Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла,
Консультации специалистов:
Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика



Василий Журавлёв
Повседневная жизнь Французского Иностранного легиона: «Ко мне, Легион!»

Благодарю за помощь в написании этой книги: профессора исторического факультета МГУ Николая Борисова, командира танкового эскадрона Фредерика Дагийона, командира батальона парашютистов Бертрана Мореля, начальника центра документации Иностранного легиона майора Жана Мишона, офицера по связям с прессой Иностранного легиона Родрига Мельта, старшего капрала Первого пехотного полка Евгения Пономарева. Особая благодарность за помощь в подготовке материала и его осмыслении мадам Ксении Бобрович.

Книга о тех и для тех, кому надоела собственная жизнь, но не хватило духу расстаться с ней самостоятельно.

Дипломату по профессии, легионеру по духу — моему отцу и другу посвящается


Предисловие

Исследователь Соловков историк Сергей Морозов, показывая экскурсантам свой архипелаг, если видел в группе симпатичных и тонких людей, способных осмысливать «идею Соловков», в завершение своего рассказа шутил: «Вот перед вами яркое воплощение того, что могут сделать мужчины, если им не мешают женщины». Но было понятно, что это — всерьез. Его слова можно полностью отнести и к повседневному существованию Французского Иностранного легиона.

У легионеров есть клич «Ко мне, Легион!». Это — сигнал о помощи, и всякий, кто служил в Иностранном легионе, об этом знает. Где бы он ни прозвучал: в африканской пустыне, азиатских джунглях или в марсельском баре, легионер поймет, что дела совсем плохи — в одиночку никак не справиться — и придет на помощь своему товарищу.

Во время парада 14 июля на Елисейских Полях все подразделения идут несколькими колоннами. Все, кроме одного — Французского Иностранного легиона. Почему? «Потому, — ответит вам любой легионер, — что легион неразделим, и при любых обстоятельствах легионеры всегда остаются вместе!» В бою и в мирной жизни, даже в драке в баре они всегда заодно.

Впереди всех легионеров на Елисейские Поля во время парада вступают высоченные бородачи в кожаных передниках и с топорами на плече — это ветераны-саперы. В толпе пресыщенных парижан, которых трудно чем-то удивить, пробегает шепоток: «Легион идет… Легион!» Отцы семейств невольно втягивают животы, дети раскрывают глаза пошире, а замужние дамы вздыхают украдкой: «Ах, какие мальчики…» Монолитный строй парней в белых кепи печатает шаг. Красно-зеленые эполеты покачиваются в такт ударам ботинок о мостовую. К груди крепко прижаты штурмовые винтовки FAMAS с примкнутыми штыками. Форма Французского Иностранного легиона — особенная, она всегда отличалась от обычной армейской. Это — традиция, превратившаяся с годами в закон: отличаться от всех. Всегда и повсюду.

Как только не называли Французский легион — «легионом самоубийц» и «легионом несчастных», «могилой европейцев» и «заблудшими душами»… Нелестными определениями сыпали не только писатели, журналисты, но и те, кто посвятил Иностранному легиону многие годы своей жизни, как датский принц Ааге, назвавший место своей службы «легионом проклятых». Но он же назвал его «Легионом чести».

Легионеры — это маргиналы, отвергнувшие общество потребления, и оно отвечает им тем же. Но их «асоциальность» дороже ордена Почетного легиона, которым в современной Франции награждают кого попало, по местной номенклатурной разнарядке.

Но все не так просто, налицо удивительное несоответствие между самой Францией и окружающим ее миром. Повсюду легион воспринимали (и продолжают воспринимать) как банду наемных головорезов, а во Франции — это элита национальной армии — не по происхождению, а по моральному духу солдат — «Esprit du Согр». Так стали считать еще с XIX века, со времен первой многолетней алжирской войны и мексиканского похода.

Легион — не свалка для проштрафившихся офицеров, в него не ссылают, а тщательно отбирают! Молодые французские офицеры — выпускники Сен-Сира и других привилегированных военных училищ всегда стремились попасть на службу в легион. И не ради быстрого продвижения, возможности проявить себя и получить награду, что сделать проще во время боевых действий, чем в гарнизоне. Ими движет сознание того, что ты действительно служишь своей стране на самом сложном участке битвы цивилизации и варварства, несешь высокую христианскую миссию приобщения отсталых народов к ценностям французской культуры.

О легионе сложено немало стихов и много песен. О тяготах солдатской службы написана не одна сотня книг. О настоящей мужской дружбе сняты десятки фильмов. О жизни, смерти и забвении созданы стихотворные элегии. Теме солдатской службы и войне посвящены сотни картин и тысячи рисунков… Все произведения понемногу создали миф о легионе, который столь же живуч, сколь вечно привлекательны истории о военных приключениях и рискованных путешествиях по всему миру. Выдумки в этом примерно столько, сколько случилось на самом деле.

Возникнув в веке девятнадцатом, пережив все французские войны, революции и четыре республики, в веке двадцатом Иностранный легион стал такой же частью французской повседневной жизни, как башня Эйфеля, бюст Марианны или гусиная печенка «фуа гра». Но самое любопытное, что сами французы о своем легионе толком ничего и не знают. Стоит спросить любого парижского студента о легионерах, он, не задумываясь, ответит, что это — «головорезы и бывшие уголовники». Но скажет это с немалой долей восхищения. Другие считают, что легион вовсе не французская армия, а что-то отдельно стоящее, где служат только иностранцы. А вот четвертый может оказаться бывшим легионером и скажет: «Иностранный легион? Это — моя семья!»

В современной Франции отношение к легиону напряженное. Для левых и либералов — это «сборище расистов», для правых — это иностранцы, которые должны быть счастливы, что их взяли на довольствие и предоставили возможность погибнуть, защищая интересы «цивилизованного общества». Большинство французов и вовсе не проявляют интереса к судьбам этих людей, для них жизнь военных — «милитаризм». И все же французы благодарны этим иностранцам, готовым, непонятно почему, умирать за их привычную жизнь вместо их собственных сыновей. Легион не нужен французам, но легионеры нужны Франции.

За всю свою почти двухсотлетнюю историю только в последние годы легион стал рассказывать о себе сам — до этого он оставался «великим неизвестным» и обрастал многочисленными легендами. До 196 2 года легион в мирное время никогда не ступал на землю метрополии, а его базы располагались только в Африке и Индокитае.

И что же? Открытость для прессы и репортажи гражданских и военных журналистов, не «прикормленных» пресс-службой Министерства по делам войны, ничуть не поколебали миф о легионе: желающих вступить в него с годами меньше не становится, включая молодых французов.

В Иностранном легионе не принято спрашивать о причинах, побудивших к вступлению в это элитное подразделение. Сколько людей — столько же и причин. У каждого человека, как и у его народа, есть свои незаживающие раны прошлого. В легион чаще всего вступали, чтобы похоронить тяжелые воспоминания и найти свое будущее. И легион давал «второй шанс», пусть и не на самых выгодных условиях: никто не скрывал, что легионеры нужны лишь для того, чтобы умирать за чужую страну. Если тебя не убили на поле сражения, то твоя дальнейшая судьба во Франции больше никого не волновала. Уцелев, ты мог рассчитывать только на мизерную пенсию, которую лучше просто пропить за пару дней, или мечтать о том, чтобы жениться на вдове и продавать в ее лавочке сигареты или газеты. Судьбой старых солдат озаботились лишь в 1930-е годы благодаря хлопотам командующего Иностранным легионом генерала Ролле, которого легионеры боготворят до сих пор.

Кто же такие солдаты Французского Иностранного легиона? Наемники или защитники ценностей Французской Республики? Или эмигранты, которые рискуют собственной жизнью ради возможности жить во Франции?

Легион менялся вместе с французским обществом: если говорить о легионе в наши дни и о легионе времен его создания, это примерно то же, если сравнивать петровский Преображенский полк с современным полком ВДВ.

Назвать легионера «наемником» — значит не просто оскорбить его, но и сказать глупость. Легионеры — не наемники, а добровольцы. Ударная сила всей французской армии. После пяти лет службы большинство солдат, кроме тех, конечно, что и так уже «европейцы», получают французское гражданство. Да и несколько традиций и правил, которые свято соблюдаются в легионе, говорят о том, что это — добровольцы, а значит, их проще убить, чем сломить их дух.

История легиона — это не только история страны, но и история нравов и моральных ценностей французов и тех иностранцев, кому, благодаря службе в чужой стране, позволено стать людьми «почти» первого сорта. При всей кичливости республиканскими ценностями Франция до сих пор мало приспособлена для проживания эмигрантов в отличие от США. В стране де-факто живут настоящие французы и… все прочие, пусть и с французскими паспортами.

Как Москву меняют толпы приезжих, так и Францию постепенно изменяют те, кто раньше жил в колониях под сенью самого демократичного из триколоров, а теперь перебрался в метрополию исчезнувшей империи.

Принцип приема в легион ничем не отличается от набора в другие подразделения армий «цивилизованного мира»: служить должны не по закону о воинской обязанности в силу призывного возраста, а по желанию и действительной пригодности по состоянию здоровья. То есть в армии нужно профессионально работать, а не «исполнять священный долг».

Французы признаются, что 85 процентов служащих сегодня в легионе не иностранцы, а чистокровные французы и 39 процентов солдат говорят по-французски с рождения. Что же их влечет туда, помимо массовой безработицы среди молодежи? Уверенность в своем будущем, чувство защищенности и причастности к большой семье — мужскому братству.

И все же легионеры-иностранцы — это гастарбайтеры Французской Республики. Среди них немало симпатичных и талантливых людей, так же как и среди армии московских гостей из бывших «солнечных республик» бывшего Союза, но они навсегда останутся иностранцами на своей новой родине. Так во Франции было всегда и будет долго еще: величие Франции на всей планете исчезло, но только не в головах самих французов…

В Иностранном легионе всегда было можно служить под вымышленным именем. Сегодня этой привилегией мало кто пользуется — контрразведка все равно выяснит и твое настоящее имя, и твое прошлое. Но для французов легионеры так и остаются людьми без имени. Иностранцами. Добровольцами.

В легионе давно прошли те времена, когда по тюрьмам и лагерям военнопленных рыскали его представители и предлагали заключить контракт: все лучше, чем здесь гнить! Нет больше во Франции и судей, предлагавших на выбор: хороший срок за преступление или службу в легионе. Нет больше беглецов, выбравших воздух свободы на Западе вместо духоты социалистического лагеря: раньше они охотно вступали в легион — деваться-то все равно некуда… Перед КПП нет больше очередей из желающих из стран Восточной Европы, России и СНГ, как в недавние девяностые. Всё в прошлом. Стать легионером непросто, а быть им еще сложнее, для этого нужно родиться солдатом. «Крутому», по российским меркам, «пацану» там уж точно делать нечего: после первого же марша сам запросится обратно — к бутылке пива на скамейке, девчонкам и раздолбанной «тачке» с купленным техосмотром…



Легион предоставляет убежище тем, кто больше не может наблюдать крах собственной страны и мучается от неспособности что-либо изменить или исправить. Если душу разъедает глубокое разочарование, то для излечения нет лучшего места, чем Иностранный легион. Здесь, наконец, перестают терзать иллюзии в надежде на обустройство собственной страны.

Для многих легион — это последняя точка душевных исканий. Одни отправляются на Афон, другие — в легион. В монастыре человек, потерявший свою душу, имеет шанс обрести ее вновь. В легионе человек находит утраченное имя и место в жизни. В легионе так и говорят: «Здесь ты получаешь второй шанс в жизни».

В легионе собраны эмигранты. Масса незнакомых между собой людей превращается в нем в ударную силу Французской Республики. Чужая страна в один прекрасный момент становится им гораздо ближе, чем собственная — с потерянными идеалами и прогнившей моралью. Своей стране они больше не нужны, и остается лишь одно — найти новую Родину, новую семью и новый дом, потому что их собственное прошлое принадлежит теперь учебникам истории.

В XX веке костяк Французского Иностранного легиона — немцы и славяне. Две нации, которые не могут жить без своего дома, а потеряв его, становятся лучшими солдатами в чужой армии.

Помимо воинских званий, здесь все равны. Это место, где не существует одиночества и ощущения собственной никчемности. Здесь ты обретаешь не земляков, а верных товарищей. Верующих и атеистов. Богатых и бедных. Аристократов и плебеев. И тогда Иностранный легион становится твоей единственной семьей.

Легионер никогда не сдается. В уставах этого не пишут — это дело чести. Все началось еще задолго до того, как шестьдесят легионеров схватились с двумя тысячами солдат мексиканской армии на асьенде Камерон… Им предлагали сдаться на почетных условиях — ответом был отказ.

Во время штурма марокканского ксура или перехода через алжирскую пустыню легионер последний патрон берег для себя. Попасть в плен к арабам означало, что чужеземца сначала терзали женщины — они отрезали все, что только можно. Потом кто-нибудь из мужчин привычно, как барану, перерезал пленному горло. А всем тем, что было отчленено, набивали вспоротый живот уже мертвого легионера… Это не пропагандистские «страшилки» французских газетчиков, а воспоминания старых солдат.

В наши дни единственный легионер, выживший после разгрома отряда, налетевшего в Афганистане на засаду талибов, говорит перед телекамерой, что лучше застрелиться, чем публично отречься от всего, во что ты веришь.

Странное совпадение: по численности Французский легион равен сегодня численности римского. Однако у римлян легионов было много, а у французов — только один! И не только у французов — в мире такой остался только один.

На знаменах французской армии начертано «Честь и Родина». На знамени Иностранного легиона тоже два слова: «Честь и верность». В этом разница между обычной армией и легионом. В них — смысл легиона.

Истинный француз, несмотря на многочисленные поражения своей страны в XX веке, продолжает верить не в нее, а в себя. В этом — наше удивительное сходство при всем видимом различии с этой нацией. Характер француза столь же трудно объяснить русскому человеку, как французу — разобраться в нашем.

Слишком часто мы выкидываем на помойку старый дедушкин шкаф и бежим покупать «что-нибудь новенькое». Француз же с гордостью показывает фамильный шкаф гостям. Стирает с него пыль и если заметит царапину, то переживает несколько дней и говорит только об этом. Начинает прикидывать, сколько возьмет мастер-реставратор, расстраивается из-за неплановых расходов… И вдруг хватает вожделенный шкаф и тащит на улицу — на баррикаду, чтобы в обнимку с ним умереть за свое право выражать протест. Но драгоценный шкаф попадет на улицу только тогда, когда владелец чувствует, что настало время перемен, что его привычная жизнь придет к концу, если он лично не примет активного участия в дальнейших событиях. А пока не пришел этот момент истины, охранять его налаженную жизнь будут люди без имени — иностранцы из Французского легиона.



Дежурные патриоты найдутся в любой стране. Немало их и во Франции, но мне ни разу не приходилось слышать разглагольствований по поводу «французской идеи». Возникает ощущение, что самая «французская» витающая в воздухе идея — это само существование легиона — интернационала добровольцев-иностранцев, которые вот уже почти две сотни лет воюют за идеалы этой страны.



Глава первая
ПО ДОЛИНАМ И ПО ВЗГОРЬЯМ. ДРАМА В ПЯТИ ДЕЙСТВИЯХ

Нам всё равно, в какой стране
Сметать народное восстанье,
И нет в других, как нет во мне
Ни жалости, ни состраданья.
Вести учет: в каком году, —
Для нас ненужная обуза…
Николай Туроверов. Легион

Словом «легион» войско называли еще в Древнем Риме, несколько тысяч лет назад. Согласно словарю Брокгауза и Ефрона римский легион — это «часть войска, состоявшая из неопределенного числа воинов; со времен Мария заключала 5000 чел. и делилась на 10 когорт, 30 манипулов и 60 центурий, находилась под начальством 6 очередных трибунов; во времена империи одного легата, начальника над трибунами; до времен империи легион состоял исключительно из римских граждан; знаменем его был орел на древке. До Мария и во времена империи к легиону присоединялась и конница».

Каждому времени свойственны свои словесные пристрастия. С конца XVIII века стало модным слово «легион». Возникало великое множество «легионов»: в 1799 году — Итальянский легион, в 1801-м — Польский легион Домбровского и все позднее сформированные польские отряды, во время Наполеоновских войн — Немецкий легион, в 1865 году — Восточный легион, в 1916-м — Русский легион, в 1920-м — Испанский Иностранный легион, в 1921-м в Трансиордании — Арабский легион, в 1936-м в нацистской Германии — Легион «Кондор», в 1941-м в оккупированной Франции — Легион французских добровольцев-нацистов. Но из всех легионов, где действительно служат представители самых разных наций, до наших дней «дожил» один — Французский Иностранный легион.

История Французского легиона — это человеческая драма в пяти действиях. Ее сценой на срок двести лет становится большая часть планеты. Первые роли в этом спектакле отданы королям, императорам и президентам. Легиону, как в античной трагедии, когда развитие сюжета заходит в тупик, выпадает роль неожиданно появляющейся силы «deus ex machina». И тогда наступает развязка…


Увертюра

Привлечение во французскую армию иностранцев-наемников имеет давнюю традицию. На протяжении трех веков, от Карла VII до Людовика XVI, труд наемников во французской армии использовали даже больше, чем во всех прочих европейских вооруженных формированиях. На службе у французских королей состояли шотландские стрелки, швейцарские пехотинцы, немецкие ландскнехты, ирландские католики, фламандские и корсиканские добровольцы, хорватские кавалеристы, польские повстанцы и венгерские гусары. При Людовике XIV из шестидесяти полков французской армии — двенадцать были сформированы из иностранных наемников. Использовать профессиональных иностранных военных оказалось гораздо выгоднее, чем отлавливать по деревням своих рекрутов и обучать их, потом, при первых же залпах, они все равно начинали разбегаться. Во время Семилетней войны королевская армия насчитывала сорок пехотных и одиннадцать кавалерийских полков иностранцев, среди которых — тринадцать швейцарских, двенадцать немецких, пять ирландских, один корсиканский и один итальянский.

Во время революций солдаты-иностранцы ведут себя по-разному: одни продолжают сражаться за своего работодателя-короля, а другие переходят на сторону восставшего народа. Длительное пребывание во Франции меняет убеждения и политические пристрастия наемников, их увлекает вихрь событий: в 1790 году швейцарцы участвуют в расправе с бунтовщиками в Нанси, а спустя два года — отказываются защищать Тюильри. В 1812-м, в походе Наполеона на Россию, участвуют представители двадцати наций: иностранцы составляют более половины «Великой армии». После свержения Бонапарта в 1815 году иностранные полки распускают. Вместо них немедленно возникает так называемый Королевский легион, который в 1821 году становится полком Хоэнлоэ (Гогенлоэ). Основа полка — немцы-эмигранты из маленького баварского городка с тем же названием. Июльская монархия 1830 года продолжает эту традицию и через год своего пребывания у власти формирует Иностранный легион, служа в котором французами становятся не по рождению, а «по пролитой крови».

1851
Рождение легиона

Революции во Франции и России сходны в том, что свершаются они в столице, а затем медленно расползаются по всей стране. В июле 1830 года в Париже вспыхивает восстание — парижане строят баррикады, и часть войск переходит с оружием руках на сторону бунтовщиков. Карл X — последний из надоевших Бурбонов — настолько перестарался в своем желании вернуть Францию в «дореволюционное» состояние, в котором страна пребывала при его казненном предке Людовике XVI, что императору осталось только бежать вон. Его место на престоле занял герцог Луи Филипп — отпрыск Орлеанского дома. «Король бежал — да здравствует король!» — пусть и «король», зато теперь «наш король», радуются «спонсоры» переворота.

«Король торгашей» Луи Филипп правит, как умеет. Его правая рука, один из зачинщиков переворота, журналист и издатель газеты «Насиональ» («National») Луи Адольф Тьер в одночасье и на многие годы становится ведущим французским политиком. Старая и мгновенно появляющаяся «новая» буржуазия, дорвавшись с помощью общественного мнения до власти (как и в России, спустя 161 год), быстро забывает обо всем, включая приличия. Всего-то на ближайшие 18 лет — до следующей революции.

А тем временем Париж наводнен «сбитыми летчиками» — проигравшими повстанцами из Польши, Бельгии, Германии и Италии. С парижским народом, пребывающим в эйфории от легкой победы над ненавистными Бурбонами, у новой власти проблем пока нет, задумываться об этом она начнет только лет через десять… А вот с иностранцами трудности уже есть. В желудках у них пусто, а в головах — бунтарские идеи. К тому же из-за своего поражения они злы на весь мир. А в первую очередь на тех, кто дал им приют, но не хочет помочь деньгами для дальнейших сражений…

И тогда, как гласит предание, военный министр маршал Никола Жан де Дьё Сульт восклицает: «Они хотят драться? Мы дадим им возможность истечь кровью и месить горы песка в Северной Африке!» (Именем Сульта назван теперь один из парижских бульваров, а вот на долю Тьера хватило лишь названия переулка вблизи площади Бастилии, ведущего в тупик. — В. Ж.)

Двадцать шестого февраля 1831 года военное министерство приказывает организовать в городке Лангр вербовочный лагерь для «беглецов и дезертиров-иностранцев». Начальником этого «штрафбата» назначают майора Сикко, воевавшего еще в наполеоновской армии в России. В новых рекрутах недостатка нет, но не хватает ни офицеров, ни унтер-офицеров. У майора Сикко большие проблемы: он как старый вояка понимает, что правительству от его шпаны с богатым боевым опытом нужно только одно — поскорее сплавить ее за пределы страны. Похоже, никто и не собирается заниматься подготовкой нового полка и выделять на его содержание ощутимые средства.

Первым начальником Французского легиона — этой банды иностранцев-голодранцев — назначают швейцарца, барона Кристофа Антуана Жака Штоффеля. После первого же смотра он в июле 1831 года в ужасе пишет донесение: «Из 26 офицеров свои обязанности могут выполнять только восемь человек. Остальные — отставники. Все они — иностранцы. Или те, кто никогда не служил в пехоте. Самое важное сейчас — получить в полк кадровых офицеров, которые говорят по-немецки». Еще хуже дела обстояли с унтер-офицерами — их просто нет! За неимением лучшего «унтерами» назначают беглых немецких студентов, которых в Лангре из-за бесплатной еды скопилось великое множество.

Новоиспеченный король Луи Филипп 10 марта 1831 года подписывает декрет о создании Французского Иностранного легиона. Эта дата и считается днем рождения современного легиона. Через пару дней в декрет вносят дополнение — французам в этот легион вступать запрещается. Маршал Сульт настаивает и на втором правиле: ни один легионер больше никогда не появится в метрополии. Новое подразделение будет воевать везде, кроме Франции. Умно. Все так и было, пока во время Франко-прусской войны коварный враг не оказался однажды у стен Парижа.

Тот «Первый» легион был сформирован еще по старому принципу, как и все современные ему подразделения наемников-иностранцев, — по национальному признаку. В каждой роте говорят на своем родном языке. Команды офицеров — через переводчиков. Первый батальон — остатки шотландской гвардии и солдаты баварского полка Хоэнлоэ. Второй и Третий — швейцарцы и немцы: они между собой как-нибудь договорятся… Четвертый — испанцы, горячая кровь… Шестой — бельгийцы и голландцы. Пятый — итальянцы и сардинцы. От этих толку мало, но создают массу. Шестой — поляки. «Паньство» много пьет и долго раскачивается, но потом их уже не остановишь… Не любящих Россию поляков столько, что из них приходится сформировать по дополнительной роте к каждому батальону. И в каждом батальоне по два отделения «спецназа» — companies d'elite — вольтижеры и бомбардиры. Первые — как «копейщики» в римском легионе, теперь это — легкая пехота, дравшаяся вне строя, рассыпавшись по полю (такая тактика станет основной во время завоевания Алжира). Вторые — как римские катапульты, перед атакой легионеров в сомкнутом строю они засыпали противника бомбами и гранатами.

1831–1832
Алжир

Первое задание — Алжир, и первое путешествие — на африканское побережье. Кто бы мог предположить, что в этот момент начинается 130-летняя история «любви-ненависти» Франции и Алжира. Во все времена в Алжире одно и то же место высадки войск — песчаный пляж Сиди-Феруха, что в 30 километрах от столицы. При французах в этом уютном местечке, получившем название Моретти, возникнет дачный поселок… Там, где высадились в 1831 году первые французы, спустя столетие с небольшим с десантных барж в воду прыгнут американские морские пехотинцы и легионеры «Свободной Франции».

На легионерах обычная форма французской армии — красные панталоны, поверх которых летом натягивается белый чехол. Синий мундир и черный кивер. О том, что они — легионеры, говорит только пятиконечная звезда на пуговицах с названием нового подразделения — L`egion etrang`ere. В руках — облегченное кремневое ружье пехотинца образца 1822 года.

Батальоны разделяются: большинство встает лагерем возле Алжира, Четвертый батальон испанцев отправляется на границу с Марокко завоевывать Оран, а поляки — прибрежную Аннабу (впоследствии переименованную французами в Бон. — В. Ж).

О поведении Иностранного легиона в Алжире до Парижа доходят самые неутешительные сведения: банда драчунов и пьяниц, которые в любой момент могут убить своего командира. Самое разумное — пока не поздно, распустить эту компанию. Французская бюрократия — отлично отлаженный механизм, но его колесики проворачиваются медленно… Вместо ликвидации подразделения в Алжир продолжают прибывать всё новые солдаты. Вскоре численность легиона уже не пять тысяч, а все шесть. Дисциплину в этом удалом отряде пытаются навести старым армейским способом — загонять солдат на учениях до полусмерти. Способ помогает, но постоянно возникают споры и драки и не только между соотечественниками, это дело привычное, но и между представителями разных национальностей.

Французы всё ждут настоящей войны, как при походе в Россию, но им все время приходится сталкиваться с партизанскими действиями. В военных действиях они используют привычную европейскую тактику: стройные колонны маршем отправляются с побережья вглубь территории дикой страны, но до сражений дело не доходит, из засад неожиданно нападают отряды арабов, наносят урон и растворяются в горах. Легионеры не успевают даже ответить — лишь считают убитых и перевязывают раненых. Только 27 апреля 1832 года им впервые удается обнаружить противника и проявить себя — батальон швейцарцев и немцев атакует и берет приступом несколько «крепостей» — домов горцев восточнее столицы. Впервые за год они увидели противника вблизи! После этого успешного «дела» Иностранный легион получает свою первую награду лично от его создателя — короля Франции.

Осенью 1832 года у ворот Орана во главе трех тысяч всадников в белом появляется молодой эмир Маскары Абд аль-Кадир (аль-Кадер). Теперь эта война уж точно надолго… Легион выходит в чистое поле и занимает оборону на высотах. Пехотинцев атакует конница. Белая рать мчится лавой, метко стреляя на скаку из длинных ружей. На солнце грозно сверкают клинки. Земля содрогается от топота тысяч конских копыт. При одном только виде этого полчища уже можно бежать… тем, кто еще сумеет спастись. Легион стоит. Залп. Еще залп. После этого испанцы бросают ружья и выхватывают навахи — своих верных товарищей по пьяным дракам — и бросаются под ноги всадникам: эти постаревшие партизаны еще не забыли, как стаскивали с седел всадников, как убивали французских кавалеристов на той, «своей», войне против Наполеона… Красивая атака легкой кавалерии захлебывается: по полю мечутся кони без всадников… Ночью молодой эмир со своим войском исчезает.

А легион захватывает Мостаганем, а за ним берет приступом город за городом. Тон в этих кровавых стычках задают испанцы, но и остальные нации стараются не отставать.

В апреле 1833 года назначен новый командующий Французским легионом — полковник Бернель. С его именем связано второе путешествие — в Испанию.

1835
Испания

В Испании умирает король Фердинанд XVIII. Родственники усопшего никак не могут поделить освободившийся трон. Брат короля Дон Карлос борется против трехлетней Изабеллы, права которой отстаивает мать — регентша Мария Кристина. В Испании вспыхивает гражданская война.

Французский король не может отказать в помощи малолетней родственнице, но делает хитрый ход: вместо армии посылает в Испанию Иностранный легион, но под флагом Республики. Парижский венценосец ничем не рискует: ни потерей репутации в семейной разборке, ни деньгами — испанцы клянутся, что готовы содержать войска союзников на своей территории.

Девятнадцатого августа 1835 года корабли французской эскадры встают на якорь в бухте Таррагоны. Три тысячи легионеров начинают высадку. С этого момента, чтобы понимать друг друга, они говорят на собственном интернациональном жаргоне: полковник Верней для предотвращения назревающего из-за холеры бунта еще на рейде Пальма-де-Мальорки перемешал состав всех батальонов. Так возникает первый легионерский интернационал.

Как и всякая гражданская война, в Испании она проходит без всяких правил и тени милосердия: сдаваться в плен карлистам не стоит так же, как и берберам в Алжире, — замучают до смерти. Легионеры поступают с противником аналогичным образом.

Внезапно карлистам удается захватить лагерь французской армии. Тридцать легионеров отчаянно защищаются, но отбиться невозможно. Испанцы предлагают лейтенанту Дюмесье и его людям перейти на сторону брата короля — Карла. Им же все равно за кого воевать! Они же — наемники. Легионеры отказываются, а для большей аргументации добавляют несколько непечатных выражений — каждый на своем языке. Тогда их связывают, ослепляют и нагими волокут на аркане по окрестным деревням… Разумеется, когда чуть позже в плен попадают уже карлисты, капитан легионеров Феррари с ними не церемонится — так отомстив за мучения своих товарищей.

В это время полковник Верней принимает важное решение: Иностранный легион становится самостоятельной боевой единицей со своей артиллерией, кавалерией и разведкой. Таким он и является в настоящее время. В батальонах смешанного состава легионеры начинают все больше использовать для взаимопонимания в бою и для общения французский язык.

Регентша Мария Кристина щедро присваивает полковнику Бернею звание «полевого маршала», но на этом забота о легионе и заканчивается. Высокий испанский чин мало трогает французского полковника: его солдат плохо кормят, а в изношенной форме они выглядят как нищие. «Полевой маршал» бомбардирует Париж и Мадрид депешами, но в ответ получает только мудрые советы, например: легионеры должны бережнее относиться к своему обмундированию. В итоге обносившиеся солдаты ходят вместо прохудившихся киверов в трофейных черных беретах, а вместо дырявых сапог — в испанских сандалиях «альпаргатас» на веревочной подошве.

Организаторское новаторство полковника Бернея никто не оценил, а вот его докучливость вызвала глубокое раздражение. «Отца солдат» отзывают, и на его место прибывает полковник Конрад. Испанцы немедленно дают ему кличку «Герой на белом коне».

Вот уже два года в Пиренеях воюет легион голодных оборванцев. Некоторые солдаты переходят на сторону карлистов. К ужасу офицеров, бывает, что во время затишья легионеры встречаются на ничейной земле, перекуривают, справляются о судьбе товарищей, угощают друг друга вином из фляжек, что потом не мешает тем и другим доблестно воевать. Правда, в своих они не целятся… В одной из таких стычек под Барбастро меткий выстрел сбивает полковника Конрада с белого коня. Он становится первым командиром Иностранного легиона, «погибшим на глазах у своих солдат». Его портрет открывает портретную галерею командиров-героев в Музее Иностранного легиона во французском городе Обань. Такая смерть — на виду у всех — считается в легионе высокой честью.

Остатки легиона стягиваются в Памплону. Еще полгода они сидят без денег и провианта. Легион тает на глазах: болезни, инфекции и дезертирство. Только пять сотен уцелевших возвращаются во Францию. Потери: 28 офицеров, 98 унтер-офицеров и 977 легионеров. Это самые большие потери легиона за всю его историю, если не брать в расчет Первую мировую войну. Похоже, план парижских властителей избавиться от нежелательных элементов общества удался на славу! Там, где перемешаны политика, дипломатия и пушки, военных всегда предают — вот весь итог боевого похода.


Акт первый: собирание земель

1834–1859
Алжир

В Испании продолжается война, но завоевания Алжира никто не отменял. По просьбе Тьера король Луи Филипп 16 декабря 1835 года подписывает указ о создании нового Иностранного легиона. Четыре новых батальона отправляются в Алжир. Все они сформированы по принципу «сплава наций».

Помимо летучей армии Абд аль-Кадира, которого легион считает своим личным врагом, в горах Атласа приходится сражаться с племенами кабилов.

Обе стороны ведут войну без правил: алжирцы убивают пленных, французы душат дымом шесть сотен человек, укрывшихся в пещере, в том числе женщин и детей. Сжигают непокорные деревни, уничтожают урожай, вырубают сады… И в то же время в Алжир едут первые колонисты, нередко — республиканцы, которым претит жизнь в стране «короля лавочников». В 1847 году в Алжире уже 109 тысяч европейцев, половина из них — французы. Для их детей Алжир становится настоящей родиной. Франция где-то там, вдалеке, за морем…

Легионеры не только воюют. Осушают малярийные болота возле Алжира, прокладывают дороги, пробивают тоннели и перебрасывают мосты через горные ущелья. Все это делается не только ради «цивилизации»: современные коммуникации позволят завоевать Кабилию и другие внутренние районы все еще дикой страны.

Полковник Карбуччиа из Второго пехотного полка устраивает свой штаб на месте Ламбеса — древней столицы Нумидии. В свободное от войны время солдаты ведут археологические раскопки: так из-под земли возникает римский мавзолей командующего третьим легионом. Новые легионеры в торжественной обстановке воздают ему воинские почести, считая себя его потомками.

Легионеры впервые меняют форму — вместо тяжелых черных киверов — красные каскетки. Затылок прикрыт от солнца куском белой ткани. Красные брюки и синий короткий мундир. В 1837 году в батальоны начинает поступать новое стрелковое вооружение: капсюльные карабины и мушкетоны.

В 1837 году начинается осада города Константины на востоке Алжира — оплота сопротивления французам. Первый приступ в конце 1836 года был легко отбит. У алжирцев артиллерия: 63 орудия. Их обслуживают турки. К тому же сама природа постаралась, чтобы сделать из Константины неприступную крепость: она расположена на отвесных скалах. К Константине подошли 20 тысяч солдат и артиллерия. После недолгой артиллерийской дуэли французы бросаются на штурм. Легион идет впереди. Личное мужество лейтенанта Ахилла Леруа де Сент-Арно спасает исход дела на одном из участков наступления — когда атака готова вот-вот захлебнуться из-за отчаянного сопротивления арабов, он увлекает за собой своих легионеров. Пуля убивает смельчака наповал, но штурмующие уже смяли сопротивление.

Уличные бои идут до самого вечера: алжирцы бьются за каждую улицу, за каждый дом. В сумерках старший сержант Доз захватывает последнее знамя противника. Город пал… Жители стараются спастись бегством и сотнями погибают в ущельях вокруг города. Победители берут пленных, но неохотно: до наших дней женщины в Константине носят черное покрывало хаик вместо привычного белого: в память о том трагическом дне.

В Алжире остается непокоренной лишь горная Кабилия. В 1856 году легионеры отправляются в горный поход. О них в шутку говорят: «У легионера должны быть ноги козла, сердце льва и желудок муравья».

Применяется новая тактика: легионеры карабкаются по склону, где засели кабилы, и не отвечают на их выстрелы. Пороховой дым действует как дымовая завеса. Оказавшись на гребне, в ход идут штыки и тесаки. После удачной и жестокой военной кампании удается достичь соглашения с горцами: французы будут уважать племенные законы кабилов, а те не будут нападать на пришельцев. Свое соглашение обе стороны не нарушали сто лет.

1854–1856
Крым

В 1852 году во Французском Иностранном легионе уже три полка. Большинство солдат — немцы. Офицеры — французы. В январе 1854 года приходит приказ: откомандировать от каждого полка по три батальона для экспедиции в Россию. По мнению парижских стратегов, присутствие легиона в России толкнет угнетенных поляков к массовому дезертирству из русской армии. Так начинается третье путешествие легиона.

Изменился головной убор легионеров, теперь это красное мягкое кепи линейной пехоты с черным квадратным козырьком и номером полка. Офицеры — в синих мундирах, на манер длинных сюртуков. Солдатам выдают синие шинели с пелериной, капюшоном и шестью кожаными пуговицами. Такую шинель вскоре назовут «крымчанкой». На вооружении — современные капсюльные ружья образца 1853 года. А вот ботинки во время затяжной осады быстро износятся, и находчивые легионеры переобуются в деревянные крестьянские башмаки сабо и обмотают ноги «русскими носками» — соломой. Вязаные шерстяные шлемы «Балаклава», которыми они утеплят голову, сохранятся до наших дней в спецподразделениях. На животе у солдат — зарядная сумка «Африка», благодаря ей русские начнут называть легионеров «кожаным брюхом». В армии союзников отряд легионеров получит прозвище «овощная бригада» — они научатся мастерски красть с полей капусту и все съедобное, что найдется в окрестностях стойкого Севастополя.

Но все это впереди — а пока 4,5 тысячи легионеров оживленно грузятся на корабли на причалах Алжира и вместе со всеми армиями Европы отправляются на короткую и победоносную Восточную войну — «проучить зарвавшегося русского царя». В штабных донесениях союзных войск легионеров именуют «Иностранной бригадой».

Но с самого начала все идет не по плану. Уже на Галлипольском полуострове в Турции войска косит эпидемия холеры. Англичанка Флорис Найтингейл разворачивает госпиталь, но болезнь уносит жизни двух сотен легионеров. Как раньше говорили в легионе: «Француз ложится в госпиталь обследоваться, стрелок — вылечиться, а легионер для того, чтобы умереть».


Легионеры отлично проявляют себя в битве при реке Альме — лихая атака стоит жизни пяти офицерам и 52 легионерам, но задача выполнена. Сражаются под Инкерманом, не «щадя живота своего» ради Франции.

Наступает холодная и голодная зима. И изнуряющая траншейная война.

«Мало боев», — ворчат озлобленные и замерзшие легионеры. Холера, тиф, дизентерия…

Весной командование решает поднять боевой дух: в ночь на 1 мая 1855-го легионеры устремляются в атаку на русские позиции. Удачный план начальства оборачивается бойней: русские расстреливают легионеров как в тире и при ярком свете луны русские переходят в контратаку… Легионеры отступают и только у своих редутов останавливают бешеный натиск защитников крепости Севастополь. Убито 118 легионеров, 480 ранено. Погибает и полковник Вьено — в память о нем называют казармы в Сиди-Бель-Аббесе, а теперь — в Обане.

Восемнадцатого мая вместе с остальными легионеры идут на штурм Малахова кургана. Приступ отбит. Потери — 600 человек. Вторая попытка — 8 сентября. Решительный штурм изможденного города. Первой идет вся бригада легионеров. На следующий день Севастополь пал.

Потери в этом первом путешествии в Россию: 387 легионеров, 32 унтер-офицера и 25 офицеров. И все же большинство погибает не от русских пуль, а от холеры. Однако командование армии не собирается озаботиться санитарией и здоровьем легионеров. Только почти сто лет спустя один из легионерских «тубибов» — доктор Бонетт произнесет крылатую фразу: «Врач и капитан должны шагать рука об руку для того, чтобы легионер мог хорошо себя чувствовать и отлично служить».

…Кладбище французских и всех прочих солдат той войны в Севастополе снесли по приказу советского градоначальника в восьмидесятые годы прошлого века. На их месте возвели дома для трудящихся. Севастопольцы так и не поняли, зачем и кому это было нужно: за прошедшее столетие они уже успели привыкнуть к этому некрополю, напоминавшему о том, что бывает с теми, кто собирается «проучить Россию». Но до сих пор археологи-любители находят в Севастополе на месте лагеря легионеров пуговицы с надписью «Legion etrangere». И много бутылок из-под вина…

1859
Италия

Четвертое путешествие Иностранного легиона — в Италию. Франция в XIX веке при императоре Наполеоне III готова была экспортировать либеральные идеи с тем же рвением, что и США при президенте Буше в XXI. И для этого было заключено тайное соглашение с министром иностранных дел Сардинского королевства (Пьемонта) К. Б. Кавуром. Если на королевство нападут, то Франция немедленно придет на помощь ради великой цели объединения Италии. За это французам обещали отдать Ниццу и Савойю. Сказано — сделано. Сардинская провокация удается, и в ответ французская армия в мае 1859 года вторгается в Италию, входящую в состав Австро-Венгрии. Коалиция карликового Сардинского королевства со своей «старшей сестрой» Францией побеждает австрийцев у Магенты (Мадженты). Поле боя совершенно не подходило для использования кавалерии: сильно пересеченная местность, овраги, кочки, холмы, а вдобавок — искусственные укрепления австрийцев, полностью использующих преимущества такой местности в обороне. Полковник Шабрие отдает команду своим легионерам: «Ранцы долой!» В этот момент он падает с коня, сраженный пулей. Командование берет на себя герой севастопольской кампании майор Мартинес. Там, где линейная пехота не пройдет, легионеры со своим алжирским и севастопольским опытом отлично чувствуют себя в схватке с окопавшимися австрийцами… Вскоре дело доходит до рукопашной: легионерам все равно кого колоть штыком и резать ножами, что арабов, что австрийцев. Битва выиграна благодаря стойкости и наступательной тактике легиона. И здесь, в Магенте, кто-то из легионеров натыкается на винные погреба… Потом говорили, что в вине захлебнулось больше легионеров, чем погибло от австрийских пуль.

Армия идет маршем на Милан. Сильно потрепанный Первый полк остается в Милане — наслаждаться ролью освободителей при радушном приеме местных жителей. Второй полк продолжает марш на Сольферино. Командует им Мартинес, ставший в один день из майоров полковником.

Следующая битва — у Сольферино (в честь победы в этой битве названа станция парижского метро; называть станции именами своих побед — трогательная французская привычка. — В. Ж). На этот раз австрийскими войсками командует лично Франц Иосиф I, но похоже, что совершать альпинистские восхождения на вершину Гросглокнер у него получалось лучше, — бой проигран, как и прежний.

Легион с триумфом возвращается. Тогда он впервые проходит триумфальным парадом по Парижу, что впоследствии становится доброй традицией.

Потери не велики: 128 легионеров, 11 унтер-офицеров и четыре офицера.

1863–1867
Мексика

В Мексике — гражданская война. Франция не может отказать себе в удовольствии устроить свой небольшой «презанс» в Мексике, которая идет совсем не тем путем, который ей предначертан Европой. Президент Хуарес приостанавливает выплату государственных долгов. Это дает повод Франции вторгнуться в страну: ростовщическая Вторая империя проживет и без мексиканского «должка», но настал подходящий момент: французы могут «зацепиться» в Новом Свете и нейтрализовать активность США, пока сами американцы убивают друг друга на своей гражданской войне. Наполеон III объявляет Мексику империей во главе с монархом, своим вчерашним врагом, — младшим братом австрийского императора Франца Иосифа I — габсбургским эрцгерцогом Максимилианом. Вместе с ним в Мексику прибывают австрийские войска, но вскоре их разбивает народная армия. Максимилиана и его свиту безжалостно расстреливают восставшие.

В Мексике 29 марта 1863-го легионеры получают новую форму — теперь они носят короткие мундиры с галунами, красные панталоны и сомбреро. Более того, часть пехотинцев пересаживается на коней — так легионер становится универсальным солдатом, способным воевать как в пешем, так и в конном строю. Но воевать пока не приходится — интервенты делают своей штаб-квартирой городок Пуэбл а, где находится президент Хуарес. Легиону поручено охранять коммуникации между Пуэблой и портом Веракрус. Через месяц после высадки полковник Жаннигро получает секретную депешу: из Веракруса в Пуэблу выступает конвой с провиантом, амуницией и пятью миллионами франков золотом — солдатским жалованьем. Необходимо обеспечить охрану и встречу.

…Задачей капитана Жана Данжу была разведка в районе Пало-Верде: он должен определить наличие противника и его численность. Лишь только он выступает со своим отрядом, за ним начинается слежка. Его «пасут» 600 кавалеристов. Для нападения на конвой мексиканцы подтянули две тысячи всадников и пехотинцев. В группе разведки Данжу всего 60 человек. Состав международный: немцы, бельгийцы, французы, швейцарцы, итальянцы, испанцы, голландцы, датчане и австрийцы.

Отряд легионеров заночевал на асьенде Камерон и отправился дальше. Завтракать решили, устроив бивуак на марше. Поставили варить кофе… но выпить его не смог в этой жизни никто и никогда: «Тревога! Кавалеристы!»

Капитан Данжу был опытным солдатом — он прошел Алжир и Севастопольскую кампанию. Его отец — зажиточный торговец трикотажем из Шалабра настаивал на том, чтобы сын пошел по его стопам. «Будешь галантерейщиком!» — сказал отец. «Стану солдатом!» — как отрезал Жан, ушел из дома и поступил в военное училище.

Нападение не было для Данжу неожиданностью — он давно его ждал. Он поднимает свой отряд и быстро отступает обратно в Камерон — там есть хотя бы какое-то укрытие за стеной. Отходят каре — классический прием пехоты против кавалерии. С дистанции шестидесяти шагов легионеры дают меткий залп. Перезаряжают. Снова залп… В толпе кавалеристов — замешательство. Эти несколько выигранных минут позволяют им укрыться за глинобитной стеной поместья. Следующую атаку они уже встречают стрельбой из укрытия и криками «Да здравствует император!». Данжу правильно расставляет стрелков и баррикадирует двери. Сколько они продержатся?

Мексиканский полковник Франсиско де Паул-Милано предлагает сдаться. Сержант Моржицки отвечает с крыши асьенды за всех: «Никак невозможно». Атака следует за атакой. Легионеры сражаются уже третий час: без воды, еды и запаса боеприпасов — мулы с поклажей разбежались при первых же выстрелах. Есть только литр вина из запасов Данжу — на всех 60 легионеров.

Мексиканец снова предлагает сдаться. В ответ они слышат обычное французское «merde» (то есть «дерьмо», но в данном контексте: «А пошли вы…»; так же ответил генерал Камбронн при Ватерлоо. — В. Ж). Три часа пополудни — легионеры продолжают отбиваться, стягивая на себя все силы налетчиков на «секретный» караван. Незадолго до того, как пуля пробьет грудь, словно чувствуя близкий конец, Данжу обращается к солдатам: «Поклянитесь, что будете драться до конца!» Они клянутся. После смерти капитана командование обороной берет на себя младший лейтенант Вилен — подвижному и веселому офицеру 27 лет, но выглядит он от силы на 19. Он проживет еще три часа.

Шесть вечера. Мексиканцы врываются во двор асьенды, заваленный трупами. Навстречу им поднимаются пять легионеров. Пять против тысячи. Раненый младший лейтенант Моде встает, делает, пошатываясь, несколько шагов и падает, сраженный двумя пулями: остальные девять прошили легионера Като, который своим телом прикрыл командира.

Три последних легионера не выпускают из рук ружья и смотрят на сотни нацеленных на них стволов. Ситуацию спасает мексиканский полковник Комбас (его настоящее имя Комбе, по происхождению — француз, но воевал на стороне восставших. — В. Ж.) — он в третий раз предлагает легионерам сдаться. Капрал Майн по-испански отвечает, что они готовы, но только в том случае, если им оставят оружие и позаботятся о раненом лейтенанте. «Таким парням, как вы, мы ни в чем не откажем. Только прошу говорить со мной по-французски. Мои люди могут принять вас за испанцев из консервативной партии и изрубят вас на куски…» — говорит Комбас.

Впоследствии Майн напишет: «Я был уверен тогда, что меня расстреляют. Но тогда мне было абсолютно все равно…»

Спустя некоторое время мимо мексиканского полковника Франсиско де Паул-Милано прошли три легионера с почерневшими от пороха лицами, красными глазами и потрескавшимися от жажды губами. Он с удивлением воскликнул: «Что, и это все?! Non son hom-bres, son demonios — Это не люди, а дьяволы!»

1870–1871
Франко-прусская война

Возвращение в Алжир было невеселым: в 1867 году от шести полков осталось четыре, но потом Иностранный легион сокращают до трех тысяч человек. Французов отправляют в обычные пехотные части, а с иностранцами просто разрывают контракт. Остаток легиона отправляется на восток Алжира: строить дороги и дозорные форты.

В дни процветания верхушки общества армия стране не нужна, это лишние расходы, которые можно потратить на развлечения. Бонвиванство Второй империи приводит лишь к одному: из-за своих мелких военных побед и непрекращающегося сырьевого потока из колоний власть теряет всякое представление о реальной действительности. И жестоко платит за это.

В свое пятое путешествие Иностранный легион неожиданно для всех отправляется во Францию. Начинается война с Пруссией. Французская армия терпит поражение за поражением. Во время битвы при Седане последний император сам оказывается немецким пленником, но его судьба в Париже уже никого не волнует: французы окончательно избавились от отпрысков семейства Бонапартов и снова объявляют себя Республикой.

Война продолжается. Во Франции всегда найдется немало иностранцев, готовых за нее отдать жизнь. То же происходит и на этот раз: формируется Пятый иностранный полк, считающийся частью Французского легиона. Командовать им назначают португальца, майора Араго. Почти весь полк во главе с майором погибает под Орлеаном. Из Алжира перебрасывают свежие силы — два полка легионеров формируют маршевые батальоны. Они участвуют во всех сражениях, а затем иностранцев перебрасывают в столицу — для подавления Парижской коммуны. С восставшими парижанами легионеры обращаются столь же безжалостно, как и с арабами в Алжире. Хороший легионер далек от политики, выражаясь попросту — ему наплевать на французские переживания. Коммунары отвечают им тем же — в плен не берут… Двадцать пять тысяч человек убиты и расстреляны в те дни. Сегодня во Франции мало кто помнит о тех днях позора французского либерализма. Зато есть тупиковый переулок имени Тьера — вдохновителя расправы и главного палача неимущих парижан. Толерантность во Франции должна быть во всем, в том числе и в истории.

Участие в кровавой расправе легиону припоминают и не прощают только «левые». В 1976 году компартия в память жертв Коммуны даже требовала от правительства распустить Иностранный легион…


Акт второй: путешествия продолжаются

1883–1895
Индокитай

Французы проникают в Северный Вьетнам — Тонкин. Однако быстро растущий аппетит у них пытается отбить Китай. В 1883 году первых легионеров отправляют в Хайфон — они пробудут на этой земле до 1955 года. Их ведет генерал Франсуа де Негрие — популярный в легионе командир, много сделавший для облегчения солдатской службы. Он известен и своим особым умением поднять боевой дух, например, сказать однажды в Хайфоне: «Вы — легионеры, рождены для смерти, и я посылаю вас туда, где вы ее найдете!»

С такого приятного обещания начинается шестое путешествие Иностранного легиона. По прибытии полк легионеров отправляется маршем из Хайфона в Ханой. Но путь ему преграждают 25 тысяч солдат нерегулярного китайского войска под командованием местных военачальников, прозванных «черными флагами». Правда, у них на вооружении всего несколько старых пушечек. Им хочется выгнать французов с вьетнамской земли сразу, пока белые еще здесь не прижились. Легионеры вооружены винтовками «Лебель» и карабинами «Грас» — грозным оружием против китайских капсюльных, а иногда и кремниевых ружей. Легионеров и морских пехотинцев посылают овладеть крепостью Сонтай (Шонтэй), которую обороняет 15 тысяч «черных флагов» и пять тысяч регулярного войска. Легионеры первыми оказываются у ворот, а потом и на стенах крепости. Час рукопашного боя и над крепостью развевается триколор Республики.

В 1885 году роли меняются: в осаде в крепости Туйен-куанг оказываются две роты Первого полка и две роты пехотинцев — всего шесть сотен штыков. Их осаждают 20 тысяч «черных флагов». Осада длится с 23 января по 3 марта — командование о крепости просто забыло. Мужество защитников теперь сравнивают с героизмом легионеров у Камерона.

Безграмотный, но талантливый командир нападающих Ли Хан Пук взял крепость в осаду по всем правилам: под его началом китайцы делают подкопы и взрывают стены частями. В феврале им удается взорвать укрепления с южной стороны. Дело доходит до рукопашной. Тогда легионеры применяют тактику активной обороны: по приказу майора Домине легионеры строят за пределами полуразрушенной крепости еще один периметр обороны. Данный прием потом не раз приведет к победе в схватках с арабами в Марокко. Когда начинается атака, меткая стрельба залпами наносит нападающим максимальный урон. Легионеры контратакуют. В ход идут штыки и тесаки. Они вносят смятение в рядах нападающих, но не бросаются в преследование, а отступают за внешний периметр. Только когда становится ясно, что периметр внешней обороны не удержать, они отступают на заранее подготовленные позиции и занимают круговую оборону, как в Камероне. Легионеры посылают лазутчиков с просьбой о помощи, но их перехватывают…

Двадцать пятого февраля взрывается следующий подкоп: 70 метров укреплений взлетает на воздух. Четыре часа легионеры отражают натиск китайцев, укрываясь среди обломков. И только через несколько дней приходит помощь.

Постепенно отношения с китайцами приобретают форму вооруженного нейтралитета. Полковник Гальени — военный губернатор провинции Лангсон жалуется своему китайскому коллеге Соу на то, что его люди устраивают набеги и постоянно нарушают границу. На что хитрый китаец отвечает: «Крайне сожалею, но ничего не могу поделать: у меня ужасные войска. Никакой дисциплины, но я ничего не могу с ними поделать. Если вам удастся поймать одного из моих солдат, которые создают столько проблем, — застрелите его! И без всяких колебаний — застрелите!» Французский полковник сменяет на погранзаставах морских пехотинцев легионерами. После первого же набега легионеры начинают «лечить» китайцев по-своему: переходят границу и грабят четыре деревни. Теперь очередь китайского губернатора возмущаться, на что француз с достоинством отвечает ему: «Очень сожалею, но, видите ли, все эти люди — иностранцы! Никакого представления о дисциплине! Если вам удастся поймать одного из них, застрелите его! Без колебаний». В ответ губернатор Соу говорит: «Вам нужно было родиться китайцем!» Это была высшая похвала в его устах. Набеги китайцев после этого прекратились.

…В память о тех годах капитан Иностранного легиона и поэт де Борелли привез из Тонкина несколько «черных флагов» — трофейных знамен. Он подарил их Музею легиона, но сказал при этом, что в память о погибших легионерах-иностранцах флаги не являются собственностью Франции. А если легион однажды уйдет из Сиди-Бель-Аббеса, то он завещает их сжечь. Покидая гарнизон в 1962 году, легионеры не забыли просьбу капитана: флаги были сожжены, несмотря на то, что являлись ценными музейными экспонатами, внесенными в опись.

1892
Дагомея

Европейские державы приступают к дележке Африки, которой нужно срочно привить западные ценности. Россия в этом не участвует — ей хватает и своей земли. В схватке «титанов» приоритет у Англии и Франции, а «откидной стульчик» в виде кусочка Восточной Африки достается Германии.

Перед своим седьмым путешествием — на этот раз в Западную Африку — легионеры получают новое обмундирование: тропический шлем белого или песочного цвета и китель и брюки цвета «сафари». Вместо ранца со скаткой — «кровяной колбасой» — холщовая сумка на широком ремне через плечо. И винтовка «Лебель» образца 1886 года с обоймой из пяти патронов, вставляющейся сверху.

Африканская империя Бенин простирается по территории, охватывающей современные Нигерию, Бенин и Того. На картах ее побережье обозначают как «Невольничий берег». Верховные властители страны, король в своем дворце в Абомее, издавна сотрудничают с европейцами: вот уже несколько столетий их воины захватывают пленников, а потом с выгодой продают португальским и французским работорговцам. Их корабли отчаливают от пустынного берега и отправляются в Америку. Армия у короля грозная, но только для африканцев. В людоедстве он не замечен, но вот по количеству жен давно оставил позади алжирского бея: у него их не меньше сорока, впрочем, он и сам не помнит сколько. Личная гвардия — тоже женщины. Полуобнаженные амазонки с боевыми топорами и щитами. Их воспитывают во дворце из числа пленниц, но в последнее время в этот отряд своих дочерей отдают и знатные люди: все они пользуются теми же привилегиями, что и жены короля. Их прекрасно кормят, и всякий при встрече должен склонить голову. Но их единственный в жизни мужчина — это король. Только он может проводить с кем-нибудь из них время… Поэтому они так часто остаются старыми девами и оттого так злы на врагов. В последнее время немецкие «торговые агенты» все чаще стали говорить королю Беханзину о том, что такой страны, как Франция, больше уже нет после 1870 года, когда ее разгромили немцы. В подтверждение своих слов поставляют его воинам винтовки «Маузер» и даже присылают военных советников. В благодарность король стал чинить препятствия французской торговле.

Парижу медлить больше нельзя: в Котону высаживается французский экспедиционный корпус в составе 4,5 тысячи человек. Солдатами командует полковник Альфред Амадей Доддс, а 600 легионерами — майор Поль Форракс. На Абомей решено наступать двумя колоннами: первая идет вдоль реки Декаме, вторая — напрямую через джунгли. Это, разумеется, легионеры. Впереди их ждут 240 километров непролазной чащи, топи и тучи малярийных москитов. И 10 тысяч воинов Бенина.

Идут по компасу, прорубаясь сквозь джунгли. Чувствуют спинами, что за ними следят сотни глаз лазутчиков. На ночевку располагаются в форме каре, выставив боевое охранение. Наконец они встречаются с первой колонной. Встают лагерем у реки так, что с трех сторон их окружает вода, — мудрая предосторожность. На рассвете с диким боевым кличем их атакуют тысячи африканцев. Они повсюду, даже прыгают с деревьев. Легионеры быстро приходят в себя и переходят в штыковую контратаку. За несколько часов легионеры отбивают четыре атаки. Нападающие так же неожиданно исчезают, как появились, и растворяются в джунглях. На поле битвы — 842 чернокожих трупа.

Абомей взят, но короля там нет. Он бежал. Зато легионеры находят его винный погреб — лучшие вина бордо, дорогие шампанское и вермут. В качестве трофея увозят в свой «Бель-Аббес» королевский зонтик, края которого украшены полусотней человеческих челюстей… А потом еще долго вспоминают атаку полуголых девиц — королевской гвардии. Они привели в замешательство даже бывалых вояк: бились насмерть и не сдавались, предпочитая плену смерть.

Поездка в Дагомею стоила жизни 24 легионерам, шести унтер-офицерам и двум офицерам. Один из них — майор Форракс. Говорят, перед смертью он прохрипел Доддсу: «Ну как? Вы довольны моими парнями?»

1895–1901
Мадагаскар

В восьмом путешествии участвовали 1200 легионеров из 21 600 человек экспедиционного корпуса, что высадился на Мадагаскаре. Погибло — семь. Ранено — 13. От болезней умерло 5736 человек. Из них 220 легионеров и пять офицеров.

Три с половиной месяца легионеры продвигаются к Тананариве, что в 400 километрах от побережья. Строят дорогу и продвигаются к своей цели. Но каждый вечер кого-то хоронят возле лагеря: солдат-строителей убивает желтая лихорадка или жара.

Корпус тает на глазах. До столицы еще 200 километров. Тогда из более здоровых и крепких формируют ударный батальон. Через несколько дней стрелки и легионеры добираются до призрачного города. Воины племени Нова, которые клялись, что погибнут, но никогда не сдадутся, куда-то исчезают… На следующий день командир корпуса Шарль Дюшес отблагодарил легионеров так: «Господа, это благодаря вам мы здесь!

Если в моей жизни мне придется командовать еще какой-либо экспедицией, я потребую хотя бы один полк легионеров».

Через полгода на острове появляется французская администрация — споры правительства Третьей республики с королевой Мадагаскара Ранаволой были лишь предлогом для читателей газет, губернатор острова генерал Гальени снова льстит Иностранному легиону: «Мне достаточно шести сотен легионеров. Если придется, то с ними можно умереть как солдату». В 1905 году он получил своих легионеров. Они и поныне там — стерегут важную стратегическую точку в Мадагаскарском проливе, о наличии которой чернокожая королева в то время даже не подозревала!


Акт третий: кульминация

1890–1914
Романтическое время — Северная Африка

Эти годы и породили «миф о легионе». Образ бравого солдата в белой форме, с двумя черными ремнями с подсумками на груди, подпоясанного синим кушаком, в подстегнутой на бедрах шинели… а концы белого задника кепи треплет жаркий сирокко… «Маршируй или умри» — вот образ жизни легиона тех лет.

Население Сиди-Бель-Аббеса вырастает с шести тысяч до четырехсот тысяч. Он окончательно превращается из обычного военного гарнизона в «город легионеров». Все здесь построено руками самих легионеров: мастеровых в легионе всегда хватало. Это уже настолько «их» город, что они даже заседают наравне с депутатами в муниципалитете.

Алжир строится и развивается. Он все больше приобретает черты южной Франции. В стране наступил долгожданный мир, но вот южнее Орана, там, где страна граничит с Марокко, все время случаются набеги кочевников. Формально — они вассалы марокканского султана, который поддерживает хорошие отношения со своей «заморской» соседкой, в действительности всякий местный шейх правит своей территорией и не признает ничьей власти, кроме собственной.

Так начинается девятое, самое романтическое путешествие Французского Иностранного легиона — к южным подступам Марокко. Приказ: охранять границы и препятствовать набегам диких племен. Задача ясна, но выполнить ее совсем нелегко.

В 1900 году легионеры второго пехотного полка впервые переходят условную в тех местах границу с Марокко, нападают на оазис Тимимун и возвращаются на базу в предгорьях Атласа. Восемьсот километров за 72 дня. Достигнуть мобильности и скорости в передвижении легионерам помогают… мулы. Каждый мул несет амуницию двух легионеров. Провиант — на шесть дней. Легионеры учатся у арабов, в пайке местные лепешки кесра, сушеные финики и инжир и запас воды в железных флягах — для себя и для четвероногого помощника. На муле едут по очереди: пока один марширует, другой отдыхает.

В отместку за спецоперацию в оазисе Колон-Бешара на юге Алжира на роту легионеров лейтенанта Поли нападают 900 человек, причем треть — всадники. Пять часов легионеры отражают атаки. Тактика — меткий огонь и активная оборона. Короткие контратаки. В результате потери легионеров — всего семь человек.

Через три года происходит бой у Эль-Мунгара.

Две тысячи кочевников под началом непокорного шейха Абу Амама нападают на отряд из 113 легионеров, сопровождающих караван из тысячи верблюдов с запасами для отдаленных гарнизонов. В начале боя тяжело ранен молодой лейтенант Дан Сельхаухансен. Легионеры бьются за него, гибнут, но не дают арабам утащить его на поругание. Раненый капитан Воше, превозмогая боль, спокойным голосом отдает приказы. Бой идет восемь часов. У засевших в скалах легионеров кончилась вода, нет еды и патроны на исходе… К счастью, на выручку спешат товарищи. Арабы исчезают в песках, но потери — 33 легионера. Оба офицера спустя несколько дней умирают.

После этого случая полковник Лиатей, проигнорировав все предписания и дипломатические договоренности, приказывает построить приграничные укрепления. На территории Марокко три крепости отдалены друг от друга на 150 километров. Это — «санитарный кордон», охраняемый мобильными конными отрядами: только так можно сохранять готовность к нападению враждебных кочевников.

Но все это происходит на юге. Здесь воюют, легионеры ощущают себя в «тонусе». Другое дело — на севере Марокко и в самом Алжире. Легионеры бездействуют и пьют. Увеличивается количество самоубийств. Появляется все меньше желающих из Германии, Эльзаса и Лотарингии служить под палящим солнцем Африки. Немецкий консул в Касабланке разрабатывает целую систему дальнейшего разложения Французского легиона: легионеров спаивают, а затем, за счет кайзера, отправляют отбившихся от рук германских подданных обратно в «фатерлянд».

Легион не в лучшей форме, а до большой войны остается совсем мало времени.


Акт четвертый: победы и поражения

1914–1918
Великая война

Двадцать девятого июля 1914 года итальянский художественный критик Риччото Канудо и бельгийский писатель Блез Сандрар публикуют «Воззвание к иностранцам — друзьям Франции». Искренний порыв не только хорошо организован, но и услышан: в первые дни войны в Иностранный легион вступают около 30 тысяч иностранцев, постоянно проживающих во Франции. Только в одном Париже их 10 тысяч. Всем им особенно нечего терять, кроме собственной жизни. На них не распространяется воинская повинность, но они хотят драться, а если нужно, то и умереть за страну, которая оказала им радушный прием и предоставила кров. Пожалуйста: по всей стране открыты приемные пункты. Сначала добровольцев обучают в лагерях под Парижем и сводят в несколько полков Марокканской дивизии, где служат все африканцы из французских колоний. В мае 1915 года в боях под Аррасом немецкие пулеметы выкашивают толпы энтузиастов: бегущие в лобовую атаку солдатики в красных штанах — идеальная мишень. Из 2900 солдат под Аррасом гибнет 1889, включая командира полка и всех комбатов.

Выживших иностранцев и опытных легионеров из Алжира и Марокко сводят в один Маршевый полк Иностранного легиона. Прощай, родная пустыня и белая форма: легионеров переодевают в синие шинели обыкновенных пехотинцев, а вместо белого кепи — каска.

Этот полк за время войны удостоится семикратного упоминания в приказах по армии — больше, чем любое другое подразделение французской армии. Командует им полковник Кот. Лестное упоминание обойдется гибелью 3628 легионеров, 139 офицеров и 349 унтер-офицеров. Вот цена участия в той войне, которую платит легион.

Опытные «пустынные» воины относятся к защитникам идеалов «свободы и цивилизации», с которыми очутились в одном окопе, как к детям. А точнее, как к неумелым дилетантам и клиническим идиотам. Эти никогда не станут легионерами — для этого нужно пройти суровую школу войны в пустыне, знать, что такое дисциплина, жажда сражения и благородство в бою. А здесь — скотобойня. Легионеры сражаются за своих товарищей и Французский Иностранный легион. Ни идеалов, ни семей у них нет. Просто работа. К остальным войскам на фронте они относятся примерно так же, а между собой разговаривают на жаргоне, который остальным непонятен.

Боевое крещение полк получает в сражении под деревней Беллой-ан-Сантер в июле 1916 года. Бой длится пять дней: 25 офицеров и 844 солдата остаются там навсегда. Один из них — начинающий американский поэт Алан Сигер. Перед боем он пишет романтические стихи «Свидание со смертью»… через несколько часов получает пулю в живот. На ничейной земле умирает долго и мучительно… Несколько часов зовет маму и просит пить, но никто не может ему помочь…

Полк перебрасывают с одного участка фронта на другой. «Маршевый» называют «Передвижным». В апреле 1817-го — окопы под Реймсом. Легион должен овладеть деревенькой Оберив. Наступают вместе с командиром полка Дюрье, но он погибает одним из первых: плохая артподготовка — все пулеметчики на месте. Тогда легионеры переходят к своей обычной тактике «зачистки»: наступают малыми группами, забрасывают гранатами и добивают штыками. И так — окоп за окопом. Четыре дня резни в окопах — и семь километров немецкой обороны становятся французскими.

У полка — новый командир. Поль Ролле. Он — будущий «отец легиона». Худой человек небольшого роста. Щеголяет в старой тропической форме. Старослужащие хорошо помнят его еще по Алжиру, а молодежь — по частым появлениям в окопах. Ролле — инспектор Иностранного легиона. Легионеры, как все старые холостяки, не любят менять свои привычки, и они со временем превращаются в обычаи. Так и Ролле по старой колониальной привычке во время инспекций на передовой появляется с тропическим зонтиком. Из-за узости окопов ручка удлинена, и зонтик торчит над бруствером. Немцы начинают палить изо всех сил: у французских пленных они выведали, что зонтик принадлежит инспектору Ролле. За меткий выстрел в легендарного полковника назначена премия. И тогда легионеры выручают своего начальника: находят где-то еще с десяток зонтиков и гуляют по окопам, пока Ролле проводит смотр. В какой из зонтиков стрелять, немцы уже не знают.

Новый командир бережет солдат: под Верденом погибает только 53 человека. В боях на Марне легионеры впервые наступают под прикрытием «брони» — первых танков «Рено». Всего за несколько часов захвачены четыре километра немецких позиций, но ценой жизни 780 легионеров. Приз — полтысячи пленных и двадцать орудий.

Свежие американские пехотинцы не могут сломить оборону «линии Шиденбурга», к тому же их ужасают потери… Туда посылают легионеров. Тринадцать дней беспрерывных боев. Ролле докладывает: «Линия взята». Легионеры теперь даже берут пленных — их во много раз больше, чем самих легионеров. Следующая задача — наступление на Мец… но тут в Компьенском лесу под Парижем подписывают перемирие.

Из 42 тысяч добровольцев-иностранцев, воевавших на Западном фронте, за четыре года Великой войны погибло не менее 15 тысяч. Из восьми тысяч профессионалов, которых отправили из Африки во Францию, в живых осталось не больше пятидесяти.

Последний уцелевший легионер той войны — Лазаре Понтичелли. Вырос он в бедной семье в итальянской деревушке в предгорьях Альп. В девять лет оказался среди парижской бедноты: работал уличным разносчиком газет. Когда началась война, ему было всего семнадцать. Вместе со своими соотечественниками, в том числе с четырьмя братьями Гарибальди, он сражается под Аррасом. В одном из боев погибают все его товарищи, а он совершает подвиг: засев за пулемет, отбивает атаку австрийцев. Оставшиеся в живых подданные Франца Иосифа поднимают руки: Лазаре берет в плен 200 альпийских стрелков.

Когда Италия вступает в войну, то всех уцелевших после Арраса итальянцев, несмотря на их бурные протесты, отправляют домой. В Италии Лазаре вступает в подразделение горных стрелков «Альпини» и продолжает воевать… В 1920 году альпийский стрелок возвращается во Францию. Создает частное предприятие, которое успешно работает до сих пор. В 1939 году снова пытается вступить в легион, но уже не подходит по возрасту: ему мягко объясняют, что своей новой родине он больше нужен для самоотверженного труда на своем предприятии в тылу…

Последний легионер той войны, порядковый номер 19 718, умер 12 марта 2008-го. Его с почестями похоронил Иностранный легион.

1918
Россия

Второго августа 1918 года войска союзников высаживаются в Архангельске. Премьер-министр Клемансо убеждает всех окружающих и себя лично в том, что это не интервенция, а меры по стабилизации Восточного фронта. Никто из парижских политиков не хочет признаваться, что никакого «Восточного» фронта больше не существует, так же как и Русской армии: Эльзас и Лотарингию французам придется теперь возвращать себе в одиночку.

И все же Франция должна поддержать всех, кто в данный момент борется с большевизмом: украинцы, кавказцы, чехи, финны и румыны готовы и дальше сражаться с немцами. Это заставит немцев оттянуть силы с Западного фронта и бросить их на Восток…

Большевики обороняют Мурманск и Архангельск. Колониальная пехота ведет бои с «красными» в Исагорке, на южных подступах к Архангельску.

Вскоре глава французской военной миссии в России полковник Доноп получает предписание организовать батальон Иностранного легиона для усиления малоэффективных действий французской армии в России. Французский флаг развевается в Архангельске на реквизированном здании гимназии. У входа прибита табличка на французском: «Legion etrangere». «Иностранным» этот батальон назвать можно, хотя в нем служат одни русские, а вот «легионом» еще труднее по той же причине — в нем только русские… Батальон получает название по имени командира — «Монод» и считается частью Первого полка, расквартированного в Сиди-Бель-Аббесе. Но эта связь чисто символическая.

В батальоне три роты пехоты и рота пулеметчиков, общим числом 342 человека. Офицеры — французы. Первой ротой командуют капитаны Пьетон и Витче, второй — Бове. К 1 июля от второй роты из 125 человек выбывает почти половина — остается лишь 66 штыков. Легионеров плохо снабжают: всё, что проходит через местные власти, до них не доходит — мундиры и шинели, табак, медикаменты и обувь — всё разворовывается и распродается по дороге в часть. Фронта нет. Кругом — хаос.

В марте 1919-го батальон ведет бои с красными в районе Обозерской. «Противнику нанесен большой урон. Бои идут при температуре минус 30. У нас тоже много убитых и раненых», — докладывает в своем рапорте лейтенант Соловьев. Наступление на Вологду проваливается. Экспедиционные части начинают погрузку на пароходы — они уходят. Им здесь делать больше нечего: война давно окончена, а в русские распри вмешиваться они не намерены.

В сентябре 1919 года пароход «Эдвард Ваерман» увозит французов домой. Остатки разбитого батальона присоединяются к Юденичу: русским предстоит поход на Петроград.

1920–1926
Марокко

Днем — крестьяне. Ночью — воины Аллаха. Фотографии с отрезанными головами. Бомбардировки с воздуха деревень. «Зачистки». Применение газов. Тактика — «высадка — работа — уход». Выйдешь в город из казармы в одиночку — проживешь не более десяти минут. Нет, это не Афганистан и не Ирак наших дней, это Марокко, двадцатые годы прошлого века.

Испания и Франция ведут полномасштабную войну с взбунтовавшимися племенами берберов в южных районах Марокко. Молодому вождю берберов Мухаммаду Абд аль-Кериму аль-Шатаби удается то, чего не мог сделать до него никто: он объединяет веками враждовавшие между собой племена против общего врага — европейцев.

В отличие от виртуального «врага христианской цивилизации» Усамы бен Ладена, Абд аль-Керим — реальный человек. В книге легионера генерала Пешкова знакомый торговец-бербер Али шепчет автору на ухо: «Абд Эль Крим хитер, как лис, и храбр, как тигр. Ему по благословению Аллаха повсюду сопутствует удача — «барака». У него — сундуки с золотом, которые он забрал у белых людей. Запомни, это говорю тебе я, Али, смиренный слуга истинного Бога», — после чего бербер исчезает так же незаметно, как и его кумир после очередной боевой операции.

Берберы громят карательные отряды испанцев, и в 1920 году вожди племен провозглашают Рифскую Республику. Их войско насчитывает 100 тысяч воинов, и они требуют денонсировать договор от 1912 года о протекторате, что больно бьет по интересам Франции. Берберы умело используют чужой опыт — за золото можно купить любого: артиллерию, так же как и два аэроплана, обслуживают европейцы-наемники. Штабом руководит легионер-перебежчик Йозеф Клеме.

Французы теряют более двух третей своих фортов в Сахаре. В войне с берберами участвуют все полки Иностранного легиона. Среди рядовых легионеров — сотни русских, которые завербовались в Константинополе и во Франции. Жестокость столкновений такова, что теперь легионеры всегда приберегают один патрон — лучше застрелиться, чем попасть в руки восставшим, — смерть в плену будет долгой и мучительной. Легионеры с берберами тоже не соблюдают Женевскую конвенцию…

В мае марокканцам наносят решительное поражение. Вождь восставших сдается. Начальника штаба Клемса предает одна из его жен. Никаких гильотин: Абд аль-Керима отправляют в ссылку на Реюньон, Клемса — на каторгу во Французскую Гвиану. В легионе умеют уважать мужество противника.

Эти победы обходятся Иностранному легиону гибелью 74 офицеров, 158 унтер-офицеров и 1264 легионеров.

А в то же время легионеры-саперы строят в верховьях Атласа серпантин — дорогу от Марракеша до оазиса Уарзазат по каменистой пустыне. Высота на перевале Тишка — 2160 метров. Это лишь немного ниже высшей точки Австрии — горы Гросглокнер. До сих пор эта дорога — единственный путь, соединяющий Марокко с Тимбукту..

1925–1931
Сирия

В Марокко восстают берберы, а в Сирии — друзы. Они хотят создать «Арабское королевство». Страна находится под эгидой Лиги Наций, но управляется французским мандатом. Значит, «умиротворять» друзов придется французам. А пока друзы громят французскую пехоту и всадников «спаги». Командующий войсками в Леванте генерал Саррай умоляет прислать на помощь легионеров.

Пароход из Туниса. Четвертый эскадрон Первого кавалерийского полка высаживается в Бейруте 20 сентября 1925 года. Это — донские казаки и кадровые офицеры Русской армии. Среди рядовых — полковники Русской армии, в чине сержанта — вчерашний генерал… Есть в четвертом эскадроне и заклятые враги — немцы. Теперь вот — братья по оружию. На тот же причал спускаются и пехотинцы Четвертого полка, расквартированного в Марракеше.

Приказ Иностранному легиону: занять позицию в 70 километрах от Дамаска в укрепленном городке Месифр. Марш. Квартирование. Отдых. Но поспать не дадут: в половине первого ночи друзы начинают атаку. «Семен Алексеевич! Простите, мон сержан… Противник!» — «Да вижу-с, голубчик… Эка невидаль… Прицел на «сто» и пулеметы на фланги. Не откажите в любезности, господин полковник, распорядитесь…» Жестокий бой идет всю ночь, переходя в рукопашные схватки. Натиск друзов ослабевает лишь с рассветом — на поле боя остается не менее 500 убитых повстанцев.

…Эскадрон останавливается в брошенной старой крепости над горным аулом. Пришельцы в чужом и враждебном мире. Через день к крепости подтягивается три тысячи друзов — кто-то из аула уже успел доложить. Атака следует за атакой. Так проходит два дня. Легионеры отбиваются уже ручными гранатами — на каждого осталось по 15 патронов. Трижды ходят в штыковую — расчищают периметр обороны. Но силы слишком не равны. Еще одну атаку легионеры могут и не отбить…

Исход дела решает неизвестно откуда появившийся самолет: он засыпает атакующих бомбами, а подкрепление — на подходе. Голливудский фильм со счастливой концовкой! Но это — быль. Вокруг полуразрушенной крепости валяется 800 трупов друзов.

Потери Иностранного легиона: 12 убитых и 34 раненых. А всего за два года боев в Сирии легион теряет двух офицеров и 37 легионеров.

1940–1945
Совсем не странная война

После капитуляции Франции Иностранный легион делится на две части: одни остаются в своих казармах с правительством маршала Петена, другие считают, что война только начинается. Одни продолжают пить вино в привычных кафе Сиди-Бель-Аббеса, другие с риском для жизни пробираются в Лондон к полковнику де Голлю. Никто никого не осуждает: каждый сделал свой выбор, но сохранил верность легиону.

Сражающимся с нацистами подразделением легиона становится Тринадцатая полубригада. После удачной высадки и захвата норвежского Нарвика вместе с английскими войсками она уходит в Англию: Франция проиграла войну. Первое серьезное сражение легионеров ждет в ливийской пустыне у местечка Бир-Хакейм 27 мая 1942 года. Позиции легионеров атакуют 80 итальянских танков. Но они хорошо укреплены: три месяца легионеры закапывались в землю в ожидании сражения именно в этом месте. К вечеру 38 танков уничтожено. Упорство легионеров путает все планы Роммеля, который не рассчитывал столкнуться здесь с серьезным сопротивлением. Его цель на побережье — Тобрук, а далее — рейд на Александрию. Десять дней позицию атакуют танки Африканского корпуса вермахта («Африка-корпс»)… От целого полка остается лишь два батальона, но упорство легионеров дает возможность Восьмой армии британцев перегруппироваться у Эль-Аламейна. Главное, стратегический план Роммеля был сорван.

Внешне легионеры мало походят на солдат французской армии: в Африке они носят английскую тропическую форму. От обычных «томми» их отличают только кепи, которые многие из них неизвестно как, но сумели сохранить. Когда американцы высаживаются в Италии, легионерам выдают обычную армейскую куртку «field jacket» образца 1941 года, а в руки — автомат «Томпсон». С американцами их роднит еще и сильный акцент во французском, нашивки «France» на рукаве говорят о том, кто они.

После высадки американцев в Алжире Первый полк в Сиди-Бель-Аббесе получает приказ сопротивляться, но ничего не делается. Французская администрация капитулирует, легионеры переходят на сторону «Свободной Франции». Из остатков Второго и Третьего полков в Марокко формируется Третий полк Иностранного легиона, который воюет вместе с англичанами в Тунисе. Там легионеры попадают под атаку новых немецких «тигров» — их броню не берет ни устаревшее французское, ни новое американское оружие. Легион снова несет тяжелые потери…

В мае 1944 года легионеры участвуют в освобождении Италии: штурмуют линию немецких укреплений, известную как «линия Густава». Дорога на Рим открыта! И все же главная война для легионеров не здесь, а во Франции. В августе наконец они получают приказ: высадиться в Кавалер-Сюр-Мер. С ходу легион берет в плен три сотни немцев. После освобождения Тулона колонна легионеров направляется на север — к Отёну. По дороге они берут в плен еще три тысячи немцев. А перед этим к ним присоединяется целый батальон украинцев — «власовцы» перебежали к партизанам «маки». А уж от них — и к легионерам.

В весеннем воздухе — запах скорой победы, но бои продолжаются. Тринадцатую полубригаду перебрасывают к Ла-Рошели — немцы сопротивляются не менее ожесточенно, чем в свое время гугеноты. Работа сделана и снова в путь — на этот раз в Альпы. Не зря же эту полубригаду создавали как горно-пехотную… Здесь, в горах Отён «полубригадовцев» застает немецкая капитуляция. А других легионеров — в австрийском городке Санкт-Антон-ам-Арльберг.

И вскоре Французский Иностранный легион проходит торжественным маршем по Елисейским Полям — ради этого мига славы пять лет назад эти упрямые иностранцы не стали сдаваться…

В той второй войне, не такой славной для Франции, как первая, легион потерял 8078 человек рядовых и 118 офицеров.


Акт пятый: гибель империи

1945–1954
Индокитай

У людей, воспитанных в традициях западной культуры, есть поразительное свойство: в глазах потомков они умеют превращать прошлые поражения в победы. Французы — не исключение. Прекрасно изданный фотоальбом по истории Французского Иностранного легиона посвящен… войне в Индокитае. Именно там французская армия была наголову разгромлена коммунистами — народной армией Хо Ши Мина. Тогда же началась гибель империи и закат французской цивилизации. Этому процессу не помогла победа над повстанцами в горах Алжира и моджахедами-«бомбистами» в столице страны, которая никогда не была колонией, а частью Франции. Но альбом посвящен именно Индокитаю. Что это? Политкорректность из нежелания портить отношения с арабами, заполонившими сегодня Францию? Или мудрое решение не скрывать своего падения, чтобы сделать из прошлого правильные выводы?

 — Они появились толпой. Без оружия. В руках — только взрывчатка и шесты из бамбука — с их помощью они перепрыгивали через траншеи… от одной к другой… и метали свои снаряды… После первой волны мы стали отбиваться гранатами… Они лезли, несмотря на огромные потери… Когда нахлынула третья, мы больше ничего не могли поделать: так много их было… — рассказывает легионер Пирш.

 — Их сила — в массе, — добавляет Шмидт.

В этот момент Карпентье успевает вставить:

 — Очень это по-русски… они не переживают из-за того, что можно приносить в жертву тысячи…

 — Они их не считают… — продолжает Шмидт. — А что у них было? Американское и чешское оружие. Несколько старых немецких винтовок. Автоматы «Шкода» и пистолеты-пулеметы китайского производства, похожие на наши МАТ-49.

Так сегодня вспоминают свои последние дни во Вьетнаме старые легионеры.

Не коммунисты из Москвы, а самураи из Токио заражают французский Индокитай страшной бациллой: лозунгом «Азия — для азиатов». Еще в 1940 году русский полковник Елисеев — лейтенант Иностранного легиона во Вьетнаме — понимает, что сначала вьетнамцы, не без помощи японцев, избавятся от напыщенных «фарангов» — французов, а потом освободятся и от своих азиатских патронов… В памяти русского офицера еще свежи картины народного гнева в России, из-за которого он-то и оказался здесь. Объяснить это французам пока не представляется возможным: каждый народ должен пройти свой круг.

У легионеров в Индокитае своя форма: широкополые шляпы-панамы, похожие на наши «афганки». Куртка по канадскому образцу: с нагрудными карманами без пуговиц. Брюки с накладными карманами сужаются книзу, у щиколотки застегиваются. Каска — американская Ml, с маскировочной сеткой. Пистолетный ремень тоже американский… В 1949 году на вооружении появляется автомат МАТ-1949 со складывающимся магазином и выдвижным прикладом. Он прост и надежен, что особенно нравится парашютистам. И все же «вьетминьскому» АК он уступает в надежности в условиях влажности джунглей…

Со времен Великой войны Иностранный легион не собирался в одном месте в таком количестве: пехотинцы, парашютисты, саперы, минеры, строители, аэродромное обслуживание, водители, механики — всего 30 тысяч человек И никогда в своей истории легион не нес таких потерь: 9002 легионера, 309 офицеров и больше тысячи унтер-офицеров. Во Франции оппозиция называет эту война «грязной». Вернее сказать, «проигранной» после первого же выстрела… Мировое общественное мнение, включая Францию, — не на стороне солдат гибнущей империи, а на стороне боевиков с китайским АКМ в руках и «с Лениным в башке».

Бойцы коммунистических отрядов Вьетминя постоянно нападают на отдаленные блокпосты в джунглях. Капитан Кадинал 25 июля 1948 года девять часов отражает атаки отрядов партизан численностью до двух полков. Два офицера и 21 легионер убиты. Подмога может подоспеть только по дороге — тогда еще не было вертолетов. Когда легионеры видят своих, то, также как и выжившие в крепости Туйенкуанг, берут «на караул».

Легионеры, как и все французы, воюют с призраками: это большое счастье увидеть своего врага! Партизаны наносят урон и исчезают, нередко на территорию Китая, куда французская армия вторгнуться не может. Китай всячески помогает своим «братьям меньшим».

Первого марта 1950 года командующий вьетнамской народной армией товарищ Во Нгуен Гиап подготовил западню около Каобанга: 30 тысяч его солдат притаились в джунглях в ожидании армейской колонны. Их в десять раз больше, чем легионеров Третьего пехотного полка. Не спасает и незамедлительная помощь парашютистов из Первого парашютного… В скоротечном бою легион разом лишается семи батальонов.

«Вы же знаете, как это принято у нас, парашютистов: или победа, или всех нас перебьют», — говорит офицер Первого парашютного полка. Однако много прыгать им теперь не приходится. Индокитай — всего лишь репетиция Алжира. Все чаще и чаще парашютистов используют в самых «земных» операциях: «зачистить» деревню или целый район, спасти отбивающийся из последних сил гарнизон отдаленного блокпоста, защитить конвой. Теперь о небе можно надолго забыть.

В 1951 году французская армия добивается некоторых тактических успехов. Война идет днем и ночью, хотя в Сайгоне это не ощущается. Если взглянуть на список операций Первого парашютного полка в Индокитае, то становится ясно: боевые операции происходят почти ежедневно. Каждая имеет кодовое название — «Архиепископ», «Порох», «Рептилия», «Медуза», «Хамелеон». Потом идут названия бретонских городков — «Конкарно», «Дуарнене»… и только один код в американском стиле — «Ураган».

Потом в Сайгоне начинают рваться бомбы в кафе и на площадях. Так появляется и «третья сила», которую поддерживают американцы. Французы для них — «слабаки» и «лягушатники». Они не способны спасти регион от коммунистической угрозы. В Лэнгли готовят им смену — те, кто примут после французов Америку как родную… и сами же наступят на «те же грабли» спустя всего несколько лет.

Осенью 1953 года парашютисты легиона высаживаются в Дьенбьенфу — решено создать базу рядом с китайской границей. Строятся аэродром и укрепления. А в марте 1954 года армия генерала Шапа начинает наступление. Французы в шоке: их обстреливает тяжелая артиллерия! Откуда? Бойцы народной армии принесли орудия на себе, предварительно разобрав.

Начинается сезон дождей. Всё труднее садиться на размокшие полосы транспортным «Дакотам», к тому же под огнем. Количество раненых растет — их не успевают вывозить, а госпиталь превращается в склад умирающих. Всё так же невидимый противник беспокоит легионеров и днем и ночью… Попытка спасти положение выброской десанта из добровольцев не помогает: большая часть десантников погибает при высадке, оставшиеся в живых становятся такими же заложниками проклятой долины, как и те, кого они пытались спасти. Все ждут решительного штурма… И он начинается 7 мая. Легионеры отчаянно отбиваются, против такой силы уже не помогают ни мужество, ни презрение к смерти…

1,5 тысячи убитых и 4 тысячи раненых. Выжившие легионеры ломают свое оружие — все равно к нему нет боеприпасов. Рвут в клочья свои белые кепи — врагу ничего не должно достаться. Оглушенных, опустошенных и безучастных их берут в плен. Им уже все равно… так же как и тем троим, выжившим после боя у асьенды Камерон.

По французским источникам, пленных легионеров — выходцев из ГДР, Венгрии, Польши, Чехословакии и СССР вьетнамские товарищи передали в руки советских представителей. Дальнейшая судьба этих людей никому не известна.

1954–1962
Алжир

После разгрома в Дьенбьенфу прошло полгода… Один из замполитов армии Хо Ши Мина сказал тогда пленным французам: «…последнее действие процесса деколонизации разыграется в Северной Африке».

Слова оказались пророческими.

В 1954 году подпольный Фронт национального освобождения Алжира начинает серию акций: гибнут мирные жители. Но они — французы, поэтому их ждет смерть. Борьба разворачивается в городах и в горах. Легально за свободу Алжира выступают и французские, и алжирские интеллектуалы.

В Алжире — 20 тысяч легионеров. И сейчас они уже воюют за свой дом. Легионеры проводят разведку в «бледе» — внутренних районах страны. В случае обнаружения партизан вступают в бой. Всё повторяется как 30 лет назад в Марокко: днем феллах, а ночью — партизан. Иногда у алжирцев не остается выбора: так же, как сегодня в Афганистане, ночью в дверь стучат талибы, к ним стучали патриоты ФИО.

1956 год. ФИО организовывает серию взрывов в Алжире: в кафе, кинотеатрах, ресторанах и театрах — там, где часто бывают французы и не появляются алжирцы. Полиция и спецслужбы не справляются, и тогда жандармские функции переваливают на армию и Иностранный легион. Облавы, обыски, аресты, пытки. Парашютисты Первого полка действуют в связке с парашютистами Десятого парашютного полка генерала Жака Массю — этим людям в камуфляжной форме и красных беретах история отвела особую роль… Их сокращенно называют «пара» (от «парашютист») и «леопардовыми» (из-за камуфляжа). Словосочетание «время «пара»» станет нарицательным в современной французской культуре. «Время «пара»» или «время леопардов» — значит реакция…

«Пара» и легионеры «зачищают» алжирскую Касбу. В его узких улочках заблудится любой француз, зато алжирцы превратили этот самый старый район города в центр повстанческого движения. Взрывы прекращаются, а родственники оплакивают «неожиданно скончавшихся» во время допроса алжирцев. В те дни «черноногие» — обыватели Алжира — особенно любят «своих» легионеров: они защищают их добро, нажитое поколениями. Алжирцы — ненавидят. Если этих французов еще можно как-то понять, то садистов-иностранцев в зеленых беретах — никак.

1958 год. Начинается операция на границе с Тунисом. Задача Иностранного легиона — перекрыть поставки чехословацкого и советского оружия через Тунис и проникновение партизанских групп. Легионеры активно используют вертолеты: транспортные эвакуируют раненых, а маленькие «Ласточки» (тип вертолета с большим фонарем кабины, удобным для обзора. — В. Ж.) — для разведки. Во время разведывательных облетов плоскогорья на сверхмалой высоте гибнет легендарный командир — полковник Жанпьер, меткий выстрел моджахеда убивает его наповал.

Такой же «кордон» выставляется на западе страны — на границе с Марокко. Алжирским повстанцам так и не удается создать мощную народную армию, как вьетнамцам — отряды моджахедов не превышают 150–180 человек. После проведения операций в горах Орес (Аурес), Кабилии и на границе с Тунисом их отряды сокращаются до 20–30 человек. Теперь они могут снова действовать только также как в 1954 году…

Казалось бы, у французского Алжира иная судьба, чем у Индокитая… Но в Париже — политический кризис. Чехарда правительств. Четвертая республика низложена! У власти снова оказывается де Голль. Теперь только он решает, что нужно Франции. А ему, то есть Франции, Алжир «французский» совсем не нужен. Ему нужно «величие Франции» — любимое выражение генерала. А без Алжира величие Франции более значимо. К тому же «эти черноногие со своим Алжиром» могут только навредить ему в глазах общественного мнения.

Апрель 1961-го. В Алжире вспыхивает мятеж; военные, по их мнению, пытаются спасти страну В отличие от ГКЧП в СССР в 1991 году мятежные генералы действуют точно по «ленинскому плану» вооруженного восстания: верные парашютисты в считаные часы берут «под охрану» все стратегические объекты города. Армейский контроль установлен над телефонными станциями, телеграфом, почтой, электростанциями, морским портом, радиовещанием и аэродромами. Никто больше не может покинуть Алжир или связаться с ним: все под контролем.

Это личный вызов де Голлю и все понимают, что «точка невозврата» только что пройдена. Жители Алжира наконец-то ощущают себя под защитой. В случае поражения — смертная казнь. Генерал мстителен, как брошенная женщина. Коммунисты и социалисты против, но кто их слушает? Они — в меньшинстве. Сейчас важно, с кем будет армия и Иностранный легион — грозная сила в Алжире. С Парижем или с Алжиром? Что касается парашютистов-легионеров, то они давно «работают вместе с «леопардами» генерала Массю». С ними нет проблем. А вот остальные?

Остальные? В отличие от Советской армии иметь транзисторный приемник французским солдатам не запрещалось. Это была именно та маленькая деталь, которую мятежники в своих планах не учли — «голос Родины». Радиопередачи из Парижа солдаты слушали каждый день и понимали, что там, в метрополии, «этот» Алжир уже давно всем надоел и никому там больше не нужен. Если они примут участие в генеральской авантюре, то тогда еще долго не увидят своих родных и близких во Франции. Ответ генералам — «нет».

А легион?.. Легионерам в отличие от «шлаборов» — солдат по призыву, а не по призванию, некуда возвращаться. Во Франции их никто не ждет. Они — иностранцы без имени и лица.

Короткий телефонный разговор со ставкой мятежников. На связи — полковника Бротье — начальник гарнизона в Сиди-Бель-Аббесе. Вопрос: «Вы с кем?» Ответ: «Это чисто французское дело. Легион в нем не участвует! Мое уважение, мой генерал!»

По-легионерски прямой ответ во многом и решает исход дела. Через два дня, 23 апреля, офицеры сдают личное оружие группам захвата и становятся пленниками собственной армии — никто не спасается бегством: им нечего стыдиться. Они предложили своему народу выход, но он был не готов идти с ними до конца.

Тридцатого апреля в назидание всем легионерам, но не только им, Первый парашютный полк расформировывают — его казармы в Тьервилле пустеют. Де Голль хочет покарать и разогнать весь легион!

Но его отговаривают.

Спустя год Иностранный легион покидает Алжир. И тогда только ветер гуляет в брошенных зданиях военного городка имени полковника Вьено в Сиди-Бель-Аббесе… «Бель Аббес», — красивый Аббес, как говорили легионеры. И тихо добавляли: «Наш Аббес».


Легион сегодня

Луи Лиотей — маршал Франции, министр обороны во время Первой мировой войны, к тому же, по совместительству, еще и почетный президент французских скаутов, провел большую часть своей жизни в колониях. Как человек вдумчивый, он хорошо изучил жизнь подвластных его державе народов. Однажды он сказал: «Нужно показать силу, чтобы не применять ее».

Именно эти слова и стали стратегией, в соответствии с которой современные французские политики используют Иностранный легион. За годы поражений Французский Иностранный легион превратился в «силы быстрого реагирования». Он мобилен, сплочен и отлично обучен, поэтому моментально вмешивается в события там, где того требуют интересы очередного правительственного кабинета страны. Мало что изменилось со времен Луи Филиппа: Франция не станет начинать военные действия там, где можно всего лишь продемонстрировать свой «презанс», то есть «присутствие», и так, играючи, сохранить лицо и политический имидж своей страны перед трибунами избирателей.

После эвакуации из Алжира легион переживает тяжелые времена. Целое десятилетие он существует только потому, что о нем забыли.

Впрочем, Иностранный легион настолько самодостаточный организм, что никакого труда не составляет не напоминать о себе попусту и ждать, пока о нем вспомнят. «Сами придут и попросят», — как говорил один из героев Михаила Булгакова.

Прокашлявшись после всех треволнений, вызванных исчезновением империи, Франция очень скоро вспомнила о своем легионе.

И пришли, и попросили, точнее приказали.

1976-й, Джибути. Освобождение детей-заложников, захваченных террористами в автобусе.

1978-й, Заир. Спасение в провинции Шаба 900 европейских граждан из рук африканских повстанцев под руководством кубинских и гэдээровских советников.

1982–1983-й, Бейрут. Охрана при эвакуации сил Организации освобождения Палестины и патрулирование города.

1991-й, Кувейт. Операция «Буря в пустыне».

Это список можно продолжить десантными операциями в республиках Чад, Берег Слоновой Кости, на Балканах и т. д.

За последние 30 лет перемещения Иностранного легиона по всему земному шару похожи то на метания ополоумевшего «глобтроттера», то на путешествия досужей дамочки при деньгах. Но это только на первый взгляд: каждая «командировка», как принято сегодня говорить, имеет свой смысл и конкретную цель. Интерес Франции.

Если посмотреть на карту операций Французского Иностранного легиона, которую ежемесячно публикует журнал легионеров «Белое кепи» («Kepi Blanc»), то его деятельность подчинена четырем задачам: «сотрудничеству», «предохранению», «защите», «вторжению».

«Сотрудничество» — Полинезия.

«Предохранение» — Майотта и Джибути.

«Защита» — Гвиана.

«Вторжение» — Чад, Косово, Центрально-Африканская Республика и Афганистан.

И только им, профессиональным солдатам, можно доверить такую тонкую и неблагодарную работу, потому что все происходит так, как поется в песне «Марш» группы «Аквариум»:

Я оглашаю города
Истошным воплем идиота.
Мне нравится моя работа!
Гори, гори, моя звезда!

Правда, никаких криков: Иностранный легион работает молча — первый признак мастеров своего дела.


Глава вторая
БЫТЬ ЛЕГИОНЕРОМ

Возьму шинель, и вещмешок, и каску,
В защитную окрашенную краску,
Ударю шаг по улочкам горбатым —
Как просто стать солдатом, солдатом.
Забыты все домашние заботы,
Не надо ни зарплаты, ни работы —
Иду себе, играю автоматом,
Как просто быть солдатом, солдатом!
А если что не так — не наше дело:
Как говорится, родина велела!
Как славно быть ни в чем не виноватым,
Совсем простым солдатом, солдатом.
Булат Окуджава. Песенка веселого солдата

Если служить во Французском Иностранном легионе, то где? Каждый рекрут проходит четырехмесячную подготовку в учебном полку, а затем его направляют на службу в часть — в этом легион ничем не отличается от нашей армии. В учебном полку молодой солдат получает навыки пехотинца и, возможно, так и останется им до окончания службы… Но есть возможность получить специализацию.

В отличие от корпуса Морской пехоты США, Французский Иностранный легион — это армия в армии. Но эта армия — часть французских сухопутных войск и живет по уставам французской армии. Штаб сухопутных войск решает, где и какую задачу будет выполнять легион.

Легион, как и спецназ ГРУ, призван защищать интересы своей страны только за ее пределами. Впрочем, когда враг оказывался у ворот, это правило за историю легиона было уже трижды нарушено: впервые во время Франко-прусской войны, во второй раз — в Первую мировую и в третий — во Вторую мировую.

Сегодня численность Французского Иностранного легиона относительно невелика — всего 7699 человек, из которых 413 офицеров, 1741 унтер-офицер и 5545 рядовых в 11 полках. Всего одна бригада по меркам современной Российской армии или три дивизии Советской армии.

В наши дни легионеров в три раза меньше, чем во времена военных действий в Алжире. Однако с сокращением личного состава возросла подготовленность солдат и офицеров к современным методам ведения войны, то есть уровень их боевой подготовки и взаимодействия не только внутри подразделений легиона, но и координация с другими родами войск французской армии. А главное, изменилось отношение к ценности солдатской жизни. Крылатым словам генерала, воскликнувшего перед атакой на Тонкин: «Легионеры! Вы существуете для того, чтобы умирать, и я посылаю вас на смерть!» — теперь место в музейных документах.

Еще полвека назад жизнь легионера стоила столько же, сколько стоит жизнь русского солдата и сейчас: то есть ничего. Сегодня легионер оценен дорого. Не меньше отделения в Российской армии, а то и больше. В отличие от жизни русского мальчишки, «загремевшего под знамена», легионера берегут. Защищают броней. Лечат, как у нас в элитных клиниках. Вкусно и правильно кормят. Дают спать и заниматься спортом, а не копать землю на хозяйственном дворе и проходить после отбоя «курсы молодого бойца» со свидетельством об окончании в виде инвалидности. Здесь офицеры после вечерней поверки не сбегают трусливо домой, оставив личный состав разбираться между собой. Праздник Рождества встречают здесь не с семьей, а со своими легионерами. Офицеры здесь больше не напиваются от тоски и безысходности, что продолжалось в легионе годами (а Российскую армию пьянство губит и сегодня). Здешнее командование больше не бросает солдат в бой без хорошей разведки и обеспечения возможностей прикрытия и эвакуации на медицинском вертолете. И дело вовсе не в романтическом приоритете человеческой жизни и прочих демократических ценностях французского общества, а в бухгалтерской отчетности военных перед гражданским обществом о расходах средств налогоплательщиков. Помогает и неусыпное бдение журналистов. Реальные опасения за свои удобные кресла руководителей страны. Но вся эта гражданская активность больше касается французской армии, а не Иностранного легиона, хотя он — ее часть. Во Франции никого не волнует, что страна зачем-то воюет в Афганистане, тратит деньги в эпоху экономического кризиса, несет потери и явно ничего не сможет добиться в этой войне с призраками. Даже оппозиционные политики помалкивают. Французов, как и всех прочих сытых европейцев — участников конфликта, такая далекая война не трогает: там же легионеры… Они любят подраться, к тому же они иностранцы!

Легионеры — это единственные иностранцы, которым во Франции позволено носить оружие. Из чего сегодня состоит эта маленькая армия иностранцев, присягнувших на верность Французской Республике?

Разумеется, за долгое время существования структура легиона менялась, но названия полков сохранялись неизменными. Их могли сократить, переформировать, но распустить — никогда. Уникальность Иностранного легиона в том, что его структура менялась не только применительно к разному характеру современных боевых действий, но и в результате трансформаций внутри французского общества. Впервые в своей истории легион был постоянно размещен на территории собственной страны только в 1963 году! До этого легионеры, трижды воевавшие за свою новую родину, на территории Франции считались в это время… в командировке! Расположение их полков было во французских колониях, далеко от европейских полей сражений.

С потерей Алжира, что не спасло от ухода с политической сцены генерала де Голля, Франция окончательно утратила ореол великой державы. И тем не менее страна не отказалась от своих притязаний на контроль в различных точках планеты, которые со времен колониальных захватов считались зонами «французских интересов». Таких точек на земле осталось немного, но для их отстаивания и «пригляда» за бывшими колониями, как и почти два столетия назад, используется Иностранный легион.


В полку родном…

Легион, как и всякая армия, состоит из боевых и вспомогательных частей. На первый взгляд структура легиона кажется запутанной, однако если разобраться, то видна четкая логика, вытекающая из самого смысла существования легиона — использования в боевых операциях за пределами страны или для решения ряда задач внутри Франции. Например, легионеров-саперов привлекают для помощи во время наводнений. Сегодня Иностранный легион состоит из одиннадцати полков, три из которых находятся за пределами страны, остальные пять — дислоцированы внутри, главным образом на юге Франции. На территории страны также находятся командование Иностранного легиона, административный и учебный полки и служба рекрутского набора. Три этих подразделения и есть «фундамент», на котором держатся остальные формирования.

В кратком виде структура Французского Иностранного легиона такова:

Главное командование Французского Иностранного легиона (COMLE) — в Обане;

Четвертый полк (4 RE) — в Кастельнодари.

Теперь это учебный полк. Некогда был боевым с дислокацией в Марокко. Через «учебку» проходит каждый новоиспеченный легионер. Отсюда либо едут домой, не пройдя испытаний, либо в торжественной обстановке получают легионерское белое кепи, а затем первое назначение в полк. Здесь же проходят кадровую переподготовку, например, для получения унтер-офицерского звания.

Остальные восемь полков — боевые, это войска быстрого развертывания. На территории Франции стоят шесть полков:

Первый кавалерийский полк (1REC) — в Оранже;

Первый саперный полк (1 REG) — в Лодэн-Лардуазе;

Второй саперный полк (2 REG) — в Сен-Кристоле;

Первый пехотный полк (1 REI) — в Обане;

Второй пехотный полк (2 REI) — в Ниме;

Второй парашютно-десантный полк (2 REP) — в Кальви;

Три боевых полка находятся за пределами Франции;

Третий пехотный полк (3 REI) — во Французской Гвиане;

Тринадцатая полубригада (13 DBLE) — в Джибути;

Отдельный отряд Иностранного легиона (DLEM) — на Майотте (Коморские острова).

Служба в полках «заморских» департаментов оплачивается выше, чем в подразделениях на территории метрополии, а поэтому попасть в их состав непросто: всегда есть желающие, несмотря на риск тропических заболеваний и отсутствие привычных французских «комфортов». Служба там — приключение и испытание характера.

К Иностранному легиону относятся также организации ветеранов:

Федерация обществ ветеранов Иностранного легиона;

Агентство поиска бывших легионеров;

Дом инвалидов Иностранного легиона;

Дом легионера — приют для ветеранов в Ориоле (рядом с Обанем).


Командование Иностранного легиона (COMLE)

Главному командованию Французского Иностранного легиона подчиняются все одиннадцать полков. Во главе стоит командующий легионом в звании генерала, который напрямую подчиняется командиру штаба сухопутных войск Вооруженных сил Франции. С ним обсуждаются все технические вопросы операций с участием Иностранного легиона. В современном виде штаб существует с 1984 года в городке Обань, что в получасе езды от Марселя. В нем служат 47 человек, из них 23 офицера. В своей работе штаб опирается на личный состав Первого пехотного полка.

Задачи командования: управление и администрирование Иностранного легиона, подготовка и обучение личного состава, защита личной безопасности иностранцев, служащих в легионе, поддержка боевого духа солдат, сохранение традиций и разнообразного наследия легиона. Здесь же находится контрразведка, которую легионеры на своем жаргоне называют «гестапо».

Первый пехотный полк (1REI)

«Дуаен» среди полков — хранитель традиций и образец для подражания.

Сформирован в 1841 году, это старейший полк легиона. С его создания начался боевой путь легиона. Первый полк воевал везде, где воевал Французский Иностранный легион: под Севастополем в 1855-м и в Кабилии в 1857-м. В Мексике в 1863-м. В Марокко в 1892-м, 1907-м и 1925-м. На Дальнем Востоке и в Галлиполи в 1915-м.

В настоящее время Первый пехотный полк расквартирован в Обане. До 1963 года дислоцировался в военном городке Сиди-Бель-Аббес в Алжире. Так же как и в Северной Африке, расположение называется «казармами полковника Вьено» — в честь офицера, погибшего во главе своего полка во время осады Севастополя 2 мая 1855 года.

Полк выполняет штабные и административные задачи. В его обязанности входит забота о Доме инвалидов и Доме легионера, а также размещение отпускников в Марселе. В ведении полка — Музей Иностранного легиона, военный оркестр, выпуск журнала «Белое кепи».

Сегодня именно в этом полку начинается и заканчивается военная жизнь легионера. Здесь доброволец проходит первый отбор, здесь его зачисляют в списки части. Спустя четыре месяца после «учебки» он возвращается сюда же и получает первое назначение в боевую часть. И опять он приезжает сюда «на дембель», получить характеристику: свидетельство о прохождении службы. Это главный документ легионера, закончившего службу. Оно пригодится в гражданской жизни при трудоустройстве. На ее же основании легионер всегда может получить место в приюте для ветеранов или Доме инвалидов, даже если он покинул Францию на многие годы. Сохранение традиций и обычаев легиона еще в тридцатые годы XX века в Сиди-Бель-Аббесе было возложено на Первый полк, отсюда и его второе название — «Отчий дом».

В трех ротах полка служит 430 человек. Первая рота занимается хозяйственным обеспечением (кухня, столовая, прачечная, мастерские). Вторая — решает кадровые вопросы, обеспечивает связь, безопасность, в ее ведении оркестр, музей и архивы. Третья рота ответственна за работу с личным составом вне расположений легиона (отставники, выбывшие по болезни и т. д.), а также за отбор новых кандидатов, размещение новобранцев и их обеспечение перед отправкой в учебный полк.

История легиона — это в первую очередь истории людей и необычные судьбы легионеров. Музей легиона, находящийся в расположении Первого полка, открыт для посещения гражданскими лицами. Документы, карты, приказы, личные дневники, рисунки хранятся в «Центре документации» — архиве легиона. Здесь же собраны книги и журнальные публикации о легионе.

Журнал легиона «Белое кепи» («Kepi Blanc») издается с 1947 года. Редакция вместе с полком переехала в Обань из Алжира. Эта не обычная «полковая многотиражка» и не современное «корпоративное издание». Журнал был задуман и до сих пор существует как «семейное» издание для легионеров и членов их семей. Интересно, что журнал обходится без штата военных журналистов — статьи пишут сами легионеры. Главный редактор — просто кадровый военный, а не журналист, имеет право занимать этот пост не более двух лет. Нередко на эту должность не назначают, а принимают по конкурсу.

В Обане есть и своя телестудия. Ее сотрудники — тоже легионеры. Они снимают и монтируют сюжеты и документальные фильмы о повседневной жизни полков и боевых операциях.

К Первому полку прикомандирована спортивная команда легионеров, принимающая участие в легкоатлетических забегах — кроссах.

Значок полка был принят 26 сентября 1955 года. Это белый ромб с золотым кантом, в центре — черный орел на фоне красно-зеленого креста Святого Андрея. Орел держит в лапах зеленую змею, а клювом перегрызает ее шею. Знак повторяет символику памятной медали об экспедиции в Мексику, которой награждались легионеры в 1863–1867 годах. Орел и змея изображены и на гербе города Мехико, а подобный крест можно найти на древнем календаре ацтеков.

Полковая песня — «Nous sommes tous des volontaires» («Все мы добровольцы»).

Первый кавалерийский полк (1REC)


Теперь это — танкисты, самый «технический» полк легиона. Всегда находится на передовой линии огня, даже среди легионеров, которые во французской армии всегда идут в бой первыми.

Сформирован в тунисском городе Сус в 1921 году. В него вошли и легионеры Второго пехотного полка, которых просто пересадили на лошадей, и белоэмигранты — бывалые рубаки из остатков армии барона Врангеля. Костяк составили французы, переведенные на службу в Иностранный легион из разных кавалерийских полков.

Считается наследником боевых традиций Королевского Иностранного полка кавалерии, созданного в 1635 году, и унаследовал его девиз «Nec pluribus impar» («Не уступающий и множеству»).

Дислоцирован в городе Оранж (Orange) в казармах «Лабуш» (Quartier Labouche).

Сегодня в полку служит 780 человек. По традиции роты называются эскадронами. В полку пять эскадронов и рота разведки. Первый эскадрон — командование и логистика, второй — хозяйственное обеспечение, четыре остальных эскадрона — боевые, вооруженные легкими танками АМХ- 10RC и бронемашинами. В их задачи входит также контроль над толпой и подавление народного возмущения.

Боевое крещение полк получил в 1925 году в Сирии и Марокко одновременно. С 1927 по 1934 год полк находился в Марокко и активно участвовал в «умиротворении» восставших племен Рифа, охранял сахарские дороги и караванные пути. С началом «странной войны» полк был экстренно переброшен в метрополию и вошел в состав так называемого Отряда дивизионной разведки 97. С 18 мая участвовал в боях при Сомме и так до самого «перемирия» в знаменитом вагончике в Компьенском лесу. Тех немногих, кто не погиб в той бездарной войне, отправили обратно в Северную Африку, в запас. В 1943 году в освобожденном Тунисе легионеры вновь поступили на службу и сражались на стороне «Свободной Франции» против фашистов. Именно этот полк первым ворвался на территорию Германии во главе французских бронетанковых сил генерала Леклерка.

Прошел всего год, как в Европе перестали свистеть пули, а Первый кавалерийский уже погружен на транспорты и отправлен в Индокитай, где становится неспокойно. Во Вьетнаме полк принимает участие в кровопролитных схватках с армией Хо Ши Мина возле Кочинчина в Тонкине. В 1954-м полк возвращают в Алжир и снова бросают в бой, на этот раз с невидимым противником — Фронтом национального освобождения. Танки на улицах Алжира также «полезны», как и на улицах Москвы в 1991-м… Через девять лет измотанных постоянным нервным напряжением и разуверившихся во всем легионеров переформировывают на военно-морской базе в Мерс-эль-Кебире возле Орана и отправляют во Францию, теперь уже навсегда. С 17 октября 1967 года полк базируется в Оранже.

В 1976 году полк направляют в Джибути. Так же как и раньше без кавалерии, сегодня без быстроходной и легкой бронетехники в пустыне не обойтись. Спустя два года — участие в операции «Tacaud» в Чаде. Затем война в Ливане, снова Чад и Джибути. В феврале 1991 года начинается американская операция возмездия «Буря в пустыне». Французские бронекавалеристы наступают в первой линии. А затем на их долю выпадает необычная работа: участие в миссии ООН в Камбодже в 1993-м. Затем выполняют миротворческую миссию в Сараеве.

В 1997 году несколько эскадронов вновь экстренно перебрасывают в Чад для участки в операции «Epervier».

В Конго в Браззавиле танкисты активно участвуют в эвакуации соотечественников.

А с 1999 года начинаются командировки в Косово… С 2008 года полк участвует в боевых действиях в Афганистане.

Значок, как символ полка, был принят 13 июня 1947 года. На значке — лавровый венок, внутри которого щит с девизом Королевского Иностранного полка кавалерии «Nec pluribus impar» снизу и девизом Иностранного легиона «Honneur et Fidelite» («Честь и верность») сверху. На преемственность двух полков указывают и даты их формирования на щите — 1635–1821. За щитом — скрещенные кавалерийские сабли. В верхней части значка — граната с номером полка.

Полковая песня — «La colonne» («Колонна»), Песней четвертого эскадрона, где служили большинство русских — донских казаков, считается «По долинам и по взгорьям».

Первый саперный полк (1 REG)


Самый «трудолюбивый» полк Иностранного легиона.

Один из новых полков — был создан лишь в 1984 году вместо Шестого пехотного полка как «Шестой саперный». В 1999-м был переименован в «Первый». Официальная задача — «защита национальной территории и помощь жертвам катастроф». Кроме спасения кошечек и бабушек с крыш затопленных во время наводнения домов, легионеры этого полка обеспечивают беспрепятственный проход Шестой легкой бронетанковой дивизии, занимаются строительством военных объектов, минированием и разминированием, а также диверсионной деятельностью и саботажем в тылу противника.

Девиз звучит так: «Иногда разрушать, часто строить, всегда верно и с честью служить». Легионер в саперном полку — солдат и строитель в одном лице. В традициях этого молодого полка сочетаются традиции легиона и войсковых саперов, а значит, и полковых праздников больше. Небесной покровительницей полка считается святая Варвара (Sainte Barbe), день празднования которой приходится на 2 декабря. Эта страстотерпица из Малой Азии, не отрекшаяся от христианской веры, согласно легенде, замученная собственным отцом около 230 года, считается покровительницей тех, кто связан по роду деятельности с порохом и прочими взрывчатыми веществами.

Место дислокации — городок Лодэн-Лардуаз (Laudun-L’Ardoise) на границе Прованса и Лангедок-Руссийона.

Легионеров в этом полку воспитывают так, что там, где для всех война заканчивается, для них всё только начинается: многое нужно восстанавливать или строить заново. В назидание приводят такой случай: в конце XIX века в горах Марокко оползень завалил тоннель на единственной дороге. Приказ звучал коротко: «Гора перекрыла дорогу. Расчистить! Легионеры это сделают». Труд сапера — это последняя точка в законченном шедевре: очередной войне! «Вуаля»!

Разумеется, саперы участвуют во всех операциях легиона за границей, например, в Ливане во время операции «Baliste» — самой масштабной в истории легиона эвакуации гражданского населения из зоны военных действий — из пылающей страны было вывезено десять тысяч человек.

Когда над Францией проносится разрушительный ураган или случается наводнение, то армия всегда приходит на помощь населению, а в первую очередь саперы-легионеры. Они спасают людей и восстанавливают поврежденные коммуникации. И не только у себя в стране. «Вегух» — так называлась операция в Индонезии, куда были направлены саперы после разрушительного цунами в декабре 2004 года.

Нередко саперов посылают в командировки в «заморские» департаменты и территории Франции (французский «dom-tom»): Майотту, Гвиану, Реюньон, Французскую Полинезию и Новую Каледонию. Одна рота полка постоянно находится в Джибути.

В полку семь рот численностью в 1020 человек и 120 резервистов. Костяк полка — это три боевые роты военных строителей, к которым придана военно-инженерная техника, в, том числе и водоплавающая. В задачи саперов входит не только строительство дотов, блиндажей и переправ, но и подготовка зон высадки, например на пляже.

Отдельная рота — это минеры. В этой же роте служат аквалангисты — боевые пловцы с подготовкой коммандос. Имеется специально обученная группа, которая должна обеспечивать работу саперов в горных условиях и на сильно пересеченной местности. И заниматься взрывными и другими диверсионными работами в горах. Легионеры в этой роте — отличные лыжники и проходят специальную подготовку по ведению боевых действий в горах. Во время тренировок легионеры живут в шале в поселке Бёль (Beul) в Альпах. Также подготовка проходит в так называемом Национальном центре закаливания в горах (Centre National d'Aguerrissement еп Montagne) в Бриансоне (Brianson): там учат не только подниматься на отвесные скалы и стены городских зданий, быстро спускаться по веревке и другим альпинистским навыкам, но и тому, как заложить взрывчатку, а после диверсии раствориться в горах…

Третья рота самая мирная из всех — здесь занимаются разминированием и строительством переправ, в том числе и в городских условиях. В этой роте дружба с вертолетами особенная — саперы обучены высаживаться на заминированные объекты.

В легионе есть правило: в первую очередь ты — легионер, а затем и специалист. Это значит, что боевая подготовка и учения для всех одинаковые. Сапер, танкист, парашютист, так же как и повар или музыкант, при необходимости может «работать» в боевой обстановке в составе любого пехотного подразделения как обычный стрелок. «Теплых местечек» здесь не бывает! «Откосить» от строевой не получится… Каждый солдат знает тактику и в наступлении, и в обороне. Умеет выполнять маневр на поле боя. Легионер — универсальный воин.

Девиз полка «Ad unum!» («До последнего!»). А значок шестиугольной формы был придуман старшим капралом Анастасиу. На нем изображены кираса римского легионера, римский акведук и «легионерская» граната с номером полка.

Полковая песня — «Le fanion claque et s’eleve» («Вымпел упал, но был поднят»).

Второй саперный полк (2 REG)


Это — самый «молодой» полк Иностранного легиона.

Сформирован 1 июля 1999 года на «авиабазе-200» из старослужащих и новоиспеченных легионеров, прошедших подготовку в Кастельнодари, Четвертом учебном полку. Несмотря на молодость (полк активно задействован только с 2004 года), Второй саперный считается наследником героических традиций легионеров-саперов времен войны в Индокитае.

«Дорогу строителям!» — эту фразу генерала армии де Латтре де Тасиньи (de Lattre de Tassigny) в Индокитае восприняли как приказ. В разгар битвы за французский Индокитай в стране было 433 офицера, 1776 унтер-офицеров и 6222 рядовых легионера. Труд саперов всегда незаметен на фоне боевых действий, но без них ни воевать, ни восстанавливать разрушенное войной невозможно. Саперы транспортных рот, механики работали во время той «грязной войны» и днем и ночью без сна и отдыха. Вьетконговцы постоянно взрывали мосты и разрушали дороги, — восстановить их как можно скорее было крайне важно, от этого зависела жизнь солдат на отдаленных блокпостах (вертолеты тогда еще не использовались так активно). И, разумеется, саперы строили взлетно-посадочные полосы для транспортных «Дакот», которые доставляли боеприпасы и вывозили раненых. Сколько их в ту войну построили — не сосчитать.

И все это было задачей саперов: вечно не выспавшихся, немытых, обросших щетиной и вымотавшихся до предела. Кто их помнит? Военная слава и почести всегда достаются другим.

Полк расквартирован в местечке Сен-Кристоль (Saint-Christol) в департаменте Воклюз в Провансе, недалеко от Авиньона. Военный городок занимает площадь 400 гектаров. Казармы носят имя героя обеих мировых войн маршала Мари Пьера Кёнига, сподвижника де Голля. Для занятий военным альпинизмом легионеры совершают трехчасовой марш-бросок до ближайшего плато Альбион, где расположен пик Монвенту. Переподготовка проводится на горнолыжном курорте Шамони.

В шести ротах полка служит 925 человек. Есть одна резервная рота. В роте управления и логистики — семь отделений. В одном из них — двенадцать боевых пловцов, обученных прыгать с парашютом. Во втором — горные коммандос. В третьем — специалисты по нейтрализации взрывчатых веществ, а в четвертом — саперы, занимающиеся разминированием. Остальные — это роты боевых саперов, прошедших горно-стрелковую и парашютно-десантную подготовку.

Задача полка — обеспечение ведения боевых действий в горной местности, поэтому он придан «альпийским охотникам» — 27-й бригаде горной пехоты (27 `eme BIM), подготовленной не только для боев в горах, но и для уличных боев в городе. Занятно, что батальоны этой бригады численностью 6600 человек, легкие вертолеты и горная артиллерия разбросаны по альпийским деревням, которые уже давно считаются модными горнолыжными курортами — Бург-Сен-Морис (Bourg St-Maurice), Барби (Barby), Анси (Annecy), Варсэ (Varces), Гап (Gap).

Во время стихийных бедствий саперы оказывают помощь населению. Их активно привлекают для борьбы с лесными пожарами. Еще в 1978 году, во времена президента Валери Жискар д’Эстена, во Франции был разработан и принят к исполнению план «Vigipirate» — комплекс мер по обеспечению покоя граждан и борьбе с городским терроризмом. Саперы Второго полка участвуют в его проведении: их всегда можно увидеть в патруле на железнодорожных вокзалах и в аэропортах Парижа.

Поскольку легионеры-саперы призваны вести бой не только в горах, но и в городе, поэтому помимо привычной штурмовой винтовки «Фамас» М1 (FAMAS Ml), которыми вооружены все французские солдаты, они снабжены австрийскими пистолетами «Глок-17» (Glock-17) калибром 9 мм, с 17 патронами в магазине, скорострельными немецкими автоматами «Хеклер-Кох» МР-5 (НК МР-5) калибром 19 мм, а также противотанковыми ружьями «Геката» (Hecate), помповыми ружьями «Бенелли» (Benelli), гранатометами и крупнокалиберными пулеметами «Браунинг» М2 (Browning М2).

Значок полка формой напоминает гору. О подвигах саперов во время войны в Индокитае говорит вьетнамская пагода в его левой части. В левой стороне — кираса, символизирующая штурм. Внизу — красно-зеленые полосы — это цвета Иностранного легиона. Граната с семью языками пламени и номером полка находится в центре.

Полковая песня — «Rien n’empeche» («Ничто не помешает»).

Второй пехотный полк, (2 REI)


«Птица Феникс» Иностранного легиона — единственный полк, который неоднократно расформировывали и создавали вновь.

Номер полка указывает на то, что он второй по возрасту в истории легиона. Впервые его сформировали всего через десять лет после создания Иностранного легиона — 3 апреля 1841 года в городе Бон. В трех ротах служили 2240 человек. В том же году полк был переброшен в Алжир и до 18 57 года участвовал в завоевании страны. Во время Восточной войны, по-нашему Крымской, полк был отправлен в Россию для участия в осаде Севастополя. Сражался в битве при Альме — на его знамени написано «Севастополь 1855». А далее — везде, где Франция отстаивала свои интересы: бои с австрийцами в Италии, схватки с мексиканской армией, подавление восстания на юге Алжира, защита Парижа во время Франко-прусской войны… Судан и Дагомея, высадка на Формозе, завоевание Мадагаскара и долгая война с восставшими племенами в Марокко (1907–1918). С началом Первой мировой войны в Марокко на базе полка был образован Второй маршевой полк и отправлен на европейский фронт, остальные продолжали сражаться с кочевниками в пустыне. В 1946 году полк был переформирован и до 1954 года находился в Индокитае. После разгрома полк вернули сначала в Тунис, затем — в Марокко. С началом алжирской войны в 1956 году полк перевели в Алжир. С падением Алжира легионеров в метрополию не вернули — оставили служить в разбросанных по всей Сахаре военных гарнизонах — их «пустынный опыт» был бесценен. 1 апреля 1968 года полк был расформирован… и вновь создан в 1972 году на Корсике.

В 1978 году правительство Республики Чад в связи с нависшей опасностью военного конфликта с соседней Ливией обращается к Франции с просьбой о военной помощи. В Чаде немедленно высаживается седьмая рота и участвует в отражении натиска «армии» Гукуни Уэдцея, поддерживаемой ливийским руководством. Потери: один капрал убит, трое легионеров ранены. С тех пор, в связи с опасностью войны с Ливией, несколько рот полка находятся на постоянном дежурстве в Нджамене.

1983-й — контроль над операциями ливанской армии в южном Бейруте. Март 1990-го — высадка в Габоне и нормализация обстановки в стране. Сентябрь 1990-го — нейтрализация вспыхнувших гражданских беспорядков в Киншасе (Заир). Первая и третья роты охраняют посольство Франции, защищают и эвакуируют соотечественников. Опасным заданием стал вывоз из глубинных районов группы технических специалистов и священников — миссионеров Мальтийского ордена.

В 1992 году две роты отправляют в Камбоджу — они разоружают отряды «красных кхмеров», охраняют конвои с грузами и несут круглосуточное дежурство на блокпостах. Затем полк — в составе миротворцев в Боснии, потом снова Африка… В 1993-м — эвакуация французов и других европейцев из Руанды, где вспыхнула религиозная война и начались этнические чистки. Позже снова Габон. В бывшей Югославии полк в составе KFOR (международных сил под руководством НАТО) осуществляет патрулирование в Косове.

С 11 ноября 1983 года расквартирован в городе Ним (N^imes) в департаменте Гард провинции Лангедок-Руссийон.

Сегодня в полку, в десяти ротах, служит 1230 человек. Две первые роты — это штаб и обеспечение. Пять рот — боевые. Одна рота — «опорная» (полевая разведка), одна — по борьбе с танками противника и еще одна — резервная штурмовая.

В настоящее время полк переориентирован на ведение боевых действий в городских условиях и борьбу с повстанцами. И это не случайно: 75 процентов населения планеты уже живет в городах — схватки в горах и лесах постепенно сместились в «городские джунгли». Для выполнения «городских» задач легионеры проходят подготовку на базе в Ниме, в учебном центре подготовки действий в городских условиях (CENZUB), расположенном в лагере Сиссон (Sissonne) в департаменте Эна, а также в аналогичных центрах подготовки в Германии.

Полк считается наследником боевых традиций «конных рот», долгие годы воевавших в Марокко. Усилить легионеров «конной тягой» во время операций в «бледе» — каменистых пустынях в Алжире и Марокко, придумал еще в 1881 году полковник де Негрие. Он пересадил пехотинцев на мулов и лошадей, чтобы они могли угнаться за подвижными отрядами конных повстанцев, стремительно нападавшими из засад. «Конные роты» располагали лошадьми для офицеров и мулами — по одному на каждого унтер-офицера и по одному на двух легионеров. Поэтому живым талисманом Второго пехотного полка считается мул, который живет на территории части. Его кличка — Тапанар. У мула даже есть воинское звание старшего капрала!

Значок был придуман в 1957 году в Алжире командиром полка полковником Гужоном. По форме — это щит римских легионеров. По краям — зеленые и красные полоски. В центре — граната с семью языками пламени. Гранату обхватывает подкова мула в память о подвигах легионеров «конных рот» в Марокко. Номер два на гранате указывает на номер подразделения. Каждая рота полка также имеет свой значок.

Полковая песня — «Anne-Marie 2 REI» («Анн-Мари Второго пехотного полка»)… на немецком языке! И это не случайно — в этом полку немцы и австрийцы многие годы составляли большинство.

Второй парашютно-десантный полк (2 REP)


Самое «лихое» и легендарное подразделение Иностранного легиона. Французские парашютисты снискали свою славу во время войны в Индокитае, «зачисток» алжирских повстанцев в горах и операциях по поискам «бомбистов» в городе Алжире. Когда в дебатах на французском телевидении кричат об угрозе возвращения «времени парашютистов», то есть наступления на демократические права французов, речь идет именно об этих «пара».

Полк считается наследником Второго батальона парашютистов Иностранного легиона (2 ВЕР). Сегодня входит в один из четырех пехотных полков 11-й парашютной бригады французской армии.

Сформирован в городе Сетиф (Алжир) 1 октября 1948 года.

В январе 1949-го новое подразделение грузится на борт парохода «Маршал Жоффр» с причала военно-морской базы Мерс-эль-Кебир, что возле Орана. 9 февраля коричневые ботинки парашютистов громыхают по пирсу Сайгона. С этого момента начинается кровавая и героическая жизнь парашютистов-иностранцев. Наибольшие потери легиона во время войны в Индокитае приходятся именно на это подразделение, ежедневно участвовавшее в боевых операциях против Вьетминя. Большинство из них были немцами — бывшими военнопленными, в том числе из войск СС, хотя официально брать их на службу запрещалось. В одном из боев в провинции Тонкин командир бригады майор Реми Рафалли получает смертельное ранение в живот — сегодня его именем названы казармы в Кальви.

Попытка спасти положение с помощью высадки десанта во время битвы при Дьенбьенфу окончилась полным провалом: кто не погиб при высадке, тот попал в плен вьетнамцам вместе с остальными легионерами. Остатки разгромленной бригады погрузили на пароход «Пастер» и отправили в 1954 году в Алжир.

Недостатка в рекрутах легион не испытывал никогда: в 1955 году бригада была полностью укомплектована заново, открыв новую страницу в своей истории: битву за Алжир. В Алжире Вторая бригада сражалась бок о бок с Первой, где тоже служили парашютисты. После известия, что в Париже решено оставить Алжир алжирцам, французские генералы выступили против метрополии.

Легионеры, служившие в Первой бригаде, перешли на сторону мятежников. Парашютисты-иностранцы Второй бригады не поддержали путчистов — в лучших традициях наемной шотландской гвардии, некогда охранявшей французских королей. Посовещавшись, они заявили, что всё происходящее — это внутренние «разборки» французов, которые их не касаются. Потом они строем покинули лагерь в Зеральде, напевая песенку Эдит Пиаф: «Нет, я ни о чем не жалею». Лучших служак Франции не найти!

После возвращения в метрополию несколько рот было направлено в Чад: там назревали события. В 1978 году парашютисты принимали активное участие в операции «Tacaud» («Тресочка») по подавлению восстания мусульманского Фронта национального освобождения Чада (FROUN"AI) и контролированию нефтяных промыслов. В том же году была проведена самая известная воздушно-десантная операция «Bonite» («Тунец») по спасению от резни европейцев в провинции Шаба в Заире (сегодня Демократическая Республика Конго, провинция Колвези). От рук «тигров» Фронта национального освобождения Конго, успевших казнить 280 европейских специалистов и сотни африканцев, были спасены 2200 французов и бельгийцев и около 3000 конголезцев. За всей историей «восстания» просматривались интересы СССР к богатым залежам кобальта, радия и урана в подконтрольной Западу провинции.

Для парашютистов восьмидесятые и девяностые годы прошлого века — это постоянные командировки в Африку, где всё чаще приходится эвакуировать европейцев во время межнациональных конфликтов и военных переворотов, в бывшую. Югославию, чтобы разнять воюющие стороны, и снова в Африку… С 2002 по 2004 год парашютисты участвуют в операции французской армии «Licorne» («Единорог») на Берегу Слоновой Кости, проводимой с целью предотвращения межэтнических столкновений.

В настоящее время легионеры Второго парашютного воюют в Афганистане.

Полк находится в Кальви (Calvi), остров Корсика, в казармах «Рафалли», куда был переведен в 1967 году из алжирского городка Бу-Сфер. Это были последние солдаты Франции, покинувшие независимый Алжир.

В составе полка сегодня насчитывается 1160 человек. Из девяти рот — две штабные (командная и административная), рота обеспечения (тыловая), четыре боевые, рота «разведки и поддержки» и резервная.

Первая боевая рота натренирована для ведения городских боев и контроля над толпой. Вторая — специализируется на боевых действиях в горах и в других труднодоступных местах; ее состав постоянно проводит совместные учения с британскими и немецкими коллегами-парашютистами и тренировки по альпинизму (в Шамони) — легионеры даже носят альпинистские значки. Третья боевая рота — это боевые пловцы, которых сбрасывают с самолетов и вертолетов. Четвертая — это снайперы и подрывники. В роте «разведки и поддержки» служат полковые разведчики, снайперы, истребители танков и коммандос. Тыловая рота обеспечения отвечает за снабжение полка на Корсике.

Значок полка придумали сами легионеры в 1949 году в Камбодже. Парашютисты называют его «девственницей». Значок представляет собой серебристый треугольник с драконом. В левом верхнем углу — цифра «два», номер полка. В центре — прямоугольник с цветами легиона и позолоченная граната с семью языками пламени — символы легиона. Дракон отнюдь не французского, а индокитайского происхождения — память о тех местах, где полк получил боевое крещение.

Полковая песня — «La Legion Marche» («Идет легион»).

Третий пехотный полк (3 REI)


Самый «экзотический» полк легиона. Он постоянно находится в экваториальной зоне — в Куру во Французской Гвиане, на северо-востоке Южной Америки. В недавние времена — это место ссылки каторжников, где отбывал несправедливое наказание Альфред Дрейфус.

Сформирован как Маршевый полк в 1915 году из-за нужд Великой войны — так французы называют Первую мировую. Впервые снискал славу на поле сражения 4 июля 1916 года взятием селения Беллой-ан-Сантер (Belloy-En-Santerre) на линии Гинденбурга. Командовал подполковник Ролле — впоследствии генерал, «отец» и всеобщий любимец всех легионеров.

В 1920 году полк возвращается в Марокко и ведет бои с партизанами — восставшими племенами Рифа. Во время Второй мировой войны полк переформировывают, и он принимает участие в освобождении Франции. Капитуляцию Третьего рейха легионеры встречают в Австрии — в городке Арльберг. А затем полк снова возвращается Марокко, где получает название Третьего пехотного и… отправляется в Индокитай. Легионеры служат на отдаленных блокпостах в джунглях и упорно отражают атаки вьетнамских повстанцев — в 1948 году рота капитана Кардинала в течение девяти часов отбивала атаки противника без надежды на помощь и спасение. Часть старослужащих пехотинцев в том же году добровольно переходит в только что сформированную бригаду парашютистов.

За все время войны в Индокитае полк теряет большую часть своих солдат — около пяти батальонов, а за всю историю полк потерял 7216 легионеров.

В конце 1954 года потрепанный, но не побежденный полк возвращается в Северную Африку, чтобы контролировать горы Орес на востоке Алжира, там находится центр борьбы за независимость алжирских повстанцев. Воюет с партизанами под Константиной — городом, упорно сопротивлявшимся французам еще в XIX веке.

В августе 1962 года полк выводят из Алжира и расквартировывают на Мадагаскаре в самом большом городе острова — Диего-Суаресе. С этого момента начинается новая «специализация» полка: война в джунглях. С сентября 1973 года гарнизон легионеров постоянно находится в Куру.

Современной задачей полка является «презанс» — нужно обозначить присутствие метрополии во Французской Гвиане. Они помогают охранять границу с Бразилией, поддерживают полицию и жандармерию в борьбе с нелегальной иммиграцией и, разумеется, при необходимости, оказывают помощь местному населению. Контингент в случае необходимости используют для вмешательства в конфликты в соседних странах — так, в 2004 году легионеры были переброшены на Гаити. Также на легионеров возложена защита Космического центра в Куру.

Легионеры до 180 дней в году проводят в джунглях. Служба в этих местах тяжелая: за все время в Гвиане от болезней или при выполнении служебных задач умерли и погибли 50 легионеров, что по современным меркам — немалые потери среди личного состава в мирное время.

Сегодня в четырех ротах полка служат 672 человека. Первая рота — командная. Вторая рота пехоты — единственное подразделение Иностранного легиона, постоянно находящееся за пределами страны. Остальные прибывают лишь в краткосрочные командировки, например третья рота пехоты. Четвертая — рота поддержки, состоит из артиллеристов и саперов и снайперов, тоже «командированных». В роте разведки — четыре патруля.

Инструкторы второй роты передают навыки выживания и боев в джунглях в Центре подготовки: там могут пройти обучение не только легионеры, но и все желающие.

Полковой значок был придуман в период с 1943 по 1945 год, его автор неизвестен. Это — золотой прямоугольник, в центре которого расположена граната на фоне традиционных цветов легиона. В верхнем поле — девиз легиона «Legio Patria Nostra» («Наша Родина — Легион»), в нижнем — обозначение полка «3 REI».

Полковая песня — «Anne-Marie» (на немецком).

Четвертый полк (4 RE)


Самый первый марокканский полк легиона. «Марокканский» — в смысле места боевых действий и «самый первый» — в смысле первого места службы Французского Иностранного легиона. Сегодня это — учебный полк.

У этой «учебки» славная и совсем не «педагогическая» история. Был сформирован в ноябре 1920 года у подножия Атласских гор — в Марракеше (Марокко).

Его создание было вызвано «усмирением» Марокко и войной с восставшими племенами Рифа под предводительством Абд аль-Керима. Война оказалась долгой и изнурительной: с первых стычек в 1920-м до замирения в 1934-м.

В ноябре 1940-го полк был расформирован, но спустя год создан вновь из разрозненных частей легионеров, отказавшихся служить правительству в Виши. В 1943 году полк принимал активное участие в кровопролитных боях в Тунисе в районе Джебель-Загуана. В 1946 году полк был переформирован и отправлен на Мадагаскар. В 1955-м возвращен в Марокко, снова переформирован и отправлен в Алжир, где оставался до 1964 года.

С 1 сентября 1977 года полк расквартирован в Кастельнодари (Castelnaudary) в департаменте Од в провинции Лангедок-Руссийон. Легионеры размещены в казармах, носящих имя уроженца этих мест — легендарного капитана Данжу, геройски погибшего во время битвы при Камероне, которая стала символом стойкости легионеров и главной боевой традицией легиона.

В полку служит 572 человека постоянного состава: 44 офицера, 170 унтер-офицеров и 358 кадровых военных разных званий. Все они выполняют одну задачу: обучение новых легионеров и переподготовка старослужащих. К полку прикомандировано около восьмисот стажеров-легионеров. После прохождения курса переподготовки 120 лучшим присваивается звание унтер-офицеров и они становятся элитой легиона.

Сегодня в Четвертом полку пять рот.

Три роты добровольцев — так называют будущих легионеров. Все три учебные роты считаются наследниками боевых рот Четвертого полка, участвовавших в операциях по подавлению мятежа в Марокко. Курс подготовки легионеров длится 16 недель.

В роте по работе с кадрами обучают на капрала (10 недель), на сержанта (15 недель) и на командира группы бронепехоты (10 недель).

Рота подготовки специалистов дает легионерам воинскую специальность, которая может потом пригодиться и на «гражданке».

Иногда в Кастельнодари можно услышать, как «стажеров» по старинке называют «велитами». Это латинское слово имеет давнюю традицию во французской армии и перешло в легион. В третьем веке до нашей эры в Древнем Риме велитами стали называть легковооруженных солдат, действовавших в фалангах и отличавшихся быстротой натиска и легкостью передвижения. При Наполеоне и до сих пор во Франции так называют молодых гвардейцев, отобранных для обучения на унтер-офицеров.

Здесь же проходят около сорока стажировок сроками от трех до шестнадцати недель. Это — курсы повышения квалификации. Шестьсот пехотинцев, рядовых легионеров и унтер-офицеров из разных полков приобретают воинскую специальность. По правилам легиона каждый солдат должен быть не просто «мотострелком», но и, в отличие от Российской армии, получить техническую специальность (радиооператор, механик по танковым двигателям, оператор компьютера, инструктор по вождению автомобиля, санитар, спортивный тренер, водитель мотоцикла, бронемашины или легкого танка и т. д.).

Во время прохождения четырехмесячного курса «молодого бойца» будущие легионеры занимаются изучением французского языка, стрельбой из штурмовой винтовки и физическими упражнениями. В полку применяется интересный метод обучения иностранному языку, который получил название «кепи блан»: курсанты разбиты на тройки, где один обязательно носитель французского языка. Между собой они вынуждены общаться только по-французски, так как это — единственный язык, который их объединяет. А обучение языку идет с помощью наглядных пособий: предмет показывают и называют его по-французски, не прибегая к родному языку будущих солдат. Но за эти четыре месяца обучают не только языку и стрельбе, но и коллективизм вырабатывают. Непросто сделать так, чтобы люди из самых разных стран мира «притерлись» друг к другу и стали походить на одну команду — боевое соединение. Не все справляются с непростым экзаменом на товарищество: таких отчисляют или они уходят сами. Эгоистам и «маменькиным сынкам» не место в легионе, так же как и тем, кто привык зарабатывать «казарменный авторитет» кулаками.

Разумеется, в этот подготовительный курс входят и обычные для всякой армейской службы «тяготы и лишения»: наряды, уборка помещения, марш-броски и подъемы по тревоге. Тот, кто не запросился обратно на «гражданку» и успешно выдержал все испытания, в торжественной обстановке получает белое кепи — как в российских внутренних войсках награждают краповым беретом. Точнее, первая примерка белого кепи — как приведение к присяге после первого месяца «карантина» в Российской армии. Правда, во время вручения кепи при легионерах нет оружия.

Значок полка представляет серебряный ромб с изображением в левом углу главной в Марракеше мечети Аль-Кутубия. Ведь это прежде всего «марокканский» полк. В правом углу — цвета легиона. В центре — граната с номером «4».

Полковая песня — «C’est la 4» («Это — Четвертый»).


Тринадцатая полубригада Иностранного легиона (13 DBLE)

Самый «легендарный» полк легиона. Его численность приравнена полку, но в память о подвигах на Второй мировой войне оставлено название полубригады, как было в те годы. Легионеров из 13-й прозвали «великолепной фалангой».

…Ближайшая к Эйфелевой башне остановка метро называется «Бир-Хакейм». Так же назван мост через Сену. Но вряд ли кто-либо из пассажиров бело-зеленых вагончиков или гуляющих парижан сможет объяснить, откуда это название, да и ответить, где находится этот самый «Хакейм», будет для них крайне затруднительно. Но именно эта станция самой старой линии парижского метро имеет прямое отношение к 13-й полубригаде:. именно там, в Ливийской пустыне, это подразделение в 1942 году снискало себе славу верных солдат «Свободной Франции». После разгрома в «странной войне» иностранцы-легионеры, не колеблясь, откликнулись на призыв де Голля из Лондона. Для них, так же как и для беглого полковника, «была проиграна война, но не сражение».

Полк был сформирован 1 марта 1940 года — в разгар «странной войны» — в Сиди-Бель-Аббесе, алжирском «Отчем доме» легиона, из служащих Первого пехотного полка. Численность — около двух тысяч. Возраст солдат — от 25 до 28 лет, за плечами — по пять лет службы. Они должны были воевать в Финляндии против Красной армии, но этого не произошло. После заключения перемирия между СССР и Финляндией новое подразделение было немедленно брошено в бой: легионеры-лыжники вместе с британскими коммандос высадились в марте 1940-го в норвежском Нарвике. Десантная операция давала возможность союзникам сдержать наступление вермахта в Скандинавии. Операция была стремительной и успешной: немцы были отброшены к шведской границе. И все же из-за разгрома коалиции на территории самой Франции англо-французскую операцию свернули. В июне 1940-го британцев и легионеров погрузили на транспорты и эвакуировали в Британию. Это путешествие и определило дальнейшую судьбу легионеров 13-й полубригады: они стали ударной силой армии «Свободной Франции».

Не меньшую славу 13-й принесли бои с корпусом Роммеля в Северной Африке. Победа над немцами при Бир-Хакейме особенна дорога тем французам, кто еще помнит первый военный успех «Свободной Франции». Затем — Италия и освобождение Эльзаса, а потом и победный марш по территории Германии — как небольшая моральная компенсация за то, что в прошедшие четыре года пришлось пережить иностранцам, сохранившим верность новой родине.

После войны — как все: джунгли Индокитая. Там 13-я полубригада понесла самые большие потери за всю свою историю — около трех тысяч человек, включая двух командиров, оба в чине подполковника. Именно это подразделение было единственным, которому удалось спасти полковое знамя при разгроме в Дьенбьенфу — оно так и не досталось армии Вьетминя. Спустя год 13-ю полубригаду уже поджидало коварное нагорье Орес в Алжире, а в 1956 году полубригада стала «Штурмовым полком», который бросали в Алжире везде, где требовались самые опытные и закаленные в боях солдаты. В недавнем прошлом: «успокоение» Сомали (1992 и 1993-й), Йемена (1994-й), Руанды и Берега Слоновой Кости (1994-й).

Нынешнее место службы — Республика Джибути на северо-востоке Африканского континента. Полубригада является частью оперативной группы французской армии, постоянно находящейся в Джибути с 1962 года. Несмотря на то, что Джибути обрела независимость в 1977 году, «исконно дружественные отношения между Джибути и Францией», как сообщает официальная версия, заставляют французское правительство держать в этой независимой стране войска и содержать ее правительство. Однако Джибути — единственная на сегодняшний день «стабильная страна» на оконечности африканского рога. Джибути — это стратегически важная точка в Восточной Африке. Тот, кто контролирует эту страну, может рассчитывать на контроль над Красным морем и Суэцким каналом. В четырех ротах полубригады служит 739 человек Личный состав делится на тех, кто постоянно находится в Джибути, и на тех, кто прибывает сюда на короткое время.

Как в Гвиане легионеры стажируются в умении воевать и выживать в джунглях, так и в Джибути инструкторы работают — учат 1300 «прикомандированных» из США, Великобритании, Италии и других стран. Коллег «натаскивают» на ведение боевых действий против повстанцев в условиях пустыни. Сегодня база в Джибути стала полигоном для тех, кто отправляется в Афганистан.

Первая рота — командная. Помимо штабных функций занимается обеспечением (транспорт, медслужба и др.). Вторая рота — разведывательная, ее также называют «эскадроном». Легионеры дежурят на блокпосте в пустыне, в 40 километрах от Джибути, а для усиления боевой мощи и быстрого перемещения по пустыне солдаты располагают легкими танками на колесах ERC-90 и бронированными вездеходами Р-4. В роте пехоты служат пехотинцы из Второго пехотного полка и парашютисты. В их распоряжении легкая бронетехника и ракеты «Milan». Четвертая рота — саперы. Они не только выполняют армейские задачи, но и «налаживают отношения с местным населением», могут выполнять и мирные задачи.

Значок полубригады был придуман в 1946 году ее первым командиром — подполковником Габриелем Брюне де Сэриньи (Gabriel Brunet de Sairigne), который спустя два года погиб во Вьетнаме. На белой эмали — синий лотарингский («анжуйский») крест, как на гербе герцога Анжуйского во время Столетней войны, в память об участии легиона в освобождении Эльзаса и Лотарингии. Крест опирается на красно-зеленые полосы — цвета легиона. В центре — граната с семью языками пламени и номер «13». Снизу — золотой дракон.

Полковая песня — «Sous le soleil br"ulant dAfrique» («Под сверкающим небом Африки»).


Отдельный отряд Иностранного легиона (DLEM)


Самое «маленькое» подразделение легиона, в котором служат всего 255 человек, из которых только 95 — постоянно, а остальные — прикомандированные на короткий срок.

Майотта — один из трех островов Коморского архипелага, жители которого во время референдума 1976 года высказались против обретения независимости и пожелали остаться частью Франции, ее «заморским» департаментом. Так островитяне избежали многих лет нестабильности, военных переворотов и разнообразных мелких диктатур, которыми «славятся» Коморы, а Франция получила стратегически важный объект в Индийском океане.

В колониальный период на Коморских островах уже был небольшой гарнизон легионеров. Новый отряд на клочке французской земли возле Мадагаскара был создан в 1976 году из легионеров второй роты Третьего пехотного полка, учитывая их подготовку к оперативным действиям в тропических зонах.

Находится в городе Дзаудзи на Майотте. Имеются посты на африканском берегу материка и на необитаемом атолле архипелага Глории в проливе.

Задача отряда — обеспечивать контроль над Мозамбикским проливом. Уже дважды отряд использовался в кризисных ситуациях: в 1989-м, при французском вторжении на Коморские острова, и в 1995-м, при очередном военном перевороте. Тогда местными войсками под командованием французского подполковника Боба Динара, «короля наемников», по заказу французских спецслужб на Коморах был свергнут действующий президент (которого привел к власти все тот же подполковник Динар), а страной стал управлять другой, более устраивающий Париж.

В небольшой отряд специального назначения входят два подразделения — эскадрон командования и поддержки и боевая рота со смешанным вооружением (в том числе саперы и артиллерия).

Значок отряда представляет собой золотой щит с белым контуром острова Майотта. В правом верхнем углу — символическое изображение гранаты с семью языками пламени. В левом — столбиком написано DLEM.

Девиз отряда — «Pericula ludus» («Au danger rnon plaisir», «В опасности — мое удовольствие»).

Песня отряда — Гимн легиона, но со своим рефреном: «Легионеру на скале некогда время терять, легионеру на скале нет времени свистеть…»


Национальность — легионер

«Legio Patria Меа» — «Моя Родина — Легион» — это девиз Иностранного легиона, в котором выражена вся идея его существования. Человека, поступившего на службу в легион, никто не станет заставлять отречься от своей страны: он добровольно получает шанс как-то иначе устроить свою жизнь. Воинское подразделение превращается не просто в место службы, оно должно заменить ему прошлое, в том числе родной дом. Очень многие уходили и продолжают уходить во Французский Иностранный легион всего с одной целью — забыть все.

В истории легиона есть один эпизод, похожий на анекдот, который очень нравится легионерам. Генерал Ролле спрашивает рядового-легионера из Второго кавалерийского полка с отличной воинской выправкой:

 — Кем вы были до службы в легионе?

 — Генералом, мой генерал! — прозвучало в ответ на отличном французском.

 — Кто вы по национальности? — удивляется генерал.

 — Легионер!

Это был генерал Российской Императорской армии Борис Хрещатицкий.

Легионеры до сих пор вспоминают эту историю не только потому, что французы сами большие мастера «bon mot» — «острого словца», и ценят это искусство в других, но и потому, что этот короткий диалог точно передает принципы и суть отношений между людьми разных национальностей, в силу разных причин оказавшихся под зелено-красным знаменем легиона.

Как отмечал генерал Иностранного легиона Зиновий Пешков, приемный сын Максима Горького: «Немцы и русские, люди латинских наций глубоко проникаются традициями Легиона. И спустя два или три года службы они уже больше никто, кроме как легионеры. […] Сражаясь плечом к плечу, люди разных наций стараются показать друг другу всё лучшее, что есть в национальных характерах и ратных традициях стран: так русский старается не уступить немцу, а турок — им обоим».

Многонациональная армия, говорящая на языке метрополии, — это признак империи. Такими были армии Австро-Венгрии, Великобритании, Франции и России. Последней имперской была Советская армия, когда многие призывники с «национальных окраин» едва понимали русский язык, стоило немалого труда обучить их понимать команды, не говоря о том, чтобы выполнять.

Сегодня подобный интернационал можно увидеть только в Иностранном легионе. Но есть разница — если в армиях ныне исчезнувших империй разноплеменность солдат и офицеров была следствием географического положения, то в легионе — это принцип его формирования. Оказывается, есть иностранцы, которые отлично дерутся за другую страну, причем не только за деньги, но и за абстрактную идею Свободы.

Есть и иное отличие: в Советской армии эпохи заката СССР наиболее боеспособный «костяк» армии составляли русские и украинцы, а в легионе люди любой национальности и вероисповедания были всегда равны, что и привлекало в легион изгоев со всего мира. Даже в «старом» легионе времен колониального периода в истории Франции никогда не было ни «чурок», ни «урюков», ни «азерботов» и прочих «папуасов», как ласково величали в советских подразделениях солдат с Кавказа и из Средней Азии.

В легионе принципиально не делают так, что легионеры какой-то национальности составляют большинство. В определенные исторические эпохи развала или поражения стран и целых империй это создает определенные проблемы при приеме новых солдат: иногда становится уж слишком много желающих немцев или «славян» из бывшего СССР и стран аннулированного Варшавского договора.

Продолжая рассуждать о многонациональных армиях, нужно отметить еще очень многое. В имперских армиях стремились создавать подразделения по национальному признаку. Это непальцы-гурки в британской армии, сенегальские стрелки — во французской, кавказские дивизии — в русской. Во Франции туземцы призыву не подлежали, они могли служить только добровольно, но при этом получали жалованье. Разумеется, командовали такими подразделениями кадровые французские офицеры.

В силу идеологии «пролетарского интернационализма» система призыва в новую «рабоче-крестьянскую» армию, а позже в советскую была изменена. Это сделало другим и национальный состав, что стало прогрессом. Служба в РККА в 20–30-е годы XX века, как некогда в эпоху революционных перемен во Франции, многим дала «путевку в жизнь». Переболев пятью революциями, французы при всей своей современной буржуазности и снобистской сытости так и не отказались от картезианских идей XVIII века. Они продолжают повсеместно декларировать манящие идеалы всеобщего равенства и свободы. Но вопреки этому в делах военных они еще совсем недавно придерживались правила разделять армейские подразделения по национальному признаку: алжирские спаги, сенегальские стрелки и т. д. Это, по мнению стратегов того времени, приносило большой успех на поле боя. Сегодня во французской армии тоже можно увидеть арабов и африканцев. Их немного, но все они — «афрофранцузы», то есть французы по паспорту и пользуются всеми правами, что и прочие граждане страны. А вот большинство афрофранцузов все же предпочитают иные виды заработка.

Легионеры — это французы, но не по крови от рождения, а по крови, пролитой за Францию. Единственным подразделением, где во Франции разрешено служить иностранцам, остается Иностранный легион. Иностранцы не могут состоять на службе во французской армии, зато могут служить в Иностранном легионе. В этом смысле ничего не меняется вот уже второе столетие. С самого начала французов охотно зачисляли в легион, но если рекрут не был офицером, то ради соблюдения правил местом своего рождения он называл не Францию, а Бельгию, Монако, Эльзас или Лотарингию, Люксембург или Швейцарию. То же самое происходит и сегодня, хотя в легион вступает немало молодых французов. И не только ради военных приключений, а из-за того, что работать толком негде, — всё производство вывезено в Азию.

Национальный состав легиона — это отражение исторических событий в Европе или следствие геополитических катастроф на планете. Легион — это приют побежденных, но не сдавшихся. После Франко-прусской войны 1870–1871 годов в легионе преобладали выходцы из Эльзаса и Лотарингии. Капитуляция кайзеровской Германии в Компьенском лесу привела к тому, что Французский легион снова заговорил по-немецки. После 1920 года к немецкой речи прибавилась и русская — кадровые военные разбитого Белого движения уходили в легион.

Зиновий Пешков в книге «Иностранный Легион в Марокко» (1923 год) пишет: «До Великой войны немцы составляли соотношение 20:100 в Легионе, но военные действия окончены и теперь большинство составляют немцы и русские. Немцы — половина из сотни и они наиболее надежный элемент в подразделении. Большинство из них служило в своей собственной армии во время войны, но некоторые из них — «Спартаковцы», и они вступили в Легион, когда они оказались в меньшинстве в Германии. Есть и члены ультрамонархической партии. Они вступили в Легион, оттого что не хотели служить Немецкой Республике». В основном унтер-офицерами тогда были немцы. Они же — лучшие капралы. А как же русские? «У русских командовать получается хуже. Они всегда колеблются, к тому же не пользуются авторитетом у тех людей, с кем живут бок о бок: делят палатку или место в комнате. К тому же они заставляют подчиняться своим приказам и никогда не дают забыть о том, что здесь они — начальники, при том что едят и спят вместе со своими людьми», — заключает автор и добавляет: «Немецкие капралы напиваются так же как и все, но они никогда не делают это вместе со своими подчиненными или у них на глазах».

После победы сторонников каудильо Франко в Испании в легионе зазвучала испанская речь разгромленных республиканцев. Поражение Третьего рейха привело к тому, что немецкие пленные массово вступали в легион и отправлялись умирать в джунгли Индокитая. Крах социалистической системы и развал СССР привели к тому, что легион снова заговорил по-русски и на всех языках вчерашних «братьев по оружию» из стран Варшавского договора.

Сегодня во Французском Иностранном легионе служат представители 140 наций из семидесяти стран мира. Идея многонациональности легиона предусматривает и то, что нужно принимать на службу французов, — немалая доля солдат должна быть «франкофонской». Разумеется, им легче служить в легионе, чем иностранцам. Однажды один офицер легиона в нашем разговоре о национальностях легионеров и трудностях, с этим связанных, как-то улыбнулся и грустно пошутил: «Нам, французам, проще — мы дома, и язык нам родной, а вот нашим легионерам-иностранцам поначалу приходится несладко… Я слабо себе представляю, как бы я выучил китайский в кратчайшие сроки, если б мне пришлось служить в китайском легионе».

Сегодня франкоговорящие составляют 38,5 процента от общего состава легиона. Из них французов — 24 процента. Это дает возможность приобщить новых легионеров к традиционным ценностям французского общества и культуре страны, которую они призваны защищать. «Славянский мир» представлен 13 процентами легионеров: это выходцы из России, стран СНГ и Балтии. Конкуренцию составляют молодые люди из Балканских стран и других стран Центральной Европы, то есть бывшего Варшавского договора, их 18 процентов. Арабов — 6 процентов, а африканцев — 7 процентов. Солдат из Азии, которые хотят послужить Франции, больше, чем арабов и африканцев, — 8 процентов. Интересно, что 10 процентов военнослужащих — выходцы из стран Латинской Америки. Похоже, их больше устраивает служба в «интернационале» Французского легиона, чем пребывание в Испанском Иностранном легионе, который в последние годы окончательно «латинизировался».

Сплав национальностей — это «золотое правило» легиона. Этот принцип формирования возник только в 1835 году, спустя четыре года после образования легиона. Вначале первый полк иностранцев, пусть и в составе регулярной французской армии, был создан по тому же принципу, что и все наемные армии: по языкам. Первый, второй и третий батальоны были сформированы из немцев и швейцарцев, и говорили в нем исключительно по-немецки. Четвертый батальон — испанский. Пятый — итальянцы и сарды. Шестой — бельгийцы и голландцы. А седьмой — поляки, бежавшие из Российской империи. Возможно, такой принцип «лангов» был хорош для структуры рыцарей ордена иоаннитов во время обороны Мальты в XVI веке, но в новых условиях он показал свою слабость и неэффективность на поле сражения. Во время экспедиции в Испанию командир полка полковник Бернель под свою ответственность «перемешал» все языки и сделал французский не только языком команд, но и общения в разноплеменной толпе легионеров. Его смелый шаг превзошел все ожидания! В 1836 году, когда формировался так называемый «новый легион», то есть была сделана вторая попытка создать армию иностранцев, преданных Франции до последнего вздоха, идея полковника стала принципом формирования.

Третья рота «навечно зачислена в списки» Первого полка. Свой последний бой она приняла у асьенды Камерон 30 апреля 1863-го, когда шестьдесят два легионера отказались сдаться на почетных условиях двум тысячам мексиканцев, что всем им стоило жизни. Их пример — «умираю, но не сдаюсь» — стал признаком мужества и стойкости солдат. На нем воспитываются поколения легионеров. Годовщина сражения у Камерона 30 апреля регулярно отмечается во всех гарнизонах как главный праздник Иностранного легиона. А национальный состав той роты был таков: немцы, бельгийцы, французы, швейцарцы, итальянцы, испанцы, голландцы, датчане и австрийцы.

Самое страшное общественное преступление в сегодняшней Франции — это вслух неуважительно отозваться о людях с иным цветом кожи: сразу попадешь в фашисты, а если повезет, то только в расисты. В действительности очень многим французам, особенно в провинции, совсем не нравится то, как ведут себя «афрофранцузы». Их раздражает, что те хорошо научились пользоваться социальными льготами от государства, еще в школе убедив себя в том, что им «все должны». Но говорить об этом вслух — не принято: в лучшем случае, только среди очень близких друзей, а еще лучше — ночью под одеялом и в подушку. Я всего только раз видел в Париже надпись «Бей арабов!», и написана она была по-русски. Даже в пригородных районах Большого Парижа, где всем не «афро» появляться не стоит, даже там такого на стене не напишут про французов, стоит ли дразнить дойную корову?

Попытки совместного обучения детей из разных стран мира с разным цветом кожи и вероисповеданием увенчались во Франции успехом: дети дружат. В школе. Пока они дети. А затем пути их расходятся навсегда: при всем равноправии образ жизни и культурный уровень у них слишком разные… В отличие от подобной «расовой вежливости» отношения в легионе гораздо более искренние.

Как-то, устав разбирать в архиве витиеватые почерки в дневниках офицеров времен завоевания Дагомеи и пожелтевшие от времени карты сахарских кампаний, нарисованных еще «от руки», я вылез покурить на прованское солнышко. Рядом «смолили» два пожилых легионера из редакции «Кепи Блан». Один — щуплый, темноволосый, по виду испанец или португалец. Другой — породистый и седовласый, судя по акценту — немец, может, австриец. Они походили на людей, выросших в разных детских, но случайно оказавшихся в одной жизненной упряжке. Чернявый ткнул в меня пальцем и хохотнул:

 — А! Русский корреспондент! «Комсомольская правда»?

 — «Правды» больше нет, а «Комсомольская правда» — теперь бульварная газетенка. А откуда вы знаете про наши газеты?

 — Я из Сенегала, ваши корабли часто раньше к нам заходили…

 — А я думал, испанец…

 — Почти угадал. Мама моя — португалка, отец — сенегалец. Но для ваших я все равно — негр!.. — и снова засмеялся, лукаво блеснув черными глазами.

Тогда я изобразил возмущение на лице и выпалил скороговоркой, как принято реагировать на такое замечание в интеллигентном французском обществе:

 — Да вы — расист, месье.

Легионеры оценивают мой ернический «подтекст» и гогочут в ответ.

 — Нет! Вовсе я не расист, но арабов не выношу. Ну, кроме тех, что у нас в легионе служат. И кстати, Ганс, немцев — тоже. Разумеется, кроме тебя. Ты ж мой друг — легионер.


Глава третья
ЕСЛИ ХОЧЕШЬ СТАТЬ ФРАНЦУЗОМ

А он, судьбу свою кляня,
Не тихой жизни жаждал,
И все просил: «Огня! Огня!»,
Забыв, что он бумажный.
Булат Окуджава. Бумажный солдатик

Каждый день в восемь тридцать утра, после положенного мне «пети дежене», то есть «маленького завтрака» в виде половины свежего багета с конфитюром, большой чашки кофе с молоком и обязательного «Доброе утро, мадам! Са ва?» хозяйке маленькой, пожалуй, самой дешевой в Обане гостинички, проделываю моцион: полчаса быстрой ходьбы по обочине шоссе до расположения Первого полка. В этот ранний час солнце Прованса уже начинает припекать, поэтому я стараюсь укрыться под кронами деревьев во время своего марш-броска в три километра.

«Укладываюсь», прибывая каждый раз в «нуль-нуль», то есть в назначенные «неф ер», и тем самым зарабатываю «очки» в глазах майора Дагийона: он привык иметь дело с журналистами, но с такой армейской четкостью, по его признанию, сталкивается впервые. Отделываюсь от комплимента с французской легкостью: «Точность — это вежливость королей!» — а сам вспоминаю, как сыпались мы ротой с лестницы, грохоча сапогами, на построение на ноябрьском морозце в своем легком «хабэ».

Но я опять не первый — на лавочке возле КПП уже сидит пятерка «волонтеров»: коротко стриженные и лохматые, черные, желтые и белые. Всем — до тридцати. Под ногами: рюкзачки, дорожные сумки и чемоданчики с колесиками сугубо гражданских расцветок. Есть с виду взрослые и накачанные «дядьки», а рядом — совсем «пацанчики». Кого же из них выберут? По напряженно-отрешенным лицам кандидатов в «суперсолдаты» видно, что все они волнуются, как перед главным экзаменом в своей жизни. Разница в жизненном опыте и возрасте здесь вовсе ни к чему… Все твое прошлое, как и в любой армии, остается на этой скамейке. Как говорил мой сержант по кличке «Кот Леопольд»: «А меня не е… (волнует), кем ты был на «гражданке» и сколько тебе лет!» Мне было 25, ему — 18. У меня была докторская степень старейшего европейского университета, у него — аттестат зрелости школы в Подольске. Он был старшим сержантом, я — рядовым. Ему было немного стыдно «гонять» меня на плацу, а мне нет, потому что я пришел в армию добровольно. Или почти добровольно — не стал «косить» в силу семейной традиции. В результате наших совместных упражнений спустя полтора года, при предъявлении мной на КПП «дембельской» подорожной, притормозит «уазик». Комбат выскочит, приобнимет и скажет: «Есть в тебе «военная косточка». Молодец, сынок!»

Такие слова на прощанье стоят любых «железок» — солдатских значков, что украшают «дембельскую парадку».

Майор Дагийон сегодня в камуфляже. На ногах — походные ботинки. А вчера еще был в парадной форме…

 — Я не читал утром газет… Что, война началась, мон коммандан?

 — Да нет, просто мне нечего надеть, как любит говорить моя жена. А ваша вам такое говорит?

 — Говорит. Потом бросила говорить. И меня тоже.

Мы оба смеемся, довольные своими «бон мо».

Скамейка возле КПП действительно никогда не пустеет. На мое тонкое наблюдение Фредерик замечает все в том же легком стиле: «Мы не занимаемся агитацией. За нас это делает «сарафанное радио». Кандидатов много всегда. Наше предприятие не подвержено никаким кризисам — на нас всегда есть спрос».

Действительно, Иностранный легион не занимается саморекламой. Даже пункт информации, расположенный на вокзале в Марселе, закрывается раньше, чем все гражданские конторы во Франции: не в шесть, а в пять!

Легион вообще никак не рекламирует себя. Не зазывает к себе, это не армия США с ее рекрутскими пунктами в каждом городке и кричащими плакатами: «Вступай в армию: встретишь интересных людей!» Или: «Вступай во флот — увидишь мир!» Да и тыкающего в тебя пальцем «дяди Сэма» французы так и не удосужились придумать… Ну а если использовать для побуждения к патриотизму образ Марианны во фригийском колпаке с тем самым оттопыренным пальчиком и надписью «Ты мне нужен!», то это будет совсем уже другое кино.

Из шести тысяч желающих вступить в Иностранный легион берут тысячу. Те времена, когда по тюрьмам и лагерям военнопленных после обеих мировых войн рыскали «наборщики» и предлагали побежденным немцам и мелким французским уголовникам вступить в легион, где все-таки лучше, чем в камере или в бараке, давно уже в прошлом.

За всю историю легиона система рекрутского набора совершенствовалась в соответствии с событиями мировой истории. Статистика призыва в легион — это лучший сейсмограф потрясений европейской истории. Приток новых кандидатов всегда шел волнами — как результат политических, экономических или социальных «цунами». Никогда не менялся принцип подхода к набору пополнения: не давить, не заманивать. Кандидатов скорее отговаривать, чем убеждать. Не пугать, но говорить правду о том, что их ждет.

Раньше функция набора была возложена на командование легиона, то есть штаб, а с 2007-го набором в легион занимается отдельная структура. По-нашему, «мобилизационный отдел», по-французски — «Groupement de recrutement de la Legion etrangere» (GRLE).

Голод толкает к приключениям. После первой войны, особенно в годы Великой депрессии, в легион старались попасть из-за безработицы, голода, нищеты и полной безысходности, если ты не научился «крутиться» в новой жизни, возникшей на обломках старых европейских империй. Но, отслужив первый срок, многие понимали, что легионер — это самый свободный человек на свете! Он свободен от тех проблем, что изводят людей на «гражданке»: он платит по счетам один раз и в одно окошко. К тому же дисциплина легиона и защищенность от конкуренции в человеческом муравейнике многим больше по душе, чем жестокая реальность внешнего мира.

И сегодня я слышал от легионеров разного цвета кожи и возраста одну и ту же фразу. Произносили они ее все по-разному: кто с застенчивой улыбкой, кто пожимал плечами, кто-то бросал взгляд куда-то вдаль, но все, совершенно не заученно, повторяли: «Мы — самые свободные люди». Может, самообман? Попытка убедить себя в правильности некогда сделанного выбора? Но за все время, проведенное в легионе, у меня ни разу не возникло ощущения того, что я снова в армии. Все это больше походило на команду корабля в плавании, где у каждого своя судовая роль, и каждый знает, что от того, как он ее станет исполнять, зависит в конечном счете, доберется ли их судно до порта назначения.

О причинах вступления в легион спрашивают только те, кто не имеет к нему отношения, люди «извне», пусть даже и военные. Для легионера — это промах, «фо па». Но чего еще ждать от чужаков? Каждый настоящий легионер знает, что этот вопрос находится вне этики взаимоотношений.

В каждой армии в казарме встречаются люди самых разных взглядов и происхождения, но в легионе — еще и люди разных национальностей и вероисповедания. Здесь и те, кто пытается забыть свою личную трагедию в семье, и жертвы войны, чей дом был разрушен, а близкие убиты врагом. И нередко им приходится служить со своими же соотечественниками, что лишили тебя всего. Есть здесь и те, от кого отказалась семья из-за проступка или преступления. И те, кому ничего не досталось при дележе отцовского наследства. И те, кто не приемлет политических перемен в своей стране и спасает свои воспоминания о прежней жизни в легионе. Но всех объединяет одно: нежелание гнуться под тяжестью жизни, чтобы не опуститься, не оскотиниться и не кануть в небытие. Здесь все верят, что служба — это новая жизнь, и легион действительно предоставляет тебе второй шанс. Как поется в старой легионерской песне: «Здесь и адвокаты, и врачи, судьи и маркизы, скрипачи и бывшие стряпчие, и даже священники, которые именем Господа благословляют легионеров».

В прошлом все желающие вступить в Иностранный легион добирались в форт Сен-Жан, а потом в форт Сен-Никола в Марселе или форт Де-Ноге в Фонтене-су-Буа под Парижем. Но никогда ни одного кандидата не принуждали силой или заманивали посулами, как в других армиях и флоте Ее Величества. Всякий, кто переступал порог призывного пункта, делал это по собственной воле и с полным соблюдением законности.


Пуркуа? Зачем?

Что приводит людей на вербовочный пункт? Лучше всего на этот непростой вопрос ответил много лет тому назад генерал Голтье (Gaultier): «На этот вопрос есть столько же ответов, сколько кандидатов на вступление в легион».

«Мужчина, который из всех сил старается вступить в легион, часто обладает ненормальной психикой: это дегенерированный субъект, находящийся под дурным влиянием, неудачник» — к такому неутешительному выводу в 1912 году пришел врач военно-медицинской комиссии Жан Робалья, о чем пишет своему коллеге доктору Полю Шавиньи. Похоже, врачи не очень-то понимали, что легионер относится к особому, редко встречающемуся, психологическому типу личности.

Впрочем, такой вопрос никогда и не задают: это этика легиона. Однако если кто-то решил разоткровенничаться во время собеседования или позже, то в легионе хранят молчание. В Российской армии «писарь знает все» и не скрывает этого, становясь, таким образом, самым нужным человеком. В легионе любой, кто по долгу службы имеет дело с личной тайной человеческой души, держит рот на замке — это тоже этика, а не результат подписки «о неразглашении». Однажды у стойки бара один из офицеров поинтересовался моим мнением об одном из русских легионеров: его удивляли необщительность этого молодого человека и неумение поддерживать легкий разговор в «галльском» стиле. Я дал своему земляку отличную характеристику и пояснил, что французам его манера общения непонятна, потому что он — трудяга. А русские мужики, «les vrais moujiks», когда работают, не очень-то привыкли языками чесать. И тут краем глаза заметил, что бармен слишком долго протирает стакан, прислушиваясь к нашему разговору Когда он, наконец, водрузил чистый стакан на полку и отошел, я тихо поинтересовался у своего собеседника:

 — Бармен — русский?

 — Украинец. Но вас это не должно волновать. Бармен в легионе — могила. У стойки бара много чего наговорят… но всё, что он слышит, остается здесь. А других сюда не берут!

Кандидатов на вступление в Иностранный легион не спрашивают о мотивации по нескольким причинам. Во-первых, из уважения к человеку и его прошлому, во-вторых, потому что служить под знаменами можно под вымышленными именем и биографией. И твоя неизвестность остается тайной, которую оберегает легион. А в-третьих, чтобы не слушать в ответ ложь, банальную чушь или дежурные фразы, как это бывало во время приема завзятых карьеристов в комсомол. Всё вскоре и так станет ясным: кто ты на самом деле и на что способен. Не легион меняет человека, а человек меняется в легионе.

И все же, что заставляет мужчину сделать такой важный жизненный шаг — вступить в легион? Жажда приключений? Риск? Несчастная любовь? Усталость от мира людей, где действуют правила, которые тебе не подходят? В любом случае, деньги играют здесь последнюю роль.

В XIX веке и до начала Первой мировой войны в легионе служило очень много немцев. Многие из них были из Эльзаса и Лотарингии, которые после поражения во Франко-прусской войне отошли Германии, но были и другие — не «приграничные» немцы. Дело в том, что в Германии существовал «майорат», то есть после смерти отца все имущество переходило старшему брату. Средний — шел в армию, младший — в священники. Кстати, такая же ситуация была и в среде французской аристократии и буржуазии. Разумеется, младшие братья могли меняться выбором жизненного пути в зависимости от пристрастий… Иной карьеры для многоимущих не было — в противном случае их не станут принимать в «обществе». А что же было делать крестьянским сыновьям в «фатерлянде»? Ферма и всё семейное добро остается старшему брату. А младшие? На успешную «духовную» карьеру без хорошего образования, к тому же с таким крестьянским «бэкграундом» рассчитывать не приходится. Армия? Если годами выносить на себе всю спесь имперских офицеров, вечный «ортунг» и тупую муштру, можно рассчитывать только на скромную должность унтера. Батрачить на брата? Идти в город, на завод до конца дней своих? Нет, уж лучше во Французский легион! Там — другая жизнь, путешествия и приключения! А если убьют? Мы все умрем однажды, к тому же нам, немцам, фатализм — как французам их «амур-тужур»! Французские фермерские дети рассуждали примерно так же, но, в отличие от немцев, в своем «родном», пусть и Иностранном легионе вырасти в чинах можно было гораздо быстрее, чем в обычном пехотном полку. Главное — быть исполнительным и не совать свой нос в чужие дела… О судьбе такого «самородка» из деревни, легионера «из простых» снят фильм «Форт Саган». Легионера играет Жерар Депардьё — с его грубым лицом и руками-«лапищами» на такую роль лучшего актера не сыскать…

«Золотой век» легиона — это короткий период между двумя мировыми войнами двадцатого века. Именно тогда и родился «миф о легионе», как средоточии искателей приключений — интеллектуалов, головорезов и конкистадоров… Однако и в нашу эпоху взаимного потребления в легионе можно встретить самых разных «персонажей», то есть людей неординарных…

О том, кто ты, как и почему здесь оказался, никто никого не спрашивает. Зачем? Настанет час, расскажет сам, если того потребует его душа. А может и никогда ничего и не сказать…

А стоит ли вообще пытаться угадать о прошлом тех, кто тебе в легионе симпатичен? Здесь жизнь возвращается к нулевой точке отсчета, поэтому-то и не принято изливать душу и «грузить своими подробностями» окружающих… Пока однажды, сам собой, в нужное время и в нужный момент не настанет тот самый «час истины».

Лейтенант Пятого полка Елисеев, полковник русской императорской армии, в своих воспоминаниях, составленных в лучших традициях записок русских офицеров о кавказских войнах позапрошлого века, упоминает об одном из своих товарищей. Всё происходит в Индокитае, при отступлении легионеров перед наседающими со всех сторон японцами, что больше похоже на бегство.

«Хардувалис — грек из Константинополя. Там окончил французский лицей. Молодой, классически красивый, культурный — надо было удивляться, почему он пошел в «бесправный Легион»?… Вчера я видел его у дороги. Стоя на одном колене и опершись на карабин — зорко всматривался он вперед, откуда могли появиться японцы. Его красивое молодое лицо с умными ясными глазами всегда веселого человека было очень печально. Из одного дырявого ботинка выглядывали голые пальцы, что нисколько не уменьшало его воинской красоты.

Всегда веселый, всегда почтительный ко мне, как к единоверцу православному и как к старому офицеру Российской армии, он, бросив короткий взгляд на меня, произнес грустно:

 — Адью, мон льетенант! (прощайте, господин лейтенант).

Мне и невдомек было тогда, что он произнес «прощайте» вместо принятого «о ревуар» (до свидания). Его богатая душа, видимо, интуитивно предчувствовала свою гибель. Больше его я не видел».

И всё.

За всю долгую историю мотивы вступления в легион мало изменились. Они либо материальные: безработица и хроническое безденежье. Попытка вырваться из «гетто» и трущоб перенаселенных городов.

Либо моральные: разрыв со своей социальной средой или семьей. Нонконформизм или бунт против морали общества, которая тебя не устраивает. Недовольство собой, когда ты сам себе надоел, и для того, чтобы найти силы жить, нужно резко изменить привычный уклад. И, разумеется, разлад в душе из-за женщин. Как однажды тонко подметил майор легиона — датский принц Ааге: «Без женщин не было бы и легиона!»

Кто сегодня приходит в Иностранный легион? Кому он теперь дает «второй шанс» в жизни?

Вот четыре судьбы современных легионеров: Бангура, Изабегович, Бабицкий и Пономарев.

Бангура — «афрофранцуз», а попросту — араб. Мусульманин. Вырос в одном из пригородов Лиона, где еще не поджигают машины и автобусы. Но, как и повсюду во Франции, все обитатели пригорода с французскими паспортами уже требуют от коренных французов одного: «Вы нам тут позволили жить? Дакор, а теперь платите за наше содержание здесь, но мы все равно к «вам ходить» не станем!» Рэп, торговля наркотиками, мелкий рэкет, пьяные ночные гонки на угнанных «тачках», приводы в районный комиссариат и бесконечные воспитательные беседы. Впереди — тюрьма. Но случайно разговорился в центре по работе с «трудными» подростками со старым легионером… Сегодня — водитель грузовика.

Бабицкий — еврей. Иудей. Сын советских эмигрантов — «отказников» семидесятых годов прошлого века. Вырос в секторе Газа в Израиле. Родители отпустили мальчика поучиться чему-нибудь путному в Париж. Там, на параде 14 июля, он увидел легионеров. И вместо того чтобы стать приличным человеком — юристом или врачом, через пару дней вместо занятий отправился на призывный пункт в форт Де-Ноге под Парижем. Служил во Втором парашютном полку. Во время высадки на Берег Слоновой Кости был ранен. Теперь занимается призывниками в парижском округе.

Изабегович — боснийский серб. Православный. Во время гражданской войны на Балканах хорватский снайпер «завалил» его младшую сестренку. Если бы не своевременная помощь легионеров-медиков, девочка бы умерла. После этого, как по обету, вступил в легион. Служил в разных «горячих точках», а сейчас работает фельдшером в одном из гарнизонов.

Пономарев — русский. Православный. Образование среднее, художественное. Отслужил в российском десанте два года. Вернулся домой в провинцию. Перспектива? Мелкий бизнес «купи-продай», ОМОН или ЧОП — с палкой стоять, а в выходные валяться на диване и смотреть телик… Работал на стройке. Со второй попытки вступил в легион. Направлен во Второй парашютный. Служил хорошо. Сегодня — главный художник журнала легиона.

И так весь список в семь тысяч человек…

Современные легионеры делятся на две категории: одни — это те, кто использует службу как трамплин в гражданскую жизнь. Это — прагматики, если не сказать циники. Но их — меньшинство. Интересно, но, по мнению французских офицеров, — это в основном их соотечественники-французы. Обычно такие уходят сразу по истечении пятилетнего срока первого контракта. Или дезертируют еще раньше.

Вторая категория — это те, кто считает легион своей новой семьей. Таких — большинство. Это — иностранцы. Хотя, казалось бы, должно быть все наоборот. Человеку из России, СНГ и прочих, оставленных без «десерта» в виде членства в Евросоюзе, не говоря о выходцах с Ближнего Востока, из Африки, Латинской Америки или Азии, так проще стать настоящими «европейцами», получить «папье» — документы на право проживания в «цивилизованном мире» и пользование его привилегиями. И не нужно будет давать взятки чиновникам, врачам, полицейским, а на выборах не задействуют «административный ресурс». Богатые за свою красивую жизнь платят такие налоги, что это дает бедным возможность вполне сносно существовать и не очень сильно роптать. Обеспечены свобода передвижений, качественное медобслуживание, экологически чистые продукты питания, уважение к личности, презумпция невиновности и так далее, то есть все то, что удерживает наших соотечественников от возвращения в Россию, несмотря на ностальгические всхлипы из-за «отсутствия березок» и душевного общения, когда и поговорить «тут» не с кем…

И все же по «зову сердца», а не подзаработать, в Иностранный легион сегодня приходят именно те, кому дома живется несладко. И остаются в нем надолго. А поселившись на этом «острове», вовсе не спешат покидать его, потому что легион — это свой мир, весьма отличающийся от того, что мы называем Западом. Раньше все было иначе. В легион вступали, например, из-за вопросов чести — понятия, окончательно исчезнувшего в наше время. Легионер, впоследствии советский писатель Виктор Финк, в книге «Иностранный Легион (Роман в 13 новеллах)», описывает один из обычных окопных будней, когда был убит его сослуживец: случайный снаряд вырвал сержанту Борегару живот.

««Длинного сержанта», как его прозвали в роте, любили… Правда, он ни с кем не был близок в роте. Правда, создавалось иногда впечатление, будто он смотрит на всех свысока. Но он никогда ни на кого не кричал. Он не только не придирался, но даже умел относиться к солдату внимательно и снисходительно. Однажды во время длительного перехода он увидел, что Рабиновичу тяжело, и сам понес его ранец. Никакой сержант не сделал бы этого…» На груди мертвого сержанта товарищи нашли кожаный мешочек, в котором лежали алюминиевая пластинка с порядковым номером, воинская книжка и письмо в конверте, завернутое в бумагу с надписью: «Отправить по адресу после моей смерти». Письмо предназначено графине Марии Терезе фон Эрлангебург. Конверт был плохо запечатан. Особо не церемонясь, один из легионеров зачитывает его товарищам, переводя с немецкого: «Я понял, что не застрахован от неприятных неожиданностей, и ушел в Иностранный легион. Для людей чести, которые хотят похоронить свое прошлое, нет лучшего кладбища, чем Легион, его суровая дисциплина военной каторги и его жизнь, исполненная трудностей, лишений и военных опасностей. Я пришел сюда в поисках смерти или успокоения…»

Немецкий аристократ поступает матросом на грузовой пароход в Киле. «…По пути в Сидней на корабле скончался матрос, бездомный бродяга. У берегов Тасмании мы бросили в море его труп. Документы покойного подлежали передаче консулу его страны. Младший помощник капитана отдал их мне взамен на мои и согласился за бутылку рома сделать подчистку в судовой роли…»

За десять лет до описываемых событий мать получает извещение от немецкого консула в Сиднее, что ее сын Фридрих Иоганн Лоренц Альберт, граф фон Эрлангебург скончался от тропической лихорадки на корабле «Вести» и тело его, по морскому обычаю, брошено в море. В действительности, матрос Борегар бороздит море от Сиднея до Саутгемптона, ходит на невольничьих шхунах из Джибути в Йемен, на фелюгах контрабандистов из Трапезунда в Батум.

А затем вступает в Иностранный легион. Уход из общества молодого графа был вызван отнюдь не несчастной любовью, а вопросом чести. Посмертное письмо было, оказывается, адресовано матери:

«…Я не мог сказать отцу, что моя мать взяла любовника, что она выбрала для этой роли товарища моих детских игр и что она оплачивает его услуги фамильными драгоценностями. Я не мог сказать ему этого. Я ушел из дому. Я ушел из жизни, из нашей жизни и, главным образом, из Вашей…»

Легионеры начинают скучать: мама, пусть и графиня, но все-таки это не интрига с женщиной… И оживляются лишь тогда, когда узнают, что любовника матери покойный сержант встречает в легионе.

«…B форт Аман-Ислам, где стояла моя рота, стали прибывать из штаба полка казенные пакеты, написанные мучительно знакомым почерком. Случайно я узнал, что почерк принадлежал новому сержанту-мажору Планьоли. Через три месяца, захватив полковую кассу, сержант-мажор исчез».

Фамилия Планьоли была вымышленной. В действительности, это был немец-аристократ. Он бежал к туарегам и стал организовывать их налеты на форты и обозы легиона. За ним начинается охота. Однажды автор письма встречается с ним один на один. В момент чтения этого эпизода ветераны марокканской кампании вспоминают ту стычку: «Борегар вложил этому молодчику Планьоли штык в живот, как в ножны, а Планьоли поместил в него шесть пуль, как на призовой стрельбе». Оба заклятых врага выживают. Командир полка в Сиди-Бель-Аббесе приговаривает перебежчика к расстрелу, но предатель обращается с помилованием к президенту Республики. Срок истекает, и казнь назначают на утро. Честь расстрелять предателя предоставляют Борегару и его полувзводу. Приговоренный ведет себя трусливо: плачет и извивается в ногах расстрельной команды. Молит о пощаде, даже допускает, чтобы ему завязали глаза, это уж совсем нонсенс…

Но «…когда лейтенант поднял шпагу, чтобы скомандовать залп, конный ординарец подал командиру полка, пожелавшему присутствовать при казни, срочную телеграмму из Парижа. В ней содержалось помилование. Командир положил телеграмму в карман, не читая».

Планьоли-Энгельберт падает после залпа. Но автор письма знает, что это всего лишь испуг — он сознательно зарядил винтовки своих солдат холостыми патронами!

«…По французскому уставу на мне, как на дежурном унтер-офицере, лежала обязанность добить его выстрелом из револьвера. У французов это называется coup de grace — «выстрел милосердия». Я благодарю бога мести, владыку страданий и радостей человеческих за эту минуту. Она была единственной счастливой за целые десять лет жизни».

Но не всегда столь «высокие отношения» становились мотивом для поступления в легион. Однополчане вчерашнего студента Сорбонны Финка — это самые разные люди. «…Люди менее ярких страстей. Было пять-шесть евреев-портняжек, выходцев из румынских гетто и российских местечек. Они бежали в свое время от солдатчины, от нужды, от погромов. Они засели в кварталах Бастилии и Тампль и шили жилеты и брюки. И вот в один душный июльский день распоролось все их шитье. Это было в тот день, когда слово «война» забегало по улицам Парижа. Был один люксембуржец — приказчик из галантерейного магазина на бульваре Сен-Мишель. Он торговал галстуками. Но его клиенты перестали носить галстуки и он пошел сражаться за Францию… пять итальянцев из Пьемонта и Ломбардии. Они мостили улицы Парижа в тот день, когда газетчики забегали по этим улицам с криком: «Война!»

Каменотесам больше нечего было делать в Париже. Им больше нечего было делать, как переменить инструмент и взять в руки ружья вместо молотков. Война была великим приключением».

Но все это: патриотический порыв, желание покарать немецких варваров и дать отпор этим новым гуннам, спасти ценности цивилизации и т. д. и т. п., то есть все то, что писали в газетных статьях той эпохи журналисты. Иностранцы во Франции добровольно лезли в мясорубку, французы — по призыву.

Вторая мировая война за одно столетие — совсем другое дело. Это была война мировоззрений, а не ссора между диктаторами, что можно сегодня прочесть в трудах модных авторов. И статистика легиона показывает, что именно в дни паники и смятения, когда немцы молниеносно захватили Бельгию и так легко, без всяких боев, обошли «неприступную линию Мажино», которая, как уверяли население, надежно прикрывает Францию, в легион вступило рекордное количество иностранцев, проживающих на территории страны.

Декретом французского правительства от июля 1939 года, еще до начала «странной войны», сообщалось, что «…в случае войны все офицеры союзных стран по войне 1914–1918 годов имеют право поступить во Французскую армию на следующих началах: подпоручики — сержантами, поручики — су-лейтенантами (подпоручиками), капитаны — лейтенантами, полковники и генералы — капитанами. Все должны пройти медицинский осмотр и сдать экзамен по французскому языку».

В своих воспоминаниях кубанский казак, полковник Федор Елисеев, ставший капитаном Иностранного легиона, так объясняет свое вступление в легион, притом что был уже в пенсионном возрасте: «Считая, что союз Германии Гитлера с красной Россией есть ненормальность — я дал согласие. Долгожданная «весна» похода на красную Москву, кажется, пришла…»

Увы, мечты белогвардейского полковника о «белом» реванше снова не сбылись: «…германская армия заняла Париж, французское правительство эвакуировалось в Бордо и мое досье, как уведомили меня — «диспарю», то есть пропало без вести». И все же Елисеев не собирается мириться с ситуацией: «Как кадровый офицер Российской конницы, я подал заявление служить в одном из кавалерийских полков Иностранного Легиона, которые квартировали в Сирии и Алжире (2 REC. — В. Ж)». Волонтер вновь вызван в штаб. Успешно проходит оба экзамена, но «…ввиду недостаточного знания французского языка был назначен лейтенантом в Пятый пехотный полк Иностранного Легиона, расквартированный на севере Индокитая, в Тонкине» — единственной территории Франции, свободной от немецкой оккупации. «Я не был огорчен, что вместо чина капитана переименован в лейтенанты. Во французской армии капитан должен командовать ротой. Я — конник. Пехотного строя не знал. Не знал и уставов строевой службы их армии. Естественно — я не мог командовать ротой».

А в мирное время? В книге «Иностранный Легион в Марокко» генерал Пешков приводит любопытный разговор с легионером, немцем по происхождению:

«— Вы были офицером?

 — Да, служил в армии Кайзера.

 — Что же вас привело во Французский Легион?

 — Потому что я ненавижу республиканцев и немецкую республику! Мне ненавистны демократы, они полны коварства и предатели. И страшные лицемеры. Демократия вообще противоречит человеческой натуре.

 — Что вы этим хотите сказать? Все люди разве не равны перед Богом и все мы не дети одного Отца?

 — Нет, даже на небе нет равенства, нет его и в Царстве Божьем, ни среди ангелов».

А вот у русских — совсем иная мотивация. «После эвакуации из Новороссийска и Севастополя, — пишет Пешков, — воины Белой Армии оказались в ужасном положении. Русские вступали в Легион тысячами». В основном это были профессиональные военные: донские и кубанские казаки. «…Отслужив свои пять лет, получали французское гражданство и уходили. Некоторые, но таких было немного, возвращались в Красную Россию». Почему же немного?

«…Они боялись преследований со стороны правительства Советов, да и семьи их не очень-то были рады их возвращению.

Мой ординарец — казак с Кубани. Однажды он мне признался с горечью:

 — Написал своему брату, спрашивал, что там у них происходит, и могу ли я вернуться… и вот получил ответ…

В руке он держал письмо.

 — Брат мне пишет: «Не возвращайся». Я его девять лет не видел и был уверен, что он будет рад меня видеть после стольких лет разлуки. А он мне говорит: «Не возвращайся». Знаю, что времена тяжелые. Но брат не хочет, чтобы я возвращался, потому что я захочу получить свою долю от нашего семейного хозяйства, кусок земли. Я не вернусь.

И таких «невозвращенцев» среди казаков было большинство: это спасло им жизни, но не спасло их прижимистую родню от раскулачивания и лагерей».

Как вступали в легион в прежние годы? Об этом существует немало воспоминаний, но документами подтверждается немногое: до 1934 года не велось никакой документации по учету кандидатов и принятых рекрутов, и это при известной французской привычке к крючкотворству. Но легион оказался вне французских правил. Подсчет и ведение разнообразных «гроссбухов» начались только с середины тридцатых годов.

История вступления в легион, которую рассказывает известный немецкий писатель-гуманист Эрнст Юнгер, достаточно типична для своего времени.

Юный немец был мечтателен, бредил Африкой и стремился поскорее освободиться от родительской опеки, к свободе «взрослых». В 1913 году восемнадцатилетний юноша пересек франко-германскую границу. Попытался самостоятельно найти вербовочный пункт в Вердене, но безуспешно. Тогда отправился в полицейский участок и поинтересовался: «А где тут у вас в легион вступают?» Агент полиции лично проводил его к мрачному серому зданию, мимо которого тот уже неоднократно проходил в поисках вербовочного пункта. Юношу попросили подождать в унылой комнате. Рамы окон были испещрены автографами его предшественников: «Генрих Мюллер… Легионер Й. Шмидт, Кельн» — и десятки других имен. Через некоторое время кандидат в легионеры предстал перед офицером с сединой на кончиках усов, с короткими, рублеными жестами рук.

«Он окинул рекрута одобрительным взглядом и произнес:

 — Итак, молодой человек, насколько понимаю, вы изволили выразить пожелание отправиться в Африку? А вы хорошо подумали? Известно ли вам, месье, что там стреляют и схватки случаются каждый день?

Эти слова звучали как музыка в моих ушах. Я ответил, что ищу опасной жизни.

 — Прекрасно, что вы отдаете себе отчет в том, на что идете. А сейчас я дам подписать предварительное соглашение. — И добавил: — Вы вольны выбрать себе новое имя, если старое вам не нравится. У нас документы не требуются…»

Будущий писатель записался под вымышленным именем Герберт Бергер. И прибавил к своему возрасту два года. После обеда солдат отвел его вместе с другими рекрутами на беглый медосмотр. Приложив трубочку к груди одного из соискателей, врач был категоричен: «Больное сердце». Ткнул пальцем в другого: «Дебил».

В те времена кандидаты, отвергнутые в одном пункте, немедленно отправлялись в следующий: а вдруг там повезет больше? Отследить их передвижения было невозможно: не существовало никакой системы контроля и учета, к тому же имена в большинстве случаев были вымышленными. Все это напоминает абитуриентов, провалившихся на вступительных экзаменах и подающих документы в другое учебное заведение…

Герберт Бергер оказался годен. Ему и еще нескольким счастливцам выдали на руки билеты до Марселя и немного карманных денег. На вокзале — том самом, на который приехал и я, спустя почти сто лет, молодое пополнение встретил капрал и пешком провел их через весь город в форт Сен-Жан. Через несколько дней они уже плыли в третьем классе на пароходе в Алжир…

Эрнст Юнгер прослужил в легионе всего три месяца. Но этот опыт пригодился ему на протяжении всей долгой и необычной жизни. Когда началась война, он сражался в окопах с французами на стороне своей страны. Стал лейтенантом рейхсвера, но пережитый ужас окопной войны сделал из него писателя и энтомолога. Когда рейх захватил Францию, капитан Юнгер был прикреплен к командующему парижским округом вермахта… а потом, презирая в душе нацизм, ушел в отставку, занялся бабочками и написанием нового романа.

Первая инструкция по набору в Иностранный легион была составлена 18 марта 1831 года. Она проста: в случае годности после беглого медосмотра, то есть волонтер не страдает плоскостопием и у него хорошие зубы, новобранец получает так называемый «сертификат о принятии» и отправляется к интенданту. Ему выдают проездные документы на поезд и несколько су на карманные расходы, после чего он обязан прибыть в назначенный срок в порт погрузки — Тулон или Марсель.

В 1934 году заканчивается наведение «конституционного порядка» в Марокко — восставшие племена берберов и рифов где-то разгромлены, где-то подкуплены. Начинается наведение порядка и в системе набора в легион. Подход к подбору кандидатов становится более жестким. Больше ничего «беглого»: прохождение всех специалистов отборочной комиссии, при необходимости — сдача анализов. Появляется и собеседование: офицер должен составить мнение о кандидате — его социальной среде, воспитании, семье, условиях жизни. Активизируется и работа контрразведки: среди кандидатов могут быть «кроты» по заданию потенциального противника. За пять лет службы можно много чего узнать о французской армии изнутри…

Впервые за всю историю легиона резко сокращается число желающих служить там немцев: если в 1934-м кандидатов-немцев 42 процента, то через год — наполовину меньше, 22 процента. В чем же дело? В Адольфе Гитлере: впервые за долгие годы немецкой молодежи обещают достойную жизнь в собственной стране. В кино и газетах Германии начинается активная пропаганда против службы немцев во Французском легионе: крепкие парни нужны дома, рейх позаботится о них!

Недостающих в составе легиона немцев сменяют разгромленные республиканцы. В 1940 году в легион принимают 49 тысяч человек. В 1944-м всего 15 тысяч. Зато после разгрома Германии от немцев снова нет отбоя: 35 тысяч солдат с боевым опытом готовы к отправке в Индокитай. В оккупированных Германии и Австрии даже открыты пункты набора, но их, из опасения вызвать неудовольствие местного населения, не афишируют: все они находятся на закрытой территории военных баз.

Так продолжается и во время войны в Алжире. А потом — снова спад. Когда Иностранный легион переезжает из Алжира в Прованс в 1962 году, то желающих вступить в его ряды практически уже нет. Похоже, военная романтика и экзотика дальних стран перестала интересовать европейскую молодежь. И все же, после того как легион создает новые базы в Джибути и на Мадагаскаре, в Океании и Гвиане, число новых кандидатов в легион постепенно увеличивается. Несмотря на явный недостаток желающих, легион не изменяет своему правилу: «идею» легиона нужно посеять, а не навязывать. В жандармерии, транзитных зонах для иностранцев, на вокзалах можно лишь изредка увидеть афишки Иностранного легиона… По стране ездят несколько «легионерских» автобусов, но это не агитация, а рассказ об истории подразделения. Тогда же один парижский керамист придумывает пепельницу в виде белого кепи — самый популярный «легионерский» сувенир даже полвека спустя, — а в те времена украшающую многие бары и забегаловки.


Люди без имени

Легионеров так нередко и называют — «людьми без имени». Но принцип анонимности, то есть отказ от своего подлинного имени и служба под вымышленным, возник задолго до появления Французского Иностранного легиона. Пожалуй, первым был Одиссей, когда Полифем спросил, как его зовут, он ответил: «Никто», — что вскоре спасло ему и его товарищам жизнь. Для легионера быть «никем» означает лишь то, что ты становишься тем, кем всегда хотел быть на самом деле. Если по Фрейду, то вымышленное имя легионера — это «super ego» человека, настолько цельного и сильного, что он способен не один раз начинать сначала даже собственную жизнь.

Под чужими именами скрываются не одни революционеры, аферисты и уголовники. Желание сменить имя и начать все заново — это не столько признак кризиса «среднего возраста», сколько часть натуры искателей приключений — людей, живущих так, будто им дано прожить еще много жизней. «Сколько ты знаешь языков — столькими жизнями ты живешь», — гласит чешская пословица. Но, сменив имя и место жительства, не просто избавиться от прошлого и терзающих тебя сомнений. Так, алкоголь снимает многие вопросы, но не решает их. При этом «алкоголем» могут стать и компоненты здорового образа жизни, типа марафонского бега, йоги, дайвинга или парусного спорта.

В середине семидесятых годов об этой проблеме задумался итальянский режиссер Микеланджело Антониони и снял фильм «Профессия: репортер». Главному герою осточертела журналистика. Стало раздражать, что благодаря профессии все почему-то были обязаны удовлетворять его праздное любопытство и отвечать на вопросы, на которые нет ответов… У него хороший дом, красивая жена. «Что еще нужно в старости?» — как говорил прагматик Абдулла. И все же… Во время съемок репортажа о повстанцах в Африке ему одному пришлось работать за всю съемочную группу. В гостинице, где он остановился, живет второй и единственный европеец в африканской деревне… Репортер Дэвид Локк меняется с ним паспортами, но даже не знает, чем занимался его сосед по гостинице. Что очень соответствует духу легионеров, служивших под чужими именами.

Дальнейший сюжет развивается так, что второй на тысячи километров Сахары европеец умирает. И его быстро хоронят в горячих песках… Локк начинает осваиваться в новой жизни.

В Барселоне, в одном из домов, построенных Гауди, ему встречается девушка, которая своим появлением может изменить его жизнь.


Вот один из диалогов:

Девушка. Как же тебе это удалось?

Локк. Просто случай. Все поверили, что я умер. И я им охотно предоставил это сделать.

Девушка. Вероятно, это трудно объяснить, да?

Локк. Думаю, что теперь я стану работать официантом в Гибралтаре.

Девушка. Как это банально.

Локк. Тогда стану писателем в Каире.

Девушка. Романтично до слез.

Локк. Торговцем оружием.

Девушка. Не верю.


В конечном счете попытка жить чужой жизнью приводит успешного журналиста к смерти: его тихо убивают те, кому он не поставил оружие, потому что милый сосед занимался именно этим.

Большинство современных французов даже не подозревают, что половина Иностранного легиона — их соотечественники, и, разумеется, свято верят в то, что все легионеры скрываются и служат под вымышленными именами. Иногда это приводит к курьезам.

«Недавно приходит из школы мой младший сын, — рассказывает мне офицер легиона, — и спрашивает:

 — Пап, а как меня зовут по-настоящему?

 — Не понял, сынок! — ответил я.

 — Ну, как твоя настоящая фамилия, пап? Меня сегодня ребята в школе окружили, дразнили и говорили: «Как тебя по настоящему-то зовут? Мы знаем, твой отец — легионер. А они все под вымышленными именами служат!»».

В одной легионерской песне есть такие слова: «Кусок деревяшки в виде креста. Имя на нем неверное. Это — легионер». Действительно, иногда легионер забирал свое настоящее имя в могилу.

Принципа анонимности в легионе по сей день никто не отменял. Правда, им теперь мало кто пользуется. Например, наши соотечественники, как и французы, служат под своими именами. Это упрощает процесс натурализации — получения французского гражданства, что можно сделать через пять лет, то есть к концу первого срока службы. Если ты служишь под вымышленным именем, но хочешь стать французом, то так или иначе тебе придется открыться и сообщить все необходимые сведения. И, будьте уверены, запрос в Министерство внутренних дел вашей страны будет отправлен. Другое дело, что еще остались на планете страны, где любую справку можно купить или ее «сделает» родственник… Те, кто «натурализуют», всё знают, но стараются об этом не думать. Если человек отлично показал себя в легионе, к чему ворошить прошлое?

Конечно, пятилетний срок в обмен на европаспорт больше напоминает практику советских времен, когда иногородние сержанты и старшины изъявляли желание «остаться на сверхсрочную» в роте охраны какой-нибудь московской военной академии, а получив прописку и квартиру, немедленно увольнялись из вооруженных сил, оставляя «войну — военным». Но в легионе таких немного, особенно среди россиян и жителей СНГ. Дольше всех — лет по двадцать пять — служат арабы и африканцы, не рожденные во Франции.

Даже сменив в легионе настоящую фамилию, ее всегда можно вернуть. Эта бюрократическая процедура называется «регулизацией военной ситуации». Такой рапорт можно подать начальству уже в конце первого года службы.

Запрос на французское гражданство легионер-иностранец вправе сделать по истечении третьего года службы. Гражданство предоставляется при условии отсутствия любой претензии со стороны юстиции. Так же легионер, как и всякий иностранец, проживающий во Франции, должен быть согласен интегрироваться во французское общество и разделять его ценности. Это официально требуется от любых эмигрантов, но на практике, получив гражданство, они продолжают во многом игнорировать «французский образ жизни» и настаивают на том, чтобы их дочери в школу ходили в платке, а сыновья проходили процесс обрезания. От афрофранцузов можно услышать и такое утверждение: «Они, эти французы, нам не указ!»

Но не всякий легионер стремится получить французское гражданство: к чему оно британцу или бельгийцу? И все же он может сохранить статус иностранца и получить «вид на жительство» во Франции по истечении своего контракта. Среди «славян» и выходцев из других стран третьего мира такие не попадаются. А вот легионер, получивший ранение в военной операции, имеет право на французское гражданство безоговорочно: это тот самый случай, когда французом становишься «по пролитой крови».

Золотое правило легиона — тайна подлинного имени. Даже если ваше настоящее имя известно командованию, а вас ищут, никто никогда не выдаст.

Выяснение настоящего имени добровольца — это право командования легиона, к тому же подобные «оперативно-розыскные мероприятия» ведут к выявлению «нежелательных» личностей с сомнительным прошлым или попытки внедрения «легендированных» разведчиков из недружественных Франции стран.

А как же бывало раньше? Легионера Отто фон В. вызвали к начальству. Легионер докладывает о прибытии по форме:

 — Слушаю ваши приказания, мой лейтенант.

 — Вольно, Отто. Полковник получил письмо от некой графини фон X. Возможно, оно касается тебя. Она пишет, что она — твоя жена и ей известно, что ты служишь в Иностранном легионе. Вот письмо и ее фотография, держи.

Легионер берет запечатанное письмо на свое имя, бросает взгляд на фото, а затем в упор смотрит на своего командира.

 — Отто, ты свободен, ты волен поступить так, как считаешь нужным. Подумай над ответом до завтра и приходи.

Отто снова смотрит на фотографию, затем вытягивается в струнку, забывшись, берет под козырек, как было принято в его армии, и отвечает:

 — Нет, мой лейтенант. Благодарю вас. Времени мне не требуется. Я не знаю эту женщину!

К очаровательной молодой графине возвращается ее запечатанное письмо и официальный ответ подразделения: «В рядах Иностранного легиона не обнаружен».

И все же в легионе под чужим именем служили не только мужья, уставшие от очарования своих жен, о которых французы говорят: «Она идеальна, кроме одной детали: она невыносима!» И не только «жанвальжаны», прячущиеся от своих «жаверов». И не только аристократы, спасающие свою честь. Там служили и те, кто по правилам легиона времен Луи Филиппа не мог служить во французской армии, хотя и был французом. Например, прямой наследник короля Луи Филиппа, глава Орлеанского дома, граф Парижский во время «странной войны» поступил в Первый полк как «легионер Д’Орлиак» (номер 10 681, Сиди-Бель-Аббес, Алжир). Почему? По той же причине, что и его родственник — глава императорской семьи, сын принцессы Клементины Бельгийской и внук все того же Луи Филиппа, создавшего в свое время Иностранный легион. Принц Наполеон начал служить в 1939 году как «легионер Бланшар» (номер 94 707, Саид, Алжир). Они оба были Бурбонами, а короли были изгнаны из Франции навсегда! А значит, защищать свою страну они могли только как иностранцы. В республиканской Франции закон — «не дышло» и ради VIP-персон менять его никто не станет! К тому же французская аристократия давно уже не пользовалась у населения таким доверием, как британская. Может, оттого что французы, как и мы, уверены, что «рыба гниет с головы»?

Венценосные «рядовые» прослужили недолго и ничем прославить себя не успели. Как только Францию придавил немецкий сапог, а практически вся армия страны оказалась в плену, они предпочли вернуться к привычному светскому образу жизни. Но их служба — это не «щипание корпии» в стиле светских дам, а яркий пример единения нации, пусть и недолгого. Ведь известно же, сколько французов — столько и мнений, и сойтись они могут только в одном — в оценке вкуса соуса.

«Круговая порука» в легионе — правило хорошего тона. Если кто-то собрался в «самоволку», никто не станет об этом доносить начальству, а вдруг однажды самому потребуется отправиться в «самоход»? Да и начальство относится к этому как к пионерским шалостям и не более того.

Следующее непреложное правило легионера: не болтай лишнего. Не рассказывай о своей жизни. Известен случай, когда один легионер, в подпитии, увидел на обложке журнала «Детектив» свой портрет. В приливе гордости за свою славу в криминальном мире он расхвастался перед собутыльниками: «Видали? Это же я!» На следующий же день в этом баре его стали караулить жандармы. Попытались проникнуть в казарму, но их туда не пустили. Да и фото, которым они козыряли, какое-то не очень четкое… Может, и напоминает кого-то у нас тут… А потом болтуна, для его же пользы, перевели в отдаленный гарнизон… Правда, было это еще до Второй мировой войны. Теперь завсегдатаев криминальной хроники в легионе не держат. Легион — не Лондон для беглых российских бизнесменов.

Защитой своих солдат контрразведка легиона занимается всерьез, в том числе и тех, кто скрывается в нем по политическим причинам, а поэтому вряд ли сможет когда-либо вернуться домой…

И все же в силу старой традиции поступление на службу под чужим именем сохраняется ради тех, кому это действительно нужно, и не ради нарушения законности, а чтобы забыть тяжелое прошлое и попытаться начать жить с «чистого» листа. Конечно, за двадцать три года — средний возраст рекрута — доброволец вряд ли успел прожить трудную жизнь, от которой хотел бы отказаться, как это бывало сто лет назад, когда в легионе служили многоопытные мужчины с яркой биографией.


Новый шанс для новой жизни…

Как и в прежние времена, для того чтобы вступить во Французский Иностранный легион, сначала нужно добраться до Франции, нигде за ее пределами вербовочных пунктов нет. Кандидаты из стран, не принадлежащих к Евросоюзу, как правило, покупают туристическую путевку в Париж или на юг Франции. Если такого «туриста» зачисляют в легион, то домой он не возвращается, а поскольку он будет служить французскому государству, истечение срока визы нарушением паспортного режима не считается.

Сложность заключается в другом: за неделю своей «легионерской» судьбы не определить, — процесс отбора занимает не менее трех недель. А на последнем этапе рекрута могут забраковать по результатам психологических тестов. И по разным вербовочным пунктам, как до 1934 года, сейчас в связи с полной компьютеризацией процесса не побегаешь. Бывает, что комиссия объявляет: «Вы нам подходите, но в настоящий момент зачислить вас в учебный полк не можем. Возвращайтесь через несколько месяцев». Такие ответы связаны чаще всего с «перебором» представителей определенной нации (последние 15 лет — это славяне). Тогда приходится проявлять не только терпение, но и тратить лишние деньги. Пытаться присылать анкетные данные по Интернету бесполезно, их даже смотреть не станут… Только личное присутствие. В этом плане французам намного легче, чем россиянам или китайцам.

Кстати, и мне пришлось проделать две попытки, чтобы добиться своего и начать журналистскую работу с легионерами. После первого визита в полк (по предварительной договоренности) для объяснения своих целей и задач следующие полгода я потратил на переписку по согласованию сроков следующего приезда, которые в последний момент перенесли… Но подобная настойчивость расценивается так, что этому парню действительно нужен Иностранный легион и он сделает все, чтобы попасть туда. Случаев отказа после того, как человек вернулся спустя какое-то время, не бывает.

Разумеется, не имеет никакого смысла приходить во французское посольство или консульство с просьбой о визе на том основании, что вы, видите ли, собрались во Французский легион. Вас быстро отправят на сайт легиона или еще куда подальше. И, конечно, приезжать надо с деньгами: на сердобольных бабушек, что приютят, напоят и накормят, рассчитывать не стоит. Хлебосольство не во французском характере, особенно если дело касается иностранцев, не говорящих на их языке. Нет, французы ни в коем случае не расисты и не шовинисты, — просто чрезмерный наплыв «непонятных» иностранцев им уже порядком надоел.

При подборе кадров даже легион не застрахован от ошибок. Показательна пафосная интернет-страничка некоего Алекса под названием «Я был в знаменитом Французком иностранном легионе» (орфография автора сайта. — В. Ж). Я проявил любопытство и узнал, что мой герой умудрился ночью сбежать из гостиницы, бесплатно проехаться на такси, убежать от разгневанного таксиста и перелезть через забор казармы. Попасть в учебный полк ему удается. Но трудности периода обучения его не вдохновляют: «Я уже стал уставать и нервничать. Потому что испытания меня уже достали». И все же Алекс получает белое кепи, «…и тут случилось непредвиденное, я подрался и сказал, что мне надоел легион. И в итоге меня выгнали. В Марселе у меня уже была кругленькая сумма денег. И билет до Парижа выданный легионом. Поезд был в 22:40. До поезда было еще 5 часов, и я решил пойти подкрепится и выпить. В кафе я познакомился с девушками легкого поведения. Мы пили всю ночь. Днем я проснулся и не помнил, что дальше было. Посмотрев по карманам, я просто обалдел. У меня пропали почти все мои деньги». Попытка французской полиции отделаться от Алекса и сдать его сотрудникам российского консульства провалилась — такой соотечественник оказался им ни к чему. Алексу пришлось автостопом и на электричках «зайцем» пробираться через всю Европу домой.

Этот неприглядный эпизод имел место более десяти лет назад. Но при отборе новобранцев в легионе стали еще разборчивее — недостатка в желающих не наблюдается, да и мировой кризис увеличивает количество кандидатов.

Вот каким увидел Иностранный легион полковник русской армии Елисеев за 60 лет до Алекса.

«Наш Пятый полк состоял почти исключительно из легионеров старших возрастов, которых переводили сюда как бывших фронтовиков на отдых в спокойной обстановке Индокитая с совершенно мирным туземным населением. Здесь 30-летний легионер с пятигодичным стажем службы считался «мальчишкой». Средний возраст легионеров был свыше 40 лет. Много было по 50 и старше. Конечно, люди такого возраста, изношенные физически долгой службой в тропических странах и ненормальной жизнью, как постоянная выпивка и легкодоступность туземных женщин — эти легионеры по большей части уже утратили свои физические силы и выносливость и не отличались большой моральной устойчивостью. С другой стороны, суровость дисциплины, при недостаточной заботливости о легионерах со стороны офицерского состава, видевшего в них не живых людей, своих соотечественников, а только «легионера номер такой-то» — все это вместе взятое не могло заложить в душе легионера никакой преданности, даже верности, той стране, которую он обязан защищать не за страх, а за совесть, как ее сын. Воспитанные и приученные за всю свою долгую службу на методах борьбы с иррегулярными силами восставших полудиких африканских разных племен — теперь они столкнулись с высоко дисциплинированными, глубоко патриотически настроенными войсками японской армии, даже фанатично настроенными японцами для расовой борьбы, при лозунге «Азия — для азиатов». Наши легионеры не могли противопоставить японским отрядам надлежащей боевой устойчивости. Такова была действительность…» Конечно, тонкие наблюдения Елисеева относятся к далекой окраине империи, живущей в расслабленном азиатском ритме: там служба приравнивалась к санаторию для ветеранов… В Северной Африке дело с подготовкой легионеров обстояло намного лучше, что не спасло страну от поражения в «странной войне».

В записках казачьего полковника просматривается очень «русская» точка зрения человека, воспитанного в лучших традициях отечественного патриотизма. Ему, поневоле ставшему лейтенантом Французского легиона, в глубине души так и не стало понятным, как можно умирать за чужую страну, а не за родину-мать. А все «разговорчики в строю» об идеалах свободы и демократии — это для отвода глаз…

Менялось время, менялись люди, а вместе с ними и легион. После Второй мировой войны система набора в Иностранный легион полностью изменилась. Помогли поражения. Сначала в Дюнкерке в 1940-м, потом в Индокитае в 1950-е годы, когда легиону снова пришлось столкнуться с патриотическим отпором коммунистической армии, воюющей на своей территории против оккупантов, воплощая в жизнь лозунг «Азия — для азиатов». И наконец, уход легиона из «Отчего дома» — Алжира.

Французы отличаются от нас тем, что все-таки учатся на собственных ошибках. Сейчас во французской армии служат люди с активной гражданской позицией. При всей внутренней дисциплине и патриотизме они не боятся поднимать вопросы и выносить их на суд общественности. Проявлять гражданскую смелость им позволяет простой факт: армия это не государство в государстве, она находится под контролем своего народа, который содержит ее за счет своих высоких налогов. Французы не очень-то любят расставаться со своими деньгами. Пожалуй, даже больше остальных европейцев. И не из природной жадности, которую им радостно приписывают как свои ближайшие соседи по «евродому», так и другие, весьма отдаленные. Право задавать вопросы власти давно стало частью национального характера французов. Используя многочисленные демократические институты, включая политическую оппозицию, они всегда контролируют, на что же были потрачены кровные «еврики», которые можно было с пользой употребить на «качество жизни», то есть на себя, любимых. Жирные «бизнес-генералы», плохо воюющие, зато мастерски осваивающие госбюджет, здесь давно перевелись. Впрочем, и солдаты не строят им загородных домов… При всем своем «антимилитаризме», то есть размеренной, сугубо гражданской жизни, когда никому против воли не надо идти в армию, к Вооруженным силам во Франции относятся с большим уважением, ценя высокий профессионализм. Как не вмешиваются в дела врачей и не «носят» им в карман, зато в случае ошибки на них подают в суд.

Легион «помолодел»: на службу принимают мужчин от 17 до 40 лет. Несовершеннолетние — те, кому не исполнилось 18 лет, обязаны предоставить заверенное посольством Франции в своей стране разрешение родителей, фокус с прибавлением себе «пары годков» сегодня не проходит. Средний возраст новобранца — 23 года. Интересно взглянуть на статистику посещения официального сайта Французского Иностранного легиона. Самый высокий интерес к службе в его рядах проявляют в Европе, США и Австралии. Среди европейцев максимум интереса… у самих французов и бельгийцев; в последнее время всё в меньшей степени — у украинцев. В Африке наиболее активны — алжирцы, а потом южноафриканцы… и никакого интереса не наблюдается в самых бедных странах. В Южной Америке больше всего посетителей сайта среди бразильцев, за ними следуют аргентинцы, колумбийцы и венесуэльцы. В Северной Америке — это граждане США, канадцев намного меньше. Австралийцев примерно столько же, сколько и алжирцев. В Азии, куда создатели сайта отнесли нашу страну, русские по посещению сайта намного превзошли китайцев, не говоря уж о казахах и индусах.

После развала СССР из России и стран СНГ пошел поток желающих вступить в легион. Были сугубо штатские и те, кто отслужил в армии, в том числе и офицеры. Последним попасть в легион труднее всего: им будет здесь некомфортно. Французы это понимали, поэтому чаще всего кандидатуры наших «летех» и «кэпов» заворачивали. Конкуренцию «дорогим россиянам» также составляли выходцы из стран бывшего Варшавского договора. Отказывали многим из-за «процентного соотношения» наций.

Это, кстати, отличает Французский Иностранный легион, в Испанском — давно плюнули на «интернациональный» принцип формирования.

В последние годы российские пользователи Интернета не так уж и активны, как в 1990-е. Примерно то же произошло в Германии, которая до начала 1930-х была основным поставщиков рекрутов. При Адольфе Гитлере немцы перестали толпами вступать в легион: дома жить стало комфортнее, чем в Веймарской республике, да и у молодежи в рейхе появилась перспектива. Правда, чем всё это обернулось потом, мы знаем.

В легион берут только холостяков! Даже если вы женатый человек, то для легиона вы теперь все равно холостой. Но никакого целибата, как у католических священников: жениться легионеру не возбраняется, но только не в первый год службы. И под своей, а не вымышленной, фамилией. И, конечно, с разрешения командования.

Есть легионеры — бывшие военные, но среди добровольцев, вступающих в ряды Иностранного легиона, многие никогда не служили в армии своей страны, и все же отсутствие военного опыта никогда не было препятствием для вступления в легион. Как говорится: «Не умеешь — научим, не хочешь — заставим!»

Легионом пугают — например, жестокими внутренними правилами и суровостью устава. В действительности, в Иностранном легионе нет и не было какого-то своего устава — там придерживаются того же общедисциплинарного устава, который действует в сухопутных частях французской армии. Разница лишь в статусе личного состава. Легион отличает особая гордость за свое героическое прошлое, и в нем принято неукоснительно следовать внутренним правилам, которые нигде не записаны. Но эти традиции действуют подчас сильнее любого официального свода армейских законов и правил. Да и тому, кто служил у нас, нравы современного легиона не покажутся чрезмерно суровыми.

Всю интересующую информацию соискатель может получить на официальном сайте Французского Иностранного легиона на пятнадцати языках, включая русский. Вернее, почти всю: подробную информацию можно прочитать только по-французски. Даже в легионе не очень-то дружат с иностранными языками — он же «Французский». Данные о службе в легионе можно также получить в одном из двенадцати информационных пунктов, открытых в крупных городах по всей стране.

Парижский вербовочный пункт, куда чаще всего обращаются желающие вступить в легион, прибывшие под видом туристов, находится в форте Де-Ноге (назван «Де-Ноге» в силу французской традиции называть оборонительные укрепления в честь того, что конкретно они призваны защищать. — В. Ж), в получасе езды от центра или в 20 минутах от площади «Насьон». Форт был выстроен по приказу Луи Тьера, возглавлявшего правительство при короле Луи Филиппе, и был одним из шестнадцати в линии обороны вокруг столицы общей длиной 34 километра. Решение о возведении укреплений было принято в 1840 году. На вооружении всех фортов было восемь тысяч орудий, а численность гарнизона составляла 60 тысяч человек — грозная сила! Но, несмотря на это, во время Франко-прусской войны форт был без особого труда захвачен немцами, но после заключения перемирия возвращен исконным владельцам. Всего на 70 лет: в 1940-м его заняла Полевая жандармерия. А после мятежа французской армии в Алжире, в котором участвовал и легион, в форте содержали в предварительном заключении непокорных офицеров.

Отбор кандидатов в форте Де-Ноге проходит в несколько этапов. На это уходит два-три дня. Сначала на вас заводят «досье», то есть папочку, куда начнут складывать все материалы. Проводят собеседование, стараются узнать о вас побольше и определить причины вашего стремления в легион. Поинтересуются загранпаспортом. Разумеется, отвечать на «наводящие» вопросы вы будете человеку из разведки. Затем — предварительный медосмотр, для ускорения которого лучше иметь на руках медицинскую карту (желательно с нотариально заверенным французским переводом).

Если вами заинтересуются, то дадут на подпись предварительный контракт для дальнейшего поступления в легион.

Отобранных кандидатов отправляют из Парижа на юг дважды в неделю с Лионского вокзала под наблюдением сержанта. Прошли времена доверия призывнику, когда ему выделяли «карманные» деньги для самостоятельного прибытия в Марсель. Многие обладатели «подъемной» суммы исчезали тогда по дороге, быстро израсходовав ее на гражданские нужды.

Точно по расписанию, минута в минуту, скорый поезд за 4 часа домчит вас до Марселя, и вы будете вдыхать на перроне морской воздух в ожидании электрички до Тулона, которая делает короткую остановку в Обане.

Здесь, в Обане, будет решаться ваша дальнейшая судьба. Сначала — углубленное медицинское обследование. Рекрут должен быть абсолютно здоровым человеком, без всяких временных болячек или хроники типа диабета, даже в легкой форме. Зубы должны быть здоровыми или качественно залеченными, без намека на кариес. У кого не хватает от четырех до шести зубов — на выход! Забракуют «очкариков» с ослабленным зрением средней и высокой степени. Нет никаких шансов при повреждениях мениска и других проблемах с коленной чашечкой: на ноги во время службы приходится огромная нагрузка. Не пройдут и те, у кого не хватает хотя бы одного пальца рук или ног.

Затем наступает время психологических тестов, в том числе на выявление индивидуальных черт характера. Сможет ли кандидат «работать в команде»? Последует еще одно собеседование на тему «Зачем Вам всё это?», но спрашивать напрямую не будут, такова этика. И, конечно, проверка уровня физической подготовки. Те, кто прошел школу нашей армии и приучен заниматься спортом не в спортивном костюме в тренажерном зале с обязательным душем после тренировки, а бегать кросс в «кирзачах» и делать «подъем с переворотом», легионерские тесты пройдут без затруднений. Нужно всего лишь подтянуться на перекладине минимум четыре раза, «качнуть пресс» минимум сорок раз, подняться по канату длиной пять метров, лучше без помощи ног, и уложиться в норматив чисто французского упражнения-теста «Люк-Лежер» — после сигнала быстро пробежать 20 метров. Дистанция называется «палье», и пробежать нужно не менее семи таких «палье». Челночный бег со звуковыми сигналами на дистанции 20 метров. И никто не станет, как гласят легенды, гнать рекрута на 20 километров по пересеченной местности, только ради того, чтобы посмотреть, на что он способен. Ведь если что-нибудь случится, то отвечать-то придется потенциальному нанимателю по всей строгости французских законов…

Обаньский этап жесткого отбора длится от одного до десяти дней, здесь идет самый большой отсев кандидатов. Судьба может решиться сразу, а может, придется пройти все уровни тестирования и всё же не попасть в число принятых. Ожидание решения приемной комиссии и подписания контракта занимает еще неделю. Служба, считай, уже началась: за пребывание в Обане платишь уже не ты, а французские налогоплательщики по формуле «все включено» — и еда, и койка.

Томительные дни ожидания позади, одни покидают часть, другие получают контракт на пять лет. Новоиспеченных «контрактников» перевозят в Четвертый учебный полк в Кастельнодари, что в нескольких часах пути от Обаня.


Легионер со знаменем: победа!
Литография. 1910 г.

Схватки с воинственными туарегами не обходились без потерь.
Литография. 1906 г.

Вторая империя: красивая форма и сплошные победы…
Гравюра. 1912 г.
1883–1886 годы, Тонкин: легионеры Третьего маршевого полка.
 Гравюра. 1912 г.
На алжиро-марокканской границе набеги почти не прекращались.
Литография. 1906 г.
1912 год, Алжир: сто лет назад в моде были усы и бороды

Конный патруль легионеров в Сирии.
Акварель А. Розенберга. 1987 г.



18 июня 1945 года: Иностранный легион вступает на Елисейские Поля в Париже. Ради этого и воевали столько лет…
В Париже — парад, в Алжире — война…
Парад перед высадкой в Африке: полковник де Голль произвел смотр легионеров… в Ливерпуле

Для большинства — грязная война в Индокитае, для легионеров — просто работа
Генерал Массю стал последней надеждой французов в Алжире

В жилом квартале Баб-эль-Уед в Алжире французы и арабы легко уживались вместе… до первых взрывов


 Город под контролем: настало «время леопардов». Вернется ли оно однажды во Францию?

Клич гражданской войны в России «Пулемет — на крышу!» докатился и до Африки: парашютисты оборудуют огневую точку на одной из плоских крыш Касбы в Алжире
«Леопарды» перед прыжком: последний инструктаж перед боем с повстанцами

Легионеры 4-го эскадрона Кавалерийского полка с живым «талисманом»


«Благодарю за службу!».
В пустыне все спокойно: мобильные сахарские отряды всегда начеку
Легионеры Кавалерийского полка не сразу научились воевать в горах


Афганистан: днем легионерам все улыбаются, ночью в них стреляют… Нелегко сражаться с партизанами
Первыми парашютистами легиона в 1948 году были добровольцы из пехотных частей

Впереди неизвестность…
Всех ли доставит на базу живыми «банан», как прозвали этот вертолет легионеры

Офицерам всегда нужно что-нибудь обсудить…
Фото автора. 2009 г.

«Сертификат о хорошем поведении»: свидетельство о добросовестной службе и «обратный билет» в легион для каждого ветерана

Дом инвалидов в Полубье.
Фото автора. 2009 г.

Вдохновение художника-керамиста из легиона.
Фото автора. 2009 г.

Ветеран-инвалид в керамической мастерской: прожитое поймет только такой же, как ты…
Фото автора. 2009 г.


Мастерские в Полубье: ветеран-инвалид раскрашивает сувенирных гипсовых солдатиков.
Фото автора. 2009 г.

Ветераны-инвалиды трудятся в переплетной мастерской.
Фото автора. 2009 г.
В окне своего кабинета — начальник Дома легионера. Полковник в отставке, ветеран легендарной 13-й полубригады.
Фото автора. 2009 г.

Дом легионера — приют для ветеранов в окрестностях Ориоля.
Фото автора. 2009 г.

А вот теперь всё только начинается. У счастливчиков отбирают мобильные телефоны: для друзей и родственников они исчезают на четыре месяца. Иногда кандидат даже не успевает сообщить о своем «выигрыше в лотерее». В настоящее время все стало более либеральным, а еще совсем недавно новобранцев помещали на жесткий карантин и полностью изолировали от внешнего мира: «Ты теперь в армии, сынок», — как поет Фил Коллинз. Цель подобной изоляции отличается от «карантина» или «курсов молодого бойца» в Советской армии. Там человека нужно было сломать и популярно объяснить, что он теперь никто. Здесь тоже стараются «погонять» и отучить от гражданских привычек, но главное, что замкнутое пространство заставляет людей разных национальностей начать поскорее общаться друг с другом.

Отлично зарекомендовала себя система «троек». Один «франкофонский» курсант может многому научить, да и слова, выученные не в классе, а во время совместной работы в поле, запоминаются быстрее. К тому же легионеры учат и поют французские песни — отличное лингвистическое упражнение.

Месяц будущие легионеры «притираются» друг к другу и к новым условиям жизни. Изучают историю легиона. Занимаются спортом. Осваивают навыки обращения со своим основным оружием — французской штурмовой винтовкой FAMAS. Недели через четыре, когда новобранцы физически окрепли и стали общаться между собой, им устраивают первый марш-бросок в полной выкладке. Одна за другой следуют учебные тревоги, а затем решающий марш-бросок в течение двух суток. Первая награда — вручение Белого кепи в торжественной обстановке и клятва-присяга Французскому Иностранному легиону.

Затем снова дрессура: три недели учений на местности чередуются с занятиями в расположении полка. Любимая сержантская шутка в этот период — когда «молодежь» валится от усталости после изнурительного дня и, едва добравшись до палаток, сразу засыпает, внутрь кидают учебную гранату и дают приказ бежать в темноте несколько километров до казарм. В неразберихе, от неожиданности и страха не все новобранцы находят во тьме палаток второй ботинок, а то и автомат.

Еще одна неделя уходит на горную подготовку. Лeгионеры-пехотинцы прибывают в Формижьер на плато Капсир в Восточных Пиренеях, где располагаются в горных шале горнолыжного курорта. Начинается отработка альпинистских навыков: подъем с вбиванием крючьев, работа в связке, страховка, быстрый спуск по канату, скрытное передвижение по горной местности.

После этого легионеры продолжают отрабатывать тактику ведения боя пехотным подразделением на поле боя. Практика здесь смешана с теорией — то в классе, то снова в поле. В конце курса — заключительный многодневный марш-бросок с отработкой способов выживания в экстремальных условиях. За несколько дней нужно пройти горы и реки, не нарваться на засаду и добывать себе пропитание.

Предпоследняя неделя отведена на курсы автовождения, но обычно все курсанты уже умеют водить автомобиль. Теперь их учат управлять грузовиком и отрабатывать маневры на легковых машинах. А затем — обратно в Обань, за направлением к первому месту службы.

Как проходит один день из жизни легионера? Вот что рассказывает «солдат удачи» в интервью в одном из номеров журнала «Белое кепи». Стиль его речи полностью сохранен.


Чтобы описать обычный день легионера, лучше начать с вечера предыдущего дня, а точнее с 17 часов, когда офицеры и «сузофицеры» (унтер-офицеры. — В. Ж.) расходятся по домам. Перед тем как уйти, командир взвода («секциона») вызывает к себе дежурного капрала и дает указания, что предстоит сделать завтра. Сообразно этому капрал составляет лист приказа и вывешивает его в коридоре расположения взвода. Обязанность каждого легионера — ознакомиться с ним перед тем, как пойти спать или отправиться в город.

6.00. Подъем. Построение роты («компании») на плацу. В это время сержант — дежурный по роте — проверяет наличие личного состава. Каждый легионер имеет право ночевать вне казармы, но в 6. 00 он должен быть на построении в любом состоянии и в любой форме одежды. Главное, не опоздать; за опоздание — гауптвахта. Так начинается рабочий день.

6.00–7.30. Завтрак и уборка помещений. В столовую все ходят самостоятельно и по желанию. Завтракают так рано далеко не все, ведь еще предстоит тяжелая зарядка, и большинство предпочитают не набивать живот, а сразу приступить к уборке. Уборкой занимаются все легионеры рангом ниже капрала независимо от срока службы. Обычно «секционы» располагаются на одном этаже или в отдельном крыле здания, где есть свои душевые, туалеты, коридор, холл и комнаты. Каждый командир взвода имеет свой отдельный кабинет («бюро»). Все эти помещения должны быть убраны. Дежурный капрал назначает уборщиков, занося их фамилии в лист приказа. В своих комнатах легионеры убирают без напоминаний и особенно тщательно.

7–30. Построение роты в спортивной форме (кроссовки, шорты, майка). К этому времени подходят все офицеры и сержанты. Начинается зарядка. Обычно ее проводит капитан, он выбирает маршрут забега на свое усмотрение. Иногда, если капитана нет, тренировки проводят повзводно командиры «секционов», но в любом случае это бег в быстром темпе по пересеченной местности на дистанции 14–15 километров.

Заканчивают кросс в спортгородке растяжкой мышц ног. Затем следует несколько серий отжиманий, подтягиваний и упражнений на мышцы пресса. По субботам бег заменяют плаванием в бассейне, футболом или волейболом. В любом случае к 9 часам спортивные тренировки завершают. Все принимают душ и переодеваются в униформу.

9–30. Новое построение на плацу. Капитан объявляет, чем компания будет заниматься сегодня, хотя обычно всё заранее известно. Адъютант «компании» (это старший «сузофицер», «адъютант-шеф» или «мажор») отбирает несколько человек из каждого взвода для хозяйственных нужд. Остальные отправляются в классы заниматься боевой подготовкой под руководством своих сержантов или чистят оружие.

12.00–14–00. Обед. Сержантский и офицерский состав обедает вне части в своих отдельных столовых, которые называют «мессами» («месс-сузоф» и «месс-офисье»). «Мессы» — это всегда красиво оформленные заведения, часто расположенные в старинных зданиях. Обслуживанием занимаются специально обученные легионеры. Командирам подают несколько изысканных блюд, всегда в изобилии хороший сыр и вино. Поэтому назвать эти заведения столовыми будет несправедливо. Это действительно «мессы», которые могут поспорить по уровню обслуживания и качеству кухни с лучшими ресторанами.

Простые легионеры обедают в полку. Обед — это единственный обязательный прием пищи. Под руководством дежурного сержанта рота строится на плацу и идет в столовую с песней (таков обычай). До конца обеденного перерыва проводится уборка всех помещений (такая же, как и утром).

14–00. Новое построение «компании», после которого легионеры отправляются заниматься тем, чем занимались до обеда.

17–00–18.00. Ужин. На него, так же как и на завтрак, можно не ходить. Он означает конец рабочего дня. В это время все желающие (кто не в наряде) могут покинуть расположение полка, предварительно доложив об этом дежурному сержанту и ознакомившись с листом приказа на завтра.

Так проходит обычный день «компании», хотя обычными можно назвать только половину рабочих дней. Легионеры проводят очень много времени, совершая многодневные походы в лес и горы, живут на стрельбище или полигоне, где режим дня изменяется соответственно возникающим задачам.

Время службы пошло: в течение первых двух лет легионеры второго класса, то есть рядовые, «полностью» обеспечиваются формой, питанием и жильем. До звания капрала можно дослужиться за период от двух до четырех лет службы.

Ежемесячное жалованье простого легионера составляет на сегодняшний день 1043 евро — это больше, чем пособие по безработице во Франции (600 евро), но меньше минимальной зарплаты — 1500 евро в месяц, которую получают большинство молодых французов — гражданских ровесников легионеров. Но сумма оклада во многом зависит от того, где служишь. В Первом, ныне административном, полку в Обане легионер с выслугой не менее десяти месяцев получает сегодня 1205 евро и такой же легионер в 13-й полубригаде в Джибути — 3567 евро в месяц. А вот, например, старший унтер-офицер («аджюдан-шеф»), прослуживший легиону верой и правдой двадцать один год, получает в Первом полку всего 2078 евро, а в Джибути — 4818.

Существуют также различные надбавки к окладам, как в СССР были различные «северные», здесь такие же, но — «южные»: за службу в заморском департаменте или просто за пребывание за рубежом. Есть специальная надбавка парашютистам — за риск службы в десанте. Так что выбор прост: кто хочет тихой и спокойной жизни, остается во Франции, кто хочет денег — рвется в Африку и прочие жаркие места на планете. Однако не стоит забывать, что «теплых местечек» в легионе не бывает, каждого «тыловика» в любой момент могут предупредить за пару дней и отправить в командировку в любую точку земного шара.

И, разумеется, солдату положен оплаченный отпуск: сорок пять дней в году. Легионер, не собирающийся отправляться за границу, безусловно, может провести отпуск во Франции. Такие учреждения, как Центр отпускников Иностранного легиона «Мальмуск» в Марселе и Центр приема и отдыха Иностранного легиона, находящийся в 30 километрах восточнее Марселя, позволяют принять легионеров-отпускников в замечательных, комфортных условиях. В отпуск — пожалуйста, но только при соблюдении определенных условий. Чтобы получить разрешение на поездку за границу, либо на родину, либо в третью страну, легионеру прежде всего надо иметь удостоверение личности своей страны, служить он должен под настоящей фамилией и военная ситуация должна быть урегулированной. Кроме этого, ему надо будет получить разрешение от командования. Некоторые направления подвержены ограничениям «по соображениям безопасности».

Легионеры давно уже живут не в тюрьмах-казармах с рядами двухъярусных скрипучих коек, а в комнатах по двое. Никто никого не расселяет насильно: каждый выбирает себе соседа по комнате в силу личных симпатий: после «учебки» принцип «франкофонского» репетитора при иностранце больше не используется. Через пять лет службы и истечения срока действия контракта легионер вправе покинуть армию. Может и остаться, продлив контракт на полгода, год, три года или очередные пять лет.

Для кадровых военных-иностранцев, пришедших служить во Французский Иностранный легион, издавна действует правило — их сильно понижают в звании. Хрестоматийный случай, когда русский боевой генерал мог рассчитывать только на звание рядового. Другой известный случай — когда рядовой Пешков дослужился до генерала. Все зависит от времени и ситуации, но традиционно офицерские должности в легионе занимали и продолжают занимать французы — выпускники элитных военных школ, хотя 10 процентов офицеров вышли из рядовых по выслуге лет или благодаря способностям, проявленным в легионе.

Присвоение очередных званий легионеру подчинено определенным правилам, — рядовой после двух лет службы может начинать мечтать о капральских лычках, а после шести — рассчитывать на звание старшего капрала — капрал-шефа. Отслужив три года в капральском чине, можно получить звание сержанта. Через три года сержантом — сержант-шеф, а еще через три — унтер-офицер, по-французски «аджюдан». Все «аджюданы» — выходцы из рядовых. По статистике сегодня из четырех рядовых легионеров один обязательно дослуживается до «унтера». Четыре года удачной службы — и есть шанс претендовать на звание «аджюдан-шефа», то есть старшего унтер-офицера. А вот стать «мажором» — главным унтер-офицером уже не так просто. Для этого нужно отслужить от 14 до 25 лет и пройти либо по конкурсу среди «унтеров» или стать им по выбору командования. Разумеется, все эти продвижения происходят только в мирное время — во время войны карьера делается значительно быстрее из-за потерь.

Непосредственным управлением личным составом в легионе занимаются «сузофицеры». По уровню ответственности я бы сравнил их с нашими прапорщиками. «Сузофицерами» легионеры становятся в случае успешного окончания сержантской школы. Так же как и у нас, прапорщики должны окончить школу прапорщиков.

Но во Франции у «сузофицеров» есть возможность карьерного роста. Начиная от капрал-шефа, есть еще пять «сузофицерских» чинов — сержант, сержант-шеф, адъютант, адъютант-шеф, «мажор». У нас — лишь прапорщик и старший прапорщик. Если мы хотим иметь в России профессиональную армию, то первым делом нужно создать такую же мощную прослойку унтер-офицеров, как в легионе. Это база, основа, благодаря которой так успешно функционирует Иностранный легион. Это те люди, которые накапливают и передают боевой опыт.

В сержантскую школу легионеров отправляют лишь по окончании пятилетнего контракта, а иногда и позже. Причем далеко не всех подряд, а лишь тех, кто пользуется заслуженным авторитетом, обладает хорошим здоровьем, интеллектом и будет служить настоящим примером для молодых легионеров. «Сузофицеров» легионеры уважают и боятся гораздо больше, чем офицеров, прибывших из военных училищ.

За 8–15 лет службы сержанты — командиры групп и адъютанты — командиры «секционов» набирают колоссальный боевой опыт. Ведь легион участвует практически во всех военных операциях НАТО и ООН по всему миру. Каким образом сержанты передают этот опыт молодым легионерам, какие тренировки проводятся в этом направлении — рассказывать слишком долго. Скажу лишь то, что ежедневное общение с такими людьми уже дает очень многое для молодого солдата.

И все же большинство выпускников Четвертого учебного полка не прощаются с ним навсегда. Те, кто после истечения первого пятилетнего срока службы решают остаться в легионе еще на какое-то время, нередко возвращаются в Кастельнодари уже в ином качестве — «велитами», как по старой привычке в легионе называют тех, кто пришел сюда на курсы «повышения квалификации», то есть получить воинскую специальность. Служба в частях выявляет не только способности, но и наклонности солдат, заставляет их стремиться к совершенствованию в своей работе. Кто-то начинает ощущать в себе склонность к штабной работе и приходит учиться на секретаря, бухгалтера или специалиста по компьютерной технике. Такая профессия всегда поможет выиграть любой конкурс на «гражданке», а служба в легионе только придаст большее значение при выборе кандидатов. Кому больше по душе связь, становится связистом, учится работать на рациях разных типов, не забыв и про «морзянку», становится техником связи со знаниями на уровне инженера или готов стать оператором целого узла связи. Есть возможность стать просто хорошим мастеровым — автомехаником, автомобильным электриком, маляром или кузовщиком, слесарем-мастером по металлам или специалистом-оружейником, который способен быстро устранить поломку любого вида вооружений. Особой популярностью среди легионеров пользуются специальности, связанные с вождением легковых, грузовых и многотонных фур, автобусов и специальных строительных и инженерных машин. В «учебке» можно стать еще и фельдшером, фотографом или видеооператором, поваром, музыкантом или тренером по физкультуре.

Но это — «мирные» профессии. Пишут рапорты начальству с просьбой направить в эту «академию» и те, для которых война стала основным ремеслом в жизни, и они хотят быть снайперами, механиками-водителями бронемашин и танков. Служить минерами и подрывниками в отрядах коммандос. Отвечать за гранатомет в отделении, знать о нем все и истреблять танки.

Один из легионеров рассказывал: «Мой друг Роша, француз, с которым мы вместе окончили «учебку» и попали в парашютный полк, до этого три года отслужил в профессиональном полку альпийских стрелков. Он уже успел стать сержантом, но демобилизовался и вскоре вступил в легион простым рядовым. Он говорил мне, что когда ездил в своей машине по городу, то в салоне у него звучала только одна кассета — записи хора, исполняющего боевые песни легиона. Служить в нем для него, как и для многих французов, — большая честь, и это не пустые слова. Когда сталкиваешься с подобными проявлениями, сам со временем начинаешь проникаться теми же чувствами и искренне гордиться тем, что ты — легионер. Конечно, многие поначалу разочаровываются, но те, кто выдерживает первое трудное время, становятся настоящими патриотами легиона, уверенными в том, что легионеры — самые лучшие солдаты в мире».

Легионеры — не патриоты Франции, а патриоты своего легиона. В нем существует отработанная, строгая и универсальная система действий, единая для всех подразделений. Она включает в себя способы и правила взаимодействия между собой бойцов и их действия при прохождении улиц, штурме домов, продвижении по лестничным клеткам, коридорам, при вхождении в комнаты, при пересечении углов и препятствий. Все строго отрепетировано — действия «компании», «секциона», группы, «биномов». Действовать вне этой системы, применяя свой личный боевой опыт, бессмысленно, а в бою — преступно. Поэтому опытные военные из других стран имеют мало шансов воспользоваться своими знаниями и опытом в легионе. Здесь, как говорится, монастырь со своим уставом, изменить который не удастся никому. В этом весь конфликт между легионом и опытными военными. В легионе плевать на ваш опыт.

Как уже говорилось, заработать французское гражданство не так уж сложно — достаточно отслужить первые пять лет и получить хорошую характеристику. И не обязательно потом продлевать договор с легионом — на свободу с чистой совестью и новым паспортом отпустят без вопросов. Получив вожделенный французский паспорт и став «гражданином Европы», легионеры из СНГ начинают подумывать о том, что пора уже начинать обустраиваться на гражданской почве. Но не в России, а здесь, во Франции. Быть французом легко и приятно, но стать им совсем непросто. Вы, ваши дети и внуки будут лишь приживалами в чужой стороне. Только правнуки смогут по праву считать себя настоящими французами.

Если действительно решено стать французом — вступай в Иностранный легион. Но помни, что здесь действует принцип: «Француз не по крови, а по пролитой крови». А значит, если не повезет, то тебя могут убить. Если еще больше не повезет, то покалечат так, что всю свою оставшуюся убогую жизнь проведешь на госпитальной койке или среди инвалидов в Полубье, и тогда, быть может, то прошлое, от которого ты отказался ради будущего и вступил в легион, станешь вспоминать как лучшие годы своей жизни. Готов ли ты к этому, кандидат? Впрочем, все это пустые слова: чужой опыт ничему не учит… и Французский легион никогда не испытает недостатка в рекрутах, так же как и римские легионы две тысячи лет тому назад. В любом случае, «попот» — дружеская попойка на прощание тебе обеспечена, так же как и кегля: от маленькой латунной, размером с ладонь, до настоящей «кеглищи», прихваченной в каком-нибудь кегельбане. Ее размер выберут твои товарищи, потому что это «дембельская» вещь. Ее получает всякий, кто однажды покидает французскую армию.


В конце пути

Служба в Иностранном легионе оставляет след на всю жизнь. Принцип ГРУ, придуманный Виктором Суворовым, когда «вход рубль, выход — два», можно применить и к легиону, если рубли пересчитать на евро… разница лишь в том, что заставлять тебя остаться никто не станет. Ты пришел сюда добровольно и по истечении срока контракта волен уйти. Или остаться надолго, возможно, и навсегда.

В легион не просто вступить, еще сложнее забыть службу в его рядах. Нынешние французы отличаются друг от друга отношением к своей стране: одни не могут прожить без нее и быстро возвращаются из любой другой, непохожей на их собственную. Другие, наоборот, могут жить где угодно, только не во Франции — там, где все так непохоже на «милую Францию». Первые очень далеки от нас, вторые нам гораздо ближе по духу. А третьи — это легионеры, которые не могут жить нигде, кроме своего легиона.

«Лежьонер ан жур — лежьонер тужур» («Однажды став легионером, остаешься им навсегда»), И это не просто солдатская присказка: уволившись из легиона, ты все равно остаешься членом большой солдатской семьи, этого мужского братства. Если что-то не сложится на «гражданке», то в старости или по болезни ты всегда можешь вернуться в Иностранный легион… Здесь тебя ждут. Случается, что это — единственное место на всей Земле, где тебя ждут.

…Майор Дагийон ведет казенную «реношку» Первого полка как истинный танкист: лихо и уверенно. Девятнадцать лет он отслужил в бронетанковых войсках и счастлив, что перевелся в легион. Когда он говорит о нем, то его темные бретонские глаза начинают сверкать, как у юноши, рассказывающего о своей возлюбленной. Обань остается позади. После гонки по шоссе влетаем в уютную долину среди невысоких гор. И тут майор сбавляет ход и вальяжно откидывается в водительском кресле. С блуждающей улыбкой на губах осматривает окрестности Ориоля и говорит: «Вам тут понравится».

Узкая дорожка петляет среди кипарисов. Еще поворот и за кипарисами проглядывают стены небольших домиков поместья Де-Вед (Le Domaine de Vede) — это и есть Дом легионера. Дом ветеранов. Мы — на месте.

Приют для стариков-легионеров открылся еще в 1933 году. После многотрудной войны в Северной Африке Марсель тогда наводнили «клошары с орденами» — так тогда прозвали в городе легионеров-ветеранов без определенного места жительства. Франции эти солдаты были уже не нужны. Они уцелели во всех битвах и переболели всеми тропическими болезнями, похоронили всех своих товарищей, а теперь у них не было ни денег, ни семьи, ни дома. Только награды да воспоминания, которые они топили в красном вине.

Марсельцы видели, что эти опухшие от пьянства, дурно пахнущие и что-то бессвязно бормочущие старики в лохмотьях формы — старые солдаты. Сочувствовали, но сторонились. Горожане знали, что легионеры подыхают на пристанях Марселя. Все понимали, но ничего не делали: во Франции, также как и в России, обыватель привык, что все социальные проблемы должно решать государство, а их это не касается.

Узнав о бедственном положении своих верных солдат, опустившихся сегодня «бомжей с медалями», командующий легионом генерал Ролле бросился хлопотать о приюте для ветеранов. Для того чтобы понять, чего стоило Ролле добиться обустройства стариков, достаточно хотя бы раз столкнуться с отлаженной и смазанной веками системой французской бюрократии: как только им попадает твое дело, так все винтики, болтики и шестеренки старой машины работают с точностью хронометра. Но вся проблема в одном: как попасть внутрь этой машины. Ролле этого добился, и весь механизм пришел в движение.

В живописной долине в сорока километрах от Марселя правительство купило для легионеров старое поместье и четыре гектара земли, где и построили странноприимный дом. Ветеранов с затянувшимся «кафаром» собрали по всем причалам порта, вытащили из-под мостов и доставили сюда. Они снова были вместе! А что сказать друг другу, они знали, главное — быть услышанными.

Сегодня в этом приюте 70 отдельных комнат. Клуб. Прачечная. Бар. Медпункт. Столовая. Магазинчик.

На тенистой площадке перед баром за столиками сидят несколько ветеранов и азартно играют в какую-то настольную игру. Бар насквозь пропитан запахом холодного пепла: такой бывает только в комнате злостного курильщика. За оцинкованной стойкой шестидесятых годов — такую редко теперь увидишь во Франции — возвышается носатый и худой немолодой бармен, напомнивший мне карикатуры на де Голля. На стене над его головой — телевизор, звук включен на полную громкость. Но никто ничего не слышит и никуда не смотрит. Завсегдатаи, ежедневные и единственные посетители этого странного старомодного бара, заняты более важным делом: в клубах сигаретного дыма они о чем-то упорно спорят за бутылкой «легионерского» вина. По отдельным репликам становится ясным, что речь идет вовсе не о футболе. И уж точно не о политике — она не интересовала легионеров никогда, даже на пенсии. Почему? У них есть свои командиры, которые отдают им приказы, а у их командиров — свои начальники, которые и придумывают, куда на этот раз послать легион. Зачем же тратить время на то, что все равно не дано изменить? Когда прикажут, тогда и начнем менять течение чьей-то неугодной Франции политики, на жаре или в холоде. Так о чем они спорят? Кажется, о войне, но отсюда толком не разобрать…

 — А что это они в вашем баре курят? — ехидно спрашиваю я бармена. — Теперь во Франции, как в Америке — курить повсюду запрещено…

 — Так они же у себя дома! — было мне ответом.

Поселиться в Ориоле может всякий, кто служил в Иностранном легионе. Для этого нужно лишь представить свою служебную характеристику, которую каждый легионер получает перед увольнением. Паспорт. Если у ветерана-иностранца нет вида на жительство во Франции, то без лишних проволочек его сделают тут же, на месте. И еще нужно платить 650 евро в месяц, но жить за эти деньги на всем готовом. Самостоятельно передвигаться. И быть холостяком. Или считать себя таковым и жить одному…

В этом «доме» не работают, а просто доживают в приятной и привычной компании близких по духу людей. Среди тех, кому всегда можно сказать: «А помнишь?»

Не стоит думать, что здесь нашли свое последнее пристанище только те, кому не повезло в «гражданской» жизни: брошенные всеми старики. Сюда уезжают не только вдовцы и одинокие, есть и те, кто предпочитает обществу детей, жен и внуков жизнь среди тех, с кем прошла юность. Живет здесь и некогда модный продюсер. Светское общество Ривьеры, яхту и виллу на Лазурном Берегу он в конечном счете сменил на прокуренный бар Дома легионера.

Умирать старые легионеры тоже предпочитают здесь. Недавно ушел из жизни один старик. У него был рак в последней стадии. Его хотели положить в больницу. Он отказался. Сказал, что хочет умереть среди своих. Начальник приюта, тоже старик — полковник в отставке, держал его руку в своей до последнего вздоха умирающего товарища.

Что же делать старому солдату, который болен, всеми покинут, но у него нет 650 евро в месяц на комфортную старость среди братьев по оружию в Доме легионера? А таких одиноких и полусумасшедших стариков много в сытой и веселой с виду Франции. Они никому не нужны, и если не найдется среди соседей человечных людей, то о его смерти узнают только тогда, когда из-под двери просочится запах разложения.

До разгрома в Индокитае судьба покинувших легион по выслуге лет, по ранению или болезни снова перестала волновать французов. К тому времени уже успешно работал Дом легионера… Но каждая новая война во спасение разваливающейся империи приносила не только длинные списки убитых, но и живых, хотя и израненных свидетелей надвигающегося краха. Примерно с тем же столкнулись американцы во Вьетнаме, когда молодые люди в инвалидных колясках раздражали Белый дом: их увечность и возмущение были не просто укором бессмысленной войне, а платой за глупую веру в миссионерскую роль своей родины. Рядовым легионерам было еще хуже: у них не было ни дома, ни семьи, а их единственной родиной оставался легион. Им больше негде жить так, чтобы не чувствовать себя никому не нужными. Изгоями в стране, за которую они воевали. Вместить их Дом легионера уже не мог, да и не все были способны платить за свое содержание.

«Ты не бросаешь своих никогда: ни в бою, ни в жизни», — гласит пункт в «Кодексе чести» легионера. К чести командования легиона и Министерства по делам войны, об этом помнили. Своих не бросили в мирной жизни: в пятидесятые годы легион купил землю в живописной долине на фоне гор в Полубье, что в 30 километрах от Обаня. И вот, наконец, в 1953 году у подножия горного хребта Сен-Виктуар в Провансе Министерство по делам войны приобретает участок земли с фермой и передает его в пользование Иностранному легиону.

Но речь не шла только о том, чтобы куда-нибудь определить инвалидов и надолго забыть о них, как это случалось с инвалидами Великой Отечественной, когда их свезли на Валаам, в монастырь, предоставив самим себе и водке. Легионеры строили дом для тех, кто уже никогда не сможет вернуться к себе на родину по политическим причинам: сбежавшие из социалистического лагеря венгры, чехи, поляки и немцы из ГДР вряд ли могли рассчитывать на радушный прием у себя дома. Так же как и бывшие пленные русские и нацисты, служившие в СС.

Полубье — место необычное, еще во времена римского владычества здесь располагалась вилла и велось большое хозяйство. С помощью акведука, остатки которого сохранились до нашего времени, вода для орошения виноградников и полей доставлялась с гор. В Средние века на месте римской виллы стоял большой деревенский дом с обширным хозяйством. В его подвалах хранились бочки с вином — поэтому в конце XIX века именно здесь построили по моде той эпохи трехэтажный дом из песчаника с двумя башенками — «шато» в миниатюре.

Сегодня в нем разместился Музей униформы — филиал Музея истории Иностранного легиона. Здесь на двух первых этажах собраны форма, вооружение и снаряжение легионеров за все годы существования легиона. Удивительно, но экспонаты не извлечены из запасников, в прошлом — это частная коллекция. Один энтузиаст, отнюдь не легионер, начал собирать все, что связано с обмундированием легионеров, еще в 1960-е годы. А затем передал дело всей жизни в дар легиону. И ничего не попросил взамен.

В музее всего один смотритель — тоже легионер-ветеран. Он не станет следить за вами, пока вы будете переходить от одной витрины к другой, рассматривая кепи времен Крымской войны или тропический шлем кампании в Судане. Умиляться искусной гравировке на офицерской фляжке, сделанной в подарок любимому командиру кем-то из солдат по просьбе всей роты. Удивляться грубым окопным поделкам легионеров Великой войны — за такими теперь гоняются коллекционеры и антиквары.

Прогулка по этому музею не только погружение в европейскую историю последних двух столетий, но и путешествие вокруг света: длинный сахарский шарф кочевника шеш соседствует с соломенной шляпой времен мексиканской авантюры, а дополняют картину норвежские снегоступы. Все эти вещи когда-то носили легионеры.

Страсть к коллекционированию, то есть к сохранению бытовых предметов — свидетелей прошлых будней своего народа, — это первый признак культуры нации. В этом смысле англичане впереди планеты всей. Потеряв свою империю, они сохраняют материальные свидетельства ушедших поколений, которые дают импульс новым. Французам в этом смысле повезло меньше — они, также как и мы, однажды совершили революцию и быстро избавились от собственного прошлого, но опомнились гораздо раньше нас. В обстановке знаменитых замков Луары вряд ли вы найдете сегодня хотя бы один предмет, действительно принадлежавший их бывшим хозяевам. Все было растащено или сожжено восставшим народом. Судьба французских «шато» в точности отразилась в разорении русских «дворянских гнезд» спустя сотню лет с небольшим… Увы, чужие революции никого не учат.

А вот современные добровольные эмигранты, которых никак нельзя сравнивать с беженцами из «красной России», такие же, как и русские нувориши: люди, сознательно лишившие себя прошлого. Они не пожелали взять в свою новую квартиру ничего из того, что было сделано поколениями их предков. Оттого и стены — белые. Каждый предмет на ней — состояние. Но все это не имеет к ним никакого отношения. Только к их деньгам…

Сегодняшние русские во Франции вынуждены приспосабливаться к другой стране, которую они теперь считают своей, хотя она таковой никогда для них не станет, как бы они ни старались. «Первая волна» эмиграции вывезла с собой кусочек России во Францию, все последующие оставляли ее за порогом новой Родины.

Легионерам проще. Они не эмигранты, а солдаты. Их родина — легион. А значит, его история — это их личное прошлое. Здесь говорят так; «Ubi Legio, ubi Patria», то есть «где Легион, там и Родина».

Легионерам теперь принадлежат 13 гектаров виноградников, оливковые рощи, поля, засеянные ячменем и пшеницей, плантации чеснока. Вокруг растут вековые дубы и сосны.

Есть и ферма: от прошлых хозяев в распоряжении бывших солдат остаются бараны, свиньи, куры, фазаны. А на своей пасеке — мед. Общая площадь владения — 220 гектаров.

Первым начальником Дома инвалидов стал командир батальона Рош. Свою миссию он выразил словами: «В первую очередь — это бой, потом — работа, а затем — братство и товарищество».

Новоиспеченные «помещики» берутся за дело: немцы сапожничают, русские становятся пастухами. Валлонцы и испанцы — камещиками.

Уже построен современный зал с тренажерами, где инвалиды могли поддерживать себя в хорошей физической форме, и мастерские. Казалось бы, всё есть для начала новой жизни, но еще нет самого главного: дома. Своего дома.

Легионеры берутся за строительство. По мысли архитектора, их новый дом будет выглядеть так: длинное двухэтажное здание в форме полусферы, с классическим портиком в центре.

В работе участвуют все: офицеры и рядовые в свободное время от службы время приезжают в Полубье работать на стройке, бесплатно.

Всё делается искренне, с воодушевлением и энтузиазмом. Даже инвалиды, получившие увечья в Индокитае, стараются быть хотя бы чем-то полезными на стройке. Никто не хочет остаться в стороне: это общее дело, нужное не только себе, но и тем, кто будет после нас.

Вскоре на площадке, откуда видны пологие горы, возникает здание из песчаника, длиной 210 метров, с лоджиями, где 180 инвалидов могут разместиться в комнатах на двоих, взяв с собой все свои привычные вещи, которых у солдат совсем немного… Тогда, в 1955 году, там живет только 120 легионеров самого разного возраста двадцати национальностей. С самыми разными недугами — от ампутаций до лихорадок и малярии. Те, кто нуждается в уходе, получают его со стороны медперсонала.

Дорожку между старой виллой, где расположился Музей истории, и полукруглым корпусом, где живут ветераны, кто-то в шутку назвал «Елисейские Поля» и даже привинтил к старой каменной изгороди табличку… как в Париже. Только ли в шутку? Ведь именно на Елисейских Полях, по верованиям древних римлян, обретают покой души героев.

На дворе — 1955 год. Уже началась следующая война. Теперь снова в Северной Африке. У нее будет много жертв… И первой станет сама Франция. Которая уже больше никогда не будет такой, как она была до схватки в Алжире…

Дом инвалидов находится в подчинении старшего офицера. У него есть заместитель, тоже офицер. Администрация отвечает за прием и размещение ветеранов. Ведет учет инвалидов, в том числе умерших. Поддерживает контакт с семьями, близкими и родными ветеранов, если таковые у них имеются. Если медицинской помощи на месте недостаточно, то больных ветеранов госпитализируют в две «закрепленные» больницы в Марселе и в Тулоне. Для ветеранов всегда найдется место.

Для того чтобы поселиться в этом приюте, денег не нужно: сюда попадают именно те, у кого их совсем нет. Единственно, совсем уж «тяжелых» сюда не берут: нужно хотя бы передвигаться самостоятельно.

Иногда о том, что где-то есть больной и бедный легионер, сообщают социальные работники или просто сердобольные соседи. И тогда стариков забирают легионеры и привозят сюда. Формальности на приеме сведены к минимуму: нужно иметь результаты последнего медицинского освидетельствования, а главное — «сертификат о хорошем поведении» — характеристику, которую каждый легионер получает, покидая его ряды. Это не только билет на «гражданку», но и пропуск обратно в легион. Есть и еще условия: жить холостяком, то есть одному. Участвовать в общественной жизни Дома инвалидов и соблюдать правила внутреннего распорядка.

В распоряжении пенсионеров клуб, в котором настольные игры, зал с креслами и телевизором и библиотека со свежими газетами, журналами и книгами.

Дееспособные ветераны работают в керамической и переплетной мастерских. У переплетной мастерской всегда есть заказы: старинные книги или просто сильно потрепанные пальцами читателей. Заказы из библиотек Марселя и других городов Прованса постоянно приходят в Полубье. Как все хорошие мастера, легионеры-инвалиды работают неспешно, но добротно. Прессы и станки используют еще те, что появились здесь в середине 1950-х: таких теперь не сыскать! Да и библиотекарям так приятно заботиться о скромных заработках старых солдат.

В керамической мастерской делают «легионерские» сувениры, которые охотно покупают туристы и легионеры на пенсии: грубоватые вазочки и тарелки, гипсовые фигурки солдатиков, подсвечники в виде «белого кепи» и пепельницы. Правда, «подсвечник», как значится в прейскуранте, используют тоже как пепельницу: настоящие солдаты не любят пафос и всегда готовы сами над собой смеяться.

Продукция мастерских продается тут же — магазинчик рядом. Помимо керамики, в нем можно купить другие сувениры: майки и брючные ремни с символикой легиона, зажигалки, книжки о легионе, значки полков и вино с местных виноградников. На память покупаю значок в виде «южного креста» зеленого цвета с черной пушечкой на фоне красной «легионерской» гранаты: второй батальон сахарского моторизованного отряда. Старичок-продавец, судя по акценту, немец, с одобрением смотрит на мой выбор и вдруг говорит:

 — А знаете, месье, этого подразделения ведь больше нет… и уже давно!

 — А почему?

 — Идея была в том, что легкие пушки и крупнокалиберные пулеметы устанавливались на машины. Своим огнем из второй линии они должны были поддерживать первую… Не прижилось.

 — Что так?

 — Мы, легионеры, не привыкли быть во второй линии. Только в первой, месье.

Весь доход от продажи сувениров, изделий керамической мастерской, переплетенных книг и проданного вина идет на содержание ветеранов. И по дороге в кассу приюта за полвека не пропал ни один сантим — это тоже дело чести легиона.

Сегодня легиону принадлежит уже не восемнадцать, а все сорок гектаров виноградников: на них трудятся те, кому здоровье еще позволяет. Легионеры производят красное, белое и розовое вино под контролем знаменитой марки «Cote de Provence», а продает его тоже свой, легионерский «кооператив Полубье».

Говорят, поначалу вино было совсем плохим. Но затем специалисты-виноделы добровольно и бесплатно помогли легионерам вырастить хорошую лозу. Теперь сорт «Esprit du corps» («Дух подразделения») и «Baraka» («Удача» — любимое словечко легионеров) вполне можно пить. Во Франции за те же деньги легко найдется вино и получше, но французы покупают бутылки сухого вина с человеком в белом кепи на этикетке не только из-за вкуса и уважения к легиону, а в помощь старикам.

Для того чтобы понять, что значит это место для легионера на пенсии, стоит вспомнить историю жизни старшего капрала легиона Зигфрида Фрейтага, более известного как майор Люфтваффе, воздушный ас по кличке «мальтийский лев», на счету которого было 102 сбитых самолета.

Зигфрид родился 10 ноября 1919 года в северной части Польши, в Данциге (Гдыня), в семье пивоваров. Отцовский дом стоял возле аэродрома Лангфюр, что и определило судьбу мальчика: его призванием было небо, а не пивные бочки. Приход к власти Адольфа Гитлера и установление в стране национал-социализма дали ему, так же как и тысячам других молодых немцев, осуществить свои самые смелые мечты, а так бы и варил пиво до самой смерти, как его отец. Нацисты умели работать со своей рабочей молодежью. В 1939 году он успешно заканчивает летную школу. Мечта сбылась: он в кабине своего ME-109 — лучшего истребителя в мире, которому нет равных в небе. А далее победы в воздухе, слава и награды на земле. Бои над Ла-Маншем во время «битвы за Англию» в 1940-м, Греция зимой 1941-го, «блицкриг» в России: в августе 12 сбитых русских самолетов, в октябре — 19, в ноябре — 26 сбитых «иванов». Аса перебрасывают на средиземноморский театр боевых действий. Цель — Мальта. Временное затишье в воздухе, когда немецкие эскадрильи отвлеклись на командировку в Россию, заканчивается. По воспоминаниям английских летчиков, воздушные бои над Мальтой по своей жестокости превосходили бои во время «Битвы за Англию». Свой список побед ас доводит до полусотни, а товарищи теперь называют гауптмана не иначе как «мальтийский лев». Война в пустыне, затем награждение в 1943 году «Золотым крестом», а вскоре после этого — разбирательство по приказу Геринга из-за ретирады истребителей перед бомбардировщиками союзников в Италии. Оправдан. Возвращается в строй, но вскоре его сбивают. Летчик цел и снова в воздухе. Теперь его эскадрилья базируется в Экс-ан-Провансе: бои идут уже на севере Италии. В тот день, когда союзники входят в освобожденный Рим, Фрейтаг сбивает свой сотый самолет.

Летчиков перебрасывают в Голландию: Зигфрид участвует в операциях под Архаймом, когда союзники решили закончить войну одним ударом — «к Рождеству». Затем — Чехословакия и плен. Ас оказывается в руках американцев в баварском городке Регенсбург. Победители используют его как переводчика, а потом отпускают…

Судьба Фрейтага — это отражение стремительного взлета и быстрого падения «тысячелетнего» Третьего рейха. Она настолько типична для талантливой немецкой молодежи, что он стал прототипом главного героя фильма «Звезда Африки», когда в шестидесятые годы прошлого века в побежденной Германии стали робко, с оглядкой на мнение победителей, пытаться осмыслить случившееся при Гйтлере с нацией и страной. Правда, по воле авторов фильма, герой погибает в Северной Африке.

Но судьба человека не укладывается в хронометраж художественного фильма. Освобождение из плена стало испытанием: он был совершенно один в этом мире. Все близкие Фрейтага погибли под бомбами союзников-освободителей еще во время войны. Все имущество семьи конфисковано новым польским правительством, ведь немцы — значит «фашисты», да и название его родного города теперь непривычно для слуха — Гдыня. Он идет работать на шахту в Германию. Затем устраивается техником в автомастерскую. Потом работает шофером такси. Не трудно себе представить, что испытывает за баранкой такси человек, родившийся с крыльями авиатора.

В 1952 году «сбитый жизнью» летчик вступает рядовым в Пятый пехотный полк Французского Иностранного легиона. После подготовки в Сиди-Бель-Аббесе его, как всех, отправляют на войну в Индокитай. И здесь он уцелел. Не погиб и в песках Алжира. Затем он служит в 13-й полубригаде в Джибути. Пилоту трудно однажды спуститься с небес и почувствовать под ногами ту самую землю, над которой столько раз проносился на своем «мессершмитте»…. Срок дослуживает в административном Первом полку, а в 1971 году старший капрал Фрейтаг в возрасте 52 лет с отличной характеристикой увольняется из легиона. Ему снова некуда идти: для достойной жизни в Германии, где имя его не забыто, нет средств — в походах не нажил. Польша уже совсем другая страна, где ему лучше не появляться: могут и судить за то, что когда-то честно служил своей стране. И он едет в единственное место, где его по-настоящему ждут, — в Полубье. К своим товарищам легионерам из приюта для бедных. Там, где Легион, там и Родина.

Люди, для которых война стала не призванием, как для наемников, а всего лишь профессией, смерть воспринимают иначе. Примерно также, как и врачи. Недалеко от Полубье легион получает участок на местном деревенском кладбище. «Каре» — так в легионе принято называть место последнего упокоения солдат. Там однажды все встречаются вновь.

«Понимаете, лежать на обычном кладбище, это… как же вам объяснить, простите меня, но это… как валяться на помойке… — говорит мне начальник Дома легионеров полковник в отставке, — поэтому даже и после смерти мы должны быть вместе, в одном месте. И нам всегда идут навстречу. Как-то мне пришлось хлопотать об устройстве нашего «каре» в Марселе. Чиновники из мэрии Марселя, прослышав, что легион просит для себя отдельный участок, возмутились: «Мест нет!» Участки расписаны на многие годы вперед! Прорвался к мэру города. Она — коммунистка, а они нас вроде как не особенно-то и жалуют… И тут в трубке слышу ответ: «Я понимаю… Для легиона место всегда найдем!»».

Двадцать пятого сентября 196 2 года на это кладбище был перенесен прах трех легионеров: командующего Ролле, принца Ааге Датского, отдавшего легиону 17 лет жизни, и рядового Хайнца Циммермана — последнего легионера, павшего в алжирской войне.

Русских легионеров эпохи лихолетья в этих домах призрения нет: слишком молоды, да и судьба пока уберегла их от увечий и ранений. Но кто знает, не придется ли им однажды вернуться сюда, в новую семью — в легион? Франция дала им это право.



Глава четвертая
НЕ БОЕМ ЕДИНЫМ ЖИВ ЛЕГИОН

Легион — особый мир. Особое государство. Со своим правовым порядком, отличающимся от всякого другого, со своим бытом, едва ли где-нибудь еще повторимым, со своими подвигами и «преступлениями», о которых мало кто знает.

Легионер Николай Матин, 1920 г.

Правила похожи на религиозные обряды: они кажутся нелепыми, но они формируют людей.

Антуан де Сент-Экзюпери. Ночной полет


Традиции в легионе

Накрахмаленная скатерть. Стол, за которым может с легкостью разместиться вся «компани» — целое отделение. Тарелки хорошего фарфора. Остро заточенные столовые ножи и удобные мельхиоровые вилки. Куверты накрыты безупречно, с учетом всех тонкостей дипломатического протокола. К месту возникает бесшумный официант — малаец в белых перчатках и форме легионера. Это просто ежедневный обед в офицерском собрании…

За низким забором — XXI век, но у меня возникает ассоциация: крепость на краю Татарской пустыни. Обед офицеров у полковника. «Дежа вю», хотя все это придумал Дино Буццати за полвека до нас. Время в легионе не останавливается, его течение переосмысливает прожитые жизни легионеров и передает ключ накопленного опыта в руки новых поколений. Иначе как создать легенду? Твои предки, отцы и деды, тоже были верны строю и государю. Считали дело своей жизни нужным и полезным и видели в этом радость. А дальше — каждый приступает к этой задаче по-разному: один подчиняется приказу, а сам в глубине думает иное и тем самым перед собой оправдывается; другой — находит зерно истинного и берет на себя груз ответственности за содеянное, а не пытается трусливо разделить ее с другими.

Старые стены здания офицерского собрания гулко разносят мужское хоровое пение. Поют гимн легиона.

 — Оркестр репетирует? — интересуюсь я.

 — Нет, кто-то убывает к новому месту службы. Это — «попот». Традиция…

Пока легионер-официант жонглирует тарелками при перемене блюд, мы выходим на улицу со своими бокалами пива — покурить. Обед с 13 до 14 — традиция. Но не только в легионе, а во всей Франции. Я подначиваю своих сотрапезников: если враг вздумает напасть на Францию, то делать это нужно только с тринадцати до четырнадцати, пока вся страна сидит в ресторане. «Верно, но только, пожалуйста, не перед десертом!» — парируют офицеры.

Мимо пробегает молоденький лейтенантик.

 — Как «попот» прошел? — окрикивает его старший по званию Моррель.

 — Чудесно, мон коммандан. Вот! Подарили товарищи на память! — сияет от удовольствия лейтенант, почти мальчишка.

Он протягивает нам свой подарок — флажок своей роты в рамке, который заберет с собой, отправившись завтра к новому месту службы. И таких разных подарков от товарищей за годы службы накопится немало.

«Попот» — это одна из главных неофициальных традиций легиона. Этим словом называют проводы легионера к новому месту службы. Или просто общий сбор офицеров в полковой праздник. Награждение. Да и мало ли найдется причин, чтобы собраться славной компанией?

Кто придумал этот ритуал, уже никто не помнит, но никогда легионеры не покидают часть без того, чтобы устроить «попот», «проставиться» по-нашему. «Убывающему» полковые товарищи обязательно вручают подарок на память о совместной службе.

За всю долгую историю существования Иностранного легиона в нем так переплелись традиции, что уже трудно разделить, что происходит официально, «с дозволения начальства», а что придумали сами легионеры. Начальство теперь ко многому относится с одобрением и не прочь принять участие в потехе.

Французы с удивительно трогательным вниманием относятся к сохранению своей национальной самобытности, а значит, и традиций, но в отличие от англичан слово «традиция» они еще не превратили в «торговую марку» своей страны. Многих эта повсеместно подчеркиваемая собственная исключительность раздражает, но что поделать — таковы французы!

«Понятие традиции можно определить для нас как способ реагировать и думать из поколения в поколение. Для нас, легионеров, она превращается в завещание, которое мы получаем из рук наших ветеранов. В традиции отражена наша самобытность, наши личности, наши физические и моральные особенности», — пишет в директиве своему штабу командующий легионом в наши дни.

Если у полка нет традиций, то его будто и нет вовсе, пусть и стережет круглосуточно его знамя караульный на «посту номер один». Нет традиций, нет и морального духа: одна только изнурительная служба.

О сохранении своих традиций в легионе задумались еще в 1863 году — уже через три десятилетия после возникновения Первого полка. Престиж и боевой дух отряда — вот смысл бережного отношения к традициям и их передаче из поколения в поколение. Иногда трудно бывает различить грань между соблюдением возникшего когда-то в боевых походах обычая и праздником, потому что в легионе они давно уже тесно слились.

Это и празднование очередной годовщины боя в Камероне, и выученный наизусть каждым солдатом «Код чести легионера». Уважение к памяти павших и парадная форма. Гимн легиона и солдатские песни на разных языках. Галерея командиров, героически погибших во главе своего отряда: живописные произведения известных мастеров XIX века уживаются с портретами, сделанными самодеятельными армейскими художниками с фотографии. Выцветшие за века, увешанные орденами знамена полков. И смачный фольклор солдат со всего света — равноправная часть этого пантеона. И все же традиции легиона гораздо глубже коренятся в душах людей, чем все вместе взятые их внешние проявления. Она — в преданности легиону и друг другу на всю жизнь.

Легион — это «национальное меньшинство», островок в океане по сравнению со всей остальной армией. И как принято у всякого «малого народа», к сохранению своих традиций там относятся с особой тщательностью и щепетильностью. Продолжение традиций — это гарантия его самоидентификации, и в то же время — основа морали и этики легионеров. Именно традиции, а не внешние события всегда определяли ритм внутренней жизни Иностранного легиона. И самое удивительное, что легионеры всерьез относятся к соблюдению свода писаных и неписаных правил. И без всякой иронии, как бывает в войсках, где дневальные в казарме ежедневно заправляют «койку героя», не испытывая при этом особых эмоций к памяти павших.

Святые покровители

Святым покровителем всего Иностранного легиона считается святой Антоний.

Речь идет об Антонии Великом (около 250–356 годов), том самом, что уходил все дальше и дальше в пески, подальше от искушений. Его день в святцах — 17 января. На Востоке Антония почитают как отшельника и отца монахов, на Западе, напротив, — как чудесного целителя и покровителя многих профессий: крестьян, всадников, звонарей, корзинщиков, мясников и др. Его традиционно изображают с огнем, львом, Т-образным крестом, колокольчиками госпитальеров и поросенком.

Именно благодаря поросенку он и был выбран в «домашние» святые легиона… Раз есть «boudin» («кровяная колбаса»), значит, где-то рядом есть и поросята… Тем более что практически каждое формирование легиона имело свой свинарник.

Этому святому глубоко поклонялся подполковник Готье, который зимой 1944/45 года замещал командира Маршевого полка. А потом, в 1947-м, эту традицию подхватили солдаты, проходившие в его части службу, прежде чем отправиться в Индокитай или на Мадагаскар…

Кстати, многие легионеры завершают официальные письма следующим образом: «Et par saint Antoine: Vive la Legion! Veuillez agreer, mon General, l’expression de mes salutations respectueuses». («По благословению святого Антония: Да здравствует легион! Примите, мой генерал, выражение моего глубокого уважения». — В. Ж).

У каждого полка есть свой особый святой заступник. Святой Георгий (23 апреля) покровительствовал кавалеристам, а теперь — танкистам. Святому Михаилу (29 сентября) поклоняются парашютисты, святой Цецилии (22 ноября) — музыканты, а святой Варваре (4 декабря) — саперы. С 1984 года день святой Варвары считается официальным праздником двух саперных полков и отмечается всем легионом.

Вручение белого кепи

Символ Иностранного легиона — белое кепи — так просто не дают, его нужно заслужить. Традиция вручения белого кепи сродни принятию присяги в Советской или Российской армии. Происходит это только после того, как новобранец получил необходимые навыки и стал хотя бы немного похож на солдата. При внешнем сходстве ритуалов вручения белого кепи с награждением краповым беретом в российских внутренних войсках их не стоит путать. Разница в том, что кепи получают все, кто удачно прошел четырехмесячный курс общей подготовки в Четвертом полку в Кастельнодари и выдержал заключительный 48-часовой марш-бросок, а краповым беретом поощряют особо отличившихся по службе, например, за высокое мастерство в разбивании лбом кирпичей.

В основе традиции лежит старинный рыцарский ритуал посвящения, когда кандидат вставал на одно колено, а рыцарь возлагал на его плечо меч, нарекал рыцарем и наносил легкий удар по шее, в знак смирения, и вручал оружие. В более поздней интерпретации — это награждение плюмажем («казуаром») выпускников военной школы в Сен-Сире.

Кепи — фуражка цилиндрической формы — уникальный атрибут французской военной формы, хотя его крайне неудобно носить. А кепи белого цвета — отличительная черта Иностранного легиона и символ его доблести. Но кепи «побелело» только в 1946 году (до этого легионеры носили синие или красные кепи, как и во всех прочих частях сухопутной армии), когда с учетом специфики службы в пустыне и в тропиках у легионеров появился белый летний чехол, пристегивающийся к головному убору. Лишь в 1964 году частью формы легионеров стало белое кепи, а не кепи в летнем чехле. По этой простой причине спустя четыре года и появился ритуал вручения того, что сразу выделяло легионеров среди прочих солдат французской армии. 13 июня 1968 года начальник учебного отряда в Бонифаччио на Корсике подполковник Хансс впервые в торжественной обстановке вручил своим выпускникам белое кепи.

…Четыре недели напряженных учебных тренировок, испытаний на выносливость и изучения французского языка позади. Остается последний экзамен: Марш «Белое кепи» — марш-бросок на пятьдесят километров. Уложиться нужно в 48 часов. Кто не выдержит — не получит кепи и не станет легионером. Задача непростая, но редко кто с ней не справляется. В российской прессе можно прочитать много глупостей из уст бывших легионеров, в основном дезертиров, о невероятной сложности этого марша. С их слов он сравним разве что с выживанием в джунглях группы «зеленых беретов». В действительности все проще и человечнее: молодых солдат здесь не жалеют, но берегут. «…Все кандидаты дружно идут за командиром отделения (сержантом), под попечительством и надзором командира подотде-ления (капрала). Дистанция немалая, ноги натер — в машину. Малейшая проблема — к капралу. Компас только у сержанта, да и ему-то он не очень нужен, так как идет обычно весь взвод, да и местность знакомая», — свидетельствует легионер, старослужащий из Второго парашютного.

На церемонию вручения кандидаты выходят в полевой форме, нацепив эполеты от парадной формы. Правая рука согнута в локте, на ней лежит кепи. Кандидатов окружают ветераны или старослужащие. Каре с фланга замыкает оркестр. Командир полка осматривает шеренгу выпускников. Смотр окончен. Командир роты произносит краткую речь. Дает команду: «Ваши белые кепи надеть!» Один из легионеров выходит из строя и от имени своих товарищей произносит: «Клянемся служить с честью и верностью!» После чего командир части или кто-то из почетных гостей приказывает легионерам повторить вслух «Кодекс чести».

Теперь все они — легионеры.


Праздники легиона

Конечно, главный праздник для легионера — это выигранный бой, без потерь.

И все же во Французском Иностранном легионе два самых главных праздника: 30 апреля и 24 декабря. Один — это «Камерон», годовщина боя при Камероне в Мексике в XIX веке, а второй — Рождество.

«Камерон» — протез капитана Данжу

Основным официальным праздничным днем в Иностранном легионе считается 30 апреля — в этот день в 1863 году на асьенде Камерон в Мексике 63 легионера под командованием капитана Данжу, встав в круговую оборону, в течение десяти часов отражали бешеный натиск двух тысяч мексиканцев. Горстка иностранцев на жалованье против целой армии энтузиастов-патриотов! Патриоты предлагали им сдаться на почетных условиях. Контрактники отказались и предпочли смерть. Кто не погиб в бою, тот вскоре умер от ран.

На могилах легионеров рядом с местом боя вскоре был установлен скромный памятник. Уходя из Мексики, 27 февраля 1867 года легионеры прощались с павшими словами, произнесенными на их могиле генералом Жаннигро: «Мужественные наши братья по оружию, погибшие на поле чести… Ваш героический подвиг не будет забыт и останется в анналах военной истории и нашей экспедиции в Мексику!» Слова оказались пророческими — именно Камерон стал символом стойкости легиона, его преданности присяге Франции и примером, на котором воспитывают многие поколения легионеров. В 1892 году в Камероне установили новый памятник и начертали на нем на латыни: «Их было меньше шестидесяти против полчища. Их раздавила эта масса. Но жизнь покинула этих французских солдат скорее, чем их отвага. 30 апреля 1863 года».

Через пятьдесят шесть лет после этого торжественного события, в 1948 году полковник Пенетт, отставной офицер легиона, по собственной инициативе начал хлопотать о строительстве мавзолея павшим солдатам. Благодаря своей настойчивости и вере в успех задуманного предприятия через несколько лет он сумел убедить в своей правоте не только французское и мексиканское правительства, но и верховного комиссара ООН. Скульптор Владимир Каспе разработал проект мавзолея с простыми и четкими линиями. По замыслу автора он своими формами напоминает о простоте и ясности любой миссии, выполняемой легионом по всему миру. В апреле 1963 года прах погибших солдат (кости и черепа героев уместились в двух ящиках) был перенесен к месту последнего упокоения.

Легионеры произносят название асьенды и своего праздника по-своему: по привычке не читать по правилам французской фонетики «е» они «съедают» и всегда выходит «Камрон».

Человеку, не служившему в легионе, трудно понять смысл этого праздника: в каждой армии найдется немало примеров стойкости и самопожертвования, а в российской — особенно. И разница не только в оценке отдельной человеческой жизни и «приоритете гуманитарных ценностей», как говорили в забытую эпоху горбачевской «перестройки», а в характере самого народа. То, что для нас — норма, для француза — героизм. Отсюда опять разница: мы своих смельчаков из-за массовости их героизма быстро забываем, а французы своих немногих героев помнят. Но смысл один — «шестьдесят данжуйцев», как наши «двадцать восемь памфиловцев». Но в легионе погибших не оплакивают, а мстят за них. А отомстив, чтят их память.

Празднование «Камерона» проводят в каждом полку. В «Отчем доме», в Обане, на плацу, напротив Памятника павшим, перед глазами десяти тысяч приглашенных ветеранов, официальных лиц и просто «друзей легиона» и местных жителей, проходит парад. Он начинается с того, что деревянный протез левой руки капитана Жана Данжу, командовавшего боем в Камероне, самый достойный из офицеров-ветеранов обносит перед замершими в молчании шеренгами.

Данжу хоронили без протеза — он куда-то исчез. После боя его не нашли, да особенно никто и не старался. Зато спустя пару лет деревянная рука обнаружилась — ее случайно увидел и выкупил один из офицеров у пеона в соседней Камерону деревне — тот клялся, что нашел руку на развалинах асьенды… Крестьянин зачем-то сохранил эту совершенно никчемную в его хозяйстве вещь.

Свою руку капитан Данжу потерял вовсе не в жарком бою. В 1853 году во время мирной топографической съемки в горах Кабилии произошел досадный несчастный случай: он хотел подать знак и выстрелил холостым зарядом… Курок щелкнул по капсюлю, и казенную часть ружья разнесло в клочья, а с ней и руку. Первый раз протез геройски погибшего капитана был показан войскам в гарнизоне Сиди-Бель-Аббеса в 1936 году. Ее нес лейтенант по фамилии Даини. В 1937-м этой чести удостоился капитан Риккио — классический герой довоенного легиона, вобравший все лучшие черты офицера того времени. В 1938 году настала очередь полковника Тероба, по кличке «Тонтон Тероб». Едва зародившись, традиция прервалась до 1947 года. Единственный, кто удостоился этой чести три раза подряд с 1947 по 1949 год, был коммандан Мерле. Тогда и появилось правило: никто не имеет права проносить на параде руку более трех раз. С тех пор кто же будет нести протез капитана Данжу — вопрос долгих обсуждений и большая интрига, теперь такое случается только один раз в жизни.

Кому-то покажется странным, что главная реликвия Французского Иностранного легиона — протез. С точки зрения англичан, французы вообще «very peculiar people», то есть «весьма специфические люди»…

В каждом подразделении происходит общий сбор за красиво накрытыми столами — знаменитая легионерская попойка — «попот». Все это так, но если на праздник 30 апреля смотреть глазами легионера, то становится ясно, что именно этот день — средоточие всех традиций, легенд и верований Иностранного легиона. Это не просто военный церемониал, а торжественная месса верующих, которую служит тот, кто для них выше самого папы римского, — командующий легионом.

«Камерон» довольно «молодой» праздник, его отмечают с 1906 года. Именно тогда о героически погибших в Мексике легионерах вспомнил выпускник Сен-Сира, тогда еще только лейтенант с очень длинным именем Франсуа Мари Жюль Виктор Леон, однако в истории он остался просто Франсуа. Итак, юный Франсуа командовал небольшим отрядом легионеров Первого пехотного полка на всеми забытом блокпосте в Таланге на китайско-вьетнамской границе в провинции Тонкин («Тонкин» — искаженное французами название столицы средневекового Вьетнама г. Тханглаунг, современного Ханоя. — В. Ж). Его проинформировали из штаба о том, что 28 апреля в Сиди-Бель-Аббесе на знамя его полка будет прикреплен орден Почетного легиона, о чем нужно было сообщить личному составу. Лейтенант подошел к этому неформально: 30 апреля, ровно в девять, весь гарнизон был построен с оружием на маленьком плацу. Наказанные были прощены и тоже заняли свое место в строю. Лейтенант обошел строй, внимательно глядя каждому солдату в глаза — всем было уже ясно, что это не обычная утренняя поверка. А затем громко, четко, по-военному кратко доложил о награждении знамени полка орденом и связал это событие с битвой в Камероне, рассказав о подвиге легионеров под командованием капитана Данжу и младших лейтенантов Вилэ и Моде. А затем выхватил из ножен саблю и салютовал так, будто знамя было не на другом конце света — в Африке, а перед ним. Так было положено начало празднику легионеров.

Повод для «попота» получил продолжение: в 1912-м такой же праздник устроили себе во Втором пехотном в Марокко. Спустя десять лет, в конце апреля 1924 года, старший сержант Штерн бодро докладывает из гарнизона в Сефру в том же Марокко, что вторая конная рота всю ночь 30 апреля несла добровольно службу по случаю праздника в результате выдачи дополнительной «четвертинки» красного вина… Наконец вьетнамско-марокканская инициатива снизу была услышана, и перед «странной войной» — в 1936 и 1939 годах — в «Отчем доме» в Алжире так же отмечался этот праздник. Затем последовал долгий перерыв на мировую войну: с 1 января 1946 года, по приказу командующего полковника Готье, поминовение легионеров из Камерона стало отмечаться во всех полках. Так что этот праздник нельзя назвать придуманным или спущенным «сверху».

Но почему же именно «Камерон» стал главным праздником легиона? Это и не сражение и даже не победа в бою. Выражаясь языком реляций русской армии, просто «дело у деревни Камерон». Сколько их было? Таких «шестьдесят легионеров», «героев Шипки» и прочих «девятых рот» в истории войн? Но не все погибшие становятся символами, несмотря на отчаянные старания оплаченных разными правительствами делателей истории…

Иногда одно поражение стоит всех больших побед. «Победа… Поражения… Эти высокие слова лишены всякого смысла. Жизнь не парит в этих высотах, она уже рождает новые образы. Победа ослабляет народ; поражение пробуждает в нем новые силы», — писал летчик де Сент-Экзюпери.

Смысл символизма «Камерона» прост — когда кто-то нагло называет легионеров наемниками, то слышит в ответ: «Если бы легионеры были бы действительно наемниками, то тогда, при Камероне, они б сдались. Это — самое разумное и правильное решение в такой ситуации. Для наемника. Но они были легионерами и предпочли смерть — бесчестью…»

Рождество

Рождество или, как его называют во Франции, «ноэль» — для одинокого эмигранта самый грустный день в году. Вечером 24 декабря все французы собираются своей семьей дома встречать «первую звезду». Приглашать посторонних, даже друзей, не принято. У любого француза есть родители, любимые бабушки и дедушки, братья и сестры, тетушки и дядюшки: это же их страна. А родственники эмигрантов чаще всего находятся очень далеко. И в такой вечер чужого праздника их отсутствие ощущается особенно остро. В этот вечер одинокая девушка-иностранка с французским паспортом или холостой мужчина в лучшем случае могут пойти в ближайшую церковь к рождественской мессе, куда французы отправляются всей семьей, и немного «погреться» о чужое счастье.

В легионе в этот вечер не бывает одиноко и грустно. Рождество справляют по всей французской армии, но в Иностранном легионе — по-своему. Легионеры обязательно наряжают елку и оформляют рождественский вертеп — макет, изображающий сцену рождения Христа. В искусстве создания вертепов соревнуются все: однажды полковнику Ваяну, командовавшему «Отчим домом» в Сиди-Бель-Аббесе в 1961 году, пришлось ознакомиться с тридцатью тремя вертепами!

Для легиона Рождество тоже семейный праздник. Легион — не обычное воинское подразделение, а большая семья. И отношения между людьми здесь не в стиле «я — начальник, ты — дурак», а как в нормальной семье, где младшие уважают старших, а старшие любят и заботятся о младших. Недаром старшие офицеры называют младших и простых легионеров «nos garcons» — «наши мальчишки».

И все это — не пустые слова. Известно, что в сочельник вся Франция сидит дома и ест всей семьей «фуа гра» — гусиную печенку. В этот священный для семьи вечер даже самые искушенные «ходоки» проводят вечер с женой. Но только не офицеры Иностранного легиона: на Рождество они в казарме, со своими «мальчишками», а их мальчишки сидят с мамами без пап. Как мне объяснил комбат, парашютист майор Моррель: «Жена офицера-легионера знает, что у ее мужа есть вторая семья — легион. И не должна ревновать». У комбата в сочельник дома остается семь сыновей.

Но никому даже в голову не придет остаться со своей первой семьей (или второй — вот в чем вопрос для каждого легионера и его жены!) и не провести ночь в казармах, раздавая и получая рождественские подарки, распевая песни и попивая вино или пиво.

«По-своему» Рождество начали справлять в легионе с 1912 года. Например, во Втором пехотном полку, расквартированном в Фезе в Марокко, легионеры не стали сооружать вертеп, а изобразили живую сценку, используя свои форменные бурнусы и шешы, правда, в роли младенца Иисуса выступала большая кукла… Офицеры в тот вечер появились в комнате, где проходило ночное рождественское бдение, ровно в полночь с подарками в руках. Раздали подарки своим солдатам, а потом пили с ними и пели на русском, испанском, французском и немецком. «А вот молились в ту ночь все больше немцы, а французы — мало», — сообщает современник.

Никто уже не вспомнит, кто в легионе придумал сделать «ноэль» особым праздником, но легионеры разных национальностей и вероисповеданий ждут Рождество с тех пор с радостью. Во Франции Рождество справляют не так пышно и красиво, как в Германии, но присутствие в легионе большого количества немцев после Второй мировой войны добавило немало немецкого и австрийского «гемютлиха» в оформление праздника. Однако Рождество для легионеров не религиозный праздник, а семейный. А как же иначе, если в одном подразделении собрались и православные, и католики, и протестанты, и мусульмане, и буддисты, и иудеи? Но вертеп, елка и подарки обязательно присутствуют, а ночное бдение превращается в «попот». Разумеется, кто считает нужным, может отправиться на мессу к полковому «падре»… но к началу «попота» опаздывать не следует!

Конечно, в связи с тем, что легионеры служили и продолжают служить по всему свету, география вносит свои дополнения в этот праздник; никого не удивляет, если вместо елки — пальма, а вместо снега — вата из перевязочных пакетов. Даже во время боевых операций легионеры не изменяют своему обычаю справлять Рождество. Во время операции в Сомали командир отдает письменный приказ своим парашютистам: «Движение в направлении Байду. Остановка в 17.30, 30 км на юго-восток от города. Разбивка бивуака. 20.30 — рождественская месса, раздача подарков, скетчи и шаржи, ужин. Команда собирается вокруг елки. Поздний отход ко сну».

Разумеется, по периметру выставлены караулы с приборами ночного видения.

Бывали и забавные случаи во время встречи Рождества: хорошо подвыпившая компания легионеров демонстрирует полковнику свое творчество — вертеп и при этом бормочет: «Нужно простить Божью Матерь: она сегодня многовато выпила». А в другой раз старый служака «аджюдан», когда в комнату внесли вертеп с новорожденным Христом, скомандовал: «Смирн-аа! Равнение на Святое Семейство!»

Если 30 апреля стал днем отваги и самопожертвования, то 24 декабря для легионеров — вечер самых теплых человеческих чувств. И к нему относятся как к домашнему празднику: все делается от души, а не «по приказу». Легионеры даже сочиняют свои, легионерские, рождественские сказки. Например, о том, как беременная Мария и ее муж, Иосиф из Назарета, отправились в Вифлеем, чтобы принять участие в переписи населения. Они были бедны, а мест в дешевых гостиницах не было. Добрый человек посоветовал им поискать ночлег в пригородах города. Выйдя из города, они увидели на небе яркую звезду и пошли в ее направлении. Шли долго, и уже не было никакой надежды найти людей и ночлег. И вдруг увидели форт. Мария уже была еле живой от усталости, и ребенок должен был вот-вот родиться. Иосиф боялся постучать в ворота, но Мария заставила его. Раздался окрик: «Кто там?» Иосиф торопливо поведал их историю. В ответ прозвучало: «Стоять! Не двигаться!» Молодая пара перепугалась не на шутку. Вдруг ворота распахнулись, и они увидели двадцать солдат в белых кепи. Один из них был в черном кепи.

Он и сказал: «Входите скорее! Мы подготовим удобное место для вашей жены!» А дальше все как в настоящей сказке. Иосиф не понимал их языка. Видел только, что тот, в черном кепи, отдает приказы, а солдаты их охотно исполняют. У каждого была своя задача: один быстро постелил постель для Марии, другой ловко накрыл на стол для них двоих, третий резво развел огонь, четвертый со знанием дела резал овощи… Разумеется, спустя некоторое время раздался детский крик. Иосиф распахнул дверь из комнаты роженицы и прокричал: «Это мальчик. Имя ему — Иисус!» В ответ легионеры дружно грохнули: «Ура! Да здравствует Иисус!» А позже, когда все собрались за одним столом и Иосиф стал благодарить своих спасителей, капитан в черном кепи сказал ему: «Это мы должны благодарить вас. В этот вечер мы чувствовали себя одиноко, и каждый сидел в своем углу. Все мы так далеко от наших семей и наших близких. А благодаря вашему появлению мы все собрались вокруг семьи». А в это время старый ветеран-легионер, попыхивая трубкой, строгал из деревяшки детскую игрушку и бормотал себе под нос: «Сегодня день необычный… и ребенок тоже необычный. Не как все. Он точно оставит след в жизни человечества, как оставил сегодня в нашей. Готов поспорить на все свое убогое жалованье солдата».

А потом на мотив этой сказки один русский легионер-художник нарисовал трогательную картинку: Мария с маленьким Иисусом, завернутым в тряпицу, стоит в окружении улыбающихся легионеров в бурнусах — тех самых, что носили во время службы в Сахаре в пятидесятые годы прошлого века.

«Святая Варвара»

День святой Варвары — третий официальный праздник Иностранного легиона.

В России день великомученицы Варвары — 17 декабря (по новому стилю). Он совпадает с праздником Ракетных войск стратегического назначения, поэтому с 1998 года ракетчики считают ее своей святой покровительницей. Во Франции этот день приходится на 4 декабря (так же было и в России по старому стилю).

Почему же именно святая Варвара? Только ли потому, что считается избавительницей от внезапной смерти, без причастия и покаяния, что воспринимается верующими как наказание? Несомненно, жизнь легионера полна опасностей, а, как известно, «сапер в жизни ошибается только раз». Все это так, но французские католики верят в то, что святая Варвара оберегает от удара молнии, ведь после казни великомученицы ее истязателей собственного отца Диоскура и правителя города Мартиана поразил удар молнии. Она же покровительствует тем, кто имеет дело с огнем и взрывчатыми веществами: минерам, артиллеристам, саперам и пожарным. Но мало кто из саперов-легионеров знает, что мощи их святой покровительницы покоятся в Киеве: православное предание рассказывает, что в XII веке византийская царевна Варвара Комнина — дочь императора Алексея перед отъездом в Киевскую Русь к жениху умолила отца отдать ей мощи святой Варвары. Муж царевны — великий князь Святополк Изяславович положил мощи в каменную церковь, выстроенную годом ранее, а затем основал старейший в Киеве мужской монастырь — Михайловский Златоверхий. После его разрушения в 1930 году мощи перенесли во Владимирский собор в Киеве, где они находятся и поныне.

Саперы-легионеры день великомученицы Варвары называют «мирным Камероном», потому что там, где заканчивается работа пехотинцев, начинается работа саперов — восстановление всего того, что было разрушено в бою. В этот день в саперных полках проходит парад и устраивается «попот», на котором командир полка разрезает огромный торт не ножом, а саперным топором с длинной ручкой.


Музыка легиона

Музыка и песни в легионе давно уже стали традицией. Для военного человека музыка порой важнее, чем для штатского. Для легионера — особенно. Это признание его заслуг и того, что он не зря рисковал своей жизнью. Музыка и песни легионеров — воспоминания о пережитом и проявление братских чувств к своим товарищам по службе. И это — сигналы, десятилетиями обозначающие повседневную жизнь легионера. Сегодня радио заменило работу горниста, но «кларьон» остался в оркестре легиона, как память о славном прошлом.

К музыкантам в легионе отношение особенное. Безоружные люди на поле боя вызывают восхищение вооруженных, если они не теряют самообладания и проявляют героизм. К тому же музыкальный инструмент иногда стоит нескольких винтовок. Во время войны в Испании в бою под Виллатуертой барабанщик Шмидт получил ранение в левую руку. Он отказался отправиться в лазарет и не покинул своего капитана во время атаки, которая могла вот-вот захлебнуться — испанцы отчаянно защищались. Четкий звук барабана Шмидта, с которым он управлялся одной рукой, подбадривал легионеров, идущих на приступ хорошо защищенной высоты. Отважный барабанщик нашел свою смерть на самом гребне, но высота была взята.

Оркестр легиона

Первый оркестр Иностранного легиона возник одновременно с Первым полком. В оркестре тогда были начальник, его заместитель и двадцать семь музыкантов. Флейты, трубы и рожки, горны и барабаны…. В I860 году количество музыкантов возросло до шестидесяти, и свой оркестр был в каждом полку. В 1914 году музыкантов «разбросали» по фронтовым частям, где они не только сражались наравне со всеми, но и служили горнистами.

В 1919 году оркестры полностью восстановили. Тогда же и возник симфонический оркестр. Это был «звездный час» музыки легиона. Качество исполнения обеспечивали многочисленные немецкие музыканты, состоявшие в то время на службе. Военные музыканты были «нарасхват» — в Марокко их постоянно просили выступить с «гражданским» оркестром или принять участие в каком-нибудь гала-концерте.

Второй «разгон» пришелся на начало войны, было уже не до музыки. Военные музыканты в 1940 году отправляются в действующие части и снова берут винтовки в руки. Из музыкального творчества остаются только сигналы горна: «Бери ложку, бери хлеб, становись на обед».

Для того чтобы служить музыкантом в легионе, нужно не только знать сольфеджио, мастерски владеть ударными или духовыми инструментами, но и быть выносливым, уметь метко стрелять из винтовки и знать тактику пехотного взвода в обороне и наступлении и многое другое, что должен уметь обычный пехотинец. Все дело в том, что музыкант в легионе прежде всего обычный солдат. И для него не бывает исключений, но…

В 1948 году подполковник Арно, служивший с 1940 года в легендарной 13-й полубригаде, получил приказ: обеспечить в Сайгоне музыкальное сопровождение торжественной встречи парижских политиков, пожелавших ознакомиться с делами на «желтой земле», как называли французы свой Индокитай. Находчивый офицер придумал заменить рожки на длинные трубы — как те, которыми пользовались римские легионеры. Его задумка превзошла все ожидания — в Сайгоне оркестр произвел фурор! VIP-персоны остались более чем довольны: с тех пор музыкантов оркестра 13-й полубригады ни разу не послали на выполнение боевых заданий как пехотинцев — они все время были заняты на «протокольных» мероприятиях.

Сегодня оркестр остался только в Первом полку — там же, где и возник в 1831 году. Теперь оркестр легиона — это его «посол мира»: музыканты часто гастролируют и выступают не только во Франции, но и за границей: Гонконг, Амстердам, Лондон, Брюссель, Галифакс, Санкт-Петербург, Москва, Вонджу, Берлин, Копенгаген, Истад…

Но ни обучение в консерватории оркестра Иностранного легиона или в «гражданских» французских консерваториях, ни заграничные гастроли не позволяют легионеру забыть о том, что в любой момент ему, возможно, придется надолго убрать свой музыкальный инструмент в чехол и отправиться бегом в оружейную комнату за своим «фамасом». В отличие от наших военных музыкантов — «гражданских» в форме, легионеры-музыканты прежде всего — солдаты-пехотинцы, а потом уж и Орфеи.

Песни легионеров

Легко представить себе русских гренадеров на бивуаке, сидящих вокруг костерка где-нибудь на полпути в Париж и поющих одну из наших грустных крестьянско-солдатских песен. Можно даже представить поющих после кружки спирта в землянке советских воинов на фронтах Великой Отечественной. А вот современных российских военнослужащих — с трудом, если только не на плацу, горланящих: «Не плачь, девчонка, пройдут дожди — солдат вернется…» — да и то по приказу сержанта «карантина» во время строевых занятий: до присяги всего ничего осталось…

А вот в легионе поют до сих пор. В первые месяцы службы — это часть подготовки, с песней легче изучать иностранный язык. А потом поют уже для себя. И не только профессионалы-музыканты, простые легионеры в хорошем настроении мурлычат себе под нос одну из полюбившихся песен…

За годы существования в Иностранном легионе возник культ песни. Песня — немецкая, французская, испанская или русская — это наследие и память о легионерах прошлых поколений. Все нации, прошедшие службу в легионе, оставляют свой след в песенной культуре. Есть и русские песни: песня четвертого эскадрона Первого кавалерийского полка, сформированного из конницы армии Врангеля, это: «По долинам и по взгорьям». Теперь это бронетанковый полк, а в песне речь идет не о степи, а о «джебеле» — каменистой части пустыни Сахары. Легионерам это ближе и понятнее.

Песен накопилось несколько сотен, на каждый случай предусмотрена своя. Есть строевые, которые исполняют на марше, есть традиционные, есть застольные — их поют во время дружеских «попотов». Есть и те, что поют на привале, есть полковые — гимны подразделений. Есть просто лирические, а есть и популярные — некогда исполнявшиеся с эстрады, но легионеры сделали их «своими», такие как французская песня «Мой легионер» или немецкая «Лили Марлен» тридцатых годов… И все эти песни исполняются без музыкального сопровождения — мужским хором a capella.

К пению отношение самое серьезное. В «Песеннике», который можно найти в каждой солдатской столовой или офицерском собрании, приведен «наказ» командующего легионом в 1998 году Пикемаля. Точнее, это обязанности легионера в отношении песен: отлично знать тексты песен; участвовать в групповом пении; прекратить все разговоры во время исполнения песни; замолчать и слушать, если не знаешь слов песни. Песни разучивают с помощью «запевалы» — свой «золотой голос» найдется в каждом подразделении. Обучение проходит в два этапа: сначала все вместе, встав полукругом в положении «вольно», разучивают слова и мелодию. Затем разбиваются на небольшие группы и тренируются сами. Потом снова собираются и поют уже хором. Дирижирует «золотой голос».

Для каждой песни предусмотрена и своя манера исполнения. «Дьявол шагает с нами в ногу» исполняется с сарказмом, а «Когда однажды мы уедем» — с глубоким чувством, «Вот шагает легион» — громко и раскатисто, «Солнце над несжатыми полями» — «легко, как колосок», а «Белые кепи» — наоборот, «тягуче», «Сколько уж павших» — серьезно, с тяжестью в голосе, почти надрывно.

Самая главная песня легионера и самая известная широкой публике — это гимн Иностранного легиона «Le Boudin», которую, по незнанию, чаще всего на русский язык переводят как «Кровяная колбаса». «Глянь, вот кровяная колбаса, колбаса, колбаса».

Действительно, по-французски кровяная колбаса — это «le boudin», но дело вовсе не в колбасе. На жаргоне легионеров второй половины XIX века «Le boudin» — скатка. Но отнюдь не синего шерстяного пояса, как пишут повсеместно, а верха палатки тента — средства «индивидуальной защиты» от солнца и дождя. Две деревянные палки-стойки легионер тоже носил с собой, прикрепив вертикально с левой стороны своего ранца. Форма скатки, действительно, напоминает колбасу — отсюда и появилось жаргонное название. Но зачем легионеру «глядеть» на скатку, непонятно: он и так все время таскает ее с собой…

Музыка в ритме марша была сочинена лично музыкальным начальником легиона — композитором Гийомом Луи Вилемом (его настоящее имя Букийон. Могилу его можно найти на кладбище Пер-Лашез в Париже. — В. Ж.), незадолго до отправки легиона в Мексику. Она выдержана в ритме «шага легионера», то есть 88 шагов в минуту. Автор слов неизвестен, но написаны они были гораздо позже — во время Франко-прусской войны. Тогда, в 1870 году, король Бельгии обратился к своим подданным и попросил их не участвовать в военных конфликтах во Франции, когда жители Эльзаса и Лотарингии начали массово записываться в Иностранный легион. В гимне бельгийцы — «лодыри и лежебоки». Возможно, в том историческом контексте так и случилось, но в остальное время бельгийцы — отличные легионеры. Скорее всего, это заявление — очередная легионерская «шуточка».

В вольном переложении гимн звучит так:

Вот она, наша верная скатка, наша скатка, наша скатка,
Есть для эльзасцев, для швейцарцев, лотарингцев!
Для бельгийцев больше нет ее, для бельгийцев больше нет ее,
Они — лодыри и лежебоки!
Мы — бойкие парни,
Мы — пройдохи,
Мы — не обычные люди,
Нам часто бывает грустно,
Мы — легионеры!
В Тонкине бессмертный Легион
Под Туйенкуангом прославил наше знамя,
Герои Камерона и примерные братья,
Спите спокойно в своих могилах.
Наши старшие товарищи сумели умереть
За славу Легиона,
Мы тоже все погибнем, если надо,
Следуя традиции.
Во время наших кампаний в дальних странах,
Лицом к лицу с лихорадкой и огнем,
Забудем же вместе с нашими невзгодами
И смерть, которая о нас часто не забывает,
Мы — Легион!


Привычки и обычаи легионеров

Свои привычки, вошедшие в обычай, легионеры называют арабским словом «каида» с ударением на последнем слоге («каид» — это вождь племени в Северной Африке). Этому слову в их лексиконе примерно столько же лет, сколько и самому легиону.

Прием пищи в легионе издавна считался делом общественным — совместная еда командиров и рядовых, обильно сдобренная вином, объединяет людей, располагает друг к другу, укрепляя боевой дух подразделения. Эта демократическая привычка резко отличает Иностранный легион от других армий, скажем, британской, где общение офицеров и солдат было ограничено жесткими рамками устава. Да и в царской армии мало кто из «вашбродей» «хлебал из солдатского котелка» с простыми солдатами — суворовская привычка к полевой демократии постепенно сошла на нет.

Сервировке стола в легионе всегда уделялось большое внимание. Так и должно быть в элитной армии. Всё и всегда должно быть чисто и накрахмалено. Дорогая посуда и приборы: никаких алюминиевых ложек и пластмассовых стаканчиков, разве что во время боевых действий и то… 21 ноября 1944 года у деревни Куртлеве, когда легионеры выбивали немцев из Франции вместе с американцами, легионер первого класса Друар где-то раздобыл белую салфетку, разложил ее на откосе дороги и сервировал на ней «обед» — консервированную банку американской фасоли, которой питались каждый день, и печенье от тех же союзников. Встал по стойке «смирно» и доложил своему лейтенанту, что обед подан. И под шквальным огнем немецкой артиллерии не забыл добавить: «Приятного аппетита, мой лейтенант!» Традиция обязывает!

Именно по той же причине в Индокитае на отдаленных блокпостах в джунглях офицеры иногда выходили к ужину в парадной форме. А совсем недавно, во время войны в Заливе, французские легионеры удивляли, если не раздражали, своих американских и британских союзников регулярными «попотами» среди пустыни во главе с командующим, где к столу подавали свежеиспеченный хлеб, курицу по баскскому рецепту или барашка с фасолью, как его делают дома, во Франции. Все это готовилось здесь же, руками легионеров. И, разумеется, накрахмаленные салфетки. Союзники продолжали питаться разогретыми консервами и пользоваться одноразовой посудой, а утираться бумажными полотенцами или туалетной бумагой. На войне — каждому свое.

«Суп»

«Суп» («La soupe») во французской армии — это не просто первое блюдо, а целое понятие. Для поколений солдат в звании рядовых это было синонимом долгожданной горячей еды. Собственно, супом всё и ограничивалось: мясной бульон с различными овощами, кусок хлеба и по «четвертинке» вина на брата. Суп из большого бака разливался по котелкам — размер бачка зависел от количества едоков в подразделении. Было примерно так же, как в нашей армии происходит до сих пор, когда на стол на все отделение выставляется один бачок, и один человек раскладывает на всех, если, разумеется, все мясо не забирают себе «деды», оставляя «духам» только кашу или рис. Разница лишь в том, что легионеры не должны были укладываться в пятнадцать минут, отведенных у нас на «прием пищи». Сигнал трубы «Обед» означал не только получение супа с вином, но и перерыв в солдатском труде.

Сегодня все иначе, в гарнизонной солдатской столовой — самообслуживание. Легионеры сами выбирают из нескольких блюд, которые, в отличие от американской армии, приготовлены из натуральных продуктов и вкусом не напоминают фаст-фуд. Легионер может также выбирать между вином и пивом, минеральной водой и соками. Однако, в отличие от ветеранов «Старого легиона», солдаты во время службы предпочитают безалкогольные напитки, что не мешает им хорошо «расслабиться» вне службы в одном из баров. В офицерском собрании блюда подает официант — дневальный. Здесь — «комплексный» обед из закуски, двух горячих блюд и десерта — фруктов, сыров или пирожных. А вот пиво или вино офицеры покупают сами — в баре рядом с залом, где обедают. Разумеется, в полевых условиях всё выглядит немного иначе, но рацион тот же.

С «супом» связан обычай, ставший в легионе традицией: как и на корабле, пробу обеда всегда снимает дежурный офицер. Обед выставлен на отдельном маленьком столике, и офицер пробует его в присутствии повара и дежурного сержанта. В праздничные дни этот ритуал повторяет командир полка. Со временем в полках появилась «Золотая книга» — в ней расписываются высокое начальство и важные гости, которым предоставляется честь первым попробовать легионерский «суп».

«Попот»

«Попот» — это любимый обычай в легионе. Это — общая выпивка, причем в ней могут участвовать не только офицеры. Традиция зародилась еще до войны и быстро распространилась в гарнизонах Тонкина, Сирии и Марокко. «Попот» стал любимым времяпрепровождением молодых и холостых лейтенантов. Позже, с 1940 по 1962 год в Алжире и Индокитае «попоты» стали устраивать и в расширенном составе: вместе выпивала рота и даже целый батальон. Такая «домашняя» вечеринка начальство вполне устраивала: всё лучше, чем «мальчишки» будут шататься по барам в городе… А порою подразделение стояло в таких местах, где баров-то не было и в помине.

Впервые «попот» регламентировал командир Маршевого полка полковник Олие, когда в августе 1945 года полк только что вернулся в Фез (Марокко). Поставили четыре больших стола. За одним сидели полковник, его заместитель и приглашенные. А остальные три стола выделили на каждый из трех батальонов. В тот вечер было много разговоров о войне, женщинах и погибших друзьях. И песен. Причем легионеры не только пели старые песни, но тут же, за столом, сочиняли новые.

Конечно, «попот» был в первую очередь любимым развлечением холостяков — молодых лейтенантов. Любые шутки, розыгрыши, переодевания и перевоплощения с помощью косметики только приветствовались.

Как и в любом армейском предприятии, и у «попота» был и есть свой начальник — «президент». Ему все беспрекословно подчинялись, благо что именно он нес ответственность за все происходящее и следил, чтобы веселье не вышло за рамки приличия, а его товарищи не нарушили дисциплину. Он был тем, кто не пьет за столом, в то время как все выпивают, потому что ему предстоит еще всех развозить… В благодарность за такую жертву он пользовался привилегией — его в любое время мог принять майор или сам полковник. «Президент» председательствовал за столом как самый заслуженный лейтенант, а напротив него сидела «вдова» — тот, кто в случае его гибели займет президентский пост. Почетных гостей усаживали по правую руку «президента» или на место «вдовы». Рассаживание по правую или левую руку подчинялось строгой иерархии в зависимости от заслуг и положения.

Сегодня президентом чаще всего становится сам командир полка или батальона. А вот раньше у президента был помощник-распорядитель, которого называли «попотье». Обычно им был самый молодой из младших лейтенантов или даже кандидат к производству в офицеры. На него падала обязанность обеспечить «попот»: закупить провизию и выпивку, а потом еще и подсчитать расходы. Когда все были в сборе за столами, именно он читал вслух меню, сопровождаемое шутками и комментариями присутствующих. В начале чтения он желал всем «приятного аппетита», а затем начинал шутить и ерничать по поводу ожидаемых блюд. Если подавалась свинина, то «президент» мог воскликнуть: «Слава и честь этой свинье!» — на что офицеры немедленно отвечали: «За то, что сдохла!»

Через должность «попотье» прошли многие впоследствии знаменитые люди легиона. Так, командующий Ролле в свои лейтенантские годы в 1890-м «летал мухой», организовывая «попоты». Он даже записал: «Моя должность «попотье» вовсе не синекура. Отправил из гарнизона пять солдат во главе с капралом за провиантом и выпивкой в Бу-Резг (Алжир). В результате, опоздали на 48 часов. Капрал был мертвецки пьян, а все пять легионеров в состоянии сильного опьянения: все закупленное вино, как мне доложили, «испарилось» по дороге…»

Сегодня такая жизнь, от «попота» до «попота», больше не существует: гарнизоны больше не стоят в глухих местах, и жизнь в них теперь совсем не такая размеренная и тягучая, как в прошлом. Все меньше молодых холостяков среди офицеров, да и пьянство больше не считается признаком армейского шика и солдатской доблести. За последние двадцать лет холостяцкие попойки в легионе практически прекратились, кроме Парашютного полка: среди отчаянных «пара» это все еще считается доброй традицией.

У «попота» есть свои ритуалы. Например, определив время его проведения, офицеры отправляют командиру письмо следующего содержания: «Если Вас не устраивает по какой-то причине назначенное нами время, просим Вас, месье, сообщить нам о том, которое устраивает Вас». И эта формула вежливости не изменилась со времен задолго до Второй мировой войны! Опаздывают к началу «попота» крайне редко, но если это случается, то опоздавший платит «штраф» в виде бутылки хорошего вина. Так же невежливым считается прийти после «президента», который не станет начинать, пока все не будут в сборе. Не разрешается вставать без разрешения «президента», тем более покинуть собрание. Запрещено болтать с официантами, курить без разрешения и произносить слово «зуав» без того, чтобы не приподняться на стуле и сказать: «Если б только не ваше уважение».

В 1920-е годы, когда в легион после учебы в Сен-Сире пришел молодой офицер с российскими корнями (возможно, Амилахвари. — В. Ж), то на «попотах» началось поветрие: после первого бокала не ставить его на стол, как всегда, а лихо кидать его через плечо, чтобы он разбивался о стену. Гусарская привычка не прижилась у французов: слишком расточительно!

В ту далекую эпоху существовали и «попотные» книги — своеобразный дневник, куда записывали лучшие застольные истории, анекдоты и глубокие мысли, родившиеся в пьяных беседах.

«Президентом» чаще всего сегодня выбирают не молодого лейтенанта, а командира полка. Итак, все в сборе. Начинается все с «пусьера» (poussiere — песочная или угольная пыль): все поднимаются, держа в руках по бокалу, в котором налито красного вина на два пальца. По команде «К глотку «пыли» готовсь!», которую отдает «попотье», все присутствующие замолкают и встают по стойке «смирно». Затем следует команда: «Внимание на «пыль»!» — каждый подносит бокал к губам. А по команде «Отправляй!» — выпивают бокал до дна и ставят его обратно на стол. После этого распорядитель-«попотье» запевает гимн легиона. Все поют, сохраняя стойку «смирно».

«Попот» проходит во всех полках в соответствии с ритуалом, но иногда бывают и свои детали: например, прежде чем выпить первый бокал с «пылью», еще до исполнения гимна, легионеры делают круговое движение в бокале и выплескивают немного вина через край. Почему? «А потому, что в пустыне всегда и во все забивается песок и так можно промыть стакан. Это воспоминание о поколениях легионеров, служивших в пустынях», — объяснил мне офицер, много раз бывавший в командировках в Джибути.

Татуировки

Определить возраст старшего унтер-офицера Жоеля Летертра трудно — примерно около пятидесяти. А может, и больше. А возможно, и сорок — военные во всем мире выглядят старше своих лет. «Аджюдан-шеф» Летертр — крепкий, улыбчивый мужик с мясистым носом, которому позавидуют Депардье и Бельмондо вместе взятые. Коротко подстриженные седые волосы. Лицо испещрено мелкими морщинками, словно трухлявый пень, изъеденный муравьями.

Когда он говорит по телефону — а говорит он постоянно как сотрудник редакции Белого кепи — его командный голос с хрипотцой разносится по всему зданию. На нем ладно сидит камуфляж: возникает такое ощущение, что в нем он родился и с тех пор не снимает. Он — парашютист из Второго парашютного полка. Вернее, бывший парашютист. Сломал при очередном прыжке ногу и теперь служит секретарем в журнале. Как я это узнал? От него самого, но прежде — из его татуировки. Он хлопает себя по правой руке — на ней многоцветный и непростой рисунок — и с лаской в голосе говорит: «Мой Второй… это я когда еще молодым был, сделал. Теперь я со своим Парашютным никогда не расстанусь — на всю жизнь вместе! Пусть и не служу в нем больше…» На второй руке — от кисти до локтя тоже татуировка в полинезийском стиле: «А эту — когда в Океании был в командировке… Сейчас наши молодые пацаны редко когда «тату» себе делают — не модно это теперь в легионе. Редкость. Так, иногда, где-нибудь в Джибути. От скуки и для экзотики. Там, кстати, классный татуировщик работает, из местных… Теперь все этим больше сдуревшие тетки развлекаются, дочка тут моя себе поверх задницы «тату» сделала, а вслед за ней и жена накололась. А ей-то зачем?! Совсем бабы мои спятили».

Мы злобно потешаемся с Жоелем, представляя себе, как с годами будут выглядеть все эти татуированные девушки со сморщенной кожей бабушек. А вот сам он ни разу не пожалел, что в молодости сделал «легионерскую» татуировку: «Это — старый обычай легиона. Для меня — память, для своих — знак, а для всех других — чтоб знали, кто я. «Пара!» Легионер!»

Татуировка легионера — это как возглас в минуту опасности «Легион, ко мне!». Мода на татуировки появилась в легионе еще в XIX веке. Возможно, она пришла в легион вместе с теми, кто имел криминальный опыт и успел отсидеть в тюрьме.

Как и у всякого другого закрытого сообщества, в легионе были и остаются свои любимые мотивы и сюжеты татуировок. Свои знаменитые Мастера. И легенды о великих полотнах на человеческой коже. Например, у одного легионера, как мне рассказал Жоель, на спине была в деталях воспроизведена сцена битвы при Камероне в Мексике.

Считается, что татуировка — это результат все того же легионерского «кафара». В любом случае, солдат татуировку наносит, тогда и сейчас, чаще, когда у него остается много свободного времени, или он мается от скуки в африканской командировке во время «презанса», когда не стреляют. Или легионер загрустил не на шутку.

Задолго до французских легионеров татуировки наносили себе римские легионеры, наемники-карфагеняне и ветераны наполеоновской гвардии. Во всех случаях мотив был один — подчеркнуть принадлежность к своему воинскому подразделению и прославить его доблесть.

Самым излюбленным рисунком в легионе всегда был простой мотив: портрет легионера в белом кепи на левом плече и подписью «Иностранный легион». Другие мотивы варьируются, но чаще всего присутствуют легкоузнаваемые символы легиона: белое кепи, зеленый берет, круглая граната с семью языками пламени. Одно время было модно создавать на спине целые панно с батальными сценами или картинками африканской жизни. И, разумеется, девизы! Они могут быть пафосными: «Наша Родина — Легион», «Честь и верность», «Доблесть и дисциплина», а могут быть и теми, что легионеры придумали сами: «Маршируй или сдохни», «Давай, Смерть, потанцуем?!». Но могут быть и целые литературно-художественные композиции. Характерна картина на спине со стихами: два вооруженных легионера разных эпох, на дальнем плане — башня сахарского форта с развевающимся флагом и стихи крупными буквами «Легион! Только ты даешь это величайшее благо: жить без лица и умереть без имени, но с честью и верностью».

Татуировка легионера не только свидетельствует о его принадлежности к мужскому братству, но и говорит о том, что он полностью разделяет правила жизни в легионе. Более того, татуировки в прошлом не только идентифицировали легионера, то есть человека неординарного, с интересной судьбой. Бесхитростные рисунки на теле поддерживали вечный «миф о легионе», как о единственном месте, где люди вновь обретают свой потерянный рай, где жизнь полна риска и приключений, где у людей нет ни имени, ни лица, зато есть честь и вера в себя и товарищей, а преданность своему подразделению заменила им любовь, дом и семью и Отчизну.


Язык легионеров

Чешская пословица гласит: «Сколько ты знаешь иностранных языков — столькими жизнями ты живешь». По-французски в Иностранном легионе заговорили не сразу: до июля 1835 года в шести батальонах 4144 рядовых говорили на родных языках. По-французски свободно изъяснялись немногие, поэтому у 123 офицеров-французов были трудности с пониманием их команд. И это не случайно, батальоны были сформированы как обычное наемное войско из иностранцев: по языкам, «лангам», если искать аналогию со строением ордена рыцарей-иоаннитов. В первых трех батальонах были немцы и швейцарцы, в четвертом — испанцы, в пятом — сардинцы и итальянцы, в шестом — бельгийцы и голландцы, в седьмом — поляки.

И если бы не случай, то вряд ли бы легион дожил до наших дней и превратился бы в военный «интернационал». А все дело в том, что 30 июля 1835 года многоязыкую толпу погрузили на одиннадцать боевых кораблей и отправили на войну в Испанию. Через десять дней — 10 августа флот прибыл на рейд Пальма-де-Мальорки, но вместо высадки корабли выбросили желтые флаги с синими георгиевскими крестами: сигнал карантина. На кораблях были обнаружены случаи холеры. Среди солдат легиона началось брожение. Участились случаи неповиновения. Назревал мятеж. И в этой ситуации полковник Бернель принимает неожиданное решение: он всех перемешивает, переформировывая роты и батальоны. Так возникает знаменитая «амальгама», сплав наций в Иностранном легионе.

В своих записках свой шаг он объясняет так: «Новая организация легиона была необходима. Шесть батальонов должны были в дальнейшем взаимодействовать вместе, поэтому нужно было, в некотором смысле, поддержать моральный дух, хотя добиться этого бывает крайне трудно». Придуманная пока что только на бумаге реорганизация была вызвана тем, что во время атаки на Оран в Алжире и неудачного дела у Макты, когда всадники Абд аль-Кадира сильно потрепали французские войска, между поляками и итальянцами началась распря, что сильно повредило исходу боя. Полковник понимал, что мало просто «перетрясти» батальоны, важно продумать будущую стратегию структуры легиона, а значит, изменить систему рекрутского набора, обеспечить легионерам достойную повседневную жизнь и человеческое отношение. Однако первый шаг был сделан: спустя несколько недель, во время высадки в Таррагоне, батальоны были уже многонациональными.

С тех пор французский стал языком повседневной жизни легионеров, однако до последнего времени никто специально лингвистическим образованием солдат не занимался, легионеры понимали французский, но между собой общались на своеобразном «легионерском эсперанто».

В наши дни изучение французского языка стало важной частью подготовки кандидатов в Четвертом полку. С ними работают преподаватели, переводчики. Используются различные аудиовизуальные методы обучения и разучивание легионерских песен из огромного репертуара. И все же лучше всего язык усваивается с помощью методики, которая получила развитие еще в семидесятые годы прошлого века и называется «бином», то есть когда иностранец проходит «курсы молодого бойца» в паре с французом или франкоговорящим курсантом. Сегодня это «трином» — один «француз» на двух иностранцев.

В повседневной жизни легионеры общаются между собой по-французски. Даже когда в комнате собирается несколько легионеров одной национальности, но присутствует кто-то еще, то говорить они станут по-французски — это элементарная вежливость. Как себя чувствует человек, если вокруг него собирается толпа соплеменников и что-то обсуждает на своем языке, игнорируя его? Плохо. Дураком он себя чувствует. Обижает его такое пренебрежение. И только между собой люди одной национальности разговаривают на родном языке. Интересно, что русский язык в легионе в годы большого наплыва «славян» — выходцев из России, стран СНГ, Польши и Чехословакии — служил основным средством общения среди легионеров славянского происхождения, что порою создавало трудности в более углубленном изучении французского языка.

И все же даже сегодня в речи легионеров постоянно звучат слова самых разных языков. Я не говорю о тех случаях, когда легионер говорит с соотечественником по-русски, но при этом постоянно вставляет французские слова, что присуще всем эмигрантам. Нет, речь идет о словах и выражениях из различных языков, которые прочно вошли в повседневную речь легионеров. Их лексикон связан не только со словечками, оставшимися на память от людей разных национальностей, служивших в легионе, но и слов, употребление которых связано с местом службы. Большинство из них — арабские. Например, легионер никогда не скажет «доктор», а только «тубиб» — так в Сахаре называют любого врачевателя. Приказ вести наблюдение за зданием прозвучит совсем не по-французски, а по-арабски: «Шуф мешта». «Шуф» значит «смотри, наблюдай», «мешта» — дом. Редко, когда у раздосадованного легионера вырвется классическое французское «мерд», гораздо чаще — польская «курва». К общеславянскому ругательству прибегнет даже китаец, который в походный рюкзак сверху положил флягу с водой, но плохо привинтил крышку, и вся вода вылилась в рюкзак. А вот если что-то пропало, то скажут «забрализе»: русское «забрали» с окончанием французского глагола в прошедшем времени. А немецким словом «шлабор» (по-немецки «длинноухая собака») обозначают всех прочих военных из-за больших беретов, — берет легионера меньше всех французских, не говоря уж об английских армейских беретах, а заодно и мужчин нетрадиционной ориентации. А вот своего полкового католического священника никто не назовет «кюре», а только на испанский лад — «падре», но с ударением на последний слог. Тот совсем не обижается и не требует к себе какого-то особого отношения, как иной батюшка из вчерашних замполитов. К тому же он парашютист и на молебен может при случае десантироваться…

Прощаясь, легионер никогда не скажет «адье» — «прощай!»: это плохая примета, особенно если товарищ отправляется в командировку. Нужно говорить только «оревуар», то есть «до свидания», а лучше — «а бьенто!» — «до скорого», как всегда делали, провожая товарищей, еще сто лет тому назад.


Легионер и смерть

В Иностранном легионе существует особое отношение к погибшим: «Легион не оплакивает погибших, а мстит за них». Это — культ мертвых. И все относятся к этому всерьез: уже завтра ты можешь оказаться среди них. Не стоит забывать, что у многих легионеров нет ничего, кроме легиона. Это его единственная семья, а что же это за семья, где не умеют достойно позаботиться о своих покойных предках? Легионер, виконт, капитан Бонелли написал немало стихов, но одно из самых сильных — это «Моим людям, которые мертвы». В нем есть такая строфа: «Солдаты, что спят в далекой земле, память о них вновь терзает меня, / Просто скажите: «Это наш капитан»… / Который не забыл нас… / И ведет счет своих погибших солдат».

«Легион, вперед! Твои мертвые смотрят на тебя с неба!» — этот приказ многое объясняет в отношениях легионера со смертью. Живой легионер находится в плену мертвых героев. Свои поступки он сверяет с их жизнью, как с примером для подражания на земле ради небесной славы. Понимание своей уязвимости и конечности всего живого делает их сильными и мужественными. И позволяет однажды умереть спокойно и с достоинством. Он знает, что его товарищи — его братья — всегда вынесут его тело с поля боя и предадут земле. «Ты не бросаешь своего товарища, ни живого, ни мертвого, потому что наше («ordre») правило — это честь и преданность» — записано в «Кодексе легионера». Это уже похоже на устав средневекового военно-монашеского ордена. У госпитальеров и тамплиеров были похожие правила поведения на поле чести. Кстати, странное совпадение: слово «ordre» означает не только «порядок», «отряд», но и «орден» — организацию, объединение.

Тело погибшего не должно достаться ни врагу, ни мародерам, ни шакалам, ни бродячим собакам. И все помнят об этом, потому что ты можешь оказаться следующим… Сколько легионеров было убито или ранено, когда они прикрывали смертельно раненного командира или бились за его тело, как было принято еще у героев «Илиады», не поддается подсчету. Известен случай, когда легионеры 22-й роты кавалеристов Второго пехотного полка выдержали целое сражение в Эль-Мунгаре за тело своего командира лейтенанта Зельшохансена. А сколько раз шли на штурм и поднимались в атаку, только ради того, чтобы отбить труп своего товарища, как это случилось с телом капрала Болана в Индокитае. Да и сегодня в стычках с талибами, отступая, не оставляют ни убитых, ни раненых. Но не всегда получается поступать именно так. Полковник Мэр пишет в своих воспоминаниях о неудачном деле в Марокко в 1920-х годах XX века. Стычка с горцами случилась в Атласских горах, у местечка Скура: вместо того чтобы отступить и сохранить людей, легионерам было приказано идти в атаку. В результате — 17 погибших, 64 раненых и 18 пропавших без вести. Для легиона — серьезные потери, даже по тем временам.

Полковник Мэр замечает: «Этих 18 пропавших без вести мы больше никогда не видели». Многие мемуаристы легиона любят повторять фразу: «Легион никогда не оставляет на поле боя своих погибших солдат. Если бы тогда, под Скура, мы бы тупо следовали этому правилу, то из 253 легионеров, которые были живы утром, вечером бы у меня было 253 трупа».

Похороны легионера

Нет большего позора для живых, если труп солдата лежит непогребенным и его обгладывают собаки, как было после первого штурма Грозного в 1994 году, когда хотели решить проблему «одним десантным полком».

Сегодня во французской армии трупы погибших солдат, так же как и наш «груз 200», доставляют транспортными самолетами домой.

В традициях Иностранного легиона иметь свое, отдельное от всех кладбище — «каре». Даже на военных кладбищах легионеры остаются вместе: их не хоронят вместе с другими павшими солдатами. Не говоря уж о гражданских кладбищах, где стройные ряды могил легионерского «каре» видны издалека. Даже когда городские кладбища переполнены, а места новых захоронений распланированы на много лет вперед, то для легиона сделают исключение — никто и после смерти не расстанется со своими товарищами.

В прошлом легионеров хоронили в Алжире на гарнизонных кладбищах в Саиде и Сиди-Бель-Аббесе, если позволяли условия. Но чаще — рядом с сахарским фортом, где проходила служба, или рядом с недавним полем боя. Сколько «сабель» из армии Врангеля, служивших во Втором кавалерийском в те годы осталось в марокканской земле, не ведомо никому…

В Африке бактерии гораздо быстрее делают свою работу, так что времени на долгие церемонии и прощание с погибшим почти не остается, тем более в походе.

Долбить ссохшуюся землю «бледа» — каменистых предгорий Атласских гор также тяжело, как и рыть мерзлую русскую землю. Могилу выкапывали ровно на такую глубину, чтобы ее не смогли раскопать шакалы или одичавшие собаки. Все происходило быстро, по-деловому. Задерживаться нет времени: нужно немедленно выступать. В маневре — сила легиона. Редко у кого из погибших в походе был гроб — просто заворачивали в материю, если могли ее найти.

Обязательным правилом было и остается то, что на похоронах присутствует вся рота, где служил погибший, во главе с ее капитаном. Солдаты молчат, усталые глаза ветеранов полуприкрыты, зато лихорадочно блестят у новичков после их первого боя. Ничто не выдает истинных чувств. Капитан произносит несколько слов и так прощается со своим легионером. Протяжный звук «кларьона» — трубы, звавшей недавно в атаку… Легионеры поют свой гимн «Le Boudin». Каждый бросает горсть земли. В холмик втыкают простой деревянный крест — две грубо сколоченные дощечки с именем. Настоящим или вымышленным? Во всяком случае, с тем, под которым убитый в бою служил в легионе. Для этого человека все кончено. Для некогда близких ему душ теперь-то он уж точно сгинул в вечность… А может, он только к тому и стремился, вступая в легион. Вспоминать его, пусть изредка, станут теперь только такие же, как он, легионеры. Всё, как в стихах донского казака, поэта Николая Туроверова, служившего в легионе:

Моего не припомнив лица,
Кто-то скажет в далеком Париже,
Что не ждал он такого конца…

Вскоре жаркий сирокко, несущий колючие песчинки, сотрет на кресте имя и развеет холмик, но кто-то из местных еще будет помнить что здесь была могила неизвестного легионера, и так до тех пор, пока однажды зимой пересохшее русло уеда наполнится водой и понесется бурный поток, сметая всё на своем пути… И тогда уж никто не сможет указать то место.

Памятник павшим

«…Пока живой, тело мое и душа принадлежат Легиону. А смерть перенесет меня к вам, товарищи мои», — поется в старой солдатской песне. Скорбь о погибших товарищах преследует выживших до конца дней, ведь, как говорят, «Легион не бросает своих мертвых». И всё же могилы легионеров рассеяны по всему свету, а памятника этим десяткам тысяч иностранцев, сложившим голову за Францию, французы так и не построили.

В 1927 году «отец легиона» полковник Ролле решил широко отметить приближающееся столетие Иностранного легиона и отдал приказ о сооружении памятника всем погибшим легионерам. Разработать проект поручили скульптору Пурке по эскизам знаменитого художника-баталиста Маю (Mahut). Через год скульптор представил генералу свой проект Памятника павшим: каменное основание — кенотаф, на пальмовой ветви покоится земной шар. По краям, с четырех сторон — вооруженные фигуры легионеров — участников разных войн.

Не удивительно, что легионеры решили возвести именно кенотаф — еще древние возводили их тогда, когда прах покойного был недоступен для погребения, а по древнему поверью души мертвых, не погребенные на земле, не находят себе покоя и терзают живых.

В легионе проект понравился. Одобрил его и военный министр. Разрешил строительство, но финансировать из средств своего ведомства отказался.

Тогда легионеры сами стали собирать средства на памятник. И собрали: в течение четырех лет. Один раз в месяц каждый солдат добровольно отчислял на памятник «трудодень» из своего жалованья. А те, кто был уже на пенсии, перечисляли средства по подписке.

Работы по возведению монумента начались уже в 1929 году. Честь заложить первый камень в основание будущего памятника выпала подполковнику Форе, который в то время был уже на пенсии. Он же и руководил работами по строительству основания из бетона, облицованного ониксом, который возили из-под алжирского городка Тлемсен. Четыре бронзовые статуи, изображающие легионеров разных эпох: легионеры 1830–1840-х годов, времен мексиканской кампании, периода колониальных захватов с 1885 по 1910 год и добровольцы Первой мировой войны. Каждая — весом в три тонны. Композицию венчает земной шар. Контуры тех стран, где воевал легион с 1831 года, выгравированы и позолочены. Эту ответственную работу контролировал подполковник Мэр, принимавший активное участие в строительстве.

Увидев фигуры легионеров, солдаты стали немедленно находить портретное сходство с героями легиона: в одном им виделся полковник Комбе (Combes), в другом — капитан Данжу (Danjou), в третьем — полковник Брундсо (Bmndsaux), а четвертом — полковник Дюрье (Duriez). Каждый воспринимал статуи по-своему, и споры не утихали… В действительности лишь один бронзовый легионер имеет портретное сходство — лицу легионера времен колониальных войн, по просьбе инициатора строительства генерала Ролле, скульптор придал черты полковника Брундсо. Почему именно он был удостоен такой чести, история умалчивает. Тем более что полковник запомнился в легионе больше всего тем, что упек родную восемнадцатилетнюю дочь на гарнизонную «губу» только за то, что ему, видите ли, не понравились отметки в ее аттестате!

Бронзу отливали в Париже, а затем скульптуры и шар проделали долгий путь на поезде до Марселя, оттуда — морем в Алжир.

Но тогда, в четверг 30 апреля 1931 года в день 170-летия со дня основания Иностранного легиона, никто не мог себе и представить, что спустя тридцать лет долгожданный памятник придется разобрать и снова грузить на корабль… И что Алжир, милый Алжир, уже не будет французским… Историю невозможно предвидеть.

В тот далекий день на плацу собрались представители правительства Республики, включая министра обороны, 17 генералов, епископы Орана и Алжира, делегация из 27 ветеранов-легионеров, военные атташе иностранных государств. Состоялся парад, который запомнился на многие годы. Позже на памятнике высекли имена 22 тысяч легионеров, погибших в бою, то есть, как говорят французы, на «поле чести». А в 1949 году саперы окружили памятник цепями. Они отлили их из пуль, собранных ими на старом стрельбище легиона в Хамисе.

В октябре 1962 года, покидая Сиди-Бель-Аббес навсегда, легион забрал свой памятник с собой в новый «Отчий дом» — в Обань. Уже через год памятник восстановили, лишь заменив тлемсенский оникс, побившийся при спешном демонтаже, на свой родной французский мрамор.

За годы существования памятник, построенный руками легионеров на их средства, стал не просто памятником — это реликвия Иностранного легиона. По традиции каждый год 30 апреля, в годовщину битвы у Камерона, у его подножия проходит парад. И тогда души погибших легионеров радуются: справедливость на их стороне — они наконец обрели место душевного упокоения на земле той страны, ради которой сражались и погибли.


Глава пятая
ЛЕГИОНЕР — ВСЕМ РЕБЯТАМ ПРИМЕР!

В тот день, когда легионера примут за обычного пехотинца, Легиона не станет.

Пьер Мак-Орлан


Униформа легиона

Станция парижского метро «Бастилия» — самая светлая. И не потому, что мозаики на стенах напоминают о светлом дне в истории Франции, когда парижская голытьба снесла тюрьму «спецназначения» и страна пошла «другим путем», но не захлебнулась в собственной крови, как Россия, когда выбрала ту же дорожку. Нет, просто станция построена на мостике, соединяющем два берега старого канала, и в весенний день, как в тот, когда произошло описываемое событие, всю ее заливает ласковое солнце.

Уставшие после работы и издерганные повседневной жизнью парижане украдкой бросали на него взгляды. Он не был ни здоровяком, ни красавцем, но чем-то сильно отличался от своих сверстников, гоняющих на скутерах по улицам города или вываливающихся группками из университета, прижав левой рукой к груди книжки, чтобы правой приобнять свою «копин» — подружку. И он вовсе не был похож на тех, что сидят по вечерам в кафе и экономно курят сигареты и надолго растягивают чашку кофе — чтобы подольше побыть с приятелями… На нем была военная форма. Этот парень в белом кепи легионера был из какого-то другого мира, словно маленький принц, свалившийся на эту станцию с другой планеты. И дело было не в том, что солдатик подтянут, выбрит, а форма сидела на нем как влитая. Он не улыбался: он просто весь светился доброжелательностью и открытостью к чужому ему миру людей. Все мы ждали поезда, а он, в свои двадцать с небольшим, — встречи с миром, который прекрасен, а потому будет добр к нему. Я стоял неподалеку и ощущал аромат его молодости и веры в неизведанный еще им мир человеческой подлости и преходящих страстей.

Рядом стояла группка японских туристов, которые всё и вся скупают и снимают во время своего короткого «сежура» в Париже, но даже они не расчехляли своих камер, а только смотрели на него. Когда бесшумно подкатил на резиновых колесах поезд, из вагона вышел неухоженный старик с длинными седыми волосами. Прошел в метре от юноши и замурлыкал себе под нос гимн легиона «Tien, voila le boudin…».

И тогда я понял, что в этом легионере есть шик. Причем шик в самом его французском понимании этого слова: когда прекрасно сидящая одежда на человеке лишь дополняет его внутреннюю красоту.

В тот далекий весенний день на станции метро «Бастилия» и возник замысел этой книги.

Зеркало души

В те далекие годы во Франции еще была всеобщая воинская обязанность с обязательным для всех выполнением «священного долга» перед Республикой — то есть не добровольная служба по контракту, как сейчас, а подневольная.

В «Отчем доме» легиона в Сиди-Бель-Аббесе было установлено зеркало высотой два метра: перед выходом в город в увольнение легионер подходил к зеркалу на десять шагов и осматривал, как на нем сидит форма. Рядом с зеркалом уже стоял сержант. Легионер отдавал честь и протягивал увольнительную записку. Сержант окидывал внимательным взглядом убывающего сверху донизу. Особое внимание обращал на складки на рубашке: две вертикальные от карманов до талии и по одной складке в форме «V» на каждом нагрудном кармане. Если оставался доволен осмотром, то отдавал записку и салютовал: «Свободен! Гуляй!» А если нет, то легионер бежал «плиссировать» свою парадную рубашку. Складки — это отличительный знак легионера! Мода на «плиссе» возникла еще в 1935 году и завели ее офицеры. А когда легион был вынужден «американизироваться», то есть надеть форму армии США во время освобождения Франции, то наведение стрелок на брюках и рубашках стало повальным увлечением: только так их можно было отличить от американцев еще издалека! Это тоже «шик» легиона. Другой «шик» — умение отдавать честь старшему по званию. Легионеры делают это часто и с видимым удовольствием. Здесь тоже «к пустой голове не прикладывают», поэтому если на легионере нет головного убора, то он просто хлопает себя по правой ляжке. А для салюта подносят к кепи открытую ладонь, словно говоря: «Нет оружия!» Это тоже древний обычай, который начался еще во время куртуазной эпохи рыцарства.

В Обане тоже есть такое зеркало, правда, размером поменьше. «Не легион меняет человека, а человек меняется в легионе» — эту легионерскую присказку я вспоминаю каждый раз, когда через пару дней, проведенных с легионерами, перед тем как подойти к КПП, стал бросать взгляд на себя в зеркало, а второй раз — выходя из части вечером. Среди подтянутых легионеров в постиранной и наглаженной полевой форме почему-то не хотелось выглядеть уж совсем расхлябанным, «гражданским». Но каждый раз, когда гляжу в это зеркало души легионера, усмехаюсь в ответ выпирающему «майорскому» животу и говорю себе, что надо бы бросить курить и перестать вспоминать былые путешествия. Не мучить за бутылкой старых товарищей разговорами о вселенской неустроенности. Встретить умную и тонкую женщину, которой не нужно ничего доказывать, и завести семью… Сколько таких мыслей пронеслось в головах тысяч перед этим зеркалом в Обане, перед тем как сделать первый шаг в легион?

Легионеру, какой бы ни была его выслуга лет, разрешено носить гражданскую одежду за пределами своего гарнизона. В увольнение чаще всего отправляются «по гражданке», как говорят в нашей армии.

Униформа легионеров не может оставить равнодушным любого, кто интересуется прошлым. Это не только история Франции и ее войн, но и история человеческих отношений. Особый интерес вызывает колониальная форма. В ней постоянно использовались детали одежды и предметы быта местного населения: мексиканские сомбреро и норвежские лыжи-«снегоступы», арабские бурнусы и рубахи гандуры, берберские шарфы шеши и накидки бубу, кожаные сандалии погонщиков верблюдов наиль и испанские тапочки эспадрильи, индокитайские пробковые шлемы и белые кители, так похожие на старую форму наших морских офицеров…

Форму легионеров можно увидеть в Военном музее при Доме инвалидов в Париже, но это — не увидеть почти ничего! Форма представлена и в Музее истории Иностранного легиона в Обане — это уже интереснее, но самая большая коллекция собрана в Музее униформы, на двух этажах старой виллы в Полубье — от первых мундиров «старого легиона» до наших дней, причем манекены стоят в полной боевой выкладке, так что одновременно можно рассмотреть и оружие, и личные вещи. Экспозиция воспринимается как домашняя коллекция, притом что соответствует всем правилам музейного дела.

Гардероб легионера всегда был обширен: ему позавидовала бы любая кокотка. У рядового солдата было несколько комплектов формы: тренировочная, полевая, выходная и парадная. В наши дни прибавилась еще и спортивная. Правда, так было не всегда: после Великой войны, по воспоминаниям кавалеристов Второго полка, в Марокко в двадцатые годы было невозможно нигде раздобыть новую форму, донашивали чужое старье. «Х/б/б/у» или «подменка», как говорят в нашей армии. Но для нас это дело привычное… Современный легионер не ходит к старшине и не просит выдать ему новые штаны взамен порвавшихся: каждый год на его счет переводят определенную сумму, на которую он заказывает себе любой необходимый предмет формы, от куртки «треи» и ботинок до кокарды и трусов. Это деньги «виртуальные», так что использовать их не по назначению, например прокутить в отпуске, невозможно. Все остальное, что легионер считает нужным в своей работе: крепкий нож, надежный фонарь, ботинки «спезназначения», «тактические» перчатки лучшего качества, более удобную «разгрузку» или рюкзак, он покупает сам. В основном по Интернету из любой точки мира, благо военная промышленность многих стран теперь предоставляет профессиональным солдатам огромный выбор.

Современная полевая форма легионера ничем не отличается от обычной пехотной, разве что «бананом» — серо-желтой нашивкой на левом плече с надписью желтыми буквами «Legion etrangere» и французским флагом на «липучке» тоже на левом рукаве, на три пальца ниже «банана» (флаг прикрепляют только во время миссий за рубежом). А вот парадную форму легионера ни с чем не спутаешь: красно-зеленые аксельбанты, зеленый галстук, широкий синий пояс под «пистолетным» ремнем (в просторечии — ремень «фамас») и белое кепи. Парашютисты из Второго парашютного еще носят красный аксельбант — цвет ленты высшей военной награды «Легион чести». Красно-белый аксельбант цвета ленты ордена «Военный крест» с 12 сентября 1921 года носят также легионеры Второго пехотного полка в память о совместных операциях с другими родами войск вне территории Франции. Его пропускают под погоном под мышку.

Отличие легионеров от всех прочих солдат французской армии продумано до носков: во всей армии они черные, а у легионеров на параде — зеленые. На параде 14 июля Иностранный легион идет своим «шагом» — он медленнее, чем у остальных солдат, — всего 88 шагов в минуту, в то время как обычный «уставной» шаг — 120 шагов в минуту, а у альпийских стрелков — 140. Этот «медленный» шаг, в отличие от «спортивной ходьбы» по Елисейским Полям альпийских стрелков, в легионе остался еще со времен армии эпохи империи.

Цвета легиона

Цвета, отличающие Иностранный легион, — зеленый и красный. Зеленый — это цвет надежды, а красный — цвет жертвы. Эта символика осталась от так называемого Второго легиона, сформированного во время Крымской войны из швейцарцев, пожелавших, чтобы в их форме присутствовали цвета национального флага. В результате очередного переформирования Второй легион стал Вторым пехотным полком, а цвета стали для Иностранного легиона отличительными, хотя официального признания пришлось ждать долго. В декабре 1914 года после приказа по армии, обязывающего каждое подразделение сухопутных войск иметь отличительный цвет, легионеры легализовали свой зеленый. Но легионеры, прибывшие в тот же год из Африки, были немедленно переодеты в каски и обычные голубые шинели пехотинцев — «пуалю», что никому не понравилось. Только в конце войны их переодели в шинели цвета хаки. Красный цвет официально разрешили в 1959 году.

Белов кепи

В «золотой век» легиона обыватель воспринимал образ легионера в белом кепи как «великого неизвестного», появляющегося во Франции лишь тогда, когда враг стоял уже на подступах к Парижу. Но в те времена белое кепи символом легиона еще не являлось, главным отличительным признаком оно стало лишь в 1964 году. В первые годы после формирования легиона в 1831 году солдаты носили тяжелые красно-черные кивера линейной пехоты. Они совсем не годились для легионеров, которым приходилось воевать в жарком климате Северной Африки. В 1850 году кивер наконец сменили на красное кепи с высокой тульей с черным бордюром, который можно было отвернуть и прикрыть затылок. Кепи в разных вариациях продержалось двадцать лет — до Франко-прусской войны: одно время это была полная копия американских кепи эпохи войны Севера и Юга.

Но главное, что в 1873 году появился чехол из белого ситца, чтобы прикрывать затылок легионера в жаркий сезон в Алжире! К чехлу приделывают тесемки и его можно «подвернуть», не снимая. Это и есть начало истории «белого кепи». Чехол спасает от ожогов и шею, и плечи, помогает перенести нестерпимый полуденный зной в Сахаре. И все же пока его больше носят в Северной Африке, а в Западной Африке и Азии предпочитают более привычный белый пробковый шлем. В 1902 году появляется новая модель кепи: теперь материю, прикрывающую затылок, можно просто отстегнуть! Эта модель плохо прижилась в частях: до 1939 года легионеры носят кепи без «затыльника». В 1932-м новый фасон — белый чехол просто натягивается, а сверху остается отверстие, сквозь которое проглядывает черный цвет кепи. В августе 1933 года обе модели разрешены в качестве головного убора для выходной формы, но до 1946 года их носили только как летнюю форму. И только в 1964 году появляется то самое «белое кепи», что с тех пор считается символом легиона и вручается новым легионерам в торжественной обстановке после окончания курса подготовки.

Манера носить кепи менялась с годами. Лет сорок тому назад особым шиком считалось бесшабашно сдвигать кепи на затылок, как носят голубые береты наши десантники. Сегодня, даже в свободное от службы время, легионеры носят кепи по уставу — «два пальца» над бровью. И не случайно, они же всем французским ребятам пример! Белое кепи в легионе теперь носят только от рядового до сержанта. Головной убор офицеров — черное кепи с красным верхом, как и в других подразделениях сухопутной армии. В полевых условиях кепи заменяет берет, а чаще — кевларовая каска. Бронежилет, «разгрузка» с кармашками для магазинов и гранат, пластиковые «наколенники», защитные баллистические очки из триплекса дополняют сходство с «суперсолдатом» из компьютерной игры-«стрелялки», зато потери среди личного состава — минимальные.

Зеленый берет

Многие русские представляют себе французов только в беретиках с «хвостиком» на голове (а для восприятия французов неотъемлемый атрибут русских — шапка-ушанка). Так и было еще пол века назад: для французов берет был таким же национальным головным убором, как и для англичан. Не сомневайтесь, «французский» берет значительно отличался от английского! Сегодня береты во Франции можно увидеть только на военных — современные французы их больше не носят, да и вообще, в отличие от австрийцев с ностальгическим пристрастием к шляпам, не носят на голове ничего, в крайнем случае — бейсболку. Та же история с француженками.

В легионе любят подчеркивать, что берет, в отличие от кепи, для них не исконный головной убор. Носить береты легионеры стали во время войны — английские. Тогда войскам «Свободной Франции» пришлось на время забыть о форме своей страны. В Африке они воевали в английской форме с английским оружием, а в Европе — в американской форме и с американским оружием. От «томми» и «джи-ай» внешне отличались лишь нашивками на рукаве и привычкой обматывать шею шарфами… Единственным подразделением, в котором с 1939-го до начала войны в Алжире носили береты хаки, была 13-я полубригада: в Нарвике вместе с британцами высаживались французы в больших беретах (но все же не в таких больших, как берет-«торт» у альпийских стрелков).

Впервые зеленые береты надели в 1948 году на парашютистов Первого Иностранного батальона (впоследствии Второй парашютный полк) перед отправкой в Индокитай. Официально они стали частью униформы во всех парашютных подразделениях, включая алжирские, в июле 1957 года, но именно зеленые, а не красные, как принято у всех французских «пара». Во многом это было сделано и для поднятия боевого духа: в британском спецназе SAS тогда тоже носили красные береты. Парашютистам было предписано носить «свой» берет и с парадной формой, и во время высадки. А с 1959 года зеленый берет ввели в форму всего легиона. На его подкладке — ярлык с надписью «Legio Patria Nostra», а золотого или серебряного цвета кокарда с гранатой и номером полка расположена, в отличие от английских беретов, не над правым глазом, а слева — ближе к уху. И еще одно отличие легионерского берета — он очень маленький, меньше других французских армейских беретов.

Берет принято носить по-разному, но его никогда не сдвигают на затылок!

Эполеты

Эполеты легионера — это широкие зеленые погоны в пышной бахроме красного цвета. Иностранный легион — это последнее подразделение французской армии, где с парадной формой еще носят эполеты и вряд ли когда-либо перестанут, легионеры очень гордятся этим архаизмом на своих плечах.

Эполеты имеют в легионе свою историю. До 1868 года легионеры носили такие же эполеты, как и во всей линейной пехоте: красные с золотым. В 1868-м легион получил эполеты той же расцветки, что и сегодня. Помимо понятий о красоте, считалось, что эполеты прикрывают от сабельного удара. Трижды за свою историю в легионе эполеты запрещали: в первый раз — во время Франко-прусской войны, второй раз — по приказу генерала Леваля с 1885-го по 1887-й, потом — в Первую мировую войну… и забыли отменить приказ. И лишь накануне столетия Иностранного легиона — благодаря хлопотам все того же «отца» и заступника полковника Ролле, начавшимся в 1929 году, — легионерам в 1931-м вернули, наконец, их эполеты. Их носили не только с парадной формой, но и в выходной вечером или в праздники. Во время Второй мировой войны об эполетах снова забыли, а потом и вовсе перестали делать. Лишь в 1947 году стараниями генерала Готье производство возобновилось, и легионеры радостно нацепили на погоны парадных кителей любимые эполеты времен Второй империи. И теперь с ними уже ни за что не расстанутся!

Синий пояс

«Шерстяной пояс предназначен для подразделений в Африке» — значилось в приказе экспедиционных сил в 1830 году. Первыми в Иностранном легионе их стали носить офицеры. Длина пояса — 4 метра 20 сантиметров при ширине 40 сантиметров. Для того чтобы обмотать его вокруг талии, легионеру требуется помощь товарища.

Синий пояс-кушак — важный аксессуар парадной формы в наши дни, а в XIX веке легионеры носили его под одеждой для того, чтобы защититься от переохлаждения поясницы и «прострела». Тогда считалось, что пояс спасает от укусов опасных насекомых, комаров и мух, которые вызывают лихорадку или малярию, и предохраняет от кишечных инфекций. С ними не расставались в Алжире, Крыму и Мексике, потому что свято верили в его чудодейственную силу «оберега».

В войска поставляли пояса самых разных расцветок и «синими» они стали только в начале XX века. В сахарских частях их продолжали носить и в период между двумя войнами, а легионеры 13-й полубригады пронесли эту реликвию через всю войну и прошли в них парадом в дни освобождения Парижа в 1945 году.

Зеленый галстук

Легионер — не чиновник, галстук ему вроде бы и ни к чему. Так, разве что в шутку его надеть. Именно так и поступила компания холостых лейтенантов в Сиди-Бель-Аббесе во время одного из своих бесчисленных «попотов» в 1933 году. Приказано было прибыть на попойку в… зеленом галстуке. Именно в зеленом, и ни в каком другом! Так приказал сам «президент»! Шутка понравилась, даже начальник гарнизона полковник Азан «не заметил» явного нарушения формы одежды. А в 1939 году в парадно-выходную форму легионеров были введены галстуки цвета хаки и черные.

Галстуки так и остались бы воспоминанием о беззаботной довоенной жизни, если бы в 1945 году полковник Готье случайно не обнаружил на складе огромную партию галстуков, принадлежавших участникам полувоенного движения в Северной Африке «Chantiers de jeunesse». Эту организацию после «перемирия» с немцами и разгона французской армии создала в свободной от немецкой оккупации зоне патриотическая молодежь. Внешне она была похожа на скаутскую, но в действительности ее члены проходили начальную военную подготовку. Самое удивительное, что галстуки были одного цвета с «легионерскими» зелеными! Их раздали легионерам, и те начали с удовольствием их носить — теперь они отличались от остальных еще и галстуком!

Сегодня зеленый галстук и белое кепи считаются символами легиона, о чем поется в популярной легионерской песне «Зеленый галстук и белое кепи», давно сочиненной кем-то в Алжире:

Зеленый галстук, белое кепи:
«Куда идешь, веселый легионер?»
«Иду я туда, где радость ждет меня!
Небо чисто, месяц сияет
И отражается в серебре,
Что потрачу я в Бель-Аббесе.
Там вино заискрится в моем стакане,
Там встречусь с красоткой своей,
Что мне доверяет и верность хранит…»

И так далее… Но заканчивается эта веселая застольная песенка тем, что легионер идет туда, «где ждет меня Господь в раю средь света и облаков», и он «предстанет пред святым Петром, который держит свои серебряные ключи», а все потому, что завтра легионер уже снимет свою выходную форму и снова наденет повседневную — «зеленую епитрахиль и белый нимб».

Экзотические наряды

Иностранный легион — единственное в мире армейское подразделение, в форме которого всегда присутствовали предметы национальной одежды разных народов. Это связано не только со спецификой выполняемых задач — покорение диких племен и борьба с повстанцами их же методами, — но и с удивительной способностью легионеров адаптироваться к местным условиям. Разумеется, к чести командования, такая «ассимиляция» не только не возбранялась, но и поощрялась, как и любые дружеские контакты с местным населением. Эта традиция продолжается до сих пор, хотя и дает сбои в Афганистане.

Все это было бы пустыми словами, если бы не несколько характерных примеров. Так, все тот же легендарный Ролле, будучи совсем молодым офицером, в 1905 году в конных ротах пехотных полков Алжира и Марокко ввел в качестве сменной обуви эспадрильи — испанские тапочки из хлопка на веревочной подошве. Затем их заменили на наиль — кожаные сандалии, которые носят кочевники в пустыне. Тогда же и стали носить шеш — отрезок легкой хлопковой ткани длиной 2 метра 20 сантиметров при ширине 90 сантиметров. Конные легионеры носили их, перевязав крест-накрест на груди, чтобы отличать своих среди других всадников. Такие же шеши, только синие, носили туареги, поэтому их стали называть «синими людьми». Шеш лучше всего прикрывает голову и шею от ожога, а если его завязать на манер туарегов, то во время песчаной бури он спасет от зноя, а через щель можно что-то и увидеть, особенно если надеть очки. Шеш песочного цвета или традиционный белый до сих пор является атрибутом легионера в Джибути и других пустынных районах мира (британский SAS использует в тех же целях бедуинский агаль).

В 1950-е годы в легионе были созданы специальные мобильные подразделения в пустыне — сахарские мобильные роты. В основе их формы использовалась традиционная одежда мехаристов — погонщиков верблюдов. Особой красотой отличалась парадная форма: белая накидка бубу, которую носят в Сахеле, черные или белые шаровары с вышивкой и сандалии наиль из мягкой, специально выделанной кожи, позволяющие проделывать долгие переходы. А зимой носили бурнус, как принято у арабов. На теплый бурнус синего цвета сверху накидывался еще один — белый. Вместо подсумков для обойм — кожаный патронташ. Как принято в этих местах, он надевался крест-накрест поверх груди, что позволяло легко двигаться и защищало от пуль в бою.


Пионеры

Первые саперы появились во французской армии еще в 1747 году — согласно приказу в каждой гренадерской роте надлежало иметь по десять человек «с топорами». С тех пор их легко узнавали не только по огромным топорам, но и пышным усам и длинным бородам. Во времена наполеоновских походов они всегда открывали парад — император питал к ним не меньшее пристрастие, чем к своей ворчливой «старой гвардии». Возможно, из-за этой симпатии «узурпатора» к саперам в рамках «нормализации и стабилизации» французского общества в 1818 году «топорщиков» в ротах ликвидировали, но в 1822-м спохватились и восстановили вновь. С первых дней существования легиона в нем были и саперы, основным орудием которых еще долго оставался топор. А так как работа у них грязная, то они часто пользовались длинными фартуками, наподобие тех, что носили мясники.

Но «пионеры», как раньше во французской армии называли саперов, сохранились теперь только в Иностранном легионе. Именно они — эти бородачи в кожаных фартуках с топорами на длинных ручках и открывают «дефиле» легиона на Елисейских Полях в день национального праздника 14 июля. Кому-то этот обычай может напомнить, что во время триумфа в Древнем Риме первыми на Марсово поле вступали ликторы с фасциями и топорами.

Носить фартуки из толстой свиной кожи поверх формы было принято у саперов во времена Первой и Второй империй.

В 1920 году в Марокко были созданы роты саперов, которые стали по старинке называть пионерами. Они занимались строительством мостов, дорог и туннелей. А так как их привычка отращивать бороды, поменьше болтать, да побольше орудовать топором мало изменилась, то так возникла еще одна традиция легиона — пускать впереди всех пионеров-топороносцев.

Отношение легионера к своему обмундированию хорошо выразил капитан Амилахвари. За несколько часов до своей геройской смерти в Ливийской пустыне он бросил в шутку: «Когда существует опасность предстать перед Господом, нужно быть одетым по форме».


Глава шестая
ИСКАТЕЛИ ПРИКЛЮЧЕНИЙ

И есть чем платить, но я не хочу
Победы любой ценой.
Я никому не хочу ставить ногу на грудь.
Я хотел бы остаться с тобой,
Просто остаться с тобой,
Но высокая в небе звезда зовет меня в путь.
Группа крови — на рукаве,
Мой порядковый номер — на рукаве,
Пожелай мне удачи в бою, пожелай мне:
Не остаться в этой траве,
Не остаться в этой траве.
Пожелай мне удачи, пожелай мне удачи!
Виктор Цой. Группа крови


Мораль легионеров

Писать о качествах легионера совсем не просто: в семье — не без урода. Но из десятков тысяч человеческих характеров и судеб тех, кто прошел через Иностранный легион, постепенно сложился образ, впитавший в себя наиболее характерные черты людей, которые однажды нашли в себе силы попытаться изменить свою жизнь.

Это не литературный герой и не персонаж фильма, а просто Некто, имя которому — месье Легионер. Что привело его в легион, никогда не спрашивали: ни во время собеседования на рекрутском пункте, ни у костра в дружеской беседе на бивуаке. Не спрашивают и сегодня. Это — правило, которое не меняется десятилетиями. Сколько людей — столько же и причин. Захочешь — сам расскажешь.

Но всем им без исключения хочется другой жизни — та, прошлая, больше не устраивает. Превратившись в легионера, ты, словно ящерка, сбрасываешь старую кожу… Со временем мораль легионера не меняется, изменяются лишь обстоятельства внешней жизни.

Кодекс чести

Легион — это остров, однажды на нем поселившись, его потом страшно покидать. У легионеров существует свой кодекс чести. В нем не десять, а всего семь заповедей, но в отличие от большинства настоящие легионеры воспринимают эти «семь» как правила своей новой жизни. В этом еще одно сходство Иностранного легиона с военно-монашеским орденом Средневековья.

В отличие от «морального кодекса строителя коммунизма», писанного в кабинетах Старой площади в Москве, кодекс чести легионера рождался там, где проявляются все лучшие и худшие качества: в бою. Там, где уже нет места для яркого художественного вымысла, остаются лишь два цвета — белый и черный, а между ними — лишь бесчестье и горьковатый привкус предательства.

Комсомольский «моральный кодекс» никто никогда не воспринимал всерьез, а в первую очередь его создатели. Заучив лишь раз перед вручением комсомольского билета, его сразу забывали.

Белое кепи. Пропотевший на сахарском солнце, небрежно завязанный вокруг шеи «дакарским» узлом песочный шеш. Загорелое немолодое лицо, изъезженное колеями морщин. Это портрет легионера 1950-х годов, сделанный самым «легионерским» художником, черновчанином Андреасом Розенбергом. Этот портрет я увидел на пластиковом квадратике размером с игральную карту. С обратной стороны — «Кодекс чести легионера». Как талисман легионеры носят его с собой…

Кодекс чести легионера написали в восьмидесятые годы прошлого века. Командование легиона озаботилось, что мораль и этика многих кандидатов перестали соответствовать духу легиона. Назрела необходимость сформулировать в нескольких фразах опыт и мудрость ушедших поколений.

Поступая в учебный полк, сегодня каждый кандидат получает его на родном языке и обязан выучить, как устав. На учебных занятиях новобранцам подробно, на исторических примерах и личном опыте, растолковывают каждый пункт этого свода правил жизни в легионе.

В первые месяцы службы молодежь изучает их в Четвертом полку, а потом сверяет по ним жизнь. Следование этим нормам — прямой путь к тому, чтобы стать отличным легионером, достойным наследником славы своих предшественников. Это и есть те заповеди, которым следует легионер всю жизнь, до самой смерти в бою или в мирной жизни. Они придуманы не для служебного пользования, а для каждого дня в Иностранном легионе.

Статья 1

Легионер, ты доброволец, служащий Франции с честью и верностью.

Статья 2

Любой легионер — твой брат по оружию, в независимости от своего гражданства, расы, вероисповедания. Ты всегда будешь проявлять эту солидарность, которая объединяет членов одной семьи.

Статья 3

Уважая традиции, ты привязан к своим командирам, дисциплина и товарищество представляют твою силу, твои добродетели — мужество и преданность.

Статья 4

Гордость тем, что ты легионер, ты постоянно проявляешь посредством безупречности своей формы; твое поведение всегда достойно, но скромно; твоя казарма всегда опрятна.

Статья 5

Как элитный солдат, ты готовишься с усердием, ты содержишь свое оружие как свое самое ценное имущество, ты постоянно заботишься о своей физической форме.

Статья 6

Поставленная задача для тебя священна, ты выполняешь ее до конца и, если необходимо в операциях, с риском для жизни.

Статья 7

В бою ты действуешь бесстрастно и без ненависти, ты уважаешь своего пораженного противника, ты никогда не оставляешь ни своих убитых, ни своих раненых, ни свое оружие.

В этом кодексе нет слов о том, что легионер умирает, но не сдается. Просто об этом не принято говорить. Все началось с асьенды Камерон в далекой Мексике — стойкость шести десятков разноязыких солдат стала примером для других поколений. «Лучше смерть, чем плен!» — убежден каждый легионер. В этом убеждении — пример самого высокого боевого духа армии. Таким солдатам для укрепления мужества вовсе не нужно, чтобы за их спинами стояли пулеметы заградотряда НКВД.

Внутренние качества легионера

С 1948 года в архивах журнала «Белое кепи» сохранилось немало свидетельств о прошедших войнах — Иностранный легион участвовал во всех. Но есть три фотографии, которые лучше всего раскрывают душу легионера: приблудный пес наряжен в белое кепи и ботинки — это любимец одного из сахарских подразделений, котенок, высовывающий голову из бокового кармана штанов парашютиста, и легионер, который в алжирских горах тащит «на закорках» маленького ослика. Мать осленка погибла в перестрелке во время «зачистки» деревни, малыш бы умер, но легионеры забрали его с собой, по очереди несли на спине и выкормили…

Легионеры в дальних гарнизонах живут среди природы и не боятся диких животных, которые всегда их окружали: антилопы, львы, гепарды и ягуары в Чаде, обезьяны, анаконды и удавы во Французской Гвиане, страусы и вараны в Джибути. Легионеры нередко заводят себе «питомцев», причем довольно экзотических: у старшего сержанта Шацбогена в Марокко жила ручная гиена. Такая привязанность — не «нацистская сентиментальность», когда любящий отец и примерный семьянин, отправив в газовую камеру очередную партию евреев, потом спокойно кормит с руки свою любимую овчарку.

Сентиментальность присуща всякому легионеру как человеку, предпочитающему внутреннее одиночество шуму случайной толпы. Ему есть что вспомнить, он видел, как мир менялся на его глазах и порою не без его участия. Иногда сентиментальность доводит легионера до приступа «кафара», поэтому определить это качество как положительное трудно: в сентиментальности и сила легионера, и его слабое место. Но сентиментальность проявляется не только в воспоминаниях и приступах тоски. Однажды во Вьетнаме легионер-радист на отдаленном блокпосте ночью получил сообщение, адресованное лично капитану: «Капитану Н. Н-ской полк. Н-ская рота. Дочь большого веса точка Мать и ребенок чувствуют себя хорошо точка Целуем точка Конец связи». Радист, тихо ступая, чтобы не разбудить спящего, отнес ее капитану и положил рядом — прочтет утром, а сверху, на шифровку, положил сорванный цветок. Другой случай: в наши дни командир батальона уезжает в командировку. Из-за особенности задания — режима секретности — он не имеет права выходить на связь с семьей, в которой семеро детей. Легионер-бармен из офицерского собрания по собственной инициативе регулярно звонит домой комбату и рассказывает смешные новости его жене, справляется, не нужна ли помощь. И дома всем кажется, что отец где-то совсем рядом…

Легион — всегда на первой линии огня. Где легион — там и отвага. Это уже давно стало правилом. «Когда дело доходит до схватки с арабами, то нет им равных, — писал в тридцатые годы прошлого века в книге «Летающий ковер» искатель приключений и путешественник американец Ричард Халлибертон, — первый взвизг пролетевшей пули вызывает в легионерах прилив сил. Ощущение единства и столько отваги и готовности к самопожертвованию. И такое презрение к опасности и смерти — на это мало способна какая-либо другая армия! Они готовы многократно рисковать своей жизнью ради товарища, которого недавно едва сами не убили из неприязни. Сержант поделится последней каплей воды с солдатом, которого гонял и презирал с первой минуты его появления в части. Чего стоят их грешки, если в настоящем деле они никогда не подведут? У них много недостатков, но трусость им неведома».

Этот восторженный отзыв постороннего — всего лишь проявление еще одного качества легионера — товарищества, без которого он не мыслит своей службы.

Не обороняться, а все время наступать, теснить противника — это не только тактика ведения боя легионерами, но уже и часть их психологии. Не думать о поражении и смерти, а проявлять находчивость, изворотливость ума. В легионе, в отличие от обычной армии, никогда не было тупой муштры: легионер должен уметь думать сам и проявлять инициативу — это поможет в бою. Когда все командиры будут убиты, то легионеры не превратятся в стадо напуганных баранов, лишенных своего пастуха. Пока хотя бы один легионер жив, легион будет сражаться!

«Авторитет командира способствует пробуждению в легионере грандиозной, почти мистической силы. Легионер готов на все ради своего начальника. Он легко поддается его влиянию и следует его примеру во всем. Он пестует в себе этот культ и испытывает к командиру нежность, а иногда даже проявляет ее незначительными знаками внимания. Если командир жив, то он пойдет за ним на край света, а если погиб, то легионеру ничто не помешает последовать за ним. Но стоит командиру отойти подальше, как легионер совершенно спокойно начнет отпускать шуточки в его адрес», — пишет в «Золотой книге Иностранного Легиона» генерал де Вильбуа-Марей (de Villebois-Mareuil).

Такое сочетание уважения, восторга и иронии — совершенно нормальные отношения сына и отца в семье, когда авторитет старшего возникает не по словам, а по делам. Так старший и младший становятся самыми близкими друг другу людьми. Но как всякий умный человек, солдат спецназа — легионер четко чувствует тонкую грань между успешным выполнением поставленной задачи и тем моментом, когда начальник начинает зарабатывать на нем очередное звание или награду. И если командир допустит эту непростительную ошибку, то его авторитет рухнет в одночасье и уже не восстановится никогда.

Великодушие и душевная щедрость — вот лучшие качества настоящего легионера. Эти черты отличают легионера от обычного солдата. Они распространяются и на поверженного противника: легионер не станет пристреливать раненого или сдающегося противника. Это — подло. Известен случай, когда легионер полез на минное поле, чтобы вынести раненого немецкого солдата. И так спас недавнему врагу жизнь, едва не лишившись своей. Подоить козу и напоить молоком ребенка, потерявшего мать, раздать свой паек «гражданским» или перевязать и доставить в госпиталь раненного снайпером на гражданской войне мирного жителя — всегда было и остается обычным для легионера поступком.

Преданность легионеры называют словом «лояльность». Это качество легионера столь же двойственно в нем, как и все остальные. С одной стороны, это преданность клятве служить и защищать интересы Франции, а с другой — преданность своему легиону и верность товарищам. И всё неразделимо между собой.

Чувство товарищества выражается и в желании остаться с легионом и после смерти. Легионер У. Холл умер в возрасте 57 лет в Чикаго. Перед смертью он попросил, чтобы его прах был перенесен во Францию — на «каре» Иностранного легиона. Ветеран Бонер в 1946 году обратился с просьбой: «Последнее, о чем прошу, чтобы меня похоронили под сине-бело-красным флагом, а тело мое было доставлено на кладбище подразделением легионеров. Обращаюсь к командованию, офицерам и людям моего отрада — я сердечно прощаюсь с вами».

Легионеры служат Франции так же верно, как служили шотландцы Людовику Святому: перекупить их невозможно. В отличие от большинства французов, которые ненавидят государство как инструмент насилия над своей редчайшей индивидуальностью, культ которой заменил этой нации душу. Но при этой повсеместной нелюбви к государству современные французы и дня без государственной поддержки прожить не смогут: любое посягательство на их «халяву», то есть социальные права, вызывает бурю протестов. Особенно у тех, кто только по паспорту — француз.

Кстати, для «демилитаризованного» французского обывателя, толком ничего не знающего ни о своей армии, с тех пор как отменили призыв, ни, уж тем более, об Иностранном легионе, легионеры — это расисты. Впрочем, под страшное обвинение в «расизме» в современной Франции подпадает любой, кто позволяет себе вслух сомневаться в правильности политики «распахнутых дверей» для эмигрантов из «третьего мира». Такие «расисты» озабочены будущей судьбой страны, откуда уже почти все производство вывезено в Азию ради высоких прибылей владельцев предприятий. Они часто задаются вопросом: почему работающие французы должны платить высокие налоги, из которых выплачиваются бесчисленные «пособия», на которые неплохо существует армия принципиально не желающих работать «афрофранцузов»?

Страхи легионера

Война — это такое же ремесло, как и сотни других. Хороший легионер, как умелый мастер — старается стать лучшим в своей профессии. И не допускать брака в своей работе. Смерть — это всего лишь несчастный случай на работе, который может произойти с любым, так же как и с шахтером или шофером. Но легионер не думает о смерти — что толку думать о том, что неизбежно? К тому же он давно привык к ее присутствию в своей жизни, в отличие от внезапного испуга любого другого человека при получении «плохих» анализов или неожиданного приступа острой боли в правом боку. Чтобы стать хорошим легионером, для начала нужно «забить» на всю свою прошлую жизнь, чтобы смутные воспоминания не беспокоили в новой. Вступление в легион — это реинкарнация по собственной воле. «Сжечь все мосты к отступлению» — вот единственный способ избавиться от прошлых переживаний, а как их следствие — страхов в своей иной жизни, которые могут дорого обойтись.

«Они не могли уже спасти себя, поэтому старались спасти других», — говорят англичане. Легионер готов к смерти, но вовсе не хочет быть убитым, поэтому соблюдает «технику безопасности» на своей работе: он осторожен и осмотрителен и попусту не геройствует. И не станет посылать вперед себя «молодого», потому что сам был когда-то таким же… К тому же ошибка неопытного солдата может стоить ему жизни.

Легионер для того и сражается, чтобы не было страха. Если обычный человек пугается в «нештатных» ситуациях, то легионер в трудной ситуации о страхе забывает. Экстремальное состояние для него привычно и даже более желанно, чем вполне безопасная ежедневная рутина. Страх за свою дальнейшую жизнь и «кафар», как его следствие, могут появиться именно в состоянии покоя — «dolce far niente» — знаменитом итальянском «прекрасном ничегонеделании», к которому стремится большая часть человечества.

Современному легионеру не знакомы привычные страхи «среднего» француза: он не боится потерять работу — уволить его может только смерть. Ему не нужно думать о ежемесячной квартплате и выплате налогов. О докторах и лекарствах. И копить деньги на отпуск. Он не боится старости — если он и доживет до нее, то у него есть приличная пенсия и возможность вернуться в Дом легионера, чтобы провести остаток дней среди таких же, как он, ветеранов-единомышленников. Он не опасается одиночества в старости: рядом всегда окажутся братья по оружию. И он может рассчитывать на уважение и помощь со стороны общества, которому всегда верно служил.

Вера легионера

Сказать, что легионер не верит ни в Бога, ни в черта — значит признать его клиническим идиотом. Легионеры не религиозны, но и не воинствующие атеисты. Конечно, в Иностранном легионе есть свои священники — католики, которых на жаргоне называют «падр'e». В случае необходимости они десантируются в нужной точке вместе со своей паствой. Камуфляж этим подтянутым и веселым «святым отцам» очень к лицу. И все же к субботней католической мессе ходят в основном новички. Даже убежденные атеисты. Это повод «сачконуть» от уборки казармы, наряда, чистки оружия или занятий. О подоплеке этого религиозного рвения «салабонов» все знают и относятся к ней с юмором. К «падр'e» легионеры заходят чаще не помолиться, а просто так: поговорить «за жизнь» и посоветоваться.

Вера человека в легионе — его личное дело, она не должна мешать остальным или отвлекать от службы. Глубоко верующему человеку, которому важны религиозные обряды — «кошерная» еда или только баранина, намаз пять раз в день или ежедневное посещение храма и беседы с батюшкой, — пожалуй, не стоит становиться легионером.

Легионеры — вне политики и вне религий. Почему так? Дело в том, что они верят в Легион. Это и есть культ, которому они поклоняются.

На первом этаже Музея истории Иностранного легиона в Обане есть помещение, куда никого не пускают, кроме легионеров, при том, что оно открыто для обозрения посетителям… но только издали. Это — так называемая крипта: овальный полутемный зал, куда ведут несколько ступеней вниз. На стенах высечены имена погибших героев Иностранного легиона, над ними склонились знамена полков. В крипте, как и в каждом храме, хранится дароносица со святыми мощами — стеклянный саркофаг с деревянным протезом руки капитана Данжу. В день Камерона, единожды в год, как и положено по церковному обряду, мощи выносят на поклон верующим. А далее происходит не воинский ритуал — парад, а служение торжественной мессы. Ее служат сами епископы — герои-ветераны, а во главе — Великий магистр ордена в чине генерала — командующий Иностранным легионом. Он обращается к своему воинству, напоминая о том, что жить нужно по семи заповедям, занесенным в скрижали — «Кодекс чести легионера».

Все это уже напоминает не армейское подразделение, а рыцарский орден с культом мужского братства и преданного служения во имя чести. Возможно, последний Военно-монашеский орден на земле.

Как принято у людей, добровольно подвергающих себя опасностям, будь то летчики, моряки, путешественники или легионеры, у всякого может быть свой талисман, оберег, который «спасет и сохранит». И необязательно это икона, крестик или сура Корана в медальоне.

Современные легионеры в массе своей не так суеверны, как их предшественники, — они уверены в себе и своих товарищах.

«Говорю только за себя. Я сам не суеверный: ни в приметы, ни в талисманы, крестики и суры не верю. Да и не так уж в легионе опасно, чтоб молебен совершать перед маршем! — рассказывает один из «славяно-старослужащих. — Сберегает от опасностей ум, физические данные, опыт и везение! Фарт должен быть. Говорят, что дураки минные поля проходят там, где сапера на части разорвет. Да и за славянами я не наблюдал особой набожности и веры во всякие талисманы».

…Когда Наполеону представляли на повышение в звании кого-нибудь из его командующих, прежде чем подписать документ, он всегда задавал один и тот же вопрос: «А он удачлив?»

Свое «везение» легионеры давно уже называют арабским словом «барака» — удача. Никто другой не верит в нее так, как легионер, — даже лучший сорт своего вина легионеры назвали «Барака».

В точном переводе с арабского легионерское словечко «барака» имеет иной смысл, чем привычная европейцу «удача». Удача — неожиданно свалившееся счастье: выигрыш в рулетку или лотерею. «Барака» имеет иной оттенок — «по благословению Божьему», то есть как награда за праведность и честность. Ну а когда начинается тяжелая полоса в жизни, то легионер принимает ее со смирением и просто говорит: «Мафи хази» — по-арабски «не повезло». Но это вовсе не значит, что «барака» отвернулась от него навсегда…

А вот свои отношения с Всевышним легионер выражает третьим расхожим словом, тоже арабским — «мактуб», что буквально означает «написано». То есть твоя судьба уже написана, и ты не волен что-либо в ней изменить — просто будь самим собой. Поэт-легионер Артур Николе, служивший в легионе с 1931-го по 1940-й, так и назвал одну из своих лучших поэм — «Мактуб».


Одиночество легионера

Еще лет сто тому назад, поступая на службу в Иностранный легион, человек добровольно отрекался от привычного мира людей. Легион спасал человека от того, что сделало его в другой жизни неудачником или просто несчастным и одиноким.

Для того чтобы понять, что происходило в головах легионеров, запертых внутри форта, где-нибудь в Колон-Бешаре на юге Алжира, в начале прошлого века, достаточно вспомнить символический роман Дино Буццати «Татарская пустыня», хотя в нем идет речь о людях с итальянскими именами. Их «Крепость», которой они неустанно восхищаются на протяжении многих лет, — форт легиона. Офицер Джованни Дрого, служа в Крепости, постепенно превращается в настоящего легионера по духу.

В те времена легионеры не стремились в отпуск: им было некуда ехать. Форт посреди великой пустыни, как и Крепость Буццати, и был их единственным домом, а самыми близкими в этой жизни людьми становились товарищи по оружию. Другой писатель того времени, Антуан де Сент-Экзюпери, любил пустыню и хорошо знал сторожей этих фортов — легионеров. Они не раз спасали его от плена после вынужденной посадки — если бы не легионеры, его нашли бы туареги и сделали рабом. Если бы Сент-Экз не стал пилотом, был бы легионером. Он был одним из тех немногих, кто понимал, что полноту жизни в одиночестве может дать только пустыня… или небо — такая же пустыня, где вместо барханов — облака.

Наступает очередь отправиться в отпуск герою Буццати — Джованни Дрого и покинуть Крепость, из которой он хотел сбежать еще в первые дни службы, а теперь вот привык… Он не хочет уезжать, ему покойно на этом острове. Ему больше не нужно возвращаться в мир людей. И все же он едет домой. Тогда происходит следующее: «Как чужой (Джованни Дрого. — В. Ж), ходил он по городу в поисках старых друзей, но оказалось, что все они по горло заняты разными делами — своими предприятиями, своей политической карьерой.

Друзья говорили с ним о серьезных и важных вещах, о заводах, железных дорогах, больницах. Кто-то пригласил его на обед, кто-то женился, каждый избрал собственный путь в жизни, и за четыре года все заметно от него отдалились. Как Джованни ни старался (а может, он утратил эту способность?), но ему так и не удалось воскресить прежние разговоры, шутки, словечки. Он бродил по городу, разыскивал старых друзей — ведь их было много, — но под конец неизменно оказывался один на тротуаре, а впереди, до вечера, оставалось еще столько времени».

Служба в легионе снимала много вопросов бытия: кем быть, где и на что жить. Это можно сказать о любом военном, но легионер добровольно и сознательно часто отправлялся туда, где кроме него нет других людей. К тому же это был мир, лишенный новых впечатлений, кроме восхищения игрой света и личной причастности к первозданности мира. В его новом мире не оставалось места для женщин. Физиологическая пустота до краев заполнялась его причастностью к вселенскому одиночеству — месту рождения Творца.

Ницше однажды заметил: «Кто ведает, зачем живет, тот выдержит любое как». Именно такое внутреннее согласие со своим существованием в отрыве от всех радостей христианской цивилизации и помогало перенести легионеру его одиночество. В какой-то момент он понимал, что одиночество в Сахаре подходит ему больше, чем одиночество в Париже. На долгое время расписанием повседневной жизни и ее смыслом становилось несение службы. Мысли о женщинах не мешали легионерам. В этом мире близкие женщины становились сродни звездам: их свет был ярок, но достичь их было невозможно… Жизнь людей в пустыне была подчинена иным, столь отличным от европейской морали правилам, и душевные раны быстро зарубцовывались. Отношения с далекими женщинами приобретали литературный характер, когда в своих письмах человек выражает все то лучшее, что в нем есть от природы. В одиночестве своего добровольного заточения среди песков легионер находил и время, и слова для того, чтобы полностью выразить все то, что скапливалось в нем во время наблюдения иного мира. И поделиться своим новым миром — океаном песка — можно было только в письмах, как это делал пилот почтовой линии «Тулуза — Дакар» Экзюпери, наблюдая Сахару с воздуха: «На первых порах вся она — только пустота и безмолвие, но это потому, что она не открывается первому встречному. Ведь и в наших краях любая деревушка таит свою жизнь от стороннего глаза. И если не оставить ради нее весь мир, не сжиться с ее исконными обычаями, нравами и распрями, никогда не поймешь, что она для тех, кому она — родина. Или вот рядом с нами человек затворился в своей обители и живет по неведомому нам уставу, — ведь он все равно что в пустынях Тибета, к нему не доберешься никаким самолетом. К чему входить в его келью? Она пуста. Царство человеческое внутри нас. Так и пустыня — это не пески, не туареги, даже не мавры с ружьями в руках…»

Пустыня становилась местом встречи одиноких сердец. И легионеры не спешили выбраться из нее обратно в мир людей: там их ждало еще большее одиночество, чем то, которое может испытать человек, оставшись наедине с морем песков и обласканных ветром камней. «Она была знакома с офицерами колониальных войск, которые, приезжая в Париж, вели призрачную жизнь пришельцев из иного мира. Встречаясь на бульварах, они сами себе не верили, что они живые. Их квартиры были более или менее точной копией их домов в Сайгоне или Марракеше. Здесь велись разговоры о женщинах, о товарищах, о карьере; но все эти драпировки, которые там, может быть, составляли самую плоть стен, здесь были мертвы», — пишет Сент-Экзюпери в своем романе «Южный почтовый».

В другом мире, который они покинули ради своей службы, людям было не дано понять того, что пережил легионер. Они не видели того, что видел он. А пытаться рассказать им об этом не имело смысла: они никогда особо и не стремились увидеть иной мир своими глазами. Его рассказы им даже не любопытны. Они — иные. Или, наоборот, легионер — другой. Примерно то же испытывает путешественник, однажды вернувшийся в родной город…

«Нормальная жизнь, простые человеческие радости, заурядная судьба были не для них; живя здесь бок о бок, они лелеяли одну и ту же мечту, хотя никогда не обмолвились о ней ни словом — то ли потому, что сами не отдавали себе в этом отчета, то ли просто потому, что были солдатами, а солдаты не любят, когда им заглядывают в душу», — пишет Дино Буццати в «Татарской пустыне».

Легионеры не роптали на людей из другого мира, но не торопились возвращаться в тот мир, что добровольно покинули много лет тому назад. Их мир был ограничен четырьмя стенами форта, но раздвинут до бесконечности Сахары и размеров вселенной в звездном небе над головой. В их монастыре время текло иначе, а звезды можно было трогать руками каждый вечер…

Служить в Сахаре или на отдаленном посту в джунглях Индокитая значило обмануть время. «Жизнь Дрого вроде бы остановилась. Казалось, события одного и того же дня повторялись сотни раз, без малейшего изменения. Река времени текла над Крепостью, медленно разрушала ее стены, уносила вниз пыль и обломки камней, стачивала ступеньки и цепи, но Дрого не задевала: ей пока еще не удалось втянуть его в свой водоворот».

Как отправиться в путешествие длиной в жизнь, познать мир и найти близких людей, а затем однажды вернуться и увидеть, что твои друзья постарели, обросли семьями, связями и жирком, а ты так и остался подростком-мечтателем, что в твоем возрасте вовсе не вызывает уважения в том обществе, из которого ты много лет тому назад сбежал. Изменился ты, но не они.


Легионер и деньги

В наши дни на улицах Москвы можно увидеть наших «солдатиков»: их привлекают иногда к каким-нибудь общественно полезным работам. Выполнив свой долг, защитники начинают приставать к прохожим: просят милостыню. «На сигареты». А может, и на батон хлеба с колбасой. Или пиво. В отличие от цыганят на Новом Арбате — мастеров своего дела, которым через окно большого черного джипа нередко перепадает крупная купюра, наши бойцы делают это стыдливо и неумело, словно стесняются своего положения. Мне они напоминают Кису, который в романе Ильфа и Петрова кричал: «Никогда, никогда Воробьянинов не протягивал руки!» Русские в Константинополе были примерно в таком же положении, что и эти мальчики в камуфлированной форме…

В прошлом именно деньги, точнее их полное отсутствие, толкали мужчин на вступление в Иностранный легион. Например, именно нужда заставляла русских вступать в легион в 1920 году в Константинополе. И многих ждало разочарование, как пишет в своих воспоминаниях современник: «Настроение упало у всех, почти всю дорогу молчали. Обещали нам очень многое: жалованье на всем готовом 150 франков, премия 500 франков и по окончании пятилетнего контракта — по 5 тысяч франков. Самое же главное — это условия жизни: охота, охрана, легкие занятия… Но были обмануты во всем, кроме премии, которую мы получили: 250 франков — по приезде и еще столько же — через четыре месяца».

До 1958 года жалованье солдата было разделено на две части: первая и основная шла на его счет, к которому «первосрочник» старался не притрагиваться до самого конца своей службы — через первые пять лет службы по первому контракту он ощущал себя «богачом». А вторая часть выдавалась на руки — это «карманные» деньги на табак, выпивку и прочие мелкие легионерские радости. Как семь рублей в месяц «на махорку» в Советской армии, которые обычно тут же отбирали «дембеля». Или как хорошие родители выдают примерным детям деньги на школьные завтраки и прочие мелкие «расходы», чтобы они чувствовали себя «взрослыми».

Выдачу денег осуществлял или казначей, или сам капитан. Сегодня все перечисляется на банковскую карту легионера, а деньги на обмундирование — на специальный счет с «целевыми» расходами. Сегодня, так же как и в прошлом, те, кто приходил в легион «подзаработать», быстро понимали, что здесь не разбогатеешь. Казак-кавалерист Николай Матин, как и большинство его соотечественников, пришел в легион ради денег, поэтому жалуется: «Французы нас обманули, жалованье платят только 25 сантимов в день, «охоты» мы дожидаемся уже две недели, и отношение со стороны французов к нам очень скверное, в особенности к офицерам». Это и понятно: он пришел сюда за деньгами, а не за приключениями и воинской славой. Это очень напоминает сетования современных московских строителей — гастарбайтеров, которым прораб-жулик не выплатил всю обещанную сумму…

Перед самым началом Первой мировой войны легионер получал 75 сантимов в день на руки, что составляло целых 11 франков и 25 сантимов за две недели. Но во время войны эта сумма постепенно снижалась и доползла до 25 сантимов в день, чем нередко возмущаются в своих записках русские легионеры 1914 года. Так что 42 тысячи легионеров Маршевого полка под началом своего славного генерала Ролле добывали победу Франции всего за 25 сантимов в день! А чтобы послать письмо за границу, требовалось заплатить один франк и 50 сантимов, значит, чтобы написать домой, что он жив, легионеру нужно было за марку и конверт отдать свою недельную зарплату! Ролле возмущала подобная ситуация, при том, что легионерам ничего не обходилось дешевле: ни табак, ни почтовые отправления. Он бомбардировал казначейство, но ситуация поправилась только после войны — легионерам снова стали платить 75 сантимов в день. Также Ролле «пробил» и выплату премий своим солдатам — впервые легионеры стали получать за свой труд денежные поощрения только с 1919 года — впервые за 88 лет существования Иностранного легиона!

Легионер никогда не «откладывал на старость» и никогда не был богат, однако у него всегда находилась возможность угостить товарищей. Когда каждый платит за себя, то деньги — в кучу, а если у кого-то сейчас их нет, каждый немного прибавит, и все без труда расплатятся за выпивку и женщин. (Это точная копия отношений басков: если в большой давней компании кто-то бедствует, то это вовсе не повод уклониться от встречи, — за друга скинутся все!)

По решению от 2 февраля 1926 года унтер-офицеры иностранного происхождения лишались права на возмещение убытков их семьям в случае их смерти или ранения, а унтер-офицерские вдовы легионеров-иностранцев не могли рассчитывать на пенсию «по потере кормильца», если они постоянно не проживали во Франции. До начала Второй мировой войны жалованье легионеров не повышалось, но, как и сегодня, была большая разница между стоимостью жизни во Франции и ее колониях. Вот что пишет майор Ламбер в 1932-м: «Жалованье легионера довольно высокое, оно позволяет ему легко жить в Марокко или в Тонкине, где жизнь намного дешевле». Та же картина наблюдается и сегодня: расходы в командировке в Африке или Азии минимальные, и не из-за того, что легионер полностью обеспечен армией или он — скряга. Просто стоимость жизни в Европе и в «третьем мире» настолько различается, что легионер чувствует себя «там» таким же «белым» человеком, как и его предшественники в Индокитае сто лет тому назад. Традиция платить больше вне гарнизонной службы сохранилась и поныне: так, легионер, служащий в Третьем пехотном полку в гнилой Гвиане, получает на 15 процентов больше, чем его товарищ в Первом полку в Обане. Все по-честному! Та же картина наблюдалась и в прошлом веке: служившие в Марокко легионеры получали и «колониальные», и «боевые» надбавки. К тому же жалованье легионера-иностранца было в три раза выше, чем получали за патрулирование арабы, берберы и сахарские племена, служившие у французов: им платили всего 25 сантимов в день, а легионеру — все 75! В глазах местного населения — богач!

Относиться к деньгам с придыханием как средству достижения уважения в обществе, а тем более копить их у легионеров никогда не было в привычке. Не изменились они и сегодня. Дело не в том, что жизнь у них, как у моряка: «сегодня здесь, а завтра — там», а может и вовсе убьют… Просто их «невзрослое» отношение к деньгам — не свидетельство фатализма человека без будущего, а легкое презрение к тому, что заставляет сходить с ума всех вокруг. Ежедневный риск на службе вынуждает иначе распределять ценности в жизни, чем делают те, у кого другая работа…


Наемники и добровольцы

У наемников два красивых прозвища — «солдаты удачи» и «дикие гуси». По сути, это — эвфемизмы. Назвать легионера «наемником» — значит оскорбить. Особенно офицера-француза, который стремится попасть служить именно в Иностранный легион. Обижаться легионер не станет — умные на дураков не обижаются. Просто скажет, без пафоса: «Если бы легионеры были наемниками, то у Камерона бы они сдались и остались живы».

Журналист солидной американской газеты «International Herald Tribune» провел несколько дней с легионерами во Французской Гвиане, но в своей статье он продолжает упорно называть их «mercenaries» — наемниками, учебный лагерь во Французской Гвиане — «The mercenary factory», то есть «фабрикой наемников» для «постколониальной эпохи». Француз только усмехнется такому проявлению заокеанской ограниченности: легион — часть армии, да и от наемников во Франции отказались, кажется, еще при Наполеоне. Наемник — солдат не надежный. А вот если доброволец, но с хорошим «сольдом» — жалованьем, то такой при императоре всю Европу захватил и до Москвы дошагал! Дальше француз старается не продолжать, потому что не любит вспоминать, что произошло потом… В действительности от наемников во Франции не отказались: в эпоху Наполеона, во времена Первой и Второй империй Франции продолжал служить полк Хоэнлоэ — Нойенштайнский полк баварцев-эмигрантов, их особым строевым шагом ходит на парадах Иностранный легион.

Сегодня термин «наемник» носит такой же уничижительный оттенок, как «офисный планктон», которым обозначают наемных и бесправных работников в конторе. Ежемесячно они совершают увлекательное путешествие: в кассу за зарплатой. Люди без принципов, идеалов, высоких устремлений, а главное — без стремления к творчеству, чувства личного достоинства и внутренней свободы. Неужели такие похожи на легионеров?

Стоит в России произнести «солдат-наемник», то немедленно всплывает ассоциация — группа боевиков на Кавказе. Или телевизионная картинка во время чеченских войн: трупы «арабских наемников» в приспущенных камуфлированных штанах, с оголенными спинами и животами — кто-то вздернул их уже после их смерти. Бодренький комментарий «за кадром», довольные лица «федералов». Кем в действительности были эти люди? Вряд ли когда-либо мы узнаем, однако слово «наемник» осталось у нас в памяти только как синоним слова «подонок». Наемники — люди вне армии и традиций. И это тоже не очень подходит к легионерам.

Настоящий наемник — тот, кто предлагает свои услуги всякому, лишь бы наниматель был щедр и вовремя вносил плату за предоставленные услуги. Поэтому когда начинаются «перебои с зарплатой», люди из офиса увольняются…

После смерти от болезни Альцгеймера «короля наемников» — парашютиста Боба Динара, которого соратники называли «полковником», звезда «диких гусей», казалось бы, закатилась. С уходом последнего «кондотьера» старой Европы больше никто не высаживается на «зодиаках» на африканское побережье и не свергает неугодные европейским столицам местные власти. И все же наемники будут существовать столько же, сколько существует человечество: просто меняются задачи, которые перед ними ставят те, кто платит.

Теперь наемники отлавливают беглых преступников в США, охраняют журналистов в Ираке, ликвидируют на Ближнем Востоке тех, кого нельзя казнить без громкого суда. Или воюют в Абхазии, Дагестане и Чечне.

В Средние века, в эпоху расцвета наемничества, «солдаты удачи» легко переходили со службы одного сеньора к другому. Без всяких угрызений совести меняли знамена и гербы, за которые сражались, в зависимости от причуд фортуны или изменения внутренней политической ситуации во время феодальных усобиц. Так делали «Большие роты» во время Столетней войны или знаменитые капитаны кондотьеров в Италии. Интересно, что в России такого формирования, как «профессиональные солдаты», так и не возникло, даже в Смутное время в XVII веке. Может, военный профессионализм просто не подходит нашему национальному характеру? Мы воспитаны в уверенности, что погибать в бою можно только за Россию. Русскому человеку вовсе не понятно, как можно умереть за чужую страну, да к тому же всего лишь за среднюю московскую «офисную» зарплату. Или тем более за какие-то неясные идеалы французской революции двухсотлетней давности.

Легионеры рассуждают иначе: они здесь не ради денег и высоких слов о долге. Они здесь ради самих себя и своего мужского братства — в этом крепость духа легиона. В этом смысл легиона, который не поняли и не приняли большинство русских, вступивших в него «по большой нужде» в двадцатые годы прошлого века. Почему? Как и все эмигранты первой волны, они оставались русскими и не хотели ничего принимать «извне», а в Иностранном легионе есть только одна национальность — легионер.

Французы уверены, что легион умирает за них. И тут они ошибаются: легионеры равнодушны к стране, за которую воюют. И деньги их не очень-то интересуют. Французам и невдомек, что в действительности, сражаясь за интересы Франции, легионеры умирают за своих товарищей, за свою новую семью, за дом на чужбине — за свой легион. И ни за кого больше.

И не предают, не переходят на сторону врага и не сдаются. Но дело здесь вовсе не во Франции, а в том, что для них «Честь и верность» — лозунг, начертанный на всех знаменах, это их личная честь и верность своему братству легионеров. А страна тут ни при чем…

Смена сеньора, то есть работодателя, в Европе была делом привычным еще до расцвета наемничества: уже в XII веке во время Первого крестового похода солдаты легко переходили от одного «патрона» к другому, это считалось нормальной практикой — армейский «юрьев день». И дело было не только в своевременной выплате жалованья, но и в личных качествах «патрона» — его удачливости, военной доблести и связей с «сильными мира сего».

Исследователь Филипп Контамин полагал, что термин «наемник» может быть применен только к тем воинам, которые совмещают в себе три качества: это военные профессионалы, которые ничего другого делать в жизни не умеют, кроме мастерского владения различными видами оружия. Это «лица», выполняющие свою «работу» за денежное вознаграждение. И, что крайне важно, это — «апатриды», то есть люди, лишенные своего отечества. Пожалуй, это вполне подходит к легионерам, но что делать с теми легионерами, которые пишут картины и стихи? Строят дома и дороги и проводят археологические раскопки?

К этому стоит добавить, что есть и те, кто вовсе не обладает болезненным «чувством родины». Это — «граждане мира», как принято говорить в наши дни о космополитах. Однако в случае солдат-наемников речь идет скорее о тех, кто в силу разных обстоятельств, а не собственного сознательного выбора, лишился отечества. Как, например, воины Добровольческой армии после эвакуации из Крыма вступали в легион не от хорошей жизни…

И все же для того, чтобы стать хорошим наемным солдатом, нужно не только научиться воевать, но и иметь хотя бы какую-то идею в голове, хотя бы потому, что просто «зарабатывать деньги» может и надоесть, как и всякий любой однообразный труд ради прокорма семьи.

Однажды капитана легиона де Бонелли, известного в конце XIX века поэта, автора нескольких лирических циклов о легионерах, после его творческого вечера во Французской академии спросили, кто же такие легионеры, о которых он так тонко пишет. Лирический поэт ответил не задумываясь: «Наемники, конечно. Чтобы жить, нужно есть!»

Так кто же такие легионеры? Наемники или добровольцы? Казалось бы, на этот вопрос есть только один ответ: кем ты себя ощущаешь в семье легионеров, тот ты и есть на самом деле. В действительности, они не то и не другое. Они относятся к редкой породе людей, которых рождает любая эпоха перемен, — искатели приключений.


Легионер и Алжир

J’ai quitte mon pays, j’ai quitte ma maison
Ma vie, ma triste vie se traine sans raison
J’ai quitte mon soleil, j’ai quitte ma mer bleue
Leurs souvenirs se reveillent, bien apres mon adieu
Soleil, soleil de mon pays perdu
Des villes blanches que j’aimais, des filles que j’ai jadis connu[1]

Так поет шансонье Энрико Масиас…

В коробке передач заскрежетало. Старенький автобус «Рено» натужно взвыл, затрясся и пошел на штурм очередного пригорка. Дорога по плоскогорью Орес, что на востоке Алжира, пыльная и узкая. Еще в прошлом веке ее проложили саперы-легионеры. Она петляет среди желтых скал, выжженных сахарским солнцем. Внизу в ущельях, где весной набухают водой уеды, еще зеленели чахлые кусты — память о прошедшей зиме… «Лето только начинается. Впереди у нас отпуск… Как хорошо! Наш с Мари первый отпуск, — подумал Моннеро. — Будет что рассказать друзьям… Не верится, но уже в субботу мы будем снова в Париже!» Они с Мари иногда скучали по родному городу, друзьям и посиделкам в сигаретном дыму во время бесконечных споров в кафе на тему «как нам обустроить Францию»… Впрочем, они сами напросились учить детей в деревне в этом отдаленном уголке горного Алжира. А как же иначе? Они — социалисты, а значит, должны делом доказать, что доброта, самопожертвование и просвещение могут изменить мир к лучшему. В деревне к ним отнеслись сначала настороженно, а потом приняли как своих: в них не было заносчивости, как в большинстве французов…

 — Это прекрасно, что вы придумали такие экскурсии, месье-мадам! Собирать гербарии и составлять коллекции минералов с детишками! Жениаль! — в чисто французской манере восхищался попутчик Хадж Садок, пожилой чиновник местной управы. — К сожалению, наши люди не очень-то интересуются теми местами, где живут! Вы правы: интерес к жизни нужно прививать с детства!

 — Уверяю вас, мон шер Хадж, наши люди — такие же! Парижан ничуть не волнует, что происходит за пределами их «картье», историю которого они даже не знают… — примирительным тоном парировал учитель.

Месье Садок оказался приятным собеседником и много знал об Оресе. Его было интересно слушать:

 — Вы уже находили аметистовые друзы, месье Мон-неро? Как, нет?! О, у нас в Оресе попадаются такие прекрасные экземпляры! Приезжайте после отпуска ко мне в гости: я вам покажу свою небольшую коллекцию. В молодости, признаться, я тоже немного увлекался минералогией!

Автобус вдруг резко остановился. «Заглох! — пронеслось в голове Моннеро. — На поезд в Константине точно опоздаем, а там, гладишь, и пакетбот в Марсель пропустим».

Он высунулся в открытое окно, снял очки и близоруко сощурился: дорогу перекрыли какие-то люди… «Оползень? Легионеры-саперы?» Но в руках у них были не лопаты, а охотничьи ружья и винтовки. Охотники…

«Охотники» выгнали пассажиров из автобуса. Как принято у арабов, Садок, самый старший по возрасту, начал стыдить молодых людей за их поведение и недопустимость такого отношения к путешествующим. В ответ сухо щелкнул выстрел из немецкой винтовки «маузер». Старый араб рухнул на пыльную дорогу. В голове учителя пронеслось: «Откуда у них немецкое оружие? Такие же были у вермахта, тогда, в детстве…» Додумать он не успел: его свалил второй выстрел. Мари вскрикнула и кинулась к нему, тогда в нее выстрелил командир отряда из своего вальтера. Кровь залила лицо, но пуля лишь задела висок и оглушила… Проверять и добивать французов не стали: берегли патроны. Тогда, в самом начале борьбы за освобождение, их еще было наперечет. Это и спасло учительнице младших классов Мари жизнь.

В тот день алжирские патриоты совершили акции и ликвидировали еще нескольких колонизаторов. Убивали, словно воровали: суетливо, с оглядкой и страхом в глазах. В первый раз всегда так…

С убийства романтика-учителя и началась гражданская война в Алжире. Именно гражданская, а не «грязная колониальная», как называли ее левые во Франции, и не «национально-освободительная», как именовали ее в СССР. Гражданская: между жителями одной страны, которую обе стороны считали своей отчизной, но были разделены верой и юридическими привилегиями.

«Пришлым» можно было всё, местным — почти ничего. «Пришлые» взяли на себя роль родителей, сделав местных своими детьми. Однажды дети возмутились и решили избавиться от родительской опеки.

Если и была в мире страна, которую бы легионеры могли назвать своей, то это был Алжир. Здесь на месте захолустной деревеньки Сиди-Бель-Аббес, что в сотне километров от прибрежного Орана в сторону Атласских гор, они построили свой «Отчий дом» — первые по-настоящему «свои» казармы, которые назвали именем капитана Вьено, героически павшего под Севастополем. Арабская деревушка стала для легиона таким же оплотом, как остров Мальта для рыцарей госпитальеров после их долгих скитаний по Средиземноморью. И так же преобразилась в хорошенький город, как и голый остров посреди моря в неприступную крепость. «Бель Аббес» — «красивый Аббес», — говорили легионеры, переделав арабский «бел» — «белый» на французский «бель» — «красивый». Они любили этот свой «Аббес»: с ним так много связано! Здесь начиналась и заканчивалась служба любого легионера. Но ни рыцари, ни легионеры не знали, что однажды им вновь придется уйти.

За полвека завоевания Алжира их погибло немного, всего 756 рядовых, 61 «сузофицер» и 27 офицеров. Африканская земля приняла их кровь, а потом и их самих. Они не только воевали, но потом и строили дороги, пробивали тоннели в горах, вели раскопки забытых и потерянных городов Римской Африки, составляли карты и охраняли караваны в Сахаре… Местные стали называть «pied noir» — «черноногие». Из-за ботинок, что они носили, потому что местные были босы. Им, чужакам, нравилось это название, и они с гордостью носят его до сих пор… «Черные ноги», значит, почти африканцы.

Постепенно эта страна стала родиной их легиона. Именно она, а не Франция. Большинство легионеров во Франции были лишь один раз — когда вступали в Иностранный легион. А для французов в метрополии они оставались призраками, о которых много раз слышали, но никогда не видели.

И они не хотели уходить, благо Алжир даже и не был колонией Франции, а ее частью. Спустя столетие их нежелание расставаться со своим домом по количеству погибших обошлось легиону уже в два раза дороже, чем завоевание, а глубину душевной раны не измерить.

На легион, как и на остальную французскую армию, помимо боевых операций в «зеленке» (по-местному — в «бледе», где кустик — явление редкое), свалились «жандармские операции»: облавы, аресты и допросы алжирцев, подозреваемых в связи с Фронтом национального освобождения. Так начинается «время леопардов», которое во Франции до сих пор многие вспоминают с отвращением и содроганием. «Леопардами» парашютистов зовут не за смелость, а за расцветку камуфляжа. Они — единственные в армии, кто уже носит камуфляж. Там, где бессильны полиция и спецслужбы, начинает действовать «жежен» — оригинальное изобретение французских «пара» в Алжире. Обычный реостат. Из тех, что используют на уроках физики в школе. Но только в подвалах виллы в районе Эль-Биар — штабе парашютистов опыты демонстрируют на захваченных арабах. Ток не убивает, но делает очень больно… Правда, «подозреваемые» со слабым сердцем или в возрасте во время такого урока прикладной физики нередко умирают.

Майор Мишо затягивается сигаретой и продолжает наш разговор: «Если перед вами сидит человек, который знает, где взорвется бомба и погибнут десятки людей, — в этом случае вполне допустимо применить «допрос с пристрастием». Но без садизма!» Могу себе представить, какую реакцию вызвало бы заявление майора, если мы были не в легионе, а в телестудии, во время прямого эфира очередного «ток-шоу» в Париже.

Казалось бы, война в Алжире похожа на две наших «чеченских». Итог разный, но есть и общее: в Алжире также не осталось ни одного француза, как в Чечне — русских. Но это только внешнее сходство, в действительности отношение французов к Алжиру сродни отношению русских к Крыму. Обе территории завоеваны кровью, а местная дикость переплавлена в горниле культуры. Вместо глинобитных мазанок — красота дворцов и тень садов, созданная поколениями «пришлых».

Когда стало ясно, что Париж «сдал» своих сограждан в Африке, то легион забрал все, что смог увезти, и ушел в чужую ему метрополию — как уходили русские пустынники, преследуемые большевиками, в Финляндию.

Из Алжира уехало три миллиона французов. Ровно столько же русских покинуло Россию в 1920 году. Те и другие остались без родины, потому что Алжир для «черноногих» был тем же, что Россия для тех константинопольских русских.

Дальнейшая судьба «черноногих» не всколыхнула Францию. А сегодня уже просто забыта…

Обань не случайно стал вторым «Отчим домом» легиона: Прованс напоминал беженцам Алжир, так же как первые колонисты радовались сходству Алжира с Провансом.

Однажды главный редактор журнала легионеров «Белое кепи» майор Моррель рассказал мне семейную историю: его отец был военным врачом в Алжире. Ушел с последними частями, спасая от резни «арки» — арабов, воевавших за «французский Алжир», и их семьи. По прибытии во Францию отец немедленно уволился из армии: предательства «черноногие» Парижу не простили. Он поселился под Марселем, где тогда осели большинство «черноногих». Пепелище на месте сгоревшего семейного дома притягивает: в первые дни уйти от него нет сил. Даже свои новые дома «черноногие» строили на манер алжирских — с плоскими крышами.

Его сын, мой собеседник, родился уже во Франции. В детстве он много раз спрашивал отца: каков же он, этот Алжир? И вот однажды они вдвоем отправились в горы. Забрались довольно высоко. Отец посмотрел вокруг и сказал: «Ты много раз спрашивал; каков Алжир? Он такой. Он — перед тобой, сынок! Это — наша родина». Недавно они съездили в Алжир и проехали по всем тем местам среди песков, где старому доктору приходилось служить в молодости.

Главный историк и архивист легиона майор Мишо курит свои сигары в рабочем кабинете. Ну и что, что теперь во Франции, как в Америке: даже в баре не покуришь, чихал он на постановления этих «штафирок» из Брюсселя. Легион — его дом, а дома он может делать все, что захочет. И это при том, что рядовые французы уже побаиваются курить в отведенных им правительством Саркози местах, то есть на улице. Мне нравится этот вдумчивый майор и его пахучие сигары. Закуриваем.

«Мы были наголову разбиты во Вьетнаме, но в военном отношении война в Алжире была выиграна», — говорит мне коммандан Мишо. Я изумлен: впервые слышу такое из уст француза. Он продолжает: «Судите сами — центр подполья в Касбе ликвидирован. Взрывы бомб в Алжире разом прекратились. Все пути поставки оружия, в том числе советского, через Тунис были перекрыты. Базы повстанцев зачищены. Но исход войны — чисто политическое решение президента».

Для арабов-«арки» и миллионов «черноногих», поколениями живших в Алжире, хитрый ход де Голля для укрепления своей популярности обернулся потерей родины. А легионеры лишились «Отчего дома». И эта потеря вовсе не добавила им сентиментальных воспоминаний.

И все же легион остался преданным присяге, «лояльным», как скажут легионеры. После расстрела французской армией мирной демонстрации «черноногих», унесшего около сотни молодых жизней, появления баррикад на центральных улицах, когда красавец Алжир разделился, словно Бейрут, на французские христианские и мусульманские районы, на фоне капитулянтских приказов де Голля власть в Алжире попыталась взять армия. Мятеж вспыхнул, как сухой кустарник — без подготовки и продуманной стратегии. Многое зависело от того, на чьей стороне окажется Иностранный легион.

Первый парашютный полк, расквартированный в Алжире, благодаря решимости его командира майора Сен-Марка, служившего в «пара» уже десять лет, в ночь 21 апреля взял столицу под контроль. «Первый» был уже не с Парижем. Его полковая песня «Я ни о чем не сожалею…», которую исполняла Пиаф, с момента его решения приобрела гораздо более глубокий смысл.

Теперь все зависело от «Отчего дома» в Сиди-Бель-Аббесе. Полковник Бротье думал долго, взвешивал все «за» и «против», но не в смысле своих погон… речь шла о принципах Иностранного легиона. А затем принял нелегкое решение: «Происходящее в стране не имеет к нам отношения. Это полностью французское дело. Мы остаемся лояльны».

Легионеры остались верны своему, однажды сказанному слову, но остались без своего Алжира.

Президент де Голль был злопамятен и не терпел возражений: непокорный Первый парашютный полк расформировали сразу же после того, как путч генералов в Алжире был подавлен, а его активные участники оказались за решеткой. Президент Республики был готов разогнать и весь Иностранный легион. Лишь заступничество военных спасло легион от полного разгрома: были расформированы лишь три полка, дислоцированные в Северной Африке и Сахаре.

Так возникло еще одно качество легионера: недоверие власти. Политики созданы для того, чтобы использовать солдат, а потом предавать их.

После войн в Алжире легионерам неоднократно приходилось защищать свою честь. Как наши офицеры в ельцинские «девяностые» стеснялись появляться на улице в своей форме, так и участникам алжирской войны приходится отвечать перед журналистами и судами за то, что все они — палачи, насильники и мучители арабов. При этом почему-то все забывали, что половина арабского населения воевала вместе с французами за свой Алжир. Потом их эвакуировали вместе с семьями, чтобы спасти от праведной мести своих соотечественников — победителей в той гражданской войне.

Обвинения продолжаются, но никто из обвинителей почему-то не задается вопросом: а что будут делать завтра с теми, кто помогает легионерам в Афганистане сегодня? Или не вспоминает 100 тысяч тех французов, что не уехали к своей мачехе-Франции, и алжирцев, которые поверили в то, что их не тронут, несмотря на то, что они симпатизировали «колонизаторам». Сколько «черноногих» было выброшено из своих квартир и убито после ухода из Алжира Иностранного легиона? И еще долго бегали по городу стаи голодных и одичавших собак — некогда домашних любимцев…

«А пропо», как говорят французы. Между прочим, спустя два года после исхода французов из Алжира в Сахаре нашли колоссальные запасы газа. Геологическую разведку проводили еще при старой власти… В истории не бывает сослагательного наклонения, но все же не так уж трудно себе представить, какой была бы Франция сегодня, если бы алжирский газ был французским. Впрочем, опыт других стран показывает, что «сидение на трубе» не способствует оздоровлению нравов в обществе и укреплению стойкости нации.


Глава седьмая
МУЖЧИНЫ БЕЗ ЖЕНЩИН

Любовь мужчины к женщине непостоянна, как свет месяца, который скрывают пробегающие по небу облака. Но чувства брата неизменны, как свет далеких звезд, и вечны, как слова Пророка.

Арабская пословица


Легионер и женщина

«Женщина — великая вдохновительница Легиона», — замечает писатель Пьер Мак-Орлан в своем эссе «Легионер», опубликованном в 1930 году. Этот мир без женщин, под названием «Легион», создали именно женщины. От них в легионе скрывались, но они же и следовали за ним повсюду, куда бы ни заносила служба. Правда, это были совсем не те женщины, которые становились причиной вступления в мужское братство легиона: они опустошали кошельки, а не душу. А легионеры — как летчики: не погибают, а просто не возвращаются из своего полета над жизнью.

Было время, названное «золотым веком» Французского Иностранного легиона, — в историческом измерении было оно даже не вчера, а всего несколько минут назад. Как и любое счастливое время, «золотой век» был недолгим: это период между двумя мировыми войнами. Именно тогда и сложилась часть «мифа о легионе», посвященная его любовным подвигам. Этот эротический ореол совсем не подходит современным легионерам.

Это было время мужчин без женщин, когда мужчины спасались от женского общества в легионе, как в монастыре. Они становились истовыми приверженцами своей новой религии и членами мужского братства этого самого распущенного монастыря, имя которому — легион.

Легионер и в любви ищет дружбу. Ему трудно найти женщину, потому что он по привычке в первую очередь видит в ней товарища. Легионер — человек самодостаточный и волевой: уже одно его решение вступить в легион, то есть начать жизнь с «нуля», говорит о многом. Он умеет за себя постоять и привык сам о себе заботиться. Он закрыт для мира, но открыт для таких же, как он сам. В любви он ищет понимания: хорошего попутчика в путешествии, долгого и неспешного разговора за бутылкой, внимательного ухода во время болезни и полной откровенности в сексе. В любви, как на поле боя, а значит, самое страшное, что может случиться, — предательство и дезертирство. Но на это способна редкая женщина, поэтому легионер чаще всего в конце жизни остается в одиночестве. Оттого столько ветеранов, «бывших», как говорят в легионе, предпочитают умирать среди «своих» в приюте в Полубье.

Легионер слишком требователен к себе, оттого и разочаровывается, когда его взгляды и привычки не находят понимания близкого человека. Точнее, того, кого он сам считает близким. А когда не воюет, то каждый вечер, как кальвинист, устраивает над собой «страшный суд», подводя итоги прожитого дня. Но он счастливее многих, так как всегда может вернуться к своим товарищам, которые останутся с ним до последнего вздоха и сохранят о нем память, пока живы сами.

Легионер — плохой муж. Он может предложить женщине лишь немного денег, зато в избытке — верность, терпимость, преданность и свои фантазии об окружающем мире.

А когда с женщиной все кончено, то легионер, как британский аристократ викторианской эпохи больше скорбел о смерти спаниеля, чем о кончине своей леди, больше тоскует не о покинувшей его женщине, а о забытых на время товарищах, потому что любовь преходяща, а дружба остается навеки.

Яркий пример таких отношений — генерал Зиновий Пешков и писательница Эдмонда Шарль-Ру, окрасившая весной своей жизни позднюю осень легионера. Пешков, обнимая женщину, вместо того чтобы сказать с обычной французской учтивостью: «Будьте моей!» — и услышать в ответ нормальное для француженки: «Я — Ваша», — иногда, утомившись от своей самодостаточности, добавлял: «…моей женой». Все подруги оставались с ним недолго: с легионером ужиться непросто. И лишь в конце жизни он встретил ту, которой не нужно было ничего ни объяснять, ни доказывать с хрипом: просто они оба «выросли в одной детской» — легионе. Их разделяла разница в возрасте более полувека, но общее прошлое в легионе стерло и это различие.

Однажды в разговоре с офицерами, не учтя тонкостей французского языка, я брякнул: «Последняя любовница генерала Пешкова». Немедленно в воздухе повисла натужная пауза. Потом меня мягко поправили, списав мою бестактность на иностранное происхождение: «Не любовница, месье, а друг!» Не пассия, не жена, не подружка, а друг! «Сестра по оружию». Для легионеров это высшая похвала женщине…

Легион в те годы — это «Ноев ковчег» старой Европы. Сколько мужчин в легионе, столько же и вариантов взаимоотношений с женщинами. Трудно сравнивать любовь парня с баварской фермы и датского принца, парижского «апаша» и русского казака с Дона…

В полевых условиях

В начале XX века на окраинах городов в Алжире и Марокко, где стояли гарнизоны Иностранного легиона, по инициативе муниципалитетов для легионеров создали «зарезервированные кварталы» — не обычные солдатские бордели, а маленькие, закрытые от посторонних глаз «городки» с домами терпимости, фонтанами на площадях, кофейнями и рыночками. Все было оформлено в восточном вкусе с присущей ему негой, журчанием воды в маленьких фонтанчиках, ароматом благовоний и расслабляющего кальяна… В этих заведениях можно было подобрать себе девушку по вкусу. Обитательницы не имели права выходить за пределы «квартала» без специального разрешения полиции, осуществлявшей здесь постоянное наблюдение. Власти следили за общей гигиеной и регулярными медицинскими проверками жриц любви, пресекали любую возможность драки между посетителями из разных родов войск.

Атмосфера во многих заведениях отличалась особой изысканностью. «Эти кварталы в Марокко незабываемы, — писал очевидец, — их можно сравнить с теми, что были раньше во всех средиземноморских городах, начиная с китайского квартала в Барселоне и заканчивая Константинополем… Маленький город мечты, посвященный живописной африканской проституции».

Легионеры находили здесь средства от своих душевных недугов и отвлекали сердце от нахлынувшей ностальгии по несбывшемуся в прошлой жизни. По мнению писателя Пьера Мак-Орлана, служившего в легионе, добрая половина его товарищей оказалась в легионерах из-за женщины. В Северной Африке проституция носила иной характер, чем во Франции, — там она не воспринималась как постыдное ремесло. Например, в Марокко в те годы считалось совершенно нормальным, если девушка из «бледа» (внутренние пустынные районы страны. — В. Ж), для того чтобы заработать себе на приданое и удачно выйти замуж, проведет некоторое время в «доме». Более того, такие «умелые» жены, способные доставлять мужу особые удовольствия, ценились среди арабских мужчин иногда больше, чем неопытные девственницы.

У «мадам» — содержательниц таких «домов» — с офицерами расквартированной части легиона обычно устанавливались теплые и дружеские отношения, особенно с холостыми выпускниками военной школы в Сен-Сире, которых они воспринимали как сыновей… В праздники «хозяек» принимали в семейных домах офицеров, как равных. Было принято закатиться на рюмку шампанского к «мадам Арлетт» или «мадам Николетт» в сопровождении супруг, а в это же время в ее заведении устраивался очередной «попот» молодых офицеров с барышнями на коленях.

Это было прекрасное и легкое время колониальной жизни… Оно кончилось вместе с метким выстрелом Гаврилы Принципа в Сараеве, однако в полках, которые оставались в Африке и в Индокитае, мало что изменилось. Совсем иная жизнь была у Маршевого полка Иностранного легиона, спешно сформированного в ноябре 1915 года из кадровых «африканских» частей и 32 тысяч иностранцев, пожелавших защищать Францию. Им было поначалу вовсе не до женщин… К тому же «штабным», озабоченным успехами кайзеровской армии, больше приходилось думать о боеприпасах и горячей пище, чем о сексуальным здоровье легионеров.

Медсестры и докторши были только в тыловых госпиталях, и их прочно «зарезервировали» офицеры. А гражданское население постарались вывезти из прифронтовой полосы не только ради спасения их жизней, но и для того, чтобы одинокие женщины не разлагали армию. Например, не торговали самогоном и вином.

Но и в таких жестких условиях у легионеров вспыхивали чувства. В своем «легионерском» романе Виктор Финк описывает любовную историю, приключившуюся с его боевым товарищем — студентом-филологом на фронте: «…Шапиро молитвенно влюблен в Маргерит.

Маргерит была толста, коротконога, неуклюжа, у нее были грубые руки судомойки. Но Шапиро клялся мне, что именно в Маргерит он впервые увидел всю красоту мира. Он хотел уйти из войны не искалеченным, чтобы иметь возможность отдать свою жизнь Маргерит. Он мечтал увезти ее после войны к себе в Умань (город в Черкасской области на Украине. — В. Ж.). Если она не согласится, он останется при ней в Шампани. Он будет работать батраком на ферме».

Автор не распространяется, отвечала ли французская девушка взаимностью еврейскому юноше с Украины, но это было и не так важно для Шапиро и таких, как он, — главное, чтобы была возможность мечтать и думать о ком-нибудь. Если легионер не мечтает о любви, то это уже и не легионер вовсе, а «джи-ай»: послушный инструмент для поддержания демократии и нужной цены на нефть.

Концовка истории этих прифронтовых Ромео и Джульетты столь же грустна, как гнусна вся история той войны: еврея-интеллигента расстреляли в «назидание» остальным, лживо обвинив в «попытке мятежа», а Маргерит разорвало в клочья неизвестно откуда залетевшим на ее ферму шальным снарядом. Так и не поняли, своим или немецким…

«Мой легионер»

В тот ушедший «золотой век» многие легионеры предпочитали провести всю жизнь в Северной Африке или Индокитае: любовные приключения с «подружками» не считались аморальными, не служили препятствием в продвижении в чинах, зато оберегали от необходимости вступать в брак и следовать скучным правилам буржуазной жизни.

Но это все происходило в гарнизоне, а в полевых условиях действовали передвижные публичные дома. Но не в каждом алжирском или марокканском городе, где квартировал легион, жители были ему рады. Легионер-кавалерист Николай Матин вспоминает о ситуации в Алжире в 1921 году: «Слово «легионер» в местном понимании — бандит. Не так давно, всего за 2–3 года до приезда в легион русских (1920 г.), взгляд на легионера был таков: после занятий трубач выходил и особым сигналом извещал жителей, что легионеры «идут гулять». Все магазины закрывались. По приезде же русских отношение жителей резко изменилось к лучшему, и многих из нас принимали в частных семейных домах».

Но совсем иначе легионеров воспринимали там, в метрополии, куда они иногда приезжали в отпуск.

Были сини глаза у него,
У него был веселый нрав.
На руке татуировка была,
Лишь два слова: «Я прав!»
Я не знала, как его зовут,
Но со мною провел он ночь.
Лучезарным утром легко
От меня уходил он прочь.
Был он молод, строен, хорош,
Весь горячим песком пропах,
Солнца луч, играя, плясал
В белокурых его волосах.
Уходила, быть может, любовь,
Без упреков, даже без слез,
Он с веселой улыбкой ушел
И в улыбке счастье унес.
И в далекой пустыне был
Найден мертвым мой легионер,
Были сини глаза у него
Широко раскрыты на мир.
И на правой руке у него
Все читали слова: «Я прав!»
Я простила ему, что он
Уходил, ничего не сказав.
Был он молод, строен, хорош,
Далеко в пустыне зарыт.
Вместе с ярким лучом в волосах
Под горячим песком лежит.
(Пер. Натальи Кончаловской)

Эта песня Эдит Пиаф, впервые прозвучавшая между двумя войнами, стала одной из любимых в легионе. Пели ее чаще всего парашютисты, причем не во время застолья, а в трудные моменты жизни.

Эта песня — не придуманная история, а факт биографии Пиаф. Наталья Кончаловская так описывает эту историю: «Однажды, выступая в казарме, Эдит встретила легионера Альберта, в которого влюбилась без памяти. Он был немного старше, мужественнее и красивее Маленького Луи. Эдит взяла девочку и ушла к легионеру. Луи страдал, выслеживал Эдит на улицах и однажды, подкараулив ее, отнял у нее дочь и заявил, что, если она хочет жить вместе с дочерью, пусть вернется домой. Эдит подчинилась. А легионера Альберта вскоре отправили в Алжир. А спустя годы, когда к Эдит пришла известность, роман с легионером получил неожиданное продолжение. «А легионер Альберт?» Он был убит в Алжире. Так ей потом сказали в казарме…

Через несколько лет, когда Эдит уже стала певицей, поэт Раймонд Ассо написал для нее песню на музыку Маргерит Монно. Первую настоящую песню на тему, которую Эдит сама ему предложила.

Как-то к уже знаменитой Эдит, выходившей после очередного концерта в сопровождении друзей, подошел какой-то человек с самодовольным лицом и сытым брюшком.

 — Здравствуй, — сказал он.

 — Добрый вечер, — ответила Эдит, не понимая, в чем дело.

 — Узнаешь?

 — Нет, месье.

Они отошли в сторонку. Человек пыхтел сигареткой.

 — Так я же Бебер… Легионер Альберт! Помнишь?

И тут Эдит с ужасом признала в нем свое давнее увлечение.

 — А ты, — продолжал он с усмешкой, — здорово выдвинулась!..

Он увидел, что Эдит ждут, отступил.

 — Ну иди, там тебя господа ожидают…

Эдит была счастлива: он не узнал себя в песне, которую она только что исполняла.

Нет, это был не тот легионер! Тот умер».

По той же причине, что и привязанность легионеров к «попотам» с африканскими девушками, сегодня самым популярным туристическим направлением у европейских холостяков остается Таиланд.

«…Женщины для солдат и созданы, и уж если мы их прошляпили, то нужно это держать в секрете, потому что глупость — не предмет похвальбы для легионеров», — рассуждает герой одного из многочисленных «легионерских» романов 1930-х годов. Для того чтобы легионеры не чувствовал себя ни дураками, ни обделенными вниманием, в легионе была создана система, которая называется аббревиатурой ВМС (Bordei Militaire de Campagne), буквально «Армейский полевой бордель». Создание АПБ избавило французскую администрацию в колониях от многих проблем с местным населением — никто девушек в горных селениях не похищал и не привозил в расположение части ни на конях, как Печорин, ни позже на бронетранспортере, как Буданов.

Армейские бордели регулярно совершали «объезд» воинских частей, в том числе и отдаленных блокпостов. Проститутки тщательно подбирались с точки зрения своих моральных качеств — они должны были помогать солдатам преодолевать тягости воинской службы! Их тщательно проверяли медики, поэтому «полевые походные подруги» не несли никакой опасности заражения венерическими заболеваниями. Посещение «девушек» было расписано по часам, с учетом воинского звания: первых обслуживали офицеров, потом унтер-офицеров и так доходили до рядовых.

Многим запомнился АПБ в печально знаменитом Дьенбьенфу. Его направили туда сразу же после того, как легионеры из Второго парашютного стали жаловаться своему командованию на условия службы: отсутствие женщин. В полк прибыло заведение «мамы Тай» в полном вооружении. Нескольких девушек легионеры забраковали и попросили заменить: тех отправили обратно в Ханой и прислали других. Был придуман и новый ритуал: к «маме Тай» нужно заглянуть перед выходом на патрулирование в джунгли — каждый выход может стать последним. А славные девчонки «мамы Тай» как оберег — обязательно принесут удачу! Когда стало ясно, что мало кто вырвется из Дьенбьенфу живым, то парашютисты стали спускать у «мамы» все свои деньги…

Неромантическое время

Французы почему-то считаются лучшими любовниками, во всяком случае, так думают большинство русских женщин. А французы всегда не прочь поддержать этот миф. Теперь многие французы ищут в женщинах «ам» («L’Ame») — «душу», которой давно уже не замечают в родных им француженках. В суетливых поисках душевной близости они однажды оказываются в цепких объятиях русских или азиатских женщин, которые, по мнению французских мужчин, еще не успели утратить тот самый «ам». А когда эти женщины из другого мира «натурализуются» и начинают жить во Франции по им одним известным законам, то нередко делают «ам-ам» — проглатывают романтических французов со всеми их фуа-гра и бодлерами в придачу. И тогда француз в ужасе замечает, что там, где им привиделась мягкость «ама», — имеют место еще большая жесткость и прагматизм, чем в соотечественницах, от которых он так далеко бежал…

Сегодня с женщинами в легионе все обстоит иначе. Чтобы жениться, любой легионер должен получить разрешение командования и жить под своей настоящей фамилией. Из офицеров холостыми, да и то недолго, остаются только лейтенанты — свежие выпускники военных училищ. Они — французы, так что у большинства есть или подруги, или невесты. Старшие офицеры женаты и в большинстве случаев имеют по несколько детей. На мои расспросы по «дамской части» офицеры отшучиваются: нам и без женщин в казармах хорошо! Это здесь мы — начальники, а дома они нас, командиров, превращают в рядовых легионеров.

Нередко офицеры женятся на дочерях военных — так принято во всех армиях. Дочери французских военных не заражены эгоизмом и приучены к дисциплине с детства: в семьях кадровых военных редко бывает только один ребенок. Это не случай избалованных единственных «дочурок» обладателей фуражек-«аэродромов» и папок «к докладу» из Арбатского военного округа. Если в доме французского офицера сохранился от «гран папа» револьвер, то, будьте уверены, она знает, как разобрать и почистить семейную реликвию. Дочери офицеров в большинстве случаев воспитаны так, что их не нужно учить «быть женой» и объяснять, что единственный тыл для офицера — это его семья. Они и так это знают — дома еще в детстве научили. И они не задают глупых вопросов, когда легионер исчезает на задание на три месяца и с ним нет никакой связи — просто ждут, потому что «так нужно».

Все это очень напоминает жизнь и обычаи семей командиров Красной армии до войны.

В молодости легионер ищет в любви приключение, став взрослым — дружбу. В этом и состоит мучительность их выбора, поэтому столько среди них холостяков. И в наше время, и раньше легионер, вкусив в «дальнобойных» командировках экзотических любовных приключений, либо навсегда оставался холостяком, с удовольствием вспоминая своих разноцветных «подружек», либо начинал искать в любви не сиюминутных радостей коротких встреч, быстрых расставаний и долгих разлук, а дружбы.

Легионеры-иностранцы обычно женятся на «своих», которых привозят из отпуска. Но не раньше, чем отслужат два срока — десять лет.

А как же быть молодому легионеру? Где найти подружку, хотя бы ненадолго? Общение со жрицами любви теперь не приветствуется… Хотя иной раз бывшие русские легионеры любят прихвастнуть в своих воспоминаниях в русской прессе: «Проснулся я на пляже совершенно голый, если не считать презерватива. Рядом со мной лежала такая же голая и, видимо, еще более пьяная девушка. При ярком солнечном свете раннего утра мне с трудом удалось опознать в ней одну из трех бразильянок, с которыми познакомился вчера. Рядом валялась одежда». «Славянам», как мне признался один русский легионер, мешает завести серьезные отношения с француженкой не плохое знание языка, а их менталитет, да и вообще: «В России проще — у нас девок больше. А тут с барышнями то густо, то пусто». Да и какие отношения могут быть у порядочной французской девушки с легионером? Про это еще в прошлом веке все спела Эдит Пиаф в песне «Мой легионер», но сама-то она была влюблена в юности в легионера, и эта песня — ее история.

Юбки среди кепи

Лионский вокзал, как и прочие парижские «гары», круглосуточно патрулирует армия. Когда это легионеры — я спокоен: они обучены для ведения уличных боев и натасканы на отлов городских партизан-террористов. Но часто прогуливаются обычные солдаты. Тогда мне становится совсем не по себе… Возникает такое ощущение, что в такой патруль подбирают по цвету кожи и равенству полов: в нем всегда есть «афрофранцуз» или девушка. Девушки попадаются иногда просто очаровательные! «Трейи» — камуфляжная форма облегает их силуэт не хуже, чем платье от Шанель. Французские «солдаты Джейн» совсем не похожи на своих американских сестер по оружию: их не так переполняет чувство собственной важности при «исполнении долга по защите мировой демократии».

«Солдаты Жанны» с Лионского вокзала не кокетливы, но очень приветливы: всегда охотно объясняют дорогу, не следя за тем, что дуло их автомата давно уткнулось в живот докучливого туриста или маразматической старушки. Милая сценка.

Но в Иностранный легион таких не берут. И не только таких: в легион женщин не берут вообще! И борцы за половое равноправие даже не пытаются это изменить: это Европа, а не США, к тому же легион! А у него свои правила.

К женщинам в легионе отношение консервативное: не хорошо, когда женщина убивает из винтовки людей в чужой стране. Чем это лучше того, что женщина кладет шпалы на железной дороге или разгружает вагоны? Возможно, такой подход и раздражает свободных и современных женщин, что одним пальчиком крутят руль с «усилителем» в своей машине, так же как легко управляют своим «бизнесом» и с той же легкостью быстро меняют мужей и «партнеров».

Но истинная причина отказа женщинам в службе в Иностранном легионе проста. Как мне объяснил командир эскадрона танков Фредерик Дагийон: «Если мы с восемьюдесятью нациями еле разгребаемся, то что начнется в легионе, если прибавятся еще и женщины? К тому же у мужчин разных культур и вероисповедания разное отношение к женщине: у христиан одно, у мусульман другое. Нет, ни к чему нам эти лишние проблемы…» Так что права полов, различных меньшинств и инвалидов пусть блюдут гражданские.

Женщины — врачи и медсестры — всегда служили рядом с легионерами, но не в самом легионе. В этот монастырь их не пускают.

В истории легиона были только две женщины, которые стали его славой и гордостью. Единственная женщина, которая получила «характеристику» после службы в легионе, то есть была полностью и безоговорочно признана «своей» — это «аджюдан-шеф», англичанка по национальности и медсестра по профессии Сьюзан Треверс. Она присоединилась к движению «Свободная Франция» еще в 1940 году и отправилась вместе с французскими войсками на двух пароходах в Дакар, где и началась битва де Голля за Францию. С легионом Треверс принимала участие в боях от Бир-Хакейма в Ливии до Эльзаса, сражалась в Италии и Провансе. Служила водителем генерала Кенига и водила санитарную машину. Вместе с 13-й полубригадой попадала и выходила из окружения. В ливийской пустыне у Бир-Хакейма в течение двух недель вместе со своими братьями-легионерами отбивала атаки немецкой и итальянской дивизий, пытавшихся прорвать здесь фронт. А 15 октября 1944 года получила звание старшего унтер-офицера («аджюдан-шеф») Первого батальона 13-й полубригады и порядковый номер 22 166. После войны Сьюзан попросила официально зачислить ее в Иностранный легион. Только лично ради нее, с учетом ее боевых заслуг, было сделано исключение, и ее приняли. Но только как «Месье Треверс». Она до сих пор остается единственной женщиной-легионером в истории!

После войны она ушла в отставку, а в 1947 году в Индокитае вышла замуж за такого же старшего унтер-офицера, как и она сама, и стала мадам Шлегельмиш. Эта необычная женщина умерла в 2003 году в возрасте 94 лет.

А другая удивительная женщина в легионе — графиня дю Луар, «крестная мать» Первого кавалерийского полка Иностранного легиона в Марокко. Она — русская, Лейла Хагондокова. Родилась в Санкт-Петербурге в 1898 году. Дочь генерала Константина Хагондокова, атамана Амурского казачьего войска, военного губернатора и командующего вооруженными силами на Дальнем Востоке. Еще юной девушкой она решила посвятить жизнь уходу за ранеными солдатами: уже в 17 лет она работает санитаркой в медицинском эшелоне во время Русско-японской войны. В возрасте 19 лет — в госпитале на Черном море. Там она встретила своего первого мужа — капитана Баженова, которого выходила после тяжелейшего ранения. Во время венчания молодых на улицах города уже стреляли: революция! Молодая пара уезжает через всю страну в Шанхай. В поезде рождается сын Николай. Вскоре, после того как супруги добрались до Китая, капитан Баженов умирает от старых ран. Вся семья Лейлы успела выехать в Париж. Спустя пять лет она тоже отправляется во Францию… Русская аристократка, как и многие ее подруги, устраивается на работу манекенщицей к Шанель: заработок дает ей возможность выучить двоих младших братьев. Один становится инженером, другой — гидрографом. В 1934 году Лейла выходит замуж за графа Ладисласа дю Луар и возвращается к своему призванию: спасать людей. Во время гражданской войны в Испании ей с огромными трудностями, но все же удается организовать мобильный госпиталь, в котором можно быстро делать хирургические операции и оказывать помощь раненым. После оккупации Франции она уезжает в Алжир и работает во время эпидемии холеры. После того как англо-американские войска высаживаются в Алжире и начинаются бои в Тунисе, передвижной госпиталь графини спасает раненых легионеров Третьего пехотного полка.

В 1943 году во время переформирования Первого конного полка ее командир полковник Микель приглашает графиню на торжественное мероприятие в ее честь в свой полк и от имени всех своих солдат просит ее стать «крестной матерью» их подразделения. Графиня принимает предложение без колебаний… и остается его патронессой на всю жизнь.

Вместе с госпиталем графиня отправляется в Италию, где идут тяжелые бои. После каждой операции, как вспоминают очевидцы, она, как родная мать, сидит рядом с больным и ждет, когда он очнется от наркоза, а во время войны в Алжире организует реабилитационный центр для «своего» полка на 400 мест. Графиня умерла 21 января 1985 года и похоронена на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. На ее похоронах легионеры плакали, не стесняясь, так, как если бы умерла их родная мать.


Глава восьмая
НА ДНЕ БУТЫЛКИ

Пьяным надо быть всегда. Это — главное, нет, единственное. Чтобы не чувствовать ужасного ига времени, которое сокрушает плечи и пригибает нас к земле, надо опьяняться без устали. Чем же? Вином, поэзией, добродетелью, чем угодно, лишь бы опьяняться.
Шарль Бодлер.
Парижский сплин. Стихотворения в прозе


Пьянство и хандра

На Соловецких островах я услышал понравившийся мне анекдот.

«Молодой послушник спрашивает пожилого монаха:

 — А пить — грех?

 — Это смотря как пить… Одному или с братией?

 — С братией.

 — Без закуски или с угощеньем?

 — С угощеньем.

 — В келье или на воздусях?

 — На воздусях!

 — С угощеньем, да с братией, да на воздусях — это, брат, вовсе не грех, а настоящее благолепие!»


«Болеет он…» — говорят в России о хорошем человеке. «Болеет» — значит, пьет. Во Франции сразу в разговоре ставят диагноз-приговор: «Он — алкоголик». А вот в легионе к этому вопросу подходит опять же по-своему, помягче. Почти как в России.

Война, вино и женщины сопровождали легионеров всю жизнь. И все же, если выбирать между женщиной и стаканом красного вина, легионер отдавал предпочтение вину. В эпоху колониальных завоеваний пьянство в легионе стало нормой жизни. Причиной было однообразие будней и полное отсутствие перспектив: если не погибнешь в бою, то тебя ждет одиночество и бедность в старости. Сегодня, когда во всем «цивилизованном сообществе» появилась мода на «качество жизни», в среде легионеров систематически пить не принято, даже оказавшись в командировке в африканском захолустье. А тогда пили по той же причине, что продолжают пить у нас сегодня: из-за отсутствия смысла жить долго. Однажды, хозяин маленького винокуренного заводика в Вене, который он получил по наследству от отца, а тот — от своего, и так до прапрадедушки, родившегося еще в начале правления Франца Иосифа, угощал меня своей продукцией. Протянув хрустальную рюмку с прозрачным «обстелем», вдруг философски заметил: «Знаете, я вот думаю, у нас пьют от хорошей жизни, то есть с радости, а у вас — от плохой, с тоски. И ничего не меняется веками». Примерно тем же мотивировали свое пристрастие к бутылке и легионеры: главное, чтобы был повод! А нет — найдем.

У русских существует устойчивое представление о французах, как о самой галантной нации в Европе. Это заблуждение не смог развеять даже успешный поход на Париж в 1814 году. Оно четко совпадает с немецким взглядом на французскую нацию, высказанным в XIX веке писательницей Иоганной Шопенгауэр: «Нет нации трезвее французской. В Германии простолюдин нуждается, по меньшей мере, в пиве, табаке и кегельбане, чтобы ощущать праздник. Во Франции — ничего подобного. Прогуливаться среди толпы в праздничной одежде с женой и детьми или с милой подругой, раскланиваться с знакомыми, быть изысканно-вежливым с женщинами (ибо здесь женщина — всё), преподносить цветы той, кого предпочитает сердце, и получать в награду благосклонный взгляд, вот все, что нужно французу, чтобы быть счастливым, как бог».

Это описание можно отнести лишь к аристократии и буржуа, а вот народ Франции начал пить в XIX веке уже крепко и мрачно. Как в городах, так и в деревнях.

Сегодня во Франции вся «алкогольная слава» принадлежит лишь бретонцам.

Пьянство во Франции имеет глубокие корни. До наступления «века просвещения» вино не было ежедневным напитком простолюдинов: обходились без него. Вино, начиная с рыцарских времен, когда к столу герцогов Бургундских подавали даже не грубые французские вина, а более тонкие итальянские, оставалось уделом аристократии.

До конца XVIII века, то есть до начала революционных перемен в стране, в народе употребляли все больше естественно перебродившие напитки: для того чтобы напиться сидром, выпить его нужно немало. Вместе с революцией во французскую жизнь пришло производство спиртных напитков в товарных количествах, а с ними и закусочные, где можно было быстро пропустить стаканчик или провести весь вечер. Постепенно в кафе и «брассери» (закусочные) переместилась вся социальная жизнь. Употребление вина стало привычкой и признаком хорошего тона. По количеству потребляемого алкоголя к концу XIX века Франция выдвинулась на первое место в Европе. Алкоголизм стал не частным делом монмартровской богемы, а коллективным недугом нации. И важно другое: качество напитков было низким. Дважды случилась массовая гибель виноградников, в результате вина стали производить не натуральные, а с добавлением немецкого спирта из картофеля.

Подобная «винная» часть французской культуры вполне устраивала легионеров-иностранцев: жизнь этих немолодых и одиноких мужчин наполнялась все большим смыслом, по мере того как пустела очередная бутылка. Разумеется, легионеры, так же как крестьяне и рабочие, пили дешевое красное вино и абсент. Гюстав Флобер в «Лексиконе прописных истин» замечает об абсенте: «…он убил больше солдат, чем бедуины. От него погибнет французская армия».

Возникшая во время завоевания Алжира мода на абсент в Париже во многом обязана офицерам колониальных войск, в том числе и легионерам. До этого никому и в голову бы не пришло потягивать эту зеленоватую микстуру в фешенебельных кафе на больших бульваpax. Солдатский напиток потребляли строго в «зеленый час» («l’heure verte»): с пяти до семи в качестве аперитива, улучшающего аппетит.

Запах абсента смешивался с запахами цветущих каштанов в дразнящем воображение воздухе Больших бульваров. Стодвадцатиградусный напиток — в три раза крепче водки — постепенно превратился в такой же необходимый аксессуар всякого мопассановского «милого друга», как подвязка кокотки или зонтик светской дамы. А позже стал символом «belle epoque» — конца века.

Абсент стал символом армейского мужества и синонимом видимых успехов Второй империи, столь похожей на Россию наших дней. Вскоре к сообществу военных героев присоединилась преуспевающая часть общества — буржуа. К 1860 году мода в армейских кругах и среди буржуа так же быстро исчезла, как появилась. А после разгрома во Франко-прусской войне употребление абсента и вовсе стали считать «моветоном». Причиной тому было не только проявившиеся побочные явления напитка «африканцев», но и то, что его массово стали пить богема и пролетариат.

Эту горьковатую лечебную настойку из полыни изобрели в Швейцарии в конце XVIII века, а затем наладили производство во Франции. Считалось, что абсент помогает от несварения желудка, улучшает аппетит, снимает жар и озноб.

В Британской армии солдатам выдавали джин, а во французской — абсент. Все были уверены, что ежедневная порция абсента предохраняет от малярии и дизентерии — этих постоянных спутников легиона в войне с нецивилизованными народами. И дезинфицирует воду — поэтому микстуру стали разбавлять водой. Вера в силу абсента быстро распространилась среди французских колонистов в Алжире и перекинулась даже на местное население. Однако арабам приходилось покупать его на «черном рынке», то есть с рук. Это не составляло особого труда — достаточно было подойти к легионеру и сказать, что его верблюд страдает глистами. Это был пароль, после которого солдат мог за небольшую прибавку к своему скромному жалованью поделиться казенным продуктом.

Абсент оказался настолько чудодейственным средством от превратностей колониальных походов, что прочно вошел в быт французской армии от Алжира до Мадагаскара, а потом и до Индокитая. Но вскоре в полках стала проявляться странная «легионерская» болезнь, которую назвали «le cafard», то есть «таракан». «Кафар» по-русски — это не аристократический «сплин» пушкинских времен, а самая обычная хандра. Выражалась она в необъяснимых и неожиданных приступах тоски. Появление «тараканов» в голове легионера с медицинской точки зрения — случай параноидальной шизофрении. Но болезнь протекала не буйно — солдат просто глухо пил и хандрил. Часто пел в одиночестве на родном языке… В 1915 году производство и распространение абсента во Франции запретили повсеместно. Политики и журналисты сделали из «зеленой феи», как называли абсент его поклонники, козла отпущения, назвав его едва ли не главной причиной поражений и полной неготовности армии к войне. Флобер оказался прав — абсент подорвал армию изнутри.

На фронте нет ни атеистов, ни трезвенников: «кафар» продолжал давать о себе знать, а в окопах — особенно. Абсент исчез из обихода легионеров, но параноидальную шизофрению вызывают уже другие напитки, а пуще всего — сама жизнь легионера. Вот как описывает советский писатель Виктор Финк, воевавший во Втором маршевом полку легиона в Первую мировую войну, приступ «кафара». «Легионер Бланшар, по прозвищу Лум-Лум, рослый бородатый солдат… обошел всю роту и выклянчивал у каждого в отдельности понемножку коньяку, который нам выдавали в рационе. Он напился и ходил мрачный.

 — У парня тоска, — сказал сочувствующим и почтительным шепотом мой приятель люксембуржец Жиру. — Тоска! Полный кафар! Не трогай легионера, когда у него кафар…

 — Есть от чего!.. — ворчал Кюнз. — Ребята забыли, как устроены человеческие дома!

 — Я бы лучше посмотрел, как устроены мамзели! Забыл! Клянусь кровью спасителя, забыл! — вставил Пеппино Антонелли, по прозвищу Колючая макарона.

…Вечером Лум-Лум был снова пьян и грустен. Он сидел на мешке с хлебом и угрюмо пел на жаргоне североафриканских колоний песню с припевом: «Сунь свой зад в котел! Скажешь мне потом, горячо ли тебе было». Он обвел канью и всех нас грустным взглядом, выплеснул остаток вина из кружки и лег спать.

У него был «кафар»».

Пьянство на фронте не было свидетельством разложения легионеров в траншеях на территории страны, в которую большинство из них попало впервые. Виной тому были свинские условия жизни и массовая смерть солдат под командованием бездарных маршалов, памятники которым давно украшают площади французских городов, а их именами названы бульвары и проспекты. Легионеры не привыкли к такой «позиционной» войне. Они умели быстро передвигаться и нападать, а не тупо ждать, как на скотобойне, миг своей смерти. Они даже не привыкли носить ту обычную, как у всех, военную форму: в синих шинелях обычных «пуалю», выданных в 1914 году, трудно красоваться после мундиров, в которых легионеров узнавали издали.

«Солдат без задачи — потенциальный преступник!» — говорили в Советской армии. Действительно, армию, которая не воюет, а лишь годами ждет нападения потенциального противника «из-за бугра», трудно уберечь от разложения. Пьянство во время боевых действий было не принято среди легионеров. Нет, разумеется, никто себе не отказывал в стаканчике красного вина или коньяка вечером у костра на бивуаке после тяжелого дневного перехода… а абсент было положено принимать по уставу! Однако по-настоящему солдаты напивались лишь дома: от скуки гарнизонной жизни. И дело было не только в их дисциплинированности во время боевого похода, ведь подвыпивший солдат — легкая добыча. К унылому гарнизонному пьянству толкало и то, что вина вокруг казарм было много и стоило оно дешево, а вот в походе в алжирской или марокканской глубинке разжиться им у мусульманского населения было совсем непросто.

Трудности с вином были и в отдаленных фортах — «le poste», как их называли легионеры. И дело было не в борьбе за трезвый образ жизни гарнизона, а в том, что поставки были нерегулярными. Достаточно вспомнить диалог летчика Сент-Экзюпери с сержантом в романе «Планета людей», чтобы понять, что служба в пустыне походила на зимовку на льдине или на жизнь на островке, затерянном в огромном океане.

Самолет совершает вынужденную посадку возле маленького форта в пустыни на территории Мавритании. Летчикам повезло — они дотянули до «поста», иначе бы попали в руки туарегов. Сколько пилотских жизней спасли легионеры в те времена, когда Сент-Экзюпери и его товарищи доставляли свою почту на юг!..

Начальник поста — сержант. Он уже полгода не видел никого из людей, если не считать тридцати своих солдат. Он несказанно рад этим неожиданно свалившимся ему на голову пилотам. Какой праздник устроил ему их поврежденный аэроплан! Он плачет от радости. Он суетится, хлопочет и говорит: «Пейте, пейте, мне так приятно вас угостить! В тот раз капитан приехал, а у меня не осталось для него ни капли вина! В последний раз и чокнуться-то было нечем… Я чуть от стыда не сгорел, даже просил, чтобы меня сменили.

Чокнуться! Выпить на радостях с тем, кто в поту и в пыли соскочит с верблюда. Полгода человек жил ожиданием этой минуты».

«Когда спезназ не работает, то пьет» — в шутку говорят в нашей армии. Легионеры пили не на шутку, особенно в мирное время. Находясь «в базе», устоять перед искушением напиться легионерам было трудно — вокруг гарнизонов легиона в Сиди-Бель-Аббесе, Саиде, Марракеше, Фезе и Сайгоне немедленно открывались бесчисленные кабачки.

Держать питейное заведение в таком «стратегически важном» месте — базе легиона было выгодно: легионеры никогда не экономили на выпивке, а если у тебя кончались деньги, то всегда платил кто-нибудь из товарищей «при деньгах», а чаще все «сбрасывались». «Хорошо сидим!» — это первое правило русского застолья вполне подходит к французским легионерам, воевавшим лет сто тому назад.

Устоять перед искушением пить было трудно: незадолго до начала Первой мировой войны литр вина стоил около десяти сантимов, а абсент и вовсе пять! Для того чтобы «напиться и забыться», легионеру требовалось всего 20 сантимов в день. «Находясь в гарнизоне, легионер за один франк может заказать к своему столику десять бутылок вина, а за 15 сантимов десять порций абсента (жалованье легионера в то время составляло 25 сантимов в день. — В. Ж.). Делает он это ради того, чтобы быстро напиться, и этим пользуются испанцы, наживающиеся на мизерном жалованье солдата. Каждый такой заход в кабак сокращает его жизнь. Он это прекрасно знает и сам, но продолжает пить», — цитирует слова современника в своей статье о психических особенностях легионера доктор А. Мари из госпиталя в Вильжуиф в начале XX века.

В 1890 году в алжирском городке Саида, где были расквартированы легионеры, напиться допьяна в увольнении можно было даже за один франк! Изысканная привычка пить холодное белое вино или холодное пиво в жарком климате появится у европейцев гораздо позже, а тогда легионеры предпочитали красное вино в любое время года. «Монополию» в обслуживании легионеров держали испанцы — именно они поставляли и продавали легионерам в Алжире и Марокко дешевые вина крепостью в 12–14 градусов. И весьма преуспели в этом деле: когда юный лейтенант Ролле — будущий командующий легионом — прибыл в 1899 году к месту службы в Сиди-Бель-Аббес в Алжире, он был поражен размахом пьянства среди легионеров. Причем не только среди рядовых — алкоголизмом страдали и офицеры.

Алкоголь снимает проблему, но не решает ее. Преодолеть алкоголизм легионеров неоднократно пыталось командование. Их пугали, уговаривали, наказывали. Запрещали. Просили, наконец… Командир Первого полка в Сиди-Бель-Аббесе приказал пьяным не собираться на центральной площади возле башни с часами, хотя рядом находился любимый кабачок, которые легионеры прозвали «клеткой для обезьян». Также командир просил своих легионеров не разгуливать по улицам пьяными, а главное — нигде не останавливаться, а прямо следовать в казармы. Он также обращался с просьбой к тем, кто не пил вовсе или был менее пьян, чем остальные: не бросать товарищей и помочь им добраться до расположения — до койки. Наставления полковника имели результат. Так, 1 января 1900 года лейтенант Ролле записал свое наблюдение о встрече Нового года в полку: «…на улицах Бель Аббеса бродят несколько подвыпивших солдат, но они ведут себя тихо, не ищут ссор, а просто тихо напевают песни на всех мыслимых и немыслимых наречиях».

На войне, как известно, трезвенников и атеистов не бывает. Во время окопной войны легионеры, как и все солдаты французской армии, получали свои «фронтовые сто грамм» в виде коньяка. А вино «для лакировки» находили уже сами. Командование неоднократно пыталось запретить гражданским лицам торговать вином в прифронтовой полосе. Выселяло торговок, но потом все повторялось в другом месте. И командование снова делало послабление: с пьяным легионером меньше забот, а трезвый, того гляди, еще и задумываться начнет, и митинговать…

В прифронтовой полосе всегда находилась «мадам», у которой можно было разжиться вином в любое время суток. В романе русского легионера Финка двое его товарищей отправляются по проторенной дорожке к мадам Морен — по ее огороду проходят позиции. На пороге их встречает мальчуган, тот и объясняет, что их не впустят в дом: «…теперь вдруг пришло распоряжение от главного генерала закрыть торговлю, запретить выходить матери на улицу и пускать к себе военных. А из штатских только и остались мы с Анри… Давайте ваши баклаги». В роте никто не хотел верить в эту историю: абсурд! И все были единодушны в том, что «как же можно воевать в такой стране, где солдат не может зайти в кабак выпить литр вина?». И тогда легионеры шутят, что «им остается лишь одно: проситься во флот!».

После окончания войны, во время «усмирения» Марокко, употребление алкоголя прочно вошло в жизнь легионеров — сказывалась фронтовая привычка, к которой «старики» быстро приучали и молодежь. Командование попыталось бороться с этой практикой: в казармах появились плакаты: «Алкоголь убивает медленно!»

У легионеров тут же нашелся ответ: «Легионер никуда и не спешит!» или «Легионер смерти не боится».

Уговоры не помогли, тогда легионеров начали «бить франком»: за употребление алкоголя во время службы наказывали деньгами, а при повторном проступке штрафы увеличивались. Эта мера оказалась тоже не очень эффективной: старослужащие продолжали упорно пить и спаивать молодежь.

Продажа вина на территории военного городка была строго запрещена, в отличие от многих гарнизонов современной Российской армии. За поступлением алкоголя в казармы строго следили. За легионерами, известными своей склонностью к пьянству, присматривали особо. Доносительство в легионе никогда не приветствовалось, поэтому уследить за тем моментом, когда «дедушка» отправит «салагу» за вином, сержантам не всегда удавалось. И все же никого из легиона за пьянство не выгоняли.

Во время общего построения перед выходом на марш стали проверять содержимое фляг. Сколько литров красного вина было вылито на красный марокканский песок! И все же легионер в полной выкладке предпочитал промучиться весь день на жаре, чем в следующий раз наполнить флягу водой, а не вином. Упорство в бою превратилось в упрямство в маленькой войне с начальством за свое право пить. Это не простое упрямство закоренелых алкоголиков, а результат прививки французской культуры: право на борьбу за свои права. К тому же любимая французская присказка во многом объясняет галльский характер: «Делаю, что хочу!» («Je fait ques, que j’veux!»).

Помимо красного вина и абсента, легионеры долгое время употребляли «Перно» — излюбленный напиток всех провансальцев и алжирских колонистов от Орана до Константины. «Перно» — это не название напитка, а всего лишь фамилия фабриканта, Анри Луи Перно, который наладил массовый выпуск абсента, а затем и анисовой настойки. Его фамилия прочно вошла во французский язык, как название некрепкой «анисовки», идеально подходящей для жаркого климата. Французская настойка напоминает ливанский «арак» и греческую «узо» — она также мутнеет от контакта с водой и по вкусу напоминает микстуру от кашля «Капли датского короля». Фабрика Перно находилась в Понтарлье, что в провинции Юра, на границе со Швейцарией. Это было «градообразующее предприятие»: продукция двадцати пяти заводиков из маленького городка разлеталась по всей стране и ее колониям.


Легионер 1930-х годов: такими их представлял художник Андреас Розенберг.
Акварель. 1992 г.

Экспозиция Музея униформы в Полубье.
Фото автора. 2009 г.
Вилла в Полубье, где располагается Музей униформы — филиал Музея истории Иностранного легиона.
Фото автора. 2009 г.
Эволюция беретов.
Обложка журнала «Kepi Blanc» № 208. 1964 г.

Так был одет и вооружен легионер во время войны в Марокко.
Музей униформы в Полубье. Фото автора. 2009 г.
Котелок: подарок на память о совместной службе в Алжире.
Музей униформы в Полубье. Фото автора. 2009 г.

Личные вещи легионера.
Музей униформы в Полубье. Фото автора. 2009 г.
Музыканты легиона: их любили все…


Павильон на площади Карно в Сиди-Бель-Аббесе, где часто выступал оркестр Первого полка. Павильон сохранился до наших дней
Застолье легионеров не обходится без песен.
Акварель А. Розенберга. 1992 г.

Ужин молодых офицеров в Марокко: никто не спешил возвращаться в метрополию.
Акварель А. Розенберга. 2000-е гг.
Татуировка начала прошлого века с девушкой
Самый распространенный сюжет татуировки легионера в XX веке.
Фото автора. 2009 г.
Со своим Вторым парашютным навеки связан татуировкой секретарь редакции «Белого кепи».
Фото автора. 2009 г.

С синим поясом-кушаком одному не справиться

Сапер-легионер: густая борода и кожаный фартук

Казармы остались, а вот Памятник павшим переехал во Францию.
Алжир. Сиди-Бель-Аббес. 1985 г.

В Обане тот же Памятник павшим, что и в Сиди-Бель-Аббесе, но спустя почти полвека. Больше переезжать некуда: за ним — Франция
. Фото автора. 2009 г.
«Отчий дом» в Алжире. Зал чести легиона в начале XX века. Этот интерьер сохранился только на фото

КПП легиона в Сиди-Бель-Аббесе в 1920 году
Агенты кайзера не теряли времени даром: агентство по дезертирству из легиона. Литография. 1909 г.
Удостоверение личности офицера Иностранного легиона:
Генерал Зиновий Пешков

Подполковник Амилахвари: короткая, но яркая жизнь…

Во Франции — лейтенант Хрещатицкий. Дома, в России — генерал…

Обань. Старый город. Фото автора. 2009 г.
Башня с часами — главная достопримечательность Обаня. Фото автора. 2009 г.

Девушки в Обане скучают… пока легионеры гуляют в Марселе. Фото автора. 2009 г.

Улочка Обаня. Фото автора. 2009 г.
Дом офицеров в Обане: буржуазный дом в бывшей усадьбе теперь служит в армии. Фото автора. 2009 г.

Майор Морелль — отец семерых сыновей и главный редактор журнал «Белое кепи».
Фото автора. 2009 г.

Майор Дагийон на фоне символа Первого полка в Обане.
Фото автора. 2009 г.

Интерьер офицерского собрания: рояль на первом этаже, «попот» — на втором.
Фото автора. 2009 г.


Художник Евгений Пономарев.
В любой армии на творчество остается только личное время. Фото автора. 2009 г.
«Каре» легиона на деревенском кладбище в Полубье.
И после смерти легионеры остаются вместе, но отдельно от всех. Фото автора. 2009 г.

Пристрастие к выпивке не обошло и командный состав. В первую очередь унтер-офицеров. Им приходилось особенно тяжело: они были лучшими солдатами, повышенными из рядовых, но теперь им приходилось отвечать за таких, какими сами они были еще совсем недавно. Как можно спрашивать с других за то, в чем сам не свят? Им, разумеется, приходилось скрывать свое пристрастие, как от рядовых легионеров, так и от офицеров. Незавидная судьба. Как у женщины, одинаково любящей обоих — мужа и любовника — и мечущейся между ними. Кстати, тоже очень по-французски.

Офицеры Иностранного легиона всегда отличались от офицеров всех других подразделений Французской армии: они должны быть образцом для всех во всех отношениях. Это льстит самолюбию офицера, но этому нужно соответствовать, потому что нет большего позора, чем быть изгнанным из армии, а из легиона — особенно. Это пятно на всю жизнь, когда даже в гражданской жизни кто-нибудь да намекнет, сделав нужную мину на лице: «Вы же понимаете… у него же были проблемы в легионе… не стоит ему доверять».

Офицеры старались быть образцом — легионерам упрекнуть их было не в чем, за что они и платили им готовностью, без лишнего пафоса, грудью прикрыть своего командира в бою. Такие же отношения существуют и поныне.

Но было одно исключение — война в Сахаре. Когда постоянно находишься бок о бок со своими людьми, невольно перенимаешь многие их привычки. Время в отдаленных фортах тянулось мучительно медленно, а на «большую землю» офицеры возвращались с карманами, полными денег: там, в пустыне и в горах, тратить их было не на что. И тогда шампанское лилось рекой в барах и ресторанах лучших отелей Алжира и Марокко. Легион гулял!

Во время марокканской кампании офицеры стали себе «позволять»: это была походная жизнь холостяков, известно ведь, что в «командировках женатых не бывает». Ее разнообразили частыми «попотами». Однако даже тогда все это больше походило на бесшабашные и веселые гулянки толстовских гусар, чем на унылое пьянство героев Куприна.

К середине 1930-х годов «старики», со своей привычкой не проживать ни дня без пары литров, уволились. Теперь они, гремя медалями на потертых мундирах, напивались в кабачках возле алжирского порта, где и закончился их славный путь солдата. Они пытались рассказать о пережитом, но их никто не слушал, кроме слишком уж быстро пустеющей бутылки… И тогда о них вспомнил лейтенант Ролле, ставший к тому времени командующим Иностранным легионом…

Плачевная ситуация с пьянством легионеров изменилась сама по себе к 1940 году, причем без всякого вмешательства со стороны начальства. Неожиданно для всех легионеры изменили красному вину и перешли на пиво. Дело в том, что в 1939 году, после поражения республиканцев, в легион стали массово вступать беглецы из Испании. Испанцы, как выяснилось, гораздо более сдержанны в употреблении алкогольных напитков, чем сами французы, не говоря уже о немцах и поляках. К тому же в частях стало появляться все больше бронетехники, орудий и автоматического оружия, с которыми управляться пьяному человеку непросто, да к тому же и опасно. В 1946 году легион еще больше «протрезвел» — в него тысячами вступали молодые немцы из лагерей военнопленных, прошедшие воспитание в духе «здорового образа жизни» идеологами Третьего рейха. Новоиспеченных легионеров немедленно отправляли в Индокитай, а там, в силу национальной привычки, они пили пиво. В Сайгоне пиво варили на месте, и стоило оно недорого.

Те, кому удалось выжить во вьетнамской мясорубке, снова вернулись в Алжир и продолжали пить пиво. Командование с радостью поддержало изменение во вкусах легионеров: пиво менее вредно, к тому же более удобно в походных условиях. Так закончились приключения самого галльского напитка — вина в истории легиона.

После эвакуации легиона из Алжира в 1962 году самым часто употребляемым напитком стала кока-кола. Это легко объяснить: легионеры «помолодели» более чем наполовину по сравнению с довоенным периодом.

У европейской, не говоря уж об арабской, африканской или азиатской молодежи, давно уже не принято регулярно пить. Во Франции потребление алкоголя лицами старше 15 лет сократилось за последние 40 лет на 38 процентов. Разумеется, французские старшеклассники иногда устраивают «boum» — вечеринку с танцами у кого-нибудь на квартире, когда одним из развлечений становится соревнование, кто больше всех выпьет… и тогда пьют все подряд и сразу. После этого победители и рядовые участники такого «бума» еще долго не могут смотреть на бутылки, а от одного упоминания о «травке» их воротит.

Алкоголизм и привычка к наркотикам часто являются расплатой за участие в войне, которая завтра будет забыта обществом, ради которого и воевали. Странно, но в легионе я ни разу не слышал упоминания о «постстрессовом синдроме», о котором в США впервые громко заговорили после возвращения американских солдат из Вьетнама. Самые тонкие и честные натуры, в основном добровольно отправившиеся в джунгли Вьетнама «спасать демократию» и «защищать ценности цивилизованного мира коммунизма», по возвращении спивались, курили марихуану, к которой пристрастились на той войне, или «садились на иглу» — на героин. С ними разводились жены, от них отрекались родители и отворачивались самые близкие друзья. Одни из них швыряли свои боевые награды в решетку Белого дома, другие бренчали медалями на встречах «с общественностью» и делали карьеру. Третьи, когда все уже было кончено, а страсти утихали, в нужный момент возвращались из канадской глуши — «от тетки из Саратова», и в один прекрасный день занимали овальный кабинет Белого дома…

То же происходило и с нашими «воинами-интернационалистами», вернувшимися из Афганистана, когда все советское общество еще было уверено, что они там помогают братскому афганскому народу строить социализм: вместе разводят сады, копают арыки и дружно лечат заболевших ишаков. Та же история, что и с американцами, уцелевшими в джунглях Вьетнама;

Сегодня французская пропаганда выступает в том же стиле: в репортажах телевидения легионеры оказывают помощь крестьянам, строят мосты и встречаются со старейшинами деревень… Иногда «под дулами телекамер» стреляют в невидимого противника, но как-то вяло, явно на потеху журналистам. Все остальное остается «за кадром»… Провал во времени: брежневский «Афган».

Мобильный отряд легионеров на бронемашинах обстрелян в горной долине. Точно так же как наши «воины-интернационалисты» в самом начале войны, лет двадцать тому назад, легионеры лезут в горы. И нарываются на отлично спланированную засаду. В результате боя — десять убитых французских солдат. Дошло даже до рукопашной. Потом афганцы, как всегда, растворились в горах… Трое оставшихся в живых — в шоке. Как они из него выйдут, никого не касается: они же добровольцы! К тому же есть таблетки и хорошие, внимательные врачи… И никому невдомек, что в жизни человека случаются вещи, когда доктора и пилюли бесполезны.

О побоище в горах рассказывает только один из троих выживших, да и то как-то нехотя. Никакого героизма в голосе. Только в конце неожиданно добавляет: «В любом случае, мы бы не сдались. Уж лучше смерть, чем стать посмешищем перед «их» телекамерой, отрекаясь от всего того, во что веришь…» Двое других просто отказываются говорить с прессой. «Левые» требуют немедленного вывода войск из-за больших потерь: десять легионеров, но большинство же из них «наши» — французы! С героями лично прощается президент Саркози. Грозится отомстить варварам. Полное «deja vue».

И снова никто не говорит о постстрессовом синдроме, так же как и теперь в США. Что происходит в головах тех, кто возвращается из Ирака и все того же Афганистана? Что это? Плата солдата за профессионализм? И если легионер уходит из армии, начинает пить и не хочет искать «приличную» работу, то это — его проблема. Он — доброволец! Его никто не заставлял. Обывателя война не касается, пока враг вдруг не окажется у ворот, а потом и нагрянет в его дом. А пока этого не случилось, всегда можно успокоить себя фразой из Довлатова: «Не переживай, брат, офицеры для того и рождены, чтобы умирать».

В солдатской столовой легионерам к обеду и ужину сегодня предлагают на выбор вино, пиво или соки. По статистике 85 процентов солдат теперь предпочитают сок. Так, во всяком случае, полагает командование. И все же это не означает, что весь легион сделал шаг вперед и добровольно вступил в общество трезвости. В действительности, все зависит от личности и привычек самого легионера. Во многом пристрастие к алкоголю и другим напиткам объясняется национальными традициями легионера: русские и поляки, в большинстве своем, пьют гораздо больше крепких напитков, чем французы или азиаты. Сказывается не только привычка, но личная переносимость и национальные особенности усвоения организмом алкоголя. В опубликованных записках одного русского легионера наших дней можно прочитать и такое откровение: «…ночь прошла бурно, и подробности вспоминались с трудом. Кажется, начав с чешского пива, мы перешли на бразильскую водку «Кашаса», а затем для бодрости пили ирландские коктейли на основе виски и кофе».

Несмотря на то, что современные легионеры совсем не похожи ни на любителей абсента, ни на тех, кто перед походом в Атласские горы наполнял фляги вином, и сегодня с ними случаются приступы «кафара». Бывает, легионер начинает неожиданно пить. Ведет он себя так же смирно и тихо, как его предшественники в Сиди-Бель-Аббесе, и также мурлычет под нос какие-то одному ему известные песенки. Все вокруг понимают — «кафар». Товарищи его не трогают и не ведут в медчасть: само пройдет. К тому же объяснения причин легионерской тоски нет даже у современных медиков.

Но бывает и иначе. На жаргоне легионеров это называется «бомба» («la bombe»), а по-нашему — «боец пошел вразнос». Если при «кафаре» легионер напивается сознательно и в компании братьев по оружию, то «бомба» — совсем другое. Совершенно непредумышленно, в свободное от службы время, легионер в одиночку отправляется в бар или на дискотеку. Как обычно, начинает с пива, потом переходит на виски или коньяк, начинает опрокидывать неожиданно для самого себя одну за одной. Он уже не может остановиться: ему почему-то нестерпимо хочется напиться, забыться и оказаться в эту минуту где-нибудь подальше отсюда. Ему вдруг опротивела вся его жизнь и вся его «элитная» служба. Подсознательной причиной может стать что угодно. Например, сравнение своей жизни с чужой. Один русский легионер мне рассказал, что однажды увидел на сайте «Одноклассники» фото своего школьного товарища в кабине авиалайнера: тот сидел в кресле пилота в накрахмаленной белой рубашке с галстуком. Мой легионер с грустью подумал, что его товарищ детства никуда не уехал и скоро станет командиром корабля, а он — всего лишь капрал в иностранной армии… И тут оно начинается: солдат напивается. Думает о том, что он больше не принадлежит самому себе и никогда не станет никем, кроме легионера. И так — до конца жизни. Потом добирается до ворот казармы и тут-то его охватывает паника: он в стельку пьян! Будет наказан. И тогда «бомба» взрывается: он бежит. У него есть только тридцать восемь часов, чтобы вернуться в расположение. Если не вернется из увольнения в этот срок, то его будут считать дезертиром. А тогда он потеряет все, ради чего столько лет прослужил в легионе. В этот момент главное — сделать над собой усилие и вернуться в часть. И постараться не нарваться на дежурного офицера, а караул не «заложит» — с самими может такое случиться однажды, тут все это понимают. Держаться ровно. Тихо добраться до своей койки, чтобы не сломать свою жизнь. Утром жизнь покажется совсем другой…

Легионерская «бомба» взрывалась однажды в жизни любого легионера. И так было всегда: и сто лет, и полвека назад и вчера. Может взорваться и сегодня, если не убедить себя вовремя, что в легионе тебе спокойнее, чем твоему товарищу в кабине ненадежного Ту-154. Да и зарплата старшего капрала французской пехоты повыше, чем у нашего пилота авиалайнера.

«Бомба» — это предохранительный клапан в нелегкой службе легионера — одинокого человека, оторванного от дома и близких надолго, быть может, навсегда. Это спасительная реакция психики, выброс накопившейся негативной энергии и глубоко запрятанных дум. Командование отлично знает, что если в жизни легионера взорвалась такая «бомба», то ему сейчас нужно особое отношение со стороны его «семьи» — легионеров. Смена обстановки. Отдых. Возможно, перевод в другое место службы.


Глава девятая
БЕГ ВО СПАСЕНИЕ

Monsieur le President!/Je vous fais une letter / Que vous lirez peut-etre/Si vous avez le temps/ Je viens de recevoir/Mes papiers militaires/Pourpartir "a la guerre Avant mercredi soir / Monsieur le President! / Je ne veux pas la faire / Je ne suis pas sur terre / Pour tuer des pauvres gens / С 'est pas pour vousf"acher/IIfaut que je vous dise/Ma decision est prise / Je m 'en vais deserter!

Boris Vian[2].1954


Дезертирство легионеров

Штабная «эмка» прыгала по ухабам грунтовой дороги где-то на Смоленщине. Немцы, казалось, были уже повсюду. Комбриг Журавлёв хорошо знал эти места — он любил «побродить с ружьишком» здесь еще до войны — поохотиться. Но сейчас он вспоминал другое: как лежал вчера, уткнувшись лицом в землю, и каждый раз содрогался, когда понимал, что неизвестно откуда свалившаяся «штука» снова и снова делала заход и, как в тире, расстреливала их колонну.

Сегодня он больше не спрашивал себя: «Где же наши «сталинские соколы»? Куда они все подевались?» Их просто больше не было. И с этим нужно было как-то жить… Теперь он со своими солдатами стал беззащитной дичью: охотились на него.

Он высунулся из открытого окна машины. Жаркий июльский ветер приятно овевал лицо. Горизонт чист.

«Куда ж они подевались? Или Герман свою «каву» пьет, как смеялись мы, теперь в ту, «германскую» войну? Немцы тогда обстреливали нас точно по расписанию. Но эти — уже совсем другие немцы…»

Комбриг был тогда молодым прапорщиком. В октябре 1917-го не сомневался, на чьей он стороне, хотя семья владела заводиком в Москве — отец и дед делали бочки… «Какая это уже по счету у тебя война? Выходит, уже третья… Жаль, что так не удалось тогда попасть в Испанию: многому бы научился… а может, если б и вернулся, был бы уж расстрелян как «враг народа». Весь наш штаб тогда положили «чекисты». Почему они тогда на мне остановились и не взяли ночью, как всех наших соседей? Опять повезло…»

Почему-то вспомнился знакомый летчик, вернувшийся из Испании. В большой офицерской компании вместе встречали новый, 1937 год. Подняли тогда тост и за сталинскую авиацию, да и за него — героя. А он потом, после всех тостов, тихо буркнул себе под нос: «Хорошая машина «Ишак», только вот их «мессер» летает в два раза быстрее, да и вооружен пушкой». Кто-то еще, видно, услышал эти слова. Как-то спросил потом о нем комбриг у знакомого — хозяина дома. Тот сухо ответил: «Оказался «врагом народа»».

Задача комбригу была поставлена простая: найти пропавшую Н-скую часть, где убит командир. Организовать оборону, зацепиться и держаться. Сколько — не сказали. Когда не знаешь, кто твой сосед слева, кто справа, всем было ясно — это верный способ попасть в окружение. А ему-то лучше всех ясно было.

«Хаос… бегут толпами… Неужели нас ждет та же судьба, что и французов. Раздавят ведь». Вспомнил, как Тухачевский, с которым служил, хотел сделать то же самое — бить «клином», что сделал Гудериан со своими танками… только еще за пять лет до немцев.

Лес кончился, дорога шла через поле. «Тормози!» — тихо приказал комбриг. «Эмка» взвизгнула тормозами и встала как вкопанная, подняв тучи пыли. Ее занесло. Она перегородила дорогу метрах в пяти от солдат. Те брели нестройной колонной куда-то в тыл, если там еще, конечно, был свой тыл. Хвост колонны терялся где-то за краем поля. Комбриг вышел, надел фуражку, механически подтянул ремень, оправил гимнастерку и незаметно расстегнул кобуру. Подошел к головной группе в колонне:

 — Стой! Кто такие? Куда идем?

Здоровый детина смотрел нагло, в упор.

 — Мы — это то, что раньше было Н-ским полком, комбриг. Краснознаменной и, ха-ха, твоей «непобедимой»… Мы-то уж свое, того, отвоевали… А тебе это зачем, командир? Любопытство — это грех!

Второй — темноволосый кавказец поменьше ростом, вертлявый, подобострастно хихикнул. Комбриг понял — это и были «его» люди, которых он уже искал вторые сутки.

 — Так. Я — комбриг Журавлёв. Ваш новый командир полка. Поворачивай-ка, ребята, оглобли!

 — Ну ты борзый, командир. Жить, что ль, надоело? Не понял? Домой мы идем. До-мо-й! Не мешай людям пройти!

В толпе кто-то засмеялся, но большинство стояло молча и смотрело угрюмо. Злые, голодные, разуверившиеся… «Шлепнут тебя сейчас бойцы, Константин Андреич, как тогда в 1917-м, когда фронт развалился, кончали офицеров. Ни Люсю больше не увижу, ни мальчишек наших…» Разумнее было бы сделать вид, что ничего не произошло, и ехать дальше. Но он — командир Красной армии. Пришел в нее добровольно, когда били большевиков… Вырос вместе с ней. Он поступить так не мог. Это — как себя предать. Вот так они и стояли целую минуту напротив и пялились друг на друга: дезертиры и упрямый «красный» командир. Казалось, что даже сверчки в поле замолчали. Тут здоровяк стал снимать с плеча свою «трехлинейку». Комбриг больше не раздумывал: рванул из кобуры «наган», что верно служил ему еще в конном строю у Буденного, когда дрались с «белыми» на Дону.

Сухой звук выстрела разорвал тишину. Здоровяк-зачинщик без вскрика повалился в пыль с дыркой во лбу. Вторая пуля ушла в «кавказца» и пробила ему шею. Тот корчился на земле, заливая все вокруг кровью. «У меня в барабане еще шесть патронов. Комбриг удивился спокойствию в своем голосе, который слышал будто бы со стороны. — Кто еще не хочет подчиниться приказу? — Молчание. — Тогда, товарищи красноармейцы, кругом, марш!»

Солдаты стали нехотя разворачиваться и побрели нестройным шагом назад — к своей смерти… Рядом шагал комбриг… Шествие смертников замыкала «эмка».

Как это бывало

Дезертирство — это страшный грех по армейским понятиям. Этот поступок — плевок на армию, пренебрежение дисциплиной, то есть тем единственным, что и делает из разномастной толпы сплоченную армию. И подобная вольность должна быть немедленно наказана самым строгим образом, иначе она распространяется со скоростью эпидемии. К тому же подрывает не только устои армии, но и устои самого государства. Дезертир не просто враг мужчин с погонами на плечах, а враг государства.

Дезертирство — издевательство над мундиром и флагом, которому тебя заставляют присягать и служить. Профессиональный военный всегда осудит дезертира и никогда его не поймет. Потому что чье-то бегство из армии ставит под сомнение смысл его собственной жизни. А вот солдаты дезертира поймут, хотя вслух в этом не признаются. Но при удобном случае, может, и сами разбегутся: они люди подневольные и ждут только одного — скорейшего возвращения домой.

Дезертирство всегда было бичом французской армии. Возможно, из нее убегали даже чаще, чем из армий других европейских стран. Французы слишком любят жизнь, а значит, и свободу. А в армии свободы быть не может, если только это не Иностранный легион, где ты настолько свободен, насколько не нарушаешь дисциплину, которая не унижает твоего человеческого достоинства.

Верность долгу и бегство с поля боя — это две крайности, которые сопровождают любую войну со времен Античности до наших дней. Феодальные армии, больше похожие на ополчение, когда рыцарь собирал своих вассалов и отправлялся на зов своего сеньора, но в Новое время такое войско уже не могло противостоять профессионалам-наемникам. К тому же было славной традицией, когда исход сражения становился ясен, сдаваться и присоединяться к победителю. В эпоху расцвета «кондотьерства» положиться можно было только на «железную» испанскую пехоту, верных шотландских стрелков и несгибаемых швейцарцев — в этих наемных частях существовал свой «кодекс чести». Кстати, первый, кто начал успешно использовать профессиональных солдат при мощной огневой поддержке артиллерии, был француз — Карл Смелый, герцог Бургундский. Конечно, в такой армии продолжала действовать та же иерархия, что и при дворе, но зато вооружение в бургундской армии было впервые унифицировано: больше никто не приходил толпой по зову правителя, вооруженный чем попало. Войско было поделено на взаимодействующие между собой отряды — «компании», вооруженные определенными видами оружия.

До нововведений Карла в армии за работу платили по-разному: богатые и знатные получали всегда больше. Рыцарь имел двойной оклад оруженосца, а сержант пехоты получал в два раза меньше оруженосца. Грабеж побежденных — это было единственное, чем мог поправить свое материальное положение солдат. В этом смысле ничего не менялось веками.

В армии Карла Смелого был введен новый порядок: все воины получали одинаковое вознаграждение — сольд. К тому же герцог изменил роль пехоты на поле боя — до него она не была «царицей полей», а людской массой, которая если не разбегалась, то с удовольствием изрубалась на куски кавалерией. За образец герцог взял швейцарскую пехоту — наемников с длинными пиками. Они умели держать строй и отправили на небеса души многих благородных рыцарей. Они вспарывали пиками на полном скаку брюхо коня, на котором восседал шевалье в доспехах, а потом добивали поверженного всадника через забрало узким «мизерикордиа» — кинжалом милосердия.

К тому же Карл Смелый не постеснялся взять на службу «собак войны» — иностранных наемников. От них требовалось лишь верно служить герцогу и соблюдать дисциплину в бою. За это бургундский государь платил не только регулярно, но щедрее прочих правителей Европы. И из его армии не дезертировали, наоборот, для мастеров войны считалось большой честью служить под его началом.

Когда от услуг наемников стали все больше отказываться, создав «национальные» армии по всей Европе, то снова началось дезертирство. Так, в 1677 году во время похода маршала Вивонна (Vivonne) на Сицилию из 6900 его солдат разбежалось 4150. Дезертирство в старой французской армии имело массовый характер, хотя пойманных немилосердно вешали либо расстреливали. Или отправляли на галеры. Военный суд над дезертирами занимал не больше суток. Когда беглецов становилось слишком много, то практиковался варварский способ казни — «божий суд»: на расстрел выводили по трое. Осужденные тянули «билет смерти». Того, кому он доставался, привязывали к столбу, завязывали глаза и командовали «Огонь!». Оставшихся двоих «счастливцев» отправляли на галеры… Не говоря уж о наемниках, которые переставали воевать, когда им не платили деньги, или когда бои становились ожесточенными, или когда военных трофеев, добытых грабежом населения, становилось все меньше.

Что же касается королевской армии Людовиков, то вот что пишет французский военный историк XIX века М. Леон в труде «Армия прошлого режима»: «…солдат в гарнизонах содержали, как в тюрьме. За ними следили постоянно, глаз не спускали ни днем ни ночью. Тех, кого насильно забирали в королевскую армию пожизненно, в полк этапировали с теми же предосторожностями, что и каторжников. Выходы в город — только в сопровождении унтер-офицеров, особенно в начале службы. Стены казарм — как в крепости, на которых дежурят караульные. Военные патрули на улицах, в тавернах и кабаре. Одна половина армии приглядывала за другой. И, разумеется, из такой армии бежали. И тогда начиналась захватывающая охота на человека, как на зверя: за поимку дезертира был обещан большой приз! И тут обычно кадровых вояк ждала неудача, — спрятаться беглецам, особенно в сельской местности, всегда помогали местные жители: например, в 1764 году из 179 сбежавших молодых солдат из казарм в Сен-Дени поймали только двоих! В мирное время дезертиров отправляли в военные тюрьмы Лилля, Метца, Страсбурга и Безансона. Там их держали в цепях, приковав к стенам. Избивали палками. А за малейший проступок казнили…»

Великая французская революция уравняла всех в правах, в том числе в несении воинской обязанности, а с появлением добровольной службы по контракту дезертирство и вовсе исчезло. Но к концу XIX века из французской армии снова убегало по четыре тысячи солдат в год и количество их росло… В апреле 1909 года, выступая перед депутатами, военный министр страны был вынужден честно признать, что «в 1898-м было 1904 дезертиров и 4600 уклонистов; в 1904-м — 2316 дезертиров и 4700 уклонистов; в 1905-м — 2674 дезертира и 7807 уклонистов; в 1907-м — 3407 дезертиров и 10 630 уклонистов. В 1908 году по данным муниципальных советов и полицейских префектур количество уклонившихся достигло рекорда: 16 582 человека».

Похоже, французам после поражения во Франкопрусской войне совсем расхотелось служить. Конечно, под рукой всегда был верный Иностранный легион, но он же не может воевать за всех! До начала Первой мировой войны в Марокко и в Алжире действовала хорошо отлаженная система «агентств по дезертирству легионеров», о чем в январе 1909 года открыто писала массовая газета «Le Petit Journal illustre».

Кандидатов в дезертиры становилось больше в те месяцы, когда легион бездействовал, а солдаты маялись в ожидании славного «дела» и пьянствовали по кабачкам. Когда труба играла «в поход!» и снова начинались стычки, то подпольные «агентства» начинали прогорать: не было желающих. Одним из руководителей такого «агентства» был крупный торговец из Касабланки. Но способствовал он «репатриации» легионеров явно не за свои трудовые доходы. Его сотрудники угощали легионеров, в основном немцев, за свой счет, а те, в подпитии, теряли представление о времени. Очнувшись, понимали, что опоздали, и если сейчас вернуться в расположение части, то их ждет наказание. А может, и отправка в дисциплинарную роту! А в таком случае лучше и вовсе не возвращаться в казарму! И в этот момент коварные арабы предлагали им ночлег, гражданскую одежду, а потом — надежное укрытие и немного денег на дорогу. С первым же «пакетботом» дезертиров тайно отправляли обратно в Германию: ясно ведь теперь, что дома-то лучше, чем умирать в пустыне за чужую Францию. За всем этим тихим разложением ударного кулака всей французской армии стояла работа немецкой разведки. А в Германии одновременно шла пропаганда против вступления во Французский Иностранный легион как «не патриотичного шага» по отношению к «фатерлянду».

Помимо козней агентов кайзера, активную антивоенную кампанию развернули анархисты. Париж и другие города Франции пестрели яркими афишками-обращениями: «Молодые люди! Если вы не считаете себя патриотами и не хотите, чтобы на вас давили — дезертируйте! Лучше жить свободным за границей, чем быть рабом в казарме!» К моменту опубликования статьи в «Le Petit Journal illustre» проблема дезертирства успела снова приобрести массовый характер. Стойкость и энтузиазм наполеоновских солдат были разом забыты всей нацией.

Автор статьи, некто Эрнест Ло, в патриотическом порыве гневно пишет в конце: «То, что сегодня происходит в Алжире и Марокко, очень серьезно. Пора разобраться с теми, кто подбивает дезертировать легионеров, и положить этому конец! Но солдаты-легионеры — они не только иностранцы. Насколько более виновны в их бегстве сами французы, которые презирают их национальность и сами при этом забывают о долге перед собственной страной, когда они скрываются от воинской службы! Вот настоящие преступники, бросающие свою Родину. Так к ним и нужно относиться!»

В любой армии с момента ее возникновения в древности существовал только один способ борьбы с дезертирством, как проявлением трусости, — казнь. В дрогнувшем римском легионе казнили каждого десятого в строю. В деле воспитания солдат с помощью немедленной расправы особенно преуспели в прогрессивном XX веке. Во время Первой мировой войны в российской армии «для примера» по приговорам военно-полевых судов «за мятеж на театре военных действий», «трусость перед лицом противника», самострел в ногу или руку и прочие попытки дезертирства было расстреляно 600 человек. В итальянской армии — 750, в британской — 306, в германской — всего 48, а в канадской — 2 5. В американской армии в Европе расстреляли 11 человек; за кражи и изнасилования. Пять — в новозеландской. И лишь в австралийской армии командование никогда не расстреливало своих солдат. (В отличие от русской, где «браво-ребятушек» стреляли пачками, благо что военно-полевые суды хорошо потренировались на крестьянах во время бунтов против инициатив великого реформатора Столыпина.) В начале XXI века британцы, новозеландцы и канадцы с извинениями правительств всех своих реабилитировали.

Во время Второй мировой войны за дезертирство из немецкой армии были приговорены к смертной казни 30 тысяч человек, из них 20 человек — казнены. В американской армии приговорили 49 человек, но казнен был лишь один — Эдвард Словик. Он не был дезертиром, но когда американские войска столкнулись с упорным сопротивлением в Хутгенском лесу на бельгийско-немецкой границе и стали роптать, что лучше сдаться, чем всем подохнуть, рядового Словика, который, конечно, не был образцом американского воина-освободителя по причине природной робости, для примера быстро расстреляли. Его жена и родители в течение полувека просили семерых американских президентов реабилитировать солдата, но всякий раз получали отказ. Это при том, что из армии США сбежало 40 тысяч человек, пойманы и осуждены только 2854 человека, в числе которых 49 приговоренных, но «козлом отпущения» стал только Словик. Из Красной армии с июля по декабрь дезертировали около 450 тысяч. Но в основном это были люди, оказавшиеся в тылу противника не по своей воле, а из-за бездарности советского командования или просто брошенные своими командирами, как случилось в конце осады Севастополя в 1942 году. Специальная директива НКВД предписывала расстреливать дезертиров на месте. Многих военнопленных, переживших немецкие лагеря, «свои» судили как дезертиров уже после окончания войны, наверное, для примера будущим поколениям советских солдат.

Среди легионеров во Вторую мировую войну дезертиров не было. Легион, впервые в своей истории, раскололся на две части: одни остались с правительством Виши, то есть стали «немецкими подкаблучниками» с жалованьем и хорошим питанием, а другие предпочли свободу и полную неясность впереди, то есть де Голля с его «Свободной Францией». Так вышло только потому, что легионеры, служившие на территории, контролируемой Виши, в силу привычки к дисциплине, оставались верными этому правительству. Другие — те, что воевали на территории Франции и участвовали в операции в Норвегии, ушли вместе с остатками британских войск из Дюнкерка и Нарвика. Пятый полк легиона вообще был на другом конце света — в Индокитае. Там администрация симпатизировала де Голлю, а маршал Петен с его министрами из Виши дотянуться до них не мог. Когда японцы оккупировали Индокитай, легионеры с боями ушли в Китай и так сохранили свою честь.

Те и другие легионеры могли считать друг друга дезертирами, но воевать против «своих» отказывались. Известен курьезный случай, когда во время войны в африканской пустыне позиции легионеров оказались напротив друг друга: 13-й полубригаде противостояли легионеры марионеточной армии правительства Виши в составе 361-го полка вермахта «Африка».

Обе стороны отказались стрелять в своих. Британскому и немецкому командованию пришлось срочно развести этих «лягушатников» на разные участки фронта. После разгрома корпуса Роммеля и высадки американцев в Алжире легионеры стали массово переходить под знамена «Свободной Франции». И никто даже не пытался называть их предателями и дезертирами. Просто превратности войны, на время разделившие, но не поссорившие большую семью.

Страхом можно поднять боевой дух армии, но ненадолго. После расстрелов армия либо должна начать побеждать, либо она окончательно разбежится.

«Если бы тогда не было приказа «Ни шагу назад!», а для большей убедительности нам в спины тогда, летом 1942-го, не смотрели пулеметы заградотрядов НКВД, так бы и драпали до Владивостока», — признался мне как-то один генерал в отставке, герой Сталинградской битвы, в то время — подполковник. Благодаря таким подполковникам после Сталинграда немцев и погнали: подполковникам пулеметы смотрели в спины, так же как их солдатам. Спустя год пулеметы появятся уже за спинами вермахта. В войсках начнут лихорадочно расстреливать за трусость и попытки к бегству. Но вермахт больше не побеждал. Выходит, все дело в таких армиях в том, кто первый пулеметы поставит?

Страх помогает на время, но только тем, кто пришел воевать поневоле. Убеждать и принуждать добровольцев, а тем более легионеров, запугиванием — не нужно: они-то знают, зачем они здесь, и бежать не собираются. Бежать им некуда: нет у них иного дома, кроме своего легиона.

И все же отношение к проступку легионера во французской армии бывает разным: многое зависит от ситуации и реакции провинившегося легионера на слова начальника. Полковник Елисеев, описывая тяжелое отступление Пятого пехотного полка в Индокитае под ударами японцев, вспоминает случай, когда он оставил стеречь брод конного легионера. По происхождению — немца. Когда отряд подошел к реке, то солдата не было. Вскоре он появился. Оказалось, что он ускакал за шесть километров от своего поста вместе с проезжими офицерами — в штаб. На слова разгневанного русского офицера немец ответил: «Мой лейтенант! Моя лошадь не стояла на месте, а я был голоден!» Французские офицеры рассмеялись и стали успокаивать Елисеева в стиле: «Да будет вам серчать, голубчик. Ничего не случилось, к тому же он — не дезертир. Вернулся же…» Так иногда меткое словцо, знаменитое французское «бон мо», может спасти от наказания, даже в условиях военного времени. Или все погубить… Слово, а не дело — вот движитель французской жизни.

Стенка Шапиро

В каждой войне — свой мотив к спасению и своя кара. Хайм Шапиро — русский подданный. Родился в Умани. Двадцати пяти лет от роду, не судим, грамотен, плавать не умеет. Студент-филолог парижского университета в августе 1914 года отложил учебники и записался в Иностранный легион. Его никто не заставлял. Ему необязательно даже было рваться на родину и вступать в Российскую армию — слишком она была далеко… и родина эта с «чертой оседлости». Хайм мог бы спокойно продолжать посещать университет, сидеть в кафе на бульварах, подрабатывать уроками и читать о войне в иллюстрированных журналах.

Легионер Шапиро отлично сражается. Во второй роте он — первый разведчик. Но как-то в прифронтовом кабаке, из-за еврейской привычки везде ратовать за справедливость, заступился за сирот и сцепился с сержантом. Подрался, точнее был избит здоровяком, но успел оторвать его сержантский галун. Арестован, потому что сует «свой жидовский нос не в свое дело!».

На суде председательствует командир батальона по кличке Стервятник — большой педагог в душе! Теперь Шапиро уже только «нигилист и мятежник». Во французской манере, председатель не отказывает себе в поучениях варвара-иностранца: «Я понимаю, почему вам, легионер Шапиро, приходится жить на чужбине: ваше Отечество, черт возьми, брезгует держать таких людей, как вы, даже на каторге». Шапиро молчит, а потом рассеянно улыбается. Майор взрывается: теперь ему обидно за свою державу: «Вам смешно? Что смешит вас, легионер Шапиро? То, что Франция кормит вас? Или то, что она платит вам жалованье?» Шапиро молчит, а когда захотел что-то сказать, то майор ударил кулаком по столу и заорал: «Молчать! Здесь вам не школа танцев. Здесь военный суд. Вы обвиняетесь в мятеже на театре военных действий». А это уже — «расстрельная статья». Но могло бы и обойтись, к легионерам особое отношение… Но всё испортил сам Шапиро. В воцарившейся тишине интеллигентный юноша заявляет: «Я плевать хотел на театр ваших действий, на ваш суд. — И добавляет, спокойно глядя на опешивших офицеров: — …на ваши крики и на вас, господин майор». В зале повисает тишина. Кончив свою реплику, Шапиро, глядя в упор на оторопевшего Стервятника, откашлявшись, прибавляет несколько витиеватых русских матюгов и тяжело садится.

После такого демарша суд приговаривает его к расстрелу, но батальон не знает об этом: узнает только тогда, когда барабаны забили тревогу и роты помчались бегом к месту сбора. Думали — парад с раздачей медалей, оказалось — расстрел. Легионеры глазам своим не верят: какой Шапиро немецкий шпион? Какой мятежник? Это ж наш, легионер — разведчик… Но отбить товарища им даже в голову не приходит в силу привычки к дисциплине. Да и французам — виднее, а мы что… мы — иностранцы. Шапиро спокоен, только у него очень усталый вид… Щуря близорукие глаза, он сосредоточенно, как загипнотизированный, рассматривает крайнего справа стрелка, краснощекого весельчака Бодена. Расстрельной командой — полувзводом командует тот самый сержант, из-за которого студент сейчас стоит у дерева и отрешенно ждет смерти. После залпа сержант Делькур пускает казненному револьверную пулю в ухо, но делает это сконфуженно.

На легионеров казнь Шапиро не производит никакого впечатления. Педагогический эффект — нулевой. Что до судьбы Шапиро — просто не повезло, да и какая разница, от чей пули и когда ты здесь умрешь… Оставим пафос офицерам, вроде сволочи Стервятника.

В легионе не любят говорить о дезертирах — это позорные пятна на его знаменах, обагренных кровью героев. Этим легион ничем не хуже и не лучше других армий. Но в нем уже давно — еще со времен разгрома в Индокитае — созданы все условия для того, чтобы солдаты не разбегались. Во время войны в Алжире молодые французы уклонялись от исполнения своего «священного долга», а вот легионеры — нет. Пусть французы между собой разбираются, а их дело — служить. Они тут по своей доброй воле.

Во всех армиях мира солдаты не любят тех офицеров, которые делают карьеру за счет их жизней. А таких — большинство. В Иностранном легионе тоже служили (и служат) разные люди, но нормой считаются отношения, невозможные ни в царской армии, ни в Советской, а уж тем более в сегодняшней. Российской. Полковник казачьих войск Елисеев, служивший в Индокитае в чине лейтенанта, пишет в своих заметках: «По многим причинам легионеры недолюбливали офицеров-французов, как представителей нации. К офицерам-иностранцам, таким как я, «бесподданным» — относились внимательно, даже с любовью, доверительно в разговорах, т. к сами они были «иностранцы» в Легионе, попав в него по многим личным событиям».

Сегодня у легионеров такое же отношение к французам-офицерам, но оно меняется, стоит лишь оказаться вместе на боевой операции. И все же нашим легионерам, с их русской привычкой к простоте отношений, порой не хватает в повседневной жизни открытости и душевности командиров, но ждать от них этого не приходится: они — французы, а значит, совсем другие люди.

Легион не обычное воинское подразделение, а большая семья. «Среди всех полков Иностранного Легиона, при очень суровой казарменной дисциплине — в личных взаимоотношениях существует традиция теплого товарищества и взаимной поддержки, когда разница в чинах и положении по службе — отходит на задний план, и остаются люди, тесно связанные между собой бесчисленными нитями общей службы и жизни в этой оригинальной и по-своему интересной воинской формации французской армии… — пишет дальше Елисеев. — Во французской армии, на взгляд офицера русской армии — много есть «курьезов», но должен подчеркнуть, что есть много хорошего, интересного и правильного. В особенности в Легионе, вне строя не только подчиненные офицеры, но и рядовые солдаты — свободно могут разговаривать и выражать свое мнение, даже и генералу».

Думаю, корни этого явления нужно искать в обычаях, которые завел еще Наполеон в своей Великой армии. Это — тоже отголосок революции. Увы, наша армия после Суворова, со времен Павла I, так и плетется по «прусскому пути».

Легионеры не слушают никого, кроме своих командиров. Священники с дежурными словами утешения сюда даже не заглядывают… Зато командир должен всегда говорить своим легионерам правду — это правило. Вот характерный разговор капитана с киснущими от однообразия траншейной войны легионерами, к которым он заглянул в ОКОП:

«Вы считали, что война — это переходы по живописным местам, где хорошенькие бабенки ожидают вас за каждым поворотом дороги. Вы думали, что война — это горячие бои, шумные сражения, победы, ордена, рукопожатия маршала, поздравления президента! А мы гнием в траншеях, и дальше ночных перестрелок дело не идет». Легионеры слушают его и верят ему: говоря о них, он и о себе говорит. И у него тоже вот-вот «кафар» начнется… «Мне жаль моих добрых легионеров, с которыми мы мяли пески африканских пустынь. Не к такой войне они привыкли! И мне жаль волонтеров тоже. Они пришли в Легион с высокой и благородной идеей защищать свободу и цивилизацию. Так вот, дети, я скажу вам хорошенькую вещь: это и есть война! Вместо храбрости теперь нужно терпение!.. Терпение! И не поддаваться тоске! Кафар — это морская болезнь солдата!.. Ясно? Идет весна. Весной мы пойдем к немцам в гости. Тем лучше будет для тех, кого мы не застанем дома!.. Вольно! Разойдись…»

И никаких проповедей и отпущения грехов! Это то, что нужно легионеру. Они говорят: «Он умеет говорить! Он — отец наш, капитан! Он — отец!»

Легионеры — не запуганные муштрой и присягой призывники. Всякий нормальный офицер понимает, что если он будет придираться к легионерам и вести себя с ними как в обычной армии, то может схлопотать в бою и пулю. Кто станет выяснять, почему она попала ему в затылок: может, он именно в миг своей смерти обернулся к своим солдатам подбодрить их. К тому же французские офицеры никогда не считали легион местом своей ссылки и концом карьеры. Наоборот, всегда старались попасть служить именно сюда. Хороший командир в легионе — норма. Дурак-начальник — нонсенс. Дезертировали из легиона не из-за отношения со стороны начальства.

Вольный ветер Сахары

И все же бывало, что условия службы в Иностранном легионе толкали слабодушных к побегу. Кавалерист Николай Матин, прослуживший в Первом кавалерийском полку шесть лет и два месяца, пишет: «Происходило это в Тунисе, в городе Сус. Эскадрон, где я находился, был отправлен в небольшой арабский городок Гавсу, расположенный недалеко от Сахары и итальянской границы — Триполитании. Там при колоссально высокой температуре мы несли сторожевую службу, и своим чередом велись занятия. Непривычные к такому жаркому климату, многие заболевали. Служба с каждым днем становилась все тяжелее, и среди нас началось массовое дезертирство. Бежали по 2–3 человека, бежали, сами не зная куда, лишь бы уйти. Многим удавалось скрываться по нескольку недель и даже были случаи, что переходили границу, но это случалось очень редко, в большинстве же случаев дезертиров ловили, отдавали под суд, а дальше — в лучшем случае они сидели в тюрьме, от шести месяцев с принудительными работами, без зачета срока службы.

Недостаток воды и пищи — явление в легионе обыкновенное, но в моей голове не укладывалось, как французы, культурные люди, могут так нагло обманывать, тем более нас, русских, много сделавших для Франции».

Заметим только, что все прочие легионеры, в том числе и французские офицеры, испытывали такие же трудности в пустыне, как и русские казаки. В походе офицеры едят из того же котла, что и простые легионеры, — это не британская и не русская армия Его Императорского Величества, где к 1914 году суворовский подход к отношению к солдатам существовал только в книжках из библиотеки Офицерского собрания.

Русский легионер — возмутитель спокойствия. Первое наказание его ничему не учит. Только недостаток солдат удерживает командование от того, чтобы расстаться с ним навсегда, ведь легион существует не для перевоспитания «трудных подростков». «Мне самому приходилось несколько раз сидеть в призоне, — признается автор воспоминаний, — и все это испытать на себе. Очень хотелось бы, чтобы эти строки когда-нибудь попались на глаза какому-нибудь культурному французу. Все это, виденное и испытанное нами, озлобило нас. И вот собралась компания в количестве 27 человек, решившая не бежать, а с оружием в руках и на конях пробиться через цепи гумов (арабы, французская полевая жандармерия), захватить баркас, хотя бы даже с боем, и пробраться в Триполитанию (итальянская колония). План был выработан, патроны достали, выступление было назначено на 22 августа 1922 г.».

В «старом», довоенном легионе, случалось (как в нашей армии и сегодня), что дезертир уходил с табельным оружием. Его преследовали, в пустыне это становилось развлечением поинтереснее конной английской охоты на лис. Искали не за измену присяге и нарушение устава, а чтобы ответить на личное оскорбление. Своим поступком дезертир показывал, что все те, кто продолжает честно нести службу в богом забытом форте, — идиоты.

Побег с оружием у русских «казачков» удался. Они добрались до моря, захватили баркас и ушли в сторону Ливии. Однако море — это не донские степи. Беглецы не потрудились нанять местного капитана, вскоре сели на мель, откуда их снял отряд преследования.

«Суд длился всего часа два. На вопрос председателя: «Признаете ли себя виновным?», каждый отвечал: «Да». Когда очередь дошла до меня, я заявил: «Нет, не признаю ни по одному пункту». Удивление выразилось на лицах членов суда. Я сразу понял, что если скажу «да», то этим подпишу себе приговор на 10 лет, а потому решил идти ва-банк, чем спас себя от неминуемой гибели. Я совершенно не слышал обвинительной речи прокурора, всецело поглощенный тем, что буду говорить. Наконец очередь дошла до меня. К сожалению, я не настолько владел французским, чтобы сказать все, что было у меня на душе. Но главную мысль высказал. Правда, три раза председатель суда меня прерывал, говоря, чтобы я не забывался, но все-таки чувствовалось, что он был уже на нашей стороне. Речь зашла об офицерской чести, и я привел пример, когда французский офицер, заведомо зная, что я такой же офицер, как и он, явно издевался надо мной, заставляя без передышки садиться на лошадь и слезать с нее без седла 48 раз. Когда я не мог уже даже подпрыгнуть, то не французский офицер, а лошадь догадалась, нагнула голову и форменным образом вкатила меня на себя. Закончил я словами: «Мы, русские офицеры, попавшие в легион, потеряли обманным путем свою Родину, но чести мы не теряем, и смешно говорить о чести французскому офицеру, позорящему не только свою честь, но даже нацию такими поступками».

[…] Приговоры были довольно гуманными и на разные сроки, начиная от 6 месяцев и кончая годом тюремного заключения с принудительными работами. Я был приговорен к трем годам каторжных работ». Заметим лишь, что речь шла о заранее спланированном побеге 27 вооруженных человек из-под присяги.

Но осужденный вышел по амнистии президента республики гораздо раньше — в 1923 году и продолжал служить в Иностранном легионе. Затем был ранен в схватке с друзами в Сирии и комиссован. Ему назначили нищенскую пенсию в 44 франка. История с кавалеристом Матиным — еще одно доказательство, что не всякий может служить в легионе. Мотивом его бунта была не только неспособность забыть и отречься от своего прошлого, но и то, что, как всякий русский офицер, он так и не смог простить Франции того, что во время войны, когда она захлебывалась кровью, русские солдаты ей были очень нужны в окопах, а когда она с помощью свежих американских полков оказалась победительницей, чужие солдаты ей больше не понадобились. Тогда лишь завзятые франкофилы еще сохраняли наивную веру в искренность «боевого братства» русских и французских военных, большинство считало, что русских просто использовали. А французам после многолетней бойни, когда из двенадцати сыновей домой вернулся один, да и тот калека, было не до русских и прочих иностранцев.

Русский офицер своим дезертирством как бы мстит «союзничкам» за Галлиполийское «сидение», за равнодушие к судьбе казаков, которых свезли на остров Лемнос и предоставили самим себе, за Бизерту, когда спасенный русские корабли забрали себе французы в счет долгов прошлого русского правительства… Казак Гаргулов свою обиду за отказ Франции от «крестового похода на СССР» выразил иначе: в 1932 году разрядил браунинг в престарелого президента страны Поля Думера, потерявшего на войне четырех сыновей и слывшего средоточием либеральных добродетелей…

Казачье свободолюбие, чувство попранной справедливости и презрение к французской мелочности сделали Николая Матина дезертиром. Недаром он заканчивает свои короткие воспоминания фразой: «Все пережитое за это время настолько озлобило меня против французов, что я решил ни в коем случае не оставаться во Франции. Я уехал в другую страну».


Наказание

В 1930-е годы в легионе существовала точная система наказаний по уставу: командир полка имел право отправить в камеру на 28 суток, командир роты — только на 15.

С 1884 по 1914 год дисциплинарные роты существовали в каждом полку. А затем, вплоть до 1962 года, — лишь одна на весь легион. С марта 1912 года сроки пребывания в ней провинившихся солдат определялись на закрытом дисциплинарном совете, но наказание вступало в силу только после решения командира дивизии в Оране.

С 1950-х годов дисциплинарная рота легиона располагалась в небольшой крепости в далеком от цивилизации Колон-Бешаре на юго-западе Алжира. Сегодня столб, который стоял на въезде в гарнизон, иронично украшает вход в архив легиона. С 1962 года — на Корсике. Была такая рота и в Тонкине. Во время боевых действий «штрафников» отправляли в бой, наравне со всеми. Интересно, что в отличие от нашего «дисбата» время, проведенное в камере, шло в срок службы… Более того, при прилежном поведении и усердии в работе легионера могли освободить досрочно. А вот строптивых и ленивых, наоборот, могли оставить в дисциплинарной роте на неопределенный срок, а то и отдать под трибунал и упрятать уже в настоящую военную тюрьму. Легионеру всегда предоставляют выбор. Солдат без возможности выбора — это не армейская элита, а самый обычный пехотинец. «Пушечное мясо» — любимый термин французских публицистов-пацифистов.

1888 год. Гарнизон Эль-Уссек, южнее Орана. Дисциплинарная рота Второго пехотного полка. «Камеры» — это отдельно стоящие палатки. Распорядок дня ничем не отличался от привычного армейского: подъем в пять утра (что поделаешь, Африка! Здесь нужно рано вставать…). Кофе. Сигаретка… Развод на работы под охраной конвоиров. В «меню»: переноска и укладка стройматериалов, строительство и починка дорог, полив садов и прочие хозяйственные работы. К десяти утра арестантов приводили обратно в лагерь: время завтрака. Питание, разумеется, такое же, как у охранников. Включая положенную каждому легионеру «четвертинку» вина. С полудня до двух — занятия. По такому же плану, как в своем подразделении. Иногда с инспекцией может нагрянуть младший офицер или даже сам начальник лагеря. Но только в эти часы «полусиесты».

С двух часов пополудни — снова работы. После пяти — общение арестованных. И так до отбоя. Отбой — в произвольное время, но подъем точно по расписанию. Такое наказание длилось до шести месяцев. Как сообщают в своих воспоминаниях легионеры той далекой эпохи, ни разу ни над кем в лагере не издевались и никогда не унижали личного достоинства легионера.

С 1930-х годов в легион приходят совсем другие люди, а с их появлением происходит и ужесточение наказаний: дисциплинарные роты делятся на три категории. В первой — те, кто отбывает наказание от десяти до двенадцати месяцев. Во второй — те, чей срок подходит к концу, и они хорошо себя зарекомендовали. Там более мягкий «режим». А вот в третью лучше не попадать — она специально для тех, кто не подчиняется правилам дисциплинарной роты. Это — злостные нарушители. Наглецы. Рецидивисты. С момента перевода в эту «штрафную» роту срок наказания арестантов исчисляется снова, как с первого дня. И нет никакой гарантии, что к концу срока все не повторится сначала…

Арестантам запрещалось носить белые кепи — только армейские кепки цвета хаки. Для легионера — это уже унижение. Они не получали жалованья — его перечисляли на специальный счет, которым можно воспользоваться только после освобождения. Им не давали бесплатно ни вина, ни табака, ни сигарет. Зато кормили отлично. Не из человеколюбия, а чтобы осужденные солдаты сохраняли физическую форму для выполнения тяжелой работы под палящим солнцем. Менялся и распорядок дня. Подъем в 6.00. С 7.30 до 11.30 — работа. До 13–30 — отдых и обед. Снова работа. Ужин — в 18.30. В 19–00 всех отправляли по камерам… После отбытия наказания в свое подразделение возвращалось не более 15 процентов осужденных, остальные прерывали контракт и покидали легион навсегда. Легионер не выносит несвободы…

Вот как вспоминает свое пребывание в «призоне» в 1921 году Николай Матин: «…сажают в одиночную камеру размером 1,2 х 2,6 метра. В камере стоит бетонная кровать. Это — вся обстановка. На ночь выдается половина простого солдатского материала. Утром получаешь кару (четверть литра) темной жидкости кофе с сахаром. После кофе выстраивают всех арестованных и гонят на работы. Правда, работы попадаются иногда легкие, но при 70-градусной жаре вынести любую очень трудно. Обед, если его можно так назвать, состоит из бульона, куска мяса и какого-нибудь легюма (овощи или макароны). Все это смешивается вместе и засыпается на три четверти литра содержимого 3–4 столовыми ложками соли. Таким образом, вся эта бурда становится несъедобной. Приходится выливать весь бульон, затем промывать холодной водой (которая дается раз в день) и есть остаток. После «сытного обеда» опять выстраивают на так называемую «гимнастику». Дают вещевой мешок, который наполняется камнями и надевается на плечи. С этим мешком приходится сначала маршировать, потом бегать, потом опять маршировать. Команда «Стой!» и сразу же — «Ложись», следом — «Вставай!». И так без перерыва раз 20–40 (зависит от дежурного надзирателя). Большинство изнемогают мгновенно и уже после четвертого-пятого раза не могут подняться. Тяжесть камней — около 35 килограммов. Безусловно, от такой «полезной гимнастики» спины почти у всех разбиты до крови. Экзекуция продолжается 1,5–2 часа, а после — опять работа до ужина, по качеству такого же, как обед».

Сегодня трудно понять, где правда: в архивных документах или в воспоминаниях строптивого казака.

Перебежчики

Ушли в романтическое прошлое, стали частью «мифа о легионе» времена, когда сержант-шеф на плацу маленького форта под палящим солнцем Сахары стращал новобранцев: «Если вздумаете бежать, то вас настигнет пустыня. Если не пустыня, то туареги. А если не пустыня и не кочевники, то вас найду я». И действительно, находили. В первую очередь арабы, служившие Франции в роли «полевой жандармерии» в пустыне.

И все же даже им это не всегда удавалось.

Самый знаменитый дезертир легиона — это сержант Йозеф Клеме. Немец из Дюссельдорфа. Как и большинство его соотечественников той поры, он вступил в легион в 1920 году. Служил в Марокко во Втором пехотном полку. Был он человеком тщеславным, энергичным и безжалостным. Через два года службы из рядовых дорос до сержанта, но насладиться лычками толком не успел — вскоре его снова разжаловали в рядовые за нарушение этики легионера. В то время ничего необычного в таком быстром повышении и потери звания не было. Многие, даже унтер-офицеры, лишались звания за проступок, но затем быстро снова зарабатывали свои погоны: в легионе всегда ценили преданность службе и наличие характера, пусть и не самого приятного.

Клеме своего возвращения в строй к рядовым не стерпел: в 1923 году он бежал из части. В то время в Северной Африке легионеру-дезертиру, чтобы выжить после побега, нужно было либо иметь сообщников вне стен форта или казармы, чтобы за крупную сумму франков вернуться в Европу и затеряться, либо принять «бюджетный» вариант — сразу податься к мятежникам. Но шансов не быть убитым на месте арабами было очень мало…

У Клемса не было ни денег, ни сообщников. Похоже, его решение было спонтанным, как поступок эмира Трарзы, который описывает Сент-Экзюпери. Французы так и не поняли мотивов того эмира, так же как и Клемса: «…вдоволь было видимых благ, казалось бы — чего еще желать?» Он был обласкан правительством и одарен губернаторами. У него было много овса и воды. Его чтили племена, а французы защищали его от врагов. Но однажды, во время похода в пустыне, ни с того ни с сего эмир вдруг приказал перерезать во сне всех французских солдат и офицеров, захватил верблюдов и ружья и снова ушел к непокоренным племенам. «Внезапный бунт, героическое и отчаянное бегство, которое разом превращает вождя в изгнанника, мятежная вспышка гордости, что скоро угаснет, точно ракета, ибо ей неминуемо прекратит путь легкая кавалерия… Это обычно называют изменой. И диву даешься — откуда такое безумие?» Но летчик Сент-Экзюпери знает, чем объяснить такое неожиданное помутнение рассудка: «Когда-то он знал вкус вольных просторов — а его, однажды изведав, уже не забыть».

Путь беглому сержанту легкая кавалерия не преградила: его так и не нашли. Вскоре он объявился сам как начальник штаба лидера повстанцев Абд Аль-Керима. После побега он сразу же отправился в горы Рифа и представился как «немецкий путешественник», который принял истинную веру, и зовут его теперь хаджи Алиман. Абд Аль-Керима все же больше заинтересовали познания этого «каида» в тактике ведения боя, а не его духовные искания. Дезертир становится советником Абд Аль-Керима, его правой рукой. Он руководит штабом повстанцев и разрабатывает боевые операции. Выступает как эксперт по вооружению. Участвует в боях. За его поимку назначена высокая награда, но его никто не выдает. И все же, когда лидер восставших племен сдался, хаджи Алимана выдала французам одна из его наложниц… не за деньги — из ревности.

Военно-полевой суд приговаривает пленника к расстрелу, но командование почему-то не спешит привести его в исполнение. А тем временем Йозеф Клеме становится всемирно известной фигурой: о его приключениях сочиняют оперетту «Песнь пустыни», британский писатель Персиваль Кристофер Врен пишет серию приключенческих романов, где выводит Клемса в образе Одо Клеменса, а немецкие дипломаты при поддержке французских коммунистов добиваются замены смертной казни пожизненным заключением. И им это удается: Клемса отправляют на каторгу в Гвиану. В 1934 году Клемса репатриируют в Германию, но вскоре он снова оказывается в тюрьме, куда попадает из-за мелкого и непредумышленного преступления. Клеме больше не может выносить неволю, а надежды на очередной побег нет: в 1939 году он кончает с собой в камере.

Дезертирство русских казаков — из-за невозможности смириться с иными правилами жизни. Побег Кремса — из-за уязвленного самолюбия. Но со временем мотивы дезертирства из легиона изменились… Во время войны в Индокитае появились и те, кто переходил на сторону противника по идейным соображениям.

Москвич Платон Скрижинский — поляк. В результате похода Красной армии в 1940 году оказался на «освобожденной» территории в чужом ему государстве — СССР. Год спустя забрали в Красную армию, как всех. Неважно, что поляк. Вскоре попал в плен. Всю войну провел в лагере, как и миллионы тех, кого необязательно было кормить на каторжных работах: Женевскую конвенцию Сталин не подписывал… Освободили американцы. Менять немецкий лагерь на родной советский Скрижинскому почему-то не захотелось, но в Европе он был никому не нужен. Вместе с теми, кто недавно охранял его на вышках концлагеря, подался в Иностранный легион. С его богатырским ростом сразу взяли в парашютисты. После нескольких лет войны в Индокитае понял, что совсем ему это не по душе: стрелять в маленьких вьетнамцев. И тогда он перешел невидимую линию фронта… Вместе с ним — к «хошиминовцам» ушел и его соотечественник — Федор с заговоренной фамилией Бессмертный.

Вьетнамцы стали называть Скрижинского Тхань. Под этим именем он воевал, а потом и жил во Вьетнаме. Когда прогнали французов, а страну разделили, то жену Тханя оставили на юге — работать в подполье. Маленькая Жаннин осталась с отцом на севере. Маму она никогда больше не видела — та погибла, выполняя задание партии…

После смерти Сталина Тханю разрешили вернуться домой. Поехал с ним и старый друг Бессмертный. Федор прожил недолго — вскоре умер под родным Киевом.

Тхань снова стал Платоном Скрижинским. Работал редактором на Иновещании на радио в Москве. Рассказывал Вьетнаму про СССР на родном им обоим языке. Тхань говорил по-вьетнамски с южным акцентом — вобрал в себя язык там, где воевал. А по-французски — с ужасным польским, от которого и не думал избавляться… Когда прогнали американцев, товарищ Тхань вместе с подросшей Жаннин приехал во Вьетнам. Однополчане встречали его как национального героя.

Платон Александрович умер в Москве всего несколько лет назад. И его история жизни ушла вместе с ним…

Прощай, Франция!

В Иностранном легионе, как и во всей французской армии, наказывают не так, как в американской, а как в нашей: не конкретного виновника, а всех сразу, то есть коллективно. Правда, в нашей, когда офицеры уходят спать домой, провинившегося воспитывают в «сушилке». У французов иначе, но эта «коллективность», по мнению одного сержанта-парашютиста, не ведет к оздоровлению обстановки в подразделении. В таких случаях бывалые командиры, имеющие опыт службы в других армиях, не «воспитывают» всех подряд, а наказывают лишь того, кто действительно провинился: казарму драит до блеска он один, а невиновные отдыхают или отправляются в город. Зачем лишний «напряг» в подразделении?

Когда сегодня бегут из легиона, то не потому, что бьют старшие по званию. Надоедает ежедневно есть кашу. Смотреть на пьющих офицеров. Круглые сутки слушать мат и ловить себя на том, что и сам иной язык забыл. Каждый вечер усаживаться на табуретку в первые ряды для обязательного просмотра программы «Время», если ты еще «дух»: «черпакам» и «дедушкам» можно уже и не смотреть! Нет рядом единомышленников, а только «земы»: люди из твоего города, попавшие сюда по прихоти рулетки военкомата, с которыми ты вряд ли дружил бы на «гражданке». И каждый вечер зачеркивать в карманном календарике еще один день прожитой впустую жизни. С облегчением. До «дембеля» на день ближе!

В наше время с дезертирами из легиона иногда происходят комичные случаи. Ранним утром, в четверг 28 февраля 2008 года с соблюдением всех правил дорожного движения в Реймс въехал бронетранспортер и аккуратно встал на парковке возле железнодорожного вокзала. Из него вылез легионер и спокойной походкой отправился на перрон — к отходящему поезду. Оказалось, что во время учений, которые проходили в ночь со среды на четверг в сорока километрах от города, легионер решил дезертировать. Иного транспорта, чтобы доехать до ближайшего вокзала, кроме своего «бэтээра», он не нашел и отправился по шоссе на шестиметровой махине, шириной в три метра. Бронетранспортер со стоянки увезли его товарищи из Первого саперного полка. Разумеется, ни имя, ни национальность легионера не разглашается. Однако он честно предупредил накануне своих «братьев по оружию», что собирается досрочно прервать контракт. Лихой сапер так и исчез. Уехал, даже не попрощавшись. И без всякого тебе «попота». Истинный француз на такое скажет, не без доли восхищения: «А что же вы хотите? Это же легионеры! Сорвиголовы… — А потом добавит с иронией в голосе: — Может, просто он по Интернету заранее купил билет по самой низкой цене? Менять его нельзя, так что он никак не мог опоздать к поезду!»

Но это — анекдотичный и редкий случай. Обычно все происходит менее драматично: никто сегодня не бегает из части со своим «фамасом» и парой «рожков» в придачу. Цивилизованной армии — цивилизованные дезертиры: теперь «сваливают тихо». По словам русских легионеров, в наши дни из легиона дезертируют только потому, что «человек просто разочаровался в своем выборе и больше не видит для себя никаких перспектив в такой работе».

Получив отпуск, легионер не может просто взять билет и укатить за границу. О своей поездке и предполагаемом маршруте путешествия легионер обязан поставить в известность свое начальство, особенно если «убывает в отпуск» в первый раз. Но это — формальность. Препятствий чинить никто не станет.

Для того чтобы тебя не сочли дезертиром, главное — вернуться в срок. Наши всегда возвращаются, а вот «западники» для дезертирства используют свой отпуск. Просто: «не вернулся из отпуска». И нет больше легионера под номером «таким-то». Никто сильно искать его не станет, но обратного хода дезертиру нет: он лишается всех привилегий легионера и всего того, на что мог рассчитывать, поступая на службу. Свой «второй шанс» он использовал иначе… например, стал «диким гусем» — наемником. Или переквалифицировался в «тихого управдома», потому что его тошнит уже от одного вида оружия.

А какие же ужасы приходится переживать наказанному бойцу на гауптвахте Иностранного легиона сегодня? «Могут дней семь дать. Будете там «жардинажем» заниматься: кусты резать. Нет, это не советская губа… Но могут и выгнать, особенно если до проступка были трения с командованием. У нас в парашютном полку одного «залетчика» выгнали из легиона за то, что он самовольно отправился за границу, к тому же опоздал из отпуска. Так и ушел из легиона не солоно хлебавши… Адью, месье лежионер», — рассказывает мне один соотечественник во французском камуфляже.

Такого человека в легионе жалеть никто не станет, даже среди «компатриотов». Общее мнение: сам дурак. И поделом тебе. Не понимает человек нормального к себе отношения. К тому же есть правила, по которым ты согласился играть, а нарушать их — вне этики легионера.

Не наказывать за содеянное, а не доводить человека до проступка — вот на чем строится железная дисциплина и сознательность легионеров. Если легионер не числится в отпуске, но не возвращается в подразделение через 36 часов после убытия, его считают дезертиром. Если опоздаешь из отпуска или узнают, что был за границей неофициально, то наказание может быть суровым: посадят на «толь», то есть загремишь на «губу».

Основной мотив дезертирства: разочарование в собственном выборе. Работа разонравилась… Надоело на нее ходить. Она больше не приносит того, что ты ожидал при поступлении. Вот характерный разговор у костра в джунглях Гвианы в 1990-е годы во время стажировки трех «славян»-парашютистов — словака и двух русских:

«— Послушать тебя, так по сравнению с Югославией в Гвиане просто курорт, а здесь не школа коммандос, а аквапарк.

 — Женя, никто не говорит, что здесь курорт. Там были свои трудности, а здесь — свои. Там холодно — здесь жарко, там мины — тут змеи и пауки, но и там и тут я себя чувствую хреново, — подытожил Иво.

 — За это нам и платят, — резюмировал Пономарев.

 — Это верно. Только стоит ли овчинка выделки? — вступил в разговор я.

 — Тебе что, мало, что ли? В русской армии и за год не заработать столько, сколько здесь за месяц! — возмутился Панорама.

 — Я не о деньгах. Деньги ничего не значат. Чтобы рисковать жизнью, должны быть идеалы… Когда компания вернулась из Югославии полтора года назад, я познакомился с одним парнем, только прибывшим из Чада и Центрально-Африканской Республики. Парень этот, кажется, его звали Дима, а фамилию не помню, в то время уже был опытный боец, прослужил в «L. Е.» около трех лет. Так вот, он мне сказал, что ему все надоело и что мы здесь деградируем. Тогда я с ним не согласился. Ведь мы занимаемся спортом, изучаем французский язык, наконец, мы путешествуем, видим новые страны. А теперь я тоже думаю, что мы деградируем. Мы тут, как звери в клетке, но в эту клетку сами себя загнали. Я не имею в виду только нас или тех, кто служит в армии. Нет, вообще все люди, кто занимается тяжелым физическим трудом, рано или поздно деградируют. Человек приходит утром на работу. Начальник, которого он ненавидит, назначает ему норму на день. Он вкалывает в поте лица своего, думая только о том, как бы поскорее закончился этот день, чтобы можно было бы растянуться перед телевизором с бутылкой пива. Так и мы. Нам говорят, что, когда и как мы должны делать. Просыпаемся по свистку и засыпаем по свистку, а между этими двумя свистками ничего, что отличает нас от дрессированной обезьяны. Ты говоришь, что надо-де как-то деньги зарабатывать. Надо. Но человеку при этом надо иметь возможность и желание творить. Быть, например, художником, композитором, конструктором или хотя бы кузнецом, словом, нужно быть творцом. В этом предназначение человека. Человек — единственный творец и художник на земле. Если он не имеет возможности или желания творить, тогда опускается до уровня обезьяны. Вся жизнь превращается в бессмыслицу… Женя, ты еще не спишь?

 — Нет еще. Андрей… А куда делся тот парень?

 — Дезертировал. Не вернулся из отпуска.

 — Ну, я надеюсь, ты не дезертируешь? — с плохо скрытым волнением спросил Панорама.

 — Не знаю, я еще не решил, кем быть лучше — человеком или дрессированной обезьяной… Давай лучше спать».

Нетрудно догадаться, что автор этих записок дезертировал и вернулся в Россию. Его собеседник — остался в легионе и сделал неплохую карьеру.

Но бывает и так: волонтер проходит учебную роту, получает специальность, но перед отправкой в дальний гарнизон пугается «тягот и лишений», то есть прерывает контракт. Такой случай произошел с легионером — боевым пловцом-диверсантом Дмитрием Богдановым-Дариусом, он честно описывает его в заметках о пребывании в легионе в 1990-х годах в журнале «Солдат удачи»: «Через два месяца учебы стало известно, что из нас формируют группу для отправки во Французскую Гвиану. Когда я упомянул об этом Алексею (офицер русского происхождения, ставший другом и наставником молодого легионера. — В. Ж), он, к моему удивлению, страшно расстроился. Он рассказал, куда именно я попаду и что меня там ждет. Ничего хорошего это мне не сулило. Итог моего пребывания в этой южноамериканской стране мог быть печальным. Там постреливали, но это ерунда: нас готовили воевать. Гораздо хуже были чудовищный климат и болезни. До 80 процентов личного рядового состава возвращались оттуда больными, а у оставшихся 20 процентов сразу или позже тоже отмечались какие-то отклонения в здоровье. Если бы я был хотя бы капралом, у меня появился бы шанс. Все-таки больше всего достается рядовому составу. Но я не мог рассчитывать успеть получить капральские нашивки до отъезда. Поэтому после долгих совещаний с Алексеем мы пришли к выводу, что, как это ни печально, из Легиона мне следовало уйти. Мы разработали план рискованный, но другого быть не могло. В один из ближайших дней после погружения на дно я задержался на глубине чуть дольше, чем позволяли правила, и стал всплывать быстрее обычного. В итоге я попал в госпиталь с кессонной болезнью — в легкой форме, но Алексей подробно рассказал мне, как вести себя дальше. Пролежав в госпитале неделю, я подал рапорт на увольнение по состоянию здоровья и был уволен после продолжительной и негладкой бюрократической процедуры с правом восстановления. Легион не любит отпускать, когда в тебя уже вложены немалые деньги и на тебя как-то рассчитывают».

В легионе никто и не обещает, что будет легко. Но в Гвиане — месте бывшей ссылки на каторгу — теперь не так уж все плохо устроено: люди там живут и служат. Находятся и те, кто просит о переводе из метрополии в этот «тропический рай». Просто в этом легионере не было «военной косточки» и авантюрного духа, благодаря которым люди идут служить в легионе и остаются в нем на всю оставшуюся жизнь. Лучше вовремя «закосить» и удостоиться лишь беглого упоминания, как у Данте «взгляни — и мимо», чем стать потом дезертиром, чего не простят.

Отказаться от командировки легионер не имеет права: еще в 1836 году в контракт был внесен пункт о том, что «подписывающий контракт обязуется следовать повсюду за своей частью, куда бы правительство ее ни отправило». Согласно этому пункту легионеров отправляют служить в войска ООН, когда они меняют свои белые кепи и зеленые береты на голубые каски ооновских «миротворцев». Единственный случай, когда легионер может отказаться воевать, — если вооруженный конфликт происходит на территории его родины или с ее правительством. Если легионер не захочет сам, то его никогда не пошлют сражаться против своих «компатриотов» — это этика. Однако известны случаи, когда легионерам приходилось сражаться против своих соотечественников и официально признанного правительства своей страны: немцы-«спартаковцы» бились против своих нацистов, а «Свободная Франция» — против солдат правительства Виши. То же самое может случиться с легионерами африканского происхождения сегодня, когда они добровольно десантируются в свою страну, когда хотят помочь остановить племенную этническую чистку или приструнить очередного полковника, чем-то не устроившего Елисейский дворец.

Во французском языке слово «дезертир» имеет тот же корень, что и пустыня «le deserteur» и «lе desert». Кто бежит, тот остается в одиночестве. А тот, кто оставляет легион, остается в полном одиночестве, потому что его новая семья навсегда отрекается от него, а новая отчизна в нем больше не нуждается. Значит, он от нее ничего в награду за верную службу не получит, даже если успел пролить за Францию свою кровь.


Глава десятая
РУССКИЙ ЧЕЛОВЕК НА РАНДЕВУ С ЛЕГИОНОМ

Франция, страна моей свободы,
Мачеха веселая моя.
Николай Туроверов. Франции


Русские в легионе

Легион начинает говорить по-русски, когда дела в России идут совсем плохо. За прошедшее столетие такое успело случиться трижды: в 1914,1920 и 1993 годах.

Читая воспоминания ветеранов и разговаривая с сегодняшними легионерами, понимаешь, что отношение русского человека к легиону — это не отношение к армии, а отношение к Франции и французам. От восторженного почитания, как у генерала Пешкова, до резкого неприятия, как у рядового Николая Матина, служившего в Северной Африке в одно время с ним.

Понять разницу в восприятии этой парой антиподов Иностранного легиона как символа Франции легко: один — бесправный в Российской империи еврей, добровольно покинувший страну, а Франция признала в нем героя и дала ему все, а другой — казак, офицер русской армии, белогвардейский «доброволец», оказавшийся на французской службе не по своей воле, а по крайней финансовой нужде, да и из России он ушел на последнем пароходе из Крыма.

Русскому человеку, пока он имеет возможность жить у себя дома в привычной обстановке, трудно понять эмигранта — того, кто не по своей воле оказался в чужой стране с малопонятным тебе народом, даже если ты знаешь его язык и психологию. А хуже всего — когда нет никакой возможности вернуться обратно: там ждет расстрел или лагерь.

Удачливый искатель приключений Пешков и служака-офицер Матин. Космополит и русский патриот. В старой России они постарались бы не встречаться из-за взаимной неприязни, но судьба свела их в одном легионе. Оба они одновременно лишились отчизны. Ни у того, ни у другого пути назад нет: одна дорога: Иностранный легион. Но прошли они по этой дороге совсем по-разному.

У Матина и его единомышленников оставалась очень слабая надежда вернуться в Россию, чтобы поквитаться с новой властью за все, что она сделала с ними и их страной. Пешков, похоже, не особенно переживал от того, что происходит в России, и умел извлекать выгоду из своего положения.

Различное восприятие мира, и в частности Франции, старой и новой русской эмиграцией связано не только с разницей в происхождении и воспитании людей, но и с силой национального характера, привычкой к «черно-белому» восприятию действительности, где нет места полутонам и недоговоренностям, когда вокруг только друзья или враги.

Что же касается «милой Франции» («douce la France»), как французы любят называть свою отчизну, то французский образ жизни и способ мыслить уже больше двух столетий почему-то не оставляют равнодушными просвещенные слои русского общества. Больше, чем любая другая нация. Русский человек становится либо франкофилом, либо франкофобом. Еще со времен грибоедовского «Горя от ума» сложилось диаметрально противоположное мнение: все французское либо не приемлется и при первом же удобном случае громко обругивается (отдавая должное другим европейским нациям), либо, наоборот, все «галльское» боготворится и выражается стремление обратить в свою веру всех компатриотов. А если не получается, то человек глубоко расстраивается и, по французской манере, искренне ужасается варварству тех, кто в отличие от него не находит прелести в гусиной печенке и вине, а упорно продолжает придерживаться привычки к водке и селедке с картошкой.

Правда, в наше время появился и третий вариант: потребительское отношение. Он — самый обидный для французов, но наиболее правильный для русских.

В «милой Франции» русским, как и всем эмигрантам, сегодня жить легче, чем дома. Тут «у них» можно пользоваться всем «их» социалистическим, а вот любить «аборигенов» вовсе не обязательно. И платить кровью за приют теперь никто не требует. Потребительский подход иногда проскальзывает и в словах некоторых легионеров, но в отличие от «гражданских» не все они рвутся остаться во Франции навсегда.

Прагматизм отношения к Франции проявляется у всех без разбора «колбасных эмигрантов», включая русских — служащих, работяг, нянь или уборщиц, живущих в съемных квартирках, и у нуворишей, обитающих в престижнейшем 16-м округе Парижа или на Лазурном Берегу. При всей разнице в доходах и положении, национальности, вероисповедании, идеалах и устремлениях их объединяет одно: стойкое нежелание возвращаться домой. В этом их главное отличие от «старых» русских, живших лишь одной надеждой: увидеть родной дом.

Жертвы воспитания

По законам Французской Республики иностранцам запрещено служить в ее армии, кроме Иностранного легиона. Писатель Моисей Кислинг в 1914 году на это отреагировал так: «Не хочу я в Легион! Франция — моя вторая родина. Я желаю помочь ей, но только во время войны». С 21 августа по 14 декабря 1914 года в легион вступили 28 266 человек — это были представители 51 нации. Русских — 3393 человека. Идеалистов и политических эмигрантов. Призывные пункты легиона были открыты в Париже, Руане, Блуа, Орлеане, Тулузе, Авиньоне и Байоне. «Вступившими на время войны в подразделения иностранцами» ведало не только Министерство по делам войны, но и Министерство иностранных дел.

По идейным соображениям в Иностранный легион в 1914 году вступали в основном студенты, социалисты и прочие «неблагонадежные» политические эмигранты, живущие под негласным присмотром французской полиции. Русская художественная молодежь, приехавшая в Париж «брать уроки», первым из которых стал образ жизни монпарнасской богемы. Поляки и евреи — тихие, скромные и нищие люди. Были и просто работяги, приехавшие из России во Францию в поисках заработка. И профессиональные революционеры.

«Нас, студентов, было человек пять, — молодых юристов, философов, химиков. Подхваченные волной наивного идеализма, мы сменили перья на штыки и диссертации на подсумки», — пишет один из волонтеров той поры. Его французский коллега — студент Рене шутит над ним: «Вам так шел длиннополый черный сюртук. И вот вы носите куцую пехотную весту и колониальный шарф. Вы не вылезали из библиотек, а теперь вас знают только в кабаках. В ранце у вас лежит томик стихов Альфреда де Мюссе и в сторожевом охранении вы читаете «Майскую ночь». Как вы думаете, коллега, почему ушел на войну наш досточтимый и ученый друг? Не растерялся ли он в выборе между ручками мадемуазель Эсперанс и сумасбродным очарованием этой рыжей русской аристократки, как ее… мадам Ксэния?»

В легионе служил малоизвестный в России художник Александр Зверев — «певец Бретани». Сын известного московского дирижера получил классическое образование, частью которого стала любовь к французской культуре. Желание стать живописцем привело девятнадцатилетнего юношу в Париж. Он поселился на Монпарнасе и окунулся с головой в «богемную жизнь» парижских «модернистов». Общался с испанцем Пикассо, дружил с мексиканцем Диего де Ривера. Начал выставляться в Париже, Москве и Санкт-Петербурге уже в 1909 году: портреты, композиции и фантастические пейзажи. Первая же поездка в Бретань открыла ему иной мир света. Он начал работать в манере эстампа и офорта, а в 1911 году выставил свои работы вместе с фовистами. И вот война. Он уходит на фронт легионером, но и в окопах продолжает рисовать. Однако окопы сделали из него реалиста в живописи на всю жизнь…

Что же заставило этих мальчиков отложить свои книжки, забыть про девочек и сменить аудитории Сорбонны на сырые окопы? Они не нуждались во французском гражданстве, их не заела нищета. Глупость? Наивность? Увы, всего лишь неопытность и исконная русская восприимчивость к слову. А слов в те дни было предостаточно. И про демократию. И про спасение цивилизации. И про Веру, Царя и Отечество, пусть и далекое. И тогда они отправились на чужую для них войну, в то единственное место, где иностранцу позволялось сложить голову за Францию, — в легион.

Но там не было ни романтики, ни красивых мундиров. На них напялили голубые шинели «пуалю», а голову увенчали каской «адриан» с характерным покатым шишаком. Только теперь им стало ясно, что здесь они и погибнут: французы только не назвали день и час их смерти. На той войне не было ни лихих стычек с горцами, как в стихах Лермонтова, ни искренних слез над могилой товарища… Вместо арабских девушек, пахнущих амброй и мускусом — вонь неубранных трупов на «ничейной земле». Вместо отца-командира — тупое начальство, кладущее несколько тысяч своих солдат ради сотни метров отбитой у немцев израненной земли. Вместо нежных пальцев, умело расстегивающих китель, и черных манящих глаз — вши. Вместо веселых вечеринок-«попотов» — ободранная кружка с дрянным вином в углу блиндажа при огарке свечи. Там даже перестали замечать смерть: в ней не было больше ничего красивого или возвышенного.

На той войне не было того, «настоящего», легиона. Были лишь батальоны Маршевого полка в пехотных шинелях.

В Иностранный легион вступило немало русских анархистов, социал-революционеров и представителей других «левых» политических партий, нашедших во Франции приют после разгрома революции 1905 года — они бежали сюда от «охранки». За ними неусыпно наблюдала французская полиция, как за «сомнительными» элементами. Разумеется, на фронте они не изменили ни своим убеждениям, ни привычкам. Большевики в чужих окопах замечены не были. Несколько сот меньшевиков, бундовцев, эсеров еще до войны сняли в Париже помещение пустовавшего кинотеатра на улице Тольбиак и стали готовиться к следующей революции: упражнялись в стрельбе, учились работать штыком, маршировать и строиться. А на французскую войну русские нигилисты отправились для того, чтобы приблизить русскую революцию. Французские газеты захлебывались от их отчаянной смелости в бою: «Кто бы подумал, что эти люди, гонимые, преследуемые, всю жизнь боровшиеся с правительством своего царя, окажутся столь горячими патриотами! Вот что значит, когда война ведется за право и справедливость». Один из легионеров был в России членом боевой организации эсеров, врач по образованию. Узнав о его профессии, командование Маршевого полка предложило ему место батальонного лекаря, подальше от передовой. Он отказался. Отказал и товарищам, которые стали его уговаривать. Даже пригрозил, что покончит с собой, если его назначат врачом: он должен быть «ближе к народу в годину его бедствия». Вскоре во время одного из артналетов ему оторвало голову. Голову доктора Попова так и не нашли.

В одной траншее с идейными интеллигентами в те годы сидели и умирали совершенно случайные для легиона люди. Бывший легионер Виктор Финк рассказывает о судьбах сослуживцев. Уфимский татарин Низаметдинов приехал во Францию на заработки накануне войны. В первые же дни конфликта город, где он искал работу, попал в зону боевых действий. Он бежал в Париж. Начал голодать, и 21 августа, когда начался прием в армию иностранных добровольцев, вступил в Иностранный легион. Был у него и приятель. Когда эшелон отправили в Блуа на учебу, приятель татарина забрался на крышу, отплясывал там камаринского и все время кричал: «Воюем! А Берлан! На Берлин!» Французы были в полном восторге и поили его вином. Кончилось все тем, что он размозжил себе голову о железнодорожный мост, который по пьяни не заметил… Низаметдинова расстреляли в конце войны за «попытку к мятежу» — ему надоело воевать и было слишком одиноко — ведь он был один татарин на весь легион.

Другой герой — легионер Петроград. Так его записал писарь во всех метриках, потому что рекрут ни слова не понимал по-французски. Из всего того, что тот произносил, служака разобрал только одно слово — «Петроград»! Так Антон Иванович Балонист стал столицей империи.

Пастух из села Малые Овражки Саратовской губернии. Перед самой войной отслужил в армии где-то под Пермью. Вернулся домой, а его место пастуха уже занято. За душой — ни копейки, ни кола ни двора. Отправился на юг и устроился грузчиком в порту. Однажды спрятался в трюме парохода среди мешков, которые сам туда же грузил. Отправился куда-то… Когда его нашли итальянские матросы, то просто вышвырнули на пристань. Потом попал в полицию. Били, а он даже не знал, в какой стране его бьют. Отвели в российское консульство, где от него отказались, а потом полицейские посадили на поезд и «сдали» в посольство России, где он тоже был никому не нужен. Однако барин — посол в Париже — был добр к нему и отправил по заветному адресочку… Антошка думал, что на работу, оказалось, в легион — на войну. Но он так и не знал, в какой стране находится. Воевал хорошо и погиб «на поле чести» в одной из бездарных атак в Шампани…

В том же романе Финка есть занятный персонаж — мадам Зюльма — «не очень молодая, но крепкая и еще свежая женщина». Мужа ее уже три года носит по фронтам. Огород пришел в полный упадок. К ней теперь часто наведываются легионеры: мадам приторговывает вином. А однажды невольно она подводит итог всей романтической эпопеи со вступлением русских в легион в 1914 году. Эти слова стоят томов военных историков:

 — Вы, в легионе, большие дураки, чем все прочие. Даже французу незачем было соваться на эту проклятую войну. Но чтоб иностранцы, да еще добровольцами поперли — этого я себе совсем не представляю! Вот вы, мсье Самовар! Вы русский и студент! Неужели вы полезли в огонь добровольцем? Ваша мама могла бы зарабатывать большие деньги, если бы показывала такого дурака в цирке!..

А уж тем более мадам Зюльма было не понять, что Самовар не русский, а еврей и «своим поступком хотел протестовать против дурацких антисемитских законов России».

Трудно точно подсчитать — до 1934-го точный учет рекрутов в легионе не велся, — но ряд сравнений различных источников показывает, что на 32 тысячи добровольцев-иностранцев, вступивших в легион в Первую мировую войну, около четырех тысяч были русские, точнее, подданные Российской империи, то есть десять процентов от общего числа волонтеров.

Многие, как Зиновий Пешков, отказывались служить в русской армии, но еще не созрели до большевистского желания поражения царизму. Как пишет В. Лебедев в своих воспоминаниях на французском языке о службе в легионе, вышедших в Париже в 1917 году: «…у русских не возникали близкие отношения с другими легионерами: у тех не было души. К тому же многие русские были противниками царского режима и не желали победы России над Германией».

Напряжение между «кадровыми» легионерами и добровольцами военного времени достигло предела к 1915 году, во время ожесточенных боев в Шампани и Артуа. Из рапортов командиров рот Маршевого батальона, сохранившихся в архиве легиона в Обане, ясно, что русские «левые» на фронте держались сплоченной группой. Порой доходило до неповиновения: 24 июня 1915 года два батальона Второго пехотного полка должны были сменить на позиции зуавов, но русские отказались идти «на убой». В результате опоздали на полчаса и выступили только после того, как прибыл младший лейтенант русского происхождения Ефронов. Дела на фронте были так плохи, что их даже не стали отдавать под трибунал по стандартному обвинению в «попытке мятежа». К тому же слава русских боевиков-эсеров бежала впереди них… Кому из «комманданов» хотелось бы однажды не проснуться, как не проснулся один из начальников Бутырской тюрьмы, нарушавший «режим» в подведомственном заведении? Его изрешетили из трех «наганов» в собственной постели, но ни одной из 21 пули — в супругу.

В одном из своих рапортов, который сохранился в архиве легиона, полковник Бушес сетует: «Никаких попыток к бегству не замечено, но русскими нужно командовать жестко. Во время артобстрела русские забились в воронку и прятались в ней весь день, оставив соседей без прикрытия. Их товарищи — старые легионеры сильно обозлились на них за это. Русским нельзя доверить автоматическое оружие — они не приучены беречь патроны. Их нельзя сделать связными или телефонистами — они плохо понимают французский язык. Увеличение их числа в подразделениях может привести к катастрофическим последствиям в связи с их готовностью сдаться. Это не только мое мнение, так же думают командиры батальонов и рот». Командование легиона даже было вынуждено принять решение: все иностранцы-добровольцы могут покинуть Иностранный легион, но с тем условием, что они вступят в свою национальную армию или иной полк французской армии. В результате 334 русских изъявили желание вступить в русскую армию, а 375 — во французскую. Сто пятнадцать русских к тому времени было уже убито. Все остальные остались в легионе.

Революционная ситуация в России не могла не отразиться на русских легионерах, не говоря уж о «бравых ребятушках» из Русского батальона. Русским расхотелось воевать. И французам тоже. Как говорила все та же мадам Зюльма: «Солдатам и огородникам война не нужна! Я всю жизнь мечтала иметь сережки с голубыми камушками и не имела, и обходилась. Обойдусь без Эльзас-Лотарингии!»

Французское командование чутко уловило русское настроение. Это был уже не «кафар», а кое-что похуже… После ожесточенных боев на реке Сомме французы предложили перевести солдат из Русского батальона на строительные работы в Алжир или на службу в легион, на что получили ответ генерала Лощицкого, «как последнего командующего русской армией», что этого не будет! Война до победного конца и верность союзническому долгу и т. д. и т. п., как говорят в таких случаях французы, «патати-патата», то есть «болтовня».

Интересно, что когда зрел бунт в лагере Ля-Куртин, где были расквартированы части Русского батальона, который просто хотел домой, главный инспектор легиона подполковник Ролле обращается в ноябре 1917 года к генералу Игнатьеву с предложением расформировать Русский батальон и отправить желающих в экспедиционный корпус Иностранного легиона. Предложение так и осталось без ответа, а восставшие солдаты были жестоко наказаны. Представителю царского, а затем и Временного правительства в Париже, господину Игнатьеву, было уже не до устройства судеб своих соотечественников: он метил в «товарищи». Вскоре и переметнулся на сторону советского правительства, внеся как вступительный взнос средства, выделенные на военные поставки, которыми ведал.

В России — большевистская революция, а в Европе — мир. Тридцать процентов мужского населения Франции лежит в земле, а стране нужны солдаты и строители. В 1918 году по сообщению полковника Бушеса из Маршевого полка, из 694 русских 265 отказались служить. Тогда в том же году появляется новое правило: в легион могут вновь поступить те, кто находился в его рядах только в период войны, то есть те самые, что пережили войну и оказались нищими эмигрантами без России. При вступлении им сразу выдают по 500 франков. Служба предлагается в Марокко или в Алжире. Полковник в своем рапорте продолжает: «Есть две категории русских — одни готовы сражаться, а другие — только строить, однако они не знают, что работы в Алжире крайне тяжелые в наше время». С марта по июль 1918 года 664 человека вступают в легион. Их распределили на шесть групп и разбросали по ротам.

Заграница нам поможет

Французы очень любят русских, когда у них есть деньги, а свое прошлое они оставляют на стойке паспортного контроля. И уж точно не выносят тех, кто появляется без приглашения, да еще просит взаймы, к тому же неизвестно, когда вернет долг.

После эвакуации Вооруженных сил Юга России под командованием генерал-лейтенанта Деникина из Новороссийска в феврале 1929-го, а в ноябре того же года — Русской армии под началом генерал-лейтенанта барона Врангеля из Ялты и Севастополя во Франции оказалось 400 тысяч беженцев, из них военных — 100 тысяч. Спустя полгода, подсчитав в Министерстве по делам войны, во сколько же обходится содержание вчерашних союзников, а теперь нищих, — французы ужаснулись. Целых 40 миллионов франков в месяц! Под гарантии русского командования в залог было предоставлено имущество в виде кораблей и других материальных ценностей, но французами было потрачено еще 200 миллионов франков из собственного кармана…

В архивах легиона я натолкнулся на любопытный документ командования французской армии от 1920 года. Он начинается так: «Без французской помощи беженцы из Крыма в ноябре 1920 года были бы обречены на смерть от голода и болезней. Без всякой политической подоплеки, только с точки зрения человечности, в течение пяти месяцев Франция предоставляет кров русским беженцам».

Французы больше не могут содержать русских. Им придется зарабатывать на жизнь своим трудом. На выбор предоставляются варианты:

 — они могут жить во Франции, но будут предоставлены сами себе. Им разрешается покинуть лагеря, где они находятся, им будут оформлены паспорта («нансеновские», разумеется. — В. Ж.) или «разрешения на проживание»;

 — они могут вернуться в Россию. Будут организованы пароходные рейсы до Одессы и Новороссийска. По заверениям большевиков казакам, рабочим и крестьянам, которых заставили сражаться с Советами, не воспрещается вернуться домой. Их не будут преследовать со стороны властей;

 — они вправе принять предложения, которые последуют от правительства страны их пребывания. Принять русских беженцев готовы Бразилия, Перу, Мадагаскар и Франция.

Одним из предложений правительства Франции было вступление в Иностранный легион. Так началось «второе пришествие» русских в легион, и в тот период в нем отслужило не менее 10 тысяч наших соотечественников. Призывные пункты работали в Константинополе и в Софии, что было отклонением от правил, но в послевоенной ситуации стало позволительным (также открыли пункты набора в легион в западной зоне оккупации в Германии после победы над нацизмом).

Немало русских беженцев вступило в легион уже в Константинополе — 93 процента от числа служивших в 1920-е годы в легионе русских, а именно — 835 человек. В Софии — вербовщики приняли 43 человека. Вот как этот момент описывает Николай Матин: «В конце декабря 1920 г. наша партия в количестве 62 человек, преимущественно казаков, погрузилась на один из коммерческих французских пароходов в Константинополе и, не задерживаясь, отправилась к будущему месту службы — в Африку. Не буду описывать наше душевное состояние: мы покидали родные края на долгое время. Одно успокаивало: едем в Африку, где будем иметь возможность видеть на свободе диких зверей и даже охотиться на них. Иначе нам и не представлялась служба в Иностранном легионе».

Его карьера довольно типична для легионеров того призыва: «И в эти две с лишним тысячи дней — карьера до бригадира, бои (после каждого — несколько свежих русских могил), дезертирство, каторжные работы в свинцовых рудниках, снова легион, наконец, после тяжелого ранения, — освобождение и… 44 франка пенсии».

В основном в легион вступили казаки. В метриках их записывали как «крестьян». На втором месте была все та же «гнилая интеллигенция», что сражалась в Добровольческой армии: студенты, инженеры и учителя — около сотни человек. И всего 12 кадровых офицеров, большинство оставались с «галлиполийцами» и истово верили в близящийся «крестовый» поход в Россию. Извечная иллюзия эмигрантов… Из рабочих и мастеровых набраны всего 91 человек. А 267 человек вообще не смогли точно назвать свою профессию… Большинство рекрутов местом своего рождения назвали Дон и только 17 — Москву. Остальные были со всех концов России. Средний возраст русских призывников был почти таким же, как и сегодня, — 24 года. Самому молодому было 15, а самому старому — 40.

Суровую службу в Иностранном легионе многие константинопольские рекруты смогли выдержать только от четырех до восьми месяцев, но большинство — 65 процентов — все же продержалось все пять лет. Четверть, то есть 25 процентов, уволились, так и не завершив свой первый срок службы — «прервали контракт». Продлили службу в легионе еще на пять лет всего 11 процентов добровольцев.

«Константинопольцы» несли службу в Алжире, Тунисе и Марокко. Большинство завершило службу в звании рядового, но было и 50 сержантов, и четыре офицера. 618 человек, то есть 69 процентов, получили хорошую характеристику, а четверо даже были награждены медалями. Восемь человек подали в отставку, 91 — дезертировал, 20 — умерло в госпиталях, а 37 — погибло в сражениях.

В те же 1920-е годы в легион вступает донской казак Николай Туроверов. С четвертым эскадроном Первого полка он отправляется в Сирию: теперь восстали друзы. Он — хороший легионер. Исполнителен, точен, отважен… правда, по-французски изъясняется с неохотой. Рядом — русский генерал, такой же легионер. И вчерашние дезертиры — беглецы с оружием. Донцы, которым французская «либерте» уж слишком тесновата в плечах. Что общего между ним и его соотечественниками? Русская Вандея — Дон. Вот что всех зашвырнуло в Сирию. Но французскому капитану в это вникать вовсе необязательно. Легионер отлично стреляет, без жалости рубит сплеча… А то что-то пишет в блокнот? «Ва, et alors?» И что с того? В легионе вне службы все свободны!

Во Франции Туроверов не по своей воле — это же его пронзительные строки о казачьем коне, что плывет за кормой последнего парохода из Крыма. Первый сборник стихов легионера выйдет только перед самой войной… Служба будет уже позади и он, легионер навсегда, превратится в незаметного банковского служащего. Для тех, кто не читает по-русски… Поэма «Легион» — одна из лучших об этом странном мужском Братстве. Эпиграфом Туроверов поставит строфу другого поэта-легионера — Артюра Николе. Они не знакомы. Один плохо говорит на языке другого, другой и вовсе не знает русского. Но изъясняются они одним языком. Оба — легионеры!

Конским потом пропахла попона.
О, как крепок над нею мой сон.
Говорят, что теперь вне закона
Иностранный наш легион.

К 1939 году в Иностранном легионе осталась лишь сотня русских. Похоже, для русского человека того времени не «барское это дело» — служить в легионе! Трудно ему сделать это даже в состоянии крайней потерянности, полного отчаяния и материальной нужды. Пусть служба эта и «государева», что русскому привычно, да государь-то чужой… Тем более ради каких-то идей, с которыми он, по сути, и воевал с «красными», а потом его выкинули из России…

Близкое, а не на уроках в гимназии, общение с французской культурой убедило наших соотечественников лишь в одном: все идеи русской революции — отражение французских, пусть и на почве нашей тундры, пусть и на 126 лет позже.

Легион так и не стал для них «второй Родиной». Ведь для русского человека — Родина, как мама: какая бы она ни была, но одна, а другой не будет.

Одним из самых ярких «персонажей» того времени считался легионер с порядковым номером 62 556 — лейтенант Первого пехотного полка, он же генерал-лейтенант Российской Императорской армии Борис Хрещатицкий. О Борисе Ростиславовиче в легионе известно немного, но когда речь заходит о национальности легионера и его второй Родине, в пример приводят именно его «бон мо» — удачно сказанное однажды «словцо».

Он родился 11 июля 1885 года в Таганроге в семье офицера — потомственного дворянина. Окончил Александровский кадетский корпус. Участвовал в Русско-японской войне. В 1910 году прошел обучение в Пажеском корпусе по 1-му разряду, откуда вышел в лейб-гвардии Казачий полк в звании есаула.

Война способствует росту в чинах: с 1914 по 1916-й Хрещатицкий был уже командиром 52-го Донского казачьего полка, в 1916-м становится командиром 2-й бригады 1-й Донской казачьей дивизии. В том же году ему присваивают звание генерал-майора, а год спустя, в июле 1917-го, награждают Георгиевским оружием. С октября того же года он — начальник Уссурийской казачьей дивизии. С 1918 года — в Харбине в распоряжении генерала Хорвата. В Китае он представляет интересы своего соратника — атамана Семенова, впоследствии захваченного НКВД в Корее в 1945 году и повешенного год спустя в Москве.

В Харбине удача изменяет молодому генералу: Белое дело разгромлено, вся семья гибнет во время землетрясения. Его больше ничего не удерживает в чужом городе, куда его занесла очередная русская смута. Да и вообще теперь мало что держит его на этом свете… Жизнь нужно начинать с самого начала. Но где же найти в себе силы для этого на пятом десятке?.. Генерал несуществующей армии исчезнувшей страны отправляется во Францию. Сорокалетний мужчина 11 июля 1925 года приходит к главному интенданту города Парижа для того, чтобы вступить в Иностранный легион. Этот русский говорит на таком прекрасном французском языке, что поражает больше, чем его генеральский чин: французы уже навидались их за последние пять лет в избытке! Удивляет и его скромность. Разумеется, его берут в легион в чине… рядового второго класса Первого кавалерийского полка. В это время многие русские беженцы — армейские профессионалы вступают в легион. Большинство из них — отличные наездники. Их всех отправляют в Первый кавалерийский, который в это время формируется в Тунисе. Бывший начальник оказывается вновь среди своих подчиненных, но уже на равных с ними правах.

Он не ропщет и не клянет судьбу — это его добровольный выбор. В прощальном письме другу, написанном при отправке из Марселя в Африку, говорит о том, что его решение вступить в легион вызвано отнюдь не нуждой и лихолетьем и не тем, что ему больше некуда податься, как большинству соотечественников, — он хочет вновь заработать офицерские погоны, а сделать это можно только в легионе. «Военная косточка», с которой он родился, помогает ему и в новой жизни. Вчерашний генерал вскоре становится бригадиром — командиром 4-го эскадрона и направляется в Левант, в Сирию. Отличается в деле в Джебель-Друзе. Серьезно ранен в бою около Месфира, но быстро поправляется и снова в строю. Его мужество и умение отмечены в приказе по армии и комэск награжден «Военной медалью». 26 апреля 1928 года генерал-лейтенант Борис Хрещатицкий становится младшим лейтенантом легиона. Прошло всего три года, а он вернул себе офицерские погоны! Правда, уже в чужой армии. В 1932-м офицер вновь женится. В 1933 году полк возвращается из Леванта в свое расположение, в тунисский Сус.

Лейтенанту Хрещатицкому уже 48. Спустя два года, 8 апреля 1935-го, он «натурализовался», то есть получил французское гражданство как премию за ранение в руку в 1926 году. Тот самый случай, когда французом становишься не по рождению, а по пролитой крови. А 14 июля 1938 года Республика делает его кавалером ордена Почетного легиона.

Список именного оружия, орденов и медалей этого самого старого лейтенанта легиона — русских, французских и левантийских — займет целую страницу… Но возраст… возраст — вот помеха! Он больше не позволяет служить ему в звании мальчишки-лейтенанта.

После 15 лет самоотверженной службы 11 июля 1940 года Хрещатицкий выходит в отставку. И остается в Сусе, где умирает спустя год — 22 июля 1941 года, через месяц после нападения фашистов на его родину. Похоронен он в Сусе, но по другим данным — его прах покоится в «каре» легиона на кладбище в Сиди-Бель-Аббесе…

Врагу ворот

Еще один эмигрантский «заход в легион» произошел в 1940 году. Как и в Первую мировую, в легион пошли массово. Те, кто вчера и не думал о военной службе, знать не знали и слышать не хотели про «какой-то там легион», сегодня уже толкались в очереди на медкомиссию в одном из рекрутских пунктов.

С началом войны, которая обещала быть победоносной, а оказалась «странной», в легион вступило рекордное количество людей за всю его историю — 50 тысяч человек. Потери (с учетом боев во Франции в мае 1940 года и высадки в норвежском Нарвике в июне) за период с 1939 по 1945 год составили: 118 офицеров, 821 унтер-офицер и 8078 легионеров.

«Странная война» почти не нанесла урона, самое страшное и самые тяжелые потери начались уже после того, как де Голль убедил Черчилля в том, что солдаты «Свободной Франции» — сила, на которую можно рассчитывать. И тогда легионеров начали отправлять туда, где шансов выжить не было. На соблюдение Женевской конвенции рассчитывать тоже не приходилось: станут ли немцы щадить своего соотечественника, воюющего против них по «идейным соображениям»? Для солдат вермахта немец в легионе такой же предатель, как для советских — «власовец». Та же судьба ждала австрийцев, испанцев-республиканцев и евреев… Поэтому легионерам и не стоило сдаваться. Русским в этом смысле было немного легче: так же как поляки и чехи, они были «неполноценной нацией», но их не обязательно было ликвидировать немедленно. Впрочем, русские эмигранты не сыграли большой роли в легионе во время Второй мировой войны, кроме подполковника Амилахвари, которого в легионе чтят по сей день.

Французы были уверены в том, что их надежно защищает построенная вдоль границы линия Мажино — цепь мощных крепостей, блиндажей и дотов. В то время популярностью пользовался патриотический значок «Они не пройдут!» — с изображением дула пушки, торчащего из амбразуры одного из укреплений на линии Мажино. Подобная успокаивающая вера в собственную мощь роднит французов с нами, хотя и не раз уже подводила. Но тогда парижские «пикейные жилеты», так же как стратеги французского Генерального штаба, не понимали, что в Берлине теперь — совсем другие люди. И думают они совсем иначе. Кому могло прийти в голову, что можно, оказывается, молниеносно захватить Бельгию и Нидерланды, а несокрушимая линия Мажино окажется в банальном «котле» в тылу наступающего вермахта?

Среди огромного числа иностранцев, вступивших в Иностранный легион в 1940 году, когда «враг был уже у ворот», было много русских. К этому времени во Франции скопилось уже пять миллионов русских — подтянулись из нацистского Берлина, оккупированной Праги, чужого Харбина и бесперспективного Белграда.

Помимо декларации высоких идеалов защиты «второй Родины», русские эмигранты преследовали и свои цели: офицерство было уже в «критическом» для вступления в легион возрасте, но хотело поучаствовать в разгроме Гитлера — верного союзника Сталина. Они истово верили в мощь англо-французской коалиции, которая вскоре прогонит гитлеровские полчища и с триумфом войдет в Берлин, затем освободит Польшу и Чехословакию, а там, глядишь, и до Москвы недалеко, где засел «дружок нацистов Сталин». Тут большевикам и конец! Многие «штатские» надеялись с помощью легиона выправить свои документы — «папье» (то, о чем сегодня мечтают африканские, арабские и азиатские полулегальные эмигранты. — В. Ж). Большинство русских тогда не имели французского гражданства, в лучшем случае — «вид на жительство», в худшем — «паспорт Нансена», полученный еще в Константинополе. Легкое ранение (а какое же еще!) позволит автоматически стать гражданином Франции. К тому же, после того как эмигрант Павел Горгулов расстрелял в упор французского президента, французы стали относиться к русским с неприязнью. Настроение обывателей выразил на суде обвинитель, сказав: «Впечатление безумного, производимое обвиняемым, объясняется его «национальностью»», — когда адвокаты пытались спасти «стрелка» от смертной казни, представив его сумасшедшим.

Русским эмигрантам ужесточили режим пребывания во Франции — так, по воспоминаниям эмигранта Вадима Андреева (автор книги «Дикое Поле». — В. Ж.), для того чтобы покинуть Париж, русскому перед войной нужно было отметиться в полиции и сообщить маршрут и цель поездки. Разумеется, «натурализация» в обмен на пролитую за Францию кровь решала многие проблемы пребывания в стране и делала эмигранта человеком «первого сорта». А третья категория добровольцев — это дети эмигрантов, родившиеся во Франции. Для них Франция действительно стала родиной, хотя они и воспитывались в семьях в традициях русской культуры.

Но совсем немногие русские эмигранты вернулись с триумфом в Париж в 1945 году, разделив с легионом томительные дни поражения и минуты славы «Свободной Франции». После разгрома большинство из них вернулось по домам к своим привычным занятиям.

Символом «русскости» в легионе во время Второй мировой войны стал грузинский князь, подполковник Дмитрий Георгиевич Амилахвари.

Он происходил из знатного рода Зедгуинидзе, родился 31 октября 1906 года в семейном поместье Базорка возле Гори, где отец будущего героя-легионера Георгий Отариевич Амилахвари владел землей и фамильным «замком». Его брат Отари был расстрелян по личному приказу другого уроженца этих мест — Сосо Джугашвили, более известного как Сталин.

После революции 1917 года одиннадцатилетний Дмитрий вместе с матерью отправлен в Стамбул, где шесть лет учится в английской школе. К этому времени семья уже начинает испытывать большие материальные трудности. После того как Красная армия входит в Грузию, семья в 1922 году перебирается во Францию.

В 1924-м знатный, но бедный князь как «курсант-иностранец» поступает в военное училище в Сен-Сире, а через два года уже служит в Первом пехотном полку в Алжире в звании младшего лейтенанта. Жалованье вполне позволяет улучшить положение семьи… На собственные расходы остается совсем мало. В 1929 году он уже лейтенант и его переводят в первый батальон Четвертого пехотного полка в Марракеше. В это время еще не до конца подавлено восстание берберов, в Марокко неспокойно. Постреливают… В мае 1932 года батальон Дмитрия отправляется на плато Изураем, где замечено скопление противника. 30 мая князь-легионер впервые попадает под огонь — это день его боевого крещения. А затем он вместе со своими солдатами участвует во всех боях на юге Марокко. Бесконечные переходы под палящим солнцем, однообразная жизнь фортов в Сахаре, которые лишь разнообразят редкие перестрелки и погони, строительство дорог и охрана конвоев в горах Верхнего Атласа — вот будни Амилахвари тех дней. Но именно они постепенно превращают молодого лейтенанта в одного из самых талантливых офицеров легиона того времени. Позже генерал Гатро, вспоминая о службе Амилахвари в Марокко, напишет: «Эти кампании в Марокко закалили Амилахвари, стали тем местом, где он смог проявить свои незаурядные моральные качества и командирские способности».

Об Амилахвари после Марокко говорят как об одном из самых опытных и самоотверженных офицеров полка. Ему присваивают звание капитана, и он возвращается в Первый полк. На параде 14 июля 1939 года в Париже капитан идет во главе своего подразделения. Это самый молодой командир корпуса во всей армии, к тому же — иностранец. Французское гражданство он может получить, лишь «пролив кровь», а такой возможности судьба ему пока не предоставила.

С объявлением войны Германии, как и в прошлую войну, в Сиди-Бель-Аббесе срочно формируется Маршевой батальон для отправки в Европу, а второй такой же — в Фезе в Марокко. Оба они входят в подчинение 13-й полубригады, которая должна сражаться в Финляндии на стороне финнов против «советских агрессоров». Но советско-финская война кончится быстрее, чем легионеры соберутся в далекий путь. И все же — Север. Амилахвари со своими легионерами и британской пехотой отправляется в Норвегию. 13 мая экспедиционный франко-британский корпус начинает высадку в норвежском порту. Наступающие колонны попадают под шквальный огонь немцев, которые отчаянно защищают позицию. Амилахвари ранен, но не выходит из боя, а на следующий день, после наскоро сделанной перевязки, штурмует во главе своего отряда Нарвик.

За мужество в боях король Норвегии Хокон VII лично награждает его норвежским военным крестом, а дома его ждет орден Почетного легиона. В это время грузинский князь, наконец, становится «французом» — он получает гражданство.

Французы и англичане покидают Норвегию… 900 легионеров сразу же отправляются с «томми» в Англию, а Амилахвари — во Францию. Она еще сражается!

После капитуляции вместе с группой единомышленников во главе с генералом Кенигом Амилахвари отказывается сдаваться немцам. «Комбатанты» переодеваются в гражданскую одежду и отправляются в Бретань — оттуда легче всего улизнуть в Англию, а для начала — тайно добраться до Нормандских островов. Им помогает деревенский доктор Косерей: они находят шхуну. В глубокой тайне, ночью, как роялисты в революцию, офицеры покидают побережье Бретани — теперь это оккупированная страна! Они отправляются тем же маршрутом, что и враги революции в прошлом: на остров Джерси, а оттуда — в Лондон. Но теперь там не приближенные короля, а будущий король-президент — полковник-изгнанник де Голль.

Амилахвари был одним из первых офицеров французской армии, кто принял решение присоединиться кде Голлю. Схватка в Сирии летом 1941 года, когда 13-я полубригада вынуждена была сражаться со своими же — французами под командованием генерала Де-нца, присягнувшим Петену, продемонстрировала ему и многим, что происходит вокруг. И чего хотят лучшие из французов: когда Сирия и Ливан перешли в руки британцев, а генерал Денц подписал перемирие, то 692 легионера и 962 североафриканца отказались возвращаться во Францию и присоединились к «Свободной Франции». Тогда, под Дамаском, легионеры впервые стреляли друг в друга…

В 1941 году он становится командиром 13-й полубригады Иностранного легиона. Его позиция — Бир-Хакейм, южный фланг британских войск в Великой западной пустыне в Ливии. Позиция — голая каменистая пустыня с редкими камнями: идеальное место для танковой атаки. Помня о «странной войне» и Дюнкерке, Монтгомери, как и все британцы, не особенно рассчитывает на французов в предстоящей схватке. Но французы выдержали бешеные танковые атаки, потеряв сотни в бою. «Монти» (прозвище маршала Монтгомери в войсках. — В. Ж.) был удивлен и восхищен таким поведением «исправившихся» лягушатников. Де Голль приезжает к спасшимся и награждает всех легионеров без исключения.

В благодарность за отвагу Амилахвари с немногими оставшимися в живых легионерами перебрасывают на восток — на плато Эль-Химеймат, это южный фланг линии наступления на Эль-Аламейн. Задача — провести отвлекающий маневр. Позиция — еще хуже, чем прошлая. Противотанковые орудия невозможно затащить в гору — они стоят в чистом поле. Подполковник Амилахвари назначил контратаку на пять утра, но немцы атаковали еще раньше. Разгорается ожесточенный встречный бой. За один час погибают 30 легионеров и все командиры подразделений. Орудия разбиты, танки наседают… в ход идут гранаты. Легионеры отбиваются из винтовок и пулеметов. Подполковника умоляют снять кепи и надеть каску, но он отказывается: солдаты должны видеть, что их командир жив и рядом с ними.

Амилахвари понимает, что удержать позицию невозможно, и дает приказ отступить под укрытие гор… И в это момент ложится серия из четырех мин… Один из осколков впивается в его голову. Он хватается за горло и падает замертво.

Во Франции говорят: «погиб на поле чести», то есть «смертью храбрых». Портрет Дмитрия Амилахвари украшает сегодня галерею портретов командиров, погибших, как говорят в легионе, «на глазах своих людей», в Музее Иностранного легиона. Его жизнь считается одним из примеров служения Франции. Он был легионером, в котором удивительным образом сочетались качества человека и солдата.

Выпуск курсантов военной школы в Сен-Сире 1954–1956 годов с гордостью носил имя грузинского князя Амилахвари.

И всё же самый яркий русский «персонаж» в истории легиона минувшего века — это генерал Пешков. Вся его судьба — это выражение святой веры легионера в удачу. Он был удачлив, этот еврейский мальчик из Нижнего Новгорода…


Нижегородский легионер

Все французские кладбища так же бездушны, как и отлаженная бюрократическая машина Французской Республики — ни тебе деревца, ни чахлого кустика. Это — город мертвых, где живым нет места. Все, кроме одного — русского некрополя Сен-Женевьев-де-Буа, где по нашей традиции есть и деревья, и скамейки. Русские, как и все прочие, — неисправимые язычники, приходят сюда не просто поклониться усопшим, но и поговорить, выпить, посоветоваться, а то и отчитаться о состоянии своей земной жизни.

В поисках громких имен русского и советского зарубежья на могильных плитах мало кто из посетителей обращает внимание на скромную могилу, вернее просто табличку «Зиновий Пешков. Легионер». Безрукого генерала сегодня мало кто помнит. Россия отвернулась от него и отобрала единственную дочь, Франция отобрала руку, но наградила почетом и уважением. Теперь прожитая им жизнь — удел историков. И это не случайно: для советских граждан он был отщепенцем, для истинно русских в Париже — выкрестом и выскочкой, а для французов — генералом и героем, но все же чужим. Иностранцем. Легионером.

Разобраться в хитросплетениях жизни этого человека непросто — вся его жизнь похожа на метания перепуганного зайца под стволами охотников… Но только до того момента, как он становится полноправным членом мужского братства — Французского Иностранного легиона.

Каин и Авель

Граверных дел мастер Свердлов оторвался от инструментов, близоруко прищурился и признал в высоком господине, заглянувшем в его лавочку на Нижегородской ярмарке, ссыльного писателя Пешкова. Книг его он не читал, но слыхал от соседей, что молодой барин нажил какие-то неприятности от властей и в наказание был сослан домой — под надзор полиции в родной Нижний, поближе к своему папаше — купцу, которого «прописал» в своей книжице. У нижегородского мещанства ссыльный литератор вызывал смешанные чувства: вроде как «свой», да к тому же невинно пострадавший, но лучше держаться от него подальше — можно нажить неприятности.

Вдовствующему еврею Свердлову с трет детьми на руках терять было нечего — он и так сидит на трехногой табуретке на самом дне социального колодца российского общества. Без суетливого подобострастия спросил: «Что угодно-с?» Оказалось, писателю понадобились суетные бумажные свидетельства нашего пребывания на земле — визитные карточки. «Не извольте беспокоиться. Будут готовы-с через три дня. Заходите. Вот адрес…»

Спустя несколько дней Пешков заглянул к Свердловым на Большую Почтовую. Карточки были готовы. «Извольте познакомиться — дети мои, — пробормотал Михаил Израилевич, — сиротки: дочь Софья. Вениамин. Яков — младшенький и Зиновий — старший. Моя опора, так сказать…» По пути домой писатель вспоминал случайное знакомство: «Софья весьма недурна… Премиленькая барышня… Если повезет, то папаша выдаст ее за богатого еврея, и к тридцати она превратится в матрону, озабоченную только тем, чтобы дома «было что кушать». Малец букой смотрит… словно на классового врага. А вот старший — занятный паренек. Открытый. Есть в нем какое-то обаяние. Уверенность в себе, что ли. И не затравленный, взгляд смелый».

Алексей Максимович стал захаживать «попить чайку» к Свердловым. Вначале братья ревновали: думали, что опальному «инженеру человеческих душ» приглянулась сестрица Софья, оказалось — нет.

Буревестник грядущего цунами пристроил всю еврейскую семью к «движению». Отец сирот стал безвозмездно изготовлять столь нужные подполью фальшивые печати, а юноши — выполнять различные поручения нижегородских дантонов: стояли на «шухере» во время модных тогда «маевок», когда сознательные пролетарии в лучших своих картузах и смазных сапогах и пролетарки в ситцевых платьях лузгали семечки, как на ярмарке, но внимали крамольным речам чахоточных пророков.

Кончилось все достаточно быстро — в 1901 году «охранка» Нижнего замела всех «несогласных», не забыв и отца сирот.

Две «отсидки» в тюрьме. Они сблизили Алексея Максимовича и Зиновия Михайловича. Правда, в отличие от тех тюрем, в обустройстве которых примет живейшее участие младший из двух Свердловых, в царских застенках к молодым социалистам относились не как к врагам, достойным лишь скорейшего уничтожения по французскому образцу 1793 года, а как к заблудшим овечкам, соотечественникам, еще не совсем потерянным для лечения и социальной адаптации. Недаром же подельник Горького — поэт Степан Гаврилович Петров, известный филологам как Скиталец (псевдоним в подражание Горькому), написал впоследствии повесть «Метеор», в которой рассказал об этих днях.

Персонаж рыжего студента, который в последний момент успевает уничтожить часть запрещенных записок Горького, автор списал со старшего брата Свердлова. «Узилищный героизм» в горьковской литературе социалистического реализма появится позже, а тогда, по горячим следам, Скиталец просто сочинил оперетку о месте своего недолгого заточения.

В те годы было «принято» дарить друг другу свои фотопортреты с надписью. После освобождения из нижегородского застенка Пешков одарил Зиновия своим портретом и начертал: «На добрую память о днях совместной веселой жизни!» И, не без босяцкого ухарства, добавил: «За каменной стеной». Яков никакого фотопоощрения не получил, зато приобрел бесценный опыт, который вскоре учтет: с врагами, так как с ним, церемониться не стоит.

А вот Зиновий понял другое: это игра, но не его. И дело не в арестах, фото «фас-профиль» и допросах. Просто не его. Поразило в движении и отвратило одно: идеалистов в нем — единицы. Как юная пропагандистка Лидочка, которая снабдила Зиновия запрещенной литературой, а заодно и помогла избавиться ему от отягощающей повседневность девственности. Или тот же Пешков. На одну честную и тихую Лидочку, готовую идти на каторгу ради мечты о всеобщем счастье — десятки невостребованных истеричек. Остальные — все те же «бесы» Достоевского. Они готовы на самосуд и убийство. Уголовщина — во имя «идеи», которую формулируют весьма путано и косноязычно.

Уже глубоким старцем, когда сумерки медленно поедали его любимый город Париж, он удобно устраивался на раскладном «яхтенном» кресле, столь привычном по войне в пустыне. Но балкон квартиры на rue Loriston — не палатка в Сахаре. И он вновь изводил себя воспоминаниями о том, как наша интеллигенция прикончила себя и свое время: тот самый статический век «до 1913 года». Серебряный век. Лебединая песня.

Что же ими двигало? Чувство вины перед своим народом, как и в конце того же XX века. В обоих случаях именно интеллигенция стала первой и самой серьезной жертвой столь желанных ею перемен. Но все это было лишь в голове одинокого легионера и некому было с ним поспорить — свидетели той эпохи давно умерли. Он пережил всех. Или почти всех. Во всяком случае, за это время его родина успела уже дважды стать ему чужой страной.

А тогда писатель Пешков привязался к своему юному соратнику по борьбе и дал ему добрую кличку «Зинка». Зиновий, в отместку, зовет его на «ты» и «Алексеем». Но при этом юноша боготворит своего старшего друга.

В апреле 1902-го поднадзорного Пешкова отправляют в Арзамас. Ему нужен библиотекарь: не раздумывая, он приглашает на эту роль Зиновия. К концу лета писатель заканчивает пьесу. Он называет ее «На дне жизни»… ни он, ни его домочадцы еще не знают, что для автора пьеса о дне жизни — всплытие на ее поверхность. Успех, слава и деньги.

Немирович-Данченко в Арзамас пожаловал сам. Пьесу ставят тут же и без промедления — в квартире Пешкова. Зиновий играет роль Васьки Пепла. «Шарман!» Весьма, весьма… а юноша, оказывается, не без способностей.

Сам Мастер предлагает Зиновию отправиться в Москву и попробовать свои силы на столичных подмостках. Уже от одного этого у еврейского сироты кружится голова. Режиссер МХАТа, заручившись поддержкой самого Шаляпина, начинает хлопотать о зачислении юного протеже Буревестника на драматические курсы. Но, как часто бывает с нашей интеллигенцией, в этих хлопотах никто так и не спохватился, что лицам не православного вероисповедания в обеих столицах жить воспрещается: империя Романовых неукоснительно блюла этническую чистоту. Выход был только один: из еврейского юноши сделать русского. Буревестник берется устроить это чудесное превращение: он усыновляет Зиновия и дает ему свою фамилию. Увы, этого мало, — для полноты картины нужно креститься в православную веру.

Таинство вскоре свершается в арзамасской Троицкой церкви. Храмовая метрическая книга свидетельствует: «мещанин иудейской веры Ешуа Золомон Мовшев Свердлов принял православное крещение под именем Зиновия Пешкова».

Семейство Свердловых к вынужденному православию старшего сына отнеслось спокойно. Все, кроме Якова, для него поступок брата — предательство. И дело тут вовсе не в религии: в глазах Якова брат-погодок Золомон стал приспособленцем. На одном из допросов Яков категорически отрицает свое родство с Пешковым и вовсе не потому, что хочет «выгородить» брата-провинциала, делающего карьеру в столице. Он больше не с нами, он — с этими. Он принял их правила, а мы пойдем другим путем!

В октябре 1903 года власть спохватилась: в Троицкую церковь пришел императорский указ об исправлении этой записи: Пешкову надлежит вернуть фамилию Свердлов. Поздно: юноша уже затерялся в Москве. Да и известно, как у нас в провинции относятся к столичной дури…

Во МХАТе горьковский приемыш стал своим — его полюбили взрослые. Сокурсники по театральной школе, куда юношу с легкостью приняли как «своего», искали его дружбы: через Зиновия Федор Шаляпин передавал студентам билеты на свои концерты в ложу четвертого яруса Большого театра.

Памятуя об успехе на прогоне горьковской пьесы в арзамасской квартире ссыльного, в спектакле «На дне» Станиславский доверяет Зинке роль Меланхолика: юноша в мизансцене поддерживал гневную Василису, готовую эффектно упасть.

Овации сотрясают зал каждый вечер, а после театрального разъезда Зиновий уже не сдерживает театральных барышень, готовых упасть в его объятия. Чего более желать вчерашнему провинциалу? Полный «сюксе»! Жизнь удалась… но не для Зиновия. Москва тяготит: все эти видимые успехи — не его заслуга. Все — по протекции. Лгать самому себе он не приучен.

Заграничный вояж

Конец душевным терзаниям положили обстоятельства: Россия схлестнулась с Японией за Дальний Восток. Пусть и выкрест, но раз уж православный, обязан умереть за Отечество. Отсрочки от армии школа МХАТ не давала. Призыв Зиновия был неминуем. Он закончил всего лишь четыре класса гимназии — служить ему придется в нижних чинах, а значит, «еврейчику» в казарме не поздоровится.

Близкое знакомство с закулисьем театральной жизни Зиновия как-то отрезвило: кроме зависти и интриг он больше там ничего не увидел. Бежать — вот выход. И все же были сомнения. Посоветовался с приемным отцом. Буревестник был пасмурен и краток: «Сынок, нет резона сложить свою голову за эту шайку. Бездарный выбор. Война эта — не твоя. Уезжай». Пешков по загранпаспорту, сделанному Горьким, или нелегально, через Финляндию, но уехал в Швецию. Оттуда перебрался в страну всех беглецов — Америку. Но там долго не задержался — опять прочитанные книжки подсказали сюжетный ход в его романе с жизнью: он отправляется в страну настоящих мужчин и, скупой на слова мужской дружбы, — в Канаду, на Юкон, в рассказы Джека Лондона. Увы, никаких собачьих упряжек, снегоступов и индейцев: приходится работать в прачечной, потом в типографии. Все так напоминает низкорослый отчий дом на Покровке. Дорога и приключения не излечили от душевной грусти… Не та, видно, дорога… Он возвращается в Штаты и учится работать локтями в Нью-Йорке. Америка — не его страна. Ему там также тошно, как в Москве.

Он делится с Горьким своими чувствами в письме: «Нет гармонии разнообразия типов, нет общности интересов и характеров. Всеми руководят требования желудка. Еще много станций надо проехать этим людям Нового света, чтобы обрести свой путь, чтобы стать народом и выработать национальную идею и путь к культуре и духовному величию». Бедный, но наблюдательный и думающий эмигрант обречен стать «лузером» в любой стране. Денег на жизнь Зиновию катастрофически не хватает, и он «балуется пером» — пишет рассказы и отправляет их на суд маститому писателю — приемному отцу. Один из них, «Без работы», Горький опубликовал. Про себя Зиновий знает, что писательство — это не его каторга.

В марте 1906 года Горький едет в турне по Америке, где его встречают весьма восторженно. Там же он пишет хрестоматийную «Мать». Зиновий находит приемного отца и остается при говорящем только по-русски с характерным, волжским «оканьем», то есть «немом», писателе переводчиком. Жене Горького приемыш не нравится — и Зинка это чувствует.

Буревестник отправляется в Италию, в Неаполь, а Зиновий — в Новую Зеландию, о которой грезил еще в детстве. Год отработал Зиновий крючником и продолжал писать рассказы — еще одной детской мечтой стало меньше. Гонораров и заработанных «крючнечеством» денег едва хватило на билет на пароход до Италии: Зиновий не сдается, но даже героям нужна передышка. К тому же так заманчиво звучит «вилла Спинола» — дом, где поселился приемный отец.

Итальянские каникулы

На Капри Зинка ведет бухгалтерию писателя. Горький через него общается с островитянами — к английскому Пешкова быстро прибавляются ломаные французский и итальянский. Прононс ужасен, но Зинка вовсе не переживает — главное, местные его понимают!

Вилла Горького на Капри — как лондонская квартира Березовского в наши дни. Кто только не отметился тогда под средиземноморским солнцем: Ильич с Инессой и Наденькой поочередно, польский карбонарий Дзержинский, интеллигентный до приторности Луначарский, рефлексирующий Бунин, мариман Новиков-Прибой, саркастический Саша Черный, статистик из черниговской управы ласковый Коцюбинский, год копивший средства для подобного вояжа, занудно мучающий себя и окружающих «вечными вопросами» Викентий Вересаев, успешный Репин… Всех не вспомнить. Но, как шутил издатель пролетарской литературы Пятницкий: «В этом водовороте людей и солнца у Горького было только два друга: попугай и Зинка».

Вилла «Спинола», где тогда обитал глашатай революции, постепенно превратилась в странноприимный дом гонимых марксистов. Этот дискуссионный клуб советские марксологи впоследствии назовут «Школой на Капри». Увы, большинство ее «выпускников» — членов «Общества политкаторжан», то есть тех старых большевиков, что привели Сталина к власти, будут безжалостно уничтожены как «враги народа». Но даже в застенках Лубянки, по многу раз оклеветав друг друга вслух и письменно, «про себя» эти старики не отрекутся от того, что говорили тогда в Италии. Их убеждения — вера апостолов.

В хороводе громких имен русских социалистов и либералов Алексею Максимовичу хотелось лишь одного: побыть одному. Он был слишком тонким человеком, чтобы не почувствовать то, в чем самому было страшно признаться. Так же как спустя годы, заняв чужой особняк в Москве, не хотелось судить самого себя под бременем пророка в своем отечестве. А тогда, под средиземноморским солнцем, он пишет Екатерине Пешковой: «..людей видел я несть числа, а ныне чувствую, что всего ближе мне — Зиновий, сей маленький и сурово правдивый человек, — за что повсюду ненавидим».

В Специи Зиновий сблизился с Александром Валентиновичем Амфитеатровым, общение с которым предпочел всей «модной тусовке» русских ниспровергателей. Он проводит с ним гораздо больше времени, чем с приемным отцом. Позже, после всех войн и революций, пути Александра Валентиновича и Алексея Максимовича разойдутся навсегда. Буревестник не никому не прощал проявлений собственного мнения, а Амфитеатров, осознавая всю подлость, лишь улыбался в ответ.

Привязанность настоящего и приемного Пешковых полностью теряется из-за женщины. Как-то Зиновий познакомился с милым «дактилографом» — машинисткой, перепечатывавшей рукописи Амфитеатрова. Сеньорина Мария Бураго была дочерью полковника-казака и хороша собой. Зиновий уже начал было подумывать, а не… Но тут на вакации приехала ее младшая сестра Лида. Пешков был сражен наповал: его идеал, женщина его мечты, пусть и значительно выше ростом. Рост Зиновия не превышал «метра с кепкой», то есть 162 сантиметра.

Ровно через пять дней знакомства юная казачка в объятиях пылкого еврейского юноши прошептала: «Да!» Легко представить, что сделалось с папенькой курортницы, когда его донцы узнали, что полковничья дочка-то выходит за выкреста: антисемитизм и казак неразлучны, так же как ветер, конь и шашка.

Русская семья отреклась от Лидии так же, как еврейская — от Зиновия.

Приглашения на свадьбу были напечатаны на русском и итальянском: «Мария (Андреева, гражданская жена Горького. — В. Ж.) и Алексей Пешковы имеют честь Вам сообщить о предстоящем бракосочетании их сына Зиновия и синьорины Лидии Бураго. Оно состоится на Капри, на вилле «Спинола». Будем счастливы видеть…» Восторг каприйских дачников был неподдельным, один только Горький не разделял всеобщего веселья: мезальянс был ему не по душе…

«Этот красивый паренек вел себя по отношению ко мне удивительно по-хамски, и моя с ним дружба — кончена. Очень грустно и тяжело», — сообщает Горький жене.

Зиновий тоже переживает взаимное охлаждение и пытается объясниться с пролетарским писателем. Попытка поговорить по душам, как прежде, не удалась. «Зиновий — хам, — пишет с Капри Алексей Максимович супруге, — слезы его — слезы виноватого». А в это же время новобрачные наивно шепчут друг другу: «Лишь только смерть разлучит нас!» Никакие казачьи «монтекки» и еврейские «капулетти» не помешают им быть «вместе навеки».

…Так они тогда думали. То был упоительный день, как все сумасшедшие свадьбы по любви! Никаких родителей со стороны жениха и невесты, зато в гостях более шестисот восторженных островитян — жители юга понимают безумство неожиданно нагрянувшей любви. Розы и хризантемы летели во влюбленных, как полетит в жениха шрапнель под Аррасом…

Его первая война

В тот день, когда Гаврило Принцип столь удачно разрядил свой браунинг в тишайшего эрцгерцога Фердинанда и его жену, дочери Пешковых шел уже второй годик. Зиновию было тридцать и, кроме этой даты, у него не было ровным счетом ничего — ни квартиры, ни доходного места, ни славы. Его очаровательная казачка стала все больше походить на Ксантиппу при Сократе и ограничивать материальными запросами свободу его мироощущения. Зиновий заметался из-за любви к ней: нужно что-то срочно менять — так жить нельзя!

Он всегда влюблялся в то место, где жил, и в тех людей, что его окружали. Его охватывало горячее желание помочь им, и он становился таким местным патриотом, что проявлял готовность сражаться за полюбившийся уголок земли. Он начал агитировать итальянцев вступать в армию и идти на войну с немцами. Его неподдельная вера в правоту произносимых им слов нравилась организаторам пропагандистской кампании — в добровольцы записывались толпами. Но «шовинистическая» деятельность Зиновия, как ее назвал приемный отец, окончательно отвратила от него Горького…

В итоге страстный агитатор задумался: какое же он имеет право уговаривать людей идти на смерть, а самому отсиживаться в тылу? Это — верх цинизма! Решение созрело мгновенно: в русской армии служить нельзя, остается Марсель: Зиновий отправляется на Ривьеру с сотней лир в кармане. Немного шарма и пламенные рассказы о своих способностях сделали свое дело: он принят в пехотный полк в Ницце. Писарем. Зиновий разбирает и систематизирует полковую почту. Его способности к «логистике» приводят штабных вояк в восторг. Зиновий уже грезит офицерскими погонами и гламурной штабной карьерой, но тут все разом и заканчивается: принят вердикт, согласно которому единственным подразделением, где могут служить иноземцы во Франции, — это Иностранный легион. Так Пешков стал легионером.

В легионе он встретил немало соотечественников — патриотически настроенных русских студентов Сорбонны и других французских школ и университетов, решивших воевать за идею спасения цивилизации. Зиновий оказался здесь в поисках приключений. С момента вступления в легион вся его жизнь обретает смысл и превращается в роман, написанный не без его участия.

Для современных французов Первая мировая война — это всегда «La Grande Guerre» («Великая война»), В любой деревеньке — памятник, похожий на наши обелиски с именами тех, кто не вернулся с фронтов Великой Отечественной. Но память о той, «империалистической», мы храним плохо, и памятников тем воинам почти нет, всё выжжено революцией.

Иногда на французских памятниках можно прочесть два-три имени погибших в Индокитае, Алжире… Маленькие колониальные войны в тщетной попытке спасти разваливающуюся империю.

Для Франции Первая мировая — как для нас — Вторая. Последняя победоносная война в современной истории страны…

Та последняя «Великая война» выкосила французов — из 12 сыновей в крестьянскую семью вернулся, может быть, один. Да и тот — калека. Не работник. Не это ли лучшее объяснение, почему, спустя двадцать лет, когда история с появлением у ворот того же врага — немца — повторилась, и случилась такая французская «странная война»…

Легионеры не отсиживаются в тылу, они всегда на острие удара — это правило легиона: за тем его и создавали. Вчерашний писарь Пешкофф вскоре отличился в боях под Реймсом. Ему присваивают звание капрала, назначив командиром отделения Второго пехотного полка. При таких потерях продвижение в чинах происходит быстро.

В мае 1915 года военный атташе России во Франции граф Игнатьев докладывал в Петроград о действиях Второго пехотного полка Иностранного легиона: «Как полковое, так и высшее начальство отзываются с высокой похвалой о храбрости наших волонтеров, которые без различия национальностей сражались в последних упорных боях, где потеряли более половины своего состава». Именно эти «последние упорные бои» и стоили Пешкову правой руки…

Будущий нарком просвещения Луначарский в Первую мировую был военным корреспондентом «Киевской мысли». В июле 1915 года был опубликован его фронтовой очерк, в котором приводится рассказ Пешкова: «Это было шикарное утро: когда начался артналет, то воздух ревел, а со стороны неприятельских траншей фонтаном разлетались деревья, земля, люди, камни. Капитан мне крикнул:

 — Не прекрасно ли это, Пешков?

 — Да, мой капитан, это как извержение Везувия.

Солнце освещало поле золотом, на поле разворачивалась грандиозная картина ада. По команде мы выскакиваем из своих окопов. Я вместе со своим отделением бегу вперед, по нам оживают немецкие пулеметы, и вдруг моя рука падает, как плеть, что-то меня толкает, и я лечу на землю. Нет сил встать… Кое-как достал нож, разрезал ремни и постарался ими стянуть правую руку».

Легионеру Пешкову очень хотелось жить. В полуобморочном состоянии он умудрился добрести до перевязочного пункта, а оттуда до железнодорожной станции. Тайком проник в свободное купе санитарного поезда. С приключениями добрался до Парижа, в пригороде которого был американский госпиталь. Позднее Зиновий писал: «При осмотре одна из сестер, высокая блондинка в ослепительно белом халате, сдирая с меня грязь, по-английски сказала: «Ну, этот умрет». Я посмотрел на нее и сказал: «А может быть, еще не совсем?» Боже мой, что с ней сделалось!» Именно эта блондинка «в ослепительно белом халате» в нужный момент скинула его и вернула Зиновия к жизни: их роман напоминает историю раненого «тененте» из романа Хемингуэя «Прощай, оружие!». Руку Пешкова, в отличие от ноги лейтенанта Генри, спасти не удалось — теперь Зиновий навеки калека… Мужество однорукого легионера поражало всех в госпитале. Он не впал ни в отчаяние, ни в уныние: едва поднявшись после операции, перезнакомился со всеми тяжелоранеными и постоянно их подбадривал. Спасибо американской сестричке…

В своих воспоминаниях секретарь Ленина Бажанов утверждает, что когда до Нижнего дошла весть, что Зиновий потерял руку на фронте, то старик Свердлов оживился: «Какую руку?» Он страшно разволновался, а когда узнал, что сын лишился правой, то восторжествовал: по формуле еврейского ритуального проклятия, когда отец проклинает сына, тот должен потерять именно правую руку. Приемный отец тоже был сух: его раздражал «ура-патриотизм» в этой чудовищной войне, выкашивающей целые народы. Да и не понимал, зачем лезть в пекло, когда есть жена и дочь.

Двадцать восьмого августа маршал Жоффр подписал приказ о награждении капрала Пешкова Военным крестом с пальмовой ветвью. На торжественной церемонии во Дворе чести Дома инвалидов Зиновию вдобавок вручили именное оружие. Высокая честь для иностранца! В свите маршала Франции оказался долговязый офицер с длинным носом по фамилии де Голль — он подошел к легионеру и разговорился. Взаимную симпатию, возникшую во время светского разговора с бокалом шампанского в руке, оба молодых офицера пронесут через всю жизнь…

После пережитых потрясений и неожиданно свалившейся славы герою Пешкову дали отпуск. Как он был некстати, этот долгожданный отдых! Война отобрала у Зиновия сначала правую руку, а теперь и жену. Жена могла бы стать его правой рукой… Но она сообщает однорукому герою Арраса, что уходит от него, — он не помогает материально. И не делает ей никаких практических предложений. Как содержать семью? От него — одни идеи… Герой войны в полной растерянности. Что же делать? В чем он виноват? Он знает, что в сражении с таким врагом, как нужда, он всегда проигрывает.

Когда француза бросает любимая женщина, то он возвращается к той, что бросил перед этим сам. Русский пьет в одиночестве и хочет уйти в монастырь. Легионер Пешкофф был русским человеком: он решает вернуться в Россию и уйти в монастырь… Допив и успокоившись, Пешков понимает: дома его ждет лишь каторга — «охранка» не забывает ничего… Зинка остается в полном одиночестве: для своих он не герой, а никому не нужный человек.

И в эту минуту отчаяния его спасает служба: теперь легион — его единственная семья. Он возвращается в полк лейтенантом.

Преодолеть душевный кризис Пешкову помогли мужское братство легионеров и Париж. Этот город покорил его с первого взгляда. «Вот он — мой город. Я нашел тебя… ты — мой!» — сказал он себе во время первого свидания с Парижем. Здесь, в отличие от Москвы, он не чувствовал себя изгоем, эмигрантом в собственной Отчизне. Убедиться в том, что его православная Отчизна даже не заметила его исчезновения, было не трудно. Он ухватился за возможность раствориться в разноязыкой и всегда готовой к шутке толпе парижан, захотел стать ее частью, получить хотя бы крошечку парижского тепла взамен на искренность и наивную привязанность к этому городу. Пешкову понадобилась целая жизнь, чтобы понять, что более эгоистичного среди городов не сыскать: Париж охотно принимает поклонение, но остается ничьим. Сам по себе в толпе воздыхателей. Да и его новая родина при всей своей величественной кичливости принципами «равенства и братства» никогда не забывает напоминать чужестранцам о их инородстве.

Триумф брата Якова

В России — революция! В мае 1917-го Пешков уже капитан и кавалер ордена Почетного легиона — высшей награды Французской Республики. Его направляют на Родину в качестве представителя военной миссии Франции при Временном правительстве России. Но что для него теперь Россия? Родина — это всего лишь привычка к знакомой еде, погоде и одноклассникам, с которыми редко видишься, а ностальгия — неосознанная тяга вернуться в детство, которого не вернуть, — только так рассуждают те, кто решил забыть все и вступить в легион.

Зиновий сопровождает Керенского в его вояжах на фронт, но наблюдатель быстро впадает в немилость: он слишком прямо говорит о разброде в русской армии, о ее грядущем развале и о том, что «война до победного конца» в этих условиях — бред. После возвращения в «милую Францию», ставшую ему еще более милой после посещения родины, Пешкова принимает президент Республики. «Мажор Пешкофф» делает четкий и нелицеприятный доклад о положении дел в России и в ее армии. Он — не «системный» человек, врать ему ни к чему. И тут, прослышав о его быстром взлете, казачка предлагает сойтись. Зиновий непреклонен: он вычеркивает из своей жизни тех, кто предал его и заставил страдать. О бывшей жене он не беспокоится — у Лидии давно появился итальянский покровитель, который воспитает их бамбино и сотворит еще нескольких.

В России снова революция. На этот раз уж вовсе непонятная западному человеку, хотя и произошла благодаря смешению французского гуманизма с немецкой политической экономикой.

Логика русской смуты проста и бесхитростна, трагические события повторяются во времени: изгои становятся во главе государства, а правители бегут в дамском платье а-ля Керенский или недоумевают перед гибелью, как Романовы.

Как и русские интеллигенты, французы надеются на то, что большевики долго не протянут, а вот Пешков в это не верит. Он слишком хорошо знает брата Якова и его товарищей… Да и гости виллы «Спинола» еще не забылись. Не зря же Амфитеатров доказывал, что этот режим — «позорное мелочное рабство закабаленных масс» — воцарился надолго, и приведет он, помимо многого другого, к дегенерации великой русской культуры. Как верные приметы грядущей трагедии Амфитеатров воспринял смерть Блока, расстрел Гумилева и постыдное, политически «двусмысленное», поведение Горького.

Русский человек и дня прожить не может без врагов: в этом смысле из двух еврейских братьев самым русским оказался Яков, а вот Зиновий — просто евреем, упертым в христианские принципы.

Пешков далек от эмиграции с ее спорами о грядущем, он — легионер, а значит — человек действия. Поставленная командованием задача — дипломатия в погонах. Его миссия в США признана успешной, ему удалось приблизить момент вступления в войну американцев, столь спасительного для судьбы Франции. Из Нового Света он отправляется в Сибирь, к Колчаку.

Мундир английский,
Табак японский,
Патрон французский,
Правитель омский…

В сентябре 1919-го верховный правитель лично награждает «майора французской службы» орденом Святого Владимира 3-й степени. Колчаку — большевистская пуля на рассвете и могила в проруби, а Пешкову — следующее задание.

Его посылают в Тифлис, в независимую от «призрака коммунизма» Грузию, — Париж в 1919 году пытается спасти Кавказ от большевизма. Расчет французов опять ошибочен: распад страны остановить не в силах никто, даже иностранец.

Грузин, который в тот год командует войсками под Царицыном, не задумываясь, пустил бы Зиновия «в расход». Грузины, которые командуют Тифлисом, напротив, выказывают советнику представителя Франции всяческий «респект»: грузинские демократы всегда были падки на все иностранное.

В Тифлисе Зиновию заниматься особенно нечем: ему ясно, что как только через Кавказский хребет перевалит Красная армия, марионеточный режим рухнет. Как и в прошлые приезды на Родину, Пешков вновь чувствует себя чужим среди своих. Легионер с удовольствием пользуется своим новым статусом: его охотно принимают там, куда раньше не пустили бы дальше прихожей. На одном из таких «soire champagne» в обреченном городе, где вместо шампанского рекой течет кахетинское, он знакомится с Саломеей Николаевной Андрониковой — одной из самых красивых и неординарных женщин своего времени. Саломея принимает ухаживания и комплименты однорукого выкреста в форме офицера французской армии, но не более того: она думает, что есть пусть и слабая, но надежда вернуться к прошлой жизни. Саломея, та самая, чьи портреты по очереди писали восторженные художники, которой посвящала свои рифмы Анна Ахматова, а позже писала благодарственные письма обнищавшая в эмиграции Марина Цветаева… Та самая Саломея, что стала символом и последним отблеском заката русского Серебряного века — бархатного сезона исчезающей страны.

Ночной разговор краток: «Меня отзывают. Завтра. Поедете со мною?» Похоже на эвакуацию посольства дружественной страны, когда страна ломается под накопившимся гнетом этой дружбы. Легионер не дает выбор: «Ни бонны, ни гувернантки из Питера взять с собой невозможно — только Вы. Одно место багажа». Вернее два — Саломея и ее чемодан. Ответ краток «На рассвете? Что ж, в путь…»

Шустрая канонерка — русский корабль, который скоро превратится в тунисской Бизерте во французский металлолом. Торопливый стук дамских каблучков по трапу — матрос вот-вот сдернет его. Сражение снова проиграно, а вместе с ней и война. Впрочем, майор Пешков ретируется с трофеем. Самому не верится, но Саломея — его! Пусть и на короткое время спасательной операции. Выходя на палубу перекурить, Зинка с нижегородской Покровки ненадолго трезвел от этого белогвардейского бега и своих чувств среди крови, невосполнимых потерь и тифа. Он себе безжалостно признавался: «Халиф на час». Но не переживал, как и брат Яков, он мстил всему этому прошлому миру, когда им с братом нигде не находилось места, но так тесно было вдвоем…

План непродуманного бегства мог рухнуть: в новом паспорте, второпях сляпанном во французской миссии, была транзитная виза. Тем, кто приходит ночью на канонерке, печать от болгарских пограничников не требуется, но при посадке в Софии на поезд до Парижа в болгарах вдруг взыграла турецкая кровь — смесь «обиды за державу» и привычки к «бакшишу». Месье француз может следовать домой, а вот его русскую мадам придется оставить здесь — нет въездной болгарской печати! Деньгами вопрос не решить — при свидетелях не примут «малую скорбь». Паровоз дает нетерпеливый гудок и выпускает облако пара.

Пешков левой рукой решительно поднимет валявшуюся на столе печать почтовой службы и грохнет ею что было силы о девственный паспорт своего драгоценного багажа. Вам нужна печать — «сильвупле, другари»! Какие еще будут вопросы к важному представителю дружественной страны?

Девятого мая 1982 года лондонская газета «Таймс» сообщила: «Вчера на 94-м году жизни скончалась Саломея Николаевна Андроникова-Гальперн, последняя из самых блистательных женщин, которым довелось быть современницами расцвета Серебряного века русской поэзии, одна из самых известных красавиц той эпохи. Она славилась умом, обаянием и остроумием. В числе ее друзей были знаменитые русские поэты и художники…» В списке друзей Пешкова нет. Свой роман с легионером-выкрестом Саломея Николаевна не афишировала до глубокой старости, — увы, сословные условности сгубили не одну империю.

Их отношения продолжались и в Париже, но ожидать возвращения офицера из опасных командировок Саломея была не приучена: Зиновий — не Одиссей, а она — не Пенелопа, да и вообще профессиональные красавицы — неважные подруги фронтовикам.

Расстались они без претензий: каждый получил то, что желал.

…А Зиновий снова возвращается в Крым: служба. И вместе с остатками армии Врангеля уходит из России. Теперь уже навсегда…

Снова в Париже

Противоречивость характера Пешкова (или верность легиону?) выразилась и в том, что после разгрома Белого движения в 1921 году он становится общественным секретарем Международной комиссии помощи голодающим в России. Познакомившись с «красным графом» Алексеем Толстым, французский легионер организовывает движение помощи русским школьникам. Благодаря своим связям он привлек к этой деятельности девять правительств и семь национальных Красных Крестов.

Разумеется, для соратников брата Якова он остается врагом.

В январе 1922 года Пешков подает рапорт на имя министра иностранных дел господина де Перетти. Из его содержания ясно, что Зиновия никто и ничто больше не связывает с прошлым. Теперь он — настоящий легионер. А приемный папаша — камертон непонятных его совести событий. Горький говорит, что положение в России гораздо хуже, чем это представляют себе в Европе. И оно ухудшается с каждым днем, несмотря на старания большевиков уверить в обратном. Дезорганизация и разложение царят во всех областях — политической, социальной и экономической. Правительство не способно организовать что бы то ни было. Все их планы, все их намерения, о которых они громко оповещают мир, — пустые призраки без всякой реальности. Горький считает, что продажность и взяточничество созданы и поддерживаются режимом. Они повсеместны, ими пронизаны все органы, заражено население.

Приемный отец так откровенен с легионером, разумеется не в Москве, — разговоры о политике происходят в Баден-Бадене в канун Рождества. Вокруг — пастораль, но русским, как всегда, не до местных елок…

Однажды Пешков твердым шагом офицера шел по бульвару Бомарше. Он радовался зимнему солнцу и улыбался встречным прохожим: кажется, жизнь наконец-то налаживается. Он капитан, с жалованьем, о нужде можно забыть хотя бы на время. И вдруг… «Я здесь только потому, что они украли у меня мою страну. Братец Яков и все они — воры… теперь всю оставшуюся жизнь мне придется быть иностранцем и жить интересами чужой страны, убеждая мою прекрасную Францию в том, что я люблю ее больше француза. Я, рожденный на берегу самой русской реки под своим небом…»

Ничто не отвлекает Зиновия от тяжелого душевного состояния: он живет жизнью «штабной крысы» — каждое утро заставляет себя в тоске отправляться на работу в штаб, где до шести перекладывает бумажки. Часы, проведенные в бюро, складываются в дни, недели и месяцы бессмысленного существования. Дни однообразны, как в тюрьме.

Разумеется, штабная жизнь приносит жалованье и полезные знакомства, но не того ищет Пешков. Существование в роли «офисного планктона» совсем не в духе этого человека — даже Париж теряет для него свою магию и становится ему не менее противен, чем низкорослый домик Свердловых в Нижнем. Он пишет рапорт за рапортом и, наконец, получает новое назначение: приказано убыть в полк, расквартированный в Марокко. Там разгорается война с берберскими племенами.

Жаркий песок Марокко

Пешкова назначают командиром роты Первого пехотного полка легиона, который расквартирован в Северной Африке. В ординарцах у него — казачий есаул. Нет-нет да и усмехнется про себя Зиновий, представив себе бывшего тестя, полковника Бураго… «Казак в услужении у жида». Но в действительности командир роты очень привязан к своему соотечественнику и тяжело переживает его потерю — ординарец погибает не в бою, его зарезал в городе какой-то марокканец.

Зиновий наконец-то счастлив — он снова среди своих. Мужское братство ему — всего дороже! «Наш великолепный Однорукий», — называют его за глаза солдаты. «Мои босяки», — ласково величает он про себя своих подчиненных.

Когда ты больше не можешь наблюдать крах собственной страны и сознавать свою неспособность что-либо исправить, а разочарование в своих силах, как проказа, разъедает еще не успевшую состариться кожу, то для тебя нет места лучше, чем Иностранный легион. Здесь, наконец, перестаешь терзаться иллюзиями и надеждами на обустройство в собственной стране.

Легион — это собрание внутренних эмигрантов и просто эмигрантов. Это театральный задник, на фоне которого репетирует разноязыкая толпа незнакомых между собой людей, чтобы однажды вместе сыграть спектакль: превратиться в основную ударную силу Французской Республики.

Участники этой труппы готовы умереть за Францию, потому что в один прекрасный момент идеалы чужой страны оказываются им гораздо ближе, чем собственные потерянные идеалы или прогнившая мораль и глупые предрассудки бывшей родины. Они — не наемники, а добровольцы.

Они больше не нужны своей стране, которую хотели бы изменить к лучшему или хотя бы жить в ней с достоинством. Им, патриотам, остается лишь одно — найти себе новую родину. То, что они вынуждены называть словом «Родина», теперь у них вызывает лишь отвращение.

Костяк легиона — это немцы и славяне, то есть две нации, которые не могут жить без своего дома, а потеряв его, становятся лучшими товарищами.

Легион — это последняя точка душевных поисков. Одни отправляются на Афон, другие — в легион. Служба в легионе — это не жажда военных приключений, когда кто-то другой несет ответственность за все, сотворенное тобой. И не поиск заработка. Это — вступление в братство. Обретение семьи. Это — та новая Родина, на которой никто не интересуется ни твоим происхождением, ни доходами.

Год службы промелькнул в стычках с непокорными племенами рифов под началом Абд Аль-Керима и изматывающих маршах в пустыне, когда выбившихся из сил оставляют умирать среди песков, лишь вынув затвор из его винтовки — чтоб ею не смогли воспользоваться повстанцы.

В одной из таких рутинных операций, из которых и складываются колониальные войны, отряд Пешкова приближался к пригорку возле оазиса. Едва он успел мысленно сказать: «Вот идеальное место для засады», — как полетели пули. Одна из первых досталась командиру — восставшие всегда сначала отстреливают офицеров.

На этот раз ранение в левую ногу. У Пешкова возник шанс стать еще и безногим, но на тот раз ему повезло больше, почти как лейтенанту Генри у Экзюпери, — ногу спасли. В госпитале Рабата его навещает маршал Илоте и вручает второй Военный крест с пальмовой ветвью.

Сент-Экзюпери нашел себя в своих полетах над Сахарой, а Пешков — среди песков той же пустыни. Еще в рабатском госпитале он начинает писать книгу «Иностранный легион». Андре Моруа выдаст большой кредит его работе — снабдит книгу своим лестным предисловием.

Об Иностранном легионе уже написаны более двух сотен книг, но эта — одна из лучших. Не зря же Зинка некогда «баловался пером». Она — о той мужицкой артели, основное ремесло которой — доблесть. По этой книге в Голливуде в 1930-е годы снимут фильм…

Между войнами

Голливудским продюсерам автора книги о легионе долго искать не пришлось: полковник Пешков теперь частый гость в Штатах. Скорее всего, он собирает информацию, интересующую французский Генштаб. Но все эти вояжи и амплуа рыцаря плаща и кинжала ему не по душе, он снова скучает, тоскует по пустыне и своим босякам и отчаянно флиртует. Однажды, обняв дочь автомагната, к тому же графиню мадам Комбетт, привычно шепнул на ушко: «Будьте моей, — но зачем-то добавил: —..женой». Должно быть, от долгого одиночества и скуки большого города.

Свадьба в 1933 году была долгой — в лучших буржуазных традициях месяцами выбирали платье и составляли списки гостей, а вот брак — скоротечным.

Потом возникла испанская аристократка. Ровно настолько, чтобы мог появиться на свет ребенок, а потом разойтись. Впрочем, их мальчик прожил всего десять дней: роду Свердловых было предначертано исчезнуть навек. Он любил эту искреннюю в своей взбалмошности испанку, но после смерти ребенка отношения стали окончательно «высокими» — они разошлись идейно. Легионер-космополит старался, но так и не смог принять ее веру в националистов и каудильо Франко… в той гражданской, на этот раз испанской войне он снова был на стороне слабых и побеждаемых.

В старости они встретятся вновь, и сеньора — холеная сухонькая старушка — признает его правоту…

Пешкову везло на войне, в любви и карьере удача слишком часто поворачивалась к нему спиной. Незадолго до европейского танкового турне австрийского троечника Гитлера Зиновий случайно встретился с де Голлем. Два офицера обедали в парижской «брасри», смеясь над тем, что оба они — все еще полковники, когда все вокруг уже давно — генералы. «Мой несносный характер — вот причина», — улыбнулся де Голль. Пешков мог бы сказать то же, вспомнив приемного отца — «слишком прям со всеми», и добавить уже от себя — «к тому же — чужой».

И про то, что снова оказался на ничейной земле. Русская эмиграция в Новом и Старом Свете отличается от прочих переселенцев тем, что живет своим прошлым, изо всех сил стараясь сохранить привычный образ жизни, от которого и уехала. Понятия «сегодня» будто и вовсе не существует. Вся прелесть такого существования в том, что никто даже не пытается что-то изменить.

Пешков тогда жил между двух огней: русская эмиграция не забывает о том, что именами его брата и приемного отца названы два города в ненавистной «совдепии», а бдительная французская контрразведка учитывает ее мнение, да и всякий легионер для французов никогда не сможет стать своим «солдатиком», пусть он и осыпан наградами Республики, как осыпают рождественскую елку конфетти…

Тогда же он в последний раз видится с дочерью. Лиза вышла замуж за советского дипломата и счастлива, она едет домой! Карьера и жизнь дипломата вскоре закончится на Лубянке, а она проведет всю жизнь в лагерях, поселившись после ссылки длиною в жизнь в Сочи, отдаленно напоминавшем ей детство на Капри.

Вторая война

В 1940 году полковник снова командует батальоном. Свою «странную войну» Пешков ведет в Марокко: по выслуге лет ему положено подать в отставку и получить пенсию от правительства Виши, но французы все еще сдерживают атаки немецкого «Африка-корпс». Исход битвы ясен — это тот же Крым, тот же Дюнкерк, пусть и в песках Северной Африки.

В этот момент старый друг де Голль обращается ко всем французам из Лондона и призывает всех патриотов своей страны не сдаваться, а продолжить борьбу: «Проиграно лишь сражение, но не война».

Все почти как во времена Тифлиса и Саломеи, только теперь уже сами французы собирают добровольческую армию, и патриоты станут пробираться не на Дон, а в Лондон. Разумеется, Пешков один из первых, хорошо замаскировавшись под «штафирку», покупает билет на пароход в Лондон. Его место не на сытой пенсии, а под знаменем «Свободной Франции».

Он не одинок в своем решении: никто из легионеров тогда не пошел за «законным правительством». Такие вот странные иностранцы…

Их белые кепи видны среди касок-кастрюлек британских «томми» под Тобруком и Эль-Аламейном. Бир-Хакейм — этим арабским словом теперь названа самая близкая к Эйфелевой башне станция метро. «Марокканское» знание пустыни не раз выручало Пешкова и его «босяков» в этой смертельной схватке с солдатами «лиса пустыни» — маршала Роммеля.

Де Голль выводит старого друга из боя — отзывает полковника Пешкова с африканского фронта и отправляет его специальным послом в Южную Африку: французам катастрофически не хватает оружия. Зиновий должен убедить нейтральных буров поделиться своими арсеналами. Миссия успешна, как всегда. В 1943 году Зиновий Алексеевич с четырьмя классами образования нижегородской гимназии заказывает генеральский мундир и примеряет новые погоны.

Теперь и он генерал, как и друг де Голль. Не потери на фронте, как в первую войну, а смертельно опасный выбор с «кем ты» определяет теперь скорость продвижения по службе.

Новоиспеченный «женераль» отправляется с новой миссией: приказано установить дружеские отношения с Чан Кайши. Для выполнения этого приказа пришлось выучить китайский язык — похоже, нижегородская гимназия давала хорошее базисное образование!

Его дипломатические способности уникальны: он не только устанавливает хорошие отношения с «западным» человеком Чан Кайши. Встреча с Мао Цзэдуном Зиновию запомнится на всю жизнь — он поражен тем, как непохож китайский вариант коммунизма на привычный российский, сколько в нем конфуцианской мудрости!..

Война еще не окончена, но новый передел мира наступит уже завтра: неутомимый Пешков быстро передвигается между Китаем, Камбоджей, Лаосом, Вьетнамом и Индией, но никогда не забывает о нуждах ветеранов-легионеров — теперь у них появился «свой» человек в Париже.

В Азии Пешков видит то, чего не понять ни из Лондона, ни из Парижа: левые идеи быстро меняют привычный мир. Он знает это еще с юности в Нижнем, на своей бывшей родине.

В марте 1946 года 62-летний генерал назначен главой французской миссии союзного командования на Дальнем Востоке. Как старательный школьник учит сольфеджио, он — японский. Но это на досуге. За работу в Стране восходящего солнца его наградили Большим крестом Почетного легиона, но отчеты о его успехах до сих пор пылятся в засекреченных архивах — срок вышел, но до них теперь никому нет дела. Мир снова меняется и гораздо быстрее, чем тогда.

Генеральская пенсия

В начале 1950 года прошение об отставке одинокого легионера было удовлетворено. Двухкомнатная парижская квартира на rue Loriston и полусотня наград разных государств — это все, что нажил этот русско-французский генерал. Можно добавить почетное членство в дюжине различных общественных организаций и ассоциаций и домработницу. Вожделенная старость французского буржуа.

Званые обеды для немногочисленных друзей по выходным. Служба в русской церкви по воскресеньям. Походы в русский ресторан «Новый», где, сидя за столиком, так приятно послушать рассказы о войнах и есть с кем поделиться своими воспоминаниями.

А вот по ночам трудно уснуть: вспоминается Лиза, о судьбе которой он ничего не знает. Да и юность, проведенная в России, теперь воспринимается совсем по-другому.

Старея, легионер Пешков все больше и больше становится русским генералом-эмигрантом — как те «белые» генералы, что все время злобно припоминали ему брата Якова и приемного отца лет двадцать тому назад…

Один из французских дипломатов, встречавшихся с Пешковых в те годы, написал так: «Кризисы, которые тогда переживала Франция, задевали за живое великодушного и чувствительного человека, каким был Зиновий Пешков… Не называя Россию, он в разговорах мало-помалу начинал говорить о ней, о русской литературе, о Чехове, об отце и о прочих, прочих, прочих. Он искал и вновь находил в различных современных формах вечную Россию. Он верил в русского человека, в его жизненную силу, в его добродетель». И в это тоскливое время обеспеченной старости в жизнь Пешкова врывается свежий ветер — имя ему чудесная провансалька Эдмонда Шарль-Ру. Ему — под семьдесят, а ей всего слегка за тридцать. Даже если и годится в дочери, то как «поздний ребенок»…

Их разделяют десятилетия, но объединяют пережитая война и Иностранный легион. Медсестра Эдмонда прошла с легионерами всю войну. У нее меньше наград, чем у Зиновия, зато они так хорошо понимают друг друга. Пешков обретает в ней то, чего так не нашел в других женщинах за всю свою долгую жизнь: собеседника, друга и собутыльника.

Эдмонда работает корреспондентом «Elle» и пишет роман. Ее первая книга — о судьбе сицилийских эмигрантов в Америке. «Прощай, Палермо» получает Гонкуровскую премию и переводится на 27 языков. Сегодня об этом романе мало кто вспомнит, зато ее книгу о Коко Шанель охотно раскупают от Москвы до Владивостока и по сей день…

Вскоре Эдмонда становится многолетним и бессменным главным редактором «Vogue»: в Зиновии был «charme», а Эдмонда создавала «chick».

Так шарм объединился с шиком…

Однажды в штаб-квартире экзистенциалистов в «Cafe de Flore» на бульваре Сен-Жермен, теперь одном из самых «попсовых» заведений города, Эдмонда представляет «своего генерала» своим знакомым — Сартру и всем тем, кто ведет с ним поиски нового духовного пути Франции. Старому легионеру прибавляется размышлений в его «яхтенном» кресле, выставленном в солнечный день на балкон: новомодные философские идеи о персональной ответственности за происходящее так далеки от его привычного русского «авось» и работы в мужицкой артели под названием «Легион».

А тем временем Франция теряет колонии, Франция теряет свое величие — «La grandeur». Любимое словечко стареющего друга де Голля. Сначала Индокитай, затем Алжир… Катастрофа не у ворот, а уже на пороге. Как и прежде, Зиновий Алексеевич — патриот того места, куда его определила судьба.

В этот момент кто-то «наверху» вдруг вспоминает о старом солдате: всегда найдутся деликатные миссии, которые разумные правители поручают только «старой гвардии». Восьмидесятилетнего Зиновия Алексеевича просят отправиться на другой край света и убедить его старого приятеля Чан Кайши, а заодно и великого Мао в том, что Франция для них обоих — лучший друг. Пешкову удалось это сделать: пусть и ненадолго, но о Франции снова заговорили как о великой державе, творящей судьбы мира.

Эта была последняя миссия старого легионера — 27 ноября 1966 года Пешкова не стало. Все газеты вышли с некрологом под заголовком «Ушел Солдат». Его написали Луи Арагон и Эльза Триоле. В православной церкви на улице Дарю, чьим прихожанином был Зиновий Алексеевич, его старый друг священник Николай Оболенский отслужил заупокойную панихиду. Были высокие французские и иностранные чины. Из советских, разумеется, никого. Почетный караул из легионеров. Ордена на подушечках. Застывшая в горе Эдмонда — ушел не только солдат, но и самый ей близкий друг.

Кем же был этот человек, которого сын Лаврентия Берии, Серго, в воспоминаниях даже умудрился приписать к ведомству своего отца? Солдатом? Авантюристом? Шпионом? Солдатом, который относился к тому редкому племени мальчишек, которые сначала долго не взрослеют, а затем категорически отказываются стареть. Редкая порода людей, для которых жизненный опыт не оборачивается цинизмом. Они живут так, будто бы у них много жизней. И пишут роман своей жизни, главный герой которого — они сами. И они же его единственные настоящие читатели.

«Третье хождение» в легион в прошедшее столетие началось после переворота 1993 года и начала буржуазной реставрации в России. Тогда командование легиона было вынуждено отказывать многим кандидатам из-за их национальности — слишком много желающих послужить Франции неожиданно объявилось на просторах бывшего СССР. Сейчас их гораздо меньше, но эта «народная тропа», протоптанная русской молодежью от России до Прованса, зарастет бурьяном, похоже, еще не скоро.

Новые русские легионеры

Для тех, кто задумывается о службе во Французском Иностранном легионе, будет интересным высказывание легионера Второго парашютного полка Андрея Дегтярева: «В нашей армии я очень хорошо научился мыть полы и посуду в столовой, что очень пригодилось и в легионе. Пусть это учтут те офицеры, которые желают попасть в легион, но совершенно не представляют, что их там ждет». Из легиона Андрей дезертировал.

Мои обанцы

Однажды за полночь, по собственной инициативе, за свои, а не казенные деньги, я оказался в разрисованном граффити вагоне электрички Марсель — Тулон среди личностей афрофранцузского происхождения сомнительного вида. Моя остановка — первая. Городок Обань. «Отчий дом» Иностранного легиона. Пустой перрон и тишина звездной провансальской ночи. Я вышел один — все «личности» отправились дальше. Стало ясно, что мои попутчики отнюдь не будущие легионеры.

«Обань, как и все прочие провансальские городки, производит крайне приятное впечатление» — так начал бы свое описание русский путешественник позапрошлого века. Возможно, он бы добавил, что нравы горожан чем-то напоминают ему наш южнорусский город, например Таганрог. И не ошибся бы.

В современной Франции русский человек больше не чувствует себя как дома, как это было до Октябрьской революции. Только в Провансе он ощущает себя увереннее. Может, оттого что у местных жителей всегда находится время «поговорить».

Кому-то Обань покажется скучным. Центральная площадь с кинотеатром. Три кафе, под их зонтиками никогда не бывает пусто, а когда наступает вечер, то свободного столика и вовсе не найти — дома никто не сидит. Извилистые улочки старого города, словно ручейки, сбегают от церкви XVII века на холме.

Местные темноглазые девчонки скучают: ходят парами, как в нашем провинциальном городке, обстреливают взглядами прохожих с балконов или висят на поручне водительского кресла «сорокового» автобуса из Марселя и «кадрят» шофера… Скучно им.

Легионеров на улицах не видно: за развлечениями и ночными приключениями они ездят в Марсель. Да и какие отношения могут быть у порядочной девушки с легионером? Об этом еще в прошлом веке все рассказала Эдит Пиаф в песне «Мой легионер».

Автобус подкатывает точно по расписанию. Где находится легион, в Обане знает каждый. Есть даже такая остановка.

 — Один билет до Легиона, сильвупле. Сколько с меня, месье?

 — Нисколько. Бесплатно!

Думаю, разыгрывает. На всякий случай осведомляюсь:

 — У вас что, власть в городе захватили социалисты?

 — Хуже. Коммунисты! От того и проезд теперь бесплатный! — хохочет в ответ водитель араб.

Позже замечаю, что повсюду в городке мэрией развешаны флаги-плакаты «Равенство. Братство. Бесплатность».

В Обане расквартирован Первый полк. Самый старый в истории легиона, но сегодня это не боевой полк, а административный: штаб, Музей Иностранного легиона со всеми реликвиями и знаменами полков, оркестр, редакция журнала «Белое кепи» и архивы.

В сравнении с долгой историей легиона, его «Отчий дом» находится в Обане совсем недавно, с 1962 года. Раньше «Отчий дом» был в Алжире, в Сиди-Бель-Аббесе, недалеко от Орана. Свой первый военный городок на месте арабского селения легионеры построили еще в 1831 году, когда началось завоевание Алжира. Многое в Алжире было построено легионерами-саперами: дома, церкви, дороги и мосты. Для них эта страна стала родным домом. Поэтому не случайно, что легионеры приняли такое активное участие в мятеже против центральной власти, когда де Голль решил оставить Алжир.

В октябре 1962-го легион ушел из Алжира навсегда. Все, что было в Африке, в том числе памятник погибшим, украшавшим плац в Сиди-Бель-Аббесе, перевезли в Обань.

Расположение Первого полка чем-то напоминает мне санаторий на юге: белые двухэтажные здания на фоне гор, так похожие на крымские. Кипарисы. Стрекот цикад и горы. Вот только вместо деловитых женщин с руками в кармашках белых халатов — поджарые парни со всего мира в своих белых кепи. При встрече они каждый раз с шиком отдают друг другу честь. Если нет кепи на голове — тогда просто хлопают ладонью по правой ляжке, здесь тоже руку «к пустой голове» не прикладывают.

Этим наблюдением не могу не поделиться со своими спутниками. «Ага, а вот за «санаторий» — отдельное спасибо!» — парирует майор Морелль. Мы идем с моими «комманданами» обедать в офицерское собрание. Это становится уже традицией: пиво перед обедом, потом обед из трех блюд, которые подает тактичный официант-легионер. Я не поспеваю за офицерами: как все военные, они едят быстро, а я вот свою армейскую привычку «принимать пищу» за десять минут с годами утратил… Офицеры вытирают кусочком хлеба тарелку — подбирают остатки соуса. Что для нас — моветон, для французов норма: это уважение к повару. Соус — главное во французской кухне!

А потом выходим на улицу — выпить кофе с сигареткой и закончить наши застольные разговоры.

Когда поют солдаты

Прибываю на КПП ровно в 9 00. На скамеечке — очередная «сладкая парочка» — двое новых кандидатов. Один — негр, другой — белый.

Майор Дагийон рапортует, что сегодня, по плану, встречаемся с русскими музыкантами. Обед — по расписанию.

Оркестр легиона один из старейших во французской армии: первый возник одновременно с созданием Иностранного легиона. Это один из лучших музыкальных коллективов в мире. Раньше оркестр был в каждом полку, сегодня — только в Первом полку.

Легион уже дважды побывал в России — в Крымскую и Гражданскую войны. Оба раза крайне неудачно. Чего нельзя сказать о выступлениях легионного оркестра в Санкт-Петербурге и Москве в последние годы. Двухэтажная казарма с балконами. На входом — кованый скрипичный ключ. Дневальный, явно «наш», вызывает дежурного офицера. Тот начинает «сгонять» на встречу со мной всех моих «компатриотов». Для французского командования «русские» в легионе — это все те, кто происходит из бывшего СССР. Кроме стран Балтии, разумеется. Это теперь тоже европейцы.

Сидим в большой комнате за огромным столом под зеленым сукном. В витринке — коллекция фуражек музыкантов со всего мира. Наконец все в сборе. Обстановка напоминает встречу западного журналиста в брежневскую эпоху с «простыми советскими солдатами» в Таманской дивизии. В данном случае роли «особистов» играют старший офицер-музыкант и «мой» Дагийон. Говорим по-французски — не только из вежливости к офицерам, но и согласно уставу. В личном общении легионеры мешают все известные им языки.

Солдаты с территории бывшего СССР служат под своими именами. Общаются между собой по-русски.

Особенно на пляже и во время пикников. Обычно только «прибалты» поначалу не хотят разговаривать на языке «оккупантов», но потом меняются: как говорят в легионе: «не легион меняет человека, а человек меняется в легионе». С бывшим соцлагерем общаются сначала по уставу — по-французски, а потом тоже переходят на русский… Только вот молодежь его уже совсем не знает: вытравили русский из обихода младоевропейские политики.

Все это я узнаю позже, а пока в воздухе висит легкое напряжение… Чувствую, что соотечественники не особенно жалуют «акул пера» с бывшей родины. Приходится представляться и долго про себя, любимого, рассказывать. Монолог прерываю короткими вопросами и нахожу своих «зем» — москвичей. Сержант-шеф, по-нашему старший сержант, Юрий Васильев из Москвы. Ему — 35. В легионе служит уже третий срок В Российской армии такой сержант-шеф как минимум старший лейтенант… Джазист Андрей Громов прибыл недавно и пока пребывает в почетном звании легионера, то есть рядового. Он тоже из столицы. Андрей Прутков служил в Кремлевском оркестре. А вот капрал Андрей Коняхин — из Белгорода. Все прошли школу Российской армии, так что им есть с чем сравнивать свою новую службу.

В отличие от российских военных оркестров музыканты в легионе остаются солдатами. И не только тогда, когда фронт прорван и штаб окружен, а музыкантам приказано отложить трубы и взять винтовки… В первую очередь музыканты — это легионеры, а потом уж служители муз. Их, как и всех, посылают в командировки: Джибути, Афганистан, Косово… Раз в полгода — месяц полевых учений.

Говорим не о войне, а о Москве, о концертах военных оркестров на улицах осенью… Рассказываем, кто где когда служил. Тут все вдруг меняется: вспоминаем службу, смеемся и подкалываем друг друга… Солирует, как самый «бывалый», сержант-шеф Васильев. Вдруг Юрий спрашивает «в лоб»: для кого пишу? Я ему в ответ старую шутку: «На кого работаете, Гадюкин?» — «Нет, серьезно… А то знаете, как почитаешь про нас в российской прессе, так уши вянут…»

В легионе много поют. Музыканты рассказывают мне, что в первые месяцы службы — это часть подготовки: с песней легче изучать иностранный язык. А потом поют уже для себя. И не только профессионалы-музыканты: простые легионеры в хорошем настроении мурлычат себе под нос одну из полюбившихся песен…

А когда приходится тяжело, то поют все вместе. У каждого полка обязательно есть своя песня, и у многих подразделений в полку тоже. Музыкальный строй песен легионеров такой, что их всегда можно исполнять на марше или во время короткого отдыха после тяжелого дня.

В легионе служат разные сроки. Некоторые застревают и на двадцать пять лет. Это в основном французы. И «афрофранцузы». Среди «наших» таких ветеранов пока нет: слишком еще мало времени прошло с того момента, когда не стало СССР.

«Натурализовавшись», то есть получив вожделенный французский паспорт и став «гражданином Европы», «эсэнговские» легионеры начинают подумывать о том, чтобы как-то обустроиться на гражданской почве. Но не в России, а здесь, во Франции.

Кое-кто так и делает, но большинство россиян и «эсэнговцев», поломав голову над своими гражданскими перспективами, контракт продлевают. А потом опять продлевают. И еще раз. Как в «шансон рюс» Шарля Азнавура «эх рас, есчо рас»…

Почему продлевают контракты или переходят из Российской армии во французскую? Юрий ухмыляется: «Зачем вы спрашиваете? Вы же сами ответ знаете!» Ну, знаю — здесь в солдатской столовой на десерт подают на выбор: пирожные или мороженое.

Все мои собеседники, за исключением джазиста-первосрочника, уже успели стать французами. По паспорту. Да и только: носителем картезианской философии XVIII века можно стать только по рождению, да и то не в первом поколении. В этой комнате всем это понятно.

Домой никто не спешит. Там их никто, кроме мамы с папой, не ждет. Да и родина-мать отнеслась к этим русским парням, как мачеха: приватизация прошла стороной, пока они служили. А на элитные учебные заведения у них нет денег: все они из небогатых семей, «выживающих» на фоне новорусского «luxury». У многих родители уже пенсионного возраста, а значит, должны жить за счет детей.

По российскому законодательству служба в иностранной армии приравнивается к наемничеству и строго преследуется по закону. Этот, еще советский, закон никто не отменял. Спрашиваю своих собеседников, знают ли они об этом. Знают. Но никто его ни разу не применял. Пока все тихо: домой пускают. В российском консульстве в Марселе взамен просроченных выдают новые паспорта. «Головорезами-наемниками» не называют… Наоборот, рассматривают как часть русской диаспоры на юге Франции. Российские паспорта они предъявляют на въезде-выезде в Россию. Вернувшись во Францию в «Шарль де Голль», достают уже свой французский паспорт… Так и живут на два дома, на две страны, на два мировоззрения.

В случае военного столкновения с НАТО поездка на родину в командировку нашим легионерам не светит — в правилах легиона записано, что в случае военного конфликта на родине легионера воевать его туда никогда не отправят. И не потому, что бойцу не доверяет военная контрразведка, мол, установит неформальный контакт с противником на почве ностальгии или просто сбежит домой. В легионе считают, что такая «передислокация» может оскорбить национальные чувства солдата. Во всяком случае, такова официальная версия. Так что домой — только в отпуск. С подарками, проведать родителей и погулять со старыми друзьями на честно заработанные «еврики».

Умирать в бою нужно только за Россию. Русскому человеку непонятно, как можно умереть за чужую страну, да к тому же всего лишь за среднемосковскую «офисную» зарплату. Или тем более за какие-то неясные идеалы французской революции двухсотлетней давности.

Зато французы очень уважают легионеров за то, что они умирают вместо их сыновей. И им невдомек, что в действительности, сражаясь за интересы Франции, легионеры умирают за своих товарищей, за свою семью, за дом на чужбине — за свой Легион. И ни за кого больше.

На следующий день на КПП встречаю музыканта Андрея Коняхина, но в гражданской одежде не узнаю его. Он с «молодым» — ребята едут на денек в Марсель. «Поваляться на пляже и прошвырнуться по магазинам…»

С легионерской зарплатой особенно не разгуляешься: 1200 евро в месяц. Правда, на всем готовом, но ребята отсылают деньги домой, в Россию и на Украину: помогают родителям-пенсионерам и младшим братьям-сестрам. На себя, любимых, остается немного. Такие вот гастарбайтеры в погонах.

Разумеется, французы и легионеры из восьмерки «цивилизованного сообщества» домой ничего не отсылают. Не в привычках легионеров копить деньги: сегодня есть, а завтра нет. Копить и посылки домой — это удел слаборазвитых. Африканцев, арабов и прочих славян.

Легионеры служат везде, где кусаются злые мухи, а у французов есть свой «интерес». На высокооплачиваемые командировки в «горячие точки» в Африке и прочие неблагополучные места на планете выстраивается очередь. Там платят в два-три раза больше. Но командировки эти — не поездки «слуг народа» на переговоры в пятизвездочный отель. Там, где они работают, — стреляют или в любой момент могут начать стрелять. Только этой опасностью здесь никто не бравирует: такая работа. Получше других, пожалуй.

Отслужив год, наши легионеры приглашают к себе в гости близких. Примерно так же, как наши матери добираются в воинскую часть проведать сына, родители едут к своему легионеру во Францию. Для французов всё стандартно и без лишней лирики — «встреча семьи». Откуда им знать, что за этим стоит? Да и зачем обременять себя лишними культурологическими деталями? Мы вам позволяем у нас жить и за нас умирать, а всё остальное нас не касается… В отличие от русской армии во французской нет такого святого понятия, как «мать солдата», когда даже самый большой самодур-«полкан» разрешает мальчишке повидаться с мамой в ближайшем лесочке и покушать домашних пирожков… или пустит посидеть возле койки в солдатском госпитале и подержать сыночка за руку — ведь он у нее один такой, мужчина… Растила в одиночку.

Мамы и папы приезжают к легионерам не в Обань, и даже не в Марсель — а в Париж. А вот русский миф о Париже будет посильнее французского мифа о легионе. И тогда, во время короткой встречи с прошлой жизнью русских легионеров, оба мифа сливаются в один.

Десантник с кистью

В газетных киосках во Франции еженедельно появляются десятка полтора «маленьких энциклопедий» — небольших тематических журналов, а к ним прилагаются оловянный солдатик, модель автомобиля, самолета и т. д. Эти серии французы собирают годами. Нет, не подростки — взрослые. Есть такая серия и про Иностранный легион: история костюма, сражений, вооружения, судьбы людей, старинные фотографии… и в каждом выпуске — бравый оловянный солдатик За 180 лет легионеры не раз поменяли фасон своих мундиров и кепи…

Издательство «Hachette» выпустило уже сотню номеров совместно с Музеем Иностранного легиона. Я поинтересовался: кто же художник? Оказалось, русский. Евгений Пономарев.

…С того дня прошел год. Дневальный по магазину при Музее Иностранного легиона Владимир Козодий с Украины спрашивает меня: «Вы нашего художника Пономарева знаете?» Отвечаю, что работы его знаю, а вот его самого — пока нет. Козодий задумывается на секунду и продолжает:

 — Да, Женька наш — пример тому, как легион дает человеку второй шанс в жизни…

 — Это как?

 — Ну, дали ему возможность не только с парашютом сигать, но и рисовать: вот и вышел из него художник… Очень мне его работы нравятся. Особенно про Камрон: ну, ферма эта в Мексике, когда 60 легионеров в окружении двух тысяч мексиканцев отказались сдаться и все до единого полегли… Нас иногда наемниками называют, так наемники сразу сдаются, если угроза жизни серьезная. А мы — нет. Мы — легионеры! Лучше смерть, чем бесчестье!

Евгения я представлял человеком невысокого роста, сухощавым, с тонкими пальцами. Нервозным. Если и годен к службе вообще, то только к нестроевой. Немного угодлив, как все в армии, кого «притеплило» начальство. Всегда готов написать портреты членов семей «отцов-командиров» или художественно оформить квартиру, чтобы домой на «дембель» отпустили поскорее: сразу после приказа. Такими мне запомнились художники в нашей армии.

Из-за стола навстречу мне поднялся голубоглазый здоровяк под два метра и весом в сто кило с остриженными под «бокс» пшеничными волосами. Настоящая «десантура»! Не хватает только «тельника» и голубого берета ВДВ, словно гвоздем прибитого к затылку. Но на этом парубке — камуфляж французский. И белое кепи на столе…

«Десант» широко улыбнулся: «Здравствуйте! Солдатское радио уже передало, что приехал корреспондент из Москвы…»

Евгению — 30. Десять из них он служит в легионе. А до этого отслужил свои два года в десантном полку в Кубинке, вернулся к родителям в Минводы. Он умел стрелять, прыгать с парашютом и рисовать. Все три вещи не пригодились. Кто-то из товарищей пошел в ОМОН, другие — в охранники. Евгений пошел на стройку. Пахал много, получал мало. Тупик какой-то. И вдруг вспомнил, что пока у него был «дембельский аккорд» — рисовал десять стенгазет своему замполиту. Полк участвовал в совместных учениях с французами. Пацаны притащили в Кубинку брошюрку про Иностранный легион. Подумал, занял денег и купил тур на юг Франции. Туристические планы сына отцу не понравились: «Ты куда это собрался? У них что, своих французов не хватает? Сдался ты им…» С отцом Евгений дружит. Любит его. Советуется. Слушает. А тут, может быть, первый раз в жизни, не послушал: настоял на своем. Уехал. Сказал только, что если все будет хорошо, то есть возьмут в легионеры, позвонит месяцев через пять… Позвонил через несколько дней: ему не отказали, а просто попросили приехать через несколько месяцев — сейчас перебор «славян». Вернулся. Снова пошел на стройку. Заработал и раздал долги. Опять одолжил денег и уехал. И пропал.


Позвонил только через четыре месяца. Взяли! Служит на Корсике. Во Втором парашютном.

«У нас в РЕПе (REP, Regiment Etranger de Parashutistes — Парашютно-десантный полк Иностранного легиона. — В. Ж) было 70 процентов русскоговорящих. Русские, украинцы и все остальные «эсэнговцы». Болгары, чехи, поляки. Легче там французу было учить русский, чем нам — французский. Оттого и говорим плохо по-французски…» — вспоминает Евгений свой первый срок службы.

Потом был в командировках в Гвиане, Габоне, Новой Каледонии и Косове. Везде по четыре месяца. «В Косове патрулировали. Все НАТО ничего не делали, а мы там в бронежилетах ходили — народ пугали. Но сербы действительно к нам, русским, хорошо относятся, про остальных не знаю… Мне везде интересно. В Новой Каледонии здорово было: на выходные можно поплавать с аквалангом, туристов много из Австралии и Японии. Габон — полная задница! Там никакая не боевая операция была, так, просто «презанс»: присутствие французских войск. Чтобы видели, что «мы тут есть»».

К доске рабочего стола прикреплен эскиз Репина — любимый Женин художник. Он восторгается его техникой письма. В столе книжки по живописи. Среди них — ни одной французской. Только русская школа. Странно… Он поясняет: «Музыканты, художники — в России школа сильнее. А реалистическая — особенно Это все здесь признают. Я-то сам больше по реализму. Когда маленькая картинка и целый список разъяснений, что хотел сказать художник, это смешно! Может, конечно, в Сальвадоре Дали и есть что-то, но мне по душе больше реализм… Я, конечно, по рабоче-крестьянски рассуждаю, как мой батя-полиграфист. Он сурово шашкой рубит… Это он меня в школу рисования в детстве отвел, когда увидел, что я все время рисую. Критиковал меня. Судил строго. Да я и теперь ему работы посылаю: на критику».

Любимые художники — Репин, Айвазовский, Верещагин, Шишкин. Для себя рисует только в свободное от службы время, которого мало. На военные темы. «Битву у Камрона», которая так понравилась легионерам, Евгений рисовал, когда сломал руку: неудачно приземлился с парашютом. Картину любят, ее часто перепечатывают в военных журналах. Сам он к своей работе относится иронично: «Так мужественно они там у меня воюют, это все моя интерпретация. Теперь-то я знаю, что и форма не соответствует, да и всё, наверное, было иначе…»

Евгений подходит к мольберту и отбрасывает бумагу: полевой в Индокитае. Старая «Дакота» идет на посадку. Тревожная какая-то картина… может, от того, что конец французского «презанса» в Азии близок. Нарисовал совсем недавно.

Пономарев признается: «Хотелось бы сделать выставку, но для этого нужно 10–15 таких картин. Мне нравится делать серьезные вещи, а пока больше оформительская работа: с фотографии, коллаж. Карандаш, масло, гуашь, пастель… чем прикажут, тем и сделаю. В армии всё жестче. В любой — круглое таскаем, квадратное катаем. Если на гражданке еще можно дискутировать, дескать, «не успеваем», то здесь дали приказ. Когда и как ты будешь его выполнять, никого не волнует. Я ж не буду спрашивать: «Мон коммандан! А у вас художественное образование есть? Ах, нет! А тогда чего же вы тут рулите?» Иногда работать приходится на выходные, но я знаю, что это нужно и потом я всегда получу свободные дни, когда мне понадобится».

От живописи переходим к оружию. Евгений честно признается, что французская винтовка FAMAS ему не нравится: «Я больше классике привержен, реализму. Во всем, в том числе и в оружии. Мне «калашников» нравится — вот классическая форма! Эстетика нравится — восприятие-то художественное. Его сейчас тоже модернизируют, можно разных прибамбасов накрутить: лампочек разных, оптику, прицел ночной… «Фамас» на сошки поставь — точно стреляет… особенно в тире. Но условия-то войны меняются. Допустим, в Чечне «фамас» бы скоро вообще стрелять бы перестал, там такие условия были. Грязь, сырость, все ржавое… а «калаш» работает. Им, французам, не нужны такие условия… им точность нужна. Уж больно этот «фамас» для меня нежный, что ли. Упал и сломался. Квадратный, как чемодан. Не прикладистый. Пластмассовый весь какой-то… Как сказал Калашников: «Наш солдат академий не заканчивал»?

С удобным оружием, то есть с которым вам нравится, с ним работать приятно. Как рукопашный бой-то с «фамасом» вести? У них есть какие-то приемы для этого, но выглядит все это нелепо, смешно. За что его держать-то, когда дело до драки дойдет?»

Спрашиваю: хорошо ли быть французом? В ответ выслушиваю: «Можешь вояжировать. Такого геморроя избегаешь! Все в очереди стоят, а ты раз — и прошел… Где виза, спрашивают. А ты второй паспорт показал и вперед. Зачем какому-нибудь иностранцу другой паспорт? Он и так по всей Европе, размером с нашу Тверскую область, циркулирует… Классно! Супер! Свобода передвижения! Но если поездка за границу, нужно получить разрешение от начальства. Они рассмотрят. Если опоздаешь или узнают, что был за границей неофициально, то наказание может быть суровым… И причем не только если ты уехал в Россию. Посадят на «толь», то есть загремишь на «губу»».

Служба у десантников здесь совсем другая: всем заранее известно, когда будет война. Такого здесь не бывает, чтобы кто-нибудь врывался ночью в казарму и орал: «Рота, подъем! Строиться на плацу! Боевой вылет!» Только на учениях, да и то больше для молодежи устраивают такое, «чтоб служба медом не казалась».

О боевой готовности «номер один» подразделение предупреждают за три дня, максим — за сутки. Есть время собраться и ничего не забыть. Известно, в какой точке мира предстоит работа, а значит, что брать с собой: плавки или теплую шапку.

«Демонстрация удали» и прочая «показуха», которой так привержены российские спецподразделения, у французов не в чести. Во-первых, вряд ли это пригодится в современной войне. А во-вторых, у всех — «асюранс», то есть страховка и никому неохота оплачивать лишний раз лечение травм на тренировках. Лучше заняться плаванием, велосипедом, бегом, ходить в тренажерный зал. Но если кто хочет заняться «боевыми искусствами», то есть секция. Свое умение «каратеки» демонстрируют на праздниках. «Драка всякая, кульбиты… народу нравится, да и начальство довольно», — завершает свой рассказ Евгений. Но сам считает, что солдату нужно знать приемы рукопашного боя, только вот лбом кирпичи ломать, как наши «краповые береты», все-таки не стоит.

По мнению русского легионера, современному солдату нужна отличная физическая подготовка и выносливость. И мозги. Тесты на интеллект, которые проходят все рекруты при отборе, не всегда помогают. «Разные сюда служить приходят — на пляже увидишь, если в калабаху дашь, то даже и не узнаешь, что солдат! Иногда такие бараны попадаются. Вся восточная Европа физически лучше смотрится на фоне всей этой западной ерунды… Тут один итальянец пришел, его взяли. И сразу, как принято, мобильный отобрали. Так он сразу вопить начал: «А как я маме позвоню?» Диву даешься. Ты же в армию пришел, мужик, к тому же добровольно. Вот курс подготовки — «инструксьон» пройдешь и через четыре месяца позвонишь… Раньше, говорят, вообще сурово было — до пяти лет контакты с внешним миром ограничивали. Такой случайно мимо проходил, зашел в армию: деньги кончились, вот и заскочил подзаработать. Человек пришел и видно сразу — готов он к армии или нет. Скоро на гражданку запросится, а кого-то из-за него не взяли. А он, как говорится, койко-место занимает…»

Художник не пьет. Не курит. «Так, в школе баловался… А в лесу на учениях посмотришь, как братья по оружию маются, когда сигареты кончились… чинарики докуривают. Зачем это надо? Зависимость такая…»

Вместо этого ходит в спортзал, рисует, читает. Записался в гражданский тир: захотелось пострелять из «ковбойского» кольта с дымным порохом. Показывает мне видеозапись на мобильнике: художник лихо выхватывает из кобуры «кольт» и садит в дыму с бедра по мишени… Просто вестерн.

Малярия и сифилис преследовали легионеров по всем континентам. Тоска — «кафар» издавна изводила русских и африканцев в легионе. А новые русские легионеры мучаются из-за этого? В ответ Евгений хохочет: «Сифилисом не болел, малярию в Гвиане и в Африке не подцепил, да и тоски не бывает».

Отдыхать едет домой — в Тверь. Там учился в полиграфическом, там остались все друзья и родственники. «Родители мои тоже родом из Твери, по распределению уехали в Минводы. Далеко лететь и цена такая же, как из Парижа до Москвы. На фиг это надо? Ползарплаты уходит на перелеты. Но раз в год обязательно к родителям выбираюсь, несмотря на траты».

В легионе отношения со всеми хорошие, но не близкие. И так у всех «славян». Друзей среди французов у него нет. Что мешает? Характер французов и стереотип отношения к русским: «У них свои интересы, у нас — свои. Работать вместе можем, а чтоб дружить по-настоящему… Слишком уж мы разные».

Евгений не лукавит, скорее скромничает. Чувствую, что он один из тех русских парней, кто будет сражаться насмерть, как в Камероне: отстреливаться до последнего патрона от лезущих «духов» или «чехов», или еще кого-нибудь, кто в то время будет угрожать Франции. А потом подорвется с ними на последней гранате. Или полезет, матерясь, под перекрестный огонь: вытаскивать раненого «зему» любого цвета кожи. У таких, как он, не принято цитировать «кодекс легионера». Его кодекс заложен «батей» в российском детстве, но только в легионе с этими правилами можно легко жить. Не случайно же, что после своей армии Евгений поступил служить во французскую. И все же мне немного жаль, что все они, мои «обанцы», теперь — там.


Глава одиннадцатая
МИФ О ЛЕГИОНЕ

Se nоn 'e vero, 'e ben trovator[3]

Итальянская пословица

Нет в мире больших циников, чем вчерашние романтики. Преданные, разуверившиеся, побежденные, но не сломленные, они уходили во Французский Иностранный легион. Поэты, стихи которых оценят спустя более полувека — как случилось с Николаем Туроверовым, Артюром Николе или де Бонелли. Художники, память о которых стерлась в их поколении, будут востребованы потомками — как оценили Зверева или Задкина. Скромные рисовальщики, сумевшие создать очень проникновенный образ легионера, — как Андреас Розенберг… Все они были легионерами, и каждый вложил частичку своей души и таланта в создание одной из самых призрачных иллюзий — мифа об Иностранном легионе.

Они были людьми иной эпохи и иных моральных принципов, слишком высоких, чтобы оставаться в шумных городах, а не среди песков Сахары. Многие успели устать от своей жизни на этой странной Планете Людей. У них не было возможности парить над ней, как это делал Сент-Экзюпери, и думать в ночном полете… Однажды они отправятся в свой полет по маршруту Марсель — Сиди-Бель-Аббес и далее везде, куда пошлют. Именно это время, овеянное мироощущением ремарковских «трех товарищей» и хемингуэевского «звонящего по тебе колокола», и родило однажды то, что уже многие годы принято называть «мифом о легионе», который продолжает существовать в нашем сильно изменившемся времени. Тот короткий период и дал все многообразие «легионерских» сюжетов, отраженных в песнях, кино, поэзии, прозе и живописи.

Между двумя войнами XX века легион стал прибежищем интеллектуалов. В него вступали сложившиеся поэты, художники, писатели, а творческие люди, получившие «второй шанс», становились таковыми там. Таких легионеров не счесть. Их имена мало что скажут русскому читателю, зато известны во Франции или там, откуда они были родом.

Все они искали спасения в легионе, как в монастыре. «Не важно, что мы все такие разные, главное, что мы собрались все вместе и в одном месте» — вот мотив ухода из мира людей, которые мучаются в привычной жизни и не находят себе применения.

Служба в Иностранном легионе — не круиз вокруг света, а долгое и порою мучительное путешествие в своем внутреннем мире, что позволительно лишь тогда, когда чувствуешь защищенность от любых невзгод, поджидающих за стенами этой обители. Служить в легионе — значит, скрыться от враждебного мира, губящего тонкие души, и больше не отвечать на его вызовы. Не отчаяние, а поиск выхода становится для многих мотивом вступления в легион.

Душевные метания, кружение в поисках ответов на вопросы о человеческой сути — легион многих спрятал от самих себя.

Если не настигала пуля, как начертано судьбой, то после службы из легиона выходил человек, исполненный самоуважения и достоинства. Он смог! Он преодолел себя! И спас себя дисциплиной и чувствами братской любви.

Миф о легионе складывался десятилетиями. К концу двадцатых годов прошлого века он неожиданно вырвался из устного творчества и нескольких книжек, изданных малыми тиражами, и завоевал умы и сердца миллионов читателей, зрителей, слушателей.

На протяжении всей долгой истории легиона для французов он оставался «великим неизвестным», ведь был расквартирован так далеко от Франции, что его вроде как и не было вовсе. Жители метрополии ничего о нем толком не знали, а жители колоний видели легионеров лишь на парадах да в кабаках. Их почти не интересовало, что за люди эти иностранцы и что происходит за высокими стенами казарм.

Своих легионеров в большом количестве французы впервые увидели вблизи лишь в 1962 году, когда войска стали выводить из Алжира. Узнав о том, что Иностранный легион будет расквартирован в Обане, жители этого маленького городка не на шутку всполошились: спокойной жизни пришел конец! Скоро город наводнят «головорезы» в белых кепи. К тому же муниципалитетом годами руководили коммунисты, а они легионеров не жаловали, видя в них лишь душителей национально-освободительных движений против колонизаторов-французов. Страхи обывателей вскоре рассеялись — легионеры оказались приятными в обхождении и воспитанными молодыми людьми, а муниципалитет подружился с командованием.

Первые заметки о легионерах появились уже в самом начале XX века, но большого успеха не имели. Миф о белых кепи начал бурно обрастать подробностями в начале 1930-х годов — в самое романтическое для легиона время. А началось все с того, что Жан де Вайер, военнопленный, оказался в одном лагере с майором легиона де Корта. Из их бесед родился первый французский роман «Люди без имени», который вышел в 1933 году. В книге — история легионеров, воюющих на юге Марокко. В центре повествования — властный, но великодушный командир, к тому же знатных кровей… Публика встретила книгу с интересом, так в литературу вошел новый герой — легионер. Он понравился. Впервые на киноэкране легионер появился в 1936 году: Кристиан Жак с любимцем публики Фернанделем снял картину «Один из легиона». Год спустя экранизируют роман «Люди без имени», а в 1939 году по роману Персиваля Врена «Бо Жест», написанному еще в 1924 году, Голливуд снимает одноименный фильм. Гари Купер — «звезда первой величины» предвоенной эпохи играет английского джентльмена, который, спасая чужую честь, скрывается в легионе. Драма, где нашлось место и братской любви, верности слову и долгу, и женской преданности, имеет огромный успех. Теперь легион становится еще более загадочным и романтичным…

В большинстве книг того времени повторяется один мотив: готовность к самопожертвованию. Однако лучший солдат в мире умереть красиво может только в легионе! Один из героев восклицает перед гибелью: «Вот тот конец, о котором я всегда мечтал! Да здравствует Легион, который дает нам возможность умереть красивой смертью. Да здравствует Легион, который научил нас переносить боль и презирать опасность!» Этот стереотипный образ легионера — отличного солдата, готового в любую минуту погибнуть ради выполнения задания, без труда дожил и до наших дней.

Начитавшись книжек и насмотревшись кино, молодые люди отправляются в Иностранный легион примерно так же, как чеховские «мальчики» бежали в Америку и пытались курить сигары…

Романтический образ легионера создали и поэты-песенники тех лет. Первой о легионерах запела с эстрады в 1936 году популярная в те годы Мари Дюба. У нее было две песни «Мой легионер» и «Вымпел легиона» — баллада о тридцати легионерах, героически защищавших маленькую крепость в Сахаре… После того как обе песни стала петь Эдит Пиаф, о первом исполнении вскоре забыли, но самое занимательное, что ни одна из этих «адресных» песен так и не вошла в «золотой фонд» песенного наследия легиона. Сами легионеры выбрали другую — «Я ни о чем не жалею». Кстати, последний, кто пел песню «Мой легионер», был живой символ французского нонконформизма Серж Генсбур: после своего скандального исполнения «Марсельезы» он вдруг всех снова потряс — спел старую песню про легионеров… и даже ездил к ним в казармы в Нант. Оказалось, что этот «левак» всегда любил этих парней и восхищался ими. А потом появилась только одна популярная песня — в 1958 году Фрэнк Синатра спел свой «Французский Иностранный легион»…

После Второй мировой войны романтический миф о легионе растворяется в «грязных» войнах, в которых участвуют легионеры. В легионе больше нет места ни аристократам, спасающим свою честь под вымышленными именами, ни интеллектуалам, созерцающим красоту пустыни, ни городским философам, ищущим внутренней свободы в условиях жесткой дисциплины, ни любителям военных приключений в песках Сахары. Тот герой умер вместе со своим временем… Да и общественное мнение во Франции не очень-то жалует теперь «этих иностранцев». Легионер становится синонимом «наемного убийцы» и палача свободомыслия в бывших колониях. Франция «краснеет» в своих идеях от стыда за предков-поработителей. О потере империи скорбят теперь только старые солдаты: они пишут мемуары. Читают их тоже только отставные легионеры. Желающих вступить в Иностранный легион становится все меньше… И тогда привлекательная романтичная тема легиона снова переплывает через океан: в Голливуде, спустя почти сорок лет после «Одного из легиона», в 1977 году неожиданно выходит фильм «Маршируй или умри». Участие трех «звезд» того времени: Катрин Денёв, Джина Хэкмена и Теренса Хилла и крепкая режиссура Дика Ричардса обеспечивает полный зал, пропитанный запахом попкорна, и возбуждает интерес к подзабытой теме в США и Европе. А в реальной жизни в это же время легионеры-парашютисты Второго парашютного полка высаживаются в провинции Шаба в Заире и спасают от мести африканского населения «белому человеку» — резни, европейцев… В 1980 году на экранах появляется французский фильм «Зона высадки — Колвези». Миф о легионе начинает обретать новые формы. В 1984 году Бельмондо блистательно играет легионера в военной комедии «Авантюристы». В лучших традициях поэзии Вийона, легионер приобретает черты обаятельного плута. Оказывается, легионеры пусть и пройдохи, но — «наши». Свои — французы! А раз уж они оказались соотечественниками, то их можно больше не считать отребьем, нанятым прошлыми властителями для грязной работы… Теперь, похоже, французы легионеров прощают и снова принимают и любят их как часть себя, своей культуры. А в 1998 году Жан Клод Ван Дамм играет в фильме «Легионер», который полностью повторяет героев романов тридцатых годов с дежурной готовностью красиво умереть. Так, спустя всего полвека, все возвращается на круги своя!

В наши дни миф о легионе не исчез — просто поменял внешнее оформление: вместо скатки — «кровяной колбасы» легионеры теперь таскают бронежилет…

Миф будет жить, пока жив Иностранный легион или хотя бы один легионер.

Начитавшись книжек, как сто лет назад, или «полазив» в Интернете, из дома сегодня опять сбегают сотни юных искателей военных приключений. И большинство находит в провансальском городке Обань то, чего искали. Люди, что служат теперь в легионе, не изменились — они те же, кто два столетия творил своими жизнями неумирающий миф о стойких и великодушных солдатах — «людях без имени».


Вместо заключения

Стать легионером, казалось бы, непросто, но в действительности это не так: нужно просто отказаться от всего, что мешает тебе жить сейчас, и очень захотеть попробовать жить иначе. В любом случае, если возникнет такое желание, его не стоит превращать в очередной «зов несбывшегося». Попытка вступить в Иностранный легион — приключение, которое запомнится на всю оставшуюся жизнь. Ты ничем не рискуешь, кроме небольшой суммы денег на турпоездку во Францию. И даже если отправишься в легион на заработки, то, оказавшись в его рядах, вскоре обнаружишь, что деньги — ничто. Не деньгами судят о твоем коротком присутствии на Земле. И они перестанут быть тебе нужными.

Гораздо труднее не стать легионером, а быть им.

Если тебя примут в эту «семью», то это лишь начало пути. Крещение. Внутренняя работа только начинается. Она может растянуться на всю оставшуюся жизнь, а может вскоре прерваться, но не смертью в бою, а при внезапном осознании, что ты все придумал себе сам. И тогда дезертируешь, возвращаешься обратно в прошлую жизнь.

А если «застрянешь» в легионе надолго, то вскоре тебя перестанут понимать или совсем забудут те, кто любил тебя в прошлой жизни. Ты станешь другим. А в конце пути тебе нечем будет похвалиться: ни денег, ни домов, ни яхт и частных самолетов. Не будет должностей и признания в обществе, из которого ты сбежал. И ты опять вернешься к легионерам — в странноприимный дом в Полубье. Все ради того, чтобы умереть среди тех, кому не нужно ничего объяснять.

Единственное, что ты сможешь сказать в итоге своей жизни: «Я — легионер».

И только ищущие смысл поймут тебя.

Ночной разговор

«..Луна задевает своим нижним краем ближний бархан. Значит, скоро начнет светать. И они опять нападут. Сколько же их? В лунном свете темнеют мешки — это тела убитых в дневной схватке кочевников в коричневых бурнусах. Не меньше пяти сотен. Наши легионеры разбросаны по периметру — там, где их настигла пуля… Перенести их нет ни сил, ни времени. Ко мне подходит последний уцелевший су-офицер Франц Циммерман — за годы совместной службы мы успели сдружиться, но ничем не выдаем своей взаимной симпатии. Он подносит к кепи правую руку в салюте. Ладонь забинтована. Франц сейчас похож на черта, только что вылезшего из преисподней: лицо почернело от грязи и пороха, а кепи уже не белое, а темно-серое. Наверное, я выгляжу ничуть не лучше. К тому же голова трещит от легкой контузии, вдобавок совершенно оглох от выстрелов и взрывов ручных гранат — ими пришлось отбиваться, когда всадники смяли первую линию нашей обороны.

 — Что с рукой, Франц? — спрашиваю я.

 — Палец… пердю… отстрелили малость. Теперь комиссия при наборе в легион меня точно забракует… Ха-ха! — с отчаянной уверенностью гладиатора, идущего на смерть, отвечает он мне.

 — Не стоит так уж волноваться по этому поводу, мы и так с тобой в легионе!

 — И, похоже, мой капитан, останемся в нем теперь навсегда.

 — Не худшее место на земле… Сколько?

 — Одиннадцать убитых, пятеро раненых, но они еще могут драться. Один — безнадежен. Ранение в живот.

 — Кто?

 — Капрал Жулавски.

 — Жаль. Он — отличный легионер. Боеприпасы?

 — По две обоймы на человека, с учетом тех, что мы забрали у убитых. Два диска к пулемету.

 — Как думаешь, утром пойдут с флангов?

 — Да, как тогда под Агадесом, мой капитан.

 — В таком случае, ты знаешь что делать, Фриц.

 — Слушаюсь, мой капитан.

Я подождал, пока Фриц отойдет подальше, нащупал в кармане кителя оставшиеся патроны к своему «Лебедю». Их совсем немного… Один переложил в нагрудный карман и застегнул пуговицу. Для себя. Утром будет последняя встреча с кочевниками».

Тут я поставил точку: в книге должен быть открытый конец, который читатель додумает сам. И только тогда почувствовал: кто-то дергает меня за рукав, причем дергает, похоже, уже давно: я так увлекся боем в марокканском бледе, что даже не увидел, как мои оловянные легионеры покинули свои места на книжных полках и обступили компьютер и молча следят за мной. Оказывается, они тоже были в том бою вместе с нами!

 — Э алор, мон коммандан? Наши победят? — спросил меня молоденький легионер из сахарского мобильного отряда. Из-за своей бьющей через край юности он старательно басит.

 — Разумеется! «Ко мне, Легион!» На выручку уже спешит конный отряд Второго кавалерийского. Все они умелые и смелые парни, эти бывшие русские казаки. Атакуют с ходу, зайдя в тыл к арабам на восходе солнца, когда те будут творить намаз… а солнце будет светить в лицо. Но эта информация, господа легионеры, секретная! Только для вас: читатель не должен ни о чем догадываться, иначе ему станет скучно…

«Ура! Да здравствует легион! Гип-гип ура!» — завопили оловянные солдатики и стали обниматься. А потом вдруг разом замолчали и снова уставились на меня:

 — И все? Книжка закончилась? Вы больше не будете писать о нас?

 — Ну, вы же никогда о себе много не рассказываете, — схитрил я.

 — Не обижайтесь, мон коммандан. Весь этот год мы просто к вам присматривались, — сказал мне один из моих трех немцев, служащих в Индокитае, тот, который не расставался со своим горном — «кларьоном». — Хотите, я вам что-нибудь сыграю?

 — Валяй, но только не очень громко — соседей разбудишь, сейчас же уже четыре утра! — ответил я и подставил ему ладонь. Он легко вспрыгнул на нее, подбоченился и поднес горн к губам…

Он тихо заиграл «Зарю»… Как же появились у меня эти верные друзья? Как и все самое важное в жизни — случайно. Однажды в парижском газетном киоске я увидел маленькую брошюрку, которые французы почему-то называют гордым именем «энциклопедия». Под пленкой лежал оловянный солдатик — книжечка была про него. Фигурка чем-то напоминала нашего товарища Сухова, «вечно» мотающегося по пустыне. Французский легионер, как и наш красноармеец, так же бодро шагал по пустыне, а его лихо сдвинутое на затылок кепи намекало на независимый «суховский» характер. Мне нравятся такие люди. К тому же вспомнились свои путешествия по Сахаре… Не знаю почему, наверное, в память о какой-то несбывшейся детской мечте, я купил эту книжечку. Так появился мой первый легионер: я принес его домой и поставил на полку. Прочитал журнальчик. Потом подумал, что солдатику будет одному тоскливо — даже не с кем словом перекинуться! Как и мне в Париже… И через пару недель принес ему товарища. По ночам, сквозь сон, мне чудилось, что они о чем-то шепчутся между собой. Позже я сообразил, что они беседуют о ком-то третьем. Так появился третий легионер. Где три, там и пять… Они появлялись в парижских киосках один раз в две недели. И быстро исчезали — парижане охотно раскупали оловянных иностранцев. Легионеров на книжной полке становилось все больше. И вдруг, тоже случайно, созрел замысел книжки о моих новых квартирантах…

Русский художник серии, тоже легионер, в сотнях километров от меня — в Провансе, придумывал и рисовал солдатиков. Потом китайский мастер в тысячах километров от Европы отливал их, раскрашивал и отправлял обратно в Париж. Потом я приносил их домой и придумывал каждому историю его жизни. Они делали их, а я вдыхал в них душу. Мы не знали друг друга, но были Творцами для этой оловянной гвардии.

Так в моем доме появился франтоватый легионер из сахарских «летучих отрядов»: в белом бурнусе, черных расшитых шароварах и сандалиях на босу ногу. Улыбчивый молодой лейтенант в полосатой накидке кашабии: ему так нравится быть легионером и служить в Сахаре! И грузный капрал в толстом бурнусе: из-за шкиперской бородки я прозвал его «боцманом». Веселый врун, но славный товарищ и хохмач итальянец Джузеппе — капрал из Четвертого пехотного. Он стоит, опершись на винтовку, как на камин в гостиной, а в уголке рта не папироска — цветок! Крадущийся в камуфляже «леопардовой» расцветки парашютист: ему не до нас! У него всегда уйма работы: «зачистки» в алжирских горах. И три немца, уцелевших после Дьенбьенфу: они всегда держатся вместе, но особняком от других — так им досталось в тот раз. И наш Семен Павлович из Первого кавалерийского. Он восседает на коне и сжимает древко вымпела — «фаньона». Но слово это он никак не выучит: в новочеркасской гимназии французскому обучался нехотя. Старший по званию в этой компании: подполковник из Первого пехотного из Сиди-Бель-Аббеса. Это единственный «настоящий» француз в этой толпе иностранцев. Он отвечает передо мной за ночную тишину и дневную дисциплину в подразделении. После отбоя он любит рассуждать со мной о том, как французы войну в Алжире выиграли, но их предали политики. Я с большим интересом слушаю его рассказы, как поколения его предков жили в Алжире, а потом годами мыкались «дома», потому что Франция домом им не была и не стала. А когда он вспоминает, как к нему относились соотечественники, когда он в 1962 году вернулся из Алжира, невольно думаю о наших военных в девяностые. Похоже, все империи создаются по-разному, но гибнут по одному сценарию.

Болгарина — боевого пловца из Саперного полка и русского из Второго парашютного я расквартировал подальше от ветеранов — на отдельной книжной полке. Им все эти ночные разговоры с воспоминаниями — «по барабану». Они «натурализовались» и четко решили остаться во Франции: домой не тянет.

Самый молчаливый в этой компании — ветеран Первой алжирской войны. Он молчит вовсе не потому, что ему нечего рассказать — просто вся эта молодежь ни о чем не спрашивает. Они думают, что у них в жизни все сложится иначе! Его опыт им ни к чему. Никто даже не догадывается обрадовать старика вопросом: «Скажи-ка, дядя, а правда, что в Первую алжирскую…» А он и не навязывается: настанет время — сами свой опыт заработают. Время от времени он снимает обеими руками тяжелый кивер, протирает платочком лысину, снова водружает его на голову и с любопытством поглядывает на остальных легионеров, опираясь на капсульный мушкет, как странник на посох. И молчит. Ну а раз так, то я сам однажды устрою «попот» и порадую ветерана расспросами о старых добрых временах алжирских и покорения Константины…

У всех свои характеры, но шуму по ночам больше всего от американца Джона — бывшего интербригадовца. Когда в Испании разгромили республиканцев, то домой в Штаты он решил не возвращаться, ему больше по душе посиделки за стаканчиком «тинто» и разговоры об анархизме с небритыми испанцами, чем суета соотечественников в аккуратных костюмчиках, стремящихся к достижению «великой американской мечты». Он перешел вместе с разбитыми отрядами социалистов через Пиренеи, отсидел свое в «карантине» — французской тюрьме, куда сажали всех тех, кто бежал от расправ победителей, а потом, как и тысячи испанцев — его соратников и собутыльников, записался в Иностранный легион: чтобы и дальше бить «гадов». Иного места в Европе ему не нашлось.

Иногда его гложет «кафар». Тогда он утверждает, что в Америке у него осталось два друга: «Том Коллинз» и «Джим Бим». И больше никого. Он напивается, танцует джигу, орет ирландские песни. Легионерам это не мешает: со всяким может случиться…

Я привык, к тому же «отрубается» он раньше меня. И такие истории есть у каждого моего легионера.

Горнист доиграл и взял «на караул». В погруженной во тьму пыльной квартире наступила абсолютная тишина, как та, что длится лишь один миг, после того как оркестр закончил пьесу, но музыканты еще не ослабили хватку пальцев, сжимающих свои инструменты.

«Repos! — скомандовал я. И тут я понял, что мои верные оловянные солдатики не выполнили команду «вольно!» — стоят по стойке «смирно!» и ждут от меня каких-то слов… Как же я сразу не догадался! И тогда я сказал: «Легионеры! Мои боевые товарищи! Признаюсь, в начале кампании я не верил в успех нашего предприятия, которое казалось безнадежным. Ваша поддержка и доброе ко мне отношение решили исход дела: мы победили! Книга готова. Вы — ее творцы, а я лишь записывал истории ваших жизней и ваших подвигов. Вы вернули мне веру в себя и передали мне чувство своей свободы. Я бесконечно благодарен вам за это. И мой долг предложить вам добровольно отправиться по домам. Мир изменился настолько, что теперь все вы можете вернуться туда, откуда однажды бежали, каждый по своей причине. Разойдись!»

Я повернулся спиной и сделал вид, что снова уткнулся в компьютер. Мне не хотелось, чтобы они видели, как дрогнули мои губы: если они все разъедутся по своим странам, то с кем же я останусь? Я так привязался к своим оловянным жильцам.

 — Выходит, мир настолько изменился, что мы больше никому не нужны? — спросил «за всех» мой «алжирский» подполковник.

 — Нет, он ничуть не изменился и люди ни капельки не стали лучше. Для вас в этом мире всегда найдется работа…

 — Мон коммандан! Нам у вас также привольно среди сахарских камней, что вы привезли из своей экспедиции, как было нашим товарищам в настоящей пустыне. К тому же мы можем устраивать вылазки на другие полки. Мы остаемся: у нас нет иной Родины, кроме легиона, пусть и оловянного! Это и есть наша единственная семья. Вы собрали нас здесь, и пока мы вместе — мы сила!




Примечания


1

 Я покинул страну, оставил свой дом,
И с тех пор моя жизнь в тоске и без смысла…
Я вдали от родного солнца и моря,
Вспоминая о них, лишаюсь покоя.
Солнце, солнце моей страны!..
Белые домики детства и девушки, которых знал… (фр.).
(обратно)


2

Господин Президент! Я письмо Вам отправил. Исключением из правил — вскройте этот конверт. В среду вечером мне сообщили повесткой, что я завтра в армейском должен быть на войне. Господин Президент! Не для братоубийства я, поверьте, родился, но — чтобы жить, чтобы петь. Ради песни и мира сообщаю, месье, — не хочу быть, как все, ухожу в дезертиры! — Борис Виан (фр.).

(обратно)


3

Пусть неправда, но хорошо придумано! (um.).

(обратно)

Оглавление

  • Василий Журавлёв Повседневная жизнь Французского Иностранного легиона: «Ко мне, Легион!»
  •   Предисловие
  •   Глава первая ПО ДОЛИНАМ И ПО ВЗГОРЬЯМ. ДРАМА В ПЯТИ ДЕЙСТВИЯХ
  •     Увертюра
  •     Акт первый: собирание земель
  •     Акт второй: путешествия продолжаются
  •     Акт третий: кульминация
  •     Акт четвертый: победы и поражения
  •     Акт пятый: гибель империи
  •     Легион сегодня
  •   Глава вторая БЫТЬ ЛЕГИОНЕРОМ
  •     В полку родном…
  •     Национальность — легионер
  •   Глава третья ЕСЛИ ХОЧЕШЬ СТАТЬ ФРАНЦУЗОМ
  •     Пуркуа? Зачем?
  •     Люди без имени
  •     Новый шанс для новой жизни…
  •     В конце пути
  •   Глава четвертая НЕ БОЕМ ЕДИНЫМ ЖИВ ЛЕГИОН
  •     Традиции в легионе
  •     Праздники легиона
  •     Музыка легиона
  •     Привычки и обычаи легионеров
  •     Язык легионеров
  •     Легионер и смерть
  •   Глава пятая ЛЕГИОНЕР — ВСЕМ РЕБЯТАМ ПРИМЕР!
  •     Униформа легиона
  •     Пионеры
  •   Глава шестая ИСКАТЕЛИ ПРИКЛЮЧЕНИЙ
  •     Мораль легионеров
  •     Одиночество легионера
  •     Легионер и деньги
  •     Наемники и добровольцы
  •     Легионер и Алжир
  •   Глава седьмая МУЖЧИНЫ БЕЗ ЖЕНЩИН
  •     Легионер и женщина
  •   Глава восьмая НА ДНЕ БУТЫЛКИ
  •     Пьянство и хандра
  •   Глава девятая БЕГ ВО СПАСЕНИЕ
  •     Дезертирство легионеров
  •     Наказание
  •   Глава десятая РУССКИЙ ЧЕЛОВЕК НА РАНДЕВУ С ЛЕГИОНОМ
  •     Русские в легионе
  •     Нижегородский легионер
  •   Глава одиннадцатая МИФ О ЛЕГИОНЕ
  •   Вместо заключения
  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно