, что было бы весьма желательным нанести удар в направлении Берлина. По этому поводу бывший командующий 12-й группой армий в Европе генерал О. Брэдли вспоминал, что в первой половине апреля 1945 г. он получил от Эйзенхауэра поручение подсчитать, какие примерно потери понесут англо-американские войска, если они попытаются первыми овладеть столицей рейха. Эйзенхауэр получил ответ — не менее 100 тыс. солдат и офицеров. Эта цифра, по словам Брэдли, явилась решающим фактором отказа Эйзенхауэра от данной цели.

И хотя немало фактов свидетельствовало, что зачастую командование западных союзников СССР больше ценило жизнь своих солдат, чем другая сторона, все же, представляется, что не указанная выше цифра, а сложившаяся стратегическая обстановка перечеркнула далеко идущие англо-американские намерения. Ведь было очевидно, что советские Вооруженные силы, передовые соединения которых находились тогда всего в 50–60 км от Берлина, располагали неизмеримо большими возможностями, чтобы первыми овладеть германской столицей. Д. Эйзенхауэр раньше многих понял несбыточность указанного плана. Тем не менее перед танковыми дивизиями 9-й американской армии на всякий случай была поставлена задача: «наступать как можно быстрее на Восток — на Берлин».

Позднее в своих мемуарах Эйзенхауэр старался вообще отрицать существование скрытых замыслов англо-американских союзников по захвату Берлина, а заодно и обелить свои действия. Берлинская наступательная операция началась 16 апреля и продолжалась до 8 мая. В ходе тяжелых, кровопролитных боев войска трех фронтов мощными ударами сумели добиться крупных успехов.

С особым ожесточением враг сопротивлялся на главном направлении в районе Зееловских высот, где наступали воины 1-го Белорусского фронта. Этот естественный рубеж господствовал над местностью, имел крутые скаты, что резко осложнило продвижение войск и заметно отразилось на их потерях. Как писал в своей книге маршал Г. К. Жуков, «при подготовке операции мы несколько недооценивали сложность характера местности в районе Зееловских высот, где противник имел возможность организовать труднопреодолимую оборону. Находясь в 10–12 километрах от наших исходных рубежей, глубоко врывшись в землю, особенно за обратными скатами высот, противник смог уберечь свои силы и технику от огня нашей артиллерии и бомбардировок авиации».

Все это много лет спустя дало известное основание крупному советскому военачальнику генералу армии А. В. Горбатову (командовавшему на заключительном этапе войны 3-й армией) усомниться в правильности общего замысла Берлинской операции. «Я держусь того мнения, — говорил он на встрече с группой сотрудников журнала “Новый мир” в конце 1963 г., — что с военной точки зрения Берлин не надо было штурмовать. Конечно, были и политические соображения, соперничество с союзниками, да и торопились салютовать. Но город достаточно было взять в кольцо, и он сам сдался бы через неделю-другую. Германия капитулировала бы неизбежно. А на штурме, в самый канун победы в уличных боях мы положили не менее ста тысяч солдат».

Как бы отвечая оппоненту, маршал Г. К. Жуков писал: «Сейчас, спустя много времени, размышляя о плане Берлинской операции, я пришел к выводу, что разгром берлинской группировки противника и взятие самого Берлина были сделаны правильно…

Слов нет, теперь, когда с исчерпывающей полнотой все ясно, куда легче мысленно строить наступательный план, чем тогда, когда надо было практически решать уравнение со многими неизвестными».

Ввиду упорного сопротивления противника Г. К. Жуков днем 16 апреля решил ввести в сражение танковые армии. Вместе с воинами 8-й гвардейской армии генерала В. И. Чуйкова 1-я и 2-я гвардейские танковые армии генералов М. Е. Катукова, С. И. Богданова и другие соединения стали настойчиво продвигаться вперед. К исходу дня 17 апреля враг не выдержал натиска, и войска 1-го Белорусского фронта завершили прорыв Зееловского оборонительного рубежа. Продолжая наступление, части Красной Армии 25 апреля завершили окружение берлинской группировки. В ней насчитывалось около 300 тыс. солдат и офицеров, 3 тыс. орудий и минометов, 250 танков и штурмовых орудий. В этот же день в районе города Торгау воины 5-й гвардейской армии 1-го Украинского фронта переправились через Эльбу и установили связь с подошедшими сюда частями 2-й американской армии. Фашистская Германия оказалась расчлененной на две части.

Чтобы избежать бессмысленных жертв, советское командование предложило окруженным вражеским войскам капитулировать. Но гитлеровское командование продолжало отправлять свои войска в кровопролитные бои на улицах столицы. На фасадах берлинских домов расклеивали приказ Гитлера, в котором говорилось, что каждый, кто прекращает сопротивление, является предателем и должен быть немедленно расстрелян. Командующим берлинским гарнизоном был назначен генерал-полковник артиллерии Вейдлинг, но фактически всеми действиями руководил Гитлер, укрывавшийся в те дни в подвале имперской канцелярии.

Когда фашистское командование отклонило ультиматум о капитуляции, советские войска начали штурм Берлина. В течение 10 дней на улицах города среди горящих и разрушенных зданий, в густом дыму, смешанном с пылью, велись ожесточенные бои. Одурманенные нацистской пропагандой, воспитанные в духе слепого повиновения, гитлеровские войска оказывали упорное сопротивление. Признавая всю бессмысленность этой борьбы, генерал вермахта фон Бутлар был вынужден позднее отметить: «Гитлер в последние дни, видя неизбежность своей гибели, открыто сбросил маску, показав свое настоящее лицо, и с цинизмом садиста, одержимого духом разрушения, жертвовал в бессмысленной борьбе за рушившийся режим людьми и материальными ценностями». По его словам, бои за Берлин носили ожесточенный характер, «стоили больших потерь не только немцам, но и русским…».

Советские воины вместе с частями 1-й армии Войска Польского штурмовали один квартал за другим, улицу за улицей, район за районом, пробиваясь навстречу друг другу к центру города, к рейхстагу.

О самом штурме рейхстага за послевоенные годы написано немало, и наиболее важные события, связанные с ним, уже давно стали как бы хрестоматийными. Однако хорошо известная многим читателям картина штурма и водружения на крыше и куполе здания Знамени Победы, далеко не полностью соответствует действительности.

Имеющиеся архивные источники, сопоставление различных фактов и свидетельств непосредственных участников боев за рейхстаг позволяют исключительно в интересах исторической правды внести в описание штурма необходимые коррективы.

Во многих изданиях, например, утверждается, что якобы уже в 14 часов 25 минут 30 апреля над поверженным рейхстагом развевалось Красное знамя и что его водрузили именно разведчики М. А. Егоров и М. В. Кантария. На этот счет имеется даже ряд документов, в том числе направленное в 18.00 30 апреля донесение штаба 150-й дивизии в штаб 79-го корпуса, заверенное командиром генерал-майором В. М. Шатиловым. В нем говорилось, что «в 14.25 30.04.45, сломив сопротивление противника в кварталах северо-западнее здания рейхстага, 1/756 сп и 1/674 сп штурмом овладели зданием рейхстага и водрузили на южной его части Красное знамя».

По цепочке это радостное событие быстро пошло «наверх», вплоть до Ставки и нашло, в частности, отражение в поздравительном приказе № 06 Военного совета 1-го Белорусского фронта, содержание которого позднее было воспроизведено уже в первом издании книги Маршала Советского Союза Г. К. Жукова «Воспоминания и размышления».

Между тем многие исторические факты неопровержимо доказывают, что бои за рейхстаг, который штурмовали воины 79-го стрелкового корпуса, начались рано утром 30 апреля и приняли весьма упорный и затяжной характер. Неоднократные атаки, предпринятые нашими частями, были противником отбиты, и к концу дня они сумели подойти только к затопленному котловану линии метро, который сильно преграждал путь к рейхстагу. Наступила пауза, и было решено возобновить штурм рейхстага только с приходом темноты.

Таким образом, ни одного советского солдата днем, в том числе в 14 часов 25 минут, в рейхстаге еще не было, и упомянутое выше донесение штаба 150-й дивизии оказалось совершенно преждевременным.

В последующих изданиях книги Г. К. Жукова, конечно, не случайно приказ № 06 приводится без указания времени водружения Красного знамени, т. е. вместо данных «14 час. 25 мин.» стоит отточие.

Об этом же свидетельствуют и бывшие защитники рейхстага, ныне профессор Эрнст Биттхер, доктора наук Р. Поль и О. Шевалери, (г. Берлин). В своем официальном ответе на запрос автора настоящей книги от 12.02. 2000 г. они сообщают, что «только в ночь с 30 апреля на 1 мая в здание рейхстага проникли советские солдаты». (Личный архив автора.)

Как могло такое случиться? По мнению бывшего командира 756-го стрелкового полка Героя Советского Союза полковника Ф. М. Зинченко, «всему виной — поспешные, непроверенные донесения. Возможность их появления не была исключена… Кому-то из командиров могло показаться, что его бойцы если еще не достигли, то вот-вот достигнут заветной цели… Вот и полетели по команде донесения. Ведь всем так хотелось быть первыми!.. Именно такое донесение дошло до штаба корпуса и сразу же без проверки было передано выше — в штаб фронта».

Вина командира 150-й дивизии генерала В. М. Шатилова усугублялась тем, что ложное сообщение о якобы взятии рейхстага в 14 часов 25 минут быстро разнеслось по всему Берлину и к рейхстагу хлынула большая толпа свободных от боев воинов, а также журналистов и др. Увидев их, защитники здания германского парламента открыли шквальный огонь, в результате чего появились раненые и даже убитые…

Бои за рейхстаг вновь разгорелись только с 22 часов по местному времени, после артиллерийской подготовки.

Среди атакующих первыми удалось ворваться на крышу рейхстага воинам штурмовой группы капитана B.Н. Макова в составе артиллеристов-разведчиков старших сержантов Г. К. Загитова, А. Ф. Лисименко, А. П. Боброва и парторга батареи сержанта М. П. Минина. Здесь они и водрузили на скульптурной фигуре «Германия»^[479] Красное знамя, врученное им командованием 79-го стрелкового корпуса^[480]. Об этом сразу же из рейхстага В. Н. Маков доложил по рации командиру 79-го корпуса генералу C.Н. Переверткину. Согласно донесению командира 4-го артиллерийского Краснознаменного корпуса прорыва Резерва Главного командования генерал-лейтенанта артиллерии Игнатова командующему артиллерией 1-го Белорусского фронта, группой капитана В. Н. Макова «Знамя установлено в 22.40 30.04.45 года»^[481].

Вот как отозвался о действиях этой группы бывший командир 1-го стрелкового батальона, штурмовавшего рейхстаг, Герой Советского Союза подполковник С. А. Неустроев на специальном совещании, посвященном указанному вопросу, которое состоялось в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС 15–16 ноября 1961 г.:

«Группа артиллеристов, пять человек лучших воинов-коммунистов во главе с капитаном Маковым шли в первых рядах атакующих бойцов 1-го батальона 756-го стрелкового полка и играли большую мобилизующую роль в овладении рейхстагом. Им первым принадлежит честь в установлении Красного знамени на крыше рейхстага».

А как же М. А. Егоров и М. В. Кантария? Оба славных воина находились во втором эшелоне атакующих. Свое Красное знамя за № 5 Военного совета 3-й ударной армии Егоров и Кантария, появившиеся в рейхстаге около 3-х часов ночи, водрузили на крыше здания с южной стороны, у скульптуры конного рыцаря — кайзера Вильгельма. Это знамя, перенесенное ими вместе с лейтенантом А. П. Берестом позднее, 2 мая, на купол рейхстага, по предложению руководства 3-й ударной армии и стало считаться Знаменем Победы — символом окончательного разгрома фашизма в Великой Отечественной войне.

1 мая 1945 г. четверо воинов из группы капитана В. Н. Макова за совершенный подвиг командованием 79-го стрелкового корпуса и 3-й ударной армии были представлены к присвоению звания Героя Советского Союза. Однако приказом командования 1-го Белорусского фронта от 18 мая 1945 г. они были награждены орденами Красного Знамени. Возможно, здесь сказалось то, что в представленных соответствующих документах указывалось реальное время водружения Красного знамени над рейхстагом — 22 часа 40 минут, а не 14 часов 25 минут, как говорилось в упомянутом выше приказе Военного совета 1-го Белорусского фронта за № 06. Орденами Красного Знамени были награждены тогда также М. А. Егоров и М. В. Кантария. Однако через год, 8 мая 1946 г., дополнительно они удостоились и звания Героя Советского Союза.

Что же касается отличившихся воинов из штурмовой группы В. Н. Макова, то и они, безусловно, заслужили тогда право на высшую награду Родины и допущенную ошибку следовало давно исправить^[482].

2 мая к 15 часам сопротивление войск, оборонявших город, полностью прекратилось, а к исходу дня остатки берлинского гарнизона капитулировали. Гитлер покончил жизнь самоубийством. В течение 2 мая советским войскам сдались в плен до 135 тыс. вражеских солдат и офицеров. Как только закончились боевые действия в германской столице, стали приниматься меры по восстановлению городского хозяйства. Советское правительство выделило голодающему населению Берлина 6 млн пудов муки и зерна и большое количество других продуктов из запасов для войск.

Между тем боевые действия вермахта против Красной Армии все еще продолжались. Созданное после смерти Гитлера фашистское правительство во главе с гросс-адмиралом К. Деницем пыталось маневрировать, вступая в переговоры с англо-американским командованием и добиваясь капитуляции германских войск только на Западном фронте. Когда стало ясно, что правительства США и Великобритании открыто не пойдут на принятие односторонней сепаратной капитуляции, Дениц решил проводить ее по частям, стремясь отвести на Запад как можно больше войск. Еще 29 апреля был подписан документ о капитуляции немецко-фашистских войск в Северной Италии. 4 мая они сложили оружие в Голландии, Северо-Западной Германии, Шлезвиг-Гольштейне и Дании. За этим последовала капитуляция на Западном фронте ряда других гитлеровских частей и соединений.

6 мая Дениц направил в Реймс, в ставку главнокомандующего англо-американскими экспедиционными силами в Европе генерала Д. Эйзенхауэра, генерала Йодля. Однако в Реймсе был подписан лишь предварительный протокол о безоговорочной капитуляции вермахта, хотя США и Великобритания поспешили официально объявить о победе над Германией. Благодаря твердой позиции СССР было принято предложение советского правительства провести подписание акта о капитуляции по всей форме 8 мая в Берлине.

Церемония подписания акта о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил проходила в пригороде Берлина Карлсхорсте в здании бывшей столовой немецкого военно-инженерного училища. Она началась ровно в полночь 8 мая и закончилась в 0 часов 43 минуты по московскому времени 9 мая 1945 г. Этот акт от имени германского верховного командования подписали фельдмаршал Кейтель, генерал-адмирал флота фон Фридебург и генерал-полковник авиации Штумпф, а от имени союзных держав-победителей — Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, главный маршал авиации Великобритании А. Теддер и свидетели — представитель США генерал К. Спаатс и представитель французской делегации генерал Ж. -М. де Латтр де Тассиньи.

В соответствии с этим документом стали сдаваться в плен и другие уцелевшие немецко-фашистские части. В ночь на 9 мая сложила оружие курляндская группировка противника в составе 16-й и 18-й армий. Утром 9 мая капитулировали части вермахта в устье Вислы и на Балтийской косе. Однако на юге, в Чехословакии, группа немецко-фашистских войск под командованием фельдмаршала Шернера еще продолжала сопротивление. Она удерживала Прагу, над которой нависла угроза полного разрушения. На помощь жителям чехословацкой столицы выступили советские войска. Стремительным броском они вышли 9 мая к стенам Праги, восставшие жители которой вели тяжелые бои с превосходящими силами оккупантов. 11 мая и здесь враг прекратил сопротивление и сложил оружие. В составе советских войск 1-го и 2-го Украинских фронтов в Пражской операции активно участвовали 1-й чехословацкий армейский корпус, 2-я армия Войска Польского, 1-я и 4-я румынские армии. В ходе операции было взято в плен около 860 тыс. вражеских солдат и офицеров, захвачено 9,5 тыс. орудий и минометов, 1,8 тыс. танков и штурмовых орудий, свыше тысячи самолетов и много других военных трофеев.

Так под мощными ударами Красной Армии, взаимодействовавшей с войсками Соединенных Штатов Америки, Англии, Франции, с патриотическими силами Югославии, Польши, Чехословакии, Болгарии, Румынии, Венгрии, Албании и других стран, рухнула гитлеровская кровавая империя.

После окончания войны в Европе была достигнута договоренность созвать конференцию трех держав в Берлине.

Конференция глав правительств Советского Союза, США и Великобритании открылась 17 июля 1945 г. в пригороде Берлина Потсдаме и продолжалась до 2 августа. Решено было разоружить Германию, ликвидировать ее военную промышленность, уничтожить фашистскую партию, дать немецкому народу возможность переустройства Германии на демократической и мирной основе; было положено начало выработке условий мирных договоров с Германией и ее союзниками.

Потсдамская конференция явилась большой победой миролюбивого прогрессивного человечества. Она заложила основы сохранения мира в Европе при условии честного выполнения всеми ее участниками достигнутых соглашений.

Приложение 1

Ответы профессора Г. А. Куманева и кандидата исторических наук полковника В. Б. Сеоева на вопросы корреспондента газеты «Правда»

30 апреля 1990 г. (Публикация «Знаменосцы Победы»)

Вопрос: Прошло 45 лет, как закончилась Великая Отечественная война, но до сих пор продолжаются дискуссии о штурме рейхстага, нет полной ясности о том, кто и когда водрузил над ним Знамя Победы.

В. Сеоев: Это действительно парадокс, хотя все документы находятся в целости и сохранности, живы многие участники штурма. Опубликовано более сотни книг, тысячи статей, созданы документальные фильмы. Однако это тот случай, когда количество трудно переходит в качество.

Вопрос: И все-таки всплывают новые подробности, детали?

В. Сеоев: В главном основные события прояснились. Чтобы увидеть всю картину, попробуем представить себе обстановку, которая сложилась 30 апреля 1945 г. К утру были закончены бои за два здания, которые прикрывали рейхстаг: швейцарского посольства и министерства внутренних дел, или, как называли его в то время, «дом Гиммлера». Попытки трех стрелковых батальонов из 150-й и 171-й стрелковых дивизий с ходу захватить рейхстаг к успеху не привели. И только поздно вечером, после мощной артиллерийской подготовки три стрелковых батальона смогли совершить бросок к рейхстагу. По центру шел 1-й батальон 756-го стрелкового полка капитана С. А. Неустроева, справа от него — 1-й батальон 674-го стрелкового полка капитана В. И. Давыдова. Эти два батальона входили в 150-ю стрелковую дивизию, которой командовал генерал-майор В. М. Шатилов. Слева от батальона Неустроева — батальон 380-го стрелкового полка старшего лейтенанта К. Я. Самсонова из 171-й стрелковой дивизии, которой командовал полковник А. И. Негода. Три батальона на одно здание. Кроме того, в цепях батальона Неустроева действовала штурмовая группа капитана В. Н. Макова, а в батальоне Самсонова — группа майора М. М. Бондаря. Они состояли из добровольцев и были сформированы при штабе 79-го стрелкового корпуса.

Таким образом, к трем батальонам добавляются еще два, пусть небольших, но самостоятельных подразделения. В том, что здание будет в короткий срок взято, никто не сомневался. Кто же окажется первым?

Вопрос: Задачи батальонов понятны — взять рейхстаг. А какие задачи были поставлены перед штурмовыми группами?

Г. Куманев: На этот вопрос ответим словами живущего сейчас в Пскове М. П. Минина — одного из участников группы В. Н. Макова. Вот что он писал:

«Штурмовая группа капитана В. Н. Макова имела главную задачу — первой водрузить Знамя Победы. В период штурма мы должны были идти впереди атакующих и первыми ворваться в рейхстаг. Не исключался и такой вариант: если позволит обстановка, то незаметно просочиться к рейхстагу еще до подхода передовых стрелковых подразделений и водрузить на видном месте Красное знамя, которое послужило бы сигналом общего штурма. Однако после первых неудач взятия рейхстага, по указанию штаба корпуса, нашей штурмовой группе было приказано провести тщательную разведку обороны гарнизона рейхстага и вскрыть его систему огня».

Вопрос: Как же появилось в истории время — 14 часов 25 минут, когда будто бы штурмом был взят рейхстаг и над ним водружено Знамя Победы?

Г. Куманев: Ознакомление со многими источниками приводит к выводу, что первое сообщение об этом исходило от командира 150-й стрелковой дивизии генерал-майора В. М. Шатилова, который, как мы полагаем, преждевременно доложил командованию 79-го стрелкового корпуса о захвате рейхстага и водружении над ним Знамени Победы в 14 часов 25 минут. На самом деле это произошло значительно позже.

Судя по всему, донесение сначала было передано им по телефону или по радио, а затем продублировано письменно штабом 150-й дивизии. В письменном донесении в штаб корпуса говорилось:

«Совершенно секретно экз. № 1

Штакору 79

Доношу, в 14.25 30.4.45, сломив сопротивление противника в кварталах северо-западнее здания рейхстага, 1/756 сп и 1/674 сп штурмом овладели зданием рейхстага и водрузили на южной его части Красное знамя.

Знамя водрузили командиры батальонов капитан Неустроев и майор Давыдов.

Очистка здания рейхстага от оставшихся в нем и его подвалах групп противника продолжается.

30.4.45 18.00

Штадив 150

Полковник Дьячков

Верно: Командир 15 °CД генерал-майор — Шатилов».

Через штаб корпуса радостная весть сразу же пошла в штаб 3-й ударной армии, а оттуда — в штаб фронта.

Вскоре командование 3-й ударной армии издает приказ по войскам армии, в котором, в частности, говорилось:

«Сегодня в 14 часов 25 минут части… штурмом овладели зданием рейхстага в Берлине и водрузили над ним гордый флаг Советского Союза».

Примерно за час до подписания этого приказа командарм 3-й ударной армии генерал-полковник В. И. Кузнецов сообщил о взятии рейхстага лично командующему 1-м Белорусским фронтом Маршалу Советского Союза Г. К. Жукову.

Вопрос: А как относится к преждевременному донесению своего штаба бывший командир 150-й дивизии?

В. Сеоев: Василий Митрофанович Шатилов в своих мемуарах и сегодня продолжает утверждать об успешном штурме рейхстага в середине дня 30 апреля. Но это не подтверждается многими источниками, которые убедительно свидетельствуют, что днем 30 апреля, в частности, в 14 часов 25 минут, ни одного советского солдата в рейхстаге еще не было.

Утверждение генерала опровергается и свидетельствами тех, на кого он ссылается в подтверждение своей концепции.

Вот что вспоминает об этих событиях бывший командир 756-го стрелкового полка полковник Ф. М. Зинченко: «15 часов, а подразделения не продвинулись ни на метр… Снова зовут к телефону. Звонит комдив:

— В чем дело? Почему задерживаетесь с рейхстагом?

— Противник атакует, товарищ генерал. И рейхстаг сопротивляется отчаянно…

— Отбить контратаку, и, не мешкая, — вперед!..»

Через некоторое время вновь состоялся разговор Зинченко с Шатиловым:

— Почему ничего не докладываете? Ваши люди уже в рейхстаге?

— Наших людей в рейхстаге пока еще нет, — несколько озадаченный вопросом генерала, отвечаю я. — Батальоны лежат в ста пятидесяти метрах от него. И мой полк, и полк Плеходанова все это время отражали контратаки…

— А если все-таки в рейхстаге действительно наши люди?

— Их там нет, товарищ генерал.

— Хорошо, десятиминутный артналет разрешаю. Начало в семнадцать пятьдесят. Готовьтесь к штурму».

Вопрос: Итак, бывший командир дивизии утверждает в своих мемуарах, что командир 756-го стрелкового полка Зинченко доложил о том, что рота Съянова в рейхстаге, а сам полковник Зинченко пишет, что в рейхстаге его людей не было. Кто же все-таки прав?

В. Сеоев: Прав Зинченко. Дело в том, что в 14.25 роты Съянова вообще не существовало, она была сформирована вечером из прибывшего пополнения, а сам Съянов в батальон Неустроева прибыл из медсанбата не ранее 16 часов 30 апреля. Кроме того, трудно понять, для чего необходим был штурм рейхстага с наступлением темноты, если там, по утверждению В. М. Шатилова, более двух рот уже водрузили Знамя Победы у скульптурной группы, а по некоторым материалам, даже на куполе рейхстага. Получается, что гарнизон рейхстага отсек эти две роты и взвод разведчиков от главных сил батальонов, позволил им забраться со Знаменем Победы вплоть до купола и дождаться своих в целости и сохранности. А что же делали главные силы? Лежали на Королевской площади, простреливаемые с рейхстага губительным огнем, а перед тем, как атаковать рейхстаг, открыли сильный артиллерийский огонь по своим двум ротам и взводу разведчиков? Здесь многое лишено не только смысла, но и элементарной логики. Немало из участников это поняли и все более склоняются к объективности, другие же упорно придерживаются «ранее согласованной» точки зрения.

Ф. М. Зинченко так объясняет подобное положение:

«Всему виной поспешные, непроверенные донесения. Возможность их появления была не исключена. Бойцы подразделений, залегших перед рейхстагом, несколько раз поднимались в атаку в одиночку и группами. Вокруг все ревело и грохотало. Кому-то из командиров и могло показаться, что его бойцы если еще не достигли, то вот-вот достигнут заветной цели. Особенно твердым было такое убеждение у каждого из нас в самом начале штурма, когда еще не вполне представлялось, какое сопротивление способен оказать противник. Вот и полетели по команде донесения. Ведь всем так хотелось быть первыми!..»

Вопрос: А как же дальше развивались события? Ведь скрыть такой факт, наверное, трудно было?

Г. Куманев: Практически невозможно. Последствия преждевременного доклада были следующие: издается приказ Военного совета 1-го Белорусского фронта № 06, в котором отмечалось:

«Войска 3-й ударной армии генерал-полковника Кузнецова… сломили сопротивление врага, заняли главное здание рейхстага и сегодня, 30.4.45 г. в 14.25 подняли на нем Советский флаг. В боях за район и главное здание рейхстага отличился 79-й стрелковый корпус генерал-майора Переверткина, его 171-я стрелковая дивизия полковника Негоды и 150-я стрелковая дивизия генерал-майора Шатилова». Приказ № 06 как бы узаконил преждевременное сообщение о штурме и взятии рейхстага. В результате вся последующая документация 3-й ударной армии и штаба фронта по этому вопросу (в том числе наградные документы) «подгонялись» ко времени 14 часов 25 минут.

Аналогичное сообщение прозвучало по радио не только в Советском Союзе, но и за рубежом. К рейхстагу потянулись кинооператоры, корреспонденты газет, писатели, в числе которых был и Борис Горбатов. Но подойти к нему не было ни малейшей возможности, так как вражеский гарнизон прочно удерживал здание и простреливал все подступы к нему, а над самим зданием не было никакого Красного знамени.

Виновные в преждевременном докладе командиры и политработники вынуждены были как-то объяснить это положение. И тогда родилась новая версия: небольшая группа, выросшая впоследствии до двух рот и взвода разведчиков, ворвалась, мол, в рейхстаг и была отсечена от остальных сил, но знамя водрузить успела, а теперь ведет ожесточенный бой с гарнизоном рейхстага. Но где же знамя, которое, если верить приказу № 06, «развевается над главным зданием рейхстага»?

И тогда, по свидетельству Неустроева, командир 150-й стрелковой дивизии потребовал от Зинченко: «Если нет наших людей в рейхстаге и не установлено там знамя, то прими все меры, любой ценой, водрузить там флаг или флажок хотя бы на колонне парадного подъезда. Любой ценой!» — повторил генерал.

Многие тогда пытались выполнить этот приказ. Пытался его выполнить и Неустроев, посылавший дважды к рейхстагу П. Н. Пятницкого на выполнение этого приказа. Никто из них до рейхстага не дошел, погиб и П. Н. Пятницкий в 100–150 метрах от рейхстага. Более двух лет, с августа 1942 г., он находился в плену, был освобожден, считался долгое время пропавшим без вести, затем принял участие в освобождении Польши, отличился под Шнейдемюлем и вот в Берлине погиб героем, прикрывая грехи старших начальников, поторопившихся с победными донесениями. В 150 метрах от рейхстага в это же время получил тяжелое ранение начальник политотдела 171-й стрелковой дивизии А. Т. Сотников.

Вопрос: А что же предпринималось историками для установления истины?

В. Сеоев: Исследование обстоятельств водружения Знамени Победы над рейхстагом по архивным документам оказалось сложным делом. Одни материалы противоречили другим, за подписью одного и того же должностного лица можно найти и сегодня документы, в которых одни и те же события подавались в нескольких вариантах.

Наиболее серьезную попытку к исследованию штурма рейхстага историки предприняли при написании 5-го тома шеститомной «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза. 1941–1945». Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС 8 апреля 1960 г. организовал, как сейчас принято говорить, «круглый стол», в работе которого приняли участие Герои Советского Союза командир 79-го стрелкового корпуса С. Н. Переверткин, командир 150-й стрелковой дивизии В. М. Шатилов, командир 756-го полка Ф. М. Зинченко и другие. Материалы «круглого стола» были использованы для написания текста по штурму рейхстага, который стал темой для обсуждения на совещании 15–16 ноября 1961 г. На этот раз круг участников штурма рейхстага был значительно расширен.

В обсуждении материала приняли участие член Военного совета 1-го Белорусского фронта К. Ф. Телегин, командующий 3-й ударной армией В. И. Кузнецов, начальник политотдела армии Ф. Я. Лисицын, командиры дивизий В. М. Шатилов и А. И. Негода, командиры полков А. Д. Плеходанов, Ф. М. Зинченко и В. Д. Шаталин, командиры батальонов С. А. Неустроев и К. Я. Самсонов, командир роты И. Я. Съянов, командиры штурмовых групп В. Н. Маков и М. М. Бондарь и многие другие.

Особый интерес вызвали выступления непосредственных участников водружения знамени над рейхстагом: А. П. Береста, А. Ф. Лисименко, М. П. Минина.

После тщательного и объективного анализа всех точек зрения участники совещания общими усилиями пришли к выводу, который стал ближе к истине, хотя и не мог претендовать на окончательные результаты. Этот общий взгляд на события последних дней войны был изложен в 5-м томе «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза. 1941–1945 гг.». К сожалению, после совещания некоторые влиятельные мемуаристы, как правило, виновные в искажении фактов, с новой силой стали пропагандировать свое субъективное мнение и препятствовать любой публикации, противоречившей их точке зрения.

Вопрос: Как оценивались действия группы Макова в ходе того совещания?

В. Сеоев: Даже Шатилов во втором своем выступлении признал первенство за группой Макова, а Лисицын предложил ходатайствовать о присвоении звания Героев Советского Союза таким, как А. П. Берест, К. В. Гусев, М. П. Минин, и другим отличившимся воинам.

Степан Андреевич Неустроев так оценил действия штурмовой группы капитана В. Н. Макова: «Группа артиллеристов, пять человек лучших воинов-коммунистов во главе с капитаном Маковым, шли в первых рядах атакующих бойцов 1-го батальона 756-го стрелкового полка и играли большую мобилизующую роль в овладении рейхстагом. Им первым принадлежит честь в установлении Красного знамени на крыше рейхстага».

Вопрос: А когда же было водружено знамя Военного совета 3-й ударной армии?

Г. Куманев: В том же 5-м томе научного труда «История Великой Отечественной войны Советского Союза. 1941–1945 гг.» этот эпизод освещается следующим образом: «Бойцы группы старшие сержанты Г. К. Загитов, А. Ф. Лисименко и сержант М. П. Минин с красным флагом бросились наверх. Прокладывая себе путь гранатами и огнем из автоматов, они вырвались на крышу и здесь укрепили флаг. Командир группы немедленно доложил о выполнении задания командиру корпуса генерал-майору С. Н. Переверткину. В ночь на 1 мая по приказанию командира 756-го полка полковника Ф. М. Зинченко были приняты меры по водружению на здании рейхстага знамени, врученного полку Военным советом 3-й ударной армии. Выполнение этой задачи было возложено на группу бойцов, которую возглавил лейтенант А. П. Берест. Ранним утром 1 мая на скульптурной группе, венчавшей фронтон здания, уже развернулось Знамя Победы: его водрузили разведчики сержанты М. А. Егоров и М. В. Кантария».

В своей книге «Знамя Победы» М. Егоров и М. Кантария также отмечают, что «группа добровольцев во главе с капитаном В. Маковым в составе старших сержантов Г. Загитова, А. Лисименко и сержанта М. Минина сумела прорваться на крышу и там укрепила свой флаг».

«Прошло еще немного времени, — пишут они. — Неожиданно в подвале появился капитан Кондрашов.

— Ну, ребята, пора, — взволнованно сказал он. — Сейчас второй эшелон поднимется в атаку, вместе с ним пойдете и вы.

Мы взяли знамя, поправили каски, автоматы и выбежали из подвала».

Вопрос: В группе Макова было пять человек, а называются только четыре. Почему?

В. Сеоев: Дело в том, что пятым в этой группе был ленинградец старший сержант А. П. Бобров. После окончания войны он возвратился в Ленинград, работал. Однажды, не стерпев грубого оскорбления от одного из руководителей, запустил в него чернильницей. Дело было передано в суд. И, как было принято у нас еще совсем недавно, осужденный лишился своего прошлого. Именно поэтому он и не был упомянут в 5-м томе «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза. 1941–1945 гг.», хотя никто не лишал Боброва боевых наград, в том числе и ордена Красного Знамени за штурм рейхстага и водружения Знамени Победы. Возвратить истории имя героя — наш долг.

Вопрос: Часто в письмах рассказывается о группе разведчиков С. Е. Сорокина, которая вроде бы тоже в 14.25 водрузила знамя над рейхстагом.

В. Сеоев: Такие письма приходят и к нам. Для доказательства приводят фотографию, на которой группа Сорокина вместе с Неустроевым салютует у скульптурной группы. Но этот снимок был сделан фотокорреспондентом И. Шагиным 2 мая 1945 г., уже после капитуляции гарнизона рейхстага. А в 14 часов 25 минут 30 апреля в рейхстаге, кроме немцев, никого не было. В группу С. Е. Сорокина входили разведчики И. Н. Лысенко, В. Н. Правоторов, С. Г. Орешко, Г. П. Булатов, П. Д. Брюховецкий, М. А. Пачковский, М. С. Габидуллин. Разведчики всегда отличались не только смелостью и решительностью, но и находчивостью, умением не теряться, добиваться решения поставленной задачи в любой обстановке. И когда днем командир дивизии приказал принять все меры, водрузить флаг или флажок хотя бы на колонне парадного подъезда, разведчики конечно же не могли остаться в стороне. Из того же 674-го полка такую попытку предпринял командир стрелкового взвода Р. Кошкарбаев. Его весьма лестно характеризовал командир полка А. Д. Плеходанов на встрече в 1961 году. Отметив Кошкарбаева, командир полка ни словом не обмолвился о том, что его разведчики первыми где-либо водрузили флаг… Их попытки, так же как и попытки многих других, оказались безуспешными. Слишком сильным, а главное, прицельным был огонь из рейхстага, чтобы подняться в полный рост и перейти водное препятствие по отдельным рельсам или швеллерам. Своих разведчиков он отметил за то, что они взяли в плен и доставили к генералу Шатилову двух немецких медиков — генерал-лейтенанта Вильгельма Бреккенфельда и генерал-майора Вальтера Шрайбера.

Вопрос: А нет ли свидетельств самого Р. Кошкарбаева?

В. Сеоев: Он так рассказывал о своем участии в штурме рейхстага: «Я прыгнул в окно и оказался на площади — попал под обстрел, укрылся у трансформаторной будки в воронке, здесь со мной оказался разведчик полка Григорий Булатов… Перед нами стреляли огнеметы. Дальше двигаться нельзя. Решили ждать дотемна. Часов в 9 вечера мы поднялись и броском добежали до парадного входа. Здесь и воткнули флаг в замурованное окно. Вскоре появился батальон Неустроева… За батальоном Неустроева пришел и наш батальон». По-солдатски скупо и немногословно, но правдиво. Этот факт включен в 5-й том «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза»: «Здесь взвились флаги лейтенанта Р. Кошкарбаева и рядового Г. П. Булатова из 674-го стрелкового полка…» Это и был флаг разведчиков С. Е. Сорокина, который был позднее перенесен к скульптурной группе и на фоне которого сфотографировались разведчики вместе с С. А. Неустроевым.

Вопрос: Какой же можно сделать вывод относительно времени водружения знамени над рейхстагом?

Г. Куманев: Красных флагов водружалось над рейхстагом много, одни чуть раньше, другие минутами, а иногда часами позже, а третьи — после окончания боев вплоть до передачи рейхстага союзным войскам. Очевидцы насчитывали на нем до сорока красных флагов и флажков самых разных размеров и водруженных в самых разных местах рейхстага. И это было весьма закономерно. Все они водружались советскими воинами от имени всего советского народа.

Но речь сейчас о первых красных флагах над рейхстагом, которые принято называть знаменами. Так вот, первыми Красное знамя, врученное штабом 79-го стрелкового корпуса, водрузили с западной стороны на крыше рейхстага (на скульптурной фигуре «Германия») воины штурмовой группы капитана В. Н. Макова в составе артиллеристов-разведчиков старших сержантов Г. К. Загитова, А. Ф. Лисименко, сержанта А. П. Боброва и парторга батареи сержанта М. П. Минина.

Согласно донесению командира 4-го артиллерийского Краснознаменного корпуса прорыва РГК гвардии генерал-лейтенанта артиллерии Игнатова командующему артиллерией 1-го Белорусского фронта, группой капитана В. Н. Макова «Знамя установлено в 22.40 30.4.45 года».

Об этом событии В. Н. Маков прямо из рейхстага доложил по своей рации (документ сохранился) командиру 79-го стрелкового корпуса генерал-майору С. Н. Переверткину. Во время этого доклада на КП генерала Переверткина находился начальник политотдела 3-й ударной армии полковник Ф. Я. Лисицын. Он спросил тогда Макова, на каком месте установлено знамя. Разволнованный успехом своей группы, Маков ответил, что знамя вставлено в корону какой-то немецкой скульптуры…

В своей книге «В те грозные годы» генерал-лейтенант Ф. Я. Лисицын так оценивает подвиг этой штурмовой группы:

«С самого начала боев за рейхстаг с воинами штурмового батальона капитана Неустроева действовала и группа капитана В. Макова, которая имела задание водрузить над поверженным зданием так называемого фашистского “парламента” красный флаг. В этой группе были бесстрашные разведчики-добровольцы коммунисты и комсомольцы из 136-й артиллерийской бригады старшие сержанты Г. Загитов и А. Лисименко, сержанты М. Минин и А. Бобров. Наперекор всем трудностям они пронесли в рейхстаг исправную рацию…»

Затем, как свидетельствуют боевые донесения, эта группа пробилась на крышу здания рейхстага и установила там поздно вечером 30 апреля красный флаг командования и политотдела корпуса, закрепив его древко в одной из пробоин бронзовой скульптуры «Германия».

Через два-три часа в ночь на 1 мая на крыше рейхстага было установлено знамя Военного совета 3-й ударной армии, известное под № 5. После непосредственного приказа Ф. М. Зинченко его водрузили разведчики 756-го полка М. А. Егоров и М. В. Кантария, которых сопровождал лейтенант А. П. Берест — заместитель Неустроева по политической части и группа автоматчиков из роты И. Я. Съянова.

«Свое» знамя, по свидетельству Егорова и Кантария, они прикрепили к скульптуре конного рыцаря — кайзера Вильгельма II, которая находилась с восточной стороны здания над депутатским входом. Перенесенное ими позднее, 2 мая, на купол рейхстага Красное знамя № 5 и стало считаться Знаменем Победы советского народа в Великой Отечественной войне.

В 14 часов 3 мая командир корпуса С. Н. Переверткин доложил Военному совету 3-й ударной армии: «Моим личным приказом Красное знамя, водруженное 30 апреля 1945 г. 150-й стрелковой дивизией над зданием рейхстага, сейчас снято. Вместо знамени я приказал поставить большой алый стяг». Далее он просил снятое с купола знамя вместе с делегацией от фронта, армии и корпуса направить в Кремль Верховному Главнокомандующему. Ответ Военного совета армии найти не удалось. Скорее всего его не было. Но установлено, что после того, как знамя было снято с купола, на нем была сделана надпись. Во второй половине дня 20 июня знамя доставили на центральный аэродром Москвы, где оно из рук И. Я. Съянова было передано знаменосцу Герою Советского Союза старшему сержанту Ф. А. Шкиреву и двум его ассистентам — Героям Советского Союза гвардии старшине И. И. Паньшеву и сержанту И. С. Маштакову.

23 июня была генеральная репетиция Парада Победы. К этому времени знаменосцев переодели в новую парадную форму. На последней тренировке знамя нес С. А. Неустроев, а ассистировали М. А. Егоров, М. В. Кантария и И. Я. Съянов. Но на Парад Победы было решено это знамя не выносить. Неустроев это объясняет тем, что знаменосцы из-за отсутствия предварительных тренировок действовали не лучшим образом. Прямо с генеральной репетиции Знамя Победы было отправлено в Центральный музей Вооруженных сил, где оно хранится и сегодня как святая реликвия, политая кровью миллионов граждан нашего Отечества.

Вопрос: Как были отмечены те, кто водружал знамя над рейхстагом?

В. Сеоев: После капитуляции берлинского гарнизона командиры всех степеней приступили к подготовке наградных материалов. 756-й и 674-й стрелковые полки были представлены командиром дивизии к орденам Красного Знамени за водружение на здании рейхстага Знамени Победы.

Большая группа солдат и офицеров из различных полков и батальонов была представлена к званию Героя Советского Союза. В наградных листах отмечалось, что именно данный товарищ водрузил первое знамя над рейхстагом.

К этому званию 1 мая 1945 г. за совершенный подвиг командованием 79-го корпуса и 3-й ударной армии были представлены четверо воинов из группы капитана В. Н. Макова — Г. К. Загитов, М. П. Минин, А. Ф. Лисименко и А. П. Бобров. Однако приказом командования 1-го Белорусского фронта от 18 мая 1945 г. они получили ордена Красного Знамени. Очевидно, определяющее влияние на это решение оказала путаница в установлении времени водружения знамени (в представленных наградных материалах указывалось реальное время водружения Красного знамени — 22 часа 40 минут, а не 14 часов 25 минут, как говорилось в упомянутом выше приказе № 06 Военного совета 1-го Белорусского фронта).

Орденами Красного Знамени были также награждены М. А. Егоров и М. В. Кантария. 8 мая 1946 г., к годовщине Победы, они удостоились за тот же подвиг и звания Героя Советского Союза. В соответствии с этим же Указом Президиума Верховного Совета СССР это звание получили командиры батальонов, штурмовавших рейхстаг, капитаны В. И. Давыдов и С. А. Неустроев, старший лейтенант К. Я. Самсонов. Представлялась к званию Героя большая группа из 674-го полка: С. Е. Сорокин. И. Н. Лысенко, П. А. Греченков, Г. П. Булатов, В. Н. Правоторов, С. Г. Орешко, Р. Кошкарбаев, М. С. Габидуллин, И. Т. Кулаков и многие другие, как наиболее отличившиеся при штурме рейхстага и водрузившие над ним Красное знамя. Почти все они получили ордена Красного Знамени, а П. А. Греченков и И. Н. Лысенко в мае 1946 г. были удостоены звания Героя Советского Союза.

Трудно объяснить, чем руководствовался Военный совет 3-й ударной армии, когда отклонил представление к званию Героя на А. П. Береста. Что же касается отличившихся воинов из штурмовой группы капитана В. Н. Макова, то и они во главе со своим командиром, безусловно, заслужили право на высшую награду Родины и допущенную ошибку давно бы следовало исправить.

Приложение 2

Из письма участника штурма рейхстага командира 380-го стрелкового полка 171-й стрелковой дивизии подполковника В. Д. Шаталина авторам интервью (Личный архив Г. А. Куманева)

Дорогие товарищи!

Я, Шаталин Виктор Дмитриевич, подполковник в отставке, участник штурма рейхстага в роли командира 380 стрелкового полка 171 стрелковой дивизии и участник Парада Победы 24.06.45 г. в качестве знаменосца своего полка, полностью согласен и одобряю материал «Знаменосцы Победы», опубликованный в «Правде» 30 апреля 1990 г.

30.04.45 г., находясь на своем НП в здании швейцарского посольства, примерно в 14.30 по телефону меня спросил командир 79 стрелкового корпуса генерал Переверткин — вижу ли я Красное знамя (флаг) на крыше рейхстага? Я доложил, что на рейхстаге его нет и быть не может, потому что там немцы, а мои солдаты и соседние справа ведут бой еще на подступах к рейхстагу.

Помолчав 2–3 секунды, генерал Переверткин сказал мне несколько «крепких слов»… Он мне не поверил. Я понял, что кто-то доложил ему преждевременно о водружении знамени.

Продолжая держать трубку телефона у своего уха, я отчетливо слышал, как генерал, кому-то докладывая, говорило том, что в рейхстаге наши ведут бой и на рейхстаге водружено Красное знамя. Я был, конечно, удивлен и озадачен всем услышанным. Еще раз внимательно осмотрев рейхстаг, который я видел от фундамента до макушки, убедился в правоте своего доклада и дополнительно звонить не стал.

Дождавшись наступления полной темноты, я перенес свой КП в рейхстаг в ночь с 30.04.45 г. на 1.05.45 г. Там в это время уже были подразделения ст. л-та Самсонова (комбат 1/380) и подразделения полка полковника Зинченко (150 сд). Не вдаваясь в подробности обстановки и боя, скажу лишь, что до утра 2.05.45 г. я, зам. командира полка по политчасти майор Килькеев Ш.X., командир штурмового отряда (комбат 1/380) ст. л-т Самсонов, командир минометной роты к-н Сахаров и другие командиры подразделений 380 находились в южной части рейхстага, отражая контратаки, ведя бой.

Обо всем этом и о разговоре с генералом Переверткиным я рассказал на совещании в ноябре 1961 г. в Москве. Возражений и замечаний по моему выступлению не было. Велась стенографическая запись, можно прочитать.

До вашего интервью в «Правде» от 30.04.90 г. я не знал, кто же преждевременно доложил о якобы захвате рейхстага. Теперь я и все мы знаем, что это генерал Шатилов В. М. Он и в своей книге «Знамя над рейхстагом», мягко говоря, неточен в свою пользу, занимается самовосхвалением.

Спасибо вам за эту публикацию, давно пора назвать автора ложного доклада, внесшего путаницу в историю штурма рейхстага, в результате чего немало наших воинов погибло…

С уважением. В. Шаталин 18.05.1990 г.

Глава 15. Разгром дальневосточного агрессора. Конец Второй мировой войны и ее итоги

Гитлеровский рейх был повержен, но Вторая мировая война все еще продолжалась в Юго-Восточной Азии и в бассейне Тихого океана. По истечении трех месяцев со дня подписания акта о капитуляции вооруженных сил фашистской Германии СССР, выполняя свое обязательство, данное на Крымской конференции, пришел на помощь порабощенным Японией народам Азии и своим англо-американским союзникам. Как отмечал Маршал Советского Союза А. М. Василевский, «правительства США и Англии отлично понимали, что исход войны на Тихом океане зависел от разгрома сухопутных сил Японии. Они справедливо полагали: если Советский Союз не выступит против Японии, то им для вторжения на Японские острова потребуется армия примерно в 7 млн человек. При этом они должны бы понести потери в миллион человек, а война продлилась бы еще не менее 18 месяцев. В известных планах англо-американское командование предусматривало высадку 6-й американской армии на о. Кюсю в ноябре 1945 г., а 8-й и 10-й армий на О. Хонсю только в марте 1946 г. Совершенно очевидно, что наши союзники были не в состоянии своими силами принудить Японию к капитуляции. Им нужна была решительная помощь Советского Союза и его армия».

Вступление СССР в войну против милитаристской Японии диктовалось и интересами безопасности Советского государства, прочного для нас мира на Дальнем Востоке. Япония хотя и не воевала против СССР, однако в течение всей войны оставалась союзницей гитлеровской Германии. Она сосредоточила вблизи границ СССР огромную Квантунскую армию, угрожая вторжением в пределы советского Дальнего Востока. Это заставило Советский Союз держать здесь на протяжении четырех лет Великой Отечественной войны значительные силы (до 40 дивизий), в которых он остро нуждался, сражаясь против фашистской Германии и ее европейских союзников. Советское правительство не могло не учитывать и того, что в предвоенные годы все военные приготовления Японии были направлены на подготовку к нападению на СССР. Во время войны Советского Союза с Германией японский военный флот задерживал и топил советские торговые суда, фактически блокировал порты и морские границы советского Дальнего Востока. Японская разведка снабжала Третий рейх шпионскими сведениями. Только в 1944 г. японцы 144 раза нарушали государственную границу СССР и 39 раз обстреливали советскую территорию. По свидетельству бывшего японского военного министра Тодзио, Япония должна была напасть на Советский Союз в тот момент, когда «в результате германского нападения будет полностью подорвана военная мощь СССР и тем самым максимально облегчена задача захвата Японией советского Дальнего Востока». В 1941 г. японцы обещали Гитлеру это сделать после падения Москвы, а в 1942 г. — Сталинграда. С июня 1941 по 1945 г. генеральный штаб японских вооруженных сил трижды менял планы войны против Советского Союза. Однако основным был наступательный план 1941–1943 гг., несколько видоизмененный к началу 1944 г., а затем к началу 1945 г. Им предусматривалось овладеть советским Приморьем, нанести удар на читинском направлении и захватить Забайкалье. Таково было «соблюдение» Японией подписанного в апреле 1941 г. пакта о нейтралитете. Когда истек срок этого договора (5 апреля 1945 г.), Советское правительство отказалось от его продления, заявив, что «при таком положении пакт о нейтралитете между Японией и СССР потерял смысл и продление этого пакта стало невозможным».

8 августа 1945 г. Советское правительство объявило войну империалистической Японии.

Для боевых действий против Японии было развернуто три фронта: Забайкальский (в составе которого действовали войска Монгольской народно-революционной армии), 2-й Дальневосточный в Приамурье и 1-й Дальневосточный в Приморье. К проведению операции были привлечены также Тихоокеанский военно-морской флот и Амурская речная военная флотилия.

Поскольку вооруженных сил, дислоцировавшихся на Дальнем Востоке, было недостаточно для быстрого разгрома японских милитаристов, Ставка Верховного Главнокомандования решила перебросить сюда преимущественно железнодорожным путем часть войск с бывшего советско-германского фронта. Еще весной 1945 г. по указанию Государственного Комитета Обороны была увеличена пропускная способность Томской, Омской железных дорог и некоторых линий Дальнего Востока. В целях улучшения руководства работой магистралей Сибири, Забайкалья и Дальнего Востока был образован особый Округ железных дорог Дальнего Востока во главе с заместителем наркома путей сообщения СССР В. А. Гарныком. Для оказания помощи в организации оперативных воинских перевозок в Округ направлялась большая группа опытных командиров транспорта с западных дорог.

После Потсдамской конференции, где была достигнута окончательная договоренность о вступлении СССР в войну с Японией, президент США Трумэн записал в своем дневнике: «Когда это случится — японцам конец».

В течение мая — июня 1945 г. на Забайкальский фронт были переведены 39-я армия (из района Кенигсберга), 53-я и 6-я гвардейская танковая армии (из-под Праги), а на 1-й Дальневосточный фронт — 5-я армия из Восточной Пруссии. Кроме того, на Дальний Восток переводилось большое число артиллерийских, авиационных, инженерных и других соединений. Темп перевозок для армий составлял от 4 до 8 эшелонов в сутки. Все это позволило увеличить численность советских войск на Дальнем Востоке и в Забайкалье к началу боевых действий почти вдвое.

Маршал Советского Союза М. В. Захаров отмечал: «Перегруппировка столь значительных сил и средств в относительно короткий срок на расстояние от 9 до 11 тыс. км являлась одной из крупнейших в истории. Она была сопряжена с большими трудностями, так как перевозка всей массы войск, боевой техники и снабженческих грузов осуществлялась по единственной Транссибирской железнодорожной магистрали».

Общая численность советских войск на Дальнем Востоке к 8 августа 1945 г. составила более 1 млн 747 тыс. человек. Они располагали 5250 танками и САУ, 29 835 орудиями и минометами, 5171 боевым самолетом, 93 боевыми кораблями основных классов и другими видами вооружения и техники. Руководство и координация всеми военными действиями Красной Армии были возложены на созданное Главное Командование советскими войсками на Дальнем Востоке во главе с Маршалом Советского Союза А. М. Василевским. Намечалось провести три операции: Маньчжурскую с целью разгрома Квантунской армии и освобождения Северо-Восточного Китая и Северной Кореи; Южно-Сахалинскую с задачей изгнания японцев из Южного Сахалина и Курильскую десантную операцию. Решающее значение имела первая операция против мощной Квантунской армии.

К началу Маньчжурской операции войска трех советских фронтов, огромной дугой охватывая территорию, занятую Квантунской армией, имели возможность нанести удары по сходящимся направлениям. Наступление в Маньчжурии началось утром 9 августа. С 10 августа активные боевые действия развернули 8-я и 4-я народно-освободительные армии и партизанские отряды Китая.

Используя опыт войны против немецко-фашистских армий, советские войска мощными ударами прорвали пограничные укрепленные районы и, преодолевая ожесточенное сопротивление врага, повели стремительное наступление в глубь Маньчжурии. Оно развивалось в очень сложных метеорологических условиях. С 8 августа шли непрерывные проливные дожди, горные ручьи и реки разлились, бездорожье задерживало продвижение транспорта. Отступавшие части противника разрушали туннели, мосты и переправы, сжигали города и села, оказывая яростное сопротивление.

Высокое воинское мастерство, мужество и героизм проявляли советские воины в боях с японскими захватчиками. Наградами отмечала Родина ратную доблесть своих сынов. Некоторые из них были посмертно удостоены звания Героя Советского Союза, в том числе — ефрейтор В. С. Колесник, рядовой И. Н. Баторов, командир взвода старшина 1-й статьи Н. А. Вилков, матрос П. И. Ильичев, которые повторили подвиги Александра Панкратова и Александра Матросова, закрыв своими телами амбразуры вражеских дотов. В течение нескольких дней под жестоким огнем противника оказывала помощь раненым матросам санитарка 335-го гвардейского отдельного батальона морской пехоты комсомолка М. Н. Цуканова. Тяжело раненной попала она в плен к японцам, которые подвергли ее зверским истязаниям. Отважная патриотка также посмертно была удостоена звания Героя Советского Союза.

В бою на острове Шумшу (Курильские острова) старший сержант И. М. Кобзарь, старшина 2-й статьи П. В. Бабич, сержант Н. М. Рында, матрос Н. К. Власенко во главе с командиром взвода подрывников техником-лейтенантом А. М. Водыниным дали клятву стоять насмерть, но задержать врага. Ценою своей жизни герои остановили 7 японских танков. Из всей группы в живых остался только П. В. Бабич, который и рассказал о ходе этого тяжелого боя.

Всего 93 участника Дальневосточной кампании Красной Армии удостоились звания Героя Советского Союза, а 308 тыс. человек были награждены боевыми орденами и медалями.

Мощные удары Красной Армии уже в самом начале боевых действий вызвали растерянность и панику в японском правительстве. «Вступление сегодня утром в войну Советского Союза, — заявил 9 августа на экстренном заседании Высшего совета по руководству войной премьер-министр адмирал К. Судзуки, — ставит нас окончательно в безвыходное положение и делает невозможным дальнейшее продолжение войны». Такое же мнение на заседании высказал министр иностранных дел С. Того: «Настоящая ситуация настолько критическая, что исключает всякую надежду на победу, и поэтому мы должны немедленно принять Потсдамские условия».

Главные силы Квантунской армии в течение десяти дней были разбиты и капитулировали. Ее потери составили 677 тыс. солдат и офицеров, из них 84 тыс. убитыми и ранеными и 593 990 пленными. Советские войска трех фронтов захватили огромное количество боевой техники и вооружения, в том числе 686 танков, 861 самолет, 4325 орудий и минометов, 13 099 пулеметов, около 300 тыс. винтовок.

Во второй половине августа 1945 г. части Красной Армии освободили Маньчжурию, города Дальний (Дайрен) и Порт-Артур, Северную Корею. Они вернули в лоно Отечества Южный Сахалин и Курильские острова.

Таким образом, разгром японских войск был осуществлен в ходе одной кампании, длившейся всего 24 дня. По своему размаху и динамичности она занимает одно из первых мест среди кампаний минувшей войны.

Когда уже ясно обозначился успех советских войск в сражении с Квантунской армией, американская авиация подвергла ожесточенной бомбардировке отдельные районы Маньчжурии, хотя до этого времени в течение всей войны американские летчики не сбросили там ни одной бомбы. 6 августа без всякой военной необходимости над японским городом Хиросима с американского самолета была сброшена атомная бомба, от взрыва которой погибли многие тысячи мирных жителей — детей, женщин, стариков. 9 августа, в день перехода Красной Армии в наступление, атомная бомба по приказу президента США Г. Трумэна и американского военного командования обрушилась на Нагасаки. В огне и развалинах этого города также были убиты многие тысячи невинных людей. Это решение США явилось варварским и бесчеловечным актом. Ему нет и не может быть никакого оправдания.

Разгром Красной Армией Квантунской группировки — основы сухопутных сил милитаристской Японии — вынудил японское правительство прекратить боевые действия.

2 сентября 1945 г. на американском линкоре «Миссури» представители Японии подписали предъявленный союзниками документ о ее безоговорочной капитуляции. Наступил столь желанный и долгожданный мир. Великая Отечественная и Вторая мировая война завершились.

* * *

Готовя агрессию против СССР, главари фашистской империи рассчитывали на низкую боеспособность Красной Армии, были невысокого мнения относительно прочности Советского многонационального государства. На деле же оказалось, что оно не только выстояло, но и наголову разбило основные армии гитлеровской Германии и ее союзников.

В тяжелейших испытаниях войны победили советские Вооруженные силы, которые в смертельном противоборстве с фашистской Германией, ее европейскими союзниками, а затем и милитаристской Японией продемонстрировали стойкость ее воинов, их постоянно возраставшее мастерство, массовый героизм, верность Родине.

В ходе Второй мировой и Великой Отечественной войн выдвинулась целая плеяда таких полководцев и флотоводцев, как А. И. Антонов, И.X. Баграмян, П. И. Батов, А. П. Белобородов, А. М. Василевский, Н. Ф. Ватутин, Н. Н. Воронов, Л. А. Говоров, А. Г. Головко, А. В. Горбатов, С. Г. Горшков, А. А. Гречко, А. И. Еременко, Г. К. Жуков, М. В. Захаров, И. С. Исаков, М. Е. Катуков, И. С. Конев, П. К. Кошевой, Н. И. Крылов, Д. Д. Лелюшенко, Р. Я. Малиновский, К. А. Мерецков, К. С. Москаленко, А. А. Новиков, Ф. С. Октябрьский, И. Е. Петров, К. К. Рокоссовский, П. А. Ротмистров, П. С. Рыбалко, В. Д. Соколовский, С. К. Тимошенко, Ф. И. Толбухин, В. Ф. Трибуц, И. Д. Черняховский, В. И. Чуйков, И. С. Юмашев, И. И. Якубовский и другие.

Говоря о наших прославленных военачальниках, нельзя не коснуться вопроса о роли Сталина в руководстве вооруженной борьбой как Верховного Главнокомандующего. «Наш долг, — писал еще более 30 лет назад, в апреле 1965 г., Константин Симонов, — объективно, с помощью документов и живых свидетельств, изучить и проанализировать эту роль со всеми ее положительными и отрицательными сторонами, не преувеличивая и не преуменьшая ни масштабов хорошего, ни масштабов дурного, ни очень крупных масштабов самой этой личности». Сталин был, как известно, очень сложной и противоречивой фигурой, наделенной безграничной властью, жестким и неуравновешенным характером. Мы уже приводили данные, свидетельствующие о прямой вине Сталина за истребление кадров (включая военные) накануне войны, а также о других негативных сторонах его деятельности. Грубые ошибки и промахи Верховного в первый период войны, во многом проистекавшие из-за недостаточного понимания им тогда военно-оперативных проблем, нанесли нам немало вреда и прямым образом сказались на первоначальных неудачах и поражениях Красной Армии.

Но представляется несомненным и другое. По оценке многих современников, крупных деятелей военных лет, в том числе западных стран, Сталин был незаурядным политическим и военным руководителем, не лишенным природного аналитического ума, большой эрудиции и таланта, с выдающимися организаторскими способностями, цепкой памятью, твердой волей и хладнокровием. Оглуплять его, низводя до уровня примитивного диктатора, чем охотно занимаются некоторые представители «нового мышления», — вещь антиисторическая, не отвечающая истине.

Кстати, история любой из войн (тем более нынешнего века) не знает ни одного примера, чтобы в итоге ожесточенного противоборства победа доставалась вооруженным силам, во главе которых стоял серый и бездарный (хотя и обладавший необходимой полнотой власти) Верховный Главнокомандующий.

Начиная со Сталинградской победы, и особенно с Курской битвы, Сталин уже гораздо глубже разбирался во многих вопросах вооруженной борьбы. При этом заметно поубавилась его самонадеянность, вера в безошибочность собственных прогнозов и т. п. Как отмечал маршал Г. К. Жуков, «ум и талант» Сталина «позволили ему в ходе войны овладеть оперативным искусством настолько, что, вызывая к себе командующих фронтами и разговаривая с ними на темы, связанные с проведением операций, он проявлял себя как человек, разбирающийся в этом не хуже, а порой и лучше своих подчиненных». При вынесении тех или иных решений (а за ним всегда оставалось последнее слово) Сталин стал неизмеримо больше прислушиваться к мнениям и советам членов Ставки, командующих фронтами, представителей Генерального штаба, других военных специалистов и, как правило, выбирал наиболее верные из них. «…Большинство его приказаний и распоряжений были правильными и справедливыми», — свидетельствовал Г. К. Жуков.

Пожалуй, наиболее часто Сталин как военный руководитель, Верховный Главнокомандующий критикуется за то, что не жалел своих солдат, не обеспечивал достижение побед «малой кровью». Слов нет, отдельные такие факты можно выявить, особенно связанные с началом войны и ее первым периодом. И мы об этом речь вели в ряде глав настоящей книги.

Но есть также немало свидетельств совсем иного рода. Они говорят о том, что Председатель Ставки Верховного Главнокомандования в целом был твердым приверженцем искусства побеждать врага не числом, а умением и, следовательно, никак не поддерживал и не поощрял тех, кто шел на бессмысленные жертвы. Для подтверждения этого приведем только три примера.

Первый документ датирован 27 мая 1942 г. Он хранится в Архиве Президента РФ. Это написанная синим карандашом записка Сталина командованию юго-западного направления: главнокомандующему войсками направления Маршалу Советского Союза С. К. Тимошенко, члену Военного совета Н. С. Хрущеву и начальнику штаба генералу И.X. Баграмяну. В ней говорилось:

«Тимошенко, Хрущеву, Баграмяну.

За последние 4 дня Ставка получает от вас все новые и новые заявки по вооружению, по подаче новых дивизий и танковых соединений из резерва Ставки.

Имейте в виду, что у Ставки нет готовых к бою новых дивизий, что эти дивизии сырые, необученные и бросать их теперь на фронт — значит доставлять врагу легкую победу.

Имейте в виду, что наши ресурсы по вооружению ограничены, и учтите, что кроме вашего фронта есть еще у нас другие фронты.

Не пора ли вам научиться воевать “малой кровью”, как это делают немцы? Воевать надо не числом, а умением. Если вы не научитесь получше управлять войсками, вам не хватит всего вооружения, производимого во всей стране.

Учтите все это, если вы хотите когда-либо научиться побеждать врага, а не доставлять ему легкую победу. В противном случае вооружение, получаемое вами от Ставки, будет переходить в руки врага, как это происходит теперь.

Сталин.

Отправить через т Василевского 27/V—42 в 19–25»^[483].

Ведущий конструктор артиллерийских вооружений генерал-полковник В. Г. Грабин вспоминал. В осенние дни 1941 г., когда вражеские войска стояли у ворот Москвы, ему позвонил Сталин и сказал:

«Вам хорошо известно, что положение на фронтах очень тяжелое. Фашисты рвутся к Москве Под натиском превосходящих сил противника наши войска с тяжелыми боями отступают Фашистская Германия имеет количественное превосходство в вооружении Независимо от этого фашистскую Германию мы победим. Но чтобы победить с меньшей кровью, нужно в ближайшее же время иметь больше вооружения. Очень прошу вас, сделайте все необходимое и дайте поскорее как можно больше пушек».

Наконец, приведем еще одно свидетельство по затронутому вопросу Маршала Советского Союза Г. К. Жукова. Во время одной из бесед с писателем Константином Симоновым маршал рассказал, какова была реакция Сталина на небольшую задержку со взятием Берлина в апреле 1945 г.

«Я рассчитывал поначалу, — вспоминал Жуков, — что Первого мая мы уже доложим об окончании боев за Берлин и что об этом можно будет объявить на майском параде. Когда 30 апреля я понял, что сделать этого мы не сможем, я позвонил Сталину и сказал, что нам придется еще дня два провозиться с Берлином. Я ожидал с его стороны недовольство, а может быть, и упреки. Но он, против моих ожиданий, сказал очень спокойно.

— Ну что ж, пока не сообщим. В это Первое мая все и так будут в хорошем настроении. Позже сообщим. Не надо спешить там, на фронте. Некуда спешить. Берегите людей. Не надо лишних потерь. Один, два, несколько дней не играют теперь большой роли».

Резюмируя свою общую оценку роли Сталина в войне, Георгий Константинович писал: «И. В. Сталин внес большой личный вклад в дело завоевания Победы над фашистской Германией и ее союзниками. Авторитет его был чрезвычайно велик, и поэтому назначение Сталина Верховным Главнокомандующим было воспринято народом и войсками положительно. Конечно, в начале войны, до Сталинградской битвы, у Верховного были ошибки, которые бывают, как известно, у каждого. Он их глубоко продумал и не только внутренне переживал, а стремился извлечь из них опыт и впредь не допускать.

…Верховный Главнокомандующий умело справился со своими обязанностями на этом высоком посту».

Важным условием достижения победы явилась мобилизация экономических ресурсов страны и их эффективное использование в интересах фронта. Война убедительно продемонстрировала высокую мобильность и живучесть советской социалистической экономики, ее огромные потенциальные возможности. Плановый характер народного хозяйства СССР, централизация и сосредоточение основных рычагов управления и экономики в руках государства позволили ему успешно маневрировать производительными силами, добиваясь в кратчайшие сроки выполнения, казалось, невыполнимых военно-хозяйственных задач.

Подобно тому как Красная Армия разгромила вооруженные силы фашистского блока, труженики советского тыла в жестоком единоборстве с ним одержали полную экономическую победу. Несмотря на чрезвычайные трудности, жертвы, лишения военного времени, они сумели обеспечить Красную Армию всеми важнейшими средствами ведения войны. Трудясь с полным напряжением сил, зачастую недоедая и недосыпая, работники тыла сутками находились на производстве, давая сражавшейся стране металл, сырье, топливо, продовольствие, первоклассную военную технику, оружие, боеприпасы.

В течение 1942–1944 гг. советская промышленность в среднем ежегодно выпускала 126,6 тыс. орудий всех видов и калибров, 25,8 тыс. танков и САУ, 28,2 тыс. боевых самолетов, 102,1 тыс. минометов, 3,3 млн винтовок и карабинов, 417,9 тыс. пулеметов всех видов. В то же время в Германии производилось ежегодно в среднем 87,4 тыс. орудий всех видов и калибров, 11,7 тыс. танков, САУ и штурмовых орудий, 21,6 тыс. боевых самолетов, 21,9 тыс. минометов, 2,2 млн винтовок и карабинов, 296,4 тыс. пулеметов всех видов^[484]. И это в условиях, когда СССР производил ежегодно электроэнергии в среднем в 2,1 раза меньше, чем Германия, выплавлял стали и чугуна в 3,7 раза меньше и добывал угля в 4,3 раза меньше по сравнению с Германией и оккупированными ею странами Европы^[485].

Таким образом, уступая фашистскому рейху в выпуске важнейших видов промышленной продукции, СССР сумел весьма эффективно использовать каждую тонну металла и топлива, каждую единицу станочного оборудования. В расчете на 1 тыс. т выплавленной стали на оборонных заводах страны производилось в 5 раз больше танков и артиллерийских орудий, а на 1 тыс. выпущенных металлорежущих станков — в 8 раз больше самолетов, чем в германской военной индустрии.

При оценке слагаемых нашей Победы нельзя не сказать о роли Коммунистической партии. За последние годы, особенно после августовских событий 1991 г. и разрушения СССР, трактовка вопроса о значении партии коммунистов в разгроме врага испытала на себе мощное идеологическое воздействие конъюнктуры в сторону грубого искажения или просто замалчивания этой роли в угоду нынешнему правящему и господствующему социальному слою.

Но думается: отрицать все то позитивное, что сделала партия в целом, миллионы ее честных и самоотверженных рядовых тружеников для Победы, — занятие не только недостойное, но и бесперспективное, ибо такая позиция идет вразрез с многочисленными фактами, документами, свидетельствами, с правдой истории. Во время войны у ВКП(б), в деятельности ее центральных и местных органов было немало ошибок и недостатков, порой серьезных. Но в целом она достойно выполнила в 1941–1945 гг. свою ведущую, организаторскую роль, выступив с первого дня войны в качестве вдохновляющей, мобилизующей силы в борьбе против немецко-фашистских захватчиков. В связи с этим трудно переоценить и значение идеологической работы ВКП(б) в военные годы, где главное место заняли вопросы воспитания советских людей в духе патриотизма, интернационализма, дружбы народов СССР, ненависти к врагу. Имея в своем распоряжении такие действенные средства пропаганды, как печать и радио, партия определяла и умело доводила до масс общие и конкретные задачи, связанные с организацией отпора фашистским агрессорам и их последующего разгрома.

У тех, кто уже был в рядах ВКП(б) или пополнил ее состав во время войны, имелась только одна привилегия: быть первыми там, где решалась судьба Отечества, где очень тяжело и трудно, а зачастую и смертельно опасно. На фронте в среднем находилось 60 % коммунистов, и здесь она, эта привилегия, чаще всего была связана с правом первыми подняться в атаку, всегда быть примером для воинов в боевой обстановке, стоять насмерть. Не случайно партия понесла за четыре года войны огромные потери: около двух миллионов коммунистов — свыше половины состава ВКП(б) — уже к лету 1941 г. отдали свою жизнь во имя Победы. И одновременно численность ВКП(б) достигла к концу войны почти 6 млн, что само по себе являлось показателем возросшего авторитета партии, доверия к ней воинов и тружеников тыла, весомой оценкой ее роли в завоевании всемирно-исторической Победы.

Вклад защитников Родины в разгром врага был высоко оценен. В течение войны состоялось около 13 млн награждений военнослужащих орденами и медалями — представителей более 100 национальностей и народностей СССР, около 11 тыс. лучших из лучших бойцов, командиров, политработников, партизан и подпольщиков удостоились тогда звания Героя Советского Союза, 104 воина — среди них А. М. Василевский, К. К. Рокоссовский, И. С. Конев, П. К. Кошевой, А. А. Новиков, И. Д. Черняховский, И. И. Гусаковский, М. Е. Катуков, Д. А. Драгунский, Д. Д. Лелюшенко, А. И. Родимцев, С. А. Ковпак, А. Н. Ефимов, Н. Д. Гулаев, Н. М. Скоморохов, В. Н. Леонов, М. П. Одинцов, И. А. Плиев, И. Г. Степанян, Е. Я. Савицкий, В. И. Попков, А. П. Шилин и др. — стали дважды Героями Советского Союза, а трое — Г. К. Жуков, А. И. Покрышкин и И. Н. Кожедуб — трижды Героями.

2582 фронтовика стали полными кавалерами ордена Славы, и среди них четыре женщины — Н. А. Журкина-Киёк, М. С. Нечепорчукова (Наздрачёва), Н. П. Петрова, Д. Ю. Станилиене (Маркаускене). Орденами Славы всех трех степеней были награждены Герои Советского Союза А. В. Алешин, И. Г. Драченко, П.X. Дубинда и Н. И. Кузнецов.

За это же время 198 труженикам тыла было присвоено звание Героя Социалистического Труда; произведено свыше 204 тыс. награждений орденами и медалями рабочих, колхозников, представителей интеллигенции. 16 млн советских граждан, работавших в тылу, удостоились медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов».

Великую и столь долгожданную Победу советский народ завоевал дорогой ценой. Общий ущерб Советского Союза от фашистского нашествия был определен в размере 2,6 трлн рублей (в довоенных ценах). Враг полностью или частично разрушил и сжег 1710 городов и поселков, более 70 тыс. сел и деревень, свыше 6 млн зданий. СССР потерял за 1941–1945 гг. около 30 % национального богатства. Но самая большая потеря была связана с человеческими жертвами. К началу 1990 г. была определена общая цифра этих безвозвратных потерь^[486] — около 27 млн советских граждан^[487], из них 8 млн 668 тыс. 400 человек составили воины Вооруженных сил СССР, пограничные и внутренние войска^[488].

Только в боях и сражениях на территории европейских стран, а также Китая и Северной Кореи Красная Армия понесла безвозвратные потери в 1 млн 99,4 тыс. человек, в том числе свыше 600 тыс. — на Польской земле, 382,9 тыс. при освобождении Чехословакии, Венгрии, Румынии, Австрии, Югославии.

Далеко не все наши потери были неизбежными или объяснялись объективными причинами, а также диктовались интересами защиты многонациональной Родины. Многих человеческих жертв и разрушений можно было бы избежать. К числу факторов, существенно повлиявших на наши потери, особенно в первый период Великой Отечественной войны, следует назвать развязанные в стране перед войной репрессии, в том числе в отношении военных кадров. Весьма отрицательно на потерях Красной Армии сказалась внезапность фашистского нападения на СССР, другие серьезные просчеты, допущенные Сталиным и его ближайшим окружением накануне и в первые месяцы гитлеровской агрессии.

Жертвы, которые понесли народы СССР в жестокой битве с фашизмом, не оказались напрасными. Их массовый героизм, мужество и стойкость на фронте и в тылу побуждали народы всех стран антигитлеровской коалиции к более решительной борьбе против общего врага, укрепляли и веру в неизбежность победы. Как справедливо отметил английский публицист Александр Верт, «именно во время войны советский народ проявил все свои лучшие качества — и смелость, и бесконечную самоотверженность, и героизм, и изобретательность, и какую-то особенную человеческую теплоту. Велика объединяющая сила патриотизма, когда знаешь, что надо во что бы то ни стало выстоять до конца. И никто этого не доказал так убедительно, как советские люди в годы Великой Отечественной войны»^[489].

Разгром армий гитлеровского блока ускорил процесс общественно-политического развития в мире, открыв народам и государствам путь прогрессивных изменений и кардинальных перемен в сфере международных отношений.

Великая Победа над германским фашизмом и японским милитаризмом явилась историческим приговором реакционным политическим системам — фашизму и милитаризму. На международных процессах в Нюрнберге (20 ноября 1945 г. — 1 октября 1946 г.) и Токио (3 мая 1946 г. — 12 ноября 1948 г.) над главными немецкими и японскими военными преступниками были осуждены не только непосредственные зачинщики и организаторы Второй мировой войны, но и агрессивные милитаристские силы в целом.

В приговоре Нюрнбергского процесса особо подчеркивалось, что «развязывание агрессивной войны является не просто преступлением международного характера — оно является тягчайшим международным преступлением, которое отличается от других военных преступлений только тем, что оно содержит в себе в сконцентрированном виде зло, содержащееся в каждом из остальных»^[490].

Опыт Второй мировой и Великой Отечественной войн сложившейся тогда антигитлеровской коалиции — опыт согласия в главном, решающем — учит многому, оставаясь актуальным и в наши дни. Этот опыт и сегодня должен объединять все народы и страны в их борьбе против сил милитаризма и агрессии.

Глава 16. Правда и ложь о начале войны, о людских потерях красной армии и противника и о принижении роли советского военного искусства

Как уже отмечалось в вводной части настоящей книги, в годы Второй мировой войны, а затем в течение более шести с половиной послевоенных десятилетий во многих государствах мира и особенно в нашей стране предыстория и история интересующих нас военных событий 1939–1945 гг. нашли отражение в сотнях и тысячах научных и научно-популярных книг, брошюр, статей, а также мемуарных и документальных изданиях, не считая многочисленные литературные и кинопроизведения.

В своем развитии отечественная историография Второй мировой войны прошла большой и сложный путь, на протяжении которого продолжалось развернувшееся еще в военный период противостояние авторов честных и правдивых работ по истории 1939–1945 гг. с создателями творений политико-конъюнктурного свойства, до краев наполненных грубыми искажениями событий той военной поры.

Из очень большого круга актуальных проблем истории Второй мировой войны (и ее неотъемлемой части — Великой Отечественной войны), которые постоянно подвергаются современными фальсификаторами шельмованию, сознательной клевете и измышлениям, вкратце остановимся на трех примерах.

1. Как трактуется или подаётся рядом наших авторов, озаренных так называемым новым мышлением, начало фашистской агрессии против СССР

Сразу же отметим, что за последние 10–15 лет оценка ими этих событий всё больше концентрировалась на отрицании каких-либо мужественных и стойких действий воинов Красной Армии в первые, очень трудные недели и месяцы после вероломного вторжения на советскую землю.

Оперируя взятыми «с потолка» цифрами и фактами, искажая и подтасовывая документы, некоторые недобросовестные историки, публицисты, журналисты и писатели представляют бои и сражения 1941 г. только как победное шествие или лёгкую прогулку гитлеровского вермахта. Таковы публикации А. Мерцалова и Л. Мерцаловой («Сталинизм и война». М., 1998), В. Бешанова («Танковый погром 1941 года. Куда исчезли 28 тысяч советских танков». Минск. 2004), Б. Соколова («Иосиф Сталин. Власть и кровь». М., 2006), М. Солонина («22 июня. Анатомия катастрофы». М., 2009) и целый ряд других.

Отдельные правдоискатели доходят до того, что вооружённую освободительную борьбу советского народа против немецко-фашистских захватчиков низводят до кровавой разборки двух тоталитарных режимов, в равной мере виновных в развязывании всемирного военного пожара в своём стремлении к мировому господству. При этом высказывается мнение, что Советскому Союзу не следовало сражаться против полчищ Гитлера, а надо было сразу сдаться на милость победителей. И если бы это произошло, то сейчас все наши граждане вдоволь попивали бы отличное баварское пиво…

Подобным циничным рассуждениям «демократического» журналиста А. Минкина журнал «Социум» ещё в 1991 г. посвятил страницы двух своих номеров. Минкин и его единомышленники словно запамятовали о том, какую страшную участь уготовил, осуществляя поход на восток, кровавый фашистский режим не только славянскому населению, но и грузинам, евреям, армянам, татарам, литовцам, латышам, эстонцам, молдаванам — всем народам СССР.

Охотно муссируя вопрос о цене Победы, сочинители популистских публикаций по сей день распространяют тезис о том, что Красная Армия вступила в войну, не умея воевать, её войска сражались без каких-либо проявлений стойкости, упорства, отваги и героизма и довольно быстро и охотно сдавались в плен. А вот что отмечал по этому поводу бывший начальник штаба 4-й немецкой армии генерал Г. Блюментрит: «Первые сражения в июне 1941 г. показали нам, что такое Красная Армия. Наши потери достигли 50 %. Пограничники защищали старую крепость в Брест-Литовске свыше недели, сражаясь до последнего человека, несмотря на обстрел наших самых тяжёлых орудий и бомбёжку с воздуха. Наши войска очень скоро узнали, что значит сражаться против русских»^[491].

На 8-й день войны начальник германского Генерального штаба сухопутных войск генерал Ф. Гальдер записал в своём дневнике: «Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека…»^[492]

2. О безвозвратных людских военных потерях Красной Армии и противника

Некоторыми ангажированными публицистами, писателями, недобросовестными историками без какой-либо опоры на правдивые документы приводятся фантастические данные общих людских потерь Красной Армии: от 30 до 50 млн одних только убитых солдат. Или на каждого убитого солдата вермахта 15–18 советских солдат. У нас в стране постоянно идёт, то вспыхивая, то затухая, негласное соревнование: кто выдаст «на гора» самые высокие «домашние» подсчёты о наших потерях на войне. И вот филолог Борис Соколов, называющий себя «военным профессором», сообщает о своих результатах подсчёта потерь — 35 млн только убитых. Другой «сочинитель-статистик», Геллер, определил эти данные в 40–45 млн Не остался в стороне от этих состязаний и известный бард, поэт-фронтовик Булат Окуджава. Его сведения о погибших воинах Красной Армии составили 65 млн Но всех «переплюнул» один неизвестный кандидат технических наук из Санкт-Петербурга, который вывел итоговую цифру наших военных потерь — 70 млн При этом новоявленного фальсификатора даже не смутило то, что его данные означали бы гибель в пламене войны всей нашей армии, всего мужского населения страны, включая и грудных младенцев…

Теперь остановимся на реальных людских потерях Красной Армии в Великой Отечественной войне и на соотношении этих потерь с потерями противника. Ещё к началу 1990 г. по итогам работы специальных комиссий Генштаба Министерства обороны СССР и Отделения истории АН СССР (в одной из них нам довелось участвовать), в распоряжении которых имелись важнейшие архивные источники, в том числе именные списки безвозвратных демографических потерь военнослужащих Красной Армии за 1941–1945 гг., были определены общие потери погибших граждан СССР — 26,6 млн человек и безвозвратные демографические потери советских Вооружённых сил вместе с пограничными и внутренними войсками. Как уже отмечалось, они составили 8 млн 668 тыс. 400 человек^[493].

Что касается безвозвратных потерь противника, то следует иметь в виду, что германская статистика, как правило, учитывала только потери в боевых частях и только лиц немецкой национальности и не учитывала убитых, умерших от ран и болезней, без вести пропавших и не вернувшихся из плена австрийцев, союзников рейха по фашистскому блоку и, наконец, представителей различных военизированных формирований из числа иностранных граждан, принимавших участие в боях на советско-германском фронте на стороне гитлеровцев. С учётом всех этих категорий безвозвратные демографические вражеские потери составили бы тогда 8 млн 649 тыс. 500 человек.

Итак, соотношение по этому виду потерь Красной Армии и противника тем не менее немного не в нашу пользу. А дело в том, что в безвозвратные демографические потери включаются и сведения о попавших в плен и не вернувшихся из плена. По советским данным, в годы войны во вражеский плен попало 4 млн 559 тыс. военнослужащих Красной армии^[494] (по немецким данным — даже от 5 млн 200 тыс. до 5 млн 700 тыс.), а вернулось на Родину только 1 млн 836 тыс. Остальные в своём подавляющем большинстве: от 2,5 млн до 3 млн и более, погибли в немецком плену в результате их сознательного массового истребления расстрелами, голодом, холодом, истязаниями…

В нашем же плену, где был совсем иной режим (хотя, конечно, далеко не курортный), из 4 млн 125 тыс. 964 пленных умерло за все годы от ран и болезней 580 тыс. 548 человек, а остальные вернулись домой. Если бы советские власти со своей стороны тоже бы уничтожили 2,5–3 млн попавших в плен военнослужащих противника, то каково бы оказалось тогда соотношение безвозвратных демографических потерь? Разумеется, далеко не в пользу немецко-фашистских захватчиков.

3. О якобы низком уровне военного искусства Красной Армии

Ряд ниспровергателей отечественной военной истории, публикации которых отличаются особой тенденциозностью и беспардонной клеветой (В. Резун, Б. Соколов, А. и Л. Мерцаловы, В. Данилов, И. Бунич, В. Бешанов, М. Солонин, А. Бушков и др.) продолжают настойчиво внушать читателям представление о якобы примитивности советского оружия, о серости и бездарности полководцев Красной Армии, воевавших не умением, а лишь «числом». Заодно проповедуется и неуважение к подвигу и памяти прославленных героев, патриотизм и самопожертвование которых объявляется бессмысленными и ненужными.

Нет необходимости вступать в дискуссию с авторами заведомо ложных и конъюнктурных инсинуаций. Зададим только вопрос: а какова была на этот счёт точка зрения нашего противника, которого, оказывается, разгромили «не умевшие воевать» советские солдаты и полководцы?

Вот мнение одного из видных немецких военных специалистов — генерал-полковника Ф. Гальдера, который с сентября 1938 г. по сентябрь 1942 г. был начальником Генерального штаба германских сухопутных войск: «Исторически небезынтересно исследовать, как русское военное руководство, потерпевшее крушение со своим принципом жёсткой обороны в 1941 г., развивалось до гибкого оперативного руководства и провело под командованием своих маршалов ряд операций, которые по немецким масштабам заслуживают высокой оценки, в то время как немецкое командование под влиянием полководца Гитлера отказалось от оперативного искусства и закончило его бедной по идее жесткой обороной, в конечном итоге приведшей к полному поражению».

Уместно напомнить оценку советского военного искусства и со стороны Ф. Паулюса — генерал-фельдмаршала, бывшего командующего 6-й немецкой армией, окружённой и ликвидированной под Сталинградом, которую он высказал во время Нюрнбергского процесса. На вопрос адвоката одного из подсудимых: «Правда ли, что Вы в дни, когда Ваше отечество находилось в состоянии войны с Советской Россией, читали лекции о стратегии в высшей военной академии противника?» — Паулюс ответил: «Советская стратегия оказалась настолько выше нашей, что я вряд ли мог понадобиться в школе унтер-офицеров. Лучшее тому доказательство — исход битвы на Волге, в результате которой я оказался в плену, а также и то, что все эти господа сидят сейчас вот здесь на скамье подсудимых».

Мало кому известно, что в годы Великой Отечественной войны в СССР приезжали учиться генералы и офицеры союзных армий. «Опыт Красной Армии в её победоносной борьбе с врагом будет представлять для нас величайшую ценность в связи с предстоящими операциями на континенте», — писал 10 марта 1944 г. Маршалу Советского Союза А. М. Василевскому начальник Генерального штаба Великобритании фельдмаршал Алан Брук.

Говоря о высоком уровне советского военного искусства, нельзя не коснуться вопроса о роли И. В. Сталина в руководстве вооружённой борьбой как Верховного Главнокомандующего и Председателя Ставки ВГК.

Когда, находясь в гостях у маршала Г. К. Жукова в феврале 1965 г., я спросил его о Сталине, он прежде всего отметил, что тот был очень сложной и противоречивой фигурой с неуравновешенным характером. Допущенные им грубые просчёты и ошибки в первые месяцы войны, связанные с недостаточным пониманием в то время военно-оперативных проблем, прямым образом сказались тогда на наших неудачах и поражениях.

«Наряду с этим несомненно и другое, — подчеркнул Жуков. — Сталин, как его оценивали многие современники, крупные политические и военные деятели, в том числе западных стран, был выдающимся государственным, политическим и военным руководителем. Природа щедро наделила его аналитическим умом и талантом, феноменальной памятью, незаурядными организаторскими способностями, редкой эрудицией, поразительной работоспособностью и твердой волей. Во время обсуждения на заседаниях Ставки ВГК специальных военных вопросов Сталин быстро схватывал их суть, даже, можно сказать, запоминал. Считаю, что, начиная со Сталинградской битвы и особенно после битвы на Курской дуге, Верховный уже гораздо глубже, более обстоятельно разбирался во многих вопросах оперативного искусства. Это чувствовалось, когда он вызывал к себе командующих фронтами и вёл с ними разговор (мы нередко с Василевским при этом присутствовали) на темы, связанные с проведением тех или иных операций. Словом, Сталин был достойным Верховным Главнокомандующим. Он умело справился с возложенными на него высокими обязанностями и оглуплять его — занятие антиисторическое, не отвечающее истине»^[495].

Примерно такую же оценку дал Георгий Константинович И. В. Сталину в своей знаменитой книге «Воспоминания и размышления»:

«И. В. Сталин внёс большой личный вклад в дело завоевания Победы над фашистской Германией и её союзниками. Авторитет его был чрезвычайно велик, и поэтому назначение Сталина Верховным Главнокомандующим было воспринято народом и войсками положительно. Конечно, в начале войны, до Сталинградской битвы, у Верховного были ошибки, которые бывают, как известно, у каждого. Он их глубоко продумывал и не только внутренне переживал, а стремился извлечь из них опыт и впредь не допускать…»^[496].

В наши дни Сталин довольно часто является объектом односторонних оценок и низводится средствами массовой информации, включая телевидение, до уровня примитивного диктатора-параноика. Особенно охотно занимаются этим разного рода фальсификаторы истории и другие представители «нового мышления». Их совершенно не смущает тот факт, что история войн не знает ни одного примера, чтобы в итоге ожесточённого противоборства победа доставалась вооружённым силам, во главе которых стоял серый и бездарный (хотя и обладавший необходимой полнотой власти) Верховный Главнокомандующий.

Итак, в тяжелейших испытаниях Великой Отечественной войны советские Вооружённые силы одержали всемирно-историческую Победу над самой мощной армией тогдашнего капиталистического мира, продемонстрировав высокий уровень советского военного искусства, постоянно возраставшее мастерство и верность Родине. В ходе ожесточённого противоборства с ударными силами фашистского блока выдвинулась целая плеяда талантливых советских полководцев и флотоводцев, которые внесли достойный вклад в развитие отечественного военного искусства.

Непредвзятый и взвешенный подход к историческим фактам и явлениям, научный анализ всей совокупности подлинных документов, мемуарных свидетельств и иных источников позволяют достоверно отразить и драматизм тех событий, и всемирно-исторический подвиг старшего поколения советских людей, опаленного жестокой войной.

Глава 17. Кто спас мировую цивилизацию? (Вместо заключения)

Красная Армия была единственной силой, способной остановить гитлеровские полчища. И не только остановить, но и нанести им сокрушительное поражение… Никакие другие силы в мире не смогли бы это сделать.

У. Черчилль

При оценке характера, итогов и уроков Второй мировой войны центральное место в издаваемой на Западе военно-исторической литературе по-прежнему занимает проблема, кому принадлежит решающий вклад в разгром фашистско-милитаристского блока.

Для нашего народа, и прежде всего его старшего поколения, такая постановка вопроса представляется достаточно наивной, а ответ — предельно однозначным: разумеется, Советскому Союзу, Вооруженным Силам СССР. Ведь именно на советско-германском фронте проходили самые ожесточенные, крупные и решающие сражения и битвы Второй мировой войны. Именно СССР в тяжелейшем противоборстве с ударными силами империализма и реакции сумел не только выстоять, но и сокрушить подавляющую часть наиболее боеспособных армий нацистской Германии и ее союзников. Тем самым был обеспечен победоносный исход войны в пользу антигитлеровской коалиции.

В военные годы не только зарубежные друзья СССР, но и наши западные союзники в лице их государственных и военных руководителей довольно объективно оценивали ведущую роль Советского Союза в борьбе против общего врага. Это нашло, например, отражение в посланиях, направленных в 1941–1945 гг. И. В. Сталину премьер-министром Великобритании У. Черчиллем и президентом США Ф. Рузвельтом, и во многих других документах.

Так, в полученном еще 15 августа 1941 г. совместном послании У. Черчилля и Ф. Рузвельта главе советского правительства говорится о «великолепном отпоре», который оказывает СССР нацистской агрессии. «Мы полностью осознаем, — подчеркивалось в послании, — сколь важно для поражения гитлеризма мужественное и стойкое сопротивление Советского Союза…»^[497]

В послании Ф. Рузвельта И. В. Сталину от 23 февраля 1943 г. выражалось «глубокое восхищение великолепными, непревзойденными в истории победами» советских войск. «Красная Армия и русский народ, — подчеркивал американский президент, — наверняка заставили вооруженные силы Германии идти по пути к окончательному поражению и заслужили на долгие времена восхищение народа Соединенных Штатов»^[498]. Он отмечал, что «…русские убивают больше солдат противника и уничтожают больше его вооружения, чем все остальные 25 государств Объединенных Наций вместе взятые».

С трибуны палаты общин У. Черчилль заявил 2 августа 1944 г., что «именно русская армия выпустила кишки из германской военной машины».

О «великих подвигах Красной Армии во время войны в Европе, вызвавших восхищение всего мира», говорил в своей речи в конгрессе США 19 июня 1945 г. и главнокомандующий вооруженными экспедиционными силами союзников в Европе, будущий президент США генерал Д. Эйзенхауэр. По его мнению, «кампании, проведенные Красной Армией, сыграли важнейшую роль в поражении Германии».

В те годы было немало подобных оценок и признаний. И в том нет ничего удивительного. Очень трудно было идти против очевидной истины: решающий вклад Советского Союза в Победу, его выдающаяся роль в спасении мировой цивилизации от гитлеровской чумы представлялись бесспорными. Но едва развеялся дым мирового военного пожара, недавние союзники СССР начали говорить по-другому, многие из них попросту «забыли» свои прежние слова. Высокие оценки были отброшены, и появились суждения совсем иного рода.

Вскоре после разгрома фашизма Черчилль утверждал в мемуарах, будто «в течение более чем года после вовлечения России в войну она представлялась нам не более как бремя, чем как помощник» и что «вступление России в войну не принесло нам немедленной пользы… а, напротив, заставило Великобританию пойти на исключительно тяжелые жертвы и оказать Советскому Союзу большую помощь». По его утверждению, Советское государство смогло «устоять против германского нашествия лишь благодаря своей обширной территории». В заключительном томе своих воспоминаний «Вторая мировая война», говоря о праздновании Победы в британской столице, Черчилль писал: «Когда я пробирался сквозь толпы ликующих лондонцев в час их радости, вполне заслуженной после всего того, что им пришлось пережить, мой ум занимали опасения за будущее и многочисленные сложные проблемы… В моих глазах советская угроза уже заменила собой нацистского врага».

Президент США Г. Трумэн, отвечая на вопрос американских историков о роли СССР в победе над милитаристской Японией, прямо заявил (вопреки всем фактам) что «русские не внесли в нее никакого военного вклада». Всю же заслугу в завоевание Великой Победы над фашистским блоком он приписал Соединенным Штатам Америки (да еще с претензией на мировое господство!), подчеркнув в послании Конгрессу от 19 декабря 1945 г.: «Победа, которую мы одержали, возложила на американский народ бремя постоянной ответственности за руководство миром».

Таким образом был задан тон, как и в каком ключе освещать вопрос о том, кто был главным творцом Великой Победы. В послевоенные десятилетия, в условиях холодной войны в США, Великобритании, ФРГ, Франции, Италии, Канаде, Японии и других странах зарубежного мира вышло в свет огромное количество различных исторических исследований и мемуаров, в которых искажались подлинные события 1939–1945 гг. и всячески принижалась решающая роль СССР в разгроме фашистских агрессоров.

С особой настойчивостью читателям навязывалось мнение, будто важнейшие сражения Второй мировой войны происходили не на советско-германском фронте и исход вооруженного противоборства двух коалиций решался не на суше, а главным образом на море и в воздушном пространстве, где вооруженные силы США и Англии осуществляли интенсивные боевые действия. Авторы подобных изданий утверждают, что ведущей силой антигитлеровской коалиции были США, поскольку они имели, мол, наиболее мощные среди капиталистических стран вооруженные силы и являлись «арсеналом победы», который обеспечил превосходство этой коалиции над блоком агрессоров в вооружении и боевой технике. Что касается каких-то военных успехов Красной Армии, то они якобы являлись следствием успехов англо-американских войск на разных театрах войны и в существенной степени зависели от военно-экономических поставок США и Англии по ленд-лизу.

Приведем только один характерный в этом отношении пример. Американский генерал X. Паттисон в предисловии к книге Э. Зимке «От Сталинграда до Берлина» отметил: «Нельзя согласиться, как утверждают русские, что Красная Армия была главным архитектором победы во Второй мировой войне». Сам же автор этой книги без тени смущения заявил, что вклад Советского Союза в победу в Европе был важным, но не решающим, так как «…война на Востоке была сухопутной войной на одном фронте, в то время как на Западе союзники воевали на двух сухопутных фронтах, провели кампании в воздухе и на море».

Подобные концепции пронизывают также 85-томную «Историю Второй мировой войны», подготовленную исторической секцией при кабинете министров Великобритании, 25-томную американскую «Иллюстрированную энциклопедию Второй мировой войны». Примерно в таком же духе выдержаны опубликованные в ФРГ книги 10-томного труда «Германский рейх и Вторая мировая война», 95-томная «Официальная история войны в великой Восточной Азии», разработанная в управлении национальной обороны Японии, а также давно наводнившие книжные прилавки западных стран различные красочные атласы, военные хроники, буклеты, популярные исторические повествования и мемуары о войне.

Можно назвать немало представителей зарубежной историографии послевоенных десятилетий, в трудах которых прежде всего под воздействием острого противостояния двух общественно-политических систем на все лады превозносилось значение борьбы англо-американских войск на второстепенных театрах военных действий. Другими словами, происходившим там локальным сражениям приписывалась роль «поворотных пунктов» Второй мировой войны. Таковы, например, некоторые сочинения М. Мэтлоффа, Э. Морисона, Ф. Погью, Дж. Джоунса, Д. Хогтана, Г. Пэчтера, Э. Дюпуи, Т. Кармайкла, X. Болдуина, Ф. Пратта (США); М. Говарда, А. Ситона, Д. Ричардса, С. Стронга, Г. Моля, А. Уайкса, Б. Питта, Дж. Фуллера (Великобритания); Ж. Гальтье-Буассьера, М. Бомона, Р. Ремона, Ж. К. Мартине (Франция); Г. Шрётера, П. Керела, В. Пауля, В. Герлитца, Г. Ритгера, В. Хубача, П. Шрамма, И. Феста, Г. Грейнера, Г. Доллингера, Г. Шепса (ФРГ); С. Сильвестри, А. Тамаро (Италия) и др.

Особенно преуспели на ниве принижения роли Вооруженных сил СССР в победе над немецко-фашистскими агрессорами бывшие гитлеровские генералы, многие из которых в первые послевоенные годы выступили в качестве мемуаристов. В большинстве их воспоминаний значительное место занимают рассуждения о «роковых решениях», ошибках, случайностях, что и помешало армадам Третьего рейха сокрушить своего противника.

Выдвигая тезис о решающем вкладе США и Великобритании в Победу, западные авторы охотно использовали и такой нехитрый прием: о многих битвах и сражениях наших войск и вообще о событиях, происходивших на советско-германском фронте и в период Дальневосточной кампании Красной Армии, в их публикациях просто не упоминается или упоминается крайне скупо, скороговоркой.

В течение первых четырех десятилетий, прошедших после окончания Второй мировой войны, в основном в 50-х — первой половине 80-х гг., советские исследователи издали большую серию книг, брошюр и статей, в которых на основе убедительных фактов и документов раскрывалась несостоятельность позиций многих зарубежных коллег, их предвзятость и необъективность, используемые ими недостойные приемы и методы при оценке совершенного народами СССР в 1941–1945 гг. исторического подвига.

Справедливо возмущаясь по поводу искажений западными авторами решающей роли СССР в разгроме фашистско-милитаристского блока, советские историки в пылу полемики нередко называли их «буржуазными фальсификаторами», «прислужниками империализма». Награждали и другими нелестными эпитетами и ярлыками.

Хотя на историографических изданиях 1950–1980-х гг. лежит отпечаток времени, заметно выраженное идеологическое воздействие и влияние холодной войны, приведенные авторами многочисленные аргументы и критические замечания в адрес зарубежных коллег и поныне представляются в целом вполне обоснованными и убедительными.

В последние годы, когда была отменена официальная цензура, устранено немало запретных тем, а историков допустили к весьма широкому кругу ранее засекреченных архивных документов, более взвешенным, менее запальчивым стало отношение наших исследователей к западным авторам и более терпимым — к их мнениям, точкам зрения.

К сожалению, приходится, однако, констатировать, что эти позитивные перемены носят преимущественно односторонний характер, ибо в зарубежной историографии Второй мировой войны в целом кардинальных перемен не произошло. В преддверии полувекового юбилея нашей общей Победы тенденция умаления выдающихся заслуг Красной Армии, неприкрытого пренебрежения к народу, сокрушившему главные силы фашизма, демонстративно проявилась во время празднования 50-летия открытия второго фронта в Европе. Под формальным предлогом неучастия воинов Вооруженных сил СССР в высадке 6 июня 1944 г. союзных войск в Нормандии (операция «Оверлорд») во Францию на юбилейные торжества не были приглашены представители нашей страны, ее армии, даже ветераны.

В 1991 г. в США был создан Национальный комитет по празднованию 50-й годовщины Победы во Второй мировой войне. Вскоре этот комитет издал огромным тиражом подготовленный с участием историков красочный юбилейный буклет. Он открывается «Хроникой важнейших событий Второй мировой войны». И в этом весьма подробном перечне лишь дважды мельком упомянут советско-германский фронт 22 июня 1941 г. (начало гитлеровской агрессии против СССР) и 8 мая 1942 г. (начало нового наступления вермахта на Востоке). Не названа ни одна из крупных битв, ни одна из операций, выигранных или проведенных советскими войсками против немецко-фашистских захватчиков. Не нашлось места и для Дальневосточной кампании Красной Армии против милитаристской Японии. Словно не там, где сражались наши воины, а где-то на другом театре военных действий, на другом материке решались судьбы мировой цивилизации.

Под стать такому изданию — образцу исторического подлога — и новая масса появившихся на Западе различных публикаций о Второй мировой войне, в которых вся заслуга в разгроме общего врага приписывается западным союзникам СССР.

Что касается суждений по рассматриваемому вопросу некоторых современных отечественных публицистов, писателей и историков, приверженцев так называемого «нового мышления», то за последнее десятилетие трактовка ими итогов нашей Победы все больше концентрировалась на отрицании ее значения и решающего вклада СССР в разгром гитлеровского блока.

На какие только ухищрения не идут «неординарные правдоискатели», искажая и подтасовывая документы, оперируя взятыми «с потолка» цифрами и фактами в угоду конъюнктуре, сенсационности и дешевой известности.

Вслед за упомянутым В. Резуном, «лже-Суворовым», уже не Великой и не Отечественной названа вооруженная освободительная борьба советского народа против немецко-фашистских захватчиков. А низводится она до кровавой разборки двух тоталитарных режимов, в равной мере виновных в развязывании новой военной катастрофы в своем стремлении к мировому господству.

Охотно муссируя вопрос о цене Победы, сочинители популистских публикаций распространяют тезис о «потрясающей неподготовленности Советского Союза к войне», что Красная Армия вступила в противоборство с фашистской Германией и закончила его, не умея воевать, что наши военные руководители, включая И. В. Сталина, Г. К. Жукова, А. М. Василевского, К. К. Рокоссовского, И. С. Конева и других полководцев, были малограмотными и бездарными, а уровень советского военного искусства — предельно низким… Некоторыми ангажированными публицистами, писателями, недобросовестными историками без какой-либо опоры на правдивые документы приводятся фантастические данные общих людских потерь СССР и Красной Армии: от 30 до 50 млн одних только убитых солдат.

Подобные домыслы, рассчитанные на доверчивого и малоискушенного читателя, не выдерживают никакой критики. Спрашивается, каким же образом, не умея воевать, во главе с таким посредственным руководством и при таких колоссальных потерях (по существу, всего взрослого мужского населения страны!) мы смогли сокрушить самую мощную армию западного мира?

И когда творцов указанных «сочинений» уличали в подтасовке документов, в прямом подлоге, они в ответ бросали своим оппонентам обвинения в сталинизме, догматизме, закостенелости и т. п.

Поэтому приходится всем этим авторам — и западным, и отечественным — вновь напоминать неопровержимые исторические факты, от которых никуда не уйти и которые убедительно свидетельствуют о Великом подвиге советского народа, о его решающем вкладе в завоевание всемирно-исторической Победы во Второй мировой войне, в спасение всего человечества от гитлеровского мракобесия. Небезынтересно, по-видимому, узнать об этом и нашим молодым читателям.

Как бы подводя итог нашему исследованию, вопрос о роли СССР в Победе над фашизмом мы рассмотрим в двух областях: военной и экономической.

Важнейшей формой борьбы, в которой фокусировались все остальные формы, где в конечном счете решался исход смертельной схватки с силами реакции и фашизма, была борьба вооруженная. И здесь наиболее отчетливо сказалась ведущая, определяющая роль Советского Союза, его Вооруженных сил в разгроме гитлеровского рейха. Советско-германский фронт являлся главным фронтом Второй мировой войны. Здесь находилась наибольшая часть опытных и укомплектованных соединений фашистского вермахта.

В течение войны против Красной Армии действовало в среднем до 70 % дивизий фашистской армии, из четырех солдат вермахта трое постоянно воевали на советско-германском фронте и лишь один — на Западном.

«Можно сказать без преувеличения, — писал после войны бывший начальник оперативного отдела германского штаба Западного фронта генерал-лейтенант Б. Циммерман, — что Восточный фронт настойчиво выкачивал из немецких армий, находившихся на Западе, всю боеспособную живую силу и боевую технику… С 1943 года основу немецких войск Западного фронта составляли старики, оснащенные устаревшим вооружением». Если в 1941 г. с западного театра военных действий гитлеровская ставка перебросила на Восточный фронт 17 дивизий, то в 1942 г. — 69, в 1943 г. — 46, а в 1944 г. — 80 дивизий.

На советско-германском фронте в наиболее тяжелое для СССР время находилось и большинство войск союзников Германии: 37 дивизий в июне 1941 г., 72,5 дивизии в ноябре 1942 г. В этот же период на других театрах мировой войны (в Северной Африке, а затем в Сицилии) имелось не более 8–9 дивизий союзников Третьего рейха.

И после открытия 6 июня 1944 г. второго фронта в Европе большая часть немецко-фашистских дивизий продолжала сражаться против советских войск, т. е. на Восточном фронте. Даже в самом конце войны Красной Армии противостояли 196 вражеских дивизий, а западным союзникам СССР — только 106. Противник использовал также на Востоке основную часть своего вооружения и боевой техники: 52–75 % артиллерийских средств, 60–70 % танков и штурмовых орудий, 50–60 % боевых самолетов и т. д.

Советско-германский фронт не имел себе равных по пространственному размаху, продолжительности и интенсивности борьбы. Его протяженность составляла от 3000 до 6200 км, тогда как протяженность Североафриканского и Итальянского фронтов не превышала 300–350 км, Западного — 800 км. Из 1418 дней и ночей существования советско-германского фронта активные боевые действия продолжались здесь 1320 суток, тогда как на Западноевропейском — 293, на Североафриканском — 309 и на Итальянском — 492.

Из общего числа людских потерь, которые понесла немецко-фашистская армия во Второй мировой войне, более 73 % приходится на Восточный фронт. Именно здесь были разгромлены главные силы фашистского блока — 607 дивизий, а англо-американскими войсками — только 176 дивизий (в Северной Африке и Западной Европе). На долю Вооруженных сил СССР приходится и подавляющая часть уничтоженной за годы войны вражеской боевой техники. За 47 месяцев боевых действий на советско-германском фронте враг потерял 62 тыс. самолетов, или свыше 75 % всех потерь его авиации в течение 1939–1945 гг., тогда как в Западной Европе — 8 тыс., на Средиземноморском театре — около 9 тыс., на Балканах — немногим более 7 тыс. и ПВО Германии — около 13,5 тыс. боевых машин. Вермахт лишился на востоке и большей части артиллерийских орудий — 167 тыс. (74 % общих потерь), танков и штурмовых орудий — 48 тыс. (до 75 % общих потерь), а также свыше 2,5 тыс. боевых кораблей, транспортов и вспомогательных судов.

Представляя Соединенные Штаты Америки в качестве ведущей силы антигитлеровской коалиции, «архитектором Победы», некоторые западные и отечественные авторы ссылаются, в частности, на то, что в годы войны вооруженные силы США были крупнейшими среди союзных держав. Действительно, они насчитывали тогда в своих рядах более 16 млн человек. Но сама по себе эта цифра еще не доказывает ведущую роль вооруженных сил США. Для определения их реального вклада в завоевание Победы важно знать, сколько американских солдат сражалось против фашистской Германии. Факты говорят о том, что американские вооруженные силы вступили в войну против нацистской империи в декабре 1941 г. — через 27 месяцев после начала Второй мировой войны. Что касается непосредственного участия американцев в боевых действиях против итало-немецких войск, то оно началось лишь в ноябре 1942 г., когда, по существу, остался позади самый трудный период войны. Но и позже против германских войск принимала участие весьма небольшая часть американской армии: в 1942 г. — 0,5 млн человек, в 1943 г. — около 1 млн, в 1944 г. — до 2 млн, а к маю 1945 г. — до 3 млн человек. К моменту высадки в Нормандии на Британских островах находилось только 18 дивизий США из 90, которыми они располагали в то время. Кстати, 40 американских дивизий были тогда на Американском континенте.

Нетрудно сопоставить эти данные с численностью действующей на фронте армии СССР: в 1942 г. она составляла 6,1 млн, в 1943 г. — 6,4 млн, в 1944 г. — 6,1 млн и в мае 1945 г. — 6 млн человек.

Как уже отмечалось, в первые месяцы Великой Отечественной войны советские войска в силу ряда факторов были вынуждены с тяжелыми боями отступать. Но в этот тяжелый и драматический период Красная Армия сохранила свою боеспособность, оказав врагу мужественное сопротивление и создавая реальные предпосылки для перехода в решительное контрнаступление. Она была единственной силой, способной остановить гитлеровские полчища. И не только остановить, но и нанести им сокрушительное поражение. «…Никакие другие силы в мире не смогли бы это сделать», — признавался Черчилль.

Как свидетельствовали германские военачальники, нигде они не получали такого отпора и никогда не несли таких потерь, как на советско-германском фронте с первых же дней гитлеровской агрессии. «С политической точки зрения самым главным роковым решением было напасть на эту страну. Теперь нам пришлось вести войну с более сильным противником, чем тот, с которым мы встречались до сих пор», — констатировал генерал фашистского вермахта Г. Блюментрит.

Уже летом 1941 г. в ходе ожесточенных сражений на Восточном фронте были основательно потрепаны многие вражеские дивизии. За первые 60 дней Великой Отечественной войны немецко-фашистская армия лишилась стольких солдат, сколько потеряла их за предшествующие 600 дней Второй мировой войны.

Еще одно сравнение. Если за 21 месяц мировой войны (с 1 сентября 1939 г. по 31 мая 1941 г.) число убитых и пропавших без вести военнослужащих вермахта составило на всех фронтах более 97,1 тыс. человек, то, согласно данным начальника Генерального штаба сухопутных войск Германии генерала Ф. Гальдера, лишь за первые пять с половиной месяцев боев и сражений на советско-германском фронте (т. е. с 22 июня 1941 г. по 10 декабря того же года) было убито и пропало без вести 195,2 тыс. немецких солдат и офицеров, или вдвое больше. Общие же потери, по тем же данным, составили 775 078 человек (24,2 % всей численности германской армии на Восточном фронте). То, что решающий вклад в разгром нацистского блока внес Советский Союз, подтверждается итогами тех грандиозных сражений, в ходе которых Красная Армия нанесла смертельные раны фашистскому агрессору.

Самое крупное поражение германского рейха с начала Второй мировой войны, полное крушение блицкрига свершилось, как известно, под Москвой, когда только зимой 1941/42 г. были наголову разбиты около 50 лучших дивизий Гитлера. Этот очевидный факт сейчас на Западе не оспаривается, хотя при определении главных причин краха германской военной машины в битве за советскую столицу продолжаются ссылки на «бескрайние просторы России», «неблагоприятные климатические условия» (осеннюю распутицу, а затем сильные морозы), на якобы многократное численное превосходство советских войск, массовое применение ими новой техники и т. п. «Как уже часто отмечалось, — пишет в изданной в Лондоне книге “Русский фронт. Германская война на Востоке. 1941–1945” Э. Маккарти, — на стороне Советского Союза были “генерал Зима” и “генерал Грязь”». По его утверждению, солдатам вермахта зимой 1941/42 г. «морозы причиняли больше потерь, чем военные действия». В богато иллюстрированной хронике «Вторая мировая война», опубликованной Центром военной истории армии США в 1991 г., так объясняется крах операции «Тайфун»: «Германское наступление окончательно наскочило на мель, остановившись под Москвой из-за тяжелых снежных сугробов…»

Несостоятельность подобных суждений заключается прежде всего в том, что вражеские войска были остановлены Красной Армией еще до осенней распутицы и тем более сильных морозов. Сорванный советским народом гитлеровский план молниеносного сокрушения СССР был рассчитан на 1,5–2 месяца, т. е. до наступления осенних и зимних «неблагоприятных условий погоды». Кроме того, трудности, которые вызвали эти «неблагоприятные климатические факторы», испытывали на себе и советские воины. Так что «осенняя распутица», «сильные морозы» и «тяжелые сугробы» хотя и имели какое-то влияние на обе противоборствующие стороны, но далеко не главное.

Что же касается якобы огромного численного преимущества советских войск перед переходом 5–6 декабря в контрнаступление под Москвой, то к началу этого месяца группа армий «Центр» противника вместе с военно-воздушными силами имела на московском направлении в своем составе 1 млн 708 тыс. человек личного состава, около 13 500 орудий и минометов, 1170 танков и 615 самолетов. Части же Красной Армии, привлеченные к контрнаступлению, имели около 1 млн 100 тыс. человек, 7652 орудия и миномета, 415 установок реактивной артиллерии, 774 танка (в том числе средних и тяжелых) и 1000 самолетов (из них 169 устаревших конструкций). Таким образом, немецко-фашистские войска превосходили здесь советские в живой силе в 1,5 раза, в артиллерии — в 1,4 раза, в танках — в 1,6, раза. И только по авиации советская группировка имела некоторое преимущество (в 1,6 раза).

«Не дождь и снег остановили фашистские войска под Москвой, — писал в своей книге “Воспоминания и размышления” Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. — Более чем миллионная группировка отборных гитлеровских войск разбилась о железную стойкость, мужество и героизм советских войск, за спиной которых был их народ, столица, Родина».

Следует заметить, что насыщенные драматизмом события Московской битвы, где во многом решались судьбы не только СССР, но и всего цивилизованного мира, продолжают привлекать внимание отечественных исследователей и публицистов. К сожалению, наряду с серией новых серьезных изданий на эту тему в последние годы появилось и несколько публикаций, весьма далеких от правдивого освещения, в которых в сугубо негативном виде отображается подвиг защитников столицы. Примером такой очернительской трактовки может служить псевдонаучная поделка некоего А. Портного, напечатанная в год 50-летия победы под Москвой в журнале «Столица» под кощунственным названием «Разгром советских войск под Москвой». Продемонстрировав откровенное невежество в знании элементарных фактов истории Московской битвы, произвольно смещая события и манипулируя надуманными цифровыми данными, автор вылил ушаты грязи и клеветы на всех участников обороны столицы. Можно только догадываться, какие цели преследовала редакция журнала, публикуя этот дешевый пасквиль.

Но вернемся к нашему сюжету. После московской катастрофы гитлеровское командование не отказалось от своих замыслов. Воспользовавшись отсутствием второго фронта в Европе, оно предприняло в конце мая 1942 г. большое наступление на юго-западном направлении. Вскоре здесь развернулась грандиозная Сталинградская битва. К августу враг перебросил из Западной Европы новые резервы, сосредоточив на советско-германском фронте 242 дивизии, а к началу ноября — 266 дивизий, из них 179 — немецких. Небезынтересно отметить, что в это же время для боевых действий против западных союзников СССР противником было оставлено в Северной Африке всего 15 дивизий, в том числе только 4 — немецких. «Соединенные Штаты Америки, — говорилось в послании Рузвельта Сталину 19 августа 1942 г., — хорошо понимают тот факт, что Советский Союз несет основную тяжесть борьбы… Я могу сообщить, что мы весьма восхищены великолепным сопротивлением, которое продемонстрировала Ваша страна»^[499].

Советские войска достойно выдержали новый суровый экзамен. Под Сталинградом фашистская империя понесла поражение, равного которому не знала история. Здесь, как известно, были окружены и разгромлены 22 вражеские дивизии общей численностью более 330 тыс. человек^[500].

Значение Сталинградской победы, до основания потрясшей нацистскую Германию и ее вооруженные силы, настолько очевидно, что многие западные авторы дали этой победе довольно высокую оценку. Однако наряду с этим в зарубежной историографии уже давно утвердилась и сохраняется до сих пор тенденция так или иначе принизить огромное влияние катастрофы гитлеровцев на берегах Волги на весь последующий ход Второй мировой войны. Она проявляется в стремлении отодвинуть Сталинградскую победу на второй план или в лучшем случае поставить ее в один ряд с военным успехом англо-американских войск у Эль-Аламейна (Египет) и с операциями западных союзников на других второстепенных театрах войны. Так, в уже упомянутой нами «Энциклопедии Второй мировой войны», изданной в США в 1989 г., сражению у Эль-Аламейна авторы посвятили 168 строк, а Сталинградской битве — лишь 93, скромно «умолчав» о ее последствиях и влиянии на ход войны. В вышедшем в русском переводе в 1993 г. военно-историческом словаре Т. Харботла «Битвы мировой истории», переработанном и дополненном английскими военными историками Дж. Брюсом и П. Янгом, говорится, что «Эль-Аламейнская операция явилась одним из решающих сражений 2-й мировой войны». В тексте же о Сталинградской битве никакой оценки значения одержанной Красной Армией победы не дается.

Между тем простое сравнение вражеских сил, действовавших под Сталинградом, где противник в ноябре 1942 г. имел 50 отборных дивизий, из них 26 немецких, и у Эль-Аламейна в октябре того же года, где англичанам противостояли только 12 итало-немецких дивизий, из них 4,5 немецких, позволяет еще раз убедиться, какой фронт оказывал решающее влияние на ход и исход вооруженной борьбы против фашистских агрессоров. К этому добавим, что общие потери врага в Сталинградской битве в 30 раз превысили его потери под Эль-Аламейном.

Именно выдающаяся победа советских Вооруженных сил на берегах Волги ознаменовала начало коренного перелома не только в Великой Отечественной, но и во всей Второй мировой войне.

Летом 1943 г. в битве под Курском Красная Армия ликвидировала последнюю попытку гитлеровской Германии изменить ход войны в свою пользу. В районе Курской дуги согласно плану операции «Цитадель» противник сосредоточил три армии, включавшие в себя до 70 дивизий.

Поражение под Курском явилось закатом для немецко-фашистской армии. Вражеская группировка была здесь более мощной, чем при наступлении гитлеровцев на Сталинград. Курская битва и летне-осеннее наступление Красной Армии 1943 г. завершили коренной перелом в ходе Второй мировой войны в пользу антигитлеровской коалиции. Под Москвой, Сталинградом, Курском и на Днепре противник понес несравнимо большие потери, чем во всех сражениях с нашими западными союзниками в течение всей Второй мировой войны.

Осуществляя мощное наступление, Вооруженные силы СССР в 1944 г. одержали новые крупные победы. Только в первой половине этого года советские войска разгромили более половины частей и соединений противника, действовавших на Восточном фронте.

В этих условиях, когда всем стало ясно, что Советский Союз в состоянии один уничтожить фашистскую империю, правящие круги Великобритании и США пошли наконец на открытие второго фронта в Европе. Однако как уже отмечалось, и после высадки союзников в Нормандии главные силы германского империализма воевали против Красной Армии, причем в ходе военных действий гитлеровское командование ввиду огромных потерь в сражениях на Востоке неоднократно снимало войска с Западного фронта и перебрасывало их на советско-германский фронт. С июня 1944 г. до апреля 1945 г. Красная Армия разгромила около 400 вражеских дивизий. За это же время в Западной Европе англо-американские войска разгромили не более 60 дивизий противника. Между тем в одной только Белорусской стратегической операции советские воины нанесли поражение более чем 80 (считая с резервами) вражеским дивизиям.

Стремление западных официальных кругов в год полувекового юбилея Великой Победы принизить значение военных усилий Советского Союза наглядно проявилось в их отказе от совместного проведения с российскими воинами торжеств в Берлине по случаю завершения вывода союзных частей с территории ФРГ. Что касается оценки самого штурма советскими войсками немецкой столицы весной 1945 г., то во многих новейших зарубежных публикациях читателям внушается, что никакого серьезного сражения за Берлин фактически не было, а состоялась просто «операция по прочесыванию», не имевшая существенного значения для завершения разгрома вермахта.

Но вот как оценивал обстановку, сложившуюся накануне штурма Берлина, маршал Г. К. Жуков: «В течение всей войны мне пришлось быть непосредственным участником многих крупных и важных наступательных операций, но предстоящая борьба за Берлин была особой, ни с чем не сравнимой операцией. Войскам фронта нужно было прорывать сплошную эшелонированную зону мощных оборонительных рубежей, начиная от самого Одера и кончая сильно укрепленным Берлином».

В ходе Берлинской операции Вооруженные силы СССР разгромили 93 гитлеровские дивизии и ряд отдельных частей, уничтожив почти миллионную группировку противника.

Заключительный подвиг, совершенный воинами Красной Армии в ходе Берлинской операции, не оставляется без внимания не только современными западными авторами. В России, где об этом появились десятки новых серьезных публикаций, на ниве дискредитации подвига наших солдат и полководцев, в первую очередь маршала Г. К. Жукова, выступили также писатели В. Астафьев, Г. Владимов, Б. Окуджава, А. Солженицын, а также филолог Б. Соколов, «большие знатоки» истории А. и Л. Мерцаловы, озаренные «новым мышлением» тележурналисты В. Познер, Е. Киселев, В. Правдюк и ряд других. Их главное обвинение — из области «кухонной стратегии»: не так взяли Берлин, воевали и здесь бездарно, «большой кровью», положили при штурме германской столицы «сотни тысяч» и даже «миллион» (?!) наших солдат.

Вслед за зарубежными «сочинителями» почти все названные ниспровергатели дружно повторили злостную клевету о том, будто при взятии Берлина Жуков, оберегая танки, посылал на минные поля впереди бронемашин своих солдат. Но ведь хорошо известно, что для подрыва противотанковой мины необходимо давление не менее 250–500 кг. Так что эта выдумка — для наивных простаков.

Что же касается утверждений указанных авторов об огромных и бессмысленных потерях Красной Армии во время Берлинской операции, то все это не что иное, как плод их богатой конъюнктурной фантазии.

Мы лишь вкратце напомнили, опираясь на исторические факты и документы, о главных битвах и сражениях 1941–1945 гг. А происходили они на советско-германском фронте. Борьба на этом фронте составляла основное содержание Второй мировой войны. Здесь была сосредоточена большая часть вооруженных сил и средств фашистского рейха. Здесь решалось настоящее и будущее человечества, всей мировой цивилизации. И именно здесь героическая Красная Армия нанесла сокрушительное поражение армиям гитлеровской Германии и ее европейских союзников.

В западной историографии Второй мировой войны до сих пор имеет хождение версия о якобы прямой зависимости побед Красной Армии от экономики США, от военно-экономических поставок Советскому Союзу по ленд-лизу. Сторонники такой версии (в последние годы она была активно поддержана рядом российских «знатоков истории») вопреки фактам утверждают, что только благодаря «щедрой материальной помощи» со стороны западных союзников СССР смог устоять в первый период войны, а затем переломить ход вооруженной борьбы, перейти к широким наступательным действиям и добиться разгрома врага.

В годы войны в Соединенных Штатах действительно было произведено огромное количество военной продукции, в том числе 297 тыс. самолетов, 315 тыс. орудий и минометов, 86 тыс. танков, 6500 боевых кораблей. Но лишь небольшая доля этой техники была использована на европейском театре военных действий и еще меньшая часть — направлена Советскому Союзу.

В советской и российской исторической литературе в целом дана положительная оценка военно-экономической помощи по ленд-лизу, которую во время войны оказали Советскому Союзу США, Англия, а также Канада. Правда, в первые послевоенные десятилетия под воздействием холодной войны отношение к ленд-лизу в нашей историографии стало более сдержанным и критическим, а среди зарубежных авторов, напротив, возобладало его явное преувеличение.

По этому поводу представляется небезынтересным привести выдержку из нашей беседы с А. И. Микояном, одним из руководителей военной экономики СССР. Он как нарком внешней торговли и член Государственного Комитета Обороны отвечал за организацию снабжения армии и осуществление военно-экономических поставок союзников.

На мой вопрос, как он оценивает ленд-лиз, его роль в вооруженной борьбе Советского Союза в 1941–1945 гг., Микоян ответил: «Военно-экономические поставки нам со стороны наших западных союзников, главным образом американские поставки по ленд-лизу, я оцениваю очень высоко. Хотя и не в такой степени, как некоторые западные авторы». Поясняя свое утверждение, Анастас Иванович добавил: «Представьте, например, армию, оснащенную всем необходимым, хорошо обученную, но воины которой недостаточно накормлены или того хуже. Какие это будут вояки? И вот когда к нам стали поступать американская тушенка, комбижир, яичный порошок, мука, другие продукты, какие сразу весомые дополнительные калории получили наши солдаты! И не только солдаты: кое-что перепадало и тылу.

Или возьмем поставки автомобилей. Ведь мы получили с учетом потерь в пути около 400 тысяч первоклассных по тому времени машин типа “студебеккер”, “форд”, легковые “виллисы” и амфибии. Вся наша армия фактически оказалась на колесах, и каких колесах! В результате повысилась ее маневренность и заметно возросли темпы наступления… Без ленд-лиза, — подчеркнул в заключение Микоян, — мы бы наверняка еще год-полтора лишних провоевали»^[501].

Такое мнение столь компетентного лица представляется достаточно убедительным. Правда, при этом следует также иметь в виду, что все поставки Советскому Союзу, особенно в 1941–1942 гг., — наиболее тяжелый для страны период, когда СССР очень нуждался в материальной помощи, — были весьма ограничены и поэтому не могли оказать какого-либо решающего влияния на ход войны. Ведь только с 7 ноября 1941 г., т. е. спустя почти пять месяцев после начала фашистской агрессии, ленд-лиз был распространен американским правительством на Советский Союз. До конца года, еще раз подчеркнем, в это самое трудное и критическое для нашего государства время — оно получило 0,1 % всей американской помощи по отношению к тому, что намечалось в соответствии с подписанным соглашением.

За годы войны американская военная помощь Великобритании в 3 раза превышала размеры поставок Советскому Союзу, хотя именно наша страна несла основную тяжесть борьбы с фашистским блоком. Стоимость ленд-лиза составила 46,04 млрд долларов (только 14 % военных расходов США), а на долю СССР пришлось лишь 10,8 млрд долларов. В последний год войны поставки в СССР по ленд-лизу, а также кредитным и торговым соглашениям США и Англией составляли менее 3 % отечественного производства.

Но, может быть, и эта очень небольшая доля американской продукции, направленной Советскому Союзу в 1941–1945 гг. (всего лишь 3,5 % от военных расходов США), была для СССР тем спасательным кругом, благодаря которому он смог удержаться «на плаву», а затем и одолеть такого мощного противника?

Конкретные цифры и факты подобный тезис никак не подтверждают. Сопоставим, к примеру, данные о производстве во время войны боевой техники, вооружения и боеприпасов в СССР с тем, что было получено от США в этой области по ленд-лизу, и без особого труда можно определить, где же находился главный арсенал Красной Армии.

И еще раз хотелось бы отметить, что в первые месяцы фашистской агрессии, когда враг захватил значительную часть советской территории, Советское государство оказалось в исключительно тяжелом и опасном положении. Общий объем промышленной продукции гитлеровского рейха в 3–4 раза превосходил тогда продукцию отечественной промышленности. Однако в этой, казалось, безвыходной ситуации советские люди не дрогнули. Возглавляемые партийными организациями, они развернули кипучую работу по переводу экономики страны на военные рельсы под лозунгом: «Все для фронта, все для победы!» Уже к лету 1942 г. промышленность СССР удалось переключить на массовый выпуск военной продукции, восстановить утраченные мощности, а в следующем году обеспечить общий подъем производства, и в первую очередь на оборонных предприятиях.

И вот итоговое сравнение. В течение всей войны промышленность СССР, по данным А. Н. Косыгина, произвела 523,5 тыс. артиллерийских орудий, 142,8 тыс. самолетов, 110,3 тыс. танков и самоходно-артиллерийских установок. За это же время из США было получено: орудий — 7509, самолетов — 14 018, танков и САУ — 6903. Относительно советского производства эти американские поставки боевой техники, таким образом, составили: по орудиям — 1,4 %, по авиации — 9,8 %, по танкам и САУ — 6,2 %.

Еще меньше выглядит доля союзных поставок в области вооружения и боеприпасов. По отношению к тому, что выпустила советская индустрия, было получено: автоматов — 1,7 %, пистолетов — 0,8 %, снарядов — 0,6 %, мин — 0,1 %.

Все эти цифры и факты убедительно говорят о том, что Красная Армия оказалась обеспеченной всеми современными средствами ведения войны тружениками советского тыла, причем в количествах, достаточных для завоевания победы над врагом. Этого не отрицал и сам президент США Ф. Рузвельт, заявивший в американском Конгрессе 20 мая 1944 г.: «Советский Союз пользуется вооружением со своих собственных заводов».

В заключение приведем слова начальника Генерального штаба американской армии, видного полководца Второй мировой войны генерала Дж. Маршалла, который в докладе, представленном в 1945 г. министру обороны и президенту США, счел необходимым отметить:

«В критические дни, когда Германия и Япония были так близки к мировому господству, решающую роль в предотвращении катастрофы сыграли не Соединенные Штаты… Русская армия… в смертельных и изматывающих сражениях развеяла легенду о непобедимости германских панцирных дивизий».

Находясь в тяжелейших условиях четырехлетней кровопролитной борьбы, советский народ совершил великий исторический подвиг. Сокрушив самые мощные ударные силы реакции и фашизма, он добился того, что было не под силу ни одному государству западного мира. Победа над фашистским блоком, завоеванная более полувека назад антигитлеровской коалицией при решающем вкладе Советского Союза, определила судьбы всего человечества. Она оказала глубокое воздействие на ход мирового развития и явилась тем рубежом, от которого начался отсчет нового этапа современной эпохи.

Приложение

Библиография

1. Литература

Великая Отечественная. 1941–1945. История Великой Победы. 1941–1945 гг. М., 2005.

Великая Отечественная война. Краткий научно-популярный очерк. М., 1973.

Великая Отечественная война. 1941–1945. Военно-исторические очерки. В четырех книгах. М., 1998–1999.

Война и общество. 1941–1945. М., 2004. Кн. 1–2.

Война. Народ. Победа. Материалы международной научной конференции. Москва, 15–16 марта 2008.

Всероссийская книга Памяти. 1941–1945. Обзорный том. М., 2005.

Гареев М. А. Сражения на военно-историческом фронте. М., 2008.

Зверев Б. И. Историческая победа. М., 1985.

Зимонин В. П. Последний очаг Второй мировой. М., 2002.

История Великой Отечественной войны Советского Союза. 1941–1945. В шести томах. М., 1960–1965.

История Второй мировой войны. 1939–1945. В шести томах. М., 1973–1982. Т. 1–12.

История партизанского движения в Российской Федерации в годы Великой Отечественной войны. 1941–1945. М., 2001.

Комаров Н. Я., Куманев Г. А. Блокада Ленинграда. 900 героических дней. 1941–1944. Исторический дневник. Комментарии. М., 2004;

Комаров Н. Я., Куманев Г. А. Битва под Москвой. Пролог к Великой Победе. Исторический дневник. Комментарии. М., 2005.

Кондакова Н. И. Война, государство, общество. 1941–1945. М., 2002.

Куманев Г. А. На службе фронта и тыла. М., 1976.

На огненных рубежах Московской битвы. М., 1981.

Куманев Г. А. 1941–1945. Краткая история, документы, фотографии. М., 1983.

Куманев Г. А. Трудный путь к Победе. 1941–1945. М., 1995.

Куманев Г. А. Рядом со Сталиным: откровенные свидетельства. Встречи, беседы, интервью, документы. М., 1999.

Куманев Г. А. Говорят сталинские наркомы. Встречи, беседы, интервью, документы. Смоленск, 2005.

Куманев Г. А. Подвиг и подлог. Страницы Великой Отечественной войны. 1941–1945 гг. М., 2007.

Куманев Г. А. Проблемы военной истории Отечества (1938–1945 гг). М., 2007.

Куманев Г. А. Сталинградская битва (Краткий военно-исторический очерк, документы). М., 2008.

Малышева Е. М. Испытание. Социум и власть: Проблемы взаимодействия в годы Великой Отечественной войны. Майкоп, 2000.

Мировые войны ХХ века. Кн. 3. Вторая мировая война. Исторический очерк. М., 2005.

Патриотизм — духовный стержень народов России. М., 2006.

Патриотизм — один из решающих факторов безопасности Российского государства. М., 2006.

Победа — одна на всех (Вклад союзных республик СССР в завоевание Победы в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.). М., 2010.

Серебрянская Г. В. Промышленность и кадры Волго-Вятского региона Российской Федерации в конце 30-х — первой половине 40-х годов ХХ века. Н. Новгород, 2003.

Селюнин В. А. Промышленность и транспорт юга России в войне 1941–1945. Ростов-на-Дону, 1997.

Советский Союз в годы Великой Отечественной войны. 1941–1945. М., 1985.

Советско-японская война. 9 августа — 2 сентября 1945 г. Рассекреченные архивы. (Предыстория, ход, последствия). М., 2006.

2. Документальные источники, справочные издания, мемуары

Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941–1945. М., 1976. Т. 1–2.

Россия и СССР в войнах ХХ века: Потери Вооруженных сил. Статистическое исследование. М., 2001.

Война. 1941–1945. Вестник Архива Президента Российской Федерации. М., 2010.

Мировые войны ХХ века. Кн. 4. Вторая мировая война. Документы и материалы. М., 2005.

Черчилль У. Вторая мировая война. Мемуары; пер. с англ. В шести томах. М., 1955.

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. В трех томах. М., 1992.

Василевский А. М. Дело всей жизни. М., 1975.

Баграмян И. Х. Мои воспоминания. Ереван, 1979.

Павлов Д. В. Стойкость. М., 1979.

Минин М. П. Трудные дороги к Победе. Псков, 2001.

Эйзенхауэр Д. Крестовый поход в Европу; пер. с англ. Военные мемуары. М., 1980.

Гальдер Ф. Военный дневник; пер. с нем. М., 1971. Т. 3. Кн. 1–2.

Типпельскирх К. История Второй мировой войны; пер. с нем. М., 1966.

Лиддел Гарт Б. Вторая мировая война; пер. с англ. М., 1976.

Вкладка

^{Подписание позорной мюнхенской сделки между правительствами Англии, Франции, Германии и Италии. 29 сентября 1939 г.}

^{Подписание германо-советского договора о дружбе и границе между СССР и Германией. На снимке: В. М. Молотов подписывает договор. Стоят (слева направо): И. фон Риббентроп, И. В. Сталин, В. Н. Павлов, Ф. Гаус}

^{Строители Московского метрополитена в предвоенные годы}

^{Мартеновский цех Кузнецкого металлургического комбината}

^{Красноармейцы у захваченных финских укреплений}

^{Бой на финской земле в ходе «Зимней войны» 1939–1940 гг.}

^{Первый воздушный удар агрессора 22 июня 1941 г.}

^{Запись добровольцев в Красную Армию на одном из ленинградских заводов. Июль 1941 г.}

^{Маршал К. -Г. Маннергейм}

^{Атака финских войск}

^{Советский плакат «Защитим родную Москву!»}

^{Артиллеристы ведут огонь на подступах к Москве}

^{Герой Советского Союза И. Д. Шадрин. Дубосеково. Декабрь 1977 г.}

^{Встреча в Москве. Слева направо: Г. А. Куманев, И. Е. Добробабин, В. А. Куманев. Ноябрь 1988 г.}

^{Знаменитый снимок «Коммунисты, вперед!»}

^{Немецкие танки, подбитые в сражении под Курском. Июль 1943 г.}

^{Ополченцы Кировского завода. Ленинград. 1941 г.}

^{Эвакуация ленинградцев, пострадавших от налета немецких бомбардировщиков. Апрель 1943 г.}

^{Советские партизаны выбивают из деревни немецкий карательный отряд}

^{Начальник Центрального штаба партизанского движения П. К. Пономаренко с группой руководителей партизанских отрядов после получения правительственных наград}

^{На уборке урожая. Краснодарский край}

^{Рабочий завода «Динамо» в Москве готовит стволы для минометов}

^{Погрузка оборудования одного из ленинградских заводов}

^{Жители Украины уходят на восток}

^{Погрузка танков в одном из британских портов для отправки в СССР. Сентябрь 1941 г.}

^{И. В. Сталин, Г. Трумэн и У. Черчилль в зале заседаний. Потсдамская конференция. 1945 г.}

^{Со знаменем к Рейхстагу. 30 апреля 1945 г.}

^{Генерал-фельдмаршал В. Кейтель подписывает Акт о капитуляции Германии}

^{Советские войска в наступлении. Маньчжурия. Август 1945 г.}

^{Подписание Акта о капитуляции Японии на американском линкоре «Миссури». 2 сентября 1945 г.}

^{Парад Победы. 24 июня 1945 г.}

^{Командующие фронтами на заключительном этапе войны. Сидят (слева направо): И. С. Конев, А. М. Василевский, Г. К. Жуков, К. К. Рокоссовский, К. А. Мерецков. Стоят: Ф. И. Толбухин, Р. Я. Малиновский, Л. А. Говоров, А. И. Еременко, И. Х. Баграмян. Июнь 1945 г.}

1

Городецкий Г. Миф «Ледокола»: Накануне войны. М., 1995. С. 3.

(обратно)

2

Нюрнбергский процесс над главными немецкими военными преступниками: Сб. материалов: в 7 т. М., 1960–1961. Т. 5. С. 569 (далее — Нюрнбергский процесс).

(обратно)

3

Попов Г. X. Три войны Сталина. М., 2005. С. 190.

(обратно)

4

См.: Знамя. 1990. № 12. С. 90–91.

(обратно)

5

Шейнис З. Провокация века. М., 1992. С. 49.

(обратно)

6

В сентябре 1938 г. в Мюнхене главы правительств Англии, Франции, Германии и Италии приняли решение о расчленении Чехословакии, о передаче ряда ее пограничных районов Германии.

(обратно)

7

Подробнее об этом см.: Новая и новейшая история. 1989. № 5.

(обратно)

8

См.: История Великой Отечественной войны Советского Союза. 1941–1945. М., 1960. Т. 1. С. 172–173.

(обратно)

9

Цит. по: История дипломатии. М., 1965. Т. 3. С. 606.

(обратно)

10

Российский государственный архив социальной и политической истории (далее РГАСПИ). Ф. 74. Оп. 1. Ед. Хр. 378.

(обратно)

11

Октябрь. 1991. № 8. С. 189.

(обратно)

12

Знамя. 1990. № 6. С. 131.

(обратно)

13

См.: Вопросы истории. 1990. № 9. С. 84.

(обратно)

14

См.: Вопросы истории. 1990. № 8. С. 72.

(обратно)

15

См.: Вопросы истории. 1990. № 8. С. 67.

(обратно)

16

Характерным образцом подобного рода нацистских «обоснований» явилась декларация Гитлера в связи с нападением на СССР, которую 22 июня 1941 г. зачитал по берлинскому радио Геббельс.

(обратно)

17

См.: 1941 год. Документы: в 2-х книгах. Кн. 2. М., 1998. С. 215–220.

(обратно)

18

Волкогонов Д. Триумф и трагедия. М., 1989. Кн. 2. Ч. 1. С. 136.

(обратно)

19

См.: Красная звезда. 1993. 30 июля.

(обратно)

20

Цит. по: За рубежом. 1991. № 45. С. 7.

(обратно)

21

Знамя. 1989. № 10. С. 102.

(обратно)

22

Личный архив автора.

(обратно)

23

Бережков В. М. Страницы дипломатической истории. М., 1982. С. 33.

(обратно)

24

Личный архив автора.

(обратно)

25

Немецкий историк Й. Хоффман, ссылаясь на показания советских военнопленных, называет этого генерала М. С. Хозиным — начальником Военной академии им. Фрунзе (См.: Отечественная история. 1992. № 4. С. 238).

(обратно)

26

РГАСПИ. Ф. 3. Оп. 1. Ед. Хр. 3808. Л. 11–12.

(обратно)

27

Промышленность СССР: Статистический сб. М., 1957. С. 10.

(обратно)

28

Советский Союз в годы Великой Отечественной войны. М., 1985. С. 15; По единому плану. М., 1971. С. 84.

(обратно)

29

Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам. Т. 3 (1941–1952). М., 1968. С. 23.

(обратно)

30

История СССР с древнейших времен до наших дней. М., 1971. Т. IX. С. 322.

(обратно)

31

История СССР с древнейших времен до наших дней. М., 1971. Т. IX. С. 323.

(обратно)

32

Рабочий класс СССР накануне и в годы Великой Отечественной войны. 1938–1945 гг. М., 1984. Т. 3. С. 114.

(обратно)

33

История СССР с древнейших времен до наших дней. Т. IX. С. 340; По единому плану. С. 84.

(обратно)

34

Куманев Г. А. Война и железнодорожный транспорт СССР. 1941–1945. М., 1988, С. 46.

(обратно)

35

История СССР с древнейших времен до наших дней. Т. IX. С. 317.

(обратно)

36

История СССР с древнейших времен до наших дней. Т. IX. С. 344.

(обратно)

37

Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 5446. Оп. 25. Д. 1376. Л. 173–174.

(обратно)

38

Архив Института военной истории МО РФ. Документы и материалы. Инв. № 819. Л. 6.

(обратно)

39

Социалистическое народное хозяйство в 1933–1940 гг. М., 1963. С. 531.

(обратно)

40

История СССР с древнейших времен до наших дней. Т. IX. С. 362.

(обратно)

41

История СССР с древнейших времен до наших дней. Т. IX. С. 363.

(обратно)

42

Вознесенский И. Военная экономика СССР в период Отечественной войны. М., 1947. С. 154.

(обратно)

43

Михаил Моисеевич Каганович — брат Л. М. Кагановича.

(обратно)

44

Российский государственный архив экономики (РГАЭ). Ф. 4372. Оп. 44. Д. 627. Л. 32; По единому плану. С. 84.

(обратно)

45

Куманев Г. А. Трудный путь к победе. 1941–1945 гг. М. 1995. С. 5; Шаги пятилеток: Развитие экономики. М., 1968. С. 113.

(обратно)

46

Институт российской истории РАН. Документы и материалы. Инв. № 04/467. Л. 69.

(обратно)

47

Военно-исторический журнал. 1971. № 2. С. 11.

(обратно)

48

Военно-исторический журнал. 1971. № 2. С. 11.

(обратно)

49

Куманев Г. А. 1941–1945. Краткая история, документы, фотографии. М., 1982. С. 15.

(обратно)

50

Центральный архив МО РФ (ЦАМО). Ф. 81. Оп. 12079. Д. 4. Л. 31–36.

(обратно)

51

Архив Института военной истории МО РФ (далее Архив ИВИ). Ф. 221. Оп. 26. Д. 22. Л. 56.

(обратно)

52

Архив внешней политики РФ (далее АВП РФ). Ф. 6. Оп. 1. Д. 193. Л.

(обратно)

53

Архив Министерства иностранных дел Финляндии (далее Архив МИД Финляндии). Ф. 109. Оп. А. Д. 1–6. Папка 1 В. (Пер. с фин.)

(обратно)

54

Линия Паасикиви: Статьи и речи Юхо Паасикиви. 1944–1956 гг./ М… 1958. С. 73–74. (Пер. с фин.)

(обратно)

55

Российский государственный военный архив (далее РГВА). Ф. 33987. Оп. 3. Д. 1240. Л. 84.

(обратно)

56

Российский государственный военный архив (далее РГВА). Ф. 33987. Оп. 3. Д. 1240. Л 90–91.

(обратно)

57

Российский государственный военный архив (далее РГВА). Ф. 33987. Оп. 3. Д. 1240. Л. 77.

(обратно)

58

См.: Архив МИД Финляндии. Ф. 109. Оп. А. 11. Д. 1–6. Папка 1 В. (Пер. с фин.)

(обратно)

59

См.: Архив МИД Финляндии. Ф. 109. Оп. А. 11. Д. 1–6. Папка 1 В. (Пер. с фин.)

(обратно)

60

Архив ИВИ. Ф. 221. Оп. 26. Д. 22. Л. 84.

(обратно)

61

РГВА. Ф. 25888. Оп. 14. Д. 2. Л. 1–14.

(обратно)

62

Архив ИВИ. Ф. 221. Оп. 26. Д. 22. Л. 135; РГВА. Ф. 37977. Оп. 1. Д. 233. Л. 1–4.

(обратно)

63

Архив ИВИ. Ф. 221. Оп. 26. Д. 22. Л. 135; РГВА. Ф. 37977. Оп. 1. Д. 233. Л. 136.

(обратно)

64

Архив ИВИ. Ф. 221. Оп. 26. Д. 22. Л. 135; РГВА. Ф. 37977. Оп. 1. Д. 233. Л. 212.

(обратно)

65

Внешняя политика СССР: Сб. документов. М., 1946. Т. IV. С. 464.

(обратно)

66

Архив ИВИ. Ф. 221. Оп. 26. Д. 22. Л. 164, 166.

(обратно)

67

АВП РФ. Ф. 06. Оп. 1. Д. 4. Л. 75–77.

(обратно)

68

Архив ИВИ. Ф. 221. Оп. 26. Д. 22. Л. 234.

(обратно)

69

Архив ИВИ. Ф. 221. Оп. 26. Д. 22. Л. 395–396.

(обратно)

70

Архив ИВИ. Ф. 221. Оп. 26. Д. 22. Оп. 263. Д. 21. Л. 35.

(обратно)

71

РГВА. Ф. 33987. Оп. 3. Д. 1386. Л. 155.

(обратно)

72

Архив ИВИ. Ф. 221. Оп. 263. Д. 21. Л. 103, 106.

(обратно)

73

Архив МИД Финляндии. Ф 109. Оп. А. Д. 7. Папка 2. (Пер. с фин.)

(обратно)

74

Архив ИВИ. Ф. 221. Оп. 263. Д. 21. Л. 207.

(обратно)

75

АВП РФ. Ф. 06. Оп. 2. Д. 315. Л. 22–25.

(обратно)

76

Архив ИВИ. Ф. 207. Оп. 249. Д. 6. Л. 27.

(обратно)

77

См.: Материалы Военного архива Финляндии. Отделение военной истории. Отчет о деятельности тыловых частей во время Зимней войны. Военнопленные. 1939–1940 гг. Т. 7695. (Пер. с фин.); За рубежом. 1989. № 48.

(обратно)

78

Архив МИД Финляндии. Ф. 109. Оп. Е. Д. 7. Папка 43. (Пер. с фин.)

(обратно)

79

Институт российской истории (далее ИРИ) РАН. Документы и материалы. Инв. № 04/467. Л. 156–157.

(обратно)

80

Институт российской истории (далее ИРИ) РАН. Документы и материалы. Инв. № 04/467. Л. 191.

(обратно)

81

Институт российской истории (далее ИРИ) РАН. Документы и материалы. Инв. № 04/467. Л. 190.

(обратно)

82

Институт российской истории (далее ИРИ) РАН. Документы и материалы. Инв. № 04/467. Л. 191.

(обратно)

83

Гальдер Ф. Военный дневник. М., 1971. Т. 3. Кн. 1. С. 60, 93.

(обратно)

84

См.: Личный архив автора.

(обратно)

85

ИРИ. Документы и материалы. Инв. № 04/467. Л. 159.

(обратно)

86

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Сб. док. М., 1995. Т. 1. Накануне. Кн. 2. С. 221.

(обратно)

87

Рассказ А. И. Микояна о беседе германского посла Ф. Шуленбурга с полпредом СССР в Германии нашел подтверждение в одном из мидовских архивных документов: в дневниковой записи В. Г. Деканозова от 5 мая 1941 г. (См.: Соколов В. В. Дипломатический ход во имя мира // Вестник МИД СССР. 1990. № 20. С. 59–63).

(обратно)

88

«Монах» предупреждает Сталина // Очерки истории Российской внешней разведки. М., 1999. С. 434–437.

(обратно)

89

Личный архив автора.

(обратно)

90

Личный архив автора.

(обратно)

91

Я. Е. Берзин — в 1924–1935 гг. и в июле-ноябре 1937 г. начальник Разведывательного управления РККА. В 1938 г. репрессирован.

(обратно)

92

Личный архив автора.

(обратно)

93

Личный архив автора.

(обратно)

94

Гальдер Ф. Военный дневник. Т. 3. Кн. 1. С. 25.

(обратно)

95

Личный архив автора.

(обратно)

96

Личный архив автора.

(обратно)

97

Личный архив автора.

(обратно)

98

Личный архив автора.

(обратно)

99

Ильинский Я. Финляндская белогвардейщина на службе у Гитлера. М., 1941; Раздавим белофинскую гадину. Таллин: [Управление политической пропаганды КБФ], 1941; Куприянов Г. Народ Карело-Финской ССР поднялся на Великую Отечественную войну. Петрозаводск, 1941; Он же. Белофинские холопы Гитлера понесут возмездие. Карело-Фин. ГИЗ. 1942; Асктикайнен Т. Финский народ против войны в СССР // Коммунистический Интернационал. 1941. № 6–7; Доом Б. Финские холопы фашизма // Интернациональная молодежь. 1941. № 7–8; Викторов Я. Финские холопы Гитлера получат по заслугам // Правда. 1941. 28 июня; Марков М. Финский народ против войны с СССР // Там же. 6 июля; Крастынь Я. Финляндия под игом фашизма. М.; Л., 1942; Ильинский Я. Финляндия. М., 1942; Коновалов Н. Свидетельские показания финского генерала Сийласвуо // Известия. 1942. 15 янв.; Куусинен О. Финляндия без маски. М., 1943; Куприянов Г. Карело-финский народ в борьбе против немецко-фашистских захватчиков: Госиздат Карело-Финской ССР., 1943; Финские холопы Гитлера — злейшие враги Советского Союза (В помощь пропагандисту и агитатору). Л., 1944; Долгополов М., Кофман А. Финские изверги. М., 1944; и др.

(обратно)

100

Кровью сердца: сб. писем и документов об издевательствах и насилиях фашистских разбойников над советскими людьми во временно оккупированных районах, о разбое и грабежах, массовом истреблении советских людей и угоне их в рабство. Беломорск, 1943; Зверства немецко-фашистских захватчиков: сб. документов и рассказов очевидцев. Беломорск, 1943; Убей убийцу: сб. материалов об обстрелах немецкими и финскими варварами жилых кварталов и невольных объектов Ленинграда. Л., 1944; О злодеяниях и зверствах финско-фашистских захватчиков: сб. документов. М., 1944; Чудовищные злодеяния финско-фашистских захватчиков на территории Карело-Финской ССР: сб. документов и материалов. Петрозаводск, 1945; и др.

(обратно)

101

На Карельском фронте. Боевые эпизоды. Архангельск, 1941; Чехов В. Пограничники в боях за Родину. Очерки с Карельского фронта. Карело-Фин. ГИЗ, 1942; Чубук И., Андриенко К. Гвардейцы Карельского фронта. Карело-Фин. ГИЗ, 1944; Победа Красной Армии на Карельском перешейке. М., 1944; Готовцев А. И. Победа Красной Армии на Карельском перешейке. М., 1945; За родной Север: очерки и статьи о наступательных боях в Карелии и Заполярье. Петрозаводск, 1945; и др.

(обратно)

102

Павленко Н. Выборгская операция. Прорыв обороны на Карельском перешейке // Военная мысль. 1944. № 10–11; Жарков С, Брауде З. Система укреплений финнов на Карельском перешейке // Там же; Мировицкий П. Наступление стрелкового полка с самоходной артиллерией на укрепленные позиции: (Из опыта боев на Карельском перешейке) // Военный вестник. 1944. № 15; Ильин А. Фортификационное оборудование финнами Карельского перешейка // Военно-инженерный журнал. 1944. № 10; Браудэ З., Жирков С. Противотанковая оборона финнов на Карельском перешейке // Журнал бронетанковых и механизированных войск. 1944 № 10; Мелах М., Сожин Г. Взаимодействие авиации с наземными войсками при прорыве сильно укрепленных оборонительных рубежей (По опыту операции на Карельском перешейке) // Вестник воздушного флота. 1944 № 14; и др.

(обратно)

103

Шур М. В Карельских лесах // Правда. 1941. 23 сент.; Он же. Боевые дела карело-финских партизан // Там же. 1942. 16 февр.; Моносов П., Трофимов Ф. Шумят карельские леса: рассказы партизан. Архангельск, 1942; Они же. Карело-финские партизаны. Беломорск, 1942; Никошиенко И. В карельских лесах: очерки [Петрозаводск]: Карело-Фин. ГИЗ, 1942; и др.

(обратно)

104

См.: Цымбал С. Конец двадцатой лапландской // На рубеже. [Петрозаводск], 1946. № 6, 7.

(обратно)

105

Крутиков А. Великая Отечественная война Советского Союза. М., 1947; Голиков С. З. Выдающиеся победы Советской Армии в Великой Отечественной войне. М., 1952; Анисимов И. В., Кузьмин Г. В. Великая Отечественная война Советского Союза. М., 1952; Воробьев Ф. Д., Кравцов В. М. Победы Советских Вооруженных сил в Великой Отечественной войне, 1941–1945: краткий очерк. М., 1954; и др.

(обратно)

106

Крайнов П. Международное положение СССР в годы Великой Отечественной войны и борьба за всеобщий и прочный мир. М., 1946; Деборин Г. А. Международные отношения в годы Великой Отечественной войны (1941–1945). М.; Л., 1948; Внешняя политика СССР и международные отношения в годы Великой Отечественной войны и в послевоенный период. М., 1952; Ивашин И. Ф. Международные отношения и внешняя политика СССР в период Второй мировой войны. М., 1954; Кожевников Ф. И. Великая Отечественная Советского Союза и некоторые вопросы международного права. М., 1954; и др.

(обратно)

107

Рудный В. Героический Гангут // Советский воин. 1951. № 14; Игнатьев В. Советские летчики в боях за Карелию // Вестник воздушного флота. 1952. № 7; Он же. В Заполярье // Там же. 1953. № 4; Сербии А. Победа в Карелии // На рубеже. [Петрозаводск], 1954. № 6; Майков Е. И. Инженерное обеспечение боевых действий войск в Заполярье / Инженерные войска Советской Армии в важнейших операциях Великой Отечественной войны. М., 1958; Егоров П. Двадцатилетие Выборгской и Свирско-Петрозаводской операций // Военно-исторический журнал. 1964. № 6; Ингульская Л. А. Выход Финляндии из Второй мировой войны // Международные отношения. Политика. Дипломатия, XVI–XX вв.: к 80-летию И. М. Майского. М., 1964; Минеев Н. Ф., Комаров Н. Я. В Выборгской операции // Вестник противовоздушной обороны. 1965. № 6; и др.

(обратно)

108

Манкевич А. И. Краснознаменная Ладожская флотилия в Великой Отечественной войне. М., 1955; Борисов А. Д. Освобождение Советской Карелии (1944 год). М., 1956; Мушников А. Н. В боях за Выборг и Петрозаводск. М., 1957; Смирнов С. А. Мурманская область в годы Великой Отечественной войны, 1941–1945 гг. Мурманск, 1959; Кропотов И. М. Военно-организаторская работа Мурманской партийной организации в первый период Великой Отечественной войны. Мурманск, 1958; Яковлев Б. Н. Подвиг освободителей. Петрозаводск, 1964; и др.

(обратно)

109

Иванов Л. Н. Очерки международных отношений в период Второй мировой войны (1939–1945 гг.). М., 1958; Исраэлян В. Л. Дипломатическая история Великой Отечественной войны, 1941–1945 гг. М., 1959.

Королев Ф. В лесах Калевалы: Записки комиссара партизанского отряда. Вологда, 1960; Яковлев И. С. В лесах Карелии // Советские партизаны. М., 1961; Горят костры партизанские: воспоминания партизан. Л., 1966; Незабываемое: воспоминание о Великой Отечественной войне. Петрозаводск, 1967 (2-е изд.: 1974).

Мерецков К. А. На службе народу: страницы воспоминаний. М., 1968 (2-е изд.: 1970; 3-е изд.: 1983).

(обратно)

110

Вторая мировая война, 1939–1945 гг.: военно-исторический очерк. М., 1958. С. 120–121.

(обратно)

111

Вторая мировая война, 1939–1945 гг.: военно-исторический очерк. М., 1958. С. 121.

(обратно)

112

История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945. М., 1961. Т. 2. С. 18.

(обратно)

113

История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945. М., 1961. Т. 2. С. 33.

(обратно)

114

История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945. М., 1961. Т. 2. С. 392.

(обратно)

115

См.: Свиридов В. П., Якутович В. П., Василенко В. Е. Битва за Ленинград, 1941–1944. Л., 1962; Ордена Ленина Ленинградский военный округ: исторический очерк. Л., 1968 (2-е изд.: 1975; 3-е изд.: 1987).

(обратно)

116

История Второй мировой войны, 1939–1945. М., 1973–1982. Т. 1–12; История внешней политики СССР, 1917–1945 гг. 2-е изд., перераб. и доп. М., 1976. Т. 1; Карельский фронт в Великой Отечественной войне, 1941–1945 гг.: военно-исторический очерк. М., 1984; Советский Союз в годы Великой Отечественной войны. М., 1985; и др.

(обратно)

117

Ингульская Л. А. В борьбе за демократизацию Финляндии (1944–1948). М, 1972; Похлебкин В. В. СССР — Финляндия. М., 1975; Барышников Н. И., Барышников В. И. Финляндия во Второй мировой войне. Л., 1985; Барышников Н. И., Барышников В. Н., Федоров В. Г. Финляндия во Второй мировой войне. 2-е изд. М., 1989; Сиполс В. Я. На пути к великой Победе: советская дипломатия в 1941–1945 гг. М., 1985; Исраэлян В. Л. Дипломатия в годы войны (1941–1945). М., 1985; Федоров В. Г. Советский Союз и Финляндия. М., 1988; Суни Л. В. Начало германо-финского сближения летом 1940 г. // Ученые записки — Петрозаводский гос. университет им. О. В. Куусинена. Петрозаводск, 1970. Т. XVII; Вайну X.М. Блокада Ленинграда и Финляндия // Тезисы докладов V Всесоюзной конференции по изучению Скандинавских стран и Финляндии. М., 1971; Куманев Г. А. Итоги и уроки Второй мировой войны (К 40-летию выхода Финляндии из войны) // Коммунистич. Хельсинки, 1984. № 2; и др.

(обратно)

118

Карелия в годы Великой Отечественной войны, 1941–1945: документы и материалы. Петрозаводск, 1975.

(обратно)

119

Цит. по: Барышников Н. И., Барышников В. Н., Федоров В. Я. Финляндия во Второй мировой войне. С. 152.

(обратно)

120

Великая Отечественная война, 1941–1945: Военно-исторические очерки. М., 1998–1999. Кн. 1–4; Семиряга М. И. Тайны сталинской дипломатии, 1939–1941. М., 1992; Расила В. История Финляндии. Петрозаводск, 1996; Сиполс В. Я. Тайны дипломатические. Канун Великой Отечественной войны, 1939–1941. Спб.; Хельсинки, 2002; Барышников В. Н. Вступление Финляндии во Вторую мировую войну. Спб., 2003; и др.

(обратно)

121

По обе стороны Карельского фронта: документы и материалы. Петрозаводск, 1995; Секреты Гитлера на столе у Сталина. М., 1995; Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 1, кн. 1–2. М., 1995; Синицын Е. Резидент свидетельствует. М., 1996; Судоплатов П. Разведка и Кремль. М., 1996; Хрущев Н. С. Воспоминания. М., 1997; и др.

(обратно)

122

Барышников Н. И. О действиях войск Северного фронта в начале войны // Военная мысль. 1992. № 2; Он же. Всего одна нота… // Родина. 1995. № 12; Он же. Характерные черты современной финской историографии войны 1941–1944 годов // Правда и вымыслы о войне: проблемы историографии Великой Отечественной войны, 1941–1945 гг. СПб.; Пушкин, 1997; Он же. Маннергейм и блокада Ленинграда// Петербургские чтения, 1998–1999. Спб., 1999; Он же. О мнимой агрессии СССР против Финляндии 25 июня 1941 г. // Великая Отечественная война: правда и вымысел. Спб., 2000; Киселев А. Гитлер и война на севере Европы // Север. 1994. № 5/6; Комаров А. А. Выход Финляндии из Второй мировой войны (по материалам Архива внешней политики России, МИД России) // Северная Европа. Проблемы истории: Сборник научных трудов. М., 1995; Вайну X. Многоликий Маннергейм // Новая и новейшая история. 1997. № 5; Барышников В. Н. Особенности отношений между СССР и Финляндией в 1940 г. // Международные отношения на Севере Европы: История и современность. Мурманск, 1999; Он же. Что было известно в 1941 г. о возможности нападения Финляндии на СССР и наступлении финских войск на Ленинград // Уроки Второй мировой войны и проблемы обеспечения мира в XXI в. СПб., 2000; Он же. Германо-финляндское военное сотрудничество во второй половине 1940 г. // Скандинавские чтения 2000 года. СПб., 2002; и др.

(обратно)

123

Саломаа Э. Вовлечение Финляндии во Вторую мировую фону в качестве союзницы фашистской Германии // Вторая мировая война. Общие проблемы. М., 1966. Кн. 1; Сеппяля X. В кильватере Германии: фрагменты из книги «Финляндия как агрессор в 1941 году» // Север. 1988. № 7; Poltinen T. Suomi kansainvalisessa, 1941–1947. I–III. Porbo-Hels-Jula, 1979–1981; Vehvilainen О. Itsannaat ja aseveljet — Suomalaisen hallinnon ja saksalaisen sotavaen suhteista 1940–1944 // Historiallinen Arhisto. 1984. № 82; Вехвиляйнен О. Выход Финляндии из Второй мировой войны // Труды VIII советско-финляндского симпозиума историков. Петрозаводск, 21–23 октября 1981 г. Л., 1985; Maninnen O. Suur-Suomen aariviivat Kysymys tulevaisuudesta ja turvaliisuudesta Suomen Saksan Politiik-assa 1941. Hels., 1980; Маниннен О. Маршал Маннергейм и причина вой-ны // Север. 1992. № 11–12; Iokipii M. Iatkosodan synty. Hels., 1987; Йокипии М. Финляндия на пути к войне: исследование о военном сотрудничестве Германии и Финляндии в 1940–1941 гг. Петрозаводск, 1999; и др.

(обратно)

124

Kasallisarkisto. Varanto Risto Rytin. Asia 23. Lehti 1.

(обратно)

125

Цит. по: Барышников Н. И., Барышников В. Н., Федоров В. Г. Финляндия во Второй мировой войне. С. 145.

(обратно)

126

Институт российской истории РАН. Документы и материалы. Инв. № 148. Л. 148.

(обратно)

127

Личный архив автора.

(обратно)

128

Личный архив автора.

(обратно)

129

Личный архив автора.

(обратно)

130

В этом послании И. В. Сталина Ф. Рузвельту, отправленном действительно 4 августа 1941 г., говорилось: «СССР придает большое значение вопросу о нейтрализации Финляндии и отходу ее от Германии. Разрыв отношений между Англией и Финляндией и объявленная Англией блокада Финляндии уже возымели свое действие и породили конфликты в правящих кругах Финляндии. Раздаются голоса за нейтралитет Финляндии и примирение с СССР. Если бы правительство США сочло необходимым пригрозить Финляндии разрывом отношений, то Правительство Финляндии стало бы более решительным в вопросе отхода от Германии. В этом случае Советское Правительство могло бы пойти на некоторые территориальные уступки Финляндии (курсив наш. — Г. К.) с тем, чтобы замирить последнюю и заключить с нею новый мирный договор». (Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. 2-е изд. М., 1976. Т. 2 (август 1941 — декабрь 1945 г.). С. 5).

(обратно)

131

Личный архив автора.

(обратно)

132

Личный архив автора.

(обратно)

133

Войонмаа В. Дипломатическая почта. М., С. 40.

(обратно)

134

См.: Kansallisarkisto. Varanto К. Mannerheim. Asia 129. Lehti 1. «Bulletin of International News. 1941. 13 dec.

(обратно)

135

См.: Kansallisarkisto. Varanto К. Mannerheim. Asia 129. Lehti 1. «Bulletin of International News. 1941. 13 dec.

(обратно)

136

Юссила О., Хентиля С., Невакиви Ю. Политическая история Финляндии, 1809–1995. М., 1998.

(обратно)

137

Юссила О., Хентиля С., Невакиви Ю. Политическая история Финляндии, 1809–1995. М., 1998. С. 203.

(обратно)

138

Юссила О., Хентиля С., Невакиви Ю. Политическая история Финляндии, 1809–1995. М., 1998. С. 201.

(обратно)

139

Юссила О., Хентиля С., Невакиви Ю. Политическая история Финляндии, 1809–1995. М., 1998. С. 203.

(обратно)

140

Юссила О., Хентиля С., Невакиви Ю. Политическая история Финляндии, 1809–1995. М., 1998. С. 204.

(обратно)

141

Юссила О., Хентиля С., Невакиви Ю. Политическая история Финляндии, 1809–1995. М., 1998.

(обратно)

142

Юссила О., Хентиля С., Невакиви Ю. Политическая история Финляндии, 1809–1995. М., 1998.

(обратно)

143

См.: Север. 1988. № 7. С. 82.

(обратно)

144

История Второй мировой войны, 1939–1945. М., 1975. Т. 4. С. 21.

(обратно)

145

См.: Институт российской истории РАН. Документы и материалы. Инв. № 04/467. Л. 156–157 (далее — ИРИ РАН).

(обратно)

146

Нюрнбергский процесс над главными немецкими военными преступниками: Сб. материалов. М., 1954. Т. 2. С. 366.

(обратно)

147

Алещенко Н. М. Московский Совет в 1941–1945 гг. M., 1980. С. 79.

(обратно)

148

Архив Президента РФ. Коллекция документов.

(обратно)

149

Очерки истории Московской организации КПСС. М., 1966. С. 570.

(обратно)

150

Москва: Энциклопедия. М., 1980. С. 33.

(обратно)

151

История Москвы в годы Великой Отечественной войны и в послевоенный период, 1941–1965. М., 1967. С. 71.

(обратно)

152

Гальдер Ф. Военный дневник. М., 1971. Т. 3, кн. 2. С. 101.

(обратно)

153

Hitlers Weisungen fur die Kriegfuhrung 1939–1945. Frankfurt a/M, 1962. S. 142.

(обратно)

154

Архив Президента РФ. Коллекция документов.

(обратно)

155

Конечно, за годы войны определенный ущерб столице авиация противника все же смогла нанести. Так, в результате бомбардировок только за пять военных месяцев пострадали 6380 человек, было разрушено 22 промышленных объекта, 83 культурно-просветительных, учебных, научных, общественных зданий и т. д. Пострадали от вражеских налетов такие заводы Москвы, как «Серп и Молот», № 1 им. Сталина, «Борец», 1-й ГПЗ им. Л. М. Кагановича, Станколит, Краснопресненский машиностроительный и др., а среди зданий культурного и научного предназначения — Большой театр Союза ССР, театр им. Вахтангова, летний театр сада им. Баумана, Политехнический музей, цирк шапито, МГУ им. Ломоносова, Мединститут, Институт общественного питания Наркомторга СССР. На территорию Кремля также упало несколько сотен зажигалок и 15 фугасных бомб. Одна из них пробила крышу Большого Кремлевского дворца, но, к счастью, не взорвалась.

(обратно)

156

Москва военная, 1941–1945: Мемуары и архивные документы. М., 1995. С. 430.

(обратно)

157

Нюрнбергский процесс… Т. 2. С. 366.

(обратно)

158

Василевский А. Дело всей жизни. 2-е изд., доп. М., 1975. С. 151.

(обратно)

159

ИРИ РАН. Документы и материалы. Инв. № 04/467. Л. 237.

(обратно)

160

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. 10-е изд., доп. по рукописи автора. М., 1990. Т. 2. С. 220.

Личный архив автора.

(обратно)

161

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. 10-е изд., доп. по рукописи автора. М., 1990. Т. 2. С. 220.

Личный архив автора.

(обратно)

162

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. 10-е изд., доп. по рукописи автора. М., 1990. Т. 2. С. 220.

Личный архив автора.

(обратно)

163

ИРИ РАН. Документы и материалы. Инв. № 148. Л. 58–59.

(обратно)

164

Одновременно для подобных целей во всех районах г. Москвы и области были созданы специальные тройки.

(обратно)

165

ИРИ РАН. Документы и материалы. Инв. № 148. Л. 61–63об.

(обратно)

166

ИРИ РАН. Документы и материалы. Инв. № 04/467. Л. 239.

(обратно)

167

См.: Сообщения Советского Информбюро. М., 1944. Т. 1. С. 308.

(обратно)

168

ИРИ РАН. Документы и материалы. Инв. № 49. Л. 76.

(обратно)

169

Личный архив автора.

(обратно)

170

ИРИ РАН. Документы и материалы. Инв. № 04/467. Л. 254; Военно-исторический журнал. 1990. № 3. С. 15.

(обратно)

171

Гриф секретности снят: Потери Вооруженных сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах: Стат. исследование. М., 1993. С. 141; Военно-исторический журнал. 1990. № 3. С. 16.

(обратно)

172

Белобородов А. П. Всегда в бою. М., 1978. С. 4.

(обратно)

173

Цит. по: Разгром немцев под Москвой. М., 1943. С. 12.

(обратно)

174

Рейнгардт К. Поворот под Москвой: Крах гитлеровской стратегии зимой 1941/42 года. М., 1980. С. 143–144.

(обратно)

175

См.: Рейнгардт К. Поворот под Москвой. С. 189.

(обратно)

176

Роковые решения. М., 1958. С. 98.

(обратно)

177

Магнитофонная запись беседы автора с Маршалом Советского Союза А. М. Василевским. 15 июля 1977 г.

(обратно)

178

ИРИ РАН. Документы и материалы. Инв. № 04/467. Л. 244.

(обратно)

179

Гальдер Ф. Военный дневник. Т. 3, кн. 2. С. 103.

(обратно)

180

ИРИ РАН. Документы и материалы. Инв. № 04/467. Л. 266.

(обратно)

181

ИРИ РАН. Документы и материалы. Инв. № 04/467. Л. 271.

(обратно)

182

Типпельскирх К. История Второй мировой войны. М., 1956. С. 201.

(обратно)

183

История Москвы: Краткий очерк. М., 1974. С. 360.

(обратно)

184

Андреев П., Буков К. Подвиг города-героя, 1941–1945. М., 1965. С. 154.

(обратно)

185

История Москвы в годы Великой Отечественной войны и в послевоенный период, 1941–1965. С. 87.

(обратно)

186

История Москвы в годы Великой Отечественной войны и в послевоенный период, 1941–1965. С. 88.

(обратно)

187

История Москвы в годы Великой Отечественной войны и в послевоенный период, 1941–1965. С. 89.

(обратно)

188

Возрождение прифронтовых и освобожденных районов в годы Великой Отечественной войны, 1941–1945. М., 1986. С. 52–53.

(обратно)

189

История Москвы: Краткий очерк. С. 262.

(обратно)

190

История Москвы: Краткий очерк. С. 364.

(обратно)

191

Куманев Г. А. Советский тыл — фронту, 1941–1945 гг. М., 1970. С. 25; История Великой Отечественной войны Советского Союза, 1941–1945. М., 1961. Т. 3. С. 181.

(обратно)

192

См.: Рабочий класс СССР накануне и в годы Великой Отечественной войны, 1938–1945 гг. М., 1984. Т. 3. С. 253.

(обратно)

193

Морехина Г. Г. Рабочий класс — фронту. М., 1962. С. 461.

(обратно)

194

История Москвы в годы Великой Отечественной войны и в послевоенный период, 1941–1965. С. 120.

(обратно)

195

Москва: Энциклопедия. С. 34.

(обратно)

196

Москва: Энциклопедия. С. 34.

(обратно)

197

История Москвы в годы Великой Отечественной войны и в послевоенный период, 1941–1965. С. 99; История Москвы: Краткий очерк. С. 368.

(обратно)

198

Москва: Энциклопедия. С. 35.

(обратно)

199

Москва — фронту, 1941–1945: Сб. документов и материалов. М., 1966. С. 363.

(обратно)

200

Советская культура в годы Великой Отечественной войны. М., 1976. С. 38–39.

(обратно)

201

Наука и ученые России в годы Великой Отечественной войны, 1941–1945: Очерки, воспоминания, документы. М., 1996. С. 166.

(обратно)

202

Гальдер Ф. Военный дневник. Т. 3, кн. 2. С. 78.

(обратно)

203

История Москвы в годы Великой Отечественной войны и в послевоенный период, 1941–1965. С. 129.

(обратно)

204

История Москвы в годы Великой Отечественной войны и в послевоенный период, 1941–1965. С. 150, 153.

(обратно)

205

История Москвы в годы Великой Отечественной войны и в послевоенный период, 1941–1965. С. 152.

(обратно)

206

Москва: Энциклопедия. С. 35.

(обратно)

207

Москва: Энциклопедия. С. 35.

(обратно)

208

Глава включает в себя три разных по объему текста, которые в несколько сокращенном виде были напечатаны в газетах «Правда» (18 ноября 1988 г.), «Московская правда» (7 мая 1989 г.) и в еженедельнике «Неделя» (18–24 мая 1991 г. № 47). При подготовке настоящей книги автор внес в их содержание некоторые исправления и дополнения.

(обратно)

209

Огненные годы: Документы и материалы об участии комсомола в Великой Отечественной войне. М., 1971. С. 61.

(обратно)

210

Запрет на демонстрацию фильма «Подвиг и подлог» через год был снят, и фильм был показан по ЦТ 16 ноября 1991 г.

(обратно)

211

Магнитофонная запись беседы автора с И. Е. Добробабиным в декабре 1988 г.

(обратно)

212

Научный архив Института российской истории РАН. Фонд Великой Отечественной войны. Коллекция документов.

(обратно)

213

Научный архив Института российской истории РАН. Фонд Великой Отечественной войны. Коллекция документов.

(обратно)

214

Разгром немецких войск под Москвой (Московская операция Западного фронта 16 ноября 1941 г. — 31 января 1942 г.). Ч. 1 / Под главной редакцией Маршала Советского Союза Б. М. Шапошникова. М., 1943. С. 42–43.

(обратно)

215

Государственный архив Российской Федерации. Ф. 8131 ее. Оп. 27. Д. 4041. Л. 306.

(обратно)

216

Государственный архив Российской Федерации. Ф. 8131 ее. Оп. 27. Д. 4041. Л. 308.

(обратно)

217

Распоясавшийся Жук в главе 10 своего клеветнического опуса («Командующий Западным фронтом генерал армии Г. К. Жуков») утверждает, что невозможно подсчитать, сколько всего было расстреляно безвинного народа по приказам, подписанным Г. К. Жуковым. «И подумать-то страшно!» — восклицает автор. И далее: «Не изменил Георгий Константинович своим людоедским принципам (?!!) и во время нахождения в должности командующего Ленинградским фронтом». (См.: С. 133, 134, 136).

(обратно)

218

Государственный архив Российской Федерации. Ф. 8131 ее. Оп. 27. Д. 4041. Л. 310.

(обратно)

219

Государственный архив Российской Федерации. Ф. 8131 ее. Оп. 27. Д. 4041. Л. 315.

(обратно)

220

Во втором томе двухтомного справочного издания «Герои Советского Союза» (М., 1988) на с. 142 сообщается, что стрелок 1075-го стрелкового полка гвардии рядовой Натаров Иван Моисеевич погиб в бою у Дубосеково 16.11.1941 г.

(обратно)

221

Кривицкий А. Ю. Подмосковный караул. М., 1970. С. 145–146.

(обратно)

222

Великая Отечественная война. 1941–1945. Энциклопедия. М., 1985. С. 684; Гриф секретности снят. Потери Вооруженных сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах. Статистическое исследование. М., 1993. С. 179, 182.

Только с 10 февраля по 30 марта 1943 г. в г. Сталинграде, его окрестностях и прилегающих районах Сталинградской области было захоронено в общих могилах 138 572 трупа солдат и офицеров вражеских войск (Институт российской истории РАН. Документы и материалы. Инв. № 148. Л. 75 об.).

(обратно)

223

Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941–1945. В 2-х томах. М., 1976. Т. 2. С. 51–52.

(обратно)

224

Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941–1945. В 2-х томах. М., 1976. Т. 2. С С. 317.

(обратно)

225

Этот Почетный меч позднее был вручен городу-герою. На его клинке на русском и английском языках выгравирована надпись: «Гражданам Сталинграда, крепким, как сталь, — от короля Георга VI в знак глубокого восхищения британского народа».

(обратно)

226

См., например, Куманев Г. А. Сталинградская битва (Краткий военно-исторический очерк, документы, материалы). М., 2008. С. 163–167, 410–411, 497–498 и др.

(обратно)

227

Под разгромленными дивизиями в научной литературе принято считать дивизии, потерявшие от 50 до 75 % личного состава.

(обратно)

228

Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании. Т. 2. М., 1976. С. 77.

(обратно)

229

Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании. Т. 1. С. 171–172.

(обратно)

230

Документы Министерства иностранных дел Германии. М., 1946. Вып. 2. Германская политика в Турции. С. 58, 92.

(обратно)

231

Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании. Т. 2. С. 44–45.

(обратно)

232

Нюрнбергский процесс. Сборник материалов. М., 1954. Т. 1. С. 366.

(обратно)

233

Манаков Н. А. В кольце блокады. Л., 1961., С. 14–15.

(обратно)

234

На защите невской твердыни / Князев С. П., Стрешинский М. П., Франтишев И. М. и др. Л., 1965. С. 56.

(обратно)

235

На защите невской твердыни / Князев С. П., Стрешинский М. П., Франтишев И. М. и др. Л., 1965. С. 60.

(обратно)

236

Российский государственный архив социально-политической истории. Ф. 77. Оп. 2. Д. 126. Микрофильм (далее — РГАСПИ).

(обратно)

237

Российский государственный архив социально-политической истории. Ф. 77. Оп. 2. Д. 126. Микрофильм (далее — РГАСПИ).

(обратно)

238

Манаков Н. А. Указ. соч. С. 38.

(обратно)

239

Воронов Н. Н. На службе военной. М., 1963. С. 186.

(обратно)

240

Куманев Г. А. Рядом со Сталиным. Смоленск, 2001. С. 35.

(обратно)

241

Ленинградская эпопея. Организация обороны и население города. СПб., 1995. С. 20.

(обратно)

242

РГАСПИ. Ф. 83. Оп. 1. Д. 18. Л. 4.

(обратно)

243

Россия и СССР в войнах XX века. М., 2001. С. 271.

(обратно)

244

Центральный государственный архив Санкт-Петербурга. Ф. 4886. Оп. 1. Д. 2. Л. 4.

(обратно)

245

Центральный государственный архив Санкт-Петербурга. Ф. 4886. Оп. 1. Д. 2. Л. 4.

(обратно)

246

Центральный государственный архив Санкт-Петербурга. Ф. 4886. Оп. 1. Д. 2. Л. 4.

(обратно)

247

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. 2-е изд., доп. М., 1974. Т. 1. С. 396.

(обратно)

248

Павлов Д. В. Ленинград в блокаде. М., 1969. С. 174.

(обратно)

249

Ленинград в Великой Отечественной войне Советского Союза. Л., 1944. Т. 1. С. 119.

(обратно)

250

На защите невской твердыни. С. 249.

(обратно)

251

Комаров Н. Я., Куманев Г. А. Указ. соч. С. 172, 204.

(обратно)

252

Очерки истории Ленинграда. Л., 1967. Т. 5. С. 692.

(обратно)

253

Комаров Н. Я., Куманев Г. А. Указ. соч. С. 156.

(обратно)

254

Шумилов Н. Д. В дни блокады. М., 1974. С. 105.

(обратно)

255

Карасев А. В. Ленинградцы в годы блокады. 1941–1943. М., 1959. С. 184.

(обратно)

256

900 героических дней. М. — Л., 1966. С. 397–398.

(обратно)

257

Ленинград в осаде: Сборник документов. СПб., 1995. С. 325, 329.

(обратно)

258

Очерки истории Ленинграда. Л., 1967. Т. 5. С. 692.

(обратно)

259

Ломагин Н. А. Неизвестная блокада. СПб. — М., 2002. Т. 2. С. 278–290.

(обратно)

260

Манаков Н. А. Указ. соч. С. 115.

(обратно)

261

Правда. 1942. 29 марта.

(обратно)

262

Ленинградская эпопея… С. 25.

(обратно)

263

Россия и СССР в войнах XX века. С. 274, 283.

(обратно)

264

900 героических дней. С. 401.

(обратно)

265

Война Германии против Советского Союза. 1941–1945. Документальная экспозиция: Пер. с нем. Берлин, 1991. С. 150.

(обратно)

266

«Совершенно секретно! Только для командования!» Стратегия фашистской Германии в войне против СССР: Документы и материалы. Пер. с нем. М., 1967. С. 395.

(обратно)

267

Личный архив автора.

(обратно)

268

Преступные цели — преступные средства: Документы об оккупационной политике фашистской Германии на территории СССР (1941–1944 гг.). М., 1968. С. 303.

(обратно)

269

Мюллер Н. Вермахт и оккупация (1941–1944): Пер. с нем. М., 1974. С. 193; Промышленность СССР: Статистический сборник. М., 1957. С. 142–143.

(обратно)

270

Пономаренко П. К. Всенародная борьба в тылу немецко-фашистских захватчиков. 1941–1944. М., 1982. С. 412–414, 451–453.

(обратно)

271

История Великой Отечественной войны Советского Союза. 1941–1945. М., 1960. Т. 1. С. 409.

(обратно)

272

История Коммунистической партии Советского Союза. М., 1970. Т. 5. Кн. 1. С. 58.

(обратно)

273

Вознесенский Н. Военная экономика СССР в период Отечественной войны. М., 1947. С. 26.

(обратно)

274

Коммунист. 1967. № 1. С. 23.

(обратно)

275

Коммунист. 1982. № 10. С. 84–85.

(обратно)

276

Социалистическое народное хозяйство СССР в 1933–1940 гг. М., 1963. С. 531.

(обратно)

277

Страна Советов за 50 лет: Сб. статистических материалов. М., 1967. С. 119.

(обратно)

278

История Второй мировой войны. 1939–1945. М., 1974. Т. 3. С. 386.

(обратно)

279

СССР в борьбе против фашистской агрессии. 1933–1945. М., 1976. С. 256.

(обратно)

280

Советский Союз в годы Великой Отечественной войны. М., 1985. С. 81.

(обратно)

281

История Второй мировой войны 1939–1945. Т. 3. С. 283.

(обратно)

282

Вознесенский Н. Указ. соч. С. 171.

(обратно)

283

Институт российской истории РАН. Документы и материалы. Инв. № 148. Л. 82.

(обратно)

284

Советский тыл в первый период Великой Отечественной войны (1941–1942 гг.). М., 1988. С. 85.

(обратно)

285

Вознесенский Н. Указ. соч. С. 38.

(обратно)

286

Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам. М., 1968. Т. 3 (1941–1952). С. 44–48.

(обратно)

287

История Великой Отечественной войны Советского Союза. 1941–1945. М., 1961. Т. 2. С. 142.

(обратно)

288

Российский государственный архив экономики (далее: РГАЭ). Ф. 4372. Оп. 923. Д. 28. Л. 1, 88.

(обратно)

289

Российский государственный архив экономики (далее: РГАЭ). Ф. 4372. Оп. 923. Д. 28. Л. 1–2.

(обратно)

290

История Второй мировой войны. 1939–1945. М., 1975. Т. 4. С. 149.

(обратно)

291

Поступавшие на фронт танки Т-34 уже в первые месяцы войны продемонстрировали свое тактико-техническое превосходство над германскими боевыми машинами T-IV, которые были более уязвимыми в отношении брони, имели короткоствольное орудие и обладали меньшей маневренностью. Желание выпускать точно такие же танки, по свидетельству танкового стратега вермахта генерала Г. Гудериана, не встретило поддержки у немецких конструкторов. Их смущало не отвращение к подражанию, а невозможность производства с требуемой быстротой важнейших деталей Т-34, особенно дизельного двигателя; уступала и германская сталь.

(обратно)

292

Оружие победы. 1941–1945. М., 1985. С. 154; История Великой Отечественной войны Советского Союза. 1941–1945. Т. 2. С. 161.

(обратно)

293

История Второй мировой войны. 1939–1945. Т. 4. С. 158.

(обратно)

294

История Второй мировой войны. 1939–1945. Т. 5. С. 48.

(обратно)

295

Фойхтер Г. История воздушной войны в ее прошлом, настоящем и будущем. М., 1956. С. 164.

(обратно)

296

История Второй мировой войны. 1939–1945. Т. 4. С. 150.

(обратно)

297

История Второй мировой войны. 1939–1945. Т. 4. С. 150, 151, 158.

(обратно)

298

Советский тыл в первый период Великой Отечественной войны. С. 119.

(обратно)

299

Вознесенский Н. Указ. соч. С. 42.

(обратно)

300

История Второй мировой войны. 1939–1945. Т. 4. С. 151.

(обратно)

301

Советский тыл в Великой Отечественной войне. Кн. 2. С. 123.

(обратно)

302

Колесник А. Д. РСФСР в годы Великой Отечественной войны: Проблемы тыла и всенародной помощи фронту. М., 1982. С. 69.

(обратно)

303

История Великой Отечественной войны Советского Союза. 1941–1945. Т. 2. С. 498.

(обратно)

304

В результате вражеского нашествия и эвакуации черная металлургия СССР временно лишилась в 1941 г. 124 коксовых батарей общим объемом 64 589 куб. м, 61 доменной печи общим объемом 42285 куб. м, 204 мартеновских печей с общей площадью пода 5809 кв. м, 16 больших конверторов, 150 прокатных станов, 14 трубопрокатных станов и др. (РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 93. Д. 31. Л. 191).

(обратно)

305

Митрофанова А. В. Рабочий класс СССР в годы Великой Отечественной войны. М., 1971. С. 112; История Второй мировой войны 1939–1945. Т. 4. С. 14.

(обратно)

306

РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 93. Д. 31. Л. 186.

(обратно)

307

РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 93. Д. 31. Л. 187.

(обратно)

308

Кравченко Г. С. Экономика СССР в годы Великой Отечественной войны (1941–1945 гг.). М., 1970. С. 109, 144; Великая Отечественная война, 1941–1945: Энциклопедия. М., 1985. С. 817.

(обратно)

309

РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 93. Д. 32. Л. 120.

(обратно)

310

История Второй мировой войны. 1939–1945. Т. 4. С. 154.

(обратно)

311

РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 93. Д. 31. Л. 183.

(обратно)

312

РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 93. Д. 31. Л. 183.

(обратно)

313

РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 93. Д. 31. Л. 178–179.

(обратно)

314

История Второй мировой войны. 1939–1945. Т. 4. С. 136.

(обратно)

315

История Второй мировой войны. 1939–1945. Т. 4. С. 144.

(обратно)

316

28 июля 1941 г. СНК СССР принял постановление «О сохранении пенсий за пенсионерами, вернувшимися на производство». Пенсия сохранялась за весь период войны независимо от размера заработка пенсионеров на предприятиях. Это позволило привлечь значительное число пенсионеров на производство.

(обратно)

317

См.: Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам. Т. 3. С. 64.

(обратно)

318

История СССР с древнейших времен до наших дней. М., 1973. Т. 10. С. 81.

(обратно)

319

Экономика Советской Украины. 1965. № 4. С. 17.

(обратно)

320

РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 93. Д. 32. Л. 79.

(обратно)

321

РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 93. Д. 32. Л. 72.

(обратно)

322

Ковалев И. В. Транспорт в Великой Отечественной войне (1941–1945 гг.). М., 1981. С. 45.

(обратно)

323

Военные сообщения за 50 лет. М., 1967. С. 46.

(обратно)

324

Тыл Советской Армии. М., 1968. С. 122.

(обратно)

325

РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 93. Д. 28. Л. 8.

(обратно)

326

Вознесенский Н. Указ соч. С. 42; Архив Института военной истории МО РФ (далее: Архив ИВИ). Документы и материалы. Инв. № 819. Л. 389.

(обратно)

327

Центральный архив Министерства обороны РФ. Ф. 41. Оп. 27014. Д. 3. Л. 4–5.

(обратно)

328

Архив ИВИ. Инв. № 819. Л. 406.

(обратно)

329

Более подробно об этом см. в главе 12.

(обратно)

330

Верт А. Россия в войне. 1941–1945 / Пер. с англ. М., 1967. С. 144.

(обратно)

331

Куманев Г. А. Трудовой подвиг комсомола в Великой Отечественной войне. М., 1975. С. 16.

(обратно)

332

Вознесенский Н. Указ. соч. С. 43.

(обратно)

333

Вторая мировая война: Общие проблемы. М., 1966. С. 109; Вознесенский Н. Указ. соч. С. 50, 70.

(обратно)

334

Типпельскирх К. История Второй мировой войны / Пер. с нем. М., 1956. С. 256.

(обратно)

335

История Второй мировой войны. 1939–1945. Т. 4. С. 158.

(обратно)

336

Куманев Г. А. Указ. соч. С. 25.

(обратно)

337

История Второй мировой войны. 1939–1945. М., 1976. Т. 6. С. 342.

(обратно)

338

Вторая мировая война: Краткая история. М., 1984. С. 297.

(обратно)

339

Правда, 1975. 15 февр.

(обратно)

340

История Коммунистической партии Советского Союза. Т. 5. Кн. 1. С. 459.

(обратно)

341

Шаги пятилеток: Развитие экономики. М., 1968. С. 124.

(обратно)

342

Советский тыл в Великой Отечественной войне. М., 1974. Кн. 1. С. 114–115.

(обратно)

343

Краткая история СССР. М., 1983. Ч. 2. С. 420.

(обратно)

344

Werner Max. Attack Can Win in 43. Boston, 1943. P. 24–25.

(обратно)

345

История Второй мировой войны 1939–1945. Т. 12. С. 160, 161.

(обратно)

346

Краткая история СССР. Ч. 2. С. 420.

(обратно)

347

Краткая история СССР. Ч. 2. С. 420.

(обратно)

348

Правда, 1942, 8 июня.

(обратно)

349

Общая стоимость материальных ценностей, награбленных гитлеровцами в оккупированных странах Европы, достигла к 1941 г. 9 млрд английских фунтов стерлингов, что вдвое превысило годовой национальный доход Германии до войны.

(обратно)

350

Государственный архив Российской Федерации (далее ГАРФ). Ф. 8418, Оп. 27. Д. 244; Оп. 23. Д. 224;

(обратно)

351

Архив Президента РФ (бывший Кремлевский архив ЦК КПСС). Коллекция документов.

(обратно)

352

Государственный архив Российской Федерации (далее ГАРФ). Ф. 6822. Оп. 1. Д. 195. Л. 46.

(обратно)

353

ГАРФ. Ф. 6822. сс. Оп. 1. Д. 200. Л. 18.

(обратно)

354

Личный архив автора.

(обратно)

355

Архив Президента РФ. Коллекция документов.

(обратно)

356

ГАРФ. Ф. 6822 ее. Оп. 1. Д. 200. Л. 20, 24, 25, 27, 29, 32, 33, 36, 37.

(обратно)

357

ГАРФ. Ф. 6822 ее. Оп. 1. Д. 495. Л. 110, 111, 116.

(обратно)

358

ГАРФ. Ф. 6822 ее. Оп. 1. Ф. 6822 сс. Оп. 1. Д. 538 (Сводная таблица). Л. 1.

(обратно)

359

The New York Times. 1941. 26 June. P. 18.

(обратно)

360

Morgenthau H. In Defense of the National Interest. N. Y., 1952. P. 165.

(обратно)

361

Шервуд P. Рузвельт и Гопкинс: Глазами очевидца: В 2 т. М., 1958. Т. I. С. 525.

(обратно)

362

Шервуд P. Рузвельт и Гопкинс: Глазами очевидца: В 2 т. М., 1958. Т. I. С. 526–528.

(обратно)

363

Шервуд P. Рузвельт и Гопкинс: Глазами очевидца: В 2 т. М., 1958. Т. I. С. 526–528.

(обратно)

364

Longer WL., Gleason S. E. The Undeclared War, 1940–1941. N. Y., 1953. P. 541, 560.

(обратно)

365

Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны: Документы и материалы. М., 1946. Т. I. С. 141.

(обратно)

366

См.: Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. 2-е изд. М., 1976. Т. 1. С. 25 (далее — Переписка…).

(обратно)

367

Яковлев Н. Н. США и Англия во второй мировой войне. М., 1961. С. 113–114.

(обратно)

368

Советско-английские отношения во время Великой Отечественной войны, 1941–1945: Документы и материалы. М., 1983. Т. 1: 1941–1943. С. 115.

(обратно)

369

Переписка… Т. 1. С. 30–32.

(обратно)

370

Шервуд Р. Указ. соч. Т. 1. С. 606–607.

(обратно)

371

Известия. 1941. 11 нояб.

(обратно)

372

Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны, 1941–1945: Документы и материалы. М., 1984. Т. 1: 1941–1943. С. 130.

(обратно)

373

См.: Сиполс В. Великая Победа и дипломатия, 1941–1945. М., 2000. С. 40.

(обратно)

374

Советско-английские отношения во время Великой Отечественной войны. Т. 1. С. 140–146.

(обратно)

375

История внешней политики СССР. М., 1957. Т. 1. С. 439.

(обратно)

376

Переписка… Т. 2. С. 14, 16.

(обратно)

377

Кузнецов Н. Г. Предисловие // Ирвинг Д. Разгром конвоя PQ-17. М., 1971. С. 5.

(обратно)

378

Кузнецов Н. Г. Предисловие // Ирвинг Д. Разгром конвоя PQ-17. М., 1971. С. 9.

(обратно)

379

Переписка… Т. 2. С. 31–32, 35.

(обратно)

380

Переписка… Т. 2. С. 31, 44–45.

(обратно)

381

Переписка… Т. 2. Т. 1. С. 105.

(обратно)

382

Motter Т. Persian Corridor and Аid to Russia. Wash., 1952. P. 482.

(обратно)

383

Правда. 1943. 13 марта.

(обратно)

384

* См.: US Department of State. Publication 2579. Soviet Supply Protocols. P. 56–58, 60, 61, 66, 68, 75.

** Танки предоставлялись вопреки советским заявкам.

*** Здесь и далее вес указывается в коротких тоннах (короткая, или судовая, тонна равна 907,2 кг).

(обратно)

385

Переписка… Т. 1. С. 134.

(обратно)

386

Переписка… Т. 1. С. 133.

(обратно)

387

Переписка… Т. 1. С. 138.

(обратно)

388

Переписка… Т. 1. С. 1.

(обратно)

389

Переписка… Т. 1. С. 141.

(обратно)

390

Jones R. The Roads to Russia: United States Lend-Lease to the Soviet Union. Oklachoma, 1969. P. 273.

(обратно)

391

Jones R. The Roads to Russia: United States Lend-Lease to the Soviet Union. Oklachoma, 1969. P. 138, 273; 14th Report to Congress on Lend-Lease Operations. For Period Ended December 31. 1943. P. 20.

(обратно)

392

См.: US. Department of State. Publication 2579. Soviet Supply Protocols. Wash. P. 51–85 (далее — SSP).

(обратно)

393

16th Report to Congress on Lend-Lease Operations. For Period Ended June 30. 1944. P. 56.

(обратно)

394

История Великой Отечественной войны Советского Союза, 1941–1945. М., 1961. Т. 3. С. 502–503.

(обратно)

395

Военно-исторический журнал. 1971. № 11. С. 29.

(обратно)

396

14th Report to Congress on Lend-Lease Operations… P. 58.

(обратно)

397

14th Report to Congress on Lend-Lease Operations… P. 58.

(обратно)

398

Hull С The Memoirs. N. Y., 1948. Vol. II. P. 1247.

(обратно)

399

См.: Шервуд Р. Указ. соч. Т. 2. С. 431.

(обратно)

400

Переписка… Т. 1. С. 181.

(обратно)

401

Сталин И. В. О Великой Отечественной войне Советского Союза. М., 1946. С. 163.

(обратно)

402

Standley W., Ageton A. Admiral Ambassador to Russia. Chicago, 1955. P. 343.

(обратно)

403

Через несколько месяцев адмирала Стэндли сменил на посту посла США в СССР Гарриман, который немало сделал, чтобы вернуть эти отношения в прежнее русло.

(обратно)

404

Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны. М., 1946. Т. II. С. 143.

(обратно)

405

Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны. М., 1946. Т. II. С. 143–144.

(обратно)

406

Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны. М., 1946. Т. II. С. 145.

(обратно)

407

Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны. М., 1946. Т. II. С. 146.

(обратно)

408

Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны. М., 1946. Т. II. С. 146.

(обратно)

409

Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны. М., 1946. Т. II. С. 143–145.

(обратно)

410

Сталин И. В. Указ. соч. С. 143.

(обратно)

411

SSP. Р. 141–143.

(обратно)

412

Cм.: SSP. Р. 141–146, 156.

(обратно)

413

См.: Секистов В. А. Война и политика. М., 1970. С. 483.

(обратно)

414

Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны. Т. II. С. 656.

(обратно)

415

Motter Т. Op. cit. P. 482–483.

(обратно)

416

См.: 14th Report to Congress on Lend-Lease Operations…; 18th Report to Congress on Lend-Lease Operations. For Period Ended December 31. 1944. P. 15.

(обратно)

417

Архив Института военной истории МО РФ. Инв. № 819. Л. 406; Вторая мировая война: Военное искусство. М., 1966. Кн. 2. С. 142.

(обратно)

418

См.: Краткая история СССР. 3-е изд., перераб. и доп. М., 1978. Ч. 2. С. 433.

(обратно)

419

SSP. P. 96, 97, 104.

(обратно)

420

Шервуд Р. Указ. соч. Т. 2. С. 622; История дипломатии. 2-е изд., перераб. и доп. М., 1975. Т. IV. С. 644.

(обратно)

421

Jones К. Op. cit. P. 273.

(обратно)

422

См.: 16th Report to Congress on Lend-Lease Operations… P. 28; 20th Report to Congress on Lend-Lease Operations. For Period Ended September 30, 1945. P. 22.

(обратно)

423

См.: Jones R. Op. cit. P. 275; 20th Report to Congress on Lend-Lease Operations… P. 22.

(обратно)

424

Coakley R, Leighton R. Global Logistics and Strategy, 1943–1945. Wash., 1968. P. 483; Jones R. Op. cit. P. 275; 21th Report to Congress on Lend-Lease Operations. For Period Ended June 30, 1945. P. 25.

(обратно)

425

История Великой Отечественной войны Советского Союза, 1941–1945. М., 1963. Т. 5. С. 559.

(обратно)

426

Финал: Историко-мемуарный очерк о разгроме империалистической Японии в 1945 году. М., 1968. С. 90.

(обратно)

427

Финал: Историко-мемуарный очерк о разгроме империалистической Японии в 1945 году. М., 1968. С. 95.

(обратно)

428

См.: Центральный архив Министерства обороны Российской Федерации. Ф. 234. Оп. 3254. Д. 31. Л. 10.

(обратно)

429

История Великой Отечественной войны Советского Союза, 1941–1945. Т. 5. С. 551.

(обратно)

430

Военно-исторический журнал. 1971. № 11. С. 29; Motter T. Op. cit. P. 484.

(обратно)

431

Военно-исторический журнал. 1971. № 11. С. 29; Motter T. Op. cit. P. 484.

(обратно)

432

Великая Отечественная война, 1941–1945: Военно-исторические очерки. М., 1999. Кн. 4. С. 208.

(обратно)

433

Переписка… Т. 1. С. 33–34.

(обратно)

434

Зорин Л. И. Особое задание. М., 1987. С. 130–131.

(обратно)

435

Зорин Л. И. Особое задание. М., 1987. С. 168–169.

(обратно)

436

Motter Т. Op. cit. P. 483.

(обратно)

437

История Второй мировой войны, 1939–1945. М., 1976. Т. 6. С. 152.

(обратно)

438

Морской сборник. 1946. № 11–12. С. 46.

(обратно)

439

Великая Отечественная война. 1941–1945. Кн. 4. С. 212.

(обратно)

440

Центральный архив Министерства гражданской авиации. Ф. 44с. Оп. 332. Д. 47. Л. 2.

(обратно)

441

Великая Отечественная война, 1941–1945. Кн. 4. С. 211.

(обратно)

442

Гражданская авиация СССР в суровые годы войны. М., 1990. С. 75.

(обратно)

443

21th Report to Congress on Lend-Lease Operations… P. 14.

(обратно)

444

См.: Куманев Г. А., Чузавков Л. М. США и Англия: Военно-экономическое сотрудничество в годы Второй мировой войны // Новая и новейшая история. 1987. № 2. С. 40.

(обратно)

445

См.: История Великой Отечественной войны Советского Союза, 1941–1945. М., 1965. Т. 6. С. 48; История Второй мировой войны, 1939–1945. М., 1982. С. 168.

(обратно)

446

Переписка… Т. 2. С. 26.

(обратно)

447

Архив Института российской истории РАН. Ф. 4. Оп. 384. Д. 2. Л. 2.

(обратно)

448

Переписка… Т. 2. С. 31.

(обратно)

449

История СССР. 1970. № 3. С. 220.

(обратно)

450

История Второй мировой войны, 1939–1945. Т. 6. С. 360.

(обратно)

451

История Великой Отечественной войны Советского Союза, 1941–1945. Т. 6. С. 48, 62.

(обратно)

452

За годы войны потери следовавших в СССР союзных грузов при потоплении судов противником составили 1,3 млн т (Военно-исторический журнал. 1990. № 6. С. 39).

(обратно)

453

Этот вывод убедительно подтверждают статистические данные, содержащиеся в недавно рассекреченной книге Военной академии тыла и транспорта «Автомобильный транспорт в Великой Отечественной войне, перспективы его использования в современной войне» (Л., 1960).

(обратно)

454

Архив ИВИ РФ. Документы и материалы. Инв. № 819. Л. 392.

(обратно)

455

История Великой Отечественной войны Советского Союза, 1941–1945. Т. 6. С. 62; 21th Report to Congress on Lend-Lease Operations… P. 25.

(обратно)

456

См.: Соколов Б. В. Тайны Второй мировой. М., 2000. С. 203–204.

(обратно)

457

Jones R. Op. cit. P. 290.

(обратно)

458

Чернявский У. Г. Война и продовольствие: Снабжение городского населения в Великую Отечественную войну (1941–1945 гг.). М., 1964. С. 20.

(обратно)

459

См.: Куманев Г. А. Рядом со Сталиным: Откровенные свидетельства: Встречи, беседы, интервью, документы. М., 1999. С 38.

(обратно)

460

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. 10-е изд., доп. по рукописи автора. М., 1990. Т. 3. С. 347.

(обратно)

461

См.: История Второй мировой войны, 1939–1945. М., 1975. Т. 5. С. 471–472.

(обратно)

462

История социалистической экономики СССР. М., 1978. Т. V. С. 542; История Второй мировой войны, 1939–1945. М., 1982. Т. 12. С. 187.

(обратно)

463

Jones J. My Twenty One Billion Dollars. N. Y., 1959. P. 100.

(обратно)

464

См.: Орлов А., Новоселов Б. Факты против мифов. М., 1986. С. 99.

(обратно)

465

Herring J. Aid to Russia, 1941–1946. New York; London, 1973. P. 293.

(обратно)

466

См.: Стеттиниус Э. Ленд-лиз — оружие победы // Загадки ленд-лиза. М., 2000. С. 224.

(обратно)

467

См.: История Великой Отечественной войны Советского Союза, 1941–1945. Т. 6. С. 438.

(обратно)

468

См.: Розенфельд Я. С. Промышленность Соединенных Штатов Америки и война. М., 1946. С. 132–133.

(обратно)

469

Переписка… Т. 2. С. 202.

(обратно)

470

Lend-Lease. Facts and Fictions. Foreign Economic Administration. Wash., 1945. P. 5.

(обратно)

471

Переписка Председателя Совета Министров СССР с Президентами США и Премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. (далее Переписка…). М., 1976. Т. 1. С. 348–349.

(обратно)

472

Переписка Председателя Совета Министров СССР с Президентами США и Премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. (далее Переписка…). М., 1976. Т. 1. С. 349.

(обратно)

473

Советский Союз на международных конференциях периода Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Т. 4. Крымская конференция руководителей трех союзных держав — СССР, США и Великобритании (4–11 февраля 1945 г.). Сб. документов. М., 1979. С. 265–266.

(обратно)

474

Из магнитофонной записи беседы автора книги с академиком И. М. Майским 7 января 1970 г. в связи с 25-летием Крымской конференции.

(обратно)

475

Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны. М., 1947. Т. 111. С. 106.

(обратно)

476

Переписка… Т. 1. С. 306.

(обратно)

477

Из магнитофонной записи беседы автора книги с Маршалом Советского Союза И.X. Баграмяном 9 февраля 1977 г.

(обратно)

478

«Совершенно секретно! Только для командования!» Стратегия фашистской Германии в войне против СССР. Документы и материалы. М., 1967. С. 572.

(обратно)

479

Первоначально воины предполагали, что эта скульптура носит название «Богиня Победы».

(обратно)

480

Центральный архив МО РФ Ф. 3-й ударной армии. Оп. 4306. Д. 528. Л. 45.

(обратно)

481

Центральный архив МО РФ Ф. 3-й ударной армии. Оп. 236417-е. Упр. 4 АККП РГК.

(обратно)

482

Указом Постоянного Президиума Съезда народных депутатов СССР от 21 мая 1997 г. В. Н. Маков, Г. К. Загитов, А. Ф. Лисименко, А. П. Бобров (четверо посмертно) и М. П. Минин были удостоены звания Героя Советского Союза.

(обратно)

483

Архив Президента РФ. Коллекция документов.

(обратно)

484

Вторая мировая война: Цифры и факты: Научно-статистический труд. М., 1985. С. 125–126, 163–164.

(обратно)

485

Вторая мировая война: Цифры и факты: Научно-статистический труд. М., 1985. С. 123, 160, 162.

(обратно)

486

В безвозвратные потери включаются убитые, умершие от ран, по болезни и от несчастных случаев, попавшие в плен и не вернувшиеся из него и пропавшие без вести.

(обратно)

487

Эти данные почти совпадают с теми подсчетами, которые проводились в начале 60-х гг. в связи с подготовкой «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза». Наши потери в войне были тогда определены в 26 млн Но «высокими инстанциями» оказалась принятой цифра «свыше 20 млн».

(обратно)

488

Гриф секретности снят: Потери Вооруженных сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах: Статистическое исследование. М., 1993. С. 129.

(обратно)

489

Верт А. Этот подвиг не забыть // Известия. 1965. 6 мая.

(обратно)

490

Нюрнбергский процесс: Сб. материалов: В 2 т. М., 1955. Т. 2. С. 959.

(обратно)

491

Цит. по: Москва многонациональная: истоки, эволюция, проблемы современности. М., 2007. С. 252.

(обратно)

492

Гальдер Ф. Военный дневник. М., 1971. Т. 3. Кн. 1. С. 60.

(обратно)

493

Россия и СССР в войнах XX века. Потери Вооружённых сил. Статистическое исследование. М., 2001. С. 237.

(обратно)

494

Россия и СССР в войнах XX века. Потери Вооружённых сил. Статистическое исследование. М., 2001. С. 237.

(обратно)

495

Личный архив автора.

(обратно)

496

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. М., 1990. Т. 2. С. 101–102.

(обратно)

497

Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. М., 1957. Т. 1. С. 9.

(обратно)

498

Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. М., 1957. Т. 2. С. 56–57.

(обратно)

499

Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. М., 1957. Т. 2. С. 32.

(обратно)

500

См.: Гриф секретности снят: Потери Вооруженных сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах: Статистическое исследование. М., 1993. С. 219.

(обратно)

501

Личный архив автора.

(обратно)

Оглавление

Введение. (От автора)

Глава 1. Тяжелый выбор

  (Советско-германский пакт о ненападении, и можно ли было предотвратить гитлеровскую экспансию?)

Глава 2. Военно-экономический потенциал СССР накануне и в первые месяцы Второй мировой войны

Глава 3. Что мы знаем о зимней войне

Глава 4. 22 Июня… Почему вражеское нападение оказалось внезапным

Глава 5. Об участии Финляндии в составе фашистского блока в войне против Советского Союза 1941–1944 гг.

  (Проблема и ее изучение в СССР и современной России)

Глава 6. Москва военная

Глава 7. Подвиг и подлог

  Судьба Ивана Добробабина — одного из 28 героев-панфиловцев

  Еще раз о судьбе панфиловца

  Слово о Данииле Кожубергенове

  Комментарий историка

  Приложение 1

  Приложение 2

  Приложение 3

  Приложение 4

  Приложение 5

    Фрагмент из вышеназванной книги, изданной Генеральным Штабом Красной Армии «Разгром немецких войск под Москвой»

Глава 8. Сталинград — Курск — Днепр и военно-политические события на других направлениях мировой войны

Глава 9. Подвиг Ленинграда

Глава 10. Борьба за линией фронта

Глава 11. Вклад советской военной экономики в победу антигитлеровской коалиции во Второй мировой войне

Глава 12. Беспрецедентная в мировой истории эвакуация

Глава 13. Военно-экономические поставки союзников по ленд-лизу в период войны

Глава 14. Победный сорок пятый: знамя над Рейхстагом

  Приложение 1

    Ответы профессора Г. А. Куманева и кандидата исторических наук полковника В. Б. Сеоева на вопросы корреспондента газеты «Правда»

      30 апреля 1990 г. (Публикация «Знаменосцы Победы»)

  Приложение 2

    Из письма участника штурма рейхстага командира 380-го стрелкового полка 171-й стрелковой дивизии подполковника В. Д. Шаталина авторам интервью (Личный архив Г. А. Куманева)

Глава 15. Разгром дальневосточного агрессора. Конец Второй мировой войны и ее итоги

Глава 16. Правда и ложь о начале войны, о людских потерях красной армии и противника и о принижении роли советского военного искусства

  1. Как трактуется или подаётся рядом наших авторов, озаренных так называемым новым мышлением, начало фашистской агрессии против СССР

  2. О безвозвратных людских военных потерях Красной Армии и противника

  3. О якобы низком уровне военного искусства Красной Армии

Глава 17. Кто спас мировую цивилизацию? (Вместо заключения)

Приложение

  Библиография

    1. Литература

    2. Документальные источники, справочные издания, мемуары

Вкладка

• Реклама на сайте