Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла,
Консультации специалистов:
Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика


Почему Гитлер проиграл войну? Немецкий взгляд
(Вторая Мировая война. Жизнь и смерть на Восточном фронте).


Предисловие Алексея Исаева


«Сумеречное состояние души», временное или постоянное помутнение рассудка является одним из удобных и распространенных объяснений принятия военных и политических решений неочевидной целесообразности. Часто журналисты и историки, подобно сценаристам посредственных голливудских фильмов, предлагают своим читателям душевные расстройства в качестве объяснений тех или иных ходов с катастрофическими последствиями. Мемуаристы еще чаще похлопывают по плечу или даже постфактум щедро раздают подзатыльники лидерам, перед которыми они трепетали в их бытность у кормила власти. Однако чаще всего это не более чем попытка найти простой ответ на сложный вопрос и стремление избежать глубокого анализа ситуации. В наибольшей степени увлечение личностным фактором принятия решений затронуло историю Третьего рейха. Местами действительно эксцентричное поведение Адольфа Гитлера, многократно усиленное пересказами из третьих рук, давало огромные возможности для перекладывания груза ответственности с факторов объективных на факторы субъективные. При этом критики решений «бесноватого фюрера» не всегда достаточно критически подходили к вопросу реализуемости теоретически правильных вариантов приказов и распоряжений. Тем более сложным оказывается понимание причинно-следственных связей событий для иностранцев, в том числе отечественного читателя.

Представляемый сборник статей в какой-то мере восполняет этот пробел, освещая военные и политические аспекты взлета и падения Третьего рейха глазами немецких специалистов. В нем собраны исследования по широкому кругу вопросов: от производства вооружений до стратегических и политических аспектов Второй мировой войны.

Открывает сборник статья X. Хембергера об экономике и промышленности Германии накануне и в ходе Второй мировой войны. Статья описывает ту титаническую работу, которая была проделана в 30-е годы с целью превращения Третьего рейха в автаркию, способную обходиться без импорта отдельных видов сырья и продовольствия. Вскоре после прихода Гитлера к власти был предложен и начал реализовываться план по замене нескольких стратегически важных видов сырья на синтетические аналоги. В первую очередь это касалось каучука и углеводородного топлива. В Третьем рейхе за счет масштабных государственных инвестиций в химическую промышленность было развернуто производство синтетического каучука и синтетического бензина. Хембергер прослеживает систему экономических и политических решений руководства Германии, позволивших сделать большой шаг к созданию способной существовать в условиях блокады автаркии.

Одновременно разрушается образ Германии как страны, испытывавшей тотальную нехватку всех видов природных ресурсов. Полное обеспечение внутренних потребностей углем позволяло тратить большие объемы этого топлива на производство синтетического горючего. Кроме того, ситуация значительно изменилась в сравнении с Первой мировой войной, не в последнюю очередь благодаря прогрессу технических средств ведения войны. В отличие от СССР, Германия не только покрывала свои потребности в алюминии и магнии, но даже имела возможность экспортировать эти важнейшие для авиапромышленности материалы. Напротив, в Советском Союзе нехватка месторождений бокситов привела к широкому использованию дерева в качестве материала для производства самолетов. В 1930–1940 годах авиация стала одним из важнейших инструментов ведения войны. Природные ресурсы Германии создавали все возможности для производства высококачественных боевых самолетов. И терроризировавшие европейские города «хейнкели», и ставшие символом блицкрига пикирующие бомбардировщики «Ю-87» «Штука», и «мессершмитты» были построены из «крылатого металла».

Цельнометаллические самолеты обладали несомненными преимуществами перед советскими машинами, в конструкции которых базовым материалом было дерево. Например, попадание 20-мм снаряда авиапушки в металлическое крыло не приводило к повреждениям, грозящим разрушением всей конструкции. Напротив, для деревянного крыла отечественного самолета времен войны такое же попадание грозило куда более серьезными последствиями. Деревянное крыло оказывалось тяжелее сопоставимого по прочности металлического, в условиях военного времени было тяжело выдерживать его геометрию и качество отделки. Все эти факторы сыграли свою роль в воздушной войне на Восточном фронте.

Более того, немецкие конструкторы могли позволить себе роскошь в виде использования алюминиевых сплавов не только в самолетостроении, но даже заменять ими сталь в лафетах орудий (в частности, на 150-мм тяжелом пехотном орудии «sIG-ЗЗ») и производить из «крылатого металла» массивные понтоны для строительства наплавных мостов. Всем этим фактам не уделялось должного внимания в отечественной историографии. СССР объявлялся неисчерпаемой кладовой природных ресурсов, хотя это в целом не соответствовало действительности. Месторождений основного источника алюминия — бокситов — в СССР было очень мало, и страна испытывала жесточайший дефицит алюминия, который даже поставлялся по ленд-лизу из США.

Взгляд немецких историков также полезен с точки зрения понимания роли Советского Союза как субъекта большой европейской политики. Характерной чертой советской исторической школы было преувеличение значения СССР для Германии в качестве объекта для военной операции. «Молодое советское государство», вокруг которого подобно планетам вокруг Солнца с 1917 года вращались мировые сверхдержавы, стремившиеся во что бы то ни стало с ним расправиться, — это сильно искаженная картина мировой политики.

Другой немецкий историк, Ганс-Адольф Якобсен, работа которого включена в этот сборник, пишет: «Однако отнюдь не «жизненное пространство на Востоке», насильственное завоевание которого уже с 20-х годов пронизывало политические расчеты Гитлера, служило главным активизирующим моментом; нет, главным импульсом являлась наполеоновская идея разбить Англию, разгромив Россию».

Такой подход к проблеме возникновения плана «Барбаросса» не был характерен для отечественных историков, больше акцентировавших внимание на долгосрочных планах завоевания «жизненного пространства» и захвата природных ресурсов. Однако сам Адольф Гитлер сформулировал причины нападения на СССР в выступлении на секретном совещании в штабе оперативного руководства вермахта 9 января 1941 года следующим образом: «Англичан поддерживает надежда на возможность вмешательства русских. Они лишь тогда откажутся от сопротивления, когда будет разгромлена эта их последняя континентальная надежда. Он, фюрер, не верит в то, что англичане «безнадежно глупы»; если они не будут видеть никакой перспективы, то прекратят борьбу. Если они проиграют, то никогда не найдут в себе моральных сил сохранить империю. Если же они смогут продержаться, сформировать 30–40 дивизий и если США и Россия окажут им помощь, тогда создастся весьма тяжелая для Германии обстановка. Этого допустить нельзя.

До сих пор он [Гитлер] действовал по принципу наносить удар по важнейшим позициям противника, чтобы еще на один шаг продвинуться вперед. Поэтому теперь необходимо разгромить Россию. Тогда либо Англия сдастся, либо Германия будет продолжать борьбу против Англии при самых благоприятных условиях. Разгром России позволит также и Японии обратить все свои силы против США. А это удержало бы последние от вступления в войну.

Особенно важен для разгрома России вопрос времени. Хотя русские вооруженные силы и глиняный колосс без головы, однако точно предвидеть их дальнейшее развитие невозможно. Поскольку Россию в любом случае необходимо разгромить, то лучше это сделать сейчас, когда русская армия лишена руководителей и плохо подготовлена и когда русским приходится преодолевать большие трудности в военной промышленности, созданной с посторонней помощью.

Тем не менее и сейчас нельзя недооценивать русских. Поэтому немецкое наступление должно вестись максимальными силами. Ни в коем случае нельзя допустить фронтального оттеснения русских. Поэтому необходимы самые решительные прорывы. Важнейшая задача состоит в быстром отсечении района Балтийского моря; для этого необходимо создать особенно сильную группировку на правом крыле немецких войск, которые будут наступать севернее Припятских болот. Хотя расстояния в России и большие, но они не больше расстояний, с которыми уже справились германские вооруженные силы. Цель операции должна состоять в уничтожении русских вооруженных сил, в захвате важнейших экономических центров и в разрушении остальных промышленных районов, прежде всего в районе Екатеринбурга, кроме того, необходимо овладеть районом Баку.

Разгром России будет для Германии большим облегчением. Тогда на Востоке необходимо будет оставить лишь 40–50 дивизий, численность сухопутной армии можно будет сократить и всю военную промышленность использовать для вооружения военно-воздушных и военно-морских сил. Затем необходимо будет создать надежное зенитное прикрытие и переместить важнейшие промышленные предприятия в безопасные районы. Тогда Германия будет неуязвима.

Гигантские пространства России таят в себе неисчислимые богатства. Германия должна экономически и политически овладеть этими пространствами, но не присоединять их к себе. Тем самым она будет располагать всеми возможностями для ведения в будущем борьбы против континентов, тогда никто больше не сможет ее разгромить»[1].

Взвешенный взгляд на корни плана «Барбаросса» придает динамику отношению руководства Третьего рейха к СССР. Первоначально кампания против Советского Союза была вспомогательной по отношению к главным (как казалось Гитлеру) событиям войны в Европе, которые должны были развернуться на море и в воздухе. Крушение «Барбароссы» сделало вспомогательную кампанию основным содержанием Второй мировой войны для Германии, отодвинув на второй план воздушную и морскую войну с Англией.

Помимо наиболее значимых для отечественного читателя вопросов взаимоотношений между СССР и Германией, немецкие историки уделяют много внимания последствиям воздушной битвы над рейхом. Перед нами предстает картина разрушения крупных городов, порожденная несовершенством оружия воздушной войны. Бомбардировщики Второй мировой войны, вооруженные сбрасываемыми с высоты в несколько километров свободнопадающими авиабомбами, могли эффективно поражать только цель вида «крупный город». Вопреки теории Дуэ, воздействие на крупные города не привело к капитуляции Германии. Воздушный террор только озлоблял людей в тылу и на фронте. Однако немецкому народу пришлось дорого заплатить за проверку теории итальянского военного теоретика на практике. Герхард Шрайбер пишет: «В результате бомбардировок было разрушено почти пять млн квартир — четверть всего жилого фонда по состоянию на 1939 год». Одновременно разрушению подверглись памятники истории и культуры, созданные задолго до прихода Гитлера к власти.

Напротив, оборонявшиеся сильными средствами ПВО и представлявшие собой сравнительно компактные цели промышленные предприятия пострадали намного меньше. Шрайбер дает следующие оценки воздействию англоамериканской авиации на промышленность Германии: «В общем же и целом ущерб в строениях и техническом оснащении промышленных предприятий, нанесенный в результате налетов вражеской авиации, наземных боев и разрушений собственными руками, составил от 10 до 15 процентов сооружений, если брать за точку отсчета 1936 год с его полной трудовой загрузкой».

Разумеется, бесперспективность воздушного террора осознавалась англо-американским командованием, и в поиске целей для непосредственного воздействия на функционирование немецкой военной машины они обратили свой взор на коммуникации. Шрайбер пишет: «Ведь союзники сбросили на транспортную систему Германии — как и на ее гражданское население — в семь раз больше бомб, нежели на ее военно-промышленные предприятия». Именно разрушение транспортной сети препятствовало быстрому восстановлению предвоенных объемов производства промышленностью Германии. Вместе с тем следует отметить (этот момент был упущен Шрайбером), что массированное воздействие на транспортную сеть Третьего рейха началось только осенью 1944 года. До сентября 1944 года по железнодорожным и речным коммуникациям Германии наносились спорадические удары бомбардировочной авиации союзников, но никакого заметного эффекта на перевозки они не оказали. Соответственно, военная промышленность Третьего рейха смогла достичь пика производительности. Действительно серьезным ударам мосты, железнодорожные узлы, а также инфраструктура речного флота Германии подверглись только в сентябре и октябре 1944 года. Эти удары достигли своих целей. 16 марта 1945 года Шпеер докладывал Гитлеру: «Немецкую экономику ждет неизбежный коллапс в течение 4–8 недель».

Помимо стратегических экономических вопросов, в сборнике много внимания уделено большой политике. Здесь немецкие историки также отходят от классической версии о натравливании Германии на СССР, с одной стороны, и избегают огульных обвинений крупных политиков во внушаемости и слабости. В частности, подвергается вдумчивому анализу политика Невилла Чемберлена, «отца» Мюнхенского сговора. Себастиан Хаффнер: «Основой «умиротворительных» расчетов были антибольшевизм Гитлера и его открыто провозглашенные планы завоеваний на Востоке. Они, как рассчитывал Чемберлен, делали невозможными совместные действия Германии и России. И пока оба континентальных гиганта держали друг друга в страхе, Англия вместе с тащившейся в фарватере ее политики Францией могла, как повелось издавна, играть решающую роль. Кроме того, между Германией и Россией по-прежнему существовал старый «санитарный кордон» — прибалтийские государства, Польша, Румыния и т. д. Этот кордон могло предупредить или по крайней мере осложнить прямое военное столкновение между Германией и Советским Союзом». Тем самым, как мы видим, имело место стремление английского премьера создать в Европе систему «сдержек и противовесов» и избежать военных действий.

Объяснения, отличные от сомнений в умственной полноценности Гитлера, Хаффнер дает также политике Германии в отношении США в течение 1940–1941 годов: «Длившаяся тринадцать месяцев (с ноября 1940-го по декабрь 1941 года) дуэль между Рузвельтом и Гитлером выглядит забавно, поскольку Гитлер выступил в ней в совершенно необычной роли: полному ярости Рузвельту противостоял кроткий, почти как овечка, Гитлер». Немецкий историк предлагает читателям взглянуть на взаимоотношения Рузвельта и Гитлера под другим углом зрения, и такая теория вполне достойна права на существование.

В работе Хаффнера присутствует также мостик, проведенный от политики к военным операциям. Им объяснено с политической точки зрения наступление немецких войск в Арденнах: «Гитлер хотел поставить западные державы перед выбором: либо в последнюю минуту выступить вместе с ним против Советского Союза, либо остаться у разбитого корыта». Так большая политика влияла на стратегию, предлагая наступать на Западе в условиях угрозы удара на Востоке, который должен был последовать со дня на день и действительно состоялся в начале января 1945 года.

С высказанными в «Немецком взгляде» точками зрения можно спорить, но несомненно одно: их высказывали люди, хорошо понимавшие реалии страны, являвшейся противником СССР в Великой Отечественной войне.


Ганс-Адольф Якобсен
КАК БЫЛА ПРОИГРАНА ВТОРАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА


На рассвете 26 августа 1939 года, за шесть дней до начала войны, команда особого назначения германского вермахта внезапно захватила Яблунковский перевал в Польше. Она имела задание держать его открытым до подхода передовых частей сухопутных войск; при этом было захвачено в «плен» свыше 2000 польских солдат. Приказ Гитлера отложить предусмотренное на 26 августа наступление уже не смог вовремя достигнуть этого «отряда для действий в темноте». Ему пришлось мелкими группами отойти к германской границе.

Только 31 августа 1939 года Гитлер отдал окончательный приказ о наступлении: 1 сентября в 4 часа 45 минут утра германские дивизии вступили в Польшу. Вторая мировая война разразилась, когда Англия и Франция (включая доминионы), выполняя свои союзнические обязательства перед Польшей, по истечении сроков предъявленных ими ультиматумов 3 сентября объявили войну Германии. Они не остановились даже перед серьезными последствиями своего шага, как на то до самого конца надеялся Гитлер, пребывая в состоянии между иллюзией и самообманом. Когда шеф-переводчик министерства иностранных дел перевел ему фатальные слова ноты западных держав, он «словно застыл… и сидел в своем кресле совершенно безмолвно и неподвижно». Представление Гитлера о малодушной и уступчивой позиции Англии и Франции не подтвердилось; не сыграла и его крупная козырная карта — пакт с Советским Союзом о ненападении от 23 августа: союзники были полны решимости положить предел осознанной ими еще весной экспансионистской политике Гитлера. Время, когда они мирились со свершившимися фактами, миновало. С момента германского захвата Чехии и Моравии они, поддерживаемые в том президентом США, повернули руль своей политики на 180 градусов: вступив в Прагу, Гитлер «перешел Рубикон».

В отличие от 1914 года, в отношении 1939 года проблема вины за войну как таковая, собственно, не стоит, хотя и ее исторические оценки могли бы быть более дифференцированными, чем это сформулировано в многочисленных послевоенных исследованиях.

Что касается возникновения Первой мировой войны, то западногерманские и иностранные исследователи сходятся в том, что следует говорить о разделенной ответственности. Все участники этой войны, как выразился однажды Ллойд Джордж, в большей или меньшей степени «втянулись» в конфликт, причем каждый из них, вступая в нее, искренне верил, что должен защищаться с оружием в руках от нападения извне. Статья 231 Версальского договора, возложившая вину за войну исключительно на Германию и ее союзников, роковым бременем легла на плечи молодой Веймарской республики. После разрушения системы европейских государств в результате Первой мировой войны предпринятая в 1919 году неудавшаяся попытка новой организации Европы создала питательную почву для дальнейшего, чреватого тяжкими последствиями, хода развития. Версальский мир ни территориально, ни политически, ни тем более морально не мог удовлетворить европейские нации, особенно побежденные; не способен он был и содействовать желательному всестороннему взаимопониманию. Созданная тогда Лига Наций, несмотря на отдельные ее достижения, оказалась не в состоянии разрешить споры на международном уровне, так как должна была принимать решения только единогласно и к тому же не обладала достаточной исполнительной властью. Но особенно далеко стояли в стороне от Лиги Наций Соединенные Штаты Америки, которые вышли из Первой мировой войны в качестве властно-политической и особенно идеологической ведущей силы, а затем вновь впали в изоляционизм.

В эту эпоху, которая, кроме того, характеризовалась экономической депрессией и духовными кризисами, демагоги находили себе послушные массы, которые давали им возможность посулами и обещаниями осуществлять собственные политические идеи. Несомненно одно: в 1933 году Гитлер начал свою внешнюю политику с борьбы против версальского «диктата». Под лозунгом «мира» он шаг за шагом освободил Германию от наложенных на нее ограничений и на свой манер помог вновь обрести полную действенность односторонне сформулированному в 1919 году праву народов на самоопределение. Но за этой националистически обрамленной политикой пересмотра Версальского договора, которую его пропагандисты изображали в самом благоприятном свете, скрывалось с самого начала нечто гораздо большее. Наряду с внутренней консолидацией и созданием тоталитарного фюрерского государства, формирование которого Гитлер ускорил жестокими средствами и методами, он целеустремленно преследовал (поначалу лишь слабо осознаваемые как реализация идей его книги «Майн кампф») две крупные цели: не останавливающееся ни перед каким риском завоевание «соответствующего численности населения жизненного пространства» на Востоке (при одновременном сведении счетов с большевизмом) и установление своего господства в Европе, с которым он намеревался связать ее националистическое преобразование в духе своей расовой теории. Однако решение о времени и направлении той или иной акции (действовать «так или так») он всегда оставлял за собой, не принимая его до самого последнего момента.

Движимый присущим ему внутренним нетерпением и опасением не успеть до конца собственной жизни осуществить свое исторически уникальное «дело», Гитлер в своей политике не считался ни с какими правилами человеческого и национального сосуществования. Поскольку его акции, начиная с 1935 года, не наталкивались на сколько-нибудь значительное сопротивление европейских держав, он действовал все смелее и смелее: восстановление всеобщей воинской повинности и ввод войск в ремилитаризованную Рейнскую область в сочетании с форсированным вооружением — таковы были первые этапы его начинавшихся престижных успехов. Вместо того чтобы с самого начала поставить его на место, что при военном превосходстве западных держав в первые годы национал-социалистического господства было все еще возможно, Англия и Франция (недооценивая методы и динамику тоталитарной национал-социалистической системы) считали, что смогут скорее способствовать решению всех спорных вопросов политикой умиротворения. В 1936 году Гитлер осуществил сближение с Италией, к которому стремился («ось» Берлин — Рим), а также укрепил позицию Германии как бастиона против большевизма, заключив с Японией Антикоминтерновский пакт. Год спустя он на секретном совещании 5 ноября 1937 года в самом узком кругу заявил, что для него в решении вопроса о германском жизненном пространстве есть только один путь силы, а без риска этот путь немыслим.

Когда 4 февраля 1938 года Гитлер сместил с занимаемых ими постов имперского военного министра генерал-фельдмаршала фон Бломберга и начальника Генерального штаба сухопутных сил барона фон Фрича и принял командование вермахтом непосредственно на себя, был сделан еще один важный шаг: сильнейший инструмент государства, дотоле унифицированный лишь политически, теперь потерял и свою профессионально военную самостоятельность. Тем самым в будущей войне на долю Гитлера должна была выпасть роль полководца! Одновременно под его влиянием оказалась и дипломатия, когда он назначил имперским министром иностранных дел Риббентропа вместо барона фон Нейрата. После аншлюса Австрии, когда авторитет Гитлера в народе еще больше укрепился, он стал стремиться к ликвидации Чехословакии. Но сначала ему пришлось довольствоваться в Мюнхене в сентябре 1938 года частичным решением: Германия получила Судетскую область, которая была занята 1 октября 1938 года. Хотя Гитлер 26 сентября и провозгласил во всеуслышание в рейхстаге: «Чехи нам не нужны», уже в середине декабря он дал штабу

Верховного Главнокомандования вермахта (ОКВ), пусть и с некоторыми оговорками, приказ принять все подготовительные меры для разгрома оставшейся части Чехии.


* * *

Вступление в Прагу положило начало решающему повороту к войне: отнюдь не насытившись и этой добычей, Гитлер обратил свой взор на Польшу. С 1935 года он пытался привлечь ее на свою сторону для совместной борьбы против Советского Союза. Но от этого плана ему в конце 1938 года пришлось отказаться, так как руководящие деятели Польши и не помышляли позволить сделать себя орудием национал-социалистической агрессивной политики, надеясь в качестве «третьей силы» в Европе проводить независимую политику. Они отвергли и гитлеровские предложения по решению вопроса о Данциге и коридоре от 21 марта 1939 года, а тем временем западные державы 31 марта дали Польше свои гарантии. Гитлер денонсировал германо-английское военно-морское соглашение и германо-польский договор о ненападении (28 апреля) и одновременно заключил военный союз с Италией («Стальной пакт»), а также, конкурируя с западными державами, активизировал дипломатические усилия в отношении Москвы, чтобы получить свободу рук против Польши. Это привело 23 августа 1939 года к заключению пакта о ненападении между Германией и Советским Союзом. После того как Гитлер в начале августа принял окончательное решение напасть на Польшу, германо-польские отношения стали все более обостряться. Эксцессы многих поляков в отношении «фольксдойче», сознательно раздувавшиеся национал-социалистской прессой, дали Гитлеру желанный повод к насильственному вторжению. Правда, заключение польско-английского пакта о взаимопомощи от 25 августа и заявление Италии о ее неготовности к войне привели еще раз к отсрочке нападения. Но 31 августа 1939 года Гитлер дал приказ о вступлении вермахта, после того как прямые польско-германские переговоры не состоялись и Польша, совершенно не понимавшая своих действительных военных возможностей, во второй половине дня 30 августа объявила мобилизацию.

Критически мыслящий политик тех драматических августовских дней 1939 года [германский посол в Риме] У. фон Хассель так описал свои впечатления: «…Гитлер и Риббентроп хотели войны против Польши и сознательно пошли на риск войны с западными державами, до последних дней испытывая колеблющуюся по своей температуре иллюзию, что те останутся нейтральными. Поляки же, с их польским высокомерием и славянской податливостью ходу событий, проникшись доверием к Англии и Франции, упускали любой еще остававшийся шанс избежать войны. Лондонское правительство, посол которого сделал все, дабы сохранить мир, в последние дни прекратило этот бег наперегонки и совершило своего рода «Vogue la galiere»[2]. Франция пошла по этому пути с гораздо большими колебаниями. Муссолини не жалел усилий для того, чтобы избежать войны…» Характерно, что уже в этой первой кампании военная цель Гитлера далеко выходила за рамки разгрома вражеских вооруженных сил: он хотел вести борьбу до полного уничтожения Польши!

Разумеется, Вторая мировая война возникла не только в результате честолюбия и жажды власти отдельного лица. Но свободной от вины за эту вторую европейскую катастрофу едва ли была какая-либо держава, ибо все позже участвовавшие в войне государства ранее оказывали более или менее сильное содействие национал-социалистской политике. Однако факт остается фактом: Гитлер сознательно развязал войну против Польши и тем самым вызвал Вторую мировую войну. Поэтому он несет за нее такую ответственность, какая вообще «мыслима в рамках крупных всемирно-политических процессов» (Херцфельд).

Начало Второй мировой войны, вызвавшее у немецкого народа отнюдь не восторг, а скептицизм и мрачные предчувствия, застало вермахт в разгар его строительства. Оно велось очень быстрыми темпами, почти что в спешке, и притом вширь, а потому ему не хватало глубины в области вооружения и кадров. Таким образом, Германия обладала еще далеко не готовым к действию инструментом войны даже при том, что по производству современных видов вооружения она и опережала западные державы. Из требуемого четырехмесячного запаса вооружения всякого рода в наличии имелось в среднем 25 %; боеприпасов для зенитной артиллерии и авиационных бомб хватало всего на три месяца, между тем как запасы горючего из резервов и текущей продукции в лучшем случае покрывали потребности лишь четырех военных месяцев. Генеральный штаб сухопутных войск никаких оперативных приготовлений к наступлению, за исключением касающихся Польши, не предпринял, ибо рассматривал сухопутные войска исключительно как боеспособное средство обороны. Вопреки утверждениям обвинения на Нюрнбергском процессе главных немецких военных преступников (1945–1946), будто германский Генеральный штаб еще до 1939 года разработал планы наступления на западные державы, сегодня твердо установлено: первая директива Главного командования сухопутных войск (ОКХ) о стратегическом сосредоточении и развертывании войск датирована 19 октября 1939 года.

Причем и эту директиву Гитлер руководящим чинам ОКХ навязал. Ведь еще в сентябре он оказался перед выбором: или пренебречь своими последними политическими и только что совершенными военными захватами, или же «окончательно» рассчитаться с западными демократиями, которые, как он позднее заявил генералитету, вот уже несколько десятилетий противодействуют консолидации рейха. Учитывая ту быстроту, с какой блестяще руководимые ОКХ и командованием групп армий германские войска шагали в Польше от успеха к успеху (между тем как Франция, почти бездействуя, отсиживалась за своей линией Ма-жино!), и растущее понимание того факта, что Великобритания, вступив в войну, будет биться до последнего, Гитлер хотел использовать мнимое благоприятствование момента и вынудить противника к решающей битве. При этом проблема нейтралитета не играла для него никакой роли; если Германия победит, никто об этом и не спросит — таков был его аргумент.

Импульсивный и беззастенчивый образ действий, при котором он не считался со взглядами других и оценками положения своими ближайшими военными советниками, привел Гитлера в октябре к поспешному решению: пока он, как казалось, обладает военным превосходством, нужно как можно скорее напасть на западные державы и уничтожить их. Когда Гитлер после так называемого мирного предложения от 6 октября 1939 года приказал ускорить оперативные приготовления к наступлению и, не дожидаясь ответа западных держав на свое предложение, назначил первую дату 25 ноября 1939 года, это вызвало возмущение у командующего группой армий «Ц» генерал-полковника фон Лееба. Он писал в своем дневнике: «[…] все распоряжения […] указывают на то, что это безумное наступление с нарушением нейтралитета Голландии, Бельгии и Люксембурга действительно собираются предпринять. Итак, речь Гитлера в рейхстаге была всего лишь обманом немецкого народа». Не только он и Генеральный штаб сухопутных войск, но и ряд других командующих задействованных на западе армий справедливо сомневались в том, что еще этой же осенью удастся добиться решающей победы; к тому же польская кампания выявила очевидные недостатки сухопутных войск. На различных совещаниях по обсуждению обстановки они неоднократно обращали внимание Гитлера на то, сколь мало германская армия в данный момент по обученности личного состава и по вооружению отвечает высоким требованиям похода на запад. Разумеется, на основе опыта Первой мировой войны они оценивали боеспособность противника, в том числе и французов, очень высоко. Генерал-полковник фон Браухич [главнокомандующий сухопутных войск] попытался в последний раз сделать это в драматической беседе с Гитлером 5 ноября и вместе с начальником своего Генерального штаба генералом Гальде-ром вновь и вновь предпринимал попытки трезво изложить все военные точки зрения и убедить Гитлера использовать любую возможность мира. Это трагическое противоречие (с одной стороны, желание не допустить расширения конфликта и превращения его в новый мировой пожар, а с другой — необходимость со всем профессионализмом двигать вперед приготовления к военной кампании) предъявляло высочайшие требования к их нравственному чувству ответственности и к их солдатскому чувству долга. Всю глубину этого конфликта с собственной совестью может оценить, однако, только тот, кто был вынужден действовать на таком же посту и получил такое же воспитание. Сегодня мы можем только предполагать, в состоянии какой внутренней борьбы находился начальник Генерального штаба сухопутных войск, если он задумывался над тем, не является ли устранение Гитлера единственным выходом из этого запутанного положения. Но он и его единомышленники не решились на этот последний шаг, ибо считали, что такой поступок был бы нарушением традиции, к тому же подходящего преемника нет; кроме того, молодой офицерский корпус, веривший в фюрера, ненадежен, но прежде всего для этого еще не созрело настроение внутри страны.

Но так как Гитлер продолжал форсировать подготовку к наступлению, ОКХ всеми средствами по меньшей мере затягивало переход в это наступление, надеясь тем самым дать место политическому, мирному решению конфликта, который пока еще не разгорелся открыто («сидячая война»). Однако после того, как Гитлер объявил борьбу со всеми «критиканами», у ОКХ остался только один путь: со всей энергией посвятить себя подготовке наступления. Плохая погода, а также неприкрытая оппозиция его планам побудили Гитлера зимой 1939/40 года 20 раз переносить дату начала наступления. Кроме того, разработанная ОКХ по его инициативе директива о стратегическом сосредоточении и развертывании войск не сулила ему большого успеха, а потому он продолжал поиски лучших и более перспективных решений, скорее непреднамеренно, чем умышленно, сам затягивая запланированное наступление!

Тем временем внимание Гитлера приковало к себе положение на севере Европы. Советско-финская зимняя война могла дать западным державам возможность под предлогом военной поддержки Финляндии встать твердой ногой в Норвегии и овладеть шведскими рудными залежами; это означало для Германии опасную угрозу ее флангу. Союзное Верховное Главнокомандование действительно занималось таким планом. Но операция «Везерюбунг» («Везерское учение»), готовившаяся с января 1940 года прежде всего в связи с желанием военно-морского флота заполучить Норвегию в качестве своей оперативной базы, упредила действия союзников всего на несколько часов. 9 апреля 1940 года части германского вермахта заняли Данию и захватили Норвегию; лишь боевые действия по овладению Нарвиком затянулись до начала июня.

Кампания на Западе, начавшаяся 10 мая 1940 года, при благоприятных для Германии предпосылках (крупные пробелы в области вооружения, боевой подготовки личного состава, а также оснащения танками и автомашинами были за время зимы 1939/40 года в значительной мере устранены) никоим образом не была превентивной мерой для защиты от «планомерно готовившегося совместно с бельгийским и нидерландским генеральными штабами продвижения» войск западных союзников в Рурскую область, как то утверждала национал-социалистская пропаганда. Хотя Гитлер и попытался политически оправдать свои действия и переложить ответственность за них на оба нейтральных государства, на самом деле эти действия определялись в первую очередь его собственными стратегическими соображениями. Он явно считал, что военной победой на континенте сможет побудить своего главного врага — Англию принять его условия и, до предела используя все экономические резервы, сумеет быстро закончить войну. Это было второй его военной целью и вместе с тем его первым ложным умозаключением! К тому же осенью 1939 года он еще имел неверные представления о фактической боеспособности германского вермахта и, несмотря на предостережения специалистов, переоценивал собственную вооруженную силу. Этому его свойству будет суждено приобрести роковое значение в другой взаимосвязи с проводимой им войной. Здесь у Гитлера впервые обнаружилось то расхождение между понятиями «хотеть» и «мочь» в военной области, которое постоянно углублялось у него с годами!

Какой триумфальный момент для ефрейтора Первой мировой войны, когда 24 июня 1940 года он получил из Дорна телеграмму, в которой его бывший верховный полководец кайзер Вильгельм II поздравил фюрера с «огромной победой»! То, что не удалось императору за четыре года ожесточенной войны, несмотря на величайшее напряжение всех сил, он, Гитлер, совершил всего за несколько недель. Франция сокрушена в ходе поистине невиданной в современной военной истории кампании, от которой просто захватывает дух, а англичане изгнаны с континента. Военный подвиг такого масштаба, какой не снился даже самым смелым оптимистам, а оплачен совсем незначительными потерями! В Компьенском лесу, на историческом месте 1918 года, Франция должна теперь подписать в целом умеренные германские условия перемирия.

Гитлер, с 1933 года шагавший от одного успеха к другому, уже одержавший победу в трех военных кампаниях, теперь достиг вершины своей стремительной карьеры. Его предсказания вновь оправдались: противники были сломлены в кратчайший срок. Теперь он явно достиг своей далеко идущей цели. Он добился этого благодаря своему «инстинкту» в выборе подходящего момента, при помощи которого почти с уверенностью лунатика вел до сих пор свою внешнюю политику. Казалось, он и с войной справляется так же легко опять-таки благодаря своей «интуиции». Национал-социалистская пропаганда не знала удержу, в превосходных степенях восхваляя Гитлера: из «величайшего государственного мужа» со времен Бисмарка она теперь сделала из него и «величайшего полководца всех времен».

Сфера господства Гитлера простиралась отныне от Нордкапа до испанской границы, ограждаемая от врагов, пожалуй, самыми боеспособными вооруженными силами в мире. И хотя зимой 1939/40 года критические, более того, оппозиционные голоса мужественно предостерегали от похода на Запад, победа в мае и июне 1940 года либо заставила их надолго замолчать, либо лишила их всякого резонанса. Престиж Гитлера в народе решающим образом укрепился.

Немало религиозно мыслящих немцев считало, что «человек, добившийся таких успехов, ниспослан им самим Богом». Даже такой умный и обладающий острым зрением наблюдатель, как Уве фон Хассель, писал в своем дневнике: «Никто не может оспаривать величия, достигнутого Гитлером. Но это ничего не меняет во внутреннем характере его деяний и не умаляет тех ужасных опасностей, которые угрожают всем высшим ценностям. Демонический Спартак может действовать только разрушающе…»

В союзе с Италией, которая вступила в войну 10 июня 1940 года, Гитлер теперь держал в своих руках судьбу Центральной Европы. Легко понять, что самомнение большинства немцев возросло, но надежный глазомер, определяющий, что возможно и что невозможно в политической и военной областях, был ими утерян. Ведь это всего-навсего вопрос ближайших дней, ну, нескольких недель, — и Англия, последний противник, прекратит почти бесперспективную борьбу. В самом узком кругу Гитлер вновь и вновь повторял: Англия побеждена, только не признает этого.

Мы не можем оставить без внимания эту возникшую после непрерывной цепи успехов Гитлера психологическую ситуацию лета и осени 1940 года, если хотим правильно оценить начавшийся тогда период напряженности между политикой и самим ведением войны.

Англия Черчилля не сдалась; она оценивала свое положение в первую очередь как положение морской державы, и с этой точки зрения у нее не было никакой причины, заставлявшей ее сложить оружие. Именно в этом состояла особая, отличающаяся одна от другой оценка войны французом Петеном и британским премьер-министром. Для первого в мае — июне 1940 года речь шла об обычном военно-политическом столкновении, которому было суждено закончиться военным поражением Франции на континенте. Для Черчилля же конфликт решался не на традиционных полях сражений Европы, а всемирными и идеологическими факторами. К тому же он был убежден, что Рузвельт вскоре преодолеет изоляционистскую позицию американского конгресса и вступит в войну на стороне Англии. Таким образом, в данном пункте Гитлер оказался не прав, и очень скоро стало очевидно, сколь дорого обойдется ему эта ошибка! Ведь какими средствами и возможностями располагал он, чтобы склонить Англию к мирным переговорам?

Гитлера тех месяцев можно по праву сравнить с шахматистом, который в начале партии считает достаточными четыре-пять ходов, чтобы объявить противнику мат. Вот он уже готов сделать первый ход, но вдруг начинает колебаться, ибо надеется прийти к цели быстрее, более эффективным ходом. Однако в самый последний момент отказывается и от него, чтобы в конце концов снова прибегнуть к своему излюбленному ходу.

Так, поначалу он все свои надежды возложил на усиленную воздушную и морскую войну. Еще до начала Второй мировой войны Гитлер неоднократно утверждал: смертельную рану Англии можно нанести только всеобъемлющей экономической войной; будучи отрезанной от импорта, она долго продолжать сопротивление не сможет. А значит, все дело в том, чтобы захватить на побережье Ла-Манша подходящие базы для подводного флота и авиации и оттуда начать широкомасштабные военные действия по установлению блокады Англии. Если зимой 1939/40 года борьбу против британских надводных и подводных сил начал германский военно-морской флот, то после похода против Франции должны были в более крупном масштабе вступить в дело Люфтваффе. Гитлер, а особенно Геринг, надеялся посредством широко задуманного воздушного наступления сделать Англию покладистей и тем самым создать предпосылки для окончательного разгрома врага. Для этой цели были выделены два воздушных флота, насчитывавшие около 2000 самолетов, которым англичане в критические дни июля — августа могли противопоставить всего лишь 600–700 истребителей.

13 августа началась первая фаза «воздушной битвы над Англией» (операция «Орел»). Ее первоначальной целью было добиться превосходства в воздухе. Кроме того, совершались крупные налеты на вражеские базы истребительной авиации и опорные пункты противовоздушной обороны. Во второй фазе, начавшейся 5–7 сентября, предусматривалось разгромить экономический потенциал и деморализовать население Британских островов. Но ни то ни другое не удалось! Не говоря уже о крупных потерях немецкой авиации в результате сильной, хорошо руководимой английской противовоздушной обороны, а также об отсутствии четырехмоторных бомбардировщиков дальнего радиуса действий для ведения стратегической воздушной войны, что привело к провалу операции, ее пришлось постепенно прекратить потому, что на первый план все сильнее выдвигалось стратегическое сосредоточение и развертывание сил против Советского Союза и с этой целью надо было держать воздушные флоты в боевой готовности.

Борьба с Англией на море, естественно, могла привести к успеху лишь в далекой перспективе. Причины этого коренились прежде всего в военно-морской политике Третьего рейха. После германо-английского соглашения 1935 года, установившего соотношение тоннажа германского и британского военно-морского флота 35:100, война с Англией как возможная еще не рассматривалась. Только в начале 1938 года Гитлер впервые заявил адмиралу [главнокомандующему военно-морского флота] Редеру, что надо готовить военно-морской флот к столкновению с Англией и осуществить направленные на это меры. Затем командование военно-морского флота на командно-штабных учениях проработало возможность его использования в войне против Англии и пришло к выводу, что до тех пор, пока германская крейсерская война будет вестись в основном подводными лодками, ядро британского флота уничтожить не удастся. Результатом было принятие рассчитанной на шесть лет (до 1944 года) программы, целью которой являлось значительное увеличение личного состава флота и количества кораблей, особенно крупных (план «Z»), чтобы в предположительном случае быть лучше вооруженными. Гитлер приказал обеспечить этому расширению ВМФ приоритет перед обеими другими составными частями вооруженных сил (сухопутными войсками и Люфтваффе).

Однако поставленная двойная цель ведения морской войны (борьба против вражеского торгового флота и ликвидация британского господства на море), по словам историка Хубача, страдала отсутствием «всякого политического опыта и понимания стесненности Германии своим континентальным положением». Хотя командующий подводным флотом будущий гросс-адмирал Дёниц требовал усиленного развития своего рода оружия (так как, по его мнению, только оно в случае военного конфликта, обладая соответствующими силами на море, могло решить исход войны), отстоять свою точку зрения ему не удалось. В конце концов Гитлер еще 22 июля 1939 г. приказал объявить своим офицерам-подводникам, что до войны с Англией дело ни в коем случае не дойдет, ибо это означало «Finis Germaniae»[3].

Начало войны застало германский военно-морской флот врасплох. К этому моменту он имел, образно говоря, всего лишь туловище, поскольку план «Z» едва начал осуществляться. Его слабость по сравнению с одним только английским флотом выражалась соотношением 1:7,5 в крупных и средних надводных кораблях, а в миноносцах 1:9,2, и только в подводных лодках соотношение было равным. Такое положение следовало предвидеть в результате германской военно-морской политики, проводившейся с 1935 года. Но Гитлер полагал, что сможет пойти на риск войны, несмотря на вражеское превосходство на море; находясь в плену представлений, присущих континентальному мышлению, он хотел добиться решения исхода войны с морской державой Англией на суше.

Навязать британскому флоту бой в форме «морского сражения выстроившихся кораблей», как это имело место в Первой мировой войне, было по вышеназванным причинам невозможно, а тактически уже и едва ли приемлемо. Напротив, германский военно-морской флот должен был попытаться всеми имеющимися в его распоряжении средствами предпринять против Британских островов экономическую войну и военную блокаду, успех которых мог быть тем больше, чем лучше исходные базы. Главнокомандующий военно-морского флота первым делом распорядился прекратить все крупные постройки по плану «Z» (за исключением кораблей, уже спущенных со стапелей), чтобы ускорить выпуск подводных лодок, и вооружить вспомогательные суда для охоты за торговыми судами («каперская война»). Вместо 300 подводных лодок, которые Дё-ниц требовал в качестве минимума для успешной морской войны против Англии, Германия имела всего 57, а из них пригодных к военным действиям только 46. В результате перенесения центра тяжести в военно-морском флоте на субмарины теперь должно было строиться ежемесячно 29 подводных лодок. Но так как эта программа не была включена в число самых первоочередных мер по вооружению, в марте 1940 года пришлось на длительный срок сократить производство до 25 в месяц. Однако даже и эта программа, хотя бы приближенно, не была осуществлена за первые два года войны. В первом полугодии 1940 года работавшие с крайним напряжением верфи построили 2, а до декабря — 6 подлодок, и только в конце 1941 года число выпускаемых ими подлодок достигло 20 в месяц.

Поэтому в первый год войны командование военноморского флота могло направлять в оперативное пространство только 1214 подводных лодок. Но для решающего успеха этих сил не хватало! Вторая фаза битвы за Атлантику, начавшаяся после норвежской операции в июне 1940 года при значительно более благоприятных для военно-морских действий стратегических условиях (новые базы в Бискайском заливе!), показала, каких результатов мог бы достигнуть германский военно-морской флот при большем числе подводных лодок: только 12 действовавших в оперативном пространстве подлодок за период до марта 1941 года потопили 2,31 млн брутто-тонн, что во много раз превышало водоизмещение всех вновь построенных в Англии кораблей.

Иное решение проблемы нанесения решающего удара по Англии обещала высадка на Британских островах (операция «Морской лев»). Новейшие исследования подтвердили, что этот план нельзя отнести только к области психологической войны. Проводя подготовку к его осуществлению, Гитлер отнюдь не просто блефовал, ведя приготовления, а всерьез намеревался крупными силами высадиться в Англии, как только для этого будут созданы безусловно необходимые условия.

ОКМ[4] и ОКХ уже в ноябре — декабре 1939 года дали первые разработки такой операции. По приказу ОКВ эти планы с июля 1940 года обсуждались и дополнялись всеми составными частями вермахта. 16 июля Гитлер приказал принять подготовительные меры для высадки на тот случай, если Англия не проявит готовности пойти на мир. Условиями успешной морской и сухопутной операции он считал: превосходство немецкой авиации в оперативном пространстве, свободный от мин проход для транспортных судов в обоих направлениях, обеспечение флангов на Ла-Манше установкой заградительных минных полей, изгнание английского военного флота из района южного побережья Британских островов, а также необходимость сковывать все остальные расположенные в Англии части германскими военно-морскими силами и, наконец, создание сильной береговой артиллерии по всему фронту канала. В ходе оперативного планирования весьма скоро возникли разногласия между ОКМ и ОКХ. Гросс-адмирал Редер придерживался мнения, что имеющихся в настоящее время соединений военно-морского флота (после потерь в Норвегии) хватит самое большее для высадки на узкой базе. В противоположность этому генерал-фельдмаршал фон Браухич и генерал-полковник Гальдер требовали создания плацдармов на широком фронте (300 км) для того, чтобы различные группировки сухопутных войск могли поддерживать их операции с флангов. В конце августа Гитлер решил подготовить высадку на плацдарме около 120 км. Но в сентябре он опять перенес первоначально запланированную на 21 сентября высадку. 12 октября он отодвинул высадку на весну 1941 года; тем самым «Морской лев» практически сдох.

К числу разочарованных отказом от этой операции принадлежал и Муссолини. Еще в конце июня он сообщил Гитлеру в одном письме, сколь горячо приветствует он высадку в Англии; в начале июля он обещал предоставить для этого 10 итальянских дивизий и 30 эскадрилий своей авиации. Он хотел, по крайней мере символически, подкрепить новое братство по оружию. Но 13 июля Гитлер дал ему понять, что должен отклонить это предложение прежде всего ввиду необходимости стандартизации оружия при крупной операции по высадке. Он же, дуче, пусть лучше сконцентрирует свои усилия на ведении войны в Средиземном море.

Гитлер отказался от операции «Морской лев» в конечном счете потому, что германские Люфтваффе не могли выполнить поставленную перед ней задачу в требуемом объеме. Что касается командующего военно-морскими силами, то в своих докладах Гитлеру он настойчиво подчеркивал, что не может принять на себя ответственность за высадку в 1940 году; к тому же до сих пор не удалось полностью обеспечить необходимый объем транспортных судов для снабжения войск. Эти опасения Редера явно оказали воздействие на Гитлера. Тот чувствовал себя в большей степени «специалистом» сухопутной войны и к операциям на море относился довольно скептически. Поставить на карту в результате, по сути, рискованной операции свою только что приобретенную репутацию «величайшего полководца всех времен» казалось ему слишком смелым; предостережением ему служил и кризис в ведении боевых действий по овладению Нарвиком. А во всем, что касалось его личного престижа, Гитлер был чрезвычайно чувствителен.

К этому добавлялась неблагоприятная метеообстановка, которая, как уже часто бывало, ставила под вопрос успех операции. Но все вышеназванные причины кажутся не имевшими для его решения такого важного значения, как надежда разбить Англию, разгромив Россию.

С вступлением в войну Италии возник театр военных действий и на Средиземном море, который Гитлер поначалу считал полностью доменом своего партнера по «оси». Однако главнокомандующий сухопутных войск, а в первую очередь главнокомандующий военно-морским флота настойчиво указывал ему на то, какое значение имеет средиземноморская стратегия в рамках борьбы против Англии. Редер придерживался взгляда, что ведущиеся здесь операции (скажем, против Гибралтара, против Канарских островов с целью закрыть вход в Средиземное море и отрезать Мальту, защита вишистской Северной Африки от вражеских высадок, прорыв к Суэцкому каналу и изгнание противника с Ближнего Востока) скорее отвечают радиусу действия германских вооруженных сил.

Так, с июля 1940 года встал вопрос о захвате Гибралтара (операция «Феликс») с испанской помощью. Поскольку отношения между «осью» и Испанией на основе той помощи, которую Германия и Италия оказывали ей в гражданской войне, были весьма дружественны (Франко еще 3 июня с восторгом поздравил Гитлера с германскими военными успехами), Гитлер надеялся вскоре привлечь эту страну к борьбе на своей стороне.

В июле он поначалу активизировал дипломатические усилия по привлечению Испании к реализации своих планов. Но Франко, хотя и склонялся после германской победы над Францией к участию в войне, с одной стороны, сознательно сильно завысил свои требования: так, он потребовал военные материалы всякого рода, тяжелое оружие, боеприпасы, горючее, оснащение и пшеницу для своей страны, еще не преодолевшей последствий внутренних столкновений. С другой стороны, его привлекало приобретение новых территорий — таких, как Гибралтар, Французское Марокко, часть Алжира (Оран), расширение колонии Рио-де-Оро за счет Франции и район Гвинейского залива. Но пойди Гитлер навстречу этим желаниям, пришлось бы вступить в конфликт с вишистской Францией, а это в тот момент противоречило его намерениям! Кроме того, приходилось опасаться, что тогда под знамя де Голля перейдут и другие части французских колониальных владений. Итак, Гитлер встал здесь перед несомненной дилеммой.

Вполне возможно, колебания Франко были вызваны несгибаемой позицией Англии. До тех пор, пока Великобритания не была действительно повержена, в случае его вступления в войну жизненный нерв Испании — ее снабжение морем — оказался бы под величайшей угрозой. Когда же Гитлер 23 октября предложил каудильо в начале 1941 года вступить в войну, тот снова уклонился от определенного ответа, забаррикадировавшись требованиями больших поставок техники и оружия. Адмиралу Канарису, начальнику германского абвера, пришлось 7 декабря 1940 года снова задавать в Мадриде вопрос, согласится ли Испания хотя бы пропустить германские войска через свою границу с целью захвата горных укреплений. Но и на сей раз Франко отказался, заявив, что его страна еще не в состоянии пойти на этот шаг по экономическим причинам. Несомненно, это было всего лишь внешним предлогом: неудачные операции итальянцев в Греции и Северной Африке, успехи англичан в воздушной битве в сочетании с тем фактом, что Гитлер все еще не рискнул предпринять высадку на Британские острова, вполне могли открыть испанскому правительству первые отчетливо видимые слабые места «оси»; да к тому же английский посол в Мадриде умел их эффективно подчеркнуть. Поэтому Гитлер в середине декабря 1940 года счел, что политические предпосылки для операции «Феликс» уже отсутствуют, и 9 января 1941 года от нее отказался. В остальном же Средиземное море было для него прежде всего итальянским театром военных действий, а подлежащая осуществлению здесь стратегия — ослабление английских позиций — не казалась ему серьезной альтернативой его планам на Востоке.

Как сообщил [начальник штаба оперативного руководства вермахта] генерал Йодль в докладе гауляйтерам 7 ноября 1943 года, Гитлер еще во время Западной кампании сказал ему о своем «принципиальном решении» ликвидировать большевистскую опасность, как только это позволит военное положение Германии. Действительно, после победы над Францией нападение на Советский Союз (план «Барбаросса») все сильнее овладевало помыслами и желаниями Гитлера. Однако отнюдь не «жизненное пространство на Востоке», насильственное завоевание которого уже с 20-х годов пронизывало политические расчеты Гитлера, служило главным активизирующим моментом; нет, главным импульсом являлась наполеоновская идея разбить Англию, разгромив Россию.

Большое число уцелевших военных документов, относящихся к лету 1940 года, едва ли оставляет какое-либо сомнение в том, что Гитлер начал серьезно планировать нападение на Советский Союз уже с июля 1940 года и в принципе (правда, вначале с некоторыми временными оговорками) был полон решимости предпринять его еще весной 1941 года. Однако ОКВ отговорило его от этого, ибо русская распутица могла создать трудности продвижению германской армии на восток.


* * *

21 июля 1940 года Гитлер приказал ОКХ подробно изучить все предварительные условия наступления на Востоке и начать соответствующие приготовления. Как заявил Гитлер Браухичу и Гальдеру десятью днями позже, он считал, что Англия скорее заключит мир, если Советский Союз, ее последний потенциальный союзник на континенте, будет уничтожен. Продолжительность операции на Востоке он определял примерно в пять месяцев. Тогда Германия сможет считать себя «неограниченным господином» в Европе и на Балканах.

Вне всякого сомнения, начавшееся тем временем советское продвижение в Прибалтике и в Юго-Восточной Европе (аннексия Бессарабии и Северной Буковины) в июне 1940 года не столько обескуражило, сколько обеспокоило нацистское руководство; ибо в результате этого возникла несомненная угроза важным для Германии румынским нефтяным районам. Ведь со времени подписания германорусского секретного соглашения от августа 1939 года Гитлеру было ясно, что его партнер рано или поздно представит свой счет за «спокойное поведение» во время германских наступлений.

В остальном же из ставших ныне известными документальных источников явствует, что Гитлер принял решение о нападении на Советский Союз отнюдь не на основании указанных выше событий. Гораздо больший вес имели следующие соображения.

Если Советский Союз, последняя континентальная шпага Англии, будет побежден, у Великобритании едва ли останется какая-либо надежда на перспективное сопротивление. Ей придется прекратить борьбу, особенно если удастся побудить Японию к действиям против Англии в Восточной Азии, прежде чем вступят в войну США.

Если же она, несмотря на все это, будет сражаться дальше, Гитлер решил путем захвата Европейской России осуществить завоевание новых огромных экономически важных областей, используя резервуар которых он в случае необходимости сможет выдержать и более длительную войну. Тем самым наконец-то осуществлялась его великая мечта: Германия приобретала на Востоке то жизненное пространство, на которое она претендовала для своего населения. Одновременно ни одно государство в Европе больше уже не могло оспаривать у Германии главенствующее положение; ставший обременительным конкурент устранялся и больше не мог продолжать свою «вымогательскую тактику». Не последнюю роль играло и то соображение, что «окончательное столкновение» обеих систем — национал-социализма и большевизма — однажды все равно станет неизбежным; данный момент казался Гитлеру наиболее благоприятным для этого, ибо Германия обладала сильными, испытанными в боях вооруженными силами и, кроме того, была высокооснащенной для войны страной.

Разумеется, только переговоры с Молотовым в ноябре 1940 года в Берлине окончательно избавили Гитлера от последних сомнений в том, что принятое им решение — правильный и единственный выход. Эти переговоры показали, что единство между обоими жаждущими экспансии партнерами в вопросе о разделе «сфер интересов» в мировом масштабе теперь, а также и в будущем едва ли возможно.

В этой связи необходимо разрушить одну все еще распространенную легенду: германское нападение на Советский Союз в 1941 году (как об этом свидетельствуют результаты изучения документальных источников) не являлось превентивной войной. Решение Гитлера осуществить его было порождено отнюдь не глубокой тревогой перед грозящим Германии предстоящим советским нападением, а явилось конечным выражением той его агрессивной политики, которая с 1938 года становилась все более неприкрытой.

Как можно судить, Советы не считали нападение на Германию в 1940–1941 годах средством своей политики; до тех пор они осуществляли свои намерения гораздо более безопасным «холодным путем» — их излюбленным методом. При внезапном нападении летом 1941 года не было захвачено никаких документов, которые бы, несмотря на сосредоточение советских войск у границы, давали основание для выводов о вражеских наступательных намерениях. К тому же Красная Армия еще только собиралась модернизировать свои танковые войска и авиацию. И наконец, Хрущев на XX съезде КПСС выдвигал против Сталина тяжкие обвинения именно в том, что тот, несмотря на британские предупреждения, не придавал достаточного значения возможности германского нападения и верил, что все еще имеющиеся разногласия между обоими государствами можно устранить дипломатическим путем. Другой вопрос: что сделал бы Советский Союз, если бы положение Германии, скажем, после высадки в Англии, стало менее благоприятным? Но такой способ рассмотрения лежит за пределами стремления к историческому познанию.

Однако не имели ли место в эти драматические месяцы 1940 года предложения и усилия с германской стороны закончить войну политическим путем? Разве Гитлер не достиг при помощи оружия своей великой цели? «Честь Германии» была восстановлена. «Позор Версаля» смыт. Чего проще было предложить разбитому врагу великодушный мир? К сожалению, ответить на этот вопрос с полной уверенностью мы сегодня еще не можем; хотя документы германской внешней политики и дают на этот счет некоторые важные разъяснения, они все же оставляют многие вопросы открытыми. Что же касается цитируемой сотрудником имперского министерства иностранных дел Хессе в его «Воспоминаниях» программы, на основе которой Гитлер якобы был готов заключить выгодный мир с Англией, то она до сих пор не имеет документального подтверждения. Поэтому некоторые выводы, позволяющие ответить на поставленный выше вопрос, мы можем сделать лишь из поведения самого Гитлера в то время.

Возможно, непосредственно после победы на Западе он некоторое время предавался иллюзии, что сможет установить мир, но окончание войны политическим путем уже зависело не только от его волевого решения, а во многих отношениях определялось его роковой внешней политикой по отношению к своим союзникам. 23 августа 1939 года он предоставил восточную часть Польши Советскому Союзу; без сомнительных по своему результату переговоров статус-кво здесь было не восстановить. Кроме того, зловещая немецкая оккупационная политика в Польше, с ее первыми «мерами по уничтожению чуждых расовых элементов», затрудняла любой разговор о восстановлении этого государства. А Италия выдвинула в качестве цены за свое участие в войне высокие территориальные требования (Ницца, Корсика, Тунис, часть Алжира, владение Средиземным морем, базы в Сирии, Трансиордании, Палестине, Ливии и Египте).

Решающим было, однако, то, что Гитлер вовсе и не думал закончить войну, отказавшись от своих последних политических и военных завоеваний. Он уже носился с мыслью предположительно превратить Бельгию в «гау Фландрия», а Голландию в еще одну гау. Поскольку в результате своей довоенной политики он потерял за границей всякий кредит доверия (так что Черчилль провозгласил ожесточенную, с «кровью и слезами», борьбу до победного конца), Гитлер видел перед собой только одну возможность: принудить противника принять его условия. Но обладала ли национал-социалистская Германия на длительный срок такими средствами?

Его «Призыв к разуму» от 19 июля 1940 года был в целом не чем иным, как попыткой нового алиби перед мировой историей. Ведь на самом деле он не содержал никаких реальных предложений, ибо его принятие означало бы капитуляцию Англии! Но Гитлер, хороший психолог (по крайней мере в обращении со своим народом), знал, сколь эффективной была его попытка переложить моральную ответственность за продолжение борьбы на противника. В беседе с итальянским послом Алфиери 1 июля 1940 года он дал понять, что в данный момент активно готовится к осуществлению новых крупных задач; поэтому важно сделать Англию в глазах всей мировой и германской общественности ответственной за дальнейший ход событий. Тем самым он усиливает собственную позицию и ослабляет позицию врага; уже в «Мирном призыве» от 6 октября 1939 года он руководствовался такими мыслями.

Все говорит за то, что Гитлер после Западной кампании не предпринимал серьезных усилий к тому, чтобы закончить войну политическим путем, то есть посредством переговоров в духе подлинного компромисса, или же использовать искусство достижения возможного с допущением уступок. Напротив, доминировало его империалистическое стремление к применению силы, та все более безудержная политика насилия, которую он считал возможным проводить сейчас, когда германский вермахт явно не имел на континенте сколько-нибудь значительного, равноценного себе противника. Одновременно Муссолини 26 июня, в чрезмерно восторженных выражениях поздравляя Гитлера с «колоссальным успехом», потребовал своего участия в захвате Англии. Им тоже владело не столько искреннее желание установить мир, сколько тревога, как бы не оказаться обойденным при предстоящей вскоре «дележке добычи».

В выборе средств для окончания войны летом 1940 года Гитлер полностью просчитался. Его принятые в то судьбоносное время решения, которые можно охарактеризовать как первую крупную цезуру во Второй мировой войне, показывают: после триумфа на Западе он был преисполнен веры в то, что теперь сможет реализовать все свои далеко идущие властно-политические цели при помощи остро отточенного испытанного меча своего вермахта. Отныне планы его больше не знали никаких пределов: в начале 1941 года он даже приказал штабу оперативного руководства вермахта разработать проект германского продвижения в Афганистан против Индии (Англии). Поистине трагическим обстоятельством было то, что его меры и наметки уже не наталкивались на ту сильную волей военную оппозицию, как это было еще зимой 1939/40 г. Но ведь его прогнозы в конечном счете всегда оправдывались! Отказавшись от высадки в Англии (не в последнюю очередь из-за провала воздушной войны) и решившись напасть на Советский Союз, Гитлер тем самым вызвал катастрофу Восточной Европы.


* * *

Цепь германских ошибок в командовании войсками и стратегических ошибочных решений началась еще в 1940 году с Дюнкерка.

По оперативному плану наступления на Западе предусматривалось уничтожить войска западных союзников в широкомасштабном сражении на прорыв и окружение. Для этого группа армий «Б» («Север»), которой предназначалась роль наковальни, должна была принять на себя удары противника в центральной части Бельгии, между тем как группе армий «А» («Юг») следовало сильными моторизованными и танковыми соединениями пробиваться на Сомме, а затем, повернув на север и действуя подобно молоту, заставить врага вести бой с «перевернутым фронтом» и разбить его. Но в кульминационный момент операции, 24 мая 1940 года, Гитлер и командующий группой армий «А» Рундштедт остановили неудержимо пробивающиеся вперед танковые дивизии на линии канала Ла-Манш (от Ланса до Гравелина), чтобы сохранить эти войска для второй фазы наступления, а ликвидацию котла предоставить в первую очередь авиации. Тщетно протестовали главнокомандующий сухопутных войск и его начальник Генерального штаба против этого приказа, имевшего весьма серьезные последствия. Гитлер предоставил командованию группы армий «А», то есть нижестоящей инстанции, самому принять решение, когда именно ввести в бой подвижные соединения. Командование же этой группы войск только 25 мая пришло к иной оценке обстановки, дав разрешение на наступление моторизованных и танковых соединений.

Тем временем противник лихорадочно использовал драгоценные часы «боевой передышки» на своем западном фланге и создал здесь свою оборону. Знаменитый «стоп-приказ» германским танковым войскам у Дюнкерка дал союзникам возможность спасти из этого котла и эвакуировать в Англию свыше 350 000 человек. К тому же Люфтваффе не смогли выполнить свою задачу в полном объеме, и операции обеих групп армий не были завершены достаточно энергично и последовательно, поскольку ликвидация котла рассматривалась как задача более или менее второстепенная. Командование германского вермахта, находившееся во власти своего континентального мышления, слишком поздно разглядело имевшуюся у противника возможность эвакуировать свои войска, вместо того чтобы заставить их сражаться до последнего патрона. Таким образом, главные силы союзных соединений оказались на Британских островах, и несколькими месяцами позднее значительная их часть с новым оружием (в частности, из Америки) опять была введена в бой теперь уже в Северной Африке.

Вместо уничтожающей победы Гитлер добился лишь «ординарной». Правда, сделать отсюда выводы в том духе, что при тотальном поражении Великобритания заключила бы мир и что поэтому Германия упустила свой великий исторический час, просто-таки позволив вырвать из своих рук уже ощутимо близкую пальмовую ветвь победы, значило бы зайти слишком далеко. Черчилль наверняка и тогда продолжил бы бороться с несгибаемой стойкостью. Поэтому значение эпизода с Дюнкерком для дальнейшего хода всей Второй мировой войны не следует драматизировать и переоценивать, как это делается в различных послевоенных публикациях.

Через десять месяцев после заключения перемирия на Западе начались операции против Греции и Югославии (6 апреля 1941 года), которые еще раз продемонстрировали высокое германское военное искусство и за несколько недель были победоносно закончены. Со времени итальянского нападения на Грецию в октябре 1940 года положение на Балканах все более обострялось и достигло своей кульминационной точки в форме антигерманского военного путча в Белграде. Точно так же, как поддержка Италии в Северной Африке весной 1941 года, эти бои во всех отношениях отвечали боевым возможностям германского вермахта.

Однако при нападении на Советский Союз (22 июня 1941 года) это казалось проблематичным по меньшей мере до тех пор, пока не устранена как противник Англия. Но Гитлер был твердо уверен, что сможет разгромить Советский Союз в ходе молниеносной войны. Впрочем, надо признать, что такое мнение было не только у него одного. Такую точку зрения разделяли в то время ведущие военные чины не только в Германии (ОКВ и ОКХ), но и в Соединенных Штатах и Англии. Так, американский военный министр и его начальник штаба ожидали, что эта кампания продлится «минимум месяц, а как максимум три месяца». Это объяснялось, с одной стороны, поразительными успехами вермахта до лета 1941 года, за которыми весь мир следил отчасти с удивлением, а отчасти и с растущим страхом, а с другой — полной недооценкой советской силы сопротивления и способности к восстановлению офицерского корпуса после его крупных «чисток» в 1936–1938 годах. Объяснялось это и слабой боеспособностью Красной Армии в зимней войне с Финляндией.

Гитлер намеревался при помощи сильных танковых клиньев окружить и уничтожить сосредоточенные и развернутые в Западной России вооруженные силы, чтобы затем достигнуть такой оборонительной линии, с которой советская авиация более не могла бы угрожать территории рейха. Перед ним маячила конечная цель: отсечь азиатскую часть России от европейской по общей линии Волга — Архангельск. Несмотря на отсрочку нападения на 5—6 недель из-за Балканской кампании, он надеялся еще до наступления зимы захватить Москву и Донбасс.

По оценкам отдела Иностранных армий Востока (ОКХ), Красная Армия насчитывала тогда 158 боеспособных дивизий, которым противостояли 153 германские (и дополнительно около 40 дивизий союзников). Учитывая такой паритет сил, имевшийся и на Западе в 1940 году, командование вермахта тем более полагало, что ему удастся победно закончить кампанию в короткий срок.

Еще до начала военных действий ОКВ дало служившую в качестве рабочей основы стратегическую директиву, в которой были обрисованы задачи вермахта после разгрома Советского Союза. ОКВ явно хотело избежать ошибок, допущенных во время похода против Франции, и на этот раз принять подготовительные меры также и на период после завершения боевых действий на этом театре войны, чтобы таким образом быстрее и без помех осуществить затем намеченные планы. Именно эта директива № 32 обнажила не только континентальную односторонность, но и претенциозные масштабы германской стратегии, которые грозили взорвать все прежние представления оперативного ведения войны и которые, несомненно, являлись результатом непрерывной серии успешных «молниеносных войн» германского вермахта. Гитлер хотел, не более и не менее, как вслед за победой на Востоке в 1942 году сокрушить позицию Англии как мировой державы на Средиземном море посредством широко задуманных операций на суше в форме тройных клещей. 60 дивизий должны были держать «Восточный вал» (Архангельск-Волга); один удар предусматривалось нанести из Ливии через Египет с целью пробиться до Сирии; второй, через Болгарию, при возможном вовлечении в войну Турции и третий — через Кавказ и далее через Иран, чтобы концентрированным наступлением уничтожить британские позиции.

Поразительные первоначальные германские успехи в приграничных сражениях в России (три группы армий к середине июля, как и предусматривалось, вышли на линию Двина — Днепр), казалось, оправдывали все надежды на быстрое окончание кампании. 23 июля Гитлер заявил, что еще в этом году дойдет до Волги и вступит на Кавказ. За несколько дней до того руководящие чины ОКХ высказали точку зрения, что Восточная кампания вполне может быть выиграна в течение 14 дней. Количество ежедневно захватываемых пленных, а также число разбитых, по донесениям, русских дивизий давали основание предполагать, что главные силы установленных к тому времени советских дивизий, а именно 200 из них, уничтожены, и потому как максимум лишь под Москвой можно еще раз ожидать более сильного сопротивления. Когда же подошло время отдавать приказы о том, как следует продолжать операцию после достижения первых целей наступления, Браухич и Гальдер предложили сосредоточить все силы только против Москвы, благо боеспособность подвижных соединений еще позволяла применить их для решающей операции и следовало использовать остававшиеся до зимы два месяца — сентябрь и октябрь. ОКХ надеялось, что ему удастся дать последнюю битву на уничтожение у ворот советской столицы, ибо здесь оно справедливо ожидало столкновения с главной частью еще остававшихся у противника боеспособных сил. Как мы сегодня знаем, Советы действительно сосредоточили для обороны Москвы свыше 40 % соединений, имевшихся в их распоряжении на всех фронтах.

Но Гитлер придерживался иного взгляда: для него в первую очередь были важны политико-идеологические и военно-экономические цели. На севере он желал захвата Ленинграда, чтобы преградить России выход в Балтийское море и одновременно установить связь с Финляндией по суше, а также для того, чтобы уничтожить этот оплот большевизма; на юге его манили к себе богатые пшеничные поля Украины. К тому же он рассчитывал использовать продвижение на Кавказ в качестве средства давления на нейтральную Турцию, которую он хотел бы видеть участвующей в войне на своей стороне.

Почти 6 недель, как признавал сам Гитлер, длилось принятие этого «самого тяжелого решения» во всей Восточной кампании. 21 августа 1941 года оно было принято вопреки предложению ОКХ. Основной тон и характер этой директивы давали понять, что Верховный Главнокомандующий вермахта едва ли собирается прислушиваться к советам своего ближайшего военного окружения, если взгляды этого окружения не совпадают с его собственными. «Предложение сухопутных сил о продолжении операций на Востоке от 18.8 не согласуется с моими намерениями. Я приказываю следующее…» — так начинались его высказывания, в которых он назвал Москву последней после Ленинграда, Крыма и Донбасса целью наступления. Это далеко идущее решение еще больнее ударило по ОКХ, которое уже с августа с несомненной обескураженностью вынуждено было констатировать, насколько сильно недооценило оно способность Советского Союза к сопротивлению и имеющиеся у того возможности в кадровом, техническом, а также и в политическом отношении. Но понимание этого пришло слишком поздно. Тем не менее Гитлер неоднократно отмахивался от вполне оправданных предостережений Генерального штаба, называя их «пораженчеством», и более не придавал им необходимого значения, ибо полностью полагался на свою собственную способность выносить суждения! Столь категорично он в оперативное ведение войны еще не вмешивался никогда. Например, под Дюнкерком он, как мы уже отмечали, предоставил Рундштедту, командующему группой армий «А», взгляды которого совпадали с его собственными, самому принять последнее решение.

Теперь Гитлер, более чем когда-либо ранее, был полон решимости целиком и полностью взять на себя обязанности «полководца» и вмешиваться в ход операций не только спорадически. Но как объяснить эту его постоянно возраставшую и все более зловещую военную заносчивость? Вероятно, ее следует отнести на счет его отнюдь не малозначительного участия в возникновении знаменитого плана «серпообразного удара», который создал предпосылки для победы на Западе в 1940 г. Вопреки многим утверждениям, сегодня можно констатировать, что Гитлер еще в конце октября 1939 г. в самом узком военном кругу поставил на обсуждение вопрос, не является ли германский план наступления с целью прорыва и окружения южнее линии Мааса, Льежа и Намюра перспективнее, чем ранее выработанный оперативный план, для того чтобы отрезать и уничтожить все, что противник бросит в Бельгию. Итак, здесь впервые прозвучала эта крупная идея, причем за несколько дней до того, как (тогда еще генерал) Манштейн предложил ОКХ свою знаменитую разработку для наступления на Западе, которая с различными модификациями и обеспечила в мае 1940 года военный успех. В это время Гитлер еще сильно зависел от окончательного суждения своих военных советников. Так как его предложение по различным причинам было отклонено, он уступил. Но когда он в феврале 1940 года (минуя официальный путь) узнал о так называемом плане Манштейна, то неожиданно для самого себя обнаружил, в какой большой мере его первоначальная мысль оказалась близка к идее Манштейна, этого признанного гения Генерального штаба.

Гитлер не обладал ни военным опытом, ни соответствующим образованием; среди ведущих умов вермахта он был дилетант. Поначалу он высказывал свои планы большей частью в виде спонтанных экспромтов или как бы случайно в разговоре. Это были молниеносные озарения и в гораздо меньшей степени конкретные предложения, причем не вполне продуманные и не обоснованные до конца. Не владея аргументацией офицера Генерального штаба, он давал полную волю всем своим интуитивным и внезапным мыслям. Импровизационно сказанное им его военные советники должны были облекать в надлежащую форму.

Неоднократно справедливо подчеркивалось, что Гитлер был в военной области кем угодно, но только не глупцом. Способность быстро схватывать суть дела, удивительная память на военные факты и цифры (которые, правда, не всегда выдерживали критическую проверку) и его особенная любовь вникать во все тактические подробности и до последней детали разрабатывать трудные частные или специальные операции — таковы были наиболее бросающиеся в глаза качества этого военного самоучки, который, кстати, неустанно старался освоить самые разные ведения войны.

Едва ли он сознавал четкие границы между чисто тактическими, оперативными и стратегическими соображениями. Ему было не по нраву трезво делать логические выводы, отчего он и к началу войны все еще не мог принимать самостоятельные решения оперативного уровня. В этом он во многом зависел от своих военных сотрудников, из числа которых наиболее сильное, однако до сих пор еще подробно не изученное влияние на его военное мышление и действия оказывал Йодль.

Когда же поход на Запад доказал превосходство германского военного инструмента, в психологии Гитлера произошло глубокое изменение: его все больше стала обуревать безумная идея быть «полководцем», который благодаря своей безошибочной «интуиции» может совершать то же самое, что и высококвалифицированные генералы и генштабисты. Теперь они давно уже не являлись для него неоспоримыми профессиональными авторитетами; наоборот, он испытывал к этим военным специалистам растущее недоверие, почти что презрение. И это должно было вести ко все более роковым последствиям, по мере того как он шаг за шагом продолжал снижать значение ОКХ, этого специально предназначенного для руководства сухопутными войсками органа, и в конце концов фактически отстранил его от командования.

Но обратимся вновь к ведению войны в России. Наступление Гитлера на юге, завершившееся успешной битвой за Киев, снова задержало на несколько недель решающий удар по Москве. После перегруппировки сил 2 октября 1941 года началась операция «Тайфун», на которую ОКХ возлагало столь большие надежды. Шестью армиями наступала группа армий «Центр» под командованием фельдмаршала фон Бока, чтобы захватить столицу Советского Союза, а вместе с тем крупнейший транспортный и железнодорожный узел и нанести Красной Армии последний, уничтожающий удар. Однако ведшиеся до тех пор суровые бои на Востоке оставили уже свои зримые следы: в подвижных частях этой группы армий сохранилось лишь 30–40 % их состава. Впервые стало доставлять немалые трудности снабжение войск, так как пропускная способность железных дорог оставалась намного ниже расчетной. К тому же далеко не все рельсовые пути были перешиты на германскую колею, да и налеты партизанских отрядов мешали функционированию транспорта.

Несмотря на это, сначала казалось, что все идет по желанному пути. Имперский шеф печати Дитрих даже заявил 9 октября 1941 года по радио, что «русский колосс повержен и больше никогда не поднимется». Не успел он это сказать, как факты уличили его во лжи. Начавшийся период распутицы замедлил быстрое продвижение группы армий «Центр», особенно моторизованных соединений, по безнадежно плохим дорогам России и предъявил высочайшие требования к снабжению и обеспечению войск (транспортные колонны были преимущественно колесные, помочь же здесь могли только гусеничные транспортные средства). Хотя советские историки и по сей день недооценивают это обстоятельство, оно явилось важным фактором последующей неудачи. Ведь наступление на Москву на несколько недель увязло в грязи и замедлилось. Между тем Советы получили ценную передышку для обороны Москвы; только в период морозов в середине ноября германским войскам удалось снова значительно продвинуться вперед. К северу от Москвы они приблизились к каналу Москва — Волга (в 30 км севернее столицы). Но теперь немецкие войска, находившиеся в непрерывных боях с июня 1941 года, оказались на пределе своих сил.

В то же самое время на южном участке германосоветского фронта был захвачен Ростов-на-Дону, но его пришлось вскоре снова сдать. На севере наступление тоже успеха не имело: Ленинград отразил все атаки группы армий Лееба. Несмотря на данную 1 декабря 1941 года командующим группой армий «Центр» оценку обстановки как весьма серьезной (на 1000 км линии фронта у него имелась в резерве всего одна дивизия!), Верховное Главнокомандование вермахта, включая и ОКХ, приказало предпринять все для того, чтобы ценой последнего, крайнего напряжения сил достигнуть огромной поставленной цели, даже если войска совершенно выдохнутся.

Но все произошло не так, как надеялись. Наступила суровая русская зима, которая создала величайшие трудности для не подготовленных к таким погодным условиям немецких войск, а также парализовала движение рельсового и колесного транспорта по растянутым на 1500 км коммуникациям. К тому же 5 декабря 1941 года началось первое, неожиданное контрнаступление Красной Армии под Москвой. Незаметно для германской воздушной разведки вражеское Верховное Главнокомандование подтянуло из своих стратегических резервов (особенно из Сибири) сильные, превосходно оснащенные для ведения войны зимой соединения и бросило их в бой, усилив их еще и нерегулярными частями импровизационного характера. Оно было вынуждено сделать это независимо от поведения на русской восточной границе японцев, с которыми в апреле 1941 года был заключен договор о нейтралитете, ибо падение Москвы имело бы не только военные, но и тяжкие психологические последствия для боевой воли собственного народа.

В то время как командование вермахта в процессе этого первого крупного кризиса в ходе войны смогло перебросить на угрожаемый участок фронта до февраля 1942 года всего 9 дивизий из своего резерва (и к тому же как раз в этот момент, ввиду положения на Средиземном море, оказалось вынуждено отправить на Сицилию крупные части 2-го воздушного флота). Красная Армия, по немецким данным, усилила свой Западный фронт 50 пехотными и 17 танковыми дивизиями. Обладая весьма различной боеспособностью, эти дивизии делали под Москвой все, что было в их силах. Первоначально Красная Армия намеревалась остановить далеко продвинувшиеся немецкие передовые соединения и в меньшей степени пыталась разгромить группу армий «Центр»; это намерение появилось у нее только тогда, когда ее операции стали успешно развиваться.

В этой критической ситуации категорический приказ Гитлера от 16 декабря 1941 года оказывать фанатическое сопротивление и не отступать ни на одну пядь был, как единственный выход из положения, возможно, и оправдан; чисто психологически он, несомненно, возымел свое действие и способствовал тому, чтобы оборонительные бои не превратились в катастрофу. 15 января 1942 года Гитлер по настоянию ОКХ утвердил общее отступление на зимние позиции, которые следовало удерживать, несмотря на все вражеские атаки.


* * *

Так провалился крупный план разгромить Советский Союз за несколько месяцев, чтобы снова со всей силой возобновить борьбу против Англии; конец германских молниеносных кампаний уже обозначился. Еще в 1939 году Гитлер мог с гордостью указывать на свое «деяние, достойное государственного мужа», выразившееся в том, что благодаря ему Германия сражается только на одном фронте; теперь же война на два фронта стала фактом, о котором Геббельс позже заметил в своем дневнике: такая война «рейхом еще никогда не выигрывалась». Сила сопротивления западных союзников и Красной Армии в результате этого первого очевидного поражения германского вермахта значительно возросла, а нимб его «непобедимости» был разрушен. Англия же настоятельно нуждалась в передышке, чтобы ускорить свое вооружение и улучшить боевую подготовку своих соединений.

Недооценка русских пространств, а особенно людских и материальных сил и резервов Советского Союза, была одной из главных причин неудачи Гитлера. К тому же большевистский режим оказался более способным к сопротивлению, чем предполагалось. Разумеется, этой германской неудаче содействовали и необычные климатические условия, а также упорное сопротивление вражеских войск. Советский Союз провозгласил свою борьбу «Великой Отечественной войной» и тем самым пробудил в русском народе все национальные чувства и страстное желание защищать свою Родину; за многие века истории России такой призыв всегда открывал огромные источники силы для борьбы против иностранных интервентов.

Однако здесь следует внести коррективу в широко распространенное заблуждение: военная победа в 1941 году (захват Москвы) вряд ли привела бы к желанному повороту в ходе войны в пользу Германии. Было бы роковым заблуждением говорить здесь об «упущенной возможности». Советы, как это достаточно показали и последующие операции, еще далеко не исчерпали свои человеческие и материальные силы, хотя произошло это в немалой степени и благодаря американской помощи техникой и военными материалами. Но определяющим оставалось то, что Гитлер хотел не только уничтожить военные силы своего противника (законное стремление всех ведущих войну), но и осуществить планы, идущие гораздо дальше. Еще до начала военных действий против СССР он охарактеризовал предстоящую борьбу на Востоке как борьбу ради уничтожения большевизма; он был полон решимости расчленить Россию, беззастенчиво эксплуатировать ее как колониальную территорию и деспотически подавлять «восточных унтер-меншен». С этой целью он требовал от немецкого солдата безжалостной твердости, ибо не задача Германии «консервировать» врага. Более того, он требовал отказаться от старого понимания солдатской и боевой чести лишь для того, чтобы еще радикальнее осуществлять в захваченных областях свои собственные замыслы. Учитывая такие безумные военные цели на Востоке, являвшиеся выражением тоталитарной национал-социалистской идеологии, ожидание от противника уступок или предупредительности было совершенно исключено. Идеалы многих добровольцев — испанцев, французов, фламандцев, валлонцев, норвежцев, датчан, хорватов, словенцев, нидерландцев и швейцарцев, считавших, что они борются на стороне стран «оси» за лучший порядок в Европе, подверглись такому же ужасному извращению, как и взгляды старых немецких солдат.

Но Москва означала большую цезуру в германском ведении войны и с другой точки зрения. Как отмечалось выше, Гитлер уже до осени 1941 года неоднократно вмешивался в ее оперативное ведение, придавая последнему особые акценты. В так называемых директивах фюрера он определял стратегию большей частью в общих рамках, оставляя все же составным частям вермахта относительную свободу действий в их реализации. Теперь же он взял в свои руки все командование, особенно сухопутными войсками, отдавая приказы со всеми подробностями, вплоть до указания многих дивизий и некоторых полков, и ставил перемещения на поле боя в зависимость от своего личного решения; к тому же только он один являлся хозяином сложного и многослойного механизма военного аппарата. Еще до Дюнкерка он лишил власти ОКХ, а отставкой Браухича 19 декабря 1941 года этот процесс был завершен. За несколько дней до того начальник Генерального штаба записал в своем дневнике: «Теперь главнокомандующий сухопутных войск больше даже не почтальон!» Это был потрясающий итог. Гитлер лично принял на себя командование сухопутными войсками, заявив при этом: осуществлять кое-как оперативное командование может каждый, а дело заключается в том, чтобы воспитывать армию в духе национал-социализма. Отныне он деспотически, спонтанно и, по большей части не слушая никаких советов, единолично определял закон ведения войны, не считаясь ни с какими максимами оперативного искусства. Но закат германского Генерального штаба сухопутных войск как командного органа влек за собой катастрофу всей армии.

Правда, критические дни под Москвой сильно потрясли и Гитлера. Но после того как он возложил ответственность за поражение, с одной стороны, на «стихийные силы природы», а с другой — на «генералов во главе с Браухи-чем», сделав их козлами отпущения, Гитлер очень быстро восстановил свою прежнюю самоуверенность. Теперь он своим руководством должен добиться избавления от того, что, как говорил он Геббельсу, было опошлено постоянным «встреванием генералов в разговор»! И все же был ли Гитлер готов извлечь уроки и сделать выводы из опыта сражения за Москву и заново продумать и взвесить военные возможности на всех фронтах? Это был вопрос очень важный, от ответа на который зависело многое.

Можно с уверенностью сказать: с кризисом под Москвой он еще раз справился. Хотя его стратегия и потерпела провал, но в свете тех месяцев (и об этом забывают многие критики) речь все же шла меньше о поражении, которое post festum становится ясным каждому наблюдателю, чем о неудаче, которая не проникла глубоко в сознание немецкого народа, в частности, и потому, что с декабря 1941 года начались крупные успехи японцев, ловко выдвигаемые на первый план министерством пропаганды. Личная репутация Гитлера как «полководца» осталась неумаленной, а некоторое время спустя и войска на Восточном фронте снова прониклись чувством своего безусловного превосходства.

Но решение исхода войны на Востоке стало в 1942 году еще настоятельнее необходимым, поскольку Гитлер, в своей легкомысленной переоценке японской силы, вместе с Италией в декабре 1941 года объявил войну Соединенным Штатам Америки. Это означало тяжкую психологическую ошибку, хотя в тот момент вступление Америки в войну на стороне Англии было, ввиду взаимной симпатии и тесного союза между обоими народами, неизбежным, а открытый конфликт с США в результате подводной войны теперь давал Германии полную свободу действий. Отныне странам «оси» и их союзникам противостояли 75 % населения, промышленности и сырья всего мира.

Германский оперативный план летнего наступления 1942 года позволял сначала предположить, что Гитлер извлек выводы из опыта зимы 1941/42 года. Вместо прежних трех наступательных авангардов (групп армий «Север», «Центр» и «Юг») он хотел создать центр тяжести на южном участке германо-советского фронта: его оперативной целью являлась русская южная граница. На севере следовало взять Ленинград, чтобы наконец установить связь с финнами по суше. С захватом остальной части Украины, Донецкого бассейна и Кавказа Гитлер надеялся заполучить «источники военно-экономической силы» Советского Союза (уголь, железная руда, нефть); на пути туда должна была быть «окончательно уничтожена еще оставшаяся военная сила» противника! Как сказал Гитлер Геббельсу в одной беседе, он хочет на этот раз своевременно закончить операции и занять «зимние квартиры». При этом он предполагал создать на Востоке гигантскую оборонительную линию («Восточный вал»), чтобы затем приостановить поход на Восток и через Сирию и Египет нанести удар по Англии. Геббельс писал в своих дневниках, что на Востоке дело спокойно может дойти до 100-летней войны, которая не будет доставлять Германии никаких забот: она будет противостоять России, как Англия Индии.

В директиве № 41 от апреля 1942 года Гитлер приказал провести наступление в четыре фазы: взятие Воронежа; уничтожение вражеских сил между Донцом и Доном; захват Сталинграда с взятием в ходе операции противника в клещи с северо-запада (вниз по течению Дона) и с юго-запада (вверх по течению Дона) и, наконец, поворот на Кавказ. Уже для одной такой операции сосредоточенных на южном крыле войск было недостаточно. Кроме того, германские соединения в первые месяцы похода на Россию сильно пострадали; это было видно и из доклада об их состоянии и боеспособности от 30 марта 1942 года. Согласно этому докладу, из 162 действовавших на Восточном фронте дивизий полностью пригодны для предстоящего наступления были только 8; 3 — после кратковременного доукомплектования, а 47 ограниченно пригодны для наступления, причем основная масса могла использоваться в лучшем случае для оборонительных целей. На 16 танковых дивизий приходилось всего лишь 140 боеспособных танков, то есть меньше, чем их необходимо для оснащения одной-единственной танковой дивизии. Но Гитлер был твердо убежден, что на этот раз одолеет судьбу. В то время как был успешно завершен захват Крыма, начавшаяся в конце июня операция («Голубой план») первоначально оправдывала возлагавшиеся на нее ожидания. Она снова побудила Гитлера считать, что русские на пределе своих сил и свои последние резервы они уже ввели в бой под Москвой. Это противоречило оценкам отдела Иностранных армий Востока, который отмечал возрастающую силу Красной Армии. Советы научились на опыте первого года войны: ловким маневрированием они сумели вывести свои главные силы на своем южном фланге из создававшегося немецкого котла и отвести их на Восток. Это положило начало роковому для немцев ходу событий.

Разногласия между Гитлером и его пока еще остававшимся в своей должности начальником Генерального штаба генерал-полковником Гальдером стали совершенно невыносимы, когда он стал отбрасывать прочь любые советы и неоднократно по своему произволу менять группировку войск их переброской. Гальдер писал 23 июля 1942 года в своем дневнике: «[…] все еще имеющаяся недооценка вражеских возможностей постепенно принимает гротескные формы и становится опасной […] О серьезной работе не может быть и речи. Болезненное реагирование на мгновенные впечатления и подчеркивание одних только недостатков в оценке руководящего аппарата и его возможностей — вот то, что определяет характер этого так называемого руководства». Сверх того, в своей подписанной в тот же день директиве № 45 Гитлер дал понять, насколько далеко его стратегия отошла от классических принципов ведения войны: вместо первоначально предусмотренных эшелонированных операций он теперь призывает провести расходящееся по направлениям одновременное наступление к Волге и на Кавказ. Тем самым силам, которые к началу летнего наступления занимали фронт протяженностью 800 км, теперь приказывается захватить полосу протяженностью 4100 км (линия границы) и удерживать ее от вражеских атак. Не говоря о трудностях подвоза и снабжения, которые должны были возникнуть вследствие этого, стратегическая цель уже никоим образом не соответствовала наличным средствам. К тому же боевые действия в июле 1942 года доказали, что ни на пути к Волге, ни на Кавказе главные силы советских войск разбить было нельзя.

В этом лежала главная причина позднейшей трагедии 6-й армии. Путь к Сталинграду, сам замысел операции по директиве от 23 июля 1942 года стали роковыми. Хотя оба наступательных крыла в августе — сентябре действовали еще успешно (группа армий «А» 21 августа подняла на Эльбрусе имперский военный флаг, преодолела своими горно-егерскими дивизиями Главный Кавказский хребет и продвинулась на расстояние 30 км до Сухуми, между тем как 6-я армия и 4-я танковая армия пробились в западную и северную части Сталинграда), они уже находились на крайнем пределе своих возможностей, к тому же не хватало горючего для подвижных соединений. Вместо того чтобы принять решение пожертвовать либо Кавказом, либо Сталинградом, дабы выстоять зимой, заняв укороченную линию фронта, Гитлер и дальше настаивал на овладении и удержании обеих позиций, хотя сам же считал далеко выдвинувшуюся дугу германского фронта на Дону и Волге опасной. Но, как это часто случалось у него, от осознания до вывода, то есть действия, путь был долог. К тому же своей собственной пропагандой, возвестившей 8 ноября 1942 года: «Сталинград уже у нас в руках», он сам лишил себя какой бы то ни было оперативной свободы и свободы принятия решений.

Красная Армия обнаружила слабые места германского фронта на Дону (здесь стояли части союзников — Румынии, Италии и Венгрии) и тщательно провела подготовку операции на окружение. Они так замаскировали свои приготовления, что германское командование (ОКХ) ожидало наступления против группы армий «Центр».

19 ноября 1942 года враг превосходящими силами перешел в контрнаступление севернее и южнее Сталинграда, прорвал линию фронта на участке румынских войск, за пять дней окружил 6-ю армию. Командующий ею генерал Паулюс тотчас же попросил у Гитлера свободы действий, чтобы пробиться со своей армией из котла, но тот отклонил эту просьбу, твердо заверив, что своевременно деблокирует ее, а до тех пор будет снабжать при помощи Люфтваффе; последнее же было делом Геринга, который легкомысленно поручился, что обеспечит снабжение окруженных соединений по воздуху. Главным для Гитлера, как он заявил при обсуждении обстановки новому начальнику Генерального штаба сухопутных войск [Цейтцлеру], был прежде всего «фанатический принцип» удержать Сталинград во что бы то ни стало, ибо сдать его означало потерять всю технику и город навсегда. А этого он не хотел и не мог сделать хотя бы уже из соображений собственного престижа.

В послевоенное время публицисты неоднократно и крайне резко критиковали Паулюса за то, что тот в первые дни ноября не предпринял прорыва на собственную ответственность, чтобы спасти 6-ю армию. Сколь мало учитывают они тогдашнее положение: ведь вера войск в свои силы еще не была утеряна и до тех пор высшее командование всегда справлялось со всеми кризисами! Кроме того, командование армии в окопах Сталинграда едва ли могло правильно судить, достаточно или нет имеет ОКХ сил для деблокады, а только что назначенный командующим группой армий «Дон» фельдмаршал фон Манштейн пользовался почти легендарным доверием; действия вопреки его решению совершенно выходили за рамки военных соображений командования 6-й армии.

Так и сражалась 6-я армия, заняв круговую оборону и надеясь на деблокаду извне и на снабжение по воздуху. Однако транспортные соединения 8-го авиационного корпуса вместо предусмотренных 300 т могли доставлять в котел ежедневно в среднем не более 90 тонн. Кроме того, соединения армейской группы Гота продвинулись в направлении Сталинграда всего на 48 км, затем они были вынуждены уступить сильному советскому натиску, особенно потому, что критическое положение группы армий «Дон» потребовало перегруппировки сил. 16 декабря Советы прорвали линию фронта и в полосе 8-й итальянской армии, в излучине Дона южнее Воронежа, нанося главный удар на Ростов, чтобы одновременно отрезать группу армий «А» (Кавказ) и группу армий «Дон». Таким образом, Сталинград означал для Манштейна отнюдь не единственную и не последнюю проблему.

Между 19 и 22 декабря 1942 года теоретически еще имелась последняя возможность для командующего 6-й армией, вопреки полученным указаниям, решиться на прорыв. Но Паулюс, воспитанный в духе германского военного мышления и повиновения, не захотел действовать без приказа вышестоящего командования. Поскольку же оно не могло добиться от Гитлера разрешения на прорыв, Паулюс продолжал держаться в котле. Сегодня едва ли можно в точности судить, имела бы в тот момент перспективу на успех попытка прорыва кольца окружения, тем более что армия обладала незначительными запасами горючего, и что произошло бы тогда с огромным числом раненых. Подавляющее превосходство Советов в силах заставило 6-ю армию в конце января 1943 года капитулировать. Сегодня мы знаем, что Сталинград временами сковывал 7 вражеских армий (66, 62, 64, 57, 2, 65 и 24-ю), насчитывавших более 60 дивизий, которых противнику частично не хватало во время его опасного удара в направлении устья Дона. Таким образом, Манштейн смог остановить вражеский удар и вновь стабилизировать весь Южный фронт, в то время как группа армий «А» (Кавказ) осуществляла основательно подготовленное отступление до Таманского полуострова (западнее Краснодара).


* * *

Сталинград был одной из крупнейших катастроф германской стратегии войны. Но она не являлась единственным и только лишь одним имевшим решающий характер поражением стратегического масштаба. В ноябре союзники высадились крупными силами в Алжире и Марокко; в то же самое время Роммелю пришлось под Эль-Аламейном со всей своей армией неудержимо отступать на запад, и отступление это закончилось в мае 1943 года капитуляцией группы армий «Тунис». Именно эти три события и происшедший весной 1943 года крах германской подводной войны означали в военном отношении поворотный пункт Второй мировой войны. Генерал Йодль, ближайший советник Гитлера, признавал позже, что с этого момента «бог войны» отвернулся от Германии и переместился в другой лагерь. Военными средствами войну было больше не выиграть. Нейтралы и союзники Германии начали теперь все больше терять доверие к гитлеровской стратегии; психологическое воздействие этих поражений на немецкий народ было значительным. Стало вновь возрастать сопротивление групп дальновидных и сознающих свою ответственность политиков и военных системе, которая и не думала делать необходимые выводы из изменившейся обстановки. Наоборот, она делала все для того, чтобы не закончить войну, даже если для этого придется принести в жертву немецкий народ, превратить Германию, наконец, всю Европу в сплошные руины.

Между тем в тени описанных выше боевых действий находилась с лета 1940 года сначала итальянская, а затем совместная стратегия стран «оси» в Средиземном море. В послевоенные годы об этом написано много верного и отвечающего сути дела, но вместе с тем также много неправильного и неточного. Какие ошибочные решения на этом театре военных действий способствовали военной катастрофе 1945 года? Еще до начала Второй мировой войны Италия ясно осознала, что в случае столкновения с Францией и Англией решающие события произойдут в Северной Африке и потому важно захватить британскую мощную военную крепость Мальту, а если возможно, то и Тунис (чтобы таким образом сохранить жизненно необходимую связь с собственными колониальными территориями). Однако никаких предназначенных для этого приготовлений ею предпринято не было. Поначалу, еще будучи «не ведущей войну», Италия очень скоро почувствовала на себе воздействие британской блокады Германии, когда весной 1940 года столь важная для нее транспортировка немецкого угля морем была объявлена контрабандой. После крайне поспешного вступления в войну Муссолини прежде всего стремился расширить свои позиции на Средиземном море, разрушив «итальянскую тюрьму», стенами которой служили Гибралтар, Суэц и Дарданеллы, а выходами — Корсика, Тунис и Мальта.

В духе «политики разделения оперативных сфер» (Германия ведет войну севернее Альп, а Италия — южнее их) Гитлер полностью доверил борьбу на Средиземном море своему партнеру по «оси», несомненно роковым образом переоценив при этом итальянские возможности ведения боевых действий. Сюда добавилось еще то, что, несмотря на заключенный в мае 1939 года военный пакт между Германией и Италией, никакие совместные военные цели установлены не были и соответствующие планы обсуждению не подвергались. Это упущение явилось первой фундаментальной ошибкой: вместо того чтобы тщательно координировать свои оперативные мероприятия на суше, на море и в воздухе, политическое руководство обеих сторон старалось сообщать другой стороне ровно столько, сколько требовала дипломатическая вежливость. Так, к примеру, весной 1940 года не удалось скоординировать намеченные наступательные действия против Франции на Рейнском фронте. С одной стороны, преобладало взаимное недоверие, которое для ведения любой коалиционной войны служит зародышем поражения, а с другой — именно Генеральный штаб итальянских вооруженных сил всячески противился вступлению своей страны в войну, ибо считал оснащение и боевую подготовку собственных войск совершенно недостаточными. Однако честолюбивый и стремящийся к самоутверждению Муссолини навязал свою волю генералам, предаваясь тщеславной надежде выиграть войну в кратчайший срок. Вот почему не было проведено никаких оперативных приготовлений для такой кампании, а сами итальянские вооруженные силы, ввиду своей ограниченной боеспособности, оказались не на уровне предъявленных им требований.

Какие представления были свойственны итальянцам в первые месяцы войны, видно из одного высказывания их военного министра в апреле 1940 года: они хотели в «подходящий момент» повести «параллельную войну», однако «не вместе с Германией и не за нее, а за Италию». Это намерение было еще одним тяжким нарушением принципов ведения коалиционной войны. Характерным для этого братства по оружию на высшем уровне было как раз то, что оба главы государства взаимно преподносили друг другу обескураживающие fait accompli[5].Гитлер начал с того, что поставил Италию перед такими свершившимися фактами, как вступление в Прагу, заключение германо-советского пакта в 1939 году, высадка в Норвегии, посылка германской военной миссии в Румынию (итальянский министр иностранных дел хотя и был проинформирован, но, очевидно, не передал эту информацию Муссолини!). То же самое произошло при захвате Крита, а затем, позже, при начале похода на Россию. Вполне понятно, что Муссолини реагировал на это подобным же образом: 18 октября 1940 года он напал на Грецию, не известив об этом предварительно Гитлера. Муссолини верилось, что он сможет применить здесь рецепт «блицкрига» столь же успешно, сколь и его партнер, и это имело непредвиденные последствия.

В июне 1940 года Италия хотя и проявила инициативу в действиях против Мальты (уже 11 июня она впервые подвергла воздушной бомбардировке эту британскую военно-морскую базу), но несколько дней спустя итальянское адмиралтейство оценило положение таким образом, что захват острова пока необходимым не является; небольшой радиус действия вражеских торпедоносцев серьезной угрозы для снабжения Ливии морским путем не представляет, да к тому же оно может осуществляться за пределами радиуса действия английской авиации. А потому достаточно парализовать военный потенциал противника блокадой и налетами авиации.

Здесь не место подробно останавливаться на вопросе, возымела бы успех исподволь подготовленная высадка итальянцев на Мальту; ее гарнизон состоял в то время из 5 боеспособных батальонов и одного территориального полка с 3 самолетами. Однако приходилось считаться с решительными действиями франко-британского флота в Средиземном море. Но после Французской кампании соотношение сил изменилось в пользу Италии. Как бы то ни было, в рамках ведения войны на Средиземном море Мальте суждено было оставаться для Италии «стрелой в ее теле», особенно в том случае, если бы англичанам удалось сохранить и укрепить ее как морскую и авиационную крепость, превратив таким образом в центр военных действий против итальянских коммуникаций. Но именно командование итальянских вооруженных сил с самого начала упустило возможности необходимых энергичных действий.

Однако решающую роль здесь сыграло то, что Муссолини, подозревая германскую сторону в претензии на руководство всеми, в том числе и итальянскими, военными действиями, с октября 1940 года отказывался от предложений Гитлера поддержать его борьбу против Великобритании в Африке посылкой туда танковой дивизии и авиационного корпуса. Таким образом, по политическим причинам первоначально нечего было и думать после окончания наступления на Западе перенести центр тяжести германского ведения войны (скажем, с августа 1940 года) на Средиземное море, как того неоднократно требовали в особенности главнокомандующий военно-морского флота гросс-адмирал Редер, германский адмирал при итальянском адмиральском штабе и начальник германского штаба связи при главнокомандовании итальянских вооруженных сил. В своих отчетах и докладах они подчеркивали, что Италия одна не в состоянии устранить Англию из Средиземного моря; к тому же необходимо крепко удерживать в своих руках Французскую Северную Африку, чтобы создать в ней укрепления на случай вражеских высадок и одновременно усилить морскую войну против британских коммуникаций в Атлантике.

Положение изменилось только тогда, когда Италия после незначительных первоначальных успехов оказалась вынужденной остановить предпринятое по приказу Муссолини, вопреки сопротивлению генералов, наступление на Египет, а затем перейти к обороне и в конечном счете потерпела сокрушительное поражение. К неудаче привела и авантюра в Греции. Кроме того, сильный, но страдавший комплексом неполноценности в отношении английских военно-морских сил итальянский флот получил тяжелый удар при Таренте (ноябрь 1940 года), а затем, в марте 1941 года, пережил у мыса Матапан такое поражение, которое, с одной стороны, заметно изменило соотношение сил на море в пользу Великобритании, а с другой — вынудило итальянский военно-морской флот, не имевший достаточной морской авиации для ведения разведки, в дальнейшем вести более чем осторожные, не нацеленные на решающий исход операции. Ввиду этого угрожающего хода развития, теперь усилились обращенные к союзнику призывы итальянского верховного командования поддержать его оборонительные бои наземными и воздушными силами. Гитлер, пораженный таким оборотом дела, приказал прежде всего перебросить на Сицилию авиационный корпус, который должен был бороться против английского судоходства в Восточном и Западном Средиземноморье. Тем самым было положено начало растущему бедствию раздробления германских сил.


* * *

В начале 1941 года Гитлер решил в качестве дальнейшего шага направить в Ливию с оборонительной целью достаточно крупное танковое заградительное соединение, чтобы при всех условиях не допустить грозящей потери Северной Африки, так как ожидал, что эта потеря окажет отрицательное психологическое воздействие на боевой дух итальянских войск. Когда же в феврале 1941 года Генеральный штаб ВВС на основании приобретенного 10-м авиационным корпусом опыта тоже указал на значение Мальты, охарактеризовав ее как опасный «бастион» Англии, Гитлер потребовал от Муссолини полного разрушения этой британской военно-морской и военно-воздушной базы. К этому моменту и штаб оперативного руководства вермахта в своей памятной записке, составленной совершенно в духе ведения морской войны, подчеркнул необходимость срочно захватить Мальту.

Твердого решения задач успешной морской войны стран «оси» (руководимой со стороны Германии ОКВ) можно было ожидать лишь в том случае, если боевые действия в Северной Африке будут обеспечены достаточным снабжением.

Но Гитлер, который считал германские операции на Балканах и в Ливии прежде всего мерами по поддержке Италии и в меньшей степени предназначенными нанести там Англии смертельный удар, отнесся к захвату Мальты весьма скептически. Да и результаты разведки показывали, что высадка с воздуха на остров связана с большими трудностями. Поскольку же Гитлер полностью был во власти своих планов насчет России, он гораздо сильнее интересовался восточной частью Средиземного моря, где ему более важным казался захват Крита. В конце апреля 1941 года он (поддержанный генералом Штудентом, командиром авиационно-десантного корпуса) приказал захватить Крит, что с большими потерями и удалось сделать в мае 1941 года.

За несколько недель до того генерал Роммель, вновь назначенный командир германского Африканского корпуса, принял смелое решение атаковать британский заградительный рубеж у Мерса-эль-Брега. Неудержимо продвигаясь вперед в боях с ослабленными Греческой кампанией англичанами, он в апреле пробился к египетской границе, однако взять Тобрук ему все же не удалось. Тем не менее в результате вмешательства германского вермахта общее положение на Средиземном море стало менее напряженным и снова изменилось в пользу держав «оси», хотя проблема единого командования на этом театре военных действий так и осталась до конца не решенной. Новое предложение взять Мальту и более крупными силами предпринять наступление к Суэцкому каналу снова оказалось нереализованным: тем самым опять был упущен благоприятный момент для того, чтобы добиться здесь решающего поворота.

Как явствует из одобренной Гитлером памятной записки ОКВ о стратегическом положении к концу лета 1941 года, сначала следовало устранить Советский Союз как фактор силы, чтобы затем в 1942 году, «если можно, используя французские и испанские позиции» и при участии Турции «развернуть в полной мере битву в Средиземном море против Англии». Теперь Гитлер торопил Муссолини овладеть Мальтой, но Италия не имела для этого подготовленных специальных войск (парашютистов). Тем не менее Генеральный штаб итальянских вооруженных сил приступил к разработке первых операций по захвату этого вражеского опорного пункта, однако, как обычно, без участия германских командных органов.

В то время как германские наступательные авангарды на Востоке пробивались к Москве, усиленные британские войска в Северной Африке предприняли наступление на Роммеля и, обладая превосходством в живой силе и вооружении, вынудили его отступить с позиций у Мерса-эль-Брега. Кроме того, они надеялись повести с Мальты более активную борьбу против транспортных судов вооруженных сил стран «оси», в результате чего потери последних возросли до 45 %. (Часто называвшиеся в литературе цифры 63 % и 77 % опровергнуты в официальном труде итальянского адмиралтейства так же обоснованно, как и неоднократные упреки, будто итальянский флот недостаточно активно действовал для обеспечения германского подвоза в Северную Африку.)

Это вновь становящееся критическим положение в районе Средиземного моря побудило Гитлера отправить в Италию части 2-го воздушного флота, действовавшего на Востоке (главнокомандование «Юг», фельдмаршал Кес-сельринг). Повторявшиеся крупные авиационные налеты в декабре 1941-го, в январе и особенно в апреле 1942 года, а также использование 24 подводных лодок в конечном счете принесли германским войскам в Африке существенное облегчение; потери транспортных судов сократились до 2 %, так что Роммель вскоре нашел в себе силы приступить к возвращению Киренаики. В середине февраля 1942 года он уже находился у Эль-Газалы. Теперь во второй раз имелись все предпосылки для того, чтобы обезвредить угрожающий остров. Как кажется, совместными усилиями ОКВ, ОКМ и главнокомандования «Юг» все же удалось добиться от Гитлера приказа поддержать итальянские операции против Мальты. Более того, два офицера германского Генерального штаба даже были посланы в особый штаб Comando suprema[6], — пожалуй, единственный случай, когда странами «оси» был создан общий штаб по планированию операции.

29 и 30 апреля 1942 года Гитлер и Муссолини совместно приняли решение в начале мая, самое позднее в начале июня, начать крупное наступление Роммеля против британских оборонительных позиций в Северной Африке (операция «Тезей»). К ней затем в середине июля или в середине августа должна была примкнуть операция «Геркулес», для которой, согласно директиве ОКВ от 4 мая 1942 года, с германской стороны предназначалась 7-я авиационная дивизия, усиленная саперным батальоном и примерно 30 танками.

Но лишь только германские Люфтваффе в мае 1942 года прекратили свои систематические налеты на Мальту (в апреле их было совершено 5700), чтобы полностью переключиться на поддержку наземных операций, как Гитлер вдруг выразил большие сомнения насчет плана «Геркулес» и даже приказал 21 мая штабу оперативного руководства вермахта продолжать подготовку к захвату Мальты только для видимости! Это представляло собой на деле столь же редкостное, сколь и безответственное поведение в отношении своего союзника. Вероятно, тут сыграла свою роль и мысль насчет возможной неудачи, побудившая Гитлера на такой шаг. Но куда важнее здесь было то соображение, что крупное летнее наступление 1942 года в России гораздо проще и скорее могло приблизить его к желанной цели: после окончательного разгрома Советского Союза сокрушить британские позиции на суше одновременно с севера и юга.

Очевидно, таким и было решение Гитлера, когда Роммель 26 мая 1942 года перешел в свое предпринятое с такими большими надеждами наступление и захватил в пустыне крепость Тобрук. Выйдя на египетско-ливийскую границу, ему следовало принять решение, надо ли здесь остановиться, чтобы захватить Мальту (за это особенно выступали итальянцы), или же, используя успех, продолжать марш на Каир. Гитлер, точка зрения которого подкреплялась Роммелем, писал 22 июня 1942 года Муссолини, что в этот «исторический момент», который может явиться «решающим для всего исхода войны», надо непрерывно преследовать британцев до полного их уничтожения уже по одной той причине, чтобы не допустить изменения соотношения сил в ущерб странам «оси» в результате концентрации всех английских и американских войск в районе Средиземного моря. Роммель, увлеченный своими первоначальными успехами, тоже надеялся на быструю победу и рассеял все сомнения утверждением, что в конце июня будет в Каире, а противник создать оборонительные позиции в дельте Нила не в состоянии.

Не касаясь все еще спорного вопроса, действительно ли в июне 1942 года существовала альтернатива: Каир или Мальта, которая недавно снова была поставлена под вопрос, надлежит констатировать следующее: в конце июня германо-итальянская танковая армия хотя и достигла линии Эль-Аламейна (100 км западнее Александрии), дальнейшие наступательные операции, затянувшиеся до конца августа, к желанному прорыву не привели. Наоборот, выяснилось, что наличные силы для решающего успеха недостаточны. Войска исчерпали свои силы; основная масса танков была уничтожена или уже небоеспособна. О подброске свежих сил на этот второстепенный и отвлекающий фронт, учитывая сражения на внешней периферии на Востоке, думать не приходилось. Линии фронта застыли.

23 октября 1942 года британский генерал Монтгомери, со значительно превосходящими силами, особенно в танках и самолетах, перешел в контрнаступление, которому дивизии Роммеля не смогли противопоставить на длительный срок чего-либо равноценного; к тому же именно в этот решающий момент стали ощутимы растущие потери в транспортных судах, осуществлявших снабжение. В результате британских атак с воздуха и на море с Мальты их потери в ноябре и декабре 1942 года превысили 50 %. Когда в это же самое время, 7 и 8 ноября 1942 года, крупные союзнические соединения высадились в тылу Африканской армии в Алжире и Марокко, державы «оси» оказались здесь в состоянии войны на два фронта. Учитывая неравное соотношение сил (особенно в воздухе), окончание борьбы тут являлось делом лишь нескольких недель: в середине мая 1943 года капитулировали последние части германоитальянской группы армий «Тунис». Таким образом Северная Африка оказалась в руках союзников; они использовали ее как исходный пункт для смертельного удара в «мягкое подбрюшье» держав «оси».


* * *

За годами побед и «молниеносных походов» последовали времена краха и агонии германского рейха, которые следует объяснить и тем, что он уступал противнику по своим силам на суше, на воде, в воздухе и в военной экономике. С весны 1943 года страны «оси» безнадежно находились в обороне. Даже если бы Германия еще и желала, и была в состоянии оборонять со всех сторон возникшую тогда «Крепость Европа» протяженностью около 15 000 км (Нордкап — Атлантический вал — Италия — Эгеи — Россия — Мурманск).

Весь вопрос был в том, сколь долго имеющиеся в ее распоряжении силы и материальные резервы будут достаточны для отражения ожидаемого натиска с юга, востока и запада, а также воздушных бомбежек. Воля Италии к сопротивлению была почти сломлена.

Вражеская атака на объявленный германской пропагандой неприступный бастион началась в его самом уязвимом месте. 10 июля 1943 года союзники под прикрытием своего господствующего флота высадились на Сицилии; вместе с тем они крупными воздушными налетами (19 июля — 500 самолетами на Рим) стремились подорвать боевой дух итальянцев. Под воздействием быстро обозначившихся вражеских успехов через несколько дней рухнула фашистская система. 25 июля Муссолини был смещен и арестован. Руководство Италией принял на себя назначенный королем Виктором Эммануилом III маршал Бадольо; он сразу же начал секретные переговоры с главнокомандующим союзных экспедиционных войск генералом Эйзенхауэром, закончившиеся капитуляцией итальянских вооруженных сил. В начале сентября английские и американские войска высадились на южной оконечности Италии; через четыре недели они уже достигли линии Фоджа — Неаполь. До конца года им удалось осуществить прорыв у Сангро и к монастырю Монте Кассино. Там главнокомандующий группы армий «Юг» фельдмаршал Кессельринг на время остановил их.

Тем временем Гитлер 8 сентября начал операцию «Ось», имевшую целью своевременно разоружить итальянские войска и не допустить, чтобы они перебежали к противнику. В то время как значительная часть итальянской армии попала в германские руки, итальянскому флоту в последний момент удалось уйти из Специи на Мальту. В целом же положение в Италии могло стабилизироваться немецкой стороной. Муссолини, освобожденный из Гран Кассо германской особой командой (во главе с эсэсовцем Отто Скорцени), 18 сентября провозгласил в северной части страны новую социалистическую республику Италию, которая до самого конца войны носила призрачный характер. Однако новое королевское правительство Италии объявило германскому рейху войну; бывший союзник превратился в нового противника.

В то же самое время на Востоке Советы после провала последнего германского наступления под Курском (операция «Цитадель») окончательно захватили инициативу в свои руки; их продвижение сопровождалось широко задуманной пропагандистской акцией основанного ими и немецкими эмигрантами Национального комитета «Свободная Германия». После того как Красная Армия еще в январе 1943 года восстановила связь по суше с находившимся в тяжелых условиях Ленинградом, она в августе перешла в крупное наступление против южного крыла германского фронта, через Сталино (ныне Донецк) пробилась к нижнему течению Днепра, освободила весь Донбасс и отрезала германские войска на полуострове Крым. Тем временем на центральном участке она вышла на линию Киев — Гомель — Витебск, оттеснив тем самым группу армий «Центр» на север.

В общем и целом Красной Армии удалось осуществить на фронте протяженностью свыше 1000 км прорыв на глубину почти 300 км. Правда, этими и дальнейшими достигнутыми ею в 1944–1945 годах успехами она не в последнюю очередь была обязана постоянно изменявшемуся в ее пользу соотношению сил между обороняющимися (немцы) и наступающими (Советы), компенсировать которое на длительный период величайшей храбростью и упорством немецкого солдата-фронтовика было просто невозможно. Число задействованных на Восточном фронте германских дивизий сократилось к началу 1943 года с 214 до 190 — результат рокового распыления сил и растущего напряжения на всех участках фронта. Советы же, напротив, увеличили число своих соединений следующим образом: стрелковых дивизий (или бригад) с 442 до 513, танковых дивизий (бригад) со 186 до 290 и кавалерийских дивизий с 35 до 45. Всего же наступающим 5,1 млн русских в 1943 году противостояло 3 млн немцев. Но гораздо больший вес имело возраставшее от двукратного до троекратного превосходство противника в технике и вооружении. В феврале 1943 года Красная Армия имела свыше 7100 танков, в апреле — более 19 000 орудий всех калибров; к тому же она смогла значительно повысить оперативную подвижность своих соединений, так как союзники из своего поистине неисчерпаемого резервуара в огромном количестве поставляли ей грузовики. Два года спустя, в январе 1945 года, советское превосходство частично уже составляло: 7,7:1 по пехоте, 6,9:1 по артиллерии, 10,2:1 по минометам и 4,7:1 по танкам; кроме того, в военных действиях участвовало более 16 000 боевых самолетов всех видов, 1,8 млн немецких солдат отражали натиск более чем 5,3 млн красноармейцев.

Как же оценивало общее военное положение высшее германское военное руководство к концу четвертого года войны (1943 год)? Мы обладаем потрясающим документом того времени, а именно конспектом доклада начальника штаба оперативного руководства вермахта генерала Йодля, который он сделал для гауляйтеров 7 ноября 1943 года. Доклад дает нам об этом полное представление. Ближайший военный советник Гитлера не утаил в нем огромные трудности, стоявшие перед германским военным руководством: распыление и нехватка сил, несмотря на борьбу на «внутренней линии»; транспортные помехи при переброске войск и вооружения; диспропорции между потребностью в солдатах и в фабрично-заводских рабочих; поражение подводного флота и кризис в воздушной войне. В общем и целом изложенное им было совершенно трезвой, солдатской оценкой тогдашнего положения. Какие же позитивные выводы, оправдывавшие в конце 1943 года «веру в конечную победу», делал в итоге Йодль? Даже приняв во внимание целенаправленное намерение оказать пропагандистское воздействие на высших функционеров нацистской партии, нельзя не признать, сколь ужасающим образом многовековые старые максимы германского военного искусства и ведения войны заменяются здесь фанатической верой в победу тоталитарной идеологии. Создается впечатление, что для Йодля исход этого мирового конфликта в меньшей степени решается батальонами, оружием, танками и самолетами или даже экономическим потенциалом обеих воюющих сторон, чем сознанием «этической и моральной» справедливости германской борьбы, силой революционной национал-социалистской идеи и верой в фюрера, в лице которого впервые со времен Фридриха Великого политическое и военное руководство вновь объединилось ко всеобщему благу. Именно он, безусловно, держит в своих руках тот инструмент, который представляет собой вермахт. Пусть генерал и упоминает о «новом оружии» (однако не говоря о нем конкретно), которое положит конец успехам противника, но в принципе это не что иное, как один-единственный безоговорочный, фанатичный метод борьбы, словно железный закон, пронизывающий всю мировую историю, и это наполняет генерала уверенностью. «Как закончится однажды эта война, никто заранее сказать не может», — признает он сам, но Германия победит, «потому что мы должны победить, ибо иначе мировая история потеряла бы свой смысл». Это было больше чем признание банкротства ближайшим военным сотрудником главы германского государства! Здесь уже чувствуется демоническое влияние Гитлера, который, вопреки более глубокому пониманию действительности его советниками, бессмысленно продолжал войну, чтобы до последней минуты сохранить свою систему господства, которой почти гипнотически подчинялось его ближайшее окружение.


* * *

Вторая мировая война была в такой же мере войной на суше, как и на море. Поэтому тот факт, что Германия уступала своим противникам на море, с самого начала играл значительную роль в исходе конфликта. Для союзнической стороны победа в битве за Атлантику служила предпосылкой для любой более или менее крупной операции против «Крепости Европа». Но этот фактор недостаточно учитывался германским высшим командованием вооруженными силами. В «войне тоннажей», которую в 1939 году пришлось начать с недостаточными средствами, речь шла о том, чтобы топить вражеский или нейтральный, но используемый противником тоннаж в большем объеме, чем союзники способны построить вновь. Тем самым руководство морской войной надеялось нанести решающий удар по зависящим от импорта из заморских стран Британским островам, а прежде всего по осуществляющемуся морским путем текущему снабжению Британского театра войны. При неблагоприятных исходных позициях операции надводных кораблей в Атлантике до лета 1940 года были почти невозможны или же возможны лишь с большими трудностями. Использование немногих подводных лодок было при больших расстояниях подхода к цели малорациональным и не могло принести решающих результатов.

Коренным образом положение изменилось только с захватом Норвегии и Франции, поскольку теперь в распоряжении Германии имелись более благоприятные исходные базы. Однако число боеспособных надводных сил, линейных кораблей, крейсеров и вспомогательных крейсеров было недостаточно для того, чтобы даже при хороших результатах боевых операций каждого из них добиться устойчивого воздействия на вражеский тоннаж (до 1941 года они потопили приблизительно 1 млн брутто-тонн). Исключительно высокий коэффициент полезного действия, которого достигла с осени 1940-го до лета 1941 года каждая отдельная подводная лодка, не мог проявить свою эффективность, ибо само число подводных лодок было слишком мало. Летом 1941 года Германия начала чувствовать английское превосходство в надводных военно-морских силах, а также последствия введения радаров: германские надводные корабли были изгнаны из Северной и Центральной Атлантики. Только в Южной Атлантике, в Индийском и Тихом океанах еще смогли до весны 1943 года продержаться вспомогательные крейсера.

Подводной войне, для ведения которой во второй половине 1942 года все еще не хватало подводных лодок, сильно препятствовала британская система обороны и конвоев, и потому эффективность ее сильно упала. Большие возможности авиации в тоннажной войне использовались в этот период лишь от случая к случаю и с недостаточными силами. Правда, первая половина 1942 г. принесла немецким подводным лодкам в слабо обороняемом районе у северо- и центрально-американского побережья такие крупные успехи, что они оказали влияние на все планирование союзнических операций 1942 года. Но уже во второй половине 1942 года подводные лодки были вытеснены из американского прибрежного предполья; поэтому борьба с конвоями была снова возобновлена в Северной Атлантике.

Хотя число подводных лодок значительно увеличилось, число потоплений в расчете на каждую из них за день пребывания в открытом море сильно сократилось. Поэтому операции в условиях улучшившихся оборонительных возможностей противника и далее страдали от нехватки подводных лодок, а особенно из-за отсутствия эффективной воздушной разведки. К тому же подводные лодки отвлекались на выполнение второстепенных с точки зрения тоннажной войны задач, например в Средиземном море или Ледовитом океане, где эффективность их действий была гораздо меньшей. Попытки успешно действовать против конвоев, отправлявшихся в Мурманск, при помощи надводных кораблей и авиации удавались лишь иногда и в значительной степени терпели неудачу опять же из-за недостаточной координации действий различных видов оружия, а особенно с 1943 года и из-за совершенно недостаточных сил авиации.

В марте 1943 года численность подводных лодок наконец достигла того уровня, который Дёниц требовал еще в 1939 году. Действительно, в этом месяце впервые были достигнуты такие большие успехи, что союзники стали всерьез взвешивать возможность отказа от системы конвоев, что было бы равнозначно признанию своего поражения. Но в это же самое время они смогли ввести новые боевые средства, которые привели к провалу германской подводной войны в апреле — мае 1943 года. Это были, во-первых, самолеты дальнего действия с новым радаром «Роттердам» на сантиметровой волне, а во-вторых, самолеты сопровождения и, наконец, создание «Supportsgroups» для поддержки конвоев. Все это, вместе взятое, позволило им закрыть «дыру» в системе воздушного наблюдения и оповещения в Северной Атлантике, где подводные лодки действовали с большим успехом, и наступательными действиями прорывать боевые порядки подлодок. После ряда неудач и крупных потерь главнокомандующему военно-морского флота 25 мая 1943 года пришлось вывести подводные лодки из Северной Атлантики.

Несмотря на это, решение продолжать подводную войну базировалось на двух соображениях. Во-первых, подводные лодки сковывали исключительно большой потенциал противника. Не будь опасности со стороны подводных лодок, для налетов на германскую территорию использовалось бы примерно 800—1000 тяжелых бомбардировщиков, а для действий против каботажных судов у европейского побережья — примерно 800 кораблей сопровождения, начиная от эсминцев и кончая малыми сторожевыми кораблями. Во-вторых, надеялись с помощью подводных лодок нового типа и новых видов вооружения восстановить превосходство подводного флота над вражеской обороной. Новые подводные лодки были быстроходными, с дизель-электрической силовой установкой и, в отличие от прежних, имевших в надводном положении максимальную скорость 7 узлов, способны были более длительное время давать 16–17. Таким образом, эти лодки, оснащенные к тому же устройством для работы двигателя под водой (шноркелем), были в состоянии выполнять все боевые операции в подводном положении и обходить вражеские охранения. При тогдашних охранных судах они несомненно могли бы обладать большими тактическими возможностями и изменить характер подводной войны. Но технические недостатки и «детские болезни» привели к тому, что они поступили в боевые соединения только в начале 1945 года, так что эффективного воздействия на ее ход оказать уже не смогли.

К числу новых видов оружия и устройств относились в первую очередь сильное зенитное вооружение, шноркель и особенно новые типы торпед (в частности, самонаводящаяся акустическая торпеда), при помощи которых рассчитывали уничтожать союзнические суда сопровождения, а также атаковать сам конвой с еще более дальней дистанции. Первое неожиданное применение нового оружия было успешным, однако союзническая оборона быстро приспособилась к нему и сделала невозможным, за исключением отдельных случаев, достижение целей старыми подлодками, оснащенными этим оружием. Хотя и можно было помышлять о том, чтобы при помощи новых типов подводных лодок придать подводной войне более широкий размах, выиграть «тоннажную» войну было немыслимо, так как за это время объем кораблестроения союзников увеличился настолько, что его рост был намного больше, чем число потопленных немецкими подводными лодками судов. Пожалуй, эта тоннажная война сложилась бы иначе, если бы еще перед войной в области вооружения были приняты предварительные меры или же по крайней мере до 1942 года все имеющиеся силы последовательно направлялись на эти цели. Атак Вторая мировая война оказалась для Германии проигранной и на воде, и под водой.

С 1942 года стало все более отчетливо заметно, что Германия уступает своим противникам и в воздухе. Это послужило другим решающим фактором для ее поражения в войне, тем более что с 1943 года центр тяжести в ее ведении переместился с суши в область воздушной стратегии.

Правда, в первые месяцы войны германские Люфтваффе благодаря численному превосходству, современному оснащению и мастерству летного состава частично даже могли завоевывать господство в воздухе над различными оперативными районами, что имело важное значение для успеха «блицкампаний». Но уже в конце мая 1940 года у Дюнкерка, а особенно во время воздушной битвы за Англию, даже массированное применение всех боевых соединений обнаруживало слабые стороны этой составной части вермахта. Однако руководство германской воздушной войной не сделало отсюда в последующие годы необходимых выводов! Хотя воздушный флот успешно поддерживал операции сухопутных войск на полях сражений, у их самолетов отсутствовали важнейшие предпосылки для перехода к массированным налетам из большой глубины, скажем, к стратегическому ведению воздушной войны. Это было не в последнюю очередь следствием неправильной ориентации при создании германской авиации. Генерал Вефер, первый начальник штаба Люфтваффе, приверженец оперативной воздушной войны в духе теорий итальянца Дуэ, хотел добиться осуществления программы строительства дальних бомбардировщиков (с наибольшим бомбовым грузом), надеясь в случае войны разбить вражеские источники силы в глубоком тылу и тем ускорить капитуляцию противника. Но после его смерти (1935 г.) верх одержали представители другого направления (Удет, Ешоннек); было приказано строить средние бомбардировщики, от которых требовались в первую очередь пикирование и бомбометание по точечным целям.

С этими типами самолетов, радиус действия которых не превышал 500 км, Германия и вступила в 1939 году в войну. Только в 1943–1944 годах стали применяться к тому времени разрешенные и построенные четырехмоторные бомбардировщики «Хе-177», но это было слишком поздно, чтобы эффективно вступить в борьбу. К тому же союзники своими наступательными бомбардировками с апреля — мая 1944 года начали систематически уничтожать германо-румынские запасы горючего (спад производства со 100 до 20 %). Кроме того, самолетами «Хе-177» были вооружены только четыре авиационные группы, которые использовались исключительно в воздушной и морской войне над Атлантикой.

Наряду с увеличивающимся перенапряжением сил германских истребительных и бомбардировочных соединений на всех участках фронта, когда они постепенно истощали себя, поддерживая своими действиями операции сухопутных сил или борясь с постоянным вражеским превосходством в воздухе, возникли и относительно большие потери среди многочисленных незаменимых инструкторско-испытательных экипажей, когда последние неоднократно приходилось привлекать к снабжению по воздуху отдельных «котлов» на Востоке (Демянск, Сталинград). Между тем их так не хватало в самой Германии для обучения летного состава.

Продолжать длительное время осуществлявшуюся по приказу Гитлера и Геринга наступательную воздушную войну (отсюда постоянное требование: бомбардировщики вместо истребителей) можно было только при условии нормального функционирования материальной базы подобных операций. Германия же, в силу своего географического положения, концентрации промышленности, тесного переплетения своей энергетической системы и своей централизованной транспортной системы, являлась особенно угрожаемой с воздуха. Все зависело от того, окажется ли сильная, тактически умно руководимая германская противовоздушная оборона способной успешно отражать налеты вражеской авиации на территорию рейха с запада (с Востока такой угрозы не было). С 1943 года союзнические бомбардировочные и истребительные соединения использовали в качестве своей базы не только Британские острова, но и Южную Италию. Таким образом они могли охватить Германию с двух сторон (первый воздушный налет на Винер-Нойштадт в августе 1943 года) и достичь любого пункта на ее территории.

Но, несмотря на опасно возраставшее превосходство союзников в воздухе, которое следует объяснить их огромными усилиями в самолетостроении, Гитлер долго и слышать не хотел об оборонительной стратегии крупного масштаба, пока вообще не стало слишком поздно. С 1943 года американцы проводили свои наступательные воздушные операции с сильным сопровождением истребителей и почти беспрепятственно бомбили германские города (в 1944 году они в результате дневных и ночных налетов сбросили 1,2 млн т зажигательных и фугасных бомб), а также предприятия важных ветвей авиационной промышленности, причем с 1944 г. — особенно центры по производству горючего. Как подытожил один специалист по воздушной войне, храбро сражающиеся истребители имперской противовоздушной обороны не могли компенсировать те «ошибки ее высшего руководства», которые были допущены в области общестратегического планирования.

Крах германской воздушной войны объяснялся прежде всего следующими факторами: совершенно недостаточное увеличение оборонительных сил (только в конце 1943 года Гитлер принял решение о производстве 3000 истребителей в месяц), невосполнимое промедление с выпуском реактивных истребителей и не в последнюю очередь то, что руководство придерживалось принципа вести оборону германского воздушного пространства главным образом на внешних бастионах. Это облегчало и без того уже значительно превосходящим, оснащенным последними техническими достижениями вражеским военно-воздушным силам выполнение их задач: наносить тяжелые удары по германским энергетическим источникам, парализовать снабжение нефтью, дезорганизовать транспортную систему и довести немецкую противотанковую оборону до полного износа, «лишить подвижности» ведение войны в целом. Однако им все же не удалось своими воздушными налетами сломить волю населения к сопротивлению.

В марте 1944 года был создан так называемый истребительный штаб во главе с Мильхом и Шпеером, которому было дано задание увеличить выпуск истребителей до 4000 в месяц, переведя их производство на подземные и мелкие предприятия. Поскольку выпуска в таком количестве можно было добиться только на базе уже серийно производившихся «Бф-109» и «ФВ-190», а производство «Ме-262» блокировалось решением Гитлера о «блицбомбардировщике» и неготовностью реактивных двигателей, усиленное оснащение Люфтваффе истребителями не возымело желаемого действия. Вновь завоевать господство в воздухе, вероятно, смогли бы только такие истребители, которые превосходили бы вражеские по летно-боевым качествам. «Бф-109» и «ФВ-190» были на это неспособны даже при количественном паритете. Смог бы выполнить эту задачу «Ме-262», но в решающий момент он не был готов к передаче в серийное производство и в обозримый период не мог быть создан в достаточном количестве.

Подавляющее превосходство союзников в воздухе особенно ярко проявилось в начале их высадки во Франции в июне 1944 года. Вечером дня «D» противник ввел в бой в общей сложности 14 674 самолета, которым могли противостоять только 319 немецких. Хотя действовавший на западе 3-й воздушный флот в последующие дни был усилен, соотношение сил в сравнении с врагом составляло в июне 1:25.

Германские Люфтваффе оказались сломлены поставленной перед ними огромной, неразрешимой двойной задачей: вести борьбу в воздухе на всех фронтах на Востоке, юге и западе и одновременно обеспечить защиту рейха. «Крепость Европа» не имела крыши.

Как же обстояло дело в области военной экономики и вооружения? Баланс продовольственного и сырьевого положения Германии в начале Второй мировой войны не оставлял никакого сомнения в том, что запасов, поскольку они не полностью производились в самой стране, хватит максимум на 9—12 месяцев ведения войны. (Зависимость от заграницы: цинк — 25 %, свинец — 50, медь — 70, олово — 90, никель — 95, бокситы — 99, минеральные масла — 65 и каучук — 80 %.) Необходимо было с самого начала радикально перестроить хозяйство на войну и перейти к планированию на длительный срок. Но формулирование и приоритетность различных производственных программ показывали, сколь мало высшее руководство исходило из целеустремленного, единого, охватывающего всю войну в целом плана, в котором как военно-политическая, так и экономическая сторона ведения войны в равной степени согласовывались бы друг с другом. В надежде быстро закончить войну оно только до лета 1941 года более 10 раз перерабатывало программы военного производства и заново определяло приоритетность тех или иных его отраслей. Начальнику управления военной экономики и вооружения ОКБ [генералу Томасу] даже пришлось в конце концов просить однозначно разъяснить ему, «что же действительно является самым важным». То на первом плане стояло производство боеприпасов, то программы выпуска подводных лодок и самолетов, а затем центр тяжести снова переносился на танки и химические вещества и т. д.

Эта вызывавшая большую нервотрепку борьба за приоритет в программах интересов между тремя составными частями вермахта (сухопутными войсками, ВВС и ВМФ) являлась не в последнюю очередь результатом недостаточной координации между ОКВ и главными командованиями сухопутных войск, военно-воздушных сил и военноморского флота. К тому же руководящие лица рейха только весной 1941 года пришли к пониманию того, что на случай более длительной войны гораздо важнее расширить сырьевую базу, чем просто увеличивать выпуск оружия и боеприпасов. Слишком медленное расширение германской военной экономики, несомненно, было решающей ошибкой. Однако это вовсе не значит, что она была для рейха равносильна потере «любого шанса на победу». Не идет здесь речь и об «упущенной возможности».

Ведь ни крупные достижения в эру Шпеера (1942–1945 гг.) в военной промышленности и экономике благодаря более совершенной организации производства, а также новым мерам по рационализации и тотальной мобилизации германской и иностранной рабочей силы, ни исчерпание хозяйственного потенциала захваченных областей неспособны были в конечном счете изменить тот факт, что даже и без усиленной воздушной войны германское производство готовой военной продукции могло быть повышено по сравнению с его максимальным уровнем (ср. июль 1941 года) всего лишь на 20–30 %. Но тогда бы военное производство натолкнулось на слишком низкий уровень покрытия сырьевых потребностей, на то узкое место, которое неизбежно должно было ограничить его. Ведь поддававшийся предвидению прогресс вражеских держав в области военного производства был столь огромен (уже в 1943 году соотношение ударной боевой силы между Германией и Японией, с одной стороны, и Соединенными Штатами, Великобританией и Советским Союзом — с другой, равнялось 1:3,4; к тому же противник (прежде всего США) мог почти совершенно беспрепятственно производить эту продукцию), что отставание Германии становилось бы все большим и при дальнейшем росте производства.

Полное расстройство германской экономики началось в 1944 году. В конце июня имперский министр боеприпасов и вооружения Шпеер составил памятную записку, которую он направил Гитлеру. В ней, в частности, говорилось: «[…] противнику удалось в результате [воздушных налетов] увеличить потери авиационного бензина на 90 %». Если такие налеты продолжатся в сентябре, «удовлетворение самых срочных потребностей вермахта в необходимых количествах обеспечить уже не представится возможным, ибо с этого момента возникнет непредвиденная брешь», которая будет иметь «трагические последствия»! Через восемь недель Шпеер писал: «[…] если налеты на предприятия химической промышленности продолжатся и в сентябре с такой же силой и с той же точностью, как в августе, производство химической продукции упадет и все ее последние складские запасы будут исчерпаны. Таким образом, будут отсутствовать именно те материалы, которые необходимы для дальнейшего ведения современной войны». После войны Шпеер дополнил эти данные, указав, что все экономические усилия, предпринимавшиеся примерно с 1943 года, оказались безрезультатными, поскольку соединения союзнической бомбардировочной авиации с мая 1944 года перенесли центр тяжести на уничтожение германских запасов горючего, а с сентября — на разрушение германской транспортной системы. «Это привело к катастрофе. С этого момента мы лишились 90 % горючего. Успех этих налетов был равнозначен проигрышу войны в производственнотехническом отношении, ибо без горючего не помогут никакие новые танки и реактивные самолеты».

В материалах Института экономических исследований справедливо констатируется: «[…] никаких шансов выиграть эту войну в экономическом отношении, где решающую роль играли промышленные предприятия, не имелось. Германия была решающим образом экономически ослаблена в результате воздушной войны и территориальных потерь (например, Верхняя Силезия и т. п.). (К этому следовало бы добавить потери рабочей силы из-за мобилизации в вермахт. Осенью 1944 года на военную службу ежемесячно мобилизовывалось свыше 200 000 человек, в первую очередь из металлургической промышленности.) Если бы эти факторы даже и не оказывали столь интенсивного воздействия, решение исхода войны в перспективе должно было принести превосходство противной стороны в людских резервах, ресурсах сырья и в производственных мощностях».


* * *

В 1944 году кризис германского ведения войны достиг своей наивысшей точки. На востоке Красная Армия продолжала свое продвижение на запад по всему фронту от Лапландии до Черного моря. На севере она атаковала Пет-само (Печенга) и финнов на Карельском перешейке. На центральном участке фронта она разгромила германскую группу армий «Центр» и вступила в Восточную Пруссию. Ее наступление приостановилось только на Висле. Одновременно она уничтожила южное крыло германских войск, вернув себе Украину и Крым. Ее дивизии уже пробились в Польшу, в восточную часть Чехословакии и Румынию, когда 6 июня 1944 года последовала давно ожидавшаяся крупная высадка войск союзников в Нормандии. Превосходство в численности и вооружении англо-американских экспедиционных сил было настолько велико, что противник уже через несколько недель прорвал германские отсечные позиции и в августе смог освободить Париж, между тем как в Южной Франции высаживались новые войска.

На совещаниях по обсуждению обстановки Гитлер еще до этой высадки неоднократно подчеркивал, что, если союзникам удастся твердо закрепиться на континенте, война для Германии проиграна. Теперь такой момент наступил, и, учитывая всю серьезность положения, [командующий оккупационными войсками во Франции] генерал-фельдмаршал Роммель без промедления предложил верховному главнокомандующему вермахта самый разумный выход: заключить перемирие. Но Гитлер и не думал об этом; напротив, он возложил все свои надежды на «разногласия» между союзниками, которые однажды станут так велики, что между ними произойдет разрыв. Коалиции, мол, как показывает мировая история, всегда распадались. А потому все дело в том, чтобы, как бы ни было трудно, дождаться этого момента. Гитлер говорил дословно следующее: «Моя задача, особенно с 1941 года, не терять самообладания, а если что-то грозит крахом, вновь и вновь находить выходы и вспомогательные средства, чтобы как-то подправлять историю. Я вполне могу сказать: большего кризиса, чем мы имели в этом году на Востоке (разгром группы армий «Центр». — Авт.), представить себе нельзя». Но с помощью «железного, волевого характера» эту войну выиграть можно; если станет необходимо, он будет продолжать биться и на Рейне до тех пор, пока, как сказал Фридрих Великий, один из наших «проклятых противников» не выдохнется.

Сколь же нереальны были эти представления и надежды. Как мало было средств и возможностей для того, чтобы «выстоять» в век тотальной войны по сравнению с веком ограниченных войн. Но Гитлер оставался упорным, несгибаемым и одержимым. Он был готов поставить на карту самую большую ставку — существование немецкого народа.

В это время произошло покушение полковника графа фон Штауффенберга. Но акция 20 июля 1944 года проистекала не только из понимания того, что война в 1944 году для Германии была уже проиграна и теперь дело лишь в том, чтобы при всех условиях ее закончить, дабы не допустить еще большего хаоса. Тот, кто углубится в нравственные и этические мотивы германского движения Сопротивления, формировавшегося из представителей всех общественных кругов и вероисповеданий, обнаружит его многослойность и многообразие. Пожалуй, всего сильнее в нем проявилось растущее с 1933 года моральное возмущение, подлинное стремление к борьбе против практики тоталитарного национал-социалистского режима с его мерами подавления, уничтожения и истребления, с его бесчеловечностью и произволом как системы. В конечном счете участники оппозиции стремились «освободить человека, превращенного в безликую машину, в орудие техники, в творение абстрактных политических идей, в функцию науки, в слуг экономических законов, которые он сам же абсолютизировал». Они хотели освободить его «от всех предрассудков, придать ему подлинную гуманность, истинный облик человека во всем его достоинстве и гордом самосознании» (графиня Дёнхоф).

Отсюда видна и вторая решающая побудительная причина действий людей 20 июля: вытекающее из знания всех взаимосвязей сознание своей ответственности перед народом и отечеством в сочетании с мужеством сделать надлежащие выводы, как это доказал еще до войны генерал-полковник Людвиг Бек (тогдашний начальник Генерального штаба) своей борьбой против агрессивной политики Гитлера. Кроме того, многие офицеры в ходе охватившей весь мир борьбы все яснее осознавали, насколько определенные распоряжения и приказы высшего руководства были нацелены на извращение солдатской этики, на разрыв с их собственной традицией. Теперь в качестве высшего нравственного масштаба (в случае такого внутреннего конфликта) нацисты требовали руководствоваться уже не закрепленным рыцарско-религиозными обычаями понятием чести, а максимами идеологии, презирающей как индивидуумов, так и другие расы. Кульминационная точка этого пролагавшего себе путь развития была достигнута тогда, когда дьявольское совращение народа и вермахта заменило собой принципы добросовестного руководства. И наконец, в качестве взрывного момента сыграла свою роль при последней попытке покушения осуществлявшаяся нацистами во Второй мировой войне политика, ведущая к катастрофе.

Это «восстание совести» как Сопротивление потерпело поражение, но как символ оно победило в духе генерала Трескова, который в 1944 году требовал: «Покушение на Гитлера должно быть совершено любой ценой. Если же оно не удастся, то, несмотря на это, надо попытаться совершить государственный переворот. Ведь дело здесь уже не столько в практической цели, сколько в том, чтобы показать, что германское движение Сопротивления перед лицом всего мира и истории отважилось, не щадя своей жизни, на этот решающий бросок. Все остальное в сравнении с этим безразлично».

Вот почему 20 июля 1944 года (по словам тогдашнего генерального инспектора бундесвера генерала Хойзинге-ра, сказанным по случаю 15-летия этого события) остается «светящейся точкой в тех самых темных для Германии временах… Христианско-гуманистическое сознание ответственности, определявшее это решение (выступить 20 июля. — Лет.), освятило мученичество участников заговора. Мы, солдаты бундесвера, почтительно склоняем головы перед жертвой этих людей, совесть которых была пробуждена их знанием. Они самые выдающиеся свидетели, опровергающие коллективную вину немецкого народа. Их дух и поведение — пример для нас».

Осенью 1944 года началась агония рейха. Румынии, Финляндии и Венгрии пришлось прекратить борьбу. Между тем Гитлер все еще верил в невозможное: теперь решающий поворот в войне должно было совершить последнее ополчение, состоящее из детей и стариков (фольксштурм). В то время как германские войска в тяжелейших условиях отступали с Крайнего Севера, с юго-востока и других фронтов и каждый, начиная от простого солдата до высшего военачальника, отдавал борьбе свои последние силы, германские культурные ценности превращались в прах и щебень. В начале января 1945 года потянулись первые колонны беженцев из Восточной Германии. В стране воцарилось немыслимое горе. Вместо того чтобы бросить все последние имеющиеся силы на Восток, Гитлер в декабре

1944 года предпринял наступление в Арденнах, которое остановилось уже через несколько дней и в конце концов с большими потерями провалилось.

29 декабря 1944 года на совещании в своем бункере Гитлер заявлял своим сотрудникам: «[…] всемирную историю можно делать, только если действительно за мудрым разумом, живой совестью и вечной бдительностью стоят еще фанатическое упорство и такая сила веры, которые превращают человека во внутренне убежденного борца. […] Во имя чего принесли мы все жертвы? Ведь так долго, как она уже продолжается, война не продлится. Это совершенно ясно. Это ни один человек не выдержит, ни мы, ни они. Вопрос только в том, кто выдержит дольше. Для нас на карте стоит все. […] Если бы мы сегодня сказали: «С нас хватит!» — то мы перестали бы существовать, перестала бы существовать Германия». Такова была конечная «мудрость» человека, который не желал прислушаться к голосу разума даже теперь, когда враги уже готовились к штурму самого рейха.

12 января 1945 года Красная Армия с Сандомирского плацдарма перешла в наступление на Берлин. Одновременно союзнические войска широким фронтом форсировали Рейн. В конце апреля передовые, наступающие с востока и запада, войска встретились на Эльбе.

Берлин был взят в уличных боях за каждый дом. Но Гитлер избежал земной ответственности. Несколько дней спустя его преемнику гросс-адмиралу Дёницу пришлось 7 мая 1945 года подписать безоговорочную капитуляцию[7].


* * *

Чем неудержимее Третий рейх шел навстречу своему краху, тем сильнее Гитлер и НСДАП, с одной стороны, старались выискивать новых виновников поражения и козлов отпущения, которых они могли бы сделать ответственными за явно неправильный ход развития, а с другой — надеялись, что распространением слухов о так называемом секретном оружии вновь смогут изменить судьбу в пользу Германии, до крайности подстегнув волю к сопротивлению и подняв моральное состояние борющихся в тылу и на фронте.

Особенно действенным им казалось обвинение в «измене и саботаже» в своих собственных рядах. Гитлер выдвигал это обвинение против любого военачальника, проведшего операции, возможно, не так, как приказал фюрер или как он себе их представлял, а также против любого командного органа, который, скажем, отклонял как негодное предложенное ему промышленностью оружие, на применении которого настаивал сам Гитлер. Эту ужасную путаницу в понятиях, и по сей день царящую в некоторых умах, сознательно поощряли Гиммлер и Геббельс, для того чтобы вводить в заблуждение немецкое население и освободить национал-социалистический режим от всякой ответственности за будущее.

После разгрома группы армий «Центр», в середине сентября 1944 года, Гиммлер, например, в своей речи перед рейхсляйтерами и гауляйтерами утверждал: непросто нормальными понятиями объяснить, почему 28 дивизий рассыпались во все стороны, словно песок или солома. А затем он недвусмысленно бросил командованию германских сухопутных войск обвинение в пораженчестве и, более того, в «измене доброму делу». Рейхсфюрер СС не пожелал посчитаться с актами, а именно с тем, что группа армий «Центр» противостояла врагу, чье превосходство в воздухе равнялось 5:1, а на суше — 4:1 (особенно в танках и артиллерии). К тому же Верховное Главнокомандование вермахта неправильно оценило оперативную обстановку и вследствие этого предоставило недостаточные резервы. (Однако и при верной оценке обстановки оно тоже смогло бы лишь залатать одну дыру за счет другой.) Кроме того, Гитлер строго приказал удерживать расположенные близко к линии фронта «прочные опорные пункты», и таким образом скованные ими дивизии не смогли быть использованы для ведения маневренных оборонительных боев. Стратегия Гитлера снова привела к тяжелым последствиям: командующие войсками не обладали никакой свободой действий. Если бы они, сдав «прочные опорные пункты», своевременно начали отвод войск на Березину и высвободили резервы для обороны угрожаемых флангов, поражение хотя и не удалось бы предотвратить, но оно не превратилось бы в катастрофу такого масштаба. Но даже тщательное изучение причин и обстоятельств краха группы армий «Центр» не смогло бы дать и тени доказательства того, что здесь сыграли хоть какую-нибудь роль «измена и саботаж». Напротив, было бы неопровержимо установлено, что имело место однозначное военное поражение.

Кстати, сохранившиеся материалы офицера, ведшего военный дневник в штабе оперативного руководства вермахта (дополненные его устными высказываниями), доказывают, что в последние годы войны ни один метр линии фронта не был сдан в результате какой-то измены.

Немало бывших солдат и после войны могли еще рассказать о так называемых случаях саботажа времен своей военной службы. Поскольку инциденты такого рода вряд ли могли быть расследованы прямо на месте, они давали повод для различных, порой противоречивых слухов: то якобы поезда с боеприпасами отправлялись по ложному маршруту, то разрушались линии связи, то преждевременно взрывались или же не взрывались совсем снаряды, рвались стволы орудий, порой поставлялось негодное оборудование, то запасные части «не давались» фронту или их засылали на те участки, где в них не так нуждались. Тем самым факт «саботажа» считался доказанным. В действительности же в большинстве случаев речь шла о повседневных недостатках и недоработках, которые при тогдашней пере-напряженности всех органов снабжения были, в сущности, неизбежны. Ведь в конце концов Гитлер вел войну против всего мира. Тут имели место небрежность, чрезмерная усталость, плохое питание; происходили воздушные налеты и технические аварии. Солдата-фронтовика не всегда можно было убедить в том, что так называемые акты саботажа можно преимущественно отнести за счет производственных недостатков или неосторожности. Органы по приемке оружия просто-напросто не всегда могли установить все эти недостатки.

Кроме того, войска не имели в общем и целом никакого представления о военно-технических взаимосвязях и о положении с материальными запасами, о перенапряжении транспортной сети Германии, о многочисленных блокированиях и завалах транспортных путей в результате массированных налетов вражеской авиации. А какие трудности приходилось преодолевать, когда перемещалось огромное число боевых соединений! Уже само по себе восстановление коммуникаций для снабжения боеприпасами и продовольствием, причем при огромном разнообразии типов оружия (их насчитывалось временами до 300), предъявляло огромные, порой до конца непреодолимые трудности.

Типичный пример «саботажного» психоза имел место в 1943 году. Генерал-квартирмейстер сухопутных войск позвонил одному сотруднику начальника вооружений и сообщил ему, что ящики с ручными гранатами частично доставляются на фронт без взрывателей. Не саботаж ли это? Основательное расследование показало, что взрыватели вынимали из ящиков для своих целей саперы. Чем напряженнее становилось положение с подвозом и обеспечением на фронте, тем чаще отдельные войсковые части старались удовлетворить прежде всего собственные потребности. Поэтому неоднократно случалось, что какая-либо часть самовольно «организовывала» необходимое за счет другой, и до тех пор, пока не становились ясны все обстоятельства, это тоже считалось «саботажем».

Бывший начальник планового управления имперского министерства вооружений и военного производства констатировал, что, несмотря на занятость 30 млн немецких и 7 млн иностранных рабочих (по состоянию на 1944 год), выпуск текущей продукции ни в один из периодов не испытывал каких-либо серьезных нарушений из-за саботажа или пассивного сопротивления. Это, вне всякого сомнения, удивительно, однако находит свое объяснение в первую очередь в невероятно жесткой системе контроля, в строгом надзоре и грозящих суровых наказаниях. Аналогичное подтверждает и бывший начальник одного технического ведомства: он подчеркивает, что в 2000 письменно зафиксированных пунктов донесений на 138 совещаниях у Гитлера по вопросам военного производства ни разу не обсуждались какие-либо доказанные случаи саботажа в военной промышленности. Один сотрудник бывшего отдела Абвер-заграница справедливо указывает, что имевшие место и в Германии акты военного саботажа были весьма «неэффективными», да и вообще предпринимавшиеся во время войны обеими сторонами подобные акты давали весьма скромный результат.

Целая легенда выросла вокруг оставления в резерве двух танковых дивизий в июле 1944 года, после высадки союзников во Франции. Генерал-фельдмаршал Роммель, с его дурной славой человека, осуществлявшего «саботаж в рядах командования», якобы из внутриполитических соображений (связанных с заговором 20 июля 1944 года) в критические недели июня — июля специально держал их в резерве, для того чтобы двинуть на Берлин. Не будем говорить о том, что даже эти силы не смогли бы ничего изменить в безнадежном военном положении Германии, но и на основании записей в военном дневнике штаба оперативного руководства вермахта бесспорно доказано, что Гитлер, полностью в духе своей «системы командования», оставил лично за собой право распоряжаться указанными двумя дивизиями, чтобы парировать предполагавшуюся вторую крупную высадку войск союзников в районе Кале; он сам и отдал позже приказ об их использовании.

Ныне, когда мы располагаем широкой, в значительной мере надежной базой источников по истории Второй мировой войны, которые позволяют нам вынести свое суждение, такие реликты легенд должны быть со всей решительностью разрушены. Конечно, никто не станет оспаривать, что в 1939–1945 годах измена (в том числе государственная) и сознательный саботаж, как и в каждой войне, имели место. Но в рамках общего хода событий они по своему воздействию на катастрофу 1945 года значения не имели. Гораздо вернее звучит то, что писал хорошо осведомленный Отто Дитрих: именно недостаток у Гитлера самокритики и его тенденция постоянно приписывать вину другим вели к почти регулярным утверждениям об «измене и саботаже», особенно тогда, когда ему что-нибудь не удавалось. «К концу драмы, по мере того как его поражения и ошибочные решения громоздились одно на другое, это доходило до буйства против всех и вся. Причину всех поражений и неправильных решений Гитлер видел в том, что во многом являлось следствием его собственной несостоятельности, его преувеличений и необузданности, наносимых им другим обид и несправедливости».

Если же «измена» вообще повлияла на масштаб германского краха 1945 года, то это была измена самого же Гитлера. 1 сентября 1939 года он провозгласил в рейхстаге: «[…] Совершенно неважно, будем ли живы мы, но необходимо, чтобы жил народ, жила Германия». Почти шесть лет спустя, после того как он увидел, что эту войну Германии не выиграть, тот же самый человек приказал разрушить в рейхе все транспортные пути, сооружения связи, промышленности и снабжения, уничтожить все реальные ценности, ибо нечего обращать внимание на те жизненные основы, которые нужны народу для продолжения его примитивного существования.

Что же касается ходивших в конце войны слухов о многочисленных видах «секретного оружия», при помощи которого национал-социалисты надеялись в самую последнюю минуту добиться поворота в ходе войны и которое должно было послужить самым крайним средством борьбы, то сегодня мы знаем, что это такое. Вне всякого сомнения, можно поражаться тому, какие новые виды оружия и различных устройств сконструировали германские техники и инженеры за годы войны, будь то для ведения войны на море (шноркель, подводные лодки типа «Вальтер», «Цаун-кёниг» и т. п.), в воздухе (реактивные самолеты, снаряды и ракеты «фау») или на суше (например, «угловая винтовка», крылатые «панцерфаусты»). Но столь же не соответствует истине, сколь и опасно утверждение, которым один публицист заканчивает свое исследование о германском оружии вообще и секретном оружии в частности во Второй мировой войне: будто промедление «всего на несколько недель, на считаные дни» в его изготовлении спасло союзников и приблизило их к осуществлению своих военных целей. Но ведь всего этого оружия, вместе взятого, было далеко не достаточно для достижения решающего поворота в ходе войны, то есть по своей боеспособности и ударной силе оно не могло заменить сотню и даже больше полностью вооруженных и оснащенных подвижных дивизий.

Работы по созданию овеянного сагами германского атомного оружия тоже еще отнюдь не «близились» к своему завершению. Правда, германские ученые, в том числе Ган, фон Вайцзеккер и Гейзенберг, как сегодня установлено, работали над созданием атомного реактора (а не бомбы). Но в 1942 году на совещании с участием Геринга они были вынуждены признать, что никаких видов на создание такого оружия в течение ближайших двух лет («а к тому времени война так и так закончится») в нынешних условиях уже нет. Основные попытки были поэтому прекращены, чтобы не расходовать ради ненадежного эксперимента силы многочисленных инженеров и техников, а также сырье и производственные мощности. Когда же оказалась разбомбленной норвежская гидроэлектростанция, производившая необходимую для расщепления атома тяжелую воду, пришлось отказаться и от проводившихся в ограниченном объеме экспериментов. А сопровождавшееся с лета 1944 года большой пропагандистской шумихой применение оружия «фау» далеко не оправдало ожиданий, так как (не говоря о технических недостатках), несмотря на отдельные успехи, оно не смогло серьезно парализовать боевой дух британской столицы.


* * *

Если окинуть мысленным взором многочисленные факторы, являвшиеся определяющими для германской катастрофы 1945 года, становится отчетливо видно, что решающее значение имел не какой-либо один из них, а все они, вместе взятые.

И все-таки следует выделить еще не упомянутое звено в этой цепи. Для этого надо рассмотреть ведение войны Германией в свете теории Клаузевица[8]. Утверждая, что война есть продолжение политики другими средствами, он имел в виду, что любой военный конфликт надлежит рассматривать «прежде всего с точки зрения его вероятного характера» и его «главных очертаний», которые вытекают «из политических величин и условий». Задача состоит в том, чтобы постоянно сохранять общее представление об этих условиях; все органы должны действовать, «хорошо обдумав», чтобы «в конце не проиграть тот процесс», который был выигран вначале, и затем не оказаться «приговоренными платить издержки». Война, по Клаузевицу, инструмент политики, и ее не начинают или «ее, действуя разумно, не следует начинать», не сказав себе, «чего же хочешь достигнуть с ее помощью и в ее ходе». Это принуждает к выработке всестороннего плана войны, в котором, с одной стороны, определяется ее предназначение, то есть политическое намерение (чего следует и чего можно добиться с ее помощью), а с другой — тщательно анализируются средства (вооруженные силы, экономика и т. д.), чтобы в результате указанный план давал ответ на вопрос о военной цели. «Значит, — говорится далее у Клаузевица, — чтобы определить меру средств, которые мы пускаем в ход для войны, мы должны обдумать политическое предназначение ее как с нашей стороны, так и со стороны врага; мы должны рассмотреть силы и условия вражеского государства и нашего собственного, должны учесть характер его правительства, его народа и способности того и другого — причем все это применительно к нашей стороне, а также принять во внимание политические связи других государств и те последствия, которые вызовет война во всем этом».

Несомненно, одной из величайших ошибок Гитлера, если подойти к его образу действий с моральной стороны, было то, что он, проводя «политику риска», несшую в себе в качестве ее последствия войну, не продумывал планомерно и рационально политические, экономические, психологические и военные формы проявления и возможности этой политики, а также не учитывал их в достаточной мере. Когда в 1939 году была начата война, Германия не имела никакого плана войны, никакой стратегической обобщающей концепции, в которой бы были сведены воедино в правильном соотношении предназначение, средства и цель данной войны. Вместо этого постоянно ad hoc[9] вырабатывались частичные планы с тем результатом, что Гитлер все более дерзко преследовал неограниченные цели с явно ограниченными средствами.

В другом месте своего труда Клаузевиц говорил о том, что война «никогда не должна быть отделена от политического общения», ибо иначе до некоторой степени оказываются «разорванными все нити существующих условий» и возникает «бессмысленная и бесцельная вещь». И в самом деле: сколь ни блестящи были германские военные успехи в первой половине войны, в конечном счете они оказались обесцененными, поскольку не были использованы политически. С 1941 года Гитлер уединился в своей ставке, чтобы целиком и полностью посвятить себя ведению войны; участие Японии в войне так и осталось его единственным политическим актом за все это время.

Клаузевиц подчеркивал, что политика (государственный деятель) не может предъявлять к войне (армии) никаких требований, которые та не может выполнить, ибо чрезмерные требования к войску могут оказать на ведение войны вредные влияния; в таком случае скорее следует упрекать саму политику.

Ход Второй мировой войны показал, что преследуемая Гитлером политическая цель далеко превышала эффективность находившихся в его распоряжении военных и экономических средств! С другой стороны, Клаузевиц предостерегал от того, чтобы выдвигать и решать чисто военные вопросы с политической точки зрения. Гитлер нарушил и этот принцип. Это нашло свое выражение во второй фазе

Западной кампании, а позже в оставлении Крыма и Курляндии (Латвия) и в некоторых других случаях.

Сказанное нами можно продемонстрировать на особенно потрясающем примере. Полагая, что Советский Союз тоже можно сокрушить в ходе одной «блиц-кампании», политическое руководство Германии не разработало никаких планов (за исключением «уничтожения нежелательных элементов») для того, чтобы победить Россию с помощью самих же русских и освободить страну от большевистской системы. Напротив, национал-социалистская оккупационная политика, с ее расовой теорией и теорией жизненного пространства, положила начало тому ходу событий на Востоке, который в конечном счете решающим образом способствовал германскому поражению.

В общем и целом существовало три группы, которые желали осуществить в России определенные концепции. К числу представителей самой крайней из них принадлежали (если назвать самых влиятельных) Гиммлер, Борман и Э. Кох. Им удавалось осуществить свои взгляды и меры, поскольку Гитлер целиком и полностью одобрял их. Они действовали по принципу: мы — «господа», они — «унтер-менши». Немцы, заявляли они, должны эксплуатировать, господствовать и управлять. Любую попытку считаться с чувствами и образом жизни русских они отвергали как сен-тиментальничание. Рейхсфюрер СС сформулировал это одной фразой: «Что касается русских, чехов […] мне совершенно безразлично, живут ли они в достатке или подыхают с голода; меня они интересуют лишь постольку, поскольку мы нуждаемся в них как в рабах для нашей культуры, а до остального мне дела нет». Поэтому эсэсовские и другие исполнительные органы, в частности и «золотые фазаны» (начальники административных и экономических органов в оккупированных областях), по отношению к населению не останавливались решительно ни перед чем.

Большой материал для выводов дает проведенное после войны американскими исследователями тестирование 1000 русских перемещенных лиц, которые пережили германскую оккупацию на Востоке. На вопрос, изменилось ли отношение населения к немцам за время оккупации, 728 человек ответили «да» и 85 «нет». Изменение отношения, по мнению большинства, произошло в 1942 году, после того как практика оккупационной политики уже не оставляла сомнения в немецких целях: вместо свободы — новая несвобода, при этом зачатки германо-русского сотрудничества с намерением свергнуть ненавистную большевистскую систему подавлялись в самом зародыше. Рост огромного партизанского движения в России (позднее даже оказывавшего оперативное воздействие) следует не в последнюю очередь отнести за счет этого факта! Интересны также ответы на вопрос: кто из немцев, по вашему мнению, вел себя наилучшим образом? 162 человека высказались за гражданских лиц, 545 — за солдат-фронтовиков, 69 — за гарнизонные войска и только 10 — за СС и СД.

Несколько «мягче» были предложения Альфреда Розенберга и его сотрудников по решению проблемы Востока. Однако они остались нереализованными, поскольку не нашли одобрения у Гитлера. Имперский министр по делам оккупированных восточных областей — закоренелый враг Кремля и русской великодержавности — хотел сыграть на национальных противоречиях в России и предоставить различным «народам» (прибалтам, белорусам, украинцам и кавказцам) некоторую свободу и автономию в рамках тесной политической и экономической зависимости от Германии.

В тогдашних условиях наиболее разумные аргументы выдвигали представители министерства иностранных дел и ОКВ: они с самого начала требовали конструктивной оккупационной политики. Задача Германии, утверждали они, вбить клин между населением и системой; надо обращаться с русскими, уважая их человеческое достоинство, и поставить перед ними в качестве конкретной цели освобождение от большевизма. Провести в жизнь подобные планы (скажем, позволить русскому генералу Власову с его тысячами добровольцев активно участвовать в борьбе на стороне немцев) было невозможно, ибо они противоречили национал-социалистской идеологии и намерениям Гитлера. Когда в 1944 году уже вырисовалось поражение Германии, лозунги получившей теперь приказ действовать Русской освободительной армии (РОА), естественно, больше не имели никакой притягательной силы. Поэтому в одном новейшем американском исследовании указывается на то, что носившее характер катастрофы германское господство в России имело решающее значение для исхода Восточной кампании.

Германская оккупационная политика на западе и севере Европы хотя и была иной, но тоже являлась малопригодной для того, чтобы преодолеть противоречия и умиротворить захваченные страны. Например, Гитлер так и не исчерпал до конца возможности полностью привлечь Францию на свою сторону, поскольку никогда не стремился всерьез к подлинному компромиссу с западным соседом, — наоборот, он постоянно намеревался в конце войны заключить мир за счет Франции. Что же касалось малых стран — таких, как, скажем, Голландия или Бельгия, — то для него они были в конечном счете «дерьмовыми государствами» (совещание у фюрера по обсуждению обстановки в январе 1945 года), которые смогли сохраниться лишь потому, что «несколько европейских государств не сумели договориться между собой о том, как их сожрать», и которые, по его мнению, «не имеют никакой чести».

Правда, если столь же критически подойти к рассмотрению ведения Второй мировой войны англо-американцами, становится видно, насколько сильно и противная сторона до самого конца впадала в ошибку, ставя на первый план исключительно военные соображения. «Дайте нам сначала выиграть войну, а уж потом будем говорить о политике!» — так в значительной мере звучал ее лозунг. Клаузевиц же указывал, насколько важно подчинить военные соображения политическим, особенно по мере приближения конца войны. Замысел и цель военных мер должны в принципе учитывать «конкретные условия будущего мирного состояния», ибо то «политическое состояние», которое следует за войной, оказывает воздействие «уже в виде расчетов».

Это началось с рузвельтовского требования «безоговорочной капитуляции», которое привело к ужесточению германского сопротивления. Несомненно, что и без этого требования Вторая мировая война не имела бы другого исхода до тех пор, пока Гитлер находился у власти. Но на германскую оппозицию, которая честно стремилась к взаимопониманию с западными державами путем переговоров, оно должно было оказать убийственное действие. Ведь противник явно не делал никакого различия между национал-социалистской системой и «другой Германией»; он стал жертвой собственной военной пропаганды. Так, союзные армии предприняли «крестовый поход в Европу», чтобы военным путем покарать агрессора; все же остальное: мир, свобода и благосостояние — должно было затем урегулироваться само собою! Редко, когда в истории огромная надежда быстрее и полнее приводила к разочарованию в ней, чем та, которую питал президент США в 1945 году. Настоящим же победителем из этой схватки народов вышел Советский Союз, который вступил в последнюю фазу войны с четкой, твердо очерченной политической программой. Его политическое ведение войны помогло мировому коммунизму добиться решающего успеха: он смог продвинуть границы своей сферы власти до самого сердца Германии, до Эльбы.


* * *

Наш итог, который наверняка мог бы быть дополнен в некоторых отношениях (скажем, в области техники; в том, что касается ошибочной структуры германских высших органов или мер по истреблению других народов, вызвавших рост ненависти к Германии, и т. п.), однозначен: никаких шансов выиграть войну у Германии не было, причем и «без Гитлера» тоже. (Хотя здесь уместно сказать, что «без Гитлера» тогда и при той расстановке сил мировая война вообще едва ли разразилась бы.) Столь же тотально, как Германия вела под конец эту войну, она ее и проиграла. Более того, можно без преувеличения сказать, что эта война была проиграна политически еще прежде, чем она началась военными средствами. Насчет беспредельно извращенного ведения войны как следствия технического прогресса и идеологических противоречий нет никаких сомнений: на террор каждая сторона отвечала террором. Разумеется, многочисленные злодеяния, совершенные немцами во время войны именем Германии, никоим образом не должны замалчиваться, а тем более забываться.

Но было бы столь же неправильным и односторонним, если бы мы говорили только о теневой стороне происшедшего. И во времена глубочайшего унижения немецкие мужчины и женщины, помня о своей нравственной ответственности, показали себя достойными людьми как в сопротивлении на фронте, так и в оккупированных областях, а также в тылу на своих рабочих местах. Именно это один из важнейших уроков, преподанных нам Второй мировой войной.

Итак, Германия (по словам западногерманского историка Манфреда Геринга) «ярчайшим, потрясающим образом показала всему человечеству, в результате каких обстоятельств культурный народ смог с гордой высоты погрузиться в самую мрачную бездну. На его примере подтвердился опыт истории, на его примере была доказана незыблемость твердых, имманентных природе вещей и законов, причем тем убедительнее потому, что Германия действительно является ведущим культурным народом. В том, что именно в результате его катастрофы облик мира столь решительно изменился, и состоит истинная трагедия европейской истории».

Вскоре после поражения Германии Фридрих Майнеке (немецкий историк) в достойном восхищения обзоре обрисовал ошеломленным немцам происшедшее, истолковав его как «германскую катастрофу». Он видел перед собой разгромленное Германское государство, потерявшее значительную территорию, и иноземное господство как судьбу на долгие годы. Несмотря на это, он нашел в себе мужество бросить отчаявшимся призыв: «Мы призываем надеяться!» Но он связывал с этим вопрос, удастся ли спасти немецкий дух.


X. Хембергер
ЭКОНОМИКА И ПРОМЫШЛЕННОСТЬ ФАШИСТСКОЙ ГЕРМАНИИ НАКАНУНЕ И В ХОДЕ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ


По утверждениям некоторых немецких исследователей, дилетантизм гитлеровской клики имел пагубные последствия не только в военной и политической области, но и в области экономики. В частности, он будто бы помешал развитию военной экономики. Бывший статс-секретарь в фашистском имперском министерстве вооружений и военного производства Керль утверждает даже, что Германия была в экономическом отношении недостаточно подготовлена ко Второй мировой войне [1].

Итак, поражение было якобы вызвано не противоречием между военными целями Германии и ее экономическими возможностями, а «недостаточной экономической подготовкой». На самом деле фашисты делали все, чтобы любой ценой и в кратчайший срок перестроить германскую экономику в интересах подготовки и ведения войны, чего бы такая перестройка ни стоила.

Для процесса переключения германской экономики на нужды подготовки Второй мировой войны весьма типичны меры, принятые нацистским правительством в области снабжения промышленности сырьем и обеспечения гражданского населения продуктами питания и предметами ширпотреба. Отнюдь не случайно, что в этой области практически с первых дней установления фашистской диктатуры стали проводиться мероприятия военно-экономического характера. Во время Первой мировой войны снабжение промышленности сырьем и обеспечение гражданского населения предметами потребления, особенно продуктами питания, были для военной экономики Германии серьезным «узким местом». Заблаговременным введением мер по «упорядочению» Германия рассчитывала обеспечить снабжение сырьем и предметами потребления в интересах расширения военного производства.

Законодательные основы для «упорядочения» снабжения сырьем и рационирования предметов потребления были созданы нацистским правительством уже в 1934 году. 22 марта 1934 года был издан закон о сделках на промышленное сырье и полуфабрикаты [2]. Закон этот касался только тех видов сырья и полуфабрикатов, которые были важны для промышленного производства. Главной целью закона было регулирование импорта и экспорта. Кроме того, в его издании сыграли определенную роль валютные соображения.

Уже 4 сентября 1934 года вышеуказанный закон был заменен «Распоряжением о товарном обращении» [3]. Ограничение регламентации товарного обращения одним промышленным сырьем и полуфабрикатами было отменено. Отныне все товары в сфере промышленности, продовольственного снабжения, сельского и лесного хозяйства на пути от производителя к потребителю подлежали регламентации фашистскими властями.

Как «упорядочение» сырьевого обращения, так и рационирование продуктов потребления возникли вместе с процессом милитаризации экономики в фашистской Германии и явились его следствием. Обе «меры по упорядочению» наряду с государственными заказами на вооружение обеспечивали в области товарного обращения перераспределение капитала в пользу форсированного развития военной экономики монополий.

Цель «упорядочения» сырьевого обращения состояла в том, чтобы в первую очередь удовлетворить огромный спрос военной промышленности и таким образом помочь монополистам присвоить огромные барыши, нажитые на гонке вооружений. Это осуществлялось за счет менее важных в военном отношении отраслей промышленности, которые либо в недостаточном количестве снабжались сырьем, либо вообще не получали его. В результате их производство переживало застой или свертывалось. «Упорядочение» снабжения сырьем принудительно ограничивало накопление капитала в этих отраслях промышленности и тем самым высвобождало капитал, который тем или иным способом отнимался у владельца и передавался монополиям для развития военной промышленности.

От «упорядочения» снабжения сырьем особенно пострадали ремесленники, мелкие и средние капиталисты. В период с 1933 по 1939 год, по неполным статистическим данным, обанкротилось или было принудительно закрыто 700 тысяч ремесленных предприятий. С началом войны, а особенно с введением «тотальной мобилизации», ликвидации подверглись еще сотни тысяч мелких и средних предприятий. Газета «Франкфуртер цайтунг» была вынуждена тогда сделать следующее признание: «Нельзя отрицать, что закрытие предприятий является для их владельцев чрезвычайно тяжелой жертвой. Не только сами владельцы, но и помещения предприятий, наличные запасы товаров, орудия производства и все остальное передается для использования по другому назначению. Контингенты рабочей силы и круг клиентуры, завоеванный нередко ценой больших многолетних усилий, оказываются в распоряжении других предприятий. Необходимо со всей определенностью подчеркнуть, что подобного рода мероприятия означают чрезвычайно далекоидущее вмешательство…» [4].

Выиграли же на этом военные монополии. Так, к примеру, средний капитал акционерных обществ за период с 1933 по 1942 год вырос с 2,3 миллиона до почти 5,4 миллиона марок. Немалую роль в этом ускоренном росте могущества магнатов военной индустрии среди прочих мероприятий по стимулированию развития военной экономики сыграло также «упорядочение» снабжения сырьем.

Что касается рационирования предметов потребления, то оно явилось следствием принудительного ограничения накопления капитала в легкой промышленности в пользу военной промышленности. Тем самым было сокращено предложение предметов массового потребления по сравнению со спросом. Цены начали ползти вверх, а уровень жизни понизился.

Рационирование промышленных товаров было введено с началом войны. Оно сказалось прежде всего на снабжении населения текстилем, обувью и предметами домашнего хозяйства. Необходимейшие предметы одежды и другие товары рядовой потребитель получал с большим трудом.

Напротив, рационирование продовольствия началось уже задолго до развязывания Второй мировой войны. Еще в 1937 году была введена нормированная продажа жиров населению по специально составленным спискам покупателей и удостоверениям о составе семьи. Непосредственным поводом к этому послужило свертывание импорта жиров в пользу ввоза военного сырья и дезорганизация производства мяса и жиров в самой Германии. Когда началась война, рационированию подверглась подавляющая часть продовольственных товаров, а затем и все они без исключения.

Принципы «упорядочения» снабжения сырьем и рационирования продовольствия и предметов широкого потребления выработали наиболее влиятельные монополисты. В их же руках находилось и осуществление этих принципов. Центром всей деятельности в указанном направлении являлась так называемая «рейхсгруппа по делам промышленности». Она представляла собой реорганизованное имперское объединение немецкой промышленности и одновременно орган фашистского государственного аппарата. Во главе ее стояли крупнейшие монополисты. Так, например, первым руководителем «рейхсгруппы» был Крупп фон Болен унд Гальбах. Впоследствии этот пост занял представитель концерна Маннесмана Вильгельм Цанген. Среди членов совета «рейхсгруппы» были такие воротилы монополистического капитала, как Эрнст Пёнсген из «Ферейнигте штальверке» и Рёхлинг. К задачам «рейхсгруппы» относилась выработка государственных мероприятий в области экономики и контроль за их проведением.

Для осуществления «упорядочения» снабжения сырьем и рационирования предметов потребления (включая контроль над импортом, экспортом и валютными операциями) были созданы контрольные инстанции, с 1939 года именовавшиеся имперскими бюро. Это были государственные органы, подчиненные имперскому министерству экономики или имперскому министерству питания и сельского хозяйства. Имперские бюро не торговали товарами, а только направляли их покупку и продажу по определенному руслу. Они заботились о том, чтобы товарное обращение служило целям развития военной промышленности. Ради достижения этой цели было проведено некоторое ограничение частной собственности на товары. Владелец не мог больше продавать свои товары любому покупателю по своему усмотрению. Отныне круг его покупателей был предписан ему государством через посредство имперских бюро.

С началом Второй мировой войны эта система на первых порах изменений не претерпела. Но в 1942 году, то есть уже после нападения на СССР, была проведена реформа имперских бюро с целью добиться максимального роста военного производства. В организационном отношении некоторые имперские бюро (по углю, по железу и стали) были превращены в имперские объединения. Последние продолжали выполнять функции имперских бюро, но одновременно должны были также проводить производственно-техническую рационализацию отдельных предприятий. В результате проведенной реформы функции имперских бюро были расширены в направлении лучшей координации «упорядочения» снабжения сырьем. В 1942–1943 годах имперское министерство вооружений и военного производства создало новую систему так называемых «кругов и комитетов». С этого времени значительная доля сырья распределялась непосредственно ими в обход имперских бюро.

Имперские бюро являлись прямыми органами монополий. Так, например, генеральный директор харбургской резиновой фабрики «Феникс» (работавшей с американским капиталом) Отто Фридрих возглавлял имперское бюро по каучуку. Во главе имперского объединения по железу стоял Рёхлинг, а заместителями его были Крупп и Роланд из «Ферейнигте штальверке». Имперское объединение по искусственному волокну возглавлялось д-ром Фитсом, председателем пластмассового концерна «Глянцштоф». Во многих других случаях имперские бюро возглавлялись ставленниками монополистов (например, будущие статс-секретари в имперском министерстве вооружений и военного производства Керль и Шульце-Филиц). Кроме того, каждое имперское бюро должно было создать при себе совет, состоявший в бюро, которые занимались различными отраслями промышленности, из руководителей «вирт-шафтсгрупп» (как правило, это были монополисты или их ставленники) и представителей крупных концернов и картелей. Следует также сказать, что имперские бюро могли выполнять свои задачи только с помощью «рейхсгрупп» и «виртшафтсгрупп», а также объединений, регулировавших рынок. По своему характеру имперское бюро можно сравнить с принудительным бюро синдиката, через посредство которого сырье и иные товары распределялись в пользу военной промышленности на благо монополий.

Для быстрого введения всеобъемлющих мероприятий по военно-экономическому «упорядочению» особенно важное значение имело то обстоятельство, что в области сырья и продуктов питания Германия зависела от внешней торговли. Следующая таблица дает представление о сырьевом положении Германии в 1938 году [5]:


Алмазы промышленные -/+ Хромовая руда -/+
Ванадий -/+ Цинк -/+
Вольфрам -/+ Асбест +
Графит -/+ Железная руда +
Кварц кристаллический -/+ Медь +
Марганцевая руда -/+ Свинец +
Молибден -/+ Сера +
Нефть -/+ Фосфаты +
Никель -/+ Калий ++
Олово -/+ Уголь ++
Платина -/+ Шпат ++
Ртуть -/+ Алюминий +++
Слюда -/+ Магний +++
Сурьма -/+    

Условные знаки в этой таблице имеют следующее значение 

-/+ — отечественное производство отсутствует или незначительно;

+ — отечественное производство покрывает 50 % или менее потребности;

++ — отечественное производство покрывает потребность на 100 процентов;

+++ — имеется излишек на экспорт.


Добавим еще некоторые цифры о добыче важных видов минерального сырья в Германии в 1938 году [6].


Виды сырья Добыча, тыс. т Чистое содержание тыс. т
Каменный уголь 186 404,1 -
Бурый уголь 198 317,8 -
Железная руда 15 048,1 4265,9 железа
Свинец и цинк 2724,9 164,5 свинца 201,2 цинка
Медь 1276,6 26,2 меди
Сера 417,7 176,5 серы
Графит 45,1 -
Нефть 609,0 -
Калийные соли (сырец) 16 442,2 2180,0 К2О
Шпат (готовый) 143,0 -
Марганцевая руда 0,2 0,1 марганца
Магнезит 409,2 -
Фосфаты 950,0 -
Бокситы (данные по старой имперской территории) 99,4
Прочее горнорудное сырье (мышьяк, олово, никель, вольфрам, ртуть, висмут, сурьма, стронций и т. п.) 271,0  

Эти данные показывают, что Германия должна была волей-неволей ввозить сырье. Для развития военной промышленности особое значение имело то обстоятельство, что она не могла существовать без целого ряда важных видов сырья, таких, например, как железная руда, добавки для производства высококачественных сталей, медь, цинк и т. п.

Аналогичное положение было и в области продовольствия. Продукция отечественного сельского хозяйства не покрывала спроса на продовольствие. Некоторое представление об этом дает следующая таблица, взятая из еженедельного доклада института по изучению конъюнктуры от 17 апреля 1935 года.


Дефицит германского продовольственного баланса в 1934–1935 годах:


Виды продовольствия Недостающее количество ,%
Хлеб, картофель, сахар, молоко, говядина 0-2
Ветчина, пресноводная рыба, овощи 3-10
Свинина 10-20
Фрукты 10-20
Птица, яйца 20-30
Морская рыба 30-40
Жиры (включая масло, свиное сало и маргарин) 40-50
Особые виды овощей 50-60
Растительные жиры 95-99

Зависимость Германии от импорта иностранного сырья и продовольствия привела к тому, что входе милитаризации экономики, начатой непосредственно после установления нацистской диктатуры, в области внешней торговли был принят ряд мер специфически государственно-монополистического характера. Они призваны были, таким образом, содействовать развитию внешней торговли. Следует добавить, что в 1933 году, когда была установлена фашистская диктатура, германская внешняя торговля находилась в катастрофическом положении. Мировой экономический кризис 1929–1933 годов привел внешнюю торговлю к почти полному параличу. Отягчающим обстоятельством являлось то, что Германии пришлось фактически объявить банкротство перед своими иностранными кредиторами.

Важнейшим фактором в этой связи была трата валюты на скупку иностранных долгов крупных немецких монополий. Отрицательно сказалось на германской внешней торговле также практиковавшееся гитлеровцами преследование евреев в Германии, ибо в ответ на это в целом ряде стран начался бойкот германских товаров.

Все эти причины побудили Шахта провозгласить в 1934 году по поручению монополий так называемый «новый план», в соответствии с которым:

а) была введена для внешней торговли система государственных лицензий; каждая внешнеторговая сделка должна была быть утверждена соответствующими государственными инстанциями;

б) нехватку импортного сырья, обусловленную недостатком платежных средств, надлежало покрывать за счет развития отечественной продукции сырья и выработки различных эрзацев; импорт продовольствия был строжайшим образом ограничен;

в) добавочный импорт разрешался в тех случаях, когда была возможность «компенсации», то есть когда в ответ можно было экспортировать германские товары, которые в ином случае «нормальным путем» не могли бы пойти на экспорт.

Смысл этого «нового плана» состоял в обеспечении магнатам военной промышленности ввоза необходимого сырья [6]. Сам Шахт оценивал результаты так называемого «нового плана» следующим образом: «Успех нового плана легко доказать на примере нескольких цифровых данных. Импорт готовых товаров в объемном исчислении был сокращен между 1934 и 1937 годами на 63 %. Зато удалось повысить импорт руд на 132 %, нефтина 116 %, зернана 102 % и каучукана 71 %…» [7]. Из этих цифр видно, насколько новый план способствовал задаче вооружения.

Но подготовка Германии к войне повлияла не только на структуру германского импорта. Изменения в структуре внешней торговли произошли также в странах-поставщиках, особенно в странах — поставщиках сырья. Германские монополии ориентировались на такие источники сырья, которые, по их мнению, можно было легко захватить военным ударом или по меньшей мере обеспечить в военном отношении. Особенное внимание они уделяли балканским странам. Стремясь экономически подготовить эту ориентацию, германские монополии старались приобрести важнейшие месторождения сырья в соседних с Германией странах. Для этого они либо добивались эксплуатации соответствующих залежей под немецким руководством, либо, если это не удавалось, в такой степени форсировали ввоз необходимого сырья из соответствующей страны, что главную долю получала Германия. Таким способом она обеспечивала себе монополию на закупки и ставила соответствующие страны в экономическую зависимость.

Особую роль играло в развитии экспорта в рамках «нового плана» введение системы экспортных дотаций. Это была особая форма демпинга с санкции государства. Фашистское государство в сотрудничестве с виртшафтсгруппами (рейхсгруппы по делам промышленности) создало бюро проверки экспортных цен. За каждый отдельный вид товара эти бюро выплачивали дотации на экспорт, исчислявшиеся с учетом разницы между немецкой экспортной ценой и выясненными ценами других стран-экспортеров. При этом дотации устанавливались отдельно для каждой страны и для каждого вида товаров. Их размер постоянно менялся в соответствии с колебаниями конъюнктуры. В итоге немецкие монополии могли всюду предлагать условия более выгодные, чем конкуренты, и, продавая свою продукцию на внешнем рынке по заниженным ценам, создавать тем самым предпосылки для дальнейшего импорта военно-стратегических товаров.

Рационирование предметов потребления и «упорядочение» сырьевой базы нельзя рассматривать в отрыве от того факта, что внутри самой Германии также форсировалось производство различных видов сырья, определенных сельскохозяйственных продуктов и эрзацев. Это входило в задачу так называемого четырехлетнего плана, объявленного в 1936 году. Главный акцент делался в нем на нескольких видах сырья, прежде всего на железной руде, выпуске легких металлов, особенно алюминия и магния в качестве заменителей недостающих черных металлов, на нефти, синтетическом каучуке, искусственном волокне и различных видах пластмасс. Цель этого плана была вполне очевидна. До начала войны и захвата соседних стран предполагалось создать на переходный период как можно более обширную собственную сырьевую и продовольственную базу для вооружения Германии. Кроме того, в качестве ближайшей цели намечалось облегчить сырьевое и валютное положение Германии, оказавшееся крайне напряженным в результате политики нацистов.

Каким же способом решались главные задачи четырехлетнего плана? Так, для разработки железорудных залежей в районе Зальцгиттера было основано государственное предприятие горнорудный и металлургический концерн «Герман Геринг». Основателями его выступили акционерное общество «Дойче ревизионсунд тройханд», компания с ограниченной ответственностью «Гарантиабвиклунг» и нацисты Плейгер, Фосс и Фите. Задача нового предприятия сводилась прежде всего к тому, чтобы начать освоение железорудного месторождения в районе Зальцгиттера, являвшегося одним из крупнейших в Германии. Экономическое использование зальцгиттерской руды, имевшей низкий процент содержания железа (33 %), было связано с большими трудностями. Доменная плавка этой руды требовала разработки новых методов, вполне естественно сопряженной со значительными затратами. Поэтому крупные монополии не взялись за это дело сами. Эти резервы сырья были мобилизованы фашистским государством в интересах монополистического капитала в ходе подготовки к войне. Для этого крупные монополии Рура продали свои железорудные поля в районе Зальцгиттера новому государственному предприятию.

Компания «Герман Геринг» стала крупнейшим немецким концерном, уступавшим по размаху только концернам «Ферейнигте штальверке» и «ИГ Фарбен». Особенно разбух концерн «Герман Геринг» благодаря политике германского правительства в оккупированных странах.

Аналогичными методами стимулировалось производство и других видов военно-стратегического сырья. Так, например, выпуск алюминия был на 80 % сосредоточен в руках концерна ФИАГ, который возник в качестве государственно-монополистического предприятия на базе слияния важных военно-промышленных концернов, основанных в Первую мировую войну. Для развития своего военно-стратегического производства ФИАГ получал достаточно крупные инвестиции из государственного бюджета. С мансфельдским акционерным обществом «Куп-фершифербергбау» (медеплавильное производство) был заключен специальный договор о дотациях, обеспечивший этой компании много миллионов марок из государственного бюджета. В результате только одной из дочерних компаний мансфельдского общества — «Кургессишер куп-фершифербергбау» — было выплачено за период с 1937 по 1943 год круглым счетом 80 млн марок из общественных средств [8].

Точно так же обстояло дело со всеми прочими богатствами недр. Нацисты свели все геологические службы земель в одно имперское бюро по разведке недр, которое организовало систематическую разведку на всей территории Германии в поисках источников военно-стратегического сырья. В частности, в ходе выполнения так называемой имперской программы геолого-разведочных работ удалось довольно сильно поднять добычу нефти в Германии.

Чтобы яснее показать результаты четырехлетнего плана, в дополнение к сказанному приведем весьма показательную таблицу [9].

Мы сопоставили германские цифры с американскими прежде всего для доказательства нашей концепции, что четырехлетний план призван был создать собственную максимально крупную сырьевую базу для вооружения Германии, и притом до момента, когда будут завоеваны богатые сырьевые источники в соседних странах. Захватив же иностранные железорудные месторождения, нацисты закрыли некоторые шахты в районе Зальцгиттера.

То же самое произошло с рудниками Доггер в Бадене, в разработке которых была заинтересована тяжелая индустрия Саара. Они были закрыты, как только были захвачены лотарингские руды. С этого момента саарская индустрия стала покрывать свою потребность в сырье железной рудой, добываемой на рудниках Лотарингии.

Динамика производства некоторых видов военно-стратегического сырья в Германии и США в 1929–1939 гг. (в тыс. метрич. т):


Год Нефть Медь* Бокситы
Германия США Германия США Германия США
1929 103 138 104 173,0 2397,9 7,3 371,6
1933 239 122 536 245,1 593,5 12,0 156,7
1934 318 122 931 273,9 740,5 19,3 160,4
1935 427 134 912 311,7 1025,4 40,8 237,7
1936 445 148 807 334,8 1439,9 63,0 378,0
1937 451 172 859 354,8 1961,1 93,0 427,0
1938 609** 164 102 379,8** 1416,5 99,4 316,4
1939 886** 170 941 - - 103,6 381,0

* Медь доменной выплавки и рафинированная.

** Вместе с данными по Австрии.


Одной из главнейших задач четырехлетнего плана было создание промышленности эрзацев. Этим путем нацисты пытались увеличить объем своей сырьевой базы и уменьшить преимущества будущих противников с точки зрения обеспеченности сырьем. Большую роль играла здесь химическая индустрия, фактически тождественная концерну «ИГ Фарбен». Химическая промышленность освоила производство таких важных продуктов, как искусственное волокно различных видов, пластмассы, искусственные удобрения, разработала также новые методы получения легких металлов и т. д. Все эти изыскания, проводившиеся в рамках четырехлетнего плана, служили целям подготовки войны. Химическая промышленность вообще имела большое значение для военной экономики. «ИГ Фарбен» выпускала 43 основных вида продукции. Из них 23 вида были весьма важны для ведения войны. В частности, первостепенное значение имело то обстоятельство, что химическая промышленность сумела устранить два «узких места» в экономике, наладив производство заменителей нефти и каучука.

Для характеристики значения производства как горючего, так и синтетического каучука мы приводим нижеследующие таблицы.


Динамика производства горючего (бензина и бензола) в Германии в 1929–1938 годах (в тыс. метрич. т) [10]:


Год Производство бензина Производство бензола
1929 292,6 -
1933* 295,5 -
1934 370,5 221,8
1935 577,0 327,5
1936 877,8 378,6
1937 1259,9 403,1
1938** 1494,0 450,0

* Включая производство путем перегонки бурого угля и сланца.

** Вместе с данными по Австрии.


Динамика производства синтетического каучука в Германии (в тоннах) [И]:


1937 2016
1938 5040
1939 22 176
1940 40 118
1941 69 955
1942 98 784
1943 116 928
1944 102 816

Результаты эти были достигнуты благодаря тому, что правительство Германии предоставило «ИГ Фарбен» и другим монополиям, участвовавшим в производстве эрзацев, многомиллиардные дотации. Без государственной помощи различные частные задачи нацистского четырехлетнего плана нельзя было бы решить.

Представленный здесь обзор некоторых проблем обеспечения фашистской военной экономики сырьем и предметами потребления со всей очевидностью показывает, что с момента установления фашистской диктатуры германские монополисты приступили к систематической подготовке экономики Германии к войне. Для этой цели было разработано «упорядочение» снабжения сырьем, рационирование

предметов потребления и различные меры в области внешней торговли. Вместе с другими военно-экономическими мероприятиями они служили форсированному развитию экономического потенциала Германии, дабы его можно было всесторонне использовать для войны.

Германия надеялась, что, проведя заблаговременную милитаризацию экономики еще задолго до начала войны, она сможет нейтрализовать на определенное время превосходство экономического потенциала своих противников. Она рассчитывала на то, что перестройка в этих странах экономики на военные рельсы потребует значительного времени и сложилась бы благоприятная обстановка для стремительной атаки. Эти соображения были одной из основ стратегии «блицкрига».

В какой-то мере эти расчеты оправдались на первом этапе Второй мировой войны. Германии удалось нанести военное поражение своим противникам в Западной и ЮгоВосточной Европе и захватить их экономический потенциал. За счет оккупированных стран и сателлитов военноэкономический потенциал Германии значительно вырос.


Примечания

1. См., напр.: Г. Керль, Военная экономика и военная промышленность// Итоги Второй мировой войны. М., 1957.

2. См.: Reichsgesetzblat, Teil 1,1934. S. 212.

3. Ibid. S. 816. Незадолго до начала Второй мировой войны распоряжение это было видоизменено. В него были включены все важные постановления по этому вопросу, изданные#с 1934 по 1939 г. Принципиально это ничего не изменило.

4. Цит. по: RehbergG.y Hitler und die NSDAP in W>rt und Tat Berlin, 1946. S. 55.

5. Цит. no: Quttmann H., Die >№ltwirtschaft und ihre Rohstoffe. Berlin. 1956. S. 268.

6. Составлено на основании данных имперского статистического ежегодника за 1939/40 г. <«Statistiscbes Jahrbuch fur das Deutsche Reich», 58. Jg. 1939/40, Berlin, 1940. S. 165 ff.).

7. Из речи Шахта, произнесенной 29 ноября 1938 года на заседании Экономического совета Немецкой Академии в Берлине (цит. по: Gerhard KrolU Vbn der Wfeltwirtschaftskrise zur Staatskonjunktur. Berlin, 1958. S. 496).

8. Cm.: Radandt H., Kriegsverbrecherkonzem Mansfeld. Berlin, 1957. S. 176 ff.

9. Составлено на основании данных Имперского статистического ежегодника за 1941/42 г. («Statistisches Jahrbuch fur das Deutsche Reich», 59. Jg., 1941/42, Internationale Ubersicht. S. 62, 63, 67, 77, 78).

10. Составлено на основании Имперского статистического ежегодника (ibid.. S. 202; Internationale Obersicht. S. 63).

11. См.: Guttmann #., Op. cit. S. 305 (в пересчете с английских длинных тонн на метрические тонны).


Эрнст Энгельберг
О ТЕОРИИ УПУЩЕННЫХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ В ВООРУЖЕНИИ ГЕРМАНИИ


В эпоху «холодной войны» в Западной Германии господствовала тенденция сваливать вину за поражение во Второй мировой войне на политическое руководство, и прежде всего на Гитлера. Наиболее распространенным являлся тезис: Германия проиграла войну уже в 1941 году якобы по той причине, что она недостаточно использовала в 1940 и 1941 годах свой потенциал вооружений.

Попытаюсь несколько подробнее рассмотреть этот тезис. По мнению ряда публицистов, Германия вполне была бы в состоянии «разделаться» с Советским Союзом, если бы еще в 1940 и 1941 годах максимально использовала все наличные ресурсы германской и европейской экономики. В их аргументации приводится тот факт, что производство вооружения с начала 1942 года по июль 1944 года (когда был достигнут вообще максимальный уровень) выросло в среднем более чем в три раза. Вина за мнимый просчет до 1942 года возлагается на «безграмотное в области экономики политическое руководство». Подъем после 1942 года они объясняли тем, что в руководство военной экономикой включились сами предприниматели.

Керль, один из бывших нацистских деятелей, в 1953 году следующим образом объяснял причины поражения Германии: «Экономическое положение Германии к началу войны вкратце характеризуется следующим фактором: Германия во всех областях была экономически не подготовлена для мировой войны» [1]. После войны в Западной Европе экономический потенциал не был использован в должной мере, как не были достаточно использованы также захваченные запасы стратегического сырья, оккупированные промышленные районы и источники сырья. Керль резюмирует свою точку зрения: «Бросая ретроспективный взгляд, можно утверждать, не боясь впасть в преувеличение, что война была проиграна экономически еще в 1940–1941 годах. С точки зрения вооружения как ударная мощь вермахта, так и производительность военной промышленности не были доведены до высшего уровня. Время, потерянное тогда, так и не удалось наверстать» [2].

Почти все западногерманские публицисты, занимавшиеся этой проблемой, в основном были согласны с аргументацией Керля. К числу единомышленников Керля относятся: Вельтер, один из издателей газеты «Франкфуртер альгемайне цейтунг», Фриденсбург, далее, генерал Томас — начальник управления военной экономики и вооружения в Верховном Главнокомандовании вермахта, гитлеровский генерал-полковник Гудериан, генерал-полковник фон Рендулиц и другие. Среди западногерманских историков слышался и голос Фрица Штернберга. По его мнению, рост производства вооружения был возможен еще до нападения на СССР и в распоряжении Гитлера имелись для достижения этой цели все средства. Штернберг писал дословно следующее: «Он [Гитлер. — Э. Э.] лично ответствен зато, что этого не произошло… Он мог бы подготовить германские армии к войне с Россией, он мог бы обеспечить их вооружением более чем вдвое по сравнению с тем, что вермахт получил, и никто не может сегодня сказать, что случилось бы тогда» [3].

Итак, западногерманская публицистика утверждала, что Германия якобы только потому проиграла войну, что гитлеровское руководство упустило время и не увеличило производства вооружения. Аргументация эта внушает мысль, что Советский Союз удалось бы разгромить, если бы вовремя были использованы все возможности германской и европейской экономики, если бы Германия и в экономическом отношении была бы лучше подготовлена к войне.

Весьма характерна и тенденция свалить всю вину за мнимый просчет на Гитлера. Такой софистике западногерманских публицистов помогали и некоторые высказывания самого Гитлера. Они ссылаются на директиву Гитлера от 17 июля 1941 года, и прежде всего на то, что Гитлер, выступая 3 октября в берлинском Спортпаласте, хвастливо заявил, что вот уже 48 часов идет грандиозная битва, в которой СССР будет окончательно разгромлен. Противник уже разбит и никогда больше не поднимется. Германия располагает в неограниченном количестве самым современным оружием. Гитлер дословно заявил: «Дело упирается в проблему транспорта. Мы так обеспечили все заранее, что я в самый разгар этой битвы могу приостановить дальнейшее производство вооружения в крупных отраслях промышленности, ибо знаю, что сейчас не существует противника, которого мы не могли бы сокрушить с помощью имеющегося запаса вооружения» [4].

Прекращение производства вооружения, о котором якобы отдал приказ Гитлер, использовалось, раздувалось и преувеличиволась западногерманскими публицистами по всем правилам искусства пиара. При этом фальсификация истории начинается уже с чисто фактической стороны дела. Гитлер вовсе не отдавал приказа об общем прекращении производства вооружения, как это утверждал, например, Вельтер [5]; на самом деле было сокращено лишь производство боеприпасов, зато увеличено строительство танков и подводных лодок [6].

Шпеер показал на Международном процессе в Нюрнберге, что Гитлер «осенью 1941 года издал приказ, согласно которому вооружение сухопутной армии должно было отойти на второй план по сравнению с вооружением ВВС» [7].

Авторы биографии Гитлера Герлиц и Квинт утверждали, будто Гитлер после битвы за Киев в 1941 году приказал демобилизовать 40 дивизий и прекратить выпуск боеприпасов [8]. Гальдер также говорил о 40 дивизиях, которые должны были быть предоставлены в распоряжение «отечественной промышленности». Далее, Гитлер будто бы отдал приказ о прекращении производства боеприпасов для сухопутной армии, не посовещавшись предварительно с ее главнокомандующим [9]. Гудериан называл уже не 40 дивизий, а 60–80 и писал, что «военная промышленность, обслуживавшая сухопутную армию, уже в 1941 году в значительной мере переключается на выпуск других видов продукции» [10].

Невзирая на различие приводимых данных, можно констатировать, что никакого прекращения производства вооружения не было, изменена была лишь очередность производства отдельных видов оружия. Что касается дивизий, которые намечалось демобилизовать, то, видимо, упускалось из виду, что немецкая промышленность испытывала острую потребность в рабочей силе, без удовлетворения которой никакое повышение производства было бы невозможно.

Толчок пропаганде гитлеровских приказов о сокращении производства вооружения дало американское исследование U.S.S.B.S. В этом исследовании указывалось, что, когда кампания в СССР развивалась по плану, Гитлер приказал ограничить производство вооружения. «Хотя этот приказ был выполнен лишь частично, он все же вызвал существенное сокращение запасов, в частности боеприпасов. Последствия этого долго не удавалось преодолеть, а полностью преодолеть и вообще не удалось» [11].

Единственное, на чем сходятся все авторы, — это лишь на том, что было ограничено производство боеприпасов. Мюллер-Гиллебранд писал, что в ходе кампании 1940 года в Западной Европе было израсходовано ничтожное количество боеприпасов. Он пишет далее: «То же можно сказать о кампаниях в Норвегии и на Балканах. В свете этого опыта запас боеприпасов мог быть сочтен удовлетворительным. Производство боеприпасов было значительно сокращено в пользу производства других видов вооружения» [12].

Несомненным, очевидно, является следующее: при нехватке рабочей силы прежде всего было сокращено производство тех видов вооружения, которые почитали достаточными. Фактически же продукция военной промышленности в целом возросла и по сравнению с производством предметов широкого потребления быстро увеличивалась.

Из доклада ведомства военного планирования от 27 января 1945 года явствует, что с 1940 по 1941 год только производство боеприпасов сократилось почти на 30 процентов, зато с 1941 по 1942 год оно снова увеличилось более чем вдвое. В производстве оружия отмечается постоянный рост, а выпуск танков (исчисляемый в тоннах боевого веса) с 1940 по 1942 год даже возрос почти вчетверо. Выпуск боевых самолетов с 1940 по 1941 год также возрос примерно на 20 процентов, а с 1941 по 1942 год — на 30 процентов [13].

Следовательно, факты свидетельствуют о том, что приказ или приказы Гитлера, во-первых, неверно излагались, а во-вторых, их последствия непомерно преувеличивались. Можно, стало быть, констатировать, что эти приказы не оказали решающего воздействия на производство вооружения.

Чтобы опровергнуть несправедливые утверждения ряда историков и публицистов, надо осветить две проблемы: во-первых, следовало бы изучить подлинные причины столь быстрого роста производства вооружения с начала 1942-го до середины 1944 года на всех территориях, где господствовали гитлеровцы. Во-вторых, следовало бы установить, действительно ли этот рост производства вооружения был возможен до 1942 года в той же мере, как и позже.

Первой проблемы коснемся лишь бегло. Одной из причин повышения выпуска вооружения с 1942-го до середины 1944 года была радикальная рационализация производственного процесса, которая потребовала ликвидации множества средних и мелких предприятий обрабатывающей промышленности и промышленности, производящей товары потребления. Вследствие чего количество рабочих в военной промышленности возросло на 50 процентов.

К этому следует добавить, что в Германии в 1944 году находилось 8 миллионов иностранцев, привезенных из оккупированных стран для принудительного труда. Их использовали главным образом в сельском хозяйстве, в угольной и горнорудной промышленности, на производстве боеприпасов и на объектах, опасных для жизни. Большинство иностранных рабочих были насильно вывезены фашистами с временно оккупированных территорий на Востоке. Таким образом, депортированная рабочая сила из оккупированных стран, особенно из Советского Союза и Польши, позволила расширить военное производство в гитлеровской Германии.

В результате всех этих мероприятий в 1944 году в Германии в сфере производства работало в общей сложности на 10 процентов меньше рабочих, чем в 1939 году. Однако в военной промышленности было занято больше рабочей силы. Это объясняется сокращением отраслей, работавших для нужд населения. Кроме того, в общий производственный процесс были втянуты миллионы депортированных иностранных рабочих. Из Европы гитлеровцы вывозили не только рабочую силу, но также сырье, в огромных количествах продовольствие и товары широкого потребления.

Рассмотрим вторую проблему: почему гитлеровцы не использовали всех мощностей военной промышленности до 1942 года. Конечно, нельзя полностью отметать фактор высокомерного отношения фашистов к Советскому Союзу, к так называемым «недочеловекам». Он сыграл известную роль в том, что выпуск военной продукции в 1940–1942 годы не был доведен до тех масштабов, как это имело место после 1942 года. И тем не менее, отвлекаясь от этого субъективного фактора, следует констатировать, что высокие темпы в военной промышленности были тогда объективно невозможны.

До июня 1941 года гитлеровцы не могли открыто проповедовать войну против СССР, если хотели воспользоваться моментом внезапности. Только после того, как правительству удалось внушить немцам мысль, что война против СССР является борьбой немецкого народа за жизнь, борьбой за спасение жизни каждого немца, — лишь после этого оказалось возможным повысить требования к немцам. Насколько озабочены были гитлеровцы, насколько их преследовал страх, подтвердил в начале 1944 года главный орган нацистской партии газета «Фёлькишер беобахтер», писавшая: «Германия как на собственной имперской территории, так и в землях, подвластных ей, преодолела опасный момент в области военной экономики. Опасность эта заключалась в следующем: готово ли население на все время войны согласиться… с существенным снижением своих доходов» [14].

Таким образом, несправедливо утверждение, что фашисты уже в 1941 году могли выжать из немцев то, что они выжали из них в 1944 году. Правительство вынуждено было считаться с народом и учитывать его как серьезный фактор при осуществлении своих политических и военных мероприятий.


Примечания

1. Kehr Kriegswirtschaft und Riistungsindustrie // «Bilanz des zweiten ^feltkrieges», Oldenburg — Hambun», 1953. S. 272.

2. Ibid. S. 276.

3. Sternberg F., Kapitalismus und Sozialismus vor dem Wfeltgericht. Hamburg, 1951. S. 340.

4. См.: H. A. Quindt H. A., Die Wfendepunkte des Krieges. Stuttgart, 1950. S. 50.

5. Cm.: Welter E.y Falsch und richtig planen. Eine kritische Studie tiber die deutsche Wirtschaftslenkung im zweiten \\feltkrieg. Heidelberg, 1954. S. 20.

6. См.: Промышленность Германии в период войны 1939–1945 гг М., 1956. С. 270–271.

7. «Der Prozess gegen die Hauptkriegsverbrecher vor dem Intemationalen Militargerichtshof, Numberg 14. November 1945—1 Oktober 1946», Niimberg, 1947–1949, Bd. XVI. S. 478.

8. Cm.: Gorlitz W. Quindt H. A. Adolf Hitler. Eine Biographie. Stuttgart, 1951. S. 578.

9. Cm.: Bor P., Gesprache mit Haider. Wiesbaden, 1950. S. 214.

10. Guderian H. Erinnerungen eines Soldaten. Heidelberg, 1951. S. 137.

11. Cm.: Welter E.y Op. cit. S. 151.

12. Mueller-Hillebrand /?., Das Heer 1939–1945. Bd. II, Die Blitzfeldzge 1939–1941. Frankfurt/Main, 1956. S. 91.

13. См.: Промышленность Германии в период войны 1939–1945 гг. С.

270.

14. «Vdlkischer Beobachter», 12. 1. 1944.


Вольфрам Ветте
ОБРАЗ ВРАГА: РАСИСТСКИЕ ЭЛЕМЕНТЫ В НЕМЕЦКОЙ ПРОПАГАНДЕ ПРОТИВ СОВЕТСКОГО СОЮЗА


«Если в течение многих лет и десятилетий проповедовать, что славянская раса — это низшая раса, что евреи — вообще не люди, то дело должно дойти до такого взрыва», — Эрих фон дем Бах-Целевски на допросе 7 января 1946 года перед Международным военным трибуналом в Нюрнберге [1].

Бах-Целевски после 22 июня 1941 года был одним из высших руководителей СС и полиции на Востоке (участок Россия — Центр) в чине обергруппенфюрера СС и генерала полиции, с 1943 г. являлся «начальником соединений по борьбе с бандами» на всем Восточном фронте, одним из пресловутых фашистских организаторов массовых убийств [2].


КАКОВЫ БЫЛИ МОТИВЫ ПРЕСТУПНИКОВ?


Ретроспективный взгляд эсэсовца фон дем Бах-Целевского для обсуждаемой здесь проблематики примечателен в трех отношениях. Во-первых, в нем устанавливается, причем без всяких оговорок, тесная связь между антисемитизмом и антиславизмом, как если бы это было для национал-социализма само собой разумеющимся положением дел. Во-вторых, оба этих расистских «образа врага» выступают как конечный продукт «проповедей» многих лет и десятилетий, т. е. идеологического индок-тринирования, которое могло осуществляться как путем внутренних установок, так и через пропаганду национал-социалистического государства. Наконец, в-третьих, утверждается, что уничтожение евреев и славян следует понимать как «взрыв». Он якобы прямо-таки естественно проистекал из собственной динамики многолетней пропаганды «образа врага».

Вряд ли можно оспаривать, что такая причинноследственная связь имела место в действительности. В этом смысле мы имеем вполне убедительное объяснение связи между национал-социалистской пропагандой и практикой войны на уничтожение против евреев и славян. Остается, однако, открытым вопрос: если действительно, как утверждается, существовала тесная связь между антисемитизмом и антиславизмом в национал-социалистской идеологии, то была ли она также предметом открытой пропаганды? Или же расово-идеологические цели нацистского режима скорее замалчивались и затушевывались? Особенно трудно ответить на вопрос, в какой мере насилие по отношению к евреям и славянам следовало лозунгам пропаганды. Была ли мотивация преступников обусловлена нацистской пропагандой или были другие факторы, например, военная дисциплина, общий верноподданнический склад мышления, вера в фюрера, приспособленчество к обстановке в армии?

Это те же вопросы, которые американский историк Кристофер Р. Браунинг весьма конкретно и детально рассматривал на одном примере [3]: убивали ли те немецкие «защитники порядка» среднего возраста, которые входили в состав 101-го резервного полицейского батальона в Польше потому, что в течение долгого времени подвергались обработке расово-идеологической пропагандой? Или эти массовые убийцы действовали отнюдь не в первую очередь как особо убежденные преступники по идеологическим мотивам, а как «вполне нормальные солдаты», которые просто исполняли то, что им было приказано, и потому, что их товарищи делали то же самое?


РАСИСТСКИЕ ВЗГЛЯДЫ ГИТЛЕРА НА МИР


Как доказали исторические исследования в общепринятом подходе, Гитлер в первую очередь преследовал две главные цели: завоевание «жизненного пространства» на

Востоке и уничтожение европейского еврейства [4]. То, что уже на ранней стадии стало концепцией его мировоззрения, он, став диктатором, как мы ясно видим в ретроспективе, последовательно осуществлял в рамках своей долгосрочной стратегии [5].

С учетом определенной привязки к уничтожению евреев расистское мировоззрение Гитлера зачастую сводилось к радикальному антисемитизму. Не подлежит сомнению, что в течение всей его политической жизни антисемитизм находился в центре его деструктивной энергии [6]. Но расизм Гитлера отнюдь не исчерпывался антисемитизмом. Его мировоззрение включало гораздо более широкое учение о биологическом неравенстве человеческих рас [7]. Ядром этого учения являлось представление, что все народы мира можно распределить и оценить по расистским критериям [8]. Для Гитлера существовала иерархия расовых качеств. Арийскую расу, к которой принадлежал и немецкий народ, он рассматривал как высшую, а еврейскую — как низшую. «Евреи хоть и являются расой, но не людьми», — провозгласил Гитлер еще в 1923 г. в публичном выступлении [9], причем вовсе не под влиянием порыва, а «со смертельной и священной серьезностью». (Й. Фест).

В соответствии с расистским мировоззрением Гитлера, славянам также было присуще негативное качество. В книге «Майн кампф» мы встречаем примитивные расистские взгляды на славян, к которым отнесены не только русские, но и многие другие восточноевропейские народы. Гитлер изложил в ней свои взгляды на неспособность русского народа к самостоятельной государственности и к политике вообще и объяснил этот недостаток расовыми свойствами. Напротив, образ немцев как качественно высшего арийского расового ядра представлял для Гитлера «историческое» оправдание его программы насильственного захвата земель на Востоке.

Гитлер придерживался представления, что в ходе большевистской революции 1917 года евреи смогли установить в России свою систему господства. Через призму своей расистской теории он видел среди деятелей коммунистической партии Советского Союза одних лишь евреев. По этой причине он и сконструировал комбинированный «образ врага» в лице «еврейского большевизма».

В ходе войны за «жизненное пространство» против Советского Союза Гитлер хотел не только свергнуть господство «еврейских большевиков» и лишить власти ее носителей, но и физически их уничтожить. По окончании завоевания страны на Востоке численность славян должна была быть сокращена, а выжившие должны были стать рабами «германских господ». Чтобы они не роптали под этим новым господством, их культурный уровень должен был впредь удерживаться на низком уровне.

Мартин Борман, шеф центрального руководящего органа НСДАП — партийной канцелярии и постоянный истолкователь воли фюрера [10], спустя год после начала войны против Советского Союза так уточнил антиславянскую политику нацистского режима: «Славяне должны работать на нас. Когда они нам больше не понадобятся, они могут умирать. Обязательная вакцинация и германское здравоохранение поэтому излишни. Высокая рождаемость славян нежелательна. Они могут использовать презервативы или аборт, и чем больше, тем лучше. Образование опасно. Достаточно, если они смогут считать до ста. Образование допустимо лишь в той мере, в какой оно обеспечит нам полезных исполнителей. Религию мы оставим им как отвлекающее средство. Они будут получать лишь необходимое для поддержания жизни питание. Мы — господа, и они уступят нам дорогу» [И].

Что в этих рассуждениях было оригинальным, а что нет? Взгляд на славян, отягощенный расистскими категориями, мы находим еще до Первой мировой войны у тех немецких националистов, которые создавали идеологическую подготовку германского «натиска на Восток» [12]. И это представление о России также было связано с агрессивными завоевательскими планами. Старую традицию имел также антисемитизм. Но ни у кого до Гитлера не возникла идея связать антиславизм с антисемитизмом [13]. То, что, несомненно, было вновь сформулировано Гитлером, была привязка друг к другу этих до тех пор раздельно существовавших представлений. Гитлер связывал свое расистское принижение славян с беспрецедентным по радикальности антисемитизмом [14].


ЦЕЛИ И ПРОПАГАНДА ВОЙНЫ


Гитлер и после своего назначения рейхсканцлером в 1933 году последовательно придерживался своей радикальной расистской программы, сформулированной в 20-е годы. Кто прочитает его речи 30-х годов, может констатировать, что его антисемитизм был вовсе не тщательно скрываемым секретом, а постоянным предметом его публичных выступлений. «Фюрер и рейхсканцлер» вновь и вновь развязывал враждебность атаки против евреев. Среди прочего, он обычно называл их «паразитами», «кровопийцами» и «вампирами» [15].

Наиболее открыто, чем когда бы то ни было ранее, Гитлер высказался в своем выступлении в рейхстаге 30 января 1939 года: «Сегодня я хочу вновь выступить в роли пророка: если международному финансовому еврейству в Европе и за ее пределами удастся еще раз ввергнуть народы в мировую войну, то ее результатом станет не большевизация мира и, таким образом, победа еврейства, а уничтожение еврейской расы в Европе!» [16].

Утверждение, что евреи хотят развязать новую мировую войну, было вариантом неоднократно используемого нацистской пропагандой трюка с перекладыванием вины на других [17]. Кроме того, Гитлер перед германской и международной общественностью открыто угрожал здесь геноцидом [18]. Печатный орган НСДАП «Фелькишер беобахтер» поместил сообщение о выступлении под соответствующим заголовком: «Пророческое предупреждение еврейству».

В 1941 году, в ходе войны против Советского Союза, эта угроза была выполнена. За расово-идеологической теорией последовала смертоносная практика. Систематическое массовое истребление охватило как российских евреев, так и польских, венгерских, греческих, румынских, литовских, немецких, французских, бельгийских, югославских и других [19]. Война в России, однако, сыграла столь знаменательную роль во всей программе «окончательного решения» еврейского вопроса потому, что в территориальном и политическом отношении она создала существенные предпосылки для проведения геноцида против большей части европейских евреев [20].

До сегодняшнего дня остается невыясненным, существовал ли письменный приказ Гитлера командованию СС приступить к истреблению евреев сразу же после 22 июня 1941 года [21]. Известен, однако, тот факт, что до начала войны с СССР вермахт и СС заключили соглашение о «сотрудничестве между зондеркомандами и военными штабами в армейском тылу» [22]. Командиры эсэсовских групп и команд особого назначения получили от Гейдриха устные инструкции о своих задачах. И непосредственно после первых военных успехов вермахта была пущена в ход программа истребления [23]. По мере возможности она проводилась втайне. По крайней мере, она не являлась предметом нацистской пропаганды.

Правда, абсолютного замалчивания геноцида отнюдь не было. Сам Гитлер в течение Второй мировой войны неоднократно возвращался к своему «пророчеству» от 30 января 1939 года, отчасти в форме нового провозглашения своего радикального антисемитизма, а отчасти и с конкретным упоминанием плана истребления. Вероятно, наиболее открыто Гитлер высказался в своей прокламации по случаю празднования годовщины основания партии 24 февраля 1943 года, в которой он наметил перед общественностью перспективу того, что борьба между международным еврейством и европейскими расами «завершится не уничтожением арийского человечества, а истреблением еврейства в Европе» [24]. Еще более открыто он высказывался в застольных разговорах, на совещаниях в кругу доверенных лиц, а также в беседах с зарубежными государственными деятелями и дипломатами [25].

Даже программа завоевания «жизненного пространства» в ряде случаев открыто провозглашалась представителями нацистского режима. Министр пропаганды Геббельс, например, в 1942 году объявил в журнале «Дас рейх», что нельзя «вечно бороться за идеалы», когда-то нужно, наконец, «получить награду». Война ведется «за зерно и хлеб, за стол, накрытый для завтрака, обеда и ужина., война за сырье, за резину, железо и руды… На необозримых полях Востока колышутся желтые колосья, которых достаточно и сверхдостаточно, чтобы прокормить наш народ и всю Европу… Это и есть цель нашей войны» [26].

Несмотря на отдельные открытые высказывания подобного рода, нельзя сказать, что перед германской пропагандой стояла задача постоянно оправдывать перед собственной и международной общественностью легитимность империалистических целей нацистского режима в войне. Напротив, она должна была всемерно приукрашивать, затушевывать подлинные цели. 16 июля 1941 года, т. е. спустя примерно четыре недели после нападения на Советский Союз, Гитлер в присутствии круга доверенных лиц (присутствовали Розенберг, Ламмерс, Кейтель, Борман и Геринг) дал директивы относительно этой маскирующей пропаганды. Существенно важно, указал он, в отношении политико-территориальных вопросов, «чтобы мы не раскрывали перед всем миром наши цели; этого и не требуется, так как главное состоит в том, чтобы мы сами знали, чего мы хотим. Ни в коем случае наш собственный путь не должен быть осложнен излишними заявлениями. Подобные заявления излишни, так как в пределах нашей власти мы можем делать все, а за ее пределами мы все равно не можем ничего. Таким образом, мотивировка наших поступков перед всем миром должна определяться тактическими соображениями» [27].

Конкретизируя сказанное, Гитлер далее отметил, что пропаганда, таким образом, будет «вновь подчеркивать, что мы были вынуждены оккупировать территорию, чтобы обеспечить порядок и безопасность», и все это — «в интересах местного населения». Затем Гитлер высказался открыто: «Итак, в принципе речь идет о том, чтобы правильно разрезать гигантский пирог, чтобы, во-первых, овладеть им, во-вторых, управлять и, в-третьих, эксплуатировать» [28]. В этой связи говорилось также и о том, чтобы «расстрелять», «выселить», «истребить всех, кто будет сопротивляться».

На этом закрытом совещании доминировал язык политики неприкрытого насилия и уничтожения. Не было и речи о «крестовом походе против большевизма», о «превентивной войне», об «угрозе с Запада», «о еврейском большевизме», короче, не упоминалось никаких обычных пропагандистских лозунгов [29].

Эта стратегия затушевывания сохранялась и в последующем. Так, спустя несколько недель после катастрофического поражения немецкой 6-й армии в Сталинградском котле Геббельс дал указание унифицированной прессе «оспаривать все эгоистические цели на Востоке и говорить о священном крестовом походе двадцатого столетия против большевизма» [30].


АНТИСЕМИТСКИЕ И АНТИСЛАВЯНСКИЕ «ОБРАЗЫ ВРАГА» В «ГЛАВНОЙ» НАЦИСТСКОЙ ПРОПАГАНДЕ


Наряду с международной общественностью нацистская пропаганда была адресована еще совершенно другому кругу, а именно солдатам вермахта, эсэсовцам и сотрудникам оккупационной администрации. Перед этими военнослужащими стояли практические, хотя и различные задачи выполнения того, о чем столь открыто высказался Гитлер на совещании 16 июля 1941 года — расстреливать, завоевывать, истреблять, выселять, овладевать, управлять и эксплуатировать. С помощью пропагандистских методов приукрашивания и затушевывания вряд ли можно было побудить к действию исполнителей воли фюрера. Тогда возникает вопрос: какую тактику применяла нацистская пропаганда, чтобы психологически подготовить военнослужащих и сделать их способными к выполнению расовоидеологической программы завоевания и уничтожения? И кто был носителем этой пропаганды?

Здесь, во-первых, следует напомнить о том, что Гитлер и Геббельс сами отвечали за «главную пропаганду». В отношении Восточного театра военных действий Геббельса поддерживал аппарат его министерства [31]. В меньшей степени к «главной пропаганде» подключался также рейхсминистр по делам оккупированных восточных территорий Альфред Розенберг [32]. Эта верхушка режима выдвигала лозунги, на которые ориентировался широко разветвленный пропагандистский аппарат государства, партии и вермахта. В целом система нацистского господства была организована так, что ответственные политические деятели одновременно сами выступали в роли виднейших пропагандистов режима.

В своих публичных пропагандистских выступлениях Гитлер и Геббельс имели обыкновение изображать Советский Союз в духе многогранного «образа врага» [33]. Антибольшевистская фразеология играла в их выступлениях такую же роль, как и антисемитская, а временами и антиславянская. В зависимости от тактических требований отдельные элементы этого образа могли быть сняты или усилены. Наиболее известным примером может служить временное прекращение антибольшевистской пропаганды в течение полутора лет после заключения пакта между Гитлером и Сталиным и ее немедленное возобновление в день агрессии 22 июня 1941 года.

Типичной чертой этого сложного «образа врага» в лице Советского Союза была его нечеткость. Было бы совершенно неправильно пытаться задним числом увидеть в этой намеренной нечеткости рациональную систему или ясные контуры, которых в действительности совершенно не существовало. «Образы врага», распространявшиеся пропагандой в период войны с Россией, должны были оказывать воздействие не интеллектуальной четкостью, а тупой агрессивностью. Туманным «образам врага» соответствовало потенциально неограниченное насилие. Никто более открыто не осветил такое положение дел, чем сам Гитлер. На совещании 6 июля 1941 года он заявил, что войну на истребление лучше всего вести таким образом, «чтобы застрелить любого, кто только косо посмотрит» [34].

Таким образом, основные стереотипы «главной пропаганды» создавали рамки для пропаганды СС и вермахта, которые ниже будут рассмотрены подробнее.


ЭСЭСОВСКАЯ ПРОПАГАНДА О «НЕДОЧЕЛОВЕКЕ»


Самая ярко выраженная антисемитская и антиславян-ская пропаганда практиковалась в СС, а именно в форме долголетнего идеологического индоктринирования. В рамках так называемого «мировоззренческого обучения» эсэсовцев еще до войны учили, что большевизм — это «смертельный враг» Европы, что «нордическо-индогерманские народы» должны защищаться против «идеи мирового господства евреев» и против «азиатского деспотизма Чингисхана», которые «кровно объединены» в личности основателя большевизма — Ленина [35]. Об «истинной цели» большевизма, «скрываемой от народов», в учебном материале для эсэсовцев рассказывалась следующая история: эта цель заключается в «установлении мирового господства евреев после истребления всех народов, государств и культур в хаосе мировой революции» [36].

Дальнейшие учебные догмы гласили: «Старому обману насчет «равенства» всех людей мы противопоставляем тезис о крови и расе»; или: «Большевизм ведет к смешению рас — мы же боремся за сохранение чистоты крови» [37]. Из этого видно, что эсэсовская пропаганда ставила перед собой задачу не теоретически обоснованного изучения потенциального врага, а создания в грубых очертаниях псев-добиологического взгляда на мир и стимулирования боеготовности. В долгосрочном плане эта пропаганда выполняла функцию подготовки убийц по расово-идеологической программе истребления и, в случае необходимости, устранения чувства вины.

В 1942 году Главное управление СС изготовило получившую известность иллюстрированную брошюру под названием «Недочеловек», которая может служить классическим документом смертоносного антисемитизма и антиславизма [38]. В этой инструкции по геноциду «недочеловек» вполне намеренно нигде точно не определен. Он выступает как само зло как таковое, которое должно быть уничтожено. «Недочеловеком» может быть еврей, славянин, цыган или кто угодно. Портретные фотографии восточноевропейцев, призванные внушить чувство отчуждения и жестокости, были снабжены подписью: «И вот они снова здесь — гунны, карикатуры на человеческие лица, воплотившиеся в действительность кошмары, пощечина всему доброму…»; «…в союзе с чудовищами диких лесов и отбросами всего мира, это подходящий инструмент в руках вечного жида, мастера организации массовых убийств. Лишь для глупцов маскируются они в одежды простых граждан». Лицам славян, искаженным с помощью фотографической техники, эсэсовские пропагандисты противопоставили сияющие образы закаленных представителей германской расы. Брошюра завершается фотографией мертвого ребенка и следующим текстом: «Недочеловек поднялся, чтобы завоевать весь мир. Горе вам, люди, если вы не сплотитесь воедино. Защищайся, Европа!» [39].

Этот памфлет эсэсовской пропаганды не носил характера закрытого учебного материала, а месяцами висел на всех газетных стендах на территориях, находившихся под германским господством. Среди прочего, пропагандистское клише «недочеловека» распространялось с помощью этой брошюры также и в частях вермахта.


РАСИСТСКИЕ ПРИКАЗЫ ВЕРМАХТА


Антисемитские взгляды в вермахте были, по-видимому, распространены столь же широко, как и в германском населении в целом. Они проистекали не только из нацистской пропаганды, но и из более старых традиций. Характерное освещение такого положения дел дает частное письмо генерал-полковника барона Вернера фон Фрича от 11 декабря 1938 года. Фрич, по своим взглядам германский националист, был с 1935 года по февраль 1938 года главнокомандующим сухопутных сил. В письме своей знакомой он написал: «Вскоре после войны я пришел к выводу, что, если Германия хочет снова стать могущественной страной, она должна победить в трех сражениях. Первое: битва с рабочими, которую победоносно выиграл Гитлер. Второе: с католической церковью, точнее с ультраклерикализмом. Третье: с евреями. Эти сражения пока в разгаре. И борьба против евреев самая трудная. Надеюсь, что все отчетливо представляют себе тяжесть этой борьбы» [40].

Как граждане нацистского государства, военнослужащие вермахта испытывали на себе ежедневную пропагандистскую проработку. С началом войны в России «главная пропаганда» против евреев приобрела крайне агрессивные черты. Речь теперь шла о «всемирном враге-еврее», который должен быть «уничтожен». Гитлер повторял свое утверждение, что евреи были зачинщиками войны против рейха [41]. Одновременно пропаганда приступила к тому, чтобы в расистском духе обосновать и тем самым усилить и без того существовавшее в Германии чувство превосходства по отношению к славянским народам на Востоке.

Все же между подобными неясными, расистски окрашенными «образами врага» и предубеждениями и прямым насилием в форме той расово-идеологической войны на уничтожение, которая началась 22 июня 1941 года, не было прямой связи. Желал ли и вермахт этой войны? Трубила ли и пропаганда вермахта в те же трубы?

Здесь нужно отметить следующее: высшие органы военного командования, т. е. Верховное командование вермахта (ОКВ) и Главное командование сухопутных сил (ОКХ), еще накануне войны в России издали целый ряд основополагающих приказов, сориентированных на расовоидеологическую войну на уничтожение. Для характеристики этого комплекса воинских распоряжений по ведению войны на Востоке в историографии утвердилось понятие «преступных приказов» [42]. Нет необходимости вновь заниматься здесь этим вопросом. Речь идет конкретно о том, чтобы изучить, какую составную часть этих приказов занимали расово-идеологические категории в открытой или подспудной форме.

Командующий 4-й танковой группой, предназначенной для военных действий на Востоке, генерал-полковник Эрих Гепнер еще в начале мая 1941 года проинструктировал своих офицеров по намеченному «ведению войны». Его инструктаж представлял собой типичный пример мышления в духе «образов врага», в котором антиславянские, антирусские, антибольшевистские и антисемитские элементы пропаганды слились в одну взрывоопасную смесь. Предстоящую вскоре военную программу уничтожения Гепнер обосновал перед своими офицерами следующим образом: «Война против России является важным этапом в борьбе за существование немецкого народа. Это древняя борьба германцев против славянства, защита европейской культуры от московитско-азиатского нашествия, оборона от еврейского большевизма. Целью этой борьбы, которая будет вестись с неслыханным упорством, должен быть разгром сегодняшней России. Подготовка и проведение любых боевых действий должны быть продиктованы железной волей к безжалостному, полному уничтожению противника. В особенности никакой пощады не должно быть носителям сегодняшней русско-большевистской системы» [43].

Перед началом агрессии ОКВ выпустило «Директиву о действиях войск в России», обязательную для выполнения всеми тремя миллионами солдат германской армии на Востоке. Первые же фразы этого приказа вновь дают определение противника в духе расистской идеологии, одновременно оставляя его неконкретным, чтобы не сужать программу уничтожения однозначными определениями: «1. Большевизм — смертельный враг национал-социалистического германского народа. Германия ведет борьбу против этого разлагающего мировоззрения и его носителей. 2. Эта борьба требует решительных и энергетичных действий против большевистских подстрекателей, партизан, саботажников, евреев и полного подавления любого активного или пассивного сопротивления». Солдаты Красной Армии также были изображены в расистском духе: «По отношению к военнослужащим Красной Армии, включая военнопленных, должны быть проявлены крайняя сдержанность и сугубая осторожность, так как можно ожидать коварных приемов борьбы. В особенности азиатские солдаты Красной Армии скрытны, непредсказуемы, коварны и бездушны» [44].

Из той же директивы солдаты получали информацию, что Советский Союз представляет собой государственное образование, «объединяющее большое число славянских, кавказских и азиатских народов, удерживаемых вместе большевистскими властителями путем насилия». Большинство русского населения отрицательно относится к большевистской системе и, по утверждению ОКВ, будет испытывать «радость и благодарность» по отношению к германским освободителям.

Унизительные расистские оценки содержались также в правилах обращения с пленными красноармейцами: «Следует ожидать коварного поведения в особенности от военнопленных азиатского происхождения. Поэтому действовать решительно и энергично при малейших попытках непослушания, особенно со стороны большевистских подстрекателей. Безусловное подавление любого активного и пассивного сопротивления» [45].

Командующий 6-й армией генерал-фельдмаршал Вальтер фон Рейхенау в октябре 1941 года счел необходимым, вследствие «многих неясных представлений» о поведении войск по отношению к большевистской системе, вновь издать приказ по армии для уточнения границ дозволенного и желательного насилия. В этом документе, который был распространен вплоть до ротного уровня и, таким образом, охватил всех солдат армии, доминировала расово-идеологическая аргументация, полностью нацеленная на уничтожение: «Важнейшей целью войны против еврейско-большевистской системы является полное разрушение механизма власти и ликвидация азиатского влияния на европейскую культуру. Отсюда вытекают задачи и для войск, выходящие за обычные рамки чисто солдатской службы. Солдат на Востоке — это не просто боец по правилам воинского искусства, но и носитель несгибаемой народной идеи и мститель за все зверства по отношению к германскому и родственным ему народам». Далее приказ останавливался на массовых казнях, предпринятых зондеркомандами СС: «Поэтому солдат должен проявлять полное понимание необходимости суровой, но справедливой кары в отношении недочеловека-еврея». Рейхенау заканчивал свой приказ, составленный в намеренно неясных выражениях, призывом к продолжению войны на уничтожение: задача немецкого солдата заключается в «безжалостном истреблении чужеродного коварства и жестокости и, тем самым, в обеспечении безопасности германского вермахта в России» [46].

Генерал-полковник Эрих фон Манштейн, который и после войны пользовался известностью как видный стратег, а в 1941 году занимал должность командующего 11-й армией на южном участке Восточного фронта, также подвизался как командир, распространявший среди своих солдат агрессивную антисемитскую идеологию национал-социализма. В своем приказе по армии от 20 ноября 1941 года, который был доведен до полков и батальонов, он описал фактическое положение на фронте в виде следующей антисемитской сказки с привидениями: «Еврейство выступает в роли посредника между врагом в тылу и еще сражающимися остатками Красной Армии и красным командованием. Сильнее, чем в Европе, оно удерживает здесь все ключевые посты в политическом руководстве и администрации, торговле и ремеслах и является источником всех беспорядков и возможных восстаний. Еврейско-большевистская система должна быть ликвидирована раз и навсегда. Никогда вновь она не должна возникнуть в нашем европейском пространстве». В этой борьбе немецкий солдат выступает как «носитель национальной идеи и как мститель за все жестокости, проявленные по отношению к нему и всему немецкому народу». Далее Манштейн косвенно затронул тему расправ, учиненных эсэсовскими зондеркомандами: «Солдат должен проявить понимание суровой кары над еврейством, духовным носителем большевистского террора. Она также необходима, чтобы в зародыше подавить все восстания, к которым подстрекают евреи» [47].

Как видно из приведенных текстов, в этих приказах использовался язык нацистской пропаганды. Мы встречаем в них антибольшевистские, антисемитские и антиславян-ские клише. Также и в военных приказах отдельные «образы врага» давались не конкретно, а преднамеренно расплывчато.

Благодаря своему языку военные приказы сами стали носителями нацистской пропаганды. Для солдат на Восточном фронте, к которым в этом случае обращались адресно, распоряжения военачальников могли иметь больший вес, чем «главная пропаганда».

Намерение было очевидным: солдаты, поскольку они были поставлены в известность, должны были с терпимостью воспринимать систематические расправы эсэсовцев. Им старались привить исключительное упорство в бою, а также предотвратить и подавить угрызения совести и чувства стыда, которые могли возникнуть в ходе расово-идеологической войны на уничтожение.


ЕВРЕИ И СЛАВЯНЕ КАК ЖЕРТВЫ


Систематическое истребление евреев началось непосредственно после начала войны против Советского Союза. Но жертвами германской политики уничтожения стало также неслыханно большое число советских военнопленных, которые не были ни евреями, ни большевистскими партработниками. Плохое обращение с ними было предопределено тем, что они рассматривались немцами, ставшими представителями арийской расы господ, как люди низшей славянской расы. В судьбе пленных красноармейцев, которых к концу 1941 года насчитывалось уже около четырех миллионов, особенно отчетливо прослеживается тесная связь антисемитских и антиславянских установок в вермахте.

Антигуманные приказы об обращении с пленными красноармейцами [48] отчасти способствовали тому, что дело дошло до крайне бесчеловечного отношения к советским военнопленным, которое, согласно результатам исследований Кристиана Штрайта, стоило жизни около 3,3 млн красноармейцев [49]. При этом речь шла не об акции систематического истребления, как в случае с еврейским населением, а о не столь целенаправленных, но в итоге не менее смертоносных действиях — о допущении массовой гибели людей.

Исторические исследования этой программы уничтожения, направленной против славянского «расового врага», пока не проводились с той же интенсивностью, как в отношении геноцида евреев. Этот «другой холокост» [50], жертвами которого были славяне России, имел количественно еще более огромные масштабы, чем геноцид евреев.

Согласно представлениям Гиммлера, «сокращение славянского населения на 30 миллионов» составляло прямо-таки «цель войны в России» [51]. «Истребление голодом» — так гласил девиз этой политики. Герман Геринг открыто поведал итальянскому министру иностранных дел графу Чиано об этих преступных планах: «В этом году в России умрут от голода от 20 до 30 миллионов человек. Возможно, это даже хорошо, так как численность определенных народов должна быть сокращена» [52]. Статс-секретарь имперского министерства продовольствия и сельского хозяйства Герберт Бакке хотел решить проблемы снабжения Германии продовольствием за счет миллионов русских, которых он намеревался уморить голодом [53]. Официальные «политико-экономические директивы» для экономической организации «Ост» от 23 мая 1941 года, которые были согласованы с Гитлером, Герингом, Гиммлером и другими представителями верхушки нацистского режима и в отпечатанном виде в количестве нескольких тысяч экземпляров разосланы в адреса военного и экономического руководства на Востоке, ясно указывали, что в оккупируемом Советском Союзе «многие десятки миллионов людей» окажутся излишними и должны умереть [54].

Таким путем нацистский режим намеревался, в краткосрочном плане, преодолеть трудности со снабжением продовольствием, а в долгосрочном — решить якобы существующую проблему перенаселенности будущих колоний на Востоке. Массовая гибель значительной части советского гражданского населения составляла исходный пункт для претворения в жизнь генерального плана «Ост», который должен был наметить пути «германизации» завоеванного пространства вплоть до Урала [55].

Если рассматривать фактически проводимую германскую политику уничтожения с учетом этих планов, становится ясным, как следует расценивать истребление восточноевропейских евреев, массовую гибель советских военнопленных, блокаду Ленинграда, стоившую жизни примерно миллиону горожан [56], сожжение тысяч русских деревень, убийство их жителей и политику голода по отношению к советскому населению, а именно как «составную часть демографическо-политической концепции генерального плана «Ост» [57] и как продукт лежавшей в его основе расовой идеологии». Число тех советских граждан-славян, гибель которых — вне поля боя — была или намеренно организована, или с одобрением воспринята немцами, вероятно, значительно выше, чем число систематически уничтоженных евреев. Военно-статистические исследования, правда, пока не выявили надежных данных по этому вопросу [58].


«ПОЛИТИКА» ОТДЕЛА ПРОПАГАНДЫ ВЕРМАХТА


Отдел ОКВ, занимавшийся пропагандой в армии, не мог, даже если бы и хотел, ни обойти установок Гитлера и Геббельса, ни противоречить процитированным выше указаниям и директивам высшего начальства. Армейские приказы, столь явно выдержанные в расово-идеологическом духе, фактически делали излишней особую армейскую пропаганду в целях «духовной опеки» (выражение из тогдашнего военного жаргона) над солдатами Восточного фронта. Процитированные выше военные приказы, коллекцию которых можно было бы расширять сколько угодно, сами носили пропагандистский характер. Они переносили в войска нацистские представления о сущности войны на Востоке, придавая им весомость рассчитанного на безусловное выполнение приказа. По окончании Второй мировой войны заинтересованные круги рисовали картину армейской пропаганды, которая якобы держалась в стороне от расово-идеологических истребительных планов нацистского режима, оставаясь, таким образом, «чистой». Бывший руководитель армейской пропаганды в ОКВ и начальник подразделений пропаганды, генерал-майор фон Ведель [59], критиковал задним числом «роковые последствия теории рейхсфюрера СС о «недочеловеках», невероятно бездушное обращение с «восточными рабочими», общее плохое обращение с восточными военнопленными» [60]. В отличие от Гиммлера, «объявившего русских людей недочеловеками» [61], армейская пропаганда якобы хотела считаться с населением оккупированных территорий. По словам фон Веделя, «старой мечтой пропаганды вермахта» была «идея о русском антибольшевистском союзнике» [62], воплощенная в личности бывшего командующего одной из советских армий — генерала Власова. Власов сотрудничал с отделом пропаганды вермахта с осени 1942 года. Так как ОКВ мешкало два года, он, однако, был назначен главнокомандующим «российской освободительной армии» (по терминологии пропаганды вермахта) лишь в сентябре 1944 года. Идеологическая программа НСДАП, утверждал фон Ведель, который еще в 1939 году сам пел хвалу единству вермахта и национал-социализма [63], «противоречила сущности вермахта и солдатской этике» и поэтому якобы активно не проводилась пропагандистскими подразделениями вермахта, причем он особо указал на «антисемитизм в его нацистских проявлениях, борьбу против христианской религии, расовую теорию партии с ее подчеркиванием неполноценности якобы низших народов и, не в последнюю очередь, привлечение представителей других национальностей к принудительному труду» [64]. Везде, где только возможно, вспоминал Ведель, предпринимались попытки смягчить «особую остроту» нацистской пропаганды, не вступая, правда, в открытую борьбу с министром пропаганды. Нарисованная Веделем картина позже получила следующее отражение в одной из работ о пропаганде вермахта против Красной Армии: это история «трагедии позитивной и гуманной практики германской пропаганды в конфликте с методами гитлеровской восточной политики» [65].

Однако при изучении материалов армейской пропаганды, обращенных к солдатам вермахта, складывается совершенно иное впечатление. В первом выпуске «Сообщений для войск» (имеется в виду периодическое издание ОКВ и его отдела пропаганды, предназначенное для распространения во всех ротах), вышедшем в свет после нападения на Советский Союз, солдаты получили следующую информацию о смысле этой войны: «Речь идет о том, чтобы ликвидировать красное недочеловечество, воплощенное в московских властителях. Германский народ стоит перед величайшей задачей своей истории. Весь мир увидит, что эта задача будет решена окончательно» [66]. В этих нескольких фразах заключено все, что в духе нацистской пропаганды должно было быть доведено до каждого отдельного солдата: антибольшевизм, крайний расизм и план уничтожения.

Если попытаться составить себе общее представление о выпусках «Сообщений для войск», вышедших во время германо-советской войны [67], то бросаются в глаза следующие тенденции: антибольшевистская пропаганда вездесуща, равно как и антисемитизм. Солдатам совершенно открыто разъяснялось, что эта война является «борьбой расового характера», чтобы «сделать Европу свободной от евреев» [68]. Она ведется против «большевистско-еврейской системы Сталина», а не против «народов Советского Союза» [69]. Напротив, расистская пропаганда против народов на Востоке, по крайней мере с 1942 года, велась не открыто, а в подспудной форме. Так, армейские пропагандисты уже однажды объяснили солдатам, что они являются представителями «народа-господина» [70]. Но одновременно они старались несколько смягчить понятие «человека-господина», отождествляя его с образцовым выполнением долга [71].

Главным образом соображения военной целесообразности [72] заставили армейских пропагандистов, начиная с весны 1942 года, более сдержанно обращаться с такими понятиями, как «человек-господин» и «недочеловек». Когда наступление на фронте было остановлено и эйфория победы более не могла затушевать проблем, связанных с завоеванием, оккупацией и эксплуатацией, на первый план неизбежно вышел вопрос, не следует ли все же в той или иной форме сотрудничать с народами Советского Союза.

Никто более неприкрыто не описал противоречивую ситуацию, чем немецкий генерал-лейтенант Ханс Лейка-уф, отвечавший за военную промышленность на Украине [73]. В декабре 1941 года он писал своему вышестоящему начальнику в ОКВ: «Следует ясно себе представлять, что на Украине в конечном счете только украинцы своим трудом могут создавать материальные ценности. Если мы перестреляем евреев, дадим погибнуть военнопленным, предоставим значительной части населения крупных городов умереть с голоду, а в будущем году потеряем от голодной смерти еще часть сельского населения, остается открытым вопрос: кто же, собственно, должен создавать материальные ценности? Нет сомнения, что с учетом нехватки рабочей силы в германском рейхе ни сейчас, ни в обозримом будущем в нашем распоряжении не будет достаточного количества немцев. Но если работать должны украинцы, то необходимо сохранять их в хорошей физической форме, причем не из сантиментов, а из вполне трезвого экономического расчета».

Месяц спустя подобные мысли изложил на бумаге командующий группой армий «Юг» фон Рейхенау: «Высказывания и меры высших уполномоченных рейха создают к тому же впечатление, что Украине отводится лишь место региона колониальной эксплуатации, что жизнь местного населения не должна приниматься во внимание и что голодная смерть и уничтожение миллионов украинцев для германских завоевателей не играют никакой роли… Тот факт, что более не приходится рассчитывать на быструю победу на Востоке, как и во всей войне в целом, вынуждает нас к пересмотру нашей нынешней позиции» [74].

В этом-то и заключалась подоплека переноса акцентов в пропаганде: «Здесь образовалась коалиция с теми силами в министерстве Розенберга по делам восточных территорий и в гражданской администрации, которые стремятся к сотрудничеству по крайней мере с теми группами населения, которые, в отличие от русских, могут расцениваться как расово более ценные вспомогательные народы и которые могли бы в рамках расово-политической дезинтеграцион-ной политики помочь окончательно овладеть многонациональным государством СССР» [75].

У армейских пропагандистов был еще один мотив, чтобы в дальнейшем ходе войны дистанцироваться от унизительной антиславянской пропаганды. Они знали, что Красная Армия еще в 1941 году использовала нацистскую расовую пропаганду, чтобы настроить своих солдат против немцев. В пропагандистской брошюре под названием «Гитлер — злейший враг славян», выпущенной Главным политическим управлением Красной Армии, красноармейцы могли прочитать послание «Всеславянского собрания», заседавшего в Москве в августе 1941 года, в котором между прочим говорилось: «Кровожадный гитлеризм приступил к массовому истреблению и порабощению славян» [76]. За всеми злодеяниями немцев стоит «идея германской расы, господствующей над низшей славянской расой, которая является отбросами и должна быть устранена, так как она только преграждает путь развития немцев» [77].

Этот опыт и критерии военной целесообразности вошли в «Директиву по ведению активной пропаганды в Красной Армии» [78], выпущенной 1 сентября 1942 года отделом армейской пропаганды в ОКВ. В ней говорилось: «Советский солдат должен быть с помощью пропаганды привлечен на нашу сторону. Следует избегать всего, что может оттолкнуть его и тем самым облегчить работу вражеской пропаганде… Германский вермахт и его союзники воюют не против народов Советского Союза, а против еврейско-большевистской системы эксплуатации и террора». Как видно из этого, подобная пропаганда была, таким образом, направлена на то, чтобы вогнать клин между советским руководством и народами Советского Союза.

Затем, в начале 1943 года, новая линия возобладала и в «главной» пропаганде. Геббельс теперь выпустил предписание «Об обращении с европейскими народами», в котором запретил пропагандистам «прямо или косвенно унижать представителей восточных народов и оскорблять их чувство собственного достоинства»: «Нельзя квалифицировать этих людей — представителей восточных народов, которые надеются на свое освобождение с нашей помощью, как бестий, варваров и т. п., и после этого ожидать, что они будут заинтересованы в победе Германии» [79]. Как отметил генерал-губернатор Польши Ганс Франк, это была «прямо-таки декларация радикального поворота», ведь она показала, что с «нынешней системой истребления, эксплуатации и дискриминации должно быть покончено» [80].


ЗАКЛЮЧЕНИЕ


Задача данного исследования состояла в том, чтобы выяснить, в каком объеме, каких формах и с какой интенсивностью нацистская пропаганда распространяла расистские идеи во время германо-советской войны. При этом следовало провести различие между «главной» пропагандой, которая велась Гитлером, Геббельсом, Розенбергом, Гиммлером и другими видными представителями верхушки нацистского режима, и той пропагандой, которая специально предназначалась для потребностей вооруженных сил в России, т. е. для вермахта и СС.

По воле политического и военного руководства Германии эта война изначально рассматривалась не как военный конфликт традиционного образца, ведущийся по правилам международного военного права и согласно традициям «рыцарской борьбы», а как расово-идеологическая война на уничтожение, в которой эта принятая система правил теряла силу. С учетом этого понимания следовало изучить вопрос, какие пути использовались режимом, чтобы внушить германским военнослужащим, что на Востоке, помимо обычных военных действий, они должны вести расистски мотивированную войну на уничтожение евреев и славян.

Процитированное в начале статьи высказывание эсэсовца фон дем Бах-Целевского о том, что расистский тезис о неполноценности евреев и славян проповедовался годами и десятилетиями, получил широкое подтверждение. Подобные «проповеди» осуществлялись в форме внутреннего идеологического обучения и «армейско-духовной опеки», а также в форме многих публичных выступлений видных представителей верхушки режима. Кто хотел, мог слушать, — а кто не хотел, слышал все равно.

Солдаты вермахта и эсэсовцы взращивались в таком идеологическом климате, в котором антисемитизм занимал свое прочное место. Разумеется, существовали различия, каким образом это индоктринирование проводилось в СС и в вермахте, но дело обстояло далеко не так, как изображается во многих послевоенных писаниях, что расистская обработка ограничивалась только СС.

Антиславизм преподносился немецким военнослужащим в таком виде, что существовавшее у них и до этого в неясной форме чувство превосходства по отношению к славянам получало расистское истолкование и смысловое обострение, причем внушалось перспективное представление, что германские арийцы имеют право вести себя по отношению к неполноценным славянам как «господа». В особых условиях войны эти сложившиеся за долгий срок установки вместе с другими механизмами могли действовать в желательном для режима направлении.

Расистская обработка солдат вермахта на Востоке отнюдь не в первую очередь исходила от отдела пропаганды главного командования вермахта, известного под жаргонным сокращением «В. пр.». Решающим средством распространения расистских элементов нацистской идеологии служили письменные приказы военачальников различного уровня. В военных приказах, особенно за 1941 год (с весны 1942 года произошли определенные изменения), использовалась нацистская пропаганда. Таким образом, решающим средством пропаганды для вермахта был приказ.

Исторические исследования последних десятилетий внесли некоторую ясность в долгое время считавшийся запретным вопрос — в каких масштабах вермахт, под которым понимаются главным образом высшие военные власти, а также часть воинских соединений на Восточном фронте были вовлечены в расовую политику уничтожения.

В настоящее время не осталось сомнений, что имело место «карательное использование вермахта» [81], под которым имеется в виду в первую очередь тесное сотрудничество с «отрядами идеологической войны» [82], т. е. зондеркомандами СС. Что касается масштабов эмпирической исследовательской работы, то все еще сохраняет силу замечание Конрада Квита от 1980 г., «что весь комплекс связей между армией и преследованием евреев пока в значительной мере остается нераскрытым» [83].

В отношении театра военных действий в Сербии Вальтер Маношек доказал, что в этом балканском регионе вермахт не только создавал силовые и организационные предпосылки для уничтожения евреев, как это было правилом в Советском Союзе, но и сам планировал, а с осени 1941 г. и сам осуществлял их уничтожение под маскировкой «расстрелов заложников», причем без прямого приказа «сверху», т. е., по крайней мере, насколько это касалось побудительных мотивов ответственного за это генерала Франца Беме, из некоего чрезмерного и предупредительного усердия [84]. В Сербии также действовало пропагандистское подразделение вермахта. Его публикации, в которых подчеркивалось превосходство германского «народа-господина» над славя-нами-сербами, могут служить образцом того, «насколько сильно нацистская расовая идеология укоренилась и в вермахте» [85].

Кристофер Браунинг в своей работе по изучению деятельности отдельно взятого 101-го резервного полицейского батальона, казнившего в Польше в 1942–1943 годах более 38 000 евреев, весьма подробно рассматривает вопрос, чем объясняется мотивация этих преступников. В отношении этих резервистов-полицейских, ставших убийцами, он перечисляет среди прочих следующие факторы: «Ожесточение во время войны, расизм, узко исполнительский подход при нарастании рутины, особый подбор состава, карьеризм, слепая дисциплина и вера в авторитеты, идеологическая обработка и приспособленчество» [86].

Нацистская расовая пропаганда через «главную» пропаганду распространялась среди всего народа в целом. Решающее значение имел тот факт, что пропаганда этих расовых стереотипов подкреплялась авторитетом политического и военного руководства. Когда в условиях войны «расово неполноценные» евреи и славяне были объявлены врагами, эффект многолетней расистской пропаганды сказался полностью [87]. Расово-идеологическая война на уничтожение стала возможной. Сам Гитлер никогда не пересматривал своего радикального антисемизма, а в политическом завещании даже вновь подтвердил его. Свой антиславян-ский расизм, однако, он был вынужден под воздействием хода войны откорректировать. В апреле 1945 г., незадолго до самоубийства, он констатировал, что славянская раса по сравнению с германской оказалась более сильной, и ей поэтому принадлежит будущее; более слабый германский народ неизбежно обречен на гибель [88]. Для этого диктатора народы Европы были чем-то вроде шахматных фигур, которыми он мог вести свою преступную игру, чтобы затем проверить, были ли его предположения правильными или нет.

Однако более значительным для истории, чем основанные на расистских представлениях преступные идеи Гитлера, представляется тот факт, что нацистскому режиму удалось столь убедительно обработать этими идеями миллионы немцев, что они были готовы вести войну на уничтожение.


Примечания

1. Допрос фон дем Бах-Целевски от 7 января 1946 г. в Нюрнберге. Отрывок из стенограммы см.: Poliakov L., Wulf J. Das Dritte Reich und seine Diener. N. Y. Q., 1978. S. 512.

2. Данные о личности см.: Wistrich R. Wfer war wer im Dritten Reich? Ein bioqraphisches Lexikon. Anhanger, Mitlaufer, Gegner aus Politik, Wirtschaft und Militar, Kunst und Wissenschaft. Frankfurt/M., 1988. S. 16 f.

3. Browning Ch. R. Ganznormale Manner. Das Reserve-Polizeibataillon 101 und die «Endlosung* in Polen. Deutsch von Jurgen Pfeter Krause. Reinbek bei Hamburg, 1993.

4. /ackel E. Hitlers «Weltanschauung. Entwurf einer Herrschaft. Tubingen, 1969; Hill-gruber A. Die «Endlosung» und das deutsche Ostimperium als Kemstiick des ras-senideologischen Programme des Nationalsozialismus/ Vierteljahreshefte fur Zeitgeschichte 20 (1972). S. 133–153; Hildebrand K. Hitlers ort in der Geschichte des preussisch-deutschen Nationalstaates// Historische Zeitschrift, 217 (1973). S. 584–632.

5. /ackel E. Hitlers Herrschaft. \follzug einer Weltanschauung. Stuttgart, 1986; Wippermann W. Der konsequente W&hn. Ideologic und Pblitik Adolf Hitlers. Miinchen, 1989.

6. Hilberg R. later, Opfer, «Unbeteiligte*. Die Judenvemichtung 1933–1945. Aus dem Amerikanischen von Gunter Holl. Frankfurt/M., 1992. Kapitel Hitler.

7. По этому вопросу см.: Forschungsbeitrag von >№mer Rohr. Faschismus und Rassismus. Zur Stellung des Rassenantisemitismus in der nationalsozialistischen Ideologic und Folitik//Faschismus und Rassismus. Kontroversen urn Ideololgie und Opfer./Hrsg. von W. Rohr in Zusammenarbeit mit D. Eichholtz, G. Hass und W. Wippermann. Berlin, 1992. S. 23–65, zum allgemeinen Rassismus besonders. S. 30–36.

8. К теории творческого расового ядра ср.: FestJ. Hitler. Eine Biographie. Frankfurt/M., Berlin, Wien, 7. Aufl. 1974. S. 300–305; zur Praxis vgl. Burleigh М., Wippermann W. The Racial State: Germany 1933–1945. Cambridge, 1991.

9. Из выступления в цирке «Кроне» в Мюнхене в мае 1923 г. Zit. nach Fest J. Hitler, wie Anm. 8. S. 303.

10.0 месте партийной канцелярии в нацистской системе см.: Longerich P. Hitlers Stellvertreter. Fiihrung der Partei und Kontrolle des Staatsapparates durch den Stab Hess und die Partei-Kanzlei Bormann. Miinchen, London, New York, Paris, 1992.

11. Памятная записка Бормана от 19 августа 1942 г. Оригинал в архиве Международного военного трибунала в Нюрнберге. Dok. — R. 336. Zit. nach Poliakov L., Wulf J. Das Dritte Reich und seine Diener (wie Anm. 1). S. 132.

12. Wippermann W. Der «deutsche Drang nach Osten*. Ideologie und Wirklichkeit eines politischen Schlagwortes. Darmstadt, 1981.

13. Wippermann W. Wie modem war der «Generalplan Ost»? Thesen und Antithesen//Der «Generalplan Ost». Hauptlinien der nationalsozialistischen Planungs-und ^michtungspolitik/Hrsg. von Rossler M. u. Schleiermacher S. Berlin, 1993. S. 125–130; hien S. 128 f.

14. Fischer F. Hitler war kein Betriebsunfall. Aufsatze. Munchen, 1992. S. 178.

15. Подробнее см.: Hillgruber A. Der Ostkrieg und die Judenvemichtung// Der deutsche tiberfall auf die Sowjetunion. «Untemehmen Barbarossa* 1941/ Hrsg. von G. R. Ueberscharu. >\fette W. Frankfurt/M., 1991. S. 185–205; hien S. 186 ff.

16. Выступление Гитлера в рейхстаге 30 января 1939 г. см.: Domarus М. Hitler. Reden und Proklamationen 1932–1945. Bd. II: Untergang(1939–1945). Wurzbuig, 1963. S. 1958.

17. Wette W. Ideologien, Propaganda und Innenpolitik als Vbraussetzungen der Krieg-spolitik des Dritten Reiches// Deist W., Messerschmidt М., \blkmann H.-E., >\fette W. Ursachen und Vbraussetzungen des Zweiten >№ltkrieges. Frankfurt/M., 1989. S. 151–162.

18. Jansseng К. H. «Die Juden sind am Krieg schuld!»// Menetekel. Das Gesicht des Zweiten >№ltkrieges. Numberger Gerprach zum 50. Jahrestag der Entfesselung des Zweiten Wfeltkrieges. Krakow, Niimberg, 1991. S. 369–383; bes. 373 f.

19. Hilberg R. Die \femichtung der europaischen Juden. Berlin 1982. Durchges. u. erw. Ausgabe in 3 Bden., Frankfurt/M., 1990, besonders Bd. 2; Der \femichtungsprozess, abgehandelt nach Landem. >№iterhin: \fel. Jacket E., Rosh L. Der Tod ist ein Meister aus Deutschland. Deportation und Ermordung der Juden. Kollaboration und \ferweigerung in Europa. Hamburg, 1991.

20. Hillgruber A. Der geschichtliche Ort der Judenvemichtung// Jackel E., Rohwer J. (Hrsg.) Der Mord an den Juden im Zweiten Vteltkrieg. Entschlussbildung und \fenvirklichung. Frankfurt/M., 1987. S. 213–224; hier. S. 222.

21. Ifel. hierzu den soeben zitierten Tagungsband Jacket E., Rohwer J. Mord an den Juden.

22. Приказ главнокомандующего сухопутных сил генерал-фельдмаршала фон Браухича от 28.04.1941 г. «Порядок использования полиции безопасности и СД в соединениях сухопутных сил^/Der deutsche Oberfall auf die Sowjetunion./Hrsg. \fon G. R. Ueberschar, W. Wfette (Wie Anm. 15). Dok.N.4. S. 249 f.

23. См., в частности: Hillgruber A. Ostkrieg und Judenvemichtung (wie Anm. 15). S. 191 ff.; sowie Krausnik H., Wilhelm H.-H. DieTruppedes Wsltanschauungskrieges; Mayer A. J. Der Krieg als Kreuzzug. Das deutsche Reich, Hitlers Wfehrmacht und die «Endlosung». Reinbek, 1989.

24. Domarus M. Hitler. Reden und Proklamationen II (Wie Anm. 18). S. 1992.

25. Cm.: Hillgruber A. Ostkrieg und Judenvemichtung (wie Anm. 15). S. 199–205.

26. Goebbels J. Wbfur?//Das Reich, Nr. 22, \bm 31. Mai 1942.

27. Протокольная запись Бормана об этом совещании 16 июля 1941 г. в штаб-квартире фюрера // Der Prozess gegen die Hauptkriegsverbrecher vor dem Intemationalen Militaigerichtshof in Niimberg (IMT). 42 Bde. Number, 1947–1949. Bd 386. Dok. 221-L. S. 86–94. Daraus auch die folgenden Zitate: S. 87 f.

28. Ibid. S. 88.

29. Cm.: Wette W. Die propagandistische Begleitmusik zum deutsche Uberfall auf die sowjetunion am 22. Juni 1941//Der deutschen Uberfall auf die Sowjetunion/Hrsg. \bn G. R. Ueberschar, W. Wfette (wie Anm. 15). S. 45–66.

30. Из выступления Геббельса на совещании министров 20 февраля 1943 r.//Boelcke W. A. (Hrsg.). Wbllt Ihr den totalen Krieg? Die geheimen Goebbels-Konferenzen 1939–1943. Herrsching, 1989. S. 341.

31. Согласно описанию бывшего руководителя отдела «Ост» в имперском министерстве народного просвещения и пропаганды Эберхарда Тауберта: Der antisowjetische Apparat des deutschen Propagandaministeriums. Manuskript//Bundesarchiv Koblenz, Kleine Enverbungen, Nr. 617, fol. 1—18. О карьере Тауберта после 1945 г. см.: Кбгпег К. Erst in Goebbels, dann in Adenauers Diensten//Die Zeit, Nr. 35,24. August'1990. S. 37 f.

32. О восточной политике и пропаганде Розенберга см.: Dallin А. Deutsche Herrschaft in Russland 1941–1945. Eine Studie liber Besatzungspolitik. Dusseldorf, 1958. S. 36 fT., 58 fT., 95 flf., 179 flf., 653 fT.

33. Cm.: Wette W. Das Russlandbild in der NS-Propaganda. Ein Problemaufriss//\folkmann H. E. (Hrsg.). Das Russlanbild im Dritten Reich. Wien, 1994.

34. Протокольная запись рейхсляйтера Мартина Бормана о секретных заявлениях Гитлера по вопросу о планах будущей восточной политики от 16 июля 1941 г //Der deutsche Uberfall auf die Sowjetunion/Hrsg. \fon G. R. Ueberschar, W. >№tte (wie Anm., 15). Dok. 15. S. 276 f., Zitat S. 277.

35. SS-Handblatter fur die weltanschauliche Erziehung der Truppe. Herausgeber Der Reichsfuhrer-SS, SS-Hauptamt. O. J.//Bundesarchiv-

Militararchiv Freiburg, RSD 4/5. Zitate aus dem Handblatt 12 «Europas Todfeind: Der Bolschewismus*.

36. Ibid. Thema 13 «Das ist der Bolschewismus!»

37. Ibid. Thema 14 «Volkische Lebensordnung gegen bolschewistische Vfermassung*.

38. Der Untermensh: Herausgeber Der Reichsfuhrer-SS, SS-Hauptamt. Berlin O. J. (1942). Kopie in der Bibliotek des Militaigeschichtlichen Forschungsamtes.

39. Dallin A. Herrschaft (wie Anm. 32). S. 82.

40. Als Faksimile vcroffentlicht von Reynolds N. Der Fritsch-Brief vom 11. Dezember 1938//Vierteljahreshefte fur Zeitgeschichte 28 (1980). S. 360 ff. Zitat S. 370.

41. Декрет Гитлера от 1 марта 1942 г. См.: Messerschmidt М. Die >№nrmacht im NS-Staat. Zeit der Indoktrination. Hamburg, 1969. S. 535.

42. So schon bei Messerschmidt A. Op. cit. S. 390–422.

43. Приказ генерал-полковника Гепнера о предстоящем ведении войны на Востоке от 2 мая 1941 г. Auszugsweiser Abdruck//Der deutsche Uberfall auf die Sowjetunion/Hrsg. 4>n G. R. Ueberschar, W. >№tte (wie Anm. 15), Dok. 5. S. 251.

44. Директива главного командования вермахта о действиях войск в PbccHH//Ibid. Dok. 7. S. 258.

45. Ibid. Dok. 9. S. 261.

46. Приказ главнокомандующего группы армий «Юг» генерал-фельдмаршала фон Рейхенау от 10 октября 1941 г. «О действиях войск на BocTOKe»//Ibid. Dok. 20. S. 285 f.

47. Приказ главнокомандующего 11-й армии генерал-полковника фон Манштейна от 20 ноября 1941 г. //Ibid. Dok. 22. S. 289 f.; zu den praktischen Folgen vgl. Jehuda L. Willach, Feldmarschall Erich von Manstein und die deutsche Judenausrottung in Russland //Jahrbuch des Institute fur deutsche Geschichte 6 (1974). S. 457–472.

48. Cm.: Der deutsche Uberfall auf die Sowjetunion/Hrsg. von G. R. Ueberschar, W. >№tte (wie Anm. 15), Dokumenten-Anhahg, Teil IV. S. 292–313.

49. Streit Ch. Die Behandlung der sowjetischen Kriegsgefangenen und volkerreehtliche Probleme des Krieges gegen die Sowjetunuion//Ibid. S. 159–184, ZahlenS. 160.

50. Muller R.-D. Der andere Holocaust. Der Krieg gegen die Sowjetunion: Vieles deutet darauf hin, dass dem russischen \blk ein ahnliches Schicksal zugedacht war wie demjiidischen//DIE ZEIT, Nr. 27, 1. Juli 1988. S. 33 f.

51. По свидетельству Эриха фон дем Бах-Целевски, Гиммлер высказался таким образом перед началом войны против Советского Союза//А1у G., Heim S. \brdenker der \femichtung. Auschwitz und die deutschen Plane fur eine neue europaische Ordnung. Frankfurt/M., 1993. S. 369 f., Anm. 6.

52. Беседа Геринга с Чиано от 25 ноября 1941 г. Цит. по: Madajczyk Cz. Die okkupationspolitik Nazi-Deutschlands in Polen 1939–1945. Berlin, 1987. S. 92.

53. Aly G., Heim S. Op. cit. (wie Anm. 51), Kapitel «Geplante Hungersnote*. S. 366 ff.

54. Dokument in: Prozess (IMT) (Wie Anm. 29), Bd. XXXVI. S. 135–157. Zur Interpretation Aly G., Heim S. Op. cit. (wie Anm. 50). S. 372 ff.

55. \fel. Muller R.-D. Hitlers Ostkrieg und die deutsche Siedlungspolitik. Die Zusammenarbeit von >№hrmacht, Wirtschaft und SS. Frankfurt/M., 1991.

S. 83 ff.; sowie neuerdings: Der «Generalplan Ost» (Wie Anm. 13).

56. Тенденция к подобному истолкованию в разделе Бернда Вегнера, обычно ограничивающегося военно-оперативными вопросами «Война против Советского Союза в 1942–1943 rr.»//Das Deutsche Reich und der Zweite Wfeltkrieg. Bd. 6: Derglobale Krieg. Stuttgart, 1990. S. 898 ff. und 989 ff.

57. Aly G., Heim S. Op cit. (wie Anm. 51). S. 411.

58. Попытка внести ясность в этот вопрос содержится в исследовательском проекте Рюдигера Оверманса, г. Фрайбург.

59. Geschaftsverteilungsplan der Amtsgruppe WPR im OKW, Juni 1944// Bundesarchiv-Militararchiv Freiburg, RW4/v. 149, Bl. 22–27.

60. WedelH. v. Generalmajora. D., Die Wfehrmachtspropaganda 1939/1945// Manuskript. Bundesarchiv-Militararchiv Freiburg, RW4/v, 157, Bl. 77.

61. Ibid. Bl. 85.

62. Ibid. Bl. 48.

63. Dok. bei Poliakov L., Wulf J. Das Dritte Reich und seine Diener (We Anm. 1). S. 421 fT.

64. Wedel H. v. \№hrmachtspropaganda (wie Anm. 60), Bl. 81.

65. Buchbender O. Das tonende Erz. Deutsche Propaganda gegen die Rote Armee im Zweiten >№ltkrieg. Stuttgart, 1978 (Militarpolitische Schriftenreihe 13), Wferbetext auf dem Ruckumschlag. В послесловии к этой книге некий отставной полковник Ганс-Лео Мартин, который с 1942 г. был начальником отдела в ведомственной группе пропаганды вермахта, жалуется, что успешно работавшие подразделения пропаганды не были отмечены с похвалой в отчете вермахта. Книгу Бухбендера он, по-видимому, рассматривает как некую замену этого признания. Поэтому он выражает благодарность автору «за эту книгу, также и от имени моих павших товарищей» (S. 292).

66. Mitteilungen ftir die Truppe Nr. 112, Juni 1941/Hrsg. О. K. W./W. Pr.// Bibliothek des MGFA.

67. Durchgesehen wurden die Nm. 200 vom Mai 1942 bis 390 vom Februar 1945.

68. Mitteilungen ftir die Truppe Nr. 264, Mai 1943, Artikel «Wfeshalb kam es zur Juden-frage?»

69. Mitteilungen ftir die Truppe Nr. 241, Januar 1943, Artikel «Freiwillige und Hilfswillige im Osten».

70. Mitteilungen fur die Truppe Nr. 232, November 1942, Artikel «Jedei Soldat ist drauqen ein Propagandist filr Deutschland».

71. Mitteilungen fur die Truppe Nr. 321, April 1944, Artikel «Herrenmenschen».

72. \fel. Messerechmidt A. Wfehrmacht (Wie Anm. 41). S. 338.

73. Письмо инспектора по вопросам военной промышленности на Украине генерал-лейтенанта Ханса Лейкауфа начальнику управления военной экономики и вооружений ОКВ генералу пехоты Георгу Томасу от 2 декабря 1941 r.//Der deutsche Uberfall auf die Sowjetunion/Hrsg. \bn G. F Ueberschar., W. Wfette (wie Anm. 15), Dok. 39. S. 338 f.

74. Секретный меморандум генерал-фельдмаршала фон Рейхенау по украинскому вопросу от января 1942 г.// Bundesarchiv-Militararchiv Freiburg RW 31/203. Цит. по: Muller R.-D. Hitlers Ostkrieg und die deutsche Siedlungspolitik. Frankfurt/M., 1991. S. 43 f.

75. Muller R. — D. Hitlers Ostkrieg. S. 44.

76. Отдел пропаганды вермахта располагал немецким переводом советской пропагандистской брошюры «Гитлер — злейший враг славян», выпущенной Главным политическим управлением Красной Армии, 1941 г.// Bundesarchiv-Militararchiv Freiburg, RW4/v. 330, Bl. 51–57, Zitat Bl. 52.

77. Ibid. S. 53.

78. Abgedruckt bei Buchbender O. Op. cit. (wie Anm. 65). S. 199–201.

79. Предписание рейхсминистра пропаганды д-ра Геббельса от 15 февраля 1943 г. всем рейхсляйтерам и гауляйтерам пропаганды по вопросу обращения с европейскими народами. Dok. in: Bundesarchiv Koblenz, R 6/140, Bl. 36–38.

80. Das Diensttagebuch des deutsche Generalgouvemeurs in Folen 1939–1945. Stuttgart, 1975. S. 625: Diensttagebuch, Eintrag vom 23. 2. 1943.

81. Petter W. >№hrmacht und Judenvernichtung//Biittner U. (Hrsg.). Die Deutschen und die Judenverfolgung im Dritten Reich, ^femer Jochmann zum

70. Geburtstag. Hamburg, 1992. S. 161–178.

82 Krausnick H., Wilhelm H.-H. Die Truppe des Wfeltanschauungskrieges. Die Ein-satztruppen der Sicherheitspolizei und des SD 1938–1942. Stuttgart, 1981.

83. Kwiet K. Zur historiographischen Behandlung der Judenverfolgung im Dritten Reich//Militargeschichtliche Mitteilungen 27 (1980). S. 149–192, Zitat

S. 166; ibid.. S. 166–169, \forstellung der einschlagigen Forschungen.

84. Manoschek W. «Seibien ist judenfrei*. Militiirische Besatzungspolitik und Judenvemichtung in Serbien 1941/42. Miinchen, 1993.

85. Manoschek W. Seibien. S. 33,mit Belegenausden Akten der Propaganda-Abteilung «S» (-Serbien).

86. Browning Ch. R. Ganz normale Mtinner (wie Anm. 3). S. 208.

87. Dies als eine Zusammenfassung der Erwagungen// Brownings R. Ch., ibid. S. 211–247.

88. Siehe: Schramm P. E. (Hrsg.). Kriegstagebuch des Oberkommandos der Wshrmacht Otehrmachtfuhrungsstab) 1940–1945 Bd/ 4. Frankfurt/M., 1964. S. 1581 f.


Кристиан Штрайт
СОВЕТСКИЕ ВОЕННОПЛЕННЫЕ В ГЕРМАНИИ


Даже среди обилия ужасов и жестокостей, вызванных войной между Германией и Советским Союзом, выделяется судьба массы военнопленных обеих сторон. На первый взгляд судьбы обеих групп кажутся очень сходными: с обеих сторон десятки тысяч пленных погибли уже во время горестного пути в лагеря, с обеих сторон миллионная масса пленных сократилась за счет погибших ужасной смертью от голода и эпидемий. Однако при более точном сравнении можно установить кардинальные различия. Так, в системе советских штрафных лагерей немецкие военнопленные занимали во многих отношениях «привилегированное» положение. Самым ярким подтверждением этого служит многократно засвидетельствованный приказ Сталина от 1946 года, где говорится, что ни один немецкий военнопленный не должен более умереть [1]. На долю же советских военнопленных [2], напротив, наряду с евреями, выпала под нацистским господством наихудшая участь.

На основании германских документов, которые, несмотря на многие пробелы, дают удивительно много статистического материала, создается следующая общая картина: между 22 июня 1941 года и концом войны в германский плен попало около 5,7 млн красноармейцев. Из них 930 000 человек к началу 1945 года все еще находились в немецких лагерях. Максимум один миллион был освобожден из плена — большинство в качестве так называемых «добровольных помощников» для (часто вынужденной) вспомогательной службы в вермахте. Еще 500 000 человек, по оценке Верховного командования сухопутных сил (ОКХ), бежали из плена или были освобождены Красной Армией. Остальные пленные в количестве около 3 300 000 человек (т. е. 57,7 % от общего числа) погибли [3]. В одном из недавних российских исследований как в отношении общего числа советских пленных, так и в отношении числа погибших приводятся абсурдно низкие цифры, которые являются совершенно несостоятельными перед лицом предельно ясных свидетельств немецких источников [4].

Для сравнения можно указать, что из 232 000 английских и американских солдат, находившихся в руках немцев, до конца войны умерли 8348 (т. е. 3,5 %) [5]. Из 3 155 000 немецких пленных в Советском Союзе, по оценке одной комиссии историков ФРГ, погибло примерно 1 185 000 человек (37,5 %) — цифра, которая энергично оспаривается русскими историками [6].

Пять факторов вызывали массовую гибель советских пленных: голод, совершенно неприемлемые жилищные условия, условия транспортировки, обращение, которому они подвергались, и систематическое уничтожение определенных категорий пленных.

Конечно, снабжение массы пленных (к концу 1941 года насчитывалось почти 3,5 млн пленных) поставило перед вермахтом огромные проблемы. Но не это было непосредственной причиной массовой гибели пленных, а поставленные цели войны на Востоке и вытекающие из них решения, принятые еще за много месяцев до нападения Германии на Советский Союз [7]. Полный крах германского рейха в 1918 году, отчасти вследствие голода в Германии, был для Гитлера и его генералов травматическим синдромом. Поэтому на этот раз беззастенчивая эксплуатация продуктовых ресурсов на Востоке должна была обеспечить питание немецкого народа на довоенном уровне и, таким образом, сохранить высокий дух в течение длительной войны. Плановикам в германских министерствах уже в мае 1941 года было совершенно ясно, что в итоге, как говорится в одной из документальных записей, «без всякого сомнения, энное количество миллионов людей погибнет от голода» [8]. Советские военнопленные должны были стать первыми жертвами этой политики.

Уже перед началом агрессии в военном руководстве существовало полное согласие, что пленные должны получать «лишь самое необходимое питание». В соответствии с этим выделенный им пищевой рацион с самого начала находился намного ниже уровня выживания. Так, например, пленные, которые после первых сражений июля — августа 1941 года выводились из Белоруссии, получали ежедневные рационы в виде «20 граммов пшенной каши и 100 граммов хлеба без мяса» или «100 граммов пшенной каши без хлеба», т. е. рационы, не достигавшие даже четверти минимума, необходимого для выживания [9]. В августе 1941 года Верховное командование вермахта установило для всех советских военнопленных единые рационы питания. Работающие пленные должны были теперь получать 2100 калорий вдень, а неработающие — немного меньше. Из документов ясно видно, что, как правило, пленные не получали даже этих совершенно недостаточных рационов. По целому ряду лагерей документально доказано, что пленные в отчаянии ели траву, листья или древесную кору. Уже в конце августа начали распространяться эпидемии, вызванные голодом: состояние здоровья пленных в лагерях на территории рейха ухудшилось столь угрожающе, что «во избежание эпидемий» было принято решение о временном улучшении пищевых рационов. В отдельных лагерях на Востоке, например в шталаге-307 (Бяла-Подляска) и в дулаге-112 (Мо-лодечно) эпидемии, вызванные голодом, уже в сентябре унесли тысячи жизней. Тем не менее 21 октября 1941 года генерал-квартирмейстер сухопутных сил генерал Эдуард Вагнер приказал резко снизить пищевой рацион для пленных. Больше всего пострадали неработающие пленные, т. е. те, которые были уже слишком слабы, чтобы работать. Они должны были теперь получать не более 1500 калорий вдень, что составляло менее 2/3 абсолютного минимума, необходимого для выживания. Вагнер действовал в соответствии с требованием Геринга, который, несмотря на возрастающее количество пленных, любой ценой хотел сохранить постоянный уровень питания немецкого населения [10]. Приказ вышел в то время, когда массовая гибель пленных уже приобрела характер эпидемии. На территории оккупированной Польши до 20 октября 1941 года умерло около 54 000 советских военнопленных; но уже в течение следующих десяти дней умерло еще 45 690 человек, т. е. почти 4600 человек в день [11]. Смертность среди пленных была ускорена наступившей зимой, от которой они были совершенно не защищены. На территории рейха и в оккупированной Польше в местах обучения войск было запланировано строительство гигантских лагерных комплексов, рассчитанных на 30–50 тысяч пленных каждый [12]. Так как расходы должны были быть сведены к минимуму, на практике были выделены лишь колючая проволока, котлы для варки пищи, хлорка и рабочие инструменты. Пленные должны были строить свое жилье с помощью примитивнейших средств. На территории рейха пленные во многих лагерях, например в Штукенбро-ке, Берген-Бельзене, Фаллингбостеле и Ламсдорфе в Верхней Силезии [13], должны были даже зимой укрываться в вырытых ими самими ямах и землянках. Лишь в октябре 1941 года, когда уже ежедневно умирали тысячи, в оккупированной Польше приступили к перевозке пленных из лагерей, где они лежали под открытым небом, в импровизированные «зимние лагеря» в бывших фабриках и тюрьмах. На оккупированной советской территории условия были скорее еще хуже. Когда начались морозы и снегопады, во многих лагерях в тылу группы армий «Центр» существовали лишь «защитные крыши»: даже в январе 1942 года пленные во многих лагерях все еще укрывались в землянках. Десятки, если не сотни тысяч пленных погибли на пути с фронта в лагеря. Большинство пленных 1941 года должны были добираться в тыл пешим маршем за сотни километров. При этом тысячи обессиленных пленных были просто пристрелены. Вновь и вновь поступали сообщения о подобных фактах, имевших место даже в центре таких больших городов, как Минск и Смоленск. Отдельные командующие издали возмущенные приказы с осуждением подобной практики. Другие же придерживались совершенно иного мнения; в 6-й армии фельдмаршала фон Рейхенау существовал приказ «расстреливать всех пленных-слабаков» [14].

Верховное командование сухопутных сил допускало перевозку пленных по железной дороге только в открытых товарных вагонах. Это не только ограничивало число используемых вагонов, но и вызвало с наступлением зимы огромные потери. На участке группы армий «Центр» использование крытых вагонов было разрешено лишь 22 ноября 1941 года, после того как сильные морозы стояли уже в течение свыше трех недель. Непосредственным поводом для этой уступки было то, что в одном из эшелонов из 5000 пленных 1000 погибла от мороза. Перевозка пленных в крытых, но неотапливаемых вагонах не принесла существенного улучшения. Согласно одному из донесений от начала декабря 1941 года, при железнодорожных перевозках погибало «от 25 до 70 % пленных», в том числе потому, что они иногда целыми днями находились без пищи [15].

У немецких солдат в 1941 г. должно было возникнуть впечатление, что жизнь советских военнопленных или гражданских лиц представляет весьма незначительную ценность. Это было не только следствием создаваемого пропагандой «образа врага» в лице «недочеловека». Также и основополагающие приказы военного руководства должны были создавать такое впечатление [16].

Так называемый «декрет «Барбаросса» ограничивал подсудность военно-полевым судам только фактов нарушения воинской дисциплины. Любые «враждебные действия» советских гражданских лиц должны были наказываться смертной казнью. Цель заключалась в полном подчинении населения и подавлении любых попыток сопротивления. Следовательно, под «враждебными действиями» Верховное командование сухопутных сил понимало даже распространение листовок и неподчинение приказам германских властей. Населенные пункты, где немецкие солдаты подверглись нападению со стороны гражданских лиц, должны были быть превращены в пепел, а часть их населения — расстреляна. С другой стороны, преступления немецких солдат против советских граждан с самого начала были объявлены ненаказуемыми, если виновник ссылался на идеологический мотив своих действий. В соответствии с «приказом о комиссарах» от военнослужащих требовалось выявлять среди пленных политработников Красной Армии и расстреливать их. После войны замешанные в этом военачальники, как, например, главнокомандующие групп армий «Север» и «Юг» фельдмаршалы фон Лееб, фон Кюх-лер и фон Рундштедт и командующие 2-й и 3-й группами танковых армий генерал-полковники Гудериан и Хот, уверяли, что вследствие преступного характера они не передавали в войска этого приказа или запретили его выполнение. Сегодня, однако, не существует сомнений в том, что это не соответствует истине и что летом и осенью 1941 года этот приказ почти повсеместно выполнялся [17]. Невыполнение было возможно только там, где командиры в непосредственно подчиненном им подразделении, например в штабе полка, разделяли традиционные солдатские ценности и могли быть уверены, что не последует доноса на невыполнение приказа. В мае 1942 года Гитлер под нажимом командующих фронтами отменил этот приказ, так как, после того как стало известно о расстрелах, сопротивление Красной Армии на фронте резко возросло. С этого времени выявление комиссаров производилось специальными командами эсэсовцев в лагерях на территории оккупированной Польши, после чего их замучивали в концлагере Маутхаузен.

С самого начала обращение с советскими военнопленными диктовалось нацистской идеологией [18]. Указывалось, что они «в высшей степени опасны и коварны» и «полностью потеряли право на обращение как с достойными солдатами». Вновь и вновь выдвигалось требование «действовать беспощадно». В принципиально важном приказе Верховного командования вермахта от 8 сентября 1941 года говорилось даже, что применение оружия против этих пленных считается «как правило, законным» — открытое оправдание убийств. Спустя полгода это предложение было вычеркнуто, так как было отмечено слишком много произвольных расстрелов, а также потому, что к тому времени осознали, что пленные необходимы как рабочая сила.

Имеются многочисленные документальные свидетельства, что немецкие солдаты и гражданские лица, в пределах своих возможностей, пытались добиться более гуманного обращения с пленными. Этому противодействовали, однако, убежденные нацисты в вермахте, администрации и экономике. Если, начиная с весны 1942 года, можно отметить улучшения в практике перевозок, питания, размещения и обращения с пленными, то они были вызваны исключительно соображениями целесообразности. Одну из важнейших попыток добиться принципиальных перемен предпринял граф Гельмут Джеймс фон Мольтке, который, без сомнения, был одним из виднейших представителей немецкого Сопротивления. По его настоянию шеф немецкой армейской разведки адмирал Канарис потребовал от главнокомандующего вермахта фельдмаршала Кейтеля отмены вышеупомянутого приказа от 8 сентября 1941 года. При этом он критиковал его не только с точки зрения нарушения международного права, но и выдвигал весомые политические и военные обоснования. Ответ Кейтеля был совершенно однозначным [19]: «Высказанные возражения соответствуют представлениям солдата о рыцарской войне! Но здесь речь идет об уничтожении мировоззрения! Поэтому я одобряю эти меры и покрываю их».

Протест Канариса, как и ответ Кейтеля, относился к систематическому уничтожению определенных категорий заключенных. Своими расстрелами комиссаров вермахт уже закрепил свое участие в политике истребления, проводившейся на Востоке. Но вовлеченность вермахта распространялась значительно дальше. Еще в середине июля 1941 года Верховное командование вермахта и начальник Главного управления имперской безопасности Рейнхард Гейдрих достигли соглашения, что «специальные команды полиции безопасности и СД» будут выявлять среди советских пленных «все неприемлемые в политическом и расовом отношении элементы» и уничтожать их. При этом число жертв одним махом было увеличено во много раз, так как к подобным «неприемлемым элементам» были причислены не только «все видные функционеры государства и партии», но также, например, «советские интеллигенты», все «фанатичные коммунисты» и «все евреи». Число жертв этих смертоносных акций, проводившихся вплоть до конца войны, оценивается как минимум в 140 000 человек, а по моему мнению, оно значительно выше [20]. При «сортировке» пленных особый интерес у гестапо вызывали «коммунистические подстрекатели», в особенности после того, как в июне 1943 года была раскрыта подпольная организация Сопротивления [21]. Даже в малейшей степени подозреваемые были переправлены в концлагеря и немедленно казнены, если казалось, что они представляют опасность. Для Гиммлера же пленные не представляли опасности только тогда, когда «при малейших мелочах мы будем наносить сильный удар… Каждый малейший огонек будет немедленно затоптан». При этом считалось, что даже попытка побега является доказательством слишком сильного духа сопротивления. Пойманные вновь пленные отправлялись в концлагеря, а офицеры, числом более 4000, были уничтожены в концлагере Маутхаузен [22].

Привязка этих массовых убийств к геноциду евреев очевидна [23]. Но я хотел бы указать на еще более отчетливую связь. Концлагеря смерти Освенцим-Биркенау и Майданек первоначально были построены для размещения тех советских военнопленных, которых эсэсовская империя Гиммлера должна была сохранить как рабов подневольного труда для гигантских промышленных комплексов, строительство которых планировалось СС совместно с такими концернами, как «ИГ Фарбен АГ» [24]. Но так как в Освенциме из первоначально 10 000 советских военнопленных в январе 1942 года содержалось лишь несколько сотен (остальные были зверски уничтожены или умерли от голода), Гиммлер спустя неделю после совещания в Ваннзее приказал депортировать в концлагеря 150 000 немецких евреев. Таким образом, с постройкой эсэсовских лагерей для военнопленных была создана часть инфраструктуры, необходимой для осуществления геноцида. Методы уничтожения людей, применявшиеся при геноциде евреев, также были впервые опробованы при «особом обращении» с советскими пленными. Летом 1941 года в Освенцим для уничтожения было доставлено несколько партий пленных, отсортированных эсэсовскими спецкомандами как «политически неприемлемые». Первые партии были расстреляны. Чтобы уменьшить нервную нагрузку у солдат из расстрельных команд и сэкономить расходы и энергию, палачи вскоре начали поиски более простого метода. В начале сентября 1941 года заместитель коменданта лагеря Фрич опробовал отравляющее действие пестицида «циклон Б» на примерно 600 таких пленных и 250 неработоспособных узниках концлагеря. После дальнейших «пробных» отравлений газом (уничтожены были как минимум еще два эшелона советских пленных, в том числе один с числом жертв 900 человек) в январе 1942 года в Освенциме началось затем уничтожение газом евреев [25].

В конце октября 1941 года германскими властями было принято решение, которое поначалу, казалось, позволяло надеяться на кардинальный поворот в отношении к советским военнопленным [26]. Первоначально германское руководство предполагало покрыть сильную нехватку рабочей силы с помощью расформирования пятидесяти германских дивизий после победы в «блицкриге» над Советским Союзом, ожидавшейся в конце лета. В октябре 1941 года стало ясно, что до зимы этой победы достигнуть не удастся и что война на Востоке в гораздо большей степени, чем ожидалось, потребует напряжения производственной мощности военной промышленности. Советские пленные — равно как и советское гражданское население — вдруг оказались последним резервом рабочей силы, которым можно было располагать, и следовало как можно быстрее и в наибольшем возможном количестве их использовать. Даже Гитлер, который из опасения расового и политического «заражения» ранее категорически возражал против использования советских пленных в германской промышленности, теперь смирился с этой необходимостью. Он согласился даже с тем, что это предполагает «соответствующее питание». Но вскоре оказалось, что германское руководство было не готово отказаться от существующих приоритетов. Пищевые рационы хоть и были увеличены, однако и далее остались ниже минимума выживания. Не удалось, правда, осуществить замысел Геринга — использовать для питания советских пленных «животных, обычно не идущих в пищу» (Геринг имел в виду «кошек, лошадей и т. д.»), в имперском министерстве продовольствия был разработан особый «хлеб для русских», состоявший из 50 % ржаных отрубей, 20 % измельченной сахарной свеклы, 20 % мучной клетчатки и 10 % толченой соломы или листьев [27]. Спустя год пришлось выдавать советским пленным нормальный хлеб, так как «хлеб для русских» вызывал массовые желудочные заболевания.

В любом случае пробудившаяся заинтересованность в сохранении жизни пленных привела к тому, что весной 1942 года снизилась массовая смертность, массовые расстрелы и произвольные убийства были несколько ограничены, что в целом делалось больше для того, чтобы сохранить жизнь пленным. Теперь, как выразился Гиммлер в одном из выступлений, «человеческая масса» расценивалась «как сырье, как рабочая сила» [28]. Военное руководство столкнулось со значительными трудностями в проведении в жизнь измененных весной 1942 года принципов обращения с пленными. По крайней мере теперь солдаты с традиционным образом мышления получили в руки основание, позволявшее им настаивать на более гуманном обращении с пленными. Наряду с этим было много солдат-фанатиков, отрицавших любую гуманность. Например, еще в феврале 1945 года главнокомандующий группы армий «Центр» фельдмаршал Шернер, один из фанатичных нацистов в рядах вермахта, хвалил тех солдат, которые не берут пленных вообще [29].

С помощью средств, на которые весной 1942 года было вынуждено пойти нацистское руководство, даже в малой степени было невозможно свести смертность среди советских пленных к нормальному уровню. Она все еще многократно превышала смертность среди военнопленных других союзных держав. Начиная с конца 1943 года ее уровень вновь возрос, так как последствия длительных лишений вызвали у пленных заболевания туберкулезом и другие болезни внутренних органов [30].

Не осуществилась и надежда восполнить нехватку рабочей силы с помощью советских пленных. Массовая смертность слишком сильно сократила их численность, а из-за оставшихся в живых развернулась конкуренция между военной промышленностью, вермахтом и администрацией оккупированных территорий. Количество советских пленных, занятых в промышленности рейха, росло крайне медленно и, несмотря на повторные «акции» по добыванию новой рабочей силы, никогда не превышало 631 000 человек (август 1944 года), т. е. всего 11 % от общего числа, так как пленные постоянно теряли работоспособность или умирали [31]. Так, в угледобывающей промышленности в первой половине 1944 года было зарегистрировано 32 236 «невыходов на работу» вследствие смерти или болезней, что на 1495 человек превышало численность вновь направленных на работу за тот же период. Важнейшей причиной этого было все еще недостаточное питание. Действие этого фактора усиливалось еще и тем, что рацион каждого отдельного пленного (как в угледобывающей промышленности) был поставлен в зависимость от производительности его труда [32]. Это означало, что и без того обессиленные пленные подвергались процессу всевозрастающего ослабления. Несмотря на негативные последствия этого для военной промышленности, германские власти были не готовы улучшить питание пленных. Это привело бы к снижению рационов питания немецкого населения, чего Гитлер не желал допустить любой ценой, чтобы не ставить под угрозу «боевой дух». Лишь в конце октября 1944 года, когда положение стало уже совершенно отчаянным, рационы советских военнопленных были приравнены к рационам немецкого гражданского населения [33]. Здесь вновь проявляется различие в обращении с военнопленными с обеих сторон. В то время как немецкие пленные получали равные с советским гражданским населением рационы, т. е. разделяли с ним голод, советские пленные должны были голодать, чтобы обеспечить лучшее снабжение немецкого населения. Фактор недоедания усиливался еще и тем, что в слишком многих случаях предприниматели, действуя из идеологического фанатизма или в неприкрытой погоне за прибылью методами рабовладельцев, пытались добиваться от пленных все более высокой производительности труда. При этом они руководствовались провозглашенным гауляйтером Заукелем, генеральным уполномоченным по вопросам рабочей силы, «высшим принципом… добиваться от военнопленных с Востока такой производительности труда, какой только возможно» [34].

Почему все это стало возможным? В конце концов, не в традициях германской армии было допускать гибель беззащитных пленных, не говоря уже о том, чтобы убивать их. На этот вопрос трудно ответить одной фразой. Верхушка руководства, основываясь на идеологических предпосылках, ненависти и презрении, а не на хладнокровно разработанной политике, исходила из того, что можно одновременно преследовать цели истребления и эксплуатации, не давая себе труда задуматься над последствиями. С самого начала можно было предвидеть, что проводимая политика, в особенности в области питания, должна была привести к гибели значительной части пленных. Но в окружении Гитлера сокращение численности славянских масс считалось провозглашенной целью. Очевидно, что он неоднократно давал понять в этом кругу, что гибель от голода советских пленных можно только приветствовать [35]. Но, с другой стороны, он заявил 17 октября 1941 года (когда на территории оккупированной Польши ежедневно погибало уже более одного процента пленных), что «с помощью трех миллионов пленных» «в течение следующих 20 лет» на завоеванных восточных землях будут построены автострады [36].

К этому времени принципиально важные приказы военного командования и пропаганда о «недочеловеке» давно уже создали общее впечатление, что жизнь советских граждан не представляет никакой ценности. Значительная часть вермахта, как офицеры, так и рядовые, подпала под влияние нацистской идеологии и была готова обращаться с «недочеловеками» соответственно. Примечательно, что уже в первые дни войны на Востоке не только подразделения войск СС, но и солдаты вермахта без приказа или отчасти даже вопреки категорическому приказу не брали пленных. Точно так же в руководстве многих лагерей царило мнение, что «чем больше этих пленных погибнет, тем лучше для нас» [37]. Практика истребления из тенденции превратилась в самостоятельно действующий фактор и не нуждалась более ни в каких приказах.

Еще один фактор представляла собой, в особенности на начальном этапе войны на Востоке, эйфория победы, совершенно необъяснимая с точки зрения сегодняшнего дня, под влиянием которой даже те, кто довольно прохладно относился к нацизму, не задумывались над последствиями собственных решений — например, по вопросу питания пленных [38]. Правда, и это не объясняет, как в проведение политики истребления позволили вовлечь себя даже те солдаты, которые отрицательно относились к идеологии нацизма или даже однозначно являлись противниками Гитлера. Более подробный анализ показывает, что тем решающим аргументом, который позволил втянуть солдат различных идеологических взглядов в проведение политики истребления, был воинствующий антибольшевизм. По моему мнению, характерно также, что первыми смертоносными акциями, на осуществление которых требовалось и давалось согласие военных, были меры по уничтожению руководящих кадров коммунистической партии. Руководство армии дало согласие на деятельность специальных команд СС в первую очередь потому, что они должны были разгромить партийные ячейки ВКП(б) [39].

Один пример показывает, что этот фактор действовал даже на солдат, придерживающихся традиционных ценностей. 30 июня 1941 года генерал Иоахим Лемельсен резко осудил (кстати, вторично в течение недели) многочисленные факты расстрела пленных, имевшие место в его танковом корпусе: «Это убийство!» Русский солдат, который храбро сражался, имеет право на «достойное, хорошее обращение». Для приказа на Восточном фронте это были весьма необычные слова. Но в том же приказе Лемельсен подтвердил, что «комиссары и партизаны должны быть отведены в сторону и по приказу офицера расстреляны» [40]. В отношении комиссаров, т. е. коммунистических функционеров, традиционный принцип, что сдавшийся противник должен быть пощажен, не действовал даже для Лемельсена.

Проведение германской политики в отношении советских пленных не в последнюю очередь облегчалось тем, что международно-правовые обязательства обеих сторон в военной области не были однозначными [41]. К моменту германского нападения СССР окончательно не ратифицировал Женевскую конвенцию о военнопленных 1929 года и не признал себя связанным Гаагской конвенцией 1907 года о ведении военных действий на суше. Правительство рейха использовало это для утверждения, что в отношении СССР оно вообще ничем не связано в международно-правовом смысле. Это не соответствовало действительности, так как в соответствии с учением о международном праве обязательными для обеих сторон являются принципы общего международного военного права. Это означало, что жизнь военнопленных должна находиться под защитой, что с ними должны обращаться гуманно и обеспечивать питанием, одеждой и размещением примерно по тем же нормам, что войска резерва интернирующего государства. Кроме того, Советский Союз ратифицировал Женевскую конвенцию 1929 года о раненых, так что в этом вопросе существовала безусловная связь, которая, однако, совершенно сознательно игнорировалась германским руководством [42]. Оно не хотело себя связывать никакими ограничениями ни в вопросах ведения боевых действий, ни в обращении с военнопленными, ни в проведении оккупационной политики. Даже когда в июле 1941 года Советский Союз предложил взаимно придерживаться принципов Гаагской конвенции, германское руководство отклонило это предложение, так как ожидало победы Германии в самые короткие сроки [43].

Позиция, которую Сталин к моменту нападения Германии занимал в отношении собственных военнопленных, до сих пор не вполне ясна, равным образом и то, почему Советский Союз не примкнул к Женевской конвенции. Ратификация им Женевской конвенции о раненых дает понять, что он не отрицал априори обязательств, налагаемых международным правом. Основополагающий приказ об обращении с немецкими военнопленными от 1 июля 1941 года [44] во многих отношениях даже выходил за рамки Гаагской конвенции, но не обеспечивал гарантий безопасности, требуемых ею. В первые же месяцы войны Советский Союз пошел навстречу усилиям Международного комитета Красного Креста и нейтральных государств, в первую очередь США, которые стремились обеспечить обращение с военнопленными обеих сторон в соответствии с нормами международного права. Некоторые факты позволяют предположить, что кремлевское руководство было озабочено в первую очередь политическим воздействием на союзников и нейтралов и на немецких солдат, а не защитой собственных солдат. Присоединение к Женевской конвенции оно отклонило под надуманными предлогами [45].

Самое позднее в августе 1941 года в кругах Красной Армии стало ясно, что Сталин и руководство армии хотели любой ценой воспрепятствовать тому, чтобы красноармейцы попадали в плен. Уже Устав внутренней службы Красной Армии предусматривал, что советский солдат против своей воли не может быть взят в плен; если же он сдастся, то это является изменой родине. Первые же крупные сражения в котлах под Минском и Смоленском, в ходе которых более 600 000 советских солдат попали в руки вермахта, усилили у патологически недоверчивого Сталина подозрение, что здесь замешано предательство. 16 августа 1941 года вышел «приказ № 270» [46], в котором, в частности, говорилось, что офицеры и политработники, которые сдаются в плен, должны рассматриваться как дезертиры, а их семьи должны быть репрессированы. Семьи же пленных немецких солдат должны были быть лишены государственной поддержки. Американское правительство, которое продолжало свои усилия по соблюдению обеими сторонами требований Женевской конвенции, вскоре пришло к выводу, что советская сторона была в этом заинтересована не больше, чем германская.

Полная ясность в отношении позиции советского правительства возникла не позднее августа 1943 года. Чтобы дать понять советским пленным, что они не могут рассчитывать ни на какую помощь, Верховное командование вермахта дало указание огласить во всех лагерях заявление, сделанное Кремлем в адрес Международного комитета Красного Креста: «Россия не имеет своих военнопленных во враждебных странах. Русские, попавшие в руки врага, не выполнили своего долга погибнуть в бою. Вследствие этого глава русского государства не заинтересован в том, чтобы способствовать установлению международной переписки с военнопленными». При этом германской стороне не нужно было прибегать к фальсификации. С подобными заявлениями выступили тогда советские послы в Анкаре и Стокгольме [47]. Советские пленные, которые, как правило, сдавались лишь после отчаянного сопротивления, должны были чувствовать себя преданными собственным правительством, которое не делало ничего, чтобы облегчить их участь. Сознание того, что собственное правительство, которое вынудило их к фатальным битвам в окружении и тем самым к плену, а теперь рассматривало их как предателей и не делало ничего, чтобы облегчить их ужасную долю, было для части пленных последним толчком к решению пойти на службу к немцам.

Вермахт с самого начала стремился к тому, чтобы привлечь добровольцев для трудовой службы («добровольных помощников») и для полицейской службы в тылу действующей армии («служба поддержания порядка»). Вскоре были сформированы «ост-батальоны» и «ост-легионы», в первую очередь из числа представителей национальных меньшинств. СС, со своей стороны, вербовала пленных для полицейской службы в «охранных командах». Все это часто ошибочно объединяется понятием «власовского движения»; в советском понимании все или почти все, сотрудничавшие с немцами, считались «власовцами».

При этом подход здесь должен быть весьма дифференцированным. Во-первых, власовское движение вначале в значительной мере было фантомом германской пропаганды, так как Гитлер и Гиммлер в высшей степени подозрительно относились к созданию русских подразделений. Когда, наконец, осенью 1944 года армия Власова была действительно сформирована, это было отчаянной попыткой предотвратить поражение с помощью средств, которые ранее категорически отвергались. Утверждение, что в целом от 800 000 до 1 000 000 советских граждан, которые, в той или иной форме служа немцам, делали это сознательно, по политическим убеждениям выступая против советского руководства [48], проходит мимо исторических реальностей. В гораздо большей степени следует подчеркнуть, что существовали весьма различные мотивы, которые заставляли отдельных военнопленных или гражданских лиц (значительная часть «добровольных помощников», служащих полиции по охране порядка и охранных команд вербовалась также из числа представителей гражданского населения) идти на службу к немцам в качестве добровольцев. Разумеется, были завербованные, главным образом в «ост-легионах», а позднее — в армии Власова, которые сознательно приняли решение вступить в борьбу со Сталиным — не в последнюю очередь те, кто ранее пострадал в ходе сталинских «чисток» [49]. Но гораздо большая часть «добровольцев» скорее всего видела в этом шаге единственную возможность избежать ужасной участи в лагерях для пленных и выжить. Это относится не только к 1941 году, но и к последующим годам [50]. Многие шли на это с самого начала с намерением воспользоваться первой же представившейся возможностью и перебежать к своим. Это подтверждает целый ряд случаев, когда целые «восточные подразделения» с оружием переходили на сторону партизан или Красной Армии. К осени 1943 года это достигло таких размеров, что большая часть «восточных подразделений» была передислоцирована в Западную Европу и на Балканы для борьбы с партизанским движением [51].

В западной литературе, а также благодаря Сталину (как показывает ожесточенное преследование «власовцев») политические шансы власовского движения часто сильно переоценивались. Политика истребления на оккупированных советских территориях, обращение с советским гражданским населением и военнопленными давно лишили это движение всякой массовой базы, прежде чем оно получило поддержку германского руководства. Не в последнюю очередь это подтверждается довольно ограниченным откликом на вербовку в армию Власова [52]. Соединения этой армии насчитывали к концу войны не более 50 000 человек, и лишь часть из них вообще использовалась в борьбе с Красной Армией.

Как в Советском Союзе обращались с собственными пленными, которые бежали из плена или были освобождены или репатриированы после войны, сегодня еще невозможно достоверно установить. Так как тема военнопленных принадлежала в Советском государстве к числу запретных, почти не существует исследований российских историков по этому вопросу. Насколько известно, обращение с пленными, которым во время войны удалось бежать к своим, не было одинаковым. Многие были расстреляны, так как их сочли вражескими шпионами, другие посланы в штрафные батальоны, где у них почти не было шансов выжить, а третьи, избежав серьезного наказания, были вновь включены в состав частей действующей армии. Следует подчеркнуть, что бежавшие пленные внесли решающий вклад в создание партизанского движения на оккупированной территории, при этом особо нужно отметить, что Сталин, в отличие от позднейшей официальной версии, отнюдь не допускал целенаправленной подготовки к партизанской войне [53]. Для советских военнопленных, которые встретили конец войны в лагерях, с репатриацией на родину страдания не кончились. В других странах пленные были встречены на родине со всеми почестями, были приняты меры, чтобы компенсировать им вынесенные лишения и облегчить включение в нормальную жизнь. Национальная лояльность немецких военнопленных в Советском Союзе никогда не подвергалась сомнению [54]. Вернувшись на родину, они могли рассчитывать на особое сочувствие со стороны немецкого населения. Даже в Японии, где, подобно СССР, сдача в плен считалась тяжелейшим преступлением, полное поражение страны привело к переосмыслению отношения к пленным. Так как без всяких условий капитулировала целая нация, индивидуальная капитуляция потеряла свой характер бесчестья.

Иначе было в Советском Союзе. Сразу же после капитуляции Германии Сталин приказал организовать при фронтовых армиях 100 «фильтрационных лагерей», в которых бывшие пленные, по 10 000 в каждом, должны были пройти проверку со стороны контрразведки «Смерш» [55]. У пленных, правда, создавалось впечатление, что они избегнут наказания: «Родина зовет!» — так называлась газета, издававшаяся для пленных, ожидавших в Германии своей репатриации. «Родина вас простила!» — могли они прочитать там. До 1 октября 1945 года было «профильтровано» 5,2 млн советских граждан — пленных, рабочих принудительного труда, но также и жителей оккупированной советской территории [56]. До сих пор неизвестно, каков процент тех, кто был приговорен к наказанию. Приговоры к смертной казни выносились, по-видимому, только высшим офицерам. Пленные, прошедшие проверку в «фильтрационных лагерях», по большей части, как кажется, были приговорены к 10 годам каторжных работ [57]. Тот факт, что вернувшиеся на родину вынесли в германском плену тяжелейшие испытания, ни в малейшей степени не повлиял на решение Сталина. Что при всем этом речь шла не об установлении индивидуальной вины каждого, видно из того, что те пленные, которые в роли лагерных полицейских сотрудничали с немцами и мучили своих же товарищей по плену, получили ту же меру наказания, что и их жертвы [58]. Но и те, которые избежали приговора и нового заключения в лагере, несли на себе клеймо; они подвергались особой регистрации и находились под подозрением у органов госбезопасности.

Весной 1957 года, после XX съезда партии, на котором Хрущев разоблачил преступления Сталина, осужденные были амнистированы и выпущены на свободу. К многим фактам «черной иронии» в их судьбе относится и тот, что еще в 1955 году, в связи с так называемой «аденауэровской амнистией», были амнистированы советские граждане, отбывавшие наказание в каторжных лагерях за сотрудничество с немцами [59]. Амнистия весны 1957 года не означала, однако, полной реабилитации бывших военнопленных. Вопрос о полной реабилитации рассматривался после XX съезда, но она так и не была осуществлена. Бывшие военнопленные хотя и вышли на свободу, но продолжали носить на себе клеймо. Их укоряли в том, что они «отсиживали время», «ели фашистский хлеб», не имея ни малейшего представления о том, что это означало в действительности. Как и во времена Сталина, пребывание в плену считалось пороком, который носители его старались скрывать. Вплоть до 80-х годов в официальных анкетах требовалось указывать даже пребывание в плену близких родственников [60].

После XX съезда партии некоторые советские историки приступили к пересмотру сталинистской концепции истории войны. Александр Некрич и поддерживавший его генерал в отставке Петр Григоренко в 1965 году выступили с резкой критикой официальной версии истории войны [61]. Они впервые в неприкрашенном виде показали подлинные масштабы поражений и потерь первого этапа войны, и впервые немногие читатели, которым удалось ознакомиться с их материалом, смогли узнать, что у солдат окруженных армий после героической борьбы не было никакого другого выбора, кроме капитуляции. Эта версия получила значительную поддержку у советских историков, однако вскоре при помощи партийного руководства вновь возобладала ортодоксальная линия. Книга Некрича была изъята из библиотек, ее автор и Григоренко были объявлены врагами общества и в конце концов были вынуждены эмигрировать.

Таким образом, и в брежневское время судьба бывших пленных оставалась запретной темой. Поэтому неудивительно, что первое детальное исследование судьбы советских военнопленных, вышедшее в свет в 1978 году в ФРГ, хотя и было сразу же переведено на русский язык для внутреннего пользования в Институте военной истории при советском Министерстве обороны, но одновременно под грифом «совершенно секретно» было спрятано под замок [62].

Лишь во времена гласности были вновь использованы те подходы, которым положили начало Некрич и Григоренко. Советские историки, вооруженные новым самосознанием и в совершенно иных условиях работы, вновь обратились к исследованиям сталинизма [63]. Наряду с другими запретными темами, в частности — «массовых репрессий» 1936–1938 годов, пакта Сталина — Гитлера, ошибочных решений начального периода войны и советских военных потерь, в центре всеобщего интереса оказалась и судьба советских военнопленных. Решающий импульс к общественной дискуссии на эту тему дала публикация в правительственной газете «Известия» в августе 1987 года статьи, в которой было выдвинуто требование о принятии закона о полной реабилитации бывших военнопленных. Сам факт, что данная статья была опубликована «Известиями», свидетельствует о том, что это требование поддерживалось и в правительстве. Это не означает, однако, что внутри советского руководства существовал консенсус в этом вопросе. Напротив, статья «Известий» вызвала резкие протесты в первую очередь со стороны старых военных. Рупором жесткой оппозиции стала армейская газета «Красная Звезда». В начале 1988 года в статье полковника В. Филатова по вопросу военнопленных говорилось: «Означает ли это, что было ошибкой считать плен позором, бесчестьем и унижением? Означает ли это, что сегодня хотят доказать, что плен — это мужество и героизм? Означает ли это, что нам хотят доказать, что поля битвы, на котором солдат может завоевать почести или покрыть себя позором, более не существует?» [64].

Цитируя «Войну и мир» Льва Толстого, Филатов утверждал: «Нельзя никого взять в плен, если только тот, кого берут в плен, с этим не согласен, так же как и нельзя поймать ласточку, если только она сама не сядет на ладонь».

В этом высказывании отразился взгляд на ситуацию окруженных советских армий летом 1941 года, который хотя и соответствовал принятой со времен Сталина линии советской исторической науки, но не имел ничего общего с действительностью. Конечно, верно то, что в первые недели войны тысячи советских солдат перебежали на сторону немцев, то есть, как гласило обвинение в адрес всех бывших военнопленных, «направились в плен». Однако даже при поверхностном ознакомлении с германскими военными документами не остается никакого сомнения в том, что лишь незначительную долю пленных составляли перебежчики. Уже после первых крупных сражений в «котлах» в августе 1941 года немецкие командиры в войсках потребовали отмены приказа о комиссарах, так как после известий о расстрелах перебежчики исчезли, а советские солдаты стали оказывать ожесточенное сопротивление. За

1942–1944 годы, когда германская пропаганда предпринимала огромные усилия, чтобы побудить красноармейцев к переходу линии фронта, существуют статистические данные: в 1942 году было 79 769 перебежчиков, в 1943-м — 26 108, а в 1944 году — 9207 [65]. Но за тот же период было взято в плен 2 400 000 советских солдат. Любой ценой удержать линию фронта — отвечало целям германского командования, которое стремилось уничтожить Красную Армию в ходе сражений в «котлах». Отрезанным от собственного тыла красноармейцам не оставалось иного выбора, как капитулировать, когда у них иссякли боеприпасы, горючее и провиант. Альтернатива могла состоять лишь в том, чтобы подвергнуть себя массовому уничтожению, без возможности оказать сопротивление и без малейшего военного смысла.

Распад Советского Союза и огромные экономические и социальные проблемы, вставшие перед населением государств-преемников, привели к тому, что начавшаяся переоценка судьбы советских военнопленных была в значительной мере позабыта. Однако полная реабилитация этой группы населения, которая вынесла самые тяжкие испытания сначала под гнетом нацизма, а затем сталинизма, все еще отсутствует.


Примечания

1. Kurt W. Boh me. Die deutschen Kriegsgefangenen in sowjetischer Hand. Eine Bilanz. (Zur Geschichte der deutschen Kriegsgefangenen im Zweiten >№ltkrieg, Bd. VII). Munchen, 1966.

2. О судьбе советских военнопленных см.: Streit Ch. Keine Kameraden. Die >\fehrmacht und die sowjetischen Kriegsgefangenen 1941–1945. Stuttgart, 1978; новое издание: Bonn, Dietz, 1991. В новом издании на с. 19–23 имеется перечень новых публикаций по этой теме. Кроме того, см.: Streim A. Die Behandlung sowjetischer Kriegsgefangener im «Fall Barbarossa*. Heidelberg, 1981.

3. Cm.: Streit Ch. Op. cit. S. 244–246 с прим. — Число освобожденных пленных оценивается приблизительно. До мая 1944 года из плена было освобождено 816 000 советских военнопленных. Сколько пленных было освобождено в 1944–1945 годах для службы в армии Власова, установить не представляется возможным. Ввиду отчаянных усилий промышленности и вермахта по привлечению дополнительной рабочей силы, представляется маловероятным, что их число превысило 100 000 человек.

4. Книга «Гриф секретности снят», подготовленная комиссией российских военных историков под руководством генерал-полковника Г. Ф. Кривошеева (М., 1993), определяет общее число военнопленных и пропавших без вести цифрой 4 559 000 человек, из которых 1 836 000 были после войны репатриированы, а еще 939 700 освобождены и вновь призваны на военную службу еще до конца войны. 500 000 человек из числа пропавших без вести считаются погибшими, так что остается 1 283 000 погибших; согласно немецким данным, например одному из исследований без документального подтверждения, погибло 673 000 советских пленных — абсурдно низкая цифра, учитывая, что немецкая документация позволяет весьма точно установить, что счет погибших советских пленных велся на миллионы. Одна лишь неполная справка, составленная отделом по делам военнопленных Верховного командования вермахта (согласно другим источникам), по состоянию на 1 мая 1944 г. называет конкретную цифру погибших 1 981 364 человека при общей численности пленных 5 163 381 (ВА-МА RH 2/v. 2623). Несостоятельный подсчет комиссии может объясняться тем, что она не пользовалась немецкими документами, а также не учитывала результатов немецких исследований на эту тему, к настоящему времени довольно обширных. Авторы утверждают, что используемая в немецких исследованиях цифра общего числа пленных — от 5,2 до 5,7 млн — является вымыслом нацистской пропаганды. Однако эти данные основаны на источниках из первых рук: справка генерал-квартирмейстера сухопутных сил от 8 января 1945 г. называет цифру 5 231 057 человек (ВА-МА RH 2/v. 2623); один из документов ведомства военного хозяйства Верховного командования вермахта от 20 января 1945 года приводит оценку руководителя отдела по делам военнопленных: 5,6 млн по состоянию на декабрь 1944 года (ВА-МА Wi VI.82); справка отдела зарубежных армий Востока Верховного командования сухопутных сил от 20 февраля 1945 года по состоянию на 31 января 1945 года называет цифру 5 734 528 общего числа пленных (ВА-МА НЗ/728). Подсчет комиссии несостоятелен и по другой причине: она хоть и утверждает, что учтены «потери личного состава советской стороны», но включает в понятие «военнопленных» только военнослужащих Красной Армии. Таким образом, исключаются бойцы особых формирований гражданских властей, народного ополчения, рабочих батальонов, милиции и т. д., равно как и мобилизованные, которые попали в плен, находясь в пути к своим воинским частям. Недопустимо, чтобы все они, будучи причислены немецкой стороной, разумеется, к военнопленным, при подсчете общего числа погибших были просто проигнорированы.

5. StreitCh. Op. cit. S. 293.

6. Kurt W. Op. cit. S. 151 и перечень опечаток. По вопросу советской критики этой цифры ср.: Галицкий В. П. Верните деньги // Военноисторический журнал, 1991, № 4.

7. Ср.: StreitCh. Op. cit. S. 62–66; Muller R.-D. \bn der Wirtschaftsallianz zum kolonialen Ausbeutungskrieg// Horst Boog u.a., Der Angriff auf die Sowjetunion (Das Deutsche Reich und der Zweite Wfeltkrieg, Bd. IV). Stuttgart, 1983. S. 113 и далее.

8. См. документальную запись совещания статс-секретарей различных министерств от 2 мая 1941 года// Numb. Dok. 2718—PS.

9. См.: Streit Ch. Op. cit. S. 130, 137–162; а также: Muller R.-D. Das Scheitem der wirtschaftlichen «Blitzkriegsstrategie» // Der Angriff auf die Sowjetunion. S. 1015–1022.

10. Ibid. S. 141–144.

11. Ibid. S. 134; 128 с примечанием.

12. Ibid. S. 171–177.

13. В последние годы немецкие историки выступили с целым рядом исследований, которые помогли вернуть из забвения историю страданий советских пленных. Так, к настоящему времени весьма полно документирована судьба пленных в одном из крупнейших лагерей на территории рейха, шталага 356/VI к в Штукенброке, в котором погибло около 65 000 пленных: Hiiser К., Otto R. Das Strammlager 326 (VI К) Senne 1941–1945. Bielefeld, 1992. — По шталагам 311/XI С (Берген — Бельзен), 321/XI D (Фаллингбостель — Ганновер) и 310/XI С (Витцендорф) готовит работу Рольф Келлер из Ганновера. В качестве предварительного результата см.: Bergen — Belsen. Begleitheft zur Ausstellung/Hrsg. v.d. Niedersachsischen Landeszentrale fur politische Bildung. Hannover, 1990; Borgsen W., \blland K. Stalag X В Sandbostel. Bremen, 1991; см. список литературы, приведенный в кн.: StreitCh. Op. cit. S. 21.

14. Относительно перевозок см.: Streit Ch. Op. cit. S. 162–171, цитата на стр. 171 (Niimbg. Dok. NOKW-3147).

15. Ibid. S. 166.

16.0 возникновении этого комплекса приказов ср. там же, стр. 33–61; Forster Jb. Das Untemehmen Barbarossa als Erobe rungs-und \femichtungs krieg// Horst Boog u.a., Der Angriff auf die Sowjetunion. S. 413–440.

17. StreitCh. Op. cit. S., 83–89; Forster Ju. Die Sicherungdes «Lebensraumes* I j Der Angriff auf die Sowjetunion. S. 1062–1070.

18. Streit Ch. Op. cit. S. 72–74; 180–183. — Приказ от 8 сентября 1941 года (Dok. 1519—PS) опубликован в: Ueberschar G. R., >№tte W. (Hrsg.) Der deutsche Uberfall auf die Sowjetunion. «Untemehmen Barbarossa» 1941. Paderbom, 1984 bzw. Frankfurt, 1991 (Fischer-Taschenbuch). S. 297–300.

19. Numb. Dok. EC-338, gedr. // Uberschar G. R., W*te W. Op. cit. S. 301 и далее.

20. Streit Ch. Op. cit. S. 87—105; Streim A. Op. cit. S. 224–244.

21. Cm.: Brodski J. A. Die Lebenden kampfen. Die illegale Organisation Briiderliche Zusammenarbeit der Kriegsgefangenen (BSW), Berlin (Ost), 1968; ders., Im Kampfgegen den Faschismus, Berlin (Ost), 1975.

22. Cm.: Streit Ch. Op. cit. S. 255–257.

23. Более подробный анализ этой связи см.: Streit Ch. Ostkrieg, Antibolschewismus und «Endldsung*//Geschichte und GeseUschaft 17 (1991). S. 242–255.

24. Cm.: Streit Ch. Keine Kameraden. S. 217–223.

25. Cm.: Streit Ch. Ostkrieg, Antibolschewismus und «Endlosung».

26. Cm.: Streit Ch. Keine Kameraden. S. 201–216.

27. Ibid. S. 145 и далее; ibid. S. 407.

28. Ibid. S. 105.

29. Ibid. S. 243 и далее.

30. Ibid. S. 244–249.

31. Streit Ch. Keine Kameraden. S. 238–288.

32. Ibid. S. 268–273.

33. Ibid. S. 250.

34. Merkblatt des Generalbevollmachtigten fur den Aibeitseinsatz vom Mai 1943, Bundesarchiv NSD 3/16. S. 542 и далее.

35. Ср.: Brautigam О. So hat es sich zugetragen. Wurzburg, 1968. S. 373 и далее, 454; Buchbender О. Das tonende Erz. Deutsche Propaganda gegen die Rote Armee. Stuttgart, 1978. S. 357, прим. 112.

36. См.: Streit Ch. Keine Kameraden. S. 196 и далее.

37. Ibid. S. 9, 370, прим. 213.

38. Ярким примером может служить начальник управления военного хозяйства и вооружений Верховного командования вермахта генерал Томас, который весной 1941 г. внес решающий вклад в разработку политики эксплуатации. — См.: Ibid. S. 62–66; Muller R.-D. Das Scheitem… S. 989—1029. — Осенью 1941 г. в кругу оппозиционно настроенных друзей он критиковал обращение с советскими пленными, см.: Hassel U. v. Die Hassel-Tagebiicher 1938–1944. Berlin, 1988. S. 280 и далее (1.11.1941).

39. Ibid. S. 31–33; 59–61; 125–127.

40. Приказ Ламельсена в отрывках опубликован в кн.: Buchbender О. Das tonende Erz. S. 104.

41. См.: Streit Ch. Keine Kameraden. S. 62–72; 224 и далее.

42. О печальной участи раненых среди советских пленных см.: Ibid. S. 183–187.

43. Streit Ch. Keine Kameraden. S. 226 и далее.

44. Numbg. Dok. USSR-356, gedr. // Uebersch'ir G. R., N\fette W. Op. cit. S. 356–359.

45. Streit Ch. Keine Kameraden. S. 230 и далее.

46. Этот приказ был впервые опубликован в СССР лишь в 1988 году. Текст см.: Osteuropa 39(1989). S. 1035–1038; а также: Wolkogonow D. Stalin. Diisseldorf, 1989. S. 580–583.

47. См.: Streit Ch. Keine Kameraden. S. 235 и далее с прим.

48. Такова оценка в советской историографии, когда упоминается проблема Власова, подробно см. в кн.: Hoffmann J. Die Geschichte der Wlassow-Armee. Freiburg, 1984.

49. См. биографические данные на руководящих деятелей армии Власова: Hoffmann J. Op. cit.

50. Этому противоречит Гофман, который придерживается мнения, что в 1942 году положение советских пленных «давно нормализовалось», так что следует исходить из того, что согласие на службу в германских организациях носило бесспорно политический характер. Это опровергается тем фактом, что массовую смертность от эпидемий хотя и удалось приглушить весной 1942 г, однако смертность среди советских пленных и далее многократно превышала смертность среди пленных других союзных держав и что масса советских пленных, как и ранее, была вынуждена существовать и трудиться в тяжелейших условиях. См.: Streit Ch. Keine Kameraden. S. 246–288.

51. Dallin A. Deutsche Herrschaft in Russland 1941–1945. Dusseldorf, 1958. S. 596 и далее.

52. Гофман приходит к своему несостоятельному положительному выводу, опираясь исключительно на эйфорические сообщения об успехах в газетах власовского движения и не учитывая, что его источники служили в первую очередь целям пропаганды: Hoffman J. Op. cit. S. 156.

53. Wilentschik W. Die Partisanenbewegung in Wfeissrussland 1941–1944 // Forschungen zur Osteuropaischen Geschichte, 34 (1984). S. 151; Bonwetsch B. Sowjetische Partisanen 1941–1944. Legende und Wirklichkeit des «allgemeinen \folkskrieges» // Schulz G. (Hrsg.) Partisanen und Nblkskrieg. Gottingen, 1985. S. 236 и далее.

54. Когда в конце 1942 года Международный комитет Красного Креста впервые переслал открытки с извещением от немецких военнопленных в СССР, гестапо установило среди 2000 отправителей и получателей лишь 52 «подозрительных». См.: StreitCh. Keine Kameraden. S. 236 и далее.

55. Wolkogonow D. Op. cit. S. 668.

56. Tepljakow Ju. Die Heimat empfmg sie mit Lagerhaft // Moscow News, Juni 1990, Nr. 6.

57. Согласно одному из недавних российских исследований —Земсков В.Н. К вопросу о репатриации советских граждан. 1944–1951 годы//История СССР, 1990, N 4 цит. по: Bonwetsch В. Die sowjetischen Kriegsgefangenen zwischen Stalin und Hitler//Zettschrifl fur Geschichtewissenschaft, 41 (1993). S. 141 и далее, — к заключению в лагере приговаривались лишь офицеры. Сержанты, старшины и солдаты были помилованы в июле 1945 года. Этому противоречат сообщения Александра Некрича и Петра Григоренко в кн.: Nekritsch A., Grigorenko P. Genickschuss. Die Rote Armee am 22. Juni 1941. Wien — Frankfurt, 1969. S. Ill и далее; Льва Копелева: Kopelew L. Troste meinen Trauer. Hamburg, 1981. S. 403; Александра Солженицына: Solschennizyn A. DerArchipel GULAG. Reinbek, 1978. Bd. 1. S. 229, которые единогласно утверждают, что большинство репатриированных было приговорено к каторжным работам.

58. Solschenizyn A. Op. cit. Bd. I. S. 226.

59. Ibid. Bd. 3. S. 416.

60. Bonwetsch B. Die Geschichte des Krieges ist noch nicht geschrieben. Die Repression, das Militar und der «Grosse \feterlandische Krieg» // Osteuropa 39 (1989). S. 1029.

61. Cm.: Nekritsch A., Grigorenko P. Op. cit.

62. Streit Ch. Keine Kameraden. Ср.: Neue Zeit (Moskau), Nr. 24 (1990). S. 38.

63. Ср.: Bonwetsch B. Die Geschichte des Krieges ist nicht geschrieben, a также: Schroder H. — H. «Wfeisse Flecken» in der Geschichte der Roten Armee. Die sowjetischen Militars diskutieren den Stalinismus // Osteuropa, 39 (1989).

S. 459–477.

64. Филатов В. «Белые», «серые», «черные» // Красная Звезда, 1988, 16 января, цит. по: Stalin und der «Grosse \&terlandische Krieg». Ausziige aus der sowjetischen Geschichtsdiskussion// Osteuropa, 39 (1989). S. A199—A204.

65. Buchbender O. Op. cit. S. 210, 245 и 257.


Себастиан Хаффнер
САМОУБИЙСТВО ГЕРМАНСКОЙ ИМПЕРИИ


ВСТУПЛЕНИЕ


Германская империя больше не значится на политической карте мира. Как ни странно, но отнюдь не так легко определить, когда это произошло.

Поражение в 1945 году лишило Германскую империю суверенитета, но не существования. По меньшей мере в течение четырех лет она продолжала призрачно существовать под эгидой совместного управления четырех держав-победительниц. Даже после создания двух ее государств-правопреемников в 1949 году вопрос о их «воссоединении» еще несколько лет являлся темой международной и национальной политики. Это ушло в прошлое, и нельзя сказать точно, когда вопрос был снят с повестки дня.

Еще более странным является то, что в этом катастрофическом процессе истории Германии инициатива на всех решающих этапах исходила от нее самой. Чтобы разорвать Германскую империю, обе крупнейшие державы мира должны были, как два мощных магнита, с Востока и Запада притянуть к себе государственный организм. Но ни Америка, ни Советский Союз никогда не планировали объединиться против Германии. Тем более они не думали выступить в союзе с одной частью Германии против другой, что оказалось необходимым, чтобы стереть Германскую империю с политической карты. Вину за это несет сама Германия, которая не оставила им другого выбора. Германская империя сама покончила с собой.

Конечно, в расчеты немцев не входило покончить с Германской империей, когда они шаг за шагом противопоставляли себя почти всему миру, когда они, потерпев поражение, старались столкнуть победителей в центре своей страны и когда они, наконец, использовали развал коалиции держав-победительниц, чтобы раздельно объединиться с одним победителем против другого. Каждый раз они преследовали совершенно иные цели. И все же они сделали все, чтобы привести свою империю к неизбежной гибели. Человеком, направившим Германскую империю по пути гибели, был Адольф Гитлер. И если мы хотим понять, почему и как все это произошло, следует сначала понять внешнеполитическую концепцию Гитлера.


ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ АДОЛЬФА ГИТЛЕРА


Идея Гитлера о создании империи, которая представляла бы собой синтез национализма и империализма, была откровенно сформулирована им на первой странице его книги «Майн кампф». «Лишь после того, как границы империи будут включать всех до единого немца и не будет больше возможности обеспечить пропитание народа, возникнет моральное право на захват чужой земли. Тогда плуг превратится в меч, а из слез войны произрастет насущный хлеб для потомства».

У большинства немцев 20-х годов такая цель не вызывала серьезного возражения. Цели национализма и империализма были популярны после Первой мировой войны, и не только в Германии. Совпадение государственных и национальных границ воспринималось как своего рода естественное право. Борьба великих держав за расширение своих территорий и создание мировых империй рассматривалась как сама собой разумеющаяся, при этом забывалось, что тем самым более малочисленным и слабым народам вновь отказывалось в праве иметь свои собственные национальные государства.

Немцы, которые поздно создали свое национальное государство, с опозданием включились в «мировую политику» и в итоге Первой мировой войны чувствовали себя как в национальных, так и в имперских устремлениях обделенными. Они ничего не имели против создания Великой германской империи, границы которой «включали бы всех до единого немца», и не возражали, чтобы эта империя вновь заняла бы свое место в ряду мировых держав. Однако после поражения в Первой мировой войне их планы стали весьма скромными. Они не видели пути, обещающего успех в достижении этой заветной цели. Но его видел Гитлер. И когда позже этот путь, казалось, стал реальным, в Германии не было почти никого, кто не был бы готов идти по нему.

Если сформулировать коротко, то внешнеполитическая концепция Гитлера гласила: прочный длительный союз с Англией и Италией; изоляция, а в случае необходимости ликвидация Франции путем войны, а затем, имея прочный тыл в лице Англии и Италии и союзников в лице Польши, Венгрии и Румынии, завоевание, подчинение и колонизация Советского Союза.

Эту концепцию Гитлер разрабатывал шаг за шагом в 1920–1924 годах. В последующие пятнадцать лет она почти не претерпела изменений. В 1933–1938 годах концепция составляла прочную основу его первоначально успешной внешней политики. Лишь идея о «подготовительной» войне против Франции все больше и больше отходила на задний план. Только в 1939 году оказалось, что эта концепция содержала в своем основном пункте, который касался Англии, роковую ошибку.

Ядром гитлеровской концепции было завоевание России, но новый Тройственный союз в составе Германии, Англии и Италии также был оригинальным и важным составным элементом внешнеполитической конструкции. Гитлер создавал необходимые предпосылки и гарантию для похода на Восток; с другой стороны, удар Германии лишь на Восток и отказ от любых других территориальных притязаний должен был сцементировать Тройственный союз.

Было бы неверным утверждение, будто эта своеобразная союзническая политика Гитлера объяснялась лишь идеологическими симпатиями к фашистской Италии и расовым предпочтением по отношению к «нордической» Англии. Его концепция содержала холодный внешнеполитический расчет. «Судьбы народов прочно сливаются, — писал он, — но только в случае перспективы на общий успех в смысле совместных приобретений, захватов, короче говоря, путем взаимного расширения сферы господства».

Англия, Италия и Германия как империалистические державы казались ему естественными партнерами, поскольку их экспансионистские устремления имели различные направления: Англия стремилась в заморские края, Италия — на юг, в район Средиземного моря, Германия же (в представлении Гитлера) — исключительно на Восток, в Россию. Нельзя сказать, что такое представление было совершенно нереальным.

Гитлер был также готов пойти на жертвы ради желанной общности интересов между Германией, Англией и Италией и устранить путем «великодушного» отказа от односторонних выгод возможные конфликтные ситуации. «С Италией, которая переживает свое национальное возрождение и у которой большое будущее, — писал он, — Германия должна идти вместе. Для этого необходимо, чтобы Германия в ясной и обязательной форме отказалась от немцев, проживающих в Южном Тироле. Болтовня о Южном Тироле, пустые протесты против приверженцев Муссолини лишь наносят нам ущерб, так как они отдаляют от нас Италию. Политика — это не сантименты, а холодный расчет».

В отношении Англии нужно было проявить еще большую осмотрительность и сдержанность. «Для осуществления такой политики (политики «захвата жизненного пространства» за счет России) в Европе был лишь один союзник: Англия. Для привлечения Англии на свою сторону можно было принести любую жертву, как бы велика она ни была. Нужно было отказаться от колоний и от влияния на море, а также избавить английскую промышленность от конкуренции». Здесь Гитлер изложил свои аргументы в форме критики «мировой политики» кайзеровской Германии и сформулировал их в прошедшем времени, хотя говорил о будущем. И после 1933 года он придерживался этой концепции. Гитлер не проявлял интереса к заморским колониям и ограничил германский флот по договору с Англией до размера, составлявшего одну треть английского флота [1]. Он даже сдержал промышленную конкуренцию с Англией, направив германскую внешнюю торговлю в Юго-Восточную Европу.

Итак, Англия и Италия были для Гитлера партнерами и друзьями, в которых Германская империя нуждалась для достижения своего империалистического господства. Франция же и Россия являлись, согласно его концепции, неизбежными и предопределенными врагами, которых надо было подчинить и уничтожить военным путем. Однако Гитлер в своих планах отводил этим странам разные места.

Завоевание, подчинение и колонизация немцами России были для Гитлера единственной «незыблемой» целью его политики, которой подчинялось все остальное. «Это единственная акция, которая позволяет оправдать кровопролитие перед богом и нашим немецким потомством». Вокруг этого все вращалось, этому все было подчинено. Для Гитлера будущее Германии находилось в России, подобно тому как для кайзера Вильгельма II оно было связано с морем.

Несмотря на значительно превышающую численность населения СССР, известный русский патриотизм и неоднократно испытанную способность русских воевать, Гитлер не сомневался в успехе своих чудовищных захватнических планов.

Для Гитлера Россия была тем самым объектом, той единственной целью, которую он поставил перед обновленным германским империализмом. Для гитлеровской Германии и для самого Гитлера Россия была врагом не потому, что она ему угрожала или даже мешала, а потому, что он поставил своей целью захватить ее.

Другими были планы Гитлера в отношении Франции. Эта страна не была для него будущим «жизненным пространством» для рейха, он не хотел ее заполучить, хотя и говорил об «уничтожении» Франции, и поэтому никогда не было ясности, что он под этим подразумевал. Для Гитлера Франция была врагом потому, что она не могла, исходя из своих насущных интересов, допустить такого огромного усиления мощи Германии, как это планировал Гитлер, и представляла для Германии опасность с тыла при осуществлении намеченного похода на Восток. В отличие от Англии и Италии Гитлер не верил, что от естественной враждебности Франции можно откупиться и сделать из нее партнера и соучастника грабительства. Поэтому он считал войну с Францией неизбежной, хотя и не связывал с нею истинные цели войны. Для Гитлера «эта вечная и сама по себе бесплодная борьба с Францией» имела смысл лишь «при условии, что в ее уничтожении Германия видит единственное средство, позволяющее наконец создать своему народу условия для возможного распространения в другом месте». Как это ни странно, но война против Франции, даже «война на уничтожение», была для Гитлера якобы мерой обороны. Если бы Франция неожиданно прекратила мешать осуществлению восточных планов Германии, эта мера была бы излишней. И действительно, представляется сомнительным, хотел ли Гитлер войны против Франции, поскольку перед схваткой с Россией она была развязана лишь для необходимой перестраховки. Когда после 1933 года отпала опасность превентивной войны Франции против вооружения Германии, когда Франция в 1936 году пассивно реагировала на оккупацию Рейнской области, а в 1938 году даже активно участвовала в расчленении своего союзника — Чехословакии, Гитлер начал думать о том, нельзя ли в отношении Франции обойтись без войны. Однако на всякий случай он неизменно готовил и военный вариант. Так или иначе, но нужно было позаботиться о том, чтобы Франция не играла сдерживающей роли в решающей фазе осуществления экспансии Германии на Востоке.

По-другому складывались отношения с Польшей. Первоначально Польша не числилась в гитлеровской концепции врагом. Более того, ей, также как Венгрии и Румынии, предопределялась роль вспомогательного народа в походе против России. Из Польши Гитлер также намеревался извлечь скромную выгоду. Все три страны получили бы право в порядке вознаграждения за предоставление плацдарма и помощь оружием расширить свою территорию за счет России на Востоке. Правда, в конечном счете они, будучи включенными в огромную великогерманскую восточную империю, стали бы беспомощными государствами, сателлитами Германии, но при соответствующем поведении — с подобием суверенитета и привилегированным статусом союзников.

Польше, которая являлась наиболее крупным из вышеуказанных государств, Гитлер был даже готов заплатить за партнерство серьезными уступками. Первоначально он обращался с Польшей почти так же, как и с Италией. Заключенный Гитлером в 1934 году со своим восточным соседом пакт о ненападении был наряду с отказом от Южного Тироля единственным моментом в гитлеровской внешней политике, который был встречен в Германии с некоторым ропотом. Еще зимой 1938/39 года, когда обстановка стала сложной, Гитлер потребовал в качестве, так сказать, платы за предложенный им на двадцать пять лет союз с Польшей лишь Данциг и экстерриториальное сообщение по «коридору» через ставшую польской Западную Пруссию в Восточную Пруссию [2]. Не вызывает сомнений, что в то время он хотел иметь в лице Польши лучше союзника, нежели врага. Причины, побудившие его изменить свое мнение и избрать войну против Польши как подготовку к агрессии против России, в том числе как подготовку к ранее планировавшейся лишь в России колонизации, были не отрицательная позиция Польши в вопросе о Данциге, а отказ от союза с Германией. Во внешнеполитической концепции Гитлера место каждого государства зависело от того, как оно относилось к его планам в отношении России. Тот, кто их поддерживал, был другом и союзником. Тот, кто мешал, был врагом, если даже первоначально ему отводилась роль союзника.

Короче говоря, это была концепция, которая имела свою логику. Мистический бред, которым Гитлер обосновывал свою концепцию («высшая раса», «кровь и земля», «жизненное пространство»), можно не принимать во внимание. Гитлер уготовил одной из европейских стран ужасную судьбу, которая до сих пор предназначалась лишь неевропейским народам. Грубо говоря, Гитлер побуждал одного из гостей за империалистическим столом съесть самого себя. С моральной же точки зрения колонизация стран древней культуры, таких, как Индия со стороны Англии или Индокитай со стороны Франции, была не лучше, чем планировавшаяся Гитлером колонизация России. Планы Гитлера означали полное изменение соотношения сил в мире и тотальную войну. Они не были секретом: они были со всей ясностью изложены в «Майн кампф», и все речи Гитлера, особенно до 1933 года, были полны намеков на это. В разъяснении нуждается лишь один вопрос, а именно, почему эти планы долгое время не встречали ни в Германии, ни в Европе серьезного возражения и сопротивления? Ведь нельзя отрицать того, что именно внешняя политика Гитлера с самого начала вызвала в Германии восторг и в течение шести лет приводила в Европе от успеха к успеху, что, в свою очередь, способствовало еще большему опьянению немецкого народа. Почему это оказалось возможным?

Что касается Германии, то некоторые читатели еще и сегодня, может, будут считать этот вопрос странным. Ведь Гитлер хотел сделать Германию великой и могучей как никогда, и у него были продуманные ясные представления о том, как это осуществить. Разве не было естественным, что подавляющее большинство немцев рукоплескало ему?

Однако так уж естественно это не было. Тщеславная концепция Гитлера таила в себе большой риск для Германии. Доверившись ей, Германия в случае неудачи (а это можно было предвидеть) впервые ставила свое национальное существование под вопрос. Направляя свои мысли о завоевании и подчинении на создание великой европейской державы, Гитлер поднял руку на табу. До этого при полном молчаливом согласии для Европы действовали другие, чем для неевропейского мира, критерии: неевропейские народы можно было колонизировать, европейские же — нет. Внутри Европы принцип национального суверенитета действовал в такой же мере, в какой действовал за ее пределами имперский принцип.

Именно Германия извлекла из этого принципа выгоду после своего поражения в Первой мировой войне. Как ни старались победители унизить ее и ограничить ее силу, они не затронули самого существования Германской империи. На Парижской мирной конференции ни разу не вставал вопрос о ее разделе или длительной оккупации: столь незыблемой в Европе была идея о национальных государствах даже после четырехлетней страшной войны.

Нарушение Гитлером этого табу могло привести к роковому ответному удару по Германии. Когда колониальная война против России потерпела крах, было вполне естественно, что Россия поступит с Германией так же, как это хотела сделать с ней Германия. План Гитлера означал изменение европейских правил игры, которым Германская империя была обязана в 1919 году своим существованием. В случае проигрыша войны, которую Германия вела по новым, гитлеровским правилам, она не могла надеяться, что выживет.

Чрезвычайно важным, даже историческим фактом является то, что это само собой напрашивающееся соображение никогда не играло какой-либо роли в дискуссиях среди немецкой общественности в двадцатые и тридцатые годы. Это объясняет некоторые кажущиеся неясными моменты в истории, а именно: по крайней мере высшие слои Германии, а вслед за ними и неизменное большинство народа всегда мыслили не национальными, а имперскими понятиями. Для них в понятии «Германская империя» «империя» всегда была важнее, чем «Германская», возможность расширить империю — важнее национального единства.

Если бы для немцев самым важным в Германской империи было ее национальное единство, если бы для них речь шла прежде всего о том, чтобы жить как «единый народ» под единой государственной крышей, то в 1919 году после сообщения о мирных условиях в Версале по Германии должен был бы пройти вздох облегчения. Ведь было спасено все, что было потеряно: национальное единство и существование империи, за что, как утверждалось, в течение четырех лет шла борьба. Но вместо вздоха облегчения раздался вопль. Этот вопль объяснялся не потерей пограничных областей, не ограничениями вооружений, которые, совершенно очевидно, нельзя было навязать на длительный период, не репарациями, которые выплачивались лишь в течение нескольких лет, не мелкими ограничениями и придирками, которыми, кстати, был богат Версальский мирный договор. В конечном счете это были нормальные последствия проигранной большой войны.

Германия взвыла, как бык, которого кастрируют, потому что хотя Версальский договор и оставлял за ней право на национальное существование, но ограничивал ее имперскую карьеру. Германия начала свою имперскую карьеру в Первую мировую войну, в течение четырех лет чувствовала себя победителем и даже в 1918 году не чувствовала себя побежденной. Возобновление преждевременно проигранной, необъяснимым образом не удавшейся в последний момент серьезной попытки стать мировой державой — таков был лозунг Германской империи, которая в 1920 году вновь вышла целой и невредимой из войны. Те, кто выступал за другое направление, хотели в 1914 году вести лишь национальную оборонительную войну и которые после войны сказали: «Нам еще раз удалось спастись, нельзя допустить новой войны», — после поражения революции 1918 года оказались бессильными. Задетое имперское тщеславие вновь владело умами и чувствами. Таким было главенствующее настроение, которое было создано не Гитлером, но которым он воспользовался. Гитлер лишь дополнил его внешнеполитической концепцией, которая обещала избежать в следующий раз войны на два фронта, приведшей уже однажды к поражению.

Сложнее объяснить, почему внешняя политика Гитлера и в период с 1933 по 1939 год почти не встречала сопротивления в Европе и, как правило, находила понимание и благожелательность. Ведь идеи «Майн кампф» были известны и за пределами Германии. Если немцам наряду со странным риском они сулили опьяняющие перспективы, то для европейских соседей Германии огромное расширение сферы ее влияния, к которому с такой очевидностью стремился Гитлер, означало на практике не что иное, как оказаться в состоянии беспомощности, неуверенности и зависимости. Гитлер сумел и за пределами Германии понять и использовать имевшиеся там настроения умов и душевное состояние, приспосабливая свои идеи к соответствующим кругам общественности. Он умел поставить себе на службу господствующие тогда в Европе настроения: национализм, страх перед большевизмом и стремление к миру.

Национализм и национальная государственность, «право на самоопределение народов» и тезис «один народ — одно государство» были в Европе первой половины столетия почти политической религией. Мирные переговоры после Первой мировой войны полностью основывались на этом принципе. Благодаря ему была ликвидирована побежденная Габсбургская империя, а побежденная Германская империя продолжала свое существование. Выступив с лозунгом создания Великой германской империи, границы которой «включали бы всех до единого немца», Гитлер нащупал слабое место в Европе. В основе своей здесь не возражали против этого лозунга, и поэтому Гитлер оперировал им в первые годы своего господства. Следует отметить, что, настойчиво выступая у себя в стране с требованием «сбросить цепи Версаля», за пределами Германии он выступал как сторонник полного выполнения версальских обязательств, как «сторонник» обеспечения европейского мирного порядка, который только теперь, после закрепления версальских принципов о национальных государствах, воспринимался всерьез. Плоды этой тактики Гитлер пожал в 1938 году: без сопротивления, более того, при поддержке версальских держав-победительниц он сначала захватил Австрию, а затем Судеты.

Конечно, было ясно, что в гитлеровских планах империя, «границы которой включали бы всех до единого немца», должна была стать лишь трамплином для захвата чужой земли, что Судеты совсем не были «последним территориальным требованием» Гитлера и что он готовился к большому захватническому походу против России. В этом вопросе страх перед такой перспективой уравнивался широко распространенным страхом перед большевизмом в России. Гитлер повсюду выдавал себя и свой рейх за «бастион против большевизма». Правда, от бастиона против большевизма и до крестового похода против него был лишь один небольшой шаг, и этот бастион мог легко перейти в колонизацию России немцами, о чем Гитлер говорил совершенно откровенно. Многие на Западе утешали себя тем, что никогда пищу не едят такой горячей, какой она варится. Но могла ли небольшая Германия поглотить большую Россию, не получив по крайней мере расстройства желудка. Если бы Гитлеру однажды удалось уничтожить большевизм во всем мире, капиталистическая Европа не возражала бы против этого. Во всяком случае, успокаивало то, что угроза войны направлялась на Восток. В определенной мере Гитлеру были благодарны за то, что он вместо реванша против одержавшего победу Запада включил в свою программу захватнический поход против уже однажды побежденного Востока. Ведь прежде всего все хотели мира для самих себя, а Гитлер именно это неустанно обещал.

Самым большим парадоксом новейшего времени является то, что, в то время как у западных победителей Первая мировая война оставила глубокую травму, страшное воспоминание и большое желание — «никогда больше», у немцев, проигравших войну, — лишь гордые воспоминания о ней. В тридцатые годы Германия, в отличие от европейского Запада, была морально готова к войне. Это был самый крупный внешнеполитический козырь Гитлера, и он знал, как использовать его в полной мере.

Гитлер хотел войны лишь против России; другой войны он не хотел. После 1938 года он, видимо, не хотел войны и против Франции и, уж конечно, против Англии. Англия, в свою очередь, тоже не хотела войны против гитлеровской Германии. Напротив, начиная с 1937 года Англия активно стремилась к длительному миру с Германией, в котором нуждался и которого желал Гитлер как важнейшей предпосылки для осуществления своего похода на Восток. Но именно попытка достичь «умиротворения» закончилась войной — войной между Англией и Германией, которой не желала ни Англия, ни Германия и которая была для Гитлера ошибочной войной. Эта почти невероятная трагикомическая история до сих пор полна загадок.


ВОЙНА ПРОТИВ АНГЛИИ — «ОШИБОЧНАЯ» ВОЙНА


Война между Германией и Англией, которая была объявлена в сентябре 1939 года, но в течение многих месяцев практически не велась, была «странной войной». Ее не хотели обе стороны; они к ней не готовились; у них не было направленных друг против друга военных планов. Никто из них не имел целей в этой войне. Гитлер был далек от мысли стремиться ликвидировать Британскую империю, хотя на практике это и произошло в результате войны. Напротив, он мечтал о разделе мира между тремя империями, которые были бы тесно связаны между собой, — заокеанской Британской империей, средиземноморской итальянской империей и восточной германской империей.

Англия, в свою очередь, также не думала о расчленении Германской империи, хотя оно и явилось одним из результатов войны. Более того, вначале она весьма активно участвовала в создании Великой германской империи путем присоединения Австрии и Судетов и была вполне готова помочь в присоединении Данцига.

Оба государства хотели не войны, а партнерства и сотрудничества между собой. Однако на условия партнерства и формы сотрудничества у каждого из них были свои собственные взгляды, которые оказались затем непримиримыми. И каждый думал, что он сможет навязать другому свои представления. До последнего момента обе стороны не верили, что из-за этого может начаться война, причем война настоящая, война не на жизнь, а на смерть. Обе стороны хотели обмануть друг друга: каждый надеялся, что другой наконец уступит. После объявления войны прошло более полугода, пока блеф стал горькой реальностью.

Гитлер хотел и требовал от Англии лишь «свободы рук на Востоке». Он полагал, что три великих партнера — Германия, Англия и Италия — не должны вмешиваться в имперские сферы друг друга, но пользоваться так называемым правом полной доверенности. Возможно, что он искренне верил в это и был готов безоговорочно одобрить все, что предпринимала Англия в Индии или Палестине, если бы Англия заняла по отношению к нему такую же позицию в Восточной Европе и Советском Союзе. Но здесь он трижды просчитался.

Первый просчет состоял в том, что, правда, не немецкая, но итальянская «сфера» в значительной степени пересекалась с английской, что ярко показал абиссинский кризис 1935–1936 годов. Встав в этом кризисе на сторону Италии и провозгласив «ось Берлин — Рим», Германия сама ухудшила отношения с Англией.

Еще более серьезным был второй просчет Гитлера: он недоучел того, что Британская империя существовала уже давно и в ней даже начался процесс распада, в то время как Германия и Италия еще только собирались путем завоеваний стать империями. Едва ли есть в политике более глубокое противоречие, чем между сытостью и аппетитом, между защитником статус-кво и агрессором. Со стороны Гитлера было наивно ожидать, чтобы Англия заплатила высокую цену за готовность Германии не оспаривать того, что она уже имела. Она была готова на небольшое вознаграждение. За соглашение о соотношении флотов от 1935 года, по которому Гитлер отказывался от новой гонки вооружений на море, Англия проявляла терпение и даже оказывала скрытую помощь в освобождении Германии от военных ограничений Версальского договора, в новом вооружении Германии на суше и в воздухе и в ремилитаризации Рейнской области. Англия считала, что тем самым она достаточно компенсировала отказ Гитлера от проведения обновленной «мировой политики» Вильгельма. Если же Гитлер хотел большего, а именно безмолвного потакания или даже содействия Англии в осуществлении его планов территориальных захватов в Восточной Европе, он должен был за это заплатить больше, по крайней мере предоставить Англии право на участие в решении этих вопросов.

Третий просчет в концепции Гитлера состоял в недооценке того факта, что Англия, в силу своего географического положения, была не только заокеанской империей, но и европейской державой, интересы которой непосредственно затрагивались при любом изменении соотношения сил в Европе и которая никогда не могла с целью обеспечения своих внешнеполитических интересов и безопасности отказаться от права участия в урегулировании европейских дел. Особенно это касалось положения, когда намеченные изменения, как это со всей очевидностью предусматривали планы Гитлера, направлялись на то, чтобы превратить Германию в господствующую державу континента и тем самым потрясти до основания «европейское равновесие», которое для Англии всегда было идеалом.

Гитлер в своей второй, неопубликованной, книге указывал, что «европейское равновесие» не является для Англии непреложной догмой, что Англия уже однажды смирилась с господствующим положением других держав на континенте и даже сотрудничала с ними как партнер до тех пор, пока ее не потянуло за океан. Но и в этом случае как минимум должны были существовать доверительные отношения с этой континентальной державой: Англия никогда и никому не давала на континенте «свободу рук», тем более она не могла этого разрешить стране, в которой господствовала необузданная диктатура Гитлера.

И все же нельзя утверждать, что намерение Гитлера избежать войны с Англией и путем отказа от колониальной и морской политики Вильгельма II завоевать «благосклонность» последней не нашло отклика в Англии. Единственным английским политиком, который с самого начала увидел в гитлеровской Германии смертельную опасность, которой необходимо противостоять всеми средствами, был Уинстон Черчилль. Однако в Англии тридцатых годов его голос не был услышан, и своим «подстрекательством к войне» Черчилль скомпрометировал себя. Англия не хотела еще одной войны с Германией, она была более чем сыта Первой мировой войной.

Влиятельные политики из среды правящих консерваторов Англии знали, что новая большая война, закончись она даже победой, разорит английскую экономику, и делали соответствующие выводы. Если уже через пятнадцать лет после своего поражения в Первой мировой войне Германская империя вновь стала мощным и даже опасным соперником, то это свидетельствовало о том, что версальский порядок, который должен был обеспечить д лительное ослабление Германии, уже нельзя сохранить. Поэтому надо было его пересмотреть, по возможности выполнить в той или иной мере обоснованные требования Германии и создать определенные доверительные отношения с ней, а если это будет возможно — сделать Германию другом.

У Невилла Чемберлена, который в мае 1937 года возглавил английское правительство, был для этого ясный план: Германия должна быть умиротворена. После провала политики «умиротворения» Чемберлена часто изображали наивным, доверчивым мечтателем. Но он не был таковым. Чемберлен был хладнокровным и расчетливым политиком, и у него, как и у Гитлера, была своя хорошо продуманная внешнеполитическая концепция. «Умиротворение» («Appeasement») было в его глазах не простой вечной бесхребетной уступкой. Дословный перевод этого понятия означает «умиротворение», однако в нем есть что-то и от «укрощения, обуздания». Соска, которую суют в рот кричащему ребенку, по-английски тоже называется «Appeaser» — «успокоитель». Чемберлен считал, что он нашел соску для Гитлера [3].

Чего же хотел Гитлер, по мнению англичан? Конечно, не реванша за поражение Германии на Западе; разве только, если верить всему, что написано в «Майн кампф», компенсации за проигранную Германией победу на Востоке. Но прежде всего — создать Великую германскую империю, границы которой включали бы «всех до единого немца», то есть практически присоединения Австрии, Судетов и Данцига. Чемберлен был готов согласиться с этим. Более того, он был готов активно помочь Гитлеру в достижении этих целей, не прибегая к войне.

Чемберлен ожидал от своей политики тройного результата: по меньшей мере временного насыщения Германии; «антанту» с Германией, которая одновременно давала бы Англии право определенного контроля будущих планов Германии, и ясного, всестороннего признания принципа суверенитета национальных государств как основы для мира в Европе. Тот факт, что аншлюс нанес бы многим странам ущерб, Чемберлен воспринимал совершенно спокойно. Его не тревожил и тот факт, что он сделал бы Германскую империю еще более могущественной, чем она была. Германия и без того стала в то время вновь самой сильной континентальной державой в Западной Европе. Чемберлен считал, что лучше сытая, удовлетворенная и сильная Германия, чем голодная и неудовлетворенная.

Политика Чемберлена была в основе своей, как любая английская политика, политикой равновесия сил. Теперь главными центрами тяжести на чашах весов в Европе были для него не Франция и искусственно ослабленная Германия, как это было в условиях Версальского мира, а вновь окрепшая Германия и Россия. Основой «умиротворительных» расчетов были антибольшевизм Гитлера и его открыто провозглашенные планы завоеваний на Востоке. Они, как рассчитывал Чемберлен, делали невозможными совместные действия Германии и России. И пока оба континентальных гиганта держали друг друга в страхе, Англия вместе с тащившейся в фарватере ее политики Францией могла, как повелось издавна, играть решающую роль. Кроме того, между Германией и Россией по-прежнему существовал старый «санитарный кордон» — прибалтийские государства, Польша, Румыния и т. д. Этот кордон мог предупредить или по крайней мере осложнить прямое военное столкновение между Германией и Советским Союзом.

Хотел ли Чемберлен такого столкновения? Хотел ли он «отвлечь Гитлера на Восток» и натравить его на Россию? Русские подозревали это тогда. Допустим, что мысль о войне между Германией и Россией не была чужда для Англии Чемберлена. Сначала война неизбежно связала бы обе воюющие стороны и ослабила бы их; Англия — вместе с Францией — после некоторого выжидания, вооружившись, могла бы играть в такой ситуации роль военного посредника, который оберегает проигравшего от уничтожения и мешает победителю чрезвычайно усилить свою мощь.

Годы «умиротворения» с самого начала превратились в тихую борьбу между Англией и Германией. Англия хотела «умиротворить» Германию Гитлера, но та не хотела быть «умиротворенной»: Гитлер не хотел отказываться от войны с Россией. На практике дуэль между Гитлером и Чемберленом шла из-за этой войны, и Гитлер рискнул пойти на войну с Англией, чтобы не подвергать опасности свои планы войны против СССР.

Внешне же речь шла о следующем: хотел ли Гитлер с помощью ножа и вилки съесть то, что Англия преподнесла ему на тарелке, или он охотнее опорожнил бы кастрюлю руками, бросив кости Англии в лицо. Англия боролась за то, чтобы благодеяниями сдержать Гитлера; Гитлер — за то, чтобы отучить Англию раз и навсегда от «назидательного» вмешательства.

В ноябре 1937 года Чемберлен направил своего ближайшего сотрудника лорда Галифакса к Гитлеру в Берхтесгаден и с большим чувством такта сделал ему блестящее предложение: англо-германское сотрудничество при мирной, территориальной ревизии Версальского договора. Были названы Австрия, Судеты и Данциг. Гитлер охотно выслушал это, но воспринял не как приглашение на танец, а как зеленый свет для своих действий. Примерно через полгода, в марте 1938 года, после предъявления ультиматума, исчислявшегося часами, вермахт оккупировал Австрию. Чемберлен понял, что он поставлен перед совершившимся фактом. Такого уговора не было.

Английский премьер сделал хорошую мину при плохой игре — так быстро нельзя было заставить его отказаться от своей политической концепции — и решил, что он не даст обвести себя вокруг пальца второй раз. Четырнадцать дней спустя после вступления вермахта в Австрию Чемберлен официально заявил о заинтересованности Англии в вопросе о Судетах. Он был еще готов посредничать в пересмотре границ и улаживании спора, но одностороннее, насильственное решение вопроса со стороны Германии имело бы на этот раз серьезные последствия.

Пол года спустя, в сентябре 1938 года, это привело к серьезному кризису в отношениях между Англией и Германией, который нашел свое временное завершение в Мюнхенском соглашении.

Фактически в Мюнхене речь шла совсем не о Судетах — с их присоединением к Германии Чемберлен был согласен с самого начала, — речь шла о методе территориальных изменений в Европе, о вопросе, предоставить л и Гитлеру свободу рук на Востоке или признать право Англии распоряжаться и участвовать в решениях? И в этом вопросе Чемберлен одержал на этот раз верх, хотя и с большим трудом. Когда на следующий день после заключения Мюнхенского соглашения Гитлер подписал составленное Чемберленом расплывчатое англо-германское заявление, по которому Англия и Германия в будущем намеревались пользоваться «методом консультаций», Чемберлен чувствовал себя победителем.

Но он заблуждался. Спустя полгода Гитлер оккупировал всю Чехословакию, даже не думая прибегать к «методу консультаций». Вновь как гром среди ясного неба произошла военная интервенция, причем на этот раз без оправдания задним числом, как это было год назад в Австрии. Кроме того, на этот раз она была совершена не в отношении территории, заранее отданной Гитлеру. Да и по своему характеру захват был совсем излишним, поскольку беспомощный, раздробленный, списанный западными державами в Мюнхене остаток Чехословакии был и без того игрушкой в руках Гитлера. Это была демонстрация в адрес Англии: мы не допустим, чтобы нас опекали, в своей сфере мы делаем все, что хотим!

Реакция Англии была соответствующей. На этот раз Чемберлен больше не делал хорошей мины при плохой игре. Через четырнадцать дней после вступления немцев в Прагу он сообщил Польше о гарантиях Англии против любого нападения, которое «она будет рассматривать как угрозу своей неприкосновенности и суверенитету». Если вступление Гитлера в Прагу было демонстрацией в адрес Англии, то гарантии Чемберлена Польше были демонстрацией в адрес Германии. Фактически это был чистый блеф: Англия не могла защитить Польшу в случае нападения на нее Гитлера. И это понимал каждый. Заявление о гарантиях было просто сигналом Гитлеру: если вы сделаете с Польшей то же самое, что сделали с Чехословакией, то это будет означать войну с нами.

Но и это было частично блефом. В 1939 году Англия не была в состоянии вести настоящую войну против Германии. Она не хотела и не могла хотеть исходя из своих интересов войны против Германии. Англия стремилась угрозой войны, выраженной в гарантиях Польше, припугнуть Гитлера и вернуть его на путь консультаций. Если бы Гитлер пошел на это, Англия Чемберлена, видимо, была бы готова к новому «Мюнхену» по вопросу о Данциге. Для Англии речь шла не о Данциге и даже не о Польше, а лишь об удержании Гитлера, что сначала планировалось достичь услугами, затем уступками и угрозами и, наконец, в силу необходимости, открытой угрозой.

Но Гитлер был полон решимости идти напролом, раз и навсегда заставить Англию отказаться от попыток сдерживать его. На угрозу он ответил угрозой, на блеф блефом. На гарантию Чемберлена Польше он ответил расторжением англо-германского военно-морского соглашения и пакта о ненападении с Польшей. Гитлер разгадал, конечно, блеф английской угрозы войны, но он и сам не воспринимал всерьез свою угрозу. Учитывая свои интересы, Гитлер не хотел и не мог хотеть войны с Англией. Кстати, в 1939 году он не мог и вести ее, поскольку германскому военно-морскому флоту требовалось еще несколько лет, чтобы подготовиться к войне против Англии.

Так, летом 1939 года блеф столкнулся с блефом. Переговоры о союзе с Россией, которые Англия и Германия, опережая друг друга, начали вести, должны были показать, кто кого обманет. Ведь только в том случае, если бы СССР выступил на стороне того или другого государства, война, которая надвигалась, но еще реально не воспринималась, перешла бы в другую фазу и обозначились бы победа и поражение. В этой ситуации Гитлер оказался более ловким. Чемберлен вел свои переговоры с Москвой с явным нежеланием. Он ясно давал понять, что не желает союза с Россией, а переговоры призваны служить жупелом для Гитлера. Гитлер же был готов идти до конца. Его не смущало даже то, что в этот момент он поставил с ног на голову свою политическую концепцию и отказался от того, что он годами проповедовал против «мирового большевистского врага». В это время для него главное состояло в том, чтобы успешно выстоять в большой игре в покер против Англии и показать англичанам, что он может действовать и по-другому.

23 августа Гитлер заключил с Советским Союзом пакт о ненападении. Он думал, судя по всему, что игра выиграна, блеф Англии разоблачен. Она напугана ставшей теперь совершенно бесперспективной войной против Германии.

Однако если все расчеты оказались ошибочными и Гитлер сумел в короткий срок заключить союз с Россией, чтобы обеспечить себе тыл для войны против Запада, то прав был Черчилль, а не Чемберлен. В этом случае гитлеровская империя не в меньшей мере, чем кайзеровская, становилась для Англии непримиримым и смертельно опасным врагом. Ее надо было обезвредить любой ценой, даже ценой войны, пусть плохо подготовленной, чрезвычайно рискованной и даже в случае победы — разрушительной.

На германо-советский пакт о ненападении Англия ответила тем, что два дня спустя она превратила гарантию Польше в формальный союз. Когда через неделю Гитлер все же напал на Польшу, Англия объявила Германии войну.

Объявлением войны, однако, еще не все было решено. Хотя война и была объявлена, но в течение более полугода практически не велась. В первую военную зиму в военном отношении на Западе ничего не произошло, события эти больше походили на последний акт «умиротворения».

В своем выступлении по радио Чемберлен все еще выражал глубокое сожаление по поводу того, что его надежды на мир потерпели крах, а врагом, против которого надо было бороться, он назвал не Германию и Гитлера, а лишь абстрактные понятия: «двуличная игра, грубая сила, подавление и насилие». За этим скрывался намек, что, может быть, еще можно все поправить, если Германия откажется от двуличной игры, грубой силы и т. д. В октябре, когда закончились бои в Польше, Чемберлен, правда, отклонил предложение Гитлера о мире, но выразил готовность начать переговоры «с германским правительством, которому можно верить». Не Гитлер, а Германия могла бы еще иметь мир, который обеспечивал ей не только существование, но и все захваты последних лет — Австрию, Судетскую область, может быть, даже Чехословакию и Данциг.

В эту странную мирную первую военную зиму действительно велись зондирующие переговоры между английскими дипломатами и представителями германских оппозиционных кругов, в ходе которых с большей или меньшей надеждой обсуждались планы заключения мира. Однако отныне предпосылкой для этого мог быть лишь военный государственный переворот в Германии, который поставил бы у власти правительство, «которому можно верить». Но для этого отсутствовали все условия, хотя подобные шаткие планы и вынашивались.

Несмотря на все опасения, никто из немецких генералов и консервативных политиков не отважился всерьез выступить против Гитлера. Он был слишком везучим. Для немецких обывателей он стал чудотворцем и мессией, наполовину приемлемым даже для своих критиков и оппонентов.

Военного переворота не произошло, и в 1940 году Гитлер развернул войну на Западе. Сначала он захватил Норвегию и Францию; затем начал воздушную войну против Англии, чтобы создать условия для вторжения, и бомбовую войну против Лондона и других английских промышленных городов, которую англичане окрестили «молнией». Войну объявила Англия, а вела ее отныне Германия.

Характерно, что всеми своими наступательными военными акциями Гитлер по-прежнему стремился в основе своей к тому же, для чего он заключил пакт с Москвой, а именно, отбить у Англии охоту к войне и добиться согласия на «свободу действий на Востоке». Каких-либо военных целей против Англии Гитлер не имел ни сейчас, ни раньше. Он не был заинтересован в захвате и оккупации Англии. Она не была «жизненным пространством» для Германии. Мысль о развале Британской империи, результатами которой по положению вещей могли воспользоваться Америка и Япония и, может быть, даже Россия, а не Германия, была для Гитлера совсем неприемлемой. Он не вел и военных приготовлений для войны против Англии. Единственная операция, которая могла обещать ему победное окончание войны, а именно вторжение в Англию, даже в момент ее военной слабости, когда английская армия была разоружена под Дюнкерком, была неосуществимой. Германский флот был слишком слаб, чтобы обеспечить высадку крупного контингента вооруженных сил, а попытка достичь господства в воздухе потерпела крах во время воздушной войны против Англии. Кроме того, план вторжения в Англию был довольно сумасбродной импровизацией, и в той готовности, с какой Гитлер через несколько недель вновь отказался от него, чувствовалось, что решение это было для него облегчением.

Все, что Гитлер мог предпринимать и предпринимал против Англии, сводилось по-прежнему к косвенной, психологической войне. Он выбил из рук Англии «материковую шпагу» в лице Франции, захватив все побережье от Нордкапа до Пиренеев, и взял ее в морские клещи. Вермахт нагнал страху на Англию возможным вторжением и грозил стереть с лица земли английские города. Действительно, в течение всей зимы была исковеркана ночными бомбардировками жизнь жителей Лондона и других крупных городов. Теперь Гитлер надеялся, что Англия наконец поймет бесперспективность «навязанной» ему войны, потеряет всякое желание ее вести и согласится предоставить ему «свободу действий на Востоке». Это было все, чего хотел от Англии Гитлер.

Но так же как призванный запугать Англию пакт с Москвой привел к объявлению войны со стороны Англии, так и все его удары по этой стране имели для Гитлера обратный результат. Войну, которую Англия сначала воспринимала лишь как ошибочный, несчастный случай, почти как недоразумение, теперь она рассматривала как горькую необходимость, а Гитлера и гитлеровскую Германию как непримиримых врагов.

Выражением такого поворота взглядов и настроений, происшедшего после победы Германии над Норвегией, была замена Чемберлена Черчиллем, человеком, который «уже давно это предвидел». Только теперь объявлялась настоящая война, только теперь политические силы Англии были готовы поднять наконец брошенную Гитлером перчатку и направить свои усилия на достижение «победы любой ценой» (Черчилль). И только воздушная война сделала войну подлинно народным делом. То, что должно было заставить английские народные массы требовать мира, привело к их требованию о возмездии, и когда позже возмездие стало жестокой реальностью, они приветствовали ее с определенной ненавистью и удовлетворением.

1940 год казался большинству немцев тогда годом самых крупных успехов Гитлера. Фактически же это был год его первого поражения. Именно в этом году война с Англией стала настоящей войной. В конце года ее уже нельзя было избежать.

Сама по себе война с Англией не была еще, конечно, концом Германии. Последняя едва ли могла ее выиграть, но и едва ли проиграть. Однако эта война означала, что гитлеровская Германия ввязалась в ошибочную войну. Она вела отныне войну, в которой обе стороны ничего не могли выиграть и которая в лучшем случае после длительного и напрасного кровопролития могла закончиться изнурительным миром.

Но если эта война еще и не означала конца Германии, все же она была концом широко задуманной концепции Гитлера. План его захватнической войны против России отводил Англии место надежного друга Германии. Даже в этом варианте он был игрой ва-банк. Имея в лице Англии открытого врага, такая война становилась самоубийством. Если Германия, которая к концу 1940 года уже прочно завязла в войне с Англией, хотела выстоять с меньшими потерями, она должна была отказаться от всех своих дальнейших захватнических планов. Гитлер должен был даже примириться с мыслью, что он может постепенно попасть в определенную зависимость от своего нового партнера — Советского Союза.

Но именно эта мысль была для Гитлера невыносимой.

Он ринулся вперед. Именно 1940 год, который связал его «ошибочной» войной, укрепил его, несмотря на это, а может быть именно из-за этого, в решении начать все же «правильную» войну.


ВОЙНА ПРОТИВ РОССИИ — «ПРАВИЛЬНАЯ» ВОЙНА


В 1940 и 1941 годах у Гитлера не было причин бояться Советского Союза или жаловаться на него. Пакт о ненападении, заключенный в августе 1939 года, функционировал удовлетворительно. Несмотря на отдельные трения, Советский Союз придерживался в отношении Германии исключительно оборонительной тактики и был вполне лоялен. Отношение СССР к Англии было более чем холодным. Значительные и осуществлявшиеся в срок поставки сырья и продовольствия с Востока делали Германию неуязвимой на случай блокады. Желание путем доброжелательного нейтралитета по отношению к Германии не дать втянуть себя в войну полностью отвечало также интересам и позиции Советского Союза. СССР был еще далек от завершения своей индустриализации, и от войны с Германией он не мог ожидать ничего хорошего, напротив — лишь опасаться самого худшего. И недаром в августе 1939 года, когда Россию сманивали обе стороны, она остановилась на Германии. И совершенно правильно писал генерал-майор Эрих Маркс, который 5 августа 1940 года по заданию Гитлера представил первую разработку Генеральным штабом похода на Восток: «Русские не окажут нам дружеской услуги — они не нападут на нас».

И все же во второй половине 1940 года Гитлер принял решение напасть на Россию. Это решение, оказавшееся самоубийственным, производит совершенно необъяснимое впечатление. Как мог Гитлер, отягощенный войной с Англией (и угрозой войны с Америкой), начать без нужды еще войну с Россией? Именно он, который в качестве предпосылки войны с Россией всегда проповедовал партнерство с Англией? И все же в этих рассуждениях, в которых неизбежная война с Англией казалась Гитлеру теперь дополнительным аргументом для войны с Россией, есть определенная парадоксальная логика. Целесообразно со всем беспристрастием проследить ход мыслей Гитлера.

Война с Англией достигла осенью 1940 года мертвой точки. Вторжение в Англию с помощью имеющихся средств оказалось неосуществимым. Воздушная война осталась со стратегической точки зрения безрезультатной. По крайней мере в это время Гитлер не мог подступиться к Англии. Но и Англия не могла до поры до времени подобраться к Германии. Она отставала от Германии в области вооружения по крайней мере на два года, и даже при полной мобилизации всех ее сил их никогда не хватило бы для успешного вторжения на континент. Она вынуждена была ждать Америку, которая отставала от Германии по вооружению по меньшей мере на три года.

Таким образом, война на Западе должна была оставаться в ближайшие два-три года позиционной войной и сопровождаться гонкой вооружения. Однако Германию такая перспектива совсем не устраивала по двум причинам.

Во-первых, объединенный англо-американский военный потенциал был больше германского и при полном развертывании неизбежно превосходил бы его. Германия не могла выиграть гонку вооружений, разве только при условии, что она значительно расширила бы свой собственный потенциал.

Во-вторых, благодаря своему преимуществу в вооружении Германия достигла в то время как раз апогея в военном превосходстве, что даже в лучшем случае не могло больше повториться.

Вооружение современного индустриального государства — процесс, занимающий четыре года. Когда-то Черчилль очень образно описал это: «В первый год — почти ничего; во второй — очень мало; в третий — значительное количество; начиная с четвертого — столько, сколько нужно». В 1940 году Англия застряла на втором году своего вооружения («очень мало»), Америка — даже на первом («почти ничего»), Германия же находилась на четвертом («столько, сколько нужно»).

Таким образом, Германия по крайней мере еще на два года была гарантирована от крупного наступления Запада и имела свободные руки. Если бы она использовала эти два года для значительного расширения своего собственного потенциала, она могла бы надеяться, что и позже не уступит своим западным противникам. Однако Германия не использовала эту возможность и поэтому должна была ожидать, что примерно с 1943 года начнет во все большей степени отставать. Итак, она должна была использовать эти два года. Но как и где?

Германия готовилась к войне не против Англии и Америки — у нее не было крупного флота и бомбардировщиков дальнего действия, — а в соответствии с внешнеполитической концепцией Гитлера — к войне на суше против Франции и России. Ее сила заключалась в армии и авиации, которая создавалась как вспомогательное оружие для сухопутных войск, как летающая артиллерия. Однако этот инструмент войны мог быть использован только на континенте, а на континенте имелась лишь одна цель — Россия.

К Англии Гитлер не мог подступиться (тем более к Америке), а к СССР мог. И если бы ему удалось в течение этих двух лет подчинить эту страну своей воле и заставить ее людей и машины работать на Германию, тогда бы он мог надеяться, что в 1943 или 1944 году будет готов к заключительной схватке с Англией и Америкой и успешному отражению попытки англо-американского вторжения.

Такова логика, которой руководствовался Гитлер в 1940 году, когда он свою конечную цель, а именно завоевание Советского Союза, превратил в необходимый промежуточный этап для войны с Англией. Если Германия хотела использовать эти два года не нарушаемой никем свободы действий, созданной ее преобладанием в сфере вооружений, то это могло произойти только путем победоносной войны против Советского Союза, даже если СССР не давал ни повода, ни предлога к подобной войне. Другие агрессивные планы, как, например, план командующего флотом Редера о глубоком вторжении на Средний Восток или проникновении в Западную Африку через Испанию, не соответствовали характеру вооружений Германии. Подобные планы подвергали германскую армию, заброшенную за океан, опасности быть отрезанной преобладающим английским флотом и не обещали даже в случае удачи никаких результатов, могущих оказать решающее влияние на исход войны. Нужно было решать: Россия или ничего.

Два других соображения укрепили Гитлера в его решении начать войну против СССР, которая всегда была и оставалась его истинным намерением, и не откладывать поход на Восток до окончания войны с Западом. Первый момент носил психологический характер и состоял в том, что в данном случае отложить означало, видимо, отказаться вообще. Гитлер неоднократно заявлял, что после победоносной войны с Западом и заключения мира ему едва ли удастся «переутомленный двумя крупными войнами» немецкий народ «поднять еще раз против России». Теперь же все равно шла война, и поэтому заодно можно было решить и эту проблему.

Именно для обоснования войны с СССР Гитлер часто прибегал ко лжи, лишь отдельные из его высказываний по этому комплексу вопросов можно принимать за чистую монету. Но и они отличаются правдоподобностью лишь потому, что позволяют разглядеть, что война против Советского Союза всегда оставалась его заветной целью.

Вторым моментом была чрезвычайно неприятная мысль о растущей зависимости, в которую Гитлер неизбежно попал бы от СССР в ходе войны с Западом, если бы он отказался от своего замысла. Правда, с 1939 года СССР вел себя как вполне лояльный партнер и поставщик, и разница между тем, что эта страна добровольно делала для Германии, и тем, что можно было получить силой от побежденной, разрушенной войной и озлобленной России, по крайней мере в первые решающие годы войны, была бы совсем не такой уж большой. Не было также оснований считать, что Сталин нанес бы Германии удар в спину, когда она вела решающую битву с западными державами на побережье Атлантики. Сталин не мог серьезно желать поражения Германии, поскольку она была нужна ему как противовес и заграждение от западных держав, которые внушали ему еще больший страх и недоверие, нежели Германия. Однако можно было ожидать, что Сталин станет поднимать политическую цену за свое доброжелательное отношение и поддержку, по мере того как Германия будет попадать в затруднительное положение на Западе.

Партнерство между Гитлером и Сталиным не было полюбовным союзом, в том числе и со стороны Сталина. Если можно было бы превратить своенравного и самовольного партнера — СССР — в беззащитную и покоренную, по крайней мере уступчивую, Россию, то Гитлер всегда предпочел бы такой вариант.

Но было ли это вообще возможно? Как раз в этом месте мы сталкиваемся с ошибкой Гитлера.

На войну с Советским Союзом, которую он хотел вести теперь в известной мере лишь как промежуточный этап в войне с Западом, Гитлер перенес без проверки и изменений представления, которые он составил себе с самого начала на этот случай. В то время он надеялся, что сможет вести войну без всяких отклонений и осложнений, в полном согласии с Англией, с прочным обеспечением тыла и концентрированным использованием всех сил Германской империи и будет иметь для этого неограниченное время.

Планировавшаяся ранее война должна была стать войной колониальной, а это значит — особенно жестокой. Разгром русских вооруженных сил был бы лишь первым актом, за которым должна была последовать тотальная оккупация этой огромной страны, полная ликвидация государственной власти Советского Союза, истребление звена руководящих кадров и интеллигенции, создание подвижного германского колониального аппарата и, наконец, порабощение 170-миллионного населения. Сомнительно, был ли вообще выполним подобный план даже при самых благоприятных обстоятельствах. Во всяком случае, это был план, для выполнения которого была необходима жизнь целого поколения.

Теперь же Гитлер имел для войны с СССР всего лишь два года. Но даже и в эти два года четверть германской армии и треть военно-воздушных сил были связаны на Западе. К концу этого срока Гитлер был бы вынужден вновь перебросить большую часть своих войск на Атлантическое побережье, и Россия, если не считать незначительные оккупационные войска, была бы предоставлена сама себе.

В этих изменившихся условиях Гитлер мог, однако, лишь надеяться в лучшем случае выиграть против Советского Союза «европейскую нормальную войну» с ограниченными целями — своего рода расширенный вариант блицкрига против Франции. Этому соответствовали и военные планы, которые предусматривали наступление лишь до линии Волга — Архангельск. Длительная оккупация также и азиатской части Советского Союза по ту сторону Урала, даже в случае военной победы, полностью истощила бы немецкие силы и сделала невозможным продолжение мировой войны.

В условиях ограниченного времени и сил планы Гитлера могли иметь успех только в том случае, если бы русские сделали ему одолжение и, как французы в 1940 году, вступили бы всей силой своих мобилизованных армий в решающую борьбу вблизи границы, вместо того чтобы использовать просторы русской территории. Только в этом случае можно было бы выиграть решающую битву. Кроме того, должно было найтись русское правительство, которое признало бы такое военное решение неизменным и, как правительство Петена во Франции, предпочло бы длительной отчаянной борьбе быстрое военное перемирие.

Но и в этом случае Гитлер должен был бы, как и во Франции, проявить готовность выставить для такого перемирия приемлемые, «нормальные» условия. Он должен был бы по крайней мере признать авторитет этого русского правительства в своей стране и создать для русского населения в оккупированных областях более или менее нормальные условия жизни. Только в этом случае Гитлер мог надеяться заставить побежденную Россию пойти на «коллаборацию», подобно тому как это было с побежденной Францией. Только в этом случае он мог думать о том, чтобы спустя два, самое большее три года вновь повернуться к побежденной

России спиной, не опасаясь немедленного развязывания русскими освободительной войны, которая означала бы войну на два фронта в момент англо-американского вторжения.

Это была дилемма, которая вставала перед Гитлером в случае войны с СССР. Даже быстрая военная победа, которая была далеко не само собой разумеющейся, грозила скорее ухудшением, нежели улучшением положения Гитлера в решающей фазе мировой войны, если бы не удалось победу на Востоке тотчас же перечеканить в мир — более того, установить дружеские отношения между побежденной Россией и Германией.

Но любая мысль о подобной политике была для Гитлера весьма далекой. Он по-прежнему находился в плену своей идеи фикс о германском жизненном пространстве на Востоке. Он не признавал или не хотел признавать, что эта идея разрывает теперь рамки его стратегических возможностей. Из-за недостатка времени, который исключал колониальную войну с Россией, он уже с первого дня войны пустил в ход колониальные меры истребления и порабощения. Тем самым он с самого начала показал народу и армии противника, что их ожидает в случае поражения, и вверг их в отчаяние, еще не победив.

Даже в европейской, «нормальной» войне Россия оказалась бы, очевидно, победителем: численность ее населения более чем в два раза превышала население Германии. СССР имел тогда богатые военные традиции, высокую степень вооружения, а для обороны — такое почти непреодолимое оружие, как пространство. Советский Союз совсем не «созрел для падения» — это было молодое, мощно развивающееся государство, которое переживало этап широкой модернизации и индустриализации.

С того момента как русская боевая мораль не ставилась больше под вопрос, Россия с ее военно-техническим равновесием и ее численным и территориальным превосходством не могла больше проиграть войну, а Германия — выиграть ее. Даже крупные отступления русских на Южном фронте в 1942 военном году никак не меняли положения дел. В ходе этих отступлений не было больше массовых пленений, как это имело место во время крупных поражений в первые месяцы войны. В 1942 году Россия сознательно использовала свое пространство как оружие, долгое отступление завершилось Сталинградом.

Война против СССР, начатая в 1941 году, не имела дипломатической предыстории. В отличие от войны с Англией ей не предшествовали ни спор, ни напряженная ситуация, ни разногласия, ни ультиматум. Кроме как своим существованием, СССР не давал Гитлеру никакого повода для развязывания войны. Начать войну против СССР и вести ее как колониальную войну было единоличным решением Гитлера. Однако следует подчеркнуть, что против этого решения в Германии не было ни малейшего признака сопротивления, как это еще имело место в кризисы, которые предшествовали Мюнхенскому соглашению 1938 года, развязыванию войны 1939 года и походу против Франции 1940 года. Никогда еще Гитлер не имел за собой столь сплоченную Германскую империю, как в своей убийственной и самоубийственной войне против Советского Союза.

Война с СССР не имеет, несмотря на большое число кровопролитных битв, собственной военной истории. Ни разу в ходе войны ее исход не зависел от лучшего или худшего плана отдельных операций, смелости проекта битвы, стратегического таланта того или иного ведущего генерала. Имевший место впоследствии спор о решении Гитлера осуществить в сентябре 1941 года нападение сначала на Киев, а не на Москву является бесполезным. Противоположное решение, даже если бы оно привело к взятию Москвы, не изменило бы ход войны. С того момента, когда русскому народу стали ясны истинные намерения Гитлера, немецкой силе была противопоставлена сила русского народа. С этого момента был ясен также исход: русские были сильнее не только потому, что они превышали численностью, но прежде всего потому, что для них решался вопрос жизни и смерти, а для немцев — нет.

Для немцев речь шла лишь о победе или поражении. Победа была проиграна с того момента, когда русские взяли себя в руки, то есть уже в декабре 1941 года. Однако поражение от русских не означало для немцев, что их страна будет превращена в то, во что превратилась бы Россия в случае нанесения ей поражения Гитлером.

Кроме того, немцы еще могли помешать тому, чтобы русские стали их единственными победителями. После декабря 1941 года, когда контрнаступлением под Москвой русские доказали свою вновь обретенную волю к борьбе, Германия уже не могла выиграть войну, но она могла затянуть ее на годы, пока западные державы не были готовы к вступлению в войну. Немцы могли до известной степени выбирать, кем они хотели бы быть побежденными и кому помочь одержать победу — Востоку или Западу. Они могли даже надеяться использовать Восток против Запада или Запад против Востока. С этого момента, правда, они поставили бы на карту единство своего государства.

С этого времени западные державы играли для Германии другую роль, и война на Западе изменила свое лицо. Пока Германия боролась на Востоке за победу, она была заинтересована по возможности дольше затянуть активизацию военных действий на Западе, а особенно вступление в войну Америки. Но с тех пор как Германия на Востоке могла бороться лишь за отсрочку поражения, она должна была быть заинтересована по возможности ускорить вступление западных держав в войну, а значит, и вступление в войну Америки. Ведь лишь активное выступление Англии и Америки на Европейском театре военных действий давало Германии шанс заменить поражение на Востоке поражением на Западе или даже вызвать большую войну между Востоком и Западом как продолжение войны с Советским Союзом, в ходе которой выступить на той или иной стороне (на какой — сомнений почти не вызывало) и таким образом все же превратить поражение в победу.

Это новое положение Гитлер осознал 6 декабря 1941 года, когда русские начали необычайно мощное контрнаступление под Москвой. «Когда началась зимняя катастрофа 1941–1942 гг., — говорится в военном дневнике главного штаба вермахта, — фюреру и генерал-полковнику [Йодлю] стало ясно, что кульминационный пункт пройден и… больше нельзя достичь победы».

Через пять дней, И декабря 1941 года, Гитлер объявил войну Америке. Между этими двумя событиями существует взаимосвязь.


ОБЪЯВЛЕНИЕ ВОЙНЫ КАК ЗОВ О ПОМОЩИ


Из всех решений Гитлера самым загадочным является объявление войны Америке. На первый взгляд оно выглядит как чистое безумие. Гитлер всегда недооценивал Советский Союз («огромный колосс на Востоке созрел для падения»). Но недооценивать Соединенные Штаты Америки и их гигантский военный потенциал ему никогда не приходило в голову. Он знал совершенно точно, что Германия никогда не сможет выиграть войну против Америки. И все же он объявил Америке войну, к тому же в момент, когда Германия уже вела войну с Англией и СССР.

Гитлер знал и другое, а именно, что он вообще не мог вести войну против Америки. В то время как для всех других войн у него имелись детально разработанные планы, для войны против Америки ничего подобного не было — ни плана операций, ни анализа Генерального штаба. Объяснялось это следующей причиной: с оружием, которым обладала Германия, она в еще меньшей мере, чем к Англии, могла подступиться к Америке. О вторжении на территорию Америки вообще нечего было и думать. Немецкие бомбардировщики также не достигали Америки. Можно было лишь расширить масштабы подводной войны.

Объявление войны США было не тем, что обычно понимают под таким актом: это было сообщение, что Германия распространяет войну и на Америку. Через три недели после объявления войны, 3 января 1942 года, Гитлер заявил японскому послу Охима с ошеломляющей прямотой, что он еще не знает, как можно победить США. Как бы странно это ни звучало, однако по своему военно-политическому содержанию объявление войны было не чем иным, как приглашением Америке начать войну против Германии.

Два крупных неожиданных события предшествовали объявлению Германией войны Америке: контрнаступление русских под Москвой 6 декабря 1941 года и нападение Японии 7 декабря на тихоокеанский американский флот у Пёрл-Харбора. Русское наступление окончательно показало Гитлеру, что он недооценил силы Советского Союза и отныне на долгое время будет сильно занят войной на Востоке, если ему вообще удастся избежать быстрой катастрофы, как это было с Наполеоном в 1812 году. Японское нападение открывало непредвиденную перспективу, внимание Америки будет привлечено к Азии, у нее длительное время не будет сил, чтобы заняться Германией.

Итак, было две причины, которые требовали в этот момент самого смирного поведения по отношению к Америке. Если Германия еще надеялась выиграть войну против СССР или выстоять хотя бы без тотального поражения, для нее именно в это время было важно избежать вступления в войну Америки или в крайнем случае как можно дальше отодвигать его. Нападение Японии, которое отвлекало силы Америки от Германии, еще раз предоставило обнадеживающую возможность для этого. Но именно в этот момент Гитлер и объявил Америке войну, не имея для этого никакого непосредственного повода.

Это решение Гитлера было и остается необъяснимым до сегодняшнего дня. Большинство предпринятых объяснений — мания величия, долгое время подавлявшаяся и неожиданно прорвавшаяся ярость, нибелунговская преданность Японии, стремление иметь свободу рук для подводной войны в Атлантике — не выдерживают никакой критики. И все же есть объяснение этому, причем оно проливает одновременно свет и на многое другое, что на первый взгляд кажется необъяснимым: например, одержимость, с которой Гитлер «до последней минуты» продолжал уже проигранную войну, или готовность, с которой послегитлеровская Германия покорно смирилась со своим разделом. С момента объявления Гитлером войны Америке начинается в известной степени послевоенная история Германии. Соображения, лежавшие тогда еще в скрытой форме в ее основе, позднее многие годы определяли внешнюю политику Федеративной Республики Германии.

Решение Гитлера добиться давно ожидавшегося, но затянувшегося вступления Америки в войну было неожиданным, но обдуманным. Между идеей объявить войну и ее осуществлением не прошло и пяти дней. За это время Гитлер полностью пересмотрел политику, которую он проводил в отношении Америки. Чтобы уяснить, почему он это сделал, необходило сначала понять эту политику, а также политику Америки. Дело в том, что в ходе длительной тайной борьбы, которая предшествовала объявлению Германией войны, лишь один раз Гитлер находился в обороне, а не в наступлении. Инициатива принадлежала Америке.

Американский президент Рузвельт был единственным из всех противников Гитлера, кто действительно хотел ж>йны с гитлеровской Германией и сознательно искал повода для ее начала. С момента нападения Германии на Францию в мае — июне 1940 года Рузвельт был убежден, что германское господство на Атлантическом побережье Франции и германская опасность для Англии являются серьезной угрозой для Америки и ликвидировать ее на длительное время можно лишь вооруженной интервенцией на стороне Англии. Мотивом для политики Рузвельта, преследовавшей цель начать войну против Германской империи, были не антипатия к Германии и не ненависть к фашизму и нацизму. Это также имело значение, но отнюдь не решающее.

Начиная с 5 ноября 1940 года, когда Рузвельт был переизбран на пост президента, он делал все, чтобы поддержать и усилить Англию и шаг за шагом приблизить момент, а затем втянуть Америку в войну. Однако совершенно очевидно, что, несмотря на огромные усилия, ему не удалось до декабря 1941 года достичь своей цели, и нет оснований считать, что в этот период (или позже) он сумел бы это сделать, если бы Гитлер неожиданно не решил выполнить эту работу за него.

В отличие от своего президента Америка не хотела войны. Конечно, она с симпатиями относилась к Англии и сочувствовала ее положению, была готова обеспечить «all aid short of war» (то есть пойти в своей помощи до грани войны), но в войну включиться не хотела; от нее требовали слишком многого. Америка не хотела вести войну из-за Англии. И конечно, она совсем не хотела воевать за СССР.

Когда Гитлер оставил в покое Англию, чтобы летом 1941 года обрушиться на СССР, политике Рузвельта был нанесен на некоторое время тяжелый удар. После того как осенью того же года последствия удара были в определенной степени преодолены, возникла новая угроза для его политики: война с Японией.

Американский президент не был диктатором, он не был всесильным. Рузвельту пришлось проявить все свое большое политическое мастерство, чтобы с помощью все новых идей и приемов заставить американскую лошадь подойти к воде. Но заставить ее напиться не удалось даже ему. Чтобы действительно начать войну против Германии, ему нужна была помощь Гитлера. Но Гитлер до декабря 1941 года и пальцем не пошевельнул, чтобы помочь в этом Рузвельту. Более того, он действовал наоборот.

Положение Рузвельта было метко определено в записках германского посла в Вашингтоне Ганса Генриха Дикхофа, который 6 июня 1941 года писал: «Президент стоит перед сложной дилеммой. С одной стороны, на него все большее давление оказывает Англия, стремящаяся втянуть США в войну, и он внутренне готов к этому; с другой — он не может пока совершить этого шага, так как: а) до сих пор не ясно положение в Тихом океане (Япония), б) в общественном мнении страны по-прежнему преобладают настроения против вступления в войну… Из-за преобладающего мнения своего народа он не может пойти на войну, которая в соответствии с конституцией может быть объявлена лишь с одобрения конгресса».

Гитлер был хорошо информирован о ситуации и поэтому соответственно вел себя. Своей пассивностью, сдержанностью и подчеркнутой корректностью он делал трудности Рузвельта почти непреодолимыми. Так продолжалось в течение всего года. Рузвельт неоднократно пытался своими колкостями толкнуть Гитлера на опрометчивые действия, но последний не поддался провокациям. Гитлер был полон решимости не давать Америке повода для войны по меньшей мере до победного окончания войны с Советским Союзом.

Длившаяся тринадцать месяцев (с ноября 1940-го по декабрь 1941 года) дуэль между Рузвельтом и Гитлером выглядит забавно, поскольку Гитлер выступил в ней в совершенно необычной роли: полному ярости Рузвельту противостоял кроткий, почти как овечка, Гитлер. Когда, например, в конце мая 1941 года германская подводная лодка потопила американское судно в южной части Атлантики, Рузвельт в своем послании конгрессу заклеймил этот акт как «международное правонарушение», блокировал все германские активы в США и потребовал закрыть консульства Германии. Гитлер же категорически запретил любые акции германских военно-морских сил против американских судов, находящихся вне установленных зон операций. Он сокращал также район действий немецких подводных лодок по мере того, как Америка расширяла в Атлантике свою зону безопасности. Когда Рузвельт в сентябре отдал приказ стрелять по любой германской подводной лодке, обнаруженной в западной части Атлантики, Гитлер, по приказу которого в это же самое время в Советском Союзе ежедневно проводили широкие операции по массовому уничтожению невинных мирных людей, воспринял и это терпеливо. Он хотел выиграть войну против СССР с целью колонизации и до ее завершения стремился избежать любых осложнений с Америкой. Вполне возможно, что и позже, особенно после начала японо-американской войны, ему удалось бы достичь этой цели, если бы он захотел.

Достаточно ясно представить себе положение Америки после 7 декабря 1941 года и попытаться оценить его глазами американцев, чтобы сказать, что страна не была готова начать неспровоцированную войну против Германии, которую ее президент, руководствуясь государственно-политическими соображениями, считал необходимой. Гитлер не давал ему для этого ни случая, ни повода. И вот Америке бросается самый серьезный вызов, она чувствует себя униженной, но не со стороны Германии, а Японии. Не Германия, а Япония начала войну с Америкой, уничтожив одним ударом большую часть ее тихоокеанского флота и напав на Филиппины и английские Гонконг и Малайю. Разве не естественно, что Америка собрала после этого все силы, хотя они не были еще полностью мобилизованы, чтобы исправить случившееся и отплатить Японии? Как бы выглядело, если бы в этой ситуации Рузвельт оставил Японию в покое и развязал войну против Германии? Ни психологически, ни политически в период между 7 и 11 декабря это было просто невозможно.

Никогда еще Рузвельт и Черчилль так не боялись за свою совместно разработанную стратегию в отношении Германии, как в эти дни. Нападение Японии грозило полностью перечеркнуть ее. Своим объявлением войны Америке Гитлер сам спас эту стратегию, в том числе и германо-японский союз. Этот союз в виде Тройственного пакта от 27 сентября 1940 года (третьим членом союза была Италия) носил следующий характер. Обязательства по союзу вступали в силу лишь в случае, «если одна из трех договаривающихся сторон… подвергнется нападению» (статья 3) [4]. Ведь не Америка напала на Японию; та сама была очевидным и признанным агрессором. Таким образом, юридического обязательства начать войну на стороне Японии у Германии не было. Тем более не было морального обязательства: Япония не спросила Германию и даже не предупредила ее о нападении на Америку. Германия была поставлена перед совершившимся фактом, так же как, впрочем, и Япония при нападении Германии на СССР.

В то время Германия напрасно пыталась уговорить задним числом Японию принять участие в войне против СССР (кстати, инициатива исходила от Риббентропа, а не от Гитлера, который еще считал, что он один справится с СССР, намеревался один полностью завладеть этой страной). Так же безуспешно Германия, в данном случае сам Гитлер, пыталась зимой 1940/41 года побудить Японию напасть на английские владения на Дальнем Востоке, а именно на Сингапур. Японцы всегда были глухи к таким желаниям Германии: они проводили свою собственную политику. Японцы не могли ожидать и не ожидали, что из-за любви к ним Германия изменит свою сдержанную по ряду серьезных причин политику в отношении Америки. Кроме того, Германия и не могла оказать им военную помощь: она завязла со своими сухопутными войсками в России, а ее скромные военно-морские силы были полностью заняты в Атлантическом океане. Между Германией и Японией никогда не было совместных военных планов. Каждая из них проводила свою собственную политику и вела свои собственные войны. Каждая пыталась извлечь выгоду за счет другой стороны.

Таким образом, нападение Японии на США не было для Гитлера причиной для самоубийственного пересмотра политики в отношении Америки. Оно могло послужить лишь поводом для этого. Причину же мы должны искать в другом месте. Для этого нам нужно вернуться на один день назад до японского нападения. Япония нанесла удар по Пёрл-Харбору 7 декабря 1941 года. За день до этого, 6 декабря, Красная Армия начала контрнаступление под Москвой, далеко отбросила передовые германские части и одним разом поставила неподготовленную для зимних боев сухопутную армию Германии под угрозу полной катастрофы. Это обстоятельство, а не Пёрл-Харбор было причиной поспешного объявления Гитлером войны Америке. Оно было скрытым зовом о помощи.

Для Гитлера и германского Верховного Командования наступление русских было полной неожиданностью. Оно означало полный крах плана войны Германии против СССР, на котором основывалась вся стратегия Гитлера. План войны против Советского Союза был планом молниеносной войны. СССР должен был быть не только разбит, но и разбит в короткий срок, так как Гитлер спешил: он был вынужден считаться с усилением Англии, возможным вступлением в войну Америки и вторжением на Западе в 1943–1944 годах.

Однако отныне не было надежды на скорую победу над СССР, хотя в июле, а затем в октябре 1941 года Гитлер считал, что победа уже обеспечена. Германские блицпобеды не сломили оборонительную мощь русских. Более того, Советский Союз по-прежнему обладал огромной наступательной силой. Немцы же перешагнули апогей своих возможностей. Лучшее, на что они могли еще надеяться, была длительная, изнурительная, почти предрешенная война на Востоке. Но такая война не могла обеспечить достаточную оборонительную силу на Западе. Кроме того, не была исключена быстрая катастрофа, как это было с Наполеоном в 1812 году.

Другими словами, начиная с 6 декабря 1941 года Гитлер впервые был вынужден считаться с возможностью германского поражения. Теперь он должен был выработать планы, которые обеспечивали бы шанс превратить тотальное поражение в частичную победу. Для этого нужно было втянуть в войну Америку, чего он, пока речь шла о победе, пытался по возможности избегать или по крайней мере оттягивать.

План Гитлера был совершенно ясен: в случае быстрой катастрофы нужно было позаботиться о том, чтобы Германия по меньшей мере не полностью попала в руки невероятно раздраженной России, с которой так жестоко обращалась. В случае такой катастрофы Запад должен был стать из противника помощником по необходимости. Для того чтобы он стал таковым, нужно было усилить Англию. Даже в самой благоприятной ситуации Англия не могла составить на континенте противовес победоносному Советскому Союзу. Вместе же с Америкой это было возможно, даже если в 1942 году обе западные державы были еще далеки от полного развертывания своих вооруженных сил. Объявление Гитлером войны Америке было не чем иным, как зовом о помощи: «Приходите скорее, пока не пришли русские».

В этом отношении Гитлер не ошибся в американцах. Правда, они планировали вторжение на континент лишь в 1943 году (позже перенесли даже на 1944 год). Их планы штаба предусматривали, однако, вторжение и при имевшихся недостаточных силах уже в 1942 году в двух крайних случаях: как отвлекающая операция в случае угрозы поражения России или как операция по ликвидации последствий германского поражения на Востоке. Они не желали отдать русским Германию и всю Европу.

В это время полного разгрома Германии на Востоке еще не было. Гитлер мог еще надеяться предотвратить его, и зимой 1941/42 года он действительно сумел это сделать. Но хотя война на Востоке и продолжалась, Гитлер должен был с этого времени учитывать свое поражение в России в перспективе. СССР не был разбит одним мощным ударом, а поэтому он неизбежно становился сильнее Германии. Его превосходящая численность населения и пространство должны были со временем сказаться на ходе войны.

Поскольку у одной Германии не хватало сил победить СССР или хотя бы не давать ему передышки, надо было ввести в бой другие, более мощные силы, чтобы по крайней мере держать СССР под постоянной угрозой, а может быть, кто знает, и даже победить в перспективе. Нужна была Америка. Единственным средством втянуть Америку в европейское силовое поле было в этих условиях объявление ей войны.

Конечно, такой шаг означал, что вначале американцы выступят вместе с Англией, а позже и на континенте не против СССР, а против Германии. Изменить это было невозможно. Но американцы и англичане так же не хотели тотальной победы СССР, как и Германии. Непомерный рост мощи СССР неизбежно вызывал у них недоверие и вновь заставлял думать о старой роли Германии как «бастиона против большевизма».

Если бы все развивалось по плану, то противоестественный союз, навязанный Гитлером Востоку и Западу, мог еще в ходе войны распасться на враждебные стороны. Германия могла стать союзником своего западного противника. Истории известны такие случаи.

Даже при самом неблагоприятном исходе поражение Германии силами Востока и Запада должно было привести к их прямой конфронтации и спору из-за добычи. Это могло обеспечить Германии, даже в случае поражения, возможность вновь играть решающую роль.

Если бы после поражения Германии удалось продолжить войну между Западом и Востоком, когда Запад только что достиг полного развертывания своих вооруженных сил, а Восток был серьезно ослаблен войной, Германия могла бы, выступая на стороне Запада, все же выиграть задним числом свою восточную войну.

Все эти планы имели обязательной предпосылкой вступление в войну Америки. Чтобы заставить ее сделать это, было лишь одно средство: объявить ей войну. Какое дело было до того, что Германия не могла вести войну против Америки и объявление войны было лишь приглашением начать войну против Германии?

В пользу наших предположений говорит не только то обстоятельство, что позже многое, хотя и не все, на что надеялся Гитлер, принимая решения, действительно произошло. За это значительно весомее говорит то, что подобный взгляд вперед полностью отвечает образу мышления и стилю действий Гитлера. Наконец, за это еще более убедительно говорит то, что в действиях Гитлера нашла свое отражение его прежняя внешнеполитическая концепция.

Основная идея гитлеровской концепции всегда носила двойственный характер: главной целью была колонизация Советского Союза; прикрытие тыла с помощью союза с Англией было необходимой предпосылкой для этого. После того как это не удалось, Гитлер попытался достичь своей цели на Востоке без западного прикрытия с тыла. Тем самым он отклонился от своей основной концепции и потерпел крах.

В этой ситуации Гитлер «интуитивно» видел лишь один путь вернуться к своей основной идее — германской колонизации Востока, имея западное прикрытие с тыла. Поскольку западные державы не хотели предоставить Германии «свободу рук на Востоке», надо было в наказание обходным путем, а именно через войну, втянуть их самих в конфликт с Востоком.

Если бы эта конфронтация привела к войне между Востоком и Западом, Запад был бы вынужден превратить Германию, даже побежденную, в свой головной отряд или, соответственно, обеспечить Германии тыл для ее новой агрессивной войны на Востоке. И если бы Запад, как этого ожидал Гитлер, в союзе с Германией в конце концов выиграл войну, то по своему географическому положению лишь Германия, пусть даже ранее и побежденная, могла в перспективе пожать плоды победы.

«С Западом против России» — таковой всегда была идея фикс Гитлера. Это особенно наглядно, хотя и в извращенном виде, проявилось именно в тот момент, когда он перед лицом грозящей катастрофы на Востоке вызвал Америку на войну против Германии, надеясь в итоге все же организовать совместную войну против СССР.


СРЕДНЯЯ ФАЗА ВОЙНЫ


Начиная с декабря 1941 года Германия не могла выиграть войну военными средствами. Превосходство коалиции в составе Англии — СССР — Америки было подавляющим, и все военные усилия Германии, в том числе и наступления, являлись с точки зрения глобальной стратегии не чем иным, как операциями, лишь оттягивающими исход войны.

Но война не была еще проиграна. У Германии было два козыря, которые при правильном розыгрыше обеспечивали пусть не победу, но самоутверждение. Одним из них было завоеванное в начале войны господство над Западной Европой, другим — чрезвычайно высокая чувствительность и хрупкость «неестественного» союза между Советским Союзом и западными державами. С декабря 1941 года исход войны зависел исключительно от того, сумеет ли Германия использовать содержавшиеся в этих козырях возможности.

Если бы Гитлеру удалось примирить, умиротворить и привлечь на свою сторону оккупированную Европу, Германия не только получила бы значительное материальное подкрепление, но и психологически разоружила и парализовала другую сторону, прежде всего западные державы. Если бы удалось, и это было еще важнее, взорвать, как это было в Первую мировую войну, превосходящую коалицию противника путем заключения сепаратного мира с СССР, то стало бы возможным успешно защищаться на Западе. Для обоих вариантов в 1942 году имелись хорошие возможности.

Эти возможности исчезли зимой 1942/43 года, когда Сталинград, Эль-Аламейн и англо-американский десант в Северной Африке сигнализировали о повороте войны. В Европе это означало поворот от готовности примириться — к сопротивлению. Советский Союз не проявлял готовности заключить сепаратный мир с Гитлером; в лучшем случае он мог бы еще пойти на это с другим германским правительством, которое полностью порвало бы с гитлеровским режимом. Однако Германская империя была в это время не в состоянии создать такое правительство, и тем самым она приблизила свой закат. Чтобы предупредить такую возможность, Америка и Англия сразу же после своих первых успешных наступательных действий в январе 1943 года выдвинули требование о безоговорочном подчинении Германской империи своим будущим победителям. Осенью 1943 года, после того как созданный в Москве Национальный комитет «Свободная Германия» не привлек в рейхе внимания, СССР тоже присоединился к этому требованию.

Считается нормальным, что побежденные и оккупанты остаются врагами. Однако это не совсем нормально, и особенно бросается в глаза, когда сравниваешь Европу Гитлера с Европой Наполеона. Наполеон, так же как Гитлер, сначала силой захватил и подчинил большинство европейских стран. Наполеон, как и Гитлер, считал необходимым использовать завоеванные страны для ведения дальнейших войн. Наполеону удалось это: «его» Европа функционировала как система, пока не была разбита извне. Из побежденного противника он умел как по мановению волшебной палочки делать союзника. В его армиях в 1812 и 1813 годах сражалось больше немцев, итальянцев и поляков, чем французов, и надо сказать, что сражались они хорошо.

В Европе Гитлера ничего подобного не было. Напротив, первоначально союзные страны — Италия, Словакия, Венгрия, Румыния, Болгария, Финляндия — в ходе войны одна за другой отпадали или превращались в оккупированные страны, которые приходилось удерживать силой.

Следует сказать, что в 1940–1942 годах почти во всех захваченных странах, особенно во Франции, имелась широкая готовность оправиться от поражения и послушно включиться в германский «новый порядок» в Европе. В 1940 году фашизм везде имел своих сторонников, а огромное впечатление от молниеносных побед Германии делало свое дело.

Если Германская империя имела бы в 1940 году какие-либо конструктивные идеи для Европы, пусть даже д ля фашистской Европы, если бы она действительно установила «новый порядок», у нее были бы неплохие возможности в годы ее военной непобедимости объединить под своим руководством Европу. Но таких идей не было, и ее «новый порядок» вскоре оказался пустой пропагандистской фразой.

Военный захват Европы не был целью Гитлера. Она ему нужна была в войне против Англии. Его заветной целью было лишь порабощение Советского Союза. Европа его не интересовала. Правда, иногда он говорил с подчеркнутым недовольством, что надо «как можно скорее ликвидировать имеющуюся еще в Европе рухлядь мелких государств». На практике же он сам создал новую «рухлядь мелких государств», как это имело место, например, при разделе Чехословакии и Югославии. В годы германского господства нигде даже не было начальных форм или частичного объединения Европы. Не думал Гитлер серьезно и о примирении и мире, не говоря уже о союзе с оккупированными государствами, в том числе и в тех случаях, когда эти государства сами предлагали это победителю, как, например, Франция Петена.

Все, что оккупированная Европа получила от победительницы — Германской империи, было несколько смягченной формой германского колониального господства. В Польше и оккупированных районах Советского Союза был введен ужасающий террор: принудительный угон рабочих, незаконные аресты, террор гестапо и расстрел заложников. Единственным «общеевропейским достижением» Гитлера было массовое уничтожение евреев, в рамках которого «Европа была прочищена с запада на восток» и от которого Гитлер, кажется, серьезно ожидал пропагандистского эффекта. «Наш антисемитизм, — заявил он 22 июня 1944 года перед генералами и офицерами, — распространится на весь мир, так же как в свое время идеи французской революции предшествовали французским армиям и облегчали победы Наполеона. Так же будет и у нас…»

Перед лицом такой мешанины безыдейности, эксплуатации, насилия и преступлений неудивительно, что первоначальная готовность подчиниться и сотрудничать очень скоро остыла во всей Европе и превратилась в сопротивление и партизанскую войну, когда германская непобедимость канула в прошлое и приближавшееся поражение Германии стало очевидным для всех. На рубеже 1942–1943 годов такой поворот стал фактом, возможность «развернуть» захваченную Европу окончательно отпала.

Примерно в это же время отпала и другая, более реальная возможность: досрочный распад большой коалиции. В 1942 году союз между западными державами и Советским Союзом не раз подвергался серьезным испытаниям, и нельзя сказать, что в оценке возможности взрыва «противоестественного» союза между Востоком и Западом Гитлер был так же слеп, как в оценке возможностей проведения конструктивной политики в Европе. Напротив, объявление войны Америке как раз и служило достижению столкновения между Востоком и Западом в Европе и из-за нее, что должно было обеспечить Германии возможность стать арбитром у чаши весов. Если военная политика Гитлера с декабря 1941 года вообще еще имела какую-либо рациональную основу, то таковой был расчет на отсутствие единства среди союзников. Однако Гитлер смотрел, как загипнотизированный, не в ту сторону.

Ему мерещилось, что он вынудит западные державы стать союзниками Германии. Но для этого не было ни малейшей надежды до тех пор, пока они не могли активно и решительно включиться в войну против Германии. Гитлер не понимал или не хотел понимать, что единственной державой, у которой в 1942 и 1943 годах могла быть причина выйти из союза, чтобы освободиться от войны, был Советский Союз.

В 1942 году Советский Союз практически один нес на своих плечах всю тяжесть войны против Германии. Как для Америки, так и в известной степени для Англии 1942 год был скорее годом подготовки к войне, чем годом ведения войны. И в 1943 году СССР продолжал нести основное бремя войны. Англия и Америка участвовали в войне лишь частью своих вооруженных сил, причем больше против Италии и Японии, чем Германии. СССР же в эти годы вел войну на своей территории, по-прежнему напрягая все силы в борьбе за свою жизнь и истекая кровью.

Неудивительно, что все это время Советский Союз громко взывал о помощи, об открытии «второго фронта» в Европе, посредством которого Англия и Америка должны были оттянуть германские армии с Восточного фронта и взять на себя часть бремени. Неудивительно также, что половинчатые обещания и неоднократный перенос срока открытия второго фронта в 1942 и 1943 годах вызывали у СССР подозрения. Одни лишь поставки вооружения не могли его удовлетворить.

Может быть, западные державы сознательно хотели обескровить Советский Союз? От такого подозрения до мысли, что от скорого мира на основе статус-кво СССР может выиграть больше, чем от борьбы до победного конца, тяготы которой должны были нести русские и результаты которой могли быть зачеркнуты отдохнувшими и непострадавшими западными державами, был лишь один шаг.

То, что в эти годы в СССР над этим задумывались, не вызывает сомнений. В Вашингтоне и Лондоне это учитывали и были озабочены, как предупредить русско-германский сепаратный мир. Основным плодом этих размышлений явилось требование о безоговорочной капитуляции Германии.

Автор не ставит перед собой задачу показать правильность и ошибочность споров по вопросу о втором фронте. (В 1942 году у западных держав были уважительные причины для сдержанной позиции, в 1943 году, оценивая положение с точки зрения русских, причины были менее уважительные.) Решающим моментом для Германии было то, что взрывчатый материал, который был внесен из-за этих споров в союз, был действенным лишь в России, и поэтому, так же как и в Первую мировую войну, союзников можно было расколоть лишь путем заключения сепаратного мира на Востоке, а не на Западе.

В своем известном приказе от 23 февраля 1942 года (из которого по-прежнему любят цитировать фразу, что «гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское остается») Сталин давал ему очередной аванс: Советский Союз не ставит себе целью «уничтожить германское государство… Красная Армия имеет своей целью изгнать немецких оккупантов из нашей страны и освободить советскую землю от немецко-фашистских захватчиков». Только это, и не больше. В этом приказе Сталин назвал «вероятным» и «желательным», если война за освобождение советской земли приведет также к свержению «клики Гитлера». Тем самым эти задачи не были обязательными целями войны и условием для заключения мира.

Еще один человек предлагал Гитлеру в 1942 году (6 декабря) закончить «главу бессмысленной отныне войны против России новым Брест-Литовским миром». Им был Муссолини. Реакция Гитлера была характерной: «Если русские получат хотя бы на полгода перемирие для реорганизации своих сил, возникнет новая русская сила, против которой Германии опять придется выступить». (Именно так, а не наоборот: «которая выступит тогда против Германии»; Гитлер сам не верил в то, что говорил.)

Гитлер был и оказался рабом своей бредовой идеи о колонизации Советского Союза. До тех пор, пока на Востоке от Германии находилось русское государство, Германия «должна» была выступить против него, если даже была возможность одновременного удара с Запада и опасность быть раздавленной или разорванной Советским Союзом и западными державами.

Гитлера никогда не покидала мысль, что Запад, даже враждебный, всегда является своего рода непроизвольным, невольным союзником Германии. Советский Союз, даже мирный, является неизбежным врагом и его предрешенной жертвой. Это была та идея, которая лишила Германскую империю последнего шанса пережить войну и в конечном счете вычеркнула ее из списка государств. Рузвельт и Черчилль могли опасаться в 1942–1943 годах сепаратного мира между Германией и Россией. Однако Гитлер сам сделал излишними такие опасения.

Рузвельт и Черчилль не знали этого и, если бы им об этом сказали, не поверили бы. Для них был непостижим и недоступен образ мышления, который скорее ставил на карту существование своей страны, чем отказ от уже явно недостижимой цели завоеваний. Они не только опасались, что из-за затяжки с открытием второго фронта Сталин может пойти на мир, чтобы вырваться из войны, но и предполагали, что Гитлер, особенно после Сталинграда, наверняка ухватится двумя руками за такую возможность спасения. Они не могли и думать, что Германская империя скорее совершит самоубийство, чем откажется от своих планов в отношении СССР Они серьезно думали о том, как предупредить преждевременный распад большой военной коалиции. Результатом их размышлений явилось требование о безоговорочной капитуляции Германии, которое было провозглашено 23 января 1943 года на совещании в верхах западных держав в Касабланке, приглашение, которое Сталин отклонил.

Это требование исключало любое перемирие или переговоры о мире со стороны западных держав не только с Гитлером, но и с любым другим германским правительством. Оно означало, что война должна вестись до полной победы, что после победы государственная власть в побежденной Германии перейдет в руки держав-победительниц, что дальнейшее существование Германской империи будет зависеть от воли этих держав. Подобного рода требование в межгосударственных, уже не говоря о гражданских, отношениях было беспрецедентным. Однако оно явилось результатом определенной вынужденной логики, обусловленной положением западных держав в январе 1943 года, которое Германия создала сама.

Это положение определялось двумя моментами: выигранной русскими гигантской битвой на уничтожение под Сталинградом, которая, как это стало ясно каждому, означала окончательный поворот войны на Востоке, и принятием на военном совещании в Касабланке решения вновь отложить высадку англо-американских войск во Франции.

По мнению Рузвельта и Черчилля, такая ситуация была чревата двумя опасностями: непосредственной и несколько отдаленной, но также вполне зримой. Непосредственная опасность состояла в том, что у Сталина окончательно лопнет терпение в отношении своих союзников и он может предложить Германии мир на основе статус-кво, который, как они полагали, Гитлер примет в сложившихся условиях с большим облегчением.

Отдаленная опасность состояла в том, что СССР один выиграет войну еще до того, как западные союзники сумеют включиться в нее в полную силу, и тогда в Англии и Америке начнется паника и она породит стремление спасти гитлеровскую Германию от поражения, чтобы сохранить ее как «бастион против большевизма».

Требование о безоговорочной капитуляции было логичным ответом на обе опасности. Для СССР оно должно было явиться своего рода моральным эрзацем за второй фронт, а для Англии и Америки — средством отрезать самим себе любой выход из союза и войны. Кроме того, оно содержало еще и ту выгоду, что можно было отложить до конца войны дискуссии о целях войны и условиях мира, которые способствовали развитию конфликта среди сюзников.

Оглядываясь назад, можно сказать, что требование о безоговорочной капитуляции обеспечивало достижение указанных трех целей. Благодаря ему союз между Востоком и Западом действительно продержался до полной победы над Германией. Нельзя также не признать, что ситуация, которая заставила западные державы прибегнуть к этому радикальному средству для спасения находившегося под угрозой союза, была создана самой Германией. Совершенно очевидно также, что тем самым был окончательно предрешен вопрос о существовании Германской империи. По-еле безоговорочной капитуляции она могла на первом этапе существовать лишь как империя держав-победительниц. В случае если бы после победы это единство распалось, как это обычно имело место во всех союзах, Германская империя распалась бы тоже.

Такой представляется картина прошлого в наши дни. Однако в 1943 году еще длительное время было сомнительным, спасли ли действительно Рузвельт и Черчилль своей политикой о безоговорочной капитуляции союз и предотвратили ли сепаратный мир между Германией и Советским Союзом. Правда, в своем приказе по случаю 1 мая 1943 года Сталин совершенно определенно поддержал требование западных держав. Однако в июле, после своей крупной победы в грандиозной битве под Курском, русские открыто и демонстративно вновь отмежевались от этой политики: они сделали это одновременно с созданием Национального комитета «Свободная Германия», которое предусматривало предложение о ведении «нормальных» переговоров о мире, правда — теперь уже не с Гитлером, а с такой Германией, которая нашла бы в себе силы и разум освободиться от Гитлера.

Позже создание Национального комитета «Свободная Германия» было оценено лишь как пропагандистская акция. В условиях 1943 года оно было весьма серьезным политическим актом, с помощью которого Советский Союз подвергал самой серьезной проверке западный союз. Одобренный русскими Манифест Национального комитета читается как сплошная полемика против политики «безоговорочной капитуляции»: «Если германский народ по-прежнему безропотно и покорно допустит, чтобы его вели на гибель, то с каждым днем войны не только будут истощаться и иссякать его силы, но будет возрастать и виновность его. Тогда Гитлер будет свергнут лишь силой армии коалиции. Но это будет означать конец нашей национальной независимости, нашего государственного существования, расчленение нашего отечества. И пенять нам придется тогда только на самих себя.

Если германский народ вовремя обретет в себе мужество и докажет делом, что он хочет быть свободным народом и что он преисполнен решимости освободить Германию от Гитлера, то он завоюет себе право самому решать свою судьбу и другие народы будут считаться с ним. Это единственный путь к спасению самого существования, свободы и чести германской нации.

Германский народ нуждается в немедленном мире и жаждет его.

Но с Гитлером мира никто не заключит… никто с ним и переговоры не станет вести. Поэтому образование подлинно национального немецкого правительства является неотложнейшей задачей нашего народа… Верные родине и народу силы в армии должны при этом сыграть решающую роль.

Это правительство тотчас же прекратит военные действия, отзовет германские войска на имперские границы и вступит в переговоры о мире, отказавшись от всяких завоеваний. Так оно добьется мира и возвратит Германию в среду равноправных народов. Только оно создаст для германского народа возможность свободного волеизъявления в условиях мира и суверенного разрешения вопроса о государственном устройстве».

Это была антипрограмма на «unconditional surrender» (на требование о «безоговорочной капитуляции». — Прим. перев.). Она свидетельствовала о готовности России к переговорам о мире с теми силами в Германии, которые сотрудничали в Национальном комитете: коммунистами и военными, которые, как утверждалось в манифесте, «еще год назад считали бы невозможным такое сотрудничество». Было ясно (в манифесте об этом говорилось совершенно недвусмысленно), что не коммунистам, а военным предназначалась «решающая роль». Русские были реалистами. Комитет работал под черно-бело-красными знаменами.

Таким образом, еще в 1943 году Советский Союз открыто говорил о мире с Германией, которая избавилась бы от Гитлера, о мире, который оставил бы неприкосновенными существование и суверенитет Германской империи. Очевидно, что и в июле 1943 года, когда военная победа русских, даже без второго фронта, была лишь вопросом времени, скорый мир с Германией без Гитлера был для них по-прежнему приемлемее достигнутой в результате неисчислимых человеческих жертв полной победы, которая неизбежно столкнула бы их непосредственно с англичанами и американцами и которая таила в себе новые возможности конфликтов.

Между тем Манифест Национального комитета не нашел отклика в Германии. И тогда в октябре, после трех месяцев напрасного ожидания, русские присоединились на конференции министров иностранных дел в Москве к требованию о «unconditional surrender». Месяц спустя главы правительств трех держав твердо договорились в Тегеране о высадке западных войск во Франции. Длительный кризис в стане союзников был тем самым окончательно снят.

Ничто так отчетливо не свидетельствовало о своеобразной внутренней слабости казавшейся внешне такой сильной Германской империи, как плачевно кончившийся отказ от этого последнего шанса на спасение. Поучительно сравнение с Италией. Она спасла в том же июле 1943 года свое государственное существование с помощью того, что могло бы, возможно, еще позволить и Германии спасти свое существование как государства: путем своевременной смены правительства, которая лишила бы власти диктатора и дала бы стране возможность выступать на международных переговорах. Италия тоже была фашистским государством, но она, как показали события в июле 1943 года, была еще государством. Она имела все институты: монархию, фашистский Большой совет, армию, которые в момент наивысшего кризиса в вопросе о существовании придали ей необходимую внутреннюю функциональную способность.

Как ни странно это звучит, в свое последнее десятилетие (1933–1943) Германская империя прекратила в строгом смысле слова свое существование как государство. На заключительном этапе ее конституционный правопорядок был больше похож на банду, чем на государство, а Гитлер был больше боссом гангстеров, нежели главой государства или правительства.

Смена правительства, слабая или запоздалая попытка осуществить которую была предпринята через год, 20 июля 1944 года, была возможна в Германской империи лишь с помощью убийства.

После того как кризис в союзе великих держав миновал, началась координация союзнической стратегии и было достигнуто единство Америки, Англии и СССР в вопросе о цели войны в форме безоговорочной капитуляции, Германия потеряла осенью 1943 года последний шанс выйти из войны как суверенное государство и хозяин своей собственной судьбы. Полгода спустя, в июле 1944 года, три события положили начало финалу: англо-американский прорыв в Нормандии и русский — на Центральном фронте сухопутных войск, которые приближали превосходящие армии союзников с Запада и Востока к границам Германии; неудача покушения Штауфенберга 20 июля 1944 года, которая дала Гитлеру возможность продолжить войну до «последней минуты».

Для Германии это было, конечно, несчастье, а для Гитлера — успех. Ведь лишь такой финал войны, который происходил на территории Германии и нанес ужасный ущерб стране, создавал наконец ситуацию, на которую начиная с декабря 1941 года была направлена вся стратегия Гитлера. Именно в это время, когда Германия уже погрузилась в пучину тотального поражения, он ожидал столкновения западных держав и русских на немецкой земле, которого, как он надеялся, ему удалось достичь, втянув в войну Америку, и от которого он ожидал воскресения уже погибшей Германии и, наконец, осуществления своей сокровенной и постоянной концепции: покорения СССР в союзе с Западом.


ФИНАЛ


Последние пять месяцев Второй мировой войны причинили Германии больше страданий и принесли ей страха, чем все предыдущие пять лет. При этом все ужасы заключительной фазы войны воспринимались немцами, которым пришлось их пережить, как совершенно бессмысленные, поскольку тотальное поражение было очевидным для всех уже с января 1945 года.

Открыто провозглашенное и жестко проводившееся Гитлером решение продолжать борьбу до «последней минуты» уже тогда было непостижимым для большинства немцев. Оно осталось непонятым до конца войны. В то время уже казалось, что Гитлер, который за пять лет войны как физически, так и психически сильно сдал, под влиянием приближающейся катастрофы лишился рассудка. Такая точка зрения и ныне еще широко распространена.

Но она ошибочна. До последнего вздоха Гитлер оставался таким, каким он был всегда. Он всегда с «хладнокровной» последовательностью, невзирая на потери, доводил все до крайностей, твердо веря в то, что именно этим он опережает любого противника. Его самым сильным оружием и самой большой гордостью было то, что он никогда не пасовал перед неопределенностью. Если Гитлер и был сумасшедшим — а он, видимо, в определенном смысле им был, — то он был таковым всегда. Его безумие, однако, всегда имело метод и никогда, как в последние месяцы своей жизни, когда Гитлер сознательно пошел на тотальное поражение и разрушение Германии (и свое самоубийство) в качестве средства политики, он не планировал и не применял этот метод сознательно.

Если оценивать ситуацию с точки зрения Гитлера, сопротивление до последней минуты не было бессмысленным. Только такое сопротивление могло привести к итогу, к которому начиная с декабря 1941 года была направлена вся его стратегия: фронтальное столкновение западных держав с Советским Союзом. Такое столкновение, которое с самого начала было слабым местом и внутренним противоречием в расчетах Гитлера, заранее предполагало поражение Германии. До тех пор, пока непобежденная Германия оставалась изоляционным слоем между Востоком и Западом, последние не могли прийти к столкновению.

Для политика с нормальным разумом такая логика явилась бы причиной в корне пересмотреть всю концепцию.

Однако Гитлер не был политиком с нормальным разумом. Он обладал не знавшей границ смелостью и упорством, которые в предшествующие годы казались ему самому и большинству его соотечественников высшей формой гения. Эти качества он проявил и в этот момент: поскольку поражение Германии являлось предпосылкой для войны между Востоком и Западом, на которую он делал ставку, Германия должна была погибнуть именно в результате поражения, а затем уже продолжать борьбу. Для достижения окончательной победы ни в коем случае нельзя было уклониться от подобного болезненного промежуточного этапа, чтобы спасти что-нибудь «второстепенное» — человеческие жизни, культурные и материальные ценности или даже существование государства.

Надежда Гитлера на столкновение Запада с Востоком была не такой уж необоснованной: весной и ранним летом 1945 года действительно была опасность (или, если хотите, шанс), что война между победителями могла вспыхнуть сразу же. По крайней мере один из ведущих деятелей коалиции — Черчилль был, по достоверным источникам, готов и даже стремился к этому. Да и сама мысль продолжать борьбу после тотального поражения, не имея ни государства, ни территории, не была голой фантазией сумасшедшего. Однако у Германской империи Гитлера, которая вела не национальную и революционную, а империалистическую, грабительскую войну, не было для этого ни психологических, ни социальных предпосылок. Гитлер, как всегда, вел большую игру. Он даже поражение хотел сделать победой — конечной победой на Востоке; при этом он проиграл то, что большинству немцев казалось в это время лучшим и еще достижимым — поражение на Западе.

В конце 1944 года армии союзников на западе и Красная Армия на востоке подошли к границам Германии, но империя была еще стабильной. Для успешной защиты на обоих фронтах сил уже не хватало, но для одного фронта их, видимо, еще хватило бы: Германия, образно говоря, могла еще выбирать, кто ее победит и оккупирует. У Германии был еще порох в пороховницах. Гитлер использовал его против Запада: наступление в Арденнах в декабре 1944 года было одной из наиболее важных по последствиям военных операций в период Второй мировой войны.

Решение Гитлера нанести еще один удар по Западу кажется на первый взгляд парадоксальным. Ведь он хотел продолжить войну против Советского Союза на стороне Запада! Разве не логичнее было сконцентрировать все оставшиеся силы на Востоке и в большей или меньшей степени без сопротивления открыть ворота западным державам? Но это была логика разбитых немцев, а не Гитлера. Он признавал поражение, но желал продолжения войны и лелеял надежду на конечную победу.

Если бы Гитлер продолжал войну против СССР и открыл бы ворота западным державам, они оккупировали бы всю Германию. Немцы с облегчением восприняли бы свою участь, и война была бы закончена. Но это был не тот вариант, к которому стремился Гитлер. Война должна была продолжаться; надо было заставить западные державы продолжить ее против СССР, а для этого они должны были объединиться с Германией, с его, гитлеровской, Германией. Для достижения этой цели война должна была, так сказать, переместиться на Запад — русские на Германию, а немцы — на Бельгию и Францию.

Гитлер хотел поставить западные державы перед выбором: либо в последнюю минуту выступить вместе с ним против Советского Союза, либо остаться у разбитого корыта. Он верил, что они скрипя зубами выберут партнерство с Германией как меньшее зло. Своим наступлением в Арденнах Гитлер хотел им показать, что он не может уже сдержать русских, но их он может и будет сдерживать и даже может отбросить. Либо вы будете вместе со мною стоять на берегах Вислы, либо русские дойдут до Рейна и даже до Ла-Манша. Выбирайте!

Но такой замысел не удался. Не хватило сил. После первых успехов наступление в Арденнах захлебнулось, и в конечном итоге пришлось вернуться на исходные рубежи [5]. Русские же прорвали в середине января ослабленный из-за наступления на Западе германский Восточный фронт и неудержимо двигались к Одеру.

Сталин сам остановил свои армии на Одере. Он, как и Гитлер, считал, что перед лицом быстро несущейся на Запад русской лавины западные державы впадут в панику и могут пойти на союз с немцами. Сталин был полон решимости не допустить этого.

В отличие от Гитлера Сталин был весьма трезвым, хладнокровным и осторожным политиком. Он тоже видел опасность столкновения продвинувшихся вперед армий с востока и запада. Ее можно было избежать лишь в результате предварительно заключенных конкретных соглашений о демаркационной линии и оккупационных зонах. Такие соглашения были для него важнее сенсационных военных успехов, которые, чего доброго, могли напугать западных союзников. Он был готов отказаться от соревнования с западными союзниками в захвате Германии и использовал благоприятное военное положение, чтобы достичь договоренности о будущих оккупационных зонах в Германии. Это удалось ему сделать на Ялтинской конференции глав правительств в феврале 1945 года.

Проект соглашения о зонах оккупации в Германии был готов еще в сентябре 1944 года, но ни одно из трех союзнических правительств его до этого не подписало. Каждое из них, видимо, еще втайне надеялось, что военная удача может позволить ему получить более крупный кусок Германии, чем это было предусмотрено проектом соглашения, и тем самым обеспечить большее влияние на будущее политическое урегулирование.

К этому времени советские армии уже находились в глубине Германии, а войска Эйзенхауэра только готовились форсировать Рейн. В такой ситуации Рузвельт и Черчилль должны были быть довольны, что Сталин не добивался изменений в заключенном в сентябре 1944 года проекте соглашения и по-прежнему был готов ограничиться предусмотренным разделением на зоны. Без длительных дискуссий в Ялте была установлена демаркационная линия. Эта линия судьбы была единственным результатом наступления Гитлера в Арденнах.

С самого начала демаркационная линия была границей мира. Какой она будет в конечном итоге, тогда никто еще не знал, но миру между Западом и Востоком она служила с самого начала. Она была призвана предотвратить, чтобы из совместной войны против Германии возникла новая война за Германию, война, которая была бы почти неизбежной, если бы западные и восточные армии, стремясь опередить друг друга, рвались вперед навстречу друг другу с целью включить возможно больший кусок Германии в сферу своего влияния.

В случае честного выполнения Ялтинского соглашения мир между союзниками на первое время был обеспечен, даже если и оставались открытыми почти все политические проблемы, возникшие в результате войны. Если бы оно не выполнялось, противоречивые политические интересы России и Запада почти автоматически привели бы к продолжению войны между победителями. На это Гитлер и надеялся все время.

Наступление в Арденнах достигло одного: сроки выполнения планов союзников были сорваны. Координированного весеннего наступления не получилось. В январе русские наносили удар за ударом, в то время как западные союзники были еще заняты тем, что вновь готовились к наступлению, сорванному битвой в Арденнах. После добровольной остановки русских в феврале западным союзникам удалось наконец выйти к Рейну. В марте они форсировали Рейн и в первой половине апреля почти неудержимо двигались широким фронтом по Германии, дальше согласованных в Ялте границ зон. В середине апреля американцы были уже в глубине Тюрингии и Саксонии. 13 апреля они переправились под Магдебургом через Эльбу и, так же как русские два с половиной месяца назад, могли теперь двигаться на Берлин. Однако они не сделали этого, как не сделали в свое время русские. В первом случае это объяснялось политическим решением Сталина, теперь же речь шла о военном решении Эйзенхауэра, которое он вынужден был осуществить вопреки бурным настояниям Черчилля.

За день до этого, 12 апреля, от сердечного приступа умер Рузвельт, политика которого была направлена на сотрудничество с Советским Союзом и после войны. На несколько недель Черчилль становился самым влиятельным политиком западного союза. После того как конец гитлеровской Германии стал очевиден, он, в отличие от Рузвельта, видел в СССР уже не незаменимого союзника, а новую опасность и нового противника, которого необходимо подавить и отбросить всеми средствами, вплоть до продолжения или возобновления войны. Черчилль, который был самым закоренелым и решительным противником Гитлера, настаивал теперь на том, что могло осуществить его последнюю и в то же время самую давнишнюю надежду: военное столкновение Запада с Россией и тем самым обеспечить наконец всегда страстно желаемый союз Англии и Германии. Правда, речь могла идти уже о союзе с побежденной Германией, с Германией без Гитлера.

Часто цитируемое изречение, которое Черчилль сделал якобы в конце войны: «Мы закололи не ту свинью», неправдоподобно. Этого он никогда не говорил и даже так не думал. Для Черчилля никогда не вставал вопрос о пакте с Гитлером или, скажем, с Гиммлером, который в конце апреля совершенно наивно предлагал Западу безоговорочную капитуляцию, продолжая войну на Востоке. Сначала должен был уйти Гитлер. После этого Черчилль был вполне готов начать войну со Сталиным и в этих целях использовать германские войска, как это он сделал с итальянцами после 1943 года, использовав их в борьбе против Гитлера.

В течение всего апреля напряженность в отношениях между Черчиллем и Сталиным заметно обострялась. Черчилль не ограничился постоянными призывами к западным военачальникам продвинуться на восток настолько, насколько это возможно, не обращая внимания на согласованную в Ялте линию. На фронтах в Италии и Северной Германии, которые находились под английским командованием, велись переговоры о сепаратной крупной военной капитуляции; позже он сам заявлял, что он отдал распоряжение собирать и хранить оружие капитулировавших германских армий, чтобы в случае необходимости вновь вскоре передать его в руки тех, кому оно принадлежало. («Не исключено, что все мы однажды будем настоятельно в этом нуждаться».) В последние недели Второй мировой войны ход мыслей Черчилля и Гитлера совпадал. Они оба рассчитывали на столкновение между Востоком и Западом в Германии, и оба работали на это.

Они оба были в конечном счете едины даже в том, что Гитлер как личность стоял на пути желаемого ими изменения союзов и продолжения войны. Решение Гитлера пойти на драматическое самоубийство в имперской канцелярии в Берлине в момент захвата города русскими возникло, как это наглядно видно из его «политического завещания», совсем не в результате лишь личного отчаяния. Это был обдуманный политический акт. Гитлер ушел, чтобы освободить Германии путь к продолжению войны на стороне Англии и Америки. Этим же объясняется назначение на пост президента империи и Верховного Главнокомандующего не партийного политика, а относительно не скомпрометировавшего себя в глазах Запада «беспартийного» солдата — гросс-адмирала Дёница. Этим же объясняются неоднократные заверения в завещании, что он, Гитлер, никогда не хотел войны 1939 года, войны «против Англии, тем более Америки» (соответствующее утверждение о войне против СССР отсутствует). Этим же можно объяснить прежде всего и призыв, который красной нитью проходит через завещание, — ни при каких обстоятельствах не прекращать борьбу, напротив, продолжать ее «не важно где» против «врагов отечества». «Многие самые мужественные мужчины и женщины полны решимости связать до конца свою жизнь с моей. Но я их просил, затем приказал не делать этого и принять участие в дальнейшей борьбе нации».

В своем последнем послании из бункера имперской канцелярии он приказывал вермахту: «Задача была и остается обеспечить немецкому народу пространство на Востоке». Нет никаких сомнений в том, что Гитлер, уходя из жизни, считал, что война продолжается, и надеялся, что без него она будет вестись лучше, чем с ним. Такие надежды имели под собой основу.

Не прошло и недели после смерти Гитлера, еще не была подписана капитуляция, как Черчилль выступил в одном из драматических меморандумов против выполнения Ялтинских соглашений. «Я опасаюсь, — писал он, — что в случае марша русских по Германии вплоть до Эльбы могут разыграться ужасные события. Предполагаемый отход американских войск в границы зон… означает, что волна русского превосходства расширилась бы с фронта в пятьсот-шестьсот километров примерно на двести километров. Осуществление этого явилось бы самым мрачным событием в мировой истории… Мы имеем в своих руках несколько значительных рычагов… Перед тем как западные державы отойдут с нынешних позиций в предусмотренные границы зон, мы должны получить обязательные заверения по следующим пунктам: Польша, временный характер русской оккупации Германии, вводимый в русифицированных или контролируемых Россией странах дунайского бассейна порядок должен учитывать особые интересы Австрии, Чехословакии и Балкан… Наши надежды мы должны возложить на скорую пробу сил и глобальное выяснение отношений с Россией». Он говорил о «незначительных перспективах избежать третью мировую войну» и «необходимости жесткого языка в каком-либо немецком городе, занятом Америкой и Англией».

Это было именно то, на что надеялся и рассчитывал Гитлер. Но из этого ничего не вышло. Черчилль потерпел фиаско, причем не от немцев, а от американцев и в конце концов от самих англичан. Ослабевшие и уставшие от войны немцы, которые начиная с января массами бежали с востока на запад, ждали все же со странным смешением фатализма и злорадства возобновления войны. «Скоро мы вам пригодимся» — такие заявления наиболее часто можно было слышать в беседах между офицерами западных оккупационных держав и немецкими военнопленными.

Правительство Дёница, которое в течение 14 дней после безоговорочной капитуляции продолжало исполнять свои функции во Фленсбурге под английским покровительством, делало все, чтобы как можно больше солдат перебросить с Восточного фронта в плен к западным державам и сохранить определенную военную дисциплину и боевую готовность. Матросы германских военно-морских сил, которые считали, что для них война закончена, и самовольно покидали свой корабль, расстреливались как дезертиры по законам военного времени даже после капитуляции 8 мая. За немцами, видимо, дело не стало бы, если бы западные союзники вручили им отнятое оружие для новой войны против Советского Союза.

Но американцы не были к этому готовы. Им предстояла еще главная схватка с Японией, и они стремились разделить эту работу с русскими. У них не было желания начинать вместо этого третью, по их мнению излишнюю, войну против СССР. После длительных колебаний и вопреки протестам Черчилля в конце июня состоялся отвод войск за линию, установленную в Ялте, а в обмен за отвод войск западные войска заняли свои сектора в Берлине, договоренность о которых также была достигнута в Ялте. Тем самым была снята непосредственная военная напряженность между союзниками и сделан поворот от войны к миру. Четырнадцать дней спустя главы правительств трех великих держав встретились в Потсдаме, чтобы уладить политические разногласия и выработать принципы обращения с побежденной Германией.

Они делали это с грехом пополам, с некоторым компромиссом и задней мыслью. Во время конференции в Потсдаме поступило сообщение из Америки об успешном испытании атомной бомбы. У Черчилля вновь появились надежды: имея атомную бомбу, американцы должны были уменьшить интерес к военной помощи СССР против Японии, общее соотношение сил, казалось, изменилось в пользу Запада. Неужели наступила наконец возможность осуществить «пробу сил» и заговорить «жестким языком» с русскими, о чем Черчилль говорил еще в мае? Но еще до того, как это случилось, 27 июля, то есть в разгар работы конференции, поступили результаты состоявшихся за три недели до конференции выборов в Англии. Черчилль был свергнут.

Черчилль был нужен Англии, чтобы вести войну против Германии. Однако при всем восхищении и всей благодарности за то, что он сделал в войне против Германии, она не захотела его услуг для развязывания войны против Советского Союза. Тем самым жребий был брошен. Вторая великая война Германии завершилась отныне окончательно. Германия напрасно дралась до последней минуты. Ужасной ценой человеческих жизней и разрушений заплатила она за то, чтобы Восток и Запад разделили ее для оккупации и управления. Германская империя продолжала еще существовать, но призрачно и без собственных политических органов, как своего рода единое образование, находящееся под верховной властью четырех держав (четвертой оккупационной державой стала Франция), которым она безоговорочно передала свой суверенитет. Государственное существование Германии зависело с этих пор от единства четырех держав, которое совершенно неожиданно продолжалось почти три года.


ИМПЕРИЯ ЧЕТЫРЕХ ДЕРЖАВ


«Правительства Соединенного королевства, Соединенных Штатов Америки, Союза Советских Социалистических Республик и Временное Правительство Французской Республики настоящим берут на себя верховную власть в отношении Германии, включая всю власть, которой располагает германское правительство, Верховное Командование вермахта и любое земельное, муниципальное или местное правительство или власть. Все германские власти и германский народ должны безоговорочно выполнять требования союзных представителей и полностью подчиняться всем воззваниям, приказам, распоряжениям и инструкциям».

Указанным Заявлением правительств от 5 июня 1945 года четыре державы положили начало периоду истории гер-майского государства, который длился четыре года и закончился в 1949 году образованием Федеративной Республики Германии и Германской Демократической Республики.

В этот период Германская империя продолжала еще существовать и под иностранным господством. Заявление от 5 июня недвусмысленно констатировало: «Взятие на себя такой власти… не является аннексией Германии».

Оно не являлось также разделом Германии. До конца 1947 года четыре державы, которые совместно управляли Германской империей, не намеревались ее делить. Более того, период четырехстороннего управления еще неразделенной Германии следует рассматривать конечной фазой истории германского государства. Можно сказать, что империя четырех держав была четвертой империей, если считать, что империя Бисмарка была первой, Веймарская республика — второй и гитлеровская империя — третьей.

Всеми силами немцы постарались вытеснить из памяти этот необычный период своей истории. Это было неприятное время для немца: бедствие, повсеместный голод, неуверенность и огромное внутригерманское перемещение народа. И все же именно это безрадостное время еще раз предоставило немцам неожиданный шанс спасти свое национальное единство в условиях развала третьей империи.

Немцы не любят вспоминать эти годы. Это объясняется, видимо, тем, что они даже не поняли упомянутого шанса, но не хотят в этом признаться. Несмотря на голод и борьбу за существование, другие народы, у которых национальное чувство развито более сильно, извлекли бы большую пользу из того факта, что по меньшей мере в течение двух лет четыре державы-победительницы серьезно стремились перестроить и сохранить национальное единство Германии, которая несла на себе тяжелое бремя ответственности и границы которой, правда, были сужены. Если бы немцы проявили подлинное чувство национальной общности и поддержали это стремление, видимо, дело увенчалось бы успехом.

Решение четырех держав управлять Германией как неразделенной национальной единицей было принято уже после победы летом 1945 года и было совсем не простым делом. В ходе войны в центре переговоров союзников находились планы расчленения Германии, а на конференции в Ялте уже было достигнуто единство по вопросу о разделе Германии, однако лишь «в принципе». У союзников были путаные и противоречивые представления о том, как следует разделить Германию, какие создать новые германские государства и как должны строиться отношения между ними и государствами-победителями.

План Рузвельта предусматривал создание пяти беспомощных мелких германских государств: максимально уменьшенной Пруссии, несколько расширенных Ганновера и Гессена, а также Саксонии (с Тюрингией) и южногерманского государства в составе Баварии, Вюртемберга и Бадена. Саарская и Рурская области, а также район Киль-ского канала должны были быть интернационализированы и находиться под управлением Объединенных Наций.

Черчилль был против возвращения к системе мелких государств. Он выступал за великодушный раздел пополам, но не такой, как он произошел позже по вертикальной границе, а по горизонтальной: на севере — Большая Пруссия со столицей в Берлине (примерно в границах бисмарковского Северогерманского союза), которая была бы обрезана на востоке и западе в пользу Польши и Франции и имела бы статус побежденного противника; на юге — конфедерация дунайских государств со столицей в Вене, в которую входили бы Баден, Вюртемберг, Бавария, Австрия, может быть, Венгрия и даже Румыния, в отношении которой он был настроен лучше. В такой конфедерации государств он видел будущего английского союзника и материковый коридор, который явился бы продолжением англо-французской Антанты в Европе.

Сталин последовательно отклонял английский план, который, по его мнению, носил в основе своей антирусский характер. В отношении идеи Рузвельта Сталин не сказал ни да, ни нет. Своего плана расчленения Германии он никогда не предлагал. В конечном счете Сталин был первым, кто открыто отмежевался от всех планов раздела.

9 мая 1945 года он заявил: «Советский Союз торжествует победу, хотя он и не собирается ни расчленять, ни уничтожать Германию».

Преемники Рузвельта и Черчилля тоже отказались летом 1945 года от планов расчленения Германии. Все три державы-победительницы были в это время озабочены тем, что раздел Германии может больше проблем создать, чем решить, и скорее увеличить, чем уменьшить, трения между союзниками. Все трое втайне хотели иметь будущую Германию возможным союзником или по крайней мере полезным буферным государством для защиты от другого победителя. Все три державы, как показала Потсдамская конференция и последующие годы, выступали за сохранение Германии как единого экономического и политического целого, причем каждая из них стремилась, конечно, создать самые благоприятные исходные позиции для реализации своих идей и для своих сторонников, а также для оказания максимального влияния на развитие положения в Германии.

Франция, которая участвовала в управлении и перестройке Германии как четвертая держава-победительница, занимала иную позицию. В сознании французов еще глубоко сидело шоковое состояние 1940 года и печальный опыт многолетней германской оккупации. Франция не желала вновь оказаться лицом к лицу с более мощным и сильным германским соседом. Как минимум Франция стремилась отделить от Германии Саарскую и Рурскую области. Но и в этом случае Германия, по ту сторону Рейна расчлененная, была для нее более желательной, чем единая. Было бы несерьезно ожидать от французов чего-либо другого. И нельзя их упрекать за это. Любой в их положении поступил бы так же. Никто из них не мог тогда искренне желать продолжения существования или восстановления Германской империи.

Именно Франция во главе с де Голлем безвозвратно перевела в 1945 году стрелки, которые вели к воссозданию будущего общегерманского национального государства. На конференции в Потсдаме было решено сразу же создать под руководством Союзного Контрольного Совета центральные общегерманские департаменты по вопросам финансов, промышленности, транспорта и внешней торговли во главе с немецкими статс-секретарями, которые явились бы, несомненно, начальными органами нового имперского правительства. Франция наложила в Контрольном Совете вето на осуществление этого решения. Другим трем державам не удалось переубедить де Голля. Тем самым было предотвращено «конституирование» дальнейшего существования Германской империи. В последующие годы постепенно становилось все яснее, что уже нельзя было вернуть возможность, упущенную в результате наложения Францией вето в 1945 году.

Однако в эти годы до марта 1948 года в Берлине продолжало работать правительство Германской империи, хотя оно не было немецким, а правительством четырех держав в лице Союзного Контрольного Совета. Контрольный Совет правил еще не расчлененной Германией, хотя она и потеряла восточные области по ту сторону Одера — Нейсе и Саарскую область на западе. Надо сказать, что, по крайней мере в первые годы, Контрольный Совет действовал вполне планомерно и эффективно на основе согласованных решений, в которых просматривалась ясная совместная политика. Контрольный Совет осуществил такую реформу империи, какую едва ли лучше сумело бы провести немецкое правительство. Подобно тому, как Наполеон в начале XIX века, четыре державы открыли в середине XX века новую страницу в истории Германии, ликвидировали неразбериху и дали Германии то, чего она не имела до этого: современные, понятные для всех и осязаемые политические институты. Еще в гитлеровское время Германская империя перестала в строгом смысле слова быть государством. У нее не было больше конституции, государственных институтов с четко определенной концепцией, правовой системы и ясно очерченной системы управления. Она состояла из бурно разраставшихся, как раковые метастазы, «государств в государстве», которые перекрывали и подавляли друг друга и существовали рядом друг с другом лишь благодаря единому подчинению Гитлеру. Это были нацистская партия, СС, СА, вермахт, «Рабочий фронт», Организация Тодта и т. д. Каждая организация была «империей» для себя, «вотчиной» таких нацистских главарей, как Борман, Гиммлер, Геринг, Лей, Шпеер и других, отношение которых к государству едва ли отличалось от отношения могущественных, интриговавших и враждовавших между собой князей к умирающей империи периода барокко.

Непреходящей заслугой правительств четырех держав является ликвидация ужасной, нарастающей неразберихи. Персональная денацификация была проведена в различных зонах по-разному, в отдельных — это был лишь фарс. Что же касается государственной денацификации, прежде всего ликвидации нацистских организаций и ведомств, и которых Германская империя как государство почти задыхалась, то она была проведена везде одинаково, основательно и надолго [6].

Надо сказать, что правительства четырех держав не только создали пригодную площадку для строительства государства, но и строили на ней. В области юстиции и управления эта работа носила в основном характер реставрации, в то время как в непосредственно политической области она создавала совершенно новую основу. Ее основным результатом явилась «федерализация» и «демократизация» Германии. Другими словами, была создана новая система земель и партий.

Вывод о том, что в первые годы своего совместного господства в Германии четыре державы действительно хотели создать единое германское государство с едиными политическими институтами, следует также из того, что система земель и партий была вначале одинаковой во всех четырех зонах. При этом в вопросах федерализации впереди шли западные державы, а демократизации — русские, но те и другие приспособлялись и присоединялись к соответствующим мерам. Четвертый рейх являлся федеративной республикой, состоявшей из пятнадцати большей частью вновь созданных земель, пять из которых находились в советской зоне. Это была демократическая республика, во всех землях и зонах которой действовали четыре официальные партии: коммунистическая, социал-демократическая, либеральная и христианско-демократическая. Русские уже в июне 1945 года решили создать эти партии в своей зоне; западные державы сделали это с некоторым опозданием.

В 1945-м, 1946-м и даже в 1947 году совместная, направленная на создание нового общегерманского государства политика Контрольного Совета явно превалировала над разногласиями, которые возникали при ее осуществлении в различных зонах по причине противоположных политических принципов, идеологий и интересов четырех держав.

Конечно, в Восточной зоне уже в 1945 году начали проводиться радикальная земельная реформа и широкая социализация, чего не было в западных зонах. Большое значение имело слияние КПГ и СДПГ в СЕПГ, которое было осуществлено в советской зоне весной 1946 года.

У большинства немцев с самого начала не было желания воспользоваться неожиданно появившейся возможностью. В течение всего времени, пока союзники еще были готовы сохранить единую реконструированную Германию, немцы просто не участвовали в этом процессе. Они вели себя совершенно пассивно и ворчливо и безучастно делали лишь то, что им приказывали. Лишь в 1948 году, когда вследствие «холодной войны» Восток и Запад отказались от совместной политики, в том числе и в отношении Германии, и перешли к созданию в своих зонах двух раздельных германских государств, немцы вдруг неожиданно вновь проявили рвение. Они вновь неожиданно обнаружили единое германское сердце.

Для, мягко говоря, сдержанного отношения немцев в вопросе общегерманского сотрудничества по линии партий и земель характерными были два примера.

5 октября 1945 года в Веннигсене под Ганновером состоялась первая имперская конференция вновь созданной СДПГ. На этой конференции, которая проходила под руководством Курта Шумахера, партия создала Центральное правление для трех западных зон, отклонив требование Отто Гротеволя о создании организации в рамках всех четырех зон во главе с президиумом в Берлине. Тем самым с самого начала самостоятельная СДПГ в советской зоне оккупации во главе с Гротеволем была предоставлена сама себе. Если бы СДПГ конституировалась в то время как общегерманская партия, едва ли было бы так легко осуществить слияние с КПГ. Было ясно, что СДПГ Шумахера, если даже она об этом открыто и не говорила, уже в октябре 1945 года действовала по принципу, который был примерно в то же время сформулирован Аденауэром: «Восточная зона потеряна на необозримое время».

6 июня 1947 года в Мюнхене состоялась первая, и единственная, встреча руководителей пятнадцати немецких земель. Конференция лопнула еще до того, как она началась, так как премьер-министры десяти земель западных зон отказались включить в повестку дня требование премьер-министров земель советской зоны оккупации об «образовании центральной германской администрации». После этого пять министров советской зоны оккупации покинули зал заседаний. Кстати, они представляли земельные правительства, которые были избраны на свободных выборах. Тогда еще не было ни единых списков, ни Национального фронта в тогдашней советской зоне.

Следует признать, что встреча премьер-министров земель была разрешена американскими и французскими военными губернаторами с колебаниями, различными ограничениями и оговорками и излишняя самостоятельность была чревата для них неприятностями. Но какой другой народ, который действительно стремится к своему национальному единству, можно было бы удержать от того, чтобы не воспользоваться такой возможностью для достижения общегерманского взаимопонимания?

Следует признать также, что 6 июня 1947 года единая политика четырех держав уже отмирала. За день до этого государственный секретарь США Маршалл в своей известной гарвардской речи провозгласил программу восстановления Европы, так называемый план Маршалла. Не исключено, что премьер-министры германских земель и не смогли бы в июне 1947 года сдержать раскольническую политику оккупационных держав, если бы они даже и захотели этого. Но разве не было причины хотя бы попытаться сделать это, если бы они действительно стремились к единству?

И все же совершенно очевидно, что политика четырех держав в 1945–1947 годах, направленная на достижение единства, нашла слабую реакцию у немецких политиков и немецкого народа. Она почти не учитывалась. Немцы не верили в мир. И надо сказать, что, по крайней мере вначале, они имели на это право. С другой стороны, большинство немцев вовсе не хотели мира с союзниками. Такой мир с побежденной, урезанной, хотя и продолжавшей существовать Германской империей был бы, конечно, тяжелым. Большинство немцев не хотели брать на себя как на «единый народ» такие трудности и сообща нести их. Они не ожидали больше ничего и от развала единства союзников, если даже при этом окончательно улетучивалось национальное единство.

Начиная с января 1945 года в Германии непрерывным потоком шло переселение народа с востока на запад, причем не только с территории восточнее Одера и Нейсе, откуда люди выселялись, но и из русской оккупационной зоны, откуда никого не выгоняли. Этому физическому перемещению с востока на запад соответствовало и духовное. Немцы бежали от поражения на востоке к поражению на западе. Они хотели быть не побежденными немцами, а побеждать вместе с Западом. Тем самым они отказались от Германской империи, так же как они это сделали в отношении оставшихся в Восточной зоне соотечественников, которые для них с этих пор стали своего рода «русскими», точно так же как они сами начали чувствовать себя своего рода «американцами».

Для объяснения этого массового психоза можно назвать несколько материальных причин, однако они не раскрывают содержания проблемы. Конечно, борьба за существование в Восточной зоне была более жесткой, чем в Западной зоне. Репарационная политика России была (и, надо сказать, обоснованно) более беспощадной, чем политика западных держав. Социалистическая политика в Восточной зоне, подобно которой на Западе ничего не было, сильно затронула интересы «лучших слоев». Но не только экспроприированные помещики и фабриканты бежали на Запад. И в Западных зонах после 1945 года был голод. Причина состояла в другом, в полном проявлении идеи, которую в течение двенадцати лет Гитлер внушал всем немцам, а именно: Россия, что бы она ни делала, остается естественным врагом, а Запад, несмотря на соперничество и недоразумения, несмотря на войну и кровопролитие, остается союзником против СССР.

Когда начал распадаться альянс союзных держав-побе-дительниц, от единства которых в послевоенное время зависело национальное единство немцев, в Германии не проявилась озабоченность и разочарование, а наоборот — удовлетворенность и надежда. Немцы не жалели потерянного национального единства. Они надеялись теперь объединиться наконец с Западом против Советского Союза. Что же касается «бедной» Восточной зоны, то она была предоставлена сама себе. Разразившаяся «холодная война» была именно тем, что предсказывали немцы: они торжествовали и могли теперь, ликуя, заявить своим западным победителям: «Вот видите, разве мы вам об этом не говорили?»

Беззаботно и равнодушно немцы упустили возможность сохранить благодаря неожиданному единству победителей свое национальное государство и свое национальное существование. Но как только начался разлад в стане победителей, немцы обеими руками ухватились за давно ожидавшуюся возможность добиться союза с Западом против СССР. Тем самым свершилось самоубийство Германской империи.


РАСКОЛ


Событием, положившим конец существованию Германской империи, было не ее поражение и передача правительственной власти четырем державам в 1945 году, а создание Федеративной Республики и ГДР в 1949 году. До тех пор, пока четыре державы совместно управляли неразделенной империей, она еще существовала, пусть даже и без права на самоопределение и суверенитет. С созданием двух раздельных новых германских государств, заменивших империю, она прекратила свое существование.

Инициатива создания новых государств исходила от четырех держав, пути которых начиная с 1947 года разошлись. Точнее сказать, инициатива исходила от двух из этих держав — Америки и России, которые в послевоенное время играли решающую роль. А если быть еще точнее, то она исходила лишь от одной державы — Америки. Итак, как это будет показано ниже, инициатива создания сепаратных государств в Германии исходила от Америки, СССР же весьма неохотно следовал за ней.

Естественно, что создание двух новых государств не могло произойти без участия немцев. Если бы немцы упорно держались за свое национальное единство и выступили бы против создания раздельных государств, союзники не сумели бы их заставить это сделать. В действительности же немцы в большей или меньшей мере послушно, в большей или меньшей мере сдержанно сами осуществили создание двух раздельных государств, причем в этом случае западные немцы шли впереди.

Это совсем не означает, что у немцев и союзников были одинаковые мотивы и скрытые мысли по данному вопросу. Конечно, в качестве мотива не приводилось открытое желание покончить с единством национального государства и жить в двух государствах. В то же время немцы спокойно восприняли конец своего единства, хотя, может быть, они и надеялись, что то, от чего они отказались, можно будет еще вернуть. Это не меняет, однако, ничего в том, что для немцев в момент такого решения важнее было нечто другое, нежели национальное единство. Поэтому нет никаких оправданий их действиям, когда они в 1948–1949 годах сознательно отказались от единства. Внутренние сомнения или спекуляции о будущих возможностях не могут изменить свершившегося тогда факта и сделать его несуществующим. Образование Федеративной республики, а вслед за ней и ГДР было вто время концом Германской империи.

Происшедший в 1949 году раскол не имел ничего общего с выдвигавшимися во время войны планами союзников о расчленении Германии. Те планы утратили в 1945 году свое значение и позже не выдвигались, тем более не предлагался раскол на две части, как это фактически произошло в 1949 году. Ни план Рузвельта, предусматривавший более основательное расчленение Германии, ни план Черчилля, предусматривавший линию раздела между Севером и Югом, а не Западом и Востоком, не содержали таких предложений. Да и политическая цель этих планов была другая: они предназначались для того, чтобы исключить Германию как фактор силы. Происшедший же в 1949 году раскол был направлен на достижение противоположного: вновь включить германский фактор силы в европейскую политику. Раскол не был прямым результатом Второй мировой войны. Он был лишь побочным продуктом «холодной войны», разразившейся в 1947 году между Америкой и СССР.

«Холодная война» не была запоздалым столкновением вторгнувшихся в 1945 году с запада и востока в Германию армий, на которое надеялся Гитлер и которое активно подготавливал Черчилль. И в этом вопросе была нарушена, говоря языком юристов, причинная связь. Вначале западные и восточная державы-победительницы мирно жили в побежденной Германии и некоторое время даже совместно, в какой-то мере дружно управляли ею.

Кроме того, «холодная война» объяснялась не трениями и столкновением интересов оккупационных держав в Германии. Напротив, лишь в результате «холодной войны» с 1947 года стало невозможным проводить совместную германскую политику держав-победительниц, и вместо этого появилась идея создать из Западных и Восточной зон оккупации новые государства и превратить их в союзников Америки и СССР для выступления одного победителя против другого. Причины «холодной войны» лежали не в перипетиях оккупационной политики, которая в отношениях между великими державами в широком плане играла относительно скромную роль, а в изменении глобального соотношения сил как результата Второй мировой войны.

В результате Второй мировой войны не только побежденные Германия, Япония и Италия выбыли из международной политики как великие державы и даже на некоторое время как суверенные государства. Три из пяти держав-победительниц — Англия, Франция и Китай — тоже были не в состоянии после победы проводить самостоятельную политику. Они слишком сильно израсходовали себя и перенапряглись: своей цели — победы они достигли, но сразу же за финишной чертой упали от изнеможения.

Тем самым возникла неповторимая ситуация в мировой истории: на какой-то момент остались лишь две настоящие великие державы — Америка и Советский Союз. Уже это обстоятельство автоматически делало их противниками: среди трех, пяти или восьми великих держав каждый является потенциальным противником, но и потенциальным союзником другого. Если же существует лишь две супердержавы, которые задают всему тон, они не могут не быть потенциальными противниками. Кроме того, если в течение нескольких лет стало возможным довести число великих держав с восьми в 1939 году до двух, неизбежно появлялась мысль, что в конечном счете и двух держав слишком много и лишь одна из них может и должна остаться. Короче говоря, Вторая мировая война вновь поставила на повестку дня дремлющую в течение тысячелетий идею мирового господства. В начале 40-х годов эта идея напоминала отборочный турнир, за которым должна была последовать схватка финалистов. Появившаяся в результате Второй мировой войны военная техника, апогеем которой явилась атомная бомба, усилила представления, что настало время для создания «one world» — «неделимого мира».

Особенно для Америки такая идея в послевоенные годы стала почти неизбежной. Следует учитывать, что и между оставшимися великими державами — Америкой и СССР — непосредственно после войны не было настоящего равновесия сил. Превосходство Америки было в то время очевидным. Советский Союз нес основное бремя войны. Он потерял около 20 миллионов человек, в то время как Америка — 259 тысяч на обоих театрах военных действий. Промышленность СССР была сильно разрушена, его города лежали в руинах. Американская же промышленность была в ходе войны обновлена и впервые работала с полной загрузкой, города Америки остались невредимыми. Если учесть также значительно превосходивший промышленный потенциал Америки и ее монополию на атомное оружие, то станет ясно, что отказ СССР упасть в изнеможении после войны в объятия Америки, как это было с Англией, и его упорное стремление сохранить самостоятельную и равную роль великой державы были, по мнению американцев, не чем иным, как вызовом и заслуживающим наказания высокомерием.

Если оценивать создавшееся после Второй мировой войны положение в мире в 1945 и 1946 годах, то для Америки вопрос о мировом господстве был уже, собственно, предрешен. Казалось, что такой мир, мир американский, уже существовал. Если Америка была готова обращаться с Советским Союзом формально как с равным партнером, помогать ему на тех же условиях, как и другим странам — бывшим союзникам и бывшим врагам, в восстановлении и не выступала против его социалистической системы, то только из «великодушия». Когда же Советский Союз осмелился перенести эту систему на некоторые другие страны, то это было уже слишком. И когда СССР всерьез верил, что может конкурировать с Америкой и утвердить себя политическим и силовым противовесом, он становился в глазах американцев нарушителем мира, которому нужно было недвусмысленно показать истинное соотношение сил. Для этого необязательно было развязывать войну. С точки зрения соотношения сил это, видимо, было даже совсем ненужным. Это можно было сделать с помощью «containment», то есть изоляции, окружения, блокады. В 1947 году блокада Советского Союза стала основной линией американской политики.

Поворотным пунктом был план Маршалла. Америка великодушно предлагала предоставить свою экономическую мощь, которая в результате войны достигла апогея своего развития, на службу восстановления Европы. Правда, этот план предусматривал «сотрудничество» всех сторон, друзей и врагов, как между собой, так и с Америкой. Помощь по плану Маршалла была предложена и России, однако при условии, что та поставит себя на одну ступеньку с этими странами, то есть на более скромную ступеньку по сравнению с дателем помощи и общим благодетелем, которым была Америка. В отличие от Англии и Франции Россия отклонила такое предложение. Вместо этого Молотов потребовал, чтобы экономическая помощь измерялась вкладом, внесенным каждой страной в достижение победы союзников.

Тем самым были созданы новые фронты. Своим отказом стать американским клиентом Советский Союз объявил себя противником Америки. С этого времени Европа распалась на американский и русский лагери. Между ними началась «холодная война». Во Франции и Италии из правительств были удалены коммунисты, а в Восточной Европе — некоммунисты. В Германии развалилось правительство четырех держав. В трех западных зонах, которые отныне получали помощь по плану Маршалла, тон задавала лишь одна Америка. Экономический раскол неизбежно вызывал соответствующие политические последствия.

«Холодная война» развивалась в форме создания блоков. Начиная с середины 1947 года обе великие державы перешли к тому, чтобы прочно и на длительное время привязать к себе страны или части стран Европы и Азии, которые в ходе Второй мировой войны были освобождены или заняты их войсками, причем разница между врагом и другом, освобожденными и оккупированными странами вскоре исчезла. Первоначально средством «холодной войны» была экономическая война, затем политическая унификация и, наконец, гонка вооружений. Инициатива полностью исходила от Америки.

«Холодная война» началась с американского плана Маршалла для Западной Европы, которому Россия не могла ничего противопоставить. Затем последовало исключение из политической жизни Западной Европы коммунистов, на что Россия ответила тем же в отношении некоммунистических партий в Восточной Европе. Затем последовала попытка объединить Западную Европу путем создания ОЕЭС (Организация Европейского экономического сообщества) в Париже и организации Европейского совета в Страсбурге, на который Россия ответила организацией сотрудничества восточноевропейских стран в форме Коминформа и СЭВ. Наконец, в 1949 году последовала военная интеграция Западной Европы с Америкой в форме НАТО, на которую значительно позже, лишь в 1955 году, после длительной затяжки вступления в НАТО Федеративной Республики, Россия ответила созданием организации Варшавского пакта, в который была включена также и ГДР.

В это время уже начинал просматриваться так называемый атомный пат, который постепенно парализовал «холодную войну». Перед лицом созданного обеими супердержавами в середине 50-х годов потенциала взаимного тотального уничтожения Америка была вынуждена в начале 60-х годов отказаться от попытки низводить Советский Союз, так же как Англию, Францию, Западную Германию, Италию и Японию, до роли второстепенной державы в американской мировой системе. В условиях системы и равновесия двух супердержав мир успокоился на некоторое время, пока в конце 60-х годов скачок в развитии Китая не возвестил о совершенно новой расстановке сил в мире.

В конце 40-х годов, когда «холодная война» поставила в повестку дня раскол Германской империи, такое развитие событий предугадать было невозможно. В то время перспективы Америки стать единственной супердержавой казались бесспорными. Особенно в первой фазе «холодной войны», когда она велась чисто экономическими средствами, превосходство Америки было неоспоримым. США были в благоприятном положении и могли выступать как благодетель в отношении своих клиентов. Они могли, не нанося себе ущерба, отдать в большом количестве и великодушно часть своих излишков. Советский Союз был ужасно опустошен и обеднен в результате Второй мировой войны и был вынужден затягивать все туже пояс, чтобы в возможно короткий срок восстановить свою промышленную основу. Америка могла другим дать, а СССР был вынужден у других брать. Неудивительно, что Америка повсюду в своей сфере нашла добровольных ревностных сторонников.

На этой стадии американского превосходства и «великодушной» американской помощи по восстановлению, которая так впечатляюще контрастировала с жесткой репарационной политикой России, произошел раскол Германии на два раздельных новых государства. Необходимо это постоянно учитывать, чтобы понять ту готовность, с которой западные немцы расстались с существованием Германской империи и национальным единством и «временно» образовали новое государство, в результате чего немцам бывшей советской зоны оккупации не осталось ничего другого, как в свою очередь создать государство.

Инициатива создания германских сепаратных государств совершенно четко исходила от Запада, то есть от Америки, а не от СССР. И с немецкой стороны это были западные немцы, то есть ландтаги и правительства земель западных зон, которые с согласия западных оккупационных держав, действовавших отныне под руководством Америки, в 1948 и 1949 годах шаг за шагом подготовили создание Федеративной Республики. В это самое время в советской зоне оккупации предпринимались отчаянные попытки предотвратить создание сепаратных государств и спасти единое национальное германское государство.

Тогда над этими попытками смеялись, а позже изгнали и самое воспоминание о них. Этого отрицать нельзя. Народные конгрессы и Народные советы, которые были созданы в советской зоне (при участии западногерманских организаций и политиков) под руководством коммунистов (но и при участии многих некоммунистов), не были избранными по западному подобию органами. Однако это не изменяет того факта, что в то время они были единственными общественными защитниками сохранения общегосударственного единства Германии. Нельзя также не видеть, что организованные ими в советской зоне народные выступления и решения по вопросам «единства или раскола» достоверно свидетельствовали о том, что большинство населения выступало за единство [7]. Такое большинство совершенно очевидно отражало действительное настроение населения.

В 1948 и 1949 годах жителей советской зоны оккупации в Германии мучила, конечно, странная мысль, что их более удобно устроившиеся соотечественники отказались от них. Их не могла не удручать перспектива одним в течение многих лет нести всю тяжесть бремени репараций за войну на Востоке, в то время как западные зоны богатели за счет плана Маршалла и, будучи новым сепаратным государством, вступили в новое, не отягощенное ничем политическое существование. С точки зрения жителей Дрездена, Лейпцига и Магдебурга, этот час должен был стать часом национальной солидарности и национального испытания, часом, когда немцы все как один должны были взять на себя ответственность за последствия совместно совершенных дел. Этим объяснялись и постоянные заклинающие обращения населения Восточной Германии к своим западным соотечественникам поставить превыше всего национальное единство и не следовать американским соблазнам.

В 1948 и 1949 годах русские не были заинтересованы в расколе Германии, поскольку он отдавал большую часть страны в «американский лагерь». Их больше устраивало иметь солидного плательщика репараций. Было совершенно очевидно, что единая Германия могла своими репарациями больше помочь Советскому Союзу в восстановлении экономики, чем одна советская зона. Призывы к единству, которые все настойчивее звучали в эти годы из Восточной Германии, — это были искренние призывы населения о помощи, а со стороны русских оккупационных властей — искренние обращения к немецкому национальному чувству, которое в данном случае совпадало с их интересами.

Однако все призывы игнорировались. Шаг за шагом в 1948 и 1949 годах шло образование западногерманского государства. Оно началось с учреждения Экономического совета во Франкфурте-на-Майне в феврале и проведения сепаратной денежной реформы в июне 1948 года. Затем последовало создание Парламентского совета в сентябре 1948 года и, наконец, принятие Основного закона Федеративной Республики Германии 23 мая 1949 года, а также выборы первого бундестага в августе и федерального президента и канцлера в сентябре 1949 года. Надо сказать, что первоначально движущей силой были союзники (под руководством американцев), позднее — все больше и больше сами западные немцы. Нет сомнения в том, что за западногерманскими политиками стояло большинство населения Западной Германии, хотя восточногерманским требованиям и решениям о единстве ни разу не было противопоставлено требование о создании сепаратного государства. Западные немцы также хотели в то время раскола, как восточные немцы — единства.

Такое положение объяснялось определенной жесткой и трезвой неизбежностью, основывавшейся на различных интересах: для западных немцев раскол означал конец материальных лишений; для восточных немцев — рост материальной нужды. После раскола западные немцы отходили к богатому и великодушному, а восточные немцы — к бедному и непримиримому противнику. Одни восстанавливались с помощью Америки, другие — должны были помогать в восстановлении СССР. Чем больше удавалось 50 миллионам западных немцев уклониться от расплаты за последствия разрушительной войны на Востоке, которую вела вся Германия, тем тяжелее приходилось 17 миллионам восточных немцев, на которых приходилась вся тяжесть бремени.

Тот, кто пережил этот этап развития в Германии, тот не вынесет жесткого приговора за решение Западной Германии освободиться от такого развития за счет национального единства. Человечески вполне объяснимо, когда голодный человек хватается за протянутую ему тарелку с мясом. Конечно, это не показатель особой глубины и силы национального чувства. Если за масштаб взять знаменитый национальный призыв Шиллера: «Мы хотим быть единым народом братьев, никакая нужда и опасность не разлучит нас», то в 1948–1949 годах западные немцы не выдержали такого испытания. От нужды и опасности они расстались со своими братьями в Восточной Германии. И уж если кто может говорить о «притязании на единоличное представительство», то это были жители советской зоны оккупации, которые в 1948–1949 годах получили право на такое притязание, поскольку в то время они были единственными защитниками национального единства. Оставленные в беде своими западногерманскими соотечественниками, они были вынуждены с опозданием создать 7 октября 1949 года свое государство.

Однако было бы несправедливым объяснять решение Западной Германии пойти «временно» на раскол лишь желанием любой ценой преодолеть материальные лишения. В результате государственного отделения от своих восточногерманских соотечественников западные немцы присоединялись не только к лагерю богатства, но и, как это тогда казалось, к более мощному лагерю. Они считали, что Америка выстоит и выиграет «холодную войну». От такой победы американцев в «холодной войне» они искренне надеялись получить скорое воссоединение с «временно» списанной со счетов Восточной Германией в рамках западного лагеря, включая возвращение потерянных во Второй мировой войне восточных областей в Польше, а может быть, как знать, даже обеспечить в конечном счете что-то вроде победы на Востоке задним числом.

За кулисами вновь просматривалась старая гитлеровская концепция — «с Западом против России». Концепция претерпела в течение этих лет несколько внешних изменений, однако ее основная идея осталась прежней. Сначала Германия хотела одна, имея пассивное тыловое прикрытие со стороны Англии, поработить СССР. Затем, когда ей пришлось вести войну на два фронта, Германия надеялась на столкновение Востока с Западом, в котором она, выступая на стороне Запада, играла бы решающую роль. Теперь же все надежды связывались с финальной схваткой Америки и Советского Союза, в которой эта часть Германии могла как слабый вспомогательный народ выступить на стороне Америки и поживиться этим. В этих методах и планах по-прежнему жила старая надежда — надежда, ради которой немцы начиная с 1941 года поставили под вопрос свое национальное единство, а в 1949 году в полном смысле этого слова принесли его в жертву.


УПУЩЕННОЕ ВОССОЕДИНЕНИЕ


История Германской империи закончилась в 1949 году созданием двух государств-преемников в лице ФРГ и ГДР. Она просуществовала лишь 78 лет, с 1871 по 1949 год. Но так же, как империя, имела свою предысторию, которая продолжалась до 1866 года и, пожалуй, — до 1848 года, так было у нее и продолжение истории. Завершение произошло в 1955 году и даже в 1961 году.

Создание Германской империи произошло в свое время на Востоке в Пруссии, имевшей тыловое прикрытие со стороны России. Империя закатилась, когда она перестала отвечать «закону, приведшему к ее появлению», и решила создать фронт против Востока. Причина ее гибели состояла в попытке захватить и поработить Советский Союз. Для осуществления этого плана Германия безнадежно пыталась сначала невоенным, а затем принудительным путем получить поддержку и прикрытие Запада. Единственное, чего она добилась, был ее раздел между Востоком и Западом.

Инициатива воссоединить Германию исходила после 1949 года с Востока: до 1955 года — со стороны Советского Союза, затем, в течение шести лет, — со стороны ГДР. Воссоединение не состоялось, так как ФРГ, так же как до нее Германская империя, по-прежнему стремилась создать фронт против Востока. Она еще питала иллюзорные надежды покорить с помощью Запада СССР или по крайней мере ГДР и потерянные в результате Второй мировой войны и отошедшие к Польше восточные области.

Упиваясь этой надеждой, Федеративная Республика Германии отклонила предложение Советского Союза о воссоединении в 1952–1955 годах, а затем предложения ГДР о конфедерации в 1957–1960 годах. Период упущенного воссоединения закончился в 1961 году, когда была сооружена

Берлинская стена, положившая конец послевоенной истории Германской империи.

Международное положение в те годы определялось «холодной войной» между Америкой и Советским Союзом, которая после начала Корейской войны летом 1950 года приняла самую острую форму, граничащую с прямым ведением войны — форму гонки вооружения. Осенью 1950 года, когда Аденауэр выступил с предложением внести свой вклад в оборону, в гонку вооружений включилась ФРГ. Америка приветствовала такое предложение. В Англии, Франции и ФРГ оно было воспринято с раздвоенным чувством. Потребовалось больше года, пока в НАТО договорились в принципе об ограниченной ремилитаризации Германии (в рамках Европейского оборонительного сообщества, которое надо было еще создать) и пока боннский бундестаг одобрил предложение. В феврале 1952 года этот момент наступил: путь к западногерманской ремилитаризации в рамках западного союза был открыт.

В этот момент Советский Союз выступил с сенсационной инициативой. В ноте от 10 марта 1952 года он предложил западным державам «восстановить Германию как единое государство». Предлагалось гарантировать свободную деятельность всех демократических партий, проведение свободных выборов, отказаться от репараций и экономических ограничений. Воссоединенная Германия могла иметь национальные вооруженные силы через год после заключения мирного договора, предлагалось вывести все иностранные войска из Германии. Единственным условием было: «Германия обязуется не вступать в какие-либо коалиции или военные союзы, направленные против любой державы, принимавшей участие своими вооруженными силами в войне против Германии».

Такое предложение было в определенном смысле успехом аденауэровской политики. Это был результат угрозы германской ремилитаризации в рамках западного союза. СССР был готов, по крайней мере так казалось, заплатить высокую, если даже и не самоубийственную, цену зато, чтобы эта угроза не осуществилась. Но для Аденауэра такая цена была недостаточной. Через шесть дней после получения советской ноты, 16 марта 1952 года, он открыто выступил против советского предложения. Аденауэр заявил: «Цель германской политики по-прежнему состоит в том, чтобы еще больше укрепить Запад, а тогда можно будет начать с Советским Союзом разумный разговор. Я глубоко убежден в том, что и последняя нота Советского Союза вновь является доказательством этому, что если мы и впредь будем проводить такой курс, то недалек тот час, когда Советский Союз будет готов начать такой разумный разговор». Судя по всему, Аденауэр не рассматривал предложения русских о воссоединении при условии германского нейтралитета как разумную основу для переговоров.

Тем самым уже в то время была определена позиция, и в течение трех лет, когда советское предложение являлось предметом международных переговоров, в ней ничего существенного не изменилось. Перед лицом предстоявшего вступления Федеративной Республики в НАТО СССР в январе 1955 года проявил несомненную готовность пойти на проведение общегерманских свободных выборов под международным контролем. Одновременно Советский Союз предупреждал, что вступление Западной Германии в НАТО «на длительное время сделает невозможным восстановление единства Германии». СССР не мог пойти на одностороннее отступление и спокойно взирать, как присоединяют всю Германию к НАТО. То, что русские предлагали, не было капитуляцией. Аденауэр же требовал и ожидал капитуляции русских. Его ответ был таким же, как три года назад: «Мы на это не пойдем… Мы стремимся к объединению свободных народов Запада, включая Германию, поскольку убеждены, что только после этого можно будет вести с Советским Союзом обнадеживающие и разумные переговоры».

Вместо мирного договора с воссоединенной Германией в мае 1955 года последовал прием Федеративной Республики в НАТО и ГДР — в организацию Варшавского пакта, созданного именно для этой цели. Тем самым параллельное существование обоих государств — преемников Германской империи превратилось в военное противостояние.

В то время обе стороны допускали ошибки в своих планах. Русские недооценивали силу своих позиций, а немцы, наоборот, переоценивали ее. Русские были готовы предотвратить американо-западногерманский военный союз. Позднее Ульбрихт открыто признавал, что в случае принятия советских предложений для него возникла бы «сложная ситуация». Нельзя забывать, что тогда еще не было атомного пата, напротив, существовала американская монополия на атомное оружие. Мощь Америки еще превосходила силы Советского Союза. И все это происходило через 10 лет после того, как немцы стояли под Москвой и Сталинградом.

Мечта Гитлера и опасения Сталина о возможном объединении захватнических устремлений Германии и промышленной мощи Запада для организации крестового похода против большевизма и колонизации Советского Союза казались в новых политических условиях почти осуществимыми. Совершенно ясно, что Советский Союз стремился не допустить этого. Единственный путь для достижения этой цели Сталин и его непосредственные преемники видели в нейтралитете Германии. СССР нечего было предложить американцам, а немцам было что предложить. То, что СССР предложил немцам, а именно национальное единство, было крайней уступкой, которую он мог сделать, не сдавая своих позиций. Позже русские, возможно, раскаивались в том, что однажды выступили с таким предложением, поскольку их страх оказался необоснованным. Атомный пат положил конец американскому превосходству. Кроме того, русские явно переоценили готовность американцев начать войну и военные способности немцев в послевоенный период.

Русские переоценили также силу национальных чувств немцев. Они считали, видимо, что немцы пойдут на нейтралитет, чтобы сохранить национальное единство. Они не могли себе представить того, что формула Гитлера «с Западом против России» была и осталась в Германии более приемлемой, чем стремление к национальному единству.

Аденауэр с успехом применил эту формулу Гитлера, чтобы отклонить предложение русских о воссоединении. При этом обращении к страху (без западного союза русские уже пришли бы на Рейн) и призыв к прежним захватническим надеждам (с западным союзом мы уже завтра отбросим русских на Буг или к Волге) часто неразличимо смешивались. Аденауэр никогда не разрешал даже вспоминать о том, что не русские хотели захватить Германию, а немцы — Советский Союз.

Часто высказывают подозрение, что Аденауэр не хотел воссоединения Германии: то ли из-за антипрусского аффекта рейнландца, то ли из-за боязни, что воссоединенная, самостоятельная Германия вновь пустится на новые великодержавные авантюры. Все может быть, но это не было доказано и недоказуемо. В любом случае подобные личные возражения или предрассудки Аденауэра являются частным делом и не имеют исторического значения, так как он их никогда не высказывал. О чем он говорил и чем умел получить большинство в Федеративной Республике, как это видно из его крупных побед на выборах 1953 и 1957 годов, — он нагнетал страх перед русскими и ненависть к русским (в 1956 году он открыто назвал Советский Союз «нашим смертельным врагом»). Он безгранично верил в силу Запада, которая могла привести однажды к лучшему и более выгодному объединению, чем это предлагали русские. Аденауэр постоянно обещал немцам такое выгодное объединение, которое он любил называть «освобождением», как результат своей политики. Более того, он обещал даже «освобождение» всей Восточной Европе. Добиться такого «воссоединения» могло позволить лишь объединение «мощи» Западной Германии и Запада, чтобы заставить русских пойти на одностороннее отступление. В то время казалось, что Аденауэр достиг наконец того, к чему все время стремился Гитлер, — союза с Западом против Советского Союза.

Конечно, Аденауэр не был Гитлером, а Федеративная Республика — нацистским рейхом. Аденауэр был уважаемым демократическим политиком, а Федеративная Республика — уважаемым демократическим государством. Однако это ничего не меняло в том, что внешнеполитическая концепция, в основе которой лежал открытый отказ от предложения русских о воссоединении, была прямым продолжением концепции Гитлера «с Западом против России». Лишь расстановка сил в желанном антирусском альянсе неизбежно несколько изменилась. На первое время этого нельзя было избежать. Империя Гитлера хотела играть великолепное соло в сопровождении западного оркестра, Федеративная Республика Аденауэра была вынуждена довольствоваться ролью скрипки в этом оркестре. Гитлеровская империя лишь поставила под вопрос национальное единство, аденауэровская же Федеративная Республика открыто отказалась от него, правда, в надежде получить его однажды сторицей. Чем больше Федеративная Республика своими действиями делала воссоединение Германской империи абсолютно невозможным, тем больше она «теоретизировала» и фантазировала, утверждая, что желает восстановить единство империи. Но тем самым ФРГ, ее политики закрывали и второй, более скромный путь к воссоединению, который после включения ФРГ в Западный союз у нее оставался еще открытым, — путь сближения обоих германских государств.

Последний путь оставался открытым на протяжении нескольких лет после отклонения предложения русских. Из Москвы, правда, уже не поступали больше предложения («Мы честно и ясно предупредили немецкую сторону, что… вступление Федеративной Республики в Атлантический союз закроет в будущем пути решения германского вопроса», — сказал Хрущев Аденауэру в сентябре 1955 года в Москве), однако из Восточного Берлина с одобрения СССР такие предложения поступали («Воссоединение является теперь делом обоих германских государств»).

27 июля 1957 года премьер-министр ГДР Гротеволь предложил создать союз государств между ГДР и Федеративной Республикой. «Конфедерация не требует в начальной стадии создания самостоятельной государственной власти, стоящей над обоими государствами, и исключала бы навязывание общественных отношений одного германского государства другому. Созданный из представителей парламентов обеих частей Германии Общегерманский совет, имеющий совещательный характер, мог бы рекомендовать и проводить такие мероприятия, которые служили бы постепенному сближению обоих германских государств».

По сравнению с предложением русских в 1952–1955 годах указанное предложение было более скромным. Речь не шла уже о проведении общегерманских свободных выборов, и за каждым из обоих государств оставалось право решать самому, как далеко оно хочет пойти по пути воссоединения. И все же предложение ГДР обеспечивало сохранение транспортных и экономических связей, предотвращало широкое отчуждение граждан обоих немецких государств и создавало постоянные общегерманские органы.

Предложение о конфедерации отвечало изменившемуся положению в мире, которое во второй половине 50-х годов все меньше определялось «холодной войной» и все больше атомным равновесием и стремлением к разрядке между блоками. По крайней мере с кризиса в Венгрии осенью 1956 года, когда американцы сохранили стойку «смирно», стало ясно, что уже нельзя было рассчитывать на давление США на Советский Союз: политика с позиции силы была мертва.

В отличие от этого позиция Федеративной Республики во внутригерманской совместной игре все еще оставалась более выгодной. Если в случае с предложением русских о воссоединении играл роль страх остаться один на один с Советским Союзом, то бояться ГДР совсем не было причин. Напротив, выступая с предложениями о конфедерации, ГДР сама шла на еще не осознанный, хотя и ограниченный риск. Имея большую численность населения, более высокий жизненный уровень, экономические возможности для оказания помощи и развития, еще исправно функционирующий шлюз для бегства в Берлине, Федеративная Республика имела бы в своих руках, если бы она пошла на предложение ГДР о сближении, основные козыри.

Между тем ФРГ на это не пошла. Она отвергла предложение ГДР о конфедерации еще более высокомерно, чем предложение Советского Союза о воссоединении. Она даже не удосужилась четко высказаться против, так как в этом случае она признала бы, что такое предложение поступило и государство, которое его сделало, существует. Признать это Федеративная Республика была не в состоянии. Чем глубже из года в год Германская империя погружалась в историческое прошлое, чем глубже Федеративная Республика своим поведением отрезала возможности достичь воссоединения, тем все упрямее она настаивала, что ФРГ якобы и есть Германская империя.

Поскольку же Федеративная Республика являлась Германской империей (в границах 1937 года), то естественно, что все другое, что существовало в пределах этих границ, в соответствии с логикой не существовало. В соответствии с лозунгом «Чего не должно быть, того быть не может» ГДР не была государством, ее министры — министрами и что они говорили — не говорилось. Отвечать и даже принимать к сведению их предложения запрещалось. «Холодная война» между Америкой и Советским Союзом может прекратиться, между Федеративной Республикой и ГДР — ни в коем случае. Федеративная Республика продолжала «холодную войну».

Для этого у нее оставалось последнее орудие: шлюз для бегства населения в Берлине. Через «открытую границу» в Берлине из ГДР из года в год, изо дня вдень шел отток экономической силы и жизненной субстанции, и можно было предполагать, что, пока граница будет открытой, ГДР однажды истечет кровью и созреет для капитуляции. Именно по этой причине следовало считаться с тем, что граница не может быть вечно открытой.

Поскольку Федеративная Республика отклоняла любое взаимопонимание и открыто выступала за ликвидацию ГДР, она должна была считаться с тем, что однажды в Берлине дело дойдет до кризиса. Следовательно, она должна была иметь план, как ей реагировать на такой кризис. Однако, когда в 1958 году кризис разразился, оказалось, что она не имела такого плана. Федеративная Республика ориентировалась, как и прежде, лишь на силу западных держав, особенно Америки. В Бонне надеялись, что если этой силы уже недостаточно для оказания активного давления на СССР, то по крайней мере для защиты центра давления, которым был Берлин, ее должно было хватить.

Итоги событий показали, что в Бонне заблуждались. Берлинский кризис 1961 года закончился возведением стены, которая хотя и не затронула существования западных секторов в Берлине, но ликвидировала «открытую границу» и тем самым выбила из рук Федеративной Республики ее последнее орудие в борьбе против ГДР.

С тех пор существование ГДР стало непреложным фактом, предложение о конфедерации больше не возобновлялось, а претензия Федеративной Республики олицетворять по-прежнему Германскую империю превратилась в чистую фикцию. «Германский вопрос» и понятие «воссоединение» исчезли сначала из международного, а затем постепенно и из национального словоупотребления. Так закончилась послевоенная история Германской империи.


Примечания

1. 18 июня 1935 года было подписано англо-германское морское соглашение. Английское правительство полностью удовлетворило требования Гитлера, чтобы «мощь германского флота составляла 35 % в отношении к совокупной морской мощи Британской империи». Вопреки Версальскому договору, Германия получила право строить подводные лодки в размере до 45 % тоннажа подводного флота Великобритании. Соглашение устанавливало, что в случае, если Германия пожелает превысить данный предел, она должна информировать о своем решении британское правительство. Таким образом, подводный флот гитлеровской Германии фактически не ограничивался. Англо-германское военно-морское соглашение явилось двусторонним нарушением Версальского договора.

2. Данцигский, или Польский, коридор — узкая полоска польской территории между нижним течением Вислы и бывшей прусской провинцией Померанией. Был создан Антантой после Первой мировой войны (ст. 28 Версальского договора) и передан Польше для обеспечения выхода к морю.

3. Невиллу Чемберлену, ярому врагу Советского Союза, сыгравшему активную роль в политике поощрения гитлеровского фашизма, нелестную характеристику дает И. М. Майский: «За короткий промежуток времени Чемберлен ухитрился совершить столько роковых ошибок и даже преступлений, что в памяти человечества (именно человечества, а не только Великобритании) он остался зловещим монстром, которого оно долго не забудет». В ответ на вопрос советского дипломата об общей линии британской политики в области международных отношений Чемберлен ответил: «Если бы мы могли сесть с Гитлером за один стол и с карандашом в руках пройтись по его жалобам и претензиям, то это сильно бы прояснило отношения». «Итак, все дело было лишь в том, чтобы сесть за один стол с карандашом в руках! Как просто! Мне невольно вспомнились слова Ллойд Джорджа о Невилле Чемберлене: «провинциальный фабрикант железных кроватей». Действительно, Гитлера и себя он, видимо, представлял как двух купцов, которые поспорят, пошумят, поторгуются и затем в конце концов ударят по рукам. Вот как примитивны были политические понятия премьера». (И. М. Майский. Воспоминания советского дипломата. М., 1971. С. 310–311.)

4.25 октября 1936 года Германия и Италия подписали соглашение, по которому они договорились о разграничении сфер экономической экспансии на Балканах и в Дунайском бассейне. Так создалась «ось» Берлин — Рим. 25 ноября 1936 года к «оси» Берлин — Рим присоединилась и Япония. Соглашение между Германией, Италией и Японией — тройственная фашистская «ось» — было известно под названием «Антикомин-терновский пакт».

5. К концу 1944 года немецкому командованию с большим трудом удалось стабилизировать Западный фронт по франко-германской границе и закрепиться в Северной Италии. На советско-германском фронте Красная Армия готовилась к завершающим ударам по Германии. Ожесточенные бои продолжались на будапештском направлении. Надежды военно-политического руководства Германии на раскол антифашистской коалиции опять не сбылись. Тогда оно решило воспользоваться временным затишьем на фронтах и нанести удар на Западе. Гитлер рассчитывал силой заставить американо-английские правящие круги пойти на уступки и заключить сепаратный мир. Как отмечал бывший немецкий генерал X. Мантейфель, он полагал, что в случае успеха в Арденнах «планы союзников будут расстроены на длительный срок и противнику придется произвести принципиальный пересмотр своей политики». 16 декабря три немецкие армии начали наступление. Удар гитлеровцев был полной неожиданностью для американо-английского командования. Оказавшись в этот критический момент без резервов, оно вводило в сражение все, что только могло. В ночь на 1 января 1945 года гитлеровцы нанесли еще один удар, на этот раз в Эльзасе, в лесистых Вогезах. Положение союзников стало очень тяжелым. 6 января Черчилль обратился с посланием к Сталину, просил срочной помощи. 12 января 1945 года, ранее намеченного срока, Красная Армия перешла в наступление от Балтийского моря до Карпат. Мощные удары советских войск сорвали все планы гитлеровцев. Их наступление в Арденнах и Эльзасе полностью прекратилось. 17 января 1945 года английский премьер-министр писал в письме Председателю Совета Министров СССР: «От имени Правительства Его Величества и от всей души я хочу выразить Вам нашу благодарность и принести поздравления по случаю того гигантского наступления, которое Вы начали на Восточном фронте».

6. Автор идеализирует денацификацию и демилитаризацию в Западных зонах Германии в 1945–1949 годах, а также в последующие годы. Практически оккупационные державы полностью сохранили военные и другие промышленные концерны, их руководящие кадры — кадры гитлеровского вермахта, нацистской партии. Джордж Уилер, работавший после войны начальником отдела Американской военной администрации в Германии, писал: «Какие виды имел на Германию Уолл-стрит?» И отвечал: «1. Восстановление монополистического капитала под контролем Уоллстрита; спасение старых капиталовложений и использование всех возможностей для новых инвестиций. 2. Создание антисоветского военного плацдарма. 3. Создание зоны напряжения для ведения «холодной войны». Эта политика западных держав проложила путь фон Таддену и другим неонацистам, оказывающим большое влияние на политику ФРГ. (Джордж Уилер. Американская политика в Германии. М., 1960. С. 47.)

7. 91,2 % высказались за народное требование об обращении к Контрольному Совету от 13 июня 1948 года по вопросу о сохранении единства (в западных зонах проведение опроса было запрещено военными властями); 66,1 % выступили в поддержку заявления о «Германском единстве и справедливом мире» от 16 мая 1949 года, которое было связано о выставлением единого списка делегатов на Третий народный конгресс.


Герхард Шрайбер
НЕКОТОРЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ ОБ ИТОГАХ ВОЙНЫ


I. ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ


2 сентября 1945 года представители Японии и «союзных держав» [1] подписали на борту американского линкора «Миссури» акт о капитуляции островной империи. Этот акт ознаменовал собой формальное окончание войны, в которой участвовали 67 государств, которая повлекла за собой гибель 66 млн человек [2] и причинами возникновения которой были, как нам представляется, три фактора: намерение Токио осуществить японские притязания на гегемонию в Восточной Азии; целеустановка Рима на создание итальянской «имперо» в Средиземноморском регионе и решимость Берлина провести в жизнь геополитическую программу Гитлера, нацеленную в конечном счете на достижение мирового господства. Эти поначалу не скоординированные друг с другом устремления привели затем, в декабре 1941 года, к военной конфронтации государств-агрессоров с американо-британо-советским альянсом [3], порожденным нуждой содружеством по интересам, которое в конечном счете всегда оставалось чистой воды целевым союзом антагонистических, не доверяющих друг другу государств. Уже во время войны обозначилось, что базировавшийся в первую очередь на идеологических и политических детерминантах антагонизм между руководством Советского Союза, не отказавшимся от идеи мировой коммунистической революции, и приверженными мировому демократическому порядку державами вновь проявит себя после разгрома общих противников. Названный дуализм совершенно непосредственно соединил войну с послевоенным временем, и, значит, 1945 год не стал концом эпохи. То есть — и на это международная историография указывала уже с середины 50-х годов, а еще больше работ стало появляться с начала 60-х годов [4] — начавшаяся примерно в конце 1947 года «холодная война» имела самое тесное отношение к мировой войне.

Причины «холодной войны» историки в своих дискуссиях по-прежнему продолжают определять по-разному. Но как бы то ни было, в национально-историческом плане можно констатировать, что она дала возможность немцам в оккупационных зонах западных держав стать в основном самоопределенной политической силой. Когда же возникший после 1947 года двухполюсный мировой порядок затем, в конце 80-х, распался [5], немецкий народ обрел — в контексте попытки М. С. Горбачева [6] реформировать СССР сверху и стабилизировать тем самым положение внутри страны — свой второй шанс: воссоединение обоих немецких государств, инициированное как самоосвобождение людей в бывшей ГДР путем подлинной революции снизу, смогло в результате перемен в сфере коммунистического господства стать реальностью в октябре 1990 года [7].

Вот тут, коль скоро кардинальные политические изменения во второй половине 80-х годов причисляются к разряду эпохальных, позволительно, среди прочего, задать такой вопрос: вправду ли Вторая мировая война, как это констатировалось со ссылкой на вышеназванный политический перелом в мире, «действительно закончилась» только в 1990 году [8].

Конечно, кое-что говорит за то, что именно 1987–1991 годы знаменуют собой смену эпох. Так, например, классические — ориентированные на национальные выгоды и интересы союзов — доктрины военной безопасности теперь уже ставятся под сомнение самими их авторами. И если раньше фронты, стратегии и образы врага имели четкие очертания, то в 1994 году — как следствие наступивших к 1990 году изменений — военные аппараты государств — участников традиционных блоков находятся, думается, в определенном идейном кризисе. Параллельно с этим возникали изменившиеся и усложнившиеся конфликтные структуры. Примечательно, что даже в Европе вновь стали возможными региональные вооруженные столкновения, порожденные национализмом. Наряду с военными или геополитическими компонентами нельзя было бы, разумеется, вписывая события 1990 года в контекст их преемственности с мировыми войнами, упускать из виду также экономические и социальные перемены. А какой гигантский потенциал кризисов здесь таится, можно увидеть не только на примере Европы.

С другой стороны, в середине 90-х годов наблюдаются феномены, находящиеся в прямой либо косвенной связи с эпохой мировых войн. Тут можно было бы напомнить, скажем, о глобальном оживлении национализма, о многочисленных конфликтах в Африке, причины которых — где больше, где меньше — связаны с распадом колониальных империй, и о ситуации в Восточной Азии.

В любом случае существуют индикаторы, которые говорят как за, так и против того тезиса, что имеющий, вне всяких сомнений, историческое значение 1990 год представляет собой дефинитивную смену времен. И если посмотреть на это в глобальном плане, то думается — ввиду незаконченности развития, — что пока еще невозможно дать окончательное определение относительно исторического места событий конца 80-х. В настоящее время можно только гадать, носят ли они, будучи соотнесены с эпохою мировых войн, финальный или преходящий характер.

Но какой бы ни оказалась новая дефиниция всемирноисторического значения Второй мировой войны, бесспорным является то, что эта война — с гуманитарных, социальных, демографических, юридических, идеологических, политических, экономических, военных, технических, равно как и территориальных точек зрения — является в истории человечества узловым событием. Так что смещения акцентов в ее интерпретации, напрашивающиеся с прекращением существования блоков, не изменят в принципе итога в плане того, что мы постараемся показать ниже, — описания состояния мира и перспектив его развития на момент окончания войны.


II. ПОЛИТИЧЕСКИЕ, СОЦИАЛЬНЫЕ И МАТЕРИАЛЬНЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ МИРОВОЙ ВОЙНЫ


Хотя в случае Второй мировой войны речь шла о глобальном и многонациональном противоборстве, при подведении ее итогов историками чаще всего избирается национально-исторический взгляд, обращенный, как правило, на родную страну автора и на главных действующих лиц [9]. Наверное, причины этого лежат в особом интересе к своему прошлому, однако составить близкое к действительности суждение о последствиях войны возможно только тогда, когда в поле зрения берутся все, кого она непосредственно затронула.


Сфера советского влияния

Хотя Советский Союз, понесший по сравнению со всеми другими государствами — участниками Второй мировой войны наибольшие людские и материальные потери, и не являлся на момент окончания войны стратегически доминирующей державой, ибо эту роль играли — ввиду их подавляющего экономического, промышленного и военно-технического превосходства — Соединенные Штаты Америки, тем не менее именно СССР оказался главным триумфатором. И это не в последнюю очередь потому, что его руководству в ходе войны и в первое послевоенное время удалось устранить воспринимавшуюся с 20-х годов Кремлем как угроза его существованию изоляцию со стороны так называемых империалистических и антисоветских держав и создать путем контрхода состоящую из государств-сателлитов зону стратегической безопасности для сферы своего господства как ядерной державы.

Правда, Финляндия, которой, казалось бы, сам Бог велел замкнуть на Севере это кольцо «красного санитарного кордона», избежала участи оказаться марионеткой в руках мировой державы СССР [10].

Исходя из развития обстановки, Хельсинки подписали 19 сентября 1944 года соглашение о перемирии с Москвой и Лондоном [11], по которому Финляндия брала на себя обязательство очистить Лапландию от боевых частей вермахта. Это обязательство финны выполнили. И тем не менее, потеряв 84 000 человек убитыми, им пришлось в подписанном 10 февраля 1947 года в Париже мирном договоре признать границы, существовавшие на 1 января 1941 года. По нему Западная Карелия с Выборгом, район Сортавалы и финляндская часть острова Рыбачий отошли к Советскому Союзу. Было окончательно утрачено побережье Ладожского озера, и в общем и целом Финляндия потеряла примерно десятую часть своей обрабатываемой сельскохозяйственной территории и промышленности, а также своих лесов [12]. Помимо того, ей пришлось уступить СССР Пет-само с прилегающим районом и передать ему — в обмен на Ханко — в аренду в военных целях Поркаллу [13], а кроме того, выплачивать в течение шести лет репарации в сумме 300 млн долларов [14]. Но зато страна получила право — и это перевешивало все остальное — стать нейтральным и независимым государством. Здесь сыграла свою роль заинтересованность — о чем знали в Кремле — Вашингтона в продолжении существования демократической Финляндии, равно как и учитывающая советские уязвимые места умелая внешняя политика Хельсинки.

Прибалтийским государствам Эстонии, Латвии и Литве, попавшим в 1940 году под советское, в 1941-м — под немецкое, а в 1944-м — в ранге «Советских Социалистических Республик» — снова под московское господство, в обретенной ими в 1918 году самостоятельности после окончания войны в 1945 году было отказано. А то, что ни Вашингтон, ни Лондон не признали их аннексии Советским Союзом, мало помогало литовцам, латышам и эстонцам. И вот в 1991 году, когда на народных референдумах в феврале большинство во всех трех странах высказалось за провозглашенную уже в 1990 году независимость, они со своим несломленным национальным сознанием — и в сопровождении старых забот — вступили на путь новой самостоятельности.

В Польше, которая вплоть до конца 80-х годов была самым северным сателлитом СССР, во время войны впервые и в образцовом виде стало реальностью то, что провозглашалось в программных писаниях Гитлера среднесрочной политической целью: гегемония Третьего рейха над субстанционально разрушенными — в результате претворения в жизнь расистских идеологических максим — странами Европы.

На базе четвертого раздела Польши, согласованного 23 августа 1939 года Берлином и Москвой в секретном дополнительном протоколе к Пакту о ненападении и 28 сентября того же года в Договоре о границе и дружбе [15], Берлин примерно половину из оккупированных 188 000 кв. км включил как новые гау (области) в состав рейха или же присоединил к округам, управлявшимся правительством Пруссии. Эти области, где проживало около 9 800 000 человек — на 80 процентов поляки, — стали теперь официально составной частью рейха. Остальная же территория — до германо-советской демаркационной линии — называлась генерал-губернаторством. Его международно-правовой статус не имел точного определения, а жители считались людьми без государственного подданства. Это была «соседняя земля», которую в долгосрочном плане планировалось онемечить. Генерал-губернаторство служило объектом безудержной экономической эксплуатации, резервуаром дешевой рабочей силы и сборным местом для депортированных, в особенности для евреев [16].

Данные о людских жертвах лежат в диапазоне между 4,5–6 млн поляков, в том числе 2,8 млн граждан Польши еврейской национальности [17]. Советский Союз из примерно 3,5 млн жителей оккупированных им областей отправил предположительно 1,5 млн в Центральную Азию и Сибирь. До 2,5 млн польских граждан было вывезено на принудительную работу в Германию. Плюс к этому обе оккупационные державы проводили политику уничтожения духовных элит — носителей государственности народа Польши. А материальные потери только в секторе национальной недвижимости оцениваются в 12 млрд долларов [18].

Что касалось мирного устройства после победы, в которую польская эмигрантская армия внесла немалый вклад, то тут в результате советской оккупации возникали особые трудности. Поэтому на конференциях в Тегеране (с 28 ноября по 1 декабря 1943 года), Ялте (с 4 по 11 февраля 1945 года) и Потсдаме (с 17 июля по 2 августа 1945 года) постоянно заходила речь о западной и восточной границах Польши, о ее суверенитете и о решении этнических проблем. По поводу восточной границы у англичан и американцев со времени Тегерана была готовность согласиться на линию Керзона, базировавшуюся первоначально на принципе расселения национальностей. При этом территориальные уступки Варшавы на востоке должны были компенсироваться ей на западе за счет немецких территорий.

В Ялте в фокусе внимания стоял вопрос о форме правления. Западные державы добились согласия Советского Союза на то, что признанный им с 1 января 1945 года в качестве «временного польского правительства» Люблинский комитет будет расширен за счет польских эмигрантов и живущих в Польше демократических деятелей и превращен в переходное правительство «национального единства», которое обязано будет провести свободные выборы. Эти выборы намечались на февраль 1946 года, но были затем перенесены коммунистами по техническим соображениям на январь 1947 года. На них так называемый Демократический блок, состоявший из коммунистической Польской рабочей партии и ряда других партий, добился путем манипулирования запретами и фальсификации выборов якобы подавляющего большинства голосов [19].

Что же касалось границ, то «Большая тройка» зафиксировала в Ялте в качестве восточной границы Польши линию Керзона [20]. А относительно западной границы американцы и англичане отложили окончательное решение до мирной конференции. Не считаясь с этим, Варшава взяла под свое управление области вплоть до Одера и Нейссе, откуда на Запад хлынул поток немецких беженцев, достигший своего апогея зимой 1945/46 года и составивший к 1950 году около 7 165 000 немцев с нынешней территории польского государства, а также 1 146 000 человек со ставшей к тому времени советской территории. А, так сказать, встречным путем с 1945 по 1947 год в Польшу вернулось примерно 2 200 000 человек. Это были насильно угнанные польские рабочие и военнопленные из Германии, интернированные из Швейцарии и солдаты из Великобритании. Параллельно с этим приблизительно 1 500 000 поляков перебрались из отошедших к СССР частей страны на Запад, тогда как около 520 000 белорусов и украинцев переселилось на Восток. Примерно 2 000 000 жителей центральных и западных польских областей переехали в бывшие немецкие провинции. Кроме того, поскольку национал-социалистами были в свое время эвакуированы целые территории и города, имели место и крупномасштабные обратные переселения.

Нерешенным социальным и внутриполитическим проблемам поистине не было числа. Их усугубляли действия борцов антикоммунистического подполья, равно как и различные представления по поводу новой формы государственного устройства. Казалось, что тут еще есть какие-то возможности. Окончательно же стрелки в направлении «народной демократии» были поставлены, пожалуй, 19 февраля 1947 года — с принятием так называемой «малой конституции» [21].

Правда, в Потсдаме президент Трумэн и премьер-министр Черчилль поначалу выразили свое возмущение тем, что Сталин передал полякам административное управление в землях восточнее Одера и Нейссе; бурные дебаты вызвал и вопрос о репарациях [22]. Но в «Сообщении о Берлинской конференции трех держав» от 2 августа 1945 года по пограничному вопросу говорилось следующее [23]: «Главы трех правительств соглашаются в том, что впредь до окончательного установления западной границы Польши бывшие немецкие области восточнее линии, проходящей непосредственно от Балтийского моря чуть западнее Свинемюнде и оттуда вдоль Одера до впадения Западной Нейсе и вдоль Западной Нейсе до чехословацкой границы, включая часть Пруссии, которая не отходит под управление Союза Советских Социалистических Республик… и включая область бывшего свободного города Данцига, переходят под управление польского государства и в этом отношении не должны рассматриваться как часть советской оккупационной зоны в Германии».

Из этого текста бесспорно следует, что никакой ошибки — как это неоднократно утверждалось — западных держав при установлении границы по Западной Нейсе не было. И Варшава, которая всегда рассматривала западную границу как окончательную, в конечном счете получила подтверждение этому. Уже 6 июля 1950 года бывшая ГДР признала линию Одер — Нейсе как «границу дружбы», а 7 декабря 1970 года ФРГ и Польша подписали в Варшаве договор, содержавший отказ от применения силы вообще и признание нерушимости существующих границ [24].

В отличие от опустошенной фурией войны Польши, стоявшей в 1945 году перед мучительной задачей восстановления, Чехословакия вышла из военных времен хотя и истощенной и подавленной, но без катастрофических материальных разрушений. При этом следует учитывать, что провозглашенная 28 октября 1918 года. Чехословацкая Республика с марта 1939-го по май 1945 года как единое государственное образование не существовала. Ведь 14 марта 1939 года словаки объявили о своей независимости, тогда как Чехия была 15 марта того же года оккупирована вермахтом и на следующий день присоединена к германскому рейху как протекторат Богемия и Моравия.

Если же говорить о непосредственных воздействиях войны, то страна хоть и не раз подвергалась воздушным налетам, а подавление Словацкого национального восстания (28 августа — 28 октября 1944 года) «покровительницей» Германией повлекло за собой, по официальным данным, ущерб в размере 2,5 млн долларов, но, с другой стороны, протекторат был одной из немногих зон, в которых военно-промышленное производство шло относительно без перебоев и жизнь казалась почти нормальной. Что, однако, не соответствовало действительности ни в отношении интеллигенции страны, чувствовавшей себя беззащитной перед любым произволом, ни в отношении групп национального Сопротивления, на которые обрушивался жесточайший террор; а из около 350 000 граждан еврейской национальности, проживавших в 1939 году в Чехословакии, не менее 260 000 человек были уничтожены по вине немцев. И это не могло не остаться без последствий.

Уже в 1943 году возглавлявший правительство в изгнании Эдвард Бенеш получил от Рузвельта и Сталина согласие на восстановление западной границы Чехословакии, существовавшей до Мюнхенского соглашения, и на изгнание из страны немцев-фашистов. Впоследствии за ее пределами оказалось около 2 997 000 немцев.

Несмотря на то что Бенеш уже во время войны искал сближения с Советским Союзом, Чехословакия сумела вплоть до февраля 1948 года занимать — с определенными ограничениями — как во внешне-, так и во внутриполитическом плане позицию между державами. Наступивший затем в результате взаимодействия идеологических, партийно-политических, внутриполитических, экономико-политических, демографических и личностных факторов перелом означал конец балансирования Бенеша — хоть и с ориентацией на социализм, но все же между парламентской демократией и политическим насилием.

Принятая 9 мая 1948 года конституция — по сути своей слепок с советской «Сталинской конституции» — сделала Чехословакию «народно-демократической республикой» [25]. Страна, представляющая собой благодаря своему географическому положению и культурной традиции просто идеальный мост между Востоком и Западом, стала сателлитом Москвы. Таковой она и оставалась до ее самоосвобождения в 1989 году [26].

Болгария, Румыния и Венгрия в результате развития военных событий находились в конце войны под контролем Красной Армии.

Румыния, принимавшая с 1941 года участие в войне на стороне Германии, подписала 12 сентября 1944 года в Москве с тремя союзными державами соглашение о перемирии, по которому она, в частности, взяла на себя обязательство выставить против Германии не менее 12 дивизий. В последующие месяцы эти войска сражались против германских и венгерских соединений, потеряв при этом убитыми и пропавшими без вести до 170 000 человек. Если эта цифра правильна, то выходит, что румыны, всего потерявшие 378 000 человек убитыми, стоят среди всех народов, воевавших с Третьим рейхом, по своим военным потерям на четвертом месте. Несмотря на это, державы-победительницы не признали в Парижском мирном договоре за этой страной статуса государства, ведшего войну с Германией. В отношении ситуации на конец войны не следует также забывать, что проходившие с марта 1944 года на румынской территории бои, а также осуществлявшиеся в то же время массированные налеты авиации союзников на румынские нефтепромыслы нанесли стране большой материальный ущерб [27].

Тяжкий итог явила собой после окончания войны судьба 756 930 румынских евреев. Если 328 968 проживавших на старой румынской территории евреев геноцид в основном не коснулся, то в отвоеванных назад в 1941 г. областях восточнее Прута картина была совсем иной. Здесь румыны не довольствовались передачей жертв в руки немцев, но и убивали евреев сами (150 000 на территории от Одессы до Ялты): «Кроме Германии, ни одна другая страна не замешана в бойне евреев в таких масштабах» [28]. Достоверных данных об общем количестве убитых в Румынии лиц еврейской национальности нет. Оценки колеблются между 200 000 и 530 000 [29], в действительности же число жертв составило, вероятно, 270 000 человек [30].

Парижский мирный договор потребовал от Бухареста признания основных прав человека. Он прекратил состояние войны с Венгрией, определил уровень и вооружение армии и обязал Румынию выплатить — материальными ценностями в течение восьми лет — Советскому Союзу репарации в сумме 300 млн долларов. Кроме того, к СССР отходило все прежнее немецкое имущество. Тут нужно также учесть, что к 1950 году страну должны были покинуть около 137 000 немцев, а сама она не имела права выдвигать какие-либо требования к Германии. В пограничном размежевании с соседними государствами восстанавливались границы на 1 января 1941 года, лишь граница с Венгрией проходила по состоянию на 1 января 1938 года. Таким образом, Бухарест получил Северную Трансильванию [31].

Когда 30 декабря 1948 года отрекся от престола король Михай I, правительство Румынии провозгласило страну народной республикой. Это произошло в результате массированного нажима советской оккупационной власти, заставившей уже 6 марта 1945 года поставить во главе страны правительство, в котором хотя и были представлены несколько партий, но доминировали фактически находившиеся в меньшинстве коммунисты.

Свою победу на парламентских выборах, которые по решению Ялтинской конференции должны были быть проведены еще до заключения мирного договора, коммунисты тщательно подготовили путем раскола других группировок, выгодных для себя обязательств со стороны их союзников по блоку и путем откровенного запугивания избирателей. В ноябре 1946 года «Блок демократических партий» получил почти 80 процентов отданных и признанных действительными голосов. Этот успех, сразу же вызвавший подозрение в манипуляциях, обрек оппозицию — Крестьянскую партию и либералов, которые имели мощную опору в антибольшевистски настроенном сельском населении, — на утрату какого-либо значения. И хотя западные державы протестовали по поводу грубых нарушений в ходе выборов, пересмотра их результата они не потребовали [32].

В ходе «холодной войны» притязание коммунистов на монополию на власть внутри страны дошло до того, что уже стало в конечном итоге самоцелью. И все же в декабре 1989 года доведенное до отчаяния население этой разоренной экономически страны в ходе стихийного народного восстания освободилось от своего ставшего непредсказуемым диктатора Николае Чаушеску.

Как и Румыния, Венгрия тоже участвовала с 1941 года в войне на стороне держав «оси». Однако в Берлине уже после катастрофы под Сталинградом в конце января 1943 года и особенно после выхода из войны Италии 8 сентября того же года возникло — обоснованное — подозрение, что Будапешт стремится к сепаратному миру. Чтобы это предотвратить, 19 марта 1944 года страну оккупировали немецкие войска [33]. Возглавлявший государство с 1920 года регент адмирал Миклош Хорти Надьбанья хотя и остался на своей должности, но подлинная власть находилась теперь в руках «уполномоченного Великогерманского рейха».

После перехода в августе 1944 г. Румынии в другой лагерь, что открыло Красной Армии путь на Венгрию, Хорти сменил пронемецки настроенного премьер-министра Деме Стояи на генерала Гезу Лакатоша и велел 11 октября своим посланцам на переговорах в Москве заключить там предварительное соглашение о перемирии. 15 октября он передал просьбу о заключении перемирия по радио. Одновременно венгерским вооруженным силам был отдан приказ о прекращении боевых действий. Правда, на следующий день — под давлением немцев, державших в плену его сына, — Хорти был вынужден отменить свой приказ и подать в отставку. После этого он был арестован, а новым руководителем государства Берлин назначил руководителя антисемитской, фашистской организации «Скрещенные стрелы» Ференца Салаши, который одновременно занял и пост премьер-министра.

Кроме того, с 3 декабря 1944 года в Дебрецене существовало параллельное правительство во главе с перешедшим на советскую сторону командующим 1-й венгерской армией генерал-полковником Белой Миклошем Дальноки [34].

Господство «Скрещенных стрел» длилось лишь с октября 1944-го по апрель 1945 года. Но эти месяцы стали временами ужаса, убийств политических противников и завершения венгерского холокоста. До фактического перехода власти в руки немцев в марте 1944 года Венгрия, где жило около 750 000 евреев, не знала депортаций. Систематическая концентрация лиц еврейской национальности в пяти зонах началась 16 апреля, а последующая депортация 437 402 человек была осуществлена к 9 июля 1944 года; еще примерно 30 000 подверглись той же участи в октябре: жизнь потеряли по меньшей мере 180 000 венгерских евреев всех возрастов [35].

Параллельное правительство генерала Дальноки заключило 20 января 1945 года в Москве соглашение о перемирии, а с 4 апреля все королевство контролировалось Красной Армией. Вместе с ней уже осенью 1944 года в страну вернулись старые коммунисты-эмигранты во главе с Ма-тьяшем Раковским (Ракоши), ставившие своей целью направить развитие в стране в нужном СССР духе. Сделать это в Венгрии, где старые элиты в бюрократии, вооруженных силах и церкви находились еще у власти, а просоветские симпатии были весьма редким явлением, составило немало труда.

На выборах при тайном голосовании 20 октября 1945 года коммунисты получили всего лишь 17 процентов, тогда как буржуазная Партия мелких хозяев — 57 процентов голосов. Этот результат выборов особенно красноречив потому, что показан он был вопреки отработанной тактике Народного фронта и после радикальной земельной реформы 15 марта 1945 года. А ведь в стране, где почти половина населения жила сельским хозяйством, такая реформа имела вес. И все же коммунистическая партия, поставившая эту акцию себе в заслугу, потерпела на выборах явное поражение. Было очевидно, что прийти к власти парламентско-демократическим путем коммунисты не смогут. И действительно, им удалось этого добиться только к 1948 году — посредством персональных политических демаршей советского председателя Союзнической контрольной комиссии, наезженным путем создания коалиционного правительства, в котором по испытанному образцу коммунисты захватили министерство внутренних дел, методом нажимов на определенные партии и слияний с другими, то есть путем того, что Ракоши потом не скрывая назовет своей «тактикой салями».

Как и почти повсюду, в Венгрии после ухода немецких войск имели место более или менее регулировавшиеся меры по чистке и возмездию. Точные же масштабы диких акций узнать уже никогда не удастся. Известно лишь, что в 31 472 судебных разбирательствах, законченных до 1 марта 1948 года, в 322 случаях был вынесен смертный приговор [36].

В Парижском мирном договоре, плюсом которого был вывод союзных войск, Будапешт заявлял об отказе от всех территорий, доставшихся Венгрии в результате ее союза с державами «оси». С Австрией и Югославией ее граница устанавливалась по состоянию на 1 января 1938 года. Праге Будапешт уступал «Прессбургский плацдарм» площадью около 40 кв. км. СССР причиталось получить в качестве репараций 200, а Чехословакии и Югославии вместе — 100 млн долларов. Проблемой оказались положения о выселении венгерских немцев — к 1950 году их число должно было составить 213 000 человек — и приеме на жительство примерно 300 000 подлежащих выселению из Чехословакии граждан венгерской национальности [37].

Одним из решающих шагов в направлении колонизации Венгрии Советским Союзом явился Договор о дружбе от 18 февраля 1948 года, явно усиливавший ее экономическую, культурную и военную зависимость от Москвы. Эту советизацию четко выразила новая конституция, принятая 20 августа 1949 г. и сделавшая страну народной республикой. Сперва граждане Венгрии пережили годы деспотии при Ракоши. После потерпевшей крах попытки освобождения в 1956 году наступила диктатура Яноша Кадара [38]. В 1988 году самоосвобождение венгров обрело конкретные черты в образовании новых партий и нашло свое завершающее по форме и содержанию выражение 23 октября 1989 года в новом названии страны — Республика Венгрия.

В Болгарии, третьем немецком союзнике на Балканах, советизация в конце войны проходила так же, как в Венгрии и Румынии. То есть оппозицию сдавили объятиями в рамках коалиции, где коммунисты — как правило, с помощью советской оккупационной власти — доминировали политически.

Красная Армия захватила Болгарию, которой Москва объявила войну только 5 сентября 1944 года. 11 октября новое просоветское правительство, возглавляемое Кимоном Георгиевым, заявило об отказе от всех территориальных приобретений в Греции и Македонии. 17 дней спустя София подписала в Москве договор о перемирии, который, среди прочего, предусматривал участие Болгарии в борьбе против Германии и оккупацию страны Красной Армией.

Особенно жестокими были тут действия против представителей старого режима. И быстрее, чем в других странах, произошел переход к так называемой народной демократии, провозглашенной Болгарией одновременно с ликвидацией монархии в сентябре 1946 года. Правда, хотя в результате манипуляций уже выборы в ноябре 1945 года официально принесли единому списку «Отечественного фронта» большинство в 85 процентов, но до подписания мирного договора режим, чтобы не давать повода для британских или американских протестов, еще терпел некую квази-оппозицию [39].

Парижский мирный договор восстановил границы, как они проходили на 1 января 1941 года. Но Болгарии, потерявшей в войне около 20 000 человек, было разрешено оставить себе Южную Добруджу, уступленную ей Румынией в 1940 году. В остальном же София должна была выплатить — в форме материальных поставок — репарации Афинам в сумме 45 млн и Белграду в сумме 25 млн долларов [40]. Как и венгры и румыны, болгары брали на себя обязательство предоставить своим согражданам-евреям основные права человека. На практике София вела себя в войну в плане обращения с евреями амбивалентно. Так, в 1943 году немцам было разрешено отправить из Македонии и Фракии 11 343 лица еврейской национальности в лагеря уничтожения. С другой стороны, руководство Болгарии смогло не допустить замысла насчет выдачи Третьему рейху почти 50 000 евреев, живших на исконной территории Болгарии [41].

Во внешне- и внутриполитическом плане София после окончания войны долгое время придерживалась теснейшей близости с Москвой. Но под нажимом массовых демонстраций в 1989 г. Болгарской коммунистической партии самой пришлось отказаться от притязания на свою руководящую роль. Провозглашение 15 ноября 1990 года Республики Болгарии окончательно завершило главу под названием «Народная Республика».

К коммунистической гемисфере — но не к числу постоянных сателлитов СССР — принадлежала в послевоенное время Албания. После выхода из войны Италии, за которым последовало вступление туда войск вермахта, страна избавилась от Савойской династии. Однако после ухода немецких войск в конце ноября 1944 года правительство утратило какую-либо опору среди населения. В свою очередь, и образованное еще до освобождения Тираны 22 октября 1944 года «демократическое правительство Албании» во главе с партизанским вожаком Энвером Ходжа далеко не сразу было признано союзниками, хотя они и оказывали ему поддержку.

Коммунисты смогли тем не менее — а важен-то был только результат — без помех укрепить свой режим. Как и маршал Иосип Броз Тито в Югославии, Энвер Ходжа пришел к власти не в ходе какого-то социального восстания или при поддержке масс, а путем умелого использования национального Сопротивления. Таким вот образом в Албании и смогло без проблем и — в отличие от Польши, Румынии, Венгрии, а также Болгарии — без массированной, подкрепленной военной силой советской помощи укорениться коммунистическое правительство — и это в стране, которая по своим экономическим и общественным структурам не имела, казалось бы, никакой предрасположенности к коммунизму.

Ходжа с самого начала сосредоточил все силы на обеспечении своей власти, в его арсенал входило и безжалостное устранение действительных и потенциальных противников. А еще режим в качестве первой внутриполитической меры провел — уже в 1945 году — закон об аграрной реформе, предусматривавший обширный комплекс мер по национализации. 10 января 1946 года была упразднена монархия и провозглашена Народная Республика Албания. Но чего ей еще недоставало, так это ее признания западными державами и ООН — в этом Ходже было отказано, так как он не допустил на выборы в ноябре 1945 года иностранных наблюдателей. На свою внешнеполитическую изоляцию правительство Албании ответило радикализацией внутри страны, что вылилось в конечном итоге в жестокий террор по отношению к населению. В геополитическом плане Тирана до 1948 года находилась в тени Белграда, чьи планы по созданию Балканской федерации представляли собой постоянную угрозу албанскому суверенитету. Только когда вследствие идеологических, внутри- и внешнеполитических расхождений произошел разрыв между Тито и Сталиным, Ходжа почти на 12 лет примкнул к Кремлю. При этом он умело использовал геостратегическое положение своей страны, предоставляя советскому флоту военно-морскую базу. Но по ходу конфронтации между Китаем и СССР диктатор в очередной раз переметнулся и сделал в начале 60-х годов ставку на китайскую карту [42].

Самоосвобождение Албании началось — и этому поспособствовали схватки преемников Ходжи за власть — после его смерти 11 апреля 1985 года. И процесс развития увенчался проведением 31 марта 1991 года первых свободных парламентских выборов, принесших победу коммунистам.

И оккупированная после 8 сентября 1943 года Германией, Болгарией и Венгрией Югославия тоже освободилась в первую очередь благодаря движению Сопротивления [43].

В разгоревшейся в 1941 году борьбе за власть, где главные роли играли эмигрантское правительство в Лондоне, имевшее монархическо-центристскую ориентацию, сербские четники во главе с Дражей Михайловичем и партизаны-коммунисты, решающей силой сумел поставить себя в 1943 году и получить дивиденды Тито, который наряду с поддержкой Москвы, — оказывавшейся после нападения Германии на СССР, но относительно незначительной, — получал и намного более важную в политическом, материальном и пропагандистском отношении помощь Лондона [44]. «Большая тройка» признала партизан Тито, в чьи руки после выхода итальянцев из войны попало немалое количество военной техники, так что «Национально-освободительная армия» имела в своем составе 27 хорошо оснащенных дивизий, даже официально в качестве союзников. И когда затем король Петр — ввиду перехода Болгарии и Румынии в другой лагерь и обозначившегося конца немецкого оккупационного господства — призвал 12 сентября 1944 года своих сербских, хорватских и словенских подданных вступать в освободительную армию маршала Тито, последний однозначно стал лидером среди всех остальных руководителей групп Сопротивления. Даже Сталин согласился на то, чтобы продвигавшиеся на север части Красной Армии заняли югославскую территорию лишь временно и не вмешивались в дела гражданской администрации.

Наиболее важная для будущей Югославии в политическом плане перестановка стрелок произошла 26 ноября 1942 года, когда в Бихаче собрался первый Национально-освободительный конгресс, преобразовавшийся в «Антифашистское вече народного освобождения Югославии» (АВНОЮ). На своей второй сессии в конце ноября 1943 года выступавшее как своего рода парламент АВНОЮ образовало «Национальный комитет освобождения Югославии» (НКОЮ) — аналог временного правительства. А 1 ноября 1944 года — через десять дней после взятия Белграда советскими войсками — Тито и д-р Иван Шубашич, занимавший с 17 мая 1944 года пост премьер-министра югославского эмигрантского правительства, заключили соглашение о будущем сотрудничестве и проведении после окончания войны выборов. Данное сближение отвечало замыслам как Черчилля, так и Сталина; а после образования — предусмотренного рекомендацией Ялтинской конференции — 8 марта 1945 года коалиционного правительства из представителей всех партий, в котором, правда, все ключевые министерства, за исключением министерства иностранных дел, заняли представители АВНОЮ, эмигрантское правительство потеряло всякое право на существование. Тито, ставший премьер-министром и одновременно министром обороны, располагал теперь весьма выгодной позицией. К этому добавилось еще и то, что король, хотя страна еще оставалась монархией, из эмиграции не вернулся.

11 ноября 1945 года состоялись предусмотренные упомянутым соглашением выборы — на основе единого списка, возглавляемого Народным фронтом, в котором доминировали коммунисты. И хотя сторонники оппозиции могли голосовать своим «нет», выдвигать встречных кандидатов они права не имели. В результате такой процедуры Народный фронт получил в Союзном вече свыше 90, а в Вече национальностей — около 87 процентов всех отданных голосов. Одновременно начались работы по подготовке новой конституции, в результате принятия которой 31 января 1946 года страна стала Федеративной Народной Республикой Югославией. Строго под началом центрального правительства в ней были объединены народные республики Сербия, Хорватия, Словения, Босния-Герцеговина, Черногория и Македония.

Тем самым превращение Югославии в страну народной демократии произошло — считая с мая 1945 года — менее чем за девять месяцев. Непосредственно с этим процессом были связаны земельная реформа в марте 1945 года, за которой в 1946 году последовало введение коллективного крестьянского хозяйствования, экспроприация так называемой вражеской собственности (как, скажем, коллаборационистов, военных преступников и граждан немецкой национальности, из которых к 1950 году были выдворены из страны около 270 000 человек), а также национализация частных хозяйственных предприятий. Но, кстати, уже в конце 1945 года стало ясно, что Тито собирается строить социализм специфическим югославским способом — быстрее и беспощаднее, нежели это было намечено Сталиным для государств Юго-Восточной Европы [45]. Подведение итогов Второй мировой войны в отношении Югославии было бы неполным без упоминания о 1 690 000 погибших, в том числе 1 280 000 гражданских лиц, о страданиях ее населения под пятой четырех оккупационных держав, об ужасах ведшейся всеми ее участниками с крайним ожесточением и нарушениями международного права партизанской борьбы, породившей самые жестокие репрессии по отношению к гражданскому населению и военнопленным [46] до и после мая 1945 года. Следует указать также на огромные разрушения и беспощадную эксплуатацию страны и ее людей [47]. Далее, это подведение итогов требует напомнить о возмездии и мести. Ведь «нигде фурор сведения счетов не бушевал в послевоенной Европе столь ужасно, как в Югославии», где его жертвой стали как минимум 100 000 человеческих жизней. Не в последнюю очередь надо вспомнить и об изгнаниях и их жертвах, которые были и здесь — точно так же, как в Венгрии, Румынии, Польше, Чехословакии и в бывших немецких областях восточнее Одера и Нейсе [48]. И нельзя забывать, что в рамках «окончательного решения» было уничтожено около 60 000 югославских евреев [49].

Из перспективы 1945 года дело выглядело так, будто бы это многонациональное государство удалось спаять воедино. Учитывая специфическую сербскую и хорватскую государственную традицию, многообразные взаимовкрапления трех вероисповеданий, межнациональное соперничество, различные социальные структуры и те раны, которые жители страны нанесли друг другу в 1941–1945 годах, эта послевоенная стабилизация представляла собой великое достижение. Правда, оглядываясь назад, испытываешь искушение предположить, что все это время между 1945 и 1980 годами (год смерти Тито) означало лишь передышку. После нее деструктивные силы вновь взяли верх, и эксперимент под названием «Югославия» следует считать провалившимся.

Создание «красного санитарного кордона», в котором нашла свое выражение гегемония Советского Союза в Восточной и Юго-Восточной Европе, несомненно, несло на себе — как и многие политические акции Кремля — империалистические черты [50]. Но политику Москвы нельзя рассматривать в отрыве от того факта, что в 1945 году СССР имел субстанциональные потери. Да, он был великой державой, той мировой державой, которая внесла решающий вклад в победу над Германией, пользовался международным признанием, принадлежал к числу основателей Организации Объединенных Наций и был одним из пяти постоянных членов Совета Безопасности, он вышел из мировой войны преисполненным гордости, но в то же время с тяжелейшими утратами.

Ни одной другой стране победа не обошлась так дорого, как Советскому Союзу. Итог войны для него — это людские потери, превысившие десять процентов его населения до войны: 20 600 000 убитых, в том числе почти 7 000 000 человек из числа гражданского населения, среди которых более 700 000 граждан еврейской национальности. А если исходить из демографического пробела, то потери СССР в 1941–1945 годах составили даже 40 000 000 человек. Были разрушены 1710 городов и 70 000 деревень. 25 000 000 человек потеряли жилье. Огромное количество советских граждан страдало от тяжелого недоедания. Условия жизни населения в целом были самыми что ни на есть убогими. Поправить тут что-то было трудно, потому что в сельском хозяйстве не хватало мужских рабочих рук, тракторов, машин и лошадей. Далее, надо иметь в виду, что пострадали тысячи и тысячи километров коммуникаций, в особенности столь важные для этой страны железные дороги.

И одновременно Москва находится в конфронтации с Соединенными Штатами Америки, которые, будучи атомной мировой державой, каковой СССР станет только в августе 1949 года, и победителем в глобальном стратегическом плане, доминируют в мировой политике. Поэтому при объективном рассмотрении некоторые из реакций и действий Кремля в период между 1945 и 1948 годами, которые в глазах современников, и в первую очередь американского руководства, должны были выглядеть как провокации, представляются в ретроспективе носящими сугубо оборонительный характер [51]. При этом, пожалуй, всем великим державам нельзя было до весны 1946 года отказать в желании мирно сосуществовать друг с другом. С другой стороны, можно реконструировать, как выдержанная в агрессивном духе внешняя политика Сталина прямо-таки неизбежно приносила контрпродуктивные плоды. И не чей-то произвол был тому виной, что Советский Союз остался в столь тяжелой для него послевоенной ситуации практически без сколько-нибудь значительной поддержки со стороны Запада [52].

Несколько утрируя, можно сказать, что в 1945 году обе ведущие мировые державы заняли исходные позиции на пути к разделу мира. Речь шла о таком развитии, на которое следует смотреть в контексте упомянутого выше дуализма и на котором, как представляется, сильно сказывался проявлявшийся с 1944 года недостаток способности каждой из сторон понять интересы друг друга.

Совершенно очевидно непонимание американским правительством наличествовавшей еще и в 1945 году как данность — геополитически обусловленной и потому подчиненной мыслям о зонах безопасности — стратегической концепции Советского Союза. В результате чего и возникло убеждение, что СССР встал на путь безудержного экспансионизма, который следует сдерживать ради сохранения свободолюбивой формы жизни. А то, что позволяет трактовать себя как защитный вал от воздействия могучих экономически и привлекательных в общественно-политическом отношении Соединенных Штатов, интерпретировалось по ту сторону Атлантики как создание глясиса, нацеленного на глобальную экспансию.

Не менее фатально проявляла себя наблюдавшаяся на советской стороне неспособность непредвзято анализировать систему американской капиталистической экономики. В идеологической зашоренности ее определяли там как империалистическую и антисоветскую по своей сути. И именно в малой готовности помогать СССР в восстановлении Кремль и усматривал в первую очередь подтверждение якобы агрессивного характера американского капитализма. В 1947 году размежевание фронтов дошло уже до того, что Москва отклонила помощь по линии плана Маршалла из опасения, что это приведет к размыванию ее господства в коммунистической Европе [53].

Это был порочный круг. Неверные оценки и укореняющиеся стереотипы, — скажем, та же мания Москвы насчет того, что ее хотят взять в кольцо, — вели к эскалации конфликта [54].


Некоммунистическая гемисфера

Если безоговорочная капитуляция германского вермахта датируется 8 мая 1945 года, то тотальная государственно-политическая капитуляция Германии была провозглашена четырьмя державами-победительницами только 5 июня 1945 года, когда члены формального правительства рейха и назначенный Гитлером рейхспрезидент гроссадмирал Карл Дениц уже находились в плену у союзников. В соответствующей декларации говорилось: «Германия подчиняется всем требованиям, которые налагаются на нее сейчас или будут наложены позднее». Одновременно союзники брали на себя «верховную власть (supreme authority) в Германии, включая всю власть, которой располагает германское правительство, верховное командование и любое областное, муниципальное или местное правительство или власть» [55].

Тем самым каждый из четырех союзных главноначальствующих осуществлял правительственную власть в своей зоне оккупации. Совместно они должны были действовать в тех делах, которые касались Германии как единого целого, для чего был учрежден Контрольный совет, для принятия решений которого требовалось единогласие. Для Берлина союзники установили особый порядок, предусматривавший совместное управление городом и раздел его на четыре сектора. Но, хотя город лежал наподобие острова в советской оккупационной зоне, никаких однозначных договоренностей насчет прав доступа туда западных держав не имелось [56].

Означал ли конец германской государственности также и конец германского рейха, — этот вопрос так и остался открытым и бурно дискутировавшимся впоследствии вопросом, — правда, перед лицом реальности окончания войны — чисто академическим. Основную же массу немцев в мае 1945 года, да и еще в течение ряда лет, мучили другие заботы. Большинство людей голодало, очень многие не имели жилья, почти все разыскивали потерявшихся близких и тревожились за родных, которые считались пропавшими без вести или находившимися в военном плену. Летом 1945 года почти 5 000 000 бывших немецких солдат еще были в западном и около 2 000 000 в восточном плену. Примерно 500 000 человек там и умерли. Последние возвратились домой в 1955 году [57].

Домогательство гегемонии в Европе закончилось тотальным поражением национал-социалистической Германии. Она потеряла убитыми около 4 300 000 человек на полях войны — это погибшие (не только немцы) солдаты вермахта и военных частей СС, вольнонаемные и другие лица, потерявшие свои жизни в боевых действиях [58]; 436 000 ее граждан пали жертвой воздушной войны [59] и не менее 610 000 — в результате актов насилия при выдворении немцев из областей восточнее Одера и Нейсе, из Чехословакии и Югославии. Хотя под понятие «послевоенные потери» — распространяя его на все территории, где проходило это выдворение, — подпадают до 2 200 000 невыясненных случаев [60]. Если же иметь в виду тот факт, что данные об общих немецких потерях колеблются от минимума в 3 350 000 до максимума в 9 406 000 человек, т. е. расходятся на 6 056 000 жертв, то дать ответ насчет количества потерь в целом пока еще не представляется возможным [61].

Конечно, глядя на этих беженцев и изгнанных, не следует забывать о том, что Германия уже в ходе Второй мировой войны практиковала депортацию и угон людей, когда погибали миллионы. Так называемый генеральный план «Ост» еще в июне 1942 года предусматривал насильственное переселение в Сибирь многих миллионов русских, 85 % поляков, 65 % украинцев, 75 % белорусов и 50 % чехов. В общем же это гигантское перемещение населения охватило бы как минимум 30 000 000, а как максимум 90 000 000 людей [62].

«Переселение» немцев из Польши, Чехословакии и Венгрии, которое по достигнутым на Потсдамской конференции договоренностям должно было «проходить в упорядоченной и гуманной форме», чего на практике зачастую не было, коснулось примерно 12 000 000 человек. Согласно проведенной 29 октября 1946 года переписи, в советской зоне оккупации находились 3 600 000, в британской — 3 100 000, в американской — 2 700 000, во французской — 60 000, а в Берлине — 100 000 «изгнанных». Итого: 9 560 000 человек. В разоренной стране такой приток людей создавал гигантские проблемы. Ведь вновь прибывших нужно было интегрировать, они ожидали не только психологической помощи, но и работы, возмещения за свою потерянную собственность, конкретной поддержки в их бедственном существовании, и все они нуждались в жилье [63]. А его-то как раз и не хватало. Ведь в результате бомбардировок было разрушено почти пять млн квартир — четверть всего жилого фонда по состоянию на 1939 год.

Помимо того, превратились в руины около 1000 памятников архитектуры. Жертвой огня стало примерно 47 млн книг, или две трети всех библиотечных и архивных фондов. К материальным потерям относились и 2395 непригодных более к использованию мостов и заблокированные водные коммуникации. Связь и почтовая служба функционировали в самом ограниченном объеме.

С другой стороны, выявилось, что промышленность в субстанциональном плане и в плане возможности ее восстановления пострадала меньше, чем опасались первоначально. В Рурской области не поддавалось ремонту 30 %, а в остальных промышленных центрах — в среднем от 15 до 20 % машинно-станочного оборудования. В общем же и целом ущерб в строениях и техническом оснащении промышленных предприятий, нанесенный в результате налетов вражеской авиации, наземных боев и разрушений собственными руками, составил от 10 до 15 % сооружений, если брать за точку отсчета 1936 год с его полной трудовой загрузкой. Если же при этом учитывать, что с 1936 по 1945 год производство возросло примерно на 20 %, то выходит, что мощность промышленности Германии на конец войны была — теоретически — на уровне 1936 года.

Разумеется, по отдельным промышленным отраслям тут имелись немалые различия. И то, что выпуск продукции промышленностью 1946 года едва ли превысил четвертую часть промышленного производства в 1936 году, объясняется не одним только разрушением производственных сооружений и оборудования и обусловленным войной сокращением числа квалифицированных рабочих. Скорее тут следует обратить внимание на то, что не было возможности вести торговлю за пределами «своей» оккупационной зоны. Кроме того, поскольку предпринимателям разрешалось за их товары получать выручку только в «худевших» от инфляции рейхсмарках, то у них не было стимула к экспорту. Совершенно конкретно сказывался и дефицит сырья. В частности, не хватало угля для обеспечения экономики и бытовых хозяйств энергией. В июле 1945 года в сутки добывалось 25 000 тонн угля — по сравнению с 384 000 тонн в 1936 году. Правда, со времени войны существовали запасы объемом около 5 000 000 тонн в виде отвалов, но к их вывозке приступили только в 1946 году — по причине недостатка транспорта и ужасающего состояния путей сообщения между оккупационными зонами. Ведь союзники сбросили на транспортную систему Германии — как и на ее гражданское население — в семь раз больше бомб, нежели на ее военно-промышленные предприятия [64].

Демонтаж военно-хозяйственных сооружений, также относящийся к материальным итогам мировой войны, находился, с одной стороны, в непосредственной связи с намерением ликвидировать национал-социализм посредством демилитаризации, а с другой — служил удовлетворению требований победителей по возмещению нанесенного им ущерба. Помимо того, он должен был, насколько возможно, ослабить Германию как потенциального конкурента на мировом рынке.

Практически же демонтаж не ограничивался военной промышленностью. Особенно это проявилось в Восточной зоне. Там утрата общей производственной мощности в результате демонтажа предприятий — сравнительно с объемом 1936 года — составила 55 %, тогда как для Западных зон называется цифра в 8 %. Затем возмещение ущерба шло за счет текущего производства. По поводу суммы репараций в Потсдаме говорили о 20 млрд долларов. Половина этой суммы причиталась Кремлю. Вообще возмещение ущерба в материальных ценностях и с учетом захвата германского имущества за рубежом должно было идти за счет соответствующей оккупационной зоны. Кроме того, СССР получал 15 % пригодного для эксплуатации — и сочтенного ненужным для мирной экономики Германии — промышленного оборудования в Западных зонах, что Москва должна была оплатить продовольствием и сырьем. Безо всякой компенсации западные державы уступили Кремлю в счет репараций 10 % подлежавших демонтажу промышленных сооружений в их зонах. В целом Восточная Германия выплатила Советскому Союзу — по уровню цен 1938 года — репарации в размере 66,4 млрд рейхсмарок. Напротив, Западная Германия принесла западным державам-победительницам от 20 до 25 млрд рейхсмарок, включая сюда демонтажи, имущество за рубежом, патенты, товарные знаки и названия фирм [65].

Та последняя военная конференция в верхах в Потсдаме обозначила собой фактически «начало растущей дилеммы» [66]; и в те же дни с 17 июля по 2 августа 1945 года явственно сузился базис для проведения такой германской или мировой политики, которая устраивала бы обе стороны. И все же казалось, что неуклонной осталась воля покарать немецких военных преступников и позаботиться о том, «чтобы Германия никогда больше не угрожала своим соседям или сохранению мира во всем мире». Немцы должны были быть перевоспитаны в духе демократии и мира и понимания того, что они сами повинны в том плачевном состоянии, в котором они оказались [67]. На повестке дня стояли денацификация, демилитаризация, демократизация и компенсация.

С расстояния в 50 лет можно сказать, что демократизация столь же удалась, как и демилитаризация, а что касается компенсации, то ФРГ выплатила — помимо уже упоминавшихся репараций — тем странам, о которых шла речь, около 30 млрд немецких марок. И только вот денацификация сорвалась почти полностью. Ибо судебные процессы по причине огульного подхода приводили не к «самоочищению и апелляции к совести», а к самообману. То есть большинство обвиняемых в конечном счете верили, что они действительно не имели с национал-социализмом ничего либо совсем мало общего. Ведь 90 % лиц, представших перед судом на миллионах процессов по денацификации, были признаны «попутчиками» или же «имевшими смягчающие обстоятельства». И тем не менее национал-социализм был в контексте денацификации устранен внутриполитически, что положительно сказалось на процессе нового формирования демократических партий. К этому добавляется еще и тот момент, что если размежевание с прошлым и не оказалось в достаточной степени радикальным, то, во всяком случае, произошло явное ослабление, а частью даже разрушение реакционных и милитаристских традиций, т. е. имели место процессы, результаты которых хоть уже и не представляются в 1994 г. полностью безупречными, но которые после 1945 года — в союзе со специфической западногерманской системой экономики — способствовали и способствуют росту гражданственности и общественному прорыву [68].

Что же касается кары за военные преступления, то на процессе главных военных преступников в Нюрнберге (20 ноября 1945 года — 1 октября 1946 года) и на двенадцати последующих процессах рассматривались, помимо них, также преступления против мира и преступления против человечности. Названные процессы пролили одновременно свет на историю Третьего рейха, с которой мог затем, благодаря оперативной публикации большей части судебных материалов, познакомиться всякий, кого она интересовала. Из 221 обвиняемого 48 были приговорены к смерти (один заочно), 26 — к пожизненному лишению свободы и 106 — к различным срокам заключения. В 41 случае был вынесен оправдательный приговор. Очень точно эти процессы были названы «самой унизительной ситуацией», которую «немецкий народ пережил за всю свою долгую историю, поскольку на его собственной земле судами победителей была документально доказана криминальная сущность режима, который двенадцать лет действовал от имени немцев» [69]. И на первом месте в ряду этих преступных бесчинств стояло уничтожение самими немцами или при их содействии почти 5 100 000 евреев [70].

Высказывалось немало в чем-то справедливой критики по поводу процессуальной процедуры, причем эти нарекания касались главным образом применения положений о наказании, принятых задним числом, уязвимых мест и недостатков отдельных приговоров, а также того факта, что речь тут шла о трибунале, учрежденном державами-победительницами, а не о независимом международном суде.

Но даже тот, кто выражает сомнение в законности процессов, употребляя формальные юридические аргументы, должен будет признать, что в Нюрнберге — перед лицом «чудовищности» того, что было там вскрыто, — «восторжествовало право». Примечательно при этом, что почти 80 % немецкого населения оценили саму процедуру как честную, 55 % сочли приговоры справедливыми, а 21 % они показались слишком мягкими. И тем не менее большинство немцев отнеслось к этому, т. е. к ходу процессуального разбирательства, скорее безучастно [71]. Наверное, кое-кто мог бы предъявить тут и свой счет. Но только тот факт, что союзники тоже совершали преступления, ничего не меняет в наработанном в Нюрнберге обвинительном материале и ни в коей мере не затрагивает корректные действия судей [72]. Остается задать такой вопрос: как же свел счеты немецкий народ с мировой войной и ее последствиями? Даже и 50 лет спустя тут — как уже отмечал Эрих Куби по отношению к ситуации 1955 года [73] — «единой реакции нет». А Уильям Л. Ширер [74] констатировал в ноябре 1945 года: о чем немцы сожалеют, так это о том «факте, что они проиграли войну (а совсем не о том, что они ее учинили)». В этом наблюдении много правды. Когда минуло уже 40 лет, 8 мая воспринималось как «тяжкая годовщина» [75]. А почему, собственно? Почему так трудно признать, что то 8 мая, конечно, «не день ликования для немцев», но было же оно «днем освобождения» и для немцев тоже? Ведь даже если в 1945 году лишь немногие граждане национал-социалистической Германии имели, наверное, понятие о свободе, то должен же, по меньшей мере в ретроспективе, конец Третьего рейха, потерпевшего крах в своем покушении на цивилизацию Запада, быть поводом для благодарной памяти со стороны немцев [76].

Если отталкиваться от 1938 года, то судьба Австрии должна была бы быть тесно связанной с судьбой германского рейха. Но хотя аншлюсу противилось в ней тогда лишь меньшинство, союзники рассматривали эту страну как одну из жертв национал-социалистической агрессии. Поэтому в 1945 году она считалась освобожденной, что, однако, не означало, что с Вены снималась всякая ответственность за участие в войне.

В Австрию, оказавшуюся целиком втянутой в боевые действия только в последние недели войны, советские войска вошли в марте 1945 года, а англичане и американцы в конце апреля — начале мая. Сразу же вслед за вступлением на территорию Австрии Москва попыталась путем признания некоего временного правительства, в состав которого входили и коммунисты, поставить там стрелки в направлении народной демократии. Но этот план полностью провалился в результате выборов 25 ноября 1945 года, когда компартия потерпела сокрушительное поражение.

Еще до того, 20 октября, Лондон и Вашингтон признали временное правительство государства во главе с д-ром Карлом Реннером, что равнялось гарантии австрийской государственности в целом. Это было важно, так как союзники разделили Австрию на четыре оккупационные зоны. А Вена была, как Берлин, подразделена на четыре сектора, причем внутренняя часть города имела совместную оккупационную власть со сменяющимися комендантами. Союзническая комиссия занималась, среди прочего, разоружением, административным строительством и подготовкой к выборам, после которых должно было быть создано правительство. Таким образом, становление австрийской государственности принадлежало к политическим целям держав-победительниц; а подписанием Государственного договора от 13 мая 1955 года, которым Вторая республика провозглашалась суверенным государством в границах на 1 января 1938 года, это становление завершилось окончательно.

Проводившаяся до этого денацификация была, думается, — хотя процесс демократизации общества в целом проходил успешно — достаточно проблематичной. Ввиду царившего хаоса в экономических и административных отношениях, доминирующей была заинтересованность в восстановлении. То есть на пути подлинной денацификации возводился высокий барьер в лице прагматизма. Конечно, как бы то ни было, народные суды рассмотрели до 1955 года 136 329 дел и приговорили на 23 477 процессах 13 607 нацистских преступников. Но этим приговорам сопутствовали, как правило, вскоре же и помилования. Во всяком случае, то, что денацификация увенчалась каким-либо успехом в смысле перевоспитания бывших национал-социалистов, тут исключается [77]. Италия, когда-то главный союзник Германии, представляла собой в конце войны разоренную, истерзанную и изнемогающую страну. Почти 22 месяца ожесточенных боев за каждый квадратный метр земли, вспыхнувшая с момента выхода страны из войны в сентябре 1943 года беспощадная междоусобная война и двойная оккупация — немцами и союзниками — оставили глубокие следы. Но что тут бесспорно, так это то, что удачным бегством короля из Рима 9 сентября 1943 года была гарантирована государственная преемственность, вследствие чего марионеточное фашистское государство «Репубблика Сочиале Италиана» не обладало ни малейшим намеком на легитимность.

Относительно потерь страны в людях называется чаще всего цифра в 330 000 погибших [78]. Думается, что она весьма занижена, так как только в месяцы после сентября 1943 года погибло примерно 120 000 гражданских лиц (в том числе 40 000 стали жертвами воздушных налетов) и около 70 000 из числа членов вооруженных формирований [79]. Прямо или косвенно потеряли свои жизни от рук немцев в общей сложности 97 000 политических депортированных, евреев, интернированных военнослужащих, а также детей, женщин и мужчин — зачастую в ходе непредставимо жестоких репрессий [80]. От 10 000 до 15 000 итальянцев стали жертвами «спонтанных акций мести», когда сводились счеты с фашизмом. Законные суды вынесли на более чем 10 000 процессов по делам коллаборационистов и фашистов до тысячи смертных приговоров и бесчисленное количество приговоров к пожизненному заключению. Правда, эти приговоры, как правило, мало учитывались кассационными судами, снижавшими меру наказания. Так, из числа смертных приговоров — до конца 1945 года — были приведены в исполнение не более 50; а после амнистии 22 июня 1946 г. в течение полугодия 90 % из максимального числа в 50 000 заключенных покинули тюрьмы. Но даже если эту попытку самоочищения можно считать провалившейся, то все же уголовное преследование явилось для широкой общественности документальным свидетельством преступного характера режима [81].

Конечно, отсюда не следует делать вывод, что в Италии удалось размежеваться с порой фашизма как с историческим прошлым и по всем правилам интегрировать ее в национальную историю. Скорее, фашизм все еще олицетворяет собой — хотя движение Сопротивления внесло выдающийся вклад в освобождение страны и подготовило тем самым путь для политического и нравственного обновления — для многих итальянцев обременительную и по-прежнему дискутируемую с полярных точек зрения проблему [82].

Италия, объявившая 14 октября 1943 года войну германскому рейху, упразднившая народным референдумом 2 июня 1946 года монархию и взявшая, самое позднее с

1947 года, ярко выраженный прозападный политический курс [83], заплатила за войну большую цену и во внешнеполитическом плане. По Парижскому мирному договору Риму пришлось отказаться от всех своих африканских колоний (только в Сомали он еще в течение нескольких лет осуществлял управление этой подопечной территорией ООН по поручению последней). Остров Сасено отошел к Албании, Додеканес — к Греции, остров Пелагоса и Ис-трия были уступлены Югославии. В Триесте, которому предстояло стать свободной территорией, сохранилась, поскольку державам не удалось договориться относительно деталей, власть британской военной администрации в зоне «А» и югославской — в зоне «Б». В октябре 1954 года зона «А» была — с согласия Белграда — возвращена Италии, которая по подписанному в 1975 году в Осимо договору отказалась от зоны «Б». Сохранялась граница по перевалу Бреннер (между Италией и Австрией). Однако Рим брал на себя особые обязательства в отношении немецкоязычных жителей Южного Тироля. Итало-французекая граница устанавливалась, с несколькими поправками, по состоянию на 1 января 1938 года. По поводу вооруженных сил существовали — распространенные и на все остальные вражеские государства — некоторые ограничения. Несколько небольших островов были демилитаризованы, укрепления на границах с Францией, как и с Югославией, должны были быть снесены до 1948 года. От выплаты сколь-либо значительных репараций союзники Италию пощадили, а их войска ушли с ее территории до конца 1947 года. В субстанциональном плане страна не пострадала. Конечно, она перестала быть великой державой, но осталась значительным европейским государством, находившимся в процессе политического и социального перелома [84].

Среди захваченных державами «оси» стран с апреля 1941 года подвергалась страданиям Греция, находившаяся под пятой немецкой, итальянской и болгарской оккупации. Эта отрезанная от путей подвоза продовольствия страна уже в 1942 году стала жертвой катастрофического голода, унесшего жизни десятков тысяч людей и лишь в малой степени смягчавшегося посылками воспомоществования по линии Международного Красного Креста. А после выхода из войны Италии немцы еще более ужесточили тут практику наказаний в виде расстрелов заложников и массовых экзекуций [85].

Принесенные войной жертвы были огромными: 16 000 солдат пали при отражении германо-итальянской агрессии, 40 000 жителей страны были уничтожены за время оккупации, около 300 000 греков умерли от голода и более 60 000 греческих евреев погибли в концлагерях. К этому добавлялся и колоссальный материальный урон. Одно только уничтожение почти 100 000 квартир сделало бездомными 750 000 человек [86].

К итогам греческой трагедии во Второй мировой войне относится, далее, и гражданская война. Впервые она вспыхнула в 1943 году между коммунистическим партизанским движением (ЭАМ/ЭЛАС) и его националистическим конкурентом (ЭДЕС). Выступившая в роли посредника Великобритания сумела в конце концов погасить этот конфликт. Также при энергичном содействии Лондона удалось образовать летом 1944 года временное правительство национального единства с участием почти всех политических сил. Тем самым были предотвращены крупные вооруженные столкновения после ухода немцев в октябре 1944 года. Тем не менее в декабре — по невыясненным поныне причинам — начался второй «тур» гражданской войны. В нем англичане, дислоцировавшие в Греции с середины октября свои регулярные войска, стояли на стороне антикоммунистических сил. И хотя военная кампания и завершилась подписанием 12 февраля 1945 года в Варкизе мирного соглашения, но раздираемая междоусобицей и находившаяся к моменту окончания войны в крайне нестабильном состоянии страна была еще далека от прочного мира. И действительно, эскалация ее внутреннего развития привела в мае 1946 года к третьему «туру» гражданской войны, продолжавшейся с большой интенсивностью вплоть до октября 1949 года. Исторически она столь же тесно сплетается со Второй мировой войной, как и с «холодной войной»… В ней с 1943 года потеряли свои жизни почти 15 000 солдат национальной армии и полицейских, 40 000 партизан и 5000 ни в чем не повинных людей, ставших жертвами той и другой стороны [87].

В отличие от Греции в скандинавских государствах Дании и Норвегии к моменту капитуляции вермахта еще находились оккупировавшие их немецкие солдаты.

Дания прожила годы с момента вступления в нее немецких войск 9 апреля 1940 года под приспосабливавшимися правительствами без особого для себя ущерба. Однако волнения в августе 1943 года привели к упразднению правительства, роспуску армии и потоплению собственными руками флота. Затем, в сентябре 1944 года, почти все полицейские-датчане были брошены в немецкие концентрационные лагеря. Но, несмотря на осложнившуюся с лета 1943 года обстановку, в октябре еще удалось переправить 7220 граждан еврейской национальности в Швецию, так что в руки немцев попали только 477 датских евреев. Они были направлены в Терезиенштадт и не включаются в число почти 1400 погибших датчан [88].

Территориально Копенгаген утратил Исландию, провозгласившую себя 17 июня 1944 года независимой республикой; и остров Борнхольм оставался вплоть до апреля 1946 года оккупированным советскими войсками. В политике возврат к демократическим нормам прошел для Дании легче, нежели нормализация в экономике. Экономические проблемы вытекали в первую очередь из ее привязки к немецкому рынку, избежать которой после 1940 года было невозможно. С другой стороны, оккупационные расходы составляли для Копенгагена в 1943 году всего лишь 15 %, а год спустя — 25 % от национального дохода (для сравнения: в Норвегии, напротив, затраты на оккупантов обходились в эти годы в 40 и 60 %). К тому же Дания после 1940 года считалась страной с лучшим продовольственным снабжением в Европе, а относительно небольшое обеднение во время войны не привело — в среднесрочном плане — к дестабилизации социальной сбалансированности.

И тем не менее политической чистки датчане не избежали. Особенно интенсивно проходила она в Северном Шлезвиге, где около 3500 лиц были арестованы и в своем большинстве наказаны по приговорам судов. Всех приговоренных к смерти или тюремному заключению немецких военных преступников Копенгаген впоследствии помиловал. Особую послевоенную проблему создало присутствие в стране примерно 245 000 беженцев из прежних восточных областей Германии. Из-за тяжелых условий жизни в оккупационных зонах последние из них покинули Данию, которая израсходовала на содержание непрошеных гостей около 450 000 000 крон только в феврале 1949 года [89].

Норвегия оказала в апреле 1940 г. упорное сопротивление вермахту; а когда в июле ей пришлось — по причине сложившейся военной обстановки в Европе — прекратить открытые боевые действия, свыше 20 000 норвежцев продолжали сражаться на стороне союзников. К тому же эта страна, чей король отправился в изгнание в Лондон, предоставила союзникам для войны с державами «оси» весь свой торговый флот — 3 800 000 брутто-тонн. Половина этого тоннажа была потеряна. В самой стране с лета 1941 года сформировалось движение Сопротивления, видевшее свою задачу в том, чтобы бороться с оккупационной властью и с теми из своих, кто сотрудничал с нею. Немцы реагировали на это привычным образом: к концу войны 40 000 человек находились в концлагерях, 500 мужчин и женщин были казнены, 700 студентов, а также 900 евреев — отправлены в Германию.

Территориально Норвегия, которая потеряла почти 10 000 человек убитыми и где 8 мая капитулировали последние 40 000 солдат германской оккупационной армии, не понесла никакого урона. Но после 1945 года у нее появилась — в результате территориальных уступок со стороны Финляндии — граница с Советским Союзом протяженностью около 150 км, чему суждено было стать важным фактором для внешней политики Осло. Восстановление в стране прошло быстрыми темпами, поскольку материальный ущерб, если не считать северных районов, где отступавший вермахт учинил большие разрушения, был не слишком велик [90].

Совершенно иначе обстояло дело с внутриполитической ситуацией. Вслед за освобождением наступил час расплаты с коллаборационистами. Обвинения были предъявлены 92 805 норвежцам и 347 немцам, последние обвинялись в военных преступлениях. Суды оправдали 37 150 обвиняемых из числа норвежцев и 261 немца, в 5500 случаях разбирательства закончились прекращением дел. 30 норвежцам и 15 немцам суды вынесли смертный приговор, примерно 17 000 обвиняемых норвежцев и 66 немцев они приговорили к тюремному заключению, а остальные 33 130 человек получили другие наказания [91].

Коллаборационизм стал трудной главой и в послевоенной истории Нидерландов, Бельгии, Люксембурга и Франции.

Нидерланды подверглись внезапному нападению вермахта в мае 1940 года, и население страны находилось с той поры под суровым господством оккупантов. Но самые тяжелые разрушения, если не считать Роттердама и южных территорий, пришлись тут на период между сентябрем 1944-го и маем 1945 года, когда страна вновь стала ареной военных действий. В апреле 1945 года ситуация дошла до того, что жителям Амстердама, Гааги и Роттердама оставался, как казалось, только один выбор — погибнуть от голода или вступить в последний бой. И хотя испытать тотальную катастрофу им не довелось, ужасы оккупации и войны повлекли за собой глубокую отчужденность по отношению к своему немецкому соседу.

Народ Нидерландов потерял убитыми около 210 000 человек, в том числе примерно 198 000 штатских. Не может быть забыто то, что голландцы еще до того, как дело дошло до депортаций с целью принудительного труда, прореагировали на действия против их сограждан-евреев. С другой стороны, известно, что до 25 000 добровольцев сражались бок о бок с немецкими солдатами, что часть администрации активно сотрудничала с оккупационными властями, а промышленность свыше 50 % своей продукции выпускала в 1944 году по заказам рейха. Но все это ничего не меняет в том факте, что здесь было движение Сопротивления, которому оказывали поддержку все слои народа и диапазон которого располагался от церквей до левых партий. Сопротивление началось зимой 1940/41 года и заметно усилилось в начале 1943 года, на что оккупационная власть ответила с характерной для нее жестокостью. Когда же борцы Сопротивления в сентябре 1944 года еще более усилили свою активность, они были объявлены вне закона и примерно 50 000 жителей страны оказались брошенными в концлагеря.

Жесткое противоборство с оккупантами повлекло за собой после окончания войны потребность расквитаться с коллаборационистами, которые десятками тысяч пытались перебраться в Германию. Массовые аресты захватили 72 321 мужчину и 23 723 женщин. Как и в других странах, в ходе «диких чисток» дело доходило до эксцессов, которые можно понять, но не оправдать. Согласно официальным — неполным — данным, 14 562 человека были осуждены особыми судами и 49 920 человек — народными трибуналами. Было вынесено 154 смертных приговора и 40 из них приведены в исполнение (пять — в отношении немецких военных преступников), 149 коллаборационистов были приговорены к пожизненному заключению, а 585 — к заключению на срок свыше 15 лет. Правда, выносившиеся в 1947–1952 годах решения о помилованиях привели к тому, что тюрьмы быстро опустели.

В конечном же счете по поводу свершившегося возмездия за коллаборационизм так и не сложилось единой точки зрения. Одной части граждан Нидерландов оно показалось слишком мягким, другой — слишком суровым. Но в любом случае первопричины и следствия данного феномена волновали людей этой хотя политически и окрепшей в 1945 г., но во всех иных отношениях тяжело израненной маленькой страны не один день [92].

Бельгия разделила в 1949 году судьбу Нидерландов, но ни время оккупации, ни конец войны не были для нее столь суровыми. С другой стороны, в 1940 году, отражая немецкую агрессию, пали как-никак 5367 бельгийцев, около 10 000 жизней унесли бои за освобождение в 1944 году и война в воздухе, примерно 12 000 жителей страны погибли в немецких лагерях и почти 28 000 депортированных из Бельгии евреев стали жертвами «окончательного решения еврейского вопроса». По другим данным, с 1940 по 1945 год война стоила жизни 88 600 гражданам Бельгии, около 76 000 из которых составили гражданские лица. После возвращения правительства из Лондона из эмиграции было проведено расследование 405 000 дел — преимущественно в отношении сограждан фламандской национальности — по поводу их непатриотичного поведения. Примерно 59 000 случаев были переданы в суд, что вызвало у какой-то части населения понятную обеспокоенность. Материальный урон в результате войны составил 8 % совокупного народного достояния, или 35 млрд бельгийских франков. Транспорт был развален полностью, а промышленности нанесен тяжелейший ущерб. И если все же Бельгия с приходом 11 февраля 1945 года на пост премьер-министра социалиста Ахилле ван Аккера восстановилась быстрее всех остальных европейских стран, то это не в последнюю очередь объяснялось подключением страны к системе тылового снабжения союзников, тем фактом, что ее экономика в субстанциональном плане осталась неразрушенной, вновь оказавшимися доступными минеральными ресурсами Бельгийского Конго и мужественным отказом от продолжения хозяйствования методами военного принуждения [93].

Работы о Второй мировой войне уделяют в своем большинстве судьбе Великого Герцогства Люксембург мало внимания. Захваченная вермахтом путем внезапного нападения в мае 1940 года, эта страна, правительство которой при вступлении немцев эмигрировало в Лондон, была с 1942 года фактически аннексирована. И хотя нацистское господство окончилось 10 сентября 1944 года, наступление в Арденнах зимой 1944/45 года вновь превратило великое герцогство в арену войны.

Особенно чувствительным явилось для его населения введение воинской повинности. В общей сложности немцы призвали в армию 11171 жителя Люксембурга в возрасте от 18 до 23 лет, из них 10 211 были принудительно направлены в части вермахта. Когда из-за воинской повинности в этой насчитывающей всего 300 000 жителей стране началось широкое забастовочное движение, полевой суд приговорил 21 человека к смертной казни. Кроме того, рейх прореагировал на спровоцированное его же собственными действиями сопротивление переселениями, арестами и отправкой в концлагеря. Из брошенных в заключение 3485 мужчин и 505 женщин умер 791 человек. Из граждан Люксембурга, принудительно рекрутированных в вермахт, на трудовой фронт в рейхе и в другие родственные организации, погибли 3150 человек. Очень по-разному складывалась здесь судьба евреев. Большинству из них (около 3500) удалось бежать, а почти 1000 человек пала жертвой холокоста.

Но и среди граждан Люксембурга имелись такие, кто был готов сотрудничать с оккупационной властью. 5101 коллаборационист находился уже в начале 1945 г. в тюрьмах или лагерях, и их число возрастало. До 1949 года суды вынесли 5242 приговора, в том числе в двенадцати случаях — к смертной казни, из них восемь были приведены в исполнение. Необъяснимым остается то, что никто из приговоренных к смерти немецких военных преступников казнен не был.

Пройдя фазу возбуждения и возмездия, жизнь внутри страны снова нормализовалась. На выборах в октябре 1945 года старые партии пережили своего рода ренессанс, и череда жизни вновь пошла своим путем, прерванным немецким нападением. Не было распада связи времен, и война — несмотря на все раны, которые она нанесла людям, — не стала зияющей пропастью в истории великого герцогства [94].

Франция являлась в 1940 году подлинной целью немецкого наступления на Западе. После заключенного 22 июня перемирия французы прожили годы до освобождения в 1944 году, будучи расколотыми на четыре категории: на жителей оккупированной Франции, жителей вишистской Франции, сторонников Свободной Франции во главе с генералом Шарлем де Голлем, который поначалу имел территориальный базис только во Французской Экваториальной Африке, и тех, кто проживал в аннексированных Эльзасе и Лотарингии. И там тоже — как и в Люксембурге — проводились меры по онемечиванию, и мужчины призывались в вермахт. Это коснулось 130 000 эльзасцев и лотарингцев, 40 000 из которых не вернулись в свои дома [95].

Будучи театром военных действий в 1940 и 1944 годах, Франция, понесшая потери в количестве 810 000 убитых, в том числе 470 000 гражданских лиц (включая 75 000 евреев), испытала и тяжелейший материальный ущерб. В конце войны продукция ее промышленного производства составила только 32 % от уровня 1938 года, финансы были совершенно расстроены, а ситуация со снабжением населения продовольствием представляла собой самую неутешительную картину. Когда же из немецких лагерей вернулись военнопленные, мобилизованные на принудительные работы и депортированные по политическим причинам, то эти трудности возросли еще более [96].

На все это следует смотреть на фоне суровой оккупационной политики, когда Франция, оплачивавшая оккупационные расходы в размере 48 % национального дохода от уровня 1939 г., эксплуатировалась словно колония. Немцы и людей рассматривали как свои военные трофеи. Помимо военнопленных, осенью 1943 года на принудительных работах в рейхе было занято 750 000 молодых французов [97]. А на французской территории весной 1942 года на немецкую военную машину трудились примерно 1 030 000 мужчин и женщин [98].

Думается, эта всевозраставшая эксплуатация внесла существенный вклад в устранение того благодушия, которое поначалу доминировало среди большинства населения. Перелом в настроении обернулся в первую очередь ростом рядов движения Сопротивления, заплатившего за свои акции очень высокую цену — 20 000 расстрелянных гестапо и французской милицией, а также около 30 000 погибших из числа 60 000 подвергшихся депортации по политическим причинам. С другой стороны, будучи спонтанным протестом против национал-социалистического террора, оно явилось свидетельством патриотизма французов и их стремления к духовному самоутверждению. Не случайно в рядах Сопротивления было много представителей интеллигенции, и его моральный эффект, имея в виду чувство самоуважения граждан Франции в послевоенное время, в историческом плане, пожалуй, следует оценивать выше, нежели его военные последствия [99]. К то му же результаты проходивших внутри движения Сопротивления дискуссий по поводу структурных реформ повлияли на экономическую и социальную политику, осуществлявшуюся в 1944–1946 годах [100].

Чувства конкретного француза в конце войны, наверное, в немалой степени зависели от его отношения к режиму Виши, коллаборационизму, Сопротивлению и Свободной Франции. Страна была расколота на фракции, и линии разлома пронизывали насквозь все официальные и неофициальные группировки. Возможно, что именно поэтому политические чистки, начавшиеся еще до освобождения, столь мощно потрясли французское общество «в самых его основах» [101].

И по сей день нет консенсуса в оценке этого самоочищения. Потерпело ли оно провал, так как слишком многие коллаборационисты так и остались ненаказанными? Удалось ли достигнуть его комплексных целей, среди которых наиболее важной представлялось восстановление национальной идентичности? Сомнения тут понятны, если иметь в виду, что на экономический коллаборационизм [102] просто не обращалось внимания, а за преступления, совершенные французами при «окончательном решении еврейского вопроса», никаких «очистительных процессов» сразу же после окончания войны не последовало [103].

Если же смотреть на дело с чисто количественной точки зрения, то политическая чистка выглядела впечатляюще. С учетом внесудебных акций эта «эпурасьон» стоила жизни почти 11 000 человек. 126 000 человек с сентября 1944-го по апрель 1945 года были арестованы. Свыше 40 000 граждан были приговорены судами к различным срокам тюремного заключения, а 50 000 наказаны лишением гражданских прав. Было уволено не менее 12 000 чиновников. Цифры, конечно, впечатляющие, да только вот к 1953 году большинство осужденных было амнистировано [104].

Далее, к итогам мировой войны для Франции относятся и последствия этой войны для внешней политики страны. Своим продолжением борьбы де Голль сохранил для Франции статус великой державы, что выразилось в предоставлении ей места постоянного члена Совета Безопасности ООН и права на зону оккупации. В своей политике безопасности по отношению к Германии генерал ориентировался на концепцию Фоша касательно Рейнской земли. Но наиболее отчетливо опыт войны сказывался в перманентном недоверии к Соединенным Штатам. Короче говоря, будучи выразителем политики балансирования между

Востоком и Западом, служившей подавлению Германии и недопущению англо-американского перевеса, Париж длительное время никак не хотел признавать противостояния Востока и Запада [105].

Но в общем и целом реставрированная колониальная и далекая от реальности великодержавная политика Франции — фатальные последствия культивировавшейся французскими элитами завышенной оценки роли своей страны в мировой политике — оказалась чреватой теми персональными, финансовыми и экономическими перегрузками, которые привели в 50-х годах к тяжелым внутренним кризисам и парализовали Четвертую республику во внешнеполитическом плане.

Великобритания встретила конец войны в 1945 году как крупнейшая моральная победительница и одновременно как страна, потерпевшая поражение в геополитическом плане. К внутриполитическим последствиям войны относился тот факт, что Альбион начиная с июля 1945 года стал изменять свою социальную структуру в направлении государства всеобщего благоденствия.

Предпосылки для этого создала одержанная лейбористами победа на выборах, которая показала, что обещания политических реформ явились для избирателей более привлекательными, нежели пропагандистские самовосхваления на фоне победы в войне. Англичане, уже с 1940 года подвергавшиеся налетам немецкой авиации, потеряли убитыми 386 000 человек, в том числе 62 000 гражданских лиц. Они доказали свою способность переносить страдания и стремились теперь к лучшему будущему. Каковое и хотели обеспечить им лейбористы путем национализации многочисленных учреждений и предприятий. Параллельно с этим правительство реализовало страхование, которое охватывало всех граждан, и приняло закон об учреждении национальной службы здравоохранения. Такой была грандиозная программа, проведенная в основном до 1950 года лейбористами в жизнь.

При всей критике слабых мест этого проекта — к примеру, системы налогообложения — он представлял собой примечательный успех. Ведь Соединенное Королевство находилось в 1945 году в крайне тяжелом финансовоэкономическом положении. Государственный долг достиг 3,35 млрд фунтов стерлингов, стране грозил полный финансовый крах. Причины такой ситуации объясняются тем, что британская экономика с 1939 по 1945 год работала почти исключительно на военные нужды, стране приходилось импортировать, возможности же экспортировать у нее уже не было. Без американских поставок по ленд-лизу Великобритания просто бы не выжила. Когда же война окончилась, то эта поддержка в одночасье отпала. Одновременно нужно было переводить военную экономику на мирные рельсы, на что потребовались годы, и к тому же англичане, несшие ответственность за самую густонаселенную оккупационную зону, должны были заботиться о снабжении голодающих и мерзнущих немцев.

В такого рода ситуации помогал только огромный долларовый заем, который, опять же, был чреват в долгосрочном плане негативными политическими последствиями. Ибо откровенно проявлявшаяся слабость британской валюты вела, по всей логике, к дальнейшему ослаблению связей внутри Содружества Наций, страны которого сближались с долларовой сферой либо стремились к экономической самостоятельности. Лондон все в большей степени становился лишь символом былого величия, тогда как новый центр могущества, куда и вели теперь все пути из Содружества Наций, назывался Вашингтон.

Все это произошло не вдруг. Фактически процесс отпада и распада начался ведь уже во время Первой мировой войны, он продолжался в 1918–1939 годы, а затем во Вторую мировую войну лишь ускорился. Вновь проявившаяся зависимость Лондона от экономического и военного потенциала его мировой империи укрепила у ее народов сознание собственного достоинства и те силы, что стремились освободиться от старого центра власти. Такие войны, как в 1939–1945 годах — и скрыть это было теперь никак невозможно, — были Великобритании уже не под силу. И хотя в конце войны Соединенное Королевство олицетворяло собой, как и до того, великую державу, но держава эта, как продемонстрировали в первую очередь переговоры «Большой тройки», утратила многое из своего политического могущества. Не было ни малейшего сомнения в том, что эпоха политики европейского равновесия при доминирующей роли Лондона уже безвозвратно принадлежала прошлому. Этот факт относится к поистине историческим позициям в конечном балансе мировой войны [106].

Новым же мировым лидером, если иметь в виду военно-стратегическое превосходство, экономическую мощь и привлекательность либерально-демократической политической системы, из войны совершенно однозначно вышли Соединенные Штаты Америки.

Для американцев, потерявших 259 000 убитыми, что, учитывая их участие в боевых действиях на всем земном шаре, было относительно низкой — и свидетельствовавшей о рациональности ведения ими войны — цифрой потерь, мировая война содержала в себе чрезвычайно противоречивые аспекты, анализ которых еще продолжается. Чтобы указать лишь на некоторые проблемы, напомним хотя бы о том, что Вашингтон до 1944 года на удивление индифферентно относился к общеизвестной судьбе евреев в сфере немецкого господства. Примечательным представляется также и тот факт, что и после вступления в войну в 1941 году солдаты с черным и белым цветом кожи часто сражались в раздельных воинских частях. Кроме того, трудно себе представить, что в самой свободной стране мира свыше 120 000 американских граждан японской национальности были брошены в лагеря на Западном побережье, где царили наисквернейшие порядки ярко выраженного расистского толка [107].

С другой стороны, война имела своим следствием невиданную до того мобилизацию военных, технических и экономических ресурсов США. В 1944 году промышленное производство достигло 235 процентов своего довоенного объема. Переход на рельсы военного производства дал возможность скорее, чем ожидалось, преодолеть последствия экономического кризиса, разразившегося в конце 20-х годов. Сооружение заводов и строительство военных учреждений в обойденных до этого вниманием районах на юге и западе страны изменили ее экономические и демографические структуры.

Несмотря на неизбежное в конце войны резкое сокращение военных заказов, т. е. перевод военной экономики на мирные рельсы и на те проблемы, которые влекла за собой интеграция почти десяти миллионов возвращавшихся домой солдат, экономического коллапса, которого так опасались, в США тем не менее не произошло. Более того, получил развитие столь стремительный спрос, что по некоторым позициям возникли даже трудности со снабжением. Тут сыграли свою роль два фактора: сперва совершенно непосредственно сказалась накопившаяся за войну покупательная способность, а потом «благотворно» проявились экономические последствия «холодной войны».

В общественно-политическом плане можно констатировать, что если какая-то большая часть американского населения и достигла в послевоенное время такого уровня жизни, которого она раньше не знала, то чернокожие граждане так и оставались ущемленными во всем. Их доля в подъеме имела весьма скромные объемы. И хотя были законодательные инициативы по улучшению участи цветных граждан страны, равно как и программы по стимулированию получения образования для всех участников войны, эту центральную внутриполитическую проблему война не решила [108].

В плане же внешней политики Соединенные Штаты, даже если бы они и хотели, уже не могли вернуться к изоляции их части света, состоящей из двух континентов. Как национальные финансово- и экономико-политические интересы, так и геополитически-военная констелляция принуждали Северную Америку к действиям во всемирном масштабе. Это обстоятельство было понято и принято как большинством ее граждан — и это явилось решающим моментом, — так и обеими политическими партиями.

Во всяком случае, в результате войны в США существовал консенсус по поводу того, что национальная военная политика обязана исключить повторение Пёрл-Харбора и что Вашингтон должен оказывать влияние на международное развитие. И то, что Рузвельт сделал строительство Объединенных Наций — одного из важнейших всемирноисторических результатов войны — национальным делом и ООН получила свою штаб-квартиру в Нью-Йорке, было совсем не случайно. Президенту хотелось, чтобы его народ отождествлял себя с Объединенными Нациями. Таким образом, это должно было настроить его на ту новую роль, которую Америка играла в мире [109].

Единственную в своем роде позицию Вашингтон занимал также и потому, что никакая другая держава не обладала в 1945 г. атомной бомбой. Это оружие революционизировало большую стратегию во второй половине XX века и кардинально изменило нравственное состояние людей. А. Дж. Тойнби метко определил изменившуюся ситуацию, сказав: «Умирать за какую-то страну или за какое-то дело становится беспочвенным и бессмысленным актом героизма, когда можно неопровержимо утверждать, что во всеобъемлющей катастрофе страна погибнет вместе с патриотом, а дело — вкупе с его поборником» [110]. И этот сценарий проиллюстрировал свою реальность в войне с Японией, когда были сброшены первые атомные бомбы.

Атомная бомбардировка Хиросимы 6 августа 1945 года, унесшая жизни почти 92 000 японцев, причинившая ранения 37 000 и оставившая без крова 170 000 человек, была предметом споров до ее проведения и осталась таковым и после. То же можно сказать и о сбросе второй атомной бомбы на Нагасаки 9 августа, жертвами которой стали 40 000 убитых и 60 000 раненых. Правда, оценивая эту операцию, надо учитывать два момента. Во-первых, американский Генеральный штаб полагал, что уже запланированное вторжение в Японию будет чревато потерями в 500 000 человек; и во-вторых, Токио напрочь отклонил «Потсдамскую декларацию» США, Великобритании и Китая от 26 июля 1945 года [111], к которой присоединился и Советский Союз, объявивший 8 августа войну Японии. Как бы то ни было, этот основывавшийся на прагматическом расчете — конечно, жестокий, если не сказать бесчеловечный — двойной удар по японскому гражданскому населению, дополненный внезапным крупномасштабным наступлением Красной Армии в Маньчжурии, имел своим следствием то, что император Хирохито принял — до последнего момента оспаривавшееся среди его военных — решение в пользу капитуляции [112]. 15 августа император обосновал этот шаг в своем эпохальном заявлении по радио и отдал приказ об осуществлении капитуляции по всем правилам. Полагают, что после этого покончили с собой до 200 000 японцев, а в общем же и целом исходят из того, что в мировой войне Япония потеряла около 1 800 000 человек, причем почти 600 000 из них — гражданские лица [113].

И вот 2 сентября был подписан процитированный в самом начале Акт о «безоговорочной капитуляции» [114], по которому Токио принимал все условия «Потсдамской декларации», в том числе ограничение японского суверенитета на островах Хонсю, Хоккайдо, Кюсю, Сикоку и на ряде еще подлежавших определению позднее более мелких островов, демилитаризацию, переход к демократизации японского общества, уважение прав человека, выплату репараций, обязательства по торговой и экономической политике, а также право союзников на привлечение военных преступников к ответственности.

В последующее время действительно имела место длинная череда процессов, в ходе которых 4200 обвиняемых были признаны виновными и 720 приговорены к смерти и казнены [115]. Наиболее известным стал Токийский процесс против главных военных преступников, проведенный «Международным военным трибуналом для Дальнего Востока». В качестве главных обвиняемых на этом суде, начавшем свою работу 19 января 1946 года и завершившемся 4 ноября 1948 года вынесением 7 смертных приговоров и 16 приговоров к пожизненному заключению, предстали 25 человек. И в Японии Международный военный трибунал вызвал критику [116]. Но хотя тут и есть основания для кое-каких юридических сомнений, тем не менее для Токио применима та же оценка, что и для Нюрнберга. А вообще-то подлинная проблема в случае с Японией заключается в том, что руководство страны, которая доставила неизмеримые страдания своим соседям, отказывается — за исключением одного-единственного случая — признать это.

О таком обхождении с историей свидетельствует тот факт, что, несмотря на «ликвидацию системы Тенно», развенчание военной элиты и лишение власти крупных землевладельцев, не было социального сдвига в «нормах и базовых структурах». Скорее, пережитое в войну реставрировало «традиционное социальное поведение», а перемены ограничились областью институционально-технических изменений [117].

С материальной точки зрения Япония — потерявшая все свои завоевания, что повлекло за собой, среди прочего, и репатриацию почти 7 000 000 человек, — стояла в момент окончания войны перед грудой обломков. Экономика страны была разорена, бомбежками было разрушено 3,7 млн квартир — четверть всего жилого фонда по состоянию на декабрь 1941 года, причем во многих городах от жилой площади осталось не больше ее половины. Десять млн японцев были вынуждены эвакуироваться. Сельскохозяйственное производство составило максимум две трети уже недостижимого довоенного объема, а выпуск продукции промышленностью не доходил и до четверти. Особенная трудность заключалась в том, что наибольшие разрушения имели место как раз в промышленности, производящей товары народного потребления. В общем же и целом объем капиталов в народном хозяйстве составлял все же ни много ни мало, а 60 % своего объема довоенной поры [118].

С другой стороны, Япония не знала на своей территории наземных боев с их опустошающими последствиями. Кроме того, державы-победительницы не поделили страну на оккупационные зоны, функционировала, как и раньше, центральная администрация, сотрудничавшая с американцами, которые контролировали и продолжавшее существовать правительство всей страны. Новая конституция сделала Японию в ноябре 1946 года парламентской демократией, впервые в своей истории народ увидел себя поднятым до уровня хозяина государства.

Конечно, для простого человека было, вероятно, куда важнее то, что островная империя неожиданно быстро наверстала свои материальные потери в той войне, когда в 1950 году началась война в Корее [119]. Большинство же политических последствий конфликта было урегулировано Сан-Францисским мирным договором от 4 сентября 1951 года, ограничившим страну в территориальном отношении ее владениями 1868 года [120].


III. ИТОГ


Когда, наконец, поздним летом 1945 года умолкли пушки, ни в Европе, ни в Азии не завершились еще либо «гражданские войны», либо обычные «гегемониальные войны» — закончился лишь тотальный и глобальный конфликт систем, который кое-где — и отнюдь не только в Советском Союзе — носил характер уничтожения. Едва ли представимые до того людские потери, вызванные регулярными боевыми действиями, бомбежками, геноцидом, репрессиями против гражданского населения, военными преступлениями и преступлениями при депортациях, а также чистками — вот каковы его итоги. Помимо того, и в европейском, и в азиатском регионах имели место в гигантских размерах переселения людей, всякого рода разрушения, а также эксплуатация людей и материалов. О том, как это еще скажется в будущем, можно только догадываться.

Но одновременно мировая война привела к техническим и научным новшествам, которые имели далеко идущие последствия и в гражданской, и в военной сферах. Здесь можно напомнить не только об атомной бомбе, но и об атомной энергии. Фактом является также и то, что предпосылки для космонавтики были заложены до 1945 года. Не говоря уже о радаре с его разнообразнейшими возможностями использования и о компьютерной технике и компьютерной технологии.

К этому добавляются общественные перемены, — скажем, в результате ликвидации классового общества или же вследствие процесса демократизации. Американский президент Билл Клинтон, выступая на празднествах в честь 50-летия высадки в Нормандии и подчеркнув, что начавшаяся в 1941 году борьба за претворение во всемирном масштабе формы демократического государства еще не закончена, установил на этот счет самую непосредственную связь из перспективы 1994 года.

Конечно, в принципе в каждом конкретном случае — как в научно-технической, так и в социально-экономической сфере — можно было бы определить, идет ли речь о результате, обусловленном войной или эпохой. Как раз в отношении процессов общественного развития, коль скоро они разбираются, скажем, в связи с проблемой модернизации, война часто была только их движителем либо катализатором, но не их причиной.

Вторая мировая война, несомненно, изменила международную расстановку сил, но она не внесла в нее революционных перемен. Будучи в политическом плане двухполюсным мировым порядком, а в военном — равновесием страха, модифицированная международная система просуществовала в таком виде почти 50 лет. При этом в эпицентре происходящего оставалась Европа, но ее страны мутировали в большой политике из субъектов оной в ее объекты. Непосредственно это продемонстрировал пример побежденной великой державы — Германии, где поражение явилось столь тотальным, что какое-либо оживление нежелания смириться со случившимся — в духе 1918 года — представилось невозможным. А у держав-победительниц перелом проявил себя полностью только в ходе деколонизации.

С другой же стороны, следует подчеркнуть, что европейские государства уже на раннем этапе приступили к строительству структур интегративных сообществ, которые показали, среди прочего, что Европа начала осмысливать себя как демократический проект. И вот спустя шестьдесят лет после окончания войны в 1945 году Европейский союз становится в мировой политике самостоятельной силой со своим привлекательным имиджем.

К поистине всемирно-историческим последствиям Второй мировой войны относится распад колониальных империй. Сперва он затронул в 1945 году Италию и Японию, но затем, с некоторой задержкой, захватил и все остальные колониальные державы: Бельгию, Францию, Великобританию, Нидерланды, Португалию, Испанию и Соединенные Штаты. Этот процесс деколонизации протекал как эмансипационное развитие в Азии, на Ближнем Востоке и в Африке в каждом конкретном случае по-разному. Но в конечном счете он свел европейские страны — в большинстве случаев в ходе долгой и кровопролитной борьбы — до уровня средних и малых держав. Вообще же всемирно-историческое значение этой кардинальной перемены — в коей, как кажется, повторяется драма европейской истории во всем ее диапазоне, с образованием национального государства, диктатурой, демократией и индустриализацией — не подлежит сомнению, даже если ее результаты подвести к итогу пока еще невозможно. Если смотреть под этим аспектом, то эпоха мировых войн продолжается, и в тесной связи с ней стоят пока непредсказуемые переплетения конфликта «Север — Юг» и краха коммунизма в Европе [121].


Примечания

1. В статье 1 «Акта о капитуляции» «союзными державами» называются Соединенные Штаты, Китай, Великобритания и СССР. Помимо них этот документ подписали представители Австралии, Новой Зеландии, Франции и Нидерландов. Об этом см.: Konferenzen und \fertrage. Nfertrags — Ploetz era Handbuch geschichtlich bedeutsamer Zusammenkilnfte und Vfereinbanmgen. TeilII.4. Bd.: NeuesteZeit 1914–1959, bearb. von H.K.G. Ronnefarth und H. Euler. Wflrzbuig, 1959. S. 282 f., с воспроизведением оригинала документа.

2. См. на этот счет таблицу в кн.: Erdmann К. D. Das Ende des Reiches und die Entstehung der Republik Osterreich, der Bundesrepublik Deutschland und der Deutschen Demokratischen Republik. Miinchen, 1980 (Gebhardt Handbuch zur deutschen Geschichte, Bd. 22). S. 382 ff.; в сумме учтено, что некоторые государства фигурируют туг дважды — это объясняется переходом ряда бывших союзников германского рейха в противоположный лагерь. О потерях в целом см.: SchreiberG. Die Zerstorung Europas in Zweiten >№ltkrieg. Tubingen, 1983 (Nationalsozialismus im Unterricht, 10). S. 55. Правда, следует заметить в отношении всех будущих цифровых данных, что как раз по людским потерям в войне ручаться за точность цифр в большинстве случаев очень трудно. Как правило, встречающиеся в литературе данные базируются на оценках, которые невозможно проверить.

3. Основополагающие размышления по этому предмету см. в кн.: Jacobsen Н.-А. Zur Konzeption einer Geschichte des Zweiten Wfeltkrieges 1939–1945. Disposition mit kritisch ausgewahltem Schrifttum (bearb. unter Mitwirkung von J. Roseler). Frankfurt a.М., 1964 (Schriften der Bibliothek filr Zeitgeschich-te. Neue Folge der Bibliographien der >\feltkriegsbucherei, Bd. 2); Muller K.-J. Gedanken zum Problem einer Geschichtsschreibung uber den Zweiten Wfeltkrieg/Wfehrwissenschaftliche Rundschau, 12 (1962). S. 634–651. Состояние исследований и литература компетентно резюмируются в кн.: Gruchmann L. Totaler Krieg. \bm Blitzkrieg zur bedingungslosen Kapitulation. Miinchen, 1991. S. 256–275. См. далее: Neue Forschungen zum Zweiten >№ltkrieg. Literaturberichte und Bibliographien aus 67 Landem/Hrsg. J. von Rohwer und H. Muller. Koblenz, 1990 (Schriften der Bibliothek fur Zeitgeschichte. Neue Folge der Bibliographien der >№ltkriegsbucherei, Bd. 28). По поводу различных методологических подходов см. статью SchreiberG. Der Zweite Wfeltkrieg in der intemationalen Forschung. Konzeptionen, Thesen und Kontroversen// Der Zweite Wfeltkrieg. Analysen, Grundzflge, Forschungsbilanz/Hrsg. von W. Michalka. 2. Aufl. Miinchen — Zurich, 1990. S. 3—24.

4. Cm.: Jacobsen H.-A. Op. cit. S. 124 f.; с начала 70-х гг. интерес исторической науки к данной теме усилился. См. на этот счет в первую очередь: Dtv->\feltgeschichte des 20. Jahrhunderts. Bd. 14; Loth W. Die Teillung der>\felt. Geschichte des Kalten Krieges 1941–1955. Miinchen, 1980; Anfange westdeutscher Sicherheitspolitik 1945–1956. Bd. 1; Foerster R. F., Greiner Ch., Meyer G., Rautenberg H.-J., Wiggershaus N. M>n der Kapitulation bis zum Pleven-Plan. Miinchen — Wien, 1982. S. 45—118 (раздел Виггерсхауеа).

5. Официально «холодная война» окончилась с парижской встречей на высшем уровне стран — участниц Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (19 ноября 1990 года). НАТО и Варшавский пакт подписали при этом соглашение по обычным вооруженным силам в Европе и приняли решение об организации нового европейского мирного порядка путем использования процедуры СБСЕ.

6. Горбачев стал 10 марта 1985 года Генеральным секретарем ЦК КПСС.

7. ФРГ и Германская Демократическая Республика подписали 31 августа 1990 года договор об объединении, а 3 октября того же года ГДР вошла в состав ФРГ в соответствии со статьей 23 Основного закона последней.

8. Цит. по: Muller R.-D., Ueberschar G. R. Kriegsende 1945. Die Zerstorung des Deutschen Reiches. Frankfurt a.М., 1994. S. 147.

9. Исключение составляет работа: Weinberg G. L. A W>rld at Arms. A global history of W>rld Vfar II. Qambridge, 1994. S. 894–920.

10. См. по этому вопросу в целом: Folvinen Т. Between East and N\fest. Finland in International Pblitics. Helsinki, 1986.

11. Помимо войны против Великобритании (с 6 декабря 1941 года) и СССР (с 25 июня 1941 года) Финляндия находилась с 8 декабря 1941 года в состоянии войны еще и с Индией, Новой Зеландией, Канадой и Чехословакией (см.: Erdmann R. D. Op. cit. S. 382).

12. Для советской стороны это означало удовлетворение требований по договору о мире, подписанному в Москве 12 марта 1940 года. См.: Ueberschar G. R. Hitler und Finnland 1939–1941. Die deutschfmnischen Beziehungen wahrend des Hitler-Stalin-Paktes. Wiesbaden, 1978 (Frankfurter Historische Abhandlungen, Bd. 16). S. 149 f.; о потерях Финляндии в лю-дяхсм.: Ploetz. Geschichte der^\feltkriege. Machte, Ereignisse, Entwicklungen. 1900–1945/Hrsg. von A. Hillgruberund J. DtllfFer. Wurzburg, 1981. S. 152.

13. Cm.: Jutikkala E. Finnland von der Erringung der Selbstandigkeit bis zur Neuorientierung nach dem II. >\feltkrieg 1918–1966 // Handbuch der europaischen Geschichte/Hrsg. von Th. Schiedler. Bd. 7: Europa im Zeitalter der >№ltmachte. S. 1080–1106, здесь S. 1105. Там же (S. 1101) Ютикка-ла указывает на то, что уже после подписания Московского советско-финляндского договора в марте 1940 года жители уступленных областей — оценочно около 11 процентов всего населения страны — бежали из родных мест на территорию Финляндии.

14. См., помимо названных работ, статью: \fehvilainen О. Finland’s Withdrawal from the Second W^rld >№r // Revue Internationale d’Histoire Militaire, 1985, № 62. S. 189–211; Konferenzen und ^rtra’ge. S. 297. Помимо договора с Финляндией, державы-победительницы подписали 10 февраля 1947 года мирные договоры также с Италией, Румынией, Венгрией и Болгарией; все они вступили в силу 15 сентября 1947 года.

15. Эти договоры полностью опубликованы в кн.: Jacobsen Н.-А. Der Wfeg zur Teilung der Ws\t. Pblitik und Strategie 1939–1945. 2. Aufl. Koblenz — Bonn., 1979. S. 26 f. и S. 31 f.

16. Cm.: Das Deutsche Reich und der Zweite >\feltkrieg, Bd. 5; Kroener B. R.y Muller R.-D., Umbreit H. Organisation und Mobilisierung des deutschen Machtbereichs. Erster Halbband: Kriegsvenvaltung, Wirtschaft und personelle Ressourcen 1939–1941. Stuttgart, 1988. S. 28–46 (раздел Умбрайта); Habel P., Kistler H. Deutsche und Folen. Teil 2: \bm Zweiten \\feltkrieg bis zum deutsch-polnischen \fertrag. Bonn, 1970. S. 4–7; относительно же нацистской демографической политики в Восточной Европе см.: Muller R.-D. Hitlers Ostkrieg und die deutsche Siedlungspolitik. Die Zusammenarbei t von >№hrmacht, Wirtschaft und SS. Frankfurt a.М., 1991 (о Польше — S. 11–23).

17. См.: Madajczyk С. Deutsche Besatzungspolitik in Polen, in der UdSSR und in den Landem Siidosteuropas // Deutschland 1933–1945. Neue Studien zur nationalsozialistischen Herrschaft/ Hrsg. von K. D. Bracher, M. Funke und H.-A. Jacobsen. 2. erg. Aufl. Diisseldorf, 1993 (Bonner Schriften zur Politik und Zeitgeschichte, Bd. 23). S. 426–439, здесь S. 430. Специально о судьбе польских евреев: Hilberg R. Die \femichtung der europaischen Juden. Bd. 2 und 3. Frankfurt a.M., 1990. S. 505–570, 1287–1293 и 1300. В 1994 г. в Польше вспыхнула острая и бурная полемика по поводу прежде замалчивавшегося либо умалявшегося участия польских граждан в преступлениях против евреев. См.: Hirsch Н. Eine \fergangenheit, die schmerzt // Die Zeit, Nr. 25, 17.6.1994. S. 52.

18. Cm.: Rhode G. Folen von der Wiederherstellung der Unabhangigkeit bis zur Ara der \folksrepublik 1918–1970// Handbuch… S. 978—1061, здесь S. 1026 ff.; а также Nacht tiber Europa. Die Okkupationspolitik des deutschen Faschismus (1938–1945). Bd. 2: Die faschistische Okkupationspolitik in Folen (1939–1945). Dokumentenauswahl und Einl. von W. Rohr. Unter Mitarbeit von E. Heckert u. a. Koln, 1989.

19. Временное правительство заключило с СССР 21 июня 1945 года «Договор о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве», который практически на 20 лет прочно привязал Польшу к Советскому Союзу. Когда же семь дней спустя начало свою работу «Временное правительство национального единства», то, пожалуй, ни одно западное правительство не верило, что у того есть какая-то широкая демократическая база. Но поскольку США хотели, чтобы СССР вступил в войну с Японией, на это закрывали глаза. Париж (29 июня), Вашингтон и Лондон (5 июля) признали режим. Одновременно эмигрантскому правительству и президенту в эмиграции в признании было отказано. Эмигрантская армия была распущена. Большая часть ее солдат воспользовалась предложением остаться в эмиграции. См.: Rhode G. Op. cit. S. 1040–1047; Loth W. Op. cit. S. 53 ff., 89 АГи 146 f.

20. 16 августа 1945 года Москва и Варшава подписали «Договор между СССР и Польской Республикой о совете ко-польской государственной границе». В нем в качестве границы устанавливалась линия Керзона с несколькими точно указанными отступлениями от нее. В общем и целом Польша уступила СССР 180 143 кв. км, или 46,3 процента своей первоначальной территории. См.: Konferenzen und \fertrage. S. 280 f.

21. К цифровым данным об изгнанных немцах см.: Der Grosse Ploetz. Ausziige aus der Geschichte von den Anfangen bis zur Gegenwart. 31, aktualisierte Aufl. Wurzburg, 1092. S. 944; немного расходятся с ними (в сторону увеличения) данные в кн.: Erdmann К. D. Op. cit. S. 365; о переселениях поляков см.: Rhode G. Op. cit. S. 1042.

22. В договоре от 16 августа 1945 года содержалось также соглашение о возмещении Польше огромного ущерба, причиненного ей немецкой оккупацией. Москва отказывалась от всех претензий на германское имущество в Польше и уступала Варшаве 15 % репарационных поступлений, причитающихся СССР за счет советской зоны оккупации, а также 15 % промышленного оборудования, которое СССР вывозил из Германии.

23. Цит. по: Konferenzen und \fertrage. S. 275 f. He включенная в статью IX решений Потсдамской конференции, но согласованная уже 27 июля 1944 года передача города Штеттина с прилегающей территорией состоялась 5 октября 1945 года, однако Варшаве не удалось удержать за собой захваченный 2 октября 1938 года район Ольсы (Тешен), а также уступленную Словакией пограничную полосу, т. к. Москва настаивала на границе 1937 года. См.: Rhode G. Op. cit., S. 1045. В качестве дополнения можно отметить, что после одержанной 26 июля 1945 года лейбористской партией победы на выборах вместо сэра Уинстона Л. С. Черчилля Великобританию в Потсдаме представлял Клемент С. Эттли. Гарри С. Трумэн стал президентом после смерти Франклина Д. Рузвельта 12 апреля 1945 года.

24. См. об этом: Geschichte der Bundesrepublik Deutschland. Bd. 5/1; Bracher R. D., Tiger W.f Link W. Republik im Wbndel 1969–1974. Die Ara Brandt. Stuttgart — Mannheim, 1986. S. 190–197.

25. См. об этом: Rhode G. Die Tschechoslowakei von der Unabhangigkeitserkla rung bis zim «Prager Friihling» 1918–1968// Handbuch… S. 920–977, здесь S. 949–966; Nacht iiber Europa. Bd. 1: Die faschistische Okkupationspolitik in Osterreich und der Tschechoslowakei (1938–1945). Do-kumentenauswahl und Einl. von H. Kaden. Unter Mitarbeit von L. Nestler u. a. Koln, 1988; Loth W. Op. cit. S. 184–187, где автором подчеркивается, что причиной советизации Чехословакии явилось сочетание многих факторов. Цифровые данные о количестве изгнанных см.: Der Grosse Ploetz. S. 944; о судьбе еврейского населения: HilbergR. Op. cit. S. 766–794 и 1300. См. также: Geschichte der Tschechoslowakischen Republik 1918–1948/Hrsg. von V. S. Mamatey und R. Luza. Wien — Koln — Graz, 1980 (Forschungen zur Geschichte des Donauraumes, Bd. 3), где общие потери — солдаты и гражданские лица, включая евреев, — оцениваются от 210 000 до 350 000 человек.

26. 24 ноября 1989 года ушло в отставку руководство Коммунистической партии Чехословакии, 29-го того же месяца Федеральное собрание исключило из конституции страны статью о руководящей роли КПЧ, а в ночь с 28 на 29 декабря 1989 года президентом стал Вацлав Гавел. Тут следует напомнить о «Пражской весне» 1967–1968 годов, которая была жестоко подавлена вводом в страну войск СССР, ГДР, Болгарии, Польши и Венгрии. Ее деятели стремились путем экономических, политических и социальных реформ построить «социализм с человеческим лицом».

27. См.: Rhode G. Die siidosteuropaischen Staaten von der Neuordnung nachdem 1. >№ltkriegbiszurAra derNfolksdemokratien. I. Rumaien 1918–1968 // Handbuch… S. 1134–1182, здесь S. 1156–1162. Данные о потерях далее см.: Ploetz. S. 152.

28. HilbergR. Op. cit., S. 811–858, цитата — S. 812.

29. Cm.: Scheffler W. Judenverfolgung in Dritten Reich. Berlin, 1964 (Zur Folitik und Zeitgeschichte, 4). S. 87.

30. Об этом см.: Hilberg R. Op. cit., S. 1300, а также сведения в сб.: Die Ermordung der europaischen Juden. Eine umfassende Dokumentation des Holocaust 1941–1945/Hrsg. von P. Longerich unter Mitarbeit von D. Fohl. Mtinchen — Zurich, 1989 (Serie Piper, Bd. 1060). S. 279 ff.

31. Konferenzen und \fertrage. S. 293 f.

32. Cm.: Rhode G. Die siidosteuropaischen Staaten… S. 1163 f.; из массовых фальсификаций результатов выборов коммунистами исходит Лот (Loth W. Op. cit., S. 147). Цифровые данные о количестве изгнанных см.: Der Grosse Ploetz. S. 944.

33. См.: Rartki G. Untemehmen Maigarethe. Die deutsche Besetzung Ungams. Wien — Кб In — Graz, 1984. О потрясениях, причиной которых явился Сталинград, см.: Borus J. Stalingrads Widerhall und Wirkung in Ungam/Stalingrad. Ere ignis — Wirkung — Symbol/Hrsg. von J. Forster. 2. Aufl. Munchen — Zurich, 1993 (Serie Piper, Bd. 1618). S. 215–228.

34. Cm.: Silagi D. Ungam seit 1918: \bm Ende des I. Wfeltkriegs bis zur Ara Kadar// Handbuch… S. 883–919, здесь, в частности. S. 898–901.

35. О судьбе венгерских евреев: Hilberg R. Op. cit. S. 859–926; там же (S. 875 f.) о двух показательных антиеврейских акциях, имевших место уже в 1941–1942 годах и повлекших гибель приблизительно 16 000 евреев на оккупированной венграми территории; там же и статистические данные (S. 1300). Общие потери Венгрии оцениваются в 420 000 человек, в т. ч. 280 000 среди гражданского населения — см.: Der Grosse Ploetz. S. 152.

36. См.: Silagi D. Op. cit. S. 901–909 и Loth W. Op. cit. S. 147 f. Далее см.: Propylaen Geschichte Europas, Bd. 6; Bracher K. D. Die Krise Europas 1917–1975. Frankfurt a.M. — Berlin — Wien, 1976. S. 243. Об акциях-чистках см.: Szollosi-Janze M. «Pfeilkreuzler», Landesverrater und andere Vblksfeinde. Generalabrechnun in Un-gam//Folitische Sauberung in Europa. Die Abrechnung mit Faschismus und Kollaboration nach dem Zweiten >Afeltkrieg/Hrsg. von K.-D. Henke und H. W)ller. Munchen, 1991. S. 311–357, здесь S. 322–332.

37. Konferenzen und ^rtrage. S. 295 f.; относительно цифровых данных по количеству изгнанных немцев см.: Der Grosse Ploetz. S. 944.

38. Siiagi D. Op. cit. S. 911–919.

39. Болгария находилась с 14 декабря 1941 года в состоянии войны с Англией и США, но не с СССР. 17 декабря 1941 года ей объявило войну эмигрантское чехословацкое правительство. С 28 октября 1944 года и по май 1945-го болгарские войска вели активные боевые действия против вермахта. См.: Rhode G. Op. cit. S. 1241–1268: III. Bulgarien 1918–1968, здесь S. 1257–1262; Loth W. Op. cit. S. 57 и 147; Hoppe H.-J. Bulgarien — Hitlers eigenwilliger \ferbiindeter. Eine Fallstudie zur nationalsozialistischen Siidosteuropapolitik. Stuttgart, 1979 (Studien zur Zeitgeschichte, Bd. 15). Полностью в духе коммунистического времени выдержаны статьи, посвященные истории Болгарии в годы Второй мировой войны/yRevue Internationale d’Histoire Militaire, 1984, JSfe 60 (Edition Bulgare).

40. Konferenzen und \fertrage. S. 296; о немецких потерях Болгарии см.: Ploetz. S. 152.

41. HilbergR. Op. cit., S. 794–811.

42. Rhode G. Op. cit., S. 1269–1296: IV. Albanien 1918–1968, здесь S. 1248–1291.

43. В результате Балканской кампании Хорватия стала 10 апреля 1941 года сателлитом Германии; см. об этом: Ногу L., Broszat М. Der kroatische Ustascha-Staat 1941–1945. Stuttgart, 1964//Schriftenreihe der Vierteljahreshefte ftir Zeitgeschichte, Nr. 8. Кроме того, Югославии пришлось уступить ряд территорий Германии (9600 кв. км), Венгрии (11 600 кв. км), Болгарии (28 500 кв. км) и главным образом Италии (38 600 кв. км). Черногория стала итальянским протекторатом; см.: Rhode G. Op. cit. S. 1183–1240: II. Jugoslawien 1918–1968, здесь S. 1213; MatlJ. Jugoslawien im Zweiten >\feltkrieg — Europa-Handbuch, Bd. 1. Jugoslawien/Hrsg. von W. Morkert. Koln — Graz, 1964. S. 99—121.

44. См. об этом: Knoll H. Jugoslawien in Strategic und Politikder AHiierten

1940–1943. Miinchen, 1986 (Siidosteuropaische Arbeiten, Bd. 82).

45. Rhode G. Op. cit. S. 1216–1224; данные о количестве изгнанных см.: Der Grosse Ploetz. S. 944.

46. Что касается немецкой стороны, то об этом см.: Zur Geschichte der deutschen Kriegsgefangenen im Zweiten ^ltkrieg/ Hrsg. von E. Maschke. Bd. L/I; Bohme K. Die deutschen Kriegsgefangenen in Jugoslawien 1941–1949. Bielefeld, 1962. Bd. l/II; Bohme K. Die deutschen Kriegsgefangenen in Jugoslawien 1949–1953. Bielefeld, 1964.

47. О людских потерях в результате военных действий и оккупации см.: Der Grosse Ploetz. S. 152. Вообще же всестороннее научное исследование немецкого и итальянского оккупационного господства в Югославии еще не написано. См. Das Deutsche Reich und der Zweite >№ltkrieg. Bd. 5. S. 71–77 и 210–264 (раздел Умбрайта).

48. Основополагающим тут является издание \fertreibung und Nfertreibungsverbrechen 1945–1948. Bericht des Bundesarchivs vom 28. Mai 1974. Archivalien und ausgewahlte Erlebnisberichte. Bonn, 1989; по поводу проблем, связанных с подсчетами потерь, см.: Overmans R. Die Toten des Zweiten >\feltkriegs in Deutschland. Bilanz der Forschung unter besonderer Beriicksichtigung der Wfehrmacht — und \fertreibungsverluste // Der Zweite >№ltkrieg. S. 858–873; о преследованиях в Югославии см.: Volkl Е.

Abrechmingsfuror in Kroatien/ZFolitische Sauberung. S. 258–394, цитата — S. 394.

49. См. об этом: Hilberg R. Op. cit. S. 725–737, 755–765 и 1300; Mano-schek W. «Serbien ist judenfrei». Militarische Besatzungspolitik und Judenver-nichtung in Serbien 1941/42. Munchen, 1993 (Beitrage zur Militargeschichte, Bd. 38); Steinberg J. Deutsche, Italiener und Juden. Der italienische Widerstand gegen den Holocaust. Gattingen, 1992.

50. Cm. dtv-N\feltgeschichte des 20. Jahrhunderts. Bd. 8; Ruffmann K.-H. Sowjetrussland. Struktur und Entfaltung einer Wsltmacht. Munchen, 1967. S. 232–240 (автор делает особый упор на империалистический характер советской политики после 1945 г.); Bullock A. Hitler und Stalin. Paralleb Leben. Berlin, 1991. S. 1164–1249.

51. См. об этом: Loth W. Op. cit., особенно S. 116 ff.; Eichwede W. Die Sowjetunioninderintemationalen Folitik 1917–1948. Fragenund Widersprilche // Frieden mit der Sowjetunion — eine unerledigte Aufgabe/Hrsg. von S. Becker

u. a. Giiterloh, 1989. S. 151–169, здесь S. 165–169.

52. О противоположных подходах к рассмотрению этих вопросов см.: Loth W. Op. cit. S. 16 f., 43 ff. и 105; Wiinbeig G. L. Op. cit. S. 904 f.; Rauch G. v. Sowjetrussland von der Oktoberrevolution bis zum Sturz Chrustschows 1917–1964 // Handbuch… S. 481–521, здесь S. 513–516; Bracher K. D. Op. cit. S. 231–234; TiedtkeJ. Die Sicherheitsinteressen der Sowjetunion. AuBenpolitik und Strategie // Frieden mit der Sowjetunion. S. 468–490, здесь S. 469 ff.

53. Cm.: Loth W. Op. cit. S. 45–49, 116 ff. и 167–171; а также: Becker J. Die Deutsche Frage in der intemationalen Folitik 1941–1949 // \brgeschichte der Bundesrepublik Deutschland. Zwichen [Capitulation und Grundgesetz/ Hrsg. von J. Becker, Th. Stammen und P. >\&ldmann. Munchen, 1979 (Uni-TashenbOcher, 854). S. 9—59, здесь S. 44 f.

54. Cm.: Hillgruber A. DerZweite >\feltkrieg. Kriegsziele und Strategien der grossen Machte. 5. Aufl. Stuttgart — Berlin — Koln — Mainz, 1989. S. 160 f.

55. Geschichte der Bundesrepublik Deutschland. Bd. 1; Eschenburg Th. Jahre der Be-satzung 1945–1949. Mit einem einleitenden Essay von E. Jackel. Stuttgart — Wiesbaden, 1983. S. 21; еще одна работа общего характера: Hansen Е. Die deutsche Kapitulation 1945// Historisch-politische Streiflichter. Geschichtliche Beitrage zur Gegenwart/Hrsg. von K. Jiirgensen und R. Hansen mit einem Geleitwort von K. D. Erdmann. Neumunster, 1971. S. 235–256.

56. Eschenburg Th. Op. cit. S. 24 f.; Born К. E. Deutschland vom Ende der Monarchic bis zurTeilung//Handbuch… S. 522–585, здесь S. 570 f.

57. См. по этой проблематике удачную резюмирующую статью со ссылками на литературу: Jacobsen Н.-А. Zur Lage der Nation: Deutschland im Mai 1945 //Aus Politik und Zeitgeschichte. Beilage zur W^chenzeitung «Das Parlament», 13/85, 30.3.1985. S. 1—22.

58. Cm.: Overmans R. Op. cit. S. 862.

59. См.: Harpe E. Der zivile Luflschutz im Zweiten Wfeltkrieg. Frankfurt a.M., 1963. S. 142.

60. Cm.: \fertreibung… S. 53 f.

61. Основываясь на подсчетах Оверманса: Overmans R. Op. cit. S. 859 и 869 f.

62. Cm.: SchreiberG. Deutsche Pblitik und Kriegfiihrung 1939 bis 1945// Deutschland 1933–1945. S. 333–356; здесь S. 343 f.

63. См.: Dokumentation der \fertreibung der Deutschen aus Ost-Mitteleuropa. In \ferbindung mit A. Diestelkamp, R. Laun, P. Rassow, H. Rothfels bearb. von Th. Schieder. 8 Bde. Miinchen, 1984; Die Vfertreibung der Deutschen aus dem Osten. Ursachen, Ereignisse, Folgen/Hrsg. von W. Benz. Frankfurt a.M., 1985; конкретно о судьбе венгерских немцев: Szollosi-Janze М. Op. cit. S. 345–354; Henke J. Flucht und \fertreibung der Deutschen aus ihrer Heimat im Osten und Siidosten 1944–1947//Aus Politik und Zeitgeschichte. Beilage zur Wbchenzeitung «Das Parlament», 23/85, 8.6.1985. S. 15–34; к вопросу интеграции: Lehmann A. Im Fremden ungewollt zuhaus. Fliichtlinge und \fertriebene in Wfestdeutschland 1945–1990. Miinchen, 1991; Waldmann P. Die Eingliederung der ostdeutschen \fertriebenen in die westdeutsche Gesellschaft// \brgeschichte… S. 163–192.

64. См.: Вот К. E. Op. cit. S. 572; Erdmann K. D. Op. cit. S. 165 ff.; Eschenburg Th. Op. cit. S. 61 f. и 265 ff; Jacobsen H.-A. Op. cit. S. 1—22, здесь S. 4 f.; Geschichte der >№ltwirtschaft im 20. Jahrhundert. Bd. 5; Milward A. D. Der Zweite Wfeltkrieg. Krieg, Wirtschaft und Gesellschaft 1939–1945. Miinchen, 1977. S. 385.

65. О достигнутых в Потсдаме договоренностях см.: Miiller R.-D., Ueberschar G. Op. cit. S. 202–211; там же воспроизводятся выдержки из Сообщения от 2.8.1945 г., здесь S. 208 f.; цифровые данные по выплатам репараций даны по Эрдману (Erdmann К. D. Op. cit. S. 166 ff.) и Овере-шу (Overesch М. Deutschland 1945–1949. \brgeschichte und Griindung der Bundesrepublik. Ein Leitfaden in Darstellung und Dokumenten. Konigstein/ Ts., 1979. S. 59–69).

66. Цит. по кн.: Jacobsen H.-A. Der Wfeg zur Teilung der Wfelt. S. 395; 419–424; подробно по этому вопросу: Eschenburg Th. Op. cit. S. 28–53; Anfange westdeutscher Sicherheitspolitik. S. 36–44 (раздел Виггерсхауса); Miiler R. — D., Ueberschar G. Op. cit. S. 126–135; Gram IH. Die Alliierten und die Teilung Deutschlands. Konflikte und Entscheidungen 1941–1948. Frankfurt a.M., 1985. S. 61—105.

67. Потсдамская Декларация от 2 августа 1945 года. Цит. по: Konferenzen und \fertrage. S. 270–277, здесь S. 273.

68. См. об этом: Erdmann К. D. Op. cit. S. 112–127 и 167; Born К. Е. Ор. cit. S. 571 f.; Dotterweich V. Die «Entnazifizierung» // Nbrgeschichte… S. 123–161; Henke K. —D. Die Trennung vom Nationalsozialismus. Selbstzerstorung, politische Sauberung, «Entnazifizierung», Strafverfolgung // Politische Sauberung. S. 21–83, здесь S. 32–66; о том, как обстояло с этим дело в Восточной Германии, см.: Welsch Н. A. «Antifaschistischdemokratische Umwalzung» und politische Sauberung in der sowjetschen Besatzungszone Deutschland // Politische Sauberung. S. 84—107, где автор утверждает, что «меры по денацификации напрямую коснулись около 2,7 процента всего населения»; об общественно-политической обстановке: Коска J. 1945: Neubeginn oder Restauration?//Wfendepunkte deutscher Geschichte 1848–1945/ Hrsg. von C. Stem und H. A. Winkler. Frankfurt a.M., 1979. S. 141–168, здесь S. 155 ff.

69. Cm.: Erdmann К D. Op. cit. S. 98—112, цитата — S. 108; цифры даны no: Zeulner Ch. Der Numberger ProzeB. Miinchen — Ziirich, 1984. S. 122 и Henke K.-D. Op. cit. S. 82; последний отмечает, что с 1950 года западногерманскими судами было возбуждено 98 042 расследования и уголовных дел, по которым до 1990 года вынесены приговоры 6486 лицам (S. 82), а державами-победительницами в Германии и за ее пределами было осуждено, вероятно, от 50 000 до 60 000 человек (S. 75).

70. Hilberg R. Op. cit. S. 1300.

71. Eschenburg Th. Op. cit. S. 53–60, цитата — S. 55; среди многочисленной литературы, относящейся к Нюрнбергскому процессу, см.: Macht und Recht. Grosse Prozesse in der Geschichte/Hrsg. von A. Demandt. Munchen, 1990; Westphal S. Der deutsche Generalstab auf der Anklagebank. Number 1945–1948. Mit einer Denkschrift von W.v. Brauchitsch, E.v. Manstein, F. Haider, W. >№rlimont. S. Atestphal. Mainz, 1978; Anfange westdeutscher Sicherheitspolitik. S. 613–635 (раздел Майера); Bracher D. Op. cit. S. 238 ff.; Smith B. F. Der Jahrhundert-Prozess. Die Motive der Richter von Niimberg — Anatomie einer Urteilsfindung. Frankfurt a. М., 1977; Hey decker J., Leeb J. Bilanz der tausend Jahre. Die Geschichte des 111. Reiches im Spiegel des Numbe^ger Prozesses. Munchen, 1975; Schieder Th. Europa im Zeitalter der >\feltmachte // Handbuch… S. 1—351, здесь S. 298 f.; процентные данные по: Henke K.-D. Op. cit. S. 70.

72. Об этом см.: Der Zusammenbruch oder die Stunde Null // Der Spiegel, 39 (1985), Nr. 2. S. 15–32. В этом же материале «Шпигеля», помещенном под рубрикой «Центральная тема номера», в агрессивной форме представляется такого рода счет (S. 30).

73. KubyE. Das Ende des Schreckens. Januarbis Mai 1945. Hamburg, 1984. S. 16.

74. Shirer W. L. Berliner Tagebuch. Das Ende. 1944–1945/Ubertr. und hrsg. von J. Schebera. Leipzig, 1994. S. 161. 3.11.1945.

75. См. на этот счет наблюдения Якобсена (Jacobsen Н.-А. Op. cit. S. 18 f.) и Хофманна (Hofmann G. Der spenige Gedenktag. Geschichte verdrangen oder Geschichte bewaltigen, das ist die Frage// Die Zeit, Nr. 4, 18.1.1985. S. 3).

76. Цитируются слова Рихарда фон Вайцзеккера: ^feizsacker R. v. Zum40. Jahrestag der Beendigung des Krieges in Europa und der nationalsozialistischen Gewaltherrschaft. Ansprache am 8. Mai 1985 in der Gedenkstunde im Plenarsaal des Deutschen Bundestages. Bonn, 1985. S. 1 f.; о двойственном характере откликов на эту речь см.: Hofmann G. Das lastige Leitbild // Die Zeit, Nr. 50, 5.12.1986. S. 4. См. по этому вопросу также важные по своей тематике статьи веб.: LemenausdemKrieg? Deutsche Nachkriegszeiten 1918 und 1945. Beitrage zurhistorischen Friedensforschung/ Hrsg. von G. Niedhart und D. Riesenbeiger. Mtlnchen, 1992 (Beck’sche Reihe, 446). Что же касается проблематичного отношения немцев к характеру даты 8 мая 1945 года, то в 1985 году при репрезентативном опросе 2000 граждан, родившихся до 1933 года, 65 процентов женщин и 47 процентов мужчин все же ответили, что встретили этот день как «день освобождения». В целом это означает большинство в 58 процентов; см.: Noelle-Neumann Е. Ein \folk, gebeutelt und gezeichnet. Erinnerungen der Hitler-Generation an Krieg und Nationalsozialismus // Die Zeit, Nr. 20, 10.5.1985. S. 7. Правда, когда привлекаешь наблюдения и высказывания из непосредственно послевоенной поры, трудно избавиться от сомнений по поводу корректности этих воспоминаний. См., напр.: Enzensberger Н. М. Europa in Ruinen: Augenzeugenberichte aus den Jahren 1944–1948. Gesammelt von H. M. Enzensberger. Frankfurt a.M., 1990 (Die andere Bibliothek, Bd. 65); см. на этот счет также критические раздумья в статье: Fischer J. Wir Kinder der Kapitulanten. brumes den Erben der Hitler-

Generation schwerfallt, den vierzigsten Jahrestag des Kriegsendes zu feiem//Die Zeit, Nr. 19, 3.5.1985. S. 6.

77. Cm.: Wandruszka A. Osterreich von der Begriindung der ersten Republik bis zur sozialistischen Alleinregierung 1918–1970 // Handbuch… S. 823–882, здесь S. 872–876; Erdmann K. D. Op. cit. S. 70–80; Butterweck H. Osterreich und seine NS-Prozesse nach 1945. Politischer Opportunisms warf Morder und Mitlaufer in einen Topf//Tabu und Geschichte. Zur Kultur des kollektiven Erinnems/Hrsg. von P. Bettelheim und R. Streibel. Wien, 1994. S. 45–67; Stiefel D. Der Prozess der Entnazifizierung in Osterreicb/Politische Sauberung. S. 108–146, цифровые данные — S. 140.

78. Der Grosse Ploetz. S. 916.

79. Cm.: Klinkhammer L. Zwischen Bilndnis und Besatzung. Das nationalsozialistische Deutschland und die Republik von Salo 1943–1945. Tubingen, 1993 (Bibliothek des deutschen Historischen Instituts in Rom, Bd. 75). S. 573.

80. Cm.: Schreiber G. I seicentomila militari italiani nei lager di prigionia in Germania 1943–1945: perche traditi, disprezzati, dimenticati? // Per non dimenticare. Atti della giomata di studio, a cura di L. Monchieri. Brescia, 1993. S. 13–33, здесь S. 17. Историк Хильберг называет в своей работе (Hilberg R. Op. cit. S. 1300) количество убитых итальянских евреев — с учетом Родоса их было около 9000.

81. См.: W>ller Н. «Ausgebliebene Saberung»? Die Abrechnung mit dem Faschismus in Italien// Politische Sauberung. S. 148–191, цитата — S. 183.

82. Cm.: Petersen J. Italien als Republik: 1946–1987 // Seidlmeyer M. Geschichte Italiens. \bm Zusammenbruch des Romischen Reiches bis zum ersten Wfeltkrieg. 2, erweiterte Aufl. Stuttgart, 1989. S. 499–550.

83. См. об этом отдельные статьи веб.: Italien und die Grossmachte 1943–1949/Hrsg. von H. Waller. Miinchen, 1988 (Schriftenreihe der Vierteljahreshefte fur Zeit-geschichte, Bd. 57); а также Liil R. Geschichte Italiens in der Neuzeit. 4, durchgesehene Aufl. Darmstadt, 1988. S. 385–397.

84. Konferenzen und \fertrage. S. 294, f.; Lill R. Op. cit. S. 392 f.; Schieder Th. Italien vom ersten zum zweiten W5btkrieg//Seidlmeyer M. Geschichte Italiens. S. 447–498, здесь S. 497; об итальянских уступках державам-победительницам по части военно-технических средств см.: Le memorie deirammiraglio de Courten (1943–1946). Roma, 1993. S. 675–765.

85. Cm.: Richter H. Griechenland zwischen Revolution und Konterrevolition (1936–1946). Frankfurt a.M., 1973. S. 230–247 и 467^94.

86. См.: Hering G. Griechenland vom Lausanner Frieden bis zum Ende der Obersten-Diktatur 1923–1974 // Handbuch… S. 1313–1338, здесь S. 1333; о судьбе евреев в Греции см.: Hilberg R. Op. cit. S. 737–755. Часто греческие людские потери определяются всего лишь количеством в 166 000 человек, в том числе 140 000 гражданских лиц — см.: Der Grosse Ploetz. S. 916.

87. См.: Hering G. Op. cit. S. 1329–1333; основополагающими работами на эту тему являются монографии: Fleischer Н. Im Kreuzschatten der Machte. Griechenland 1941–1944 (Okkupation — Resistance — Kollaboration). 2 Bde. Frankfurt — Bern — New York, 1986; Wxxihouse M. The Struggle for Greece 1941–1949. London, 1976.

88. Cm.: Hilberg R. Op. cit. S. 593–596.

89. См.: Kellenbenz Н. Die skandinavischen Staaten seit dem Ende des I. Wsltkrieges // Handbuch… S. 772–822, здесь S. 795 и 799–813; TrommerA. Sabotage und Streiks im besetzen Dannemark. lhre wirtschaft lie he, politische und soziale Bedeutung // Zweiter ^ltkrieg und suzialer >\kndel. Achsenmachte und besetzte Londer/Hrsg. von W. Dlugoborski. Gottingen, 1981 (Kritische Studien zur Geschichtewissenschaft, Bd. 47). S. 248–275, цифровые данные — S. 273.

90. Ibid. S. 796 и 813 ff.

91. Larsen S. U. Die Ausschaltung der Quislinge in Norwegen// Politische Sauberung. S. 241–280, здесь S. 250.

92. Cm.: HirschfeldG. Fremdherrschaft und Kollaboration. Die Niederlande unter deutscher Besatzung 1940–1945. Stuttgart, 1984 (Studien zur Zeitgeschichte, Bd. 25); Romijn P., HirschfeldG. Die Ahndung der Kollaboration in den Niederlanden // Politische Sauberung. S. 281–310; Rings W. Leben mit dem Feind. Anpassung und Widerstand in Hitlers Europa 1939–1945. Munchen, 1979. S. 106 f.; Petri F. Belgien, Niederlande, Luxemburg vom Ende des I. Nteltkriegs bis zur Politik der europaischen Integration 1918–1970// Handbuch… S. 699–728, здесь S. 716–719 и 724–727; Hilberg R. Op. cit. S. 598–629; Der Grosse Ploetz. S. 916.

93. Cm.: Petri F. Op. cit. S. 711–716 и 721 ff; Der Grosse Ploetz. S. 916; Hilberg R. Op. cit. S. 631–641; Wagner W. Belgien in der deutschen Politik wahrend des Zweiten V\feltkrieges. Boppard a.R., 1974 Otehrwissenschaftliche Forschungen, Bd. 18); об освобождении см.: \&nwelkenhuyzen J. La liberation del la Belguque. Quelques aspects des operations militaires // Revue beige d’histoire militaire, 35 (1984). S. 725–756.

94. Cm.: Dostert P. Luxemburg zwischen Selbtbehauptung und nationaler Selbstaufgabe. Die deutsche Besatzungspolitik und die \blksdeutsche Bewegung 1940–1945. Luxemburg, 1985. S. 110–113, 142–178 и 256–267; KrierE. Die deutsche \blkstumspolitik in Luxemburg und ihre sozialen Folgen//Zweiter Nteltkrieg und sozialer Wandel. S. 224–241; Petri F. Op. cit. S. 719 и 727 f.

95. Относительно цифровых данных см.: Kettenacker L. Nationalsozialistische Vblkstumspolitik im Elsab. Stuttgart, 1973 (Studien zur Zeitgeschichte, Bd. 4).. 223 и 252.

96. См.: Albertini R.v. Frankreich vom Frieden von Versailles bis zum Ende der Vierten Republik 1919–1958 // Handbuch… S. 438–489, здесь S. 459 ff., к цифровым данным: Hilberg R. Op. cit. S. 641–701 и 1300, а также: Der Grosse Ploetz. S. 916.

97. Эта цифра приводится в статье Альбертини (Albertini R.v. Op. cit. S. 462); ср. с дифференцированными выкладками на этот счет в статье: Frankenstein R. Die deutschen Arbeitskrafteaushebungen in Frankreich und die Zusammenarbeit der franzosischen Untemehmen mit der Besatzungsmacht, 1940–1944// Zweiter >№ltkrieg und sozialer Ntendel. S. 211–223, здесь S. 212–215.

98. Цифровые данные no: Pbidevin R., Bariety J. Frankreich und Deutschland. Die Geschichte ihrer Beziehungen 1815–1975. Munchen, 1982. S. 417.

99. Cm.: Albertini R.v. Op. cit. S. 462 f.; Poidevin R., Bariety J. Op. cit. S. 418, последние авторы пишут о 200 000 «борцов Сопротивления и евреях», не вернувшихся из лагерей смерти, что, за вычетом убитых евреев, доводит количество жертв из числа депортированных борцов Сопротивления до 125 000 человек. О движении Сопротивления как военном факторе см.: Knipping F. Militarische Konzeptionen der Franzosischen Resistance im Zweiten Wfeltkrieg // Partisanen und \blkskrieg. Zur Revolutionierung des Krieges im 20. Jahrhundert/Hrsg. \bn G. Schilz. Gottingen, 1985. S. 125–146.

100. Cm.: Albertini R.v. Op. cit. S. 466.

101. Цит. no: Rousso H. L’Epuration. Die pollitische Sauberung in Frankreich//Politische Sauberung. S. 192–240, здесь S. 192.

102. См. об этом: Frankenstein R. Op. cit., S, 215–219.

103. Cm.: Rousso H. Op. cit. S. 235, где автор указывает на то, что только в 1979 г. «было возбуждено первое дело по обвинению в преступлении против человечности».

104. Ibid. S. 235 f.

105. См.: Albertini R.v. Op. cit. S. 466; Bracher K. D. Op. cit. S. 287–291; Hillgruber A. Op. cit. S. 158; Jacobsen H.-A. Op. cit. S. 20; Wfeinberg G. L. Op. cit. S. 901.

106. Cm.: Bracher K. D. Op. cit. S. 296–301; Hillgruber A. Op. cit. S. 156 f.; Jacobsen H.-A. Op. cit. S. 20; Kluke P. Grossbritannien und Commonwealth in der Zwischenkriegs-und Nachkriegszeit// Handbuch… S. 353–437, здесь S. 387–412; Weinberg G. L. Op. cit. S. 901; к вопросу о британской внешней политике в 1943–1945 гг. см.: Woodward L. British Foreign Policy in the Second Wbrld Wir. Vol. III. London, 1971 и \Ы. IV. London, 1975; по поводу цифровых данных о потерях см.: Der Grosse Ploetz. S. 916.

107. Цифровые данные о потерях см. по: Der Grosse Ploetz. S. 916; прочие сведения взяты из отчета об организованной в 1993 г. Объединением национальных архивов конференции в Вашингтоне, посвященной Второй мировой войне — см.: Gienow J. Nicht der gute, nicht der letzte Krieg. Amerikanische Historikerpflegen moralise he Selbstzweifel am Zweiten Wfeltkrieg // Frankfurter Allgemeine Zeitung Nr. 202, 1.9.1993. S. N 6.

108. Cm.: dtv-Wfeltgeschichte des 20. Jahrhunderts. Bd. 7; Angermann E. Die \fereinigten Staaten von Amerika. Mitachen, 1966. S. 224–234; Wfeinberg G. L. Op. cit. S. 914.

109. Cm.: Hillgruber A. Op. cit. S. 161 ff.; Jacobsen H.-A. Op. cit. S. 20; Weinberg G. L. Op. cit. S. 913 f.

110. Toyhbee A. J. Der Gang der Wfcltgeschichte. Bd. 2: Kulturen im llbergang 2. Miinchen, 1970. S. 412.

111. Воспроизведено в кн.: Jacobsen H.-A. Der Wfeg zur Teilung der Wfelt. S. 434 f.

112. Cm.: Gruchmann L. Op. cit., 236–240; WeinbergG. L. Op. cit. S. 888–893; dtv-Wfeltgeschichte des 20. Jahrhunderts. Bd. 6; Kindermann G.-K. Der Feme in der Wsilpolitik des industriellen Zeitalters. Miinchen, 1970. S. 466–476; если верить данным, приведенным в справочнике Japan-Handbuch, hrsg. von Н. Hammitzsch in Zusammenarbeit mit L. Briill. 2. Aufl. Stuttgart, 1984. S. 155, то в Хиросиме погибли более 260 000 человек и свыше 100 000 человек получили ранения; в Нагасаки (ibid.. S. 195) число погибших составило около 50 000 человек.

113. См.: Der Grosse Ploetz. S. 916 и 1043; по другим данным, Япония потеряла без малого 3 000 000 — см.: Hentschel V. Wirtschaftsgeschichte des modemen Japans. 2. Japans Wfeg zur wirtschaftlichen >\feltmacht (1930–1983). Stuttgart, 1986(Wissen-schaftliche Paperbacks Sozial-und Wirtschaftsgeschichte, 23). S. 59; Уэйнберг исходит из того, что погибло свыше 2 000 000 японцев (Weinberg G. L. Op. cit. S. 896). Приводятся, однако, и никак не согласующиеся с этими цифрами данные, согласно которым общее число погибших среди гражданского населения составило максимум 299 485 человек, а количество погибших солдат — примерно 459 000 человек; см.: Martin В. Sozialer >\bndel in Japan wahrend des Zweiten Wfeltkrieges und seine Folgen fiir die Nachkriegszeit // Zweiter >\feltkrieg und sozialer №ndel. S. 364–384, здесь S. 384, Anm. 75.

114. См. прим. 1.

115. См.: Japans Kriegsveibrecher // Die Zeit, Nr. 46, 10.11.1989.

116. Cm.: The Tokyo >№r Crimes Trial. An International Symposiun/Ed. by C. Hosoya, N. Ando, Y. Onuma, R. Minear. Tokyo, 1986.

117. Cm.: Martin B. Op. cit. S. 378 f.

118. Cm.: Hentschel V. Op. cit. S. 59; >\feinbeig G. L. Op. cit. S. 896.

119. Cm.: WeinbergG. L. Op. cit. S. 912 f.

120. Cm.: Japan-Handbuch. S. 359 f.

121. К разделу «Итог» см. в первую очередь работу: Bracher К. D. Der historische Ort des Zweiten >\feltkrieges //1939 —an der Schwelle zum^ltkrieg. Die Entfesselung des Zweiten Wfeltkrieges und das intemationale System/Hrsg. von K. Hildebrand, J. Scmadeke und K. Zemack. Berlin — New York, 1990 (\ferofFentlichungen der Historischen Kommission zu Berlin, Bd. 76). S. 347–374; Hillgruber A. Op. cit. S. 167 ff; Jacobsen H. —A. Op cit., S, 21 f.; Loth W. >\feltpolitische Zasur 1945. Der Zweite >№ltkrieg und der Unteigang des alten Europa j I Nicht nue Hitlers Krieg. Der Zweite Wfeltkrieg und die Deutschen/ Hrsg. von Ch. Rlessmann. Dtisseldorf, 1989. S. 99—112; Muller R.-D., UeberscharG. L. Op. cit. S. 140–147; WeinbergG. L. Op. cit. S. 907–915.


Л. Рендулич
ПАРТИЗАНСКАЯ ВОЙНА[10]


История войн не знает ни одного примера, когда партизанское движение играло бы такую же большую роль, какую оно сыграло в последней мировой войне. По своим размерам оно представляет собой нечто совершенно новое в военном искусстве. По тому колоссальному воздействию, которое оно оказало на фронтовые войска и на проблемы снабжения, работу тыла и управления в оккупированных районах, оно стало частью понятия тотальной войны. Партизанское движение, с годами постепенно усилившееся в России, в Польше, на Балканах, а также во Франции и Италии, повлияло на характер всей Второй мировой войны.

Для немецкого командования партизанское движение и движение Сопротивления были совершенно неожиданными. Ему пришлось уже в ходе самой борьбы изучать формы партизанской борьбы, так как найти какой-либо исторический пример подобной «войны из-за угла» оно не могло.

Поэтому неудивительно, что вопрос о пересмотре старых и уже не соответствующих современности правовых норм партизанской войны занимал на послевоенных конференциях и судебных процессах одно из самых важных мест.


ПАРТИЗАНСКАЯ ВОЙНА И МЕЖДУНАРОДНОЕ ПРАВО


В Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны[11] изложены общие правовые нормы и положения, которые имеют отношение к партизанской войне и движению Сопротивления:

1. Согласно положениям конвенции сопротивление населения страны или ее части войскам противника допускается только до того, как страна оккупирована войсками противника, и ни при каких условиях после оккупации. Что касается Второй мировой войны, то теперь установлено, что все европейские страны в момент возникновения в них партизанского движения уже были прочно заняты немецкими войсками и что в большинстве из них оно началось спустя много времени после оккупации (в некоторых странах на это ушли целые годы). Уже по одной этой причине партизанская борьба противоречила международному праву.

2. Известно далее, что некоторые из оккупированных стран, например Югославия, Греция и Франция, подписали капитуляцию, на основании которой они расформировывали свои войска и отказывались от дальнейшего сопротивления. Согласно международному праву подписанная капитуляция является обязательным документом для всех граждан капитулировавшей страны, и если какой-либо гражданин этой страны заявит, что он не признает капитуляцию, это явится грубым нарушением международного права. В этом заключается вторая причина, почему партизанская борьба в трех названных странах не соответствовала нормам международного права.

3. Международное право требует также, чтобы руководство партизанами осуществлялось через определенных ответственных лиц. Ясно, что подобные полномочия предоставляются только суверенному правительству данной страны. Правительство чужой страны или правительство, находящееся в эмиграции, таким правом не обладает. Из всех вышеупомянутых стран только Россия[12] и Италия имели правительства, пользовавшиеся своими суверенными правами. Правительства других государств находились либо в эмиграции, либо в изгнании и потому не могли иметь непосредственной власти в своих странах. Созданное де Голлем в Африке «правительство» Франции не было даже эмигрантским, а имело скорее характер контрправительства[13]. Его действия были тем более необоснованными, что, даже согласно американским «Rules of Land Warfare»[14], любое эмигрантское правительство лишается права призывать народ к партизанской войне.

4. Правительство, находящееся в эмиграции, по существу, даже не имеет возможности ставить какие-либо задачи отдельным группам партизан. Так, например, югославский король не мог дать Тито, который был его открытым противником и ярым врагом четников военного министра югославского эмигрантского правительства, генерала Михайловича[15], никакого сколько-нибудь серьезного задания.

В таком же положении оказался и греческий король, который был не в состоянии ставить какие-либо задачи руководимой коммунистами Единой народно-освободительной армии (ЭЛАС)[16].

5. Наконец, международное военное право требует соблюдения партизанами общих правил вооруженной борьбы. Оно требует, чтобы партизаны носили какую-то форму или заметные издали знаки отличия и не прятали своего оружия. С этим последним положением несовместимо никакое коварство. Русские и итальянские партизаны, однако, вообще не признавали и не носили ни единой формы, ни знаков отличия, а французские партизаны и частично партизаны на Балканах носили форму лишь при соединении их с регулярными войсками или при зачислении их в эти войска. Но даже и в этом случае они все же оставались партизанами и сохраняли присущие им особенности.

Таким образом, любая из приведенных выше причин говорит о том, что борьба партизан противоречила нормам международного права. Не считая русских и итальянских партизан, действиями которых руководили суверенные правительства, все партизаны других театров военных действий не соблюдали ни одного параграфа положений международного права о ведении легальной борьбы. Поэтому партизаны были поставлены вне закона. Именно такую правовую ситуацию нужно брать за основу при оценке партизанской войны на любом театре военных действий.

История партизанской войны нашего времени еще не написана. Надежных источников для этого имеется очень мало. Война из-за угла, в которой бойцы маскируются большей частью под обыкновенных мирных жителей, когда удар всегда наносится из засады, а наносящий его постоянно уклоняется от открытого боя и бесследно исчезает, такая война уже по своему существу не поддается ни письменной фиксации, ни, тем более, документированию. Потребуется собрать воедино много отдельных рассказов и воспоминаний участников, чтобы по-настоящему осветить это явление Второй мировой войны. Проделать такую работу необходимо, так как это представляет большой интерес не только для историка. Чем большее место завоевывает себе в современной стратегии маневренная война, чем больше теряют значение государственные границы и чем сильнее развиваются в народах идеологические и политические противоречия, а вместе с ними и классовая борьба, тем сильнее становится опасность того, что формы партизанской войны наложат свою печать на все конфликты, которые могут возникнуть в будущем.

Поэтому проблема партизанской войны заслуживает самого серьезного внимания. Здесь прежде всего следует сделать попытку хотя бы в основных чертах изложить ход партизанской борьбы на отдельных театрах Второй мировой войны. 


ПАРТИЗАНЫ НА БАЛКАНАХ


Балканы являются классической областью в истории партизанской борьбы. Зарождение ее здесь относится еще к тому времени, когда наибольшая часть территории Балкан оказалась под властью турок. Небольшие группы населения или просто отдельные лица то и дело поднимались на партизанскую борьбу с захватчиками. Жестокость турок порождала и ответные жестокие методы ведения партизанской борьбы, которые постепенно стали традицией.

Уже в то время боевые действия партизан были бы немыслимы, если бы их тайно не поддерживало все население. Оно снабжало их одеждой и продовольствием, предостерегало их в случае опасности и укрывало от преследований. Таким образом, партизан стал национальным героем балканских народов. Его подвиги воспевались в многочисленных песнях, которые и сегодня еще печатаются в школьных учебниках балканских стран и продолжают жить в легендах.

Сама природа и местность Балканского полуострова предоставляют для ведения партизанской борьбы совершенно идеальные условия. Высокие и труднодоступные горы составляют значительную часть территории. Эти горы покрыты бесконечными почти девственными лесами. Глубокие долины и ущелья прорезают горы, оставляя место только для водопада или узкой горной тропинки. Здесь почти нет дорог. Таким образом, на этой местности могут найти себе укрытие и убежище даже значительные силы партизан. Разыскивать их и бороться с ними здесь необыкновенно трудно. В районах, где местность имеет равнинный характер, очень удобными укрытиями для партизан служат большие кукурузные поля, на которых, прячась в растениях, превышающих рост человека, они исчезают, не оставляя никакого следа. Немецкая оккупация Югославии и Греции во Второй мировой войне была осуществлена после подписания этими странами в апреле 1941 года акта о капитуляции[17]. Оба государства обязались при этом расформировать свои вооруженные силы и прекратить дальнейшее сопротивление. Правительства эмигрировали. Все германские, итальянские и болгарские войска, оккупировавшие Югославию и Грецию, насчитывали вначале 46 дивизий. Этот факт важно отметить, потому что этим справедливо определялась «эффективность» оккупации, сохранившаяся даже тогда, когда после ухода немецких сил в Россию там оставалось еще 30 дивизий. Международное право определяет эффективность оккупации как предпосылку, исключающую всякое сопротивление населения оккупационным властям. С точки зрения международного права это так же важно, как и то, что оккупация была осуществлена задолго до возникновения партизанского движения.

Действия партизан начались в Сербии под влиянием русских и англичан всего лишь немногим более двух месяцев после окончания самой войны на Балканах, то есть в июле 1941 года, в Хорватии — зимой 1941 года, а в Греции — лишь в ноябре 1942 года. Этот факт необходимо отметить, потому что международное право разрешает населению оказывать сопротивление только противнику, вторгающемуся в страну; сопротивление же, которое начинается после оккупации, не соответствует никаким правовым нормам.

Вспыхнувшее в Сербии партизанское движение явилось для немецких войск полной неожиданностью. Оно было начато двумя большими партизанскими отрядами, враждебно настроенными друг к другу и объединявшимися только общей целью. Один отряд был создан и возглавлен Тито[18], присланным на Балканы из Москвы. Отряд строился на коммунистических принципах. Его бойцами были рабочие сербских предприятий, молодежь Белграда. Другим отрядом руководил генерал Михайлович, представлявший сербских националистов. Члены его называли себя «четниками». Обе эти организации не выходили тогда за рамки мелких и мельчайших партизанских отрядов. Последние вели борьбу, нападая на автомашины, на места расквартирования немецких штабов и подразделений и даже на отдельных солдат. Кроме того, они минировали дороги, взрывали железнодорожные и шоссейные мосты, резали телефонный кабель. От коварных действий партизан несли большие потери даже крупные немецкие подразделения. Нападения партизан отличались традиционной жестокостью.

Войскам приходилось вести тяжелую борьбу за свое существование. Чтобы подавить партизанское восстание, нужно было действовать активно и энергично. Методы борьбы партизан заставляли немецкое командование пользоваться аналогичными методами, дабы быстро расправляться с восставшими и спасать жизнь собственных солдат. Через несколько месяцев оккупационным войскам удалось сломить партизанское движение и восстановить спокойствие. Михайлович, видя, какие потери несет его народ от партизанской войны, прекратил борьбу. Таким образом, осенью 1941 года в Сербии опять было восстановлено нормальное положение, не считая отдельных рецидивов со стороны мелких отрядов, переставших подчиняться Михайловичу. Нормальные условия просуществовали здесь вплоть до самой эвакуации немецких войск из центральной части Балкан в конце осени 1944 года. Партизаны Тито были оттеснены из Сербии в Боснию. Там они образовали центр новой партизанской организации, впоследствии развернувшей свою деятельность в Хорватии.

Тито немедленно приступил к созданию новых регулярных войск. Когда он объявил о мобилизации, к нему начало стекаться большое количество людей. Партизанская армия, вначале состоявшая из разрозненных отрядов, постепенно становилась настоящей армией. До осени 1943 года было сформировано 34 «дивизии» и много отдельных «бригад», которые были сведены вначале в восемь, а позднее в десять «корпусов». Дивизии насчитывали до 3–5 тысяч человек каждая и были вооружены большей частью винтовками и пулеметами. Благодаря такому вооружению они были очень подвижны. В редких случаях они располагали отдельными орудиями и минометами. Большую помощь принесли крупным соединениям присланные англичанами радиостанции. Тито отдавал свои приказы большей частью по радио и таким же путем получал донесения. Осенью 1943 года немецкому командованию удалось достать ключ, при помощи которого партизаны шифровали свои радиограммы, так что все немецкие командные инстанции были хорошо осведомлены о всех приказах и донесениях, передававшихся в районе боевых действий партизан.

Лишь небольшая часть немецких войск стояла в городах, основные же их силы находились в деревнях и поселках, расположенных вдоль важнейших железных и шоссейных дорог. Оккупация всех населенных пунктов страны была безусловно невозможна, поэтому отдельные районы часто оказывались под контролем партизанских отрядов.

Там они устраивали склады продовольствия, примитивные мастерские и госпитали. Священникам этих районов не возбранялось отправлять религиозные обряды, в которых принимали участие и сами партизаны.

До осени 1944 года партизаны носили обычную гражданскую одежду. Некоторые пользовались и отдельными предметами немецкой, итальянской, греческой и югославской военной формы. На головной убор многие прикрепляли небольшую красную звезду, которую, однако, можно было различить только на расстоянии не более тридцати шагов. Продовольствие большей частью реквизировалось у местного населения, которое в условиях войны само имело лишь очень скудные запасы. Поэтому партизаны постоянно испытывали большой недостаток в продуктах питания. Только чрезвычайной неприхотливостью балканских народов и можно объяснить ту выносливость партизан, которая помогала им преодолевать неимоверные лишения. Небольшое количество продовольствия они получали от союзников, доставлявших его по воздуху. Таким же образом, но, правда, в ограниченных размерах им забрасывалось оружие и боеприпасы. Единственное, в чем союзники им не отказывали, была взрывчатка. Позднее союзники стремились осуществлять снабжение по морю. Предметы снабжения доставлялись на острова Далмации, затем на побережье Хорватии, а оттуда — в глубь страны. Но этот путь был закрыт, когда немецкие войска оккупировали острова и стали зорче охранять берега Югославии.

С 1943 года в ставке Тито в качестве офицера связи находился английский бригадный генерал Маклин, а также русская военная миссия[19].

Крупные партизанские соединения подолгу под ружьем не находились. Просуществовав некоторое время, они расформировывались, бойцы увольнялись в отпуск. Они растворялись в гуще населения и принимались за мирный труд. Путем радиоперехвата можно было постоянно наблюдать такой круговорот роспуска и создания частей партизанской армии. Крупные соединения действовали чаще всего в отдаленных районах, не оккупированных немецкими войсками. Они, как правило, избегали открытого боя, кроме тех случаев, когда им представлялось выгодным напасть на малочисленные немецкие подразделения или когда они в результате действий немецких войск против тех районов, в которых они обосновались, были вынуждены оборонять свои склады и сооружения. Но и тогда их сопротивление редко бывало ожесточенным.

Наряду с организованными партизанскими соединениями существовали еще и так называемые «домашние партизаны». Последние жили, стараясь не вызывать подозрений, преимущественно среди деревенского населения и, казалось, занимались мирным трудом, как всякие крестьяне и ремесленники. Днем они покидали свою деревню якобы для работы в поле, используя эту возможность, а также и все ночное время для осуществления своих диверсионных актов. Они собирали сведения о дислокации немецких войск, о местах стоянок и маршрутах транспортов, давали приют связным партизанских соединений, находили знающих дорогу проводников и снабжали продовольствием партизанские отряды, проходившие через их деревни. Поскольку «домашние партизаны» жили в непосредственной близости от немецких войск, то многим из них удавалось даже получать работу в немецких комендатурах. Бойцы временно расформированных партизанских соединений, отпущенные на родину, сами становились «домашними партизанами».

Жизнь немецких войск здесь была бы намного легче, если бы в качестве противника они имели перед собой только крупные партизанские соединения. «Домашние партизаны» оказались между тем значительно более опасным противником. Именно они являлись исполнителями тех враждебных актов, от которых немецкие войска могли защититься лишь с большим трудом и в результате которых они несли большие потери. Поймать «домашних партизан» было необычайно трудно, а то и вовсе невозможно, так как они ничем не отличались от остального населения. Народ в значительной части либо симпатизировал им, либо не осмеливался выступать против них, боясь репрессий. Лишь в очень редких случаях некоторые жители тайно сообщали немцам о местопребывании партизан или об их замыслах. Без такой прямой поддержки со стороны населения партизаны не смогли бы осуществить и части своих планов.

Боевые действия рассеянных по всей стране «домашних партизан» отличались особым коварством. Они убивали отдельных солдат, нападая из засады, снимали посты в населенных пунктах, бросали ночью гранаты в солдатские казармы, обстреливали связных, уничтожали автомашины, поджигали гаражи, взрывали мосты, закладывали мины у входов в помещения и в переулках населенных пунктов, занятых немецкими войсками, а также на шоссейных дорогах и на полотне железных дорог. Самая важная для снабжения немецкой армии железная дорога Аграм — Белград за одну только ночь была взорвана в 80 местах.

Атаки и налеты совершались очень часто, а коварство партизан приобретало все новые и притом самые неожиданные формы. Из множества случаев приведу два наиболее характерных, относящихся к первому периоду боев. Однажды группа немецких солдат, проходя по дороге, встретила нескольких крестьян, несших в руках сельскохозяйственные орудия. Едва солдаты успели пройти мимо, как эти «крестьяне» обстреляли их сзади из автоматов. Большая часть солдат была убита. В другом месте безобидные с виду крестьяне приблизились к караулу, охранявшему мост, вынули пистолеты и убили нескольких и ранили остальных солдат караула.

Жестокость партизан была беспредельной. Захватив пленных, они в большинстве случаев подвергали их пыткам, увечили и убивали. Подобные действия совершались довольно часто, из чего можно заключить, что это не являлось чем-то исключительным, а было своего рода обычаем, существовавшим здесь уже много веков. Многочисленные заявления о жестокостях партизан, снабженные фотоснимками, были переданы в свое время Женевскому бюро Красного Креста.

Среди других форм преследования «домашних партизан» репрессии против населения рассматривались солдатами как нечто самое отвратительное. Но никаких других средств для прекращения или по крайней мере для ослабления поддержки партизан со стороны населения, кроме допускаемого международным правом взятия заложников, не было. Если немецкие солдаты продолжали погибать от действия партизан, заложников расстреливали. Как правило, заложников брали из тех слоев населения, которые симпатизировали партизанам, а также среди лиц, заподозренных в том, что они сами являются партизанами. Таким образом, население вполне сознавало ту опасность, которой оно само себя подвергало. Число диверсий благодаря этим мерам значительно уменьшилось, хотя, разумеется, прекратить их окончательно не удалось. Без этой меры, вызванной инстинктом самосохранения, масштабы партизанской войны стали бы поистине безграничными и привели бы немецкие войска к еще большим потерям. Бесспорно, что убийство невинных людей является противоестественным. Но ведь и немецкие солдаты, убитые партизанами столь противозаконным и коварным способом, были в равной степени невинными жертвами. Другого выхода из конфликта между человечностью и военной необходимостью не могло и быть.

Главная задача немецких войск заключалась в том, чтобы выслеживать, атаковывать и уничтожать крупные партизанские соединения и мелкие партизанские отряды. Напряженные безостановочные марши, бои и почти всегда сопровождающие их преследования партизан по труднопроходимой местности с ее неприветливыми жителями, да еще в условиях зимы, предъявляли к немецким войскам чрезвычайно высокие требования. Завязать бой с крупными партизанскими соединениями было очень трудно. Поэтому серьезные предприятия имели место лишь в самых редких случаях. Одно из них началось в январе 1943 года, когда на северо-западе Боснии были замечены крупные силы партизан. Несколько немецких дивизий, незаметно стянутых в северо-западный район Боснии[20], перешли в наступление с целью охвата этого района, двигаясь в общем направлении на юго-восток. На юге их действия поддержали итальянские дивизии. Бои и преследования продолжались в течение нескольких недель. Немецкие войска гнали партизан через горы Боснии и Герцеговины до тех пор, пока остатки партизанских отрядов, недостаточно оснащенных для борьбы в зимних условиях и понесших большие потери, не были совершенно рассеяны в горах Черногории. Когда же там сформировались новые крупные партизанские отряды, они были в мае 1943 года снова окружены и почти полностью уничтожены.

В последующие месяцы начались затяжные операции против партизан, во время проведения которых немецкому командованию однажды пришлось ввести в бой сразу пять дивизий. В этом бою было уничтожено восемь партизанских дивизий, которые потеряли до 5 тысяч убитыми и 10 тысяч пленными.

Когда удалось обнаружить новую ставку Тито в южнохорватской деревне Дрвар, во второй половине мая 1944 года по этому населенному пункту был нанесен концентрический удар, начавшийся с выброски батальона стрелков-парашютистов на его восточной окраине. Тито с большим трудом спасся от плена бегством в горы, граничащие с деревней Дрвар и покрытые большими лесными массивами. Затем он покинул Хорватию и до начала эвакуации немецких войск с Балкан находился на оккупированном англичанами острове Вис.

В то время как действия партизан в Хорватии и Боснии были в полном разгаре, партизанское движение в Греции еще только разворачивалось. Оно началось лишь в ноябре 1942 года и было организовано Англией. Первым большим успехом греческих партизан в этот период был подрыв моста в Агропотамосе.

Греческие партизаны создали два отряда, нередко воевавших и между собой. Один назывался ЭЛ АС и был организован коммунистами, второй следовал национальным принципам и назывался ЭДЕС. Но обеим этим группам не хватало той четкой организации, которую сумел дать своим силам Тито. В Греции, как и в Югославии, имелись свои «домашние партизаны». Однако общая численность партизан в Греции была меньшей, и, следовательно, они не играли здесь такой роли, как в Югославии. Несмотря на это, они сумели все же причинить немецким войскам большой ущерб. Их методы почти не отличались от методов ти-товских партизан, поэтому с ними приходилось бороться теми же средствами. Немецкие войска в Греции были вынуждены вести против партизан такие же крупные боевые действия, главным образом в Фессалии, Эпире и на Пелопоннесе. Греческие партизаны в своей борьбе также не придерживались положений Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны.

Когда немецкие войска начали эвакуацию Балканского полуострова, югославские и греческие партизаны стали действовать крупными соединениями, не боясь вступать и в открытый бой.


ПАРТИЗАНСКАЯ ВОЙНА В РОССИИ


Особенно ярко стремление сделать партизанскую борьбу неотъемлемой частью всей войны выразилось в России. Еще на московском партийном съезде в 1928 году[21] говорилось о настойчивой необходимости проведения таких мероприятий, которые в случае войны позволили бы организовать широкое партизанское движение. В 1933 году в качестве наставления появилась «Инструкция о партизанской борьбе». Однако настоящей партизанской организации в начале немецко-русской войны 1941 года у русских почти не было[22].

Вскоре после начала войны появились первые, большей частью мелкие отряды, которые минировали пути подвоза снабжения, обрывали телефонные провода и убивали из засады отдельных солдат. Уже в первые месяцы войны деятельность партизан стала принимать все более широкие размеры. Они стали нападать на небольшие немецкие подразделения, караулы мостов, опорные пункты связи и даже на казармы и места стоянок войск. Весной 1942 года они уже представляли серьезную опасность для тыловых коммуникаций немецкой армии, поэтому для решительной борьбы с ними немецкому командованию приходилось стягивать в уже оккупированные районы большие силы, а для проведения крупных операций в областях, где движение приняло наиболее угрожающие размеры, — снимать отдельные части с фронта.

Советские люди сами различали регулярных и диких партизан. Регулярные партизаны действовали, поддерживая тесную связь с Красной Армией, и при помощи радио и самолетов находились в постоянном контакте с ее штабами. Среди высшего руководства таких партизан было немало офицеров Генерального штаба Красной Армии. Централизованность руководства партизанскими отрядами была очевидна, ибо при подготовке и проведении какого-либо значительного наступления немецких или русских войск партизаны в этом районе немедленно активизировали свои действия с целью дезорганизации снабжения и срыва связи между частями немецкой армии, захвата и ликвидации складов с боеприпасами и нападения на места расквартирования войск. Эти действия стали тяжелым бременем для армии и представляли собой немалую опасность. Ни на одном другом театре военных действий не было такого тесного взаимодействия между партизанами и регулярной армией, как на русском. Бывали случаи, когда во взаимодействие с частями Красной Армии вступали силы партизан, насчитывавшие до 10 тысяч человек. Сильно растянутый фронт немецкой армии чрезвычайно облегчал партизанским соединениям маневрирование и отход. Да и подвоз оружия, боеприпасов и продовольствия при таких условиях больших трудностей для них не представлял.

Основная масса партизан состояла из добровольцев из местного населения, но были и случаи принудительной записи в партизаны. Командный состав и офицеры связи партизан обучались в специальных партизанских школах и затем сбрасывались в немецком тылу с самолетов или тайно переводились через линию фронта. Особенно действенную помощь партизанам оказывали различные военные специалисты, как, например, минеры, которые своей изобретательностью ставили немецких солдат каждый раз перед новыми неприятными неожиданностями.

Русское командование использовало партизан в значительной степени для выяснения обстановки и для выслеживания противника. Партизаны проявляли большую сноровку и доставляли советскому командованию весьма ценный материал. Советские агенты и шпионы готовились и действовали не по принципу тщательного отбора и личных качеств, а массами, что является очень характерным для коллективного мышления советских людей. Командование, очевидно, не придавало особого значения тому, что если несколько сотен агентов сбрасывалось на парашютах над одним районом, то 90 % из них погибало. Для него было важно, чтобы кто-нибудь из них достиг поставленной цели.

Экономический ущерб, наносимый партизанами, был повсюду весьма серьезным. Кроме того, партизаны занимались пропагандой среди крестьян, причем материалом им служили бесконечные ошибки, совершаемые немецкой администрацией в управлении восточными областями. Целью этой пропаганды, проводимой зачастую с помощью угроз и принуждения, было сокращение производства сельскохозяйственной продукции и отказ от выполнения поставок для немецкой армии.

Дикие партизаны были большей частью очень слабо связаны с армейскими командными инстанциями, а то и вообще не имели с ними никакой связи. Выступая мелкими и мельчайшими группами, они нередко вели самостоятельную борьбу в определенном районе и таким образом доставляли немецким войскам много неприятностей. По коварству и жестокости они часто даже превосходили регулярных партизан. Они мало чем отличались от «домашних партизан» на Балканах. После освобождения Красной Армией областей, в которых действовали дикие партизаны, они, как правило, немедленно брались органами НКВД под надзор и отправлялись на переобучение в отдаленные лагери, а иногда и в штрафные роты с особенно строгой дисциплиной. Их подчеркнутая недисциплинированность — следствие ничем не стесненного образа жизни — казалась советскому командованию недопустимой для регулярных войск.

Метод борьбы советских партизан характеризовался такой ожесточенностью, которая не отмечалась ни на одном другом театре военных действий. Они не считались ни с какими правилами ведения войны и уничтожали пленных.

Об успехах партизанской войны в России имеются следующие официальные советские данные[23].

Советские партизаны уничтожили свыше 300 тысяч немецких солдат и солдат армий союзников Германии, в том числе около 19 тысяч — в Крыму. Ими было подорвано или уничтожено другими путями: 3 тысячи железнодорожных эшелонов, 1191 танк, 476 самолетов, 890 различных складов и хранилищ.

Хотя к этим цифрам, учитывая источник, из которого они взяты, нужно подходить с большой осторожностью (в число убитых русские, по-видимому, включили и своих соотечественников, которые были убиты и казнены за сотрудничество с немцами), все же они дают достаточное представление о масштабах партизанской войны в России.

Советские партизаны воевали в гражданской одежде, а также пользовались формой военнослужащих немецкой, румынской, итальянской и других армий.

В заключение нельзя не сказать о той сумасбродной, антинародной политике, которую проводил гауляйтер Кох[24] на Украине. Официальная пропаганда того, что советский человек — существо «низшей расы», невыполненные обещания о самоуправлении, о проведении земельной реформы и предоставлении украинскому народу определенных прав — все это привело к тому, что Германия потеряла на Востоке совершенно неоценимые возможности на успех. Население обширных районов России вначале видело в немецком солдате своего освободителя. Совершенно неправильная политика притеснения народа вконец подорвала доверие народа к немецкой армии и немцам и лишила Германию возможности проводить какую-либо политику, что в условиях горького разочарования местного населения создало партизанам все предпосылки для расширения масштабов своей борьбы.


ПАРТИЗАНСКАЯ ВОЙНА В ПОЛЬШЕ


За свою многовековую историю Польше так часто приходилось защищаться от чужеземных захватчиков и чужеземного господства, что поляк с течением времени стал почти прирожденным партизаном. Борьба польских партизан в прошлом была обращена главным образом против царской России. Главной отличительной чертой любого подпольного движения в Польше всегда являлся открытый шовинизм. Из-за противоречий между националистами и коммунистами польские партизаны в период Второй мировой войны долгие годы не имели единого командования. История партизанского движения в Польше представляет собой историю ожесточенной внутренней борьбы за власть и руководство.

Вначале политическое и военное сопротивление было организовано буржуазией, и его руководство находилось в руках «Центра подпольных групп борьбы»[25], созданного весной 1940 года. Как только завязалась германо-русская война, начали действовать и коммунисты, которые под влиянием советских эмиссаров стали с весны 1942 года формировать свои партизанские соединения. Цели и методы их борьбы были те же, что и у партизан других театров военных действий. Несколько крупных террористических актов было совершено в Варшаве, и развернувшаяся после этого по всей Польше партизанская борьба стала вскоре большой помехой для снабжения Восточного фронта, шедшего через эту страну. Разрушение железнодорожных сооружений и уничтожение многочисленных эшелонов вынудили немецкое командование принять меры защиты, введя в действие достаточно крупные силы.

Когда вследствие налетов авиации противника на территорию Германии многие предприятия военной промышленности были эвакуированы на восток, партизаны стали совершать налеты на эти фабрики и заводы, разбивая машины и уводя с собой рабочих, отчего выпуск военной продукции значительно снизился. Совершая террористические акты против крестьян, уничтожая скот и зерно, партизаны сильно сократили производство сельскохозяйственных продуктов, вследствие чего в стране начался голод.

1 августа 1944 года в Варшаве вспыхнуло крупное восстание, руководитель которого генерал Бур-Комаровский[26] сумел сосредоточить там около 40 тысяч человек. Хотя Красная Армия к тому времени уже заняла правый берег Вислы, она не оказала польскому восстанию, носившему чисто буржуазный характер, никакой поддержки, а только издали наблюдала, как оно постепенно подавлялось. Один советский генерал, разрешивший польской роте, которая действовала в составе войск Красной Армии, оказать помощь восставшим, был немедленно снят с поста. 2 октября 1944 года восставшие капитулировали.

К концу войны польские партизаны распространили свои действия и на восточные приграничные районы Германии.


ДВИЖЕНИЕ СОПРОТИВЛЕНИЯ ВО ФРАНЦИИ


Партизанское движение во Франции возникло в 1941 году одновременно с началом германо-русской войны. Это движение организовали коммунисты. До тех пор, пока между Германией и Советским Союзом существовал пакт о ненападении, французские коммунисты проявляли максимальную сдержанность. В противоположность другим странам во Францию из враждебных государств засылалось, главным образом по воздуху, большое количество агентов-диверсантов, которые выполняли поставленные им диверсионные задания и почти всегда возвращались невредимыми в свою страну. Управляла ими британская Secret Servicle[27].

Партизанское движение, к которому вскоре примкнули и националисты, получало новый стимул и увеличивало свои масштабы всякий раз, когда становились известными неудачи немецкой армии на фронте: провал зимнего наступления в России, уход немецких войск из Французской Северной Африки, катастрофа под Сталинградом и т. д. Росту партизанского движения сильно способствовало и недовольство, вызванное принудительным перемещением французских рабочих в Германию, а также нечеткая внешняя политика Германии по отношению к Франции, которая всегда оставляла французов в неведении относительно того, какую роль отведет им победитель.

Французские партизаны в своей борьбе применяли те же методы, что и партизаны на Балканах и в России. Да и по своей жестокости они почти не уступали друг другу. Они также не носили никакой форменной одежды, не имели никаких знаков различия и никогда не носили оружие открыто. Только некоторые иностранные агенты носили форму, обязательно прикрывая ее гражданской одеждой, которую в момент взятия в плен они обычно сбрасывали.

Жертвами партизан пали тысячи немецких солдат, немецких и французских полицейских и французов, дружественно настроенных по отношению к Германии. Они совершили тысячи нападений на железные дороги и мосты, уничтожили большое количество военных материалов, предназначавшихся для германских вооруженных сил, а также произвели много налетов на французские военные заводы. Действия иностранных агентов сводились главным образом к актам саботажа. Оружие и взрывчатые вещества партизаны брали из скрытых от немцев запасов бывшей французской армии. В большом количестве получали они его от союзников по воздуху. Благодаря тому что немецким органам безопасности удалось захватить несколько партизанских радиостанций, в большом количестве разбросанных по стране и служивших для связи с иностранными руководящими органами, и включиться в партизанскую радиосеть, большая часть сбрасываемого с воздуха оружия перехватывалась немецкими войсками, а многочисленные группы агентов уничтожались.

Движение Сопротивления постепенно распалось на две большие группы, расколотые внутри борьбой за власть и нередко даже воевавшие между собой. Это были основанная националистами Organisation Resistance de ГАгшёе и руководимое преимущественно коммунистами движение Mouvements Unis de Resistance, из которой затем возникли Franctireurs, Travailleurs et Partisans[28]. В момент высадки десанта союзников в Нормандии обе эти партизанские группы были объединены в одну организацию Forces Fran3aises de l’lnterieure[29] под руководством генерала Кёнига[30]. С этого времени они уже должны были носить форму и нарукавные повязки, как регулярные войска. 15 июля 1944 года союзники объявили по лондонскому радио, что членам этой организации отныне надлежит подчиняться нормам международного права о комбатантах.

Главнокомандующий немецких войск на Западе[31] 24 июля 1944 года отказался признать это заявление, ссылаясь на заключенное в 1940 году перемирие с Францией, запрещавшее любому французу вести вооруженную борьбу против Германии и ставившее этих борцов на положение вольных стрелков[32].

Но под влиянием изменившейся военной обстановки командующий войсками на Западе признал законность партизанских групп при том условии, «что они будут сведены в подразделения и части, станут действовать совместно с войсками противника на фронте и будут носить знаки различия в виде нарукавной повязки и т. д.».


ПАРТИЗАНСКАЯ ВОЙНА В ИТАЛИИ


Еще до выхода Италии из союза с Германией в кругах, близких к маршалу Бадольо[33], были проведены некоторые серьезные мероприятия для организации партизанской борьбы. Вскоре после того, как Италия 8 сентября 1943 года вышла из состава стран «оси» и новый глава правительства Бадольо призвал народ к партизанской борьбе, в отдельных районах страны развернулось партизанское движение.

Основой партизанских отрядов были итальянские солдаты, дезертировавшие в горы или бежавшие из плена. Впоследствии к ним присоединилось большое количество мужчин и женщин из гражданского населения. Вначале руководство партизан имело тенденцию к объединению местных отрядов в очень непрочные по своей структуре «бригады». Более четкая организация сложилась лишь в последние годы войны. Главное командование партизан находилось в Ставке союзников в Италии. К более крупным соединениям партизан прикомандировывались союзные офицеры связи.

Партизаны обеспечивали себя продовольствием и одеждой, конфискуя их у населения. Позднее предметы снабжения доставлялись им союзниками по воздуху, а также на подводных лодках, подходивших к неохраняемым участкам побережья. В противоположность партизанам на Балканах продовольствием они были обеспечены в достаточной мере. Не испытывали они недостатка и в оружии, боеприпасах и взрывчатых веществах.

Вначале деятельность итальянских партизан не была эффективной, но весной 1944 года она приобрела большое значение, и особенно в Тоскане. Следуя новому призыву Бадольо, сделанному им совместно с английским фельдмаршалом Александером[34], партизаны довели общую численность своих отрядов летом 1944 года примерно до 100 тысяч человек. Резкое увеличение численности не могло не повлиять на эффективность боевых действий партизан. Однако почему-то зимой количество партизанских налетов резко сократилось. Зато весной 1945 года партизаны насчитывали в своих рядах уже около четверти миллиона человек. Теперь они перешли к решению задач, имевших весьма большое практическое значение. Воспрепятствовать их действиям можно было только путем решительных мероприятий военного и политического характера.

Итальянские партизаны воевали особенно коварно и применяли самые бессовестные методы. Ни на одном другом театре военных действий не было, например, случаев отравления воды в колодцах. А между тем у населения страны партизаны везде встречали значительную поддержку.

Как и повсюду, немецкое командование вынуждено было прибегнуть к обычным в таких случаях контрмерам; это объясняется сущностью партизанской борьбы и борьбы войск за свое существование в особенно тяжелых условиях. Борьбу с партизанами в непосредственной близости от фронта, а также на последних участках обороны побережья должны были вести полевые армии, а в остальных случаях эта задача возлагалась на высших руководителей СС и полиции[35]. Согласно нормам Гаагской конвенции ведения сухопутной войны, итальянские партизаны были также поставлены вне закона.

Сказать что-либо окончательно сформулированное о сущности современной партизанской войны пока еще нельзя. Этот вопрос находится в историческом развитии и имеет свою собственную закономерность независимо от того, сожалеем мы об этом или нет. Несомненным является то, что партизаны никогда не будут придерживаться норм международного права, потому что это противоречит существу современной партизанской борьбы. Поэтому совершенно необходимо обеспечить солдату более широкие полномочия и не ограничивать их, как это предусматривает 4-я Женевская конвенция от 1949 года. Однако и таким путем нельзя найти удовлетворительного решения этого вопроса.

Даже если нам и удастся достичь каких-то определенных результатов, исследуя этот вопрос, все равно придется сделать еще очень многое, для того чтобы внести наконец полную ясность в правовые нормы партизанской войны в международном масштабе. Неясность здесь может только увеличить путаницу. При этом следует помнить прежде всего одно: неясность в правовом отношении этого, хотя и достойного сожаления, но совершенно неизбежного нового вида народной борьбы особенно сильно увеличивает страдания мирного населения. Население в случае войны будет сдавлено двумя враждующими группами: партизанами, с одной стороны, и регулярными войсками — с другой. Мы все окажемся в положении страуса, ищущего спасения у себя под крылом, если сообща не предпримем самых серьезных мер к ограничению форм партизанской войны, причем не на основе какой-то отвлеченной теории, а на конкретном опыте прошедшей войны.


Литература

Bolhuis J.J. Onderdruking en verzet. Nederland in oorlogstjd. Bd. 1–3. Amsterdam, 1948–1952.

Fjord F. Nonvegens totaler Kriegseinsatz. Zurich, 1944.

Michel H. Histoire de la Resistance 1940–1944. Presses Universitaires de France, 1950.

Rendulic L. Gekampf, gesiegt, geschlagen. VNfelsermuhe, \bwinckel, Heidelberg, 1952.

Strobel G.W. Die polnische Widerstandsbewegung seit 1939 // Zeitrschrift

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно