Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла,
Консультации специалистов:
Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика



MAX PICARD



DIE WELT DES SCHWEIGENS 


(1948)



МАКС ПИКАРД


МИР ТИШИНЫ


(перевод с английского и немецкого  - Владимир Данылив)


 ГАБРИЕЛЬ МАРСЕЛЬ. ПРЕДИСЛОВИЕ

Разрешите признаться? Когда я впервые прочёл книгу Макса Пикара "Мир Тишины", то был сбит с толку. Повсюду в своей книге Пикар говорит о тишине - и говорит настойчиво и почтительно. Сначала мне трудно было поверить, что упоминаемая им тишина есть нечто позитивное, а не просто недостаток чего-либо. Однако, сегодня это уже не так: мне кажется, что книга Пикара затрагивает те же, или почти те же, струны моей души, что были затронуты в нём, когда он задумывал её. Дело в том, что за прошедший год я и сам непосредственно и ясно осознал наличие тайны, имплицитно присущей словам как таковым. Ко мне пришло понимание ценности онтологии - или иначе философии бытия - человеческого языка; и этим пониманием я обязан нескольким страницам Хайдеггера, на которых он подытожил свои размышления, навеянные чтением Гёльдерлина и Рильке. Я задумался над его утверждением в "Письме о гумманизме": "Язык - это дом бытия": такое утверждение сложно перевести на язык абстрактных понятий, но несомненно оно выражает чрезвычайно глубокую интуицию. И, как бы это не казалось парадоксально, лишь исходя из понимания значимости и реальности языка на уровне философии бытия - значимости не только языка, но и слова как такового - нам может открыться то, что имеет ввиду в своей книге Макс Пикар, говоря о тишине. 

Конечно, с точки зрения враждебно настроенного критика - или, иными словами, с точки зрения эмпирической и эволюционной традиции, уходящей корнями в минувшее столетие, или даже ещё глубже - в философию XVIII века перцепционизма и ассоциационизма - метафизика тишины Пикара лишена всякого смысла, она попросту абсурдна. Ибо для эмпирической философии слово как таковое есть лишь разновидность знака. Но давайте вспомним великого Вильгельма фон Гумбольдта, который убедительно установил, что язык нельзя свести к всего лишь системе знаков, когда заявил, что, по его мнению, к языку следует относиться как к благу, дарованному человеческому существу как таковому. Если признать эту позицию Гумбольдта, то немедленно приходит понимание - или, по крайней мере, ощущение - уместности рассуждений о слове как таковом, исходящем из полноты тишины: и каким образом эта полнота тишины наделяет слово его  законной силой. Макс Пикар, к примеру, говорит нам, что, когда беседуют два человеческих существа, всегда присутствует и третий - Тишина. Однако подобное утверждение постижимо умом, лишь когда мы различаем речь, в её подлинном смысле, и просто толки.  Когда два человека всего лишь толкуют, то нет больше и третьего слушателя, или - слушающей тишины, возможно потому, что в обмене словами участвует уже не реальный человек, а нечто автоматоподобное. Более того, и это Хайдеггер также сумел ясно разглядеть, речь сегодня всё большей мере склонна вырождаться в толки - то, что он называет Gerede. И, принимая это во внимание, становится всё сложнее распознать ценность тишины: её онтологическое свойство, её глубину бытия или глубину в бытии.

В работе Пикара читатель сможет найти полный набор рассуждений на такие темы, как взаимосвязь тишины и любви, тишины и веры, тишины и поэзии -  рассуждения, предоставляющие конкретные подходы к ставшей сегодня столь труднодоступной реальности. И она настолько труднодоступна, насколько мы утратили  понимание  смысла "созерцания" - да и само слово "созерцание" для многих современников стало мёртвым. И здесь было бы уместно процитировать поразительные замечания в адрес непостоянства сегодняшнего существования, приведённые Пикаром в другой своей книге "Гитлер и мы".

В некотором смысле тишина - и особенно тишина созерцания - объединяет между собой прошлое, настоящее и будущее. Любовь, с другой стороны, находит собственное выражение в тишине в большей степени, чем в речи; и сам этот факт позволяет понять насколько люди, влюблённые друг в друга, возносятся выше простой временности. Дары предчувствия и ясновидения, которыми порой наделены возлюбленные, уходят своими корнями именно в эту надвременность тишины.

Можно пойти ещё дальше; именно в тишине возникает возможность отыскать ту естественную почву, на которой вера смогла бы дать свои ростки, или те изначальные основания, на которых она смогла бы обрести себе опору. Тишина в качестве буфера вклинивается между беззвучным событием Воплощения и человеческим существом, и, таким образом, приближаясь к Богу, человек приближается к окутывающей Его тишине. Как точно подметил Макс Пикар, то, что таинство Веры всегда покрыто аурой тишины, свидетельствует о любви Бога. Мне кажется, что принимая за отправную точку подобный опыт - опыт, в значительной степени общий как для прекрасного, так и для священного - мы сможем глубже постичь суть послания Макса Пикара. Но, с другой стороны, наш мир становится всё более секуляризированным. И чем больше он страдает от кощунства и святотатства - слова, которые сейчас, когда больше ничто не свято,  перестали означать что-либо, - тем выше риск, что эта книга останется непонятой, риск того, что нечуткий читатель сведёт её к набору бессмысленных конструкций из пустопорожних слов.     

Было бы любопытно сравнить книгу Пикара со знаменитым пассажем о тишине от Меттерлинка - если мне не изменяет память, - и одна из причин этого в том, что, на мой взгляд, Меттерлинк никогда не был настоящим мыслителем. Он скорее являлся типичным литератором, без конца блуждающим вокруг мысли, суть которой так и не удосужился ясно выразить; мысли, которая в действительности утратила бы для него ореол таинственности, раскройся она до конца. Случай же Пикара совершенно иной: мало сегодня людей, способных мыслить столь сконцентрировано, как он; однако следует отметить, что его мышление это не то, что движется от предпосылки к заключению, но скорее, если так можно выразиться, видящее мышление. Так и хочется определить мысль Пикара техническим термином, знакомым по работам Канта и его последователей: это почти что «интеллектуальная интуиция». Но выражение «интеллектуальная интуиция», возможно, чересчур отдаёт доктринами философского идеализма, которые в данном контексте вряд ли уместны. Я не уверен в этом, поскольку поздние разработки Шеллинга, великого немецкого мыслителя-идеалиста, лишены каких-либо глубоких и явных параллелей с идеями как Макса Пикара, так и многих других современных метафизиков, отказавшихся от гегельянской одержимости системопостроений.

Следует отметить также, что современный философ - если это не просто профессиональный, академический философ - склонен к дрейфу в сторону поэзии. Происходящее вокруг нас можно сравнить со всплытием Атлантиды из морских глубин. На этом вновь возникшем континенте заново обретается единство мысли и поэзии как таковых, и совершенно ясно, что работа Макса Пикара по праву принадлежит этой новой Атлантиде. Очевидна, правда, некоторая путаница, которой нам следовало бы избежать здесь. Макс Пикар - христианин, он - римокатолик. Оттого струны души, задетые в этой книге, отличны от тех, которых коснулся Хайдеггер или даже Рильке: мне кажется, что Пикар восхищен "Дуинскими эллегиями", но со многими оговорками.

Не опасаясь самообмана, можно, по крайней мере,  утверждать следующее. Все медитативные усилия Макса Пикара обращены к чему-то вроде полноты бытия, а такой полноте сегодня угрожает не только технический прогресс, но и воля к власти тех, для кого техника - это всего лишь сумма слепых инструментов; они рискуют стать свидетелями того, как эти слепые инструменты, превращаются в хозяев - слепых хозяев, конечно же - тех, кому они должны были бы служить. Не стоит недооценивать всей серьёзности подобных предупреждений, но следует подчеркнуть, что в позиции Пикара нет и намёка на нигилистический пессимизм. Его предупреждения, в полном смысле этого слова, суть пророчества, и сам он – пророк в том смысле, в каком пророками являются Пеги и Bloy. Провидческие слова его берут свой исток в эсхатологическом сознании -  из знания о последних вещах, о смерти, о суде, о рае и аде. Замечательно, тем не менее, то, что при всём этом тональность его книги остаётся чудесно умиротворённой. Тишина, столь превозносимая им в своей книге, есть ни что иное, как тишина «покоя, превосходящего всякое понимание».


Габриель Марсель



ЭРНСТУ ВАЙХЕРТУ ПОСВЯЩАЕТСЯ




LINGUA FUNDAMENTUM SANCTI SILENTII

Надпись на алтаре в костёле Марии Кульм (Chlum Svat'e Mar'i, Чехия)

(из дневников Гёте)




ВВЕДЕНИЕ

Тишина это не просто то, что случится, стоит нам замолчать. Это больше, нежели просто негативное отвержение языка; это больше, чем просто состояние, которого мы можем достигнуть по собственной воле.

Когда замолкает язык, наступает затишье. Но наступает оно не оттого, что замолкла речь. Просто отсутствие речи делает более явным присутствие тишины. Тишина – это самостоятельный феномен. Следовательно, она не равнозначна временному прекращению языка. Это не просто негативное состояние, воцаряющееся за устранением позитивного; скорее это независимое целое, существующее в себе и посредством себя. Она созидательна так же, как созидателен язык; и она конститутивна для человеческих существ так же, как конститутивен язык, хотя не в той же степени.

Тишина принадлежит к основной структуре человека. Это книга, однако, не задумывалась для того, чтобы привести читателя к некой «философии тишины» или подтолкнуть его к презрению языка.  Не тишина, но язык делает человека таковым. Слово превосходит тишину.

Но язык беднеет без связи с тишиной. Поэтому наша задача - раскрыть мир тишины, тот мир, что так тускло освещён в эти дни - и не ради тишины, но ради самого языка.

Может показаться удивительным, что о тишине получается поведать лишь посредством языка - но только при условии, что тишина воспринимается как нечто полностью негативное.  Тишина же, напротив, позитивна, это реальность, а для суждения о реальности необходим язык, у которого есть соответствующая сила для этого.

Язык и тишина взаимосвязаны между собой: язык ведает о тишине, а тишина ведает о языке.





ПРИРОДА ТИШИНЫ


1

Тишина не есть нечто негативное; это не просто отсутствие речи. Она позитивна, она – целый мир в себе.

Тишина обладает величием, просто потому, что она им обладает. Она присутствует, и в этом её величие, её чистое существование.   

Тишине нет ни начала, ни конца: похоже, она берёт свои истоки из тех времен, когда всё было ещё чистым Бытием.

Когда воцаряется тишина, то словно и нет ничего другого.Там где присутствует тишина, тишина зрит человека. Она всматривается в человека пристальнее, чем человек всматривается в неё. Не человек испытывает тишину, но тишина испытывает человека.

Невозможно себе представить мир, в котором нет ничего кроме языка и речи, но возможно представить мир, где нет ничего кроме тишины.

Тишина содержит в себе всё. Она ничего не ждёт; она всегда  присутствует целиком в себе и полностью заполняет пространство, в котором она появляется.

Не она развивается и расширяется во времени, но время разрастается в тишине. Это так, как будто время рассеяно в тишине, как будто тишина впитала его; как будто тишина – это почва, в которой время разрастается до своей полноты.

Тишина незрима, но всё же её существование очевидно.  Она распростёрлась на дальние расстояния, и при этом настолько близка к нам, что мы можем ощущать её так же явственно, как собственные тела. Она неосязаема, но всё же мы ощущаем её так же, как ощущаем материалы и ткани. Её не определить в словах, но всё же она вполне определённа и безошибочно различаема.

Ни в каком ином феномене отдалённость и близость, размах и непосредственность, целое и частное не объединены так, как в тишине.


2

Тишина является единственным на сегодня «бесполезным» феноменом. Она не вписывается в мир пользы и выгоды; она просто есть. Похоже, у неё нет никакого иного назначения, она недоступна для эксплуатации.

Все прочие великие феномены оказались приручены миром пользы и выгоды. Даже пространство между небом и землёй стало всего лишь средой для воздухоплавания летательных аппаратов. Вода и огонь поглощены миром наживы; их замечают лишь в той мере, в какой они являются частью этого мира: они утратили своё независимое существование.

Тишина же, однако, стоит в стороне от мира пользы и выгоды; на ней не нажиться; из неё вовсе ничего нельзя извлечь. Она "непродуктивна". Поэтому к ней относятся как к бесполезной.

Но вместе с тем действие тишины утешительнее и целительнее, чем действие всего «полезного». Лишённая назначения, не поддающаяся никакой эксплуатации тишина внезапно возникает в краю всего-чрезмерно-полезного и пугает нас самой своей бесполезностью.  Она сталкивается с потоком полезного. Она укрепляет неприкасаемое и уменьшает вред наносимый эксплуатацией.   Она вновь делает вещи целостными, унося их из мира рассеяния в мир целостности. Она придаёт вещам нечто от своей священной бесполезности, ибо это как раз то, чем она и является: священной бесполезностью.


3

 «Прежде всего оставить нужно нетронутою девственную почву, божественно созданную по безупречному закону» (Гёльдерлин)


Здесь, в тиши, пребывает Священная Пустыня, поскольку сама пустыня и образ Божий суть одно. Движения тут не подчиняются законам: существование и действие в тишине суть одно и то же. Это так, как если бы движение некой звезды внезапно сконцентрировалась в одинокий луч света: так же единство существования и действия сконцентрировано в тишине.

Тишина придаёт пребывающим в ней вещам нечто от мощи собственного автономного бытия. Автономное бытие в вещах усилено в тишине. Развёртывающееся и эксплуатируемое в вещах исчезает, когда они пребывают в тишине.

Силою автономного бытия тишина указывает на состояние, в котором действительно только собственно бытие: это состояние Божественного. Печать Божественного на вещах сохраняется посредством их связи с миром тишины.   



ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЙ ФЕНОМЕН ТИШИНЫ

Тишина – фундаментальный феномен. Это означает, что она - первичная, объективная действительность, которую нельзя свести к чему-либо ещё. Кроме Самого Творца, за ней не стоит ничего, имеющего отношения к ней.

Тишина изначальна и самоочевидна, как и всякий другой фундаментальный феномен: как любовь и привязанность, как жизнь  и смерть. Но она существовала до них и присуща каждому из них. Тишина – перворожденный фундаментальный феномен. Она охватывает прочие фундаментальные феномены: любовь, привязанность, смерть; и в них больше тишины, чем речи; больше невидимого, чем видимого. В человеке скрыто больше безмолвия, чем он может использовать за всю свою жизнь. Вот почему всякое человеческое высказывание окружено тайной. Тишина в человеке выходит за рамки одной только человеческой жизни. В такой тиши человек связан со своими прошлыми и будущими поколениями. 

Фундаментальные феномены как таковые возвращают нас к истоку вещей; мы же затерялись в том, что Гёте называл "производными феноменами", среди которых мы обычно и живём. И это похоже на смерть, ибо в тишине мы остаёмся один на один сами с собой, представ перед лицом нового начала и оттого не на шутку пугаемся. "Когда нашему восприятию открываются первичные феномены, мы испытываем нечто вроде робости или даже страха", говорит Гёте. Следовательно, в тишине человек вновь предстаёт перед истинным началом всех вещей: всё может начаться снова, может быть воссоздано заново. В любой миг посредством тишины человек может оказаться у истоков всего. В союзе с  тишиной, он не только приобщается к истинной сущности тишины, но и к истинной сущности всех вещей. Тишина - единственный фундаментальный феномен, что всегда с человеком. Ни один другой фундаментальный феномен не присутствует в любой момент столь полно, как присутствует тишина.

Сексуальное - это ещё один фундаментальный феномен, всегда находящийся в человеческом распоряжении. А поскольку в наши дни фундаментальный феномен тишины оказался в прискорбном состоянии, то человек попал под сильное влияние сексуального; он перестал замечать, что безудержная сексуальность потеряла всякую меру и принимает теперь извращённые формы, выходя за границы своего должного места среди прочих фундаментальных феноменов.


Тишина напоминает некое древнее, забытое животное, чья широкая спина всё глубже утопает в колючих зарослях мира шума, словно эта доисторическая тварь постепенно погружается в глубины своей собственной тишины. Но порой, однако, весь шум нынешнего мира представляется не более чем жужжание насекомых на этой широкой спине тишины.



ТИШИНА КАК ИСТОЧНИК РЕЧИ


 1

Речь возникла из тишины - из полноты тишины. Полнота тишины должна была бы разорваться в клочья, не найди она способа вытекать в речь.

Явившаяся из тишины речь оправдана предшествовавшей ей тишиной. Дух узаконивает речь, но именно тишина, предшествовавшая речи - это беременная мать, разрешившаяся речью при созидательном содействии духа. И символ этого созидательного содействия духа - тишина, предшествовавшая речи.

Когда бы не заговорил человек, каждый раз слово его появляется из тишины.

Оно является так самоочевидно и ненавязчиво, словно речь - это всего лишь оборотная сторона тишины, словно тишина просто совершила оборот вокруг себя. И в самом деле, речь - это оборотная сторона тишины, так же как и тишина - оборотная сторона речи.

В каждом слове есть нечто от тишины, что свидетельствует о ней, как об истоке речи. И во всякой тишине есть нечто от высказанного слова, как свидетельство мощи тишины, способной творить речь.

Поэтому речь сущностно связана с тишиной.

Лишь говоря с другим, человек удостоверяется в том, что речь более не принадлежит тишине, но - человеку. Он познаёт это через Ты другого, ибо лишь через Ты слово впервые начинает принадлежать человеку, а не тишине. И всё же, когда двое общаются друг с другом, то всегда присутствует и третий: слушающая тишина. Вот, что придаёт широту общению: слова движутся не в узком пространстве, занятом двумя собеседниками, но приходят издалека, из того места, где слушает тишина. И это придаёт словам новую полноту. Но и не только это: слова выговариваются так, словно они - возникают из тишины, из этого третьего, и потому слушателю открывается большее, нежели сам говорящий способен поведать. В таком разговоре тишина - это третий собеседник. В конце платоновских диалогов всегда вещает сама тишина. Те же, кто говорил, оказываются её слушателями.   


2

 Было сказано, что, когда Бог сотворил человека, Он говорил с ним: как если бы человек ещё не осмеливался произнести слово, не осмеливался обладать словом; как если бы Бог, говоря с человеком, хотел приучить его привычке распоряжаться словами.


"Если мы вспомним о красоте, мощи и многообразии языка, раскинувшегося по всей земле, то мы увидим в нём что-то почти нечеловеческое; что-то, что не похоже на исходящее из человека; что-то, чьё совершенство человек на самом деле лишь испортил и извратил" (Якоб Гримм)


Источник языка непостижим, как и источник всего сотворённого, поскольку он берёт свой исток в совершенной любви Творца. Только постоянно пребывая в совершенной любви, человек может познать источник языка и всего тварного.  


3

Ясно выраженное и чётко оформленное слово возникает из  неотчётливой, широко раскинувшейся области первобытной тишины.

Тишина раскрывает себя в тысяче невыразимых форм: в тиши рассвета, в молчаливом вознесении деревьев к небу, в незаметном наступлении ночи, в тихой смене времён года, в падающем лунном свете, сочащемся в ночи подобно дождю тишины; но более всего - в тихости устремлённой внутрь души. Все эти формы тишины безымянны: тем яснее и увереннее возникающее из неё слово, контрастирующее с безымянной тишиной.

Нет естественного мира шире, чем естественный мир тишины; нет духовного мира шире, чем духовный мир языка, сотворённого миром тишины.

 Тишина - это мир в себе, и на примере этого мира тишины речь узнаёт, как следует обосновываться в этом мире; мир тишины и мир речи противопоставлены друг другу. Поэтому-то речь противопоставляет себя тишине, однако не как враг: она всего лишь другая - оборотная - сторона тишины. Прислушавшись, можно различить тишину, звучащую в речи. Настоящая речь в действительности есть ни что иное как отзвук тишины.


4

Звучание музыки, в отличие от звучания слова, не противостоит, но скорее сонаправленно   с тишиной.

Звуки музыки словно проносятся над поверхностью тишины.

Музыка - это зазвучавшая тишина, погружённая в собственные грёзы. Звонче всего звучит тишина именно в тот момент, когда замирают последние звуки музыки.

Широко раскинулась музыка; она способна охватить собою весь мир. Правда, этого не случается, ибо музыка охватывает мир медленно, стыдливо, ритмично, всегда возвращаясь к одним и тем же основным мелодиям, и потому может показаться, что музыка вовсе никуда не уносилась, что музыка была повсюду и одновременно в определённом ограниченном месте. В музыке отдалённость и близость пространства, безграничное и ограниченное соприсутствуют в благородном единстве, подкрепляющим душу утешением и  благоговением.  Вот почему музыка так успокаивающе действует на  беспокойных людей: душа обретает умиротворение в музыке -   здесь ей нечего опасаться.


5

Язык - это не просто один мир, приложенный к другому.  Ему присуща своя полнота, выходящая за рамки целесообразности: в языке сокрыто больше, чем это необходимо для простого понимания и осведомления.

Конечно, язык принадлежит человеку, однако он так же принадлежит и самому себе. В нём заложено больше боли, радости или печали, чем человек способен извлечь из себя. Язык словно придерживает для себя необходимое ему количество боли, скорби, радости или восторга.

Язык порой творит поэзию по собственной воле и для себя самого.


6

Тишина способна прожить без речи, но речь не может обойтись без тишины. Лишившись её фона, слово теряет свою глубину. Тем не менее, тишина сама по себе не превосходит речь, но наоборот, мир тишины без речи - это мир до сотворения, мир неоконченного творения, мир грозный и опасный для человека.  Лишь с  появлением из тишины речи, тишина преображается из состояния, предшествовавшего творению, до состояния творения, из доисторического - в историю человека, вступает в близкую связь с человеком, становясь частью человека и законной частью речи. Но речь превосходит тишину, потому что именно речь, а не тишина, впервые конкретно выражает истину.

С помощью речи человек впервые становится человеком:


Случайность ли, что греки определяли существо человека как

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно