Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика

Андрей Колесников
ООО «Кремль». Трест, который лопнет

Trust, который лопнет

Импичментизация страны

Кончина легендарного журналиста Дэвида Фроста, известного широкой публике по отменному фильму Рона Ховарда «Фрост против Никсона», заставила вспомнить фразу, сказанную Ричардом Никсоном в ходе многочасового интервью тележурналисту в 1977 году: «Никсон: Ну, если президент делает что-то, это означает, что все законно. Фрост: По определению. Никсон: Точно. Точно…»

Именно эта убежденность Никсона в собственной правоте и привела его к всеобщему публичному осуждению и импичменту. Кончилось все тем, что он попросил у нации прощения – за все эти прослушки, вторжения в частную и политическую жизнь, за все то, что называлось Huston Plan (по имени советника Белого дома Тома Хастона), за все то, что затевалось ради «национальной безопасности». Потому что все, что сам президент считал значимым с точки зрения национальной безопасности для себя, он считал значимым для американского народа. В этом контексте он вполне мог бы повторить: «Государство – это я».

Но Никсон оказался в неправильном месте в неправильное время. Место – Соединенные Штаты, иронизируй – не иронизируй, а оплот демократии, и не только процедурной. Время – раскрепощение демократической энергии по всему миру, антивоенное движение, окончание вьетнамской войны, символа ошибок нескольких поколений американских президентов.

И Никсон – монстр, не желавший на деле ничего менять, вдруг стал персонифицированным символом разрядки. Как примитивный персонаж примитивной истории, про которого шутили, что это у него не волосы волнистые, а голова волнистая. Как человек, который, будучи антисемитом, в дни импичмента просил своего госсекретаря Генри Киссинджера помолиться вместе с ним. Как антикоммунист, наладивший такие отношения с Советами, которые и Кеннеди не снились. Как романтик, ставший жестким прагматиком.

Он считал, что если нарушит закон или обыкновения здравого смысла, которые в Америке зачастую одно и то же, то сделает это во благо нации или ее безопасности. А законы – подождут. В этом смысле он пошел против системы, против обычаев, против законов, против институтов, которые, как выяснилось, все еще работают. Он стал адептом ручного управления в стране, где все управляется институтами. Институты ответили ему импичментом. Нарушение этики не было прощено. Поскольку в этой системе нарушение этики – это нарушение правил, а нарушение правил – это нарушение работы институтов.

В принципе, все произошло автоматически, могло и не понадобиться вмешательства человеческого фактора. Публикации в The New York Times документов, разоблачавших вьетнамскую войну, а затем материалов Боба Вудворда и Карла Бернстайна в Washington Post, внешне были действиями людей (по первому поводу даже состоялось решение Верховного суда США), а в реальности оказались действиями институтов – свободной прессы и независимой судебной системы.

Демократия срабатывала на автомате. Институты работали, как исправная система с фотоэлементом. Человек, нарушивший правила и, по сути, «инструкцию» функционирования президента, был автоматически выброшен системой.

Сегодня у нас в России управление тоже осуществляется опытным путем, на ощупь. В Конституцию у нас давно никто не заглядывал, а человек, принимавший участие в ее написании, отчитывается перед пресс-секретарем президента как мальчишка за то, что нарушил не институциональные правила, а неясные обыкновения бюрократии (Сергей Шахрай, сообщивший, что в Счетной палате на смену Сергею Степашину идет Татьяна Голикова, получил жесткую отповедь пресс-офицера). Институты, в том числе прописанные в Конституции, – правительство, парламент, суды, СМИ – дремлют, а менеджмент осуществляется методом пожатия «рук» тюленям, ловлей щук, целованием мальчиков, разборками на совещаниях – вживую или по видеосвязи.

Только это не сбой в системе, не сломанный автомат, не потерявший программу институт – это и есть суть работы системы. В ней и в самом деле все решает первое лицо («по определению… точно, точно…»), его усмотрение, его прихоть. Институт, любой институт, работает, как пишется в бюрократических бумагах, «по согласованию». Чтобы запустить в действие автомат с газированной водой, надо даже не стукнуть по нему кулаком, а попросить разрешения президента. И то, если согласовал один высший чиновник, а другой об этом согласовании ничего не знает, автомат может и не быть запущен в действие. И уж если первое лицо что-то нарушает, если оно задумало запуск серии репрессивных законов, остановить его не могут ни правительство, ни парламент, ни суд, ни пресса. Ни один из спящих институтов, в теории отделенных один от другого системой сдержек и противовесов.

Потому что в такой системе усмотрение первого лица и есть один-единственный институт, который, правда, работает не системно, не автоматически, а как бог на душу положит.

В такой системе тот же импичмент первому лицу невозможен. Скорее, первое лицо само вынесет импичмент. Если понадобится – всей элите, а если сильно понадобится – то и всей нации.

2013 г.

Бремя имперского человека

Как Редьярд Киплинг осознавал «бремя белого человека» («Неси это гордое Бремя —Воюй за чужой покой»), так и президент Российской Федерации несет на себе «бремя имперского человека». Это своего рода миссия. И в этой логике попытка присоединения части «исторической Руси», земель Восточной Украины, к России – вполне возможный сценарий.

А попутно можно решить еще целый ряд задач: мобилизация населения России вокруг идеи защиты русских на Украине, расправа с пятой колонной в стране, формирование образа внешнего (Запад) и внутреннего (либеральный хипстер-интеллигент, креакл, борец за права меньшинств) врага, окончательное утверждение ультраконсервативных ценностей в границах триады графа Уварова в качестве государственной идеологии. К тому же Украина – предмет особого внимания власти. Без нее воображаемая империя – не империя.

Права русских по-настоящему, а не так, как на Украине, нарушались в том же Туркменистане. Но никто и не думал вводить туда войска. Потому что, как выразился один коллега, там – газ. И там – китайцы, а это вам не Обама.

Россия – колониальная держава, только колониальная администрация действует избирательно и не суется туда, где ей могут дать по рукам, по пробковой шапке-ушанке. Или по карманам…

Когда в 1968-м вводили в танки в Чехословакию, внешне пеклись о чистоте марксистского учения, а на деле – о единстве империи, в которой официозный марксизм был лишь одной из скреп, как сейчас – официозное православие. Поэтому логика брежневского Политбюро схожа с логикой политбюро нынешнего.

Поэтому столь пугающим кажется трогательное единство элит: ни одного голоса против, гробовое молчание, прерываемое таким подхалимажем по отношению к первому лицу, что даже товарищ Сталин насторожился бы, приостановив свое движение в мягких кавказских сапогах по паркету.

Замороченность на зонах влияния, акцент на территориальных приобретениях и потерях в постиндустриальную эру кажутся безнадежно устаревшими. Время империй прошло, их место теперь занимает «мягкая сила». Побеждают маленькие и динамичные страны, где портрет правителя, по выражению Набокова, не превышает размера почтовой марки, а вместо имперской площади, украшенной охраняемым трупом, огламуренным катком и магазином с нигде более в природе не существующими ценами, – приветливая ратушная площадь.

Но империя, живущая в голове первого лица, пребывает еще в индустриальной эпохе, и она должна быть овеществлена в земле и людях. И с этим ничего поделать нельзя, особенно если никто из страха не говорит ни слова против. Даже несмотря на то, что почти каждого, кто в банях и частных беседах в «Боско кафе» клянет режим похлеще хипстеров, в зарубежье ждет своя асиенда Каса-дель-Корво с прекрасными майн-ридовскими креолками…

Путин по формуле Киплинга будет воевать «за чужой покой» (точнее, за то, что считается покоем) невзирая ни на что. Ни на угрозу внешней изоляции, ни на риск полного инвестиционного провала, ни на потери бизнеса, ни на падение рубля и прочие последствия, бьющие по простым гражданам, о которых эта власть так печется на словах. Больше того, эта власть убеждена, что все проблемы, возникшие в связи с украинским кризисом, рассосутся так же, как они исчезли, когда время затянуло моральные раны после грузинской кампании 2008 года. Что, Запад перестал с нами общаться? Ничего подобного. Проглотят и сейчас.

Что же до социальных последствий… Первое лицо не верит в то, что люди выйдут на улицу. И скорее всего, он прав: в ситуации затягивания поясов русский человек начинает искать новые способы выживания и адаптации к действительности, а не выходит протестовать.

Начальство вовсе не думает, что оно в чем-то ущемляет собственный электорат. Ну жахнется рубль. Ну инфляция вернется к двузначной цифре. Ну вместо вялого роста «околоноля» начнется спад. Не жили хорошо, и нечего начинать. В конце концов, можно снять министра экономики, с треском изгнать премьера.

Главное, чтобы народ сплотился вокруг лидера, за русскую империю и против, как выражается коллега Леонид Гозман, «жидобандеровцев». Для Путина это шанс: он считает, что тем самым создает русскую нацию, даже на зависть тем, кто когда-то сформировал «новую историческую общность – советский народ». Пусть это будет новая истерическая общность, лишь бы косоворотка сидела!

Что может остановить первое лицо? Что может остановить процесс сознательного движения к изоляции от мест летнего и зимнего отдыха продвинутых депутатов и чиновников, экономическому развалу с рублем, похожим на необъезженного мустанга, политическому бетонированию всех живых площадок? Надо отдавать себе отчет в том, что пока – ничто.

Растерянная фраза Меркель в разговоре с Обамой – у нее есть сомнения, что Владимир все еще на связи с реальностью (in touch with reality, по версии The New York Times), – тому доказательство. Никто не знает, что с этим делать, особенно на фоне того, что национал-патриотическая истерия таки удалась. В жанре августа 1914 года. И мало кого волнует, что это политическое самоубийство, хотя, возможно, и растянутое во времени.

После 1914-го наступает 1917-й, после 1968-го – 1985-й. Это законы истории, stupid…

2014 г.

Крым – это нормально

Рано или поздно персоналистский режим приходит если не к войне, то к идее войны. Это и способ мобилизации населения, и метод сплочения граждан вокруг лидера. Технология укрепления и удержания власти, невзирая на сопутствующие трудности в виде международной изоляции (Запад проглотил грузинскую интервенцию, побуянит и успокоится) и экономических проблем (справились даже в 1990-е с чеченской войной, и уж тем более справимся сейчас).

Словом, мощнейшая духовная скрепа, естественная, органичная, технологичная. Националистичная, автаркичная, империалистичная, не хуже официозного православия.

Это результат естественной эволюции режима. Он начинался с упований на либерального Пиночета. Затем эволюционировал в сторону советского гимна («мы с народом ошибаемся»), равноудаления и дидактически-нравоучительной посадки Михаила Ходорковского. Потом – в сторону непотизма, огосударствления экономики, формирования наследственной «вельветовой» диктатуры, системы, где власть и собственность слиты воедино. После того как операция «Преемник» была признана неудачной – в сторону окончательно оформленного авторитарного государства с имитационными институтами демократии, профанным парламентом, перераспределением вотчин и балансированием власти между духовно и служебно близкими кланами, сосуществующими благодаря ручному управлению.

Получился режим, держащийся на страхе (дрессированные элиты, боящиеся слово молвить и сделать неверный шаг) и подкупе (элиты платят лидеру, лидер перераспределяет доходы в пользу широкого избирателя – пока эти доходы в принципе есть, разумеется). Вяло бредут рядом элиты-попутчики – служивые либералы, балансирующие бюджет и денежно-кредитную политику, всячески зажимающие носы, когда речь идет о политике, а также карьерные дипломаты с идеально раздвоенным сознанием, позволяющим одновременно вести кухонные диссидентские разговоры, и с городом и миром беседовать на языке МИДа времен Молотова и Громыко.

Попутчики обслуживают интересы мейнстримовского православно-имперско-чекистского клана. И лично первого лица, которое заменило в стране все институты, оставшись одним-единственным институтом, рулящим в режиме ручного управления и перераспределяющим блага в пользу электората системы «уралвагонзавод».

Это, в терминах исследователя диктатур Брюса Буэно де Мескиты – не электорат, а селекторат. Тот круг людей, которые реально избирают лидера. И держатся у власти благодаря его воле и исполнению его поручений. Здесь и политическая элита, и ближний круг, и олигархи. По определению того же де Мескиты: «Коррупция дает власть, абсолютная коррупция дает абсолютную власть». Коррупция здесь понимается в широком смысле – как обмен внутри своего круга благами, креслами, услугами, коммуникационными возможностями.

Попутно избирается путь жесткого подавления любой оппозиции, кроме официальной. А цена квазиоппозиции стала понятной во время наступившего крымского кризиса – все в едином порыве «за» решения руководства.

И тем не менее, как говорилось в одном известном произведении, «и примешь ты смерть от коня своего». Элиты, которые уже не способны отличить свою собственность от государственной власти и свою власть от чужой собственности, все равно бывают разные. Одни кланы довольны ситуацией, когда все решается по усмотрению первого лица, другие, напротив, не слишком удовлетворены вечной непредсказуемостью.

В работе Милана Сволика из Университета Иллинойса «Политика авторитарного правления» выделяются две проблемы авторитаризма. Первая – удержание авторитарного контроля. Тут все понятно: дави, подкупай и покупай, чтобы не было вот этого Occupy. Вторая – авторитарное разделение власти. В условиях отсутствия реального разделения властей речь идет о перераспределении влияния внутри элит. И хотя их сковывает страх, они могут быть недовольны распределением политико-аппаратных весов, масштабами неформальных «сборов» и навешиваемых «социальных обязательств». Милан Сволик приводит любопытную историческую статистику по 316 авторитарным лидерам (с 1946 по 2008 год), согласно которой восстания, конечно, играют большую роль в «неконституционных» методах устранения автократов (32 случая). Но в 2/3 случаев (205 казусов такого рода) первые лица были смещены «инсайдерами режима», то есть в результате заговора элит. И удаление Никиты Хрущева – лишь один из таких поучительных кейсов.

Если в сегодняшней России и зрел такой заговор элит, то его конструкция подпорчена крымским кризисом. И вот почему. Единодушие, с которым все российские элиты поддерживают уже, по сути, состоявшееся решение президента России о присоединении Крыма, связано со стремлением оседлать патриотическую волну. Лучше уж подниматься на этой волне со всеми лодками, чем идти против течения: при таком приливе могут и утопить. Истерия и страх движут политиками, финансистами, ближним кругом, идеологической обслугой. Они хотят быть со своим народом там, где он, к несчастью, был, как сказала Ахматова, правда, по другому, хотя и близкому поводу.

Российский империализм развивается по законам выделения вотчин вассалам – «стационарным бандитам». Как на кормление кадыровцам отдана Чечня, лишь бы лояльность проявляли, точно так же и Крым с его небезупречным руководством со скошенными от вечного вранья глазами будет передан верным слугам Москвы, но опять-таки за деньги.

Скоро лозунг «Хватит кормить Крым!» станет столь же популярным, как и «Хватит кормить Кавказ!».

Это крайне расточительная политика. И это тоже результат эволюции режима от либерального пиночетизма к чекистскому госкапитализму и империализму. Но генеральная линия не останавливается ни перед чем: ни перед внешнеполитическими издержками, ни перед предсказуемой экономической турбулентностью, ни перед социально-политическими последствиями. Ведь считается, что, во-первых, пострадавший по финансово-экономической части народ не пойдет на площади, а заведет свои «Жигули» и отправится на отхожий промысел и, во-вторых, степень сплочения вокруг лидера в связи с территориальными претензиями теперь такова, что никто против него и не собирается выступать.

Скорее наоборот: тем самым по-настоящему создается российский народ, как когда-то была сформирована методом сплочения на прочной марксистско-ленинской основе «новая историческая общность – советский народ».

Словом, как когда-то Берлинский и Карибский кризисы сплачивали советский народ перед лицом внешней угрозы, так и теперь Крымский кризис породил новую «симферопольско-севастопольскую скрепу».

Что позволило режиму войти в стадию устойчивой автократии. Можно было бы это явление назвать новой нормальностью. Если бы оно не было совершенно ненормальным для XXI века.

2014 г.

Товарищество на хрупком доверии

Парадоксы автократии по-русски. Доверие к первому лицу в российском государстве, по данным Левада-центра, растет вместе с позитивным отношением к нему («восхищение, симпатия, не могу сказать ничего плохого»). И в то же самое время увеличивается число респондентов социологов, которые считают, что Владимир Путин выражает интересы силовиков, олигархов, бюрократии, то есть тех страт, отношение к которым негативное.

Старая, как «русский мир», конструкция: хороший царь, плохие бояре. Точнее, даже так: хороший царь, опирающийся на плохих бояр и покрывающий их.

Почему так происходит? Потому что почти полтора десятилетия не было ротации власти, а Путин, по оценке россиян, «опытный политик». За такое время почему бы опыта и не набраться? Да и других политиков у нас для вас нет. Эта модель безотказно, как автомат Калашникова, работает уже много лет.

Главное – основной фактор, все последние годы работавший на положительный образ Владимира Путина, в еще большей степени укрепился: он «вернул России статус великой уважаемой державы».

Понятно, что уважаемой внутри страны, а не вне. Но для большинства населения это неважно. Наоборот: если внешний мир боится и возмущается, значит, уважает. Август 2010-го – 36 % опрошенных отмечают это положительное свойство президента, февраль 2013-го – столько же. Март 2014-го – колоссальный скачок до 51 %. Чем больше Крыма, тем прочнее статус «великой и уважаемой».

В чем хрупкость конструкции? Путин – не президент всех россиян, «согласных» и «несогласных».

Лишь 14 % считают, что он выражает интересы всех без исключения слоев населения (хотя этот показатель существенно вырос). Система ручного управления, внутри которой остается один работающий институт – президент, который сам себе парламент, правительство, СМИ и профсоюз, – приписывает все успехи одному человеку. Но и неудачи припишет ему же: 82 % считают, что Путин целиком несет ответственность «за проблемы, стоявшие перед страной во время его правления». А рейтинг доверия – это колеблемый треножник: он растет, но при этом очень далек от своих же пиковых значений, а до этого довольно существенно падал.

Действие крымской инъекции не бесконечно. И тогда для поддержания рейтинга придется совершать новые подвиги. Вопрос: какие? И какова будет их цена? В том числе для физического и экономического благосостояния россиян, проблемы которых, в основном социального свойства, как они признаются социологам, так и не решены. Кем не решены? Тем, кто взял всю ответственность на себя. А впереди – санкции, стагфляция, мобилизационная экономика, опора на собственные силы.

Психология осажденной крепости рождает патриотизм, только не позитивный и оптимистический, а негативный и пессимистический. Где больше истерии, чем разума, эмоций, а не рассудка.

Да, патриотическая волна развязала руки. Первое лицо отвязаннее говорит с миром и жестче ведет себя с теми, кто не согласен с его политикой. Его челядь бежит впереди паровоза, проявляя инициативу и принося верховному главнокомандующему дары, головы и скальпы врагов, сбившихся в пятую колонну, фактически приравненную к пленным немцам, которых проводили по улице Горького во время войны.

Но с кем останется патрон нации к концу своего срока? С каким ресурсом и качеством поддержки? С какой элитой? Поддакивающей ему во всем, но неэффективной и некачественной – от страха и сервильности? Внешне преданной, но внутренне нелояльной?

На выходе получается страна – этакое товарищество на доверии, где нет доверия.

Где не нужны обязательства друг перед другом, а только перед первым лицом. Где депутаты и чиновники подотчетны не народу – источнику власти, а верховному начальнику. Где нет правил, потому что они устанавливаются не раз и навсегда и легко изменяются в режиме ручного единоличного управления. Где, когда надо, попрекают Конституцией, а когда надо – севрюжиной с хреном.

Жизнеспособность такой конструкции с облупившимся тефлоном сомнительна. Можно поддерживать ее в рабочем состоянии с помощью консервативной идеологии. Но и переоценивать эффективность мозгопромывочного механизма системы «Россия-не-Европа» не стоит. Лишь 11 % россиян волнует «духовное возрождение России». Меркантильным и очень земным россиянам подавай экономический рост и борьбу с коррупцией (62 и 44 % соответственно).

Из всех в мире «духовностей» россиянин предпочитает продовольственную корзину. Кстати, сильно завязанную на импорт из отныне духовно чуждых стран.

Путин может оказаться заложником собственного высокого рейтинга. Да, это уже не рейтинг надежд и ожиданий. Это рейтинг приятной войны без единого выстрела и легкой победы в купальнике и ластах. Победы, пахнущей морем, платанами, массандровскими винами и ласкающими слух топонимами – Партенит, Симеиз, Форос… Но решительно непонятно, как выбираться из западни международной изоляции, экономических проблем и диковато-архаичного сознания, измеряемого разными степенями глупости депутатских инициатив.

До следующих выборов еще долгих четыре года, которые нужно чем-то заполнить. И предъявить нации, этому товариществу на хрупком доверии, что-то не хуже Крыма и нечто побольше, чем «выполнение всех социальных обязательств».

Даже страшно подумать что.

2014 г.

Партия ренты

Недавно президент России напугал свою широкую, как чеховская степь, социально-электоральную базу проникновением в нашу страну зарубежной мягкой силы. Среди инструментов мягкой силы были помянуты недобрым словом «карманные неправительственные организации». Параллельно Министерство юстиции РФ принудительно занесло в список иностранных агентов ряд гражданских структур, включая общество «Мемориал».

Говорят, что когда родственники и друзья погибших в катастрофе Boeing звонят по их телефонам, на том конце провода они слышат русское или украинское приветливое «Але». Это простое мародерство. А есть мародерство историческое. Именно так я бы квалифицировал акт причисления «Мемориала» к лику иностранных агентов.

Это бестактный плевок в память миллионов узников ГУЛАГа.

Правда, что высшему руководству, собственно, с этой памятью делать, если никакой электоральной ценности она сегодня не имеет. И кого волнует, что нынешняя власть тем самым приравняла себя к НКВД. Это нынче скорее достоинство, чем недостаток.

Владимир Путин, который смотрит на мир, как утверждает в давешней публикации журнал Newsweek, сквозь тусклое стекло трех папочек с ежедневной информацией ФСБ, СВР и ФСО, заявил, что последний и решительный бой с мягкой силой не означает закручивания «каких-то там гаек». Как говорила отцу Федору жена инженера Брунса у Ильфа и Петрова: «В моем доме, пожалуйста, не становитесь ни на какие колени». И не крутите какие-то там гайки…

Если каждый день смотреться в это информационное трюмо, которое на вопрос: «Свет мой зеркальце, скажи…» неизменно отвечает: «Всегда!», то действительно можно решить, что гайки вовсе и не закручены. На самом деле они уже завинчены до предела. В том числе и с точки зрения привинчивания отечественной истории к текущим пропагандистским задачам.

И свое монопольное положение в политике, экономике, истории, инженерии человеческих душ власть ощущает не как возможность для хотя бы какого-то диалога, а как «народный» мандат на подавление всего живого.

За ними – «народ». Это важный момент. Следующий логический шаг – поговорить о том, почему за ними «народ», который дает мандат в том числе и на расправу и надругательство над национальной памятью?

Широко известно даже школьникам, что высшие слои политических атмосфер сидят у нас на углеводородной ренте, щедро распределяя ее между собой и время от времени, особенно в период выборов, откупаясь от населения какими-нибудь социальными выплатами или майскими указами президента и их аналогами. Несколько лет назад такое явление называли социальным контрактом времен высокой сырьевой конъюнктуры. С тех пор конъюнктура так и осталась высокой.

Соответственно, наряду с получением ренты (rent seeking) и ее перераспределением органическим путем появилось такое явление, как просачивание ренты – rent dripping. Есть целая теория, согласно которой за счет падения со стола сильных мира сего крошек от распиленного на заносы и откаты национального пирога формируется средний класс.

Чтобы только обслужить одного rent-seeker с его замками и шубохранилищами, нужны десятки горничных, уборщиц, нянь, охранников, адвокатов, садовников, шоферов, сантехников, врачей, официантов, парикмахерш, массажистов, бухгалтеров, налоговых консультантов, инструкторов по сквошу, тренеров по хоккею, репетиторов по французскому… И все получают рабочие места и зарплаты.

Шубохранитель тем самым делится рентой. Не говоря уже о том, что благотворительные, формальные налоговые выплаты, неформальные выплаты «на ремонт храмового ансамбля Кремля» и на откуп от населения тоже распределяются среди окормляемой официозным православием, крымским проектом и просто деньгами паствы, имеющей руки, чтобы голосовать, и глаза, чтобы смотреть телевизор.

Так рождается гигантский класс рентополучателей. А в политическом смысле – партия ренты. «Ест такая партия!» – как писал Вагрич Бахчанян. На этом держатся и властная пирамида, и движущийся к пику Коммунизма рейтинг первого лица.

Есть и психологический механизм столь масштабной поддержки нынешней власти. Назовем его политическим стокгольмским синдромом: если вас захватили в заложники, но дают достаточное количество риса и утверждают, что без них и рис исчезнет, и последние рисинки сожрет иностранный агент, а все выступления против будут жестоко караться, – хочется немного отдохнуть, перестать сопротивляться и уже получить хоть какое-то удовольствие. То есть слиться с режимом пусть в вялом, но экстазе. А тут еще санаторно-курортный бонус в лице Крыма появился…

Лучше стоять в стройных рядах последних солдат империи, пусть и символически, чем сидеть в лагере, как Удальцов с Развозжаевым и другими узниками Болотной.

На выходе мы имеем гремучий коктейль, состоящий из политико-экономическо-ментально-исторической монополии, синдрома осажденной крепости, международной экономической и политической изоляции и пародийной самоизоляции («Долой “Макдоналдсы”»!), персоналистского характера власти.

Но если вы уничтожили внутри любую фронду и даже додавили иностранных агентов, то в дальнейшем потенциальное снижение рентных поступлений и уменьшение масштабов просачивания ренты уже невозможно будет оправдать ничем, кроме собственных просчетов. Равно как и спасти положение за счет увеличения НДС, введения налога с продаж или выкатывания иностранному агенту многомиллионного штрафа за якобы налоговые нарушения.

И эффект консолидации «крымского большинства» может смениться эффектом его декомпозиции. Но все завязано на ренту: пока она есть, партия ренты будет стоять, как КПСС. На глиняных ногах. Но зато какой колосс…

2014 г.

Тороватое решение

Минюст спустя год после первого отказа так и не решился зарегистрировать Национально-демократическую партию Константина Крылова и Владимира Тора. Думается, не только потому, что отцы-основатели партии состояли в координационном совете оппозиции. Хотя и это наверняка сыграло свою роль.

Националистов наверху держат за своих. Только опять же привечают тех, кто делает карьеру на националистической волне, поднявшей не одну лодку, по некоторым правилам. И у кого в этом смысле более или менее адекватная биография, как говорят на погрязшем в санкциях Западе, credentials.

Всех в Ноев ковчег русского национализма не погрузишь, допускаются только члены профсоюза.

Нынешняя власть монопольна по своей природе, касается ли это экономики, бизнеса, политики или ментального контроля. Соответственно, терпеть конкуренцию и на поле русского национализма, и так уже густо засеянном, никто не собирается.

К тому же и в самом деле здесь важен контроль – соблюдение баланса взглядов и высказываний. Чтобы если они и приводили к действиям, то исключительно к управляемым. К тому же все чаще на идеологическом полигоне испытываются более умеренные образцы оружия: вместо национализма – «консерватизм», вместо Ивана Ильина – Николай Бердяев. Правда, взлетит ли такой «Тополь»?..

Протест бирюлевского типа идейно ближе нашим властям, но он все равно нежелателен в той же степени, что и «болотный» протест.

Конечно, присутствие «русской партии» в нынешнем истеблишменте гораздо более значительное и значимое, чем в родном ЦК КПСС. Но вот в чем схожи тогдашнее и сегодняшнее начальство – в попытках отсечения всего экстремального. Политика баланса – чтобы монопольно управляемую лодку не укачало – приводит к тому, что власть сама выбирает себе партнеров по национализму, национал-патриотизму, русской идее и политическому православию.

Боятся ведь вот еще чего: как те из националистов, которые побеспринципнее, пытались, как блоха на собаке, въехать во власть на пике демократического протеста, так и сейчас они же готовы двигаться в фарватере авангарда националистических сил. А самые пассионарные из них воюют сейчас на юго-востоке Украины.

И несмотря на присмотр приставленных «премьер-министров» ЛНР и ДНР, нет никаких доказательств того, что эти силы раскрепощенного национализма такие уж управляемые. А если они разочаруются в Путине, который покажется им недостаточно радикальным, и обратят свои штыки против него? Так рассуждают многие наблюдатели событий. И стараются сделать ситуацию управляемой хотя бы на территории метрополии.

Собственно, это один из важнейших вопросов современности: куда денется накопленная на юго-востоке Украины националистическая энергия, если война там закончится?

Собственно, ровно поэтому можно услышать и такие рассуждения: Путин не может уйти с юго-востока, единожды войдя туда. Там это могут счесть неправильным с точки зрения теперь уже не славянского, а русского братства шагом.

Словом, ко всем демонам и страхам сегодняшней власти наряду с золотушным интеллигентом, космополитом и грантоедом добавился еще один националист, вроде бы весь такой родной, такой похожий на ядерный путинский электорат, на нуклеус крымского большинства.

Но – не до конца управляемый националист. Себе на уме. И чрезвычайно политически амбициозный.

Страх становится главной движущей силой власти. Страх утраты контроля теперь уже над идейно близкими. Даже если они не могут составить конкуренцию, лучше перестраховаться: запретить и закрыть. И в этом смысле «Русский марш» должен идти не под мегафонные крики Тора, а исключительно под персональным контролем кремлевской машины организации массовых мероприятий.

Можно сказать вслед за Михаилом Гершензоном более чем столетней выдержки (сборник «Вехи»), что штыки власти вновь ограждают приличных граждан от «ярости народной», в том числе и с лицом националиста-погромщика.

Но во-первых, не очень-то и защищает нынешняя полиция: она под это заточена не лучше, чем городовые в годы кишиневских и одесских погромов. Во-вторых, если и защищает, то только саму себя, причем в лучшем случае самый верхушечный слой. В-третьих, чтобы проверить теорию «защиты-от-ярости-народной», надо провести хотя бы одни за долгие годы свободные выборы. Тогда-то и станет понятно, до какой степени будет опасен радикальный русский национализм и состоится ли его электоральная легитимация.

Еще недавно можно было бы сказать, что националисты в электоральном смысле, по крайней мере на федеральном уровне, маргиналы. Но теперь, разбудив Крымом и юго-востоком Украины националистических демонов в тех, кто даже не подозревал об их существовании в себе, российская власть будет еще больше бояться националистов.

То есть – своего, в сущности, успеха. Своей же собственной идеологии. Своего электората.

2014 г.

Духовные скрипы

На продукции компании Perla Penna, которая производит драгоценные смартфоны Caviar, изображена рыбка. Чем-то она напоминает другую рыбку, которую между третьей и четвертой рюмками хочется сковырнуть с бутылки «Белуги». Есть между ними какая-то неуловимая связь… Драгоценные смартфоны – «уже на iPhone 6!» – нынче несут на себе золотой медальный профиль первого лица российского государства, изготовленный вручную в 299 экземплярах: Fatto a mano in Italia da Elia Giacometti.

Маркетологи, работающие на ювелира Элиа Джакометти, мыслят парадоксально: «Бестселлер ювелирного дома, самый желанный и недоступный телефон». Как бестселлер стал бестселлером, да еще недоступным, не будучи толком проданным, – загадка.

Ну да это и неважно: ювелирный дом продает россиянам образ современной России – профиль президента, слова из гимна, герб, и все это в золоте. Гламурный патриотизм в стране господ, способных выложить за телефон 169 тысяч рублей.

Немного напоминает романы Виктора Пелевина времен расцвета его таланта. Еще немного – и вернутся малиновые пиджаки. А затем мы совершим тур-мистерию во времени, туда, где «на левой груди профиль Сталина, а на правой – Маринка в анфас».

Можно понять пресс-секретаря главы государства, который стал объяснять, что президент подобного рода коммерциализацию своего образа не одобряет: от такой продукции за несколько километров несет самыми олигархизированными и огламуренными уголками Рублево-Успенского шоссе.

А что делать – это плоды, созревающие на древе рейтингов, электорального и доверия.

За популярность надо платить – в данном случае в буквальном смысле: «телефоносители» отождествляют себя с героем, с его личными качествами. И тем самым становятся такими же твердыми и уверенными в завтрашнем дне. Кроме того, такого рода продукция порождает ощущение защищенности – кажется, что предмет, греющий в кармане бедро, становится своего рода охранной грамотой. Будет что показать гаишнику на светофоре перед поворотом с Рублевки на Ильинское шоссе…

Слава продается. Человеческие свойства, сопутствующие герою, продаются. Костюм Бэтмена продается. Профиль, становящийся медальным, продается. Анфас – на майках – продается.

И что теперь пенять на предприимчивого сеньора Джакометти, по странному совпадению носящего столь перегруженную смыслами фамилию многочисленных Джакометти (Альберто, Аугусто, Бруно, Джованни) – художников, скульпторов, архитекторов: продается все, что покупается.

Художник-ювелир так видит Россию. А может, она такая и есть? Может, это и есть образ нашего желаемого завтра, над которым бились команды философов, экономистов и социологов? Завтра, которое уже наступило сегодня.

Продажа смыслов (или бессмыслицы) коммерциализировалась, в сущности, только недавно – с начала рыночных времен. Раньше ею тоже занимались, только в безденежной форме.

Три бородатых дядьки в профиль (в иные времена к ним присоединялся четвертый – усатый) продавали на улицах советских городов марксизм-ленинизм, то самое загадочное учение, которое «всесильно, потому что оно верно». Один из этих дядек – тоже узнаваемый бренд – в скульптурной форме указывал дорогу, куда надо. Сумрачный мужчина, про которого Фима Собак могла бы сказать: «Кажется, будут носить длинное и широкое», стоял посреди площади имени себя, а вокруг него образовывался чекистский Мальстрем вечного кругового движения: так продавался образ безнадежного столоверчения коммунистического режима на одном месте.

А еще тем самым продавался страх.

Единообразие правильного детства продавалось с помощью октябрятских значков – нынче бы они составили часть сувенирной продукции футбольного клуба, если бы такой клуб «Красные дьяволята» существовал.

В общем, как положено: продается все, кроме знамени. Но и оно продается, только за очень большие деньги.

Примерно как продукция ювелирного дома Perla Penna, которую по загруженности государственной символикой и семантикой можно приравнять к знамени.

«Что в знамени тебе моем?» – мог бы задаться вопросом Элиа Джакометти, оформляя доставку 298-го по счету золотого смартфона по адресу какой-нибудь сегодняшней Фимы Собак с напрочь переделанным лицом из скромного поселка Жуковка.

Все на продажу! Все! Губернаторы, норовившие сфотографироваться с Путиным, – это ли не продажа себя избирателю? А коммунисты, использовавшие в агитации Сталина, – это ли не «продакт плейсмент» коммунистической идеи? Да и весь маркетинг донецко-луганской войны обеспечен подспудным или прямым использованием бренда «Путин». Надо ли говорить, что люди голосовали не за Захарченко, а за бренд «Путин», который в представлении людей стоял за ярлыком «Захарченко»? До медального профиля ему еще далеко.

Сталин возражал против культа собственной личности. Но ничего с этим поделать не мог – приходилось выслушивать здравицы и бурные продолжительные, переходящие в овацию. Пресс-секретарю президента трудно бороться с отливанием профиля начальника в золоте – что делать, у нас свободная страна, а уж Италия и подавно. Кто в чем хочет, в том и отливает.

Но вот мысль, что Джакометти угадал с духовным образом России в виде смартфона, обеспечивающего тактильный контакт с золотыми духовными скрепами, не оставляет. Можем называть такого рода предметы духовными скрипами – в честь звуков, заменяющих гудки соединения.

2014 г.

Trust, который лопнет

Казалось бы, все как всегда: «Мир, труд, май», «Ленин, партия, комсомол», «Маркс, Энгельс, Ленин», «Православие, самодержавие, народность», «Либерте, фратерните, алиготе», наконец. То есть, по-нынешнему, триада «президент, церковь, армия» – три объекта наибольшего доверия населения. И так, согласно исследованиям Левада-центра, долгие годы.

И вот опять: президент «вполне заслуживает доверия» – 79 % респондентов (вместо 55 % в прошлом году). Церковь «вполне заслуживает доверия» – 54 % против 48 % год назад. Армия – 53 % вместо 43 %.

Рост показателей легко объясняется «новой нормальностью», то есть громовыми раскатами патриотизма и запуском петард во внутреннем дворе осажденной крепости, архитектурно напоминающей «Замок» Кафки. Получается, что доверие к базовым институтам растет по мере падения рубля и роста инфляции, что ж тут ненормального: своего рода «крест Путина», одна кривая вверх, другая вниз.

Но есть и новость: вслед за доверием к президенту-церкви-армии выросло и доверие ко всему остальному, что особым доверием не пользовалось. Большая волна подняла все лодки.

На 16 процентных пунктов вверх скакнуло правительство, скажем прямо, ничего особенного ради этого не предпринимавшее. Всего и делов-то – обсуждали круглый год, кого бы еще налогами обложить половчее, чтобы потом вернуть те же, но уже обесцененные деньги в виде майских указов президента. На казенных бюджетных харчах пошли в рост – аж гимнастерки потрескивают – органы безопасности (10 п.п.), Совет Федерации (15 п.п., а ведь казалось, что его уже никто не должен замечать), Госдума (на 12 п.п. – маловато будет!). Ну и конечно, краснознаменные СМИ, ведомые командармом Киселевым и ценными руководящими указаниями идеологического руководства из Ставки – на 12 %.

Самое смешное, что кроме местных властей действительно подросло вообще все: иной раз в пределах погрешности, но все же. Даже суд. Даже полиция.

Летят низенько, к дождю, но тенденция обнадеживающая. Даже политические партии, замыкающие турнирную таблицу доверия, забили в этом году больше голов – с 12 % поднялись до 18 %.

Доверие – категория в России, определяемая сверху. Например: «А товарищ Берия вышел из доверия, а товарищ Маленков надавал ему пинков». Потом товарищ Маленков выходит из доверия. И другие товарищи. Но – по указаниям сверху.

Есть такое истинно русское словосочетание: «Облеченный доверием». «Облекает» кто-то уважаемый, верхний человек. «Оправдать оказанное доверие» – со времен сталинских наркомов на их диалекте это означало выжить любой ценой.

Так и сегодняшнее население России: не имея возможности доверять в межличностных отношениях, в повседневной жизни, доверяя родственникам и ближнему кругу, средний россиянин начинает неистово поклоняться символическим институтам почти божественного происхождения.

Ибо президента он потрогать руками не может – ФСО не позволяет. (Не случайно граждане со скепсисом относятся к местным властям: уж они-то точно «реальность, данная нам в ощущениях».) Патриарх и так по должности получает «темники» от небесной канцелярии. Армия же успешно завершила маленькую победоносную войну за исконно русский полуостров Крым, колыбель кривичей и вятичей с раскосыми и жадными очами.

Чего же ей, армии, не доверять, и потому скакнули вверх показатели не только доверия Вооруженным силам – развернулись в обратную сторону ответы на традиционные вопросы «служить/не служить»: служить! Технология комплектования Вооруженных сил XIX века – армия рекрутов – снова в почете. Что опять же нормально: архаизироваться, так под музыку военных оркестров.

А псковские десантники… Они погибли смертью храбрых. Только вот за что именно? И хотели бы респонденты такой смерти – не в борьбе за свободу своей родины, не против захватчиков – своим мальчикам? Эти вопросы гневно отбрасываются. Очень простым способом: не верю, что это вообще было.

Такое доверие – как пузырь на рынках. Cамо по себе пустое – trust, который лопнет. И испытывают его к пустышкам – муляжам. К армии «вообще», к церкви «вообще», к президенту «вообще», хоть и маркированному брендом «Путин».

«Доверие, – определяет это понятие Фрэнсис Фукуяма в книге «Доверие. Социальные добродетели и путь к процветанию», написанной два десятка лет тому назад, – это возникающее у членов сообщества ожидание того, что другие его члены будут вести себя более или менее предсказуемо, честно и с вниманием к нуждам окружающих, в согласии с некоторыми общими нормами».

И далее: «Социальный капитал – это определенный потенциал общества или его части, возникающий как результат наличия доверия между его членами».

Удивительный российский феномен: доверие, которое не является социальным капиталом.

Доверие от безнадеги, от короткой истерики и длящейся истерии. Доверие-равнодушие. Доверие-самообман. Доверие толпы к толпе – чтобы быть как все.

Нация доверяет своему прошлому. Не очень доверяет настоящему. Будущее для нее рисуется как полная невнятица. Горизонт планирования определяется шаманским угадыванием курса рубля и цены барреля нефти. Ну и следующим по счету айфоном, выкидываемым на рынок вероятным противником.

Единственные константы в таком массовом сознании – «Ленин, партия…» То есть нет – президент, церковь, армия.

2014 г.

Свободный коридор для фашистов

В августе 1939 года Альфредо Кинделан, бывший командующий военно-воздушными силами испанских националистов, тесно сотрудничавший с нацистским легионом «Кондор», с некоторым недоумением сказал Серрано Суньеру, фактическому второму лицу во франкистской политической иерархии и свояку самого каудильо: «Странно, что теперь мы с русскими – союзники».

Речь шла о пакте Молотова – Риббентропа.

Да, благодаря этому документу Сталин становился не только союзником гитлеровской Германии, но и франкистской Испании. А ведь с франкистами только-только закончили сражаться его солдаты, летчики, журналисты, которых он немедленно по возвращении в СССР принялся в индустриальных масштабах сажать и расстреливать. Мало того, Иосиф Виссарионович становился союзником Бенито Амилькаре Андреа Муссолини.

Владимир Путин, встретившись с Ангелой Меркель, сказал: «…когда Советский Союз понял, что его оставляют один на один с гитлеровской Германией, он предпринял шаги, направленные на то, чтобы не допустить прямого столкновения, и был подписан этот пакт Молотова – Риббентропа. В этом смысле я разделяю мнение нашего министра культуры о том, что смысл для обеспечения безопасности Советского Союза в этом пакте был».

Геостратегически с помощью пакта и секретных протоколов Сталин, вопреки мысли, высказанной президентом РФ в присутствии Kanzlerin, которая при этих словах едва справилась с лицом, не выигрывал ничего.

Время для лучшей подготовки к большой войне выигрывал не советский тиран, а Гитлер, получивший возможность с легкостью покончить с разделенной Польшей и сохранить живую (и не только) силу. Не говоря уже о том, что генералиссимус хотел построить на территории Польши «буфер», а получил общую границу с Гитлером, что тоже облегчало нацистам решение задачи глубины и скорости продвижения по территории СССР.

Трагедия Катыни – прямое следствие пакта. Будем менять отношение и к Катыни? Пытаться «понять» интересы «безопасности»?

Вообще Польша, если судить по словам Путина, – не субъект истории и политики, а какой-то объект «пилежа» между старшими товарищами. Может показаться странным, но у Польши в 1939-м существовали (равно как и в 2015 году тоже существуют) интересы «обеспечения безопасности».

Первые месяцы Великой Отечественной, известные как «катастрофа 1941 года», – результат недальновидности Сталина, которую пытается объяснить Путин (почему-то вслед за великим стратегом земли русской и первым ее лейб-историком министром культуры Мединским).

О том, как Сталин относился к многочисленным достоверным донесениям о планах Гитлера начать войну против СССР, как он «исчез с радаров» в первые дни войны, как к нему явились соратники, а он решил, что они пришли его арестовывать за беспомощность и бездействие, – обо всем этом и напоминать-то неловко.

И тем не менее президент находит оправдания пакту – причем делает это второй раз.

Но одно дело рассуждать об этом сюжете, встречаясь с «молодыми историками», чьи научные репутации после той исторической же встречи оказались под большим вопросом, и совсем другое – сделать такое заявление при Меркель, которая нашла в себе такт и политическую мудрость приехать в Москву поздравить российский народ с Днем Победы и принести извинения за фашистскую Германию.

Может быть, и ее визави стоило в своем выступлении напомнить о тех страданиях, которые перенес российский народ, а также народы Украины, Кавказа, Крыма, СНГ и Балтии в эпоху сталинского правления, о бесчисленных жертвах ГУЛАГа, о СМЕРШе, о том, что не берегли солдат, о стратегических ошибках, а не только лишь восхвалять Сталина, да еще в столь дипломатически деликатной ситуации?

Или стоило в эти дни напомнить первые и последние повинные слова генералиссимуса в его знаменитом тосте «За русский народ» 24 мая 1945 года – льстивом, с элементами непрошедшего испуга, который потом отольется фронтовикам, в том числе и в забвении Дня Победы, начиная с 1948 года: «Иной народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Но русский народ не пошел на это, ибо он верил в правильность политики своего правительства, и пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии».

Летчик штурмовой авиации Александр Зиновьев, впоследствии знаменитый советский философ, в те дни по этому поводу написал крамольные стихи: «Ликованием вмиг переполнился зал… / А истерзанный русский народ / Умиления слезы с восторгом лизал, / Все грехи отпустив ему наперед».

Сталин до определенной степени боялся своего народа. Боялся, что он снесет его, и прежде всего за трагическую ошибку и роковое решение – пакт Молотова – Риббентропа.

Сталин твердо знал, что не он победил в войне, а вопреки ему в войне победил народ.

И это знание заставило его быть еще более жестким к народу в послевоенное время. Народу, для которого война стала временем относительной свободы, спровоцировавшим иллюзии возможной либерализации режима после Победы.

Пакт и секретные протоколы к нему были для Сталина «коктейлем Молотова – Риббентропа», на котором тиран подорвался. И он начал сажать с удвоенной энергией, потому что мстил тем людям, кто спас его от позора, но и помнил его позор.

Одним из чисто военных следствий пакта и сопутствовавшего ему присоединения прибалтийских республик стало чрезвычайно быстрое продвижение немецко-фашистских войск на восток и северо-восток: то, что задумывалось Сталиным как «буфер», стало почти свободным коридором.

Не говоря уже о том, что в результате попытки «буферизации» Финляндии в 1939-м СССР опять же проиграл геостратегически: после объявления Германией войны Советскому Союзу финны начали так называемую «войну-продолжение». Не будь зимней кампании 1939-го, у Гитлера не было бы оснований 22 июня 1941 года заявить в своем радиообращении, что он борется с большевиками и на берегах Северного Ледовитого океана «в союзе (im Bunde) со своими финскими товарищами».

Эта скорость продвижения вермахта географически, политически, геостратегически была подготовлена именно пактом Молотова – Риббентропа и попытками «финляндизации» и большевизации Прибалтики. Блокада Ленинграда началась уже 8 сентября 1941-го, а в Ленинградской области немцы были в начале июля.

Сейчас многие привносят личное в размышления о Победе и войне. Так вот сестра моей бабушки (для определенных товарищей даже специально назову ее имя полностью – Генриетта Герасимовна Кац-Каган), безмерно дорогой и близкий мне человек, пережила блокаду, но потеряла двоих маленьких детей и мужа (попутно погиб на Курской дуге ее племянник, мой дядя, а муж ее сестры, то есть мой дед, умер в ГУЛАГе). Вот она считала, что между пактом Молотова – Риббентропа и блокадой Ленинграда есть прямая связь, и написала очень простые, но горькие и гневные стихи, запомнившиеся мне с детства. Они начинались со слов: «Ценою фактов, страшных фактов, пришлось узнать нам силу пактов».

Эту связь понимали и люди из окружения Франко, с которых мы начали наш рассказ о последствиях отечественного пактостроения. И даже сам Франко, который, как утверждали современники, особым умом не отличался. Он отдавал должное стратегической логике Гитлера, догадываясь еще в 1939 году, что тот начнет войну против СССР. Каудильо, сохранив вооруженный нейтралитет, послал на ту войну свою «голубую дивизию», присягнувшую, благодаря хитрости Суньера, не фюреру, а борьбе с коммунизмом. Division Azul тоже отличилась под Ленинградом…

2015 г.

Наука побеждать Америку

Русские пельмени гораздо лучше госдеповских печенек. При том что, по моему собственному опыту, нет в шумной столовке Госдепа никаких печенек. Только клаб-сэндвич, похожий на томик из четвертого издания собрания сочинений Ленина, какие-то полумертвые суши, вода типа водопроводной и мерзкий темно-бурый напиток в бумажном стакане, который терпеливый американский народ держит за кофе.

Думается, после такого спартанского меню замгоссекретаря США Виктория Нуланд наконец с облегчением по-человечески поела в компании посла США в России Джона Теффта русские пельмени со сметаной. Однако ее встреча на следующий день в российском МИДе не совершила «пельменной революции» в отношениях России и Соединенных Штатов.

Замминистра Сергей Рябков по итогам встречи с Нуланд констатировал: «Проведена сверка часов. В целом ситуация в двусторонних отношениях удручающая, и мы считаем, что ответственность за это на Вашингтоне».

Хотя, судя по всему, работа по давлению на зоны влияния проводится, во всяком случае, до прибытия в Москву Петр Порошенко пообещал Виктории Нуланд не возобновлять боевые действия в Донбассе. Теперь российская сторона должна повлиять на донецких и луганских «партнеров». Не об этом ли договорились Джон Керри и Владимир Путин, утомленные гибридной войной?

Но: ladies first. Как сказал замминистра иностранных дел Григорий Карасин: «Все это нуждается в проверке жизнью. Пока складывается впечатление, что подготовка к подобного рода действиям (боевым. – А.К.) там (в Киеве. – А.К.) идет».

Судя по российской логике, сначала Киев должен умерить агрессивность, а уже потом ее градус на востоке Украины будет снижать российская сторона. Если, конечно, исходить из презумпции ее способности администрировать действия Захарченко А.В. и других товарищей.

Непросто вернуть российско-американские отношения хотя бы в прагматическое русло или в режим дружеского пожатия рук. Но это еще полбеды. Российская государственная пропаганда явно переусердствовала в рисовании устрашающего образа дядюшки Сэма и переплюнула в этом деле Бориса Ефимова, Кукрыниксов и Бидструпа.

Исторические максимумы в негативном отношении населения России к США – только начало истории. Далее следует подготовка, по крайней мере ментальная, к войне с Америкой.

59 % («определенно да» плюс «скорее да») респондентов Левада-центра считают, что США представляют угрозу для России. «Угроза» – понятие растяжимое. Рост по сравнению с предыдущим опросом 2007 года дают две опции – угроза в создании препятствий на пути развития России (абстрактное понятие) и «возможность военного вторжения, оккупации». Последний вариант дал рост на 10 пунктов, с 21 до 31 %.

Это очень серьезные цифры, свидетельствующие и о милитаризации сознания, и о страхе перед войной как таковой, и о готовности к ней, и о диких представлениях о США, и об оценке Украины как очевидного сателлита Америки, «оккупированной» стране, ведущей войну с юго-восточными повстанцами, а значит, с Россией.

Симптоматично, что по мере вставания с колен, подавления «пятой колонны», роста уверенности в державном величии и всеобщей консолидации ушли страхи, связанные с другими опциями угрозы со стороны США. С экономическим и политическим доминированием (ибо у нас теперь, считай, импортозамещенный суверенитет) и навязыванием ценностей (некому навязывать, все нормальные люди – в православно-чекистском мейнстриме).

Сохранились еще остатки советского, подстриженного, как английский газон, школьными политинформациями справедливого представления об обоюдной разрушительной мощи войны двух сверхдержав (при допущении, весьма ныне распространенном, что Россия – сверхдержава вроде СССР): 55 % согласны с тем, что победителей в войне РФ и США не будет.

Но 33 % против 5 % уверены, что в войне победит Россия. Вероятно, без единого выстрела, как в случае с Крымом. Или в результате быстрого марш-броска, как в случае с Грузией.

Огромные военные расходы между 3 и 4 % ВВП, помноженные на рецессию, скоро ввергнут экономику России в настоящий кризис, который даже наконец заметит население. Тем не менее в рамках дальнейшей анестезии среднему россиянину показали танк «Армата» ($8 млн – хоть на Рублевку отправляй за такую цену).

Среднестатистический россиянин по-прежнему пытается воевать, управляя пультом от телевизора. И этот телевизор научил его «науке побеждать» Америку.

И не догадывается он, что наши бескрайние просторы даром не дались этой Америке, а наша заполошная воинственность доставляет ей исключительно головную боль. Причем ничем не снимаемую. Даже пельменями, которыми господин Теффт разминал госпожу Нуланд перед непростой встречей с железными замами министра иностранных дел.

Тот же опрос Левада-центра показывает, что россияне боятся на самом деле не США, а своего президента. О чем, возможно, и сами не подозревают.

32 % респондентов верят в то, что в случае боевых действий Путин может дать приказ использовать ядерное оружие (почти столько же, что характерно, сколько граждан уверены в победе в такой войне и сколько ожидают «оккупации» со стороны США). Примерно треть испытала страх от заявления президента о возможности использования ядерного оружия.

Что ж, наша власть, пугая супостата, напугала свой народ. Будем «бомбить Воронеж» назло Обаме.

2015 г.

Единство в однообразии

На чем завершается Родина

«Конец истории» Фрэнсиса Фукуямы считается фальстартом – статья 1989 года, а затем одноименная книга 1992-го, вдохновленные победой либеральной демократии в существенном числе стран мира и падением коммунизма, оказались, по общему мнению, чрезмерно оптимистичными. Зато самый настоящий конец истории таки состоялся в России: министр культуры Владимир Мединский объявил, что единый учебник истории должен заканчиваться приходом Владимира Путина к власти – выборами 2000 года. Дальше история заканчивается.

Начинается рай земной, который и описать-то невозможно обычными средствами – только методами телевизионной пропаганды. Жизнь после конца, своего рода загробная. И бесконечно счастливая. «Когда я говорю о современной России, мне кажется самым правильным со всех точек зрения поставить точку на 2000 годе, на вступлении в должность президента. Все что дальше – современность. Это снимает массу вопросов, связанных с персоналиями в том числе», – поделился своим открытием министр культуры.

Конечно, это снимает любые вопросы. Например, вопрос о возвращении в 2001 году советского гимна, которое породило забытый ныне анекдот: звонят Путину из «Кока-колы» и говорят: «Владимир Владимирович, а нельзя ли вернуть советский флаг и разместить на нем символику нашей компании? Миллиард долларов». – «Да вы что – кто же такими вещами торгует?!» – «Пятьдесят миллиардов». – «Это кощунство!» – «Триллион!» – «Одну минуточку». Путин звонит Александру Волошину: «Александр Стальевич, когда у нас контракт с “Аква фреш” на флаг заканчивается?». Словом, продается все, кроме знамени. Но за хорошую цену и знамя тоже. Это главное свойство российской истории, в том числе после 2000 года, когда она наконец уже счастливо закончилась. Есть еще ряд вопросов не для учебника.

«Норд-Ост», 2002 год. Арест Михаила Ходорковского, 2003-й. Беслан, 2004-й. Операция «Преемник» с выборами думскими 2007-го и президентскими 2008-го. Соблазн медведевской модернизации. Операция «Третий срок». Протестное движение. Ну и всякие мелочи вроде силовиков, распиливающих уже однажды поделенную собственность. Причуды внешней политики, начавшиеся с мюнхенской речи. Сырьевое проклятье. Восстановительный рост экономики начала нулевых, приписанный Путиным к нескончаемому потоку своих достижений. Рецессия, которую можно смело записывать в заслугу Путину. Годы 2012—2013-й со всеми их законами Димы Яковлева, о митингах, об НКО, о защите чувств верующих, процессом Pussy Riot, странностями Следственного комитета, с первыми политическими эмигрантами с мировыми именами.

Вопросы, требующие рефлексии и собственного мнения. Вопросы, которые не затолкать в узкое горлышко единого учебника, который готовится в логике «учение Маркса всесильно, потому что оно верно». Вопросы, на многие из которых нет ответа, например, в той части, которая касается поведения властей во время террористических актов. Словом, история не заканчивается в 2000 году. Она только начинается.

И потом это неполиткорректно: получается, что Путин – продукт 1990-х, в полной мере подготовивших его приход. А ведь они у нас по сию пору официально считаются «лихими». Что могут подумать о Путине дети?

Но это еще не все. Министр образования и науки Дмитрий Ливанов заявил: «Я слышал предложения о создании единого учебника по литературе. Мы внимательно изучаем эти возможности… Если в этом будет необходимость, можно рассмотреть создание единых учебников по другим предметам». Не зря про Ливанова инсайдеры говорят, что он из тех, кто следует формуле «Шаг вперед, два шага назад». Меры, принимаемые им по осовремениванию образования и науки, никак, ну просто никак не бьются с подобного рода заявлениями.

Каким может быть единый учебник литературы? Таким же, как и единый учебник истории. Идеологизированным. Адаптированным под, деликатно скажем, экстравагантные представления о прекрасном нынешней власти. Идущим навстречу пожеланиям православной общественности. Строго говоря, лучше ограничить временные рамки такого учебника 1910-м, уходом Льва Толстого из Ясной Поляны. А лучше и этот факт не вспоминать – чтобы РПЦ не обидеть.

С биологией тоже не все может оказаться просто. А прав ли был Дарвин в свете последних законов, принятых Думой? А с физикой? Разве может существовать единый учебник физики без теологических постулатов? В общем – «все в руце божией». Или, как говорил Никита Пряхин, «как пожелаем, так и сделаем».

Закончим историю в 2000-м, литературу в 1910-м, в биологии отменим Дарвина и физику оснастим божьим промыслом.

И немедля заживем долго и счастливо. Причем вне истории. Ибо история – это все предрассудки, придуманные, чтобы уязвить Россию, лишив ее навеки суверенитета. Кажется, при таком подходе у России нет не только прошлого, но и будущего. Главное же, что у нее с такой властью нет настоящего. Природу этого явления и Фукуяма не смог бы объяснить.

2013 г.

Единство в однообразии

Согласно результатам свежего исследования ФОМ, 70 % опрошенных считают, что школьников надо учить истории по единому учебнику. Да и изучать надо все больше историю России: «Что нам Америка?», «О советской власти надо правду говорить», «Ленина забыли», «Даже про Великую Отечественную войну говорят, что победила Америка».

Господи, ну кто же говорит, когда кругом сплошное «Пусть говорят»?

Руководство страны, точнее, лично сам Владимир Путин, как точнейший барометр, чувствует, что большинству надо. Потому что его представления о действительности – народные. Вот как была принцесса Диана, по определению спичрайтеров Тони Блэра, народной принцессой, так и президент – «народный принц». Гимн вернул в 2001 году, успокоил нервы населению – вернет и единую историю в 2013-м, чтобы спокойнее жилось.

Причем все равно какую – лишь бы единую. То есть лучше, конечно, советскую. Но не все так просто: только 1 % хочет, чтобы преподавали строго как раньше, в советскую эру. Главное, чтобы не отнимали славное прошлое – а оно может быть только славным, пусть и с Лениным во главе, дай бог ему здоровьичка. А там трактуйте как хотите – только не путайте.

Поэтому 25 % считают, что руководство страны должно влиять на содержание учебника. Как начальство скажет – так оно и будет. Скажет: Сталин – кровавый палач? Не вопрос. Скажет: эффективный менеджер? Да как угодно, лишь бы был здоров и жила бы страна родная.

Нужен один архетип, один императив, один железный образ. Как, например, в замечательном михалковском фильме «Пять вечеров» говорит героиня Гурченко: «Лишь бы не было войны». Все остальное не имеет значения. Сейчас пытаются придумать такую же универсальную формулу, которая спишет все, и никак не могут. Потому и празднуют с неистовой силой годовщины Победы, подпитываясь из последних сил ее харизмой. Но ведь надо же найти что-то новенькое.

Ищут вслепую. Подносят к глазам населения гламур нового фильма «Сталинград» – Голливуд идет второй раз на помощь в российской истории. Первый – в 1930-е годы, «в старой сказке говорится про волшебные дела…» Теперь у нас волшебные дела в профанированной истории советского спорта: Валерия Харламова уже опошлили в новом кино нового большого стиля – ждем Льва Яшина. Других героев нет. Как сказал один опрошенный ФОМом персонаж, мол, днем с огнем не сыщешь портрета Гагарина в школьном учебнике. Как будто он его смотрел, этот учебник.

А так ощущение передано верно: щупаешь сослепу рукой – где Гагарин? Есть? Ну слава богу, так жить спокойнее. Лишь бы был Гагарин…

Нужна одна точка зрения на историческую фигуру, на историческое событие или разные? Да, разные, отвечают 56 % респондентов. Но 25 % – блокирующий пакет! – говорят: шалишь – одна точка зрения. Вот интересно, если им насильственно будут навязывать точку зрения по поводу того, что Сталин – кровавый палач, ответственный в том числе за фатальное отставание России, они ее воспримут? Ведь явно единая точка зрения сводится к противоположной позиции. Притом, что она уже стала вполне себе «единой» на федеральных телеканалах. Допустим, если за прославление Сталина будут сажать в лагерь года на два, ну как участниц Pussy Riot, например, будет ли это воспринято как должное? А чем оскорбление памяти миллионов невинных жертв сталинского ГУЛАГа деликатнее оскорбления чувств верующих?

Чему нас учат семья и школа? Семья нас учит неизвестно чему. Школа учит истории: 75 % говорят о том, что их знания об истории почерпнуты в школе. Вполне очевидно, что это некоторое заблуждение. Даже среднестатистический россиянин в лице всенародно избранного почерпнул немало знаний из фильмов про шпионов, а теперь, к примеру, считает финскую войну справедливой.

Так и нынешние дети, если они хотя бы краем глаза видят телевизор, способны проникнуться не советским, а каким-то извращенным патриотизмом, замешенным на антиамериканизме, конспирологии и дикости. Уж лучше позднесоветская система российского исторического образования, чем такая, честное слово!

А с теми, кто составляет «стандарт», лично у меня более глубокие, чем стилистические, разногласия. Я-то вот, например, считаю героями России Синявского и Даниэля, семерых (точнее, восьмерых, будем придерживаться исторической правды) смелых, вышедших на площадь 25 августа 1968 года, тех, кто начал перестройку, кто провел либеральные экономические реформы начала 1990-х годов. Будет ли об этом написано в едином учебнике? Уверен, что нет. Они ж страну развалили, хотя все уже было разрушено до них.

Так что у нас разные истории России.

Не проще ли тогда взять да и опубликовать единую историю КПСС? Все лучше, чем представления об истории тех, кто сидит сегодня в Кремле и на Старой площади. И даже тех, кто отвечает на вопросы социологов, что руководство страны должно определять содержание учебника.

2013 г.

Уповая на Бога и его наместника

Настоятель Казанского собора протоиерей Вячеслав Жебелев облетел Волгоград на вертолете с мироточивой Семистрельной иконой Пресвятой Богородицы «Умягчение злых сердец». Владимир Путин лично проверил все объекты Олимпиады, примерил курточку волонтера, опробовал уже несчастливый для российской хоккейной сборной лед, тем самым, судя по всему, освятив его. Президент подписал закон об уголовной ответственности за сепаратистские призывы (без четкого правового определения, что это такое). Ряд депутатов Государственной думы потребовали отмены моратория на смертную казнь.

Как справедливо заметил Виктор Шендерович, надо облететь на вертолете с иконой всю страну пару раз – и все будет хорошо. Уповаем на высшую силу в двух ипостасях – божественную и наместника Бога на земле. Кстати, надвратная икона над Спасскими воротами Кремля – из той же оперы: она должна защитить правителей от народа и прочих форс-мажорных обстоятельств. Этакая профессиональная икона ФСО. Вторая опция – наместник Бога на земле – еще называется ручным управлением. Уповать можно, кроме того, на жестокие наказания.

Средневековье в чистом виде.

Почему так? Потому что ничего больше не работает. Это называется управленческий кризис. Институтов нет – есть персонализированные решения. А они принимаются либо вождем, либо Богом. И подкрепляются репрессиями. Ручное управление и репрессии – единственные оставшиеся в живых два института.

Еще одно свойство такой системы – тонкая и с трудом расшифровываемая вязь символов и намеков.

Почему в ходе своей сочинской инспекции – «освящения» олимпийских объектов – Владимир Путин вышел на лед под номером 11, а не 1? Потому что не вратарь, а нападающий? Так нет же – Александр Лукашенко грузно выкатился на ледовую арену под номером 1. Значит, «батька» главнее всех на постсоветском пространстве «исторической Руси»? Или это такая служба спасения – Лукашенко-Путин, набирать номер 1-11? Можно еще предположить, что президент, будучи по происхождению чекистом, а значит, членом спортивного общества «Динамо», воспользовался выведенным из обращения 11-м номером Александра Мальцева, тем самым присвоив себе на площадке его легендарную харизму и магическую силу… В общем, это такая же метафорика власти, как и расположение членов Политбюро на мавзолее. Только толку от нее практического – никакого: сама система от этой логистической и цифровой магии эффективнее не становится.

Непременная черта подобного рода систем – одновременно комплекс неполноценности по отношению к Западу и чувство превосходства над ним.

Поэтому сначала мы принимаем средневековый антигейский закон, а потом, разрывая шаблон, разрешаем манифестации в Сочи. Все для Запада, все ради Запада. Не зря говорят, что относительная мягкость политики Кремля со всей простой как портянка игрой в амнистии и помилования – это все до Олимпиады, а вот настоящая «славная охота» начнется после нее.

В такой системе островки квазимодернизации возможны лишь как исключения из правил. Собственно, те же олимпийские объекты и инфраструктура – и есть такое исключение из правил, пускающее пыль в глаза и высасывающее колоссальные финансовые ресурсы. Ровно так относились к Западу, иностранцам и вообще всему иностранному в Советском Союзе. Ровно в этой логике в России XXI века существует такое трудноопределимое и ускользающее от правовой и общечеловеческой оценки понятие, как «иностранные агенты». Почему бы и в самом деле в стране, где есть «иностранные агенты», не решать все проблемы с помощью чудотворных икон, смертной казни и катания на коньках первого лица в государстве?

…Во дворце Долмабахче в Стамбуле есть потрясающие часы – они одновременно выполняют функции термометра, барометра и календаря. Это подарок наместника в Египте одному из султанов.

Как замечает английский историк Найал Фергюсон в книге «Цивилизация. Запад и остальной мир», часы «выглядят как шедевр восточных технологий, если не учитывать одну маленькую деталь: они изготовлены в Австрии, Вильгельмом Киршем.

Часы Кирша превосходным образом иллюстрируют ту мысль, что простой импорт западных технологий (Фергюсон имеет в виду еще и социальные, и политические технологии, а не только технику. – А.К.) не был способен заменить самостоятельную модернизацию Оттоманской империи».

Собственно, любая империя закатывалась, когда теряла способность конкурировать с внешним миром, когда упование на волю всевышнего (какой бы «национальности» он ни был) заменяло собственные усилия и импульсы к развитию. Советской империи, которая до сих пор разваливается в головах правителей и населения России, это касается не в меньшей степени, чем империи Оттоманской.

2013 г.

Право на Россию

Пост Леонида Бершидского, в котором он сообщил об отъезде в Берлин ввиду невозможности осуществления профессиональных компетенций в современной России и ввел новый термин «эмиграция разочарования», естественным образом спровоцировал неравнодушных пользователей сети на многочисленные агрессивные отклики.

Но разговор следует вести о сути проблемы, а не об эмоциях. О сути превосходно высказалась Зоя Светова из The New Times, определив контрпозицию: «Я – категорически против этакой героизации отъезда: вот мы такие замечательные, мы больше здесь не можем, вернемся потом, когда Россия станет Европой».

Кто прав? В сущности, все правы по-своему.

Начнем с того, что Бершидский аптекарски точен в описании ощущений «вменяемого» (термин введен в первой половине 1990-х годов тогда еще ультралиберальным журналистом Михаилом Леонтьевым) представителя современной интеллигенции, попавшего в эпицентр псевдопатриотического смерча.

Эти ощущения описываются словом «омерзение».

Сразу следует оговориться, что термин «интеллигенция» употреблен условно: современная российская социальная мысль обозначает продвинутую постсоветскую образованную городскую либерально настроенную страту как креативный класс, что решительно не соответствует семантике этого понятия, введенного Ричардом Флоридой много лет назад. Попав на российскую почву, эта категория стала ругательной, политизированной и опошленной.

Невозможность профессиональной самореализации и естественное для рефлексирующего индивида нежелание жить в рамках, законодательно и идеологически задаваемых персонажами типа Мединского, Яровой, Лугового, провоцируют человека с нормально организованной сигнальной системой на отъезд. Не путать с отказом от родины. Опять же следует уточнить семантическое наполнение термина «невозможность профессиональной самореализации» – здесь я воспользуюсь безукоризненным, с моей точки зрения, и даже, в сущности, глубоко научным высказыванием другого моего коллеги, Виталия Портникова.

«Журналист, – говорил он, – бывает исключительно либеральным. Иначе он не журналист».

Практика последних лет убедительнейшим образом свидетельствует о правоте коллеги: нелиберальные журналисты – представители специальности, обслуживающей власть, а не общество. Причем в том виде, в каком смысл и содержание публичного «журналистского» высказывания формулируется идеологическими работниками, часто за не облагаемые налогом деньги. Такое ремесло может называться как угодно, только не журналистикой.

Итак, мы имеем на выходе вполне ясные причины и поводы для отъезда в Берлин (Париж, Лондон, Прагу – нужное подчеркнуть или вписать).

Причем до инаугурации Путина в мае 2012 года на сам факт перемещения в пространстве журналиста никто бы не обратил внимания.

Сейчас переезд человека, абсолютно естественный для современного мира, из одной страны в другую просто для проживания в ней – без отказа от языка и связи с родиной – считается или сдачей позиций, или предательством России (в зависимости от политических взглядов).

Это свидетельствует об одном: в современной России человеку отказано в праве на частную жизнь, личное мнение, профессиональную деятельность. Либо ты непременно должен бороться с кровавым режимом и попасть в какой-нибудь престижный список «врагов России» или даже в тюрьму, либо обязан присягать на верность Мединскому с Яровой и Луговым, вешая на себя желтую звезду «Иностранный агент», сдаваясь властям при наличии второго гражданства и добровольно отправляясь в завшивленный окоп, на котором красуется вывеска: «Осажденная крепость – не влезай, убьет».

Трюизм: обычно любить родину на свой лад учат люди, которые сами по себе «космополиты безродные». Граф Уваров думал по-французски, да и проект «православия-самодержавия-народности» написан по-французски. Что делается с недвижимостью за рубежом у нынешних учителей жизни, и говорить как-то неловко. Пусть найдут у себя хотя бы один механизм или гаджет и на себе хотя бы одну тряпочку отечественного происхождения, тогда и поговорим.

Еще один трюизм, который важно повторить: не бывает нормативной любви к родине. У каждого свои причины ее любить.

И уж точно поводом для этой любви не может быть Крым. (Большой патриот советской родины композитор Исаак Дунаевский в самые глухие сталинские годы писал одной своей корреспондентке о том, что Крыма в аутентичном значении не существует, только потому, что из него, по сути, исчезла крымско-татарская культура.)

Навязывание именно нормативной любви к родине – одна из причин эмиграции.

«Эмиграция разочарования» существует. Это массовое явление, охватывающее не только интеллигентские слои. В ней есть составляющие всех прошлых волн эмиграции, от диссидентской до «колбасной». Но Бершидский нашел для нового феномена очень точное название. Это добровольное погружение наряду с «добровольно-принудительным», как в случае экономиста Сергея Гуриева, на «философский пароход».

Нравится кому-то позиция автора нового термина или не нравится, нравится ли он сам – неважно. То, что он сделал в профессии, провоцирует сожаление по поводу его отъезда. Сам факт, что человек его квалификации сегодняшней России не нужен, даже нежелателен, очевиден. Как очевидно и то, что работать на благо российского читателя можно и дистанционно.

Корень проблемы в другом: сама атмосфера сегодняшней России выталкивает из активной жизни и часто за пределы родины талантливых и нужных стране людей.

Впрочем, это опять трюизм. Эмиграция банальна. Как невыразимо банальны, скучны и вторичны идеология и практика сегодняшней власти, ученически подражающей худшим проявлениям совка. Одни теперь будут истерить, требуя крови «космополитов безродных» (собственно, уже истерят и даже облекают истерику в законодательные, но антиконституционные формы, чего, разумеется, никогда в жизни не заметит Конституционный суд в нынешнем его составе), другие опять будут иронизировать на кухнях по поводу того, что «тушкой или чучелком, но надо ехать».

Власть сегодня приватизирует (или национализирует в пользу узкой группы лиц и их инфраструктурной обслуги) право на любовь к родине, право на патриотизм. Но патриотизм тоже состоит из частного, которое в определенные моменты становится общим. Из истории семьи, например. Кому-то проще гонять на джипе с приклеенной георгиевской ленточкой, слоганом «Спасибо деду за победу» и ревущим из открытых окон радио «Шансон». А кого-то, например меня, тошнит от такого эксгибиционизма и иллюстрирования классических работ по психологии толпы.

Мой дед сгнил в лагере в Коми АССР в 1946 году. А дядя погиб 19-летним мальчишкой на Курской дуге в 1943-м. Оба, что характерно, по национальности были теми самыми «космополитами безродными». Именно отсюда растет мой патриотизм. Личный. Частный. Сокровенный. Спекулировать на нем и приватизировать его никто не имеет права. Даже персонально верховный главнокомандующий.

И сам я отсюда не уеду, хотя давно совершил внутреннюю эмиграцию, такую же «эмиграцию разочарования», только не в Берлин, а внутрь себя. Место не имеет значения. Россия – моя страна. А не тех, кто учит меня любить мою же родину.

2014 г.

История России удалась

Пути пропагандистские вполне исповедимы. Как в некоторых экономических математических моделях, не вполне, правда, реалистичных, итоговый эффект равен затраченным инвестициям, так и в пропагандистской сфере затраты на обработку мозгов дают четко предсказуемый результат: общественное мнение начинает воспринимать реальность в искаженном виде.

Симптоматична в этом смысле оценка итогов Великой Отечественной – самого главного события в нашей истории, которое определяет почти все в массовых представлениях россиян.

Пропаганда как раз и приводит к тому, против чего якобы борется наше начальство, – к фальсифицированной истории. И фальсифицированному ее восприятию.

Как и было сказано, perception is reality – восприятие есть реальность. Потому не сами факты, а ущербные представления о них становятся реальностью.

Лишь массированной антизападной пропагандой, продуцирующей отнюдь не знания и даже не мифы, а ощущения, можно объяснить тот факт, что, согласно исследованию Левада-центра, число респондентов, считающих Великобританию союзником СССР в годы войны, снизилось с 63 % в 2005 году до 55 % в 2014-м. По Соединенным Штатам схожие цифры: с 65 до 51 %. США считали в 2005-м противниками 2 % опрошенных, сейчас – 8 %.

Если они нам сегодня не союзники, а враги, раздувающие и оплачивающие оранжевый пожар на Украине, как же они могли быть нашими союзниками в Великую Отечественную?

Здесь, пожалуй, никакой единый учебник не поможет исправить ситуацию. Или там будет сказано, что США с Великобританией были хоть и не противниками, но и не союзниками в собственном смысле слова?

В сегодняшней российской «оси зла» достойное место занимает Польша. Причем позиции ее, судя по этому социологическому исследованию, стали еще более прочными. В том же 2005-м противником ее считали 3 % респондентов, в этом году – целых 7 %. Правильно, не просто же так товарищ Сталин расстреливал поляков в Катыни. Значит, было за что.

На 9 процентных пунктов уменьшилось число полагающих, что основная заслуга в победе в Великой Отечественной принадлежит народу, с 62 % в 2010-м до 53 % в этом году. Но это не означает, что выросла роль Сталина, чей знаменитый льстивый тост за русский народ, наверное, стоило бы регулярно зачитывать сомневающимся в народных заслугах (тем более что он выделял именно русский народ из общей массы народов Советского Союза).

Рост (с 23 до 37 % за тот же период) дала позиция, согласно которой победили все вместе – и народ, и Сталин, и Коммунистическая партия с руководством СССР. Вполне соответствует концепции «консолидации», навязываемой сегодня трудящимся сверху.

Но вот самые впечатляющие изменения в сознании (и знании, к сожалению, тоже – в данном случае знание уж точно определяет сознание) зафиксированы следующим вопросом: «На ком, по вашему мнению, лежит основная ответственность за наши многомиллионные потери в этой войне?» Ответ «На Сталине» дает падение на 13 пунктов с 2010 года – с 30 % (генералиссимус был тогда заслуженно первым в списке виноватых) до 17 % в 2014-м.

Ответ «На Коммунистической партии и руководстве СССР» – с 20 до 12 %. Виноват теперь в потерях только «наш враг» – с 28 до 51 % рост: разница в 23 пункта достигнута за четыре года.

Очень быстрые и «качественные» перемены в сознании. На пустом месте они не происходят. Думается, украинский кризис с его «бандеровцами» добавил эффективности государственной пропаганде всего хорошего против всего плохого.

Хотя во втором десятилетии XXI века, казалось бы, даже простой обыватель, вооруженный пивом и чипсами, должен кое-что знать о Молотове – Риббентропе, о хаосе и потерях 1941 года, ответственность за которые даже в годы бархатной реабилитации Иосифа Сталина возлагали все-таки именно на генералиссимуса, о том, как советские военачальники не жалели «пушечного мяса», о том, наконец, что потери в годы войны – это и погибшие в ГУЛАГе, и недоиспользованный из-за ГУЛАГа человеческий и военный потенциал, это и уничтожение собственного народа героическими товарищами из СМЕРШа и НКВД.

(Кстати, известное сравнение СМЕРШа с СС даже меркнет по сравнению с шуткой драматурга и сценариста Николая Эрдмана, которого после отсидки, к его собственному изумлению, пригласили поработать в ансамбле песни и пляски НКВД. Он согласился, но попутно в узком кругу заметил, что звучит название нового места работы экстравагантно: как ансамбль песни и пляски гестапо.)

Результаты опроса свидетельствуют о закреплении в массовом сознании психологии осажденной крепости: враги – на Западе, опора – на собственные силы.

Эти идеологемы естественным образом экстраполируются и на представления о мировой и отечественной истории. Именно представления – поскольку о собственно знании истории при законах, принимаемых г-жой Яровой и ее товарищами, судя по всему, придется надолго забыть: оно мешает эффективно управлять страной.

2014 г.

Все ради вас

Стоит какому-либо вопросу присвоить статус особой важности под рубрикой «Национальная безопасность» или «Суверенитет», как его прохождению дается зеленый свет. Возьмем для примера продовольственные санкции системы «селфи» (в смысле против самих себя). Это, объясняют нам, делается в интересах продовольственной безопасности и продовольственного суверенитета.

Или вот деофшоризация. Это, говорит депутат Ирина Яровая, нужно в целях укрепления национальной безопасности и суверенитета. Почему – так сразу и не поймешь, но, когда употребляются эти два волшебных и чрезвычайно многозначительных понятия, обычно не следуют пояснения.

Национализация элиты? Конечно же, в интересах национальной безопасности и суверенитета. Добровольно-принудительный запрет силовикам, правоохранителям и прочим сверхважным людям отдыхать за границей? Основания очевидны: интересы безопасности (их же, силовиков, ибо в штате Алабама опять беспокойно) и суверенитета (ибо силовики суть его носители). К тому же приветствуется заселение этими товарищами вместо Италии и Испании исконно русского Крыма.

Наконец, как выяснилось буквально на днях, российская идентичность – это тоже часть национальной безопасности.

О чем было заявлено в городе Ярославле на совместном заседании президиумов президентских советов по межнациональным отношениям и по взаимодействию с религиозными объединениями. С какого боку – решительно неважно. Потому что можно наклепать массу программ укрепления российской идентичности и укрепить уже, в свою очередь, эти самые программы деньгами налогоплательщиков.

Но ради идентичности стоит потерпеть: а то иной раз русский человек на rendez-vous с самим собой, особенно утром, с похмелья, смотрясь в зеркало, и сам не знает, с кем же себя идентифицировать. Не говоря уже о таком сложном процессе, как «идентификация женщины», описанном идейно чуждым нам Микеланджело Антониони.

Кстати, там же, в Ярославле, Магомедсалам Магомедов, бывший глава Дагестана, а ныне замглавы администрации президента, почти повторил знаменитый тост Сталина за русский народ (май 1945 года), слегка переиначив его: «Если плохо чувствует себя системообразующий русский народ, не может чувствовать хорошо ни одна другая российская национальность».

Надо сказать, что это чистая правда. Как только системообразующий народ начинает искать виноватого в своих бедах, он берется за монтировку. А далее нужно изучать ежемесячную статистику преступлений на расовой почве: убийства, тяжкие телесные, легкие телесные повреждения. Впрочем, это касается любого народа – в том случае, если он вдруг начинает себя нехорошо чувствовать в роли системо– или государствообразующей единицы.

Зато когда тот или иной народ кому-то дает по морде, у него вообще никаких проблем с самоидентификацией, а также с ощущением миссии защиты суверенитета и нацбезопасности не возникает.

Свой вклад в теорию национального почвоведения внес и патриарх Кирилл, высказавший на свой лад беспокойство возможным нарушением основ национальной безопасности и суверенитета: «Какая же трагедия, если наша национальная почва станет обочиной чужого скоростного пути! <…> Вы должны быть вместе со всеми теми, которые готовы также работать для того, чтобы почва нашей национальной жизни была удобрена, чтобы не вырастали на ней чуждые нам сорняки, способные заглушить все доброе».

Ну, «сорняки» – это из вокабуляра «Крокодила» времени исторического материализма. И в принципе понятно, кто они, эти сорняки, – космополиты безродные, заносящие сюда на деньги наших иностранных партнеров «оранжевую революцию» (о чем не раз настойчиво напоминал в своей исторической сочинско-валдайской речи глава государства).

А вот метафора скоростного пути… Уж не намекал ли пастырь на ужасающее положение простого русского народа, живущего на обочине скоростной дороги Москва – Санкт-Петербург, в том время как настоящая жизнь проносится мимо, сверкая лаковыми крыльями? И не является ли это высказывание скрытой критикой мегапроектов российской светской власти, включая скоростную дорогу Москва – Казань?

Хорошо еще, патриарх к почве не присовокупил сопутствующую ей кровь, иначе все сказанное было бы повторением задов теории «почвы и крови», Blut und Boden.

Доктрина «суверенной демократии» в отличие от доктрины коммунизма не пережила века, то есть скончалась до срока. Зато просто «суверенитет» стал предметом какого-то лихорадочного внимания, что, впрочем, естественно для осажденной крепости, каковой мы теперь вполне официально можем считаться.

Первое лицо не случайно в своей последней речи уделило этому термину столь много внимания: «Само понятие “национальный суверенитет” для большинства государств стало относительной величиной. По сути, была предложена формула: чем сильнее лояльность единственному центру влияния в мире, тем выше легитимность того или иного правящего режима… Вопрос о содержании суверенитета становится едва ли не главным для сохранения и упрочения мировой стабильности».

В ответах на вопросы валдайских трудящихся президент России вынужден был прибегнуть к несколько банальному, но понятному иностранцам образу медведя. Он, медведь, «тайги… своей никому не отдаст».

Здесь есть ряд проблем.

Во-первых, никто на суверенитет России не покушается. Как это ни обидно, в том числе и на ее тайгу. Если только не считать тайгой Крым.

Во-вторых, в такой логике Россия обладает абсолютным суверенитетом, а «сложносочиненное государство» Украина обладает ограниченным суверенитетом, потому что в интересах чьей-то безопасности у нее можно забрать огромный кусок территории.

То есть речь идет не о собственно суверенитете России, а, скажем так, о ее «имперской безопасности», суверенитете так называемой исторической Руси или русского мира.

Украина, точнее, ее восточная часть (западную Владимир Путин в ходе ответов на вопросы отдал Польше, назвав Львов польским городом), входившая в представлении российской власти в границы «исторической Руси», пользовалась именно что ограниченным суверенитетом.

В общем, все здесь с национальной безопасностью и суверенитетом, а также почвой и произрастающими на ней сорняками непросто.

Просто во всей этой истории одно: словарь власти отражает ее политику, одновременно националистическую и имперскую, изоляционистскую и идеологически ультраконсервативную.

Это и есть те основания, по которым будут выделяться деньги на укрепление идентичности российского народа – системообразующего богоносца, рвущего сорняки со здоровой почвы, каленым железом выжигающего офшоризацию и отдыхающего исключительно в здравницах Крыма.

2014 г.

Эпоха запрещения

Сразу после того, как Алексей Кудрин провел Общероссийский гражданский форум, в агентстве ТАСС появилось интервью Владимира Путина, в котором на третьем году применения закона об «иностранных агентах» лидер страны разъяснил свою позицию по отношению к неуправляемой со Старой площади части гражданского общества.

«Если люди искренне заинтересованы в улучшении структуры управления, контроля общественности за их деятельностью, доступа граждан к органам власти – правоохранительным, административным, каким угодно, – это абсолютно правильно и должно быть поддержано, я всегда буду за, – говорит президент. – Но если вижу, что все делается исключительно из желания понравиться кому-то за бугром, поплясать под чью-то музыку и нас заставить, конечно, буду подобному противодействовать».

Местоимение «я» здесь ключевое. Не прокуратура, как в первые два года существования этого закона, говорящего на языке времен борьбы с космополитами. Не Минюст, как это определено поправками в июле этого года, а «я», то есть президент. Что не вытекает из буквы закона, зато прямо следует из его духа.

Букв в этом законе мало, а духа много – в том смысле, что практически все в нем отдается на усмотрение правоприменителя.

А правоприменитель разрешает, например, Путину заботиться о стерхах, но признает политической деятельностью в пользу иностранных держав опеку японских журавлей и дальневосточных аистов.

Как батька Лукашенко однажды, по его выражению, «перетрахивал» правительство, так и теперь в связи с тем, что почетная обязанность назначать «иностранными агентами» перешла от прокуратуры к Минюсту, перетряхивать начали и их список. Иногда эта нелегкая работа сопровождается пиаровской артподготовкой.

В одной из высокотиражных желтых газет вышла статья против Московской школы гражданского просвещения (МШГП) Елены Немировской и Юрия Сенокосова. Организации, уже более двух десятилетий знакомящей молодых региональных чиновников, журналистов, экспертов с мировыми и европейскими трендами в политической науке, философии, социологии, культуре.

Где они еще увидят живьем актера Рэйфа Файнса или писателя Иэна Макьюэна? Или услышат лорда Роберта Скидельского, который заседал с Владимиром Путиным на Валдайском форуме, а незадолго до этого рассказывал слушателям МШГП о роли роботов в изменении мирового рынка труда?

И почему для одних лорд – это иностранный агент, а для другого – желанный слушатель и потенциальный собеседник?

Статья плоха не столько набором стандартных обвинений по поводу «внушения соответствующих американским интересам представлений», что не дотягивает даже до уровня «Крокодила» 1950-х, сколько тем, что публикация в федеральной прессе оценивается как команда «Фас!». И региональные СМИ, перепечатывая руководящее издание, как когда-то перепечатывали «Правду», начинают публиковать фамилии слушателей школы, которые работают в том или ином регионе. А это означает широко объявленное разрешение на шельмование конкретных людей.

Происходит персонализация понятия «иностранный агент» на местах.

Помимо неряшливости в общей смысловой линии статьи, уныло сражающейся зачем-то, например, с Польским культурным центром, в ней перепутано все на свете – поленились проследить за переменами в карьере ряда иностранных членов попечительского совета, в частности. Остро кольнули почему-то эксперта школы Владислава Иноземцева, но не тронули, например, члена совета, председателя комитета Госдумы Владимира Плигина; сопредседателя совета директоров школы Александра Волошина; члена совета директоров МШГП, председателя правления ВТБ24 Михаила Задорнова. Не упомянули, что среди выпускников школы, например, первый замминистра финансов Татьяна Нестеренко и даже «культовый» депутат Ирина Яровая.

Школа потребовала от газеты опровержения. Это все пустое. Кто же остановит артподготовку превращения гражданской организации в иностранного агента? Как следует из интервью президента ТАССу, только первое лицо. Путин, кстати, поздравляя 11 лет назад школу с десятилетием, написал, что ее слушатели «имеют возможность услышать экспертов мирового уровня и открыто обсуждать с ними самые актуальные проблемы политической и экономической жизни… школа сегодня – это просветительский объединяющий центр, где отстаиваются ценности демократии и общественного служения, воспитывается уважение к закону, моделируются инновационные решения».

Чистая правда. Лучше не скажешь.

Если бы власть была до конца честной сама с собой, давно запретила бы уже иностранные фонды библиотек – там книжки хранятся на латинице.

Все, что верховная власть стесняется сказать вслух, иногда говорят депутаты ЛДПР, которые, в частности, полагают, что студенты, обучающиеся в западных вузах, возвращаются в Россию в качестве шпионов. Если под санкциями оказались «друзья Путина» (термин из того же интервью ТАССу), то можно, в конце концов, закрыть и выезд из страны – чтобы все оказались в шкуре этих «талантливых», ставших невыездными, государственных бизнесменов.

Эта жесткая антизападная линия не новая, но совсем уж диковато-архаичная. Мы очень гордимся первопечатником Иваном Федоровым, но забываем о давней ксенофобской и антизападной традиции, которая тоже связана с его именем: в 1565 году «консолидированный» вокруг царя народ, возмущенный влиянием «иностранных агентов», разрушил книгопечатный станок Федорова. И, так сказать, уникальный коллектив первопечатников был вынужден бежать в другой «домен» – что симптоматично, в Литву.

Помимо закона об «иностранных агентах» у власти есть и другой инструмент: можно, например, высказать претензии к уставу организации, как это было в истории с «Мемориалом», который уж точно не вписывается в сегодняшнюю официальную трактовку российской истории. А «война памяти» у нас нынче важнейшая составляющая решающего сражения с инакомыслием. Но «Мемориал» переделал устав, и есть надежда, что благодаря этому хотя бы у части нации не отшибет память и не все хором будут называть Сталина «отцом», а кое-кто, в соответствии формулой Александра Галича, назовет его «сукою».

Один из руководителей «Мемориала» Арсений Борисович Рогинский рассказывал недавно историю о том, как он хотел, да не бросил курить.

В одиночной камере, куда его поместили за неправильное поведение, курить было нельзя – и это был счастливый шанс реализовать давнюю мечту: избавиться от вредной привычки. «Так вот, – продолжал рассказ Арсений Борисович, прикуривая сигарету, – стена камеры вдруг зашевелилась, в ней образовалась дырка приличных размеров, и через нее в камеру вплыли кружка чифиря, спички и… пачка «Примы». Так я и не бросил курить».

В чем мораль этой басни от политзэка? Гражданское общество в России неубиваемо.

Как говорил растерянный и отчасти даже разочарованный Рабинович, отпущенный после допроса на Лубянке: «И патроны у них тоже кончились».

2014 г.

Назад, только назад

Ровно три десятилетия назад умер Константин Черненко, которого измучила эпоха и который сам домучивал «пятилетку пышных похорон». Она же «гонка на лафетах», начавшаяся с кончины Алексея Косыгина в 1980-м, продолженная Леонидом Брежневым в 1982-м, Юрием Андроповым в 1984-м, ну и так далее, включая товарища Пельше и других товарищей.

А непосредственно перед Черненко скончался всесильный милитаристский бог Страны Советов – маршал Дмитрий Устинов. Из стариков, решавших принципиальные вопросы развития (точнее, деградации) СССР, остался только Андрей Громыко, разменявший поддержку Михаила Горбачева на пост председателя президиума Верховного совета.

Благодаря этому торгу немедленно, с места в карьер, наступила эра, которая, в сущности, длится до сих пор, – период реформ.

Они, не будучи законченными, увязли во втором такте стандартного исторического движения России – контрреформе. Причем, кажется, гораздо более мощной и мракобесной, чем брежневская контрреформа после хрущевской либерализации и косыгинской «либерманизации» (по фамилии харьковского экономиста Евсея Либермана, с чьих статей в «Правде» началась интеллектуальная подготовка неудавшихся экономических преобразований).

Несмотря на смену лидеров – приход Бориса Ельцина вместо Горбачева – и даже исчезновение целой страны размером в одну шестую часть суши, горбачевская перестройка – если считать ее одной из кнопок на русской народной панели «Реформа-контрреформа» – захлебнулась не в 1991, а в 2003 году, в момент ареста Михаила Ходорковского. И окончательно умерла в 2012-м, когда медведевская модернизация последний раз блеснула смущенной «улыбкою прощальной».

С тех пор вошел в полную силу противоположный исторический такт – контрреформа. И все, что копилось в течение 15 лет, – национализм, изоляционизм, этатизм, ханжество и заранее оскорбленные чувства верующих и неверующих – выплыло на поверхность с «последней прямотой».

Контрреформаторский цикл появляется в российской истории, разумеется, не впервые. Согласно концепции Александра Янова, любая реформа в России оборачивается или контрреформой, или политической стагнацией. Например, реформы 1860-х годов сменила стагнация, а затем контрреформа 1879–1880 годов. В этой логике если считать НЭП реформой, то за ним последовала контрреформа. То же самое с двухтактным движением Хрущев – Брежнев, только брежневский период скорее стагнационный.

Перестройку в СССР и либеральные реформы в России 1991–1995 годов можно оценивать как единый реформаторский цикл, который сначала сменился стагнацией, а затем контрреформой.

При всем отсутствии новизны в нынешнем цикле, который даже идеологически наследует хорошо известной в истории российской политической мысли консервативно-мракобесной эклектике или русским имперским идеологическим проектам вроде «рая в Тавриде» имени императрицы Екатерины Великой, концентрация контрреформаторского духа в нем все-таки высоковата. Избыточна и иррациональна.

И движение какое-то однополосное – только в одну сторону. Допустим, посадили Pussy Riot, дав девушкам в полном противоречии с основами уголовного права и процесса реальные, а не условные сроки. Да, хотели устроить показательный процесс и принесли тем самым осужденным всемирную славу. В том числе и славу России как страны фундаменталистской и сравнимой с исламскими теократиями.

Казалось бы, хватит. Но маховик раскручен, остановить его нельзя. И брызжет на весь мир гейзер скандала с новосибирской постановкой «Тангейзера», а иерархи церкви называют театральное представление продолжением панк-молебна, тем самым вторгаясь с паникадилом в абсолютно светскую сферу. Куда, согласно Конституции РФ, даже официальному православному агитпропу ход заказан.

Типологически движение, например, к импортозамещению любой ценой – из той же оперы: оно столь же идеологизировано, избыточно бессмысленно в мире, где любые экономические процессы интернационализированы, и столь же иррационально с точки зрения интересов потребителя, параметров инфляции и т. д.

В чем сходство и в чем отличие сегодняшнего 10 марта и 10 марта тридцатилетней давности?

Сходство в том, что и тогда, и сейчас общество, государство, экономика стагнировали. Различие в том, что тогдашние общество и элиты страстно ждали и желали перемен и в этом смысле были устремлены в будущее, а сегодняшние государство и общество всем своим существом устремлены в прошлое, идут туда строевым шагом, ничего не ждут от будущего, не хотят перемен, а мотивируются исключительно Крымом, поиском врагов и прочими химерами.

То есть мы с событиями тридцатилетней давности идем на встречных курсах. И хотя там, в ретроспективе, никто не оскорблял чувств верующих, зато шпионов ловили с той же интенсивностью, а политическая система точно так же неловко имитировала отсутствующее разделение властей. Хотя, конечно, СССР, даже поздний, не был так похож на страны Латинской Америки с их каудильизмом и шараханьями в политике, как сегодняшняя Россия.

Так что при всей незаурядности столь активного движения назад по исторической спирали нынешняя Российская Федерация безнадежно банальна.

2015 г.

Это ушли барбудос

Историческое рукопожатие Барака Обамы и Рауля Кастро обозначило начало новой эпохи. Тот самый случай, когда простое shaking hands имеет значение.

Восстановление дипломатических отношений, исключение Кубы из списка государств, поощряющих терроризм, внезапно прорвавшаяся человеческая приязнь двух лидеров, один из которых годится другому в отцы (Обама родился за год до Карибского кризиса), – все это провозвестники новой эры возвращения Острова свободы в домарксистскую эру, до того момента, как Фидель избрал для своей страны покровительство СССР.

«Слышишь чеканный шаг – это идут барбудос», – громыхал над страной мощный голос Муслима Магомаева, исполнявшего песню 1962 года Пахмутовой – Добронравова.

Теперь под этот саундтрек барбудос уходят.

Уходят, оставляя за собой руины одной из наших духовных скреп – вечнозеленого, пахнущего карибским прибоем, обрывками газеты Granma, мужским революционным тропическо-сигарным братством и не менее революционным сексом советского кубинского мифа.

Песню «Куба – любовь моя» может теперь мурлыкать себе под нос президент Соединенных Штатов, завершающий свою карьеру пока неочевидным, но прорывом на иранском фронте, а теперь еще и на кубинском (украинский пока в расчет никто не берет: российское руководство проходит по категории слабодоговороспособных партнеров из числа теократов вроде аятоллы Хаменеи). Такие дипломатические победы, которые у нас еще художественно назвали бы геополитическими и геоэкономическими, мало какому американскому президенту удавались.

Конечно, можно предположить, что Рауль ведет себя на манер Лукашенко, но масштаб решения и его исторический более чем полувековой контекст говорят о том, что «открытие» Кубой Америки – это не тактический, а стратегический маневр.

Потеряв Украину, сделав все, чтобы с Роспотребнадзором наперевес напрячь отношения внутри своей «квазиимперии» – Евразийского союза, – Россия проморгала Кубу, свой «исторический» форпост, свою пиратскую советскую базу в Карибском море.

В экономическом отношении на самом деле ничего особенного. Настроения «хватит кормить Кубу» имели давнюю историю. Прагматически настроенные граждане СССР на мотив «идущих барбудос» сочинили прекрасную песенку: «Куба, отдай наш хлеб! Куба, возьми свой сахар! Нам надоел твой косматый Фидель. Куба, иди ты на …!» Собственно, здоровые экономико-политические процессы в отношениях с островом начались как раз в период либеральных реформ, когда России было, мягко говоря, не до островного тропического сознания, искалеченного марксистской утопией и ползущими по джунглям команданте.

Для Никиты Хрущева после выдыхавшегося эффекта XX съезда Куба, как и для Владимира Путина Крым, была настоящим подарком: революционной романтикой острова можно было охмурить целиком весь советский народ.

Ровно поэтому на всех фотографиях с Кастро Никита Сергеевич выглядит абсолютно счастливым, так и льнет к прокуренной гимнастерке команданте. (Испанский язык еще играл роль «сноски» к другому романтическому мифу, который сильно помог легитимации Сталина, – испанскому.)

Ту же функцию – возвращение к подлинным революционным истокам, где вместо галстука – гимнастерка, вместо гладко выбритых стариковских брыл – черные джунгли бороды, – неувядающий Фидель играл и для других бронзовевших на ходу советских начальников. Оттого его с таким удовольствием лобзал – еще до Хонеккера – Леонид Ильич. И питался соками революции, черпая в ней обоснование «правоты нашего строя».

Кастро нужен был Советам в качестве источника романтики. Хотя, конечно, Фидель отвязывался и испытывал терпение своих покровителей. Критиковал их за то, что не помогли арабам в Шестидневной войне, выражал симпатии китайцам, экспортировал без спроса революцию.

Мало нам было кризиса 1962 года, когда сравнение из стихов Добронравова «небо над ними как огненный стяг» едва не стало ядерной явью, потом едва не состоялся второй кризис осенью 1970-го, а в 1975-м Куба перебросила свои отряды через океан в революционную Анголу. Причем за счет СССР, но без его разрешения: Фидель кутил, используя безлимитную «корпоративную» карточку.

Ну а потом настало время, когда миф обветшал и выветрился.

Было немного жаль романтической «Гуантанамеры» (которая, правда, лично мне надоела еще с детсадовских времен, потому что старший брат запирался в нашей с ним общей комнате с подругой, бесконечно крутя на проигрывателе эту «девушку из Гуантанамо») и сигарет «Партагас» со сладкой папиросной бумагой. Кое-кто так и не смог расстаться с мифом, держа у себя в кремлевском кабинете портрет Че Гевары, имидж которого был, правда, несколько шире и острее образа Фиделя, в газету с речами которого можно было завернуть слона.

В эпоху «великого возвращения» – возвращения «чувства великой державы», возвращения России в пределы «исторической Руси», возвращения в Азию (Африку, Латинскую Америку – нужное подчеркнуть) – российская дипломатия пыталась разворошить давно уже холодный пепел российско-кубинской дружбы.

Кубинское руководство и само бы радо, но нет вообще никакого смысла «ворошить прошлое» и подыгрывать чьему-то там возвращению.

Да и перевозбудить широкие народные российские массы образом революции уже немыслимо: кубинский «майдан» был давно, Фидель с Раулем выглядят не очень свежими, «цветные революции» у нас караются длительными сроками тюремного заключения.

Самое время кубинцам вернуться во времена Эйзенхауэра и поменять «старшего брата».

Крым наш, Куба – их. Куба – si, янки – тоже да.

Это ушли барбудос.

2015 г.

Ледяная скрепа

Ввиду отсутствия стратегической цели, например строительства коммунизма, нынешней власти, если она хочет остаться у кормила и после 2016–2018 годов, придется предложить электорату нечто столь же впечатляющее, как и Крым.

Уверен, вместо «рая в Тавриде», проекта, сформулированного еще пиарщиками Екатерины Великой, трудящимся начнут продавать арктический миф со всеми его необходимыми элементами: «Лейся, песня», Сталин, полярные онучи, новые Шмидт с Папаниным, копающие друг под друга в арктическом ведомстве…

Даже придется найти древнерусские православные святыни на дне Ледовитого океана, опровергающие норманнскую теорию происхождения Руси, заставить какого-нибудь околокремлевского писателя сочинить на замену «Двум капитанам» роман «Духлесс и The Телки среди торосов и айсбергов» и заодно спасти каких-нибудь новых челюскинцев, желательно устроив из этого эпопею в течение нескольких месяцев выборного 2018 года.

А потом часть граждан Шпицбергена в едином порыве вместе с белыми медведями проголосует за присоединение фрагмента архипелага к России и вице-премьер Рогозин напишет в своем твиттере: «Шпицберген – наш». Это будет круче, чем давешняя его запись после невероятно отважно-авантажного приземления на негостеприимной норвежской земле, Свальбарде, как наши норвежские пока еще партнеры называют Шпицберген: «После драки кулаками не машут».

Драки, правда, не было, хотя и зампред правительства России, занесенный в санкционный список и потому не слишком охотно ожидавшийся на норвежской территории, повел себя как Матиас Руст, приземлившийся на Красной площади в горбачевские времена.

Вот уж действительно сегодняшняя Россия непредсказуемее и легковеснее СССР: представить себе, что кто-нибудь из зампредов Совмина Союза вот так вот специально, чтобы подразнить супостата, оказался на чужой территории в Арктике, решительно невозможно.

Тогда были правила и их соблюдали, сейчас правил нет, значит, нет и политической респектабельности, иногда спасающей от гибельных шагов.

Однако можно предположить, что чиновник действовал во исполнение пункта постановления правительства РФ от 14 марта 2015 года, которым была образована государственная комиссия по вопросам развития Арктики. В описании задач комиссии, возглавляемой Рогозиным, есть пункт а), согласно которому новому органу вменяется в обязанность «уточнение целей и задач государственной политики Российской Федерации в Арктике в соответствии с изменением внутриполитической и внешнеполитической обстановки».

Дразня Норвегию, вечного конкурента в освоении и разделе Арктики, руководитель этого координационного и совещательного органа, можно сказать, на свой лад «оценивал» внешнеполитическую обстановку.

Комиссия должна в том числе заниматься обеспечением «потребности Российской Федерации в углеводородных ресурсах, водных биологических ресурсах и других видах стратегического сырья». Эта работа как раз и началась на Шпицбергене еще Сталиным (постановление Политбюро от 20 марта 1931 года «О шпицбергенском угле») и даже продолжается сейчас – в ведении треста «Арктикуголь» на Шпицбергене находится рудник Баренцбург.

Но главное – она активно проводилась и в последние годы, точно сигнализируя о некоторых ментальных сдвигах в головах управляющих страной.

Как раз на окончание второго срока президента Путина пришлись активные поиски научных обоснований российских притязаний на арктический шельф в районе хребтов Ломоносова и Менделеева. Некоторые экстраполяции, правда, довольно грубоватые, позволяют утверждать, что поскольку подводные хребты – продолжение Сибирской континентальной платформы, то и Северный полюс, в сущности, тоже Сибирь.

То есть и Северный полюс наш. А значит, он, этот полюс, имеет большое не столько геолого-разведочное, сколько геополитическое и внутриполитическое значение, подтвержденное в 2007 году экспедицией под руководством Артура Чилингарова, бросившей на дно океана в районе Северного полюса титановый флаг России с «капсулой с посланием будущим поколениям». Да под таким лозунгом можно в очередной раз и президентом России избраться!

Странно, что среди задач арктической комиссии нет дальнейшего совершенствования уголовного законодательства. Хотя после того, как в начале 2014 года в УК РФ была введена статья 280-прим, карающая за «публичные призывы к осуществлению действий, направленных на нарушение территориальной целостности Российской Федерации», считать Арктику чьей-нибудь еще, кроме как российской, опасно.

Возможный срок лишения свободы по этой статье пророчески описан еще в арктическом шлягере 1930-х годов «Лейся, песня»: «Шлем привет, товарищ Сталин, дома будем через год».

А началось тогда все с заметок в Интернете профессора ВШЭ Сергея Медведева, который, не покушаясь на секторальные суверенитеты арктических стран, предложил ввиду чудовищной экологической ситуации (Земля Франца-Иосифа, например, заполнена под завязку бочками из-под горючего) превратить Арктику, как Антарктиду, во «всемирный заповедник», запретив ее эксплуатацию в военных и коммерческих целях (коммерческий маршрут из Атлантического в Тихий океан).

С этим трудно спорить. Но в ситуации, когда враг у ворот, а «ледяная скрепа» не должна таять, а должна крепчать, за такие мысли можно и в самом деле отправиться отбывать срок в регионы, приближенные к арктическим.

Будем ждать выборов: они совсем уже скоро. И посмотрим, что начальство предложит электорату. Сколько ни вглядываешься в карту мира («русского мира»), ничего лучше Арктики не просматривается.

2015 г.

Умереть за страну

Их университеты

Беглый опрос профессиональных историков показал, что Сергей Девятов, начальник пресс-службы Федеральной службы охраны президента (ФСО), совсем недавно назначенный завкафедрой истории XX века истфака МГУ, действительно является историком. Но серьезных его работ по истории того самого XX века никто не знает.

Знаем-знаем-знаем все аргументы, сопутствующие, например, назначению всяких начальников всяких прикремлевских квазинаучных центров профессорами и заведующими базовыми кафедрами в том или ином высшем учебном заведении. И среди таких людей со специфическими должностями попадаются настоящие профессионалы.

О системе, близкой к госбезопасности, и говорить нечего: белая кость, да еще с доступом к таким секретам, что вам и не снилось. Еще аргументы?

Вузам тоже жить надо, и предоставление мест участникам совещаний на Старой площади, а то и в более пикантных местах, – это своего рода барщина и оброк. Даже несмотря на то, что среди этих персонажей обнаруживаются личности, к науке (гуманитарной, естественно) никакого отношения не имеющие, зато являющиеся ну совершенно одиозными, например из старого сурковского круга. Есть среди них и заслуженные люди, но получившие кафедры и даже факультеты (как говорила моя преподаватель истории КПСС на юрфаке МГУ, «nota bene на полях!») за номенклатурные заслуги. Например, за активное участие в становлении и развитии какой-нибудь «Единой России».

Но при чем здесь настоящая академическая наука? Да еще в мире, где любая отрасль знания становится не «совершенно секретной», а интернациональной, со свободным перетеканием кадров и информации из страны в страну. Как говорил В.И. Ленин, «коммунистом (если уж на то пошло. – А.К.) можно стать лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество», – точно мужчина на PhD в Гарварде (точнее, где-нибудь в немецких или французских университетах) мог претендовать с таким прогрессивным подходом.

А тут – ФСО…

Еще раз: изо всех сил постараемся не быть предубежденной демшизой. Но! Мало ли признанных ученых-историков, видных и крупнейших специалистов по истории XX века, которые вполне могли бы занять это место в критикуемом, и порой справедливо, но все-таки первом в стране классическом университете. И почему-то из всего этого сонма заслуженной профессуры выбирается пресс-секретарь, будем называть вещи своими именами, едва ли не самой влиятельной секретной службы страны с, деликатно выражаясь, скандальной репутацией.

Службы, которая ухитрилась обложить дачу Сталина таким забором с камерами видеонаблюдения, какого в годы Иосифа Виссарионовича и не было. Службы, которая ухитрилась из интересов «безопасности» оттяпать у города кусок тротуара на Старой площади, чтобы, не дай бог, люди не ходили мимо кремлевских чиновников, мирно трусящих в бывшую столовую ЦК КПСС. Службы, про которую внутри родной российской, даже «национализированной» элиты открыто шутят об отце и сыне Муровых, которые видят в ФСО чуть ли не наследственное предприятие. Службы, известной среди журналистов своей беспримерной грубостью. Службы, карикатурно зачистившей Москву в день инаугурации Путина. Службы, не пустившей вице-премьера Дворковича в резиденцию Бочаров Ручей. Службы… Да просто погуглите слово «ФСО» – такое вывалится!

Имидж даже хуже образа страны, который никак не исправят агентство «Россия сегодня» и канал Russia Today.

И какую историю, особенно в контексте готовящегося «Краткого курса», способен нам нарисовать человек, отвечающий за внешний образ структуры, состоящей из охранников, ощутивших себя хозяевами страны? Вопрос риторический.

Все можно признать нормальным. Как говорит наш премьер-министр, что бы в стране ни случилось: «Это нормально». Но чем дальше отодвигается граница дозволенного, возможного, не стыдного, тем больше людей в погонах, без погон, но с большими заслугами перед властью, в сутанах и с теми же заслугами будут занимать командные высоты в науке и образовании, в университетах в частности.

Назначение Девятова в этом контексте – то же самое, что и открытие кафедры теологии в МИФИ. (В МИФИ учреждена кафедра теологии «для сотрудничества православного богословия и современной науки»).

Так вот это ненормально. Нормально, когда такой кафедрой заведует «иностранный агент» с реальными научными достижениями мирового, подчеркиваю, мирового уровня, а не тот человек, который борется с «иностранными агентами» и не имеет реальных научных достижений, известных дальше комендатуры Кремля и забора в Волынском. Даже если они и в самом деле реальные, просто с недалеким ареалом распространения.

Символика этого кадрового назначения вполне вписывается в общий «Краткий курс» трактовки истории, которая при нынешнем режиме стала не только идеологическим оружием, но и способом управления страной и самоутверждения ее лидера, который, как утверждают персонажи из его окружения, ну прямо-таки страстно интересуется историей.

Теперь историю для нас перепишет ФСО. Так, как надо. Без каких-либо игривых фальсификаций.

Кстати, очень важно, что Федеральная служба охраны взяла на себя ответственность не за какой-нибудь там XVI век, а за XX. Нет ничего важнее чекистской интерпретации событий сталинского времени, диссидентского движения, перестройки, либеральной реформы. Все дело в оптике. Какая оптика, такая и история.

2014 г.

Умереть за страну

«После возвращения оттуда ваш муж стал другим», – говорила управдом супруге Семена Семеновича в «Бриллиантовой руке». Ровно этим мотивируется вся антизападная – теперь уже бытовая – истерия, этот пожар в каменных джунглях, раздуваемый российскими властями. Эти самые власти не хотят, чтобы семен семенычи, с перепугу голосующие за начальство, «стали другими». Несколько запоздалое желание, особенно если учесть масштабы потоков российских туристов, посещающих западные страны, а также их дурную привычку, гораздо более опасную, чем табакокурение, пользоваться за пределами РФ картами Visa и MasterCard.

На днях вице-премьер Ольга Голодец высказалась в том смысле, что нужно как-то поменьше клиентам разных благотворительных фондов лечиться за рубежом, ибо и в пределах нашей страны можно получить высокотехнологичную медицинскую помощь. Мол, ни страны, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский остров я приду умирать. Лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Лучше стоять за высокие темпы роста, чем сидеть за низкие.

Лучше помирать в России, получая вместе с березовым соком ее высокотехнологичную помощь, чем лечиться за рубежом. Из принципа. Только потому, что начальство теперь не любит Запад: он, Запад, его, начальство, обижает.

А значит, обижает Россию, потому что Россия – это наше начальство и есть.

Впрочем, из сплоченных как никогда рядов депутатского корпуса все чаще можно услышать, страшно сказать, нелицеприятные высказывания о российском чиновничестве и государственных компаниях. Недавно один коммунист предложил запретить лечиться чиновникам за рубежом, чтобы они не слишком отличались с точки зрения качества медобслуживания от простых россиян. Причем в логике коммуниста от этого качество медобслуживания в РФ немедленно вырастет и мы избавимся наконец от этих убийц в белых халатах. А вот депутат Баталина считает, что дети работников госкомпаний ни в коем случае не должны выезжать на отдых за рубеж. В Крым, все в Крым!

Вопросы «почему? зачем?» абсолютно гамлетовские, но одновременно и риторические. Ибо нехорошо вообще что-либо делать за рубежом, в то время как самым достойным сынам родины закрыт въезд в страны Евросоюза и США.

Правда, части лучших сынов, еще не затронутых санкциями, можно иметь недвижимость, например, в Швейцарской Конфедерации. И это можно понять, если ты по-настоящему любишь родину. То есть принимаешь антиконституционные законы, согласно которым граждане, имеющие, согласно Конституции РФ, двойное гражданство, обязаны под страхом наказания докладывать о его наличии в компетентные органы. Судьям нежелательно иметь родственников за границей. И вообще выезжать туда.

Все-таки мы движемся, движемся семимильными шагами к запрету свободного въезда и выезда. Ездить смогут только те, у кого нет двойного гражданства, но есть домохозяйство в странах евроатлантического сообщества, среди вероятных и даже невероятных противников.

Но вернемся к тому, с чего начали. С призыва Ольги Голодец, человека весьма и весьма квалифицированного и профессионального, умирать в России из патриотических соображений.

Известно, что, когда повторяешь одну и ту же глупость, исполняя служебные обязанности, и сам начинаешь в нее верить. Например, российское чиновничество, в том числе либеральное, думается, уже поверило в легитимность присоединения Крыма и теперь готово не только разбираться с экономическими последствиями приобретения этой недвижимости, но и с пеной у рта отстаивать правоту высшего руководства страны.

Вот захотелось им там оазис устроить с англосаксонским правом. А что ж вы во всей стране без всякого Крыма этот оазис не устроили? Оказывается, достаточно ввести англосаксонские порядки – и заживем… Ага. Была такая в конце перестройки Ленинградская свободная экономическая зона. Но не бывает свободных экономических зон в несвободной стране. Разве что получается на выходе Еврейская автономная область. Да и та живет отнюдь не по ветхозаветному праву.

Если бы либеральное чиновничество имело… ну, назовем это разумом… разум не произносить публично слова, которые должны понравиться первому лицу и его идеологическому аппарату, оно, быть может, что-то изменило бы в своей стране.

Можно быть этим людям благодарными: они из последних сил сдерживают иррациональные телодвижения в верхах, спасают бюджетное правило, мечтают об адекватных приоритетах экономической политики, костьми ложатся (здесь нет иронии), спасая экономику страны от последствий санкций.

Но если бы они нашли в себе силы на самостоятельные высказывания, самостоятельную позицию, пусть и ценой потери должности, не было бы этого ужаса с рекомендациями благотворителям спасать больных исключительно на родине.

Люди важнее государства. Каждый отдельный больной – такая же важная персона, как и любой член нынешнего Политбюро. Пускай дитя члена Политбюро отдыхает и лечится за границей. Так же как и дитя простого россиянина, которому вдруг решили помочь чудом обнаружившиеся добрые люди. Которых Ольга Голодец теперь сдерживает от непатриотических попыток лечить детей и взрослых за рубежом.

Кстати, на заметку г-же Баталиной. Во многих госкомпаниях, отпрыски работников которых так ее беспокоят, молодые сотрудники получают экономическое образование за рубежами нашей родины. Думаю, надо это дело запретить. А еще лучше вообще запретить экономическое образование. А то его уровень непростительным образом вырос даже в границах России – никто больше не преподает политэкономию социализма.

2014 г.

Гонка академических отказов

Заместитель министра иностранных дел РФ Сергей Рябков сообщил, что не останется без ответа отказ США в выдаче виз ряду российских ученых, в том числе ректору Дипломатической академии МИД РФ Евгению Бажанову. Незадолго до этого казуса в Эстонию не пустили директора Института этнологии и антропологии РАН Валерия Тишкова. Возможно, и этот акт «не останется без ответа».

К гонке санкций, дополненной гонкой вооружений (см. приоритеты бюджета-2015), прибавилась гонка «академических отказов».

Гарвардский профессор Генри Розовский в своей замечательной классической книге «Университет. Инструкция по применению» рассказывал такой анекдот. Американец, француз и японец захвачены бандой террористов и ждут казни (когда в 1990 году писалась книга, никто и подумать не мог, что такой зачин анекдота может оказаться пугающе близким к действительности). Каждый узник по традиции получает право на реализацию последнего желания. Француз заказывает шикарный ужин из любимого парижского ресторана. Японец выражает желание прочитать лекцию о подлинном секрете успеха японского менеджмента. Американец просит, чтобы его пристрелили до того момента, как начнется лекция…

Получается, что примерно так и реагируют в «мире чистогана» на желание разнокачественных русских профессоров прочитать лекцию или поучаствовать в дискуссиях за пределами России. В не менее классическом, чем книга Розовского, университетском романе Дэвида Лоджа «Академический обмен» английский и американский профессора меняются не только рабочими местами в университетах, но в результате постелями и, соответственно, женами.

Нашей профессуре не светит по обмену даже эпизодическое мерцание на кафедрах, в лекционных залах и на дискуссионных площадках.

И это неправильно.

Потому что, даже если профессора позволяют себе неполиткорректные, возможно, неточные, пусть даже глупые высказывания в адрес, допустим, западных соседей, это вообще не повод прекращать академические обмены любого свойства. Да и любые обмены как таковые.

Что потерял американский народ от того, что в 1946 году его посетили Илья Эренбург и Константин Симонов? На это американский народ может возразить, что околомидовская профессура – это, увы, не Эренбург с Симоновым. Ну уж извините – других писателей у нас для вас нет. Не прекращать же из-за этого контакты, не прерывать же дискуссию.

Между прочим, когда начался Карибский кризис, в Соединенных Штатах он застал весьма представительную советскую делегацию, в которую входили академические деятели, генерал Николай Таленский, писатель Борис Полевой, журналист Юрий Жуков. Глава делегации академик-геофизик Евгений Федоров даже спросил американских коллег, готовы ли они, несмотря на нетривиальные события, продолжить конференцию, и получил утвердительный ответ. К русским отнеслись как к родным, равно как и они к своим американским хозяевам (в хорошем смысле) отнеслись точно так же – угроза ядерного удара сближает…

Свобода лучше, чем несвобода. Свободный спор лучше, чем несвободная перебранка на уровне федерального телевизора.

В России живут не только первое лицо и его cronies, работают не только госкорпорации. Еще есть другие люди и иные хозяйствующие субъекты, которые не брали Крым, не наживались на близости к источникам государственных денег. К ним в том числе относятся и ученые.

Отталкивать эту общественность от себя – значит еще сильнее сплачивать ее вокруг сегодняшней российской власти.

Ровно этого не понимают американские, эстонские и другие (гонка «академических запретов» только начинается) товарищи. Заметим мимоходом, что нужно все-таки различать профессиональный уровень отдельных ученых, и, например, Валерий Тишков, даже если удивляться его склонности к поддержке некоторых идеологем власти, все-таки серьезная величина в науке.

Но это полбеды. Затевая санкции и раскручивая их, исходят из той логики, что российская сторона должна уступать. Это абсолютное непонимание загадочной русской души и измерение ее тем самым общим аршином, которым ее все равно не измерить.

Чем больше давишь в России на верхних людей, тем сильнее они давят на нижних.

Получается, что санкции больнее всего ударяют по рядовому россиянину. А он в полном соответствии со стокгольмским синдромом начинает все прочнее сплачиваться вокруг царя-батюшки, родного Центрального комитета, администрации президента и т. п. (нужное подчеркнуть). Откуда 86 % (да хоть 186!) за Путина? Вот и отсюда тоже!

Если вы забираете имущество Ротенберга за границей, то российское государство немедленно забирает деньги у налогоплательщиков, чтобы компенсировать ему потери. Если вы наезжаете на «Роснефть» – «Роснефть» идет в ФНБ со словами: «Дай полтора триллиона, а если нет, дай триллион, еще полтриллиона будешь должен».

Да, разумеется, это другая история. Но в результате санкции из понятия экономического и точечного превращаются в явление политическое и массовое. А массовые санкции не делают различий между правыми и виноватыми. Идет обмен ударами. Зажмурившись. В результате вырастает виртуальная стена покрепче Берлинской. А местные опричники ищут виноватых как раз в демократической интеллигенции и в целом в образованном классе.

Лучшей политикой Запада сейчас стало бы открытие всех и всяческих границ, отмена всех и всяческих виз, включая шенгенские, поощрение обменов, особенно академических, студенческих, аспирантских. Вам не дают интернационализировать образование на территории России, так давайте интернационализируем его вне территории России. Да, Россия занялась самоизоляцией, но зачем же поощрять ее в этом, загоняя в еще большую изоляцию?

Пошире открыв для россиян мир, можно получить свободную, дружелюбную, психически нормальную Россию. А власть, если хочет, пусть самоизолируется в своем кафкианском Замке с проблесковым маячком на башне вместо звезды и под охраной бородатых ряженых казаков.

Надо различать сегодняшнюю российскую власть, ее стационарных бандитов в Новороссии и собственно Россию. Ближний круг госкапиталистов и российский народ. Это разные вещи. Тогда, вероятно, яснее станет, против кого должны работать санкции и стоит ли прекращать дискуссии с российскими учеными.

2014 г.

Партия у.е.

Новые политические анекдоты устаревают со скоростью «Сапсана». Только неделю назад мне рассказали такой: «Что общего между ценой нефти, ценой рубля по отношению к евро и Путиным? Им всем немного за 60». И вот уже все поменялось, анекдот стал достоянием постсоветской политической истории России. Время повернулось вспять, и начали появляться ценники в давно забытых «условных единицах» – у.е.

Тянущих нас туда можно было бы назвать «партией у.е.» Но скорее такая партия – это мы, потому что у.е. – это символ способности к выживанию.

Есть в этом что-то ностальгическое. В долларизованной транзитной (от социализма к капитализму) экономике 1990-х у.е. были удобной единицей измерения цены товара и дохода: «Вот будет зарплата в тыщу долларов – ничего больше и не надо». А при слабевшем рубле очень выгодно было получать часть дохода в валюте – в буквальном смысле слова из пластикового пакета в руках начальства.

Получается, что жили лучше и более предсказуемо. По двум причинам.

Первая. Тогда все-таки было понимание, что мы выбираемся из трансформационной ямы, вполне естественной для эпохи, начавшейся после тех самых «семидесяти лет». Было такое устойчивое словосочетание, обозначавшее советскую власть; как пел Гребенщиков более четверти века тому назад: «Мы ведем войну уже семьдесят лет, / Нас учили, что жизнь – это бой, / Но по новым данным разведки, / Мы воевали сами с собой». (Последняя мысль – чем не эпиграф ко всему 2014 году?)

То есть и страна, и общество шли вперед, не от модернизации к архаизации, а от архаики в какое-никакое, но будущее. Где снижалась инфляция, где товары становились доступными, экономика превращалась в рублевую и можно было начинать свое дело. И даже 1998 год не вытравил этого ощущения. Потому что пугливое правительство Примакова вообще не трогало экономику руками. И она восстановилась сама, ибо оказалась рыночной.

Сегодня ощущения исторической перспективы и цели нет вовсе – мы хотим быть такой Россией, каким был сталинский СССР. Все-таки в постиндустриальном мире цель не может быть до такой степени ретроспективной. И мы как будто живем внутри старой пленки «Свема» (украинского производства), которую перематывают обратно. И по ходу дела она даже теряет цвет и становится черно-белой.

Вторая причина: тогда мы все, даже те, кто никогда в этом не признается себе сегодня, были свободны и жили в свободном обществе. Сегодня мы живем в несвободном государстве, сформированном законотворчеством и правоприменительной практикой 2012–2014 годов.

Да, общество до известной степени свободно. В том смысле, что можно оставаться внутренне свободным. В том смысле, что можно чувствовать себя свободным на своей кухне. Есть даже внешние признаки свободы: не отменены пока свобода въезда и выезда и свобода движения капитала. (Нынешняя власть много чего теряет на этом – человеческий и финансовый капиталы убегают.)

Но никогда за все годы существования постсоветской России не было столь массового бегства от свободы в том виде, в каком этот феномен описан Эрихом Фроммом.

Когда государство и общество идут назад, это означает, что они уткнулись в тупик и не видят другой дороги. А раз по пути в счастливое прошлое мы уже достигли фазы у.е., вполне естественными выглядят предложения запретить хождение валюты и сажать за валютные спекуляции.

Думается, многие представители сегодняшнего российского политического класса с удовольствием расстреляли бы всех валютных спекулянтов и вообще любых рыночников – за действия, описанные в Economics Пола Самуэльсона. После чего, как говорилось в известных самиздатовских рассказиках, «уехали бы в Баден-Баден». К семье, детям и недвижимости.

Нынешняя власть не похожа на советскую в том смысле, что она не бережет человеческий капитал: ей проще, когда активные и (или) образованные уезжают из страны – временно или навсегда.

Но если движение назад продолжится такими же темпами, как сейчас, впору будет строить новую Берлинскую стену. И повезет не тем, кто останется, а кого по спискам отправят на «философский пароход».

Скажете – это антиутопия какая-то. Но мы живем внутри антиутопии: еще год назад в дурном сне не могли привидеться те события, которые произошли в 2014-м. Спасают рыночная экономика, опыт выживания в те самые годы у.е. и слабая способность власти администрировать свои дикие решения.

Как говорил Юрий Михайлович Лотман: «В Германии приказ идет вниз до последней инстанции. В России – идет вниз, доходит до инстанции, а инстанция идет к бабе… Может быть, в этом наше спасение».

2014 г.

Узок круг, короток горизонт

Сколько Мавроди ни кидал вкладчиков, они шли и шли к нему нескончаемым потоком со своими последними сбережениями – доверяли ему, потому что не доверяли государству. Точнее так: люди доверяют государственным символическим институтам – президенту, армии, церкви, а всему тому, что ниже веры, царя и отечества – от парламента и профсоюзов до политических партий и местных властей – не доверяют.

Вера, царь и отечество – понятия далекие, абстрактные и потому сакральные. Структуры, занимающиеся доставкой благ, и всякий раз неудачно – то есть вполне конкретные государственные органы и общественные институты – находятся слишком близко к земле, чтобы не оказаться не дискредитированными.

Но не доверяют не только им – не доверяют соседу. Согласно данным всероссийского опроса Центра исследований гражданского общества и некоммерческого сектора НИУ ВШЭ (при поддержке ФОМа), 80 % граждан предпочитают быть осторожными в общении с другими людьми. Особенно недоверчивы занятые в сельском, лесном и рыбном хозяйстве: в поле, лесу и у реки цена выживания выше, от внешнего мира и пришельцев ничего хорошего ждать не приходится, вот и 92 % работников этих секторов не доверяют кому попало.

Сельская психология не меняется так быстро, как городская (хотя село и вымирает стахановскими темпами: напомню, что, по данным Росстата, между переписями 2002 и 2010 годов число сельских населенных пунктов без людей увеличилось на 48 %). Причины и масштабы недоверия первоклассно описаны в прозе деревенщиков, например в «Прощании с Матерой» Валентина Распутина (техноцивилизация, ломающая привычный уклад и гармонию с природой) или в «Царь-рыбе» Виктора Астафьева (пришелец из города Гога Герцев, нашедший смерть в не принявшей его тайге).

Недоверчивы и работники сферы здравоохранения (86 %). Вероятно, от перманентного ожидания взятки, коробки конфет, бутылки коньяка и прочих борзых щенков.

Кстати о взятке. Возможность ее дать, размер, сама процедура дачи и ее характер – самый точный измеритель доверия в России. Радиус доверия крайне узок: доверяют родным и близким, своему кругу. Причем как в быту, так и в политических верхах – отсюда опознавательная система свой/чужой и понятия «семья», «ближний круг», «кооператив “Озеро”», «потерпевшие от санкций Запада». Любой выход во внешнюю среду прощупывается багром: можно дать человеку взятку? Решит вопрос или кинет?

Узок круг доверия. И короток горизонт планирования. Как можно что-то планировать, если не доверяешь среде, внутри которой живешь?

Отсюда и некоторые особенности потребительского поведения – в том числе отношения к финансовым институтам и инструментам. Отсюда и некоторые проблемы российской экономики: меньше доверия, осторожнее или, наоборот, «бедовее» потребительское поведение – меньше рост и его качество.

Исследование Левада-центра, проведенное по заказу Центра макроэкономических исследований Сбербанка в 2012–2013 годах, показывает, что на степень доверия влияет и такой фактор, как возможность влиять на что-либо, в том числе на положение дел в стране. Способность управлять обстоятельствами собственной жизни, границы этого управления равны радиусу доверия. Отсюда и неспособность, и нежелание нести ответственность за все то, что происходит вне «мелового круга» доверия. Почему голосуют за власть? Ровно потому, что она вне радиуса доверия. А голосование – барщина и оброк за то, чтобы не вторгались в «ближний круг».

Отсутствует то, что называется res publica – общее дело. То есть оно, конечно, бывает. Но негативного свойства. Оборонительного.

Когда приходит внешняя сила с бульдозерами в товарищество «Речник», конечно же, возникает общее дело, res publica, – оборона рубежей «ближнего круга». Но она основана не на позитивной идее. Как писал изучавший проблему ректор Европейского университета в Санкт-Петербурге Олег Хархордин, «у нас есть инфраструктура, которая связывает людей во время аврала, но у нас нет инфраструктуры постоянного участия – нет res publica, понимаемой как общая, или градская, вещь, которая потребовала бы нашей общей заботы и предполагала бы совместное действие».

Последнее общее дело, предложенное властями населению (и предложенное удачно), – это крымская кампания. Но до чего же деградировало массовое сознание, если единственным res publica стало присоединение территории чужого государства, освященное георгиевскими ленточками, имеющими к России такое же отношение, как и к Украине. Все это отражение того, что Россия по-прежнему мнит себя метрополией в империи. Империи несуществующей, но вдруг способной прирасти гектарами земли и парой миллионов граждан, которых надо кормить и обогревать.

Случившаяся «консолидация» – это и есть заменитель доверия. Отнюдь не расширяющий его радиус. В 2008 году, по данным Левада-центра, доверяющих друг другу людей в России было 27 %; в 2014-м, по данным Центра исследований гражданского общества, – 17 %.

Круг все уже. Горизонт все короче.

2014 г.

Сладость коммерции

После того как правительство России, вопреки известной формуле Пушкина Александра Сергеевича, перестало быть «последним европейцем», утратил ли русский человек свойства человека европейского или западного в широком смысле слова?

В эпоху восстановительного экономического роста и высокой нефтяной конъюнктуры, удачно совпавших как минимум с первыми двумя сроками правления Владимира Путина, в стране появился статистически значимый средний класс. Он стал очень похож на европейский средний класс – по крайней мере по моделям потребительского поведения.

Мнилось, что социальная опора государства теперь – именно новый русский «мидл», усвоивший потребительские европейские манеры и наводнивший европейские курорты, но при этом политически ни в чем не противоречивший верховному главнокомандованию. Смысла не было: экономически власть нового типа вполне устраивала европеизирующийся средний класс.

Политика же, в которой намечались тревожные тенденции, особенно после 2003 года, представлялась вообще никак не связанной с экономикой.

Казалось, мир внутри и вовне страны, смазанный хотя бы относительным, но рыночным благополучием, установился если не навеки, то в горизонте пары-тройки президентских сроков. Что в глазах многих нашло свое подтверждение после президентского дерби – 2007: «продвинутые» ставили на Дмитрия Медведева как символ желаемого будущего, а значит, на дальнейшую вестернизацию и расширение рыночных свобод.

Что вполне соответствовало европейскому духу. В важнейшем для европейского сознания документе – Декларации Роберта Шумана 1950 года – сказано, что тесные производственные и торговые связи между Францией и Германией сделают войну на европейском континенте невозможной. Это и есть то самое смягчающее дикие политические инстинкты значение коммерции, которое отмечал еще Шарль Монтескье и на котором делал акцент знаменитый экономист Альберт Хиршман в работе «Страсти и интересы», – douх commerce («сладостная» – в значении «смягчающая» – торговля).

Собственно, с этого призыва к совместному производству Францией и Германией угля, а не оружия и началось практическое движение к единой Европе.

И характерно, что серьезный шаг к изоляции от западного мира был сделан современной Россией именно в области торговли – тогда, когда она втянулась в гонку санкций и применила торговые ограничения к самой себе. (А до того утратила возможность заимствований на Западе, из-за чего начался инвестиционный голод, который в этом году усугубится.)

Это ужесточение и ожесточение политики дополняло гибридную войну, которая уже шла на юго-востоке Украины. Угроза полномасштабной негибридной войны вытекала из пренебрежения «сладостью коммерции», на которой строилось не только благополучие среднего класса, но и сравнительно дешевая потребительская корзина среднестатистического россиянина.

«Девестернизации» сознания способствовало и психологическое оправдание войны в принципе, отчасти спровоцированное присоединением Крыма без единого выстрела. Отсюда возникла иллюзия триумфальной легкости войны, которая, вообще говоря, исключена из европейского сознания: в Европе произошла, по определению Ханны Арендт, «отмена войны». Демократии в постиндустриальном мире между собой не воюют, война противоречит принципам doux commerce, даже если сливки нашего истеблишмента, воспитанные на карикатурах Кукрыниксов и Бориса Ефимова, считают, что жизнь есть борьба за рынки любыми средствами, включая военное вмешательство и покушение на суверенитет.

В 2011 году российский средний класс в полном соответствии со знаменитой гипотезой Сеймура Липсета после достижения определенного уровня личного благосостояния задумался о будущем и предъявил спрос на политическую демократию. В 2014-м, не удовлетворив этот свой спрос, предпочел Крым представительству своих интересов во власти. И по сути, согласился с тем, что сочетание гибридной и торговой войн лучше для родины, чем ее присутствие, высокопарно выражаясь, в семье европейских народов.

Принадлежность к этой самой семье приравнивается теперь, в терминах верховного главнокомандующего, к повешенной на стену шкуре.

Произошла архаизация государственной политики и массового сознания, идущая поперек мировых трендов, свойственных нормальным урбанизированным обществам. Для которых военные потери неприемлемы, а апелляции к святости чего-либо остались далеко в прошлом, в эпохах теократий.

Rendez-vous русского человека с Европой было прервано добровольно-принудительно. Команду «Окапываться!» он воспринял всерьез.

Но вот здесь начинается раздвоение сознания русского полуевропейца, который, вообще говоря, существо крайне прагматическое и индивидуалистическое, что, собственно, и демонстрирует такой значимый длящийся сравнительный социологический опрос, как «Европейское социальное исследование» (European Social Survey).

Вот что отмечает исследователь с российской стороны Владимир Магун: три четверти населения России относятся к двум типам – «есть большое число пассивных альтруистов и активное меньшинство, энергия которых направлена на достижение личных целей» (при равнодушии к общему благу).

Заметим, что и та и другая модель поведения предполагают высокую степень политического конформизма и сопутствующей ему политической апатии при формально активном участии в выборах (такое наблюдалось при советской власти).

Но при всем этом беспрецедентная поддержка власти и растущая гордость за страну сочетаются с отказом от личной ответственности за происходящее: в ноябре 2014 года, по данным Левада-центра, ответственность за происходящее в стране чувствовали в полной мере 2 % опрошенных, в значительной – 9 %, в незначительной – 27 %, совсем не чувствовали – 57 %. Безответственность и равнодушие к общему благу, собственно, вытекают из патерналистского устройства власти: все за меня должно обеспечить государство. Но – без моего личного участия.

Вместо гашетки – пульт телевизора. Вместо прицела ночного видения – голубой экран.

Симптоматично, что лишь 4 % респондентов Левада-центра считают, что люди должны сами заботиться о себе без государственного вмешательства. Но это в теории. А на практике, где зеленеет древо жизни, 71 % рассчитывает только на себя и свои силы. Хороший измеритель уровня реального доверия к государственной власти.

Да, в поведении постсоветского человека, который в эпоху транзита привык выживать и не доверять государству, больше интересов, чем ценностей. Но коммерческий интерес, основанный на частной собственности и инициативе, объективно становится ценностью. На каком-то этапе интерес начинает осознаваться как ценность. И это движение от интереса к ценности могло бы стать дорогой России в Европу.

У россиян и европейцев, в конце концов, одни и те же потребительские ценности. И в этом смысле действительно состоялся фукуямовский «конец истории».

И пусть побеждают не либеральные идеи Роберта Боша, а материальная ценность основанного им бренда Bosch, на выходе это близкие понятия, потому что существуют они в одной цивилизационной парадигме.

«Колбасная эмиграция» из СССР текла в конце концов не с Запада на Восток, а с Востока на Запад. В разделенном Стеной Берлине бежали с риском для жизни не с Запада на Восток, а с Востока на Запад. (Да с какой страстью бежали – для этого стоит посетить Музей Стены у бывшего Checkpoint Charlie!)

В итоге это все-таки было путешествие в поисках ценностей. И оно продолжается.

Потому что поиск похищенной и припрятанной Европы – долгий процесс и длинный, при этом отнюдь не линейный, тренд. И спор о том, как русскому человеку относиться к Европе, – это, перефразируя того же Пушкина, вечный спор русских между собой, а не с Западом.

Можно вывести россиянина из Европы, но нельзя после почти 25 лет существования в поле притяжения западных ценностей вывести Европу из россиянина.

2014 г.

Понять Кырзбекистан

Один мой университетский приятель все смеялся над партийно-правительственным крылатым выражением «Экономика должна быть экономной», ушедшим в народ из доклада Брежнева на XXVI съезде партии. И сочинил – в связи со сравнительно недавним избранием Рональда Рейгана 40-м президентом США – антисоветское «Рейганомика должна быть рейганомной». Пародия мне до сих пор кажется талантливее оригинала. Притом, что первичная формула, кстати говоря, очень правильная, была придумана не кем-нибудь, а Александром Бовиным.

Новые слоганы, слова, понятия, оговорки по Фрейду и Марксу и даже опечатки отражают и описывают реальность. И как охотник читает следы, так и социальный историк может по словам декодировать, расшифровывать и восстанавливать исторические обстоятельства. Или, как говорили по нашу сторону океана в те времена, когда рейганомика была рейганомной, «конкретно-исторические» обстоятельства.

Взять, к примеру, хотя бы последние дни, недели и месяцы.

На днях чрезвычайно чтимый ныне российскими официальными пропагандистами Жан-Мари Ле Пен как раз в то самое время, когда 3,7 млн французов поминали республиканским маршем погибших карикатуристов из Charlie Hebdo, давал пресс-конференцию. И назвал эти 3,7 млн французов, не допустивших лепенистов к маршу, charlots. Слово не новое, в отличие от шарлотки восходящее собственно к Чарли Чаплину, но одновременно означающее что-то вроде шута. И тем не менее в контексте происходящего оно прозвучало как новое – пародирующее и высмеивающее, как рейганомика экономику, вроде бы родственное понятие.

Притом что шутами и маргиналами, несмотря на высокие электоральные показатели, во Франции считают как раз Ле Пена и его дочь.

Газета The New York Times, судя по всему, стала экономить на штатных единицах бюро проверки, поэтому в одной из статей появилось новое государство Kyrzbekistan. «Седая леди», как называют газету, извинилась перед читателями за досадную оплошность – в конце концов, увидела же свет в одном из журналов, где я когда-то работал, рубрика «Чучня».

А у Кырзбекистана немедленно появился свой твиттер. Среди прочего там есть дивное объявление: имеем, мол, удовольствие нанять tonyblairoffice, чтобы тот, в свою очередь, нанял для Kyrzbekistan старика Киссинджера из Kissinger Associates. Имея в виду, что и Блэр, работавший на Назарбаева, и Киссинджер, обнимавшийся с Путиным, имеют некоторое отношение к обслуживанию нынешней Евразии и некоторых ее «-станов».

Опечатка или, точнее, ошибка оказалась гениальной. И замечательно описывающей новую реальность, или, как теперь говорят, «новую нормальность». (Этот термин применяют ко всему, что на самом деле является абсолютно ненормальным.)

У аббревиатур тоже своя судьба. Заработал тут с 1 января в полную силу ЕАЭС – Евразийский экономический союз. И несмотря на то, что к уже имеющимся членам готовы присоединиться Киргизия и Узбекистан, ЕАЭС ввиду «зашитых» в него противоречий между Россией, Белоруссией и Казахстаном и борьбы за доминирование в высоком собрании едва ли когда-нибудь превратится в конкурента ЕС – ЕАС, Евразийский союз.

Или вот еще был случай. Джим О’Нил, автор термина BRIC, разросшегося сначала за счет Южной Африки, а затем Турции сначала до BRICS, а затем и до BRICST, опять-таки на днях заявил, что, если дела в национальных экономиках и дальше пойдут так, как сейчас, скоро от его изобретения останутся только две буквы – IC – Индия плюс Китай.

А проблемы Европейского союза с Грецией, с обсуждавшимся возможным выходом этой страны из зоны евро? И на это уже есть ответ в виде нового термина – «греческий выход», Grexit.

Термины рождаются со скоростью анекдотов.

Ушедший в народ (и не только немецкий) термин «путинопониматель» – Putinversteher – звучит для русского уха, с детства знакомого с обрусевшим вопросом «ферштейн?», смешно. Как это водится, тут же подсуетились ювелиры и за 7500 руб. (по ценам до Нового года) стали продавать кольца из серебра 925-й пробы с изображением главы государства российского и надписью: Putinversteher. На очереди часы, браслеты, кулоны и проч.

Не до смеха только немцам: в тамошних элитах действительно серьезный раскол как по отношению к Путину, которого многие «понимают», так и, соответственно, по отношению к санкциям.

Но вот что симптоматично. За последнее время не возникло ни одного значимого русского термина, который зарезервировал бы себе место в словарях Webster или Larousse. Термины за нас сочиняют за пределами России. То ли дело раньше – специально заглянул во французские Larousse и MicroRobert 1960—1970-х годов. Тут, как писал поэт, было «все: пережитое и то, чем я еще живу».

А именно – исконно посконные ключевые французские слова knout и ukase, старофранцузский pogrom, ну а про bistrot и говорить нечего. Вошли же «братья мусью» в русское социокультурное пространство жутким словом «бутик», которое непокоренный Наполеоном народ зачастую «ударяет» на первый слог.

Потом начались более вегетарианские, чем отмеченные кнутом, указом и погромом, времена. Сначала sputnik, спровоцировавший космическую гонку. Потом perestroika и glasnost.

А что можем мы предложить теперь? Не модернизацию же! Хотя она у нас именно что modernizatsiya, а не modernisation…

Нынешняя эпоха только и оставит, что Putinversteher. Точный семантический аналог того, что раньше по-русски называлось «Умом Россию не понять…» Как, впрочем, и Кырзбекистан.

2014 г.

Народ-доносоносец

Депутат Ирина Яровая выступила с законодательной инициативой создать механизм начисления и выплаты пенсий гражданам-информаторам, которые на постоянной основе сотрудничают с правоохранительными органами. Законопроект уже внесен на рассмотрение в Госдуму.

Эта инициатива чрезвычайно показательна с точки зрения изучения того величайшего антропологического сдвига, который происходит в российском государстве и обществе в течение последних нескольких лет и особенно за тот год, что прошел с момента взятия Крыма.

Сталинская система едва ли была столь эффективной без своего «гражданского общества» – стукачей. И без всенародной готовности к доносам, которая стала инструментом расправ с коллегами по работе, способом удовлетворить свою ревность, иной раз питалась стремлением граждан к улучшению жилищных условий за счет соседских комнат в коммуналках.

А иногда мотивировалась добровольной поддержкой политического режима, то есть, по сути, была игрой по правилам, нормативным поведением и разделяемой «ценностью». Воспитание шпиономании долгие годы оставалось одной из духовных скреп тоталитарного режима.

Российский законотворческий процесс идет в ногу с деградацией российской политической системы, становящейся все более авторитарной, и с растущими агрессией и недоверием в обществе. Рано или поздно одним из промежуточных результатов столь бурной динамики должно было стать поощрение доносительства и сотрудничества с тайной и нетайной полициями – старинной русской народной забавы.

С точки зрения моральных ценностей добро и зло здесь меняются местами. С позиций налогов и социальных выплат получается, что граждане помимо сонмища персонажей в видимых и слабовидимых погонах должны содержать и стукачей.

Можно было бы утверждать, что в этой законотворческой инициативе просматривается забота лишь о тех гражданах, которые помогают доблестным сыщикам ловить убийц и насильников.

Но это все равно что доказывать, как это делал наш президент, будто термин «иностранный агент» имеет исключительно гражданско-правовой смысл и не несет в себе никаких отрицательных политических аллюзий.

Разумеется, доносчики для того и нужны, чтобы выявлять именно политически неблагонадежных граждан. А стимуляция шпиономании в народе полезна в контексте «патриотического» воспитания и поддержания широкой социальной и электоральной базы нынешней власти, которой для самосохранения критически нужны враги и как можно более массовые «пятые колонны».

Инициатива г-жи Яровой гармонирует с перепрофилированием музея ГУЛАГа «Пермь-36» в музей вертухаев, что тоже переворачивает нормативную нравственную шкалу вверх тормашками: даже в процессе «грабительской приватизации» нельзя было переделывать магазин детского питания в публичный дом.

И, надо признать, среда для столь мощного рывка в поощрении доносительства и пропаганде нелегкого труда надзирателей просто замечательная.

Только за последнее время группы товарищей выступили с инициативами по увековечению памяти Сталина: то его «по списку» пытаются протащить в коллективный памятник полководцам Великой Отечественной на Поклонной горе, то в Тверской области затеют создание музея Сталина, где он переночевал у колхозницы одну ночь, то в городе Уссурийске затеют вывешивание памятной доски на здании торгового центра, где Иосиф Виссарионович едва ли ночевал, зато, «коммерциализуясь», наверное, будет способствовать продажам товаров и услуг.

В общем, под 70-летие Победы будут протаскивать Сталина, сталинизм и социальные практики, связанные с ним, где только можно.

А тех, кто будет выступать против, объявят фальсификаторами истории. Потому что 70-летие Победы станет своего рода охранной грамотой неосталинистов. Они приватизируют Победу в том же стиле, в каком привыкли в последние годы перехватывать хорошо работающие финансовые и промышленные активы.

Ну и наконец, пригодятся коммунисты, которые ввиду последовательного выполнения их программы первым лицом государства как-то все менее удачно изображают даже имитационную оппозицию. Их роль – быть большими сталинистами, чем любые конкуренты по «военно-патриотическому воспитанию», иначе КПРФ будет трудно отличить от ЕР и любых иных партий.

В январе этого года наряду с другими пиками «за всю историю наблюдений», например со степенью негативного отношения к США и странам ЕС, социологами Левада-центра был зафиксирован исторический максимум позитивной оценки роли Сталина – 57 %.

Причем существенно выросло число тех, кто не «скорее положительно», а «безусловно положительно» оценивал его вклад в историю.

Конечно, отличились когорта 55+ и жители сельской местности. Что еще раз убедит власти в том, что надо не только поддерживать традиционную электоральную базу режима, но и больше работать с молодежью (категория 18–24 года): она пока, судя по результатам опроса, в наименьшей степени удовлетворена деятельностью генералиссимуса.

Сталинизация массового сознания – логический итог движения вверх по лестнице, ведущей вниз, в прошлое.

Поздно теперь рассуждать о постсоветских люстрациях, да и администрировать это дело тогдашняя власть не смогла бы, а сам процесс превратился бы в фарс. Но вот единства в трактовках истории даже в те, последние советские и первые постсоветские, годы не хватало. Единства только в одном – в оценках Сталина и сталинизма, оценках официальных и школьных.

Для того чтобы в обществе устоялось представление о добре и зле, не переворачивались в голове ценности и нормы, не поощрялось доносительство, чтобы народ не начинал себя чувствовать одновременно богоносцем и доносоносцем, этого было бы достаточно.

А теперь… История имеет свойство мстить и присутствовать в сегодняшнем дне, обеспечивая путешествие в прошлое на машине времени нового типа – том самом «взбесившемся принтере». Иногда даже определяя политику и поощряемое поведение.

2015 г.

Байкериада народов СССР

Что они хотят показать и доказать своими мотоциклами?

Вероятно, то, что мы победили семь десятилетий тому назад. Странность этого способа доказывания связана с тем, что с нашим правом на Победу никто и не спорит.

Почему они хотят доказать это именно мотоциклами, не всегда являющимися образцами нового русского импортозамещения? Потому что это свежо и современно. Устрашающим видом, черной кожей, банданами, разудалой маргинальностью легче спровоцировать врагов и привлечь друзей. Именно поэтому инфантильные персонажи превращены в пропагандистов Победы, стилистически очень плохо сочетающейся с байкерской субкультурой.

Какое отношение байкерская субкультура вообще имеет к Победе?

Ответ: гораздо меньшее, чем георгиевская ленточка, цвета которой распознаются на колодках медалей и орденов, введенных в 1943 году. Как раз тогда, когда Сталин для дозированной декоммунизации патриотизма всячески показывал преемственность всего советского и русского и по предложению графа-генерала Игнатьева (автора книги «50 лет в строю» или, как тогда шутили, «50 лет в строю и ни одного в бою») вводил форму и знаки различия, отсылающие к царской армии.

Разумеется, власти европейских стран не обязаны были пускать на свою территорию загадочных людей с флагами, украшенными изображением генералиссимуса и надписью «За Родину! За Сталина!». И это прекрасно понимало российское дипломатическое ведомство, разыгрывающее хорошо темперированный гнев после отказа «Ночным волкам» в визах.

Задуманный байкерский рейд – слишком очевидная провокация в то самое время, когда состоялось очень хрупкое перемирие в Донбассе, холодная война разморожена, политологи всех стран на многочисленных конференциях рассуждают на тему «куда еще вторгнется Путин», а Финляндия проверяет боеготовность резервистов (пустив, впрочем, на свою территорию всего двух российских мотоциклистов).

Хотели провокаций и немедленно добились нужного эффекта на территории Грузии, где в инциденте с ленточками поучаствовал даже внук Мелитона Кантария Ираклий. Он оказался среди тех тбилисцев, которые заставили байкеров снять ленточки, а затем были препровождены в местную полицию, которой сейчас только конфликта с заранее оскорбленными российскими властями не хватало.

Что, собственно, байкеры хотят доказать жителям Грузии – они и сами едва ли знают.

Ведь победили в войне не лично Сталин (о чем он сам несколько стыдливо сообщил в знаменитом тосте «За русский народ!»), не Путин и не Залдостанов, а все народы Советского Союза, в том числе грузины.

По данным энциклопедии «Великая Отечественная война, 1941–1945», 280 тыс. воинов – посланцев Грузии награждены орденами и медалями, 164 человека удостоены звания Героя Советского Союза, свыше 300 тыс. человек пали смертью храбрых. Один из классических культовых фильмов о войне «Отец солдата» снят Резо Чхеидзе.

Что за радость, нацепив ленточки, колесить по стране, чья территориальная целостность нарушена и которая имеет основания всерьез опасаться своего бывшего «старшего брата»? Так действует шпана, которая выходит на дорогу лишь для того, чтобы спровоцировать кого-нибудь на драку.

Жительница села Сигнахи, вступившая в дискуссию с байкерами, попыталась объяснить: для нее ленточки, загруженные искусственной семантикой, – символ оккупации двух территорий Грузии. Вполне очевидная коллизия.

Ключевая проблема состоит в том, что ленточки эти – не символ Победы, не символ СССР, они являются символом внутренней и внешней политики сегодняшней России, желающей черпать свою легитимность в прошлом, в том числе и методом присвоения памяти о войне. Которая не может быть официозом в коллективном измерении.

Не говоря уже о том, что право на индивидуальную историческую память сохранили представители всех народов бывшего СССР, Восточной, Центральной и Западной Европы, США.

…Ровно в те дни, когда байкеры вступили в неравную схватку с «напавшей» на них грузинской сельчанкой, я был в командировке в Грузии.

Такого невероятного наплыва российских и русскоговорящих туристов я не помню. Понятно, что на праздники надо куда-то ехать, а здесь все говорят по-русски, безвизовый режим, два с небольшим часа лету, цены ниже, аутентичная кухня привлекательна, ландшафты и виды, чурчхела и воды.

Вполне очевидно, что в сознании большинства россиян Грузия так и осталась мягким имперским подбрюшьем, этнографическим музеем, куда жители метрополии отправляются на экскурсию, как в свою провинцию. И каждый может получить то, что хочет: ностальгирующие – свою дозу ностальгии, ловцы аутентичности – аутентичность, хипстеры – хипстерское, привыкшие к западному сервису – нечто вполне себе гламурное с элементами стиля этно (спасибо «кровавому палачу» Саакашвили).

В сознании большинства россиян, распивающих вино в открытых кафе, превосходно уживаются «Крымнаш» и представления о Грузии как о зловредной дочери, сбежавшей из дома, с нормальными потребительскими желаниями, которые успешно удовлетворяются.

И вот главный вопрос все-таки в том, как одно уживается с другим в одних и тех же головах и почему в мозгах не возникает простого «линка»: качество жизни напрямую зависит от того, насколько вы открыты миру и неагрессивны. А вовсе не от того, сколько сопредельных народов удастся подразнить.

2015 г.

Эффект Гудини – Копперфильда

В стране наступила не новая реальность, а «новая нормальность». Вдруг стало считаться, что кризис не так страшен, как казалось поначалу. Что рецессия закончится к третьему кварталу сего года и начнется милая нашему сердцу всего лишь депрессия. И инфляция, оставшись двузначной, не будет такой уж большой, и ВВП упадет не больше чем на 3 %. Как говорилось в «Псалме» Михаила Булгакова: «Ничего, как-нибудь проживем». И все само рассосется за год-другой, как и обещал президент.

Социология показывает, что не только верхи успокоились, но и низы не то чтобы сильно взволновались. То есть да, конечно, боятся инфляции, обнищания и даже, как и 40, и 50 лет назад, ядерной войны. Новая нормальность – старые страхи, страхи Верхней Вольты с ракетами. Да, начинают экономить.

Но общий настрой – пройдет и это. Как встарь – «лишь бы не было войны». Поскольку война гибридная есть и она даже подняла дух нации, теперь «лишь бы не было войны ядерной». Этот страх за 15 последних лет вырос на 5 процентных пунктов, с 27 до 32 %.

Однако «осажденная крепость» видна издалека в другом: 32 % респондентов опасаются «нападения других государств». Разница с 2000 годом – 21 % (данные ФОМа). Это уже другая нация, другие мозги, основной результат манипуляций с массовым сознанием, оборотная сторона представлений о главном достижении Путина за 15 лет – восстановлении статуса «великой, уважаемой державы» (49 % по опросу Левада-центра).

Такая вот «новая нормальность»: сидим в заложниках в осажденной крепости и такой стокгольмский синдром по отношению к взявшему в заложники испытываем, что, как говорил известный персонаж фильма «Мимино», «кушать не можем».

Казалось бы, волшебство. Тут уже не Гудини, с которым сравнивают российские экономические власти, здесь Копперфильдом попахивает.

Хотя тело ассистентки фокусника (госбюджет и резервный фонд) по-прежнему на глазах у изумленной публики пилят на несколько частей исключительно перераспределительные коалиции силовиков. Партер с интересом смотрит, совершенно – благодаря искусству гипноза – не ощущая себя обокраденным.

Но секрет фокуса давно раскрыт. Есть три модели поведения как внутри фирмы, так и внутри государства, которые определил экономист Альберт Хиршман в классической работе, опубликованной 45 лет назад, – выход (Exit), голос (Voice), лояльность (Loyalty).

Разные обстоятельства и мотивации определяют поведение людей. Можно «подать» голос – протестовать и требовать изменений. Можно выбрать стратегию выхода – «увольнения» из государства, внешней или внутренней эмиграции. Можно проявить лояльность, приспособиться к заданным обстоятельствам, даже если они не очень нравятся.

В ситуации, когда стратегия Voice не срабатывает и (или) жестко подавляется (2012 год в России), люди выбирают между Exit (доминирующая стратегия до марта 2014 года) и Loyalty (доминирующая стратегия после марта 2014-го). Последняя опция находит свое оправдание и обоснование в подкрепляющей ее «моральную правоту» консолидационной изоляционистской идеологии системы «Крым-наш-бей-Тангейзера-спасай-Россию».

Вместо договора эпохи высокой нефтяной конъюнктуры и восстановительного роста «Колбаса в обмен на свободу» на подпись подан социальный контракт «Крым со скрепами в обмен на свободу». Тот же кошелек, только наполовину пустой. И пустоту в нем занимает государственная идеология.

Пока, судя по данным соцопросов, граждане готовы голосовать и за такой кошелек. А если в нем будут меняться пропорции – скреп станет заметно больше колбасы? Что тогда? Надолго ли хватит «новой нормальности» как защитной реакции от кризиса? Который оттого, что к нему привыкают или стараются не замечать, не становится менее социально опасным.

«Новая нормальность» говорит, что так жить можно и хуже уже не будет. Однако новая реальность состоит в том, что это не середина или конец кризиса, а его начало, в котором еще даже не до конца обозначены и изучены тенденции.

И совсем не придуманы антидоты, применение которых возможно только после отказа от изоляционизма, антисанкций, от поддержки перераспределительной олигархии, после радикального изменения бюджетных приоритетов и возвращения экономической конкуренции.

«Новая нормальность» – это эффект Гудини – Копперфильда. Когда фиолетовый дым исчезнет, а распиленную ассистентку разнесут по разным углам, публика наконец разглядит новую реальность.

Если, конечно, ей снова не покажут какой-нибудь новый захватывающий фокус. С наперстками, например.

2015 г.

От Давоса до Мариуполя

Долгая дорога в мифах

Никто не столкнет Украину с европейского пути, сказал давеча Виктор Янукович. Кроме него самого, заметим попутно. Очень напоминает старую марксистско-ленинскую мантру «Мы встали на этот путь и с него не свернем». Неважно, куда он ведет… А вот, собственно, решение Виктора Федоровича повернуться лицом к Востоку полностью соответствует мифологизированному массовому российскому сознанию, иной раз совпадающему с сознанием ближнего круга президента России. 30 % респондентов Левада-центра сообщили, что считают на тот момент еще готовое состояться решение о сближении Украины с ЕС «предательством славянского единства». Именно предательством – это чисто советское по жесткости, даже со сталинским акцентом, определение, как «энерджайзер», продолжает работать, работать, работать в головах постсоветских граждан.

Как и миф о славянском единстве, который позволяет особым образом относиться, допустим, к сербам и болгарам и употреблять в обиходном словесном обороте странное словосочетание «лица с неславянской внешностью».

Мифы, если вообще умирают, то очень долго. Разлагаясь в мозгах и переживая иной раз второе рождение.

Как объекты архитектуры советской эпохи, они не разрушаются в одночасье и, даже если уже не пригодны для жилья, стоят, как живые памятники эпохи, когда-то столь нелюбимой, потом вызывавшей ностальгию, а теперь – агрессивную защиту.

Здесь есть еще один элемент постсоветской инерции: 61 % опрошенных тем же Левада-центром россиян считают, что Украина не заграница (миф о братстве, он же еще и имперский миф), 37 % думают, что это все-таки независимое государство. Примерно такое же отношение к Белоруссии. Обратное соотношение – взгляд среднего россиянина на Грузию. Хотя 36 % не считающих эту страну заграницей, притом что Россия вроде бы недавно с ней воевала и отношение к южному соседу не блестящее, – поразительная цифра. И сама по себе, и с учетом ее многолетней устойчивости (до войны не считавших Грузию заграницей было 38 % – в пределах погрешности).

Но эта империя вымышленная. Своего рода империя духа. И россиянин склонен отделять миф, дорогой ему как память или как механизм защиты от меняющегося внешнего мира, от реальности. А в реальности, конечно же, среднестатистический респондент понимает, что России Украина более выгодна как независимое государство и добрый сосед, чем подконтрольный сателлит (49 % против 35 %).

В общем, миф отдельно, жизнь отдельно.

Мифологическое сознание – это сознание большинства. Оно конформно по отношению к власти, оно консервативно. И то, что можно было бы принять за советскую консервативность, на поверку оказывается просто консерватизмом, неприятием перемен, бунтовщиков, нарушителей того, что считается нормой и нормативным поведением. В этой модели спокойно уживается уверенность в том, что политзаключенные в России есть (45 %), что бы там Путин с Песковым ни говорили, но при этом общий смысл репрессивного законодательства оценивается положительно – как стабилизация общественно-политической ситуации (27 %). Ограничение деятельности оппозиции, страх перед ней? Так считает меньшинство – 13 %.

При этом самый неодобряемый из одобряемых репрессивных законов – это закон о митингах: все-таки многие хотели бы оставить за собой право на недовольство или хотя бы неодобрительное бурчание в традиционном русском диалоге с телевизором. Зато высочайшие степени одобрения – закон о запрете пропаганды однополой любви (67 %) и о защите прав верующих (55 %): на высшую силу и высшую норму покушаться нельзя, за это люди должны сидеть в тюрьме.

С термином «иностранный агент» чуть более тонкая, как резьба по кости, история. Да, закон об иностранных агентах одобряют. И мифологическая инерция, десятилетиями связывавшая эту категорию с чем-то чрезвычайно негативным, по-человечески подлым и политически подрывным, действует где-то в мозжечке, как подпольный обком. Но при 35 % за нестандартно много затруднившихся с ответом – одобрять или не одобрять (57 %). Все-таки дело пахнет нафталином, и вообще не очень понятно, что это такое.

Но раз высший начальник сказал, что иностранные агенты есть, и раз это идет вразрез с представлениями о том, как надо Родину любить, пусть применяет закон на практике.

Родиной мы все меньше гордимся, но при этом детки – в рамках насаждения, как картошки при Екатерине, нормы, и обветшалых, как «хрущобы», представлений о патриотизме – пусть поют хором гимн при каждом удобном случае (47 %). При этом постсоветский человек уже забыл, что сам он в школе гимн если и пел, то нечасто и вообще не очень одобрял его. Особенно когда мелодию включали в шесть утра в трудовом лагере, исправительно-трудовом лагере или во время службы в Вооруженных силах.

Постсоветский человек идет своим путем, цепляясь за мифы, как за колючки, совершая, как промахнувшийся биатлонист, штрафные круги, двигаясь по одной и той же лыжне. Обстоятельства и мир вокруг меняются, человек к ним адаптируется. Но миф живет – как представление о норме и как мечта о правильном устройстве вселенной. Русский человек – он же, в сущности, социалист-утопист.

2013 г.

Революция вас догонит

Прибыв в город Ереван, который встретил отца народов лозунгами «Нет СССР», Владимир Путин заявил стратегическим партнерам, что украинские события – это не революция, а погромы и они занесены в братскую страну, которую Россия пытает газом и таможенными войнами, извне. Вероятно, лозунг «Путин, убирайся вон!» тоже занесен в не менее братскую Армению извне, например из Ирана. Больше неоткуда, разве что из тбилисского квартала Авлабар. Некоторые российские провластные газеты указывали в качестве источника украинских бед на Польшу, несколько преувеличивая значение соседа и доводя его могущество до уровня прежней Речи Посполитой. Ну, натурально, Польша круче России, кто бы сомневался…

Между тем различий – не внешних, а глубинных – между Россией и Украиной практически нет. Каждая страна пережила несколько постсоциалистических революций. Первая – обретение независимости в начале 1990-х. В России этот процесс объединил, например, «волка и ягненка», Бабурина и Ельцина. Затем случилась догоняющая революция. В России либеральные реформы шли быстрее, но и они затормозились. К тому же нефти было больше. Поэтому вместо революции состоялась длящаяся контрреволюция 1990–2003 годов, завершившаяся арестом Михаила Ходорковского и поражением демократических партий на выборах. Украина тем временем стагнировала и ждала согласованного толчка как сверху, так и снизу. Что, собственно, и произошло в 2004 году и получило название «оранжевой революции». Это явление стало главным страхом кремлевских астрологов на несколько лет.

Они, как и сегодня, не верили в объективную марксистскую сущность «оранжевых революций» и упорно указывали на мировую закулису как источник турбулентности.

Собственно, эта же логика привела во время догоняющей революции 2011–2012 годов в России, по определению Юргена Хабермаса, освобождающей «путь для того, чтобы наверстать упущенные процессы», к мифологизации богатого слова «Госдеп». «Упущенные процессы» иногда определяют так: государство отстало от общества. Что уже трюизм, который от этого не перестает быть чистой правдой. И причиной революций.

Не стоит думать, что, если в России повстанцы не занимают офисы госучреждений, революция закончена. Что, если Косенко не пускают на похороны матери, а Кривову дают возможность голодать до потери пульса, ситуация под контролем. Революция – процесс медленный, не побоюсь этого слова – исторический. А крот истории роет медленно, но верно. До того момента пока, по определению Василия Розанова, Русь не слиняет в «три дня».

Просто Россия не подписывает документы об ассоциации с ЕС (а зря, кстати, – Геннадий Онищенко не дал бы соврать), и нет повода для выражения активной частью общества недовольства столь явным образом. Плюс украинское руководство, даже столь беспомощное, как при президенте Януковиче, не страдает имперскими комплексами. Вот и все отличия. А так мы с Украиной примерно на одной и той же стадии развития.

Точнее, не развития, а деградации. На очередной стадии развала СССР, которая называется гниение руин и распад. Это тоже с точки зрения вечности долгий процесс, который до сих пор не закончился и внутри которого и происходят догоняющие революции.

В принципе это хорошая новость. Ибо мы с украинцами вместе – в движении. Мы не «застывшее имперское дерьмо» (Мераб Мамардашвили), а находящаяся в состоянии транзита субстанция.

Есть у революции начало, нет у революции конца – учил нас репродуктор всего-то каких-то лет 25–30 тому назад. Вот этого никак не могут понять в центре управления политическими полетами с элементами геополитики, где полагают: возьмем газово-таможенным штурмом Ереван, нагнем Киев – и заживем. Ничего подобного. Революционные процессы, как и подземный пожар, погасить при таком восприятии действительности невозможно. Как раз Янукович почувствовал, хотя и поздно, что живет на торфянике или в лесу, полном сухостоя. Поэтому путь для него к сближению с ЕС, что для Майдана означает движение к определенного сорта институтам, а не к встающему непредсказуемым образом не с той ноги ручному управляющему, – вопрос времени. Ну и политического самовыживания.

Собственно, он как политик не живет, а выживает, мечась между будуаром и молельней, Европой и Россией. Чтобы лучше жить, как говорили в общую для нас с украинцами перестройку, надо лучше работать. И вот ровно с этим у Януковича проблемы. Отчего он и ищет внешней помощи: сегодняшней – от России, завтрашней – от ЕС. Если, конечно, наступит завтра.

У прозорливого лидера есть способ самосохраниться в эпоху перманентной революции (не от слова «перманент», а от определения Троцкого). А именно возглавить эту революцию. У Януковича был такой шанс – даже не вступление, а дистанцированная ассоциация с ЕС. У Путина шанс тоже есть. Но он предпочитает мирной трансформации экономики и политики своего рода «бульдозерную выставку» – политический бодибилдинг Бастрыкина с Чайкой.

Это не очень красиво. И несовременно.

Ведь если ты не догоняешь революцию, она догонит тебя.

2013 г.

Постимперские кулаки

Лев Троцкий, если отвлечься от строго марксистских нюансов, определял перманентную революцию как революцию, «каждый последующий этап которой заложен в предыдущем». Это был по-настоящему большой вклад в соответствующую теорию. На самом деле революционный период лишь отчасти описывается теми визуальными образами, которыми сейчас полнится, например, город Киев: он может длиться и тогда, когда никаких волнений нет. Просто волнения встроены в революцию, они – ее подземный пожар, который при определенном стечении обстоятельств вырывается наружу.

Больше того: то, что происходит в Киеве, – это даже не строго украинская революция, продолжение событий 2004 года. Это продолжение событий конца 1980-х, это все еще продолжается перестройка (которую, если кто помнит, метафорически, даже не догадываясь о точности определения, называли революцией).

Все еще разваливается империя – процесс долгий, многоступенчатый и многоэтапный. Как раз по Троцкому.

Собственно, судя по всему, эпоха Путина, которую называли этапом «постреволюционной стабилизации», таковой не оказалась. Она тоже всего лишь период продолжающейся перестройки-революции и полураспада советской имперской субстанции. Процесс не закончился: он не исчерпывается 1990-ми или 2011–2012 годами, возможно, не завершится и к 100-летию Великой Октябрьской.

Движение – постепенное, постимперское – к национальному государству, основанному на принципах европейской демократии, само по себе и есть буржуазная революция. Если прерывать это движение насильственным путем, например методами жесточайшего давления российского руководства на недотепистого Януковича, можно получить насильственную флуктуацию революционного процесса.

Вот, собственно, и все.

На Януковича передавили по пустому поводу очень постепенного сближения Украины с ЕС, который, впрочем, для политического руководства России на нынешнем этапе разбалансировки управления и постимперских фантомных болей «утраты территорий исторической Руси» кажется чрезвычайно важным.

Но это все равно что давить на самих себя, например, в связи с вступлением в ВТО.

Российские стратеги не учли украинской ментальности, встроенного в нее срединного положения Украины между Востоком и Западом, переоценили «братство», по сути своей основанное не на славянском родстве, а на общем советском прошлом. На выходе получили протест, который, как в России, решили пересидеть, полагая, что само рассосется. А потом, тоже по примеру братского соседа, поперчили паузу репрессивным законодательством, получив украинский ответ на российские технологии.

Майдан-2004 тоже был успешным ответом на российские политтехнологии. Ответом неожиданным и, судя по тому что Россия спустя девять лет наступила на те же грабли, ударив ими по голове все того же Януковича, казавшимся неубедительным. Украине пришлось еще раз нажать на клавишу Enter, чтобы прояснить ситуацию на постимперском пространстве. Да, это уже независимое государство. Да, тяготеющее к Европе, по крайней мере в долгосрочном историческом горизонте.

Да, революция здесь останется по Троцкому перманентной, пока не закончится логическим образом. Да, перевести через Майдан российские политтехнологии не удастся. Залить деньгами и эту проблему, как привыкло действовать расточительное российское руководство, не получится. Деньги, как это бывает практически во всех случаях тотального заливания, пропадут.

В России неправильно измерили не только продолжительность и энергетический заряд украинской революции. В России недооценили и украинский национализм, который естественным образом попер организованной силой, присосавшись к протесту гражданской нации.

Ровно так же действовали и действуют националисты в России, въехав в политику, как блоха на собаке, с помощью гражданского протестного движения, совсем не националистического по духу.

Это еще и иллюзия управляемости происходящего. Но в нынешней системе, где низы не распознают команд сверху, власть не управляет толком внутренней жизнью, что уж говорить об Украине и попытках по лекалам прошлого века восстановить территории геополитического влияния, не имея на то ни политических, ни моральных, ни финансовых ресурсов.

Что же до Януковича, то, похоже, он так и не оценил – благодаря гипнозу с Востока, который, судя по всему, продолжается, – масштаб бедствия. Ему бы построить «круглый стол» по образцу польского 1989 года. Но только делать это надо вовремя: когда тогдашние польские власти пошли на переговоры с оппозицией, ей это уже не очень было нужно.

Потому что она и была реальной властью.

2013 г.

Без вождей

Украинский Майдан, развернувшийся в революцию (или смуту – термины пока не так важны) по формуле Василия Розанова «Русь слиняла в три дня», обнаружил кризис лидерства. Под булыжниками оказался не пляж, как во Франции-68, а пустующее лидерское поле.

Это, с одной стороны, свойство практически всех революций на постсоветском пространстве, а с другой – черта современного мира, где, кроме г-жи Меркель, практически не осталось лидеров, способных формулировать правила игры.

И Россия здесь не исключение. «Безальтернативность» Путина лишь следствие отсутствия свободных выборов и конкурентной политической среды. Что, впрочем, не означает, будто в его отсутствие на головы приятно удивленного электората как из рога изобилия посыплются внятные и ответственные политики.

И еще один нюанс.

На территории «исторической Руси» лидеры, потенциальные и бывшие, нередко находятся в тюрьме.

Что иной раз добавляет им харизмы. Только в условиях не до конца провалившегося постреволюционного авторитаризма путинского типа Михаил Ходорковский, допустим, предпочитает пока находиться в Европе. А в условиях постимперской революции Юлия Тимошенко имеет шансы стать президентом.

Тем не менее где они и кто они, эти лидеры на той же Украине? Виктор Ющенко, харизматик эпохи первой революции, исчез с радаров. Его визави Виктор Янукович просто исчез. И возникнуть теперь может в самых неожиданных (точнее, ожидаемых) местах – в номенклатурном пригороде Минска или на Рублево-Успенском шоссе, рядом с другими провалившимися лидерами провалившихся режимов.

Притом что украинский протест, как и любое стихийное оппозиционное движение последнего времени, в высокой степени деперсонифицирован, природа не терпит пустоты. Поэтому на авансцене возникают персонажи вроде Дмитрия Яроша из «Правого сектора» – политическое явление той же природы, что и, для примера, Марин Ле Пен во Франции.

Нет более выгодной позиции сегодня в любой точке земного шара, чем национализм или – в зависимости от места в истории с географией – постимперская ностальгия.

На выходе, кто бы ни выбивался в лидеры на постсоветском пространстве, и Украина тому пример, идет противостояние правоконсервативной и левоимперских сил. А у центристских – праволиберальных и леволиберальных политических направлений – не так много шансов на то, чтобы стать доминирующими силами. Однако лидер, исповедующий центристские взгляды, но обладающий личной харизмой, вполне может выйти вперед в будущей электоральной гонке.

Революция – время экстремалий. Поэтому националисты идут против тех, кто группируется в защиту еще недоснесенных памятников Ленину. И это еще один симптом того, что советская империя, несмотря на то что она уже почти четверть века не находится на карте, до сих пор продолжает разваливаться: процесс не закончен, он остается весьма болезненным. И многое определяет в том числе и в характере лидерства.

Еще одна волна «догоняющей революции» (определение Юргена Хабермаса) на Украине ввиду разновекторности интересов революционной толпы вовсе не обещает разношерстной тройке Кличко – Яценюк – Тягнибок прекрасного политического будущего.

Равно как не обещает она такого будущего и Тимошенко. Впрочем, чрезвычайно неоднозначный, но богатый политический и управленческий багаж Тимошенко вкупе с тюремной историей может реинкарнировать ее харизму. Не будь тюрьмы, она, скорее всего, как и Ющенко, стала бы исчезающим лидером.

Жидкий революционный хаос неизбежным образом переходит в другое агрегатное состояние и затвердевает. Поэтому и лидер обязательно появится. Но опять-таки едва ли тот, кто сможет объединить всю Украину.

Площадь выдвигает своих лидеров. Но не всегда они оказываются фигурами, соответствующими запросам легальной электоральной политики. И наоборот, не всегда оказываются лидерами и те, кого можно назвать вождями.

Феномен лидерства на постсоветском пространстве сегодня – это выбор фигуры, которая устраивала бы и улицу, и традиционного избирателя, и онлайн, и офлайн. В мае на примере Украины мы увидим действующую модель того, как новая механика лидерства станет работать спустя некоторое время и в России тоже.

2014 г.

Двойной удар

Украинский кризис был обложен словами-фантомами, отчасти потерявшими смысл, отчасти используемыми каждой стороной многовекторного конфликта по своему усмотрению. «Легитимность». «Фашисты». И – «бандеровцы».

Все, кто не за присоединение Крыма, – «бандеровцы». Все, кто вышли на шествие против войны, вся золотушная московская интеллигенция, все креаклы и хипстеры – «бандеровцы». «Жиды», продавшиеся «бандеровцам», – самый пикантный оксюморон нашего времени. Как это новое общественно-политическое явление определил коллега Леонид Гозман: «жидобандеровцы».

Особенно пикантно звучит квалификация новой власти в Киеве как «хунты» и «неонацистов» в устах теоретика «консервативной революции», ультраправого идеолога Александра Дугина, публикатора зарубежных околофашистских теоретиков. Понятно, что он не ставит из конъюнктурных соображений знак равенства между нацистами и фашистами, но странным выглядит в устах столь солидного знатока ультраправой бормотологии разведение по разным смысловым углам этих близких друг другу понятий.

Слово «фашизм» используется всеми сторонами как синоним всего плохого. В Киеве – «фашисты», в Москве – тоже. И то и другое – некоторая натяжка.

Украинский национализм не является доминирующей силой киевской революции. Он присутствует в ней в той же степени, в какой и в российском оппозиционном движении. Русские националисты тоже пытались въехать в большую политику на демократической и либеральной протестной волне 2011–2012 годов.

Понятно, что символика украинского национализма и его персонификация более четкие, чем в России. Классика русского фашизма Константина Родзаевского с его «Слава России!» у нас вряд ли кто-то помнит и даже знает. А Бандера с его «Слава Украине!» – вот он, как на ладони: хочешь – мифологизируй его, хочешь – пиши реальную историю. Персоналистский режим в России тоже нельзя назвать фашистским – несмотря на корпоративизм и православный чекизм отдельных представителей госкапиталистического истеблишмента.

Особенно характерны для нынешней ситуации танцы вокруг понятия «легитимность», оторвавшегося от материнской юридической платы чрезвычайно далеко. Что неизбежно в ситуации столь мощной турбулентности уже мирового масштаба.

С точки зрения международного права, которое поддерживает и территориальную целостность государств, и право наций на самоопределение, крымский референдум может быть признан и легитимным, и нелегитимным.

Легитимность, то есть, по-простому говоря, законность, тоже можно трактовать по-разному. И с точки зрения строго позитивного права, то есть в соответствии с буквой законов, и с точки зрения естественного права, да чего там – можно и с позиций божественного права. Что описывается старой русской формулой «Закон что дышло: куда повернешь, туда и вышло». Надо было аннексировать Крым – и сделали это под канонаду сообщений на лентах: Путин заверил Меркель (Обаму – нужное подчеркнуть), что референдум в Крыму легитимен.

Ту же легитимность можно оценивать и по масштабу явления. Например, президент Путин выбран в ряде регионов с существенными нарушениями избирательного законодательства, по факту он представляет лишь часть россиян, соответственно, его легитимность, несмотря на общероссийские результаты выборов в его пользу, ограниченная. А с той точки зрения, что абсолютное большинство граждан Крыма, несмотря на небезупречность процедуры, проголосовало за присоединение к России, это решение – легитимно. Ведь при всех процедурных издержках понятно, какая огромная масса людей – «за». Виктор Янукович изгнан со своего поста отнюдь не по закону, то есть, по сути, новая власть в Киеве нелегитимна, но явным образом все это произошло по воле народа, которая тоже есть высшая легитимность.

В общем, не только дела заводят стороны украинского кризиса в тупик, но и слова.

«Фашист» идет на «фашиста», попутно меряясь легитимностью. Мифические поклонники Бандеры еврейского происхождения занимаются на Майдане антисемитизмом. Россияне сплачиваются «как нация» по ходу захвата чужой территории. И у каждого припасен аргумент системы «Сам дурак!» или старая микросхема «А в Америке негров линчуют!».

Есть, впрочем, еще статья, карающая за экстремизм, которую любят использовать в отношении демократической прессы. Она применяется в связи с вышеприведенными словами. Только все зависит от того, кто сказал. Вот вышеупомянутый Дугин пишет в сети: «Они защищают убийц, оккупантов, нацистов и НАТО. Все участники марша пятой колонны приговорены (историей, народом, нами). “Сколько раз ты встретишь его, столько раз его и убей”».

Тут перевранная цитата – «Сколько раз увидишь его, столько раз его и убей!» – из стихотворения Константина Симонова «Если дорог тебе твой дом» (само название, кстати, было когда-то рефреном гимна партии «Наш дом – Россия»). Ребята, а этот язык вражды – не экстремизм? А киселевское, про Америку, про то, что Россия может превратить США в «радиоактивный пепел» – не экстремизм?

Некоторые слова в эпоху надвигающейся холодной войны и охоты на ведьм внутри страны все-таки имеют не двойной смысл, а прямое значение.

2014 г.

Пузыри народных республик

Оказывается, Абхазия и Южная Осетия были не концом, а началом формирования множащегося анклава заранее несостоявшихся государств. Империя, рухнувшая уже скоро как 23 года тому назад, продолжает разваливаться, от нее отваливаются все новые куски, процесс внутреннего брожения с всплывающими на поверхность «государствами»-пузырями не закончен.

Вся эта сложная политическая и геополитическая физиология крайне неаппетитна, но она стимулируется теми, кого мучают по ночам фантомные боли от отсутствующих органов-территорий, у кого под гипсом чешутся кулаки, которыми так и тянет треснуть по столу и проорать что-нибудь командное страшным голосом.

В тех фрагментах развалившейся империи, где не слишком комфортно живется, накапливается ресурс ностальгии по советским временам, настолько мощный, что по своей мифологизированности он далеко перекрывает мифы и легенды Древней Греции.

Из этого коктейля экономической несостоятельности, геополитического бреда и политической ностальгии рождаются образования вроде Луганской и Донецкой «народных республик». Само существование которых является серьезнейшей проблемой для тех, кто, играя на «большой шахматной доске» имени Бжезинского, стимулировал квазигосударственные устремления «народов», реализующих «право на самоопределение».

Если Кремль сразу не признал «народные» референдумы, это означает, что он готов был удовлетвориться Крымом. Юго-восток Украины – слишком тяжкое бремя по своим экономическим характеристикам (никаких резервных фондов не хватит прокормить сомнительных товарищей, имеющих свойство загадочным образом стремительно вооружаться) и политическим последствиям (настоящая холодная война, судя по всему, руководство России все еще пугает). В размене, на который готова была пойти Москва, значилось не юридическое, а фактическое признание Западом нового статуса Крыма – в обмен на относительно добропорядочное поведение по отношению к новым властям Украины, которые будут легитимизированы президентскими выборами в конце мая.

Юго-восток в этой модели, скорее компьютерной, чем реальной, должен был побузить для острастки «бандеровцев» и «их заокеанских хозяев», простимулировать десяток гневных заявлений пресс-центра МИДа – и все.

Но ребята на юго-востоке оказались не игрушечными. И что уж совсем удивительно, выяснилось, что при всем уважении первое лицо российского государства не является для них хозяином.

И его слова не принимаются к немедленному исполнению. Происшедшее должно было отрезвить вовсе не Запад, а Москву, которая вряд ли в восторге от столь неуправляемых партнеров, вытягиваемых ею из последних сил в Женеву-2.

Для нового мирового порядка, точнее, беспорядка тут две проблемы. Первая – «гибридная» война, когда мирные переговоры ведут официальные власти, а боевые действия – неуправляемые военизированные формирования. В результате любые договоренности могут быть в любой момент торпедированы каким-нибудь «народным мэром» или «народным губернатором». Трудно договариваться о чем-либо в Женеве, если вы не контролируете какого-нибудь очередного Махно. А вы его и в самом деле не контролируете. Вот этих дикарей – народных мстителей, захвативших в заложники моего коллегу по «Новой газете» Пашу Каныгина, мы отправим на переговоры в Женеву? Ну-ну.

Вторая проблема сводится к тому, что провалившиеся государства (failed states) сами порождают заранее несостоявшиеся квазигосударственные образования. Как сон разума рождает чудовищ, так и провалившаяся Украина Януковича породила Донецк, Луганск, Славянск.

При этом России не стоит снисходительно наблюдать за происходящим у более слабого соседа. Россия тоже отнюдь не едина по образу жизни, экономическому благосостоянию и политическим настроениям – одна ее география чего стоит.

И судорожные попытки решить нерешаемые проблемы в ряде регионов и порождают Министерство по Дальнему Востоку или вот теперь – по Северному Кавказу. Если присовокупить сюда Министерство Крыма и полный паралич института полпредов, станет очевидным, что внутри России зреет несколько несостоявшихся государств, жертв пространственного недоразвития.

Согласно концепции Натальи Зубаревич, явным образом на наших пространствах присутствуют четыре России – крупные и крупнейшие города, менее крупные и средние, сельские поселения и малые города, Северный Кавказ. А если вы поговорите с другим исследователем – Симоном Кордонским, он разложит вам Россию на гораздо более мелкий пазл, каждая частица которого живет и кормится на свой лад.

Так что помимо внешнеполитических уроков заранее несостоявшиеся государства преподают России и уроки внутриполитические. России бы сосредоточиться по-настоящему и заняться собой внутри собственных границ, а она, напротив, разбрасывается: так беспокойно спящему больному, откидывающему одеяло, необходимо больше пространства, чем обычно.

2014 г.

В тени огромной страны

Начиная поздней осенью 1939 года финскую кампанию, советское руководство само себе поставило задачу закончить войну победоносно и за две недели – совсем как президент РФ, обозначивший в разговоре с Баррозу примерно такие же сроки для гипотетического марша российских войск до матери городов русских.

На эту тему даже есть песня под названием «Принимай нас, Суоми-красавица». Слова Анатолия Д’Актиля, музыка братьев Покрасс: «Много лжи в эти годы наверчено, / Чтоб запутать финляндский народ. / Раскрывайте ж теперь нам доверчиво / Половинки широких ворот! / Ни шутам, ни писакам юродивым / Больше ваших сердец не смутить. / Отнимали не раз вашу родину – / Мы приходим ее возвратить».

Это поэтическая версия специального термина «финляндизация», под которым понимаются попытки большой и чрезмерно активной страны заставить соседнюю страну меньшего размера подчиняться своей воле, тем самым маленькое государство имеет шанс сохранить хотя бы какой-то суверенитет. Правда, надо оговориться, что понятие «финляндизация», как отмечают некоторые наблюдатели, неприменимо или слабоприменимо как раз к Финляндии. Из дальнейшего рассказа станет понятно почему.

Заокеанские супостаты в эпоху глобального противостояния «двух Шапиро» так описывали формулу брежневского «мирного сосуществования»: «То, что мое – мое, а вот что ваше – то подлежит обсуждению (negotiable)». Эта формула годится и для описания политики «финляндизации», которую Сталин и Молотов пытались проводить «по-хорошему» в 1939 году (отдайте нам остров Ханко, кусок Карельского перешейка и еще ряд территорий, а мы вам за это отдадим фрагмент глухих карельских лесов), но, не найдя понимания, перешли к военным действиям.

Правда, то, что получилось со странами Балтии, не прошло с Финляндией, даже в 1944–1947 годах, когда Андрей Жданов пытался управлять финским народом из своей резиденции в Хельсинки, известной под названием «Торни» («Башня»). Теперь там находится изощренный в плане дизайнерских решений одноименный отель, где мне однажды довелось провести беспокойную ночь, правда, дух Жданова, по счастью, так и не явился в портупее и скрипящих сапогах, а также с надушенными «Шипром» усами…

Коммунистический переворот 1948 года в Чехословакии совсем уж сильно напряг финнов, и они сделали все, чтобы не превратиться в сателлит-буфер СССР или часть «пояса безопасности» для Сталина.

Но при этом Финляндия стала нейтральной страной: вступив в свое время в ЕС, так и не присоединилась к НАТО, а жизнерадостный Урхо Кекконен, кстати, в 1940 году выступавший против прекращения боевых действий, умело лавировал между СССР и Европой. (С Советским Союзом он расплачивался широкими жестами доброй воли. Например, подарил дачному поселку Верховного совета СССР «Снегири» настоящую финскую сауну; теперь ее любят посещать Зюганов Г.А. и другие товарищи.)

Так что если это и была «финляндизация» – существование малой страны в тени огромной, – то от нее выиграли скорее финны.

Как писал недавно в The New York Times бывший посол Финляндии в РФ Рене Нюберг, «если вы хотите вывести из себя финна, начните разговор о «финляндизации» (“Finland’s lesson for Ukraine”, Rene Nyberg, The New York Times, Sept. 2, 2014).

Правда, еще весной, до аннексии Крыма, лично Збигнев Бжезинский в другой газете – Financial Times – завел разговор о «финляндизации» Украины, увидев в этой модели идеальную схему поведения Украины по отношению к беспокойному восточному соседу (“Russia needs a ‘Finland option’ for Ukraine”, Zbigniew Brzezinski, Financial Times, February 23, 2014).

Но судя по всему, опция «финляндизации» для России упущена.

Более того, именно при Викторе Януковиче Украину можно было бы считать «финляндизированной»: тогдашний президент балансировал между Россией и Западом, но, во-первых, крайне неловко и, во-вторых, недальновидно: если бы он подписал соглашение об ассоциации с ЕС, не было бы ничего. Ни Майдана, ни потери им власти, ни аннексии Крыма, ни махновщины на юго-востоке, ни сбитого Boeing, ни множества смертей, ни разрушенной инфраструктуры, ни санкций Запада, ни самосанкций России («враг заходит в город, пленных не щадя, оттого что в кузнице не было гвоздя»).

А случилось это потому, что Янукович поступил именно что в логике «финляндизации» – пошел на чрезмерные уступки восточному соседу.

Чего, кстати говоря, финны почти никогда не делали. Разве что с 1944 по максимум весну 1948 года: сначала обратили штыки против немецких войск на своей территории (война в Лапландии, осень 1944 – весна 1945 года), а потом расплачивались с победителем – Советским Союзом – и выполняли некоторые его требования, в частности посадили в тюрьму государственных деятелей, которые советской стороной считались виновниками войны. Но уже в 1949 году их всех выпустили на свободу, а еще раньше, в марте-апреле 1948 года, финны отказались заключать со Сталиным соглашение по модели уже существовавших кабальных договоров СССР – Венгрия и СССР – Румыния. И тем самым избежали не только «финляндизации», но и советизации.

Кекконен, будучи в то время в составе правительственной делегации в Москве, ухитрился даже пошутить при Иосифе Виссарионовиче, назвав заключенный в результате равноправный договор диктатом Паасикиви (президента Финляндии Юхо Паасикиви). И Сталин все это издевательство проглотил.

…Вернемся к тому, с чего начали. В первый месяц Зимней войны в 1939-м наступление на Финляндию планировалось как всего-то легкая прогулка войск Ленинградского военного округа, которые должны были быстренько захватить территорию Финляндии, быть встреченными восторженными толпами финского рабочего класса и советизировать финскую политическую систему.

Возможно, нынешнее российское руководство предполагало, что юго-восточные области Украины станут тем же, чем было для СССР так называемое народное правительство Финляндской Демократической Республики, возглавлявшееся Отто Вильгельмовичем Куусиненом. 30 ноября началась Зимняя война, а уже 2 декабря правительство Куусинена подписало с СССР договор о дружбе и взаимной помощи. То есть Сталин подписал соглашение с придуманным им же волшебным воображаемым государством. Все это очень напоминает предположения президента РФ о том, что сейчас есть возможность начать «субстантивные переговоры» о создании государственности юго-востока Украины.

Отто Вильгельмович слыл человеком интеллигентным и управляемым, за что потом стал членом Президиума ЦК КПСС, секретарем ЦК КПСС и даже был похоронен у кремлевской стены.

Поэтому правительство Куусинена было распущено так же легко, как и создано: сразу по окончании Зимней войны пришлось на время забыть о «вековой надежде финляндского народа на воссоединение с ним карельского народа», хотя СССР и вышел из конфликта с территориальными приобретениями.

В связи с минскими соглашениями остается один самый главный вопрос: удастся ли в случае необходимости распустить «правительства» ДНР и ЛНР и не станут ли Александр Захарченко и Игорь Плотницкий героически проливать кровь (чужую) за независимость некоторых административных единиц Украины?

После минского мирного соглашения, каким бы хрупким оно ни казалось, уже сложнее будет оправдать любые действия России по поддержке «независимости» бойцов гибридной войны.

Наверное, российское политическое руководство хотело бы подписания каких-нибудь «секретных протоколов», согласно которым мятежный юго-восток был бы отпущен Россией обратно на Украину в обмен на неформальное признание (формальное немыслимо в принципе) Западом перехода Крыма под российский протекторат. В результате, надо признать, из всех возможных политик, как правило, торжествует realpolitik, и в этой логике, скорее всего, так оно и будет.

Если, конечно, на юго-востоке не будет копиться критическая масса эксцессов со стороны тех, кто видит себя новым батькой Махно. Едва ли, впрочем, такую модель отношений можно будет назвать «финляндизацией» Украины.

2014 г.

От Давоса до Мариуполя

Бывал в Давосе помимо сегодняшних российских вице-премьеров один такой человек по имени Ганс Касторп. Он проживал там семь лет на страницах романа Томаса Манна «Волшебная гора», в туберкулезной лечебнице перед Первой мировой войной, и стал свидетелем отчаянных дискуссий пациентов высокогорного санатория – «демшизы» Лодовико Сеттембрини и консерватора путинистского склада Лео Нафты.

Потом, в войну, Касторп спустился с горы и оказался жертвой патриотического подъема, в чем его поддержал и пассионарный либерал Сеттембрини, – пошел на войну.

Говоря в сегодняшних терминах, отправился из Давоса в Мариуполь.

Там он, в сущности, не увидел ничего, кроме «всемирного пира смерти»: «Тяжелый снаряд, продукт одичавшей науки, начиненный всем, что есть худшего на свете, в тридцати шагах от него, словно сам дьявол, глубоко вонзается в землю, в ней разрывается с гнусной чудовищной силой и выбрасывает высокий, как дом, фонтан земли, огня, железа, свинца и растерзанных на куски людей».

Словом, от Давоса до Мариуполя – один шаг.

Сражение при Давосе за инвестиции в Россию, которое дали российские вице-премьеры из условно либерального лагеря, было заранее проиграно. Ибо судьбы «мира» теперь решаются полевыми командирами, инвестиционный климат устанавливается мелкой моторикой прокуроров и широкими жестами представителей Следственного комитета, а морально-нравственная атмосфера насаждается православным официозом, составившим «симфонию» с охотнорядской «элитой».

Наша страна может предъявить сколько угодно «человеческих лиц» нынешней политики, но достаточно одной фразы главы ДНР Александра Захарченко и пары залпов по Мариуполю, чтобы на Западе опять задумались об отключении России от системы SWIFT.

Причем решительно не имеет значения чрезвычайно запутанная логика вроде бы простых и суровых, как портянка, людей: то дали приказ наступать на Мариуполь, то не давали приказа брать его штурмом, то взяли его в осаду. Если очистить головы от телевизионной дурман-травы, картинка более-менее ясная: скорее всего, группа вооруженных (вроде как не пойми кем – бог послал тяжелое вооружение и стрелковое оружие) людей, сошедших со страниц «Конармии» Исаака Бабеля, решили обстрелять мирный город, находящийся в границах суверенного государства.

Я, конечно, понимаю, что 80 с гаком процентов российского населения за Крым готовы и поголодать, и с банкоматами расстаться, и потребительскую инфляцию в 30 и более процентов перетерпеть, и падение ВВП на 5 % ощутить подкожным жиром, и согласиться с гибелью гражданского населения в соседней «братской» стране, да и вообще жить на продуктовые заказы в Доме быта.

Но всякий товар, даже если он называется Крым или Донбасс, имеет свою предельную цену. Один и тот же снаряд способен попадать в одну и ту же воронку. Можно многократно исполнять джигу на граблях. Но невозможно платить за один и тот же товар несколько раз и по цене, в сотни раз превышающей балансовую, особенно если оценить стоимость свыше 5 тыс. человеческих жизней.

Ключевая проблема в том, что ситуация «после Мариуполя» описывается как бесконечный тупик.

Понятно, что мирный процесс сорван. Очевидно, что поле для взаимных уступок сузилось до размера руин Донецкого аэропорта. Окончательно изменился и язык, с помощью которого ведется разговор о конфликте на юго-востоке Украины. Президент России назвал украинскую армию иностранным легионом НАТО, «который, конечно, не преследует целей национальных интересов Украины». Целью же является «геополитическое сдерживание России».

Это словарь холодной войны, вокабуляр международных обозревателей газеты «Правда», риторика записки КГБ, направленной в ЦК.

Россия могла бы иметь существенно большее политическое, экономическое и в конечном счете геополитическое значение, если бы добивалась побед в том же Давосе, привозя оттуда множество трофеев в виде заключенных контрактов и миллиардных инвестиций.

Тогда бы и от представителей российской делегации не шарахались, как от махновцев или конников Буденного, которых временно отмыли (в буквальном смысле слова) и приодели в Brioni.

Нынешняя власть предпочитает победы полевых командиров на территории соседней страны низкой инфляции, широкому ассортименту товаров, свободной конкуренции, легким налогам, умеренной безработице, рациональным расходам на человеческий капитал, свободному движению товаров, услуг, людей по европейскому континенту.

Отказывается от своей привлекательности и «мягкой силы» только потому, что придумала, будто на ее суверенитет кто-то покушается.

России больше не нужны никакой Давос и окрестности.

Осада Мариуполя означает продолжение и ужесточение санкций, политическую изоляцию и самоизоляцию России, продолжающуюся двузначную инфляцию, падение ВВП, реальных доходов населения, снижение количества и качества рабочих мест, почернение и посерение экономической активности.

Ну и удесятеренное пропагандистское обеспечение всего этого дела: ортодоксально-фундаменталистская духовность призвана заменить низкие материи по высоким ценам (продуктовую корзину). На смену свободному рынку придут экономика осажденной крепости и политика военного госкапитализма.

Это действительно кризис. Ментальный. Сознание определяет бытие.

Нынешний кризис, фигурально именуемый «экономическим», действительно отличается от всех предыдущих кризисов – мировых и локальных.

Это не Великая депрессия.

Не энергетический провал 1973-го.

Не дефолт-1998.

Не замедление – 2008–2009.

Потому что этот кризис имеет к экономике косвенное отношение, его истоки – исключительно политические. Ведь даже структурные проблемы экономики (один из трех наряду с нефтяными ценами и санкциями непосредственных триггеров кризиса) проистекают от окостенения государственно-монополистического капитализма и отсутствия реформ, для реализации которых нужна именно политическая воля.

Как говорил глава вашингтонского обкома Рональд Рейган в своей инаугурационной речи: «Правительство не решит наших проблем. Правительство само проблема». Семантически, если учитывать политическое устройство США, под словом «правительство» понималась власть в целом.

2015 г.

Фактор Захарченко

В марксистской утопии кухарка могла управлять государством. В реальности после «конца истории» квазигосударствами управляют полевые командиры. Война дала этим людям все, прежде всего власть и славу. И как же они смогут жить без войны? Без того, чтобы до бесконечности не расширять свою вотчину?

Маленькие люди, пережившие вертикальную возгонку войной, вдруг оказались в топах мировых новостей. Меркель, говорите, самая могущественная женщина мира? А кто летал к Путину, чтобы тот уломал настоящего хозяина мирового беспорядка, Александра Захарченко, поумерить аппетит? А он у него от этого только еще больше разыгрался.

Меркель видела Захарченко. Захарченко видел Меркель. Это у них там, на Западе, говорите, демократия? А смог бы простой выпускник техникума у них там в Германии пробиться на первые полосы газет? Был бы он в состоянии добиться того, что его будет поддерживать всей своей аудиовизуальной мощью агитпроп страны, страдающей от фантомных болей утраченной империи, над которой никогда не заходило солнце?

То-то. Видал он эту Меркель. Пришел, увидел, отказался подписать. Все забегали. Подписал. Потом сделал все по-своему… А вы говорите – Меркель…

Маленький человек придумал себе свое государство, свою Швамбранию. Только кровь и смерть кругом не игрушечные.

«Фактор Захарченко» работает. И измерить его не могут экономические модели. Такую «гармонию» никакая алгебра не возьмет. Одно его движение, два его слова – и мировые рынки вибрируют, цена на нефть суетливо, даже несолидно как-то бегает туда-сюда, инвестиционный климат в стране к востоку от Украины плотно и прочно вступает в ледниковый период.

Обветренное лицо. Суровая речь, заставляющая крутиться глобус Украины. Он хочет ввести свою валюту. Обрастает ритуалами, символами, челядью. Играет с фокусом телекамеры. Камера смотрит на него. А он не смотрит, но смотрится в ней, как в зеркале.

Он полагает себя дипломатом, потому что легко сыграл на нервах Меркель и Олланда. И только у тертого Леонида Даниловича Кучмы вызвал острую неприязнь: таких хлопцев он когда-то, будучи директором, с предприятия-то увольнял. Да, пожалуй, советская власть Захарченко бы шанса не дала.

А так он capo di tutti capi, главарь всех главарей, переигравший таких же, как он, но менее расторопных и удачливых конкурентов-командиров, обладателей замысловатых кличек и еще более замысловатой логики в размышлениях о жизни, судьбе, женщинах и подобающем поведении. Он прямее и харизматичнее. Да, как говорил Орлович из пьесы Леонида Зорина «Покровские ворота», «в нем есть начиночка».

Но и в его личной судьбе наступит момент, когда тактика сложит оружие перед стратегией. Когда полевой командир захочет стать настоящим дипломатом.

Когда потянутся скучные долгие годы нищей жизни в непризнанном государстве, не обладающем цитрусовым обаянием Абхазии. И Меркель не приедет. Даже руководители дружественных Вануату и Науру признают государственность, не соблаговолив посетить лично.

Власть притягательна. Согласно теории Манкура Олсона, плох тот «кочующий бандит», который не мечтает стать «стационарным (оседлым) бандитом». Собственно, «оседлым бандитом» становится сильнейший.

А как ведет себя «стационарный бандит»? Правильно, правит. В своей последней работе Олсон писал: «У лидера бандитов, обладающего достаточным могуществом для того, чтобы контролировать и удерживать территорию, появляется стимул к тому, чтобы осесть, водрузить на себя корону и стать автократом, который поставляет населению публичные блага».

Нормальный путь из отца-командира в отцы нации.

Правда, тогда уже нефть не будет цепенеть от командирского голоса. И даже сосед с востока перестанет замечать. И распил того, что еще можно будет распилить на восстановлении народного хозяйства Новороссии, станет отнимать кучу времени и сил. И разборки начнутся мелковатые, с выстрелами не из тяжелых орудий, а из стрелкового оружия, из-за угла.

И карьера повелителя мирового хаоса, которого вознес наверх самый демократичный из всех демократичных инструментов – война, – закончится. Ибо не только «фактор Захарченко», но даже хаос имеет свой естественный предел.

2015 г.

Империя – всё

Украинские власти намерены принять блок законов о декоммунизации. Среди предполагаемых мер – приравнивание коммунистической символики к нацистской и, соответственно, приравнивание одного типа режима к другому. Российский МИД высказался в том смысле, что все опять противоречит международному праву.

С точки зрения международной Realpolitik время для таких законов украинскими властями выбрано не слишком удачно: можно сильно раздразнить восточного соседа как раз тогда, когда горячая фаза войны в Донбассе вроде погашена, а кругом битвы вокруг всеобщей фальсификации истории.

И хотя, казалось бы, и Украину, и Россию в одинаковой степени можно было бы признать странами – жертвами сталинского режима, а победа в Великой Отечественной войне была общей и равно принадлежит и россиянам, и украинцам, и казахам, и грузинам и всем народам бывшего СССР, нынешнее руководство РФ воспринимает происходящее как личный выпад.

И это понятно, поскольку не столько юридически, сколько историко-культурно и, если угодно, историко-морально Россия де-факто взяла на себя роль единственного правопреемника Советского Союза. И всего лишь потому, что сегодняшняя власть считает Россию временно и несправедливо уязвленной и ущемленной империей.

А империя как раз с принятием этих знаковых законов и развалится окончательно.

Потому что, потеряв Украину, Россия теряет империю, которая де-юре развалилась почти четверть века назад, а фактически гнила бы без особого успеха еще дольше, если бы добровольно-принудительным насаждением Януковича российское руководство не ускорило катастрофическим образом период этого распада.

Не за коммунизм и не за коммунистов обидно российским властям, а за империю. Просто так сложилось исторически, что символами империи были красный флаг, серп и молот. Было бы что-нибудь еще – обижались бы на запрет какого-нибудь трехцветного имперского флага, с которым бродят иной раз по улицам заранее всем оскорбленные национал-патриоты.

Сугубо с политологической точки зрения интересно, что сегодняшнее руководство Украины намерено реализовать на практике давний теоретический тезис, который долгие десятилетия доказывался и в публицистике, и в политической науке, о сходстве, доходящем до знака равенства, между двумя главными тоталитарными режимами XX века.

Правда, это не совсем вяжется с реабилитацией УПА: не всякая национально-освободительная борьба свободна от некоторых специфических идеологических пристрастий и уж тем более преступлений против других народов.

И логика «сукин сын, но наш сукин сын» в столь деликатной международной ситуации не кажется безупречной.

Но политическая культура бывает диковатой не только в России.

И это тоже побочные следствия продолжавшегося и входящего в финальную стадию распада Союза. Недоразвалившийся СССР – это и продолжение «ленинопада», сноса памятников Ленину, которые по лени и безразличию остались во многих уголках империи, включая «уголки» Украины. И затянувшееся прощание с национальными первыми секретарями местных компартий вроде Нурсултана Назарбаева или Ислама Каримова. И нескончаемые, разной степени замороженности межнациональные конфликты, являющиеся следствиями и специфического административно-территориального деления СССР, и некоторых репрессивных решений сталинского периода.

И белорусский долгий транзит от одной версии социализма к другой и обратно. И фантомные имперские боли Кремля, больше двух десятилетий мешающие стране смириться с тем, что она действительно может стать нормальной, никого не угнетать, не пугать и даже давать спокойно и в достатке, без войн, репрессий и конфискаций, жить своим гражданам.

Та империя, которая трещала по швам четверть века назад, не могла существовать без краеугольного камня – Украины.

Прибалтика и Кавказ уходили, но без Украинской Республики Россия как метрополия могла стать только центром азиатской империи, что было бы совсем не похоже на СССР и лишало бы влияния на сопредельные республики.

Если бы Россия в том виде, в каком она сложилась к началу нулевых, не считала Украину исключительно своей, то и не потеряла бы ее сейчас окончательно. Как и не потеряла бы свою имперскую ретроутопию, в которую можно было бы невинно и виртуально играть, не разрывая отношений с Западом.

Теперь все. И никакой Евразийский союз эту потерю восполнить не сможет.

А коммунисты… Коммунисты тут совершенно ни при чем. Ни на Украине, ни в России.

2015 г.

План по провалам

Экономика «особенной стати»

Чем дальше в лес авторитаризма и госкапитализма, тем проще и одноклеточнее оказывается устройство российской политической системы. Россия перестает быть «энигмой», загадкой в непролазных лесах с ярмарочными медведями со значками ЕР на груди, заблудившимися в трех соснах экспортно-ориентированной экономики. Россия банализируется: то, что в ней происходит, описано в классической экономической и политологической литературе об авторитарных моделях. И хотя присоединение Крыма по-своему экстраординарный ход, маленькая победоносная война тоже входит в банальный джентльменский набор уважающего себя автократа.

Как и создание какой-нибудь водородной бомбы было прикладным подтверждением ряда открытий теоретической физики, так и теперь в экономической науке некоторые классические теоретические постулаты подтверждаются эмпирически.

Вот, например, 2 апреля в рамках самого масштабного экономического форума года – традиционной Апрельской конференции Высшей школы экономики – будет вручена Национальная премия по прикладной экономике. В этом году лауреатами стали Уильям Пайл и Лаура Соланко, авторы исследования российского лоббизма. Да, типичные «иностранные агенты», но эмпирические данные есть эмпирические данные. В иные годы такую работу засекретили бы, а авторы партбилеты положили бы на стол. Но с резидентами из Миддлберри-колледжа и Института переходной экономики Банка Финляндии такой фокус не проделаешь.

В исследовании на основе обширного материала подтверждается гипотеза Манкура Олсона («Взлет и падение наций», 1982) по поводу того, что группы узких интересов в большей степени корыстолюбивы и меньше работают на общественные интерес, чем так называемые широкие коалиции. Подобного рода узкие группы склонны не к лоббированию доставки общественных благ, а к продвижению решений, способствующих непродуктивному перераспределению. В частности, это касается бизнес-лоббистов.

В принципе понятно в этом контексте, почему нынешнее государство борется с НКО. Структуры этого типа работают на общественный, а не на узкокорпоративный интерес. Специфическим, хотя и банальным свойством сегодняшней российской власти является приравнивание интереса одной из узких лоббистских групп к интересам государства и даже всего народа. Отсюда и то самое непродуктивное перераспределение, и принятие неэффективных решений, и подвижность того, что у нас уже только метафорически можно назвать правовой средой, и перекладывание всех и всяческих издержек на общество и госбюджет.

Такая группа руководящих товарищей ведет себя как «фрирайдер», как безбилетник, который решил прокатиться на трамвае «Желание» за общественный счет.

Допустим, вами правит группа пробившихся наверх друзей из кооператива «Река» («Ручеек», «Девятый вал», «Челюсти», «Озеро» – ненужное вычеркнуть). Их власть, она же является и их собственностью. Представления о прекрасном этой группы в полосатых купальниках цвета имперского флага формируют идеологию, внутреннюю и внешнюю политику России (опора на собственные силы в тени хоругви; кто не с нами – тот национал-предатель интересов кооператива; безнаказанно воровать имеет право только тот, кто родину любит; родина – это мы). Словом, если у Муссолини было корпоративное государство, то у вас – кооперативное.

Вопрос: если вы лоббист, какая функция наиболее востребована в такой системе? Теоретически – наращивание связей с кем-либо из правящего кооператива друзей с целью получения преференций. Практически – так оно и есть, это подтверждают эмпирические данные исследования. Поэтому нынче «джиарщик» – самая главная специальность. Есть такая профессия – родину перераспределять в пользу лучших людей.

Разумеется, если бы в России честно работал такой нехитрый вроде институт, как выборы, к управлению страной могли бы прийти не узкие, а, в терминах Олсона, всеобъемлющие коалиции. Они были бы способны работать на общее дело (res publica), отделять свою власть от собственности (чему способствует ротация власти – иначе на выходе имеем… ну, скажем так, Турцию с товарищем Эрдоганом), более справедливо распределять общественные блага. Даже не столько распределять, сколько давать возможность людям работать и зарабатывать. Но выборы небезупречны и искажают общественный интерес.

Получаем систему, квалифицируемую автором польского чуда Лешеком Бальцеровичем как политический капитализм – это режим, в котором экономический успех целиком зависит от связей с государством.

Так что у России вовсе не «особенная стать». И аршины давно для измерения РФ существуют. Ими можно измерять, например, некоторые латиноамериканские страны. А то, что в Россию «можно только верить», так это чистая правда. И еще надеяться на русский авось. Что только и остается делать не экономистам, но политикам уровня Обамы и Меркель.

2014 г.

Поп-решения

Цитата из интервью газете «Ведомости» министра финансов РФ Антона Силуанова, человека, лучше других понимающего, что такое нерациональные государственные расходы и какой вред они наносят экономике: «Время простых решений по бюджету прошло, это точно. Об этом мы и раньше говорили. Принимая значительные расходные обязательства в виде программы вооружений, увеличения пенсионных выплат, мы вынуждены будем принимать непростые и непопулярные решения. Сейчас это время пришло. Когда мы рассматривали проект бюджета 2015–2017 годов на правительстве, то обращали внимание, что в то время, когда принимались все эти затратные решения, у нас были совершенно другие прогнозы темпов роста [экономики] и поступлений в казну. Этих поступлений нет. А расходы-то приняли, и их надо финансировать».

Тут нужен разговор политического свойства: что такое «простые и популярные решения» и что такое «непростые и непопулярные решения».

Непростые и непопулярные, но очень нужные решения, потому что чем-то нужно обеспечивать масштабные непродуктивные и непроизводительные расходы на оборонку, силовиков, правоохранителей и «реализацию-майских-указов-президента», – это повышение налогов (НДС, НДФЛ) или введение «старых» новых налогов (налог с продаж). Действительно, они непростые с самых разных точек зрения, включая в ряде случаев их администрирование. И уж точно непопулярные – с точки зрения подведомственного населения.

Получается, что, например, решение о диких по своему масштабу оборонных расходах системы «Назад, в СССР!» – популярное. То, что оно простое, – в этом как раз никаких сомнений нет. Хрясь кулаком по трибуне: никогда Россия не будет страной с плохо финансируемыми ОПК и Вооруженными силами! Никогда Воробьянинов не протягивал руки! А вот популярное ли? И для кого популярное?

С позиций децибелов в квазипатриотическом визге – популярное. С позиций лоббистов ОПК, Вооруженных сил, правоохранительных, точнее, правохоронительных и прочих сильно компетентных органов – популярное. С позиций народа Российской Федерации, являющегося по Конституции источником власти, – категорически нет. Потому что он, этот народ, те же бюджетники, недополучают то, что они в условиях сохраняющейся бешеной нефтегазовой конъюнктуры могли бы получить. Но не могут. Потому что начальство, видите ли, изволит то фейерверки запускать, то ракеты.

Являлось ли простым и популярным решение об отъеме у населения накопительных пенсионных денег с последующей их передачей сомнительным персонажам, которые стоят у руля острова Крым и ведут его прямо на Адалары? С точки зрения квазипатриотического визга, обретающего по ходу увеличения децибелов материальную (финансовую) силу, – да. С точки зрения вышеупомянутых странных личностей, чья биография приравнивает понятие «вертикальная мобильность» к понятию «вертикальный мусоропровод» (копирайт – А. Рубцов), – да.

С точки зрения народа России, лишенного цивилизованного по устройству пенсионного обеспечения, – нет, не популярное.

Что же получается? Если смотреть на мир не глазами отраслевого или (гео)политического лоббиста, а глазами простого (или непростого) россиянина, большинство расходных решений, в том числе требуемых «майскими-указами-президента», – решительно непопулярные. Чтобы не сказать – антинародные.

То есть смысл понятия «простые и популярные решения», если на него посмотреть нормальными человеческими глазами, прямо противоположный. Это «непростые и непопулярные решения».

Популярные решения – без кавычек – это такие решения, которые приносят пользу или глубокое моральное и финансовое удовлетворение рядовому россиянину, источнику власти.

В краткосрочной перспективе это рациональное распределение расходов. Хотя бы в духе бюджетного маневра, предлагавшегося «Стратегией 2020»: поменьше людям в погонах, особам, приближенным к императору, и прочим графам Фредериксам в узорчатых шальварах, побольше – здравоохранению, образованию, культуре. И это, заметьте, никакой не либерализм с его заокеанскими хозяевами. Это здоровые и рациональные человеческие приоритеты.

В средне– и долгосрочной перспективе это нормальные государственные финансы, отсутствие дефицита бюджета, даже его угрозы, вменяемая, спокойная, предсказуемая бюджетная политика. Сейчас у нас подзатянувшиеся тучные годы, они длятся вдвое дольше, чем служил Иаков за Рахиль. За это время можно было накормить тремя хлебами ошеломляющее число соотечественников.

Вспомним годы тощие: 1997 год, начало мирового кризиса, план Фишера – Кудрина по сокращению нерациональных расходов и государственных обязательств (вплоть до замораживания строительства административных зданий). Сейчас – заранее, пока нефтегазовые доходы текут рекой, – нужен такой же план, а не популистские расходы.

Популистские (приносящие конъюнктурный политический успех правящему классу) и популярные (приносящие пользу народу, его благосостоянию, здоровью и интеллекту) – это принципиально разные расходы.

В природе существуют два способа держать бюджетный баланс – сокращение расходов или повышение налогов. И эта дилемма всегда стояла и стоит перед любой национальной экономикой.

Условно, в Соединенном Королевстве при Кэмероне у вас идет сокращение расходов (например, как сейчас: на министерство иностранных дел – на 50 %, на юстицию – на 35 %), если придет Эд Милибэнд – у вас будет повышение налогов. Но в стагнирующей и инфляционной экономике повышать налоги – это еще сильнее тормозить рост (в то время как никто не отменял частично монетарную природу инфляции – ее рост от чрезмерных нерациональных расходов).

Антон Силуанов на самом деле провоцирует политические власти: он их пугает. Вы напринимали решений по расходам, а вот я вам показываю, что теперь ради этого придется делать. Ужас же, что придется делать!

Но при этом расписывается в том, что он не определяет политику: кто-то наверху принял решение о том, что нужны чрезмерные расходы на непроизводительные, непродуктивные сектора, а его дело маленькое – искать способы увеличения доходов (в один карман кладем населению деньги – из другого забираем).

В общем, менять надо именно политику – резать непроизводительные расходы и, извиняюсь, необеспеченные мандаты. То есть срочно спасаться, возвращаясь к политике проклятых 1990-х. Принять несколько «непопулярных» антипопулистских решений, которые на выходе окажутся ох какими популярными!

Только вот кто ж их примет, если у них там наверху в моде всякая попса со Стасом Михайловым наперевес, а все популистское приравнивается к популярному. И получаются – поп-решения.

2014 г.

План по провалам

Академик АН СССР и АН УССР, специалист по вычислительной технике Виктор Глушков демонстрировал председателю Госплана СССР Николаю Байбакову безграничные возможности математически исчисляемого планирования народного хозяйства: «Вот вы, Николай Константинович, будете по громкой связи объявлять, что в стране не хватает сегодня столько-то литров молока. Тут же будут оптимальным образом пересчитываться все отраслевые планы, и к вечеру все будет в порядке».

Формулу священного Грааля оптимального планирования искали целыми академическими институтами, но так и не обнаружили – это вам не код да Винчи расшифровывать.

Как только на страну обрушилась рыночная экономика, дефицит товаров волшебным образом исчез – без всякого плана, точнее благодаря его отсутствию. Роль Байбакова, вооруженного громкой связью, взяли на себя миллионы агентов рынка. Нынче же на закон «О стратегическом планировании в Российской Федерации», в июле сего года подписанный президентом, возлагались большие надежды. Еще до его подписания поползли слухи о том, что закон вернет централизованное планирование и пятилетки – тут-то мы с облегчением вздохнем и заживем, наконец, счастливо.

Ничего подобного в законе, разумеется, нет: он, собственно, закладывает правовые основы стратегического планирования, закрепляя роль главного стратега за президентом, придавая юридический статус программным документам правительства и Совбеза. Но симптоматичны слухи – даешь пятилетку за три года! И еще более симптоматична готовность одобрить возвращение к централизованному планированию по госплановскому типу. Совок, оформленный законодательно, – мечта среднестатистического по своим ТТХ депутата и изголодавшегося по звонкам журналистов прикремленного эксперта. Но даже административно и технически это едва ли возможно.

Рецепты госплановских колдовства, ворожбы, отворота и приворота давно утрачены.

Юрий Маслюков, который не успел сверстать план 13-й пятилетки (1991–1995) и испытывал при этом неимоверные сложности, умер. Как восстановить 2000 материальных балансов Госплана и 20 000 – Госснаба, решительно непонятно. «Из вереска напиток забыт давным-давно». И даже этот напиток не решил за все десятилетия советской власти ни одной серьезной проблемы.

Хотя, как выяснилось, централизованное планирование может быть предметом державной ностальгии. Что несколько удивительно, ведь ответ на перестроечный вопрос – «план и рынок: вместе или раздельно?» – уже давно дан. Тем не менее надо признать, что столь специфическая тоска по романтике материальных балансов вписывается в сегодняшний «окрымленный» политический ландшафт.

Вопрос содержательный: зачем нужно восстанавливать Госплан и пятилетки? Чтобы обратно в очереди встать? Как будто это так же духоподъемно, как переименовать Волгоград в Сталинград.

Еще один вопрос: зачем все-таки понадобился именно сейчас закон о стратегическом планировании? Чтобы лучше выполнялись майские указы президента? Чтобы хотя бы кто-то, кроме разработчиков, прочитал очередную среднесрочную программу правительства или официальный сценарий, единственное мерило которого – близкий к астрологическому прогноз цены на нефть?

Все это имеет мало отношения к реальной действительности и носит, деликатно выражаясь, стохастический, вероятностный характер. Заставляя вспомнить любимую поговорку экономистов, утомленных монотонным стратегическим планированием и прогнозированием: «Экономический прогноз и гадание на кофейной гуще отличаются друг от друга только тем, что результаты последнего иногда сбываются».

Очень трогательны еще попытки спрогнозировать векторы научно-технического развития. Эта сага о форсайтах (в смысле о такого рода прогнозах) неоднократно доказывала свою несостоятельность: научный прогресс идет, как правило, не в том направлении, где обуреваемый пагубной самонадеянностью футуролог его нетерпеливо поджидает.

Вероятно, считалось, что без юридического определения стратегического планирования ничего с места не сдвинется. И ведь правда: как же двигаться вперед без ст. 3, п. 1 закона, согласно которому стратегическое планирование – это «деятельность участников стратегического планирования по целеполаганию, прогнозированию, планированию и программированию социально-экономического развития РФ, субъектов РФ и муниципальных образований, отраслей экономики и сфер государственного и муниципального управления, обеспечения национальной безопасности РФ, направленная на решение задач устойчивого социально-экономического развития РФ, субъектов РФ и муниципальных образований и обеспечение национальной безопасности РФ»?

Теперь-то все понятно, наконец: цели ясны, задачи определены (дефиниции этих понятий тоже есть в законе) – за работу, товарищи! Ну, или господа, если речь идет о тружениках госбанков и госкорпораций, попавших или еще пока временно не попавших под санкции Запада.

Мнится, что проблема по-прежнему не в этом изъяне стратегического планирования, не в отсутствии его правового регулирования. А в том, что, как ни банально это звучит, у нынешней России и ее руководства как не было стратегических целей и образа желаемого будущего, так и нет. Не может же быть присоединение Крыма такой целью и образом. К тому же крымский проект уже использовался императрицей Екатериной.

Руководство страны обращено глазами назад – идеи и легитимность черпаются исключительно в советской истории (отсюда и надежды широких тунеядствующих масс на возвращение пятилеток). А о необходимых реформах не то что думать забыли – идем по пути контрреформ.

Стратегическое планирование – это отнюдь не майские указы президента, которые не связаны между собой ни экономической логикой, ни политической логистикой. Последние опыты стратегического планирования – это «программа Грефа», некоторые доклады ИНСОРа времен Дмитрия Медведева и Стратегия-2020. То есть ровно те документы, которые или не реализованы, или положены под сукно. Не говоря уже о том, что в принципе речь идет главным образом об интеллектуальных наработках правительственной комиссии по экономической реформе 1997 года – с тех пор за 17 лет если что и сделано, то тут же «сдано назад».

Так что, сколько ни прогнозируй и ни планируй, без политической воли к реформам все остается сагой о форсайтах.

2014 г.

На граблях танцуют все

«Отбросьте дедукцию и индукцию, давайте продукцию!» – говорил герой популярного лет сорок тому назад скетча Аркадия Райкина. Примерно с таким призывом выступило российское начальство по отношению к мирным российским пейзанам и пейзанкам.

Однако они едва ли смогут выдать на-гора столько продукции, сколько нужно чрезмерно географически разбросанному населению РФ, и без того пребывающему на самопрокорме и проживающему в той среде, которую профессиональные статистики называют словосочетанием «ненаблюдаемая экономика». (Кстати, внутри этой ненаблюдаемой экономики скоро появятся превосходные запрещенные продукты западного происхождения в национальных белорусских костюмах.)

Словом, продукцию в нужных объемах дать некому.

А в санкционном решении, принятом Верховным главнокомандованием, отсутствует не только дедукция, но даже индукция: как, например, фруктово-овощная продукция из Азербайджана (к тому же являющаяся, как утверждают знатоки, в основном турецкой, в частности, популярный «бакинский огурчик-помидорчик» означает в реальности турецкий огурец-помидор) может заменить Калининградской области дешевый импорт из Польши?

В принципе уже после досанкционного решения наследников великого и ужасного Онищенко о прекращении импорта польских яблок в Калининграде впору было ждать «яблочной революции», а уж после санкций область, вероятно, и вовсе перейдет в целях самопрокорма на самовывоз продуктов из Польши в рамках приграничной торговли.

Или вот где логика? Начальники говорят: освободим наконец уже прилавки для отечественного товаропроизводителя, измученного конкуренцией с супостатами. А потом составляют список стран, которые должны заменить утраченных в результате холодной войны импортеров и, соответственно, опять-таки составить конкуренцию отечественному товаропроизводителю: «Покупайте сербское – слава славянскому братству!», «Покупайте товары из солнечного Перу, колыбели древних инков!».

Впрочем, с логикой и логистикой у нашего начальства – в его понимании – все в порядке. Оно как действовало по принципу «если-вы-примените-санкции-то-мы-будем-бомбить-Воронеж», так и действует. Причем «Воронеж» здесь хорошая социологическая метафора той части населения, которую руководство страны собралось «бомбить».

Несмотря на хаханьки и хиханьки по поводу того, какие потери понесут богатенькие клиенты дорогих универсамов и любители всякой фуа-гры, на самом-то деле удар нанесен по низко– и среднедоходным слоям населения (не говоря уже о некоторых категориях граждан, которые выживают на специальных диетах, например аутистах, но кто же о них думает, Минздрав же в данном случае не «предупреждает»).

Ибо результат санкций: а) схлопывание ассортимента при снижении качества и б) рост потребительских цен. Немедленный, уверенный и беспощадный.

В принципе это удар по электоральной базе нынешнего политического режима. Даже если сама электоральная база этого еще не осознала. Хотя она уже начала инстинктивно сметать с прилавков иностранные сыры и, например, оливковое масло, а также сливочное масло Valio (хотя часть его производства находится здесь, на территории России). Мои друзья, буквально за пару дней до санкций отправившиеся по классическому, еще советскому маршруту Москва – Вена – аэропорт Кеннеди, уже предлагают в качестве товарищеской помощи продуктовые посылки.

Во всех качественных медиа прогремели оценки Центра агропродовольственной политики РАНХиГС, согласно которым 30 % семей и до всяких санкций имели проблемы с прокормом. Но вопрос в другом: почему эти 30 и более процентов семей не связывают свои продуктовые проблемы с качеством управления в сегодняшнем политическом режиме. А ведь «бомбить-Воронеж» – не слишком дружелюбное по отношению к гражданскому населению менеджерское решение.

Объяснение, увы, простое. Что там бывает вместо масла? Правильно, пушки. А еще что? Вместо масла могут быть футболки. Футболки с изображением президента и их широкая распродажа пострадавшему по сырно-молочной части населению.

Вот и весь сказ: никаких маршей пустых кастрюль. Ибо трудящиеся давно научились наполнять эти самые кастрюли в обход родного государства.

Кроме того, как ни крути, экономика-то рыночная, поэтому товар, в том числе контрабандный, никуда не исчезнет, пили же во времена онищенковских запретов «Боржоми» и грузинские вина, причем именно тогда в качестве товара не было вообще никаких сомнений. Цена вот только в ряде случаев окажется запретительно высокой. А все попытки кое-где у нас порой административно заморозить цены приведут в полном соответствии с законами рынка к исчезновению товарной позиции или опять-таки инфляции.

В общем, на граблях танцуют все. Гонка санкций второй холодной войны заменила гонку вооружений первой холодной войны.

И она может иметь не менее разрушительные последствия. Советский Союз подорвался на гонке вооружений и рухнувшей цене на нефть. Сегодняшняя Россия, как это ни обидно, по структуре экономики, доходной части бюджета и особенностям экономической политики и иррациональным расходам мало отличается от позднего СССР. Новая гонка – не по силам и не по ресурсам.

2014 г.

Цифры-вредители

Статистика иногда сильно пугает. Или, напротив, оказывает анестезирующее действие. В последнее время цифры имеют еще и политический смысл – такой же, как и результаты социологических опросов. «Эти цифры – хуже контрреволюции», – говорил о некоторых объективных данных статистики товарищ Сталин.

Не случайно из восьми руководителей советского статведомства, служивших с 1918 по 1939 год, пятеро были расстреляны.

Нынче, конечно, не те времена, но экономические чиновники, даже и не статистики вовсе, все равно, как говорил академик АН СССР Струмилин, стоят за высокие темпы роста, чтобы не сидеть за низкие.

Ну вот, например, Минэкономразвития увеличило прогноз роста ВВП в 2015 году с учетом Крыма с 1 до 1,5 %. И это правильно: если одна и та же яма будет сначала выкапываться, а потом закапываться, это даст рост ВВП. Одно строительство керченского моста чего будет стоить, в том числе в смысле роста валового продукта! Можно еще соорудить в ударно-комсомольские сроки какой-нибудь грандиозный пансионат под названием «Силовик» или краснознаменный дом отдыха имени XIII партсъезда «Единой России». Тогда можно довести ВВП и до 1,6 %.

Помощник президента по экономике Андрей Белоусов сообщил, что санкции никак не повлияли на инфляцию. Это все корма виноваты – дорожают. Как говорил один персонаж Ильфа и Петрова, «овес нынче дорог». Простим помощника президента, прибегшего к специфической мотивации: ему по должности надо отстаивать линию партии и правительства. Но назовем это дело по-научному – эффект Бендера – Воробьянинова: между очередной волной политического зажима и успокаивающими высказываниями экономических чиновников лаг может составить менее суток.

К тому же крупные руководители в магазины и на рынки не ходят. А в магазинах и на рынках, от овощного и мясного до молочного и рыбного прилавков, что говорят? Говорят: не беспокойтесь, ничего не исчезнет, только все дороже станет. Политические издержки.

Знали бы продавцы на рынке словосочетание «инфляционные ожидания», они бы им воспользовались в описании ситуации. А так они инфляцию не описывают, они ее делают – в полном соответствии с 11-м тезисом Карла Маркса о Фейербахе: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его».

При таких расходах, притом непроизводительных, которые напихали в бюджет лоббисты с видимыми и невидимыми погонами, странно, что инфляция в России еще не стала двузначной.

Еще в мае глава Росстата Александр Суринов рассказал в интервью такую бытовую историю: «Мне один мой бывший сосед сказал: «Оказывается, это ты за инфляцию в стране отвечаешь?» Я говорю: «Да». Случайно так встретились с ним. Он человек в возрасте. Я говорю: «А что такое? Что так агрессивно?» «Ну, – говорит, – из-за тебя, оказывается, мне пенсию не повышают. Ты не мог там чуть докрутить?»

Если даже рядовые соседи требуют от главы статведомства «борьбы за социалистическую цифру», что говорить о начальстве. Но времена нынче, что бы там ни говорили, вегетарианские, овсяные, поэтому вышестоящим экономистам приходится выкручиваться самим, вот они и кивают на плохой урожай…

Зато, несмотря на дороговизну овса, государство готово задавать корм крупным компаниям. Все правильно: кредитоваться негде, Запад закрывается. Поэтому деньги можно добыть только из внутренних источников.

Надо выбирать: или инфляция – или госкорпорации. Или простые налогоплательщики – или лучшие люди страны.

Госкапиталистическая монополистическая система, естественно, на этот вопрос отвечает: фиг с ней, с инфляцией, государство – это мы. ВВП – это мы. Деньги давай, давай деньги. Зря, что ли, Кудрин с Илларионовым придумали их когда-то копить, надо же кому-то и потратить. Даешь Фонд национального благосостояния – нашим становым хребтам различной степени гибкости. Для начала, как сообщил министр финансов Антон Силуанов, – «Роснефти» и НОВАТЭКу.

Если бы россияне в большинстве своем не потеряли способности задавать вопросы, то, наверное, спросили бы: зачем тем, кто сидит в эпицентре нашей сырьевой экономики, нужны еще и деньги, скопленные бережливой рукой государства? Куда им столько? Ответ, конечно, известен: чтобы добывать еще больше нефти и газа, пополнять закрома родины. Но ведь замкнутый круг получается: сначала делаем так, чтобы нельзя было кредитоваться, потом берем деньги у налогоплательщиков, добываем нефть, пополняем бюджет – и им же, налогоплательщикам, хотя бы отчасти, возвращаем в виде социальных расходов…

То есть из одного кармана забираем, а в другой – спустя некоторое время, обесцененными в результате инфляции, да еще в меньшем размере, – кладем. Подкинув деньжат, если надо, к выборам разных уровней. Этакая политэкономия госкапитализма и несвободных выборов.

Госкапиталисты не стесняются просить у государства денег. Потому что у них приставка одинаковая – «гос». Так и высшим чиновникам пора перестать стесняться цифр. Во времена всенародной поддержки любых мер власти на них никто не обращает внимания.

Если уж население поддержало самосанкции, то оно вряд ли пойдет штурмовать дворцы и шубохранилища только потому, что ВВП уйдет в минус, а инфляция достигнет двузначных значений.

Ну их, эти цифры! Как говорил товарищ Каменев на XIV партсъезде, когда тучи еще не сильно над ним сгущались: «Я боюсь сейчас касаться какой бы то ни было цифры. Мне достаточно прикоснуться к цифре, чтобы потом эти цифры были “опровергнуты”! Это не потому, что сами по себе цифры плохи, а потому, что цифры втянуты в политическую борьбу».

2014 г.

У вас рубль упал

Русский человек начал вставать с колен – а у него рубль упал. Если бы он у него упал 15–16 лет назад, русский человек проклял бы «воровской режим», а руководство страны занялось бы процессом, который белорусский «батька» обозначил когда-то словосочетанием «перетрахивать правительство».

Теперь же русский человек и не думает возмущаться: он действует в соответствии с принципом, который покойный социолог Борис Дубин называл понижением нормы. В простонародье этот принцип описывается формулой «лишь бы не было войны». Но поскольку в новых патриотических обстоятельствах русский человек уже не против войны, особенно если она победоносная, можно вспомнить другую формулу – «умер-шмумер, лишь бы был здоров». В том смысле, что все нам нипочем, кризиса никакого нет (точнее, мы его сознательно не замечаем) и вообще проживем без ряда продуктов питания, медикаментов и со слабой валютой. Авось к выборам денег подкинут.

Все правильно.

Рональд Рейган говорил о плохом правительстве: оно не решает проблемы, оно их финансирует. По-русски это называется «заливает деньгами».

Значит, правительству в расширенном понимании (включая администрацию президента и выходцев из ближнего круга первого лица) деньги нужны как никогда. Иначе не будут выполнены майские указы президента (задача, превратившаяся в самодостаточную), не появятся новые виды вооружений (нечем бряцать), не поднимутся до небес зарплаты силовиков (не на что покупать недвижимость в Крыму), не состоятся точечные социальные выплаты по большим революционным праздникам, не добудут нефть доверенные лица, не пополнится ФНБ (нечего будет пилить на «инфраструктурные» проекты).

В результате рождается доходный фетишизм.

Одно из следствий доходного фетишизма – повышение налогов (пенсионные деньги уже ушли, ФНБ практически расписан в соответствии с лоббистскими весами). Например, на разные виды малого и среднего бизнеса до почти полного его уничтожения, с тем чтобы помочь крупному придворному бизнесу пережить нелегкий период санкций.

Классик экономической науки Людвиг фон Мизес отказывался относить к рыночной экономике деятельность крупных государственных или квазичастных компаний, аффилированных с государством.

И то правда, это не экономика, а политика или даже обычное администрирование лоббизма. Но такая политика определяет природу экономики и степень ее эффективности.

Можно еще резать расходы. Минфин пробует воду, зайдя с нестандартной для нынешней власти стороны: Антон Силуанов предложил сократить темпы роста зарплат бюджетников в 2015 году до уровня инфляции. Раньше они росли темпом 10–15 % в год, теперь предлагается снизить зарплатную гонку в бюджетном секторе до 5,5 %. Абсолютно здравое предложение, в том числе с учетом того, что региональные бюджеты сильно перенапряжены. С той лишь поправкой, что при такой экономической политике инфляция в 2015 году наберет 5,5 % месяцев примерно за… В общем, хорошо, если не за полгода.

Впрочем, вряд ли высшее политическое руководство согласится в нелегкий для родины час со стратегией «хватит кормить бюджетника».

Ибо бюджетник, один из столпов поддержки режима, не должен почувствовать кризис.

Или счесть кризис за очистительную процедуру, плату за Крым, за противостояние всем майданам мира и мировым закулисам, всей американской военщине.

Русский человек, вставший с колен, в целом готов соответствовать «новой нормальности», когда для начала товаров чуть меньше, чем обычно, цены чуть выше, чем обычно, рубль чуть ниже, чем обычно. И ведь для большей части населения, особенно той, что живет внутри, по определению статистиков, ненаблюдаемой экономики, действительно мало что меняется.

Если человек занимается отходничеством, его мало будет трогать повышение налогов, равно как и то, что доходы бюджета уходят на поддержание штанов тех, кто стал новым олигархом за последние несколько лет. Нет, классовая ненависть никуда не исчезла, но верхние люди далеко, а голосующий у дороги клиент – вот он, близко. И ему можно заломить за проезд высокую цену, материализовав всеобщие инфляционные ожидания, и показатели этой «ненаблюдаемой инфляции» никто на стол верховному главнокомандующему не положит.

Если человек занимается бизнесом и ему теперь и прокредитоваться-то негде, утешить его может исключительно то самое «понижение нормы». Ничего, главное, чтобы еще хуже не было, чтобы эти с Болотной не мутили воду, а то осерчает первое лицо и прижмет все живое еще больше. А кредиты… Кредиты, если основательно поискать, можно найти. Как сказал недавно экономист Олег Буклемишев, «иранские деньги в Гонконге кэшем».

Русский человек, вставший с колен, даже и при упавшем рубле не пойдет митинговать и требовать начальство к ответу.

Он будет продолжать поиски стратегии и тактики выживания. И скорее найдет виноватого в бедах в лице соседа – лица, соответственно, кавказской национальности.

А если русского человека, встающего с колен, спросят, кого он поддерживает, он, подняв веки и покопавшись в памяти, вспомнит одну фамилию – Путин. И чтобы отвязались, сообщит, что его-то он и поддерживает. Потом русскому человеку покажут по телевизору цифру 84 %, и он почувствует себя силой, ощутит единство с соотечественниками. И станет ему хорошо.

Вот и вся нехитрая механика. Так что никакого кризиса никто и не заметит. Пармезана с хамоном нам не надо, а производство пива и чипсов налажено и в наших широтах. Импортозамещение, как и было сказано…

Нынешнюю власть спасает рынок, который, согласно крылатому выражению Черномырдина, не базар.

Рыночная экономика, сколько ее ни прессуй, сама по себе сглаживает углы государственного капитализма друзей, фискальной политики, расходной политики.

Пчелы Мандевиля (Бернард де Мандевиль, «Басня о пчелах, или Пороки частных лиц – блага для общества», 1714 год), движимые эгоистическим интересом, не дают исчезнуть товарам с прилавков.

Так что это не политический режим тефлоновый, это рыночная экономика эффективная.

2014 г.

Русская лента Мебиуса

Хит-парад публичного саморазоблачения, который был устроен ключевыми фигурами финансово-экономического истеблишмента, от Алексея Улюкаева до Германа Грефа, на форуме «Россия зовет» на фоне ускорившейся инфляции (видать, корма опять подорожали), замедляющейся экономики, бюджетной недостаточности, управленческой импотенции и падающего рубля, неизбежным образом заставляет вспомнить о забытом и почти запретном слове «реформа».

Разумеется, политически в стране, где происходит рукотворная архаизация сознания населения, готового лопнуть от гордости за нелетающий «Тополь» и нежности к родным, исконно русским крымским олеандрам, отказавшись от любого импорта, включая бытовую химию, компьютерную технику и даже алкогольную продукцию (исследование Левада-центра 19–22 сентября 2014 года), никакая реформа невозможна. Да и слова такого быть не может.

Здесь ведь как: или «духовные скрепы», или «реформа».

Собственно, получив полную поддержку морального большинства, не нужно и думать о том, чтобы что-нибудь поправить. Если придворным капиталистам не хватит денег – тряхнем Фонд национального благосостояния, народ начнет ворчать – покажем по телевизору новых друзей хунты, он на время и успокоится. Работать его, в конце концов, никто не заставляет, может бить рекорды по снижению показателей производительности труда и дальше.

Единственное, что настораживает высшие слои политической атмосферы, – проседающая конъюнктура нефти. Ну, на все воля божья: если православные иерархи помолятся, глядишь, и не упадет.

Однако все это, говоря марксистским языком, надстройка, жонглирование словами, логократия.

А есть базис – экономика, социальная и политическая сферы, нуждающиеся в самых разнообразных реформах.

Возможны ли они сейчас? Нет. Нужны ли они? Да. И думать об их моделях и нюансах нужно уже сегодня.

Потому что когда все жахнется, когда все «слиняет в три дня» (В.В. Розанов), немедленно понадобятся идеи, люди, алгоритмы осуществления реформ. Потому и нужны дискуссии и исследования, разговоры на кухнях и публичных площадках, кружки и семинары.

У нас принято ругать либеральных реформаторов, но, если бы в дни обвального падения циклопической империи и ее биологически сгнившей экономики не оказалось бы команды молодых экономистов, обсуждавших модели реформ с конца 1970-х – начала 1980-х и готовых взять на себя ответственность за транзит к рыночной экономике, их и проклинать-то физически было бы некому.

А так по крайней мере ситуация описывается словами Виктора Черномырдина: «И те, кто выживут, сами потом будут смеяться».

Россия ходит даже не по кругу. Она ходит по исторической ленте Мебиуса.

В этом смысле прав был Петр Чаадаев, писавший о том, что «мы принадлежим к числу наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок». Один из них – начав реформы, надо их заканчивать, а политическую систему строить так, чтобы не допустить контрреформы.

Оставим в покое досоветскую и советскую историю с ее реформами, больше похожими на толчки внутри умирающего организма, – 1965 год (косыгинские реформы) и почти незаметное движение слабеющей руки государства в 1979-м в виде уже ничего не решавшего постановления ЦК и Совмина о совершенствовании хозяйственного механизма.

В ранние постсоветские времена была реализована реформа, идейные основы которой в экономической части были заложены московско-ленинградской школой экономистов в середине 1980-х. Эти реформы построили фундамент нового государства и рыночной экономики. Конструкция получилась кривая, реформы невозможно было закончить по политическим причинам.

Вторая волна реформ – структурных – была осмыслена и сформулирована к 1997 году. Эти замыслы, от снижения административных барьеров до пенсионной реформы, были «кодифицированы» в «программе Грефа» 2000 года, процент исполнения которой первое время смущенно и придирчиво пересчитывали, а потом бросили за бессмысленностью.

Орденоносная для авторов «Стратегия-2020» и вовсе стала интеллектуальной игрой в бисер на зависть Герману, но уже не Грефу, а Гессе.

Все упиралось в политический потолок, который постоянно снижался, сделав любые реформы не то что невозможными, но и нежелательными.

К тому же, как утверждают инсайдеры, первое лицо было напугано неудачным опытом плохо просчитанной микрореформы – монетизации льгот. А весьма противоречивая реформа, в результате которой был введен плохо администрировавшийся единый государственный экзамен, оказалась непопулярной. И администрировался ЕГЭ плохо ровно потому, что до этого вообще не удалась административная реформа, которая свелась к перестановке слагаемых, то есть номенклатурных стульев.

Общественное развитие прошло по ленте Мебиуса и обнаружило себя в той точке, с которой начинало движение.

В 1987–1989 годах Егор Гайдар написал абсолютно выдающуюся работу «Экономические реформы и иерархические структуры». В конце этой работы он говорил о самых насущных проблемах тогда еще советской экономики – отказе от финансирования экономически необоснованных проектов, необходимости конкуренции с импортными товарами, критической важности снижения оборонных расходов, насущности антиинфляционной политики.

Боже мой, прошла четверть века, изменился экономический уклад, пришли новые поколения, а проблемы в экономической политике – те же! Как это называется? Контрреформа? Архаизация политики?

Но и это еще не все с точки зрения реформаторской повестки. Когда я спросил на днях Ирину Прохорову и Евгения Ясина, с какой реформы следует начинать движение, они хором сказали: с судебно-правовой.

И тут я вспомнил фрагмент из другой работы Гайдара, 1994 года, «Государство и эволюция», который свидетельствует о том, что благодаря контрреформе 2003–2014 годов в политике, экономике, социалке и идеологии повестка необходимых реформ не сузилась, а расширилась. И часть реформ – не XXI века, а из линейки недоделанных еще в веке XIX! (Не случайно наш страж Конституции Валерий Зорькин зовет государство и общество к крепостному праву – далеко в прошлое зашла контрреформа.)

Гайдар писал: «Нам надо одновременно решать проблемы XIX в. – формирование правового государства; проблемы начала XX в. – искоренение остатков социального и промышленного феодализма, резкая демонополизация экономики, борьба с фашизмом, другими крайними формами саморазрушительного национализма; проблемы конца XX в. и наступающего XXI в.».

Еще один очевидный урок, который преподали последние годы советской власти и начало постсоветской эры.

Чем дольше затягивается начало реформ под любыми, пусть самыми благовидными предлогами и по разным причинам, одна из которых – некомпетентность элиты, тем выше становится цена этих реформ. Политическая и социальная.

Оттуда же, из «Государства и эволюции»: «…Государство самоедское разрушает общество, подминая его под себя, разрушаясь в конечном счете и само».

Самоедскому государству, точнее, его истеблишменту, который боится потерять власть, реформы не нужны. Они невыгодны управленческой элите, которая слила в единую субстанцию власть и собственность.

Выгодоприобретатели реформ – все граждане страны. Даже если они пока еще об этом не подозревают, бредя по бесконечной, как степь, русской ленте Мебиуса.

2014 г.

Иного нет у нас пути

Игорь Шувалов призывает население учиться потреблять отечественные товары. Владимир Путин обещает, что в первом полугодии 2015-го цены на нефть стабилизируются. Министерство культуры планирует формировать график проката отечественных фильмов таким образом, чтобы им не мешала иностранная кинопродукция.

Этот ряд духоподъемных, многообещающих идей можно пополнять хоть каждый день, достаточно последить за процессом, который гиперболически называется у нас «законотворческим».

Как говорил один преподаватель Литинститута, когда студент заканчивал чтение сочиненного им рассказа: «Ну и что?»

Где хотя бы одна прорывная идея?

Не гадание на нефтяной гуще по поводу того, какой будет цена на бочку продукта, от которого зависят жизнь и смерть системы, метафорически именуемой у нас «экономикой»: триллион туда, триллион сюда, это «Роснефти», а это судейским и силовикам.

Не поиски средоточия проблем в мировой закулисе и в последних некоммерческих организациях, находящихся на грани закрытия: ну закройте их уже все, на кого неудачи свои будем валить?

Не пополнение линейки канцтоваров под названием «духовные скрепы»: у нас ими стали даже секретные протоколы к пакту Молотова – Риббентропа, а счастья все нет.

А именно идей: как улучшить состояние экономики, остановить рост цен, обеспечить безопасность граждан (всех граждан, а не отдельного списка) России. Дать людям внятный образ будущего, обеспечить целеполагание – у коммунистов была хотя бы программа партии с коммунизмом к 1980-му.

Ничего нет. И знаете почему? Потому что нельзя.

Нельзя думать шире, чем дозволено управлением внутренней политики. Нельзя рефлексировать глубже, чем депутаты фракции ЛДПР.

Нельзя проявлять инициативу вне границ Общественной палаты и ОНФ. Нельзя заниматься бизнесом, не будучи обложенным каким-нибудь новым побором во исполнение майских указов президента, заменяющих у нас коммунизм к 1980 году.

Идей нет и не будет. Так что не стоит ждать с трепетом, а уж тем более с надеждой послания президента – 2014. Нынешнюю власть иногда справедливо, иногда поверхностно и несправедливо сравнивают с советской. Это, конечно, преувеличение. Советская власть, особенно в последние лет 30 своего существования, была куда сложнее организована – это касается и формальных, и неформальных практик.

Но есть пять принципиальных пунктов, в которых поздняя советская власть с нынешней российской действительно схожи. Это отсутствие ротации руководства, милитаризация государственных расходов, наркотическая зависимость от экспорта углеводородов, антизападные автаркические идеологические установки, отсутствие идей.

В политическом смысле мы сейчас живем где-то между 1975 и 1979 годами.

Свой Афганистан – не по внешнему сходству, но по внешнеполитическому эффекту – уже получили. Он называется Крым. А вот дефицит идей наступил еще раньше.

Вот запись в дневнике одного из известных партийных интеллектуалов Анатолия Черняева: «24 сентября 75 г. В пятницу был у Бовина (Александра Бовина. – А.К.) на ужине. Поговорили. Он работает в экономической группе по подготовке XXV съезда в Волынском-2… Печальная картина.

Сначала они там долго спорили, от чего считать успехи пятилетки. Казалось бы, естественно – от Директив XXIV съезда. Но тогда вопиющее невыполнение по всем параметрам скрыть будет никак невозможно…

Бовин говорит, что если с превращением провалов и отставания в новые исторические успехи мы, спичрайтеры, как-нибудь еще справимся… то с определением перспективы вообще не знаем, что делать, так все запутано, так все неопределенно в смысле возможностей и ресурсов… Что придумать в этой ситуации, абсолютно неясно рабочей группе (спичрайтерам), тем более ведомствам, начиная с Госплана, который поставляет ей данные».

До горбачевской перестройки советская власть так и не смогла придумать ни одной идеи, кроме ничего не решавшего постановления ЦК и Совмина СССР о совершенствовании хозяйственного механизма, возрождавшего некоторые замыслы косыгинских реформ, которые были уже что мертвому припарки. Слава богу (точнее, Егору Гайдару), что у нас еще жива рыночная экономика и некоторые вице-премьеры имеют хотя бы возможность призывать народ учиться потреблению отечественного продукта настоящим образом. А так бы давно все посыпалось.

Так и сидим в осажденном супостатами танке, сурово глядя на Запад в прибор ночного видения, пока с полными баками, хотя мировая закулиса все снижает и снижает нам цены на нефть, и подумываем о том, как бы в десантном отделении не началась социальная напряженность какая-нибудь.

Очень архаичная модель. Но как писали спичрайтеры в упоминавшиеся былые времена: «Мы встали на этот путь и с него не свернем».

2014 г.

Отказ от пищи

Нескончаемым потоком идут фуры с едой из дружественной Белоруссии. Их досматривают на вроде как несуществующей границе и отправляют обратно.

Россию пытаются насильственно накормить, а она, яростно мотая головой и крепко сжимая губы, отказывается. Поскольку пища у нее теперь сугубо духовная. Как говорил О.И. Бендер: «Меня, например, кормят идеи». Только вместо всепобеждающего учения Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина теперь у нас на первое, второе, третье подают религиозный мистицизм и «назначают» географические объекты священными для подлинно русского человека.

Про этот географический объект Екатерина Великая, пока не додумалась окормить русский народ несколько искусственной, но политтехнологически эффективной идеей рая в Тавриде (даром что немка!), говорила следующее: «Совсем нет Нашего намерения иметь сей полуостров и Татарские орды, к оному прилежащие, в Нашем подданстве, а желательно только, чтоб они отторгнулись от подданства турецкого и остались навсегда в независимости».

И тем не менее: еду гонишь в дверь, так она лезет к тебе в окно. Если креветка желает быть съеденной, она приползет, не вставая с колен, со штампом на лбу «Сделано в Белоруссии». И будет таки съедена.

Как когда-то, при «кровавом» режиме Саакашвили, стремившиеся пить «Боржоми» и грузинские вина получали этот товар из-под полы в грузинских ресторанах города Москвы, а «на груди его светилась», точнее, на бутылочном стекле была наклеена этикетка с топонимом «г. Минск».

Но кампания по борьбе с западной заразой, которая приходит к нам не только в обличье «иностранного агента», но и в виде белорусского продукта, со временем поутихнет. Фуры дойдут до пунктов назначения. Российские потребители немного разнообразят свой рацион. И так до следующего приступа политической дизентерии у надзирающих и проверяющих органов.

Господи, как же это все надоело…

Начали с «Верните народу выборы», заканчиваем: «Дайте уже поесть наконец». Так и до второй колбасной эмиграции доживем.

Счастливое свойство рыночной экономики – непобедимость коммерции. Если ее, равно как и валютные операции, не запрещать совсем методом возвращения УК РСФСР 1960 года, товары с прилавков исчезнуть не могут. Но если заниматься самоограничением, могут ухудшиться качество и ассортимент товаров, увеличиться цены на них. В результате, как это словосочетание ни банально звучит, население «затягивает потуже пояса».

Число сторонников отечественных продовольственных товаров в среднем (если не учитывать странные скачки показателей) остается стабильным. Едва ли это связано с тем, что массовый потребитель заметил: отечественный производитель научился делать очень хорошую – на уровне «столовых лечебного питания» позднесоветских времен – колбасу, а сыр так и не научился изготовлять.

Массовый потребитель – это все, что в среднем. В среднем же он предпочитает, что естественно, просто свежий продукт, а еще лучше вот этот вот среднерусский фетиш «огурчики-помидорчики-свои-с-грядки» (30 млн приусадебных участков тому порукой).

Вот и получается, что, по данным Левада-центра, 85 % респондентов считают: лучше приобретать отечественные продовольственные товары. Все в пределах нормы: в 2008 году, например, таких было 89 %.

Но вот резко пошли в рост представления о том, что у нас больше отечественных, чем импортных, промтоваров – одежды, обуви, товаров длительного пользования. Возможно, среднестатистический респондент имеет в виду, что на территории России налажено производство некоторых западных брендов. Но это не исключает и версию «патриотической» аберрации: если Крым наш, то и стиральные машины наши тоже шагают по планете не хуже белорусских креветок, устриц и авокадо.

Та же «патриотическая» аберрация, отражающая новый общественный договор – отказ от еды в обмен на гордость быть русским, совершенно зеленым и чрезвычайно вежливым человеком на фоне Аю-Дага, – проявляется в том, что респонденты в ноябре даже меньше, чем в сентябре, жаловались на проблемы в связи с санкциями.

Пора привыкнуть к тому, что у русского человека на rendez-vous с чуждым нам Западом начинается ментально-политическое раздвоение: при всем этом патриотически горделивом, на цыганский манер, потряхивании грудью среднероссийский респондент умом все понимает. Да, говорит он, начались резкий рост цен и экономические проблемы – 80 % опрошенных совершенно согласны и скорее согласны с этой констатацией (Левада-центр, ноябрьский опрос). Да, сетует россиянин, это виноваты падение цен на нефть (45 %) и санкции (33 %), и понятно, кто их устроил, – супостаты (об этом свидетельствует исследование ФОМа).

Но в то же время: виноваты большие расходы на Крым и ДНР и ЛНР – 30 % (!), коррупция в госвласти – 26 %, технологическая отсталость экономики, приоритет ВПК – 26 %, политика в отношении Украины и Крыма – 23 %, слишком большой госсектор, влияние государства на экономику – 21 %.

Это уже не народ-богоносец, это народ-аналитик.

Вот в таком анализе причин экономических проблем и кроется угроза идеологической трескотне сегодняшней российской власти. Можно долго размахивать паникадилом и поклоняться всем на свете идолам, от мумии на Красной площади до исконно-посконно-домотканых святынь кривичей, вятичей и рабиновичей в Крыму. Но штанов из этого дела не пошьешь и семью хлебами Киселева с Соловьевым многомиллионное население не накормишь.

Когда-то придется – ради сохранения собственной власти – пропускать гораздо больше фур, идущих с запада на восток, чем сейчас.

Если кому-то хочется отказываться от пищи – пусть они это делают в своем кафкианском Замке. Граждане России-то тут при чем?

2014 г.

Зачем пьяному электричка

Что общего между снижением минимальной цены на водку на 15,9 %, до психологически комфортных 185 руб., и отменой электричек сразу в нескольких крупных областях России (от Вологодской и Костромской до Курской, Брянской, Смоленской и т. д.), равных по размерам иным европейским странам?

То, что оба показателя – измерители отношения к человеческому капиталу в России: не надо, чтобы представитель этого самого капитала мотался по просторам административной единицы, пусть лучше сидит на печи и потребляет спиртные напитки.

До избирательной урны в трудную для руководства минуту всяко доползет.

А «сбережение народа», по Солженицыну, мы будем осуществлять благодаря тому, что трудящиеся станут хлебать относительно качественную жидкость, а не одеколон «Кармен», как раньше.

«Дед Иван, супермен, пьет по утрам одеколон “Кармен”» – так пели на мотив рок-оперы Эндрю Ллойда Уэббера «Иисус Христос – суперзвезда» в 1970-х годах, когда в СССР литраж спирта на человеко-единицу зашкаливал, половина преступлений совершалась после распития волшебного портвейна «Агдам», а по поводу импортной португальской бормотухи интеллигенция шутила, что это, мол, «пот, кровь и слезы товарища Альваро Куньяла»; что с химической точки зрения, наверное, было недалеко от правды.

Общественный договор «Водка вместо электрички» – это продолжение синонимического ряда социальных контрактов эпохи: «Скрепы вместо сыра», «Пушки вместо масла», «Паникадило вместо пятипроцентной годовой инфляции».

Проблема только в том, что этот договор, очень архаичный и не очень уважительный к человеческой особи, предлагается в то самое время, когда все остальное прогрессивное человечество вместе с ПАСЕ и НАТО входит в постиндустриальную эру инноваций и прочих композитных наноматериалов.

Не считает же наше руководство, что в связи с научно-технической революцией граждане, выпив водки, начнут себя телепортировать из райцентра в областной центр без всяких там устаревших электричек.

Признак прямоходящего политического животного – способность свободно (и трезво) передвигаться.

Взять, например, удобное, комфортное, быстрое и уважительное к человеку железнодорожное сообщение в Европе – у нас такое бывает только в бизнес-классе «Сапсана», адаптированного к природному циклу работы питерской элиты, живущей на два города.

А зачем пьяному русскому человеку электричка? Куда ему ехать? Работы все равно нигде нет. А если есть, то в секторе, который в государственной статистике принято называть «ненаблюдаемым». Невидимым людям электрички не нужны.

Кстати, о работе.

Отсутствие средств передвижения – не такая уж безобидная штука. Для населения исконно-посконных русских областей отмена электричек – это перекрытие региональной горизонтальной мобильности.

Согласно гравитационным моделям, население малых городов жмется в поисках работы и жизни к средним городам, а средних – к крупным. Иной раз работа ждет русского человека исключительно в областном центре. Ну или в Москве или Петербурге. (Исследования показывают, что в России жизнь еще теплится в Ханты-Мансийском автономном округе, но это, понятно, черное золото греет трудящихся, которые еще позволяют себе эту самую горизонтальную мобильность.)

Ввиду постепенного исчезновения иностранных мигрантов из России на их место должна была бы прийти прослойка, которая в советское время называлась «лимита».

Но как она сюда доедет, чтобы дворы мести вместо киргизского народа и оказывать услуги по уходу за домами, больными и проч. вместо народа узбекского? Ну пожалуй что доедет это колесо, как говорили гоголевские «русские мужики», до Москвы, но с трудом. А до Казани, например, не доедет.

Но российскому истеблишменту в принципе все равно, что происходит у него на глазах в европейской части России. Губернатор всегда может сказать, что средств выделяют в недостаточном количестве, а РЖД уже говорят, что это губернаторы не заказывают поезда. Тем самым первый русский проклятый вопрос – «Кто виноват?» – сам собой отменяется.

А на вопрос «Что делать?» есть проклятый русский ответ: отрегулировать цену главной отечественной валюты – бутылки водки.

Как говорил Веничка Ерофеев, «когда я ищу Кремль, я неизменно попадаю на Курский вокзал». Эта фраза сегодня наполняется новым смыслом. Хорошо еще электричку Москва – Петушки не отменили.

Жалко только, что теперь русский гений не сможет произвести ничего равного поэме «Москва – Петушки» в областном масштабе: не на чем нетрезвому человеку прокатиться по железной дороге. Да и мат, присущий Веничке Ерофееву, начальство запретило. Не для себя. Для других. Как и все остальное, впрочем.

2015 г.

Заройте ваши доллары

В России не обязательно, согласно завету Корнея Чуковского, жить долго, чтобы на очередном историческом витке ударить себя привычными ржавыми граблями по лбу.

Сначала спустя каких-нибудь семь лет после падения советской власти правительство Евгения Примакова решило упразднить доллар на территории России. Точнее, оно всего лишь мечтало об этом, потому что никогда в жизни не смогло бы администрировать этот процесс (причем не только этот – и в результате вошло в историю как самое либеральное).

И вот теперь снова: «отдаленные седой зимы угрозы» в виде превентивных инициатив ЛДПР по запрету «желтого дьявола» в целях дальнейшего одеревенения экономики дополнены инициативами межведомственной комиссии Совета безопасности Российской Федерации по безопасности в экономической и социальной сфере: «…провести мероприятия… в целях расширения использования российской национальной валюты в международных расчетах и одновременно принять комплекс мер, направленный на снижение использования иностранной валюты на территории Российской Федерации».

Для начала ряд, я бы даже сказал, комплекс вопросов. Например, такой вопрос: для международных расчетов рублями с кем?

В условиях, как у них принято говорить, обострившейся геополитической обстановки, санкций, антисанкций, надвигающейся гонки вооружений, гибридной войны и холодной войны 2.0…

Или такой: снижение использования иностранной валюты зачем?

Чтобы потешить чью-то оскорбленную духовную скрепу? Чтобы не пугать зеленым бесовским цветом православный банкинг, бессмысленный и неосуществимый? Чтобы лишить постсоветских граждан одного из последних способов сбережения накоплений?

Помню, в одной номенклатурной столовой была такая строка в меню: «Соус “Хрен”». В отчете вышеописанной межведомственной комиссии есть похожая запись: все ее непосильные труды направлены на обеспечение «реализации национального стратегического приоритета «Экономический рост» в условиях современных вызовов и угроз национальной безопасности Российской Федерации».

Кажется, никто так ничего и не понял: не будет в несвободной экономике никакого экономического роста. А будет «соус “Хрен”», «экономический рост» в кавычках. За счет, как и написано в трехэтажных словесных конструкциях пострелиза СБ, совершенствования «механизмов стимулирования кредитования приоритетных направлений и отраслей экономики».

Они до сих пор верят, что могут лучше рынка определить точки роста. А как не верить, если они их сами и назначают. Так же как и назначают потребителей денег Резервного фонда. Потом, потратив все зеленые и незеленые деньги и лишившись возможностей внешних заимствований, ворчат, что Чубайс с Обамой виноваты.

Пожалуй, это один из самых впечатляющих всплесков экономической архаики после времен кабинета Примакова.

Этот выразительный политэкономический тверкинг легкообъясним: если государство, а вслед за ним и общество сорвались в архаику, сразу в феодализм, минуя стадию социализма и капитализма марксова типа, безумные предложения, имеющие вполне официальный статус, будут и дальше идти железными рядами, как чекисты на свой праздник в своем Доме культуры.

Конечно, можно возразить, что аппарат СБ, равно как и руководитель Совета безопасности Николай Патрушев, генераторы удивительного взгляда на действительность, порожденного еще стихами Сергея Михалкова о мире капитала («…для которых дело мира все равно что в сердце нож»). И не стоит воспринимать эти очень личные представления об экономической политике всерьез и близко к сердцу.

Но если мы ознакомимся с официальными документами, описывающими деятельность и, главное, состав межведомственной комиссии, то придем к выводу о коллективном вредительстве всех на свете замов министров – а этот орган состоит почти исключительно из замов руководителей мыслимых и немыслимых органов и организаций. И здесь уже нужен серьезный разговор о резком, схожем с падением ВВП и рубля, снижении качества российской управленческой элиты.

Ужасно интересно в контексте обозначенной антропологической проблемы, что имеется в виду под скупыми, как мужская слеза, словами «рассмотрены дополнительные меры по развитию источников долгосрочных финансовых ресурсов»?

Пока правительство ищет под руинами им же взорванной накопительной пенсионной системы ее же останки, ответственные за безопасность в условиях изоляции от мира, насильственного импортозамещения и расчетов в рублях (откаты, что ли, теперь так номинироваться будут?) обнаружили под фонарем длинные деньги.

Где? Где они? Не дают ответа, ибо это государственная тайна. Ну, или духовная скрепа.

Искрометные инициативы появляются нынче едва ли не каждый день. Чем «стабильнее» экономическая ситуация, чем «незаметнее» кризисные явления (подумаешь, рецессия, двузначная инфляция, убывающее трудоспособное население – это «новая нормальность»), тем больше добровольных закрутчиков гаек. И буквально каждый со своим ключом или на худой конец с отверточкой такой крестовой.

Не случайно в тот же день, что неистовствовал СБ, отдельные товарищи выступили с инициативой карать тунеядцев.

Опоздали они все родиться: им надо было войти в зрелость при советской власти, назначать смертную казнь валютчикам, вести дискуссию о поэзии с Бродским, вдохновенно писать призывы ЦК к Первомаю.

Они живут в утопии, управляют воображаемой страной, играют в компьютерную игру «Построй СССР».

Для нас по поводу этих комиссаров в пыльных шлемах с воспаленными от компьютерных игр глазами есть две хорошие новости.

Первая: они не умеют администрировать свои начинания (то есть умеют только сажать в тюрьму, но это – все). Так что реализация запрета на хождение доллара, евро, швейцарского франка превратится в короткометражки Гайдая – процесс гораздо более безобидный, чем настоящее отключение от SWIFT.

Вторая: той страны, Атлантиды, которой они рулят понарошку, больше нет. Она утонула.

2015 г.

Человек бунтующий

Диктат эмоций

В 1996 году моя мама проголосовала за Бориса Ельцина, бросив в сердцах: «Делаю это только потому, что вы тут все считаете, будто от этого зависит будущее моих внуков!» Это был рациональный выбор. Собственно, несмотря на то что лозунгом кампании были нежные, но требовательные слова «Голосуй сердцем!», апеллирующие к выбору эмоциональному, Ельцин-то победил только потому, что большинство голосовало рационально – чтобы не было возврата в коммунистические времена и чтобы оставалась надежда на лучшее будущее.

Владимир Путин, несмотря на свою нынешнюю ориентацию на иждивенческие социальные страты, всегда был президентом сытых и потому равнодушных. Лозунгом его кампании могла быть фраза кота из мультфильма: «Нас и здесь неплохо кормят». Поэтому Путина мы выводим за пределы нашего анализа.

Голосование за Алексея Навального, который так непохож и одновременно похож по своей политической природе на Ельцина, носит скорее рациональный характер. Достала эта несменяемая коррумпированная власть, до такой степени латиноамериканизированная, что хочется дать им в руки маракасы. Существует вполне объяснимое желание получить более вменяемого, честного и умного партнера. Но эта же рациональность рождает эмоциональную привязанность к Навальному, по своим пугающим накалу и истеричности как раз и заставляющая вспомнить раннего Бориса Николаевича. И многие как раз готовы голосовать за него «сердцем», презирая сомневающихся.

Разумеется, в голосовании за Навального есть множество серьезнейших рациональных оснований. Причем пока важно участие, а не победа.

Во-первых, важно продемонстрировать этой власти, что думающих иначе (или вообще просто думающих) много, больше, чем эта власть себе представляет. И у этих думающих иначе может быть популярный лидер, взошедший не на ядовитых дрожжах центрального телевидения. И этот лидер может быть стороной в переговорах с властью. А то с декабря 2011 года все еще считается, что поговорить не с кем, кроме Мохандаса Карамчандовича Ганди.

Во-вторых, важно продемонстрировать обществу, что выборы могут принести саму возможность перемен, что политическая борьба – это реальность и есть люди, которые в состоянии держать удар, даже самой неистовой силы, под дых, как в подворотне. И чем больше лупят исподтишка, тем более популярным становится лидер – даже париться-пиариться, изображая жертву, не надо, все за политтехнологов сделают феерического ума опричники.

В-третьих, теоретически даже возможна модель контрактных отношений с лидером – он нам демократию и работающие государственные сервисы, мы ему – поддержку, налоги и проч. Что, собственно, и подтверждает «письмо 35».

Эти рациональные обоснования иной раз приправляются солью и перцем неистовых эмоций. В Алексее Навальном есть харизма, он настоящий политик нового типа, он современный человек, похожий на продвинутого представителя городского среднего класса, в его лице этот класс получает голос и волю. Он и не думал садиться в тюрьму, но, когда стало очевидным, что игрушки закончились, показал, что готов сесть в тюрьму за убеждения. Все так – но зачем же стулья ломать?

Есть эмоции, работающие в пользу ratio, дополняющие его. Но есть эмоции, которые мешают, сильно мешают ratio. Все эти лезгинки и рассуждения Навального о мигрантах, вся эта его муссолиниевская стать – этот набор «человека со свойствами» может раздражать, мешая рациональным обоснованиям для поддержки. Так когда-то многих раздражал и Борис Ельцин своим чрезмерным популизмом и обкомовским стилем. Что опять же не помешало большинству на волне слившихся воедино ratio и emotio («Так жить нельзя», «Иного не дано» и т. д.) превратить его в лидера перемен.

Однако каждый человек имеет право на свое «но», которое перевешивает все рациональные и даже иные из эмоциональных аргументов в пользу политика нового типа. Как и Навальный имеет право на свою порцию скелетов в шкафу – ведь абсолютно чистых политиков не бывает в природе.

Как говорил один персонаж Ильфа и Петрова, «вот, например, я» («сказал вдруг швейцар, развивая давно, видимо, мучившую его мысль»). У меня нет оснований, в отличие от истеричных и в воздух бросающих чепчики эмоциональных, а значит, отчасти иррациональных поклонников Навального, не верить Борису Вишневскому, свидетельствовавшему о том, что при вынужденном расставании с партией «Яблоко» Навальный «бросал зиги» и произносил слова «Слава России!». Вот есть у меня такая рациональная вера в то, что это могло быть, что это один из скелетов в шкафу, возможно, ныне повзрослевшего и исправившегося лидера оппозиции. И под этой грудой костей свалившегося в том числе и лично на меня скелета гибнет мое ratio, уступая место emotio. Словами «Слава России!», кстати, завершал свои некоторые выступления и Владимир Путин. Он-то, может, и не ведал, что творит. А Навальный – ведал. Это не только и не просто приветственный слоган баркашовцев. Это лозунг русских маньчжурских фашистов (партийное приветствие Российской фашистской партии, образованной в 1931 году – поднятие правой руки «от сердца к небу» с возгласом «Слава России!»). Эталонной и влиятельной фашистской партии.

Заставить свое emotio, возникающее при этом и мешающее проголосовать за Навального, подчиниться моему же ratio «ради будущего внуков» я лично пока не могу.

2013 г.

Оппозиция ее количества

Алексей Навальный в интервью телеканалу «Дождь»: «Когда у меня после декабрьских митингов 2011 года спрашивали, сколько еще проживет режим Путина, я тоже говорил: полтора года. Всем хотелось и казалось, что режим Путина проживет не более полутора лет, – тогда было общественное настроение такое. Правда оказалась такой, что нам необходимо готовиться к более длительной борьбе, более напряженной, интеллектуальной».

Что меня всегда поражало в новой оппозиции, так это святая вера в то, что Владимир Путин от того, что часть городского среднего класса вышла на улицы, сам почернеет, засохнет и отвалится. И еще то, что практически все новые «витринные» имена демдвижения с некоторым изумлением перед самими собой признавались: да, голосовал оба предыдущих раза за Путина, да, был всем доволен. И вдруг – прозрел. То есть я не ставлю под сомнение вот это «вдруг прозрел» – с кем не бывает. Я удивляюсь тому, что не просто мирились с вождем, с которым все было ясно с августа 1999 года (ну, с 2001 года – сталинский гимн, и уж точно все понятно с октября 2003-го – арест Ходорковского), а еще и голосовали за него, заложив мощнейший фундамент политической системы, которую теперь пытаются раскачать и уронить.

Навальный признается, что добровольно заблуждался насчет масштаба исторического времени, отмеренного нынешнему главе государства. Борьба предстоит и впрямь напряженная.

Оппонент серьезный, хотя иногда его левая рука, из последних сил допускавшая лидера оппозиции к выборам в Москве, не знала, что делает правая, честно, по-солдатски, закатывавшая его на взрослый реальный срок лишения свободы.

И вот по поводу того, как строить отношения с властью, высказался в те же дни Михаил Ходорковский, отметивший сталинские десять лет пребывания в «архипелаге гуд лаке». Его взгляд не замылен информационным шумом, он способен оценивать ситуацию en gros, по-крупному. И здесь МБХ видит опасность: «Внутри страны уменьшается число сторонников демократического реформирования власти за пределы путинского режима, медленно, но неуклонно растут радикальные настроения, которые неизбежно в кризисной ситуации породят соответствующего им лидера. Иными словами, что бы Путин ни делал, в России существует риск того, что за его авторитарным режимом придет следующий».

Странно, что недавно прозревшие не возмутились его словами. Или просто не прочли?

Дальше – больше. Знаменитый сиделец предлагает искать компромисс с разумной частью элиты, нащупывать согласие, избегать мести. Бывают ситуации в истории, когда бывшие рабы не ищут свободы, а немедленно хотят стать господами, а бывают и такие, когда, как пишет Ходорковский, появляется Нельсон Мандела: «Гений Манделы состоял в том, что, когда он вышел из тюрьмы, он вместо того, чтобы захлопнуть дверь перед носом своих тюремщиков, оставил ее открытой, чтобы они могли выйти вместе с ним».

Можно назвать Ходорковского «сегежским мечтателем». Не согласиться с ним в том, что с властью, даже с лучшей частью элиты, возможен компромисс. Режим и в самом деле движется по улице с односторонним движением, строго в одном направлении, без светофоров и с мигалкой, и имитация «валдайской демократии» никого не должна вводить в заблуждение.

Но ведь и элиты, особенно финансово-экономические, которые не могут смириться со стагнацией в экономике, недовольны режимом, отдельно стоящими столпами которого они и являются. И элиты сочувствуют мирному протесту, болотному, и боятся протеста бирюлевского. Судьбу того же Ходорковского они примеряют на себя и уже почти открыто говорят, что его пора выпускать. А согласно совсем недавнему опросу ФОМ, несмотря на то, что среднестатистические россияне считают лидерами оппозиции Геннадия Зюганова (9 %) и Владимира Жириновского (9 %), совсем рядом с ними появилась третья фигура – Алексей Навальный – 8 % (четвертым идет «колеблемый треножник» Михаил Прохоров – 4 %). И вот этот новый расклад власти придется учитывать. Хотя никто не обещает, что в нынешнем состоянии центр управления ее полетами во сне и наяву способен это обстоятельство принимать во внимание.

Впрочем, если он не будет принимать это во внимание, элиты станут во все большей степени выражать глухое недовольство политической нечувствительностью и близорукостью самого верхнего человека. И раскалываться внутри себя, дистанцируясь от фундаменталистов-госкапиталистов.

Все революции на территории, как говорит наша официозная РПЦ, «исторической Руси» в последние десятилетия начинались сверху: хрущевская оттепель, косыгинская «либерманизация», горбачевская перестройка, гайдаровские либеральные реформы (медведевская модернизация недотянула по внутренней стыдливой энергетике даже до косыгинских реформ).

Сейчас ждать от власти, что она двинет вперед либерализацию-модернизацию-демократизацию, невозможно. Значит, перемены впервые придут не сверху, а снизу. По мере созревания гражданского самосознания. Качественные изменения здесь пока важнее количественных.

Только осуществятся они не за полтора года (которые уже, кстати, истекли с декабря 2011-го). Мускулисто-резкие и истерически-популистские изменения, с этим вот самым «Русь слиняла в три дня», прав Ходорковский, не принесут, собственно, никаких перемен.

2013 г.

Коварство апатии

«Очень интересуется» политикой 1 % респондентов Левада-центра. Цифра лежит в пределах статистической погрешности. Но с 2003 по 2007 год этот показатель стабильно колебался между 6 и 7 %. И пошел вниз незадолго до первых митингов на Болотной в конце 2011 года. То есть активность раздраженных нечестностью власти столичных городских слоев совпала с нарастанием в целом по стране (а опрос охватывает 145 регионов) политической апатии.

Причем и у политической активности, и у политической апатии оказался один и тот же корень – невозможность повлиять на принятие политических решений (считающих, что они влияют на решения, тоже, как правило, 1 % населения).

Кого-то сложившаяся ситуация привела в политику, кого-то окончательно отвратила от нее.

Активно интересуется политической жизнью страны всего 1 % россиян. Почти 70 % наших граждан не проявляют интереса к политической повестке. Совсем не интересующихся политикой тоже рекордно много по сравнению с предыдущими годами – 26 %. Здесь смешалось все: и ощущение собственного бессилия, и отчужденность от принятия любых решений, и модель поведения, описываемая ненаучной формулой «моя хата с краю». Был такой классик политической науки Артур Бентли – не путать с автомобилем Bentley, хотя избыточное его присутствие в России тоже способствует политическому цинизму и апатии. Он писал о том, что единственными действующими лицами в политическом процессе являются группы интересов, лоббисты.

Соответственно, если, деликатно выражаясь, большая часть населения не относится к числу лоббистов, она и отчуждает, и дистанцирует себя от политики.

Вообще, раз уж речь зашла о классике политической и экономической науки, можно вспомнить нобелевского лауреата Джеймса Бьюкенена и его коллегу Говарда Таллока, которые писали о том, что отношения граждан и государства строятся в жанре quid pro quo, услуга за услугу, баш на баш, налоги в обмен на государственные сервисы, голосование в обмен на дружелюбие и участливость.

А если услуги, хоть ты тресни, не предоставляются; если налогоплательщиков лупят дубинами омоновцы, которых содержат граждане страны; если следствие и суд, существующие на налоги, сажают по сомнительным политическим обвинениям налогоплательщиков, то есть содержанки именем государства наказывают тех, кто их содержит, – какая может быть политическая активность? Или равнодушие, или протест.

Ну и еще одна опция – и не только для продвинутых – отъезд.

Все в соответствии с теорией Альберта Хиршмана – «выход, голос, лояльность». Можно быть лояльным конформистом («лояльность»); можно подавать голос, протестуя («голос»); можно уволиться из корпорации «Россия» из-за разногласий с ее средним и топ-менеджментом («выход» или «уход»).

Справедливости и точности ради надо заметить, что в рост и падение пошли крайности – полное безразличие к политике и полная вовлеченность в нее. Более или менее равнодушных к политическим процессам и более или менее проявляющих интерес к ним в течение многих лет – примерно одно и то же количество. Скорее не интересующихся политикой – вокруг 40 %, скорее интересующихся – вокруг 30 %. Это социальная константа. Из этих слоев рекрутируется большинство электората. Или те, кто электоратом становиться не собирается. Или те, кто не склонен к электоральной активности, но проявляет ее из конформизма или по инерции.

Да, протест стал более осмысленным, у него появилась этическая основа и иной раз четкое целеполагание – от Болотной до голосования на выборах мэров, например, Москвы и Екатеринбурга (не случайно сейчас только и разговоров что о возможной отмене выборов городских руководителей – значит, тренд стал очевиден власти).

Но человеческого материала пока не хватает для того, чтобы занять лучшие площади страны. Или для того, чтобы получить в Москве активность, напоминающую по масштабу (число протестующих по отношению к численности населения города) город Киев. Есть, в конце концов, и страх. Вполне естественный страх перед дубинкой годзиллообразного человека в камуфляже и безжалостной судьей с пустыми глазами, в больших очках и тщательно продуманной халой на голове. А теперь еще и психиатром, считающим все, что выходит за границы бездумного и инстинктивно опасливого конформизма, отклонением от нормы.

1% активных участников в политике – лучшая характеристика системы, страдающей непроходимостью обратной связи и тем самым отравляющей саму себя.

Ей не нужны граждане? Но тогда и граждане не нуждаются в ней. Они рассчитывают только на свои силы, на свои пробивные способности, на взятки в том числе. Несправедливость порождает ответный цинизм. Наверху думают, что безразличие, апатия и конформизм – несущие стены режима. На самом деле это незаконная перепланировка, которая постепенно ведет к обрушению всей конструкции. Трещины уже видны невооруженным глазом.

2013 г.

Юбилей нового порядка

Новая реальность родилась в России ровно за день до инаугурации президента – два года назад, 6 мая 2012 года.

Дело о массовых беспорядках и насилии в отношении представителей правоохранительных органов, названное позже «болотным делом», стало символом нового срока старого главы государства. И, собственно, базовым содержанием политического курса – жестким, репрессивным ответом на любое проявление оппозиционной и – шире – гражданской активности. Началось это с ужесточения законодательства о митингах, закалилось «законом Димы Яковлева», прошло через горнило законопроектов, еще два года назад казавшихся абсурдными, и отлилось в граните присоединенного Крыма, отчаянной «патриотической» истерии системы «август 1914-го» и в поисках «пятой колонны» под всеми и всяческими фонарями.

Символом старого порядка был Михаил Ходорковский. Символами нового стали молодые люди, проходившие и проходящие по «болотному делу».

При прежнем порядке заложником был представитель старой финансово-политической элиты. При новом – заложниками стали уже рядовые представители низов.

Любые слова в защиту «узников Болотной» были возможны до украинского кризиса. Теперь любую жесткость и жестокость в отношении их спишет Крым. Как когда-то «разговорчики в строю» были возможны до августа 1968-го. После августа 1968-го власть сама себе развязала руки. И, как ныне на «узниках Болотной», тогда для начала показала класс на процессе по делу о вышедших 25 августа на Красную площадь. Только сейчас в количественном отношении дело гораздо более массовое. А страх и конформизм – все те же.

Когда еще все только начиналось, на процессе Синявского – Даниэля в 1966 году, говорилось о «стилистических разногласиях с советской властью». В известном смысле и сейчас разногласия стилистические. Часть «болотных» молодых бунтарей – типичные леваки, примерно такие же, как их французские, немецкие, итальянские, американские предтечи образца 1968 года. Среди них нет никого, кто напоминал бы Ульрику Майнхоф и «Францию Красной армии». И они гораздо менее опасны для власти и уж тем более общественного порядка и безопасности, чем те, например, кто устроил побоище 1 мая 1993 года и давил омоновцев грузовиками.

Тот же самый Сергей Удальцов говорит о том, что он присоединился бы на юго-востоке Украины к «сторонникам федерализации» – абсолютно в той же тональности, что и вице-премьер Дмитрий Рогозин.

Идеологически они по одну сторону баррикады, но стилистически – несовместимы.

Власть, которая сама себе левак и сама себе крайне правый идеолог, не готова делиться монополией на «правильную» идеологию. Ее в большей степени устраивают молодые карьеристы или бездумные персонажи, готовые за пять рублей исполнять роль «патриотов»-энтузиастов, чем бунтари с собственной системой ценностей и готовностью ее отстаивать.

Мировоззрение большинства «узников Болотной» мне лично, например, совсем не близко. Но дело же не в этом, а в том, что выражать его публично запрещено. Государственная власть держит монополию на мнения, а дискуссию ведет, точнее, имитирует – сама с собой. И это уже не дискурс «единственного европейца», а монолог «единственного азиата» – в плохом смысле этого слова.

В результате «узники Болотной», которые идеологически вообще-то выражают мнение большинства, оказываются в меньшинстве.

Будучи леваками, они одновременно демократы и сторонники политической свободы. Власть, будучи на самом деле левой, что подтверждается трогательным ее единством с официозными коммунистами и как бы социалистами, призывающими ввести советск… пардон, российские войска на Украину, авторитарна. И в этом ее принципиальные «стилистические разногласия» с теми, кого судебная система готова закатать на долгие годы в лагеря.

Власть транслирует свое мнение сверху вниз. И подлинное «болото» (не путать с участниками Болотной), у которого нет своего мнения, ретранслирует и распространяет, как круги по воде, позицию начальства как свою собственную. Поэтому, согласно данным Левада-центра, закон об НКО – иностранных агентах поддерживается в пропорции 49 % – за, 20 % – против. Поэтому закон против «гей-пропаганды» поддерживается в пропорции 68 % к 7 %, а закон об оскорблении чувств верующих в пропорции 55 % к 9 %.

Но при этом – и здесь нет противоречия, потому что в головах россиян нередко мирно уживаются вроде бы несовместимые вещи – мотивы власти, затеявшей «болотное дело», большинству более или менее ясны. Осенью прошлого года, по данным Левада-центра, версию о необходимости наказать участников «беспорядков» 6 мая поддерживали 35 % респондентов, а предположение, что таким образом власть собирается устрашить оппозиционно настроенную общественность, было близко 55 % опрошенных.

Противоречия же нет потому, что цель устрашения нонконформистов разделяется теми, кто является конформистом.

Таких было немало и, судя по всему, после Крыма стало катастрофически много. Поэтому и первую волну «узников Болотной» наказали несоразмерными содеянному сроками (если это «содеянное» вообще имело место).

Нарочитая жестокость судебной власти и политизированность приговоров стали четкой демонстрацией того, что режим, родившийся 6 мая 2012 года, предельно внятен в своей репрессивной природе.

Приговором в отношении Ходорковского когда-то припугнули и заставили замолчать элиты, приговором в отношении «узников Болотной» – всю страну. Раньше это называлось стабильностью. Теперь – консолидацией.

2014 г.

Человек бунтующий

Когда мы говорим о беспрецедентности уличных протестов, «оранжевых революций», движений «Оккупай» и «арабской весны», забываем не только о тектонических революциях конца 1980-х, но и о событиях 1960-х. Они были отмечены мощным контркультурным пафосом, разными типами сопротивления, от хиппи до группы Баадера – Майнхоф, освободительным движением в бывших колониях, началом диссидентского движения в странах советского блока и собственно в СССР, Пражской весной, парижским маем 1968-го.

Модели поведения если и меняются, то лишь сообразно обстоятельствам времени и места. Причины таких волн – разные.

Но если применять самую крупную оптику, то получается, что «человек бунтующий» становится провозвестником нового типа устройства государства и общества.

Тот же май-1968, казалось бы, завершился ничем, а на самом деле не только Франция – западный мир стал другим, более свободным и раскованным, менее иерархичным и лицемерным. Именно в 1968-м, если применять ту самую историческую оптику, стало очевидным, что коммунистическая система в долгосрочной перспективе обречена.

Волна, пришедшая спустя 40 лет после протестов 1960-х, стала симптомом того, что мир снова – и достаточно радикально – меняется, пусть и не в ту же секунду. С социологической точки зрения происходящее свидетельствует о возрастающей роли средних классов, о недостаточной легитимности режимов разного типа, о чрезмерном социальном неравенстве и дефектах механизмов перераспределения богатства, о проблеме национализма, поднявшейся на фоне очередного великого переселения народов.

И это общемировые проблемы, а не только изъяны режимов разной степени авторитарности.

События в Гонконге, которые, казалось бы, выдыхаются, как когда-то сошел на нет и «болотный» протест в Москве, свидетельствуют о том, что власть почти нигде и никогда не идет на уступки.

Очевидная несправедливость – слишком массовые, чтобы остаться незамеченными, фальсификации выборов в России и наглядно-плакатные нарушения обещаний, данных при передаче власти в Гонконге от англичан китайцам, касающихся системы выбора главы этого анклава, – никого не трогает. Никаких переговоров, в лучшем случае – ожидание выпускания пара, взятие измором. Государственный измор сильнее – хотя бы потому, что чиновники и полицейские не ночуют в палатках.

Там же, где протест мощнее, отчаяннее и брутальнее, где он становится, пусть и на короткое время, сильнее власти, «человек бунтующий» тоже не идет на уступки, его уже не удовлетворяет готовность государства провести досрочные выборы и демократизировать систему.

«Человек бунтующий» тоже идет до победного конца, как это было в Киеве или в некоторых арабских странах.

Условный Майдан отличается от условного Гонконга не национальной культурой или уровнем образования протестующих, а тем, что в одном случае до победного конца идет улица, в другом – власть. Объединяет их лишь отсутствие способности двух противоборствующих сторон к компромиссу.

Опыт компромиссов и уступок в истории протестов все-таки был.

В 1980-м польские власти выполнили требования забастовщиков Гданьской верфи, хотя уже в 1981-м было введено самоубийственное для власти военное положение. А в 1989-м был «круглый стол» и передача власти «Солидарности» – тем, у кого она уже и так была де-факто, хотя и не де-юре.

Задолго до этого, в 1970-м, Гомулка подавил забастовку рабочих. Дело кончилось жертвами, да и сам глава ПОРП стал жертвой: после инфаркта он был смещен со своего поста. А пришедший ему на смену Герек пошел навстречу требованиям рабочих. Почему же?

Потому что он сам был первым секретарем «рабочей» партии, новым лидером, лидером-популистом, желавшим нравиться всем.

Но тогда же стало очевидным, что просто Польша стала другой: зерно «бархатных революций» за 20 лет до того, как они созрели, шевельнулось под бетонной плитой системы.

30 мая 1968-го де Голль вроде бы пошел на уступки, распустил Национальную ассамблею. Но уже в июне голлисты выиграли выборы. Хотя, повторимся, Франция уже стала другой.

Грандиозную демонстрацию сторонников де Голля в Париже можно было счесть предтечей манифестаций на Поклонной горе в Москве. Если бы не два принципиальных отличия: никто не сгонял людей на площадь Согласия и, кроме того, эти люди выступили не за слабую и озлобленную, страдающую от дистрофии легитимности власть, а в поддержку власти гиперлегитимной, за лидера, который не позволил бы в принципе мириться с фальсификацией чего-либо и когда-либо.

Получается, что сегодняшняя глухота условных «революции» и «контрреволюции» не то чтобы новое явление. Но чрезмерная неуступчивость, нечувствительность, непоследовательность, чреватые «эксцессами исполнителей» с обеих сторон, скорее соответствуют ожесточенности XIX века, чем «постиндустриальной» сути начала XXI столетия.

Другой разговор, что революция – штука длинная, многофазовая, не обязательно кровавая и еле видная через пелену дыма горящих шин. Крот истории роет – в этом и есть революция.

И студентов Гонконга – интеллигентных и дисциплинированных – никогда не устроит архаичная, взятая напрокат из далекого прошлого система выборов. («Всем бы таких испорченных детей», – сказал гонконгский магнат Джимми Лай.)

Как не устроит российский образованный класс отсутствие представительства во власти современной России. Ему нужна страна, не просто обращенная внутрь себя («Россия сосредотачивается»), а смотрящая в свое прошлое широко раскрытыми глазами.

2014 г.

Мягкие вооруженные силы

Последними словами умиравшего Андрея Синявского, по свидетельству его друга Игоря Голомштока, были: «Идите все…» Что логично в устах человека, которого травили всю дорогу на родине, потом посадили, а затем начали травить и в эмиграции за стилистические разногласия с Солженицыным и прочими авторитетами. Это вам не Гёте, потребовавший перед кончиной «больше света»…

Синявский был автором предисловия к знаменитому «синему» тому стихотворений Бориса Пастернака, вышедшему в Большой серии «Библиотеки поэта» в 1965 году. По счастью, до ареста Андрея Донатовича, иначе бы этот том не увидел свет. И умеренно травимый даже после смерти Пастернак попал бы под нож вместе с его почитателем-литературоведом.

Нынче Борис Леонидович Пастернак снова провинился перед властью: в его, в общем, счастливую постсоветскую судьбу вторглись бойцы слабовидимого фронта.

ЦРУ нашло время и место, чтобы сообщить о том, что изданиям и переизданиям «Доктора Живаго» способствовала американская спецслужба.

С одной стороны, ну и что? А с другой стороны, каков контекст сегодняшнего дня – кругом «иностранные агенты». «Левиафан» Андрея Звягинцева, по словам министра Мединского, на деньги налогоплательщиков оплевывает святое, главную скрепу – смычку власти, собственности и церкви.

Простой отечественный обыватель, который ментально уже вернулся в состояние рядового гражданина Страны Советов, решит, что Пастернак был агентом ЦРУ, похожим на нынешних «грантоедов». Пропагандистская же элита просто по-человечески простодушно порадовалась новости. Как заметил глава комитета Думы Алексей Пушков, «это не принижает автора, но убивает все иллюзии».

Какие иллюзии? Пастернак что, отрабатывал госдеповские печеньки? А холодная война в конце 1950-х – это новость? А советские идеологические, разведывательные, работающие на зарубежную аудиторию информационные инстанции, включая Комитет защиты мира, АПН и проч., действовали иначе, нежели ЦРУ и прочие МИ-5, 6 и т. д.?

Судя по литературному и эпистолярному наследию Бориса Леонидовича, многочисленным воспоминаниям о нем, поэт не злоупотреблял обсценной лексикой, но тут бы точно повторил предсмертные слова Синявского.

Причем по всем возможным адресам: и советской власти, и нынешнему «истеблишменту», и ЦРУ. Во всяком случае, Пастернак не просил тамошнюю разведку использовать себя в идеолого-пропагандистских целях.

Да, разумеется, творчеству Пастернака придавалось политическое значение, одна переписка ответственных лиц по поводу «Доктора Живаго», в том числе и посмертная – с исправлением всяких там идеологических ошибок, – составила том («А за мною шум погони…» Борис Пастернак и власть. Документы 1956–1972, М., 2001).

Но политизация эстетического – это все-таки проблемы идеократий и автократий. И тех, кто им противостоял, включая западные спецслужбы и подведомственное компетентным органам население. Собственно художникам эта проблема навязана.

…В середине 1980-х легендарный профессор истории правовых и политических учений на юрфаке МГУ Олег Эрнестович Лейст (человек, мягко говоря, не теплый и известный своей способностью целым студенческим группам ставить двойки), пролистывая на экзамене мои конспекты его лекций, обнаружил невырванный лист с переписанным откуда-то стихотворением «Нобелевская премия», да еще в полной версии, с двумя строфами об Ольге Ивинской («Что же сделал я за пакость, / Я убийца и злодей? / Я весь мир заставил плакать / Над красой земли моей»).

Отчетливо помню, как у меня все похолодело: это уже не два балла, а та самая политическая ошибка, которую обнаружил один из самых неприязненных преподавателей, да еще ветеран войны.

«Чего только тут у него нету, – пробурчал себе под нос профессор. – И рожи какие-то нарисованы, и Пастернак…» И поставил четверку, вернув тетрадь с конспектами.

Понятно, что это был акт политической солидарности. И сниженная оценка за неосторожность. Но и эстетический жест: между нами, дорогой студент, нет тех самых «стилистических разногласий».

Посмертная политизация в наше время – это уже, конечно, не записка отдела культуры ЦК «об апологетике творчества Б.Л. Пастернака на поэтическом вечере в ЦДЛ, посвященном 50-летию Октября», это использование имени поэта в доказательстве простого, как установка на летучке кремлевских политтехнологов, тезиса: все на свете на кого-то работает и на чью-то мельницу льет воду; нет ничего чисто эстетического, есть только политическое, используемое в информационной войне.

На сайте ЦРУ, где висят эти 99 рассекреченных бумаг, в предуведомлении к публикации радостно говорится: «…документы из этой коллекции показывают, сколь эффективно “мягкая сила” может влиять на события и служить двигателем внешней политики».

У Пастернака на этот спорный тезис, снова почти исключающий эстетическое в предпочтении политического, есть ответ – стихотворение «После грозы», написанное почти тогда же, что и «Нобелевская премия», и по поводу тех же событий вокруг нее:

«Не потрясенья и перевороты / Для новой жизни очищают путь, / А откровенья, бури и щедроты / Души воспламененной чьей-нибудь».

О механике этой самой «мягкой силы» с «той» стороны написан первоклассный роман – русский перевод «Сластены» Иэна Макьюэна издан как раз в прошлом году, как будто специально к сеансу саморазоблачения ЦРУ.

Только там речь идет об английских спецслужбах и агентессе, которой поручено сделать оружием «мягкой силы» подающего большие надежды молодого английского писателя. Но и книга Макьюэна – не детектив о провале операции разведки, а роман о том, как литература меняется местами с жизнью, и наоборот.

Эта самая жизнь подбрасывает множество родственных сюжетов: исламисты убивают карикатуристов Charlie Hebdo, тем временем Салман Рушди долгие годы скрывается от возмездия мусульманских фундаменталистов и пишет об этом книгу «Джозеф Антон», русский Левиафан обрушивается на «Левиафана» за то, что в кино он показан не с лучшей стороны…

Но и это лишь вариации на вечную тему, о которой писал в одном из своих эссе Милан Кундера: «Теократия обвиняет Новое время и в качестве мишени выбирает самое убедительное ее создание – роман».

О ком же это? «Теологи из Сорбонны, идеологическая полиция XVI века, которые разожгли столько костров, сделали жизнь Рабле достаточно нелегкой, заставив его убегать и скрываться».

Так «мягкая сила», настаивая на своей правоте, неизбежно переходит в силу жесткую или в прямую репрессию.

Получается, политика побеждает искусство?

Едва ли. И последние слова Андрея Донатовича Синявского я бы рассматривал именно с эстетической точки зрения. Это он о тех самых стилистических разногласиях говорил. И не только с советской властью.

2015 г.

После конца истории

Европейским «бархатным революциям» исполняется четверть века. 9 ноября и вовсе 25-летие падения Берлинской стены: она больше не существует как материальный объект, зато замечательным образом вырастает, как оторванный хвост у ящерицы, в головах людей.

Притом, что «бархатные революции» подводили черту под коммунизмом, «конца истории» по Фукуяме не случилось, да и опыт самих революций, равно как и постреволюционного развития, оказался сильно индивидуализированным.

Уникальность каждого опыта – польского («круглый стол» с оппозицией), чехословацкого (самого красивого и романтичного), немецкого (самого символического, поскольку была разрушена Стена), румынского (самого жестокого, с расправой над Чаушеску – и это уже не была «бархатная революция») – диктовалась предшествовавшей историей политического развития и саморефлексии нации.

В странах-лидерах «бархатных революций» шла своя интенсивная, интеллектуально очень напряженная подготовка перемен. Чешский опыт осмысления дал миру сопутствующий продукт – выдающуюся литературу, Милана Кундеру и Тома Стоппарда, польский – исторически значимую журналистику («Газета выборча»). Постреволюционный период в странах-лидерах был отмечен очень быстрым переходом от слов к делу – реформам, подготовленным и осмысленным за долгие годы. Нигде не прекращалась постреволюционная и постэволюционная рефлексия. Там, где она прервалась, – в Венгрии и России – начался откат назад, к политической архаике и национализму.

Мы забываем о своей «бархатной революции».

Революции происходят не только на улицах, не только в головах миллионов людей. Они были совершены – так же, как в тех же Польше и Чехословакии, отчасти в Венгрии – сначала образованным классом. В головах его представителей. С ощущением себя преемниками демократического наследия предыдущих поколений (революция 1989-го в Чехословакии началась с поминовения Яна Оплетала, смертельно раненого 28 октября 1939-го во время демонстрации против фашистской оккупации).

Просто грубый шорт-лист того, как и за счет чего саморефлексия подлинной элиты (не в нынешнем значении слова, разумеется) подготавливала перемены.

Опыт диссидентства. Опыт сам– и тамиздата. Литература (на минуточку – Александр Солженицын, «Новый мир» Александра Твардовского). Философия 1960—1970-х (от Александра Зиновьева и Эвальда Ильенкова до Владимира Кормера и Мераба Мамардашвили; круг журналов «Вопросы философии» и «Проблемы мира и социализма»), социология тех же лет (от Бориса Грушина и Юрия Левады до Татьяны Заславской и Бориса Фирсова). Экономические кружки 1980-х (ленинградско-московская школа) – те люди, которые потом делали рыночные реформы.

Самое страшное для режима дело – люди думали, учились сами и просвещали других. Думать – ключевой глагол. Мышление – ключевое существительное.

Это же классика, исторический анекдот о линчевании Эвальда Ильенкова перед изгнанием с философского факультета МГУ: «Куда они нас тащат? Они нас тащат в область мышления!» Голос из зала: «Вас туда не затащишь!»

Так вот, как только заканчивается мышление – заканчивается все. Начинаются деградация и архаизация массового и элитарного сознания.

Почему не работает экономическая политика? Потому что экономической политике предшествует – нет, не демократия – политическое мышление. Попытки поиска правильного решения – одновременно нравственного и основанного на извлечении знания – не могут привести к той структуре государственных расходов, которая есть сегодня, к созданию государственных корпоративных монстров, к рукотворной инфляции, стремящейся к двузначным числам.

Сейчас нет саморефлексии нации. Поэтому власть может не беспокоиться – революции не будет. Чтобы она состоялась, недостаточно выйти на улицу. Даже миллионам, как это было в эпоху «бархатных революций». Выходу на улицу, меняющему страну и мир, предшествует кропотливая интеллектуальная и нравственная работа, как в Чехословакии, СССР, Польше, Венгрии примерно в течение двух десятков лет. И, к сожалению, всякий раз эту работу приходится проделывать заново, раз конформизм приводит к тому, что она прекращается.

«Модернизация» Дмитрия Медведева не потянула на «пражскую весну». «Болотные» митинги не дотянули до «бархатной революции».

Наследуют ли «бархатным революциям» «цветные»? И да, и нет.

Наследуют, потому что и то и другое – революции. Наследуют, потому что и те и другие революции – это продолжение распада империи и ее окрестностей. Ведь империи не разваливаются одномоментно просто оттого, что кто-то объявил себя независимым от кого-то или разрушил Берлинскую стену. Это не конец процесса, который «пошел» по Горбачеву. Это начало процесса и новой истории. Жизнь истории после ее «смерти» – падения коммунизма.

Наследуют, потому что, по определению Юргена Хабермаса, это «революции обратной перемотки». Есть «догоняющее развитие», а есть «догоняющие революции»: то, что не было доделано после революций рубежа 1980—1990-х, наверстывается последующими революционными волнами. Это своего рода повторная модернизация: когда власти хочется вручить стартовый пистолет, чтобы она уже хотя бы что-нибудь сделала, перестав пилить недопиленное, иной раз приходится выйти на улицу.

Как ровно 10 лет назад, в 2004 году, в Киеве (то, что произошло во время второго Майдана-2013—2014 – это повторное вручение власти переходящего стартового пистолета: с первого раза не получилось), как в 2011–2012 годах в Москве.

И надо понимать, что и Болотная 2012 года была не окончанием процесса, а началом его. История имеет дело с долгим временем.

И в то же время – нет, «цветные революции» не наследуют «бархатным». Потому что им, этим революциям, не предшествовала многолетняя интеллектуальная работа, то самое осмысление – причем не только, скажем, инструментов экономической политики, но и нравственных основ власти и управления (без этого опять же никогда в жизни не получится никакая административная реформа). Нынешняя же рефлексия идет по нисходящему вектору и приводит исключительно к оправданию крепостного права.

Чтобы свершилась настоящая «цветная революция», нужна – поправим Троцкого – перманентная «бархатная эволюция» в мозгах.

Иначе неизбежно блуждание по одному и тому же порочному кругу от демократии к авторитаризму и рецидивам средневековых (в буквальном смысле слова) проявлений деспотизма и обратно.

Наша дорога в результате если и ведет к храму, то исключительно тому, где собирается очередной Трулльский собор.

…Симптоматично, что физический крах Берлинской стены начался со слов члена гэдээровского Политбюро Гюнтера Шабовски об учреждаемой свободе выезда. Свобода перемещения в пространстве предшествовала участию в свободных выборах. «Чекпойнт Чарли» срифмовался с «дыханием Чейн-Стокса».

Так вот «бархатную революцию» в России наши спецслужбы и пропагандисты ищут не там. За невозможностью использования института свободных выборов рефлексирующая часть населения пользуется пока еще сохраняющейся свободой выезда. В результате такой «революции» страна теряет человеческий капитал.

2014 г.

Смотрящие в стол

Может быть, требование обвинения посадить Алексея Навального на десять лет и не повлияет на инвестиционный климат в России. Но как минимум идею амнистии капиталов, выношенную десятками каблуков экспертов, бродивших по красным казенным коврам, и высказанную президентом в послании Федеральному собранию, точно убьет в колыбели. К тому же инвестиционного климата в строгом значении этого словосочетания уже и так нет: инвестировать в условиях политической вечной мерзлоты может только государство, да и то в своих.

Может быть, Алексей Навальный и не Михаил Ходорковский, тем не менее занять его символическое место в политической системе России он может.

Это место поучительного примера: не ходите, дети, в Африку (то есть по пути «арабской весны») гулять. Политики и бизнесмены, представители элит и контрэлит, не делайте вид, что умеете ходить по воде аки посуху, а то ваше политическое лидерство самый независимый суд в мире назовет уголовным преступлением, сорвав с бледного лба терновый венок. А вы, наши дорогие бюджетополучатели и обыватели, лучше и чище этих оппозиционеров. На каждого из которых найдется свой «Кировлес», который они будут валить, благоухая отнюдь не продукцией «Ив Роше».

Историю с приговором Навальному образца 2013 года инсайдеры описывали как анекдот об управленческой дезорганизации государства.

Компетентные органы, поминутно озираясь на суровый лик первого лица и обнаруживая свою полную неспособность запеленговать сигналы, от него исходящие, для верности занимались привычным: запрашивали побольше лет лишения свободы.

Политические управленцы со Старой и Красной площадей пытались сосчитать рейтинг подсудимого и полагали, что лучше его не сажать и выпустить на выборы московского мэра. Чтобы показать, насколько слаба оппозиция и насколько сильна власть.

Поскольку на выборах сентября 2013 года кандидат от оппозиции едва не победил, сегодня у стороны обвинения уже нет никаких сомнений в том, что нужно просить для него сроки, равные наказанию за умышленное убийство, причем совершенное лицом с непогашенной судимостью.

У этого катка заднего хода нет. Как нет его и у российской власти. Если кто-то ждет отказа от мобилизационного сценария, то вот вам Крым, вот десять лет Навальному.

Если кто-то думает, что власть поняла, «про что» был обвал рубля, – вот вам заклинания про импортозамещение и диверсификацию экономики. Вот вам накачка госинвестициями. Которые, как заметил, хотя и не для записи, один бывший высший государственный чиновник, или уйдут в инфляцию, или простимулируют утечку капитала. Запустить инвестиционный мотор таким способом не получится. Разве что, заметил другой близкий к верхам аналитик, сработает другой метод, наиболее реалистичный в наших обстоятельствах, – пост и молитва.

Из судебного казуса Навального возможны только банальные выводы. О том, что нынешняя власть, как и власть советская, пытаясь предстать сильной и суровой, на самом деле боится любого идущего против ее течения. О том, что борьба с инакомыслием стимулирует эмиграцию – внутреннюю ли, внешнюю – самых потенциально полезных обществу людей.

А сплочение вокруг государства на самом деле означает все большее отчуждение от него и равнодушие к общему благу и общему делу, потому что все видят, как государство заботится лишь о себе и близких к нему же.

О том, что все это сужает радиус доверия. О том, что опьяненное собственным бегством от свободы и радостно кричащее большинство превращается постепенно в молчащее большинство. В социологическую категорию, которую Алексей Навальный очень точно определил в своем выступлении на суде как «людей, которые смотрят в стол». И опять-таки прав Навальный, определяя смысл политической борьбы в России как сражение за этих людей: то самое «болото», но не с Болотной.

Можно возразить, что сегодня эта политическая борьба полностью проиграна оппозицией. Но это близорукость настоящего времени: оно всегда мнит себя концом истории. А история либо длится, либо только начинается.

Для большой истории не то что горбачевская перестройка не закончена – хрущевские реформы еще не завершены. А уж если говорить начистоту, и Великие реформы 1860-х годов лишь прерваны – добровольно-принудительно.

Это русская историческая матрица, генетические политические предписания, дремлющие годами или десятилетиями и просыпающиеся ровно в тот момент, когда российский политический цикл снова входит в стадию контрреформы.

Ничего нового, человеческая природа одинаково адаптивна во все времена. Об этом еще Воланд говорил в ходе мозгового штурма со своими товарищами. Власть работает как может с этой адаптивностью, размножая, опять же по Булгакову, «случаи так называемого вранья» и умолчаний.

Единственной субстанцией, чувствительной ко лжи и умолчаниям, оказывается национальная валюта. И чего бы ей в таких историко-культурных, политических и экономических обстоятельствах не упасть? И с чего бы это ей «отскочить»?

Как ни странным может показаться на первый взгляд, курс рубля сильнее связан с молчанием «людей, которые смотрят в стол», чем с факторами, которые принято считать чисто экономическими.

Потому что речь идет о наличии или отсутствии свободы. А свобода – фундаментальный экономический фактор.

2014 г.

Одномерный человек

В октябре 1965-го в студии Abbey Road битлы записали песню Nowhere man – «Человек ниоткуда». Ее сочинил Джон Леннон. После пятичасовой бесплодной работы он завалился на диван, и – стихи и музыка пришли сами. Леннон нелицеприятно характеризовал «человека ниоткуда» – он и «слеп», то есть «видит лишь то, что сам хочет видеть», и у него нет своей собственной точки зрения, и вообще не знает, куда идет. Хотя музыкант был снисходителен к своему персонажу – nowhere man «немного похож на нас с вами, не правда ли?».

Конечно, в бытовом смысле это была отчасти самокритика – Леннон сам себя считал самым ленивым человеком в Англии, но на выходе получилась социологическая картинка: портрет человека из «большинства».

Почти в то же самое время, чуть раньше, полвека назад, прогремела книга Герберта Маркузе, который потом станет идолом поколения 1968 года, – «Одномерный человек. Исследование идеологии развитого индустриального общества». Маркузианский «одномерный человек», сильно напоминавший ленноновского «человека ниоткуда», был продуктом капитализма – примерно той его версии, к которой с заметным опозданием пришло российское государство.

Собственно, уже в заголовке введения к книге много что сказано: «Паралич критики: общество без оппозиции».

Герберт Маркузе описывал общество, которое было похоже на российское, но – до «перекопа» массового сознания. Даже, скорее, ту модель, которая существовала до парламентских выборов 2011 года – то есть до предъявления спроса на политическое участие и работающую процедурную демократию.

В обществе, где, как писал Маркузе, достигнута «свобода от нужды» (российский средний класс эпохи высокой минерально-сырьевой конъюнктуры и восстановительного экономического роста), «независимость мысли, автономия и право на политическую оппозиционность лишаются своей фундаментальной критической функции в обществе».

В результате государство обретает право «требовать принятия своих принципов и институтов и стремиться свести оппозицию к обсуждению и развитию альтернативных направлений в политике в пределах status quo… В условиях повышающегося уровня жизни неподчинение системе кажется социально бессмысленным».

Ситуация поменялась: социальный контракт «комиссия от нефтяных доходов в обмен на поддержку режима» больше не работает. И даже модификация общественного договора, предполагавшая в качестве платы за лояльность нематериальный актив – восторг от территориального присоединения с попутной его сакрализацией, перестает работать.

В 2014 году в России наконец появился человек нового типа – посткрымский. Еще более «одномерный», чем тот, который мужал вместе с ценой на баррель нефти.

Его ковала война, которую он вел, глядя в телевизор. (Маркузе называл это явление «слиянием черт Государства Благосостояния и Государства Войны».) Новый человек жил в согласии с самим собой примерно по старой советской формуле «народ и партия едины».

В 2015 году его ждет, деликатно выражаясь, когнитивный диссонанс – уровень и качество жизни, не ухудшившиеся заметным образом за первые 11 месяцев 2014 года, пойдут вразнос. И примирить реальность, данную в ощущениях, с виртуальной реальностью, транслируемой верховными шаманами сверху, будет все труднее и труднее.

Задача власти – не дать «одномерному человеку» провалиться из состояния низшего среднего класса в бедность.

Но именно это и будет происходить. К октябрю уходящего года бедных в стране было 18 миллионов, или 12,6 % от общей численности населения. Даже если удастся формально не уронить этот показатель, инфляция, которая будет сжирать любое повышение доходов, зарплат и проч., может сузить электоральную базу режима. Который и держится на конформизме примерно 70 % населения, болтающегося в коридоре между высшим средним классом и низшим средним классом, близким к выпадению из всех социальных луз, обозначающих более или менее нормальный образ жизни – хотя бы в бытовом и потребительском смыслах.

Соответственно, и социальный контракт, колеблемый в том числе снижающейся ценой нефти, придется, скорее всего, переформулировать.

Если, конечно, новый посткрымский человек, он же «одномерный», он же nowhere man, перестанет быть, по формуле Леннона, «слепым, насколько это возможно» и увидит прямую связь между свойствами политики и экономическими последствиями.

Возможно, 2015 год станет временем преодоления слепоты. Что, кстати, необязательно означает немедленный выход на площадь – достаточно революции в голове.

2014 г.

Выстрелы в спину

Масштаб личности становится понятным после смерти, не обязательно насильственной. Власть считала Бориса Немцова «несуществующим» политиком, а при этом его убийство – во всяком случае, для думающей части населения страны – стало шоком.

Та ненависть, та агрессия, которую раскочегаривали в последние годы, когда натравливали большинство на «пятую колонну» и «национал-предателей», сконцентрировалась в этом акте политического террора, в этих выстрелах, что характерно, в спину, в нескольких сотнях метров от Кремля.

В этом смысле Борис Немцов ответил за всех нас – виртуальные убийства с помощью пульта от телевизора и компьютерной мыши вдруг переплавились в убийство подлинное.

И жертвой стал именно Борис – теперь-то понятно, кто был в стране настоящим политиком, а не искусственно-номенклатурным или созданным исключительно деньгами.

Если на стену повешено ружье, то, естественно, рано или поздно оно выстрелит. Если лояльный российский политический класс, поучаствовавший в разжигании тотальной агрессии по отношению к либералам и демократам, думает, что стреляли не в него, он ошибается: ненависть, достигнув определенного градуса, становится универсальной.

Немцова считали поверхностным, лозунговым. Но в каком из своих лозунгов он был не прав? Кто опроверг хотя бы строчку из его совместных с Владимиром Миловым блестящих докладов «Путин. Итоги» и «Лужков. Итоги»?

Вообще-то убили человека, который должен был – и мог – стать президентом России. Было бы России от этого хуже?

Это был человек феерически талантливый. И не его вина, что именно в России он, прирожденный политик, political animal, был непопулярен. Никто уже не помнит, что он был талантливым физиком. Никто не вспоминает о том, что он был потрясающим главой региона. Как однажды сказал о нем его близкий коллега: «Боря – это настоящий губернатор, только с очень высоким IQ».

У Немцова-губернатора был бешеный рейтинг. Он нравился Борису Ельцину, и «дедушка» посматривал в его сторону как на потенциального преемника. В начале 1996-го, когда у Бориса Николаевича рейтинг стремился к нулю, а у его оппонентов Зюганова и Жириновского оставался как минимум устойчивым, Егор Гайдар ездил в Нижний Новгород к Борису Немцову уговаривать его выдвигаться в президенты.

Немцов категорически отказывался, говорил, что ему в Москве так нехорошо, что «начинает болеть живот». Потом в столицу его все-таки вытащили, чуть ли не силком, тогда уговаривать его моталась в Нижний лично дочь президента Татьяна Дьяченко. И весной 1997 года Борис Немцов стал вице-премьером в правительстве «младореформаторов». Где и сжег свою харизму и спалил свой рейтинг.

Запомнилось пересаживание чиновников на «Волги», а вообще говоря, тогда они с Анатолием Чубайсом подготовили программу структурных реформ, которая не реализована до сих пор, что стоило в результате стране нынешнего спада и депрессии в экономике. В частности, Немцов лично готовил указ о реформе естественных монополий. В итоге эти «противоестественные монополии», не будучи реформированными, доедают остатки конкурентного экономического потенциала страны.

А рейтинг вице-премьера добили господа олигархи, не простившие Чубайсу и Немцову честного аукциона по продаже «Связьинвеста» и ставшие валить правительство «младореформаторов» с помощью беспрецедентной по масштабу информационной войны.

Кстати, на «Волги» было бы неплохо пересадить и нынешних чиновников. В рамках экономии бюджетных средств. И кампании по воспитанию патриотизма.

Немцов был очень хорошим управленцем. Совещания вел жестче и четче нынешних государственных начальников, с очень внятным целеполаганием. Что, впрочем, не спасло партийный проект либералов СПС, который он возглавил.

После поражения либералов в 2003 году, ареста Михаила Ходорковского и окончательной смены курса власти Немцов принимал участие в попытках реанимации партии, но потом честно констатировал: «Выбирая между политической проституцией и смертью, мы выбрали смерть». Именно тогда Немцов перестал носить галстуки. И превратился из полуполитика-получиновника, из «провинциала в Москве» в «бунтаря». Кажется, в первый раз его повязали в Питере в 2007-м на «Марше несогласных». И пошло-поехало…

Не состоялся президент. Был вышвырнут из легальной политики настоящий политик. А потом его убили. Биография Немцова словно отмеряла отрезки деградации российской политики, веху за вехой.

Если у смерти есть масштаб, а он измеряется историей, не сегодняшним отношением к событию, то кончина Немцова сопоставима со смертью другого человека, изменившего Россию, – Егора Гайдара.

После таких смертей и политических убийств в странах меняются мозги людей, разворачивается политическая ситуация, даже политика властей. Уверен, что у нас будет не так. У нас – тефлоновое, агрессивное и парадоксальным образом одновременно индифферентное ко всему общество. Не изменится ничего. В том числе и та атмосфера в государстве, которая и привела к убийству Немцова, «национал-предателя», никуда не уезжавшего из страны и остававшегося ее едва ли не последним искренним и неравнодушным политиком.

…Однажды Борис по-настоящему тронул меня. У нас была встреча в кафе, и в ожидании Немцова я заказал какие-то диетические котлеты. Обнаружив эту сцену, он остановился как вкопанный у столика и очень искренне, в своей немного медвежьей манере только что не закричал: «У тебя что, мама тоже еврейка?!» Эта была непосредственность реакции очень живого и доброго человека.

Эти доброта, живость и честность окончательно ушли и из российской политики.

2015 г.

Чисто российское убийство

По данным Frankfurter Allgemeine, мотивом «летальной» ненависти к Борису Немцову могло стать то обстоятельство, что он консультировал американцев по поводу физического наполнения санкционных списков и даже «списка Магнитского». Скорее всего, так оно и было: уж, наверное, готовившие решение о конкретных индивидуальных санкциях американские эксперты опирались в том числе и на разговоры с теми, кто капиллярно и изнутри знал российский политический серпентарий.

Правда, нет никаких оснований полагать, что для следствия эта информация станет той нитью, которая ведет в правильном направлении. Просто еще раз подтверждена простая информация: у Бориса Немцова было много врагов в немонолитном российском истеблишменте, в разных его «элитных подразделениях» – в прямом и переносном смыслах. И «чеченские исполнители» совсем не обязательно имели чеченских же заказчиков.

Зато типологически эта трагедия подтвердила свой статус типичного и исторически повторяющегося в деталях чисто российского убийства российского либерала.

Так уж совпало, что именно сейчас в издательстве Европейского университета в Санкт-Петербурге увидела свет строго научная монография доцента Хельсинкского университета Марины Витухновской-Кауппалы «Финский суд vs “черная сотня”» об обстоятельствах убийства 18 июля 1906 года профессора Михаила Яковлевича Герценштейна, выдающегося деятеля партии кадетов, депутата Первой Государственной думы, специалиста по аграрному вопросу.

Детали этой трагедии, в том числе ее политическая и идеологическая подоплека, находятся в исторической перекличке с убийством Бориса Немцова.

Прогулочная дорожка в популярном среди петербургских дачников идиллическом поселке Териоки (ныне Зеленогорск), который тогда входил в состав Великого княжества Финляндского, и московский мост ночью – места немноголюдные. Хотя свидетели преступления наличествовали. Герценштейн был не один – прогуливался с женой и дочерью, причем дочери случайно прострелили руку.

Как и Немцов, Герценштейн был убит выстрелами в спину, правда, всего лишь двумя пулями и стреляли разные люди. Но сама бригада убийц – отморозков-черносотенцев, состоявших в Союзе русского народа (СРН) и при этом сильно замотивированных предложенными за убийство деньгами, – насчитывала четыре исполнителя.

Прямого заказчика Юскевича-Красковского и одного из соучастников немедленно после приговора финского суда помиловал государь император, сочувствовавший «патриотам», попавшим под колесницу чрезмерно дотошного, беспристрастного и не учитывавшего широту души русского человека финского суда, обладавшего автономией по отношению к судам имперским.

(Черносотенцы с неизменным успехом бомбардировали царя слезными посланиями в духе современной национал-патриотической публицистики: сам факт суда над русскими людьми на финской территории они оценивали как «унижение Русской Государственности», а Финляндия описывалась примерно так же, как сегодня Госдеп, – как источник революционной заразы.)

Немцову перед покушением угрожали. Не избежал этого и Герценштейн, получавший черные метки – карточки от «Каморры народной расправы». Правда, орфография у «черной сотни» хромала, поэтому первое слово было накорябано как «комора».

Михаил Герценштейн был слишком заметной фигурой в разогнанной Первой Думе. Кадет, да еще еврейского происхождения, крестившийся ради женитьбы на русской женщине, блестящий полемист, юрист, отстаивавший интересы русского крестьянства, крайне раздражал тогдашних ультраправых.

Союз русского народа ощущал ширящуюся вседозволенность – запретные границы таяли одна за другой.

Одна из причин – высочайшее покровительство их простой, как портянка, идеологии, антисемитской, антизападной и проч. Примерно такой же, как и у собиравшихся на свой международный слет в Санкт-Петербурге.

Среди симпатизантов СРН были люди из «ближнего круга» Николая II. Например, командир Отдельного корпуса жандармов и будущий дворцовый комендант Дедюлин. При поддержке петербургского градоначальника фон дер Лауница создавались бригады, так сказать, «дружинников», в основном из рабочих заводов, – боевые отряды СРН.

Оружием и деньгами черносотенцев снабжали тогдашний дворцовый комендант Трепов и министр двора барон Фредерикс, тот самый, который у Ильфа и Петрова приходил во сне к монархисту Хворобьеву «в узорчатых шальварах». Сам Николай называл СРН «милым сердцу». А когда депутация черносотенцев однажды подарила ему два значка союза, один он немедля повесил себе на гимнастерку, второй – на рубашку полуторагодовалому сыну.

За что ни возьмись – повторяющиеся страхи властей.

Например, гроб с телом Герценштейна не разрешили отправить со станции Териоки в Москву, потому что опасались «крупных беспорядков при движении похоронной процессии» в Петербурге. Решение принималось на высоком уровне – Петром Столыпиным.

Преступники были обнаружены благодаря педантичности финского правосудия, как его ни саботировали «компетентные органы» и высшая бюрократия Российской империи. В августе 1909-го «Огонек» поместил карикатуру: как готовятся к суду финны – мирно изучают законы и материалы дела; как готовятся к суду «союзники» – персонажи, похожие на нынешних ряженых казаков, пакуют дубины, флаги и бутылки водки.

Покушение на жизнь Сергея Витте в бытность его премьером, убийство Михаила Герценштейна и последовавшее за этим убийство кадета, публициста Григория Иолосса спровоцировали запрос 73 депутатов Думы министрам внутренних дел и юстиции. Василий Маклаков, член Государственной думы, один из будущих адвокатов Бейлиса, комментировал запрос: «…защитниками государственной власти, защитниками порядка у нас являются не умеренные, не благоразумные элементы общества, а общественные подонки, общественные низы, охлократия».

В ответ от черносотенцев был получен ставший классическим набор контраргументов: все молчат, когда убивают правых, а убийство «двух своих жидов оказывается преступлением»; русские люди вынуждены обороняться от революционеров; иногда убийство – это необходимый акт во время войны (и все это со ссылками на Минина и Пожарского); с крещеными евреями разобрались свои же; Герценштейн сам спровоцировал убийц своими словами и выступлениями.

Русская история гуляет по кругу. «Эффект колеи» действует безотказно. Даже в том, что касается политических убийств.

2015 г.

Оглавление

Trust, который лопнет

  Импичментизация страны

  Бремя имперского человека

  Крым – это нормально

  Товарищество на хрупком доверии

  Партия ренты

  Тороватое решение

  Духовные скрипы

  Trust, который лопнет

  Свободный коридор для фашистов

  Наука побеждать Америку

Единство в однообразии

  На чем завершается Родина

  Единство в однообразии

  Уповая на Бога и его наместника

  Право на Россию

  История России удалась

  Все ради вас

  Эпоха запрещения

  Назад, только назад

  Это ушли барбудос

  Ледяная скрепа

Умереть за страну

  Их университеты

  Умереть за страну

  Гонка академических отказов

  Партия у.е.

  Узок круг, короток горизонт

  Сладость коммерции

  Понять Кырзбекистан

  Народ-доносоносец

  Байкериада народов СССР

От Давоса до Мариуполя

  Долгая дорога в мифах

  Революция вас догонит

  Постимперские кулаки

  Без вождей

  Двойной удар

  Пузыри народных республик

  В тени огромной страны

  От Давоса до Мариуполя

  Фактор Захарченко

  Империя – всё

План по провалам

  Экономика «особенной стати»

  Поп-решения

  План по провалам

  На граблях танцуют все

  Цифры-вредители

  У вас рубль упал

  Русская лента Мебиуса

  Иного нет у нас пути

  Отказ от пищи

  Зачем пьяному электричка

  Заройте ваши доллары

Человек бунтующий

  Диктат эмоций

  Оппозиция ее количества

  Коварство апатии

  Юбилей нового порядка

  Человек бунтующий

  Мягкие вооруженные силы

  После конца истории

  Смотрящие в стол

  Одномерный человек

  Выстрелы в спину

  Чисто российское убийство

• Реклама на сайте

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно