Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика

Джон Фуллер Военное искусство Александра Великого

Деятельность его была одной из самых плодотворных в человеческой истории. Он вывел цивилизованный мир на новый путь развития, положил начало новой эпохе; теперь уже ничто не могло оставаться по-старому.

Сэр Уильям Тарн

Весь последующий ход мировой истории, политику и культуру позднейших времен невозможно понять без деяний Александра.

Ульрих Вилькен

Предисловие

Впервые я заинтересовался личностью Александра Великого после того, как, проходя в 1917 г. службу во Франции, в главном штабе недавно созданного танкового корпуса, прочел два тома из серии «Великие полководцы» полковника Теодора А. Доджа. Меня поразило, насколько современно выглядели военные кампании Александра и сколь полезен мог оказаться его военный опыт при разработке тактики и стратегии танковой войны. Когда в 1923 г. я стал инструктором колледжа Кемберли и в мои обязанности входило чтение курса лекций по военной истории, то вместо того, чтобы разбирать отдельные военные кампании последней войны или военную тактику Стоунуолла Джексона, которая считалась основным учебным материалом примерно с 1900 г., я решил, что если мои студенты должны получить некий багаж знаний, который пригодится им в будущей войне, то ничего лучше, чем разбор военных походов Александра Македонского, для этой цели не найти. Результатом стал курс из двадцати лекций, как я теперь опасаюсь, крайне дилетантских, поскольку другие мои обязанности не позволили мне привлечь для анализа какие-либо иные источники, кроме книг Доджа и «Похода Александра» Арриана. Тема показалась мне настолько интересной и ошеломляюще современной, что в 1925 г. я решился предпринять дополнительные исследования и написать книгу об Александре, но не его биографию, которых уже много было написано, а аналитический разбор его военного искусства, которому, насколько мне известно, до той поры – да и по сей день – не было посвящено ни одного исследования. То обстоятельство, что я не мог приступить к выполнению этой задачи до недавнего времени, сыграло положительную роль, поскольку с 1925 г. появилось много новых работ самого высокого уровня.

Независимо от того, является ли мой читатель специалистом по классической древности или, как и я, просто историком-любителем, его наверняка поразит тот факт, что, в отличие от Юлия Цезаря, чья жизнь и деяния известны нам из его собственных «Записок о галльской войне», из сочинений Цицерона и других античных авторов, когда речь заходит об Александре, мы практически не располагаем сведениями из первых уст. До нас дошли несколько приписываемых ему высказываний и посланий, некоторые из которых признаются подлинными, другие – вызывают сомнения, однако, если не считать немногочисленных комментариев и отдельных фрагментов, в течение трехсотлетнего периода, с момента его смерти и до времени поздней Римской республики и ранней Римской империи, когда он снова вошел в моду, мы не находим об Александре никаких письменных свидетельств. Из поздних источников мы располагаем сочинениями Диодора Сицилийского (I в. до н. э.), Плутарха (II в. н. э.), Руфа Курция (I–II вв. н. э.) и Арриана (II в. н. э.). Последний труд для нас особенно ценен, поскольку Арриан основывался на утраченной истории Птолемея – одного из выдающихся полководцев Александра, который, в свою очередь, пользовался Ephemerides (Официальными бюллетенями), а также на произведениях географа Аристобула – одного из главных механиков Александра.

В ранний период, помимо трудов Птолемея и Аристобула, появились и другие сочинения, от которых до нас дошли только фрагменты. Большинство их авторов принадлежали к школе перипатетиков (аристотелевской) или стоиков: первые ненавидели Александра за то, что тот приговорил к смерти их официального историка Каллис– фена, племянника Аристотеля; вторым был отвратителен сам тип «тирана», столь далекий от их идеала мудреца и благородного правителя. Из-за предубежденности этих историков истинная личность Александра на долгие века была искажена и скрыта за фальшивыми домыслами, и лишь недавно, в основном благодаря сэру Уильяму Тарну, туман стал рассеиваться. По моему мнению, Тарн был одним из самых аккуратных и дотошных исследователей эпохи Александра, – потому с одобрения ученых-антиковедов, с которыми я консультировался, я взял за основу его работы. Как мне известно, не все специалисты согласны с его выводами; однако я – не специалист, и, равно как профессионалы вольны между собой спорить, я, как историк-любитель, посчитал более правильным принять определенную точку зрения, а не обсуждать аргументы разных исследователей, о правильности которых я не могу судить.

В связи с этим следует обсудить и вопрос о достоверности источников. Как хорошо известно многим офицерам, часто газетные сообщения о проведенной военной операции имеют мало общего с тем, что происходило в действительности. То же можно сказать и о Голубой книге и вообще официальной истории, которая путем тщательного отбора материала может совершенно исказить истину. И при том, что так трудно узнать правду из современных нам документов, сколь же безнадежной кажется задача исследователя, пусть самого знающего и добросовестного, пытающегося восстановить истину, пользуясь не раз переписанными сообщениями о событиях, случившихся за две тысячи лет до его появления на свет. Это не значит, что он не может в некоторых случаях доказать, что такое-то утверждение ошибочно или малодостоверно, что оно является позднейшей вставкой или преследовало пропагандистские цели; однако, когда надежный источник, такой, как, скажем, Арриан, пишет, что Александр сделал то-то и то-то или сказал то-то и то-то, что кажется маловероятным, самая надежная проверка – это сопоставить сообщение с тем, что нам известно о личности и деяниях Александра, и решить, насколько оно соответствует образу, вместо того чтобы выяснять, заслуживают или не заслуживают доверия использованные Аррианом свидетельства. Иногда даже ненадежные исторические источники абсолютно точны. Здесь я хочу отослать читателя к рассуждениям профессора Т. Райса-Холмса об «источниках наших источников» в первом томе его труда «Римская республика и становление империи».

К счастью, поскольку речь пойдет о военном искусстве Александра, мне не придется слишком уж углубляться в первоисточники. Искусство ведения войны – по сути своей – во времена Александра было таким же, как и в наши дни, что, я надеюсь, станет совершенно ясно из главы 10, и, если я не в состоянии подтвердить правоту того или иного античного автора, я, во всяком случае, могу судить о военном таланте Александра, исходя из критерия внутреннего правдоподобия, и таким образом восполнить нехватку тактических и других подробностей в классических историях, связанную с тем, что у этих авторов не было карт, оперативных планов и сообщений с мест сражений. Разумеется, точность здесь не гарантирована; но я полагаю, что определить характер и степень талантливости полководца, его цель, задачи и условия ведения войны можно с большой степенью вероятности, если попытаться восстановить события, которые произошли 2000 лет назад.

Я разделил эту книгу на две части, «Изложение фактов» и «Анализ», хотя это привело к неизбежным повторам. Часть I представляет собой сжатое изложение карьеры Александра как государственного деятеля и полководца на историческом фоне; в части II довольно подробно анализируются великие сражения, осады и маленькие войны Александра. В результате ему дается оценка и как государственному деятелю, и как полководцу. Я полагаю, что если бы подобные книги были написаны хотя бы о половине знаменитых полководцев, а затем собраны в один том, то он стал бы бесценным учебником военного искусства. Удивительно, что этого до сих пор не сделали, ведь еще в начале XIX в. Наполеон настаивал на том, чтобы все офицеры, мечтающие стать удачливыми военачальниками, читали и перечитывали описания военных походов и ставили себя на место Александра, Ганнибала, Цезаря, Густава-Адольфа, Тюренна, Евгения и Фридриха. Это, говорил он, единственный способ стать великим полководцем и постичь секреты военного дела. Желая заострить внимание на этом, в конце книги я поместил эпилог о ценности истории, в котором попытался показать, что, если бы государственные деятели и главнокомандующие были знакомы с историей Греции IV в. до н. э., ряда грубых ошибок, допущенных во Второй мировой войне, возможно было бы избежать.

В заключение хотелось бы сделать два дополнительных замечания. Первое: я воспользовался двумя английскими переводами произведения Арриана «Поход Александра», один принадлежит Эдварду Джеймсу Чинноку и выпущен в серии «Бонс Классикл Лайбрэри», второй – недавно вышедший перевод преподобного Иллифа Робсона в «Лёб Классикл Лайбрэри». Поскольку в этой серии еще не опубликован перевод XVII книги Диодора Сицилийского, то, цитируя этого автора, я пользовался изданным в 1814 г. переводом Бута 1780 г., который, как я понимаю, достаточно точен. И второе. Там, где я счел необходимым переводить стоимость с античных денежных эквивалентов на английские фунты, я пользовался курсом 1913 г., поскольку, как оценить реальную нынешнюю стоимость фунта, – непонятно, а что будет завтра – не известно никому. Опять-таки я хочу отослать читателя к главе «Эквиваленты наших денежных единиц сестерцию, денарию и таланту», в I томе труда Райса-Холмса.

Наконец, я хотел бы поблагодарить м-ра Дж. П.В.Д. Белсдона, члена совета колледжа Эксетер, Оксфорд, который любезно согласился прочесть рукопись и сделал ряд ценных замечаний, за что я ему искренно признателен; м-ра Энтони С.Ф. Риппона за тщательную подготовку рукописи к печати; бригадира Дж. Ж. Брауна, который в 1928 г. организовал аэрофотосъемку деревни и горы Керамлис; бригадира Назира Али Шара и его племянника бригадира Вахида Хейдара из пакистанской армии, которые сделали для меня фотографии с воздуха Пир-сара; и, наконец, Совет Эллинского общества за их любезное разрешение воспроизвести серебряную тетрадрахму Лисимаха (ок. 355–281 гг. до н. э.) с изображением головы Александра на фронтисписе. Его профиль предположительно взят со скульптурного изображения работы Лисиппа или с портрета на гемме Пирготела.

Дж. Ф.С. Фуллер

Часть первая Изложение фактов

Глава 1 Исторический фон

Упадок городов-государств

Когда племена, предположительно индоевропейского происхождения, которые стали известны в истории как греки, в результате миграции пересекли горные Балканы и осели в наиболее плодородных их долинах, они образовали там отдельные земледельческие сообщества, практически не связанные друг с другом. Поначалу племенные поселения концентрировались вокруг укрепленного места жительства вождя – акрополя; позже в целях безопасности и сами эти поселения стали обносить стеной: таким образом вместе с акрополем они превращались в укрепленные города. Так возникли города-государства, или полисы, отдельных маленьких народностей^[1]; гражданство в них обычно предоставлялось лишь потомкам первопоселенцев: граждане владели собственностью, пользовались всеми политическими правами и исполняли воинские обязанности. В героическую эпоху общество в основе своей оставалось племенным и клановым: «Воинов, Атрид, ты раздели на их племена и колена; Пусть помогает колено колену и племени племя»^[2].

Каждый город был независимым образованием, со своим царем, законами, войском и богами, и каждый гражданин должен был хранить верность своему городу, и никакому другому. Исключением из общего правила были четыре региона, более-менее единые и географически: Спарта и Аргос вместе занимали значительную часть Пелопоннеса; на полуострове Аттика Афины вобрали в себя мелкие города-государства; а в Беотии отдельные города– государства хотя и не вошли в состав Фив, но попали под их власть.

Политическое устройство полисов Гомеровской эпохи было следующим: царь, как вождь племени, возглавлял совет старейшин, и его решения выносились на обсуждение ассамблеи, или народного собрания, для ратификации. Царь был и верховным жрецом, и верховным судьей, и верховным главнокомандующим; он возводил свой род к богам, и его охраняла личная стража, подобно тому как в более поздние времена датских и англосаксонских королей охраняли их дружинники.

Политическая жизнь греческих городов представляла собой череду нескончаемых войн, или внутренних усобиц (stasis). Платон замечает^[3], что столкновения между полисами были в основном обусловлены перенаселением, хотя временами проблема решалась за счет эмиграции в новые места поселений. Главной движущей силой служили личное честолюбие и зависть, борьба соперничающих группировок, грабежи и соперничество на море. В VII в. до н. э. поэт Архилох описал морских пиратов, которые всю жизнь проводят, не расставаясь с оружием^[4].

Поскольку граждане постоянно воевали, у них не оставалось времени для мирных дел, которые были возложены на слуг, рабов и метеков (чужаков). Два основных класса общества составляли граждане-воины и земледельцы, знать и крестьяне, и борьба между ними занимала важное место в общественной жизни города. После VIII в. до н. э., когда республиканский строй пришел на смену клановой монархии, в результате классовой борьбы были выработаны те формы правления, которые обычно приходят на память в связи с греческими городами-государства-ми, – аристократия, олигархия, демократия и тирания; следует заметить, что за исключением Спарты, где было принято двойное монархическое правление^[5], ни в одном эллинском полисе эти формы не были устойчивыми.

Города ничто не связывало, кроме общего языка и больших атлетических праздников, проводившихся под религиозными ауспициями и открытых для всех греков. Из них самыми значительными были Олимпийские игры, учрежденные в VIII в. до н. э. и проходившие каждые четыре года в честь Зевса Олимпийского, а также Пифийские игры в честь Аполлона Дельфийского, которые в начале VI в. до н. э. перешли в ведение Амфиктионского совета^[6]. Лишь общая угроза в лице персов, которая развеялась при Ксерксе (485–465 гг. до н. э.) после сражений при Саламине и Платеях в 480 г. и 479 г. до н. э., отчасти пробудила патриотические чувства и обусловила подъем Афинской империи, пробудив периклианские грезы об объединении. Во время Пелопоннесской войны (431–404 гг. до н. э.) эта империя была уничтожена, а политика, направленная на объединение, потерпела крах, поскольку, по выражению сэра Эрнста Баркера, и Афины, и их союзники, привыкшие мыслить в рамках города-государства, не могли подняться до создания большого государства, выходящего за границы города и объединенного общим для всех гражданством, поскольку для афинян гражданство с необходимостью предполагало афинское происхождение и участие в местной жизни Афин, союзники же, со своей стороны, не могли бы принять этот дар, даже если бы он был предложен, поскольку гражданство их собственного полиса слишком много для них значило»^[7].

Пелопоннесская война, в которой участвовали почти все греческие полисы, имела катастрофические последствия для политической жизни Эллады. Распад Афинской империи нарушил баланс сил между Грецией и Персией, и в 386 г. до н. э. создание союза между Персией и Спартой стало последней каплей, приведшей к заключению позорного мира Анталкидов, продиктованного греческим государствам персидским царем Артаксерксом II (404–358 гг. до н. э.). По условиям этого договора греческие города Малой Азии и Кипр переходили под владычество Персии, признавалось главенство Спарты внутри Греции, и любой город, не принявший условий этого мира, испытывал жесткое давление со стороны Персии, принуждавшей его в итоге сдаться. Таким образом великий царь стал верховным авторитетом в Греции с правом вмешательства в ее внутренние дела.

Одновременно «Тридцатилетняя война» эллинской эпохи посеяла семена раздора внутри городов-государств. Она подорвала сельскохозяйственное производство в Аттике и превратила тысячи земледельцев в безработных, а кроме того, в результате длительной войны знать, основа городской системы, постоянно находясь на военной службе, превратилась, по сути, в профессиональных военных. Хотя отчаянные греческие воины и пираты задолго до персидского вторжения^[8] поступали на службу к иностранным правителям, а ранние греческие тираны приглашали наемников в качестве личной стражи, до Пелопоннесской войны не могло идти речи о столь массовом их использовании. В начале IV в. до н. э. обычное греческое городское ополчение настолько уступало профессиональным наемникам, что последние стали основной силой в любых войнах среди греков. Отсюда вытекало два следствия: первое – наемники не чувствовали себя обязанными ни одному городу-государству, они служили тому, кто больше платил, и следовательно, с их помощью демократию легко можно было превратить в автократию; и второе – их качества так ценились, что в IV в. до н. э. пехота персидской армии по большей части состояла из греческих наемников. Для военного похода против своего старшего брата Артаксеркса II в 401 г. до н. э. Кир Младший набрал 13 тыс. греческих наемников, из которых больше половины составляли гонимые нищетой выходцы из Аркадии и Ахайи^[9]. После поражения при Кунаксе остатки его войска отошли к Троаде под командованием Ксенофонта, «и от них, – пишет сэр Уильям Тарн, – ведет начало институт немыслимый в рамках отдельного полиса – институт наемников»^[10].

Фукидид сообщает, что, когда разразилась Пелопоннеская война, афинские граждане как один были готовы переносить опасности, лишения и нужду во славу Афин. У него коринфяне так отзываются об афинянах: «Они не знают другого удовольствия, кроме исполнения долга, и праздное бездействие столь же неприятно им, как самая утомительная работа. Одним словом, можно сказать, сама природа предназначила афинян к тому, чтобы и самим не иметь покоя, и другим людям не давать его» (История. 1. 70. Пер. Г. Стратановского). Однако по мере того, как защита городов все больше переходила в руки наемников, простые граждане начинали рассматривать военную службу как обузу; они становились все более мирными и посвящали себя другим занятиям, приносящим прибыль. Перемена в настроениях была настолько разительна, что для того, чтобы гарантировать наличие кворума афинских граждан в народном собрании, была установлена плата для каждого присутствовавшего, а чтобы ублажить безработных, им предоставляли бесплатные места в театре. «Город перестал быть воплощением высоких достижений и благородства, – пишет сэр Эрнст Баркер, – он становился коммерческой структурой, распределявшей среди своих членов дивиденды, которые те не заработали»^[11].

Реформы философов

Моральный упадок городов-государств в соединении с разрушительными последствиями бесконечных междоусобных войн вызывали недовольство греков. Это недовольство нашло свой выход в деятельности софистов, чьи умствования, подобно построениям Вольтера, Руссо, Канта и других европейских философов XVIII в., положили начало просвещению, которое не возродило, но лишь испортило те крохи, которые еще оставались от прежнего государственного устройства. Наиболее выдающимися из реформаторов были Сократ (469–399 гг. до н. э.), Платон (420–347 гг. до н. э.) и Аристотель (384–322 гг. до н. э.).

Эти философы не могли понять, что проблема была не в том, чтобы реформировать устройство полиса в соответствии с идеальным архетипом, а в том, расширять границы города до тех пор, пока он не вберет в себя все греческие государства, другими словами, создать эллинское единство и братство. О Сократе, не оставившем письменных сочинений, мы знаем лишь со слов Платона, Ксенофонта и Аристофана. Он полагал, что призван свыше для воспитания всех и каждого, и Ксенофонт сообщает, что он, так же как Жанна д'Арк, слышал божественные голоса (Ксенофон т. Воспоминания о Сократе. 1). Его скучная диалектика вопросов и ответов, должно быть, смутила умы не одного его слушателя, и если диалоги Платона верно передают мысли Сократа, то у консервативных афинян, безусловно, были причины считать его опасным визионером и развратителем юношества^[12].

Когда мы обращаемся к диалогам Платона «Государство» и «Законы», мы видим идеальный образец архети– пического устройства города-государства по Сократу, на следование которому должны быть направлены все реформы. Это учение, которое можно сравнить со смесью идей Кальвина, Робеспьера, Маркса и Ленина и назвать «трансцендентальным большевизмом», вероятно, вызвало такую же неприязнь у афинских приверженцев демократии V–IV вв. до н. э., как марксистский большевизм у западных демократов в наши дни.

В этом идеальном самодостаточном, самоконтролируемом государстве граждане разделены на два класса: правители и управляемые. В число первых, называемых «стражами», входят философы и военные, причем женщины^[13] наравне с мужчинами; вторые – труженики, ремесленники и слуги – лишены права голоса. Чтобы полностью посвятить себя служению справедливости, стражи не имеют собственности, живут за счет общества, питаются за общим столом, не имеют денег и содержатся трудящимся населением. Их жены и дети также содержатся за счет общества; браки строго регулируются, ребенок не знает ни отца, ни матери, чтобы государство могло быть единой семьей^[14].

Простым людям не давалось никакого выбора; их браки – для мужчин в возрасте тридцати – тридцати пяти лет, для женщин – в возрасте от шестнадцати до двадцати, – контролировались женским советом, так, чтобы прирост населения постоянно оставался на одном уровне, и неравные браки строжайше запрещались. Учреждался Ночной совет – своего рода Комитет общественного спасения, и наблюдатели за соблюдением законов – род тайной полиции, – в чьи задачи входило отлавливать еретиков. Доносительство должно было быть повсеместным, и обо всех нарушениях следовало сообщать властям. Также мы читаем: «Кто по мере сил содействует правителям в осуществлении наказаний, тот человек совершенный и великий для государства» (Законы. V, 730. Пер. А.Н. Егунова).

Законы этого идеального государства запрещали гражданам выезжать за пределы своего государства до сорока лет, а затем только по разрешению. «Вернувшись на родину, эти люди укажут молодым, что законы, определяющие государственный строй иных государств, уступают нашим» (там же. XII. Пер. А.Н. Егунова). Никто не должен был пить вино, поэты не могли распространять стихи, не одобренные наблюдателями, запрещалось ростовщичество, нельзя было вывозить валюту государства, ни один гражданин не вправе был держать какие-либо святыни в своем жилище, а ошибочные верования относительно Бога и невидимого мира рассматривались как преступление, и те, кто их придерживаются, подвергаются наказанию.

Цель Платона была жесткой – сделать всех людей благими, в том смысле, в каком он понимал благо. Цель оправдывала средства; цель была главной; государство существовало лишь для того, чтобы превратить город в идеальный муравейник.

Лишь когда Платон рассуждает о варварах, он признает существование сообщества: «Я утверждаю, что все эллины близкие друг другу люди и состоят между собою в родстве, а для варваров они – иноземцы и чужаки. Значит, если эллины сражаются с варварами, а варвары с эллинами, мы скажем, что они воюют, что они по самой своей природе враги, и эту их вражду надо называть войной. Когда же нечто подобное происходит между эллинами, надо сказать, что по природе своей они друзья, но Эллада в этом случае больна и в ней царит междоусобица, и такую войну следует именовать раздором»^[15] (пер. А.Н. Егунова).

Аристотель высказывается более умеренно. Он твердо верит в то, что жизнь греков должна происходить в полисах, но выступает как сторонник реформ, а не революционных перемен. Он отвергает коммунизм Платона как неприемлемый, однако вместе с тем утверждает, что «ни один гражданин не должен заниматься ремеслом или торговлей, поскольку эти занятия неблагородны и разрушительны по отношению к доблести; также не должен он быть и землепашцем, поскольку у него должно быть время, чтобы исполнять свое служение государству, а земледельцами должны быть рабы» (Аристотель. Политика. VII). Как и Платон, он полагает, что варвары – по самой природе рабы и грекам надлежит управлять варварами, поскольку варвар и раб это одно и то же; «поэтому и военное искусство можно рассматривать до известной степени как естественное средство для приобретения собственности, ведь искусство охоты есть часть военного искусства: охотиться должно как на диких животных, так и на тех людей, которые, будучи от природы предназначенными к подчинению, не желают подчиняться; такая война по природе своей справедлива» (1256б. Пер. С.А. Жебелева).

Ни Платон, ни Аристотель не мыслили категориями космополитическими, зато афинскому памфлетисту Исократу (436–338 гг. до н. э.) выпало на долю указать путь к политическому устройству лучшему, чем город-государство. В 380 г. до н. э., через несколько лет после написания Платоном «Государства», Исократ, желавший согласованности в политике, но не общих законов и институтов, провозгласил в своем «Панегирике», что грекам следует объединяться, руководствуясь скорее не принципом единокровия, а принципом единомыслия. Он призвал Афины и Спарту оставить распри и объединиться против Персии.

«Я здесь для того, чтобы дать вам совет относительно войны против варваров и согласия между нами… Воевать с персидским царем за его царство благородней, чем воевать друг с другом за первенство в Элладе. Мы не сможем радоваться стабильному миру, если не выступим сообща войной против варваров, и Эллада не может достичь единомыслия, пока мы сообща не объединимся против общего врага и не встретим его лицом к лицу» (И с ок р а т. Панегирик. III).

Призыв Исократа пропал втуне, поскольку он полагал, что лидерство в войне против Персии должны принять на себя Афины, с чем совершенно не согласна была Спарта.

Филипп II Македонский

После того как царский мир освободил Спарту от затруднений в Азии, она вернулась к прежней своей гегемонистской политике в Греции. В 378 г. до н. э. это привело к войне с Фивами, в которой Спарту поддержали Афины; военные столкновения продолжались до 371 г. до н. э., когда все участники согласились обсудить мирный договор. Однако, поскольку Спарта возражала против того, чтобы Фивы представляли всю Беотию, фиванцы в одностороннем порядке решили продолжать войну, и, если бы не их полководец Эпаминод, они, без сомнения, проиграли бы.

Он был тактическим гением и первый из греческих полководцев понял, насколько важно сконцентрировать ударную силу на одном избранном участке вражеского фронта. Он понимал, что спартанцы слишком консервативны, чтобы изменять традиционной тактике, успех которой зависел от параллельного наступления, – все копья спартанской фаланги одновременно и внезапно ударяли по линии противника, – поэтому он продумал иную тактическую систему, которая нарушила бы привычный ход сражения и привела вражескую фалангу в замешательство. Идея была проста; вместо того чтобы выстроить свое войско параллельно фаланге спартанцев, он построил его по косой: левый фланг был впереди, а правый – отставал. На левом фланге он разместил могучую колонну, которая могла не только выдержать удар, но и ответить более мощным ударом, сохранив достаточно сил, чтобы обойти правый фланг врага и оттеснить его к центру. В июле 371 г. до н. э. он применил эту тактику в битве со спартанцами, одержал над ними решительную победу и убил их предводителя, спартанского царя Клеомброта; сражение происходило при Левктрах на юге Беотии. Это поражение нанесло удар по военному престижу спартанцев и покончило с их недолговременной гегемонией.

До 362 г. до н. э. Фивы могли преуспеть в том, что не удалось Спарте и Афинам: объединить греческие полисы в федерацию. Они построили флот и ослабили мощь Афин на море, а затем при Эпаминоде и Пелопиде стали лидерами в Греции. Однако их превосходство держалось лишь на одном человеке – Эпаминоде. Летом 362 г. до н. э. при Мантинее в Аркадии он вновь одержал победу над спартанцами, применив ту же тактику, которую использовал при Левктрах. Однако победа фиванцев стала началом конца их превосходства, поскольку в конце сражения Эпаминод был убит; угас светильник, который направлял фиванцев, их могущество на суше и на море истаяло. Таким образом три великих города-государства Греции: Афины, Спарта и Фивы – не сумели создать эллинскую федерацию и Эллада была готова отдаться в руки завоевателя. Его звали Филипп Македонский.

Македония занимала прибрежную равнину вдоль Теплого залива (Фессалоникского залива) между реками Галиакмон и Аксий. Согласно Геродоту (1), дорийское племя, известное под именем македоняне, оккупировало эту территорию, которую прежде занимали иллирийские и фракийские племена, смешалось с ними и тем самым варваризировалось, так что греки не считали его эллинским. У македонян существовали аристократы – землевладельцы и свободные крестьяне, их строй представлял собой примитивную наследственную патриархальную монархию. Хотя некоторые полисные институты были им известны, их установления походили на те, что существовали в Греции еще в героический период. Они были воинственным неспокойным народом, и их цари редко умирали естественной смертью в своих постелях.

В 364 г. до н. э. на македонский трон взошел Пердикка III, а в 359 г. он потерпел поражение от иллирийцев и был убит в одной из частых здесь пограничных войн. Поскольку сын Пердикки Аминта был еще мал, регентом назначили брата Пердикки Филиппа, родившегося в 382 г. до н. э. Смерть Пердикки породила смуту во всей Македонии; было пять возможных претендентов на престол, и варвары пеонийцы и иллирийцы сразу объявились у границ. Филипп настолько успешно справился с этой непростой ситуацией, что македонское войско вскоре после вступления его в регентство отстранило малолетнего Аминту и провозгласило Филиппа царем.

В пятнадцатилетнем возрасте Филиппа послали в Фивы в качестве заложника, и, как сообщает Диодор^[16], он научился ценить эллинскую культуру пор руководством наставника-пифагорейца в доме Эпаминода. Что еще важнее, за эти три года в Фивах благодаря знакомству с Эпаминодом и Пелопидом он постигал фиванское искусство ведения войны.

Филипп был неординарным человеком; практичным, дальновидным и не слишком щепетильным. Он был мастером дипломатии и хитрым политиком, который считал, что успех оправдывает все. При всей его неустрашимости^[17]он, однако, в отличие от многих храбрых полководцев, не спешил применять силу, полагая, что подкуп^[18], или либерализм, или притворная дружба скорее приведут его к цели. Он с большой долей вероятности мог просчитать, что задумал его враг, а когда терпел поражение, учился на своих ошибках и готовился к будущей победе. Всю свою жизнь он держал в голове главную свою цель – подчинить себе всю Грецию. Хогарт^[19] так характеризовал его принципы: «перед тем как подчинить, притворись, но в конце концов подчини». После его смерти его главный оппонент Демосфен сказал о нем:

«Во-первых, он распоряжался своими подчиненными сам полновластно, а это в делах войны – самое важное из всего. Затем, его люди никогда не выпускали из рук оружия. Далее, денежные средства у него были в избытке, и делал он то, что сам находил нужным, причем не объявлял об этом наперед в псефисмах и не обсуждал открыто на совещаниях, не привлекался к суду сикофантами, не судился по обвинению в противозаконии, никому не должен был давать отчета, – словом, был сам над всем господином, вождем и хозяином. Ну а я, поставленный один на один против него (справедливо разобрать и это), над чем имел власть? Ни над чем!» (О венке. 235. Пер. С.И. Радцига).

Мы не знаем, что именно было на уме у Филиппа в 359 г. до н. э., но, оглядываясь назад, на его правление, можно предположить, что с самого начала его намерением было подчинить Балканский полуостров и одновременно принести греческую культуру в Македонию, чтобы его родина могла быть достойна его империи. Он, видимо, понимал, что, несмотря на скудость его средств, по политическим причинам ни один союз городов-государств не сумеет эффективно противостоять ему. Он также сознавал, что его народ, презиравший греков, не примет добровольно греческого образа жизни и он не сможет инкорпорировать греков, как он инкорпорировал фракийцев и иллирийцев, в свою империю. Тогда он продумал иную формулу объединения – ассоциацию, в которой полисы сохраняли свое лицо, а он получал господство над ними. Поскольку это нарушало условия царского мира 386 г. до н. э., создание ассоциации вовлекло бы его в конфликт с Персией, и таким образом объединение греческих полисов под эгидой Македонии стало бы началом крестового похода греков против Персии. Такое выступление, по его представлениям, должно было пробудить национальные патриотические чувства и объединить эллинов. Чтобы сделать Македонию более цивилизованной – на взгляд эллинов, она продолжала оставаться варварской страной, – Филипп привлек к своему двору множество греков и заставил своих придворных говорить на афинском диалекте. Две проблемы были первостепенными. Афины все еще оставались могущественной морской силой, и, если бы они солидаризовались с Персией, победа Македонии была бы немыслима. Их требовалось нейтрализовать. Филипп рассчитывал завоевать Афины мирным путем, ибо они были центром эллинской культуры, на основе которой он собирался выстроить свою империю. Афины становились средоточием его устремлений.

Все более широкое использование наемников во время и после Пелопоннесской войны подорвало мощь городов-государств, обезоружив их граждан и отдав их безопасность в руки людей, которые не чувствовали никаких обязательств перед городами. Другим следствием бесконечных войн было возникновение городской плутократии и обеднение населения – то есть появление антагонистических классов, которое подрывало государственное единство городов. В Афинах следствия этих перемен были описаны Платоном: «В демократическом государстве нет никакой надобности принимать участие в управлении, даже если ты к этому и способен; не обязательно и подчиняться, если ты не желаешь или воевать, когда другие воюют, или соблюдать, подобно другим, условия мира, если ты мира не жаждешь. И опять– таки, если какой-нибудь закон запрещает тебе управлять либо судить, ты все же можешь управлять и судить, если это тебе придет в голову» (Государство. VIII. Пер. А.Н. Егунова).

Жизнь населения демократических Афин виделась ему так: «Изо дня в день такой человек живет, угождая первому налетевшему на него желанию: то он пьянствует под звуки флейт, то вдруг пьет только одну воду и изнуряет себя, то увлекается телесными упражнениями; а бывает, что нападает на него лень, и тогда ни до чего ему нет охоты. Порой он проводит время в беседах, кажущихся философскими. Часто занимают его общественные дела: внезапно он вскакивает, и что придется ему в это время сказать, то он и выполняет. Увлечется он людьми военными – туда его и несет, а если дельцами, то тогда в эту сторону» (там же. VIII. Пер. А.Н. Егунова).

Демосфен, со своей стороны, добавляет: «Тогда народ имел смелость сам заниматься делами и отправляться в походы и вследствие этого был господином над политическими деятелями и сам хозяином всех благ, и каждому из граждан было лестно получить от народа свою долю в почете, в управлении и вообще в чем-нибудь хорошем. А сейчас, наоборот, всеми благами распоряжаются политические деятели, и через их посредство ведутся все дела, а вы, народ, обессиленный и лишенный денег и союзников, вы оказались в положении слуги и какого-то придатка, довольные тем, если эти люди уделяют вам что-нибудь из зрелищных денег или если устроят праздничное шествие на Бедромиях, и вот – верх доблести! – за свое же собственное вы должны еще их благодарить. А они, держа вас взаперти в самом городе, напускают вас на эти удовольствия и укрощают, приручая к себе» (пер. С.И. Радцига)^[20].

Во многом из-за политической нестабильности Афин, которые возглавили эллинов в их борьбе против Македонии, но также и благодаря своему военному гению Филипп сумел достичь желаемой цели. Демократия пала перед автократией, поскольку, как гидра, была многоголовой.

Амфиполь^[21] и 1-я Священная война

Мастерская дипломатия Филиппа в период между 359-м и 357 гг. до н. э. свидетельствует, что он с самого начала своего царствования умел извлекать выгоду из политических разногласий в Афинах. Осаждаемый со всех сторон, он сначала разделался с теми претендентами на его трон, которые были в зоне его досягаемости, откупился от пеонийцев, а затем двинул свои силы против претендента Аргэя, которого поддерживал мощный афинский флот, и одержал над ним победу. Затем, застав Афины врасплох, сокрушил внешнюю линию их обороны, после чего без всякого выкупа освободил афинских пленных и одновременно отказался от претензий на Амфиполь, который захватил и укрепил его брат Пердикка.

Затем он занялся реорганизацией македонской армии и довел ее численность до 600 единиц кавалерии и 10 тыс. пехотинцев^[22]; покончив с этим, он обезопасил свои северные и западные границы и в результате двух военных кампаний отогнал пеонийцев и иллирийцев от Македонии и установил над ними временное господство.

Когда Филипп подкупил афинян тем, что отказался от претензий на Амфиполь, он одновременно вступил с ними в тайное соглашение: если они позволят ему напасть на Пидну – самостоятельный город, не приносивший им особого дохода, – он завоюет для них Амфиполь. Они попались на эту приманку. Филипп не имел ни малейшего намерения навсегда отказываться от Амфиполя; там находились Пангейские золотые рудники, а слитки золота и серебра были необходимы для осуществления его планов. Итак, разобравшись с пеонийцами и иллирийцами, он двинулся маршем на Амфиполь, в котором до того, как вывести гарнизон Пердикки, предусмотрительно организовал промакедонскую фракцию – пятую колонну – вот она– то, несмотря на героическое сопротивление граждан Амфиполя, и сдала ему крепость. Затем он захватил Пидну и Потидею и, чтобы убедить олинфян не обращаться за помощью к Афинам, отдал Потидею им. Так разными средствами, на что он был мастер, он получил золотые рудники, которые приносили ему ежегодный доход в 1000 талантов, а заодно леса горы Пангей, обеспечившие его древесиной для постройки флота; изолировал Олинф, который он намеревался проглотить позже, и не оставил афинянам ни одного города, кроме Метона, на побережье Теплого залива. В 357 г. до н. э., чтобы сделать своим союзником Неоптолема Эпирского и обезопасить юго-западную границу Македонии, он женился на его дочери Олимпиаде. Летом 356 г. до н. э. она родила ему сына, которого назвали Александром.

Карта 1. Греция

Фиванцы, обретя на короткое время контроль над Амфиктионией, чтобы отомстить фокийцам, которые сражались на стороне Спарты в сражении при Левктрах, через совет передали угрозу, что, если фокийцы, во главе которых тогда стоял Филомел, не заплатят выкуп за возделывание земли возле Дельф, в области, посвященной Аполлону, им будет объявлена война. Фокийцы отказались платить, и осенью 355 г. до н. э., когда Фиванцы объявили войну Амфиктионии, Филомел, поддержанный Афинами, Спартой и Ахайей против коалиции Беотии, Локриды и Фессалии, оккупировал Дельфы, захватил хранившиеся там сокровища и на эти деньги собрал войско наемников. Так началась 1-я Священная война IV столетия до н. э., которой Филипп со свойственными ему коварством и хитростью воспользовался, чтобы нарушить баланс сил в Греции.

Филомел одержал победу над фессалийцами, но был убит и разрезан на части беотийцами, и ему наследовал Ономарх. Филипп тем временем не бездействовал; наблюдая за Фессалией, он пользовался смутой, чтобы разжигать раздоры среди фессалийцев. Фессалийский тиран Ликофрон обратился за помощью к Ономарху, который выслал ему на подмогу войско во главе со своим братом Фаиллом. Когда Филипп одержал победу над Фаиллом, Ономарх выслал всю свою армию на поддержку Ликофрона и одержал победу над Филиппом в двух сражениях. Филипп удалился в Македонию, как он выразился, «как баран, чтобы в другой раз бодаться сильнее» (Кембриджская история Древнего мира. Т. VI. С. 220). Убрав Филиппа с дороги, Ономарх весной 352 г. до н. э. вторгся в Беотию, но вскоре был отозван в Фессалию, чтобы противостоять Филиппу, который в перерыве между войнами убедил фессалийцев отказаться от взаимной вражды и выступить вместе с ним против храмовых грабителей. Затем последовало сражение, которое Ономарх проиграл и в котором он был убит. Тем временем Филипп занял Феру и установил контроль над Фессалией. Однако когда летом 352 г. до н. э. он пошел походом на Фермопилы, чтобы обеспечить себе проход в Центральную Грецию, он обнаружил, что пробудившиеся наконец афиняне выслали туда отряд, что– бы его задержать. Филипп, не желая открыто конфликтовать с Афинами, возвратился в Македонию. Осенью он отправился на побережье Фракии и там заболел.

Именно во время этой войны главный антагонист Филиппа Демосфен (384–322 гг. до н. э.) появился на политической сцене. Красноречивейший из ораторов, хитрый политик, умело тасовавший факты ради достижения своих целей, он также был беспринципным демагогом и, распалившись, не стеснялся поливать грязью своих оппонентов. О своем сопернике Эсхине, которого он называл подлым существом, клеветником и ябедой, он говорил: «А этот человечишка, кроме того, и от природы лиса, отроду не делавший ничего порядочного и благородного, настоящая трагическая обезьяна, деревенский Эномай, ложный оратор» (О венке. 242, 129. Пер. С.И. Радцига). С другой стороны, Демосфен был большим патриотом и его вера в Афины как оплот свободы была безгранична; Македонию он считал варварской страной^[23]. Он выступал за гражданскую автономию против автократии Филиппа; но, хотя жил в Афинах IV в., он думал и говорил так, будто это были Афины Перикла.

Пытаясь противостоять Филиппу, он убеждал афинян осознать опасность и выставить армию, готовую сражаться там, где необходимо. Он поносил их за то, что они не хотели рисковать своими шкурами в войне и не хотели пожертвовать своими кошельками и собрать армию наемников, которая сражалась бы за них. В 351 г. до н. э. он ругал их такими словами: «Вот и вы, если узнаете, что Филипп в Херсонесе, туда постановляете отправить помощь; если узнаете, что он в Пилах, и вы туда; куда бы он ни пошел, вы бегаете вслед за ним туда и сюда и даете ему начальствовать над вами, но сами не нашли никакого полезного решения относительно войны и до событий вы не предвидите ничего, пока не узнаете, что дело или уже совершилось, или совершается. А сейчас у вас дела дошли до такого позорного состояния, что из военачальников каждый по два, по три раза судится у вас по делам, которые караются смертной казнью, с врагами же ни один из них не имеет решимости хоть раз сразиться с опасностью быть убитым, – но будущее нам нужно предугадывать, надо знать хорошенько, что вам будет плохо, если вы не будете относиться к делу с вниманием и не пожелаете выполнять необходимых мероприятий» (1-я Филиппика. Пер. С.И. Радцига).

Тем временем Священная война закончилась ничем. В 350 г. до н. э. фиванцы, теперь уже столкнувшиеся с финансовыми трудностями, обратились к Артаксерксу III (358–338 гг. до н. э.) за денежной помощью; он живо откликнулся и послал им 300 талантов. Затем в следующем году олинфяне, хотя они раньше обещали не вести никаких дел с Афинами через голову Филиппа, обратились к Афинам и Демосфену, подначивая афинян выступить против Филиппа. Афины откликнулись на призыв, заключили союз с Олинфом и выслали ему на помощь не слишком подходящее для этой цели войско. Затем, вероятно вследствие интриг Филиппа, афиняне были вовлечены в дела Эвбеи. Когда они попали в эту ловушку, Филипп летом 348 г. до н. э. двинулся на Олинф, и город сдался ему благодаря предателям, которых он заранее там разместил. После этого он мог обратить свою силу против Фракии и, перед тем как вторгнуться в Центральную Грецию, выразил столь горячее желание мира и такое дружеское расположение к Афинам, что Афинское собрание его приветствовало, начав с ним переговоры, и в 346 г. до н. э. по предложению Филократа направило посольство в Пеллу, которое было благосклонно принято Филиппом. По условиям мирного договора было достигнуто согласие в том, что Филипп оставит за собой Амфиполь и не будет вмешиваться в дела Херсонеса, пока они не касаются Кардии – союзника Македонии; и, хотя посольство и хотело спасти фокийцев, Филипп отклонил их просьбы, поскольку уже решил, как ему поступить в данном случае. Посольство возвратилось в Афины, и условия были приняты народным собранием. На имея другого выбора, кроме как принять поставленные условия или продолжать войну, афиняне и их союзники проголосовали в пользу мира; затем посольство вновь направилось в Пеллу, чтобы заручиться клятвенным обещанием Филиппа и его союзников, и, получив его, отправилось обратно. Однако послы еще не достигли Афин, когда пришло известие, что Филипп вторгся в Фермопилы. Собрание, немного этим смущенное, поблагодарило Филиппа и обратилось к фокийцам с призывом отдать храм Аполлона жителям Амфиктионии и разоружить их армию. Но тут внезапно пришла весть о том, что Фалек, стоявший во главе армии фокийцев в Фермопилах, пропустил Филиппа. Это вызвало панику в Афинах, и в третий раз послы поспешили в Пеллу, чтобы улестить Филиппа всеми возможными способами. Либо Фалек исчерпал свои средства и не мог долее содержать отряд наемников, либо – что более вероятно – был подкуплен Филиппом.

Судьба фокийцев решилась на Совете Амфиктионии. Их города сровняли с землей, они обязывались ежегодно выплачивать средства в счет возмещения тех сокровищ, которые они захватили; а их голоса в Совете Амфиктионии были переданы Филиппу, которому предоставили честь быть председателем на открывающихся Пифийских играх.

Панэллинская программа Исократа

Из-за того, что между городами-государствами постоянно тлела междоусобная вражда, а их внешняя политика определялась эмоциональными выступлениями в Совете, – Филипп, искусный в ведении войны и последовательный в проведении внешней политики, – сумел превратить Македонию из темного полуварварского государства в ведущую мощную державу. Настолько велики были его достижения, что в год его триумфа Исократ, к этому времени уже девяностолетний старец, обратился к тезисам своего «Панегирика» 380 г. до н. э. и в «Филиппике» предложил Филиппу Панэллинскую программу.

«Мы воюем друг с другом из-за пустяков, – писал он, обращаясь к Филиппу, и добавлял, что для Эллады нет иного пути жить в мире, «кроме желания ведущих государств прекратить взаимные недоразумения и ссоры и перенести войну в Азию. Поэтому, – продолжал он, – я намереваюсь посоветовать тебе стать хранителем гармонии^[24]в Элладе и вождем военной экспедиции против варваров (то есть персов). Употреби убеждение в одних случаях и примени силу в других; однако те, кто мыслят трезво, не должны начинать войны в стране царя, пока кто-нибудь не замирит эллинов и не заставит отказаться от их теперешней глупости».

Он призывал Филиппа не обращать внимания на тех, «кто бесчинствует с трибун (то есть ораторов) и кто рассматривает мир, который идет на пользу обществу, как ущемление собственных личных интересов», но действовать так, чтобы «заслужить доверие эллинов и устрашить врагов». Он полагал, что если будет установлен прочный мир между главными государствами – Афинами, Спартой, Фивами и Аргосом, то более мелкие полисы вынуждены будут последовать их примеру.

Исократ иронически отзывался о кажущемся могуществе персов, говоря об экспедиции Кира и Клеарха: «Все согласны, что они нанесли сокрушительное поражение всему войску Царя, как если бы они сражались против персидских женщин». Он напоминает Филиппу, что ему не придется искать людей для военной службы, ибо «таково положение Эллады, что легче набрать лучшее и более сильное войско из странствующих бродяг, чем из оседлых граждан».

Он играет на самолюбии Филиппа, вспоминая деяния Геракла, и особо подчеркивает его «умственное превосходство»; Геракл, указывает он, «превосходил всех своих предшественников не столько силой, сколь мудростью, добрыми устремлениями и справедливостью». «Попытайся, – пишет он, – стать похожим на него, ибо тебе необязательно искать примеры в чужих странах, обратись к примеру собственных своих предков». После этого он вновь призывает Филиппа стать, как его предок, умным и дружески расположенным к людям, каковое расположение он уже проявил в отношении эллинов.

Памфлетист полагает, что для того, чтобы завоевать Персию, Филиппу следует сначала освободить покоренные ионийские города: «Обещай им свободу, и пусть твое слово облетит всю Азию и взорвет нашу империю, так же как и империю лакедемонян». Покончив с этим, советует он далее Филиппу, надо разрушить все персидское царство, а если не получится, то, по крайней мере, отобрать у персов как можно больше территории, затем построить города на всем завоеванном пространстве и заселить их колонистами из числа тех, кто сейчас бродит по Греции в поисках пропитания и страшит всех, кто им встретится. «Если мы не предоставим им надлежащих условий для жизни, их количество будет все возрастать и они станут для эллинов несчастьем еще большим, чем варвары. Их надо поселить на границах Эллады, чтобы они стали барьером для внешних вторжений».

Он призывает Филиппа воспринимать Элладу как отчизну, как это делал Геракл – отец его народа. Наконец, он советует ему править милостиво, поскольку «жестокость равно прискорбна для тех, на кого она направлена, и для того, кто ею пользуется; надо помнить, что тела наши смертны, однако молва и слава переживают смерть, и на тех, кто прославился своим величием, люди смотрят как на полубогов».

Византий и 2-я Священная война

Не успели афиняне покончить с очередной войной, как жесточайший раздор вспыхнул в Афинах; Филократа судили за измену, а Демосфен обвинил в коррупции Эсхина. Позже, говоря об этом периоде (О венке. 61), Демосфен винил Филиппа в том, что он играл на борьбе и несогласии партий; он так и не понял, что эти разногласия вызвал он сам и ему подобные. Теперь политическая нестабильность в городе делала его уязвимым, и, как отмечает Парк^[25], присутствие наемников и их готовность продавать себя способствовали всякого рода переворотам. Филипп же стремился создать промакедонские партии во всех городах, настроенных к нему враждебно; ситуация постоянной внутренней угрозы нашла свое отражение в написанном примерно в то время Энеем Тактиком «Учебнике по военному делу»^[26]. Более половины содержания этой книги посвящено предотвращению измены и «экспорту революций» в городах; с современной точки зрения в условиях «холодной войны» ее рекомендации можно счесть полезными.

В то время как афинские ораторы соревновались во взаимных оскорблениях, Филипп в последующие три года обратил свои усилия на племена, жившие на его границах, с тем чтобы действовать с развязанными руками в тот момент, когда он сможет осуществить свой основной замысел. Самый большой успех ожидал его в Фессалии; там в 344 г. до н. э. по свободному волеизъявлению граждан он был выбран пожизненным правителем. Тем самым в его распоряжении оказалась лучшая кавалерия Греции.

Теперь, когда Фессалия принадлежала ему, он обратил свой взор на внутреннюю Фракию, и афиняне справедливо усмотрели в этом угрозу их зерновому пути из Геллеспонта^[27]. Чтобы сохранить этот путь подвоза зерна, в 343 г. до н. э. афинские поселенцы были направлены в Херсонес; однако вскоре по прибытии они оказались втянуты в ссору с народом Кардии, города промакедонской ориентации, который был вынесен из сферы влияния Афин по договору Филократа. В 341 г. до н. э. Демосфен, который в основном и раздул эту ссору, в своей 3-й Филиппике объявил настоящий словесный крестовый поход против Филиппа, и, что было еще более действенным, посетил Византий и завоевал симпатии его граждан.

Филипп был возмущен такой враждебностью и обратился за помощью к Перинфу и Византию – номинальным своим союзникам, а когда получил отказ – осадил Перинф. Поскольку эта осада представляла угрозу для Боспора, а соответственно и для всей Малой Азии, Артаксеркс приказал Аристу, сатрапу Геллеспонтины Фригийской, поддержать жителей Перинфа, и им на помощь было отправлено большое войско наемников под командованием афинянина Аполлодора: таким образом Персия открыто выступила против Филиппа. Выяснив, что Перинф – слишком крепкий орешек, Филипп отвел оттуда войска и осадил Византий; однако афиняне выслали два отряда на помощь городу, и Филипп, не в силах воспрепятствовать афинянам помогать осажденным с моря, снял осаду и отказался от попытки захватить город. Чтобы сохранить лицо, он выслал карательную экспедицию против скифских племен в Добрудже и в начале 339 г. до н. э. возвратился в Македонию.

Филиппу недолго пришлось ждать возможности отомстить за двойное поражение на Пропонтиде – на обратном пути домой его настигло известие о начале 2-й Священной войны; на этот раз обвинялись локрийцы Амфиссы в незаконном использовании священной земли Аполлона. Вначале Совет Амфиктионии обратился к Фивам и Афинам, но, не получив поддержки, попросил Филиппа наказать локрийцев. Это пришлось столь кстати, что некоторые историки считают, что это приглашение было спровоцировано самим Филиппом. Он немедленно откликнулся на призыв; но вместо того, чтобы направиться в Амфиссу, занял и разрушил крепость Элатеи, располагавшуюся на пути в Западную Беотию, и оттуда послал посольство фиванцам, приглашая их присоединиться к нему в походе на Аттику.

Когда весть о занятии Филиппом Элатеи достигла Афин, их жители настолько испугались, что по совету Демосфена направили делегацию в Фивы с предложением военного союза против Филиппа. Посольство выполнило свою миссию, и войско афинских наемников во главе с Харом поспешило на помощь Фивам, державшим проход из Беотии в Фокиду. Филипп не предпринимал никаких решительных действий до лета 338 г. до н. э., когда он нанес молниеносный удар по Амфиссе, одержал победу над Харом и захватил Навпакт (Лепанто) в Коринфском заливе. Поскольку теперь над южным флангом союзной армии нависла угроза, союзники отвели войска и сосредоточили их в Херонее. Затем Филипп вернулся в Элатею, прошел через перевал Парапотамии (в семи милях южнее Элатеи) и 2 августа или 1 сентября встретился с вражеским войском. Филипп имел в своем распоряжении 30 тыс. пехотинцев и 2 тыс. всадников; о силах союзников ничего не известно.

В расположении союзных войск фиванцы стояли на правом фланге, представители мелких городов – в центре и афиняне на левом фланге. У македонцев Филипп принял командование на правом фланге, отдав командование левым флангом своему восемнадцатилетнему сыну Александру. Об этом сражении мало что известно, однако похоже, что Филипп применил ту же тактику или, во всяком случае, осуществил ту же идею, что и Эпаминод в сражении при Левктрах. Рассказывают, что вначале Филипп отступил, выманив афинян вперед, – его маневр столь смутил афинского полководца, что он начал преследование^[28]. Одновременно Александр стремительно атаковал фиванцев и после жестокой схватки прорвал строй. Затем Филипп начал наступление и, прорвав линию обороны афинян, стал продвигаться к левому флангу, в то время как Александр продвигался вправо, и таким образом они полностью сокрушили центр союзной армии. В войске началась паника, многие бежали, в том числе Демосфен.

Херонейское сражение было решающим; на поле битвы – где до сих пор возвышается курган, под которым лежат павшие македонцы, – прозвучал погребальный колокол по независимости полисов.

Когда бежавшие с поля сражения принесли вести в Афины, город охватил ужас, однако страхи жителей были безосновательными, поскольку для войны в Персии Филиппу требовалось их согласие и, более всего, поддержка их флота. Филипп был уступчив, если не сказать – щедр^[29]. Его условия были таковы: он гарантировал, что не станет вторгаться в Аттику и оставит Афинам Эгейские острова; однако требовал уступить ему Херсонес, в компенсацию за который афиняне могли получить беотийский город Ороп. Афинский Союз должен был быть распущен, а Афины становились союзником Македонии. Далее, чтобы умиротворить Афины, Филипп отпустил без выкупа афинских военнопленных, а также направил в город посольство во главе с Александром и Парменионом, которые доставили туда тела воинов, павших в битве при Херонее. Такое великодушие настолько удивило афинян, что в знак признательности они предоставили афинское гражданство Филиппу и его сыну, а также воздвигли статую Филиппа на агоре. Однако с Фивами Филипп обошелся более жестоко, их настроенные против Македонии правители были казнены, взятые в плен воины проданы в рабство, их гегемонии в Беотии пришел конец, а в Кадмее (фиванской цитадели) расположился македонский гарнизон.

Коринфский конгресс

В течение двадцати лет Филипп вынашивал планы господства над Грецией, но, в отличие от большинства завоевателей, он понимал, что без согласия покоренного народа его империя будет лишь призраком. Ради достижения этого согласия он решил найти компромисс между привычной ему политикой силы и Исократовой «панэллинской программой» и, чтобы облачить свою власть в легальные одежды, призвал все греческие государства послать своих представителей в Коринф для ознакомления с его новым порядком. Согласились все, кроме Спарты.

В конце 338 г. до н. э. собрался конгресс, ставший высшим достижением Филиппа в области государственного строительства. Он действительно оказался очень важным, поскольку на его решениях впоследствии строились отношения с Грецией Александра. Для начала Филипп изложил перед делегатами свою программу, но лишь как предложения для обсуждения. Он избрал такую осторожную тактику, поскольку ему надо было завоевать симпатии греков. Основные пункты соглашения были следующие.

Между Грецией и Македонией заключался постоянный договор о совместном ведении военных действий и оборонительный союз. В Греции в целях исполнения этого договора создавалась Эллинская лига, представленная синедрионом, или Федеральным советом, в который отдельные государства посылали своих представителей в соответствии с военной мощью каждого. Сессии Федерального совета должны были проходить либо в Коринфе, либо в местах проведения общенациональных праздников. Текущие дела совета вели пять членов; поскольку Македония не входила в лигу, Филипп не числился среди этих пятерых исполнительных лиц. Он получал пост генералиссимуса военных сил лиги и оставался таковым пожизненно. Каждого члена лиги должны были защищать объединенные союзные силы. Существующие общественные структуры не менялись и с государств не требовалось никаких податей. Федеральный совет одновременно исполнял роль верховного трибунала, в его власти было назначать такое наказание изменникам, какое он сочтет нужным; в случае объявления войны гегемон (верховный главнокомандующий) будет определять контингент, который должен выставить каждый из участников, и вести войну на стороне лиги.

Предложения по установлению всеобщего мира также были изложены в договоре. Они включали в себя следующие пункты:

1) мир между лигой и Филиппом устанавливается каждым участником и скрепляется клятвой, исключающей попытку свергнуть монархию Филиппа или его наследников;

2) внутренний мир между государствами скрепляется клятвой между участниками. Пиратство запрещается, а свободное морское плавание осуществляется под охраной союза;

3) внутренний мир каждого государства скрепляется клятвой каждого из них не нарушать государственный порядок своей страны, и жителей, которые посягнули на законы государств, ждет суровое наказание, равно как и тех, кто готовит заговор или сотрудничает с иноземным государством против лиги или Филиппа^[30].

Таким образом, благодаря государственной политике Филиппа – практически не имеющей параллелей в истории – все эллины Греции, кроме спартанцев, были объединены в единую греческую федерацию.

После единодушного принятия договора делегаты разъехались по своим странам, были проведены выборы, и в начале лета 337 г. до н. э. состоялось первое заседание Федерального совета в Коринфе. Там Филипп изложил свой план войны против персов. Хотя для него эта война имела целью укрепление его собственного могущества, он понимал, что такая цель вряд ли вызовет сочувствие членов лиги, поэтому провозгласил, что это будет месть за поруганные Ксерксом святыни греческих богов; религиозная война, или крестовый поход, который, как он понимал, должен объединить греков. Он не ошибся. Представители проголосовали за войну и назначили Филиппа верховным главнокомандующим с неограниченной властью. Филипп возвратился в Македонию и весной 336 г. до н. э. выслал через Геллеспонт отряд в 10 тыс. человек под командованием Пармениона и Аттала, чтобы они захватили плацдарм в Азии и поспособствовали отпадению азиатских греков от Персии. Это было объявлением войны. Но судьба распорядилась так, что Филипп не сумел исполнить свои замыслы.

Охваченный страстью к Клеопатре, племяннице Аттала, он отставил Олимпиаду и сделал Клеопатру своей законной женой. Поскольку это угрожало правам Александра на престол, последовала бурная семейная ссора. Олимпиада удалилась к своему брату Александру, правителю Эпира, а Александр, вероятно чтобы поднять иллирийцев против Филиппа, отправился в Иллирию. Поскольку Филиппу невыгодно было враждовать с ближайшими соседями – Эпиром и Иллирией, – миротворческую миссию взял на себя Демарат из Коринфа. Александр вернулся в Пеллу, а дочь Филиппа от Олимпиады, также по имени Клеопатра, была предложена в жены своему дяде Александру, правителю Эпира. Летом 336 г. до н. э. Филиппа заколол на ее свадьбе Павсаний, знатный молодой македонец, у которого были личные счеты с Атталом. В заговоре участвовали и другие, и из-за того, что случилось, подозрение пало на Олимпиаду. Была ли она виновна, неизвестно, но все сходятся на том, что Александр точно не был причастен к убийству отца, хотя его враги утверждали обратное.

Глава 2 Македонская армия

Военное дело греков до Филиппа

Александр унаследовал от отца самую организованную, обученную и хорошо оснащенную армию из всех существовавших в античном мире. Это был шедевр Филиппа, и гениальность, с которой он ее создавал, можно оценить, если рассмотреть медленный и случайный прогресс в организации военного дела до времени Филиппа.

В героический период греческой истории воевала знать. Они прибывали на поле битвы на своих колесницах, спешивались и вызывали друг друга на бой, в то время как их плохо вооруженные подданные оставались в стороне и поощряли их криками; сражение, таким образом, становилось фактически выражением личной доблести. Такой вид боя, требовавший от воина подвижности, предполагал вариант легкого вооружения. Для защиты воин использовал круглый щит с рукояткой в центре; к нему был прикреплен ремень, застегивавшийся на шее, чтобы в случае отступления он мог переместить щит и закрыть спину. Его оружием были одно или два легких копья и меч; он бросал копье в противника, а если не мог повергнуть его, продолжал сражаться мечом. Лук считался оружием трусов и редко использовался.

В начале VII в. подобные единоборства уступили место групповому сражению. Материальный достаток и усовершенствование техники литья, которые сделали вооружение более дешевым, способствовали тому, что теперь уже обычные люди могли обзавестись доспехами и оружием: в число необходимых входили металлический шлем, нагрудные пластины, наколенники, набедренные пластины, щит, меч и копье. Эти перемены способствовали тому, что теперь война стала делом более демократичным^[31], и простые зажиточные граждане и знать чувствовали себя на равных на поле битвы. Они стали гоплитами (тяжело вооруженными копьеносцами) и сражались не в одиночку, а в строю. Копье перестало быть метательным оружием и стало использоваться для ударов при прорыве; щит увеличился в размерах и закреплялся на левом предплечье петлей, через которую продевалась рука, и для руки же с краю щита имелась выемка. Шейный ремень больше не использовали, очевидно потому, что в строю это было смертельно опасно.

С ростом количества воинов рождалась и армия, и с этого момента два фактора обусловливали тактику ведения военных действий и военную организацию – городские стены и поля, их окружающие.

До изобретения осадных орудий городские стены были фактически неприступны, и обычным средством при осаде было заморить жителей голодом или воспользоваться услугами предателей. Первое означало блокаду, и, поскольку возможности доставки подкрепления осажденной армии были минимальны (если не считать городов, которые располагались на побережье и могли получить помощь с моря), осада, как правило, длилась недолго. Кроме того, до распространения наемничества предательство и измена в осажденных городах случались нечасто. Однако нападения на поля, окружавшие городские стены, были действенным средством, чтобы заставить жителей покинуть городские стены и сражаться на открытой местности. Обычно неприятель захватывал поля и либо уничтожал урожай и скот, либо присваивал их. Это означало, что воевали, как правило, только в летние месяцы, когда поспевал урожай и скот выгоняли на пастбища.

Поскольку на зиму войны прекращались, постоянная армия не требовалась, и воины редко были профессионалами, но чаще ополченцами, призывавшимися во время ведения военных действий. Простейшей армейской единицей была фаланга^[32], строй копьеносцев, по восемь– десять рядов, а вся тактика заключалась в бросании пик. Фаланга выступала против фаланги, и победители, собрав трофеи на месте битвы, разоряли вражеские поля и убивали скот или, что более выгодно, забирали урожай и животных себе.

Пока фаланга держала строй, что было возможно только на равнине, она, как говорит Полибий, «была непобедима в ближнем бою» (о точке зрения Полибия на этот вид построения см. XVIII). Однако на пересеченной местности она быстро рассыпалась. К ее недостаткам следует прибавить также ее неспособность быстро перестраиваться или осуществлять организованное преследование. Подобно стенобитному орудию, она служила единственной цели – прорвать неприятельский строй.

Из всех городов-государств Спарта была более всех готова к ведению войны, и на то имелось две причины. Первая состояла в том, что Спарта оставалась монархией, и следовательно, менее подвержена внутренней смуте, столь характерной для эллинских демократий и олигархий; вторая причина, что по общественному устройству она представляла собой военный лагерь, как некогда объяснял Ксерксу изгнанный спартанский царь Демарат: «Правда, они свободны, но не во всех отношениях. Есть у них владыка – это закон, которого они страшатся гораздо больше, чем твой народ – тебя. Веление закона всегда одно и то же: закон запрещает в битве бежать перед любой военной силой врага, но велит, оставаясь в строю, одолеть или самим погибнуть» (пер. Г.А. Стратановского)^[33].

Из-за того что спартанцы полагались на своих гоплитов, они не возводили укреплений вплоть до II в. Автохтонное население было низведено до уровня илотов (рабов) либо периэков (провинциалов), и, хотя последние обладали некоторой самостоятельностью, они обязаны были участвовать в войнах, которые вела Спарта. Это означало, что профессионально обученное спартанское войско дополнялось силами ополчения. В сражении при Платеях в 479 г. до н. э. 5 тыс. спартанских гоплитов, организованных в пять отрядов, поддерживались 5 тыс. периэков. До прихода Филиппа Спарта была единственной в Греции страной, которая держала свое население под ружьем в постоянной готовности.

Поскольку фаланга не могла двигаться быстро, не нарушая строй, от сохранения которого зависела ее боеспособность, быстрые маневры оказывались невозможными, и, хотя это ограничение удалось бы отчасти преодолеть за счет кавалерии и легковооруженной пехоты, долгое время эти рода войск не использовались в боевых операциях. Причиной был традиционный армейский консерватизм и презрительное отношение гоплитов к легковооруженным пехотинцам. Также верно и то, что, как заметил Аристотель, поскольку только зажиточные граждане могли позволить себе содержать коня, кавалерия обычно служила опорой олигархии, в меньшей степени это справедливо и в отношении тяжело вооруженной пехоты, но «легко вооруженная пехота и моряки всегда поддерживали демократию», и «в настоящее время там, где эти последние имеются в преобладающем количестве, олигархи при возникновении внутренних междоусобий зачастую терпят поражения» (Политика. VI. Пер. С.А. Жебелева).

Несмотря на эти ограничения, в небольшом количестве легкая кавалерия и легковооруженная пехота издавна использовалась в качестве разведчиков и мародеров. В сражении при Марафоне в 490 г. до н. э. кавалерия не участвовала, а одиннадцать лет спустя в Платейской кампании единственной конницей греков была фессалийская кавалерия, которую по всем статьям превосходила персидская конница. Для осады Сиракуз в 415 г. до н. э. афинский полководец Никий взял с собой не более тридцати конников^[34], однако вскоре, пытаясь перекрыть доставку продовольствия, он почувствовал такую нужду в кавалерии, что потребовал от Афин дополнительно 250 всадников и набрал еще 400 местных на Сицилии (Фукидид. VI, 95 и 98). Такое пренебрежение к кавалерии все же удивительно, поскольку веком ранее 1000 фессалийских всадников атаковали спартанский плацдарм в Фалере, пытаясь проникнуть в Аттику (Геродот. V). Во время двадцатилетней осады Сиракуз ситуация оказалась обратной: в 394 г. до н. э. царь Спарты Агесилай собрал большой отряд конников и одержал победу над кавалерией Фессалии. Ксенофонт пишет, что Агесилай «был очень доволен своим подвигом, ибо разбил силами конного отряда, который сам же и собрал, народ, гордившийся своим искусством наездников» (Эллиника. IV).

Когда после Пелопоннесских войн возросло количество наемников и они стали доминировать в ведении военных действий, низкая цена легковооруженных пехотинцев вызвала более интенсивное их использование. Афинский наемный полководец Ификрат (415–353 гг. до н. э.) одним из первых отметил, какой грозной силой они могут быть. Он сформировал отряд легковооруженной пехоты по образцу фракийских копьеносцев – этих пехотинцев стали называть пелтастами из-за небольших круглых щитов (pelta), которыми они пользовались, – и обучил своих людей стремительному координированному наступлению и отходу в любой местности, для дальнего и для ближнего боя. Он вполовину удлинил легкое фракийское копье, короткий меч, а также ввел краги, ставшие известными под названием «ификратиды». В 300 г. до н. э. он с этим войском уничтожил отряд из 600 спартанских гоплитов близ Коринфа (Эллиника. IV), и с этого времени обученные пелтасты стали незаменимой подмогой гоплитам, особенно на пересеченной и гористой местности, где те могли взять на себя функции кавалерии на равнине.

До IV в. мало развивалась и техника осады, и, хотя стены городов в основном были построены из обожженного на солнце глиняного кирпича и дерева, они до поры могли защитить город. Временами применяли подкоп под городские стены, тогда поднимались горы земли, с вершин которых можно было добраться до защитников стен. Фукидид упоминает осадные машины, а также лестницы, огнеметы и противопожарные приспособления. Он сообщает, что при осаде Платей в 429 г. до н. э. их жители накрывали стены шкурами, чтобы предохранить дерево от возгорания (Фукидид. II), и что при осаде Сиракуз в 413 г. до н. э. сиракузяне защищали свои стены, поджигая афинские метательные снаряды жидкой зажигательной смесью (там же. VII). В том же году мегарцы применили особое приспособление при осаде Делия.

«С этими силами беотийцы выступили в поход на Делий и атаковали крепость. При этом среди других осадных машин они применили также изобретенное ими приспособление (при помощи которого им и удалось взять крепость).

Распилив пополам в длину огромное бревно, они выдолбили его, а затем снова точно соединили обе части наподобие трубки. На одном конце бревна привесили на цепях котел, куда провели от бревна железное сопло кузнечных мехов (причем большая часть самого бревна была также обита железом). Это приспособление подвезли издалека на повозках к тем местам стены, которые были сооружены главным образом из дерева и виноградных лоз. Затем, приставив приспособление вплотную к стене, беотийцы приладили к своему концу бревна огромные кузнечные мехи и принялись раздувать их. Воздух, проникавший в котел с пылающими углями, серой и смолой, через плотно закрытую трубу раздул огромное пламя. Огонь охватил укрепление, и никто из защитников не смог там оставаться. Гарнизон обратился в бегство, и крепость была таким образом взята» (пер. Г.А. Стратановского).

Другой прием использовал спартанский царь Агесиполид в 385 г. до н. э. при осаде Мантинеи. Он перегородил дамбой реку, которая протекала через город, так что ее воды поднялись выше основания городской стены, которая была построена из кирпича-сырца. Вскоре кирпич стал растворяться, и, когда верхняя часть должна была вот-вот обрушиться, жители Мантинеи сдали ему город (Ксенофонт. Эллиника. V)^[35].

Первый реальный шаг вперед в технике осады сделал тиран Сиракуз Дионисий I (430–367) в войне с карфагенянами, и особенно при осаде Мотии в 398 г. до н. э. Этот укрепленный город располагался на маленьком острове, отделенном от суши узким проливом. Дионисий построил дамбу, перегородив пролив, и на ближнем к острову конце соорудил шестиярусные деревянные башни на колесах. Затем он установил у основания башни мощные тараны, а на ее ярусах – огнеметные катапульты; в то время как таран бил в стену снизу, катапульты обстреливали город сверху. Затем он закатил свои башни внутрь стен и с их помощью перебросил мосты между крышами домов. Так его люди попали на крыши, а оттуда спустились на улицы и захватили город (Диодор. ХIV).

Легкая катапульта

Использование движущейся осадной башни и катапульты коренным образом изменило представления о ведении военных действий. Первая была известна издавна, еще с IX в. до н. э., она изображена на рельефе во дворце ассирийского царя Ашшур-Назир Пала III: таран работает у земли, в то время как лучники с верха башни обстреливают защитников стен. Она была известна Ксенофонту, который описал таран – реальный или выдуманный, – укрепленный на деревянной башне, поставленной на повозку, которую везли восемь быков. Об этом приспособлении Ксенофонт пишет: «Он (Кир) соорудил наверху платформ круговые галереи с зубцами и посадил на каждую башню по двадцать воинов. Когда с башнями все было готово, он испробовал их вес, и оказалось, что восемь парных упряжек везут такую башню с посаженными на нее людьми гораздо легче, чем каждая упряжка в отдельности везет свой обычный груз» (пер. Э.Д. Фролова). По идее эти приспособления напоминали танк.

Принято считать, что крученая катапульта была изобретена финикийцами^[36]. Было две разновидности, которые отличались в основном размерами – легкая и тяжелая катапульты; первая – Katapeltes – приспособление, которое могло прострелить щит (pelta), – бросала стрелы, копья, камни или небольшие свинцовые чушки и последняя – Petrobolos – разбрасывала крупные, тяжелые камни. Движущая сила достигалась с помощью двух перекрученных веревок или полосок сухожилий и при 8 фунтах достигала максимального эффекта на расстоянии 450 ярдов. Позже, в период эллинизма и во времена Римской империи, были изобретены камнеметы – Ballista или Onager, разновидность гаубицы. Прекрасное описание обеих катапульт и баллисты приведено у Аммиана Марцеллина, римского историка IV в.^[37]

Когда катапульта впервые была применена в Греции, неизвестно. Около 350 г. до н. э. ее упоминает вместе с другими метательными приспособлениями Эней Тактик (XXII, 8—10), а в 341 г. до н. э. Филипп Македонский во время осады Перинфа применил катапульту со стрелами и движущуюся башню, которая, как сообщает Диодор, была 120 футов высотой.

Специализация разных родов войск с неизбежностью породила проблему их сочетания в профессиональной армии^[38].

Хотя вопрос не был решен, прежде чем Филипп реорганизовал македонскую армию, у него было два великих предшественника – тираны Дионисий I Сиракузский и Ясон из Фер (ок. 380–370 гг. до н. э.)

Дионисий держал армию, в которую входили различные подразделения, в том числе по рассказам, 80 тыс. пехотинцев. Профессор Бэри пишет о нем: «В области военных инноваций он был предшественником великих македонцев, которые затем воспользовались теми же методами. Он первым придумал, каким образом разнородные подразделения – сухопутные войска, флот, кавалерия и пехота, тяжеловооруженная и легковооруженная, – могут тесно и на систематической основе координировать свои действия, чтобы они представляли собой единое целое» (История Греции. С. 648).

У Плутарха Ификрат говорит: «Легковооруженные войска подобны рукам, кавалерия подобна ногам, вооруженный строй – грудь и нагрудники, а полководца можно сравнить с головой» (Пелопид. II).

Ясон из Фер, который по характеру очень напоминал Филиппа, впервые появляется на страницах истории в 380 г. до н. э. Полидам Фарсальский так отзывается о нем: «Он использует ночь, как и день, и, когда ему не хватает времени, занимается делами за обедом или за ужином. Он считает, что отдыхать можно, лишь прибыв на место назначения или покончив с каким-либо делом; и привык к тому, что все вокруг него поступают так же… во всем, за что он берется, тайными ли интригами, убеждением или насилием, он всегда добивается своего» (Ксенофонт. Эллиника. VI).

Подобным образом можно охарактеризовать и Филиппа.

Когда Ясон стал правителем Фессалии, в его распоряжении было 20 тыс. гоплитов, 8 тыс. единиц кавалерии, 6 тыс. наемников и «довольно пелтастов, чтобы сражаться со всем миром» (Ксенофонт. Эллиника. VI, 5, 19). Это была высокооплачиваемая и очень дисциплинированная армия, и, кажется, он намеревался использовать ее против Персии. После своей победы над спартанцами в сражении при Левктрах в 371 г. до н. э., поскольку спартанцы намеревались продолжить войну, фиванцы обратились к Ясону за помощью. Он тут же поднял 15 тыс. пехотинцев и 500 всадников и обрушился на Фокиду, проделав это с такой скоростью, что «во многих городах он появлялся раньше, чем приходила весть о его приближении» (там же. VI, IV, 21). Но поскольку в его намерения, очевидно, входило стать гегемоном (предводителем) всей Греции и возглавить поход против персов, он предложил спартанцам перемирие, и те отказались от дальнейших военных действий. В следующем году он намеревался посетить Дельфы, где он предполагал председательствовать на Пифийских играх – и, вероятно, объявить о том, что собирается идти войной против Персии. Однако его убили раньше.

Новая модель армии Филиппа

С самого начала македонская армия состояла из трех подразделений: царская конная гвардия, набиравшаяся из знати – гетайры («товарищи»); царский эскадрон, набиравшийся из людей рангом ниже, чьей обязанностью было защищать самого царя на поле битвы; небольшое подразделение стражников-пехотинцев, называемое агема, которые охраняли царя везде, кроме поля сражения; и пешее ополчение, набиравшееся из земледельцев и горных пастухов. Гетайры, как и фессалийские всадники, были защищены кирасами и вооружены метательными копьями ксистами для ближнего боя; агема была постоянно действующей профессиональной охраной, а ополченцы – необученной толпой, вооруженной мечами или копьями и с плетеными щитами. Когда в 429 г. до н. э. фракийцы во главе с Ситалком вторглись в Македонию, Фукидид писал, что Пердикка II так мало ценил своих необученных пехотинцев, «что даже и не думал сражаться с врагом в пешем бою»; однако его конница состояла из таких «превосходных наездников», что, будучи призваны на службу, они в бою «сметали все на своем пути»^[39]. Именно из такой воинской структуры Филипп и создал свою армию; однако, прежде чем обсуждать, как он это сделал, следует рассмотреть проблему в целом.

Он был человеком дальновидным и понимал, что в существующих обстоятельствах для войны требуются профессионалы, но при этом люди более преданные, чем наемники. Он решил добиться нужного сочетания, создав профессиональную армию из призванных на службу ополченцев, вдохновленных патриотическими идеями. Далее, поскольку его политической целью было господство над всей Грецией, было необходимо, чтобы, в отличие от городского ополчения, его армия включала все рода войск: тяжеловооруженные кавалерию и пехоту для ближнего боя; легковооруженную кавалерию и легковооруженную пехоту для защиты в ситуациях, когда невозможно держать строй, а также артиллерию и инженерные войска для осады. Поскольку в его распоряжении уже была эффективная конная армия, доказавшая свое искусство на поле боя, он решил сделать кавалерию главным подразделением: она должна была заменить фалангу в качестве ударной силы, а фаланга, по его замыслу, становилась прикрытием для кавалерии. Вместо того чтобы наступать, фаланга будет грозить сделать это; ужас, который всегда наводит фаланга^[40], деморализуя врага, тем самым подготовляя почву для решительного удара. Разведка, мелкие стычки, защита фронта и флангов тяжеловооруженных подразделений, так же как и ведение войны в горной местности и партизанские операции, – таковы были задачи легковооруженной кавалерии и легковооруженной пехоты; артиллерия и сопровождающие ее повозки входили в состав армии как неотъемлемая составная часть. Все три воинских подразделения должны были быть готовы в любую минуту вступить в бой: зимой и летом, в любых странах.

Сравнивая в «Третьей Филиппике» (48–51) тактику Филиппа с традиционными методами ведения войны, Демосфен пишет: «Ни одна отрасль не сделала больших успехов и не развивалась так сильно, как военное дело. Прежде всего, тогда лакедемоняне, как я слышу, да и все остальные, в течение четырех или пяти месяцев, как раз в самую лучшую пору года, вторгнутся, бывало, опустошат страну противников своими гоплитами, то есть гражданским ополчением, и потом уходят обратно домой. Это был до такой степени старинный, или, лучше сказать, такой правомерный образ действий, что даже не покупали ни у кого ничего за деньги, но это была какая-то честная и открытая война… наоборот, вы слышите, что Филипп проходит куда ему угодно, не с помощью войска гоплитов, но окружив себя легковооруженными, конницей, стрелками, наемниками – вообще войсками такого рода. Когда же с этими войсками он нападает на людей, страдающих внутренними недугами, и никто не выступит на защиту своей страны вследствие взаимного недоверия, вот тогда он установит военные машины и начнет осаду. И я не говорю уж о том, что ему совершенно безразлично, зима ли стоит в это время или лето, и он не делает изъятия ни для какой поры года и ни в какую пору не приостанавливает своих действий» (пер. С.И. Радцига).

Ничего не известно о военной реформе Филиппа, кроме ее результатов, все, что мы можем сделать, это осмыслить эти результаты и, возвращаясь к началу, по этапам восстановить те действия, которые он предпринял для их достижения.

Филипп был человеком практичным и не придумал новой армии; вместо этого он превратил то, что имел, в две армии. Он превратил свою феодальную кавалерию и стражу в царскую армию под своим личным командованием, а ополченцев – в армию территориальную. Сделал он это не только потому, что это было легче всего, но потому, что эти две военные силы должны были уравновешивать друг друга, что позволяло не отдавать слишком большую силу ни в руки знати, ни в руки земледельцев. Баланс между двумя основными социальными группами гарантировал прочность системы в целом.

Царская армия состояла из двух подразделений – царских гетайров и царских щитоносцев (гипаспистов). Первых Филипп набрал из царского эскадрона гетайров, увеличив их количество до восьми эскадронов (ил); каждая ила насчитывала от 200 до 300 всадников, вооруженных ксистами, и все вместе они подчинялись начальнику конницы. Эта реформа не отменила их задачи охранять царя в бою, и их часто называли агемой гетайров.

Царские щитоносцы, или гипасписты, которых Арриан часто называет «стражей щитоносцев», были пехотинцами, которых Филипп набрал поначалу из личной гвардии, увеличив их число до трех батальонов, каждый по 1000 человек. И вновь он не отменил обязанностей первоначальной агемы, их именовали агемой гипаспистов. Таким образом, царская армия состояла из восьми эскадронов всадников – гетайров, один из которых был личной охраной царя, и трех батальонов гипаспистов, один из которых был царской пешей стражей.

Как были экипированы и вооружены гипасписты, мы точно не знаем. Сэр Уильям Тарн полагает, что «они были тяжеловооруженной пехотой, так же тяжело вооруженными, как и фалангисты», и их отличие от гоплитов заключались в «предыстории, форме набора и в статусе, а не в вооружении» (Александр Великий. 1948. Т. II. С. 153). Вилькен считает, что они представляли собой легковооруженную пехоту, «чья роль в бою была продвигаться вперед быстрым маршем и обеспечивать связь между конницей и фалангой» (Александр Великий. 1932. С. 32). Гроут считает, что «они были подразделением гоплитов, сохранявшим боевой строй и предназначенным для ближнего боя, но более легковооруженным и более маневренным и подвижным, чем фаланга. Они занимали промежуточное положение между тяжеловооруженной пехотой настоящей фаланги и пелтастами и вообще легковооруженными» родами войск (История Греции. 1906. Т. X. С. 12). Поскольку Арриан сообщает, что Александр высылал их вслед за кавалерией, использовал для штурма дворцовых стен, для молниеносных ночных бросков и других маневров, вполне вероятно, что они были более легко вооружены по сравнению с гоплитами.

Целью территориальной армии было обеспечить царской армии свободу действий. Как уже упоминалось, ее задачей было задержать вражескую фалангу, пока наступает царская армия. Филипп создал ее, превратив старое македонское пешее ополчение в регулярное войско из шести таксисов (батальонов) гоплитов, известных под именем педзетайры, пехотинцы: именно их в исторических сочинениях обычно именуют фалангой. Каждый такой таксис педзетайров состоял из 1536 человек и был разделен на три пентакосиарха из 512 человек, которые, в свою очередь, подразделялись на более мелкие боевые единицы, самая маленькая насчитывала 16 человек^[41]. В каждом таксисе имелся свой командир, и не было общего военачальника для всей фаланги, воины, стоявшие во главе наименьших подразделений, назывались декадархами^[42]. Следом за декадархом всегда стояли два воина, отобранные за храбрость и умение, замыкающий также избирался из особо отличившихся. Автор I в. до н. э. Асклепиодор пишет, что возглавляющими и замыкающими были лучшие воины и что «этот ряд возглавляющих держал фалангу вместе, и она была подобна острию меча» (Изложение тактики. Пер. the Jllinois Greek Club. 1933).

Отличительной особенностью македонских гоплитов по сравнению с греческими являлось то, что если греческие гоплиты были вооружены девятифутовыми копьями, которые они держали в правой руке, – то Филипп вооружил своих гоплитов сариссами – копьями (лучше сказать пиками) – от 13 до 14 футов длиной, которые они держали обеими руками, а щит крепился к левому плечу. Удлинение копья вполовину по сравнению с наступательным оружием греков давало македонцам значительное преимущество в бою, которое могло сравниться разве что с преимуществом от 50 % – ного увеличения калибра мушкетов, поскольку в столкновении между двумя фалангами те, что были вооружены более длинными копьями, могли одновременно поражать врага и держать строй. Странно, что это новшество не было применено раньше; возможно потому, что греки не склонны были уменьшать размер и вес своих больших щитов, чтобы освободить вторую руку.

Помимо сарисс македонские гоплиты имели на вооружении короткий меч; у них имелся легкий круглый щит; они носили нагрудные пластины, наколенники и шлем, а иногда causia, широкополые шляпы. Помимо сарисс превосходство территориальной армии Филиппа состояло в том, что она была регулярной армией пехотинцев из свободных македонских общинников, чей моральный дух был гораздо выше, чем у наемников. Притом, благодаря постоянным тренировкам, она была профессиональной.

К концу своего правления Филипп собрал большой воинский контингент из своих подданных и союзников. Фессалийцы поставили ему около 2 тыс. всадников, вооруженных по образцу всадников-гетайров, которые лишь немногим им уступали. В легкую кавалерию он набрал 1200 фракийских, пеонийских и одриссийских конников, а также отряд кавалерии из греческих наемников. Фракийский контингент включал отряд всадников, называвшихся Sarissophori, поскольку они были вооружены сариссами; эти воины обычно использовались наподобие казаков. В бою легкая кавалерия прикрывала фланги фаланг и кавалерию гетайров – иногда фронт, – а на марше в их задачу входила разведка и рекогносцировка. Все эти вспомогательные подразделения кавалерии были, как и македонцы, поделены на илы под командованием македонских начальников.

Из дополнительных пехотных войск Коринфский союз предоставил в распоряжение Филиппа 7 тыс. гоплитов, вооруженных на греческий манер, и 5 тыс. греческих наемников, часть из которых была гоплитами, часть – пелтастами. Из Фракии, Пеонии, Иллирии и других пограничных областей Филипп собрал 6 тыс. легковооруженных пехотинцев, из которых более других прославились агриане – пеонское племя, превосходные копьеносцы. Кроме того, он набрал два отряда лучников – македонских и критских; последние были самыми искусными лучниками своего времени.

Мало что известно об артиллерии Филиппа и его осадной технике; вероятно, она напоминала приспособления Дионисия I и, если судить по тому, как их использовал Александр, была весьма действенной. Она включала в себя башни и тараны; при этом войско везло с собой лишь основные их детали, а остальные изготовлялись по мере надобности на месте. Даже в самых трудных походах Александра всегда сопровождала полевая артиллерия; механизмы, вероятно, перевозили в разобранном виде на лошадях.

Мало что известно о разработанной Филиппом военной иерархии, о его штабах и службах, и невозможно понять, какое новшество принадлежало ему, а какое – его сыну. Оба они были одновременно главнокомандующими всеми войсками, главнокомандующими македонской царской армией и генералиссимусами вооруженных сил союза. Парменион был заместителем главнокомандующего при обоих царях. Он имел в своем распоряжении личный штаб, а также небольшое количество специально отобранных помощников из числа военачальников высшего звена, которые, если процитировать сэра Уильяма Тарна, «действовали в качестве неформального совета и образовывали основной резерв для исполнения особых поручений и для назначения на высшие должности, военные или административные. (Александр Великий. Т. I. С. 12 и Т. II. С. 141).

О технических службах Александра, большинство из которых наверняка существовали и при Филиппе, сэр Уильям пишет: «Александр держал при себе ряд технических специалистов, о которых мало что известно. У него были осадные машины и персонал для их установки, главным техником был фессалиец Диад – «человек, который взял Тир с Александром»… В это подразделение входили саперы для осадных операций и возведения понтонов, водные и горные инженеры, архитекторы, вроде Дейнократа, который спланировал Александрию, или Аристобула, помимо прочего бывшего еще историком и географом. Там были также топографы (бематисты), определявшие маршрут и пройденный путь, чьи труды заложили основы географии Азии. Специальные эмиссары вещевого обоза собирали продовольствие во вновь завоеванных землях по мере продвижения армии. Штабной канцелярией заведовал Евмен из Кардии, который вел журнал, составляя ежедневно отчеты о ходе экспедиции» (там же. Т. I. С. 12–13 и Т. II. С. 39).

С обозом следовали врачи, в том числе Филипп Акарнянин, который пользовал царя, специалисты по морскому делу и ученые, а официальным историком был Каллисфен из Олинфа, племянник Аристотеля.

Поскольку снабжение является основой стратегии и тактики, остается только сожалеть, что нам так мало известно о снабжении македонской армии в полевых условиях. Написать, что она снабжалась за счет земель, где в данный момент находилась, значит ничего не написать, потому что столь необходимые припасы требовалось еще собрать; армия в 30 тыс. или 50 тыс. человек, не считая обоза, не может кормиться за счет случайной добычи. Без отлаженной и эффективной системы снабжения Александр не смог бы осуществлять свои марш-броски, пересекать ненаселенные равнины Персии, провести свою армию через Гиндукуш, месяцами вести военные действия в горных районах Северо-Западной Индии или преодолеть пустыни Макрана. Кроме того, он бы не сумел содержать столь большую конницу на подножном корму.

Нельзя сказать, что проблема снабжения вообще не осознавалась, хотя военные историки уделяли ей слишком мало внимания. Например, Ксенофонт в «Киропедии» – большом труде по военному делу – подчеркивает ее важность. Камбиз говорит сыну Киру: «Воины нуждаются в обеспечении ничуть не меньше, чем дворовая челядь… Что пользы войску от тактики, если нет провианта и люди нездоровы? Что толку от нее, если воины несведущи в тех искусствах, которые специально предназначены для ведения войны?» (пер. В.Г. Боруховича).

Другим особым подразделением в македонской армии был корпус царских пажей, которых набирали из сыновей македонской знати. Эти юноши постоянно находились при царе, и «им было поручено охранять его во время сна. Если же царь выезжал верхом, одни получали от конюха лошадей и приводили их к царю, другие помогали ему взобраться на коня… Третьи соревновались с ним во время скачки» (Арриан. VI). Эти юноши составляли резерв, откуда Александр набирал своих будущих военачальников. Подозревали также, что они были своего рода заложниками, гарантировавшими, что их отцы будут вести себя как надо, когда царь отлучался из Македонии.

И наконец, хотя Македония не была, как, например, Афины или Персия, морской державой, Филипп построил небольшой флот, состоявший из легких беспалубных галер в 120 футов длиной и 20 футов шириной. Команда судна насчитывала примерно 200 человек, на каждом имелся квадратный парус и два ряда весел – по одному на каждой стороне, у каждого весла находилось по три гребца. У персов были на вооружении более крупные палубные суда, известные как квадриремы и квинквиремы (по четыре-пять гребцов на весло), они были укомплектованы киприотами и финикийцами. Xотя использовались галеры в качестве военных судов и в классический период, и позднее, их возможности были весьма ограниченными. Они не могли плавать в плохую погоду и поэтому не отходили от берега на расстояние превышающее видимость; кроме того, в силу тех же причин их нельзя было использовать при блокаде. Данные обстоятельства следует иметь в виду, когда мы будем говорить о неэффективности персидского флота во время вторжения Александра в Азию.

Глава 3 Александр

Юность и воспитание

Согласно Плутарху, Александр родился 6 месяца гекатомбиона (июль – август) 356 г. до н. э.^[43], в тот день, когда дотла сгорел храм Артемиды Эфесской; это стихийное бедствие в истолковании гадателей означало, что в какой– то части земли вспыхнул факел, пламя которого однажды подожжет всю Азию.

Хотя это «предсказание» было позднейшим домыслом, если воспринять его всерьез, в тот момент лишь один человек в мире мог соотнести горящий факел с новорожденным македонским царевичем, это была его мать Олимпиада, эпирская царевна, которая возводила свой род к Ахиллу. По рассказам, она была жестокой, властной женщиной, склонной к мистицизму, и в юности участвовала в оргиастических ритуалах в честь Диониса^[44], сына Зевса и Семелы, дочери фиванского царя Кадма. Как гласит миф, воспитанный нимфами в Нисе, юный Дионис посетил Египет, путешествовал по Сирии, пересек Азию и прошел по Индии, обучая по пути людей, как делать из винограда вино, и вводя элементы цивилизации.

Рассказ Плутарха о том, что перед свадьбой с Филиппом Олимпиада видела сон, в котором молния ударила в ее тело, оно вспыхнуло, и пламя с него перекинулась на все, что находилось вокруг, а затем угасло, – хотя и явно апокрифический, – вполне соответствует ее характеру. Возможно, она в самом деле сказала сыну, что его божественным отцом является Зевс; по крайней мере, Плутарх сообщает со слов Эратосфена, что, провожая сына в поход, Олимпиада открыла ему секрет его рождения и наказала действовать в соответствии с его божественным происхождением.

Xотя Александр был не настолько суеверен, чтобы считать себя сыном бога, – и рассказ о том, что после ранения Александр обратился к друзьям, говоря, что в его жилах течет кровь, а не ихор, текущий в жилах богов (Плутарх. Александр), тому свидетельство, – влияние на него матери было очень значительным. Он унаследовал от нее страстную мистическую натуру; а от отца – решительность и здравый смысл. Он преклонялся перед Ахиллом, но образцом для него был Геракл, предок его отца, герой, который трудился на благо человечества, которому Исократ призывал подражать Филиппа, – не человек настроения, а человек действия. Это подтверждается многими свидетельствами, и не случайно именно Геракла Александр изобразил на своих монетах.

Александр был среднего роста, прекрасно сложен и замечательно красив: чистая белая кожа, большие влажные глаза, золотистые волосы. Он везде представлен гладко выбритым. Скульптор Лисипп отлил его в бронзе; Апеллес, художник, нарисовал его в цвете, а Пирготел изобразил его на гемме. Xотя все оригиналы утрачены, сохранились копии и подражания, и из тех, что дошли до нас, живее всего он представлен на монете Лисимаха (ок. 355–281 гг. до н. э.), одного из его спутников и последователей.

В раннем детстве он был поручен заботам его няньки Ланики, которую он любил, как родную мать. Позже все ее сыновья погибли, сражаясь вместе с Александром, а ее брат Клит, по прозвищу Чер ный, будучи командиром царского эскадрона, спас царю жизнь в сражении при Гранике, до самой своей смерти был одним из самых преданных его соратников и умер у него на руках. Когда мальчик подрос, его отдали на воспитание Леониду, близкому родственнику Олимпиады, человеку крутого нрава. Акарнянин Лисимах стал его наставником. Этот последний, видимо, был льстецом, ибо Плутарх сообщает, что он имел обыкновение называть Филиппа Пелеем, а себя – Фениксом, потому что в «Илиаде» Пелей выбрал Феникса наставником Ахилла; этим именем он звал Александра.

Когда Александру исполнилось тринадцать лет, Филипп поручил его воспитание Аристотелю, самому знаменитому из учеников Платона. Отец Аристотеля Никомах был некогда приглашен в качестве лекаря ко двору отца Филиппа Аминта II, и именно тогда, еще ребенком, Филипп впервые встретился с прославленным ученым. Теперь сорокалетний Аристотель, живший в сельском местечке Миеза, в течение трех лет прививал своему юному воспитаннику любовь к знаниям, которая столь ярко проявлялась во взрослые годы. Аристотель наставлял Александра в философии, медицине^[45], ботанике, зоологии^[46] и географии, а также сумел внушить ему глубокую любовь к греческой поэзии и культуре; он снабдил примечаниями и подарил своему ученику копию «Илиады», с которой, говорят, тот не расставался даже в походах. Он, должно быть, передал ему и свою неприязнь к персам и подтолкнул тем самым его к завоеванию Персии; ведь персы жестоко казнили близкого друга Аристотеля Гермия из Атарнея.

Именно в эти три года под надзором Аристотеля Александр, как пишет Плутарх, «жадно впитывал знания и пристрастился к чтению» настолько, что, «когда, оказавшись в Азии, он не смог найти ни одной книги (кроме имевшейся у него «Илиады»), он приказал Гарпалу прислать ему какие-нибудь сочинения. Гарпал послал ему книги Филиста, многие трагедии Еврипида, Софокла и Эсхила, а также дифирамбические поэмы Телеста и Филоксена». Далее Плутарх пишет, что страсть Александра к знаниям, раз вспыхнув, не угасала никогда (Александр. VIII).

Неизвестно, читал ли Александр истории Геродота, Фукидида и Ксенофонта, однако, поскольку Ксенофонт был его современником и прославленным кавалерийским тактиком, вполне вероятно, что он ознакомился с его произведениями «Анабасис» и «Киропедия», посвященными войне в Персии. Другим автором, который, безусловно, мог повлиять на юного принца, был Исократ, незадолго до своей смерти написавший Александру письмо^[47]. Почти наверняка Александр был знаком с его речью «Филипп», которая, как мы позже увидим, соответствовала политике Александра в отношении греков и персов.

Его гений и личность

Когда в 336 г. до н. э. Александр взошел на престол Македонии, ему был двадцать один год, а к тому моменту, когда двенадцать лет спустя он умер в том возрасте^[48], в котором самые выдающиеся люди обычно начинают свою карьеру, он не только завоевал весь современный ему античный мир, но и изменил его ось вращения. Ульрих Вилькен пишет: «Весь последующий ход мировой истории, политику, экономику и культуру позднейших времен нельзя понять без деяний Александра»^[49]. Спустя столетия после его смерти Аппиан из Александрии сравнил его короткое правление со «вспышкой молнии» столь яркой, что лишь недавно историки осознали его значимость^[50].

Он верил в свое предназначение и делал все ради достижения своей цели. Его мало интересовали разного рода развлечения, кроме охоты. Помимо любви к матери и няне, он не отдавал сердце ни одной женщине, и, хотя дважды он брал себе жену, оба его брака носили политический, а не романтический характер. У него не было любовницы, при этом он не был импотентом или гомосексуалистом, как оговаривали его недоброжелатели (См. Тарн. Александр Великий. Т. II, приложен. 18). Умение подчинять телесные инстинкты высшим целям делало его человеком из ряда вон, одним из тех редких избранников, чья железная воля, самоконтроль и преданность цели притягивали к ним всех окружающих. Как Карлайль написал о Наполеоне: «На этого человека был устремлен взгляд свыше. Он родился, чтобы быть королем. Все видели, что он таковым и был».

Присущая Александру царственная аристократичность определялась не властью, а врожденным благородством, рыцарским поведением и жизнью, подобающей истинному царю, на всех этапах его удивительной карьеры. Он предпочитал, пишет Плутарх, одерживать победу над собой, а не над другими, а однажды, когда друзья подбивали его, зная, как быстр он на ноги, принять участие в соревнованиях по бегу на Олимпийских играх, он отвечал, что сделал бы это, если бы ему пришлось соревноваться с царями. Причина очевидна: ставить себя на уровень профессионального атлета – этот тип людей он недолюбливал – значило уронить свое царское достоинство.

Из многочисленных примеров его благородства и рыцарственного великодушия по отношению к врагам один действительно заслуживает упоминания: когда после победы при Иссе он узнал, что мать Дария Сисигамбида, его жена и дети оплакивают его предполагаемую гибель, он послал Леонната известить их о том, что Дарий до сих пор жив и что им «будут возвращены статус и окружение, достойные их царского достоинства, в том числе титул царицы, поскольку он начал войну против Дария не из чувства мести». На следующий день, когда он со своим ближайшим другом Гефестионом посетил Сисигамбиду, она по ошибке приняла за царя спутника Александра и простерлась перед ним ниц и была очень смущена, обнаружив свою ошибку. Александр пришел ей на помощь. Он поднял ее с пола за руку и сказал: «Ты не ошиблась, мать, ибо этот человек тоже Александр» (Арриан. II). Позже, когда он обнаружил тело Дария, он отослал его в Персеполь «с приказанием, чтобы оно было сожжено на царском погребальном костре, как были сожжены и все другие персидские цари» (там же. III). Подобное же уважение к царскому званию он обнаружил, когда, вернувшись из Индии, нашел, что в его отсутствие гробница Кира, основателя Персидской империи, была разграблена. Он тотчас приказал Аристобулу восстановить усыпальницу, заменить украденные сокровища факсимильными, заблокировать вход и запечатать его королевской печатью (там же. VI и Страбон. XV). Из примеров царской милости очень показательно его обхождение с Пором, над которым он одержал победу на берегах Гидаспа. Пораженный роскошью царских одеяний Пора, Александр спросил, какого обращения тот желает. «Царского обращения, о Александр!» – ответил Пор. Александру ответ понравился, и он сказал: «Я и должен с тобой обращаться, как с царем; но что ты понимаешь под царским обращением?» Пор отвечал, что в такое обращение входит все. Александр, довольный еще более, не только оставил того царствовать над его индийским народом, но также добавил к его владениям другую страну, еще большую по размерам. Так по-царски он обошелся с храбрым человеком, который с того времени был предан ему всей душой» (Арриан. V).

Это царственное величие было следствием его романтической и мистической веры в то, что род его восходит к Гераклу и Ахиллу. Он не только почитал пантеон гомеровских богов, но чувствовал свою причастность к горнему миру и благоговел перед сверхъестественным. Он знал, что делать, и никогда не становился жертвой собственного тщеславия: он выполнял свою задачу завоевать мир не только силой, но и убеждением. Александр уважал религиозные воззрения неприятелей, поклонялся в их храмах и приносил жертвы их богам, ведь они, как и греческие боги, были царями царей.

Одной из черт, выделявшей его среди остальных его соратников, было его сострадание к другим. «Трудно себе вообразить, – пишет Тарн, – насколько странным казалось это милосердие современникам, по крайней мере грекам; ни один государственный деятель во всю историю Греции, я думаю, не выказывал жалости: это говорило о недостаточной мужественности и разрешалось разве что поэтам и философам»^[51]. В Эфесе Александр остановил казнь олигархов, потому что знал, не останови людей, и они «предадут смерти вместе с виновными и других, иные из ненависти, иные, позарившись на их добро» (Арриан. I). При осаде Милета, когда некоторые из осажденных искали убежища на острове, Александр, видя, что они «будут сражаться, пока живы, проникся к ним сочувствием», поскольку они казались ему и отважными и верными людьми», он заключил с ними перемирие на условиях, что они станут его воинами (там же. I). После сражения при Иссе он выказал милость к фиванским послам, отчасти из-за жалости к Фивам, о разрушении которых он сожалел (там же. II). По пути назад из Индии, проходя маршем пустынную Гедросию (Макран), он увидел нескольких изголодавшихся воинов, охранявших зерновой склад, которые таскали оттуда продовольствие, когда же он узнал о причине, заставившей их поступать так, он простил тех, кто это делал^[52].

Однако наиболее ярко его снисходительность проявлялась по отношению к женщинам, которые во все времена считались добычей воина. Он не только по-царски обошелся с плененными женой и дочерьми царя Дария, но и старался пресекать любые акты насилия и жестокого обращения с женщинами, типичные для его времени. Однажды, услышав, что два македонца из отряда Пармениона надругались над женами двух наемников, он отдал Пармениону письменный приказ, «если дело будет разбираться, придать их смерти, как диких зверей, которые позорят человеческий род» (Плутарх. Александр. XXII). В другой раз, когда Атропат, наместник Мидии, послал ему в подарок сотню девушек в полном всадническом вооружении, «Александр отослал их, чтобы избежать возможных попыток их обесчестить со стороны македонян или варваров» (А р р и а н. VII). Разъясняя план захвата Персеполя, он «приказал своим людям держаться подальше от женщин и их украшений»^[53]. Такое отношение к женщинам, замечает Тарн, было одним из проявлений его выдержки и силы воли. Такое случилось впервые в истории; мир не мог этого понять, и в том числе по этой причине Арриан в конце своей большой книги признал, что Александр был не похож на других (Александр Великий. Т. II. С. 326). Xотя военное искусство Александра будет рассмотрено во второй части, в качестве предисловия к ней можно процитировать мнение Арриана о его военных талантах: «Он был очень красив и постоянно упражнялся, очень скор умом, очень отважен, чувствителен к почестям, с радостью встречал предстоящую опасность и строго соблюдал религиозные культы. В отношении же удовольствий телесных он был удивительно воздержан; и лишь к удовольствиям умственным он относился с нескрываемой страстью. Он очень хорошо знал, что следует делать, в то время как другие все еще находились в нерешительности; оценивая факты, он всегда точно предвидел, как правильно поступить. В походах, на поле битвы и в управлении армией он был чрезвычайно искусен; он всегда знал, как пробудить отвагу в своих воинах, сообщая им надежду на успешное окончание дела, и он мог устранить их страх посреди опасности, поскольку сам был свободен от страха. Поэтому даже в обстоятельствах при неизвестном исходе он поступал самым отважным образом. Он всегда знал, когда начинать наступление на врага, лишая их преимущества внезапного удара. Он всегда держал свое слово и данные обещания, также он не тратил денег на свои удовольствия, но всегда щедро оказывал благодеяния своим друзьям (Арриан. VII).

Плутарх добавляет к его портрету следующие характеристики: «В свободные дни Александр, встав ото сна, прежде всего приносил жертвы богам, а сразу после этого завтракал сидя; день он проводил в охоте, разбирал судебные дела, отдавал распоряжения по войску или читал. Во время похода, если не надо было торопиться, Александр упражнялся в стрельбе из лука или выскакивал на ходу из движущейся колесницы и снова вскакивал в нее. Нередко Александр, как это видно из дневников, забавлялся охотой на лисиц или на птиц. На стоянках царь совершал омовения или умащал тело; в это время он расспрашивал тех, кто ведал поварами или пекарями, приготовлено ли все, что следует, к обеду. Было уже поздно и темно, когда Александр, возлежа на ложе, приступал к обеду. Во время трапезы царь проявлял удивительную заботу о сотрапезниках и внимательно наблюдал, чтобы никто не был обижен или обделен»^[54].

Его неприглядные поступки

Если исходить из нравственных норм IV в. до н. э., а также иметь в виду условия, в которых прошла его юность, да еще непомерность задач, стоявших перед ним, преступления Александра в сравнении со злодеяниями других великих полководцев сравнительно невелики. Благодаря сэру Уильяму Тарну благожелательная традиция в отношении Александра была тщательно исследована и разведена с фальшивыми утверждениями, которые здесь все же необходимо привести. К ним относятся прежде всего лживые наветы и оговоры, содержащиеся в источниках стоической школы и школы перипатетиков. Даже в том случае, если бы они были истинны, они не могут умалить его заслуг как великого полководца.

О неблаговидных его поступках сообщает Арриан, который в предисловии к «Походу Александра» говорит читателям, что он черпал факты из ныне утерянных историй Птолемея и Аристобула, поскольку их повествования кажутся ему более правдивыми, чем другие. Также из-за того, что оба они сопровождали Александра в его походах, а первый стал царем, «рассказывать неправду было бы для него более позорным, чем для любого другого»¹. Далее он добавляет, что эти истории были написаны после смерти Александра, «когда ни принуждение, ни подкуп им не предлагались, чтобы писать что-либо, не соответствующее действительности». Каковы бы ни были погрешности Арриана как историка, он определенно честный автор, воин, который в 134 г. н. э. отразил нашествие племени аланов и знал толк в войне; он к тому же был учеником Эпиктета, который учил, что ничего нет более ценного, чем правда.

Неблаговидные поступки, приписываемые Александру, можно разделить на две категории: неоправданная жестокость во время войны и личные преступления. Что касается первых, более всего ему вменяется в вину обхождение с фиванцами, жителями Тиры и Газы и уничтожение жителей Согдианы и маллов^[55]. И все же, если пристально присмотреться к этим преступлениям и сопоставить их с принципами ведения войн в классической античности, то они не кажутся чем-то из ряда вон выходящим. Война между греками и варварами, пишет профессор Фриман, «считалась делом обычным. Война, даже между самими греками, велась с крайней жестокостью и разрушениями. Вырубались фруктовые деревья, уничтожались посевы, сжигались дома, процветали все мыслимые виды насилия… Ничто, кроме капитуляции, не могло спасти жизней и освободить пленных. Убивать мужчин и продавать в рабство женщин и детей захваченных городов на самом деле считалось жестокостью, но иногда оправданной жестокостью, и кроме того, не существовало общепринятых законов военного времени. Если мы посмотрим на ситуацию с такой точки зрения, мы едва ли посчитаем вторжение Александра в Персию делом несправедливым самим по себе; и уж конечно, эпизоды этой кампании мы не сочтем бесцельно жестокими» (Исторические очерки. Вторая серия (1873). С. 173—4.)

К числу личных его злодеяний относятся убийство Пармениона и Клита Черного, казнь Каллисфена. События, к ним приведшие, были следующими.

Парменион был самым знаменитым полководцем Филиппа, поэтому, когда Александр решил вторгнуться в Персию, македонцы больше полагались на Пармениона, чем на молодого царя. В их глазах величие Пармениона возрастало еще больше за счет той свободы действий, которую Александр предоставлял своим ведущим полководцам, что вызвало нарекания его матери, попенявшей сыну, будто «он ставит их на одну доску с царями» (Плутарх. Александр. XXXIX). И вот, несмотря на неоспоримый авторитет Пармениона, перед сражением у Арбел Александр намеренно не прислушался к его советам. К этому времени Пармениону было около семидесяти лет и он был не слишком полезен на поле боя, поэтому вскоре Александр сместил его с поста командующего и оставил в Экбатанах (Xамадан) с отрядом фракийских наемников охранять сокровища, там хранившиеся, и отвечать за связь между воинскими подразделениями. Затем в середине весны 330 г. до н. э. Александр принял решение преследовать Дария. Когда Дарий был убит, по праву завоевателя Александр стал правителем Азии. Как персидский царь он понимал военную и политическую необходимость поставить своих подданных в равное положение с македонцами, которые отчаянно этому противились, считая персов расой рабов. Естественно, многие надеялись на Пармениона и его сына Филота, который был начальником конницы, высказывая ему свое недовольство тем, что происходит.

0 том, что произошло, можно только догадываться, но доподлинно известно, что, когда Александр достиг Прады в глубине Дрангианы, раскрылся заговор с целью покушения на его жизнь, в котором был замешан Филот. Арриан пишет, что, по свидетельству Аристобула и Птолемея, когда в Египте Филота подозревали в подобном заговоре, Александр не поверил, во-первых, из-за давнишней дружбы и, во-вторых, из-за того, что был в нем уверен (Арриан. III). Как того требовал обычай, Филот и те, кто подозревались, включая командира батальона фалангистов Аминта и его двух братьев, были выведены перед войском для разбирательства. Когда Филот сознался в том, что «он слышал о каком-то заговоре против Александра»^[56], – за то, что не донес о нем, он был осужден и казнен; Аминта и его братьев оправдали.

Xотя мало кто сомневался в том, что Филота судили справедливо, все же, наверное, было бы предусмотрительнее отстранить его от командования и замять скандал; ведь теперь Александр столкнулся с огромной дилеммой. В Праде его отделяли от Экбатан 800 миль Соляной пустыни. Если бы Парменион в отместку за гибель своего сына воспользовался имперскими сокровищами и поднял мятеж во внутренней Азии, коммуникации Александра были бы перекрыты, армия оказалась бы на голодном пайке и военная кампания провалилась бы. В любом случае армии пришлось бы вернуться – если бы было возможно, чтобы подавить мятеж. Поскольку не было доказательств участия Пармениона в заговоре, Александр не мог отдать его под стражу и учинить над ним суд^[57], но также не мог снять его с его поста, не вызывая враждебных чувств, поэтому он решил его убрать и вскоре после казни Филота послал Полидама через пустыню на быстром верблюде с письмами к полководцам в Мидии, в которых приказывал умертвить Пармениона. Приказ был исполнен, и Тарн пишет, что «если гибель Филота была обставлена как законное юридическое решение, то смерть Пармениона была чистой воды убийством». Он добавляет: «вместе с тем Александр показал своим полководцам, кто хозяин; он нанес упреждающий удар, и урок был воспринят: только через шесть лет ему пришлось ударить вновь» (Александр Великий. Т. I. С. 64. См. т. II, прил. 12, полный разбор).

Xотя убийство Клита^[58] не похоже на убийство Пармениона, причина его та же – неприятие македонянами персидской политики Александра. Это случилось в Мараканде (Самарканд) в Согдиане на пиру, на который Александр позвал Клита, Птолемея, Пердикку и других своих гетайров. Речь зашла о храбрости, и чтобы польстить Александру, некоторые из присутствовавших стали сравнивать его с Гераклом и восхвалять его подвиги, сопоставляя их с подвигами его отца. Клит, который был старым воином Филиппа и сердился на Александра за то, что тот перенял персидские обычаи, раздраженно отвечал, что деяния Александра едва ли вызывают доверие у македонцев, и напомнил ему об убийствах Аттала и Пармениона. Александр в ярости вскочил на ноги и стал звать своих охранников, но те, что находились рядом с ним, удержали его от нападения на Клита. Тем временем Птолемей постарался вывести Клита из помещения, но через минуту он вырвался из рук тех, кто его удерживал, и поспешил назад. Увидев его, Александр, уже не владея собой, выхватил пику из рук охранника и с криком «Ну и отправляйся теперь к Филиппу, Пармениону и Аталлу!» проткнул его насквозь. Затем, осознав ужас содеянного, – ведь он убил человека, который спас его жизнь в битве при Гранике, брата своей няни Ланики, – он бросился на свое ложе и три дня лежал недвижно, отказываясь от воды и пищи.

Единственным оправданием может служить то обстоятельство, что оба они были пьяны. Это единственный случай, когда Александр описан напившимся и потерявшим контроль над собой. О его раскаянии Арриан пишет: «Я полагаю, Александр заслуживает похвалы – за то, что он не имел злого умысла, или, еще того хуже, не стал защищать и оправдывать свой поступок, но признавал, что совершил преступление, поскольку он только человек (и поэтому может заблуждаться) (Арриан. IV). А в своей «Апологии ошибок Александра» он пишет: Как бы то ни было, я убежден, что Александр единственный из всех древних царей, который по высоте натуры признавал совершенные им ошибки».

Хотя третье злодеяние, вменяемое Александру, не похоже на первые два, причины его опять-таки лежат в его проперсидской политике. В 327 г. до н. э. в Бактрах, чтобы укрепить свою политику, он решил ввести практику проскинезы. Это был старинный восточный обычай, выражавший чувство глубокого почтения, которое нижестоящий испытывал к господину, ничего общего не имевший с поклонением божеству. Однако греки и македонцы именно так его и воспринимали и поэтому рассматривали его как унижение достоинства и как рабский обычай^[59]. Кажется, Александр ожидал, что Каллисфен поддержит его в этом начинании, поскольку он всегда льстил Александру, заявляя, что тот является сыном Зевса, а описывая приход армии Александра к морскому побережью у подножия горы Климакс в Ликии, дошел до того, что утверждал, будто волны простирались пред ним ниц, как если бы он был богом. Но когда на пиру был введен ритуал проскинезы, Каллисфен этому воспротивился, очевидно чтобы сохранить лицо перед македонянами. Он заметил Александру, что «следует различать почтение, оказываемое ему греками и македонянами, и почтение его персидских подданных» (Арриан. IV). Это вызвало такой гнев Александра, что он отказал Каллисфену в обычном поцелуе, на что Каллисфен ответил: «Что ж, я удалюсь, обеднев на один поцелуй!» (Плутарх. Александр. Арриан. IV)

Xотя Александр был очень огорчен, он понял, что Каллисфен высказал мнение войска, и, согласно Арриану, «он позволил македонцам не выполнять этой церемонии», а затем, после долгого молчания, он «позволил самым знатным персам простираться перед ним», что означало, что, хотя он и не требовал этого обычая от своих воинов, он оставил его для своих персидских подданных. Однако он был зол на то, что льстец выставил его глупцом. Вскоре был раскрыт заговор пажей, в котором, говорят, был замешан и Каллисфен.

В обязанности пажей входило охранять царя во время ночного сна и сопровождать его на охоте. Один из них, Ермолай, ученик Каллисфена, был наказан за нарушение этикета на охоте и так обиделся, что вознамерился убить царя во время сна. Он заручился поддержкой некоторых своих товарищей, но один из них, устрашенный таким предложением, рассказал о заговоре своему другу, и об этом было доложено Птолемею. Заговорщиков взяли под стражу, в соответствии с рассказом Птолемея и Аристобула, который приводит Арриан, юноши сознались, что именно Каллисфен подстрекал их, но Арриан добавляет: «Тем не менее большинство авторов с этим не согласны, но допускают, что Александр охотно поверил в дурные намерения Каллис– фена, и потому, что уже давно чувствовал его ненависть, и потому, что Ермолай числился его ближайшим другом» (там же. IV). Осужденные пажи были забиты камнями до смерти, а Каллисфен казнен по обвинению в заговоре.

Есть мнение, что Каллисфен часто совал нос в чужие дела и был приспособленцем, слишком много о себе возомнившем^[60], он льстил Александру в лицо и критиковал его за глаза за то, чем восхищался в его присутствии. По словам Тимея (ок. 356–260 гг. до н. э.), «Каллисфен был просто сикофантом – и вел себя отнюдь не в соответствии со своей философией. Он заслужил наказание от руки Александра, поскольку, как мог, старался его портить» (цит. Полибием, XII, 12). Виновен или нет был Каллисфен, пишет Тарн, он был отомщен, поскольку принадлежал к школе перипатетиков, которая нарисовала портрет Александра в самых мрачных тонах^[61].

В конце своей истории Арриан вновь возвращается к неблаговидным поступкам Александра: «Те, кто считают Александра дурным человеком, пусть остаются при своем мнении; однако пусть они прежде всего будут иметь в виду не только его действия, за которые следует его порицать, но и все им совершенное. Затем пусть оглянутся на себя, а также на то, какая судьба им выпала, и только тогда оценивают, кого же они порицают. Это был великий человек, который стал царем двух континентов (Европы и Азии) и прославился на весь мир; а тот, кто упрекает его, человек не великий и живет, растрачивая себя по пустякам, и не добивается успеха в жизни. Что до меня, я полагаю, что в то время не было такого народа, города или даже отдельного человека, который не знал бы имени Александра. По этой причине мне кажется, что, в отличие от других людей, он не мог появиться на свет без божественного промысла»^[62].

Глава 4 Театр военных действий

География в IV в. до н. э

Сегодня трудно представить любую крупномасштабную военную операцию без точной карты, на которую может опереться стратег или тактик, однако это стало возможным лишь сравнительно недавно. Чтобы составить себе представление о тех трудностях и опасностях, с которыми столкнулся Александр, начав свой поход, следует вкратце обрисовать, что было известно об окружающих землях в его время и что он мог знать о театре военных действий.

В IV в. до н. э. люди были более-менее знакомы с географией лишь ничтожно малой части реального мира. Считается, что Анаксимандр Милетский, родившийся в 610 г. до н. э., первым из греков нарисовал карту земли. Спустя сто лет ее воспроизвел греческий историк Гекатэй, также уроженец Милета, который принял участие в ионийском мятеже в 500–494 гг. до н. э.^[63] На этой карте земная твердь имела форму диска, состоящего из двух полумесяцев: северный был Европой, а южный объединял Азию и Африку; между ними внутреннее море – Средиземное. В центре ойкумены располагался Босфор, который соединял Европу с Азией, а вокруг всей обитаемой суши протекала река Океан. Она текла на север от самой западной точки Средиземноморья – Геркулесовых столпов, затем поворачивала на восток к Каспийскому (Гирканскому) морю, которое считалось заливом на самых восточных окраинах Европы. Средиземное море было изображено довольно точно, так же как и Черное море (Эвксинский Понт) и Азовское море (Меотийское озеро). Дунай (Истр) тек в юго-восточном направлении откуда-то с севера современной Франции и впадал в Черное море, а исток Нила мыслился в Индии. Индия располагалась непосредственно за Каспийским морем, и Нил проделывал долгий путь в юго– западном направлении, а затем поворачивал резко на север, через Египет, и впадал в Средиземное море.

После Гекатэя появился Геродот, который родился около 484 г. до н. э. Свои географические познания он черпал по большей части из собственных странствий и сведений, которые собирал по пути, что позволило ему сделать огромный шаг вперед по сравнению с ионийскими картографами. Вместо круга он изобразил вытянутый с запада и востока овал, разделив его на три континента – Европу, Азию и Ливию – вместо двух. Ливия, утверждает он, со всех сторон омывается морем, кроме того места, где она соединяется с Азией Суэцким перешейком. Далее он сообщает, что финикийцы, посланные царем Египта Неконом, прошли вдоль ее берегов (617–610 гг. до н. э.): они вышли из Красного моря и вернулись через Геркулесовы столпы. И хотя Геродот сомневается, но в пользу правдивости этого сообщения говорит то, что финикийцы, обходя Ливию с западной ее стороны, «видели восходящее солнце по правую руку (IV), это и доказывает, что кругосветное плавание действительно имело место.

Геродот также утверждает, что границы Европы неизвестны и что «нет человека, который мог бы сказать, омывает ли ее море на севере или на востоке, поскольку она простирается на неопределенное расстояние, больше чем два других материка (IV). Он также пишет, что янтарь добывают на севере Европы; отвергает как вымышленные все сообщения о Касситеридах и многое может рассказать о землях к северу от Черного моря, особенно Скифии, которая расположена между Дунаем и Азовским морем. Среди рек он упоминает Истр, Борисфен (Днепр) и Танаис (Дон).

В отличие от своих предшественников и географов, живших после него, он верно представляет себе Каспийское море как озеро, а не залив Океана (I, 203) и знает, что с запада оно граничит с Кавказом, а с востока – с обширной равниной, «протянувшейся насколько хватает глаз», большую часть ее населяют массагеты. Во время длительного странствия по Египту он узнал, что существует узкий залив (Красное море) Эритрейского моря (Индийского океана), вдающийся в сушу между Аравией и Египтом, длина которого составляет «сорок дней пути на корабле» (II). Согласно Геродоту, Аравия – последняя обитаемая часть суши по направлению к Южной Азии (III), а Эфиопия – последняя обитаемая часть суши в Ливии (III).

Его знания об Азии ограничиваются Персидской империей, в западных регионах которой он много путешествовал, и, несмотря на отдаленность Индии, он многое может рассказать об этой стране. Индия Геродота, однако, заканчивается Пенджабом, который он полагает самой удаленной точкой обитаемого мира на востоке (III, 106). Далее нет ничего, кроме песчаной пустыни, и он ничего не знает о большом южном полуострове. Геродот пишет, что Индия густо населена, что ее народы многочисленны и говорят на разных языках, что некоторые из них ведут кочевой образ жизни, а другие – оседлые и что они не убивают животных и питаются плодами и овощами (III, 98—100). Он рассказывает о стране Пактиике (земля Патанов), что там используют растительную шерсть (хлопок) для изготовления одежды, сообщает, что в Инде, как и в Ниле, водятся крокодилы, однако, что странно, он не упоминает о слонах.

Последним из географов, о котором следует упомянуть, был Аристотель, современник Александра. Он учил, что земля – сфера не очень большого размера, находится в центре вселенной и «гораздо меньше по размерам, даже чем некоторые звезды» (Аристотель. Метеорологика. I). Суша окружена водой, и за пределами Индии и за Геркулесовыми столпами нет ничего, кроме Океана^[64]. Он знает, что Красное море соединяется с Океаном «узким каналом», он также упоминает два «внутренних моря» – Гирканское и Каспийское, – которые «не имеют связи с Океаном» (Метеорологика. II). Получается, если только он не имеет в виду одно море под двумя разными названиями, что речь идет о Каспийском и Аральском морях. Он приводит длинный список европейских рек, а о реках Азии пишет: «В Азии с горы под названием Парнас стекает больше всего рек, и самые крупные, – а гора, по общему мнению, самая высокая гора в стороне зимнего восхода. Если перевалить эту гору, видно внешнее море, чьи пределы неведомы жителям нашей части земли. Так вот, с этой горы стекают среди прочих реки Бактр, Xоасп и Аракс, а как часть этой последней отделяется Танаис, (впадающий) в Меотийское озеро, также и Инд – самая большая из рек – стекает оттуда. С Кавказа среди множества других рек, чрезвычайно многочисленных и полноводных, стекает также Фасис. Кавказ и по протяженности и по высоте – самый большой горный хребет в стороне летнего восхода» (Метеорологика. II. Пер. Н. В. Брагинской).

Таков был свод географических знаний, когда Александр планировал свои походы: небольшой, ограниченный мир, в котором, кроме Греции, Европу особенно не брали в расчет, в котором Египет был зависимым от Персии государством, а империя персов простиралась через обитаемую Азию до Океана. Если верна история о том, что Александр после возвращения из Индии в Вавилон собирался покорять другие страны, ему мало что оставалось бы покорить в соответствии со знаниями современных ему географов.

Xотя обитаемый мир, известный Александру, был лишь частью мира, известного в наше время, его театр военных действий был огромен. Он протянулся от южного берега Дуная до Инда, и от Сырдарьи до Нила. Кроме Балканского полуострова, эта территория включала такие современные страны, как Сирия, Палестина, азиатская часть Турции, половина Египта, Ирак, Иран, Афганистан, Пенджаб, Балухистан и Южный Туркестан. Вместе это составляло всего около 2 млн квадратных миль – то есть две трети современной территории США, население которых оценивается примерно в 50 млн жителей.

Военные кампании Александра разворачивались в разных типах местности: здесь были плодородные долины, засушливые пустыни, огромные горные хребты и большие реки; сложный и трудный театр военных действий. Большую часть современной территории Ирана (Ария «Авесты», земля ариев, или «просветленных»; тогда – центральные и восточные части Персидской империи) занимают горные плато, протянувшиеся от западного течения Инда до Тигра: засушливые плоскогорья высотой 5 тыс. футов над уровнем моря в Кермане и Исфахане, 4 тыс. футов в Ширазе и Иезде, 3 тыс. футов в Тегеране и Месхеде. Зимой температура здесь порой опускается ниже нулевой отметки, а летом – достигает 129 градусов по Фаренгейту (сэр Сайкс Перси. История Персии. 1921. С. 8). Однако со времен Александра климат изменился, и тогда эти земли были более плодородными, чем в наши дни. Эллсворт Xантингтон указывает, что в ныне засушливых регионах, «таких, как Сеистан, провинция Кермана, горные районы Афганистана и северные границы великой пустыни Дашт-и-Лут», были обнаружены развалины некогда могучих городов и что «если армия Александра прошла маршем через Афганистан во главе с Кратером без особых трудностей, то настоящей загадкой является, как сегодня смог бы пройти Кратер со слонами и тяжелым снаряжением от Гильменда до Нармашира», поскольку большая часть этого пути в 180 миль «сегодня представляет собой абсолютную пустыню» (Эллсворт Xантингтон. Пульс Азии. 1907. С. 314—18).

Некоторые реки высохли, другие изменили русло, и среди прочего оказывается, что Окс впадал не только в Аральское море, но также по Узбой-Келифской котловине – в Каспийское ^[65]. Когда Xантингтон исследовал этот регион в 1903 г., он обнаружил песчаные наносы на разных высотах, вплоть до 600 футов над нынешними уровнем Каспийского моря; по всей вероятности, 2200 лет назад «Каспийское море было выше на 150 футов, чем в наши дни, и соединялось с Аральским морем» (Пульс Азии. С. 337).

В Пенджабе изменились русла многих рек; хотя мы располагаем данными только со времен арабского вторжения 712 г. С тех пор Биас изменил свое течение и слился с Сатледжем, а Инд, Джелум, Хенаб и Рави постоянно меняли русла и места слияния. Со времени правления Акбара (1556–1605) дельта Инда сместилась более чем на 15 миль, и это сильно меняло береговую линию Макрана. Поскольку в продолжение 1000 лет до прихода арабов подобные перемены также могли происходить, Винсент А. Смит полагает возможным, что во времена Александра еще были реки, впоследствии пересохшие, – Хакра или Вахиндар, и что реки Пенджаба, включая Инд, соединялись и образовывали одну реку, впоследствии известную как Михран Синдский (Ранняя история Индии. 1924. С. 103). Это подтверждается Аристобулом, который пишет, «что, посланный с каким-то поручением, он видел страну с более чем тысячью городов вместе с селениями, покинутую жителями, потому что Инд, оставив свое прежнее русло и повернув налево в другое русло, гораздо более глубокое, стремительно течет, низвергаясь подобно катаракту (мощный поток); поэтому оставленная справа область уже более не обводняется разливом реки, так как она лежит теперь не только выше нового русла, но и выше уровня воды во время разлива» (Страбон. XV. Пер Г.А. Стратановского).

Если «налево» означает «на восток», новый канал, о котором он сообщает, должен быть южной частью ныне высохшего русла Хакры; если «на запад», то это нынешнее русло Инда.

Устройство Персидской империи

В 552 г. до н. э., когда Кир, царевич Аншана, восстал против Мидии, персы, населявшие земли к северу от Персидского залива, были почти никому не известным народом; однако во время правления Кира и его сына Камбиза в результате завоеваний четыре великих царства – Мидия, Лидия, Вавилон и Египет – были объединены в Персидскую империю, которая на 200 лет стала центром мировой истории. Молниеносность этих завоеваний порождена не столько военным могуществом, сколько терпимостью в отношении завоеванных народов. Однако когда в 522 г. до н. э. Камбиз умер, не оставив наследника, империя, не совсем сплоченная, стала распадаться, раздираемая противоречиями, и тогда к власти пришел Дарий (521–486 гг. до н. э.), сын Гидаспа, сатрапа Парфии и Гиркании, родственника Кира. Установив свое владычество, он начал расширять границы империи. Вначале, в 518 г. до н. э., он передвинул восточную границу, которую Кир провел по западным склонам Гиндукуша, за Инд, а спустя шесть лет, в 512 г. до н. э., он перенес западную границу за Мраморное море к Дунаю, и таким образом началось длительное противостояние между Персией и Грецией.

Дарий остался в истории, однако не как завоеватель, но как строитель империи, чья деятельность, по словам Бристеда, была «одним из замечательных достижений в истории Древнего Востока, если не всего античного мира» (Завоевание цивилизации. 1926. С. 199). «Устройство Персидской империи оказалось образцом для всех последующих империй», включая Римскую, и без этого примера завоевания Александра были бы невозможны (История Израиля. 1945. Т. 1. С. 5).

Империя, которой управлял Дарий, подобно Британской империи, не только охватывала огромную территорию, но и была населена народами, не объединенными единым языком или единой религией, и, как и в Британской империи, перед правителем стояла тройная задача: добиться лояльности подчиненных народов; делегировать власть местным представителям, не утратив централизации, и сохранять целостность империи в борьбе против внешних и внутренних врагов.

Чтобы выполнить первое из этих требований, которое было основой для второго и третьего, Дарий проявлял разумную терпимость. Xотя империя была абсолютной монархией, он признал права и привилегии этнических и национальных групп и почитал их традиции и обычаи. В Вавилоне он правил как вавилонский царь, в Египте – как фараон и преемник фараонов, то есть считался сыном Аммона-Ра. На Кипре и в Финикии он поддерживал местных царей, а в греческих ионийских городах – местных тиранов. Будучи последователем зороастризма, он почитал богов, которым поклонялись его подданные, строил и восстанавливал храмы за счет имперской казны, в том числе храм Аммона в Сивахе. Единственным следствием его завоеваний была дань, наложенная на покоренные народы, а также военная обязанность в случае объявления войны. Как замечает доктор Дж. Б. Грэй, это была первая в истории попытка «объединить множество народов под единым правлением, которое обеспечивало бы соблюдение прав и привилегий всех подданных, так же как и исполнение ими обязанностей» (Кембриджская история Древнего мира. Т. IV. С. 184).

Придя к власти, Дарий поделил империю на двадцать сатрапий, или провинций, во главе каждой стоял сатрап. Это не было совсем незнакомым нововведением, поскольку сатрапии существовали в Ассирии, Вавилонии и Мидии, а Ксенофонт называет шесть сатрапов Кира (Киропедия. VIII); однако он их усовершенствовал и заставил эффективно работать^[66]. Сатрапы всегда назначались из представителей знатных семей, иногда родственников царя. Они занимали должность неограниченное время, держали свои дворы и стражу, а также были высшей судебной властью в своих провинциях. Они имели очень широкие полномочия, гражданские и военные, главной же их обязанностью было собирать подати и пополнять казну, следить за соблюдением законности и порядка в своих сатрапиях, обеспечивать сохранность и безопасность дорог и мобилизовать призывников вверенной им провинции, когда требовалось пополнить царскую армию во время войны.

Слабым звеном этой системы было постоянное стремление амбициозных сатрапов к самостоятельности и независимости, что сильно облегчило завоевания Александра. Дарий прибегал к следующим превентивным мерам.

Помимо провинциальных ополчений, он набрал регулярную армию. В мирное время она действовала в качестве сдерживающей силы в случае, если какой-нибудь сатрап захочет выйти из-под власти царя, а в военное время ее пополняли призывники. Армия была организована в дивизии по 10 тыс. воинов, разделенные на батальоны по тысяче человек, а затем – на сотни и десятки, каждое звено под своим командованием. Но поскольку призывники набирались лишь на время войны, эта организация обычно существовала лишь «на бумаге».

Регулярная армия состояла из царской охраны по 2 тыс. всадников и 2 тыс. пехоты и дивизии из 10 тыс. пехотинцев, известных под названием «бессмертных». Во время войны к этим силам добавлялись силы всадников, все эти войска состояли либо из персов, либо из мидийцев. На марше армию содержали те провинции, через которые она проходила, что подразумевало наличие запасов в мирное время в каждой провинции.

Еще одним способом сдерживания амбиций сатрапов было размещение персидских гарнизонов в крупных городах и стратегических пунктах^[67], время от времени в провинцию посылалось «царево око» инспектировать сатрапа и представить отчет о его правлении. Чтобы гарантировать необходимое пополнение командного состава, в Сузах была организована кадетская школа. Ксенофонт пишет: «Дети знатных персов воспитываются при дворе: там каждый может научиться благомыслию, а услышать или увидеть что-нибудь постыдное близ царя невозможно. Дети видят и слышат, кто у него в почете, кто не в чести, и с малых лет научаются приказывать и повиноваться приказам» (Анабасис. I. Пер. с. Ошерова). Это, хотя и предположительно, также сдерживало сатрапов и знать, поскольку дети служили заложниками, гарантировавшими хорошее поведение их отцов.

Поскольку в такой огромной империи войска должны были иметь возможность быстрого передвижения, а также чтобы способствовать торговле, Дарий восстановил многие старые караванные пути, и, хотя нет свидетельств, что они соответствовали уровню дорог Римской империи, это были действующие пути сообщения. На реках были возведены мосты, и через каждые четыре парасанга пути имелись станции со свежими лошадьми для царских курьеров. Геродот так описывает этих гонцов: «Нет ничего на свете быстрее этих гонцов: так умно у персов устроена почтовая служба! Рассказывают, что на протяжении всего пути у них расставлены лошади и люди, так что на каждый день пути приходится особая лошадь и человек. Ни снег, ни ливень, ни зной, ни даже ночная пора не могут помешать каждому всаднику проскакать во весь опор назначенный отрезок пути. Первый гонец передает известие второму, а тот третьему. И так весть переходит из рук в руки, пока не достигнет цели, подобно факелам на празднике у эллинов в честь Гефеста. Эту конную почту персы называют «ангарейон» (VIII. Пер. Г.А. Стратановского).

Эти военные пути сообщения делились на две группы, западную и восточную. В первой основной артерией был великий западный путь под названием «царская дорога», подробно описанный Геродотом (V); великий восточный путь детально описал Ктесий в утраченной «Истории Персии».

«Царская дорога» соединяла Сарды с Сузами; она насчитывала 1500 миль, и в обычное время путь из Суз в Сарды занимал девяносто дней; однако благодаря налаженной системе царские гонцы преодолевали его за семь суток. Из Сард этот путь проходил приблизительно вдоль современной железной дороги из Смирны до залива Искандера – через Ипс (к северо-востоку от Ак-Шехра), Иконий (Кониа), Киликийские Ворота в горах Тавра и Тарс до Исса. От Исса восточная часть пути пересекала Карры (Герран), Нисибис (Нисибин) и Тигр около Ниневии (близ Мосула), после чего сворачивала в направлении Арбел (Эрбил), затем – в юго-восточном направлении к Сузам на реке Паситигр (Каркхех). От Ипса ответвлялась дорога, идущая через Пессин (город во Фригии) и Анкиру (Анкару) к реке Галис (Кизил-Ирмак) в Птерию (Богазгёй?), что в Каппадокии, которая затем вновь пересекала Галис и вела в Мазаку (Кайсери) и к Киликийским Воротам^[68].

Из Ниневии, которая находилась как раз на полпути, одна дорога шла на север к Трапезунду (Требизонд) на Черном море, а другая – на запад к Фапсаку (Дибси), откуда поворачивала к югу в Сирию и через Дамаск, Тиру и Газу вела в Пелузий и Мемфис в Египет.

Из Вавилона и Суз великий восточный путь проходил через Экбатаны (Xамадан), Раги (Реи) и Каспийские Ворота на Мешед, откуда его северная ветвь шла на Бактры (Балкх) к Оксу (Амударья), а южная – в Герат. Около Герата дорога раздваивалась, одно ответвление шло на восток к Xари-Руд и Кабулу, а оттуда к Аттоку на Инде, а другое – на юг через Сейстан, Кандагар и Муллу – за Инд. Из Кандагара дорога поворачивала на юго-восток в Гулашкирд, затем в Персеполь и Пасаргады, откуда одна ветвь вела на Экбатаны, а другая – в Сузы.

Для дальнейшего упрочения системы сообщения во время своего правления Дарий послал карийского грека Скилака искать морской путь между Индией и Персией. Согласно Геродоту, Скилак отплыл из Каспатии (местоположение неизвестно) в пактииканскую страну и доплыл до Индийского моря, откуда прошел вдоль побережья Персии и Аравии, приплыл в Красное море и пристал к берегу неподалеку от Суэца. После этого замечательного плавания «Дарий завоевал индийцев (Пенджаб и Синд) и стал хозяйничать в этой части моря» (IV, 44). Он также приказал прорыть канал из Нила в Красное море^[69], и этот водный путь связал Индию со Средиземноморьем.

Персия в IV в. до н. э

После смерти Дария Персидская империя стала клониться к закату. Поражения его сына Ксеркса (485–465 гг. до н. э.) при Саламине и при Платеях привели к потере плацдармов в Европе, а при его преемниках Артаксерксе I (464–424 гг. до н. э.) и Дарии II (424–405 гг. до н. э.) засилье женщин при дворе привело к участившимся мятежам и в 404 г. до н. э. – к отпадению Египта. В 401 г. до н. э. Кир Младший поднял восстание против его брата Артаксеркса II (404–358 гг. до н. э.), которое, несмотря на поражение при Кунаксе, вылилось в продолжительную борьбу между центральным правлением и отложившимися провинциями, в результате чего были утрачены восточные завоевания Дария I на Гиндукуше и южном побережье Черного моря. Артаксеркс III (358–338 гг. до н. э.) вернул себе Египет и жестоко надругался над египетскими богами; в храме бога Птаха был выставлен осел, а священного быка Аписа зажарили и съели на пирушке. В 338 г. до н. э. Артаксеркса убил его собственный визирь Багаоз, который возвел на трон боковую ветвь дома Ахеменидов, в лице ее представителя Дария III (336–330 гг. до н. э.). Он был умеренным и достойным правителем, однако ничего не мог противопоставить возрастающей мощи Македонии.

Ксенофонт так описывает годы заката Персидской империи в сравнении с временами Кира и Дария I: «Намного хуже стали персы теперь и в другом отношении: прежде лишь те, кто рисковал жизнью ради царя, или подчинял его власти какой-нибудь город или народ, или совершал для него какое-либо превосходное дело, удостаивались отличия, а теперь любой, кто, по мнению царя, доставит ему хоть какую-нибудь выгоду, – или как Митридат, который предал своего отца Ариобарзана, или как Реомитр, который оставил заложниками в Египте свою жену, своих детей и детей своих друзей и попрал великие клятвы верности, – тот и награждается величайшими почестями. При виде таких порядков все населяющие Азию народы впали в нечестие и несправедливость, ибо каковы правители, таковы по большей части оказываются и подданные их. Итак, в этом отношении персы теперь несомненно стали бесчестнее, чем прежде.

Их отношение к деньгам тоже утратило прежнюю безупречность. Теперь они не только явных преступников, но и ни в чем не повинных людей хватают и принуждают без всяких оснований выплачивать штраф, так что лица, слывущие богачами, дрожат от страха не меньше тех, кто многократно нарушал закон. Поэтому состоятельные люди также не желают показываться на глаза сильным мира сего и не решаются даже являться на службу в царское войско. И кто бы ни начал с персами войну, любому предоставляется полная возможность безнаказанно находиться в их стране ввиду такого нечестия их правителей перед богами и такой их неправоты перед людьми. Бесспорно, образ мыслей персов стал гораздо низменнее, чем когда-то» (Ксенофонт. Киропедия. VIII. Пер. Э.Д. Фролова).

Безусловно, в этом описании много правдивого, но много здесь и пропаганды, и, когда Ксенофонт говорит о персидской армии, что их всадники не лучше их придворных, лакеев и поваров и что они не владеют техникой боя, в контексте военных действий Александра его заявления выглядят абсурдными. Он считает, что было огромной ошибкой отказываться от коротких копий, которыми Кир вооружил своих всадников, и заменять их дротиками, и сетует, что тот больше полагался на количество, а не на качество, набирая орды необученных призывников. Ксенофонт осудил Кира и за то, что он стремится компенсировать недостаток доблести и патриотизма набором иностранных наемников. Платон говорит, в сущности, то же самое: «Когда случается надобность, чтобы народы сражались за них, они не встречают никакой готовности подвергаться вместе с ними опасностям и сражаться за них, так что все их неисчислимые полчища оказываются непригодными для войны. И вот, точно у них недостаток людей, нанимают они наемников и думают найти спасение при помощи чужеземцев» (Законы. III, 697–698. Пер. А.Н. Егунова).

По численности армия Дария вовсе не походила на описанную Аррианом и другими историками, поскольку бесчисленные полчища, о которых они повествуют, это лишь пропагандистские трюки, либо такая армия существовала только «на бумаге» и включала всех новобранцев, в теории пригодных для службы. Царская армия, как и в прошлом, состояла из царской охраны – вероятно, 4 тыс. единиц, около 22 тыс. греческих наемников, а также неопределенного числа всадников, численность которых Тарн оценивает максимум в 50 тыс. человек, которых Дарий никогда не задействовал полностью (Развитие военного и морского дела в период эллинизма. С. 153–154). 10 тыс. «бессмертных», кажется, куда-то исчезли.

Таким образом, в 336 г. до н. э. обстоятельства благоприятствовали предстоящему вторжению в Персию, хотя македонской армии надо было преодолеть огромные пространства, чтобы добраться до жизненно важных центров империи; море было в руках персов, а несметные богатства персидского царя давали ему возможность, как это бывало и прежде, подкупить своих врагов. Персидский царь был слаб, его сатрапы – ненадежны, его новобранцы – необучены, и, хотя его империя оставалась высокоорганизованным государством с хорошими дорогами, эти обстоятельства играли на руку его противникам.

Глава 5 Изложение стратегии

Безопасность внутренней базы

В год смерти Филиппа Александру исполнилось двадцать лет, и вся Греция считала его столь неопытным и неумелым, что Македонская империя оказалась на грани распада. Его право наследования также подвергали сомнению, поскольку многие из македонской знати хотели видеть на троне Аминта, сына брата Филиппа Пердикки, а другие ратовали за то, чтобы возвести на престол род Линкестианов^[70]. К счастью для Александра два его главных полководца, Антипатр и Парменион, хранили ему верность; Антипатр был в Македонии, а Парменион с Атталом – в Азии; он был тестем Аттала, и его отступничество могло бы оказаться роковым.

Афиняне приняли новость об убийстве Филиппа с нескрываемой радостью; они направили благодарственные письма убийце Филиппа, а также письмо к Атталу с призывом не признавать власть Александра. Душой мятежа был Демосфен; он явился в собрание в венке и наряженный, словно на праздник, убеждая афинян, что Александр – жалкий хвастун, и уговаривая их сместить его с поста главнокомандующего военными силами союза и готовиться к войне с ним, снова наладив отношения с персидским царем. Случившееся взбудоражило всю Грецию: Этолия вернула своих изгнанников, которых наказал Филипп; Амбракия выслала македонский гарнизон; Фивы, Аргос, Элида и Аркадия готовились выйти из союза, а в Фессалии взяла верх антимакедонская партия. Ситуация дома и за границей была столь устрашающей, что советники Александра побуждали его отказаться от всех греческих государств к югу от северных границ Фессалии и замириться с Иллирией, Пеонией и фракийскими племенами, которые готовились сбросить ярмо, наложенное на них Филиппом, и вторгнуться в Македонию.

Гений – понятие трудно определяемое. Это не только талант^[71], выдающийся интеллект, соответствующее воспитание, образование или обучение. Это – творческий дар, интуитивный и спонтанный в своих выражениях, который наделяет своего носителя божественной способностью свести концы с концами там, где разум обычно терпит поражение. Это нечто не поддающееся анализу и объяснению, он определяется по своим проявлениям, и с самого начала правления Александра мы сталкиваемся с такими проявлениями гениальной натуры. Оказавшись в столь затруднительной ситуации, он не последовал советам приближенных, не стал осторожничать или выжидать, но, прежде чем заговорщики начали действовать, он не только уничтожил их физически^[72], а уже организовал поход – не для того, чтобы обезопасить свои границы, не для того, чтобы наказать восставших, – но чтобы объявить всей Греции, что именно он ее властелин.

Одной из составляющих его гениальности была стремительность, с которой он действовал: ни одна ситуация не заставила его ждать; все препятствия устранялись сразу; хотя риск был огромен, успех был предопределен. Время всегда было его верным союзником; он использовал каждый момент, никогда и ничего не откладывая на потом, и достигал результата, пока другие лишь готовились действовать^[73].

Не задерживаясь для того, чтобы реорганизовать свое царство или убедиться в лояльности приграничных племен, Александр со своей армией устремился на юг вдоль фессалийского побережья. В Темпе фессалийцы просили его задержаться у перевала, ведущего во внутренние земли, пока они совещались, следует ли его пропустить. Чтобы избежать сражения и все-таки пройти перевал, он приказал своим людям высечь ступени на горе Осса и оказался на дальнем конце ущелья, прежде чем фессалийцы догадались о его планах. Они быстро сообразили, что Александр милостив к ним, и избрали его вместо его отца главой федерации, а также предоставили в распоряжение войска мощный кавалерийский отряд.

Из Темпе Александр поспешил к Фермопилам, воротам в Центральную Грецию, где Амфиктионский совет, как раз тогда заседавший, мгновенно признал его гегемоном союза. Он направился дальше, вошел в Беотию и стал лагерем перед Фивами, в 40 милях от Афин. Афиняне, не готовые выдерживать осаду, направили к нему посольство, в которое входил и Демосфен, просить о помиловании. Александр, нуждавшийся в содействии Афин, был рад их простить, и сделал это столь великодушно, что афиняне засыпали его почестями еще более щедрыми, чем оказывали его отцу. Вся видимость сопротивления исчезла, и на собрании представителей союза он был признан пожизненным гегемоном. За ним оставили также должность его отца – главнокомандующего войсками союза в войне против Персии. Все это произошло совершенно мирным путем. Стремительность была главным оружием, которое парализовало его врагов.

На обратном пути в Македонию Александр посетил Дельфы, чтобы испросить оракула Аполлона относительно своего похода в Азию, и, как сообщает Плутарх, когда жрица отказалась исполнять свои обязанности, поскольку день для этого не подходил, Александр силой поволок ее к треножнику, а она, потрясенная его настойчивостью, будто ему сказала: «С тобой не справиться, сын мой». Услышав это, Александр не стал дожидаться ответа оракула, заявив, что он услышал все, что хотел знать.

Покорив Грецию, Александр занялся тем, чтобы устроить все дела у себя в государстве перед походом в Персию. Фивы и Афины согласились присоединиться к войне под его давлением, в то время как Спарта, не входившая в союз, выступала против. Чтобы укрепить свою власть и власть союза во время своего отсутствия, он решил оставить Антипатра в Греции с войском, достаточным для сдерживания враждебности Спарты и подавления возможного мятежа. То, что он не подчинил Спарту перед началом похода на Персию, хотя мог это сделать, было продиктовано его стремлением немедленно начать войну с Персией, и, хотя стратегически ему было выгодно подчинить Спарту, перед тем как покинуть Грецию, это превратило бы его гегемонию в деспотию. Всю свою жизнь Александр постоянно подчинял стратегию политике, которая является сутью высокой стратегии.

Чтобы развязать Антипатру руки для разбирательств со Спартой, как и на случай восстания, надлежало освободить его от необходимости размещать гарнизоны на северных границах, так что перед тем, как отправиться в Персию, Александр решил успокоить мятежные племена, проживавшие между Македонией и Дунаем. Разве персы не пересекли Дунай и разве он не столь же отважен, как Дарий I? Этот поход имел целью не только подчинить приграничные племена, но и поднять престиж Александра – кампания, которая должна была прославить его имя по всей Греции. Она служила своеобразным прологом к великой драме, где он намеревался выступить в роли македонского Кира.

Весной 335 г. до н. э. Александр приказал военной эскадре отплыть из Византия вверх по Дунаю к определенному месту, где она встретится с его армией. Он отправился из Амфиполя, переправился через реку Несс (Места) и, перейдя Родопские горы, прибыл к горе Гем (Балканы), где, возможно, у перевала Шипка его встретило племя фракийских горцев. (Об этой операции см. главу 8.) Он умело взял перевал, пересек Балканы и направился в землю трибаллов на Дунае. Вождь трибаллов Сирм, заранее предупрежденный о его приходе, приказал своему войску сдерживать его армию, пока он не переправит женщин и детей на остров на реке Дунай под названием Певка. Когда Александр со своим войском подошел, умелыми действиями он вынудил трибаллов принять бой, в котором полегло 3 тыс. их воинов, затем он оправился к Дунаю, где воссоединился со своим флотом. Он намеревался занять Певку и погрузил на корабли отряд лучников и гоплитов, однако, подойдя к острову, он нашел течение столь стремительным, а берега столь крутыми, что вынужден был отказаться от высадки.

Тем временем геты, фракийское племя, населявшее регион к северу от Дуная, собрало отряд, чтобы преградить ему путь. Этот вызов Александр не мог оставить без внимания, и, поскольку Дарий прежде пересек Дунай, и он должен быть сделать это^[74]. Он взял те суда, которые оказались под рукой, сделал настилы из камыша и тайно под покровом ночи переправился на северный берег, туда, «где росли густые хлеба» (Арриан. I) с 1500 всадниками и 4 тыс. пехотинцев. Затем, укрытый высокой пшеницей, он внезапно напал на гетов и разогнал их. Xотя с тактической точки зрения эта операция была не столь важной, ее моральные последствия превзошли все ожидания. То, что он сумел переправиться «через самую большую реку» за одну ночь, не наведя предварительно моста, настолько впечатлило местных обитателей, что они повсюду до самого Ионийского залива (Адриатика), так же как и трибаллы, стали считать его непобедимым и послали к нему вестника с тем, чтобы изъявить ему свою покорность.

Под конец этой кампании Александр узнал, что Клит и Главкий, два иллирийских вождя, заключили союз и что Клит захватил Пелий, важный македонский приграничный город на реке Апсе (Девол). Он отправился, чтобы отвоевать его, прежде чем Главкий сумеет прийти на помощь Клиту (об этой операции см. гл. 8). Не сумев захватить город с ходу, он решил осадить его; но только он приступил к строительству укреплений, как в его арьергарде появился Главкий со своим войском, занял возвышение к востоку от Пелия и перекрыл Александру путь к отступлению. Могло показаться, что желание Александра вернуть Пелий было ошибочным, поскольку он оказался в критическом положении, будучи зажат между двумя вражескими силами. Но он вырвался из тисков благодаря блестящей хитрости и маневру и через три дня, узнав, что Главкий воссоединился с Клитом и оба их войска стоят лагерем у Пелия, напал на них ночью, пока те спали. Он возвратил Пелий, и его победа была столь решительной, что лишь однажды за время его правления на северных границах его государства случился мятеж.

Пока Александр был занят во Фракии и Иллирии, Дарий III, который вполне сознавал опасность, грозившую Персии с запада, воспользовался его отсутствием и послал в Грецию посольство с предложением большой суммы денег в обмен на мятеж. Лишь Спарта, которая не входила в союз, приняла субсидию; однако не приходится сомневаться в том, что многие предводители антимакедонских партий позолотили руки, ибо, хотя Афины отказались от персидского золота, лично Демосфен принял 300 талантов, на которые он купил оружие для изгнанников – фиванцев, многие из которых в то время находились в Афинах. Затем прошел слух, будто Александр погиб в сражении в Иллирии, и, если Демосфен не сам распустил этот ложный слух, чтобы подтолкнуть горожан к восстанию, он воспользовался им в полной мере и даже показывал народу воина, якобы раненного в том же сражении, который будто бы видел Александра мертвым^[75].

Вскоре многие поверили в этот слух, и фиванские изгнанники были тайно переправлены в Фивы, где довольно успешно подстрекали граждан к восстанию. После того как два ставленника Александра были убиты, горожане объявили себя свободными и осадили македонский гарнизон, оставленный в Кадмее. Когда об этом стало известно, Этолия, Аркадия и Элида готовы были поддержать восставших, а афиняне, подстрекаемые Демосфеном, стали готовиться к войне.

В этой ситуации следует учитывать, что восстание фиванцев было направлено не против Александра, а против союза, в который входили Фивы. Окажись Александр мертв, все было бы законно, поскольку его гегемония со смертью прекратилась бы; но, поскольку он был жив, это фактически была измена, которая позволила ему, как гегемону, подавить восстание части союза и в то же время избежать порицания за его действия. Так и произошло – хотя в то время он мог этого и не понимать: поспешное принятие Демосфеном ложного слуха о смерти Александра позволило Александру продемонстрировать свою власть не в качестве македонского царя, но в качестве гегемона союза.

Известие о восстании достигло Александра, когда он только что занял Пелий; он находился в 300 милях от Фив, и его армия крайне нуждалась в передышке. Но поскольку он опасался, что Афины, Этолия и Спарта объединятся с Фивами против него, вопрос опять-таки упирался во время: сможет он дойти до Фив, пока это не случилось? Александр бросил все и двинулся форсированным маршем по горному бездорожью Западной Македонии. На тринадцатый день он вошел в Беотию, где к нему присоединился военный контингент фокийцев и беотийцев, членов союза. Его продвижение было столь стремительным, что в Фивах не знали, что он прошел Фермопилы, прежде чем он достиг Онхеста, города в семи милях к северо-западу от Фив. Даже тогда они продолжали тешить себя надеждой, что Александр мертв и приближающуюся армию возглавляет Антипатр из Македонии. На другой день их сомнения были развеяны – Александр стоял под Фивами.

Прежде всего он призвал фиванцев подчиниться и подтвердить их клятву союзу, поскольку он хотел бы, чтобы все греческие государства были его союзниками, а не его врагами. Не получив ответа, на другой день он перенес свой лагерь к воротам Электры, чтобы контролировать дорогу из Фив в Афины и быть ближе к Кадмее. Он все еще откладывал атаку в надежде, что фиванцы пойдут на переговоры. Но вместо этого он получил оскорбительный ответ и фиванцы напали на его передовые посты и заставили его отступить^[76]. Тогда Александр выдвинул вперед фалангу, оттеснил фиванцев к воротам Электры и вошел в Фивы вслед за отступавшими, пока ворота не успели закрыть. Затем кадмейский гарнизон присоединился к сражению и началась резня, в которой были убиты 6 тыс. горожан.

Когда Фивы оказались в его руках, Александр, воспользовавшись положением гегемона, созвал экстренную встречу синедриона, поскольку осуждение фиванцев входило в их компетенцию, а не его. На встречу успели прибыть лишь члены совета из близлежащих Платей, Фокии и Беотии, и, поскольку они все ненавидели Фивы, их решением стало сровнять город с землей, а жителей продать в рабство^[77]. Безусловно, Александр мог смягчить наказание, и то, что он этого не сделал, некоторыми расценивается как самое крупное его военное преступление. Также сообщают, что впоследствии он сожалел о разрушении Фив. Однако в то время, если он хотел стабильного, надежного тыла для похода в Азию, было стратегически необходимо преподать грекам урок, который они не смогли бы забыть. Кроме того, разрушение Фив означало, что единственными сильными государствами в Греции оставались Афины и Спарта, а поскольку их разделял Коринфский перешеек, им трудно было объединиться, и сравнительно небольшая македонская армия, оставленная по соседству с перешейком, могла предотвратить такое объединение.

Падение Фив как громом поразило Грецию, и страх распространился повсюду. Жители Аркадии уничтожили своих антимакедонских предводителей; жители Элеи вернули назад своих промакедонских изгнанников; этолийцы просили о прощении, а наиболее презренные из афинян направили к Александру посольство с поздравлением по поводу его успешного возвращения из Иллирии. Поначалу он потребовал выдачи Демосфена и восьми других ретивых ораторов, что заставило Демосфена подкупить Демада, сторонника промакедонской партии, дав ему взятку в пять талантов, чтобы он умилостивил Александра. После некоторых колебаний Александр согласился их простить, поскольку не хотел толкнуть афинян на какой-нибудь отчаянный шаг и стремился поскорее начать поход против Персии. Кроме того, теперь Демосфен был дискредитирован; у власти в Афинах находились Демад и Фокий, а для Александра было важно нейтрализовать афинский флот и тем самым предотвратить его переход на сторону Персии.

Он направился маршем к Коринфскому перешейку, председательствовал на собрании синедриона, позаботился о военном контингенте, который должны были представить страны – участницы союза, вновь посетил Дельфы и до наступления зимы 335 г. до н. э. был в Македонии.

Создание заморской базы

Пока Александр наводил порядок в Греции, Парменион выступил на юг вдоль азиатского побережья, и, хотя часть его войска потерпела поражение от Мемнона, который командовал греческими наемниками на службе у персов, он быстро продвигался к стратегически важной переправе в Абидосе. По возвращении в Македонию Александр вызвал Пармениона, чтобы тот помог ему и Антипатру в довооружении и организации экспедиционного войска.

Было решено, что Антипатр останется в Греции в качестве регента Македонии и заместителя гегемона союза с 9 тыс. пехотинцев и всадников для внутренних нужд и что наступательная армия под началом Пармениона и Александра составит 30 тыс. пехотинцев и 5 тыс. кавалерии^[78] – цифры, разумеется, приблизительные. В пехоте 12 тыс. человек были македонцами; она включала в себя шесть батальонов фаланги (9 тыс. человек), которые возглавляли Кратер, Пердикка, Кен, Аминт, Мелеагр и Филипп, сын Аминта, а также три батальона гипаспистов (3 тыс. человек) во главе с Никанором, сыном Пармениона; 7 тыс. – греческие гоплиты и пелтасты, предоставленные союзом во главе с Антигоном; 5 тыс. – наемники во главе с Менандром и 6 тыс. агрианских копьеносцев (Аттал), фракийских пелтастов (Ситалк) и критских лучников (Клеарх). В кавалерию входили 2 тыс. гетайров, которых возглавлял Филот, другой сын Пармениона; 2 тыс. фессалийцев во главе с Калатом и тысяча фракийцев (Агафон), пеонян (Аристон), ланкертов (Аминт Ленкистиан), а также греческие союзнические всадники (Филипп, сын Менелая). Контингент союза был не слишком велик; это, видимо, объясняется тем, что Александр не доверял греческим союзникам; во всяком случае, он неохотно пополнял свою армию второразрядными войсками. То, что он не призвал большое количество наемников, возможно, объясняется отсутствием достаточных средств; Арриан говорит, что, когда он «отправился в поход, в казне оставалось не более шестидесяти талантов» и еще было 1300 талантов долга^[79]. У него, судя по всему, имелось также достаточное количество артиллеристов, инженеров, конюхов, слуг и женщин; всего под командованием Александра находилось около 40 тыс.^[80]

Возможно, отъезд Пармениона из Азии заставил Дария думать, что угроза вторжения устранена; или он все еще полагал, что золото и Спарта могут его предотвратить. Опытный полководец Мемнон имел под своим началом около 20 тыс. греческих наемников в Малой Азии, многие из которых обслуживали персидский флот из 400 военных кораблей; этот флот намного превосходил флот союза, состоявший из 160 кораблей.

То, что персидский флот не был мобилизован для того, чтобы преградить путь противнику в Дарданеллах, возможно, объясняется тем, что в узком проливе во время морского боя трудно реализовать численное преимущество. Но скорее всего в планы Мемнона не входило препятствовать высадке, но позволить Александру переправиться через Дарданеллы и, когда он углубится во внутренние земли, опустошить их, сжечь поселения и города, тем самым лишив армию провианта, фуража и укрытия. Затем, когда армия Александра начнет голодать, он использует флот для транспортировки мятежников в Грецию и заставит ее выйти из войны (см. Арриан. I и Диодор. XVII). Именно этот вариант он представил персидским военачальникам незадолго до сражения при Гранике, и нет оснований полагать, что это было лишь минутное озарение, а не выношенный план действий. Однако сатрапы Геллеспонтийской Фригии Спифридат и Арсит не прислушались к нему; Арсит заявил, что не позволит сжечь ни одного дома в своей сатрапии, и полководцы с ним согласились.

До того как мы будем рассуждать о первом походе Александра в Персию, следует задаться вопросом о целях этой войны. Целью ее объявлялось отмщение за поруганные греческие святыни и обиды, нанесенные всей Элладе Ксерксом. Война, следовательно, замышлялась как идеологическая, как столкновение, борьба правых и неправых, а еще Ваттел в XVIII столетии заметил, что, «когда два народа равно убеждены, что они сражаются за правое дело, между ними не может быть мира до полной победы одной из сторон» (см. Законы народов. 1834. С. 381–383). Однако весьма сомнительно, что Александр, начиная эту войну, собирался покорить всю Персидскую империю. Поначалу его идея, возможно, соответствовала замыслам Исократа – завоевать Малую Азию до реки Галис; но, поскольку с самого начала его политика имела психологическую подоплеку – не просто отомстить Персии за греков, но и разрушить империю изнутри, завоевав сердца персов умелым обращением, – она вела его от одной ситуации к другой, пока, наконец, он не достиг крайних пределов империи его врагов. В сущности, это должна была быть война двух культур и цивилизаций, и, следовательно, экспансионистская война, служащая проверкой на жизнеспособность.

Карта 2. Западная Малая Азия

Когда подготовка к выступлению была закончена, весной 334 г. до н. э. Александр поручил заботу о безопасности Македонии и Греции Антипатру и во главе своей армии выступил из Амфиполя к Сесту (Килид-Бахр) на Дарданеллы, которые Ксеркс пересек 146 годами раньше. Здесь он оставил Пармениона следить за переправой у Абидоса, а сам направил свой корабль вниз по Дарданеллам к Илиону, чтобы возложить венок на могилу своего героя Ахилла и позаимствовать его щит. Арриан, описывая это посещение, упоминает, что Александр назвал Ахилла счастливым, поскольку у него был Гомер, который прославил его в веках, и добавляет, что именно по этой причине он принялся за историю Александра, раз уж тому не столь повезло с историками.

После завершения этой благочестивой миссии Александр направился к Арисбе, городу близ Абидоса, где и соединился с Парменионом.

На следующий день он выступил на север вдоль берега к Лампсаку, навстречу сатрапам, которые спешно собрали войско с целью дать ему отпор. От Лампсака армия повернула на восток, и у Гермота кавалерийская разведка обнаружила персов на правом берегу Граника (Бигха) в нескольких милях вверх по течению от его впадения в Мраморное море. Здесь Александр одержал первую свою большую победу (см. гл. 6); она сделала его господином Малой Азии, которая оставалась в руках греков вплоть до турецкого вторжения в XI в.

Сразу после сражения Александр навестил и ободрил своих раненых; похоронил своих и персидских павших; пообещал отмену налогов родственникам убитых и, чтобы почтить погибших македонцев, заказал Лисиппу статуи двадцати пяти павших гетайров и повелел установить их в храме Зевса в Дии. Затем он совершил три очень показательных поступка.

Во – первых, он послал в Афины 300 комплектов персидского оружия в качестве дара: они должны были быть вывешены в Акрополе со следующей надписью: «Александр, сын Филиппа, и все греки, за исключением лакедемонян, делают это подношение из добычи, отнятой у чужеземцев, населяющих Азию» (Арриан. I). Заметим, что он не подписался как царь и не упомянул македонцев, но выступил как главнокомандующий союза, подчиняющийся ему.

Второе его действие было также поистине знаменательным. Он отослал пленных греческих наемников в кандалах в Македонию возделывать землю, «потому что, хотя они были греками, они сражались против Греции на стороне чужестранцев вопреки решению, принятому греками на общем совете» (там же.). Он подверг их наказанию не за то, что они сражались против него, а за то, что они сражались против союза.

Третий его поступок был еще более характерным, поскольку продемонстрировал его политику, позволявшую ему выигрывать войны через замирение. На место Арсита, сатрапа Геллеспонтийской Фригии, который бежал с поля боя, он поставил Калата, македонского полководца, но не дал ему македонского титула, а оставил за ним титул «сатрап» и приказал ему собирать с подданных те же самые налоги, которые они платили Дарию. Это было первой пробой проперсидской политики Александра. Далее, чтобы принести мир на завоеванные территории, прежде чем он их покинет, он приказал жителям, покинувшим дома и ушедшим в горы, вернуться назад и не стал обвинять жителей Зелеи, поскольку «он знал, что они вынуждены были помогать персам во время войны», – знаменательный акт терпимости для завоевателя во все времена.

Xотя сражение при Гранике открыло перед Александром ворота в западную часть Малой Азии, это была не более чем победа над авангардом. Следовало помнить о главной военной силе персов; Мемнон, переживший сражение, отвел остатки своего наемного войска к югу; также оставался незадействованным и персидский флот. Александр должен был обеспечить безопасность своей заморской базы и морских путей сообщения, а для этого он должен был не только занять западное побережье Малой Азии, но по мере продвижения оставлять позади мирные земли с дружественными обитателями, где не требовалось держать крупных гарнизонов; иначе он не смог бы сосредоточить максимум сил против врага.

Александр был абсолютным монархом, ни в коей мере не расположенным к демократии, но он отчетливо сознавал, что персидский царь управлял греческими городами Малой Азии с помощью преданных ему олигархий и тираний, которые вызывали отвращение у большинства жителей, настроенных демократически. Поскольку эти города были врагами Персии, Александр решил привлечь их на свою сторону, предложив им не только освобождение от персидского господства, но и самоопределение – то есть он оставлял за их жителями право самим избирать предпочтительную для них форму правления. Таким образом, он решил войти в соглашение со всеми антиперсидскими силами, независимо от их политических предпочтений, и с их помощью создать внутренний фронт, который, по мере того как армия Александра будет продвигаться вперед, станет исподволь разрушать Персидскую империю и обращать завоеванные земли в надежный тыл. Кроме того, завоевывая город за городом, особенно на побережье, он лишал персидский флот его баз и тем самым уменьшал угрозу на морских путях сообщения. С этого времени свобода и самоопределение стали столпами его политики и стратегии, которые шли рука об руку.

От Граника он направился в Сарды, столицу Лидии, и, поскольку Мифрин, персидский гарнизонный военачальник, сдал город без боя, он обошелся с ним почтительно и «гарантировал Сардам и другим лидийцам привилегию жить по древним лидийским законам и позволил им быть свободными» (Арриан. I). В Сардах он реорганизовал персидскую систему сатрапий, которую сам принял на вооружение. При прежней системе в руках сатрапов находилась гражданская, военная и финансовая власть, это делало их столь могущественными, что они зачастую восставали. Александр решил устранить сатрапов от должностей на которые в Малой Азии он назначал македонских военачальников, т. е. от контроля над финансами, а право чеканить монету оставил за собой. Заняв Сарды, он назначил Асандра сатрапом Лидии, а Павсания – гарнизонным командиром Сард; однако сбор податей и дани он поручил Никию.

От Сард он направился в Эфес. Здесь он вернул из ссылки всех изгнанников из города, сверг олигархию и установил демократическое правление. Однако для него свобода не означала вседозволенность, и, когда демократы стали устранять своих личных врагов наравне с олигархами и их приверженцами, он пресек бесчинства толпы. Благодаря этому, по словам Арриана, он приобрел огромную популярность. Затем он послал Пармениона с 2500 пехоты и 200 всадниками освободить греческие города в Карийской Магнесии, а Алкимаха с такими же силами – в этолийские города с приказом «устранить повсюду все олигархии, установить демократическую форму правления и оставить налоги такими, какие они платили чужестранцам (персам)». После этого он принес жертвы Артемиде и с остальной армией двинулся на Милет.

Там он столкнулся с Гегесистратом, командующим персидским гарнизоном, который вначале согласился было сдать город без боя, но затем приободрился, услышав о приближении персидского флота. К несчастью, Александр предусмотрел подобный маневр и приказал своему флоту во главе с Никанором перекрыть вход в гавань Милета. Никанор выполнил поручение за три дня до появления персидских кораблей. Парменион, который к тому времени присоединился к Александру, советовал ему дать морское сражение, но Александр не стал этого делать не только из-за огромного численного превосходства персидского флота, но и потому что в случае поражения он утратил бы престиж, что могло спровоцировать восстание в Греции. Он решил взять город штурмом; подвез свои осадные механизмы, разрушил часть стены и захватил город. Несмотря на сопротивление жителей, он простил горожан и даровал им свободу. Затем он отнял у персидского флота возможность пополнять запасы пресной воды, перекрыв вход в устье Меандра – в десяти милях от Милета, – и вынудил его отказаться от проведения операции. Острова Митилена, Тенедос и Xиос вошли в состав Коринфского союза, но, как отмечает Тарн, ни один материковый греческий город не стал этого делать.

Завоевание морского господства

С завоеванием Милета был взят последний значительный греческий город на западном побережье Эгейского моря, из которого можно было осуществлять связь с Грецией через острова Самос, Икарию, Миконос и Андрос. Александр создал заморскую базу. Следующей задачей было продвижение на восток.

На суше его пока не подстерегала серьезная опасность, поскольку Дарий был еще далеко, однако персидский флот представлял достаточную угрозу. Как с этим справляться? Поскольку Александр не рассчитывал на победу в морском сражении, он решил двигаться вдоль южного побережья Малой Азии и отрезать флот от его береговых баз. Поскольку собственный флот Александра выполнил свою стратегическую задачу, он решил его распустить, оставив небольшое количество кораблей для подвоза стенобитных орудий, и среди них, пишет Диодор, двадцать трирем, предоставленных Афинами (Д и о д о р. XVII). Он оставил их, очевидно, в качестве гарантии хорошего поведения их дарителей. Другим его соображением, вероятно, было то, что зимой персы не начнут никаких развернутых операций на море, а средств на содержание бездействующего флота до весны нет; к тому же таким образом он высвобождал резерв военной силы в 30 тыс. человек.

Тем не менее оставить море Мемнону было очень рискованно, хотя отчасти риск смягчался тем, что установленные демократии в греческих городах уже основательно подорвали мощь персидского флота, поскольку команды кораблей по большей части набирались из изгнанников или беднейших горожан. К тому же жестокое обращение Артаксеркса III с жителями Кипра и Финикии не было забыто, и в результате эскадры, набранные из киприотов и сидонцев, отказались подчиняться персидским капитанам.

Из Милета Александр двинулся на Галикарнас (Бодрум), столицу Карии, город более карийский, нежели греческий, в котором к тому же обосновался Мемнон после сражения при Гранике. Здесь Александр встретил такой решительный отпор, что вынужден был применить осаду.

Карта 3. Западная Персидская империя

После решительного прорыва он взял город, за исключением двух его крепостей Арконнеса и Салмакида (см. гл. 7). Он отдал приказ, чтобы галикарнасцы, которые не покидали своих жилищ, не были наказаны, а затем занялся формированием правления Карии.

Шаги, предпринятые им в этом направлении, показывают, насколько далеко он отошел от следования правилам большой дубинки в управлении сатрапиями. Прежде он назначал македонцев управлять сатрапиями вместо смещенных персов; однако в этот раз он назначил карийскую женщину. Когда он занял Карию, его встретила Ада, сестра бывшего сатрапа Мавзола, который оставил ее своей преемницей, но ее лишил власти другой ее брат. Поскольку она приветствовала Александра, сдала ему крепость Алинды и приняла его как сына и потому, что Александр всегда стремился предстать освободителем покоренных народов, – он восстановил Аду в должности и сделал сатрапом. В глазах карийцев он стал сыном их правительницы. Однако он не изменил принципу, которому всегда следовал, назначая сатрапа из местных: хотя он вверил Аде гражданские функции, военное командование он передал македонскому военачальнику.

Затем он отправил в Грецию тех из своих македонских воинов, которые женились накануне кампании, во главе с сыном Селевка Птолемеем, и приказал ему вернуться с ними к концу зимы со свежим пополнением конников и пехоты. «Этим своим поступком, более, чем каким бы то ни было, – пишет Арриан, – Александр снискал признательность македонцев» (Арриан. I). Александр оставил Пармениона с 3 тыс. греческой пехоты и 200 всадниками удерживать крепости Арконнес и Салмакиду, а сам отправился маршем в Ликию, чтобы утвердить свое главенство на побережье «и таким способом принудить вражеский флот к бездействию» (Арриан. I).

В Сиде в Памфилии он назначил Неарха сатрапом Ликии и Памфилии; затем повернул на север, захватил Писидию и двинулся на Фригию. В Келенах (Динар), которые перед ним капитулировали, он назначил Антигона сатрапом Фригии и выделил ему 1500 наемников для городского гарнизона, а затем устремился маршем на Гордий (Бела Xиссар), столицу фригийских царей. Там к нему присоединился Птолемей с молодоженами и 3 тыс. македонских пехотинцев и 650 конниками, которых он привез для пополнения. Когда Александр находился в Гордии, он получил послание от афинян с просьбой освободить их сограждан, сражавшихся на стороне персов и взятых в плен в сражении при Гранике. Он отказался, поскольку, как пишет Арриан, «не считал это безопасным, ведь война с Персией продолжалась, и он не хотел избавлять греков от страха, который он на них нагнал»^[81].

Когда Александр был во Фригии, Мемнон, оправившись после неудачи, решил, как пишет Арриан, вернуться к своему первоначальному плану перенести военные действия в Грецию с помощью своего флота; однако более вероятным кажется, что в его намерения входило атаковать Абидос, перерезать коммуникации Александра; вынудить его направить часть своих сил на Абидос, а затем отступить. Действия Мемнона говорят в пользу этого. Во-первых, он овладел Xиосом с помощью изменника, а затем занял весь Лесбос, кроме Митилены, которую он осадил. Однако неожиданно Мемнон заболел и умер, и командование принял его племянник Фарнабаз, которому жители Митилены сдали город, понимая, что им следует быть союзниками Дария в соответствии с условиями Анталкидова мира. Фарнабаз моментально нарушил все условия и установил деспотическое правление. После этого он захватил Тенедос у входа в Дарданеллы в тридцати милях от Абидоса.

Когда весть о контратаке Мемнона дошла до Александра, она показалась ему настолько угрожающей, что он приказал Гегелоху вновь собирать флот, пока Антипатр с теми кораблями, которые были под рукой, разбил небольшую персидскую эскадру в морском сражении у о. Сифнос. Тревога оказалась недолгой, поскольку после смерти Мемнона Дарий решил призвать своих наемников и перенести войну с моря на сушу. Он приказал Фарнабазу направить наемников, по крайней мере 1500 человек, морем в Триполи в Финикии и там выйти навстречу Александру, если тот продолжит продвижение на восток, пока сам он наберет армию в Вавилоне, и провел там больше года, собирая призывников. Осенью 333 г. до н. э. Дарий пришел со своим войском в некое место под названием Сохи (географическое положение его не установлено), которое находилось к западу от Алеппо и к востоку от горы Аман, чтобы ждать там прибытия Александра.

Из Гордия Александр двинулся на Анкиру (Анкару), а затем через Каппадокию к Киликийским Воротам (Голек-Богаз), главному перевалу, ведущему через Таврийскую гряду в Киликию. При надлежащей обороне этот перевал бы оказался непреодолимым препятствием: ущелье было настолько тесным, что вьючных животных приходилось разгружать, чтобы они могли пройти. Оборонял перевал сатрап Киликии Арсам. Александр оставил Пармениона, который теперь к нему присоединился, с тяжеловооруженным войском в арьергарде, а сам с гипаспистами и лучниками отправился скорым маршем вперед. За сутки он преодолел 62 мили, и, хотя его отряд двигался открыто, такая скорость настолько спутала все планы планы Арсама, что он сдал Ворота и поспешил отступить к Тарсу. Когда Александр стал его теснить, он вынужден был продолжить отступление. В Тарсе Александр искупался в холодной воде реки Кидн (Карасуи) и серьезно заболел. Потребовалась передышка.

Топография региона, в который должен был войти Александр (см. карту 7), важна для понимания дальнейших событий. Горы Аман встали на его пути: они тянулись от Антиохии на реке Оронт в северном направлении к современному Марашу. Примерно в 20 милях к северу от Антиохии и немного южнее залива Александретты проходит горная тропа через перевал, теперь превращенная в шоссе, ведущее к Алеппо, а тогда известная как Сирийские Ворота; в 15 милях к северу от нее, где горы спускаются к берегу, есть узкое ущелье, называемое Иоанновы столпы, в 28 милях к северу имеется другой перевал, Аманикские Ворота, через которые теперь проложена железная дорога. Судя по всему, последний перевал не был известен Александру, или он посчитал его непроходимым, поскольку после выздоровления, пока сам он устанавливал мир в землях к югу от Тарса, он выслал Пармениона с сильным отрядом наемников занять Сирийские Ворота^[82], но оставил Аманикские Ворота неохраняемыми. Затем, покончив со своими делами^[83] и находясь в городе Малле, на западном берегу залива Александретты, он узнал, что Дарий стоит лагерем со своей армией у Сох в двух днях пути от Сирийских Ворот. Эта новость сильно взволновала армию, и Александр, с нетерпением ожидавший встречи с Дарием, на следующий же день направился к Сирийским Воротам. Через два дня, оставив раненых и больных воинов на Иссе у начала залива Александретты, он разбил лагерь около Мириандра (близ Александретты), первого города в Сирии или Финикии^[84]. В его планы входило пройти через Сирийские Ворота к Сохам, которые находились в 30 милях восточнее прохода и примерно на полпути между ними и Алеппо.

Пока Александр пребывал в Киликии, Дарий подготовился противостоять ему в Сохах. Его поддерживал Аминт, сын Антиоха, который несколькими годами раньше бежал из Пеллы и теперь командовал греческими наемниками. Он убеждал Дария не уходить с равнины в окрестностях Сох, поскольку она была пригодна для наступления большой армии, а горные районы – нет. Но когда Александр, задержанный своей болезнью и делами в Киликии, не объявился, Дарий решил, что тот больше не будет продвигаться на восток: заключение довольно разумное, поскольку труднопроходимая гряда Таврийских гор служила бы хорошей восточной границей Македонской империи. Он не послушал совета Аминта и решил начать наступление. Сначала он отослал свой обоз и полевую казну в Дамаск, в 200 милях южнее Сох: выбор весьма странный, если учесть, что Алеппо и Фапсак, оба лежали на его пути и были куда более удобны. Затем Дарий выступил к Аманикским Воротам, и здесь он узнал, что Александр уже не в Киликии, а направляется от Исса на юг. Он развернулся, чтобы зайти противнику в тыл, и возле Исса обнаружил полевой госпиталь Александра и перебил всех, кто там находился; это была глупость, поскольку раненые не могли причинить ему ни малейшего вреда, а убийство только озлобило его врагов. От Исса Дарий двинулся к реке Пинар (Дели) и занял оборону на правом берегу. Это была непростительная слепота, поскольку, застав своего врага врасплох, он мог бы повести массированное наступление.

Александр настолько был уверен, что Дарий останется в Сохах, что даже не стал следить за его передвижениями, что он мог бы сделать, и, когда узнал, что Дарий с армией находится в его арьергарде, счел это известие невероятным. Чтобы проверить информацию, он отправил несколько гетайров на галере к Иссу. Они подтвердили сведения. Александр созвал своих полководцев, объяснил ситуацию и воодушевил их на битву. На следующий день в конце октября или начале ноября 333 г. до н. э. он развернул войско и направился к реке Пинар. Теперь не было сомнений, что поспешность сыграла с ним злую шутку, он попал в ловушку.

Свою вторую великую битву Александр провел на реке Пинар у Исса (о сражении при Иссе см. гл. 6). Персидская армия была наголову разбита; Дарий бежал в Фапсак, а его лагерь, где находились его мать, жена и дети, вместе с 3 тыс. талантов был захвачен македонцами. Аминт с 8 тыс. наемников просочился через горы в Триполи, откуда через Кипр отплыл в Египет, и вскоре после этого в ходе попытки завоевать эти земли Аминт был убит^[85].

Вторым важным следствием поражения Дария было то впечатление, которое оно произвело на Грецию. Xотя персидский флот контролировал Эгейское море, Гегелох возвратил Тенедос и вызвал недовольство афинян, захватив корабли с зерном, шедшие с Черного моря. Демосфен вновь развил бурную деятельность, распространяя слухи и намекая на то, что Александра ждет крах^[86]; в тот момент, когда произошло сражение при Иссе, спартанский царь Агис вел переговоры с Фарнабазом на Сифносе о совместных планах освобождения Греции, и весть о победе Александра стала громом среди ясного неба для всей Греции. Фарнабаз отплыл назад на Xиос, чтобы предупредить восстание, афиняне прекратили свои интриги, персидский флот отплыл домой, чтобы защищать свои земли от кипрской и финикийской эскадр. Шаг за шагом, постепенно, завоевывая азиатское побережье, Александр овладевал Эгеей.

После сражения Александр назначил Балакра и Менона сатрапами Киликии и Келосирии и послал Пармениона в Дамаск захватить полевую казну персов, что избавило его в дальнейшем от финансовых затруднений. В Дамаске Парменион обнаружил спартанских, фиванских и афинских послов, ожидавших прибытия Дария, чтобы просить у него помощи. Однако после победы при Иссе Александр мог себе позволить быть снисходительным. Он взял спартанцев под стражу, освободил фиванцев, а афинянина Ификрата он оставил при себе, «из-за дружеского расположения к Афинам и уважения к славе его отца» (Арриан. II).

Xотя никто из полководцев лучше Александра не знал, как воспользоваться победой, после сражения при Иссе он вернулся к прежней своей задаче – добиться главенства на море, которая могла быть исполнена лишь после падения финикийских прибрежных городов. Он не стал преследовать Дария, но повернул на юг вдоль сирийского побережья. На марше его встретил Стратон, царевич арадиан, который сдал ему островную крепость Арад (библейский Арвад) и город Мараф, находившийся на материке напротив этого острова.

Уже в Марафе Александр получил письмо, которое доставили послы от Дария, в котором тот умолял освободить его мать, жену и детей, а в обмен обещал дружбу и союз. В ответном послании Александр прежде всего указал на злодеяния, совершенные в Македонии и остальной Греции его предшественниками, и написал, что для отмщения за эти злодеяния его и назначили эллинским главнокомандующим. Далее он обвинил Дария в том, что тот был сообщником в убийстве Филиппа; незаконно захватил персидский трон и подстрекал греков начать войну с Македонией. «я предпринял против тебя поход, – писал он, – и, поскольку я одержал победу над твоими полководцами, я, по благоволению богов, имею право владеть твоей землей. Впрочем, приди ко мне и попроси за свою мать, жену и детей и обо всем, что хочешь. Все, что ты попросишь, ты получишь; и ни в чем тебе не будет отказано. Но на будущее, когда бы ты ни писал мне, обращайся ко мне как к царю Азии, и не обращайся как к равному, – и если ты не признаешь мое право на царство, сражайся со мной, но не беги. Ибо где бы ты ни был, я буду с тобой биться» (Арриан. II).

По этому письму видно, что было на уме у Александра – радикальная перемена политики. После сражения при Гранике он делал упор на гегемонию в Эллинском союзе, после сражения при Иссе он, кажется, думал о господстве над всей Персидской империей. Еще до битвы он сказал, обращаясь к гетайрам: «После сражения нам ничего другого не останется, кроме как овладеть Азией» (там же. II). Победа дала ему некую возможность осуществить сказанное, хотя он понимал, что, пока Дарий не сдался, его слова – не более чем хвастливое обещание. Единственной альтернативой для него было последовать совету Исократа и ограничить македонские завоевания Малой Азией; но это означало бы оборонительную войну, что не отвечало его характеру.

Из Марафа Александр продолжил поход на юг. Библ и Сидон (Сайда) подчинились ему без боя, и по пути он встретил посольство из Тира, посланное, чтобы узнать его требования. Он отослал назад послов, с тем чтобы они передали жителям Тира, что он войдет в их город и принесет жертвы в храме Геракла^[87]. Однако горожане боялись Александра, а поскольку они считали островную крепость неприступной – ее в свое время не смог взять Навуходоносор в течение тринадцати лет, – то отклонили его требование. Однако захват города означал бы конец морской мощи персов; Александр должен был взять Тир и решился на осаду (об этой осаде см. гл. 7).

Его стратегия на тот момент замечательно изложена в речи, которую он произнес перед своими полководцами. Она настолько важна, что мы приведем ее полностью.

«Друзья и союзники, нам опасно предпринимать поход на Египет (на море ведь господствуют персы) и преследовать Дария, оставив за собой город, на который нельзя положиться, а Египет и Кипр в руках персов. Это опасно вообще, а особенно для положения дел в Элладе. Если персы опять завладеют побережьем, а мы в это время будем идти с нашим войском на Вавилон и на Дария, то они, располагая еще большими силами, перенесут войну в Элладу; лакедемоняне сразу же начнут с нами войну; Афины до сих пор удерживал от нее больше страх, чем расположение к нам. Если мы сметем Тир, то вся Финикия будет нашей и к нам, разумеется, перейдет финикийский флот, а он у персов самый большой и сильный. Финикийские гребцы и моряки, конечно, не станут воевать за других, когда их собственные города будут у нас. Кипр при таких обстоятельствах присоединится к нам или будет взят запросто, при первом же появлении нашего флота. Располагая на море македонскими и финикийскими кораблями и присоединив Кипр, мы прочно утвердим наше морское господство, и тогда поход на Египет не представит для нас труда. А когда мы покорим Египет, то ни в Элладе, ни дома не останется больше ничего, что могло бы внушать подозрение, и тогда мы пойдем на Вавилон, совершенно успокоившись насчет наших домашних дел. А уважать нас станут еще больше после того, как мы совсем отрежем персов от моря и еще отберем от них земли по сю сторону Евфрата» (пер. М.Е. Сергеенко)^[88].

К тому времени, когда была произнесена эта речь, новость о поражении Дария в сражении при Иссе уже деморализовала персидский флот, о чем Александр еще не знал. Финикийская эскадра, за исключением тирской, перешла на службу к Александру; кипрская вскоре после этого последовала тому же примеру. Теперь у Александра оказалось около 220 военных кораблей, то есть мощь, намного превосходившая флот тирского царя Аземилка.

Во время осады к Александру прибыло еще одно персидское посольство с сообщением о том, что Дарий готов выплатить 10 тыс. талантов в качестве выкупа за свою мать, жену и детей, отдать ему одну из дочерей в жены и все земли к западу от Евфрата до Эгейского моря.

Когда Александр ознакомил с этим предложением своих полководцев, Парменион, как рассказывают, заявил: «На месте Александра я был бы рад окончить войну на этих условиях», на что Александр ответил: «я бы тоже, на месте Пармениона». После этого он дал Дарию ответ, что он не хочет денег, и ему не нужна часть его земли, но только вся земля; потому что все его деньги и земли уже и так в его руках; и что, если бы он желал жениться на дочери Дария, он это и так сделал бы… Он приказал Дарию прийти к нему, если тот хочет достойного с его стороны обращения (Арриан. II).

Оба историка, и сэр Уильям Тарн, и Ульрих Вилькен, отмечают, что этот разговор относительно предложения персидского царя указывает на первые трещины в отношениях Александра и старого служаки Пармениона, который воевал еще под началом у Филиппа. Вилькен полагает, что, будь Филипп на месте Александра, он бы удовлетворился завоеваниями до границы Евфрата; однако Александр уже вышел за рамки сравнительно скромных аппетитов македонского царя и почувствовал себя «царем всей Азии» – то есть правителем мира (Александр Великий. С. 111–112). Поскольку эта идея подразумевала включение Македонии как подчиненного государства в Азиатскую империю, она ужасала старых македонян, которые считали Пармениона своим вождем.

После семимесячной осады в конце июля или в начале августа 332 г. до н. э. Тир был взят, а его защитники перебиты. По словам Арриана, причиной резни послужила ненависть македонян, вызванная долгой осадой, а также тем, что горожане казнили плененных греков и выставили их головы на городской стене, а тела сбросили в море. Лишь те, кто укрылись в храме Геракла, по приказу Александра получили прощение; остальное население вместе с наемниками было продано в рабство^[89].

Захват Тира дал Александру возможность овладеть Сирией и Египтом, где греки и римляне с той поры господствовали в течение тысячи лет. Что еще более важно – решив эту задачу, он достиг и иной цели – добился господства над Восточным Средиземноморьем. Персидский флот прекратил свое существование, и все его военные базы оказались в руках Александра. Ему не приходилось более тревожиться за безопасность тыла, и отныне его стратегия могла быть целиком сосредоточена на сухопутных операциях.

Защита юго-западных границ

Бескомпромиссный ответ Александра Дарию подразумевал, что война продолжается, но выступать против Дария сразу после падения Тира было бы опрометчиво. Наносить удар было некуда. Можно предположить, что Александр давно вынашивал план решающего сражения, которое раз и навсегда подтвердит его господство над Азией, но такое сражение не могло состояться, пока Дарий не соберет другую армию, поэтому у Александра оказались развязаны руки для похода в Египет. Египет был юго-западной провинцией Персидской империи, хотя египтяне ожесточенно сопротивлялись персидскому правлению, и, заняв Египет, Александр опять мог выступить в роли освободителя побежденного народа. Далее, оставить безопасный и замиренный Египет в своем тылу было стратегической необходимостью, поскольку это окончательно подтвердило бы его господство в Восточном Средиземноморье, и, так как Египет был крупнейшим производителем зерна, его захват означал бы постоянные поставки в Грецию, испытывавшую недостаток зерна, что в Афинах всегда служило причиной социальных и политических беспорядков.

Поскольку покорение Египта следовало завершить до того, как Дарий сможет выйти на поле битвы, время вновь оказалось решающим фактором; после взятия Тира Александр не стал задерживаться, чтобы уладить административные дела Сирии, но оставил Пармениона следить за порядком в стране и двинулся на юг. В Газе, пограничной крепости, которая охраняла Южную Сирию, он встретил серьезное сопротивление со стороны Бата, ее персидского правителя, поэтому Александр вынужден был начать осаду (см. гл. 7); это обстоятельство задержало его на два месяца. Согласно Арриану, все мужское население пало в сражении, и после взятия Газы Александр продал их жен и детей в рабство и заселил город окрестными жителями. Курций сообщает (IV), что, подражая поведению Ахилла в отношении к Гектору, Александр привязал храброго Бата к колеснице и протащил вокруг городских стен, убив его таким жестоким способом, однако это определенно выдумка, поскольку в «Илиаде», которую Александр искренне любил, Гомер назвал поступок Ахилла «позорным надругательством» (об этом эпизоде см. Тарн. Т. II. Приложение 11).

Из Газы Александр направился в Пелусий, пограничную крепость Египта в восточном устье Нила, где его уже ожидал флот. Египет сдался ему без боя; его повсюду привет– ствовали как освободителя. Персидский сатрап Мазак отдал ему 800 талантов и Мемфис, где Александра официально короновали царем Египта; в глазах народа он стал фараоном. Несмотря на то что единственное свидетельство о его коронации содержится в «Романе об Александре» Псевдо-Каллисфена, Вилькен пишет, что «иерографические надписи подтверждают, что Александр носил традиционные царские титулы, какими именовались его персидские и египетские предшественники… Как «Гора» его называли «могучим правителем» или «защитником Египта». Как «царь Верхнего и Нижнего Египта» он назывался «возлюбленным Аммона и избранником Ра»; и, наконец, как «сын Ра» он назывался Александром. Эти титулы означали две вещи: его особое положение владыки Египта и последующее его обожествление.

В Мемфисе Александр принес жертвы Апису и другим богам – политический акт, который произвел сильное впечатление на египтян, ибо ничто их так не отвращало, как неуважение к их храмам и убийство их священных быков (Аписов) Камбизом и Артаксерксом III. За жертвоприношениями последовали гимнастические и музыкальные состязания, после которых Александр собрал гипаспистов, аргиан, лучников и царский эскадрон гетайров и плыл вниз по западному рукаву Нила мимо греческого поселения Навкратис, которое основал египетский царь Амасис в VI в. до н. э., – к Канопу.

В нескольких милях западнее Канопа, между озером Мариа и островом Фарос, возле поселения Ракот он заложил первую из семнадцати Александрий. Здесь к нему из Эгеи приплыл Гегелох с сообщением о том, что персы прекратили всякое сопротивление; освобождены острова Лесбос, Хиос, Тенедос и Кос, однако Фарнабазу удалось скрыться.

Поскольку оракул Аммона в оазисе Сивы^[90] был столь же знаменит в Греции, как и Дельфийский оракул и оракул Додоны, и поскольку легенда гласила, что его некогда посетили предки Александра Персей и Геракл, естественно, что Александр, который оказался «непобедимым» в Дельфах, захотел посетить его и испросить волю божества^[91]. С небольшим отрядом он отправился вдоль берега до Паретония (Матрух), что в 200 милях западнее Александрии, и там он получил и принял предложение союза от греческой колонии Кирены. Из Паретония он двинулся на юг через пустыню, и, когда добрался до оазиса, встретивший его жрец приветствовал его как «сына Аммона». Это приветствие много обсуждали, однако по традиции так приветствовали фараонов, а после коронации в глазах египтян Александр был сыном Аммона-Ра. Александр со жрецом вошли в святилище, но что ему было поведано, осталось тайной, ибо все, что мы знаем, это что в письме к матери он обещал «раскрыть ей некие секреты, и лишь ей одной, по возвращении домой»^[92], однако до этого он так и не дожил. Из Сив он, миновав пустыню, отправился через Кару и Могхару назад в Мемфис.

В Мемфисе Александра дожидалось посольство из Греции, также 400 греческих наемников и 500 фракийских всадников, посланных Антипатром. Кажется, именно тогда он повстречал египетского мудреца Псаммона и слушал его учение. По словам Плутарха, Александру очень понравилось утверждение, что «бог правит всеми людьми», и, когда он над этим раздумывал, он пришел к философскому заключению, что «бог является отцом всех людей, но родными себе он делает лучших из них» (Плутарх. Александр. XXVII. Пер. М.Е. Сергиенко). В сущности, пишет Тарн, это простое утверждение того положения, что все люди – братья, и, если рассказ Плутарха соответствует действительности, Александр был первым, кто это сказал, во всяком случае в западном мире (Александр Великий. Т. II. С. 435).

В Мемфисе Александр организовал административное управление иначе, нежели он делал раньше. Поскольку Египет сам по себе являлся сильной и богатой страной, он решил, что неразумно поручать ее заботам одного человека, и поделил управление между несколькими чиновниками. Он назначил правителями – не сатрапами – Верхнего и Нижнего Египта двух египтян Долоаспа и Петисса, а когда Петисс вышел в отставку, он поручил управление всей страной Долоаспу. Провинции, которые граничили с Ливией на западе, и Аравию за Иерополем (город близ Суэца) на востоке он отдал в управление двум грекам, Аполлонию и Клеомену из Навкратиса. Клеомен также был назначен ответственным за казну с властными полномочиями ее пополнения, но определение величины налогов оставалось в руках местных налогосборщиков, к большому удовольствию египтян. Он поставил двух своих гетайров Панталеонта и Мегакла во главе гарнизонов Мемфиса и Пелусия; этолиец Ликид оставался командовать греческими наемниками; армию, остававшуюся в Египте, он поручил Певкесту и Балакру, а флот – Полемону. По этому разделению властей можно видеть, что Александр отделил военное руководство и контроль за финансами от гражданского правления и, следовательно, предотвратил возможность сосредоточения всей власти в одних руках и образование самостоятельного царства.

Весной 331 г. до н. э. Александр построил мост через Нил близ Мемфиса и отправился обратно в Тир, где его ждал флот. Там он получил еще одно прошение от афинян освободить афинских военнопленных, которых он захватил в сражении при Гранике; в этот раз он удовлетворил их просьбу. Он отрядил 100 финикийских и кипрских военных судов в качестве подкрепления военным кораблям, которые он послал Антипатру. Александр назначил Асклепиодора сатрапом Сирии, Койрана – сборщиком налогов в Финикии, и Филоксена – сборщиком налогов в Азии на территории, которая простиралась до Таврийских гор; однако, кроме Тира и Газы, в которых стояли его гарнизоны, автономным финикийским городам было разрешено жить по своим законам и иметь своих царей, и они были независимы от контроля Асклепиодора.

Завоевание политического господства

Теперь, когда тыл Александра был надежен, он намеревался сместить Дария, поэтому послал Пармениона в Фапсак навести мост через Евфрат. На восточном берегу стоял бывший сатрап Сирии Мазей, с 3 тыс. всадников и 2 тыс. греческих наемников. Александр выступил в поход с намерением с ним сразиться, однако, когда Мазей узнал о его приближении, он испугался, что будет сметен столь большой армией, и отступил на восток. Мосты, уже на три четверти построенные, были закончены, и войско пересекло реку; но вместо того, чтобы следовать главной дорогой, Александр двинулся в северо-восточном направлении через Месопотамию, поскольку на этом пути было больше фуража и провианта. Затем македонцы захватили нескольких воинов Дария, посланных на разведку, которые сообщили, что царь со своим войском находится у Тигра. Александр поспешно двинулся туда, но когда он добрался до Тигра, то обнаружил, что сведения оказались ложными, и река не охраняется. Течение было довольно сильным, и армия с некоторыми трудностями переправилась через реку. Когда войско расположилось лагерем на восточном берегу, случилось лунное затмение (20 сентября 331 г. до н. э.), Александр совершил жертвоприношения луне, солнцу и земле и после короткого отдыха продолжил движение вперед. На четвертый день после переправы разведчики донесли, что видели всадников Дария на равнине около Гавгамел, селения, которое сейчас идентифицируют с возвышенностью Тел-Гомел на реке Xaзир, притоке Большого Заба, и восточнее равнины Керамлаис (см. карту 9). Это место как нельзя лучше подходило для битвы возмездия, поскольку именно здесь после сражения при Кунаксе в 401 г. до н. э. предатель Тиссаферн захватил и убил Клеарха и ведущих полководцев греческих десятитысячников (Ксенофонт. Анабасис. II, V).

1 октября Александр выиграл под Арбелами (называемое также сражением при Гавгамелах) (см. гл. 6). «То была самая великая битва античности, – пишет профессор Уиллер и добавляет: – Вековые вопросы решились в один день. Ударный клин на тысячу лет изменил ход истории»^[93].

Карта 4. Восточная Персидская империя

В середине сражения Александр послал в наступление свою кавалерию: она прорвала ряды персов и устремилась к Дарию. Царь покинул поле боя первым. Однако на следующий день, когда преследователи подошли к Арбелам, оказалось, что Дарий в сопровождении персидской и бактрийской конницы, а также 2 тыс. наемников свернул с основной дороги и поспешил вверх по течению Малого Заба в гористую Мидию. Он исходил из того, что Александр двинется по главной дороге, поскольку та, которую выбрал он, труднопроходима для большой армии с обозом. Он оказался прав, хотя причина была другой. Александр выбрал главную дорогу, потому что политически важнее было захватить Вавилон и Сузы, чем преследовать рассеянное войско по пересеченной местности, где Дарий легко мог ускользнуть. Армия Александра двинулась на Вавилон и пришла туда в полном боевом порядке; местные жители под предводительством своих жрецов и правителей вышли приветствовать победителя и согласились сдать город и городскую казну^[94].

Как и в Египте, первые шаги Александра были связаны с религией – он желал освятить свое господство благословением богов. Он распорядился, чтобы вавилоняне восстановили все храмы, некогда разрушенные Ксерксом, и в особенности храм Мардука, главного вавилонского бога, а затем, в соответствии с ритуалами, принятыми жрецами, он принес жертвы Мардуку и благодаря такому признанию божества в глазах вавилонян стал легитимным правителем.

Следующей задачей было организовать управление Вавилонией, и здесь Александр столкнулся с новой проблемой. Xотя Дарий спасся под Арбелами, он потерпел столь сокрушительное поражение, что Александр если не de iure, то de facto стал царем царей. Оставив его царем в глазах македонян, судьба к тому же сделала его правителем многих народов, а в ближайшем будущем готовилась положить к его ногам еще и другие царства. Задачей Александра было не только утвердить свою власть на завоеванных территориях, но и придумать, каким образом сплавить их вместе с Македонией и Грецией в мировую державу. Его гений подсказывал, что этого нельзя добиться, только действуя с позиции силы, но лишь с помощью добровольного сотрудничества со стороны покоренных народов. В Вавилонии он впервые назначил сатрапом перса – Мазея^[95], полководца, который командовал правым флангом Дария в сражении при Арбелах и который после сражения искал прибежища в Вавилоне. С политической точки зрения это было правильное решение; во– первых, народу понравилось, что им будет управлять не македонец, не грек, а перс; во-вторых – поскольку Дарий оставался на свободе, великодушие Александра служило приманкой для тех сатрапов, которые все еще хранили верность прежнему властителю. В соответствии со своей политикой он ограничил власть Мазея, назначив македонского полководца командовать войском, оставленным в Вавилоне, и другого македонца – пополнять вавилонскую казну.

Покончив с делами в Вавилоне, Александр двинулся двадцатидневным маршем на Сузы, которые сдал ему персидский сатрап Абулит. В тамошней казне он обнаружил не менее 50 тыс. талантов, а среди царских вещей – статуи Гармодия и Аристогена^[96], которые Ксеркс привез с собой из Греции; он отослал их обратно в Афины как знак расположения, вместе с 3 тыс. талантов Антипатру. Другим не менее важным «трофеем», значение которого выявилось гораздо позже, была царская Академия в Сузах, где воспитывались и обучались сыновья знатных персов, которые готовились поступить на службу царю. Александр получил в свои руки мощное орудие для воздействия на отцов этих мальчиков, и к концу похода у него появилась возможность укомплектовать армию персидскими офицерами в дополнение к своим собственным, в то время как его противник лишился главного резерва для пополнения командного состава.

В Сузах к нему пришло несколько тысяч подкрепления из Македонии; всадников он включил в конницу гетайров и сделал ее более подвижной, разделив каждый из полков (ил) на два эскадрона (лоха) по 100 человек или более, и каждым таким подразделением командовал лохаг. Он оставил Абулита сатрапом, назначив гарнизонного командира из македонцев, а затем двинулся на Персеполь и Пасаргады, расположенные поблизости друг от друга.

По пути он вторгся в земли уксиев и покорил эти дикие племена (см. гл. 8), обязав их платить дань лошадьми, скотом и овцами, чего они не делали даже для персидского царя.

После этого Александр послал Пармениона с обозом, фессалийской конницей и тяжеловооруженными воинами вперед по дороге на Шираз, а сам с гетайрами и легковооруженной пехотой предпринял форсированный марш через горы, чтобы захватить перевал, известный под названием Персидские Ворота, который удерживал персидский сатрап Ариобарзан с 40 тыс. пехоты и 700 всадниками. Первая его попытка не удалась, однако вторая, когда он искусно развернул войско и ударил по вражескому фронту, увенчалась успехом; после этого Александр продвигался с такой стремительностью, что прибыл в Персеполь, прежде чем защитники успели спрятать городскую казну. Здесь он обнаружил неимоверную сумму в 120 тыс. талантов, и еще 6 тыс. – в Пасаргадах, старой столице, основанной Киром.

В Персеполе имел место знаменитый эпизод с поджогом дворца Ксеркса. История, рассказанная Диодором и Курцием, со ссылкой на Клитарха, о том, как Александр вместе со своими спутниками после очередной пирушки по наущению знаменитой гетеры Фаиды подожгли дворец, – вымышлена. Известно, что этот поджог был продуманным действием со стороны Александра, которому противился Парменион. Целью его было объявить всей Греции, что война отмщения за поруганные отеческие святыни – выиграна. Можно сомневаться в мудрости такого поступка, поскольку это могло подтолкнуть старых македонских воинов к мысли о завершении войны и похода, чего Александр хотел меньше всего.

Развалины Персеполя все еще являют собой впечатляющее зрелище; и во времена Омара Xайяма, как и теперь, они назывались Троном Ямшида, и поэт верил, что под ними погребена и усыпальница Кира. Им поэт посвятил 17 – й катрен Рубай. Могила Кира находилась и до сих пор находится в Пасаргадах (описание ее см.: Страбон. XV).

Александр зимовал в Персеполе и тогда же узнал о том, что вскоре после сражения при Арбелах Антипатр в Греции разбил и убил в жестокой долгой схватке близ Мегалополя спартанского царя Агиса. Город в Аркадии, основанный Эпаминодом, все еще носит это название. Таким образом была устранена последняя угроза у Александра в тылу; Спарта наконец вынуждена была вступить в Коринфский союз.

После поражения при Арбелах Дарий в сопровождении сатрапа Бактрии Бесса и других сатрапов с их греческими наемниками устроил свою штаб-квартиру в Экбатанах (Хамадан), откуда он выслал обоз к Каспийским Воротам, теперь известным как перевалы Сиалек и Садар. Когда в середине лета Александр узнал о местонахождении Дария, он немедленно отправился в Мидию. В трех днях пути от Экбатан его встретил сын Артаксеркса III Бистан и сообщил, что Дарий с 3 тыс. всадников, 6 тыс. пехотинцев и 7 тыс. талантов покинул Экбатаны пять дней назад. Намерением Дария было отойти через Парфию и Гирканию в Бактрию, опустошая земли на своем пути, чтобы предотвратить возможное преследование.

Поскольку союзная война была закончена, Александр расплатился в Экбатанах с фессалийскими и греческими союзниками и отправил их назад в Грецию с даром в 2 тыс. талантов. С этого времени он стал активно использовать наемников, но не в качестве ударной силы, но для того, чтобы укомплектовывать гарнизоны в персидских провинциях, которые он завоевывал. Это была мудрая политика, поскольку большинство наемников были люди или бездомные, или изгнанники. Он также распорядился, чтобы все богатство, которое он захватил в Сузах, Персеполе и Пасаргадах, всего около 180 тыс. талантов, было переправлено в Экбатаны и хранилось там в крепости. Это несметное богатство он доверил Гарпалу, своему имперскому казначею, с приказанием начать чеканку монеты в царских минах и в золотых статирах и серебряных тетрадрахмах. Охрану имперской казны он поручил Пармениону, который также был назначен ответственным за коммуникации к востоку от Экбатан. Для этой цели Александр предоставил в его распоряжение мощный отряд фракийских наемников.

После этого он отправился на поиски Дария и через одиннадцать дней прибыл в Раги (в пяти милях юго-восточнее Техрана), расположенные, как пишет Арриан, в одном дне пути от Каспийских Ворот, если нестись так, как Александр, – а фактически в 44 милях к западу.

В Рагах Александр узнал от дезертиров, что Дарий прошел через перевал; это означало, что он не сумеет настичь его по крайней мере несколько дней, поэтому перед тем, как возобновить преследование, он решил дать пятидневную передышку своему измученному войску и лошадям. Затем он двинулся к Воротам, расположился там лагерем и на следующий день, пройдя ущелье, разбил лагерь на другой стороне, вероятно, в Арадане, откуда он выслал фуражиров для пополнения запасов, поскольку местные жители сообщили, что страна, раскинувшаяся впереди, – безводная пустыня. Там ему сдался бежавший от Дария знатный вавилонянин Багистан, который сообщил, что Бесс низложил Дария и держит его в плену. Александр даже не стал дожидаться посланных накануне фуражиров, но во главе отряда лучников устремился вперед с двухдневным запасом продовольствия. Они шли всю ночь до полудня следующего дня, потом отдыхали до вечера, затем вновь двигались вперед, пока не достигли селения, откуда бежал Багистан. Там Александр узнал, что командование принял на себя Бесс.

Несмотря на то что люди и лошади устали, он продолжил преследование. Отряд вновь выступил в путь ночью и к полудню следующего дня прибыл в селение, где за день до этого находился Бесс. Здесь Александру показали короткий путь через пустыню, воспользовавшись которым он мог опередить Бесса; однако, поскольку его пехота уже не могла идти дальше, он спешил 500 своих всадников и посадил пехотинцев на коней. К вечеру он двинулся дальше и, как говорит Арриан, «несся рысью». После того ночного марша в 47 миль «он неожиданно перед наступлением сумерек наткнулся на преследуемых», бредущих в беспорядке и безоружных. Их оружие, вероятно, находилось в повозках, так было принято. Бесс заколол Дария, а сам сумел скрыться с 600 всадниками, и, когда Александр приблизился, он обнаружил, что его соперник мертв. Он отослал его тело в Персеполь, чтобы устроить ему царские похороны, а «его дети получили от Александра царское воспитание и образование, как если бы их отец все еще находился на троне» (Арриан. III).

Дарий был убит около Дамгхана или Шахруда; Дамгхан – в 208 милях от Каспийских Ворот, а Шахруд – в 253. То или другое расстояние было преодолено в семь дней; если первое – то дневной переход составлял около 29 миль, если последнее – то 36 миль в день – поразительная скорость, если учесть, что был разгар лета и местность представляла собой безводную пустыню^[97].

Для Александра смерть Дария была не просто выгодна, но и необходима. Останься он в живых, вокруг него постоянно возникали бы опасные интриги, а уничтожить его физически Александру не позволял кодекс царской чести. Гибель прежнего царя решила дело, поскольку она поднимала Александра, по праву завоевателя, до положения великого царя, и его гений подсказывал ему, что для того, чтобы его империя состоялась, он должен преодолеть вековой антагонизм между греками и персами. С его окончательной победой в империи больше не было ни победителей, ни побежденных. Александр также понял, что существование империи зависит не только от его стараний, но от доброй воли и согласия входящих в нее народов; чтобы стереть опыт завоевания из их памяти и показать, что он один из них, – он принял при своем дворе персидский этикет и носил персидское платье. Он требовал, чтобы персы оказывали ему такие же почести проскинезы, какие оказывали Дарию, и в самом деле, персы перестали бы его уважать, не требуй он этого. Что же касается платья, то Плутарх сообщает, что он остановился на среднем варианте «потому ли, что умышленно подражал местным нравам, хорошо понимая, сколь подкупает людей все привычное и родное, то ли готовясь учредить поклонение собственной особе, он хотел таким способом постепенно приучить македонян к новым обычаям. Но все же он не пожелал облачаться полностью в мидийское платье, которое было слишком уж варварским и необычным, не надел ни шаровар, ни кандия, ни тиары, а выбрал такое одеяние, в котором удачно сочеталось кое-что от мидийского платья и от персидского… Зрелище это было поистине тягостным для македонян…» (Плутарх. Александр. 45. Пер. М. Ботвинника.)

В отличие от Гефестиона и Кратера, которые разделяли его примирительную политику, общая масса македонян не могла понять его мотивов. Это были воины, и понять восточный наряд Александра и его требование почитать его на персидский манер, равно как и его желание стереть из памяти подданных тот факт, что он завоеватель, – было им не под силу; теперь, когда победа была завоевана, всё, чего они хотели, – пользоваться ее плодами и радоваться жизни. После гибели Дария они стали думать, что пора кончать войну, чтобы вернуться домой с богатой военной добычей. То, что такие настроения присутствовали, подтверждается тем, что Александр счел нужным созвать войсковой сбор и ясно сказать всем о необходимости дальнейшего наступления. (См. Курций. VI, 6—10). Xотя силой своего авторитета он сумел убедить воинов в правильности такого выбора, их мучила тоска по дому и мирной жизни и политика Александра по-прежнему оставалась им чужда.

Защита северо-восточных границ

Александр не стал преследовать Бесса, отступавшего в Бактрию, но предпринял поход к Эльбрусу, чтобы подчинить племена тапуров и мардов – марды никогда не признавали господства персов – и заставить сдаться тех сторонников Дария, которые с остатками греческих наемников пытались спастись бегством. Это было необходимо, поскольку следовало обезопасить тыл, прежде чем начинать преследование.

Двумя колоннами, одна под командованием Кратера, который заменил Пармениона в качестве заместителя главнокомандующего, другая – под его началом, Александр стремительно прошел предгорья и подчинил племена, там проживавшие; после этого ему сдались хилиарх (визирь) Дария Набарзан, его парфянский и тапурийский сатрапы Фратоферн и Автофрадат, отец Фарнабаза Артабаз и 1500 греческих наемников в сопровождении греческих посланников, аккредитованных при персидском дворе. Набарзан получил прощение, два сатрапа были восстановлены в должности, а Артабаза приняли с почестями и дали ему должность при македонском дворе, поскольку некогда он был другом отца Александра и остался верным Дарию. Тех из греческих наемников, которые пошли на службу к персам до образования Коринфского союза, отпустили, но те, которые стали наемниками после, – хотя и получили прощение, были введены вместе с их полководцем Андроником в состав армии Александра. Послов от Афин и Спарты взяли под стражу, однако посланцы из Синоп и Халкедона, не входивших в союз, – были отпущены.

Затем Александр отправился маршем в Задракаты (Астрабад), откуда после пятнадцатидневного отдыха продолжил преследование Бесса. В Месхеде ему подчинился сатрап Арии Сатибарзан, Александр утвердил его в этой должности и оставил при нем небольшой отряд для охраны дорог. Там же Александру стало известно, что Бесс надел на себя тиару и принял имя Артаксеркс и что он ожидает прибытия скифских (саккских) лучников, чтобы заключить с ними союз против него.

На пути из Месхеда, когда он двигался по главной дороге в направлении Бактр (также называемых Ариаспами, современный Балкх), Александр получил сообщение, что Сатибарзан перебил оставленный Александром отряд и набирает в Артакоане войско, чтобы поддержать Бесса. Александр не мог оставить мятежную Арию в своем тылу, поэтому с гетайрами и отрядом легковооруженных воинов тронулся в обратный путь и за два дня преодолел расстояние в 70 миль. Он застал Сатибарзана врасплох, однако тому, несмотря на то что охрана его покинула, удалось бежать; вскоре после этого он был пойман и казнен.

Невдалеке от Артакоаны Александр основал Александрию Арианскую (Герат) и назначил перса Арсака сатрапом вместо Сатибарзана. Он двинулся в земли дрангов, тогда входившие в сатрапию Арахозия, и, поскольку их сатрап Барсаенет ранее примкнул к мятежникам, он также его казнил. В Праде вышел наружу заговор Филота; это так поразило Александра, что он решил отныне не назначать командиром всадников-гетайров одного человека. Он разделил конницу гетайров на два дивизиона, каждый по четыре эскадрона, и одним поручил командовать своему другу Гефестиону, а другим – Клиту Черному. Во Фрадах он основал еще одну Александрию Пропфасию.

Затем в погоне за Бессом он двинулся в Гельменд, где столкнулся с народом, вначале называвшимся ариаспами, а позже – эвергетами (благодетелями), поскольку они перешли на службу к Киру. Когда он узнал, что «их общественная жизнь вовсе не похожа на жизнь других местных варваров и они блюдут справедливость вместе с лучшими из греков, он их освободил и дал им столько земли, сколько они просили» (Арриан. III). В то же время ему добровольно подчинились сатрапы Гедросии и Кармании; он назначил Менона сатрапом Арахозии с приказанием окончательно покорить эту страну и в октябре или ноябре 329 г. до н. э. выступил в направлении реки Тарнак, где, как указывает сэр Уильям Тарн, основал Александрию в Арахозии у Газни, а не у Кандагара, как обычно считают (Тарн. Т. II. Прилож. 8.1. С. 234).

С того момента, как весной 334 г. до н. э. Александр перешел Геллеспонт, он покрыл расстояние в 2500 миль и подчинил себе всю Персидскую империю, кроме сатрапий Бактрии и Согдианы, которые вместе представляли громадный бастион на подступах к северо-востоку. Хотя он и не отдавал себе в этом отчета, война в этих двух областях должна была послужить проверкой его полководцев и всей его деятельности за два предшествующих года. Бактрийцы и согды были воинственными народами чисто арийского происхождения, которые решили бороться за свою свободу. Кроме того, этот район наиболее труден для проведения военных операций. Бактрия (Бадакшан и Афганский Туркестан), которая лежала между Паромисом (Гиндукушем)^[98]и Оксом (Амударья), представляла собой нагромождение горных уступов, а большую часть Согдианы (Бухара и Туркестан) занимали степи и пустыни. Кроме Бактр, последнего города Персидской империи, здесь не было городов, люди жили в деревнях либо кочевали.

Этот театр военных действий требовал совсем иных, отличных от прежних методов ведения войны. Никаких великих битв не ожидало Александра; он столкнулся с воинственным народом, с партизанской войной в горах; с противником, который при подходе мог оказаться в тылу, скрыться на неприступных утесах, а от преследования прятался в туркестанских степях. Чтобы одержать победу в таких условиях и сокрушить такого врага, требовалось большее искусство, чем для войны против организованной армии на равнинной местности. Именно в кампаниях в Бактрии и Согдиане полководческий талант Александра достиг своего расцвета, и то, что он сумел покорить эти две сатрапии менее чем за два года, – наглядное свидетельство его военного триумфа.

К сожалению, Арриан и другие историки мало рассказывают о тактических приемах, использованных Александром, хотя можно предположить, что он значительно усилил легковооруженные войска в пехоте и в кавалерии; то, что мы знаем, – это использование всадников-копьеметателей и то, что Александр облегчил оснащение части фаланги (Арриан. III и IV). Как бы то ни было, он определенно пытался повысить мобильность и подвижность войска и одновременно широко задействовать сеть военных укреплений и лагерей, которые ограничивали бы передвижение врага.

Перед тем как переправиться через горный перевал в землю паропамисадов, весной 329 г. до н. э. Александр дал отдых своей армии в Газни; он основал Александрию Кавказскую близ Кабула; назначил сатрапом этого региона перса Проекса и оставил одного из гетайров командовать воинскими частями, а затем приготовился перейти Гиндукуш в Бактрию. Бесс с 7 тыс. бактрийцев и даев в сопровождении двух князей Согдианы Спитамена и Оксиатра удерживал Аорн (Ташкурган) в верховьях Окса; и, хотя Гиндукуш был еще покрыт глубоким снегом, Александр перешел горную гряду через проход Кавак (11 600 футов высотой), спустился ниже границы леса, а затем двинулся на север в Драпсаку (Кундуз), чтобы обогнуть Ташкурган с востока.

Бесс отошел за Окс; Ташкурган и Бактры сдались без сопротивления, и сатрапом Бактрии был назначен Артабаз.

Из Бактр Александр направился маршем к Оксу и подошел к реке напротив Килифа, где ширина реки достигала около трех четвертей мили. Через нее переправились с помощью шкур, набитых соломой: тот же прием, который использовали при переправе через Дунай в 335 г. до н. э.; на это ушло пять дней^[99]. Затем во время пятидневного марша к Александру явились посланцы от Спитамена, с известием, что Бесс взят под стражу и закован в кандалы и что Спитамен хотел бы сдаться Александру. Александр отрядил Птолемея с мощным отрядом принять капитуляцию; тот за четыре дня проделал «десятидневный» марш и прибыл в лагерь, где за день до этого располагался Спитамен. Однако Спитамен передумал. Поскольку скорость сейчас была важнее всего, Птолемей приказал своей пехоте следовать за ним, а сам с кавалерией устремился в селение, где нашел Бесса; захватив его, он отправился в обратный путь.

Пока Птолемей выполнял его поручение, Александр добыл лошадей для тех всадников, которые лишились своих коней на Гиндукуше, и по возвращении Птолемея направился маршем в Мараканды (Самарканд, будущая столица Тамерлана), одну из двух царских резиденций в Согдиане; другой была Бухара. Там он оставил гарнизон, а сам отправился в Кирополь, основанный Киром близ Яксарта (Сырдарья), главную из восьми крепостей, которые персы построили для защиты своей северо-восточной границы от массагетов, обитавших в степях за Яксартом. Там оставил Александр гарнизоны с наемниками, и, поскольку теперь уверился в том, что Согдиана покорена, он созвал всех согдианских правителей для встречи на торжественном приеме в Бактрах.

Но Согдиана не собиралась сдаваться, и пленение Бесса, видимо, ввело Александра в заблуждение, ибо не Бесс, а Спитамен в действительности был правителем Согдианы. Когда этот весьма одаренный человек получил приглашение, он решил, что ничего хорошего ни ему, ни его людям это не сулит, и он решился встать во главе не просто местного мятежа, но во главе всеобщего восстания. Это была тщательно продуманная операция, которая застала Александра врасплох.

Восстание разразилось внезапно: Кирополь и другие крепости были атакованы и захвачены, а их гарнизоны перебиты. Александр выступил к ближайшей из крепостей, Газе, и послал Кратера осадить Кирополь. Он захватил Газу и перебил ее защитников и в следующие два дня возвратил еще четыре крепости. Затем он выступил к Кирополю, который был взят штурмом после отчаянного сопротивления. Оставшиеся две крепости также были отбиты с неимоверной жестокостью, ибо, как сообщает Аристобул, все их защитники погибли.

Представляется вероятным, что такая суровость была вызвана как стратегической важностью Согдианы, как защищающей северо-восточный подход к Персии, так и желанием Александра завершить кампанию, которая длилась сверх ожидания долго. Он не мог продолжать путь на восток с непокоренной Согдианой на северном фланге; вероятно, он хотел подавить всякое сопротивление, наведя ужас на местное население, как когда-то поступили с Фивами. Если так, дальнейшие события показали ошибочность его политики; в далеко не покоренной, но доведенной до отчаяния Согдиане учиненная им резня вызвала яростное сопротивление. Другой причиной могло быть то, что «азиатские скифы» сосредоточили большое количество конных лучников на правом берегу Яксарта, готовых напасть на македонян, не сумей они подавить мятеж; одновременно Александр получил известие, что Спитамен осадил Мараканду с запада.

Кажется, Александр не представлял себе всей серьезности положения, потому что, узнав об осаде Мараканды, он отправил на освобождение города лишь шестьдесят гетайров, 800 всадников-наемников и 1500 пехотинцев во главе с Фарнухом, который был скорее дипломатом, чем военным, поскольку он ожидал помириться с варварами с помощью переговоров, а не сражения.

Он основал Александрию Эсхату («дальнюю», теперь Xоджент) на левом берегу Яксарта в качестве бастиона против кочевников, и, когда спустя двадцать дней крепость была построена, он поселил в этой новой Александрии отряд греческих наемников, некоторых местных жителей и тех из македонян, которые были более непригодны к военной службе. Затем он совершил жертвоприношение и устроил гимнастические состязания.

Скифы все это время оставались на правом берегу Яксарта, и, поскольку в этом месте река была узкая, они выкрикивали оскорбления в адрес Александра и подначивали его перебраться к ним. Последовала удивительная операция (см. гл. 8); ибо, хотя Александр не был знатоком «парфянской тактики», которая временами, как, например, в сражении при Каррах в 53 г. до н. э., могла быть разрушительной, он воспользовался собственным тактическим приемом, который полностью удался. Тысяча скифов была перебита, и 150 взяты в плен; по всей вероятности, еще больше пленных было бы захвачено во время преследования, если бы Александр серьезно не заболел, выпив грязной воды. Скифы потерпели такое сокрушительное поражение, что направили к Александру посольство с извинениями за случившееся и с уверениями, что их царь добровольно подчинится любому его распоряжению.

Пока Александр занимался этими делами, ситуация под Маракандой складывалась совершенно иначе. Когда Спитамен узнал о приближении колонны во главе с Фарнухом, он снял осаду, воссоединился с 600 скифскими всадниками и на равнине южнее реки Политимет (Зеравшан) напал на Фарнуха и уничтожил его колонну (см. гл. 8).

Это было первым поражением армии Александра с тех пор, как он пересек Геллеспонт. Возмездие последовало немедленно; Александр выступил с половиной гетайров, гипаспистами, лучниками и «самыми легковооруженными воинами из фаланги»; они покрыли расстояние в 1500 стадиев (170 миль) между Xоджентом и Маракандой за три дня и несколько часов и на рассвете четвертого дня подошли к городу. Спитамен и его воины обратились в бегство, и Александр преследовал их, но, когда оказался на поле битвы, остановился, чтобы похоронить Фарнуха. Затем он опустошил богатые земли, граничившие с Политиметом^[100], и направился маршем в Бактры на зимние квартиры.

Это было горячее время. Бесса привезли в Бактры на суд, и, поскольку он присвоил тиару, его судили по персидским законам. После того как ему отрезали нос и уши, он был отправлен в Экбатаны для исполнения смертного приговора. Арриан осудил столь жестокое обращение, но таков был обычай персов: так же обошелся с соперником Фраваришем Дарий I^[101]. В Бактрах Александр получил большое подкрепление из Греции, а западные сатрапы прислали ему свежие силы наемников, как раз тот контингент, который требовался для укомплектования гарнизонов крепостей на пограничных линиях Константина и для военных поселений. Царь хорасмов, народа, обитавшего в области между Каспийским и Аральским морями (провинция Хива), посетил Александра в Бактрах и предложил ему союз. Он также предложил проводить Александра северным путем до Черного моря, но Александр ответил, что пока в его планы входит завоевание Индии, и, когда он его завершит, на обратном пути в Грецию он исследует берег восточнее Понта Эвксинского. Однако прежде чем отправиться в индийский поход, он должен был окончательно подчинить Согдиану; террор не привел ее жителей к повиновению, но заставил их объединиться в банды, у которых были свои крепости и убежища в горах. Весной 328 г. до н. э. Александр повернул к Оксу, и в разбитом здесь лагере рядом с его палаткой была найдена нефть^[102].

Отправляясь в поход, Александр оставил Кратера с большим войском в Бактрах, приказав им следить за местными жителями и предотвращать мятежи; затем он разделил свою армию на пять колонн во главе с Гефестионом, Птолемеем, Пердиккой, Кеном и Артабазом и один полк оставил за собой. Свой полк он повел на Мараканды, в то время как другие распределились по стране, захватили крепости согдов, а затем присоединились к нему в Маракандах: видимо, именно тогда был убит Клит. Затем Александр послал Гефестиона организовать сторожевые посты и поселения и отдал приказ Кену и Артабазу двинуть их полки в Скифию (Туркестан), где нашел прибежище Спитамен.

Когда Александр выступил, чтобы захватить убежища согдов, Спитамен неожиданно появился у него в тылу с отрядом массагетов, отбил одну из бактрийских пограничных крепостей и двинулся на Бактры, в гарнизоне которых находились отставшие и больные воины. Те, у кого хватило сил сражаться, вышли навстречу врагу под командой Пифона, сына Сосикла. Они вступили в бой и убили многих из войска Спитамена; однако на обратном пути попали в засаду и почти все погибли, Пифон был ранен и взят в плен. Когда Кратер узнал об этом несчастье, он выступил стремительным маршем, сошелся с массагетами и убил 150 человек из них; однако Спитамену опять удалось бежать.

После того как Александр организовал сеть крепостей, он вручил Кену два батальона фалангистов, два эскадрона гетайров, всех всадников-копьеметателей и новобранцев из бактрийской и согдианской легковооруженной конницы и приказал ему продолжать операции против Спитамена, а сам расположил армию на отдых в Навтаках^[103]. Там он освободил Артабаза от должности сатрапа, поскольку тот был уже стар, и назначил на его место Аминту, сына Николая. Также Александр снял Афтофрадата с должности сатрапа Тапурии и присоединил ее к сатрапии Фратаферна, а Атропата, прежнего сатрапа Дария, вернул в Мидию. «Однако, – пишет Арриан, – когда Спитамен понял, что все крепости заняты македонцами и их гарнизонами и что ему не осталось пути к отступлению», он решил атаковать Кена и, пообещав богатую добычу, убедил 3 тыс. массагетов присоединиться к нему. Кен, узнав об этом, выступил навстречу противнику; последовало жестокое сражение, в котором было убито 800 массагетов, а сторонники Спитамена из Согдианы и Бактрии перешли на сторону Кена. Вскоре, когда массагеты узнали, что Александр на подходе, они схватили Спитамена, отрезали ему голову и послали ее Александру. Так погиб самый ярый противник, с которым Александру когда-либо пришлось столкнуться. Если исключить его трагический конец, карьера Спитамена напоминает карьеру Кристиана де Вета во время Англо-бурской войны 1899–1902 гг.

После гибели Спитамена Кен и Кратер присоединились к армии в Наутаках: была середина зимы 329/328 г. до н. э. Но они не предполагали оставаться здесь надолго, поскольку правители Согдианы – Оксиарт, Xориен, Катан и Австан – все еще не сложили оружия, и, несмотря на неурочное время года, Александр решил начать против них наступление. В конце зимы 328 г. до н. э. он атаковал цитадель Оксиарта, известную как «Согдианская скала» (близ Дербента). Оксиарта на месте не оказалось, но там оставалась его семья, и, хотя снег в горах был глубоким и крепость окружали отвесные скалы, специально обученные для ведения войны в горах воины-скалолазы армии Александра сумели вскарабкаться по отвесной стене, и крепость была взята (см. гл. 8).

Среди пленников оказалась дочь Оксиарта Роксана, считавшаяся самой красивой девушкой в Азии, а поскольку Александр хотел примириться с согдианскими правителями и прекратить с ними войну, он решил в качестве политического жеста жениться на Роксане. Свадьбу праздновали по персидскому обычаю, что означало, что идея Александра о равенстве между персами и македонянами, поначалу взятая на вооружение в силу военной необходимости, теперь обрела черты осмысленной политики^[104]. Этот хитроумный ход представлял собой полную противоположность террору, на который Александр полагался прежде, ибо, когда Оксиарт узнал о свадьбе, он сдался Александру и присоединился к нему в осаде горной крепости Xориена (возле Фаисабада) (см. гл. 8). После того как тот капитулировал, Александр назначил Хориена правителем области, оставил Кратера захватить Катана и Австана в Паратакене (в Согдиане) и возвратился в Бактры. После жестокого сражения, в котором Катан был убит, а Австан взят в плен, Кратер положил конец войне за независимость Согдианы. Он присоединился к Александру в Бактрах, которые теперь назывались Александрией, также как и две другие, одна – в Мерве, а другая в Термезе на Оксе. Помимо этих, в Бактрии и Согдиане было основано много других военно-оборонительных поселений.

Именно в Бактрах Александр организовал школу, в которой 30 тыс. юношей из местных, в основном в царской академии в Сузах, воспитывались и обучались по македонскому образцу. Он рассчитывал таким образом подготовить свежее пополнение для своей армии, и это, так же как и его брак с Роксаной, вызвало недовольство части македонян. В то время имел место и инцидент с проскинезой, связанный с Каллисфеном; это случилось в начале весны 327 г. до н. э., а вскоре после этого был раскрыт «заговор пажей», за которым последовала казнь Каллисфена.

После замирения Согдианы Александр наконец обезопасил свои северо-восточные границы на Яксарте^[105], и, хотя он знал, что за этой рекой лежит скифская земля, он все же думал, что крайние ее пределы омываются Океаном и, следовательно, этой границе не грозит большой опасности с востока. Тем не менее он полагал, что беда может прийти с земель вокруг Каспийского моря, поэтому его ответ царю хорасмов не был пустым обещанием: насколько нам известно, после его возвращения в Вавилон из Индии исследование этих краев нешуточно занимало его ум.

Установление восточных границ

В Бактрах Александр стал готовиться к походу на Индию, которая, как он знал, была самой восточной персидской сатрапией. Он считал, что Индия – это полуостров, не очень большой, который на востоке выходит к морю, а на севере граничит с отрогами Паропамисских гор, к северу от которых не так далеко за Яксартом протекает Океан, омывающий их предгорья, а затем устремляющийся к восточной оконечности полуострова.

Для Александра Индия была землей, по которой протекает Инд, и является ли эта река истоком Нила и впадает ли она в Океан, ему было неведомо. Он, похоже, ничего не знал о плавании Скилака, хотя Аристотель упоминает «Перипл» этого бесстрашного мореплавателя в своей «Политике» (VII). Перед Александром стояло две задачи: завершить завоевание Персидской империи (то есть Азии) и разрешить загадку Океана, которая столь долгое время занимала умы географов. Для выполнения этой задачи осенью 328 г. до н. э. он приказал выслать ему из Египта и Финикии корабли и моряков.

Готовясь к этому походу, он получил большое подкрепление; согласно Курцию – 19 400 пехотинцев и 2600 всадников^[106]. Многие из этих людей были наемниками, необходимыми для колонизации, а другие пополнили армейские подразделения. Сатрап Бактрии Аминт командовал 10 тыс. пехоты и 3500 всадниками, которых он использовал для несения гарнизонной службы, он также увеличил число фалангистов с шести до семи батальонов. Всего армия насчитывала от 27 тыс. до 30 тыс. человек (Тарн. Т. I. С. 84). К этому следует добавить неизвестное количество нестроевых участников похода, поскольку теперь армия была передвижным государством и административным центром империи; она включала в себя гражданских и военных чиновников, интендантов, инженеров, ученых, торговцев, жен и наставников для воспитания и обучения детей воинов.

Еще на стадии подготовки к походу к Александру присоединился Сасигупта, индийский раджа из Гандхары, которая лежала между реками Кунар и Инд. От него Александр узнал, что раджа, или царь, Таксил, чьи владения лежали между Индом и Дхелом, мечтает назвать его великим царем в обмен на помощь против царя Паврава Пора, с которым он поссорился.

В начале лета 327 г. до н. э. Александр двинулся на Индию, переправился через Гиндукуш и после десяти дней марша прибыл в Александрию Кавказскую. Он нашел здесь все дела в небрежении, назначил правителем Никанора, а Оксиарта сатрапом Паропамисад и послал приглашение Таксилу и другим раджам к западу от Инда прибыть на встречу с ним. Они это сделали не потому, что считали его завоевателем, а потому, что рассматривали его как справедливого защитника. Вероятно, от них Александр узнал, насколько ошибочными были его представления об Индии, однако об этом ничего не написано. В его планы входило послать половину армии и вспомогательные службы во главе с Гефестионом и Пердиккой в сопровождении Таксила вниз по течению реки Софен (Кабул) и через Киберский проход к Инду с приказом навести мост через эту реку; тем временем сам он, чтобы обезопасить левый фланг и коммуникации, двинется с другой половиной армии к реке Xоасп (Кунар) и через горы Баджаур и Сват, чтобы встретиться с Гефестионом и Пердиккой на Инде.

Александр столкнулся с ожесточенным сопротивлением баджаурских племен, которых греки называли аспасиями: они засели в своих крепостях, чтобы помешать его продвижению, некоторые из этих горных укреплений пришлось осаждать, другие сдавались или их защитники бежали. В Аригее (вероятно, Навагаи, современная столица Баджаура) произошло сражение, в котором, как, очевидно, с большим преувеличением сообщает Птолемей, было захвачено 40 тыс. горных жителей и 230 тыс. голов скота. Лучший скот Александр отправил в Македонию для разведения местной породы – путешествие более чем в 3 тыс. миль.

Карта 5. Северо-западная граница Индии и Пенджаба

Затем он переправился через реку Гураей (Панджкора) и вступил в землю ассакенов – Сват; местные жители сосредоточили все свои силы в крепости Массагу (не идентифицирована), их поддерживали 7 тыс. индийских наемников из областей за Индом. Они не стали дожидаться наступления врага, но атаковали македонян, когда те разбивали лагерь. Александр ложным маневром нарушил их планы: сначала он притворным отступлением выманил их из крепости, затем повернул назад и загнал их обратно, замкнув осаду (см. гл. 8). Ассакены вынуждены были сдаться на условиях Александра, однако поскольку они эти условия нарушили, то индийские наемники, которые обещали перейти на службу в армию Александра, но попытались бежать, были окружены и перебиты^[107]. Затем Александр занял города Оры (Удеграм) и Базиры (Биркот), оставил там свои гарнизоны и прошел через Малакандский перевал к Певкелам, которые Гефестион не смог заставить подчиниться. Затем, после капитуляции Певкел, где он оставил свой гарнизон, он направился маршем в Эмболину (не идентифицирована), которая лежала в двух днях пути от горной крепости Аорна к северу от Аттока и неподалеку от Инда, в которой многие местные жители нашли себе приют.

В 1926 сэр Оурел Стейн идентифицировал Аорн с Пирсаром, горной грядой с обрывистыми скалами над Индом, который протекает в 5 тыс. футов внизу. Легенда рассказывает, что Геракл не сумел взять его, и Александр постарался превзойти своего предка. Если это так, то история о Геракле явно была придумана с целью пропаганды, поскольку Александр отчетливо понимал, что Аорн служил сборным пунктом для его врагов, а поскольку он располагался с фланга его линии коммуникаций с Кабульской долиной и любого возможного пути к переправе через Инд, Александр не мог себе позволить оставить крепость в руках своих противников. Стратегически требовалось занять Аорн, также это было и нравственной необходимостью. Он решил взять его. Он оставил Кратера с частью войска в Эмболине дожидаться подкрепления и, вероятно, в марте 326 г. до н. э. выступил во главе штурмового отряда, чтобы занять Аорн, что он и выполнил в ходе одной из самых своих замечательных горных операций (см. гл. 8). Он оставил Сасигупту с гарнизоном охранять Аорн, а затем в течение нескольких дней преследовал бежавших.

Затем Александр приказал заготавливать тес для строительства кораблей и отплыл вниз по Инду в Охинд в 16 милях от Аттока, где Гефестион и Пердикка навели мосты через реку. Там он с ними соединился. Он переправился через Инд и двинулся на Таксилы^[108], крупнейший город между Индом и Гидаспом (Джелум), где устроил базу для наступления на Пенджаб^[109]. Он получал всяческие знаки дружеского расположения со стороны Таксила и был встречен посольством от Абисара и других горных раджей Кашмира; хотя Абисар состоял с Пором в союзе.

В Таксилах Александр перестроил свою кавалерию. Он отделил царских охранников (агема) от гетайров и лично их возглавил; остальных – не считая конных лучников и наемников – он поделил на пять гиппархий, каждая по тысяче человек. Четыре такие гиппархии состояли из одного эскадрона (300 человек) гетайров с 700 восточноиранскими всадниками; остальные гиппархии почти полностью состояли из иранцев (Тарн. Т. I. С. 92–93).

Посреди этих приготовлений Александру стало известно, что Пор направляется маршем со своей армией вдоль восточного берега Джелума навстречу его войску, ожидая поддержки со стороны Абисара. Он послал приказ, чтобы все корабли, уже построенные на Инде, были разобраны на секции и на повозках перевезены в Джелум. В Таксилах он оставил гарнизон, сделал Филиппа, брата Гарпала, сатрапом Гандхары и в сопровождении Таксила во главе армии двинулся к Гидаспу, к которому подошел в начале июня; где точно, неизвестно (сэр Оурел Стейн предполагает, что, возможно, у Гаранпара в семнадцати с половиной милях ниже Джалалпура (Географический журнал. Т. LXXX. 1932). Здесь он и застал Пора, который занял восточный берег.

Теперь ему надо было переправиться через реку и заставить Пора сразиться, причем как можно скорее, поскольку начинался сезон дождей. Серией обманных маневров он сбил Пора с толку относительно места переправы, а затем с частью войска двинулся вверх по реке, с трудом перебрался на восточный берег, заставил Пора принять бой и одержал над ним решительную победу (см. гл. 6). Как уже упоминалось в 3-й главе, он не стал диктовать Пору свою волю, но вступил с ним в союз, уважительно отнесся к его царству и впоследствии даже расширил его границы.

Маловероятно, что Александр вошел с ним в соглашение только из-за почтения к мужеству противника, поскольку Александр был не только странствующим рыцарем, но и государственным деятелем. Он понимал, что единственный способ укрепиться в Пенджабе наверняка – это создать равновесие сил между главными властителями, и, поскольку он уже расширил владения Таксила, было необходимо в противовес расширить владения Пора. Его политика очень напоминает политику Британии в Индии XVIII столетия – разделяй и властвуй. Теперь речь шла не о сатрапиях, а о царствах, чье постоянное взаимное соперничество и антагонизм позволяли Александру сталкивать одного правителя с другим и управлять обоими. Далее, чтобы усилить свое присутствие в завоеванной стране, он сразу после сражения основал еще две Александрии, «одну на месте сражения», под именем Александрия Никея (победительница), а другую – «в том месте, где он переправился через реку», под названием Александрия Букефалия в честь своего знаменитого коня Букефала, который пал в этой битве (Арриан. V; см. также Страбон. XV).

Xотя благодаря победе под Пором и союзу с ним Александр приобрел Западный Пенджаб, ему надо было двигаться дальше на восток не только для того, чтобы расширить границы царства Пора, но чтобы достичь восточного океана, до которого, как он полагал, было уже рукой подать; только это могло дать ему уверенность в том, что восточная граница надежно защищена.

К этому времени его представления об Индии стали ближе к географическим реалиям. Во всяком случае, он, кажется, стал понимать, что Инд никак не связан с Нилом; что это самостоятельная река, которая несет свои воды в южный океан, и что Джелум – один из его притоков. Это подтверждается тем обстоятельством, что перед тем, как двинуться дальше, он оставил Кратера на Джелуме не только наблюдать за работами по возведению Никеи и Букефалии и осуществлять коммуникации с передовым отрядом, но и с заданием построить флотилию. Xотя о целях его нигде не говорится, вероятно, дойдя до восточного океана, он мог бы возвратиться к Джелуму и поплыть вниз по течению до южного моря. Никея и Букефалия, таким образом, становились также базами для исследовательской экспедиции на юг.

Оставшаяся часть армии направилась к реке Акесин (Xенаб) под проливным дождем, поскольку сезон муссонных ливней был в полном разгаре. С трудом переправившись через реку, она двинулась маршем к Гидраоту (Рави); по дороге Александр оставил охранные отряды, чтобы облегчить задачу Кратеру, на котором лежало снабжение. Поблизости от Рави колонна под предводительством Гефестиона была вынуждена задержаться, чтобы покорить взбунтовавшегося племянника Пора, которого также звали Пором. Гефестион задачу выполнил, и владения племянника перешли к его дяде. Тем временем армия переправилась через Рави и вторглась во владения кафеев, воинственного народа, не знавшего царской власти и обитавшего в землях между реками Рави и Биас. К югу от них, между Xенабом и Рави, проживали маллы, а между Рави и Сутледжем – родственный им народ оксидраки^[110]. Главным городом кафеев был Сангала (не идентифицирован), где армия встретилась с упорным сопротивлением и понесла серьезные потери (см. гл. 8). Взятие и разрушение этого города настолько испугало маллов и оксидраков, что они покорились – к счастью для Александра, поскольку его потери были так серьезны, что ему не хватало воинов^[111], и он позволил Пору оставить индийский гарнизон на завоеванной территории. Затем Александр направился к Гифасису (Биас), чтобы подчинить народы, живущие за ним.

На реке Биас в армии случился мятеж. Восемь лет минуло с тех пор, как армия выступила из Амфиполя; она проделала путь в 17 тыс. миль^[112], и после Джелума жара стояла удушающая и шли непрекращающиеся дожди^[113]. Кроме того, прошел слух – как всегда, среди воинов, – что страна за Биасом плотно населена; что ее жители «очень высокого роста» и «необычайно мужественны» и что у их царя несметное количество слонов^[114]. Эти слухи, в сочетании с ужасом перед неизвестным, трудностями похода, усталостью, дождями и жарой, сломили моральный дух македонян – удивительно еще, что мужество не оставляло их столь долгое время. «Сходки, – пишет Арриан, – случались по всему лагерю, в которых наиболее умеренные оплакивали свою судьбу, а другие решительно заявляли, что не последуют за Александром, даже если он сам возглавит поход» (Арриан. V).

Какова была реакция Александра на этот бунт? Речь, обращенная к полководцам, которую ему приписывает Арриан (V), оценивается Тарном как позднейшая компиляция; и не следует тратить слов о том, знал или не знал Александр о существовании Ганга. Вилькен утверждает, что знал и, следовательно, отдавал себе отчет в том, сколь долог предстоящий путь до восточного океана (Александр Великий. С. 185), Тарн заявляет, что нет (т. II). Однако Тарн утверждает, что довольно сомнительно, будто Александр все еще полагал, что «восточный океан уже близко», поскольку он был очень любознательным человеком: это подтверждается тем, что он, будучи в Македонии, еще мальчиком расспрашивал персидских послов об их стране, ее природе и ее дорогах. (Плутарх. Жизнь Александра. V). Как только он пересек Инд, океан, который он полагал таким близким и о котором Аристотель говорил, что он виден с Гиндукуша, – как нечто неуловимое, стал ускользать от него. Он, видимо, многократно расспрашивал о нем жителей Индии через переводчиков, и, хотя некоторые могли ему сказать, что до океана очень далеко, большинство, наверное, даже не знали, что значит само слово; океан находится в 1200 милях от реки Биас. Александра, следовательно, мучили сомнения: далеко океан ли, близко ли – существует ли он вообще? И когда Кен, говорящий от имени воинов, отвечая на его речь, заявил: «Не веди нас против воли, ибо в противном случае ты не узнаешь в нас прежних воинов, презирающих опасности, поскольку не найдется таких добровольцев», – что звучало правдоподобно, – Александр удалился в свою палатку и размышлял три дня. Если бы он был уверен, что восточный океан находится в нескольких переходах, можно предполагать, что он не пошел бы навстречу своим людям, как он это сделал во время следующего большого мятежа. Также он наверняка понял, что, где бы ни был океан, сейчас его армия не готова к успешному походу. Поэтому он принес жертвы, прося о благополучной переправе через Биас, и, когда предсказания по внутренностям жертв оказались неблагоприятными, он «известил войско, что решил двигаться обратно» (Арриан. V).

Войско возрадовалось, поскольку «он позволил им одержать победу над собой, Александром» (Арриан. V). И это похоже на правду, поскольку лучше было оставить мысли о проблематичном океане, чем потерять армию. Восточная граница так никогда и не была установлена – это было одно из самых больших его поражений.

Затем он приказал выстроить двенадцать высоких алтарей на западном берегу Биаса, чтобы отметить границы его завоеваний; он принес жертвы, провел гимнастические состязания и, расширив владения Пора до реки Биас, развернул свое войско назад к Джелуму, чтобы подготовиться к походу в 800 миль к южному морю.

Морские границы империи

Причины, которые заставили Александра начать южное предприятие, очевидны. Одна из них та, что, поскольку земли в нижнем течении Инда одно время находились под властью Великого царя, а Александр был его преемником, его правом и обязанностью было подчинить себе эту территорию. Другой причиной было то, что он не только решил дойти до океана, чего бы это ему ни стоило, но также и открыть возможный морской путь между устьем Инда и Евфрата, что позволило бы в дальнейшем избежать того длительного путешествия по суше, которое он ранее совершил. Когда он решился на это рискованное предприятие, неизвестно, но с той поры, когда, пересекая Инд, он подумал, что открыл исток Нила, поскольку обнаружил крокодилов на берегу, «которые не водились нигде, кроме Нила», он узнал от местных жителей, что «Гидасп впадает в Акесин, а тот, в свою очередь, – в Инд и что Инд имеет два рукава и впадает в Великое море» (Арриан. VI). В такой осведомленности не было ничего удивительного, поскольку с незапамятных времен Инд и его рукава служили торговым путем и купеческие суда плавали из устья Инда на запад вдоль побережья Макрана задолго до Александра^[115].

В Джелуме он обнаружил, как пишет Курций, что Гарпал послал ему 5 тыс. всадников и 7 тыс. пехотинцев в качестве пополнения, а также и вооружение для 25 тыс. человек (Курций. IX), что построены 80 30 – весельных кораблей, строятся транспортные корабли для перевозки лошадей и продовольствия, и для этих целей также привлечено множество местных судов. В целом по завершении строительства флот должен был состоять из тысячи судов (Курций (IX) называет цифру 1000; Неарх, («Индика», XIX) – 1800; Арриан (VI) – 2000). Команды военных кораблей составляли, по крайней мере частично, финикийцы, киприоты, карийцы и египтяне, и можно лишь предполагать, сколько индийцев были наняты (добровольно или силой) для работы на местных судах.

План похода был следующим: в то время как Александр с гипаспистами, агрианами, критскими лучниками и агемой гетайров плывет вниз по Джелуму, остальная армия движется маршем тремя колоннами: одна – по правому берегу во главе с Кратером, вторая – по левому берегу во главе с Гефестионом, а третья – во главе с Филиппом, сатрапом Гандхары, выступает тремя днями позже за первыми двумя. Командовать флотом было поручено Неарху.

В ноябре 326 г. до н. э. по завершении всех приготовлений и после жертвоприношений богам Александр совершил возлияния богам с носа своего флагмана и армада тронулась в путь (А р р и а н. VI). Однако плавание проходило не слишком спокойно. Прежде чем флот достиг слияния Xенаба и Джелума, поступило известие о том, что маллы и оксидраки готовятся напасть на чужеземцев.

Армия встала лагерем у слияния рек, и в этой замечательной военной кампании опять первостепенными оказались внезапность, быстрота и натиск (см. гл. 8). Однако это сражение, не самое важное из тех, в которых участвовал Александр, чуть не обернулось бедой. Когда несколько крепостей были уже взяты и армия штурмовала главный город маллов, Александр, видя, что его люди дрогнули, бесстрашно схватил лестницу и, прислонив ее к стене, полез наверх, заслоняясь щитом. За ним немедленно последовал Певкет, щитоносец, который нес священный илионский щит, а следом – Леоннат, в то время как воин по имени Абрей взбирался по другой лестнице. Тогда остальные бросились за ними, под их тяжестью лестницы подломились, и Александр, взобравшись на стену, оказался лицом к лицу с маллами. Он спрыгнул внутрь крепости, спасаясь от стрел, и, прислонившись спиной к стене, отбивался от врагов мечом. Абрей пал, сраженный стрелой в голову, а другие стрелы, пробив панцирь Александра, вошли в его грудь. Захлебнувшись в крови, он упал на щит, а Певкет и Леоннат, оба раненые, защищали его до последнего. Когда все, казалось, было кончено, подоспели остальные штурмующие, и за тело Александра шло настоящее сражение, пока воины не открыли ворота, и тогда македоняне устремились в город. Взбешенные из-за гибели своего царя, они убивали жителей, не щадя ни детей, ни женщин.

Несколько дней Александр находился между жизнью и смертью, и, когда по лагерю поползли слухи о его смерти, он попросил принести его на носилках на борт корабля, который затем на веслах пройдет вдоль берега, чтобы все воины могли удостовериться в том, что их полководец жив.

После того как Александр оправился от ранения, флот и армия двинулись вниз по Xенабу к месту его слияния с Индом. Там Александр приказал заложить очередную Александрию; он расширил сатрапию Филиппа, включив в нее все земли к востоку от реки Кунар до слияния Хенаба с Индом, и оставил ему отряд фракийцев. В то же время он назначил Пифона сатрапом Нижней Индии – то есть области, простиравшейся к югу от сатрапии Филиппа до моря. Затем войско двинулось дальше. В какой-то момент, продвигаясь по Инду, Александр узнал о беспорядках в Арахозии и Дрангиане и решил отправить Кратера с тремя батальонами фалангистов, лучниками и воинами, непригодными для дальнейшей службы, а также тяжелый багаж и слонов, вероятно, через перевал Мулла^[116] и восставшие области в Карманию, где тот должен был дождаться Александра. Исходя из этого решения, можно предполагать, что он намеревался, когда флот двинется из устья Инда в западном направлении, возвращаться назад через Гедросию (Макран). В июле 325 г. до н. э. после некоторых небольших стычек великая экспедиция достигла Патал у начала дельты Инда, которая в те времена располагалась именно там.

Александр начал строить гавань и порт в Паталах, поскольку он намеревался сделать этот город восточной базой своих морских коммуникаций между Индией и Персией; это, отмечает сэр Томас Холди, свидетельствует о том, что ему было хорошо известно о морском пути из Индии к побережью Персии (Врата Индии. С. 155). Затем он направил корабли по обоим рукавам Инда, чтобы узнать, какой из них более пригоден для навигации, в результате был выбран восточный рукав; в 325 г. до н. э. он впадал, вероятно, в Ранн-Катч. Затем Александр провел совещание с Неархом относительно командования морской экспедицией вдоль побережья, и после того, как несколько предложенных им кандидатов отказались взять на себя эту роль, Неарх сказал, что поведет корабли сам. Поначалу Александр отказался, не желая подвергать старого, испытанного друга опасностям морского странствия, однако затем согласился. Это очень ободрило команду, поскольку они знали, что Александр ни за что не назначил бы на эту должность Неарха, не будучи уверен в успехе предприятия. Неарх получил приказ исследовать побережье, выяснить, есть ли здесь прибрежные города и насколько плодородна или бедна ресурсами эта земля.

Сколько кораблей участвовало в экспедиции – неизвестно: Тарн предполагает, что 100–150 с командой от 3 тыс. до 5 тыс. человек, вместе с лучниками, наемниками и ката– пультистами (т. I. С. 105, и Индика. XXIV, 8). Моряки взяли на борт десятидневный запас продовольствия и пятидневный запас воды; предполагалось пополнять эти запасы на берегу: в любом случае в древности суда ночью по возможности приставали к берегу. В конце сентября 325 г. до н. э. флот отправился вниз по восточному рукаву Инда ожидать северо-западного муссона, который должен был задуть в конце октября (там же. XXI, I).

Незадолго до отплытия флота Александр выступил маршем в Гедросию^[117]. Он не ставил своей целью превзойти деяния Семирамиды или Кира Великого, хотя эти рассказы его занимали; но собирался лишь выкопать колодцы и организовать продуктовые склады для флота на побережье, а также по возможности обезопасить берега, подчинив народы, проживавшие на юге Гедросии. Он, вероятно, прекрасно осознавал все трудности пути; однако осознавал необходимость их преодоления, для того чтобы помочь флотилии. Александр взял с собой четыре батальона фалангистов, гипаспистов, агриан, лучников и всех македонцев из гетайров, а также конных лучников; остальных воинов – из местных – он отослал по домам.

Из Патал он направился к реке Арабис (Хаб), а оттуда повернул на юг к побережью, чтобы копать колодцы и одновременно подчинить местных оритов. В их главном городе Оры он заложил еще одну Александрию; назначил сатрапом Аполлофана, оставив с ним сильный отряд под командой Леонната. Он приказал Аполлофану поставлять продовольствие Неарху и собирать запасы для дальнейшего продвижения армии. Поскольку дальше пути вдоль побережья не было, Александру пришлось углубиться во внутренние территории и двигаться по маршруту, который впоследствии использовали арабские завоеватели и который связывает Макран и Синд; по дороге время от времени он посылал отряды с запасами продовольствия на побережье. Воины вынуждены были совершать долгие переходы без воды, а жара стояла такая, что они шли по ночам. Потеряв практически весь обоз – вьючные животные либо пали, либо были съедены, – армия вновь вышла к побережью в Паснах и около Гвадура свернула на дорогу, которая вела к персидской царской резиденции в Пуре (Фахрадж). Там армия отдыхала после ужасного шестидесятидневного перехода из Ор. Тарн пишет, что, кроме нестроевых, большинство из которых погибли, Александр «вывел армию без особых потерь» (Александр Великий. Т. I. С. 108).

Находясь в Пуре, Александр сместил Аполлофана, который не выполнил его распоряжений, и здесь он узнал, что Филипп, сатрап Верхней Индии, убит во время мятежа. Он не стал его заменять, но послал приказ Таксилу взять на себя управление этой сатрапией. Затем он двинулся маршем в Гулашкирд в Кармании, основал еще одну Александрию и соединился с Кратером.

В то время как Александр шел маршем через Гедросию, Неарх плыл вдоль северного побережья Аравийского моря. В своей «Индике» он приводит детальное и правдивое описание этого плавания, содержащее множество географических сведений, которое должно было понравиться Александру. Через восемьдесят дней после начала похода его флотилия вошла в Ормузский пролив и бросила якорь в устье реки Аман (Минаб). Это был один из самых удачных морских походов, поскольку Неарх потерял только четыре корабля. Плавание Неарха столь же замечательно, как плавание Колумба, не по степени реальной опасности, но по тем страхам, рожденным воображением, с которыми Неарху пришлось бороться, чтобы не дать своим подчиненным впасть в панику.

Пристав к берегу, Неарх узнал от некоего грека, что лагерь Александра располагается не более чем в пяти днях пути от моря. Он отправился туда с Архизом и пятерыми сопровождающими, и эту трогательную встречу с царем он подробно описал в своей «Индике» (XXXV). Сначала Александр не признал Неарха и его спутников из-за длинных, отросших волос, потрепанной одежды и иссохших тел. Он думал, что люди, стоявшие перед ним, единственные, кто остались от морской экспедиции, и попросил Неарха рассказать, как погибли армия и флот. Но когда Неарх ответил, что армия и флот в порядке, Александр заплакал от счастья и сказал, что, если бы они погибли, эта скорбь затмила бы все радости его предыдущих побед.

Александр устроил большой праздник с благодарственными жертвоприношениями Зевсу, Гераклу, Аполлону, Посейдону и другим морским богам, и во время шествия воины забросали Неарха цветами. Вскоре он возвратился к своему флоту и отплыл вдоль побережья Кармании и Персии, а затем вверх по реке Карун к переправе около Суз, где пришвартовал свои корабли. Он показал всему западному миру, что можно проплыть из Инда до Евфрата, а из Патал – в Сузы.

Объединение империи

В начале 324 г. до н. э. Александр направился в Пасаргады, и чем дальше он продвигался на запад, тем больше узнавал о непорядках внутри империи. Он отсутствовал здесь пять лет, в течение которых вера в то, что он никогда не вернется, подкрепленная слухами о его смерти, ослабила основания заложенной им власти. Он решительно выступил против взяточников и негодяев: мидянин Бариакс, который присвоил тиару, и его сторонники были приговорены к смерти; Орксина, узурпировавшего сатрапию Персиды, повесили; та же участь постигла Ордана, возглавившего сопротивление в Кармании, и Абулита, неправедно управлявшего Сузианой. Клеандр и Ситакл, два полководца, которые казнили Пармениона, были приговорены к смерти за тиранство и жестокое обращение с местным населением; разграбленная могила Кира была восстановлена и приведена в прежний вид, а все личные армии, набранные за время отсутствия Александра, – распущены. Из всех нарушителей только Гарпал, хранитель имперской казны, сумел скрыться; он потратил огромные суммы на роскошную жизнь, на возведение храма в честь своей любовницы и при приближении Александра бежал на запад с 6 тыс. наемников и 5 тыс. талантов, чтобы поднять в Афинах восстание. Впоследствии его убил на Крите один из его приближенных.

Однако, чтобы восстановить доброе имя среди персов, Александру требовалось нечто большее, чем наказание виновных, и первым шагом к этому стало назначение сатрапом Персиды и Сузианы Певкета; провинция Персида была колыбелью персидского народа. Певкет пользовался большой популярностью, поскольку говорил на фарси и носил персидское платье.

Вскоре по прибытии в Сузы Александр сделал следующий шаг по этому пути. Он устроил большой праздник по случаю своего победного возвращения, на котором, как символ его политики примирения, были сыграны многочисленные свадьбы. Он и Гефестион женились на дочерях Дария Барсине и Дрипетиде; более восьмидесяти его полководцев взяли в жены дочерей самых знатных персов и мидян и около 10 тыс. воинов женились на своих азиатских сожительницах и получили щедрое приданое.

Александр также решил выплатить все долги, в которые влезли его воины, и, чтобы выяснить количество должников, пригласил всех задолжавших, чтобы они называли свое имя и сумму, которую они должны выплатить. Лишь немногие это сделали; остальные полагали, что Александр делает это с намерением выявить живших не по средствам. Однако более глубокой причиной недовольства и некоторой враждебности со стороны армии было неприятие того факта, что правители вновь отстроенных городов прислали в армейскую штаб-квартиру 30 тыс. местных юношей, известных как эпигоны (последователи, преемники), которых прежде Александр приказал набрать в войско, обучить и вооружить на македонский манер. Их прибытие, пишет Арриан, «говорят, возмутило македонян, поскольку они полагали, будто Александр всеми силами пытается в будущем освободиться от их услуг», и «сам Александр все более превращается в азиата, пренебрегая самими македонянами и их обычаями» (Арриан. VII, VI, 2). Другой причиной недовольства явилось то, что многочисленные свадьбы игрались по персидскому обряду.

Когда Александру сообщили о нежелании его воинов вносить свои имена в список должников, он был глубоко уязвлен и сказал, что царь должен относиться к подчиненным с искренним расположением и никто из подданных не должен подозревать его в обратном. Он отменил регистрацию и приказал, чтобы все долги тех, кто мог показать долговые расписки, выплачивались без всякого внесения их в список. Опять он пошел навстречу своим людям, но это было в последний раз.

Теперь Александр обратился к греческим делам, поскольку за время его отсутствия из-за жесткой политики Антипатра в отношении демократических полисов страну наводнили толпы антимакедонски настроенных изгнанников. Разрешить эти разногласия оказалось нелегко, поскольку отношения Александра с Коринфским союзом были иными, нежели его отношения с Персией. В качестве преемника Великого царя он обладал всей полнотой власти в Азии, но как гегемон союза не имел права вмешиваться во внутренние дела его членов. Однако, чтобы его империя стала единой, требовалось установить мир между греческими полисами, так же как и между греками и персами. Он понимал, что не может быть мира до тех пор, пока продолжаются фракционные разногласия и пока толпы изгнанников бродят из города в город и скапливаются на большом рынке наемников в Тэнаре (мыс Матапан), чтобы продать свои услуги тому, кто больше заплатит. Не имея на это права, Александр, тем не менее, издал декрет, по которому все города– государства обязывались принять назад изгнанников и их семьи, и в сентябре 324 г. до н. э. Никанор, приемный сын Аристотеля, прочитал его в Олимпии делегатам от городов и двадцати тысячам изгнанников, которые собрались здесь, чтобы присутствовать на Олимпийских играх (Диодор. XVII, 109, 1). Хотя декрет противоречил договору о создании союза, это был разумный государственный акт, к тому же и щедрый, поскольку среди изгнанников было много людей, настроенных против македонцев. Александр вернул своих бывших противников в их города.

Чтобы прикрыть незаконность этого декрета, как полагают некоторые ученые, и среди них Тарн, Александр одновременно с ним или несколько раньше потребовал обожествления, поскольку, хотя совет союза и признал Александра царем, как пишет Тарн, «этого не было и не могло быть потому, что, объявив себя богом, Александр неминуемо утратил бы собственное достоинство (т. II. Прилож. 22, III. С. 370). Другие исследователи отрицают это предположение, поскольку свидетельства источников слишком расплывчаты^[118]. Если принять эту гипотезу, следует иметь в виду, что это требование не могло относиться к Македонии или азиатской части империи Александра, в которых он был единоличным правителем; лишь в Египте его признали богом. Далее, вряд ли это стало бы таким уж ударом для общественного сознания греков, поскольку, как утверждает профессор У.С. Фергюсон, когда вопрос об обожествлении рассматривается в контексте эллинистического периода – и это аксиома греческой политической теории, – выдающиеся люди ставятся выше закона (Платон. Политика. 294а, 296 сл.).

Каким же тогда должно было быть их отношение?

Ответ на этот вопрос (говорит Фергюсон) несколько раз повторяет Аристотель. «Если, – сказано в знаменитом отрывке его «Политики», – есть в государстве личность настолько выдающаяся по своим качествам, что ни один политик или гражданин не может с ней сравниться, – его нельзя считать таким же гражданином, как другие. Ибо неверно обращаться с ним как с равным, когда он настолько не равен остальным в отношении морали и политики. Такого человека следует признать богом среди людей» (Кембриджская история Древнего мира. Т. VII. С. 13).

До азиатского похода Александра уже были примеры, когда живые люди обожествлялись в Греции, например, «Лисандр знатью Самоса, Дионисий и Дион сиракузянами, Филипп некоторыми из его подданных и Платон его учениками» (там же. С. 13). Также: «Поскольку именно в Греции началось обожествление правителей (не считая Египта), там же оно и продолжилось… В основе всех актов деификации (пишет Фергюсон) без сомнения лежал тот же мотив, который привел жителей Самоса и Александра к этой мысли, – политическое соглашение и политическая идея. Одна и та же политическая проблема вставала вновь и вновь: необходимость найти законное основание в конституционном государстве для неконституционной власти… Поскольку в любом случае царям должны подчиняться, – обожествление было способом, согласным с восприятием греков, легализовать абсолютизм» (там же. С. 15–16).

Xотя эти соображения не являются доказательством того, что Александр потребовал для себя обожествления, они говорят о том, что в случае, если он так поступил, нет причин полагать, что греки сочли это вовсе неразумным.

Вскоре после указа о возвращении изгнанников на родину, когда армия стояла в Описе (будущая Селевкия, близ Ктесифона), Александр решил отослать Кратера на родину в Македонию со всеми ветеранами. Когда о его намерении стало известно, новость эта соединилась в умах с другими его шагами, направленными на примирение и объединение народов в империи, что требовало устранения всех различий между победителями и побежденными, и, как пишет Курций, воины, решив, что Александр навсегда останется в Азии, «завели мятежные речи»^[119]. Собрав армию для оглашения своего решения, Александр столкнулся не просто с непониманием, но с откровенной враждебностью, переросшей в бунт, в котором участвовали все подразделения, за исключением агемы гипаспистов. Поначалу люди слушали его в полной тишине, но, когда он закончил речь, они словно обезумели и стали кричать в ответ, что им всем вместе надо возвращаться домой или пусть он остается один со своим отцом Аммоном.

Упоминание об Аммоне настолько задело Александра, что он, взбешенный, спрыгнул с помоста, с которого произносил речь; указав на тринадцать особенно активных крикунов, он приказал взять их под стражу и казнить^[120]. Затем возвратился на помост и произнес бурную обвинительную речь в адрес своих неблагодарных подданных^[121]. Он напомнил им, что сделал для них его отец, превратив их из пастухов в козьих шкурах в правителей Греции; и как сам он сделал их властителями Азии. Он говорил о пережитых вместе тяготах, походах, победах, об их ранах и что ни один воин под его руководством не был убит во время бегства. Наконец, в гневе, его одолевавшем, или на эмоциональном подъеме, он им прокричал: «А теперь, если вы все хотите оставить меня, – уходите, каждый из вас, и скажите дома, как вы покинули своего царя, который вел вас от победы к победе по всему миру, и покинули его среди тех, кого он покорил; и конечно же ваши слова возвысят вас, вызвав одобрение людей и богов. Идите!»^[122]

Если и был в жизни Александра какой-нибудь инцидент, позволявший провозгласить его полубогом, это, разумеется, мятеж, в котором его сила духа и демоническая энергия позволили ему подчинить себе возмущенных людей, ни в чем им не уступив.

Закончив говорить, Александр удалился к себе во дворец и никого не принимал в течение двух дней. На третий день он собрал у себя влиятельных персов и стал собирать персидскую армию из 30 тыс. эпигонов по македонскому образцу. Это положило конец сопротивлению восставших; они собирались толпами у его дворца, бросали оружие в знак покорности и умоляли впустить их и позволить выдать зачинщиков. Когда Александру об этом доложили, он со слезами на глазах вышел к главным воротам, и здесь старый вояка, капитан гетайров Каллин, сказал: «О царь, какая скорбь для македонян, что ты породнился с персами, и персы называют тебя «родственником», и целуют тебя при встрече; и ни один македонянин не удостоился такой чести» (Арриан. VII, XI, 7). Александр перебил его, обнял и сказал, что все они без исключения его родственники и «с этого времени я вас всех так буду называть». Каллин и остальные воины забрали свои доспехи, приветствовали царя и в великой радости с песнями и криками возвратились в лагерь.

После примирения Александр принес жертвы богам и приказал готовить большой праздник, на который по традиции были приглашены 9 тыс. гостей. Македоняне сидели вокруг своего царя, за ними – персы, а дальше – представители других народностей империи. По окончании праздника все совершили возлияния из «огромного серебряного кратера, который прежде принадлежал Дарию»^[123], всего было сделано 9 тыс. возлияний^[124] под руководством греческих гадателей и персидских магов. После этого Александр молился о мире, краткое содержание этой молитвы передает Арриан: «Он просил богов о других благодеяниях, и особенно о гармонии и согласии правителей македонских и персидских» (Арриан. VII). Сэр Уильям Тарн так перевел его обращение к богам: «молил о других благодеяниях и гармонии, согласии в правлении между македонянами и персами». Он настаивает на том, что такое прочтение верно, поскольку «он мог и не просить о совместном правлении македонян и персов; в этом не было смысла. Две его территории – Македония и «Азия» – были не двумя отдельными империями, а одной, объединенной его личностью – как справедливого правителя обеих империй» (Тарн. Т. II. Прилож. 25. VI. С. 443–444).

Одним из кульминационных моментов в жизни Александра была отправка 10 тыс. вышедших в отставку ветеранов на родину во главе с Кратером, который должен был сменить Антипатра на посту помощника гегемона и передать ему приказание присоединиться к македонским войскам Александра.

После того как старые воины отправились домой навстречу судьбе, которая судила им не слишком счастливое будущее, начался закат правления Александра; его возвестила внезапная смерть Гефестиона от лихорадки. Это был жестокий удар; Александр и Гефестион были одногодками и с детства ближайшими друзьями. Xотя была середина зимы, Александр выступил, чтобы утешить свое горе, в удачный поход против коссеев, населявших горный район между Сузами и Экбатанами, и весной 323 г. до н. э. снова был в Вавилоне, куда прибыли послы из Ливии, Бруттия, Лукании и Этрурии поздравить его с завоеваниями.

Он обратился к двум проектам, давно уже его волновавшим, – исследованиям Каспия, Персидского залива и Аравийского моря. Александр выслал Гераклида с несколькими судами в Гирканию заготавливать лес для строительства кораблей, которые должны были разведать, является ли Каспийское море озером или заливом Океана. Для второй экспедиции, которую он намеревался возглавить лично, он приказал выкопать большую гавань близ Вавилона, достаточную, чтобы вместить тысячу военных кораблей, и около нее построить док. Александр послал 500 талантов финикийцам, чтобы нанять там моряков и колонистов. Он хотел основать колонию на берегах Персидского залива. Кроме того, он намеревался обогнуть Аравию и выслал вперед разведчиков, чтобы они собрали сведения об особенностях аравийского побережья. Когда корабли были построены, Александр отплыл вниз по Евфрату к Паллакопасскому каналу; он усовершенствовал ирригационную систему и основал там укрепленное поселение для греческих наемников^[125].

По возвращении в Вавилон он обнаружил ожидавших его 20 тыс. обученных персидских воинов во главе с Певкестом, сатрапом Персиды и Сузианы, подкрепления, направленные коссеями, тапурами, карийцами и лидийцами, а также отряд македонской конницы. С таким контингентом он решил перестроить македонскую фалангу. Каждая десятка, или фила, которая до этого состояла из шестнадцати македонских копьеносцев, теперь включала в себя четырех македонян и двенадцать персов, чтобы от фронта до тыла – за македонским командиром филы следовали два македонянина, затем двенадцать персов и замыкающий филу македонянин. Как и раньше, македоняне были вооружены сариссами, а персы должны были иметь лук или копье^[126].

Xотя эта смешанная фаланга так и не была сформирована, замысел интересен тем, что выдает намерения Александра: с окончанием завоеваний его задачей стало поддерживать порядок в империи. От оккупационной армии, которую он хотел создать, требовалась большая подвижность, чем от его старой армии, отсюда смешение легко– и тяжеловооруженных войск. Другой особенностью должно было стать то, что она объединяла бы подразделения для дальнего и ближнего боя.

2 июня 323 г. до н. э. за несколько дней до того, как отправиться в аравийский поход, Александр заболел лихорадкой – возможно, малярией, – и к 7 июня его состояние стало настолько критическим, что он не мог отдавать распоряжения полководцам. 10 июня он лишился дара речи. Поскольку слухи о его смерти распространились по лагерю, 12 июня воины были приглашены в его опочивальню и столпились у его ложа. Он лишь слабо кивнул и пошевелил рукой в знак приветствия. На закате 13 июня его глаза закрылись навсегда. Ему еще не исполнилось тридцати трех лет, он правил двенадцать лет и восемь месяцев. Он не оставил завещания и не назначил преемника, да если бы он это и сделал, ни один из его сотоварищей не смог бы занять его место; ведь, по словам Полибия (XII, 23), «по всеобщему согласию было признано, что гений царя превосходил меру талантов смертного человека».

Часть вторая Анализ

Глава 6 Сражения Александра Великого

Сражение при Гранике

До того как Александр переправился через Дарданеллы, когда персидские сатрапы отклонили план Мемнона и решили защищать свои провинции, если Александр попытается вторгнуться в их земли, они сконцентрировали свои силы около Зелеи. Согласно Арриану, их армия насчитывала 20 тыс. персидской кавалерии и почти^[127]столько же греческих наемников. Эти цифры, конечно, преувеличены. Хотя в Малой Азии и могло найтись 20 тыс. греческих наемников, многие из них были моряками, и Диодор сообщает, что вскоре после вторжения Александра Дарий приказал Мемнону занять Кизик на Мраморном море с 5 тыс. наемников. Можно подсчитать, что 5 тыс. – цифра гораздо более близкая действительному количеству наемников в сражении при Гранике, чем 20 тыс. Арриана. Также маловероятно, что персидская кавалерия насчитывала около 20 тыс. человек; 10 тыс. – звучит более разумно.

Какой бы ни была численность персидского войска, ясно, что оно уступало по численности армии Александра. Чтобы восполнить отсутствие численного превосходства, необходимо было занять удобную оборонительную позицию. Такая позиция была найдена в низовьях реки Граник; это должно было отвлечь Александра от наступления на Сарды; ибо, если бы он решил пойти на Сарды, не разбив персов здесь, он рисковал потерей коммуникаций с Геллеспонтом. Стратегическая инициатива, следовательно, была на стороне персов.

Граник представлял собой горную реку, берущую начало на горе Ида и впадающую в Мраморное море. На южном берегу обходному маневру препятствовало озеро, которое теперь носит название Эдже-Гёл, а к северу от этого озера восточный берег реки вздымается высокими уступами и нависает над западным ее берегом. Местность повсюду равнинная, и, поскольку был месяц май, река разлилась, хотя ее и можно было перейти вброд в некоторых местах.

Выбор позиции кажется блестящим; однако способ, который выбрали персидские сатрапы для ее удержания, был такой, что хуже не придумаешь. Они не развернули отряды греческих наемников вдоль восточного берега с персидской кавалерией на флангах и даже с тыла, чтобы контратаковать любой отряд, прорвавший фронт пехотинцев, но, как говорит Вилькен, «совершив огромную тактическую ошибку, разместили великолепную кавалерию вдоль обрывистого берега, где она не могла атаковать, а наемников – в тылу» (Александр Великий. С. 84). С ним не согласен Тарн (Александр Великий. Т. I. С. 16). Он пишет:

«Персидские военачальники на самом деле держали в голове очень дерзкий план; они хотели, если удастся, закончить войну в самом начале, убив Александра. Они развернули кавалерию на высоком берегу низовья Граника, поставив за ней греков, и ждали. Часто указывают, что так они не сумели бы удержать берег реки, однако это и не входило в их намерения».

Не приходится сомневаться, что они хотели убить Александра, потому что уничтожить главнокомандующего вражеской армией всегда было целью битвы в древности, а также и в некоторых современных сражениях^[128]. Но поскольку персидская кавалерия была вооружена метательными копьями, а не пиками или длинными копьями, они не представляли собой достаточную ударную силу и не были способны эффективно отразить наступление врага. Арриан не рассказывает, сколько копий имели на вооружении всадники; но, чтобы быть действенными, их метательные копья должны были быть достаточно тяжелыми, тяжелее обычного дротика, поэтому, вероятно, они, как и римские hastati, имели два копья^[129]. Для кавалерии, если это не была посаженная на коней пехота, копье представлялось не самым выгодным вооружением, как пистолет в более поздние времена, поскольку бросить его точно с движущейся лошади часто оказывалось невозможно. Далее, если у них было два копья, ударная мощь персидской кавалерии должна была быстро иссякнуть, поскольку не сообщается, что ее сопровождали вьючными животными, которые везли дополнительные копья, как, например, это было в войске конных лучников Сурены (53 г. до н. э.).

Если единственной целью персов было убить Александра, то лучше всего встретить наступление его всадников заграждением из копий; пусть он защищается от них, а затем, если он прорвется, забросать его метательными копьями. Следует найти другую причину для подобного построения, и ее не столь трудно отыскать. Во все исторические времена кавалерия презирала пехоту, и разместить греческих пехотинцев впереди линии всадников – значило уступить им почетное место. Воинский этикет этого не позволял; гордость за свою принадлежность к более высокому рангу – достаточное объяснение этой тактической ошибки, ею же объясняется и поведение готских всадников в сражении при Таганах (552 г.), французской кавалерии в сражении при Креси и грубость кавалеристов на полях сражений Первой мировой войны.

От Лампсака Александр выступил на запад во главе с авангардом копьеносцев и легко вооруженных войск; недалеко от места нахождения персидской армии Парменион, который не счел возможным переправляться через разлившийся Граник на глазах у персов, предложил Александру разбить лагерь на западном берегу реки, поскольку считал, что персы, чрезвычайно напуганные, ночью снимутся с лагеря и отойдут. Подобное предложение показывает, как мало знал он своего молодого командира; поскольку этого-то Александр менее всего хотел. Он не только горел желанием начать войну с персами решительной победой в первом сражении, но и всеми силами хотел избежать преследования противника в Малой Азии. Его ответ Пармениону был следующим: Геллеспонт, который они пересекли, покраснел бы со стыда, если бы Александр побоялся пересечь такой ручей, как Граник; а отложить наступление на вражеское войско – значит лишь придать ему сил, ибо персы давно не терпели поражений, и у них нет никаких причин для их страха, который приписывает им Парменион.

Затем он построил свою армию к бою и, хотя Арриан путается в деталях, принятый им порядок, с некоторыми вариантами, определяется как следующий.

В центре разместилась фаланга в количестве шести батальонов: ими командовали справа налево: Пердикка, Кен, Аминта, сын Андромена; Филипп, сын Аминты; Мелеагр; Кратер.

Справа от фаланги стояли гипасписты во главе с Никанором, сыном Пармениона; рядом с ними объединенные силы, составленные из копьеносцев, пеонийской легкой кавалерии и эскадрона Сократа^[130], последний под командованием Птолемея, сына Филиппа, и все три под командованием Аминты, сыны Аррабея; к этим войскам примыкала кавалерия гетайров под командованием Филота, сына Пармениона; и, наконец, справа от них критские лучники во главе с Клеархом, а также копьеносцы-агриане под руководством Аттала.

Карта 6. Сражение при Гранике

Слева от фаланги расположилась фракийская кавалерия во главе с Агафоном; затем кавалерия греческих союзников во главе с Филиппом, сыном Менелая; и, наконец, фессалийская кавалерия во главе с Калатом.

Правое крыло армии, состоявшее из трех правых батальонов фаланги и всех, кто находился справа от них, возглавлял Александр, а три левых батальона и все, кто были слева от них, составляли левое крыло – под командованием Пармениона.

Персидский боевой порядок, как сказано у Гроута (История Греции. Т. X. С. 31), был следующим: мидийская и бактрийская кавалерия справа под командованием Реомифра; пафлагонская и гирканская кавалерия во главе с Арситом и Спитридатом – в центре; слева – кавалерийские подразделения Мемнона и Арсамена. Это не полный список, поскольку из перечня потерь, понесенных персами, ясно, что там были и другие командиры. Греческие наемники стояли в тылу кавалерии.

Некоторое время длилось затишье; но, когда по сверкающим доспехам и по сопровождению персидские полководцы признали Александра, выстраивавшего свою кавалерию гетайров на правом фланге, они решили, что он намеревается атаковать их левое крыло, которое они укрепили. Хотя они могли видеть любые передвижения Александра, они не разгадали его план. План состоял в том, чтобы начать основное наступление не на их левом фланге, но ударить слева от центра их фронта.

Для выполнения этого плана он приказал Аминте, сыну Аррабея, усилить объединенное войско батальоном гипаспистов; затем начать наступление по диагонали направо через линию кавалерии гетайров и атаковать крайний левый фланг персидского фронта. Цель этой атаки ясна: заставить персов сместить кавалерию из центра на левый фланг, тем самым ослабив центр, сквозь левую часть которого Александр намеревался вести свою кавалерию гетайров, поддержанную слева двумя батальонами гипаспистов и тремя правыми батальонами фаланги. Хотя сведений об этом не сохранилось, возможно, что Пармениону было приказано провести подобную же операцию силами его левого крыла.

В назначенный срок Аминта начал наступление и, достигнув реки, был встречен градом копий. Действия кавалерии Арриан характеризует так: «Всадники смешались: одни стремились выйти на берег, другие им препятствовали. С персидской стороны сыпался град дротиков; македонцы сражались копьями. Македонцы, не имея численного преимущества, поначалу несли жестокие потери, поскольку вынуждены были бороться с течением реки, а также потому что они находились ниже своих противников; ведь персы сражались с высокого берега, где стояли лучшие персидские кони. Сам Мемнон вместе с сыновьями участвовали в этой битве наравне со всеми, и македонцы, которые достигли берега первыми, хотя и выказали огромное мужество, были истреблены – все, кроме тех, кто отошел к Александру, который теперь вступил в сражение и приближался (Арриан. I).

Когда Аминта отвлек внимание персов на левом фланге, Александр, под звуки барабанов с криками «Enialius» (гомеровское имя бога войны), повел вперед кавалерию гетайров, повернул их чуть влево и врезался по косой в левую половину центра персов. Он переправился через реку во главе царского эскадрона и пробился на восточный берег. Когда персидские полководцы узнали его по белому плюмажу на шлеме, они бросились в битву, желая сразиться с ним в единоборстве. Стремительное наступление царского эскадрона облегчило переправу для флангов, поскольку, пока кипел бой вокруг Алекандра, «один за другим подразделения македонцев легко переправились через реку». Этот момент боя Арриан описывает следующим образом: «Это было кавалерийское сражение, хотя оно походило на сражение пехоты; кони сошлись с конями, люди с людьми, македонцы пытались оттеснить персов с берега на равнину, персы хотели помешать переправе и сбросить македонцев в реку. Однако уже чувствовалось превосходство сил Александра, не только из-за их натиска и железной дисциплины, но и потому что они сражались копьями с длинными древками из кизила против коротких копий» (Арриан. I).

Чтобы верно себе представлять тактику этого сражения и вообще битв того времени, следует иметь в виду, что война еще не вышла из своей героической фазы; большинство решающих сражений принимало форму единоборства между героями^[131]. Руководство сражением происходило непосредственно, не передавалось другому; главнокомандующий вел свое войско в битву сам, а не руководил им из тыла; он был не только вдохновителем сражения, но и мозговым центром – генеральным штабом. Вот почему так важно было убить полководца, ведь, когда он погибал, его людей чаще всего охватывала паника и армия разбегалась. Вызвать вражеского командующего на бой и победить в единоборстве – не только доставляло славу победителю, но и само по себе означало победу; вот почему расхожее мнение, что, когда античный историк описывает сражение между противниками, он делает это, чтобы внести в рассказ драматизм или прославить любимого полководца, не вполне верно, поскольку обычно он действительно изображает решающий эпизод битвы.

Хотя обидно, что Арриан не дает более развернутого описания этого сражения, его краткое изложение гомеровской битвы вокруг Александра содержит важнейшие детали для понимания происходящего. Он пишет, что, когда Александр вступил в битву, его копье надломилось и он повернулся к одному из стражников за другим копьем. Но поскольку копье его стражника также сломалось, коринфянин Демарат – тот самый, что мирил Александра с его отцом, – поспешил ему на помощь, отдав свое копье. Как только Александр получил копье, к нему подскакал Митридат, зять Дария, опередивший свой эскадрон. Александр ударил копьем ему в лицо и повалил на землю. В это время другой персидский командир Ресак ударил его по голове боевым топориком и отсек часть шлема вместе с белым плюмажем. Александр повернулся, сбил его с лошади и вонзил копье ему в грудь. Спитридат, который оказался позади Александра, уже замахнулся топориком, чтобы его ударить, но Клит Черный ранил его в руку и тем самым спас Александру жизнь. Одновременная гибель трех персидских полководцев, а возможно и других, не упомянутых Аррианом, обезглавила три важнейших подразделения и стала решающим фактором сражения.

Пока шла эта гомеровская битва, эскадрон за эскадроном гетайров переправлялись через реку, то же делали и гипасписты и три правых батальона фаланги (см. Плутарх. Александр. XVI), которым утратившая боевой порядок и лишенная командиров персидская конница могла оказать лишь слабое сопротивление. Затем весь персидский центр подался назад. Можно предположить, что в это время левые батальоны Пармениона переправились через Граник: Диодор пишет, что фессалийская конница левого фланга Пармениона показывала чудеса храбрости и «наравне с царем они заслуживают восхищения и прославления» (Диодор. XVII).

Когда центр фронта персидской армии был прорван, фланги обратились в бегство, однако на пути преследователей все еще стояли греческие наемники. Хотя бегство не могло их спасти, тот факт, что они не поддались всеобщей панике, говорит о высокой их дисциплинированности. Согласно Плутарху, они запросили пощады, заявив, что готовы войти в состав войска Александра. Но он, по свидетельствам источников, отверг их просьбу, и если это так, то наиболее вероятной причиной было то, что он решил показать пример остальным грекам, чтобы те не поступали на службу Персии: в его глазах они были предателями. Он отдал приказ гипаспистам и фалангистам атаковать пехоту с фронта, в то время как конница атаковала их с флангов и с тыла, и после того, как большинство наемников пало, около 2 тыс. сдались без всяких условий.

Согласно Арриану, македонцы потеряли 25 гетайров, 60 других всадников и 30 человек пехотинцев; эти цифры, по всей видимости, занижены. Но если не принимать во внимание потери греческих наемников, то 1000 убитых персидских всадников, о которых он сообщает, также цифра ошибочная, поскольку во всех сражениях Александра все потери врагов значительно преувеличивались в целях пропаганды. Главные потери персов были не в живой силе, а в полководцах, которые сражались с исключительным мужеством. Среди павших в этом сражении были Ресак, Нифат и Петин, предположительно командиры конницы; Спитридат, сатрап Лидии; Мифробузан, сатрап Каппадокии; Митридат, зять Дария; Арбупал, внук Артаксеркса; Фарнак, зять Дария; Омар, командир наемников; и, хотя Арсит, сатрап Геллеспонтийской Фригии, не погиб на поле боя, он вскоре покончил с собой, поскольку считал себя виновным в поражении персов. Гибель персидских полководцев была не последним в ряду факторов, открывших перед Александром двери в Малую Азию.

Сражение при Иссе

В конце октября или в начале ноября 333 г. до н. э. Дарий вошел в Исс вечером того же дня, ранним утром которого Александр вышел оттуда, направившись форсированным маршем к Мириандру. Появись Дарий раньше на двадцать четыре часа, он бы расположил свою армию между войсками Александра и Пармениона, и его позиция напоминала бы позицию Наполеона непосредственно перед сражением при Линьи и Катр-Бра в 1815 г.

Узнав, что Александр прошел через Исс в тот же день, он на следующее утро двинулся на юг, однако через восемь миль остановил свое войско на Пинаре (Дели), небольшой горной речке, ниспадавшей с Аманикских гор и текущей в юго-западном направлении в залив Александретта. Согласно Каллисфену, который был участником сражения, «расстояние от подножия горы до моря было не более четырнадцати стадиев (чуть больше полутора миль), и по этой равнине наискось протекала река» (цит. Полибием. XII). Местами ее берега были обрывистыми, но невдалеке от устья, как выяснилось в ходе сражения, они не представляли серьезной преграды, и по всему течению реку легко можно было перейти вброд пешком или на коне.

Каковы были силы персидской армии, вставшей лагерем на северном берегу этой маленькой речушки, можно лишь догадываться, основываясь на фантастических цифрах, приводимых античными историками. Арриан утверждает, что персидское войско насчитывало 600 тыс. человек, из которых 30 тыс. были греческими наемниками и 60 тыс. кардаками, которых он также причисляет к гоплитам^[132]. Диодор и Юстин называют цифру 400 тыс. пехотинцев и 100 тыс. всадников; Полибий, ссылаясь на Каллисфена, упоминает о 30 тыс. конников и 30 тыс. греческих наемников, Курций также говорит о том, что там было 30 тыс. греков. Какова бы ни была общая численность войск, греческих наемников, очевидно, все же насчитывалось более 10 тыс., поскольку после сражения примерно 8 тыс. ушли под началом Аминты, а 2 тыс. присоединились к Дарию. Персидская конница все еще имела на вооружении метательные копья, и, согласно Курцию, и конь и всадник были защищены кольчугами, похожими на кольчуги каролингской армии, покрывавшие всадника до колен.

Карта 7. Пути следования Александра и Дария к Иссу

Прежде чем излагать события, последовавшие за подходом персидской армии к реке Пинар, полезно обратить внимание на расстояния, но, поскольку точное местонахождение Исса и Мириандра до сих пор не установлено, их можно оценить лишь приблизительно. Приняв, что Исс находится в трех милях восточнее северной оконечности залива Александретта, а Мириандр – в устье потока, вытекающего из Сирийских Ворот и впадающего в залив в трех милях южнее Александретты, расстояния можно оценить таким образом: от Малла до Исса – от тридцати восьми до сорока миль; от Исса до Пинара – восемь-девять миль; от Пинара до перевала Джонах – двенадцать – тринадцать миль, от перевала Джонах до Мириандра – девять-десять миль. Следовательно, к тому моменту, когда Александр подошел к Мириандру, его армия прошла шестьдесят семь – семьдесят две мили за сорок восемь часов^[133] и наверняка была изрядно измотанной. К тому же из-за сильного дождя Александр, к счастью для себя, решил разбить лагерь около города и дать роздых своим утомленным людям.

Пока Александр отдыхал, он получил неожиданное известие, что персидская армия, которая, как он думал, находится в Сохах, расположилась у него в тылу. Как он на это отреагировал, источники не сообщают, но можно с уверенностью предположить, что известие навело ужас на его измученных и вымокших людей; ничто так не пугает воинов, как новость, что путь к отступлению блокирован.

Когда Александр точно выяснил, что персидская армия стоит лагерем на Пинаре, чего не могло произойти ранее второй половины дня, он задумал напасть на врага с такой стремительностью, чтобы застать Дария врасплох. Он выслал небольшой отряд разведать дорогу, а затем, приказав своим людям подкрепиться, он повел их маршем к перевалу Джонах, куда они добрались уже в полночь и расположились на отдых под прикрытием аванпостов.

В интересном исследовании «Сражение при Иссе»^[134]М. Марсель Делафой попытался доказать, что сражение при Иссе происходило не на реке Пинар, а на реке Пайас, которая впадает в залив Александретта в восьми милях южнее. Его теория основана на тщательных подсчетах расстояний и времени: он доказывает, что Александр не мог дойти до Пинара от перевала Джонах так, чтобы начать сражение в полдень; следовательно, под Пинаром имеется в виду Пайас, а не Дели. Его аргументация, однако, страдает тем недостатком, что он отводит три часа на сражение и один – на преследование. Это представляется сомнительным, поскольку, как мы увидим дальше, маловероятно, чтобы сражение длилось больше часа, потому что из-за сумерек преследование было непродолжительным.

Арриан пишет, что «с наступлением рассвета», который в ноябре должен быть около 5 часов 30 минут^[135], Александр выступил с перевала Джонах маршем, впереди пехота, позади – конница. Расстояние, которое ему предстояло преодолеть до Пинара, – 12 миль; это заняло четыре с половиной часа. Однако на пути он должен был развернуть строй, чтобы арьергард подошел к флангам направляющей группы, поэтому надо увеличить количество времени вдвое, и это будет девять часов; к тому же еще час, а лучше – полтора для отдыха перед сражением, предварительная подготовка и окончательное построение. Итак, если Александр выступил примерно в 5.30, то, вероятно, сражение началось в 16 часов или немного позже, приблизительно за час до захода солнца. Теперь посмотрим, что произошло.

Когда через три мили пути дорога вывела его на прибрежную равнину, Александр стал развертывать свою пехоту из маршевой колонны в боевой порядок. Сначала он поставил гипаспистов под командованием Никанора – возможно, его авангард – к горам справа, а слева от них батальоны Кена и Пердикки; они составили пехоту правого крыла, которым командовал он лично. На левом крыле, со стороны моря, он разместил батальоны Кратера, Мелеагра, Птолемея и Аминты под общим командованием Кратера, а также назначил Пармениона командовать левым крылом. Он просил его держаться ближе к морю, чтобы его внешний фланг нельзя было обойти.

Согласно Тарну (Александр Великий. Т. I. С. 26), армия Александра была меньше, чем при Гранике, поскольку большая часть войска союзников осталось с Каласом, а также 4700 наемников – в Карии и Фригии. Относительно пополнения Тарн считает, что оно могло состоять из 20–24 тыс. пехотинцев и, возможно, 5 тыс. всадников. Но как часто бывает среди историков, Вилькен с ним не согласен и полагает, что благодаря притоку свежих сил армия была больше, чем в сражении при Гранике. Вероятно, вскоре после того, как Александр начал разворачивать войска, об их появлении доложили Дарию, который, чтобы обеспечить развертывание своей армии, выслал в южном направлении к Пинару всю свою конницу, поддержанную легковооруженными отрядами. Под их прикрытием он выстроил греческих наемников под командованием Тимонда и Аминты в центре, а сильные отряды кардаков под прикрытием лучников поставил на флангах. Чтобы лишить противника возможности зайти слева, он выставил легковооруженные отряды у подножия горы и впереди по линии наступления. Остальную свою пехоту, в основном новобранцев из Азии, он разместил в тылу, и, когда боевой порядок был выстроен, он отозвал прикрытие и направил его, кроме части конницы, под командованием Набарзана, на правый фланг, поскольку морское побережье было удобно для кавалерии. Он приказал выставить заграждение в тех местах, где через реку можно было легко переправиться; однако времени хватило лишь на то, чтобы насыпать там завалы. Наконец, сам он занял позицию в центре, как это было принято у персов.

Карта 8. Сражение при Иссе

Поскольку Курций пишет, что «Дарий решил в этом сражении сделать ставку на конницу, полагая, что фаланга – главная сила македонской армии» (III), то, видимо, в его планы входило прорваться сквозь левый фланг врага, затем ударить по македонской фаланге с фланга и тыла и, когда она рассыплется, оттеснить ее по направлению к горам.

Тем временем Александр продолжал наступать, и, когда прибрежная равнина стала шире, он выдвинул вперед свою конницу; разместил гетайров, фессалийцев, копьеносцев и пеонийскую легкую кавалерию на своем правом фланге и послал союзную греческую кавалерию к Пармениону на левый фланг. Позже, когда он смог ясно рассмотреть дислокацию вражеской армии, хорошо видимую от подножия горы, Александр скорректировал свою дислокацию. Поскольку он видел, что Дарий направил всю свою конницу к морю, он отрядил фессалийских всадников в подкрепление к Пармениону, а чтобы его изменения в боевом построении были незаметны, повелел им скакать на левый фланг в тылу фаланги. Затем он приказал копьеносцам под командованием Протомаха и пеонийской легкой кавалерии под командованием Аристона занять позицию рядом с гетайрами, а лучникам под командой Антиоха и агрианам под командой Аттала встать от них справа^[136]. Некоторые из агриан с небольшим отрядом всадников были брошены им к подножию гор в тыл правого крыла, чтобы сдерживать войска, которые Дарий послал туда. Он распорядился, чтобы Парменион разместил слева от подразделения Аминты критских лучников и фракийских копьеносцев во главе с Ситаклом, а перед ними на левом крыле конницу. Греческих наемников он оставил в качестве резерва в тылу^[137].

Наконец, он решил очистить свой правый фланг до начала сражения и с этой целью усилил отряд справа двумя конными эскадронами наемников, лучниками и агрианами, которые оттеснили персов назад к подножию холма. Затем он послал 300 всадников сдерживать противника, а остальных поставил на правый фланг.

План Александра очень напоминал план его соперника; он состоял в том, чтобы, пока Парменион сдерживает правое крыло персов, послать конницу гетайров на кардаков, стоявших слева от греческих наемников Дария, прорваться сквозь них, а затем ударить по войску наемников с фланга и тыла.

Выстроив войско, он приказал ему некоторое время оставаться на месте, затем неторопливо повел его вперед, проверяя равнение. Приблизившись к противнику, он обскакал ряды, желая удостовериться, что все в порядке, и ободрить своих воинов, он выкрикивал имена людей, причем не только полководцев, командиров эскадронов и воинских подразделений, но и тех, кто выказали себя храбрецами в предыдущих сражениях. Во время этого осмотра раздались крики: воины требовали начинать бой. Однако Александр продолжал медленно вести их навстречу врагу, пока не оказался от него на расстоянии полета стрелы.

В сражении при Гранике Александр прорвал ряды персидской конницы; в этот раз он столкнулся с пехотой – кардаками. Заявлению Арриана, что это были гоплиты, противоречит тот факт, что Дарий выставил перед ними лучников; но так поступить с гоплитами, которые, кроме как при нарушении строя, не могут быть сметены кавалерией, значило мешать им. Очевидно, Дарий не возлагал больших надежд на кардаков. Пелтастов можно было обскакать, как это сделала персидская конница в сражении при Кунаксе (401 г. до н. э.), и если кардаки были пелтастами, тогда прикрыть их лучниками значит проявить разумную осторожность. Это, однако же, было опасно без предварительной подготовки, в результате которой кардаки смогли бы разомкнуть свои ряды и позволить лучникам пройти сквозь их строй, когда у них иссякнет запас стрел. Надо думать, такое распоряжение было отдано, но оказалось неэффективным из-за стремительного натиска Александра.

Во главе царского эскадрона в окружении других эскадронов гетайров и, как можно предположить, с гипаспистами слева и аргианской легкой кавалерией справа Александр более полагался на скорость, чем на силу оружия; чтобы нагнать страх на врагов, он подскакал к реке галопом. Далее произошло следующее: когда его всадники с криками бросились в реку, персидские лучники стали отступать, но атака была столь стремительной, что, прежде чем кардаки успели разомкнуть свои ряды, или в процессе того, как они это делали, гетайры ударили на них, и весь левый фланг персов обратился в бегство. Нечто похожее произошло в сражении при Брайтенфильде в 1631 г., когда Ферстенберг и Исолани, кавалерийские командиры правого крыла Тилли, теснили саксонскую пехоту на левом фланге шведов; ибо при первом же ударе те покинули поле боя.

Однако Дарий это не Густав-Адольф: его резерв азиатских новобранцев оказался бесполезен, и, когда он увидел бегство левого фланга, вместо того чтобы отозвать с левого фланга греческих наемников, пока они не окажутся на пути Александра и его воинов, он развернул свою колесницу и в панике бежал. Немного погодя, когда равнина закончилась, он бросил накидку, лук и щит, вскочил на коня и помчался дальше, совсем как курфюрст Саксонский под Брайтенфильдом.

Во второй фазе сражения македонская фаланга на время оказалась в опасности. Александр устремился вперед с двумя правыми батальонами фаланги, которые были частью его крыла, в то время как четыре батальона левого фланга Пармениона продолжали медленно продвигаться. В результате фаланга раскололась пополам, и, как пишет Арриан: «Македонское войско, находившееся в центре, не так поспешно вступило в дело; солдаты часто оказывались на обрывистых местах, не могли держать прямую линию фронта; образовался прорыв – и эллинские наемники Дария бросились на македонцев как раз там, где они видели, что строй наиболее разорван» (Арриан. II).

Греческие наемники немедленно воспользовались ситуацией. Они устремились вперед и теснили дезорганизованного врага в реку, последовала отчаянная схватка, в которой пали Птолемей, сын Селевка, и 120 македонцев. Какое-то время сражение в центре проходило с переменным успехом; однако бегство кардаков расчистило путь Александру, который со своими гипаспистами и двумя батальонами фаланги атаковал греческих наемников с фланга.

Пока происходила эта схватка, бой завязался на левом фланге македонян. Здесь, в соответствии с планом Дария, тяжело вооруженная персидская конница переправилась через Пинар, вступив в сражение с фессалийцами Пармениона, и продолжала их теснить, пока не стало известно, что Дарий бежал и что греческие наемники сокрушены. Тогда конница прекратила атаку и отступила. Что случилось с кардаками на левом фланге – неизвестно, известно только, что при отступлении персидской конницы много людей были затоптаны лошадьми, и немалую часть среди них, вероятно, составляли кардаки. Когда персидская конница стала отходить, фессалийцы бросились вдогонку, погибло много из убегавших, которые, как нам сообщают, не могли быстро двигаться в тяжелом вооружении.

Солнце, должно быть, зашло, когда сражение закончилось, и Арриан пишет, что Александр не начинал преследования до тех пор, пока греческие наемники и персидские конники не были отогнаны от реки. Но к тому времени, видимо, сгустилась тьма, ибо, по сообщению Арриана, сумерки наступили вскоре после того, как бежал Дарий. Это спасло персов от окончательного уничтожения. Большая часть персидской конницы отошла в Каппадокию, где, объединившись с местными жителями, приносила Александру много неприятностей частыми нападениями на его обозы; Антигон провел три сражения, чтобы обезопасить путь. Как уже упоминалось, 8 тыс. греческих наемников под командованием Аминта бежали в горные районы Триполиса и 2 тыс. позднее присоединились к Дарию.

Хотя потери персов, видимо, были большими, цифры, приводимые древними историками, столь же фантастичны, как и их сообщения о численности персидской армии: 100 тыс. пехотинцев и 10 тыс. всадников. Однако они не более невероятны, чем многие данные, опубликованные с целью пропаганды во время Второй мировой войны^[138]. Согласно Курцию, потери Александра составляли 450 пехотинцев и всадников убитыми и 4500 ранеными (III). Если цифры верны, они велики для победившей армии.

Сражение при Арбелах

На четвертый день после переправы через Тигр (в Джазират-ибн-Омаре?) македонская армия достигла Ниневии^[139], и, когда разведчики донесли, что в поле видимости находится тысяча персидских всадников, Александр в сопровождении кавалерийского отряда поскакал вперед. Они взяли нескольких пленных, от которых узнали, что Дарий и его армия стоят лагерем на равнине близ Гавгамел, селения на реке Бумол (Казир), что находится в 15 стадиях (около 17 миль) к востоку от Ниневии. Они также рассказали, что Дарий приказал выровнять местность, чтобы облегчить действия своей коннице и колесницам. Получив столь важные сведения, Александр остановился на четыре дня, чтобы дать роздых своим людям и обнести окопами лагерь для тыловой колонны и нестроевых воинов-ветеранов^[140]. Затем он выступил ночным маршем, рассчитав время так, чтобы встретиться с врагом на рассвете. Однако, пройдя 30 стадиев, когда уже были видны персидские костры, он остановился и совещался со своими полководцами, стоит или не стоит атаковать неприятеля.

Большинство высказалось в пользу немедленной битвы, однако Парменион предложил, чтобы армия встала лагерем, а вперед были высланы разведчики удостовериться в том, что на поле сражения их не ждут неприятные неожиданности. Александр согласился, и, пока армия отдыхала, он поскакал вперед с конным отрядом гетайров, в сопровождении небольшого легковооруженного отряда разведать местность. Затем он созвал другое собрание, известив своих полководцев, что предстоящая битва решит судьбу Азии; он потребовал соблюдения строжайшей дисциплины и полной тишины, чтобы воины могли слышать приказы и передавать их дальше как можно скорее; и только в общем наступлении можно издавать боевые крики. После совещания Парменион пришел в палатку Александра и настаивал на ночной атаке. Александр отказался, и, хотя он ответил: «Я не краду победу» (Плутарх. Александр. XXXI и Арриан. III), дело было не только в этом – как опытный полководец, он не мог не понимать, что невозможно руководить большим сражением в темноте; что ударить в темноте – значит ударить не только по Дарию, но и по собственному полководческому таланту и что ночью даже среди закаленного войска слишком велика вероятность возникновения внезапной паники.

Когда Дария известили о приближении врага, он стал выстраивать свое пестрое многонациональное войско в боевой порядок; Арриан упоминает о двадцати четырех различных национальностях и называет пятнадцать имен его главных полководцев. Как и в сражении при Иссе, численность армии совершенно фантастическая. Арриан говорит о 40 тыс. всадников, 1 млн пехоты, 200 скифских колесницах и о 15 боевых слонах; Диодор дает цифры в 200 тыс. всадников, 800 тыс. пехоты и 200 колесниц; Курций, самый скромный, – 45 тыс. всадников, 200 тыс. пехоты и 200 колесниц. Какова бы ни была реальная численность персидской армии, она превосходила по численности армию Александра, поскольку, развернутая в боевой строй, она занимала пространство большее, чем строй Александра. Ее конница – хорошо обученная и доблестная – безусловно превосходила численностью конницу Александра; однако, если говорить об эффективно действующей пехоте, персы уступали, поскольку гоплитами были лишь 2 тыс. греческих наемников и, предположительно, около 2 тыс. царских стражников^[141]. Это означает, что пехота представляла собой весьма слабую поддержку маневрами кавалерии.

План наступления, принятый Дарием, был основан на превосходстве его конницы и боевых колесниц; он заключался в том, чтобы взять в клещи оба вражеских фланга врага, – операция, которая облегчалась большей длиной его линии фронта. Он возлагал надежды на два сильных кавалерийских крыла.

Дарий выстроил армию в две линии; передняя, кроме центра, состояла исключительно из конницы, а задняя – в основном, если не целиком, – из пехотинцев, по большей части горных жителей, не умевших сражаться на открытой местности ни против гоплитов, ни против всадников. Центром командовал сам Дарий, который являлся также главнокомандующим; левым флангом командовал Бесс, сатрап Бактрии и родственник царя; правым – Мазей, бывший сатрап Сирии. Как видно из планов сражения, найденных в палатке царя после его бегства, расположение персидских войск было следующим.

Карта 9. Путь Александра к Арбелам

На левом фланге слева направо стояли сначала бактрийская конница, затем конница дахеев (саки), арахотов, персов (вместе с пехотинцами) и всадники из Суз, и, наконец, кадусеи. Перед ними расположились тысяча скифских катафрактов вместе с тысячей бактрийских конников и сотней боевых колесниц.

В центре стояла царская стража, так называемые «хранители зеницы ока» царя; персидская конная гвардия; два подразделения греческих наемников, каждое по тысяче человек; индийская и карийская конница и лучники мардов.

Карта 10. Боевой порядок македонян и персов в сражении при Арбелах

Впереди были выставлены пятьдесят колесниц и пятнадцать боевых слонов, а в тылу находились призывники из уксиев, Вавилона, Аравии и Ситакены.

На правом крыле справа налево сначала располагалась келлосирийская конница, затем – месопотамская, мидийская, парфянская, всадники саков, тапуров и гиркан; и, наконец, албанская конница и конница сакесинов. Впереди стояли каппадокийская и армянская конница и пятьдесят колесниц.

Со времени сражения при Иссе Дарий оснастил свою армию более эффективным вооружением; вместо метательных копий его всадники теперь имели длинные мечи и короткие копья, такие же, как те, что были на вооружении у македонской конницы, частично они были одеты в панцири, а пехота получила более крупные щиты. Он возлагал большие надежды на колесницы, запряженные четырьмя конями; колесницы были оснащены длинными, тяжелыми шестами с наконечниками как у копий, выставленных вперед, у него также были скифы, умевшие управлять этими колесницами (см. Курций. IV и Диодор. XVII). Трудно понять, почему он возлагал на них такие надежды, поскольку в сражении при Кунаксе они оказались вовсе неэффективными (Ксенофонт. Анабасис. 1, 8, 19–20).

Закончив развертывать войско за день до сражения, Дарий решил, поскольку его фронт не был укреплен траншеями и он опасался ночной атаки, держать свою армию в боевой готовности – это, возможно, сильно утомило его людей.

В отличие от персидской армии численность македонского войска хорошо известна. Арриан утверждает, что в него входило 7 тыс. всадников, около 40 тыс. пехотинцев^[142], и нет причин сомневаться в этих цифрах. К сожалению, как и многие другие историки, он редко, если вообще когда-нибудь, излагает тактические замыслы главнокомандующих и предоставляет читателю самому догадываться о них на основе описанного сражения. Какова же была тактика Александра в сражении при Арбелах? Вопрос важный, поскольку не составить себе четкого представления об искусстве полководца, не ответив на этот вопрос. Каковы были обстоятельства и какие шаги Александр предпринял, чтобы реализовать свои преимущества?

Что касается обстоятельств, два по крайней мере необычны:

1) по сравнению со сражением при Иссе фронт персидского войска в сражении при Арбелах был значительно длиннее, чем македонского, – возможно, вдвое, – потому что Арриан пишет, что, когда Александр наступал, македонское правое крыло находилось напротив персидского центра фронта (III); вероятно, на левом фланге македонцев было то же самое. Далее, в отличие от сражения при Иссе, Александр не имел возможности прикрыть свои фланги естественными преградами – морем или горами;

2) персидский фронт, состоявший в основном из конницы, был наступательным (мобильным), а не оборонительным (неподвижным). Это означало, что с началом сражения, когда персидская конница двинется вперед, и поскольку персидская пехота позади всадников не в состоянии держать оборону даже там, где они займут место кавалерии, незащищенные прогалы возникнут в персидском фронте с обеих сторон их небольшого центра гоплитов.

Три вещи решил предпринять Александр:

1. Его первым шагом было выстроить войско для обороны, особенно на флангах, поскольку центр – фаланга – в обороне сильнее на фронте, чем на флангах; и сохранять этот строй до тех пор, пока не появится возможность наступления – то есть пока не появятся разрывы в персидском фронте.

2. Вторым его шагом было наступать по косой своим правым крылом. Это позволило бы нарушить персидский строй; их правый фланг двинется вперед на его собственное левое крыло и подставит под удар тыл, если фронт на левом фланге будет прорван, как это произошло в сражении при Иссе. Таким образом, оба фланга должны были быть мобильными и готовыми к обороне, но левый должен был просто сдерживать противника до последнего, в отличие от правого, в чьи задачи входило прорваться вперед. Следовательно, правый фланг должен бы быть сильнее левого.

3. Наконец, когда оба крыла выманят персидскую конницу на себя и вступят в решительную схватку, Александр с конницей гетайров должен ворваться в прогалы вражеского фронта. Это следовало сделать в точно выбранный момент.

Принимая во внимание численное превосходство противника, характер местности, диспозицию, очевидные намерения врагов, Александр поставил своей целью отбить попытку окружения атакой на прорыв; его тактика могла бы служить иллюстрацией к афоризму Наполеона: «Все искусство войны состоит в правильно обдуманной и взвешенной обороне, за которой следует стремительное и смелое наступление» (Переписка. № 10558. Т. XIII. С. 10).

Боевой порядок армии Александра был следующим.

Центр. В центре располагалась фаланга: первым справа налево батальон Кена, затем батальоны Пердикки, Мелеагра, Полиперхонта, Аминты (под командой Симмия) и, наконец, Кратера. Четыре правых батальона действовали совместно с конницей правого крыла под командованием Александра, а два левых батальона (обоими командовал Кратер) совместно с конницей левого крыла под командованием Пармениона.

Правое конное крыло. Это крыло состояло из конницы гетайров под командованием Филота, с царским эскадроном под командованием Клита, впереди эскадроны Главкия, Аристона, Сополида, Гераклида, Деметрия, Мелеагра и Гегалоха сзади. Слева от гетайров стояли гипасписты под командованием Никанора, и в центре крыла расположились половина агриан Аттала, половина македонских лучников под командованием Брисона и балакрийские копьеносцы.

Левое конное крыло. Слева от Кратера первым стоял конный отряд греческих союзников под командой Еригия, слева от него – фессалийская конница под командованием Филиппа, сына Менелая. Рядом с фессалийцами, или, вероятнее, перед ними были выстроены критские лучники Клеарха и ахейские наемники-пехотинцы. Самый эскадрон фарсальских всадников – элита фессалийской конницы – должен был охранять Пармениона.

Оборона правого фланга. Справа от царского эскадрона были поставлены греческие всадники-наемники под командованием Менида; в их тылу лучники Арета, пеонийская конница Аристона, другая половина агриан и лучников, а рядом с лучниками ветераны-всадники Клеандра.

Оборона левого фланга. Линия левого фланга состояла из легковооруженной фракийской конницы под командованием Ситакла; затем шла конница греческих союзников под командованием Керана, конница из Одрисии под командованием Агафона и, наконец, конница греческих наемников под командованием Андромаха.

Тыловая фаланга, или вторая линия: на случай окружения и удара в тыл была выстроена вторая фаланга, или оборонительная линия тыла, на некотором расстоянии от основного строя, вместе с ним и оборонительными линиями флангов она могла образовать четырехугольник, наподобие того, какой в другом сражении (Анабасис. III) описан Ксенофонтом. О таком построении Курций пишет: «Так что передовые позиции не лучше защищены, чем фланги, а фланги не лучше, чем тыл» (IV).

Лагерь и его оборона. Небольшой отряд фракийских всадников отрядили для защиты лагеря; но интересно выяснить, где он был размещен, поскольку он сыграл немаловажную роль в сражении. Если имеется в виду тот лагерь, что Александр разбил во время четырехдневной остановки, тогда он находился в пяти – семи милях от места битвы, и, поскольку нет свидетельств, что Александр перенес лагерь ближе к фронту, принято считать, что он находился именно там.

Место битвы было определено сэром Оурелом Стейном^[143]: она происходила на равнине к северу и к югу от Керамлиса, селения в шести милях к западу от горы Тел-Гомел (Гавгамелы) на реке Хазир. Гора располагается к шести милях к северу от слияния Хазира и Большого Заба (Лик) и на милю южнее от Царской дороги из Ниневии. Современная дорога по-прежнему пересекает Большой Заб в Келеке, где Дарий переправился через реку, а затем идет к Эрбилу (Арбелам), который, если ехать по современному шоссе, находится менее чем в тридцати милях от Хазира, и, следовательно, в 36 милях от Тел-Гомела, а не в 600 стадиях (около 69 миль), как утверждает Арриан (III).

Равнина Керамлис, удивительно плоская, простирается на полных восемь миль с юго-востока на северо-запад, максимальная ширина ее – около семи миль. На юге она ограничена низкими холмами с плоскими вершинами, понижающимися в сторону Тигра, а с северной стороны упирается в склон Джабаль Айн-ас-Сатрах, увенчанный скалистым гребнем. Сэр Оурел Стейн придерживается того мнения, что, когда во время марша Александр повернул направо, чтобы не идти по равнине, он свернул к низким холмам около Кварокоша; он также полагает, что холм, о котором упоминает Курций (IV), где расположился Мазей во время разведки перед боем, вероятно, был Джабаль Айн-ас-Сатрах.

Солнце поднялось уже высоко в небо, когда утром 1 октября 331 г. до н. э. Александр снялся с лагеря и повел свою армию против персов. Но когда он увидел, что его правый фланг находится на середине линии фронта персов, он повел наступление, все более заворачивая вправо, чтобы поставить правое крыло войска напротив персидского левого фланга. Это движение по косой вывело крыло Пармениона к персидскому центру; это также вынудило Дария сдвинуть боевой строй влево; чтобы преградить путь своему противнику, он выслал отряд скифской конницы, но, очевидно, она была отброшена, поскольку мы знаем, что Александр «продолжал двигаться боевым строем вправо и его отряд почти целиком оказался за пределами участка, который расчистили и выровняли персы» (Арриан. III).

Карта 11. Сражение при Арбелах

Когда Дарий понял, что, если Александр достигнет пересеченной местности – низких холмов, упомянутых сэром Оурелом Стейном, – его колесницы станут бесполезными, он приказал Бессу выдвинуть правое крыло, состоявшее из скифских и бактрийских всадников, окружить правый фланг Александра и остановить его. Александр сразу разгадал его намерения и приказал Мениду бросить в атаку конницу наемников; Менид вступил в схватку, но, будучи в численном меньшинстве, был отброшен назад. Затем Александр послал в бой со скифами Аристона с пеонийцами и Клеандра с конницей греческих наемников, после чего их строй нарушился и они стали отходить. Но прежде чем они отступили с места боя, Бесс выслал вперед бактрийцев левого фланга, которых он расставил в тылу наступающих скифов, и, когда они пришли к скифам на выручку, на какое-то время перевес оказался на стороне персов. В бой вступили главные силы конницы, и здесь погибли многие воины Александра, павшие под натиском превосходящих сил противника; кроме того, «сами скифы и их кони были гораздо лучше защищены броней» (Арриан. III). Однако македонцы сдержали их атаку и, наступая эскадрон за эскадроном, прорвали их боевой строй.

Кто были эти «македоняне»? Тарн заявляет, что, поскольку единственными македонянами на правом фланге Александра были конники-гетайры, скифы прорвали фланговую оборону и оказались в рядах гетайров (Александр Великий. Т. II. С. 185–186). Мистер Дж. Т. Гриффит и мистер Р. Барн не согласны с этим мнением^[144]. Их возражение сводится к тому, что Арриан употребляет здесь слово «македоняне» не в этническом, а в общем смысле, как и в других случаях, и что в действительности фланговая оборона, а не гетайры, отбросила скифов назад. Барн указывает на то, что у Александра были под рукой копьеносцы Арета и что они, вероятно, находились между скифами и гетайрами, зачем бы ему использовать гетайров, «которых он сохранял для решающей схватки с персидским царем, не используя копьеносцев в качестве прикрытия гетайров?». Гораздо больший интерес, чем эти споры, представляют выводы, которые Барн делает, подводя итог своему описанию сражения.

«Эта часть повествования (пишет он) позволяет видеть, насколько мастерски и экономно Александр расходовал силы своего войска – задействуя отряды фланговой обороны лишь в тех операциях, которые соответствовали их позиции и составу; сначала самые отдаленные фланговые оборонительные отряды от авангарда до арьергарда: Менида, Аристона, Клеандра, все еще сберегая гетайров на фланге основного фронта, прикрытых копьеносцами Арета, агрианами и лучниками».

На этом этапе сражения Дарий попытался извлечь выгоду из временного успеха скифов и бактрийцев, он собрал и пустил в бой колесницы левого фланга против правого фланга фаланги македонян с целью нарушить их боевой порядок. Но его ожидания не оправдались; как только колесницы тронулись с места, их забросали градом копий и дротиков агриане и балакийцы, поставленные впереди фаланги. Началось замешательство, в котором многие возницы были сбиты с колесниц, а те, что прорвались, причинили немного вреда, македоняне расступились и дали им пройти сквозь строй^[145], оставив их тем, кто стоял в тылу. Сразу после атаки колесниц или одновременно с ней случились два события. Первое: поскольку Бесс окружал правый фланг Александра, чтобы атаковать его тыла, Александр послал Арета и его копьеносцев напасть на тыл Бесса, и второе: Дарий, увидев со своей высокой колесницы, что Александр послал в бой свой последний мобильный резерв, подумал, что Бессу удался его маневр, и решил, что пришло время начать решительную операцию по окружению. Доказательством этого служит фраза Арриана, что он «привел всю свою фалангу в движение» – имеется в виду боевой строй, – а это могло означать лишь то, что он высвободил всю оставшуюся кавалерию на обоих флангах с целью сокрушить Александра и Пармениона. Что произошло, непонятно, но кажется, он совершил непоправимую ошибку, когда вместо того, чтобы направить левое крыло персидской конницы против гетайров Александра, а остальных послать на помощь Бессу, Дарий всю кавалерию направил к Бессу. Возможно, всадники не расслышали приказ или по непреодолимому инстинкту конников последовали за своим командиром^[146], или те, кому было приказано вступить в бой с гетайрами, встретили такой град копий и стрел от копьеносцев и лучников, поставленных впереди, – что, спасаясь, поневоле свернули налево^[147] и присоединились к тем, кто скакал к Бессу.

Какова бы ни была причина, момент, которого ждал Александр, наступил, и здесь Арриан пишет совершенно ясно: «Когда Дарий вывел всю свою пехоту, тогда Александр велел Арету ударить на конницу, объезжавшую его правое крыло, с намерением его окружить. Сам он вел пока своих солдат вытянутым строем, но, когда на помощь бравшим в окружение его правое крыло пришли всадники и вследствие этого в передней линии варваров образовался прорыв, Александр повернул туда и, построив клином всадников-гетайров и выстроенную здесь пехоту, бегом с боевым кличем устремился на самого Дария. В течение короткого времени сражение шло врукопашную; когда же конница Александра во главе с самим Александром решительно насела на врага, тесня его и поражая в лицо своими копьями, когда плотная македонская фаланга, ощетинившись сариссами, бросилась на персов, Дария, которому давно уже было страшно, обуял ужас и он первый повернул и обратился в бегство» (III. Пер. М.Е. Сергеенко).

А что же тем временем происходило на фланге Пармениона? Исходя из начального расположения персидской армии, ясно, что задачи Бесса и Мазея были одинаковы: окружить одно из крыльев Александра. К сожалению, Арриан ничего не пишет о ходе сражения на фланге Пармениона до того момента, когда Александр предпринял свое решительное наступление. Ситуацию никак не проясняет и Тарн, который придерживается свидетельств, почерпнутых из речи перед сражением, приписываемой Дарию Курцием: задача Мазея будто бы была спасти царскую семью, которую держали в плену в укрепленном лагере Александра, в семи милях от места сражения^[148]. Среди тысячи хвастливых слов Дарий будто бы сказал: «Спасите мою плоть и кровь от оков; верните мне моих близких, мать и детей, за которых и сами вы не отказались бы умереть» (Курций. IV). Речь не была непосредственно обращена к Мазею или к Бессу, но к войску, стоявшему вокруг. На основании его призыва – не более чем призыва – Тарн пишет: «Армия имела приказ Дария спасти его семью, которая находилась в лагере Александра» (Александр Великий. Т. II. С. 110). Однако, если Бесс не воспринял это как приказ, отчего бы Мазею воспринимать сказанное именно так?

Здесь нам на помощь приходит Диодор, во всяком случае отчасти заполняя лакуну в рассказе Арриана. Он говорит, что, когда Бесс вступил в сражение с правым флангом Александра, «Мазей на правом фланге с мужественным конным отрядом сражался с такой храбростью, что не одного врага положил к своим ногам в первой же атаке. Затем он приказал двум тысячам кадусейских всадников и тысяче скифских конников обойти вражеский фланг и прорваться через траншеи, которые защищали их обозы»^[149].

Ничего не говорится о спасении царской семьи, и вне всяких сомнений, поскольку у Мазея оставались свободные силы, это был тактический маневр, отнюдь не вызванный сентиментальными чувствами, а имевший целью отвлечь Александра или Пармениона и заставить их бросить войска на спасение лагеря. Кроме того, в результате перемещения Александра вдоль линии фронта персов лагерь остался практически неприкрытым.

Этот набег полностью удался; узнав о нем, Парменион спешно послал Полидама к Александру «для того, чтобы предупредить его об опасности и спросить, что делать дальше». Александр отвечал: иди скажи Пармениону, что, если мы выиграем сражение, мы не только вернем нашу собственность, но и прибавим к ней то, что принадлежит врагу, – пусть он посмеется над этой потерей и отважно сражается» (Курций. IV). Хотя Мазей обнаружил царскую семью в лагере, мать Дария Сисигамбида отказалась идти с ним^[150], поэтому персы ограбили обозы и вернулись обратно тем же путем.

Однако пора возвратиться к центру македонского войска. На правом фланге четыре правых батальона фаланги отчаянно теснили противника; тем не менее Мазей сдерживал два ее левых батальона, так что образовалась брешь между левым батальоном Полиперхона и правым батальоном Симмия.

Именно в этот момент, сообщает Арриан, некоторые из индийских и персидских всадников «прорвались сквозь брешь к повозкам македонцев и напали на сопровождающих, которые по большей части были безоружны и никак не думали, что кто-то может прорваться сквозь строй фаланги, да еще двойной». Это значит, что всадники прорвались и с тыла, и со стороны фронта. Персидские пленные, которых обнаружили вместе с обозом, были освобождены и присоединились к грабежу. Но когда командиры войск, «которые составляли резерв первой фаланги» – то есть тыловой фаланги, – узнали, что произошло, они развернулись и «появились в тылу персов, которые сгрудились вокруг вьючных животных, и многих из них поубивали» (Арриан. III). Одновременно Мазей продолжил атаку на левый фланг Пармениона.

Тарн так комментирует этот эпизод: «Арриан не говорит, почему персидская стража, после того как разрезала фалангу пополам, не зашла в ее тыл, но поскакала в лагерь. В качестве объяснения он приводит тот факт, что, согласно Курцию, «Дарий приказал стражникам спасти его семью и они упустили лучший шанс в этом сражении из ложного чувства привязанности к своему нестоящему царю» (Александр Великий. Т. II. Прилож. 5. С. 187–188). Разумеется, лучшая возможность имелась в начале сражения, а попасть в лагерь проще всего было так, как описывает Диодор, в начале сражения, а не прорываться сквозь двойной строй фаланги.

Но прорывались ли персидские стражники в лагерь Александра, находившийся в пяти – семи милях от места сражения, через тыл второй фаланги? Арриан не упоминает ни о лагере, ни о царской семье; он говорит о «вьючных животных». Далее он говорит о довольно большом количестве персидских пленных, а в лагере вряд ли было их много. Кроме того, если налетчиков, которые «сгрудились вокруг вьючных животных», перебила тыловая фаланга, тогда, если это действительно был лагерь, ее воинам требовалось прошагать по меньшей мере пять миль, а на это ушло бы не менее двух часов.

В действительности они этого не делали, и следует предположить, что персидские стражники не прорывались в лагерь Александра, а «вьючные животные», о которых упоминается, были транспортными животными фронтовой линии, а не македонским обозом, который действительно находился в лагере; освобожденные пленные были захвачены в этом, а не в предыдущем сражении, поскольку иначе они едва ли могли бы присоединиться к налетчикам и сражаться с ними бок о бок. Хотя о транспортных животных фронтовой линии и не упоминается, они должны были там быть, поскольку ни одна организованная армия, древняя или современная, не может действовать оперативно без такого подкрепления. Единственной загадкой остается, почему Александр не поместил этих животных внутри выстроенного им подвижного четырехугольника.

Теперь остается проанализировать с точки зрения военного искусства наиболее интересную проблему этого сражения. С прорывом персидских стражников и индийцев на левом фланге македонцев Парменион оказался в отчаянной ситуации; поэтому он послал вестового к Александру, чтобы известить его о создавшемся критическом положении и просить помощи. Арриан сообщает, что известие пришло к Александру во время преследования Дария; после чего он прекратил преследование, развернул своих гетайров и повел их против персидского правого фланга.

Преследовал ли он Дария? Мистер Гриффит задается этим вопросом^[151], и это очень важная проблема. Как мог Александр решиться на преследование, когда он почти ничего не знал о ходе сражения, особенно на левом фланге, и хорошо знал, что его правый фланг все еще продолжают теснить? Он не был Рупертом^[152], человеком, который сгоряча мог кинуться в погоню, рискуя проиграть сражение, и преждевременное преследование характеризовало бы его как третьеразрядного полководца. Гриффит предполагает, что – хотя это не соответствует рассказу Арриана, но согласуется с действиями Александра в сражении при Иссе – Александр устремился в брешь, образовавшуюся в боевой линии персов, вынудил Дария обратиться в бегство, смял его центр и сразу же устремился направо, чтобы поддержать оборону правого фланга, с трудом сдерживавшую противника. «Согласно этой версии, – пишет Гриффит, – Александр после удачной атаки и бегства Дария повернул на правый фланг со своими гетайрами, чтобы вступить в схватку в том месте, в котором, как он знал, сложилось угрожающее положение, чтобы помочь тому единственному подразделению, про которое он точно знал, что оно нуждается в помощи».

Его первыми противниками были эскадроны левого фланга персов, которые, как уже упоминалось, с боем продвигались вперед, а следующим противником – скифо– бактрийский отряд, открывавший сражение. Он разметал левый фланг персов, а скифы и бактрийцы, увидев, что происходит, поспешно отступили.

Предположение Гриффита согласуется с неясным описанием Курция сражения на правом крыле Александра непосредственно перед вымышленной встречей Александра и Дария на поле битвы. Когда скифы, пишет он, принялись грабить имущество^[153] македонян, появился Арет^[154] и убил их предводителя. Затем бактрийцы стали теснить Арета, люди которого отступили к Александру. Он остался ими недоволен и послал их вперед на поредевшие ряды бактрийцев – многие уже бросились бежать. Персы тем временем все еще хотели окружить Александра; его спасли агриане, которые «пришпорили коней и бросились на варваров» и, «ударяя их в спины, заставили их обернуться и принять бой» (Курций. IV).

Если бы этот не вполне достоверный рассказ поместить по времени после бегства Дария, а не до него, как делает Курций, это не только подтвердило бы предположение Гриффита, но и заполнило бы брешь в изложении Арриана. В таком случае Александр получил весть от Пармениона, когда преследовал персов и бактрийцев на правом фланге. Так или иначе, если бы он был уже на пути в Арбелы, а он не стал бы преследовать врага легкой рысцой, ни один вестовой не мог бы догнать его и вручить послание, не только потому, что в этом случае он был бы уже очень далеко, но и потому, что вестовому пришлось бы пробиваться сквозь ряды персов. Кроме того, преследователи подняли бы такое облако пыли, что Александра там просто не удалось бы обнаружить^[155].

Когда Александр получил послание, – а мы знаем, что он его получил, – он рванулся назад через теперь уже достаточную брешь между его правым оборонительным флангом и наступающей фалангой на помощь Пармениону и вскоре возглавил сражение с крупными силами конников, среди которых, как пишет Арриан, были «парфяне, индийцы и главное войско персов» (III). Это могли быть только персидские стражники, прорвавшиеся через двойную фалангу, и парфяне, которые в начале сражения были на правом фланге персидской линии и которые, видимо, сражались с левым оборонительным флангом Пармениона; они, скорее всего, обошли его и соединились с индийцами и стражниками, когда те грабили македонский транспорт.

Время, которое потребовалось Александру для наступления на центр персов и предполагаемого преследования Дария или, возможно, спасения обороны своего правого фланга, вряд ли составило более часа, от силы – полтора часа, поэтому, скорее всего, через час или через час с небольшим после того, как он прорвал персидский центр, он бросился на помощь Пармениону.

Поскольку известно, что индийцы и персидские стражники прорвали брешь в македонской фаланге сразу после того, как Александр повел в атаку гетайров, возникает вопрос: могли ли они за полтора часа доскакать до лагеря Александра, разграбить его и на обратном пути встретить Александра, спешащего на подмогу Пармениону? Конечно нет, потому что, чтобы достичь лагеря и вернуться назад, им требовалось проскакать десять или четырнадцать миль, и, если они грабили лагерное имущество два часа, пока тыловая фаланга не подошла к лагерю, на весь этот рейд ушло по меньшей мере три часа. Отсюда следует, что, если только Александр не потратил три часа вместо полутора на наступление и преследование Бесса, или, если угодно, на наступление и преследование Дария, налетчики, разграбившие лагерь, никак не могли встретить его на обратном пути, как сказано у Арриана.

Из этого подсчета времени ясно, что персидские стражники и индийцы никогда не совершали набеги на лагерь Александра. При этом – хотя это лишь предположение – прорыв тыловой фаланги и ограбление транспорта фронтовой линии укладываются по времени^[156]; затем, когда вторая, задняя, фаланга сомкнулась и вытеснила их, они решили возвращаться в строй. В каком направлении они двигались, неизвестно, но, поскольку они наверняка видели огромный столб пыли слева от центра сражения, а другой – справа от него, там, где сражался Бесс, – что было бы более естественно для них, чем прорываться в брешь между ними либо для продолжения боя, либо для бегства? В этот момент из второго столба пыли вынырнул Александр во главе конницы гетайров. Это была полная неожиданность, и, прежде чем всадники успели развернуться, Александр обрушился на них.

«Он предпринял конную атаку, самую яростную во всем сражении, – пишет Арриан. – Теснимые эскадронами, все еще в колонне, персы развернулись и сражались с воинами Александра лицом к лицу: здесь не было бросков копий и места для конного маневра, как обычно бывает в кавалерийском сражении, но каждый старался проложить путь сквозь строй противника, тесня его, как если бы это был единственный путь к спасению. Итак, они продолжали сражаться и биться, уже не для чьей-то победы, но для спасения своих жизней. Там пало около шестидесяти гетайров Александра»^[157].

Многие персы прорвались сквозь ряды гетайров и бежали.

Александр не стал их преследовать, но ударил по правому флангу персов. Однако там воины уже стали отступать и бежать под натиском фессалийской конницы. Александр развернул гетайров и бросился преследовать Дария. Преследование длилось весь день, пока Парменион продвигался вперед. Александр обнаружил мост через Лик в двенадцати милях от места сражения и оставил здесь своих людей отдыхать; Парменион занял царский лагерь персов в Гавгамелах. В полночь Александр двинулся дальше, все-таки надеясь захватить Дария в плен; однако наутро после сражения, когда он достиг Арбел, он узнал, что птичка улетела на север к Курдским горам^[158]. Сражение при Арбелах, которое кардинально изменило всю политику античного мира, закончилось.

Хотя потери персов, в основном во время преследования, были значительными, цифры, приводимые Аррианом, Диодором и Курцием, настолько же неправдоподобны, как и цифры, относящиеся к сражению при Иссе. Арриан называет 300 тыс. убитыми и более 300 тыс. пленными; Диодор – 90 тыс. убитыми; Курций – 40 тыс. Цифры для македонской армии более интересны: Арриан приводит цифры 100 человек убитыми, 1000 лошадей убитыми или погибшими оттого, что были загнаны, «и среди них более половины лошадей гетайров», Курций увеличивает цифру павших македонцев до «не менее 300»; Диодор – 500. Оба последних автора среди «множества раненых» называют Гефестиона, Пердикку, Кена и Менида.

Сражение при Гидаспе

Среди множества сражений, которые велись захватчиками, вторгавшимися на индийские равнины с северо-запада, первым, записанным в истории, было сражение при Гидаспе, и, по мнению Хогарта, учитывая переправу через реку, оно представляет собой одну из самых блестящих военных операций древности (Ф илипп и Александр Македонские. С. 239).

Начальным пунктом этой знаменитой кампании Александра были Таксилы, и можно принять за истину, что, пока там отдыхала его армия, он узнал от индийского царя Так– сила все, что было необходимо, о природе страны, которую он собирался пройти, и о наиболее удобных маршрутах. Однако об этом ничего не написано, кроме того, что, согласно Плинию, расстояние между Таксилами и Гидаспом, определенное топографами войска Александра Диогнетом и Баэтоном, составляло 120 римских миль (VI) – то есть 110 с половиной английских миль; и что, согласно Страбону, «путь его, по крайней мере, до Гидаспа лежал на юг» (XV).

Перед тем как отправиться из Таксил, Александр узнал, что Пор, царь павравов, чьи владения простирались между Гидаспом и Акесином, занял восточный берег реки Гидасп, чтобы воспрепятствовать переправе. Он приказал Кену, сыну Полемократа, который все еще находился на Инде, разобрать мелкие суда на две части, а тридцативе– сельные галеры – на три части и отправить их на повозках к Гидаспу. Затем, в сопровождении Таксила и 5 тыс. его индийских всадников, он направился туда же. Река была широкой, и вдоль восточного ее берега Пор расставил своих слонов, чтобы контролировать броды. Прежде чем обсуждать, как Александру удалось обойти это препятствие, нелишне осмыслить, где именно переправлялось его войско.

Сведения об этом скудны. Из Фронтина известно, что Александр «повел свою армию через самую высшую точку течения» (I) – то есть выше по течению от своего лагеря; Арриан так описывает это место: «В реку вдавался мыс как раз в том месте, где река образует сильный изгиб; мыс этот густо зарос всяким лесом, напротив него находился остров, лесистый и совершенно безлюдный. Александр, заметив, что остров расположен прямо против мыса, что оба они заросли лесом и могут служить прикрытием при переправе, решил, что войско переправится здесь. Гора и остров отстояли от главного лагеря стадиев на полтораста. По всему берегу стояли сторожевые посты, находившиеся на таком расстоянии, чтобы от одного поста был виден другой и легко можно было слышать приказ, отданный в любом месте. В течение многих ночей со всех сторон слышались крики и всюду горели костры» (V).

Карта 12. Путь следования Александра к Гидаспу

Вдобавок Курций пишет, что «там был остров на реке, более крупный, чем другие, также поросший лесом и удобный для засады, кроме того, в очень глубоком овраге у берега Александр мог спрятать не только пехотинцев, но и коней и всадников» (VIII).

На основе этой информации можно выдвинуть четыре предположения. Первое, высказанное сэром Александром Борном и месье Куром, одним из французских генералов Раджнит Сингха, – что Александр устроил свой лагерь в Джелуме. Эта гипотеза была принята генералом сэром Джеймсом Эбботтом, который в 1848 г. предположил, что из Таксил Александр отправился маршем по маршруту, по которому сейчас пролегает Гранд-Транк-Роуд, к Джелуму, где река делает значительный поворот, но где нет никакого мыса или глубокого оврага; оттуда он прошел маршем десять миль вверх по течению к Бхуна, пересек реку и устроил сражение между ее восточным берегом и Паббскими холмами.

Карта 13. Версия сэра Оурела Стейна о переправе Александра через р. Гидасп

Вторая гипотеза была высказана генералом Александром Каннингемом в 1863 г., в соответствии с ней Александр двигался в южном направлении от Гранд-Транк-Роуд через Солт-Рэндж и вышел к реке около Джалалпура, в 30 милях южнее Джелума; оттуда он прошел маршем восемь миль вверх по течению до Дилавара, где располагался остров, а река делает легкий поворот, но опять же, там нет никакого мыса или оврага; затем он пересек реку у Дилавара и дал сражение на восточном берегу реки недалеко от своего лагеря, расположенного на западном берегу.

В 1931 г. сэр Оурел Стейн после тщательного обследования местности отверг оба эти предположения^[159]; первое – потому что долина между рекой и Паббскими холмами (высота 1300 футов) (которая из-за наличия этих холмов и Солт-Рэндж не могла сильно измениться со времен Александра) слишком мала и неудобна для развертывания большой армии; она изрыта многочисленными оврагами, старыми руслами и покрыта кое-где зыбучими песками и очевидно непроходима после дождей даже в жаркую погоду. Хотя вторая версия с этой точки зрения выглядит более убедительной, сэр Оурел Стейн полагает более вероятным, что, поскольку во времена Александра наиболее удобным и исторически более древним путем из нескольких, ведущих из Таксил через Солт-Рэндж, был путь через Чаквал, Ару и Нанданский перевал к Харанпуру, туда, где теперь железнодорожный мост проходит через Джелум, – именно этим путем и воспользовался Александр^[160]. Это также согласуется с утверждением Страбона, что «Александр двигался на юг», и с сообщением Плиния, что расстояние от Таксил до Гидаспа было 110 с половиной миль, что приблизительно соответствует этому пути, в то время как путь по Гранд– Транк-Роуд до Джелума составляет около 80 миль. В Харанпуре, теперь крупном селении возле Джелума, река течет в одном русле с хорошо очерченными берегами и достигает полумили в ширину, и именно здесь, предполагает сэр Оурел Стейн, Александр разбил свой лагерь. Далее, считает он, Александр прошел маршем семнадцать с половиной миль вверх по течению к Джалапуру; в этом месте, хотя река здесь лишь чуть-чуть изгибается, есть хорошо обозначенный мыс Мангал-Дев, который возвышается примерно на 1100 футов над руслом реки. Сразу на восток от города расположено широкое извилистое старое русло Канда-Кас, которое Стейн соотносит с «глубоким оврагом» Курция и добавляет: нигде по всему течению Джелума нет местности, которую можно описать как мыс или гряду. Мыс, а не остров или изгиб реки – является важным ключом, поскольку ландшафт вряд ли сильно изменился со времени Александра. Канда-Кас впадает в Халкиванское ущелье, северное ответвление Джелума, которое с апреля по август нельзя перейти вброд. Оно омывает остров Адмана, самый большой из островов в этой части Джелума. В 1931 г. остров был семи миль в длину с максимальной шириной в полторы мили и густо порос лесом. Поскольку все приметы, кроме «значительного изгиба реки»^[161], совпадают с описаниями Арриана, Курция, Плиния и Страбона, – Джалалпур считают наиболее вероятным местом переправы Александра^[162]. Но как полагает сэр Уильям Тарн, этот вопрос может счесть решенным лишь после того, как удастся с помощью археологических раскопок установить местонахождение Букефалии, которую Александр велел построить на месте переправы после сражения.

Предполагается, что Александр разбил лагерь у Xаранпура; напротив него на восточном берегу Гидаспа расположился Пор с большим количеством боевых слонов. Численность его армии оценивается по-разному: Арриан приводит цифры: 40 тыс. всадников, 30 тыс. пехотинцев, 300 боевых колесниц и 200 слонов (V); Диодор называет 3 тыс. всадников, более 50 тыс. пехотинцев, более 1000 колесниц и 130 слонов (XVII); Курций, который не указывает количество всадников, говорит о 30 тыс. пехотинцев, 300 колесницах и 85 слонах (VIII).

Поскольку все места переправы находились под наблюдением пикетчиков, имевших в своем распоряжении слонов, Александр понял, что его кони не смогут переплыть реку ни вплавь, ни на плотах, поскольку испугаются трубных звуков. Он подготовил серию обманных маневров. Пока небольшие отряды занимались поисками возможных мест переправы, он разделил свою армию на две колонны и отправил их вверх и вниз по реке, как если бы они искали место, где перейти реку. Кроме того, незадолго до того, как начались дожди и река вздулась и разлилась, он отовсюду свозил зерно в свой лагерь, чтобы Пор решил, будто он решил остаться там, где стоит, до сухой погоды. Тем временем его корабли исследовали русло реки, после чего он приказал набить соломой шатровые кожи и превратить их в плоты. Однако, как пишет Арриан, он искал места, где можно переправиться через реку незаметно для врага (V).

Наконец – и, несомненно, лично все проверив, – Александр решил попытаться переправиться у мыса напротив острова, описанного Аррианом; он решился на маневр, почти идентичный маневру генерала Вольфа в его Квебекской кампании 1759 г. Под покровом ночи он посылал конницу к разным точкам переправы вдоль западного берега с приказом производить как можно больше шума и время от времени выкрикивать боевые кличи; после того как Пор несколько ночей гонял своих слонов туда-сюда по берегу, чтобы помешать предполагаемой переправе, он наконец утомился, отвел слонов в лагерь и ограничился тем, что расставил разведчиков. «Когда Александр понял, что Пор более не опасается ночной переправы, он применил следующий стратегический маневр»^[163]: вверх по течению он расположил посты часовых так, чтобы каждый из них видел и слышал другого, и приказал им устроить шум и разжечь костры, пока в лагере шли явные приготовления к переправе.

Прежде чем изложить план Александра, следует назвать имена его полководцев, поскольку в его армии произошли большие перемены со времени его сражения под Арбелами. Подразделения гетайров, недавно организованные на основе пяти гипархий, находились под командованием Гефестиона, Пердикки, Кратера, Кена и Деметрия. Количество батальонов фаланги были увеличено с шести до семи; ими командовали Антиген (который заменил Кена), Мелеагр, Полиперхон (брат Пердикки), Алкест (брат Аминта), Аттал, Горгий и Клит Белый. Селевк командовал гипаспистами, а Таврон – лучниками; возможно, во время сражения все легковооруженные войска были под командой последнего.

Александр предложил один из самых интересных вариантов переправы через хорошо охраняемую реку. Противника следовало держать в неведении, чтобы воспользоваться фактором внезапности, для этого основная ударная сила должна была быть немногочисленной, чтобы успеть переправиться под покровом ночи; но одновременно у врага не оказалось слишком уж большого численного перевеса. Пытаясь разрешить эти, казалось бы, неразрешимые противоречия, Александр решил оставить Кратера для отвода глаз в Харанпуре с достаточно сильным войском и организовать переправу в два этапа: главная группа под его командованием должна была переправляться у Джалалпура, а вторая укрыться в выбранных местах между Харанпуром и Джалалпуром. Переправившись с основной группой, Александр собирался заставить индийцев, наблюдавших за местами переправы, покинуть свои позиции, и тогда сможет переправиться вторая группа, которая затем с ним соединится. Так Тарн интерпретировал темное место из Арриана (Александр Великий. Т. II. Прилож. 6. С. 190–191), и, если он прав, отсюда следует, что броды, о которых идет речь, должны были находиться немного западнее Джалалпура. Детали этого плана следующие.

Силы захвата. Кратеру было приказано оставаться в лагере со своей гиппархией с арахозскими и парапамисадскими всадниками, батальонами Алкеста и Полиперхона и 5 тыс. индийцев Таксила; всего около 3 тыс. всадников и 8 тыс. пехоты. Он не должен пытаться пересечь реку до того, как Пор двинется на север, навстречу обошедшему его войску, или побежит.

«Однако, сказал Александр, если Пор поведет часть своей армии против меня, а другая останется позади в лагере или там останутся сколько-нибудь слонов, вы должны оставаться на месте; если же Пор выведет против меня всех слонов, а какая-то часть армии останется сзади в лагере, тогда вы переправляетесь со всей возможной быстротой; ибо только слоны способны вывести из строя коней; остальное войско им не страшно» (Арриан. V).

Силы для обходного маневра. Основная группа состояла из царского эскадрона (300 человек); гиппархий Гефестиона, Пердикки, Кена и Деметрия (4 тыс.); конных лучников даев (1 тыс.); гипаспистов (3 тыс.), лучников (2 тыс.) и копьеносцев (1 тыс.) (Цифры взяты из книги Тарна). Помимо этих войск, Арриан упоминает «конницу из Бактрии и Согдианы» и скифских всадников (V). Поскольку эти подразделения не упомянуты в описании сражения, можно принять, что основная группа войск состояла из приблизительно 5 тыс. всадников и 10 тыс. пехотинцев^[164].

Во вторую группу Александр включил батальоны Мелеагра, Аттала и Горгия, а с ними греческих наемников – конных и пеших. Где он их расставил, неизвестно, неизвестна также их численность, но вероятно, там было примерно 500 всадников и 5 тыс. пехотинцев.

Когда Пор окончательно проникся мыслью о собственной безопасности и все приготовления в лагере и на переправе завершились, Александр со своим отрядом тайно отправился к месту переправы, держась подальше от берега, чтобы его не обнаружили. В Джалалпуре было все готово, однако скорее всего тридцативесельные галеры и лодки, заранее доставленные сюда в разобранном виде, так же как и плоты, были спрятаны в Канда-Касе, а не в лесу, как утверждает Арриан.

Спуск на воду начался немедленно с наступлением темноты во время сильнейшей грозы, раскаты грома перекрывали шум, производимый войском. Перед рассветом кавалерия на плотах и пехота на кораблях, скрытые от чужих глаз растительностью острова, отплыли вниз по Халкиванскому притоку к пересечению с другим рукавом на западном конце острова. Вскоре их обнаружили часовые Пора, которые опрометью бросились доложить о начавшейся переправе. Тем временем Александр высадился со своей охраной и всадниками, как он подумал, на восточный берег, однако вскоре обнаружилось, что это другой остров, отделенный от берега довольно широким ручьем, который был проходим в сухую погоду, однако теперь из-за дождей поток разлился, и понадобилось некоторое время для того, чтобы найти брод. «В самом мелком месте вода была по грудь пешим, а в самом глубоком кони едва могли удерживать над водой головы» (Арриан. V).

Следует обсудить некоторые детали этой замечательной операции.

Армия приблизительно в 5 тыс. всадников и 10 тыс. пехотинцев была переправлена незадолго до рассвета в день сражения. Если принять, что спуск судов и погрузка были закончены к 3 часам утра и что сражение началось в 6 часов, то за пятнадцать часов было проделано следующее: переход в несколько миль вниз по Халкиванскому рукаву; высадка на другой остров; поиск брода; выгрузка на восточный берег и построение в колонну здесь же, и, наконец, марш в семь или пять миль до того, как вступить в бой. Насколько возможно произвести все эти действия в течение пятнадцати часов? Единственный ответ, который напрашивается, – признание великолепной организации и профессионализма македонского войска.

Карта 14. Дилемма Пора

Еще один вопрос, на который нет ответа. Как можно за несколько недель построить необходимые транспортные средства для переправы 15 тыс. людей и 5 тыс. лошадей? Хотя количество кораблей неизвестно, их должно было быть очень много. Одна из немногих операций, которые можно сравнить с этой операцией Александра, это поход Вильгельма Завоевателя в 1066 г.: по подсчетам, он построил или купил 350 кораблей, чтобы перевезти 2 тыс. своих рыцарей и коней и 3 тыс. пехотинцев через Ла– Манш^[165]. Такие технические детали постоянно всплывают, когда речь идет о кампаниях Александра, и, хотя историки-античники редко, если вообще упоминают о них, они свидетельствуют об эффективности служб македонской армии, без которых завоевания Александра были бы невозможны.

Когда его кавалерия начала высаживаться на берег, Александр послал вперед конных лучников в качестве авангарда и под их прикрытием построил войско в боевой порядок. На правом фланге он расположил гиппархии Гефестиона, Пердикки, Кена и Деметрия, а левый фланг должны были сформировать гипасписты под командованием Селевка и два батальона фаланги под командованием Антигена и Клита с отрядами лучников, агрианами и копьеносцами.

Поскольку Александр считал, что его конница превосходит вражескую, он решил вести вперед своих гетайров, поддержанных с тыла лучниками Таврона, пока пехота завершит переправу через реку и медленно двинется за ним. Из Арриана мы знаем, что план Александра учитывал три варианта развития: он собирался силами кавалерии сокрушить Пора, пока тот перестраивает свое войско; а если это не удастся, занять оборону до подхода пехоты; или, если Пор отступит, преследовать его.

А что же Пор? Высадка и построение войск Александра должна была занять несколько часов, и, поскольку Пор узнал о приближении врагов незадолго до или вскоре после того, как они высадились на второй остров, у него было время, чтобы выяснить, где проводится обходной маневр и истинный он или ложный. Если это уловка, то, направив мощь своей армии против этого отряда, он рисковал потерять контроль над Харанпурской переправой; но если высадка не была обманом, то, не подготовив достойный отпор, он окажется в крайне уязвимом положении. Дилемма была трудной, как показано на диаграмме 14.

Пор сделал правильный выбор, но сделал его слишком поздно. Как сообщает Птолемей, он выслал одного из своих сыновей с 2 тыс. всадников и 120 колесницами навстречу врагу, и, хотя мы не знаем, какой приказ он им отдал, поскольку посланный им отряд превосходил отряд наблюдателей, принято считать, что они получили приказ оттеснить вторгшихся в реку^[166]. Если бы это было сделано, его проблема была бы решена.

Когда появился молодой Пор, Александр сначала решил, что это авангард индийской армии, который сумеют сдержать его лучники, и направил своих всадников, чтобы они атаковали главное войско, прежде чем он успеет приготовиться к бою. Но, узнав от разведчиков о численности противников, он решил их уничтожить. Последовала конная атака, в которой сын Пора был убит, так же как его 400 всадников, а все его колесницы завязли в размытой дождями земле и были захвачены македонцами. Видимо, именно тогда – хотя об этом не пишут – Мелеагр, Аттал и Горгий переправились через реку и присоединились к Антигену и Клиту.

Затем последовало сражение, место которого до сих пор не определено, и, если Стейн прав относительно переправы около Джалалпура, оно, возможно, происходило в пяти или шести милях к югу-западу от селения Нурпур, расположенного на равнине, протянувшейся на юго-запад по левому берегу реки Джелум к селениям Малаквал и Миани.

Когда бежавшие с поля боя воины сообщили Пору о гибели его сына и о том, что Александр находится у реки с большим войском, поначалу Пор не знал, что делать, поскольку в это время Кратер пересекал реку от Харанпура. Наконец он решил оставить часть армии с несколькими слонами встретить Кратера, и выступил против Александра с остальной армией. Найдя место, не размытое дождями, твердое и ровное, он развернул свое войско в боевой строй. Если вычесть потери, у него имелось 3600 всадников, 30 тыс. пехоты, 180 колесниц и 200 боевых слонов. Пор расположил их следующим образом: «Впереди всех слоны на расстоянии около ста футов друг от друга, так, чтобы они стояли в ряд перед линией пехоты и наводили страх на конницу Александра. Он не думал, что враги отважатся пройти между слонами: ни всадники, поскольку если не люди, то, во всяком случае, лошади должны испугаться, ни пехота, которую отбросят тяжеловооруженные воины первой линии и затем растопчут слоны. За слонами он расставил пехотинцев, так, чтобы колонны закрывали промежутки между слонами^[167]. Пор решил расположить на флангах пехотинцев, передовая линия которых находилась впереди слонов. На каждом фланге он расставил конницу, а перед конницей – колесницы по обеим сторонам фронта (Арриан. V).

Согласно Плутарху, когда Александр сражался с сыном Пора, он был на «20 фарлонгов» впереди своей пехоты, а Арриан пишет, что после этого сражения, видя, что Пор выстраивает боевой порядок, он остановил свою конницу, чтобы пехота могла их догнать. В действительности он должен был остановить их гораздо раньше и, по возможности, незаметно, поскольку на то, чтобы Пор получил известие о гибели сына, принял решение и построил войско, потребовалось не менее двух-трех часов. Когда подошла пехота, Александр остановил их, и, пока они отдыхали, он обдумывал план действий. Результатом явилась одна из самых знаменитых кавалерийских атак в истории.

Карта 15. Сражение при Гидаспе

К этому сражению предлагалось так много путаных тактических комментариев, что прежде всего надо дать слово Арриану, а затем сделать разумные предположения, которые помогут читателю прояснить картину боя и понять, что же произошло.

Арриан начинает с утверждения, что Александр, увидев, что фронт врага закрыт слонами, оставил все помыслы о фронтальном наступлении, – он решил ударить превосходящими силами кавалерии по левому флангу Пора. Затем Арриан, кажется, сам себе противоречит. Он продолжает: «Кена с гиппархией Деметрия и его собственной он послал против правого крыла индов, велев ему заехать в тыл варварам, когда те поскачут вперед, увидев идущую на них массу всадников. Пехоту он поручил Селевку, Антигену и Таврону, но приказал вмешаться в сражение только тогда, когда они увидят, что его конница привела в замешательство и пехоту, и конников врага» (V. Пер. М.Е. Сергеенко).

Находясь от врага на расстоянии больше полета стрелы, Александр выслал своих конных лучников против индийского левого фланга, чтобы привести его в смятение, а затем устремился на левый фланг со своими гетайрами, чтобы нанести удар, пока инды не успели восстановить боевой порядок.

«Тем временем, – пишет Арриан, – инды отовсюду собрали свою конницу и скакали вдоль линии фронта, оставив свои позиции, чтобы встретить атаку Александра. Кен также оказался здесь со своими людьми, в соответствии с полученными указаниями. Видя это, инды вынуждены были сражаться на два фронта; лучшая и большая часть конницы устремилась против Александра, а остальные – против Кена и его отрядов» (Арриан. V).

Появление Кена сразу же спутало намерения индов, и Александр воспользовался этим обстоятельством – и атаковал. Индийцы не стали дожидаться сражения, но поспешно спрятались за своих слонов как за удобным и надежным прикрытием. Такова версия Арриана.

Интерпретация Тарна радикально отлична от нее и изложена в «Кембриджской истории Древнего мира», четче, чем в «Александре Великом». Он пишет: «На расстоянии полета стрелы Александр остановился, и Пор, видя многочисленную конницу, послал всю свою конницу на левый фланг. Александр начал с того, что направил своих конных лучников атаковать пехоту на левом фланге^[168] Пора, ту, что стояла впереди слонов, и тем самым ее отвлечь; его собственная пехота получила приказ не наступать, пока он не одолеет конницу Пора. Он рассчитывал выманить конников из-за слонов; поэтому он приказал Кену взять две гиппархии и двинуться на правый фланг Пора (левый фланг Александра); а затем, когда индийская конница, увидев перед собой врага, пойдет в атаку, зайти им в тыл. Александр знал, что индийская конница пойдет в атаку лишь в том случае, если он подтолкнет их к этому. Приманкой стало рассредоточение сил; индийцы полагали, что Кен спешит на помощь конным лучникам, и видели только две гиппархии рядом с Александром. План сработал: индийцы атаковали две гиппархии Александра, и, пока Александр с ними сражался, Кен обошел их и ударил с тыла; после яростного боя они стали отступать за спины слонов»^[169].

Если интерпретация Тарна верна^[170], отсюда следуют два вывода: что тактически Пор был недальновиден; и второе, что Александр был посредственным кавалерийским полководцем, каковым он себя нигде не проявил.

Что касается Пора, то Арриан не говорит, что Александр, остановившись вне пределов досягаемости лучников, послал Кена к индийскому правому крылу; он сделал это перед тем, как остановиться. Если бы он поступил так, как утверждает Тарн, Пор должен был увидеть, что Кен движется к его правому флангу, и он не мог думать, что в намерения Кена входит поддержать конных лучников, поскольку они были на левом фланге индийцев – то есть на противоположном конце – и вероятно, были не более чем в нескольких сотнях шагов от двух гиппархий Александра. Вместо этого Пор сразу бы разгадал план Александра и развернул бы свою конницу, чтобы перехватить Кена раньше, чем он это сделал, или отвел бы всю свою конницу за линию слонов – чего меньше всего хотел Александр.

Что же до военного искусства Александра, ни один уважающий себя кавалерийский полководец не станет ждать кавалерийской атаки, когда есть возможность атаковать самому, поскольку задача тяжеловооруженной кавалерии – как раз наступать, а будучи остановленной, она теряет способность обороняться практически полностью^[171]. Стоящая конница может быть смята даже слабейшим противником^[172]. Если Александр хотел выманить вражескую конницу из-за линии слонов, он не стал бы ждать, чтобы его атаковали; он отступил бы назад, чтобы вынудить врага его преследовать. Каким бы ни было правильное прочтение этого места Арриана по-гречески, невозможно поверить в то, что Александр планировал вызвать на себя атаку.

Поскольку из рассказа Арриана ясно, что атака Кена стала полной неожиданностью для индийской конницы, логично предположить, с того момента, как Александр направил его на правый фланг индийцев, и до того, как, по словам Арриана, «он внезапно возник»^[173] в тылу индийской конницы, его местонахождение не было известно Пору. Если следовать логике, то картина событий, происшедших до того как Кен атаковал индов с тыла, не входит в противоречие с расчетами Арриана и может быть реконструирована следующим образом.

Когда после сражения с сыном Пора Александр остановил свою конницу, как мы предположили, вне поля зрения противника, видимо, он сам или его разведчики наблюдали за Пором; в таком случае Пор не мог оценить конные силы Александра, а Александр оценил силы Пора. Поскольку Александр понимал, что его конница не пойдет в открытую на слонов и фаланге придется наступать без поддержки конницы, чтобы уберечь фалангу от кавалерийской атаки с флангов или с тыла, он должен был уничтожить индийскую конницу до наступления фаланги. Каким образом он мог это сделать? Только вынудив Пора сосредоточить все силы на одном из своих флангов, а затем разбив их.

Давайте поставим себя на место Александра. Его армия вне поля зрения; он быстро осмотрел поле битвы и боевую линию противника и решил атаковать Пора на левом фланге. Он поворачивается к своим командирам и говорит: «Когда мы подойдем ближе, я собираюсь выслать вперед конных лучников как прикрытие, чтобы они привели в смятение конницу врага на левом фланге. Затем я двинусь на нее с двумя моими основными гиппархиями; их сила, как я полагаю, достаточно уступает кавалерийским силам врага, чтобы Пор решил перебросить на левый фланг конницу с правого фланга и одержать надо мной победу».

Затем он обращается к Кену: «Я хочу, чтобы ты, взяв свою гиппархию и гиппархию Деметрия, незаметно направился к правому флангу, вдоль этого глубокого оврага (указывает на расщелину). И когда ты увидишь, что я двигаюсь вперед к вражеской коннице, которая, как я надеюсь, будет к тому времени сосредоточена на его левом фланге, ты что есть мочи скачешь и наносишь удар с фланга и тыла, а я в это время атакую с фронта».

В такой интерпретации единственным допущением будет, что Александр остановил свою конницу вне поля зрения Пора, предосторожность, какую предпринял бы любой конный командир, и что когда он начал свое наступление, хотя Пор видел две его гиппархии, но из-за особенностей местностей Пор не видел двух гиппархий Кена. Остальное соответствует описанию Арриана.

Когда индийская конница отступила за ряды слонов, погонщики на левом фланге двинули животных вперед, против конницы Александра; тогда устремилась в наступление македонская фаланга и сражение стало общим. Поскольку Арриан говорит, что погонщики слонов оказались под градом стрел и одновременно люди и слоны были атакованы со всех сторон копьеносцами, видимо, перед фалангой шли легковооруженные силы Таврона.

Арриан пишет: «В эту же минуту вожаки слонов погнали своих животных на конницу, а македонская пехота пошла на слонов, кидая дротики в их вожаков и поражая самих животных, которых они обступали со всех сторон. Это было сражение, не похожее ни на одно прежнее. Слоны врывались в ряды пехоты, поворачивались, и в этом месте густого строя македонцев как не бывало. Конница индов, видя, что дело завязалось у пехоты, опять повернула и бросилась на македонскую конницу. Когда же Александровы конники опять одолели их (они значительно превосходили индов и силой и опытностью), они опять откатились к слонам. Тогда вся конница Александра собралась в один отряд – не по приказу, а в силу условий боевой обстановки, нападая на ряды индов, они рассыпались, нанося большой урон. Слонов оттеснили, наконец, в узкое место, и здесь, поворачиваясь, толкаясь и топча людей, вреда своим наносили они не меньше, чем врагам. Погибло много всадников, отброшенных в это узкое место вместе со слонами; многих слонов и их вожаков поразили дротиками; одни слоны были ранены, другие, истомленные, без вожаков, беспорядочно бродили по полю битвы. Словно обезумев от боли и горя, они бросались одинаково и на своих и на врагов, расталкивали людей, топтали и убивали их. Македонцы, если вокруг было просторно и они могли напасть на слонов, улучив удобный для себя случай, обычно разбегались, когда животные устремлялись на них, а когда они поворачивались, преследовали их и метали копья. Инды, двигавшиеся между слонами, особенно от них пострадали. Наконец животные устали, обессилели и начали, посапывая, отходить назад, повернувшись к врагу, словно корабли, которые идут вспять. Александр окружил все вражеское войско своей конницей и распорядился, чтобы пехота шла самым тесным строем, сомкнув щиты. Конница индов в этом сражении была перебита за вычетом немногих. Избивали и пехоту, наседая на нее со всех сторон. Когда конница Александра развернулась, образовав проход, все обратились в бегство (V. Пер. М.Е. Сергеенко).

В самый разгар сражения Кратер переправился через брод в Харанпуре. Когда он увидел, что Александр одерживает блестящую победу, он двинулся вперед и, поскольку его люди были свежи, занялся преследованием. И все же, несмотря на резню, происходившую на поле битвы, Пор, в отличие от Дария, отказался покинуть место сражения, пока не полегло все его войско. Раненый, он храбро дрался; наконец, ослабев от жажды и потери крови, он сдался инду Меросу, своему старому другу, которого послал Александр: он не мог прийти в себя от восхищения мужеством, проявленным Пором, и обратился к нему, чтобы тот не расставался с жизнью напрасно. Сражение закончилось.

Данные о потерях, приводимые Аррианом, следующие: со стороны индов 20 тыс. пехотинцев, 3 тыс. всадников – убитыми, все колесницы разрушены, а все оставшиеся в живых слоны перешли к Александру. Среди погибших были двое сыновей Пора и его внук Спитак, правитель провинции, в которой происходило сражение, командиры отряда слонов и возницы колесниц и многие другие военачальники. Арриан утверждает, что македонцы потеряли убитыми 80 человек пехоты, 10 конных лучников и 220 всадников, среди которых 20 гетайров. Цифры Диодора более реальны: индов убитыми более 12 тыс. и 9 тыс. взятых в плен, захвачены 80 слонов; из македонцев убитыми 280 всадников и 700 пехотинцев.

Глава 7 Осады Александра

Осада Галикарнаса

Среди осад, предпринятых Александром, наибольший интерес представляют осады Галикарнаса, Тира и Газы. Галикарнас, современный Бодрум, был столицей Карии и главной морской базой персов, контролировавшей южный путь в Эгейское море на южном берегу маленького полуострова, протянувшегося на запад между Менделийским проливом на севере и Косом на юге, и занимал весьма выгодную стратегическую позицию, поскольку соединялся с Аттикой цепью Кикладских островов, а с Критом – через Спорады, из которых Родос был самым значительным. В качестве одного из шагов на пути к господству над Эгейским морем и, следовательно, к безопасности морских коммуникаций с Македонией Александру было необходимо отвоевать Галикарнас у персов.

Сохранились два комплиментарных рассказа, один написан Аррианом и основан на свидетельствах Птолемея и Аристобула, он излагает события с точки зрения осаждающих; другой – написан Диодором, который пересказывает не дошедший до нас источник – свидетельства некоего наемника, написанные с точки зрения осажденных. Хотя они и разнятся в деталях, в основном они согласуются.

Город Галикарнас был хорошо защищен и природой, и искусственными укреплениями; со стороны берега он имел высокую стену, окруженную рвом в двадцать пять футов шириной и двадцать два фута глубиной. В нем имелось три крепости: первоначальный акрополь в северо-западном углу, Салмакидская крепость в юго-западном углу и царский замок на маленьком острове Арконесс при входе в гавань рядом с берегом. Там стоял сильный военный гарнизон из 2 тыс. или более греческих наемников под командованием афинского изгнанника Эфиальта и большой отряд азиатов, которым командовал сатрап Карии Оронтобат. Мемнон, недавно назначенный правителем Нижней Азии, командовал и армией и флотом, он снабдил город всем необходимым на случай длительной осады; склады были заполнены, также имелись и механизмы, необходимые для обороны. Кроме того, в гавани стояла эскадра, и моряков всегда можно было призвать на помощь. Наконец, поскольку Александр распустил свой флот, персы полновластно господствовали на море и могли доставить в город продовольствие и подкрепления.

Карта 16. Осада Галикарнаса

После того как осенью 334 г. до н. э. Александр взял Милет, он направился к Галикарнасу. Эта осада стала самой трудной операцией из всех, которые Александр когда-либо проводил; в отличие от Милета, он мог атаковать только со стороны суши. Он разбил лагерь близ юго-восточного угла города неподалеку от Миласских ворот, из которых шла дорога на Миласы (Милас), располагавшиеся в двадцати пяти милях к северо-востоку.

Первым его действием был осмотр крепостной стены рядом с Миласскими воротами, но здесь его застала врасплох смелая вылазка гарнизона, которая, хотя и была отбита, похоже, привела осаждавших в смятение, поскольку нападавшим позволили без помех вернуться в город. Все это вынудило Александра поискать другое место. Через несколько дней он передвинулся с восточной на западную сторону Галикарнаса и остановился по соседству с Миндскими воротами, от которых шла дорога на Минд, город, находившийся в двенадцати милях на западной оконечности полуострова. Он также намеревался захватить Минд, поскольку одна из партий предательски предложила ему сдать свой город.

Взяв с собой гипаспистов, всадников-гетайров, батальоны Пердикки, Аминта и Мелеагра, агриан и лучников, он обошел крепость, направившись к западной ее стороне. Отсюда он совершил ночной набег на Минд, но условный сигнал от предателей не поступил. Поскольку Александр не взял с собой осадные механизмы, он попытался прорыть подкоп под стены города, но, когда ему сообщили, что морем к городу идет подкрепление, он отказался от своей затеи и возвратился в Галикарнас.

Тогда Александр всерьез принялся за осаду, пытаясь пробить брешь в северной стене. Он приказал засыпать часть рва, чтобы подвести к стене осадные механизмы, и построил навесы, чтобы защитить воинов, засыпавших ров и ведших подкоп под основание стен. Прежде чем работы были завершены, гарнизон совершил ночную вылазку с целью поджечь осадные механизмы, прежде чем они будут приведены в действие. Вылазку отбили, но в сражении пал брат дезертировавшего Аминты Неоптолем и 170 защитников крепости; шестнадцать македонцев было убито и 300 – ранено. Согласно Арриану, такая разница в числе убитых и раненых вызвана тем, что вылазка была предпринята под покровом ночи, что сделало осаждавших беззащитными под градом стрел и копий, сыплющихся на них сверху в темноте.

Через несколько дней, когда две башни и соединявшая их стена были разбиты, а третья башня сильно повреждена и осажденные строили заграждение из кирпичей, чтобы закрыть брешь, произошло неожиданное. Два пьяных воина из батальона Пердикки, хвастаясь своей удалью, поспорили, кто храбрее, вооружились и бросились к заграждению. Увидев их со стены, осажденные спустились и убили их, а затем атаковали македонские посты. Пердикка выслал подкрепление, и большая часть гарнизона присоединилась к сражающимся. Произошло столкновение, но, как пишет Арриан, македоняне отбили нападение и чуть не взяли город, поскольку стены некому было защищать.

Диодор рассказывает другую историю, согласно которой македоняне, спешно посланные Пердиккой вперед, были жестоко разбиты, и Мемнон даже отвел своих людей, пока не появился Александр. То, что гарнизон выиграл это сражение, подтверждается и эпизодом, о котором Птолемей не упоминает, поскольку это бросило бы тень на Александра. Как только стычка закончилась, «царь послал трубачей подать сигнал о перемирии, чтобы подобрать тех из македонцев, которые пали у стены» (Д и о д о р. XVII). Это показывает, что македоняне понесли серьезные потери. Эфиальт отверг просьбу, но Мемнон ее удовлетворил.

На следующий день Александр подкатил осадные башни и тараны, чтобы пробить заграждение, но осажденные опять сделали вылазку: сгорел навес, располагавшийся напротив стены, и одна из деревянных башен. Другие уцелели благодаря Филоту и Гелланику, и при появлении Александра осажденные побросали факелы и бежали в город.

«Галикарнасцы, – пишет Арриан, – правда, вначале брали верх по причине высокого местоположения; они не только били в лоб людей, оберегавших машины: с башен, уцелевших по обеим сторонам рухнувшей стены, была для них возможность поражать врага, подходившего ко второй стене и с боков и только что не с тыла» (Арриан. I).

После этих событий Эфиальт, выступая на военном совете, собранном в Галикарнасе, говорил, что для спасения города следует предпринять наступление. Мемнон согласился. Хотя их план Диодор излагает довольно туманно, он, как представляется, состоял в следующем: 2 тыс. греческих наемников двумя отрядами по тысяче человек каждый идут в наступление; одна колонна с горящими головнями должна атаковать из-за заграждения, и поджечь вражеские осадные машины, а другая под командованием Эфиальта должна появиться из «тройных ворот», которые, предположительно, располагались неподалеку от бреши. Затем, когда нападение первой группы на осадные сооружения вынудит врага броситься их спасать, вторая должна ударить с фланга. Наконец, если эта неожиданная атака будет удачной, Мемнон с персидским войском поддержит Эфиальта и предложит заключить мир. Если мы правильно толкуем Диодора, Александр столкнулся с достойным врагом.

Далее Арриан пишет, что, когда через несколько дней после последнего сражения Александр выдвинул вперед осадные механизмы, чтобы атаковать разрушенную брешь, он внезапно подвергся нападению рядом с брешью, и сразу после этого вторая группа врагов появилась из «тройных ворот», где македоняне меньше всего их ждали (Арриан. I). После этого Арриан пишет: «Тех, кто вышел через тройные ворота, встретил Птолемей, царский телохранитель, с полками Адея и Тимандра и некоторым числом легковооруженных. Они тоже без труда обратили в бегство вышедших из города. Беглецам пришлось при отступлении проходить по узкому мосту, переброшенному через ров; мост обломился под таким количеством людей; многие попадали в ров и погибли, растоптанные своими же или пораженные сверху македонянами. Самая же большая резня произошла в самих воротах: страха ради закрыли их преждевременно, боясь, как бы македоняне, по пятам преследующие бегущих, не ворвались в город, отрезав таким образом возвращение многим своим. Македоняне перебили их у самых стен. Город вот-вот бы уже взяли, если бы Александр не скомандовал отбой: он все еще хотел сохранить Галикарнас и ожидал от галикарнасцев мирных предложений» (I).

Рассказ Диодора отличен от этого. Он пишет, «что, когда все было готово, на рассвете назначенного дня, ворота внезапно распахнулись и первый отряд устремился вперед, поджигая осадные механизмы. Сразу после этого появился Эфиальт, построив своих воинов в фалангу, «предпринял наступление на македонян, которые старались сохранить и защитить свои механизмы… Шум и крики наполнили лагерь, трубы трубили сигнал к сражению», и, хотя македоняне справились с огнем, в сражении преимущество оставалось за Эфиальтом. Затем появился Мемнон с такими силами, что «Александр не знал, что делать». Далее Диодор пишет: «Неожиданно все перевернулось: ибо к македонянам (которые по причине своего возраста к этому времени были освобождены от строевой службы и не участвовали в сражениях, хотя и были победителями многих прежних битв при царе Филиппе) теперь, в эту самую минуту вернулось их былое мужество, и, будучи опытными и умелыми воинами (гораздо опытнее остальных), они своим примером, а также с помощью насмешек и упреков устыдили новобранцев, которые уже начали бежать. Они стали щитом к щиту, двинулись на врага (теперь уже уверенного в своей победе) и, убив Эфиальта и еще многих, оттеснили остальных в город; македонцы, смешавшись с другими, в полной темноте проникли за стены; однако царь отдал приказ прекратить операцию, тогда они вернулись в лагерь» (XVII).

Для понимания произошедшего надо иметь в виду, что войска, которые вступили в сражение с Эфиальтом первыми – батальоны Адея и Тимандра, – состояли из молодых, неопытных воинов^[174], и, пока не появились ветераны – воины Филиппа, – Эфиальт брал вверх. На это также намекает Курций, который в рассказе о роковой ссоре между Александром и Клитом заставляет последнего сказать: «Ты презираешь старых воинов Филиппа, забывая о том, что, если бы старый Аттар не воззвал к молодежи, когда те оставили поле битвы, мы все еще теряли бы время у Галикарнаса» (VIII).

В том, как Арриан описывает персидскую контратаку и ее провал, кажется, отсутствует какой-то элемент, который позволил бы понять происходящее более ясно. Если, как он пишет, город был почти взят, а у Александра не было полной уверенности в том, что по крайней мере часть граждан готова его принять, он был слишком опытным полководцем, чтобы не довести дело до конца. Возможно, он не мог этого сделать из-за того, что в его войске царила сумятица, о чем говорит Диодор, и потому что была ночь. Но всего скорее, все это время он контактировал с антиперсидской партией внутри Галикарнаса, которая готова была сдать ему город и приветствовать его как освободителя. (Следует помнить, что в Минде была такая партия.) О том же свидетельствует и решение Мемнона и Оронтобата немедленно после того, как их вылазка захлебнулась, поджечь город и отвести войска к царскому дворцу и Салмакиде. Обосновывалось такое решение тем, что из-за повреждения стены и тяжелых потерь город больше невозможно оборонять. Не исключено, что так оно и было, однако более вероятно, что, поскольку Александр имел своих сторонников среди горожан, они опасались восстания, и тогда именно освободительная политика Александра больше способствовала захвату Галикарнаса, нежели его военная сила.

Город подожгли около полуночи. Когда Александр увидел, что пламя распространяется, он послал людей в город убивать на месте всех поджигателей, однако горожан, которые оставались в своих домах, приказано было щадить. Затем, на рассвете он узнал, что Мемнон отвел своих воинов в царский замок и Салмакиду, и решил отказаться от осады этих крепостей, а лишь окружил их. Это решение было продиктовано и их неприступностью, и тем, что едва ли можно было надеяться взять их с помощью измены, к тому же они могли получать помощь с моря, а значит, их защитников нельзя было уморить голодом. И Арриан и Диодор пишут, что Александр приказал сровнять город с землей, но это маловероятно, поскольку у него не было намерения продавать жителей в рабство, и лишь несколькими часами раньше он приказал убивать поджигателей. Более похоже на правду, что он велел снести здания, чтобы возвести оборонительные укрепления вокруг двух незахваченных крепостей. Затем он оставил Птолемея, сына Лага, с 3 тыс. греческих пехотинцев и 200 всадниками охранять крепости, а сам направился во Фригию. О том, что его отказ от длительной осады крепостей был мудрым решением, говорит тот факт, что только перед сражением при Иссе осенью 333 г. до н. э. Оронтобат потерпел поражение от Птолемея и Асандра в жестокой схватке у стен царского замка и Салмакиды (Арриан. II). Крепости продержались двенадцать месяцев.

Осада Тира

После сражения при Иссе перед Александром стала задача завоевания Финикии. Как и Греция, она представляла собой конгломерат городов-государств, каждый из которых был торговой общиной. Между городами существовало сильное соперничество, особенно между Тиром и Сидоном, и время от времени они подчиняли своих соседей, как Арад подчинил Мараф, и хотя они и признавали господство Персии, фактически это были независимые княжества. Всего полисов было двадцать пять, многие очень мелкие; самые значительные из них – Тир, Сидон, Арад, Библ и Триполи^[175].

Когда Александр со всегдашней своей стремительностью двинулся на юг, эти города стояли перед острейшей дилеммой. Если они будут противостоять ему поодиночке, они рискуют быть захваченными; если же они ему подчинятся, то их корабли, все еще остававшиеся в Эгейском море, на которых находилось даже несколько царей, мог захватить Дарий и держать при себе их команды в качестве заложников. Первым городом на пути Александра оказался Арад; хотя и небольшой, он был очень хорошо защищен, поскольку располагался на скалистом острове в 800 ярдов длиной и 500 шириной в двух с половиной милях от берега. Его широкие стены были необычной толщины и местами состояли из камней от пятнадцати до восемнадцати футов в длину, плотно пригнанных друг к другу; часть стен до сих пор еще сохранилась и достигает высоты 30 футов^[176]. Поскольку город не мог долго сопротивляться без поддержки с моря, Стратон, сын Герострата, руководивший обороной, решил сдать крепость Александру. Он также убедил Мараф, Сидон и Мариамму, где он пользовался немалым влиянием, последовать его примеру. Библ, чей царь также отсутствовал, был следующим городом, открывшим перед Александром ворота; Сидон, жители которого ненавидели персов, также приветствовал завоевателя. Таким образом, Тир, самый значительный из городов, оказался в одиночестве. Царь Аземилк находился в Эгейском море, и, чтобы избежать осады, жители Тира направили к Александру посольство, чтобы узнать его требования. Он выразил желание принести жертвы в храме Тирского Геракла (Мелькарта), но не знал, что по местным обычаям только царь вправе совершать такое жертвоприношение (см. Вилькен. Александр Великий. С. 109); если бы послы согласились с его требованием, они тем самым признали бы его своим царем^[177]. Послы не объяснили ему этого, но сказали, что они готовы предоставить все, что он пожелает, кроме этого, поскольку они рассчитывали на крепость своих стен, они добавили, что не пустят ни персов, ни македонян в свой город. Это так взбесило Александра, что он отправил их назад, собрал своих полководцев и обратился к ним с речью, которая полностью приведена в главе 5.

Старый Тир (Палайтюрос) был расположен на материке двадцатью милями южнее Сидона; и на расстоянии чуть более двух миль к северо-западу от него в полумиле от берега лежит группа скалистых островков, расположенных параллельно берегу. Пролив, разделявший два самых крупных из них в центре группы, был засыпан, и здесь построили Новый Тир; согласно Плинию (Естественная история. V), его окружность составляла две и три четверти мили.

Город, останки которого и сегодня можно видеть, был окружен мощной стеной, поднимавшейся на 150 футов на восточной стороне, а на южной стороне ее основание уходило под воду. Как и Сидон, город имел две гавани, обе на восточной стороне; северная гавань называлась Сидонской, а южная – Египетской гаванью. Дома были многоэтажными и располагались очень кучно, ради экономии места (Страбон. XVI); город насчитывал около 40 тыс. жителей, среди них множество красильщиков. Подробный рассказ об их торговой деятельности можно прочитать в Книге Иезекииля, глава XXVII.

Поскольку Александр решил захватить Египет прежде, чем разделается с Дарием, он не мог оставить непокоренный Тир на линии своих коммуникаций. По мнению Гроута (т. X, с. 82), поскольку главную ценность финикийских городов составляли их корабли, то, если бы Александр настаивал на выходе флота из-под власти персов и переходе к нему на службу, города, по всей вероятности, на это пошли бы, и тогда бы не было необходимости осуществлять осаду Тира. Но он упускает то обстоятельство, что, поскольку Арад, Библ, Сидон и другие небольшие города уже подчинились Александру, то по возвращении из Эгейского моря их флоты должны были поступить так же. Далее, по всей вероятности, он уже знал, что сразу по возвращении послов в Тир его жители стали отсылать своих жен и детей в старую колонию Карфаген, и он, видимо, узнал также, что они получили от Карфагена обещание прийти к ним на помощь с мощным флотом (Курций. IV). Даже несмотря на то, что у него не было флота, следовало, не теряя ни минуты, начинать осаду Тира.

В январе 332 г. до н. э. осада началась. Первое, что сделал Александр, – отдал распоряжение перекрыть дамбой пролив, разделявший материковый и островной город; хотя море здесь в основном мелкое, в районе острова глубина его достигает трех саженей. Согласно Диодору, ширина дамбы равнялась 200 футам; возможно, эта цифра преувеличена, но в законченном виде дамба была достаточно прочной, чтобы выдержать натиск моря, и, еще увеличившись из-за иловых отложений, в наши дни существует в виде перешейка, соединяющего бывший остров с материком.

Карта 17. Осада Тира

Помимо воинов, к его строительству привлекались местные жители, камни добывали в старом городе, а деревья в огромном количестве свозились из ливанских лесов. За всеми работами наблюдал главный инженер Александра Диад Фессалийский, ему помогали Xариас, Посидоний и Филипп. Строительство продвигалось весьма споро. Как сообщают источники, Александр разъяснял каждый этап работ, а особенно ревностных тружеников ждала награда. Лишь когда строители дошли до значительной глубины у стен города, им стал сильно мешать град стрел, которые осажденные выпускали с городских стен, а кроме того, поскольку глубина позволяла, тирские галеры подплывали довольно близко и обстреливали рабочих.

Чтобы прекратить атаки со стен, Александр установил две деревянные осадные башни, защищенные от поджогов сыромятными шкурами, в дальнем конце. Изготовленные вручную, они представляли собой подлинное достижение инженерной мысли. Они были одной высоты со стенами – 150 футов высотой – и, кажется, самые высокие из когда-либо сооруженных (Тарн. Военное дело в Греции и развитие морского дела. С. 110). Из катапульт, установленных на их верхних площадках, обстреливались стены, а с нижних ярусов – оказавшиеся в зоне видимости галеры.

Как и родственные им карфагеняне, жители Тира были опытными механиками и ни в коем случае не испугались башен и предприняли ответные действия. Они нагрузили корабль, приспособленный для перевозки лошадей, огородили палубу и заполнили стружками, смолой и серой образовавшееся пространство. Затем они привязали две реи к каждой из мачт и повесили на них котлы, видимо заполненные нефтью, которые, когда реи загорятся, должны были упасть в горючую смесь. Наконец, нагрузили корму корабля так, что нос его поднимался над водой и был выше дамбы.

Осажденные дождались попутного ветра, а затем вывели огненный корабль на нужную позицию. Мы читаем: «Затем они выждали, когда ветер задует в сторону насыпи, и, привязав это судно к своим триерам, повели его на буксире. Приблизившись к насыпи и башням, они подожгли горючий материал и, подтягивая в то же время триерами как можно быстрее судно, пустили его к краю насыпи. Люди, находившиеся на уже горящем судне, легко спаслись вплавь. В ту же минуту могучее пламя перекинулось на башни; реи обломились, и в огонь вылилось все, что было заготовлено для его поддержания. Триеры стали на якорь неподалеку от насыпи; с них начали пускать стрелы в башни, и к ним стало опасно подходить тем, кто был занят тушением пожара. И когда башни были уже охвачены огнем, из города выбежала толпа людей; они сели в челноки и, приставая в разных местах к насыпи, без труда повыдергали колья, укреплявшие с боков насыпь, и подожгли все машины, которые не охватил еще огонь с судна» (Арриан. II).

Эти успешные вылазки должны были убедить Александра, что перед ним серьезный противник. Он приказал расширить мол, чтобы на нем можно было поставить еще больше осадных башен, и, пока это делалось, финикийский флот стал возвращаться из Эгейского моря. Александр отправился с гипаспистами и агрианами в Сидон, чтобы собрать галеры, которые туда вернулись. Он убедился, что Тир почти невозможно взять, не имея поддержки с моря.

Тем временем в Арад и Библ вместе с флотом возвратились их цари. Одновременно, видимо, в Тир возвратился Аземилк. Обнаружив, что их города-государства находятся в руках Александра, цари волей-неволей предоставили ему свои корабли, и вместе с сидонскими судами они составили флот в 80 галер. Затем 10 галер явились с Родоса, 3 – из Сол и Малла, 10 – из Ликии, а вскоре 120 галер прибыли от царей Кипра, которые, услышав о поражении Дария при Иссе, решили принять сторону победителя. Это дало Александру возможность главенствовать в Восточном Средиземноморье.

Когда осадные сооружения были построены, а корабли готовы к бою, Александр, вечно беспокойный, отправился в десятидневный поход покорять жителей Антиливанских гор. Вернувшись в Сидон, обнаружил, что за время его отсутствия с Пелопоннеса прибыли 4 тыс. греческих наемников. Осада вступила во вторую фазу.

Александр с флотом вышел из Сидона к Тиру в боевом порядке. Сопровождаемый всеми кипрскими царями, кроме Пинтагора, и финикийскими царями, он взял на себя командование правым крылом, а Кратер и Пинтагор командовали левым. Сначала тирийцы решили принять бой, увидев его флот, поразились количеству судов, ведь они не знали, что все кипрские и финикийские корабли стали на его сторону. Тогда они перекрыли вход в обе свои гавани, так, чтобы вражеские корабли не могли стать на якорь. Несколько финикийских кораблей попытались прорваться в Сидонскую гавань, потопив три тирские галеры. После этого небольшого успеха Александр отвел корабли и приказал им стать на якорь недалеко от дамбы, которая будет прикрывать их от сильных ветров. На следующий день он приказал кипрскому контингенту блокировать Сидонскую гавань с северной стороны мола, а финикийцам – блокировать Египетскую гавань с южной его стороны.

Тем временем от киприотов и финикийцев были получены полезные советы по сооружению осадных механизмов; на моле возвели новые башни, установили большое количество катапульт и таранов. Александр приказал установить несколько таранов на транспортных кораблях, которые он привел с собой из Сидона, а также и на других, более медленных галерах – единственный случай, когда осадные механизмы помещались на кораблях (Т а р н. Военная техника. С. 109). Хотя мы не располагаем детальным описанием этого устройства, это был козырной туз Александра, и предположительное обсуждение его поможет нам яснее представить всю операцию осады.

Задачей Александра было пробить брешь в стене города, а сделать это с мола – значит пойти на то, что фронт его наступления будет ограничен шириной в 200 футов, если цифры Диодора верны, а также позволить жителям Тира сконцентрировать множество своих оборонительных приспособлений на небольшом участке. Александру было необходимо его расширить. Он мог сделать это только с моря; отсюда идея погрузить тараны на корабли. Однако вся проблема таким образом не решалась; тараны были неэффективны, если корабли, которые их везли, не могли закрепиться на якоре, и, поскольку корабли должны были стать на якорь вблизи стены, их и людей, на них находившихся, следовало защитить от обстрела со стены. Отсюда неизбежно следует, что корабли должны были иметь крышу, как Ноев ковчег; что эти крыши должны быть насколько возможно огнеупорными, а сами корабли – твердо стоять на якоре, чтобы они могли выдержать тараны. Возникает другой вопрос, возможно ли изготовить тараны, которые были бы способны пробить толщу городской стены Тира и притом помещались на одном корабле? Самый большой таран, примененный Деметрием при осаде Родоса (305 г. до н. э.), был от 180 до 130 футов длиной, и требовалось до тысячи человек, чтобы его толкать (Тарн, с. 110). Хотя Александр не мог использовать столь огромного орудия, ничего невероятного не видится в том, что он мог состыковать несколько кораблей, чтобы иметь достаточно места^[178].

Пока Александр готовился к наступлению, жители Тира также не бездействовали. На стене, обращенной к дамбе, они построили деревянные башни, чтобы находиться выше новых осадных сооружений; они также собрали множество катапульт, развернув их в направлении дамбы, также нам сообщают, что они не подпускали к городу вражеские корабли – вероятно, корабли с таранами^[179], – обстреливая их горящими стрелами. Возникли и еще более серьезные трудности: выяснилось, что у конца мола невозможно подвести корабли с таранами к стене, поскольку у ее основания на дне моря лежали обтесанные камни. Прежде чем использовать корабли с таранами, следовало устранить это препятствие. Несмотря на то что с палубы это было сделать довольно трудно, все же камни обхватывали скользящими петлями и стаскивали с места с помощью кранов. Хотя прямо не говорится, делалось это для того, чтобы корабли с таранами могли бросить якорь в непосредственной близости от стены.

Справедливость нашего предположения подтверждается последующими действиями тирийцев. Они оснастили несколько кораблей защитными стенками и двинулись на вражеские корабли, подрезая их якорные крепления. В ответ Александр поставил несколько галер, оснащенных подобным же образом, вдоль якорных крепежей. Не смущенные этим, тирийцы посылали ныряльщиков подрезать якорные крепления. В конце концов корабли с таранами смогли бросить якорь и закрепиться в непосредственной близости от стен, там, где со дна подняли каменные плиты.

Чтобы ослабить натиск на стену вблизи дамбы, жители Тира пошли на следующую хитрость. Они заметили, что каждый день около полудня большинство команд кипрских кораблей, которые перекрывали вход в Сидонскую гавань, удалялись на берег, чтобы поесть, и что Александр, который обычно находился с финикийским флотом, также ел в это же время перед своим обычным отдыхом. Они решили воспользоваться ситуацией, напав на корабли, когда их команды сойдут на берег. Чтобы держать свой план в тайне, они загородили вход в гавань парусами и за ними снарядили десять самых крепких кораблей, с командами из воинов.

Примерно в полдень паруса спустили; эскадра напала на кипрские суда и сразу потопила четыре квинквиремы. Но к несчастью для тирийцев, Александр, хотя и сошел на берег, в этот день отказался от послеобеденного отдыха и возвратился к финикийским кораблям раньше обычного, когда большинство моряков были еще на берегу. Когда до него дошло известие о нападении неприятельских кораблей – возможно, ему просигналили с мола, – он приказал всем командам собраться и перекрыть вход в Египетскую гавань, чтобы предотвратить прорыв неприятельских кораблей. Затем, с теми квинквиремами, которые были полностью укомплектованы, и пятью триремами он поплыл вокруг острова, на помощь кипрскому флоту, стоявшему севернее дамбы. Тирийцы видели этот маневр из города и разгадали намерения Александра, они отчаянно стали сигналить своим кораблям, чтобы они возвращались. Но очевидно, их команды столь увлеклись, что суда не успели скрыться до прибытия Александра, который подошел с тыла их левого фланга и ударил по ним^[180]. Некоторые из них были выведены из строя, квинквирема и квадрирема захвачены у входа в гавань, однако большинство моряков спаслись вплавь.

На сей раз Александра несомненно застали врасплох. Проблема полуденной еды не была новой; сходную военную хитрость применили жители Сиракуз в 413 г. до н. э. (Ф ук и д и д. VII). Кроме того, следует заметить, что, если команды каждый день сходили на берег, чтобы поесть, следовало проявлять при этом больше предусмотрительности, к тому же завеса из парусов должна была предупредить Александра о том, что неприятель что-то задумал. Будь тирийцы поотважней и ударь они всей своей силой одновременно по двум гаваням, Александр оказался бы в очень сложном положении и осада могла продолжаться еще очень долго.

После этой вылазки наступление с дамбы стало вестись с удвоенной силой, однако благодаря крепости стен без особого успеха. Александр расположил свои корабли с таранами в районе Сидонской гавани; но, поскольку там в стене не обнаружилось слабого места, он провел их вокруг острова в Египетскую гавань и опробовал стену в разных местах. Наконец, в одном месте стена треснула и частично обрушилась. Он провел пробную атаку, и, хотя тирийцы отбили его наступление без особого труда, он нащупал слабое место и решил нанести последний удар.

Поначалу в его планы входило расширить пробитую брешь, что, как он рассчитывал, вынудит тирийцев выступить против него, а когда они это сделают, а он станет штурмовать брешь, кипрский и финикийский флоты прорвутся в Сидонскую и Египетскую гавани, а эскадра галер с катапультами и лучниками окружит остров и пристанет где только возможно или выстроится в ряд «так, чтобы тирийцы, атакуемые со всех сторон, потеряли голову и не знали, куда деваться от страха» (Арриан. II).

Через три дня после пробной атаки корабли с таранами подошли при спокойном море к нужному месту, и значительная часть стены была разбита. Затем эти корабли ушли и подошли другие, оснащенные мостками, или так называемыми «воронами» (подробное описание см.: Полибий. I). На каждом судне размещался штурмовой отряд, на одном – гипасписты под командованием Адмета, а на других – часть батальона фалангистов Кена. Александр находился среди первых.

Когда корабли стали на якорь, были переброшены мостки на стену и нападающие устремились по ним в брешь. Гипасписты шли первыми, и, воодушевляемые Адметом, они захватили часть стены, примыкавшей к бреши; однако сам Адмет был пронзен брошенным в него копьем. За ними шел Александр со вторым отрядом нападавших; он разметал тирийцев перед собой и продолжать теснить их, пробиваясь к царскому дворцу. Тем временем финикийские корабли прорвались в Египетскую гавань, а кипрский флот пробивался в Сидонскую гавань; их ударные отряды атаковали город с этой стороны.

Увидев, что их атакуют с трех сторон, и оттесненные от стен, тирийцы устремились в Агенорий (святилище Агенора), где оборонялись до тех пор, пока гипасписты Александра не прорвали их ряды и не обратили их в бегство. Заключительную сцену описал Арриан: «Началось великое побоище, город был захвачен со стороны гавани, отряд Кена также прорвался за стены. Македоняне были исполнены гнева, досадуя на долгую осаду и на самих тирийцев, которые забрали в плен нескольких их сородичей, отплывших из Сидона, привели их на стену, так, чтобы их видели из лагеря, а затем, убив, выбросили тела с море. Около 8 тыс. жителей Тира погибли; а из македонян, помимо Адмета, который показал свое мужество, первым забравшись на стену, были убиты двадцать щитоносцев-охранников. В целом в этой осаде погибли почти 400 македонян» (II).

Александр простил тех, кто укрывался в храме Геракла; среди них были царь Аземилк, многие из тирской знати и несколько послов из Карфагена. Остальные оставшиеся в живых жители, числом около 30 тыс., и тирийские наемники были проданы в рабство^[181].

Когда осада закончилась и порядок в городе был восстановлен, Александр принес жертвы Гераклу и устроил гимнастические соревнования и факельное шествие в ознаменование победы.

Тир пал в месяц гекатомбеон (июль, 332 г. до н. э.) после семимесячной осады. Ничего подобного не случалось со времени осады Мотии Дионисием в 398 г. до н. э., которая чем-то напоминала эту осаду, и ничего подобного больше не происходило в античности; хотя осада Родоса Деметрием Полиоркетом в 305 г. до н. э. была еще более масштабной, но она провалилась, и даже при положительном исходе ее политическая значимость была бы ничтожной.

Осада Газы

После падения Тира Александр двинулся вдоль побережья в Египет. Пройдя маршем около 150 миль, он прибыл в Газу, самый южный из старых филистимлянских городов, расположенный на краю египетской пустыни в миле от моря (Страбон. XVI). Этот древний город представлял собой мощную крепость, расположенную на высокой горе, окруженную толстыми стенами и песками^[182]. Его правитель Бат, возможно выходец из Ирана, не был евнухом, как о нем пишет Арриан (см. Тарн. Т. II. Прилож. 11). Этот предусмотрительный властитель, предположив, что Александр двинется дальше на юг, подготовился к сопротивлению: нанял армию арабских наемников и обеспечил крепость продовольствием на случай длительной осады.

Александр подошел к Газе и потребовал ее сдачи, а когда Бат, полагавший, что его крепость неприступна, отказался сдать город, встал лагерем там, откуда, как он считал, крепость легче всего атаковать. Однако его механики сказали ему, что гора слишком высока и осадные механизмы невозможно подвезти к стенам. Это еще больше распалило желание Александра взять город, поскольку «его падение наведет ужас на врагов, а если отступиться, это опозорит Александра перед греками и Дарием» (Арриан. II). Хотя эти доводы вполне в характере Александра, у него имелись и другие причины для того, чтобы захватить Газу; он не мог рисковать и оставить город в руках персов, поскольку тот, как и Тир, находился на линии его коммуникаций. Газу следовало взять, чтобы спокойно отправиться в Египет; это была необходимость, а не каприз полководца.

Проблема здесь возникла совсем другая, нежели в случае осады Галикарнаса и Тира; как указали механики, осадные сооружения нельзя было доставить на высокую гору, и, поскольку город стоял на горе, единственным выходом было – насыпать другую гору или возвести башню против первой горы и на ее вершине установить тараны. Александр приказал насыпать холм напротив южного участка стены; несомненно, окрестные жители также участвовали в этой работе.

Прежде чем работы были завершены, Бат сделал вылазку и столкнул рабочих с насыпи. Александр поднял в атаку гипаспистов, но, когда он руководил этой операцией, стрела из катапульты пробила его щит и панцирь и ранила его в плечо.

Осадные сооружения, использованные при осаде Тира, доставили морем, и Арриан пишет, что по их прибытии Александр приказал, чтобы второй вал был насыпан вокруг всего города шириной в два стадия и высотой в 250 футов. Эти цифры совершенно немыслимы; никакой вал таких гигантских размеров не мог быть насыпан в отведенное время, поскольку, согласно Диодору, осада длилась не больше двух месяцев. Максимум, что можно было предпринять, это увеличить высоту насыпи так, чтобы она доходила до уровня городских стен, и расшить площадку на вершине, чтобы на ней помещались осадные механизмы, – это само по себе было непосильной задачей.

Когда насыпь достигла нужной высоты и ширины, на нее втащили тараны, после чего часть стены была пробита. Но под градом стрел Александр не смог расширить брешь.

Несмотря на разрушения, жители Газы отбили три атаки, и, лишь когда была обрушена другая часть стены и приставлены лестницы, в город ворвались фалангисты. Изнутри они снесли несколько городских ворот, чтобы впустить в город остальную армию. Жители Газы сражались до последнего человека, что означало, что ни один жилой квартал не сдался^[183]. Таким образом, путь на Египет был открыт, а коммуникации Александра – в безопасности.

С военной точки зрения обидно, что Арриан столь бесцветно описывает эту замечательную осаду. Хотя нет ничего нового в том, чтобы возвести насыпь вместо того, чтобы строить осадную башню, однако, если вспомнить, что из подручного материала имелся лишь песок пустыни, то можно себе представить, чего стоило насыпать холм достаточно высокий и твердый, чтобы на нем можно было установить осадные механизмы, а также оценить, сколько усилий потребовалось, чтобы втащить эти механизмы на необходимую высоту, продвигаясь буквально по нескольку ярдов. В сравнении с этим строительство дамбы в Тире было еще сравнительно легкой задачей. Именно такие лакуны в повествовании там, где речь идет об основах тактики, не позволяют в полной мере оценить значение военных операций прошлого. Но их всегда следует держать в уме, и особенно в связи с содержанием следующей главы.

Глава 8 Малые войны Александра

Балканская и Иллирийская кампании

Александр отличается от всех великих полководцев тем, что он одинаково успешно действовал во всех типах войн. Другие могут сравниться с ним как организаторы победоносных больших сражений и осад, но немногим пришлось выдержать столько войн, которые, как подтверждает вновь и вновь военная история, требуют самых сложных и продуманных тактических операций: подавление национальных восстаний и мятежей, партизанских и повстанческих выступлений, покорение воинственных кочевых племен, замирение завоеванных территорий – словом, все, что называется «малыми войнами». И во всех этих бесчисленных операциях Александр добивался успеха благодаря тому, что его военное искусство было настолько безукоризненным, что он по праву занимает место в истории как первый среди великих полководцев.

Первой из малых войн Александра стала его кампания на Балканах, предпринятая им сразу после того, как он утвердил свое господство над Грецией после восшествия на престол. Из рассказа Арриана следует, что целью его было подчинить трибаллов и иллирийцев – племена, которые угрожали Македонии с севера и запада, – прежде чем он отправится в Персию; хотя в действительности, как показала его кампания, цель состояла не только в этом. Александр видел, что просто подчинить эти племена недостаточно; его северные границы могли быть относительно безопасны лишь в том случае, если он раздвинет их до Дуная, и его стратегической задачей стало продвижение на север. Эта экспедиция оказалась не только карательной, но и завоевательной, в которой он хотел показать, кто здесь хозяин, косвенным подтверждением служит обстоятельство, что, прежде чем отправиться в поход, он приказал эскадре военных кораблей из Византия подняться по Дунаю и встретить его армию в определенном месте.

Трибаллы населяли область между Дунаем и Балканами, там, где сейчас располагается провинция Плевен (см. карту 1).

Южнее простирались земли агриан и пеонийцев, а к западу от них лежала Иллирия, населенная дикими племенами, совершавшими постоянно набеги на Македонию. Из Македонии к трибаллам вели два пути, один – вверх к долине Аксия (Вардар) через земли агриан и пеонийцев, а другой – из Амфиполя на север через территорию свободных фракийцев и через Гем (Балканы). Александр выбрал второй, возможно, потому, что агриане были верными союзниками, а свободные фракийцы – нет, но, продвигаясь по восточному пути, он имел возможность подчинить и свободную Фракию.

Весной 335 г. до н. э. он выступил из Амфиполя, оставив слева Филиппы^[184], переправился через реку Нест (Места) и после десятидневного марша подошел к Балканам, возможно, у перевала Шипка, который удерживали свободные фракийцы. Они перегородили проход своими повозками, чтобы в случае наступления спустить их на врагов, и, расстроив их боевой порядок, напасть на них сверху.

Поскольку через перевал не было обходного пути, Александр решился на фронтальную лобовую атаку фалангой, но замечательно, что, как только он увидел повозки, он разгадал план противника^[185] и понял, что эти повозки могут спустить на его людей, пока они взбираются на гору. Склон, хотя и крутой, был, вероятно, достаточно ровным, иначе Александр не стал бы использовать фалангу; да и повозки можно спустить вниз лишь на открытой местности, где они не зацепятся за ухабы или растущие на пути деревья и кусты. Александр предупредил своих воинов о возможной опасности и приказал, если повозки покатятся сверху, на открытых местах расступиться, чтобы пропустить повозки, а там, где этого нельзя сделать, воинам следовало лечь на землю, загородившись щитами, чтобы «повозки, катящиеся на них, прошли над ними, не причинив им вреда» (А р р и а н. I). Затем он послал лучников на правый фланг фаланги и приказал им обстреливать левый фланг фракийцев, если они нападут на фалангу после того, как спустят повозки. Наконец, он построил гипаспистов и агриан на левом фланге фаланги, предположительно для того, чтобы они могли противостоять правому флангу фракийцев. Согласно Арриану, распоряжения относительно построения были отданы после того, как покатились повозки; но это мало похоже на правду, потому что тогда у Александра оставалось бы слишком ограниченное время, и кроме того, раз уж он разгадал хитрость врага, он не мог не понимать, что главную опасность представляют не повозки, а яростная атака, которая за ними последует.

Арриан говорит об атаке повозок только, что «случилось так, как и предполагал Александр»; повозки либо промчались сквозь расступившиеся ряды, либо над тесно сдвинутыми щитами, не убив ни одного человека, хотя, вероятно, некоторое количество ног все же было сломано. Затем фалангисты поднялись с земли и двинулись вверх по склону: прежде чем Александр мог привести свой план в действие, фракийцы, объятые паникой из-за неудавшейся хитрости, побросали оружие и со всех ног помчались вниз по противоположному склону горы: 1500 человек были убиты, несколько захвачены вместе с женщинами, детьми и войсковым имуществом, находившимся в лагере.

Таким образом Александр пересек Балканы, прибыл в страну трибаллов и направился маршем к реке Лигин (возможно, Осма, Вид или Искер). Еще до его появления вождь трибаллов Сирм отослал женщин и детей на остров Певку^[186]на Дунае, к которому бежали фракийцы и где укрывался сам Сирм. При приближении армии Александра основное войско трибаллов отступило и затем предприняло контрмарш, чтобы перекрыть проходы в его тылу. Узнав об этом, Александр последовал примеру и догнал их, когда они стали лагерем в лесных зарослях, что затрудняло наступление. Чтобы заставить врагов выйти на открытое пространство, Александр прибег к следующему маневру. Он приказал своим лучникам выйти на опушку леса и обстреливать врага. В то же время на некотором расстоянии в их тылу он поставил фалангу с конницей впереди, и на обоих флангах также расставил конницу. Он рассчитывал на то, что трибаллы, увидев лишь лучников, бросятся их преследовать и выйдут на открытую местность. Тогда он двинет спрятанную фалангу и конницу и атакует их с фронта и обоих флангов. Лучники должны были служить для противника приманкой и вместе с тем помехой^[187].

Все произошло так, как Александр и предполагал. Придя в ярость, трибаллы попались в ловушку; они выбежали из чащи, бросились на лучников и неожиданно для себя оказались перед фалангой и конницей. Кавалерия во главе с Александром врезалась в их центр, в то время как конники с флангов окружили врага, взяв его в клещи. Трибаллы потерпели сокрушительное поражение, 3 тыс. были убиты, но из-за наступившей темноты и из-за того, что поблизости был густой лес, в плен попали немногие; те, кто выжили, переправились через Лигин и бежали. У македонян погибли 11 всадников и 40 пехотинцев.

И вновь именно прозорливость Александра определяла его тактику, здесь, как в случае с Балканским перевалом, он предугадал действия врага. Он знал, что варвары, хотя и поднаторевшие в засадах и хитростях, из-за отсутствия дисциплины сами легко попадают в ловушку; он посулил им легкую победу и в итоге разбил их наголову. В малых войнах там, где было только возможно, он вносил в свои действия элемент внезапности, за счет скрытного маневра или уловки.

Через три дня после сражения Александр подошел к Дунаю, там его встретили корабли, направленные им из Византия. Он погрузил на них лучников и тяжеловооруженное войско и отплыл к Певке, чтобы выбить оттуда Сирма, который удерживал остров с большим отрядом своих соплеменников и фракийских беглецов. Попытка высадиться показала, что силы неравны, и, поскольку течение реки было сильным, а берега острова обрывисты, Александр решил отказаться от этой идеи и изменил план.

Он задумал то, что казалось варварам невозможным: переправиться через Дунай за одну ночь и отрезать Сирма от гетов^[188], родственных фракийцам племен, которые населяли территорию современных Молдавии и Бессарабии. Они собрали на левом берегу Дуная войско, приблизительно в 4 тыс. всадников и 10 тыс. пехоты, чтобы помешать переправе и, возможно, помочь трибаллам, если представится такая возможность. Именно здесь Арриан впервые употребляет выражение, которое он потом будет часто употреблять в отношении Александра, а именно: «его охватило безумное желание переправиться через реку» – желание проникнуть в неизвестность и раскрыть тайны, которое, как говорит Вилькен, «впоследствии непреодолимо влекло его на край земли»^[189].

Ничего не говорится о том, каким образом переправа через величайшую европейскую реку была осуществлена в столь короткое время. Сказано лишь, что для этого были собраны многочисленные рыбацкие лодки-долбленки и плоты, сделанные из кож для шатров, набитые соломой. Чтобы с такими примитивными средствами переправить 1500 конников и 4 тыс. пехотинцев через Дунай – это и в наши дни кажется поразительным; можно себе вообразить, что для трибаллов и других диких людей случившееся походило на чудо, а сам Александр казался им почти богом.

На следующее утро, еще в темноте, Александр прошел маршем по левому берегу Дуная под прикрытием «густых хлебов». Никанор повел фалангу вперед четырехугольником, а Александр с конницей двигался на правом фланге. Когда они подошли к краю поля, стал виден лагерь гетов; конница напала на спящих врагов, которые в страшной панике бежали в свое поселение, находившееся в трех с половиной милях от берега. Затем фаланга пошла в наступление, поселение было взято, а геты рассеялись в северных бескрайних степях. Отряд остановился, поселение сровняли с землей и после жертвоприношений Зевсу, Гераклу и речным богам, не потеряв ни единого человека, воины вновь переправились через реку уже днем и возвратились в свой лагерь на южном берегу реки.

Такое невероятное мужество подействовало на врагов: Сирм и его трибаллы, объятые страхом и благоговевшие перед храбростью Александра, сразу же подчинились, и то же сделали и другие племена, и, как сообщается, даже кельты с восточного берега Адриатики выслали посольство, ища дружбы Александра^[190].

После того как посольство отправилось назад, Александр двинулся в южном направлении к землям агриан и пеонийцев, предположительно по западному пути, и в дороге получил известие, что Клит, вождь иллирийского племени и сын Бардила, взбунтовался и что Главкий, царь тавлантиев, готов к нему присоединиться, а автариаты, также иллирийское племя, обитавшее на границе с Пеонией, собираются напасть на него на марше. Это означало, что вся Иллирия восстала и что западная граница Македонии в опасности.

Чтобы потушить этот пожар, пока пламя не перекинулось на другие территории, требовалось действовать быстро, и к счастью для Александра Лангар, царь агриан, со своим войском был на его стороне, и, как верный союзник, он согласился атаковать автариатов на их территории и отвлечь их, в то время как Александр выступит против Клита и Главкия. Форсированным маршем Александр отправился к Аксию (Вардар) и оттуда вверх по реке Эригон (Черна), чтобы отбить македонскую крепость Пелион, которую занял Клит и где он ожидал подхода Главкия.

Пелион контролировал долину реки Апс (Девол) и главный путь, ведущий в Западную Македонию. Крепость стояла на широкой равнине, окруженной горами. Ее легко было оборонять, но, если бы Клит не был выбит оттуда до прихода Главкия, задержка у Пелиона или неудача похода Лангара могли привести к тому, что коммуникации македонцев оказались бы нарушены, и тогда Александр попал бы в критическую ситуацию.

Его надежды на Лангара не были напрасными, ибо тот успешно справился с поставленной задачей и был вознагражден Александром. Александр подошел к Пелиону, разбил лагерь по соседству и решил отбить крепость, атаковав ее; но, чтобы это можно было сделать безопасно и ему не ударили в тыл, было необходимо выманить Клита из предгорий. Александр принялся за дело, и, когда Клит двинул свои войска к Пелиону, Александр решил отрезать его, построив линию укреплений. Но на следующий день появился Главкий с большим войском и занял холмы, которые освободил Клит, таким образом, тыл Александра опять оказался под угрозой. С каждым часом его положение становилось все более критическим. С Клитом в Пелионе и угрозой в тылу со стороны Главкия он не только оказался в численном меньшинстве, но и был отрезан от подкреплений, поэтому он выслал Филота со всеми вьючными животными в сопровождении 200 всадников собрать все, что можно. Но когда Главкий об этом догадался, он напал на фуражиров на равнине, и их спасло лишь то, что Александр пришел им на помощь с большим отрядом всадников, агрианами и лучниками.

Поскольку у Александра не хватало сил удерживать Клита в Пелионе и одновременно выманивать Главкия из холмов, его проблемой теперь стало встретиться с Главкием на равнине, где свою роль должна была сыграть более высокая дисциплина его войска; причем сделать это быстро, пока его запасы не закончились. Зная, что ничто так не привлекает толпу, как военные зрелища, он решил выманить тавлантиев с их позиций, заставив их собраться в том месте, которое он присмотрел для атаки, организовав армейские учения, а когда враги там соберутся, чтобы посмотреть на происходящее, внезапно напасть на них и разбить.

Поскольку Арриан не описывает характер местности, трудно представить себе, что произошло на самом деле. Все, что нам известно, это то, что Александр переправился через Апс вброд и на равнине, видимо недалеко от подножия холмов, построил фалангу в 120 рядов и расставил по бокам всадников. Он приказал воинам хранить молчание и беспрекословно повиноваться его командам. Затем он приказал им «сначала поднять копья вверх, а затем по его сигналу опустить их для атаки, вначале повернув их вправо, затем влево, а затем крутить их за древко» (Арриан. I).

Можно предположить, что это представление, устроенное для тавлантиев, вызвало такой интерес, что те стали сбегать с холмов, и, чтобы лучше видеть, собираться в группы на нижних склонах; и, когда они увлеклись зрелищем, или, как нам рассказывают, «были очарованы дисциплиной и четкостью исполнения маневра» (Арриан. I), Александр неожиданно подал сигнал к атаке. С ужасными криками, стуча копьями о щиты^[191], фалангисты напали на тавлантиев, которые бежали в большом смятении и искали убежища в Пелионе. Полковник Додж так пишет об этом маневре: «Никогда такой любопытный, такой великолепный прием не использовался на войне раньше и никогда потом»^[192].

Несмотря на этот успех, войскам Александра все еще угрожали враги, оставшиеся в холмах и контролировавшие брод. Их оттеснили спешившиеся всадники; гипасписты и следовавшие за ними тяжеловооруженные пехотинцы получили приказ переправляться через брод, в то время как Александр оставался на холме с арьергардом, прикрывая их отход. Когда тавлантии заметили, что враг отступает, они атаковали арьергард, но сразу отступили, когда тяжеловооруженная пехота развернулась и сделала вид, что собирается переправиться через реку назад. Затем отход был продолжен, последними стали переправляться агриане и лучники.

«Увидев, что враги наседают на арьергард, он (Александр) велел установить на берегу машины и метать с их помощью дротики на такое расстояние, на какое только достанет машина, а лучникам остановиться посередине реки и стрелять. Воины Главкия не осмелились подойти туда, где уже падали стрелы; македонцы благополучно переправились через реку; при отходе никто убит не был» (Арриан. I. Пер. М.Е. Сергеенко. Это первое упоминание об использовании катапульт и полевой артиллерии).

Три дня спустя Александр узнал, что Клит и Главкий беспечно разбили лагерь за пределами Пелиона; не были вырыты оборонительные рвы, не выставили даже часовых. Они полагали, что Александр в страхе отступил. Под покровом ночи Александр вновь пересек реку с гипаспистами, агрианами и лучниками; оставшаяся часть армии следовала за ними. Приблизившись к противнику и увидев, что лагерь незащищен, он решил ударить с одними лишь агрианами и лучниками. Он напал на спящих, перебив многих прямо во сне, а других – во время преследования; застигнутые врасплох тавлантии бежали, и Александр преследовал объятых паникой беглецов до Тавлантийских гор. Тем временем Клит, который нашел убежище в крепости, обнаружив, что остался без войска, поджег крепость и бежал к Главкию в его горное укрепление.

Так закончилась первая малая война, и, хотя сжатый рассказ Арриана предоставляет мало возможностей судить о военном искусстве Александра, как уже упоминалось в главе 5, судя по всему, ему удалось преодолеть риск, связанный со столь стремительным наступлением в одном из самых трудных для войны регионов во всей Восточной Европе. Он тем не менее подчинил иллирийцев, и, насколько известно, они более не беспокоили его во все время его правления. Одно изумляет: ни разу в течение этой горной кампании не потерял он присутствия духа. Сколь бы отчаянной ни была ситуация, он никогда ей не подчинялся, он всегда искал выход и всегда его находил. «Военный гений, – сказал Наполеон, – это дар небес; но самыми главными качествами главнокомандующего остаются твердость характера и умение победить любой ценой» – качества, как и показала эта первая его военная кампания, – в полной мере присущие Александру.

Персепольская кампания

После осады Галикарнаса Александр провел несколько военных операций в Малой Азии, однако о них источники сообщают мало, и лишь в случае кампании конца 331-го или начала 339 г. до н. э., когда он выступил из Суз в Персеполь, описания Арриана и Курция представляют достаточно материала для анализа. Ее целью было захватить Персеполь, резиденцию Ахеменидов; то есть отплатить за оскорбление, которое Кир нанес Афинам в 480 г. до н. э., а также захватить сокровища, там хранившиеся. В то время Персеполь был местопребыванием сатрапа Персиды Ариобарзана, который с большой армией удерживал Персидские Ворота на западных подступах к Персеполю и к северу от Бехбехан-Ширазского пути.

Персеполь находился в сорока пяти милях северо-восточнее Шираза, недалеко от современного города Кинарех, в нескольких милях восточнее реки Палвар, притока Кура, и в 370 милях к юго-востоку от Суз. Чтобы пройти туда, Александр решил идти через землю уксиев, доарийского народа, который населял и равнину, и горные районы. Равнинные жители подчинялись персидским правителям, однако обитатели гор сохраняли независимость; они жили разбоем, и поэтому, вместо того чтобы их завоевывать, персы нашли более выгодным платить им пошлины за свободный проход через занимаемые ими горные местности, как тысячелетиями позже британцы порой платили племенам на северо-западной границе Индии.

Александр выступил из Суз, переправился через реку Паситигр (Карун) и оказался в земле уксиев. Жившие на равнине сразу ему подчинились; жившие же в горах, ожидая, что он будет обращаться с ними, как, бывало, персы, затребовали плату за проход. В ответ он предложил, чтобы те встретили его и получили пошлину; затем, с царскими стражниками, гипаспистами и 8 тыс. других воинов, он прошел ночным маршем по дороге, которую использовали редко, напал на поселения уксиев и многих перебил во время сна. После этого он двинулся к перевалу, где собралось множество уксиев, чтобы получить пошлину.

Еще в селении он вызнал у захваченных в плен старейшин, что представляют собой перевал и его окрестности, и выслал вперед Кратера захватить некоторые высоты, которые господствовали над вероятным путем отступления уксиев после того, как он их разгонит. Он наступал с невероятной стремительностью и занял перевал прежде, чем уксии успели опомниться, выстроил своих людей в боевой порядок и повел их против уксиев, которые в панике бежали искать убежища на высоты, которые втайне от них уже занял Кратер. Некоторые были убиты во время преследования, многие, как сообщают, погибли, свалившись в пропасть, а еще больше были перебиты Кратером^[193]. В двадцать четыре часа Александр справился с проблемой, к которой персы не решались подступиться два столетия. Уксии были прощены, и им разрешили остаться в их землях, жить в мире и выплачивать ежегодную дань в 100 лошадей, 500 быков и 30 тыс. овец. «Таковы, – пишет Арриан, – были дары, полученные ими от Александра» (Арриан. III).

После покорения уксиев перед Александром встала задача не только попасть в Персеполь, что было относительно нетрудно, но не допустить, чтобы Ариобарзан, который занимал Персидские Ворота с 40 тыс. пехотинцев и 700 всадниками^[194], при его приближении отошел в город и увез оттуда царские сокровища. Предотвратить такой поворот событий было крайне необходимо стратегически, поскольку слитки золота и серебра служили основой военной силы персов. Если бы Александр предпринял наступление на Персеполь по Бехбехан-Казерум-Ширазской главной дороге, проходившей у подножия гор к югу от Персидских Ворот, то Ариобарзан, который был ближе к Персеполю, чем Александр, успел бы ретироваться. Но, избрав более трудную, но более короткую дорогу, проходившую к северу от основного пути, Александр мог бы застать Ариобарзана врасплох до того, как он успеет отойти. Поскольку залог внезапности – стремительность, Александр решил, что, пока Парменион с подводами багажа, фессалийской конницей, наемниками и другими тяжеловооруженными войсками будет двигаться по главной горной дороге, сам он с конницей гетайров, легкой конницей, македонской пехотой, агрианами и лучниками пройдет горной тропой, которую сэр Оурел Стейн идентифицировал с современным караванным путем, который, начинаясь в плодородной долине вокруг Фахлиума (Фехлиан), проходит восточнее разрушенного «Миртового моста» (Пул-и-Мурд) через теснины Танги-Геррау, нижнее течение Танг-и-Кхаса, по скалистым обрывам на левом берегу реки, а затем поворачивает на юго-восток и выводит в длинное узкое ущелье Персидских Ворот к северо-западу от Алиабада^[195].

Карта 18. Персидские Ворота

Когда Парменион направился по дороге на Шираз с подводами, Александр «как можно скорее двинулся маршем через горы» (Арриан. III) и, согласно Курцию, «на пятый день он стал лагерем на открытой местности» (Курций. V) немного западнее Персидских Ворот, а на следующий день он предпринял наступление. Но в этот раз стремительность, которая часто повергала в панику его противников, не помогла Александру; ему, а не его врагам, пришлось удивляться, поскольку он оказался в глубоком ущелье перед стеной, которую Ариобарзан построил между двумя горными отрогами. Обойти препятствие было невозможно, поэтому Александр предпринял лобовую атаку, но «штурмом взять стену было нельзя. Место было неприступным; к тому же многие солдаты были ранены, так как враг поражал их сверху из машин (Арриан. III). Когда Александр увидел, какая опасность грозит войску, он отменил операцию и отошел в лагерь. Это было явное поражение, вот почему Арриан вслед за Птолемеем так мало об этом рассказывает.

Хотя описание Курция слишком драматизировано, оно тем не менее не во всем нереально. После ужасной сцены, когда камни сыпались сверху на македонян, он заявляет, что они попали в капкан, словно дикие звери, и пишет: «Они пришли в ярость и, цепляясь за уступы, старались взобраться наверх, чтобы достать неприятеля, подтягивая один другого; но камни, обваливавшиеся под тяжестью многих людей, падали на них самих. Итак, они не могли двигаться и не могли оставаться на месте, они не могли даже выстроиться черепахой, чтобы защитить себя, поскольку варвары обрушивали на них огромные глыбы. Царь и сам мучился, не только неудачей, но и стыдом, что по его неосмотрительности армия попала в такое положение, когда он повел ее по столь узкому ущелью. До сих пор непобедимый, он никогда не рисковал напрасно; он благополучно прошел через Киликийские Ворота, он открыл новый морской путь в Памфилию (Арриан. I и Страбон. ХIV); теперь его удача обернулась поражением, и не было другого выхода, кроме как повернуть назад по пути, каким он пришел. Итак, дав сигнал к отступлению, он приказал своим людям отходить тесными рядами, прикрываясь щитами. Им предстояло проделать путь в тридцать стадиев» (V).

Сэр Оурел Стейн помещает лагерь Александра «в открытой местности», известной как долина Мулла-Сусан.

«Именно здесь, – пишет он, – вероятней всего, Александр расположился лагерем после неудачной атаки вдоль караванного пути на перевал. Тропа была ясно видна с соседних вершин. Здесь легко было отбить атаку и остановить продвижение войска именно таким способом, как описано в текстах. Расстояние между Мулла-Сусан и той точкой, где тропа входит в узкое ущелье, составляет приблизительно 30 стадиев, или 3,5 мили, о таком именно расстоянии пишет и Курций» (Географический журнал. Т. ХСП. С. 315).

Александр находился в затруднительном положении, и, хотя, как пишет Курций, ему стыдно было бросать незахороненных павших, поскольку вряд ли существовала более священная обязанность у воинов, чем похоронить мертвых, в первую очередь он, вероятно, думал о Парменионе. Тот уже прошел большую часть пути к Персеполю, и, если Ариобарзан не будет разбит, он сможет бросить свои силы против Пармениона, прежде чем Александр сумеет догнать его и прийти ему на помощь. Даже если б Александр оставался на перевале, чтобы отвлечь силы Ариобарзана, нельзя было быть уверенным, что проход не охраняет лишь часть его армии, в то время как основные силы готовятся атаковать Пармениона. Единственной возможностью было найти обходной путь через горы.

К счастью для Александра, македоняне захватили нескольких пленных, которых он теперь и допрашивал. Среди них нашелся один, который сказал, что безнадежно искать путь в обход ущелья через горные отроги, однако «есть лесная тропа, спрятанная под сенью дерев», по которой можно пройти одной шеренгой. Тогда Александр спросил его, знает он это понаслышке или наверняка. Человек ответил, что был пастухом и облазил все тропы в округе (Географический журнал. Т. V).

Александр решился. Он предложил пленному громадное вознаграждение, если его сведения верны, и приказал провести его войско. Он позвал Кратера и сообщил ему, что, пока он сам с колонной попытается пройти к Персидским Воротам по пути, указанному пастухом, Кратер должен оставаться в лагере с его собственным и Мелеагра батальонами фаланги, с 500 всадниками и частью лучников. Он должен постоянно жечь костры, держа Ариобарзана в постоянном напряжении. Когда наступающая колонна зайдет в тыл врага, Александр подаст трубный сигнал, и тогда Кратер должен броситься на штурм стены. Александр приказал людям из летучего отряда взять трехдневный рацион, и, возглавляемые пастухом, они отправились в путь через густой лес.

Все, что сообщает Арриан об этом отчаянном предприятии, это что «тропа была крутая и узкая», что Александр прошел 100 стадиев (одиннадцать с половиной миль) «со всей возможной скоростью» (III) и что с пути он отрядил Аминту с Филотом и Кеном перекинуть мостки через Аракс (Палвар) чуть юго-западнее Персеполя. И наоборот, Курций, после подробного описания трудностей и ужасов похода, реалистически добавляет: «Также и ночь, и неизвестная страна, да и сам пастух – ведь не было уверенности в том, что на него можно полностью положиться, – усиливали страхи; и если он предал своих, то и сами они могут попасться в западню. Безопасность и их царя, и их самих зависела от честности одного-единственного пленного. Наконец они вышли к вершине». От сэра Оурела Стейна мы знаем, что эти 100 стадиев, упомянутых Аррианом, соответствуют расстоянию от Мулла-Сусан до перевала Болсору и оттуда, по сильно пересеченной местности к дальнему концу ущелья, которое удерживали персы над Алиабадом (Географический журнал. Т. ХСП. С. 316). Когда в 1935 г. Стейн путешествовал по этим землям, тропа, спускавшаяся от перевала Болсору по склонам Пасохакского массива, проходила по густому дубовому лесу. «Целых три мили тропа была столь узкой, что по ней едва мог пройти груженый мул, а затем спуск протяженностью в две мили привел к Мулла– Сусан» (там же. С. 315).

В таком случае «вершина», упомянутая Курцием, вероятно, была перевалом Болсору, 7500 футов над уровнем моря, с которой тропа ведет на восток к плодородным долинам Ардакана, а оттуда – к Араксу, вблизи от Ширазского пути. Если так, тогда именно на этом перевале или несколькими милями дальше Александр отрядил Аминту с сопровождающими к Араксу. Он уже выслал вперед Пармениона и оставил в тылу Кратера, так зачем же было ослаблять еще больше свое войско, отсылая этот третий отряд? Можно лишь предполагать, что Александр считал захват персепольской казны делом более важным, чем победа над Ариобарзаном, и что, если бы его атака провалилась, он мог бы повернуть назад, соединиться с Аминтой, занять Персеполь, а затем двинуться на Ариобарзана с севера, в то время как Парменион подошел бы с юга. Таким образом, даже если бы Александру не удалось разбить Ариобарзана у Ворот, тот, двинувшись в Персеполь, оказался бы между двумя армиями. Это было смелое решение; но Александр был отважным полководцем и интуитивно следовал принципу Наполеона «Qui ne risque rien n'attrape rien». Кто не рискует, тот ничего не добивается.

Отослав Аминту, Александр свернул на тропу, ведущую вправо; в полдень он остановился и дал роздых своим людям. После этого он предпринял ночной бросок, о котором живописно рассказывает Курций, и перед рассветом его авангард наткнулся на три вражеских пикета; два были захвачены, третий бежал. На рассвете он приблизился к лагерю персов, располагавшемуся у восточной стены, и приказал трубить наступление и идти в атаку. Дальнейшее описывает Арриан: «Персы попали меж двух линий противника и обратились в бегство, не вступив даже в бой. Отовсюду, однако, путь им был прегражден: с одной стороны нажимал Александр, с другой наседали солдаты Кратера, так что многие вынуждены были повернуть обратно за лагерные стены, но и лагерь был уже в руках македонцев. Александр, предвидя, как все произойдет, оставил здесь Птолемея с трехтысячным отрядом пехоты, так что большинство варваров попало прямо в руки македонцев и было перебито; другие погибли, срываясь в паническом бегстве с крутых обрывов. Сам Ариобарзан с немногими всадниками бежал в горы»^[196] (пер. М.Е. Сергеенко).

Когда сражение окончилось, Александр поспешил следом за Аминтой на Ширазскую дорогу, нашел мост, наведенный через Аракс, пересек его и опять «как можно поспешнее» направился в Персеполь, чтобы прибыть туда до того, как гарнизон растащит казну, которая содержала огромную сумму в 120 талантов (более 29 млн в 1913 г.). «Нет такой заслуги царя, которую я мог бы восхвалять с большей справедливостью, – пишет Курций, – чем эта стремительность действий. Оставив позади пехоту и всю ночь проскакав вместе с конницей с невероятной скоростью, они достигли Аракса уже на закате» (Курций. V. Расстояние составило, вероятно, от 80 до 100 миль).

Так закончилась одна из самых драматических, отчаянных и удачных горных кампаний за всю историю войн.

Покорение Бактрии и Согдианы

Когда смерть Дария от рук Бесса дала Александру право взойти на персидский трон по праву завоевателя, он счел необходимым поймать убийцу не только для того, чтобы восстановить престиж монархии, которую он считал своей, но и для того, чтобы избавиться от соперника; эта задача связывалась с задачей завоевания отпавшей сатрапии Бактрии. Но лишь весной 329 г. до н. э., находясь в Газни, он смог начать кампанию против Бесса. Ход этой кампании изложен в главе 5, и надо напомнить, что она включала переход через Гиндукуш и реку Окс; преследование и захват Бесса Птолемеем; поход Александра к Яксарту, захват Кирополя и семи укреплений, построенных персами для защиты своих северо-восточных границ. В то время Александр настолько был уверен, что его задача почти выполнена, что послал приглашение правителям Бактрии и Согдианы на встречу в Бактрах, в основном чтобы обсудить положение дел. Однако целая область восстала за его спиной, возглавленная Спитаменом, который ранее выдал Бесса.

Первое, что услышал Александр, – известие о том, что восставшие – истинные патриоты – заняли Кирополь и семь других укреплений, перебив их гарнизоны. Это означало потерю северо-восточной оборонительной линии вдоль Яксарта и с вероятностью могло привести к тому, что скифы (саки), населявшие степи к востоку от реки, воспользуются предоставленной им возможностью и вторгнутся в Согдиану. Подобную угрозу не следовало игнорировать; саки были конными лучниками, и, если бы они вторглись во внутренние области Согдианы и соединились со Спитаменом, это привело бы к затяжной и изматывающей войне. Границу надо было восстанавливать, и немедленно.

Целью Александра было не только отбить Кирополь и укрепленные посты, но и захватить или уничтожить их гарнизоны, поскольку он опасался, что при его приближении мятежники могут бежать, ища прибежище в степи, а затем возвратиться, когда он выступит против Спитамена. Чтобы решить эту задачу, он приказал Кратеру начать осаду Кирополя; стать лагерем поблизости, копать ров и обнести его частоколом, а также привести в готовность осадные сооружения. Затем он выслал свою конницу к двум наиболее удаленным крепостям с приказом окружить их и не дать бежать их гарнизонам; сам он тем временем собирался штурмовать три ближние крепости, о шестой и седьмой ничего не говорится.

Первой крепостью, которую предстояло взять, была Газа, окруженная низкой стеной: ее взяли штурмом с использованием лестниц под прикрытием заградительного обстрела. В то время как пехота шла на приступ, пращники, лучники и копейщики сбивали со стен бойцов. Очень скоро град стрел согнал со стены ее защитников; македонцы быстро взобрались по лестницам и ворвались внутрь. Всех мужчин перебили. Затем Александр выступил еще против двух крепостей, в тот же день захватил одну из них, а на другой день – следующую. Тем временем в двух отдаленных крепостях дела обстояли так: «Все произошло так, как он (Александр) и предполагал; конницу свою он послал с правильным расчетом. Когда варварское население двух еще невзятых городов увидело дым, поднимавшийся над соседними подожженными городами, и к ним прибежало несколько очевидцев штурма, – тогда все как были толпой кинулись бежать из этих городов, наткнулись на стройные ряды всадников и были в большинстве своем изрублены» (пер. М.Е. Сергеенко).

Таким образом, через сорок восемь часов после начала кампании пять укрепленных пунктов были взяты.

После этого Александр двинулся к Кирополю, который был окружен высокой стеной и находился под защитой отборного гарнизона. Он приказал доставить стенобитные орудия к стенам города, и, когда это было сделано, разведка донесла, что русло реки, протекавшей через город, почти пересохло. Стены не перегораживали русла до самого низа, так что воины могли по нему пролезть в город. Поскольку осадные машины работали и жители следили за ними, Александр, никем не замеченный, с небольшим отрядом прошел по руслу в город^[197], взяв с собой гипаспистов, агриан и лучников, а затем, открыв изнутри ворота, впустил в город остальное войско. Видя, что город в руках врагов, жители тем не менее сражались против Александра, они убили немало его людей, самого Александра ранили камнем в голову и шею; Кратер был ранен стрелой, как и многие другие военачальники. Однако македонцы захватили рыночную площадь. Тем временем и остальные штурмующие взобрались на стену, где уже не осталось защитников (Арриан. IV).

Говорят, там погибло 8 тыс. варваров, а еще 15 тыс., которые укрылись в крепости, были вынуждены сдаться из-за отсутствия воды. Оставшиеся две крепости взяли без особого труда.

После того как город Кира и укрепленные поселения пали, скифы все еще продолжали собираться на правом берегу Яксарта, и сразу после взятия крепостей пришло известие, что Спитамен осадил Мараканду. На его освобождение Александр послал шестьдесят всадников-гетайров, 800 всадников из наемников и 1500 наемников-пехотинцев, с ними же отправил Фарнуха, переводчика и дипломата, «который хорошо умел договариваться с местными жителями – и во всех других случаях договаривался с ними успешно» (там же. IV). Во главе войска стояли три полководца: Андромах, Менедем и Каран. Это был неудачный выбор; у Фарнуха отсутствовал военный опыт, и вдобавок его подчиненные мало ему доверяли. Следующие двадцать дней Александр провел, возводя стены своего нового пограничного города Александрии Эсхаты (самой дальней) на левом берегу Яксарта неподалеку от того места южнее Ташкента, где он поворачивает направо.

Пока все это происходило, скифы собирались во все большем количестве на правом берегу, выкрикивая оскорбления в адрес неприятеля и подстрекая Александра переправиться через реку. Он не мог оставить такой вызов без ответа, кроме того, желая укрепить свою северо-восточную границу, он решил проучить этих кочевников, чтобы они надолго запомнили его урок.

В районе Александрии Эсхаты Яксарт был не очень широк, но на глазах противников, вооруженных луками, переправиться через него было не так просто. Были приготовлены плоты из шкур: согласно Курцию, их было изготовлено не менее 12 тыс. за три дня – он не рассказывает, как их делали. Левый берег оставался недостижим для скифских стрел, они падали в воду; однако на середине реки воины рисковали оказаться под яростным обстрелом. В ответ Александр применил катапульты, которых у него было изрядное количество: он разместил их вдоль левого берега, чтобы они прикрывали переправляющихся через реку, и, когда все было готово, он дал сигнал к началу обстрела.

«Некоторые были ранены, – пишет Арриан, – одному стрела пробила насквозь щит и панцирь, и он упал с лошади. Скифы испугались стрел, летящих на такое большое расстояние, и того, что богатырь их убит, и отошли немного от берега. Александр, видя их смятение, начал переправу под звуки труб; он шел впереди, войско за ним следовало. Он распорядился, чтобы первыми на берег вышли лучники и пращники: они должны были камнями и стрелами удерживать скифов и не давать им приблизиться к выходящим на берег пехотинцам до тех пор, пока не переправится конница» (пер. М.Е. Сергеенко).

Рассказ Курция более подробный, и, хотя, как обычно, слишком драматизирован, он достаточно реалистичен, чтобы быть процитированным.

«Александр поставил в передней части плотов щитоносцев, а остальным велел стать на колени, чтобы защититься от стрел. За ними расположились те, кто работал на катапультах, со всех сторон и с фронта защищенные вооруженными людьми. Те, кто стояли за артиллерией, вооруженные щитами, защищали гребцов, у которых не было кольчуг. Тот же порядок соблюдался и на тех плотах, которые перевозили конницу. Большая часть всадников отпустила своих коней плыть позади, держа их за поводья. А люди, которые переправлялись на плотах, набитых соломой, были защищены плотами, которые плыли между ними и врагами».

Плоты напоминали ряд танков-амфибий, за которыми следовали груженые суда.

Затем он описывает опасности и ужасы переправы.

«Сам царь с отборным войском был первым, кто взошел на плот и приказал двигаться к противоположному берегу. Против него скифы выставили ряды всадников, двигавшихся по самому краю берега, с тем чтобы плоты не смогли добраться до берега. Более того, позади тех, кто охранял переправу, возникла страшная паника среди тех, кто готовились взойти на плоты; ибо управлявшие не могли следовать нужному курсу, поскольку мешало течение, и солдаты, которые еле держались на плотах из страха быть сбитыми в воду, мешали тем, кто управлял плотами. Даже при большом желании копейщики не могли обстреливать врага, поскольку больше думали о том, как бы не соскользнуть с плотов, чем о том, чтобы поразить врага. Их спасением были катапульты, установленные на берегу и обстреливавшие противоположный берег, где столпившиеся враги неосторожно оказывались на виду. Варвары так плотно обстреливали плоты, что едва ли хоть один щит остался без того, чтобы не быть проткнутым стрелой» (VII).

По окончании переправы перед Александром стала задача выманить врагов для сражения. Не могло быть и речи о преследовании скифов до того, как они будут разбиты, поэтому надо было вынудить их принять бой. Хотя до переправы предсказатели предупреждали его, что ему грозит опасность и знаки неблагоприятны, он отвечал, что «после того, как он покорил всю Азию, лучше пойти на крайний риск, чем быть высмеянным скифами, подобно отцу Ксеркса Дарию»^[198]. Чтобы вызвать противников на бой, он выслал вперед конный отряд греческих наемников и четыре эскадрона, вооруженных сариссами, которые должны были послужить приманкой, и действительно, скифы, увидев, как их мало, сразу бросились на них в атаку, «скача вокруг них кругами».

Затем Александр послал лучников, агриан и другие легковооруженные войска во главе с Балакром, чтобы те образовали заслон, и под их прикрытием он повел вперед конницу. Как только они приблизились к врагу, он приказал трем отрядам конников-гетайров и всем конным копьеносцам ударить по скифам, а остальную конницу сам повел вперед в атаку. «Теперь взять их в окружение, – пишет Арриан, – как раньше, скифы уже не могли: одновременно с нападением конницы легковооруженные воины, перемешанные со всадниками, не давали скифам возможности увернуться и напасть снова» (IV. Пер. М.Е. Сергеенко). Скифы бежали; тысяча были убиты, 150 захвачены в плен^[199]. Из – за невыносимой жары и по причине того, что Александр серьезно заболел, выпив грязной воды, преследование было отменено.

Хотя Арриан лишь пунктирно описывает тактику Александра, можно домыслить, в чем именно она заключалась; результат представлен на карте 19.

Скифы находились в пункте а, а Александр в пункте б, цель Александра – провести сражение. Он посылает вперед слабый отряд конницы (в), и скифы (г) сразу начинают их окружать. Теперь, когда он их выманил, его задачей становится уничтожить как можно больше врагов. Для этого он высылает вперед заслон из легковооруженных воинов (д), и можно быть уверенным, что его фланги выставлены вперед, так что заслон принимает вид полумесяца. Это сокращает расстояние между флангами легковооруженных пехотинцев и скачущей в бой конницы. Затем Александр посылает в бой три отряда конников-гетайров и конных копьеметателей. Неизвестно, в каком месте, или местах, они вступили в сражение, но здравый смысл подсказывает, что бой шел на флангах скифов, которые скакали вокруг между легковооруженной пехотой и наступавшей конницей. На диаграмме это войско представлено (е) двумя группами.

Результатом подобной тактики было то, что основные силы скифов сконцентрировались в пункте ж. Затем Александр бросил вперед основную свою конницу (з), прошел сквозь строй легковооруженной пехоты, вступил в сражение со скучившимися скифами и перебил их. Мы знаем, что он убил не более тысячи человек, сравнительно небольшое число; следовательно, он не разгромил все скифское войско. Примененная им тактика была направлена именно на такой результат. Она произвела на скифов большое впечатление, потому что вскоре после сражения от их царя прибыли послы «с извинениями в том, что произошло: действовал ведь не скифский народ в целом, а шайки разбойников и грабителей: царь же готов исполнить все, что прикажет Александр» (Арриан. IV. Пер. М.Е. Сергеенко).

Александр принял их извинения, поскольку, хотя их тактика была действенной против персов, он, Александр, смог победить их. Его победа, хотя и небольшая, если считать по числу убитых, была решающей по моральному результату – он смог противостоять не только им, но и их тактическим приемам. Если их способы борьбы были бессильны, что им оставалось делать? Ничего, отсюда и послы.

Тактика, примененная в этом сражении, очень интересна, поскольку говорит об изворотливости ума Александра при столкновении с новым врагом. Для больших битв у него было множество приемов; для ведения войны в горных условиях у него был Ксенофонт; но для сражения с врагом, у которого не было ни баз, ни коммуникаций, ни организованности, он ни у кого не мог позаимствовать опыта, скифы одержали в свое время победу даже над великим Киром.

Карта 19. Тактика Александра в сражении со скифами

Во всех больших сражениях решающим всегда была организация армии врага – его командование, – и по нему следовало наносить решительный удар, да и во время горных кампаний он всегда мог напасть на поселения горных жителей и таким образом атаковать врага экономически; но кочевники не имеют поселений и организации, требующей военного мышления. В борьбе с таким противником надо было хитростью заманить его войско на территорию, где бы его подвижность была ограничена, а если таковой не окажется, то с помощью маневров окружить войско со всех сторон и взять в кольцо на открытом пространстве. Александр почти наверняка так и поступил; он устранил условия, при которых скифы были непобедимы, и заставил их сделать то, чего они меньше всего хотели, – попасть в окружение обученного, дисциплинированного и лучше вооруженного врага. Они начали окружать первые отряды македонян, а затем вдруг обнаружили, что сами оказались в центре окружения врага. Если это объяснение маневра Александра верно, то это именно такая модель.

Пока Александр был занят скифами, в 150 милях на юго– запад от него происходило совсем другое сражение, и, хотя оно не имело к нему прямого отношения, стоит разобрать, хотя бы только для иллюстрации, насколько опасны могли быть кочевые племена, когда сталкивались с армией, во главе которой стоял другой человек.

После взятия Кирополя и укрепленных поселений Спитамен наложил осаду на Мараканду, и Александр послал Фарнуха и трех других военачальников с 860 всадниками и 1500 пехотинцами на ее освобождение. Узнав об их приближении, Спитамен снял осаду; Фарнух, вместо того чтобы занять Мараканду, стал его преследовать. Тем временем Спитамен соединился с 600 скифами, и, когда Фарнух приблизился, Спитамен обратился к обычной тактике скифов, окружив врага и его конных лучников. Мы читаем: «Они без труда ускользали от наседавших Фарнуховых воинов, потому что лошади у них были быстрее и на ту пору свежее; у Андромаха конница, бывшая все время в пути и не имевшая достаточно фуража, была изнурена. Скифы энергично нападали и на тех, кто удерживал позиции, и на тех, кто отступал. Много людей было ранено стрелами, были и убитые» (Арриан. IV. Пер. М.Е. Сергеенко). Не зная, как выйти из сражения, Фарнух построил своих воинов квадратом и отступил к реке Полимет (Зеравшан), чтобы найти защиту в густом лесу, где враг не мог так легко его окружать и где можно было с большим толком использовать собственную пехоту. Однако его авторитет среди подчиненных был столь невелик, что Каран, не ставя в известность Андромаха, стал двигать конницу к переправе через реку, и, когда об этом узнала пехота, их охватила паника и они бросились за ним. «Воины спускались в реку по обрывистым берегам, перепуганные и в полном беспорядке. Варвары, заметив промах македонцев, стали вместе с лошадьми кидаться в реку с обеих сторон переправы. Одни преследовали тех, кто уже переправился через реку и отошел от нее; другие же, выстроившись фронтом против переправлявшихся, сбрасывали их обратно в воду, или пускали в них стрелы с флангов, или кидались сзади на входящих в реку. Македонцы, оказавшись в безвыходном положении, бросились к небольшому островку посреди реки. Скифы и воины Спитамена окружили их и всех перестреляли из луков; небольшое число, впрочем, взяли в плен, но и их всех убили» (Арриан. IV. Пер. М.Е. Сергеенко).

Это поражение напоминает многочисленные события, которыми полна военная история; а именно сражение при Каррах (53 г. до н. э.), при Манцикерте (1071 г.), у мыса Хаттин (1187 г.), у реки Моногахела (1755 г.). Все их можно свести к трудностям в развитии мобильности более или менее постоянной базы, и, хотя мы не можем сказать, каким образом Александр решил бы эту проблему, здесь может быть интересно упомянуть, что они не были непреодолимыми. В Семилетней войне против красных индейцев Анри Буке, один из самых замечательных специалистов по малым войнам, решил эту проблему, придумав растяжной квадрат, защитный способ, из которого можно было моментально развить мобильность^[200].

Заключительная операция по подчинению Согдианы сильно отличалась от операции против скифов. Равнинная территория была завоевана, Спитамен мертв; была середина зимы 328 г. до н. э. Александр и его армия отдыхали в Наутаке. Но четыре согдианских князя Оксиарт, Хориен, Катан и Австан все еще находились в равнинных и горных крепостях, о первых двух дошло название их местопребывания – Согдианские скалы и скала Хориена.

В начале весны 327 г. до н. э. Александр выступил против одной из этих двух крепостей, при своем приближении он обнаружил, что подходы к крепости обрывисты со всех сторон; что большинство согдианцев нашло убежище на этих вершинах; что у них есть продовольствие, чтобы выдержать длительную осаду, и что глубокий снег мешает к ним подойти, в то же время снабжая их защитников питьевой водой.

Сначала он предложил им сдаться на определенных условиях, но они лишь посмеялись над ним, предложив поискать солдат с крыльями, чтобы те смогли взять их крепость, поскольку никакие другие им не страшны. Он поймал их на слове и призвал добровольцев, опытных скалолазов, которые взобрались бы на скалы. Первому человеку, который взберется на вершину, он пообещал огромное вознаграждение, поменьше – второму и так до последнего. Согласно Курцию, он им сказал: «Природа ничего не создала выше того, что может преодолеть мужество. Именно преодолением того, в чем отчаялись другие, мы обязаны покорению Азии» (VII).

Триста человек откликнулись на его призыв; они обеспечили себя железными «кошками» и веревками, и, поскольку ночью скала не охранялась, они стали штурмовать отвесную стену. Цепляясь за трещины в скале железными «кошками» или врубаясь в лед, они подтягивали друг друга вверх. После гибели тридцати скалолазов с наступлением рассвета остальные достигли вершины горы, откуда, поскольку было уже светло, они просигналили белыми флажками лагерю внизу о том, что восхождение благополучно завершено.

После получения сигнала Александр послал глашатая, чтобы тот прокричал вождям согдов о предложении немедленной сдачи, поскольку он нашел крылатых людей, которые сейчас находятся на вершине горы, и указал варварам на них. «Варвары, потрясенные неожиданным зрелищем, решили, что гора занята гораздо большим числом вполне вооруженных людей, и сдались: так перепугались они при виде этой кучки македонцев» (Арриан. IV. Пер. М.Е. Сергеенко).

Затем произошла свадьба Александра с Роксаной и добровольное подчинение ее отца Оксиарта, поскольку Александр оказал ей такую честь.

Захват скалы Хориена был более трудной задачей. Арриан приписывает ей 20 стадиев высоты, а в окружности она занимала 60 стадиев. Она стояла со всех сторон окруженная обрывистыми скалами, и только один очень узкий проход вел наверх, такой узкий, что идти по нему можно было лишь гуськом. Скала была также окружена такой глубокой пропастью, что «тому, кто задумал бы подвести войско к этой скале, нужно было задолго до этого засыпать эту пропасть, чтобы повести штурм с ровного места» (Арриан. IV. Пер. М.Е. Сергеенко).

Не смущенный этим, Александр взялся за дело: он велел нарубить елей (вокруг горы росло их множество) и наделать лестниц, чтобы можно было сойти в пропасть. Армия, разделенная на три отряда, работала день и ночь. За день успевали продвинуться не больше чем на 20 локтей. Спустившись в пропасть, воины забивали костыли в самом узком месте, потом на эти костыли укладывали настилы, сделанные из ивовых веток, наподобие моста, скрепляли эти настилы между собой и сверху насыпали земли, чтобы войско могло подойти к скале по ровному месту (Арриан. IV). Как указывает мистер Робсон в своем переводе Арриана, это трудно понимаемое место. Почему не заполнить саму пропасть и зачем понадобилось столько рабочих? Робсон предположил, что пропасть была не заполнена, но перекрыта мостками, вроде кронштейнов моста, и что окончательная конструкция была одновременно похожа на мост и на дамбу.

«Варвары сначала с пренебрежением отнеслись к этим работам как к совершенно пустой затее. Когда же стрелы стали попадать уже на скалу и варвары, сидя наверху, оказались бессильны помешать македонцам (у них был сделан навес, под которым они могли работать, не боясь стрел), то Хориен испугался и послал глашатая к Александру, прося прислать ему Оксиарта» (Арриан. IV. Пер. М.Е. Сергеенко).

Александр выполнил просьбу, и Оксиарт убедил Хориена сдаться самому и сдать свою крепость. В конце концов Александр поручил ему ведать этой крепостью и оставил его князем в тех местах, куда назначил его и раньше.

Сватская кампания

После того как Александр подчинил аспасиев в Баджауре, армия с большими трудностями переправилась через реку Гурэй (Панджкора) и вступила в Сватскую провинцию, которую населял зажиточный и воинственный народ, известный грекам как ассакены. Согласно Арриану, они могли выставить 2 тыс. всадников, более 30 тыс. пехотинцев и 30 слонов и готовились отразить нашествие Александра. Однако при его приближении они дрогнули и укрылись в укрепленных поселениях, самым крупным из которых были Масаги^[201], жители которых имели на службе 7 тыс. наемников из областей за Индом и чувствовали себя относительно спокойно, готовясь дать Александру отпор.

Александр подошел к Масагам, и жители, наблюдавшие за тем, как он разбивает лагерь по соседству, были настолько уверены в своих наемниках, что не стали дожидаться его наступления, а напали на лагерь первыми. Поэтому, чтобы выманить их из стен города на открытое пространство, Александр приказал своим людям отойти к ближайшим холмам на расстояние мили от разбиваемого лагеря. Это настолько воодушевило жителей города, что они подумали, будто Александр опасается встречи с ними, и они бросились вперед нестройными рядами, но, когда они приблизились на расстояние полета стрелы, Александр приказал своей армии встретить их. Конные стрелки, агриане и лучники немедленно предприняли наступление, а за ними следовал Александр во главе фаланги. Застигнутые врасплох таким поворотом событий, ассакены ударились в панику и, потеряв около 200 убитыми, бежали назад к городу. В этом сражении Александр был ранен стрелой в лодыжку.

На другой день Александр подвел к городу осадные сооружения и разрушил часть городской стены; однако индийцы столь храбро вели боевые действия, что, когда македоняне пытались расширить брешь, они были отбиты назад; тогда Александр отозвал ударный отряд. «Утром была подведена деревянная башня, откуда индов стали засыпать стрелами из луков и машин^[202]. Многих сбили со стены, но все равно прорваться в город македоняне не смогли» (Арриан. IV. Пер. М.Е. Сергеенко).

На третий день вызвали фалангу и перекинули на стену рядом с брешью мост с деревянной башни, такой, как использовали в Тире; но, когда отряд гипаспистов устремился по мосту на стену, мост под их тяжестью подломился и они попадали на землю. Защитники города подняли страшный крик, со стен в гипаспистов полетели стрелы и камни, а другие выскакивали из проделанной дыры и разили наступающих мечами. Раненые были спасены Алкетой, прибывшим к ним на подмогу со своим батальоном фалангистов, затем Александр отменил наступление.

«На четвертый день он велел таким же образом перебросить с другой машины на стену другие сходни. Инды храбро сражались, пока с ними был их вождь. Когда же он скончался, пораженный стрелой, пущенной с машины, когда часть людей пала во время этой непрерывной осады, а многие были ранены и не могли сражаться, тогда они решили начать переговоры с Александром. Он обрадовался возможности сохранить жизнь таким храбрецам и сговорился с наемниками-индами на том, что их разместят в его войске и они будут служить у него. Они вышли из города с оружием и расположились отдельным лагерем на холме против македонского лагеря. Ночью они решили бежать и вернуться к себе на родину, не желая поднимать оружия против других индов. Когда Александру сообщили об этом, он расставил все свое войско вокруг холма и перебил индов, захватив их в клещи. Город он взял – защитить его было некому – и захватил в плен мать Ассакена и его дочь. За всю эту осаду Александр потерял человек 25» (Арриан. IV. Пер. М.Е. Сергеенко).

Полагая, что взятие Масаг устрашит эту провинцию, он послал Кена к Базире, чьи жители, как он думал, должны были ему сдаться; в то же время он послал Алкету, Аттала и Деметрия в Оры с приказом осадить их, пока он сам с войском не подойдет. В Орах против Алкеты жители предприняли вылазку, которую он легко отбил; однако жители Базир, которые надеялись на неприступность своей крепости, которая стояла среди высившихся скал и была полностью укреплена, не захотели вести переговоры о капитуляции.

Затем Александр отправился к Базире, но на пути получил известие, что раджа хазар Абисар намеревается прийти на помощь Орам^[203]. Он приказал Кену оставить сильное укрепление и гарнизон, чтобы не давать возможности горожанам общаться с сельскими жителями, а самому с частью войска велел присоединиться к нему. Когда Кен с частью войска оставил позиции, жители Базиры решили, что у македонян не хватит сил с ними справиться, и сделали вылазку, спустившись в долину. После жестокого сражения варваров пало 500 человек, оставшиеся бежали назад, но гарнизон отрезал им всякое сообщение с деревней. Через несколько дней Александр выступил против Ор, и, когда жители Базиры услышали об этом, они ночью оставили Базиру и с соседними племенами бежали в горную крепость Аорн. Со взятием Ор кампания Александра в Сватской долине пришла к победному завершению.

После того как долина оказалась в его руках, он укрепил и оставил гарнизоны в Масагах, Орах и Базире; затем он направился маршем к Инду, где в 16 милях выше Аттока в Охинде люди Гефестиона навели мост. Александр назначил Никанора сатрапом земель к западу от Инда и после капитуляции главного города Гандхарры Певкелатиды (Харсадда) он оставил здесь гарнизон, во главе которого поставил Филиппа, затем направился в Эмболину, что находилась в двух днях перехода от Аорна, куда сбежались многие жители после падения Ор.

Стратегия Александра того периода была проанализирована Стейном в донесении по топографии этого региона и по отношению к позиции его врагов. Он доложил, что, поскольку жители Сватской долины рассчитывали на помощь Абисара с левого берега Инда, они покинули Сватскую долину и направились к тому месту, где правый берег реки выходит к Хазарам. Это, пишет он, помогает понять корни стратегии, которой воспользовался Александр перед атакой аорнов, когда он вначале повернул в Пешаварскую долину. Здесь он собрал свои силы и приготовился к переправе через Инд, отсюда он мог спокойно перейти на правый берег и атаковать горное убежище сватских беженцев с юга. Таким образом избегал трудностей нахождения в горных условиях в случае прямого преследования со стороны Свата. Беглецы становились отрезанными от отступления на восточный берег Инда и от помощи Абисара, которую мог предложить правитель с той стороны реки. Наконец, атакуя Аорн с юга, Александр имел все преимущества, которые предоставляли долина Инда и плодородная Пешаварская долина в смысле продовольствия и ресурсов (ук. соч. С. 123–124).

В 1926 г., как показано в «Изложении стратегии», Стейн идентифицировал Аорн с высотой Пир-сар, и, поскольку его захват стал одной из самых знаменитых горных кампаний Александра, важно знать, что Стейн о нем сообщает.

В 75 милях от Аттока Инд делает полукруглый поворот на восток, внутри этого региона находятся два горных массива Уна-сар и Пир-сар, которые встречаются под прямым углом и образуют форму перевернутой латинской буквы L(1). Первый тянется с запада на восток, а с его восточной окраины последний тянется с севера на юг. Пир-сар, который поднимается на 5 тыс. футов над уровнем Инда, имеет узкую плоскую вершину, приблизительно в 7100 футов, или в полторы мили; ее восточная и западная стороны представляют собой обрывистые скалы, местами абсолютно отвесные. С южной стороны находится заметный выступ, известный под названием Кузсар, а с северной стороны конической формы возвышенность, называемая Бар-сар, высотой около 7900 футов. Непосредственно западнее Бар-сара находится глубокая пропасть Буримар-кандао; ее дно находится примерно на том же уровне, что и плато Пир-сар, и она отделяет Бар-сар от Уна-сара. Уступ Бар-сара, называемый Машлун, как раз на высоте около 450 футов выше дна пропасти, а за ним скалы высятся приблизительно на 350 футов, или еще выше к вершине Бар-сара.

Это описание ни в коей мере не противоречит описанию Арриана. «В окружности она, говорят, имеет по крайней мере 200 стадиев; высота ее в самом низком месте равна 11 стадиям; единственная дорога, ведущая к ней, проложена человеческими руками и очень трудна. На верху скалы бьет ключ, в изобилии дающий чистую воду; есть лес и превосходная пахотная земля, которая, будучи обработана, может прокормить тысячи людей»^[204].

Кратер был оставлен в Эмболине с частью армии, чтобы собирать поставки зерна и другой реквизит, требуемый для проведения операции, если взятие Аорна потребует длительной осады. Затем Александр выступил на Аорн, взяв с собой гипаспистов, агриан, лучников, батальон Кена, легковооруженных пехотинцев фаланги, 200 всадников-гетайров и 100 конных лучников. Вечером он стал лагерем на ночь, на следующий день подошел ближе и вновь встал лагерем.

Есть лишь одна полная версия осады Аорна, которую излагает Арриан в 29-й и 30-й главах четвертой книги своей истории. В осаде значительную роль играл Птолемей, но, поскольку у Арриана не было карт или планов, в его описании отсутствуют подробности. Насколько возможно, эти упущения восстанавливаются сэром Оурелом Стейном, который связал рассказ Арриана с топографией местности. Поэтому вначале мы приведем рассказ Арриана, а затем интерпретацию сэра Оурела Стейна.

Карта 20. Аорн (Пир-Сар) и окрестности

«Тут пришли к нему какие-то местные жители, сказали, что сдаются ему, и пообещали провести его к самому доступному месту скалы: отсюда ему легко будет ее взять. Он послал с ними Птолемея, сына Лага, телохранителя, во главе агриан, прочих легковооруженных и отборных щитоносцев и велел ему, захватив это место, удерживать его с помощью сильного отряда, а ему подать знак, что это место в его власти. Птолемей, двигаясь по очень трудной, едва проходимой дороге, захватил это место прежде, чем варвары его увидели. Укрепив его вокруг частоколом и рвом, он зажег на горе огромный костер там, где его увидел бы Александр. Александр увидел пламя и на следующий день повел войско к скале: варвары отбивались, и Александр ничего не мог поделать в силу природных трудностей. Варвары, поняв, что Александр не может идти на приступ, повернули и сами напали на отряд Птолемея. Между ними и македонянами завязалась жестокая битва; инды изо всех сил старались разнести частокол, а Птолемей удержать за собой занятое место. У варваров дело со стрельбой шло хуже, и, когда стемнело, они отступили.

Александр, выбрав из индов-перебежчиков особенно надежного и хорошо знающего местность человека, послал его ночью к Птолемею с письмом, в котором Александр писал, что когда он пойдет на приступ, то Птолемею надлежит не довольствоваться охраной занятого места, а ударить на варваров с горы, чтобы инды, поражаемые с обеих сторон, не знали, куда податься. Сам он со светом вывел войско из лагеря и пошел с ним по тому подъему, по которому незаметно пробирался Птолемей, рассчитывая, что если он добьется соединения с ним, то все пойдет на лад. Так и случилось. До полудня продолжалась жестокая схватка между индами и македонцами: одни старались овладеть подъемом, другие били по поднимавшимся. Когда все войско оказалось вместе, Александр опять повел его на скалу, но взять ее оказалось невозможно; на этом и кончился день.

На рассвете он приказал каждому солдату нарубить по 100 кольев. Колья нарубили, и он приказал делать большую насыпь, начиная с верхушки холма, где стоял их лагерь, и до самой скалы. С этой насыпи, считал он, стрелы из луков и с машин будут попадать в защитников крепости. Все взялись за дело; сам он присутствовал тут же, хвалил прилежно работавших и тут же наказывал увиливавших от работы.

В первый день войско сделало насыпь длиной в один стадий. На следующий камни пращников и стрелы машин (и те и другие находились уже на насыпи) отгоняли индов, которые делали вылазки и нападали на работавших на насыпи. Насыпали ее без перерыва в течение трех дней; на четвертый небольшой кучке македонцев удалось захватить холм – маленький, но одинаковой высоты со скалой. Александр продолжал неутомимо вести насыпь, намереваясь соединить ее с тем холмом, который уже заняла его кучка солдат.

Инды, пораженные неслыханной храбростью македонцев и видя уже приближающуюся насыпь, перестали защищаться и послали к Александру глашатаев сказать, что они сдадут скалу, если он вступит с ними в переговоры. Расчет же у них был на то, чтобы протянуть день в ожидании переговоров, а ночью рассеяться по родным местам. Александр проведал об этом; он дал им время уйти и снял стражу, расставленную повсюду кругом. Сам он не двигался с места, пока варвары не стали уходить. Тогда, взяв сотен семь телохранителей и щитоносцев, он первый взошел на покинутую скалу; македонцы, подтягивая один другого на веревках, взобрались в разных местах. По данному знаку они обратились на уходящих варваров; многих бегущих убили; другие в страхе бросались с крутизны вниз и погибали. Александр овладел скалой, куда не смог войти Геракл» (пер. М.Е. Сергеенко).

Сразу становится ясным, насколько точен рассказ Арриана, когда он соотносится с топографией данной местности, которая, должно быть, мало изменилась со времени Александра. Из его описания крепости не остается сомнений, что Аорном был Пир-сар; но, поскольку Арриан не упоминает о размещении лагеря Александра, реконструкцию событий осады придется начать с неопределенного места. Однако поскольку самым легким путем к Пир-сару из долины Пешавара был правый берег Инда в направлении к Амбу и через тридцать миль находится современная деревушка Гунангар, на самой западной оконечности поворота реки, весьма вероятно – если лагерь находился в двух днях перехода от Эмболины, – он располагался в Гунангаре.

Давайте встанем на место Александра и посмотрим на проблему его глазами. Из-за неприступности восточной и западной стороны скалы (Пир-сара) он не мог вести наступление на крепость с этих направлений, так же как и с юга. На севере возвышается горный массив Уна – сар высотой 8721 фут; следовательно, он господствует над высотой Пир-сара – 7100 футов, примерно возвышаясь над ним на 1600 футов. Не приходится сомневаться, что варвары, которые предложили себя в качестве проводников, указали ему на Уна-сар и сказали, что по пути на Уна-сар есть Бар-сар, который расположен на северной оконечности Пир-сара, и на него можно взойти, и, поскольку все проводники были местными и хорошо знакомы с местами, видимо, они не захотели говорить, что Уна-сар отделен от Бар-сара глубокой пропастью– Буримар-кандао.

Затем Александр отправил Птолемея, и проводники повели его трудной тропой, возможно единственной, которая видна на карте, к северу от высохшего русла от Гунангара, которое помечено как 6471 фут и ведет к Малой Уне. По мнению Стейна, Малая Уна – самое вероятное место нахождения укрепленного лагеря Птолемея, поскольку с нее удобно контролировать тропу, ведущую наверх от Инда, и это, следовательно, облегчало задачу воссоединения его войска с Александром. Кроме того, отмечает Стейн, это давало определенные преимущества, во всяком случае, сегодня, более легкого доступа к воде, и оно менее доступно для нападения неприятеля, располагавшегося на Пир-саре. Этот путь все еще используется и по сей день.

Когда Александр получил сигнал от костра Птолемея, он направился по тому же пути, чтобы с ним воссоединиться, однако его наступление было отложено из-за трудности местности и сопротивления варваров. Стейн предполагает, что с Пир-сара врагу легче было взобраться на отрог Нурдаи-Данда, и здесь варвары могли серьезно мешать вступлению македонян в долину, без риска открытого сражения. Они могли, когда Александр вступил в долину, просто повернуть и, двигаясь выше него, атаковать лагерь Птолемея на или около Малой Уны.

Атака на Птолемея была отбита, и ночью Александр послал приказ атаковать врага с тыла, пока он атакует его с фронта. Стейн предполагает, что целью этой двойной атаки было открыть проход, обозначенный как 6417 футов, по– скольку он не мог соединиться с Птолемеем, пока проход не был взят. Как только проход оказался в их руках, остальной план был ясен; силы Александра и Птолемея воссоединились, и в полдень было предпринято наступление на плато Буримар. То, что наступило затишье, пишет Стейн, вполне объясняется огромной природной трудностью местности позади него, а именно пропастью Буримар.

Как уже говорилось прежде, дно пропасти лежит в 800 футах ниже отвесных скал Бар-сара. Эти скалы легко контролировать сверху, их никак нельзя взять приступом, пока они не окажутся в пределах досягаемости стрел. С верхушки Бар-сара до примерно такого же уровня на плато Буримар – 1300 ярдов, а между уступом Машлун Бар-сара (Аррианов «небольшой выступ») и соответственно возвышением внизу Буримара не менее чем 500 ярдов.

Стейн пишет: «Из этого следует, что, поскольку баллисты и катапульты, из которых состояла греческая артиллерия того времени, стреляли на расстояние около 300 ярдов, а пращники и лучники стреляли не дальше, необходимо было приблизить позицию на расстояние полета стрелы. Это можно было сделать только в горизонтальном направлении, и нисхождение в пропасть не увеличивало шанс контролировать более высокий уступ»^[205].

Жаль, что Стейн не проиллюстрировал это поэтапной диаграммой пропасти; если бы он это сделал, было возможно рассчитать приблизительную высоту насыпи, возведенной Александром. Учитывая время, которым он располагал, она не должна была быть слишком высокой, поскольку, как мы знаем, перед ее возведением он приказал каждому из своих воинов срубить по сто колов, и если это были стволы сравнительно молодых елей – которыми изобилует этот регион, – тогда вероятно, что то, что Арриан называет «холмом», было лишь возвышением, которое создало основание и платформу для лучников и катапульт. Скорость, с которой была сделана насыпь, указывает на то, что эти стволы были ссыпаны в кучу и образовали возвышение^[206]. Кроме того, Стейн говорит, почему насыпь в первый день составила 200 ярдов и меньше в последующие три дня, он объясняет это природой склона с восточной стороны плато Буримар. Он становится все круче в направлении дна пропасти, поэтому в последующие дни не было необходимости увеличивать насыпь в таком же количестве, как в первый день. Это объясняет, почему, даже когда на четвертый день македоняне взобрались на небольшой выступ на противоположной стороне, все еще необходимо было, как говорит Арриан, продолжать работу по насыпи, чтобы соединить ее с выступом.

Небольшой холм, упоминаемый Аррианом, который Стейн идентифицирует с Машлуном, который поднимается на высоту около 450 футов над дном Буримар-кандао, примерно той же высоты, что и плоскость Пир-сар, вот почему Арриан говорит, что он был того же уровня, что и скала^[207].

Когда он закончил обследование Пир-сара, Стейн во всей полноте представил себе все трудности, уготовленные природой Александру, и он восхищенно пишет: «Я могу лишь поражаться, почему история взятия Аорна не стала мифом. С другой стороны, вся история триумфальных достижений Александра от Средиземноморья до Центральной Азии и Индии полна рассказами, свидетельствующими о такой колоссальной энергии, умении и храбрости, что его можно скорее считать легендарным героем, чем смертным лидером» (там же. С. 154).

То же самое говорит и Арриан в последних главах своей истории: «Я полагаю, что не без божественной воли родился этот человек, подобного которому не было» (VII).

Сангалская кампания^[208]

После сражения на Гидаспе, чтобы избежать знойных равнин Гуджрата, Александр направился маршем на север к подошве Наошеры, густо заросшей лесом страны, где, пишет Курций, воздух был прохладнее, «поскольку кроны деревьев умеряли жар солнца», и где было достаточно воды (К). С большими трудностями и немалыми потерями он переправился через разлившийся Хенаб, который, по утверждению Птолемея, был 15 стадиев шириной. Здесь он оставил Кена с батальоном собирать продовольствие и двинулся на юг в долину Сиалкот, после чего вышел к реке Рави. Он пересек ее легче, чем Хенаб, и вступил в землю кафеев, которые вместе с маллами, оксидраками и другими народами Аратты (без царей) слыли самыми воинственными в Пенджабе^[209]. Они уже были «под ружьем», поскольку незадолго до того Пор и Абисар выступили против них; очевидно, при приближении Александра они отказались от первоначальных планов, чтобы встретиться с Александром.

Узнав об этом, Александр сделал два форсированных перехода от Рави и подошел к городу Пимпрана, который сдался ему на его условиях. Здесь он дал своей армии отдохнуть один день, а затем выступил маршем против Сангалы, большого города в районе Амристара, защищенного стеной и частично мелким озером, или болотом, где кафеи и родственные им племена собрали большое войско. Прямо перед городом находился холм, возможно, покинутое место поселения другого города, который, по словам Арриана, не был одинаково обрывистым со всех сторон, и вокруг него кафеи разбили лагерь из трех концентрических кругов повозок, в которых они жили, или, по описанию Арриана, который «был окружен тройным рядом телег» (V). Очевидно, они намеревались разметать врагов, когда те пойдут на телеги, а затем, расстроив их войско, выбежать и напасть на них. Если это так, то их тактика очень напоминала тактику Жижки во время Гуситских войн.

Когда Александр подошел к Сангале, то, чтобы развернуть строй и держать врага внутри до построения своего войска, он послал вперед конных лучников, чтобы они двигались вдоль рядов телег и обстреливали врагов, удерживая их внутри лагеря. Затем он построил на правом фланге царский эскадрон и отряд Клита с гипаспистами и агрианами, а на левом фланге – Пердикку с его всадниками и фалангу. Лучников он поделил на две группы и расставил каждую на обоих флангах. Пока он выстраивал армию, подошли пехотинцы и конница арьергарда; их он также поделил на две группы, каждую из которых послал на оба фланга, а пехотинцы должны были укрепить фалангу.

Такое построение не вполне понятно, поскольку порядок его марша нам неизвестен; но то, что это построение сделано с использованием маршевой колонны, – несомненно, поскольку упоминается арьергард. Случилось так, что, отправившись маршем на Сангалу, он рассчитывал застать ее защитников внутри стен города, и, когда увидел, что кафеи расположились вне стен города, он сразу выслал вперед лучников, как нам и рассказывают. Затем, чтобы защитить свои фланги, Александр поделил главные силы на два мобильных крыла; затем в центре построил фалангу, и, когда подошел конный отряд, укрепил ими оба своих крыла.

Закончив построение, Александр повел конницу влево от лагеря, поскольку видел, что телеги стоят там не столь плотно, и, когда приблизился, получил град стрел, однако кафеи не выскочили из лагеря вслед за ним, а он, безусловно, на это рассчитывал. Поскольку было неразумно для конницы атаковать лагерь, Александр проскакал к фаланге, спешился и повел ее вперед. С небольшими трудностями он атаковал первый ряд телег, однако второй ряд оказал отчаянное сопротивление и был захвачен лишь после яростного сражения. Кафеи покинули третий ряд и устремились в город, закрывшись там. Нам неизвестно, что Александр их преследовал; а если так, это означает, что захват лагеря полностью расстроил ряды нападавших и что, поскольку лагерь примыкал к городу, защитникам беспрепятственно удалось укрыться за его стенами.

Интересным в его тактике здесь представляется развитие ударной силы пехоты под защитой конницы. В сражении против скифов (см. карту 19) легковооруженная пехота во главе с Балакром была основой действий конной колонны, обозначенной как з. В Сангальском сражении (карта 21) кавалерийские фланги стали основой наступления фаланги. Если бы лагерь, составленный из телег, отстоял от города на значительном расстоянии, несомненно Александр окружил бы его своей конницей; в этих условиях он не мог этого сделать, следовательно, задачей конницы становилась защита флангов фаланги. В обоих сражениях тактический принцип одинаков: вначале лишить подвижности врага, затем сохранить фланги наступающих отрядов и, наконец, наступление.

Карта 21. Тактика Александра против лагеря индов

Когда кафеи отступили, Александр расставил пехоту en cordon (цепью) вокруг города, а против той части, которая выходила на болото, он разместил конницу. Он так поступил, полагая, что с наступлением темноты кафеи попытаются покинуть Сангалу. Он не ошибся, ибо Арриан пишет, что около второй стражи они стали прыгать со стены, что говорит о том, что стена была не очень высокой. Их попытка провалилась, и большинство их было перебито македонской конницей.

Затем Александр окружил город двойным частоколом, кроме той части, что выходила к озеру, по сторонам которого расставил сильные сторожевые посты. Затем он подвел осадные машины, чтобы разбить часть стены, но, прежде чем они начали действовать, некоторые кафеи перебежали на его сторону, рассказав, что защитники ночью собираются уйти через озеро, там, где стены не обнесены частоколом. Он приказал Птолемею с гипаспистами, агрианами и отрядом лучников присматривать за этим местом, наказав: «Как только ты увидишь, что они хотят здесь прорваться, прегради им путь и вели трубачу трубить. Вы же, – обратился он к младшим военачальникам, – когда подан будет этот сигнал, идите каждый со своим отрядом на шум туда, куда позовет вас труба. И я не откажусь от участия в этом деле» (Арриан. V. Пер. М.Е. Сергеенко).

Затем под покровом темноты Птолемей собрал сколько мог телег и поставил их на предполагаемом пути бегства врага; между озером и стеной он велел наложить кучи кольев, уже нарубленных, но еще не вбитых в землю.

«Было уже около четвертой стражи; варвары открыли ворота, обращенные к озеру, и бегом бросились к нему. Это не укрылось от Птолемея, стоявшего за ними; тут же затрубили трубачи, и он повел на варваров свое войско. Варвары натыкались на повозки и на сваленные в кучи колья» (Арриан. V. Пер. М.Е. Сергеенко). Было убито около 500 человек, остальные повернули назад в город. Вскоре после этого благодаря подкопу стены и осадным лестницам Сангала была взята штурмом. Называют цифры убитых индийцев в 17 тыс. человек и 70 тыс. взятых в плен, также 300 колесниц и 500 лошадей. Арриан утверждает, что за всю осаду Александр потерял около 100 убитыми, однако раненых было несоизмеримо больше: более 1200 человек (Арриан. V).

Война с маллами

Когда в ноябре 326 г. до н. э. Александр отправился из Букефалии вниз по Джелуму к Аравийскому морю, он по пути либо покорял силой, либо подчинял племена, обитавшие по берегам этой реки. Однако, приблизившись к землям маллов и оксидраков, он узнал, что те намерены противостоять его наступлению, он стал двигаться со всевозможной скоростью, чтобы подчинить их прежде, чем они смогут осуществить свои намерения. Из Арриана мы знаем, что «это самые многочисленные и воинственные из здешних индов» (Арриан. VI), а согласно Курцию, они могли выставить 90 тыс. пехотинцев, 10 тыс. всадников и 900 боевых колесниц^[210]. Далее Курций сообщает, что обычно они находились в состоянии войны между собой, но при приближении Александра они объединились, чтобы вместе встретить внешнюю опасность (Курций. IX и Диодор. XVII).

Воинственная мощь, приписываемая им Курцием и Диодором, вероятно, весьма преувеличена, но, какова бы она ни была, ее было довольно, чтобы вызвать затруднения в войске Александра, которое мечтало лишь о скором возвращении домой, а не о сражениях. Это и понятно после десяти лет непрерывных военных походов, к тому же стало ясно, что их моральный дух уже не столь высок, как прежде, поэтому стоит здесь процитировать Курция.

«Но когда македоняне, которые верили, что все опасности позади, узнали об этой новой войне с самым воинственным народом Индии, они внезапно поддались панике и опять стали обращаться к царю с провокационными лозунгами: что после того, как их вынудили переправиться через Ганг за ним, они все еще должны воевать. За счет их собственных жизней царь хочет проложить себе путь к Океану. Они опять будут палимы безжалостным солнцем, и их погонят в места, которые сама природа не предназначила для взора смертных. Потому что все время появляется новое оружие, новые враги. Даже если они пройдут по этим землям и ввяжутся в новую войну, какая награда ждет их впереди? Уныние, и темнота, и бесконечная ночь над бездонным морем, глубина, изобилующая морскими чудовищами, стоячими водами, где кончается сама одушевленная Природа» (Курций. К).

Если отбросить эту риторическую чепуху, смысл все равно отражает умонастроения воинов.

Через пять дней после того, как Александр узнал о намерении маллов и оксидраков сопротивляться проходящей армии, флот достиг места слияния Джелума и Хенаба, и, не без труда преодолев мощное течение, войско высадилось на берег; здесь Александр приказал Неарху вести свои корабли дальше вниз по реке; сам он отправился маршем по территории, населяемой племенами, которые Курций и Диодор называют сибами, и затем направился к месту, где он должен был встретиться с Неархом и соединить всю армию. Затем, взвесив положение маллов и оценив природу местности, он продумал и план предстоящей кампании.

Территория, населяемая маллами, простиралась севернее слияния рек Хенаб и Рави, а оксидраки проживали к востоку от второй реки. Однако между лагерем Александра на Хенабе и Рави находился Сандар-бар, безводная пустыня, и он, следовательно, предположил, что маллы ожидают, чтобы он продолжил свой поход до слияния Хенаба и Рави и оттуда двинулся вверх по реке Рави против них. На этом предположении он выстроил свой план. Чтобы убедить их в том, что он будет действовать, как они предполагали, он выслал Неарха и флот на место слияния Хенаба и Рави и наказал, чтобы Кратер после трехдневного интервала следовал за ним по правому берегу Хенаба с контингентом Филиппа и батальоном фалангистов. Затем он поделил остальную армию на три колонны, одну возглавил Пердикка, а две другие соответственно Гефестион и Птолемей. Свою собственную колонну он предполагал провести через Сандар-бар и застать маллов врасплох, прежде чем они воссоединятся с оксидраками. Но поскольку при его приближении они могли прорваться на юг – то есть вниз по Рави – или на запад – то есть к Хенабу, – там они встретили бы войско Гефестиона, которое шло на юг пятью днями раньше его самого, и войско Птолемея, которое вышло тремя днями позже, чем он. Странно, что здесь не упоминаются оксидраки, потому что Александр полагал, что его продвижение по Сандар-бар, скорее всего, выманит маллов в восточном направлении – то есть через Рави, – а не в южном или западном направлении; в этом случае колонны Гефестиона и Птолемея оказались бы бесполезными. Случилось следующее.

Колонна Александра состояла из гипаспистов, лучников, агриан, батальона фаланги Пифона, из половины конницы гетайров и всех конных лучников, с ними-то он и отправился через Сандар-бар по направлению к маллам, чьи поселения находились с восточной стороны его движения. В первый день он прошел 100 стадиев (около 12 миль) к колодцу, и здесь накормил и дал роздых своим людям. Он приказал наполнить водой все, что можно было использовать как сосуды^[211], затем снова двинулся в путь, и за остаток дня и следующую ночь они прошли 400 стадиев, а с рассветом вышли к городу, где собралось множество маллов. Поскольку они никак не предполагали, что Александр сможет пересечь пустыню, они не догадывались о его прибытии, пока он не напал на них. Те, кто оказался вне стен города, были безжалостно перебиты, а те, что были в городе, удерживались внутри конницей, пока не подошла пехота, или, как пишет Арриан, «так как пехоты с ним не было, он вместо частокола использовал конницу» (VI). Когда подошел Пердикка вместе с пехотинцами, Александр велел ему двигаться к другому городу по соседству и блокировать его, но не начинать наступление, пока не соединится с ним, потому что он не хотел, чтобы бежавшие жители оповестили других о его наступлении. Первый город и крепость были взяты за два наступления, и 2 тыс. маллов были убиты. Тем временем Пердикка подошел ко второму городу, но, когда обнаружил, что он покинут несколькими часами раньше, он бросился вдогонку и уничтожил всех, за исключением тех немногих, что сумели укрыться в болоте, которое примыкало к реке, – вероятно Рави.

Когда его люди были накормлены и отдохнули, до первой ночной стражи Александр вновь выступил и, как нам говорят, «преодолел огромное расстояние за ночь», и на рассвете он был уже у реки Рави. Там он нашел, что множество маллов переправились на восточный берег реки – то есть в земли оксидраков, – и, когда подошел, увидел, что многие еще переходят брод, уничтожил большинство из них еще до того, как переправился на другой берег, однако многие ускользнули на сильно укрепленные позиции, которые Пифон взял приступом. Затем Александр вновь отправился маршем к городу, который Арриан называет «столицей брахманов»^[212], а подойдя к нему, окружил, чтобы разрушить стены. Жители оставили город и укрылись в крепости, но Александр приказал разрушить стену и подвести осадные лестницы.

Тогда и произошел первый инцидент, указывающий на падение морального духа македонцев. Когда часть стены была разрушена и лестницы приставлены к бреши, оказалось, что воины то ли медлили, то ли отказывались взбираться вверх. Свидетельством тому то, что «Александр первый взошел на стену, где его и увидели. При этом зрелище македоняне устыдились и со всех сторон полезли на стену. Крепость была занята; часть индов подожгли свои дома и в них сгорели, большинство пало, сражаясь. Всего погибло около 5 тыс.; в плен взяли мало по причине их мужества» (Арриан. VI. Пер. М.Е. Сергеенко).

После однодневного отдыха наступление было продолжено: другие города, которые им встречались, были покинуты. Тогда Пифон и Деметрий были посланы к реке Рави, чтобы продолжить путь вдоль этой реки и уничтожать всех маллов, которые отказывались сдаться, а Александр тем временем с остальной колонной вновь переправился через Рави, маллы, узнав об этих планах, заняли оборонительную позицию на западном берегу, чтобы помешать его переправе.

Когда Александр об этом узнал, он атаковал их силами всей своей конницы и приказал пехоте следовать за ними. «Когда он подъехал к реке и увидел на другом берегу выстроившихся врагов, он как был, не останавливая коня, кинулся в воду с одной только конницей» (Арриан. VI). Но когда индийцы, пишет Арриан, которых было 50 тыс., увидели, что с ним одна лишь конница, они стали столь яростно сопротивляться, что Александр при виде их густого строя не решился идти врукопашную без пехоты, конница только наскакивала на врага, гарцуя вокруг. Но вскоре начали прибывать агриане, лучники, отряды легкой пехоты и, наконец, показались главные войска. При виде этой страшной силы инды в смятении прорвали кавалерийский кордон и в беспорядке бежали в ближайший, укрепленный город, укрывшись за его стенами.

На следующий день армия была поделена на две атакующие колонны, одну возглавлял Александр, другую – Пердикка. И вновь, когда они приблизились, индийцы бежали из города в крепость. Александр взломал ворота и вошел в город прежде Пердикки, чья колонна запоздала, поскольку они задержались, с трудом перебравшись через стены.

И здесь произошел другой эпизод, свидетельствующий о падении морального духа македонян и чуть не стоивший жизни Александру. У Арриана мы читаем: «Александру показалось, что македоняне, несшие лестницы, не торопятся; он выхватил у одного из них лестницу, сам приставил ее к стене и полез, прикрываясь щитом» (Арриан. VI). Затем следует гомеровское описание битвы в главе 5 (с. 133), в которой Александр был ранен в грудь стрелой^[213] и спасен Певкестом и Леоннатом, одним из телохранителей. Это был закат в его завоевании Индии. Последовала ужасная бойня, после официального подчинения маллов и оксидраков кампания завершилась. Затем все колонны объединились у слияния Рави и Хенаба.

Глава 9 Александр – гениальный политик

Полководец

Поскольку война, если это не просто грабительская война, – есть дело политическое и, как таковое, является инструментом политики, – управление государством и военное искусство имеют много общего, и, хотя обычно ответственность за ведение войны делят между собой правительство и его главнокомандующий, а с недавних пор – генеральный штаб, Александр, как царь Македонии и гегемон Эллинского союза, соединял в себе полную политическую и военную власть. В соответствии с этим он мог вырабатывать собственную политику и развивать собственную стратегию, и если бы не гениальность государственного деятеля, которую он выказал при ведении войны, то ни при каких условиях его военное искусство не могло обеспечить ему того, чего он реально достиг. Соответственно в этой и последующей главах мы суммируем то, что ранее рассмотрели в «Изложении стратегии» и в первых трех главах «Анализа», с точки зрения государственной и полководческой деятельности Александра.

Александр родился в революционный век, когда старые полисы, или города-государства, приходили в упадок и когда величайшие мыслители придумывали различные политические средства, чтобы обновить и омолодить полисную систему. Он был воспитан одним из самых известных политических врачевателей и обучен в одной из самых реалистичных военных школ – школе своего отца Филиппа, который был, без сомнения, самым талантливым полководцем того времени. И когда в возрасте двадцати лет меч заговорщика возвел его на трон, он выбрал собственный путь и стал развивать великую стратегию – государственную и военную, – которой суждено было превзойти мудрость его учителя, затмить поразительные успехи его отца и заставить цивилизованный мир вращаться вокруг новой политической оси.

От Аристотеля и своего отца Александр воспринял два бесценных урока. Первый заключался в том, что Аристотель был не прав, утверждая, будто человечество делится на господ и рабов и все, кроме греков, принадлежат к последним. Второй урок заключался в том, что Филипп был в высшей степени прав, говоря, что в войне военная мощь не единственное оружие, которым должен пользоваться полководец, даже не самое главное.

Хотя порой Александр мог быть чрезвычайно жесток со своими врагами, он никогда не презирал их. Он признавал, что как человеческие существа, несмотря на разницу в культурах, они наделены доблестью и теми же пороками, что присущи и грекам и македонцам. Он знал, что макиавеллизм, которым столь удачно пользовался его отец, может приносить большую выгоду, но, вероятно, понял, что это ненадежный капитал, поскольку у врага оставалось впечатление, что победу у него вырвали обманным путем и что он нравственно выше победителя. Прием, который ему оказали афиняне после сражения при Херонее, произвел на него неизгладимое впечатление, и в этом случае он не мог не оценить великодушие своего отца по отношению к Афинам, которое оказалось гораздо действеннее, чем жестокость или обман.

То, как он справился с отчаянной ситуацией в начале своего правления, и его отношения с Коринфским союзом показывают, что, несмотря на неопытность и юный возраст, он был искусным государственным деятелем. Хотя разрушение Фив этому, возможно, и противоречит, но, поскольку у Фив была дурная слава, происшедшее скорее ужаснуло, чем возмутило греков и многими рассматривалось просто как возмездие за уничтожение Фивами независимых государств Платей, Феспий, Коронеи и Орхомена после сражения при Левктрах. Его мягкое обращение с Афинами, городом столь же виноватым, как и Фивы, свидетельствует о его дипломатической проницательности и – учитывая его темперамент – о замечательном умении владеть собой. Видимо, многие македонцы ждали от него более жесткого курса, однако сам Александр понимал, что Афины воплощают в себе все лучшее, что есть в Греции, и культура их слишком ценна, чтобы ее уничтожить. Всю жизнь, несмотря на то что Афины без конца против него интриговали, Александр добивался расположения афинян, поскольку только это могло увенчать его великий труд.

Даже в этот ранний период своего правления он, вероятно, рассматривал Эллинский союз, детище его отца, в качестве временного орудия; там, как и в будущих его повторениях – Лиге Наций и ООН, – притворное братство маскировало личные интересы, а за видимостью политического равенства скрывалось жесткое противостояние. И все же его ценность как инструмента политики должна была быть очевидна для Александра, как и для его создателя, его отца. Союз, со всеми его претензиями, придавал власти Александра видимость законности: без такого оправдания греки не приняли бы его как своего верховного представителя. Хотя как государственный деятель он выдвинул идею «войны отмщения», нашедшую отклик в сердцах, он ясно отдавал себе отчет в том, что политику нельзя строить на ненависти. Тем не менее он остался лояльным к установлениям союза вплоть до конца своего правления, когда, отбросив всякое притворство, потребовал для себя божеских почестей.

Что бы ни было его целью, когда он переправился через Дарданеллы, – а включение в состав экспедиции историков, географов, ботаников, зоологов, металлургов и других ученых предполагает, что он не ограничивался какой-то одной задачей, – основным его намерением было освободить древние греческие города Малой Азии, которые со времени завоеваний Кира входили в состав Персидской империи. Эта задача не имела ничего общего с отмщением, которое, возможно, осуществлялось уже после освобождения. Но и само освобождение имело в виду чисто политические цели, которые, будучи достигнуты, помогали решению стратегических проблем. Эти проблемы, как показали дальнейшие события, были ясны Александру, и главная состояла в том, что греческие земли, с учетом мощи и богатства Персии, а также преимуществ персов на море, – не будут в безопасности, пока оба побережья Эгейского моря не окажутся в руках греков. Освобождение оказывалось эфемерным, если освобожденные города не могли гарантировать спокойствие восточного побережья. Поскольку они не способны были гарантировать такую безопасность, а, наоборот, следовало гарантировать безопасность им самим, то единственным способом добиться этого было двигаться к восточным границам в направлении Галиса (река в Малой Азии). Таким образом, с самого начала кампании идеологические цели уступили место стратегической задаче обеспечения безопасности, в результате чего Александр стал продвигаться на восток, ибо для достижения полной безопасности следовало подчинить всю Персидскую империю.

Это была долгосрочная программа, исполнение которой привело Александра к реке Биас, и одновременно она подсказала ему политические средства, без которых цель была едва ли достижима. Хотя он пришел в малоазиатские греческие города как освободитель, он был македонец, и их жители, с которыми персы обращались довольно сносно, сомневались, принесет ли им благо перемена властителя. Но когда после победы при Гранике Александр стал относиться к ним, как к свободным союзникам, сохранив и восстановив их старые формы демократии, освободил Или– он, Эритры, ионийские и этолийские города от выплаты дани, украсил храм Афины в Илионе, приказал восстановить Смирну и перестроил Клазомены, освятил храм Афины в Приене, приказал восстановить храм Артемиды в Эфесе, который был сожжен в год его рождения, и повсюду выказывал почтение к эллинским традициям – греки стали смотреть на него не только как на освободителя, но как на отца, обретшего давно потерянных детей.

Эта политика примирения показывает, что Александр понимал то, о чем забывают многие государственные деятели: а именно что добрая воля гражданского населения является нравственной основой военной мощи^[214]. Из этого вытекает, что на войне всегда существуют два фронта – внешний, или физический фронт, епархия генерала, и внутренний, или психологический фронт – епархия государственного деятеля. На первом сражения ведутся с помощью оружия, а на последнем – идеями, которыми политик оперирует в отношении народа-противника. Если он проводит политику, которая отвращает народ от их собственных правителей, – то есть ослабляет его лояльность, – тогда подрываются и нравственные основы военной силы врага^[215].

Стратегическую значимость этих шагов Александра трудно переоценить, поскольку без укрепления внутреннего фронта Александр не сумел бы с теми ограниченными ресурсами, которыми он располагал, сокрушить военную мощь Персии, особенно учитывая громадную протяженность ее империи. Без дружественно настроенного населения ему пришлось бы оставлять гарнизоны в каждом из завоеванных им городов и на каждой миле его коммуникаций, в результате чего еще до того, как он достиг бы центра империи, его наступательные силы истощились бы.

Политика примирения не ограничивалась лишь греческими городами Малой Азии. В Лидии после того, как Мифрина, командир персидского гарнизона в Сардах, сдал ему город без боя, Александр принял его с почестями и вернул жителям Сард и другим лидийцам их старые законы, которые отнял у них Кир.

Именно в Сардах государственная мудрость Александра проявилась в полной мере. Чтобы оставить мир и согласие в своем тылу, что было необходимым условием для продвижения вперед, он не стал разрушать персидскую систему правления, и назначение после победы при Гранике Каласа сатрапом Геллеспонтиды-Фригии свидетельствует о его намерениях. В Сардах Александр жестко ограничил могущество сатрапа, которого он назначил; он лишил его контроля за финансами, налогами и военного командования, это была долгосрочная реформа, которая исключала возможность восстаний – чем всегда страдала Персидская империя. Для дальнейшего укрепления безопасности основные крепости, такие, как Сарды, Тир, Газа, Пелусий, Мемфис и Вавилон, были отданы под командование македонских гарнизонов, непосредственно подчиненных Александру.

Не следует думать, что Александр всегда придерживался одинаковых принципов; каждому городу, региону, провинции он воздавал должное. В Карии он назначил сатрапом Аду, местную женщину, которой после ее смерти наследовал македонец. В Финикии, везде, кроме Тира, он сохранил власть городских царей, а в Египте упразднил систему сатрапий и назначил египтянина наместником. Практические причины такого радикального изменения системы управления уже упоминались; в стране, где он был признан не только царем, но и считался божеством (в Египте), было бы бестактно оставлять прежнюю систему персидской администрации – Александр должен был искоренить богохульство, практиковавшееся Камбизом и Артаксерксом III. Короче, как правитель Александр опирался на то, что уже существовало раньше, но никогда не оставлял ту систему, которая не выдержала проверки практикой.

Властитель Азии

После победы при Иссе политика Александра вошла во вторую фазу. Несмотря на то что у него была невыгодная позиция в теснине Александретты, Дарий не смог использовать свое преимущество, а его бегство посреди сражения должно было убедить Александра, что ему больше нечего опасаться этого врага. Более того, как видно из его речи, обращенной к полководцам перед осадой Тира, он верно рассчитал, что поражение Дария приведет к отходу персидского и финикийского флота из Эгейского моря и, следовательно, спартанский царь Агис не сможет получить поддержки, на которую рассчитывал. Поскольку это укрепляло его положение на родине, Исс помог сбросить Александру путы союза; теперь, какую бы политику он ни предложил по отношению к нему, он мог быть уверен, что у Антипатра хватит сил осуществить ее на практике. Сразу после битвы при Иссе Дарий впервые обратился к Александру, прося отпустить его мать, жену и детей, и именно тогда в своем ответе Александр назвал себя «владыкой Азии». Хотя до завоевания всей Азии ему было еще очень далеко, он уже тогда понял, что эта победа открыла ему путь, по которому он намеревался следовать, пока его могущество не перерастет в могущество гегемона союза и царя Македонии и не сделает его императором.

В Мемфисе коронация и последующее обожествление на шаг приблизили его к этой цели. Хотя в глазах его соратников коронация была простым актом подчинения египтян, такой мистически настроенный человек, как Александр, должно быть, рассматривал это как важный знак, и, что бы его ни заставило это сделать, он все же предпринял труднейший переход через Ливийскую пустыню для разговора с богом, который принял его как сына. Через несколько месяцев он одержал вторую свою победу над Дарием при Арбелах и занял Вавилон, где перво-наперво озаботился тем, чтобы выглядеть в глазах вавилонян мстителем за их богов^[216].

В Вавилоне он радикально изменил свою политику. Его ранние завоевания можно описать как «оккупирование провинций» Персидской империи; в тех, которые находились западнее Тигра и где проживало неиранское население, он мог успешно играть роль освободителя. Восточнее лежала родина иранцев, люди там почитали персидскую монархию и идея освобождения не имела смысла. Психологическая война, которая приносила такой богатый урожай, оказалась здесь не действенной, и Александр столкнулся с серьезным внутренним сопротивлением. Его база находилась в 1500 милях от него, и, хотя он об этом не знал, ему предстояло пройти еще 2 тыс. миль до полного завоевания Персидской империи. Прежде его политика освобождения оккупированных провинций и умиротворения их граждан позволяла ему не рассеивать относительно небольшую армию; как долго мог он рассчитывать сохранять ее в провинциях, в которых местное население было лояльно по отношению к Дарию и не желало подчиняться? Кроме того, проиграй он хоть одно сражение к востоку от Тигра, весь его тыл мог поднять восстание. Пока иранские провинции оставались ему враждебны, он должен был бы оставлять сильные гарнизоны по пути своего продвижения вперед, а у него для этого не хватало войск. Что же тогда ему оставалось делать?

Его решение было удивительным. Поскольку он не мог больше привлечь на свою сторону народ, он решил привлечь на свою сторону правителей. Не с помощью взяток – персидским способом – и не потому, что у него не было золотых и серебряных слитков; и мы не знаем ни единого случая, когда он пользовался подкупом, – будучи царем Македонии и избранником Аммона, он считал это недостойным. Александр решил воспользоваться своими заслугами и трусостью Дария и вместо того, чтобы править единолично только с помощью победителей-македонцев, разделить власть и ответственность с побежденным врагом. Теперь он обращался не к народу, а к сатрапам, в чьих глазах Дарий был окончательно дискредитирован. Разве не выгодно для них признать его царем и сохранить свои сатрапии и не оставаться верными человеку, который дважды бросил свою армию и чья трусость уже лишила его короны? Он апеллировал к их собственным интересам.

Каким образом он мог провести в жизнь свою политику? Его гений подсказал способ. Мазей, бывший сатрап Сирии, который столь доблестно командовал правым персидским флангом в сражении при Арбелах, нашел приют в Вавилоне, и, когда Александр объявился там, Мазей приветствовал его как победителя. В глазах Аристотеля Мазей был варваром, и обращаться с ним следовало как с рабом. Но еще со времени беседы с философом Псаммоном в Египте Александр изменил свои взгляды, и, поскольку в его глазах мужество было величайшей доблестью, которым отмечались «знатные и лучшие», он предложил сатрапию в Вавилоне Мазею – который в свое время был его самым опасным врагом.

Это было гениальным решением, уникальным во всей истории войн. Многие полководцы переметнулись на сторону врага, многие были подкуплены или по принуждению служили победителю; но никогда прежде победитель не назначал на должность сражавшегося против него до конца противника, почти что на поле боя, чтобы получить единственную приемлемую гарантию победы: союз между победителем и побежденным, который, хотя бы теоретически, будет способствовать сохранению мира и в котором знатные и лучшие будут управлять совместно. Таким образом политика сотрудничества^[217] должна была сменить политику освободительную; по мере продвижения Александра каждый сатрап, который последовал примеру Мазея и сдавался без боя, сохранял свою сатрапию, и со временем македонцы перестали замещать их.

Чтобы избежать опасностей, сопряженных с такой политикой, Александр, как, например, в Ливии, лишил персидских сатрапов военного контроля и вручил его македонцам^[218], он продолжал назначать персов, пока не покорил Согдиану, после чего вновь обратился к македонцам. Причины этого понятны: стратегическая значимость этих назначений упала; он собирался покорять Индию, где не было персидских сатрапов, поэтому он либо назначал управлять провинциями македонца, либо входил в союз с индийскими раджами, например с Таксилом и Пором. Возвратившись из индийского похода, он обнаружил, что несколько персидских сатрапов воспользовались его отсутствием и злоупотребляли своей властью, таких он сместил; ко времени его смерти лишь три сатрапии управлялись персами. Хотя это говорит о том, что назначение персидских сатрапов не было столь успешным с административной точки зрения, как рассчитывал Александр, это не отменяет того факта, что стратегически это мера на время сработала. Она позволила Александру не отвлекать силы армии, необходимые для индийского похода, как и в случае с освободительной политикой, которая сохранила ему армию до прибытия на Тигр. После того как он переправился за Инд, не оставалось сомнений, что по мере продвижения его на восток все больше его людей будут заняты в гарнизонах и на линии коммуникаций, поэтому, когда он подошел к Биасу, у него оставалось слишком мало сил для успешного продвижения дальше в восточном направлении. Такая ситуация, несомненно, возникла бы и раньше, не проводи он политику освобождения и сотрудничества, и это лишь доказывает его мудрость.

Со смертью Дария характер войны изменился. До тех пор Александр был иноземным захватчиком; по праву завоевания он стал великим царем, и, хотя по понятным причинам он не принял этот титул, ему было ясно, что теперь иранцы – его подданные, а не враги. «Представлениям Александра, – пишет профессор Уилер, – о постоянном непрерывном завоевании противоречила необходимость держать какую-либо страну в подчинении силами армии… Именно эта идея, а не сила оружия, делает его подлинно великим» (Александр Великий. С. 480 и 476). Его империя не должна была стать ни греческой, ни македонской, ни азиатской, она должна была стать империей Александра. В этих представлениях не было и следа от идей Аристотеля, и он пошел гораздо дальше Исократа, который не мог себе представить сотрудничества Азии с греками. Они не соответствовали основной концепции эллинского мира, это был новый взгляд на мировое устройство.

После смерти Дария, следуя политике сотрудничества, которая до того выражалась лишь в сохранении системы сатрапий и назначении персов их правителями, Александр, чтобы выказать уважение своим новым подданным, принял персидский придворный этикет и стал носить персидское платье. Эти новшества возмутили многих старых воинов Филиппа. Они видели миссию Александра в том, чтобы присоединить Азию к македонским владениям; но когда они поняли, что он обходится с персами, как с освобожденными греками Малой Азии – то есть как с союзниками, – то пришли в такое негодование – вызвавшее гибель Филота, Пармениона, Клита и Каллисфена, – что это сорвало бы все планы менее решительного полководца. Слепые в своем невежестве, они не могли понять, что ни Греция, ни Македония не в состоянии восполнять потери армии, не говоря уже о том, чтобы поддерживать управление и обеспечивать все более возрастающие нужды гарнизонов и коммуникационных войск, а без них их завоевания невозможны. Они принадлежали старому миру, и неправильно было бы винить их за неспособность воспринять то новое, что было доступно и понятно одному Александру.

Кроме насущной нужды в смешанной армии, которую стали набирать после смерти Дария, двумя мощными инструментами в его политике сотрудничества служили города, которые он строил, и финансовая система, которую он ввел. Он понимал, что торговые отношения внутри империи были величайшим средством объединения, поскольку приводили к постоянным контактам людей, а вместе с обменом необходимыми товарами происходил обмен идеями. Города стали центрами торговли, поскольку в восточной половине Персидской империи их было мало. Он построил свои Александрии на оживленных торговых путях, и, кроме Александрии Египетской, которая была задумана как эмпорий, и Александретты, все они располагались к востоку от Тигра. Тарн назвал Александра «величайшим градостроителем его времени» (т. 1. С. 132), и многие из городов существуют и до сих пор.

Напрямую это не было связано с процессом эллинизации, которая стала побочным результатом развития городов при преемниках Александра. Хотя военные поселения Александра строились как стратегические, а не торговые центры, многие из них таковыми стали. Они также составили часть его системы смешанной колонизации, и, поскольку в них обычно стояли греческие гарнизоны наемников, они принимали к себе изгнанников и безработных, таким образом разрешалась проблема, которая была проклятием Греции со времени Пелопоннесских войн. Согласно Страбону (XI), восемь таких поселений были основаны в Бактрии и Согдиане; Юстин увеличивает их число до двенадцати (XI); Полибий говорит (Х), что кольцо греческих городов (в действительности военных поселений) было построено вокруг плодородных долин Экбатан, чтобы охранять царские табуны от варваров; а Курций пишет, что Александр построил шесть городов в Маргиане на Оксе между Гирканией и Бактрией. Было много и других, например Кандагар, но они либо не поименованы, либо местоположение их неизвестно.

Именно для развития торговли Александр наладил коммуникации между Индией и Персией и приказал построить крупные гавани и доки в Вавилоне и Патале. Он сделал Тигр более проходимым, обустроил гавани в Клазоменах и в Эретрах, он также проектировал строительство «новой Финикии» на берегу Персидского залива.

Чтобы облегчить товарообмен, Александр произвел революцию в системе финансов. Его завоевания предоставили ему около 200 тыс. талантов в слитках золота и серебра, большая часть которых не была отчеканена в монеты, поскольку Восток традиционно запасал драгоценные металлы на случай будущей нужды^[219].

Однако гений Александра подсказывал ему, что отчеканенные и пущенные в обращение эти сокровища породят столько богатства, что будущее сможет позаботиться о себе само. После захвата казны в Персеполе он создал гражданскую финансовую службу, которую возглавил Гарпал^[220], его имперский казначей, и наказал ему обратить слитки в монету, ввести ее в обращение в сатрапиях и собирать налоги не в товарах, а в денежном выражении. Чтобы установить единую денежную единицу, он соединил «десятичную» монету Персии (1 золотой дарик = 20 серебряным сиголам) с основанной на двенадцатиричном счислении монетой Филиппа II (1 золотой статир, аттический стандарт = 24 серебряным драхмам финикийского стандарта), приняв аттический стандарт, а затем стал чеканить их в серебре, «объявив статир равным 20 серебряным драхмам, которые, хоть и были легче сиголов, были приняты в Азии. Так он освободился от соперничества с афинской денежной единицей – однако не стал чеканить золотых монет, с которыми не выдержали бы соперничества монеты Филиппа, и обратил золотые дарики в слитки (там же. Т. 1. С. 130). Таким образом, единая денежная единица в значительной степени стимулировала торговлю, и Вилькен отмечает, что в короткое время тетрадрахма Александра должна обрести «самую высокую стоимость» (Александр Великий. С. 255).

Кроме того, поскольку имперская казна была в его личном распоряжении, Александр по своей инициативе, через подарки, пустил в обращение огромные суммы денег. 2 тыс. талантов он предоставил фессалийцам и союзникам; 20 тыс. талантов было выпущено, чтобы покрыть армейские долги, и 15 тыс. пошли на золотые венки полководцам; в Сузах массовые выплаты в качестве приданого были розданы восьмидесяти знатным персиянкам и 10 тыс. женщин из простонародья; 800 талантов было предоставлено Аристотелю для научных исследований и 10 тыс. стоили ему пышные похороны Гефестиона. «Из всех услуг, которые Александр оказал античному миру, – пишет профессор Райт, – установление валютной системы было величайшей; и развитие торговли, которое произошло после и вследствие этого, принесло эллинистической цивилизации невиданное материальное процветание» (Александр Великий. 1934. С. 156). Еще Атен во II в. писал: «Когда Александр привез из Азии сокровища, солнце благосостояния, по выражению Пиндара, в полную силу воссияло на небосклоне» (А т е н. Пирующие гимнософисты. VI).

Если Юстин прав, утверждая, что ко времени смерти Александра государственная казна оскудела до 50 тыс. талантов (XIII), тогда, с учетом того, что за семь лет сбора налогов^[221] поступило 200 тыс. талантов, Александр должен был пустить в обращение денег на сумму 250 тыс. талантов последних семи лет своего правления.

После смерти Александра влияние его денежной экономической реформы особенно проявилось в Греции и Египте. В обеих странах (исключая Афины, где временами имели место значительные займы) денежная экономика прежде ограничивалась мелким ростовщичеством. Однако при преемниках Александра стали возникать банки, и вскоре в Египте они были в каждой деревне. Мистер М. Кэри пишет: «Эллинским банкам можно, вероятно, приписать значительный шаг вперед в технике, связанный с использованием расчетных книг, вместо расчетов наличными деньгами». Хотя банкиры и не использовали счета или чеки, «они пользовались банковскими переводами при выплате долгов на расстоянии». Далее Кэри пишет: «Период эллинизма отмечен переходом от местной экономики к мировой экономике» (История Греческого мира с 323 г. до н. э. по 146 г. до н. э. 1932. С. 301–302). Влияние банков на экономику иллюстрирует Адам Смит в «Богатстве наций». Он пишет, что слышал, будто «товарооборот в городе Глазго удвоился за пятнадцать лет со времени первого появления там банков и что вся торговля Шотландии стала вчетверо интенсивнее с открытием двух общественных банков в Эдинбурге» (т. I. С. 280).

Чеканку монеты из слитков Дария можно сравнить с тем, что Роберт Клайв сделал с лежавшими мертвым грузом сокровищами Индостана. Эффект последовал незамедлительно, и был ошеломляющим. До 1757 г. хлопковое производство в Англии был почти столь же примитивным, как и в Индии. Вдруг все изменилось. В 1760 г. появился снующий челнок; в 1764 г. – прядильная машина Харгривза; в 1768 г. ткацкий станок Картуайта. «Однако все эти машины, – пишет Брук Адамс, – являлись производными от убыстряющегося хода времени, а не торопили его. Сами по себе изобретения пассивны, многие из них оставались неиспользованными в течение веков, ожидая толчка, который вызовет их к жизни. Этот толчок всегда принимает образ обращаемой денежной массы, а не ценностей в слитках» (Закон развития и упадка цивилизаций. 1921. С. 314).

Тысячи греческих торговцев и ремесленников пришли в новый мир, ловя фортуну в новых греческих городах, которые росли как грибы после дождя. Таким образом, прежде разрозненные круги стали взаимодействовать все более тесно, образуя единый экономический цикл; и, когда Западное Средиземноморье было вовлечено в орбиту великих революционных перемен на Востоке, наконец сложилась мировая торговая система, охватившая весь обитаемый мир и распространявшаяся от Испании до Индии и от Центральной Азии до Китая. Ее развитие завершилось лишь в период Римской империи, но основой ее было завоевание Азии Александром (Александр Великий. С. 284).

Примиритель народов

Хотя завоевание Александром Персидской империи, его новые города и финансовые реформы способствовали возникновению эллинистических государств и через посредство Римской империи, которая их поглотила, заложили основы европейской культуры и цивилизации, в остальном его политика сотрудничества была в большой степени эфемерной. Лишь через длительный период времени и при содействии таких же успешных правителей, как он сам, она могла принести плоды. Однако националистический дух был слишком силен, чтобы принципы ее утвердились в течение жизни одного человека. В конце своего правления Александр, кажется, начал подозревать, что его империя не переживет его и после его смерти обречена развалиться на куски. Он не назначил себе преемника, поскольку сам был в расцвете сил и имел все основания считать, что у него хватит времени, чтобы поставить свое детище на прочные основания.

Историки согласны с тем, что он действительно имел в виду планы, которые, как пишет Диодор, он изложил Кратеру, когда после примирения в Описе отослал Кратера назад в Македонию вместе с 10 тыс. вышедших в отставку ветеранов. Учитывая это, можно предположить, что, будь Александр жив, он взялся бы за завоевание Карфагена и бассейна Средиземного моря, тем самым установив свое господство над всем известным обитаемым миром. Тарн не разделяет эту точку зрения; он полагает, что план Александра, приводимый Диодором, – лишь поздние домыслы (Александр Великий. Т. II. Прилож. 24) и, поскольку ко времени смерти Александр еще не завершил завоевание Персидской империи – большая группа территорий от Вифинии до Каспийского моря сохраняла независимость, – он выказал бы себя плохим государственным деятелем, если бы стал планировать то, что ему приписывает Диодор. Следует добавить, что владычество Александра в Пенджабе было чисто номинальным, и, поскольку он знал, что за Биасом лежат густонаселенные территории, он, несомненно, предпринял бы попытку завоевать их прежде, чем выступить против Карфагена и Запада. Его мечта о владычестве над миром, по мнению Тарна, «лишь вымысел позднейших лет» (Т. I. С. 122 и Т. II. Прилож. 24), и если бы у него был какой-либо план ко времени его смерти, то разумно предположить, что это был план завоевания Каспия и бассейна Аравийского моря и объединения империи.

Два соображения можно привести в пользу объединения: его положение в империи и странах, входящих в сферу его влияния, и его обращение к богам в Описе.

Положение Александра было чрезвычайно сложным. В Македонии он являлся единоличным правителем и квазизаконным царем; в Египте – царем и богом; в Азии – великим царем, но не богом; в Греции – богом, но не царем и в Индии – сюзереном. Греческие города Малой Азии были его свободными самостоятельными союзниками; в Финикии цари считались его союзными подданными, а в Фессалии его главенство в Фессалийском Союзе было лишь пожизненной должностью. Можно назвать и много других несоответствий, но сказанного достаточно, чтобы показать, что консолидация империи требовала гораздо большего сближения между македонянами и персами, и, даже если бы он мог перемешать оба народа – задача невозможная, – империя не могла быть объединена в одно целое, поскольку все еще не было идеи, которая как магнит могла бы притянуть и соединить обе ее части.

По сути, его задача не сильно отличалась от той, которую впоследствии ставила перед собой христианская церковь. Ее основные идеи, выраженные в Нагорной проповеди, заключались в создании общества, в котором по духу все люди братья, где нет «ни эллина, ни иудея, ни обрезанного, ни необрезанного, ни варвара, ни скифа, ни раба, ни свободного, но Христос есть всё и во всем».

Задумывался ли Александр над этими несоответствиями и последствиями, к которым они могут привести, – неизвестно. Но известно, что сразу после посещения святилища Аммона во время беседы с философом Псаммоном Александру, как и св. Павлу на пути его в Дамаск, «вдруг воссиял свет с небес» (Деяния, IX, 3). Это была мысль о том, что Бог – не только владыка людей, но и общий отец для всего человечества. Следовательно, все люди – братья, и, соответственно, «Хомонойа» (греч. «согласие»), слово, которое Тарн переводит как «быть в согласии друг с другом» или «жить без вражды»^[222], есть та скрепляющая чека, которая, удерживая каждую семью вместе, может держать и всю империю, семью многих народов. Ему, следовательно, предстояло стать отцом и правителем этих разных народов, и, обретя такой статус, он мог обойти и несуразности своего положения.

Именно эти чаяния выражал он в своей молитве в Описе, и, согласно Тарну, она мало имела общего с его так называемой политикой смешения, которая представляла собой «нечто материальное», но относилась к идее, «к чему-то нематериальному» (т. II. С. 434). Александр говорил о том, во-первых, что все люди братья; и во-вторых, что ему поручена «божественная миссия гармонизировать и примирить весь мир, привести его на дорогу, по которой все люди, будучи братьями, придут к согласию, единению душ и сердец… Это было и оставалось мечтой, но мечтой более великой, чем все его завоевания» (там же. Т. II. С. 447–448).

Тарн при этом опирается на Плутарха, который в своем сочинении «О доблести и судьбе Александра», в подтверждение того, что Александр был великим философом, обращается к Зенону (335–263 гг. до н. э.), основателю стоической философии, и пишет, что основным принципом его «Государства» было «чтобы мы жили не особыми городами и общинами, управляемыми различными уставами, а считали бы всех людей своими земляками и согражданами, так, чтобы у нас была общая жизнь и единый распорядок, как у стада, пасущегося на едином пастбище. Зенон представил это в своих писаниях как мечту, как образ философского благозакония и государственного устройства, а Александр претворил слова в дело» (пер. Я. Боровского).

После этого Плутарх пишет, очевидно перефразируя слова Эратосфена^[223] (ок. 275–194 гг. до н. э.): «Он не последовал совету Аристотеля обращаться с греками как предводитель, заботясь о них как о друзьях и близких, а с варварами как господин, относясь к ним как к животным или растениям, что преисполнило бы его царство войнами, бегством и тайно назревающими восстаниями. Видя в себе поставленного богами всеобщего укротителя и примирителя, он применял силу оружия к тем, на кого не удавалось воздействовать словом, и сводил воедино различные племена, смешивая, как бы в некоем сосуде дружбы, жизненные уклады, брачные отношения и заставляя всех считать родиной вселенную…» (Пер. Я. Боровского.)

Тарн (т. II. С. 442) полагает, что рассказ Эратосфена основан на свидетельствах тех, кто присутствовал на празднике в Описе и сам видел на столе Александра тот огромный кратер, из которого совершались возлияния богам; он полагает, что Эратосфен мог использовать метафору чаши мира, чтобы выразить смысл, который он вкладывал в понятие «миротворец», и что само это определение также может исходить от гипотетического свидетеля, поэтому, заключает Тарн, не исключено, что Александр воспользовался случаем, чтобы заявить о своей миссии примирителя.

Хотя не все ученые принимают эту точку зрения^[224], Тарн показывает, что Зенону, писавшему свое «Государство», вероятно, около 301 г. до н. э., просто не у кого было почерпнуть идею о том, что «все человечество едино и все люди братья», идею, которая через стоицизм кардинально изменила менталитет западного мира. Со времени своего зарождения в Описе она жила и развивалась в Римской империи, в которой, как говорит проф. М. Ростовцев, «люди начали представлять, что существует нечто большее, чем местные и национальные интересы, а именно интересы всего человечества» (История Древнего мира. 1926. С. 10), о чем Клавдиан (370? – 404? гг. н. э.) писал в своей эклоге: «Один лишь Рим принял побежденных у своей груди, подобно матери, не как император, но как защитник всего человечества, объединив его единым именем, предоставив тем, кого он победил, свое гражданство и соединив воедино отдаленные народы. Именно его мирному правлению обязаны мы тем, что весь мир стал нашим домом, что мы можем жить, где нам нравится, что посещение Туле, когда-то страшной своей дикостью, стало не более чем прогулкой; благодаря ему любой может испить из вод Роны и из потока Оронта, благодаря ему мы – единый народ»^[225].

Кроме обращения к богам Александра в Описе и того, что писал Эратосфен о его миссии, у нас нет никаких указаний на то, что совершил или не совершил бы Александр, проживи он полный век. И все же трудно поверить в то, что, вместо консолидации и объединения своей империи, завоевание которой стоило ему стольких трудов, после возвращения в Вавилон он отправился бы на покорение Средиземноморья. Его гений не мог не воспротивиться такому плану. Как бы ни относиться к высказыванию Плутарха, он, кажется, верно определил: «Ведь не разбойничий набег совершил он на Азию, не имел намерения растерзать и ограбить ее, как посланную благоприятной случайностью неожиданную добычу… но желая показать, что все на земле подчинено единому разуму и единой гражданственности, что все люди составляют единый народ. И если бы божество, пославшее в наш мир душу Александра, не отозвало ее вскоре, то единый закон управлял бы всеми людьми и они взирали бы на единую справедливость как на общий свет….Он стремился не к собственному обогащению и роскоши, а к установлению среди всех людей согласия, мира и дружественного общения» (О судьбе и доблести Александра. 330, 8–9. Пер. Я. Боровского).

Глава 10 Военное искусство Александра

Гений

Хотя на войне не бывает двух одинаковых сражений или кампаний и таланты полководцев тоже разные, одно объединяет великих полководцев: это их гений; и, поскольку гений неопределим, сравнение – единственный способ, которым можно измерить его высоту и глубину. Столь сложная задача выходит за рамки данной книги и требует отдельного исследования; и все же кое-что следует сказать об основных чертах его полководческого таланта, поскольку именно гений Александра вдохновлял его армию и удивлял весь современный ему мир. Незадолго до того, как Афины узнали о гибели Дария, Эсхин, афинский наблюдатель, выразил это удивление в своей речи.

«Чего только странного и неожиданного не происходило в наши дни? Мы пережили самих себя; мы родились для того, чтобы о нас рассказывали небылицы потомки. Разве не персидский царь – который перекинул мост через Геллеспонт, который требовал земли и воды от греков, который дерзнул провозгласить себя во всеуслышание владыкой всего мира, простирающегося от восхода до заката солнца, – разве не он теперь бьется из последних сил не за господство над миром, а за спасение собственной жизни?»^[226]

Один из великих полководцев, Наполеон, не сомневался, что гений – основа полководческого таланта. Однажды в разговоре с Монтолоном на острове Св. Елены он сказал: «Полководец должен быть личностью, он голова, он – все для своей армии. Галлов завоевали не римские легионы, а Цезарь. Не перед карфагенянами дрогнул Рим, он дрогнул перед Ганнибалом. Не македонская фаланга проникла в Индию, а Александр. Не французская армия вышла к Весеру и Инну, но Тюренн. Пруссию не могли семь лет покорить три самые могущественные европейские державы, ее покорил Фридрих Великий» (Мемуары Монтолона. 1823–1825. Т. II. С. 90).

Сходным образом высказывается Роберт Джексон^[227]: «Из всех завоевателей и выдающихся военных деятелей, которые в разные времена изумляли мир, Александр Великий и шведский король Карл XII – самые необычные; причем последний – самый героический и удивительный человек, память о котором сохранилась в истории. Сами их воины в собственных глазах отличались от обычных, поскольку они разделяли высокий дух и невероятный героизм своих полководцев» (там же. 1804. С. 219).

Далее он заявляет, что во все времена армии поднимали либо страхом, либо жестокостью, либо как он говорит, «силой любви», имея в виду чувства солдат. Он пишет: «Практика показывает, что ни чистый страх, ни любовь к командиру недостаточны для того, чтобы вдохновить армию и держать ее в постоянной готовности в различных военных конфликтах. Страх и любовь – лишь прикрытие, за ними надо усматривать вдохновение гения, которое не может быть измерено; ибо, будет ли командир снисходителен или суров, он не может быть великим в глазах армии, если им не восхищаются, почему – неизвестно. Войско, таким образом, может вдохновиться лишь гением командира; его личность служит зеркалом, отражающим состояние и войска. Чтобы командир стал таким зеркалом, способным повести за собой армию, он должен быть непобедим; но он не может быть таковым, не обладая гениальностью. Истинный гений не знает собственных возможностей, соответственно, его не могут оценить другие. Он притягивает к себе, он дает чувство уверенности и защищенности, реальное или воображаемое, которое уменьшает страх» (там же, 1804. С. 228–229).

К вопросу о том, насколько важен для командира дух гениальности, Джексон возвращается и на последних страницах его книги: «Гений, являющийся основой силы и оригинальности, проступающей в личности командира, моментально увлекает за собой армию… Он порождает у солдат чувство превосходства; каждый видит себя в блеске славы своего командира, соотносит себя мысленно с ним и, вообразив себя таким, становится таким в действительности. Поэтому победе в войне способствует не столько сухая военная премудрость, сколько одушевляющий гений полководца, который и есть залог военного успеха… Можно заметить, что способные военачальники появляются у всех народов, для которых война обычное дело; однако истинный военный гений – явление редкое: никакая мощная индустрия не может создать такого гения, и никто не может определить, откуда они берутся. Военный гений, как и гений поэтический, всегда оригинален… Дух, не знающий подчинения, который не пасует ни перед какой опасностью, сколь бы грозной она ни казалась, – это душа солдата. Солдат переживает победу, а не осмысляет ее. В этом и заключается то, что можно считать гениальностью, – высокой гениальностью, которая притягивает, завораживает и пленяет» (там же. С. 346–347).

Я процитировал Джексона столь полно, потому что он единственный военный писатель, знакомый автору этой книги, который писал о гениальных, выдающихся полководцах с глубоким пониманием предмета изнутри. Далее он объясняет, как и почему Александр достиг того, о чем люди его времени, и не только его, даже не могли помыслить, полагая это недостижимым. Ни один легендарный герой не смог сделать того, что сделал он, поэтому и роман о нем – «Роман об Александре» – распространился по всему Старому Свету, от Исландии до Китая.

Стратег

В начале XVIII в. слово «стратегия» – искусство полководца (греч. стратегос) – появилось в военных словарях и означало методику маневра, марша и контрмарша, которые превалировали в эпоху ограниченных военных конфликтов. Сегодня большинство словарей определяют это понятие как искусство планирования и направления военных перемещений, а после Наполеоновских войн, которые, в отличие от войн последних столетий, все еще напоминали войны Александра, Клаузевиц определил стратегию следующим образом: «Стратегия – это использование битвы как орудия для достижения конечной цели войны; она, следовательно, должна определить цель всей военной кампании, которая должна соотноситься с предметом войны; другими словами, стратегия формирует план войны, и в конце она соединяет вместе разрозненные военные действия, которые должны привести к окончательному результату, то есть она вырабатывает план отдельных кампаний и определяет сражения в каждой из них».

Он добавляет, что в высшей своей точке «стратегия идет рука об руку с политической наукой, или, скорее, обе становятся одной» (О войне. Т. I. С. 164, 167).

Александр не хуже Клаузевица осознавал, что стратегия определяет конечную цель войны. Но в чем они существенно различаются, так это в понимании этих целей. Во времена Клаузевица концепция демократического ХХ в., которая сводится к уничтожению врага, и не только в военном, но и в политическом, экономическом и социальном смысле, еще не овладела умами людей. Для Клаузевица война была столкновением вооруженных армий, которые защищали свое гражданское население; каждый сражался во имя политических целей и, когда одна сторона одерживала решительную победу, проигравшая сторона автоматически просила мира, и политические цели победителя закреплялись соответствующими мирными договорами. Однако целью Александра было не заставить Дария принять свои условия, а присвоить себе его империю, и не только победить вражескую армию, но и заставить персов принять его победу. Речь шла не о прекращении военных действий или мирного договора, о котором после поражения при Иссе просил Дарий; целью Александра было завоевание, притом при минимуме потерь и минимуме ущерба для Персидской империи: его политика ограничивала и его стратегию.

Это ограничение отметил Полибий, в речи относительно Филиппа V Македонского (221–179 гг. до н. э.). Оратор говорит, что Филипп избегает встречаться с врагом лицом к лицу, а вместо этого предпочитает сжигать и уничтожать города противника.

«И однако, первые македонские цари делали прямо противоположное: они постоянно сражались между собой в открытом бою, они редко разрушали и уничтожали города. Это ясно показала война Александра в Азии против царя Дария; а затем и война между его преемниками – они готовы были открыто сражаться друг с другом на поле битвы и делали все, чтобы победить один другого силой оружия, но они не трогали города, потому что в случае победы могли в них править и почитаться их гражданами. Но то, что человек может отказаться от военных действий и все же разрушать то, ради чего предпринята была и сама война, – кажется безумием, причем очень жестокого толка» (Полибий. ХVIII).

Поскольку целью Александра было завоевание, а не месть и разрушение, то, согласно Юстину, «продвигаясь вперед по вражеской территории, он удерживал воинов от разграблений, говоря, что им следует сохранять свою же собственность и не уничтожать того, чем им предстоит владеть» (Юстин. XI). Уилкен пишет, что «его щедрые выплаты своей армии были компенсацией за запрещение разграблять завоеванные территории, что он считал необходимым с политической точки зрения (ук. соч. С. 243). Если стратегической его целью было одерживать великие победы, то его политической целью было примирение с бывшими противниками. По идее эта стратегия близка к той политической линии, которую Фемистокл рекомендовал афинянам после сражения при Саламине: «мне самому пришлось быть свидетелем подобных случаев и слышать еще гораздо больше рассказов об этом: когда побежденных доводят до крайности, они снова бросаются в бой и заглаживают прежнее поражение» (Геродот. VIII. Пер. Г. А. Стратановского). Тот же совет дал и Ясон фиванцам после сражения при Левктрах: «Следует помнить, что лакедемоняне, если лишить их всякой надежды на жизнь, будут сражаться с крайним отчаянием, а божества, кажется, часто развлекаются тем, что делают из малого великое, а из великого малое»^[228].

Поскольку целью Александра было провести по возможности бескровное завоевание, он столь по-разному относился к персидской армии и к персидскому народу; нанести поражение армии было его стратегической целью; победа над народом – его политической целью. Достижение первой было основой для достижения второй, потому что, пока персидская армия оставалась на поле битвы, у Александра не было уверенности, что люди добровольно его примут. Александру не надо было говорить о том, что «война – лишь часть политического процесса, и, следовательно, ни в коем случае не самоцель» (Клаузевиц. О войне. Т. III. С. 121).

После определения стратегии Клаузевиц обращается к основным стратегическим принципам, и их стоит привести, потому что, выскажи он их в IV в. до н. э., Александр мало что мог бы почерпнуть из них, наоборот, он мог бы дать немецкому теоретику полезный совет.

«Существует три основные задачи при ведения войны:

а) победить и уничтожить военную мощь врага;

б) захватить материальную базу и другие источники существования вражеской армии;

в) привлечь на свою сторону общественное мнение».

То, что Александр знал о первой задаче, не вызывает сомнений: вспомним сражения при Гранике, Иссе, Арбелах и Гидаспе.

Вторую также можно оставить без комментария, поскольку, когда Александр захватил персидскую казну в Сузах и Персеполе, он лишил Дария главных его ресурсов для набора армии, это также не позволило Дарию поднять восстание в тылу посредством подкупа. Золото и серебро, а не «главные города, артиллерийские склады и мощные укрепленные пункты» были во времена Александра «материальной основой».

Третья задача – завоевание общественного мнения – согласно Клаузевицу, решается громкими победами и захватом вражеской столицы. Хотя в XVIII и XIX вв. захват вражеской столицы часто приводил к окончанию войны^[229], в античности, кроме Рима^[230], строго говоря, не было столиц; вместо них существовали города-государства, или царские резиденции, такие, как Вавилон, Сузы и Персеполь^[231]. За исключением межполисных войн, занятие городов и царских резиденций не означало окончания войны; поэтому, как уже неоднократно указывалось на страницах этой книги, Александр применил ультрасовременный метод обращения на свою сторону народа врага. Сегодня главным проводником такой политики является Россия.

Затем Клаузевиц излагает следующие пять принципов стратегии.

Первый, и с его точки зрения наиболее важный, – «задействовать все силы, которые только доступны, с величайшей энергией».

«Второе – сконцентрировать силы там, где возможен решающий прорыв; пусть даже рискуя на других фронтах, чтобы быть уверенным в победе, в избранном месте. Этот успех, будучи достигнут, компенсирует неудачи на второстепенных направлениях».

«Третий принцип – не терять время… С помощью стремительности можно обойти многие контрмеры врага, и общественное мнение будет на вашей стороне».

«Четвертый принцип – неожиданность… наиболее действенный путь победе».

И последний: «Закреплять достигнутые успехи. Преследование побежденного врага – единственный способ пожать плоды победы» (там же. Т. III. С. 210–211).

Из всех стратегических проблем, связанных с ведением войны, две главные – устройство безопасных баз и защищенных коммуникаций. Первое можно сравнить с закладкой фундамента дома, он должен был надежным, чтобы выдержать тяжесть самой структуры; второе – это строительные леса, которые обеспечивают строителям контакт с землей (базой) и позволяют доставлять материалы для строительства. Если фундамент подломится, конструкция рухнет, если не соорудить лесов, само строительство не может быть продолжено.

Если сравнить войну со строительством здания, важность фундамента, то есть базы, становится очевидна, и ни один полководец не понимал это лучше, чем Александр. Первое, что он сделал, – он создал прочную базу у себя на родине, проведя кампанию на Дунае и разрушив Фивы. Кампания на Дунае была стратегической операцией, направленной на обеспечение безопасности северной границы, разрушение Фив стало операцией политической, направленной на обеспечение безопасности внутреннего фронта. Обе были необходимы; одна устранила угрозу, исходящую от антимакедонских партий внутри Греции, другая парализовала эти партии и тем самым отстранила фракийские и иллирийские племена от участия во внутренних беспорядках в Греции, если бы они возникли.

Затем Александр обеспечил себе базу для операций против Персии на восточном побережье Эгейского моря, ради этого была одержана победа при Гранике. Но она не гарантировала безопасность морского сообщения между его оперативной и главной базами, потому что на море все еще господствовали его враги. Именно поэтому, поскольку у персов не было армии к западу от Галиса, которая могла бы задержать его продвижение на восток, его стратегия состояла в том, чтобы нанести удар по морским базам врага, самые важные из которых находились в Финикии и на Кипре. Эта стратегия столь ясно выражена в его речи, обращенной к полководцам непосредственно перед осадой Тира, что небесполезно еще раз ее вспомнить. «Я ничуть не сомневаюсь в том, что по мере нашего продвижения к Вавилону и преследования Дария персы вновь отвоюют побережья и перенесут войну в Грецию». Обещания нейтралитета, предложенного жителями Тира, ему было недостаточно; он хотел занять Тир и Египет, ибо тогда, сказал он, «не останется опасений относительно Эллады и нашей земли». Он понимал также, что после покорения финикийских городов финикийский флот перейдет на его сторону и он обретет «полное господство на море». Его стратегической целью, следовательно, было не только отрезать врага от его морских баз, но и одновременно получить главенство на восточном побережье Средиземного моря, тем самым обеспечив безопасность главной базы и завоеваний в Малой Азии. Лишь после этого он решил, что у него развязаны руки для наземных операций против Дария.

И вновь, придя в Арбелы, он прекратил преследование Дария, чтобы нанести удар по материальной базе врага; сначала он захватил Вавилон, затем – сокровищницу в Сузах и Персеполе. Имея на руках такие козыри, он находился в позиции, какую могли бы занять французы, если бы в 1940 г., одержав решительную победу над Германией, они вместо того, чтобы преследовать противника, заняли бы Рурский бассейн – его материальную базу. И опять очевидно, что стратегия Александра привела к укреплению его мощи, не разрушая основу мощи врага, но присвоив ее. Персидский флот оказался в его руках, как и персидская казна. Он стал финансовым владыкой Азии, а Дарий – банкротом.

После смерти Дария первым действием Александра стало не преследование узурпатора Бесса, но защита своего тыла – самой передовой его базы – путем победы над племенами, проживавшими в горах. Как только это было сделано, он отправился за Бессом, но, узнав о восстании Сатибарзана, прекратил наступление, чтобы восстановить власть в своем тылу, прежде чем двигаться дальше. В Согдиане он следовал сходной стратегии. После пленения Бесса он оказался в сложном положении; восстание Спитамена не только угрожало его базе в Мараканде, но и отрезало его от Кирополя и пограничных укреплений на Яксарте. Он оказался между двух огней: какой тушить прежде? Выступить ли ему против Спитамена, руководителя восстания? Нет, вначале он должен был обеспечить безопасность оперативной базы неприятеля, а это означало, что надо отвоевать Кирополь и одержать победу над скифами. После этого его тыл будет в безопасности, а он освободит себе руки для того, чтобы заняться Спитаменом. И еще раз он применил ту же стратегию. Захватив города в Сватской долине, он не стал выступать против их укрепления в Аорне, но повернул на юг в Пешаварскую долину, чтобы обеспечить прочную оперативную базу, с которой он мог бы выступить против Аорна, не рискуя быть отрезанным от своих коммуникаций. Вскоре после этого он основал передовую базу в Таксилах, прежде чем выступить против Пора.

Важно помнить, что способы, использованные Александром для обеспечения безопасности наиболее важных опорных пунктов, располагавшихся на обширной территории, были скорее политическими, нежели военными. Управление этими областями было хорошо организовано, был восстановлен мир, поощрялась торговля, а гарнизоны, в них оставленные, служили для поддержания порядка, то есть выступали скорее в роли полиции и колонистов, нежели оккупационной армии. По мере расширения завоеваний империя Александра постепенно обретала форму; он выигрывал свой мир, так же как и войну^[232], и связывал отдельные части воедино посредством своих коммуникаций.

Сегодня стратегия столь сильно завязана на коммуникациях – дорогах, подъездных путях, реках, каналах, морях и воздухе, – что трудно представить себе, как решались стратегические задачи без карт, когда возможные маршруты продвижения ограничены несколькими караванными путями и неизвестно количество троп и дорог, ведущих из одного пункта в другой^[233]. В Греции не строили дорог, кроме как к соседним святилищам, и также ничего не известно о строительстве дорог во время правления Александра и его преемников^[234]. Однако, как мы уже отмечали в главе 4, в период правления Дария существовали транспортные пути из Эфеса по Эгейскому морю, через Сарды, Вавилон, Экбатаны и Бактры – в Таксилы. Этот великий путь был осью коммуникаций Александра – нечто похожее на Транссибирскую магистраль.

Кроме этого основного пути и его ответвлений, Александр использовал морской путь, и в начале войны обязанностью Антипатра было удерживать пролив Дарданеллы. После взятия Тира, когда угроза со стороны моря была устранена, ответственность легла на плечи Филоксена, который, согласно Плутарху (О доблести и судьбе Александра. 333а), был назначен правителем прибрежного района малоазиатского побережья, или, проще говоря, – комендантом базы. Его штаб-квартира находилась в Эфесе – крайней западной точке главного пути (Арриан. III), – он собирал здесь продовольствие и пополнения, приходившие из Македонии и Греции, и по требованию Александра направлял их к нему с конвоем. После захвата Суз Александр поставил Мена, сына Дионисия, командовать морскими коммуникациями между Финикией и западом, а когда фессалийцы закончили свою службу, в его обязанности входило доставить их морем из Сирии в Эвбею (там же. III). Наконец, в конце своего правления, Александр сумел организовать морское сообщение между Паталой на Инде и Вавилоном на Евфрате, что помогало ему удерживать Индию.

Используя основной путь с запада на восток в качестве главной магистрали, Александр поделил свои коммуникации на секции, за каждую из которых отвечал отдельный военачальник. Самая западная секция включала Малую Азию и была передана в руки Антигона со штаб-квартирой в Келенах во Фригии. Восточная часть – возможно, Месхед и Герат – сначала управлялась Парменионом, а затем – Клеандром со штаб-квартирой в Экбатанах. Вероятно, была и бактрийская часть, и восточноиндийская, но о них не сохранилось никаких сведений.

Хотя в нашем распоряжении нет подробных сведений об организации коммуникаций Александра, но, судя по тому, что он постоянно получал подкрепления, их нетрудно было обеспечить. Пункты, где собирались запасы из ближайших местностей и перевалочные лагеря, находившиеся в одном дне броска друг от друга, были основаны или отбиты у персов на каждом отрезке основной магистрали. Далее, можно предположить, что персидская почтовая служба сохранялась в неприкосновенности или даже была усовершенствована, поскольку Плутарх пишет, что, когда Александр находился в Самарканде, «пришли несколько человек, которые доставили Александру фрукты с побережья» (Александр. 50) – расстояние примерно в 3 тыс. миль. К несчастью, эти фрукты стали причиной смерти Клита, поскольку Александр, очарованный их красотой и тонким вкусом, предложил Клиту разделить их с ним во время того рокового ужина.

Лишь однажды за всю Азиатскую кампанию Александр утратил связь со своей главной базой, и то лишь на сутки, перед сражением при Иссе; имеется лишь одно сообщение о том, что его подвела система снабжения, когда он совершал переход через пустыню Гедросии^[235]. Это ли не доказательство превосходной работы его тылового персонала?

Отсутствие карт компенсировалось существанием отлично организованной разведки. Александр всегда стремился собрать максимум сведений о стране, которую он намеревался покорять, и никогда не действовал на авось. Как и Наполеон, и Веллингтон, он всегда просчитывал возможные варианты, и из его поступков видно, что он действовал в соответствии с высказыванием Наполеона о том, что «генерал, который видит глазами других людей, никогда не сможет как следует командовать армией». Он также мог сказать вместе с Веллингтоном: «Истинной причиной моих побед является то, что я всегда был на месте. Я все видел и делал сам». Когда это было невозможно, как случалось нередко, он вставал на точку зрения своего врага, оценивал ситуацию его глазами и просчитывал его намерения. Хотя он был одним из самых смелых полководцев в истории, риски действия, которые он принимал, редко оборачивались против него, поскольку они всегда точно просчитывались и взвешивались.

Тактик

В смысле тактическом самым большим приобретением Александра была армия, которую он унаследовал от отца; без нее, даже несмотря на его гениальность, его завоевания вряд ли состоялись бы – это был инструмент, как нельзя более соответствовавший его умению. Ее организация разбиралась в главе 2, здесь мы лишь кратко ее напомнили, поскольку именно исходя из этой организации Александр выработал свою тактику.

На первой странице своего великого труда «О войне» Клаузевиц делает очень простое, но глубокое замечание: «Война есть дуэль, только более масштабная», и он связывает ее с поединком борцов; хотя сравнение с поединком двух боксеров– профессионалов кажется более уместным. Таким образом, простейшие тактические принципы можно выявить на примере борьбы двух безоруженых людей. Эти принципы состоят в том, чтобы думать, обороняться, наступать и наносить удар.

Прежде чем начать борьбу, каждый участник должен обдумать, каким образом лучше всего поразить противника, и, хотя в ходе борьбы он может поменять тактику, он никогда не откажется от своей цели. Поначалу он должен занять оборонительную позицию, чтобы оценить возможности соперника. Далее он начнет наступать, чтобы в конце концов нанести удар. На военном языке четыре основных тактических элемента таковы: цель, или объект, безопасность, мобильность и наступательная мощь.

Если оба боксера примерно равны по мастерству, им придется почувствовать значимость еще трех принципов. Они будут экономить силы, чтобы не выдохнуться преждевременно; они сконцентрируют удар в той точке, которую они выберут, – в левой или правой челюсти противника или в солнечном сплетении – и будут пытаться застать противника врасплох, сделав что-либо, чего он не ожидает или против чего не может защититься. На военном языке это означает: экономия сил, концентрация сил и момент неожиданности.

С этой элементарной картиной в голове можно оценить тактическую организацию армии Филиппа. Она состояла из трех элементов, не просто фаланга с конным отрядом для защиты флангов, как это было принято, но фаланга, состоящая из двух подразделений, каждое из которых было более мобилью, чем целая фаланга, могла использоваться и для обороны и для наступления; правая часть фаланги была мощнее, поскольку Филипп решил сосредоточить там свою ударную силу. Его армия – то ли намеренно, то ли случайно, то ли из опыта – не важно – была гигантским боксером, и в руках умелого полководца могла сражаться как таковая.

Также следует обратить внимание, что если в войнах между полисами роль главной ударной силы исполняла пехота, то у Филиппа ее взяла на себя конница; и не только потому, что конница более мобильна и, следовательно, могла быстрее оказаться в намеченной точке удара, но потому, что всегда в истории в кавалерийской атаке виделось нечто устрашающее: пехота всегда боялась быть раздавленной всадниками – отсюда и преимущество конной полиции. Другими словами, психологический эффект, производимый двумя живыми существами – конем и всадником, – был больше, чем от простого пехотинца.

В большинстве учебников по военному делу можно найти основные принципы ведения войны. Пять из них, сформулированные Клаузевицем, мы уже привели. Есть еще несколько версий, так называемых предписаний, но они не более чем опоры, за которые цепляется тактическая мысль. В них нет ничего застывшего или окончательного; иногда ими можно безнаказанно пренебречь, но, как показывает опыт, ими можно пренебречь, лишь тщательно взвесив последствия. Это скорее полезные рекомендации, чем правила, и, по мнению автора, простейшие и наиболее важные из них выводятся из семи тактических элементов, приведенных выше, – цель, или объект, безопасность, мобильность, наступательная мощь, экономия сил, концентрация сил и внезапность. Далее, они применимы как к стратегии (планирование операция), так и к тактике (проведение самой операции); эти два элемента ни в коем случае нельзя отделять друг от друга, поскольку их компоненты, смешиваясь друг с другом, составляют искусство ведения войны, которое, как метко заметил капитан Когрю, состоит в том, что: «В больших сражениях он всегда старался наносить удар, а не получать его, и это есть и всегда будет единственной проблемой, которую надо решать на войне»^[236]. Интересно оценить военную деятельность Александра, держа в голове перечисленные выше семь принципов.

Цель. «Завоевать противника – еще не все, надо получить от этого выгоду» – Наполеон.

Первое, что следует отметить во всех тактических операциях Александра, это то, что они всегда подчинены стратегической задаче его кампаний. Например, когда он взошел на македонский трон и когда в Греции было неспокойно, – поскольку он планировал войну с Персией, его стратегической целью было установить свое господство как можно скорее и по возможности мирным путем, и это он сделал молниеносно, ибо продемонстрировать тактическую мощь можно было без кровопролития. Вскоре после этого, когда восстали Фивы, поскольку его цель оставалась прежней, он предложил городу сдаться на его условиях; но когда они эти условия не приняли, то, чтобы нейтрализовать их союзников, он уничтожил Фивы и достиг своей цели ценой потери одного города. И вновь, после его победы при Иссе, он прекратил преследование и наложил осаду на Тир, чтобы решить стратегическую задачу, которая в то время состояла в уничтожении вражеского флота. После Арбел он вновь отказался от преследования противника, чтобы захватить Вавилон, Сузы и Персеполь, поскольку их сокровища были основным источником для поддержания военной мощи его противника. Во всех этих кампаниях прослеживается одно и то же: его стратегические цели подчинялись задачам политическим, а тактические – стратегическим, в результате имело место систематическое и методичное завоевание.

В каждом из четырех его великих сражений его целью было наступление с безопасной базы и уничтожение противника; базой служил боевой порядок, чему он никогда, кроме Гидаспа, не изменял. Фаланга как бы представляла грудь, левой рукой был левый фланг, который Александр использовал для защиты от удара противника, а правая рука, или правый фланг, наносила удар и прорывала вражеский фронт. Прорыв был излюбленным тактическим приемом Александра. В битве при Гранике он ворвался в конные ряды противника во главе конницы гетайров; при Иссе он прорвал ряды персидской пехоты, а при Арбелах он прорвался сквозь бреши в неприятельском фронте. Лишь в сражении при Гидаспе, самой изощренной его битве, он использовал фалангу для прорыва и нанесения удара, и то лишь потому, что его конница не могла противостоять индийским слонам.

В пылу сражения он никогда не упускал из виду своей тактической цели. При Гранике, совершив прорыв, он развернулся и атаковал греческих наемников-пехотинцев; то же он сделал при Иссе; при Арбелах он пришел на помощь своему правому флангу, а затем бросился спасать свой левый фланг, который сильно теснил Мазей. При осаде Тира, Газы и Аорна, приняв решение, он с редкостным упорством придерживался избранной тактики. Он не был тупоголовым полководцем. Когда он решил захватить остров Певку во время кампании на Дунае и обнаружил, что это слишком дорого ему обойдется, он провел более выгодную для себя операцию; у Персидских Ворот он сделал то же самое, и, когда в кампании против маллов с одной лишь конницей он атаковал индийцев, удерживавших противоположный берег Рави и ему стало очевидно, что они намерены противостоять его наступлению, он отменил первоначальное предприятие, окружил их и стал дожидаться подхода пехоты. Всегда готовый совершить невозможное, он всегда стремился избежать того, что было ему невыгодно.

Принцип безопасности: «Все искусство войны состоит в хорошо обдуманной и крайне осмотрительной обороне, за которой следует стремительная и смелая атака» – Наполеон.

К сожалению, мы мало знаем от мерах безопасности, которые Александр принимал во время отдыха, на марше или в сражении. Постоянно пишут о том, как он укреплял свой лагерь, приказывая рыть ров, а также пикетировать дороги, по которым он двигался маршем, как он это делал в горах Эльбурса. В тех случаях, пишет Арриан, когда он полагал дорогу опасной, он расставлял по ее сторонам пикеты, чтобы защитить войско на марше от горцев, засевших наверху. Он также часто практиковал ночные марши, чтобы скрыть от противника свои передвижения или внезапно на него напасть; примером могут служить сражения при Арбелах и на Гидаспе и Персепольская кампания. Однако, в отличие от Юлия Цезаря, Александр не был окопным полководцем; тактические условия его кампаний не требовали этого, поскольку персы редко нападали первыми, а племена, которые он завоевывал, не часто позволяли себе ночные вылазки.

Во время сражения безопасность его армии гарантировала ее организация, а также наступление по косой, а не по прямой. Его центр был непробиваем, а мобильные фланги, объединявшие пехоту и конницу, могли сами себя защитить; они могли и нападать и обороняться, смотря по обстоятельствам. Хотя до тех пор резерв не использовался, в сражении при Иссе Александр оставлял в резерве конницу греческих наемников; а поскольку в Арбелах македонский боевой строй был намного короче персидского, Александр, чтобы обезопасить себя от атаки с флангов и с тыла, поставил вторую, резервную фалангу позади первой, которая, после того как два его фланга были оттеснены назад, смогла образовать квадрат, обеспечивавший надежную оборону. И все же странно, что ни в сражении при Иссе, ни в сражении при Арбелах Александр не попытался предотвратить огромную опасность, грозившую фаланге. Из-за быстрого наступления на правом фланге она могла разорваться пополам, как это произошло в обоих названных сражениях. Чтобы избежать этого, было необходимо удалить один батальон фаланги и поместить его в тылу других батальонов, так, чтобы в случае прорыва фронта брешь была бы им заполнена.

Из различных защитных мер, использованных Александром, наиболее интересным было использование катапульты в качестве полевой артиллерии. Хотя она издавна применялась при осаде, до Иллирийской кампании ее никогда не выставляли на поле сражения. Впервые в истории катапульта была использована для прикрытия переправы через реку в сражении против скифов на Яксарте. Также она эффективно использована для прикрытия при наступлении на Аорн и в других сражениях. Куда бы ни шел Александр, полевая артиллерия следовала за ним, и после его смерти в руках его преемников она сделалась признанным оружием всякой хорошо организованной армии. Александр был первым, кто использовал катапульту в качестве полевой артиллерии.

Принципы мобильности: «В искусстве войны, как и в механике, скорость – общий коффициент между весом и силой» – Наполеон.

За исключением Наполеона, ни один полководец, кроме Александра, так ясно не понимал важность скорости на войне. С самого начала его карьеры и до ее конца стремительность доминировала во всех его передвижениях, давая ему дополнительное время и возможность успеть больше, чем его противник.

В первой его кампании враг был настолько поражен скоростью его продвижения, что так и не сумел собраться с силами; во время марша к Киликийским Воротам, хотя о нем было известно Арсаму, который их удерживал, Арсам был столь ошеломлен скоростью, с которой двигался его враг, что бежал. Польза столь стремительных передвижений в кампаниях против организованной армии или против горных племен заключалась в полной внезапности, благодаря которой Александр даже с малым отрядом справлялся там, где в других условиях потребовалась бы целая армия.

Он был первым полководцем в истории, который понял, что плоды великой победы должны быть собраны в заключительном преследовании противника. В сражении при Арбелах, как только он убедился в безопасности своего левого фланга, он повернул своих конников-гетайров и, несмотря на то что лошади устали, преследовал Дария и гнал его до Арбел, располагавшихся в 30 милях от поля битвы. После поражения Ариобарзана у Персидских Ворот, несмотря на изматывающий ночной переход и усталость после битвы, он преследовал врага до Персеполя около 80—100 миль и вошел в Персеполь на следующее утро. Также в знойное персидское лето в засушливом регионе преследование Дария заняло семь дней при средней скорости от 30 до 36 миль в день. Как отмечает Тарн, он преподал Западу урок, который не забыли его преемники, а именно, что расстояние более не является препятствием. Он также научил Запад выгоде марша двумя колоннами; одна состояла из отобранных легковооруженных войск, а другая двигалась более медленно.

То, что стремительность его передвижений порой ставила его в затруднительное положение, – понятно. Такое, видимо, случилось во время Иллирийской кампании, когда Главкий вышел к нему в тыл, и конечно же при Иссе, когда нарушились его коммуникации. Но за двенадцать лет его походов эти исключения были столь редки, что они лишь подтверждают правило: тот, кто может передвигаться в два раза быстрее противника, удваивает свое оперативное время и, следовательно, дважды отбирает его у противника. По части экономии времени Александру не было равных.

Принципы наступления: «Короче, как и Фридрих, я полагаю, нужно атаковать первым» – Наполеон.

Все великие полководцы мыслили в терминах наступательных, не только потому, что сражение есть их тактическая цель, но и потому, что, как выразился Мольтке, «наступающий знает, чего он хочет, а обороняющийся находится в состоянии неопределенности» («Инструкция для командующих большими объединениями»). Другими словами, инициатива всегда принадлежит наступающему, и это не только позволяет командиру продумать свой план действий, выбрать место атаки и застать противника врасплох, но это и повышает боевой дух армии. Как сказал Фридрих: «Завоевать значит продвинуться вперед». Хотя Наполеон вынужден был занять оборонительную позицию в сражениях под Лейпцигом, Ла-Ротьером и Арси, сам он никогда не вел войну оборонительную; не делал этого и Александр, и все его наступления оказывались победоносными. Что замечательно, во всех сражениях он переигрывал противника, всякий раз применяя разную тактику. Он одинаково решительно атаковал известного ему противника – греческих наемников или персидскую конницу – и тех, с кем он первый раз встречался на поле битвы, будь то скифы, или горные инды, или Пор с его боевыми слонами. Во многих его великих сражениях его тактический гений проявлялся в той быстроте, с которой он приспосабливался к новым для себя обстоятельствам; он никогда не пытался повторить прежних своих успехов, и потому добивался нового.

Хотя в больших сражениях его основной ударной силой, на которую он более всего полагался, была конница гетайров, он никогда не бросал ее в битву, предварительно не убедившись, что наступление это решающее. При Гранике, воспользовавшись тактически неудачным построением персидской кавалерии, он непосредственно после ложной атаки против левого фланга персов бросился в бой, и сражение фактически завершилось еще до того, как основные силы переправились через реку. При Иссе он сдерживал атаку, пока не очистил свой правый фланг, затем во главе отряда конницы прорвал строй персидской пехоты; при Арбелах он предпринял наступление на правом фланге, выманив противника и тем самым предоставив возможность для решающего наступления конницы. Когда это произошло, он тут же перехватил инициативу и устремился в брешь, образованную в рядах персидского фронта. Время было рассчитано превосходно. Наполеон однажды сказал: «Судьба сражения – вопрос одного момента, одного решения – наступает решающий момент, наступает нравственный перелом, и самый малый резервный отряд решает сражение» (Мемуары. 1823. Т. II. С. 15). В другом месте он говорит: «В сражении есть момент, когда самый последний маневр оказывается решающим и приносит победу; это та капля, которая переполняет чашу» (Переписка Наполеона. Т. ХХХП. С. 27). Таким последним резервом Александра на правом крыле была конница гетайров, и ее наступление стало решающим, как наступление фаланги в сражении при Гидаспе.

Принципы экономии и концентрации сил: «Искусство войны состоит в том, чтобы обеспечить себе превосходство в месте предполагаемой атаки» – Наполеон.

Эти два принципа тесно связаны между собой. Экономия сил – разумное использование резерва – является жизненно важной необходимостью. Но когда все войска сосредоточены на поле битвы, без дополнительного резерва в тылу, принцип экономии сил относится к тем войскам, которые находятся под рукой, а во времена Александра он применялся в первую очередь по отношению к коннице и легковооруженной пехоте, потому что, когда задействовалась тяжеловооруженная пехота, ею трудно было маневрировать. Одним из ярких примеров экономии сил являются действия Александра на правом фланге в сражении при Арбелах. Разумно используя свою легковооруженную конницу, посылая эскадрон за эскадроном в действие, он постепенно изматывал врага, чтобы ослабить его левый фланг и таким образом создать фатальную брешь, которая приведет к поражению врага. Другой такой пример дает сражение при Гидаспе. Поскольку слоны не позволяли осуществить наступление с помощью конницы, Александр вынужден был положиться на фалангу, чтобы прорвать вражеский фронт. Но чтобы успешно осуществить прорыв, было необходимо выманить всю индийскую конницу, чтобы она не атаковала его фалангу с фланга или с тыла. Это он и сделал, предусмотрительно сохранив силы своей собственной конницы.

Когда Клаузевиц писал, что «в решающий момент сражения надо бросить как можно больше сил» (О войне. Т. 1. С. 194), он имел перед глазами Наполеоновские войны, в которых войска были сильно рассредоточены. Однако в сражениях классического периода боевой строй редко составлял по длине более 100 шагов, и зачастую был не более длины фаланги, то есть расстояние было настолько малым, что в случае прорыва фронта фаланга просто распадалась и воины обращались в бегство. Однако, чтобы наверняка прорвать фронт, как во время Наполеоновских войн, так и теперь, необходимо было обеспечить превосходство в определенной выбранной точке: превосходство скорее в качестве, а не в количестве. Александр добивался этого за счет своей превосходной конницы гетайров, вкупе с необычным порядком построения, в результате чего его правое крыло оказалось напротив того участка фронта, который он намеревался прорвать, в то время как его центр и левый фланг, оказавшись в непосредственной близости от неприятельского центра и его правого крыла, угрожали им или удерживали их. Если бы враги попытались обойти левый фланг Александра, что можно было сделать лишь с помощью кавалерии, тогда у них оставалось бы меньше кавалерии против правого фланга Александра и враг рисковал прорывом собственного правого фланга со стороны фессалийской конницы, которая численно равнялась и качественно была не хуже, чем конница гетайров.

Единственный способ разрешения этой дилеммы был в том, чтобы перехватить инициативу и атаковать первым, как Дарий и поступил в сражении при Арбелах. Вместе с инициативой необычное построение обеспечивало концентрацию ударной силы в избранной точке и в то же время экономило силы – фактически оставляя в резерве остальную армию. Сначала прорывное наступление, затем «tout le monde a la bataille» (общая атака). Наступление предшествовало общей атаке; эта тактика была вновь использована в танковом сражении в Гамбре в 1917 г. и во многих танковых наступлениях во время Второй мировой войны.

Принцип внезапности: «Искусство войны – не более чем искусство увеличить шансы, имеющиеся в нашем распоряжении» – Наполеон.

Клаузевиц писал, что «внезапность лежит в основе всех военных операций без исключения» и является лучшим из имеющихся в распоряжении генерала средств для достижения физического или морального превосходства. «Без этого, – пишет он, – добиться преимущества в решающий момент едва ли возможно» (О войне. Т. I. С. 194). Однако что является решающим?

В любой войне ответ на этот вопрос одинаков: это воля командира, выраженная в его плане в соединении с волей солдат, которые должны осуществлять удар. Все другие решения должны быть подчинены этой конечной цели, поскольку все они – лишь подступы к ней. Следовательно, возникает вопрос: «Как наилучшим образом использовать перевес сил против врага?»

Есть два ответа на этот вопрос: сделать то, чего не может предотвратить враг, и сделать то, чего враг не ожидает. В сражениях при Гранике, Иссе и Арбелах персы стали жертвами первой из этих моделей поведения, поскольку были не готовы к конной атаке Александра; у Персидских Ворот и в сражении при Гидаспе Ариобарзан и Пор, соответственно, проиграли, поскольку их глаза были закрыты. Хотя сражение у Персидских Ворот было импровизацией, а при Гидаспе – тщательно спланированной операцией, в обоих использовался одинаковый прием: отвлечь внимание врага, а следовательно, и его волю, а затем ударить там, где он меньше всего этого ожидал. Во всех сражениях – двигался ли Александр тайно и незаметно или открыто и на глазах неприятеля – он парализовал волю врага, расстроив его планы. Однако следует помнить, что на войне его времени воля полководца играла значительно большую роль, чем сегодня, когда ему приходится делиться своими планами с генеральным штабом и в меньшей степени – с подчиненными командирами, следовательно, во времена Александра она воспринималась более непосредственно и остро.

Как и следовало ожидать, малые войны Александра изобиловали сюрпризами, поскольку, хотя варвары привыкли к уловкам и хитростям, отсутствие у них дисциплины и подчинения командиру делало их практически беззащитными перед неожиданными решениями. Александр выманил трибаллов на бой хитростью; застал врасплох гетов стремительной переправой через Дунай; смутил Главкия армейскими учениями; захватил Пелион в ходе беспрецедентной ночной атаки; внезапно напал на спящие деревни уксиев; захватил Персеполь, зайдя с неожиданной стороны; заманил скифов в ловушку; взял скалу Согдианы, взобравшись по склону, считавшемуся неприступным; выманил на сражение ассакенов притворным отступлением; неожиданно напал на маллов, пройдя через пустыню. Где только возможно, он нападал на горцев в зимнее время, когда снег удерживал их в их селениях. Экономия сил вследствие фактора внезапности была огромной; без нее его армия очень быстро истощила бы свои ресурсы.

Лидер

В наше время сражения стали такими громоздкими, такими сложными и настолько зависимыми от резерва, что главнокомандующий не может больше вести свою армию в бой; он управляет ею из особой штаб-квартиры, которая может находиться в 100 и более милях от места сражения, а руководство людьми поручается младшему командному составу.

В битвах античности обязанности полководца и подчиненных соотносились непосредственно, и, следовательно, личное руководство полководца было очень важно. На поле битвы Александр одновременно был и думающим и сражающимся главой своей армии. В сражении он всегда увлекал людей своей личной отвагой и мужеством: на марше не было такого испытания, которое он не делил бы со всеми; во время осад он работал вместе с воинами, устанавливая осадные машины, и именно его присутствие воспламеняло их воображение и пробуждало в них мистическую веру в то, что нет ничего на свете, чего бы он не мог совершить; для них, как и для дельфийской жрицы, он был Непобедимым. Тому много примеров в предшествующих главах, здесь мы обратимся к руководству армией.

Македонской армией было нелегко управлять, в особенности из-за того, что благодаря той славе, которую она завоевала при Филиппе, полководцы разбились на две группы: старшие, которые делили с Филиппом его успех, и младшие – ровесники и товарищи Александра, – которые в начале войны горели желанием побеждать. Эти группы можно назвать партиями Пармениона и Александра: упрямые соратники Филиппа и более либерально настроенные сторонники Александра, люди вроде Гефестиона, Неарха и Птолемея, которые были его ровесниками и товарищами по играм. В силу устройства македонской монархии избежать соперничества было трудно. В ней частично сохранялись представления героических времен, племенных объединений. Царь был наследным военным главой македонских племен; его избирало собрание воинов – армия, – его власть была ограничена другими «царями», главами аристократических родов, которые находились с ним в родственных или товарищеских отношениях. В соответствии с македонским устройством именно армия была верховным судом, а не царь или гражданский совет, именно армия рассматривала уголовные дела, такие, как убийство или измену, как в случае с Филотом. Александр, хотя и правил единолично, не был деспотом, который мог делать все, что ему заблагорассудится.

Несмотря на эти ограничения, Александр беспристрастно относился ко всем своим воинам и не выказывал излишней подозрительности. В Египте, когда ему стали намекать, что Филот замешан в заговоре, имеющем целью его убить, Александр не поверил, ибо много лет они были друзьями; когда до него дошла весть, которую принесли Эфиальт и Кисс, о том, что Гарпал исчез, прихватив с собой 5 тыс. талантов казенных денег, он бросил доносчиков в темницу, поскольку не мог поверить, будто его друг детства Гарпал мог пойти на такое преступление. Он одинаково относился ко всем своим приближенным и щедро одаривал их наградами и подарками, так что его мать даже предостерегала его «не делать их равными царям». Но он всегда оставался господином, и, когда в Индии возникла ссора между Кратером и Гефестионом, он во всеуслышание назвал Гефестиона глупцом и безумцем, не желающим понять, что он был бы ничем, если бы кто-нибудь отнял у него Александра. «Кратера он сурово разбранил с глазу на глаз, а потом, приведя их обоих к себе и примирив друг с другом, поклялся Аммоном и всеми другими богами, что никого из людей не любит так, как их двоих, но если он узнает когда-нибудь, что они опять ссорятся, то непременно убьет либо их обоих, либо зачинщика» (Плутарх. Александр. Пер. М. Ботвинника и И. Перельмутера).

Это была не пустая угроза, ибо Александр не потерпел бы ни малейшего покушения на свой авторитет. «Одного из своих приближенных, некоего Менандра, назначенного начальником караульного отряда в какой-то крепости, Александр приказал казнить только за то, что тот отказался там остаться» (там же. 57). Сын Антипатра Кассандр однажды увидел каких-то варваров, простершихся ниц перед царем, и, как человек воспитанный в эллинском духе и никогда не видевший ничего подобного, невольно рассмеялся. Разгневанный Александр «схватил обеими руками Кассандра за волосы и принялся с силой бить его головой о стену.

Вообще, как сообщают, страх пред Александром так глубоко проник в душу Кассандра и так прочно в ней укоренился, что много лет спустя, когда Кассандр, к тому времени уже царь македонцев и властитель Греции, однажды прогуливался по Дельфам и, разглядывая статуи, неожиданно увидел изображение Александра, он почувствовал головокружение, задрожал всем телом и едва мог прийти в себя» (там же).

На поле битвы или в лагере – Александр всегда главенствовал над своими соратниками. Благодаря выдающимся чертам его личности и военному гению Александр заслужил их доверие и преклонение, а многие из них также были личностями выдающимися; Кассандр был не последним среди них^[237]. Если держать в голове, что македонцы были жестоким полуварварским народом и убили немало своих царей, к достижениям Александра, как лидера, следует отнести и то, что, несмотря на его проперсидскую политику, которая была столь отвратительна старым ветеранам Филиппа, он все же сумел осуществлять свои завоевания при относительно малом количестве несогласных у себя на родине.

Для своих воинов он был не только царем, но и товарищем по оружию, соратником на поле битвы. Их преданность трогательно описана Аррианом в эпизоде, когда Александр получил тяжелое ранение при взятии цитадели маллов. Его необычайный героизм, проявившийся с особой силой на фоне нерешительности его воинов, должно быть, заставил их устыдиться и прийти в ярость, что выразалось в жестокой резне несчастных маллов и оксидраков, последовавшей за взятием города. Когда по лагерю распространился слух, что Александр при смерти, воины впали в отчаяние: окруженные воинственными дикими племенами, как смогут они без него возвратиться домой? Затем стали говорить, что он жив, но их отчаяние было столь велико, что люди отказывались этому верить. Как только позволило его состояние, Александр велел перенести себя на корабль и провезти вдоль всего лагеря. «Солдаты еще не верили, думая, что везут тело Александра. Наконец, судно пристало к берегу, и он протянул руку к толпе. Поднялся крик; одни воздевали руки к небу, другие протягивали их Александру. От неожиданности у многих текли слезы. Когда Александр вышел на берег, щитоносцы принесли ему кровать; он потребовал себе коня. Когда его увидели опять верхом на коне, по всему войску пошел такой шум, что откликнулись эхом и берега, и соседние леса. Подъехав к палатке, он сошел с коня, чтобы увидели, что он держится на ногах. Солдаты подходили к нему со всех сторон; касались его рук, обнимали колени, трогали самую одежду; некоторые только смотрели, благословляя его. Его осыпали лентами и цветами, которые есть в это время в Индии» (VI, пер. М.Е. Сергеенко).

Это поклонение было вызвано не только его героизмом, но также его постоянной о них заботой и умением завоевать их сердца. Перед сражением он объезжал ряды и громко выкликал имена не только полководцев, но тех воинов, которые в предыдущих сражениях выказали недюжинную храбрость; в такие моменты назвать воина по имени – значило обратиться к каждому, кто стоял рядом. После битвы его забота о раненых вызывала признательность всех его людей. «На следующий день он обошел всех раненых, велел собрать тела умерших и торжественно похоронил их в присутствии всего войска, выстроенного во всем блеске, как для сражения. Он воздал в своей речи хвалу всем, чьи подвиги в сражении видел сам или о чьих был наслышан со стороны, и почтил денежным подарком каждого по чину» (Арриан. II).

Во время длительного отдыха или после значительного успеха он проводил игры и праздники всякого рода, чтобы воздать хвалу мужеству своей армии.

Более всего привлекала к нему людей его неожиданная доброта по отношению к ним; например, после взятия Галикарнаса он отослал молодоженов домой, чтобы те провели зиму со своими семьями; можно вспомнить и о том, как заботливо он подготовил возвращение фессалийцев из Экбатан; и когда после братания в Описе он не только наградил отбывающих ветеранов по-царски, но и «написал Антипатру, чтобы на всех состязаниях и театральных зрелищах они сидели на почетных местах, украшенные венками, а осиротевшим детям погибших приказал выплачивать жалованье их отцов» (Плутарх. Александр. 71. Пер. М. Ботвинника и И. Перельмутера).

Он никогда не требовал от своих людей того, за что не брался сам. Направившись маршем в Индию, он обнаружил, что армейский обоз перегружен награбленным добром, и прежде всего приказал сжечь повозки, принадлежавшие ему и его гетайрам. Он думал в первую очередь о нуждах воинов, а потом уже о своих. Во время перехода через пустыню Гедросии, когда все изнывали от жажды, один из легковооруженных пехотинцев обнаружил в земле небольшую лужу и принес Александру воду в шлеме. «Он взял ее, поблагодарил принесшего и вылил воду на глазах у всех. Это придало всему войску столько сил, словно вода, вылитая Александром, оказалась питьем для всех. Я хвалю Александра за этот поступок, который, как ничто, говорит о его выдержке и умении обращаться с солдатами»^[238].

Такие вот случаи привязывали к нему людей самыми крепкими узами. Они заряжались отчасти его несгибаемой волей и под его руководством пренебрегали опасностью, преодолевали трудности, и это позволяло ему вести их в земли, тогда считавшиеся краем света.

Эпилог Историческая оценка

Во все времена люди вели войны; и тем не менее государи, на плечах которых лежала обязанность вести войну, не много внимания уделяли историческому опыту. Вот почему говорят, что история повторяется; к этому приводит невежество, заставляющее людей повторять одни и те же ошибки. Об этом более 2 тыс. лет назад писал Полибий: «Лучшею школою для правильной жизни служит нам опыт, извлекаемый из правдивой истории событий. Ибо только она без ущерба для нас делает людей безошибочными судьями того, что лучше во всякое время и при всяком положении» (пер. Ф. Мищенко). С одной оговоркой это истинная правда, и она состоит в том, что если настоящее получает пользу от прошлого, то лишь из изучения периодов, в которых происходили сходные события, можно извлечь полезные уроки.

То, что походы Александра могут преподать урок современным военным, – самоочевидно, поскольку война, когда бы она ни происходила, строится по одним и тем же правилам, и лишь применения этих правил меняются со временем. Но остается вопрос: может ли век Филиппа и Александра научить руководителей государств чему-то полезному?

Немало историков отвечают на этот вопрос положительно. В 1921 г. в предисловии к своему труду «Греческая законность» сэр Ричард Ливингстон писал: «Если в двадцатом веке поискать родственный ему по духу век в прошлом, это будет пятый век и последующие вплоть до возникновения христианства». А не столь давно профессор Джоффри Барракло заявил: «Если вы полагаете, что изучение истории полезно для понимания текущих событий, тогда вы многое почерпнете, изучая жизнь и деяния Александра Великого или Цезаря и римскую революцию. И вероятно, крайне важно это помнить, поскольку не может быть ошибки серьезней в современной политике, чем полагать, что полезнее обратиться к Европе девятнадцатого столетия либо в непосредственных политических действиях пытаться восстановить то, что обычно называют «традиционным порядком»^[239].

Прочитав 1-ю главу, можно обнаружить сходство между общественными условиями V–IV вв. до н. э. и событиями нашего времени. Там разлагающаяся цивилизацию, в которой города-государства постоянно воюют друг с другом, – здесь раздоры между народами; полисы столь же ограниченны, как и современные национальные государства, и проявляют такую же близорукость, не желая пожертвовать частью собственного суверенитета и сплотиться перед угрозой быть поодиночке поглощенными иноземной автократией. Демократия была эмоциональной и, следовательно, иррациональной, как и в наши дни; демагогия господствовала повсюду; Социалистическое Государство благосостояния, в котором незаслуженные дивиденды распределялись между всеми его членами, также было хорошо известно; гражданам платили за то, чтобы они посещали народное собрание, как и современным членам парламента; а в идеальном государстве Платона присутствуют все прелести марксизма-ленинизма – стражи, или партия, не имеющий голоса пролетариат, подавление личности, запрет выезжать за границу, шпионы, тайные службы и цензоры и доносчики. Именно Платон писал, что тот, кто оказывает содействие начальникам, самый лучший, идеальный гражданин». Частные армии, набиравшиеся из наемников, можно сравнить с коричневорубашечниками Гитлера, чернорубашечниками Муссолини и красной ЧК Ленина.

Филипп Македонский использовал внутренний фронт, возникший в результате этих раздоров, а Александр усовершенствовал военное искусство своего отца во время завоевания Персидской империи. Если бы они полагались лишь на военную силу, они определенно не достигли бы поставленных целей. Поскольку политические и социальные условия, существовавшие между двумя последними войнами, напоминали те, что существовали в дни Филиппа и Александра, то, если бы руководители государств в этот период смогли усвоить жизненно важные уроки, которые преподали эти два воина-правителя, их опыт был бы бесценен во втором мировом конфликте.

Они, безусловно, должны были понять, что, если война – важный инструмент политики, политика должна соответствовать существующим политическим условиям. Их трагическая ошибка заключалась в том, что они не поняли, что Первая мировая война, как и Пелопоннесская война, разрушила политический век, который ее породил, они должны были отдавать себе отчет в том, что они живут в новом веке, который требует совсем иной военной политики, в свою очередь требующей других методов для ее проведения.

Важнейшим следствием Первой мировой войны была серия катастрофических революций: исчезла Австро-Венгерская империя, Россия была ввергнута в марксизм-ленинизм, Италия – в фашизм, Германия – в национал-социализм, многие страны коммунистической или фашистской направленности разного толка пришли на смену цивилизации XIX столетия. Это означает, что если в 1914 г. все воюющие стороны были крепко сплоченными нациями, чьи граждане твердо поддерживали свои правительства, то в следующей войне и особенно в тех странах, в которых существовали революционные режимы, имелись реакционные внутренние фронты, и с этими враждебными партиями можно было солидаризироваться, чтобы атаковать правительства изнутри. Учитывались ли эти факторы государственными руководителями в 1939 г.? Кроме Советской России, они нигде или не принимались во внимание вовсе, или рассматривались слишком поверхностно. Как это могло случиться?

Политическая цель Гитлера состояла в том, чтобы установить гегемонию в Европе, и для ее достижения требовалось решить две задачи. Первая состояла в том, чтобы завоевать и присоединить большую часть территории России к Европе, основав Третий рейх, который обладал бы такой экономической мощью, что мог бы господствовать над всей Европой. Вторая задача состояла в том, чтобы одержать победу над Великобританией и Францией, если они выступят в поддержку России.

По своему характеру эти две задачи были очень разными. Хотя внутренний фронт Великобритании был незначительным, а во Франции в основном состоял из людей, не желающих войны и не обязательно нелояльных к своей стране, в России ситуация была иной. Большинство ее западных провинций, а именно Украина и Белоруссия, с населением 40 млн человек, угнетались русскими, и, поскольку большинство населения выступало против советского режима, внутренний фронт сопротивления в России был огромен. В 1939 г. Россия все еще оставалась такой, какой ее за столетие до этого описал Теодор Моммзен, – «мусорный ящик, сдерживаемый ржавым обручем царизма»; сломается обруч – и ящик рассыплется на куски. Западная задача Гитлера была главным образом военной, его восточная задача – политической.

Гитлер пошел по стопам Филиппа, чтобы установить гегемонию; он создал новую модель армии, основанную на мобильности, и непосредственно перед началом войны он вступил со Сталиным в ложный союз. Затем он за двадцать семь дней захватил Польшу и, чтобы выказать добрую волю в отношении России, поделился с ней своей военной добычей. После этого он обратился против Запада, захватил Данию за один день, завоевал Норвегию за двадцать три дня, Голландию – за пять, Бельгию – за восемнадцать, Францию – за тридцать девять, Югославию – за двенадцать и Грецию – за двадцать один день. Филипп не мог бы усовершенствовать его стратегию, и, умри Гитлер в тот день, когда свастика появилась над Акрополем, на страницах истории он мог бы красоваться рядом с основателем Македонской империи. Но он пережил этот момент, и отсвет Филиппа угас вместе с ним.

За несколько лет до начала войны в беседе с Германом Раушнингом Гитлер сказал: «Место артиллерийской подготовки перед всеобщим наступлением пехоты в окопной войне в будущем займет революционная пропаганда, чтобы пробить психологическую защиту врага прежде, чем это начнет делать армия… Как морально сломить врага еще до начала войны – вот что меня занимает. Всякий, кто сражался на поле битвы, хочет избежать кровопролития… Мы не станем избегать насаждения революций. Уроки революций – это секреты новой стратегии. Этому я научился у большевиков. Я не боюсь в этом сознаться. Нужно всегда учиться у своего врага. Знакома вам доктрина переворотов? Изучите ее. Тогда вы узнаете нашу цель… Я сделал революционную доктрину основой своей политики» (Говорит Гитлер. 1939. С. 19–21).

Это напоминает стратегию Филиппа: подчини своего врага изнутри, если это политически возможно, это и легче, и более выгодно, чем разбить неприятеля.

Если такая доктрина была верна во время подготовки к войне, она оказывалась вдвойне актуальна при начале войны, особенно для России благодаря ее огромному внутреннему фронту. С Францией было покончено, Великобритания на время обессилела, и все, что требовалось Гитлеру для достижения его второй цели, – завоевать и присоединить большую часть Европейской России – это привести свою революционную политику в действие. Другими словами, ему требовалось стать союзником угнетенных народов России и разрушить советскую империю изнутри, как в свое время Александр разрушил Персидскую империю.

Этот курс ему посоветовал осуществить доктор Альфред Розенберг, его советник по внешней политике, балтийский немец, хорошо знакомый с внутренними условиями в России. Он указал Гитлеру на то, что Россия «никогда не была единым национальным государством, но государством различных национальностей»; что проблема Германии не в том, чтобы реконструировать Российскую империю, но развалить ее; не вводить новую политическую систему среди покоренных народов, но признать каждую национальность и обеспечить ей самостоятельность. «Нам следует заявить, – сказал он, – что мы боремся не против российского народа, но против большевистской системы и что наша борьба приведет к самоопределению наций»^[240]. Другими словами, Гитлеру следовало заявить, что его цель – освобождение порабощенных народов Западной России; это соответствовало бы политике Александра. Но Гитлер был настолько зачарован военными успехами, что отказался от идеи, основанной на революционной стратегии, которую он излагал Раушнингу. Он полагал, что Россия будет повержена, как Франция, несмотря на то что Россия наделена необозримыми пространствами, куда можно отступать, что знали все предыдущие завоеватели. Соответственно он отверг предложение Розенберга и заявил: «Цель нашей политики – разрезать гигантский пирог так, чтобы Россия была сначала подчинена, затем нами управлялась, а затем эксплуатировалась… Естественно, – сказал он, – громадные территории должны быть замирены как можно скорее; этого легче всего добиться, расстреливая каждого, кто окажется нам враждебен»^[241]. Вместо того чтобы предложить свободу порабощенным народам, он захотел обратить их в рабство, а если бы они стали сопротивляться, уничтожить их.

В начале немецкого вторжения простые люди повсюду приветствовали их как освободителей; украинцы считали Гитлера спасителем Европы; белорусы горели желанием сражаться на его стороне; целые казачьи дивизии перебегали на сторону врага; толпами сдавались грузины, армяне, туркмены, татары и узбеки, так же как и украинцы, белорусы и казаки. «В Ростове, – пишет Эрих Керн, – по всему городу люди стояли на улицах, готовые приветствовать нас… Никогда прежде не видел я столь внезапной перемены. Большевиков больше не было. Враг исчез, и, куда бы мы ни приходили, повсюду мы встречали смеющихся, машущих нам людей. Советская империя трещала по швам»^[242].

Затем пришел Гиммлер с его палачами и «российский народ вспомнил наполеоновские страсти», пишет Керн, «мы дали в руки большевикам такое орудие политического сплочения, какое им и не снилось, мы позволили им превратить эту войну в «патриотическую» (там же. С. 108). А Вальтер Гёрлитц заявляет: «Тот факт, что разрушение большевизма вскоре стало средством и простым стремлением уничтожить и обратить в рабство славянские народы, – был самой роковой ошибкой из всех неудач целой кампании»^[243].

Многие историки считают, что неудача Гитлера в попытке взять Москву в 1941 г. стала поворотным моментом войны; однако у этого события есть политическая подоплека. Если бы он выступал в роли освободителя, а не палача, то весьма вероятно, что советская империя развалилась бы прежде, чем США вступили в войну, и следовательно, Гитлер избежал бы того, чего боялся более всего, – полномасштабной войны на два фронта. Несмотря на его военную несостоятельность, его трагической ошибкой была скорее политика, нежели стратегия: если бы он полагался на контрреволюцию, вместо завоевания, то не случилось бы и нежелательного для него поворотного момента в этой войне. Он потерпел сокрушительное поражение не от русских, а от своей глупости.

В Германии неприятие национал-социализма в 1933 г. также создало большой внутренний фронт, в который входило не только гражданское население старше сорока лет, но и многие высокопоставленные гражданские и армейские чины, включая главнокомандующего и командующего генеральным штабом. В соответствии с источниками информации британских разведывательных служб, в 1939 г. оппозиция Гитлеру была настолько сильной, что могла привести к восстанию и свержению национал-социализма. Когда 3 сентября 1939 г. британское и французское правительства объявили своей целью уничтожение Гитлера и гитлеризма, их стратегия была обращена в сторону революции. На следующий день это подтвердил британский премьер-министр мистер Невилл Чемберлен, который в обращении по радио к немецкому народу сказал: «В этой войне мы не собираемся бороться против немецкого народа, к которому не испытываем враждебных чувств, но против тиранического режима». Чтобы добиться успеха, все, что требовалось, – поддержать тех, кто выступал против Гитлера, обещать им лучшие условия, в случае удачного переворота, и помогать им, насколько возможно, на внутреннем фронте, в то время как военные операции были бы направлены против Гитлера на внешнем фронте.

10 мая 1940 г. мистер Уинстон Черчилль сменил на посту Чемберлена, и, хотя он был главным выразителем идеи идеологической войны против Германии и после объявления войны сказал в палате общин: «Мы боремся за то, чтобы избавить мир от чумы нацистской тирании», – выбросил на свалку политику Чемберлена, разграничивавшую немцев, настроенных против и за Гитлера, и принялся проводить войну лишь военными средствами; стратегически противоречивую и исключавшую вероятных союзников.

Через три дня после того, как он стал премьер-министром, он сказал, обращаясь к палате общин: «Вы спрашиваете, какова наша цель. Я могу ответить одним словом: победа, победа любой ценой, победа, несмотря на весь террор; победа, как бы длинен и труден ни был путь к ней… Пойдем же вперед, объединив все наши силы» (Вторая мировая война. 1949. Т. II. С. 24).

Хотя этот призыв был встречен с шумным одобрением, он отрицал политический фактор в ведении любого типа войны, поскольку в войне победа – не более чем способ ее закончить; мир есть конец, и если победа приводит к катастрофическому миру, тогда политически войну можно считать проигранной. Победа любой ценой – стратегический обман.

Спустя год, когда британскому правительству стало очевидно, что вторжение Гитлера в Россию весьма непопулярно в Германии и встречает сильное сопротивление в генеральном штабе, оно посчитало, что не может быть момента благоприятнее, чтобы одержать победу и поддержать антигитлеровские фракции Германии. Это должно было привести к укреплению внутреннего фронта сопротивления, который тщетно пыталось уничтожить гестапо в концентрационных лагерях.

В 9 часов вечера того дня, когда Гитлер вторгся в Россию, в обращении к английскому народу мистер Черчилль сказал: «У нас лишь одна цель и одно непреодолимое стремление. Мы твердо решились уничтожить Гитлера и любое проявление нацистского режима… Мы не пойдем ни на какие переговоры ни с Гитлером, ни с кем-либо из его шайки… Любой человек или государство, которое борется против нацизма, получит нашу помощь. Каждый, кто выступает вместе с Гитлером, наш враг – такова наша политика. Из этого следует, что мы будем оказывать любую возможную помощь России и ее народу» (там же. Т. III. С. 332).

Почему же тогда мистер Черчилль не поступал в полном соответствии с этой декларацией? Если каждый человек, который выступает против Гитлера, был союзником, почему же он не поддержал всеми возможными средствами антигитлеровскую «пятую колонну» в Германии, как, несомненно, поступил бы на его месте Александр? Очевидный ответ состоит в том, что он был настолько ослеплен огнем и дымом своей воинственной пропаганды, что просто не видел внутреннего фронта сопротивления Германии, он выказал ту же слепоту, что и Гитлер, когда тот отказался поддержать людей, настроенных против Сталина в СССР.

В Германии эту опасность ясно видел доктор Геббельс, который выступал против безумной политики Гитлера в отношении России; в своем дневнике он написал: «Если бы я был на стороне врага, я бы с первого дня воспринял лозунг борьбы против нацизма, а не против немецкого народа. Так начал Чемберлен в первый день войны, но, слава тебе господи, англичане не пошли этим путем. Немецкий народ должен оставаться в убеждении – как подтверждают и факты, – что эта война касается их собственных жизней и возможностей развития нации, и они должны сражаться изо всех сил» (Дневники Геббельса. 1948. С. 102).

Из – за этой близорукой политики возмездие постигло союзные державы. 22 января 1943 г. лидеры двух главных антигитлеровских фракций – те, кто хотели убрать Гитлера, и те, кто хотели подчинить его решениям Генерального штаба, – встретились в Берлине, чтобы выяснить свои позиции. На следующий день, прежде чем они пришли к взаимопониманию, из Касабланки прозвучал призыв Рузвельта и Черчилля к безоговорочной капитуляции. «Эта формулировка, – говорит Гёрлитц, – похоронила все надежды, которые могли вылиться в «теневой кабинет» или принять форму оппозиции в Генеральном штабе, так, чтобы их враги могли вести переговоры с «разумным» правительством» (Немецкий генеральный штаб. С. 430).

Что последовало за этими двумя судьбоносными словами? Ответ прост: поскольку Гитлер и все, кто его поддерживал, не стали бы безоговорочно капитулировать, чтобы не быть уничтоженными, а его оппонентам внутри Германии были подрезаны крылья отказом западных держав признать их, все население Германии откликнулось на отчаянный призыв Гитлера, как в свое время откликнулось население России на призыв Сталина. Это означало, что война будет продолжаться неопределенное время, что сотни тысяч убитых и раненых должны пополнить списки потерь, что масса немецких городов будет уничтожена и что стратегический вакуум будет создан в Восточной и Центральной Европе, который заполнит Советская Россия.

Вскоре после этого судьбоносные слова произнес в своем обращении к миру Сталин, адепт революционной войны, который заявил, что «было бы нелепо отождествлять клику Гитлера с немецким народом и немецким государством» и что вредная и бессмысленная ложь «предполагать, как это делает демократическая пресса, что цель Советской армии состоит в том, чтобы уничтожить немецкий народ и немецкое государство». Затем по мере того, как он занимал иностранные государства, он устанавливал там коммунистические марионеточные правительства, которые обращались к нему с просьбой, чтобы Красная армия помогла уничтожить их оппонентов. Таким образом получилось, что с окончанием войны Сталину удалось установить свое господство в Эстонии, Латвии, Литве, в части Финляндии, в Польше, Румынии и Болгарии; и в ходе приготовления к завоеванию мира коммунистами он начал взращивать внутренний фронт в странах своих союзников.

Если сравнивать военную политику западных союзников с политикой Филиппа Македонского и его сына Александра, разве можно сказать, что демократическим политикам XX в. не следовало бы поучиться истории IV в. до н. э.? Их невежество в истории стало их Немезидой (возмездием), а их война – греческой трагедией.

¹ Александр Великий. Т. I. С. 82. Средневековый образ Александра в основном создан по произведениям тех историков, которые принадлежали к этой школе. См. К эр и Д ж о р д ж. Александр в Средние века. 1956.

²

Примечания

1

На одном только Крите было более пятидесяти мелких городов-государств.

(обратно)

2

Илиада. II, 362. (Пер. Н.И. Гнедича.)

(обратно)

3

Государство. II. 372–373. Ср. Гоббс в «Левиафане» (2, гл. 30): «И когда весь мир будет переполнен, тогда последним средством для всех останется воевать; что для каждого означает торжество Смерти».

(обратно)

4

Из книги Уильяма Реджиналда Холлидея «Возникновение полиса». 1923. С. 47.

(обратно)

5

Аристотель («Полития», 1285а) описывает царей как наследных верховных полководцев.

(обратно)

6

Дельфийский Амфиктион был поначалу союзом двенадцати древнегреческих триб, обитающих вокруг Фермопил.

(обратно)

7

Кембриджская история Древнего мира. Т. VI. С. 506. См. также сноску: «Общее гражданство заражало религиозное сознание всех заинтересованных лиц (ибо культ полиса был настоящей религией) «невыносимым монотеизмом». Политический политеизм был греческим верованием; и это верование сокрушило Афинскую империю. Любопытно отметить, что как религия (религиозный культ города) осталась на руинах Афинской империи, так же религия (в смысле общего поклонения всех городов обожествленным правителям) стала основой империи Александра среди греков.

(обратно)

8

См. Геродот. II. О наемниках Псаметтиха, фараона Египта (671–617 гг. до н. э.).

(обратно)

9

Ксенофонт. Анабасис.

(обратно)

10

Развитие военного и морского дела у эллинов. 1930. С. 10. См. также Гроут. История Греции. 1905. Т. IX. С. 274.

(обратно)

11

Кембриджская история Древнего мира. Т. VI. С. 511. См. также Гроут. Т. IX. С. 272–274. Ср. в пьесе Аристофана «Женщины в народном собрании» (204–205), поставленной в 393 г. до н. э.: «Но вы во всем повинны, граждане! Кошель народный отдали чиновникам, и каждый о своей лишь помнит прибыли» (пер. А. Пиотровского). В 383 г. до н. э. Спарта обнаружила у своих союзников такое равнодушие к военной службе, что вынуждена была согласиться оплачивать их службу, платя по 3 обола каждому пехотинцу и 12 оболов – каждому всаднику (Ксенофонт. Эллин. V).

(обратно)

12

Несмотря на то что «Облака» Аристофана выводят его в карикатурном виде, они, по-видимому, отражали определенные умонастроения публики.

(обратно)

13

Точка зрения Платона на женщин заслуживает внимания. Он пишет, что «разница между мужчиной и женщиной в том, что существо женского пола рожает, а существо мужского пола оплодотворяет», а затем добавляет: «Это вовсе не доказывает отличия женщины от мужчины в отношении к тому, о чем мы говорим. Напротив, мы будем продолжать думать, что у нас и стражи, и их жены должны заниматься одним и тем же делом» (пер. А.Н. Егунова). Также необычен его взгляд на воспитание детей: «С самых ранних лет нужно сажать детей на коня, а когда они научатся ездить верхом, брать их для наблюдения войны; таким образом дети всего лучше присмотрятся к военному делу, а если понадобится, наверняка спасутся, следуя за старшими наставниками» (пер. А.Н. Егунова) (там же, V).

(обратно)

14

Такое коммунистическое устройство пародирует Аристофан в комедии «Женщины в народном собрании».

(обратно)

15

Государство. V. Это противоречит Сократову возражению в отношении определения справедливости Симонидом: «Поступать хорошо по отношению к друзьям и плохо – по отношению к врагам» (там же. II).

(обратно)

16

Диодор Сицилийский. XVI. Плутарх (Пелопиды. XXVI) говорит, что он жил в Фивах с Памменном.

(обратно)

17

После его смерти Демосфен сказал о нем: «Когда же я видел, что у самого Филиппа, с которым у нас шла война, в борьбе за власть и господство выбит глаз, сломана ключица, рука, повреждена голень, что он готов пожертвовать любой частью тела, какую только захочет отнять у него судьба, лишь бы только с уцелевшими частями жить в почете и славе» (О венке. 67. Пер. С.И. Радцига).

(обратно)

18

Диодор (XVI) пишет: «Он заявлял, что свое государство он увеличил скорее с помощью золота, чем с помощью войска».

(обратно)

19

Филипп и Александр Македонский. 1897. С. 64.

(обратно)

20

Третья Олинфская речь. 30–31. Зрелищными деньгами называлась сумма, выделенная государством для самых бедных слоев афинских граждан, чтобы они имели возможность посещать театр. Они «символизировали демократический принцип Афин, согласно которому все должны получать доступ к театральным действам; они, по выражению Демада, были цементом демократии» (Кембриджская история Древнего мира. Т. VI. С. 222). Бедромии – праздник, проводившийся в честь Аполлона, справлялся в третий аттический месяц.

(обратно)

21

Амфиполь был колонизован Афинами в 437 г. до н. э., а затем перешел к спартанцу Брасиду во время Пелопоннесской войны (424 г. до н. э.); с тех пор, несмотря на то что афиняне не переставали заявлять на него претензии, он оставался независимым городом.

(обратно)

22

Диодор. XVI. Задача реорганизации армии встала перед ним вскоре после его возвращения из Фив в 364 г. до н. э.

(обратно)

23

Третья Олинфская речь. 24. Полибий (XVIII, 14) пишет о нем: «Человек, который измеряет все, исходя из интересов своего отдельного государства, и думает, что взгляды всех греков должны быть устремлены на Афины».

(обратно)

24

Следует иметь в виду, что Исократ не оговаривал условий политического мира в Греции во главе с Филиппом. Он призывал к объединению, которое подразумевало согласие между государствами, условиями которого было устранение взаимного антагонизма.

(обратно)

25

Парк Х.В. Греческие наемники с ранних времен до сражения при Иссе. 1933. С. 95

(обратно)

26

Перевод в лёбовской серии (Лёб Классикл Лайбрэри, 1933). Особенно II, III; Х, 20.

(обратно)

27

Демосфен пишет в своей речи «О венке» (87): «Тогда он стал искать другой опоры в борьбе против нашего государства. Он видел, что мы более всех людей пользуемся хлебом привозным, и потому, желая овладеть подвозом хлеба, прошел во Фракию и стал требовать, чтобы византийцы, бывшие его союзниками, приняли участие в войне против нас». (Пер. С.И. Радцига.)

(обратно)

28

То, что Филипп сумел осуществить этот маневр, показывает, насколько дисциплинированны и обучены были его войска; для гоплитов было очень непросто отступить перед лицом наступавшего врага, развернуться и начать наступление.

(обратно)

29

«Популярность Филиппа среди афинян после его победы над афинянами при Херонее была рождена не столько превосходством его армии, сколько справедливостью и гуманностью. Его победа на поле битвы дала ему власть лишь над теми из афинян, кто непосредственно выступал против него; в то же время его справедливость и умеренность принесли ему полное признание жителей Афин. Ведь он не позволил себе высказывать свои пожелания в оскорбительной и грубой форме; он сложил оружие, как только обнаружил, что может выказать умеренность своего характера и честность намерений» (История Полибия).

(обратно)

30

Эти правила в особенности должны были способствовать прекращению раздоров между городами и остановить поток греческих наемников на службе у персов.

(обратно)

31

См. Аристотель. Политика. 1297 б. «Знаменательно, – пишет Барн, – что в Фессалии, где не была введена система гоплитов и всадники были ядром войска, демократические идеи никогда не сумели пробиться» (История Греции. 1951. С. 129). Подобно пике гоплита, мушкет также был «демократичным» оружием; это заметил Кондорсе, который в своей работе «Исторический прогресс духа гуманизма» связывает возникновение демократии с возникновением современной пехоты.

(обратно)

32

Проф. А. Эндрюс считает, что, вероятно, Федон из Аргоса вскоре после 675 г. до н. э. впервые использовал тактику сражения гоплитов в фаланге. (Греческие тираны. 1956. С. 40—1). В Азии фаланга была древней военной единицей, она изображена на шумерской стеле в Лагаше в начале третьего тысячелетия до н. э.

(обратно)

33

Геродот. VII. Кроме Спарты, все греческие гражданские войска подчинялись гражданской дисциплине, что лишало полководца возможности утвердить свою власть, и, поскольку его выбирали его же граждане, как горожанин, он опасался прослыть непопулярным благодаря слишком суровым мерам.

(обратно)

34

Фукидид. VI, 43.

(обратно)

35

Там же, IV. В следующем веке Эней Тактик (XXXV) описал зажигательную смесь, которую, как он пишет, невозможно затушить. Она состоит из смолы, серы, пакли, камеди ладана и сосновых опилок.

(обратно)

36

Согласно Тарну (Развитие греческого военного и морского дела. С. 104), в Европе крученая катапульта предшествовала греческому арбалету (малая крученая катапульта) и была изобретена Зофиром из Тарента, однако этого историки не упоминают. Плиний в «Естественной истории» пишет, что катапульту изобрели жители Крита (7, 56, 201).

(обратно)

37

Аммиан Марцеллин. XXIII. См. также Галлвей Ральф. Метательные снаряды древности. 1907.

(обратно)

38

Необходимость профессионалов в армии была оспорена Сократом (Платон. Государство), и, хотя в его время ближе всего к профессиональной была армия Спарты, поскольку она отчасти состояла из периэков и илотов, она не была профессиональной в строгом смысле. В 424 г. до н. э. в Спарте был набран отряд илотов (Фукидид. IV), а в 396 г. до н. э. 600 илотов были призваны для службы в армии (Ксенофонт. Эллиника. VI, 5, 29). Кажется, первый профессиональный элитный отряд охранников численностью 1000 человек был сформирован в Аргосе в 418 г. до н. э. (Фукидид. V). Фиванское «святое братство», набранное Гордием, батальон из 300 воинов, был такого же рода. Он был набран вскоре после сражения при Левктрах; его воины подбирались не по племенному родственному признаку, как раньше, но по взаимному расположению преданных друг другу друзей (Плутарх. Пелопиды. XVIII).

(обратно)

39

Следует помнить, что греки скакали на конях без седел и стремян, так, как на изображении Александра на Сидонском саркофаге; лошади были мелкие, немногим более рослого пони, и, чтобы взобраться на коня, нужно было на него вспрыгнуть. Первое настоящее седло (не седельная подстилка) появилось не ранее IV в. н. э., а самое раннее упоминание о стремени в Европе появляется в «Искусстве войны» императора Маврикия (582–602). Без седла и стремян невозможно себе представить средневекового рыцаря. Подковы вошли в употребление не ранее II в. до н. э. и не были общераспространенной практикой до V в. н. э.

(обратно)

40

Атака фаланги в основном заключается в психическом воздействии. При виде ощетинившихся пиками рядов, говорит Эмилий Павел о сражении при Пидне в 168 г. до н. э., он «был моментально объят удивлением и ужасом; никогда ранее не видел он более устрашающего зрелища» (Плутарх. Эмилий Павел. См. также Полибий. XXIX).

(обратно)

41

«Таксис» означает «образование», «единица». См. Тарн. II. С. 136.

(обратно)

42

Арриан. Анабасис. VII. Из этого следует, что первоначально самая мелкая военная единица состояла из 10 человек.

(обратно)

43

Плутарх. Александр. III. Тарн (Александр Великий. Т. I. С. 1) говорит, что он родился летом 356 г. до н. э., а Хогарт (Филипп и Александр Македонские. С. 66) говорит, что это произошло в октябре того же года.

(обратно)

44

В соответствии с Геродотом (V, 7), фракийцы поклонялись Аресу, Дионису и Артемиде.

(обратно)

45

Поскольку греческие врачи не знали, как лечить от укусов индийских змей, «Александр собрал вокруг себя самых искушенных в искусстве врачевания индийцев и велел объявить по всему лагерю, чтобы все укушенные сошлись у палатки царя» (А р– р и а н. Индика. XV).

(обратно)

46

Об Александре сообщают, что он причислял новые виды животных и растений к своим трофеям (Кэри М. и Вармингтон Е.Х. Открыватели древности. 1926. С. 2).

(обратно)

47

Письмо № 5, написано, вероятно, в 342–341 гг. до н. э. (Паули-Виссова. IX).

(обратно)

48

Арриан (VII) говорит, что он правил 12 лет и 8 месяцев.

(обратно)

49

Александр Великий (англ. пер. 1932). С. 265.

(обратно)

50

Кроме Монтеня, первым обратил на это внимание Иоанн Густав Дройзен в своем произведении «История Александра Великого», впервые опубликованном в 1833 г. Он писал: «Александр знаменует конец одной эпохи и начало другой».

(обратно)

51

Александр Великий. Т. II. С. 65—6. Плутарх в своем эссе «О судьбе Александра», 334, 1 пишет: «Александр, ферский тиран, – лучше было бы только так и называть его, чтобы не осквернять имя Александра, – присутствуя на представлении трагедии, разжалобился. Вскочив с места, он поспешно удалился из театра, говоря, что нельзя допустить, чтобы его, убийцу стольких граждан, увидели проливающим слезы над бедствиями Гекубы и Поликсены. Мало того, он чуть не подверг судебному преследованию актера, который лишил его душу присущей ей железной твердости».

(обратно)

52

Там же. VI. О нем в «Судьбе Александра» (332, 11) Плутарх пишет: «Кто еще был более суров к тем, кто поступал плохо, и более снисходителен к тем, кто был несчастлив? Кто более непримирим к противнику и более благосклонен к просящему?»

(обратно)

53

Курций. V. Тарн по этому поводу замечает: Хотя у Курция взятие Персеполя вымышлено, мог ли кто другой приказать не трогать женщин; а такой приказ все же был отдан в одном из сражений» (Александр Великий. Т. II. С. 325).

(обратно)

54

Плутарх. Александр. XXIII. «Аристобул утверждает, что Александр давал длинные пьяные пиры, но не с тем, чтобы насладиться вином, поскольку сам он пил мало, но чтобы выказать свое расположение и дружбу к своим товарищам» (Арриан. VII).

Хотя в своем труде «От Александра до Константина» (1956), с. 4 сэр Эрнст Баркер заявляет, что «это замечание кажется шутливым, и даже наивным», г-н Гриффит из колледжа Кая возражает ему: «это было гораздо менее любопытным в те дни, когда писались торжественные трактаты «О царстве», чем сегодня».

(обратно)

55

О резне маллов Тарн (Александр Великий. Т. I. С. 103) пишет: «Среди военных кампаний Александра эта – особенна ужасна по числу уничтоженных людей. Объяснить это можно, видимо, тем, что армия их ненавидела; у них не было желания сражаться, но, когда они вынуждены были это сделать, они не щадили никого».

(обратно)

56

Там же. Страбон (XV), серьезный историк, считает Филота виновным в заговоре.

(обратно)

57

Это вопрос спорный, поскольку Курций (VI) упоминает, что в соответствии с македонскими законами «родственники лиц, уличенных в заговоре против царя, должны были также подвергаться смерти».

(обратно)

58

Записано Аррианом в IV кн., а еще подробнее Курцием в VIII.

(обратно)

59

Современную параллель можно найти у Роберта Форда в его произведении «Пленники Тибета», где описывается церемония получения благословения у далай-ламы: «Есть одно действие, предписываемое ритуалом, которое я сам не совершал. Будь я жителем Тибета, я должен был бы трижды пасть ниц перед его троном. Для меня было невозможно исполнить это, не потому что я был европейцем, а потому что я не исповедовал буддизм и моя собственная религия это запрещала. Это за меня сделал другой человек».

(обратно)

60

Согласно Аммиану Марцеллину, Аристотель, посылая Каллисфена к Александру, предупреждал его «говорить как можно меньше и только в приятной манере, поскольку этот человек носит власть над жизнью и смертью на кончике своего языка» (XVIII).

(обратно)

61

Александр Великий. Т. I. С. 82. Средневековый образ Александра в основном создан по произведениям тех историков, которые принадлежали к этой школе. См. Кэри Джордж. Александр в Средние века. 1956.

(обратно)

62

Арриан. VII. В своем эссе «О трех самых выдающихся людях» Монтень называет Гомера, Александра и Эпаминода в качестве трех выдающихся примеров, и о втором он пишет так: «А сколько было в нем выдающихся качеств: справедливости, выдержки, щедрости, верности данному им слову, любви к ближним, человеколюбия по отношению к побежденным. Его поступки и впрямь кажутся безупречными, если не считать некоторых, очень немногих из них, необычных и исключительных. Но ведь невозможно творить столь великие дела, придерживаясь обычных рамок справедливости! О таких людях приходится судить по всей совокупности дел, по той высшей цели, которую они перед собой поставили» (гл. XXXVI. Пер. Ф.А. Коган-Бернштейн).

(обратно)

63

Геродот (V) упоминает Аристагора, одного из предводителей этого восстания, который воспользовался таблицей с изображением карты миры, он ее использовал, чтобы показать, где проживают ионийцы, лидийцы и фригийцы.

(обратно)

64

В своем произведении «О небе» Аристотель пишет: «Поэтому те, кто полагают, что область Геркулесовых столпов соприкасается с областью Индии и что в этом смысле Океан един, думается, придерживаются не таких уж невероятных воззрений. В доказательство своих слов они, между прочим, ссылаются на слонов, род которых обитает в обеих этих окраинных областях: оконечности ойкумены потому, мол, имеют этот (общий) признак, что соприкасаются между собой» (пер. А. Лебедева) В своей «Топике», он говорит, что Индия (то есть страна индов) – самая дальняя населенная область земли на востоке.

(обратно)

65

Согласно Аристобулу, которого цитирует Страбон (XI), большое количество индийских наемников переправлялись по Оксу в Гирканское море и оттуда в Албанию (Азербайджан) по Киру (Куре, Куру) и через прилегающие страны – в Эвксинское море». См. также Тарн У.У. Греки в Бактрии и Индии. 1938. С. 113 и 491–493, а также Ричард Xаклуйт. Путешествие Энтони Дженкинсона в 1558. Морские путешествия(Библиотека для всех. 1939). Т. I. С. 448.

(обратно)

66

Список двадцати сатрапий и количество выплачиваемой ими дани приводит Геродот (III, 89–97); общая стоимость собираемых денег оценивалась в сумму 14 600 талантов. Дарий ввел двойную монету – золотой дарик и серебряный сиглос; золотой талант (3 тыс. дариков) был равен 3,313 фунта стерлингов, а серебряный талант (6 тыс. сиглосов) был равен 331 фунту стерлингов (см. сэр Сайкс Перси. История Персии. С. 163).

(обратно)

67

«Как Кир тогда установил, так и поныне еще гарнизоны, стоящие в цитаделях, подчинены непосредственно царю, равно как и хилархи, возглавляющие сторожевые отряды, назначаются царем и значатся в царском реестре» (Ксенофонт. Киропедия. VIII. Пер. Э. Фролова).

(обратно)

68

Это расходится с версией Геродота, поскольку он смешивает обходной путь с главной «царской дорогой». См. Калдер У.М. «Царская дорога» у Геродота. Классикл ревью. Т. XXXIX. 1925. С. 7—11.

(обратно)

69

Одна из надписей Дария гласит: «Я распорядился прорыть канал из Нила – к морю, которое выходит из Персии» (Кембриджская история Древнего мира. IV. С. 200).

(обратно)

70

Вскоре после 393 г. до н. э. Аргей, глава клана Линкестианов, на короткое время узурпировал трон Аминты II, деда Александра.

(обратно)

71

«Талант находится во власти человека; гений – такая власть, в которой находится человек» – Джеймс Рассел. Среди книг. С. 356.

(обратно)

72

Аминта, и Аттал, и все родственники Аттала по мужской линии, кроме Пармениона, были умерщвлены; были также убиты князья из рода Линкестианов, их единственный уцелевший брат также прожил недолго. По собственной инициативе Олимпиада, вернувшаяся в Македонию, умертвила последнюю жену царя Клеопатру и ее годовалую дочь Европу.

(обратно)

73

Наполеон также обладал такой способностью: «Искусство войны подобно механике: время – важнейший коэффициент между весом и силой». Так же действовал Фрэнсис Дрейк. «Выгодно использовать время и место – половина успеха, который не достичь в случае колебаний». Таков же был и шведский король Карл XII, и Жанна д'Арк.

(обратно)

74

Ср. операцию Юлия Цезаря и причины, заставившие его переправиться через Дунай в 55 г. до н. э. (Записки о галльской войне. IV, 16).

(обратно)

75

Демад, современник афинского политика, говорит, что «он делал все, только что не показывал труп Александра перед нами» (цит. Бенджамин Айд Уиллер: Александр Великий. 1925. С. 166).

(обратно)

76

Это версия Арриана, а версия Диодора состоит в том, что, получив ответ, он сразу начал наступление на Фивы.

(обратно)

77

Фиванцы таким же образом наказали Платеи в 373 г. до н. э. 30 тыс. фиванцев были проданы в рабство, и за них было выручено 440 талантов. Фивы восстановил Кассандр в 316 г. до н. э.

(обратно)

78

Арриан (I, XI, 3) сообщает: «Свыше 30 тыс. пехотинцев вместе с легковооруженными войсками и более 5 тыс. всадников»

(обратно)

79

Арриан. VII, IX, 6. Плутарх (Александр. XV) говорит, что 70 талантов и только на семьдесят дней запасов.

(обратно)

80

Согласно Дройзену (Александр Великий. С. 132—3), по правилам, принятым при Филиппе, каждому всаднику полагался верховой оруженосец, а также носильщик багажа, что Дройзен относит также и к союзническому контингенту и к наемникам. Было ли это правило сохранено при Александре, неизвестно; но если оно сохранялось, тогда нестроевых насчитывалось по меньшей мере 10 тыс. человек.

(обратно)

81

Арриан. XXIX. Позже, по возвращении в Сирию из Египта, он их освободил.

(обратно)

82

Так сообщает Арриан; но кажется более вероятным, что это были Иоанновы столпы.

(обратно)

83

Во время этих занятий Александр узнал, что крепости Галикарнаса захвачены.

(обратно)

84

И вновь марш был стремительным, поскольку по этой дороге от Александретты до Малла по крайней мере 70 миль.

(обратно)

85

После его смерти наемники перешли на службу к спартанскому царю Агису и сражались под Мегалополисом.

(обратно)

86

«Но когда Дарий выступил во главе своего войска, а Александр, как ты (Демосфен), утверждал, был заперт в Киликии в бедственном положении и собирался, как ты выразился, «стремительно броситься под копыта персидского коня», тогда по городу, недостаточно большому, чтобы вместить твою похвальбу, ты ходил гоголем с речами, выходившими из-под твоей руки, указывая народу, что моя поддержка ничего не значит, и назвал меня жертвенным быком, готовым к закланию с позолоченными рогами и венком на голове» (Э с х и н. Против Ктесифона. 164).

(обратно)

87

Тирского бога Мелькарта (сирийский Баал) греки идентифицировали с Гераклом.

(обратно)

88

Арриан. II, XVII. Тарн (т. II. С. 286–287) считает эту речь истинной, хотя возможно, она была произнесена перед воинами не в начале, а в конце осады.

(обратно)

89

Профессор Фриман (Исторические очерки. Вторая серия. С. 198) пишет, что «простое убийство пленных было делом законным в греческих войнах… Однако то, что из этого устроили зрелище, и то, что убитых лишили права погребения, было истинным вызовом греческим религиозным представлениям. Следовательно, не стоит удивляться, что за взятием города последовала безжалостная резня». (Относительно отношения македонцев к мертвым см. Курций. V).

(обратно)

90

Описание этого оазиса можно найти у Арриана, III, IV и у Диодора, XVII, 50.

(обратно)

91

Другой причиной могло быть то, что попытка Камбиза достичь его и разрушить храм полностью провалилась (Геродот, III).

(обратно)

92

Плутарх. Александр. XXVII. Согласно Тарну (т. II. Прилож. 22), Александр никогда не называл себя сыном Зевса или сыном Аммона, хотя приветствовал, когда его так называли другие.

(обратно)

93

Александр Великий. 1925. С. 368. Арриан (III) говорит, что перед наступлением Александр построил своих гетайров клином.

(обратно)

94

Согласно Диодору (XVII), Александр обнаружил в Арбелах 3 тыс. талантов серебром. Из денег, захваченных в Вавилоне, «он выделил каждому всаднику по шесть мин (1 талант=60минам); каждому человеку из вспомогательного отряда – пять мин; каждому македонскому фалангисту – по две мины и каждому иностранному наемнику – двухмесячное жалованье.

(обратно)

95

Позже он назначил персов сатрапами в Мидии, Персиде, Парфии и Гиркании, Тапурии, Паретакене, Арии, Дрангиане, в Паропамисадах, Бактрии и Кармании.

(обратно)

96

Гармодий, Аристоген – тираноубийцы, которые в 514 г. до н. э. убили Гиппарха, брата тирана Гиппия, и были казнены.

(обратно)

97

Арриан (III) говорит, что Дарий погиб в месяце гекатомбеон. Согласно Чинноку, в 330 г. до н. э. первый день гекатомбеона приходился на 1 июля.

(обратно)

98

Арриан называет их «Кавказом», поскольку в его время все еще считалось, что Гиндукуш был продолжением Кавказа. См. также Страбон, XI, VIII, 1.

(обратно)

99

Курций сообщает (VII, 5, 28035), что в это время Александр уничтожил бранхидов, милетян, которых Ксеркс поселил в Бактрии. Согласно Тарну (т. II, прилож. 13), этот рассказ не имеет оснований и выдуман Каллисфеном. А.К. Нараин не согласен; он полагает, что это правда, поскольку подтверждается по меньшей мере тремя классическими источниками. См. Индо-греки. 1957. С. 2–3.

(обратно)

100

В конце XIX в. лорд Керзон описал бассейн Зеравшана как «истинный райский сад и самую плодородную часть Центральной Азии» («Россия и Центральная Азия»,

1889. С. 205).

(обратно)

101

Кембриджская история Древнего мира. Т. IV. С. 179. Тарн говорит об этом увечье: «Это единственный случай, который сообщают об Александре, когда он применил казнь» (Александр Великий. Т. I. С. 170).

(обратно)

102

Арриан. IV, XV, 708; также Страбон. XI, 5. Геродот знал о нефтяных месторождениях в Ардеррике возле Вавилона. Марко Поло в своих «Путевых заметках» проходил через нефтяные месторождения Зорзании (Баку, Грузия). «Там бил нефтяной фонтан, – пишет он, – который выбрасывал столько нефти, что его содержимым можно было нагрузить множество верблюдов».

(обратно)

103

Сэр Перси Сайкс предполагает, что это нынешний Карши, расположенный между Самарком и Оксом (История Персии. С. 269).

(обратно)

104

Согласно Курцию (VIII), Александр говорил об этом браке, «что он важен для устройства его империи, где персы и македоняне будут единым целым; что только таким способом вина может быть смыта с завоевателей и надменность – с победителей».

(обратно)

105

Консолидация Бактрии и Южной Согдианы была столь полной, что греческое царство, впоследствии установленное здесь, просуществовало до 130 г. до н. э., когда его уничтожили юэджи.

(обратно)

106

Пьер Жоге полагает, что между сражениями под Арбелами и индийским походом Александр получил подкрепление в количестве 41 тыс. пехотинцев и 6530 лошадей (Македонский империализм и эллинизация Востока. 1928. С. 78).

(обратно)

107

См. Арриан. IV и Т а р н. Александр Великий. Т. I. С. 89, где они рассуждают о том, было ли это деяние справедливым в условиях войны. Либо они должны были служить в македонской армии, либо погибнуть, поскольку Александр не мог позволить им отойти за Инд и предложить свои услуги его врагам.

(обратно)

108

Сейчас Таксилы представляют собой более 12 кв. миль развалин.

(обратно)

109

Пенджаб – земля пяти рек; в английском, греческом и санскрите их названия следующие: Джелум, Гидасп, Витаста; Хенаб, Асесин, Асикни; Рави, Гидраот, Парушни; Беас, Гифасис, Випас и Сутей, Гесидр, Сутудри. На санскрите Инд называется Синдху, он дал наименование Индии.

(обратно)

110

В то время Биас и Рави, видимо, были самостоятельными реками.

(обратно)

111

Каждый, кто когда-либо проводил лето в Пенджабе, может себе представить, что его потери во многом обязаны климату, который делал армию недееспособной.

(обратно)

112

Таковы подсчеты полковника Доджа, см.: Александр. Т. II. Прилож.

(обратно)

113

Страбон (XV, 1, 27) вслед за Аристобулом пишет: «Проникнуть дальше Александру помешало, во-первых, уважение к некоторым оракулам, а во-вторых, он был вынужден к остановке своим войском, которое не выдержало непосильных трудностей похода. Впрочем, больше всего воины страдали от сырости при беспрерывных ливнях».

(обратно)

114

Курций (IX, II, 2–3) пишет, что у одного царя было 3 тыс. слонов.

(обратно)

115

Арабские походы в Северо-Восточную Индию и финикийская торговля в Персидском заливе имели место еще до 650 г. до н. э. Кроме того, существовал древний торговый центр между Северо-Западной Индией и восточным побережьем Африки» (Кэри М. и Вармингтон E.X. Древние первооткрыватели. 1926. С. 59, 60).

(обратно)

116

Согласно Холдиху (Ворота Индии. 1910. С. 147), этот путь Болан-Кветта не использовался до недавнего времени.

(обратно)

117

В 1893 г. сэр Перси Сайкс предпринял поход через Макран и в своей «Истории Персии» (с. 277) говорит о том, что Арриан очень правдиво описал поход через Гедросию.

(обратно)

118

См. Xогарт Д.Г. Исторический обзор. II. 1887. Балсдон в «Истории», I, 1950. С. 383–388.

(обратно)

119

Курций. X. Эти опасения имели основания, поскольку по политическим и стратегическим соображениям для новой столицы империи не был выбран ни один греческий город. Те же страхи присутствовали и в сражении при Акции (31 г. до н. э.), когда римляне решили, что, если Антоний станет победителем, он перенесет столицу из Рима в Александрию (см. Дион Кассий. Римская история. 50, 4).

(обратно)

120

Оливер Кромвель действовал в той же манере. Столкнувшись с мятежом в отряде либурнов, он неожиданно развернул коня и с мечом наголо бросился в их ряды, разбросав мятежников и заставив их застрелить своих подстрекателей.

(обратно)

121

Эта речь подробно проанализирована Тарном (Александр Великий. Т. II. Апп. 15). Часть, записанную Птолемеем, или составленную на основании его записей, он считает истинной, но большую часть – результатом работы редакторов.

(обратно)

122

Это перевод речи, сделанный Тарном, после удаления интерполяций (там же. С. 295).

(обратно)

123

Тарн. Т. I. С. 116. Все сидевшие за царским столом совершали возлияния из этого кратера, а сидевшие за другими – из кратеров, который считали частью того большого кратера (там же. Т. II. Прилож. 25. VI. С. 442).

(обратно)

124

Возлияния совершались как акт поклонения.

(обратно)

125

Диодор (XVIII, 4, 2–5) приписывает Александру план, включавший завоевание Карфагена и Средиземноморского бассейна, так же как и строительство прибрежной дороги из Александрии к Геркулесовым столпам, Тарн полагает, что это позднейшие вымыслы (см. Александр Великий. Т. II. Прилож. 24).

(обратно)

126

Асклепиодор, автор I в. до н. э., упоминает об этом типе фаланги в своем произведении «Изложение тактики», II, 1, Лёб, 1933. Если его высказывание правильно истолковано, возможно, Александр намеревался не объединять наступательные и артиллерийские войска в одном отряде, но скорее создать команду, чтобы они могли использовать наступательную или оборонительную тактику в зависимости от обстоятельств.

(обратно)

127

Арриан. I. Диодор называет цифру 10 тыс. и 100 тыс. пехотинцев.

(обратно)

128

В конце Второй мировой войны британские командос были посланы, чтобы уничтожить генерала Роммеля.

(обратно)

129

Полибий. VI. Полибий говорит, что было две разновидности римских копий (pila), толстое и тонкое, и что последнее было размером со среднюю охотничью стрелу и около трех локтей длиной. Дальность поражения равнялась 30–40 шагам. Ксенофонт в своем сочинении «Начальник конницы» (XII, 12) говорит, что он предпочитает два коротких копья одному длинному. В «Киропедии» (VIII, 8, 20) он восхваляет короткое копье, принятое на вооружение Киром.

(обратно)

130

Это был эскадрон Аполлония из всадников-гетайров, в тот день они должны были быть ведущей силой.

(обратно)

131

В конце Тридцатилетней войны сражения непосредственно между полководцами все еще были частым явлением, например сражение между эрцгерцогом Леопольдом и Пикколомини во второй битве в Брайтенфильде в ноябре 1642 г.

(обратно)

132

Согласно Страбону (XV, III, 18–19), кардаки – это молодые персы, обученные пользоваться стрелами и копьями, их также использовали при посадке деревьев, при изготовлении оружия и на других полезных работах; они были чем-то вроде гитлерюгенда. С двадцатилетнего возраста они проходили службу в армии на низших должностях и могли сражаться как в пехоте, так и в кавалерии. По всей видимости, они не были гоплитами, просто невероятно, чтобы Александр использовал их в своей кавалерии.

(обратно)

133

В кампании Наполеона 1797 года в Италии корпуса Массена отправились из Вероны в 7 часов вечера 13 января; пройдя маршем двадцать восемь миль за десять часов, они прибыли на поле битвы в Риволи утром 14 января; затем до вечера шло сражение; затем маршем двинулись в Мантую и прибыли под ее стены вечером пятнадцатого: всего семьдесят две мили за сорок восемь часов, включая сражение.

(обратно)

134

Memoires de I'Institut National de France. Т. XXXIX. 1914. С. 41–76.

(обратно)

135

Делафой предлагает следующие расчеты времени в районе Исса для 1 ноября: начало рассвета – 5.13; восход солнца – 6.42; закат – 17.18; и наступление темноты – 18.47.

(обратно)

136

Курций (III) пишет, что перед сражением Александр «расставил смешанный отряд пращников и лучников», но не указывает, где именно.

(обратно)

137

Хотя Арриан называет их резервом, они так и не были использованы в этом качестве и вообще не упоминаются в описании сражения.

(обратно)

138

Например, во Второй мировой войне, «основываясь на надежных сообщениях» – как в то время утверждали, – в одном сражении было убито 200 тыс. немцев на сравнительно коротком участке русского фронта. Исходя из этой статистики, германская армия должна была насчитывать 15 млн человек.

(обратно)

139

Сэр Оурел Стейн. Заметки о переходе Тигра Александром и сражение при Арбелах / Географический журнал. 1942. Т. С. С. 157.

(обратно)

140

Согласно Арриану (III, IX, 2), Дарий узнал, очевидно от ускользнувших всадников, о приближении Александра и о том, что его армия находится в 60 стадиях. Следовательно, лагерь Александра должен был располагаться примерно в семи милях к западу от битвы, или, если считать короткими македонскими стадиями, составлявшими три четверти аттического стадия (см. Т а р н. Александр Великий. Т. П.Прилож. 1. С. 170), немногим более чем в пяти милях.

(обратно)

141

Арриан не упоминает, говоря о персидской армии, 10 тыс. так называемых «бессмертных» (см. Геродот. VII).

(обратно)

142

Тарн (Александр Великий. Т. II. С. 159–160) оценивает состав конницы Александра так: гетайров – 2 тыс.; фессалийцев – 2 тыс.; два отряда наемников каждый по 500; конница, предоставленная союзниками, – около 700; а также балканские конные копьеносцы, пеонийцы, фракийцы и одрисы – около 1300.

(обратно)

143

Заметки о переправе Александра через Тигр и сражении при Арбелах // Географический журнал. 1942. Т. 10 °C. 155–164).

(обратно)

144

См. Барн А.Е. Заметки о походах Александра / Journal of Hellenic Studies. Т. 72. 1952.332–330. С. 87; Гриффит Дж. Т. Военное искусство Александра в сражении при Гавгамелах / Там же. Т. 68. 1947. С. 80–81.

(обратно)

145

Можно только восхищаться дисциплиной и умением войска, способного расступиться и быстро сомкнуть ряды.

(обратно)

146

В кавалерийских полках напряжение среди людей и животных порой достигает такого накала, что, когда отряду приказывают вступить в бой, соседние отряды либо сами присоединяются к ним, либо просто не в состоянии сдержать своих лошадей. Классический пример этого – когда дважды кавалерийские отряды Лефевр-Десноет– та и Гийо вступали в бой без приказа в битве при Ватерлоо.

(обратно)

147

Такое случилось в бою под Таганом и Креси. Ни готские кони, ни французская квалерия не могли выдержать града стрел римлян и англичан; и люди и кони инстинктивно сворачивали в сторону.

(обратно)

148

Курций (IV) говорит, что лагерь Александра был расположен недалеко от места сражения на высоком холме; а из Арриана мы знаем (III), что, когда Александр остановился и приказал устроить лагерь, окопав его рвом, он расположил его на или рядом с возвышенностью.

(обратно)

149

Диодор. XVII. Курций (IV) также обращается к этому набегу, однако связывает его с атакой боевых колесниц. Он пишет: «Мазей также привел их в панику, приказав своим 1000 конникам развернуться, чтобы разграбить имущество врага. Плутарх (Александр. XXXII) также говорит, что «Мазей послал всадников в обход поля боя».

(обратно)

150

То обстоятельство, что старая женщина оставалась в лагере, лишний раз указывает на то, что Александр не выдвинул его к полю сражения.

(обратно)

151

Курций (IV) говорит, что Александр достиг реки Лик в двенадцати милях от места сражения, а затем развернулся и поскакал на помощь Пармениону, что является абсурдным.

(обратно)

152

Его необдуманное преследование привело к поражению в сражениях при Марстонских болотах и Нэсби в 1644-м и 1645 гг.

(обратно)

153

IV. Если это соответствует действительности, тогда «подвоз» находился не в лагере. Следовательно, это должен был быть подвозный транспорт первой линии правого оборонительного фланга. Немного погодя Курций говорит, что бактрийцы также разграбляли «имущество врага».

(обратно)

154

Все, что Арриан говорит об Арете, это то, что Александр, непосредственно перед схваткой, приказал Арету вступить в бой с персидской конницей, которая окружала правое крыло. Он выполнил поручение и вынудил их отступить. Поскольку численность противника превосходила его собственные силы по крайней мере вчетверо, в этом рассказе просматривается какое-то упущение.

(обратно)

155

Курций (IV) пишет: «клубы пыли, поднявшиеся до неба, мешали что-либо видеть»; и Диодор (XVII): «лошади при движении поднимали такую пыль, что Александр и его люди, которые по пятам преследовали врага, не могли видеть, куда поскакал Дарий». Всякий, кто лично наблюдал кавалерийскую атаку в сухую погоду на индийском майдане, может представить, какова же была пыль в сражении при Арбелах. В одном случае автор был свидетелем того, что видимость упала до расстояния от четырех до пяти ярдов.

(обратно)

156

Даже со времени сражения при Мегиддо в 1479 г., первого ясно описанного сражения в истории, можно привести многочисленные примеры сражений, проигранных из-за того, что главной целью войск было разграбление имущества противника или их лагеря.

(обратно)

157

III. Общее описание этого сражения говорит о том, что персы прорубали себе путь к отступлению.

(обратно)

158

Дария сопровождал Бесс, а Мазей бежал в Вавилон.

(обратно)

159

The Geographical Journal, vol. LXXX (1932), pp. 31–46, and Archaeological Reconnaissances in North-Western India and South-Eastern Iran (1937), p. 1—36.

(обратно)

160

Этим путем шел султан Махмуд Газнийский в 1014 г. и император Бабур в 1519 г. при вторжении в Индию.

(обратно)

161

Возможно, что Птолемей принял незначительный изгиб реки вокруг мыса за значительный, поскольку он никогда его не огибал, чтобы на него взглянуть.

(обратно)

162

Четвертое предположение высказал профессор Б. Брелоер в своей работе «Alexander Kampf gegen Poros» (1933). Оно заключается в том, что Александр двигался путем Гранд-Транк, разбил лагерь у Джелума и пересек реку в двух с половиной милях ниже укрепления Манглы – 13 миль выше Джелума, – а оттуда прошел 15 миль вниз по левому берегу и вступил в битву с Пором. Это отрицается Стейном в Arch. Rec.

(обратно)

163

Переправа Ганнибала через Рону настолько напоминает переправу Александра через Гидасп, что кажется, будто он воспользовался опытом последнего (см. Л и в и й. XXI, 26–27). Полибий (III, 46) дает интересное описание плотов, примененных Ганнибалом для переправы его слонов. Возможно, плоты Александра для переправы лошадей были сходной конструкции.

(обратно)

164

Xотя Арриан (V) утверждает, что три батальона фаланги должны были переправиться самостоятельно, он больше ничего о них не сообщает.

(обратно)

165

Фуллер Дж. Ф.С. Решающие сражения Западного мира. 1954. Т. 1. С. 372. Переправа и выгрузка в Певенси заняли у Вильгельма двенадцать часов, а в 1415 г. Генрих V потратил три августовских дня, чтобы переправить 8—10 тыс. своих людей в Харфлёр.

(обратно)

166

Согласно Полиену (Стратагема. IV), внук Пора Пикат (Арриан называет его Спитаком) стремился остановить продвижение Александра в узкой долине, загнав армию в узкое ущелье (овраг, лощину?).

(обратно)

167

Поскольку линия была выстроена из копьеносцев колонны, колонны были, вероятно, двойной глубины – то есть в каждой было достаточно людей, чтобы немедленно заполнить брешь позади слонов, когда потребуется. Если обычно фаланга состояла из десяти рядов, колонны были построены в двадцать или более рядов, в соответствии с тем, какое развертывание требовалось.

(обратно)

168

Разумеется, левофланговая конница, а не пехота, в противном случае конники– лучники обскакали бы последних. Действенность конных лучников была намного ниже, чем лучников-пехотинцев.

(обратно)

169

И вновь в «Александре Великом» (т. II, прилож. 6, с. 193–197) после тщательного изучения греческого текста Арриана Тарн пишет, что, когда Пор сосредоточил всю свою конницу на левом фланге, «авангард всей конницы Александра вступил в бой». Также «его приказы Кену показывают, что он не собирался вступать в сражение, но хотел выманить индийскую конницу для сражения с ним, чтобы те вышли из-за спин слонов, и дать тем самым возможность Кену обойти противника и ударить с тыла».

(обратно)

170

Некоторые другие интерпретации суть следующие: Вилькен (Александр Великий. С. 182) заставляет Александра сразиться с конницей правого фланга Пора до того, как правофланговая кавалерия получила подкрепление, и не раньше, чем Кен напал с тыла на объединенную индийскую конницу; Бери (История Греции. С. 804) заставляет Кена проскакать до Гидаспа, то есть в направлении левого фланга индийцев; Уиллер (Александр Великий. С. 442) делает то же самое; а Додж (Александр Великий. Т. II. С. 558) заставляет Кена проскакать вокруг индийского правого фланга и оказаться на их левом фланге. Винсент А. Смит (Ранняя история Индии. С. 69–73) также заставляет Кена проскакать вокруг правого фланга Пора. Кроме того, он определяет место сражения в Каррийской долине к востоку от Бхуны, а поскольку там нет достаточного места для развертывания 200 боевых слонов, он считает вероятным, что они были построены в восемь рядов. Нет подтверждения такому утверждению, и с тактической точки зрения это полный абсурд.

(обратно)

171

Хотя Тарн настаивает на том, что конница Александра «наступала» и не была остановлена, разница несущественна, если они продвигались вперед с намерением вступить в бой, а Тарн говорит, что, даже если они не имели такого намерения, все равно они оставались в крайне невыгодном положении, будучи остановленными.

(обратно)

172

В сражении под Балаклавой (октябрь 25, 1854) три ведущих эскадрона (300 всадников) тяжелой кавалерийской бригады генерала Скарлета вступили в сражение с русской кавалерией, превосходившей их вдесятеро. Русские были отброшены, потому что, как пишет Кинглейк, «они были остановлены и ожидали атаки» (Вторжение в Крым. 1899. С. 283).

(обратно)

173

Если бы Кен все время был на виду, как бы он мог там «внезапно возникнуть»?

(обратно)

174

Xотя наши авторы этого не упоминают, возможно, потому что это для них было слишком очевидно, подрывники работали около осадных машин в сопровождении легковооруженных – копьеносцев и лучников, – а не в сопровождении фалангистов, которые были ударной силой и, следовательно, не приспособлены для операции прикрытия.

(обратно)

175

Дополнительную информацию см. Ролинсон Джордж. История Финикии. 1889. Гл. IV.

(обратно)

176

Он имел запасы воды: Страбон (XVI) пишет: «Воду жители города получают частью от дождей и из водохранилищ, частью же с противоположного берега. В военное время они достают воду из пролива, неподалеку перед городом; в проливе есть обильный источник питьевой воды. В этот источник с лодки, в которой ездят за водой, опрокидывают свинцовую с широким раструбом воронку; последняя в своей верхней части суживается до основания со средней величины отверстием в нем. К основанию прикреплена кожаная трубка (или, так сказать, раздувальные мехи), которая принимает нагнетаемую вверх через воронку воду источника. Сначала нагнетается морская вода; дождавшись поступления чистой и питьевой воды, добывающие воду наливают ее сколько нужно в приготовленные сосуды и везут в город (пер. Г.А. Стратановского). Этот источник теперь известен как Айн-Ибрагим, источник Авраама.

(обратно)

177

Хотя Тир не был греческим городом, Александр мог бы об этом догадаться, поскольку Аристотель в своей «Политике» (III), рассуждая о древних греческих царствах, говорит, что только их цари имели право председательствовать на жертвоприношениях.

(обратно)

178

Курций (IV) упоминает о связке из четырех кораблей; четыре кормы расходились в разные стороны, на них была сооружена треугольная платформа «в качестве места для воинов». Он говорит, что они были подведены под стены и с них «бросали стрелы и копья на осажденных».

(обратно)

179

Это не могли быть корабли с катапультами, поскольку высота стен (а не глубина моря, как утверждает Курций) не позволяла артиллерии вести обстрел с кораблей, если они не находились на достаточном от стен расстоянии (см. Курций. IV).

(обратно)

180

Галера развивала наибольшую скорость в пять узлов, а приблизительно расстояние, которое требовалось пройти, равнялось 3500 ярдам, Александру, видимо, потребовалось около получаса, чтобы дойти до Сидонской гавани.

(обратно)

181

Утверждение Диодора (XVII), будто после осады Александр повесил 2 тыс. тирских юношей (Курций (IV) говорит, что их распяли на кресте), подвергается сомнению Тарном (Александр Великий. Т. II. С. 82). Курций (IV) также говорит, что сидонцы, пожалев тирцев, спасли 15 тыс. жителей, укрыв их на своих кораблях. Это нигде не подтверждается, цифра, вероятно, преувеличена.

(обратно)

182

Газа означает «сила». Сегодня она поделена на четыре части, одна из которых расположена на плоской вершине холма, под которым находятся развалины тех процветающих некогда городов, которые осаждал Александр.

(обратно)

183

Полибий (XVI) с похвалой отзывается о мужестве жителей Газы.

(обратно)

184

Какова была численность его армии, неизвестно. Возможно, скромной из-за трудностей с подкреплением.

(обратно)

185

Неизвестно, был ли этот прием нововведением или нет. Если да, то лишь немногие полководцы могли его предвидеть, вместо этого они скорее решили бы, что фракийцы намерены сражаться, прикрываясь повозками.

(обратно)

186

Страбон (VII) упоминает Певку недалеко от устья Данубы, однако Певка Арриана, должно быть, – другой остров.

(обратно)

187

Ср. прием, которые использовал Вильгельм в битве при Гастингсе в 1066 г., чтобы выманить людей Харольда с их оборонительной позиции.

(обратно)

188

Страбон (VII) много рассказывает о гетах, как и скифы, они в основном полагались на конных лучников.

(обратно)

189

Александр Великий. С. 68.

(обратно)

190

«Ужас, который навел Александр, – пишет Вилькен, – имел долгосрочный эффект. Лишь через пятьдесят лет кельты осмелились вторгнуться в Македонию и Грецию» (Александр Великий. С. 69).

(обратно)

191

Неожиданный и громкий крик иногда может быть столь же эффективен, как и залп мушкетов, как это, например, случилось при штурме при Аламо в 1836 г.

(обратно)

192

Александр. Т. I. С. 204. Хитрость подобного рода была применена Гилиппом во время осады Сиракуз в 413 г. до н. э. Чтобы захватить военную морскую базу в Племмирии, он выманил противника ложными морскими учениями в Большой гавани, и, пока они наблюдали за учениями, он захватил Племмирий отрядом, спрятанным неподалеку предыдущей ночью (Фукидид. VII).

(обратно)

193

Рассказ Курция (V), очевидно, подтасован, поскольку он описывает, как Александр приказал валить лес и использовать мантелеты (щиты), также приказал поднять осадные машины, чтобы обстреливать город и крепость уксиев; рассказ Диодора также неправдоподобен.

(обратно)

194

Таковы цифры Арриана (III); Курций (V) называет 25 тыс. пехотинцев, а Диодор (XVII) 25 тыс. пехотинцев и 300 всадников.

(обратно)

195

Археологическое путешествие по Западному Ирану // Географический журнал. Т. ХСН. 1938. С. 314.

(обратно)

196

Курций (III, V) говорит, что Ариобарзан с 40 всадниками и 5 тыс. пехотинцев «прорвался сквозь центр македонского строя» и бежал в Персеполь, но, когда он туда прибыл, был ранен защитниками гарнизона и убит преследовавшими македонянами.

(обратно)

197

В 535 г. Велизарий сделал то же самое при осаде Неаполя: он вошел в город по акведуку.

(обратно)

198

Арриан. IV. Это высказывание имеет в виду Дария I, который пересек Дунай в 512 г. до н. э. Чтобы вызвать скифов на бой, он направил к их царю послание, объясняя, почему он требует, чтобы те отступили перед ним. На это царь скифов ответил, что у них ведь «нет ни городов, ни обработанной земли. Мы не боимся их разорения и опустошения. Попробуйте разрушить наши отеческие могилы, тогда и узнаете, будем ли мы с вами сражаться. Но до тех пор, пока нам не заблагорассудится, мы не вступим в бой с вами» (Геродот. IV. Пер. Г.А. Стратановского).

(обратно)

199

Согласно Курцию (VII, IX, 16), македонцы потеряли 60 всадников и 100 пехотинцев убитыми и тысяча получили ранения.

(обратно)

200

См.: Историческое повествование об экспедиции против индейцев Огайо в 1764 г. под командованием Анри Буке, эсквайра. 1766. С. 40–48. А также Фуллер Дж. Ф.С. Британская легковооруженная пехота в XVIII веке. 1925. С. 106–110.

(обратно)

201

Курций (VIII) называет этот город Мазагами, а Страбон (ХV, 1, 27) – Масогой. Первый говорит, что они занимали укрепленную позицию, и город был обнесен каменной стеной и саманным кирпичом в тридцать пять стадиев длиной. Сэр Оурел Стейн (О пути Александра к Инду. 1929. С. 44) полагает, что он, вероятно, находился в Нижней Сватии.

(обратно)

202

«Замечательное транспортное устройство, – пишет Стейн, – на котором перевозилась эта античная артиллерия и осадные механизмы, на всем пути от реки Кабул, если не с самого Гиндукуша, – заслуживает особого внимания современных слушателей военных академий, интересующихся этим регионом» (ук. соч. С. 45).

(обратно)

203

В 1926 г. во время исследовательской экспедиции у северо-восточных границ Индии сэр Оурел Стейн идентифицировал Базиру с руинами древней крепости на Бир– кот-Хилл – замком Бир. Курций называет их «Бейры». Оры, полагает Стейн, расположены дальше вверх по Сватской долине, и, по всей вероятности, их можно соотнести с Удеграмом, в семи-восьми милях от Бир-кота.

(обратно)

204

Диодор (IV, XVII) определяет ее окружность в сто стадиев, а высоту называет в 16 стадиев. И он и Курций (VIII) утверждают, что с южной стороны Инд близко подходит к ее основанию.

(обратно)

205

Максимальная дальность стрельбы из катапульты была около 450 ярдов. Вряд ли греческие стрелы летели на более далекое расстояние, поскольку были более легким оружием, чем английские длинные луки, у которых дальность боя была 250 ярдов. Шекспир упоминает о 280 и 290 ярдах (Генрих IV. Ч. II, акт 3, сцена 2).

(обратно)

206

Такое быстрое возведение насыпи требовало инженерных навыков; были использованы пилы, топоры и другие инструменты, необходимые для такелажных работ.

(обратно)

207

О топографических подробностях см.: О пути Александра. Гл. ХХ.

(обратно)

208

См. карту 5.

(обратно)

209

Диодор (XVII) говорит, что они практикуют обычай сати (сожжение вдовы вместе с мужем).

(обратно)

210

Диодор говорит: 80 тыс., 10 тыс. и 700 соответственно.

(обратно)

211

Сосудами, видимо, служили муссуки, кожаные мешки из козьих шкур, какие носят индийские пастухи.

(обратно)

212

Следует иметь в виду, что эти так называемые города были вроде современных индийских деревень – скоплением саманных хижин, окруженных защитными стенами из того же материала, не очень высокими и толстыми.

(обратно)

213

Согласно Плутарху, всего в сражениях Александр получил восемь ранений, это было восьмое по счету и самое опасное. В Иллирийскую кампанию он был ранен камнем в голову и дубиной ему повредили шею; при Гранике его шлем был разрублен мечом, проникшим до волос; под Газой он был ранен стрелой в плечо; под Маракандой – стрелой в голень, так что расколотая кость выступала из раны; в Гиркании – камнем в затылок, после чего ухудшилось зрение и в течение нескольких дней он оставался под угрозой слепоты; в области ассакенов – индийским копьем в лодыжку, у Иссы – мечом в бедро» (О доблести и судьбе Александра. 327, 2. Пер. Я. Боровского).

(обратно)

214

Наполеон говорил об этом. На острове Св. Елены он записал: «Что меня особенно восхищает в Александре, это не столько его кампании, которые теперь трудно восстановить, но его политическое чутье. Он владел искусством побеждать людские страсти. Он был прав, убив Пармениона, поскольку тот счел неправильным отказываться от греческих обычаев. Величайшим политическим актом было совершить поход к Аммону; таким образом он завоевал Египет» (Мемуары, написанные на о-ве Св. Елены, Гурго, т. II, с. 435 и Монтолон, т. II, с. 246).

(обратно)

215

Маршал Пилсудский называет внутренний фронт «наиболее опасным из всех фронтов» (L'Annee, 1920 (1929). С. 51).

(обратно)

216

В качестве политического инструмента политеизм превосходит монотеизм. Если последний признавал лишь одного бога, отвергая других, то первый оставлял место и для богов вражеских народов и, соответственно, при желании позволял войти в альянс с ними. Из-за этого в Тире, Мемфисе и Вавилоне Александр мог себе позволить приносить жертвы местным богам, что было политически весьма выгодно. Если бы он был христианином или мусульманином, он, возможно, уничтожил бы местных идолов и оскорбил тем самым их почитателей. Для него идеологическая религиозная война была делом богохульным.

(обратно)

217

Ученые часто объявляют политику Александра в отношении иранских подданных как политику «слияния» и порой говорят, что свадьбы, устроенные в Сузах, указывают на то, что он хотел стереть различия между греками и персами, смешав кровь обоих народов. Поскольку Александру должно было быть известно, что персы превосходят численностью греков примерно в 20 раз, это маловероятно. Однако смешение, не с помощью крови, а с помощью сотрудничества между знатными и лучшими обоих народов, – очень мудрая и практичная идея.

(обратно)

218

Вилькен (Александр Великий. С. 253) объясняет, почему ничего не говорится об особых финансовых начальниках в восточных сатрапиях: «возможно, потому что экономика этих регионов держалась не столько на валюте, сколько на добрых отношениях».

(обратно)

219

После сражения при Пласси в 1757 г., когда Клайв захватил сокровища Бенгала, его взору предстала, как пишет Макаулей, «куча монет, среди которых можно было видеть флорины и бизанты, на которые, до плаваний вокруг мыса Доброй Надежды, венецианцы покупали товары и пряности Востока» (Эссе о Клайве. Изд. 1903. С. 53).

(обратно)

220

Его преемник Артимен ввел первую известную в истории систему страхования (Тарн. Александр Великий. Т. I. С. 129).

(обратно)

221

Согласно Геродоту (III), налоги Дария за год составляли 14 560 талантов. Если так продолжалось и при Александре, тогда в период между 330-м и 324 гг. до н. э. налоги, полученные им, составили бы чуть больше 100 тыс. талантов. Но если оценка Юстина верна и он оценивает сумму налогов в 30 тыс. талантов (XIII, 1), тогда следует прибавить еще 100 тыс. талантов.

(обратно)

222

Александр Великий. Т. II. С. 400 и Александр Великий и единое человечество. 1933. С. 4.

(обратно)

223

Хотя Плутарх не ссылается на Эратосфена, нет сомнения, что он был его источником, потому что Страбон (I, IV, 9) пишет, что в конце своей книги Эратосфен критикует тех, кто делит все человечество на две группы – на греков и варваров, а также и тех, кто советовал Александру считать греков друзьями, варваров – врагами; «было бы лучше, продолжает он, делить людей по хорошим и дурным качествам, ибо есть не только много дурных греков, но и много образованных варваров (например, индусы и арианы). По этой причине, говорит он, Александр не обращал внимания на своих советников…» (Пер. Г.А. Стратановского.)

(обратно)

224

Уилкен придерживается той точки зрения, что эта молитва означала не более чем «братание македонян и персов». «Нет никакого намека на то, что Александр воспринимал все человечество как братство» (Александр Великий. С. 221); а Эренберг пишет, что «он имел в виду экуменическое единение, а не единение человечества; он стремился к политической организации, а не ко всемирному братству; народы должны были объединиться в мировой империи» (Александр и греки. 1938. С. 91).

(обратно)

225

Клавдиан. На консульство Стильхона. III, 150–159.

(обратно)

226

Эсхин. Речь «Против Ктесифона». 132.

(обратно)

227

Роберт Джексон (1750–1827) был генералом – инспектором (британских) военных госпиталей (см. Биографический словарь. Т. Х). В 1804 г. он опубликовал замечательную книгу, озаглавленную «Систематический взгляд на строение, дисциплину и экономику армий», описав и нравственные факторы ведения войны гораздо раньше, чем Клаузевиц писал об этом. Второе издание вышло в 1824-м, третье – в 1845 г.

(обратно)

228

Ксенофонт. Эллинские вопросы. VI, IV, 23. Эней Тактик (XXXVIII) говорит о том же: «Но те, кто поступают грубо и жестоко, немедленно после того, как овладеют городом, приобретают врагов в других городах, так война для них становится делом трудным и нелегким для победы… Ведь ничто не делает человека столь храбрым, как страх перед тем, что его ожидает в случае поражения». И Рабле заставляет Гаргантюа произносить слова мудрости перед Гимнастом: «При правильной военной дисциплине ты никогда не должен доводить врага до отчаяния. Ведь такое состояние удесятеряет его силы, усиливает его мужество, которое раньше в нем отсутствовало. Ничто так не помогает людям отчаявшимся, как всякое отсутствие надежды на лучшее» (кн. 1, гл. 43).

(обратно)

229

Хотя оккупация Парижа в 1870 г. не способствовала этому, – немедленно привела к капитуляции Франции в 1940 г.

(обратно)

230

Если бы Ганнибал после сражения при Каннах в 216 г. до н. э. занял Рим, это, возможно, было бы концом 2-й Пунической войны.

(обратно)

231

Захват Афин Ксерксом в 480 г. до н. э. не привел к окончанию войны, так же как и захват Александром Вавилона, Суз и Персеполя.

(обратно)

232

Во время Гражданской войны в Испании (1936–1939) генерал Франко делал то же самое; завоевав какую-либо провинцию, он налаживал там мирную жизнь.

(обратно)

233

Не столь давно с такими проблемами столкнулась британская армия в Южноафриканской войне 1899–1902 гг. Дороги были не более чем тропами, лишь приблизительно отображенными на ненадежных картах, а тропинки знали лишь местные жители. Стратегически были доступны лишь воздушные линии связи.

(обратно)

234

С самого начала своего существования римляне отдавали себе отчет в важности наличия дорог, однако лишь в 312 г. до н. э. была построена первая главная дорога – Виа Аппиа, – которая связала Рим с Капуей.

(обратно)

235

Из-за Аполлофана, который не сумел доставить продовольствие по назначению.

(обратно)

236

Бальзак. Наследник Дьявола. 1874.

(обратно)

237

Он перестроил Фивы, основал Кассандрею и Фессалоники; убил мать, сына и вдову Александра и имел друзей среди перипатетиков.

(обратно)

238

Арриан. VI. Плутарх (Александр.) относит этот случай ко времени преследования Дария и заканчивает свой рассказ так: «Похвалив тех, кто принес ему воду, он сказал: «Если я буду пить один, они падут духом». Видя самообладание и великодушие царя, всадники, хлестнув коней, воскликнули, чтобы он не колеблясь вел их дальше, ибо они не могут чувствовать усталости, не могут испытывать жажду и даже смертными себя считать не могут, пока имеют такого царя».

(обратно)

239

История в меняющемся мире. 1957. С. 217. В 1892 г. Дж. П. Махаффи писал то же самое в своем труде «Проблемы истории Греции» (с. 196): «История Греции поразительно современна – гораздо современнее средневековой или Нового времени».

(обратно)

240

Выдержки из книги «Российские мировые амбиции и мир». Ильницки Р. 1953. С. 4—12.

(обратно)

241

Ильницки Р. Указ. соч. С. 12–15. Цит. по нюрнбергским документам, 1945–1946.

(обратно)

242

Керн. Е. Танец смерти.

(обратно)

243

Гёрлитц В. Немецкий генеральный штаб. С. 397.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Часть первая . Изложение фактов

  Глава 1 . Исторический фон

    Упадок городов-государств

    Реформы философов

    Филипп II Македонский

    Амфиполь[21] и 1-я Священная война

    Панэллинская программа Исократа

    Византий и 2-я Священная война

    Коринфский конгресс

  Глава 2 . Македонская армия

    Военное дело греков до Филиппа

    Новая модель армии Филиппа

  Глава 3 . Александр

    Юность и воспитание

    Его гений и личность

    Его неприглядные поступки

  Глава 4 . Театр военных действий

    География в IV в. до н. э

    Устройство Персидской империи

    Персия в IV в. до н. э

  Глава 5 . Изложение стратегии

    Безопасность внутренней базы

    Создание заморской базы

    Завоевание морского господства

    Защита юго-западных границ

    Завоевание политического господства

    Защита северо-восточных границ

    Установление восточных границ

    Морские границы империи

    Объединение империи

Часть вторая . Анализ

  Глава 6 . Сражения Александра Великого

    Сражение при Гранике

    Сражение при Иссе

    Сражение при Арбелах

    Сражение при Гидаспе

  Глава 7 . Осады Александра

    Осада Галикарнаса

    Осада Тира

    Осада Газы

  Глава 8 . Малые войны Александра

    Балканская и Иллирийская кампании

    Персепольская кампания

    Покорение Бактрии и Согдианы

    Сватская кампания

    Сангалская кампания[208]

    Война с маллами

  Глава 9 . Александр – гениальный политик

    Полководец

    Властитель Азии

    Примиритель народов

  Глава 10 . Военное искусство Александра

    Гений

    Стратег

    Тактик

    Лидер

Эпилог . Историческая оценка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

• Реклама на сайте

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно